Когда богам удобно отвернуться

Глава 1

Томное, тихое, остро пахнущее дразнящей сытью оно лежало прямо перед взором, уходило в обе стороны, теряясь вдали. Болото. Иван поспешно выпростал из-за пазухи мятую карту, развернул, морщась от череды неприятных ощущений. Где он сбился с пути? Когда? Не след было вчера бражничать в деревенской корчме, глядишь сегодня не плавала бы перед очами тошнотная муть, не болела голова, тонкая немочь жажды не сушила нутро.

А меды вроде были неплохи: живо лились в горло, а пуще всего бодрила сочувственная улыбка девицы, что помогала корчмарю. Нежный румянец растекался по щекам, когда Иван излагал свои беды. Ему так требовалось доброе участие! Да и покрасоваться хотелось, чего там скрывать. Показать удаль молодецкую. Вот и налегал. Кружка за кружкой. Тяжелы оказались меды у корчмаря, забористы, как его спелая дочка.

Иван не корил себя за мимолётное увлечение. С наречённой своей Василисой знаком был так недолго, что не успел подлинно прикипеть к ней душой. Когда она исчезла, оставив лишь письмо на оконной доске, да вышитую шёлком и шерстью поверх грубого полотна карту, испытал более растерянность, нежели подлинное горе. Едва сошлись, как улетела, да ещё бойко и плотно исписанный лист пришлось разбирать по складам. Нет, Василиса писала ровненько, ясно – это Иван плохо знал грамоту. Пока вчитывался, запинаясь на длинных словах, боль вовсе унялась, осталось тянущее чувство тоски. Любы друг дружке или не любы, но сошлись, закон теперь велел искать суженую. Снашивать башмаки, топтать дорожки, тем более ведомо стало из прощального послания, куда идти, да что делать. Пришлось стараться то засмеяли бы отец и братья: какой ты царевич, коль жены не сберёг.

По первости Иван малодушно подумал, что обошлись-то с ним не по чину. След был Василисе прежде разобраться с прежними тяготами, потом с ним венец принимать, да вспомнил, что сам первый к беде руку приложил. Говорила ведь новобрачная: не хвались удачей, она точно вольная птица – как села на руку, так и улетит. Иван не послушал. После доброй медовухи язык его бывал некрепко привязан, разболтал сокровенное.

Ну да что было, то прошло. Корчемную девицу Иван разве что в щёку поцеловал, почти по-братски, так что вины за собой не чуял, а вот болото впереди словно бес подложил. Иван горько вздохнул. На карте ничего сходного не было, или же он не все знаки правильно читал. Погладил пальцем шёлковую голубую ленточку реки, но забота от этого яснее не стала.

В очередной раз сощуря глаза на моховые кочки и болезненный соснячок Иван внезапно увидел некую фигуру, частью стоявшую на солнцепёке, частью в тени, оттого пятнистую как весь лес, едва заметную в пестроте летнего дня. Вот только что в это место пялился, не было ничего, а тут проявилось. Человек не человек, не то юный, не то старец, в разное зелёное одет, посему почти невидим, даже на лице видны словно прилипшие к коже травяные пятна, хотя последнее могло примерещиться от медовухи.

Неведомый тутошний стоял смирно, злого умысла не показывал, даже рожи не корчил, зыркал только, да и то с ленцой, но Иван на всякий случай перекосил тулово, чтобы меч скользнул по бедру, обозначился как есть. Не то чтобы Иван им хорошо владел, более полагался на солидность оружия, нежели на подлинную его силу, ещё уповал на важный чин. До сих пор так сходило. Связываться не решались.

Приглядевшись, Иван понял, что встреченный тоже не гол: за плечом торчал колчан со стрелами, да добрый лук, при поясе висел нож в кожаном чехле – обычное снаряжение охотника, не воина. Страшиться, пожалуй, что не стоило: желал бы встречный-поперчный зла, давно пустил летать точёный прут, да шёл своей дорогой. А вот про дальнейший путь местного расспросить стоило. Возвращаться в деревню после вчерашних геройств Иван желанием не горел.

Он значительно откашлялся, сглотнул полонившую горло сушь, спросил, невольно стыдясь хриплости своего гласа:

– Здрав будь, мил человек. Я, видать, с тропы сбился. Шёл к реке Студёной, а вышел в гиблое болото.

Матушка, пока жива была, учила, что вежливая речь все двери отворяет. Иван не то чтобы твёрдо на то полагался, просто дразнить лучника не спешил. Проще уважить прохожего, чем потом стрелу из спины выковыривать.

– Была река, теперь болото, – ответил зелёный человек, изрядное время промедлив. – Время минуло. Случается.

Иван рыскнул глазами на валкие мхи, не мог поверить, что такую бездну лет и зим пьянствовал в лесной деревне, чтобы честная река затекла напрочь тиной. Денег бы не хватило на гульбище, не беря в расчёт что другое. Всё же спорить с оружным не рискнул, да и хмельной удали теперь стыдился.

– И куда же мне ступать, чтобы на другую реку выйти, которая Смородиной зовётся?

Зелёный в этот раз рта не раскрыл, голос донёсся от пышной моховой кочки, которая не кочкой оказалась, а вовсе даже сказочным существом. Похожий на кота, только много крупнее зверюга сидел столбиком, лениво жмурил глазищи:

– Она перед тобой.

Иван, косясь опасливо на новое явление, вновь уткнулся в карту, даже ногтем поскрёб, сначала вышитую голубым шёлком Студёную, потом грубой шерстью Смородину. Шли они близко, да не одним долом, извивались разно. Собеседники дожидались его решения или чего другого. По виду их никуда не спешили. Тягаться разумом или безумием сразу с двумя, пожалуй, не стоило. Иван кашлянул, спросил скучно, хотя уважительно:

– Мне бы Бабушку Ягу сыскать. Велела жена у неё помощи просить, коли живым до избушки доберусь.

Зелёный человек  и кот переглянулись значительно, заговорил опять последний. Иван теперь не был даже уверен, что отзывался ему с самого начала не этот диковинный зверь – голоса звучал одинаково:

– Так бы и говорил, чем даром голову морочить. Географию он учил – в двух реках запутался. Чеши через болото, там тебе будет избушка. – Прижмурясь, неведомый обитатель здешних топей совершенно по-звериному изогнулся, поскрёб задней лапой возле уха, затем чихнул удовлетворённо, вновь выпрямился в столбик. – Она ведь потребна или искупаться пришёл?

Иван помедлил, не ведая, что отвечать. Кот казался излишне дерзким даже при внушительных размерах. Невольно Иван перевёл вопрошающий взгляд на другого встреченного, кой хоть на человека походил, хотя беседы не поддерживал. Ожидал от подобной себе твари либо вразумительной речи, либо хоть кивка, подтверждающего, что кот дело говорит, а не сказки сказывает.

Зелёный юноша, теперь он вовсе не походил на старца, был свеж лицом, если не принимать во внимание пятен, улыбнулся криво, не разжимая губ, обратился не к Ивану, а к своему здешнему приятелю о четырёх лапах:

– Тебе бы, Баюн, только в болото прохожих посылать. Не все его живыми минуют, поскольку не везде марь, местами бездна. Человек вежливо спросил.

– Ну так сам с ним и беседуй! – презрительно фыркнул кот, после чего напоказку закрыл глаза, давая всем понять, что раз дело не его, значит, и печаль чужая.

Над болотом лежала тишь, лишь позванивали комары, пахло трясиной. Иван утёр лицо, отмахнулся от вялых кровососов и совсем уже вознамерился продолжить путь, не обращая внимания на встречных-поперечных, кои, может, вправду тут стояли, может, после вчерашнего мерещились, когда зелёный всё же заговорил голосом тихим, шелестящим как мох:

– Если к матушке ступаешь, так провожу. Одному опасно.

– А ты сын Яги? – оторопело спросил Иван.

Как-то в голову не шло, что у древних старух рожаются вот такие молодцы.

– Тайги. Так её величают, если помнят, конечно. И тебе советую, коли жизнь не в дешёвку.

– Люди охамели! – встрял кот, хотя его не спрашивали. – Поделом им.

– Я – Иван, царский сын, – поспешил представиться Иван. – А тебя как звать-величать?

– Ягель моё имя. Шагай следом, путник. Под ноги гляди, а по сторонам не зыркай, ладно будет.

– Глаза ему завяжи, – посоветовал кот. – Человек-то, сразу видно, ненадёжный. Они все такие.

– Он наш гость, Багульник, – ответил сын Тайги. – Костями всегда стать успеет.

От таких речей Ивана пробрала дрожь. Аж лопатки зачесались от желания развернуться и бежать сквозь казавшийся сейчас гостеприимным лес до самой деревни с корчмой, где и засесть, решая, стоит ли честь того, чтобы рисковать ради неё жизнью? Когда жена наставления давала, выглядело всё просто, а на деле вон что вышло. Кабы вела его неземная любовь, болотная тина коленей бы не замочила, так то любовь. Много о ней говорят, а ведал ли кто – не прознаешь. Может, одни разговоры, не более.

Пока про себя боялся, отваги набирался, выяснилось, что уже идёт как привязанный за зелёным парнем. С кочки на кочку, а где промеж них. Завет следить, куда ступаешь выглядел теперь здравым, потому что запнуться тут было обо что. Кот перемещался независимо, сам по себе, то прыгая совсем рядом, то отбегая куда-то в болотное марево. Иван старался не зевать по сторонам не столько следуя приказу, сколько уберегаясь от нескладицы.

Пока удавалось, хотя язык уже впору было на плечо повесить. Жажда одолевала, и словно в издевку чавкало под ногами сочной влагой болото, дразнило несъедобной жижей.

– Далеко ещё? – спросил Иван, хотя скорее просвистел неслышно, измаявшимся от сухоты ртом.

Зелёный услыхал, глянул через плечо:

– И далеко и близко. Смотря куда идти и зачем.

– Кому ещё, – встрял кот, хотя его вообще не спрашивали. Его никогда не спрашивали, что не мешало ему упорно встревать.

Иван решил, что оба над ним издеваются, но погрузившись по уши в сомнительное дело, не знал, как из него выйти, ничего не потеряв, а ещё и что-то приобретя. Жизнь и так его пряниками не манила, сделав младшим, аж четвёртым царским сыном, в знатном семействе почти что лишним. Не имея пока смысла грезить о ближнем будущем стал Иван размышлять о давнем прошлом. О том, как братовья его сначала в детских играх красовались, потом на царских приёмах, а он шкет-малолет на посылках был, да со стороны смотрел. Трём сынам полагались честь и слава, четвёртый подбирал остатки, упавшие с царского стола.

Так и с женитьбой вышло. Старшим прочили в жёны боярышень, да княжон, тех и сосватали. Иван не надеялся, что судьба пошлёт ему счастье. Сговорили за него деву странную, рода-звания непонятного. Красивую, здесь обижаться было не след, только толку от дивного вида, раз прибытку не произошло. Едва справили пир, да остались молодые наедине, подступил Иван к красавице жене целовать её в уста сахарные, обнимать стан стройный, ан ничего не вышло. Повернулась девица вкруг себя, что была она, что не было. Один пустой воздух загребущие руки Ивана ухватили. На том его любовь закончилась. Лёг с горя спать, а наутро письмо нашёл.

Его на самом деле предупреждали. Ещё когда сговор шёл, сказала ему Василиса, чтобы не дотрагивался до неё, пока знак не даст, пока время не пройдёт, пусть их поженят, да только каждый на своей половине останется. Выждать надо, большой в том смысл. Пожалуй, стоило послушать, да очень уж разгорелось сердце ретивое. Решил Иван, что он отныне господин, а жена слушаться должна, кочевряжится время вышло. Сам дурак. Остался без жены, людей насмешил. Пришлось собрать котомку, да отправляться в путь. Пешим ходом, как ремесленник какой или крестьянин. Василиса особо предупредила, что конь теми тропами не пройдёт, какими царевичу предстоит пробираться.

Оглядев кочки, да чавкающую под ногами марь, Иван решил, что здесь его тоже не обманули. Слушал бы раньше, что говорят, сидел бы дома на лавке, да пирогами потчевался. Батюшка по случаю его женитьбы отвёл молодым дом, да выдал всякого припасу. Цедил бы холодный с погреба морс горя-злосчастья не знал.

Воспоминания о вкусной кисленькой водичке разбередили боль в пересохшем горле.

– Испить бы чего! – попросил Иван у диковинных своих товарищей.

– А пришли уже, – ответил Ягель. – Будешь с матушкой почтителен, угостит как положено. Грубиянствовать начнёшь, выставит в болото. Большое оно у нас, всем места достанет.

Где-то недалеко не то басисто мурлыкнул, не то усмехнулся кот Баюн. Он же Багульник в полном прозвании. Видеть его Иван не видел, слышал только, а впереди из марева точно выплыл дом. Вроде бы только что не было его, а вот стоит. Брёвна одно к одному и каждое в обхват, окна в полотенцах, крыльцо диковинной резьбой украшено. Солидный дом, царскому сыну не стыдно зайти, хозяевам поклониться.

Посмотрел Иван на сапоги, болотной жижей изгвазданные, других не было в котомке, а в этих ступить на тканый половик стыдился. Снять что ли? Дома привык заходить как есть, было кому прибираться, а здесь он, по всему получается, гость, а не хозяин, уважительность надо бы проявить. Пусть он царский сын, так ведь теперь на чужбине. Ягеля сапожки, вот диво дивное, чистотой сверкали, точно по болоту не ступал, а сидел в покойном кресле. Как он так исхитрился, Иван не понял, спросить не успел. Поставил перед ним новый знакомец пару, точь-в-точь как своя. Надел их Иван, уверенно по ноге пришлись.

По ступеням поднимаясь, увидел он, что болото как бы перестаёт быть болотом. Обычный лес на его месте поднимается, сухие ложатся тропки, а там, откуда пришли, река показалась. Ещё шаг шагнул, совсем ясно засверкали на солнышке чистые воды. Вот же она – Студёная, почему раньше ничего не видел?

Решил, однако, Иван смолчать, о том, что блазнится теперь или мерещилось ранее, помалкивать, чтобы насмешек не наслушаться. Ягель с ним, вроде как, уважительно обращался, но вот кот так и норовил обидеть. Когти его длинные и зубищи здоровенные Иван успел рассмотреть, ссорится с такой тварью считал опасным.

Поднялись добры молодцы на крыльцо, дверь отворилась, шагнула им навстречу женщина высокая да статная, с лицом красивым, ясным. Осанкой, повадкой подлинная царица, куда там братниным супружницам, рядом не ступать. Оробел Иван, рот открыл, но Ягель и тут на выручку пришёл. Поклонился учтиво, слово молвил вежливое.

– Доброго здоровья, матушка Тайга!

Иван тоже поклонился, даже шапку снял.

– Проходите, юноши резвые, – ответствовала хозяйка Тайга, пропустила в горницу.

А там светло оказалось, богато. Не царские палаты, да немногим хуже. Иначе как-то. Иван не понял, чем за душу взял здешний уют, а только хотелось сесть да не вставать, век благостно любоваться. Ягель повёл его умыться-утереться, а когда вернулись в горницу на столе уже угощение появилось.

Иван налил в кубок холодный с погреба квас, припал, отпасть не мог. Исстрадавшееся горло расцветало, ушли сухость и боль. Ягель глядел на него, необидно ухмыляясь, кувшин придвинул ближе, себе плеснул немного, цедил без усердия, ну так возле дома гулял, жаждой-голодом не измучился.

Еда подана была простая, лёгкая: калачи, да ягоды, да мёд. Матушка Тайга принесла и поставили на стол диковинный горячий напиток из душистых трав заваренный. Очень хорошо он пошёл с угощением. Иван ел, как положено оголодавшему, за ушами трещало, в животе не пищало. Когда сытость своё взяла, заметил, что приятель его новый лишь пьёт, да и то скудно, а есть совсем не ест. Матушка Тайга помалу, да откусывала, а этот лишь глядел. Удивление взяло Ивана. В его краях невежды кушаний отведать отказывались, обидой то для хозяев считалось. Захотел спросить, да не знал, как. Без того разговор застольный поддержать не умел, рассказать связно, где был, да что видел. Молчал больше, хотя говорить хотелось.

Ягель затруднение его как будто понял. Улыбнулся тепло, хотя губ не разжал:

– То долгая беседа, успеем ещё.

– Надо мне Василису, жену мою, искать, – закручинился Иван. – Давно шагаю, а всё не у цели. Гостить вроде как некогда.

– Ты уже пришёл, мил человек, – сказал матушка Тайга. – Докажешь, что стоишь её, открою, где найти. Другая у тебя теперь дорога будет. Не ногами её пройти придётся, а головой и сердцем.

Глава 2

Началось-то все не с головы, сердца, даже ног, а с рук. Так про себя решил Иван, хотя научился уже лишнего не болтать. Самую малость отдохнувши после обеда пошли они с Ягелем на двор погуляти. А там дрова лежат не колоты и топор рядом.

– Уважь матушку, – попросил зелёный, хотя теперь, когда присмотрелся к нему Иван, самый обыкновенный парень. – Наготовь дровишек, а то ведь надо печи топить, кашу варить, да на стол подавать с пылу с жару.

Присказки присказками, а с какой стороны браться за простецкий инструмент, Иван представлял себе смутно. Чёрной работой белых рук не утруждал, при батюшкиных теремах хватало челяди. Так то дома, а здесь нужда пришла, отказаться выходило неловко. Умаять его хотели или испытать, он толком не знал, потому решил принимать, что предложат.

Поплевал на ладони как мужики делали, рубанул чурку от души, думал, вместе с пнём развалит, ан нет. Устояла чурка, лишь малая зазубрина на ней появилась.

– Сила важна, да сноровка нужна, – пояснил Ягель.

Взялся сам. Махнёт легко, а получается ловко. Летят полешки широко, да звонко. Ивану топор передаст, словно другой топор становится: тупой да леной. Иван, конечно, на инструмент худого думать не стал, понимал, что в человеке дело. Сам неумехой вырос. Выедут бывало братья на охоту, зверя завалят, да тут же зажарят. И тушу разрубят, и дров наготовят, Ивану велят хворосту набрать для розжигу, да воды зачерпнуть из родника. Он сам вперёд не лез, знал, что кусок свой так получит. Не научился пропитаться, да себя обиходить. Зря, получается.

Вскоре ловчее стал Иван с топором обращаться, плечи только заныли, да голова зазвенела.

– Пока довольно, – сказал Ягель. – На луг пойдём, немного отдохнём.

Возрадовался Иван, что дадут на травке полежать, а то на сене, да не тут-то было. Сено на лугу имелось, только всё разбросанное. Взял Ягель рогатину с лапами, да принялся его ворошить-тревожить, Ивану другую рогатину дал. Царский сын видал прежде, как бабы траву ворочают, чтобы сохла лучше и быстрее, думал, со стороны глядючи, что не труд, а забава. Сам намахался деревяшкой, да больше без толку, чем с толком, умаялся так, что пот тёк как слёзы.

Едва луг переворошили, малость только отдохнули у чистого ручья, как сказал Ягель, что вечереет, скоро росы падут, надо сено скопнить на ночь…

К дому матушки Тайги Иван брёл уже в густеющих сумерках, ног под собой не чуял, рук поднять не мог. Никогда так не уставал, в страшном сне бы не приснилось. Ягель шагал рядом бодро, глядел весело.

– Пойдём-ка в баньке помоемся, – предложил.

От тепла, да горячей водицы ожил немного Иван. Ягель его ещё веником похлестал, сначала дубовым, потом можжевеловым. Воспрянула в жилах кровь. Поглядел Иван на приятеля: сух, поджар, мышки под кожей играют, словно говорят, сколько бы дел ни делали ещё на столько же сил останется. Поглядел Иван на собственное тело, гладкое да белое, загрустил слегка. На пуховых перинах полёживая силушки не нагуляешь. Жене стыдно показаться будет. Как бы тоже стать молодцом вроде сына матушки Тайги?

– То дело поправимое, – сказал Ягель. – Нако вот кваску испей холодного, да вечерять пойдём.

Кот Баюн, которого Иван не видел большую часть дня, (чему, кстати, был несказанно рад) валялся в предбаннике, громко мурлыча. На лавке лежали чистые вещи вместо оставленных, грязных. Дивясь про себя непривычному крою, Иван оделся, вместе с Ягелем вернулся в дом. Там ярко горели высокие свечи, на столе ждала еда. Скромная. Мяса тут, по всей видимости, вообще не ели, не по бедности ведь избегали, потому что всё остальное выглядело богато.

В уютном уголке у печи расположилась матушка Тайга, другое кресло занимал неизвестный. Гость или хозяин, понять пока было сложно. Оба выглядели так, словно уже отужинали, потому Ивана не смутило их отсутствие за столом. Он-то проголодался не на шутку, предаваясь чёрной работе, а не отдыху.

Чем употчевали, то и ел, а когда первый голод притих, обратил внимание на собеседника хозяйки. Одет был сей господин замысловато, не по-здешнему. Платье всё тёмное, а вкруг лица и на рукавах белые кружева. Штаны и сапоги причудливые. Волосы не стрижены как положено, а ложатся на плечи, может и на спину, когда сидит не видно. По всему выходило, что прибыл под кров матушки Тайги заграничный господин. Он и разговаривал непонятно, а матушка, что дивно, слушала, кивала, более того, отвечала на том же наречии. Иван, языков иных не ведавший, едва рот не разинул от изумления.

