А на кладбище всё спокойненько

Глава 1

Летний вечер выдался необыкновенно приятным. Сумрак, сладко потягиваясь, выползал за границы теней, плыл вдоль могил. Я всегда любил этот момент неустойчивого равновесия между реалиями. Иногда казалось, что день не ушёл совсем, а лишь притаился в объятиях тьмы и может ударить оттуда разящими стрелами солнечных лучей. Трепещущий у горла страх делал существование пряным.

В принципе, бояться мне было нечего. Здесь ведь текла не жизнь, а сонное посмертие, у каждого своё, но в целом, мы друг другу не мешали. Я сидел на почти новой могильной плите у самых границ древней части кладбища и смотрел сквозь кружево ветвей на огни города. Фонари сияли терпимо, а вот рекламы немного резали глаз, зато шум достигал этого спокойного места уже урезанным, почти ненавязчивым ворчанием.

Моя собственная могила располагалась внизу, в ельнике, где из-за глинистой почвы долго застаивалась вода, и надгробные камни несли на себе покрывало осыпавшихся игл. Я не особо гордился непритязательным пристанищем, но питал к нему тихую нежность. Я всегда находил там приют, когда в мир неизбежно возвращался день, и по кладбищу принимались сновать туда-сюда эти неприятные существа — люди.

Ночью нас никто не беспокоил, и обитатели упокоища выбирались на поверхность земли, не столько подышать свежим воздухом, сколько испортить атмосферу запашком склепа. За долгие годы я всякого насмотрелся и ко всему привык. Общался со многими, научился принимать вещи такими, какие они есть, но общался чаще всего с призраками. Белёсые, бестелесные, они задумчиво плавали по нашему общему городу мёртвых, чаще бывали застенчивы, реже навязчивы, зато ничем не тревожили обоняние, да и с разговорами почти не приставали.

То есть издавать звуки они так и так не могли, но умели объясняться знаками, тьма ведает, кто их этому научил. Я приспособился понимать, прочие общались с ними редко.

Большинство мертвецов вообще неподвижно лежало в могилах и ни во что не вмешивалось. Это надо было понимать так, что их разумное содержимое отправилось в верхний мир, где обретали своё пристанище праведные души, либо же сомневаться, что искра разума вообще теплилась кое в ком из смиренников. Разбираться в деталях не тянуло. Мы знали, что, хотя спящие и пребывают на нашей территории, но принадлежат просто земле, значит, нечего обращать на них внимание.

Остальные делились на свежих и старых, беспокойных и угрюмых, одержимых тревогами и одержавшим над ними верх. Я вообще ни на кого не делился — существовал сам по себе. Принц гниющего наследия. Меня остерегались и не трогали, а я никого не боялся. Так мы и жили, то есть… ну вы поняли.

Позже я собирался прогуляться по своим владениям, но пока просто сидел на роскошном могильном камне одного из тихих, так как моя собственная плита изрядно покосилась и не давала столь удобной опоры заду, да и обзор там был похуже.

Кладбище отгораживала от шумного мира решётка и за ней в иллюзорной безопасности собственной вселенной неустанно перемещались живые. Они ходили пешком или ездили в сверкающих грозно звенящих трамваях, от железной целеустремлённости которых, сладко замирало внутри, неслись куда-то в автомобилях — их я не любил из-за издаваемой вони. Люди. Сладкие привлекательные сгустки энергии. Полакомиться человечинкой мёртвым удавалось редко, раньше хоть грабители могил забредали в наши тихие места, а теперь они повывелись, потому что люди закапывали своих усопших в дешёвых ящиках и грошовой одежде. Добыча не стоила стёршегося железа штыковых и совковых лопат.

Иногда появлялись пьяницы, чтобы поспать в тиши, и ореоле винных паров, но добредали они к нам не всегда, потому что ворота на ночь запирали, а пробраться иным путём с большей уверенностью мог человек трезвый. Впрочем, что бы он стал делать среди могил? Здесь и фонари не горели, разве что у входа, где стояла будка сторожа, пустовавшая из-за скаредности муниципалитета.

Так я сидел, мечтательно созерцая мир, когда уловил шевеление жизни в дальнем конце территории, там, где недавно расчистили место для новых захоронений. Я насторожился. Это ещё что такое? Убитый горем родственник? Давненько я не наблюдал существ этой породы. Заметный упадок чувств в чадах и домочадцах сейчас могло вызвать разве что публичное чтение завещания. Я, конечно, на таких мероприятиях не присутствовал, узнавал новости со слов живых, болтавших о чём-нибудь почти непрерывно.

Века на кладбище коротались скучновато, потому я поднялся и пошёл посмотреть, что собственно говоря, происходит. Уже приближаясь бесшумно к месту действия, я понял, что передо мной старинный недруг мёртвых — грабитель могил. Точнее, я так предположил, потому что неизвестный человек тащил с собой лопату. Со второго взгляда я засомневался в своих начальных выводах, потому не напал на него, как того заслуживало наглое вторжение в наши пределы, а остановился в тени высокого обелиска и принялся наблюдать за действиями живого.

Он топтался с самого края у совсем свежих могил, явно пытаясь разобрать в полутьме таблички на рыхлых холмиках. Оформители раскладывали их, чтобы потом не запутаться с мертвецами и расположить достойный памятник именно на той могиле где надо. Впрочем, без ошибок всё равно не обходилось. Я знавал одного недавнего, который очень возмущался тем, что на его обители красуется кокетливый девичий камешек, а родня ведётся на это и спокойно проходит мимо. Он даже пытался перетащить монументы, поменять местами, но сумел их лишь повалить, добавив рабочим — хлопот, а атмосфере нашего тихого места — бранных выражений.

Человек вёл себя нервно, часто оглядывался по сторонам, словно мог увидеть что-то в сумерках. Пытаясь разобраться с табличками, он включал неведомое устройство, и оно давало яркий локальный свет, заставлявший меня щуриться.

После затянувшихся поисков, пришелец, как видно, окончательно утвердился в своих целях и намерениях — набрёл, проще говоря, на требуемую могилку. Робко сдвинув в сторону венки, ковырнул лопатой землю. Попытка получилась жалкой, и я окончательно утвердился во мнении, что передо мной дилетант. Грунт попался нелёгкий, и пользоваться инструментом следовало умело, но человек, скорее всего, вообще впервые приобщился к нелёгкой работе. Он откровенно растерялся, узрев, какой ничтожный результат принесли его усилия.

Я скрестил руки на груди и расположился удобнее, прислонясь плечом к могильному камню. Броженцы излучали ощутимый трепет. Старые, если кто и успел вылезти наверх, ушуршали в дальний конец упокоища: они не то чтобы страшились тёплых, но держаться предпочитали в сторонке. Новые вообще притаились в потёмках: им сложно было на первых порах поверить, что люди не утащат из нашего общего уютного дома обратно в ужасную жизнь.

Рядом со мной остановилось привидение и тоже принялось наблюдать за происходящим. Звали его Герхард, мы не то чтобы дружили, я вообще ни с кем не знался тесно, но часто общались. Призрачный парень держался ненавязчиво и временами рассказывал интересные истории о мире за оградой. Понятия не имею, где он их брал.

— Что ему нужно? — спросил Герхард на своём призраковом языке.

— Сам хотел бы понять! — ответил я так же — знаками.

Мелькнула мысль, не медля долее, попользоваться законной добычей и вернуться на любимое место, но ночной гость обещал хоть какое-то развлечение, а как я уже говорил, скука тут временами царила смертная, так что оба мы с Герхардом радовались любому разнообразию.

Люди в подавляющем большинстве призраков не различают, да и чувствуют их редко, так что мой белёсый приятель мог торчать в своё удовольствие буквально рядом с гробокопателем, что и не преминул сделал. Видят бестелесные неважно, удивительным казалось, что вообще хоть что-то могут разглядеть, раз просвечивают насквозь. Я этих тонкостей не понимал, как и логики того, кто изначально устроил наш мир.

Человек всё ещё пытался ковырять неподатливый грунт. Начал он с краю и попал на нетронутую почву, но, я так полагал, от страха перед местом пребывания и собственным противозаконным действием не сообразил этой простой вещи и продолжал терзать землю лопатой, вздрагивая и озираясь всякий раз, когда железо скрежетало о камень.

Бояться живых ему явно не стоило, я сомневался, что даже различи кто его осторожные копания сквозь шум улицы, вряд ли пошёл бы проверять, что творится на могилах. Живые и мёртвые равно остерегались друг друга. Право, не брался я судить, присутствовал ли в том глубинный смысл.

Герхард, присев на корточки, с любопытством заглядывал в крохотную неровную ямку меж могил, временами лопата проходила сквозь его тело, когда он слишком сильно наклонялся, и очертания призрака колебались как туман от ветра. Я наблюдал за этим мерцанием, раз ничего более существенного не происходило, а потом к нашей компании подгребла Лукреция.

Ходящие мертвецы — очень разный народ. Будь я полюбознательнее, попытался бы их классифицировать, но для меня все они оставались лишь докучливой толпой неприкаянных тел, выделял я среди них немногих. Старушку Лу, например. Строго говоря была она юной девой, когда её погребли, но у ходящих не наблюдалось возраста, только странная материальность. Некий остаточный слепок тела. Те, кого люди закапывали, как правило, сгнивали. Ну кости долго лежали целыми, но у некоторых, как я говорил оставался вещественный облик, вполне осязаемый и плотный.

Живя тут, я насмотрелся всяких бродящих в ночи, и часто мне казалось, что они ложатся на некую градационную линию. От невидимых, которые почти сразу уходят прочь, до таких как я. Лукреция обладала телом, не слишком похожим на её давно разложившийся труп, но вполне способным передвигаться, не разваливаясь. Откуда оно взялось, я не знал, как не догадывался, почему, например, Герхарду досталось вот это белёсое уныние вместо нормальной псевдоплоти. Правда, призраку и питания почти не требовалось, он кормился рассеянной энергией, что плавала вокруг, а иногда скапливалась сгустками. Прочим требовалось время от времени мясо.

Я был на кладбище главным не только в силу того, что моя послежизнь отличалась наибольшим совершенством, но и потому, что поставлял остальным корм. Чаще всего моими жертвами становились бездомные собаки, людей удавалось славливать гораздо реже, но броженцы лопали всё и даже кости растаскивали по своим могилам. Существовало поверье, что если собрать там, внизу, ещё один скелет, то ходящий обретёт либо свободу от места обитания, либо неведомую мощь.

Мертвецы велись на эту сказку и частенько затевали потасовки из-за костей, хотя бои эти никто не назвал бы зрелищными. Сил беднягам откровенно не хватало, да и ума тоже, если уж говорить честно.

— Высосешь этого тёпленького? — с надеждой спросила Лукреция.

Она жадно облизывала взглядом довольно тщедушную надо признать, фигурку копателя. Впрочем, ходящим мертвецам и не требовалось много мясца, они довольствовались тем, что могли получить.

— Не решил ещё, — ответил я. — Он ведёт себя так странно. И вряд ли закончит затеянное предприятие до утра, учитывая темпы работ.

— Тебе тоже интересно? — спросил на своём языке Герхард.

Лицо привидения кривилось в столь редкой для него улыбке, и я решил, что займусь гробокопателем лишь когда мы разберёмся с его неведомой целью. Ну и сам процесс развлекал не на шутку. Человек нелепо тыкал штыком, покачивался и скользил, когда почва оказывалась неровной, иногда бессмысленно наваливался на черен в нелепой попытке воткнуть лопату туда, куда это не представлялось возможным. На кладбище происходит мало забавных вещей, так что я намеревался сполна использовать шанс.

Дело продвигалось совсем кисло ещё и потому, что бедняга часто бросал работу, чтобы поозираться. Наверное, ему казалось, что кто-то стоит за его спиной, потому что он временами оглядывался через плечо. Нас с Лукрецией он вряд ли мог увидеть, мертвецы существуют как бы немного в ином мире и редко сталкиваются с живыми, разве что для трапез, хотя это как раз неудивительно, потому что едят-то они уже стынущую плоть. Впрочем, большинство взглядов летело не в нашу сторону.

Один раз человек прервался, отошёл на несколько шагов и неуверенно потыкал лопатой в стилизованную фигуру на давней могиле. Я слышал и чувствовал, как сердится её обитатель, впрочем, и вылезать боится. Как я уже объяснял, броженцы остерегаются тех, кто по ту сторону, поскольку верят в мистические свойства единых существ.

Неживой скрежет лопаты о камень сначала напугал человека, потом успокоил, и он вернулся к работе.

Лукреция разочарованно проворчала что-то и ушла побродить неподалёку. Ходящие слишком прагматичны и не находят прелести в созерцании, в этом плане мы с Герхардом стояли ступенью выше. Или наоборот, это как посмотреть.

Призрак, впрочем, тоже несколько устал и отвлёкся, чтобы поплавать над другими холмиками и позаглядывать в таблички. Имена на них никому из нас ничего не говорили, да и что бы могли сказать, с учётом того, как невиданно разросся город. Когда-то кладбище располагалось на глухой окраине, а теперь живые и их вещи обтекали наше убежище со всех сторон, угрожая числом и злостью, которой так недостаёт обитателям этого тихого места. Остерегались мы их угрожающей мощи, что там говорить.

Человек, между тем бросил лопату и зло выругался. Его поникшая фигура выражал отчаяние. Не иначе сообразил, как малоэффективны его трудовые усилия, понял, что не справится он с задачей. Если сейчас вознамерится покинуть кладбище, придётся ловить и срочно выпивать на радость ходящим, которым достанется остальное тело. Не упускать же добычу, когда она пришла сама и вряд ли известила кого-то о месте ночной прогулки. Не станут пропавшего искать здесь, да и что найдут? От тела к утру ничего не останется, и одежду растащат на сувениры. Ходящие вроде бы мертвы и не должны нуждаться в вещах живых, но привычка сильнее натуры и часто одерживает верх. Мне попадались экземпляры, которые подолгу сидели у своих могил и горько оплакивали человеческое прошлое. Не знаю уж, что там варилось в их холодных котелках. Я крышку не снимал и не проверял, только мне и дела, что думать о других.

Кольнул острый лучик недовольства. Да, меня не волнуют чужие судьбы, и этот забредший сюда на свою беду или счастье человек — просто посторонний. Тёплая вкусная еда, вместилище сытной крови, которой мне хватит надолго, но есть один неприятный момент. Если я убью его, так и не узнаю, зачем он пытался разрыть могилу.

Наблюдая, я попутно и размышлял, прокачивал версии, и ни одна из них не показалась удовлетворительной. Очевидные объяснения отмелись сразу, а других внятных я не смог придумать. Хоронили же теперь так, что ничего ценного на трупе не оставалось, на любителя совокупляться с мёртвыми парень не походил, да и ходящие чуяли таких ещё быстрее меня и уже сползлись бы к будущей добыче, а сейчас они таились в сторонке, опасаясь, как живого, так и моего мимолётного гнева. Выражаясь людским языком: левый к нам притопал человек. Что делать с ним я знал, а вот как следовало поступить с непрошенным любопытством?

Парень между тем всхлипнул, уронил лопату и побрёл прочь с кладбища, волоча ноги. Выглядел он целиком погружённым в своё отчаяние, потому я решил, что самое время догнать и объяснить популярно, что просто так ночью с кладбища не уходят. Это являться можно на свой страх и риск, а уходить — лишь в судьбу. Потревожил покой усопших — усни сам и не обрети даже могилы, потому что весь пойдёшь на реликвии.

Я неслышно настиг человека, обогнал и загородил ему дорогу. Он брёл, повесив голову так основательно, что наткнулся на моё холодное тело, не заметив препятствия на пути. Задержался, но взгляда так и не поднял. Явно принял за памятник и попытался обогнуть.

Это обидное пренебрежение немного взбесило: я здесь был самым главным и не собирался прощать игнорирования. Я зашипел и оскалил клыки, чтобы указать будущей пище её законное место. Человек наконец-то встрепенулся, уставился на меня широко раскрытыми глазами. Я зашипел громче и протянул пятерню, чтобы схватить его «за грудки». Он не попытался бежать, кричать или сопротивляться. Он просто рухнул в обморок. Пожалуй, я перестарался с запугиванием.

Герхард подплыл поближе, заинтересованно вытягивая шею, а в темноте чуть слышно заскулили ходящие. Одни знали, что я не стану пить кровь у бессознательного, поскольку вкуса нет никакого, значит, трапеза откладывается, другие, видно, вообще решили, что наш клиент помер, и ужин обламывается всем. Следует пояснить. Обитатели кладбища не любили, когда в трупе оставалась кровь, они её боялись, потому и ждали каждый раз, когда я опустошу очередную жертву.

А я, стоя над телом, вдруг сообразил, что ночь ещё только началась и времени полно, а значит нет нужды убивать человека прямо сейчас. Можно подождать, когда он придёт в себя, расспросить о его целях, а уже потом приступить к основному блюду. Если мы едва успеем управиться до рассвета, то ничего страшного. Ходящие лежалое мясцо жаловали даже больше свежака, а уж спрятать ненадолго труп на кладбище было несложно.

Сообразив все эти полезные вещи, я забросил тело на плечо и отнёс к любимой надгробной плите. Полностью оно не поместилось, ноги свисали, но я не думал, что живому это сильно повредит.

Присев на могильный камень, я стал нетерпеливо ждать, и вскоре надежды мои оправдались. Лежащий чуть шевельнулся и распахнул веки, показав ночи мутные ещё после обморока глаза.

Глава 2

Первыми, по всей вероятности, пробудились ладони. Вспомнили, что у них была лопата и конвульсивно дёрнулись — схватить какое-никакое, а оружие.

— Ой, да ладно! — сказал я.

Взгляд незадачливого расхитителя могил стал чуть более осмысленным.

— У меня нет ничего, — сипло пробормотал он.

Как видно принял за грабителя уже меня. Зеркал у нас тут не водилось, я не особенно хорошо помнил, как выгляжу со стороны. Меня это не волновало, но неужели удалось бы вот просто так спутать кладбищенскую нежить с обычным человеком? Впрочем, следовало учесть ночную мглу, этот пришелец, наверное, видел только силуэт, а очертаниями я на людей походил, у меня даже волосы росли на голове на зависть ходящим, которые чаще всего их лишались.

— То, что нужно мне, у тебя есть, — ответил я.

Он содрогнулся. От страха, или от того, что камень под ним холодный — я не разобрал.

— Ты насильник?

Затрепетал-то как. Я впал в недоумение: он же мужчина, не женщина — чего в этом случае опасаться? Хотя, люди всякого напридумывают.

— Я — упырь, — сказал ему, чтобы успокоить, но кажется, у меня ничего не вышло.

Что странно, если подумать, потому что живые в нас давно не верят. Ну я так полагал.

— Мы жрать-то сегодня будем? — прозвучал из-за кустов недовольный голос Лукреции.

Остальные ходящие что-то согласно проворчали. Близко никто не подходил: и живого опасались, и меня. Герхард стираной тряпицей болтался неподалёку. Ему одному было интересно послушать про приключения, впрочем, он и мяса не ел.

— Пошли вон! — рыкнул я в темноту.

Они и убрели, по привычке подвывая. Герхард деликатно втёк в куст, но на него я и не сердился. Как уже говорил, мы приятельствовали. Другие привидения чаще всего шатались по кладбищу как обдолбанные подростки и высокомерно игнорировали ходящих, а иногда и меня. Я мог им устроить весёлую жизнь на самом-то деле, но не стремился. Они никому не мешали.

— Упырь? — слабо переспросил лежачий. — Ты шутишь? Разве они существуют? Или это культ какой-то, религия? А на кого ты сейчас рычал?

— Собаки бродят, — отговорился я самой простой ложью. — Подбирают еду с могил.

Люди и, правда, часто оставляли усопшим пищу, приманивая животных, которых я потом ловил. Круговорот таким образом свершался.

Человек, пожалуй, поверил. Мы рассматривали друг друга в силу возможностей каждого. Не представляю, что наблюдал он, а я видел молодого ещё человека лет тридцати пяти, некрупного, но здорового и вполне развитого физически. Красивым я бы его не назвал. Гармонии не хватало как чертам, так и чуть нескладному телу, а так это был обычный живой человек с пульсирующей в жилах кровью.

А ещё от него несло мертвечинкой, совсем слабо, только очень чувствительный нос мог уловить это знакомое веяние, но меня оно поставило в тупик. Он ведь в могилу так и не попал, откуда подцепил запах? Не работник кладбища: те-то лопату умеют в руках держать. Странно.

— Зачем ты пытался раскопать захоронение? — спросил я прямо.

Он застонал, потом сел, расставив ноги для твёрдости положения. Слабость явно не отпустила, но вряд ли он её сознавал, в движениях ощущалась бесшабашная неуверенность, как у пьяного.

— Это ужасно! Рассказать кому — не поверят.

Герхард, трепеща от любопытства, подтянулся ближе, и я дал ему знак, что рад его обществу и ничуть не возражаю против компании. Человек его увидеть всё равно не мог, так что и отвлечься от интересного повествования тоже. Мы об могли внимать чужой истории с комфортом

— Я поверю. Можешь продолжать.

— Учитывая, что разговариваем мы глубокой ночью на кладбище…

Он истерично засмеялся, энергично растёр ладонями лицо, явно приходя понемногу в себя, а потом произнёс, словно действительно начинал сказку:

— Дело в том, что я — патологоанатом.

Новую жизнь я учил, бродя вдоль ограды и подслушивая человеческие разговоры, так что иные вещи знал и понимал, иные — не очень. Логика в моих основах присутствовала редко.

— Кто? — спросил вежливо.

— В морге работаю. Вскрываю трупы, чтобы определить причину смерти, потом опять зашиваю, и их забирают для похорон, — ничуть не удивившись моему невежеству пояснил человек.

Вот откуда прилип знакомый душок. Я кивнул. Не знаю, рассмотрел он это движение в темноте или нет, но продолжил свою повесть.

— А ещё я встречаюсь с одной девушкой и хочу на ней жениться.

