Гай

Часть 1

Начало пути

1

Я с трудом хромал по разгромленным комнатам. Странно видеть опустелой виллу, прежде всегда переполненную людьми. Опрокинутые столы и скамьи, разбитые статуи, сорванные занавески… Хозяина, точнее его тело, облачённое в алую тунику, я обнаружил в столовой в луже крови. Подошёл. Лица не было, узнал я его только по одежде и браслету слоновой кости с золотыми бляхами. Рядом — подставка для светильника: тяжёлый бронзовый столбик на львиных лапах, измазанных в крови.

Трудно сказать, с чего всё началось, что именно переполнило чашу терпения. Все рабы с виллы ушли, намереваясь присоединиться к повстанцам, я остался один. Увечье делало меня бесполезным для битвы и не давало возможности скрыться от воинских отрядов, которые рыскали повсюду в поисках беглецов. Но и оставаясь здесь, я обречён: убийство хозяина означало неминуемую казнь всех рабов в доме. Жизнь моя тяжела и безрадостна, но всё же более желанна, чем приближающаяся мучительная смерть.

Солнце уже садилось. Пустой желудок давал о себе знать. Неизвестно, когда появятся наследники или войска, и нет смысла голодать до их появления. Я тяжко вздохнул и поковылял на кухню. Наверняка осталось хоть что-то из богатых припасов.

Такой же разгром, как и везде. Сирийские сливы раскатились по полу, копчёная говяжья грудинка, свисавшая с потолка, сорвана и, видно, поделена на месте, незамеченный кусок её закатился под стол. Я подобрал ломоть мяса, взял хлеб и кусок козьего сыра, пригоршню маринованных маслин, запил всё разведённым вином. Не помню, чтобы хоть раз в жизни довелось так наесться!

Припасов оставалось достаточно, чтобы я мог протянуть несколько дней, но сомнительно, что так долго здесь никто не появится. Завтра. В лучшем случае послезавтра. Я выбрался на крыльцо и сел на ступеньку

Двор с прудом в центре расстилался передо мной — пустынный, как никогда. Ворота, которым надлежало быть запертыми, сорваны с петель, возле тёмной грудой лежит тело управляющего. Надо бы сходить посмотреть, жив ли он, но натруженная нога ныла, и я остался сидеть, вытянув её на ступени.

— Почему ты не ушёл со всеми?

Уже! Значит, у меня не будет даже этой ночи. Вопрос, прозвучавший за спиной, заставил вздрогнуть и втянуть голову в плечи в ожидании удара, но его не последовало, и я обернулся. Юноша, стоявший в дверном проёме, держался с самоуверенностью, обличавшей его высокое положение, что подтверждала богатая одежда. Белая шерстяная туника, перехваченная золотым поясом и не очень чистый, но явно дорогой пурпурный плащ застёгнутый бронзовой узорной фибулой. Когда он попал в дом?

— Ну и пугало!

Я был уродлив и знал это, поэтому его восклицание лишь неприятно царапнуло меня, но не оскорбило. Ответил кратко:

— Нога болит, — и, не удержавшись, заметил: — Не ожидал, так быстро увидеть человека.

Его губы искривились усмешкой:

— Я и не человек. И я голоден.

Это заявление заставило присмотреться к незнакомцу внимательней. Правильные черты, холодный взгляд, тяжёловатый властный подбородок, идеальный нос, тёмные кудри над высоким лбом — он был красив. Уж не бог ли сошёл на землю, чтобы вмешаться в творимые людьми бесчинства?

Я с трудом поднялся, опершись рукой о ступень.

— Пойдём, путник. Здесь осталось достаточно еды, чтобы насытиться.

— Кроме тебя, для меня здесь нет пищи, — быстро возразил он.

Наверное, лицо моё отразило растерянность и сомнения. Юноша расхохотался. Пожелтевшие глаза и громадные клыки сделали его похожим на волка. Я на миг оторопел, поняв, что вижу перед собой духа ночи — лемура или стригоя. Разве так он должен выглядеть? Цветущее воплощение телесности, в котором не было ничего уродливого или призрачного!

— Страшно? — ухмыльнулся стригой.

Я покачал головой:

— Нет. Удивительно, скорее. Мне казалось, что духи ночи являются лишь в женском образе.

— Не боишься смерти?

— Она будет избавлением.

Несколько мгновений он не сводил с меня тяжёлого неподвижного взгляда, потом закинул голову и расхохотался:

— Ты забавный! Расскажи о себе! Как твоё имя?

Тяжёлая рука придавила плечо, понуждая снова сесть. Стригой устроился на ступеньке рядом.

— Меня зовут Филоник, — покорно сказал я.

— Ты не похож на грека.

— Так назвали в плену. Я варвар.

Он кивнул, явно довольный своей прозорливостью:

— Сколько раз бежал?

Я невольно коснулся рукой лба.

— Да, клеймо. Почти забыл о нём — нечасто приходится видеть отражение. Его выжгли после первого побега. Во второй раз сломали ногу. Больше не пытался. Куда уж! — еле двигаюсь.

— А глаз?

Я прикрыл ладонью пустую глазницу и снова опустил руку. Пальцы скользнули по шраму, проходящему через бровь. Дальше он спускался через щёку и уродовал губы.

— Шрам не мешает мне. Только улыбаться неловко — тянет.

— Это тоже часть наказания?

— Да, — неохотно выдавил я. Рассказывать эту историю не доводилось, а вспоминать было неприятно.

Его губы вновь искривились в улыбке — презрительной, понимающей:

— Не лги.

 Я бросил испуганный взгляд на него.

— Я должен был стать гладиатором, меня учили. Вы не поверите, знаю, но молодым я был красив.

Стригой кивнул. Сейчас он глядел в сторону ворот, в сгустившуюся темноту, и я, пользуясь моментом, пристально вглядывался в его лицо, пытаясь найти и не находя отличия с живыми.

— И кто-то соблазнился твоей красотой?

— Хозяйка, да, — сознался я. Сказать это оказалось совсем не сложно. Какая разница сейчас, когда прошло столько лет! — А потом она застала меня со своей молодой рабыней и, оскорблённая, схватилась за бич.

— Женщина? — удивился мой собеседник, вновь внимательно вглядываясь в моё лицо. — Тяжёлая рука. Неплохо! — в его голосе звучало одобрение. — Всё же люди мерзкие твари. — Внезапно он наклонился ко мне, задев ключицу ледяной щекой, шумно вдохнул и вновь отстранился. — Ты интересно говоришь, Филоник, но я голоден. Можно и не убивать тебя…

Эти слова ввергли меня в ужас. Послужить кормом этому странному существу, чтобы остаться здесь в тоскливом ожидании прихода солдат… Засекут или распнут?

— Умоляю, подари мне вечное забвение!

— Бедный человечек! Просишь о смерти, как другие молят о жизни! — насмешливо сказал он. — Я мог бы подарить тебе и вечную жизнь, да ты стар и не вынесешь обращения.

Оглушенный его словами, я не смел вновь взглянуть на стригоя, лишь изучал край туники, из под которой выглядывала мускулистая волосатая нога.

— Прошу, — вырвалось у меня. — Я вынослив. Попробуй. Вдруг получится?

Наклонившись, он изучал моё искалеченное тело: холодные пальцы цепко держали щиколотку, другая рука вдавливалась в голень, прощупывала, изучала — и вдруг рванула. От резкой боли потемнело в глазах, и я не смог сдержать крика, который слился с хрустом моей кости.

— Вот и славно, — заметил мой мучитель с довольной улыбкой. — Если выживешь, избавишься от хромоты, а сейчас мне будет вкуснее, — и он, подобно жадному любовнику, обхватил меня и прижался губам к шее. Я не чувствовал клыков, вонзающихся в плоть: перед глазами плыло багровое марево, а боль от ноги, расходясь волнами, накрывала меня с головой — и накрыла. Боги были милосердны ко мне, вскоре окутав спасительной тьмой.

2

Запах сырой земли — первое, что я почувствовал. Лишь потом понял, что лежу на ней, а туника вся пропиталась влагой. Куча ветвей, наваленных сверху, безжалостно колола тело. Прислушался: тишину нарушал лишь немолчный шёпот листьев и журчание ручья. Этот звук немедленно пробудил жажду, и я начал расшвыривать завал. Рот пересох и наполнился горечью, горло горело, и желание добраться до воды становилось всё сильней. После недолгой борьбы с отдельными сучьями я, наконец, разглядел и отбросил ствол, и оказалось, что почти все ветки торчали именно из него.

Лишь сделав несколько шагов вниз, по направлению к неумолчным струям, я сообразил, что шаг мой лёгок и свободен. Удивился, но не стал обдумывать эту странность. Потом. Одним прыжком преодолел оставшееся расстояние и, упав на колени, наклонился, но не рискнул погрузить в воду лицо, а сторожко озираясь, стал зачёрпывать рукой.

Всё вокруг было нереальным, не таким, как всегда. Сначала я не мог понять, чем вызвано это ощущение, но постепенно все странности стали очевидны. Я не только легко передвигался, но и чувствовал, как тело бурлит силой — как в юности. Правда, по-прежнему видел лишь одним глазом, но, несмотря на темноту, всё различал ясно, как днём. И запахи — сильные, тревожащие…

Удивительно, но после нескольких глотков жажда не ослабела, а стала почти нестерпимой, хотя воды больше не хотелось.

Внезапно я понял, в чём дело. Это же сон! Правда, мне не приходилось видеть сновидений настолько ярких, ярче, чем обычная жизнь. Был ли стригой реальным или тоже лишь привиделся мне?

Казалось, кто-то глядит на меня из-за сплетения ветвей, но теперь, когда я уверился в иллюзорности окружающего, это не тревожило. Как приятно почувствовать себя здоровым, крепким и ловким! Я несколькими мощными скачками, совершенно невероятными для человека, преодолел полтора десятка метров и обошел толстый ствол сосны.

Он стоял там, прислонившись спиной к шершавому стволу и скрестив руки на груди — даже и не думал скрываться — и встретил меня довольной улыбкой. Я приготовился к стычке, но при взгляде на стригоя почувствовал неясное смущение. Это существо было неприятно мне, и в то же время я понимал, что готов с радостью выполнить любое его приказание и следовать за ним куда угодно.

Стригой рассмеялся, очевидно, увидев смятение на моём лице:

— Ну, прекрасно. Не ожидал, что ты перенесёшь обращение, но рад, что так вышло. Буду знать, что почтенный возраст не всегда является неодолимым препятствием.

— Так это не сон? — я совершенно растерялся. — Моя нога… она же не могла срастись за несколько часов?

 — Какое! — он махнул рукой. — Ты изображал мертвеца полные шесть дней, хотя обычно обращение проходит дня за три-четыре от силы. Мне уже надоело: собирался ждать неделю и уйти на восьмую ночь. Но поднялся ты удачно: твою жажду утолить легко.

С этими словами он повернулся и размашистым шагом отправился прочь. Я не сразу сообразил, что это было приглашением, и только когда он остановился и обернулся, удивлённо вскинув брови, поспешил следом.

Вскоре я начал узнавать местность: мы находились недалеко от виллы, где я провёл не меньше десятка лет. Но приближаться к ней не стали, оставив далеко в стороне, пошли через широкий козий выгон. Здесь он кивком подозвал меня к себе. Некоторое время мы шли плечом к плечу молча, затем я спросил:

— Как звать моего спасителя?

Он дёрнул плечом:

— Я не нуждаюсь в спутнике. Покажу, где поесть, потом расстанемся. Помни, спящие мы уязвимы. Прячься так, чтобы днём не достали ни люди, ни солнце. Пока не освоишься, старайся, чтобы о тебе не знали. Бойся серебра. Что ещё? — он внезапно остановился и окинул меня взглядом. — Клеймо, пожалуй, можно убрать, но особого смысла не вижу. Глаз не восстановится.

— Как? — жадно спросил я. — Как избавиться от клейма?

— Просто срезать, — пожал плечами стригой. — Лучше взять поглубже. Новая кожа будет чистой.

Я побоялся переспрашивать. Мы прошли три десятка локтей, когда он вновь нарушил молчание:

— Дар обращать обретёшь не сразу. Когда сможешь выйти на солнце, значит можно пробовать. Если я что и забыл сказать, разберёшься сам. И имя. Возьми себе новое, ты стал другим.

— Хорошо, господин, — пробормотал я.

— Птенец принадлежит мастеру, пока тот сам не откажется от него. Я от тебя отказываюсь. Ты свободен.

— Благодарю, господин, да будут к тебе милостивы боги, — сказал я.

Свободен! Первая волна восторга ударила в голову и сразу прошла, оставив страх: я забыл, как быть свободным и не знал, что делать. Да ещё и в новом неизведанном состоянии! Чем заниматься, куда идти?

Пока я маялся паническими мыслями, мы прошли несколько стадий, и перед нами оказалось полтора десятка грубо сколоченных крестов с распятыми рабами. Запах крови кружил голову, сводя с ума. Некоторые были мне знакомы — такие же, как и я, рабы с виллы. Пытаясь избавиться от рабства, они приняли ту страшную смерть, на которую обрекли меня. Некоторые оказались ещё живы, но ясно, что долго они не протянут.

Я подавил чувство сострадания: они, не колеблясь, оставили меня умирать. Мастер подобрался, прыгнул и, обхватив одной рукой перекладину креста, а другой тело, присосался к его шее. Несчастный, не в силах сопротивляться, лишь издал тихий всхлип, перешедший в стон. Я не мог спокойно глядеть на это, горящее горло сводило судорогой Равнодушно пройдя мимо двух обвисших мертвецов, на миг замер перед незнакомцем с полузакрытыми глазами, который мерно мотал головой, но не решился наброситься на него. Выбрал следующего, широкоплечего верзилу. Он был без сознания, но сердце ещё билось, и я по примеру мастера прыгнул на беспомощное тело.

О, как он был горяч! Я испытал неописуемое наслаждение, прижимаясь к нему, всем телом чувствуя слабеющий пульс, лишился слуха, зрения — лишь осязал, наслаждаясь горячим потоком, льющимся в мою ненасытную утробу, и когда жизнь покинула осушенное тело, огляделся и обнаружил, что остался один: мастер исчез. Лишь неясный звук его шагов слышался издалека, но скоро стих и он.

В желании последовать за ним было больше страха одиночества, чем благодарности и привязанности.

3

Голод больше не жёг горло, не скручивал внутренности в узел. Энергия бурлила и искрилась в теле в поисках выхода. Пока я не решил, куда направлюсь, но знал, что оставаться в этих краях не хочу. Я больше не стремился на Родину — вряд ли там кто-то ждёт меня, да и новая сущность будет им чужда. Зато передо мной весь мир! Я развернулся и помчался через луг. До рассвета не так много времени, надо заглянуть на виллу. Лишь в этом месте, откуда сколько лет всей душой мечтал вырваться, я мог чувствовать себя уверенно. Там всё знакомо, и можно собраться в путь.

Ворота оказались закрыты. Прислушавшись, я понял, что в доме управляющего есть люди — двое. Они не разговаривали, но биение сердец различалось чётко. Я не стал нарываться: обошёл кругом и перемахнул ограду в другом месте, возле птичника. Сразу же понял свою ошибку и замер в страхе: сейчас поднимется шум, вторжение обнаружат. Но тишина ничем не нарушилась. Ну конечно! Ведь гусей перебили беглецы, а новых пока не завезли.

В доме тоже были люди — немного, явно меньше десятка, но сосчитать их я не сумел. Разговоров не слышно — похоже, все спят, и я уверено ступил на крыльцо и распахнул дверь.

Следы разгрома, оставленного рабами, уже стёрлись, но прежнего порядка не было. Первой мыслью было проникнуть на кухню и собрать припасы в дорогу, но добравшись до цели, я понял, что она была ошибочной. Ничего из того, что я там увидел, не возбудило аппетита, более того, увидев остатки жареного мяса, я ощутил тошноту от мерзостного запаха. Чтобы избавиться от гадкого ощущения, налил вина в чашу и глотнул, прежде чем сообразил, что этот напиток может и не подойти моему изменившемуся телу, но вкус оказался приятным.

Шаги привлекли моё внимание или свет? В проходе сначала появилась рука со светильником, потом весь человек — здоровяк в белой тунике. Похоже, что на вилле остановился воинский отряд.

— Кому там не спится?

Он зевнул, щурясь на огонь. Я помнил, что за пределами освещённого круга почти ничего не видно. Отступил в сторону, к стене. Окно выходило в перистиль, который легко мог стать ловушкой. Страх заставил сжаться и замереть. Что же делать? Он непременно заметит меня, а звуки стычки разбудят всех в доме. Мне не справиться с десятком вооружённых людей! Конечно, я теперь быстрее и сильнее человека и смогу без труда сбежать, но тогда меня начнут искать, а мои одежда и клеймо облегчат эти поиски. Единственный шанс — обездвижить слишком бдительного охранника без лишнего шума. Шаги прекратились, я не видел, что он делает, и прижался к стене в мучительном страшном ожидании. Нож лежал на столе — близко, в трёх шагах, и в то же время безумно далеко: никакой возможности сделать эти шаги незаметно для человека в коридоре.

Он ещё не вошёл, когда я рванулся навстречу зажал ладонью рот вошедшего и одновременно перехватил правую руку, которую, скрытую за мощным корпусом, не смог рассмотреть, но светильник в другой руке заставлял предположить, что там оружие.

Его не оказалось. Человек рванулся. Удивительно, как легко получилось удержать существо куда массивнее меня самого, но светильник упал на пол, покатился с невероятным грохотом и погас. Надо было выхватить! Из глубины дома послышался окрик, загрохотали шаги. Я в отчаянии отшвырнул пленника, рассчитывая, что удар о стену оглушит его, и рванулся вперёд, не обращая внимания на хруст и грохот за спиной. Надеялся, что успею проскочить к выходу, но люди заполняли проход с обеих сторон. Справа они были ближе, но у двоих передних оказались мечи, и я бросился навстречу другой группе, где заметил только кинжалы. Страха больше не было, лишь ярость. Я видел врагов и готов был сразиться за свою вновь обретённую свободу. Тело само вспомнило воинские навыки, казалось бы давно забытые. Они, помноженные на нынешнюю нечеловеческую силу и скорость, сделали меня страшным противником. Я овладел кинжалом, легко сломав сжимавшую его руку, и незамедлительно пустил его в ход. Мельтешение тел, блеск глаз, хриплое дыхание, топот ног, возгласы ненависти и боли…

Те, сзади, приблизились. Я краем глаза заметил меч, поднявшийся над моей головой. В сторону! В рывке с разворотом я ткнул мечника в живот с такой силой, что кисть погрузилась в плоть, а кинжал вышел из спины. Удар — и бедро обожгло болью. Ещё… Пропустил несколько ударов, но ничего страшного. Наклонился за мечом — и повело в сторону. Похоже, что по крайней мере одно из ранений тяжёлое. Упал на колено, схватил меч и из последних сил нанёс несколько несерьёзных тычков снизу вверх. Этого оказалось достаточно: больше никто не нападал. Трое оставшихся воинов, один из которых держал факел, медленно отступали. Опираясь на меч, я сумел подняться на ноги. Плечо вроде успокоилось, но онемела, словно чужая, нога и горел бок. Ничего, терпимо. Возможно, переоценил тяжесть раны. Любое движение причиняло боль, но я всё равно ковылял за людьми и каждый следующий шаг давался всё легче и легче. Они не выдержали: развернулись и побежали, но я догнал. Одного ударил мечом, второго схватил и швырнул под ноги третьему. Удачный бросок! Факел погас. Беглец, запнувшись о товарища, упал и, перевернувшись, выставил перед собой клинок, слепо таращась мимо меня. Я выругал себя за тугодумие: надо было с самого начала оставить их без света, но я, прекрасно ориентируясь в полумраке сам, не сообразил, что для людей тьма окажется совершенно непроницаемой.

Я опять был голоден. Нестерпимая горечь сводила рот, горло жгло как огнём. Это неприятно поразило: неужели насыщение проходит так быстро? Недолго думая, обезоружил человека, поднял, прижал к стене и запустил клыки в податливую плоть, не обращая внимания на вскрик и протяжный стон. Первый же глоток заставил поражённо замереть: все его чувства были как на ладони. Боль, отвращение, смертный страх, покорность судьбе, сожаление… я не понял о чём. И пить его оказалось так сладко, что я взял даже больше крови, чем было нужно, наслаждаясь богатым вкусом. Никакого сравнения с тем, на кресте.

«Убьёт».

Мысль оказалась такой же ясно читаемой, как и чувства, и я поражённо отступил. Человек, стоявший с прикрытыми глазами, медленно, как сомнамбула, поднял руки к шее, чтобы прижать рану, но кровь, слабо мерцая, тонкими ручейками стекала между пальцев. Это выглядело настолько аппетитно, что я не удержался: отвёл в стороны окровавленные ладони и начал жадно слизывать с кожи манящие подтёки. Это продолжалось недолго, кровотечение прекратилось, и я зачарованно рассматривал как проколы от клыков, соединённые темными дугами отпечатков зубов, буквально на глазах покрываются тонкой корочкой. Вот как! Надо иметь в виду…

Я отступил на шаг и подтолкнул человека к выходу:

— Убирайся!

Он вздрогнул («Буду жить!») и пошёл, чуть покачиваясь, придерживаясь рукой за стену. У поворота споткнулся о труп, тихо пробормотал :

— О, боги!..

У него мелькнула мысль о помощи, но я не понял, к чему это относилось: хотел ли он позаботиться о ком-то из поверженных соратников или собрался бежать за вооружённой подмогой. Пусть даже так, я не собирался задерживаться на вилле надолго. Какое побоище я здесь устроил!

«Заметит? Убьёт?»

Эти мысли были другого — я не знал, как это определить — вкуса? тональности? окраса? Это напомнило, что здесь ещё есть живые. Лишь услышав их, я обратил внимание на бешеное биение сердца человека у моих ног, и отругал себя за невнимательность. Рано расслабляться.

Он старался дышать незаметнее, но получалось это плохо. Ну да, я его просто швырнул об пол, он даже не ранен.

Поставил ногу ему на спину, сорвал с себя заскорузлую коричневую тунику раба, разорвал, скрутил жгуты и связал пленника. Пусть пока полежит. Возможно, прежде чем покину виллу, снова успею проголодаться.

Надо позаботиться об остальных людях. Я вспомнил о тех, что оставались в домике управляющего у ворот и о том человеке, который меня обнаружил. Его я тоже только отшвырнул, он должен уже очнуться.

Но на кухне я обнаружил лишь тело. Не рассчитал: воин врезался в стену головой и умер на месте. Вышел из дома, подставляя обнажённое тело холодному ночному ветру, и прислушался: они уходили — трое, оставляя виллу в полном моём распоряжении. Пусть идут. Я скроюсь до рассвета, а они не появятся до следующего полудня.

Здесь было светлее, чем в доме и я бегло оглядел себя. Ран не нашёл. Вот это да! Какое могущество и неуязвимость! Не ожидал, что всё проходит так быстро. Может, сейчас и избавиться от клейма?

Раздумывая о внезапном феномене понимания чужих мыслей, отправился на поиски зеркала. Круглое бронзовое на ножках, которое раньше стояло в хозяйской комнате, пропало. Я нашёл маленькое овальное, с узорной ручкой и оправой усыпанной драгоценными камнями, пристроил его у окна, и внимательно изучил своё отражение. Ну и рожа! Если раньше были какие-то сомнения, то сейчас они исчезли: хуже не будет.

Предприятие оказалось сложным! Потоки крови сразу залили глаза, пришлось действовать почти вслепую. Боль жгла, не давая сосредоточиться, но всё же я справился, с рычанием содрал с себя ненавистное клеймо. Кровотечение прекратилось почти сразу , я с ужасом оглядел чёрно-багровую корку на лбу. Голод вновь проснулся, стягивая горечью рот. Одна надежда, что это из-за ран, и впоследствии мне не придётся подкрепляться так часто. Проклиная собственную ненасытность, добрался до коридора, где лежал связанный человек — совсем юный парень. Его ужас и отвращение были неприятны, но придавали острый вкус трапезе. Что делать! Вряд ли кому из людей понравится, что его используют таким образом.

Оставив юнца, потерявшего сознание, и дальше лежать на полу, я прошёл в перистиль, бассейн в котором, мне показался сейчас вполне удобным местом для омовения. Фонтаны не работали, но воду не спустили и я наслаждением погрузился в неё. Омывая лицо, почувствовал, что на лбу уже гладкая кожа, и не стал затягивать купание: не терпелось вновь увидеть себя в зеркале.

На самом деле мой вид был так отвратителен, что чистый лоб не сделал его намного красивее, но избавление от клейма, с которым полагал умереть, приятно грело душу.

Я надел белую тунику из тонкой шерсти, повесил на пояс короткий меч, выбрал плащ с дорогой пряжкой и связал в узел смену одежды. Не забыл прихватить и зеркало, и кинжал.

В коридоре воняло как на бойне, и уже чувствовался запах гниения, для людей, наверное, не различимый. Юноша тихо стонал, но пока не пришёл в себя. Перерезать его путы было делом нескольких мгновений.

Передо мной лежал весь мир, но я не представлял, как и где могу укрыться на день, и вышел из ворот, со странным чувством неопределённости.

Времени до рассвета оставалось всего ничего. После недолгих размышлений решил спрятаться там, где пришёл в себя, обратившись: наверняка мастер знал окрестности лучше и его выбор не может быть плох. Возникшие было опасения, что не сумею отыскать нужное место, рассеялись быстро: дорога вспомнилась без труда. Скоро я подошёл к ручью и нашёл сваленное дерево точно там, куда его отбросил. Забился под ветви, завернулся в плащ и заснул.

Какое легкомыслие я проявил! Тогда я не ведал сомнений, но позже вспоминал о своём первом дневном сне с ужасом, особенно когда сообразил, что мастер лишь забавлялся. Его не расстроила бы моя смерть.

4

Я проснулся, когда на тёмном небе уже нельзя было заметить отсвета отгоревшего заката. Чувствовал себя прекрасно, но выбравшись из под ветвей, обнаружил, что совсем рядом появилось свежее кострище, и перепугался не на шутку: кто знает, что случилось бы, заметь люди моё бесчувственное тело! Да и палящие лучи солнца могли случайно найти путь между листьями. Какие силы сохранили от опасностей?

Я вознёс хвалу богам, и поклялся, что о ночлеге буду думать заранее. У меня есть вечность, и нельзя терять её из-за неосторожности. Больше никогда не совершу такой глупости!

В теле бурлила энергия. Избавившись от хромоты, я чувствовал себя ловким, сильным, неуязвимым. Голод не жёг, но чувствовался. Тогда я ещё не знал, что жажда крови навсегда станет моей спутницей. Верный своему решению, для начала я пустился на поиски места, которое станет мне надёжным и долговечным укрытием. Сразу решил, что оно должно быть в стороне от людей. Это избавит от нелепых случайностей, вроде вторжения воров, когда буду спать, да и внешность моя слишком заметна и легко запоминается. Многие рабы пользовались относительной свободой передвижения, но я, как цепной пёс, не покидал виллы много лет и понимал, что ничего не знаю о жизни за её пределами. Буду присматриваться со стороны, наблюдать, а на день уползать в свою нору.

Мысль о норе возникла случайно, но показалась здравой. Лучше даже, если это будет пещера в месте, недоступном для людей. Значит, надо идти в горы.

Так я и поступил. Следующий рассвет встретил на плато, куда обычный человек не смог бы подняться, я же залез без сложностей. Естественной пещеры не нашёл, но обнаружил гигантский камень, и выскреб под ним щель со входом, обращённым на север. Здесь меня никто не сможет обнаружить! Вдобавок, залезая, я прикрывал вход ещё одним камнем. Даже если здесь чудом окажутся люди, останусь незамеченным.

В этом месте я и провёл первые месяцы после обращения. Жизнь текла просто и однообразно. С вечера я выбирался из своего тайника и сначала гулял, наслаждаясь безграничной свободой и бескрайними просторами. Тому, кто не знал рабства, трудно понять прелести такого существования. Я не хотел даже видеть людей. Лишь муки голода заставляли спускаться с прекрасных гор вниз — на поиски человеческой крови.

Надо сказать, что я пробовал избавиться от этой тяжёлой для меня зависимости, и начал было охотиться на животных, но скоро отказался от этого. Кровь их давала силы, но оставляла странную неудовлетворённость. Постепенно все чувства словно притупились. Часами я просиживал на своём камне, глядя на горы и звёзды. Радость свободы погасла, прекрасные виды больше не радовали душу, желание двигаться исчезло, и мною овладела апатия. Зачем такое бесцветное существование? Возможно, я так бы и угас возле своего логова, но случайность вернула к жизни. Когда голод всё же погнал на охоту, я натолкнулся на людей. Группа воинов остановилась на ночёвку. Лишь один стражник охранял сон спящих, на него я и нацелился.

Человек скучал, мысли его текли лениво и прерывисто. Пока я наблюдал, в радостном предвкушении, изнемогая от нетерпения, он подумал о том, что дрова в костёр подбрасывать ещё рано, оценил погоду, мельком подумал о каком-то пари. Я старался не вслушиваться — обдумывал, как напасть, чтобы не разбудить всех. Стражник сидел немного в стороне от других на открытом месте. Хоть оглядывался он не слишком часто, я боялся, что не успею преодолеть это расстояние. Дело осложнялось тем, что я плохо представлял, как он видит в темноте. Ясно, что хуже меня, но насколько?

Наконец, я решился. Терпеливо дождался, пока он осмотрится, и сразу после этого направился к караульному. Решил, что лучше не ползти, а идти: это получится тише и быстрей, а, главное, сохранит в приличном виде тунику. Не хотелось бы испортить одежду, не имея возможности восполнить запас.

Я полагал, что сумею приблизиться неслышно и закрыть стражнику рот, а уж моей силы хватит, чтобы не дать ему вырваться и прошуметь. Шёл, глядя не столько на человека, сколько под ноги и лишь на расстоянии нескольких шагов не удержался и перевёл взгляд на предполагаемую жертву. Почти сразу же под ногой хрустнула веточка — откуда только взялась на открытом месте! — и караульный начал поворачиваться на звук. Надо броситься на него — я мог бы успеть, но старые привычки оказались сильнее. Меня парализовало ужасом. Как страстно я желал стать невидимым! Меня нет на этом месте, нет!

Стражник скользнул по мне взглядом, обвёл настороженным взглядом луг и снова отвернулся. Я ещё несколько мгновений смотрел на него, потрясённый, затем взглянул вниз, подняв руки вперёд. Со мной оказалось всё в порядке, во всяком случае, сам я себя видел. Ладно, потом разберусь! Я в один прыжок добрался до стражника и, обхватив, впился в его шею.

О, это невозможно было даже сравнить с тем, что было раньше! Я и выпил-то немного, но когда закончил, мир вновь играл запахами и красками, звенел и шептал звуками. Я выучил урок — после этого случая на животных почти не охотился. Правда, путь до ближайшего поселения не близок, но тем лучше: даже если кому-то придёт в голову меня искать, отдалённое логово сразу обнаружить не смогут, а я успею заметить поиски. Оказалось, что вполне достаточно выходить на охоту раз в несколько дней, и я старался делать эти промежутки как можно длиннее: еда мне внушала отвращение. Не сам процесс. Как легко догадаться, ничего хорошего люди обо мне не думали и понимать это было неприятно. Даже не хочется вспоминать, чего я наслушался! При этом большинство ещё и пыталось отбиваться. Как-то раз, когда я слишком увлёкся трапезой, мне всадили нож в живот: потерял бдительность, не ожидая встретить вооружённый отпор от молодой изящной женщины. В другой раз обжёг щёку о серебряную цепь на шее своей жертвы. Боль ужасная, и заживало лицо долго. Удивительно, что другие ранения проходили быстро и бесследно, а после серебра остался шрам. Я рассмотрел его в зеркале и решил не трогать. В жизни и так слишком много боли, не стоит добавлять её себе. Было б ради чего!

Не прошло и полугода, как я заскучал. Никогда не любил пустую болтовню, а сейчас был бы рад перекинуться с кем-нибудь хоть парой фраз. Иногда желание поговорить становилось таким сильным, что я начинал всерьёз обдумывать идею перебраться к ближайшему городу, но страх быть обнаруженным во время дневного сна удерживал меня до поры от такого необдуманного поступка. К тому же мысли людей мешали, сливаясь в голове в неумолчный гул. Я старался не вслушиваться, но всё равно раздражался.

Поэтому я обрадовался, когда, возвращаясь к себе, издали заметил фигуру человека. Он сидел спиной ко мне на камне, который служил крышей моего убежища, и я ускорил шаг: поговорю хоть о чём-нибудь, а потом придумаю, как избавиться от гостя. На худой конец сегодня переночую в другом месте: в своих еженощных прогулках я присмотрел две пещеры, которые могли служить запасными укрытиями, причём одна находилась совсем недалеко. Совершенно уверен, что когда покидал эту скалу вечером, в окрестностях не было ни души. Удивительно, как человек смог забраться сюда, да ещё и в темноте!

Я сосредоточился, пытаясь поймать хоть одну его мысль и вдруг… Запах… Я всегда узнаю его. О чём я думал? Конечно, для человека такой подъём в темноте невозможен!

Приблизившись, я остановился перед мастером и поднял руку в приветственном салюте.

Он жестом пригласил присаживаться рядом:

— Хотел узнать, как справляешься, — сказал он с таким видом, будто продолжал только что прерванную беседу. — Только еле нашёл. Зачем забрался так далеко?

— Счёл, что здесь безопаснее. Люди, на которых кормлюсь, могут днём разыскать, где прячусь, а я буду спать и не сумею себя защитить.

— Ты их не убиваешь?

Я растерялся, услышав удивление в его голосе:

— А надо?

— Нет, не обязательно, но… — он замешкался, — неужели не хочется?

Я нахмурился, перебирая воспоминания, припоминая оттенки своих чувств:

— Нет, а должно?

— Ну-ка, давай подробнее!

Я рассказал о своих охотах, подивившись тому, что помню их в подробностях. Моя человеческая память не была такой совершенной.

— Удивительно, — наконец сказал мастер. — Жажда крови часто пьянит, заставляя терзать и уничтожать источник пищи. Возможно так получилось оттого, что ты долго кормился на зверье. Странные предпочтения. Я слышал об одном таком случае, но тот парень в конце концов умер: просто перестал охотиться и высох, как виноград превращается в изюм.

Я сразу вспомнил, каким безразличным и никчемным чувствовал себя в то время, когда избегал людей, но не сознался в этом. Оказывается, я, сам того не подозревая, был близок к смерти!

Молчать было неловко.

— Мне не нравится слушать их мысли, — неохотно сказал я.

— Что? — мастер вскочил. — Ты понимаешь, что они думают?

Я недоуменно смотрел на него:

 — Разве у остальных не так? Мне казалось, что это обычное явление для… моего нового состояния.

— Бедняга! — он смотрел с жалостью, от которой мне стало не по себе. — Значит, тебе не дано управлять людьми.

— Управлять? — тут я тоже встал. — Как?

— Те, кому не мешают человеческие мысли, могут играть с человеческим сознанием, — пояснил мастер снисходительно. — Многое можно сделать. Например, стереть память о твоей кормёжке, подменить ощущения, так что человек даже не поймёт, что его пьют, или не увидит тебя, даже глядя в упор.

Ах, вот что это было! Я сразу вспомнил, как остался незамеченным, стоя перед караульным, но не стал говорить мастеру о своём успехе. Зачем? Вдруг это случайность.

— Как? — жадно спросил я, заглядывая ему в глаза. — Как это делать?

Он только махнул рукой:

— Можно даже полностью отключить сознание человека и управлять его телом, как куклой. Тебе не дано. Так вот почему не живёшь с людьми! Они слишком легко могут тебя узнать. А я-то удивился, что залез в такую глушь! В поселении о тебе говорят, мог сразу сообразить, в чём дело.

Я подумал, что мастер, видно, легко сумел найти меня по запаху, и встревожился:

— Так меня могут обнаружить? Пусть человеческое обоняние несовершенно, но ведь люди могут пустить по следу собак?

Он рассмеялся:

— Ты столько охотился на животных, и так и не понял, что они нас панически боятся? Ни одна собака не пойдёт по такому следу!

— Это хорошо, — с облегчением выдохнул я.

— Не всегда. Приходится держаться подальше от животных. Их странное поведение может привлечь внимание, выдать. Это создаёт немало трудностей.

Я кивнул. Всё же хорошо, что я выбрал себе такой образ жизни. Мастер словно прочитал мои мысли:

— Ты устроился плохо, опасно. Мы не любим друг друга. Никому не нужны соперники. Если кто-то набредёт на твоё логово, почти наверняка уничтожит.

— Но… как? — растерялся я. — Разве не все спят днём?

— Только молодняк, вроде тебя. Лет через десять будешь просыпаться задолго до заката, к этому времени уже получится и обращать, только не увлекайся: лишние рты ни к чему. А потом и весь день переходить сможешь в случае необходимости.

— Это замечательно, — сказал я без особого энтузиазма. — Хотя уже сомневаюсь, что у меня эти десять лет будут. Наша вечность получается… ненадёжная какая-то.

Он скривил в улыбке бледные губы:

— Нельзя всё понимать буквально. Мы действительно можем жить долго, много больше людей. Двести лет, триста… Я слышал, что кое-кто и до пятисот дотягивал. И, что важно, немощь тела нам не грозит. Умирают те, кто устал жить. Это справедливо: при старении души смерть — избавление.

— Это справедливо, — эхом отозвался я. Неповоротливый язык с трудом шевелился во рту, веки отяжелели, на плечи словно наваливался непомерный груз.

— Эк тебя разморило, — рассмеялся мастер. — Иди спать. Да и я, пожалуй, пристроюсь рядом.

Небо и в самом деле уже посветлело, а над чёрными горами сияло жёлтой полосой. Я, увлечённый беседой, и не заметил, как подступил рассвет. С трудом заполз глубже в свою нору, оставляя пространство для второго тела. Мастер проскользнул за мной, ловко, будто привычно, задвинул камень. Я заснул, ещё до того, как он заткнул тряпкой щель, а проснулся в одиночестве, когда землю уже окутывал уютный сумрак.

Больше я никогда не видел своего мастера, а имя его так и осталось неизвестным.

5

Несколько дней я провёл в своём прежнем логове. Мне показалась, что опасность, исходящая от соплеменников, преувеличена, тем более, что сталкиваться с ними не приходилось, но тем глубже осознавалось одиночество. То, что раньше казалось мелким и досадным неудобством, после разговора с мастером стало ноющей раной. Я нуждался в собеседнике.

Досадно, что мастер даже не рассматривал меня в этой роли. Жаль, что мы разговаривали так мало! Возможно, будет выходом создание собственного птенца, но возможность обращать приобретается с возрастом, а в общении я нуждался сейчас. Поэтому, сколько мог, попытался изменить свой образ жизни. В посёлке, где любое незнакомое лицо, тем более такое, как моё, привлечёт внимание и вызовет неудержимые сплетни, я показываться не хотел, но почему бы не перебраться поближе к крупному городу?

Расстояние не являлось ощутимой преградой, напротив, интересно увидеть новые места: хоть какое-то развлечение. Неуверенность первых дней рассеялась, пришла готовность расширять опыт. И я отправился в Рим.

Спешить некуда, безопасность куда важнее. Решил двигаться не торопясь, а если не удастся найти новое безопасное место остановки до полуночи, следует возвращаться на прежнее. Первый переход был не слишком велик: я передневал в своей запасной пещере. Проснувшись на закате, устремился в путь по незнакомой местности, но скоро аппетитный запах крови заставил отклониться от намеченного маршрута. По мере того, как я приближался, он всё усиливался. Появились и мерзкие оттенки гниения, но и они не могли полностью забить влекущий аромат. Наконец, я нашёл его источник. Раненый укрылся в густом кустарнике и тихо стонал, но когда я начал продираться к нему, ломая ветви, он затих. Лежал он, свернувшись клубком, прижав к животу окровавленные руки. Короткие волосы не скрывали лицо: губы страдальчески сжаты, глаза плотно сомкнуты. Мы же знакомы!

Этот юноша, который пас коз, бежал со всеми, оставив меня на смерть, но он всегда был добр ко мне, а иногда, проходя мимо, даже совал кусок козьего сыра. Обычно же мне доставались лишь объедки.

Я сглотнул горькую слюну и, раздираемый противоречивыми чувствами, неуверенно позвал:

— Квинтипор?

Веки дрогнули, тёмные глаза всмотрелись в меня.

— Филоник? Ты? Не вижу… — голос звучал еле слышно.

Ночь, безлунная, тёмная, скрывала от него мой облик, проявляя лишь чёрный силуэт на фоне неба, а я не только разбирал черты лица, но и хорошо видел, как набрякла от крови его туника.

— М-м-м… Наверное нет, — с сомнением ответил я, лишь сейчас сообразив, что так и не выбрал себе новое имя. — Филоник был человек, а я теперь стригой.

Он не удивился и не испугался. Слишком мало сил осталось в некогда сильном теле.

— Хорошо, — прошептал он, вновь закрывая глаза, — значит, прекратишь мои мучения.

Я растерянно кивнул. Да, оборвать эту жизнь, и так висевшую на волоске, несложно. Но как не хотелось этого делать! Наверняка без моего вмешательства Квинтипор умрёт и сам, но стоит попробовать его обратить. Мастер сказал, что это невозможно, но ведь и в моём обращении он сомневался, а получилось же! Мне так нужен товарищ!

Ветхая туника, пропитанная кровью, буквально расползалась под пальцами, колотая рана всё ещё слабо кровоточила. Я разрезал себе ладонь и начал втирать в рану свою кровь. Тело под моей рукой сжалось, пытаясь уйти от болезненного прикосновения, выгнулось и обмякло. Потерял сознание. Когда моя ладонь зажила, я осмотрел Квинтипора. Рана запеклась, кровь больше не сочилась. Для обращения он должен умереть, но я решил, что убивать не буду: если суждено, смерть сама возьмёт его. Подняв на руки бесчувственное тело, я вынес его из кустарника, но понял за эти несколько шагов, что не смогу укротить голод, положил находку наземь и бегом бросился вперёд, на поиски добычи — всё равно какой.

Мне повезло. Через несколько стадий я почуял косулю, догнал её и, насытился. Пусть это не лучшая еда, пока сойдёт и такая. На обратном пути свернул к ручью, прополоскал рот от шерсти, потом сообразил, что не надо было бросать тушу, и вернулся, отрезал кусок. Может, раненый обратится или просто умрёт, но если выживет, его придётся кормить.

Он по-прежнему был без сознания, но мне показалось, что выглядит намного лучше. Я подумал, что не рискну разжигать огонь у пещеры и решил приготовить мясо заранее — прямо на месте. Если он и привлечёт кого-нибудь, я успею уйти и унести Квинтипора.

Разделил мясо на куски поменьше, обмазал их глиной, зарыл в землю и развёл сверху костёр. Пока он горел, в нетерпении кружил неподалёку, то подбрасывая ветки в огонь, то проверяя раненого. Он так и не пришёл в себя. Когда по моим расчётам мясо пропеклось, я увязал его в узел, поднял человека, насколько мог аккуратно, и понёс в пещеру.

Она представляла собой длинный узкий проход между вертикальной каменной стеной и гигантским обломком, привалившимся к ней. Вход шириной почти в три локтя я завалил на день камнями, оставалась лишь узкая щель сверху, через которую должен был проникать свет. Сначала пещера немного расширялась, но дальше вновь сужалась, и стены сверху смыкались. Я устроил Квинтипора в самом конце, куда точно не должен был попасть ни один солнечный луч. К утру его обморок перешёл в спокойный сон, а рана затянулась. Возможно, и впрямь выживет. Я на всякий случай припрятал нож, обнял теплое тело и заснул.

Пробудившись, я не почувствовал человека рядом, но сразу услышал ровное дыхание и отчётливый стук сердца — близко. Мысли читались так ясно, что мне стало жаль парня, который готовился к ужасной голодной смерти, запертый в каменном мешке с моим безжизненным телом. Приподнялся на локте: он в отчаянии сидел у выхода, привалившись спиной к камню, лицо и поза выражали полную покорность судьбе.

— Квинтипор? — позвал я, направляясь к нему.

Он вскочил, уставившись на меня:

— Поверить не могу! Ты был совсем как мёртвый: бледный, неподвижный, холодный. Филоник, ты ли это? Где клеймо, хромота?

— Не называй меня так, — сказал я. — Это имя мне отвратительно. Филоник умер. Я — Гай.

Он выглядел совершенно здоровым, и я подивился воздействию своей крови. Каким могуществом, оказывается, обладаю! Отбросил камень, закрывавший вход и повернулся к человеку. Казалось, что моя новая сущность испугает его. Как я ошибался! Квинтипор упал передо мной на колени и начал благодарить за спасение жизни, моля не оставлять его, принося клятвы в вечной преданности. А я-то полагал, что придётся уговаривать составить мне компанию! Он готов был стать мне рабом, но я решил, что именно моему новому товарищу придётся общаться с окружающими, представляя нас обоих, и лучше ему считаться свободным. Доверять человеку полностью я не мог и решил не говорить, что понимаю мысли. Зачем? Это только увеличит пропасть между нами, а так я узнаю, насколько он откровенен со мной, смогу контролировать его, и пойму, если он вдруг станет источником опасности.

— Хорошо! — сказал я. — Позволю тебе идти со мной. У каждого из нас свои сложности, а вместе справляться легче. Купим домик, и будем жить, как товарищи-вольноотпущенники. Будешь зваться просто Квинт, а меня зови Гаем.

Собираясь в путь, обнаружил, что приготовленное мясо так и осталось нетронутым: расстроенный Квинт его не заметил. Я позвал его:

— Поешь. Нам предстоит дальний путь.

Он накинулся на еду, будто не ел несколько дней. Наверное, это естественно для человека, идущего на поправку, а Квинт к тому же потерял много крови. Но смотреть на то, как он вгрызается в мясо, было настолько отвратительно, что я почувствовал дурноту, отошёл на ветер, чтобы не чуять мерзкий запах человеческой пищи, и отвернулся. Удивительно, но он полностью съел кусок, которого по моим расчётам должно было хватить на несколько раз. Лишь раз, оторвавшись от еды, он спросил:

— Гай, а ты не голоден?

— Мне не подходит человеческая пища, — равнодушно отозвался я, не оборачиваясь, — и я не хочу есть.

Это было правдой. Чувство голода полностью уходило лишь ненадолго после насыщения, а в присутствии людей всегда обострялось, но я уже привык к нему, приспособился, как к неприятному, но верному спутнику и отличал от того, настоящего, который горчил во рту, сжигал внутренности и требовал немедленного насыщения.

Квинт не решался задавать вопросы, но напряжённо изучал меня, пытаясь понять, насколько опасен я могу быть. Подумал, что, возможно, стоит от меня сбежать, но решил, что это успеется, надо сначала присмотреться. Здравая мысль. Надеюсь, он оценит выгоды сосуществования и решит остаться.

— Не стоит оставлять неясностей, — сказал я, обернувшись к нему. — Мне нужна человеческая кровь, но я не убиваю тех, кем кормлюсь, хотя иногда сильно ослабляю. Тебя не трону, обещаю: не хочу причинять боль.

Квинт кивнул и поднялся:

— Я поел. Мы можем идти.

Компания человека сильно усложнила переход. Приходилось искать дорогу, доступную для него, замедлить скорость движения. Зато я обнаружил, что при обычной человеческой нагрузке, могу обходиться без еды много дольше. Неизвестно почему вначале на нас напало ребяческое веселье. Квинт с торжеством первооткрывателя обнаруживал всё новые и новые мои отличия от человека — и они приводили его в восхищение и восторг.

— Послушай, — говорил он, — ты силён, быстр, и учился сражаться. С тобой не сравнится ни один воин, а для великого героя не важно происхождение. Подумай, ты ведь можешь стать императором или диктатором!

На первый взгляд такая возможность показалась мне не только желанной, но и достижимой, но почти сразу передо мной встали все недостатки моего состояния. Ведь днём я совершенно беспомощен и вынужден буду довериться людям, а у правителя столько недоброжелателей! Да и смогу ли править, когда почти всю жизнь лишь исполнял приказы?

— Нет, — отвечал я новому товарищу, — мы рождены свободными, и нынешняя свобода принадлежит нам по праву, но дворцы не для нас: мы не обучены ни манерам, ни наукам. Надо найти себе дело, дающее небольшую прибыль и стать обычными и незаметными. Пусть волей богов я стал лемуром, но, несмотря на все свои странности, чувствую себя вполне живым и хочу жить жизнью обычного человека.

Мы сошлись во мнении, что нужно снять или купить дом (я полагал, что в отдельном строении мне будет безопасней) и взяться за какое-то ремесло, но, не имея никаких специальных навыков, не могли выбрать, чем будем заниматься. Квинт разбирался в гончарном деле, но мне казалось, что это слишком неприбыльно, да я и не имел склонности к этому занятию. Более того, мы оба не могли ни прочесть написанного, ни делать сложные вычисления.

Я взял деньги, какие нашёл, на вилле, забирал кошели и у тех, кто служил мне пищей, но не мог даже узнать, сколько монет у меня было. Прикосновение к серебру жгло как огнём и оставляло болезненные долго не заживающие раны. Лишь Квинт смог отделить динарии от сестерциев и пересчитать наше богатство. Пока он по-человечески медленно перебирал монеты, я изнывал от нетерпения, и только когда деньги были сначала разделены на две кучки, а потом убраны в мешки, а сам человек с ошарашенным видом уставился в темноту, я спросил:

— Сколько? На домик хватит?

— Больше тысячи динариев, — потрясённо сказал Квинт. — Сестерции я не трогал. Тут и золотые монеты есть, только я не знаю, как их считать. Можем сами купить не только домик, но и нескольких рабов!

 — Мы не годимся для торговли, — возразил я, — а наниматься не хотелось бы. С такими деньгами можно было бы и не работать, но мне кажется, что любой, кто с нами поговорит, сразу поймёт, кто мы, по нашей необразованности, — осенённый внезапной идеей, я замолк и затем неуверенно добавил: — Можно нанять учителя. Или лучше купить — меньше шансов, что раб кому-то разболтает о моих особенностях, даже если заметит.

— Зачем? — удивился он. — Критика, риторика, геометрия — это ерунда, которой богатые занимаются, не зная чем занять своё время.

