Мой ледяной принц

Глава 1

— Оксфорд.

— Ни в коем случае.

— Интересно почему?

— Ты еще не готова к такому испытанию.

— Испытанию? Мама, мне пора жить по-настоящему! Я хочу учиться, хочу развиваться, хочу увидеть мир, в конце концов! Ты не можешь держать меня в этих четырех стенах вечно!

— Между прочим, я поступила в университет только в двести шестьдесят пять лет.

— Это были темные времена патриархата. Не сравнивай те эпохи с современной!

— Миша, мы уже много раз разговаривали об этом, и я все равно остаюсь при своем мнении: ты не поедешь в Оксфорд.

— Ну, хорошо, а куда ты предлагаешь меня отправить?

— Если ты горишь таким горячим желанием учиться, что ж… Поезжай в Прагу. Карлов университет ничем не уступает твоему Оксфорду.

— В Прагу? Поближе к Маришке?

— Да. Я буду спокойна, если она будет присматривать за тобой.

Я закатила глаза, полная неловкой насмешки над словами мамы, а еще от разочарования и негодования на ее недоверие ко мне и моим личным качествам.

«Я буду спокойна, если она будет присматривать за тобой» — эти слова были так смешны и нелепы! И так обидны…

— Мама! — Я просто не могла найти слов, чтобы поколебать настойчивость матери.

Она сидела передо мной: красивая, молодая, с крепко сжатыми тонкими губами.

— Если честно, милая, я не понимаю, откуда у тебя взялась эта навязчивая идея поступить именно в Оксфорд и никуда более, — прищурившись, сказала мама.

Я вновь закатила глаза: с тех пор, как я добровольно взяла на себя роль избалованной девчонки, это действие словно прилипло ко мне, и я уже с трудом сдерживала себя, когда оставалась одна и отсутствовала необходимость играть дальше.

Ну, как объяснить маме свой выбор?

С тех пор, как брат Маркуса — моего деверя, посоветовал мне «Оксфорд, для начала», я не могла отделаться от охватившего меня желания учиться именно там.

Почему слова Седрика Моргана так повлияли на меня? Я сама не знала ответ на этот вопрос, но мне казалось, что его слова имели магическое воздействие на мое мировоззрение, ведь их сказал он — странный, нелюдимый, страдающий от любви мужчина. Именно страдающий — он сам сказал это, и с тех пор я видела любовь только в черном свете и только полной страданий. Его речи напугали меня: я не хотела страдать так же сильно, как он. Страдать вообще. Я считала себя слишком чувствительной, чтобы стойко противостоять страданиям, которые являются неотъемлемой частью любви. Но я не хотела… Я всей душой не хотела этого!

Этот Седрик поразил меня до глубины души: серьезный, угрюмый, молчаливый. И в то же время, его личность восхитила меня тем, что он живет той жизнью, которой хочет жить — он, а не его близкие или родители. И его любовь к какой-то девушке… Такой контраст ошеломлял меня: его серьезная строгая натура оказалась зависимой от любви. Он удивил меня: я стала идеализировать его — Седрик стал моим идеалом борьбы против мира. Я захотела быть похожей на него.

Я вернулась в Прагу всего неделю назад, но уже все уши прожужжала маме насчет Оксфорда. Она тоже не осталась на охоте-развлечении после свадьбы Маришки и вернулась со мной в Варшаву.

(«Оксфорд. Только Оксфорд. Седрик не может ошибаться»)

— Ты считаешь, что у меня не может быть собственного мнения? — недовольно спросила я, желая обмануть маму.

— Конечно, может, но не в твои годы, — спокойно возразила она.

— Ну, это уже слишком! — Меня захлестнуло сильное раздражение.

(«Нет, ну это смешно! Мне, что, до конца жизни слушать родителей?»)

— Не горячись. Подумай о Праге, может, тебе там понравится.

— Нет, не понравится! Я хочу учиться в Оксфорде! И точка!

Я резко встала и вышла из столовой, в которой мы подкреплялись бокалами с кровью. Меня охватило бешенство.

Мое мнение не считается! Как же! Меня ущемляют даже в таких элементарных вещах!

Я вошла в свою комнату и назло маме, не выносившей музыку, которую я слушала, включила свой любимый инди-рок, выжав из моего музыкального центра и колонок всю громкость — я знала, что, как бы моя родительница не старается, она не может не слышать ее, и эта мысль немного остудила мое негодование. Конечно, эта маленькая месть — всего лишь детский поступок, но мне было плевать на это.

Меня считают ребенком? Зря!

Я открыла ноутбук и с болью в сердце в сотый раз просмотрела сайт Оксфордского университета, с горькой обидой на весь мир: поступить туда, в это далекое, но такое желанное учебное заведение стало моей мечтой. Мечтой всей моей жизни.

Я в сотый раз зашла на факультет психологии и горько вздохнула, сдерживая слезы.

— Миша, пожалуйста, выключи музыку! — Вдруг услышала я голос мамы за дверью моей комнаты.

— Ты считаешь меня ребенком? Вот я и веду себя так, в угоду тебе! — с обидой крикнула я ей.

— Миша!

— Нет!

Я услышала, как мама тяжело вздохнула, но отошла прочь от моей комнаты.

Я вновь уставилась в монитор ноутбука.

(«Что за жизнь? Я молода, красива, у меня есть личный счет в банке, на который еще до моего рождения родители положили огромные суммы евро, но я не могу трогать ничего из того, что имею! Мне восемнадцать лет, через пять месяцев будет девятнадцать, а я до сих пор живу с родителями, у меня нет друзей, кроме ноутбука и музыкального центра, я почти никогда не была в обществе, среди людей и вампиров… Я даже не училась в школе! Я могу только сидеть в нашем огромном доме в стиле модерн, гулять в саду, искусственно созданном специально для меня… И все. Нет, я могу поступить в Прагу, но жить в замке моей сестры, чтобы она следила за мной. Как это унизительно! Мы живем в двадцать первом веке, а родители до сих не могут понять правил современной жизни, где барышни моего возраста учатся в колледжах и университетах, устраивают личную жизнь и находят друзей. Мои родители не понимают, что я не подобна им самим: между нами стоят более пяти веков, и им никогда не понять меня, дочь современного мира. То, что они считают правом заслуженным, возрастным, я считаю правом естественным. Конечно, им легко говорить, что я не понимаю их, а они меня — из-за моей избалованности, причем, несмотря на это заблуждение, моя семья лелеет меня, почти обожествляет. Меня держат как соловья в золотой клетке: мне доставляют кровь, одежду, гаджеты, всеобщую любовь, и у меня есть все, кроме одного: свободы выбора. К счастью, хоть одежду мне позволяют покупать самой. Хотя, нет — даже одежду я покупаю через интернет, потому что меня не выпускают в магазины. И как это моя дражайшая семья отпустила меня в Чехию и в поездку по ней с Седриком? Удивительно! Наверное, их головы были забиты свадьбой Маришки. Но, может, Седрик прав? Он сказал, что, если я хочу заслужить доверие, мне нужно прекратить вести себя как ребенок… Да, он прав! Ведь это логично! Проблема в том, что мне будет трудно избавиться от моей роли, трудно стать собой, но я должна сделать это»)

Я выключила музыку и решила еще раз поговорить с мамой, но в этот раз по-взрослому: она и я настоящая. Настоящая Миша, а не Миша-истеричка.

Я нашла маму: она сидела в своем рабочем кабинете и перебирала какие-то бумаги, но, едва я вошла в кабинет, она оторвала взгляд от бумаг и с улыбкой посмотрела на меня.

— Я хочу поговорить, — спокойным тоном сказала я, проходя к ее столу и садясь на стул рядом с ним.

Мама еще раз ласково улыбнулась и отложила бумаги.

— Конечно, милая. О чем?

Я вновь почувствовала раздражение: слово «милая» вместо моего имени ставило меня в положение ребенка. Но я сдержала порыв гнева и набрала в грудь побольше воздуха.

— Послушай меня, пожалуйста, — начала я, — я понимаю, что я — поздний ребенок и что я очень юна. Но я не считаю это аргументом для того, чтобы ты не принимала во внимание мое мнение.

— Ты опять об этом? Я думала, мы уже все решили, — с усталой улыбкой сказала мама.

— В том-то и дело, что нет. Как тебе объяснить? Вы все не доверяете мне, и это угнетает меня. — Я тщательно обдумывала каждое слово. — Вы не верите в мою самостоятельность, не верите в то, что я могу сама что-то решить, без вас: без тебя, без папы, без братьев и сестер.

— Миша, конечно, мы доверяем тебе, но ты должна понять: в нашем мире, как и в человеческом, есть свои правила, которые обязаны соблюдать все. Если каждый будет поступать только по своему желанию, в мире будет беспорядок и слаженная веками система рухнет. Тем более, ты должна на всю жизнь запомнить, что в нашем мире правила — незыблемы, и, только благодаря им, мы можем жить спокойно и успешно скрывать наше существование от людей. Миша, люди — несовершенны, да, у них есть много свободы, но при этом им нечего скрывать, а нам есть что.

— Я прекрасно понимаю это, но и ты пойми мою позицию: я верю в свои силы и в то, что сама смогу о себе позаботиться.

— Миша, дорогая, я не говорю о том, что ты не сможешь за себя постоять. Я говорю, что ты пока не сможешь это сделать, в силу своего возраста. Ты должна смириться с этим. Тебе нужно многому научиться: все, чего мы достигли — это результат усилий, трудностей, тренировок и упражнений.

— Так научи меня всему этому, — возразила я.

— Тебе еще рано этому учиться: первые убийства людей ввергают в шок, поэтому к ним нужно быть готовым, в первую очередь, морально.

— Я готова к этому. Я понимаю, что это — единственный способ нашего пропитания.

— Я говорю не об этом: ты еще слишком неопытна, но научишься всему в свое время.

Я тяжело вздохнула: «в свое время!».

В моей голове крутились тысячи аргументов и убеждений, но я не могла выразить их словами, словно мне не хватало словарного запаса, и это несмотря на то, что я любила читать.

— Хорошо, я готова принять это. Но я не понимаю, почему ты не хочешь отпустить меня в Оксфорд, — настойчиво сказала я.

Я была готова смириться с ее отношением ко мне как к ребенку, лишь бы она разрешила мне уехать.

Мама перестала улыбаться, и ее лицо стало очень серьезным.

— Потому что я боюсь за тебя, — ответила она.

Я удивленно приподняла брови.

— Ты боишься того, чего не боюсь я? — Моему удивлению не было предела.

— Именно.

— Но это неправильно: если ты не отпустишь меня, я никогда не стану самостоятельной. А ведь Маришку ты отпустила в Сорбонну, когда ей было семнадцать!

— Маришка — это другая история. Ее юность прошла в другой эпохе, более спокойной, а твоя пройдет среди миллиона соблазнов.

— Значит, ты считаешь, что я хуже Марии и Маришки? — недовольно воскликнула я.

— Нет, что ты! — Мама вздохнула и взяла мои ладони в свои. — Боюсь, ты не сможешь понять, но я попытаюсь объяснить. Мы живем в трудное, неспокойное и страшное время: соблазны и возможность разоблачения подстерегают нас на каждом шагу. И я хочу оградить тебя от них. Я не знаю, как по-другому смогу воспитать тебя настоящим вампиром в это время. Ты не так стойко можешь противостоять тому, что тебя окружает — в тебе еще нет стержня, какой есть в нас, и я хочу, чтобы ты пока не соприкасалась со смертными, потому что еще не имеешь иммунитета против них, а его обрести тяжело и мучительно, и, боюсь, что…

Мама замолчала.

Я испытывающе смотрела на нее, молчаливо требуя завершения фразы.

— Ты поймешь меня, Миша, когда-нибудь поймешь, — так и не закончив своей мысли, сказала мама.

Ее слова растрогали меня: несмотря на внешнее равнодушие, я была крайне чувствительна.

— Но, мама, услышь же меня! Ты можешь мне верить, потому что я в себя верю! Я смогу противостоять им, смогу! Я чувствую это всем сердцем и всей душой! — отчаянно воскликнула я, сжимая ее ладонь.

— Миша…

— Ну, хорошо! Если ты боишься отпустить меня одну, приставь ко мне кого-нибудь, как в Чехии ты приставила ко мне брата Маркуса. Я согласна на это! Только отпусти меня в Оксфорд, мама! Я хочу учиться, хочу развиваться, хочу жить и учиться быть настоящим вампиром!

Мама отвернула свое лицо, словно ей тяжело было смотреть на меня.

— Ты можешь поехать в Прагу, к Маришке, — наконец, после долгого молчания сказала она.

Я разочаровано нахмурилась: опять она о своем!

— Но тогда я не буду развиваться! Маришка будет замещать тебя и так же, чересчур, меня опекать, а я хочу почувствовать свободу действий, но при этом абсолютно понимаю и принимаю свои обязанности, — сказала я.

Я замолчала, но мама ничего не ответила мне.

— Ведь я не глупее людей моего возраста, — прибавила я. — Пожалуйста, подумай об этом. Может, ты попросишь кого-нибудь из твоих знакомых, живущих в Англии, присматривать за мной?

— Не сейчас, Миша. Мне очень тяжело говорить об этом. Поговорим через месяц, когда приедут твой отец, братья и Мария, — вдруг твердо сказала мама.

— Но, мама…

— Я не говорю тебе «нет», но мне нужно время, чтобы… Мне нужно все обдумать, может быть, я смогу все устроить. Я просто не смогу жить спокойно, зная о том, что ты далеко от меня, ведь я пропустила охоту Маришки для того, чтобы побыть с тобой. Ты — мое младшее дитя и на данный момент — любимое. Я люблю всех вас: Мартина, Мсцислава, Марию, Маришку, но они уже взрослые и стали самостоятельными, а ты еще ребенок. Ты родилась в это непонятное время всеобщего равенства, и ты очень впечатлительна. Но я понимаю, что не смогу удержать тебя дома. Дай мне подумать. Все равно в этом году ты уже не сможешь поступить в Оксфорд.

Я молча кивнула, восхитившись своей дальновидностью: я уже сдала вступительные экзамены по интернету, и недавно на мою электронную почту пришло уведомление о том, что я зачислена на факультет психологии, как я и мечтала.

Я тихо радовалась тому, что, благодаря своему взрослому разговору с мамой, добилась многого. Конечно, мама не согласилась, но она пообещала подумать. А это уже результат.

Как же все-таки приятно чувствовать себя взрослой!

— Хорошо, я подожду. Только прошу тебя, не думай, что разлука со мной — это худшее, что может быть в жизни. То есть, поверь в меня, мама. Я обещаю, что оправдаю твое доверие, а если у меня ничего не получится, я добровольно вернусь домой. Только пойми меня.

У меня больше не было слов. Я поцеловала мамину руку и вышла из кабинета.

Еще около часа из ее кабинета не доносилось ни звука, даже шороха бумаги. Видимо, я поразила маму в самое сердце.

Но я чувствовала эйфорию и поклялась себе стать собой, стать той Мишей, которую увидел во мне Седрик — Мишей, которая плакала перед ним.

В конце августа вся наша семья, кроме Маришки, которая официально перешла в клан Морганов и больше не считалась представительницей нашего клана Мрочеков, собралась в большой гостиной, чтобы обсудить мою участь. Чтобы я не слышала, о чем они разговаривают (смех, да и только!), меня отослали за город, в наш большой коттедж, и почему-то это обсуждение затянулось почти на неделю: было уже первое сентября, и мне нужно было бы уже готовиться к учебе, а они никак не могли дать мне ответ — поеду я или останусь дома. Я каждый день звонила кому-нибудь из семьи, с вопросом, завершилось ли их обсуждение, но уже шестой день подряд слышала одно и то же: «может быть, завтра».

Меня съедала тревога: я знала, как сильно меня любит моя большая семья и как все привыкли к моему постоянному присутствию дома. Когда я была совсем маленькой, меня просто носили на руках, ведь я была прелестным поздним ребенком. Я смутно понимала, что вампиры размножаются очень медленно и что на данный момент я была единственным вампиром младше ста лет, то есть, в целом мире не было ни моих ровесников-вампиров, ни вампиров, младше меня, и это обстоятельство весьма угнетало: моим братьям было более двухсот лет: Мартину — триста пять, Мсциславу — двести пятьдесят, сестрам чуть меньше: Марии — двести тринадцать, Маришке в августе исполнилось ровно двести. Ну, а мне — восемнадцать. В декабре будет девятнадцать.

Мои старшие братья и сестры не понимали меня, но баловали и исполняли все мои просьбы: зимой Мсцислав и Мартин возили меня на санках, строили со мной снеговиков и ледяные скульптуры, и смотрели со мной мультфильмы Уолта Диснея. Мария и Маришка нянчились со мной, как мамочки. В глазах моей семьи я была всего лишь несмышленым ребенком, ведь они были так… стары и мудры. Что же тогда говорить о родителях, которым было за пятьсот лет?

И вот, в очередной раз услышав «наверное, завтра мы все решим», я плюнула на все и приехала домой, чтобы положить конец этому смехотворному действию: они собрали консилиум для того, чтобы решить, отпускать меня на учебу в Оксфорд или нет! Смешно. Однако мой приезд никого не удивил: оказалось, они сами предполагали, что я не вытерплю и приеду мешать им, и я была приятно удивлена и рассержена одновременно — все это время решался только один вопрос.

«Кто будет присматривать за Мишей в Англии?»

Что касается моего поступления в Оксфорд, все согласились в первый же день, конечно, после долгих дебатов. Особенно долго пришлось переубеждать… даже не папу (!), а Мартина, который просто жить без меня не мог.

— И зачем тебе куда-то ехать, сестренка? Неужели в Варшаве нет достойного для тебя университета? — недовольно спросил он, приветствуя меня объятьями.

— Это не дело принципа, это — зов сердца, — серьезно ответила ему я. И никакой лжи.

Я обняла всех родных, встала в центре круга кресел, в которых они сидели, и почувствовала себя клоуном в цирке.

— Я так и знал, что ты не вытерпишь и приедешь совать свой носик во взрослые дела, — улыбнулся отец. — Но Мартин прав: если бы ты выбрала любой университет, даже не в Варшаве, а в Польше или Чехии, я не был бы так взволнован и обеспокоен твоим выбором. Но ты почему-то выбрала Англию.

— Я думаю, Оксфорд — самое оптимальное место для старта моей жизни. Я же не в Америку еду, а всего лишь в Англию, — ответила я отцу.

— Это твое «всего лишь» убивает меня, — проворчала мама. — Мария, а что ты скажешь Мише?

Мария тряхнула длинной косой, такого же цвета, как и мои волосы, а впрочем, как у всей нашей семьи: мы все были золотоволосыми.

— Я скажу ей: «Пиши почаще, дружочек»! — весело сказала Мария.

Я послала ей воздушный поцелуй, но потом вспомнила о том, что мне уже не нужно играть ненавистную мне роль капризной девочки, взяла себя в руки и состроила серьезное выражение лица.

— Ладно, тогда снимем уже этот вопрос, — сказал отец, — и продолжим наши рассуждения: кому доверить Мишу в Англии?

Я сдержала улыбку, которая невольно возникла при слове «доверить».

— Мы же решили, что это будет твой кузен Кристофер, — напомнил Мсцислав отцу. — Он, как никто лучше, сумеет присмотреть за своей двоюродной племянницей.

— Нет, Кристофер не сможет: я звонил ему утром — он уехал в Австралию, разводить кенгуру. И какой черт его туда понес?

Я терпеливо слушала их разглагольствования на эту «очень важную тему».

— По-моему, сейчас в Оксфорде учится Фредерик Харальдсон… — начал было Мартин, но отец с искаженным от ярости лицом строго перебил его.

— Ни слова о нем и его семействе! — полным гнева голосом воскликнул он.

(«Ого! Что это с ним? Какая бурная реакция на имя этого Фредерика!»)

— Да сколько можно, отец? Ведь вы не общаетесь уже три года! Бедный Фредерик, мне жаль его! — недовольно сказал Мартин отцу.

— Жаль? А его есть за что жалеть? — парировал отец.

Я навострила уши и во все глаза смотрела на отца: одно только упоминание об этом неизвестном мне вампире (А о ком еще? Не с людьми же мы общаемся), привело отца в бешенство.

«Что же произошло между отцом и этим вампиром, если отец так разозлился?» — невольно подумала я, с опаской наблюдая за новым поворотом событий.

— Поверь, его… — начал Мартин.

— Я же сказал: ни слова о нем! — Отец даже повысил голос, а ведь он никогда не делал этого ранее.

Мартин насмешливо усмехнулся, мама поджала губы, а Мсцислав и Мария нахмурились и переглянулись, словно мой старший брат сказал какую-то чепуху. А я сильно перепугалась.

«Ох, Мартин, ну зачем ты это сказал? Совсем не к месту! Теперь папа может запретить мне ехать в Оксфорд! Нет, только не это!» — недовольно и испуганно подумала я и дала знать об этом Мартину, постучав указательным пальцем по виску, но так, чтобы этот жест не увидел отец.

Но Мартин только равнодушно пожал плечами.

— Папа, я надеюсь, что… — начала было я, но когда отец посмотрел на меня, его глаза горели таким гневом, что я побоялась еще больше разозлить его.

— Что, Миша? — спокойно спросил он.

Я растерялась: спокойный тон его голоса никак не подходил выражению его лица и сверкающим гневом глазам.

— Я надеюсь, что из-за этого Фредерика… Как его там…

— Харальдсона, — подсказала мне Мария.

— Да, из-за него… Ты не запретишь мне поступить в Оксфорд? — с надеждой спросила я.

— Это было бы мудрым решением, — ответил отец, поднимаясь с кресла и подходя к окну.

— Но ведь ты не запретишь? — Я подошла к нему и взяла его за руки, заглядывая ему в глаза.

Его молодое прекрасное лицо смягчилось.

— Я хотел бы, но уже пообещал отпустить тебя и не могу идти против собственного слова, — ответил он, но в его голосе слышалась горечь.

Но мне было плевать на это: он все-таки отпустит меня!

— Спасибо, папочка! Ты не представляешь, как много это значит для меня! — Я поцеловала его в щеку.

— Но я не хочу, чтобы ты общалась с этим… Фредериком: ни слова, ни полслова, — вдруг очень серьезно сказал отец.

— Я не буду! Я даже не знаю, кто он такой и как он выглядит! — пообещала я.

Я была готова обещать все, что угодно, лишь бы папа не отказал мне в моем поступлении.

— Это не важно. Просто знай и всегда помни о том, что я запрещаю тебе с ним общаться. И даже если он заговорит с тобой первый, не отвечай ему. Игнорируй его. Сделай вид, что его не существует. Поняла?

Я была крайне удивлена его просьбой, точнее, приказом, но, если это было его желанием, нет, условием, я чистосердечно согласилась.

— Обещаю. Я же сказала: я не буду с ним общаться. Никогда.

— Мне кажется, я смотрю какую-то мелодраму, — шепнул Мартин Марии. Та ударила его локтем в бок, но все рассмеялись.

— Ну, раз все решено, готовься к вступительным экзаменам. Когда они будут? — спросил отец, не выпуская мои ладони из своих.

Я смутилась: а если я расскажу ему о том, что, без их согласия и разрешения, я уже сдала экзамены и поступила? Не рассердится ли он?

«Даже если он рассердится, то все равно не нарушит своего слова. Дай Бог каждому так исполнять свои обещания» — подумала я.

Поэтому я попросила минуту ожидания, вышла из гостиной и вернулась к семье с распечатанным на принтере письмом из университета.

— Что это? — с недоумением спросила мама, когда я протянула ей этот лист бумаги.

— Дело в том, что я… В общем, я уже поступила, — твердо сказала я. — Я не стала ждать, когда вы, наконец, все решите и сдала экзамены онлайн.

Отец с недовольным видом пробежал взглядом письмо.

— Ну, что ж, вижу, ты не стала терять времени. Поздравляю. И все-таки меня радует твоя первая самостоятельная победа, — сказал он, отдавая мне письмо, которое тут же забрала Мария. — Но я прошу тебя, в следующий раз, прежде чем что-то делать и поступать так опрометчиво, дождись нашего разрешения.

(«Черта с два!»)

— Хорошо, хорошо! Тогда я пойду собирать вещи! — Я была так счастлива, что готова была лететь в Лондон хоть в этот же день.

— Погоди, сестренка, вещи никуда не убегут. Мы не решили самый главный вопрос. — Мартин посмотрел на отца. — Так кто будет присматривать за нашим сорванцом?

Я с ожиданием и радостным томлением в груди ждала ответа отца и смотрела в его глаза.

Он тоже с улыбкой смотрел на меня.

— Я думаю, ей стоить попробовать пожить одной, без надзора. Может, тогда она поймет, как ценны в этом мире семья и родительский контроль, — сказал он.

— Папа, ты так говоришь, будто я тебя не люблю! — недовольно воскликнула я, бросившись ему на шею.

«Миша, перестань вести себя как ребенок!» — тут же напомнила я себе и отошла от отца.

— Но ты ведь так стремишься нас покинуть! — сказала Мария, подходя ко мне и обнимая меня. — Поздравляю! Но не флиртуй там много!

Я усмехнулась.

— По-моему, флирт — это по твоей части! — рассмеялась я.

— Вот он — юношеский максимализм! А я-то думал, вы до самого замужества будете держать ее дома, — весело сказал Мсцислав отцу и отдал мне письмо из университета, уже успевшее попасть в его руки.

— Хотелось бы, но сам видишь: этот птенец хочет расправить крылышки и упорхнуть, — ответил ему отец. — Но у меня все же есть вопрос.

Я напряглась.

— Где ты будешь жить?

— Фух… Как же ты меня напугал! — с облегчением воскликнула я. — Мне уже выделили одну комнату в женском общежитии.

— Да ну, тебе одной целую комнату? Ты в ней не потеряешься? — шутливо спросил Мсцислав.

— Я не знаю, как это делается… И вообще, ты уже там учился, вот и рассказал бы мне, — парировала я на его шутку.

— Я-то рад тебе рассказать, но, думаю, Мария или Маришка дадут тебе более дельные советы.

Я хотела было закатить глаза, но вовремя пересилила себя.

Вечером, сидя в своей светлой уютной комнате, я до сих пор не могла поверить, что добилась своего: я улечу в Англию! Улечу из Польши! Улечу от семьи! А там будет новая, взрослая, самостоятельная жизнь!

«Спасибо тебе, Седрик. Ты помог мне стать собой» — с благодарностью подумала я, вдруг вспомнив о нем.

Глава 2

В этот же вечер я позвонила Маришке в Прагу, чтобы поделиться с ней своими радостными новостями, но вместо того, чтобы поздравить меня, она стала решительно настаивать на том, чтобы я отказалась от этого «безумия». Ее голос взволновал меня: в нем чувствовалась горечь и какой-то трагизм.

— Маришка, что с твоим голосом? — спросила я, решив, что ее сопротивление моей поездке как-то связано с печалью в ее красивом голосе.

— Дело в том, что… Хотя, думаю, тебе не стоит знать о чужих проблемах, — ответила она.

— Что-то с Маркусом? — предположила я. — Неужели все так серьезно?

Я абсолютно не разбиралась в любовных отношениях, но знала о них из книг и кино.

— Нет, Мишка, нет. — Маришка всегда назвала меня Мишкой, считая, что так мое имя звучит трогательнее. — У нас с Маркусом все хорошо. Проблема не в наших отношениях.

— Тогда в чем?

— Я потом тебе позвоню. Завтра… Нет, на следующей неделе, но пообещай, что ты никуда не полетишь!

— Я уже все решила и, если честно, не думала, что ты будешь против. Даже Мартин согласился! — недовольно сказала я.

— Миша… — Маришка тяжело вздохнула. — Путь, который ты избрала, очень страшен и труден. Ты думаешь, это так легко — жить одной в человеческом обществе и успешно скрываться? Ты не справишься!

— Между прочим, брат твоего мужа считает иначе.

— Седрик? Что он сказал тебе? — В голосе Маришки прозвучала открытая тревога.

Я удивилась поспешности, с которой она произнесла эти слова.

— Он сказал, что я все смогу, — коротко ответила я: интуиция подсказывала мне, что не стоит много болтать о Седрике, и я пожалела о том, что вплела его в наш с сестрой разговор.

Теперь она отчитает его по полной программе!

— Седрик! Нашла, кого слушать! — жестко отрезала Маришка, явно разозлившись.

— Не понимаю, на что ты сердишься? — удивилась я, чувствуя раздражение от этого разговора.

— Вот именно, что не понимаешь! Все, на сегодня нравоучений хватит. А сейчас я позвоню родителям и скажу, чтобы они никуда тебя не отпускали! С ума они там сошли, что ли?

— Ты не посмеешь! — вскрикнула я, но она уже бросила трубку.

Я отбросила смартфон, вскочила с кровати и побежала в комнату родителей, чтобы хоть каким-нибудь образом не дать им передумать насчет моего поступления.

«Ну, Маришка! Это невообразимо! Моя родная сестра хочет подложить мне такую свинью!» — с обидой думала я, стуча в комнату родителей.

Но ответа не было. Я прислушалась: нигде в доме не были слышны их голоса. Значит, они куда-то уехали.

«Что же делать? Ведь Маришка все разрушит!» — с отчаянием подумала я.

Я вернулась в свою комнату, села на кровать, обняла свои колени и была готова плакать от обиды на сестру: я была очень расстроена, потеряна, не знала, что теперь делать. Мне было невыносимо горько от собственной участи быть вечно привязанной к родительскому дому, как каторжник к камню, не позволяющему ему сбежать. Вся моя радость была убита всего лишь одним звонком. И кому? Моей сестре!

Но, как только с моих глаз скатились первые слезы, я поспешила стереть их и взять себя в руки, чтобы никто из братьев или Мария не прибежали утешать меня.

Вот, в чем неудобство быть вампиром: находясь среди сородичей и родных, невозможно чувствовать себя свободной, ведь они слышат каждое мое слово, каждый вздох, даже шепот. И это было еще одной из причин моего желания уехать из дома: я мечтала просто сесть в своей комнате или закрыться в туалете и тихо поплакать. В родном доме я не могла позволить себе эту роскошь, ведь была как на ладони. К тому же, вряд ли слезы помогли бы мне в этой ситуации.

Я снова набрала номер Маришки, молясь, чтобы она взяла трубку.

— Да, Мишка? Что-то случилось? — услышала я ее голос.

— Да, случилось! Маришка, я прошу, умоляю тебя! Не звони родителям! — отчаянно взмолилась я.

— А, ты об этом… Тогда хорошо, что ты позвонила еще раз: хочу тебя обрадовать — наш разговор услышал Маркус и уговорил меня не лезть в твою жизнь, чтобы не случилось, как… — Тут она громко прочистила горло, явно что-то не договаривая.

— Твоя привычка не договаривать все до конца немного раздражает, — сказала я, заинтригованная ее словами.

— Да так, ерунда. Я хотела сказать, чтобы ты сама куда-нибудь не сбежала. Только прошу, будь осторожной и ни в коем случае не соприкасайся с людьми, никогда, помимо учебы. Не заводи себе друзей-людей, и вообще, не общайся с ними, потому что люди — самое настоящее зло.

«Интересно, почему Маришка так невзлюбила людей?» — удивилась я, ведь раньше она говорила, что люди — это пища, но никак не зло.

— В таком случае, тоже могу тебя успокоить: я и не собираюсь этого делать! С тех пор, как… — я чуть было не сказала: «Седрик посоветовал мне», но вовремя исправилась, — как Мартин рассказал мне о том случае в Чикаго, у меня нет ни малейшего желания с ними общаться. И я готова к тому, что меня будут считать заносчивой дурой или занудой.

Маришка рассмеялась.

— Если хочешь, чтобы с тобой точно никто не общался, лучше будь истеричкой: к занудам тянутся такие же зануды, а истерички ненавидят себе подобных, — сказала она.

С моей души словно свалился огромный камень. И я так растрогалась, что приложила правую руку к грудной клетке. Конечно, это плохая привычка — так прямо высказывать свои эмоции, но я ничего не могла с этим поделать, поэтому рука сама собой ложилась на грудную клетку, когда я чувствовала нежность, видела прелестных животных, смотрела цепляющие за души фильмы или слушала такую же музыку.

— Что ж, роль истерички мне всегда хорошо удавалась, — усмехнулась я. — Не беспокойся за меня, я знаю, что делаю. Передай от меня привет Седрику и скажи, что я поступила в Оксфорд.

Маришка ничего не ответила.

— Эй, ты еще там? — спросила я, не слыша ее ответа в течение минуты.

— Да, да. Просто задумалась. Хорошо, поезжай в свою Англию, но смотри мне! И учись хорошо!

— Ну, этого я пообещать не могу, ведь это — первый университет в моей жизни, — сказала я. — Но постараюсь!

— И звони мне почаще, а сейчас извини, но меня ждет неотложная бумажная морока.

— Тогда не буду тебе мешать. И спасибо за понимание.

— Только прошу тебя, Мишка, не сделай так, чтобы потом мы все пожалели об этом.

— Ты не пожалеешь. И никто не пожалеет. А когда у меня будет свободное время, я прилечу к тебе в Прагу.

— Хорошо, мы еще поговорим об этом. Пока, Мишка.

— Пока. И Седрику от меня привет!

Я отключилась и быстро побежала в комнату Марии, чтобы она рассказала мне о своей жизни и учебе в Оксфорде.

Мир снова обрел краски, и я уже мечтала о том, как заеду в свою комнату в общежитии колледжа и познакомлюсь со своими соседками. Конечно, я не наврала насчет того, что не буду общаться (ну, постараюсь) с людьми, но ведь соседки — это совсем другое дело! Нельзя спокойно жить в комнате и не разговаривать и даже не здороваться с ними.

А вещи? Какие вещи мне нужно с собой взять, чтобы жить в этом женском муравейнике? Я плохо знала о том, что такое общежитие и как оно функционирует: мои знания об этом были подчерпнуты из молодежных фильмов и сериалов. Какую одежду носят в Оксфорде? Как студенты добираются до университета? Нужна ли там машина или можно будет обойтись велосипедом? Все эти вопросы занимали меня, доставляя мне моральное удовольствие и трепет: ведь это будет абсолютно другая жизнь!

Я постучалась в комнату Марии и без разрешения вошла к ней. Сестра собирала одежду в большой кожаный чемодан: она и наши братья скоро уезжали туда, где жили. С тех пор, как им исполнилось сто лет, каждый из них покинул родительский дом и уже много раз переехал с места на место. Сейчас Мария жила в Оттаве, Мсцислав — в Исландии, а Мартин уже пятый год совершал экспедицию в Гималаи со своими друзьями-вампирами, которые любезно согласились подождать его возвращения со свадьбы нашей сестры Маришки. И теперь, когда эта свадьба прошла, а мне было разрешено отправиться в Англию, Мария и братья готовились к отъезду.

У меня дух захватывало от мысли, что вместе с ними этот дом и наших родителей покину и я.

— А, эта та милая пташка, желающая покинуть родное гнездышко? — весело спросила Мария, увидев меня. — Слышала твой разговор с Маришкой.

— Она сначала была категорически против моего поступления, — сказала я.

— Не волнуйся, Маришка всегда была нудной.

— Ну, может, она чрезмерно меня опекает. А насчет пташки: ты сама была такой же! — парировала я.

Я подошла к кровати сестры и с ногами залезла на нее.

— А зачем тебе в Оттаве будет нужно это платье? — спросила я, увидев что-то черное в кружевах.

Я взяла этот кусок атласа, который, на мой взгляд, еле прикрывал хоть что-то, и стала вертеть его в руках.

— Это не платье, а пеньюар, — со смехом сказала Мария, забрала у меня его и кинула в чемодан. — Но тебе еще рано носить такие вещи, поэтому не увлекайся.

— Да ладно тебе. Это ведь для твоего кавалера, правда? — усмехнулась я.

— Да, а кто тебе уже об этом рассказал? Маришка?

— А ты думаешь, я выдам тебе свой источник информации?

Мария рассмеялась.

— Я как раз собиралась поинтересоваться: как ты умудрилась поступить в Оксфорд, не выезжая из Польши? — спросила сестра, садясь рядом со мной.

Я смотрела на нее и не могла поверить в то, что она старше меня почти на двести лет, а ведь для окружающих мы были ровесницами.

— Это было нелегко. Ты же знаешь, на собеседование нужно приезжать лично, и я боялась, что мое предложение пройти его по скайпу будет отвергнуто. Но я подстраховалась и прислала им справку о том, что болею тяжелой формой бронхита и по состоянию здоровья…

— Откуда же ты ее взяла, негодница? — рассмеялась Мария.

— Подделала, конечно! Но ведь я не так уж и наврала: мне запрещено выходить за пределы нашего сада, если со мной нет родителей или кого-то из вас. Ну, рассказываю дальше: со мной провели собеседование по скайпу, задавали вопросы, иногда глупые и нелогичные, но я на все ответила, а это далось мне нелегко… Я так разволновалась, что позабывала многие английские слова! Но меня похвалили за интересные ответы и сказали, что у меня очень забавный английский: правильный, но с польским акцентом. А документы я выслала по интернету, и теперь осталось только перевести деньги за учебу, но Мартин сказал, что берет это на себя.

— Умница. И в какой колледж ты поступила?

— Колледж Святого Иоанна, на факультет психологии.

Мария подперла подбородок ладонью и вздохнула.

— И я когда-то там училась… Но это было лет пятьдесят назад, — сказала она, мечтательно закрыв глаза. — Ах, какие вечеринки там устраивались!

— Лет пятьдесят назад? Но Мсцислав посоветовал мне… — удивленно начала я, не понимая логику моего брата.

— Правильно сделал! Да, я училась в этом Святого Иоанна лет пятьдесят назад, но всего три года назад закончила другой колледж — Всех Святых. Между прочим, твоя сестра имела там громкую славу!

— Тогда, может, расскажешь мне о том, как нужно жить в общежитии? — спросила я.

— В общежитии? — Мария с недоумением смотрела на меня. — Я слышала об этом, но думала, что ты пошутила.

Я молча пожала плечами.

— Моя маленькая наивная сестренка. Ты не будешь жить в общежитии. Знаешь что? Я найду для тебя хорошую семью, которая будет сдавать тебе квартиру — это намного лучше, чем жить среди смертных девчонок. Тем более, круг твоего общения должен быть строго ограничен только преподавателями и тьюторами.

— Почему ты так считаешь? — недовольно спросила я, ведь в мечтах уже благополучно устроилась в общежитии.

— Потому что тебе не место в кругу смертных. Тем более, среди девчонок. Жить в женском коллективе — ужасно. Это совсем не то, что ты видела в фильмах, поверь мне. Я прожила в общежитии год, а потом переселилась на квартиру. Я не смогла там ужиться, а ты тем более не сможешь.

— Ух ты, спасибо за поддержку! — язвительно воскликнула я.

Мария мило улыбнулась, встала и продолжила собирать одежду в чемодан.

— Я не имею в виду, что ты — слабая. Я говорю о том, что, живя в общежитии, ты не сможешь нормально питаться, — объяснила она.

Питаться? Я совсем забыла об этом… Хотя, нет, просто не подумала, ведь всегда питалась дома, не заботясь о том, каким образом кровь попадает на наш стол и в наши бокалы. Точнее, на мой стол, потому что родители питаются только на охоте.

— Там ведь никто не будет подавать тебе свежую кровь в пакете из-под молока, — добавила Мария, наверно, заметив мое замешательство.

— Но… Как тогда я вообще буду питаться? — нахмурилась я.

— Если будешь снимать квартиру, то найдешь способ. А вообще-то, я считаю, что тебе пора добывать кровь самостоятельно.

— То есть, убивать людей? — уточнила я.

— Да, убивать. Но я беспокоюсь о том, как ты будешь это делать: тебя никто не научил охотиться. Вот оно — родительское упущение!

— Не думаю, что убивать — это так сложно, — спокойно ответила я. — Мартин тысячу раз рассказывал мне о том, как убивал. Особенно случай с немецким почтальоном: я слушала о нем десятки раз и в самых ярких красках.

— Слушать Мартина — одно, а убивать — совершенно другое. Убивать — тяжело и морально и физически. Особенно в твоем возрасте

— Но ты ведь как-то этому научилась, — возразила я.

— Научилась. Точнее, меня научили родители.

— И я научусь, со временем. Я же вампир, и это — моя судьба, и ведь я такая же сильная и ловкая, как и вы?

— Почти. Чтобы контролировать свои возможности, нужно много тренироваться. Этому нельзя научиться за один раз. — Мария серьезно посмотрела на меня. — Так что, подумай, Миша, подумай.

Я смотрела на сестру и думала, что прекрасно справлюсь со всем этим. Ведь я — Миша Мрочек. Вампир. Я ничуть не хуже своих сестер.

Но я промолчала.

— Я сниму тебе квартиру в Восточном Оксфорде, на Коули-роуд, где жила сама. Ни о чем не беспокойся, я все улажу.

Я рассеяно кивнула: до меня все еще не доходило, что теперь мне нужно будет питаться самой. Нужно будет охотиться на людей и убивать их.

«Все будет хорошо, ведь это — очередная ступенька в моем развитии. Мне нужно взрослеть и становиться настоящим вампиром» — успокоила я себя, но смутно почувствовала страх будущей неопределенности.

Но Мария стала рассказывать мне о своей учебе в Оксфорде, и этот страх исчез. Теперь я слушала ее, и мое сердце горело от желания как можно скорее уехать туда. Я представила, как буду носить строгую черно-белую форму, ездить в колледж на велосипеде, сидеть на лекциях… А насчет питания… Никто никогда не узнает, почему я не питаюсь в столовой колледжа, ведь в моей голове созрела замечательная история, которая станет самым естественным моим оправданием.

— Чему ты улыбаешься? — удивленно спросила Мария.

Я очнулась от своих мыслей.

— Я просто рада, что, наконец-то, стану свободной. Думаю, с вами родители не носились так, как носятся со мной. Понимаешь, ты рассказываешь мне о своей жизни там, а я вижу все это перед глазами, — объяснила я. — Но мне нужно, чтобы ты рассказала как, где и когда лучше убивать.

— О, это само собой. Поэтому сиди и запоминай. Хотя, лучше отметить все на карте.

Я побежала в свою комнату и вернулась к сестре с картой Оксфорда.

— Ну что ж, начнем. Давай карандаш, — сказала Мария.

Мы сели на кровать, и сестра начала свой инструктаж, который я совсем не поняла и даже не запомнила.

На следующий день Мария улетела, оставив мне список советов, написанных от руки ее красивым каллиграфическим почерком. Перечитывая его, я невольно смеялась над описываемыми глупейшими и банальными, но такими нелепыми ситуациями. Например: «Если на тебя нагадит голубь — не злись и не выдавай свое недовольство ни словами, ни жестами, ни мимикой, иначе, все решат, что ты ненавидишь голубей и птиц вообще. Для того, чтобы избежать подобной участи, всегда носи с собой запасную мантию». Или: «Если тебя собьет велосипедист, не вставай с тротуара сразу, а сделай вид, будто чем-то ударилась (лучше всего — рукой), потом побрани его немного, но не переборщи, поднимись и с недовольным лицом уходи, приняв его искренние (и не очень) извинения». Но это были только цветочки — когда я дошла до пункта, как вести себя в женском туалете, просто не могла унять смех: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не хлопай дверьми, иначе, уборщицу — миссис Риз, хватит сердечный удар. Всегда закрывай двери нежно, спокойно, как леди, даже если за тобой гонится маньяк с огромным ножом».

«Спасибо, Мария, я запомню твои советы. Миссис Риз не должна пострадать!» — подумала я, переворачивая лист, чтобы прочитать еще и вторую его сторону:

«А теперь серьезно. Никогда (никогда!) не нарушай эти правила:

1. Питайся строго по графику.
2. Не применяй свои способности на смертных, даже в условиях самообороны — они все равно ничего не смогут с тобой сделать.
3. На ночь всегда выключай свет, иначе, соседи поймут, что ты вообще никогда не спишь.
4. Пресекай любые попытки контактов со стороны смертных. Общайся с ними только в крайнем случае.
5. Никакого флирта со смертными парнями.