Герхард вновь затрепетал, наверное, от умиления. Привидения почти все сентиментальны, ну кроме Дамы-с-окраины, конечно, у той характер настолько железный, что просто удивительно, как он за тяжестью не выпал из прозрачного тела. Человек продолжал:

— Ну как и все поступают в таких случаях: чтобы честь по чести сделать предложение, я купил кольцо и показывал его коллегам по работе, а потом сунул в карман, потому что спешил. В нагрудный карман халата, если что. В тот день пришлось долго возиться с последним покойником, и я торопился домой, повесил халат в шкафчик и только через день вспомнил, что там было кольцо. Когда утром пришёл на работу, в кармане его не оказалось, и взять никто не мог, поскольку кому придёт в голову обыскивать халат, который я не сдал в стирку только потому что не успел это сделать. Я обшарил весь морг, но ничего не нашёл, и никто из коллег не признался, что видел мою утрату. Тогда я и понял, что оно могло свалиться в труп — я ведь наклонялся над ним, а карман не слишком глубокий.

Человек вздохнул, а мы с Герхардом переглянулись. Знаков для комментирования происходящего не нашлось даже у привидения.

— И ты полагаешь, что тело похоронили вместе с твоим кольцом? — спросил я, не призрак же в самом деле.

— Да, — уныло кивнул живой. — Я отследил покойника, вызнал что и как, но добраться до него по дороге не смог. Решил, что вырою и вскрою опять на кладбище, тем более что уже резал его однажды, так что ничего оскорбительного для усопшего не будет. Думал, что здесь никто не помешает.

Недовольный ропот ходящих достиг моих ушей, и я оскалился в темноту, благо человек ничего не видел. Покойники притихли, но всё ещё ворчали понемногу, да я их не слишком и осуждал: они не любили, когда кто-то посягал на их посмертие.

— Скажу тебе прямо, что так неловко обращаясь с лопатой, ты за одну ночь не управишься, а вырыть яму и оставить её нельзя, — объяснил я. — Хоронят почти каждый день, да и посетители в эту часть кладбища ходят нередко — беспорядок кто-то обязательно заметит.

Он уныло кивнул.

— Да, я понял уже, хотя дома мне эта операция и не казалась такой неосуществимой. Я думал, что рыхлая земля легко копается.

Я поглядел на Герхарда. Призрак взирал на понурую фигуру человека с откровенным сочувствием. Ох уж эти романтики. Я предложил ночному гостю:

— Купи новое кольцо.

— Денег нету, да и это мне нравилось. Почему я должен отказываться от собственной вещи?

— Помоги ему! — воззвал мой сентиментальный приятель, как обычно, беззвучно, но при этом экспрессивно.

Я поморщился, потому что собирался поесть, а не заниматься благотворительностью, но почему-то и меня тронула нелепая история ночного странника. Он сидел на могильной плите, и мне казалось, что это не просто так человек, а мой гость, в силу чего относиться к нему следовало по-другому. Тех, кто пришёл с визитом не едят. Что с ними делают, я тем более не знал, но ведь это можно было проверить, пусть я за века одиночества и подзабыл изрядно этикет.

— Ладно, — сказал я сурово. — Помогу. Место не перепутал?

— Вроде оно самое, но у меня нет второй лопаты.

— Мне и не надо!

Я спал в своей могиле долгие годы — упырю ничего не стоит пройти на значительную глубину прямо сквозь землю, а эта ещё даже не слежалась, то есть вообще не служила существенной преградой. Я лёг рядом с холмиком и задействовал ту особенную энергию, которой в таких случаях пользовался. Мягкий грунт принял моё холодное тело без лишней спеси. Обитатели кладбища вообще хорошо ладили с землицей, наверное, потому, что в ней покоились. Я легко погрузился на нужный уровень, коснулся гроба. Залезать внутрь не требовалось, лишь просунуть руку под крышку.

Занимаясь этим любопытным делом, я ощущал себя странно, словно вершитель судеб, ну или грабитель, но о последнем думать не хотел, да и вообще всё что находилось на этой территории, принадлежало мне по праву. В мире мёртвых упыри — самые главные. Хотя это я уже, кажется, говорил.

Пальцы чуть завибрировали, входя в плоть трупа, я почти сразу угадал, что скоро он поднимется как очередной броженец и постарался не слишком сильно раздвигать ткани. Кольцо нашлось без заметных проблем, оно действительно оказалось внутри, там, где полагалось быть лёгким. Я ещё подумал: собакам они что ли ливер скармливают?

Чтобы не потерять безделушку, я надел её на палец, осторожно вытащил руку из гроба и даже защёлки на место не поставил, чтобы облегчить путь наверх будущему ходящему. Вот и славно. Наведя порядок, я заскользил обратно к ночному свету и вынырнув из земли сразу поднялся на ноги.

Человек стоял в двух шагах от могилы и смотрел на мои телодвижения застывшим от ужаса взглядом, чёрный провал рта зиял в немом крике. Чего он испугался? Я ведь назвал себя, и он отнёсся к моему званию вполне спокойно. Сейчас-то у нас какие новости?

— Я пытался его задержать! — просигнализировал суетящийся вокруг живого Герхард. — Даже напугать хотел, но он встал и пошёл.

Вообще-то мы так говорили о вновь поднимавшихся броженцах, но я решил не придираться по пустякам, тем более, что призраковый язык трудно было назвать нормальной речью.

— Человек, что случилось? — поинтересовался я холодно.

Он разинул рот шире, но опять не закричал, лишь сипло выдохнул воздух, потом всё же смог справиться с отпавшей челюстью:

— Ты правда упырь?

— Ну да. Ты же в городе мёртвых.

У него подкосились колени, и он шлёпнулся задом в чей-то венок. Не в обморок — и то хлеб. Герхард попытался ободряюще похлопать его по плечу, забыв о своей бестелесности и чуть не пролетел насквозь. Человек содрогнулся. Живые не видят призраков, но ощущают, когда те, совмещаются с их горячими телами. Почему такой контакт не раздражает самих привидений, я никогда не понимал.

Толку от моего невесомого приятеля происходило немного, так что я решил действовать сам.

— Не бойся, человек. Раз уж я обещал помочь, так не причиню тебе вреда. О нас, мёртвых, говорят много плохого, но мы на деле честнее тёплых. Та участь, что рано или поздно предстоит всем, разделяет сущего на части и здесь, поверь, остаётся не самое худшее. Наверное, и не лучшее, иначе все мы поднялись бы куда-нибудь на небеса, но мы тут такие, какие есть. Теперь это наша послежизнь.

Он вроде слушал. Сердце стучало часто и гулко, дыхание почти замерло, но мои слова оказали благотворное воздействие на человека. Он понемногу приходил в себя. Впрочем, и природа заботится о своих творениях: вечно в трансе не просидишь, от этого выживаемость понижается.

— А те, кого ты прогнал, это же не собаки были?

Он чуть покосился в сторону, словно не хотел оборачиваться, страшась обнаружить в одночасье целую армию мёртвых за спиной. Я объяснил:

— Они не упыри, но тоже обитатели этого места. Можешь не опасаться, они боятся тебя ничуть не меньше, чем ты их.

Тут я слегка преувеличил, но, чтобы успокоить гостя, иногда следовало и уклониться от истины. Не слишком далеко, конечно, ну я ведь и остался поблизости.

— Зомби? — уточнил он, сосредоточенно что-то соображая.

— Можешь и так их называть, хотя те, кто пообразованнее, будут против. Мы говорим — ходящие или броженцы.

— Странные слова, но они звучат приятнее.

— Вот видишь, мы вполне способны общаться. Я редко разговариваю с людьми, чаще смотрю на них и слушаю беседы. Тут вдоль ограды ходит немало живых. Как тебя зовут?

Он поколебался, прежде чем ответить, видимо наслушался всяких страшилок о том, что, зная имя, упырь может навеки поработить неосторожного, забредшего в его пределы. Чепуха, конечно. Имя-то нам зачем?

— Базилевс, — ответил осторожно.

— А меня — Мина. Рад знакомству. Тебе удобно на венках? Здесь можно найти место и поуютнее.

— Я бы рад, — ответил он честно, — но встать пока не могу. Спасибо хоть не обделался.

Предложить собственную руку в качестве опоры я не рискнул. Ощутив мой холод, он мог вновь перепугаться, потерять сознание и надолго, а ночь не длилась вечно, так что времени у нас оставалось мало. Я решил подробно объяснить человеку свои побуждения.

— Ты пришёл сюда, как нарушитель нашего покоя, но привела беда, и я ей сочувствую, потому решил считать тебя гостем. Из этого следует, что пить твою кровь я не стану, отпущу с миром. Давай, приходи в себя и можешь отправляться домой.

Ходящие разочарованно взвыли, да проделали это так громко, что услышал и человек, он вздрогнул и обернулся. Наверное, сейчас тот шумный полный света человеческий мир казался ему недостижимой мечтой, почти легендой, хотя находился совсем близко, просвечивал сквозь кладбищенские заросли. Мои слова если и успокоили Базилевса, то незначительно.

— Ты, правда, меня отпустишь?

Робость и надежда, отчаянное желание жить и почти состоявшаяся покорность судьбе — люди так много чувствовали. В них не только струилась, плескалась о берега вен тёплая кровь, но и бурлили эмоции. Та особенная энергия, которой остерегались обитатели упокоища. В нас её не было, даже во мне, хотя я более других походил на себя прежнего. Ну, я так предполагал.

— Мне понравилось беседовать с тобой, — признался я. — Здесь мало кто нормально разговаривает, да и наши истории из-за частого употребления давно потеряли свежесть.

— Так ведь у вас постоянно появляются новички, — сказал он, и я порадовался, что ясность мысли не пострадала от испуга.

— Да, но свежие ходящие мало что помнят из прошлого, долго обживаются и часто просто молчат, остерегаясь как спутников нового существования, так и призраков старого.

— Мёртвые бояться живых! Это звучит невероятно…

Базилевс выглядел не на шутку потрясённым. Я хотел уточнить, что не везде и не всегда, но воздержался. Человек и так получил много пугающей информации, не следовало перебарщивать с откровенностью. Не то чтобы я остерегался обсуждать наши тайны, ему бы всё равно никто не поверил, вздумай передать узнанное другим, но сам много не ведал. Места упокоений ведь вели свою малопонятную игру задолго до моего появления в этом мире.

Как-то длинной зимней ночью, когда мне особенно прискучил оседлый образ существования, я отправился с экскурсией по другим кладбищам города. Я ведь вполне мог покидать свои владения, только не особенно стремился это делать, разве что отлучался иногда, чтобы добыть новую одежду взамен истрепавшейся, да и то часто снимал её с трупов.

Так вот, решил я пройтись и познакомиться с прочими приютами мёртвых. Я исходил почти все могильники, но нигде не нашёл себе подобных. Привидения и ходящие бродили по ночам толпами, но без упырей, поставлявших им обескровленное мясо, они вели себя вяло и равнодушно, прятались от всего живого. Вот тогда я и понял, что являюсь если не гарантом активной послежизни, то очень важные её звеном. Сердцем приюта мёртвых. Опорой для многих и многих.

Человеку, который уйдёт сейчас и больше не вернётся не следовало знать этих шокирующих подробностей. Другие кладбища были безопасны для живого, это — нет. Рассматривал я себя в качестве исчадия ада? Да зачем бы? Волку не к лицу блеять подобно барану, у него просто-напросто порода другая. Иное предназначение в непростом узоре природных процессов. Я не видел причин стесняться своей сути: упырю даже как-то и непристойно изображать из себя человека.

— Идём, я провожу тебя к вашему живому миру.

Он вскочил и даже резво. Вежливость боролась в нём с желанием немедленно удрать из пугающей кладбищенской темноты — это угадывалось. Я не рассердился, конечно же, просто показал самый удобный выход за наши пределы (то есть, самую просторную дыру в заборе) и долго смотрел вслед спешащему прочь человеку. Он не оглянулся.

Глава 3

Броженцы возмущались сердито, но в меру — решать-то они ничего не могли. Жизнями всех, кто к нам попадал, распоряжался я, прочие — только мясом. Яма, точнее сказать ямка всё ещё нарушала общий покой места, да и лопата валялась рядом. Я щёлкнул пальцами — жест, которому так завидовали ходящие, да и призраки тоже, потому что сами его воспроизвести не умели — и из темноты притопал один из броженцев. Не по доброй воле, конечно, его вытолкнули, чуя непонятный момент другие, но я всего лишь приказал засыпать углубление и всё заровнять, а лопату прибрать до лучших времён. Я хорошо относился обитателям кладбища, точнее сказать — никак, что с гарантией уберегало их от расправы.

Ходящий углубился в работу, довольный, что получит приз, а я отправился к себе, под тихие ёлки. Утро ещё не стояло за порогом, но приближалось, а развлечений мне на эту ночь хватило с избытком, я собирался поразмыслить.

Герхард увязался следом, но против его компании я не возражал. Забираться в землю было ещё рано, и я просто растянулся на хвойной подстилке, жмурясь на свет редких звёзд, сумевших найти лазейку в кронах.

— Надеюсь, у этого юноши всё сложится хорошо, — поведал мне свои чаяния Герхард, — с дамой его сердца. Любовь — это прекрасное благородное чувство.

Как много бреда способно уместиться в прозрачной голове, но я не возразил на сентенцию. У нас тут не только возвышенных, но и низменных побуждений не водилось. Мёртвые как бы не имеют пола. Могут сохранять нужные очертания или называть себя мужским или женским именем, но всё прочее у них путается. Игры эти остаются за оградой. Не имеет значения, кем ты был тогда, потому что теперь ты — нежить, а она способна размножаться только за счёт живых.

Одно время у нас не хоронили новых мертвецов, поскольку кладбище считалось переполненным, да и без того занимало изрядную городскую территорию. Общество скудело и скучало, но потом кто-то из живых решил переиграть заброшенные углы. Иные броженцы остались без могил, иные погребения превратились в коммуналки. Мы и к этому привыкли.

— Любовь любовью, но кушать по-прежнему хочется, — проворчал я демонстративно, хотя и не очень сердито.

Я редко испытывал подлинный голод. Каждой жертвы хватало надолго, и я не торопил события, если они сами не спешили. Вот и сейчас мучительными свои ощущения не назвал бы. Люди полагали, что упыри ненасытны, не знают меры, но человечье племя привыкло на всех наговаривать, не зная подлинного положения дел. Я не обижался. Мы с Герхардом поболтали о нашем госте, посмеялись над нелепостью ситуации, но я тогда ещё ничего не заподозрил. Лишь спустившись под землю для дневного отдыха, я обнаружил, что кольцо так и осталось на моём пальце. Я забыл отдать его Базилевсу, а он, напуганный моими ужасающими возможностями, тоже об этом не вспомнил.

Герхард частенько забирался ко мне в могилу, чтобы поболтать. Днём он не любил оставаться на поверхности, а в одиночестве скучал, да и мне было веселее с ним, тем более что под землёй он становился гораздо более заметным и отчётливо светился, озаряя моё убежище белёсым сиянием. Вот именно в нём я и заметил кольцо на пальце. Камешек охотно мерцал в нашем призрачном мире, материальный до невозможности, радостный, но словно и не возражавший против причудливой компании, в которой ненароком оказался.

Мы с Герхардом полюбовались им, но призрак откровенно расстроился:

— Как же мы отыщем Базилевса в этом огромном городе? — сказал он почти с ужасом.

Ну да, необъятное обиталище живых внушало нам противоречивые чувства. Люди подавляли нежитей чуждой энергией, а ещё более числом. Иногда я понимал броженцев, страшившихся, что их утащат обратно в тот шумный, беспокойный, назойливый мир. Я и сам не хотел туда. Мне нравилось на уютном родном кладбище.

Впрочем, к Базилевсу я относился хорошо. Он был моим гостем и натерпелся здесь страха, так что я уже ощущал своим долгом вернуть ему потерю, вот только представления не имел — как. На его сознание я прежде не воздействовал, то есть зов мог не сработать. Искать другим способом? Город велик, в нём машины и трамваи, так со следа я собьюсь быстро, даже если и сумею его взять на воняющих выхлопными газами улицах.

Герхард вдруг захихикал, точнее замерцал в ритме смеха, я знал все его состояния так же хорошо, как и свои:

— Представляешь, — поведал он мне. — Будь ты девицей, этот живой теперь обязан был бы на тебе жениться. Или ты на нём, окажись девицей он. Вы же по сути дела обручились.

— Да, очень весело, — согласился я. — Человек повенчанный брачной короной с упырём. В сущности, ему повезло, что в обычной жизни я был мужчиной и просто верну ему его собственность, если сумею придумать способ.

— Имя у тебя такое, что он может и усомниться! — продолжал подначивать призрак. — Женское какое-то.

— Хватит прохаживаться на мой счёт! — заявил я. — Спать хочу.

— Как я тебе завидую. Я вот вообще этого не могу. Иногда погружаюсь в такое вязкое ничто, но это уныло, а не сладко.

Возможно, он болтал ещё какую-то чепуху, но я закрыл глаза, и знаков больше не видел, а шуметь привидение не умело.

Забытье, в которое я погружаюсь, тоже совсем не похоже на человеческий опыт ночного отдыха, но мне нравится. Я вроде бы сплю и при этом как бы продолжаю бодрствовать, наблюдать за происходящим под землей и на ней. Я часто прибегаю к этому способу, чтобы проверить, что творится в моих владениях днём. Это интересно, а иногда и полезно.

Человеческий мир вторгался в наш своим чередом. Первыми появились могильщики и принялись готовить обитель для очередного постояльца. Пользовались они лопатами, хотя на новых кладбищах всё делали специальные машины. Я узнавал такие вещи из сетований людей. Дело в том, что наше кладбище, как я уже имел случай прихвастнуть, считалось историческим, практически закрытым и попасть сюда на вечный постой удавалось немногим. Технику на территорию не допускали, всё происходило чинно по старинке.

У новых захоронений суетились другие люди — готовили место для памятников. Как я знал, ставить их сразу не следовало, требовалось, чтобы грунт дал усадку, но пока это происходило на могилы водружали временные сооружения, имитировавшие гранит и габбро, но на самом деле, состоящие из фанеры. Людям нравилось красиво оформленное горе.

Затем пришли посетители. К недавним погребениям наведывались часто, а в глухие углы почти никто и не забредал. Среди скорбящих я не сразу опознал нашего ночного гостя. То восприятие, которым я смотрел днём заметно отличалось от нормального зрения, всё выглядело немного иным.

Мужчина привлёк моё внимание скорее поведением. Он бесцельно топтался среди могил и долго приглядывался к рабочим, копавшим яму, или же к их инструментам, потом покрутившись у свежих захоронений, побрёл дальше, глядя себе под ноги, словно что-то потерял.

Лишь после этого я сконцентрировался на нём одном и понял, что знаю этого человека. Базилевс с очаровательным упорством вновь пришёл искать своё колечко. Как видно, жениться мечтал не на шутку, ну или не имел достаточно средств для пренебрежения потерей. Люди часто жаловались на безденежье, и я понимал само состояние, хотя давно не смыслил в цифрах и не брался судить, насколько огорчения истинны или ложны.

Днём он, конечно, ничего не найдёт, жаль я не могу сообщить ему об этом, а вот рискнёт ли вернуться ночью? Следовало мне записку оставить на знаменательном надгробии — так я подумал, когда мой негаданный гость нашёл-таки место, куда я приволок его беспамятного. Он долго разглядывал плиту издали, потом рискнул подойти поближе и пощупать камень пальцами. Вроде всё сходилось, потому что живой вновь принялся методично вглядываться и перерывать редкую траву возле могилы.

Строго говоря, после того, как я добыл кольцо, мы сюда не возвращались, но возле свежих могил копошились люди и там Базилевс задерживаться не решился. Наверное, не хотел привлекать внимания к самому факту поисков, поскольку в этом случае счастливым обладателем его сокровища мог оказаться кто-то иной.

С другой стороны, он правильно вычислил, что плита, на которой мы сидели — моё любимое место и я мог вернуться туда уже с кольцом. В общем не договорились мы о новой встрече заранее, и вся история грозила обрести грустный финал.

Ничего нигде не обнаружив, парень уныло побрёл прочь. Я с сожалением смотрел ему вслед, зная, что одним лишь сознанием покинуть пределы кладбища не смогу, а просить Герхарда выследить живого не рискну, потому что дневной шумный город был для тихого привидения почти невыносим.

Потом я всё же заснул как положено, погрузился в полный мрак, за которым что-то ожидало, но никак не показывалось на свет. Я привык к этом недоброму взгляду пустоты и давно его не страшился.

Проснулся ввечеру, когда солнце ещё балансировало устало на неровном ложе горизонта. В нашем углу уже собралась густая тень, потому я спокойно вылез из могилы и сел среди усеянных иголками древних камней.

Почему я не оставил живому записку? Да потому что мне и в голову не пришла столь здравая мысль. У меня не было ни карандаша, ни блокнота, да они и не требовались одинокому упырю, который своих сопредельцев может позвать без ухищрений. Я уже и грамоту помнил смутно, вернее знал, конечно, но ту, старую, а как переносить на бумагу изменившуюся за века речь просто не понимал. Допускать же ошибки не хотелось, присутствовало в этом что-то мелочно-недостойное.

Взволновал меня и ещё один совершеннейший пустяк: я хотел знать, как выгляжу со стороны, что увидит живой человек, если я окажусь на свету фонарей, напугает его мой облик или нет. Осуществить намерение на практике возможным не представлялось: не водилось на кладбище зеркал. Для того, чтобы различить свою наружность, следовало уйти в город, отыскать там стекло, согласное отражать неживое существо.

Я мог так и поступить, но боялся, что Базилевс явится, когда я буду отсутствовать и после бесплодного визита совсем утратит надежду вернуть потерянную собственность. Впрочем, стоило ли думать о том, устрашу я его или нет? Человек уйдёт, оставив всю эту историю за плечами, если только уже не сделал этого, и никого не взволнует облик кладбищенского упыря, который вновь останется своим среди своих.

Вопреки правильным философским выкладкам я поднял руки и ощупал растрёпанную шевелюру. Есть же в природе гребни, почему я прежде об этом не подумал? Черты лица показались мне благообразными, когда я прошёлся по ним пальцами. Одежду я менял недавно и потрёпанность её ещё не нарушала приличий, в смысле тело в дырках не просвечивало. Ботинки вообще несколько дней назад подобрал на помойке. Вполне крепкие оказались, понятия не имею, почему их выбросили.

— Прихорашиваешься перед свиданием, прекрасная невеста? — съехидничал Герхард.

Прочие обитатели кладбища соваться ко мне пока не решались, поглядывали со стороны и принюхивались, у кого было чем. На поживу они не рассчитывали, так и языки утруждать не стоило. Мёртвые отличались изрядной прагматичностью.

— Не хочу напугать человека.