Вообще эти двое вели себя вольно, как давние знакомцы. Посмеивались, шутковали, глядели друг на друга приязненно. Иван посмотрел украдкой на Ягеля: не гневит ли того, что инородец короток с его матушкой аки ухажёр-кавалер (вспомнил Иван иностранное слово, иные всё же знал), почтенной хозяйке вроде неприлично чужим мужчинам потакать. Нет, приятель милостиво слушал бойкую беседу, улыбался. Пожалуй что, понимал говоренное. Стыдно стало Ивану собственного невежества, вздохнул украдкой, да налёг на еду.

Когда насытился, Ягель передвинул стулья ближе к огню. Оказался Иван прямо напротив гостя, смог рассмотреть того лучше. Сложения иноземец оказался не богатырского, сух, да поджар, лицом пригож, хотя строг. Когда глядел пристально, показалось Ивану, что зеницы его красным огнём отливают, примерно, как у кота – зелёным. Вряд ли такое могло быть, Иван решил, почудилось.

Уверился уже, что будут далее молчком сидеть, поскольку приезжий русской речи не разумеет, как тот понятно заговорил:

– Я – граф Ракуль, а ты каких будешь, юноша?

– Я – царя батюшки сын! – ответил Иван надменно.

Взыграло вот… Услыхал себя как со стороны, неловкость ощутил. Стоило ли кочевряжится, когда не дома, а в неведомом краю, где власть царя, может быть, уже закончилась, сильны другие.

– Царевич, значит, – пробормотал граф, покачивая ногой, уложенной на другую. – Что же ты умеешь в этой жизни, кроме как при троне сидеть? Этому, чай, обучен.

Насмешку Иван вполне уловил, встопорщился, как ёж иголками, слов только сразу не нашёл. Ягель рядом кашлянул предупредительно. Имело смысл поосторожничать, гневу воли не давать. А если рассудить? Что ответить, Иван не знал. Жил в довольстве, всё, что ему требовалось, давалось просто так. Жену тоже дали, а он не сберёг. Так об ином тоже печали не знал заботится. Износились сапоги, слуги новые принесут, порвалась одежда, кто-нибудь да починит. Всё, что Иван умел, если по-честному говорить, спать, да ложку держать. Грамоту и ту вон не превзошёл изрядно. Братьев в спину тыкали, подзатыльники давали: учись, вдруг каждому придёт час государством управлять, а ты слова через одно разумеешь. Ивана по голове гладили: не напрягайся дитятко, так проживёшь. А ему в охотку бездельничать, тем и жил.

– Ясно! – сказал граф заморский, сообразив, как видно, что сколько бы не перебирал Иван свои достижения, похвалиться будет нечем. – И что мне с этим делать, кто-нибудь объяснит?

– А точно ли Иван-царевич к нам пожаловал? – ехидно вопросил кот. Когда только успел в горницу проскользнуть да на половике усесться. – Может быть, Иван-дурак?

Стерпеть такое поношение оказалось выше сил. Драться с котом – дело пустое. Пожалуй, тут ни с кем не подерёшься, а вот дверью хлопнуть всегда можно. Вскочил Иван со стула, шагнуло прочь. Почему-то надеялся, что кто-то остановит, да хоть Ягель, вроде ведь неплохо с ним ладили. Всё семейство молча за ним следило.

– Нехорош, так пойду своей дорогой. Вашего не брал, отдавать нечего…

– И как предстанешь пред царём своим, не только отцом, государем? Что скажешь? – жёстко спросил граф Ракуль. Держался он тут как старший. – Жену потерял, назад не вернул, даром лишь проел содержание, да проносил башмаки.

– То моя печаль!

– Кабы за тебя не просили, пустил бы, да пинка дал вслед. Сядь юноша!

Дверью хлопнуть очень хотелось, сбежать по высоким ступеням, упрямо попереть через болото, которое неизвестно ещё дастся или нет… Для позора в отечестве следовало предварительно туда вернуться, а взятое в дорогу Иван, как справедливо заметил граф, успел проесть и пропить. Закручинился царевич, что нигде ему не рады, но нашёлся добрый человек. Ягель тихо встал. Мягко положил ладонь на плечо.

– Сядь, поговорим. Они злые, да не жестокие. Вместо сообразим, что тут поделать можно.

Иван малодушно решил, что лучше не кочевряжиться и дать себя уговорить, пока ещё уговаривают. Что граф, что кот смотрели насмешливо, матушка Тайга безразлично глядела на огонь, в происходящее не вмешивалась, точно неинтересно ей было. Имело смысл крепко держаться единственного здесь, кто с лаской подходил, не только с таской.

Иван опустился обратно на только что покинутый стул, хотя на лице постарался сохранить суровое выражение, совсем низко себя ронять смысла не имело.

Заговорил опять граф:

– Покажет ваш протеже, что способен учиться, благосклонно на дело взгляну. Проведём обряд. Пока же взять с того, что я вижу, нечего.

Иван не понял, как его обозвали, а то бы возмутился. Боязно было в непонятный разговор лезть, вдруг выяснится, что вообще хвалили. Он промолчал, чем, кажется, угодил даже привередливому графу. Тот покачал головой, точно дивясь чуду-юду, повернулся к матушке Тайге, заговорил с ней по-иностранному. Она улыбнулась, ответила. Все в комнате как-то отреагировали на непонятную речь. Ягель свободнее расселся на стуле, поднял глаза к потолку, кот Баюн и тот фыркнул смешливо, красуясь прошёлся по комнате, замер у огня, потом вовсе лёг, бесстыже вытянув лапы. На него не рассердились, охотно дали место. Иван с горечью решил, что один тут чужой, да неучёный, все против него. К счастью Ягель встал, за собой позвал – отдыхать ложиться.

Опочивальня на верхнем этаже оказалась просторной, чистой, дышалось в ней легко. Две широкие удобные лавки застелены были богато, пышно. Иван так устал, что готов был на доски рухнуть, мягкое ложе ему понравилось. Решив ни о чём не думать, на завтра всё оставить, разделся он, забрался под лёгкое одеяло. Ягель устроился напротив, сонным вообще не выглядел, сказал только:

– Спи, Иван, царский сын. Утром потолкуем без лишних ушей. Сегодня много чего случилось, завтра придёт новый день.

Напутствие не хуже прочих. Иван закрыл глаза, а когда открыл их в окошко уже глядело утреннее солнышко. Давно он так сладко не высыпался. Беспокоила боль в натруженном теле, а так чувствовал себя прекрасно.

Ягель был тут как тут, показал, где умыться, а потом повёл на росный луг, вручил царевичу вовсе неведомую вещь – косу. Иван уже сообразил, что должен пройти испытание, как в сказках сказывается. Не героическое оно вышло, да хоть насмерть ни с кем биться не заставили. Подозревал Иван, что живым из такого поединка не выйдет, потому вздохнул горько, а спорить не стал.

Трудно ему пришлось. Заковыристая оказалась штука, слушаться никак не хотела, то в землю втыкалась на замахе, да так, что Иван чуть не падал, то скользила по траве, а не резала. Смотрел царевич, как Ягель идёт ровно, косит гладко – так всё просто выглядело. Почему у него ничего не слушалось? Долго мучился пока начало понемногу получаться. Чуть солнце поднялось, принялись копны распускать. Потом лишь вернулись в дом горячего отвара испить с булками.

Так и повелось изо дня в день. Тяжело приходилось Ивану, да стеснялся он жаловаться. Работа не та, так другая всё время находилась. Если дождь шёл, а тут тоже шли дожди, как в прочем мире, сидели под крышей, починяли какую-нибудь утварь. Многому Иван научился, пусть кое-как, да постиг. Если бы не Ягель, вовсе печально бы пришлось, но товарищ он оказался славный. Показывал, помогал, поддерживал беседой. Кота одёргивал, коли тут опять пускался шутки шутковать, насмешки строить. Баюн, впрочем, сам присмирел, царевича не трогал. То убегал куда по своим делам, то лежал, лениво щурясь, да мурлыкал.

Кормили в доме матушки Тайги хорошо, только мяса не давали, а очень хотелось. Пришлось Ивану одалживать у Ягеля лук и стрелы, на охоту идти. Это дело он малость знал, нескольких дней не прошло, как спроворил зайца, почти что сам освежевал и зажарить сумел, Ягель лишь иногда подсказывал дельное. Вкусным же показался обед, самолично добытый, на знатных пирах такого не едал.

Как-то вечером, когда после долго дня товарищи, искупавшись в речных водах, обсыхали на берегу, Иван спросил:

– Ягель, ты постоянно с матушкой живёшь или гостишь время от времени?

– Свой дом у меня есть, хозяйства только не веду, потому матушкиным заведую.

– Покажешь?

– Охотно!

Кот тоже увязался. Прогулка вышла душевная. Лес вокруг стоял, да поляны простирались, дышалось легко, шагалось бодро. В самую чащу забрели, где в любой зной прохладно. Деревья стояли вековые, тихие. Дом меж них выглядел диковинно, высокий причудливый, с башенками и балкончиками. Иван таких даже на картинках не видел. Внутрь вошёл, там тоже всё непривычно оказалось, но уютно, покойно как-то. Едой только не пахло совершенно. Печи не топились, каша не варилась. Ни котлов, ни крынок Иван вообще не заметил. А так дом ему понравился, жить бы да поживать в таком, о высоком думать.

Ягель его и грамоте вечерами учил: слова схватывать без запинки, писать красиво, бегло. Царевич, стесняясь собственной корявости, старался на совесть. Вспоминал, как разбирал по складам послание, женой оставленное, да в суть войти не мог, потому что читал плохо. Может потому не захотела Василиса с ним жить, что невежда он, а не только невежа. Мыслил Иван совсем иным к ней вдругорядь войти, да тем покорить.

Дни шли-летели незаметно, все в трудах-заботах. Пришли как-то Иван с Ягелем в матушки Тайги дом поужинать да спать завалиться, увидали у огня прежнего гостя.

Граф Ракуль давно не показывался или его не видели, сейчас сидел в том же кресле, что в прошлый раз, да смотрел щурясь. Почему-то его появление встревожило Ивана не на шутку. Суровым холодом дохнуло, когда граф его с ног до головы оглядывал, словно рост вымерял.

– Что ж, прогресс, несомненно, присутствует, – произнёс снисходительно. – Юноша подтянулся, рыхлости в нём поубавилось. Верю, что и к наукам разным хотя бы первый шаг сделал. То занятие такое, что наверстать можно. Пора серьёзную беседу начинать. Что скажете?

Первой заговорила матушка Тайга, видимо, по старшинству, хотя на вид совсем молодой женщиной казалась.

– Не моя то идея, потому вмешиваться не хочу. Меня сыновьи планы не радуют, но каждый сам счастье строит, ищет. Взрослые дети своим умом живут.

Ягель матери поклонился уважительно. Иван вертел головой, стремясь понять, что происходит. Вроде о нём говорят, за него решают, а его не спрашивают? Да ещё слова непонятные то и дело в речи мелькают. Иван догадывался уже, что другие не специально его унизить пытаются, беседуют, как меж собой привыкли, а они тут иностранные говоры разумеют, куда уж там родное.

Следующим речь держал не Ягель, как надеялся Иван, а кот. Почему-то с ним на равных были, точно он не зверь мохнатый, а такой же человек. Царевичу до сих пор в диковину было, хотя в его родных краях многих людей за людей не считали, если подумать хорошенько, тоже кому-то странно приходилось.

– Иван, конечно, ничего ценного из себя не представляет. В каждой дюжине таких двенадцать сыщется, но если Ягелю он по душе, я возражать не стану. Я кот вольный. Живу, где хочу, на всех ворчу. Поумнеет царский сын, поговорить можно будет.

– А ты что скажешь, Владин? – спросил Ягель, обращаясь к графу. – Я всякую докуку сниму, как сумею, ответ всё равно на тебе будет.

Граф Ракуль тонко усмехнулся, блеснул огненным глазом.

– Любо мне ваше семейство, рад услугу оказать, а спрашивальщиков с меня ещё поискать придётся. Объясни мальчику, о чём мы толкуем, да пусть решает. Его судьба, ему и думать.

Ягель повернулся к Ивану, сел ближе, напротив. Сам на себя был не похож, словно тревога снедала.

– Иван, царский сын, выслушай меня, не обессудь. Живу я одиноко, грустно мне бывает. Давно мечтал товарища сыскать, раз братьев судьба не послала. Ты мне по нраву пришёлся, ладим вроде хорошо. Стали бы кров делить, новому учиться, старое не забывать. Что скажешь? Я дома, ты на чужбине, тебе решать.

Иван растерялся. Если по-честному, думал он, что давно так мирно не жил. Дома приходилось не просто. Отец и братья были над ним главные, приходилось кланяться, не перечить, остальной люд ниже стоял, перед ним следовало нос задирать. Здесь складывалось вольно, необидно. Матушка относилась ласково, при том не помыкала, в дела не встревала, Ягель ближе родных братьев стал. Кот иногда задирал, так всё реже. Не так и плох казался предложенный выбор, только чудился в нём подвох. Брататься так торжественно не предлагают. Или больше просят взять, или платить придётся. Иван не знал, как всё выведать, чтобы никого не задеть. Ягель пришёл на помощь.

– Забота в том, Иван, что ты смертный человек, а я – нет. Дружба такая коротка будет, а потеря вечна. Потому граф Ракуль здесь. Он древний вампир, может сделать тебя мне равным.

Глава 3

Заграничное слово Иван опять не понял, вгляделся в графа, надеясь по внешнему виду определить, почему тот в диковинку и почему древний, когда выглядит юнцом-молодцом? От напряжённого желания понять и не оскандалиться пискнуло в ушах. Кот фыркнул, мявкнул, переступил лапами по половику:

– Тупенький ты, царский сын. Вампир – это упырь по-вашему. Разумеешь?

Намного понятнее не стало. Иван слышал про упырей, рассказывали, что это покойники, которым в могиле не лежится, потому встают они, бродят, пока на части не развалятся. Если кусок упыря подобрать, то с ним можно ночью по кладбищу ходить, никто не тронет, потому как за своего примут. Объяснил бы ещё кто разумно, зачем ночью ходить на кладбище… Кот продолжал, важно глядя по сторонам, задирая морду, как сам Иван ещё недавно перед простым людом делал.

– Знаю, что у вас болтают, чепуху, если кратко. Настоящий вампир не живой не мёртвый, а посерёдке, потому и не берут его ни в тот мир, ни в другой, приходится по этому шляться.

– Изложение несколько вольное, – ответствовал граф Ракуль. Обиженным или рассерженным не выглядел, скорее, речи кота его позабавили. – Ты нам юношу напугаешь, не сообразит где его удача.

– Кто на удачу полагается, успеха не возьмёт! Мыслить надобно ясно, хотя этот царский сын не выглядит мальцом, способным на здравые суждения.

Ивану надоело, что говорят все, кроме него. Откашлялся, потому что в горле пересохло.

– У меня жена имеется! – сказал веско. – Надобно прежде с этим разобраться.

– Есть она или нет? – продолжал забавляться кот Багульник. – Не кручинься, не гневайся. Никто не принуждает решать всё здесь и сейчас. Я прав, матушка Тайга?

– Вестимо, котик. Василису, или как по-нашему её зовут, Вереск, ты скоро увидишь. Полагаю, пора вам всей компанией отправиться в замок Костея Бессменного, да там дело рядить, а не без дела бродить. А я от вас отдохну!

Граф Ракуль сказал что-то полностью по-иноземному, от чего Тайга рассмеялась легко, по-девичьи. Оба вышли на крыльцо, продолжая беседу. Голоса затихли, хотя ещё доносились. Что там было делать в потёмках? Иван беспомощно взглянул на Ягеля, от него одного ожидая поддержки и утешения.

– Всё наладится, – сказал тот сочувственно. – Ты не пугайся. Путь этот нов для тебя, выглядит бездной, но если пройти его по шажочку, то дно у пропасти сыщется и другой берег тоже. Торопиться не будем. Завтра поутру сядем на коней, да поедем неспешно в царство дяди.

– Вы тут все родичи меж собой? – спросил Иван.

– Как водится. Кроме графа, он нездешний.

Иван думал, что ни за что не заснёт, однако заснул, кошмары его не мучили. Утром выяснилось, что вчерашний разговор не померещился, более того, всё готово к отъезду. У крыльца похрапывали три свирепых на вид коня. Завтрак прошёл скомкано, Иван опомниться не успел, как очутился в седле. Почему-то он был убеждён, что на третьей лошади поедет кот, но ошибся, на неё погрузили вещи.

Матушка Тайга помахала им с крыльца ладонью и ушла ещё прежде, чем оба путника отъехали от калитки. Ягель безмятежно направил своего скакуна по лесной тропинке, которой вроде как не было здесь ещё вчера. Тенистую реку Смородину миновали бродом, а затем над дорогой опять сомкнулись ветви деревьев. Сквозь листву иногда пробивалось солнце, чаще окружал полумрак. Ехали небыстро, шагом. Под лесной сенью хранилась прохлада, дневная жара сюда не пробралась. Что занятно, не было вокруг комаров, других неприятных мошек. Птицы тоже не щебетали.

– Дядя не любит, – пояснил Ягель. – За рекой уже его владения.

Из-за узости дорожки ехать приходилось гуськом, но иногда путь расширялся, Иван норовил нагнать приятеля, поговорить. Будущее тревожило не на шутку, чем дальше, тем больше.

– Расскажи, что меня ждёт, я совсем извёлся!

– Что сам выберешь, то твоим будет. Я расскажу о вампирах, поскольку твои познания совершенно не соответствуют действительности. Когда-то давно граф Ракуль был человеком. Не очень хорошим, но нас это не касается. Ещё более древний вампир выпил его крови, затем напоил своей. Случилось то, что мы называем метаморфозой. Преображение. Не сразу, конечно, для того, чтобы тело приняло новую суть, требуется время. У каждого свой срок.

– Это больно?

– Не столько больно, сколько странно. Меняется всё: слух, зрение, нос начинает чувствовать запахи, о каких прежде не подозревал. Пробуждается жажда. Влечение. Кровь людей и животных становится не просто лучшим на свете и во тьме напитком, почти единственной отрадой.

– Это грустно, – пробормотал Иван. Он слушал рассказ Ягеля, как слушают сказку, не хотел пока верить, что однажды она может превратиться в быль.

– Ко всему можно привыкнуть. Теряя, обретаешь. Век человеческий мимолётен, а вампиры практически бессмертны. Разве ты не хочешь всегда оставаться молодым и красивым?

– Братья состарятся, станут дряхлыми и помрут, а я буду посмеиваться над ними?

– Примерно так. Всё знакомое уйдёт, не обо всём стоит плакать.

– Вот уж не зарыдаю, – пробормотал Иван.

Нарисованная Ягелем картина грядущего захватила. Всю жизнь братья стояли выше, достигли большего, смотрели сверху вниз. Представить их немощными, а самому оставаться юным и свежим было приятно. Вот вам и четвёртый сын, ненужный осколок, лишний царевич, обуза при дворе. Злость погуляла, улеглась. Стоило ли радоваться? Даже принцам ничего не даётся даром, за всё придётся платить, цена может оказаться так высока, что не порадуешься обнове.

Ягель, как обычно, угадав его затруднения, ответил раньше, чем прозвучал вопрос:

– Знакомое уйдёт, иногда тоска примется глодать душу как волчица, покажется однажды, что напрасно променял короткую яркость человеческого бытия на долгий век, большей частью проведенный во мраке. Вампиры не любят солнечного дня, он их – тоже. Это будет совсем другая жизнь.

– А ты меня не оставишь? Будешь помогать, учить всему? Или мне придётся прислуживать этому графу, как подмастерья угождаю мастерам?

– Это оговорено, не страшись. Граф проведёт обряд и уедет. Ему не нужен новый ученик, а мне потребен товарищ, равный, а не прислужник. Будем жить, примерно, как этот месяц жили. Делать всё вместе, путешествовать, коли пожелаем. Дом мой просторен, только мне в нём одиноко. Поговорить и то не с кем, кроме кота, а нашего кота ты знаешь. Он ещё и болтается где-то месяцами, любит на воле жить, на тварей разных охотится, воображает себя тигром.

Ягель усмехнулся, а Иван вздохнул, вновь услыхав незнакомое слово.

– Кошка такая большая, очень большая в заморских странах живёт.

– Больше Багульника?

– Намного.

Иван удовлетворённо кивнул. Оказывается, кота тоже можно было уесть, поминая при нём неведомых тигров, которым этот говорящий зверь наверняка завидовал. Будет он почтительнее с Иваном, когда тот станет вампиром? Графа, вроде как, уважал.

– А Василиса? Или правильно Вереск? Она как посмотрит, если я изменюсь, станет меня любить?

Ягель глянул на товарища искоса, ответил не сразу. Кони ступали ровно, почти неслышно по мягкому песку, разговору ничто не мешало, потому заминку в нём Иван распознал преотлично. Вот ещё неведомые заботы вставали, с ними разбираться приходилось.

– Наверное, не стоило бы рассказывать раньше, чем с Вереск поговоришь, но скрывать я от тебя ничего не буду. Выбирать придётся. Либо ты останешься человеком и мужем, если Вереск, после всего, что было между вами, тебя взять захочет, либо ты вампир, и эта часть бытия уйдёт насовсем.

– Как? – воскликнул Иван.

– Так. Неинтересно тебе станет на девушек смотреть, об объятиях их мечтать и поцелуях. Другое будет влечь.

– Кровь?

– Да кровь. И утоление вампирской жажды подарит тебе наслаждение, какого ни одна самая прекрасная дева мужчине дать не сможет. Словами не описать, пережить надо.