«Какой флирт? Смертные парни просто отвратительны!» — с отвращением подумала я.

6. Веди себя как человек, но не забывай о том, кто ты есть. 
7. Подавляй в себе чувство жалости к смертным.
8. Не ешь человеческую пищу.
9. Никогда не общайся с Фредериком Харальдсоном. Никогда.

(«Какая категоричность! Интересно, что он натворил?»)

10. Ни в коем случае не нарушай эти правила.

Я задумчиво сложила листок вдвое и стала обдумывать все эти правила. Итак: не общаться с людьми и Фредериком, не есть человеческой пищи (хотя я и не собиралась — это ведь такая гадость), не нарушать график питания, не привлекать внимание к своей персоне. Не такие уж сложные правила.

Я еще раз пробежала глазами адрес квартиры, которую сняла для меня Мария: она уверила меня в том, что хозяева, сдающие эту квартиру, очень интеллигентные смертные и никогда не нарушают покой квартиросъемщика, что будет замечательно для меня, вампира.

Теперь мне оставалось только собрать вещи и ждать назначенной даты моего вылета из Варшавы в Лондон. Мартин благородно вызвался доставить меня прямо до дверей моей квартиры в Оксфорде, но я отговорила его от этой затеи, чтобы почувствовать себя взрослой и не выглядеть глупо в глазах моих возможных сокурсников по колледжу. Поэтому я лично заказала билет на обычный рейсовый самолет, чтобы не лететь на нашем личном, как гламурная дурочка. Я уже просмотрела, как добраться из аэропорта Лондона до Оксфорда и с нетерпением зачеркивала числа в календаре с моими любимыми героями из мультика «Красавица и Чудовище».

Наконец, настал долгожданный для меня день. Я помню, каким ясным и синим в этот день было небо, как мертвые листья деревьев в нашем саду шелестели и словно говорили мне: «До свидания, Миша». Мягкое осеннее солнце скользило золотыми лучами по моей бледной коже. Воздух — свежий, пахнущий опавшими листьями, запомнился мне навсегда.

Родители сели в машину еще в гараже, чтобы не попасть под солнце, а я окинула взглядом дом, мысленно попрощалась с ним и только тогда села в машину, ожидающую меня во дворе.

Иногда я думала: как это странно… Неужели и я со временем стану прятаться от солнца? Как я смогу перенести разлуку с ним?

И вот, наша машина выехала к аэропорту. Мои вещи с трудом уместились в большом багажнике, потому что я не смогла выбрать что-то особенное для жизни в Англии и взяла с собой почти половину своего огромного гардероба.

Я еще раз, в окно, посмотрела на дом, где жила безвылазно почти девятнадцать лет, и не чувствовала ничего, кроме радости того, что покидаю его. Эта радость заполнила мое сознание и мои вены.

В аэропорту я обняла родителей (с братьями и Марией мы попрощались уже давно, потому что они уже разъехались). Конечно, они с беспокойством в глазах смотрели на меня, будто я уезжала навсегда жить в Африку, и их поведение немного раздражило меня, поэтому я поторопилась пойти на посадку.

— Позвони, когда прилетишь. И не стесняйся пользоваться своей кредитной картой, — напоследок, сказал мне отец.

Мама молча улыбалась, но в ее глазах блестели слезы.

— Вислав, ну почему она плачет? Я же скоро прилечу, на Рождество. Я позвоню вам, но предупреждаю — долго прощаться не будем, иначе, Стефания зальет своими слезами весь аэропорт, — предупредила я. Так как для людей мы выглядели ровесниками, вне дома я называла родителей по именам.

— Она всегда была очень чувствительной, — улыбнулся отец и обнял ее за плечи.

— Ага, я заметила это на свадьбе Маришки, — недовольно сказала я (тогда мама только и знала, что всхлипывала). — Ну, перестань, Стефания, я же не умираю!

— Ладно, иди на посадку, иначе, она тебя не отпустит, — шутливо сказал отец.

Я поспешно отошла от родителей.

— Я позвоню! — крикнула я им, а затем быстро зашла в самолет и заняла свое место.

 «Уважаемые пассажиры, пожалуйста, пристегните ремни безопасности» — в скором времени услышала я и невольно улыбнулась в предвкушении полета.

Все вокруг было для меня новым, абсолютно неизвестным, интересным, и я во все глаза смотрела на пассажиров, на стюардесс, обстановку. Я наблюдала за людьми, ведь раньше никогда не была в человеческом обществе, да еще и в самолете: я всегда летала только на личном самолете родителей, и теперь огромный реальный мир ошеломлял меня.

К сожалению, с соседкой мне не повезло: ею была пожилая полная брюнетка, которая спала всю дорогу и тихо похрапывала, иногда пожевывая губами, но это смешило меня, и я даже не включала музыку, чтобы понаблюдать за ней.

Полет прошел быстро, а может, это мне так показалось. После посадки все вдруг начали хлопать в ладоши, ну и я не отставала, хотя недоумевала, для чего все это действие. А когда люди стали выходить из самолета, у меня дыхание перехватило от мысли, что я уже в Англии. Я выходила на ватных ногах, понимая всем своим существом, что попала в другой мир, в мир, принадлежащий людям… Да еще и в другую страну, другую культуру, другую языковую среду!

Благодаря моему усиленному наблюдению за людьми, я успешно забрала свой багаж, но для этого мне пришлось нанять грузчика — мои многочисленные сумки были мне «не под силу». Конечно, я бы с легкостью понесла их сама, но в глазах людей была всего лишь хрупкой девушкой, и чувствовала на себе восхищенные взгляды. Мне было неловко от такого внимания.

Я вышла из здания аэропорта, чтобы нанять такси (грузчик катил за мной на тележке мои сумки), но, как назло, на стоянке не было ни одного такси. Я растерялась, не ожидав такого поворота событий и ранее считая, что меня ждет целая толпа жаждующих моих денег таксистов.

— Мисс Мрочек! — вдруг услышала я незнакомый мужской голос недалеко от себя.

«Это меня? Не может быть, ведь меня здесь никто не знает» — пронеслось в голове, но я машинально обернулась на голос, назвавший мое имя.

— Мисс Мрочек… Миша Мрочек… Это ведь вы? — Ко мне подошел довольно высокий темноволосый парень и, конечно, он говорил по-английски.

Моему удивлению не было предела.

— Да, — ответила я. — Разве мы знакомы?

Парень усмехнулся и оглянул меня с головы до ног. Его бестактность неприятно зацепила меня.

— Мои глаза, вообще-то, здесь! — строго сказала я ему.

— О, прошу прощения… Нет, мы пока не знакомы, но я ждал вашего появления больше часа, — сконфуженно сказал он. — Меня зовут Гарри Смит: это моя семья сдает вам квартиру.

— Приятно познакомиться, Гарри, но я не понимаю, зачем вы меня ждали? — еще больше удивилась я.

— Я отвезу вас на вашу квартиру, — ответил он.

— Спасибо, конечно, но я могла бы добраться и без вас.

— Охотно верю, но, надеюсь, вы не будете настаивать на одинокой поездке в Оксфорд: я просто подумал, что вам будет удобней, если я заберу вас с аэропорта, к тому же, у вас не будет дорожных хлопот и дополнительных расходов на такси.

Я растерялась: этот Гарри полностью разрушил мои планы и мой самостоятельный, тщательно продуманный маршрут. Сначала я хотела отказать ему, но потом подумала, что он нарочно приехал за мной, и мне стало даже жаль этого парня, за то, что ему пришлось ждать меня больше часа. Меня — абсолютно незнакомую ему девчонку.

— Ну, хорошо, Гарри. И спасибо за то, что приехали за мной, мне очень приятно, — наконец, сказала я.

— Рад помочь. Ну, и где же твои сумки? — весело сказал он.

Я кивнула в сторону грузчика.

Гарри усмехнулся.

— Четыре огромные сумки?

— Да.

— Ты что, весь шкаф с собой привезла?

— Почти, — серьезно ответила я, нахмурившись от его насмешливого тона. — Но мне кажется, что это совсем тебя не касается.

Гарри немного покраснел.

— Извини, не хотел тебя обидеть. — Он смущенно улыбнулся.

— Да ничего, и ты… извини, — выдавила я, чувствуя себя крайне неловко.

Мы молча подошли к его машине — большому серому джипу, Гарри положил мои сумки в багажник, а я дала грузчику на чай.

Мы сели в машину.

— Не забудь пристегнуться, — сказал парень, заводя мотор.

(«Да, правильно говорит Мартин: англичане — дотошная нация»)

Я с усмешкой пристегнула ремень безопасности, Гарри сделал тоже самое, и только после этого мы выехали со стоянки на дорогу.

— А как ты узнал меня? — поинтересовалась я.

— Это было просто: твоя сестра сказала моей матери, что ты — красивая, худая, длинноволосая блондинка, — ответил он.

«Не такая уж я худая!» — недовольно подумала я. Этот комлимент оставил меня в полном равнодушии: я была сыта по горло восхищением окружающих. Оно раздражало меня.

— Студенты уже съезжаются? — спросила я, переводя разговор на другую тему.

— По-моему, да, но, если честно, не знаю, так как редко бываю в Оксфорде.

— Почему? А я думала вы там живете.

— Почти. Мы живем там только летом, а на учебный год сдаем квартиру и переселяемся в Лондон, — ответил парень. — Могу я кое-что у тебя спросить?

— Пожалуйста. — Меня очень забавлял его чопорный английский.

— Почему Оксфорд?

Этот вопрос, часто задаваемый мне моими родителями, заставил меня улыбнуться.

— Потому что Оксфорд — моя мечта, — честно призналась я, взглянув на Гарри.

Он улыбнулся, и я подумала, что он довольно хорош собой. Но потом стукнула себя раскрытой ладонью по лбу.

— Aha, zapomniałem!* — вырвалось у меня._____________ *Ой, забыла! (польск). 

— Что? — спросил Гарри, удивленно подняв брови: он явно не знал польского.

— Я вспомнила, что забыла в Польше кое-что очень важное! — пробормотала я по-английски.

Забыла то, что должна была взять в первую очередь — список правил Марии.

— С кем не бывает, — улыбнулся Гарри. — Кстати, тебе не нужно будет покупать велосипед — будешь ездить на велосипеде Мэри.

— Мэри? — переспросила я.

— Да, это моя сестра. Ей семнадцать. Сейчас она уехала к нашему дяде в Шотландию, и ее велосипед полностью в твоем распоряжении.

— Здорово, — сказала я, однако не чувствуя никакой радости.

— А вы с сестрой очень похожи. На сколько лет она тебя старше? — вдруг спросил парень.

— На семь, — не задумываясь, ответила я.

Довольно бестолковый банальный вопрос.

— А я бы не сказал: вы как будто ровесницы. И волосы у нее такие же — золотистые.

Я усмехнулась от его комплимента моим волосам.

— Сестры всегда похожи, — сказала я.

— Да, наверно.

Мы замолчали.

Я решила воспользоваться тишиной и позвонить домой, как и обещала, и попросить маму прислать мне список Марии.

Достав свой голубой смартфон, я набрала номер мамы.

— Привет, я уже в Англии. — Я перешла на польский, чтобы Гарри не понял, что я говорю.

— Привет, как долетела? — спросила мама усталым голосом.

— Классно: рядом со мной сидела тетка и храпела прямо мне на ухо, — с улыбкой ответила я. — Мам, я кое-что забыла дома, не могла бы ты выслать мне это по почте?

— Что именно?

— В моей комнате, в одном из ящиков стола, лежит лист бумаги — это советы, которые написала Мария, чтобы я смогла облегчить свою многострадальную жизнь в Оксфорде.

— Да, нашла. Забавно, у Марии явный талант сатирика.

— Вышли мне его сегодня, ладно? Обычной почтой, заказным письмом. Адрес скину смской.

— Хорошо. Где ты сейчас?

— Еду в Оксфорд. Наняла машину.

(«Хорошо, что этот смертный паренек не знает польского! Я ведь не могу при нем сказать, что еду на такси. И не могу сказать маме, что еду в машине с «левым» человеком!»)

— Хорошо. Я сейчас работаю, давай созвонимся вечером.

— Это необязательно, но позвоню, как буду свободна.

— Тогда жду твоего звонка, милая.

— Пока, мам.

Я отключила звонок и заметила, что Гарри улыбается.

— Что такое? — спросила я его.

— Польский язык — несколько странный и смешно звучит для английского уха, — ответил он. — Но, думаю, это очень красивый и оригинальный язык.

— Спасибо. Но, знаешь, не многие иностранцы так думают, — искренне сказала я.

— Почему?

— Считают, что в нем слишком много смешных звуков, шипения и тому подобное.

(«Ну, вот, я уже около получаса нарушаю самое главное правило: не общаться с людьми. Но так и от скуки умереть можно!»).

Мы болтали всю дорогу до Оксфорда: Гарри рассказывал мне о своей сестре, о семье, о том, какой была Мария, когда он видел ее. Что касается меня, я ничего о себе не рассказывала, а старательно переводила разговор на нейтральные темы.

Наконец, мы приехали в город моей мечты. В Оксфорд.

Как только мы стали подъезжать к нему, несмотря на недовольство Гарри, я высунула голову в окно, чтобы рассмотреть улицы: люди шли куда-то, с сумками и без, огромное количество велосипедов рассекало дороги, и я всей душой чувствовала, что это — моя свобода. Моя мечта воплотилась в реальность: я была в Оксфорде!

Гарри остановил машину около двухэтажного каменного дома, довольно старинного вида, который почему-то напомнил мне замок Морганов в Праге.

— Добро пожаловать в новый дом! — сказал парень, выходя из машины.

Я тоже вышла и зачарованно уставилась на это чудо.

— По-моему, я заказывала квартиру, а не дом! — с искренним восхищением воскликнула я.

(«Я буду жить в настоящем старинном особняке!»)

— Ну да, это и есть твоя квартира. Просто все жилые комнаты находятся на первом этаже, а на верхнем хранятся вещи, которые мы оставляем до следующего лета, — объяснил Гарри.

— Да, но я все равно буду хозяйкой целого дома! — рассмеялась я.

Англичанин пристально посмотрел на меня.

— Квартиросъемщицей, — напомнил он.

«Какой же он нудный и дотошный!» — подумала я с насмешкой, закрывая глаза ладонью.

— Тебе плохо? Голова разболелась?

Я отвела ладонь от глаз: Гарри участливо смотрел на меня.

— Нет, что ты. Просто ты очень нудный, — не удержалась я и опять насмешливо усмехнулась.

— Нудный? — удивленно переспросил он.

— Очень нудный, — уточнила я. — Только не обижайся.

— Не волнуйся, кажется, я понимаю, почему ты так решила. — Он вытащил из багажника одну из моих сумок и поднялся по невысокой лестнице к совершенно современной, но покрытой старинными узорами, двери. — Мы, англичане, называем это не «чем-то нудным», а «любовью к порядку».

Я не нашла, что ответить, поэтому просто поднялась за Гарри и остановилась у него за спиной, ожидая пока он откроет дверь.

— Здесь ключ немного заедает… Нужно сильнее поднажать… Сейчас, минутку. — Гарри стал ковырять ключом в замке.

Мы простояли так минуты три.

— Дай я попробую, — предложила я после очередной неудачной попытки Гарри открыть дверь.

— Думаешь, что, если я не могу открыть этот проклятый замок, то ты сможешь? — чуть насмешливо спросил парень, глядя на меня.

— Спорим? — спокойно предложила я, заранее зная результат.

— Спорить — глупо.

— Боишься проиграть девчонке? — усмехнулась я.

Он тихо рассмеялся довольно приятным смехом.

— Ну, сама напросилась. На что спорим?

— На желание, — ответила я, решив проучить его за «любовь к порядку».

Парень с самодовольным видом протянул мне руку. Я пожала ее.

— У тебя руки холодные. Замерзла? — заботливо спросил он.

— Да, замерзла, поэтому хочу поскорее попасть в дом, — поспешно сказала я и забрала у него ключи.

А замерзнуть по-настоящему в удивительно-солнечную погоду было бы глупо.

Приложив немного усилий, я с легкостью открыла дверь и победно посмотрела на Гарри.

Он был удивлен: его брови чуть не касались корней волос.

— Это какое-то чудо, — с улыбкой сказал он.

Вместо ответа я демонстративно зашла в дом.

— Скажи, как ты это сделала? Еще ни у кого не удавалось открыть этот замок с первого раза, — спросил Гарри, заходя за мной.

— И Марии тоже? — усмехнулась я.

— При твоей сестре замок был еще жив, — отозвался парень.

Гарри затащил в прихожую еще две сумки и насмешливо усмехнулся.

— Интересно, как бы ты сама тащила все эти сумки? — спросил он.

— Хорошо, что хоть с чувством юмора у тебя все в порядке, — парировала я, прохаживаясь по комнатам.

Я была счастлива, ведь находилась в своем собственном… Ну, ладно, арендованном на год доме, где начну взрослую самостоятельную жизнь и буду делать то, что хочу: например, плакать.

— Здесь есть все, что нужно: кухня, прихожая, зал, гостиная, ванна, две спальни…

— Две спальни? — удивилась я.

(«Зачем мне две спальни?»)

— Две спальни, — повторил Гарри. — Свет, отопление. На верхних этажах нет ничего интересного, если только тебя не заинтересует старый хлам на чердаке. Кстати, там твой велосипед. — Он пошел вверх по лестнице, а я продолжила осматривать свой маленький замок.

Моя квартира или, лучше сказать, дом был очень чистым и уютным. Я с умилением подумала о том, как приятно здесь находиться, намного приятнее, чем в моем собственном доме в Варшаве, в стиле модерн. Я чувствовала себя так, словно вернулась домой из длинной поездки и все вещи в доме были рады моему возвращению. Все вокруг: окна, шторы, мебель, паркетный пол, устланный бежевым мягким ковром, лампы, абажуры — все это было пронизано истинно-английским стилем и спокойствием, а в спальнях даже были камины, но, к сожалению, электрические.

Я сняла свой синий жакет и повесила его на вешалку в гардероб, находящийся в прихожей.

— А вот и твой велосипед! — послышался голос Гарри и его шаги по скрипящей лестнице.

Парень спустился в прихожую и поставил передо мной небольшой, но очень милый темно-синий велосипед со звонком.

— Он подходит под цвет моего жакета! — весело сказала я и щелкнула пальцем по звонку.

Весь дом тут же откликнулся высоким звоном.

Гарри как-то странно посмотрел на меня.

— Ты очень красивая, — сказал он и смутился.

— В человеке главное не внешность, а душа, — с каменным лицом ответила я, но затем смягчилась. — Спасибо, что подвез меня. Мне очень понравился ваш дом: здесь очень уютно. А куда я буду ставить велосипед?

— Около крыльца. Не бойся: его никто не заберет, — ответил Гарри. — Открой дверь.

Он поднял велосипед, а я придержала входную дверь, мы вышли из дома, спустились по лестнице и Гарри прислонил к ней двухколесного друга.

— Это так удивительно! А люди, оказывается, не такие уж плохие, как я раньше думала, — сказала я, приятно поразившись словами Гарри.

— Откуда у тебя такая нелюбовь к людям? — спросил Гарри, подходя ко мне.

— Потому что большинство людей смотрят не на душу, а на внешность: как ты одет, какая у тебя прическа… Красив ты или нет… Это тяжело объяснить. Наверно, тебе уже пора? — Я хотела как можно скорее избавиться от его присутствия и теперь жалела о том, что нарушила правило: «не общайся с людьми».

Гарри, видимо, все понял и улыбнулся.

— Вообще-то, да. Кстати, продукты можешь купить в магазине за углом — там дешевле, чем в других магазинах. Холодильник на кухне… Вроде все. А ты ведь выиграла наш спор — за тобой желание.

Я нахмурилась: сейчас мне не особо хотелось смеяться над бедным пареньком, оказавшим мне столько любезностей. Должно быть, спокойствие и тишина дома отбили у меня охоту проучить занудство этого англичанина.

— Я подумаю об этом: сейчас ничего в голову не приходит. — Я пожала плечами.

— Тогда я поехал. Да, и, когда придумаешь что-то или, если тебе что-нибудь понадобится, позвони. Вот. — Гарри достал из кармана пиджака визитку и протянул ее мне.

Я колебалась.

«Он что, решил со мной пофлиртовать?» — недовольно подумала я, но все же, взяла визитку, подумав, что, может, мне и вправду придется позвонить ему насчет дома.

— Хорошо, — сказала я.

— Ключи от дома я оставил в гостиной. И еще забыл сказать: если замерзнешь, в твоей спальне есть электрический камин. Знаешь, как включать? Могу показать.

— Нет, спасибо, у меня дома стоит такой же, — поспешно солгала я, в душе посмеиваясь над его заботой: мне уж точно никогда не замерзнуть!

— Тогда все. Обустраивайся. Я поехал, — нерешительно сказал он, пристально глядя на меня.

— Езжай, тебя, наверно, уже заждались. — Я хотела, чтобы Гарри уехал и оставил меня в покое.

— Да, моя мать всегда волнуется, когда я поздно приезжаю домой, — улыбнулся он.

— Как и все мамы.

— Да… Кстати, горячая вода идет круглосуточно, и наш дом обслуживает почтальон. — Гарри, наконец-то, начал подходить к своей машине.

— Спасибо, я разберусь. До свидания, Гарри. — Я быстро зашла в дом и закрыла за собой дверь.

«Какой нудный тип. Однако, очень любезный» — подумала я.

— Пока, Миша, — услышала я его шепот.

Он сел в машину и уехал, а я облегченно вздохнула.

Тут я вспомнила о визитке и пробежала по ней взглядом: «Гарри Смит. Юрист».

«Юрист? Не похож» — Я небрежно бросила визитку на стол и начала разбирать свои сумки.

Когда я извлекла из сумок все свои вещи и в относительном порядке разложила их по новому дому, то сразу вспомнила насмешливые слова Гарри насчет количества этих сумок. Он был прав: мои одежда и обувь не поместились в большой шкаф спальни, которую я выбрала для себя, но я не растерялась и перенесла не вместившиеся вещи в шкаф соседней спальни, которая размещалась сразу за моей, так что далеко бегать мне не пришлось, а обувь рядами выстроилась в прихожей.

Когда сладостная распаковка вещей подошла к концу, я взглянула на маленькие часы, больше напоминавшие висящую на стене вазу, и оказалось, что провозилась до глубокой ночи — маленькая стрелка указывала на три часа.

Я вспомнила правило Марии: «На ночь всегда отключай свет» и поочередно выключила все горящие в доме лампы и абажуры. В доме стало темно, но не для меня: мое зрение позволяло мне увидеть даже иголку в самой кромешечной тьме, а так как желтый свет фонаря за окном освещал улицы и — через окна, часть моей квартиры, в ней было достаточно светло.

Я села на большую двуспальную кровать и погрузилась в размышления: завтра мне нужно будет сходить к швее и заказать себе мантию для колледжа, несколько белых блузок, черных юбок и черную ленточку на шею, такой себе «оксфордский галстук». А потом все это нужно будет закинуть домой и сходить на почту (а вдруг письмо смогло дойти до Оксфорда за такой короткий срок?). И нужно будет не прозевать посылку из Варшавы, такую важную для меня — мои родные снабдили меня «гуманитарной помощью» и выслали мне большой контейнер с донорской кровью, которой я буду питаться пока не выйду на первую в моей жизни охоту. А насчет этого… Я решила, что в ближайшее время точно не буду охотиться: для начала, нужно привыкнуть к человеческой жизни.

А пока мне оставалось только сидеть в темной комнате, сгорая от желания поскорее встретить утро, чтобы выйти из дома и пройтись по городу, осмотреться, почувствовать вкус свободы…

Как неудобно быть вампиром в ночные часы! Как неудобно не спать, а постоянно бодрствовать и скрываться в доме, не смея включить свет, и умирать от скуки.

Я подошла к окну и посмотрела на соседние дома: они стояли молчаливые, несколько угрюмые в желтых лучах фонаря, и ни в одном из окон не горел свет. Люди спали.

Чтобы хоть чем-то занять себя, я решила перегладить все вещи, которые сильно измялись в сумках, но гладильной доски в доме не нашлось, поэтому я перегладила все прямо на своей кровати, не включая свет. Это занятие забрало у меня около трех часов, но и тогда город еще спал.

Я с нетерпением поглядывала на стрелки часов, ожидая увидеть, как они покажут шесть часов утра: в моих планах было взять плеер и сделать пробежку по просыпающемуся городку.

Наконец, свет фонарей побледнел на фоне туманного английского рассвета.

«Наконец-то! Какая же скука ожидает меня по ночам!» — подумала я, переодеваясь в льняные шорты, майку и тонкую голубую пайту. В прихожей я быстро надела кеды, воткнула в уши наушники, включила плеер, вышла из дома, закрыла дверь, спустилась по лестнице и медленно побежала вдоль улицы, не встречая никого на своем пути, словно людей в этом городе вообще не было.

Английское утро даже пахло по-другому: чем-то незнакомым, оно было не таким, как дома, и я остро чувствовала удовлетворение собой, думая о том, что уже перестала быть той, кем я и не была — Мишей-истеричкой.

Я бежала по улице, улыбалась и внимала любимым мелодиям, игравшим в наушниках.

Скоро мне попался первый за все это утро человек — это был пожилой мужчина, выгуливавший таксу в одном из парков: собака лениво и сонно шла за ним, важно переваливаясь с одной лапы на другую. Вслед за мужчиной я встретила двух девушек, бегущих мне навстречу и тоже совершавших пробежку.

«Как, наверное, это классно — бежать и болтать с подругой!» — подумала я, наблюдая за ними издалека.

Постепенно город оживал: люди выходили из домов, здоровались, махали друг другу руками, кивали, куда-то шли. Открывались кафе (я знала, что магазины в Оксфорде не открываются раньше десяти часов), а на дорогах появлялось все больше машин и велосипедистов.

Утро было в разгаре.

Я посмотрела на часы и обнаружила, что бегаю уже полтора часа без перерыва, поэтому остановилась и нарочно тяжело задышала, как люди после пробежки. Я осмотрелась вокруг и поняла, что оказалась в незнакомом месте, без денег, и, чтобы оказаться дома, мне нужно было бежать обратно полтора часа. Но делать было нечего: я развернулась и побежала домой, благо, у меня была отличная память. У меня никогда не было особого желания бегать по утрам, но сегодняшняя утренняя пробежка по просыпающемуся городу так мне понравилась, что я дала себе слово, совершать ее каждое утро в любую погоду.

Домой я прибежала к девяти часам, поднялась по лестнице к двери, достала из кармана шорт ключ и стала открывать дверь, однако ключ упрямо не хотел проходить в замок.

«Что за ерунда? Видимо, придется менять замок» — недовольно подумала я, безнадежно пытаясь побороть его, и так старалась, что погнула ключ.

(«Ну, замечательно! А утро было таким приятным!»)

Я задумчиво села на ступеньку и вдруг услышала скрип проворачивающегося замка: он прозвучал так громко, что его было слышно даже сквозь музыку.

Я вскочила на ноги, поспешно сняла наушники и уставилась на дверь, совершенно не понимая, что происходит.

Кто-то там, в доме, открывал дверь с той стороны!

Вдруг дверь широко распахнулась, едва не ударив меня, и передо мной появилась худенькая черноволосая девушка с короткой стрижкой под мальчика и с пирсингом в носу.

— Привет, а ты, наверно, Марша? — спросила она меня по-английски, приятным, немного высоким голосом.

Я опешила.

(«Что это еще такое?»)

— Миша, — поправила я. — А вы, прошу прощения, кто?

— Я Мэри Смит — хозяйка дома, но ты не пугайся, я не займу много места.

(«О чем это она? Она собирается жить здесь? Со мной?»)

Я нахмурилась.

— Но я снимала ваш дом с условием, что буду жить совершенно одна, — лукавя, сказала я: на самом деле, дом арендовала Мария, и мне не было известно, на каких условиях. Но я точно знала, что она никогда бы не позволила мне жить в одном доме с человеком!

— Да, я знаю, но, надеюсь, ты войдешь в мое положение, — извиняющимся тоном сказала Мэри. — О, проходи, пожалуйста!

Я машинально вошла в дом и стала снимать кеды. Мое утро было испорчено.

Мы вошли в гостиную.

— А где ты была? — спросила девушка.

— Бегала, — коротко ответила я и села на широкий коричневый диван.

— Правда? А ты совсем не вспотела.

(«Все ясно: это — сестра Гарри. Такая же нудная, как и он»)

— Просто я профессионально занимаюсь бегом, — соврала я, и только сейчас до меня дошел весь ужас моего положения: она будет жить здесь? Нет, это невозможно! Как я буду скрывать от нее свои странные, на ее взгляд, привычки? А что она скажет насчет холодильника, полного крови?

— Марша, я хочу извиниться… — начала она, сев рядом со мной.

— Я — Миша, — еще раз мрачным тоном напомнила я, чувствуя раздражение оттого, что Мэри не запомнила моего имени.

— Да, прости, Миша. Ты сейчас думаешь о том, что я здесь делаю? Просто у меня нет другого выхода. Мне некуда больше идти.

На ее лице показалась горечь.

— Что с тобой случилось? — поинтересовалась я из вежливости: на самом деле, мне было абсолютно плевать и меньше всего я хотела слушать о ее проблемах.

Девушка придвинулась ко мне и тяжело вздохнула.

— Дело в том, что… Я сейчас должна быть в Шотландии, но там скука смертная… Ну ладно, на самом деле я приехала не потому, что мне взбрела в голову сумасшедшая идея вернуться в Оксфорд, поразвлечься. Дело в том, что… — Она запнулась. — В общем, там я связалась с одной плохой компанией, чуть было не стала наркоманкой… Нет, ты не думай! Я не принимаю наркотики и никогда не принимала. Я иногда покуриваю травку, но ведь это совсем не вредно…

Я слушала ее, поражаясь своей фатальной неудаче: и как меня угораздило приехать в Оксфорд? Жить рядом с девицей, которая курит травку! Хуже и не придумаешь!

— И еще, я там одолжила много денег… Вернуть не могу, поэтому вполне возможно, что здесь появятся мафиози…

Вдруг Мэри громко рассмеялась.

«Да она психопатка! Ужас, какое невезение!» — пронеслось у меня в голове.

— Да ладно, не волнуйся ты так! Я пошутила! — сквозь смех сказала она. — Ты бы видела свое лицо!

Я была просто обескуражена ее поведением и не знала, как себя вести: эта девица вызывала у меня жуткую антипатию.

(«Люди — глупые и отвратительные существа!»)

— Миша, я пошутила! — Наконец, девица успокоилась и серьезно, но с улыбкой, смотрела на меня. — Да не хмурься ты, это была шутка!

— И насчет травки? — уточнила я.

— Да. И насчет мафиози тоже. На самом деле, мне просто предложили здесь работу, в детском приюте, вот я и приехала.

— У меня просто нет слов! — недовольно сказала я. — Извини, конечно, но я думаю, что мы не сможем жить в одном доме вместе. Это не совсем удобно!

— Ну почему «не совсем удобно»? Я — девушка, ты — девушка, мы подружимся! Будем болтать, смотреть фильмы и сериалы. Бегать по утрам!

«Бегать вместе… Это было бы здорово» — подумала я, вспомнив о двух подружках в парке.

Эта мысль расположила меня к этой странной особе.

— Я займу вторую спальню и совершенно не буду тебе мешать, — сказала Мэри.

«Ну, это вряд ли!» — усмехнулась я про себя.

Даже живя в Варшаве, среди семьи, я постоянно чувствовала дискомфорт оттого, что слышала все происходящее на десятки метров вокруг. А жить с ней и слышать все, что она будет делать? Нет. Увольте!

— Мэри, давай я сниму тебе где-нибудь квартиру, хорошо? Думаю, так будет лучше, — все же сказала я, пытаясь избежать ее навязчивой компании.

— Но ты меня совсем не знаешь! Я не такая дурочка, как кажусь. Ну, насчет шутки, согласна — она была глупой. Но прошу тебя, дай мне хоть один шанс доказать, что я совсем не такая, какой ты меня сейчас видишь. Ну, пожалуйста! — умоляющим тоном попросила девушка, сложив руки в мольбе.

Я окинула ее взглядом: короткие крашенные в ядерный черный цвет волосы, в носу — серебряный, в виде цветка, пирсинг, но довольно приятный неброский макияж, милое личико, добрые глаза, Да и одежда приличная: длинный шерстяной желтый свитер и узкие черные джинсы, на ногах — домашние мягкие тапочки.

(«А что, если она тоже вынуждена скрывать свое «Я»? Вдруг она просто жертва обстоятельств, а я так категорично пытаюсь от нее отделаться? Может быть, она и в правду совсем другая… Ведь Седрик дал мне шанс, а родители — возможность стать собой. Седрик дал мне потрясающие советы, которые привели меня на истинный путь. Наверно, стоит дать шанс и ей»)

— А еще, я очень вкусно готовлю и могу убирать в доме, — добавила Мэри. — И насчет пирсинга: я еще давно задумала его снять, вот сегодня и сделаю. Новая жизнь — новые привычки.

— Например, бег по утрам? — с улыбкой спросила я.

— Да, это было бы здорово!

Я улыбнулась еще шире: ее улыбка была такой искренней, что мне стало стыдно за свои слова и мысли, очерняющие ее.

И тут до меня дошло, что Мэри — почти моя ровесница: ей семнадцать лет… Она могла бы стать моей подругой, о которой я мечтала… Но она — человек, а Мария сказала…

«Минутку, Миша, если ты будешь с ней общаться, это еще не значит, что это — опасно» — подумала я, переубеждая себя.

(«А насчет холодильника… Придумаю что-нибудь. Зато, как нам будет весело вдвоем!»)

— Ну, хорошо, Мэри. Оставайся, — весело сказала я.

Она радостно взвизгнула и обняла меня.

— Спасибо! Спасибо! Ой, ты такая холодная… Замерзла? Давай я сделаю тебе горячий чай? — Она бросилась на кухню.

— Нет, не нужно! Лучше скажи, где я могу сшить форму для колледжа! — поспешно крикнула я ей.

— Конечно, скажу! Наша соседка держит швейную мастерскую. А ты что, в Оксфорде учишься? — Мэри вышла из кухни и принесла мне кружку дымящегося горячего чая.

Я растеряно взяла ее.

— Спасибо, не стоило, — пробормотала я, не представляя, что буду с этой кружкой делать. Уж точно не пить чай! Я не пила и не ела ничего человеческого после того, как в Карловых Варах попробовала мороженое. В тот день я люто возненавидела человеческую еду.

— А мы можем пойти туда прямо сейчас? — спросила я, чтобы отвертеться от проклятого чая.

— Сейчас? Но ведь ты только пришла.

— Я совсем не устала. Пойдем?

— Хорошо, только переоденься: на улице довольно холодно.

Я усмехнулась: она заботится о том, чтобы я не замерзла… А все-таки это приятно.

— Я мигом!

Я поставила кружку на стол и побежала в свою спальню, там быстро переоделась в джинсы и теплую на вид тунику, чтобы выглядеть как люди в это время. Ведь я не чувствовала ни холода, ни жары.

Я захватила с собой кошелек, положила его в любимую черную сумочку через плечо и вышла в прихожую.

— Ничего себе, ты такая красивая! — услышала я голос Мэри за своей спиной.

Мне стало неловко: моя внешность не впечатляла меня.

— Спасибо, ты тоже, — ответила я.

— Наверно, за тобой парни так и бегают! — хихикнула Мэри, возясь со своими сапогами.

«Может, тоже стоит пойти в сапогах? Кажется, я совсем не знаю, как люди одеваются осенью» — подумала я, но все же, надела свои кеды, а на тунику — свой синий жакет.

— Ты ошибаешься. И давай не будем об этом? — попросила я, смущаясь от ее слов.

— Скажи, а Гарри с тобой заигрывал? — Мэри как будто не услышала меня.

Хорошо, что я не краснею, иначе, стала бы красной как мак.

— Нет, не заигрывал. Я же попросила тебя! — укоризненно сказала я. — Мне неприятны эти разговоры!

— Но почему? Я просто… — Она осеклась, взглянув на меня.

Мы молча вышли из дома. Я закрыла дверь.

— Ого, с первого раза! А я сегодня минут двадцать ее открывала, — воскликнула девушка. — Да у тебя талант!

— Тут просто нужно поднажать на замок и все. Ну, веди меня к своей швее, — сказала я, уже остыв от раздражения.

Мэри весело рассмеялась и, взяв меня под руку (я этого не ожидала), повела меня в мастерскую.

— А откуда ты приехала? — спросила Мэри.

— Из Варшавы. Это столица Польши. Может, ты была там? — ответила я.

— Значит, ты полячка? Ну да, у тебя странный акцент. Нет, если честно, я вообще никуда не выезжала с острова, да и не хочу. Я хочу просто обитать в Оксфорде, работать, гулять, развлекаться… Жить, одним словом.

Она споткнулась, но я вовремя удержала ее от падения.

— Ого, спасибо… А ты хоть и худая, но сильная, — с удивлением произнесла она. — Только давай выйдем на солнце: ты совсем холодная, как мертвец.

(«И почему она постоянно акцентирует на этом внимание?»)

Мы вышли на середину дороги, и нас окутали еще рассеянные лучи утреннего солнца. Мне стало очень приятно, и я зажмурилась.

 Я любила солнце.

Как круто поменялась моя жизнь! Еще вчера я была одна, собиралась жить в одиночестве и не общаться с людьми. Гарри ни в счет — это был просто эксперимент. А сейчас я шла под руку с этой странной смешливой девчонкой, почти пацанкой, с которой буду делить свой дом. Если родители или кто-то из моих узнает об этом, меня просто убьют!

— Гарри сказал, что ты учишься в Шотландии, — сказала я, решив узнать о ней побольше.

— Гарри не знает о том, что я здесь. Да, я там училась в школе, а потом хотела поступить в колледж, но не прошла собеседование, а знаешь, почему? Я забыла снять пирсинг из носа, а это такой строгий колледж! Там такие ужасные порядки! — Мэри даже покачала головой.

— Тогда почему ты хотела поступить именно туда? Ты ведь такая… свободолюбивая, — сказала я, не желая обидеть ее словом «легкомысленная».

— Это не я, это Гарри — он страшно настаивал на моем перевоспитании. Он считает меня сорванцом. Но это не так.

Я промолчала, потому что думала то же, что и Гарри.

— А у тебя есть братья или сестры? — спросила Мэри.

В этот момент мимо нас проехали двое велосипедистов с криками: «Привет, девочки!».

Я нахмурилась, а Мэри крикнула им вслед: «Привет!».

— Да: у меня есть два старших брата и две старших сестры. Одна — замужем и живет в Чехии, а вторая — Мария, снимала ваш дом три года назад. Ты ее помнишь? — поинтересовалась я.

— Нет, меня тогда не было в Англии: я училась в школе в Эдинбурге, — ответила она, закрывая ладонью глаза от солнца. — Ну, вот мы и пришли!

Мы остановились у маленькой витрины, на которой красовались женские и мужские манекены в форме Оксфордского университета. Меня тут же наполнили волнение и радость: как приятно будет носить эту красивую строгую форму!

Мы вошли. На двери зазвенел колокольчик.

— Между прочим, тетя Мэл считается самой лучшей швеей в Оксфорде. Знаешь, сколько у нее людей одеваются? — сказала Мэри. — Эй, тетя Мэл, я вам клиентку привела!

— Иду, иду! — Из боковой двери вышла полная пожилая женщина с абсолютно седыми волосами. — Мэри, девочка, ты вернулась?

— Да, тетя Мэл. Буду работать в конторе преподобного Чарльза. — Мэри обняла швею.

— «Контора»? Ну и слово ты подобрала! Между прочим, детский приют — святое место!

— Ой, вы опять за свое! — рассмеялась Мэри. — Как вам нравится меня поучать!

— А ты не смейся: я уже шестьдесят пять лет живу на этом свете и знаю побольше твоего, — проворчала швея.

«Ей — шестьдесят пять? И она так ужасно выглядит? Слава Богу, я никогда не стану такой уродливой!» — подумала я, оглядывая грузную тетю Мэл и удивляясь контрасту между ней и моими прекрасными молодыми родителями.

Как удивительно: люди принимают эту уродливую старость как должное, а мы принимаем как должное нашу вечную молодость и красоту. Насколько же мы разные создания!

— А тебя как зовут, девочка моя? — обратилась ко мне швея.

— Марша, и она — полячка, — сказала Мэри, не дав мне даже рта раскрыть.

— Не Марша, а Миша, — спокойно поправила я.

— Да, извини, просто эти имена очень похожи, — извинилась Мэри, а потом обратилась к швее. — Ей нужна форма в Оксфорд.

— В Оксфорд? Какая ты умница, Миша! — похвалила меня та. Я фальшиво улыбнулась. — Тогда идем в примерочную. Сними свой жакет и свитер, и будем измерять твои параметры.

Я прошла за ней в примерочную, сняла жакет и тунику и осталась в лифчике и джинсах.

— А польские барышни тоже красивы, как и наши, — сказала швея. — Очень интересно: ты такая высокая и в то же время худенькая. Не модель, случайно?

— Нет, просто я очень мало ем, — ответила я.

— Фигуру соблюдаешь? — спросила Мэри, зайдя к нам. — Ну, ты и худая! Ну, ничего, я тебя откормлю! Удивляюсь, откуда у тебя грудь-то при твоей худобе!

— Мэри, не болтай чепуху! — одернула ее тетя Мэл. — Смотри, так и обидеть можно. Миша, не обращай на нее внимания — у тебя замечательная фигура.

— Ну, что вы, это совсем не обидно, — улыбнулась я, давно придумав оправдание своей худобе. — Просто у меня аллергия почти на все продукты, поэтому я очень мало ем.

— Бедняжка. А что тебе можно кушать? — спросила швея, измеряя мою талию.

— Ну, мало чего: помидоры… Огурцы… Иногда яблоки, — придумала я, растерявшись, так как раньше не думала, что кто-то спросит еще и об этом.

— Жить на одних помидорах и яблоках… Так же и сдохнуть можно! — воскликнула Мэри. — А я-то удивилась, увидев, что наш холодильник пуст!

— Я привыкла, — скромно ответила я.

Тетя Мэл завершила свою работу.

— Вот и все. Форму сошью к пятнице. Сколько экземпляров?

— Два… Или три. Да, три и еще три мантии, — сказала я, надевая тунику и жакет.

— Я сошью все в разных фасонах. Какой материал?

— Обычный, как у всех. Буду премного вам благодарна, — улыбнулась я.

Мы попрощались с тетей Мэл и пошли домой. По дороге Мэри предложила зайти в супермаркет и купить продуктов, а я даже немного испугалась, потому что никогда раньше не была в таких магазинах — у меня просто не было нужды там бывать.

— Тогда, давай сходим в парк и покатаемся на роликах, — предложила Мэри, опять схватив меня под руку.

— Боюсь, я не умею на них кататься, — честно призналась я.

— Я тебя научу. Это совсем нетрудно: главное — сохранять равновесие. Кстати, насчет велосипеда: можешь пользоваться им, когда вздумаешь, я все равно буду ходить на работу пешком.

— Отлично, буду знать. А где ты работаешь? — поинтересовалась я.

— В приюте для бездомных детей, — ответила она. — Конечно, платить будут немного, но это не важно: мне всегда было очень жаль этих бедных, никому не нужных детишек, потому что… Если бы не Смиты, я была бы одной из них.

Мэри грустно улыбнулась.

— Почему ты так говоришь? — удивилась я, однако понимая, о чем она.

С первой же нашей встречи с Мэри, когда она чуть не ударила меня дверью, я не увидела в ней ни одной общей с Гарри черты — они были абсолютно разными, но тогда я совсем не задумывалась о том, что она может быть не родной его сестрой.