Я не счёл нужным объяснять ему смысл ученья. Возможно, он был прав — для себя. Зачем учиться взрослому человеку? Я же, надеясь жить много дольше, чем отпущено людям, не хотел оставаться невежественным.

— Мы и сейчас не бедны, а можем стать богаты, если я овладею теми умениями, которыми должен. Мастер говорил, что мы можем подчинять человеческое сознание. Если смогу кормиться так, чтобы меня не запоминали, то никто не сможет потом опознать, да и сумею сделать так, что люди сами будут отдавать свои кошельки.

— Как это сделать? — Квинт сразу поверил и глядел с надеждой. Пришлось сознаться:

— Не знаю. Но я могу потренироваться — на тебе.

Он ничем не показал своего испуга, но я сразу почуял манящий аромат страха и, ускорив шаг, вышел из полосы запаха и пошёл с наветренной стороны. Не откладывая исполнения замысла, сразу попробовал отдавать мысленные приказания Квинту, но он их явно не слышал. Что-то я делал не так…

Мастер сказал, что умение читать мысли мешает управлению, и я заставил себя отрешиться от слов Квинта, непрошено звучавших в голове. Они, обрывочные и часто бессвязные, только мешали сосредоточиться. Я уже понял, что слышу далеко не всё, что люди думают, и это часто лишь отвлекает от других проявлений их намерений.

Получилось далеко не сразу, но когда я внезапно понял, что чувствую присутствие человека, то был потрясён. Не звуки сердцебиения или движения, не запах, а что-то ещё — неопределяемое словами, но от этого не менее отчётливое. Я остановился, и Квинт тоже стал, надеясь, что это привал. Опять слушаю! Досадливо морщась, я мысленно приказал ему приблизиться — и он подчинился.

В восторге, я схватил его за руку:

— Почему ты подошёл?

— Ты же сам сказал! — он глядел с недоумением.

— Как сказал?

— Ну… обыкновенно. Позвал.

 — Хорошо, — я не стал ничего ему объяснять. — Мы сейчас передохнём, а потом найдём место, где останемся на несколько дней — пока я не смогу полностью освоиться со своими способностями.

Довольный Квинт сразу лёг и прикрыл глаза, а я вскинул голову к небу, любуясь россыпью мерцающих звёзд на темном куполе ночи. Меня переполняла радость. Мастер ошибался: я сумею управлять людьми. Сделаю всё, чтобы достичь совершенства!

Квинт не мог понять, почему я прервал путь, считая, что тренироваться можно и в походе, но был рад тому, что гонка по ночным дорогам, которые казались ему куда более ухабистыми, чем дневные, приостановлена. Мы проводили вечер в долгих разговорах, которые сблизили нас, затем он ложился спать, а я отправлялся на охоту. Я перенёс нашу стоянку в сторону от первоначального маршрута — дальше от людей, чтобы никто не потревожил, но это же вынуждало меня к долгим переходам в поисках людей, чтобы насытиться. Кормить Квинта было проще. Для поиска животных не приходилось ходить далеко.

Под утро я возвращался к нашему маленькому лагерю, будил человека и устраивался на дневной сон сам. Он про себя недоумевал, но не сразу решился спросить меня. Лишь спустя неделю он не выдержал:

— Гай, что ты задумал? Зачем мы торчим в этом богами забытом месте?

Я рассмеялся:

— Ты на самом деле ничего не заметил? А я ведь учусь, учусь каждый день! И достиг уже немалых успехов.

«Врёт», — решил он, но вслух сказал:

— Значит, мы можем больше не задерживаться? И когда тронемся в путь?

 Я не стал его разубеждать. Зачем?

Сама жизнь заставила меня показать своё умение. В темноте Квинт не заметил камня на дороге и споткнулся. Я не обратил внимания на шум, но сразу учуял аппетитный запах, сглотнул набежавшую слюну, обернулся и спросил:

— Что там у тебя?

Квинт не ответил, но я и сам увидел, окровавленную ногу и сморщенное от боли лицо. Не успев обдумать действия, я убрал боль, прокусил свой палец и прижал к ране. Он даже не осознал, что разбился в кровь и не понял, чем именно я помог ему. Когда я отпустил его ногу, он неуверенно пошевелил пальцами и удивлённо пробормотал:

— Твои руки целительны. Сам Эскулап покровительствует тебе.

Я не стал его разубеждать. Квинт восхищался мною, был благодарен, настолько, что его не пугали теперь никакие проявления моей сущности. От него я узнал, что во время дневного сна выгляжу совсем как покойник: бледный, холодный, бездыханный. Но теперь это стало привычным и больше не внушало ему страха или отвращения, а вот зрелище кормления привело Квинта в ужас.

Мы старались не разжигать костров в тёмное время, чтобы не привлечь к себе внимания. Зная, что мне неприятен запах мяса, человек готовил себе днём, пока я спал, но, видимо, был неосторожен. Группа воинов, рыскавшая по округе в поисках беглых рабов, заметила дым. Хорошо, что они добрались до нас уже после заката, когда я проснулся. Мы готовились пуститься в путь, когда я услышал тихие разговоры вдалеке. Возможно, стоило избежать конфликта. Я мог, взвалив Квинта на плечо, умчаться прочь так, что люди не смогли бы нас догнать, но сознавать, что кто-то будет идти по следу, разыскивая именно нас, не хотелось.

Квинт заметил, что я настороженно замер, подошёл и коснулся моего плеча с вопросительным видом.

— Люди, — кратко сообщил я, понизив голос.

— Это враги?

Приняв решение, я ухмыльнулся:

— Это еда. Я голоден. Залезь пока на дерево, чтобы случайно не попасться им на глаза.

 Я собрал вещи в кучу и накинул плащ так, чтобы можно было принять со стороны за сидящего человека с низко опущенной головой, и зажег огонь перед этим наспех сделанным чучелом. Отряд, насколько я мог разобрать на таком расстоянии, шёл монолитной группой, а мне хотелось, чтобы люди рассредоточились.

Хитрость удалась, стражники действительно решили окружить поляну, перекрывая пути отхода. Квинт, очевидно, видел их сверху при свете костра. Его сердце колотилось чуть не вдвое быстрее прочих, а запах страха, шедший густой волной затопил окрестности и подогрел мой аппетит. Но сколько я ни пытался, почувствовать сущности людей не удавалось, что заставило осторожничать. Значит, придётся положиться лишь на физическое превосходство!

 Появившись около группы из троих человек, я выхватил меч у одного из них, и в тот момент, когда наши взгляды встретились, вдруг понял, что почувствовал его и могу управлять. Так вот в чём дело!

Через несколько мгновений воин, у которого я отобрал меч, отчаянно пытался выпутаться из сети, которая существовала лишь в его воображении, а двое других сражались друг с другом: каждый видел в своём противнике Квинта. Усмехнувшись, я помчался в сторону другой группы. Скоро вокруг кипело сражение. Воины ожесточённо рубили своих товарищей, а я, уже не скрываясь, взобрался на дерево, чтобы не попасть под случайный удар, и, довольный, уселся на ветвь рядом со своим человеком. Мне льстили его восхищённые взгляды. Полный гордости за успешное овладение навыками управления, лучась от самодовольства, я не заметил, что один из людей не подвержен всеобщему помешательству. Вонзившееся в спину копьё сбило меня с ветки и вернуло в реальность. Боль была так ужасна, что я еле сумел подняться на ноги и повернуться к воину. Вид его был страшен, и, что самое ужасное, я не чувствовал его, даже глядя в налившиеся кровью глаза. Квинт каким-то чудом успел спуститься и стал рядом, неумело сжимая в руке подобранный меч. Это придало сил, и я сумел броситься на своего противника и свернуть ему шею, не обращая внимания на нож, вонзившийся в живот.

Я хорошо запомнил этот урок. Никогда нельзя надеяться только на управление, есть люди, которые могут противостоять внушению и сохраняют трезвый рассудок. Не повезло, что впервые я встретил такого в толпе и не заметил его особенность сразу.

Нож я выдернул сам, от копья мне помог избавиться встревоженный Квинт, голод сжигал так, что я сразу же подхватил одного из раненных и впился в него клыками, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Он был без сознания, и вкус показался никудышным: привык уже получать вместе с кровью и эмоции. Отшвырнул бесчувственное тело, собираясь вытащить кого-нибудь из общей свалки и продолжить трапезу, но ужас в глазах Квинта напрочь отбил аппетит. Я разворотил чучело с вещами, взвалил на спину всю нашу поклажу, и отправился в путь, вовсе не уверенный, что человек пойдёт за мной. Но он бросился следом.

Я замедлил шаг, давая ему возможность догнать. Некоторое время мы шли почти плечом к плечу. Вскоре после того, как замолк шум боя позади, я остановился и повернулся к своему спутнику. Я обучался сражаться, был почти неуязвим, а Квинт не имел воинской подготовки. И слабый человек не побоялся прийти мне на помощь! Как трудно высказать то, что просилось из самых глубин души!

Он замер, не зная как понимать моё молчание, и вновь пугаясь. От аромата страха горло вновь начало жечь. Сглотнув горькую слюну, я торопливо сказал:

— Не пугайся. Я не ритор, не умею красиво говорить, и мне трудно выразить свою благодарность, но то, что ты пришёл на помощь много значит для меня. Я рад, что у меня есть такой надёжный товарищ.

Он подумал, что не имел ни единого шанса выбраться, если бы я потерпел поражение, и сказал:

— Ты спас мою жизнь, и она принадлежит тебе.

 Я ухмыльнулся несовпадению мыслей и слов, но счёл и то и другое весьма разумным. Вспомнил его потрясённое лицо при виде моей кормежки и неохотно пояснил:

— При ранениях терзающий меня голод становится невыносим.

— Я испугался, — откровенно признался Квинт. — Ты был страшен, как лев на арене. Ты только так и ешь?

— Да.

— Но сейчас ты сыт? — осторожно спросил он.

 Хотелось успокоить его, и я легко сказал то, что он хотел услышать:

— Да.

Незнакомая тёплая волна прошла по телу. Сначала я не обратил на это внимания. Мы продолжили идти, но с каждым шагом становилось всё хуже и хуже. Тело горело, как в огне, и я с удивлением глядел на свои руки, которые выглядели как обычно, ничем не обнаруживая пламя под кожей. Через десяток стадий я уже не мог идти и опустился на землю, отдавшись на волю сжигающего жара. Я плохо помню, что тогда происходило. Квинт позже рассказывал, что я катался по земле и выл, а он сам, не имея представления, что происходит, не понимая, чем можно помочь, в ужасе отбежал подальше и сидел на камне, не желая оставлять меня, но не решаясь подойти.

Там я его и увидел, когда огонь, пожирающий меня изнутри, угас. Квинт обхватил руками колени и, похожий на большую нахохленную птицу, с безнадёжным видом глядел в пустоту. Шёл дождь, и его волосы полностью намокли и облепляли лицо. Только увидев это, я почувствовал, что тоже промок, и сразу же ощутил сильнейший голод. Онемевшее тело ещё не слишком подчинялось. Квинт заметив моё движение, радостно вскочил и подбежал ко мне.

— Гай! Как я рад, что ты очнулся! Как ты?

Я почти терял голову от его дивного запаха.

— Голоден, Квинт. Очень. Лучше отойди.

Он лёг навзничь рядом со мной, подставляя беззащитное горло и, крепко зажмурясь, попросил:

— Только поаккуратнее, а?

Я приподнялся, глядя, как ходит его кадык, и, не в силах больше сдерживаться, припал к горячему телу, запуская клыки в беспомощную плоть. Он тихо простонал, и я, устыдившись, что не подумал об этом сразу, убрал его боль.

Никогда моя трапеза не казалась такой сладкой. Квинт боялся за свою жизнь, но беспокойство обо мне оказалось сильнее. Это тронуло меня. Кажется, будь у меня сын, он не стал бы ближе.

Когда я отпустил его, он так долго не двигался, что мне стало страшно: не слишком ли увлёкся. Не хотелось бы повредить товарищу, который уже значил для меня так много. Наконец Квинт пошевелился: провёл рукой по шее, приоткрыл глаза и удивлённо спросил:

— Всё? Знаешь, даже не больно.

Я рассмеялся, чувствуя себя беспричинно счастливым.

Квинт обеспокоенно спросил:

— Слушай, я не понял…Что с тобой было, а?

— Не знаю. Я и сам не понял. Такое стряслось впервые и, я надеюсь, что и в последний раз. Невозможно так мучиться. Казалось, внутри горит костёр.

 Мы поторопились уйти от прежнего места ночёвки как можно дальше, хотя Квинт ослаб. Я не стал возвращаться за деньгами стражников. Убедившись в своей силе, уверился, что всегда смогу достать столько, сколько понадобится.

Я долго пытался понять, почему не улавливал мыслей солдат, напавших на нас. В горячке схватки эти вопросы не пришли в голову, а в пути стали навязчиво преследовать. Неужели я лишился этого случайного дара, совершенствуя другие способности? Но Квинта я слышал, правда лишь тогда, когда сам хотел этого, а не всё время, как раньше. Наконец, понял: моё сознание, утомлённое постоянным шумом чужих мыслей, само воздвигло заслоны. Тогда я ещё не был уверен в этом, но последующие наблюдения показали, что я и впрямь могу включать способность воспринимать чужие чувства и мысли по собственному желанию.

6

Больше ничего особенного с нами не приключалось. Мы спокойно добрались до города.

Мне не приходилось бывать здесь, и он меня подавлял. Люди толкались в узких извилистых улицах, как овцы, выходящие из загона. Мне наступали на ноги, пихали локтями, задевали ношей. Но хуже всего были мысли, которые атаковали мою несчастную голову, подобно стае гогочущих гусей. Я не мог разобрать их по отдельности, это был сплошной поток, бессмысленный и изнуряющий. Моя способность отключаться исчезла под мощью этого напора. Мы, не желая привлекать к себе лишнего внимания, не стали сразу приобретать дом, а всего лишь сняли квартиру, но даже стены не защищали от мысленного давления горожан. Я промучился несколько суток, и уже почти смирился с тем, что придётся уйти отсюда, но заметил, что постепенно становится легче, и, наконец, приспособился: сумел не вслушиваться в окружающую какофонию, и она отступила, стала почти незаметным шумом на краю сознания, а затем и вовсе исчезла

Квинт проявил незамеченные мною ранее таланты: через каких-то людей сумел купить нам документы, и теперь мы имели бумаги вольноотпущенников. Мы даже обзавелись собственным рабом: купили старого грека по имени Диодор, который не только оказался сведущ в науках, но и разбирался во врачевании. Я с радостью начал пополнять свои скудные знания, не обращая внимания на ворчание Квинта:

— Охота была становиться врачом! Неудачная операция — и рук лишишься!

— Хочу уметь помочь, если с тобой приключится беда, — примиряющее сказал я. — Вдруг пригодится. Знания лишними не бывают.

Наша безмятежная жизнь длилась несколько месяцев. Я уже научился избегать лошадей в уличной суете, выучил не только улицы, но и безымянные тупички и переулки, прекрасно ориентируясь в рядах одинаковых многоэтажных домов, и чувствовал себя истинным горожанином. Мы не теряли осторожности и, опасаясь людей, старались не заводить лишних знакомств. Беда пришла, откуда не ждали.

У нас шёл урок математики, когда озабоченный Квинт, вошёл в комнату и встревожено сказал:

— Гай, тебя спрашивает какой-то человек. Похоже, патриций.

 Гость, богато одетый широкоплечий мужчина, не стал дожидаться, пока к нему выйдут или пригласят, а по-хозяйски вошёл почти следом за Квинтом. И это был не человек.

Очень похож, очень, но запах не будил аппетит. Сердце билось редко и едва заметно, а мысли вошедшего не читались.

Потрясённый, я встал и замер. Памятуя слова мастера, не ждал от встречи с себе подобными ничего хорошего. Возможно, именно поэтому с первого взгляда испытал к незваному гостю сильнейшую неприязнь, или потому, что и он не высказал по отношению ко мне ни малейшей доброжелательности.

Он не счёл нужным представиться. Окинул холодным взглядом комнату и презрительно скривил губы. Я понимал, что это скудно обставленное и далеко не роскошное помещение, которое для нас ещё недавно показалось бы невиданной роскошью, для пришельца является свидетельством нашей бедности, но видеть его брезгливую гримасу оказалось неприятно. Следовало возмутиться вторжением, но меня сковала робость.

— Это моя территория, — процедил он неприязненно.

Разве я посмел бы ему возразить? Возможность убраться куда-нибудь подальше от этого стригоя казалась верхом привлекательности, но покидать город так не хотелось!

— Мы не знали об этом, — сказал я, с испугом замечая, что Квинт и Диодор замерли с остановившимися взглядами, словно куклы. — Лишь подумали, что в толпе проще затеряться.

Он кивнул:

— Это так. Но больше и тех, кто может обнаружить, что в стаде завёлся волк. Когда смертей много, люди начинают осторожничать и могут заметить то, на чём в другое время взгляд не задержится.

— Но я не убиваю! Зачем мне это? Только беру немного крови, так что человек и не чувствует этого и заставляю забыть о себе, — поторопился оправдаться я, ободрённый тем, что гость снизошёл до объяснений.

Он скривил губы и покачал головой:

— Я должен наказать тебя за такую наглую ложь, но боги справятся лучше. Надеюсь, твои крики привлекут воинов, которые свершат быструю расправу. Если нет — сам уничтожу. Три ночи тебе для того, чтобы уйти с моей земли.

Стригой уже был в дверях, когда я, обескураженный его словами, спохватился:

— Какая земля твоя?

— Город, — он удивлённо вскинул брови. — Рим принадлежит мне.

Я слишком растерялся, чтобы сказать что-то ещё. Квинт и Диодор очнулись, стригой ушёл, а я всё сидел, пытаясь разобраться в его словах. Когда первое потрясение прошло, решил посоветоваться с товарищем. Для начала отказался продолжать урок и отпустил грека спать. Он не подозревал о моей сущности. Квинт сказал, что я веду ночной образ жизни из-за болезни глаз: дескать, они воспаляются от яркого света. Диодор, разбираясь в медицине, не поверил объяснению, но предпочёл принять его. Радовало, что привычка спать днём, достойная презрения, не вызывала в греке плохих чувств. Ему даже нравилось, что он не занят в светлое время суток.

Квинт дождался его ухода и нетерпеливо спросил:

— Этот, который приходил, был такой же как ты? Что ему нужно?

Он, похоже, заметил какие-то провалы в памяти и правильно истолковал их природу, но уточнять я не стал, сейчас это было неважно. Подробно рассказал о посещении и спросил:

— Ну что скажешь?

— Наглец! — Квинт от возмущения даже не мог сидеть и начал мерить шагами комнату. — С какой стати? Даже если… — он запнулся, постоял, мотая головой и снова сел. — Я не знаю, Гай. Это твой мир, не мой. Я не понимаю его законов.

— Я тоже. С людьми я чувствую себя почти всемогущим, ты сам видел мои возможности. А с этим стригоем я, как цыплёнок в когтях ястреба. Думаю, он опасен. Лучше нам не рисковать, а убраться отсюда, пока целы.

Квинт обхватил голову и замер. Я улавливал лишь обрывки мыслей, но примерный ход рассуждений понимал и насмешливо подумал, что это не настолько ценно, чтобы удержать обеими руками.

— Уходим? — переспросил я.

Он кивнул.

— У нас ещё два дня. Меня сейчас больше беспокоит обещанное наказание богов. Что он имел в виду? И ведь я не лгал ему…

 Видно, моё лицо исказилось от пришедшей в голову догадки. Квинт напряженно наклонился ко мне:

— Что?

— Кажется, понял. Я лгал лишь однажды. Помнишь, как меня корёжило перед тем как ты покормил? Мне было ужасно неловко пить воина под твоим взглядом, я знал, что ты побаиваешься меня и в ответ на твой вопрос солгал, сказал, что больше не голоден.

Мой товарищ выглядел ошарашенным:

— Если так, получается, ты вынужден всегда говорить правду? Но так очень трудно жить!

— Да уж, — печально согласился я, — и так забот полно, ещё и это, оказывается! Иди-ка ты тоже спать. Завтра поищешь, куда перебираться. А я пройдусь, может, больше не доведётся увидеть вечный город.

На улицах было немало людей, хотя куда меньше, чем вечером или утром. Страшно представить, что здесь творится днём. И обидно, как обидно отсюда уходить! В деревнях найти добычу в тёмное время куда сложней.

У фонтанов даже глубокой ночью можно было встретить горожанина, пришедшего за водой. Я отошёл подальше от дома, щурясь, когда мимо проносили факелы, и начал охоту. Но в этот раз меня интересовала не кровь, а кошельки. В городах они полновеснее. Под утро наши сбережения удвоились, и я смотрел в будущее куда уверенней.

7

Мы перебрались в деревню довольно далеко от города. Квинт нашёл одинокого старика, который лишился семьи и был слишком беден, чтобы завести рабов. Дом его, некогда неплохой, пришёл в жалкое состояние, хозяйство — в упадок, и он был рад и рабочим рукам, и деньгам настолько, что закрывал глаза на мои странности. Квинт занимался овцами и начал разворачивать гончарную мастерскую, Диодор помогал по хозяйству, точнее взял на себя большую часть забот, а скоро и слава о его навыках целителя разошлась, и к нему стали обращаться за помощью, что тоже приносило нам небольшой доход. Я не особо вслушивался в мысли моих людей и пропустил момент, когда грек понял, что я не человек. Он ничем не дал понять о новом знании и принял его спокойно. Хозяин готовил сам, и Квинт нахваливал его каши и борщи, сожалея, что мне их не оценить.

Обидно, что пришлось бежать из города, но мои спутники были на новом месте совершенно счастливы, и я смирился с тем, что охотиться стало в разы труднее. В городе и ночью не затихала жизнь, а здесь все забивались, как в норы, в дома, куда мне путь заказан, да и не дело охотиться у собственного жилища. Мало ли что! Я не смел охотиться и в городе. Иной раз приходилось странствовать в поисках людей так далеко, что еле успевал вернуться к утру. Но ко всему можно привыкнуть, и я приспособился к мирной сельской жизни, а изучение наук под руководством Диодора стало в ней главной радостью и развлечением.

Но и тут меня не оставили в покое.

Я поел накануне и не нуждался в охоте, но сидеть в доме, где все спят, скучно, и я вышел в ночь. Новый гость ждал, сидя на крыше навеса. Ветер относил в сторону запах, и я заметил его только, когда он выпрямился. Громадный прыжок — и стригой замер рядом. Меня охватил гнев. Почему я должен покидать место, где уже прижился из-за того, что какой-то щенок предъявляет на него права? Юноша, стоявший передо мной, был очень молод. Уверен, что смогу с ним справиться. Он, вероятно, считает меня слабым соперником.

 — Это моя земля, — зло сказал я, чеканя каждое слово.

Он вытянул руки вперёд, показывая пустые ладони.

— Я Александр Афинский и хочу только поговорить.

Этот парень внушал мне стойкое отвращение, но любопытство пересилило.

— Хорошо. Давай поговорим, — я не хотел приглашать его в дом, открывая возможность зайти туда в любое время, и размашистым шагом пошёл прочь из деревни. Александр молча пристроился рядом. Мы дошли до пастбища. Я сел на большой плоский камень, который ещё хранил тепло ушедшего дня и жестом пригласил последовать примеру. Александр не стал садиться.

— Сразу скажу, зачем обратился к тебе. Предлагаю объединиться для захвата Рима.

Я не стал спрашивать, зачем. Преимущества жизни в городе очевидны.

— Почему ко мне?

Он кивнул, показывая, что ожидал этот вопрос.

— Не только к тебе. Руфус силён, и у него не меньше шести птенцов. Для того, чтобы сразиться с ним, надо набрать большую группу.

— Кто такой Руфус? — спросил я, подозревая, что знаю ответ на этот вопрос.

— Марк Эмилий Руфус. Он же приходил к тебе? Обычно лично выставляет из города неугодных. Считает, что никто не сможет преодолеть неприязни друг к другу, а я думаю, что ради такого дела можно и потерпеть. А потом мы захватим город, разделим его и можем больше не встречаться, если только не понадобится отстаивать свои владения.

— Тут есть, над чем подумать. Принимать решение наспех не хочется, — сказал я. — Меня обратили недавно, и я много ещё не знаю. Может, объяснишь?

— Мне не трудно, — согласился Александр, — а ты должен принимать решение с открытыми глазами. Спрашивай.

— Ты сказал о взаимной неприязни. Это у всех так? Ты мне не нравишься, и Руфус был неприятен, а больше я никого не видел.

— Да. Мы не любим друг друга и не можем жить группами. Но мне кажется, ради общей цели можно справиться с чувствами.

— Я не испытывал неприязни к тому, кто меня обратил, — возразил я.

— Понятное исключение. Сын должен почитать отца. Именно поэтому Руфус держит своих детей при себе.

— Не могу ещё понять вот что. Почему, когда я сказал, что не убиваю людей, Руфус решил, что лгу?

Александр приоткрыл рот и нахмурился. Я терпеливо ждал. Наконец он помотал головой, словно отгоняя назойливую муху, и заявил:

— Так не бывает, вот почему! — он возмущённо поглядел на меня и, видно смирившись с тем, что всё же бывает, жадно потребовал: — Расскажи, а? Как у тебя вышло? Ведь желание непреодолимо. Терпкая сладость смерти так восхитительна! Ты же выпил своего первого досуха?

— Да, но он был без сознания. А потом… Мне достаточно десятка глотков. Зачем убивать? Достаточно того, что я убиваю в схватках. Пробовал перейти на животных, не смог…

— Конечно нет! — поддержал Александр. — Без людских эмоций не прожить. Но тебе надо непременно попробовать вкус смерти. Это так великолепно, что потом не сможешь отказаться!

Глядя в его разгоревшиеся глаза, я вздохнул:

— Нет, пожалуй, если потом невозможно отказаться, то не стоит и начинать. Сложностей и так хватает. Зачем вешать на себя ярмо зависимости?

Он удивлённо вскинул брови и покачал головой:

— Ты многого лишаешься.

— Пусть. Благодарю за рассказ и за приглашение в союз, но всё же он не для меня. Я не готов к войне и не хочу её. Мне нравится мирная жизнь в этой глуши. Трудности охоты есть, но они преодолимы. Я отвечаю за благополучие двоих людей, а они охраняют мой сон. Не хочу рисковать. Ты говоришь, что соберёшь группу, большую, чем у Руфуса. А если он решит увеличить свою? На это нужно не так уж много времени.

— Некоторые из нас тоже могут создавать птенцов, — возразил Александр.

— Если отряды разрастутся, люди либо оставят город и разбегутся прочь, либо, что более вероятно, будут искать нас, чтобы уничтожить. А днём мы слишком беззащитны. Или так и держаться кучкой? Я слышал, те, кто живёт долго, могут днём и не спать.

Александр хмурился, но выслушал не перебивая. Уговаривать не стал.

— Хорошо. Я уважаю твоё решение и принимаю его. А над словами подумаю.

Он ушёл, а я ещё долго сидел на камне. Нет, всё правильно: не стоит ввязываться в сомнительное предприятие, надо беречь то, что есть.

 Я думал, что на этом всё и закончится, потому, когда больше чем через год Александр вновь появился у моего дома, удивился и сразу предупредил:

— Я по-прежнему доволен тем, как живу.

— Хорошо, — хладнокровно заметил он.

Я присмотрелся. Несомненно, Александр изменился. Его движения стали сдержанней, а на лице проявились черты уверенности и высокомерия.

— Мои планы осуществились, — просто сказал он, — и во многом благодаря тебе. Я молод и горяч, сложности осуществления мне даже не приходили в голову, но я много думал над твоими словами. У двоих моих соратников тоже есть свои люди, они помогли выследить все убежища Руфуса и его потомства. Мы не дали им времени размножиться, уничтожили всех в один день. Лишь одному птенцу удалось бежать, но он новообращённый и нам не страшен. Когда ещё сможет обзавестись потомством! Теперь Рим принадлежит моему союзу. И хочу, чтобы и ты вступил в него. Твоя осторожность может быть нам полезна. Впрочем, можешь охотиться в городе, даже если не захочешь влиться в наши ряды.

Я колебался, и Александр рассмеялся:

— Да, помню. Ты должен подумать. Не стану торопить с ответом.

Несколько дней я не мог принять решение. Город манил, но менять привычный образ жизни было боязно. Я обратился за советом к своим людям, но и их мнения разделились. Квинт считал, что надо вступить в союз, одиночка всегда слабей объединения, и лучше иметь силу соплеменников за плечами. Диодор, который к тому времени получил свободу, придерживался противоположного мнения. Зачем, говорил он, брать на себя неизвестно какие обязательства, если можно быть рядом в качестве союзника? Когда понадобится решить что-то конкретное, тогда и будем это делать.

 Слушая своих друзей, я понял, что уже знаю, как собираюсь поступить и лишь хочу услышать от них подтверждения своим мыслям.

— Союз — это дело новое. Неизвестно, насколько он надёжен. Мы не любим друг друга. Может оказаться, что при долгом тесном общении неприязнь перейдёт в ненависть и все стригои города перегрызутся между собой. Лучше быть в стороне.

— Крупные хищники, которые не нуждаются в стае для совместной охоты, защищают территорию от себе подобных, — с глубокомысленным видом изрёк Диодор.

 — Так то звери, — возразил Квинт, — а стригои разумны — почти люди. Посмотри на Гая, намного ль он отличается от нас?

— Может и не намного, проворчал Диодор, да других мы не знаем. Гай, сам как думаешь?

— Никак. Видел лишь троих, это слишком мало, для общих суждений. Думаю, лучше держаться в стороне. В город, конечно, ходить буду, но не слишком часто. Хочется лишь спокойствия. Я ни к кому не лезу и не хочу, чтобы лезли ко мне.

Я стал изредка выбираться в Рим. Надо же, мы прожили здесь совсем недолго, а мне, оказывается, не хватало этих узких шумных улиц, журчания фонтанов, доступности и уязвимости людей. Даже сумятица мыслей, которая так мешала раньше, казалась милой и привычной. Впрочем, этих коротких посещений мне оказалось достаточно. Я лет десять почти не покидал деревню и был доволен жизнью, если не считать беспокойства за людей. Они старели. Наш хозяин слёг, дряхлость не позволяла ему долго ходить. Дом его я выкупил. За эти годы он нашими стараниями неузнаваемо изменился, выросли новые пристройки. Диодор тоже заметно постарел, и его одолевали болезни. Лишь Квинт был бодр и деятелен, и даже обзавёлся женой, и наше хозяйство, наконец, получило женский пригляд.

Мой сон не был таким долгим, как в первые годы обращения. Я по-прежнему засыпал с восходом солнца, но просыпался засветло. Тогда же у меня внезапно появилась новая особенность. Вскоре после пробуждения, я почувствовал приближение Квинта. Мысли звучали совсем рядом, едва ли не громче шагов, а сила его радостного нетерпения заставила меня улыбнуться и столь же нетерпеливо пойти навстречу, к двери.

— Гай!

— Я рад за вас!

Он приоткрыл рот, вскинув брови:

— Но я же ничего не сказал?..

— Друг мой, я должен признаться, что слышу твои мысли. Твоя радость от грядущего отцовства настолько велика, что это почти крик.

Я не стал говорить ему, что его новость для меня новостью не являлась. Я уже несколько недель слышал биение второго сердца, но не хотел влезать в чужую семью. Это то, с чем они должны разбираться сами.

— Здорово, правда? — он расплылся в улыбке, но почти сразу вновь нахмурился. — Погоди… И давно?

— С самого начала. Но я сперва боялся довериться тебе, а потом как-то к слову не пришлось, — неловко пояснил я.

— Ну ты! — он пихнул меня кулаком в плечо, но долго сердиться не мог и вновь расплылся в улыбке. Лишь после, вспоминая этот момент, я осознал, что мои ощущения были не такие, как обычно. Я понимал радость Квинта — по ускоренным шагам, по формулировке мыслей, по изменившемуся запаху, но общее впечатление было иным, больше похожим на восприятие эмоций жертвы во время кормления. Наверное, показалось.

Лишь несколько дней спустя, отправившись в город, я понял, что нет, не показалось. Это было удивительно: обрывки мыслей, которые всегда оставались лишь докучным фоном теперь были не сами по себе, город дышал чувствами, радовался, грустил, нервничал, злился, ждал — и думал об этом. Насколько понятнее всё стало! И в то же время я не мог отделаться от странного чувства единства со всеми людьми вокруг: жил их чувствами, думал их мыслями. Казалось, что я это и есть они.

 Иногда встречались стригои. Мы безошибочно узнавали друг друга в толпе, пересекались взглядами — и отворачивались. Я их не слышал, не чувствовал, не понимал и не хотел понимать. В ткани города они зияли чёрными дырами — подвижные, мрачные, непроницаемые, как воды Стикса. Скоро я знал всех. Невозможно было признать, что я такой же, как они. Нам редко приходилось общаться, но при этом они выказывали знаки уважения, признавая мои заслуги, хотя я не считал, что сказал Александру что-то действительно значительное, и смущался от почтительного отношения стригоев, хоть и не показывал этого.

Я рассказал о своих чувствах только Диодору — Квинт не понял бы их. Старый грек покачал головой:

— Нет, Гай, ты действительно не такой. Ты добр к людям, а они сеют смерть. Не могу судить, сколько тут твоя личная заслуга, а что привнесли случайности при обращении, но отличия разительны. Да и физически… Ты сам говоришь, что читать мысли дано немногим. А воспринимать чувства кто-то из них может?

Я пожал плечами. Мне и в голову не приходило специально этим интересоваться.

— Не всё ли равно?

— Эмоции тебе жизненно необходимы, но раньше ты получал их лишь с кровью, а сейчас можешь брать, сколько нужно, из разлитых в эфире. Сейчас ведь тебе достаточно крови без эмоций? Хотя бы животной?

— Возможно.

— Ну вот, видишь.

 Странно, вроде бы он не сказал ничего того, что я не знал бы сам, но мне стало спокойнее. Как много значит тёплое дружеское слово! Пусть мы не родственники по крови, а случайные люди, которых свели вместе Парки, но стали настоящей семьёй. Печально думать о том, что Морта перережет нити жизни моих друзей намного раньше моей. Но никому не дано знать наперёд, когда закончится его земной путь. Я чувствовал себя почти счастливым и не предполагал, как мало времени нам осталось.

8

Любопытство гнало меня в город — теперь я хотел узнать, является ли восприятие эмоций обычным для стригоев, или это моя особенность. Надо обсудить с Александром: как глава союза, он должен хорошо знать, какими качествами обладают разные особи. Не хотелось докучать ему, но разговор оказался интересен нам обоим. Моя эмоциональная восприимчивость не удивила правителя, он слышал о таком и раньше, хотя лично не встречал, и с азартным восторгом выспрашивал подробности моих ощущений. Я опять почувствовал себя незаслуженно вознесённым: Александр явно завидовал. Говорить о чтении мыслей я не стал, но он сам упомянул о таком свойстве, при этом, махнув рукой, сказал, что оно не только совершенно бесполезно, но и просто опасно, потому что его носители не могут стереть память своим жертвам и вынуждены убивать всех. Рано или поздно таких особей обнаруживают и уничтожают, но даже если этого не происходит, они обычно умирают сами по себе. Долголетие стригоев на них не распространяется. Как ни странно, меня это обрадовало: я не хотел надолго пережить своих друзей. Я даже решил сообщить Александру, что являюсь одним из этих несчастных: возможно, зная о краткости отведённого мне срока, он перестанет так настойчиво склонять меня к вступлению в союз.

Мы говорили почти до рассвета. Я задневал в городе и вернулся домой только к следующей полуночи. Тяжёлый запах смерти встретил меня. Я никогда не забуду страшную картину, представшую перед моими глазами. Искорёженные изломанные тела друзей были собраны в кучу в центре моей спальни. Не выжил никто, они убили даже тех двоих рабов, которых Квинт купил для помощи в мастерской.

Смерть наступила вскоре после заката. Убийц было двое и они, конечно, были стригои. Я не задавался вопросом, как они смогли зайти в дом: я сам легко изобрел (и применял) несколько способов. Запах оказался незнакомым, но теперь я мог узнать его из тысяч других, и готов был преследовать и мстить.

Но сначала проститься. Я омыл тела, переодел в лучшие одежды и положил каждому в рот по монетке, чтобы было чем заплатить Харону за перевоз. Сооружать традиционный погребальный костёр не стал. Вырвал с корнем несколько молодых ёлочек, сложил их в атриуме, засыпал хворостом и уложил покойников сверху. Здесь же сложил все, которые смог припомнить, вещи, любимые ими при жизни. Надо было произнести прощальную речь, но я не мог подобрать слов, а горло, словно сведённое судорогой, отказывалось воспроизводить звуки.

Обойдя вокруг с горящим факелом, я зажёг костёр с нескольких сторон, бросил факел в середину и ушел, не дожидаясь, пока пламя разгорится. Не нужно, чтобы жители застали меня здесь.

Сначала я шёл с обычной человеческой скоростью. След вёл в сторону города, и хоть часто забивался другими запахами, всё же был различим. Когда сзади поднялся столб пламени, я обернулся.

— Прощайте, друзья. Я любил вас.

Несколько мгновений я стоял, глядя на бушующее пламя, мелькавшие рядом фигурки людей, затем развернулся и понёсся к городу с наибольшей скоростью, на которую был способен.

На пустынной местности запах местами ещё можно было уловить, но в городе я его потерял. Время близилось к утру, и я решил идти к Александру: сообщить ему о произошедшем и попросить помощи.

 Предводитель был не один, компанию ему составляли двое из союза. В атриуме стоял сильный запах крови, похоже они только закончили трапезу, и мой приход оказался некстати. Александр велел говорить при всех, и я смирился, хоть и предпочёл бы беседовать с глазу на глаз. Мой рассказ вызвал недоумение у гостей:

— И что такого? Это всего лишь люди!

— Это были люди Гая! — резко оборвал Александр. — Его собственность. Он, безусловно, имеет право требовать удовлетворения, — повелитель повернулся ко мне. — Друг мой, если союз лишится одного из своих членов, это ослабит его. Не хочешь ли ты изменить решение и вступить в наши ряды?

Я был согласен на всё, но решил по возможности сохранить независимость и возразил:

— Я полагаю, что эти стригои, хоть и направились в город, не относятся к твоему сообществу. Мне кажется, что я знаю всех членов союза, если не поимённо, то по виду и запаху, а их запахи мне незнакомы.

— То есть в городе чужаки? — Александр возмущённо вскинул голову. — Конечно, мы сделаем всё, чтобы их обнаружить. Союзу под силу обыскать город, что для одиночки почти невозможно.

Наверное справедливо, что моё согласие на вступление — непременное условие оказания помощи.

— Хорошо. Я готов стать членом союза, — покорно сказал я.

— Прекрасно, друг мой, прекрасно! — он вскочил, сцепив руки. — Твоя мудрость будет светить нам сквозь десятилетия.

Один из гостей поморщился, видно покоробленный цветистостью этой фразы, второй поднял голову и возразил:

— Какие десятилетия? Это же он мысли читает, верно? Хорошо, если хоть один десяток протянет.

Он осёкся под пристальным взглядом Александра, и я, не желая конфликта, поспешил перевести тему:

— Как будут проводиться поиски?

— Все свободно передвигаются по городу, но за каждым закреплён свой участок.

— Тогда где возьмётся участок для меня?

— Всё предусмотрено, друг мой, всё предусмотрено, — довольно сказал Александр, — Сейчас я разошлю оповещения, завтра к вечеру все соберутся здесь, и если ни у кого не будет новостей, продолжим поиски.

Мне предоставили комнату для днёвки. Хоть времени до рассвета оставалось немного, я всё же вышел в город на поиски, но безрезультатно. Перекусив между делом, вернулся в дом Александра и провалился в сон.

Не знаю, можно ли сказать, что проснулся я от шума. Дневной свет ещё пробивался через узкие окна, но день клонился к вечеру, и мне нередко доводилось вставать в это время, так что грохот, который я услыхал, открыв глаза, мог быть случайным совпадением. Я вслушался, но ничего необычного не уловил: обычный фон города — по звукам, настроению, запахам. И вдруг -снова. Похоже, где-то рядом схватка. Меня как бурей подхватило, сразу помчался на шум.

Атриум был разгромлен, я с трудом узнал помещение, в котором вчера разговаривал с предводителем, но запах — запах, который вчера привёл меня в город, я узнал сразу. Двое незнакомцев, сражались на коротких мечах с одним из вчерашних гостей. Силы были неравны, он отступал, защищаясь тяжёлым табуретом вместо щита. Моего кинжала явно было недостаточно для вмешательства. Обезглавленное тело второго вчерашнего гостя лежало на полпути между нами. Мне показалось, что я успею подхватить его меч и вступить в схватку. Я бросился вперёд, но один из убийц развернулся и помчался навстречу. Теперь я не мог овладеть оружием. Уронив бесполезный клинок, я сорвал с пояса кошелёк, и взмахнул рукой. Бросок вышел неприцельным, монеты разлетелись веером. Мой противник шарахнулся от серебра, защищая лицо ладонью, но несколько штук всё ж попали и обожгли. Я использовал момент замешательства и схватил меч. Убийца прыгнул, распластавшись в воздухе, в отчаянной попытке опередить меня, но я уже отскочил в сторону и замахнулся. Он не мог избежать удара, хоть и попытался извернуться. Удар вышел скользящим и не отсёк голову, а лишь переломал шею. Следующим ударом я добил врага и поспешил к другому. Теперь перевес был на нашей стороне. Он, поняв это, попытался сбежать, но кто б ему позволил! Мой соратник метнул табурет ему в ноги, и мы разделались с нападавшим.

— Где Александр?

Его тело было сплющено между поваленным столом и стеной, но причиной смерти послужил нож, всаженный в сердце. Я вынул клинок и отбросил его:

— Как думаешь, он сможет восстановиться?

— Должен. Надо прибраться тут, скоро начнут собираться наши. Меня зовут Лиций Красс.

Мы начали уборку. Я лишь сейчас сообразил, что надо было оставить одного из убийц в живых для того, чтобы узнать причину нападения и с досадой высказал это соображение Крассу.

Он махнул рукой:

— И так всё ясно. Это тот самый птенец Руфуса, которому удалось сбежать. Он, видно, ждал, пока сам не сумеет обращать, и уже со своим птенцом явился мстить.

— Но причём тут я?

— Как же! Все знают, что ты разработал для Александра план захвата города!

Я, ошарашенный этими словами, ничего не сказал. Внезапно Красс вскрикнул.

— Что такое?

— Нож! Он с серебром!

На его руке вспухла полоса ожога. Мы, не сговариваясь, обернулись к телу Александра. Значит, всё. Конец.

Скоро в доме предводителя собрался союз в полном составе — несколько десятков стригоев. Я раньше видел их, но по отдельности и как-то не ожидал, что их так много. Лиций Красс взял слово:

— Вы пришли сюда, чтобы обсудить охоту на чужаков, но сейчас всё изменилось. Они убиты, Александр Афинский погиб. Мы должны решить, останемся ли союзом, или вновь будем каждый сам по себе. Если решим остаться вместе, надо выбрать нового консула.

Я чувствовал себя чужим на этом сборище. Как можно спутать стригоев с людьми? Удивительно, что люди не замечают таких очевидных отличий: одни застыли, как статуи, движения других нечеловечески грациозны, взгляды то настороженно устремлены в одну точку, то в непрестанном скольжении по залу, будто в поисках опасности. Не толпа — стая!

Странно сознавать, что вынужденное обещание умершему сделало меня одним из них. Может, пока не поздно, заявить, что я дал согласие на вступление в союз Александру и не желаю оставаться без него? Но куда я пойду? Что буду делать? Для чего теперь жить?

Я неоднократно разговаривал с Александром, но всё же удивился, что несмотря на взаимную неприязнь, многие стригои что-то активно обсуждали друг с другом. Разговоры сливались в монотонное жужжание, и я не пытался в них вслушиваться. Зачем? Я не знал ни имён, ни характеров.

Уходить из города никто не захотел, все дружно проголосовали за сохранение союза.

Лиций Красс вел собрание, видимо на правах приближённого Александра:

— Кого вы хотите видеть новым предводителем? Я предлагаю свою кандидатуру.

Названы были если не все присутствующие, то по крайней мере не меньше половины, объявилось ещё несколько самовыдвиженцев. Я поддержал Красса: счёл, что его приближённость к Александру уже хорошая рекомендация, да и то, как он сражался, мне понравилось. Прочие имена мне ничего не говорили. Начались споры, то переходившие в громкие ссоры, то вновь утихавшие. Я молча наблюдал за разбушевавшимися страстями. За какой-то час узнал о присутствующих не меньше, чем они сами знали друг о друге: припоминалось всё — и хорошее, и плохое. Похоже, если стригои и придут к единству, то явно не сегодня.

Я с тоской вспоминал своих друзей-людей, и, углубившись в себя, перестал замечать происходящее. Один — и без надежды ни на что. Если суждено прожить короткий век, не стоит даже искать других друзей.

Лишь когда стали раздавать невесть откуда взявшиеся деревянные таблички для голосования, я вернулся в реальность. В конечном счёте, в списке осталось четверо кандидатов, и я с удивлением услышал при перечислении своё имя. Раздражённый этой нелепой шуткой, я аккуратно вывел имя Красса и, пока производился подсчёт, вновь погрузился в трясину тоски. Наконец, рослый широкоплечий стригой объявил результаты. Почти все проголосовали за меня.

9

Потрясённый, я вглядывался в лица. Этого не может быть! Красс заметил:

— Следует принести жертву богам. Кто-нибудь хочет привести к нам что-то достойное?

Несколько стригоев отправились на поиски. Красс взял меня за локоть и увлёк к двери:

— Пойдём, тебе надо переодеться.

В гардеробной Александра я, понизив голос, спросил:

— Что происходит? Это нелепый розыгрыш?

— Не розыгрыш, — бесстрастно отозвался он. Твоё имя действительно на слуху у многих, Александр говорил о тебе с восхищением. Его смерти никто не ожидал. Мы не готовы сейчас к выбору, а твоё правление долгим не будет и даст нам время на раздумья.

Я кивнул. В этом был смысл.

— Не представляю, что делать в роли главы союза.

— Для начала — принести присягу — несколько слов, что сам захочешь, — сказал он, протягивая белоснежную тунику. — Потом жертву богам.

Красс вышел, чтобы подождать меня на лестнице. Когда я переоделся, мы спустились в атриум, но остались на возвышении. Все вновь были в сборе. Привели человека. Нарядно одетый юноша был очень красив и испуган так, что даже не пытался сопротивляться. Аромат страха затапливал помещение, вызывая невольный аппетит. Я постарался не думать о нём и сосредоточиться на своём выступлении. Что принято говорить в таких случаях (да и были ли такие?), я не знал, поэтому сказал предельно кратко:

— Благодарю, за то, что выбрали именно меня. Клянусь, что сделаю всё, чтобы оправдать это доверие и улучшить положение союза и каждого из вас.

Двое стригоев подвели человека ко мне.

— Попробуй, — подсказал Красс.

 Я обнял юношу и вонзил клыки в шею. Почувствовав боль, он вскрикнул и попытался вырваться, но я уже освободил его, а Красс дёрнул к себе. В свою очередь, сделав глоток, поднял извивающегося человека и бросил в толпу стригоев. Тело подхватили протянутые вверх руки. Ужасный вопль резанул по ушам. Жертву живьем рвали на куски. Кто-то откусил нос, двое других оторвали руку. Красс глядел на это на столпотворение горящими глазами с застывшей напряжённой улыбкой.

Я оцепенел от этого зрелища. Надеюсь, удалось сохранить бесстрастный вид и не показать, как омерзительно происходящее. Как управлять этими хищниками, в которых не осталось ничего человеческого?

Стригои стали поодиночке подходить ко мне для принесения клятвы верности. Каждый касался моей туники, каждому я жал руку, и когда церемония закончилась, белая ткань запятналась алым, а ладонь была влажной и противно липкой. С трудом удалось удержаться от желания вытереть её о тунику.

Толпа агрессивнее отдельных особей, решил я, и не стоит давать им бесчинствовать вместе. Поднял руку, привлекая внимание, показывая, что желаю говорить. Установилась тишина.

— Мне не понравилось то, что увидел. Единство рядов — это хорошо, но не стоит перенимать людские привычки, устраивая церемонии, подобные театральным представлениям.

Явное недовольство читалось лишь на нескольких лицах, в основном стригои недоумевали, а некоторые даже одобрительно кивнули.

— Если сочту нужным что-то изменить, поставлю вас в известность. Сейчас у меня нет и не может быть никаких идей, поскольку избрание оказалось неожиданностью. Можете идти.

К моей досаде, Лиций Красс тоже ушёл со всеми, а так хотелось поговорить с ним! Сколько вопросов я мог бы задать! Но я решил не показывать своей растерянности и не стал останавливать его.

10

Мне несколько раз доводилось бывать в доме Александра, и даже дневать , но никогда я не чувствовал себя таким потерянным, как тогда. Вроде бы теперь это мой дом, но я не представлял, как должно оформляться право владения. Вероятно, нужны какие-то бумаги? Такими вопросами обычно занимался Квинт. И какой из меня руководитель, если я даже не представлял, где и как могу разыскать своих подчинённых?

Я надеялся, что со временем смогу убедить стригоев сдерживаться и не убивать людей, по крайней мере ограничить свои наклонности, убедив, что это к взаимной выгоде, иначе рано или поздно люди поймут, что мы уязвимы, начнут нас искать — и найдут. Но по силам ли мне удержать в подчинении эту свору хищников? Могу ли считать себя в безопасности в этом доме, куда может зайти любой из союза? Первым делом надо найти в городе другое логово, о котором никто не будет знать. Но как это сделать?

Неожиданно вернулся Красс.

— Всё прошло замечательно! Союз доволен выбором. Но не стоило менять установленный порядок. В чём смысл отказа от церемоний?

Не хотелось делиться с ним своими соображениями, поэтому я сказал лишь часть правды:

— Такие сборища увеличивают агрессивность, провоцируют жестокость. Люди заняты своими делами, и соседство со стригоями их не слишком обеспокоит, если только многие смерти не привлекут к нам внимание.