Было о чём призадуматься Ивану царскому сыну. Дорога опять сделалась узкой, разговаривать стало неловко, да и не хотел он пока новое узнавать, пока услышанное не пережевал, как корова жвачку. Осмыслить такое – шутка ли. Тут вся жизнь поменяется и ведь выбирать надо. Словно мальчишка в базарный день. Имеет он всего один грошик, а кругом соблазны, вкусности сладости, и надо так свою денежку потратить, чтобы потом не жалеть, а перед глазами чего только нет, жаль всё сразу не купишь.

Дивы дивные в краях этих водились, так вышло, что к удаче можно было припасть, да точно ли удача будет? Как тут взвесить, с чего начать, когда голова кружится от соблазна, сердце сжимается от робости…

С того, что судьба изначально дала. Четвёртый ненужный сын, что бы он мог получить, развернись сейчас да вернись за леса, болота и реки?

Оказалось, что прежде Иван вообще никогда не задумывался о том, что с ним дальше будет в родных землях. Собственного удела ему не полагалось, жил во дворце, гость, а не хозяин. Забот не знал, так и прибыли не видел. Всё вроде было, да всё не его. Вот ведь незадача. Женили, да не отделили.

Горькое вспоминалось, стыдно стало, что не был нигде хозяин. Перед женой совестно, перед роднёй её, как выяснилось, непростой, знатной. Вернётся, один ли не один, опять никем будет. При дворе Костея Бессменного та же доля ждала. Там никто, тут никак, даром что царский сын. Честью карман не наполнишь, дом из неё не построишь. Везде выходит лишний.

Ягель зовёт в товарищи, вроде готов делиться по-братски, так ведь тоже хозяин не будешь. Кот и тот помыкать примется. Он-то сам по себе.

По всему выходило, что везде неладно, да тут Ягель обернулся с седла, заговорил степенно:

– Ты пока как человек рассуждаешь, Иван. У людей всегда так: ты над кем-то или кто-то над тобой. Вампиры – существа вольные, живут как хотят. Даже изначально ничего не имея за долгий срок могут многое собрать. Спешить им некуда. Сегодня гол как сокол, завтра грош приобрёл, а там золотой непростой. Научу тебя всему, а там захочешь свои владения заведёшь, захочешь в чужедальние земли уедешь.

Вздохнул грустно, помолчал:

– Мечтаю я товарища обрести на вечные времена, но насильно ведь никого не удержишь. Дружба как любовь, её взращивать надо. И даётся она в руки только равным.

Ехали неспешно, коней не торопили, на ночлег расположились прямо в чаще у костра. Закусили припасами, с собой взятыми. Точнее, Иван закусил, а Ягель, как обычно, отговорился сытостью. После тяжёлой работы, которой пришлось последний месяц заниматься, прогулка за отдых сошла. Иван себя встревоженным ощущал, опять же умиротворённым. Шло в его жизнь новое, неизведанное, пусть пугающее, зато не предначертанный путь, а выбор. Осознал он, пусть не сразу, что прежде мыслил лишь возвращение ко двору батюшки, а ведь там уже тесно становилось, следовало птенцу вылетать из гнезда насовсем, а не в облаках покружится. Вот и выход ему предлагают. А на что он ещё может рассчитывать, ничего толком не умея, ничему за юность беспечную не научившись? Ягель его в собственное невежество носом ткнул, показал, что не прокормить простым трудом себя не сможет, ни сложный добыть за малограмотностью.

Почему не согласиться? Вот уже теперь ехали вдвоём, а как один человек. Никогда ещё не чувствовал себя Иван так уютно с другим с кем. Отец и братья выше стояли, другой люд – ниже, не было у него равного, с кем можно было бы запросто, теперь появился. Глупец он будет, если от удачи своей отвернётся, в другой раз может она ему не улыбнуться.

Долго ехали или коротко, а прибыли на место. Чудное оно оказалось, почти волшебное. Почему-то Иван воображал, что замок Костея Бессменного стоит в глухом углу в гиблой чаще, круг него болота, да топи. Зловещей была его фигура в преданиях старинных, пугали им детей в вечерних сказках. Ан нет, открылось за чистым лесом озеро знатное, на том его берегу дом высокий – чистый дворец. Башни крутые, стены из камня, ворота расписные. Царю в таком не стыдно жить, так ведь Костей и был владыкой земель местных, да прочих угодий.

Вкруг озера дорога шла, хорошая торная, поехали всадники свободно, рядом. Тут к ним кот Багульник присоединился. Кони зверя не испугались, видно, давно знакомство свели, фыркнули только да головами мотнули, когда он едва не под копыта выскочил и пошёл, красуясь, впереди всех, переходя иногда на лихой прискок. Иван тоже привык, не чур-чурался, рад был даже, потому что этот был уже как бы свой, пусть не человек, а прочие, неведомые, с кем предстояло узнаться, чужие.

– Свита у Костея непростая, – пояснил Ягель, когда замок совсем вблизи оказался. – Шалить любят, выглядят иной раз отвратно, вреда тебе, однако, не причинят. Держись уверенно, ты здесь не совсем сторонний, хозяину зятем приходишься, пусть ваш брак с Вереск – дело пока пустое. Сладите вы или не сладите, пока неведомо, а уважения не отменяет.

– Как же величать мне Костея Бессменного, коли он с одной стороны тесть мне, с другой не разобрались ещё, а всяко господин всей округи? – растерялся Иван.

– Так батюшкой Костеем зови, только кланяйся почтительно. У нас не совсем как у людей, хотя тоже младший старшему уступает, почёт оказывает. Так заведено, ведь однажды всякий старшим станет и вернёт, что по юным летам отдавал.

Рассуждения Ягеля показались Ивану здравыми, решил он порядку следовать, хотя себя не забывать. Робел сильно.

У ворот стража встретила. Так растерялся Иван, что чуть не обо всём забыл. Два дива лесные стояли точно дерева. За них царский сын их принимал, пока кот не подскочил ближе, приветливо мурлыкнул, об одного мордой потёрся. Зашевелились тут стражи, вовсе оказались к месту не приросшими. Приветствовали путников. Ягеля и Багульника по именам, Ивана добрым молодцем назвали. Пропустили всех. Распахнулись ворота, въехали всадники на широкий двор, кот ещё раньше вбежал, поскакал куда-то по своим делам.

На крыльцо узорное вышел другой слуга или целый придворный, очень уж внушительно он смотрелся. Иван не вдруг понял, человеческое перед ним существо или звериное. То и другое обличье имел здешний распорядитель. Временами лицо чудилось, временами морда медвежья. Никак не мог Иван решить, что чаще видит, потом бросил гадать. Раз с когтями не кидается, клыками не рвёт, то его дело, какую личину носить, а не приезжего человека. У людей принято было уродцев высмеивать, да гнобить, а по праву ли, по чести? Царский сын и сам, бывало, на пирах хохотал над выходками потешного карлика, а разве тот виновен был, что таким родился?

Здесь пренебрегать слугой Костеевым не тянуло, может, потому, что кряжист был, да обличия не стыдился, точно не было дурного в том, чтобы инаким быть. Иван робость пересилил, поглядел на встречающего приветливо. Не поклонился, потому что Ягель тоже спину не гнул, дружественно улыбнулся.

– Рад тебя видеть, Берик. Всё ли в дому благополучно? Здоров ли дядя? – спросил свойски.

– Не жаловались, – ответил человеко-медведь, любезно головой кивая. – Проходите гости, будьте равно хозяева. Отдохните с дороги, а там к столу позову. Костей Бессменный занят сейчас, принять не может, велел передать благорасположение да привет.

– Спасибо за ласку! – сказал Ягель.

Иван, спохватившись, тоже поблагодарил за приветливые слова и добрый приём. Дорогу Ягель знал, прошли они залой, да переходом, по восходу широкому наверх поднялись, в покое оказались.

Их словно ждали. Постели были приготовлены, в умывальнике воды вдоволь, на столе у окна не только свечи стояли, плошки с лесными дарами: плодами, ягодами, грибами даже, чему Иван сильно дивился. Кувшин с квасом был, два кубка. К ним и припали друзья, мучаясь жаждой от усталости, раньше, чем даже умылись, к столу сели.

– Вот и на месте мы, – вздохнул Иван. – Ответ надо давать, а не решил я ничего толком. Душа то в одну сторону тянет, то в другую, на едином остановиться не может.

– Как любой человек, ты хочешь всё и сразу.

– А если буду уже не человек, а этот, вампир? К людям стану чужой, а породнюсь ли ещё с кем? Я ведь не знаю, кто здесь обитает, даже про тебя толком не ведаю. Как тут рассудить, не ошибиться? Судьбу не прогадать…

– С простых вещей начнём. Я – тоже вампир, только не совсем такой, как иные. Такой, каким ты стать можешь.

Глава 4

Пояснил, называется. У Ивана в голове ясности не прибавилось, а на долгую беседу времени не осталось, потому что позвали их к столу. Испытание предстояло непростое. Костею нового гостя, вообще-то мужа его дочери, представили без лишней суеты. Иван поклонился как положено (Ягель подсказал, как именно), выслушал несколько безразличных слов, произнесённых скрипучим голосом и оставлен был в покое.

Костей Бессменный оказался очень высоким, очень худым мужчиной с примечательным лицом. Не старым, не молодым, словно вырубленным из скалы один раз и навечно. Резкие складки подчёркивали худобу, придавали обличию властности. Взгляд был зоркий, пристальный, как у хищной птицы. Владыка, одним словом, перед царским сыном предстал, батюшки не ниже, пожалуй что, повыше ощущался.

К чему Иван не готов оказался, так это к многолюдью за обедом. Дома большом миром на пиры собирались, каждодневно трапезничали скромно, здесь же за длинный стол, браными скатертями застеленный помимо Костея Бессменного уселось немало других едоков.

Первым Иван узнал всё того же графа Ракуля (тарелку ему не поставили, зато в кубок подливали вино), сидевшего на почётном месте рядом с хозяином. На противоположном конце стола уселась хозяйка дома, высокая статная женщина с лицом властным как у мужа. Прочие, как понял Иван, располагались без особых правил, кому где приятнее. Жену свою Вереск, Иван едва узнал в стайке пригожих весёлых девиц, о чём-то своём высокими голосами болтавших. Похожи были девицы, как у сестёр случается. Лишь всерьёз присмотревшись, выделил царский сын свою царевну. Строже других она казалась, а на него смотрела не часто, словно чужие люди сошлись. Сыновья Костея, знатные молодцы, сидели подле матери. Семейство было совсем как человеческое, а вот придворные гляделись дивно.

Кого тут только не было: и чистых зверей, вроде кота Багульника (он, кстати, тоже сидел за столом, ел из тарелки, да усы облизывал), и половинчатых. Часть людская, часть нелюдская. Различил Иван даже гостей на деревья похожих, вроде стражников у ворот, только пышнее облиственных, видать знатных или богатых.

Шумно за столом оказалось, вроде даже весело. Гости разряжены были по-разному, кому как по душе или по крови пришлось, никто ни на кого не оглядывался. Блюда подавались знакомые и причудливые, вина разные. Кто что хотел, тот то и брал себе. Слуги сновали неслышно, немного их было, гости не привередничали.

Об Иване позаботился Ягель, сам ничего не евший, а пивший едва-едва, более из приличия, чем по жажде. Он тянул носом, определяя, что лежит на блюдах, либо кивал слугам, либо мотал головой отрицательно, потому на тарелке Ивана появлялись кушанья вкусные, привычные: не приходилось, давясь, незнаемое глотать, лишь бы хозяев не обидеть. Истосковавшись по мясу, Иван налегал на пищу всерьёз, когда трапеза завершилась, едва смог встать из-за стола.

– Насколько же проще быть вампиром, – пробормотал Ягель, его поддерживавший: лёгкость и проворство всегда, когда душа пожелает.

Иван не знал, стоит ли соглашаться с приятелем, опять не успел вникнуть в не просто так ему говоримое, потому что жена заступила дорогу:

– Можем побеседовать, Иван. Раз ты всё-таки пришёл, не сгинул по дороге.

Она тотчас куда-то ушла, а у царского сына создалось впечатление, что его здесь вообще не ждали.

– Лучше с ней не спорь, – сказал Ягель.

Обидевшийся на неласковые слова Иван склонен был упрямиться:

– Что она мне сделает? Жить вместе не захочет? Так к тому идёт. Понятно уже.

– Это ты девственный, – сказал сидевший тут же сытый кот. – Другие здесь все непростые. Бросит она тебя, если повезёт, а то превратит в лягушку, будешь век на болоте квакать, пока цапля не сожрёт.

– Она ведьма? – спросил Иван.

– Тебе же сказали: будь скоромнее. Не в терминах суть.

Кот поднялся и ушёл сыто переваливаясь с лапы на лапу. Ягель принял Ивана под локоток, отвёл в красивую комнату с причудливой обстановкой, хлопнул по спине напоследок, исчез.

Вереск появилась не сразу, Иван успел рассмотреть диковинки, расставленные в горке, посидеть на удобной, очень мягкой лавке. Хмель от заморских вин слегка выветрился. Пришлось признать, что он был. На самом деле чувствовал себя царский сын неважно. Очутился на чужбине, куда его вроде звали, а на самом деле не ждали. Кругом все больше него собрались. Дома-то когда только батюшка, да братья выше стояли и то горькой судьбу свою считал, а тут вовсе последним сделался. Спасибо хоть за стол посадили, не отправили в людскую из общей мисы хлебать.

В таком печальном настроении находился Иван, когда пришла жена его законная, а может быть, уже нет. Села к столу, руки сложила, да поглядела искоса.

– Договор в силе только когда обе стороны его блюдут. Ты слово давал, да обратно взял, у нас так не считается.

– А если я повиниться пришёл, прощения просить? – заговорил Иван вежливо.

Котьи вроде бы насмешки, а может нет, мимо ушей не прошли. Дерзить остерегался.

– Нет, не за этим, – ответила Вереск. – От стыда прятался, о себе печалился, не обо мне, так идти вовсе не стоило.

– Я думал, ты меня зовёшь, раз письмо написала, карту оставила.

– Пришёл – молодец. Обиду ты нанёс не только мне, всей нашей родне, так что стоило опаску иметь. Войны иногда по меньшим причинам возникают. Учтивость твоя здесь по душе пришлась. Батюшка рассудил дело миром решить.

– Значит то, что обратно мне уходить?

– С пустыми руками возвращаться – честь мала. Можешь в наших пределах остаться. Другую судьбу отыскать.

Вроде уж как нашёл. Предложение Ягеля казалось Ивану всё более заманчивым. По крайней мере, тут с ним считались, приязнь показывали. Другие девицы, на пиру бывшие, казались столь же недоступными как Вереск, да и много ли радости в браке, когда при жене вся сила и могучая родня, а муж страшится слово сказать, чтобы не угодить под горячую руку в лягушки. Правду Багул говорили или шутковал по своему обыкновению, прислушаться стоило.

– Спасибо на добром слове, Вереск. Прости за обиды, поклон да почтение твоему батюшке Костею Бессменному, да всему вашему семейству. Если есть на то позволение, задержусь я, вдруг, правда, судьбу свою здесь сыщу.

Речь его осторожная девице понравилась, впервые улыбнулась приветливо.

– Так тому быть, – сказала, да ушла.

Остался Иван один, горевал недолго. Пошёл Ягеля искать, чтобы вызнать всё досконально про будущее, которое казалось теперь если не привлекательным, то достойным. Какие такие бывают вампиры, да что делать придётся, если одним из них станет, надлежало доподлинно вызнать. Много вопросов в голове теснилось, только что не опухала она от дум разных.

Ягель в их покойчике сидел, товарищу обрадовался, усадил на лавку, квасу принёс, и действительно, после вин заморских Ивана жажда мучила, не привык он к ним. Выпил Иван холодного, вкусного квасу, в голове немного прояснилось.

– Не женат я, пожалуй, больше. По вашим законам свободен, как Вереск сказала.

– У нас принято. Если брак не подтверждён, его как бы не было.

– Думаешь, она с самого начала затевала обмануть меня?

Ягель помялся, лгать, похоже, не хотел, а правда на язык не вдруг давалась.

– Наверное, раз всё выяснилось, надо нам начистоту поговорить, – вздохнул горько сын матушки Тайги. – Дело тут долгое, непросто всё причудливо начиналось, а чем закончится, ещё неизвестно.

– Я готов выслушать, – сказал Иван.

После всего пережитого, а главное после тёплых дней, прожитых в имении матушки Тайги, в добре, ласке, хорошей компании, стал он спокойнее ко всему относиться. Не перед кем было нос задирать, опустился он как носам положено, от этого глаза стали больше видеть, различать важное от пустячного.

– Твой батюшка-царь с нашим владыкой Костеем Бессменным вроде как соседи. Пусть в поле не сходятся, торговли не ведут, но рядом находятся, присматривать друг за другом считают полезным. Ты ведь понимаешь, что каждый подозревает другого в злом умысле. У людей так заведено, да наши тоже научились. Потому сговорились стороной, что породниться бы резон для пущего доверия. Старших детей друг за друга отдавать – получится крепкое единство. Кому оно нужно? Ведь тогда придётся один на другого оглядываться, друг за друга на битве стоять, да на пиру почёт выказывать. Вот и порешили самых младших свести. Честь есть, а ответа ждать не приходится.

– Меня и Вереск?

– Да, так. Только наши девицы замуж вообще ходить не любят, им так живётся хорошо, вот и выставила Вереск тебе условие. Чтобы с вашей стороны ежели смотреть, была женитьба, а с нашей – полная воля.

– Я всё испортил! – воскликнул Иван. – Послушай жену, да покорись её желанию, глядишь сладилось бы у нас со временем…

– Кто знает, что случится могло. Когда назад не вернёшься, ничего не изменишь. Чтобы вину загладить, пришлось тебе к нам идти. Раз нашу девицу вы принять как должно не сумели, значит вашему парню в чужой стороне быть.

– Меня теперь отсюда не отпустят? – воскликнул испуганно Иван.

– Волен ты шагать, куда хочешь, а сам-то пойдёшь?

– Я уже теперь ничего не знаю, – ответил Иван. – Подумать надо, если есть на тот срок.

– Конечно. Здесь тебя приняли, теперь не прогонят. Хочешь в доме отдохни, хочешь в саду погуляй. Я уйти могу, коту скажу, чтобы отстал от тебя. Он у нас зверь языком занозистый, но сердцем незлой.

– Где быть, мне всё равно, Ягель, только ты рядом останься, да расскажи мне про вампиров. Те сказки, что я у нас слыхал, совсем с виденным не согласуются. Понять я хочу, кем стану, если ты не передумаешь, с собой позовёшь.

– Не передумаю! – твёрдо сказал Ягель.

Принёс он на этот раз кувшин ледяной воды, испить и умыться. Последний хмель ушёл, голова стала ясной, приготовился Иван дивные истории слушать.

– Никто не знает, откуда первый вампир пошёл, а может, их несколько было. Говорили, что рождаются они сами под определёнными звёздами, редко-редко. Каждый даёт кровь новому поколению, воплощает себя, в детях растворяется или уходит куда, никто точно не знает.

– И не ссорятся меж собой, когда от разных начальников род ведут?

– Нет, нас слишком мало, потому что каждого надо обратить, выпестовать, вывести на высокий круг. Сил много уходит, дар даром не раздают. Мы друг другого почти всегда знаем, среди людей поселяемся или на отшибе. Большинство-то поодиночке устраивается, так проще, а иные, вроде меня, тоскуют без близкого существа рядом. Сам видишь, не сидится мне в дому, хотя дом хорош, то у матушки гостюю, то к дяде прихожу. Беда в том, что настоящее товарищество у нас, вампиров, случается только с равным, сторонятся нас, как люди, так и не люди. Кот Багульник и тот в моём доме редко остаётся, хотя навещает часто.

– А как же вы живёте, питаетесь? Наверняка людям не в радость, когда у них кровь пьют. Могут ведь они ватагой сойтись, вызнать логово, да порешить попытаться кровососа зловещего.

– Случается всякое, часто горькое, спорить не стану. Не просто так легенды пущены про тупых упырей, покойников с кладбища, которые на части распадаются, попусту бродят. Затем, чтобы в них верили, а нас не замечали.

– Получается, что вампиры не дохляки?

– Нет Иван. На самом деле ты жив останешься, умрёт для тебя прежний закон. Это трудно растолковать, пока сам не увидишь.

Долго они разговаривали. День сменился вечером, погас свет за стрельчатым окном, Слуга принёс свечи, еду какую-то на ужин, должно быть Ягель про то распорядился. Иван не помнил, как ел-пил, умывался, ко сну собирался. Слушал. Многое такое узнавал, про что и выведать бы не придумал. Про огромный мир, который за морями и лесами простёрт, про то как жизнь там движется. Где бегмя бежит, где лежмя лежит. Столько всякого чудесного под солнцем свершалось, луной озарялось, что голова кругом шла.

Конечно, больше всего Ягель рассказывал про вампиров. Начальные за новыми товарищами к людям обращались. Из человека проще всего было сделать вампира. Надо было выпить из него кровь, только не всю, чтобы ослабел, пустоту в себе ощутил для принятия даримого чина. Потом свою кровь дать испить, а там на судьбу положиться. Если всё делалось верно, а так оно чаще всего бывало, появлялся вместо человека бессмертный, которому судьба была первые годы солнца сторониться, себя познавать. Кто быстро путь новый проходил, кто медленно, тут по-всякому получалось.