— Они меня удочерили, когда мне было два года, из этого самого приюта. Конечно, они скрывают это от меня и относятся ко мне как к родной, и я никогда не чувствовала разницы в их отношении ко мне и к Гарри. Они любят нас одинаково. Я знаю, что они не родные мои родители, но для меня это не имеет никакого значения: они взяли меня к себе, воспитали, вырастили и никогда не делали различий между мной и их родным сыном.

— Как ты узнала? — тихо спросила я, проникнувшись ее словами и грустью.

Мне казалось, что все это похоже на какой-то голливудский фильм, но Мэри — живая, настоящая Мэри, сейчас шла со мной и держала меня под руку. Мне было жаль эту девушку, а после ее слов об искренней родительской любви и заботе Смитов, я испытала к ним огромное уважение, ведь не каждая семья согласится взять чужого ребенка в свой дом и посвятить ему жизнь.

(«Они — замечательные люди! Мэри попала в очень хорошую семью. Но это так ужасно: родные родители отказались от нее, бросили ее… Как это бесчеловечно и низко! Как мне повезло родиться в своей семье! Как сильно моя семья любит меня!»)

— Я была трудным подростком, а когда мне было пятнадцать — особенно: хамила, грубила, покуривала, прогуливала школу, сделала этот дурацкий пирсинг, потому что думала, что это круто. Как-то раз, когда никого не было дома, я залезла в мамины документы: она специально прячет их от меня, но однажды я подглянула, куда она их прячет, и, когда все ушли, достала их. И тогда я узнала о том, что я — не их родная дочь, а они — не мои родные родители, и что Гарри — не мой брат… Знаешь, я ничего не почувствовала: ни горечи, ни разочарования. Это была какая-то пустота. Я не могла свыкнуться с этой новой правдой, а потом мне стало так обидно за свою судьбу! Но я положила документы обратно и ничего не сказала родителям. Помню, закрылась в туалете и плакала весь день. И когда я там сидела, то поняла, что не могу и не должна обижаться на Смитов. Я думала, как мне повезло, что они меня удочерили! Какое право я имею на них злиться? — Мэри сильно сжала мою руку, видимо, разволновавшись от собственного рассказа. — С тех пор я испытываю к ним безграничную благодарность и не перестаю любить их. Даже наоборот. Ради них я перестала прогуливать, курить, грубить, в общем, стала примерной девочкой и получила в школе довольно хороший аттестат. Кстати, и в колледж я не поступила специально. Я нарочно не сняла сережку из носа, чтобы мне отказали. Просто не хочу, чтобы они платили за меня такие большие деньги. Я специально это сделала, чтобы иметь возможность работать.

В моей душе появилась сильная симпатия к этой девушке с такой трудной судьбой, но благородной душой.

— Поэтому я попросила место в этом приюте… Не подумай, что я рассказываю, чтобы разжалобить тебя: не буду долго тебе надоедать и, как только получу зарплату, съеду на квартиру.

— Что ты, Мэри! Живи, сколько тебе угодно! — поторопилась сказать я, не желая, чтобы такая благородная девушка испытывала такие неудобства. Теперь я всей душой желала, чтобы она жила со мной. — Ты абсолютно мне не мешаешь!

— Правда? — с надеждой в голосе спросила Мэри. — Понимаешь, у меня реально нет денег.

— Конечно, ты ведь сама сказала: нам будет весело жить вместе! — улыбнулась я. — Как здорово, что ты приехала!

— Это так любезно с твоей стороны! Спасибо, Марша! Мы станем хорошими подругами! — Она крепко обняла меня.

Я почувствовала себя неловко, но, чтобы не сконфузить Мэри, обняла ее в ответ, стараясь не сдавливать слишком сильно. Это было новое, странное чувство: я обнималась с человеком. Разве это правильно? Зачем я это делаю? Мне нельзя дружить с людьми, а она сказала: станем подругами!

Что скажет моя семья, если узнает? А Маришка? Они просто-напросто заберут меня отсюда!

(«Но ведь им необязательно знать. Думаю, одна подруга-человек не навредит мне. Тем более, она хорошая добрая девушка, и, может, живя с ней, я быстрее вольюсь в человеческий мир, быт и окружение. Мэри поможет мне стать человеком в глазах общества. И, да, это будет весело»)

«А ты покажешь мне этот приют?» — хотела спросить я, но потом передумала: не хотела видеть бездомных детей.

— Только, пожалуйста, не называй меня Маршей, — вместо этого попросила я. — Меня зовут Миша. Ми-ша.

— Извини, я опять назвала тебя Маршей? — Она наморщила нос. — Обещаю, это был последний раз.

Я улыбнулась.

— Миша, ты такая хорошая! — вдруг тихо сказала Мэри, глядя мне в глаза. — Я даже не ожидала, что ты, такая красивая, будешь еще и такой доброй.

(«Это она обо мне? Я — хорошая? Забавно. Если бы она только знала о том, что вместо огурцов и помидоров я питаюсь человеческой кровью… Ой, и мне должны привезти ее сегодня! Нужно срочно бежать домой!»)

— Но ты меня совсем не знаешь, — удивилась я, сконфузившись оттого, что вызываю у нее такие мысли.

— Да, мы познакомились только сегодня, но я чувствую, что ты хорошая. Поверь, я разбираюсь в людях, — серьезным тоном ответила Мэри.

«Ох, Мэри, как ты ошибаешься на этот раз!» — подумала я, но не стала возражать против ее убеждения.

— Сегодня мне должны прислать посылку, так что, думаю, нужно срочно идти домой, — вместо этого сказала я.

— Тогда вперед! Ускорим шаг!

Мы быстро зашагали на Коули-роуд, дошли до поворота на нашу аллею, и вдруг Мэри остановилась.

— Знаешь, что? Ты иди домой, а я схожу в приют, поговорю с преподобным Чарльзом. Мне нужно узнать, когда мне выходить на работу, — сказала она. — А насчет продуктов не переживай: я зайду в супермаркет на обратном пути. Так что тебе купить?

Я задумалась: человеческая еда мне была абсолютно не нужна, но необходимо было чем-то питаться в глазах Мэри.

— Не хочу беспокоить тебя своими проблемами. Я сама все куплю, — ответила я, чтобы отбить у нее желание следить за моим питанием.

То обстоятельство, что из-за Мэри мне придется возиться с ненужной мне человеческой едой, немного раздражало меня, но я была готова потерпеть это неудобство.

«Как вовремя она уходит: ей незачем видеть мою «гуманитарную помощь!» — с облегчением подумала я.

— Ну, как хочешь, если что, супермаркет на той стороне — ты его точно не пропустишь. Ну, я пошла! Встретимся дома! — Мэри стала уходить.

— Я перенесу свои вещи из твоей комнаты! — крикнула я ей вдогонку.

— У тебя клевая одежда! — крикнула она мне в ответ.

Я нахмурилась: она пересматривала мои вещи, лежащие в шкафу ее спальни? Это весьма неприятно…

Я направилась домой.

К полудню Коули-роуд превратился в настоящий поток энергии повседневной жизни: по обеим сторонам улицы пестрели витрины магазинов, пабов, кафе, и я с интересом рассматривала всю эту новую информационную картину.

Оксфорд понравился мне с первого взгляда: такой маленький, уютный, с теплой атмосферой городок, и с безумно красивой готической архитектурой, наплывающей со всех сторон. Она была так многочисленна и разнообразна, что для того, чтобы осмотреть все ее богатство, потребовалось бы не менее трех месяцев ежедневного созерцания.

Солнце стояло высоко в небе, и асфальт тускло блестел под его, наверно, теплыми лучами: люди вокруг были одеты почти так же тепло, как и я, а значит, с обликом я не прогадала.

А сколько было вокруг молодых лиц! Девушки, парни, наверно, тоже студенты, шли по тротуару, сидели в кафе, болтали, мимо проносились велосипедисты… И все они смотрели на меня. Я чувствовала на себе их взгляды. И всему виной была моя яркая вампирская красота: я была высокой, худенькой (а не худой, как говорила Мэри), у меня прекрасная бледная чистая кожа, красивые ногти, длинные, волнистые, спускающиеся ниже поясницы золотистые волосы, большие серо-голубые глаза…

Когда я жила дома, то не задумывалась о том, что в человеческом обществе буду очень красивой. Я никогда не ценила свою внешность, и теперь это всеобщее восхищение этой самой внешностью вызывало у меня лишь одно желание — как можно скорее прийти домой, чтобы люди перестали на меня пялиться. Это было безумно тягостное чувство.

«Как мои сестры это терпят? Это так противно — вызывать всеобщее внимание!» — недовольно подумала я, опустила взгляд на дорогу, ускорила шаг и постаралась подавлять мысли о том, что стала выставочной собачкой дорогой породы.

«Кто эта девушка? Я ее раньше здесь не видел» — вдруг услышала я, когда проходила мимо двух молодых людей. — «Наверно, студентка. Интересно, где она живет?» — ответил ему другой голос. — «Меня больше интересует, как она сюда поступила. Вряд ли своими мозгами» — ответил ему первый.

Услышав это обидное для меня и моего интеллекта предположение, я была сильно оскорблена этими людишками.

(«Надо же, они думают, что если я — красивая, то, значит, не настолько умна, чтобы самостоятельно поступить в Оксфорд? Неужели все люди вокруг такого же мнения?»)

Мое прекрасное настроение было подавлено: я шла к дому и думала только о плохом. Мое негодование не проходило: мне было обидно за те долгие многочисленные часы, проведенные мною за учебой на дому с родителями, братьями и сестрами. А самообразование? Я так старательно занималась им, просиживая за ноутбуком целые дни!

«Люди — ужасные, глупые и узколобые! Будь моя воля, я бы убивала таких, как те парни, в первую очередь! — думала я. — Нужно будет спросить у Мэри о том, что происходит с этими людишками! Почему, черт побери, меня считают дурой?»

И тут я поняла, почему раньше не заметила этого всеобщего внимания к своей персоне — Мэри занимала мои мысли, отвлекала меня, а когда она ушла, мое сознание переключилось на окружающий мир.

(«Мой вампирский слух — настоящий враг! Ну, почему я слышу все, что происходит вокруг? Это просто невыносимо!»)

Наконец, я стала подходить к дому, и мое внимание привлек мужчина в странной форме, стучащийся в двери моего дома.

«Должно быть, это почтальон! А вот и моя посылка!» — догадалась я.

Я ускорила шаг и подошла к почтальону.

— Добрый день. Вы ко мне? — вежливо спросила я его, сдерживая свою злость на всех, за исключением Мэри, людей.

— Наверное, к вам. Вы — мисс Миша Мрочек? — с улыбкой спросил он.

— Совершенно верно. Вам нужны подтвердительные документы? — Я поднялась по лестнице и открыла дверь.

— Я бы и так отдал вам посылку, но правила есть правила, — сказал мужчина, добродушно улыбаясь.

— Тогда вам придется подождать, пока я найду паспорт.

Я зашла в дом, не пригласив почтальона войти, нашла паспорт и вынесла его ему. Почтальон просмотрел документ, убедился в том, что я его не обманываю, отдал мне паспорт и спустился к своему фургону за посылкой.

Когда он зашел в прихожую с большой коробкой в руках, я не смогла сдержать улыбку: как это забавно! Человек помогает мне с доставкой крови своих же сородичей!

— Куда поставить? — спросил он, с покрасневшим лицом: коробка была очень тяжелой.

— Можно прямо здесь, — ответила я, пожалев его.

— Она очень тяжелая… Не уверен, что такая хрупкая девушка сможет поднять ее и перенести в другое место. — Он все не отпускал коробку.

— Ставьте здесь, я живу не одна, — настойчиво сказала я, чтобы этот галантный мужчина не вздумал стоять так и дальше.

Почтальон со стуком поставил коробку на пол, дал мне подписать документы, пожелал приятного дня и вышел. Я закрыла за ним дверь, подождала, пока его машина уедет от моего дома и только тогда открыла коробку. В коробке лежал стальной прямоугольный контейнер с интерактивной панелью, а рядом с ним — записка от мамы с кодом от замка. Я ввела цифры и открыла крышку: внутри контейнера, в густой массе колотого льда, лежала моя «гуманитарная помощь» в виде двухлитровых пакетов из-под томатного сока. Я пересчитала их: всего восемь пакетов, значит, на ближайшее время у меня было шестнадцать литров крови. Закрыв крышку, я перенесла контейнер в кухню, разложила пакеты с «соком» в холодильнике и поставила температуру в нем на четыре градуса по Цельсию.

«А как быть с Мэри? Вдруг она решит попробовать этот «сок»? Что ей сказать? Вот это дилемма! Надо что-нибудь придумать, пока она не вернулась» — задумалась я.

Ведь это так естественно: Мэри может увидеть пакеты на которых нарисованы толстощекие красные помидоры, с польской надписью «Sok pomidorowy», решит попробовать его, откроет один из пакетов, станет наливать сок в стакан, а вместо него польется…

Что же придумать?

Я постучала ногтями по холодильнику, придумывая что-нибудь правдоподобное: нельзя было допустить, чтобы Мэри увидела эту кровь и узнала о том, что я пью ее. В конце концов, после долгих размышлений я решила, что просто любезно попрошу ее не открывать мои пакеты с «соком» — она ведь порядочная девушка и не будет совать свой нос куда не следует.

А пока Мэри отсутствовала, я решила перенести свою одежду из ее шкафа в свою комнату, но это не заняло у меня много времени, поэтому мне пришлось около часа просидеть у окна, дожидаясь прихода соседки и слушая, что происходит вокруг: все эти разговоры на английском вызывали у меня приятное чувство чего-то нового, необычного.

Наконец, я увидела Мэри, торопливо идущую к нашему дому, и с облегчением вздохнула: очень скучно кого-то ждать.

Дверь открылась, послышалась возня в прихожей, и затем в гостиную зашла Мэри с большими пакетами в руках.

— Я дома! Зашла в супермаркет, спросила, была ли ты, но мне ответили, что нет, — сказала она, ставя пакеты на пол. — Я все купила!

— Ой, кажется, я действительно забыла туда зайти. — Я притворилась сконфуженной, но была безгранично удивлена энтузиазмом Мэри: она сама купила продукты! Как неловко получилось! Ведь я совершенно не собиралась ничего покупать!

— Я так и думала, поэтому сама все купила. Не переживай, тебе тоже: помидоры, огурцы и яблоки, только за это тебе нужно отдать мне деньги.

— Спасибо за заботу, Мэри! — воскликнула я, а в душе недовольно вздохнула.

Я достала из кошелька сто фунтов и положила их на стол.

— У меня не будет сдачи, — удивилась Мэри.

— Сдачи? — переспросила я.

— Ну да, здесь намного больше, чем ты мне должна.

— А сколько я тебе должна?

Она улыбнулась.

— Двадцать один фунт. — Мэри весело рассмеялась. — А я совсем забыла о том, что ты приехала из Польши! У вас ведь там другие цены?

— Да, совершенно другие, — согласилась я, хотя понятия не имела, правда ли это.

Я никогда не покупала продукты и не знала даже примерную их стоимость. Да и с бумажными деньгами почти не имела дела, а просто переводила деньги на банковские счета.

— Отдашь, когда разменяешь. — Мэри схватила пакеты и направилась на кухню.

Я пошла за ней.

— А что за пустая коробка в прихожей? — спросила она, вынимая из пакета продукты и складывая их на стол.

— Я как раз хотела сказать тебе о ней: это родители прислали мне посылку с очень важным для меня лекарством, — сказала я, помогая ей вынимать продукты.

— С лекарством? — Мэри на секунду застыла с булкой багета в руках. — Ты чем-то болеешь?

— Да, я же говорила, что у меня аллергия почти на все продукты. Поэтому я пью специальное лекарство, и оно очень противное.

— Как мне тебя жаль! Меня в детстве поили касторкой, и это было отвратительно!

Я подошла к холодильнику и открыла дверцу.

— Вот видишь, в этих пакетах — мое лекарство, — объяснила я.

— А почему они похожи на упаковки томатного сока? — удивилась Мэри.

Она подошла к холодильнику и взяла в руки один из пакетов.

«Какое зрелище! Мэри вертит этот пакет в руках и даже не представляет, что в нем — человеческая кровь и что ее соседка — вампир» — усмехнулась я.

— Я попросила, чтобы мне его так присылали. Это простая психология: я пью лекарство из этого пакета, и мне становится не так уж противно, — серьезным тоном соврала я.

— Правда? А я и не знала, что так можно. — Мэри положила пакет в холодильник и вернулась к пакетам из магазина.

— Да, проверено мной с шести лет, — вздохнула я.

— Это очень печально, когда на Рождество не можешь есть праздничное угощение, — задумчиво сказала девушка. — Наверно, тебе очень обидно смотреть на то, как все едят вкусности, а тебе самой нельзя к ним притрагиваться.

— Сначала было обидно, но со временем привыкаешь ко всему, — отчаянно лгала я. — Мэри, могу я тебя кое о чем попросить?

— Конечно, о чем? — Она посмотрела на меня.

— Не открывай эти пакты даже из любопытства. Никогда, — с улыбкой сказала я.

Лицо Мэри вытянулось: конечно, я так «вежливо» попросила ее об этом!

— Хорошо, как скажешь, — сказала Мэри и пожала плечами.

— Прошу тебя, не обижайся, просто я очень щепетильна в таких вещах, — поспешила оправдаться я.

— Я? Обижаюсь? Ни капельки! — фыркнула она. — У меня тоже есть маленькие бзики. Например, я мою голову только одним шампунем, а когда его нет, я вообще не мою голову, пока не куплю его.

— Ничего себе! Ну, ты даешь! — воскликнула я, из вежливости удивляясь ее «бзику».

— Да, или другой бзик: иногда у меня бывает бессонница, и мне становится страшно быть в комнате одной, и тогда я бужу кого-нибудь. Так что будь к этому готова.

— О, ну это всегда пожалуйста: у меня тоже часто бывает бессонница — Я даже обрадовалась ее словам.

Мы стали раскладывать продукты, но все это время я чувствовала себя неловко. Однако Мэри и не думала обижаться: она стала рассказывать о том, какие фокусы выделывала в школе.

— А теперь что-нибудь приготовим!. — Мэри открыла кран, помыла руки и достала из холодильника кусок мяса.

Я представила, какие запахи будут стоять в доме, и поспешила ретироваться, сославшись на срочный поход в магазин за тетрадями и ручками для учебы. Я схватила кошелек, быстро надела кеды и пиджак, и вылетела из дома, даже не спросив у Мэри, где могу найти такой магазин. Но нашелся он быстро: на нашей улице оказался большой книжный магазин. Я взяла там несколько блокнотов, две записные книжки, восемь ручек разного цвета, чтобы писать ими названия тем и разделов, несколько простых карандашей, линейку, точилку, ластик, и понесла все это на кассу. Кассиром оказался приятный молодой человек, приветливо мне улыбнувшийся.

Я положила вещи на кассу и попросила дать мне пакет.

— Вы, наверно, только поступили? В Оксфорд? — вдруг спросил кассир, окинув взглядом то, что я принесла.

— Да, — коротко ответила я, не глядя на него: мне не хотелось с ним разговаривать.

— В какой колледж? — опять спросил он.

— Святого Иоанна, — нехотя ответила я, все же взглянув на него, но совсем не понимая, зачем он спрашивает меня об этом.

— Я тоже там учусь. На втором курсе. Отличный колледж! — сказал он, складывая мои вещи в пакет и улыбаясь мне.

— Здорово. — Я открыла кошелек. — Сколько с меня?

— Восемнадцать фунтов, — ответил парень.

Я протянула ему злосчастные сто фунтов, которые не приняла Мэри. Парень отсчитал сдачу и отдал ее мне вместе с пакетом.

— Знаешь, что… — Он запнулся. — Если тебе что-то понадобится или будет непонятно, то спрашивай меня: первокурсникам всегда приходится достаточно тяжело — проверено на собственной шкуре.

— Спасибо, буду знать. — Я взяла пакеты и быстро вышла из магазина, чтобы избежать дальнейшего бессмысленного разговора с этим нагловатым продавцом.

В этот момент я вспомнила о том, как окружающие реагируют на мою внешность. Внешность, черт побери! Как будто я — красивая обвертка! Красивая кукла с пустотой вместо мозга! Я даже была готова терпеть жуткие запахи еды Мэри, лишь бы не сталкиваться с вниманием окружающих людей.

Я вернулась домой, сняла кеды и пиджак, положила пакет с канцелярскими принадлежностями на кровать в своей комнате и зашла на кухню, чтобы задать Мэри терзающий меня вопрос.

— Мэри, как ты думаешь, я — дура? — без обиняков спросила я, едва зашла на кухню.

В нос тут же ударил запах жареного мяса.

— Ого, какой вопрос! Нет, не думаю, что ты — дура. Наоборот, я считаю, что ты — очень умная девушка, раз поступила в Оксфорд, — ответила Мэри и провела тыльной стороной ладони по лицу, оставив на нем следы от муки.

— Тогда почему все вокруг считают иначе? — с обидой спросила я.

— Кто именно?

— Не знаю… Я не могу утверждать… Просто сегодня я слышала разговор двух парней, и они решили, что я поступила в Оксфорд не потому, что я — умная.

— Поменьше слушай всяких дураков. Мало ли идиотов на свете? — Мэри открыла крышку сковородки и посмотрела на мясо. — Открою тебе один большой, но банальный секрет: в нашем городе есть много неудачников, которые не смогли поступить ни в один колледж, тем более, в Оксфордский, поэтому они злятся и вымещают свою обиду на всех вокруг, особенно на красивых девушках, ведь их обидеть — легче всего. Поэтому, по их мнению, все девушки с кем-то переспали, чтобы поступить сюда.

— Так все дело в моей внешности? — Я расстроилась от этой мысли.

— Именно так: ты очень красивая и производишь на людей просто ошеломляющее впечатление… Ой, кажется, мясо подгорает! — Мэри стала переворачивать кусок мяса на другую сторону. — Даже Гарри сказал, что ты безумно красивая, а ведь он очень объективно относится к женской красоте… Он сказал, что, если бы ты была не такой худой, то он бы в тебя влюбился.

— Не стоит об этом, — попросила я, чувствуя неловкость и какой-то необъяснимый стыд: мне было стыдно слышать о том, что подумал обо мне брат Мэри. Мне было даже неприятно оттого, что Гарри так отозвался обо мне да еще и худой обозвал.

— Просто не обращай внимания. Люди скоро привыкнут к тебе и перестанут восхищаться, а когда ты начнешь учиться, твои сокурсники поймут, что ты еще и очень умная.

— Что-то сомневаюсь в том, что я умная, — отозвалась я. — Мне кажется, что все они просто гении по сравнению со мной. Ты не представляешь как, мне неприятно оттого, что все глазеют на меня, как на манекен в витрине. Я самый обычный человек!

(«Даже странно говорить о себе такое»)

— Терпи! — бросила Мэри.

— Со мной только что флиртовал парень из книжного магазина, — усмехнулась я, вспомнив об этом.

— Парень? Высокий? Светленький? — спросила Мэри. Ее глаза загорелись.

— Да, кажется. А ты что, его знаешь? — удивилась я.

— Как не знать? Это Эндрю: я встречалась с ним этим летом.

— И он флиртовал со мной! — Я наморщила нос. — Господи, как это… противно! Фу!

— Зря ты так: он очень хороший парень. — Мэри открыла кран и стала мыть руки. — Мы с ним расстались очень хорошо, друзьями. Просто поняли, что не подходим друг другу.

— Все равно, мне очень неприятно, — нахмурилась я.

— Но ведь Эндрю не знает о том, что мы — подруги, а когда узнает, ему станет неловко, и он будет долго извиняться, вот увидишь. Мясо готово! Буду накрывать на стол. Составишь мне компанию?

— Хорошо, только переоденусь и вернусь, — ответила я и пошла в свою комнату.

Я села на кровать и подумала: каким насыщенным стал второй день моего пребывания здесь! Я уже второй день жила вдали от дома и своей вампирской среды. Второй день в мире людей.

Переодевшись в старенькие джинсы и футболку, я вернулась на кухню.

— Я приготовила тебе салат: там только помидоры и огурцы, — сказала Мэри, садясь за стол.

Я посмотрела на стол, стоящий у окна: на нем были разложены тарелки, вилки, большой чайник, две кружки… И большая глубокая тарелка с салатом.

— Мэри, не стоило! — Мне стало жутко неловко, а потом я испугалась, что мне придется есть эту гадость.

— Мне не трудно! — отозвалась Мэри, разрезая на кусочки жареное мясо в своей тарелке.

«Она так хочет мне угодить! Это так трогательно!» — пронеслось у меня в голове

— Спасибо, что позаботилась обо мне, но я могу есть только свежие овощи, — нашлась я, увидев, что салат полит подсолнечным маслом.

— Как жаль! Черт, не нужно было спешить! — с досадой сказала Мэри. — Но я сейчас достану свежие…

— Нет, не надо! Я не голодна! — торопливо воскликнула я.

Она удивленно подняла брови и села обратно на стул, с которого уже успела подняться.

— Ты ужасно странная! — сказала моя соседка. — Но не буду настаивать.

— Спасибо. — Я села напротив нее.

Пока Мэри ела свой обед, я сидела на стуле, положив руки на стол, и смотрела в окно. Это было непередаваемое ощущение — сидеть рядом с человеком, который ест жареное мясо и картофель, запивая все это чаем. А ведь это будет частенько.

— Когда у тебя начинается учеба? — спросила Мэри.

— С понедельника, — ответила я. — И я немного волнуюсь.

— Ну, естественно! А у тебя есть там кто-то из знакомых?

— Нет, совсем никого. Но это не проблема.

Мэри отпила глоток чая.

— Наверно, это так классно: новые люди, новые знакомства… Ты будешь заниматься в каком-нибудь кружке по интересам?

— Еще не знаю, — призналась я. — Мне сейчас нужно…

Вдруг послышался настойчивый громкий стук в дверь.

— Кто это? Ты кого-то ждешь? — спросила Мэри.

— Нет. Я никого здесь не знаю, кроме тебя, — ответила я, тоже удивившись нежданному гостю, и прислушалась: кто-то переступал с ноги на ноги, стуча каблуками о ступеньки.

— Я открою, а ты кушай, — сказала я, поднимаясь со стула.

— Спасибо, — отозвалась Мэри.

Открыв дверь и увидев гостя, я очень удивилась — это был Гарри Смит.

— Здравствуйте, мисс Мрочек, — любезно сказал он.

— Добрый день, — ответила я. — По-моему, вчера вы называли меня не так официально. Зачем пожаловали?

— Я приехал из-за Мэри. Приношу вам искренние извинения от всей нашей семьи за причиненные неудобства, — ответил он.

— Какие неудобства? — не поняла я.

— Приезд Мэри: она не должна была приезжать и мешать вам, ведь вы арендуете… — начал Гарри.

— Это пустое! Мэри не причинила мне никаких неудобств! –перебила его я. — Мне даже приятно, что мы будет жить вместе. Ваша сестра — удивительная девушка.

— А я думал, что вы очень недовольны из-за ее приезда. Тогда следует снизить для вас цену за аренду дома.

— Нет, что вы! Не стоит! Мэри не тяготит меня, и снижать цену не нужно, — торопливо сказала я, подумав, что Мария очень удивится, увидев, что ей возвратили некоторую сумму денег за аренду, и станет расследовать почему.

— Но…

— Это мое последнее слово. Но почему мы стоим на пороге? Проходите, мы как раз обедаем.

Я зашла в дом, Гарри зашел тоже, снял с себя серый пиджак и блестящие черные ботинки, и прошел в кухню.

— Братишка! А что ты здесь делаешь? — радостно воскликнула Мэри: она мыла посуду. — Я бы обняла тебя, но у меня руки мокрые!

— Привет, Мэри, я приехал узнать, как ты здесь оказалась, — сказал Гарри, сев на стул.

— Будешь чай? Миша сейчас сделает тебе.

(«Я? Сделаю ему чай? С чего бы это!»)

— Нет, Миша не нужно: я ненадолго, — сказал мне Гарри.

Фух… Я, конечно, хотела приобщиться к человеческой жизни, но делать людям чай точно не собиралась!

Меня охватило огромное желание покинуть их, чтобы они поговорили наедине. К тому же, я чувствовала себя лишней — это была их человеческая семья и их человеческие отношения, и все это меня не касалось.

Тихонько выйдя из кухни, я спряталась в своей спальне. Теперь мне казалось, что жить с Мэри в одном доме — не самая лучшая затея, и что я поторопилась с этим решением. Мэри было слишком много. Слишком.

Через минут десять Гарри уехал.

Мэри постучала в мою дверь.

— Миша, можно? — спросила она.

— Да, заходи, — ответила я.

Мэри вошла и села рядом со мной на кровать.

— Почему ты ушла? — поинтересовалась она.

— Вещи разбирала. — Я кивнула на пустой пакет.

— Ты не разозлилась, что Гарри приехал?

— Нет. О чем вы разговаривали?

— Он сказал, что я поступила очень некрасиво, приехав, не предупредив об этом ни семью, ни тебя.

— Как же он узнал?

— Тетя Мэл ему позвонила…. Ты что, подкрашиваешь брови? — вдруг спросила Мэри, пристально глядя в мое лицо.

— Да. Увы, их почти не видно, — ответила я.

— Неправда, все видно! Это глупо — подкрашивать брови!

— Ну, у тебя-то их точно видно! — со смехом заметила я. — Ты же брюнетка!

— Слушай, я сейчас иду на встречу со старыми друзьями. Не хочешь пойти со мной? Я вас познакомлю, — предложила Мэри.

Я испугалась ее предложения: никаких новых знакомств! Хватит с меня людей!

— Нет, спасибо, я лучше схожу на почту: жду письмо от мамы, — ловко отговорилась я.

— Ну, как хочешь! Пойду собираться! — Мэри вышла, и я услышала, как она стала рыться в своем шкафу и напевать какую-то детскую песенку.

Я быстро надела кеды, схватила пиджак, взяла паспорт, кошелек и ключи от дома, положила все это в сумочку и вышла из дома. Немного поразмыслив, я села на синий велосипед, решив опробовать его, и поехала по ровной аллее, озираясь по сторонам, чтобы не пропустить почтовое отделение.

Благодаря советам прохожих, я успешно добралась до почты, где меня ждало заказное письмо от мамы. Но, выйдя из здания, я обнаружила, что велосипед, заботливо прислоненный мною к фонарю, бесследно исчез. Я была обескуражена: вот это да! Неужели у меня украли велосипед?

Я осматривалась по сторонам, надеясь увидеть своей велосипед, но он пропал, и мне оставалось только стоять около почтового отделения и удивляться. С одной стороны, это было даже смешно: у меня украли велосипед! Как это по-человечески!

«Но ведь это не мой велосипед, а Мэри! Что делать?» — Эта мысль вызвала во мне досаду: я здесь всего второй день, а у меня уже угнали велосипед!

«Что в таких случаях делают люди? Идут в полицию» — сказала я себе.

Благодаря тем же любезным прохожим, я нашла полицейское отделение. Полисмены очень хорошо ко мне отнеслись и даже предложили довезти меня до дома, так как он находился достаточно далеко от участка, но я отказалась в пользу обычного автобуса.

Я была очень довольна собой, ведь вела себя разумно, осторожно, совсем как настоящая юная леди, и даже побывала в полицейском участке.

(«Не понимаю, почему люди так ругают полицейских?»)

Дома я обнаружила, что Мэри ушла.

(«Нужно было взять номер ее телефона. И почему я не подумала об этом раньше?»)

Моя соседка вернулась около десяти часов вечера — веселая и раскрасневшаяся. Она думала, что я уже сплю, поэтому старалась не шуметь в прихожей и тихо пошла в свою комнату. По пути Мэри на что-то наткнулась и выругалась себе под нос незнакомым мне словом.

Я зашла к ней.

— Ой, я тебя разбудила? — нахмурилась Мэри, снимая теплую серую кофту.

— Нет, я не спала. Ну, как провела время?

— Отлично! В следующий раз тебе обязательно нужно пойти со мной! — отозвалась она. — Я сняла пирсинг, видишь?

Я взглянула на ее нос: действительно, сережка с него исчезла, зато осталась небольшая, но довольно отталкивающая дырочка. Мне стало неприятно, и я отвела взгляд.

— Мэри, я хотела сказать… Только не ругайся… У меня украли велосипед, — извиняющимся тоном сказала я.

Мэри хихикнула, чем сильно меня удивила: у нас украли велосипед, а она смеется!

— Это не страшно! У меня его раз шесть воровали, а все потому, что на нем нет замка, — весело сказала она. — Не расстраивайся! Завтра сходим в полицию и заявим об этом.

— Я уже заявила, — сказала я, чувствуя гордость за свой поступок.

— Тем более. Оксфорд — город маленький, велосипеды пропадают часто, но их всегда находят. Ты ведь оставила им свой телефон?

— Да, и адрес тоже… А я-то думала: почему полисмен так улыбался! — рассмеялась я: когда я назвала ему свой адрес, он с улыбкой посмотрел на меня, — видимо, он уже не раз принимал заявление о краже именно этого велосипеда.

-Ты не против, если я займу ванну на пару часов? — спросила Мэри, вытаскивая из шкафа большое пушистое полотенце.

— Нет, конечно. Пойду спать. — Я поднялась на ноги. — Только дай мне номер твоего телефона, на всякий случай.

— Хорошо, записывай.

Мэри продиктовала мне свой номер, я записала его на смартфон, и она стала рыться в тумбочке.

— Черт, да где этот гель? Неужели я забыла его в Шотландии? Миша, одолжишь мне свой?

Я немного опешила, но принесла ей свой гель для душа.

«Нужно обязательно выпить крови сегодня ночью, когда Мэри уснет, ведь это — уже четвертый день» — подумала я, закрываясь в своей спальне.

Вдруг за дверью послышался голос Мэри:

— Миша, открой! Я включу тебе камин, а не ты замерзнешь ночью: на улице ужасно холодно.

(«Ох, Мэри! Она так заботится обо мне!»)

Я открыла дверь, Мэри вошла, включила камин, пожелала мне спокойной ночи и ушла. Через минуту послышался шум воды в ванной. Чтобы не слышать, как Мэри принимает водные процедуры, я засунула в уши наушники, открыла ноутбук, включила музыку и зашла в социальную сеть, чтобы пообщаться с кем-нибудь из своих. Онлайн была только Мария, и я с удовольствием наврала ей с три короба: что я живу одна, ни с кем не общаюсь, что меня считают стервой и заносчивой девчонкой, и что люди — нудные, и у меня нет ни малейшего желания с ними общаться. Я наврала, ведь не могла рассказать ей правду, чтобы она не примчалась и не увезла меня обратно под родительское крыло.

В четыре часа утра я отключила музыку и ноутбук, прислушалась и услышала ровное дыхание Мэри: она спала. И я, бесшумно и не включая свет, пошла на кухню, вытащила из холодильника один из пакетов с «соком», налила кровь в стакан и начала медленно, смакуя, пить ее, ощущая, как по телу разливается удовольствие, наполняя мой разум легким туманом. Я выпила все два литра крови, скомкала пустой пакет в маленький шар, выбросила его в мусорное ведро, тщательно помыла стакан, пошла в ванную комнату, почистила зубы и, ощущая в теле бешеный прилив энергии и приятное чувство сытости, наполнила ванну водой и лежала в ней несколько часов.

В шесть часов утра я собралась на пробежку: оделась, даже накинула теплую кофту, чтобы не выглядеть странно, и зашла к Мэри, ведь она сказала, что будет бегать со мной.

Мэри спала, вытянувшись почти поперек кровати и с заложенными за голову руками. Она тяжело дышала во сне. Я легонько потрясла ее за плечо.

— Мэри, просыпайся, — тихо сказала я, но она недовольно промычала и отвернулась от меня на другой бок.

— Мэри, ты идешь бегать? — Я вновь потрясла ее, уже сильнее.

Мэри открыла глаза, повернулась ко мне и недовольным сонным взглядом взглянула на меня.

(«Надо же, только что она была в другой реальности!»)

— А, это ты? Что случилось? — спросила она сиплым голосом.

— Я иду бегать. Ты со мной? — спросила я.

— Бегать? М-м-м… Который сейчас час?

— Шесть утра.

— Шесть? Еще так рано… Наверно, я не пойду с тобой сегодня. Завтра — обязательно. Не обижайся, ладно? — Она потерла пальцами свои закрытые глаза.

«Так я и знала! Одни только слова!» — с неприязнью к ней подумала я.

— Хорошо, спи! — недовольно сказала я.

— Спасибо. С меня завтрак, — пробормотала Мэри и перевернулась на другой бок.

И почему я поверила в то, что она будет со мной бегать? Нашла кому доверять! Человеку!

Я надела кеды, засунула в уши наушники, включила музыку и с удовольствием пробегала два часа, встретив рассеянное солнце. Когда я вернулась домой, Мэри еще спала.

Глава 3

В пятницу мы сходили к тете Мэл, забрали заказ, погуляли между колледжами, Мэри показала мне мой колледж, мы зашли в него, я записала расписание лекций… Последние дни прошли так насыщенно, что я даже стала забывать о том, что нахожусь одна в чужом городе, среди людей, и стала чувствовать свободу, которая сначала давила на меня, а потом стала душить счастьем. Но это была не моя заслуга — Мэри во многом помогла мне адаптироваться к новому окружающему миру, а главное, живя и общаясь с ней, я понемногу начала понимать, как устроен человеческий организм, как живут, чего хотят люди и как с ними общаться.

Мэри вела себя так просто и естественно, словно мы были знакомы уже сто лет, и сначала это удивило меня — я не привыкла к таким откровенным разговорам и рассказам о чей-либо чужой личной жизни, но потом сама стала рассказывать о себе (конечно, скрывая то, что я — вампир и что моя семья не должна знать о нашем проживании с Мэри под одной крышей). Мэри как-то странно влияла на меня… В четверг вечером она уговорила меня посмотреть какую-то мелодраму с незатейливым сюжетом: парень и девушка постоянно видят друг друга, но никак не могут встретиться в большом городе. А в конце фильма выяснилось, что этот парень — призрак, а девушка — это та, что сбила его насмерть машиной и уехала с места преступления. Фильм так себе — я смотрела и лучше, но конец все-таки не оставил меня равнодушной: девушка, терзаемая мыслями и совестью за убийство того парня (в призрака которого она уже успела влюбиться), покончила жизнь самоубийством, спрыгнув с крыши своего многоэтажного дома. И вот, она упала на асфальт, ее мозги разлились по дороге, и тут ее призрак встал на ноги, а перед ней — тот парень, которого она убила. Он подал ей руку, она приняла ее, и они вместе пошли прочь от ее мертвого тела, вокруг которого собралась куча народу. Ах да, призрак простил ее и тоже был в нее влюблен.

И вот, после просмотра этого фильма я сидела на кровати и думала: зачем? Я совсем не собиралась его смотреть! Но, как только Мэри сказала: «Давай посмотрим классный фильм», я тут же ответила: «Давай», а впрочем, мне было не жаль потраченного на просмотр времени: это был новый опыт — просмотр фильма с человеком, с подругой. Ведь люди часто так делают: им почему-то постоянно нужно, чтобы с ними кто-то был во время просмотра.

Наш велосипед нашелся быстро: мне позвонили на следующий же день, как я подала заявление о краже, и оказалось, что велосипед был угнан местным шалопаем по имени Фрэнк, любящим угонять чужие средства передвижения, особенно — двухколесные. Кроме велосипеда, мы получили от полисменов «супернадежный замок», чтобы этого больше не повторилось, видимо, им надоело постоянно разыскивать наш велосипед.

Как ни банально, но Мэри так и не стала бегать со мной по утрам: она просыпалась около восьми часов, быстро принимала душ, ела, одевалась и убегала на работу, а возвращалась часов в шесть вечера. Но в эту пятницу ей дали выходной, и мы смогли совершить нашу экскурсию по Оксфорду и моему колледжу.

В понедельник наступил первый учебный день. Меня охватывало невероятное волнение, а ночь воскресения я провела бестолково: до утра выбирала себе костюм и остановила выбор на белой рубашке с узкими руками, черной юбке, классического покроя, черных колготках, туфлях на удобном каблуке, и, конечно же, черной шелковой повязке на шею. Мантия, новенькая и аккуратно проглаженная, весила на спинке стула.

Утром я пробежалась, сократив время пробежки до одного часа, приняла душ, помыла голову, высушила волосы феном, надела костюм, убрала волосы в узел на затылке, надела туфли, осторожно сложила мантию в сумку, покрутилась перед зеркалом, надела осеннее коричневое пальто, вышла из дома, села на велосипед и поехала к колледжу. Я была так взволнована, что почти не слышала окружающего шума, хотя он постоянно преследовал меня, но в этот раз волнение заглушило вечный гул в моей голове.

Я подъехала к стоянке, прицепила велосипед к столбику и в нерешительности застыла на месте: что-то сдерживало меня, сковывало мои действия. Когда я терялась, то становилась очень нерешительной. Поэтому сейчас я молча глазела по сторонам, наблюдая за тем, как сотни студентов смело шагают к колледжу.

«Что за трусость!? Эти люди смелее меня?» — раздраженно подумала я, и эти мысли сдвинули меня с места.

Я зашла в колледж и, наблюдая за действиями других студентов, сдала в гардероб свое пальто и надела мантию. Но тут у меня сдали нервы, и я спряталась в угол, не зная, что дальше делать. Моя смелость угасла, оставив меня наедине с отвратительным чувством неловкости: все знали, что делать, кроме меня!

 Я забилась в угол, понимая, что веду себя как последняя дура, но боялась покинуть это убежище.

— Девушка из магазина! Это ты? — вдруг услышала я рядом с собой знакомый мужской голос.

Это был Эндрю — бывший парень Мэри.

— Привет, — растерянно отозвалась я.

— Привет! Ты почему здесь спряталась? — приветливо спросил он: на нем тоже была черная мантия.

— Наверно, это покажется тебе глупым и смешным, но я совсем потерялась… Не знаю, что делать и куда идти! — воскликнула я, обрадовавшись его появлению: как вовремя он подошел! Нет, не то… Как замечательно, что он подошел!

— Тогда позволь я отведу тебя, куда нужно: скоро первокурсники будут давать клятву, — сказал парень.

— Что бы я без тебя делала? — с искренней благодарностью сказала я. — Кстати, я — Миша.

— Миша, — повторил он. — А меня зовут Эндрю. Пойдем, нужно забрать твое пальто.

И точно: сейчас я увидела, что его мантия была надета поверх черного пальто.

Я забрала в гардеробе свое пальто, надела его, затем мантию, на голову — шапочку, и мы с Эндрю вышли во двор, на котором уже стояли сотни студентов. Парень провел меня к организованным стройным рядам первокурсников и ушел. Первокурсники, стоявшие рядом со мной, весело болтали, а я лишь сильно волновалась, совсем не понимая, что происходит и должно произойти.

— Привет, ты тоже только поступила? — вдруг спросила меня соседка слева — приятная улыбчивая девушка.

— Привет, да. И если честно, я безумно волнуюсь! — вырвалось у меня.

— О, я прекрасно тебя понимаю: сама такая же. Откуда ты? У тебя странный акцент.

— Из Польши, — ответила я и улыбнулась: мне было очень приятно, что она заговорила со мной.

— Далеко отсюда… А я — из Шотландии. Меня зовут Элли.

— А меня Миша. Знаешь, я совсем растерялась.

Элли тихо рассмеялась.

— Я тоже. Мы можем… — Она не договорила, так как в это время на трибуну взошел пожилой седовласый мужчина в мантии (но не в такой, как у нас) и шапочке, и поприветствовал студентов. В ответ ему раздался гром рукоплесканий. Я машинально повторяла за студентами все их действия, но все равно чувствовала себя невообразимой тупицей.

— Давай дружить, Миша. Я здесь совсем никого не знаю, — шепнула мне Элли, когда наступила минутная пауза.