— Меня не беспокоят людишки. Опасность может грозить только от соплеменников, — высокомерно отрезал Красс.

Внезапно меня осенило, что он всю церемонию стоял рядом, и клятву верности не произносил. Дружески улыбнувшись, я сказал:

— Я понимаю, что ты сам претендуешь на место главы, а меня поддерживаешь лишь как временный вариант для утверждения и укрепления своих позиций, но союз выбрал меня — неважно по каким соображениям. И я буду управлять так, как считаю нужным, хотя твоя помощь была бы бесценна. Если срок моей жизни уже сочтён богами, тебе нет смысла противостоять, — я протянул руку. — Будь мне помощником и останешься очевидным преемником после смерти.

Красс выслушал с непроницаемым видом, и так долго не шевелился, что я решил, он откажется. Неужели нам придётся сойтись в бою прямо сейчас? Но тут он шагнул ко мне, и наши руки сомкнулись в крепком пожатии.

— Клянусь!

Сколько раз я проклинал ту ужасную ночь! Зачем я остался в союзе стригоев? Лучше одиночество, чем быть вожаком своры хищников и пытаться удержать их от кровавых бесчинств, а это было фактически главным в моей деятельности. После десятка лет тёплой дружеской атмосферы в моём доме, где все поддерживали друг друга, я чувствовал себя как в клетке со львами, где звери в любой момент могут устроить общую драку или наброситься на меня. Иногда казалось, что я до сих пор удерживаюсь на своём месте лишь благодаря тому, что они терпеть не могут друг друга.

Единственным видимым преимуществом моего положения явилась возможность разговаривать со всеми стригоями, которые жили в городе. Лишь двое имели своих людей. Остальные, ставя человека много ниже стригоя, считали, что это бессмысленно. Вступать в контакты с себе подобными они тоже не были склонны, поскольку видели в них соперников. Неприязненное отношение складывалось из недоверия и страха и инстинктивного желания защитить свою территорию. Лишь со мной они соглашались что-то обсуждать, и я пользовался этим с жадным любопытством, пытаясь полностью осознать, кем стал.

Жертвоприношение должно было подготовить меня к пониманию, но мне казалось, что это что-то из ряда вон выходящее ради такого редкого случая, как смена главы. В определённом смысле оно и стало исключением: обычно людей на куски не рвали, хотя двое или трое любили не запускать клыки в жертву, а откусывать кусок плоти, наслаждаясь текущим потоками крови. Как один из них поделился со мной, так боль и ужас человека намного сильней, и вкус получается ярче и богаче.

Надежда на то, что хотя бы некоторая часть стригоев милосердна к людям, и, опираясь на их поддержку удастся убедить и остальных отказаться от нанесения увечий и убийств, оказалась напрасной. Убивали все. Даже те, кто до объединения старались не слишком следить, перебравшись в город, почувствовали свою безнаказанность и неуязвимость и перестали сдерживаться, отдаваясь на волю самым низменным инстинктам. Я не мог этого ни понять, ни остановить, что приводило в отчаяние. Единственное, что оказалось в моих силах, запретить частые охоты, чтобы возмущенные римляне не бросили все силы на обнаружение и уничтожение убийц. Поначалу мои приказы вызывали недовольство, но на второй год правления одного из стригоев, который открыто пренебрегал осторожностью, люди убили в собственном доме во время дневного сна, после чего мои указания стали приниматься с почтением. Меня удивила тихая радость, вызванная известием об этой смерти: не ожидал, что ненавижу стригоев так сильно. Как жестока насмешка судьбы, поставившей меня на их защиту!

Большинство позволяли себе убивать лишь изредка, но некоторые стригои приканчивали каждую жертву, причём выбирая всё более мучительные способы. Вскоре я понял, что могу легко определить, кто из союза убивает чаще всех. Погасшие глаза, безжизненное, почти неподвижное лицо, отсутствие интереса к происходящему… Осторожные расспросы показали, что сами стригои не замечают этих примет, возможно, потому, что вообще не слишком интересуются друг другом.

Хотелось обсудить это, и я решил поговорить с Крассом. Он искал моего общества, откровенно объяснив свой интерес любопытством: я был слишком не похож на остальных, ему хотелось понять и изучить моё поведение и особенности восприятия. Как-то нам пришлось столкнуться со стражниками, и я в схватке положил нескольких, что окончательно примирило его с моими обычаями. К моему нежеланию убивать во время еды Красс относился спокойно, но с еле уловимым презрением, сочтя это не слабостью, а чем-то вроде странного каприза, извращения аппетита.

У нас сложились странные отношения. Мы так же, как и остальные, не любили друг друга и не считали нужным это скрывать, но взаимную неприязнь пересиливало желание хоть с кем-то говорить откровенно. Волей богов мы оказались с ним в одной лодке и старались её не раскачивать. Я официально объявил его своим помощником. Красс поддерживал меня при встречах с другими стригоями, за что я был благодарен, но наедине высмеивал мои стремления проредить череду убийств. Впрочем, я отвечал ему не менее язвительно.

Услышав о моих наблюдениях, Красс удивился:

— Не замечал никаких различий. Это случайное совпадение. Естественно, что кто-то весел, кто-то мрачен. Не могут же все ходить с радостными рожами!

— Может быть, — согласился я. В конце концов, нас не так много, чтобы делать обобщения.

Тогда этот разговор так и закончился, но Красс не забыл его и начал активно интересоваться образом жизни членов союза, и некоторое время спустя сам вернулся к этой теме:

— Гай, ты был прав. Многие из тех, кто убивают, выглядят иначе — словно навсегда погружены в вечную печаль. Но не все.

— Феликс и Лео не такие, — отозвался я, — но они убивают своих жертв после трапезы, а остальные во время.

— А! Так ты тоже заметил! Но я и сам часто убиваю, когда пью. Это же намного вкусней. Попробуешь — уже не откажешься!

— Помню. Ты привязан к своей потребности, а я не нуждаюсь в убийствах — и свободен.

Осенённый внезапной мыслью, я замолчал и, сомневаясь, что смогу сохранить непроницаемое лицо встал и отошёл к окну. Ночь обнимала вечный город, журчание струй фонтана и их игра всегда успокаивали меня, но мысль, пришедшая в голову, так ошеломительно переворачивала прежние представления, что никак не удавалось совладать с собой.

— Ты понял что-то важное, — проницательно заметил Красс.

— Нет, — возразил я. — Лишь предположил. Надо обдумать это. Не хочется говорить о том, что может оказаться лишь причудливой игрой воображения…

Красс ушёл. Я спустился в атриум, замер около фонтана и погрузился в размышления.

Нам необходимы человеческие эмоции, которые почти все, кроме меня, чувствуют лишь во время трапез. Я помнил, как сам страдал без них, перейдя на питание животной кровью. Значит, можно считать, что это тоже вид пищи? Может не для тела, а для души, если считать, что у нас есть душа. По всеобщему мнению, срок отведённый мне очень мал и, вероятно, подходит к концу. Не боюсь умереть, но и не стремлюсь к этому. Но ведь стригои, которые, как и я умели видеть человеческие мысли, не могли ни вмешиваться в сознание, ни стирать память жертв и вынуждены убивать, чтобы позже не быть опознанными. Возможно ли, что именно эмоции человеческих смертей при накоплении влекут за собой раннюю смерть? Значит, есть надежда, что предсказанная неминуемая кончина не так уж и близка? Прошло уже несколько лет, как возглавляю союз — и я не замечал в себе никаких изменений.

Но уверенности, что умирают именно от этого, нет. Пока видно лишь то, что портится настроение. Я ухмыльнулся. Смешно из незначащего факта делать глобальные выводы.

Возможно, за повседневной текучкой эти ничем не подтверждённые предположения оттеснились бы или забылись, как несущественные, но вскоре один из моих стригоев умер. Как раз из тех, апатичных.

А в моём сердце поселилась надежда.

Я решил, что после следующей такой смерти, если она случится, можно считать, что моё предположение верно, и тогда уже можно будет рассказать о нём остальным.

Иногда в город заходили кочующие одиночки. Их терпели, хоть и недолго — больше месяца задерживаться не дозволялось. Но лет через семь в городе попыталась обосноваться целая группа из пяти стригоев. Они не были родственниками, а представляли собой союз вроде нашего, и не претендовали на захват всего города, а лишь пытались отрезать от него небольшой кусочек.

Нас здесь и так многовато! Я с чистым сердцем предложил им убраться. У этого союза и впрямь был шанс покинуть Рим, но то, что я явился с ультиматумом в одиночку, оказалось непреодолимым искушением. На меня напали, намереваясь уничтожить.

Предполагая, что дело может принять такой оборот, я вооружился и принял меры предосторожности. Некоторое время удавалось сдерживать их напор. В азарте сражения они не заметили приближения моих бойцов, тем более не слышали, клича о помощи.

А я звал. Мысленной связи между стригоями не существовало, но я придумал необычный способ оповещения. Один из моих бойцов имел своего человека, а установить с ним контакт и поддерживать даже на значительном расстоянии было несложно.

Получив мой призыв, группа бросилась в бой. Вовремя: я уже получил несколько ран. Появление местных стригоев явилось неожиданностью для захватчиков и закономерно привело к полному их истреблению. Когда чужаков уничтожили, и мои бойцы разошлись, Красс спросил:

— Ты мне настолько доверяешь? Ведь мы бы могли задержаться…

Вопрос застал меня врасплох. Доверял ли я тому, кто метил на моё место?

— Я надеюсь на свои боевые навыки, да и не вижу особой ценности в собственной жизни.

Он тихо рассмеялся:

— Значит, всё же не веришь! Наверное, это справедливо. Я клялся тебе… но не сказал в чём.

— Помню.

Я уже слышал топот ног и бряцанье оружия — сюда торопились стражники. Раны затянулись, оставив сосущее чувство голода, я последний раз окинул место боя равнодушным взглядом и пошёл прочь по пустынной ночной улице. Красс увязался за мной.

— Это неправильно, — сказал он. — Как можно так равнодушно относиться к возможности умереть? Мы пьём чужие жизни, чтобы продлить свои. Жажда жизни — вот что главное.

— Разве? — не удержался я. — Уверен? А может жажда смерти? Даже если это убивает тебя…

Я выложил свою теорию:

— Тяжёлые эмоции накапливаются, и как яд отравляют душу, лишая желания жить. Вспомни апатию Тиберия. А потом он просто отрешился от мира, прекратил охотиться, замер и высох, как виноградина на солнце.

Поражённый Красс в замешательстве молчал. Я оставил его приходить в себя, и, пробормотав, что сейчас вернусь, направился за случайным прохожим. Успел насытиться, а помощник всё ещё стоял на прежнем месте, прислонившись к стене и опустив голову.

— Боюсь, что ты прав, — сказал он, внезапно повернувшись ко мне. — Я убиваю не всегда… но не уверен, что смогу остановиться. Во всяком случае, не стоит сейчас говорить с другими. Посмотрим, что будет дальше.

Махнув рукой, он ушёл.

Я оказался прав. Смерти стригоев не заставили себя ждать. После ещё одной я решил собрать всех и рассказать о грозящей опасности, но Красс отговорил:

— Не надо, это бессмысленная жестокость. Даже я не могу остановиться, хотя стараюсь сдерживать себя, а те, на которых ты обратил внимание, уже перешагнули грань. Это знание ничего не даст им, кроме тяжёлых мыслей о близкой кончине. Сказать надо другим. И лучше не собирать их, чтобы умирающие не услышали, а поговорить с каждым поодиночке.

Республика стала империей, границы перекраивались, и только в союзе ничего не менялось. Положение главы по-прежнему тяготило меня, и я предложил Крассу:

— Думаю, стоит провести перевыборы. Похоже, что естественным путём я освобожу место нескоро.

— Нет, — он покачал головой. — Ты хороший руководитель. А мой срок, хоть и не будет слишком кратким, но, похоже, сочтён.

В ближайшие двадцать лет союз уменьшился почти на четверть. Новых стригоев в нём не появилось: этого никто не хотел, мы и так чувствовали себя в силах удерживать город. За пределами Рима всем ночным охотникам было известно, что город занят и в нём не любят чужаков. Гости к нам заходили нечасто и ненадолго, и их держали в неведении о численности союза.

А она неуклонно уменьшалась. Об опасности убийств были предупреждены все, и человеческих смертей действительно стало меньше, но ненамного. Одни считали, что жизнь в вечных ограничениях лишена красок и бессмысленна, другие уже не в силах были остановиться. Мы убивали — и умирали сами. Лишь четверых обнаружили и упокоили люди, в том числе и Красса. Я скорбел о нём — лишь об одном из всего союза. Смерть остальных его членов только приближала моё освобождение.

Прошло почти полторы сотни лет с тех пор, как я возглавил союз, нас осталось лишь восемь. Для троих из них срок подходил к концу: я хорошо знал, что означают такие безжизненные лица и потухшие глаза.

Всё закончилось быстрее, чем я мог ожидать и страшней. Великий пожар почти уничтожил город и истребил остатки моего союза.

Я думал, что буду рад новообретённой свободе, но душу разъедала тяжёлая тоска. Люди. Многие потеряли в огне близких, почти все — имущество, и горе накрыло город тяжёлым облаком. Я давно не вслушивался в человеческое эмоциональное поле, а просто жил в нём, почти неосознанно подпитываясь общими чувствами, но сейчас боль потери была так сильна, что пробила защиту и захватила меня целиком. Я горевал не о своих стригоях, а о самом городе и о погибших жителях.

Осознав это, я испугался. Нет, мне не нужны такие тяжёлые чувства! Они несут смерть. Следующей же ночью я покинул Рим, полагая, что больше не вернусь сюда никогда.

Конечно, не мог удержаться. Скитаясь, я возвращался в Вечный город несколько раз. Я видел расцвет великой империи и чувствовал приближение её заката. На это смотреть не хотелось. Передо мной лежал весь мир, и я отправился исследовать его в смутной надежде, что смогу увидеть более справедливую и счастливую жизнь.

Часть 2

Птенец

1

Мне не нравились города, а Лондон, по окраине которого тащился сейчас, еле переставляя ноги, был в числе самых нелюбимых, хотя я голосовал именно за него, выбирая место для встречи. Неприятно и страшновато перемещаться по морю, даже пересекать пролив — так думали многие из вампиров. Но на собрании Совета не место трусам.

Больше тысячелетия назад узкие улочки Рима так же кишели народом, но там было чисто, пахло свежестью, журчали струи фонтанов. Здесь же мерзкий запах от людей соперничал с вонью нечистот, которые чавкали под ногами. Дома подавляли. Вторые этажи ступенькой нависали над первыми, третьи — над вторыми. Возможно, столетие спустя люди научатся строить ещё выше, и тогда дома сомкнутся над улицами, отгораживая от неба, прижимая к зловонной мостовой.

День угасал, скоро сумерки сгустятся и тьма накроет город. Человеческий муравейник погрузится в сон. Именно в это время суток я особо остро чувствовал своё одиночество, отдельность от всех. Люди нуждались друг в друге, мне не нужен был никто. Или всё таки нужен?

В некоторой степени эмоциональное состояние человека способны понять все вампиры. Это совершается почти бессознательно, но опосредованно: по изменению запаха и сердцебиения, по поведению, но чувствовать напрямую дано немногим. Я не любил говорить об этом: перед людьми не хотел раскрывать свои преимущества, с вампирами же я не считал возможным обсуждать свою способность. Большинство из них, улавливающие лишь чувства жертвы во время трапезы, просто не поняли бы меня, как лишённый слуха не может проникнуться музыкой. За долгие годы я научился полностью закрываться от человеческих эмоций, но потребность иногда погружаться в них с головой стала неистребимой. Иной раз случалось забредать далеко от людей — и вскоре глухая тоска гнала к жилью.

Одежда моя была хороша, что в этой части города, тем более в сумерках, должно было привлечь грабителей. Я ждал этого с нетерпением, голод выжигал внутренности и сводил горло сухой горечью, но первым нападать я не любил и ждал пока жертва сама придёт ко мне. Как назло, никто не торопился облегчить мои карманы. Вероятно, я выглядел достаточно крепким, чтобы дать отпор, а изуродованное шрамами лицо заставляло предполагать, что побывал в переделках и знаком с искусством обороны. Поэтому когда из переулка впереди донеслись звуки глухих ударов, я ускорил шаг. Раз никто не хочет начинать схватку со мной, вмешаюсь в чужую.

Мерзкая же картина открылась за поворотом! Двое здоровенных мужчин пинали ногами подростка, который даже не пытался сопротивляться, а свернулся клубком, прикрывая окровавленными руками голову. Недолго думая, я отшвырнул одного на несколько метров и начал пить другого. Поле зрения естественным образом сузилось, я видел лишь кусок стены, к которой прислонил свою добычу, поэтому перестал отгораживать сознание от людей. Впрочем, тот, кого я отбросил, не только не вздумал вступиться за товарища, но даже не рискнул приблизиться, слишком впечатлённый тем, на какое расстояние отлетел. Здраво рассудив, что такое человеку не под силу, он даже не стал пытаться рассмотреть, что я делаю, а сразу бросился наутёк, так быстро, как позволяло ушибленное бедро. Его топот становился всё тише и тише, пока не растворился в других городских шумах.

В этом не было ничего удивительного, необычным показалось то, что мальчишка даже не попытался сбежать. Я воспринимал, боль его избитого тела, но, судя по всему, тяжёлых повреждений, которые помешали бы унести ноги, не было. К месту его приковало жгучее любопытство — сильнее чувства самосохранения. Увлечённый исследованием его эмоций, я спохватился лишь когда человек в моих руках обмяк и потяжелел — случай исключительный.

У других вовремя еды жертвы часто теряли сознание от ужаса и отчаяния, что нередко спасало их жизни: пить бесчувственного человека невкусно. Я же всегда блокировал часть восприятия реальности, так что человек просто не понимал, что происходит. Эмоции не отключались полностью, но были блёклыми. Мне это не мешало: с лихвой хватало даже обычного эмоционального фона. Иногда же я даже шёл за теми, кто чувствовал ярче прочих: за радостным ребёнком, влюблённой девушкой, или купцом, заключившим удачную сделку.

Мальчишка, изучавший меня, тоже был ярким — настолько, что я занятый им, взял у его обидчика слишком много крови. Жизни ничего не грозило, но слабость на несколько дней обеспечена. Недовольный собой, я, аккуратно придерживая голову, положил тело на грязную мостовую и обернулся к спасённому.

Широко распахнутые глаза казались чёрными, так расширенны были зрачки. Всклокоченные грязно-серые волосы свисали сосульками почти до плеч, пухлые чуть приоткрытые губы, острый подбородок и изящный нос заставили заподозрить, что я ошибся.

— Ты девочка или парень? — бесцеремонно поинтересовался я.

Бледное лицо пошло багровыми пятнами, а обида даже заглушила страх. Она оказалась так сильна, что я замер от восторга, упиваясь его возмущением. Но он не посмел высказать все те слова, которые уже теснились на кончике его языка, и, зная силу чувств, я оценил такую сдержанность.

— Вижу, что не девчонка, — сказал я, и шагнул к нему.

Вот теперь он внезапно испугался: нелепо пискнул и попробовал отползти. На четвереньках пузом кверху и спиной вперёд. Конечно, у него ничего не получилось! Я замер, чтобы не пугать его ещё больше и спросил:

— За что лупили?

— Не убивай! — он перекрестился и протянул руку, чтобы перекрестить меня.

— Не смей! — рявкнул я. — Отвечай! И не трясись, не трону.

Мальчишка неуверенно опустил руку и буркнул:

— Кошелёк спёр.

— Родители знают, чем промышляешь?

— Нет у меня никого, — он поджал губы и отвернулся в сторону с угрюмым видом. Его тоска оказалась так похожа на мою собственную, что я замер почти в блаженстве, наслаждаясь редким и обманчивым чувством единения. Искушение оставить его при себе стало почти непреодолимым. Возможно, только назначенная встреча, удержала меня: привести человека, тем более ребёнка, на собрание нелюдей — плохая идея.

 — Ты демон что ли? — хмуро спросил мальчишка, разбивая мнимую идиллию. Я вздохнул:

— Нет, но, наверное, не слишком отличаюсь, — кивнул на тело у стены. — Он скоро очнётся. Да и другой может вернуться, посмотреть, что тут вышло. Тебе лучше поторопиться, чтобы оказаться подальше отсюда.

— Отпускаешь, значит? — мальчишка начал подниматься, и избитое тело отозвалось болью. Я поморщился почти одновременно с ним. — Погоди, так он жив что ли?

 Я не счёл нужным отвечать, отвернулся и, отсекая от себя весь эмоционально-мысленный шум, пошёл своим путём, поборов искушение дать денег юному бродяге. Хватит ему и украденного кошелька, большая сумма нищего до добра не доведёт.

Уже свернул за угол, когда вновь услышал сзади жалобный крик и остановился в нерешительности. Метаться туда-сюда не хотелось, и я открылся для мальчишки. Иногда сложно было выделить сознание конкретного человека, но я только разорвал контакт и он восстановился мгновенно. Помогла и близость человека, и яркость его эмоций. Вот безмозглый щенок!

Я повернулся и бросился назад — быстрее, чем это мог сделать человек, но не настолько, чтобы слишком привлечь внимание. Оказывается, кошель, явившийся первопричиной конфликта, хозяин отобрал, а мальчишка решил, пользуясь его беспомощностью, вернуть добычу себе. На его беду, когда руки, не столь ловкие после избиения, как обычно, шарили в одежде мужчины, он очнулся и вновь схватил неудачливого вора.

Я не собирался задерживаться в Лондоне, да и вообще в Англии, дольше, чем это было необходимо, поэтому не счёл нужным стирать память жертвы. Мои пальцы сомкнулись на его запястье. Поняв, что я вернулся, мужчина обмер и выпустил мальчишку, а я перехватил того за шиворот и потащил за собой, с раздражением отметив, что он так и не выпустил кошелёк. И что делать с этим паршивцем? Парень же прямо напрашивается на неприятности. Вряд ли моё общество сильно усложнит его жизнь, скорее наоборот, даст некоторые преимущества. Да и, случись что, никто о нём не пожалеет… кроме меня.

Успокоив себя этими соображениями, я высмотрел по пути простенькую гостиницу и завернул туда. Вручив хозяину несколько монет, велел отвести мальчика в комнату и принести туда ужин. Оторопевший воришка открыл было рот, но я пресек попытку заговорить:

— Уже опаздываю, утром вернусь — и отвечу на вопросы.

Вот так. Я был почти уверен, что он поест, выспится, и к утру его и след простынет, но всё же считал, что обязан дать ему выбор. В глубине души отчаянно надеялся, что он решит остаться. Иногда так хотелось с кем-то поговорить, услышать слова поддержки!

Я хмыкнул. Слова поддержки! Дождёшься от такого! Он даже «спасибо» сказать не удосужился. Старый дурак, нашёл время обзаводиться своим человеком!

Не хотелось, чтобы остальным пришлось меня ждать: неприятно привлекать лишнее внимание. Я ускорил шаг и на ходу надел повязку, прикрывающую пустую глазницу.

2

Как понял, хозяину небольшого кабачка заплатили, чтобы не пускал посторонних. Не знаю, кто занимался организацией, в детали не вникал. Я постучал и назвался — меня впустили. Окинул взглядом помещение, освещённое свечами, и обозначил общий поклон. В зале стояло два длинных стола и четыре маленьких. Лордов приехало без малого три десятка. С большинством я был знаком, ещё нескольких знал в лицо, и предполагал, что и остальные знакомы хотя бы с несколькими из присутствующих, но никто друг с другом не разговаривал. Я сел на свободное место в центре зала. Не слишком уютно, но именно поэтому я его и предпочёл: продемонстрировать уверенность. Лицо моё не выражало ничего, кроме полного равнодушия к миру и глубокой погруженности в себя. В такую безжизненную маску превращались лица тех, к кому приближалась смерть. Я умел с точностью её изображать: хороший способ скрыть чувства и при этом не казаться слишком опасным. В зале заметил несколько таких же отрешённых лиц — четверо из этих лордов были действительно очень стары, около пятисот лет, один недавно перешагнул четырёхсотлетний рубеж, и один — совсем юный по здешним меркам — что-то около трёх столетий. Я задержал на нём взгляд, пытаясь понять, в самом ли деле он на грани смерти или так же изображает апатию, как и я, но быстро потерял интерес, так и не придя к какому-то заключению.

Я жил почти втрое дольше, чем самый старый из здесь присутствующих, и одно это внушало лордам некоторое благоговение. Говорили, за спиной естественно, что я владею некоей тайной, отвращающей смерть. Я не собирался ни подтверждать это, ни опровергать, считал, что почтение, которое ко мне испытывают настолько же необъяснимо и необоснованно, как и внезапное избрание главой Рима в далёком прошлом, но намеревался использовать его, сколько смогу.

Полагаю, что мне было сложнее, чем прочим: слишком привык видеть окружающих изнутри, если можно так сказать. Не копался в чужих душах, но всё же ощущал их и каждый человек воспринимался наполненным звуками, красками, переживаниями, а здесь видел фигуры вокруг и не ощущал ничего. Пустые оболочки, готовые лишь потреблять чужие чувства и плоть.

Я знал, что это не так: все вампиры и мыслят не хуже, чем на своём человеческом уровне, и чувствуют, хотя я так и не уверился, насколько эти чувства собственные, а насколько — отголоски краденных человеческих. Но это знание оставалось отвлечённым, я привык жить ощущениями.

Несмотря на задержку, я пришёл не самым последним. Не удивительно: неприятно быть там, где все не симпатичны и сам никому не нравишься, поэтому никто и не спешил. В ожидании от нечего делать я налил себе вина из бутылки, стоявшей на столе. Пока медленно цедил сквозь зубы кислую жидкость, по отдельности пришли ещё двое лордов. Не хватало одного. Я допил и поставил бокал на стол и, словно дожидаясь этого, лорд Парижа граф д’Эно, сидящий напротив, сказал:

— Я слышал, в Орлеане переворот. На место главы претендует дама. Скорее всего, от них никого не будет.

Нежные чувства редко согревают чёрствые сердца, подружек и так хватало, женщин обращали редко. Полагать, что кто-то из них может претендовать на первые роли, казалось нелепым. Я улыбнулся курьёзу и лениво поинтересовался:

— Что за дама? Чья?

— Загадка, — д’Эно таинственно понизил голос и изогнул бровь, что придало его лицу иронично-скептическое выражение. — Её мастер предпочёл остаться в тени. Говорят, он попался в святой Инквизиции и совершил её обращение в обмен на свободу.

— Признаться в таком — мало чести, — согласился я. — Но домыслы, построенные на туманных намёках могут сильно отличаться от истины. Женщина, которая могла бы совершить такой поступок, должна быть влиятельна: хорошего рода и при немалых деньгах. Исчезновение такой особы наделает шума, да и обращение для неё — весьма сомнительный выбор. Мне, признаться, эта история не кажется правдивой.

Граф пожал плечами и сказал:

— Думаю, можно начинать.

Терпеть не могу произносить речи, но сейчас, раз мы собрались по моей инициативе, деваться некуда. Вставать или повышать голос я не стал.

— Начало нашей истории скрыто во тьме времён, мы тенью сопровождаем человечество в течение столетий, но изменения накапливаются и лишь от нас зависит, чтобы перемены не стали фатальными.

Мои слова вызвали лишь недоуменные взгляды. Один из старейших проскрипел:

— Гай, они не понимают. Для них тьма времён — это всё до момента обращения. Я, признаться, тоже не вижу никаких фатальных перемен. Будет лучше, если ты расскажешь нам, что имеешь в виду.

— Из меня плохой оратор, но можно попробовать провести небольшой исторический экскурс, — сказал я. — Насколько знаю, мы всегда были одиночками, лишь иногда возникали семьи из мастера с птенцами, как правило, для достижения какой-то конкретной цели.

— Ну да, кому надо возиться с птенцами! В первые годы они слишком привлекают внимание, — заметил один из слушателей, но под моим терпеливым взглядом смешался и умолк.

Я склонил голову, полуприкрыл глаз будто бы отяжелевшим веком и после ощутимой паузы, уверенный, что больше никто не посмеет перебить, продолжил — неторопливо, с паузами после каждой фразы:

— Незадолго до начала летосчисления Рим захватил Руфус со своей семьёй, изгоняя из него всех прочих. Город по тем временам был очень удобен для охоты, поэтому его поведение вызвало возмущение у многих свободных охотников и спровоцировало образование первого клана, который я и возглавил после смерти Александра, его главы и организатора. Объединение существовало более сотни лет, поддерживая порядок в городе, и закончилось естественным образом со смертью последнего члена. Никто не хотел ни обременять себя птенцами, ни привечать чужаков, а я не счёл нужным приказывать. Будучи избранным, не хотел покидать тех, кто доверился мне и отстаивал их интересы до последнего, но больше не хочу связывать себя. Безусловно, преимущества объединения преобладают над неудобствами. Мы показали пример, и многие города, стихийно присвоенные кланами, стали закрытыми зонами для кочевников.

Я вновь умолк. Нетерпеливый постоянный клиент не мог примириться с невозможностью попасть в любимое заведение. Пьяные выкрики и грохот двери под напором кулаков и башмаков раздражали. Я поморщился и попросил ни к кому конкретно не адресуясь:

— Прекратите это.

Ближайший ко входу вампир распахнул двери, взял под контроль пьяного гостя, пропустил его в помещение и снова закрыл заведение. Почти все взгляды устремились на неопрятного пожилого мужчину, который, не осознавая опасности, послушно, как кукла, прошёл в угол и сел на пол, прислонившись к стене. Неопытный взгляд не заметил бы, что его разум отключили. Он был обречён. Не желая показать, как меня это задевает, я отвернулся и сказал скучным тоном:

— Кстати, кто-нибудь объяснит мне, почему наши объединения назвали кланами?

Название утверждалось на первом собрании Совета лордов, куда меня не пригласили. Меня не слишком интересовала терминология, но показалось, что так будет удобнее перейти к интересующей меня теме.

Смущение и замешательство некоторых лордов были очевидны, но я не подал вида, что это заметил.

— Мы не смогли собрать всех. Несколько руководителей не приехали по разным причинам, а вас найти не сумели, — несколько принуждённо объяснил Жан д’Эно. — А по существу… Мы решили, что необходимо какое-то единство названий. Везде объединения и их главы назывались по-разному. Было бы несправедливо выбрать какое-то именование из прочих, выделив тем самым его носителей. Князь Хлызнев предложил взять названия с Островов. Большинству это показалось справедливым.

— Оригинально, но почему бы и нет, — монотонно сказал я. — Всё сделано правильно, у меня нет претензий к неполному составу Совета. Я вообще считаю, что в принципе такие собрания слишком заметны, и, прямо скажем, неприятны, — я заметил несколько кивков и парочку ухмылок. Думаю, есть смысл считать полномочными встречи любых трёх лордов. В случае, если у остальных будут существенные возражения по таким решениям оставить возможность их отмены общим Советом… ну, скажем, в течение года.

Это предложение вызвало некоторое оживление, лорды стали переговариваться. Я ждал. После краткого обсуждения провели голосование. Почти все поддержали моё предложение. Неожиданно. Теперь, если мне понадобится сделать что-то сомнительное, узаконить это будет куда легче. Вряд ли никто не заметил опасностей, кроющихся за этим решением, скорее победили равнодушие, эгоизм и нежелание общих встреч.

Я брюзгливо сказал:

— Это решение намного упростит нам жизнь, но мы отклонились от темы. Люди медленно, но неуклонно совершенствуют оружие, они создали Инквизицию, а местами и специальные отряды охотников. Самое неприятное, что их усилия всё чаще приводят к успеху.

— Не стоит принимать всерьёз случайности. Люди слабы, — высокомерно сказал граф д’Эно.

— Безусловно. Но они умеют организовываться. Способность работать в команде — существенное преимущество. Случайности были тысячелетие назад. Но с каждым веком их успехи все более впечатляют. Я был за встречу именно в Лондоне , потому что здесь безопаснее. Непуганое население Англии не имеет опыта охоты за вампирами.

— И что вы предлагаете, лорд Гай? — раздражённо спросил крупный блондин, похожий на викинга, которого я не знал.

— Исчезнуть.

Удивлённое молчание и недоуменные взгляды. Я выдержал паузу и объяснил:

— Не показываться людям, не обнаруживать себя. Только самые юные птенцы не могут отводить глаза или стереть память. Пусть мастер контролирует птенца, пока тот не сможет незаметно охотиться самостоятельно. Не убивать на виду, маскировать следы клыков на телах, чтобы казалось, что мы не при чём. Люди быстро забывают плохое, прекращают думать о далёком. Сменится два-три поколения — и из жуткой реальности мы превратимся в легенду, а после — в страшную сказку. Тогда люди прекратят глядеть вокруг подозрительным взглядом, и станет намного спокойнее.

На этот раз обсуждения не было. Каждый словно ушёл в себя, глубоко задумавшись. Я с безразличным видом, дожидался реакции, поглядывая на князя Хлызнева, который странно перебирал вытянутыми губами, будто сосал леденец. Возможно, именно мои взгляды заставили его высказаться первым:

— Это имеет смысл. Каждый из нас, полагаю, без труда может установить такой порядок в своём клане, но что делать с теми, кто в кланы не входят? А ведь их большинство.

Всё было давно обдуманно. Я ответил неторопливо, подчёркивая каждое слово. Похоже, в глазах прочих это давало больший вес моим высказываниям, и я решил, что эту манеру можно смело использовать и дальше.

— Поставить в известность и призвать к выполнению. Мы не посягаем на их свободу, но и они не должны рисковать нашей безопасностью. Вначале будет сложно. Надо начинать с себя. Членом клана за нарушения смерть либо изгнание. Вольным дать время на привыкание к закону. Нарушителей сначала предупреждать, потом уничтожать. Ну… полтора столетия переходного периода, думаю, более, чем достаточно. За это время всё узнают о законе и будут сразу же объяснять птенцам о границы допустимого. После переходного периода — одно предупреждение или немедленная кара.

Лишь лёгкое шевеление лордов показало, что предлагаемая суровость произвела впечатление. Я ждал оживлённого обсуждения, но никто не возразил и не горел желанием высказаться. Лишь бритоголовый смуглый вампир с непривычным разрезом глаз спросил:

— И кто будет следить за исполнением закона и выполнять… ликвидацию?

Я мимолётно удивился чистому французскому произношению иноземца. Те, кто скитается, а таких много, могут объясниться на нескольких языках, но редко доводят их изучение до совершенства, не считая это нужным, хотя вампирская память превосходна. Большинству было достаточно когда-то достигнутого человеческого уровня. Оседлые ценили комфорт, скитальцы — постоянную смену впечатлений, но для всех главным была кровь. К познаниям не стремился почти никто, и я подумал, что было бы интересно поговорить с этим лордом. Жаль, что я редко бываю в Азии, слишком заметна моя внешность.

— Я мог бы взять на себя эту миссию в моём регионе, — с нажимом сказал азиат.

— Это было бы прекрасно. Как раз думал о том, что европейцев там не любят, — отозвался я. — Я мог бы наладить такой контроль в Европе, Америке и северной Африке. Для юга Африки, полагаю, будем искать кого-то из местных, но сейчас не вижу смысла туда соваться. Возможно позже.

После голосования я перестал принимать участие в обсуждениях, считая, что и так получил гораздо больше, чем собирался. Какая неожиданная удача! Я не надеялся, что смогу добиться приёма этого закона сразу и высказался лишь в расчёте на то, что лорды будут долго обдумывать и примериваться, а уж встретить поддержку не ожидал.

Поэтому практические шаги по созданию карательной системы я не подготовил и сейчас был озабочен, почти подавлен, размерами и сложностью поставленной задачи. Понимал, что справлюсь, но в первом ошеломлении даже не мог сообразить, с какой стороны подступиться, и запретил себе думать о предстоящей работе: боялся, что эмоции пробьются через тщательно созданную маску усталого безразличия.

Обсуждаемые далее темы, безусловно интересные, не имели первостепенной важности. Говорили о способах связи, оповещения, обсуждали чисто организационные вопросы. Размеры кланов решили ограничить сотней, хоть и это мне показалось слишком много. Сошлись на том, что лорды сами определяют внутреннюю структуру собственных кланов и устанавливают на своей территории те правила, которые сочтут нужным. Самым спорным вопросом были взаимоотношения с кочевниками. Никто не хотел пускать их на свои земли. Я уже собирался вмешаться, когда лорд Матьяш, черноглазый, с обвислыми усами, встал и порывисто сказал:

— Я и сам не люблю чужаков, но считаю, что если их не пускать время от времени к себе, они могут и взбунтоваться. Если надумают объединиться для захвата, начнётся настоящая война.

— Напротив, — возразил Хлызнев, — насмотрятся, как живут в клане и глаза на чужой кусок разгорятся.

Оба мнения нашли своих сторонников. Разгорелся жаркий спор. Я с удивлением глядел на этот спектакль. Кто бы мог подумать, что серьёзные решения пройдут без всяких возражений, а из-за такой ерунды все так разойдутся! Даже человек пришёл в себя. Я почувствовал туповатое удивление: он глядел, сморщив лоб и насупившись на наше собрание и пытался понять, как оказался сидящим у стены и что вообще происходит. Видно тот, кто его контролировал, увлёкся настолько, что забыл о своём подопечном. Я решил изобразить внутренний голос и мысленно посоветовал:

— Иди отсюда по-тихому, пока жив.

Не помогло. Он только начал подниматься, как его вновь взяли под контроль. Не судьба.

Я вспомнил о подростке, которого подобрал. Интересно, ждёт он меня или сбежал? Для него, возможно, был бы лучшим второй вариант. То, чем я собираюсь заняться, может оказаться опасным не только для меня, но и для окружения. Я видел много разных вариаций: от откровенного потребления, когда человек полностью подконтролен, и держат его лишь для того, чтобы не ходить на охоту, и пьют понемногу, пока не осушают до смерти, и до взаимовыгодных отношений, при которых вампир полностью обеспечивает своего человека, взамен получая охрану на время сна. Но в любом случае люди, живущие рядом с вампирами, находятся в уязвимом положении. Вполне вероятно, что найдутся те, кому не захочется менять привычный уклад жизни, и они попытаются пресечь деятельность ликвидаторов в зародыше.

Тем временем дебаты стали утихать, и я подал реплику:

— Для ликвидаторов границ быть не должно…

Требование таких привилегий подлило масла в огонь и вызвало неприкрытое возмущение.

— … так же, как и для лордов и их представителей, — добавил я.

Это заставило присутствующих призадуматься, склоняя чашу весов в мою пользу. Я проголосовал первым и под моим внимательным взглядом несколько сомневавшихся тоже подняли руки, но даже несмотря на это перевес был минимальным.

Отныне на территорию кланов допускались чужаки, хотя охотиться им позволялось только с разрешения лорда. Это естественным образом ограничивало время пребывания на территории клана. Все дружно согласились с тем, что нарушители заслуживают смерти. Исключение сделали для ещё не существующих ликвидаторов — чтобы никакие препоны не мешали им выполнять свою работу.

Я вновь взял слово.

— Напоследок мне бы хотелось поговорить о людях.

Это вызвало весёлое оживление и пару юмористических реплик. Я немного скривил губы в улыбке, давая понять, что оценил их.

— Нет, гастрономические пристрастия затрагивать не буду. Мне известно, что многие поддерживают с людьми личные отношения разного рода, в том числе и некоторые из вас. Речь пойдёт об их правовом статусе.

— Какой может быть статус у собственности? — оттопырив губу изрёк Хлызнев.

— Кстати да, — поддержал меня Матьяш. — В молодости, когда я ещё кочевал, у меня был человек, который заботился о безопасности на днёвках. Потерять его было более чем неприятно. Я предъявил претензии, получил некоторое материальное возмещение, но не считаю, что это адекватно. Преданного человека за деньги не купишь.

— Согласен! — д’Эно даже вскочил и нервно прошёлся по комнате. — Мою подружку убил из личной неприязни один выскочка. Тоже предлагал заплатить, будто за деньги можно купить любовь!

— Ты бы всё равно её выпил, — оскалив клыки, возразил из другого угла тонкогубый тощий субъект, имени которого я не знал. Мне показалось, что он и есть «выскочка».

— Неважно! Мне бы её на несколько лет хватило, — огрызнулся д’Эно. — Да и в принципе, удобнее дать людям какие-то полномочия. Тогда их можно будет посылать, например, на опасные переговоры…

Я с удовлетворением подумал, что встречу поддержку: проблема назрела, но вряд ли кто-то из лордов решился бы сам поднять её. А уж моя формулировка их и вовсе ошарашит. Сдерживая улыбку, которая так и норовила прорваться через безразлично-отрешённое выражение лица, я сказал:

— Предлагаю, чтобы люди, находящиеся в собственности считались членами кланов и приравнивались к вампирам.

Раздалось несколько удивлённых возгласов, но я не дал возразить:

— Конечно, это не распространяется на самого собственника, который волен в своих правах.

— Очень оригинальный взгляд, — сказал несколько ошеломлённый Ингвар, рыжий северянин, похожий на медведя. — Мне нравится. Ничейных людей на всех хватит, а такой закон защитит собственность.

Несколько кивков подтвердили его слова.

— Согласен, — энергично высказался д’Эно, махнув рукой. — Это всем выгодно. Будем голосовать или и так всё ясно? Кто-то против?

Кое-кто пожал плечами, но возражений не было. Я в душе ликовал. Кто бы мог подумать, что Совет окажется настолько податлив и плодотворен!

Осталось договориться с Тоилуном — так звали азиата — о следующей встрече, чтобы разработать совместный план действий. Сразу после этого я ушёл, одновременно отсекая от себя все эмоции и мысли окружающих. Не хотелось чувствовать, как будут терзать несчастного, зашедшего в кабак.

3

К гостинице я подошёл со странным чувством неуверенности. Здесь ли мальчишка? Сбежал или нет? Наверняка толпа лордов уже покончила с человеком, но я так и не рискнул открыться и найти своего протеже. Хотелось надеяться до последнего.

Он спал, не сняв своих лохмотьев, свернулся в клубок на кровати. Глядя на острую лопатку, немытую шею и ухо, аккуратно прилегающее к голове и почти полностью скрытое сальными волосами, я позволил себе несколько минут чистой бездумной радости, и лишь потом стал размышлять, что делать дальше. Насколько вообще этот щенок годится в компаньоны? Мне предстоит тяжёлая многолетняя работа, связанная с переездами, постоянными встречами с вампирами. Неразумно таскать с собой человеческого ребёнка.

Возможно, он почувствовал мой взгляд. Ресницы дрогнули, сердце забилось быстрее, и мальчик сел на кровати, напряжённо вглядываясь в темноту.

— Кто здесь? Демон, это ты?

— Я не демон, а вампир, — сказал я, зажигая свечи, чтобы он мог меня видеть, и настраиваясь на его эмоции.

— Что это значит?

— Мне нужна человеческая кровь для того чтобы жить, обычную еду я не ем. Есть и другие отличия от людей, но они не столь существенны.

— Весело! Так ты меня схаваешь? — и он подумал, что всё же следовало удрать сразу после ужина.

— Нет. Хочу, чтобы было с кем поговорить, знать, что кто-то меня ждёт.

— Это навроде, как богатые леди собачек заводят?

Меня поразило, как быстро и чётко он ухватил суть. Даже безграмотная речь не портила впечатления.

— Да, — прямо сказал я. — Но, если ты захочешь остаться со мной, тебе придётся учиться: ты невежествен и ужасно говоришь.

Парень осматривал меня скептически, по-птичьи наклонив голову набок:

— Сдаётся мне, что всё ж ты дьявольское отродье. Креста вот боишься…

Я молча расстегнул коут и верх рубашки. Золотой крест на груди тускло заблестел в свете свечей.

— Во как! — удивился мальчишка, — Так ты христианин? Что ж тогда на меня гаркнул?

— А надоело, — ухмыльнулся я. — Стоит клыки показать, каждый перекрестить норовит.

Парень оказался практичным. Ему жаль было расставаться со свободой и боязно связываться с непонятным существом, но перспективы сытой жизни перевешивали.

— Так ты старый. Пока выучусь, помрёшь.

Вот наглец! Мне нравилась его ершистость.

— Не исключено, — признал я, подумав о сложностях создания ордена ликвидаторов. — Значит, нам обоим не повезёт. Я могу хорошо обеспечивать тебя, но наследства не оставлю.

Он ничем не выдал разочарования, а я решил, что сказал всё правильно. Пусть знает, что я полезнее живым.

— Ну, что молчишь? Останешься со мной или пойдёшь своей дорогой?

Он подумал, что если что, всегда можно будет сбежать и буркнул:

— Останусь.

— Ну вот и славно. Умный мальчик. Меня зовут Гай, а тебя?

— Том.

— Прекрасно, — сухо сказал я. — Вот тут, на столе, я оставляю монеты. Потребуешь себе еду в комнату. Мне нужно поспать.

— Слезть или подвинуться?

Я собирался уйти, но растерялся от этого вопроса. Мальчишке не хотелось уступать кровать, он, оказывается, впервые спал в такой роскоши, и в то же время он считал меня своим шансом и боялся потерять из виду, хотя предпочёл бы держаться на расстоянии.

— Ты можешь испугаться. Я, когда сплю, выгляжу неживым.

— Что я, мертвяков не видел? — храбро соврал Том.

— Хорошо, — согласился я, оценив расположение кровати относительно окна. Прямые солнечные лучи на неё попасть не должны, даже если солнце выглянет. — Если ты подвинешься, мы прекрасно поместимся. Когда проснёшься, встанешь и просто накроешь меня с головой покрывалом. — Я положил монеты на стол. — Это тебе на еду, Закажешь в комнату. Думаю, лучше тебе не выходить, чтобы не попасться на глаза тем, кого вчера обчистил. Мы останемся в Лондоне на сутки, а после переберёмся в другое место, где до тебя не доберутся.

Он подвинулся, и я лёг. От парня здорово попахивало, но вонь человеческого тела уже стала почти привычной. Я поморщился, отвернулся и заснул.

Когда проснулся, Том, нахохлившись, сидел у окна. Даже спина его выражала отчаяние. Он счёл, что я слишком похож на покойника, чтобы оставаться живым, и в то же время не мог отказаться от надежды. Приподнявшись на локте, я окликнул его по имени. Мальчишка вскочил с радостным возгласом.

— Жив!

— Я же предупреждал, что выгляжу нетипично.

Он скорчил рожу:

— Ты говоришь вроде и понятно, только всё равно чудно.

— Ничего. Привыкнешь.

Организация ордена ликвидаторов требовала большой работы. Я купил дом в окрестностях Парижа, нанял английских горничную, кухарку и гувернёра, оставил Тома на их попечении, и принялся за дела, лишь изредка навещая это хозяйство.

Мальчишка делал успехи. Он ужасно боялся меня разочаровать и очень старался, но я видел, что он считает ученье наискучнейшим занятием. Мои приезды были маленькими праздниками. Тома привязывало ко мне неутолённое любопытство. Я не спешил отвечать на его вопросы, не хотел затягивать мальчишку ещё глубже в опасный и враждебный мир ночных охотников.

Всё оказалось проще и сложнее, чем я себе представлял. Организованные вампиры в большинстве своём готовы были принять новые законы. Подозрительность горожан подогревалась смертями. Часто слепая ярость толпы направлялась в не ту сторону и жертвами становились обычные люди, но нередко обнаруживали и убивали членов клана. Те, кто жили на одном месте, были заинтересованы в маскировке, но кочевые вампиры часто оставляли неприбранными останки своих жертв, а порой и не слишком заботились о том, чтобы уйти незамеченными, нагло совершая убийство на глазах людей. Именно эти кочевники не желали подчиняться законам.

— Вам надо, вы и скрывайтесь, городские крысы! А мы — вольные волки. Ещё не хватало прятаться от каких-то людишек! — сказал мне один из них, но думали так почти все.

Я примерно представлял, кого ищу. Охотников на вампиров никто не любил. Вампиры по мере возможностей старались выискивать их и уничтожать. Если не удавалось сделать это сразу, имена и описания передавались всем. Неужели никто не захотел сыграть с охотником злую шутку и обратить его?

Долгое время я вёл целенаправленные поиски, но никого так и не нашёл, хотя узнал о двух случаях таких обращений. В обоих новообращённый находил возможность покончить счёты с жизнью. В процессе поисков я обнаружил несколько случаев нарушения закона. Одного из преступников я предупредил о недопустимости повторных нарушений, и он обещал воздерживаться. Трое других лишь высмеяли меня, их я убил сразу.

Через два года в Северной Испании мне повезло. Вампир, с которым я встретился там, был из кочевников и даже не слышал о принятых законах, но выслушал меня уважительно, кивнул и сказал:

— Это правильно, следы оставлять незачем. Я тоже стараюсь кушать аккуратно. Что касается обращённого охотника… — он замолк с задумчивым видом.

Я глядел на прекрасное лицо собеседника с чувством лёгкой зависти. Бывают же такие красавцы! Стройный, высокий, с правильными чертами лица — рядом с ним я выглядел жалким уродом. Бледность, которая у большинства голодных вампиров казалась болезненной, Карлосу не грозила: после обращения природная смуглость кожи не исчезла. Тонкий нос с горбинкой, твёрдый подбородок и чувственный рот вкупе с гордой осанкой, неторопливая продуманная речь придавали ему вид аристократа, знающего себе цену. И это всего двадцать лет с момента инициации! Наверняка далеко пойдёт.

— …я не могу сейчас сказать ничего определённого, — решительно заявил он. — Встретимся через неделю?

Я согласился, полагая, что Карлос, не уверенный в своей информации, хочет что-то уточнить. Менее всего я ожидал, что на следующую встречу он придёт не один. Подтолкнув ко мне растерянного худого вампира, Карлос тонко улыбнулся:

— Принимайте, лорд Гай! Это мой птенец Хосе двух дней от роду. Был охотником, — он поднял руку и торжественно провозгласил: — Отказываюсь от него и вручаю вам власть над его жизнью и смертью.

Хосе растерянно обернулся на него, а потом уставился на меня горящими полубезумными глазами. Карлос улыбнулся, сверкнув белоснежными клыками, раскланялся и удалился в сторону города, ловко перепрыгивая с уступа на уступ. Лишь изредка в темноте раздавался дробный перестук осыпающихся камушков.