Рассказал затем Ягель, что его одного племя вампиров не то чтобы сторонилось, не нуждалось скорее в его компании. Половина родни без всякого превращения долго жила, обычным собственным порядком. Не люди все назывались, особая кровь. Вот только сам Ягель был для них не вполне свой. Родился он у матушки Тайги от мужа человека, потому посерёдке как бы стоял между теми и этими. Ещё не свезло ему с правильной натурой, достаточной силы не передалось.

Вот матушка Тайга и списалась с графом Ракулем, старым знакомцем, чтобы тот посмотрел, можно судьбу обмануть или не выйдет ничего. Душой болела матушка за единственного сына, муж к тому времени помер давно. Без вампирской крови предстояла Ягелю жизнь долгая, длиннее человеческой, да не вечная.

Эту часть истории слушал Иван с особой жадностью, хотел из первых уст узнать, что самому предстояло, заранее прочувствовать, чтобы потом не так страшно переживать пришлось. Граф Ракуль среди своих весьма могучим вампиром считался, уважали его не как изначального, но близко к тому. Со смешанной кровью дела иметь не приходилось даже ему, потому долго рядил, зорко присматривался. Потом решился на обряд, пока поздно не стало, ведь стареющие люди часто погибали при обращении, в отличие от молодых, а Ягель успел немало лет прожить.

– Получилось? – жадно спросил Иван, точно друг не сидел напротив на другой мягкой лавке.

– Получилось! – улыбнулся тот.

А Иван вдруг подумал, как редко товарищ его улыбается, а ведь ему хорошо. Лицо светлеет, глаза тихо сияют добротой, зелени никакой на лице не остаётся. Почему при первой встрече почудился зелёным? Приробел, наверное, тогда царский сын, навыдумывал лишнего, али с похмелья примерещилось.

И другому подивился в тот же час. Прежде ведь не замечал никогда, что на лицах людских делается, какие чувства их волнуют. Смотрел лишь в себя, на прочих только оглядывался или вовсе не видел. Что-то произошло с ним, внутри изменилось. Не только плечи раздались, да руки-ноги заиграли новой силой. Прежний Иван затаил бы обиду горькую на жену несбывшуюся. Желал бы ей всяческого зла, себя лишь жалел, свою лишь правду рассказывал-доказывал. Теперь понимал, что сам виноват был. Просили его о малом, того не исполнил, как бы юная супруга в дальнейшей жизни быть с ним могла, верить научилась? Не дорос до семьи – нечего и связываться.

– Обошлось хорошо, могло быть хуже, – продолжал Ягель, снова тенью легла на лицо грусть, Иван, глядя на него, тоже опечалился. – Правду сказать, не совсем так, как надо бы. Другой я, не похож на изначальных вампиров, сторонятся меня те, кто по кровному праву братьями и сёстрами должны быть. Однако стареть я перестал, задуманного достиг.

Захотелось Ивану товарища утешить, поддержать. Видел, что тяжко Ягелю о своём инородстве говорить, негоже его заставлять, не по-людски. Сел Иван твёрже, наклонился вперёд, чтобы ближе быть, сказал решительно:

– Я не знаю, что правильно, что нет в обители вашей, потому что недавно пришёл, учиться мне ещё и учиться уму-разуму, да порядкам всяким, одно твёрдо знаю и прямо скажу: ты мил мне такой, какой есть, ни от кого я не видал в жизни той доброты и участия, которую ты мне дал. Раз теперь я волен своей долей сам распоряжаться, а ты меня в товарищи зовёшь, то так тому и быть. Что в жизни может быть важнее, чем близкая душа рядом, друг верный, который поможет, подскажет, поддержит и за которого сам горой станешь в любом несчастье.

Снова Ягель просиял лицом, глаза загорелись:

– Согласен ты значит побрататься со мной навек?

– С радостью, по доброй воле. Жил я ни для кого, ничего не знача, больше не хочу. Зряшная то была жизнь, даровое потребление лет. Начну как летописец с чистой страницы, быть может, совсем иная история напишется. Понял я, что не просто так под солнцем и луной всё устроено и многое мне надо узнать-преодолеть, чтобы стать тебе равным. Я постараюсь!

– Тогда я завтра же с Графом Ракулем поговорю! – воскликнул Ягель. – Будем тебя к ритуалу готовить.

Глава 5

Мало в ту ночь Иван спал, лишь слегка подрёмывал. Одолевали его думы всякие, радостные и тревожные. Нет, в решении своём он не сомневался, другое совсем кручинило.

Вспоминал Иван свою короткую жизнь, а ведь и вспомнить было нечего. Ел, пил, да спал. Себя баловал, людей не радовал. Не удивляло теперь, что братья косо смотрели, а батюшка вообще отворачивался. Чем бы он кого к себе привлёк, если ничего не добился, добра никому не сделал. Худа тоже. Жил так, словно вовсе его на свете не было.

За что его Ягель приметил-приветил? Что дорогого нашёл? Не разочаруется ли в товарище, когда увидит, как мало значит царёв младший сын в широком мире?..

Так ночь скоротал, утром Ягель вернулся. Куда он уходил, по каким важным делам, Иван не спрашивал. Захочет, скажет. Сам речь завёл:

– Не знаю я, чем честь заслужил новую жизнь обрести, семью, товарища. Думал думу до рассвета, вызнать у себя пытался, чего стою и стою ли чего вообще.

– Заслуги – дело наживное, – ответствовал Ягель.

– Пусть так, только хочу я напоследок себя проверить, выяснить, есть ли во мне твёрдое нутро или нету его совсем.

Ягель по-вчерашнему сел напротив. Пахло от него лесным духом, цветами, словно бродил всю ночь, тоже его думы одолевали.

– Хочешь испытать отвагу? Доказать мне и моим родичам, что есть она у тебя?

– Надо с чего-то начать. Граф Ракуль вон смотрит на меня точно на просителя жалкого, не то что рядом, близко от себя поставить не готов. Как же я смогу принять от него подарок, если не достоин его?

– Здраво мыслишь, – произнёс Ягель, помолчав недолго. – Есть у тебя право собой заняться, хотя никто не поставит в обязанность. Что же ты намерен предпринять?

– Сам решать не берусь, надеялся, ты подскажешь. Я на чужой стороне, нужд здешних не ведаю, какую пользу принести смогу, не мне судить.

– Тоже верно. Умойся, поешь, а я пока схожу к дяде. Пожелает он тебя принять-выслушать, испытание суровое дать, так тому и быть.

Оставил его Ягель, а Иван постарался прибрать себя как мог, чтобы предстать перед владыкой здешним опрятным и благообразным. Вся судьба сейчас вершилась, надлежало об этом помнить.

Ягель не шёл, зато явился Багульник. Пнул лапой дверь, ввалился, да сел, поблёскивая на Ивана глазищами.

– Слыхал я что вы тут баяли. Не нарочно рядом хоронился, уши у меня сами по себе чуткие, мало что мимо них пролетает.

Царский сын помалкивал, не зная, что отвечать, да и побаивался своенравного кота, хотя и не кот вовсе был этот зверь волшебный. Колючки-то у него не только под языком росли, но и на лапах, клычищи уважение внушали грозным видом своим. Багульник продолжал:

– Помочь тебе хочу, раз на труд отважился. Не так ты плох, как поначалу показалось, Ягель к тебе прикипел, а совсем дурного человека он бы не выбрал.

– Как ты мне поможешь? Рядом пойдёшь, если на важное дело пошлют?

– На это не надейся, снашивать лапы ради чужой выгоды я не привык и не намерен, а вот подсказку дам. Как повелит тебе владыка наш Костей Бессменный подвиг совершать, отвагу доказывать, соглашайся сразу, даже если задача не по силам покажется, только, если станет с тобой Ягель просится верным товарищем, не бери его с собой.

– Почему? Для того и братаются, чтобы друг другу помогать.

– Вот когда докажешь всем, что можно тебя братом назвать, тогда рядом стань, а пока один справляйся. Догадываюсь я, куда они тебя направить захотят. Ягелю в тех краях вообще бывать прискорбно. Побереги его, если дорог он тебе.

– Благодарствую за доброе слово, – ответил Иван.

Кот фыркнул и ушёл прочь, задрав короткий рысий хвост. Дверь за собой не притворил, ему несподручно без рук было. Иван сам встал. Смутили его речи Ягелева приятеля. Следовало поразмыслить, а стоило ли верить слепо всему, что говорят, тем более, когда говорят насмешники вроде Баюна. Так много Иван думал за последние дни, что голова должна была втрое против прежней опухнуть, а ничего держалась, привыкала понемножку.

Резон в котьих словах имелся, однако и капризным упрямцем выглядеть не хотелось. Пока судил, да рядил, позвали его к владыке. Слуга пришёл вежливый одетый побогаче царского сына, сообщил, что Костей Бессменный к себе его просит для серьёзной беседы. Иван пошёл, стесняясь немного своей простоты. В зале, где в большом рогатом кресле восседал точно король здешний владыка Костей, помимо него расположились граф Ракуль, Ягель и один из сыновей Костея, кажется старший, Благолеп. Иван плохо их различал не успел присмотреться.

– Дошло до меня, что хочешь ты Иван, царский сын, себя испытать, да доброе дело свершить, если подвернётся такая удача, – сказал Костей.

Несмотря на внушительный трон, выглядел владыка по-домашнему. Глядел не сурово, расположился вольно. Милостиво улыбнулся, произнося слова. Хотя зубы крупные, частоколом поставленные видом своим скорее страх могли внушить, чем подарить надежду, Иван не смутился, усердно отдал полный поклон, подтвердил сказанное. Ему тут же милостиво предложили сесть, стояло кресло для человеческого гостя.

– Найду я для тебя поручение, Иван, доверю дело богатырское, коли не против будешь. Здесь ты не чужой. С дочерью моей у вас не сложилось, ну так разошлись полюбовно, обиды и урона никому не чиня. Ежели душа к душе не лежит, в том укора нет.

Граф Ракуль пробормотал что-то по-заграничному себе под нос. Ягель, словно досадуя, опустил глаза. Костей чуть скривил ту половину рта, что обращена была к графу, больше ничем не дал понять, что слышал заморского гостя и принял его мнение к сведению, а Иван мысленно пообещал себе головы не жалеть, глаз не щадить, но вызубрить чужую речь, чтобы дураком себя не чувствовать, когда вокруг умные сидят.

– Сказок обо мне много сказывают, величают в них по-разному, но везде про моё бессмертие повторяют, – продолжал Костей Бессменный. – Убить меня можно, да сложно мою смерть сыскать. Спрятана она от людского глаза. Среди волн морских остров стоит, на том острове дуб растёт, на дубу сундук на цепях висит, внутри заяц сидит, ежели убить его утка вылетит. А её подбить, обронит она яйцо, в котором игла заключена, оберег всей моей жизни.

– Я думал, это сказки и есть, – сказал Иван.

Про себя подумал, что будь его судьба так неудачно пристроена, он бы её сокрыл в неприметном месте, да рот бы на замке держал.

– По правде говоря, приукрашена быличка, потому сказкой и зовётся. Остров такой есть, да вот дубов на нём целая роща стоит, ещё бродят меж дерев медведи, которые питаются, в основном, любителями до чужого имущества добраться. Доплыть легко, выжить непросто, а уж найти правильный дуб – все перебрать придётся.

Иван никак не мог понять, зачем ему сообщают столь важные и тайные сведения. Зла он Костею не желал, по душе ему владыка здешний пришёлся. Не собирался он гоняться за чужим предназначением, своё искал.

– Вот я и подумал, – продолжал Костей, усаживаясь ещё вольнее, даже подбородок бритый в ладонь упёр. – Пришла пора послать богатыря, забрать правильное яйцо и заменить его ложным. Охотников за драгоценной иглой всё больше становится, найдётся среди них шустрый, а оно мне надо?

Иван чуточку растерялся. Служба выглядела достойной, настораживало, что ему доверие большое-пребольшое оказывали. У Костея вон сынов сколько народилось-поднялось, любой ради батюшки расстараться готов. Или потому и посылают стороннего, что при бессмертном отце наследства долго ждать приходится, любовь и расчёт не всегда рука об руку идут, часто врозь… мысль простая, в любую буйну голову забрести могла. Иван её устыдился, хотя вида не подал.

– А чтобы справился ты с задачей, голову при том не сложил, дам я тебе подсказку одну, помогу найти дорогу и с выбором не ошибиться. Согласен пойти и смерть мою принести, чтобы мог я укрыть её в новом тайном месте, о судьбе своей забот более не зная?

Что тут было ответить? Внезапно в голове кто-то котьим голосом ехидно произнёс: «Соглашайся, дурак, а то они для тебя службишку позатейливее выдумают!» Иван чуть не оглянулся, решил сначала, что пробрался в залу зловредный кот, потом успокоил себя, что померещилось.

– Раз вызвался, берусь, – ответил Иван, хотя, если честно признаться, заробел перед трудностью задачи, а более всего, что ответ в ней непомерно велик.

– Тогда о прочем с глазу на глаз потолкуем, – сказал Костей.

Рукой махнул, тотчас поднялись все, кто в зале был и вышли. Граф и сын Костея, Благолеп, сразу, Ягель в дверях задержался.

– Позволь, государь с Иваном пойти, подсобить, чем получится!

– Сам вызвался, сам пойдёт, без потатчиков обойдётся, – ответил Костей, властно брови нахмурил.

Ягель настаивать не рискнул, вышел, дверь за собой притворил плотно.

– Садись ближе, Иван. Дубов на острове много, я уже сказывал, как будешь меж них бродить, ещё больше окажется, потому что волшебство живёт в том месте, да не наше, а чужедальнее, расколдовать дерева мы не можем, а вот заучить, как правильно идти, в наших силах.

Иван слушал внимательно всё, что говорил ему Костей, для верности про себя повторял-проговаривал, чтобы не забыть важное, да всё равно боялся, что всего не усвоит. Иные слова непонятны были, словно не слова они вовсе. Спрашивать Иван стеснялся поначалу, потом отчаяние его охватило, решил, что лучше сейчас показать себя дурнем, чем всю службу испортить. Костей не разгневался, пояснял терпеливо неведомое, переспрашивал, точно ли хорошо растолковал, чтобы оба убедились: усвоилась наука. Давно Ивану не приходилось так напрягаться, так ведь на пользу шло. Когда покинул он залу, в голове стоял гул, однако говоренное влипло в неё накрепко.

Ягель поджидал недалече, за приятеля тревожился, аж лицо осунулось, да глаза потемнели.

– Когда в путь отправишься, Иван?

– Утречком раненько. Вечер посижу, что не внял, дотвержу, потом пойду по холодку.

– Я тебе помогу. Как на острове управиться – то твоя печаль. Я секретов Костея не ведаю, а как до моря добраться, да мимо не пройти, подскажу в подробностях. Идём в наш покой, там ладом побеседуем.

Иван охотно согласился, потому что робел на самом деле. Легко вызваться подвиг совершать, владыки повеление исполнить, а как до дела дойдёт, так начинаешь соображать, что не только загадка мудрёна, каждый шаг к ней отдельных усилий требует.

Багульник их дожидался, лежал на ковре, мурлыкал довольный, да глаза щурил. На Ивана поглядел словно с хитрецой, а может, померещилось. Все тут странные были, точно из чужих краёв забрели, да так оно, скорее всего, и получилось.

Расстелил Ягель карту на столе: холстину, цветными нитками вышитую вроде той, что Василиса давала, принялся пальцами показывать, да объяснять, где какая дорога, да сколько по ней шагать, чтобы до приметного места добраться, да куда от этого места повернуть, чтобы точно с пути не сбиться.

– Деревень, да городов там считай, что нет. Первый день пойдёшь, ещё людно будет. Дорога торная, торговая, случается, что не протолкнуться, как много жителей окрестных по делам спешит. Потом свернёшь на тропу, далее подсказки спросить не у кого станет, так что не только линии на холсте учи, в мыслях представляй, где идёшь, что как выглядит. Тропка временами будет в подлеске теряться, в болоте тонуть, не отчаивайся. Пройти там можно, зверья опасного по летнему времени нету.

Иван всё ему говоренное слушал, запоминал усердно. Пытался картины видеть, как его Ягель учил, только плохо пока получалось.

– Попытка – не пытка, провал – не беда, – утешал Ягель. – Постигнешь всё, что пожелаешь. Долгая жизнь случай даст.

Кот Баюн не вмешивался, иногда лишь посматривал, настораживая уши, ехидных замечаний не отпускал, за что Иван был ему особенно благодарен. Так дело пытали, от дела не лытали, пока совсем темно не стало. Поужинал Иван тем, что Ягель принёс, да спать лёг.

Утром ждала его на стуле одежда дорожная, удобная, неброская, крепкие сапоги стояли. Собрался Иван ещё до света, проверил, всё ли ладно-надёжно. Ягель и Багульник пошли его за ворота провожать. Остановились на пустой тропинке. Ягель протянул ему свой охотничий лук, да тул со стрелами:

– Возьми, пригодится.

Иван с благодарностью подарок принял, на спину приладил, Багульник бросил к его ногам мешок, который с собой притащил:

– Вот это тоже лишним не будет.

– Там волшебные предметы, которые помогут трудности преодолеть и отвагу умножить? – спросил Иван.

Загорелся надеждой. Кот фыркнул, подпрыгнул, чуть на бок не завалился от веселья:

– Дорожные припасы то, дурья твоя башка! Водицы из реки попьёшь, а кормить тебя никто не расстарается! Сам-то ты всего-ничего с собой взял.

Устыдился Иван собственных глупых слов. Подумать не мог ещё недавно, что столько сокрушаться станет. Собирался бывало царский сын на охоту, так лук и стрелы за ним везли, меды, да яства несли, а он лишь в седле красовался. Так то охота, она с домом рядом, а тут собрался в дальний путь, а не подумал, что нелегко придётся, хотя сказывали ему, что перекусить не зайдёшь в глухом лесу, да ночлег прикупить негде будет. Опять Иван подумал, что как жил, дальше жить не хочет, значит, пора себя менять, тогда и судьба его переменится. Хорош ли он станет вампир, коли человек был некудышный? Вот и в путь! Обнял на прощанье Ягеля, кота не рискнул, да тот охоты не выразил. Пошёл Иван по тропинке.

Скоро вывела она на торную дорогу. Солнце за лесом ещё пряталось, а возы уже тянулись, путники шагали по своим делам, кто сам-один, кто ватагой. Иван пошёл вместе с другими, слушая меж делом чужие разговоры, да что надо примечая. Никто к нему не прибился, сам ни к кому не навязывался.

Получалось, как Ягель рассказывал. Первый день средь людей прошёл, и не только. Много диковинных существ попадалось, вроде тех, что за столом Костея сидели, а то вовсе невиданных. Иван попривык: шею не воротил, рот не разевал. Заночевал на дворе стоялом. Отдельного покоя не досталось, пришлось ночь коротать на лавке в общем помещении, ну да под крышей и ладно. Поел вечером и утром у тех же хозяев. Деньги его здесь ходили, стоило всё недорого.

Далее предстояло идти одному по местам диким. Там, где великий камень лежал, свернул Иван с большой дороги на тропку едва приметную, ветки над головой сомкнулись, сумеречно стало. Оробел немного, никогда не бывал в местах столь диких, да тихих. Пошёл полегонечку, голоса лесные слушая, по сторонам озираясь. Солнце совсем не терялось, пусть не каждый миг, но сквозь листву просвечивало, видел Иван, где оно, помнил, как по небу ходит, потому знал, что шагает правильно. Иной раз совсем тропа пропадала. Без того вид имела нехоженый, в травах, корнях терялась. Склонялся Иван к самой земле, приметы разные искал, всё делал, как Ягель его научил, потому с дороги не сбивался.

Как темнеть начало, вышел к ручью или малой речке. Здесь Ягель советовал ему на ночлег расположиться, потому что и вода рядом текла, и лес хоть немного расступался, волю взору давал. Набрал Иван сухой травы, наломал веток, устроил себе ложе, какое сумел. Костёр разводить не стал. Говорил ему Ягель, что здешние места огня не любят. Звери не опасны, а кто другой может на свет выйти. Закусил царский сын припасами, какими кот оделил, водицей запил, да спать расположился.

Поначалу хорошо было, тело усталое гудело, голова ко сну клонилась, только как угас дневной свет, робость на Ивана напала, мстилось ему, что крадётся кто, только и поджидает, как путник заснёт, чтобы злое над ним сотворить. То ворочался, то замирал, страшась ветки под ним треснувшей. Звуки непонятные слушал, тени неясные разглядывал, а потом вспомнил кота Багульника, представил, как тот бы сейчас насмешничал, устыдился детской робости. Завернулся плотнее в плащ, глаза закрыл, сам не заметил, как заснул.

Наутро перейдя реку бродом с широкой приметной отмелью, опять Иван углубился в лес. Снова ветви над головой переплелись, как ладони с ладонями. Только он привык уже, посему не враги мерещились, а точно дружеские руки его укрывали от злых глаз и недобрых намерений. Так шёл царский сын весь третий день, к закату вышел на широкий берег. Увидел воочию море, про которое Костей, да Ягель сказывали, подивился широте его необъятной. Если ли другой берег у сей воды, нет его – не узнаешь, потому что взором не достать.

Глава 6

Волны по песку шуршали невысокие, туч грозовых над водами не собиралось. Остров, верно, лежал как на ладони, только вот много дальше, чем Иван в мечтах своих представлял. То ли слушал невнимательно, что ему говорили, то ли не понял. Думал тихонько по мелководью добредёт, да проплывёт самую малость, а тут ширь перед ним раскинулась великая. Могучие дубы, что на острове росли, отсюда былинками казались.