— С удовольствием, потому что я тоже ни с кем здесь не знакома, — ответила я ей.

— А тот парень, что тебя привел?

— Он просто помог мне, — объяснила я.

— Отлично, только не теряйся от меня.

Как здорово, что теперь я буду не одинока в этом новом огромном непонятном мире Оксфорда!

Я немного успокоилась и смогла сосредоточиться на происходящем: вокруг меня были сотни мантий и восторженных счастливых лиц, молодых и приветливых. Все улыбались.

«Вот, каковы люди, когда они счастливы… Но они отдадут этому месту часть своей молодости. Это грустно» — подумала я, наблюдая за студентами.

Не помню, что происходило дальше: мне запомнился какой-то нестройный порядок, выход на трибуну профессоров, которые что-то говорили, рукоплескания студентов… Хаос, непонимание и туман в голове. Потом первокурсники произнесли клятву. Много шума, хлопков, речей, улыбок, но я почти ничего не запомнила и была сильно разочарована.

«И это то, что я должна запомнить на всю жизнь — первый день в первом университете в моей жизни? Этот хаос? Разве я смогу потом тешить себя этими воспоминаниями, если почти ничего не поняла, а только волновалась и смотрела по сторонам? Какое разочарование!» — недовольно подумала я, когда все действия завершились и можно было уезжать домой.

Но одно я запомнила точно: в тот октябрьский день было пасмурно и иногда моросил мелкий противный дождь, но никто не обращал на него внимания — все были целиком увлечены происходящим. Все, кроме меня.

Мне было обидно и горько: не таким я представляла этот знаменательный и долгожданный день!

Когда все начали расходиться, мы с Элли пошли вдоль аллеи и разговорились. Оказалось, что девушка приехала из небольшого шотландского городка: выиграла какой-то грант, поступила в Оксфорд и поселилась в общежитии колледжа. Элли оказалась простой умной девушкой, и рядом с ней я чувствовала себя глупой, хотя, наверно, так оно и было. Мы обменялись номерами телефонов, договорились встретиться завтра перед занятиями, чтобы побродить по колледжу и поискать аудитории, попрощались и расстались.

Я пошла к своему велосипеду, сняла шапочку и мантию, положила их в сумку и стала отстегивать свой велосипед. Он был мокрым, но мне было плевать на это.

Я безумно устала морально: я — домашняя девочка, очутилась в настоящем водовороте событий, как Алиса в Зазеркалье, и не знала, как нужно плыть по течению, ведь еще не умела плавать в таких бурных и быстрых водах.

Мое настроение было жутким, и мне казалось, что еще одна мелочь, и я устрою истерику — буду кричать, рвать и метать.

Сев на велосипед, я медленно, осторожно, насколько мне позволяла моя раздраженность этим днем, поехала домой.

Самый обыкновенный английский серый день. Я мог бы спокойно остаться дома, потому что никогда не ходил на подобные мероприятия, но пошел на него, потому что мне стало скучно в своем большом старинном доме на Эбингтон-роуд. Я купил его три года назад, когда только поступил сюда, и уже три года как скучал здесь. Конечно, со своей неприхотливостью я мог бы снять квартиру или жилье попроще, но мне необходимо быть как можно дальше от соседей — только так меня настигают комфорт и спокойствие: благодаря тому, что мой дом находится в некотором уединении, мне не приходится постоянно слышать, что делают соседи, хотя блокировать посторонние шумы в своем сознании я давно умел.

Скука съедала меня заживо, и я уже сто раз проклял себя за то, что зачем-то поступил в магистратуру, а ведь не сделай я этой глупости, то был бы сейчас где-нибудь в Скандинавии: построил бы себе двухэтажный деревянный домик на берегу лесного озера, покрасил бы его в красный цвет, смастерил деревянную лодку, завел собаку и жил бы себе спокойно и уединенно. Питался бы в ближайшем городе или моими жертвами были бы браконьеры. Но вместо этого я почему-то вновь поступил в Оксфорд, в магистратуру. Зачем? Меня самого удивлял этот дурацкий поступок: диплом мне не нужен, и я не собираюсь становиться всемирно известной публичной персоной. Ну да, вампиру только и не хватало публичности и мозолить глаза человечеству, которое не должно знать о нашем существовании. Миссия человечества проста — питать нас своей кровью.

Погода была прямо как на заказ, и я подумал, что все-таки нужно выбраться из своего прокуренного дома на свежий воздух.

Я выкурил сигарету, надел чертову форму, на шею — оксфордскую черную «петлю», черное, как у многих студентов, пальто, сверху — мантию магистра, перчатки, надел ботинки, хотя такой официальный стиль был мне противен. Я захватил с собой шапочку, закинул ее на сиденье машины и поехал к своему колледжу Церкви Христовой, где уже четвертый год возился с ненужным мне правом.

Вообще-то, Оксфорд — город велосипедистов, и большинство студентов приезжает к своим колледжам именно на этих двухколесных, очень удобных для таких узких улочек игрушках. Но я не мог позволить себе подобного, ведь был уже в том возрасте, когда солнце выдавало мой истинный возраст и делало из меня старика — недавно мне исполнилось сто восемьдесят восемь лет, и я уже сто пятьдесят лет жил в тени, подальше от солнца. Поэтому, в отличие от нормальных студентов, я приезжаю в колледж на раритетном «Мустанге» с тонированными стеклами — не хочу, чтобы мое богатство бросалось в глаза, поэтому уже четвертый год не пересаживаюсь на современное авто. Не хочу выделяться, точнее, вынужден держаться скромно. К тому же, только в других, более либеральных университетах модно приезжать на дорогих автомобилях, но не в Оксфорде.

Не могу сказать, что учусь на отлично, скорее, я учусь хорошо, потому что мне скучно здесь, и мой энтузиазм к учебе пропал еще на первом курсе. Тем более, я учусь здесь уже в третий раз: скука смертная, но я намеренно мучаю себя, чтобы не отставать от современной жизни — так делают большинство вампиров. Для меня важно оставаться в курсе развития права, науки, техники и искусства. Я должен быть в курсе всего, что происходит в мире, хоть иногда отчаянно желаю бросить все к чертовой матери и жить уединенно, вдали от цивилизации.

Я подъехал к колледжу, поставил машину на стоянку, вышел, надел оксфордскую шапочку и пошел на церемонию. Все произошло рутинно: приветствия профессоров и руководства, подобострастные лица студентов, ловивших каждое их слово, которые, чуть что, поднимали шум аплодисментов, оглашение надежд канцлера на то, что мы будем достойны звания студента Оксфорда, такого старинного, консервативного и авторитетного университета, и так далее и так далее. Потом была церемония клятв, всеобщая радость, щебетание, крики: «А теперь в паб!». Все банально. Я пребывал в унынии, не разделяя с людьми их радость: конечно, поступить в Оксфорд, было для них счастьем, божьей благодатью, но для меня — рутиной и обязательством, в первую очередь, перед самим собой.

С тех пор, как мне исполнилось двадцать, я живу один, считая, что стыдно надоедать родителям, ведь свою задачу — вырастить меня и научить всему, они выполнили, так пусть живут в свое удовольствие.

Так как день не принес мне никаких новых эмоций, я сел в машину и поехал домой. Выезжая в центральную часть города, я оказался позади синего велосипеда и сидящей на нем девушки — она ехала прямо по дороге, а не по велосипедной дорожке.

«Что за дурочка?» — Я посигналил ей, чтобы она съехала на свою часть дороги, но девица и не подумала этого сделать.

Я вновь посигналил. Безрезультатно.

И я тащился со скоростью черепахи, поминутно вскипая от раздражения: за мной уже выстроился длинный ряд машин, которые сигналили мне. Мне! Как будто это я был виноват в том, что тащусь как мертвый ленивец! Немного погодя я решил проучить упрямицу на велосипеде, чтобы она, в конце концов, съехала на свою чертову велосипедную дорожку, и резко надавил на педаль газа, полагая, что лязг колес напугает девицу, и она съедет, но вместо это она вдруг резко остановилась, и я просто-напросто сбил ее.

Девушка упала с велосипеда.

«Дерьмо! Только этого мне не хватало!» — мрачно подумал я, хотя редко употреблял это выражение, однако этот момент был подходящим для подобного высказывания, точно передающего мои эмоции.

Я резко остановил машину, так что машина позади моей чуть было не поцеловала бампер моего «Мустанга», и вышел посмотреть, сильно ли ударилась девчонка. Хотя, я знал, что сильно — должно быть, она что-то себе сломала.

Девица сидела на дороге, видимо, не понимая, что произошло: ее высокая прическа распалась, и длинные, красивые золотистые волосы упали на ее спину и грудь. Велосипед с погнутым задним колесом лежал рядом с ней.

Я подошел к девушке.

— Прошу прощения, мисс. Надеюсь, с вами все в порядке? — спросил я, нагибаясь к ней.

Она подняла на меня горящий яростью взгляд.

«Мария?» — пронеслось в моем разуме, едва я увидел чудесные, знакомые мне черты.

— Мария? — невольно вырвалось у меня вслух.

— Он еще и прощения просит! Как благородно! Думаешь, я не знаю, что ты сбил меня специально!? — с гневом воскликнула девушка. — Стоп… Откуда ты знаешь мою сестру?

Пристально глядя на нее, я убедился в том, что ошибся — это была не Мария.

«Ее сестру? Она — сестра Марии? Но Мария никогда не рассказывала мне о том, что у нее есть еще одна сестра. Маришку-то я знаю» — подумал я, разглядывая девушку.

Конечно, она была сестрой Марии: те же черты, те же глаза, те же брови и волосы… Но эта девица была другой — какой-то нежной, неразвитой, в ее взгляде не было страсти, которой всегда пылал взгляд Марии. Сбитая мною девушка была похожа на совсем еще юную вампиршу.

(«Интересно, сколько ей лет? И какой дурацкий ярко-голубой лак на ее ногтях»)

— Мы с ней когда-то дружили, — ответил я, совершенно сбитый с толку: передо мной была сестра Марии, и я только что сбил ее. Надо же, какое совпадение. — А что ты здесь делаешь?

— Учусь, конечно! А ты сбил меня и помял мой велосипед! Я сижу на дороге, как дура, и все вокруг глазеют на это! — вдруг закричала девица. Она быстро поднялась на ноги.

Если бы на велосипеде была смертная, она бы точно что-нибудь себе сломала, но эта золотоволосая истеричка не получила даже царапины, и я знал почему.

— Это случилось по твоей вине: кто заставлял тебя останавливаться в тот момент, когда я нажал на газ? — Несмотря на свое ледяное спокойствие, я стал выходить из себя.

Ситуация напоминала глупый фарс.

— Я остановилась на светофоре! — взвизгнула девица, поправляя свои юбку и пальто. — А ты, если не умеешь водить, сначала научись, а потом езжай, иначе, собьешь кучу народу! Если уже не сбил, как меня только что! И кто тебе только права выдал?

Я с презрением посмотрела прямо ему в лицо, но тут же поразилась и нахмурилась одновременно: очень бледная, бледнее, чем моя, идеальная кожа, бледные губы, красивые, но холодные, почти синие глаза, темные волосы… Да и голос у него приятный: низкий, но тоже какой-то холодный. Слишком идеальный облик для такого негодяя.

«Он — вампир? Да, должно быть… Слишком красив для человека» — невольно подумала я, не веря своим глазам.

— Ты… — протянула я, но вовремя спохватилась, чтобы не ляпнуть лишнего при людях.

— Нет, маленькая истеричка, не я, а ты нарушила правила дорожного движения, рассекая по проезжей части на своем велосипеде. Как ты думаешь, для чего здесь намечена эта велосипедная дорожка? Из-за тебя образовалась огромная пробка! — Незнакомый вампир повысил голос.

«Интересно, он понял, что я тоже вампир?» — подумала я, но, услышав его последнюю фразу, вскипела от гнева, как чайник Мэри на нашей кухне.

— Да как ты смеешь! — взорвалась я. — Видимо, моя сестра ошиблась, когда выбрала тебя в друзья! Грубиян несчастный!

— Научись ездить по правилам, истеричка. — Мерзавец даже не удосужился помочь мне с велосипедом.

Я оглянулась: вокруг нас образовалась толпа зрителей, наверняка, не очень довольных тем, что мы загородили дорогу. Прямо как в том фильме: девушка спрыгнула с крыши, а соседи по дому очень опечалились тем, что теперь придется терпеть некоторые неудобства из-за ее самоубийства — и зачем только она испортила тротуар?

У меня было еще много чего сказать этому нахалу, но я решила, что с ним сражаться бесполезно: он даже «истеричкой» меня назвал! Чурбан неотесанный, а не вампир! Еще и в оксфордской мантии!

— А не пошел ли ты? — все-таки сказала я напоследок, затем подняла велосипед и, несмотря на погнутое заднее колесо, села на него, собираясь с гордым видом покинуть эту несмешную комедию.

Но вдруг незнакомый вампир схватил меня за предплечье.

— Подожди минуту. Ты — сестра Марии? — спросил он.

— Какая тебе разница? У тебя со слухом проблемы? — недовольно ответила я. — И вообще, кто тебе разрешал меня трогать? Немедленно убери от меня руки!

— Но Мария никогда не рассказывала о тебе. — Он будто не слышал моих слов и не убирал руку.

— Убери свои руки или я закричу, — сказала девушка таким убедительным тоном, что я понял: она исполнит свою угрозу.

Я посчитал ее дурой и истеричкой, но все же хотел узнать, кто она такая. Сестра Марии! Здесь! В Оксфорде!

— Послушай, меня зовут Фредрик Харальдсон. Мария рассказывала тебе обо мне? — спросил я, надеясь, что все-таки рассказывала, но, конечно, не все.

Серо-голубые глаза истеричной девушки округлились.

— Тем более не смей хватать меня за руки! И вообще, не смей меня трогать! И разговаривать со мной тоже не смей! — Она одернула свое предплечье и уехала. Погнутое колесо ее велосипеда жалобно поскрипывало.

Невольно глядя вслед сестре Марии, я отчетливо понимал, что она точно никогда не заговорит со мной.

«Неужели она знает?» — подумал я, не отрывая взгляд от ее прямой узкой спины, удаляющейся от меня. От падения на мокрый асфальт пальто девчонки намокло.

Не знаю почему, не знаю откуда, но у меня возникло непреодалимое желание проследить за сестрой Марии, и я бросился к машине, но вдруг увидел лежащий на дороге белый конверт, уже успевший покрыться моросью, — наверно, он выпал из сумки истерички, когда она летела с велосипеда.

Я поднял конверт, сел в машину, игнорируя недовольные крики водителей, и осторожно, соблюдая большую дистанцию, поехал за девушкой, зная, что она вряд ли подумает о том, что стала объектом слежки. Наконец, я увидел, как она свернула на Коули-роуд и остановилась около двухэтажного старинного на вид домика с деревянными белыми окнами, поставила велосипед у лестницы, нацепила на него замок и вошла в этот дом.

Теперь, зная где она живет, я решил, что обязательно заеду к ней в гости: мне хотелось поговорить с ней, узнать, что она знает обо мне и Марии. По пути домой, я размышлял о том, как эта девушка оказалась здесь, в этом городе, ведь если бы Мария рассказала ей о том, что между нами было, эта истеричка никогда не приехала бы в Оксфорд, где живу я. После того неприятного случая мы с Марией дали друг другу слово, что никогда больше не встретимся. И вот, в Оксфорде я встречаю ее сестру, о которой Мария ничего мне не рассказывала.

Я приехал домой, сбросил с себя мантию и одежду, и пошел в душ: мне хотелось смыть неприятное чувство, вновь овладевшее мной после встречи с сестрой Марии, но я с обреченностью понял, что теперь точно не смогу забыть о том позоре, ведь живое напоминание о Марии будет мелькать перед моими глазами. Выйдя из ванной комнаты, я надел чистую одежду, взял одну из свежих газет, устроился в кресле, стал читать, но никак не мог сосредоточиться на чтении — мысленно возвращался к моей сегодняшней встрече с истеричной девицей.

«Сестра Марии. Еще одна Мрочек. А я даже не знаю, как ее зовут. А эта девчонка за словом в карман не лезет!» — усмехнулся я и попытался продолжить чтение, но статья: «Современные экономические системы мира» заканчивалась для меня на третьей строчке — дальше смысл терялся.

 Я отшвырнул газету и достал пачку сигарет.

Конечно, вампиры не курят, точнее, могут, но курение считается не столько пагубной, сколько плебейской привычкой, однако меня это совершенно не волновало: я курил часто, и на то, считают меня плебеем или нет, мне было наплевать. Все равно я никогда не подходил под шаблон обычного аристократичного вампира, хоть по праву рождения и был аристократом, но не придавал этому никакого значения.

Я вытащил из пачки сигарету и закурил ее, глубоко вдыхая терпкий дым — это была вторая сигарета за день. Тут я вспомнил о конверте, который потеряла юная вампирша, взял его из машины и, поднявшись обратно в кабинет, вольготно раскинулся на кресле, закинул ноги на стол (плохая привычка) и пристально, задумчиво смотрел на конверт. Наконец, любопытство взяло вверх: я решил прочитать, кому адресован конверт, ведь на нем должно быть имя той девушки, пробежал взглядом адрес получателя и нашел имя: «Миша Мрочек».

«Миша? Ей подходит: необычное имя для истеричной девицы» — подумал я, рассматривая конверт: он был вскрыт, значит, Миша уже прочла его содержимое.

Стоило ли читать мне? Нет, благовоспитанные персоны так не делают, но я был всего лишь раком-отшельником, вампиром-одиночкой, да еще и курящим, поэтому достал письмо и прочитал его, посмеиваясь про себя. Это был почерк Марии.

(«Да, Мария как всегда в своем репертуаре: только она может писать так остроумно даже о самых серьезных вещах»)

Советы Марии ее сестре были такими строгими и пояснительными, что я легко сделал вывод о Мише: она была младшей сестренкой, которую все носили на руках, она первый раз в жизни приехала учиться, первый раз находится среди людей, в общем, совсем еще невинная овечка.

А потом я увидел правило №9, которое гласило: «Никогда не общайся с Фредериком Харальдсоном. Никогда», и решил, что девчонка точно хоть что-нибудь да знает. Интересно, сколько ей лет? Восемнадцать? Двадцать? Она выглядела еще совсем юной, юной по-настоящему, и ее кожа еще не стала такой бледной, как у ее меня. Надо же, и она так похожа на ту, которую я когда-то любил. Любил? Вряд ли — это было какое-то затмение. У нас был короткий, но бурный роман со всеми из него вытекающими, что бросило тень на репутацию Марии, однако жениться на ней я не собирался — был не настолько влюблен в нее, влюблен, но не по-настоящему: просто своей страстной натурой она вскружила мне голову. А когда я сказал ее отцу, что не намерен становиться его зятем, между нами все было кончено, как и дружба между моими и ее родителями.

Честно говоря, все было совершенно банально: Мария просто соблазнила меня. Она меня, а не я ее. Но я взял всю вину на себя, чтобы смягчить тень, упавшую на ее имя, а Мария не сделала ничего, чтобы опровергнуть это. Но я никогда и не собирался утверждать обратное: пусть в глазах всего вампирского общества я являюсь подлецом, но добровольно несу это позорное пятно. Наверно, я должен обижаться на Марию за этот позор, но не держу на нее ни зла, ни обиды. Мне плевать на мнение общества и жить с черной репутацией мне намного легче, чем было бы ей. Хотя, каюсь: в том, что случилось, есть и моя вина — я дал себя соблазнить, дал вскружить себе голову, хоть всегда мыслил рационально, холодно и трезво. Но я позволил случиться всему, что случилось, а значит, моя вина — не меньше вины Марии. Однако смешно: ее родители считают, что я был первым ее мужчиной и что она почти двести лет провела без секса. Когда все это случилось? Три года назад: Мария экстернатом закончила учебу, сдала за один день все экзамены и уехала. А я остался: у меня не было причин уезжать, как и не было пятна на совести. Ну, так себе — противное маленькое пятнышко, все еще несмытое временем.

Я аккуратно сложил письмо, положил его обратно в конверт, затушил сигарету и закурил новую.

Даже странно, что я так задумался о том, знает ли обо всем этом Миша. Хотя, это естественно: она — сестра Марии. И все же, я удивлялся тому, как Мария отпустила сюда свою младшую сестру, и как это сделал их отец — ведь он ненавидит меня лютой ненавистью.

Докурив сигарету, я затушил ее о свою ладонь: еще одна плохая привычка.

Вечером я стал маяться: меня охватило желание сесть в машину и поехать к Мише, чтобы поговорить, познакомиться с ней, ведь она была совершенно незнакома мне, видимо, Мрочеки прятали ее. Я слышал о том, что другая сестра Марии — Маришка летом вышла замуж за Маркуса Моргана, — я знал его, но мы с ним мало общались. Его брата Седрика я тоже знал — мы с ним даже как-то учились на одном курсе в Гарварде. Веселая семейка: консервативная, чопорная, надутая. А Миша — сущая истеричка.

Я курил уже шестую сигарету за день, хотя никогда не курил больше четырех. Подойдя к окну, я стал всматриваться в освещенную фонарями улицу, затем потянулся за новой сигаретой, но пачка оказалась пустой.

(«Не зря мне запретили общаться с этим хамом. Только подумать: он сбил меня и даже не извинился! А что я скажу Мэри? «Мэри, извини, но твой велосипед испорчен машиной одного идиота-вампира!?»)

Меня охватила такая злость, что я едва не сбила парочку людей, да и ехать с погнутым задним колесом было очень неудобно, а мои длинные распущенные волосы лезли в глаза и мешали обозрению дороги. Я добралась до дома, прицепила велосипед к перилам, открыла дверь, разулась и почти с яростью бросила туфли на остальную обувь.

— Ты уже вернулась? Ну, как прошел день? — раздался голос Мэри из кухни. — Ты голодна? Я помою тебе пару огурцов и помидоров. И яблочко!

«Опять она со своими овощами! Я же просила не лезть ко мне!» — со злостью подумала я, вешая в гардероб свое пальто. В этот момент забота Мэри раздражала меня как никогда.

Я ничего не ответила, зашла в свою комнату, стянула с себя тщательно подобранный костюм и разбросала вещи на полу (я всегда вымещала на них свою злость). Но уединиться мне не удалось: через минуту зашла Мэри.

— Ого, а что с настроением? — спросила она, поглядывая на одежду, раскиданную на полу.

— Хуже не бывает! Меня сбила машина! А точнее, это был один идиот! — вырвалось у меня.

Я сидела на кровати, в одном нижнем белье.

— Сбил? Да ладно! — усмехнулась моя соседка.

Усмехнулась!

— В этом нет ничего смешного! Я полетела вниз головой, а моя юбка задралась выше колен! И еще этот идиот помял заднее колесо твоего велосипеда! Думаешь, я шучу? Мне совершенно не до шуток! — вспылила я.

— Ты упала вместе с велосипедом?

— Ну да! И теперь мое пальто в грязи!

— Но на тебе нет ни царапины.

Я посмотрела на Мэри, мысленно проклиная ее наблюдательность.

— Я просто очень удачно приземлилась. А этот мерзавец даже не помог мне встать! Вот какие они, эти мужчины! — горячо оправдывалась я.

— Но вещи-то здесь ни при чем, — спокойно сказала Мэри и стала собирать с пола разбросанную мною одежду.

Мне стало жутко неловко.

— Нет, Мэри, оставь! Я сама все уберу, когда немного остыну. Это уже как ритуал, — сказала я ей.

— Лучше оденься, а не то замерзнешь, — ответила она, не прекращая своего занятия.

Мне было стыдно осознавать, что она — младше меня на полтора года, и умеет трезво рассуждать. В отличие от меня.

— Мэри, прекрати: мне неловко, когда кто-то собирает то, что разбросала я сама. — Я подошла к ней. — Ну, хватит, право!

Она молча отдала мне уже собранную ею одежду.

— А это твои настоящие волосы? — вдруг спросила соседка.

Раньше она не видела меня с распущенными волосами, так как я всегда собирала их в высокий узел или хвост, чтобы не мешали при ходьбе.

— Да, конечно, — ответила я, ожидая, что она, как и все, будет восхищаться ими.

— Представляю, сколько времени уходит, чтобы высушить их. Ты никогда не думала о короткой стрижке?

Этот вопрос поломал все мои представления о Мэри. Клянусь, раньше никто не говорил мне подобное: все только восхищались и советовали никогда не притрагиваться ножницами к моим волосам. А она предложила мне сделать короткую прическу!

— Что? Зачем? — Моему удивлению не было предела.

— По длине твоих волос я поняла, что ты остригаешь их очень редко, — сказала Мэри. — Мне кажется, тебе пошла бы челка, только не густая, и что-то типа каре.

 В последний раз я стригла волосы шесть лет назад: тогда мама случайно отрезала огромный клок волос у самых корней, когда пыталась ножницами распутать на них узел, поэтому пришлось обрезать все мои волосы, и я ходила с короткой мальчишеской стрижкой, обиженная на весь мир.

— Нет уж, волосы — это то, что я никогда не стану трогать, — твердо ответила я на предложение Мэри, бросила вещи на кровать и полезла в шкаф за одеждой.

— Но надо же как-то меняться. Ладно, если ты не можешь пополнеть из-за своей аллергии, но волосы-то всегда отрастут! — недовольно воскликнула Мэри.

— Кажется, на кухне начался пожар, — сказала я, вдруг ощутив неприятный дым.

— Мои котлеты!

Мэри побежала на кухню, а я тихо рассмеялась: люди такие забавные! Когда у них что-то подгорает на плите, они бегают не медленнее, чем мы, вампиры.

Я достала из шкафа старенькие джинсы, теплые носки (не знаю, до какой степени теплые, но довольно плотные) и длинную большую майку с названием какого-то футбольного клуба (ее мне отдал Мартин, который заказал ее по интернету и обнаружил, что она на него мала, и после этого майка стала моей, но носила я ее только дома). Собрав волосы в высокий хвост, я аккуратно сложила вещи в шкаф и пошла на кухню, чтобы поболтать с Мэри.

— А почему ты сегодня дома? — поинтересовалась я, сев у окна, чтобы не мешать подруге готовить.

Весь дом был пропитан запахом жареного мяса.

— Отпросилась: почувствовала себя неважно, наверно, это из-за погоды, — ответила Мэри, а потом повернулась ко мне, уперев руки в бока. — Кстати, мамзель, ты что, совсем ничего не ешь? Все помидоры, огурцы и яблоки на месте: я специально пересчитываю их каждое утро.

(«Ну, зачем она это делает? Ей скучно жить, что ли?»)

— Я ем! — только и смогла сказать я, теряясь в догадках, что бы придумать в свое оправдание.

— Ага, я вижу, как ты ешь! — недовольно буркнула Мэри.

— Я ем, — еще раз, но более настойчиво сказала я. — Просто небольшими порциями, поэтому тебе кажется…

— Не верю.

Я просто-напросто опешила.

— Ну, это твое дело! Не буду доказывать обратное. — Я нахмурилась и скрестила руки на груди.

Мэри отвернулась и стала возиться со сковородкой.

— Ты обиделась? — с тревогой спросила я, не зная, как истолковать ее поведение.

— Нет, сериал смотрю, — отозвалась Мэри. — Мой любимый. Уже третий раз пересматриваю.

Увидев у раковины свой ноутбук, я даже не удивилась.

— Я тоже смотрела его пару лет назад, — сказала я, радуясь тому, что теперь можно сменить тему.

— Правда? Кто твой любимый герой? — спросила Мэри, обернувшись ко мне. Ее глаза сияли.

Я поднялась со стула.

— Салли, — ответила я, подходя к подруге.

— Салли? — воскликнула она и поморщилась. — Но почему? Она же такая скользкая!

— Какая? — с улыбкой переспросила я.

— Скользкая: никогда не знаешь, что у нее на уме. И чем только она тебе нравится?

— Она — сильная личность. Да, иногда Салли делает подлости, зато не слушает дурацких советов, как Джейн.

(«Господи, какую ерунду мы обсуждаем!»)

— Иногда делает подлости? Да она только и знает, что делает их на каждом шагу! И, кстати, Джейн — моя любимая героиня: она единственная добрая девушка в этом сериале, — серьезно сказала Мэри.

— Да, и поэтому она подставила Салли во время поездки в Детройт, — усмехнулась я.

— Это было случайно! Она же не виновата в том, что Сэм по уши в нее влюблен!

— Но это не давало ей права настраивать его против Салли.

— Что бы ты не говорила, буду настаивать на своем: Джейн — умница, а Салли — настоящая змея!

— Ладно, остынь, это всего лишь сериал, — рассмеялась я, увидев, как Мэри завелась от нашего бессмысленного спора.

— Да уж… Слушай, если не лень, вынеси мусор, — попросила Мэри. — Ну ты и странная… Салли… Хм.

Я промолчала, достала из мусорного ведра большой черный пакет, закрыла его на специальные тесемки и понесла на улицу: мусорный бак находился в двух десятках метров от нашего дома. Стоит сказать, я уже знала, как и куда нужно положить мусор: Мэри научила меня этому.

— Классная футболка! — сказал мне соседский рыжий подросток с веснушками по всему лицу, когда я возвращалась домой. Билл, по-моему, школьник.

— Спасибо! — отозвалась я.

— Не холодно? — улыбаясь, спросил он.

— Я мусор выносила, — ответила я и улыбнулась ему в ответ.

Теперь люди казались мне милыми и забавными.

Дома я решила почитать какую-нибудь умную книгу и взяла из личной библиотеки Смитов первый том «Гения христианства» Шатобриана. Мне захотелось прочесть его размышления для общего развития: я никогда не задумывалась о Боге и о том, нужно ли ходить в церковь, и нужно ли это мне, однако Шатобриан в первых же главах так высокопарно расхвалил христианство, что я почувствовала интерес к этой религии. В Польше есть ветвь христианства — католицизм, и мои родители нередко ходят на службу в какой-то костел, но я выросла атеисткой. Хотя, нет, у меня свои мысли насчет всего этого.

 Шатобриан вскоре мне наскучил: я прочитала несколько глав, оставила закладку и стала слушать в своем плеере музыку. Иногда я лежала так почти целыми днями, а сейчас мне нужно было расслабиться после утреннего разочарования и ссоры с этим Фредериком. И еще мне было очень жаль велосипед.

Положив руки под голову, я закрыла глаза и погрузилась в мир своего любимого инди-рока. Через какое-то время я вдруг почувствовала на себе что-то мягкое и открыла глаза: Мэри укрыла меня пледом. Я была просто поражена ее добротой.

— Спасибо, — пролепетала я, сбрасывая наушники: мне было приятно оттого, что Мэри специально взяла плед и укрыла меня им, чтобы мне не было холодно. А ведь холодно мне не было.

— Ты будешь кушать? — спросила она.

— Нет, попозже, — ответила я.

— Ну, ладно.

 Мэри ушла.

Я подгребла под себя концы пледа, чтобы свернуться как кокон — это была привычка с детства — лежать, закутавшись в одеяло. Я не чувствовала тепла, но мне было очень уютно морально лежать в этом мягком, приятно пахнущем пледе.

Мэри болтала по телефону с каким-то парнем, а потом включила на моем ноутбуке слезливую мелодраму.

Это была самая неприятная часть нашей совместной с ней жизни: я слышала все, что происходило в доме, включая звуки, исходящие из туалета, и сопение Мэри по ночам. Я пыталась блокировать эти звуки, но у меня это не получалось, и это доставляло мне большие неудобства в моральном плане. Поэтому и сейчас я лежала и невольно слушала, о чем говорят герои фильма: жена бросила мужа, и тот остался на улице, без денег и документов, но его подобрала добрая бизнес-леди и устроила у себя парковщиком.

Вдруг кто-то громко постучал во входную дверь.

«Пусть Мэри откроет» — подумала я, но она не открыла.

 Стук повторился.

Я недовольно вздохнула: мне не хотелось покидать свое уютное гнездышко, но пришлось идти открывать дверь.

«Кого это принесло так поздно? По-моему, даже люди не приходят в гости в восемь тридцать две вечера» — удивилась я, взглянув на часы.

Я открыла дверь и застыла от удивления. Нет, не то: я была поражена и ужасно недовольна.

На крыльце стоял сбивший меня нахал.

— Кажется, ты ошибся домом хотя, нет, улицей, — ледяным тоном сказала я и собралась захлопнуть дверь перед его носом, но он придержал ее рукой.

— Это еще что такое? — вырвался у меня возглас негодования.

Вампир не убрал свою руку.

— Не нужно сразу так горячиться, — сказал он и насмешливо усмехнулся, словно гордясь своей наглостью.

Сейчас он был одет как поклонник стиля «casual». Его темные волосы были взъерошены, словно их владелец нарочно привел их в настоящий беспорядок.

— Кто сказал, что я горячусь? Да и с чего бы это? — тоже насмешливо сказала я, а потом нахмурилась. — Отпусти дверь и уходи. Тебе здесь не рады.

— Тебе не кажется, что ты чересчур нервная? — спросил вампир, все так же нахально улыбаясь.

— Наверно, это от того, что я ударилась головой об асфальт, когда какой-то идиот сбил меня сегодня, — парировала я. — И, кстати, этот идиот сейчас передо мной! Поэтому убирайся!

Я вновь попыталась закрыть дверь, но наглец опять помешал мне. Его самоуверенность выводила меня из себя.

«Нет, ты посмотри, каков нахал!» — со злостью подумала я, желая стукнуть его по руке или прищемить ее дверью.

— Ты серьезно думаешь, что сильнее меня? — с интересом спросил я, в душе посмеиваясь над нервным состоянием девицы.

Она была в какой-то непонятной пестрой мужской футболке, джинсах и с зализанными наверх волосами, в общем, выглядела как американская школьница из группы поддержки.

— Я позову полицейских, — серьезно сказала девчонка.

Ее глаза метали молнии. Как легко она взрывается.

— Тогда тебе нужно идти в участок: сейчас у них большое совещание, и они вряд ли приедут только для того, чтобы вышвырнуть меня, — подтрунил я на ней.

Она закатила глаза. Как театрально, ей-богу.

Вдруг я услышал, как пронзительный женский голос в доме Миши зовет ее по имени.

«Что за черт?» — пронеслось у меня в голове.

— Кто это у тебя? — нахмурившись, спросил я, не имея даже представления о том, кто может быть с ней, с вампиром.

— Тебя это не касается, — раздраженно отрезала девица.

Через секунду за спиной золотоволосой истерички предстала коротковолосая девушка. Смертная.

Я недовольно нахмурился: с каких пор молодые вампиры приглашают к себе в гости смертных девчонок?

Гостья вампирши, судя по ее домашней одежде, находилась у нее уже долгое время. Что за идиотизм?

— Миша, кто это? — спросила эта девушка истеричку.

(«Значит, все-таки ее зовут Миша»)

 Вампирша стояла передо мной с таким полным злости лицом, будто ее руки чесались задушить меня.

— Никто. Просто этот оборванец зашел спросить дорогу в центр, — ледяным тоном ответила Миша. — Надеюсь, вы все поняли, мистер? Спокойной ночи!

— Нет, кажется, опять забыл. Может, повторите инструкцию еще раз? — Я решил играть по ее же правилам.

Она так просто от меня не отделается.

При моих словах Миша плотно сжала губы и пронзила меня яростным взглядом.

— Давайте я объясню, — вдруг предложила девушка, стоящая за спиной вампирши. — Я здесь родилась и живу всю жизнь. Почти. Значит, вам нужно…

— Нет, Мэри, я сама, а ты можешь наполнить для меня ванну? — настойчиво сказала ей Миша, затем вышла на крыльцо, закрыла дверь прямо перед носом этой Мэри и теперь стояла передо мной без тапочек, в одних носках.

— Ты бы хоть обулась, ради приличия, — спокойно заметил я.

— Послушай, ты! Не знаю, чего ради ты притащился и как узнал, где я живу, но больше никогда не смей приходить сюда! — тихим, дрожащим от волнения голосом, сказала она.

— Кто эта девушка? — настойчиво спросил я, желая выяснить, что происходит за дверью этого дома.

— Не твое дело! — огрызнулась Миша. — И вообще, я же сказала: не смей даже разговаривать со мной, понял? Никогда!

— Да что ты обо мне знаешь, чтобы разговаривать со мной в таком тоне? — возмутился я.

— Ты прав, ничего не знаю! Но моя семья запретила мне общаться с тобой, и, думаю, у них было достаточно причин на этот запрет. Не знаю, что ты натворил, но я не собираюсь с тобой разговаривать!

— Интересно, а что ты делаешь последние три минуты? — усмехнулся я: она была просто смешна в своей истерике. — И сколько же тебе лет, раз ты до сих пор слушаешься родителей?

— Не твое собачье дело! — вновь отчеканила Миша, повысив голос, видимо, я здорово зацепил ее вопросом о возрасте: она кипела от гнева.

— Ладно, угомонись уже. Не люблю иметь дела с истеричками, — устало вздохнул я.

— Сам ты истеричка!

(«Как мило. Она даже не знает, как достойно ответить на оскорбление. Смешно»)

— Если бы ты умела нормально разговаривать и не стала бы орать, то я отдал бы тебе вот это, — я протянул Мише ее конверт, — и мы бы разошлись.

Девица удивленно и недоверчиво посмотрела на конверт, но забрала его, а затем взглянула на меня с такой злостью в глазах, что я понял: Миша увидела, что я слегка полюбопытствовал.

— Ты читал его! Он был запечатан по-другому!

— Не отрицаю, — улыбнулся я, забавляясь ее реакцией.

— Да как ты… У меня просто нет слов! — возмутилась девушка, сотрясая конвертом перед моим лицом. — Ну и нахал! Все! С меня хватит!

Она зашла в дом, захлопнула за собой дверь и заперла замок на два щелчка.

— Очень по-взрослому! — тихо рассмеялся я, зная, что Миша прекрасно меня слышит.

— Пошел вон! — так же тихо ответила она.

— До встречи, истеричка, — сказал я, садясь в машину.

— Idź do piekła! — последовал ее возмущенный ответ.

«Посылает меня к черту! А не так она беззащитна, как кажется с первого взгляда, — с улыбкой подумал я. — Мы еще встретимся, Миша. Хоть это и бессмысленно».

Теперь я окончательно убедился в том, что по внешности она очень походит на свою сестру, но в то же время она другая — настоящая, немного наивная, еще не умеющая находить нужные слова и аргументы: даже ругательства из ее уст были совсем необидными, киношными. Должно быть, девушка насмотрелась фильмов и все ругательства взяла из них.

Когда Миша открыла дверь, я сразу заметил, что она держит левое плечо немного выше правого: почти незаметно, всего на пару миллиметров, но это — не расстройство позвоночника. Мне показалось, что она не замечает этой своей особенности.

Но что делала в ее доме смертная? Кто она? Гостья? Или, что еще хуже, соседка? Что за каприз? Миша не должна сближаться с людьми, тем более, не должна делить с ними жилплощадь. Какая-то ерунда, нужно будет разобраться в этом. Хотя, зачем? Ну, напоминает она мне Марию, ну, живет с этой смертной, мне то что? Пусть себе живет, учится, развлекается. В конце концов, у нее есть куча родственников, которые должны опекать ее. Интересно, сколько ей все-таки лет? И как она питается: до сих пор пьет донорскую кровь или уже охотится? И, раз Миша не хочет со мной общаться, нет, не то — раз ей это запретили, значит, она ничего не знает обо мне и Марии — это очевидно: она злилась на меня из-за мелких пустяков, а не за то, что я «сотворил» с ее сестрой.

(«Если эта девица не желает видеть меня, зачем мне видеть ее? Но вдруг она попросит моей помощи? Кто? Она? Эта недотрога? Да она скорее съест собственную голову, чем соизволит это сделать. Отлично, пусть живет, как хочет. Но раз я сломал ее велосипед, то я его и починю»)

— Что случилось? Ты просто дышишь огнем! Так кто это был? — спросила Мэри, едва я вошла на кухню после того, как выгнала этого невежду Харальдсона.

«Невоспитанный грубиян! Любитель читать чужие письма и сбивать на дороге девушек! Как хорошо, что Мария предупредила меня о нем, иначе, кто знает, может, я могла бы обмануться внешностью и действиями этого наглеца, и принять его за нормального вампира, который даже мог бы что-то мне посоветовать!» — со злостью думала я.

— Это был тот тип, который сбил меня и помял твой велосипед! — ответила я Мэри. — А еще мои родители запретили мне с ним общаться, сказали: «ни слова, ни полслова».

«Зачем я рассказываю ей о таких личных вещах?» — вдруг пронеслось у меня в голове, но в душе мне очень хотелось поговорить с Мэри о том, какой этот Харальдсон подлый и «скользкий», как недавно она сама выразилась. Я хотела облить его грязью от его шикарной шевелюры до подошв его ботинок.

— А он симпатичный, я бы даже сказала, очень красивый, но его белая кожа портит все впечатление… — Мэри осеклась, потому что я тут же кинула на нее строгий взгляд. — Я приготовила тебе ванну, как ты просила.

Да, он был красив, но не красивее моих братьев: мне всегда нравились блондины, а его очень бледная кожа и яркие почти синие глаза делали его облик холодным и отчужденным как айсберг. Такой себе — настоящий викинг, истинный ариец Гитлера, идеальный представитель нордического типа. Ха! А Мэри посчитала его красивым, но не очень!

— Что-то я не понимаю: твои родители запретили тебе с ним общаться… А каковы причины?

— Не знаю. Понятия не имею! — честно ответила я.

— Тогда почему ты считаешь его негодяем? Ты же абсолютно ничего о нем не знаешь, я права? — спросила Мэри.

Ее слова сконфузили меня своей правотой: я не знала, кто и что он, моя семья ничего о нем не рассказала, а я уже заведомо настроила себя против него. Хотя, нет, я точно знала, что он сбил меня и помял мой велосипед. И даже не извинился!

— Думаешь, мое мнение ошибочно? — спросила я: мысли Мэри были на удивление трезвыми и ломали мое предубеждение против этого вампира, но я всеми фибрами души цеплялась за свои убеждения. Я хотела за них цепляться, потому что мне было легче думать, что виноват он, а не я.

— Вы хоть раз общались? — спросила Мэри.

— Нет, — тихо ответила я.

— Ну, смотри, что получается: вы ничего друг о друге не знаете и никогда не общались, но твои родители сказали игнорировать его… А они сказали, почему ты должна так поступать? Они сказали, плохой он или, может, рецидивист?

— Нет, ничего подобного. Мне вообще ничего не объяснили, а просто категорически запретили. Но неужели для этого мало причин? Ведь не обязательно, что все, с кем нам запрещают общаться, должны быть рецидивистами! — возразила я.

(«Но она права: откуда я знаю, что он — негодяй? Может, он вообще не делал ничего плохого. Да, он сбил меня, но и тут нужно быть объективной: это я была виновата в аварии — сама не захотела ехать по велосипедной дорожке. А когда он пришел сегодня, я сразу на него накричала и начала обвинять. Зачем? Почему? Потому что узнала, что он — именно тот вампир, с которым мне запретили даже разговаривать? Как это странно и глупо! И ведь он имел право подумать, что я — истеричка, как Седрик тогда… Нет, не нужно оправдывать его: он прочитал мое письмо! Просто открыл чужой конверт, на котором черным по белому написано мое имя, и прочитал его. Он не смел этого делать! Это не его личная вещь, а моя!»)

— Ты злишься на него только потому, что психологически тяжелое слово «запрет» было сказано о нем. Очень глупо, на мой взгляд, — уверенно заявила Мэри.

Я тут же захотела рассказать ей о том, что он прочел мое письмо, а права на это не имел, но отказалась от этой идеи: Мэри несколькими предложениями поубавила мою злость на этого Фредерика.