— Да тебе что? Отдашь ему колечко и пусть бежит, сверкая пятками.

— Не ревнуй. Мне понравилось общаться с живым. Просто все мы тут привыкли друг к другу и кажется иногда, что существование наше чересчур стабильно.

Герхард взволнованно замерцал:

— Ну да, только это до тех пор, пока муниципалитет не сочтёт, что кладбище посреди города — слишком большая роскошь, неумная растрата дорогой площади, и пора снести могилы и возвести на освободившейся земле какой-нибудь развлекательный центр.

— Ты даже не знаешь, что это такое.

— Не знаю, и ты тоже, но главное здесь то, что мы все можем оказаться за порогом. Разровняет бульдозер наши тихие могилки, зальёт всё бетоном и что тогда?

— Будешь привидением в этой новостройке. Не одним же старым замкам честь.

Я знал, что не пропаду, в моей власти было перебраться на другое кладбище, а то и просто в город, если район попадётся тихий. Ходящим вот придётся плохо. Они место захоронения покидать не могут, способны бродить лишь вблизи могилы, для них такой оборот событий окажется скверным. Вроде бы, мне какое дело до чужой судьбы, но я к ним привык.

Часто думал длинными ночами, кто они такие и почему бродят не упокоено, тогда как большинство лежит себе и не дёргается, но ответа так и не узнал. Да и откуда бы?

Я встал и направился к любимой плите, рыкнув по дороге на слишком свежего и потому бестолкового мертвеца, вознамерившегося топтаться у меня на дороге. Камень ещё хранил слабое тепло дня, хотя камни гораздо охотнее копят холод. Впрочем, привычное место сейчас не соблазняло. Я вышел к свежим могилам, посмотрел, что изменилось за день, попинал просто так комья земли.

За оградой шла чуждая не наша жизнь, точнее, просто жизнь, но уже давно не казавшаяся правильной. Я вгляделся в мельтешение людей и транспорта, и от всего этого сразу закружилась голова. Тот мир подлинно был мне чужд, я отлично существовал в этом, уютном.

Людей за решёткой мелькало так много и шли они так целеустремлённо, напористо попирая асфальт, что от этого пробирало неприятное волнение. Закрадывалась мысль, что пожелай они — растопчут нас в доли мгновения. Своих же мёртвых, но при этом слишком бестолковых, чтобы грамотно защищаться от внешней напасти.

Конечно, по уму если рассуждать, нас больше чем живых лежало по всему свету, но как уже говорил, многие просто не двигались, словно та их другая часть не нуждалась больше в оставленной половине. Ну или неизвестно в чём, как у призраков. Не разбирался я в сути установленного кем-то порядка, лишь наблюдал его последствия.

Я так замечтался, что знакомую фигуру выделил в потоке прохожих, только когда Базилевс подошёл совсем близко. Новая одежда сбивала с толку. Прошлой ночью он облачился во всё тёмное, как видно стремясь укрыться от досужих взоров, сейчас же, напротив щеголял светлыми брюками и почти белой курткой, словно давал таким способом понять, что принадлежит миру живых и там его следует оставить.

Я улыбнулся, (детская демонстрация показалась забавной), но решил пойти навстречу человеку, чтобы избавить его от неприятной необходимости вновь бродить ночью по страшному кладбищу с упырями и прочими дивами.

Встретились мы у дыры в заборе, как два подростка, сбегающие на рыбалку от строгих родителей. Базилевс вздрогнул, едва не подпрыгнул на месте, когда я перед ним возник. Пожалуй, следовало привнести в общение со смертными меньше внезапности. Если, конечно, попадутся ещё в моей судьбе такие минуты.

— Привет! — сказал я. — Пришёл за своей пропажей?

— Да! — ответил он неуверенно.

Я протянул ладонь, на которой поблёскивал пресловутый перстень. Мы стояли каждый по свою сторону ограды и смотрели на кольцо. Забавная вещь, которая соединяла двух человек в одну семью, но не способна была свести вместе живых и мёртвых. Не решётка разделяла нас — Грань.

Герхард, болтавшийся рядом, сказал своими знаками:

— Напомни ему продезинфицировать драгоценность.

Я отмахнулся, вполне полагаясь на благоразумие человека. Если он имеет дело с трупами, так сам всё сообразит.

Базилевс протянул руку, заколебался, это угадывалось, а потом решительно снял с моей ладони кольцо и сжал в своей.

— Холодное! — сказал он с почти детским удивлением.

— Мы здесь все такие.

Почему-то эти простые слова заставили его смутиться, ощутить неловкость, он опустил глаза, топчась на месте, не решаясь ни уйти, ни продолжить разговор, потому всё же выдавил из себя:

— Я тебе обязан, Мина. Могу как-то рассчитаться за услугу?

— Пустое, — ответил я. — Ты мой гость, и я рад, что не побоялся вернуться в место, которое вряд ли показалось тебе приятным.

— Спасибо! — сказал он и опять замялся, чтобы затем выпалить на одном дыхании: — А мы можем как-то поддерживать знакомство?

Глава 4

Признаться, эти неожиданные слова затронули что-то во мне, в тех глубинах, о которых я уже не помнил. Герхард скрестил руки на груди и надменно задрал нос, давая мне понять, что он идиотизма ситуации не одобряет. В более дальней темноте зашуршали голоса шокированных ходящих. Новая сплетня грозила захватить всё кладбище, но я решил не обращать внимания на ропот мёртвых. Когда и с кем я позволял себе считаться?

— Я не против, но как ты себе это представляешь? Вряд ли сам захочешь бывать на могильниках по ночам.

— А ты не умеешь выходить за ограду? — разочарованно спросил он. — Совсем?

— Отчего же? Я свободен в перемещениях. Желания большого не испытываю болтаться не пойми где, но других препятствий нет.

Он обрадовался:

— Ты прав, на кладбище мне неуютно, но мы могли бы погулять немного по улицам. Тебе ведь не мешает свет фонарей, даже если солнце и опасно для плоти?

А почему нет? Я вдруг остро как никогда возжелал новых впечатлений. Бытие среди могил показалась пресной рутиной, а живые могли поставлять не только тёплую кровь, но и интересные истории. Ведь большинство тех, что я улавливал сидя на любимом надгробье оставались фрагментами без начала и конца. Я не видел смысла медлить. потому уверенно переступил границу и оказался за оградой.

— Мы можем попробовать.

С десяток шагов прошли молча. Я чувствовал волнение человека и в своей груди ощущал нечто необычное. Прислушивался, но не мог пока разобраться в собственном так внезапно настигшем одушевлении. Впрочем, я полагал, что найду для этого время позднее. Главное происходило сейчас.

— Можно задавать тебе вопросы? — поинтересовался человек, преодолев барьер смущения, ну я так полагал.

— Конечно. Только я не слишком учён, так что ответами скорее всего разочарую.

— Нестрашно. Мне так хочется узнать побольше о том мире. Я ведь и не подозревал, что он существует. Вас много таких?

Имел он в виду упырей или всех мёртвых? Впрочем, я считал, что не вправе раскрывать чужих тайн, потому твёрдо решил говорить лишь о себе.

— Полагаю, не очень. Мне трудно судить, я давно не встречал других, но мы не особо склонны к путешествиям.

— И ты постоянно живёшь на этом кладбище? Спишь в своей могиле и выходишь только по ночам?

Как много пунктов сразу. Я решил не вдаваться в детали, с моей точки зрения они большого значения не имели.

— Да, что-то в этом роде.

— А чем питаешься? Упыри ведь пьют кровь?

— Обычно бездомными собаками, они забредают к нам собирать еду, которую посетители оставляют на могилах. Впрочем, это я уже говорил.

— А людьми?

Сбежит он от меня в ужасе, если я скажу «да», или любопытство сильнее брезгливости и естественного страха? Так трудно понять, что теперь думают о нас живые, если думают вообще. Меняются ли нравы с временами?

— Случается, — ответил я осторожно.

Он вроде как призадумался, но от моральных выкладок явно отвлекал преобладающий поверхностный интерес к нетривиальной для него особе обитателя упокоищ. Мы как раз дошли до яркого фонаря, и человек вглядывался в меня так жадно, что даже вопросы задавать перестал. Не знаю, что он там увидел, но впечатление мой облик на него произвел ошеломительное. Я даже расстроился: не хотел быстро разочаровать нового знакомца. Спросил всё же:

— Что-то не так?

— Нет, всё нормально, просто мне интересно, ты же понимаешь, это ведь всё равно как инопланетянина встретить — приключение, которое не каждому выпадает в судьбе.

Служить диковинкой для живого? Оскорбит это мою чувствительную натуру? Да и ладно, если это даёт возможность отвлечься от рутины. Я не против.

— Пойдём в кафе, посидим, поболтаем, — предложил Базилевс.

— Я не ем человеческую пищу.

— Воды выпьешь. Я тут знаю одно тихое место, как раз можно поговорить без помех. Если всё время гулять, ноги устанут, я же не вечный и не наделён суперсилой.

Я так понял, он меня подначивал хвастаться возможностями, но решил воздержаться от слишком стремительных откровений. Если человек узнает всё сразу, ему ведь будет неинтересно поддерживать знакомство, а я тоже хотел разжиться сведениями о мире, на который взирал с той стороны. Потому я не ответил, только улыбнулся, надеясь про себя, что зубы у меня не слишком почернели в кладбищенской землице. Хорошо хоть сохранились, а то у многих ходящих зиял недостаток, а то разевались и полностью пустые рты.

Харчевня, куда привёл человек, действительно оказалась местом тихим и приятным: рассеянный свет, люди за столиками заняты своими разговорами. Я сел на стул — подивился странности ощущения. Привык, что подо мной либо земля, либо камень, а зимой и снег. Морозными ночами Герхард становился почти невидимым и довольно угрюмым и оттаивал лишь в моей могиле, где мы проводили немалую часть холодной ночи и весь прозрачный безжалостный день.

Странно оказалось вспомнить привидение здесь, в заурядном человеческом мирке, где резко и неприятно для упыря пахло едой, духами и ещё чем-то что я опознал не вдруг, как искусственные материалы, которыми всё кругом было отделано. Прежний мир не отпускал, притаился где-то рядом, скорбя о покинувшем его границы страннике. Я подивился невнятной романтичности своих мыслей.

Базилевс накинулся на еду, словно давно у него крошки во рту не водилось, а я пил газировку из красивого сияющего стакана, дивясь новым ощущением. Посудина поражала совершенством, напиток — колкими пузырьками. Обстановка казалась мне роскошной, я лишь переживал, что мой наряд плох для этого места.

— А ты отражаешься в зеркале? — спросил Базилевс, утолив первый голод.

— Да, насколько я помню, давно не имел дела с этим предметом.

— Так ты, наверное, и не знаешь, как выглядишь.

— Нет, — ответил я, приняв его высказывание за упрёк.

Следовало всё же обзавестись гребнем и почаще менять костюм, хотя прежним моим товарищам я годился таким, каким был. Люди же постоянно следили друг за другом, оценивая не только точки зрения, но и дороговизну штанов

— Пойдём в туалет, — предложил Базилевс, — там есть зеркало, в котором ты сможешь разглядеть себя в полный рост.

Не особенно порадовало, что тычут носом в моё несовершенство, но спорить с едва знакомым человеком я не стал.

В отличие от обеденного зала, свет здесь был яркий и резкий, так что я невольно зажмурился, пережидая шок. Опасности не ощущал, но происходящее откровенно не нравилось. Я подавил минутное раздражение и чуть шире раскрыл глаза. Увидев незнакомца в нескольких шагах от себя едва не отшатнулся, заподозрив засаду, но тот, другой так складно повторил моё случайное движение, что я обо всём догадался. Это не посторонний человек стоял в глубине комнаты, это я сам отражался в огромном и довольно близком зеркале.

Ясность увиденного образа ошеломила так, что я не вдруг смог вглядеться в детали, просто сознавал понемногу, что вижу себя, способен наконец, оценить, как выгляжу. Внутри трепетало предвкушение, но не то, тянущее, какие случается при запахе добычи, а полузабытое едва ли не живое волнение внезапно пробудившейся застенчивости.

Я моргнул раз, другой, а потом всмотрелся в незнакомца, щедро подаренного мне стеклом.

Волосы оказались довольно спутанными, но и люди иногда создавали себе искусственно беспорядочные причёски, я наблюдал такое сквозь ограду и не раз. В целом смотрелось, как говорили живые — стильно. Одежда истрепалась, но ткань ещё терпела. Я кстати и не замечал прежде, что на мне брюки и свитер, больше ничего нет. Ботинки, как я уже и говорил, вовсе выглядели почти новыми. В целом мне всё понравилось.

Я вгляделся в черты лица, совершенно их не узнавая, спрашивая себя: неужели это я, разве таким помнил себя при жизни, завершившейся много веков назад? Впрочем, почему бы нет? Зеркала тогда служили диковинками, а отражение в бадье с водой давало лишь смутный облик. Вот это — я? Тонкое лицо выглядело нервным, властным и как ни странно — красивым. А ведь девушки и, правда, на меня заглядывались, только я об этом едва помнил, тихо перебредая из века в век. Упырю женский пол без надобности.

Выйдя из созерцательного транса, я обнаружил, что Базилевс стоит рядом, изучая меня при ярком свете. Кажется, он отлучался в соседнее помещение, где мужчины справляли нужду и уже сделал все свои дела. Я смутно, но отслеживал его перемещения, как поступают все упыри.

— Приодеть тебя — вылитый король вечеринок! — убеждённо произнёс человек.

— Ты так думаешь?

— Отвечаю! Пойдёшь со мной в клуб? Там круто, одному мне и близко не подобраться к местной элите, а если мы выдадим себя за друзей, я стану вхож в этот круг.

Мечты этого живого отличались прозрачностью, притязания — ясной постановкой. Он считал меня наивным существом, марионеткой, которой каждый волен распоряжаться, буде в руках окажутся верёвочки. Это могло выглядеть любопытным, но однозначно не явилось открытием, впрочем, я не возражал. Новичок в мире живых, я не собирался отказываться от удобного спутника. Время покажет, кто из нас что обретёт или потеряет.

— Хорошо, я с тобой пойду. Объяснишь мне как я должен выглядеть?

Базилевс немедленно запылал энтузиазмом. Мы покинули кафе и прошли ещё несколько улиц, остановились не возле, но поодаль дверей заведения, откуда глухо доносилась музыка, точнее, тот шум, который принимают за искусство нынешние поколения. Люди входили и выходили, и мой спутник комментировал каждого, с жадной завистью рассматривая их и называя предметы одежды. Я запоминал, поглядывая иногда на него. Как видно, он очень стремился попасть в этот мир, наверное, благосклонность его девушки зависела от успеха в предъявленной мне шумной неприятной суете. Что ж, раз уж я шарил пятернёй в трупе, отыскивая утраченное колечко, почему не помочь живому в дальнейших предприятиях? Мне это ничего не будет стоить, да ещё и позабавит. Сказочные персонажи нередко содействуют основному герою в его исканиях. Когда-то я любил слушать волшебные истории.

— Только это всё дорого, — сокрушённо сказал Базилевс, когда мы уже шли прочь, насмотревшись всласть чужого блеска. — У меня лишних средств нет. Ты сможешь добыть?

Я давно не держал в руках денег, они ведь мне и не требовались, но если возникла необходимость, почему бы и нет? Всё, чем владели люди, могло без труда стать моим. Базилевс обрадовался, что эту проблему я сумею решить сам и тут же предложил, словно давнему приятелю:

— Я могу и комнатку тебе сдать. Прежние жильцы как раз выехали, ищу съёмщика. Не спать же тебе в могиле в шикарных шмотках.

— Договорились, — не стал я спорить.

Мы как раз вышли к реке, и я жадно втянул носом влажный воздух. Как славно вода дышала прохладой и тиной, как устремлённо текла куда-то к океану, красот которого я уже и не помнил, а может и вовсе не знал. Прежняя жизнь не цеплялась за мой новый рассудок. Так всегда происходит, иначе ведь можно сойти с ума.

Я облокотился на камень, жадно вглядываясь в тёмную воду. В ней нагло отражался блеск фонарей и реклам, и от этого река казалась маслянисто-чёрной и недовольной, словно чуждые огни — не безобидный свет, а блохи, а то и могильные черви, раздражающие гладкую шкуру, и ей неприятно прикосновение искусственных лучей.

— Пойдём отсюда! — нервно предложил мой спутник, косясь на компанию, довольно сердито обсуждавшую что-то на ступенях, ведущих к воде.

Я их тоже заметил, но они ничуть не мешали. Получается, Базилевс их страшился? Живые боятся живых? Нашим рассказать — не поверят, хотя что бы они понимали в происходящем не на кладбище? Отвыкли мы, варясь веками в своём обособленном мирке.

— Они не тронут, — объяснил я. — Меня никто не заденет, если сам того не пожелаю. Я же упырь, умею внушать людям почтение, а ты со мной — значит, тоже в безопасности.

Он не поверил и решительно вознамерился сбежать, когда трое из шумной компании направились в нашу сторону, уже не споря друг с другом, а вполне целеустремлённо шагая. Ограбить что ли хотели? Я выпустил наружу свою силу, и они остановились на полушаге, потоптались на месте, а потом понуро побрели обратно. Живые испугались мёртвого — вот это было нормально и прилично. По правилам.

Базилевс наблюдал за происходящим почти с восторгом. Он переводил взгляд с меня на всю компанию, которая вновь принялась ожесточённо спорить. Несостоявшиеся грабители покаянно разводили руками, они так и не поняли, что произошло.

Чтобы успокоить своего живого приятеля, я предложил расходиться по домам. Подумал, что невредно ему будет обдумать как следует то, что он видел и узнал и тогда уже решать, готов продолжить знакомство или нет. Я проводил его до людных улиц, где ходили трамваи, а сам побрёл обратно на кладбище.

Чего хотел я сам — в этом тоже следовало разобраться. Я не понимал пока собственных устремлений. Мир живых притягивал и соблазнял, но кладбище настойчиво звало обратно. Там и там во мне нуждались, и сама возможность выбора пряно грела изнутри.

Голод, впрочем, тоже напоминал о себе, потому я вернулся на набережную. Компания поредела, но не разбрелась. Выбрав самого мерзкого из этих созданий, я позвал его неслышно для остальных, и лишь усмехнулся, когда он послушно двинулся следом. На изрядном расстоянии, конечно же. Я не намеревался компрометировать себя перед честной ночью компанией столь отвратительного существа.

Даже на кладбище мы проникали порознь, но вот там я уже позволил приблизиться к себе и подставить шею для клыков. Заскрипела, ломаясь, жила, в рот полилась горячая влага, я закрыл глаза, весь отдаваясь наслаждению. Моя слюна, проникая в рану, разжижала кровь, заставляя её живее бежать по венам, потому я мог вытянуть из тела практически всё, что в нём содержалось. Большую часть, так что, когда я отпустил мёртвого грабителя, ходящие тут же устремились к добыче. Теперь она не внушала им страха.

Одежду я забрал себе и пошёл прочь, разглядывая её и не прислушиваясь к сомкнутому хрусту мяса на мёртвых челюстях. Броженцы даже не болтали между собой, слишком увлечённые поеданием трупа, только иногда долетал до меня обиженный вой кого-то из самых слабых, отпихнутых в лучшем случае к лодыжкам, где и жрать-то нечего.

Добредя до любимого надгробья, я уселся и разложил рядом одежду. В кармане куртки нашёлся тяжёлый кошелёк, кожаный, приятный на ощупь. Заглянув внутрь, я обнаружил много бумажек с картинками и какие-то твёрдые прямоугольнички, похожие на раскрашенные кусочки картона, но с другим запахом. Я повертел их в пальцах, а потом засунул обратно в карман, всё равно не знал, что с этим делать.

Бумажки тоже пахли резко, но именно на них люди приобретали товары и услуги. Это были деньги.

Подняв взгляд, я обнаружил рядом Герхарда. Призрак взирал на мои занятия осуждающе и сразу начал подавать знаки, когда убедился, что я на него смотрю.

— Зачем тебе это? Игрушки живых. Тебе не требуются их символы богатства, потому что на них не купишь действительно важные вещи, да и одежда нужна лишь затем, чтобы тело не отсвечивало в ночи.

— Раз я свёл знакомство с одним из них, почему не сделать общение более приятным? — ответил я, заботливо пристраивая бумажник обратно в карман куртки, которую собирался надеть, выходя в очередной раз в город.

Нотации Герхарда пришлись не ко времени и не к настроению. Я прикинул, где спрячу новую одежду на день, чтобы не портить её, залезая в ней в землю, и тут меня поразил сам факт несомненно свершившейся перемены. Впервые за долгие годы у меня появилось два костюма. Что-то несомненно произошло со мной, раз я перестал довольствоваться одним.

Глава 5

Кладбище шуршало сплетнями. Наевшиеся досыта ходящие собирались кучками и толковали о моих заскоках, привидения и те замечены были группами, хотя они друг дружку терпят ещё меньше материальных покойников. Меня этот ажиотаж временами забавлял, временами раздражал, но в целом я не обращал на него внимания.

Сама Дама-с-окраины пожаловала к моему любимому надгробью, на котором я разложил старые вещи, когда облачился в снятые со свежего трупа. Хорошо хоть не подглядывала, как переодевался, здесь довольно трепетно соблюдались старые обычаи. Она остановилась на дорожке, напряжённо мерцая. Призраки передвигались примерно как материальные объекты, редко позволяли себе сочиться насквозь, Герхард говорил, что протаскивать себя сквозь кусты не неприятно, а стрёмно. Не представляю, где он подцепил это слово, да и что оно значит — тоже.

Пришлось поднять взгляд: привидения жутко злятся, когда на них не смотрят, говорить ведь они могут лишь знаками и по-иному привлечь внимание не способны. Каким образом они ухитрялись слышать то, что им отвечают, я себя не спрашивал — не настолько было интересно.

— Ты, правда, решил бросить кладбище, Мина?

— Что за чепуха, Вероника. Я всего лишь намерен прогуляться.

Она подплыла ближе, кутаясь в своё балахонистое одеяние. При жизни отличалась наверняка статью и красотой, даже эта непонятная тряпица её не портила. Я ожидал брани, разгневанных жестов, но Дама глядела на меня, задумчиво, словно мысленно фильтровала до внятного осадка услышанные от ходящих сплетни. Стоило ли вообще тратить на это время? Мёртвые от скуки и плохого соображения наплетут такого, что живым и не снилось.