Я кое-что слышал об особенностях птенцов, но никогда не заводил собственных, а уж что может выкинуть бывший охотник и вовсе не представлял, поэтому чувствовал себя не слишком уверенно. Не говоря уже о том, что невозможность привычно просматривать чувства и мысли собеседника создавала дополнительное неудобство.

— Пойдём, — уверенно сказал я.

Надо ввести этого испуганного парня в новую жизнь и сделать из него верного соратника. Я не думал, что это окажется сложным: ведь у нас изначально одна цель. Оказалось, ошибался — мы так и не смогли найти общий язык. Хосе был готов истреблять вампиров, он их ненавидел, ненавидел настолько сильно, что нуждался в постоянном контроле, иначе мог бы начать убивать всех подряд. Но неожиданно оказалось, что он почти так же ненавидит и людей. Он не любил брать жертв под контроль, безжалостно их терзал, упиваясь мучениями, и столь же безжалостно уничтожал после использования. Что интересно, это не мешало ему испытывать пламенную любовь к человечеству в целом. С формальной точки зрения его не в чем было упрекнуть: тела он прятал с неизменной тщательностью, на крайний случай инсценировал ограбления.

Я всегда старался опираться на лучшее в людях, а Хосе искал в них худшее. Сам принцип мне не нравился, но пару его советов стоило использовать — за неимением ничего другого. Не видел, как иначе можно организовать работу.

Во-первых, я призвал всех к доносительству — с обещанием некоторых поблажек. Сначала казалось, что при эгоцентричности вампиров и их равнодушии к чужим делам на это никто не купится, но затем взаимные доносы пошли лавиной. Кто-то устранял конкурентов или неприятных знакомых, кто-то старался обеспечить собственную защиту. Я прекрасно видел, что обвинители ничем не лучше обвиняемых. Разговаривая с нарушителями, пытался понять, что именно заставляет их преступать закон. Одни таким образом показывали своё презрение людям, для других это было обычное разгильдяйство, для третьих — неукротимое желание убивать, даже в опасных ситуациях, когда был шанс не успеть замести следы. Именно последним — и это было во-вторых — я предлагал стать ликвидатором. Для большинства не имело значения, кого именно они лишают жизни.

Я бы предпочёл набрать в группу единомышленников, но не представлял где и как их найти, и опасался, что через несколько лет под моим командованием окажется свора плохо управляемых и агрессивных тварей, и самый неприятный из них — Хосе.

Казалось, что работа, ради которой я взял его, для него не слишком важна. Он получал истинное наслаждение от вживания в эмоции своих человеческих жертв и не щадил никого. Я не сказал ему, что постоянное переживание чужих мучений и смерти может сократить его собственную жизнь: опасался, что станет осторожнее.

Меня снова, как и когда-то в молодости, преследовало чувство постоянной тревоги, заставляя всегда быть настороже. Слишком для многих я теперь представлял угрозу, и кто-то из них мог решиться опередить её, ударить первым.

В общем, работа, которую я на себя взял, была неприятной, неблагодарной и опасной. Зато у меня теперь был дом. Давно я не называл так своё жильё! Где бы ни приходилось оставаться, для меня всегда это оставалось временным пристанищем, да и не нужно было ничего другого, и только с появлением безродного юного бродяги возникла необходимость в своём гнезде. Ирония судьбы заключалась в том, что занятый работой, бывал я там слишком редко.

Каждый раз поездка домой была сопряжена с кучей предосторожностей. Я слишком боялся, что моё секретное обиталище обнаружат недоброжелатели и за мою деятельность поплатится Том.

За какие-то несколько лет он разительно изменился: вырос, окреп, раздался в плечах. Теперь ни у кого не повернулся бы язык назвать его мальчишкой. Он правильно говорил на родном языке и с горем пополам мог объясниться на французском. Образование его ещё оставляло желать лучшего, но крепкие основы были заложены, и я видел в нём здоровую любознательность, которая, к сожалению, слишком часто угасает в борьбе за хлеб насущный, или тонет в различных излишествах.

Он любил слушать рассказы о местах, в которых я побывал, расспрашивал о чужих обычаях. Ему хотелось путешествовать со мной, но просить он не смел. Иногда он замолкал, задумчиво глядя на меня. Жгучее любопытство никуда не ушло, вопросы о моей сущности, и занятиях по-прежнему вертелись у него на кончике языка, но он больше их не задавал. Знал, что ничего не расскажу.

Иногда он размышлял о том, зачем я вообще подобрал его и оплачиваю содержание и образование, если приезжаю так редко и ненадолго.

Я сомневался, стоит ли смущать его душевный покой. Он был мне близок, ведь я столько времени читал его, как открытую книгу, но сам я оставался для него загадочным, недоступным и далёким. Хотелось, чтобы наши отношения были больше похожи на дружбу, но для этого надо было открыться, а я внезапно обнаружил, что не могу этого сделать. Очень трудно стать откровенным, после того, как много лет скрываешь свою душу ото всех. Невозможно обсудить то, что волнует, не хватает живого отклика.

Так продолжаться не могло. Я решил, что для успешной работы мне нужен именно человек. Зачем начинать схватки, если намного проще уничтожить спящего преступника днём? Это безопасно для карающего и способствует секретности, исключая случайных свидетелей. Когда логово оборудовано в каком-нибудь склепе, дупле или пещере, проблем нет, но большинство вампиров предпочитали обосновываться в домах. Я уж не говорю о тех, кто делал остановки на некоторое время в одном месте, а на другое перебирался, когда слухи о кровавых преступлениях начинали беспокоить горожан. Эти часто покупали недвижимость, а потом продавали. И ведь прекрасное обоснование: опасно жить в таком месте! Но даже те, кто предпочитал постоянно скитаться, оценили преимущества человеческих построек и дневали в гостиницах, либо в пансионатах. В любом случае зайти к ним без приглашения невозможно. Ликвидаторов, естественно, приглашать никто не собирался.

Хотелось, чтобы именно Том стал человеком, который будет проникать в такие жилища и впускать меня. Это могло оказаться опасным, и я хотел, чтобы он понимал, что и зачем делает, но никак не мог решиться начать с ним такой разговор. Слишком много надо было объяснять. Но до бесконечности откладывать нельзя, и в один из тёплых летних вечеров когда мы гуляли, я решился. Я двигался по тропе вдоль лесной опушки по краю скошенного луга, а Том молча шёл за мной, наслаждаясь запахом подвялившейся травы, и глядел на меня. Ему нравилась лёгкость и упругость моей походки, и он, невольно сравнивал её со своей, упрекая себя в неловкости и неуклюжести. Я упивался его восхищением. После долгой и тяжёлой поездки это давало новые силы.

— Тебе точно так же понравится ход волка или льва, — сказал я, обернувшись. — Я такой же хищник, как и они.

— Ты не убиваешь, — уверенно возразил Том, но в мыслях его царило настоящее смятение. Он не мог понять, как забылся настолько, что сказал вслух, что думал, и даже не заметил этого.

— Не убиваю, — согласился я. — Надеюсь, ты простишь мне скрытность и осторожность. Ты не заговариваешься, и не выжил из ума, я действительно понимаю, что ты думаешь и чувствуешь.

— Э-э-э… — проблеял он и стал. «Как такое может быть?»

— Может, — ответил я на незаданный вопрос. Это редкое качество даже для моих соплеменников, но не единичное. Не хотелось тебя пугать, а сейчас, полагаю, ты достаточно знаком со мной, чтоб не испугаться.

Он опустил голову, пытаясь разобраться в нахлынувших противоречивых чувствах, потом взглянул мне в глаза и подумал: «Я не боюсь. Но это так неудобно…»

Я так же мысленно ответил:

« Напротив. Мы можем разговаривать так, что этого никто не заметит».

— О!

Я только улыбнулся.

Мы вышли к небольшому пруду и сели на ствол поваленного дерева. Мои слова вновь разбудили любопытство в душе Тома, он готов был засыпать меня вопросами. Через этот шквал пробивалось смущение: он видел, что я понимаю его состояние, хотя ещё не до конца уверился в этом.

— Расскажу, — пообещал я. — Не всё и не сразу, но расскажу. Ты хочешь знать про других. Вампиров много, они опасны, безжалостны и обычно стремятся убивать. Я не таков, но в этом нет моей заслуги. В свои первые месяцы в новой сущности я был слишком испуган и избегал людей, питаясь кровью животных. Вынужденное воздержание выработало сдержанность и умеренность.

— Как ты относишься к остальным?

Тому хотелось бы услышать, что я ненавижу соплеменников, но я не мог этого сказать.

— Мы все не любим друг друга, и я не исключение. Но мне жаль их. Мало кто обратился по своей воле. Это несчастные существа, которые не любят никого и никем не любимы. Мне нравятся люди. Как бы тяжело ни приходилось, многие продолжают верить в лучшее, и бороться за него. Они надеются сами и дарят надежду мне. Наше отношение к другим часто лишь отражение того, как они относятся к нам. И симпатия и неприязнь часто взаимны и не всегда объяснимы. Я чувствую тебя, да и всех людей, напрямую, а другие — лишь когда пьют их, и, поверь, люди при этом испытывают к вампирам далеко не лучшие чувства. Ну и большинство вампиров людей не любит. Остаётся чисто гастрономический интерес. Так они теряют единственную возможность общения.

Томас долго молчал, охваченный ужасом, и я порадовался силе его чувств. Наконец он прошептал:

— Но это… страшно.

Я кивнул.

— От вампира нельзя защититься, хотя бы потому, что почти любой из нас может подчинить человеческое сознание, превратив человека в безвольную куклу. Люди сильны лишь организованностью. Существуют команды, которые заняты тем, что выслеживают вампиров и убивают во время дневного сна. У нас их ненавидят — это чувство куда сильней, чем ровное презрение к остальным. Я считаю, что они делают благое дело: уничтожают зарвавшихся. Ведь обнаруживают именно тех, кто оставляет самый кровавый след.

— У вас есть какое-то правительство?

— Совет лордов.

— А там кто главный?

— Там все равны. Но вообще-то я.

— Разве ничего нельзя сделать? Люди же гибнут!

Мне стало завидно. Он не знал этих гибнущих людей, лишь несколько мгновений назад услышал о них — и уже переживает как за своих. Вот сила человеческой сплоченности!

— Я стараюсь удержать эту реку в берегах, но остановить не в силах. Что могу, делаю. Сейчас приняли пару законов, которые, как мне кажется, должны улучшить ситуацию. Во-первых, решено, что мы будем скрываться от людей. Это значит, что тела со следами клыков раскидывать нельзя. Придётся либо прятать труп, либо как-то маскировать следы. Это всё же трудоёмко. Мне кажется, что убивать станут реже.

Он подумал, что вряд ли намного, но не сказал этого. Я тоже не надеялся на значительные улучшения и не стал развивать тему.

— Во-вторых, что важнее, теперь мастер отвечает за поведение своего птенца. Раньше многие бросали новообращённых, если только не делали птенца не ради забавы, а для какой-то конкретной цели. Поэтому обращать станут реже. Никому не охота возиться с молодняком. Птенцы очень уязвимы.

— Число вампиров перестанет увеличиваться?— быстро спросил Том и я порадовался сообразительности своего подопечного.

— Должно уменьшиться. Они смертны. Те, кто много убивает, умирают быстро. Но, думаю, это вопрос не одного столетия.

— Они? — его глаза округлись. — А ты?

— Не знаю. Может быть и нет. Я обращён ещё до начала летосчисления.

Том вскочил, сделал несколько шагов, вернулся. Какая буря бушевала в его душе!

— Расскажи!

Я невольно улыбнулся его горячности. Как можно пересказать полторы тысячи лет?

— Первые впечатления пленяют своей яркостью. Приходит ловкость, сила и скорость. Тело поёт и просит движения. Все звуки громки и назойливы, и лишь со временем привыкаешь выделять из них те, что нужны, и не обращать внимания на остальные. Запахи… скорее почти такие, как раньше, только живое пахнет куда сильнее. И жажда. Постоянная жажда палит горло, полностью исчезая лишь на первое время после насыщения. А потом приходит страх. Перестройка тела продолжается ещё лет десять, и всё это время непреодолимая сонливость сковывает на весь световой день. Каждый раз, засыпая, не знаешь, суждено ли проснуться, потому что лежишь совершенно беспомощный и перед людьми, и перед вампирами, которые иногда не прочь устранить конкурента, и перед силами природы. Да и потом, когда уже можешь не спать днём, солнечный свет жжёт и вытягивает силы. Нужно просто… привыкнуть так жить. Я могу тебе рассказать обо всех временах, через которые прошёл, но это слишком долго, так что… потом.

— Да, — сказал он, едва понимая, что говорит, подавленный неохватностью моего существования. — А до меня у тебя были люди?

Вспоминать мучительно. Человеческая память с годами стирает воспоминания, утишая боль, а память вампира хранит почти всё. По крайней мере мне казалось, что я могу пересказать каждый день из прожитых мною, тогда как человеческие воспоминания потускнели, стёрлись, кроме самых ярких моментов.

— Да. Были. Немного. Это слишком больно, когда покидают друзья. Человеческая жизнь коротка и хрупка. Они уходят, неизбежно и неотвратимо. И я остаюсь один. Я предпочитаю ограничиваться мимолётными знакомствами и уходить сам. Тогда я не знаю, как умирают мои приятели и могу думать, что они всё ещё живы и, может, иногда вспоминают обо мне.

— Ты говоришь о людях с теплотой. Как же получается, что ты спокойно общаешься с их убийцами?

— Мы все — лишь песчинки на ладони Вечности. Ход истории не остановить, для него не слишком важны отдельные жизни.

Я чувствовал его боль и не мог, глядя в тревожные вопрошающие глаза сказать, что чувствую не так как он. Перевёл разговор в практическую плоскость, рассказал, как исправляю то, что в моих силах, и объяснил Томасу, что рассчитываю на его помощь. Мне казалось, его придётся уговаривать, но он согласился без раздумий. Полагал его серьёзным молодым человеком, а тут такое удивительное легкомыслие!

— Отдаёшь себе отчёт в опасности? Конечно, почти всегда вампиры днём спят, и я, вероятно, смогу услышать движение в доме, но шанс натолкнуться на бодрствующего всё равно есть. Тебя могут убить или серьёзно ранить до того, как я успею прийти на помощь. Человеческое тело восстанавливается долго… если вообще восстанавливается.

— В жизни всегда присутствует риск, — отважно ответил он.

Я лишь головой покачал: такая горячность опасна. Томас пристально глядел на меня:

— А остальные? Или ты считаешь, что если вампиры убивают по-тихому, то это ничего, нормально? Главное, чтобы всё шито-крыто? Люди ведь гибнут!

— Друг мой, поверь, — печально сказал я, — ни стихии, ни болезни, ни вампиры, не уничтожили столько людей, сколько они сами. Я устал смотреть на нескончаемую череду войн.

Непрошеные воспоминания прорвались из глубин памяти и заполонили меня. Я скитался, преодолевая бескрайние лесные просторы, кормился у редких деревень, нигде не задерживаясь подолгу. Кто знает, куда привела бы меня дорога, если бы в один из летних дней я, едва очнувшись от сна, не услышал крик. Языка я не знал, но отчаяние, звучащее в голосе, вызвало любопытство, а само присутствие человека, разбудило нешуточный аппетит. Я помчался посмотреть, что происходит и обнаружил мужчину, тонувшего в болоте на расстоянии не менее семи или восьми шагов от берега. Позже я узнал, что рядом была безопасная тропа, но почему он от неё отклонился — потерял ли ориентиры или случайно оступился — я так и не узнал. Тогда же мне и подавно некогда было размышлять о причинах. Обожжённый силой его отчаяния и до глубины души тронутый надеждой, появившейся при взгляде на меня, я не стал медлить. Марая руки в смоле, выломал полузасохшую ель и протянул ствол человеку. Времени на другую попытку не было: на поверхности оставалось лишь запрокинутое лицо и руки. Больше всего боялся, что ненадёжная лесина обломится, но она выдержала. Не выдержал я. Не успел спасённый прийти в себя, я запустил клыки в его запястье.

Я не стал искажать его восприятие, лишь убрал боль. Мне всегда хватало эмоционального поля людей, и я туманил сознание кормильцев, одновременно заглушая и их чувства. Никогда до этого не воспринимал человеческих эмоций с такой силой. Ждал испуга, но его не было. Горячая благодарность переросла лишь в удивление. Возможно, облегчение от спасения было настолько сильно, что человек не мог сразу осознать и прочувствовать новую опасность? Но нет, когда я выпустил руку, и он увидел свежие проколы от клыков и смазанные полосы крови, испуг появился, но он оказался какой-то непривычный, в странной смеси с уважением. Я почти не понимал мысли спасённого: мелькали смутные образы, незнакомые слова не объясняли их, а лишь отвлекали и путали. Я оставил человека одного, но, заинтригованный, последовал за ним до деревни.

Войти туда не решился, но и уйти прочь не смог. Жажда новых ярких эмоций привязала меня к деревушке. Это не была безусловная зависимость, тяжёлая и нерушимая, как цепь, удерживающая узника, я всего лишь решил пойти навстречу своему желанию. Незримо наблюдая за жителями, я не собирался себя обнаруживать, но по неловкости спугнул косулю, когда следил за группой охотников. Я догнал её, убил, и вынес тушу навстречу людям: не хотелось усложнять им и так нелёгкую жизнь. Моё появление приняли с почтительным уважением и почти без удивления. Не знаю, что им рассказал тот, кого я вытащил из топи, но показалось, что меня принимают за лесного духа. К моему смущению, один из охотников подошел ко мне и протянул руку, сдвигая рукав. Я проверил общие эмоции, не заметил агрессии и не стал отказываться. Пить, находясь в центре всеобщего любопытство было неловко, но яркость восприятия человеческих чувств искупала это неудобство.

Именно тогда я понял, как мне повезло. Попробуй я так кормиться в свои первые годы — тоже стал бы безжалостным убийцей, как и прочие. Меня создало бессмертным лишь случайное совпадение множества факторов.

Близко к деревне я старался не подходить, чтобы не распугать скот, но так и остался жить неподалёку. Сделал себе логово — нечто среднее между домом и берлогой и присматривал за деревенскими, иногда помогая. Выходя на работы, люди стали брать орудия и для меня, хоть я появлялся не так уж и часто. Косил, пока солнце не поднималось из за деревьев, рубил лес, когда наступала пора сменить поле, следил за детьми, собирающими ягоды или грибы, помогал бортникам разыскивать пчельные дупла. Животные боялись меня, инстинктивно чуя хищника, кроме коров — те не обращали внимания, если я не подходил слишком близко. Я так подошёл, правда, лишь однажды и, когда пара ближайших наклонили головы, выставляя рога, успел это заметить и убраться до того, как встревожится всё стадо и стеной тронется на меня. Какая удача, что люди лишены такого чутья! Меня кормили — безропотно, даже гордясь этим.

Иногда я уходил на месяц-другой в короткие путешествия, но вновь возвращался к своей деревне — почти три столетия. Возможно, это были самые счастливые и спокойные годы моей жизни. Всё закончилось, когда, вернувшись после очередной отлучки, я обнаружил лишь пепелище, занесённое снегом. Покидал места, ставшие родными, с тяжёлым сердцем. Не знаю, смог бы я защитить своих людей, если бы не отправился в путешествие в ту трагическую зиму, но я попытался бы это сделать. Искать и преследовать же людей, уничтоживших всё, что мне было дорого, я не стал. Мертвых не вернуть. Это не первая война людей и не последняя. Вмешиваться бессмысленно.

Я рассказал это Томасу, поведал и о нескольких войнах, которые наблюдал лишь незаинтересованным свидетелем. Меньше всего ожидал от него упрёков.

 — Люди друг с другом разберутся сами. Уверен, человечество движется к светлому будущему. А вампиров не оправдывает то, что количество их жертв не столь велико. Ведь и их самих, как понимаю, не так много, как людей?

Я даже опешил от такого напора. Стоит ли говорить? Наверное, всё же лучше не тешить пустыми иллюзиями.

— Ты, похоже, ошибаешься. Я не видел золотого века человечества, но то, чему был свидетелем, заставляет предположить, что люди деградируют. Они, как и встарь, делятся на очень бедных и очень богатых, но прежде нищим горожанам раздавали хлеб, хороший хозяин кормил раба, а сейчас если человек беден, он не нужен никому. Люди поклонялись искусству, сейчас это развлечение кучки богатых бездельников. У нас были чистые и светлые города, а сейчас они зловонны, полны грязи и нечистот. И сами люди забыли о чистоте, не моются месяцами. Дикий зверь меньше смердит, чем человек, даже мнящий себя благородным. Я помню первых христиан. Это были добрые люди, чистые сердцем. А сейчас? Разве это христиане? Их сердца ожесточились, глаза — лживы, а святость измеряется количеством вшей.

— Ты же сам христианин!

Я насмешливо взглянул на него:

— Крест — симпатичное украшение, избавляющее от неудобных вопросов. Не каждый, кто носит его, верит в вашего бога, — не обращая внимания на смятение его чувств, я продолжил: — Люди воевали и раньше, для свар всегда найдутся причины, но наши боги, даже враждуя, разбирались между собой сами, и лишь именем Христа люди освятили огонь и меч. Я хотел принять участие в крестовом походе — вампиров часто привлекает лёгкая добыча. Когда можно кормиться часто и помногу, даже палящее солнце не доставляет неприятностей. Но, знаешь Том, я не смог. Они почти все страдали животами, а нужду справляли в доспехи, представляешь? Лагеря рыцарей так смердели, что их можно было учуять за много стадий, а находиться рядом было вообще невозможно. Мне не нравятся такие люди. Иногда я чувствую себя единственным зрителем колоссального спектакля. Мне бывает скучно, временами противно, но я хочу досмотреть его до конца. Лишь иногда я вмешиваюсь, если думаю, что это хоть немного подтолкнет мир в лучшую сторону. Всё надеюсь, что люди опомнятся и постараются сделать свою жизнь хоть немного счастливее.

— Я понял, — сказал Томас печально, — ты не можешь ценить людей, как они не принимают всерьёз бабочек-однодневок. Какая тебе в сущности разница, двадцать лет проживёт человек или пятьдесят? Ужасно быть таким. Чужие жизни проскальзывают мимо и скрываются в темноте веков. Хорошо, что я человек. Может, мне стоит опасаться, что я наскучу тебе, и стану очередным обедом. Хотя нет, забыл: я же не только источник пищи, но и удобный инструмент, открывающий запертые двери!

Я не стал отвечать на этот вздор, и Томас стушевался, охваченный стыдом. Он и сам прекрасно понял, что сказал обидную глупость.

— Извини…

Я кивнул, поднялся и пошёл к дому, вслушиваясь в торопливые шаги и учащённое дыхание за спиной. Хороший парень. Немного горяч, но с возрастом это пройдёт.

4

Ещё пару месяцев я не пускал Томаса в дело, занимая усиленными тренировками. Он научился вскрывать разные замки и ловко пролезать в окна. Надо заметить, что у него оказались неплохие, хоть и немного подзабытые, начальные навыки, но я не стал расспрашивать, у кого он получал первые уроки и применял ли их на практике. Кроме того Томас по собственной инициативе начал учиться кидать ножи. Я считал, что навык по сути бесполезный: вампира не опередить, но и вреда от него нет. Пусть. Уверенней будет себя чувствовать, а уж о предосторожностях подумаю сам.

Я сделал заказ у ювелира, но забирать изготовленное привёл Томаса. Ему понравилась массивная плоская цепь с крестиком, широкие, с ладонь, браслеты, а когда увидел кольчугу, вскинул на меня иронично-вопросительный взгляд. Я улыбнулся, и мысленно сказал:

— Не торопись с вопросами. Всё расскажу.

Два метательных ножа ему понравились. При взгляде на них он обрадовался, его благодарность обняла меня тёплой волной, и я с трудом удержался от снисходительной улыбки. Какой же он ещё мальчишка!

Когда мы вышли из ювелирной лавки, я объяснил:

— Ножи с серебрёным лезвием. Всё остальное — просто серебро.

— Зачем?

— Защита. Серебро обжигает, раны заживают долго и болезненно. Это не остановит, но может задержать, а в острых ситуациях каждая секунда может стать решающей.

Улыбка сползла с его лица, он серьёзно кивнул, и я порадовался, что он наконец задумался о предстоящей работе не с восторженной радостью мальчишки впервые допущенного к важному делу, а с озабоченностью мастерового, что собирается взяться за незнакомое и сложное дело.

Начало нашей совместной деятельности выдалось на редкость беспроблемным. Все вампиры за ликвидацию которых мы брались, в момент появления Томаса спали, как, в общем, и положено в это время: я старался организовать визит ближе к полудню — время, когда сон ночных охотников наиболее крепок. Том проникал в нужное помещение — это были и номера при трактирах, и собственные дома — и мысленно приглашал меня. Я заходил, уничтожал преступника, и мы скрывались, унося с собой голову: ни к чему, чтобы люди увидели клыки и поняли, чьё тело обнаружили. Лишь раз ушли ни с чем: квартира пустовала, хозяин не вернулся на днёвку, я нашёл его лишь через четыре недели — в другом городе. Испуганный и изможденный постоянным недосыпанием, он оказался лёгкой мишенью.

Я боялся, что Том расслабится, и окажется беспомощным перед лицом внезапной опасности, но он, наглядевшись на ликвидации вампиров и на растерзанные тела их жертв, напротив, стал внимательнее и осторожнее. Мы много ездили, и он начал учить языки. Мне нравилось с ним заниматься, хотя иной раз выводила из себя неспособность человеческой памяти к быстрому запоминанию. Усидчивость и упорство человека поражали. Столкнись я с такими сложностями, вряд ли освоил бы хоть один.

В постоянных поездках прошло почти пятнадцать лет, и Том, когда-то так мечтавший увидеть мир, уже собирался в поездки без всякого удовольствия. Правда и самих этих поездок стало намного меньше. Поток взаимных доносов сделал своё дело. Я даже не ожидал, что способ окажется настолько действенным. Большую часть злостных нарушителей законов мы истребили, остальные вампиры, увидев, что мы рьяно взялись за уничтожение преступников, стали намного осторожнее.

Мы регулярно проводили встречи ликвидаторов для обмена информацией и координации работы. Обычно я ездил туда один, но в этот раз мы собирались в окрестностях Рима, где Томас ни разу не был, и я захотел показать ему город. Мне не хотелось брать его на встречу. Сама мысль, что придётся показывать человека сборищу хищников без моральных ограничений, вызывала опаску, но Томас хотел увидеть других ликвидаторов и резонно возразил, что скрывать человека, с которым приехал, значит показать свою неуверенность. Я возразил:

— Скорее это покажет, что человек не настолько важен, чтобы принимать участие в обсуждениях.

— Думаешь, кто-то из них может быть опасен для меня? — прямо спросил Томас.

— Не именно для тебя. Они просто опасны. Для всех, — возразил я. — В основном это не идейные борцы, а маньяки, получившие разрешение на убийства. Не думаю, что могут покуситься на тебя. Вряд ли кто-то рискнёт испортить со мной отношения. Просто нехорошее предчувствие.

Томас кивнул и заявил:

— Идём вместе. Я сам решаю, могу ли рисковать. Или мы неравноправные партнёры?

В начале наших отношений было сложно убедить Томаса, что я не смотрю на него сверху вниз, и я не хотел всё испортить сейчас, поэтому, не имея разумных доводов, не стал возражать. По закону для ликвидаторов он был равным, считаясь членом моего клана, но, конечно же, не следовало ожидать, что кто-то и в самом деле будет уважительно относиться к человеку. Его просто не замечали.

Мы вели молчаливый разговор, обмениваясь мысленными репликами. Томас хранил непроницаемый вид, можно было подумать, что он оскорблён, но в душе он потешался над высокомерием ликвидаторов.

Собрание прошло обычным чередом. Делились способами обнаружения мест днёвок, проникновения в помещения, сокрытия тел, подводили итоги работы, провели перераспределение районов. За время, прошедшее с прошлого собрания, два ликвидатора умерли своей смертью, один погиб «при исполнении».

Ко всеобщему удивлению, наиболее активно работал Хосе, который занимался Испанией, Португалией и южной Францией. Он обзавёлся парой птенцов, которых создал специально для работы, и привёз с собой. Неудивительно, когда нарушения совершаются в каком-нибудь захолустье, куда-либо не дошли известия о принятых законах, либо нарушители надеются, что до них не доберётся правосудие, но такой всплеск активности в цивилизованной части материка вызывал удивление. Мне хотелось обсудить проблему с Хосе, но Марко, ликвидатор Италии, сказал, что один из вампиров Рима просит о встрече со мной. Я предпочёл бы не уславливаться о месте, а приехать к нему сам: так безопаснее. Тут Хосе заявил, что не торопится и вместе со своими птенцами подождёт, пока я узнаю, что нужно местному. У меня не было ни единого повода, чтобы отказаться от поездки или взять Томаса с собой. Сидя в карете вместе с Марко я места себе не находил от беспокойства.

Не испытывая желания поддерживать разговор, я сделал вид, что разглядываю окрестности. Ликвидатор расслабился, видно тоже не горел желанием общаться. Лошади шли ровной рысью, приглушённый запах из кареты не тревожил их.

 Мне доводилось бывать в Италии, но не в районе Рима. Местность изменилась неузнаваемо, лишь древние камни вымостившие дорогу были всё те же, и я внезапно успокоился и попробовал установить мысленную связь с Томасом. Каково найти каплю в океане?

Расстояние приглушало эмоции, но не убило. Контакт установить не удалось, но мне показалось, что я мельком уловил его чувства — спокойствие и полная сосредоточенность. Эмоции могут звучать так же похоже, как и голоса. Уверенности не было, но стало спокойнее.

 Я не задумывался о том, кто ждал меня. К чему гадать? Это может быть и очередной доносчик, и самовыдвиженец на место ликвидатора, и… да мало ли кто. На месте разберусь.

Меньше всего я рассчитывал увидеть знакомое лицо. Карлос вскочил, просиял улыбкой и раскланялся. Марко любезно оставил нас вдвоём, и я осведомился, чем вызвана необходимость встречи.

— Я хочу посоветоваться.

Карлос держался скромно, что выглядело немного нарочитым.

 — И?

— Хочу стать лордом, — он вскинул голову, и я невольно подумал, что это, хоть и выглядит несколько театрально, куда больше ему свойственно, чем скромно потупленный взгляд. — Знаю, что сейчас все лорды в возрасте, более-менее приличные города заняты. Но я мог бы организовать молодёжь и перебраться на острова.

— Там твоя внешность будет бросаться в глаза, — заметил я. — Как вижу, план уже намечен. Он единственный?

— Нет.

Мне бы такую красоту и самоуверенность!

— Мне почему-то кажется, что ты не нуждаешься в моих советах. Так?

— Не повредит, — он аккуратно, не показывая зубов, улыбнулся. — Но вообще-то обойдусь и без них. Слышал, что теперь для создания новых кланов и утверждения новоизбранных лордов нужно разрешение Совета, и фактически для этого достаточно тройки лордов. Правильно?

Я кивнул.

— Мне нужна поддержка, — сказал Карлос. — Стану лордом — вы всегда сможете на меня рассчитывать.

— Неплохо бы увеличить кругозор, прежде чем пробиваться. Языки выучить, например. Да и не только… Зачем торопиться? — спросил я после небольшого раздумья. — У нас много времени…

— Нет, тут не угадать! — горячо возразил он. — Некоторые живут долго, а кое-кто не дотягивает до двухсот! Я даже слышал, что те, кто понимают мысли людей, живут едва ли не меньше, чем они: еле протягивают десяток-другой лет.

Я не колебался:

— Читаю мысли. Мне это не мешает, — глядя в его растерянные глаза, я чуть дрогнул губами, обозначая улыбку. — Ты убиваешь?

Деятельный, амбициозный и харизматичный союзник всегда пригодится. Особенно, если умеет держать себя в руках.

— Конечно, — пробормотал Карлос. — Как все.

— Не знаю, — сказал я, — как именно мы используем эмоциональную подпитку, которую получаем у людей, но тут не всё просто. Сила чувств не определяет их полезность. Тяжёлые переживания для нас вредны, осознание человеком кончины, каким бы вкусным оно не казалось, разрушает и нас.

— Откуда?..

— Наблюдал и делал выводы.

Первое ошеломление прошло. Карлос, нахмурил брови и задумался:

— Значит, нужна радость? Я как-то не очень представляю человека, который обрадуется нападению вампира. Разве что… — он улыбнулся . — Но если я не пью человека и соответственно не чувствую, то убить его безопасно?

— Похоже, что да, — ответил я. — Могу я поинтересоваться, кто подразумевался под «разве что»?

Лицо моего собеседника смягчилось, приняло мечтательное выражение, глаза раскрылись шире и будто замерцали собственным светом:

— Женщины. Влюблённые женщины.

Я не мог даже порадоваться обретению союзника. Беспокойство за Томаса гнало меня назад. Попытки войти в его сознание оказались безуспешны даже тогда, когда я приблизился к дому, где меня должны были ждать он и Хосе со своими птенцами. Я начал паниковать.

Обнаружив, что Том всего лишь дремлет, пристроившись на одном из диванов, испытал двойную радость: облегчение, от того, что с ним всё в порядке и наконец-то пришедшее удовлетворение от разговора с Карлосом.

Птенцов уже не было, но я подробно расспросил Хосе обо всех деталях работы. Хосе и раньше был мне неприятен, но после тех неаппетитных подробностей, которыми он со мной делился, я начал испытывать к нему настоящее отвращение. Жаль, что такой гнусный тип работает лучше всех. Одна надежда, что мерзость деяний приведёт его к закономерному скорому концу: уже пропала оживлённая мимика, на лице застыла маска безразличия и скуки.

Мы пришли к выводу, что высокие результаты могут объясняться тем, что он работает не один, а с семьёй, допустили и то, что сама область, доставшаяся ему, более криминальна. Время близилось к рассвету, и я не стал задерживать своего первого сотрудника, а когда он покинул дом, испытал облегчение.

Разбудил Тома:

— Скоро светает. Нам пора домой.

Он огляделся:

— А эти ушли? Прости, сам не заметил, как заснул.

— Ничего странного, ты почти не спал накануне.

Он расстроено покрутил головой:

— Нельзя было. Это такие негодяи! Ты бы слышал, что они говорили!

— И что же?

— Они сумасшедшие! Истребляют всех вампиров подряд, без разбора. Рассматривают, как конкурентов. О людях тоже говорили, как страшно мучают и убивают, но там я не совсем понял, что имелось в виду.

Признавая, что Томасу ещё долго предстоит совершенствовать испанский, я кивнул. Он принял это за приглашение к подробному рассказу.

— Сначала один из младших, толстый с вислыми усами, начал говорить гадости обо мне, — он брезгливо скривил лицо, — оценивали с гастрономической точки зрения. Инквизитор посмеялся: дескать, нечего проверять, где ж ему понять. Ну а я сидел с сонной физиономией и пялился в пространство. Потом, когда они начали обсуждать убийства, я уже побоялся, что не смогу удержать равнодушное выражение, поэтому приткнулся, заслонив лицо, будто спать собираюсь — ну и случайно на самом деле заснул.

Томас чувствовал себя виноватым, и я ободряюще похлопал его по плечу:

— Это уже неважно. Самое главное ты услышал. Что теперь будем делать?

— Я бы их уничтожил, — неуверенно сказал Том. — Что же ещё?

— Это само собой. Но стоит ли говорить другим?

— Конечно! Пусть знают! Чтоб неповадно было. Хотя… тут сложно. Как же репутация и чистота рядов?

— Вот и я о том же, — печально согласился я. — Ладно, там видно будет. Значит, не спать мне сегодня. Надо перехватить их, пока не уехали. А то потом ищи по всей Испании!

Надо было узнать, где у Хосе днёвка. Остальные ликвидаторы могли разъехаться сразу, но его новообращённые птенцы ещё нуждались в обязательном дневном сне.

Можно попробовать пройти по свежему следу, но я не был уверен, что не потеряю его. Чутьё вампира, хоть и лучше человеческого, но собачьим не сравнится. Поколебавшись, я решил, что обратиться к Марко. Мы находились на территории, подконтрольной ему, и именно он подбирал места для днёвок гостей. Конечно, это вовсе не гарантировало того, что все остановились именно по предложенным адресам. Я и сам не воспользовался, предпочёл устроиться самостоятельно.

5

Я отправил Томаса к Марко, а сам попытался пройти по следу самостоятельно. Он перебивался запахами людей, но всё же вывел меня на дорогу, а там потерялся окончательно. Я упрямо продолжал идти вперёд, и терпение принесло плоды: нашлось место, где Хосе свернул и пошёл через луг. Здесь запах был ярче и я с досадой понял, что Хосе ведёт с собой человека. Чуть позже в роще по пути попалось свежее захоронение. Я немного задержался, оглядывая окрестности. Формально прицепиться не к чему: могила аккуратно прикрыта дёрном и почти незаметна, да и само место явно не слишком часто посещается, здесь даже тропинок не было.

 Вероятно, вампир долго смаковал свою жертву. Дальше след был таким свежим, что я предпочёл задержаться под прикрытием деревьев и выждать, чтобы увеличить разрыв между нами. Может и зря. Поднявшийся ветер развеивал запах, я с трудом прошёл до деревни, а там опять потерял его. Вернувшись, обнаружил, что Томас не только вернулся от Марко, но и привёл его с собой.

 Марко, встревоженный полученными сведениями, выразил желание присоединиться и помочь. Я не стал отказываться. Ликвидатор предположил, что Хосе не стал подыскивать жильё самостоятельно. Он давал ему направление именно в эту деревню, где я потерял след, и мы все вместе направились туда. Я надеялся, что мы поедем на собственной карете Марко, но её не оказалось. Ликвидатор пожал плечами:

— Не повезло. Лошади, учуяв меня понесли. Мы с ним, — он кивнул на Томаса, — выпрыгнули. — Он усмехнулся. — Твой человек испугался. Надеюсь, кучер справился…

Я кивнул. Такое случалось часто. Томас старался не показать свою досаду и мысленно пояснил: «Я думал, всё, конец. Скорость — жуть. Он схватил меня под мышку, как щенка, и прыгнул…»

Не повезло. Как нам добираться под палящим солнцем? День безоблачный. Словно услышав мои мысли, Марко сказал:

— Я уже подумал… Закрытую повозку искать долго, да и не хочется связываться с лошадями лишний раз. Ничего, домчимся. Ещё быстрее выйдет.

Мы отправились вдвоём, Томас должен был найти лошадь и присоединиться к нам на месте. Марко только плечами пожал, слушая, как мы договариваемся о встрече: он искренне не понимал, зачем нам нужен человек.

Марко кормился накануне, и ему было не так сложно как мне. Длинные плащи с капюшонами, делающие нас похожими на монахов, защищали от прямых солнечных лучей, но дорога всё равно вымотала и жажда жгла пересохшее горло.

Томас уже ждал.

День только-только перевалил за полдень, солнце стояло в зените, тени прижимались к домам узкой полосой. Марко привёл к двухэтажному дому, покрытому белой штукатуркой. Второй этаж нависал над дорогой, опираясь на колоннаду, мы с облегчением вошли в тень и прислушались.

Какие-то шорохи, стук шагов, и биение сердца — слабое, очень редкое, нечеловеческое. Хосе не спал. Мы с Марко переглянулись: нам предстояла не тихая ликвидация во сне, а схватка.

Обычно в таких случаях я ждал следующего дня, но здесь так поступить нельзя. Наверняка Хосе ночью уведёт птенцов. Мы отошли в другой конец улицы, чтобы обсудить ситуацию.

— Скорее всего, он и не будет спать, — мрачно сказал Марко. — Считает ненадёжным место, о котором знают другие. Но в этом и плюс: не удивится моему появлению.

— Ты был в этом доме? — спросил я с надеждой.

— Недвижимостью занимается управляющий, — буркнул он.

Томас заметил:

— То есть, Хосе вполне может предложить поговорить на пороге. И о чём пойдёт речь?

Марко, неприятно удивлённый, резко повернулся к человеку, который посмел так непринуждённо и иронично вмешаться в разговор. Томас не обратил внимания на его возмущение и подвёл итог:

— Значит, идти мне, — и размеренным шагом направился к дому.

Ликвидатор посмотрел ему вслед, и перевёл удивлённый взгляд на меня:

— Твой человек отважен!

— Да, — мой голос от беспокойства звучал сухо. — Надо держаться поближе.

— Он знает, что нельзя врать?

Том уже взялся за дверное кольцо. Я не ответил, весь обратившись в слух.

— Кто там? — спросил Хосе по-итальянски.

— Томас, человек Гая.

— Один?

— Да.

Марко встревожился, но я успокаивающе кивнул и увлёк его за угол дома, чтобы Хосе, если ему в голову придёт осмотреть улицу, не смог нас заметить. Томас и впрямь стоял у двери один, мы были довольно далеко.

Раздался металлический скрежет и скрип двери. Я чувствовал напряжение человека и охвативший его страх.

«Спокойнее, друг мой. У тебя всё получится».

Хосе требовательно спросил:

— Что тебе надо? Как ты нашёл меня?

Я встревожился. Он не пригласил Томаса в дом, а долгий разговор мог быть опасен.

— Спросил адрес у Марко, сказал ему, что у Гая есть к тебе дело, — легко ответил Том. — А проблема в том, что Гай не хочет меня обращать. У вампиров много преимуществ перед людьми. Я подумал, что… У вас же есть птенцы…

Пауза показалась мне бесконечной. Шаги, скрип, скрежет — и мысленное обращение: «Гай, я в доме и приглашаю тебя».

Я уже мчался к двери, за спиной топал Марко.

 «Только тут засов мощный, ломись сильнее. Идём по коридору, поворачива…»

Он исчез. Я успел уловить мимолётное головокружение и больше и не слышал, и не чувствовал Тома. Хосе взял его под контроль.

 С разбега я вынес дверь вместе с петлями и ворвался в дом. Коридор. Куда они повернули? Грохот собственных шагов заглушал звуки в доме, если они и были. Я на миг замер и прислушался. Жив!

Марко замер на пороге, переминаясь с ноги на ногу. Лишь сейчас я понял, что он не слышалТомаса, приглашающее махнул рукой и рванулся вперёд, туда, где слышалось ровное дыхание и стук сердца, и ворвался в распахнутые двери. Томас стоял спиной ко мне почти в центре комнаты — безмолвный и неподвижный. Я не столько заметил, сколько почувствовал по дуновению воздуха движение за спиной, и начал поворачиваться, когда невероятная боль обожгла бок. Изгибаясь, словно пытаясь уйти от пылающего лезвия, потерял равновесие и ещё успел увидеть, как кулак Марко опускается на голову Хосе. Хруст черепа прозвучал для меня подобно музыке.

Я упал. Старался не извиваться, но ноги всё равно дёргались, как у повешенного, двигаясь будто сами по себе, а дрожащая рука никак не могла поймать рукоятку ножа. Марко появился надо мной, шагнув откуда-то сбоку, наклонился и извлёк клинок из моего тела. Сразу стало легче. Приподнявшись на локтях, я глядел, как ликвидатор споро и привычно разделывает тело. Он отсёк голову, которая уже начала восстанавливаться, вспорол грудную клетку и вырвал из груди сердце. Я узнал клинок: это был тот самый нож, который я заказывал для Томаса. Рана будет заживать долго и болезненно… если только не вырезать ткани обожжённые серебром.

Стоило подумать о Томасе, коварно затаившийся голод, скрутил внутренности, словно собирая их в узел, а сухое горло обожгло жаркой горечью. Я испугался: в таком состоянии легко забыть о самоконтроле.

Марко отбросил опасное оружие, вытащил собственный кинжал, опустился рядом, без лишних разговоров перевернул меня на здоровый бок и начал ковыряться в ране. Сжав кулаки, я зарычал от боли, и в этот же миг раздался грохот и голос Тома:

— Не смей!

Я снова перевалился на спину. Ликвидатор сказал с насмешкой:

— Всё уже сделано. Не подходи к Гаю, человек, он убьёт тебя, ему слишком нужна кровь.

От Томаса невозможно было отвести глаз. Кажется, с другого конца комнаты я чувствовал его тепло и сладкую волну сострадания. Тело закаменело, раздираемое противоречивыми желаниями. Хотелось броситься к Томасу и пить, пить, но сдерживало понимание: Марко прав, остановиться я не смогу.

 Ликвидатор шагнул в сторону и Томас бросился ко мне. Нестерпимо влекущий запах туманил разум, ритм пульса сводил с ума, и я пришёл в себя только когда Марко начал грубо разжимать мои челюсти, сомкнувшиеся на человеческом запястье:

— Хватит, ты убьёшь его!

Кого?

Я не сразу сообразил, что пью Тома, и, похоже, уже долго. Аккуратно убрал клыки. Стыдно посмотреть ему в глаза, хоть и понимал, что он сочувствует мне всей душой, ни в чём не упрекая, несмотря на то что сам уже еле держится на ногах из-за головокружения. Боли Том не чувствовал, но и это не моя заслуга, о нём позаботился Марко. Я неприязненно подумал, что если бы он не перехватил инициативу, я и сам мог понять, что делаю что-то не то, и, поймав себя на этой мысли, смутился. Какая неблагодарность! Марко сейчас спас жизнь нам обоим.

Я не успел произнести слов благодарности. Ликвидатор, не склонный к сантиментам, напомнил деловым тоном:

— Надо заканчивать работу и убираться, пока никто из людей не решил проверить, чем мы тут занимаемся.

Рана не зажила полностью, и бок жгло ровной тягучей болью, жажда терзала по-прежнему, но уже не лишала самоконтроля.

 Я поднялся на ноги, пробормотал:

— Да пусть приходят. Я всё ещё зверски голоден. Займёмся делом.

Почувствовал, что Томас борется с тошнотой и только сейчас осмелился посмотреть на него. Он не мог отвести глаз от останков Хосе. Бедняга! Я вывел его из комнаты и усадил прямо на пол в коридоре. В ответ на вопросительный взгляд Марко пояснил:

— Я всегда щадил его. Задачей Томаса было проникнуть в дом и пригласить меня. Сам… процесс он не видел.

— Отлично справляется, — отозвался Марко, и я не уловил и тени иронии в его голосе. — Ты, верно, не заметил: он пришёл в себя как раз, когда я чистил твою рану. И что думаешь? Бросился с ножом. На меня!

Я заглянул в следующую комнату, огляделся с порога и сказал:

— Здесь их нет. Ну да, Томас меня любит. Тебе завидно, что ли?

Я спросил в шутку, но Марко внезапно остановился и замялся:

— Эм-м-м… Ну да, завидно.

— У тебя же есть свои люди?

— Они меня боятся.

— Кхм… Да, не очень совмещается. Или любовь, или страх, — сказал я, проходя мимо него в следующую комнату. — Они здесь!

— Ну, меня и человеком не слишком любили, — буркнул Марко.

У него была своя методика: мощными ударами кулака крошил челюсти и забирал с собой не головы, а только клыки, явно наслаждаясь осознанием собственной силы. Мы быстро выполнили привычную работу. Марко собрал тела вместе и начал подготовку к поджогу, а я почувствовал, что Томас потерял сознание и поспешил к нему.

Горожане не проявили активной заинтересованности нашими действиями. Никто не решился сунуться в дом, в котором, по их мнению орудовали громилы. Я даже сожалел, что смельчаков не нашлось. Давно не доводилось испытывать такого мучительного голода!

 Кто-то побежал за стражей. Немного поодаль от входа толпилась небольшая кучка зевак. Заметив шевеление в дверном провале, они оживились.

 Том был без сознания, но сердце билось ровно и сильно.

— Может, ему крови дать? — предложил подошедший Марко. — Сразу восстановится. Ты истощён, но от меня не убудет.

Я возразил:

— Спасибо, но не стоит. Надеюсь, что с годами Томас решится на обращение. Но при смешении крови разных вампиров, человек может умереть. Не хочу рисковать.

Марко выглядел озадаченным:

— Не слышал о таком. Казалось, что действия крови хватает максимум года на три-четыре, — он нервно обернулся. — Я поджёг комнату, скоро всё заполыхает. Разнесём заднюю стену и выйдем там?

— Действия — да, но, похоже, остаются какие-то следы, — сказал я. — Зачем ломать стены? Для людей это нехарактерно. Вот двери и люди могли выбить. Лучше отведём глаза зевакам.

— Возьму Томаса, он будет тебя отвлекать.

Ликвидатор был прав. Близкий человеческий запах вызывал аппетит и мешал сосредоточиться. Я кивнул, только сейчас отметив, что он больше не называет моего друга «твой человек», а только по имени.

Марко перевалил бесчувственное тело через плечо, и мы вышли на улицу.

Обычно я старался избегать применения каких-то специальных средств. За исключением небольшой коррекции сознания кормильцев, я не часто отводил глаза людям, но умел делать это хорошо. С возрастом стало получаться намного лучше, хотя считалось, что эта способность тренировке не поддаётся.

Зеваки продолжали глядеть на покинутый нами дом, Марко шёл с печально-сосредоточенным лицом: делал вид, что его здесь нет. Мы прошли квартал, когда сзади раздались возгласы: люди заметили разгорающийся пожар. Теперь и вовсе никому не было до нас дела. Я подозвал к себе случайного прохожего, выбрав самого крупного из тех, кто оказался в поле зрения, и, наконец, насытился, заведя его в угол между домом и забором — знал, что никто, кроме Марко, этого не увидит, но счёл неприличным есть средь бела дня посреди улицы.

 Когда вернулся, ликвидатор передал мне Томаса. По-прежнему палило солнце, а нам предстоял долгий путь. Возможно, что для ослабевшего человека он мог стать последним. Я ощутимо царапнул клыком кожу на человеческом запястье и до крови прикусил свою губу. Этого должно было хватить.

И в самом деле, через несколько минут Томас пришёл в себя. Я знал, что сейчас у него разыграется аппетит, но из осторожности запретил задерживаться в деревне. Он сразу же направился в конюшню, где оставил лошадь, а мы с Марко, вновь отправились на своих двоих.

— Было бы здорово, — мечтательно сказал ликвидатор, когда мы вышли из деревни и покинув дорогу, пошли напрямик, — сделать карету без лошадей. Ну… с парусом, например.

— Не получится, — с сожалением сказал я. — На море хоть лавировать можно, а тут с дороги никуда.