(«Ладно. Я действительно ничего о нем не знаю, и у меня нет причин считать его подлецом, и, тем более, ненавидеть его. Вот когда он сделает в мой адрес какую-нибудь гадость, тогда и буду его ненавидеть. Буду иметь право. А сейчас это бессмысленно и глупо — ненавидеть его только потому, что мне приказали держать на него озлобление. Мэри права: слово «запрет» всегда становится психологическим фактором несознательной неприязни. И он, как и Седрик, прав: я веду себя как ребенок, а ведь мне казалось, что я переросла эту роль. Должно быть, я только льстила себе, опьяненная всего одним шагом — поступлением в Оксфорд… А на самом деле, мои рассуждения и поступки так и остались детскими и наивными»)

Эти мысли душили меня, и я опять поступила как ребенок и сделала то, о чем давно мечтала: закрылась в туалете и плакала там до тех пор, пока Мэри не попросилась зайти по нужде.

Я хотела быть взрослой, прежде всего, для самой себя, но никак не могла избавиться от тисков детства, и это угнетало меня: я закрылась в своей комнате и продолжала жалеть себя и плакать от обиды на реальность, хотя виноватой во всем была сама. С такими мыслями я провела всю ночь.

Когда наступило утро, я посмотрела на улицу и увидела свой погнутый синий велосипед.

«Ехать в колледж на этом инвалиде? Нет уж! Лучше пешком пройдусь!» — недовольно подумала я.

Я умылась, увидела в зеркале покрасневшие от слез глаза, совершила утреннюю пробежку, быстро приняла душ, высушила волосы, надела форму, собрала волосы в высокий хвост, взяла сумку, надела туфли и тихо вышла из дома, чтобы не разбудить свою соседку: она опять спала допоздна после того, как всю ночь смотрела фильмы и легла только в три утра.

Спустившись к велосипеду, я остановилась. Меня объяла тоска: у велосипеда был просто отвратительный и печальный вид, а заднее колесо было погнуто так сильно, что я удивилась тому, как вчера смогла доехать до дома. У меня мелькнула мысль купить новый велосипед, но было очень рано, магазины еще не открылись, да и я не знала ни одного из мест, где продавались велосипеды. Я даже разозлилась на себя за свое легкомыслие, ведь могла легко починить синего инвалида, и нужно было сделать это вчера или ночью, а не просиживать в своей комнате и рыдать! Но делать было нечего, идти пешком было далеко, поэтому я со вздохом села на велосипед и поехала к колледжу. Мне было ужасно стыдно ехать на своем инвалиде, но я тешила себя мыслью, что после лекций отдам его в ремонт. Приехав к колледжу, я прислонила велосипед к забору, надела на него замок (хотя вряд ли кто соблазнился бы им в таком состоянии) и пошла на встречу с Элли.

Она уже ждала меня.

— Ты уже здесь? Извини, что опоздала: у меня проблемы с велосипедом, — извинилась я, подходя к ней.

Элли была очень симпатичной девушкой: длинные, густые, темные волосы, высокий лоб, красивые серые глаза, она держалась очень дружелюбно, и мне было приятно находиться в ее компании. К сожалению, она учила не психологию, поэтому у нас с ней было разное расписание.

Мы зашли в колледж, отдали в гардероб свои пальто, надели мантии и шапочки и пошли искать нужные аудитории.

— А где ты живешь? Я что-то не видела тебя в общежитии, — спросила Элли, когда мы стали подниматься по лестнице на второй этаж.

— Я снимаю домик на Коули-роуд, — ответила я. — О, ты уже устроилась в общежитии? И как тебе там?

— Мне нравится: в моем распоряжении целых полкомнаты, а моя соседка — приятная девушка из Йорка. В соседней комнате живут китаянка Мэй Линь и норвежка Ингрид. Хорошие девчонки, мы с ними ладим.

— А я живу с моей подругой Мэри. Это очень весело.

— Да, весело, но моя соседка боится спать без света, поэтому у нас всю ночь горит ее настольная лампа. Я тоже хотела снять квартиру, но передумала: жизнь в общежитии очень помогает влиться в общество колледжа.

— Интересная мысль, но мне, если честно, не так уж хочется в него вливаться. Главное — иметь парочку друзей, — сказала я.

— Ты записалась в какой-нибудь кружок?

— Нет. Это обязательно?

— Никто никого не заставляет, — улыбнулась Элли. — Просто в колледже много кружков по интересам и много спортивных команд и секций по разным видам спорта. Вот ты, например, чем увлекаешься?

Я задумалась: игра в снежки может считаться видом спорта?

— Я люблю много чего, но сейчас не могу выбрать что-то конкретное, — честно призналась я. — Хотя, могу: я люблю играть в бадминтон.

— Вот видишь, ты можешь туда записаться. И не обязательно выбирать что-то одно — одновременно можно состоять хоть в двадцати кружках. Я записалась в кружок театралов, музыки, церковного пения, чтения и еще много чего. Нужно будет взглянуть на расписание всех этих кружков.

— Кружок музыки? Ты играешь на каком-то инструменте? — поинтересовалась я.

— Да, на саксофоне.

— Ух ты, здорово! А я не умею ни на чем играть… Но мой брат всегда говорит, что я виртуозно играю на нервах.

«Все здесь — неимоверные таланты! А я даже играть ни на чем не умею! Нервы ни в счет!» — с досадой подумала я.

— Ладно, подумаю на досуге и обязательно запишусь в какой-нибудь кружок, — пообещала я Элли.

Мы расстались и пошли каждая в свою аудиторию.

Когда я вошла, мне стало неловко: многие студенты тут же повернули ко мне головы. От обилия внимания я разволновалась и села почти на самый первый ряд, и моими соседками оказались две девушки в очках.

Это была первая лекция в моей жизни, и я безумно волновалась и радовалась одновременно: я сидела в аудитории Оксфорда! Правда, вокруг меня была сотня людей, и это смущало меня: я очень мало знала о людях и парах в колледже, имея представления о них только из фильмов и сериалов.

Все это время я чувствовала на себе чей-то взгляд, но не попыталась обнаружить, кто смотрит на меня: мне казалось, что, если я буду вертеться, буду выглядеть легкомысленной и глупой. Мне и так было весьма неловко: на переменах многие парни не отрывали от меня взгляда и спрашивали, как у меня дела. В эти моменты я мечтала стать невидимкой.

Когда пары подошли к концу, я была так морально утомлена, что хотела как можно скорее убежать подальше от колледжа. Я сняла мантию и шапочку, надела свое пальто и быстрым шагом направилась к своему велосипеду.

— Милая блондинка, подожди минуточку! — вдруг услышала я за своей спиной.

Машинально обернувшись, я увидела, что ко мне направляется какой-то парень. Я растерялась, но подумала, что, возможно, он хочет спросить меня насчет расписания или передать мне что-то, иначе, не стала бы задерживаться.

Я сразу поняла, что имею дело с мажором: дорогой, тщательно подобранный выглаженный костюм, дорогие, кожаные, натертые до блеска ботинки, дорогое черное пальто. Все это сопровождалось неприятной приторно-сладкой улыбкой и прилизанными гелем волосами.

— Привет. — Он протянул мне руку.

— Привет. — Я хотела было пожать ему руку, но он перехватил мою ладонь и притянул ее к своим губам. Я тут же одернула ее.

— Прости, не смог удержаться: ты чертовски красивая, — с льстивой улыбкой сказал мажор, окидывая меня взглядом.

Мне казалось, что он просто ощупывает меня этим пристальным взглядом — это было жутко неприятно и чертовски нахально с его стороны, и я захотела уйти.

— Что ты хотел? — прямо спросила я.

— Узнать, как тебя зовут, красавица. Ты так быстро убежала и даже не оставила свою драгоценную туфельку.

«Ах, вот оно что… Он клеится ко мне» — устало подумала я.

Мне стало даже смешно: я невольно улыбнулась от его пошлого комплимента, а он, должно быть, принял мою насмешку за улыбку благодарности, потому что тут же просиял.

— Было бы странно, если бы я ходила в одной туфле. И вообще, мои туфли очень дорогие, подороже твоих, так что я их не разбрасываю, — язвительно ответила ему я. — Глупая идея, даже не пытайся!

Я обошла мажора и продолжила путь к своему велосипеду, однако услышала, как парень пробормотал себе под нос: «Это мы еще посмотрим, милашка».

От гадкого разговора с этим мажором, наверняка, считающим себя просто богом, мне стало так противно, как будто на меня вылили ведро грязи.

Я вышла на аллею, на которой оставила свой велосипед и вдруг увидела, что вчерашний гость — Фредерик Харальдсон возится с моим велосипедом.

«Что ему нужно?» — недовольно подумала я, ускоряя шаг.

Подойдя к вампиру, я с недовольством обнаружила, что он снимает с моего велосипеда «супернадежный», как нас с Мэри уверили полицейские, замок.

Харальдсон поднял на меня холодный взгляд.

— Только не начинай истерить — я просто хочу возместить тебе вчерашний ущерб, — строго сказал он.

Его слова задели меня: с чего он взял, что я буду кричать?

— Я и не собираюсь. — Меня съедала обида. — Позволь узнать, что ты делаешь с моим велосипедом?

Миша нахмурилась.

— Я купил тебе новый, — ответил я, снял с велосипеда замок, поднялся и теперь смотрел на девушку сверху вниз: она была довольно высокой для людей, но ее макушка едва доставала до моих плеч. Левое плечо Миши было немного приподнято.

«Опять она прилизала волосы. Неужели ей не противно так ходить?» — подумал я, бросив взгляд на ее уродливую прическу.

— Но я ни о чем тебя не просила, — рассеянно сказала она. — И уж точно не разрешала снимать замок с моего велосипеда. Мне его дали в полиции, потому что он — очень надежный.

— Этот замок и первоклассник откроет, — насмешливо усмехнулся я и отдал ей в руки проклятый замок.

Я хотел подменить велосипед, пока его владелица была в колледже, но, видимо, не рассчитал время. Благо, погода была хорошей. Для меня.

— Этот велосипед я починю, но все равно купил тебе новый, — сказал я, глядя на нахмуренное, но красивое личико Миши.

— И где же он? — осведомилась она. Ее брови поползли вверх.

— Вот. — Я указал на свою машину, к которой был прислонен ее новый велосипед.

Юная вампирша взглянула на него, и ее лицо приняло насмешливое выражение.

— Розовый? Ты смеешься? — насмешливо спросила она, но затем ее голос наполнился обидой. — Меня и так считают тупой блондинкой, а ты еще и купил мне розовый велосипед?

— Не думал, что ты так к этому отнесешься. Честное слово. В магазине были только розовый, салатовый и черный цвета, — совершенно честно попытался я объяснить ей свой выбор.

— Надо было выбрать черный. Даже он лучше… этого.

 Ее голос задрожал. Миша с тоской смотрела на розовый велосипед. Лицо девушки было таким кислым, словно она съела целую корзину лимонов.

— Какая разница, какого цвета велосипед? — искренне удивился я: реакция Миши была мне непонятна.

Я сказал правду: этот розовый двухколесный конь был выбран мной без какой-либо насмешки и задней мысли, просто мне показалось, что раз Миша еще слишком юна (для вампирского возраста), то розовый цвет придется ей по душе. Ведь были же у нее ногти голубого цвета.

— Большая. Я не люблю розовый цвет: он легкомысленный, — угрюмо ответила девица.

— Опусти плечо, — не удержался я.

— Что? — Она перевела на меня удивленный взгляд.

— Ты всегда приподнимаешь левое плечо. — Я коснулся ее приподнятого плеча и легонько нажал на него: оно вернулось в нормальное положение.

— Я и не замечала, что делаю так, — задумчиво сказала Миша.

Меня удивило ее спокойствие: оказалось, она все-таки умеет разговаривать нормально, без истерики и не повышая голос, а ведь раньше ее поведение утверждало обратное.

— Знаю отчего это: я люблю лежать на левом боку, когда сижу в интернете, — вдруг сказала она, а потом вновь посмотрела на розовый велосипед. — Раз так, я возьму это отвратительное розовое чудо, чтобы соответствовать твоему мнению и мнению окружающих, но не буду на нем ездить, а отдам его Мэри. Для меня ты отремонтируешь мой синий. Договорились?

Я усмехнулся: какая упертая!

— Хорошо, тогда жди его вечером, — сказал я, приятно удивленный ее спокойным поведением. — А ты опять приподняла плечо. Следи за ним. Знаешь, сегодня ты сама на себя не похожа: слишком спокойная.

Девушка с обидой посмотрела на меня.

— Думаешь, я умею только орать? Ну и думай дальше, мне абсолютно все равно.

Миша подошла к розовому велосипеду, откатила его на обочину дороги, села и уехала, а я с удивлением смотрел ей вслед: она ехала медленно, очень плавно, красиво, а ее связанные в длинный хвост волосы развевались на ветру. В этот момент она показалась мне очень хрупкой.

 «Нужно было узнать, сколько ей лет» — спохватился я.

Пронаблюдав за тем, как девушка исчезла за ближайшим углом, я привязал веревкой синий велосипед к крыше своего «Мустанга» и поехал домой, ремонтировать его. Я сдержал свое обещание: заменил погнутое колесо на новое, выровнял покореженное железо, подкрутил все болтики, уже значительно расшатанные, и удивлялся тому, как Миша могла ездить на этой полуразвалившейся железяке. Вечером я привез велосипед к ее дому, но приняла его не Миша, а ее подружка, вновь оказавшаяся в домашней одежде, и теперь я окончательно убедился в том, что эта смертная живет с юной вампиршей под одной крышей. Сама Миша не только не вышла ко мне, но и слова не сказала.

После этого дня мы не виделись больше месяца.

Я не хотел навязывать Мише свое общество, ведь прекрасно понимал, что она решительно настроена против меня и общения со мной. Что ж, одной проблемой меньше.

Глава 4

Прошел волнительный, болезненный для меня октябрь и наступил удивительно мягкий, солнечный ноябрь, что стало для Оксфорда большим сюрпризом: я очень любила солнце, но знала, что английская погода довольно однообразна и дождлива.

Я уже больше месяца жила с Мэри, вдали от родителей: за прошедшее время я еще несколько раз получала от них «гуманитарную помощь», все так же питаясь по ночам, в темноте кухни, пока Мэри спала. Один раз она застала меня врасплох, но, к счастью, не за очередным приемом крови: посреди ночи мне стало скучно, и я пошла на кухню, где стала читать Шатобриана, как вдруг передо мной предстала заспанная Мэри. Она очень удивилась тому, что я читала в темноте, но я нашлась и ответила, что у меня жуткая бессонница, а свет фонаря весьма хорош для чтения. Мэри зевнула и пошла спать.

Что касается помидоров и огурцов, я покупала их, и, под видом съедания, отдавала в приют для бездомных, пока Мэри была на работе. Эта система невинного обмана работала как часы, и моя соседка была довольна тем, что я не голодаю.

Мажор с прилизанными волосами продолжал докучать мне ванильными фразами и витиеватыми комплиментами, хвастаясь родовитостью своей семьи (по его словам, он был дальним родственником королевской семьи), но я лишь с насмешкой отталкивала его: он раздражал меня, думая, что я паду к его ногам, влюбленная в него без памяти. Он был нудным типом — самодовольным и самовлюбленным.

В учебе все было гладко: познакомившись с тьюторами, я обрела сильную поддержку, и мне было интересно выполнять их задания. Мне нравилось учиться. Я даже записалась в кружок богословия, но дальше этого пока не пошло. Мне предложили вступить в какую-нибудь спортивную команду, но я была не готова к этому, к тому же, банально не могла рисковать жизнью людей: в первый же раз, когда мы играли с Элли в сквош, я чуть не сломала ей нос — с такой силой отбила мяч, а когда мы с Мэри играли в бадминтон в парке, она все время жаловалась, что я отбиваю слишком далеко, как «мужик». Но по-другому у меня не получалось: я не умела контролировать свою физическую силу.

Наступил яркий, солнечный, почти безоблачный день, и мы с Мэри пошли в парк, покормить лебедей, плавающих в Темзе, и взяли с собой большое одеяло, чтобы погреться на солнце. Покормив лебедей и повосхищаясь ними, мы вышли на середину лужайки, расстелили одеяло, легли на него и стали смотреть на небо, жмурясь от солнечных лучей. Мне никогда не было так хорошо, как сейчас: я лежала под солнцем, рядом со своей подругой, мы молчали и просто наслаждались этим моментом. Я безумно хотела почувствовать тепло солнца и понежиться под ним, но могла всего лишь наблюдать за тем, как оно светит высоко в небе. Мне было грустно от мысли, что уже через двадцать лет мне придется скрываться от милого солнца, и что я никогда больше не смогу лежать так и смотреть на него.

(«Неужели так и будет? Неужели я превращусь в такое же чудовище, как мама и сестры?»)

Но все это было так далеко и нереально, что мне просто не верилось в то, что наступит день, когда я возненавижу солнце, а оно — меня.

— Иногда мне кажется, что ты — не из этого мира, что ты не человек, — вдруг сказала Мэри.

Я открыла глаза и села, удивленная ее словами.

«Неужели она догадывается о том, что я — вампир?» — с ужасом подумала я, а сама фальшиво улыбнулась и весело спросила: — Почему ты так думаешь?

Мэри тоже села.

— Ты словно светишься изнутри: ты красива не только внешне, но у тебя еще и красивая душа. Я не умею говорить о таких вещах: здесь нужно использовать метафоры, а я с ними не дружу, — сказала она, глядя на меня. — Я еще с первого взгляда на тебя поняла: ты — хорошая. И точка.

Я задумалась, не зная, как реагировать на ее утверждение, не зная, что ответить ей.

Очень трудно найти слова, когда тебя незаслуженно хвалят: такая похвала приводит в замешательство.

Слова так и не нашлись. Я промолчала.

— Ну, что? Ты подумала? — спросила Мэри.

— О чем? — не поняла я.

— О стрижке.

Я невольно улыбнулась: она помнила о таких мелочах, которым я даже не придавала значение.

— Нет, не думала. Я никогда не остригу волосы.

— Зря, конечно, но, с другой стороны, это как раз отлично.

Противоречивость слов Мэри позабавила меня.

— Как это? — усмехнулась я. — Тебя не поймешь!

— Я люблю делать прически и учиться делать новые, так что, раз не хочешь стричь волосы, будешь моей подопытной мышью. Не зря же ты такой хвост отрастила, — заявила она.

— Да это же здорово! Почему ты раньше не сказала? Ты даже не представляешь, как я устала от хвостов и узлов на затылке! — воскликнула я. — Ну, валяй, покажи свое мастерство.

— Прямо сейчас?

— Хм. Боишься?

— Еще чего! Распускай свой ужасный хвост!

Я торопливо стянула с волос резинку, и они водопадом упали на мою спину.

— Ну все, ты попала! — серьезно сказала Мэри, садясь за моей спиной и пальцами расчесывая мои волосы. — Если будет больно, не стесняйся — кричи.

— Хорошо. — К счастью, я не чувствовала боль.

Я была идеальным манекеном, но мне было безумно приятно оттого, что Мэри увидела во мне не только внешность. Мэри просто волшебница: она видит то, чего не видят другие. И ведь я сама никогда не думала о том, что имею красивую душу.

Мэри заплетала мои волосы, а я чувствовала удовольствие, когда ее пальцы прикасались к моей голове, и закрыла глаза.

— Твои волосы — находка для парикмахера, — сказала Мэри. — Но, к сожалению, я не профессионал в этом деле. Знаешь, а все-таки у тебя очень красивая шевелюра, такая густая… Я могу кое-что у тебя попросить?

— Что? — спросила я.

— Если уж ты не умеешь делать себе прически или заплетать косы, то ходи лучше с распущенными волосами, но не делай этот дурацкий безобразный хвост. Фух! Давно хотела тебе это сказать! Смелости не хватало.

— Тебе не нравится мой хвост?

— Жутко! Меня так и подмывало порезать все твои резинки для волос! — отозвалась Мэри и сильно потянула одну из моих прядей. — Ой, извини… Больно?

— Ничего, терпимо. И раз тебя так беспокоит судьба моих волос, посвящаю тебя, Мэри Смит, в свои личные парикмахеры: отныне мои волосы — твоя забота.

— Отлично, хоть человеком станешь!

(«Стану человеком. Нет, Мэри, это невозможно! Увы»)

— Кстати, справа от нас сидит компания мажориков, — тихо сказала Мэри, почти мне на ухо. — И один из них так и пялится на тебя. Посмотри, только незаметно.

— Да ты шпионка, — усмехнулась я, но сделала вид, будто отряхиваю правый рукав своего пальто, и метнула моментальный взгляд на соседнюю компанию.

«Опять этот льстец!» — с усмешкой подумала я, увидев среди девушек и парней того самого мажора.

— Я знаю этого типа: он клеится ко мне с первого дня, как начался учебный год, — тихо сказала я подруге, и она насмешливо рассмеялась. — Он всегда несет такую чепуху!

— Мне он тоже не нравится: какой-то прилизанный, что ли. И у него ужасная прическа. Тот парень, который сбил тебя, намного симпатичнее, а его волосы — вообще чудо! Никогда не видела у парней таких классных волос. И прическа у него крутая, а у этого мажора волосы будто жиром смазаны, — сказала Мэри.

Странно, но я совсем забыла о Фредерике Харальдсоне. К счастью, он оказался совсем ненавязчивым.

— Кстати, как его зовут? — спросила Мэри.

— Кого?

— Того, кто тебя сбил. Все! Шедевр окончен!

Мэри захлопала в ладоши, а я провела ладонью по волосам и обнаружила, что они лежат в необычно-заплетенной косе.

— Мэри, да ты просто талант! — искренне восхитилась я.

— А давай я тебе другую прическу сделаю? Хочешь? — спросила Мэри, тут же ухватившись за мои волосы.

Я не хотела прерывать ее эйфорию.

— Давай, мне очень любопытно, — ответила я.

Она начала расплетать мою косу.

— Так как его зовут?

— Зачем тебе знать?

— Понравился, устраивает?

— Все так серьезно? — подыграла я подруге.

— Нет, конечно: я уже давно и безнадежно влюблена в Эндрю.

— Тогда почему вы расстались?! — спросила я, пораженная этим известием.

— Я была дурочкой, и мне очень не нравилось то, что он — такой умный, а я — просто тупица рядом с ним, — ответила Мэри.

— Но ведь это же здорово: он старше и мудрее, может многому тебя научить, и, если он встречался с тобой, значит, ему было наплевать на разницу в вашем образовании. Разве не так? — предположила я.

Эти слова были услышаны мною в каком-то фильме, и мне стало смешно оттого, что я повторила их.

— С чего ты смеешься? — спросила Мэри, тоже засмеявшись.

— Просто я думаю, что ты ужасно противоречива.

— Неправда!

— Правда.

— Неправда!

— Ладно, молчу, — усмехнулась я.

 С ней было приятно дурачиться: Мэри всегда легко заводилась. Впрочем, как и я.

Она вздохнула и начала заплетать мне новую косу.

— Так как его зовут?

— Боже, Мэри! Ты опять за свое?

— Да, и не отцеплюсь от тебя.

— Его зовут Фредерик Харальдсон! — наконец, сдалась я.

— По-моему, у него скандинавская фамилия. Не находишь? — заметила Мэри.

— Не знаю, никогда не задумывалась.

— Так ты считаешь, что мне нужно позвонить ему?

— Зачем тебе звонить Фредерику? — удивилась я.

— При чем здесь этот швед? — недовольно буркнула она.

— С чего ты взяла, что он — швед?

— Не знаю, но пусть будет швед. Я говорила об Эндрю!

— Тогда при чем здесь Фредерик?

— Да какой Фредерик?!

— Это ты начала! — со смешком напомнила я. — Так усердно выпытывала его имя!

— Да черт с ним!

— Тогда зачем ты спрашивала?

— Ну, не знаю, просто мне было интересно. Ладно, давай серьезно? — В голосе Мэри прозвучало раздражение.

— А если серьезно, позвони своему Эндрю.

— Ну, допустим. И что я ему скажу?

— Пригласи его погулять. — Я начала вспоминать все, что видела в фильмах.

— Погулять? Ты рехнулась? Нет, я не буду его приглашать! И звонить тоже не буду, — решительным тоном заявила Мэри.

— Тогда зачем ты спрашиваешь моего совета, если уже все решила? — Я невольно рассмеялась.

— Потому что ты — моя подруга, и мне важно знать твое мнение! — Мэри потянула меня за волосы. — Хватит уже смеяться! Думаешь, это смешно? Ни капельки!

— Если у тебя возникнет желание еще что-то у меня узнать или посоветоваться на тему отношений, то предупреждаю сразу: я полный ноль в этой области! — честно предупредила я.

— Тебе через месяц будет девятнадцать, а ты еще ни с кем не встречалась? — воскликнула Мэри. — Да ты просто старая дева!

«Значит, ей — восемнадцать! Как я и подозревал. Конечно, она еще очень наивна и глупа!» — Я был поражен. Мне стало стыдно за то, что еще недавно в моем разуме проскакивали мысли восхищения ею. Какого черта! Да она совсем еще дурочка! Зеленая смородина! Ей восемнадцать лет! Ладно, девятнадцать, но это не имеет значения, никакой разницы.

Миша впервые назвала меня по имени, но почему-то Фредериком, через «е», однако без обязательного ранее уточнения «Харальдсон». А что она сказала о разнице в возрасте и интеллектуальном уровне? Волшебно. Но не настолько: она была совсем юной и не приученой к жизни — это было видно по ее дурацкому поведению. Миша глубоко заблуждалась: умная личность не сможет долго сносить глупость другой, какими бы сильными ни были их чувства. К сожалению, глупость одного всегда подавляет мудрость другого.

Миша и Мэри болтали о такой ерунде, о какой болтают только наивные молоденькие девицы, ничего не знающие ни о реальной жизни, ни об окружающем мире.

Меня и двух болтушек разделяло слишком большое расстояние, чтобы Миша, с ее детским зрением, могла видеть мое укромное место, откуда я наблюдал за ними: у людей слух и зрение с возрастом ухудшаются, но у нас, наоборот, только обостряются, а ведь и я был еще очень молодым вампиром. Я делал вид, что читаю, но, на самом деле, слушал разговор двух подружек, а когда Миша распустила свои прекрасные волосы, я захлопнул книгу и стал любоваться ею. Любоваться, а ведь ей — девятнадцать. Будет через месяц. Черт, мне совершенно не стоит думать о ней, кроме как о глупой девчонке, которой нужна моя помощь. Странно, но когда я не знал, сколько ей лет, даже не мог поверить в то, что она настолько юна. И теперь, когда мне было известно, что ей даже не пятьдесят… Нет, даже не тридцать, я был сконфужен, но не чувствовал к ней ничего, кроме раздражения ее поведением и, непонятно откуда взявшегося, дружеского расположения.

(«Она здесь совсем одна. И как Мрочеки додумались отпустить ее из дома? Отпустить одну, в человеческое общество, в таком возрасте! Куда они смотрели? Кто будет учить ее жизни? Куда она ведет себя, общаясь с этой смертной? Почему ей не объяснили, что дружить со смертными — запрещено? Эта девица ведет себя в корне неправильно!»)

Теперь мне точно не хотелось поддерживать с ней никаких отношений. Сознательно. Поэтому я перестал слушал разговор девушек и захотел уйти. Но что-то удерживало меня.

(«Зачем она все это творит? Живет с человеком, гуляет в парке, загорает под солнцем, разговаривает о ерунде. Ведет себя как человек, хотя в письме Марии черным по белому написано: «Не общайся с людьми»! Но Миша игнорирует все правила, кроме одного: «Не общайся с Фредриком Харальдсоном»)

Меня охватили противоречивые чувства: с одной стороны, я был невысокого мнения о Мише, но, в то же время, мне было жаль ее. Меня почему-то сильно беспокоило ее будущее: она слишком человечна, а это качество — противоестественно для вампира и идет наперекор всем вампирским законам.

(«Все это — влияние ее смертной подружки: живя с Мишей, она окружила ее человеческой аурой, человеческим миром, привычками, бытом. Необходимо срочно растолковать польской дурочке, что ее действия и такая жизнь — противоестественны, и что потом дружба со смертной превратится для нее в реки слез, хотя уже сейчас вылилась в ее совершенно не вампирское поведение. Кажется, из ее мозгов напрочь выбито то, что она — вампир и пьет человеческую кровь»)

Я наблюдал за девушками до тех пор, пока они не свернули одеяло и не ушли прочь, но сам продолжал сидеть под огромным деревом: мне крупно не повезло с погодой. И зачем я сидел и слушал глупых девиц, как заказной шпион? В моих планах не было ничего подобного: я шел из колледжа, пользуясь тем, что солнце на минуту спряталось за белую тучу, но увидел Мишу и, сам не зная, зачем и почему, сел под дерево.

С тех пор, как девушки ушли из парка, я просидел под деревом еще три часа, не имея возможности покинуть свою тюрьму на свежем воздухе. Я раскрыл книгу и попытался почитать, но внимание отсутствовало напрочь. Мне жутко хотелось закурить, но курение в общественных местах было строго запрещено. Все против меня.

«Дерьмо. Вот так влип!» — с досадой подумал я.

Моя машина стояла далеко на парковке, и я не мог добраться до нее из-за чертовски-яркого солнца, поэтому сидел под деревом до самого заката (к счастью, в ноябре он наступал рано) и только тогда смог уехать домой.

А эта Мэри, сама того не зная, попала в точку — я швед, имеющий типично шведскую мечту: домик на берегу озера в Скандинавии. И гимн Швеции как рингтон на вызовы в телефоне. Типичный швед, отличающийся от остальных шведов лишь тем, что у меня есть клыки и потребность в литрах человеческой крови.

Следующим днем, после окончания лекций, когда я подошла к велосипеду, вдруг обнаружила в кармане своего пальто небольшую записку, напечатанную на принтере. Содержание сего тайного уведомления удивило и рассмешило меня: это было приглашение принять участие в «охоте на лисичек», и для этого мне следовало прийти к половине десятого вечера к задним воротам колледжа Святого Хьюго, надеть короткую юбку, каблуки, а на голову нацепить «лисьи ушки». Здесь же был маршрут по пабам — обязательным остановкам, где я должна буду выпить кучу алкогольных напитков, а затем добежать до финиша — последнего паба. Чушь собачья. Под текстом стоял призыв никому не показывать эту записку и уничтожить ее.

«Какой идиот подложил мне это? Неужели кто-то серьезно надеется на то, что я приду? Ерунда, да и только!» — подумала я. Это «галантное приглашение» рассмешило, и мне пришлось прикрыть губы ладонью, чтобы не рассмеяться прямо на улице.

 Вопреки призыву к абсолютной секретности, я решила показать записку Мэри, чтобы посмеяться вместе с ней.

— Не будь дурой и не иди! Это забавно для мажоров, но опасно для девушек. Эта «охота» — сплошной идиотизм. Неужели ты никогда не слышала о ней? — Мэри нахмурилась, скомкала записку и отдала ее мне.

«Как смешно! Вампиры устраивают охоту на людей, а люди — на девушек, одетых лисичками!» — улыбнулась я про себя, а вслух сказала: — Нет, никогда. И что это за «охота»?

— Это когда визжащие первокурсницы в коротких юбочках и на высоченных каблуках убегают от «охотников» — парнишек в красных пиджаках. Знаешь, кто эти «охотники»?

— Понятия не имею.

— Это — группа мажоров, которые состоят в тайном обществе, а эта «охота» — их главная ежегодная забава. Думаю, не стоит рассказывать о том, что происходит с «лисичками» потом. Так что не суй туда свой нос, поняла?

— Я и не собиралась: на мой взгляд, все это действие просто смехотворно, — недовольно ответила я и выбросила бумажку ее в мусорник, стоящий под раковиной.

— Кстати, на роль «лисичек» приглашают только самых смазливых девчонок. Значит, ты — в их числе, — сказала Мэри.

— Но я совершенно не рада тому, что меня считают смазливой! Это жутко неприятное слово. — Мне было крайне неприятно оттого, что меня считают «смазливой» и легкомысленной, раз подкинули мне записку с надеждой, что я соглашусь на этот спектакль.

— Неужели кто-то из девушек добровольно соглашается на это? — удивилась я. — Ведь это такой бред!

— Если бы никто не соглашался, «охоту» бы не устраивали. Да и еще почти каждый год. И там всегда много девчонок, — ответила моя соседка. — Ладно, я в ванную!

Она ушла, а я залезла в интернет и нашла статьи об «охоте на лисичек». Оказывается, ее устраивало тайное мужское общество «Черный лебедь», и в каком-то году всех его участников отчислили из университета. Но с новым набором студентов общество возродилось и опять устраивало это дурацкое развлечение. Ну и пошлость!

Позже ко мне зашла Мэри.

— Кстати, сегодня твой мажор спрашивал меня, не лесбиянки ли мы, — весело сказала она.

— Что? — Моему удивлению не было предела.

— Ага, у меня была такая же реакция.

— И что ты ответила?

— Что он плохо воспитан.

— Умница! — похвалила я. — А он — бестактная свинья!

— Не то слово! Я хорошо отношусь к лесбиянкам, но мне захотелось стукнуть его по голове.

— Теперь моя очередь лежать в ванне, — сказала я, чтобы уйти от дальнейшего разговора на эту тему. — Гель для душа там?

— Ага. — Мэри села за мой ноутбук.

С тех пор, как она забыла свой гель для душа в Шотландии, мы пользовались моим: Мэри до сих пор не купила себе новый, зато я делала это регулярно, но мне казалось, это даже как-то
по-дружески, по-соседски.

Я зашла в ванную и тут же услышала, как звонит мой смартфон: так как на всех родных мною были специально поставлены разные мелодии, то я знала: если играет Kaiser Chiefs — мне звонит мама.

— Миша, тебе звонят! — крикнула Мэри. — Я принесу!

Она вбежала в ванную и отдала мне мой смартфон.

— Спасибо! — Я быстро разделась, легла в ванну и только тогда ответила на звонок.

— Добрый вечер, милая, — приветливо сказала мама.

— Привет, мам, — ответила я.

— Ты не занята?

— Немного: лежу в ванной.

— Хорошо, перезвони.

Мама отключилась, и я положила смартфон на раковину.

— Миша, ты еще долго? — послышался крик Мэри.

Ее крик ударил по моим ушам: она могла бы и не кричать, чтобы я услышала ее, но ведь Мэри даже не подозревала о том, с кем живет.

— Не знаю, а что? — крикнула я ей в ответ.

— Давай посмотрим мультик!

— Какой? — тут же оживилась я, ведь любила смотреть мультфильмы почти до безумия.

— Что-нибудь Диснеевское!

— Отлично! «Красавица и Чудовище»! — Я даже хлопнула в ладоши от удовольствия: это был мой любимый мультфильм!

— Нет! Я придумала, давай посмотрим «Ходячий замок»!

— Ты же хотела Диснеевский!

— В другой раз. Ну, я ищу в интернете?

— Давай.

Я уже смотрела этот японский мультфильм, но всего один раз, с Мартином и Мсциславом, и они все время просмотра смеялись, шутили и всячески мешали мне, а я только и делала, что шикала на них и орала, чтобы они успокоились, поэтому идея посмотреть историю о девушке Софи спокойно, с Мэри (она во время просмотра молчала как рыба) пришлась мне по вкусу.

Буквально вылетев из ванной, я надела чистую одежду и пришла в комнату Мэри. Мы поставили ноутбук на маленький столик, легли на кровать и в абсолютной тишине принялись смотреть «Ходячий замок». Я была просто потрясена и не могла найти слова, чтобы передать Мэри, в какой восторг меня поверг этот мультфильм. Мне понравилась идея, созвучная с идеей «Красавицы и Чудовища»: главная красота — не физическая, а душевная. И огонек-демон Кальцифер показался мне премилым.

После просмотра я хлюпала носом: мультфильм растрогал меня до глубины души. Мэри потрясла меня за плечо.

— Ну, чего ты? Ведь все хорошо закончилось, — сказала она.

— Он прекрасен… Я всегда расстраиваюсь, когда смотрю мультфильмы. Особенно драматические моменты… А режиссеры специально рисуют их так, чтобы дети плакали!

— Да ты чувствительная овечка! — Мэри погладила меня по волосам. — Давай я тебе косу заплету: завтра будешь кудрявой.

«Ох, Мэри, хотела бы я быть овечкой, а не волком в овечьей шкуре!» — с сожалением подумала я.

Мэри заплела мне косу, а потом ей позвонили друзья и пригласили ее прогуляться. Звали и меня, но я в очередной раз отказалась. Мэри отключила телефон, встала с кровати и пошла к двери, но вдруг остановилась и обернулась ко мне со сконфуженной улыбкой.

— Миша… Хочу тебя попросить.

Я приподняла брови, в знак согласия выслушать ее просьбу.

— У тебя такие классные шмотки… Можно я надену что-нибудь? Пожалуйста!

Конечно, просьба Мэри удивила меня, но я не чувствовала отвращения к тому, что кто-то, кроме меня, может носить мою одежду: когда мои сестры приезжали домой в Варшаву, мы часто брали друг у друга вещи.

— Ты еще спрашиваешь? Бери все, что тебе нравится, — с улыбкой ответила я.

Мэри подлетела ко мне, чмокнула меня в щеку и с криками: «Спасибо! Я все постираю!» выбежала из комнаты. Я тут же услышала, как в моей спальне открывается плохо-смазанный шкаф, шорох одежды и песенку, которую начала напевать Мэри.

Мне было приятно оттого, что она доверяет мне настолько, что просит о таких вещах, и ведь это так естественно! Все подружки в фильмах и сериалах, живущие в одном доме, постоянно носят вещи друг друга, но одежда Мэри мне не нравилась — она была слишком цветастой и яркой: у Мэри был вкус подростка.

Через десять минут подруга зашла в мою комнату: на ней была моя вязанная серая кофта, под ней — белая майка, на ногах — мои узкие светло-голубые джинсы.

— Ну, как? — спросила она, поворачиваясь передо мной, как перед зеркалом. — Круто, правда?

— Тебе идет, и цвета хорошо подобраны, — похвалила я. — Я и не знала, что у нас с тобой один размер одежды.

— А я знала еще давно: когда тебя не было, я кое-что примерила, — отозвалась она.

— А ты шустрая! — рассмеялась я.

 Раньше ее любопытство смущало меня, но теперь я принимала его как должное.

— Может, все-таки пойдешь со мной? — спросила Мэри.

— Нет. Буду делать задание тьютера, — ответила я.

— Ну, как хочешь. Если передумаешь — приходи! Мы будем в пабе. В Большом!

Она быстро обулась, надела мое пальто и пошла к двери.

— Ой, чуть не забыла! — Мэри вернулась в свою комнату, прямо в сапогах, и открыла свой шкаф. — У меня есть классная пайта, но она мне в груди стесняет, а у тебя груди почти нет, так что она как раз на тебя!

Мэри вытащила из шкафа пайту светло-зеленого цвета с белыми вставками на груди и спине в виде мишек.

— Какая прелесть! — сказала я, чтобы не обидеть соседку: на самом деле, эта пайта показалась мне глупой и подростковой.

«Да уж, глядя на это зеленое чудо, становится понятно, почему Мэри понравился ужасный розовый велосипед» — невольно подумала я, окидывая пайту оценивающим взглядом.

— Рада, что тебе понравилось! Я купила ее в Лондоне этим летом, но с тех пор немного поправилась. Хотя, нет: просто грудь выросла. Ну, Миша, дарю!

Я недоуменно посмотрела на Мэри: она дарит мне свою вещь? Мне?

— Ты можешь бегать в ней даже зимой: она очень теплая. — Мэри положила пайту рядом со мной на кровать.

— Отличная идея! Завтра же в ней и побегу, — улыбнулась я, взяв пайту и прижав ее к груди.

«Черта с два я ее хоть раз надену!» — подумала я, но притворилась благодарной такому неожиданному подарку.

— Вот клево! Может, завтра я побегу с тобой. — Мэри пошла к двери. — Ладно, до вечера! Я приду не слишком поздно. Пока!

— Пока! — отозвалась я.

Мэри ушла, а я ни на секунду не поверила ее обещанию пойти со мной на пробежку: она уже тысячу раз обещала мне это, но никак не могла заставить себя встать с постели в шесть утра.

Закинув пайту в свой шкаф, я пошла на кухню, выпила порцию крови, затем позвонила маме и, наврав ей поток лжи, со спокойной душой взялась за Шатобриана и продолжила чтение. Я читала уже второй том, и книга давалась мне необычайно тяжело, но в ней излогались такие оригинальные идеи и взгляды, что я не могла забросить ее. Мне нужно было познавать новое и расти духовно. Расти морально.

Зазвонивший смартфон оторвал меня от интересной главы, но я не могла долго сердиться: это звонила Маришка!

— Привет, Маришка! — радостно воскликнула я, поспешно захлопнув книгу.

— Привет, дорогая! Ты сможешь завтра приехать в Лондон?

— Да, конечно, а зачем?

— Мы с Маркусом завтра прилетаем: у него встреча с лучшим другом, а пока он будет с ним, мы с тобой погуляем и поболтаем.

— Класс! Во сколько мне быть? — обрадовалась я. — И где?

— В десять утра встретимся около Биг Бена! — Сестра вздохнула. — Я скучаю по тебе, Мишка.

— Я тоже скучаю! Но поговорим завтра: не хочу все выболтать прямо сейчас.

— Есть, что рассказать? Это здорово.

Голос Маришки окрасился грустью.

— Эй, что с твоим голосом? — насторожилась я.

— Все в порядке, тебе показалось. Ладно, до завтра, Мишка.

— Пока! До завтра!

Перспектива увидеть Маришку и Маркуса обрадовала меня до безумия, и я хотела узнать, как поживает Седрик.

Я вскочила с кровати и стала рыться в шкафу, ища что-нибудь на завтра, и выбрала черные джинсы, длинную бледно-голубую кофту, на ноги — мягкие коричневые сапоги. Мне нравилось выбирать наряды, но с тех пор, как я стала жить в Оксфорде, не купила ни одной новой вещи: не видела в этом никакого смысла, ведь половину своего гардероба я так ни разу и не надела, а только зря привезла ненужную кучу одежды

Мэри вернулась около девяти часов вечера, и я тут же поделилась с ней своей радостной новостью.

— Хочешь, я позвоню Гарри? Он отвезет тебя в Лондон, — предложила Мэри.

«Еще чего!» — с ужасом подумала я.

— Спасибо за предложение, но я хочу проехаться на автобусе, — сказала я, боясь, что Гарри опять начнет свои заигрывания.

Мэри не стала меня уговаривать, а предложила посмотреть очередной фильм, и я согласилась, отложив чтение Шатобриана на день или два. Мы смотрели фильм до часу ночи — сопливую мелодраму (удивительно, но, при своей эмоциональности, я не любила смотреть мелодрамы), а затем Мэри легла спать. Я тоже зевнула для вида, пожелала ей спокойной ночи и заперлась в своей комнате, нетерпеливо ожидая наступления утра.

Благодаря тому, что мне нужно было ехать в Лондон, я избавилась от угрозы надеть пайту Мэри и сократила пробежку на двадцать минут, затем приняла душ, переоделась, села на велосипед и поехала к автобусной станции. Мое пальто, которое вчера носила Мэри, висело дома: нельзя было ехать в нем, ведь оно пропиталось ее запахом, поэтому я надела легкую кожаную курточку, хотя, по тому, что люди вокруг надели шапки, было понятно, что сегодня было довольно холодно. Приехав на автобусную станцию и прицепив велосипед к столбику, я купила билет до Лондона, села в автобус и уже через пятнадцать минут ехала на встречу с сестрой. Я сидела у окна и слушала музыку, а рядом со мной сидел школьник, лет двенадцати: он то и дело поглядывал на меня, а я улыбалась ему в ответ. Вскоре мальчик заснул, прижавшись ко мне, но это лишь позабавило меня.