— А может, ты и прав, — сказала она внезапно. — Если имеешь шанс покинуть это скорбное место, надо им воспользоваться. Ты не привязан как все мы к куче каменных плит и дешёвых некрологов.

— Упырь среди людей! — презрительно фыркнула Лукреция, подходя ближе. — Это противоестественно. Мёртвые ходят с мёртвыми, живые — с живыми.

Тяжёлое топ-топ бродящего забавно контрастировало с неслышностью привидений. Лукреция соображала получше многих, но всё равно старалась говорить короткими предложениями, словно опасалась выдать несовершенство мышления. Броженцы часто теряли смысл посредине фразы.

— Девчонки, я просто развлекусь немного. Вообще не понимаю, из-за чего поднят весь этот шум.

— Тебе понравится среди живых, и ты о нас забудешь.

Можно подумать, обо мне много бы помнили, не поставляй я им время от времени вкусное свежее мясцо. Вслух я ничего не сказал, одёрнул куртку и пошёл себе прочь. До ограды провожал только Герхард, да и тот ничего не просигналил вслед, но оглянувшись, я увидел, что он болтается белой тенью у самой решётки, и странным казалось, что проходящие мимо люди не замечают его сияющей фигуры.

С Базилевсом мы договорились встретиться у того дома, где он обещал мне комнату, и я добрался в нужную часть города почти без проблем. Пешком, конечно, благо не так оказалось и далеко. Ужасно хотел залезть в сияющее нутро звенящего трамвая, но не решился. Почему-то создавалось впечатление, что бегущая по рельсам машина не пустит меня на порог — очень уж живой я её видел, полной сверкающей нездешней энергии.

Человек ждал, излучая свои не всегда понятные мне чувства: предвкушение, смущение — я с трудом читал знаки его лица и тела. Оглядев мой новый наряд, он ничего не сказал и судя по тому, что дыхание и сердечный ритм не изменились, ничего не заподозрил. Впрочем, на набережной было темновато, вряд ли он различил и запомнил облик тех сомнительных личностей.

Базилевс назвал цену, я тут же сообразил, сколько разноцветных бумажек надлежит отдать и рассчитался с ним, спровоцировав своей платёжеспособностью радостный вздох.

— Комната хорошая, — принялся он нахваливать товар. — Квартира двушка, и соседка всего одна, да и та древняя старуха, беспокойства от неё тебе не предвидится. Прежние жильцы не жаловались.

Наличие посторонних в моём будущем жилище не радовало, но я смирился. У людей существовали свои правила, даже у нас на кладбище люди вон без стыда и стеснения занимали брошенные захоронения под новых гостей, выкидывая ни в чём не повинные кости. Я и сам не раз собирал эти грустные останки с тем, чтобы уложить их хотя бы в одно место, хотя гораздо чаще на трофеи зарились броженцы.

— Замок на двери есть? — уточнил я.

— В комнату? Конечно, да если и забудешь запереть, бабка не сунется. Она меня боится.

Я промолчал.

В квартире пахло ветхими вещами. Мебель старая, но хорошего качества сиротливо жалась по углам. Я прошёлся от стены к стене, привыкая к обители. После тесной могилы горница казалась хоромами, и извинения Базилевса за какие-то неполадки я пропустил мимо ушей. Меня всё устроило.

Мы простились, договорившись встретиться следующим вечером. Я сказал, что у меня дела, и точно, следовало ведь приобрести приличный облик, чтобы посетить заведение, куда так рвался мой приятель человек. Он убежал, а я, оставшись один, прислушался.

Скрипы, шумы, голоса неслись из других жилищ, но и в моём я угадывал слабое биение жизни. Соседка. Я просмаковал полузабытое слово. Женщина не спала, так же, как и я ловила звуки, сидя в своей норке, только возможности её не шли ни в какое сравнение с чуткостью упыря. Я по биению слабого сердца узнал уже довольно много.

Решив прежде покончить с объяснениями, а потом исчезать на всю ночь, я осторожно постучал в чужую дверь.

— Здравствуйте! Я новый жилец Базилевса. Можем мы познакомиться сейчас, потому что потом я должен буду уйти?

Прошуршали шаги, и дверь осторожно приотворилась. Я увидел карий глаз в окружении сморщенных век. Меня пытливо оглядели, затем дверь открылась чуть шире. Я отступил на шаг, чтобы не пугать женщину и, хотя мог просто внушить её спокойствие и доверие, делать этого не стал. Жертвы это одно, а просто люди — немного другое.

— Меня зовут Мина! — представился я.

Насторожённое сморщенное личико чуть дрогнуло, преображаясь в улыбке:

— Чудесное старинное имя, а я — Констанс.

Я поклонился, причём совершенно искренне. Люблю стариков. Хотя нет, здесь лучше объяснить по-другому. Как постояльцы они предпочтительнее других: приходят вовремя и часто сразу же уходят, понимают и принимают происходящее и доставляют себе и другим меньше хлопот, нежели кто-либо иной.

Кладбище ведь свой особенный мир, иногда и там кипят страсти и происходят трагедии. Когда хоронят маленьких детей, сообщество погружается в грусть. Все мы понимаем, что в этом случае что-то пошло не так и жизнь засветилась зря. Это я не о религии. Мёртвые равнодушны к прежним верам, потому что никто им толком не объясняет, почему каждому отвешена именно такая судьба. Я по молодости пробовал разобраться — не вышло.

— Очень рад знакомству, — продолжал я. — Хочу сразу объяснить, что образ моего пребывания в жилище будет немного отличаться от общепринятого. По ночам я ухожу и возвращаюсь обычно утром, чтобы благополучно проспать весь день.

Констанс наклонила голову, взгляд её изучал меня со странной надеждой, словно старушка уже разуверилась в перспективе обрести приличного соседа. Любопытно было бы узнать, как она оценивает меня по своей личной шкале, но в этом я пока не разобрался.

— Я постараюсь днём не шуметь, — сказала она.

— Да мне всё равно, я сплю крепко. Просто не стоит будить без крайней нужды. Надеюсь, мы поладим.

— Спасибо тебе, Мина, — серьёзно сказала женщина.

— За что? — удивился я, поскольку точно знал, что ничего хорошего, как и плохого здесь ещё не сделал.

— За добрые слова!

Надо же, а дома и за кормёжку никто не благодарил. Надо будет попенять моим мёртвым на плохие манеры. Я откланялся и ушёл к себе, осмотрел комнату и прослушал её особым образом на предмет дурных энергий, их оказалось немало, но я собрал всё и поглотил, как умеют упыри. Теперь место радовало чистотой, а я отправился добывать себе приличный образ.

Как я это делал, рассказывать не стану. У мёртвых свои методы, и большинство из них не придётся живым по нутру, ну да убивать ведь не пришлось, так что какое значение могли иметь детали? Рано утром я вернулся со всем, что требовалось и отправился в ванную. Базилевс объяснил мне, как пользоваться кранами. Не знаю, честно говоря, требовалось мне мытьё или нет, но решил, что хуже не будет. Я даже мыло с собой принёс. Люди пользовались таким жидкостями в бутылочках, но им я не доверял.

Волосы расчесать оказалось непросто, да и учитывая, как давно они не видели гребня, чудо что вообще удалось. Резать их мне не хотелось. Я не знал, отрастут ли они снова.

Поглядев на себя в зеркало, я вновь подивился собственной миловидности, которая заметно приросла после попытки улучшить свой облик. Я выглядел трогательно юным и почти совершенно живым. Словно не с кладбища пришёл, а так и оставался по эту сторону грани. Я надел бельё, которое люди теперь, оказывается, носили и погладил пальцами нежный шёлк. Хорошо.

Констанс возилась на кухне, готовила что-то, несмотря на ранний час. Я заглянул, чтобы поздороваться.

— Чайку не хочешь? — приветливо спросила старушка.

Чай — это ведь горячая вода? Стану я теплее, если волью в себя эту жидкость? Можно попробовать. Раз уж я проведу какое-то время среди живых, надо научиться с ними ладить. Это мёртвые обязаны меня слушаться, а здесь я не хозяин.

Констанс выглядела доверчивой и насторожённой одновременно, так ведут себя добрые люди, которых неоднократно обманывали все, кому не лень. Я детали помнил смутно, но быстро учился. Мы поболтали за чаем, и соседка рассказала кое-что о моих предшественниках. Добытые сведения не добавили мне уважения ни к роду человеческому в целом, ни к отдельному его представителю Базилевсу в частности. Впрочем, меня это непосредственно не касалось.

Я отправился спать и отлично отдохнул, плотно зашторив окно. Дремать, прислушиваясь к мирным звукам спешащего вокруг города оказалось удивительно и забавно.

Отправляясь с Базилевсом в облюбованный им клуб, я волнения не испытывал. Будущее общение немного раздражало, шум, а у людей без него редко обходится, не вдохновлял. Я не ожидал найти внутри что-либо для себя интересное. Человек же рядом сидел как на иголках, дёргался и допекал пустой болтовнёй, так что мне требовалась вся моя вежливость, чтобы не морщиться ещё в такси.

Быть может, он взволнован до такой степени потому, что собрался сделать предложение своей даме? Вроде бы это непростой шаг заставляет мужчин трепетать и терять покой вкупе с уверенностью. У меня брачного опыта не имелось, да и всё, что я помнил о себе живом, выглядело тусклым и незначительным. Мне нравилось, что я упырь, а не кости на дне могилы.

Расплачиваться за машину опять пришлось мне. Базилевс очень удачно отвлёкся, да и на входе я отдал деньги за обоих. Как объяснил Базилевс, поскольку мы не являлись членами этого клуба, пришлось приобрести гостевые карты. Я не возражал: раз у людей так заведено, не мне менять порядки. Вот когда они придут со своими песнями на кладбище, я с них и спрошу что следует.

Внутри оказалось не так шумно, как я ожидал. Терпимо. Более того, музыка играла не электрическая из машины — живые исполнители сидели на крохотной эстраде. Ну я полагал, что это возвышение так называется, прежде никогда его не видел.

Мы подошли к высокой барной стойке. Базилевс взгромоздился на специальный табурет и заказал выпивку, а я развернулся к прилавку спиной и принялся рассматривать публику. В основном здесь собралась молодёжь, хотя я заметил и несколько человек постарше прочих. Никто не танцевал, но иные обнимались на диванчиках, причём довольно откровенно. Юноши и девушки, надменные в своём мимолётном величии.

Поначалу на нас высокомерно не обратили внимания, проигнорировали, потом одна из девушек подняла ленивый взгляд. Он скользнул по фигуре моего приятеля, прошёлся по мне. Она посмотрела в лицо, да так и застыла, словно увидела нет, не привидение, а заслуживающую внимая вещь.

Я созерцал её из ответной вежливости, ну или из слабого любопытства. Хорошенькое личико умело превращал в красивое искусный макияж, фигура в корректировке не нуждалась и потому обнажённых мест оказалась более чем достаточно для бурной работы воображения. Привлекательная особа, что там говорить, я решил, что именно на неё, пожалуй, нацелился мой терятель колец.

— Давай подойдём, — зашептал он мне, неприятно дыша в ухо. — заинтересуй её, а потом переключи на меня, ты ведь сможешь, с тебя она уже не сводит глаз, хочу так же.

Я и на него покосился с лёгкой любознательностью. Получается: когда он у меня гость, я лазай по могилам за утраченными перстнями и вынимай его из обморока, а когда я у него — делай что велят, да ещё и за всё плати? Живые неплохо устроились, обеспечивая свои потребности за чужой ресурс.

— Сама подойдёт, — сказал я.

Привык на кладбище всеми руководить, так что с места не сдвинулся. Возникли поначалу сомнения, что пожелание сбудется и я уже хотел добавить слабый зов в помощь своей несомненной привлекательности, но не потребовалось. Девушка встала и направилась к нам, шагая с той долей вызова, которая должна была подчеркнуть оказанную простым смертным милость. Я не мигая смотрел ей в глаза. Уж если чем и можно впечатлить упыря, так только не кокетством в любом из его известных проявлений.

— Кто ты такой, малыш? — спросила девица развязно. — Прежде я тебя здесь не видела.

— Мой друг — Мина, а я Базилевс, — вмешался человек.

Я не стал возражать, кланяться, вообще что-либо делать. Опыт подсказывал, что, если подождать, события сами пойдут нужным чередом.

— Юлалия! — вызывающе представилась девушка.

Она мельком посмотрела на Базилевса, затем уставилась на меня, словно принуждая первым отвести взгляд. Мёртвого. Ага! Живые иногда сокрушительно наивны. Из-за столиков за нами наблюдали. Неприязненное любопытство мужчин, заинтересованность женщин меня, если честно, удивили. Не думал, что произведу столь сильное впечатление. Времена действительно изменились, если бледные незнакомцы перестали устрашать публику, а начали её сексуально привлекать. Как-то это неправильно получалось, но шло на пользу затее моего спутника, я возражать не стал.

Поскольку я ничего не делал, а робко бросаемым в пространство фразам Базилевса не хватало уверенности, Юлалия чуть занервничала. Ситуация могла приобрести оттенок комизма, и к тому всё шло, но самоуверенные девушки быстро находят выход из затруднений, хотя, как правило, и непривычны к ним.

— Идём танцевать! — воскликнула она, словно затем, чтобы пригласить, и подошла ко мне, а вовсе не движимая противоестественным влечением.

Она схватила меня за руку и потянула на себя, так что выглядело это почти непристойно. Я мог конечно не сдвинуться с места и ничего бы ей не осталось, как падать в мои ледяные объятия, но решил, что скандал устраивать не стоит. На нас и без того уже насупилось немалое число кавалеров и дам, особенно кавалеров.

В современных танцах я, конечно не разбирался, но музыку же слышал и умел подстроиться под ритм. Я подхватил упругое тёплое тело и повёл как подсказывали мои инстинкты. Девушка поддалась навязанной логике неожиданно легко, и мы заскользили по гладкому полу в странной нездешней отрешённости, но красиво, судя по тому, как округлились глаза присутствующих.

Более того, музыканты вдохновились и заиграли громче, горячее, не просто сотрясая воздух звуками, но вторя моей дерзкой манере. Юлалия смотрела в глаза, ей и голову почти не пришлось запрокидывать, поскольку я был не так высок. Мы двигались как одно целое, и да: немножко императива я всё же добавил. Захотелось вдруг произвести впечатление на этих чужих мне людей, а зря, но это я понял чуть позднее.

Глава 6

События с моей точки зрения развивались благоприятно. Оттанцевав с дамой, я сел с ней же за удачно освободившийся столик на мягкий диванчик. Безилевс тут же прилип к нам как репей к траурной ленте и приступил к натуженному ухаживанию. Мне не нравились они оба, и я полагал, что отличная получится пара, так что пора скромно отступить в туман, но девица трудно отвлекалась от меня, да и то лишь когда уяснила, что мы с этим навязчивым парнем как братья, и отделаться от него не удастся. Тогда она со свойственным её полу коварством принялась любезничать с ним, чтобы либо угодить обоим, либо разбудить ревность в более привлекательном собеседнике. Мёртвому, мне было абсолютно всё равно. Впрочем, я старался играть взятую на себя роль, считая, что негоже пропадать кольцу после всех пережитых им неприятностей.

Хотя, глядя на эту юную, но уже застывшую душой особу я начинал думать, что в моей могиле камню перстня нравилось больше. Он так сиял в добром свете милого приятеля-привидения. Изменить я, конечно, ничего не мог. Так в мире всё устроено, что живых никто не спрашивает, какое они желают посмертие, ну а кольца не выбирают палец.

Меня приглашали другие девушки, всем вдруг захотелось танцевать, а недовольство юношей я игнорировал, хотя один из них шепнул мне «по-дружески», когда я ходил за напитками для компании:

— Валил бы ты отсюда, гот хренов, а то как бы белила на твоей морде не заполучили для равновесия кровавый румянец.

Сказал и расправил так картинно плечи. Будь они атлетические, пассаж произвёл бы впечатление хоть на кого-то, а у него оказались невидные — только в подростковый гроб класть, нашёл чем хвалиться. Я вежливо улыбнулся, показав белые зубы. В зеркале я разглядел, что они ничуть не почернели, наоборот сверкали как молоко или снег, и решил почаще их демонстрировать. Не из тщеславия, а может быть и из него — я не разбирался.

Парень отстал, сам слегка побледнев, но я не ушёл и мне этого не простили. Дурацкая игра в ухаживания заняла почти всю ночь, и я обрадовался, когда после всех немалых усилий Базилевс добился-таки свидания, хотя, как я понял, мне на него тоже следовало прийти. Юлалия вернулась в свою компанию, всем усталым видом изображая, что зря потратила время и дико скучала, а не висела на мне как могильный червь на гниющей плоти. Да и пусть её.

— Идём! — сказал я сердито Базилевсу. — Мне ещё домой добираться.

— Прости, забыл совсем, что тебе нельзя на солнце, — спохватился человек.

Я промолчал.

Мы вышли наружу, и всё выглядело нормально, но до такси нам добраться не дали. Тут следовало свернуть и пройти по улице, потому что у самой двери располагалась площадка, где оставляли машины постоянные посетители, а такси дожидались в стороне. Место для нападения наметилось — лучше не придумаешь, я бы и сам его выбрал, имей желание поесть или подраться. На нас и наехали, как теперь выражаются, без промедления.

— Ничего личного ребята, — сухо сказал крупный, на голову выше меня мужчина. Ещё двое скучали в сторонке. — Мы вас немного побьём и отпустим. Как вы понимаете, и ссориться с работодателями нам нельзя, и на голимый криминал нарываться тоже.

Базилевс часто задышал рядом, проскулил что-то не разобранное даже мной. Честно говоря, всё, чего я хотел, так это закатить глаза к небу и пройти мимо, и труда бы это не составило, но потом в голове у меня сложился гениальный в своей простоте план. Девочки любят героев, значит надо устроить так, чтобы мой перетрухавший приятель победил всех врагов, защищая меня, немощного, а главное, чтобы дама его сердца это увидела.

На целый спектакль меня бы не хватило, одно дело просто отвести глаза, а другое управлять людьми как марионетками, да если честно, то непритязательно подраться было и проще, чем творчески оформлять мероприятие.

— Ну бей! — предложил я высокому.

У Базилевса хватило ума отпятиться к стенке, и застыть там, не привлекая к себе внимания резкими движениями. Он бы наверняка убежал, не присматривай за ним два других человека.

Кулак несильно устремился мне в челюсть, я мог раскрошить в нём все косточки, сжав своими тонкими пальцами, но решил для начала раззадорить противника. Я лениво уклонился и сказал с усмешкой:

— Ну кто же так бьёт!

Уже левый кулак просвистел мимо носа, я снова отклонился присел и легонько стукнул мужчину по корпусу, приглашая быть активнее и злее. Нецензурная ругань осквернила ночную мглу, на меня пошли уже всерьёз, и я заплясал танец потасовки, сам нанося иногда несильные удары, а чужие пропуская мимо.

Как и следовало ожидать, двое других недолго довольствовались ролью зрителей, я решил, что пора поддать происходящему жару. Я взлетел в прыжке и врезал первому попавшемуся так, что он буквально воспарил, пока его не остановила стена. Базилевс дико посмотрел на сползающее тело, но с места не сдвинулся лишь втянул голову в плечи. Я ещё немного потомил ожиданием двоих оставшихся противников, а потом уложил одного за другим на дорожное покрытие.

— Воскресни! — прошипел я живому наше кладбищенское ругательство, а он, кажется принял его всерьёз, шагнул ко мне испуганный до невозможности. Я объяснил внятно: — Это ты их всех побил, сейчас выйдет девчонка, так что хоть рукава закатай, герой!

На самом то деле Юлалия собиралась ещё поторчать в заведении, но меня это не смутило. Я позвал её, и когда каблучки застучали в непосредственной близости от места действия, упал на дорогу и принялся аккуратно корчиться, словно и мне слегка прилетело, пока мой героический спутник расправлялся с превосходящими силами противника.

До него всё же дошло. Выпученные глаза и дрожь конечностей было не скрыть, но кто сказал, что виной этим явлениям послужил страх, а не боевое одушевление? Трудно иметь дело с живыми: они ничего толком не умеют.

Впрочем, обман прошёл гладко. Девчонка поохала, выругала приятелей, подключивших к нечистому делу унижения неугодных своих телохранителей. Меня подняли и отвели к машине, я элегантно постанывал. Наш великолепный исход наблюдал не только швейцар, но и приятели девицы. В целом всё получилось очень красиво.

Когда мы, наконец уехали, я перестал притворяться побитым и немощным, сладко зевнул.

— Спасибо, Мина! — воскликнул живой. — Как ты ловко всё это устроил. Теперь мне легче будет сойтись с Юлалией, она восхищается мной.

— Ну и уговори её, пока не разочаровалась. Когда поженитесь, в дело вступят привычка и желание дальше пребывать в ослеплении. Опять же перед приятелями придётся изображать, что не глупость сделана, а вполне разумный поступок.

Базилевс покосился на меня недовольно, поджал губы. Он всерьёз полагал, что я примусь восхвалять его мужество? Смешно. Мёртвые всегда честнее живых, у нас это в крови, ну то есть, у кого в чём осталось. Даже не знаю, как это правильно и выразить.

— Можешь не благодарить, — буркнул я.

Честно говоря, услышать лишнее «спасибо» я бы не отказался, но сердитое сопение послужило единственным ответом. Я мысленно пожал плечами и перестал об этом думать.

Домой я приехал, когда утренний свет уже свободно растекался по улицам. Солнце, ещё скрытое за домами, словно говорило упырю: прячься, я уже пришло. Я и тут не возражал. Поднялся на третий этаж, отпер дверь, отметил для себя, что соседка ещё спит и улёгся в свою кровать, сняв с себя большую часть одежды. Утомила меня ночь, я просто радовался приятному дневному отдыху.

Заснул я сладко, а пробудился от грохота и последовавшего за ним крика. Сдавленный вопль вылетел из немощных старческих лёгких. Я мигом распахнул глаза и прислушался. Крики прекратились, зато донёсся до меня отчётливый стон и причитания вроде тех, что можно иногда услышать над могилами.