Сел Иван на обломок сухой, что волнами на песок выкинуло, призадумался. Кручиниться было от чего. Плавать он толком не умел. Мог немного побарахтаться, надолго бы не хватило. Доплыть до острова, да ещё с одеждой, вещами не надеялся, знал, что раньше на дно пойдёт. Опять же про медведей вспомнил, которые деревья охраняли. Бродили они там или враки про то рассказывали, учесть всё равно следовало. Стрелять в них? А коли стрел не хватит или меткости молодецкой. Дадут ли ему вообще из воды выйти, если допустить, что до самого острова он как-то дотащится.

Так Иван размышлял, а потом сообразил, что сидит на сухой деревяшке, а сухое дерево, вестимо, воды не страшится, легко по ней плывёт. Чёлн царский сын не выдолбит, корабль не построит, а вот простой плот, пожалуй, сообразить сумеет.

Взялся Иван за дело. По прибою много всего лежало, издалека видно было. Пошёл Иван собирать, что годилось, прилаживать, прикидывать, за тем его ночь застала, но уже не страшила более. На широком берегу светло было, да привык без охраны ночевать, без слуг или товарищей.

Поутру, как развиднелось, принялся стаскивать присмотренные обломки в одно место, складывать так и сяк. Нашёл подходящую ветку, чтобы весло сделать, собрал стебли ползучие, да лозы гибкие, чтобы вместе всё связать. Дело спорилось неважно, потому что на ходу приходилось соображать, как лучше выйдет, выпадало разнимать всё и с начала начинать, Иван не печалился, верил, что у него получится. Собрал он, наконец, не корабль, но такое на чём плыть можно. Стал теперь думать, как ему медведей отпугнуть или со свету сжить.

Потом пришло ему в голову, что можно не ведь не только худом вершить свою заботу, добром тоже. Чем на острове звери питаются? Кореньями, да желудями, более нечем там разжиться. Удальцы, за Костеевой смертью охотники, вряд ли каждый день забредают. Если охранителями сего места дар принести, глядишь, подобреют, да хоть ненадолго отвлекутся. Иван помнил, как сам по мясному скучал, когда у матушки Тайги жил, медведи тоже, пожалуй, от сочного куса бы не отказались.

Взял Иван лук со стрелами, пошёл на охоту. Вспомнил, чему при батюшке, да братьях выучился, как его Ягель наставлял, спроворил добычу. Большую жирную свинью лесную завалил, еле тушу до моря из чащобы доволок. Так день прошёл, пришлось утра ждать. Иван спал чутко, боялся, что на добычу его кто покуситься, но Ягель верно говорил, что некому тут, ночь прошла тихо.

Как развиднелось над морем, погрузил Иван тушу на плот, сам устроился, поплыл потихоньку к острову. Дело двигалось еле-еле, но двигалось. Понемногу остров рос, а берег съёживался, отодвигался назад. Очень Иван боялся, что развалится его плот, не выдержит испытания, но смотрел вперёд и грёб. Бездна под ним разверстая страшила, а надежда службу исполнить и себя показать подбадривала. Сколько не тянулась морока, а до острова он доплыл благополучно.

Никого вроде не видно было, а на песке прибрежном следы красовались. Как есть медвежьи, да такие большие! Озираясь стащил Иван тушу с плота, выволок на сушу, там оставил, сам вновь на плот залез.

Костей рассказал ему, как дуб найти, да к нему приблизиться, поплыл Иван вдоль берега, всматриваясь в прибой, скоро обнаружил устье ручейка, из-под деревьев вьющегося. Вытащил плот, чтобы волнами не унесло, да вдоль потока пустился.

Зверей здешних Иван всё не видел, зато лапы их тут и там отпечатались, помёт лежал, кора болталась, когтями потревоженная. Бродили тут медведи или иные чудища, почему они не показывались, думать было некогда. Добежал Иван до бугорка, на котором дуб рос самый огромный, самый могучий на всём острове. Обхватов в нём не сосчитать, сучья в тело взрослого мужчины толщиной, под сень его целую деревню поместить можно, а ручей как раз здесь и начинался. Запрокинул Иван голову, всмотрелся. Сундук меж ветвей висит, так высоко, что голова кружится. На цепях покачивается, железом обойным поблёскивает.

Только не полез Иван на дуб за сундуком знатным. Предварил его Костей, что один обман там, для залётных недругов всё по-сказочному устроено, чтобы верили они в удачу свою, по сторонам не глядели, добычу видели. Настоящее яйцо совсем в стороне положено было, потому сохранно много годов лежало. Стал Иван к большому дереву спиной, поглядел вдоль ручья, отсчитал от русла его столько дубов, сколько было велено. Там самый нужный стоял, оставалось лишь не сбиться. А голова кругом шла, или весь лесок в пляс пошёл, определить не удавалось. Считал Иван, пальцы загибал, так вот незадача: то ли пальцев становилось меньше, то ли стволов больше.

Вынул Иван из узелка схороненное там ложной яйцо, в ладони сжал, перестали деревья плясать, глумиться. Запомнив приметы, добрался Иван куда следовало, Опять вверх поглядел. Ничего не увидел, начал по сучьям карабкаясь. Высоко поднялся, тогда только узрел дупло неприметное, мохом занавешенное. Всё выходило, как Костей сказывал. Внутри словно бы птичье гнездо было устроено, а там на пуху и соломе лежало целых пять яиц, да все разные. Рябые да гладкие, да узорами разукрашенные. Глаза разбежались, но Иван помнил, что ему говорили. Взял бережно самое серое, неприметное, а с собой принесенное, нарядное, вместо того положил.

Показалось это яйцо тяжелее прежнего, теплом дышало, точно птенец внутри зрел. Изумился Иван сему диву, но задерживаться нужды более не видел, а спешить, наоборот, довод имелся. Завернул добычу в узелок, да вниз начал бережно спускаться. Хоть по слухам нелегко было Костеево яйцо разбить, а страшился ему вред причинить.

Травка зеленела, ручеёк журчал струями, звери всё не показывались, словно сами пришельца устрашились. Дожидаться их Иван не стал, как есть спрыгнул с последней ветки, да бегом следом за водой припустил. Долго ли коротко, разошлись деревья, открылась взору морская гладь, волнами чуть взъерошенная. Выскочил Иван на песок, плот его стоял, где оставил. Всего-то осталось столкнуть его, да самому запрыгнуть.

Поплыл Иван вкруг острова, скоро увидел тот берег, где тушу оставлял. От большой свиньи одни косточки остались, да и тех немного, а громадные звери, медведи, хотя невиданной прежде мощи, прочь в заросли шли, да на плот оглядывались. Заледенел весь Иван от страха, представил, как повстречался бы с зверями в чаще и толку было бы от его лука. Ничем бы он такую силу не поборол, а вот подношением, как выяснилось, умаслил. Правду в народе говорили: к кому ты с добром придёшь, тот к тебе вернётся с милостью. Поплыл Иван к берегу родному, звери за ним не бросились, точно охраняемое так с ними осталось.

Сомнения взяли царского сына, верно ли понял указания Костея, не напутал ли что? Нет, хорошо всё запомнил. Правильное яйцо взял, теперь бы в целости его в замок доставить.

Пошёл Иван назад знакомой дорогой. По сторонам поглядывал с опаской. Казалось, недруги Костея, проведав про Иванову службу, постараются яйцо заветное отнять. Лук держал наготове, чтобы схватить в один миг, меч под рукой. Не считал себя великим воином, однако намерен был отбиваться даже от ватаг.

Ночлег устроил на этот раз хитро: забрался в густой куст, место в серединке намял, спал чутко. Случись кому подкрадываться, ветки бы захрустели, запутали, задержали недруга, тут бы Иван утёк или отбился.

Спокойнее вздохнул, только когда на большую дорогу вышел. Среди других путников затерялся – никто не сыщет. Много молодцев бродит по краям разным, кто за случаем, кто за судьбой, все примерно меж собой схожи обликом, да повадкой. Совсем уже думал, что обошлось, до Костеева замка всего малая тропка осталась, да тут на него и напали. Выскочили числом четыре. Рожи зверские, шапки на глаза надвинуты, а снизу бороды до глаз. У кого кистень, у кого палица. Успел Иван отскочить от первого замаха. За лук хвататься поздно было, вырвал меч из ножен. Супротивника не достал, зато попятиться заставил. Другой заходил сзади, ещё двое примеривались с боков накинуться. Понял Иван, что не сладит один, пора на хитрость пускаться. Заорал во всё горло:

– Дружина моя верная, хватай-бей татей!

Рукой даже махнул, словно призывая кого. Чуть смутились разбойники, малость замешкались. Иван только примерился бежать бегом к малым воротам, где стража верно службу несёт, замок защищает, куда злые люди не сунутся, страх их возьмёт, как подмога воистину пришла.

Выскочил из-за дерева кот Багульник. Шерсть дыбом поднял, отчего в два раза больше показался, глаза как уголья в печи пылают, клыки ощерены – большие, страшные. Зашипел кот, зарычал – зверь зверем. Ближнего к нему татя так лапой поддел, что тот кубарем в кусты улетел. Прочие подхватились бежать, только что оружие своё не пороняли.

Багульник преследовать не стал, шкуру пригладил, сел чинно, да лапу лизнул, точно она испачкалась. Поклонился Иван спасителю своему честно:

– Спасибо тебе, кот Багульник, от смерти ты меня уберёг и от позора оборонил, должник я твой.

– Приятели будем – сочтёмся, – ответил кот. – Пошли, пока эти не вернулись или кто иной не набежал.

Иван теперь остерегался вперёд загадывать, вздохнул спокойно только когда вручил Костею яйцо заветное, за которым ходил. Службу худо-бедно сослужил. Костей Бессменный яйцо принял, в ладони покатал, словно узнавая подлинное или поддельное, убрал в шкатулочку. На Ивана глядел с улыбкой, диковинно она смотрелась на суровом лице.

– Благодарю тебя царский сын, мне услужил, себя потешил, отвагу в деле испытал. Оставайся гостем в моём доме, сколько тебе самому захочется. Рады здесь твоей компании.

Иван сердечно поблагодарил властителя, а за дверью его уже ждал друг Ягель, радостно обнял, с собой увёл:

– Если не передумал, Иван, нынче же ночью станем мы названными братьями. Граф Ракуль и так в наших краях задержался, а у него ведь дела по всему белу свету есть, пусть творит он их тёмной ночью, а не белым днём, так меньше их не становится.

– Решился я, – ответил ему Иван. – Пока лесами к морю шёл, да обратно возвращался, всё спрашивал себя: зачем я живу, есть же у меня своя доля, а я возле чужих пробавляюсь. В государстве-царстве я не нужен, вперёд меня народилось у отца три старших сына, на чужбине поперёк дороги кому-то стану. Каждому должно быть место. Почему не то, что ты мне предложил? Рядом с тобой я другим человеком стал, хотя бы шажок шагнул по этой дороге, а хочу всю пройти, науки превзойти, себе и другим на пользу жить, а не попусту время коротать до могильного камня.

– Так тому и быть, – ответил Ягель.

Ушёл он графа Ракуля звать, не спешил, потому что только смеркалось, а Иван, один оставшись, заробел слегка. Пока доля его далече стояла, был он в решении твёрд, теперь душа метаться стала, страшась того, что свершится. Однако, если слово дал назад его забирать не след. Вот и первый урок будет в долгом его учении. Себя смирить с новой судьбой, себе объяснить, что даст она больше, чем отнимет.

Когда пришли вместе друг Ягель и граф Ракуль, Иван спокойно их встретил, достойно поклонился будущему названному отцу.

– К делу! – сказал граф. – Некогда мне разговоры разговаривать. Чего сам не поймёшь, Ягель подскажет. Ступай ближе, Иван!

Самого волшебного превращения царский сын не запомнил. Граф Ракуль принял его в объятия, сжал крепко, чуть кости не затрещали, клыками в шею проник, прямо в жилу. Страх охватил Ивана, хоть знал, что бояться не следует. Пересилил трепет сердца, спокойно позволил вампиру пить свою кровь. Поначалу боль терзала, потом успокоилась, даже тепло по телу разлилось, словно не отдавал себя на корм другому, а сам питание получал. Голова закружилась, комната уплыла куда-то, тихо стало.

Когда очнулся Иван, показалось ему, что, наоборот, громко вокруг. Гремели голоса, а дальше стуки и скрежеты рождались и гасли, точно был Иван на дне большого короба, в нём по тряской дороге везли.

– Здесь остался, – сказал граф Ракуль. – Получай товарища, Ягель, матушки Тайги сын! Думал уже совсем уйдёт царевич, на волосе дело наше висело. Ну да, кто резко ломался, быстрее оправится.

Иван открыл глаза, похлопал веками, казалось ему, что свечи непривычно ярко горят, больно смотреть было. Над ним склонились два знакомых лица. Графово с привычной неопределённой усмешкой в углах рта, да Ягелево, тревожное, нахмуренное.

– Как же ты нас напугал, Иван! Я уже думал, сгубил тебя просьбой своей, века мне жить в печали, горе поминая, радостей не зная.

– Обошлось ведь, я слышал, как граф говорил. И на дело это пошёл я своей волей, а не твоим молением, сам был бы в ответе.

– Чудно! – сказал Ракуль ворчливо, тем ухмылке своей противореча. – Быстро говори мне слова благодарности, названый сын, да отправлюсь я по делам. И так много времени потерял.

Иван искренне сказал ему спасибо, хотя пока не понимал, за что. Не ощущал он в себе великих перемен. Каким раньше себя знал, таким остался, только звуки мешали, запахи в нос лезли, да тело странно себя вело. Прежде не надо было ему приказывать руки поднимать или ногой двинуть, само всё выходило, а теперь вроде получалось шевелиться, да как-то не так, а совсем иначе.

– Ты ничего не пугайся, главное, не спеши, – посоветовал Ягель. – Наладится постепенно, заново рождаться всем тяжко.

С графом он попрощался куда сердечнее, чем сделал это Иван, обнял напоследок, на ухо что-то прошептал, от чего граф рассмеялся коротко как взлаял, сверкнули немалые клыки. Иван тотчас спохватился свои проверить, пока Ягель гостя провожал, добросовестно ощупал зубы, каких-то изменений в них не нашёл. Пока что складывалось всё более хлопотно, чем великолепно.

Друг вернулся, помог Ивану сесть, потому что тот пока не мог разобраться, как это сделать, на куски не развалившись, по обыкновению устроился напротив, заботливо заглядывая в лицо, ласково хлопоча, только что ладонями не гладя.

– Я точно изменился? – не удержался от вопроса Иван. – Вроде такой как раньше был, только пьяный или приболевший. Зубы вот не выросли. У тебя есть?

Ягель послушно открыл рот, оскалился. Клыки у него точно там росли не человечьи. Не такие могучие, как у графа, всё равно заметные. Почему раньше не замечал?

– Потому что я их прятать умею, – ответил Ягель.

При том, что Иван не спрашивал, в голове подумал. Вспомнил сразу, что прежде не раз, не два такое случалось, когда ничего вслух не говоря, ответ получал. Ягель умел в мысли его залезть? Кот, кстати, тоже ухитрялся. Страшила открытость другому? Не особенно. Доверял он Ягелю, как никому никогда на свете не доверял. Пусть присматривает за неумелым пока товарищем, так надёжнее будет.

– Что же мне теперь делать?

– Учиться. Перво-наперво надо, чтобы ты себя в мире узнавать начал. Сейчас ты от себя бежишь, потому и кажется, что ничего не переменилось. Трудно принять малую новизну, большую ещё труднее, будем по шажочку ступать, так дойдём до цели.

– Я для начала упаду, если встану, – честно признался Иван.

– Посидим тогда. Костей Бессменный хозяин доброжелательный, гостей не обидит, сам не рассердится, если по своему ритуалу жить будем. Посмотри вокруг Иван, да не просто так, а со значением. Скажи себе, что никогда прежде мира не видел, вот только сейчас в нём народился. Так ведь оно и произошло, по сути если рассуждать.

Послушался царский сын, ан нет, теперь графский. Попробовал узнавать то, что прежде незаметным казалось. Свечи. Ох да, их невероятная яркость, тепло, живая пульсация огня до самого нутра поражали. Сначала их узрел, потом принялся озираться. Странно. Предметы, самые обычные действительно выглядели иными, словно в каждом душа проснулась. Хоть лавка, хоть стол, хоть поставец хранили в себе глубинное тепло дерева, из которого изготовлены были. Иван обнаружил, что может каждого коснуться с места не вставая, рукой не трогая. Суть вещей перед ним раскрывалась, словно в одночасье ведающим стал.

Смотреть стало мало, начал он дотрагиваться, до чего мог дотянуться, дивясь про себя, как много пальцы могут выведать, больше чем глаза узнать. Вот полотно, которым лавка накрыта. Сколько говорила о себе каждая нить, какой долгий путь прошли они от льна, зреющего под солнцем до готовой холстины. Чудо чудное повидали, не таили его от вампира.

А запахи! Ох, Иван прежде и помыслить не мог, что так много их вокруг, каждый что-то значит, помнит откуда он, к цели приведёт.

Труднее всего оказалось разобраться со звуками. Отделить близкие от дальних, нужные от бесполезных. Ягель, как умел, подсказывал, Иван честно старался, получалось пока неважно. Кот, прежде молча за ними наблюдавший, не выдержал:

– Дай ему время. Он уже многое постиг, отвлечься нужно. Голова как живот: лишней пищи напихаешь, вообще никакая не переварится, на пользу не пойдёт.

– Багульник прав! – покаялся Ягель. – Отдыхать надо, созерцать себя нового, не такого, как прежний. Иное само придёт, иное после выучится. Утро скоро, целый день ты проспишь, так со всеми новиками бывает. Вечером пробудишься, уже станешь старше и опытнее.

– Не опасно днём спать?

– Мы с Багульником рядом побудем, не один так другой присмотрит, чтобы никто не тревожил, ведь во сне превращение окончательно завершится.

У Ивана множество вопросов в голове теснилось, важных, первостепенных, задать их не успел. Сон его сморил. Кончилась короткая ночь, шёл ей на смену длинный день.

Глава 7

Пробудившись, Иван сразу ощутил, что не обманули его. Он отдыхал, а дело делалось. Стал он другим человеком, точнее перестал быть человеком перешёл в вампиры. Осознал чётко. Глаз ещё не открыл, а уже вкруг себя глянул, сразу разумом, не взором. Прочёл, что тихо вокруг, злое не стережёт, друзья оберегают. Поднял веки. Огни более не слепили, приноровился к ним, звуки не глушили, запахи не душили. Сел на лавке легко, точно мухой был и взлететь мог без труда и устали. Сила в теле гуляла неведомая, прежде незнаемая мощь.

– Ух ты! – сказал Иван потрясённо.

– Да, – ответил Ягель.

– Теперь всегда так будет? Точно горы готов свернуть, на иное место переставить, да ладонью сверху прихлопнуть, чтобы крепко стояли.

– Будет как у людей – по-разному. Раз ты бодро себя чувствуешь, пришла пора о важном поговорить.

Кот Багульник немедленно вскочил, фыркнул, хвостом мотнул:

– Осведомлён я, о чём речь пойдёт, потому пойду по своим делам. Меньше знаешь, крепче спишь. Крепче спишь, здоровее будешь.

И ускакал на мягких лапах.

– Ты о том, что вампиру кровь людскую пить положено? Самого мысль эта непрерывно мает, не знаю, как себя примирить с тем, что убийцей стану. Пытался об этом не думать, надеялся, что плохое мимо пройдёт, хорошее рядом останется. Поведай мне всё как есть, начистоту.

Ягель кивнул, заговорил не сразу, словно о своём задумался.

– Ты когда-нибудь спрашивал себя, Иван, как так вышло, что тебя с Вереск вроде поженили, а вроде нет, что она послание оставила, куда идти, чтобы её найти. Ты пришёл, а нашёл меня.

– И кота Баюна! – донеслось из-за двери. – Ну теперь я уже совсем ушёл. Полностью!

– Да, если бы не вы, я, наверное, в болоте бы сгинул… Подожди, ты хочешь сказать, что меня сюда специально заманили? Не для того, чтобы женить, а чтобы с тобой познакомить?

Ягель кивнул, глаза опустил виновато. Иван видел, более того напрямую ощущал печаль названного брата, тревогу. Чужие чувства словно касались его, как невидимые ладони.

– Да, наши жалели меня, что один да один.

– Кот Баюн, значит уже не в счёт! – донеслось опять из-за двери, хотя и дальше прежнего.

– Прикинули, порешили, что из младшего царёва сына хороший товарищ получится. Той родне не слишком нужен, а этой бы пригодился. Ты ведь, Иван, отчасти наших кровей. Не половина их в тебе, даже не четвёртая часть, но есть, мы её чуем. Стал бы ты вампир под стать мне, а не людям, от которых другие вампиры произошли.

– И я стал? – спросил Иван.

Так много нового о себе узнал, что голова шла кругом.

– Да. Пусть нас только двое теперь, всё не один.

– Объясни же мне, чем мы не такие, другие-инакие, хорошо это или плохо? Чувствуя я, что нырнул в новую жизнь как в омут: брода не выведав, плавать не научась.

– Красно говорить уже получается! – вновь выдал кот, на этот раз совсем издалека, словно уходил он честно, хотя не особенно быстро.

Оба вампира не обратили на него внимания. От Ягеля шло родное, оберегающее окутывающее тепло, потому Иван почти не тревожился о будущем. Всё ему объяснят, всему научат. Хотелось скорее, да, но так всегда бывает.