Время тянулось медленно, и я буквально прилипла к окну, рассматривая виды: была глубокая английская осень, а через полмесяца должна была наступить зима. Мне показалось, что здешняя природа — прекрасна: голые деревья, скинувшие свои листья, как подкидышей, на землю, были загадочны и нахмурены, как и тяжелые серые облака на небе. Этот унылый серый пейзаж не покоробил моих глаз: его легкая грусть лишь восхитила меня. Уже не было той красоты, которую я застала в Англии в начале октября, но не было и мрака, с которым у многих ассоциируется эта чопорная страна.

В Лондоне, пользуясь подсказками прохожих, я дошла до Биг Бена, но Маришки еще не было. Пока я ждала ее, заморосил противный мелкий дождь, который я так не любила: мне сразу стало неуютно, а мои распущенные, закрученные волосы потеряли объем и превратились в мочалку. Но, несмотря на погоду, мое настроение было солнечным, и я с нетерпением ждала сестру, а пока ее не было, с интересом разглядывала здания и площадь. Раньше я никогда не была в Лондоне, аэропорт — ни в счет.

«Что-то она опаздывает» — подумала я, посмотрев на время в смартфоне. Было уже десять часов и двенадцать минут. Наконец, через пару минут ко мне подъехала спортивная черная машина с тонированными стеклами, и из нее, с зонтом в руках, вышла Маришка, как обычно, нежная и ослепительно красивая: на мой взгляд, из нас, троих сестер, она была самой совершенной и элегантной. Она была моим идеалом женщины.

Я бросилась ей на шею.

— Мишка! Да ты просто расцвела на свободе! — сказала сестра, окинув меня оценивающим взглядом. — И какой у тебя замечательно-ужасный лак! Но ты промокла! Где твой зонт в такую прекрасную погоду?

— Когда я ехала, дождя не было, — объяснила я и юркнула к ней под зонт. — Но, надеюсь, ты пригреешь меня? А мой лак мне нравится, и ногти я накрасила специально для тебя!

— Красным лаком? — усмехнулась сестра. — Что ж, тебе удалось удивить меня. Пойдем?

Но мне показалось, что она совсем не хочет улыбаться: видимо, у нее было плохое настроение, однако мне было все равно, ведь я была ужасно рада видеть Маришку.

Мы прошлись по городу, и сестра расспрашивала меня о том, как я учусь, что делаю, как провожу время, с кем общаюсь, и я рассказала ей все то же, что и маме. Я знала, что, если Маришка узнает о том, что я живу с Мэри, она рассердится или, того хуже, будет учить меня жизни, поэтому, по официальной версии, я живу уединенно, ни с кем не общаюсь, но зорко наблюдаю за людьми и их поведением. А на вопрос сестры: «Встречала ли ты Фредерика Харальдсона», я ответила: «Нет. Ни разу».

— Как Маркус? — поинтересовалась я, потому что знала все, что касалось Маришки, но практически ничего о ее муже.

— Все нормально, — коротко ответила Маришка.

«Это все, что она может сказать? «Все нормально»? — удивилась я такой скрытности.

— А Седрик?

— Никак. Он уехал. И, прошу тебя, не упоминай о нем при Маркусе, — сказала она. Ее лицо стало строгим и отчужденным.

— Уехал? Но ты говорила, что ему нужно отучиться в Карловом университете! — Я была крайне изумлена этой новостью: Седрик бросил учебу и уехал?

— Да, но он изменил свое решение. Ты слышала меня? Не говори о нем при моем муже! Маркус очень страдает из-за отсутствия брата. — Голос Маришки оставался все таким же резким, но отчужденность на ее лице сменилась недовольством.

— Раз ты просишь, я не буду. Просто это странно: Седрик казался мне таким постоянным. — Я пожала плечами.

— Постоянным! — На губах сестры появилась полная яда улыбка. — Ладно, не будем об этом.

— Хорошо.

Поведение Маришки обескураживало меня. Я была в замешательстве: что случилось с Седриком или что он натворил, раз, при упоминании о нем, моя сестра так рассердилась?

Мы пошли молча. Я не знала, как развеять наше молчание, поэтому просто смотрела вокруг себя. Мне было жутко неловко: я шла рядом со своей любимой сестрой, но мне было неприятно и стыдно за то, что мои слова привели к тому, что двум близким кровным родственникам не о чем было поговорить.

— А что Мария? Она звонила тебе? — вдруг нарушила наше молчание Маришка.

Я обрадовалась тому, что она хоть о чем-то спросила, и что теперь я смогу беспечно поболтать, только чтобы не слушать наше гробовое молчание.

— Да, недавно. Она сейчас в Оттаве, подрабатывает фотографом. Знаешь, кого она недавно снимала? Какую-то звезду! Представляешь? — Я попыталась сказать эту фразу весело, но получился только истеричный визг.

— Кого именно? — спросила сестра, вытаскивая из сумочки большой сенсорный телефон.

— Не знаю, кого точно, но уверена, что она очень известна… В Канаде, — машинально ответила я, поглядывая на ее действия.

Маришка стала лазить в телефоне, а я отвернула голову, делая вид, будто мне плевать на то, что общению с сестрой она предпочитает свой телефон, большущий как кирпич.

— И как только он у тебя в сумке помещается? Ну и бандура! — проворчала я себе под нос.

— Между прочим, он очень удобный, — отозвалась Маришка и спрятала телефон в сумку. — Извини, это был Маркус: он написал, что ждет нас в ресторане. Пойдем к нему.

Я удивилась такой поспешности, ведь мы гуляли всего час, но промолчала: должно быть, так запланировано.

Поймав такси, мы подъехали к шикарному ресторану, где нас встретил Маркус, и я в очередной раз подумала о том, что он и моя сестра, наверно, самая красивая супружеская пара в мире, и вспомнила о том, что Седрик совсем не похож на своего брата… Но в моей голове тут же прозвучала настойчивая просьба сестры, и я решила держать язык за зубами.

Я и Маркус обнялись, и он повел нас внутрь ресторана, но, к моему изумлению, мы прошли красивый зал, спустились куда-то по темной лестнице и оказались в подвале, где оказался небольшой, но тоже шикарный ресторан, и сели за столик. Кроме нас, в зале никого не было.

Рядом с нами появился официант. Вампир.

— Три бокала и бутылку самой свежей, — сказал ему Маркус.

Тот принес три больших винных бокала и красивую бутылку с надписью «Новая Англия» (я никогда не была в подобных местах ранее, но прекрасно поняла: в бутылке — свежая кровь).

«Надо же, ресторан для вампиров, в котором гостям подают кровь, находится прямо под носом у людей!» — подумала я, наблюдая за тем, как Маркус разливает по бокалам кровь. Я смотрела на него и удивлялась произошедшим в нем за каких-то три месяца переменам: его лицо было словно высечено из камня, глаза холодно блестели, а голос уже не был таким дружелюбным, как тогда, в Праге. Я перевела взгляд на Маришку: она тоже была серьезна. Сказать, что я чувствовала себя не в своей тарелке — значит, не сказать ничего.

Я взяла бокал с кровью и начала большими глотками пить ее.

— Когда ты ела? — Маришка пристально посмотрела на меня.

— Вчера, — честно ответила я, — а что?

— Ты так жадно пьешь кровь, словно голодаешь.

(«Я так жадно пью ее, чтобы хоть на секунду отвлечься от ваших серьезных физиономий!»)

Но я поставила бокал на стол и пожала плечами.

— Тебе показалось. Маркус, скажи ей, чтобы она следила за своим мужем, а не за мной. — Я попыталась пошутить, но Маркус даже не улыбнулся, и мне стало невыносимо неловко.

Мне захотелось встать и уйти, оставить их наедине: я чувствовала себя лишней, хотя никогда не ощущала этого ранее, даже при всех Морганах. А теперь… Все было так неприветливо и холодно, что мне хотелось просто-напросто сбежать.

— Ну, юная леди, рассказывай, как поживаешь? — вдруг спросил Маркус и отпил глоток крови.

— Все классно! Оксфорд — замечательный город! У меня там свой маленький домик и синий велосипед, — начала говорить я, уткнувшись взглядом в свой бокал. — Моя жизнь безумно интересна! Правда, я ни с кем не общаюсь, а просто приезжаю на лекции и уезжаю с них. Вообще, я всегда думала, что Варшава — лучший город в мире, но теперь влюблена в Оксфорд…

Я говорила и говорила, но никак не могла отделаться от чувства неловкости и ненужности: эта встреча так отличалась от той, что я видела в своем воображении еще этим утром! Какой черт заставил меня приехать? Я променяла лекции на это?

Наконец, я остановилась, рассказав все, что могла.

— Не знаю, что еще сказать. В общем, у меня все классно. — Мне казалось, что мой язык скоро отсохнет от долгой болтовни.

— Что ж, рад, что тебе нравится учиться, но, честно говоря, сначала я был против того, чтобы ты уехала в Оксфорд, — сказал Маркус и устало улыбнулся.

— Почему? — Его признание поразило меня.

— Потому что ты еще совсем юна и беззащитна.

— А Седрик так не считает: это он посоветовал мне…

Вдруг лицо Маркуса исказила гримаса то ли боли, то ли ярости, и бокал, что он сжимал в ладони, лопнул, залив стол и обрызгав всех нас кровью.

— Миша! — резким ледяным тоном воскликнула Маришка.

«Что происходит! Что я наделала!» — пронеслось в моей голове, и я резко вскочила со стула.

— Извините! Я… Я пойду… Извини, Маркус, не знаю, что происходит, но я хочу уйти… Я пойду! — испуганно воскликнула я и побежала к лестнице.

— Миша! — услышала я голос Маркуса. — Ты не виновата, Миша! Прости меня!

— Не надо, милый, не извиняйся: она поймет, когда узнает. — Это был голос Маришки.

— Она не должна узнать. Ты представляешь, как это повлияет на нее? — Опять голос Маркуса.

— Почему это должно на нее повлиять? Я знаю свою сестру и знаю, что она не нашла с Седриком общий язык.

— Он сказал, что мы многого о ней не знаем.

— Маркус, все в порядке, я с тобой… Не думай об этом.

Звук поцелуя, а потом — тишина.

Я выбежала из ресторана, скрылась за углом и прислонилась спиной к стене, так как ноги отказывались держать меня. Моя одежда была забрызгана кровью, а моя душа была объята чувством мерзости, непониманием и смятением.

(«Маркус так разозлился, что раздавил бокал… Что я здесь делаю? Надо уезжать… Нужно срочно убегать отсюда!»)

Но тут передо мной появилась Маришка.

— Мишка, зачем ты убежала? — ласково спросила она, гладя меня по плечу.

— Что с ним? Почему он так разозлился? — Я чуть не плакала.

— Он устал, понимаешь? Он просто устал. — Глаза сестры наполнились жалостью. — Бедненькая, ты испугалась?

— Да, очень, — дрожащим голосом ответила я. — Можно я поеду домой? Не могу здесь оставаться.

— Но мы вместе всего полтора часа. Ну, успокойся. Хочешь, пойдем погуляем или пройдемся по магазинам?

— Маришка, мы забрызганы кровью! — Я отчаянно хотела сбежать в Оксфорд.

— Это не проблема: сейчас же пойдем ко мне в отель и переоденемся. Даже если ты хочешь уехать, тебе все равно нужно сменить одежду, надеюсь, ты понимаешь это?

Я даже улыбнулась от этой горькой правды: она права — вряд ли меня впустят в автобус в таком виде! Еще и набросятся с расспросами, откуда эта кровь!

— Хорошо, но потом я уеду, — угрюмо сказала я.

Сестра молча взяла меня за руку и повела к машине, в которой она приехала к Биг Бену. Проходящие рядом люди с удивлением смотрели на нас, и мне было стыдно за свой вид.

Мы приехали в отель, зашли в люкс Маришки, она смыла с моего лица и рук кровь (благо, волосы остались чистыми), затем я переоделась в одно из ее платьев (сестра любила платья, и у нее их было не счесть) и серый жакет. Сапоги я не сняла, так как альтернативой им были туфли на каблуке. После этого мне пришлось ждать, пока Маришка примет душ, переоденется и позвонит Маркусу, чтобы сказать о том, что она проводит меня до автобуса, а тот сказал, что ждет Брэндона, который должен появиться с минуты на минуту.

«Это тот Брэндон Грейсон, который был на их свадьбе? Просто сногсшибательный красавец! К тому же, чрезычайно обаятельный мужчина» — вспомнила я. Однако это было все, что я о нем знала, ведь видела его всего пару раз.

Покинув отель, я и Маришка сели в машину и доехали до автобусной станции. Там сестра простилась со мной, извинилась за неудачный день и поведение Маркуса, и уехала.

Я подошла к кассам, заказала билет и, когда пришло время его оплатить, с ужасом обнаружила, что забыла свою сумочку с кошельком и телефоном в том жутком ресторане.

«Что за невероятное невезение! Но делать нечего: бесплатно меня никто не повезет, поэтому нужно возвращаться туда» — с досадой подумала я и быстро зашагала к ресторану: дорога к нему мне запомнилась, так как машина Маришки проезжала мимо него, к тому же, я прекрасно ориентировалась по памяти, поэтому без труда дошла до ресторана. Но, едва я подошла к нему, как услышала голос Маркуса.

— Рад, что ты приехал, — сказал он и тяжело вздохнул. — Боюсь, у меня ужасающие новости. Я давно хотел рассказать тебе, но никак не удавалось вырваться из Праги, даже на денек, а это дело нельзя обсуждать по телефону — оно слишком личное.

— Ничего, Маркус, главное, что ты все-таки нашел время. Так что у тебя случилось? — ответил ему красивый мужской голос (я сразу узнала его — это и был Брэндон Грейсон). — Ты неважно выглядишь. Никогда не видел тебя таким.

— Я потерян, Брэндон. Я даже представить не мог… Мне больно даже думать об этом. Не могу понять, как все произошло, потому что родители о многом мне не рассказывают, поэтому его последний день в Праге покрыт для меня мраком.

— О чем ты?

— Седрик исчез.

«Седрик исчез? Не уехал, как они сказали мне, а исчез?» — Эта новость обескуражила меня.

Я остановилась, прислонилась к стене здания и даже затаила дыхание: мне неожиданно выпал шанс узнать, почему Маркус был так зол и беспокоен.

— Исчез? — Брэндон тоже удивился, судя по тону его голоса.

— Да. Он понял, что это мы спрятали ее от него. Но не волнуйся: он даже не подозревает о том, что она была… — Черт! Я не услышала его последних слов, потому что мимо меня проехал огромный двухэтажный автобус, а за ним еще один, и они заглушили своим ревом все вокруг.

Я мысленно выругалась: ведь этот разговор может быть ключом к тайне Маркуса!

Когда автобусы удалились и наступила относительная тишина, я вновь прислушалась.

— Беда Седрика в том, что он влюбился не в ту женщину, — мрачно сказал Брэндон.

«Как Седрик мог полюбить не ту женщину? Седрик! С его прекрасной душой! Если он выбрал ее, значит, она прекрасна!» — Я была в корне не согласна с данным изречением, хоть ничего и не знала о «не той женщине».

— Да, будь она проклята! Но он исчез. В самом конце августа, на следующий день, как мы спрятали ее, — сказал Маркус.

— Неужели нет никаких следов?

— Никаких. Он разгромил зал, сжег все картины и наш семейный портрет, но еще около двадцати минут разговаривал с родителями и требовал, чтобы мы вернули ее, потом сорвался с места, сел в машину и уехал. А эти ротозеи даже не остановили его! Когда я узнал об этом, то будто ослеп и оглох одновременно. Если бы не Маришка, я сошел бы с ума. Седрик почти убил меня.

— Даже не думал, что все обернется такой трагедией, — пробормотал Брэндон. — Он был так одержим ею?

— Как видишь. Я поставил на уши все секретные службы, на меня работают тысячи частных сыщиков, но до сих пор нет ни единой зацепки: Седрик словно исчез с лица Земли.

— Мне очень жаль, Маркус, и я хочу помочь: у меня куча связей, абсолютно во всех кругах.

— Думаешь, я не задействовал их? Но все это без толку! А отец… Он до сих пор не может отойти: только сидит в кресле, уткнувшись взглядом в камин, а потом идет в комнату Седрика и часами смотрит на картину, которую тот написал. Мама закрывается в спальне и выходит только на охоту. Замок душит всех нас. Я даже не представляю, как Маришка терпит все это. — Маркус глубоко вздохнул. — Я нашел это в столе Седрика. Знаешь, кто автор рисунка?

Послышался шорох бумаги, а через секунду — тяжелый вздох кого-то из мужчин.

— Вайпер? — тихо спросил Брэндон.

«Ее зовут Вайпер? Какое странное имя… Должно быть, она удивительная девушка, раз покорила сердце Седрика. Но что-то не припоминаю ни одну вампиршу с таким необычным именем. Хотя, наших так много, что я не знаю больше половины из них. Возможно, я просто с ней не знакома» — искренне удивилась я.

— Трогательный рисунок, — сказал Грейсон. — По-моему, она безумно любит его. Наверно, я слышал это от нее с десяток раз.

«Брэндон тоже знает эту Вайпер? Почему все ее знают, а я — нет?» — Меня охватила досада.

— В этом и беда: это какое-то проклятье. Черт, и почему это случилось именно с моим братом?! — тихо воскликнул Маркус.

— Где она сейчас? — спросил Брэндон. Маркус не ответил, и тот настойчивым тоном повторил: — Маркус, где она?

— В надежном месте, — ответил Маркус. — Зачем тебе знать?

— Интересно, куда вы ее заперли, ведь и я осведомлен об этой истории и прекрасно помню, как твои родители увезли ее в бессознательном состоянии.

— Нет, извини, но на этот вопрос я не отвечу.

— Маркус, не будь упрямцем. Ты отлично знаешь, что это останется между нами

— Почему ты так настаиваешь?

— Почему? Может, хочу навестить ее. — Голос Грейсона стал насмешливым.

— Брэндон, мне сейчас совершенно не до шуток. Пусть об этом знают лишь трое.

— Но обо всей истории знают четверо, и я в том числе.

— Не настаивай, все равно я скажу «Нет». — Голос Маркуса прозвучал очень устало. — Я понимаю, тебе любопытно…

— Миша! Что ты здесь делаешь? — вдруг услышала я голос Маришки прямо над моим ухом.

Сестра застигнула меня врасплох, но я не могла допустить того, чтобы она поняла, что я подслушивала. Еще бы! Только что я узнала о грандиозном секрете: Седрик влюблен в девушку по имени Вайпер, но его семья настроена против нее, а еще ее куда-то спрятали, и после этого Седрик исчез. Вот это новости!

— Только что проехали два автобуса и окатили меня с ног до головы! — Я опять надела маску Миши-истерички.

— Я вижу. Но что ты здесь делаешь? Ты должна сидеть в автобусе и ехать в Оксфорд!

Я деловито отряхивала подол платья и сапоги — они действительно были заляпаны грязью: это постарались автобусы, лишившие меня возможности узнать о том, где долгое время находилась девушка Седрика.

— Это целая комедийная история! — нарочно громко сказала я, зная, что Маркус и его друг слышат каждое наше слово: было лучше, чтобы они не знали о том, что я подслушала весь их разговор. Ну, почти весь.

— Я забыла в ресторане свою сумочку, а везти меня до Оксфорда бесплатно почему-то отказались, — с сарказмом сказала я. — Я выглядела полной дурой! Было так стыдно! Жуть!

Сестра тихо рассмеялась.

— Ты никогда не обходишься без приключений. Ну, пойдем, я куплю тебе билет, — сказала она.

— Спасибо, но, вообще-то, я пришла забрать свою сумочку: там деньги, смартфон и ключи от дома, — отрезала я.

— Тогда идем за твоей сумкой.

Маришка взяла меня под руку, мы зашли в ресторан и спустились к мужчинам. Когда мы вошли в зал, друг Маркуса поднялся со стула, приветствуя нас.

— Дамы. — Он приятно улыбнулся.

«Настоящий джентльмен, не то, что грубиян Харальдсон! И какой красавец!» — невольно подумала я, глядя на Брэндона.

— Хорошо, что ты вернулась, — сказал Маркус и, подойдя ко мне, взял мою ладонь в свою. Его глаза выражали страдание и раскаяние, а лицо — глубокое смущение. — Прошу, прости мое бестактное поведение.

— О, ничего страшного! Я понимаю: ты устал! Маришка сказала, что в последнее время ты много работаешь и почти не отдыхаешь. Бросай это, Маркус: работа никуда не убежит. — Я прикинулась дурочкой и натянула на лицо глупую улыбку.

— Правда? Я рад, что ты не держишь на меня обиду. — Он улыбнулся, но так вымученно, что мне стало жаль его.

Теперь мне было понятно поведение Маркуса, и после того, что я услышала, я была полна боли за него, ведь исчез его брат! Нет, не просто исчез, а будто в воду канул!

— Все нормально, не извиняйся: просто сегодня я тоже какая-то взвинченная, — ответила я. — О, моя сумочка! Представляешь, я уже покупала билет и вдруг обнаружила, что забыла ее здесь!

— Должно быть, это выглядело весьма забавно… Прости, мне звонят. Я отойду на минуту. — Маркус достал из кармана пиджака телефон и отошел в другой конец зала.

— А я вас знаю: вы — лучший друг Маркуса! — прощебетала я Брэндону, стоявшему рядом со мной.

— Да, это так. Мы виделись с вами на свадьбе вашей сестры, — улыбнулся он прекрасной улыбкой.

Мы с ним поболтали о ерунде, вспомнили о том, как Маркус перепутал, на какой палец Маришки надевать обручальное кольцо, и тихонько посмеялись над этим.

— Может, хватит вспоминать это каждый раз? Почему-то все гости нашей свадьбы запомнили только этот конфуз! Брэндон, я посмотрю, как ты будешь вести себя во время своей свадьбы, — со смехом сказала Маришка.

— Думаю, тебе придется только мечтать об этом, — рассмеялся он. — Предпочитаю быть вечным холостяком!

Вернулся Маркус. Было видно, что он чем-то недоволен.

— Извини, Брэндон, чертовы дела расстраивают все мои планы! — обратился он к другу. — Просто полоса невезения!

— Да, брось, я все понимаю, — сказал Брэндон, похлопывая Маркуса по плечу.

— Но мне так неловко: ради нашей встречи ты приехал из своего поместья, — огорченно сказал Маркус.

— Пустяки. Зато увидел своего лучшего друга, а еще его прелестную жену и ее милую сестренку, — отозвался Грейсон.

— Куда ты сейчас? — спросила его Маришка.

— В поместье.

— Может, подбросишь Мишу до Оксфорда?

Я встрепенулась: это она обо мне?

— О, нет, я не хочу никому надоедать! — смутилась я.

— Ты окажешь мне честь, если позволишь подвезти тебя. — Брэндон улыбнулся, а я удивилась тому, что он перешел на «ты».

Да и что в этом плохого? Он — лучший друг Маркуса, а я — сестра жены Маркуса. Все логично.

— Тогда не злись, если я буду болтать всю дорогу, — согласилась я, однако мне было крайне неловко от того, что меня так открыто сбыли с рук.

Я попрощалась с сестрой и ее мужем, но мне до сих пор была неприятна сегодняшняя ситуация: воспоминания о том, как Маркус раздавил в руке бокал и подслушанный мною разговор о судьбе Седрика не давали мне покоя.

 Брэндон и я сели в его черный «Порше» с тонированными стеклами и выехали из Лондона. Мне показалось, что, после разговора с Маркусом, Грейсон стал задумчивым и хмурил свой красивый высокий лоб.

Мы ехали молча: должно быть, Брэндон так глубоко задумался или рассказ Маркуса так шокировал его, что ему было не до разговоров. Я тоже была далека от реальности и думала о том, как сложилась судьба Седрика. Неужели он полюбил не ту? Но ведь это невозможно! Чем она настолько не устроила Морганов, что они даже вмешалась в личную жизнь своего сына? Да и как они посмели? Ведь Седрик — не зеленый юнец, как я, а взрослый, мудрый и очень сильный морально вампир. Зачем они спрятали Вайпер? Куда? Ведь ее родители-вампиры будут искать ее, и, может поднимут скандал на все вампирское общество: это неслыханно — спрятать где-то чужую дочь!

Я хотела любым способом узнать, чем эта вампирша не понравилась Морганам, и надеялась, что друг Маркуса прояснит мне эту ситуацию. Ведь он тоже знал Вайпер.

(«Стоп. Как я спрошу об этом? Я притворяюсь, что не слышала их с Маркусом разговор!»)

Но я набралась храбрости и решила пойти на риск.

— Мне кажется, Маркус сегодня какой-то странный, — как бы невзначай, бросила я.

— Мне так не показалось, — сказал на это Брэндон. — Он напугал тебя?

— Немного. Когда я сказала, что это Седрик посоветовал мне поступить в Оксфорд, он раздавил пальцами свой бокал с кровью. — Я передернула плечами, стряхивая с себя это воспоминание. — И у него было такое лицо… Очень печальное, даже страшное.

— У него сейчас много проблем. Мой бедный друг совсем потерян, но, думаю, скоро все изменится.

— Думаешь, он опять повеселеет? Маркус всегда был таким шутником, а сегодня я его просто не узнаю.

Брэндон промолчал, но скулы на его лице заострились. Мне стало немного жутко от этого, и я поняла, что он не настроен на долгие разговоры, но не могла упустить такой великолепный шанс узнать о девушке Седрика и о нем самом.

— Маришка сказала, что Седрик уехал в Россию… Интересно, он приедет на каникулы? Я хотела бы поболтать с ним и похвастаться, что поступила в Оксфорд, как он и советовал. — Я надеялась, что Брэндон расколется и расскажет мне правду.

— Насколько я помню, при отъезде, Седрик сказал, что не будет уезжать оттуда еще лет десять, — сказал Грейсон.

Моему удивлению не было предела: он лгал мне прямо в глаза! И, если бы я собственными ушами не услышала о том, что Седрик исчез, то точно бы поверила этой гладкой лжи.

— Да? Жаль… А может, он в кого-то влюбился и поэтому так решил? — с невинным видом спросила я.

— Седрик? Влюбился? — Брэндон издал насмешливый смешок. — Ему еще и трехсот нет: слишком рано для любви.

— Почему рано? Маркусу тоже нет трехсот, но он уже и влюбился, и женился. Почему ты думаешь, что Седрик не мог…

— Седрик уехал не потому, что влюбился, — перебил меня Грейсон. Он слегка нахмурился. — Он бредил Россией последние лет пять, все хотел уехать туда и посмотреть на русских.

— Но их и так много: и в Чехии, и в Польше, — возразила я, все больше поражаясь масштабу лжи Брэндона.

— Поверь мне, это уже не те русские, что живут в России. Находясь среди другой культуры, невольно втягиваешься в нее и теряешь свое национальное самосознание. Думаю, не ошибусь, если скажу, что и ты уже почувствовала на себе влияние английской культуры.

— Да, но… — Я растерялась: он поставил мне настоящий мат. Мне нечего было возразить, потому что Грейсон был абсолютно прав насчет меня, английской культуры и ее влияния на мое сознание. То есть, влияния на меня Мэри Смит.

Но это поражение не отбило у меня охоту и дальше копаться в печальной истории Седрика и его девушки. Наоборот — оно удвоило мою находчивость и назойливость.

— Можешь говорить что угодно, но я знаю, что Седрик влюбился, — заявила я Грейсону.

Он пристально посмотрел на меня. Я думала, что он тут же наброситься на меня с расспросами: как и когда я об этом узнала, и, может, обвинит меня в шпионаже, но, к моему изумлению, Брэндон лишь мрачно усмехнулся.

— Если это и так, я об этом не осведомлен, — отозвался он и вновь перевел взгляд на дорогу.

Меня охватила досада: вот это мастер лжи! И как его подловить? Возможно ли это вообще?

Я замолкла, выжидая некоторое время, чтобы опять расспросить Грейсона, но при этом не показаться слишком настойчивой, чтобы он не понял, что у меня есть личный интерес к истории с Седриком и его влюбленностью.

Прошло минут десять.

Мой сосед словно утонул в своих мыслях: слишком отрешенным и мрачным было его лицо.

— А о какой девушке вы говорили? — как бы от скуки, спросила я, даже не взглянув на Брэндона.

— О чем ты? — абсолютно-спокойным тоном спросил он.

(«Как хладнокровно он держится! Вот это выдержка! Но нужно его разговорить»)

— Когда я подходила к вам, то случайно услышала, что вы разговаривали о какой-то Вайпер, — сказала я, молясь в душе, чтобы он рассказал о ней хоть что-то, хоть самую малость.

— Это пустое, — коротко ответил Брэндон. — Она — ничего не значащая личность.

— Почему не значащая? — допытывалась я.

— Потому что не значащая, — отрезал он. — И забудь об этом.

От моего вопроса о Вайпер его лицо напряглось.

«Что с ним? И что это за тайна, раз все вокруг ведут себя так серьезно?» — изумилась я.

— Но, если она — ничего не значащая личность, почему вы о разговаривали о ней?

— Взрослые разговаривают о многих непонятных вещах. А вот подслушивать чужие разговоры — дурной тон.

— Я не подслушивала, а просто шла за своей сумкой! — возмутилась я. — Не моя вина, что у меня такой тонкий слух!

— Не будем об этом, — строго сказал вампир. — Если хочешь что-то узнать, спроси у Маркуса.

— Ну да! Он возьмет и все мне расскажет!

— А с чего ты взяла, что это сделаю я?

— Ни с чего… Господи, да я просто спросила!

Брэндон ничего не сказал, но его лицо оставалось напряженным и хмурым.

Я не пыталась повторить попытку допроса, а стала смотреть, как капли дождя стекают по лобовому стеклу. Конечно, я не рассчитывала на то, что по дороге меня будут развлекать разговорами, но и такой невыносимой тишины тоже не ожидала. Я стала доставать из сумочки плеер, но вдруг увидела что-то необычное, лежащее на панели у лобового стекла — это было похоже на длинные, темные, красивые, прямые пряди волос.

«Зачем ему эти волосы здесь, в машине?» — удивилась я.

— Это женские волосы? — спросила я, глядя на них.

— Да, — бросил Брэндон, не отрывая взгляд от дороги.

— А чьи они? — Я наклонила лицо, чтобы внимательнее рассмотреть это странное украшение.

— Одной девушки.

Голос Брэндона был просто ледяным, но я не могла молчать: эти красивые женские волосы заинтриговали меня.

— Зачем ты держишь их здесь?

Мой собеседник промолчал.

— Наверно, чтобы они напоминали тебе о той девушке? — предположила я.

— Да, — холодно ответил он.

— Она подарила их тебе?

— Почти, — насмешливо усмехнувшись, мрачно ответил мой сосед.

Его слова и тон удивили меня.

— Как это?

Но Грейсон опять не ответил, и я, что лучше мне не спрашивать об этом.

— Можно потрогать их? — все же, решилась я, протягивая руку к заинтересовавшим меня волосам, но Брэндон моментально перехватил ее.

— Нет, — коротко отрезал он.

«Псих! Что здесь такого?» — Я отдернула руку и посмотрела на него: строгость его лица немного испугала меня.

— Извини, я только хотела… — смущенно начала я.

— Просто не лезь, куда не просят, — перебил меня Брэндон.

(«Наверно, он очень любит эту девушку, а она его, раз отрезала для него свои косы. Ее волосы просто прекрасны. Интересно было бы взглянуть на нее. А ей повезло: Брэндон просто великолепен. Но внешность Харальдсона все-таки интереснее, несмотря на грубость его характера… Черт, причем чем здесь он? Дурацкие мысли»)

Но замолчать, так и не узнав о том, кого любит Брэндон, мне не удалось: любопытство было сильнее моего разума.

— Кто она? — тихо спросила я, надеясь, что Грейсон не отругает меня за этот допрос

Но он опять мрачно усмехнулся.

— Если ты еще раз спросишь об этом, я засуну тебя в багажник, и оставшуюся до Оксфорда дорогу поедешь в нем.

Я сглотнула: его тон был таким убедительным, что мне стало страшно, и я прикусила язык. Ехать в багажнике мне не хотелось.

— Извини, я слишком разболталась, — все же сказала я, желая хоть немного унять его гнев на меня.

— Да, болтать ты любишь, и сейчас болтаешь о том, о чем не следует, — было его ответом. Его голос не потеплел.

— Поняла. Буду молчать.

После этого неудачного разговора некоторое время мы ехали молча: я чувствовала досаду оттого, что мне не удалось ничего узнать ни о той девушке, которую любит Седрик, ни о той, которую любит Брэндон. Мне было обидно оттого, что я знала, как закончилась любовная история Седрика, но не знала, как она начиналась и продолжалась. Итог: Седрик исчез, а его девушку от него увезли. Но зачем? Почему? Как они посмели?

Тишина начала угнетать меня.

— Брэндон, — тихо окликнула я.

— Что? — спокойно отозвался он.

— Давай поговорим… Хоть о чем-нибудь.

— Ох, Миша, с тобой не соскучишься. Неужели по мне не видно, что я не особо расположен к беседе?

— Клянусь, что больше не затрону то, о чем мы говорили. Просто у меня есть важный вопрос. Ну, пожалуйста, поговори со мной! Я не могу ехать молча!

— Это я заметил. Хорошо, я отвечу на твой вопрос, но пообещай, что потом замолчишь. Ты мешаешь мне думать.

— Обещаю, — с готовностью сказала я.

— Отлично. Твой вопрос.

— Тебе нравится быть вампиром? — На самом деле, это не было важным для меня вопросом: я просто хотела поговорить хоть о чем-нибудь, чтобы не чувствовать себя ужасно неловко.

— Какой странный вопрос, — вдруг улыбнулся Брэндон. — Откуда у тебя такие мысли?

— Недавно на лекции была тема самоидентификации, — выкрутилась я: такое действительно было.

— Раз тебе любопытно настолько, что тебя не смущает скорая возможность оказаться в багажнике, отвечаю: мне нравится быть вампиром, хоть иногда нам приходится довольно тяжело.

— А если бы у тебя был выбор: стать человеком или остаться вампиром, что бы ты выбрал?

— Остался вампиром.

— Почему? — Я удивилась его твердой позиции: он даже не задумывался в своих ответах.

— Потом что люди — отвратительные существа, имеющие бесконечный список требований и проблем. Они всегда суетятся и постоянно ноют. Их жизнь связана с примитивной добычей пищи. А у нас всего три проблемы: убивать и быть незамеченными, находить себе развлечение, чтобы не засохнуть от тоски, и последняя, но самая дурацкая — наша проклятая вечная любовь. Лучше бы ее не было. — Последние слова он выговорил очень тихо, но резко.

— Ты считаешь, что для нас лучше не любить?– спросила я: убеждения Брэндона показались мне довольно интересными и требующими долгих размышлений.

— Да, к сожалению. — Он насмешливо усмехнулся.

— Почему «к сожалению»? — поразилась я: он жалеет о том, что любит свою девушку? Или о том, что любит вообще?

— Потому что любовь для нас — это русская рулетка. Она всегда бывает или взаимной или нет. Если тебе выпал счастливый номер — ты счастлив, а если нет — страдаешь всю свою дурацкую бесконечную жизнь и ненавидишь себя за то, что не можешь перебороть в себе это чувство, которое словно чума жжет душу и разум. Это настоящее проклятье или насмешка, придуманная тем, кто создавал нас.

(«Ему не повезло, и его любовь не взаимна?»)

— Твои мысли не совсем понятны, — робко сказала я.

— Все банально просто: я люблю, она — нет, — мрачно ответил мой собеседник, и скулы на его лице опять заострились.

 Я отчетливо поняла, что ему больно и неприятно говорить об этом: оказалось, девушка, которая отрезала для Брэндона свои волосы, не любит его… Как это печально.

— Так это ее волосы? — не унималась я, хотя осознавала, как гадко поступаю.

— Да. Черт возьми, я же сказал: не будем об этом. Кажется, ты уже забыла о гостеприимном багажнике?

Я даже вздрогнула от его ледяного тона.

— Еще раз извини… Мне очень жаль, — пробормотала я.

— Такова моя судьба. И не зачем меня жалеть. Бесполезно.

Я хотела промолчать, но слова раздирали мое горло.

— Это так странно… Живешь себе, ни о чем не думаешь, а потом влюбляешься и твоей спокойной жизни приходит конец… Разве это справедливо? Почему нам не дали выбор, хотим мы любить или нет? — Я разволновалась от собственных мыслей, но мысль о том, что Брэндон разозлится и посадит меня в багажник, немного остудила мои не вовремя нахлынувшие рассуждения.

— Здесь я с тобой согласен, — сказал Брэндон. — Если бы нам дали выбор, уверен, не было бы ни одного несчастного вампира.

«Он несчастен… Как мне жаль его! Я гадкая… Гадкая! Затрагивая его печаль, я всего лишь любопытствую, но мое любопытство режет его душу» — со злостью на себя подумала я.

 — Знаешь, я лучше буду слушать музыку, чтобы опять не сболтнуть лишнего. — Я чувствовала, что мрак его души заполнил машину и давил на меня, прижимал к сидению.

Брэндон ничего не ответил.

Я достала плеер и всю дорогу до Оксфорда слушала музыку. Там Брэндон высадил меня на ближайшей остановке.

— Брэндон, прости, я понимаю, что наболтала много лишнего, — искренне извинилась я, выходя из машины. — Язык мой — враг мой… Это точно про меня.

— Чтобы общаться с тобой, нужно безграничное терпение. Извини, но у меня его нет, — серьезно ответил Грейсон.

— Я понимаю. Пока.

Краем глаза я заметила, как он погладил волосы, лежащие у лобового стекла, а затем сватил их в кулак, сжал и бросил на место. Его лицо напоминало гипсовую маску.

Я направилась к тротуару.

Мимо меня промчалось «Порше» Брэндона.

«Да, Миша, умеешь ты посыпать солью чужие раны! Обидела друга Маркуса своим любопытством… Я как заноза, ей Богу! — подумала я, глядя вслед черному автомобилю. — И Седрик и Брэндон так несчастны в любви! Нет уж, я не буду никого любить. Никогда и ни за что!»

Как назло, добравшись до дома, я вспомнила о том, что мой синий велосипед остался на автобусной станции, недовольно вздохнула и направилась на остановку, чтобы доехать туда на автобусе: идти пешком было лень, к тому же, морось, летящая с неба, была неприятна мне еще с детства.

Я пришла на остановку и терпеливо ждала автобус, как вдруг рядом остановился черный «Феррари», стекло опустилось, и я увидела приторную улыбку мажора.

— Эй, Миша! Ждешь автобус? — крикнул он, высунув голову в окно машины.

Люди, стоящие на остановке, тут же посмотрели на меня.

 Мне стало жутко стыдно.

— У тебя просто потрясающая логика, — ответила я и нахмурилась: только этого мне и не хватало! Опять этот цепкий надоедливый человек лезет в мою жизнь!

— Садись, подвезу! Не бойся, лезть не буду! — не унимался он.

Мне хотелось провалиться сквозь землю.

— Миша!

— Что ты ко мне прицепился? — вырвался у меня злой окрик. — Тебе девушек в Оксфорде мало?

— Ты читала мою записку?

— Так это ты ее подбросил? Извращенец! — Я скривила лицо, в порыве отвращения к нему.

— Пойдешь? — Он приторно улыбнулся.

— Черта с два!

— Уверена?

— Zostaw mnie w spokoju, kretyn!* — сказала я на польском, чтобы окружающие люди не поняли, какая грубость сорвалась с моих губ.

________________

*Оставь меня в покое, кретин! (польск).

— Твой польский просто очарователен! Жду тебя, Миша! — Мажор подмигнул мне, завел машину и уехал.

Я поспешила прыгнуть в подошедший автобус.

Какой самовлюбленный нарцисс! Думает, что я прибегу к нему в мини-юбке и с лисьими ушками на голове, а он будет бегать за мной по улочкам города и чувствовать себя героем? Сейчас! Разбежалась!

Приехав на станцию, я забрала велосипед и поехала на нем домой. Мои волосы опять намокли, а платье, что дала мне Маришка, было узким и стесняло движения, поэтому до дома я добралась мокрой и полной злости: в моей жизни никогда не было такого неудачного дня.

Я переоделась в сухую одежду, врубила в плеере музыку, легла на кровать и с головой укрылась одеялом, но вдруг, сквозь музыку, отчетливо послышался веселый голос Мэри, а с ним еще три незнакомых мне голоса. Они приближались к дому. Я отключила музыку: да, точно — это была Мэри и еще кто-то. Через несколько минут голоса оказались прямо за входной дверью, затем она открылась и в прихожей раздался дружный смех четырех человек.

— Твоей подруги-красотки точно нет дома? Я не прочь с ней познакомиться, — сказал мужской голос.

 Эта фраза привела меня в негодование.

— В другой раз, Алекс. Миша уехала в Лондон и, думаю, вернется только вечером, — отозвалась Мэри.

(«Конечно, она не знает о том, что я вернулась: свет в прихожей был выключен. Но мои сапоги стоят прямо у двери! Мэри, как ты ненаблюдательна!»)

— Отлично! Устроим вечеринку! — взвизгнул женский голос.

— Так, я иду за ноутбуком, а вы проходите на кухню и поставьте чайник, — сказала Мэри.

— А пиво у тебя есть? — спросил второй мужской голос.

— Нет, Грег, пива не имеется, тем более, у тебя и так в руках две бутылки! Мало что ли?

Мэри открыла дверь в мою комнату и застыла, увидев меня.

— Миша… Но ты сказала, что будешь только вечером, — тихо и смущенно сказала она.

— И это повод для того, чтобы привести к нам компанию? — ледяным тоном осведомилась я, сердитая на ее несогласованный со мной поступок: мне была крайне неприятна эта ситуация и гости Мэри, расхаживающие по моему дому. Мне казалось, что сейчас мои нервы сдадут из-за всего, что навалилось на меня сегодня, и я просто-напросто расплачусь.

— Я не собиралась… Просто мы гуляли, замерзли и как раз проходили мимо нашего дома… Совершенно случайно. Вот. — Мэри виновато улыбнулась.

— Мэри! — вдруг раздался крик из кухни. — Давай откроем пачку томатного сока!

Меня охватил ужас. Я моментально сбросила с себя одеяло и метнулась на кухню, сбив Мэри с ног.

— Не смейте трогать мой сок! — истерично вскрикнула я, вбежав на кухню.

Люди замерли и уставились на меня.

В руках одного из парней была упаковка с моей кровью. Я подошла к нему и отобрала ее.

— Извини, я не знал, что это твой, — сказал он, глядя на меня изумленным взглядом.

В кухню вбежала Мэри.

— Миша, не ругайся, он не знал, что нельзя брать твой сок! — воскликнула она, подходя ко мне.

— Но ты сейчас должна быть в Лондоне! — обратилась ко мне незнакомая темноволосая девушка.

— О, извините! Я слишком рано приехала и помешала вам веселиться! — с сарказмом сказала я.

— Миша, прости! Я не знала, что ты приехала! Ты ведь даже не позвонила! — Мэри робко прикоснулась к моей руке.

Я вздрогнула. Волнение мешало мне дышать

— Эй, ты что? — взволновано спросила Мэри.

— Ничего! Просто не нужно трогать мой сок! Никогда! — тихо ответила я. — Это мое лекарство. Его нельзя трогать, ясно?

— Оу, как неловко все получилось, — сконфузился парень, у которого я отобрала пакет с кровью. — Если бы я знал, то ни за что не взял бы его, будь уверена.

— Что с тобой? Ты вся на иголках, — тихо спросила Мэри, вглядываясь в мое лицо. — Что-то случилось?

— Это был ужасный день: меня окатили грязью, я полностью промокла под этим чертовым дождем, мне холодно и у меня ужасное настроение, — пробормотала я.

— Бедняжка! Я сейчас! — Мэри куда-то ушла, а я осталась наедине с незнакомцами.

Они сконфуженно смотрели на меня — два парня и девушка.

— Мне жаль, что напугала вас. Это все нервы, — извинилась я.

— Ничего! И ты нас извини! Нам так неловко! — виноватым тоном отозвалась девушка.