Я выбрался из постели, пригладил волосы и вышел в общую кухню. На полу лежал натюрморт из старушки, табурета и верхней полки. В принципе порядок действий я и сам мог отмотать назад без труда, но Констанс всё же решила виновато пояснить:

— Полезла за специями и вот…

Жива и ладно, мёртвых мне и дома хватает. Я для начала убрал полку, чтобы освободить тело, потом поднял его на руки и усадил на стул между холодильником и мойкой. Стоял он в этой теснине, очевидно, за ветхостью, потому что угрожающе заскрипел, но не сдался — совсем как наши ходящие.

Упыри умеют глядеть как бы насквозь, потому я сосредоточился и рассмотрел мышцы и кости Констанс разом и по отдельности. Ушибы ничем не угрожали, на них можно было не обращать внимания. Левая лодыжка заметно сместилась: вывих, а не перелом, а вот два ребра чуточку треснули. Я легонько коснулся их пальцами, но делать ничего не стал. Я не умел лечить такие вещи, хотя вот сустав вернуть на законное место не составляло для меня труда. Я понимал, как они устроены и как работают, хотя наблюдал чаще всего в уже гниющем состоянии.

Лишь повернув кости как надо до желанного щелчка, я сообразил, что имею дело с живым человеком и следовало хотя бы предупредить, что причиню боль. Я, если честно и забыл, что она бывает. Вот про драку помнил, а здесь, на мирной кухне не особенно углублялся в тонкости восприятия. Вопль прозвучал приглушённо, зато от души.

— Извини, Констанс, что не предварил заранее. Вывих я вправил, так что дальше всё будет хорошо.

Бедная женщина уже не кричала только тихо охала, поглаживая бедро, так как до лодыжки дотянуться не могла.

Что делать дальше, я не знал. У людей существовали врачи и больницы, но пользоваться всем этим я не умел и вопросительно посмотрел на Констанс: вдруг она подскажет.

— Ничего, — простонала она. — Всё нормально, спасибо, Мина, дальше я сама как-нибудь.

— Вставать тебе нельзя, сустав ещё слабый. Позвать кого-то на помощь?

— В больницу с травмами не положат. Туда увезут, повязку сделают, а обратно сам как хочешь.

Я растерялся:

— То есть, пешком? А если нога сломана?

— Тогда на оставшейся прыгать! — усмехнулась Констанс. — Ничего, буду потихоньку дома ковылять и всё наладится. Где-то у меня была палочка.

— Странно у вас, живых, всё устроено, — сказал я усаживаясь на пол.

Она притихла.

— А ты мёртвый что ли? Хотя руки у тебя ледяные, словно на морозе спал.

Мы пытливо вглядывались друг в друга. Лгать мне не хотелось, а правда прозвучала бы шокирующе, хотя люди в этом возрасте уже так близки к грани, что многие вещи готовы принимать, а не отвергать.

— Ну да, — ответил я. — Некоторым образом я уже не совсем живой.

Такая вот серединка-половинка. Кто может сказать наверняка, что это не правда? Даже я сам не в курсе.

Мягкое старческое лицо Констанс застыло, но не в гримасе ужаса, коих я навидался за долгое существование в ночи, а в тягучем раздумье. Она прикидывала про себя что-то мне неведомое. Странно оказалось сознавать, что, вполне вероятно, она мне поверила. Молчание не затянулось, и вопрос, который задала мне эта старая женщина прозвучал спокойно и конкретно:

— Ты за мной?

Надо же! Меня приняли за вестника смерти! Признаться, я не ведал, есть ли они в природе. На кладбище об этом любили спорить, и дискуссия могла затянуться надолго в силу полной неосведомлённости в предмете обсуждения всех заинтересованных сторон.

— Нет, — сказал я. — Обладай я такой функцией, мне бы, наверное, сообщили. Я просто мёртвый, как и все другие, или немного не такой. Люди зовут нас упырями.

Вот теперь глаза раскрылись шире, почти освободившись от скорлупы морщинистых век, но опять же не страх в них был, а любопытство, враз сделавшее старую женщину заметно моложе, и ещё — постижение. Я бы не поверил, но так сложилось.

— Ты выпьешь мою кровь?

— Нет, конечно, я просто снимаю здесь комнату и хочу быть хорошим соседом.

Диво дивное, но Констанс мне улыбнулась.

— А ты и правда, хороший сосед, у меня таких спокойных и вежливых ещё не было.

Мы смотрели друг на друга. Я уютно сидел на полу, она на скрипучем доживающем век стуле, и не было между нами грани, лишь тихое понимание, как взгляд в одну сторону.

— Мёртвые, как правило, стараются уживаться друг с другом, — объяснил я. — Живые могут разъехаться, разойтись, а наша судьба быть вместе. Куда положат, там и лежим. Мы скандалим, конечно, но не враждуем.

— Ну я так поняла, кое-кто и ходить способен, — деловито уточнила Констанс.

Её интерес сверкал всеми гранями яркого любопытства и холодной прагматичности, как у человека уже кровно заинтересованного в получении достоверной информации. Это показалось мне невероятно милым, я тоже невольно улыбнулся, не отдавая себе отчёта в том, что выгляжу наверняка странно. При неверном ночном освещении моя бледность могла сойти за нечто естественное или принятый у людей декоративный макияж, но безжалостный день не оставлял сомнений. Ну сколько я мог судить, не обладая человеческим взглядом на вещи, Констанс созерцала меня без отвращения.

— Таких как я — очень мало, — ответил честно. — Иные могут передвигаться, но не выходить за ограду.

— А остальные просто лежат и чего-то ждут?

— Я так не думаю. Человек переходя за грань, теряет целость, но как разделятся его части, нам знать не дано. Наверное, это тайна для всех, и кто распоряжается порядком вещей я тоже не знаю.

— Боги? — задумчиво спросила Констанс. — Люди верят во многих богов.

— Ну я ни одного не видел, так что не берусь судить.

— А ты пытался как-то изменить собственную участь?

Ну и вопрос! Наверное, люди задумываются об этом лишь на самом пороге иного мира, когда все эти непонятные вещи обретают серьёзность и смысл.

Я почти не помнил жизнь. Так давно стал упырём, что эта реальность осталась практически единственной мне доступной. Почему меня сделали таким? Кто? Я ничего не ведал. Принял свою новую натуру как данность и начал вписываться в неё как умел. В прежние времена мне попадались другие упыри, только они не слишком стремились знаться с себе подобными, и отвергали как мою любознательность, так и доброжелательное стремление просто быть рядом. Я понял, что попытки сблизиться смысла не имеют и прекратил их, а потом и путешествовать перестал, обосновавшись на знакомом кладбище. Тогда это показалось мне правильным, но кто знает, что ждёт сейчас? Как изменился порядок вещей? Быть может, пришла пора что-то переделать в происходящем вокруг? Или в себе?

— Пробовал, — ответил я честно. — Только у меня ничего не вышло. Или перемены нереальны, или я делал что-то не так.

— Надо не прекращать попытки! Надежда есть всегда!

А может и не надо. Недаром самое грозное ругательство у нас на кладбище: «что б ты воскрес!». Мёртвые прибегают к нему очень редко, опасаясь навлечь беду не только на проклинаемого, но и на себя, хотя чего нам всем, в сущности, бояться?

Я хотел объяснить старой женщине, что тот мир — он совсем другой, там ценности перестают быть ценностями, а пустяки обретают смысл, что существование живых часто кажется нам бредом, тогда как у них всё наоборот, но не успел. Резко вскрикнул дверной звонок, и я вскочил на ноги раньше, чем понял, зачем это делаю.

Кто мог прийти сюда? Зачем? Базилевс полагал, что я сплю весь день, а других визитёров я не ждал. Хотя, теперь ведь у меня была соседка.

— Это, наверное, Мариночка, — сказал Констанс, подтверждая мои предположения. — Она одна ко мне только и заходит.

Ну и чудесно — решил я. Живой человек снимет с меня заботу о другом живом. Самое время кому-то прийти на помощь упырю, потому что я в добре и понимании ничего не смыслю.

Я вышел в прихожую и отпер дверь, а потом невольно попятился, потому что впервые с тех пор как вернулся в деятельный мир испугался по-настоящему.

Глава 7

Там на площадке лестницы стояла девушка. Обыкновенная в общем, на человеческий взгляд даже, наверное, не очень красивая, но на меня дохнуло опасным для мёртвого очарованием подлинности. Я рассказывал, что у нас на кладбище все покойники разные и обретают неодинаковые судьбы, но не говорил, что за его пределами тоже так. Сами люди не замечают отчётливых градаций, но мы-то, глядя из-за рубежа, способны уловить оттенки. Сейчас передо мной был живой человек, настоящий без фальши, проросшей в душу лжи и прочих изъянов природы. Наверное, люди называли таких особей добрыми, но мёртвым казалось, что натуры именно этого типа способны пронзить разделявшую два мира грань и забрать усопшего обратно в суетливое бытие. Как я говорил, назад никто из нас не стремился и потому чем светлее по сути оказывался живой, тем старательнее сторонились его мёртвые. Воистину иные религии умели прозреть суть, говоря, что добродетельный пройдёт поле греха не замаравшись. При прочих концептуальных расхождениях мы соглашались в основе.

Так что неудивительно, что я немного растерялся. Там в клубе и возле него я был хозяином положения, а здесь уже нет. Впрочем, я быстро справился с разрушительным влиянием эмоций. На самом деле я не верил, что живые способны причинить вред мёртвым, хотя бы потому что им вряд ли придёт в голову пробовать так поступить. Мои кладбищенские приятели поддавались тлетворному влиянию предрассудков, но мне следовало вести себя среди людей по-человечески. Всё же я стояла на ступеньку-две выше броженцев и даже привидений и мог равновесно пребывать в любом из миров.

— Вы — Марина? — спросил я.

— Да! Что-то случилось? С Констанс?

Я повёл гостью в кухню, объясняя по ходу дела порядок неблагоприятных событий. Марина, едва не отпихнув меня с дороги, кинулась к старой женщине и принялась расспрашивать и утешать одновременно, так что застывшие морщинки быстро смялись в самую искреннюю улыбку. Я готов был поспорить, что состоявшийся между мной и Констанс разговор уже стёрся из памяти последней или же приобрёл отчётливый привкус мифа.

Вот и к лучшему. Расклад вполне устраивал. Беседовать о том свете, находясь на этом хоть и забавно, но временами чревато разнообразными печальными последствиями. На людей нередко нападала тоска от одного лишь посещения нашего тихого убежища. Не стоило мне приводить сюда мысли, которые обыватели считают дурными.

— Это не дело! — решительно заявила Марина. — Констанс, тебе надо в больницу — подлечиться и прочее.

— Кто же меня положит с вывихом, да ещё и вправленным, — рассудительно заметила старая женщина, но молодую это не смутило.

— А давай-ка мы тебе давление измерим. Опять ведь забываешь.

Констанс виновато улыбнулась Марине, потом мне. Я с любопытством наблюдал за живыми. Странный аппарат, как выяснилось, показывал, с каким напором течёт по человеческим венам кровь. Уловив правила его работы, я сообразил, что и сам могу определить искомый показатель. Мне совершенно не требовалось это делать, но я преисполнился странной гордости за свою упыриную природу. От нас тоже могла происходить польза, только никто не догадывался её востребовать. Вывих я вот вправил не потому, что ведал медицинскую науку, а просто в силу опыта, приобретённого от долгого проживания на кладбище, где полно плоти и костей на любой вкус. После очередной драки ходящих я ведь не только ругался, но и помогал им ставить на место то, что оторвалось. Сами они соображали не сказать чтобы здраво, временами и вовсе переставали, и могли заново устроить потасовку из-за руки или ноги. Каждый считал её своей собственность даже при наличии в распоряжении полного комплекта.

Марина измерила это самое давление и тут же позвонила по телефону, вызывая машину, которую она назвала скорой. Я их знал по внешнему виду: проезжали ведь мимо кладбища, только плохо разбирался — зачем. Марина собрала какие-то вещи, потом повернулась ко мне:

— Поможешь Констанс спуститься по лестнице?

— Конечно! — ответил я не раздумывая.

Только теперь она вплотную занялась мной. Оглядела с непонятным вниманием, досконально. Неприязни я не уловил, хотя и доверия тоже. Иные люди видят мёртвых насквозь так же верно, как мы живых, так что опасаться разоблачения мне определённо стоило. Я насторожился.

— Ты новый жилец Базилевса?

— Совершенно верно. Меня Мина зовут.

— Ладно. Я буду заходить, мало ли, что Констанс понадобится, заодно за порядком присмотрю.

— Я буду рад тебя видеть.

Она фыркнула необидно, но слегка скептически. Я не возражал. Меня удивительным образом будоражила эта женщина, исходящая от неё опасность, кружащая голову уже тем, что Марина, скорее всего, не осознавала своей подлинной или мнимой власти. Очарование овладевало мной словно тлен плотью — незаметно и неотвратимо. Странно было наблюдать в себе кипение почти настоящих чувств, этакий всплеск жизни, трогательный, как цветы, растущие на могилах.

Когда пришла пора спускаться вниз, я просто взял Констанс на руки. Ноша ничуть не тяготила, упыри всегда славились силой, а я свою и тратить случая не имел, не считать же было напряжением ту пустяковую драку возле клуба. Марина оглядела меня с чуть большим чем прежде интересом, и я беспричинно обрадовался, когда она сказала:

— Никогда бы не подумала, что ты такой крепкий. Выглядишь изнеженным.

Ну да. Лазай каждый день в могилу — никогда не будешь хилым — говорили у нас на кладбище. Это по жизни можно брести слабаком, а с той стороны каждый отвечает за себя сам. Скидок на положение и таксомоторов там не водится.

— Просто жилистый, — ответил я.

Ходящие словно из одних верёвок и состояли, мясо и жир на них удерживались хуже. Эта странная плоть казалась узловатой и крепкой как корни дерева. Не знаю, почему вспомнился родной мир. Сейчас он казался далёким и почти нереальным.

— Я буду навещать! — сказала Марина старушке, выяснив что-то у врачей, приехавших с машиной. — Держись, Констанс.

Обычно я думаю медленно, на кладбище спешить некуда, но тут почти мгновенно сообразил, как надлежит действовать ради достижения своей цели. Марина ведь сейчас уйдёт, а мне этого не хотелось. Я жаждал продолжить знакомство.

— Можно я тоже буду навещать Констанс?

— Никто тебе этого не запретит, — прохладно ответила она.

— Я приезжий, плохо ориентируюсь. Не найду — куда. Ты не могла бы взять меня с собой, хотя бы в первый раз.

Я не особенно помнил, какие бывают выражения лица и как их надлежит делать, потому постарался хоть голосу придать мягкие интонации. Марина оглядела меня, словно прикидывая, какого размера купить гроб.

— И откуда ты такой неосведомлённый и беспомощный?

Я прикинул: у нас у каждого отдельное жилище, тихие улицы, тенистые заросли.

— Из деревни.

Взгляд живой не ожесточился, а смягчился.

— Не сердись на мою придирчивость, я сама приехала из маленького городка и долго привыкала и к здешним нравам, и обидному снисхождению окружающих. Конечно, я тебе помогу. Я позвоню и заеду за тобой, когда соберусь в больницу.

Она продолжала говорить, уточняя время дату, советуя по моей просьбе, что именно купить в качестве гостинца, а я и слушал, и не слушал, наслаждаясь её компанией, игрой света в чуть вьющихся волосах, блеском глаз, внутренней, а не внешней солнечностью. В животе всё замирало от опасности происходящего, дыхание участилось, хотя я никак не старался его изменить, я был взволнован, и это тоже приходилось по вкусу мёртвому существу. Ощущение риска сладким холодом покрывало спину, а важность происходящего совершенно вымела из головы осмотрительность. Следовало мне помнить, к примеру, что из деревень приезжают румяные и здоровые мужчины, а не бледные как Герхард упыри.

Я старался держаться в тени, но скорее инстинктивно. Впрочем, и здесь кожа моя наверняка отливала холодом зимних снегов.

Когда Марина ушла на работу, я долго ещё стоял, прислонясь к стене, не замечая людей, спешивших куда-то мимо, детских голосов с площадки во дворе, шума машин с улицы. Я ощущал себя счастливым и одновременно потерянным, с трудом понимал, кто я и зачем здесь. Я вообще давным-давно не был на поверхности земли днём, не потому, что упырю нельзя на солнце — можно на самом-то деле, а сознавая что мёртвому непристойно показываться на свет.

Спохватившись, что могу привлечь ненужное внимание, я немного пришёл в себя, обнаружил зажатый в горсти ключ и вернулся в квартиру. Без соседки здесь оказалось пусто и скучно, спать и то не хотелось. Я поискал инструмент, чтобы повесить на место полку, но ничего не нашёл. Положил её до поры на шкаф в углу и немного прибрался.

Крамольная мысль пойти прогуляться мелькала, но я отогнал её прочь, сел и задумался. Чтобы выходить на волю днём, следовало как-то замаскировать природную бледность. Я притащил из ванной комнаты зеркало, чтобы рассмотреть себя в лучах солнца. На удивление, всё оказалось не так страшно. Ну бледный, но не синюшно, как видно недавний ужин хорошо поправил дело, глаза выглядят тусклыми, веки красноваты, но все эти дефекты доступны лишь изощрённому зрению упыря. Я решил, что не так и заметно отличаюсь от человека. Главное, не забывать дышать. Ночью можно подкормиться, причём совсем не обязательно убивать — я часто довольствовался полумерами.

Я справлюсь, зато продолжу и укреплю знакомство с хорошими людьми. Был у меня и другой интерес, но об этом расскажу позднее.

Обнадёжив себя и утешив в мимолётных терзаниях, я вышел в город: решил сходить за человеческой едой. Марина сообщила, что именно следует взять, а с прочим я и сам не растерялся. Мне и фрукты выбрать не составляло труда, потому что мог по запаху отличить самые хорошие от тех, что похуже, хотя почти всё представленное к продаже выглядело отчасти искусственным.

Ходить среди людей, словно я один из них, оказалось странным волнующим приключением. Поначалу я страшился разоблачения и скандала, вёл себя скованно, но никто не обращал на меня внимания, не глядел даже, так что вскоре я приободрился. Присматриваясь к тому, как ведут себя живые, я старался делать всё по их образу и подобию, и вскоре ощутил себя невидимым среди них. Толпа, где никому ни до кого нет никакого дела, служила отличным укрытием, для неправедно забредшего в неё упыря.

Нагрузив пакет покупками я уже направился домой, как мне на глаза попался канцелярский магазин, и в дополнение к прочему я зашёл и купил толстый блокнот для записей и несколько карандашей. Почему-то я обрадовался этим вещам как ребёнок. Дома раскрыв тетрадь, долго не мог решиться осквернить нетронутую чистоту страницы. Всё равно как зимой, выбравшись из могилы не сразу решался ступить на свежевыпавший за день снег, оставить на нём свой след, навести живых на подозрение. Я понимал, что никому нет никакого дела до нас, люди забыли прежние предрассудки, но не отваживался на первый шаг сразу, а любовался нетронутостью мимолётного снежного листа.

Писать буквы я, как выяснилось, не разучился, даже почерк не только не пострадал, но стал чётче и лучше, чем при жизни, ну насколько я помнил такие вещи. Твёрдая рука упыря выводила практически безупречные строки. Не зная точно, к чему применить полузабытое умение, я описал свои впечатления от прогулки. Для первого опыта и это годилось. Почему бы мне не завести дневник? Прежде наличие такой личной книги было у людей делом обычным.

Я с нетерпением дожидался вечера, и когда Марина позвонила и сказала, что она уже внизу, подхватил сумку с едой и едва удержался от того, чтобы одолеть лестницу пролётами, прыгая с площадки на площадку, а не чинно сбежать по ступеням.

Мы поехали в больницу на трамвае. Я едва заставил себя войти внутрь звенящего чуда, но ничего плохого не случилось, меня и тут приняли за своего. Оказалось, что платёжеспособность автоматически делает упыря человеком. Я бы посмеялся этому открытию, не будь так захвачен путешествием. Разглядывая всё вокруг, я иногда забывал о девушке рядом. Обилие людей в непосредственной близости действовало на меня подавляюще и в то же время будоражило. Внутри вагона я был как в ловушке. Меня в любой момент могли опознать, и что бы началось тогда? Паника? Агрессия? Я плохо представлял, как современные люди способны реагировать на угрозы, суть которых им не вполне ясна. Возле кладбища происходило мало волнующих событий.

К счастью, от непосредственных контактов с окружающими меня отгораживала одежда: моя и их. Никто не ощущал, как холодно моё тело, когда задевал, проходя мимо, или касался, стоя рядом. Я специально наблюдал за другими пассажирами.

— А ты и, правда, странный. Я думала в наш век телевидения и не бывает уже ребят, для которых диковинны самые обычные вещи.

Марина сказала это, когда мы уже покинули трамвай и шли по тротуару, должно быть прежде не хотела смущать меня или отвлекать от заметных, как выяснилось, изысканий. Я удивился и обрадовался такой деликатности. Социальная вежливость оберегает зло от притязаний вернее самого крепкого колдовства.

— Я долго болел.

Оправдание показалось мне классным, и действительно, Марина кивнула, не став расспрашивать о деталях. Вообще, неплохо было бы узнать подходящие симптомы и придумать себе нормальное, проработанное описание предполагаемого недуга. Я решил заняться этим в ближайшее время.

Констанс мы нашли в палате, где кроме неё находилось ещё пять женщин, а кроватей так и больше, некоторые просто стояли нетронутыми. Она обрадовалась нам и принялась благодарить за визит, но когда я выгрузил на маленький шкафчик возле кровати содержимое пакета, примолкла, оторопело переводя взгляд с натюрморта на меня и обратно.

— Что-то не так? — спросил я растерявшись.

— Очень много всего, — шепнула Марина. — Сумка выглядела лёгкой, я предполагала, что там какие-то твои вещи помимо гостинцев, а то вернула бы тебя домой.

Я мысленно упрекнул себя за неосторожность. Забывшись, я помахивал тяжёлым пакетом, словно пушинкой.

— Не тащить же всё обратно.

— Угости других бабушек, — подсказала Марина.

В палате почти все женщины оказались пожилого возраста, и не похоже было, что обременённые достатком, так что я счёл идею превосходной и прошёлся по рядам раздавая фрукты и даже позволяя себя осторожно улыбаться.

Меня благодарили. Так много я получил тёплых слов, что показалось, даже согрелся и уже не отдаю могильным холодом. Впрочем, это, разумеется, было иллюзией. На кладбище я оставался или бродил по городу, грань всюду носил с собой. Она просто существовала, и уйти от её неотвратимости было некуда. Впрочем, я не слишком и стремился.