– Главное отличие вампиров, которые сделаны не из людей или из не совсем людей, в том, что им нужно для выживания гораздо меньше крови.

– Так это хорошо! Только обрадует, успокоит. Чего зря душегубствовать?

– Как посмотреть. Убиваем мы редко, хотя жажду испытываем, но утолять её способны фруктами, соками плодов, вином. Это тоже ягоды, только перебродившие. Относительное вегетарианство делает нас сравнительно независимыми, хотя более слабыми, чем полноценно питающиеся упыри. Жить приходится с оглядкой, не гневить сильных, иногда выносить их презрение, потому что так тоже бывает.

Иван честно поразмыслил.

– Я никогда на первых местах не сиживал, от старшей родни выслушивал всякое. Не думаю, что многое для меня изменится. Или кровавых вампиров несметно много в наших краях? Шагу ступить некуда, взор поднять не на что?

– На самом деле их тут мало. Места не прибыльные, слишком вольные по их меркам. Если дома сидеть, можно их вовсе не встретить.

– Тогда и печалиться не о чем! – сказал Иван. – Будем жить, да радоваться, науки постигать, полезные дела вершить. У меня теперь голод открылся не только к телесному питанию. Увидал я как невежественен, по дурному прост. Большим вырос, а балбесом остался. Вот что я хочу в первую голову поправить, чтобы не быть средь вас как белый ворон в стае чёрных.

Ягель просиял лицом, обнял названного брата и радостно предложил ему спрашивать всё, что угодно, требовать любых знаний, а он уж постарается поделиться всем, что сам превзошёл. А чего они вместе раздобудут, о том пока помечтают.

– Сразу и начнём!

– А кровь пить когда? – уточнил Иван. Казалось ему, что Ягель от прямого разговора об этом уходит.

– Клыки вырастут – значит, пора будет. Не спеши вперёд здравого смысла прыгнуть: насмешить людей можно и лоб разбить.

Иван для верности ощупал зубы, убедился, что пока они самые что ни на есть человечьи, разве что чуток подросли, совсем незаметно. Речи Ягеля звучали здраво: если нет острых, как шилья, клыков, то как жилу прокусывать? Не сказать, чтобы часто на охоту ходя, царский сын редко собственноручно свежевал добычу, всё же иногда приходилось, помнил он, что жилы гибкие и прочные как лозы, так и норовят ускользнуть.

Принялся Иван выспрашивать слова разные и прилежно их заучивать. Ягель предупредил, но всё равно дивным казалось, что не надо усердствовать, зубрить как школяр. Все, что ему говорили полезное, отныне запоминалось сразу, без тягомотины и усилий. Было от чего в восторг прийти.

Так незаметно ещё одна ночь пролетела, день выглянул из-за гор, из-за лесов, тьму сдвигать начал. Иван опять почувствовал, как воля слабеет, неумолимо его в сон клонит.

– Так теперь и поведётся? – спросил с тоской. – Больше буду без сознания валяться, чем в разуме пребывать?

Ответил кот, вернувшийся с рассветом:

– Уповай на то, что зимой ночи длинные, а дни короткие. Тогда своё возьмёшь сполна.

– Перестань ехидничать! – усовестил кота Ягель, а Ивану пояснил: – ненадолго эта слабость. Ты продолжаешь меняться, а это как рост у детей: они, когда спят, развиваются.

Вспомнил Иван, как разом себя иные почувствовал, когда прошлым вечером пробудился и смириться решил. Лёг на лавку, глаза закрыл и точно уплыл куда-то. В волнах нырял или в облаках витал, только хорошо ему было, словно знания сами потихоньку в него втекали. Не умственные, а телесные. Руки и ноги вспоминали что-то, иное заново постигали. Глаза под веками учились зреть прежде незримое, нос запахи собирал, оставлял каждого по чуть-чуть, чтобы было с чем сравнить и понять. Уши звуки ловили всё более далёкие, различали всё более неясные. И вот так, в дневных смутных скитаниях растущего разума, наткнулся он на один любопытный разговор.

Что далеко слышит, в бодрствовании убедиться успел, вот только шумы неясные чаще всего воспринимал, как пустое, не умел их пока разделить на внятицу и невнятицу, а тут само получилось. Хотя Иван спал, он прекрасно понимал, что не сон видит, кои суть есть бред, человеку неподвластный и потому причудливый. Нет. Беседу различил. В какой из комнат Костеева дворца она происходила, Иван точно сказать бы не мог, но пробудившись, нашёл бы без затруднений.

Голоса он тоже сразу узнал, успел к ними ещё в человеках привыкнуть, вампиром разобрал без труда. Сам Костей Бессменный там был, кот Багульник, Вереск, жена бывшая, да старший из Костеевых сыновей Благолеп.

– Нет, с чего бы он заподозрил? – говорил Костеев сын. Разговор, как видно, шёл уже какое-то время, собеседники не раз перебирали про одно и то же. – Видел ты отец, как глаза его сияли. Лгать можно словами, взоры правдивее речей.

– Плох ли хорош юноша сей пришлый, – подтвердил кот Багульник, – судить пока рано, но простодушен он совершенно точно. Поискать ещё такую невинность.

– Слова сдержать не умел, жену не уважил, так на то отчасти был расчёт. Царский сын, отказов много ли видел, будет ли кого слушать? Заманили его сюда – принял сию истину спокойно. Место нашёл, почему бы месту не стать к нему честнее? Расскажите ему всё потребно, пусть дальнейшую свою жизнь с чистого листа пишет. Для того надо уже измаранные порвать, да хоть прочесть их для начала.

Иван внимал, пытаясь до истины доискаться. Не вдруг понял, что его в чём-то ещё важном обманули, а теперь гадают, сообразил он, когда и в чём, решают говорить правду, да какую именно. Неприятно на душе стало, тяжко. Только расцветать начал, а тут новая напасть, как зима на лелеемое растение. Горечь Иван проглотил, затаился, страшась, что его обнаружат, хотя, как? Все в замке уверены были, что спит он без задних ног, носом посвистывает. Он хотел знать всё, услышать то, что заглазно произносят, а не в глаза говорят. Правды в том больше.

– Малый он приятный, – сказал Костей. Его гулкий голос звучал во сне, который не был сном особенно отчётливо. – Испытание прошёл честно, а сейчас ломается под новую жизнь. Правда – тяжкий груз. Сильные стоят, слабые гнутся, те, кто сам себя ещё не понял, могут вовсе пропасть. Тайн быть не должно меж близкими, однако, всему своё время.

– А что говорил граф Ракуль? – спросила Вереск. – Огорошить советовал или повременить?

– Их порядки жёстки. Не выплывешь, значит, утонул.

– Отец, наши упыри – наша печаль, а не пришлых героев. Он кровь дал, ответственность не взял, его дело сторона теперь. Я могу рассказать всё Ивану, душевно поговорить, тем более, что в интригах ваших не замешана, не ведала ничего, честна перед Иваном.

– Из твоих уст, сестра, ему ещё горше слышать будет, как обвели его. Я скажу. Я ему чужой, урона в том не будет.

– Мои лапы прочь ушли, росой умылись. Вмешиваться не стану! – фыркнул Багульник.

Тут зазвучал голос, ставший за последние насыщенные дни самым родным. Услышав его Иван всем телом содрогнулся от внутренней боли. Предательства названного брата он, наверное, не вынес бы.

– Ведь говорило мне сердце, что нельзя вам доверять, что недоброе затеяли под видом помощи и сочувствия. Двоюродный я здесь, а Иван вовсе чужой, потому сочли достойным занятием насмешки над нами строить!

С горечью произносил свою речь Ягель. Печаль его, потрясение в каждом слове звучали. Что бы там не сотворили над ним Костей и его присные, Ягель не предал, не знал! Ивану показалось, что слёзы облегчения потекли из глаз, хотя он ведь спал и точно ничего сказать не мог. Стал Иван гадать, в чём его обманули, много ли понёс ущерба, да долго голову ломать не пришлось. Ягель сам его просветил, продолжая возмущение своё изливать:

– Были у меня сомнения, когда такое опасное дело ты Ивану доверил, более того, когда вручил его заботам заветное яйцо с несокрушимой иглой. Риск невелик, но всё же это риск. При том чтобы всё Иваново приключение оказалось шуткой, я и помыслить не мог. Яйцо своё пресловутое ты, дядя, давно в тайном месте схоронил, никому о том не рассказав, а лихим искателям удачи подбросил целую россыпь фальшивых яиц! Признайся, в некоторых из них даже иглы есть!

– Признаю, племянник! – ответствовал Костей. Гулкий голос его на мгновение рассыпался смехом, опять серьёзным стал. – На тебе за себя, да брата ответ, на мне – за земли великие, людей и чудищ, их населяющих. Должен я о себе печься, чтобы суметь попечься об иных. Не могу, права не имею каждому на слово верить, а ложь до дна разглядеть дано лишь самым древним вампирам, те что моложе, и то ошибаются. Вот порешил я испытать твоего приятеля, царского сына, да так, чтобы ущерба не понести. Мне безопасно, а ему не возбранно, потому что подвиг свой он ведь по чести совершил. Никто внакладе не остался.

– А если он захочет мстить? – полюбопытствовал Благолеп. – Это люди, какую кровь им не вливай в жилы, гордыня всегда при них останется.

– Вот и будет для него ещё одно испытание! – сказал Костей. – Не сумеет сверху на мир глянуть, мелкие обиды внизу оставив, ни к чему тогда летать в выси поднебесной, сиди на земле, да дуйся в варежку. Пусть Ягель сам решает, говорить правду сейчас или ещё повременить. Он в ответе за Ивана, я за вас всех.

Иван проснулся, точно из омута вынырнул. Только вот был на дне, щёки надувал, чтобы гиблой жижи не глотнуть, глаза жмурил, чтобы гадов донных не пугаться, а уже наверху. Тихо в спаленке, покойно. За закрытыми ставнями день ещё в разгаре, хотя вечер уже не за горами-лесами. Солнце на небе – его Иван теперь ощущал всегда, мог пальцем вверх ткнуть и точно указать, где именно ходит.

Не беспокоил сейчас беспощадный взгляд светила. Другие думы одолевали. Теперь, пробудившись, он совершенно чётко мог сказать, что услышанное не примстилось, даже по-прежнему различал голоса, хотя не так явственно, как в забытьи. Злость в нём кипела, клокотала в теле кровь, стучала больно в виски, сердце громыхало как ненормальное. Не до разговоров тут было! С собой бы совладать. Во рту мешалось, точно лишнее там завелось. Иван не сразу сообразил, что это вылезли клыки. На миг даже досада заглохла, пока ощупывал пальцами внушительные иглы. Стал он вампиром по сути, не только по названию и мучило грозное искушение всем вокруг показать, что не мальчишка-щенок перед ними, не слабый уязвимый человек, а существо могучее, вполне способное с кем рядом стать, кого сокрушить играючи.

Довольно долго бесчинствовала в нём злая сила, а потом начал просыпаться понемногу разум. Ну покажет он, что клыки во рту имеет. Кого в самом деле поразит? Местные, Костеевы друзья и данники, так о нём всё знают, мнения высокого не придерживаются. Станут его больше уважать, если начнёт от обиды дуться, ни с кем не разговаривать?

Поначалу ведь вовсе уйти хотел: раз вы нас не любите, то и мы вас разлюбим. Потом опамятовался, представил в мелких подробностях, как шагает по лесу, раздувая в себе дурные чувства. Предварительно наговорив гадостей Костею, да семье его, порвав гордо с теми, кто приют дал и сейчас не гнал… Не то чтобы стыдно стало, пожалуй, грустно. Взрослым вырос, женить вон хотели, значит немаленьким считали, должен думать головой, вести себя, как человеку положено, а не дитяти неразумному.

Так Иван кипел и перегорал, то на лавке сидя, то по комнатке расхаживая, себя унимая. Не мешал ему никто, хотя, наверное, слышали его тем внутренним слухом, каким обладали, а то и обычным, ведь он-то их разговор уловил. Благодарен был Иван, что не торопили, не корили, прощали ему буйство, дали время опомниться. Не потратил он зря отпущенные минуты, к закату успокоился, начал рассуждать с холодной головой, с судьбой, невзначай доставшейся, достойно примирился.

А что делать оставалось? Если как человек не вырос, то и вампирская кровь ничего не изменит. Главная сила в душе, а не в руках-ногах. Надо уметь мириться с тем, что переделать не можешь, себя самого самому воспитать, чтобы с каждым годом вещей, которые превозмочь не в силах, всё меньше становилось.

Ягель и Багульник пришли вместе. Кот выглядел, по своему обыкновению, беспечным, вампир грустным. Сели оба напротив, рядышком.

– Всё выведал, или что пояснить надо?

– А когда ты хотел мне истину рассказать?

– Сразу, как сам узнал.

Иван повернулся к Багульнику:

– А ты? С самого начала ведь не обманывался, подозревал, а то точно подслушал.

– Так дело не моё! – воинственно ответил кот. – Если ты дурак, у самого мозгов нет, чтобы подумать ими, хоть у кого помудрей себя спроси: да с какой же стати пришлому молодцу доверят великую тайну? Своих героев полный дом. Без меня мурчите, я вам не говорилец.

Об этом Иван тоже размышлял. Впору было не других стыдить, а самому стыдиться. Высоко себя ценил, не усомнился, что на великий подвиг пошлют, а следовало рассуждать трезвее, понимать, что явись подлинная нужда судьбу спасать, послал бы Костей кого надёжного, проверенного многими делами, а не со стороны прибившегося, которому цену ещё не вызнали.

– Ты прав, Баюн. Сам я дурака свалял, теперь только понял. На зеркало пеняю, а у самого рожа крива.

Ягель встрепенулся, глазами засиял. Добротой от него веяло безмерной. Прикипел он к Ивану к такому, какой есть, подвести его особенно не хотелось.

– Не со зла тебя обвели, Иван! Хотели проверить, да не погубить при том. Служба ведь всё равно службой была, пусть ты не драгоценность добыл, а обманку. Ты сам честно думал, что на великий риск идёшь, не убоялся. Себя проверил по-настоящему, убедил других, что доверия стоишь, разве не это самое главное? За отвагой ведь в путь пустился, не за яйцом.

Как было не согласиться?

Глава 8

Долго друзья беседовали. Кот скоро ушёл, потому что «надоели ему эти разговоры», братья-вампиры могли общаться без помех. Прежде всего Иван хотел выспросить про службу, точно ли пустая прогулка была. Сомнения брали. Всё же, это он там был, а кто посылал, дома сидели.

– Медведи, звери, что на острове пасутся, не растерзали бы меня, даже пойди я к тайнику напрямик?

Ягель пустился в объяснения:

– Как тебе сказать, Иван. Они никого не убивают на самом деле. Кто человечьим обличием обладает, живым останется, звери от того заговорены, да только уйти с добычей тебе бы не дали, не придумай ты заранее, как их внимание отвлечь. Еды им на острове хватает: жёлуди зреют, коренья растут, рыба в море плавает. А вот мяса свежего кус редко достаётся. Загнали бы без щедрого подношения тебя на дерево, да не давали слезть, пока яйцо им не бросишь, а то сам обратно отнесёшь. Коли не птица ты, на ветках торчать неладно.

– А в сказках сказывают, что свирепы те звери непомерно.

Ягель усмехнулся:

– Так кто сказывает, разобраться если? Тот, кто ничего не добыл, потому оправдания ищет, да заодно храбрость свою превозносит, чтобы не заподозрил никто кривды. Людям тоже свойственно лгать, да друг друга обманывать, не только наши этим грешат, смертные ещё более.

Не мог Иван не признать его правоту, воистину говорят, что тот горласт, кто не горазд, не просто так в народе прибаутки выдумывают.

– Свалял я дурака, впредь умнее буду, не станем вспоминать о том, что прошло, грядущим мыслить начнём.

– Вот тут ты прав совершенно, – ответил Ягель. – Раз клыки у тебя выросли, какие вампиру положены, пришла пора их в крови намочить.

Оробел Иван, мигом забыл, что себе горести, а обиды забыть пообещал, стала перед ним новая забота, страшная служба. Понял уже, что не сойти с дороги, на которую вышел. Надо до конца шагать.

– Обязательно убить человека?

– Другого выхода нет. Только тогда твоё преображение полностью завершится, силы обретёшь, а главное, себя. Не превзойдёшь чужой смерти, навсегда останешься изгоем, для себя и других опасным. Долго об этом толковать можно. Решаться надо сейчас.

– Надо, значит надо, – хмуро сказал Иван и подумал между делом, что вот одного из тех разбойников, что на него напали на тихой тропе возле замка, он бы, пожалуй, схарчил без значительных угрызений совести.

– Видишь, ты уже понял суть, – поддержал его Ягель. – Совсем не обязательно убивать тех, кто добр душой и чист сердцем, хватит нам злодеев. Их кровь ещё и слаще, потому что злые всегда трусливы. Страх – сочная приправа. Пойдём? Ночи ещё довольно для опыта.

– Татей ловить? – оживился Иван дело уже не казалось изрядно лютым.

– Они далеко теперь. Есть у меня цель ближе.

Иван впервые после превращения вышел на вольный воздух, дышал с удовольствием, смотрел по сторонам, примечал, что прежде не приметил, почти забыл о заботе, ради которой они с Ягелем покинули надёжный кров. Товарищ напомнил, новый разговор завёл:

– Думал ты когда, что судьба несправедливая ко многим людям? Видишь ли, бывает, что есть у того или иного человека своё предназначение, сияет оно ясно, как звезда на небе, а в руки не даётся.

– Нет, – честно ответил Иван. – Я только о себе думал, сетовал, что младшим уродился, мелким, да неумелым, что против братьев ни в бою, ни на совете не стою ничего, что отец меня меньше любит, чем других сыновей, хоть молва именно младшим обещает самую негу.

– А пробовал представить, что отец твой умер по старости, братья на войне или охоте сгинули, остался ты один и никого более между тобой и троном не стоит с угрозой?

Вздрогнул Иван, холодной жутью от слов Ягеля повеяло, чуть не всерьёз помыслил, что хочет названный брат его родичей извести, чтобы дать ему почёт, да славу. Но нет, не способен был Ягель на такое злодейство. Пустая мелькнула догадка, недобрая.

– Взыграло бы твоё сердце? Наверное, поначалу показалось бы, что наконец-то судьба лицом повернулась, дарами не обнесла. А потом? Много бы пользы сумел царству принести, дела не зная, ничему толком не учась?

– Правда твоя, – пробормотал Иван.

Безрадостно было соглашаться, но спорить с очевидным вовсе выходило не с руки.

– В том и суть, – продолжал Ягель. – Дорога бы освободилась, да вот умения её пройти могло не достать. Глядишь, подучился бы, дай тебе судьба время, а ну как не дала бы? А всё потому, что не готовили тебя к власти, хватало наследников знатнее, а ещё без нашей крови, примеси которой люди не одобряют, ставят в укор, хотя сам её носитель в том не волен. Много в жизни бывает случаев, когда кончина человека может не только в горе погрузить, но осчастливить другую душу. Надо лишь по сторонам смотреть, да просчитывать события.

Так за разговором дошли до деревни. Иван раньше не ведал, что они тут кругом стоят, хотя догадаться следовало. Дома возвышались добротные из охватных брёвен сложены, да при каждом сад-огород, цветочные затеи. Жили тут сытно. Ягель провёл его тишком через всю деревню. Крайняя изба была ещё крепка, но выглядела неухоженной. Окна тускло смотрели в улицу. Брошена была что ли?

Ягель пояснил:

– Семья тут живёт молодая, работать бы, да свету белому радоваться, но погас тут свет. Хозяин с юных лет буйством грешил, родители надеялись, что женится – образумится, да не вышло. Стал мужик своевольничать хуже прежнего, жену избивать-гнобить, детей в страхе держать. Нет для них света, каждый день как проклятье. Трезв он не человек, пьяный вовсе зверь, а выпить любит.

– Хочешь сказать, что семье будет лучше, если он умрёт?

– Да. Старший мальчик вот-вот до сохи дорастёт, а пока мир поможет вдове с ребятами. Зато кости у них будут целы, животы сыты, радость поселится под крышей. Безопасность.

– Говори, что делать.

– Пьян мужик, до сенного сарая только дошёл, когда из кабака возвращался. Выпей его тихо да осторожно, слегка только жилы прокуси, а когда помрёт он, сбрось с верхнего немёта, точно карабкался, да не устоял – упал. У пьяных свой бог, но здесь он отвернулся. Никто глубоко разбираться не станет. Давно в миру надеялись, что сгинет нелюдь.

Поразили его слова Ивана, спросил он, чтобы лучше услышанное понять:

– Таково теперь моё предназначение: людские судьбы править, когда богам удобно отвернуться?

– Сам теперь решай! – ответил Ягель. – Ты вырос!

Понял Иван, что да, хватит за чужую руку держаться, самостоятельно пора ходить. Всё, что требовалось, Ягель объяснил, прочее несложно было. Бесшумно прокрасться в сарай, неслышно ступая по сену подойти к жертве, сосредоточиться и напустить туман в его голову, как Ягель учил. Пьяные – лёгкая добыча.

Жила, точно, как прут ивовый была, гнулась, уйти пыталась, но вампирские клыки для того во рту стояли, чтобы с заботой этой справиться. Прокусил Иван хрустнувшую стенку, припал жадно. Кровь была, как вода, когда изнурён жаждой, как печное тепло, когда продрог на морозе, как глоток воздуха, когда всплыл живым из глубокого омута. Она не текла в желудок, словно сразу растворялась, растекалась по собственным жилам, по каждой мышке, отчего они силушкой наливались богатырской, играли точно волки на морозной заре.