Парни поддержали ее подобными фразами.

В кухню вернулась Мэри.

— Я включила камин в твоей комнате и развесила твою мокрую одежду, — сказала она мне. — А хочешь, приготовлю горячую ванну: ты полежишь, успокоишься…

Я тут же представила себе, как буду лежать в ванне, нагишом, а за дверью будут эти люди: они будут разговаривать, а я — слышать каждое их слово. Нет уж!

— Нет, спасибо. Посижу в своей комнате. — Я поставила пакет с кровью в холодильник и ушла к себе.

Мэри пошла за мной.

— Ты обиделась? — спросила она, взяв меня за руку.

— Нет, просто очень устала и замерзла, — ответила я. — Ты даже представить не можешь, насколько кошмарен этот день

— Давай я познакомлю тебя с моими друзьями? Они прикольные, — предложила подруга.

— Нет. Хочу побыть одна.

— Мы будем играть в твистер. Может, ты с нами?

— Нет, спасибо. — Я закрылась в своей комнате

 Послышался тяжелый вздох Мэри. Затем она тихо назвала себя дурочкой и ушла.

Друзья Мэри обсуждали меня, и, чтобы не слышать их, я заткнула уши пальцами, но это не помогло: хоть люди старались говорить тихо, я слышала их разговор, и мне неприятно было слушать рассуждения о том, «какая нервная особа эта Миша».

Вдруг громко заиграл мой смартфон: это звонила Маришка.

«Что делать? Нельзя, чтобы она услышала голоса этих людей! Она что-то заподозрит!» — подумала я, схватила смартфон, выскочила в прихожую, надела кеды и выбежала на улицу, пробежала несколько десятков метров и только тогда ответила сестре.

— Да, Маришка! Извини, я была занята и не слышала!

— Ты не слышала? В Оксфорде дождь? Где ты?

— Вышла погулять: скучно сидеть дома. А смартфон лежал в сумке на беззвучном режиме.

Шел довольно сильный дождь, и я сразу вымокла. Мои кеды промокли насквозь.

— Что за странное развлечение — гулять под дождем? Иди домой! — недовольно сказала Маришка.

— Уже возвращаюсь, — солгала я. — Где вы? Уже улетели?

— Мы еще в Лондоне, через час вылетаем… Да, Маркус? Уже иду! Миша, я потом позвоню: мы едем в ресторан.

— Хорошо, повеселитесь там.

— Спасибо. А ты сейчас же иди домой!

— Я уже почти у дома! Пока! — Я отключилась.

За время короткого разговора с Маришкой, я почти бежала, поэтому отошла от дома очень далеко и оказалась на дороге, ведущей к центру. Я собралась было повернуть обратно к дому, но с тоской подумала о том, что там — компания Мэри, и решила посидеть в каком-нибудь кафе, но у меня не было денег, ничего, кроме смартфона. Мне стало неуютно и тоскливо: я промокла, на мне были промокшая до нитки одежда и кеды, мои распущенные волосы превратились в мочалку. Мне некуда было идти. Меня охватило горькое чувство безысходности. Я стояла под дождем и не знала, как мне прожить этот вечер: дом, в котором развлекались Мэри и ее друзья, был для меня недосягаем, но мокнуть мне тоже не хотелось. Я добрела до лавочки, села на нее и с усмешкой подумала, как здорово, что мой смартфон — водонепроницаем… Проходившие мимо люди с удивлением глазели на меня. Конечно! Я выбежала из дома в майке Мартина, хлопковых шортах и кедах! Конечно, они имели право удивляться: стоял ноябрь, а с неба лил холодный дождь… Он всегда должен быть таким в ноябре…

«Хорошо, что я не чувствую холода, иначе, умерла бы здесь, на этой скамейке» — с тоской подумала я. На душе было серо и скверно, как погода вокруг меня.

Спустя некоторое время позвонила Мэри.

— Почему тебя нет дома? Где ты? — удивленно спросила она.

— В магазине, — солгала я

— Но твое пальто и вся обувь здесь!

— Я в кедах.

— В кедах? С ума сошла?!

— Скоро вернусь.

Я отключила звонок, но Мэри настойчиво звонила опять и опять, чем ужасно рассердила меня.

— Мэри, не нужно звонить мне по сто раз! Я же сказала, что скоро приду! Лучше приготовь мне ванную! — вспылила я. — И пусть не трогают мой сок!

— Хорошо! Жду! — Мэри отключилась.

Но я солгала: я не собиралась возвращаться — в доме были они, а просто откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза: мне казалось, что вокруг все умерло, и не было ничего, кроме дождя. Не было и меня.

Я отсидел очередной день скучных лекций и, наконец, ехал домой. Было довольно темно: фонари были зажжены, а машины и люди на улицах встречались редко — дождь всех разогнал. Я медленно курил сигарету за сигаретой, и салон моего верного «Мустанга» был наполнен беловатым дымом, но я уже настолько привык к нему, что не чувствовал его.

Я выехал в центр и вдруг, еще издали, увидел Мишу Мрочек, сидящую на скамейке под дождем в футболке, шортах и кедах.

«Это еще что такое? Что за дерьмо? Что она делает здесь в таком виде? Чудачка» — Вид Миши неприятно поразил меня.

Остановив машину на остановке, я вышел под дождь, чтобы спросить у Миши, что она делает здесь в такую погоду и в таком виде. Нотации ей не помешают, потому что с головой она явно не дружит.

Девушка сидела на скамье, облокотившись на ее спинку и закрыв глаза: ее одежда и волосы промокли насквозь, с них даже стекали капли дождя. Миша сжимала в ладонях голубой телефон. Красный лак на ее ногтях невероятно отталкивал.

— Что ты вытворяешь? — недовольно сказал я, придя в ярость и недоумение одновременно.

Миша вздрогнула и резко открыла глаза.

— Ты? — тихо спросила она, сглядя на меня снизу вверх.

— Я. Так что, черт побери, ты здесь делаешь? — Меня поразила ее робость: такого я от нее не ожидал, скорее, предполагал, что она вновь начнет кричать.

В глазах девушки была тоска, а ее слегка нахмуренные брови придавали ее лицу выражение нашкодившего ребенка, который боится наказания.

«Разве это та Миша, которую я знаю?» — удивился я.

— Я просто не знаю, куда пойти… У меня нет друзей… Никого нет… — тихо сказала она, опустив голову.

— У тебя есть дом. Иди домой! — резковато сказал я, но в душе мне было жаль ее: она выглядела одинокой и беззащитной.

— Я не могу туда пойти.

— Почему?

— Там они.

— Кто «они»?

— Друзья Мэри. Они пьют пиво и играют в твистер, а еще чуть не раскрыли мой пакет с кровью, — доверчивым тоскливым голосом сказала Миша. — Я не могу вернуться, пока они там.

«Пакет с кровью? Значит, она ни разу не охотилась! Надо же, она так юна, что все еще пьет донорскую кровь» — удивился я.

Но рассказ Миши о Мэри и ее друзьях разозлил меня: из-за них полячке пришлось уйти из дома в такую погоду. И сколько она просидела так, как мокрый мышонок? Она расстроена. Потеряна. Жаль ее.

Я решительно взял Мишу за руку.

— Пойдем, — сказал я, заставляя девушку встать со скамейки.

— Куда? — испуганно выдавила она.

— Ко мне, — безапелляционно ответил я.

— Нет… Я не могу! — Ее глаза широко распахнулись.

— Не волнуйся, как только пройдет дождь, я отвезу тебя к твоей Мэри и ее дружкам.

Миша смутилась, и я тут же пожалел о том, что так жестоко пошутил. Ее ладонь, лежащая в моей ладони, задрожала.

— Это неправильно! — воскликнула девушка, боязливо взглянув на наши ладони. — Ты ничего не понимаешь…

— По-моему, это до тебя не доходит, что ты вытворяешь. — Я потянул ее к машине.

— Ничего я не вытворяю!

— Ошибаешься.

— Мне запрещают общаться с тобой, — сказала Миша, все пытаясь овысвободить свою ладонь из моей.

— Предпочитаешь мокнуть под дождем и привлекать к себе внимание? — усмехнулся я, легко удерживая строптивицу.

— Лучше так!

— Ты говоришь это, потому что еще маленькая и глупая, но я — взрослый мужчина и не могу позволить тебе сидеть в центре города в таком виде. Вижу, слова «конспирация» и «логика» тебе абсолютно не знакомы.

— Нет, я не могу! Пожалуйста, отпусти! — умоляющим тоном сказала девушка.

Я был зол на Мишу и ее дурацкое поведение, но мне было и жаль ее. Открыв дверцу машины, я усадил в нее девушку.

— Но мне нельзя общаться с тобой! — воскликнула она.

Я захлопнул за ней дверь и сел за руль.

Миша громко закашлялась.

«Черт, нужно было проветрить салон» — с досадой подумал я, взглянув на Мишу: она сотрясалась от кашля, а ее глаза покраснели и заслезились. Чтобы хоть как-то облегчить ей поездку, я полностью убрал стекла.

— Что… Что это? Сигареты? Ты куришь? — Она пораженно посмотрела на меня заслезившимися глазами.

— Да, — бросил я, — есть такая привычка.

— Но ведь вампиры не курят… — Девушка снова закашлялась.

— Да, не курят, но я курю, — спокойно ответил я, затем завел двигатель и повез нас на Эбингтон-роуд, в свой дом.

Миша молчала, покашливала и поглядывала на окурки сигарет в пепельнице.

— Ты странный, — вдруг сказала она.

— Потому что я курю? — предположил я.

— И поэтому тоже. Ты промок из-за меня… Знаешь, я лучше вернусь домой.

Я улыбнулся: она настолько боялась ехать ко мне, что была готова терпеть компанию Мэри и ее друзей, пивших пиво и играющих в твистер.

— Чего ты боишься? — спокойно спросил я.

— Ничего. Мне неловко. Я не должна с тобой общаться.

— Почему?

— Не знаю, что ты натворил. Тебе виднее.

Миша вновь громко закашлялась: сигаретный дым никак не выветривался из салона.

— Какая гадость… Как ты можешь вдыхать это в себя? — Миша закрыла ладонями нижнюю часть лица, и ее слова прозвучали приглушенно.

— Я не предлагаю тебе курить. Мои привычки меня устраивают: я курю, а ты можешь вообще никогда не касаться сигарет. Что здесь порицательного? — ответил я.

— Я не могу дышать!

— Окно открыто: можешь высунуть голову, — отрезал я, глядя на недовольное лицо Миши.

— Может, ты остановишь машину, и я пойду домой? — с надеждой в голосе спросила она.

— Нет, — ответил я. — И можешь не смотреть на меня так.

Миша раздраженно вздохнула и высунула голову в окно.

— Долго еще ехать? — спросила она.

— Нет. Почти приехали.

Мы заехали на Эбингтон-роуд и подъехали к моему дому. Я стал открывать входную дверь дома, а Миша, не шевелясь, стояла рядом и наблюдала за моими действиями. Она дрожала, но не от холода, конечно, — от страха. Но я честно не собирался соблазнять ее и делать с ней вообще ничего в этом роде. Нет. Миша была совсем юной и ни капельки не привлекала меня как женщина, просто мне было жаль ее: я не мог оставить ее там, под дождем, сидеть на лавочке и тосковать. Я всего лишь хотел укрыть ее от дождя и обсушить: эта девица была безумно трогательна и совершенно не похожа на ту, которая только и знала, что орала на меня. Сейчас это была покинутая, одинокая, немного испуганная трогательная девушка.

Нет, она никак не могла привлекать меня как женщина: ей было почти девятнадцать, а мне — почти двести. Для меня Миша была ребенком, за которым требуется контроль и опека.

— Но мы даже не знакомы, — робко сказала она.

— Вот и отличный повод для знакомства, — сказал я на это.

Я открыл дверь, вошел в дом, включил свет и повел Мишу в свой рабочий кабинет.

Несмотря на то, что я был холостяком и жил один, в моем доме царил относительный порядок, особенно, это касалось одежды: я никогда не разбрасывал ее и всегда складывал в шкаф. Это был мой пунктик: я терпеть не мог, когда одежда лежала где попало, потому что ее место — в шкафу и нигде более.

Мой кабинет был относительно небольшим, без лишней мебели: классический черный письменный стол, два кресла, один стул, полки с документами и папками, отдельная полка для книг и один выдвижной шкафчик. На столе всегда стоял большой ноутбук и, чего греха таить, царил беспорядок — все лежало вперемешку: ручки, бумага, книги, пачка сигарет, зажигалка и пепельница, полная окурков.

Войдя в кабинет первым, я настежь распахнул оба больших окна, имеющихся здесь, чтобы Миша могла дышать спокойно и не кашлять от дыма, который пропитал собой все вещи и мебель, не говоря о воздухе.

Миша вошла, немного закашлялась и села в кресло, стоявшее у стола, на самый краешек, держа спину идеально ровно.

Я посмотрел на ее мокрую одежду, кеды и волосы, и решил, что нужно срочно их обсушить. Я не подумал об этом сразу, потому что всегда жил один и никогда не заботился ни о ком, кроме себя. Хозяином я был плохим и негостеприимным.

— Иди в ванную: там полотенца, — сказал я Мише. — Все ванные комнаты обозначены черными дверьми, так что ты легко найдешь хотя бы одну из них.

Девушка тут же поднялась и послушно направилась искать ванную комнату.

Я подумал о том, что ей нужно переодеться в сухую одежду. Чтобы просушить ее мокрые вещи, я зажег камин, подбросил в него еще пару дровишек, спрятанных за углом, сходил в спальню, достал из шкафа одну из своих футболок и подошел к двери ближайшей ванной — я слышал, что Миша была там: она возилась с полотенцем.

— Тебе нужно снять мокрую одежду и переодеться в сухую, — легонько постучав в дверь, сказал я.

— Это еще зачем? — Миша открыла дверь. Ее лицо выражало крайнее недоумение. — Тебе прекрасно известно, что мне совершенно не холодно.

— Думаю, неприятно всю ночь сидеть в мокрой одежде, — спокойно объяснил я, понимая, почему она так удивилась: ей было неловко находиться в доме почти незнакомого мужчины, а я еще и предлагал ей снять одежду.

— Не всю ночь, а максимум час. — Миша нахмурилась.

— Как скажешь, но тебе нужно переодеться.

— Нет! — сказала она, посмотрев на футболку в моей руке.

— Не глупи. Необходимо просушить твою одежду.

— Это необязательно. — Она скрестила руки на груди.

— Миша, — настойчиво сказал я.

— Ну, хорошо, только отвяжись от меня!

Я протянул ей футболку и только сейчас понял, что Миша наденет ее. Миша наденет мою футболку. Еще ни одна особа, кроме меня, тем более, особа женского пола, не имела чести надеть что-то из моих вещей. Даже Мария в свое время.

Миша взяла футболку и уставилась на нее.

— Только это? — Девушка насмешливо усмехнулась. — Ты в своем уме? Я же буду почти голой!

— Эта футболка будет тебе до колен. Не волнуйся: смотреть на тебя я не собираюсь. Переодевайся и приходи в кабинет, — спокойно возразил я.

Миша молча закрыла дверь перед моим носом, а я, стараясь не слушать, как она снимает с себя мокрую одежду, пошел в свою комнату, переоделся в сухую одежду и вернулся в свой кабинет. Пока Миши не было, я решил закурить, вытащил из пачки сигарету, взял зажигалку и подошел к раскрытому окну.

Еще никогда в этом доме и в моем жилище вообще, не было женщины. Даже когда я был безумно увлечен Марией, то всегда сам приезжал к ней: я психологически и морально не мог пустить женскую особь на свою территорию: я — конченый холостяк, одиночка. Но почему-то ради Миши я сделал исключение, хотя, и сам не понял, зачем привез ее к себе и нарушил свои же принципы. А сейчас в моей ванной была эта полячка-истеричка Миша. Она надевала мою футболку. Как это странно. Как странно будет увидеть ее в своей футболке.

Я подкурил сигарету и глубоко втянул в себя терпкий дым.

(«Как такое возможно? Что я вообще здесь делаю? У него? У этого Фредерика Харальдсона? Кроме этого, я разделась и надеваю его футболку, пахнущую сигаретами… А он не врал: она почти прикрывает мои колени. У него такой большой размер одежды? Хотя, он ведь высокий. И все-таки, что я здесь делаю? Мне нужно идти домой! Я обещала Мэри скоро вернуться!»)

С такими мыслями я быстро переоделась в футболку, что дал мне Фредерик, но нижнее белье не сняла: еще чего! Тогда я была бы совсем голая… Точнее, в одной футболке.

(«Как все неправильно! Что я делаю? Кошмар, я сама не своя… Я ничего о нем не знаю, но нахожусь в его доме, в его футболке! Ну, не дурочка ли я?»)

Но бежать было поздно, ведь я уже переоделась в футболку и вытирала полотенцем волосы: они были такими мокрыми, что мои действия привели лишь к скромному успеху. Я положила полотенце на ванну и в нерешительности стояла лицом к двери: мне было неловко появляться перед хозяином этого дома в таком виде — почти без одежды. Но, подумав о том, что, он, действительно, просто пожалел меня, я немного успокоилась.

Но он так насмехается над моим возрастом! Даже обидно…

Я вышла из ванной комнаты и, держа в руках мокрую одежду и кеды, зашла в кабинет Фредерика.

Вампир стоял у открытого окна и курил. Увидев меня в футболке и босиком, он и бровью не повел, а только затянулся сигаретой и, отвернувшись к окну, выпустил дым.

Его дом был пропитан сигаретным дымом.

(«Как он живет в этом доме с таким ужасным воздухом? Как он может курить эту гадость!»)

— Ты какой-то неправильный вампир, — вырвалось у меня.

— Интересно узнать почему, — отозвался он.

Я заметила, что он тоже переоделся и теперь выглядел не так официально и холодно, как в своем черном пальто. Его новый вид успокоил меня: теперь Фредерик казался не таким уж грозным с растрепанными волосами, в серых джинсах, бежевой футболке и белых носках. Я даже усмехнулась от его наряда.

— Ты куришь и живешь как отшельник, — объяснила я свои слова и нерешительно подошла к нему. — Что мне делать с вещами? Куда их деть?

Он ничего не ответил, потушил сигарету о подоконник, молча забрал у меня вещи, подвинул к горящему камину стул и развесил на его спинке мою мокрую одежду, а кеды положил прямо на камин.

— Тебе нужно что-то еще? — спросил он, посмотрев на меня.

— Нет… Хотя, у тебя есть кровь? — Я растерялась.

— Миша, я взрослый вампир и не играю в детские игры. А ты до сих пор пьешь кровь из бутылок? — усмехнулся Фредерик, садясь в кресло, стоящее у стола.

— Да, и не вижу в этом ничего постыдного. Мне еще рано… — Я замолчала: мне было стыдно говорить о своем возрасте.

— Убивать людей? — подсказал Фредерик: он не насмехался надо мной, но уголки его губ были приподняты.

Я молча кивнула и села в кресло, напротив его стола.

— Сколько тебе лет? — спросил вампир.

— Будет девятнадцать. Восьмого декабря, — ответила я, не понимая, зачем уточнила дату. Как будто ему интересно знать!

— Я охочусь с тринадцати лет, поэтому бутылки с кровью и сама донорская кровь для меня — бред, — задумчиво сказал он.

— Почему так рано? И почему бред? — обиделась я: он втоптал в грязь мою семью! Да, мы пьем кровь из бутылок, и что?

— Меня с ранних лет воспитывали мужчиной, чтобы я смог постоять за себя и жить своим умом. А бред — потому что перекусы донорской кровью только расслабляют вампиров и дают лени завладеть ими. Ты голодна?

Фредерик сидел, откинувшись на спинку кресла и положив руки на стол, — такая себе домашняя вольготная поза, а я сидела на краешке своего кресла, напряженная и взвинченная: не люблю ходить в гости, тем более, в гости к незнакомым мужчинам. Мне было стыдно за то, что ему пришлось пригреть меня: может, он ехал развлекаться, а я заставила его нарушить свои планы.

— Нет, мне просто любопытно, — ответила я и принялась расчесать пальцами свои запутанные влажные волосы.

— Тогда не стоило спрашивать: никогда не спрашивай того, что тебя не интересует, — строгим тоном сказал вампир. — Хотя, в твоем возрасте…

— Не нужно постоянно делать акцент на моем возрасте! — вспылила я, вскакивая с кресла.

— Успокойся, я не собирался тебя обижать, а хотел сказать, что в твоем возрасте мало кто знает об этом правиле.

Миша обиделась, надулась, но села обратно в кресло, скрестив руки на груди.

— Мне не нужно было ехать с тобой, — тихо сказала она, скорее себе, чем мне. — Если узнает кто-то из моих, меня убьют!

«Как много человеческих оборотов она употребляет. Только люди могут бояться быть убитыми» — недовольно подумал я.

— Я не враг твоей семье, — сказал я, желая унять ее волнение.

— Тогда почему мне запретили общаться с тобой?

Я улыбнулся: все-таки этой девчонке ничего не рассказали.

— Не знаю, лично у меня с ними никакой вражды нет. К тому же, мы с тобой почти незнакомы, и ты не можешь знать о том, каков я на самом деле.

— Я вообще ничего о тебе не знаю. Кто ты, что ты. — Она стала теребить пальцами свои длинные волосы.

— Тогда давай, наконец, нормально познакомимся. Меня зовут Фредрик Харальдсон. Я родился и вырос в Швеции, — сказал я, не упоминая о том, что слышал разговор Миши с ее подругой в парке.

— Ты швед? — удивилась Миша. — Тогда неудивительно, что ты такой высокий и холодный.

Я усмехнулся от того, каким кажусь ей.

— Холодный? Возможно. А ты вновь приподняла плечо.

Она смутилась и опустила свое левое плечо.

— Знаешь, никогда не замечала, что делаю так, пока ты мне не сказал, — призналась девушка. — А я думала, что тебя зовут Фредерик, а не Фредрик. — Миша удивленно приподняла брови.

— Вообще-то, меня всю жизнь зовут Фредрик — это шведское имя, но, когда я поступил сюда, здесь к моему имени, для удобства, прибавили букву «е». А как твое полное имя?

— Мишель, но меня так никто не называет. Моя старшая сестра называет меня Мишкой.

(«Ой, ну и зачем я это сказала?»)

Фредерик, точнее, Фредрик, улыбнулся.

— Наверно, тебе ужасно неприятно оттого, что все вокруг неправильно называют твое имя? — поинтересовалась я.

— Ошибаешься: мне абсолютно все равно. Но, надеюсь, хоть ты не будешь обзывать меня Фредериком, иначе, я буду называть тебя Мишель.

Эта угроза заставила меня улыбнуться.

— Договорились, — усмехнулась я. — А сколько тебе лет?

— Много.

— Сколько много?

— Сто восемьдесят восемь.

— Действительно, много. А о чем ты мечтаешь? — спросила я.

Он улыбнулся. Его брови поползли вверх.

— О чем я мечтаю? — переспросил я, искренне удивляясь ее наивному вопросу: только молоденькие девушки спрашивают подобное.

— Да… — Миша смутилась. — Мне кажется, чтобы узнать человека… ну, или кого-то, нужно знать, о чем он мечтает: мечта — это отражение души.

«Какие глубокие рассуждения. Молодец, Миша!» — мысленно похвалил ее я.

— Ну, хорошо. Я мечтаю о двухэтажном деревянном домике, выкрашенном в красный цвет, где-то на берегу озера в Швеции. Мечтаю жить в таком домике один, вдали от всех, — признался я.

— Ты так не любишь общество? — тихо спросила она.

— Не вижу в нем никакого смысла: я уже устал от него, а ты к нему еще не привыкла.

— А знаешь, будет классно, если рядом с твоим домиком будут стоять большие деревянные качели! — вдруг воскликнула девушка и мечтательно улыбнулась.

— Зачем? Думаешь, что вечерами я буду на них кататься? — Я даже рассмеялся от ее предположения.

«Какая она забавная» — пронеслось в голове.

— Причем здесь ты? Эти качели будут для твоей жены и детей, — ответила Миша. — Я бы, например, хотела, чтобы около моего дома были качели. Тогда я бы каждое утро каталась на них, завернувшись в одеяло, после пробежки. Дома, в Варшаве, у меня есть качели, но они маленькие.

Я поразился мыслями этой девушки: они были наивными, но очень трогательными, женственными. И сама она, одетая в мою большую для нее футболку, была милой и забавной.

— Твоя очередь: о чем мечтаешь ты? — спросил я, используя ее же метод знакомства с новыми «людьми».

Миша печально улыбнулась и опустила взгляд на пол.

— Я мечтаю… Всегда оставаться такой, как сейчас, не стареть и не превращаться в ужасную особь. Я мечтаю всегда быть в любви с солнцем, чтобы я всегда могла гулять под ним, а не прятаться от него, как моя семья… Или, как ты, — тихо сказала она, заметно расстроившись.

— Но этого нельзя изменить: все на земле стареет. Даже мы.

— Да, к сожалению… Но почему… — начала Миша, но вдруг в ванной заиграл ее телефон. Точно ее, потому что музыку, подобную зазвучавшей, я, любитель классики и органных концертов, не слушал.

— Это Мэри! Я обещала ей скоро вернуться! — воскликнула Миша и побежала в ванную.

— Так, мамзель, где тебя носит? Ты, наверно, уже превратилась в сосульку! Даже твоя горячая ванна уже успела остыть, а тебя все нет! — услышал я голос подружки Миши в телефоне последней.

— Я скоро приду! — ответила ей Миша.

— Скоро? Ты уже говорила это два часа назад!

— Извини, я…

— Не волнуйся: мои друзья уже ушли.

— Хорошо, я иду!

— Где ты вообще?

— Дома расскажу.

На этом их разговор завершился.

«И Миша еще оправдывается перед этой глупой смертной? Необходимо немедленно поговорить с ней о ее подружке и объяснить ей, что их дружба — противоестественна. Нужно убедить ее съехать из того дома» — решил я.

Как ни странно, я не хотел, чтобы Миша уходила. Я хотел узнать о ней больше, поговорить с ней, послушать ее мысли.

«Нет, я не позволю ей уйти» — пронеслось в моем разуме.

Миша вернулась в мой кабинет, подошла к своей одежде и стала ощупывать ее.

— Мне нужно идти домой, — быстро сказала она. — Ты можешь отвезти меня?

— Зачем тебе нужно домой прямо сейчас? — спросил я, с усмешкой наблюдая за ее действиями.

— Ой, вещи еще не высохли… Ну, ничего, доеду и в них… Зачем домой? Мэри волнуется, — ответила Миша, снимая со стула свою футболку.

Я поднялся с кресла и подошел к девушке.

— Ты никуда не поедешь, — сказал я, отбирая у нее футболку.

Миша изумленно посмотрела на меня.

— Я не буду тебя спрашивать: ехать мне или нет, — серьезно ответила она, протягивая руку за своей футболкой.

Я кинул футболку в кресло.

— Во-первых, твоя одежда еще не просохла, а во-вторых, нам нужно поговорить, — спокойно ответил я на ее фразу.

Миша нахмурилась и скрестила руки на груди. Ее волосы водопадом рассыпались по хрупким плечам.

— О чем? — спросила она, и в ее голосе прозвучала нотка испуга.

— О Мэри, — ответил я. — Садись, разговор будет серьезным.

— Почему я должна разговаривать с тобой о моей подруге?

(«Моей подруге»… Нужно прочистить ее голову от такого переизбытка человечности и привязанности к смертной: если этого не сделать, ее глупость будет возрастать с каждым прожитым с Мэри днем»)

Когда Фредрик подошел ко мне так близко, мне стало жутко неловко, но не потому, что он был высок, а моя голова едва доставала до его плеч. Нет — он был незнакомым мужчиной.

— Опусти плечо, — сказал он. — Всегда контролируй свое тело, иначе, оно будет контролировать тебя.

Чтобы не стоять рядом с ним, я села в кресло, в котором валялась моя влажная футболка.

Швед подошел ко мне, поднял с кресла футболку и педантично развесил ее на спинке стула.

От нечего делать и от неловкости, охватившей меня, я забарабанила ногтями по столу.

Фредрик тут же посмотрел на меня.

— Не стучи, пожалуйста, — попросил он спокойным тоном.

Я откинулась на спинку кресла и тяжело вздохнула: эта обстановка напомнила мне мой разговор с мамой, когда я умоляла ее отпустить меня в Оксфорд. Только теперь в роли мамы выступал этот швед, но я все так же оставалась той, кто слушал серьезные нотации.

«Какое ему дело до Мэри?» — недовольно подумала я, наблюдая за тем, как он садится в свое кресло. Вампир положил кисти рук на стол и скрестил пальцы.

Зная о том, что мои ноги были вне поля его зрения, я закинула ногу на ногу, скрестила пальцы рук на животе, оставив локти на подлокотниках, и выжидающе смотрела на Фредрика, удивляясь тому, зачем я все-таки послушалась его и осталась.

— Ты внимательно прочитала правила, которые составила для тебя Мария? — серьезно спросил он.

— Да! А вот ты не имел права читать их, — резко ответила я.

— Что-то не уверен в том, что ты вообще просматривала это письмо, — сказал швед. — Все правила, абсолютно все, ты уже нарушила и нарушаешь каждый час. Добровольно, к тому же.

— Ты о том, что я живу с Мэри, или о том, что разговариваю с тобой? — Я усмехнулась, довольная шпилькой в его адрес.

— Шутки в сторону. Ты не должна дружить, тем более, жить в одном доме со смертной. — Его голос стал холодным.

— Ха! И почему же?

— Потому что вампиры не дружат с людьми. Миша, смертные — всего лишь средство пропитания, и устанавливать с ними дружеские отношения — неправильно и противоестественно.

— Думаешь, я этого не знаю?

— Если ты это знаешь, зачем уперто лезешь на рожон? Ты живешь со смертной, которая может разоблачить тебя. Об этом ты подумала? — Тон шведа становился все более серьезным и мрачным, а мне было стыдно за то, что он пытается мне что-то сказать, а я веду себя как ребенок и сыплю остротами.

— Я прекрасно все устроила: Мэри никогда не тронет мои пакеты с кровью, — серьезно ответила я, искренне уверенная в своих словах… Сегодняшний случай — ни в счет.

— Пакеты? — Брови Фредрика поползли вверх.

— Из-под томатного сока, — нахмурившись, уточнила я.

— Ты хочешь сказать, что живешь в одном доме со смертной девчонкой и при этом там же хранишь пакеты с кровью? — Швед саркастически усмехнулся. — И где ты их прячешь?

— В холодильнике, — тихо ответила я, опустив взгляд на пол, а потом с тревогой посмотрела на своего собеседника.

— Честное слово, такого я не ожидал даже от тебя. — Фредрик насмешливо улыбнулся.

— Почему даже от меня? — спросила я, задетая его словами: они прозвучали как упрек.

— Я думал, что хоть ты и истеричка, но не станешь выставлять напоказ то, что ты — вампир.

— Мэри никогда не тронет мои пакеты! — воскликнула я.

— В человеке никогда нельзя быть уверенным: люди сплетены из дешевых и некачественных нитей. Особенно, твоя Мэри: я не раз видел ее в подозрительной компании, сидящей в пабе и хлеставшей пиво. И будь ты поумнее, поняла бы, что она не стоит твоей дружбы.

— Почему ты постоянно унижаешь меня? Да, может, я маленькая, но у меня, в отличие от тебя, есть чувства! — взорвалась я и, встав с кресла, подошла к раскрытому окну.

— Я пытаюсь не обидеть, а открыть тебе глаза.

— Ты ошибаешься! Мэри совсем не такая! — Мне было обидно, что он так нелестно отозвался о моей подруге. — Она никогда не приходила домой пьяная! Ты врешь!

— Вижу, тебя не переубедить: ты без ума от этой девчонки.

— Какая тебе разница с кем я общаюсь?

— Я волнуюсь за тебя.

— Обойдусь и без твоего волнения!

Мы замолчали, но я не могла уступить ему.

— Да, у нее есть недостатки, как и у всех нас, но у меня их больше! И это она терпит мои, а не я ее! Мэри волнуется за меня, заботится обо мне! Она — прекрасный человек! Ты не знаешь ее так близко, как знаю я! — Я повысила голос. — Ты никогда не переубедишь меня!

Фредрик поднялся с кресла, подошел ко мне и тоже облокотился на подоконник.

— Прекрасный человек? Тогда почему сейчас ты находишься здесь, а не дома? — спокойно сказал он, и его взгляд, полный холода, остудил мой пыл.

«Справедливый вопрос. Но это больше не повторится: думаю, Мэри поняла свои ошибки!» — подумала я и стала придумывать убедительные слова в защиту подруги.

— Нечего сказать?

Я машинально посмотрела на Фредрика: в его глазах было нескрытое неодобрение.

— Это я виновата, что получилось так: я не предупредила Мэри о том, что уже приехала, — вырвалось у меня.

— Не предупредила ее. — Фредрик насмешливо усмехнулся. — Это — детский лепет: она воспользовалась тем, что тебя нет, и привела друзей. Потом пришла ты…

— Когда они пришли, я была дома.

— Тем более. Не могу понять, как ты не прослеживаешь прямоту моей логики? Мэри знала о том, что ты дома, но все равно не отослала друзей.

Фредрик был прав, и я это знала: Мэри действительно видела, что я дома, видела, как мне неприятно присутствие посторонних. Да, она извинилась и искренне смутилась, но все же, не подумала о том, что мне неприятно их общество, не приятно, что они остались в доме. В итоге, из дома, под проливной дождь, ушла я, а Мэри и ее друзья остались в тепле и уюте, чтобы пить чай и две бутылки пива.

— Я уверена, что она сделала это не нарочно… Наверно, она просто растерялась, — пролепетала я. — И я прощаю ей, потому что мы должны прощать друзьям их ошибки, чтобы они прощали наши. Ведь это и есть залог дружбы — умение прощать.

Ее полный страдания взгляд поразил меня: мои слова, как лезвие, искромсали ее веру в радужную жизнь и дружбу с Мэри.

— И, если бы я не проезжал мимо, ты бы так и сидела на остановке, под дождем, — продолжил я, хоть и понимал, что мои слова она воспринимает как удары.

— Я не напрашивалась к тебе, — тихо сказала Миша.

— Не напрашивалась, но я не мог оставить тебя там. На моем месте ты поступила бы так же.

Миша промолчала и взглянула на часы, стоявшие на моем рабочем столе, и я понял, что девушке не терпится уйти: должно быть, ей был очень неприятен наш разговор.

— Тебе нравится жить с Мэри потому, что она заботится о тебе? — поинтересовался я, пристально глядя на ее лицо.

Но и этот вопрос остался без ответа, однако глаза Миши выдали ее: они сверкнули теплым светом.

«Да, ей нравится, когда о ней заботятся» — понял я, увидев ответ, скрывающийся в ее смущении.

— Отвези меня домой, — вдруг сказала полячка и подошла к своим вещам. — Не хочу с тобой разговаривать.

— Мы не договорили, — строго сказал я.

Но Миша словно не слышала меня: она схватила свои вещи и побежала переодеваться.

«Ушла от разговора. Как это по-детски» — усмехнулся я.

— Тебе нужно съехать от Мэри. Завтра же, — сказал я ей вслед.

— Не указывай мне, что делать! — недовольным тоном ответила она. — Я знаю, что делаю!

— Я вижу, — с сарказмом сказал я. — И разорви с ней дружбу.

— Еще чего! — возмущенно воскликнула девушка.

Через минуту она вернулась, одетая в свою одежду.

— Вот твоя футболка, — поспешно сказала она и повесила ее на спинку стула.

— Ты капризничаешь как ребенок! — вырвался у меня недовольный возглас.

— Я хочу домой! — Миша с вызовом посмотрела на меня.

— Отлично, но мы еще договорим. Позже, — жестко сказал я.

Она помрачнела, но ничего не ответила.

Я молча обулся, мы вышли из дома, сели в машину и в звенящей тишине, контрастной каплям дождя, стучащим по крыше «Мустанга», поехали к дому упрямицы. Не доезжая до своего дома, Миша попросила высадить ее на остановке, чтобы Мэри не видела нас вместе. Я ответил, что ей следует поумнеть и, несмотря на ее недовольное лицо, довез Мишу прямо до крыльца ее дома. Она робко посмотрела на окна дома, словно проверяя, есть ли в них силуэт Мэри: свет в них был зажжен.

— Спасибо, Фредрик, но не лезь в мою жизнь. Спокойной ночи, — сказала Миша и выскочила из машины.

— Подумай над моими словами. И начинай уже охотиться, — серьезно сказал я ей вслед и поехал дальше, чтобы другой дорогой вернуться домой.

«Упрямая заносчивая девчонка! «Мэри обо мне заботится!». Вот уж любит, когда над ней трясутся, как коровы над телятами! Маленькая дурочка! Сколько с ней проблем! И зачем только я ввязался в это дерьмо?» — ругал я себя.

Глава 5

Осторожно войдя в дом, я тут же наткнулась на Мэри — она выскочила из спальни, как черт из табакерки.

— Ну, наконец-то! Ты меня чуть с ума не свела! Разве можно уходить из дома, ничего не сказав? — нервно воскликнула она. — Ты еще и раздетая! Так и знала! Значит, разгуливала под дождем в таком виде? У тебя лето на дворе?

— Мэри, успокойся. Я же сказала, что скоро приду, вот и пришла, — спокойно ответила я, снимая с ног влажные кеды.

— Скоро? Смеешься?! По-моему, скоро — максимум полчаса! А тебя не было…

— Ну, все, все! Я честно не думала, что так задержусь!

— Почему ты ушла? — уже более спокойным тоном спросила Мэри. — Это из-за моих друзей? Они тебе не понравились?

— Причем здесь это? Ну, подумай, стала бы я уходить под ливень только потому, что мне кто-то не понравился? — с сарказмом сказала я. — Все намного проще: мне нужно было срочно купить кое-что в магазине.

— Да? И где это «кое-что»? — Мэри скрестила руки на груди и недоверчиво смотрела на меня.

«Эх, нужно было придумать что-то более убедительное. Вот заноза эта Мэри!» — с неудовольствием подумала я.

— Я встретила по дороге друга и поехала к нему в гости. Он живет на Эбингтон-роуд, — сказала я.

Мне не хотелось, чтобы Мэри чувствовала себя виноватой: несмотря на ее некрасивый поступок, я простила ей.

— Какой еще друг? Ты же сказала, что, кроме меня, у тебя здесь друзей нет!

— Ну, не друг, а знакомый. Это Фредрик, помнишь его?

— Фредерик, который тебя сбил? — уточнила Мэри.

— Да, он. Я шла с магазина, промокла до нитки, а Фредрик проезжал мимо и любезно предложил довезти меня до дома. По дороге мы решили поехать к нему в гости, и там я обсушилась, согрелась и забыла «кое-что» на столе его кабинета, — соврала я, даже не моргнув.

— Но ты сказала, что тебе запрещают с ним общаться!

— Да, но ты убедила меня в том, что я неправа.

 Я пошла в свою комнату, но соседка последовала за мной.

— Значит, ты была у него в гостях? Между вами что-то было?

— Мэри, о чем ты? Мы с ним почти незнакомы! — искренне возмутилась я, ошарашенная ее дурацким предположением.

— Ага, но при этом ты легко поехала к нему домой, — с усмешкой сказала Мэри.

— Нам нужно было поговорить! А твои подозрения… Фу! Отвратительны! Как ты могла даже подумать обо мне такое? — Я взъелась на Мэри, но в душе даже посмеивалась над ее невероятно пошлыми догадками.

— От тебя жутко воняет сигаретами! — не унималась она, зайдя за мной в спальню. — Ты курила?

— Нет, это Фредрик курил, — ответила я.

— Смотри мне! И что тебе так срочно понадобилась в магазине? — продолжила допрос Мэри.

— Не скажу. — Я стала снимать с себя мокрую одежду.

— Так я и знала! Ты все наврала!

— Хочешь знать? Завтра в Польше празднуют День дружбы, и в этот день принято дарить друзьям подарки, — придумала я.

— Что-то в первый раз о таком слышу!

— А где бы ты о нем услышала? Ты никогда не была в Польше! Откуда тебе знать, какие праздники мы там празднуем? Я пошла в магазин, чтобы купить тебе подарок, вот и вся история. А ты уже придумала себе целый эротический роман!

— Не обязательно было делать такой подвиг, — с улыбкой сказала Мэри. — Мне не обязательно что-то дарить.

— Нет, обязательно. Я хотела положить тебе «кое-что» под подушку, но ты все испортила. Хотя, нет, сюрприз все равно не получился бы: подарок остался у Фредрика.

— Почему ты называешь его «Фредрик»?

— Потому что ты была права: он — швед, и его имя правильно звучит Фредрик.

— Надо же, какая у меня интуиция! — хихикнула Мэри. — Ладно, все обвинения сняты. Можешь идти в ванную.

— Спасибо. Кстати, когда ты со мной пробежишься? — улыбнулась я, радуясь, что подруга оставила свои подозрения.

— Не знаю, когда соберусь… Но я же обещала? Значит, когда-нибудь точно. И, если тебе не нравится, что я кого-то к нам привожу, я не буду. Честное слово.

 «Как Фредрик неправ! Он совсем не знает Мэри, а говорит про нее гадости. У Мэри доброе сердце, а у него — явное предубеждение насчет людей!» — пронеслось в голове.

— Ты завтра свободна? — спросила Мэри.

— Не знаю. Есть планы?

— Приглашаю тебя прийти ко мне в приют.

— Зачем? — спросила я: это предложение застало меня врасплох. В приют? К детям? Нет, нет!

— Мы приготовили классный спектакль: детки будут играть «Рапунцель», по мультику, конечно.

— Это не самая лучшая идея! — поспешно сказала я, желая отвертеться от этой пытки.

— Ну, Миша, пожалуйста! Мы готовили представление больше месяца! — взмолилась Мэри, обняв меня, и мне стало совсем неловко. — Детки очень просили, чтобы ты пришла!

— Но откуда они знают меня? — удивилась я.

— Они как-то видели тебя в окно, когда ты проходила мимо приюта, а потом сказали мне, что там прошла принцесса.

— И ты сразу поняла, что это я! Может быть, это была совсем не я! Принцесс, знаешь ли, много! — с надеждой предположила я.

— Нет уж, я не могла ошибиться. Дети сказали: «Там прошла Рапунцель! Рапунцель из мультика!» и после приняли решение, ставить будем именно ее. Так что спектакль будет посвящен тебе единственной!

Я была польщена: с тех пор, как Мэри попросила меня ходить с распущенными волосами, такое было возможно.

— Ладно, приду! Но только в первый и в последний раз! — с отчаянием сказала я.

Мэри счастливо взвизгнула.

— Спасибо! Ты не представляешь, как детки обрадуются!

Тут зазвонил телефон Мэри.

— Наверно, это Гарри! Я должна была позвонить ему! — Она поспешно вышла из моей комнаты.

Я схватила чистое полотенце и пошла в ванную. Там я наполнила ванну горячей водой (пар стоял неимоверный), легла в нее, закрыла глаза и попыталась забыться, но мысли не давали мне покоя: я думала о Седрике, о его девушке, о том, как страдают Маркус и Брэндон, о женских волосах в машине последнего. Потом мои мысли перескочили на Фредрика Харальдсона и на то, как он приютил меня у себя, обогрел и какую ерунду говорил о Мэри.

«Все-таки он не так плох, этот Фредрик. Он странный, непонятный, холодный, слишком серьезный, и считает меня истеричкой. Но что-то в нем есть. Да, что-то есть» — решила я.

Выйдя из ванной, я увидела в своей спальне Мэри, читающую что-то за моим письменным столом. Я не обратила на это внимание, а попыталась расчесать пальцами свои только что вымытые волосы.

— А что это за странные смешные правила? — спросила Мэри и стала читать вслух правила Марии.