Марина болтала с Констанс, я остановился возле изножья постели, не зная толком, как и о чём следует разговаривать в таких случаях. Старушка излучала какую-то тревогу и когда Марина вышла ненадолго, поманила меня к себе и спросила насторожённо:

— Ты ведь не хочешь обидеть девочку или забрать её с собой? Она хорошая. Если действительно нужно кого-то увести туда, так я скоро вернусь.

Она не сказал ничего прямо, только намекнула, но догадаться о сделанный выводах оказалось несложно.

— Я никому не причиню вреда.

В тот момент я действительно верил в то, что говорил.

Когда, завершив визит, мы спускались по лестнице в вестибюль, я понял, что Марина может исчезнуть из поля моего присутствия, если я ничего не предприму немедленно. Терять её не хотелось, хотя в причине собственных побуждений я пока ничего не понимал. Решил, что разберусь с этим потом, но сейчас действовать следовало быстро, и я спросил, не зная точно, какие надлежит подбирать слова:

— А мы не могли бы встретиться просто так? Погулять вместе или куда-то пойти.

Она довольно долго смотрела на меня, прежде чем ответить, но согласие, прозвучавшее в ответ на мой робкий вопрос, выглядело искренним, а не вымученным, хотя и особого энтузиазма в нём не прорезалось.

Глава 8

Сообразив для себя, что назначил живой девушке свидание, я впал в лёгкий ступор. Не ожидал от тихой упыриной натуры ни предприимчивости, ни намерения. Видели бы меня мёртвые — каков!

Вспомнил о них, и неуютно стало на душе, заколыхалась внутри муть, зелёная как вода в цветущем пруду. Был у нас такой прямо за оградой, тихо ветшал, засыпая в болото. Я любил там посидеть в покое на замусоренном берегу. Живые загаживали всё, что только могли, ну да ночью вода блестела как чистая, и луна в ней отражалась здорово, а зимой я бродил по льду и он гулко ухал, оседая под невеликим весом моего тела.

Тряхнув головой, я отогнал ночные видения из прошлого. Сейчас вокруг бодро ворочался день, и я находился в больнице, а это место, куда тянет всех мёртвых. Я обещал объяснить свой интерес — он таков.

Лечебницы — мир перепутья, порог, на который ступают живые в надежде, конечно, вернуться обратно в родную суету, но многие в обители болезней готовятся шагнуть за иную грань и делают это.

Изображая посетителя, я мог побродить здесь, прислушиваясь к голосам и зовам судеб, опознать ни с чем не сравнимый запах исхода. Многие из тех, кто дышал и стонал сейчас в палатах, уже внутренним взором наблюдали мой мир, и я с любопытством ждал, кто из них поспешит, кто промедлит, а кому удастся и увернуться от злой, как они полагали, доли.

На нашем кладбище хоронили новичков нечасто, каждый вновь прибывший был если не событием, то маленьким ожиданием, но иногда я специально прогуливался к одному из кладбищ на окраинах, где могилы копала машина под названием экскаватор, а поток умерших двигался почти непрерывно.

Мучительная суета перехода очаровывала, ходящие бестолково суетились и глядели на меня с надеждой, но я хранил верность своим усопшим, и чужим еду не таскал. Иногда проникался жалостью к неприкаянному без своего упыря миру, но понимал при этом, что объять всё не в моих силах и интересах. Экскурсии будоражили. Я наполнялся новыми впечатлениями, но потом неизменно возвращался на старое кладбище. В конце концов у меня здесь была собственная могила, так что именно этой обители мёртвых я принадлежал без остатка.

Сообразив, что опять размышляю о прошлом, вместо того, чтобы впитывать новые впечатления, я огляделся и понял, что инстинкты привели меня как раз туда, где переход в наш мир из этого ощущался особенно явственно. Люди называли это место реанимацией, боролись за свою жизнь и проигрывали в последней схватке достаточно часто.

Я втянул смешанные запахи болезней и лекарств, крепкий коктейль от которого кружилась голова. Всё здесь будоражило воображение, но молодой мужчина в больничной униформе окинул меня чересчур внимательным взглядом и поинтересовался мимоходом, не их ли я клиент, сбежавший из-под капельницы за пивом. Я немного смутился, немного испугался и ушёл.

Почему я так упорно тянусь к мёртвым, когда передо мной весь океан жизни, и он доступен мечтам? Веками я обманывал себя тем, что место моё среди могил, и в одночасье понял, что ни к чему не привязан, свободен, готов испытать новые ощущения и усваивать свежие знания.

Я запомнил, как ехать домой на трамвае, но вместо этого отправился пешком, с удовольствием заглядывая в витрины магазинов, а иногда заходя в торговые помещения, любуясь предметами, никак не связанными с моим кладбищенским опытом. Люди вокруг перестали пугать, лишь немного настораживали. Я понял, что в современном обществе каждый слишком занят собой, чтобы обращать внимание на других, и это хорошо, потому что работает на меня, помогает безнаказанно бродить в толпе, жить в обычной комнате, а не в гробу, пользоваться всем, что принадлежит живым. Меня наполняли ощущения дневного города, и я бродил до самого вечера, даже аппетита не ощущая, лишь иногда жажду, которую утоляла простая вода. Сам факт, что её чистую, фильтрованную продавали в бутылках на каждом углу, поражал воображение упыря, привыкшего хлебать тину из пруда или содержимое луж, собиравшихся после дождя в нижней части кладбища.

В квартиру я вернулся вечером и только растянулся на кровати, чтобы без помех предаться перевариванию накопленных впечатлений, как ввалился бесцеремонно, отперев дверь своим ключом, почти забытый мной за ненадобностью Базилевс.

— Выспался? — спросил он деловито, заглядывая в комнату.

— А тебе-то что?

— Пойдёшь со мной на свидание!

О как! Он уже приказы отдаёт и даже не пытается добавить в тон любезности. Правду у нас на кладбище говорят: живой если сядет на шею, то уже не слезет. Я конечно, знал способ свести к минимуму амбиции этого человека, как и любого другого представителя его породы, но решил подождать с разбирательством. Ощущал свою ответственность перед добытым со дна могилы кольцом. Ему следовало попасть на нужный палец, после чего работа моя заканчивалась.

— Зачем? — спросил я. — Ты ведь уже предстал героем перед своей девой, дело почти слажено.

— Она говорила со мной очень холодно. Вдруг охранники всё рассказали? Ты должен внушить ей, что она меня любит.

— Драгоценный мой, не слишком ли много я тебе должен? Что-то не припомню, чтобы ты мне вообще что-то давал.

Он слегка образумился и заговорил просительно, отставив безапелляционный тон в сторону:

— Ну, Мина, помоги мне, пожалуйста, мы же приятели. Я очень хочу эту девушку, а первое свидание такой важный момент, я без тебя совсем растеряюсь и всё испорчу.

Обычно на просьбы я ведусь не больше чем на приказы, но сейчас у меня имелся, некоторым образом, свой интерес. Мне ведь тоже предстояло свидание, встреча с живой девушкой, будоражащая чередой предстоящих открытий. Чужой опыт мог поспособствовать созданию собственного.

— Ладно, — сказал я милостиво. — Ничего не обещаю. Я взгляну со стороны, оценю ситуацию и помогу тебе если в этом возникнет необходимость.

— Спасибо, Мина!

Он вроде бы вознамерился броситься мне на шею, но спохватился, как видно, что имеет дело с трупом и удержал пылкий порыв. Благодарности? Сомневаюсь. Чем дольше я знал этого человека, тем отчётливее проступало в нём меркантильное нутро. Его влюблённость тоже временами вызывала сомнения, но с другой стороны зачем бы тогда он искал вниманию юной особы? Люди ведь женятся, чтобы создать семью, а не просто так потереться телами. Нельзя жить с другим человеком, не испытывая к нему симпатии, или же взгляды мои сильно устарели за прошедшие века? Много ли можно углядеть сквозь решётку ограждения? Впрочем, не стоит слишком вникать в дела живых.

Мы поехали на свидание вдвоём, как видно, Базилевс боялся, что я кину его и не приду, если он не притащит меня загодя. Место оказалось очень похожим на предыдущие и заходя внутрь, я ещё подумал, как живым не надоест посещать эти унылые, мало чем отличающиеся друг от друга заведения? Всё равно, что мёртвые лазили бы в могилы друг к другу. Зачем? Ямы же практически одинаковые.

Я прошёл во второй зал, где устроился возле большого растения, а Базилевс занял столик в первом. Едва усевшись, он нервно поглядел на часы и принялся озираться. Я заказал себе какой-то выпивки, отметив, что визиты в общественные кормушки обходятся весьма дорого, хотя удовольствия и не приносят. Следовало пополнить запас денег, а не сидеть в ресторане, дожидаясь неведомо чего. Тут кормили, так что и мне следовало сделать заказ. Стараясь выглядеть хорошим клиентом, но при этом доставить себе как можно меньше неудобств, я попросил принести что-нибудь из овощей и фруктов. Мясо напомнило бы о кладбище, а я не хотел сейчас думать о скучающих без меня привидениях и грустно бродящих между могил мертвецах. Поразмыслю о них потом, когда закончится этот спектакль с любовным дурманом.

Пока что он даже не начинался. Дама опаздывала. Вероятно, таково было обыкновение богатых уверенных в себе девушек, но страсти покамест разгорались: я всё больше скучал, а Базилевс нервничал. Затем Юлалия всё же пришла, хотя выглядела недовольной и безразличной.

Не знаю уж как улещивал её Базилевс, какими пользовался словами, я не прислушивался. Наблюдал издали и размышлял о том, как нелепы наши притязания и способы их воплощения. Ещё я сравнивал Юлалию и Марину, пытался понять, какое же недоступное человеческому нюху, но внятное мне волшебство делает одну из них грозной и притягательной для мертвеца, а другую даже неинтересной. О предпочтениях живых я не помышлял, меня это не касалось.

Базилевс, как будто, справлялся. Снисходительность его подруги сменилась слабым, но интересом, она иногда улыбалась, словно поощряя откровенные ухаживая. Надоели они мне оба чрезвычайно. Я делал вид, что ем еду и пью напитки, а про себя мечтал о том, как завтра опять отправлюсь в больницу навещать Констанс и встречусь с Мариной.

А вот о последнем пункте следовало позаботиться особо. Я ведь понятия не имел как себя вести и куда направлять стопы, когда мы окажемся вдвоём. Повторять опыт Базилевса не тянуло. Мне эта любовь среди тошнотных запахов еды казалась почти нелепой, да и не горел ни тот ни другой подлинным чувством.

Надевал бы уже парень кольцо на девичий палец, и отстали от меня оба. Едва я с досадой повторил мысленно это соображение, как перед внутренним взором словно привидение промелькнуло, и наступила вслед за этим желанная ясность. Я рассмотрел свои руки, потом глянул на Юлалию. Я с ней танцевал, находился рядом, но лишь теперь сообразил одну вещь. Раз колечко уверенно сидело на моём пальце, оно наверняка свалилось бы с тоненького девичьего. Эти маленькие ручки никогда не знали никакой работы, недоразвились они до размера побывавшего в трупе перстня.

О чём говорил сам факт? Базилевс слегка ослеп и купил не то, что следовало или же заручившись поддержкой неживого компаньона резко сменил курс? Сообразив, что может отхватить добычу пожирнее, он отбросил то, чем дорожил прежде? Была где-то девушка, которую он хотел назвать своей женой, но лишь потому, что не знал, как подступиться к богатенькой особе?

Мерзко стало внутри, словно не кровью питался, а этой человеческой едой. Неужели я одним лишь присутствием в жизни этого человека, разрушил его намерения и пошатнул устоявшийся мир? Настолько тлетворно влияние мёртвого на живое? Недаром ведь большинство моих кладбищенских приятелей не смеет и шагу ступить за ограду. Если есть в этой отделённости мрачный глубинный смысл, то я нарушил его, вломившись в чуждую моей натуре среду.

Я заплатил, что положено и ушёл, отведя легонько глаза и парню, и девушке. Решил, что не стану больше помогать чужим неблаговидным намерениям и строить новое на месте порушенного старого. Сами разберутся.

Ночь сочилась грустью, и я побрёл куда-то в темноту, обглоданную светом фонарей. Зачем я пришёл в этот чужой мир? Чтобы помочь человеку обмануть возлюбленную, даже двух, ведь за богатой девчонкой он бегал с меркантильными намерениями, не верил я в подлинность его чувства к ней. Ещё одно озарение заставило замереть на месте. Базилевс не имел в виду конкретно Юлалию, он бросился на первую же подходящую добычу, что попала в поле его зрения. Наверняка нормальные люди в тот клуб вообще не ходили, значит, любая женщина там годилась как объект интереса. Как же легко происходило всё это у живого!

Сообразив, что ноги несут меня в сторону кладбища, я устыдился инстинктов и велел разуму разворачиваться и идти обратно. Мимолётная горечь рассеялась. Не отвечал я за поступки людей, и даже незначительная помощь, что оказал Базилевсу, ничего в происходящем не меняла. Рано или поздно он пробрался бы в вожделенный круг. Живые настойчивы.

Я вновь оказался на набережной, с удовольствием вдохнул речной воздух. Мне нравилось это место, и уж никак не портили впечатление сомнительные личности у самой воды. Что они там решали, я не знал, да и не любопытствовал. Меня никто не задевал. Мелькнула мысль докопаться до них самому и разжиться лишними деньжатами, но прислушавшись, я понял, что это подростки, вряд ли платёжеспособные настолько, чтобы удовлетворить мои амбиции. Вскоре они и сами ушли.

Я остался в почти полном одиночестве. Изредка пробегал припозднившийся прохожий, да проносились мимо машины, а более ничего не происходило. Я смотрел на воду и просто наслаждался моментом существования в живом переменчивом мире.

Делать мне здесь, в сущности, было нечего, ведь я вышел за ограду, чтобы помочь Базилевсу соединиться с его возлюбленной, но вместо этого свёл его с другой девушкой. Моя в том случилась вина? Поначалу я так и полагал, но люди ведут себя согласно повелению, только если отдаёшь приказ. Во все остальные времена они сами выбирают, какие совершать ошибки, а то и преступления. Упырь ни при чём. Он обычный мертвяк с кладбища и влиять на живую жизнь не может.

Кто знает, вдруг в нашем посмертии тоже есть порядок, просто он неведом? Не слишком правильно скрывать от заинтересованных сторон такие основополагающие сведения. Стоило бы объяснить каждому резон его судьбы, хотя разве не знаем мы изначально, что считается правильным, а что ошибочным?

Я вздохнул как живой и решил больше об этом не думать, не видел смысла терзаться из-за того, что изменить любой из нас не в силах.

Люди, спешащие мимо, обычно чуть ускоряли шаги, когда моя одинокая фигура попадала в поле их зрения, разве что немногочисленные компании игнорировали чудака, но этот человек пошёл медленее, а затем и вовсе остановился.

— Эй, парень! С тобой всё в порядке? Я провожал приятеля до трамвайной остановки, да ещё поболтали, пока пришёл нужный номер, иду обратно, а ты всё так же стоишь, словно и позу не сменил ни разу.

Я осторожно повернулся, удивлённый этим нездешним вниманием к своей особе.

— У меня всё хорошо.

— А по виду не скажешь. Что такой бледный? И глаза больные. Если приступ случился, так признавайся, могу такси поймать на соседней улице или вызвать скорую.

Мужчина не выглядел атлетом, моей примерно комплекции, а не побоялся подойти ночью к незнакомцу. Сострадание его показалось мне искренним. Спиртным и то от него не пахло. В моём представлении люди собирались компаниями, чтобы выпивать или флиртовать, но этот человек не походил на тех, других. Его глаза сияли умом. Не знаю, как объяснить. Живые они были: не по статусу, а по-настоящему. Следовало привычно испугаться, но недолгое общение с Мариной и Констанс уже снизило мои тревожные ожидания, и к незнакомцу я ощущал благожелательное любопытство.

Не знаю почему, но я решил рассказать ему правду. Мне вдруг захотелось посмотреть, как отреагирует на ситуацию человек разумный и добрый, утвердиться в мысли, что я правильно оцениваю положение вещей, а не навыдумывал моральных проблем там, где для людей они и не проблемы.

Мы стояли на набережной, у человека шевелились на голове волосы от прохладного ветра с реки. Я подумал, что негоже морозить здесь в ночи моего негаданного собеседника и пошёл в ту сторону, куда и он спешил прежде, чем остановился, чтобы предложить помощь. Он спокойно шагал рядом. По его движениям я легко угадывал направление и получилось так, что я проводил его до дома.

Мою повесть он слушал внимательно и когда я закончил, огляделся с лёгким недоумением, словно не отдавал себе отчёта в деталях своего передвижения в пространстве. Вроде бы я не внушал ему ничего, хотя кто знает.

Вы же понимаете, что я изложил ему упрощённую версию событий без ненужных отсылок к трупу и кладбищу, просто выдал житейскую историю и с волнением ждал приговора этого несомненно положительного человека.

— Я тебя понимаю, — сказал он. — История обыденная и от того мерзкая вдвойне. Есть из-за чего расстроиться в ночи, но посмотри на неё с другой стороны. Этот мужчина выбрал ту судьбу, которую хотел. Он гнался за деньгами и положением в обществе. Пока он полагал эту цель недостижимой, вполне удовлетворялся обычной хорошей девушкой, едва же появилась возможность пробиться в избранный круг, он ею воспользовался. Следует радоваться, что предательство случилось так рано, и его отвергнутая любовь не успела стать его женой, родить ему детей. Теперь она свободна от скверного союза и вполне может сделать более удачный выбор.

А ведь и верно! Как же я замшел на кладбище, покрылся лишайником как неухоженный могильный камень и перестал здраво соображать.

— Ты прав! — воскликнул я. — Не так всё и плохо складывается, если разобраться. Каждому достаётся своё.

— И всё, что не делается — к лучшему! — рассмеялся он, ответив мне такой же житейской обыденной мудростью. — Спасибо что проводил. Зайдёшь? Горячего чаю тебе не вредно бы выпить. Меня, кстати, Нил зовут.

— Мина. Спасибо. Я пойду. Со мной всё нормально, я от природы бледный.

Он пожал мне руку, посоветовал быстрее бежать домой, потому что я продрог и неровен час заболею, и мы расстались. Недавнее мрачное настроение рассеялось без следа. Теперь я верил в лучшее.

Глава 9

К свиданию или не знаю даже как назвать эту встречу, я готовился заранее, хотя и плохо представлял себе, что надлежит делать. Не было в моём существовании таких затей, да и в живом прошлом я их не помнил. Марина заканчивала работу в пять часов и сразу после неё собиралась в больницу к Констанс, там мы и договорились встретиться.

Внимательно присмотревшись к уличной одежде молодых мужчин, я приобрёл себе нечто подобное и остался доволен. Выглядел я вполне обычно, вот только бледность могла при дневном свете кого-то напугать, но я и тут сообразил, как это поправить. Люди пользовались косметикой, я решил, что и мне не возбраняется, потому нашёл нужный магазин и попросил помощи у милой девушки за прилавком, объяснив, что долго болел и сейчас хочу выглядеть поприличнее. Она мигом подобрала мне специальный крем, который назывался тональным и придавал коже чуть более естественный оттенок.

В зеркале я теперь выглядел как живой и долго торчал перед волшебным стеклом, замерев от страха и восторга. Узрей меня мёртвые — кладбище на уши бы стало от пересудов!

Предусмотрительная Марина выдала мне список на листке бумаги, и на этот раз я купил то, что требовалось, и только. Сумка всё равно получилась увесистой, и я постоянно напоминал себе, что надо это учитывать. Мне и ходить-то медленно как люди не всегда удавалось без труда. На кладбище я ведь мог перемещаться как мне удобно, никого этим не шокируя, лишь привидения иногда сердились, когда поднятые моим броском вихри кружили бестелесных особ и несли в кусты.

Я шагал в толпе белым днём и ощущал себя почти уверенно. Никто не косился на меня с подозрением, взгляды если и бросали, то заинтересованные и вполне положительные. Я теперь знал, что привлекателен и ничуть не удивлялся вниманию лиц противоположного пола, а иногда и своего тоже. Я быстро привыкал к ситуации, вживался в мир людей, если можно так выразиться.

В больницу я попал беспрепятственно, а ведь совсем недавно эта граничная заводь казалась мне совершенно закрытой от упыря. Люди, что здесь работали, обтекали мою непозволительную фигуру, словно вода обегает камень, лежащий в русле. Я не отказал себе в удовольствии и поболтался немного возле тех палат, где чуял присутствие той стороны. Сами люди, а часто и их врачи ещё не догадывались о близости моего мира, но я-то видел черту, которую кто-то уже провёл для них.

Кладбища давно переполнились бы, как человеческие города, но у нас существовал незримый порядок перемен. Большинство, как я уже говорил, вообще не задерживались при земле духом, телом или разумом, да и остающиеся впоследствии исчезали почти всегда. Ходящий вдруг становился вялым, сторонился других и не кидался к мясцу, даже если оно и заводилось в хозяйстве. Однажды он прекращал вылезать ночью из могилы, тихо погружался в странный сон, а затем я вовсе переставал ощущать его присутствие в нашем загранном мире.

С привидениями получалось ещё проще, они таяли, иногда внезапно, без постепенного бледнения. Помню милую девушку, которая всё бродила по кладбищу, тихо плача о своей потере. Кажется, у неё умер любимый мужчина. Она растворилась на полушаге, прямо у меня на глазах и больше мы её не наблюдали. Она исчезла совсем, потому что от взгляда упыря призрак скрыться не может. Я же рассказывал: среди могил мы самые главные.

Побродив по больнице и насытившись здешней волнующей энергией, я прошёл в палату к Констанс. Нога у неё заживала очень хорошо, да и рёбра тоже. Мне ещё пришло в голову, что не иначе причиной послужили мои прикосновения. Как ни странно, мёртвый тонизировал живых, а не только наоборот, я с этим и прежде сталкивался и потому в глубине души подозревал, что грань не стена, а мембрана и пути сквозь неё не совсем заказаны. В отличие от ходящих, страшившихся, как я уже упоминал, что живые утащат их обратно в свой суетный мир, я не слишком переживал о близости наших судеб. Всё ведь в природе как-то делалось, хотя мы и не ведали, кто управляет этим порядком.