Совсем Иван в чуде новом растворился. Лишь когда погасло сияние вокруг понял, что всё выпил. Нет больше человека, точнее есть, только не жив уже. Для надёжности скрутил ему Иван шею, как курёнку, поднял легко, точно детскую куклу на верхотуру, где сено сушилось. Тело послушно рухнуло на утоптанную землю под лесенкой, застыло там неопределённой грудой. Иван не захотел прежним путём возвращаться, вылез в боковой продух, сбежал по краю, да прыгнул прямо за забор. Усомнился, было, что получится, но вышло отлично. Ноги ничуть не трудясь вес его приняли, да послушно распрямились.

Ягель ждал, взволнованный, пожалуй, сильнее самого Ивана. Дышал трудно, смотрел серьёзно. Пошли они домой, потому что светало уже, а солнце было новообращённому вредно пока. Ягель говорил, да и сам чуял. Лишь когда они в спальне оказались, Иван сел устало на свою лавку, спросил его Ягель:

– Не проклинаешь меня? Самое трудное для юного вампира первую жертву осушить и пережить посвящение.

Иван поразмыслил немного прежде чем ответить, научился уже, что не всё в жизни просто бывает:

– Нет. Легко всё случилось. Спал тот мужчина, не проснулся, когда я оглушил его как велено было. Видел и слышал я только кровь, пока пил, ничего иного не замечал. А когда закончилось всё, разум снова ясен стал, прочитал я, как в книге написанные зверства того человека, к жене, богами дарованной, к детям, к животным бессловесным. Легко мне стало. Понял я, что чудовище ночное, упырь, которым в страшных сказках пугают может стать выше и лучше человека. От меня лишь зависит, какую судьбу приму. Каждый может пригодиться.

Что Ягель по этому поводу думал, Иван услышать не успел, едва голову донёс до подушки, как сморил его глубокий сон.

Так и пошла потихоньку новая жизнь. Когда привык к ней Иван, хорошей показалась. Дни текли с пользой. Сначала, конечно, только ночи, потом засыпать он стал позднее, а пробуждаться раньше, намного больше мог времени посвятить учению, которому отдавался усердно.

Выучил язык, на котором граф Ракуль говорил, узнал, что в широком мире есть множество иных наречий, приуныл слегка, потом приободрился, потому что всё постичь никто не мог, хотя следовало пытаться. Освоив даже одну чужеземную речь Иван мог читать книги и рукописи не только на родном языке, да и тот пришлось усваивать, поскольку раньше плохо превзошёл.

В замке Костея Бессменного хорошо жилось. Время за трудами быстро летело, развлечений Иван не искал, они его сами находили. Владетель часто беседой удостаивал, приглашал их с Ягелем на вечерние собрания. Лишь теперь Иван начал постигать, каково другим приходилось с ним, невежественным, заносчивым, беседовать, как с местом пустым. Теперь он мог понять, что говорят, ответить достойно. Особенно нравилось ему с Вереск толковать и сёстрами её. Девушки обходились с ним по-родственному. Дома Ивану сестриц судьба не послала, здесь удаче радовался.

С Ягелем были почти неразлучны, замечательно ладили, кот Багульник часто болтался поблизости, к Ивану подобрел, разрешил даже разок себя погладить. Почему-то очень хотелось узнать, какова шерсть на ощупь. Мягкая оказалась, скользкая, красиво блестела.

– Ты тут самое дивное диво, как погляжу, – сказал Иван, надеясь подольстится к коту и новое узнать. – Другие всякие хоть отчасти на людей похоже, на ногах ходят, руками размахивают, а ты умнее человека, а на вид зверь. Почему так? Колдовство какое?

– Не лезь с дурацкими вопросами, а то укушу! – ответил на это Багульник.

Не понять было, шутит или всерьёз, так что Иван заопасался. У Ягеля спросил, но тот отказался кота обсуждать:

– Сам захочет, всё о себе откроет, а я против его воли ничего говорить не стану. Хочу его сохранить и тебя не потерять, оба вы мне дороги.

Так время шло, закончилось лето, осень пришла, зима не лютая, а светлая. Ивана научили на коньках кататься, весьма ему забава понравилась. Там солнышко начало выше по небу ходить, дольше задерживаться, намекая, что весна идёт. Иван приноровился уже дня не боятся, спать, когда сам захочет, а не когда его сморит против воли. Весну ждал с удовольствием. Снег быстро сошёл, тепло стало, только вместо радости подоспела в земли сии беда.

Собрал Костей Бессменный родичей, что в замке жили и окрест, Ивана тоже пригласили, чай не чужой. Вести с южных границ пришли недобрые. Напал на царство-государство властителя Костея горный змей со своими змеёнышами. Разорил деревни приграничные, людей извёл или полонил, добра много порушил-пожёг. Повелел костей Бессменный войско собирать, да против врага выступать. Поднялся Благолеп, поклонился всем. Ему предстояло рать вести.

Не знал Иван прилично ли на войну проситься, или вампиров тут не берут, посмотрел на брата названного, на матушку Тайгу, она возле Костея сидела на почётном месте. Никто ничего не подсказал, все ждали, что он сам решит. Поднялся Иван с места, поклонился, как старший Костеев сын:

– Дозволь, властитель хоть отчасти за хлеб-соль рассчитаться, под руку Благолепа стать, да оборонять землю, что родной стала, от злого врага и его козней. Помогу, чем смогу, а что могу, на поле увидим.

– Охотно приму твою службу, Иван. Вырос ты среди людей, к нам прибился, с тех пор радуешь моих домочадцев успехами и усердием.

После совета увёл Ягель Ивана в их комнату, сказал.

– Вот теперь придётся нам рука об руку настоящие дела вершить, а не вымышленными подвигами пробавляться.

Матушка Тайга к ним заглянула, обняла обоих, напутствовала. Сама она, как было тут заведено на лавке не сидела, в окошко не глядела, а тоже брала на себя воинскую обязанность. Целую крепость доверил ей Костей в приграничье. Давно враг не шёл, требовалось прибраться, да оборону наладить.

С кем воевать предстоит, Иван толком не знал. Какой такой горный змей, велик он или мал, каковы его змеёныши, в чём их сила, предстояло только выведать. Ягель рассказал ему, что сам слышал, ну так забота нахлынула древняя, молодые о ней осведомлены были только по заветам старших.

Собрался Иван, как на битву лютую. Доспех надел богатырский, оружие всякое взял, коня крепкого, к ратному строю приученного Костей ему со своей конюшни пожаловал. Оба названных брата отправились в приграничье с отрядом Благолепа, хотя держались всё же чуть наособицу. Ягель объяснил новорожденному вампиру, что их задача будет не в поле стена на стену идти, служба пойдёт иная: серьёзная, но тайная, там, на месте разберутся.

Долго ли коротко ехали, а увидали с лысого холма первую разорённую деревню. Огонь уже погас, если он был, дым рассеялся, дома порушенные жалко выглядели: крыши провалены, стены скособочены, окна пусто и мёртво зияют. Страшно стало Ивану, понял, что немалой силой обладают змеёныши, раз такое играючи творить способны.

Забилось сердце быстрее, затрепетала в жилах кровь, пересохло под языком, как будто сутки воды не пил. Только наружно Иван ничего этого не показал. Сидел в седле твёрдо, глядел прямо, а если чуть поморщился, так оттого, что солнце ярко светило, вампиры же его не одобряют, тут кривиться разрешалось. Ягель трепет его почуял, ведь рядом был, насквозь видел, однако ничего не сказал. Всякий может бояться, это его право, если с поля не бежит.

Подъехали названные братья к воеводе Благолепу, Ягель такую речь держал:

– Змеёнышей не видно, может ушли, может затаились. Сходим мы с Иваном, вблизи поглядим, понюхаем, попробуем, вернёмся да всё как есть расскажем.

– Дело доброе, – ответствовал Благолеп. – Мы возле реки станем, на холмах дозоры залягут. Будем ждать известий.

Поглядел он на солнце, что в небе сияло, на двух вампиров, сомнений вслух не выразил.

– Мы справимся, – просто ответил Ягель двоюродному брату и начальнику.

Коней оставили при войске, большую часть оружия, тоже. Лишь ножи у пояса висели, а так даже малого охотничьего лука Ягель не взял.

– Сила наша в скрытности и ловкости. В этом деле вампирам нет равных.

Иван всю должную вампирскую науку ещё не превзошёл, постигать на ходу предстояло. Спустились они в лесок, где бегом, где быстрым шагом, двинулись вдоль русла ручья, который меж холмов к деревне пострадавшей стремился. Ягель вновь стал зелёным, точнее сказать весенним, словно бы все оттенки пробуждения живой земли на нём блистали-переливались. Застынет на мгновение – словно совсем его нет. Иван дивился-восхищался, гадал, вот бы ему так здорово научиться скрытно себя держать, потом сообразил, что всё уже получилось. Он тоже стал зелёным, нет, весенним, частью того, что простиралось вокруг, оно прятало его теперь, не выдавало.

Диво дивное, а легко далось. Время не ждало, Иван сам не мог бы сказать, как иное постигал, оно словно внутри давно жило, проснулось, когда в том пришла нужда. Так они, где быстро, где медленно ступая, хоронясь и остерегаясь к самой деревне вышли, у крайнего дома, покосившегося сильнее других, остановились.

– Ну, Иван, наш час пришёл, напряги все свои чувства, собирай любое, что тут лишнее и быть не должно.

Начали оба принюхиваться, присматриваться, ушами звуки ловить. Делиться меж собой пока не делились, чтобы вернее не обмануться, друг у друга на поводу идя. На глаза Иван мало полагался, сильно молод как вампир был, света солнечного жар его с толку сбивал, хотя не обижал уже. Более всего верил носу. Запахи говорили с ним охотнее всего, сокровенные тайны поверяли. Втянул Иван воздух, дыхание задержал, потом ещё раз. Рассудок легко отметал всё, что привычным казалось. Жилище, утварь брошенная, следы людей, здесь живших, огня-пламени, дыма горького. Всё Иван отделил. Оно не чужое было здешнее. Остался аромат пробуждающейся земли, рвущихся к теплу растений, тоже обыкновенное вроде… Ничего чужого не было.

Глава 9

Открыл глаза Иван, на товарища посмотрел.

– Словно тут не захаживало никого со стороны, словно само по себе разрушилось. Дома раскиданы, будто брёвна, из коих они сложены, разом взбунтовались, захотели обратно в лес уйти, деревьями стать. Пожар занялся, потому что печи рухнули, а в крестьянском дому всегда горячие уголья в топке есть, иначе им огня занять негде. Люди, что под развалинами не погибли, бежали в ужасе прочь, перед силой неведомой робея.

– Верно ты всё подметил, брат Иван. Я того же мнения. Нет здесь следа дурных людей, иных тварей. Совсем нет. Неведомое случилось или ведомое не всем. Пусто здесь, это точно. Пойдём средь домов погуляем, ещё что разведаем или помыслим.

Пошли для начала осторожно, за кустами, деревьями таясь, за брошенным добром укрываясь. Пугали пустота и безлюдье. Иван носом чуял, что убитых тут совсем немного и те погребены под раскатившимися брёвнами, а не на виду лежат, но всё равно страшился увидеть тела. Почему-то казалось, что истязаниям подвергали местных жителей, просто так не отпустили.

Возле одного, особенно богатого, некогда красивого дома остановились, не сговариваясь. Могучие брёвна, из которых он был сложен торчали в разные стороны, ссыпался на землю мох. Провалилась в дыру пустая детская зыбка, косо висела на ветру качалась, а рядом с домом примостилась, как ни в чём не бывало, конюшня из дикого камня, целая весёлая, только что ворота с петель сорваны.

– Домину развалить силёнок хватило у ворога, а каменная стена вообще не тронута, – сказал Ягель.

Лошадей внутри не было, Иван заглянул. Ягель пояснил:

– Земли тут тощие, пустые, местные почти что не пашут, скотины мало держат, а кормятся тем, что болотные руды добывают, сушат и на продажу везут.

– Кони разбежались, ноги у них длинные, разве что несколько свиней по хлевам осталось.

– Посмотри сюда!

Ягель ловко перебрался через поломанную телегу, ещё какой-то хлам, склонился над нижним бревном. Иван тотчас к нему присоединился. На сухой древесине словно бы смола пролилась: крупные капли прилипли, а то лепёхи, иные ладонью едва прикроешь. Ягель принюхался, палец в пятно окунул, облизал его. Глядя на его озадаченное, но не испуганное лицо, Иван сделал то же самое. Покатал на языке горьковатую каплю, втянул резкий запах. Не смола, хотя похоже. Определённо растительный сок, вот только какого куста-дерева-овоща? Иван опознать не смог, на брата смотрел, видел, что тот тоже весьма озадачен. Кто здесь это пролил, почему? Неужто нашлось ещё несколько вампиров, которые тоже вместо крови траву едят, пищу свою они обронили?

– Может быть, нас больше, чем ты думал? – спросил Иван. – Потому мы и запаха стороннего различить не можем, что он такой как наш? Своего ведь не чуешь…

– Зачем вампирам разрушать деревни, людей пугать или губить?

– Того не ведаю, так ведь я недавно вампир.

Нахмурился Ягель, огляделся, точно сейчас должны были появиться другие зелёные, приветствовать названных братьев или на них напасть жестоко. Разрушенная деревня безмолвствовала. Возвращаться ни с чем было стыдно, хороши вампиры: врага учуять не смогли, ничем своему войску не посодействовали.

Иван и Ягель, не сговариваясь, двинулись дальше. Осмелели настолько, что не рядом шли, разбрелись каждый в свою сторону, чтобы больше всякого осмотреть, многое увидеть. Попадались следы того же растительного сока, а так ничего необычного.

– А ты заметил, что хозяйство порушено, а сады-огороды не тронуты?

Иван обратил на это внимание. Причудливо получалось: дом раскатан по брёвнышку, утварь выкинута или испорчена, а плодовое дерево рядом стоит, ни одна веточка на нём не сломана. Грядка если где и потоптана, то скотскими копытами, видно, когда животные разбегались, по пути измяли. Что за ворог такой диковинный на землю людскую явился?

Про змеёнышей Ягель не знал ничего достоверного, только что они ползают и убивают. Сведения всё шли с чужих слов, с прошлого нашествия много лет прошло, из людей никто столько не прожил. Кто постарше был, тот и вовсе не помнил, потому что не сражался. Напасть тогда сама сгинула. Может, быть и теперь всё закончилось с разрушениями? Напрасно спешили, тут если помогать, так дома поправлять, а змеев нету, исчезли без следа.

– Змеями не пахнет, – сказал Иван, когда названные братья вновь вместе сошлись. – Но ведь крестьяне, что тут живут, немного в чудесах смыслят. Я царский сын, книг умных не читал, невежеством поражал. Теперь только понял, насколько выглядел глупым. Узрей что невиданное, тоже сказки бы сочинял, а не вникнуть пытался.

– Думаешь, люди разобраться в случившемся не смогли, потому вспомнили сказку и назвали змеями то, что ими быть не могло. Что тогда?

Иван замялся, не хотел снова дурнем выглядеть, как совсем недавно, однако мучила его догадка. Кому-кому, а Ягелю поведать было не стыдно, потому что друг поправил бы, а не высмеял. Заговорил Иван поспешно, чтобы не сробеть, да не усомниться:

– Когда я прикидывал, как до острова добраться, решил плот построить. Не только самому можно сесть, но и иное с собой взять. Обломки соединить нечем было, инструмента с собой не случилось, да и умения тоже, потому надрал я стеблей ползучих, прутьев гибких, ими связал дерево, что на берегу нашёл. Думал ещё, что вьются эти лозы как гады. Такая может за лето на высокое дерево забраться, как будто змея заползёт. И всё, что мы чужого нашли – сок растения, которое оба не знаем. Может и не совсем оно чужое, да так переменилось, что не угадали.

– Думаешь, колдовская сила или чужая воля сдвинула с места медленную жизнь, какой являются растения, сделала её быстрой, чтобы разрушения произвести и следа не оставить, потому что кто же подумает на ветви и корни, что они могут людей напугать, разогнать так, что убежали все без оглядки.

– Горный змей тот колдун и есть.

– Я бы не удивился, – сказал Ягель. – Вернёмся к Благолепу, он старше нас больше ведает. Сообразит то что нам в голову не придёт.

Пока по разорённой дерене обратно шли, примечали то, на что раньше не обратили внимания. Помимо пятен сока или смолы, попадались ветви сухие или корни, раньше бы в голову не пришло за это взором цепляться, потому что мало ли чего на земле лежит такого, что из этой земли вышло. Теперь странным казалось. Деревня была ухоженная, а крестьянин всякую деревяшку подберёт на растопку, да бережения годного топлива ради. С чего бы эти обломки тут валялись?

Благолеп уже распорядился, войско устроил, ждал лишь когда разведчики вернутся, да доложат, что вызнали. Выслушал он Ягеля, тот говорить стал, потому что названные братья так заранее решили. Выслушал, да ответил не сразу:

– Водилось такое в прежние времена. Очень давно, когда никого из нас на свете не было, жили все одинаково, ничем один от другого не отличались. Не делились на людей и нелюдей, на растения и животные. Кормились все от земли, да от светила, пускать корни умели, оттого и заповедь до сей поры ведётся: не забывай корней своих. Не пустые то слова. Все тогда жившие умели передвигаться, но спешить им было некуда. Чтобы подкормиться останавливались, да пили ногами-лапами соки земли, распускали ветви-руки, теплом солнечным наполнялись. По сытости снимались с места, да ещё куда брели. Жителей тогда немного на земле велось, всем всего хватало, никто ни с кем не ссорился. Разговаривать меж собой тогда умели без слов.

Умолк Благолеп, словно задумался. Ягель головой покачал восхищённо, осмотрел свои ладони с пальцами:

– Я ведь думал это сказки. Детям на поучение, взрослым для развлечения.

Иван не меньше дивился, а то и поболее. Вспомнил диковинных стражей у ворот Костеева замка, про них спросил, точно ли такими все были когда-то под светлым солнцем и ясною луной. Благолеп подтвердил:

– Да, мало осталось жителей с прежних времён, отец приют им даёт, бережёт от нынешнего мира, потому что кто знает, что ещё потребоваться может, какая-когда беда пожалует и чем ей противостоять будем.

– Поэтому меня в вампиры обратить разрешил, – сообразил Иван. – Тоже тварь не безвредная, полезно под рукой иметь!

– Рассказывай дальше, Благолеп! – поторопил Ягель.

Ему не терпелось, глаза сверкали. Иван подумал, что брат названый немногим его старше, юношеский огонь растерять не успел. Тем лучше, легче подружатся, вернее ладить будут, быстрее общую печаль избудут.

– Появился однажды житель не такой как прочие и начал воду мутить, которую все пили. Завёл он яд в своих жила, никто не знает, как сумел и принялся этим ядом подтравливать иных жителей. Не до смерти, а до глупа. Пьянели те, слушали, что им изменившийся говорил, тоже меняться стали. Так пришло зло в наш мир. Зависть. Начали жители из-за места сражаться, вытеснять один другого, хотя тесно не было. Того, ядовитого слушались, на пользу ему всё делали, во вред другим. Среди прочих жителей нашлись, которые поняли, что прежним порядком бытовать не удастся, тоже надо меняться, чтобы ядовитом врагу противостоять. А чтобы силой силу переломить, научились они не соками земли питаться, а собой или другими жителями. Не врастали более в землю, не замирали, чтоб насытиться. От прежнего только сон остался, а так поделились все жители на подвижных и стоялых. Многие отравленные так поглупели, что одеревенели совсем, никуда уже с места не двигались, ничего лучшего не искали. Они первые в пищу подвижным пошли.

– Я понял! – воскликнул Ягель. – Яд ведь никуда не делся, всем перепал. Каждый считал себя верным и правым, посему правых вообще не осталось. Вместо того, чтобы дружить, начали жители дальше делиться на всяких разных, оттого разор полный по земле пошёл, так и бродит. Никто его остановить не может, потому что у любого из нас внутри яд. У кого капля, у кого ведро колодезное, а полностью никто не свободен.

Согласился с ним Благолеп. Что ему отец сказывал, то он братьям названным передал. Думал Костей, что иссох давно источник яда, сменятся поколения, его всё меньше становиться будет, а тут опять пришла напасть, не знаешь, как выжить и не пропасть.

– Надо до гада этого добраться, совсем его извести, перестанет он тогда отравой плеваться, – сказал Иван. – Только как? Ведает ли кто, где он обитает, чем до других достаёт?

– Где он, никто не знает. Иногда слухи доходят, да убытки чинятся, но чтобы впрямую войной на людей пошёл, такого уже никто не упомнит. Горным змеем издавна прозвали, вот только гор у нас поблизости нету. Граф Ракуль рассказывал, что в его краях высоки они велики, а тут разве холмы лесистые попадаются.

– Может, в болоте живёт? – предположил Ягель. – Где ещё разжиться сытью и ядом жителю, который от земли берёт?

– Гиблых болот тут не счесть.

– Да. И все они разные. А враг наш наследил, змеёныши его капли крови своей оставили. Мы с братом Иваном ту кровь пробовали, вкус-запах накрепко запомнили. По этому следу мы далеко уйдёт, всё обрыщем, найдём, что ищем. Мы, вампиры, умеем, владетелю Костею Бессменному тем пригодимся.

Просиял лицом Благолеп, встал, братьям названным поклонился.