— Говорят, у нас недавно, лет двадцать назад один инженер делал двигатель, где использовалась сила водяных паров.

Представив это, я тихо рассмеялся. Что может быть эфемернее пара?

— И как, — спросил иронично, — получилось?

— Вроде бы получилось. Но плохо.

Я с досадой махнул рукой:

— Всё одно и то же. Это пробовали и раньше. Вряд ли что изменится. Если уж за полторы тысячи лет ничего не придумали… Мне кажется, наоборот, только хуже становится.

— К чему тогда… всё?

— Не знаю, — сказал я.— Хочется надеяться, что удастся увидеть что-то лучшее.

— Людям или вампирам?

 Я бросил на Марко быстрый взгляд — и не ответил. Слишком больного и тайного он коснулся. В глубине сердца я таил мечту о светлом мирном будущем для тех и для других. Но как можно выставить её на посмешище? Прекрасно понимал, что это невозможно. Люди живут в войнах и ненависти, но среди них всё же есть те, кто любят друг друга, а вампирам даже крох взаимной доброжелательности не дано. И всё же невозможно забыть, как мирно жил я три века у лесной деревушки.

Ликвидатор вздохнул.

— Я иногда гадаю, как оно будет потом, после нас. Посмотрел на ваши отношения с Томасом и подумал, что ты не будешь смеяться… Мне кажется, люди и вампиры могли бы быть полезными друг другу. Станем помогать в сложных работах, где не хватает человеческой силы и ловкости, лечить их больных, а кровь брать без охот, на законных основаниях, вроде налога.

Лишь услышав со стороны слова, удивительно совпадающие с моими мыслями, я с тоской осознал, насколько нереально это выглядит.

— Невозможно. Для этого должна поменяться природная суть — и человеческая, и наша. Насколько я знаю, кроме меня нет вампиров, которые отказались бы от убийств.

— Есть, я слышал! — возразил Марко. — Это же очень удобно! Если не оставлять за собой череду трупов, ни инквизиция, ни охотники, просто не узнают, где нас искать. Другое дело, что тем, кто уже распробовал вкус смерти, трудно от неё отказаться. У меня вот не получается. Но можно изначально держать птенцов в строгих рамках. Вырастут — спасибо скажут. Я несколько раз встречал одиночек, которые не убивают.

— Вот как! — изумился я. — Никогда не сталкивался.

— Неудивительно. По сути те, кого мы ликвидируем, достаточно скоро прекратят существование и без нашего содействия. Мы работаем с убийцами, потерявшими остатки осторожности, и нам не хватает времени замечать остальных. А они есть. Я лично знаком с несколькими, один из них даже пытается пробиться в лорды.

Мне пришёл на ум Карлос, но я сразу отбросил эту мысль: он-то предпочитал уничтожать своих кормильцев. Наверное, такой же молодой да ранний.

— Кто это и где?

— Даниил Серебряков. Ему хорошо за сотню. Сейчас где-то в Резани. Очень деятельный, с деловой хваткой. Одно плохо, купец. В Совете не захотят, чтобы вместе с ними заседал потомок неблагородного рода.

Мне стало весело:

— Пусть пробивается. Один голос — мой — у него уже есть. Очень интересно, что из этого получится. Спасибо за информацию. Не думаю, что она имеет практическую ценность, но… любопытно.

Некоторое время мы шли молча, занятые каждый своими мыслями. Мне опять стало неловко и неприятно. Насколько неудобно, что вампира нельзя читать, как человека!

— Будем ли мы ставить ликвидаторов в известность о произошедшем? — спросил я. — Думаю, надо оповестить о конце семьи Хосе всех наших, чтобы другим неповадно было. А вот остальным вампирам сообщать не стоит, чтобы не повредить репутации и не дискредитировать саму идею ликвидаторов.

— Мне кажется, это неправильно, — возразил Марко. — Напротив, должны видеть, что закон один для всех и снисхождения не будет.

Поразмыслив, я согласился с ним. Мы сообщили о происшествии всем ликвидаторам, которые ещё не уехали, а так же разослали сообщения тем, кто уже покинул страну.

6

Удивительно, насколько быстро вампиры приняли закон. Поток взаимных доносов быстро сходил на нет. Почти все оседлые приняли новые правила. Тела жертв добросовестно прятали. Надо сказать, что особо возиться с этим никому не хотелось и количество убийств уменьшилось более, чем вдвое. Работа ликвидаторов потеряла прежнюю напряженность. Проблемы возникали обычно с кочевниками. Многие из них вообще не вступали в контакты с себе подобными и не знали о принятии законов. Если бы я знал, что такая ситуация затянется более, чем на столетие, пришёл бы в отчаяние, но тогда пребывал в неведении и оптимистично рассчитывал, что для полной стабильности потребуется два-три десятка лет, не более.

Пока же мы продолжали деятельность, которая стала привычной рутиной. Все ликвидации тщательно прорабатывались, мы уничтожали вампиров во сне, и ситуаций, подобных той, что сложилась в доме Хосе, больше не было, но я по прежнему чувствовал вину перед Томасом, хотя он ни разу не упрекнул меня произошедшим.

Томас был идеальным напарником, поэтому его уход явился полнейшей неожиданностью и сильным ударом. Нет, я знал, что у него есть женщина, даже был знаком с ней, в полной мере прочувствовал, как она любит моего друга и порадовался за него, но почему-то мне и в голову не приходило, что женитьба станет вполне естественным продолжением этой истории. Он хотел, видеть, как растут его дети, и я счёл, что его желание жить с семьёй и прекратить рисковать вполне справедливо.

Он приобрёл для семьи небольшой дом на окраине Лондона, обзавёлся многочисленными человеческими знакомствами и стал вести счастливую жизнь рантье. Мне было одиноко. Томас всегда искренне радовался моим появлениям, но я настолько не любил морские поездки, что нечасто решался пересекать пролив, в основном по работе. Острова, не знавшие вампиров более четырёх веков, успешно осваивались ночными охотниками, и приходилось следить, чтобы и там, как и в прочих местах, соблюдались законы.

Пришлось смириться с тем, что Томас не хочет и не захочет обращения. Ни с кем из людей у меня больше не установилось таких тесных связей, хотя многие добрые знакомые в разных уголках Земли получали мою помощь, зная о моей сущности. Я стремился, чтобы в любом месте у меня был свой       человек, готовый предоставить мне кров… и кровь.

Лето 1665 года застало меня в Париже, именно там я услышал о Лондонской чуме и поспешил выехать к Тому. К тому времени выезд из города уже запретили, боясь распространения заразы. Меня отговаривали от поездки, уверяли, что я ничем не сумею помочь своим близким, и лишь напрасно рискую собственной жизнью.

Я лишь снисходительно и терпеливо улыбался — откуда им знать, что мне не страшны болезни, — но в душе изводился от беспокойства и неизвестности. Дорога заняла не слишком много времени, а показалась бесконечной.

Говорили, что обратно из Лондона не выпустят. Это беспокоило меньше всего: сумею вывезти семью Томаса даже без разрешения на выезд. Главное, чтобы они были живы. Отвести людям глаза несложно.

Когда я ступил на пристань, солнце уже встало и слепило глаза. Я торопливо шагал по узким улочкам, стараясь реже покидать тень. Несмотря на раннее время, жаркая духота уже сгустилась над городом, который притих, окутанный страхом, болью, неуверенностью и отчаянием. Прошло лишь три года с момента последнего визита сюда, но казалось, что Лондон постарел: ветхие стены, пыльные витрины производили гнетущее впечатление. Возможно, такое чувство возникло из-за эмоционального фона. Он давил хуже солнца, и я закрылся полностью, ограждаясь от тяжёлых чувств. Казалось, что и людей на улице намного меньше обычного, и они не собирались группами, а сторонились друг друга. Занятый беспокойными мыслями, я не обратил внимания на сгустившиеся тучи, и спохватился, лишь когда ливень обрушился на голову. Впрочем, я обрадовался этому. Мокрая одежда — меньшая неприятность, чем палящие лучи, вытягивающие силы. Ливень пронёсся быстро, тучи исчезли, словно и не было, и недолгая свежесть вновь сменилась давящей духотой, но я уже добрался до нужного дома, и решительно постучал в дверь.

Открыла Луиза, жена Томаса, бледная и похудевшая. Лицо с тёмными кругами вокруг глаз выражало крайнюю усталость, Пальцы нервно теребили край шали, но при виде меня подобие улыбки появилось на скорбно сжатых до этого губах, и в глазах вспыхнула надежда:

— Гай! Как хорошо, что ты здесь! Томас… ему очень плохо.

Не описать словами, какое облегчение я почувствовал! Жив! Пусть болен, это неважно. Моя кровь поможет ему справиться с недугом.

Я не любил Луизу и знал, что несправедливо. Эта женщина обладала букетом несомненных достоинств, и влечение Томаса к ней было более чем оправдано, но как простить потерю друга и помощника? Искреннее беспокойство за мужа смягчило мою обычную неприязнь. Нам обоим Томас был дорог.

— Пойдём к нему.

Луиза плотнее запахнула шаль и повела меня по узкой скрипучей лестнице. Сердце её стучало слишком быстро для такой нагрузки, но я сразу сбился с этой мысли. Тихо, слишком тихо в доме.

— А где дети?

— Отправили в деревню. Думали и сами за ними, но муж слёг.

Мы пришли в спальню. Мерзкая вонь чувствовалась даже за дверью, в комнату невозможно было войти без отвращения. Томас то метался на постели и что-то неразборчиво бормотал, то замирал, запрокинув голову. Рядом с изголовьем стоял тазик с рвотными массами. Я подошёл ближе и даже не прикасаясь, почувствовал, как больной пышет жаром.

 Беспокойство, отпустившее было, вновь охватило меня когтистыми лапами. Можно ли ещё обратить болезнь вспять? Я ткнул тазик носком сапога:

— Убери это!

 Луиза поспешила выполнить указание. Как только за ней закрылась дверь, я, не теряя времени, достал небольшой нож и откинул одеяло. Стараясь не замечать чёрные пятна на теле Томаса, проколол свою ладонь, сделал небольшой разрез на его боку, и зажал рану, втирая в неё кровь. Это могло помочь… если только я не опоздал. Когда рана на ладони затянулась, я порезал палец — это оказалось больнее — и смазал язвы Томаса. Больше делать нечего, остаётся только ждать и надеяться.

Вернулась Анна, по-прежнему кутаясь в шаль, и лишь сейчас я обратил на это внимание.

— Знобит?

Она потёрла шею, удивлённо косясь на нож в моей руке.

— Ерунда, немного простудилась. Похоже, надуло.

Я кивнул. Человеческое сознание упорно отторгало мысль о собственной уязвимости. Несчастная женщина не сознавала, что обречена. Томас притих, дышал тяжело, но лежал совершенно неподвижно.

— Может, хочешь переодеться и поесть?

— Я не голоден, но буду рад какому-нибудь халату на время, пока моя одежда просохнет.

Она проводила меня вниз, в комнату для гостей, выдала халат, полотенце, принесла кувшин с водой и оставила одного. Я не торопясь снял одежду и ополоснул лицо от дорожной пыли, когда услышал сдавленные рыдания. Торопливо накинул и запахнул халат и поспешил на звук.

Луиза стояла на коленях у кровати Томаса. Видно она услышала шаги и повернула ко мне заплаканное лицо:

— Он умер.

Я подошёл, мимолётно глянул на лицо Томаса, замершее, искажённое болью, присел и обнял Луизу, искренне сочувствуя её горю. Я потерял Томаса на время, она — навсегда. Меня ещё мучили сомнения. Если она погибнет в результате нелепой случайности, когда меня не будет рядом, получится неуправляемая и безнадзорная новообращённая. Мне некогда наблюдать за этой женщиной, но ведь можно оставить её под надзором.

— Я сам займусь телом. Тебе надо уехать отсюда, где всё будет напоминать о нём. Собирай вещи.

Потеряв мужа, она боялась потерять остатки привычной жизни и стала отказываться. Я холодно сказал:

— Мне не удалось спасти Томаса, было слишком поздно, а твою болезнь ещё можно повернуть вспять. Но моё вмешательство опасно, нужно чтобы ты некоторое время пожила там, где за тобой будут присматривать. Подумай о детях. Не оставляй их сиротами.

Чуть приоткрыл створки, отделяющие меня от людских эмоций. Ох, какой тяжёлый фон! Сосредоточился на женщине, с тоской глядевшей мне в глаза.

Ей было плохо, куда хуже, чем она пыталась показать и она мучительно перебирала в мыслях все признаки болезни, только сейчас осознавая, что это не случайное недомогание. К отчаянию от смерти мужа прибавился ужас при мысли о собственной смерти и беспокойство за детей. Судорожно вздохнув, она прижала руки к груди. Даже не задумалась, что опасного в моём вмешательстве, лишь с тоскливой обречённостью решила подчиниться, поверив в то, что я лучше знаю, как управиться с её жизнью. Я снова закрылся, с облегчением отключаясь от волны страха и страданий:

— Ты едешь?

Слёзы наворачивались на её глаза. Луиза не смогла ответить, только кивнула. Я встал, беря её сознание под полный контроль, и женщина замерла, невидяще глядя перед собой.

Нож остался в комнате с моей одеждой, и я обошёлся клыками, выбрав место у самого затылка. В ранку попало совсем немного моей крови, но больше и не надо.

Когда женщина пришла в себя, я напомнил ей, что надо собираться и пошёл одеваться сам. По-хозяйски перерыл одежду Томаса и только порадовался, что он предпочитал тёмные ткани и строгие фасоны, как добропорядочный буржуа. Он был выше меня и шире в плечах, но сидело всё хорошо. Луиза, завидев на мне костюм мужа, только всхлипнула, но ничего не сказала, и лишь когда я забрал её саквояжи и понёс, робко напомнила:

— Но нас не выпустят из города.

— Выпустят.

 Она не посмела просить разъяснений, и только когда мы прошли через выходную заставу, где я предъявил стражнику пустую бумагу вместо разрешения на выезд, спросила с округлившимися глазами:

— Как это получилось?

Я только улыбнулся.

К вечеру я доставил её к станции и нанял служанку, вместе с которой она должна была добраться по указанному мной адресу, сам же не стал дожидаться карету, а отправился вперёд.

Решение оставить Луизу под присмотром Райли буквально напрашивалось: он жил достаточно близко, чтобы я мог быстро вернуться к Томасу, и, что тоже немаловажно, не убивал. Райли являлся счастливым обладателем баронского титула, собственного замка, довольно унылого на мой вкус, но любимого, и небольшой деревеньки. Его люди знали о сущности своего барона, но легко с ней смирились: он неплохо управлял хозяйством, крестьяне были зажиточнее соседей, и в голодные годы он, не жадничая, их поддерживал.

Я пришёл к замку Райли далеко за полночь. Силуэт башни темнел на фоне неба, но узкие окна светились. Дверь мне открыл широкоплечий лакей с испуганным взглядом и сказал, что хозяин не принимает. Я выпустил клыки, улыбнулся и, не представляясь, потребовал:

— Доложи!

Он попятился с жалкой улыбкой, кланяясь на каждом шагу, затем развернулся и побежал, а я остался стоять на пороге. Лакей либо забыл меня пригласить, либо не рискнул делать это без разрешения хозяина. Впрочем, скоро появился и сам Райли, невысокий и худощавый, даже хрупкий на вид молодой человек. Легко сбежав с лестницы, он с улыбкой приветствовал меня и замялся. Понимая его неловкое положение и испуг при виде ликвидатора, я предложил:

— Прекрасная ночь, барон. Может, пройдёмся?

Райли кивнул и вышел, обманчиво расслабленный, только глаза словно ощупывали окрестности, выискивая засаду. Наверняка и вслушивался напряжённо, пытаясь предугадать нападение.

Я вздохнул:

— Друг мой, не понимаю причин твоей настороженности. Насколько мне известно, ты всегда благоразумен и ничем себя не запятнал.

Он не стал возражать, лишь на мгновение сжав губы, горячо сказал:

— Вся деревня знает, кто я. Ещё их деды знали. После принятия закона я попал в очень двусмысленную ситуацию и не знаю, как выйти из неё. Не могу же я стереть память всем и остаться с деревней идиотов!

— Многие из нас имеют своих людей, — напомнил я.

Это его смутило.

— Ну один-два. Но не сотня же!

— Какая разница? У меня немногим меньше. Только они разбросаны по всему миру.

Это заставило его задуматься. Плечом к плечу в молчании мы прошли несколько десятков ярдов. Я напомнил:

— Охотники на вампиров есть и будут, в узком кругу память о нас не сотрётся, но не нужно, чтобы о нас говорили все. Твои люди ведь не разносят слухи?

Губы Райли искривились в улыбке, и он гордо вскинул голову:

— Не посмеют!

Он снова опустил голову и досадливо поморщился. Видно, мои слова его успокоили, потому что спустя несколько шагов он признался:

— Я в дурном расположении духа. Сегодня чрезмерно увлёкся и выпил больше, чем следовало. Мне бы не хотелось потерять этого человека, он ко мне расположен и пить его — чистое наслаждение. Не представляю, чем ему помочь.

— Поделиться кровью? — предложил я.

Он вскинул брови:

— Это просто крестьянин-копигольдер. Мало ли что. Какой из него вампир! Да и мне не нужен птенец.

— Прекрасно, — сухо сказал я. — В таком случае есть и другое решение проблемы. Сегодня утром сюда прибудет молодая женщина, вдова только что потерявшая мужа. Ей нужно занятие, чтобы не погрузиться в тяжёлые мысли, а опыт сиделки у неё есть.

 — Это замечательно! Спасибо! Я готов заплатить ей за работу, — с воодушевлением выпалил Райли и осёкся. — Эм-м-м… А в чём подвох?

— Почти в том же самом, — рассмеялся я. — За женщиной надо присмотреть, пока есть шанс, что она может обратиться. Вероятно, она захочет, чтобы с ней жили и дети. Но есть нюанс: она о нас не знает.

На лице Райли отразилось недоумение, но он сразу уважительно сказал:

— Буду счастлив оказать услугу Старейшему.

Кто бы сомневался! Помощь ему почти ничего не будет стоить, а теперь он сможет рассчитывать на ответную любезность. Сразу откланяться было не совсем удобно, и я, довольный, что мы быстро договорились, перевёл разговор на другую тему:

— Твой дворецкий очень неловок.

— Знаю, — сморщился Райли, — зато большой. Крови много. Он побаивается, конечно, но каждый раз так вкусно надеется, что всё обойдётся, — барон остановился, на миг задумавшись, и внезапно предложил: — Хочешь попробовать?

После продолжительной пробежки на скорости, недоступной для людей, голод настойчиво напоминал о себе. Пить чужого человека не принято, это оскорбление хозяина, но тут он сам и предлагает… Растерянность, на миг охватившая меня, отступила.

— Почему бы и нет?

Мне даже стало интересно, насколько далеко простирается расположение Райли и пригласит ли он меня в дом.

Пригласил. И даже предложил остаться на днёвку. Я сохранял свою обычную маску усталого безразличия, но, глядя на его открытую почти мальчишескую улыбку, не мог не удивляться. Неужели всего лишь облегчение от того, что надуманная им опасность оказалась ложной, привела его в такое беззаботно-счастливое состояние? Как неудобно, что вампиры не читаются! Не устаю поражаться людям, которые не могут понять мысли и чувства собеседника, и лишь угадывают их по внешним приметам и лживым словам. Как им вообще удаётся общаться друг с другом?

Надо потом проверить. Возможно и в дома к другим вампирам, настоящим преступникам, можно будет получать приглашения таким способом.

Райли тем временем пригласил лакея в комнату, приказал ему покормить меня и тактично оставил нас вдвоём. Вот тут пришлось пожалеть, что напугал парня. Несчастный пришёл в такой ужас, что трясся, как лист на ветру, и мысленно уже простился с жизнью, но при этом даже не пытался возразить или оказать какое-то сопротивление. Немалого труда стоило убедить беднягу, что не причиню ему вреда.

Я не стал спать: настолько довериться Райли не мог, но провёл день в его замке, убедился, что Луиза принята и устроена и вечером отправился в обратный путь. Перед уходом простился с гостеприимным хозяином. Он поинтересовался:

— Ну как тебе понравился мой человек?

Я сдержанно ответил:

— Неплохо. Но он боится.

— А как же иначе?

— Мои меня любят.

Отмеривая шаги от замка, я спиной чувствовал, как озадаченный Райли глядит вслед.

7

Как и следовало ожидать, в доме Томаса ничего не изменилось. Я не стал переодевать тело, но убрался в комнате, чтобы ничто не напоминало о болезни. Больше здесь нечего было делать, оставалось только ждать, и я проводил ночи у его кровати, позволив себе лишь две краткие отлучки из дома: один раз для кормёжки и другой — для изучения окружения.

Первые изменения стали заметны спустя четверо суток, но лишь на восьмую ночь Томас открыл глаза.

— Луиза?

Я подошёл к нему и стал около кровати, внимательно глядя в лицо. Было странно не чувствовать его, не касаться мыслей, и сознавать, что это глухое молчание навсегда. И в то же время я понимал, что эта перемена касается только меня, Томас не почувствует никакой разницы, разве что теперь мы не сможем общаться без слов.

— Гай, — он улыбнулся, увидев меня, и приподнялся на локтях, — хорошо, что ты приехал. Знаешь, я был ужасно болен, а увидел тебя — и сразу стало легче, — он на мгновение отвёл взгляд в сторону, сосредоточившись на ощущениях, и удивлённо вскинул брови. — Да я совсем здоров! И голоден, как… не знаю кто. Луиза! — обернулся он к двери.

— Её нет здесь, — мягко сказал я. — В городе опасно, Луиза уехала из Лондона по моему приказу.

Томас встал с кровати, пружинисто прошёлся, замер у окна беспокойно стискивая и расслабляя пальцы, потом сделал несколько шагов и стал в центре комнаты, возбуждённо раздувая ноздри:

— Но… этого не может быть, я чувствую её запах.

Он бросил на меня странный взгляд и устремился вон из комнаты. Я последовал за ним, так и не решив, стоит ли сказать Томасу про обращение или лучше подождать, пока сам поймёт, что произошло. Стоя в центре коридора посмотрел, как он мечется по всем комнатам в поисках жены, потом спустился на первый этаж и стал ждать в прихожей. Скоро он подошёл ко мне — с блуждающим взглядом, поминутно вздрагивая и оборачиваясь, когда доносились звуки с улицы.

— Где она?

— Пойдём!

Я распахнул двери, и мы вышли в ночь. Он не пытался больше говорить, лишь жадно вдыхал запахи города, Путь, хоть и короткий, был мною тщательно подготовлен.

Мы перешли дорогу, и я распахнул перед Томасом дверь многоквартирного дома:

— Входи.

Накануне я подошёл с вопросом к доктору, спешившему к пациентке, и не только добился от него приглашения в дом, но и посетил квартиру больной. Даже повезло разжиться ключом. Сейчас же я вёл к ней своего птенца.

Старик-консьерж посмотрел на нас и отвернулся, позабыв, что видел. Томас не мог отвести завороженного взгляда от первого замеченного человека, но я стиснул его пальцы и протащил мимо. Дверь в квартиру открылась почти бесшумно. В кресле у кровати больной сидела милая девушка, её дочь. Томас инстинктивно потянулся к ней. Я с печалью заметил, что в голодных глазах друга нет и проблеска разума.

Мне казалось, что не терял так голову после обращения, но уверенности не было. Я ведь убил своего первого человека без колебаний. Жажда новообращенного так сильна, что ломает человеческие запреты. Наверное, иначе вампиры и не выжили бы, умирая от голода и моральных терзаний.

Томас наклонился к девушке, но я схватил его за шиворот и толкнул на кровать. Он не ожидал этого и упал прямо на женщину, ткнувшись лицом в её живот. Первые мгновения лежал неподвижно, лишь пальцы судорожно сжались, собирая одеяло в складки, потом по всему его телу прошла дрожь, и он скользким змеиным движением переместился выше, но до шеи не добрался, а с низким утробным рычанием запустил клыки около ключицы. Больная пришла было в себя, но я отключил её сознание: не хотел чтобы Томас был отравлен сладким ужасом чужой смерти. Одеяло сползло в сторону, открывая чумные язвы, и я отвёл взгляд. Давая шанс Томасу, я, отобрал его у этой женщины. Она была в таком же состоянии как и сам Томас неделю назад и почти наверняка обречена, но вдруг?

Он, конечно, выпил её, и, не получив эмоциональной подпитки, остался голодным, но по крайней мере теперь мог контролировать себя и осознавать происходящее. Я ожидал чего угодно: упрёков в обращении, благодарности за спасение, отрешённого ухода в себя, но к истерике готов не был. Не только не мог предположить такой реакции Томаса, но даже вообще не слышал, что так бывает.

Пришлось хорошенько встряхнуть его и влепить затрещину, и лишь тогда он замолк, глядя на меня испуганными и несчастными глазами.

— Я не хотел…

Обращаться, убивать, истерить? Я не стал уточнять.

— Ясно, что не хотел. Она и так умирала. Ты лишь окончил её мучения, — сказал я. — Смерть несправедлива, как и жизнь, но равновесие соблюдено. Сейчас, когда ты подкрепил свои силы и можешь контролировать себя, сможешь поесть нормально.

Лишь сейчас он внимательно поглядел на девушку:

— Что с ней? Она же не могла просто всё проспать?

— Я контролирую её сон, — кивнул я, — Сейчас отпущу, но изменю восприятие. Она не увидит нас, ты сможешь попробовать её, ощутить настоящий вкус.

Он отшатнулся:

— Нет!

— Придётся. Верю, что ты достаточно владеешь собой и не навредишь.

 Всё прошло замечательно. Когда девушка в отчаянии замерла над телом матери, я слегка подтолкнул Томаса в плечо. Он в панике оглянулся на меня, но мой приказ вместе с голодом победили сомнения…

Я видел, что он пьёт, не торопясь и не жадничая. Потом, когда он отпустил её и мы вышли из квартиры, он сказал:

— Я так никогда не смогу.

— Ты о чём? — спросил я осторожно, хотя не на шутку испугался. Неужели всё зря, и способ питания показался ему настолько отвратительным, что он предпочтёт умереть, но не остаться вампиром?

— Об управлении. Это же волшебство, а я не чувствую в себе ничего такого.

— Освоишься. Это просто, — отозвался я с облегчением. Томас не стал обсуждать своё обращение, и это показалось мне хорошим знаком: сможет себя принять.

Мы вернулись в его дом, знакомые запахи пробудили инстинктивную тягу, и он опять начал беспокоиться:

 — Где Луиза? Зачем ты отослал её? Она, бедняжка, беспокоится обо мне.

— Ты понимаешь, что хочешь от неё?

— Но я её люблю!

Он нахмурился и замер, пытаясь разобраться в себе. Знания противоречили чувствам. То, что вампиры по обращению в первую очередь идут домой и истребляют свою семью, испытывая непреодолимую тягу к родным, он знал, но не мог поверить, что не является исключением. Внезапно сорвался с места, подошёл к шали, сиротливо висевшей на спинке стула и, скомкав, прижал к лицу.

— Это пройдёт, — сказал я, заметив, что его бьёт дрожь. — Лет через десять-пятнадцать. Если хочешь, можешь передать ей весточку. Но тогда она будет ждать, стоит ли оно того? Она скорбит, конечно, но вполне может через несколько лет выйти замуж и благополучно провести остаток жизни в тепле семьи.

Я не стал договаривать. Томас отбросил шаль и повернулся ко мне:

— Нет, конечно нет. Пусть всё останется, как есть. Я только хочу потом следить за детьми. Возможно, им понадобится помощь.

— Все так делают, — кивнул я.

— И ты?

Он знал, что задавать личные вопросы не принято и человеком честно сдерживался, а я, зная, что его интересует, рассказывал то, что считал возможным. Но сейчас это было не праздное любопытство, поэтому я не стал одёргивать его и ответил.

— Нет. Я был захвачен в плен и разлучён с семьёй за три десятка лет до обращения и оказался слишком малодушен, чтобы разыскивать родных. На моей земле прошло много войн. Я не хотел вести бесплодные поиски или узнать об их смерти. Может и к лучшему. Ведь мог найти…

— Ты не знал тогда о тяге к родной крови?

— Мастер не занимался мною и почти ничего не разъяснил.

— А что было потом? Или ты не можешь иметь иных детей, кроме обращённых? И сколько у тебя таких, как я?

— Как много вопросов сразу! Женщин у нас мало и они не могут понести, а мужчины могут иметь детей, хоть случается это нечасто. Мы эгоистичны, большинство вампиров относится к людям пренебрежительно.

— Я это прекрасно знаю, папочка.

— Да, конечно.

Язвительное замечание Томаса сбило меня и расстроило. Конечно, он и так знал о вампирах больше, чем любой другой человек. Просто я не сообщал ему то, что не нужно для охоты, а он старался не спрашивать лишнего. В смятении он пытался сейчас узнать всё сразу, чтобы определить своё новое место в мире. Я переживал за него так же, как когда-то за тощего избитого в грязном переулке мальчишку, только сейчас ещё чувствовал себя виноватым, хотя не смог бы объяснить почему.

— Я смирился со своей жизнью, и научился находить в ней интерес, но мне не нравится быть вампиром. Было бы эгоистичным обратить кого-то лишь для того, чтобы оставить при себе родную душу. Я надеялся, что моя кровь сможет переломить болезнь, и ты поправишься, но, думаю, обращение всё же лучший вариант, чем смерть. У меня ты один.

Что-то дрогнуло в его лице.

— Прости, Гай. Ты, наверное, не можешь меня понять. Я расстроен, — он вновь отошёл к окну и прислонился лбом к стеклу. — Мне тяжело знать, что самые любимые люди теперь недоступны.

— Почему же? Я понимаю. Неужели ты считаешь, что я неспособен любить? Мы с тобой никогда не говорили об этом, но ты знаешь мой возраст. Можешь представить, сколько дорогих и любимых людей ушли от меня за эти века?

— Расскажи! — он повернулся и исподлобья глядел на меня. — Кто был самой большой потерей?

Я не хотел. Человеческие годы память затуманила, но события вампирской жизни отпечатались в ней куда ярче, и перебирать их было больно. И ужасно не хотелось вытаскивать сокровенное и делиться им. Я поколебался, но всё же решил, что Томасу важно знать, что его боль не исключительна.

— Хорошо, расскажу тебе о своей женщине. Мы познакомились случайно. У неё на всех хватало тепла. После обращения я долго думал о том, чтобы удалить эти шрамы. Не думаю, что глаз восстановится, но кожа вполне может регенерировать. Но я не люблю боль, и счёл в конце концов, что не стоит оно того. Красавцем мне всё равно не стать, а чувства и мысли людей при взгляде на моё лицо, могут поведать о многом. Так вот, она никогда не считала меня уродом. При первом взгляде подумала лишь, что я испытал много горя. Я не мог остаться в деревне, потому что вёл кое-какие дела в городе. У меня там был дом, который мне нравился, а она жила в жалкой хибаре и не желала переезжать, потому что любила лес и травы, лечила односельчан и считала нечестным их бросить. Я часто приезжал к ней, она иногда выбиралась ко мне, и нас обоих это устраивало. Нам было хорошо вместе.

— Когда это происходило?

— Когда, где — какая разница? — отмахнулся я от вопроса. — Время летело незаметно. Так прошло почти пятьдесят лет, и она решила, что хочет ребёнка.

— Погоди! — прервал он меня. — Какие пятьдесят лет? Сколько же ей было?

— За тридцать, — усмехнулся я. — Думал, всё знаешь? Кровь вампира лечит, да, но не только. Мы же не стареем, остаёмся такими, как есть навсегда, пока не угасаем. Люди, в жилах которых есть хоть капля вампирской крови, тоже становятся неизменны, правда действует это недолго: год-другой. И всегда можно повторить.

— Но это же… бессмертие! — потрясённо прошептал Томас.

— Человек может жить, пока живёт его вампир, — согласился я. — Это… долго.

— Со мной ты этот дар не разделил, — упрекнул он.

— Собирался. Ждал, когда ты возмужаешь. Но ты выбрал людей, значит, тебе следовало жить по человеческим законам, — возразил я. — Не думаю, что Луиза захотела бы остаться бездетной.

— А…

— Человек становится неизменным, — терпеливо повторил я. — Женские циклы останавливаются.

Пришлось подождать, пока Томас осознает смысл сказанного.

— Да, — наконец пробормотал он. — Извини, я тебя сбил. Ты сказал, что твоя подруга захотела ребёнка. И что случилось? Она не смогла разродиться?

— Когда она поняла, что понесла, то согласилась, наконец, переехать ко мне. Я решил подготовить дом, нанять слуг. Меня не было всего несколько дней, но вернулся я слишком поздно. Её обвинили в колдовстве и сожгли.

Томас долго молчал, потом признал:

— Да, мне легче. Я знаю, что близкие живы. Надеюсь, что Луизы не коснулась зараза. Прости, я не должен был заставлять тебя вспоминать.

— Ты ещё узнаешь тяжесть воспоминаний, которые не уходят с годами, — вздохнул я. — Твоя жена поборола болезнь — с помощью моей крови. Ей ничего не грозит — кроме тебя. Поэтому не надо знать, где сейчас твоя семья.

Он кивнул, признавая разумность моих доводов, и я продолжил:

— Ты знаешь, что окончательная перестройка организма займет около десятка лет, а то и больше. Пока ты не можешь обращать и нуждаешься в дневном сне. Потом сумеешь, как и остальные, но мне бы не хотелось, чтобы ты это делал. Сейчас ты постоянно будешь при мне, пока не научишься управлять человеческим сознанием и незаметно кормиться. Когда приготовишься к самостоятельным охотам, отпущу.

— Но я не хочу тебя покидать! — воскликнул Томас. — У меня никого не осталось, кроме тебя! Или, — он с тревогой вгляделся в моё лицо, — или теперь, после обращения, я стал так же неприятен тебе, как и остальные? Но я ничего такого не чувствую, для меня ты всё тот же Гай, мой спаситель, старший товарищ и верный друг.

— Связь мастера с птенцом нерушима, и моё отношение к тебе неизменно, — успокоил я его. — Значит ли это, что ты вернёшься в ряды ликвидаторов?

Томас не колебался:

— Я готов! Хотя не представляю, зачем тебе нужен в деле беспомощный птенец. Ведь теперь и я не смогу входить в чужие дома без приглашения!

— Прекрасно, — сказал я, чувствуя прилив гордости. Какой он молодчина! Быстро понял своё положение и так мужественно его принял! — Собирайся. Завтра, как только сумерки спустятся на город, и очнёшься от дневного сна, уедем отсюда.

Вопреки опасениям Томаса, контроль дался ему легко. Он не любил управлять или стирать воспоминания, но вполне мог делать это при необходимости, а кормиться предпочитал, искажая восприятие человека. Уже через месяц с небольшим, он прекрасно справлялся с охотой, действуя аккуратно и осторожно, и я перестал постоянно его сопровождать. Не было оснований удерживать его при себе, но я не мог решиться признать самостоятельность Томаса: беспокоила его унылая замкнутость. Я знал, что вампир редко покидает мастера по собственной инициативе, но в глубине души боялся, что Томас обвиняет меня в потере семьи и захочет уйти. Мне казалось, что он воспримет своё обращение легче, чем другие, тем более, что вернулся к тому, что уже приходилось делать, но видно я ошибся. Томас оживлялся лишь во время ликвидаций, а в остальное — был задумчив и безразличен ко всему. Он ставил меня в известность, идёт ли на охоту или прогуляться, а возвращаясь сообщал, что всё обошлось без происшествий.

Мне отчаянно не хватало прежней душевной близости, но я проанализировал наши взаимоотношения до его обращения и понял, что в значительной мере стал жертвой собственных способностей. У нас не были приняты долгие разговоры: я и так читал его мысли и чувства и лишь изредка высказывался по их поводу, поэтому лишившись такой возможности, потерял очень много. Для Томаса же наши отношения вполне могли казаться неизменными. Стоило ли лезть к нему, требуя большего сближения?

Сомнения одолевали долго, но, наконец, я решился.

— Томас, мне не понять тебя, как раньше, а твоё состояние тревожит. Можешь объяснить, в чём дело?

Он бросил на меня несчастный взгляд, покачал головой и, понурясь, отвернулся:

— Нет, наверное нет. Если разберусь, что не так, разве не сказажу тебе? Мне… пусто. Одиноко. Не с кем поговорить, поделиться, чем-то заняться. Раньше была своя жизнь, сейчас нет. От работы тошно, хоть и понимаю, что делаем важное и нужное дело.

— Тебе не хватает друга? — спросил я, чувствуя, как сердце наполняется горечью: меня в этом качестве он больше не рассматривал.

Он опять задумался.

— Нет. Наверное, нет. У меня и раньше не было близких друзей. Так, знакомые. Но довольно много, и мне было весело с ними. Иногда мне хочется просто подойти к человеку на улице и заговорить с ним, но, боюсь, что это покажется странным. Я оторван от людей, выброшен из их общества, как гнилое яблоко из кучи здоровых. С вампирами мне тоже не сойтись. Они и раньше-то мне внушали неприязнь, а сейчас стали совсем противны.

Я кивнул: помнил его чувства в бытность человеком. Томас повернулся ко мне, глядя исподлобья, и неловко сказал:

— Помню, ты говорил, что это у всех вампиров так, но я люблю тебя по-прежнему, а ты, хоть и говорил о неразрывности мастера и птенца, словно отталкиваешь. Я стал тебе противен?

— Как ты мог подумать! — ошеломлённо воскликнул я. — Я и человеком был к тебе привязан, а сейчас нас соединяет нерушимая связь крови. Мне самому не хватает прежних отношений, когда я словно держал твою душу на ладони. С обращением я перестал читать тебя, как открытую книгу. Как отозваться, если не слышу?

Томас схватил мою руку, его лицо осветилось надеждой:

— Значит всё поправимо? И мы снова сможем понимать друг друга? Всего-то и надо — больше разговаривать?

— Мы научимся, — серьёзно ответил я, — но не думаю, что будет легко. Многолетние привычки менять сложно.

Он слабо улыбнулся и эхом отозвался:

— Научимся… Тебе правда интересно, что я думаю?

— Конечно.

— Я боюсь. Боюсь убить. Два раз было так, что кровь в голову ударяет и хочется…

Он не договорил, лицо исказилось болью стыда, но инстинктивно выпущенные клыки выползли из-под верхней губы, а пальцы скрючились, как лапы хищной птицы, и я почти почувствовал, как они с силой должны впиваются в беззащитную плоть. Стало жутко.

— Ты должен был сразу сказать, — обеспокоенно пробормотал я. — Я думал, что так лишь у тех, кто убивает. Я бы не отпускал тебя одного, чтобы избежать возможных жертв. Хорошо, что ты сдержался, такой порыв легко приведёт к смерти человека и попаданию в порочную зависимость. Те, кто лишает жизни, слишком часто не могут отказаться от пагубной привычки. Она их и губит, в конечном счёте.

— Об этом не говорят, — удивился Томас. — Почему?

— Потому что не знают. Вампиры мало общаются друг с другом, а с ограниченным кругом знакомств сложно прийти к такому выводу, тем более, что подсознательно никто не хочет замечать неприятную правду. И ты никому не говори, — приказал я.

— Ты хитрый, — заметил Томас, и глаза его сузились. — Хочешь, чтобы вампиры вымерли?

— Люди лечатся кровопусканиями. Иногда эта процедура, применяемая без должной осторожности, приводит к смерти. Вампир может проводить её без боли и без вреда для здоровья. Наша кровь может вылечить и подарить долголетие. Мы можем быть полезными друг другу и процветать, а вместо этого заняты взаимным истреблением. Если люди и вампиры исчезнут с лица земли, не найдя способов жить мирно, так им и надо! Природа проводит выбраковку порочных экземпляров. Не будем ей мешать.

— Чёрный мор это тоже «выбраковка»? — возмутился Томас.

— Конечно! Людям нельзя жить в такой грязи и скученности!

Он нахмурился, поджав губы, но, подумав, согласился:

— Возможно, ты прав. Ты видишь шире и знаешь больше. Но мне хочется надеяться, что всё же разумные существа сумеют договориться друг с другом. И… не надо сопровождать меня на охоту. Я сумею справиться сам. Потому что после тех двух раз было ещё три, и с каждым разом всё слабее.

Я встал и положил руку ему на плечо:

— Рад, что у меня такой замечательный птенец, и горжусь тобой. Отныне я отпускаю тебя и признаю свободным и равным.

— Ты гонишь меня? — удивился Томас, но я покачал головой. — Тогда зачем?

— Птенцу нельзя заводить своих людей, говорить им о своей сущности. А ты теперь волен выбирать тех, с кем общаться, кому довериться. Если повезёт, сможешь познать вкус дружбы в самом что ни на есть буквальном смысле.

— Это и впрямь так здорово?

— Поверь, незабываемо!

Томас улыбнулся, но глаза остались печальны. Я подумал, что разговор пропал втуне: он почти сразу принял обычный отрешённый вид, но спустя некоторое время заметил, что Томас постепенно начинает оживать. Он стал выходить из дома не только на охоту, но и просто погулять, перестал часами сидеть неподвижно, глядя в одну точку, мы чаще стали разговаривать. Я успокоился: теперь всё будет хорошо.

8

Наша деятельность требовала активности, частых переездов. Томас беспокоился, что может случайно встретиться с семьёй. Не исключал эту возможность и я. Необходимость дневного сна делала для него переправу через пролив опасной, но я сам перевёз его во Францию. Дом, в котором он вырос, стоял заброшенный: в своё время руки не дошли его продать. Мы вновь поселились там, по крайней мере, проводили время между постоянными поездками. Я решил создать сеть осведомителей по всему миру. Большинство людей, которых мы привлекали к работе, не знали, с кем имеют дело. Они получали небольшую денежную поддержку, и писали на оговорённые адреса, как правило, до востребования, в случае, если слышали о подозрительных смертях. Работа с письмами по праву считалась у нас самой нудной, большая часть таких сообщений были явно бесполезны, но при внимательной выборке получаемая информация была бесценной. Кроме того, мы по-прежнему получали и доносы от вампиров, хотя теперь их стало в разы меньше.

Между прочим, я съездил и к Райли, проверить положение Луизы. Детей она почти сразу забрала к себе и жила на положении почтенной вдовы в печали, но достатке. Дом Томаса сгорел во время Лондонского пожара, но я перевёл на счёт Луизы средства якобы за его продажу, да и Томас периодически передавал деньги для поддержки семьи.

Стояли унылые зимние дни — слякотные и ветреные. Замок Райли, неуютный даже летом, показался мне больше похожим на склеп. Голые стены дышали промозглой сыростью, по пустым коридорам гуляли сквозняки. Хозяин этой унылой постройки был искренне рад моему приезду, что само по себе показалось мне странным:

— Ты узнать про ту женщину, которую привёз, да? Её можно забирать — уже четыре месяца как.

— У неё всё в порядке?

— Откуда мне знать? — он дёрнул плечом. — Я её не пью. Выглядит довольной. Ты сразу их увезёшь? Или, может, оставишь здесь? Мой управляющий за ней приударил.

— Так вот откуда такое нетерпение! Это его она выхаживала?

— Его. Оставить женщину здесь и держать в неведении тоже сложно. Лучше увезти её, пока дело не зашло слишком далеко.

Я задумался. Что лучше для Томаса: знать, что Луиза счастлива в браке и обратный путь отрезан, или сделать её бессмертной, делясь кровью? Но как тогда они объяснят свою неизменность детям?

— Сначала поговорю с ней, — сказал я и направился в деревню.

Мне не пришлось искать дом, Луизу я встретил на улице и узнал её лишь по запаху, так сильно она изменилась. Болезненные бледность и худоба не просто ушли: Луиза располнела, её кожа бронзовела загаром, который не стёрли полностью даже дождливые холодные месяцы.

Она смутилась и испугалась, когда увидела меня. Пока бормотала слова приветствия, я погрузился в сумятицу её души. Возможно, её никто и не информировал специально, но Луиза отнюдь не была дурой, и за несколько лет сама пришла к приятию реальности. Она не только знала о сущности барона Райли, но и, сопоставив факты, поняла, что я тоже не человек, и сейчас не представляла, какие перемены в жизни несёт моё появление. Она испугалась, хоть и не показала страха.

Досадно. Я только начал сближаться с Томасом, а эта женщина опять могла встать между нами, но я чувствовал себя обязанным дать им шанс на воссоединение.

— Как поживаешь? — осведомился я. — Как дети?

Луиза принуждённо улыбнулась и кивнула:

— Спасибо, Гай, у нас всё хорошо. Скажи, пожалуйста, как ты похоронил Тома? Я хотела бы свозить мальчиков на его могилу.

— Они помнят отца?

— Только старший, — она поджала губы и удручённо кивнула, — Чарли был слишком мал. Но я рассказываю им. Ты покажешь нам, где он погребён?

Я покачал головой:

— Не могу этого сделать. Чумные ямы были на нескольких кладбищах. Умерших хоронили в общих могилах без всяких церемоний. Слишком опасна зараза.

Глаза Луизы заблестели от слёз, и она отвернулась, не желая показывать свои чувства, не подозревая, что я понимаю их куда тоньше, чем кто бы то ни было.

— Да, я слышала об этом, но надеялась…

Она не договорила, но я понял. Она рассчитывала, что я, пользуясь своими способностями, похороню Томаса отдельно и собиралась проститься с ним перед тем, как вновь выйти замуж. Не думал, что дело зашло так далеко!

Я испытал тройную радость. Приятно, что Луиза не ушла с головой в своё горе: сумела продолжить жизнь и нашла человека себе по сердцу. Я невольно позлорадствовал над беднягой Райли, которому предстояло расстаться со своим управляющим (я не хотел бы, чтобы мальчики росли под властью барона), и особо порадовался, что между Томасом и мной никто не встанет.

Пришлось развить бурную деятельность. Поговорил с Райли и убедил его сменить управляющего. Возможно, в душе он и готов был протестовать, но мне не возражал. Я позволил себе раскритиковать заброшенный и неухоженный вид замка, сказал, что сейчас никто не живёт в такой аскетично-подозрительной обстановке и прямо заявил, что будет куда лучше нанять управляющего, который разбирается не только в ведении хозяйства, но и в убранстве помещений, и приведёт дом барона в приличный вид. Боялся, что Райли обидится, но идея пришлась ему настолько по вкусу, что он даже оживился:

— Мне и самому неудобно, что я сижу здесь, как сыч в дупле, но после обращения пришлось сторониться людей, а потом как-то незаметно для себя упустил момент, а сейчас, честно говоря, уже побаиваюсь. Я ведь не беден, но совершенно не представляю как вести себя, чтобы вновь влиться в общество. Кажется, что так безнадёжно отстал!

— Ерунда, — оптимистично сказал я, — люди не меняются. Приблизь парочку разорившихся дворян, и они, чтобы не потерять кормушку, закроют глаза на все странности и только рады будут составить компанию в тех кругах, куда самостоятельно не попадут.

— Спасибо! — от души сказал Райли. — Блестящая идея.

— Значит мы квиты?

 Он расхохотался, звонко, по-мальчишески:                                                   

— Да, надо было сразу сообразить, что ты своего не упустишь! Но я и впрямь очень благодарен: думал об этом сам, но не мог решиться. Пожалуй, я подарю Джиму денег на свадьбу. Хозяйство-то он с собой не возьмёт.

 Я сказал барону, что с ним приятно иметь дело, пообещал Луизе прислать портрет Томаса и тем же вечером отправился назад.

Долго думал, стоит ли сообщать вести другу. Боялся, что его это расстроит, но решил, что скрывать настолько значимые для него вещи, неправильно. Томас выслушал в угрюмом молчании и вздохнул:

— Для Лу так лучше. Она замечательная хозяйка, но не любит, — он покрутил рукой в воздухе, — решать внешние проблемы и нуждается в общении. Ты сам видел этого жениха? Как он?

— Мельком, — сознался я. — Приятный человек.

Про Райли я говорить не стал, потому не упомянул и страстное желание Джима держаться от вампира подальше. Вероятно, он будет благодарен Луизе за избавление от опасного нанимателя.

Томас не обрадовался известиям, но и не погрузился в чёрную меланхолию, был тише и задумчивей обычного три или четыре дня, а потом вернулся к обычному состоянию. Он сам нашёл художника, который написал его портрет и вручил мне холст, а я с оказией отправил его Луизе.

Примерно в то же время Томас начал вести дневник, для чего обзавёлся большой толстой тетрадью, в каких хозяйки ведут записи расходов. Мне он сказал, что ежедневное написание заметок избавляет от гнетущего чувства одиночества. Каждое утро перед сном он доставал тетрадь и усердно писал. В остальное время он прятал её в самодельный тайник под подоконником. Мне было ужасно любопытно, что Томас пишет и обидно, что он не считает нужным делиться этим со мной, но я поборол искушение и никогда не попытался подглядеть.

Похоже, что и дневник и впрямь помог: Томас стал намного живее, и наши отношения даже стали напоминать те, что были до его обращения, с той разницей, что почти полностью вращались вокруг работы.

То, что количество кланов стало увеличиваться, стало неожиданностью для меня, хотя я с досадой признал, что это было закономерно. Удобство постоянного проживания в одном месте трудно переоценить: не нужно учить чужие языки и обычаи, каждый раз искать новое место для днёвки, можно налаживать связи с людьми и рассчитывать на помощь клана в случае экстренных обстоятельств. Осёдлые вампиры занимали лучшие для охоты места и с неприязнью и подозрением относились к чужакам, почти никогда не пуская на свою территорию.

Я решил, что процесс организации кланов надо ограничить и собрал новый Совет — в очень усечённом составе. Присутствовали всего восемь лордов, которых я тщательно выбрал, и поэтому с лёгкостью провёл новый закон. Мы насчитали пятьдесят восемь существующих кланов, предположили, что на самом деле их может быть чуть за шестьдесят и постановили максимальным количеством сотню, при этом решили, что хотя новых лордов выбирает клан, но утвердить должен Совет. Один из присутствующих высказал мысль, что лорды должны иметь опознавательный знак, указывающий на их положение тем, кто не знает лично. Мне казалось, что это никому не нужно, но все поддержали идею. Сошлись на том, что удобнее всего перстень. С крупным красным камнем. Я возражал: такое украшение слишком на виду и может выдать своего хозяина, да и перстни с рубинами или гранатами были у многих вампиров и могли ввести в заблуждение. Не запрещать же их ношение! Я был равнодушен к драгоценностям, но считал, что несправедливо лишать других вампиров любимых украшений. Но меня не поддержали.