Констанс осторожно ковыляла по палате, опираясь на спинки кроватей. Я сразу предложил свою помощь, и она её приняла, только напоминала время от времени, чтобы я именно поддерживал её, а не пытался нести, потому что ей же надо ногу разрабатывать, а не просто так перемещаться в пространстве. Мы оба смеялись. Она совершенно перестала меня бояться, даже если и страшилась немного в начале знакомства, но вела себя очень тактично, не расспрашивая о делах того мира и не пытаясь извлечь выгоду из моего пребывания в этом.

Мы болтали о всяких пустяках, и я получал подлинное наслаждение, разговаривая с живым о живых. Тема казалась волнующей и опасной, ну и новой, конечно же. Мёртвых не всегда интересует суета за оградой. Мы слишком слабо в ней разбираемся.

Когда пришла Марина, я вновь оробел, настолько явно и мощно излучала она опасную силу подлинности. Лишь немного успокоившись, я разобрался в том, почему именно её энергия так пугала, ведь её рассеивали в окружающий мир и другие люди: Констанс, Нил, кто-то ещё, с кем я не успел познакомиться. Мне нравилась эта живая, не просто как человек, а как женщина тоже. Я чуточку в неё влюбился.

То есть, и прежде приходила в голову эта мысль, но впервые я осознал её как чувство. Нет, не так. Я понял, что способен на ощущения, а не только умозаключения. Всё равно не берусь объяснить внятно, как можно передать людям внутренний мир того, кто давно не человек и едва помнит предыдущее состояние? Во мне засияла заря. На фоне привычной ночи, она цвела особенно проникновенно и ярко. Я не только рискнул выйти в день, коему противны и мерзостны упыри, но и отчасти проникся им сам.

Мы побыли у Констанс вдвоём, и я несколько обвыкся с присутствием рядом милой моему нраву женщины. Каждый раз это приходилось делать заново, но я верил, что приобрету со временем нужный опыт. Когда мы вместе покинули больницу, я держался почти непринуждённо, ну по крайней мере, мне так казалось.

— Куда ты хочешь пойти? — спросила Марина, деловито роясь в своей сумочке. — Если ты недавно приехал, могу показать достопримечательности. Ну не те, куда ходят все туристы, эти ты и без меня отыщешь, а уголки, о которых мало кто знает.

Я соглашался на всё и уже готов был произнести это вслух, когда в голову пришла здравая мысль.

— Ты ведь с работы и наверняка устала и голодна. Давай для начала зайдём куда-то где можно посидеть и поесть.

Марина глянула на меня внимательно и как-то насторожённо, но кивнула и целеустремлённо повела за собой, а я принялся гадать, не сказал ли что-то неприличное. Кто их знает этих живых, что им так, а что этак.

Впрочем, кафе, куда мы свернули утешило. Мало того, что я угадал, так ещё очутился в месте, где мне понравилось гораздо больше, чем в дорогом ресторане. Люди здесь выглядели проще, да и меню тоже. Чтобы не выделяться, я заказал пирожки, которые при моей-то реакции мог без труда спрятать, а не съесть, и сок. Растительная кровь не вызывала отвращения, хотя и удовольствия не доставляла.

Марина принялась за еду энергично, и я смотрел на это почти с восторгом. Для человека пища была просто способом насытиться, а не почти сакральным атрибутом посмертия как для нас. Мне нравилось пусть зрителем участвовать в самом действии. Происходила обыденность, а не вершилось причастие другого мира. Как много я пережил за считанные дни пребывания среди живых!

Мы разговаривали о Констанс и её здоровье, а ещё тех вещах, которые мне следовало увидеть в этом городе. Не помню, наблюдал ли я их прежде, поскольку прогулки мои по иным кладбищам отличались целеустремлённостью. Я не смотрел по сторонам.

После еды Марина оживилась и выглядела теперь куда приветливее, чем прежде. Наверное, пища настроила её на добрый лад. Мы прошлись по центру города, разглядывая дома и памятники, Марина рассказывала то, что знала о каждом. Я слушал без особого интереса к самой информации, но с удовольствием внимал голосу, любовался разгорячённым на ветру и солнце лицом.

Так мы провели вместе час или немного больше, но я опять же понимал, что человек не так вынослив, как упырь, да ещё после почти целого дня упорных занятий. Мне ужасно не хотелось расставаться с Мариной, но я заставил себя вспомнить о правилах приличия.

— Я так утомил тебя, заставляя ублажать моё любопытство. Прости, пожалуйста. Давай, провожу домой. Тебе ведь необходимо отдохнуть, а я буду счастлив, если мы сможем ещё раз встретиться.

Она опять посмотрела пытливо, но я не стал выяснять, что в очередной раз сделал не так.

Марина поначалу не хотела, чтобы я ехал с ней, потому что как выяснилось, «тащиться надо на глухую окраину, где только и найдёшь недорогое съёмное жилище». Я с радостью согласился посетить и не самую фешенебельную часть города, тем более, что по моим представлениям именно там и требовалось достойной девице сопровождение крепкого кавалера.

Когда я выразил эту мысль вслух, Марина скептически сморщилась, но вспомнила, как видно, с какой лёгкостью я нёс по лестнице Констанс и возражать не стала. Если конечно, причиной первоначального замешательства служила моя предполагаемая худосочность, но этого я точно не знал.

Мы поехали сначала на трамвае, а потом от конечной остановки, пошли пешком. Место выглядело довольно оживлённым, но странным. Вместо жилых домов, какие-то склады. Не жилища, а коробки. Заборы стояли тут повсеместно: одни с давних времён, щеголяя основательностью кирпичной кладки, другие блестели ещё не взятым ржой железом.

Люди где шли по сравнительно удобным тротуарам или их подобию, где по голой земле, судя по всем признакам в плохую погоду украшаемой многочисленными глубокими лужами.

— Невесело тут поздним осенним вечером, — сказал я.

— На самом деле не так и плохо, а когда совсем развезёт, я езжу кругом. Получается много дольше, но хоть приходишь не перепачканной с ног до головы.

Заборы и коробки закончились, и мы пошли вдоль асфальтовой полосы, нырявшей в замусоренную рощицу. Перед деревьями тянулись рельсы железной дороги.

Я глядел по сторонам, пытаясь понять, как же страшно девице бродить здесь одной тёмными утрами и вечерами, но не решаясь заговорить об этом вслух. Жизнь так изменилась, что мои страхи могли оказаться вовсе беспочвенными. Следовало разобраться, а потом вылезать с суждениями. Я решил как-нибудь понаблюдать за этим местом со стороны.

Нас обогнала машина, одна из тех блестящих гладких штучек, что в городе сновали непрерывной вереницей, а здесь мелькали изредка. Я и на эту не обратил бы внимания, не остановись она как раз в том месте, где асфальтовую дорогу пересекала рельсовая, стремящаяся к заводу, дымящему трубами в отдалении. От машины не веяло обречённостью, с которой человек расстаётся с жизнью добровольно, и я смотрел на неё с недоумением, потому что поезд уже приближался к этому месту, но тут Марина испуганно вскрикнула и бросилась бежать к автомобилю и как-то нелепо ведущему себя внутри человеку.

Спасти что ли она хочет обладателя машины? Хрупкая девушка? Как?

Растерялся я разве что на долю мгновения, а потом одним прыжком обогнал медлительную смертную, ещё несколькими сократил расстояние до цели. Упереться в блестящую штуку на заду машины не составило для меня труда, вытолкнуть всё вместе с опасного места — тоже. Я ещё успел увидеть мелькнувшее за стеклом искажённое ужасом женское лицо, растрепавшиеся чёрные волосы.

Следовало конечно не столько следить за дальнейшей судьбой машины, сколько убираться с дороги самому, но я не успел.

Поезд пытался притормозить, хотя, как видно, совсем быстро сделать это не мог. Меня ударило. Железный лоб атакующей махины смял и отбросил вдоль рельсов.

Я рассеянно сгруппировался и выполнил разворот, позволивший мне уйти с траектории поезда. В сущности, я мог без труда стать на ноги, для упыря удар был даже не слишком сильным, но предпочёл немного прокатиться клубком вдоль пути, а уже потом подниматься. Скорость я погасил скорее и резче, чем это сделал бы человек, но пришлось поневоле: дальше лежала груда неопрятного мусора, погружаться в который мне не слишком хотелось.

Из окошка поезда высунулся человек и вытаращил на меня глаза. Я успокоительно помахал ему рукой. Кажется, именно так люди показывали друг другу, что ничего страшного не случилось и можно ехать дальше. Управляющий поездом живой как будто сомневался в здравости моих суждений или целости организма, потому что скорость начал прибавлять только когда с моей особой поравнялся последний вагон. Я не собирался предъявлять претензии. Я был в полном порядке. Мёртвого убить нельзя, люди только этого не знали.

Лишь когда поезд уехал, и я увидел потерянно метавшуюся с той стороны рельсов Марину в затылок стукнула тревога. Она испугалась, потому что видела, как меня ударили, она переживает за упыря как за настоящего человека, и я не должен выдавать своей подлинной сути. Притвориться пострадавшим. Ну хоть не стоять уверено и расслабленно, а сделать вид, что испытываю боль. Я так и поступил. Неловко прихрамывая, пошёл навстречу Марине, а она кинулась ко мне, но замерла, не добежав двух шагов, стиснула ладони в кулачки.

— Мина, как ты? Пострадал? Где больно? Надо в больницу, а здесь близко и телефона нет. Подожди, сейчас я остановлю какую-нибудь машину, и мы поедем. Только держись!

— Да всё в порядке со мной, — ответил я, немного растерявшись от сочувственного напора. — Я успел немного отклониться, ударило меня краем, а потом покатился по мягкому дёрну. Ничего страшного: пара ушибов, да одежда испачкалась.

— Надо в больницу! — повторила Марина, пытливо меня рассматривая. — Поначалу иногда кажется, что всё в порядке, а потом открываются подлинные травмы.

Она оглянулась на асфальтовую дорогу, но машин на ней не было ни одной. Кстати и та, которую я вытолкнул из-под наезжающего поезда, уже успела исчезнуть. Даже пыль не вилась вдали, поскольку на гладком покрытии не бывает пыли.

— Этот урод сбежал! — констатировала и Марина.

В голосе отчётливо прозвучало отвращение.

— Дама сидела в машине, а не мужчина.

— Номер ты не запомнил?

Я конечно видел цифры и буквы на табличке, но не понимал, зачем бы они пригодились. Выступать в качестве свидетеля мне хотелось не более, нежели изображать пострадавшего. В больницу попадать никак не следовало, поскольку единственное место внутри, где моя природа не поражала воображение, да и то не наверняка, был морг. Нет, я бы с радостью посетил это славное заведение, но по доброй воле, а не спасаясь от обследования.

— Со мной всё хорошо, — повторил я, добавив самую малость внушения. — Идём, пока на меня не наехал очередной поезд.

И мы пошли. Марина притихла, раздумывая о чём-то, я лишь надеялся, что не изыскивала способ отправить меня к врачам, но когда она заговорила, я убедился, что мысли её приняли совсем иное направление.

— Ты очень храбро поступил. Безрассудно и отважно. Люди сейчас так эгоистичны и думают лишь о себе, редко встретишь человека, готового рискнуть собой ради других.

На самом деле у моего порыва имелась другая подоплека. Это Марина кинулась спасать неизвестного водителя, а я не хотел допустить смерти живого потому, что насильственная кончина кого бы то ни было слишком сильно встряхивала мой странный организм. Да, я сам убивал неоднократно и тем не менее совершенно не выносил, когда это делали другие. Наверное, рассуждал так: то, что можно мне, упырю, людям не к лицу. Жестокость больно ранила мою душу. Мёртвые случалось дрались и скандалили, но потом обязательно мирились, потому что не видели подлинных причин обижаться друг на друга. Живые предавали постоянно. Они рвали и рушили связи, бросали любимых, оставляли в беде товарищей и считали всё это нормальным. Я нет. Я страдал, хотя вроде и не полагалось.

— Ты сама первая побежала к этой машине, — ответил я, — и кто из нас безрассуден?

— Оба! — ответила Марина и рассмеялась, словно отпуская прочь сковавшее нас напряжение.

И на этот смех что-то отозвалось у меня внутри, в той бездне, которую отверзает происходящему душа упыря. Я посмотрел на женщину, шагавшую рядом и едва не признался ей в любви.

Глава 10

Домой я возвращался так медленно, что пришёл далеко за полночь. Упыри не сбиваются с пути, так что брёл я, почти не обращая внимания на окружающее. Задержался лишь перекусить в каком-то переулке. Человека не убил, не видел в том смысла, да и аппетита особого не ощущал. Грусть явилась чем-то новым в ровном ритме моих настроений, и я прислушивался к ней и к себе.

Марина снимала квартиру в обшарпанном двухэтажном доме, таком низком, что он казался вросшим в грунт. В тихом дворе бродили кошки, быстро убравшиеся прочь, когда в него вступил я. Марина замешкалась, но потом сказала прямо:

— Ты, наверное, рассчитываешь на приглашение? Учти: чашка кофе ограничится лишь чашкой кофе.

Я не понял идиомы и вопросительно посмотрел на девушку.

— У меня есть парень, — сказала она, слегка краснея. — Наверное, следовало предупредить сразу.

Теперь я сообразил.

— Ты вправе сама решать, что сообщать мне, а что нет. Я благодарен в первую очередь за дружеское участие. Мне одиноко.

Она кивнула с явным облегчением, а я, припомнив ещё какие-то моменты в человеческих отношениях, уточнил:

— А у тебя не будет неприятностей из-за того, что тратишь на меня время? Мужчины ревнивы.

— Да вроде нет, — ответила она, задумчиво глядя мимо меня. — мы не то чтобы поссорились, а как-то отдалились друг от друга. Наверное, это нормально между людьми, которые знакомы достаточно давно. Сила привычки многое меняет в отношениях.

— Можно, я буду тебя провожать? — рискнул я предложить. — Хотя бы время от времени, если нельзя каждый день.

Она неловко заторопилась.

— Решим это завтра. Ты ведь придёшь в больницу?

Я кивнул, и она почти сразу убежала в прохладно-полумрачный зев парадной. Странное смятение повисло в воздухе, слишком невнятное, чтобы я мог распробовать его на вкус и поразмыслить на досуге.

Вот я и брёл медленно сквозь город, пытаясь что-то понять. В первую очередь в себе. Неужели мне не мерещится, и я правда влюбился? Как объяснить вот эту мягкую сосредоточенность на одном человеке, желание защитить, выслушать, понять, позаботиться? Это и есть любовь? Люди вроде бы подразумевают под названным понятием страсть обладания. Нечто вроде стремления мёртвых завладеть совсем им не нужными вещами трупа. Если так, то живые, вероятно, не слишком умны. От ходящих-то никто и не ждёт мозговитости, так что им вполне простительно вестись на бесполезное барахло. А люди? Жаждут исключительно нужного? Я сомневался. Не понимал толком, чем любовь отличается от страсти, и, что ещё важнее, какую форму этого чувства люди предпочитают осуществлять на практике и почему.

Я не знал, что конкретно происходит со мной, но ощущал себя наполненным особенным содержанием, по новому ценным существом. Прежде я был лишь упырь при кладбище, следивший, да и то не слишком усердно за порядком среди усопших, а теперь во мне словно завелась частица жизни, клочок дневного света, подцепленный мной в большом мире. Так случается: иногда прилетают на могилу нечаянные семена и распускается вдруг цветок, где его совсем не ждали, и даже мёртвые обходят его стороной, страшась причинить ущерб.

Бредя по городу в ночной уже мгле, я видел себя не загранным кошмаром, а промежутком между тьмой и светом. Странно всё было, но я верил и надеялся, что однажды станет понятно и просто.

На лестнице пахло Базилевсом, и я рефлекторно поморщился. Опять этот живой притащился, чтобы требовать внимания, помощи и участия. Я не ощущал в себе расположения оказывать как первое, так второе и третье. Отпер дверь своим ключом, и с кухни тут же прозвучало ворчливо:

— Где тебя носит? Я и так целый день прождал, чтобы не беспокоить твой сон, зачем сорвался сразу как стемнело?

— За сигаретами ходил, — ответил я расхожей человеческой фразой.

Оно того стоило, учитывая, как вытаращились глаза живого. Впрочем, он не слишком удивился, буркнул:

— Почему бы нет? Тебе болячки не грозят, самое время предаться излишествам.

— Что тебе нужно?

Он вгляделся в меня и с любопытством, и с непонятной боязнью, словно не узнавая. Понятия не имею, о чём думал, но как будто не счёл меня опасным, хотя сомнения наверняка мелькали. Брюзгливый тон бережения не выдавал:

— Не вышло у меня ничего с Юлалией. Словно она уже и не прочь была, но натрепал ей кто-то что у меня за душой ни гроша, квартира и та съёмная.

— Какое это имеет значение?

— Ты что, совсем больной? Станет такая мажорная девица связываться с нищебродом.

— То есть, ты хотел её обмануть и теперь расстраиваешься, что ничего не вышло?

Он злобно засопел, сжал кулаки. За нож бы ещё схватился. Я не из тех трупов, что позволяют себя вскрыть. Базилевс, как видно, тоже это сообразил, потому что задышал ровнее и даже деланно засмеялся, показывая, что шутку понял и оценил. Я с каждым прожитым здесь часом увереннее разбирался в людях.

— Ну и ладно. Может быть, всё повернулось к лучшему. Вернусь к бывшей своей, она-то влюблена как кошка, в рот мне заглядывает. Пусть и провинциальная девочка, но пробивная и на квартиру почти накопила — тоже приданое.

— Шёл бы ты разбираться со своими проблемами в другое место. Я заплатил в том числе и за то, чтобы тебя не видеть.

Не слишком веря в действенность слов, я отправил его прочь небольшим посылом и с удовольствием запер дверь за узкой спиной.

Мне хотелось побыть в тишине, и, хотя я привык по ночам вести себя активно, а днём наоборот, решил, что самое время полностью перейти на человеческий способ существования. Как бы иначе я видел свою возлюбленную? Простаивать часами под её окнами не тянуло, глупо бы это выглядело, я ведь не юнец двадцати лет от роду. Попытался подсчитать мимоходом свои века, но бросил это никчёмное занятие. Какая разница, сколько их осталось за спиной? Я весь тут, ничего не истратил по дороге.

Несколько раз подходил к зеркалу, придирчиво рассматривая себя, и не находил заметных изъянов. Я и не подозревал, что до такой степени привлекателен. Есть у меня шанс понравится женщине? Я полагал, что вполне и надеялся про себя, что прежние отношения сойдут у Марины на нет, растворятся в быту, как это часто случается. Симпатии не вечны и многие готовы искать снова и снова, надеясь, что на соседней лужайке трава зеленее.

Никогда у меня не было ещё таких ночей, вроде бы бездельных, но до предела насыщенных. Я то бродил по комнате, то сидел у раскрытого окна, рассматривая расцвеченный огнями город с новой точки зрения. Размышлял, улыбался, больше не испытывал страха перед живыми, а ощущая себя одним из них. Не кладбищенской тенью, а человеком. Странно, но светло получалось, я старательно запоминал новый опыт.

В больницу я на другой день шёл с тревогой в душе. Мне известно было, что передумал за прошедшее время сам, но я не ведал мыслей Марины. Захочет она продолжать знакомство или решила, что напрасно поддалась непозволительному сочувствию — уже немного освоившаяся в мегаполисе приезжая к совсем свежему провинциалу. Парень её мог решительнее заявить о своих правах и потребовать моей отставки. Накрутил я себя изрядно. Привлекательность привлекательностью, но я оставался мёртвым среди живых, что бы там не лелеял в ночных мечтах, и понимал шаткость своей позиции.

Констанс чувствовала себя всё лучше и поговаривала о том, чтобы вернуться домой. Я ничего не имел против, потому что симпатизировал старой женщине и заодно надеялся, что молодая по-прежнему будет её навещать. Сидя втроём на кухне квартиры мы могли сблизиться больше чем в прогулках по городу.

Уже убедившись, что моя упыриная природа тонизирует живой организм, я предложил Констанс руку и долго гулял с ней по коридору, усаживая иногда на скамеечку, которые здесь назывались кушетками. Мы болтали о каких-то пустяках, о врачах и пациентах, о лечении и квартирной плате. Понимая глубины моего невежества, Констанс просвещала в самых разных вещах. Мы сдружились.

Марина застала нас на прогулке и ещё издали начала улыбаться, словно ей приятно оказалось увидеть не только каждого по отдельности, но и вместе — товарищеской парой.

— Я знаю, что ты её не обидишь, — шепнула мне Констанс, — но будь осторожен Мина. Много противоречия во всём происходящем.

— Ничего страшного: у Марины ведь уже есть парень, я могу стать лишь тенью настоящего чувства.

— А, этот козёл, — неожиданно резко произнесла Констанс. — Я честно говоря, обрадовалась, когда он перестал вокруг виться. Знаешь, ты лучше, хотя и не совсем человек.

Прозвучало приятно, но я забеспокоился. Если избранник Марины не вполне хорош как личность, то как я могу помочь? То есть, помочь, конечно, могу. Я же упырь с кладбища и любого способен увести за собой в царство могил, выпить его горячую кровь и предоставить мёртвым доделывать остальное, но выход ли это из положения? Что если Марина примется грустить о несостоявшемся счастье всю оставшуюся жизнь? Наверняка ведь она считает своего кавалера хорошим человеком, иначе просто разошлась бы с ним в разные стороны. Я не верил, что такая славная девушка способна любить подлеца.

— Попробую разобраться, — сказал я Констанс.

— Было бы здорово! — ответила она.

Поначалу я ещё смущался, пытаясь понять не разочаровалась ли во мне Марина, но она держала себя приветливо, дружелюбно, и я оттаял. Темы беседы я оставлял на предпочтение живых, старался больше слушать и запоминать, чем говорить сам, но в целом чувствовал себя очень уютно в компании двух женщин, даривших мне своё расположение и доброту.

Мы чудесно провели время, а потом я пошёл провожать Марину, жалея, что всё вокруг так мирно, и покровительство моё иллюзорно. Во мне пробудились рефлексы защитника, глубинный гнев, направленный на потенциальных врагов. Прежде такого не случалось. Глупые мысли, но они меня посещали, ничего не мог с собой поделать. Я словно помолодел душой, поскольку никак не мог распорядиться телом. Менять мёртвую плоть было не в нашей упыриной власти.