– Велик ваш подвиг будет, когда свершите его. Напишу я батюшке Костею, да матушке, да тётушке Тайге, они, я думаю, возражать не станут, душевно вас поддержат. А чтобы никто не проведал про ваш тайный поход, разведу я шум на границах, буду при малейшей напасти с войском вслед ходить, громко сражаться, точно врага не ведаю, а наугад ищу.

На том и порешили. Птицы заветные послание отнесли, вмиг ответ доставили. Костей Бессменный и матушка Тайга путников благословили, словом добрым напутствовали.

Стали Иван, да Ягель в путь собираться. Наелись впрок, как вампиры умеют, одежду подобрали такую, что не видно её, хоть в лесу, хоть на лугу – везде на что-то родное похож. Ещё соскребли они в малую посудинку сок, змеёнышами оставленный, чтобы тот поводком служил, заодно делал их по запаху на врагов похожими. Никто не знал точно, может ли горный змей своих от чужих отличить, точнее, как именно отличает.

В путь-дорогу пустились вампиры вечером. Солнце уже село, ночь сгущалась. Обогнули деревню разорённую, сели на краю луга, принялись тишину слушать. Далеко она простиралась, шорохи на плечах несла. Сидели вампиры, точно приросли, корни пустили, терпеливо внимали. Скоро начали различать, где что происходит, а где нет. как звери бродят и листья шуршат, с какой стороны тревогой веет пусть малой, да заметной. Воздух каждый стон передавал.

Учуяли вампиры, куда идти, туда и пошли. Через луга, да перелески, да болотины гиблые. Где бы ни ступали, везде к земле нагибались, к траве приглядывались, болотным кочкам, листве палой. Много им говорила земля, не так давно всех жильцов кормила. Голова забыть могла, а тело помнило.

Следы попадались редко, слабо дышали знакомым соком. Трудно вампирам пришлось, не раз и не два с пути сбивались, топали в пустоту, иногда скоро ошибку понимали, временами долго путались, но не просто так кровь Графа Ракуля подарила им терпение: не злились, не рыдали, сами себя поправляли, продвигались потихоньку вглубь неведомых южных мест.

Многое в пути братья названные повидали. Власти Костея тут не было, люди и другие жили вольно. Ни перед кем не отчитывались, даней не платили, зато и защитить их оказалось некому. Первую разорённую деревню вампиры осмотрели с великим пристрастием. Была она невелика, по кругу строена, богатством не дышала. Избы точь-в-точь как на границах оказались порушены, чуть по брёвнышку не разнесены. Крохотные оконца непонятно чем были затянуты, утварь, что уцелела или наружу выпала, гляделась убого. Иван поднял горшок, незнамо как уцелевший, кривобокий, да нескладный, кое-как слепленный. Рубаха рваная, что за покривленный забор зацепилась была из самого грубого полотна, из такого у Ивана дома разве что мешки шили. Посетовал он:

– Бедный тут люд, все наособицу друг от дружки держатся, нет бы объединиться, да ремёсла развивать. Леса тут отменные, а глина, что рекою вскрыта, весьма добротная. На наших торгах с руками бы ушла.

Пошли дальше, наткнулись на другое селище, а скоро на жителей разорённых деревень набрели, те за рекой прятались на лысом взгорке, где лишь тощие травы выживали, да ветер песок гонял. От горного змея, может, укрылись, да от вампиров не слишком. Учуяли их названные братья задолго до того, как туда вышли.

Люди, а здесь одни только люди, судя по всему, водились, выглядели испуганными, держались насторожённо. К двум пришлым отнеслись с открытым недоверием. Долго тем пришлось доброту свою доказывать. Не сразу, да и то лишь самые смелые решились рассказать, что видели.

Ворог нагрянул ничуть не ночью, самым что ни на есть белым днём. Солнышко светило, ветра и того не было, а потом началось. Лозы ползли, точно змеи, корешками отталкивались, извивались. Людей норовили схватить и разорвать, иногда им удавалось, хотя чаще всего не хватало проворства. Большинство убежало, кого не застали врасплох. Что с погибшими стало, выжившие не ведали.

Особо напугало всех, что дома, честно сложенные, на века поставленные, жильцов своих подвели. Землю не трясло, как в лихолетьях бывает, а дома шатались, ходуном ходили, так что брёвна в стороны летели. Всё рушилось. Что успели схватить, с тем и утекли за воду. Ягель принялся подробнее расспрашивать, он местное наречие лучше Ивана понимал, переводил тому, когда крестьяне особо заковыристо выражались. Выяснил, что не как с неба гром змеёныши пришли. Местные знали с кем или чем дело имеют, потому как уже сталкивались. Ещё на памяти взрослых людей не только старых стариков, такие беды случались, только тогда напасть не набрасывалась сразу на всё поселение, норовила крайние дома задеть, потому и стали кругами строиться, чтобы ворога с толку сбить. Когда змеёныши помалу приползали, люди успевали отбиться, порубить ползучие стебли, горячей водой облить или жаром печным засыпать. До домов не допускали, потому что привыкли окрест следить, за всем происходящим бдительно присматривать.

Никто не ожидал, что малая беда большой однажды обернётся. Диким казалось. Всё равно как солнце, вместо того, чтобы светить-греть, начало бы до смерти обжигать. Кто в лесу живёт, привыкает к напастям, но к иному приспособиться нельзя.

Сказал им Ягель, что в деревнях пусто. Змеёныши дома порушили, да уползли, точно за этим приползали. Вот только можно ли в разорённую деревню вернуться, сын матушки Тайги не знал. Для него тоже происходящее в диковинку было.

Крестьяне прихватили с собой еду, какую успели, река рядом могла рыбой подкормить, уж в этих угодьях всякий мог её спроворить. Решили названные братья, что люди здешние пока не пропадут, а им дальше идти надобно.

Глава 10

Перешли бродом на другой берег. Ягель хмуро смотрел, глаза озабоченно щурил.

– Если змеёныши хотели людей на части рвать, то наверняка кого и порвали. Местные то подтверждают, а ведь тел изуродованных мы нигде не нашли. Глубоко под завалами – да. Никто туда не добрался, так они там и сгинут, но наверху, а змеёныши ползали поверху, ни крови, ни мяса я не учуял.

– Я тоже, – вздохнул Иван. – Думал, по малолетству моему в новом звании.

– Нет. Ты вампирью науку прилежно превзошёл, ничем мне не уступаешь. Граф Ракуль посильнее нас обоих будет, много дал, вот сами с себя и спрашиваем.

– Жаль, что его с нами нет.

– Так то оно так, но не забывай, что граф не совсем такой как мы, хотя скорее, мы иные, а не он. Кровь людскую Ракуль быстрее бы обнаружил, зато так точно пройти по следу растительного сока он бы не смог. Тут с нами никто не сравнится. Наша служба, наша судьба.

– Да я помню, как ты говорил. Когда богам удобно отвернуться, люди справляются сами. А раз мы за них, то тоже отчасти люди.

– А отчасти настоящие вампиры, потому пойдём взглянем на деревню ещё раз. Хочу я понять, куда прочие крестьяне делись, если убежать не успели. Потом дальше двинемся.

Иван ничего против не имел, всё по уму следовало делать. Вернулись они, принялись чуть не по земле ползать, вглядываться в почву, носом её нюхать, искать следы крови. Долго пришлось, потому что поселяне тут были к напастям привычные, потому шустрые. Убитых оказалось немного. Иван не сразу понял, что нашёл, когда наткнулся на проплешину. Луговины кусок тут был изрядно притоптан, не сразу в глаза бросился клочок земли, точно мелкой палочкой взрыхлённый. Ровно так, как люди не умеют. Пришлось носом досмотр вести, чтобы самые остатки крови уловить, её душный заметный запах. Не капельки тут остались, то, что глазом не увидишь. Позвал Иван Ягеля, стали вместе трудиться, песок ладонями брать, чуть ли на язык не пробовать.

– Вот они зачем это делают! – воскликнул Ягель, первым додумавшийся до разгадки. – Они хотят нами питаться, как мы питаемся растениями. В домах им сложно до человека добраться, потому дома рушат, а когда добыча наружу выбегает словить её проще.

– Не очень-то они преуспели…

– Так это пока.

– Посмотри, научились полностью поглощать плоть, настолько успешно, что мы, вампиры, не сразу догадались.

Они помолчали, разглядывая пятно на земле, оставшееся от человека. Костей и то не легло в землю. Вообще ничего.

– Не ужиться нам с этими тварями, – сказал Ягель. – И если со змеёнышами Благолеп и его войско разберутся, то с самим горным змеем совладать сможем только мы с тобой.

– Ты уверен?

– Да. Мы сможем выпить его кровь, взять его силу. Только так можно его победить. Рубили его уже мечами, жгли огнём, а он вновь вырастал как сорняк на огороде. Идём, путь ещё дальний предстоит.

Пошли они дальше, следы выискивали, иногда наугад двигались. Змеёныши тут щедро резвились, отметины их пребывания попадались нередко, путали, сбивали с толку. Напали вампиры на чёткую дорогу, только что не утоптали её змеёныши, текли здесь буквально рекой, жаль, ложным путь оказался, вывел к болоту, да, но пустому, тихому. Видно было, что никто его покой не тревожил. А след опять разбежался в разные стороны.

Так поплутали названные братья, притомились, сели на поваленное дерево немного отдохнуть. Карта мест этих у них была, только очень неточная. Вышили её давно, ещё в те времена, когда тут царство было, торговые пути простирались. Куда царство рухнуло, кстати, так никто не прознал. Иван сведения получил из книги, которую недавно прочёл. Развернул ветхую холстину, начал присматриваться.

Вот река, которую недавно миновали, даже песочный бугор обозначен, где люди укрылись, вот дороги, от которых следа не осталось, разве что деревья там тоньше росли, чем в окружающей чаще. Городок, где царский престол был давно обезлюдел. Это Благолеп рассказал им, перед тем, как в дорогу отпустить.

– А почему мы решили, что ворог в болоте будет сидеть, корни в тине полоскать? Горным себя обзывает, хотя и гор в ближних окрестностях нет. Видно чванлив этот житель из прошлых бед. Что как решил он в городе обосноваться? Дома там, Благолеп сказывал, больше из камня были ставлены, разобрать их по брёвнышку его змеёныши не властны, а вот поселиться там можно вполне. Крыш знать, давно не осталось свалились и сгнили, так ведь змею оно на пользу. Растение он, дождик любит, не прячется от него, как животина делает.

– Хорошая мысль, Иван! – обрадовался Ягель. – Чем бродить, путаясь в дорожках змеёнышевых, почему не попробовать заметные места. Правильно ты злодея раскусил. Не верит он, что сумеют его силу побороть.

Названные братья посмотрели другие приметные обители, которые змей счёл бы его достойными. Не так и много их набралось: мельничное сельцо, да торговый перекрёсток. Начать решили с городка, где местный правитель некогда престол держал.

Что хорошо быть вампиром, так быстро бегать умеешь. Когда не понадобилось носом почву щупать, вампиры пустились бегом, быстрее чем человек сможет. Сквозь чащу скакали, только ветки мимо свистели, на поляну выбегали, ступнями травы едва касались, попалась речушка на пути, да куда там – целая речка, перепрыгнули на другой берег, точно малый ручеёк в тиши струился. Долго ли коротко бежали, а увидали перед собой пруд, да плотину каменную. Разрушило её время, но не совсем, вода бежала в желоб, а кое-где поверху. Дорога, что по преграде шла, разрушилась так, что повозке не проехать, конному не перебраться, а пешим вампирам легко эту тропку миновать бы удалось.

Каменные стены некогда больших домов казались крутыми скалами, точно вампиры достигли гор. Остановились на краю, чтобы оглядеться.

Змеёныши тут ползали, как везде, но к их множеству вампиры уже привыкли, начали воздух пробовать, к воде подступаться. Вначале казалось нет ничего, а потом уловили запах, почти как у змеёнышей, нет, не такой. Сильнее и вроде даже не совсем овощной-древесный. Поглядели друг на друга названные братья, поняли, что нашли логово врага, не пришлось даже, как в сказке, сначала попусту ходить, потому что головой думали, а не старинный порядок соблюдали.

– Дело к ночи, – сказал Ягель. – Идём! Ждать пустое, а днём он сильнее будет, как все древесные.

Иван ничуть не возражал. Проверил на всякий случай ловко ли вынимается меч из чехла. Лук и стрелы для этого дела не годились. Ягель свой кинжал проверил, потом оба ступили на плотину, побежали по ней, легко перепрыгивая прораны. От бегучей воды Ивану весело стало, точно сила от неё шла, в крови играла. Он исхитрился нагнуться на бегу, подхватить в горсть, да хлебнуть. Сладка оказалась вода или он уже жаждой дела загорелся.

Сразу за плотиной улица начиналась, зарасти не успела или расчистили её, вампиры обогнули угол громоздкого дома, что вид весь загораживал и увидели в отдалении другой, больше и богаче. На нём местами даже крыша уцелела, блестела как слизью помазанная в свете вечерней зари.

– Здесь! – воскликнул Ягель.

Устремились оба вперёд, только перед теремом задержаться пришлось. Словно кто-то решил заново отстроить домину, только старые стены не разбирать, а вплести в новые, как колья в корзину вплетают. Поросль, такая густая, частая, что протиснуться сквозь неё могли бы только змеёныши, путь преграждала. Стволы изгибались, словно какой мастер их гнул, к новому делу прилаживал.

Показалось Ивану, что это змеёныши затаились, притворились ветвями, чтобы заманить вампиров в ловушку, да задушить, загрызть, как они людей потребляли. Присмотрелся, прислушался, вроде бы обычные кусты стояли. Огородил себя горный змей, так что тихо к нему не подкрадёшься. Рубиться сквозь преграду? Столько шума наделают, переполох поднимется, наползут змеёныши, чтобы повелителя своего отстоять… Смогут ли два вампира отбиться? Сильны они, да числом любого задавить можно. Значит, надо воевать умением.

– Поверху попробуем, – предложил Ягель, видно о том же мыслил.

Для ловких вампиров забраться по переплетённым стволам ничего не стоило. Старались едва руками-ногами касаться, дышать и то через раз. На крыше точно не так густо росло. Не стволы там были, ветки, листья на них уже распускались. Вампиры скользнули осторожно, гибкие лапы сучьев раздвигая, оказались внутри.

Иван знать не знал, какой из себя горный змей, представлял себе гада, как все гады, большого только, но от увиденного дрожь его пробрала. То, что тут росло или просто так стояло походило на всё одновременно. Могучий узловатый ствол вроде человечьей фигуры был. Корни как ноги тянулись, ветви точно руки, на том месте, где бывает голова, извивались змеи, все с глазами, и глаза эти на двух пришельцев уставились, а рты на них зашипели.

Наверное, змей что-то говорил, угрожал, скорее всего, только Иван речи его не разумел, а вот Ягель дрогнул, видно, страшное услышал. Обнял Иван брата за плечи, крикнул громко:

– Не слушай чудище, Ягель! Ничто он есть, мы с ним шутя совладаем!

– Твоя правда!

Выхватили вампиры своё оружие, начали к змею горному приближаться, а он пуще прежнего зашипел, зашатался как дерево в бурю, ветвями взмахнул, нападавших как сухие листья отбросил. Ушибся Иван больно о каменюку какую-то, осерчал не на шутку. Ринулся вновь на приступ, взмахнул мечом острым, отсёк сразу несколько ветвей, шагнул ближе, готовился уже головы змеиные сечь, как на место срубленных тут же новые ветви выросли, дорогу заградили, схватили Ивана, чтобы на части разорвать, да он вывернулся, вновь мечом замахал. Рядом Ягель так же насмерть бился, да могуч оказался деревянный змей, силой обладал несметной.

Бились братья стойко, да вот как верх одержать не знали. На равных сражалась напасть, кто первый обессилеет, тому и пасть.

Долго ли коротко длилось противоборство, начал Иван утомляться, но отступать не мыслил. Не одолеют змея сейчас, потом ещё и со змеёнышами биться придётся. Ягель рядом был. Подбадривали друг друга побратимы, как один человек сражались, шагу назад не сделали.

Храброму всегда удача на помощь придёт. Не ждали не гадали вампиры, но дождались. Сверху, сквозь полог ветвяной, спрыгнул прямо на голову змеиную витязь собою дивно красивый. Невелик, да ладен, лицом ясен, глаза как драгоценные каменья сверкают. Воздел над головой меч свой как шип тонкий, да вонзил прямо в середину змеиного клубка. Так глубоко, что чуть не весь в извивах скрылся, но на миг лишь, а потом отскочил прочь.

Из того места, куда вошёл добрый клинок ударила кровь чудищева, оросила всё вокруг, вампиров в том числе… и съедобна оказалась! Хватали её братья губами, впитывали кожей, сила к ним тотчас прибыла. Закричали они оба как один, ринулись вперёд и мигом поотсекали Змею все ветки, да змеиные головы, благо те не отрастали более.

Завершилось дивное побоище полной победой вампиров. Только довершив сокрушение врага вспомнили они о помощнике негаданном. Огляделись, точно не надеялись его рядом застать, но он тут был, стоял в сторонке, да посмеивался.

– Чистая радость наблюдать, как вы тут точно лесорубы мечами махали!

– Багульник, друг сердечный, мой тебе низкий поклон и вечная благодарность! – воскликнул Ягель, в поясе сгибаясь, ладонью землю доставая.

– Это кот наш Баюн? – не поверил Иван, забыв даже доблестного богатыря словами и делами уважить.

– Он самый, – ответил витязь, вытирая свой затейливый клинок, да убирая его в чехол. – Моя заслуга невелика, кабы вы не заняли змея противоборством так, что всё вокруг он замечать перестал, не удалось бы мне близко к нему подойти. Вместе мы сражались, плечом к плечу, службу завершили, пора и домой. С мелкими тварями Благолеп без нас справится. Воины его уже рубят их направо и налево. Без хозяина они беды не сделают.

Прежде, чем во владения Костей Бессменного возвращаться, занялись три друга важным делом. Раз огонь Змея не брал, решили они разъять его тело на части, да замуровать каждую в каменных комнатах. Так чтобы ни вода до них не добралась, ни до почвы они не дотянулись. Взялись за дело, да на добрую совесть его справили. А тут и благолеповы воины подоспели, сам воевода кладку осмотрел, одобрил, повелел поставить тут стражу, чтобы никто не мог до останков добраться, что врозь лежат, вместе их собрать.

К владетелю Костею Бессменному возвращались гордые. Шли не спеша, уцелевших крестьян в лесах отыскивая, домой отправляя, иной раз помогали вновь избы собрать порушенные, особенно если мужья погибли, вдовы с сиротами остались.

Встретили вампиров в замке с почестями, вот только Багульник, они и не ведали, когда, вновь зверем обратился, да удрал. Не любил он перед народом красоваться, при дворе удалью блистать. Только братья всё равно доподлинно Костею рассказали, какой великий подвиг Багульник совершил, как не одолели бы без него Змея.

На радостях закатили великий пир. Ивана так много хвалили за доблесть, что он совсем засмущался. Себя вперёд не выставлял, товарищам должное отдавал, благодарил всех, кто словом и делом ему помог, науке научил. Сам граф Ракуль, а на пир он, конечно, прибыл, обнял сына, сказал, что будет им гордиться. Царевна Вереск с нежностью к нему отнеслась. Расцеловала, но в другой раз идти замуж за него согласия не дала. Иван не серчал, понял уже, что здешним царевнам это вообще не нужно, занятий им и так хватает. Может, порядок такой, и он правильнее старинного. За долгую жизнь разберётся Иван, время у него теперь есть.

После пира позвал к себе Костей обоих братьев. Тут же матушка Тайга рядом с владетелем восседала, улыбалась сынам. Костей долгих речей заводить не стал, молвил прямо:

– Крестьяне той местности, которую вы от Змея освободили, хотят под мою руку стать, чтобы дальше защитой пользоваться и с иными землями торговать. Хочу я вас туда послать, наместниками воссесть. Разлучать вас невозможно, да и обоим трудов хватит.

Братья с радостью согласились. Живое дело ждало, а это куда лучше, чем на печи лежать, в потолок плевать, да плевки подсчитывать. Полагал Иван, что будут они мирно жить в лесной чаще, книги читать, о высоком разговаривать, но предложенное Костеем ещё как по душе пришлось. Иван верил теперь, что всё успеет.

Пошли они с Ягелем собираться в дорогу, начинать на пустом месте совсем новую жизнь. Радостно было на душе у обоих, переглядывались, друг другу кивали, жалели только, что Багульника рядом нет, но кот зван был с добром и почтением, оба не сомневались, что навестит их непременно, а то сам в тех землях обоснуется. Чего там вольному зверю не жить?

– Когда богам удобно отвернуться, жителям приходится самим за себя отвечать, – сказал Ягель. – Так они к этому привыкают, что забывают своих богов. Может, правильно то: нечего в сторону глядеть.

– К добру дело идёт или к худу?

– Кто же доподлинно скажет? Нам так много ещё предстоит узнать. Самих себя забывать нельзя, вот это точно. Помнить кто мы и каких корней, прошлое не упускать из виду, но смотреть в будущее. Не растеряться, коли боги нас потеряют. Или мы их. Помнить об ответе.

– Так тому и быть, – ответил Иван.

Мало дорог прошёл, много нашёл. Обрёл друзей и место. Главное, себя нового воспитал, чтобы не стыдиться, а честно гордиться.

В сказках дело обычно вершилось пиром, да вампиры решили, что некогда им восседать за столами дубовыми, скатертями браными. В принципе, незачем. Уехали в свой удел, где правили дело с толком, да уважением и, хоть бессмертными были, жили счастливо.