Граф д’Эно, с удовольствием разглядывая собственные пальцы, унизанные перстнями, возразил:

— В конце концов, не обязательно носить на пальце, можно и на цепочке на шее, и предъявлять в случае необходимости. Они, конечно, должны быть одинаковыми, чтобы их не спутали с другими. Я сам могу заняться заказом.

Пришлось согласиться.

Я провёл ещё одну поправку к закону. Отныне ликвидатор, нашедший нарушителя, сам решал, сделать ли ему предупреждение или ликвидировать сразу. Сослался на то, что опыт ликвидаторов позволяет с высокой достоверностью определить, есть ли смысл в отсрочке, или это лишь потеря времени и новые жертвы, которые вызывают страх у людей и увеличивают их подозрительность. Никто из присутствующих не усомнился в компетентности моих вампиров, или, скорее, сочли, что уменьшение числа недисциплинированных кочевников всем только на руку.

Томас, который сопровождал меня и единственный на собрании не был лордом, заметил, когда мы ехали домой:

— Не слишком-то лорды беспокоятся о всеобщих интересах!

— Они пекутся о собственных кланах, — заметил я. — Уверяю тебя, с этим хлопот полон рот, и им тем проще живётся, чем меньше люди волнуются из-за странных трупов со следами клыков на шее.

— Да это правильно, конечно, — сказал Том. Убийц надо уничтожать. Всем от этого спокойнее. Мне там неловко было: все аристократы, один я из простых, — он передёрнул плечами.

— Тебе нечего расстраиваться: получил воспитание и образование, не хуже, чем любой из них. Но вообще вампирам из простых сложнее выжить. Если аристократ ведёт ночной образ жизни, занимается, чем хочет, это никого не удивит, а трудяга сразу вызовет подозрения. В первые годы это особенно опасно. А изобразить аристократа — манеры не позволяют. Если такие вампиры и выживают, в лорды им не выбиться.

— У меня-то с тобой не было проблем. Ты происхождением не кичишься, — усмехнулся Томас.— Но не могу представить, чтобы эти господа выбрали в птенцы простолюдина.

Томас, как и лорды, считал меня аристократом. Я посмеивался в душе: глупо возвышать кого-то лишь из-за почтенного возраста или очерёдности получения титула. Эту догадку я не собирался ни опровергать, ни подтверждать. Даже доверяя Томасу, не хотел обременять его излишними знаниями.

— Я из хорошей семьи.

Вот так. Пусть понимает, как хочет.

Мы вновь занялись работой. Я часто был в разъездах, увеличивая и укрепляя сеть осведомителей, Томас занимался анализом корреспонденции: ему нравилось работать с бумагами. Страдая от недостатка общения, он с трудом налаживал контакты с людьми и ужасно завидовал моей способности их читать.

Количество работы увеличивалось, но не слишком, главным образом за счёт уменьшения числа ликвидаторов. После того, как мы избавились от Хосе с птенцами, был убит ещё один –неосторожно подставился нарушителю. Ещё двое, отличающиеся особой жестокостью, умерли естественным образом. Томас не поленился собрать данные о проведённых ликвидациях и построить график, который наглядно свидетельствовал о том, что количество их постоянно уменьшается. Вампиры нарушали закон всё реже, и обычно по незнанию: было много тех, кто не слышал о запретах, поэтому первый раз мы по-прежнему ограничивались предупреждением. Но встречались и те, кто знал законы. Трудно сказать, на что рассчитывали такие нарушители. Возможно полагали, что их обнаружение было случайностью и удастся продолжать прежний образ жизни безнаказанно. Как правило, это были отдельные кочевники, изредка семьи из мастера и птенцов. Кланы вели оседлый образ жизни, поэтому больше беспокоились о конспирации.

Показывая мне результат своей работы, Томас оптимистично сказал, что налицо положительная динамика: вампиры становятся менее кровожадны. Мне было жаль его разочаровывать, но пришлось объяснить, что всё не так радужно. Убийств не становится меньше, только теперь их лучше скрывают.

Томас расстроился:

— Тогда имеет ли смысл наша деятельность? Вампиры, которые убивают с упорством маньяков, продолжают действовать безнаказанно. Раньше их хотя бы истребляли охотники.

— Ты мыслишь человеческими категориями. Хочешь, чтобы все результаты прямо сейчас и сразу. А результаты нашей деятельности проявятся через поколения. Мы лишь немного ускоряем этот процесс и обеспечиваем спокойное существование тем, кто осторожен. Самые кровожадные вымрут.

— Появятся новые, — мрачно сказал Томас. — Птенцы повторяют путь мастеров.

— Птенцов становится всё меньше. Теперь надо отвечать за них, а кому охота!

Он долго молчал, потом выдавил:

— Ну, это нескоро. Мы, надо полагать, внесём свой вклад, отказавшись от предупреждений?

— Не полностью, дружище, не полностью. Не стоит зарываться.

Он кивнул и оскалил клыки в мрачной улыбке.

Томас отказался плавать на Острова, даже смог обходиться без дневного сна. Сначала сказал, что не уверен в самоконтроле при возможной встрече с семьёй, потом каждый раз придумывал какие-то другие отговорки. Я не настаивал: прекрасно помнил, как сам не захотел заглядывать в своё прошлое. На ликвидации в Англию я ездил без него, продолжая ненавязчиво следить за его семьёй. Луиза скончалась в глубокой старости на пороге восемнадцатого столетия, оба сына к тому времени женились, и я не видел причин вмешиваться в их жизнь.

Вернувшись из очередной поездки, я не застал Томаса дома. Это меня не обеспокоило. Иногда он пропадал на несколько суток, я вполне доверял его благоразумию и не спрашивал отчёта о его похождениях, да и не имел права на это. Бегло проглядел почту, полученную за время моего отсутствия. Ничего не привлекло моего внимания: обычные убийства и пропажи людей, в которых вряд ли были замешаны наши соплеменники.

Томас привык сообщать, что куда-то собирается, и когда он не вернулся на третьи сутки, я начал волноваться. Первую половину ночи мерил шагами то комнаты, то сад у дома, но, наконец, не выдержал и полез за дневником.

Аккуратно пролистал чистые листы с конца тетради, не желая видеть записи, не предназначенные для моих глаз. Решил, что прочту лишь те, которые появились после моего отъезда. Последняя запись была сделана пять дней назад, я листнул назад и быстро проглядел ровные строки, загибающиеся вниз у края страницы, написанные аккуратными округлыми буквами.

Вот!

Томас, оказывается, узнал о нарушении закона — не из писем, а из разговоров. Два убийства произошли совсем рядом. Он, конечно, не стал дожидаться моего возвращения и сам попытался выйти на след нарушителя, пока тот не покинул наши края.

Я с тревогой вчитывался в скупые слова, описывающие поиски. Неужели Том был неосторожен настолько, что позволил какому-то заезжему вампиру себя прикончить? Я этого мерзавца из под земли достану!

Следующая запись встревожила ещё больше. Он обнаружил вампиров (да, их было четверо: мастер и три птенца) и даже проследил до места днёвки, но при этом столкнулся с человеком, который занимался тем же самым. Я бегло пробежался по странице, где он рассуждал о единстве целей и союзе ради восстановления справедливости. Близкие и родные идеи, изложенные в потёртой тетради чужими пафосными словами, казались нестерпимо наивными. Будет ли хоть какая-то конкретика?

Но ничего определённого я не прочитал, лишь описание охотника, упоминание, что его группа преследовала этих вампиров уже больше месяца, но вечно опаздывала и даже лишилась одного из членов, который из наблюдателя стал ужином.

Итак, мой друг согласился на совместную охоту, памятуя нашу работу в те времена, когда он был ещё человеком. Именно отправившись на неё, он и не вернулся. Адрес он записал. Хоть что-то!

Я направился в соседний городок разыскивать дом вампиров. Ожидал увидеть неприметное строение на окраине, как его описал Томас, но пришёл к пожарищу. Соседи, сторонились меня, даже когда я объяснил, что приехал к торговому партнёру, который назначил мне встречу по этому адресу, отвечали скупо или хмуро говорили, что знать ничего не знают, но я понял, что компания в доме была неприятная. После пожара нашли пять обгоревших обезглавленных тел, и никто не хотел говорить с чужаком вроде меня о страшном убийстве, которое пытались скрыть не менее страшным способом.

Тревога исчезла, душу объяло ледяное спокойствие. Если раньше я спешил, всё ещё надеясь на благополучный исход, то сейчас знал, что опоздал. Мастер, три птенца и…

Мой несчастный друг помог охотникам уничтожить гнездо вампиров и сам стал жертвой. Я не исключал и возможность того, что он погиб от рук вампиров, но считал, что это маловероятно. Ведь тогда кто-то из них почти наверняка должен был уцелеть. Я понимал, что время утеряно, поиск охотников займёт много времени и вовсе не обязательно увенчается успехом, но был полон решимости разведать подробности произошедшего. В небольшом городке все знают друг друга, и чужаки сразу привлекают внимание и вызывают интерес. Наверняка охотники уже далеко, но я надеялся, что их группа не осталась незамеченной и начал расспросы, чтобы выявить как можно больше подробностей: любая мелочь могла иметь значение, а время и так было упущено. Первым делом обратил внимание на гостиницу. С её хозяином я был знаком, именно там останавливались те, кто приезжал ко мне: я не хотел показывать своё жилище. Поэтому, завидев его перед гостиницей, я даже не стал заходить, а сразу обратился к нему, и узнал, что после пожара, обнаружившего ужасное преступление, никто из его жильцов не покидал заведения.

— Может, кто-то снимает жильё в городе? — осведомился я, надеясь, что он знает своих конкурентов.

На его лысине даже пот выступил от напряжения, несмотря на прохладный ветерок, так мучительно он старался вспомнить что-то полезное. Пришлось отвернуться, чтобы не смущать его взглядом. Не ожидал, что он настолько боится меня, хотя, будучи знаком со мной с детства — не менее сорока лет — и видя неизменность, он догадывался о моей нечеловеческой сущности. Тем временем из гостиницы вышли трое мужчин с чемоданами.

Я не сразу обратил на них внимание, но некоторые их мысли, промелькнувшие фоном на краю моего сознания, заставили сосредоточиться.

— Кто это?

Он бросил взгляд в их сторону:

— Ехали в Англию по делам, но один приболел и они задержались, а сегодня решили продолжить путь. Скоро карета.

Я уже понял, что эти люди — те, кто мне нужен. Они не ожидали, что Томаса будет кто-то искать, и не захотели уезжать сразу после пожара, чтобы не вызвать подозрений. Я ещё порасспрашивал хозяина, чтобы не показать, что отъезжающие меня заинтересовали, с одобрительной улыбкой заплатил ему золотой за беспокойство и распрощался.

Среди охотников не было полукровок. Обычные люди. Они лениво переговаривались в ожидании почтовой кареты и даже не заметили, как я прикоснулся к сознаниям, пробуя их на прочность, приноравливаясь к управлению. Один, самый молодой, совсем недавно включился в охоту на вампиров и, мало принимая участие в беседе, переживал детали прошедшей ликвидации.

Я не ошибся. Мой бедный друг, полагая, что мы делаем одно дело, доверился охотникам, за что и поплатился. Они совместно уничтожили вампиров, после чего Томаса ударили в спину серебряным клинком и упокоили так же как и остальных. У них не возникло никаких сомнений в правильности решения: вампир он и есть вампир!

Выйдя из города первым, я встретил карету на значительно расстоянии от него. Подчиняясь моему зову, охотники вышли из кареты и углубились в лес. Я не стал произносить пафосных речей, не показался им, даже не ослабил путы своей воли на слабых сознаниях. Повинуясь моей воле, один из них убил своих товарищей, которые даже не поняли что происходит, после чего повесился сам.

Мне всё казалось бессмысленным и бесполезным. Зачем моя жизнь? Я только теряю дорогих существ, наблюдая, как вроде бы разумные виды, медленно, но неуклонно сползают в пропасть. И вампиры, и люди меня разочаровали. Да, среди них попадаются отдельные умные особи, которые хотят движения к прогрессу, но большая часть людей с головой уходит либо в быт, борясь за элементарное выживание, либо тратит ценные ресурсы на эгоистичные мелкие желания. А вампиры ещё хуже. Те качества, которые в человеческом обществе подвергаются хотя бы номинальному осуждению, с обращением расцветают пышным цветом, желание общаться, дружить, любить, исчезают, способность к сопереживанию становится досадной помехой, усложняющей существование.

Я вернулся в дом, где мы с Томасом жили много лет, лишь затем, чтобы забрать его дневники. Долго колебался, имею ли я право их открывать, но так тосковал, что испытывал жгучую потребность хотя бы таким способом почувствовать друга рядом. Внимательно вчитывался в каждую запись, хотя большая их часть носила чисто технический характер: списки покупок, дела, сделанные за день. Тем ценнее мне казались редкие записи, в которых он выплёскивал эмоции: тосковал о семье, признавался в преданности и благодарности мне, рассуждал о людях и вампирах, с воодушевлением размышляя, чем мы бы могли быть полезны друг другу, и как скоро возможно наше объединение в одну социальную структуру. Горько и больно сознавать, что он погиб, пытаясь воплотить в жизнь мои надуманные идеалы!

Я решил было найти внуков Томаса и выкупить у них его портрет, но сейчас же отказался от этой мысли. Зачем хранить несовершенное полотно, когда его образ навсегда останется неизменным в моём сердце? Там уже целая галерея тех, кого потерял.

Сжечь дневники, выставить дом на продажу и в путь! Я с головой ушёл в работу, чтобы не оставалось времени думать о том, что она бесполезна.

Часть 3

Ученик

1

Буквально после потери Тома я узнал о смерти ещё одного ликвидатора, но решил, что нет смысла увеличивать штат. Сеть информаторов опутывала мир. Мало кто, зная закон, продолжал его нарушать: не так уж сложно спрятать тело или изображая человеческое преступление, не оставлять следы клыков на трупе. Не стоит жизни такой риск. Поэтому проявляли себя те немногие, до кого слухи о нововведениях не дошли, а их искать было нетрудно: им и в голову не приходило скрываться от соплеменников, хотя контактов с себе подобными они избегали. Единственным исключением являлось посещение города, принадлежащего какому-либо клану, где чужаков быстро находили, информировали и, как правило, выставляли вон, если только у них не было каких-либо дел на этой территории (тогда можно было попробовать получить разрешение лорда).

Почти сразу после смерти Тома один из кочевников объявился в предместьях Парижа. Несколько убийств почти подряд! Я перебрался туда. Не стал ставить в известность д’Эно, а снял комнату на тихой окраине у старика, живущего на скромную ренту. Мсье Поль приближался к закату жизни, здоровье не позволяло часто выходить, и вместо того, чтобы проводить время в окружении других людей, он скучал в тесных стенах. Старик мне сразу понравился: он прошёл первую проверку: шрам внушил ему сочувствие к перенесённым страданиям, а не отвращение. Я оценил пытливый ум, и приветливость, но предпочёл отгородиться от его мира: скука и тоска по дочери, недавно погибшей родами, резонировали с моим меланхоличным настроением. Было жаль этого человека, но я не слишком обращал внимание на него, занятый розыском нарушителя, лишь поддерживал беседы на отвлечённые темы, отказываясь от предложений разделить стол. Он же присматривался ко мне. Вечером спустя неделю, вновь собираясь на поиски, я заметил, что старик перестал навязывать своё общество, хотя его приветливая расположенность не пропала, а взгляд задерживался часто на мне с любопытством. Заинтересованный такой переменой, я вновь открылся его эмоциям и с удивлением обнаружил пытливый интерес, смешанный с опаской. Он знал! В первый момент это открытие меня озадачило. В мыслях мсье Поля не было ничего, объясняющего догадку. Ситуация не была опасной, не имело смысла даже стирать его память: любые россказни примут за приметы старческого слабоумия.

Не церемонясь, я спросил:

— Чем я себя выдал?

Старик вздрогнул, непонимающе уставившись на меня. Не мог поверить, что я спрашиваю его именно о том, о чём он подумал. Я усмехнулся:

— О том, о том.

В памяти мсье Поля всплывали разные эпизоды. Он не знал, как ответить, но я уже и так всё понял, и воздал должное его наблюдательности и аналитическому уму. Он заметил всё: и отказ от еды, и преимущественно ночной образ жизни, даже клыки, мелькнувшие как-то раз при разговоре, хотя я-то уж старался постоянно их втягивать при общении с людьми. Обратил внимание на мой интерес к сплетням об убийствах и пропавших людях. Мсье Поль даже заглянул в комнату днём, когда я спал, что окончательно уверило его в моей нечеловеческой сущности. К чести его надо признать, что он не ставил себе цели подсмотреть, а всего лишь не услышал моего возвращения и хотел забрать что-то из своих вещей. Боясь в этом признаться, он молчал, пытаясь придумать какие-то оправдания и отбрасывая их, как негодные, одно за другим.

— Да ладно, — сказал я. — Всё понимаю и не в претензии. Снимаю шляпу перед такой наблюдательностью. И… не надо бояться. От меня не будет вреда.

Старик несколько принуждённо улыбнулся, размышляя, можно ли задавать мне вопросы, или это опасно.

Я махнул рукой:

— Что уж теперь! Спрашивай?

 Лишь сейчас до него дошло:

— Понимаешь, что я думаю?

— Это несложно.

— Мне казалось, что ты не знаешь, что я понял, что ты… — он смутился и умолк.

— Не знал, не подслушиваю обычно, но ты изменил поведение, и стало интересно почему.

Мсье Поль часто закивал:

— Я догадался, сам. Молодые не верят в духов ночи, но я всегда знал, что вы существуете.

— Не надо делиться этим знанием, — с нажимом посоветовал я. — Мы стараемся быть незаметными. Эти убийства, о которых я расспрашивал, — преступление. Я приехал найти убийцу и покарать.

— Хочешь сказать, что вы не должны убивать? — недоверчиво нахмурился он.

— Я часто несу смерть, — высокопарно ответил я, — но это не убийство, а возмездие.

Впечатлённый пафосностью ответа, старик не вдумался в его суть и улыбнулся куда более свободно.

— Но вы не люди?

— Мы были ими.

— И ты питаешься?..

— Кровью, — я выпустил клыки, демонстрируя их полную длину, ожидая вспышки страха, но он не испугался, и только сейчас я понял, что старик не боится умереть, давно готов к этому, и лишь рад перед смертным порогом удовлетворить своё любопытство.

— Ты давно стал таким?

— Давно, — я рассмеялся его почти детскому разочарованию. — Очень давно. Почти два тысячелетия назад.

Вот тут он удивился. Округлились глаза, и даже рот приоткрылся, как у поражённого ребёнка. Я ждал восторженности, зависти, возможно, просьбы об обращении, но Поль испытал лишь сочувствие:

— Бедняга. Ты, верно, истомился!

Это простое утверждение поставило меня в тупик.

— Нет. А должен был?

— Не знаю, — задумчиво сказал он. — Ты, верно всё видел, всё познал и ничему не удивляешься. Столько веков — это чудовищно много. Не надоело?

— А тебе? Неужели сам ждёшь смерти?

— Я её не боюсь. Но и умирать пока не хочу. Жить интересно.

— Если делать нечего, то одолеет тоска. А у меня есть работа. Пусть она неприятна, но нужна, полезна и людям, и вампирам, требует умений, сил. И времени. И время не ложится тяжким грузом на плечи. Оно неуловимо и мчится быстро, как воды горной реки. Мне даже кажется, что оно ускоряется с возрастом. Мне тоже пока интересно. Я не видел, как всё начиналось, но хочу посмотреть, как закончится.

— Думаешь, закончится? — он, похоже, огорчился.

— Наверняка. Люди глупы, жадны, эгоистичны, жестоки. Они сами себя истребят.

— Вампиры, как понимаю, ничем не лучше?

Я не ответил, но он снова закивал, как курица, клюющая зерно, будто услышал подтверждение:

— Ну, этого следовало ожидать, если вампиры получаются из них, да? Какие люди, такие и вампиры. Но всё же мы, похоже, так сразу вымирать не собираемся, так что шанс на благополучный исход есть.

— Есть, — признал я, и в порыве неожиданной откровенности добавил, сам удивляясь чёткому осознанию: — И я надеюсь. Так хочется узнать, чёрт возьми, что победят лучшие качества души, а не худшие! Иначе… зачем это всё?

— Не чертыхайся, — сурово сказал мсье Поль и перекрестился. — Хотя духи ночи, наверное, под покровительством сил Зла.

— Я не верю ни в каких богов, — равнодушно сказал я. — Давно. Слишком многим богам поклонялись на моих глазах. Зло творят люди, и я не видел иных сил зла, кроме них.

— Вампиры же, — напомнил старик с ехидной усмешкой.

— Да какая разница!

— Это уж тебе виднее, — усмехнулся он. — А как проходит обращение?

— Нет, — я усмехнулся, — давай дальше.

— Не расскажешь, значит, — он покрутил головой и подумал, что я, значит, убивать его не буду, и сразу вспомнил, что я читаю мысли, отчего взгляд стал виновато-испуганным.

— Не буду, — подтвердил я, уже не сдерживая улыбку.

— А ты не подслушивай! — сварливо заявил мсье Поль и сразу, сменив гнев на милость, резюмировал: — Если бы каждый хоть чуть старался для общего благополучия, мы бы жили в прекрасном мире. Остаётся только делать что должно без оглядки на остальных. Хороший ты человек, хоть и вампир.

Меня это смутило. Я поблагодарил его, приняв обычный невозмутимый вид, заметил, что для того, чтобы и дальше оставаться хорошим, мне надлежит работать, и малодушно сбежал. У меня и раньше случались похожие разговоры, но этот чем-то растревожил, и я скоро поймал себя на открытии, что иду, невольно улыбаясь. Нелепый любопытный старик вновь заставил меня поверить в светлое будущее.

Нужно сосредоточиться на деле. Два последних убийства произошли на землях герцога Вандомского, недалеко от Этампа, последнее — перед самым моим приездом и, если нарушитель не покинул район, то вот-вот должен выйти на новую охоту. Территория формально не принадлежала клану д’Эно, но была совсем рядом, здесь не посмел обосноваться никто из вампиров, и своих людей у ликвидаторов не было, я мог рассчитывать лишь на собственные силы и не обольщался надеждой на случайную встречу.

Я искал не преступника, а жертву. С первого взгляда городок мне понравился: красивые церкви, величественная ратуша, нарядные особняки — но через несколько дней он, укрывающий моего противника, уже казался враждебным. Шелест листьев скрадывал мои шаги и шуршание плаща. Несмотря на замечательную погоду я с ним не расставался: мало ли что может удержать от возвращения в безопасную квартиру до рассвета, надо иметь защиту от палящих солнечных лучей. Ночь выдалась тёплой, полная луна плыла в вышине, следуя за мной, как преданный пёс, и я держался в густой тени стен, стараясь не привлечь к себе ничьего внимания и почти не глядел по сторонам, подставляя лицо тёплому ветру и отдав всё внимание окружающим запахам. Дела обстояли не слишком хорошо. Со времени последнего кровавого пиршества прошло больше недели, слишком долгий срок. Вампир мог сменить место охоты, или даже вообще покинуть окрестности Парижа. В таком случае ещё неизвестно, когда получится его найти. Хорошо, что решение о ликвидации теперь можно принимать сразу. Это избавит от траты сил и времени на повторный поиск преступников.

Приближался рассвет. На опустевших было улицах начали появляться первые люди. Пора заканчивать бесполезное патрулирование. Если и завтра никого не обнаружу, придётся сворачиваться и уезжать: бессмысленно топтаться на покинутом месте. Выйдя на перекрёсток, я огляделся, выбирая маршрут, и буквально сразу почувствовал влекущий аромат свежей крови.

Остальное было привычным и простым. Обнаруженное тело ещё хранило тепло жизни, аппетитный запах забивал все остальные, но я сделал большой круг и сумел взять след убийцы.

Место днёвки оказалось недалеко от города, в подвале сгоревшего дома, и я только порадовался, что это нежилое место, куда можно проникнуть и без приглашения. Запах гари не давал почуять вампира. Тайник был оборудован великолепно: я нашёл его лишь потому, что твёрдо знал о существовании. Неудивительно, что хозяин не хотел покидать такое надёжное место! Здесь его никто не обнаружит, решил я, и после привычной разделки тела, не стал его никуда переносить, лишь спихнул на пол с нар, прикрытых тряпьём, и устроился там сам. Возвращаться по солнцепёку не хотелось, да и торопиться ни к чему. Лишь на следующую ночь забрал свои вещи из квартиры мсье Поля и отправился в путь. Дел больше не было, если, конечно, не считать возню с бумагами. Среди кучи писем я обнаружил одно, отличающееся от прочих. В нём не было доносов, сплетен, дневников наблюдений. Какой-то вампир из России, претендующий на место лорда, просил меня о поддержке. Даже не дворянин! Мне бы хоть долю такой самоуверенности. Я скомкал письмо и с досадой отшвырнул. Не люблю выскочек. Серебряков. Фамилия казалась знакомой. Кто-то мне о нём говорил…

Некоторое время я перебирал в памяти имена и лица, но их было слишком много, нужное никак не находилось. Я с досадой поднял и расправил лист, сложил и убрал в шкатулку. Принялся сортировать другую почту, и сразу вспомнил. Ну конечно! Мне же о нём рассказывал один из ликвидаторов! Купец, который не убивает. Надо и впрямь съездить: обещал, что в случае необходимости его поддержу.

Перед тем, как тронуться в дальний путь, я счёл нужным нанести визит к д’Эно. Он встретил меня с искренней и радушной улыбкой, словно давно пропавшего и внезапно объявившегося старого друга. Показная дружелюбность и насмешила, и вызвала досаду. Я не счёл нужным снимать маску усталого равнодушия, но не удержал иронию:

— Страшно думать, какие ужасные дела надо сотворить, чтобы они вынудили настолько старательно изображать радость при моём виде.

— Просто я хорошо воспитан, — парировал лорд, улыбнувшись с холодной любезностью.

— Нет никаких сомнений.

Он закусил губу клыками и после недолгих колебаний признался:

— Было бы странным, если бы приезд ликвидатора на территорию моего клана оставил меня равнодушным. Тем более лорда-ликвидатора. Что-то случилось?

— Ничего, стоящего беспокойства. Меня пригласили в Россию для утверждения нового лорда. Я как раз работал в Этампе и подумал что, возможно, некоторые перстни для лордов уже готовы.

Взгляд д’Эно выразил неподдельное облегчение.

— Да, конечно. Что-то случилось с Хлызневым? И кто претендует на его место?

— С Хлызневым, сколько известно, всё в порядке. По крайней мере я не получал никаких сведений об обратном. Мне кажется, претендент организует новый клан.

— Пожалуй, тоже посмотрю, что происходит. Мне тут скучновато. Это где и когда?

— Резань. Через месяц.

— Резань? Там, кажется есть небольшой. Во главе какой-то князёк — ужасно высокомерный, — граф отошёл к секретеру, порылся в ящике, достал карту, развернул её и с досадой покачал головой. — Чёртова даль! Я писал ему приглашения на Советы. Не счёл нужным отозваться. Если это он преставился, буду только рад. Будем добираться вместе или по-отдельности?

Я удивился готовности д’Эно немедленно сорваться с места, но сразу же подумал, что есть смысл взять его с собой: он достаточно влиятелен, и в то же время побаивается меня и, вероятно, будет поддерживать.

— У меня ещё есть дела, но мы можем встретиться по дороге.

Мы договорились о месте и времени, лорд заверил меня, что возьмёт с собой изготовленные перстни, после чего я откланялся. Решение усилить свою позицию ещё одним голосом пришло сразу, хотя до непосредственной встречи с неведомым Серебряковым я не был до конца уверен в ней. Мой путь лежал в Майнц, лорду которого я не так давно оказал услугу: один из его птенцов на охоте легкомысленно выпил пьяную жертву, в результате чего захмелел сам и натворил дел, не в силах контролировать поведение. Одно предупреждение он уже имел, но мастер, питавший к провинившемуся редкую привязанность взял ответственность на себя, а я счёл, что иметь такого должника полезно, поэтому историю замяли.

Граф Эрбах не выразил радости от перспективы отправиться в глубину России, но и ничего против не имел. В начале он был очень напряжён и почувствовал явное облегчение, когда узнал, зачем к нему обратились.

— Я думал, что из-за истории с бароном…

— Какой истории? — насторожился я.

— Нет, ничего криминального, — торопливо заверил Эрбах, — но неприятно. Барон Готлиб действительно аккуратен и никогда не делал ничего, что могло бы навести людей на мысли о нас, но…

— Но? — поторопил я его.

— Он убивал всех! Такая регулярная смертность рано или поздно — а скорее всего именно рано — вызовет озабоченность людей и наведёт охотников на наш след. Я предложил ему поумерить аппетиты и ограничить количество убийств, но это не слишком помогло. На прошлой неделе я изгнал его из клана.

— Разумное решение.

— Всё равно неприятно, — резюмировал он. — Когда отправляемся в путь?

 Мы вышли следующим же вечером. Часть пути проделали пешком, потом купили карету с парой лошадей и проехали почти полных два дня, благо встречный ветер сносил назад наш запах. Но лошади всё же учуяли нас и понесли. Я сам сидел на козлах, и делал всё, чтобы удержать взбесившуюся упряжку, но обезумевшие животные были почти неуправляемы, и в конце концов карета оказалась в придорожной канаве. Эрбах, успел выскочить на ходу и со смехом наблюдал за моими попытками удержать экипаж на дороге. Я обрезал постромки, освободив перепуганных лошадей. Одна сразу умчалась, другая ушла, заметно прихрамывая. Повезёт тому, кто их найдёт!

Остальной путь мы проделали на своих двоих. Передвигались скрытно, по ночам. Лишь однажды нас кто-то заметил: я почувствовал волну страха, когда неведомый зритель увидел две чёрные фигуры, несущиеся с недостижимой для людей скоростью, но не стал задерживаться. Всё равно нас толком не рассмотрели, и, скорее всего, потом человек убедит себя, что ему лишь привиделось.

Мы встретились с д’Эно, который ждал нас в замке князя Авиленки, задержавшись у гостеприимного хозяина на одну ночь. Князь и два лорда с интересом обменивались новостями на французском, я же не принимал участия в разговоре, лишь слушал и глядел со стороны. Я всегда чутко воспринимал красоту, а они, хоть и все разные, были очень красивы. Авиленка и Эрбах, оба высокие и стройные, различались, как день и ночь — жгучий брюнет и ослепительный блондин. Шатен д’Эно едва доставал им до плеча, был тонок и гибок, как ивовый прут, но обладал не меньшим шармом. Я давно не мучился осознанием своего уродства, но при взгляде на них всё равно чувствовал печаль и что-то, похожее на зависть.

Следующим вечером мы продолжили путь. Сначала передвигались в почтовых каретах, потом вновь купили свою, на этот раз наняв и кучера. Лошади беспокоились, но никаких чрезвычайных ситуаций не случилось.

Скоро я понял, почему граф не испытал восторга при мысли о дальнем путешествии: он практически не знал языков, и вынужденный во многом полагаться на меня, чувствовал себя не слишком уютно. Я корил себя: изучив говор всех мест, по которым доводилось кочевать, не подумал о такой возможности. Вероятно, при общении с кандидатом в лорды придётся быть переводчиком.

2

Наконец, мы добрались в Резань. На первую встречу с Серебряковым я отправился один, оставив своих спутников устраиваться в городе самостоятельно — к большой досаде Эрбаха. Он примирился с зависимостью от меня, но ужасно раздражался от вынужденной необходимости подчиняться д’Эно.

Нужный дом оказался симпатичным, но довольно скромным деревянным двухэтажным сооружением, почти не видным из-за крон разросшихся во дворе деревьев. Я распахнул скрипучую калитку, прошёл через двор. Неплохо: наверняка здесь и в самый солнечный день почти всё в благодатной тени. Теперь можно было рассмотреть постройку. Резные балясины крыльца, узорные наличники и ставенки — красиво. Поднялся по крепким деревянным ступеням, но постучать не успел: дверь распахнулась, и мне навстречу шагнул вампир, стриженный в скобку, в длиннополом суконном кафтане. Волосы и усы были русыми, а широкая борода отдавала в рыжину. Я второй раз увидел бородатого вампира (первым был князь Хлызнев). Это было непривычно и смотрелось не слишком приятно.

Несколько ниже Эрбаха, он был намного шире в плечах, васильковые глаза прищурились, оглядывая меня.

— Даниил Иванович Серебряков? Я Гай.

— Да. Здравствуйте. — Он, похоже, смутился от краткости моего имени — Вы можете называть меня Даниилом, — поколебавшись, он шагнул в сторону, освобождая проход. — Прошу, проходите.

Мне не понравилась ни его доверчивость, ни внешний вид, но я постарался отрешиться от первого впечатления. Из сеней вела лестница на второй этаж, низкая дощатая дверь с кованым засовом, вероятно в подвал. Даниил пригласил меня в зал на первом этаже. Массивный резной буфет, большой сундук в углу, огромный стол, занимающий половину комнаты — обычные декорации для случайных гостей.

Когда мы уселись в кресла, оказавшиеся неожиданно удобными, я попросил:

— Расскажите о клане. И о себе. И о тех из Совета, кого пригласили.

— Я потомственный купец. О клане — сложно. Слишком разные все. Есть боярин, мелкопоместные дворяне, но много и простых горожан, даже несколько крестьян. После смерти князя собрание клана поддержало меня. Для утверждения в должности я пригласил лордов с запада, из России и с востока. Вы, Хлызнев и Нараян. Приглашал ещё одного, но он не приехал. Либо не смог, либо не захотел поддержать.

— Нараян?

— Я с ним торгую. Индия, — пояснил он и умолк, судя по всему считая, что ответил исчерпывающе.

— Отчего умер князь? Слышал, что вы не убиваете людей…

Он кивнул, улыбнувшись в усы, у глаз набежали мелкие морщинки:

— Князя я тоже не убивал. Он, как ни странно, скончался сам. Просто заснул — и не проснулся. Пробовали вливать кровь ему в рот, но бесполезно. Так и высох, бедняга.

— Бывает, — согласился я и насторожился, услышав шум: хлопнула задняя дверь, дом наполнился девичьими голосами и смехом. — В доме живут люди?

— Немного. Повариха с помощницей, два лакея, две горничные, управляющий здешней лавкой и садовник .

— И они… знают?

— Безусловно. Но я редко кормлюсь дома.

Сосуществование с такой толпой людей резко подняло моё мнение о Данииле.

— А что за управляющий лавкой?

— Я же расширяю дело. Недавно открыл новый магазин две небольших лавки. Собираюсь прикупить конный завод и ещё пару мастерских.

— А зачем?

Он несколько раз моргнул с озадаченным видом, потом пожал плечами:

— Мне это нравится.

— Как вы представляете дальнейшее существование клана?

— Мне кажется разумным перемена места проживания хотя бы раз в пятнадцать-двадцать лет. И не хотелось бы спешить с нововведениями, но в принципе предпочёл бы, чтобы мои вампиры не убивали.

— Жаль людей? — высокомерно осведомился я.

— Не считаю разумным уничтожать то, чем ещё не раз можно воспользоваться, — возразил он. — И не хотелось бы лишний раз привлекать к нам внимание.

— Значит жаль.

— Я руководствуюсь разумом, а не чувствами. Стараюсь, по крайней мере.

— Что говорит разум о попытке вступить в ряды лордов, которые практически все титулованные дворяне?

Он заметил мою оговорку и спокойно возразил:

— Ну не все же. Я справлюсь. А если благородным лордам унизительно разговаривать с презренным торговцем, могу для общения с ними отправлять титулованного заместителя.

— Возможно, так будет лучше, — согласился я и встал. — Позвольте совет, Даниил. Если хотите стать во главе клана, смените образ.

 Он удивлённо вскинул бровь, и я пояснил:

— Со мной приехали ещё два лорда, и Хлызнев после указа Петра, надо полагать, выглядит вполне по-европейски. Считаю, что и вам разумней выглядеть так, как принято в остальной Европе.

— Подумаю над этим, –кивнул он.

— Если все в сборе, нет смысла откладывать Совет. Соберёмся завтра в это же время. Здесь?

–Можно и здесь, — согласился купец и ухмыльнулся. — Всё равно собираюсь переезжать.

Когда на следующий день я постучал в двери, мне открыл не купец, а вампир в ливрее. Людей в доме не было, и я подумал, что Даниил, который, судя по всему, ценил своих домашних, счёл это разумной предосторожностью. Нас провели в тот же зал, где я сидел вчера с хозяином дома. Два других лорда уже ждали. Неизвестный индиец, который меня так заинтриговал, одет был вполне по европейски, хоть, пожалуй, несколько старомодно. Во время церемонии представления я мучился от любопытства, приехал ли он в таком виде в чужую страну, или счёл нужным переодеться уже здесь, хотя в любом случае его экзотическая внешность должна была привлекать внимание.

Д’Эно, пользуясь моментом, вручил Хлызневу и Нараяну такие же перстни, какие уже были у нас. Я сел в то же кресло, которое мне так понравилось в прошлый раз — лицом к двери и первым увидел Даниила. И не узнал. Выглядел он так, будто только что вернулся с бала в Версале. Белоснежная кипень кружев жабо и манжет, роскошно вышитый золотой нитью голубой камзол, подчёркивающий синеву глаз, пряжки башмаков переливались драгоценными камнями. Но разительнее всего изменилось лицо. Нелепая растительность исчезла, явив миру чётко очерченный рот и жёсткий подбородок с маленькой ямочкой.

Я не вмешивался в завязавшийся разговор. Что меня удивило, лорды завели совершенно незначащую салонную беседу. Тон задавали Хлызнев и д’Эно. Разговор шёл на французском. Мне показалось, что Даниил держался вполне достойно, хотя, так же как и я, принимал в нём не слишком активное участие.

Спустя час, мне это надоело и я прервал разговор:

— Я хотел бы напомнить, что мы собрались здесь с определённой целью.

— И в самом деле, — согласился д’Эно. — Давайте голосовать. Я поддерживаю месье Серебрякова. Кто следующий?

— Против, — резко сказал Хлызнев. — Торговцу не место среди благородных лордов!

Эрбах, внимательно глядящий на него, невольно кивнул. Встал и под моим внимательным взглядом неохотно сказал:

— Мне кажется, вполне достойный выбор. Я — за.

— Поддерживаю, — обронил Нараян. — это серьёзный и ответственный партнёр, который всё делает на совесть.

Я удовлетворённо подвёл итог:

 — Тоже за. Полагаю, претендент вполне справится с кланом.

Д’Эно встал и выложил на стол перстень:

— Мои поздравления, лорд Серебряков. Разрешите откланяться.

Когда были произнесены все вежливые слова, мы вместе вышли из дома. Свежеутверждённый лорд проводил нас до калитки. Буквально сразу князь Хлызнев поспешил проститься. Его торопливый уход был больше похож на бегство.

Мы обменялись понимающими улыбками, и я в душе порадовался: моим спутникам не слишком хотелось поддерживать лорда-купца, но сейчас взаимная неприязнь к Хлызневу примирила их с выбором. Не успел он скрыться из виду, как индиец с приветливой улыбкой сказал, что дела призывают его к скорейшему возвращению на родину, чинно поклонился, сложив руки ладонями перед грудью, и покинул нас.

Наша троица тоже не стала задерживаться в России. Обратный путь наполовину проделали вместе, но затем дороги разделились. Лорды направились в свои кланы, я же решил, что пора перебраться в столь нелюбимую мной Англию, сочтя, что происходящее там требует моего вмешательства.

3

После крушения Римской империи я скитался почти тысячелетие, обойдя многие земли, хотя кое-где задерживался на десятки и даже сотни лет. Долгое время вообще не интересовался соплеменниками, но полностью изолироваться невозможно, и волей-неволей приходилось наблюдать за ними, большинство которых естественным образом тяготело к городам. Но, как ни странно, в Англии вампиров почти не было, хотя, насколько я помнил, к концу первого тысячелетия там было оживлённо. В те времена я не очень интересовался этим вопросом, поэтому затрудняюсь восстановить ход событий и найти объяснение этому феномену. Я допускал даже, что находиться на острове неприятно не только мне, но и многим другим вампирам и после обращения они просто напросто разбегаются оттуда. Хотя могло случиться, что местные охотники на вампиров оказались удачливее коллег с континента и лучше справлялись со своей задачей, или на Островах считалось немодным плодить птенцов. Важно лишь, что к шестнадцатому столетию число вампиров там измерялось единицами. Вели они себя тихо и пристойно, и слухи по острову не ходили. Лишь после проведения Совета в Лондоне новая волна вампиров захлестнула страну.

Постоянные переправы через пролив меня тяготили. На континенте был наведён относительный порядок, я решил доверить его поддержание Марко, как единственному ликвидатору, с которым чувствовал некое единство. Я вытащил его из Италии, передал налаженные дела и с чистым сердцем поехал решать британские проблемы.

Начинать надо было практически с нуля. Показалось, что я отброшен почти на столетие назад, но годы работы на материке не прошли даром. Я уверенно начал сплетать сеть осведомителей. Люди, согласившиеся сотрудничать, не подозревали, что работают на вампиров и против вампиров. Им казалось, что они имеют дело с тайным подразделением полиции и вершат благое дело, собирая информацию о маньяках-убийцах.

Я не любил выстраивать сложные словесные конструкции, которые должны были скрывать правду, не неся при этом ни слова лжи. Райли к тому времени вёл активную светскую жизнь, на сезоны перебираясь в столицу. Встретившись с ним, я получил любезное разрешение использовать его людей как вербовщиков. Это оказалось удобно, потому что им можно было прямо объяснить, что требуется, а они в свою очередь разговаривали с будущими агентами, не стесняясь лгать для пользы дела. Зная о вампирах из первых рук, они хорошо представляли опасность нашествия кровожадных хищников, и работали не за страх а за совесть.

За какие-то три десятка лет я не только создал организацию, не уступающую материковой, но и почти привёл вампирскую вольницу в цивилизованное состояние. В стране появились первые кланы.

Приезжая в Лондон за корреспонденцией я нередко останавливался у Райли — ему льстила возможность принимать меня в доме, а меня это избавляло от многих хлопот. В очередной приезд он встретил меня свежими новостями о бесчинствах вампиров в самой столице. Письменные сообщения, если они и были, до меня ещё не дошли. Слухи о кровавых преступлениях ещё не слишком распространились.

Я немедленно приступил к розыску. Для обнаружения двоих новообращённых не понадобилось много времени. Птенцы, преисполненные осознанием собственного всесилия, не слишком пеклись об осторожности. Места днёвок нашлись легко: одно — в заброшенном покосившемся сарае, в груде хлама, второе — и вовсе в яме, забросанной ветками и досками на месте разрушенного дома. Я счёл нужным сначала поговорить с ними. Первый оказался миловидным скромным клерком без особых амбиций, который поднялся всего две недели назад, никогда видел своего мастера, ужасно страдал от смены сущности, переживая о двух убитых людях, и до смешного перепугался, впервые встретив другого вампира. Было жаль парня, попавшего в переплёт, но я не встречал никого, кто бы меня так раздражал. Он напоминал шкодливого мальчишку, пойманного в чужом саду, который выпрашивает прощения и в то же время пытается хоть что-то выклянчить. Момента обращения птенец не помнил. Когда я спросил его о последних человеческих воспоминаниях, долго мялся, прежде чем сознаться, что соблазнился проституткой, и она его куда-то повела. Очевидно, вампир, обративший его, сначала взял его под контроль, пользуясь тем, что улица была темна и малолюдна.

Я рассказал ему о принятых законах, сделал жёсткое предупреждение и отпустил с чувством, будто подержал в руке слизняка или медузу. Новообращённый клялся, что не станет нарушать законов, но меня мучили сомнения, хватит ли у него характера, следовать этому решению.

Второго птенца я подстерёг, когда он возвращался на место днёвки. Смазливый мужчина, похожий на сутенёра средней руки, держался нагло, пытался уйти от объяснений, и обеспокоился только после прямой угрозы прикончить его во время сна, если он не станет отвечать. То, что старшие вампиры могут обойтись без дневного сна, стало для него открытием, но он, очевидно, уже убедился в невозможности врать, и сразу поверил. Оказалось, что на него напала какая-то цыганка. Он не видел клыков, но помнил боль от зубов, вонзившихся в шею. Обращение свершилось чуть больше месяца назад, но за плечами новообращённого было уже полдюжины трупов.

Я пожалел, что не расспросил первого вампира, как выглядела проститутка. Не пришло в голову, что вампиром может быть и она, настолько редко обращали женщин, да и зачем? Как женщине вести самостоятельную жизнь? Она сразу привлечёт к себе внимание. Кто, кроме гулящей, будет жить в одиночку или появится ночью на улице без сопровождения? Хотя… то, что неприлично для благородной дамы, вполне допустимо для цыганки, и я решил, что обоих обратила одна вампирша, тем более, что они подверглись нападению в одном районе с не слишком большой разницей во времени.

Допрос шёл долго — с расчетом, чтобы птенец уже не успел найти для днёвки другое место. Он ушёл перед самым рассветом, а когда солнце поднялось, я вновь разыскал его и упокоил навсегда.

Солнце сияло и поднималось всё выше, но злость на неведомую цыганку погнала меня в тот район, где были обращены оба птенца. Я сталкивался с такими случаями, когда молодой вампир, приобретя, наконец, новые возможности, радостно начинает плодить молодняк без разбору — потому что может. И вполне вероятно, что она по-прежнему охотится в этом районе.

Твёрдо уверовав, что не просто ощущаю чужие эмоции, а каким-то неясным образом потребляю их, я тщательно выбирал радостных, любящих людей, светлых душой. Ведь это не просто приятней, от этого зависит собственное благополучие! Потребовалось некоторое усилие, чтобы заставить себя открыться городу: давно не делал этого, стараясь беречь себя от груза чужих горестей. Старался слушать только мысли, воспоминания, отсекая чувства, не вникая в них, и отдельные эмоции сливались в общий фон, неверный, дрожащий, текущий сквозь меня сразу во все стороны, то плавно и ровно, то закручивась вихрями. Я снова растворялся в людях, был ими, с ними, везде. И чтобы окончательно не потеряться, отгородился ото всех.

Пропади всё пропадом! Слишком сильно, чересчур много!

Я обнаружил себя сидящим на скамье в сквере на маленькой площади, обессиленным, дрожащим, ещё раздираемым на куски всполохами чужих дум и чувств, но почти сразу сумел собраться. Мгновенная слабость ушла. Я ощущал себя цельным и сильным, как никогда. Чужая энергия бурлила, ища выхода.

Теперь ясно, что искать. Сын барона Данверса неделю назад был найден мёртвым, растерзанный прямо на улице каким-то зверем. Никто толком не знал, где дом Данверсов и я отправился к Райли, полагая, что он лучше ориентируется в Лондоне, чем я сам и сможет если не найти самого барона, то подсказать, к кому следует обратиться.

Райли спал. После недолгих сомнений я решил дождаться его пробуждения. К вечеру погода испортилась. За окном лил дождь, ветки раскачивались под порывами сильного ветра — выходить в неизвестность не хотелось, лучше подождать.

Наконец, я услышал звон колокольчика: хозяин проснулся. Я выждал время, давая ему привести себя в порядок , затем направился к нему и, заслышав тихие стоны, замер в нерешительности не дойдя до двери.

Райли, довольный, энергичный, с сытым румянцем, выскользнул из комнаты через несколько минут — звук моих шагов не остался незамеченным.

— Гай, что-то случилось?

— Не знаю пока. Скажи, ты слышал о Данверсе?

— Барон? У которого сыновья-близнецы? Ну да, конечно!

— Один убит. Где его могли похоронить?

— Ну, это надо узнавать. Они, кажется, не имеют здесь своего дома, где-то снимают, — Райли нахмурился. — Могли и на родину увезти.

Дверь его комнаты приоткрылась и мимо нас, опустив очи долу, прошествовала крупная горничная. Граф был ей по плечо. Я невольно проводил девушку взглядом, и он сказал, понизив голос:

— Хорошего человека должно быть много. Ну ладно, я, пожалуй, съезжу, наведу справки.

Вернулся Райли, когда уже начинало смеркаться.

— Его всё же похоронили здесь. Небольшое кладбище при церкви. Пойдём сейчас?

Он вызвался показать дорогу, и мы вместе добрались до свежего захоронения. В воздухе плыл запах свежей крови. Новый птенец уже поднялся и выпил первую жертву. Мой проводник оглядывался:

— А где тело?

— Оставил в могиле вместо себя, — сказал я и направился по свежему следу, но скоро стал, принюхиваясь.

— Что-то не так? — взволнованно спросил граф, понизив голос.

— Здесь прошло два вампира, а не один. В этот раз мастер встретил своего птенца.

 След привёл нас к старому склепу на этом же кладбище. Райли не отставал ни на шаг. Мы оглядели закрытые гробы, а затем я, начиная раздражаться от его любопытства и стараясь не замечать мерзкого запаха смерти, пропитавшего всё вокруг, прямо сказал:

— Я благодарен за помощь, но сейчас тебе лучше уйти.

Граф не стал возражать, и с готовностью простился, и я лишь сейчас сообразил, что он и сам неловко себя чувствовал, но не мог найти предлога чтобы меня покинуть.

Из десятка гробов, стоящих здесь, надо было выбрать два. Вонь не давала ориентироваться, и я просто начал сдвигать все крышки по очереди. Повезло: уже под третьей я обнаружил спящую цыганку. Я бегло оглядел разметавшиеся волосы, крупный рот, с синеватыми сейчас губами, вульгарно яркий костюм, с многослойными юбками и неприлично большим вырезом блузы, и достал нож. Вот-вот она должна была проснуться, надо было спешить.

Пробуждения новообращённого я дождался на улице. Вновь зарядил дождь. Одежда отяжелела и противно липла к телу, но это было лучше, чем дышать затхлым и гнилым воздухом. Уже раздался бой часов, извещавших полночь, когда вампир проснулся. Я слышал его тихую возню в склепе, затем дверь распахнулась, и он шагнул в дождь. После первых птенцов цыганки, я не ожидал увидеть ничего хорошего: слишком уж у неё был дурной вкус, но Данверс оказался красив и держался хоть робко, но с достоинством, несмотря на изодранный грязный костюм. Карие глаза эффектно контрастировали с пепельно-русыми волосами.