Опять мы простились у двери, и снова я побрёл через весь город, но ощущал себя не одиноким, а обыкновенным. Даже есть не стал.

Так прошли ещё два чудесных дня и две спокойные ночи. Я полностью обвыкся со своим положением и не желал перемен, но одна всё же случилось, хотя я полагал, что она-то ведёт к лучшему. Констанс выписали из больницы, и я отвёз её домой на такси. Соседка моя светилась не то довольством, не то гордостью, и, хотя уверяла, что отлично доберётся на трамвае, явно радовалась комфортному путешествию, а то и заботе, которую замечали окружающие. Людям, если они правильные, нужно совсем мало.

Потом мы вместе пошли в магазин и мне не разрешили платить за товары, только их нести, Констанс твердила без конца, что и так мне обязана. Я полагал иначе. Живые дали мне гораздо больше, нежели я им.

Мы уже подходили к дому, когда я заметил Марину чуть в стороне от парадной, в тени росших здесь кустов. Она была не одна, с каким-то мужчиной, и я уже собрался отвести взгляд, словно ничего не заметил, но тут к своему удивлению узнал другого человека. Базилевс. Он-то что здесь делал? Конечно, никто не лишал его права появляться возле принадлежавшего ему жилища, но мой посыл был достаточно внушителен, чтобы не видеть его ранее чем через месяц или около того, когда придёт пора снова вносить плату за комнату.

Наверное, я совсем утратил догадливость, живя среди мёртвых на кладбище, потому что следовало мне сообразить, что эти двое вполне могут быть знакомы, раз Марина дружила с соседкой хозяина комнаты. Вот только напряжённость беседы, угловатые непримиримые позы обоих говорили о связи куда более тесной, чем я предположил вначале.

Я насторожился, а Констанс вцепилась пальцами в мой рукав и вытянула шею, испуганно следя за ругающейся парой. Всё ещё не веря мелькнувшей догадке я спросил:

— Базилевс и есть тот парень, что вился вокруг Марины?

Констанс быстро глянула на меня:

— Да, и похоже там совсем неладно, давай подождём немного, подслушивать не будем, просто побудем неподалёку: что-то я боюсь за Мариночку, как бы этот урод руки распускать не надумал.

Я не стал спорить, считая, что людям виднее, как себя правильно вести в сложившейся ситуации. Мы остановились возле детской горки, делая вид, что наблюдаем за резвящейся малышнёй. Вряд ли здесь, в людном месте, Марине могла грозить подлинная беда, но я насторожился не на шутку и вопреки уверению Констанс, решил послушать разговор.

Из-за городского шума до меня долетали лишь обрывки чужой беседы, но хватало и этого, а кое-что я умел читать по губам. Базилевс обвинял Марину в том, что она его совсем забыла, в то время как он всегда любил её и уважал. От этой наглой лжи во мне взыграла мёртвая кровь, я так стиснул ручки пакета с покупками, что не расплавились они чудом.

Марина отвечала сдержано и тихо, я почти не разбирал слов. Ссора пока выглядела скорее драматичной, чем злой, так что я счёл намерение Констанс не вмешиваться правильным. Больше чем размолвка влюблённых или бывших влюблённых меня занимала собственная слепота. Я должен был предположить, что эти двое встречаются, но совершенно ничего не заподозрил. Неужели я настолько отдалился от мира живых, что перестал улавливать его токи? Если так дальше дело пойдёт, то и броженцы превзойдут меня интеллектом.

— Давно они вместе? — спросил я.

— Да где-то год или больше, — ответила Констанс, насторожённо поглядывая на парня и девушку. — Базик прежде тут жил, комната ему от тётки досталась, а потом снял квартиру получше, а эту стал сдавать. Мариночка ещё сюда к нему ходила, так мы и познакомились с ней. Она-то добрая, воспитанная, да и он при ней вроде как другой человек, может потому и не разглядела.

Констанс вздохнула, добавила житейское, покачав для убедительности головой.

— Ей бы нормально мужчину, пусть даже и постарше, солидного: для жизни, для счастья, а не вот это вот трепло ходячее.

— Он хотел на ней жениться, — сказал я. — Кольцо показывал.

Я уже прикинул размер и теперь почти не сомневался, для чьего пальца предназначался сиявший в моей могиле бриллиант.

— А жаль, если и пойдёт, — убеждённо сказала Констанс. — Девчонки часто кидаются за первого кто предложит, не учат их себя ценить, а мужик как поймёт, что баба никуда от него не денется, так и начинает норов показывать.

— Пожалуй, — пробормотал я.

Не приходилось как-то смотреть на мир с этой точки зрения. Прежнюю жизнь я почти не помнил, да и что её было той жизни, а на кладбище мы не разбирались кто из нас мужчина, кто женщина, там все выравнивались.

— Вот ты бы ей подошёл, — продолжала Констанс, и от её слов я едва не подпрыгнул на месте. — Только неживой ты. Душа в тебе есть, хорошая, правильная, а тело ведь холодное, да и корм ему потребен не тот, что иные одобрят. Не тлен ты полный, но и не огонь. Прости, что прямо говорю, не умею я по-теперешнему — политкорректному.

Ну правда ведь прозвучала, не обижаться же на неё. Меня устраивала откровенность. Констанс продолжала убеждённо:

— Человеку для жизни человек нужен. Пусть и полюбите друг друга — неправильная это получится любовь. Незаконная, только не в том смысле, как это раньше понимали. Поначалу погорит яркими цветами, а что потом сложится — никто не ведает.

Слова эти ранили, но я терпел их, поскольку возразить было нечего. Живое и мёртвое иногда находится рядом, но никогда вместе. Всегда остаётся грань.

— Кажется, уходит, — шепнула Констанс, с новой силой вцепляясь в мой рукав.

— Но похоже, не насовсем, — сказал я.

Рассталась пара не то чтобы мирно, но и не скандально. Скорее я бы отметил, что уговоры Базилевса возымели какое-то действие, и Марина настроена к нему гораздо теплее, чем ещё недавно. Разговаривать с самодовольным парнем не хотелось, потому я просто отвёл ему глаза, чтобы шёл себе мимо.

Мы с Констанс побрели к парадной. Старушка устала и опиралась на мою руку довольно тяжело. Я чуть стыдился холода, который передавал ей вместо тепла, но с другой стороны она ведала мою суть и не предъявляла претензий.

Марина, увидев нас улыбнулась, хотя и вяло, отстранённо, чувствовалось, что мучают её не самые весёлые мысли. Полагаю, она ещё не знала, как ей теперь поступить, зато я точно знал, что буду делать сам.

Глава 11

Разговор так толком и не склеился, и когда я пошёл привычно провожать Марину, мы большей частью молчали. Уже на знакомом переезде, словно вспомнив что-то, она сказала:

— Вот так думаешь, что знаешь человека, а однажды посмотришь на него, и словно незнакомец перед тобой. У тебя так бывает?

— Пожалуй.

— Запуталась я, Мина. Домой что ли уехать, в мой тихий городок…

— Место это всего лишь место, — ответил я. — Не в нём суть. Пошли всех подальше и думай о том, что лучше для тебя.

Она внимательно на меня посмотрела, кивнула:

— А ты меня понимаешь.

Я ничего не ответил, я прощался. Констанс смотрела в суть. Живому человеку нужен другой живой человек, а не упырь с кладбища. На душе у меня было больно, но легко. Я и так задержался в чужом мире, не следовало провоцировать симпатию к себе, не имея в виду ничего стоящего. Пока Марина в меня не влюбилась, я должен исчезнуть. Она — хорошая, пусть однажды встретит нормального мужчину, а не это вот недоразумение по имени Базилевс и сложит с ним свою судьбу, а я вернусь на кладбище. Радость моя оказалась недолгой, но продлять её за счёт чужой беды я не собирался. Каждому предлагалось своё.

Уже когда показался впереди знакомый неказистый дом, и кошки привычно нырнули в траву, я задержал Марину и сказал ей, что ночью уезжаю. Нашёл работу в другом городе и уже купил билет на поезд.

Она долго смотрела на меня, словно не знала, что тут можно сказать. Я видел, что ей грустно, но едва знакомого человека отпустить легче, чем возлюбленного. Мы обменялись ещё какими-то словами. Я очень хотел её поцеловать, коснуться целомудренно щеки, но не посмел. Мои холодные губы не должны были осквернять живую кожу.

Я не помнил, как привычно брёл сквозь город к ненужной уже квартире. Сочился как привидение. Констанс не ложилась, ждала меня.

— Уходишь?

Она поняла про меня что-то самому мне оставшееся неизвестным.

— Да. Ты права. У живых и мёртвых разные миры.

— Навещай если захочешь. Мне уже не очень страшно, а Мариночка может и встретит нормального парня, лишь бы этот от неё отвязался.

Я промолчал. Не мог пока сказать, захочу ли я вновь общаться с живыми, да и примут ли они меня с учётом некоторых грядущих событий.

Одежду и другое вещи я оставил в комнате, прихватил с собой лишь блокнот и карандаш, на себя надел что попроще. Констанс провожала меня, скорбно склонив голову к плечу и сложив руки на груди. Я поцеловал морщинистый лоб, тут оскорбить не боялся. Эта женщина уже стояла рядом с гранью, и вскоре мы могли встретиться по ту сторону, хотя я подозревал, что она из тех, кто уходит от нас сразу. Душа без тяжести, что привязывает иных из нас к могильной земле.

Я шёл быстро и не глядя по сторонам, а когда рассмотрел вдалеке знакомую ограду улыбнулся и ещё ускорил шаг. Грусть осталась позади, я возвращался домой и тихо радовался родным пределам.

Мёртвые заметили меня не сразу. Впервые я тихо подкрался к привидениям, а не они ко мне. Герхард уныло плыл вдоль дорожки, разглядывая сухие ветки под ногами. Дама реяла у ограды, совсем рядом с тротуаром, по которому пробегали иногда припозднившиеся прохожие. Ходящие собрались в дальнем конце кладбища и обменивались редкими фразами, что при их общей вялости можно было счесть оживлённой беседой.

Я заступил дорогу Герхарду, и он едва не налетел на меня, зазевавшись, точнее — в меня.

— Мина! — воскликнул он знаками. Лицо воссияло, он весь пульсировал светом. — Ты пришёл навестить, не забыл нас!

— Я вернулся! — ответил я ему.

Обняться мы не могли по техническим причинам, но Герхард принялся кружить вокруг меня, и своими эволюциями привлёк внимание других. Топоча примчалось несколько ходящих из тех, кто был поумнее, а Дама, наоборот, гордо воздела голову и уплыла во тьму. Я на неё не сердился. Все здесь были мне знакомы, я изучил повадку каждого и не возражал против причуд.

Я ласково дотрагивался до мертвецов, и знал, что им это приятно. Потоптавшись возле меня, они опять разошлись по своим важным делам, но я ведь и не требовал поклонения. Усевшись на знакомую плиту, я огляделся, заново узнавая свой мир. Недавно ещё он казался мне скучным и в подмётки не годящимся живому, но теперь, побывав и там, и тут, я понимал, что всё устроено правильно. Мы за гранью, но и они тоже, и всем от этого хорошо. Наверное, я буду грустить о тех, с кем познакомился в городе, но ведь и об обитателях кладбища я тосковал, бродя среди живых. Какая ни есть, а семья — место, где ты свой и дорог другим.

— Расскажешь, что ты успел увидеть и узнать? — спросил Герхард.

— Конечно. Я буду излагать всё постепенно, так что не спеши, у нас ведь много времени.

— А ты точно не уйдёшь к ним снова?

— Совершенно точно. Проведя несколько дней с людьми, я понял главное: я не человек, никогда им не буду и нелепо стремиться к тому, что давно осталось в прошлом. Моё место здесь, с вами. Тут я ощущаю правильность происходящих событий.

— Я ужасно рад, что ты вернулся!

Кивнув Герхарду, я сосредоточился и послал зов. Тот, кто однажды попал под моё влияние, оставался подвержен ему и в дальнейшем, потому мне не требовалось искать Базилевса в огромном городе, я просто запустил в мировой эфир свой призыв и принялся ждать, удобно устроившись на могильной плите.

Герхард, уверившись, что я теперь никуда не денусь, полетел обсудить новости с другими привидениями, а ходячие, уже чуя грядущее пиршество, потихоньку сбредались ко мне, поводя носами, точнее тем, что они подразумевали под этим словом.

Ждать пришлось больше часа, но система сработала надёжно. Человек шёл быстро с механической уверенностью робота. Он не сознавал, что делает, и я не стал его просвещать. Уютно устроив его на могиле, я вонзил клыки и пил долго и с удовольствием. Когда последние конвульсии сотрясли опустошённое тело, я отошёл в сторону и жестом разрешил ходящим приступать к трапезе.

Ворча и пихаясь, они кинулись на свежатинку, затрещала раздираемая ткань. Я уже хотел уйти, поскольку не находил в зрелище ничего интересного, как вдруг маленькая тёмная коробочка, вылетев из жадной толпы, подкатилась к моим ногам. Я поднял её и открыл.

Знакомое кольцо радостно подмигнуло сияющим камнем, и я улыбнулся ему тоже. Хорошо, что оно не досталось Марине. И сам Базилевс был плох для неё, да и перстенёк, побывавший внутри трупа, не слишком подходил живой девушке. Юлалии и то я бы не пожелал такого подарка.

Чувствуя себя в своём праве, я надел кольцо на палец, а коробку выбросил — ходящие потом подберут, они радовались любым сувенирам.

Остаток ночи я бродил по кладбищу, словно проверяя все ли могилы остались на месте, заново обживая свои владения и радуясь, что всё у нас в порядке.

Рассвет застал в ельнике. Я сидел на своей неухоженной плите и смотрел как восходит солнце. При свете дня меня обуяла тоска по живому миру и людям, да и они как всегда пожаловали к нам по своим делам. Я слышал голоса и шаги, но на этот раз не прятался, ко мне редко кто забредал. Хорошо мне было среди них? Наверное, да. Мечтал я о ярких дневных местах? Пожалуй. Но помимо наших желаний и пристрастий существовал и правильный порядок вещей. Нарушив его, я никому не принёс счастья, хотя известное количество пользы — может быть.

Я не хотел сейчас об этом думать, впереди простирался весь остаток моей вечности — достаточно времени, чтобы разложить по полочкам всякую малость. Я представлял, как Констанс пьёт чай у себя на кухне с тем печеньем, что мы покупали вместе, как Марина идёт на работу, о которой я так ничего и не узнал. Я грустил о людях и радовался, что избавил их от себя — мертвеца, который только выглядел приятным и милым, а на деле был обычным убийцей-упырём.

В могилу я так и не залез, а ближе к вечеру тихо вышел за ограду и побрёл к конечной остановке трамвая. Я успел вовремя. Марина привычно выпрыгнула из вагона и зашагала знакомой дорогой. Она уверенно спешила домой, но иногда мне казалось, что ей не хватает молчаливого спутника, к которому за несколько дней успела привыкнуть. На переезде она замедлила шаги и огляделась, словно вспоминая то происшествие.

Меня она видеть не могла, упыри ведь мастера отводить глаза, но на короткий миг я едва не дрогнул и не показался ей, так вдруг захотелось снова шагать рядом и вести обычный разговор.

Я удержался. Когда больно, надо рубить сразу, а не по частям. Живому и мёртвому не по чину быть вместе.

Проводив Марину, убедившись, что у неё всё хорошо, я вернулся на кладбище. Так всё и пошло своим чередом. Когда ночи стали длиннее, а тропы темнее, она начала ездить с работы и на работу другой безопасной дорогой, и я выбирался с кладбища редко. Иногда лишь бродил у дома Констанс, прислушивался сквозь окна и стены к слабому биению её жизни. Вскоре старушка умерла, но за гранью мы так и не встретились. Впрочем, я и полагал, что она из тех, кто у нас не задерживается.

Теперь в живом мире на одну привязанность стало меньше.

Когда вновь настало лето, я возобновил свои вечерние прогулки. Марина выглядела свежее и лучше. Забыла, наверное, своего Базилевса, оставила в прошлом неудачливую любовь. На переезде она тоже теперь не замедляла шаги, пожалуй, и мой образ если не стёрся в её памяти, то изрядно побледнел, но ведь к этому я и стремился, не так ли?

Я от всей души желал ей счастья, и надо же было так случиться, что однажды у Марины появился ещё один провожатый, да ещё вполне себе мне знакомый — тот мужчина, Нил, что был ко мне добр. Не представляю, как они встретились в большом городе, а может быть, и я ненароком позвал его, единственного знакомого человека, который казался мне достойным Марины.

Впрочем, свёл их я или познакомились сами, значения не имело. У любви свои дороги, и не мне упырю их знать. Глядя на этих двоих, я успокаивался. Они казались такими счастливыми.

Следующим летом на пальце Марины засияло заветное колечко, а потом она и совсем перестала ходить знакомой дорогой. Добредя как-то до вросшего в грунт дома и распугав в очередной раз кошек, я понял, что Марина съехала отсюда, должно быть, к мужу.

Наши судьбы окончательно разошлись. Теперь я редко покидал кладбище. Мир людей понемногу вновь становился чужим и не слишком нужным, я всё охотнее и глубже погружался в свой. Недолгое пребывание среди живых напомнило мне, как я важен для мёртвых, и я старался как мог облегчить их посмертие.

Я подумал, что порядок сущего имеет какой-то смысл и не просто так каждый из нас несёт свою долю. Бездумно живя на кладбище, что я делал полезного? Кормил иногда ходячих мертвечиной, а в этом ли они нуждались или просто хватали то, что попалось в руки?

Эх, если бы хоть кто-то подсказал, как придать нашему быту смысл, использовать с толком мою суть! Сам я ничего не сумел придумать, а потом вспомнил свою короткую оборванную любовь. Что в ней было главным? Забота.

Я высокомерно считал себя лучше прочих мертвецов, а стоило ли? Да и в любом случае, обладая большей свободой воли я должен был печься о слабых, окружать их вниманием, ведь ничем иным на упокоище и не займёшься, а не тиранить задом самую удобную могильную плиту.

Я не знал, что конкретно надо делать, да и стеснялся начать, опасаясь насмешек привидений, но потом решил довериться пробудившимся однажды инстинктам. Я начал общаться.

Поначалу собеседниками служили только призраки, с ними сойтись оказалось проще. Не умея их ничему научить, я просто расспрашивал каждого о его судьбе, давал возможность выговориться. Мои бестелесные товарищи поначалу дичились, пугаясь моего интереса, но постепенно оттаяли и расцвели, если можно так говорить о нематериальных существах. Даже высокомерная Дама и то стала ко мне снисходительнее и теплее.

Герхард всюду меня сопровождал, с радостью участвовал в беседах, а потом, забравшись ко мне в могилу мы обсуждали узнанное вдвоём придумывали наилучшие слова утешения и соучастия для наших товарищей. Я взял особую опеку над совсем свежими призраками, знакомился с ними, когда они появлялись на кладбище, испуганные и растерянные, пестовал и ободрял, обучал языку жестов, поскольку мне сделать это было гораздо проще, чем другим привидениям.

К ходящим я поначалу не знал, как подступиться. Даже не понимал, как им помочь и в чём. Бродили они словно без цели и смысла, да и расстроенными не выглядели. Я было решил, что и совсем им не требуюсь, разве что как поставщик мяса, но как-то разговорился с Лукрецией, и держался много терпеливее, чем прежде. Она словно оживилась, а некоторое время спустя я стал замечать, что в её речи появились новые слова и в старых несколько прибавилось смысла.

Обучаемость ходящих явилась для меня сюрпризом, но приятным и вдохновляющим. Теперь я время от времени беседовал с каждым из них. Трудная это оказалась задача! Большинство не блистало интеллектом, иногда казалось, что у забегавших к нам бездомных собак и то ума больше, но я заставил себя быть терпеливым, и вскоре начал с радостью подмечать, что в поведении ходящих мертвецов стало больше значения и порядка. Регулярно общаясь со мной, они постепенно научились разговаривать и друг с другом. То есть, они и прежде это делали, но те беседы выглядели как бессмысленное большей частью бормотание, атавистические попытки вести себя как люди. Теперь же в словах, а то и целых вразумительно построенных фразах всё отчётливее прорезался разум.

Трудясь для других, я скоро заметил, что и сам начал получать пользу. Если прежде я дружил лишь с Герхардом, потому что он один стремился к моей компании, то теперь у меня появилось целое общество.

Конечно, с призраками зачастую было технически непросто разговаривать: днём даже я видел их с трудом, а ходящие вели себя как бестолковые дети, а не рассудительные взрослые, но наш маленький мир внутри ограды определённо стал ценнее и лучше.

Впечатления и успехи я записывал в блокнот, а ещё занёс туда имена всех обитателей кладбища, отчего они возгордились и часто просили меня прочитать реестры или просто их полистать. Я и в этом не отказывал.

Годы шли, и мир снаружи привлекал меня всё меньше, потому что я сделал интересным и нужным свой. Оживление среди мёртвых радовало, хотя я и не понимал ещё правильно у нас всё идёт или нет. Привидения стали гораздо общительнее, а ходячие — интеллектуальнее, и вот однажды я услышал от них не только беседу. Рассевшись на могилах в тёмном углу кладбища, она нескладно запели наверняка услышанные от живых куплеты:

— А на кладбище всё спокойненько, никого не видать не слыхать, всё культурненько, всё пристойненько — исключительная благодать!

Повторяя раз за разом эти фразы мои подопечные выглядели невероятно счастливыми. Вряд ли песня ограничивалась лишь этим текстом, но совсем недавно ходячие не смогли бы запомнить и его. Наш мир развивался. Удивительно и возможно, не туда, но определённо не стоял на месте.

— Слышишь, Герхард?

Он благостно кивнул.

— Смерть — это не финал, а продолжение жизни другими средствами. Тем, кто покидает нас сразу, наверное, приходится проще. На беду или на радость мы оставлены здесь — я не знаю, но однажды и нам предстанет этот путь.

Я улыбнулся товарищу:

— А если нет, мы найдём свою дорогу. Главное не стоять на месте.

Потом мы уютно молчали, и сиял в свете Герхарда камень на кольце с которого началась эта история. Я любовался блеском бриллианта и слушал песню ходящих. Привидения подтягивать не могли, но зато колыхались в такт. Не знаю уж культурно или пристойно мы все себя вели, но мне на кладбище было хорошо. Я находился на своём месте.