— Ты знаешь наши законы? 

Он вздрогнул и сдавлено прошептал:

— Мы не вправе обнаруживать себя перед людьми.

Ну хоть что-то! На всякий случай я решил повторить:

— Да. Ты можешь общаться с ними и даже открыться человеку, но только в случае полной уверенности, что он будет хранить тайну нашего существования. Иначе…

Он склонил голову. Ну, может быть и понял… Я развернулся и побрел по заросшей тропинке, стараясь не замечать, как противно липнет к коже мокрая ткань.

— Постой! — раздалось за спиной. — За что вы убили Зору?

Он и впрямь требует у меня отчёта? Я развернулся, чтобы дать суровую отповедь, но увидел отчаяние в глазах . Ну да, связь птенца с мастером сильна и даже смерть не сразу рвёт её.

— Зора была плохим мастером, — мягко объяснил я — Бросила без присмотра двух птенцов. Они неправильно себя вели.

Он вскинул голову и неожиданно звонко спросил:

— Хранить тайну от людей, присматривать за птенцами. Что ещё?

— Пока всё, — сказал я, чувствуя невольное сожаление. Мальчишка был красив, горд и отчаянно неуверен в себе. Пропадёт он без присмотра! Надо дать птенцу шанс, пристроить его.

— Ты можешь остаться одиночкой или вступить в клан. Будучи одиночкой, ты имеешь право создать трёх птенцов. В клане это на усмотрение лорда. И охотиться на землях кланов ты можешь только с разрешения их лордов.

— Как мне узнать, где эти земли?

— Узнаешь, — расплывчато ответил я. Не объяснять же, что сунься он на чужую территорию — погонят сразу же.— Хочешь ли ты вступить в клан?

— Нет, — высокомерно сказал он, — я останусь один.

Я усмехнулся, и когда он потупил взгляд, торопливо рванулся в ночь, пока жалость вновь не постучалось в сердце, заставляя обхаживать надменного юнца.

Пропадёт — и чёрт с ним.

Сколько таких самонадеянных птенцов, считающих себя бессмертными высшими существами, которым лишь шаг до покорения мира, погибло в первые годы после обращения, так и не завершив его полностью! Пора выбросить из головы мысли об очередном зазнайке и вернуться к повседневной работе.

Почему-то мне запомнилась эта история, хотя она ничем не отличалась от десяток и сотен других. Возможно потому, что первоначальная информация пришла не из обезличенного источника, а от Райли, которого я хорошо знал. Да и сам Райли, прекрасно представлявший суть моей работы и раньше, не давал забыть, некоторое время после случившегося посматривая на меня со странной смесью уважения и испуга. Как он мне признался несколько месяцев спустя, он подумывал проситься в ряды ликвидаторов, тяготясь бездельем и безусловно признавая полезность нашей деятельности, но лишь прикоснувшись к практической стороне вопроса, почувствовал, что это не для него.

Меня насмешило это признание. Я склонялся к мысли, что его отворотило лишь обострённое чувство брезгливости, поэтому, хотя видно было, что продолжать разговор графу крайне неприятно, предложил ему заняться бумажной работой. Неожиданно его это воодушевило, более того, выяснилось, что разбор корреспонденции, который мне казалось самым скучным и выматывающим занятием, для него таковым не являлся. Райли признался, что после обращения он чувствовал себя оторванным от жизни, а чтение писем, приходящих со всех концов страны, погружало в неё с головой. Мне, напротив, казалось, что бумага, создаёт дополнительный барьер, отгораживая от действительности, но хорошо представляя по людям, насколько разным может быть восприятие мира, я уже не удивлялся ничему.

Райли любил балы, шумные гулянки и пытался в вести меня в свет, но я не понял прелести такого времяпровождения. Мне нравились разве что концерты и театральные представления, эмоциональное воздействие которых многократно усиливалось чувствами людей, на них присутствующих. После этого, как ни странно, даже жажда крови приглушалась, из чего я сделал вывод, что энергия, получаемая с кровью и с эмоциями, частично взаимозаменяема и стал чаще посещать подобные мероприятия. Жаль, что большинству вампиров, которые воспринимают человеческие чувства лишь при кормежке, такое недоступно, хоть я и раньше знал, что эмпаты любят скопления народа. Но, что печально, за века я не встретил ни одного из них, читающего мысли. Похоже, что я сам — исключение, странная игра природы.

Странно, но именно на балу, которые и посещал считанные разы, я встретил барона Готлиба. Как это ни обидно признать, но, охваченный скукой, я не замечал его до момента, когда он подошёл.

Безусловно, он узнал меня по описаниям, а вот я удивился, когда он представился. Мне казалось, что он должен быть неприятным типом, а передо мной стоял русоволосый красавец с классически правильным лицом и обаятельной улыбкой. Лишь холодные свинцовые глаза несколько выбивали его из образа души общества. Сам факт того, что он решил завести светский разговор, привёл меня в недоумение: при случайных встречах вампиры обычно избегали друг друга. Не сразу я сообразил, что барон, решил пойти навстречу опасности, а не мучиться от неведения: завидев меня, подумал, что я явился по его душу и поторопился заверить в том, что всегда соблюдает все законы. Я его выслушал, изобразил нечто среднее между любезной и снисходительной улыбкой, сломав маску усталого безразличия, и объяснил, что в настоящее время не имею к нему никаких претензий и, полагаю, что он и в дальнейшем не даст для них оснований. Осенённый внезапной идеей спросил Готлиба о птенцах. Не могло ли оказаться так, что это именно он наводнил страну вампирами?

Но нет, Готлиб уверенно развеял мои сомнения: у него был единственный птенец, который умер естественным образом. Повторять эксперимент не хочется: он успел к нему привязаться, а тяжело перенёс потерю, и нетянет такое повторять.

 Я сочувственно покивал: да, бывает, а сам подумал, что, видно, его птенец был ещё худшим садистом и мучителем, чем он сам, потому и сгорел скорее. Готлиб ушёл, вероятно решив, что произвёл на меня самое благоприятное впечатление, в то время как мало кто мне внушал такое отвращение. Умница Эрбах, что избавился от него!

Именно после этого разговора я стал задумываться о том, что и таких безжалостных убийц, как Готлиб, тоже следует истреблять. Проблема была в том, что никто не позволит мне такие ликвидации, поскольку грань, отделяющая любого вампира от маньяка, слишком расплывчата. Если я решусь, то только на свой страх и риск. Но пока не стоит обострять ситуацию.

4

Ко второй половине восемнадцатого столетия я счёл, что на Островах воцарился порядок. Примерно тогда же образовались две Ассоциации, представляющие оседлых вампиров и кочевников. Они относились друг к другу с натянутой доброжелательностью, что понятно: любые оседлые вампиры время от времени вынуждены менять место жительства, и почти все кочевники иногда останавливаются в каком-то месте на продолжительное время. А вот Совет лордов вызывал их враждебность: узурпаторы, представляющее меньшинство, но захватившие власть.

Возникла напряжённость, грозившая вылиться в реальную войну. Меня охватила нешуточная тревога. Я ведь только-только уверовал в благополучный исход дела своей жизни. Клан русского купца процветал, возник ещё один клан, отказавшийся от убийств в Северной Америке, а лорд Бьёрг из Швеции, которого я видел на Лондонском заседании Совета, пришёл к выводу, что убивать людей в не слишком многочисленной стране расточительно и активно внедрял эту идею в массы. А сейчас всё под угрозой крушения. Если начнётся война между вампирами, уже не удастся сделать вид, что нас как бы и нет, и при самом лучшем исходе люди на века сочтут нас врагами. Переход вампиров из мистики в реальность непременно приведёт и к войне с людьми, последствия которой я бы не рискнул предсказать.

Я вернулся на континент и начал активно готовить общий Совет, на котором должны были присутствовать представители обеих Ассоциаций. Пришлось развернуть активную деятельность, чтобы с одной стороны собрать всех вместе для устранения назревших противоречий, и в то же время не дать свершиться этому слишком рано, пока не намечены конкретные решения, которые устроят представителей конфликтующих сторон. Я счёл, что надо провести встречу в узком составе: не более двух-трёх представителей каждой из заинтересованных сторон: проще прийти к соглашению. Казалось очевидным, что лордов должен представлять д’Эно, который всегда проявлял значительную активность. Мы встретились с ним в начале мая, чтобы решить, кто ещё из лордов будет на встрече. Шли по Елисейским полям, и д’Эно тоскливо оглядывал свои владения. Ещё только начинало смеркаться, и цветущие розовые каштаны контрастировали с его скорбным видом.

— Люблю я этот город, — констатировал он после долгого молчания. — Жаль будет отдавать.

— Тебя никто не гонит навсегда, — заметил я. — Не уезжай далеко, просто переберись в предместья.

Он печально кивнул и вздохнул:

— Может и обойдётся.

— Не обойдётся.

Одной из главных претензий вампиров Ассоциаций была невозможность попасть в столицы и крупные города, куда многих звали дела и манили развлечения. Отдать столицы в общее владение было большой и, как мы надеялись, единственной уступкой.

— Может обойтись! — воодушевлённо заверил он. — Провести идею всеобщего правителя и провозгласить тебя Императором, а?

Под моим скептическим взглядом он осёкся, поник и упавшим голосом сказал:

— Да знаю я!.. Ну так что делать будем? Эрбаха, что ли, пригласить? Но он… видный, что ли. Не знаю, как сказать. Кочевники-то почти сплошь из простых, да и в осёдлых немало нетитулованных. Боюсь, что Ассоциации изначально на нас окрысятся.

— У меня тоже нет официального титула. В те времена у моего народа их и не водилось.

 Признание далось легко, но когда мой собеседник вскинул на меня удивлённые глаза, я, усмехнувшись, добавил:

 — Но я старший сын вождя.

— Да, конечно, — растерянно пробормотал д’Эно.

Я посоветовал:

— Пригласи Серебрякова. Он должен уметь торговаться и не оскорбит ничьи чувства. Хотя лучше приготовить предложения заранее.

— Значит, прощай, Париж, — вздохнул д’Эно.

Я несколько раз встречался с Дженгизом, представителем оседлых, но ничего не знал о нём, кроме того, что он турок. Он понравился мне своим спокойствием и рассудительностью. Убедить его, что для нас выгоднее оставаться в тени и не привлекать к себе людского внимания оказалось легко. С кочевниками договориться не удалось. Их предводитель, рыжий угрюмый Патрик, которого я определил, как ирландца, оказался высокомерен, груб и несговорчив. Кочевники отстаивали своё право на беспрепятственный проход по любым территориям и возмущались от одного предположения, что с людьми надо считаться.

На одном месте долго задерживаться не приходилось. Как-то раз, направляясь в Брюссель, где собирался провести расследование и ликвидацию, я завернул в Лилль. Информация, получаемая от осведомителя, оказалась настолько полезной, что захотелось встретиться с ним лично. Этот человек, в отличие от большинства других людей из моей сети, прекрасно знал, с кем имеет дело и, не желая принимать меня в доме, пригласил в рабочий кабинет — весьма разумное поведение.

Я вручил осведомителю деньги, мы обсудили некоторые вопросы, при этом удалось уменьшить его тревогу. Перед уходом я подошёл к окну. Оно выходило в большой внутренний двор. Было ещё светло и довольно многолюдно, но барона Готлиба я заметил сразу. Он, полускрытый за колонной, неподвижно стоял, вскинув голову, словно изучал богатую лепку второго этажа, и казался статуей среди суетливых людей. Мне даже показалось, что мы встретились взглядами. Торопливо распрощавшись, я поспешил вниз.

Барон был мне неприятен, а встреча с ним обеспокоила. Неужели он следил за мной? Зачем? Лучше сразу выяснить причину его появления — и я направился через широкий двор. Несколько успокоило то, что он по-прежнему стоял, глядя в одну точку: похоже, так и не шелохнулся. Пересекая двор, я не сводил поражённого взгляда с его лица. Живые очаровательные улыбки, холодный интерес, презрительно-ироничные высокомерные гримасы — где всё это? Там застыло устало-безразличное выражение, точно такое, как я постоянно видел в зеркале. Но если у меня эта маска была ширмой, скрывающей подлинное состояние и долженствующей убедить в близости кончины (я надеялся, что для моих недоброжелателей это достаточное основание, чтобы не торопить её, а подождать естественного прихода), для Готлиба она должна стать посмертной. Я не видел всего несколько лет, но какие разительные изменения!

Он заметил моё появление лишь когда я приблизился почти вплотную и оно стало для него неприятным сюрпризом. Между бровей появилась тонкая вертикальная морщинка — и сразу разгладилась.

— Добрый день, Старейший, — ровно сказал он. — У вас ко мне дело? Я никаких законов не нарушал.

Я кивнул и сказал прохладным тоном:

— Радуете вы меня, барон. Не люблю я все эти церемонии, сродни собачьему обнюхиванию. Но редко кто готов их пропустить и сразу хватать быка за рога. Я всего лишь хотел сказать, что вы ведёте себя подозрительно. Только вампир может застыть так надолго в каменной неподвижности. Для людей это не характерно.

Казалось, до него не сразу дошёл смысл моих слов.

— Да, — сказал он с некоторой задержкой. — Конечно. Я постараюсь лучше следить за собой.

— Что вы здесь делаете? — прямо спросил я.

— Ничего, — он пожал плечами с полным безразличием. — Гуляю. Жду, пока проснётся птенец.

— Вам вообще нежелательно ходить при свете дня. Вы знаете, что умираете?

— Это очевидно, — он равнодушно пожал плечами. — Даже предполагаю почему.

— Мне было бы интересно ознакомиться с вашей теорией.

— Неужели? Уж вы, имея столько времени и материала для наблюдений, должны знать наверняка! Хотите жить вечно?

— Хочу.

— Наша вечность конечна. И каждый раз, выпивая жизнь, мы и у себя крадём её кусочек. Пока не останется ничего, — тускло сказал он,

— Ну да, примерно так, — согласился я. — Но ведь жизнь нужна, только если любишь в ней что-то, кроме себя. Иначе скучно, грустно, да и смысла особого нет.

— Я люблю, — равнодушно ответил он, к моему удивлению. — Полюбил. Жаль только, что поздно. И убивать всё равно люблю больше. Вам никогда не понять сладости смертного ужаса, экстаза момента затухания сознания. Говорят, Старейший не убивает, верно? Пусть моя жизнь была коротка, но вы в вашей тоскливой вечности не узнаете эмоций такой яркости и силы!

Готлиб был похож на человека, умирающего от чахотки. Его глаза лихорадочно блестели, и он обратил ко мне худое бледное лицо с яркими губами и нездоровым румянцем. Наверное, кормился совсем недавно. Насколько надо потерять осторожность, чтобы убивать среди бела дня!

Я хотел было сказать о недопустимости этого, но решил, что нет смысла. Бесполезная затея. Ему всё равно, и никакой довод не покажется достаточно значительным. Готов к переходу за грань, и всё что я могу — ускорить этот переход. Но даже смерть не будет для него милосердием, потому что жизнь не мучит его, не гнетёт. Она скользит мимо, не затрагивая ничем. Передо мной был мертвец, который, цепляясь за протекающую мимо жизнь, лишь клочьями вырывал из неё людей. И умереть он мог в любой момент.

Оставив без присмотра новообращённого.

— Что у вас за птенец? Расскажите о нём, — попросил я.

Готлиб после минутной вспышки вновь угас, сделался тихим и безразличным.

— Не собирался никого обращать, — равнодушно сказал он. Его монотонный голос звучал отрывисто и сухо, как стук метронома. — Она сама нашла меня и потребовала. Потребовала ! Я удивился. Был заинтригован. Никто из людей никогда не обнаруживал мою сущность, пока я сам не хотел этого, а тут… какая-то девчонка!

— Как ей это удалось?

— Эльза была любовницей вампира. Он обещал обратить её, а потом бросил!

Готлиб тихо засмеялся — кашляющим размеренным смехом. Лицо его совершенно не изменилось, только грудная клетка ритмично вздрагивала, выбрасывая порции воздуха, а в водянистых глазах снова засветились безумные огоньки.

— Она, конечно, надеялась найти своего неверного возлюбленного, но влюблённость — не слишком стойкое чувство. Несложно заглушить её горячим зовом крови. А инстинктивная привязанность к мастеру можно раскрыть куда шире обычного.

Я удивился. Что-то здесь не складывалось. Сексуальная тяга у вампиров никуда не девается, и любовница-человек — частое явление, скорее правило, чем исключение. Но их или выпивают, или оставляют в неведении, а если уж обещал обратить…

Возможно, девушка приняла желаемое за действительное. Уж мне ли не знать, как это происходит и как ловко можно играть словами, не произнося ни слова лжи! А может вампир не выполнил своего обещания, потому что погиб.

— Интересная история, — сказал Готлиб. — Родители умерли, а брат собрался выдать её замуж за своего любовника. Прекрасное прикрытие! — он снова засмеялся. — Обычные человеческие мерзости. Когда подвернулся красавчик из наших, бедная девочка решила, что это её единственный шанс избежать ненавистной свадьбы, а он взял и бросил её. Здорово, правда?

— И ты её обратил, — констатировал я.

— Какие чувства в ней бурлили! — он будто не слышал меня. — Я никогда не пил ничего вкуснее. Нет, я не хотел обращать. Но свадьба приближалась. Эльза сказала, что убьёт себя, и я дал ей кровь, но не стал лишать жизни. Не нужно было, чтоб её искали. Она сама бросилась с башни. Я похитил тело из могилы сразу после похорон. Это было легко: мою девочку закопали не на кладбище, а в тихом уголке поместья. Ей тяжело было принять сущность. Она плакала сначала, много. Потом распробовала…

Готлиб улыбнулся, и я придвинулся ближе, заслоняя клыкастый оскал от случайного зрителя. Он не понял смысла моего движения, тоже шагнул ко мне, прикоснулся к пуговице камзола, похоже, не отдавая себе отчёта в собственных действиях.

— Я для неё всё сделал, всё! Оставил дом в Лондоне, потому что там её могли узнать, увёз на материк. Обвенчался — теперь она не останется без средств после моей смерти. А сейчас, когда любая ночь может стать последней, я везу её на родину, в мой лондонский дом, чтобы не осталась одна в чужих краях…

— Сейчас в Гавр?

Он кивнул.

— Ты не в себе, — сказал я. — Самоконтроль отсутствует почти полностью. Последи за своим поведением, если хочешь довезти свою жену до Лондона.

— Довезу, — тускло сказал он.

Мои слова привели его в себя, по крайней мере, барон отпустил мою пуговицу, после чего обвёл двор вполне осмысленным взглядом.

— Скоро сумерки. Пойду… к ней.

— Конечно, — согласился я и отступил, давая дорогу.

Поразмыслив, решил пройти следом. Готлиб держался уверенно, ничем не отличаясь от людей, но то, что он даже не заметил меня, показывало, насколько ему плохо. На постоялом дворе он задержался ненадолго. Вышли они уже вдвоём, хотя сумерки только подступали и дневной свет был ещё силён. Меня это успокоило. Значит птенец обращён достаточно давно и сможет справиться самостоятельно. Изящная блондинка, которую Готлиб бережно поддерживал за локоть, казалась изыскано хрупкой на фоне его крепкой фигуры. Вид этой картины тронул моё сердце. Красавица, покорившая чудовище. Безжалостный зверь, готовый на всё ради нежной девы. Только когда девушка немного повернула голову, и я увидел пустой взгляд льдисто-голубых глаз, стало понятно, что ошибаюсь. Любовь монстра создала монстра.

5

Мы собрались в середине июня в Лиможе, для встречи я специально арендовал дом, заплатив хозяину за неделю отсутствия.

Все четверо представителей Ассоциаций пришли вместе, хотя впечатления добрых знакомых не производили. Дженгиз и Патрик друг на друга вообще не смотрели, Я решил, что они встретились для выработки общей линии поведения, но затея не удалась.

К моему удивлению заместитель предводителя Ассоциации оседлых оказался мне хорошо знаком: вошедший Райли улыбнулся несколько смущённо и церемонно поклонился. Я ему обрадовался: знал, что наши взгляды во многом совпадают. Вторым представителем кочевников, оказался изысканно вежливый испанец Диего. Я полагал, что его должно коробить от манер Патрика, но он ничем этого не показывал.

Вторым ликвидатором был Марко.

Д’Эно и Даниил представляли кланы.

Я прочёл Соглашение, которое составил. По нему столицы и отдельные крупные города, приравненные к ним, объявлялись территорией общего пользования и постоянно проживающие там вампиры не могли защищать охотничьи угодья, кроме собственно квартала проживания. Везде на остальных землях кланы имеют суверенные права и сами определяют, могут ли гости охотиться на их землях, и не препятствовуют деловым визитам. Осёдлые вампиры на собственной территории приравнивались по правам к лордам. Таким образом, кочевники имеют практически полную свободу перемещения, хотя не могут охотиться на частных территориях. Законодательно подтверждается запрещение открытых убийств. Для ликвидаторов границ не существует, поскольку они представляют закон и отчитываются только перед правлением Совета, в котором представлены все три заинтересованных стороны. Предводители ассоциаций получают титулы лордов. Я настоял на разрешении беспрепятственно передвигаться и охотиться везде для тех вампиров, которые не убивают при кормёжке. Никто не хотел пускать чужаков на свою территорию, но особых возражений не было: таких гуманистов среди нас немного, нашествия не ожидалось.

Обсуждение было бурным, но все вопросы решились за одну ночь. Нас было восемь и семь голосов из восьми поддержали меня. Лишь Патрик проголосовал против, и покинул собрание, сыпля проклятиями и обещанием поднять кочевников на восстание, лишь бы добиться пересмотра Соглашения.

Диего пожал плечами:

— Я признаю разумность этого документа. Сейчас всё в равновесии и его не стоит нарушать. Война с людьми нам не нужна. Мы, безусловно, победим, но ведь потом придётся поддерживать порядок железной рукой…

— Да уж, — язвительно заметил Дженгиз, — вам тогда не разгуляться.

— Нас слишком мало по сравнению с людьми, — рассудительно сказал Даниил. — Война — это много птенцов, у которых частенько плохо с самоконтролем. События могут стать неуправляемыми. Мы уничтожим человечество и вымрем сами.

Диего кивнул, соглашаясь, и сказал:

— Я не думаю, что Патрика можно убедить. Вы видите, он просто никого не слышит.

Приближался рассвет. Мы не успели обговорить организационные вопросы и способы связи и решили собраться на следующую ночь, чтобы закончить обсуждение. Это не должно было занять много времени.

Все разошлись, только я не мог уснуть, вновь и вновь возвращаясь мыслями к предводителю кочевников. Я встречал такой склад ума, когда всё, что не соответствует представлению о правильном, просто игнорируется. Критическое мышление отсутствует напрочь, переубедить его невозможно. Вероятно, именно за несгибаемость и верность слову Патрик и был избран, но сейчас эти качества обернулись протии всех.

Терзаемый сомнениями, я не мог сидеть в доме. День выдался пасмурным, и я мерил шагами улицы, не привлекая ничьего внимания, когда вдруг знакомый запах заставил меня остановиться. Я наткнулся на место днёвки Патрика!

Обычный многоквартирный дом. Не стоило труда найти хозяина, который проживал тут же, и получить приглашение. Я решил, что это добрый знак, но ещё сомневался в дальнейших действиях.

Хозяин дома был расстроен и испуган: говорили, что буквально на соседней улице какой-то умалишённый буквально загрыз человека.

Это уничтожило последние сомнения. Я поднялся на верхний этаж к нужной двери. Движения за ней не было слышно, и я пинком сбил замок.

Ликвидаторы отсекали голову одним движением, после этого вынимали сердце из тела, но для человека это был риск: такой удар требует точности и недюжинной силы. Охотники сначала всаживали посеребрённый клинок в сердце найденного вампира, и лишь потом отсекали голову. Грудную клетку обычно не вскрывали, нож оставляли в теле.

Именно так я и поступил. Охотничий нож у меня был: печальный сувенир, который я забрал у охотников, убивших Томаса. Вонзая его в сердце Патрика, я понимал, что совершаю не самый порядочный поступок, но счёл, что мирная Земля того стоит. К моему удивлению хлынула кровь, значит, он только недавно кормился. Надо было раньше сообразить: наверняка разозлённый ирландец убил человека по пути сюда, может и не одного, и, скорее всего, напоказ. Я немного подождал, чтобы кровообращение остановилось, и перерубил шею собственным клинком, но сдержал силу и сделал несколько ударов, после чего поторопился убраться.

Прежде чем пускаться в обратный путь, я снял привычные заслоны, чтобы послушать город. И впрямь, люди знали об убийстве, ужасались, возмущались. Прекрасно! Мне это на руку.

Я вернулся домой и лёг спать.

Когда все собрались, отсутствие Патрика не вызвало недоумения. Рабочее обсуждение прекрасно протекало и без него. Мне показалось, что Диего рассматривает меня и Марко как-то по-особенному, но я не был в этом уверен. Лишь когда все вопросы были решены, он кратко проинформировал:

— Лорд Патрик убит. Похоже на охотников: в сердце серебряный нож французского производства, голова отрезана и пропала.

Известие всех шокировало. После небольшой паузы Даниил сказал:

— Не повезло. Я слышал, он убил девицу на глазах у нескольких человек. Наверняка кто-то заметил, куда он пошёл.

— Я тоже слышал, — заметил я.

— Трудно было не услышать! — Дженгиз ухмыльнулся. — За что боролся, на то и напоролся.

Райли пожал плечами:

— Я плохо говорю по-французски.

Диего встал и с нажимом сказал:

— Я ни на что не намекаю, но для снятия возможных неясностей и подозрений хотел бы перед уходом услышать от наших ликвидаторов, что они этого не делали.

Мы переглянулись:

— Марко, — спросил я с улыбкой, — скажи, ты случайно не убивал лорда Патрика?

Он рассмеялся, откинувшись на кресле, и выставил ладони вперёд:

— Нет, я вообще за последний месяц никого не убивал.

— Ну, я и не сомневался, — примирительно сказал я, чувствуя, как все леденеет внутри от мучительного предвкушения. — Я тоже не убивал лорда Патрика, и крайне огорчён, что такая мысль вообще могла прийти к кому-то в голову. На этом, надеюсь, мы закончим? — я увидел несколько кивков и резюмировал: — В таком случае, я никого не задерживаю, господа. Приятно было пообщаться.

Все стали расходиться. Я стоял, краем глаза глядя в зеркало на своё привычно-равнодушное лицо, чувствуя, как из живота к груди поднимается волна раскалённой лавы, и только надеясь, что выдержу те несколько минут, пока гости ещё здесь. Когда, наконец, дверь захлопнулась, я ничего не видел, перед глазами сияла ослепительная белизна с оранжевыми вспыхивающими пятнами, а всё тело сжирала нестерпимая обжигающая боль. Помнил, как истощён был первой ложью, попытался хотя бы частично облегчить положение и сделал единственное что мог: снял все заслоны, открываясь эмоциям города. Ноги уже не держали, я тихо спустился на пол, чтобы не было звука падения, и вцепился зубами во что-то, что подтащили слабеющие руки. Вампиры ещё недалеко, они не должны ничего услышать!

Казалось, мучения длятся бесконечно, но на самом деле прошло лишь несколько часов. Когда я пришёл в себя, в окне уже золотился рассвет. Слабость не позволяла встать, казалось в теле не осталось костей.

— Я бы так не смог, — сказал Марко за моей спиной. — Голоден?

— Да, — прошуршал я, не в силах даже шелохнуться.

— Потерпи, сейчас приведу тебе человека.

— Давай двух, одного я осушу.

Мне было так плохо, что я даже не разобрал, кого пил, только смутно заметил, что это мужчины. Первого Марко у меня отобрал поняв, что я не в силах остановиться, второго смог отпустить сам, поняв, что уже чувствую себя достаточно уверено, чтобы передвигаться. Марко не спрашивал меня ни о чём, за что я был благодарен. Мы не стали оставаться на днёвку, сочтя, что это опасно и вместе покинули город, несмотря на разгорающийся день.

Я хотел купить что-нибудь из фарфора — в Лиможе только-только открыли мануфактуру, — но постеснялся сказать об этом. Меня не слишком тревожило знание Марко об убийстве Патрика, но признаться, что я питаю слабость к совершенно ненужной посуде, было свыше моих сил.

Через пару дней после того, как мы разошлись, я остановился на днёвку в небольшом городке. Когда прибыл туда, уже рассвело, и я торопился добраться до любого места, где буду защищён от солнца. Мне указали постоялый двор. Люди что-то праздновали накануне, на улицах царило тяжёлое похмельное возбуждение, местами вспыхивало пьяное веселье, и я, отметив нездоровые настроения, собрался было не выходить из комнаты до сумерек, но случайные слова заставили меня насторожиться: в общем зале говорили о вампирах. Снимать эмоциональные заслоны в такой обстановке не слишком хотелось. Пришлось попросить у хозяина вина и перебраться туда, чтобы подслушивать дальше.

Оказывается, прошлой ночью всех взбудоражил совершенно скандальный случай. Прямо у дверей питейного заведения вампир набросился на человека. Мало того, у него хватило наглости убить его у всех на глазах. В погоне промчавшейся едва ли не через весь город, принимало участие несколько десятков человек, один раз убийцу почти схватили, но он вырвался из рук, и ему удалось скрыться,

Люди говорили убеждённо, а я не знал, верить их россказням или нет. Вампир, который так долго бегает от людей? Да каждый птенец может удрать, поднявшись по стене почти любого дома — и уйти по крышам Да ещё дал себя схватить!

Либо это сделано специально, чтобы подразнить, либо люди с пьяных глаз приняли за вампира обычного человека. И для дела было бы неплохо разыскать его, чтобы глупые и опасные россказни не продолжали распространяться, а утихли сразу.

Я послушал ещё немного, но разговор уже перескочил на другую тему. Досадно! Стоит ли привлекать к себе внимание? Немного поколебавшись, я решился. Сделал глоток вина, которое оказалось не мерзкой кислятиной, как я опасался, а вполне приличным, хоть и не выдающимся по вкусу напитком, поставил кружку на стол и спросил соседей:

— Я только приехал. Что тут за история с вампиром?

Мне наперебой начали пересказывать слухи сразу несколько человек, но их слова были более эмоциональны, чем информативны, и почти не дополнили то, что я уже слышал. Молодой парень с щетиной заглушил всех:

— Дайте скажу! Я сам видел!

Глядя в его мутные глаза, я усомнился, что услышу хоть что-то ценное, но тут он сказал:

— Это не человек, демон! Худенький, как мальчишка, а здорового мужика отшвырнул. Глаза белые, вроде слепой, а мчался, как зрячий и петлял как заяц.

Всё же вампир! Верная примета: при кормёжке глаза светлеют, а зрачок стягивается в точку. Что же делать?

— Да быть такого не может! — уверенно возразил я. Стал бы демон по городу носиться! Он бы сразу — фьють! — и был таков. А глаза, наверняка, просто светлые были — серые там или голубые. В темноте разве разглядишь!

Неожиданно меня поддержал солидный дядька, сидевший немного в стороне:

— Точно! Я ж им говорю-говорю — не слушают! Была бы тёмная сила, так бы они его и гоняли! Пить меньше надо, тогда ничего не привидится.

— Ты ещё скажи, что Поль сам себе шею сломал! — возразил кто-то из слушателей.

— Я так думаю, — рассудительно сказал дядька, — откуда-то сумасшедший сбёг. А может и не сбёг, а с перепою головой подвинулся. Сумасшедшие — они сильнее будут, чем простые люди.

Моя благодарность была так велика, что я был готов расцеловать неожиданного помощника. Его уверенный голос заставил большинство присутствующих усомниться в вампирской версии. Стали рассуждать, откуда мог сбежать сумасшедший, я допил вино, дал хозяину золотую монету и попросил предоставить мне комнату с засовом и не беспокоить, пока сам не выйду. Впечатлённый золотом, он не препоручил меня служанке, а проводил сам. Мы поднялись по новенькой лестнице, недавно крашенной, но уже потёртой, что говорило о безусловной популярности заведения.

Двери в длинном и не очень чистом коридоре шли так часто, будто за ними скрывались конуры, а не человеческие комнаты, но меня мало беспокоили удобства. Комната и впрямь оказалась крохотной, но вполне годной, а вот солнце, заглядывающее в окно, меня не устраивало. Я бросил саквояж рядом с кроватью, приладил на окно одеяло и вышел в пустой коридор. Хозяин уже ушёл.

Столь свежий запах нельзя было не заметить. Я постучал в дверь через две от моей. Были слышны шорохи, но я не был уверен, что именно из этой комнаты, а не из соседней.

Звук шагов.

— Кто там?

— Я с конфиденциальным разговором, — произнёс я заготовленную фразу.

Скрежет засова — и дверь распахнулась.

Вампир оказался на полголовы ниже меня. Светлые волосы локонами спускались на плечи, а глаза редкого зелёного цвета неприязненно сощурились, как только он понял, что перед ним не человек.

— Ну вот, — печально сказал он. — Я как чувствовал, что открывать не стоит. Что вам надо, милейший?

Он был умеренно мускулист и очень худ. Пожалуй, в одежде и впрямь мог сойти за подростка. Нос с горбинкой, мягко очерченные скулы и твёрдый подбородок. Золотистый пушок на груди, узкие атласные панталоны, застёгнутые на скромные костяные пуговицы ниже колен…

— Нет, — сдержано сказал он, — я сплю только с женщинами.

Это была информация, а не оскорбление. Я подавил улыбку и так же серьёзно сказал:

— Я по другому вопросу. Мы поговорим здесь или у меня?

Он прошёл вглубь комнаты и накинул рубашку с кружевной отделкой, но застегивать её и обуваться не стал.

— Идём?

Я тем временем оглядел комнату. Она была так же мала, как и моя. Одежда небрежно разбросанная на маленьком столе, стуле и спинке кровати придавала ей вид чрезвычайной захламленности. Окно занавешено дорожным плащом. На кровати лежал второй вампир, явно крупнее своего спутника, закутанный в простыню с головой. Видна была только кисть руки, свисавшая вниз — достаточно изящная, но явно мужская.

Когда мы пришли в мою комнату, я спросил:

— Ночной переполох — ваших рук дело?

— Брат не причём, я сам постарался, — он кисло улыбнулся.

— По рассказам я решил было, что ловили человека. Специально, что ли, дразнил?

Он покачал головой и с бесшабашной усмешкой заявил:

— Напился. Ноги не слушались, даже не соображал толком. А с какой стати я отвечаю на эти вопросы?

— Не слышал о постановлениях Совета?

— Какого Совета? Когда? — в его глазах плескалось недоумение, усмешка исчезла, он закусил нижнюю губу клыками.

Я покачал головой. Надо же! Столько лет прошло, а до сих пор встречаются те, кто не слышал о законах. Пришлось кратко рассказать о Совете лордов и о поддержке его решения Ассоциациями.

— По постановлению Совета под угрозой смерти запрещается обнаруживать себя перед людьми. Существует организация ликвидаторов, которая следит за исполнением закона.

— Ну вот, только решишь начать новую жизнь…— сокрушённо пробормотал он.

— Что ты имеешь в виду?

— А! — он махнул рукой, явно не желая распространяться об этом, но всё же неохотно сказал: — Пообещал больше не убивать для еды.

— Ещё бы! — поддержал я. — После такого спектакля. Ну и правильно: спокойнее будет.

— Ну да, — кисло сказал он. — Брат меня высмеял. Сейчас каждый пальцем ткнёт.

— Ерунда. Существуют целые кланы, где убивать не принято. В Швеции есть, на севере Америки, в России.

— Холодно там, — меланхолично заметил он и ухмыльнулся он, выставив клыки. — Надеюсь, до ликвидаторов не дойдут слухи о сегодняшних событиях. Ты, кстати, кто?

— Ликвидатор, — тускло сказал я. — Меня зовут Гай.

Зелёные глаза настороженно сузились, губы дрогнули:

— Ну я влип! Ты вообще пришёл покарать меня или предупредить? Варианты есть?

— Будем считать, что предупредить, — задумчиво сказал я.

Этот парень разгильдяйски переполошил весь город и, безусловно, не заслуживал пощады, но мне стало его жаль. Этот случай должен стать ему хорошим уроком, возможно и впрямь откажется от убийств.

— Мне приходилось жить на Руси. Нормально. Если надумаешь — ищи лорда Серебрякова в районе Резани, — сказал я и встал, намекая гостю, что разговор окончен. — Тебя как зовут?

Он тоже вскочил:

— Я — Николас Одли. Спасибо.

6

Я вернулся в Англию. Райли объяснил, что его пригласили в Ассоциацию уже после моего отъезда, и он решил, что конфликта интересов нет:

— Ведь мы стремимся к одному и тому же, правда?

Я молчал. Слышать его заискивающий голос было досадно. Райли напряжённо выпрямился, вскинув подбородок, опасливо заглядывая мне в глаза.

— Знаешь, больно видеть твой страх.

 Его лицо приняло виноватое выражение. После заминки он начал, с остановками и сбиваясь:

— Мне самому стыдно… и неприятно. Я тебя… — он мучительно сморщился, подыскивая слово, — не вижу. Всех понимаю — и людей, и наших, а тебя — нет. Слишком разный. У меня в голове не совмещается мягкий тактичный и внимательный… друг и суровый ликвидатор, безжалостный каратель. Поэтому я не знаю, чего от тебя ожидать, какой стороной можешь повернуться.

Он выглядел таким несчастным, что захотелось обнять его и погладить по голове, как ребёнка. Я вздохнул, подавив улыбку:

— Всего лишь стараюсь быть справедливым.

Он долго пристально смотрел на меня, потом неуверенно улыбнулся:

— Всё же с людьми проще, чем с вампирами.

— Ты даже не представляешь, насколько, — с чувством ответил я.— Людей-то я читаю, а от вампиров никогда не знаешь чего ждать. Десятилетиями общаешься с нормальным парнем, мир-взаимопомощь-дружба, а потом он вдруг как отмочит!

Райли, вопреки ожиданию, не смутился:

— Зато теперь есть за что упрекнуть, — ухмыльнулся он. — Остановишься у меня, как обычно?

— Ну конечно! Давай, рассказывай, что тут у вас творится.

Творилось непонятно что. Участились убийства. В Сити и Вестминсиере происшествий не было, трупы находились на окраинах, в бедных районах — где именно, Райли не знал. Нельзя было с уверенностью сказать, что это работа вампиров, но и утверждать обратное он не брался. Никого из незнакомцев Райли не встречал, но ситуация казалась ему тревожной.

 Мне показалось, что он, опираясь на ненадёжные слухи, раздувает проблему из ничего, но проверить следовало. Я выбрал самую обтрёпанную и скромную одежду из своих запасов и стал прочёсывать город. Для начала исследовал Уайтчепел. Кое-где улавливал запахи вампиров, но слишком смутные и слабые, чтобы с уверенностью взять след. Ничего необычного в этом не было: крупный город всегда притягивал ночных охотников. Безусловно, какие-то человеческие жертвы были, и в городе действительно шли разговоры о многочисленных убийствах, но из обильных сплетен я не выудил конкретной информации и за первые две ночи поисков не нашёл ничего подтверждающего опасения Райли, хотя обследовал далеко не все районы.

На третий вечер я проходил через Сити и обратил внимание на двух мужчин, которые прощались на противоположной стороне улицы. После рукопожатия один из них, сухопарый старик в аккуратном коричневом костюме, сел в карету. Мне не понравилось его сердцебиение: слишком быстро и не совсем ровно, с перебоями. Второй, молодой человек, подсаживающий его в карету, был… не человек. Лицо, мелькнувшее лишь на миг, показалось знакомым. Я остановился, глядя в пепельно-русый затылок, пытаясь вспомнить, где я его видел. Уж не нашёл ли я таинственного убийцу? Для одного вампира, пожалуй, покойников многовато, но возможно, что и он вносит свою лепту. Заглянуть бы в лицо ещё раз! Мимоходом я проверил мысли старика, который, оказывается, знал, что имеет дело с вампиром и ничуть не тревожился по этому поводу. Интересно…

Вампир проводил отъезжающую карету долгим взглядом и, будто почувствовав мой взгляд, повернулся, и замер, с ужасом глядя на меня, словно обратившись в соляной столп. Это же сын барона Данверса, обращённый цыганкой! Имя не вспомнить, может и не знал его. Кто бы мог подумать, что самонадеянный мальчишка выживет — без мастера, без опоры на клан.

Переходя через улицу, я обдумывал, что сказать, чтобы разговор не превратился в церемонную светскую болтовню. Можно, конечно, прямо спросить, не он ли раскидывает трупы по окраинам. Но уязвлённый гордец может просто отказаться отвечать. И, кстати, будет в своём праве.

— Не думал, что ты будешь жить так долго…

Он вскинул узкий подбородок и процедил холодно и высокомерно:

— Почему нет?

— Даже в клане и у хороших мастеров многие птенцы не доживают до двадцати лет.

Я сумел его удивить. Глаза расширились, и он стазу прекратил задирать нос.

— Почему?

— Охотники, — кратко пояснил я.

Данверс явно растерялся:

— Кто это?

Можно только позавидовать парню, который за столько лет не столкнулся с этой напастью.

— Люди, естественно, — усмехнулся я. — Обычно они убивают спящих. Значит, тебе повезло.

— Я был осторожен, — ответил он сдержано. Похоже, снова замкнулся. Надо менять тему.

Я посмотрел в конец улицы, в ту сторону, куда уехала карета и будто вскользь, поинтересовался:

— Ты не убиваешь людей?

Его ноздри возмущённо дрогнули, но гневной отповеди не последовало. Он тоже бросил взгляд в ту сторону, куда уехала карета и сдержано сказал:

— Редко. Иногда желание почувствовать вкус агонии становится нестерпимым, но я стараюсь сдерживаться сколько могу.

— Твой человек совсем болен. Ты знаешь, что можешь продлить его существование? — поинтересовался я.

Он опять замер, глядя на меня со странной смесью неверия и испуга, затем склонил голову и сказал:

— Я не понял. Чувствую, что это нечто совсем простое, но не понимаю, о чём идёт речь. Я ничего не знаю, кроме того, что сообщили мне вы и обнаружил сам. Думал, что этого достаточно, но сейчас мне кажется, что это ничтожно малая доля того, что я должен знать. Прошу вас, помогите мне!

Меня удивило отчаяние, сквозящее в его голосе, и поразил смысл слов: неужели за половину столетия он не смог узнать самых элементарных вещей?Данверс неуверенно коснулся прохладными пальцами моей руки, и я невольно отметил, что он голоден, но старику, не навредил.

— Тебе уже немало лет. Почему ты никого ни о чём не спрашивал?

— Никто не искал моего общества, и я не испытывал желания себя навязывать. Несколько раз, когда я забредал на чужую территорию, мне приказывали уйти — и я уходил. Больше я ни с кем не разговаривал.

Я хмыкнул. Ну да, проклятая гордость не позволяет что-то спросить. Лучше набивать шишки самостоятельно! Вампир казался по-человечески несдержанным и беспомощным, и внезапная просьба затронула в моём сердце какие-то струны, о существовании которых я и не подозревал. Я не хотел больше никого обращать, у меня никогда не будет птенца, но почему бы не взять ученика? Только не надо показывать, что я что-то слышал о его прежней жизни, это слишком больные воспоминания. Расскажет, если сочтёт нужным.

— Как тебя зовут?

— Энтони Данверс.

— Это твоё человеческое имя?

— Да. Какое же ещё?

— Многие после обращения берут себе другое, — объяснил я.

— И вы тоже? — спросил он с наивным видом, явно намекая на то, что пора представиться и мне.

Прищурив глаз, я оглядел его. Данверс и так меня побаивался. Не стоит его пугать ещё больше.

— Можешь называть меня «учитель». Поговорим позже, у нас много времени. Ты голоден, мой мальчик. Пойдём на охоту.

Я опасался, что Данверс, получив от меня интересующую информацию, постарается свести знакомство на нет, а внезапная идея обзавестись учеником казалось очень многообещающей. Я решил произвести впечатление, поразить его своими возможностями, поэтому пренебрёг осторожностью и широким жестом сам выбрал кормильца, указав на супругов средних лет. На улице было несколько прохожих, но я велел Данверсу не думать о них:

— Другие люди — это моя забота.

Вампир недоверчиво поглядел на меня, но после одобрительного кивка преодолел нерешительность: взял женщину под контроль, сдвинул шаль и ворот, приник к её шее. Я отвернулся, чтобы не смущать.

Легче всего управлять толпой, хотя новообращённые понимают это не сразу, довольно просто — одним человеком, но трудно воздействовать на нескольких людей сразу. После многолетних упражнений, мне это давалось без особых сложностей. Мужчина стоял рядом с женой, уставясь в пространство, редкие прохожие шли мимо, не поворачивая головы.
Это должно было произвести на молодого вампира сильное впечатление. Я рисковал. Не часто, но встречаются люди, на которых воздействовать невозможно, но сейчас таких рядом не было, и я надеялся, что и не появится. Когда Данверс насытился и начал робко восхищаться моими способностями, я равнодушно заметил:

— Кое-что проще, чем ты думаешь, а кое-что для тебя вообще недостижимо.

Как это его задело!

— Вы считаете, я не смогу прожить столько, чтобы приобрести такие же способности?

— Я не такой, как остальные, — усмехнулся я. — Может, потому и живу столько. Другие умирают куда быстрее.

Данверс выглядел поражённо, почти испуганно. Он не хотел приглашать меня в свой дом, но отказать не посмел. Мы поднялись в квартиру на втором этаже.

Мне казалось, что он впечатлён моими способностями, но оказалось, что парень наивно считал себя бессмертным. То, что это не так, потрясло его до глубины души. Когда я рассказал, что значительная часть вампиров умирает в молодом возрасте, ещё на первой сотне лет, а до пятисот доживают только редкие долгожители, он был настолько подавлен, что я не стал рассказывать ему свои теории о причинах смертности и вообще углубляться в эту тему.

Он столько всего не знал! Но я решил отложить просветительскую миссию. Пришлось слушать. Энтони Данверс торопился выговориться за несколько десятилетий молчания. Слова лились сплошным потоком: воспоминания о былых сомнениях и мучительные размышления о том, что именно правильно.

— Простите мою многословность. Я впервые за много лет встретил собеседника, с которым можно говорить о том, что меня волнует.

— А твои люди?

Он смутился. Оказывается, за всё время лишь трое человек узнали о том, что он вампир, но даже с ними он не слишком откровенничал, полагая, что самим фактом их осведомлённости нарушает закон. Старик, с которым он простился на моих глазах был одним из них, и даже с ним долгие годы велась лишь переписка.

— Ты меня удивил, Энтони.

— А как поступают обычно? — настороженно спросил он

— Своих людей держат при себе, заменяя по мере необходимости.

Я дал несколько расплывчатое определение, какой человек может считаться собственностью, а какой — нет, решив уточнить этот вопрос позже.

Данверс кивнул и поджал губы. Глядя на его хмурое лицо, я обрадовался: ему было неприятно такое использование людей, значит можно быть откровеннее. Я осторожно рассказал ему, что часто использую людей, охраняющих меня в поездках, готовых дать безопасное пристанище под собственной крышей, и даже поделиться собственной кровью. Конечно, для меня это стало возможным лишь благодаря исключительным способностям, но любой при желании может найти своего человека или нескольких.

— Энтони, мы одиночки. Инстинкт заставляет считать других вампиров соперниками, хотя сейчас людей стало намного больше, и города могут прокормить десятки и даже сотни вампиров. Крупные хищники не могут жить рядом, им не хватит еды, но мы не животные, мы разумны. Нам по силам подавить взаимную неприязнь и общаться, полагаясь на разум, а не звериные инстинкты. И всё же подлинная близость у вампира может быть лишь с человеком, когда чувства не противоречат разуму, а поддерживают его. Не знаю, кто или что создало нас такими, но предполагаю зачем. В противном случае вампиры истребили бы людей и погибли сами. Я считаю, что иметь своих людей необходимо. Замечательно если появится дружба или любовь, но и просто приятельские отношения делают жизнь намного лучше и ярче.

— Всё равно человеческая жизнь намного короче, — возразил Данверс. — быть и Есть ли смысл дружить, несмотря на то, что ждёт боль потери?

— Ты не знаешь о свойствах собственной крови?

Он знал лишь то, что она способствует заживлению ран. Пришлось объяснять, что наша кровь приостанавливает старение, как бы консервируя организм. При этом болезни, излечивающиеся естественным способом, проходят, а неизлечимые приостанавливают своё течение. Воздействие такого рода длится не всего несколько лет , затем кровь вампира выводится из человеческого организма, но ведь всегда можно поделиться ещё…

Это объяснение поразило его куда сильнее, чем новость о собственной смертности. Я видел, что мой подопечный переживает. Он пару раз ответил невпопад, сосредоточенный взгляд был направлен словно бы вглубь себя и не замечал ничего вокруг. Видно уже потерял кого-то, кто был дорог. Вот бедняга!

Я встал:

— Мы ещё увидимся.

7

Уже светало. Я направился к Райли, не коря себя за внезапную увлечённость. Конечно, не слишком хорошо пренебречь делами из-за интересного знакомства, но что может решить одна ночь? Зато следующую я полностью посвятил поискам, выйдя задолго до сумерек, чтобы успеть послушать город. Открываться, снимая защиты от окружающих людей, было мучительно, и я ужасно не любил это делать, но счёл, что сейчас случайно услышанная мысль может сэкономить кучу времени в дальнейшем. И — ничего. Лишь одна крупица информации показалась мне интересной, хотя в эмоционально-мысленном шквале не удалось даже понять, мысль это была или реплика в разговоре. Из Темзы выловили утопленника, загрызенного собаками. В первый момент я не понял, что меня зацепило, но сразу сообразил, что собачья стая, убив человека, не станет топить труп, а вот стая вампиров вполне может это сделать. Но это означает, что надо искать мастера с птенцами, и вполне может оказаться, что их больше, чем позволяет закон.

Этой ночью я исследовал берега Темзы, весь Доклэндс, но так ничего и не обнаружил. Если бы хоть представлять, в каком районе вести поиски!

На следующий день пришло письмо от д’Эно, точнее записка в несколько строк: меня приглашали на Совет в Париж. Конкретная дата не назначалась, просто сообщалось, что лорды меня ждут. Раздражённый тем, что не была указана причина сбора и, следовательно, нельзя было оценить степень важности, я некоторое время колебался, стоит ли ехать немедленно или всё ж завершить работу в Лондоне, и в конце концов склонился к первому варианту: Совет ждал, а время поисков предугадать невозможно.

Я предупредил Райли об отъезде, пообещав вернуться как можно скорее. Нужно было и Данверса поставить в известность об отлучке. Я зашёл к нему и застал в полном смятении чувств.

— Учитель, я должен рассказать… — начал он, едва я успел переступить порог.

На этом дело застопорилось. Он несколько минут молчаливо стискивал руки, а потом сознался:

— …но не знаю, как начать, чтобы не сбиться. Попробую всё по порядку, — я кивнул, поощряя продолжить, и он, внезапно успокоился и начал рассказывать гладко и без заминок: — Мой человек, которого вы видели, умер. Я собрался вернуть его и подарить долголетие, написал письмо с просьбой прийти, но опоздал. Не перестаю винить себя в его смерти — он не вынес волнения нашей встречи. Я бы понял, если бы на моё письмо пришло письменное же извещение о смерти адресата, но явился его сын. Он знал о нашей многолетней переписке, знал, что именно я дал возможность получить образование отцу и заложил первый камень в основание его карьеры.

Энтони глубоко вздохнул, порывисто встал и подошёл к окну, за которым сгустилась чернильная тьма. Я видел в стекле отражение плящущего огонька свечи и его расстроенного лица. Мягко сказал:

— Соболезную. Понимаю твою боль, мне тоже доводилось терять.

Он кивнул, не поворачиваясь, сжав пальцы на краю подоконника. Наверняка там останутся вмятины. Надо будет потом сказать, что такая манера вцепляться в вещи может выдать. Но не сегодня. Пусть переживёт горе.

Данверс повернулся, небрежно откинул чёлку назад растопыренными пальцами и сказал:

— Это предыстория. Сын не знал, что я вампир, но понял. Сказал, что чувствует такие вещи. Хорошо, что вы меня предупредили об охотниках. Боюсь, если б вы меня не сказали о том, что такие люди бывают, я бы выглядел глупо… потому что он — охотник. Мы поговорили. Он обеспокоен, потому что гибнут люди, почти еженощно. На некоторых телах следы нескольких укусов. Вроде бы они упокоили нескольких вампиров, но лучше не стало, и … я сказал, что попрошу помощи у ликвидаторов, потому что так быть не должно и это нарушение закона, — он смешался под моим пристальным взглядом и упавшим голосом добавил: — Вот…

— Поражаюсь, — сказал я тихо, сдерживая пылающую ярость, — как только ты до сих пор не вляпался в какую-нибудь историю! Тебя, как новообращённого птенца, ни на секунду нельзя оставлять одного!

Я осёкся. А вдруг это из-за меня? Справлялся же Данверс столько лет! А стоило мне появиться в его жизни — и сразу начались неприятности. Я погубил Томаса, неужели история повторяется?

— Чарльз говорил мне правду, — тихо, но твёрдо возразил Энтони. И он действительно надеется на помощь. Я пил его и не мог ошибиться. Они промышляют в Ист-Энде, — он торопливо достал свёрнутую карту из ящика стола и развернул, рассмотрел и ткнул пальцем. — Это вот здесь. И вот здесь. И вот список установленных жертв с датами смерти.

Я обдумывал рассказ Данверса. Мог быть охотник подослан и искренне считать свои слова правдой? Но ведь, идя сюда, он рассчитывал увидеть старого друга отца и не ожидал встретить вампира.

— Хорошо, — сказал я. — Посмотрю, что происходит. Возможно, вмешательство будет оправданно.

Если в этих районах ждёт засада, то там будут ждать обычного вампира, а не уникума, вроде меня. Сумею обнаружить их первым.

Тони расслабился, и спросил о типичности совместной охоты, и лишь тогда я понял, насколько он боялся рассказывать о встрече с охотником. Но всё ж решился. Парнем можно гордиться!

— Такое редко встречается и, как правило, указывает на мастера с учеником, но чтобы несколько сразу… Впрочем…

Я задумался. Это не кочевники. Кто-то обосновался на постоянное жительство, и при этом творит птенцов самозабвенно и бездумно, как новичок, лишь недавно получивший такую способность и вырвавшийся из под контроля мастера. Данверс нетерпеливо спросил:

— Вы что-то предполагаете?

— Да, — сознался я, вспоминая о встрече с Готлибом и его птенцом. Они собирались обосноваться как раз в Лондоне. Готлиб чтил законы, но вряд ли его хватило надолго, а что могла совершить его жена, отравленная сладким вкусом чужих смертей, можно было только предполагать. Птенцов вполне могла создать: возраст позволяет.

Я высказал предположение, что у вампира-мастера — неважно, баронесса Готлиб это или кто-то другой — может быть одновременно пять-шесть птенцов. Мне казалось, что это оптимальное количество, чтобы одной жертвы хватило на всех, но при этом не приходилось толкаться у тела и ждать своей очереди.

— Может понадобиться помощь? — неуверенно спросил Энтони.

Я прищурился:

— А ты хочешь помочь? Это достаточно неприятное занятие.

— Догадываюсь, — сухо ответил мальчишка. — Но разве обязательно их сразу убивать? Возможно, сначала стоит просто потребовать соблюдения правил? Не может быть, что им не рассказали о законах?

— Может, конечно! — я прикинул, сколько смертей на счету у этой компании — наверняка же в списке не все! — и покачал головой.— Но это уже не имеет значения. Они убивали слишком много и часто и не смогут остановиться. Старые вампиры могут контролировать себя, и почти у всех хватает осторожности прибирать за собой. Молодым же вкус агонии кружит голову настолько, что чувство самосохранения пропадает полностью.

— Тебе повезло, что сразу остался один, — сказал я ученику, — С таким кровожадным мастером быстро бы потерял себя.

— Это как?

— Знаешь, что такое наркомания?

— Да, конечно. Видел в Индии, как пагубно отражается на людях курение опиума.

— Для нас тяга к эмоциям умирающего похожа на наркотик. Так же пагубно действует, и так же сложно отказаться. Потом наваливается апатия, чувство голода пропадает. Тело высыхает очень быстро, остаётся только его похоронить.

Растерянный и ошеломлённый, Данверс долго молчал, а потом вдруг спросил о моём птенце. Пришлось рассказать ему о Томасе. Особо не распространялся, лишь рассказал, что он не отнимал жизни, но доверился не тому человеку и сам был убит охотниками.

Энтони неловко пробормотал слова соболезнования. Я сухо сказал:

— Твоему охотнику тоже не стоило бы так доверять, но раз ты дал обещание, посмотрю, что можно сделать. А тебе лучше сменить жильё. Просто предосторожность.

К моему удивлению он кивнул:

— Сейчас уезжаю — на пару ночей. Свидание.

Лицо его на миг осветилось предвкушением, но он сразу согнал это выражение, приняв серьёзный вид. Похоже, решил, что мне не понравится известие о встрече с охотником, вот и нервничал, как мальчишка, а сейчас успокоился и, наконец, обрёл чувство собственного достоинства. Ничего, постепенно он перестанет меня бояться.

На всякий случай я поинтересовался, как его найти в случае необходимости и распрощался, торопясь приступить к поиску.

Знать конкретный район хорошо, но никто не гарантирует, что именно этой ночью семья вампиров выйдет на охоту. Могло оказаться и так, что они заканчивают кровавое пиршество в эту самую минуту, и успеют скрыться до того, как я их обнаружу. Стойкая городская вонь быстро забивает оставленные следы. И что делать если я их не найду этой ночью? Как досадно, что д’Эно не написал, что случилось: я не мог оценить, срочность дела и насколько оно меня задержит.

Так и не приняв определённого решения, я остановился послушать город, чтобы не попасть в ловушку охотников. Район, по которому я торопливо шагал, считался довольно респектабельным, но уже близко раскинулись кварталы Ист-энда, и я решил, что пора. Применял этот метод крайне редко, предпочитая читать конкретных интересующих меня людей. Напор чужих эмоций давал мощный заряд энергии, иногда временно даже ослепляя и оглушая, вырывая из реальности, но оставлял чувство родства со всеми, до кого дотягивался, и прерывать контакт было болезненно неприятно, а после надолго оставалась тягучая тоска по единству. Я понимал, что это чувство обманчиво, все эти люди знать не знали друг друга, сливаясь в монолит, лишь в моём сознании, но легче от этого не становилось. Единственным утешением служило осознание того, что в общей лавине чувств слишком много на меня обрушивается малоприятных и тяжёлых: боль, злость, зависть. Я не знал, так ли они опасны, как ужас смерти, но решил, что ни к чему в них погружаться лишний раз.

Шагнул в сторону, прислонился боком к надёжной стене дома и снял заслоны, стараясь не погружаться слишком глубоко. Предосторожность оказалась излишней: большинство людей уже спали, напор чужих мыслей и эмоций был не так силён, чтоб полностью оторвать от реальности. Я искал в нём настороженную внимательность, сосредоточенность наблюдателя, но не находил. Было что-то похожее, но не то. Засады можно не опасаться.

Как всегда, не сразу смог разорвать сеть, центром и создателем которой являлся, позволив себе раствориться в чужих чувствах на несколько минут дольше необходимого, и в последнее мгновения ощутил острую пронизывающую боль — и наотмашь ударил ужас. Я невольно коснулся пальцами шеи, и аккуратно приглушил болевые ощущения человека, пытаясь понять, где он находится. Должно быть, судя по силе чувств, совсем рядом. Я сам не заметил, как отгородился от всех остальных, выделив только одного. Вампир отпустил свою жертву почти сразу. Это была не кормёжка, а наказание. Я ещё успел почувствовать тоскливую безнадёжность человека, и чувства погасли, стали нечитаемы: его взяли под контроль.

Переведя дыхание, я огляделся, по-новому определяясь в пространстве. Ничего вокруг меня не изменилось за те несколько минут, пока я блуждал по миру тонких материй. Повезло мне открыться именно в этот момент укуса! И я теперь уверился в своих подозрениях, что имею дело именно с той вампиршей, которую когда то видел вместе с Готлибом, хотя не мог бы сказать, на чём зиждилась это уверенность. Было что-то такое, то ли в мыслях, то ли в чувствах человека, которого я сейчас подслушивал.

Теперь надо действовать как можно быстрее. Я не успел ничего понять о местонахождении вампира, кроме того, что он недалеко, и с энтузиазмом начал прочёсывать ближайшие кварталы, полагаясь теперь только на чутьё.

Это был небольшой отдельный дом, не шикарный, но вполне достойный. Я не подходил к жене Готлиба, и аромат её остался в памяти скорее смутным впечатлением, но я всё равно не смог бы разделить смесь запахов на отдельные составляющие. В доме находилось несколько вампиров, не меньше трёх. Я понаблюдал издалека, но не заметил рядом никакого движения.

Ноги сами понесли прочь: ликвидацию проведу днём, когда птенцы спят. Если повезёт, то спать будет и их создательница. Тогда не возникнет никаких проблем: любой человек, способный проникнуть в дом, подойдёт. А вот если вампирша не спит, то послать его на верную смерть я не смогу.

Я был почти уверен, что Готлиб рассказал птенцу обо мне. Вряд ли вампирша, особенно если осознаёт свои грешки, пригласит меня в дом. Можно попросить об услуге Райли, но мне не хотелось. Только вспомнить, как неуютно он чувствовал себя на кладбище, единственный раз, когда дело дошло до практической работы! Работа с бумагами подходила ему куда лучше.

Я решил привлечь Данверса. Как раз успею найти его и вернуться сюда к моменту, когда весь молодняк заснёт. С усмешкой подумал, что возможно, испорчу парню свидание. Ну а что? Он сам предложил помощь.

Дождь, собиравшийся с вечера, так и не собрался, облака расходились. В их просветах начали появляться звёзды. Меня это не обрадовало: неизвестно, сколько придётся ходить под открытым небом, а солнечный день заберёт много сил. Лучше бы подкрепиться заранее.

На центральных улицах Лондона уже сияли газовые фонари. Сейчас там ещё царило оживление, но здесь было темно и безлюдно. Лишь в конце улицы появился человеческий силуэт, и я, подталкиваемый в спину прохладным ветром, направился навстречу. Сейчас можно утолить жажду, просто прижав человека к стене. Для человеческого зрения фигуры совершенно сольются с фоном. Но с каждым годом коварное освещение расползалось по новым и новым улицам, грозя в будущем вообще не оставить в городе укромных уголков. Я раздраженно передёрнул плечами. Добро бы что полезное придумали!

Тем временем прохожий приблизился, и я с разочарованием понял, что покушать не выйдет. Это оказался вампир, возможно, один из птенцов, спешащих в родное гнездо. Он неприязненно покосился на меня и прошёл мимо, я же и вовсе сделал вид, что его не заметил. Немного покружив по городу, я всё же нашёл возможность подкрепиться, зашёл домой за плащом на случай солнечной погоды и направился на поиски ученика. С каким же удовольствием я отмеривал мили по загородной дороге, наслаждаясь чистым воздухом! Времени было полно, и я не слишком торопился. Энтони не слишком обрадуется, если я явлюсь в разгар событий.

8

Дом нашёлся легко. Меня удивило то, что не слышно ни звука голосов, ни шороха движений, ни стука сердца. На меня слепо смотрели тёмные окна. Уже светало. Озадаченный, я медленно шёл по росистой траве вокруг дома, раздумывая, что делать дальше. Остановиться заставил еле ощутимый запах крови.

Внутрь не попасть, но уж в окна заглянуть ничто не помешает. Я огляделся: никого, кто может заметить чудеса вампирской ловкости.

Нужное окно нашлось со второй попытки. Какой разгром царил в этой комнате! Громадная кровать в беспорядке, балдахина нет, но он не снят, а небрежно сорван, сверху свисает обрывок красной ткани. Во множестве расставлены пустые вазы, одна разбита и разноразмерные осколки разлетелись по комнате, вперемешку с листьями роз, а лужа воды растеклась по полу и тускло мерцает в свете разгорающегося дня.

Это всё, конечно, было увлекательно, но больше всего меня заинтересовало обнажённое женское тело, лежавшее в центре всего этого кавардака. Распущенные рыжие волосы разметались по плечам и по полу, поза казалась неестественной и неудобной, и совершенно никаких повреждений не было видно, хотя запах ясно указывал на их наличие.

Я боялся, что Данверс мог оставить на теле характерные следы от клыков, но никак не мог проверить, так ли это. Была мысль устроить пожар, но я услыхал голоса с другой стороны дома — возвращались отпущенные слуги — и счёл за лучшее просто затаиться и ждать. Вскоре тело обнаружили. Я напряжённо впитывал чувства людей, прикидывая порядок действий на случай, если найдутся следы клыков, но всё обошлось. Вроде бы смерть наступила от удара, я так и не понял точно, что случилось, но никаких мыслей о вампирах ни у кого не возникло — и я с чистой совестью пустился на дальнейшие поиски.

След, уводящий прочь от дома, читался плохо. Запах почти не улавливался. Пришлось ускорить шаг. День разгорался, роса оставалась лишь в тени.

Я надвинул капюшон поглубже, чтобы тень падала на лицо и раздражённо подумал, сколько проблем приносит свежеприобретённый ученик. Как неудачно всё получается! Данверс, вероятнее всего, уже нашёл убежище и спит, разбудить его будет сложно. Да и нужно ли? Гнездо вампиров никуда не денется, ликвидацию можно провести и завтра, но не хотелось терять лишние сутки.

На пыльной дороге прогретой солнцем и продуваемой ветром, запахи почти не чувствовались, и я окончательно потерял след. Лишь упрямство заставляло идти вперёд. Ещё немного… Может быть, смогу учуять, где он свернёт.

 Я бы, наверное, прошёл мимо, но двое подростков с воздушным змеем на широком скошенном лугу привлекли внимание, я повернулся, и заметил мазок алого дальше, у самой опушки леса… Легкая ткань балдахина за что-то зацепилась и трепетала на ветру.

Я стрелой понёсся через поле, промчался мимо мальчишек, обратив на себя их удивлённые взгляды, подбежал к опушке и стал, оторопев. Какая злая постановка!

Данверс стоял на коленях в окружении многочисленных роз, обнимая какой-то замшелый камень. Сюртук и рубашка были отброшены в траву. Обнажённая спина под палящими солнечными лучами побагровела. Вот-вот появятся пузыри.

Кто мог оставить его в таком беспомощном состоянии? Это хитрая игра охотников или развлечение неизвестного маньяка-вампира?

Я склонился над телом ученика, но не обнаружил никаких пут. Ран от серебра тоже не было. Данверс, казалось, не заметил моего появления и прикосновений. Видно, боль затуманила голову, мешая оценивать происходящее.

Ничего не понять! Что могло заставить его оставаться на месте, и терпеть такие муки? Разберусь потом. Сначала закрыть от солнца и покормить.

Шорох шагов сзади заставил обернуться. Подростки приблизились и с удивлением глядели на происходящее. Похожи, видно братья. Старшему — лет пятнадцать. Слишком молод, но выбора нет.

— Что это с ним? — спросил старший. В голосе звучало сочувствие. Я не ответил. Младший удивлённо протянул:

— Сколько цветов! Никогда на этой могиле их не было. Это он принёс?

Я мягко отключил его: не стоит пацану видеть, что произойдёт. Старший этого не заметил, подошёл ещё ближе.

— Так это могила? — переспросил я, занимаясь Данверсом. Пальцы, намертво сплетённые вместе, разделить не удалось, и я просто поднял сомкнутые руки над камнем и отнёс вампира в тень ближнего дерева. Мальчишка хвостиком пошёл за мной.

— Помочь чем? Может, людей позвать или прислать повозку?

Я замешкался брать мальчишку под контроль. Попробовать уговорить?

— Видишь ли, мой друг — вампир. Ему не слишком полезно находиться на свету, но, похоже, с захоронением связаны какие-то сентиментальные воспоминания, и он слишком забылся. Если его покормить, он придёт в себя.

Я в упор глядел на парня, готовый в любую минуту его отключить. Он перевёл непонимающий взгляд с меня на запрокинутое лицо Данверса — открытые глаза, слепо глядящие в пространство, и клыки, заметно выступающие из под верхней губы — и медленно попятился.

— Погоди, — торопливо сказал я, — не уходи. Погляди на своего брата. Я полностью подчинил его, могу сделать это и с тобой, но прошу о помощи. Ему нужно немного, тебе это не повредит.

— Зачем тогда моё согласие? — спросил он, остановившись.

— Мне не нужно, но для него — я кивнул на Данверса — так будет лучше. Сочувствие ближнего поддерживает, ты-то должен знать.

Мальчишка сомневался. Ему было и страшно, и любопытно, и жаль неизвестного вампира… или человека — он не поверил до конца. Я не мог подтолкнуть его, но немного затуманил сознание, снижая критичность восприятия, и он неуверенно приблизился. Данверс по-прежнему ни на что не реагировал, но когда человеческая рука приблизилась к его лицу, ноздри слабо дрогнули и он, нелепо дёрнувшись, вцепился в неё клыками и пальцами. Мальчишка рванулся, но я сжал его плечи, и он повернул побледневшее лицо ко мне:

— Не больно…

— Но страшно, знаю. Ты смелый мальчик и добрый. Я слежу за тем, чтобы всё было в порядке. Бояться не надо.

— Ух ты… — сказал он, заметно успокаиваясь, и снова глядя на Данверса. — Мне никто не поверит.

— И не надо рассказывать, — убаюкивающее тихо прошептал я. — Лучше совсем забыть…

— Надо же, помогает! Помогает, да?

Кожа вампира заметно светлела. Взгляд приобрёл осмысленное выражение, начал блуждать и, наконец, остановился на мальчишке. Почти сразу он выпустил его руку, не забыв однако, остановить кровь, и смущённо сказал мальчишке:

— Благодарю.

Со мной он избегал встречаться взглядом, но я дал ему собраться с мыслями, сам занявшись братьями. Они подошли к могиле, привлечённые розами, никого не видели, поглазели и весело помчались разыскивать своего змея. Вот так.

Я с усмешкой проводил их взглядом и достал нож: смастерить из балдахина что-то вроде плаща. Хотя на людях в такой яркой тряпке, не походишь, да и защитить лёгкая ткань нормально не сможет. Придётся отдать Данверсу свой плащ. Я сыт, переживу.

Он, приподнявшись, глядел в сторону с самым несчастным видом.

— Ты можешь объяснить, зачем? — вырвалось у меня.

 — Я бесполезен, никому не нужен… Несу зло, смерть… Зачем так…

Моё сердце сжалось от жалости и сделало несколько медленных ударов. Так это самоистязание — наказание за случайную смерть той женщины? Неужели я обрёл единомышленника?

— И кому ты хочешь быть полезен?

Он поднял голову, скользнул взглядом по моему лицу вампира и долго смотрел на клинок в его руке. Затем прикрыл воспалённые глаза и вновь склонил голову, явно в ожидании смертельного удара:

— Людям.

Это удача.

Я смогу разнообразить жизнь, передавая свои знания молодому вампиру. Но Данверс может не только скрасить моё одиночество, но и стать верным соратником и единомышленником. Сейчас говорить с ним об этом слишком рано. Он голоден, неважно себя чувствует, и нас ждут срочные дела.

— Пойдём работать, — сказал я, подавая ему его одежду и снимая плащ. Путь не близок. Поговорим по дороге.

Нам было о чём говорить, но значительную часть пути мы прошли молча. Энтони шёл мрачно-сосредоточенный, на переносице между бровями вразлёт набежала тонкая вертикальная морщинка, и он не отводил глаз от дороги, лишь изредка бросая на меня осторожно-внимательные взгляды. Я видел, что ему надо о чём-то подумать и решил не мешать.

Мы уже приближались к Лондону, когда он внезапно сказал:

— Я думал, что на свету мы сгораем.

Он, похоже, ожидал насмешки, но я был настолько потрясён этим нелепым утверждением, что даже не улыбнулся, а когда сообразил, что стал свидетелем попытки самоубийства, то стало и вовсе не смешно. Данверс молчал. Лучше бы ему выговориться, но я не знал о чём спрашивать. Какая женщина толкнула его на этот поступок? Та, которую я видел за окном уютного особняка или та, тело которой без сомнения покоилось под замшелым камнем?

— Ты не хотел убивать её? — наугад спросил я.

— Я был для Элизы единственной отдушиной, но покинул её, не желая лишать человеческой жизни, — с отчаянием в голосе сказал он. — Она никогда не жаловалась, мне и в голову не приходило, что там всё настолько плохо. Только сегодня узнал, что она не пережила моего отъезда.

Я терпеливо ждал. Спустя ещё пару километров Данверс неохотно добавил:

— Сегодня не хотел убивать. Это вышло случайно. Только попробовал Жаклин, но её чувства… Я лишь оттолкнул её, но она упала неудачно и свернула шею. След клыков я срезал, — торопливо добавил он и вновь надолго умолк.

Смирившись с тем, что больше ничего не услышу, я сказал:

— Мы не можем отвечать за действия окружающих. А ошибки совершают все. Нельзя вечно корить себя за них. Надо стараться поступать наилучшим образом и принимать результат своих действий. Смерть редко способна что-то поправить.

— И это говорит ликвидатор! — он коротко рассмеялся.

— Но может предотвратить дальнейшие смерти, — важно сказал я поднимая указующий перст. — Как людей, которые погибают, утоляя нездоровую тягу к эмоциям умирания, так и вампиров: такими действиями подставляют под удар охотников не только себя, но и соседей.

Он обдумал эти слова и кивнул. Мы уже шли по городским улицам, и пора было поговорить о конкретном деле.

— Я нашёл гнездо тех вампиров, о которых говорил твой охотник, — сообщил я. Птенцы юны, они сейчас спят. Мастер — молодая женщина, которая, полагаю, слышала обо мне и вряд ли даст переступить порог своего дома. Но, думаю, симпатичного барона она пригласит. Ты войдёшь и пригласишь меня.

— Она тоже может спать.

— Тогда меня пригласит человек, я сумею его найти.

— Я одет не для дневных визитов, — заметил Данверс.

— Полагаю, дама не успеет огорчиться.

Он криво усмехнулся и не ответил.

— В доме находится по крайней мере один человек, — вспомнил я. — Вероятно под контролем или просто запуган. Будет лучше, если входная дверь останется открытой, но это не критично. Только шагнёшь за порог — и зови меня.

— Хорошо. Но я не уверен, что смогу убивать.

— Я справлюсь сам. Главное — попасть внутрь. Ну вот, — я остановился и показал на дом, — вон тот, третий по счёту, двухэтажный. Хозяйка — баронесса Эльза фон Готлиб. Вперёд. Я жду.

Он на мгновение замер, вглядываясь в дом, затем без лишних слов кивнул, сбросил плащ мне на руки и пошёл, стараясь не выходить из тени. Чёрт, я тут заливался соловьём, а надо было хоть немного ещё покормить его.

Я всё же надеялся, что все спят и сам факт, что Данверса впустили в дом, меня расстроил. Как-то раз приходилось упокаивать вампиршу, и воспоминания о её истеричных криках до сих пор вызывали неприятные чувства. Подобрался поближе, напряжённо вслушиваясь, чтобы сразу после приглашения ворваться внутрь, но услышанные реплики заставили меня похолодеть. Кто бы мог подумать, что Энтони не только знал Эльзу Готлиб ещё человеком, но и любил её?! Выходит, именно её могилу он сегодня усыпал розами, не зная, что та давно опустела.

Я не удивился чудесному совпадению: не раз встречался и с более удивительными. И обычно ничего хорошего они не приносили. Как поведёт себя Данверс? Лишь одно то, что он не пригласил меня в дом, не сулило ничего хорошего. Ничего удивительного, если он захочет взять под крыло утерянную возлюбленную и защитить от неминуемой смерти в моём лице.

Вынужден признать, это вполне могло получиться. Я бессилен войти в дом, а вечером перед целой стаей окажусь беспомощным. Если вампиры будут достаточно осторожны, то не дадут проследить за собой, а при толике везения и убьют меня. Это даст им возможность продолжать бесчинствовать ещё несколько лет, пока другой ликвидатор не выйдет на след.

— Мне было так одиноко, — жалобно произнёс женский голосок. — Я создала птенцов. Жаль, что мои мальчики уже спят. Я бы тебя с ними познакомила. Они великолепны!

Голос Данверса звучал спокойно, даже, кажется, холоднее, чем раньше:

— Говорят, что твои мальчики слишком уж распоясались и убивают всех, кто попадается им на глаза. Люди не должны знать о нашем существовании. И разве ты не слышала, что можешь держать при себе только одного птенца, да и создавать их можно не больше трёх! Нарушения закона караются.

— Кто говорит? — встревожено спросила она.

— Люди.

— Тони, дорогой! Ты, конечно, догадался их уничтожить, чтобы слухи не расходились? — спросила она. Сейчас в голосе появились плаксивые нотки и я встревожено подумал, что это хорошая тактика, чтобы сыграть на благородстве Данверса и пробудить желание защитить.

Карета, проезжающая по улице заглушила слова. Я нетерпеливо ждал пока топот копыт и скрип колёс станут тише. Наконец сквозь шум улицы снова прорвался резкий и сухой голос вампирши:

— Гай — ликвидатор, чистильщик! Это лорд без клана и страшный тип. Он и выглядит кошмарно: мерзкий старик со шрамом через всю рожу.

Я прислонился к стене. Этого только не хватало! Я не называл Данверсу имя, но описания было вполне достаточно, чтобы понять, о ком речь. Раздался громкий требовательный звон колокольчика и контрастом к нему прозвучал нежный умоляющий голосок:

— Ты ведь поможешь мне скрыться?

Данверс промолчал, и я невольно стиснул кулаки.

— Ты голоден, — вкрадчиво сказала баронесса. — Это для тебя.

Я не слышал шагов, но понял, что в комнате появился человек, а может быть и присутствовал с самого начала разговора. Тактика вампирши была безупречна. Какая ошибка, не позаботиться, чтобы Энтони наелся!

— Да она же на ногах еле держится! — воскликнул Данверс.

Я с тревогой вслушивался. Голоса умолкли, значения шумов я не понимал. Попытка найти сознание женщины провалилась — она была под контролем. Неужели Энтони попадёт под влияние прежней возлюбленной?

 Наконец я услышал приближающиеся шаги. Двери распахнулись, и на крыльцо вышли двое: голодный вампир бережно поддерживал измождённую человеческую девушку, на шее которой выделялись свежие следы от клыков. Трудно описать словами моё облегчение, но я ничем не дал понять Данверсу, что сомневался в нём.

— Почему ты не пригласил меня?

Он растерялся:

— Как-то из головы вылетело.

Он отпустил девушку, сделал два шага, вновь переступая порог, и произнёс с выучено-любезной интонацией:

— Прошу вас, учитель Гай!

Девушка обессилено опустилась на крыльцо, прислонившись к стене. Я оставил её на месте, вошёл. Вампиршу я нашёл на первом этаже. Она была жива, но нож в сердце её почти парализовал, лишь пальцы слабо скребли пол. Наверху спали шесть новообращённых. Я управился быстро и решил, что дом стоит сжечь, но лучше сделать это ночью, чтобы огонь успел хорошенько разгореться до того, как пожар обнаружат. Спустившись вниз, обнаружил, что Данверс пишет письмо. Не отрываясь от своего занятия, он сказал:

— Девушка слаба и нуждается в уходе, который мы предоставить ей не сможем. Сейчас отправим её к охотнику с сообщением о том, что нарушители уничтожены.

— Хорошо, — согласился я. — тогда сообщи им адрес и предложи устроить поджог. Пусть здесь сами разгребаются.

Идти со мной Данверс категорически отказался: 

— Вернусь домой. Полагаю, это безопасно. 

Я придерживался другого мнения. Не стал его разубеждать, но и отпустить не мог.

— Нет, — сказал я. — Некогда. Мы сейчас же уезжаем в Париж.

9

Мы всё же заехали за вещами Данверса, и я, перед тем как отпустить его в дом внимательно прослушал эмоциональный фон окружения. Засады не было, но эмоциональный фон заметно испортил настроение. Долгое пребывание на солнечной улице тоже сыграло свою роль. Я был голоден, зол и замкнулся в себе. Вероятно, Энтони заметил это. Когда я сменил простую одежду на приличный сюртук, светлые панталоны и цилиндр, он явно удивился , но не посмел ничего спросить или сказать.

Совет должен был собраться в Париже, но мы остановились в Труа, где теперь была резиденция д’Эно. Данверса был меланхоличен, печален и замкнут. Утешать мне доводилось редко, я не знал как лучше подступиться и с тревогой ждал, когда ученик созреет для общения.

Коварный д’Эно вытащил меня из за сущей ерунды. Совет созывался для утверждения нового лорда. Буэнос Айресе отвоевал независимость и местные вампиры решили организоваться. Претенденту было настолько невтерпёж, что он решил не приглашать лордов, а сам явиться в Европу, где собрать условный Совет было куда проще. Одно это настроило меня против него, но ещё большее раздражение вызвал любезный хозяин.

— Других лордов ты, конечно, найти не мог? Нужно было тащить именно меня?

Д’Эно замялся:

— Понимаешь, Гай, есть весьма щекотливое дело. Пока мы собирались в Лиможе, у меня тут была попытка переворота.

— Раз мы сейчас разговариваем, надо полагать, затея не удалась, — констатировал я, отчаявшись дождаться, пока лорд продолжит. — Это из твоих кто-то такой прыткий?

— Безусловно, не удался. Нет, это был кочевник. Имел здесь знакомства и рассчитывал склонить моих львов на свою сторону. Ничего у него не вышло.

— В общем, дело уже прошлое и выеденного яйца не стоит, — подытожил я. — Рад, что всё обошлось.

— У него, оказывается, были птенцы. Двое. Николас Олди и Макс…

— Они тебе угрожают? — прервал я лорда.

— Нет но… Меня успокоит знание, что мстители не встанут внезапно на моём пути.

— Они в своём праве. Закон един для всех, — любезно заметил я, глядя, как разочаровано вытягивается физиономия д’Эно. — Я уверен, что вы прекрасно справитесь, если возникнет угроза. Одли, кстати, я видел. Думаю, что тебе он не опасен.

Пока расстроенный д’Эно занимался организацией встречи, я блуждал по улицам: был в этом городе ещё во времена Римской империи, и хотелось найти хоть что-то знакомое, но так и не нашёл ничего, что пережило бы ход времени. Сам город показался мне слишком маленьким для клана, особенно после столичного раздолья.

Д’Эно, вернувшийся из столицы под утро, пояснил:

— Здесь только часть, примерно треть клана. Ещё столько же в Реймсе, ну и так… по району.

— Далековато разбрелись, — заметил я.

— Зато склок меньше, — философски заметил лорд. — Завтра собираемся. Ты птенца на Совет берёшь?

— Это ученик, не птенец. Нечего ему там делать, молод ещё. Пусть погуляет по городу. Кто будет на Совете?

Он смутился:

— Ну, сам претендент, естественно — со свитой, я, Серебряков, Ракоци, герцогиня, в ответ на мой укоризненный взгляд поспешил оправдаться: — Ракоци и Серебрякова я не приглашал, они здесь по своим делам, но изъявили желание прийти.

— Погоди, что за герцогиня? Кто её утверждал?

— Никто. Она стала руководить Орлеанским кланом до принятия решения об утверждении. Вздорная старуха, но, думаю, поддержит наше решение.

Больше всего хотелось сказать, что мой голос будет излишним, и немедленно уехать, так не понравилось поведение д’Эно, но чувство долга заставило пойти на Совет. Лорда Ракоци я не знал, неплохо было бы и познакомиться с ним, и посмотреть на нового лорда. Слишком часто успех дела решают личные связи. Любопытно взглянуть и на герцогиню. До сих пор все вампиры, которые мне встречались, были обращены в цветущем возрасте. Я не видел никого старше себя. Интересно, кто и зачем обратил старуху? То, что она заняла главный пост в клане, меня не так удивило: я и сам был избран в своё время не как самый достойный кандидат, а как безликая временная фигура до определения более достойного лорда.

Собрание было организовано в частном доме. Я немного удивился, но вскоре обнаружил, что хозяйка дома, уже пожилая дама, сохранившая следы былой красоты с сентиментальной тоской поглядывает на д’Эно, который с ней очень любезен.

— А где хозяин? — вскользь поинтересовался я у него, когда женщина проводила нас в музыкальную комнату и оставила одних.

— Она вдова. Удивительная женщина, — сказал он с тёплой улыбкой.

— Не настолько удивительная, чтобы подарить ей бессмертие? — лукаво осведомился я.

Он рассмеялся:

— Нет не настолько. Но вполне достаточно для того, чтобы оставить в живых.

Мы пришли несколько раньше назначенного времени, но почти сразу появились Даниил и Карлос. Меня удивила встреча со старым знакомцем.

— Какими судьбами? Погоди, так это ты сегодняшний претендент на титул?

На миг лицо Карлоса потемнело, но сразу же вновь осветилось учтивой улыбкой:

— Приехал с доном Рамиресом. Я ведь перебрался в Южную Америку, не слышал? Показалось, что там будет легче добиться успеха. Сейчас, когда люди нашей страны получили независимость, мы решили, что пора организоваться и сплотить ряды, он улыбнулся иронично, но в голосе сквозила досада.

— Придёт и твоё время, успокаивающе сказал я.

— Несомненно, — он надменно вскинул голову. — А пока мы тут с лордом Серебряковым налаживаем… взаимовыгодное сотрудничество.

— Ты, значит, вместе с претендентом приехал?

— Втроём. И человек дона Рамиреса. Путь на корабле долог и опасен, мы бодрствовали по очереди.

— Разумно, — согласился я.

Рамирес оказался невысоким, крепким и круглолицым. Он пришёл в сопровождении ещё одного вампира, высоко и тощего Диего, рядом они смотрелись весьма забавно. Мало того, он притащил с собой и своего человека. Формально это не нарушало никаких законов, но мне показалось не слишком приятным. Я шепнул д’Эно:

— Ещё бы отряд с собой привёл!

— Они так и держатся все вместе, — меланхолично отозвался тот. — Куда им деваться? Не помешают.

Человек, похоже, чувствовал себя в нашем обществе вполне комфортно. Он прошёлся по комнате, спокойно уселся в одно из кресел. Скоро его глаза затуманились, на губах зажглась мечтательная улыбка, и я, движимый любопытством, заглянул в его мысли. Он и впрямь был совершенно уверен в собственной безопасности, ждал обращения по приезду домой, а утончённая мерзостность его фантазий вызвала у меня отвращение.

Я подошёл к претенденту и поинтересовался, знает ли он о садистских наклонностях своего подопечного и впрямь ли собирается его обращать. Преследовал при этом двоякую цель: предупредить Рамиреса в случае его неведения и понять, что он сам собой представляет. Претендент был в курсе и не видел никаких проблем:

— Он аккуратен и всегда за собой убирает.

Тем временем пришла герцогиня — сухопарая дама с тонкими губами и мелкими седыми кудряшками, необычайно похожая на тощего пуделя. Завязался общий разговор.

Рамирес увлечённо рассказывал о планах по формированию и расширению клана. С искренним интересом его слушал, пожалуй, только человек, который, вероятно, уже представлял, какое именно место отведено ему в этих построениях. Ему задавали какие-то вопросы, но я слушал обсуждение без интереса, поскольку принял решение в самом начале, и больше наблюдал за старухой. Если она и проявляла какой-то интерес к происходящему, то ничем этого не выдавала. Тёмные глаза бессмысленно глядели в пространство, мыслями же, она, похоже, была далеко. Я, похоже, не ошибся. Безликая фигура, сохраняющая место для кого-то ещё.

Прошло голосование. Д’Эно, герцогиня и Ракоци проголосовали за утверждение нового лорда, Даниил вместе со мной голосовал против. Новый лорд был утверждён.

Я не слишком расстроился. Было досадно лишь то, что д’Эно не захотел меня поддержать, но не стоило удивляться, что у него есть собственное мнение.

Ракоци внезапно решил высказаться. По-испански он говорил с сильным акцентом и я, с трудом разбирая смысл отдельных слов, не сразу понял, о чём его речь. Князь выражал неудовольствие деятельностью ликвидаторов. Не называя никаких конкретных случаев, он подвергал сомнению систему в целом, настаивая на том, что совершаются злоупотребления. Формально он был прав. Не только я и Марко, но и некоторые другие ликвидаторы, насколько мне было известно, не стремились лишний раз выносить предупреждения, чтобы не усложнять себе жизнь, карая нарушителей сразу.

Поскольку я искренне считал, что эти действия, возможно даже неоправданно суровые к нарушителям, направлены на общее благополучие в целом, то с чистым сердцем отринул обвинения, обвинив его в сгущении красок, если не в прямой клевете. Я был убедителен. Ракоци извинился, но тут вдруг взял слово Рамирес.

 Его слова категоричностью далеко оставили позади предыдущую речь. Он, не цепляясь к частностям работы ликвидаторов, отрицал необходимость их существования в принципе.

Деятельность ликвидаторов объяснялась хитроумными происками охотников, которые внедряют в умы вампиров человеческую идеологию, уводя их от традиционных вампирских ценностей, освящённых многовековой историей. Соблюдение осторожности объявлялось унизительной трусостью. Некоторые действительные факты, которые проскальзывали в его пылкой речи, получали извращённое толкование, на основании которого строились совсем уж бредовые построения. Удивительно, но Ракоци, который сначала прислушивался с недоверием, скоро воодушевился, даже кивал в некоторых местах.

Я терпеливо слушал этот нескончаемый словесный поток, раздражённый необходимостью подыскивать аргументацию самым очевидным вещам, но д’Эно не выдержал и вскочил. Он, десятилетия действуя в одной из самых привлекательных столиц мира, прекрасно оценил преимущества скрытности и неожиданности, несмотря на то, что они из-за относительно недавнего решения о секретности, развернулись ещё не в полной мере. Прекрасно понимая, что в популярном городе постоянно охотятся десятки, если не сотни вампиров, он отдавал себе отчёт, насколько опаснее станет их жизнь при активизации охотников, если им будет рад помочь каждый человек.

В ответ на сбивчивые возмущенные фразы, Ракоци обвинил его в эгоизме.

— Это оскорбление! Я не пекусь об утолении собственных страстишек, а радею за весь клан! — Д’Эно положил руку на эфес шпаги.

Рамирес выхватил шпагу, за оружие схватились и сопровождающие его вампиры. Человек вскочил и отбежал в дальний угол. Карлос отсалютовал и шагнул в сторону: дал понять, что не собирается принимать участия в схватке. Диего не отошёл, но тоже не вмешивался, лишь наблюдал. Силы были заведомо неравны: подвижный француз фехтовал куда лучше, но тут Диего напал на д’Эно с другой стороны. В отличие от Рамиреса, он был прекрасным фехтовальщиком. Герцогиня лишь сильнее поджала и так тонкие губы и отодвинулась подальше к стене. Я выхватил кинжал, чтобы иметь возможность защититься, но счёл неразумным вмешиваться. Даниил, похоже, не имел оружия. Он тоже встал, и выставил стул перед собой, придерживая за спинку.

 В звоне клинков редко можно услышать истину. Заморские гости теснили д’Эно, я напряжённо наблюдал за схваткой.

Сильный толчок едва не сбил меня с ног. Я шарахнулся, еле удержав равновесие. Со стороны слепого глаза на меня напал Ракоци. Даниил верно оценил расстановку сил и оттолкнув меня обрушил стул на голову князя. Кинжал — неважная защита от шпаги, но в сочетании со стулом может творить чудеса. Ракоци потерял ориентировку, его взгляд замутился, и я, используя этот краткий миг, всадил ему клинок меж рёбер.

На время собственной схватки я потерял из виду Д’Эно. Сейчас же обнаружил, как он падает навзничь со шпагой в груди почти к ногам герцогини. Старуха поморщилась и полезла в ридикюль, видно за платком. Диего оставил свою шпагу в поверженном теле, Рамирес протянул ему свою и остался стоять у тела поверженного врага, глядя на нас. Диего неторопливо направился к нам. Данил отбросил обломок стула, схватился за другой, целый и шагнул ему навстречу, а я замешкался, пытаясь вырвать шпагу Ракоци из его судорожно сжатых пальцев.

Грянул выстрел.

Диего упал. Рамирес оглянулся на герцогиню, но отшатнуться уже не успел. Клинок, выхваченный из поверженного тела, вонзился его в его грудь по самую рукоятку. Д’Эно, освободившись от металла в теле, захрипел и начал извиваться на полу, хватаясь за грудь руками. Старуха брезгливо поглядела вниз:

— Господа, сделайте с этим что-нибудь.

Сделать можно было лишь одно — и это уже делалось и без меня. Карлос за пояс вытащил человека из под стола, куда тот попытался было заползти, и бросил через комнату. Кисть руки с глухим хрустом неестественно вывернулась, когда он приземлился у ног герцогини. Он коротко ойкнул и замолчал. Видно Рамирес запрещал ему кричать. Старуха пнула человека, подталкивая к раненному и отошла. Тот и не пытался сопротивляться, лишь закрыл глаза и начал тихонько подскуливать, когда клыки д’Эно сомкнулись у него на шее.

С человеком поступили, как с ничейным. Решение было однозначным. Я наступил на тело Ракоци, выдернул свой кинжал и подошёл к Рамиресу. Недолго ему довелось пробыть лордом! Карлос отвернулся, но герцогиня наблюдала с интересом, и было неловко действовать под любопытным взглядом.

 Диего слабо шевельнулся, когда я приблизился к нему, и откинул голову, подставляя беззащитное горло. Я посмотрел и отошёл. Он выполнял свой долг, отстаивая интересы лорда, его не в чем было обвинить.

Даниил стоял в распахнутых дверях, оглядывая коридор: разумная осторожность, на случай если челядь заинтересуется шумом. Человек по-прежнему молчал и, похоже, даже не видел, что случилось с его хозяином, и не понял, что его ждёт. Заглядывать в его чувства мне категорически не хотелось.

Диего приподнялся на локтях, хрипло попросил:

— Оставь мне.

Ракоци не шевелился, только опасливо косил глазом. Я подумал, и решил, что хватит мороки и с одним телом. Д’Эно встал и отпихнул человека в сторону:

— Допивайте, — он с сожалением оглядел дыру на сюртуке и поинтересовался: — Что, собственно, произошло?

Я проигнорировал его вопрос, поклонился:

— Ваша светлость, вы были великолепны.

Она сухо кивнула и брюзгливо сказала:

— Мне жаль, что я отдала свой голос за этого щенка. Лорд должен уметь договариваться, а не лезть сразу в драку, как мальчишка.

— О, так я должен благодарить за своё спасение прекрасную даму? — д’Эно опустился перед старухой на одно колено, она благосклонно позволила ему облобызать высохшую руку с пергаментно-жёлтой кожей.

 Тем временем Диего и Ракоци пришли в себя. Человека осушили полностью. Он даже не пикнул: либо был отключен, либо потерял сознание естественным путём, так и не поняв, что его убивают.

Карлос невозмутимо сказал:

— Поскольку наш клан лишился лорда, а я был на втором месте по результатам голосования, претендую на титул.

Его утвердили единогласно.

10

Я предложил Данверсу попутешествовать по континенту. Он вяло согласился, между прочим упомянув, что уже многое объехал и ничем особенным не заинтересовался. Меня это, честно говоря, удивило: казалось, что он не покидал Острова. Как можно странствовать, постоянно скрываясь от солнца, тем более рисковать переправляться через пролив?

Поскольку он не высказал никаких явных предпочтений, я повёл его на юго-восток.

— Почти две тысячи лет, — задумчиво сказал Данверс, — это же невообразимо много. Расскажешь мне?

— О чём? История человечества — история войн. Люди истребили во много раз больше людей, чем вампиры. Их ведёт жажда денег, власти, крови. Но нас не касаются человеческие разборки, мы в них не участвуем, иначе любое столкновение людей приведёт к конфликту вампиров. Одни уходят в сторону, чтобы не вмешиваться, другие, напротив, спешат на шум боёв: там, где льётся много крови, всегда есть чем поживиться.

— Мы похожи, — хмыкнул он.

— Мы — одно. Почему бы нам не быть похожими?

Энтони кивнул и опять замолчал.

Молчание Данверса тревожило, я готовился к сложному и тяжёлому разговору, но никак не решался его начать.

Мы шли по бездорожью, поднимаясь в горы, когда внезапно он остановился и повернулся ко мне с выражением мучительной тревоги на лице:

— Я всё думаю — не могу не думать! — возможно ли было что-то исправить, вернуть её ту, прежнюю? Не совершил ли я фатальную ошибку? Она страшно изменилась, но ведь по любой дороге можно идти в обе стороны?

Прошло почти три недели с той ночи, когда было уничтожено гнездо вампиров, но я, так же как и Данверс, мучительно раздумывал о Эльзе фон Готлиб и сразу понял, о чём он говорит.

— Удовольствие от чужой боли быстро выжигает душу, — медленно покачал головой я. — Мне жаль, что тебе пришлось убить бывшую возлюбленную, но есть грань, из-за которой вернуться уже невозможно.

Его губы дрогнули, но ответил он не сразу:

— Это была не она. Элизабет была мягкая, нежная, самоотверженная. В её глазах сияла любовь. А это… самодовольная кукла.

Что ещё можно ему сказать? Я кивнул и вновь стал подниматься к вершине, заслонявшей половину неба. Энтони поспешил за мной.

— Я простился с моей принцессой ещё тогда, на её могиле. И в голову не пришло, что она может быть пустой!

Мы, наконец, поднялись на самую высокую из нескольких вершин и остановились, осматриваясь.

— Как красиво! — выдохнул Данверс. — Кажется, что кроме нас никого нет на земле. В местах, подобных этому, можно почувствовать себя богом. Что это за вершина?

Я не ответил. Мы стояли на Олимпе.

— Возможно, у нас и был Создатель, но он давно отвернулся. Слишком многим богам молились люди — и без особых результатов. Всего, чего достигли, они добились сами, — я усмехнулся. — Но мы, конечно, можем, подобно богам древности, причинять справедливость, собирая кровавые жертвы. При кормёжке мы насыщаем не только тело, но и душу, поэтому жажда крови сильнее человеческих страстей. Силы и способности недостижимые для людей помноженные на безнаказанность — сильное искушение. Каждый сам делает выбор: стать зверем или остаться человеком.

Тёплый ветер кружил голову ароматами трав. Иссиня-чёрное небо глядело на нас мириадами мерцающих звёзд. Лишь на востоке медленно разгоралась розовая полоса.

— Я даже не думал об этом, хотя довольно далеко прошёл по этому пути, сказал Энтони. — Повезло, что сумел вернуться.

— Ликвидаторы истребляют тех, кто вернуться уже не может. Закон не запрещает убивать, лишь требует скрывать следы, заставляя думать, а не отдаваться страсти. Нарушают его лишь те, кто думать уже не в состоянии.

— Это благородная работа.

Его уважительные слова вызвали у меня смех:

— Эта благородная работа — уборка отходов, Тони. Ликвидаторы — всего лишь разгребают мусор, в надежде хоть немного расчистить путь разумным существам этой планеты. Мы не в силах подтолкнуть или ускорить процесс, но убрать помехи нам по плечу. Хочется верить, что когда-нибудь люди и вампиры смогут мирно сосуществовать друг с другом. Мы ведь можем не только брать. Кровь вампира обладает поистине чудодейственными исцеляющими свойствами. А сколько работ, сложных или опасных для человека, для нас стали бы лишь развлечением! Только, думаю, нам этого не увидеть. Слишком много зла нас сейчас разделяет с людьми. Слишком медленно движемся вперёд, постоянно оступаясь и отступая. Большую часть жизни я вообще считал, что человечество катится к закату, ну и мы вместе с ним, и лишь сравнительно недавно заметил какие-то подвижки. Если не боишься испачкать аристократические ручки в этой грязи, можешь присоединиться. Хочешь быть мусорщиком? 

Данверс оглянулся и удивлённо отозвался:

— Мне казалось, это очевидно. Я же с тобой.

— Значит, будем работать. Давай спускаться. Занимается рассвет.