«Эх, зачем Мария написала их на английском? Но я тоже хороша: оставила письмо на самом видном месте! Сама виновата в том, что Мэри нашла его: оно лежало прямо на столе!» — с досадой на себя подумала я.

— Особенно это мне понравилось: «Не общайся с людьми!» — процитировала Мэри и хихикнула. — Ничего себе! Да если бы придерживалась этих правил, то превратилась бы в улитку, увлеченную только собой и своим домиком.

— Эти дурацкие правила… Мы их составили вместе с сестрой, ради смеха, — попыталась оправдаться я.

— Да? А все выглядит вполне серьезным.

Я промолчала.

Подруга положила письмо на стол.

— Давай посмотрим что-нибудь? — предложила я, чтобы она забыла о письме. — Сейчас только десять вечера.

— Давай. Что? — отозвалась Мэри, взяла мой ноутбук и вместе с ним залезла на мою кровать.

— Может, «Красавица и Чудовище»? Мы его так и не посмотрели. — Я села рядом с Мэри.

— Может, завтра? А сегодня что-нибудь про вампиров! — воскликнула Мэри. — Ты смотрела фильм «Королева проклятых»? Классный!

— Про вампиров? — переспросила я.

«Мэри нравятся вампиры?» — удивилась я, увидев загоревшиеся глаза подруги.

— Да, тебе понравится! Вот увидишь!

Мэри поставила ноутбук на журнальный столик, включила фильм, и мы стали смотреть «Королеву проклятых».

Фильм не пришелся мне по душе: нас показали чересчур кровожадными, прямо сумасшедшими и пьющими кровь без остановки. Да если бы мы так ее пили, на планете не осталось бы ни одного человека. Кровь — всего лишь пища, а переедать, как это делала в фильме королева Акаша, могли только киношные кровососы. Да и все эти кривляния и любовь вампира Лестата к той смертной — чепуха. Такое бывает только в фильмах. Но, соглашусь, — очень романтическая история, и из вежливости я сказала Мэри, что фильм — просто супер.

А Мэри, наверно, смотрела этот фильм уже сотню раз: во время романтических сцен она тихо повторяла реплики Лестата.

После фильма Мэри ушла к себе, сказав, что завтра ей нужно рано вставать, чтобы отрепетировать с детьми спектакль. Когда она уснула, я открыла уже четвертый том Шатобриана и читала его до шести утра. Ровно в шесть я собралась на пробежку: оделась, взяла плеер, вышла в прихожую, чтобы надеть кеды, и вдруг услышала, как Мэри встала с кровати. Через секунду она вышла из своей комнаты и сонно посмотрела на меня.

— Ты бегать? — хрипло спросила подруга.

— Да, ты со мной? — улыбнулась я, стягивая волосы резинкой, чтобы не мешали во время бега.

— Нет, я не смогу так быстро собраться. Надень лучше мои кроссовки: там мокро.

— Ничего страшного, я ненадолго.

— А почему ты не надела пайту, которую я тебе подарила? — Мэри прищурилась и стала приглаживать ладонью свои растрепанные после сна волосы.

Я прикусила губу, ведь не собиралась надевать ее. Никогда. Но сейчас мне стало стыдно перед подругой за то, что я не ценю ее чистосердечного подарка.

— Ой, совсем забыла о ней! — с фальшивой улыбкой, воскликнула я. — Но я сейчас надену: она мне очень нравится!

Я вернулась в комнату, еле отыскала проклятую зеленую пайту и надела ее: она пахла духами Мэри — мягким ароматом розы и еще какого-то цветка.

— Тебе идет! — сказала Мэри, когда я вышла в прихожую.

— Спасибо. Ну, я побежала!

— Приходи к приюту к десяти, хорошо?

— Договорились!

Я надела наушники, включила плеер и вышла из дома. Утро было свежее, бодрое и, наверно, холодное, потому что из моего рта вырывался пар. Когда я вернулась домой, Мэри уже не было.

Быстро приняв душ, я начала собираться на спектакль: хоть Мэри сказала, чтобы я приходила к десяти, я не могла находиться в доме, зная о том, что меня где-то ждут. Но я столкнулась с чисто женской проблемой: при огромном выборе одежды, я не знала, что надеть. В чем люди обычно ходят на подобные детские мероприятия? Я стала искать в шкафу красивое зеленое платье, но не смогла его отыскать: видимо, его надела Мэри. Тогда я выбрала другое: бледно-вересковое, до колен, с короткими рукавами и строгим декольте — мне его подарила Маришка (она была помешана на платьях).

Я надела черные капроновые колготы, платье, тщательно расчесала распущенные волосы, надела коричневые сапоги, сверху — любимое коричневое пальто, взяла сумочку и вышла из дома ровно в девять. Однако, закрыв входную дверь, я вдруг с неудовольствием увидела, что Мэри уехала на синем велосипеде, а мне оставила розовый. Но делать было нечего, поэтому я села на дурацкий розовый велосипед и медленно поехала к приюту, где работала Мэри.

— Эй, Миша! — вдруг услышала я.

(«Опять он! Опять этот наглый приставучий мажор!»)
 Я сделала вид, будто не услышала его, но наглец перебежал с другой стороны улицы на мою и встал на моем пути. Мне пришлось резко затормозить, чтобы не задавить его (хоть мне очень хотелось сделать это). Он схватил руль моего велосипеда.

— Совсем больной? — вырвалось у меня. Я уперлась ногой об асфальт. — Убрал свои грязные руки! Кретин!

— Ну, не кипятись, детка! Куда едешь? Может, возьмешь и меня с собой? — сладко улыбнулся мажор, одетый как щеголь.

Мне стало гадко от его самоуверенного вида и прилизанных волос. А его «детка» просто вывело меня из себя.

— Еще раз назовешь меня так, я угощу тебя таким тумаком, что надолго ляжешь в больницу! — холодно сказала я. — Убрал руки с моего велосипеда! Быстро!

Вдруг я услышала приглушенный смех: повернув голову, я увидела, что друзья мажора смотрят на нас из кафе под открытым небом, расположенным на противоположной стороне, а сам мажор из кожи вон лез, чтобы выпендриться перед ними.

«Отлично, слизняк! Я покажу тебе, как лезть к вампиру!» — с мыслью о сладкой мести подумала я.

— Не веришь? — Я насмешливо усмехнулась. — А зря!

И, размахнувшись правой рукой, влепила нахалу такую крепкую звонкую пощечину, что он упал на асфальт.

«Не стоило злить меня!» — довольно подумала я.

— Powodzenia, ślimak*! — сказала я и поехала дальше, а друзья мажора побежали помогать ему встать.

— Ты чего, Роб? Позволишь какой-то блондинке так унизить тебя? — услышала я их разговор.

— Клянусь, она будет моей… Она с рук у меня будет есть, эта маленькая стерва! — со злостью в голосе отозвался Роб (теперь я знала, как его зовут)

«Помечтай, ничтожный червяк! — подумала я. — Я убью тебя на первой же охоте!»

А охотиться я планировала с начала нового года, значит, через месяц этого жалкого мажора уже не будет. Пусть тешит себя иллюзиями.

Как ни странно, этот неприятный эпизод никак не повлиял на мое довольно хорошее настроение.

Я доехала до приюта, стала пристегивать велосипед к стоящему рядом фонарю и вдруг услышала в здании детские крики: «Рапунцель! Рапунцель приехала!», а вслед за этим — топот десятков ног и голос Мэри: «Смотрите под ноги! Осторожней на лестнице!».

________________

*Удачи, слизняк! (польск).

Я ужасно растерялась и с тоской ожидала неизбежного: на меня неслись десятки детей с горящими глазами. Я прижалась к велосипеду, словно он мог защитить меня от них.

— Рапунцель! Ты приехала! Мы тебя ждали! А знаешь, сегодня мы покажем о тебе нашу сказку! — Дети подбежали ко мне и, хватая мои руки, пальто и волосы, галдели со всех сторон. Я даже испугалась, что оглохну от их криков почти мне в уши.

Я никогда раньше не имела дела с детьми, и они показались мне жутко невоспитанными и болтливыми.

— А ты нам что-нибудь привезла? Ты ведь принцесса! А где твой муж? Как здорово, что у тебя опять длинные волосы! Где Максимус? Где твоя сковордка? — кричали дети.

Я стояла среди них, как остров в океане, и не могла пошевелиться, не говоря уже о том, чтоб что-то ответить им.

— Рапунцель! Ты уже приехала? — весело сказала Мэри, вышедшая из приюта.

Я с надеждой посмотрела на нее, давая понять, чтобы она отогнала от меня детей.

— Видишь, как они тебя ждали! С самого утра мне покоя не давали вопросами, когда ты приедешь! Ну, ладно. Дети, идите домой! Сейчас будем репетировать! Вы же не хотите, чтобы Рапунцель была разочарована, если вы будете играть плохо? — сказала Мэри детям.

— Нет! — хором ответили они.

— А ты придешь? — с надеждой в голосе спросила меня рыжая веснушчатая девочка лет шести.

— Д-да, к-конечно! — заикаясь, ответила я.

Волнение взяло меня в плен: такого теплого приема я совсем не ожидала и не была готова к нему!

Дети шумной волной побежали в дом. У меня вырвался громкий вздох облегчения.

— Чего ты? Это же дети: они всегда такие искренние и естественные, — сказала Мэри и с улыбкой подошла ко мне. — О, ты еще и платье розовое надела! Как раз в тему!

— Да, оно ведь так подходит под цвет велосипеда, который ты мне оставила, — пошутила я.

Однако, выбирая платье, я не руководствовалась ничем, тем более, такими глупостями, как желание соответствовать фантазии этих детей.

— Извини, я очень торопилась и взяла велосипед, который стоял ближе, — извинилась моя подруга.

— Ого, Мэри! Да ты красавица! — восхищенно воскликнула я.

Мэри, одетая в мое зеленое, почти классическое, до колен, платье из качественного хлопка, в бежевых колготках, туфлях на каблуках и с белыми бусами на шее действительно была очень красива и совсем не похожа на мою соседку-почти пацанку.

— Спасибо. Надеюсь, ты не собиралась надевать это платье? — смутилась Мэри.

— Нет, я еще вчера выбрала то, что на мне, — солгала я. — Где здесь ближайший магазин? Дети потребовали у меня сладостей.

— Вон там, чуть дальше, находится супермаркет. У тебя есть еще полчаса до начала представления. Ладно, пойду к детям, а не то они весь зал разнесут! — сказала Мэри и побежала в приют.

Я направилась в супермаркет: это был первый раз в жизни, когда я покупала что-то сама в огромном человеческом магазине. Сначала я растерялась, но потом, набрав большую коляску сладостей, подошла к кассе, расплатилась кредиткой и в двух больших пакетах понесла сладости в приют. Мне было даже приятно оттого, что я делаю доброе дело: должно быть, эти дети видели сладкие вкусности крайне редко.

Я сидел в своем «Мустанге» и наблюдал за Мишей.

Сам не знаю, как случилось, что сейчас я сидел как преступник, ожидающий жертву. Я просто ехал по городу и вдруг увидел юную полячку, рассекающую по дороге на розовом велосипеде, чрезвычайно удивился тому, что она делала это добровольно, и решил, что для такого ее подвига потребовалась очень веская причина. Я поехал за Мишей. Она была прекрасна, как никогда ранее, и что-то подсказывало мне, что девушка не зря так принарядилась. Сперва я подумал, что она едет на свидание, и мне почему-то совсем не понравилась эта мысль, но, когда увидел, что Миша ставит велосипед у детского приюта и как толпа детей с криками восторга встретила эту «Рапуцель», я добродушно усмехнулся. По словам Мэри я понял, что в десять часов будет показан детский спектакль по сказке «Рапунцель», и решил, что будет не так уж плохо, если и я взгляну на него.

Я вышел из машины и направился к приюту. Миша уже зашла туда с двумя большими пакетами из супермаркета, и я вдруг подумал, что заходить в детский приют с пустыми руками будет дурным тоном, поэтому накупил в том же супермаркете кучу фруктов разного вида и с двумя большими пакетами направился к приюту. Но, едва я зашел в здание и стал подниматься по лестнице, передо мной появилась Миша. Она была в своем пальто и красивом платье, и, действительно, напоминала принцессу.

Я невольно смотрел на нее восхищенным взглядом, пока не встретил ее недоумевающий.

— Куда ты собрался? — нахмурившись, спросила она.

Миша стояла на две ступеньки выше меня, и ее глаза были на уровне моих.

— Я слышал, что сегодня здесь будет детское представление, — совершенно спокойно ответил я.

— И откуда ты узнал?

— По всему городу висят объявления. — Я поднялся на ступеньку выше, но девушка не уступила мне дорогу, а ее взгляд стал холодным и кусачим.

— Я не пущу тебя, — серьезно сказала она.

— Интересно почему? — усмехнулся я.

Казалось, ее совершенно не смущало то близкое расстояние, что разделяло нас.

— Потому что ты ненавидишь людей, — тихо ответила Миша.

— Это что-то меняет? — усмехнулся я. — По-моему, тебе тоже здесь не место, Рапунцель, — ты не любишь детей.

— Неправда, я люблю детей! — возразила она.

— Судя по твоей реакции на них — нет.

Она приподняла брови.

— Ты следил за мной? — Ее глаза метнули в меня молнии.

— Если я скажу «да», ты пропустишь меня? И опусти плечо.

— Я не пущу тебя, — тихо повторила она.

Я насмешливо усмехнулся: что за бестолковый у нас диалог!

— Рапунцель! — вдруг послышался детский голосок на верху лестницы: там стояла белокурая девочка лет семи.

Миша обернулась к ней вполоборота.

— Ты изменяешь Флинну? — ошарашенно спросила девочка. — Я все ему расскажу!

— Нет, никому я не изменяю! — воскликнула Миша (я даже удивился, насколько нежным и красивым может быть ее голос).

— Кто такой Флинн? — шепотом спросил я Мишу.

— Мой муж-разбойник, — так же ответила она.

— Хорошего муженька ты себе выбрала, — усмехнулся я, а она шлепнула меня по руке.

— А кто этот мужчина? И почему ты с ним? — спросила девочка, приложив ладошки к розовым щечкам.

— Это мой знакомый… Точнее, рыцарь моего дворца: он привез вам сладости, — ответила Миша девочке.

— Но ты уже привезла сладости, — недоверчиво сказала та.

— Это фрукты, — подсказал я Мише.

— Я перепутала: он привез фрукты! Много фруктов! — торопливо сказала девушка.

Я тихонько посмеивался: Миша совершенно не умела врать.

— Точно? — спросила девочка.

— Да, милая.

Девочка поджала губы и убежала.

Миша облегченно вздохнула и вновь обернулась ко мне.

— Мы так и будем стоять здесь? — осведомился я.

— Я же сказала, что не пущу тебя, человеконенавистник! — громко воскликнула она.

— Еще полминуты назад я был твоим рыцарем. Однако быстро ты меняешь свое мнение! — усмехнулся я.

— Ты знаешь, почему я это сделала. — Ее губы сжались в тонкую линию.

— И понятия не имею, Рапунцель.

— Перестань меня так называть!

— Тогда пропусти: я хочу посмотреть представление.

— Я не…

— С кем ты разговариваешь? — вдруг раздался голос Мэри: она спустилась к нам. — А, это вы, Фредрик! Миша, очень мило, что ты его пригласила! О, вы к нам с подарками!

— Он не может остаться, — сказала ей Миша: я видел, что она нервничала, видимо, появление Мэри помешало ее планам прогнать меня.

Я победно улыбнулся полячке. Она прищурила глаза.

— Не волнуйся, я все уладил. Пойдемте, не хотелось бы опоздать на начало, — сказала я ей.

— Я рада, что ты можешь остаться, — сказала она, но ее ледяной тон говорил об обратном.

— Вот и классно! До выступления пять минут! — Мэри взяла Мишу за руку и повела ее за собой по лестнице.

Я с ухмылкой пошел за ними. Наверху сотрудник приюта забрал пакеты с фруктамии и провел меня в зал, где я сел на второй ряд стульев, нарочно рядом с Мишей. Она с обидой посмотрела на меня и отвернулась.

В зале было много людей, и я был даже доволен тем, что последовал за маленькой истеричкой, — это выступление должно было хоть немного развеять рутину моей жизни.

— От тебя воняет сигаретами! — тихо, но с упреком сказала Миша, не глядя на меня. — С твоей стороны, это настоящее свинство — прийти на детский спектакль.

— Согласен, — отозвался я. — Главное, чтобы твой муж-разбойник не начал ревновать.

— К тебе что ли? — насмешливо фыркнула она.

— Почему бы и нет?

Миша пристально посмотрела на меня, и я понял, что она все еще злится, и причем на меня. Но злится за что? За наш вчерашний разговор о Мэри? Пусть злится, я все равно буду стоять на своем.

Я протянул руку и дотронулся до ее левого плеча. Миша стукнула меня по руке.

Через минуту на импровизированную сцену вышла Мэри и объявила о начале выступления.

В зале воцарилась тишина.

Следует сказать пару слов об этом зале: это была большая комната, в которой, наверно, проходил досуг детей. Всю мебель из нее вынесли и весь периметр заставили стройными рядами одинаковых стульев, и я насчитал по двенадцать стульев на каждом из десяти рядов. Все ряды были заняты ценителями детского таланта. Точнее, пиарящими себя леди в шикарных платьях и джентльменами в дорогих костюмах и золоте. Также присутствовали несколько важных лиц города, некоторые с семьями, и пара студентов Оксфорда, лица которых я точно там видел. Позади рядов для гостей стояли фотографы.

Сцена зала представляла собой довольно высокий деревянный помост, застеленный зеленым ковром, а большая голубая занавесь исполняла роль театрального занавеса.

Дети сыграли хорошо. Я даже удивился тем, насколько хороша и трогательна была их игра, а леди, сидящая позади меня, весь спектакль всхлипывала.

Но я смотрел на сцену невнимательно и большую часть спектакля краем глаза наблюдал за Мишей: сказка о Рапунцель сильно взволновала ее. Все представление юная полячка сидела с напряженным лицом, и оно выражало то сочувствие, то озлобленность, то испуг, а ее правая рука девушки весь спектакль была прижата к ее груди. На финальной сцене бракосочетания Рапунцель и ее (почему-то разбойника) возлюбленного, Миша нахмурилась, и ее пальцы с силой вцепились в складки платья.

Как я уже сказал, спектакль впечатлил и меня: особенно выразительна была девочка, сыгравшая главную героиню, — эта была девочка, которая заподозрила, что Миша изменяет со мной своему «мужу».

Творчество детей вызвало громкие овации, и дети смущенно заулыбались. Но мне было неприятно оттого, что большинство пришедших сюда зрителей пришли, чтобы тоже сыграть — сыграть роль благородных добрых людей и меценатов, потому что, как только Мэри стала обходить зрителей с большой шапкой Санты, добрая половина леди и джентльменов, бросая в нее деньги, позировали перед присутствующими здесь фотографами.

«Даже из такого события эти морены делают себе пиар» — со злой усмешкой подумал я, наблюдая за их действиями.

Когда Мэри дошла до нас, я честно вынул из портмоне всю имеющуюся в нем наличность, до последнего цента, и положил деньги в шапку, а Мэри поблагодарила меня за фрукты и денежную помощь. Однако я и понятия не имел, сколько денег было отдано мной детям, и надеялся, что хотя бы тысяча фунтов.

Я посмотрел на полячку: Миша немного дрожала, словно ей было холодно. Я положил руку ей на плечо.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

— Да! Просто это было так… — Она нервно улыбнулась. — Так волшебно! Тебе понравился спектакль?

— Безумно. Рапунцель была просто неподражаема, — ответил я, улыбаясь ее впечатлению от искусства маленьких актеров.

Миша широко улыбнулась и повернулась к Мэри. Мне пришлось убрать руку с ее плеча.

— Она всегда так впечатлительна и часто плачет, когда мы смотрим мультфильмы, — сказала мне Мэри. — Миша, ты что?

— Никуда не уходи… Сейчас! — Миша стала рыться в своей сумке, достала кошелек и выложила в шапку Санты все деньги, которые в нем были. — Нет, этого мало! Сейчас!

Она достала чековую книжку.

— Нет, Миша, не нужно! Здесь и так много! — запротестовала Мэри, очень смутившись.

Но Миша не слушала ее и вновь стала рыться в сумке.

— Дайте ручку! Кто-нибудь! Ручку! — крикнула она, озираясь по сторонам.

— Миша, не нужно! Я не приму твой чек! — Мэри отбежала от нас, хотя я хотела всего лишь выписать чек на имя приюта.

— Ты хоть умеешь выписывать чеки? — с улыбкой спросил меня Фредрик.

— Нет, но, думаю, это несложно, — честно ответила я.

Я никогда в жизни так не волновалась. Чего только стоила сцена расставания Рапунцель и Флинна! А гибель ее злой матери? А тот дрожащий детский голосок, исполняющий песню главной героини? А все песни вообще?

Чувство восторга пробрало меня до костей: все во мне дрожало от трогательности и мастерства этих маленьких актеров.

И как только эти маленькие ангелочки превращаются в таких бесчувственных взрослых? Ведь даже мажор Роб когда-то был маленьким мальчиком, а судя по его смазливости, еще и довольно милым. Но он вырос и превратился в похотливого самоуверенного нарцисса с противной улыбочкой. Тьфу! Как жаль, что и эти дети вырастут… Как было бы восхитительно, если бы они всегда оставались такими маленькими, милыми и солнечными как одуванчики!

Вдруг ко мне прибежали эти самые детки и стали расспрашивать, понравился ли мне их спектакль. Я ответила, что очень и что я передам Флинну, как все прошло, и что он очень извинялся за то, что не смог прийти: просто кто-то опять украл мою корону, и Флинн с конем Максимусом разыскивают ее. Потом дети стали упрашивать меня остаться и рассказать о том, что происходит в моем королевстве, но эта перспектива показалась мне невыносимой: я и так была взвинчена, поэтому ответила, что не могу, потому что у Флинна сегодня День рождения, а я собственными руками вяжу ему шарф.

— Что-то мне подсказывает, что вязать ты не умеешь, — шепнул мне швед.

— А я сомневаюсь, что ты умеешь, — в тон ему ответила я.

Подошла Мэри и позвала детей на сладкий стол. Дети с радостными воплями побежали к лестнице.

— Спасибо вам. Эти дети несчастны и им редко перепадает возможность вкусно поесть. А эти богачи помогают редко: они предпочитают приходить только на такие мероприятия, поэтому мы ставим их довольно часто. А у тебя талант, Миша! Не хочешь помогать мне после университета? — сказала Мэри.

— Нет, нет, я не готова! — пролепетала я.

— А вы? — Мэри улыбнулась Фредрику.

Тот тоже улыбнулся.

— Я подумаю об этом.

Я невольно подняла на него свой взгляд и была восхищена: Фредрик улыбался, и его всегда такое холодное и суровое лицо преобразилось — оно словно излучало мягкий белый свет. Его густые темные волосы лежали в легком беспорядке и теперь казались мне прекрасными, необычными. И одет он был очень по-скандинавски: тонкий бежевый свитер, коричневые джинсы, черные ботинки, а сверху — новое с иголочки черное пальто и коричневый шарф.

Но тут я ощутила, что швед смотрит прямо мне в глаза, и я невольно ответила ему, увидев, что он почти незаметно усмехается. Видимо, он заметил, что я рассматриваю его. Я поспешно перевела взгляд на Мэри, которая в это время говорила что-то о меценатах, пришедших на выступление.

— Извини, Мэри, мне пора! — прервала я ее: находиться рядом со шведом после такого позора я не могла. Я рассматривала его! Ужас, и что он только подумал? — Мне срочно нужно идти!
 — Куда? Сегодня воскресенье, — удивилась Мэри. — В колледж тебе не нужно.

«Мэри, только не сейчас! Я готова сквозь землю провалиться! Я рассматривала Фредрика, а он это заметил! Стыд и позор!» — с жуткой досадой подумала я, поспешно схватила свое пальто, надела его, взяла сумку и выбежала из приюта.

Но свежий воздух не помог мне: волнение не ушло. Я стала отцеплять замок с велосипеда, но только сломала ключ. Посмотрев по сторонам и убедившись в том, что рядом нет прохожих, я разорвала цепь, шириной с палец.

— И куда ты так спешишь? — вдруг услышала я за спиной спокойный голос Фредрика.

Меня охватил ужас. Мне хотелось как можно скорее уехать отсюда, чтобы не разговаривать со шведом.

— Ты пытаешься убежать, потому что посмотрела на меня? — Он схватил руками мой велосипед.

— Я не смотрела на тебя! — возразила я. — С чего бы это?

— Потому что я это видел, — чуть насмешливо сказал он.

(«Господи, хоть бы выглянуло солнце, чтобы он отстал от меня! Чем я могу оправдаться?»)

— Ничего ты не видел и видеть не мог. Тебе показалось! — Миша была так расстроена или же ей было так стыдно, что она избегала смотреть мне в глаза

— Не понимаю, почему ты так упорно это отрицаешь: я же не упрекаю тебя. Смотри на здоровье, я от этого не растаю, — ответил я, невольно улыбнувшись.

— Хорошо, хорошо! Я смотрела на тебя! Доволен? И знаешь, я подумала о том, что ты очень красив, но до моих братьев тебе далеко! — воскликнула она и закрыла лицо ладонями.

— Я и не претендую на пальму первенства. И глупо стесняться того, что тебе кто-то показался красивым. Я увидел тебя на лестнице и тоже пришел в восхищение.

Миша убрала от лица ладони, но все же, не взглянула на меня, а попыталась разжать мои пальцы, сжимающие железный скелет ее розового велосипеда, и я подумал, что руки у нее очень мягкие и нежные, но эту ее холодной бледную кожу не пробьет ни шпага, ни обоюдоострый нож.

— Отпусти! Мне нужно ехать! Я опаздываю! — умоляющим тоном попросила Миша.

Я разжал пальцы.

Миша села на свой велосипед.

— Вижу, ты все же ездишь на этой розовой малютке, — подразнил я ее. — Все-таки он тебе нравится.

— Еще чего! Мне пришлось, потому что Мэри уехала на моем синем! — недовольно отозвалась Миша и уехала.

Я с усмешкой направился к своей машине.

Странно, но мне было приятно и неловко одновременно оттого, что Миша так восхищенно и оценивающе смотрела на меня. Как на мужчину. Хотя, чего греха таить, когда я увидел ее на лестнице приюта, тоже был восхищен ею, и не как знакомой и почти ребенком, а как прекрасной юной девушкой. Даже в простой домашней одежде Миша была поразительной.

(«Что за идиотские мысли? Хватит об этом. Она — почти ребенок и не может думать обо мне как о мужчине, а я о ней — как о женщине. Черт, даже думать об этом противно!»)

Я приехал домой и весь день никуда не выходил: я курил сигареты, одну за другой, а ведь до того, как узнал о существовании Миши, никогда не курил так много. Она странно влияла на меня и мои мысли, но я не мог понять, что поменялось с тех пор, как мой «Мустанг» сбил ее велосипед. Ничего и много одновременно: одиночество не навевало на меня тоску, но, когда долгое время я не видел Мишу, мне стало остро не хватать ее присутствия. Я стал искать возможность столкнуться с ней, чтобы услышать от нее хоть слово в мой адрес, пусть бы она даже закатила истерику. Сегодняшний день вообще прошел как-то странно: я сидел с ней рядом, наблюдал за ней и думал о том, как хорошо, что она сидит так близко ко мне! Мне было комфортно и в тоже время я постоянно следил за собой, чтобы не поставить Мишу в неловкое положение. И все-таки поставил, точнее, она сама себя поставила, но не нарочно: с первого взгляда было понятно, что полячка сама искренне поражена своим поступком.

Вчера, когда я отвез ее домой, я был полон решимости изменить жизнь этой девушки и заставить ее стать вампиром в полном смысле этого слова: заставить ее съехать от Мэри, прекратить вести себя как человек и начинать охотиться. Я видел, что Миша не понимает того, что творит: она не осознает, где в нас заканчивается граница мнимой человечности. Миша старается подражать людям, но делает это чересчур рьяно, и я обнаружил в ней слишком человеческие мысли. Эта странная наивная полячка грозилась с головой утонуть в омуте своих заблуждений.

На следующий день, в понедельник, я не терял времени даром: нашел девушку, с которой дружила в своем колледже Миша, представился тьютором мисс Мрочек и заполучил ее номер. Самой Миши почему-то не было.

Во дворе колледжа пара молодых людей раздавала приглашения на костюмированную «вампирскую» вечеринку. Я не был удивлен: эта вечеринка устраивалась каждый год, только нечисть была разная, например, в прошлом году все должны были нарядиться в зомби, и толпы окровавленных тел, пошатываясь, нетрезвым шагом шли по городу. Сотни подвыпивших зомби. И жителям Оксфорда это нравилась. Людям всегда нравится нечисть, при этом, среди самих зомби было много верующих христиан и даже студенты с Востока не брезговали участвовать в этом маскараде.

Я решил, что будет полезным сводить на эту «вампирскую» вечеринку Мишу, чтобы наглядно показать ей ограниченность и примитивность разума смертных.

— Мне нужно два приглашения, — сказал я, подходя к парочке, и тут же получил два раскрашенных ярких флайера, словно забрызганных кровью. Но, подумав, что без своей Мэри полячка не пойдет, взял еще один флайер.

Я сел в машину и позвонил Мише. Она ответила почти сразу.

— Да? — удивленным голосом спросила она.

Еще бы. Мой номер был ей незнаком.

— Привет, это Фредрик, — сказал я, заранее зная ее реакцию.

— Что тебе нужно? Нет, сначала скажи, откуда у тебя мой номер! — В ее голосе звучало недовольство.

— Я нашел твою подругу Элли, представился ей твоим тьютером и попросил номер твоего телефона.

— А она взяла и поверила?

— Как видишь.

— Ладно, зачем ты звонишь?

— Что делаешь завтра вечером? — спросил я, перебирая в пальцах приглашения на вечеринку.

— Хочешь пригласить меня на свидание? — насмешливо сказала Миша.

Ее слова вызвали у меня улыбку. Ну и выдумщица!

— Для начала подрасти, а потом посмотрим, — парировал я. — У меня есть приглашение на вампирскую вечеринку. Завтра в девять вечера. Пойдешь со мной?

— Почему я должна туда идти? Тем более, с тобой? — Девушка издала веселый смешок.

— Тебе будет интересно. Уверен, ты никогда не была на таких дурацких вечеринках.

— Я не пойду без Мэри.

— Я знал это, поэтому взял приглашение и для нее.

— Ты поменял свое мнение о ней в лучшую сторону?

— Нет, просто знал, что ты обязательно потащишь ее с нами.

Миша не ответила, но в трубке раздались детские голоса.

— Ты в приюте? — удивился я.

Но это было неприятное удивление: Кем, черт возьми, она себя возомнила? Вампирской Матерью Терезой?

— Да, а что? — Голоса в трубке исчезли и послышался скрип дверей, наверно, Миша вышла на улицу.

— Зачем ты потащилась в приют? Тебе нечего делать? — Я не сдержался и упрекнул ее.

— Я принесла деткам огромный торт.

— Ты совсем свихнулась! — пробормотал я.

— Не понимаю, почему ты злишься, — серьезно сказала она.

— Потому что ты — вампир, Миша! Тебе не следует, категорически запрещено общаться с людьми. Тем более, с детьми: они плохо на тебя влияют.

— Нет, это мы плохо с ними поступаем: дети вырастают, а мы убиваем их ради крови.

— Хорошо, делай, как знаешь, — сказал я, решив, что завтра точно растолкую этой девчонке, как вампиру следует вести себя в человеческом обществе. — Я заеду за тобой завтра в девять. Будь готова к этому времени: я не джентльмен и ждать не буду.

— Кажется, я не соглашалась ехать с тобой, — недовольным тоном сказала Миша.

— До завтра. — Я отключил телефон и со злостью закинул его на задние сидения.

(«Что творится с этой глупой девчонкой? Она своими собственными действиями убивает в себе вампира и превращается в человека! И виной этому — Мэри. Нужно убить ее, но, черт, нельзя: Миша сразу обвинит в этом именно меня и будет дуться всю жизнь. Ну и дерьмо»)

— Дурочка! — вслух выругался я. — Глупая, наивная дурочка!

«Он пригласил меня на вечеринку. С чего бы это? Странно, но он совсем не насмехается над тем, что я смотрела на него. Он так спокойно к этому отнесся!» — подумала я, возвращаясь в приют с улицы, куда вышла, чтобы поговорить с Фредриком.

Но зачем я выбежала? Неужели его звонок показался мне настолько важным, что я оставила детей и бросилась на улицу?

«Нет, Миша, не влюбляйся в него! Любовь приносит одни страдания. Гони прочь эти дурацкие мысли! Максимум, кем этот швед может для тебя быть — другом, ведь он считает тебя ребенком! Вот и все!» — Эти мысли пронзили мой мозг, и мне стало страшновато из-за того, что они вообще появились.

От Фредрика исходила холодная, но притягательная аура, как от персоны взрослой, мудрой, спокойной, хладнокровной, которая знает, чего хочет. Рядом с ним я чувствовала себя слабой, и мне было неловко и немного обидно от этого.

(«Зачем ему понадобилось приглашать меня? Он даже согласен на компанию Мэри! Это уже совсем необъяснимо!»)

Я вернулась в комнату, где оставила девочек, и они тут же принялись заплетать мне косы. Хорошо, что я не чувствую боли: по-моему, дети старались оставить меня без волос.

Приходить в приют я не планировала, но, когда я проходила мимо, дети увидели меня и с криками: «Рапунцель!» выбежали на улицу, взяли меня в плен и повели за собой в приют. Они полюбили меня. Надо же, меня! Но за что? За то, что я олицетворяю их любимую героиню? Итак, дети затащили меня в приют и, пока они собирались в зале для игр, я быстро сходила в супермаркет, купила самый большой торт, имеющийся в наличии, и дети с космической скоростью его съели.

Через час меня оставили в покое: для детей помладше наступил дневной сон, а старшие пошли делать уроки, и я со вздохом облегчения стала расплетать косы, которые мне наплели девочки. Точнее, это было трудно назвать «косами».

— Вы очень хороший человек, Миша, — вдруг сказал мне пастор одной местной церкви, который часто заходил в приют и рассказывал детям о Боге.

Он весь день провел в приюте и, наверно, наблюдал за мной.

Я искренне удивилась его похвале, но мне было приятно, что он назвал меня «человеком».

— Ну, это спорный вопрос! — пробормотала я, представляя, как пью кровь, скрывшись в темноте кухни.

— Нет, дети не могут ошибаться, — возразил пастор со спокойной назидательной улыбкой.

— Но я провела с ними всего пару часов. Это Мэри — ангел. Я просто удивляюсь тому, как она не устает от детей! — сказала я.

Слова пастора смутили меня.

— Конечно, она устает, но любимый труд приносит не только усталость, но и душевное и моральное удовлетворение. Знаете, как написано в Библии? «Воздастся человеку по делам его».

Эта цитата сконфузила меня: я — не человек и, по его словам, буду гореть в аду, потому что буду убивать людей.

«Хотя, какой еще ад? Я вообще никогда не умру! Меня таким не запугаешь!» — с насмешкой подумала я

— Вы ходите на служения? — опять обратился ко мне пастор.

Не знаю почему, но этот высокий худощавый человек приводил меня в замешательство: он так приятно улыбался, что я отвела взгляд, чувствуя стыд за то, что обманываю его.

Я смущенно улыбнулась и сделала вид, будто стряхиваю пыль со своего пальто.

— Нет. Но мои родители часто ходят в костел, — ответила я, не смея взглянуть в добрые глаза пастора. — Но они католики.

— Богу безразлично, как верующие называют себя, главное для него — искренняя вера, — сказал на это он.

— Да, наверно, — согласилась я и стала надевать пальто, желая прекратить этот разговор.

— Вы верите в Бога? — опять ласково спросил пастор.

— Ну, как сказать… У меня свои мысли на этот счет, потому что официальный католицизм вызывает у меня много сомнений и удивления, — честно ответила я. — Но, без сомнения, Бог, как его называют, существует. Конечно, он есть! Это ведь логично!

— Если вы колеблетесь, придите на богослужение. Там вы найдете ответ.

(«Он что, рехнулся? Я уж точно никогда не пойду в церковь. Бог ненавидит нас!»)

— Я подумаю об этом. До свидания, — коротко бросила я и быстро пошла к двери.

— С Богом, дитя мое.

«Вот прицепился!» — Я чувствовала сильную досаду.

Да, я верила в Создателя: Франсуа Шатобриан и его «Гений христианства» убедили меня в существовании Бога, однако мне было неловко обсуждать этот вопрос с кем бы то ни было.

Я вышла из приюта и неожиданно наткнулась на Фредрика: он стоял у входа и, как только я вышла, вперил в меня взгляд. На его губах играла улыбка, и я испугалась, что издевательская.

«Опять это швед! Что ему нужно?» — с досадой подумала я.

— Мне кажется, или ты преследуешь меня? — недовольно сказала я, подходя к нему.

— Это не в моих правилах, — усмехнулся он. — Просто проезжал рядом, услышал твой разговор с… Это был священник? Но ты молодец — удачно выкрутилась и сбежала от разговора.

— Лучше бы я осталась там, чем сейчас болтала с тобой, — съязвила я. — Мне пора домой. Пока.

Я быстрым шагом направилась прямиком по тротуару, но швед не отставал и шел рядом со мной.

— Я не нуждаюсь в компании, — резким тоном сказала я ему.

— У меня много свободного времени, так почему бы не прогуляться до твоего дома? — спокойно ответил он.

— Если ты опять будешь напоминать мне о том, что случилось вчера в приюте… — начала я.

— По-моему, ты сама нам обоим об этом напоминаешь, — перебил меня Фредрик. — У меня и в мыслях не было разговаривать о вчерашнем, а ты сама раздуваешь эту тему.

— Ладно, давай забудем, что это вообще было? — немного разнервничавшись, предложила я.

— Согласен. Теперь ответь: что ты забыла в чертовом приюте?

— Не твое дело.

Миша демонстративно отвернула от меня лицо.

— Миша, я не в игрушки с тобой играю, — строго сказал я.

Но она не ответила.

Мы пошли молча, но, когда зашли на Коули-роуд, Миша уже вовсю рассматривала витрины магазинов, однако я понимал, что ее вряд ли интересовало то, что на них расположено, просто таким образом она давала мне понять, что ей плевать, есть я рядом или нет. Но, проходя мимо небольшого зоомагазина, полячка чуть не свернула себе шею, рассматривая его витрину.

— Зайдем? Я так люблю животных! — Миша схватила меня за рукав пальто и потащила за собой в этот магазин, а я удивился тому, как резко поменялось ее настроение.

Мы зашли. Миша пришла в восторг от клеток, домиков для кошек, аквариумов и игрушек для домашних питомцев.

— Ой, какая прелесть! — Она отпустила мой рукав и подошла к большому прямоугольному аквариуму, в котором медленно плавали серебристые и красные рыбы. Эти пучеглазые создания смотрели на Мишу своими бестолковыми стеклянными глазами и шевелили губами, словно говоря ей что-то.

Я подошел к полячке, равнодушно посмотрел на рыб, перевел взгляд на Мишу и стал любоваться ее сияющим, полным восхищения лицом.

— Интересно, как они общаются между собой? — вдруг спросила Миша и постучала пальцем по стеклу: рыбы даже не шевельнулись. — Вот лентяйки!

— Я думаю, что рыбы — супер-эгоистки, поэтому даже не умеют разговаривать, — в тон ей предположил я.

— Это ты так думаешь, а вдруг они общаются на такой низкой или высокой частоте, что даже мы не слышим их разговоры? — возразила Миша, не отрывая взгляд от рыб.

Я был приятно поражен оригинальностью ее мыслей: Миша непосредственно, хоть и неловко, но своими словами озвучила научно недоказанную теорию. А я никогда не задумывался о том, почему рыбы не общаются между собой и умеют ли общаться вообще. Подобные мысли никогда не приходили мне в голову, а Миша так просто взяла и расставила все по своим местам. Смешная удивительная девушка.

— Ты любишь рыб? — спросила меня Миша.

— Нет, — честно ответил я. — А ты?

— Скорее нет, чем да. Я ведь как вулкан, а они такие холодные, неразговорчивые, и напоминают мне… — Она замолчала и вновь стукнула пальцем по стеклу, и в этот раз рыбы метнулись во все стороны.

Миша довольно хихикнула.

Я был уверен, что она скажет: «напоминают мне тебя», поэтому не стал настаивать, чтобы она продолжила свою фразу.

— Напоминают мне моего соседа в Варшаве: у него квартира на пятом этаже в соседнем доме. Когда я сижу в саду, всегда наблюдаю за ним. Он никогда не открывает окна, даже летом, и не пользуется шторами, хотя они у него есть — темно-серые с кружевами, — вдруг продолжила Миша свой монолог.

«Будь моя воля, я бы тоже никогда не закрывал окна шторами. Швед все-таки» — подумал я, приятно удивившись тому, что полячка имела в виду не меня

— И он такой напыщенный, молчаливый, угрюмый. А ведь он довольно симпатичный паренек. Я все думаю: когда у него, наконец-то, появится девушка? Или жена… Жалко его! Какое твое любимое животное?

— Собака, — с легкой усмешкой подумал я: ох, Миша! Какие детские вопросы!

— Почему?

— Потому что только собаки никогда не предают.

— Прямо-таки никогда?

— Предать могут даже самые близкие, но собаки — нет. Для них хозяин — это их жизнь.

— А я люблю дельфинов и енотов.

«Как странно поменялось ее настроение: только недавно из нее нельзя было вытянуть ни слова, а сейчас она рассказывает о такой ерунде. Никогда бы не подумал, что она любит животных» — подумал я, наблюдая за ней.

Миша отошла от аквариума и приблизилась к клетке с маленькими голубыми попугаями.

Я подошел к ней.

— А как насчет попугаев? — спросила меня полячка.

— Многовато вопросов на один день, — усмехнулся я.

— Я же пытаюсь узнать тебя поближе, — обиженно сказала Миша. — А любовь или нелюбовь к животным и птицам говорит о многом. Это всем известно!

«Узнать меня поближе» — На секунду во мне промелькнуло странное, непонятное чувство, но сразу исчезло. Я не придал этому никакого значения.

— Отличная теория. Тогда отвечу честно: я люблю птиц, но только хищных, а любимая моя птица — снежная сова, — серьезно ответил я, в душе посмеиваясь над ее любопытством.

— А попугаи?

— Попугаи напоминают мне, в данный момент, тебя.

Миша чуть приоткрыла рот и взглянула на меня.

— Ты несчастный грубиян! — тихо сказала она. — Но эти попугайчики такие милые, что я не обижаюсь на твое нелестное сравнение. Да, я много разговариваю! Иногда.

Не знаю почему, но мне стало стыдно за свою бестактность, но извиняться я не хотел.

Миша собралась засунуть палец в клетку с попугаями, но я перехватил ее руку.

— Не стоит, — тихо предупредил я, отвечая на ее удивленный взгляд.

Она прищурилась, но вновь потянулась к клетке.

— Ой, он меня клюнул! — радостно воскликнула полячка, рассматривая свой палец.

Я устало вздохнул, но она улыбнулась мне в ответ.

— Знаю, что ты думаешь: «Вот дурочка! Я же сказал не совать палец в клетку!» — весело сказала Миша, передразнив мой голос.

— Тебя веселит то, что попугай клюнул тебя в палец? — серьезно спросил я, не разделяя ее радости.

— Ой, Фредрик, ты чересчур серьезный! С тобой не интересно ходить по магазинам! — недовольным тоном ответила она.

— Выбираете попугаев? — послышался женский голос позади нас. К нам подошла худая пожилая женщина, должно быть, продавщица или хозяйка магазина.

— Нет, мы просто смотрим. Они такие милые! — с чувством ответила ей полячка.

— Если вы ищете птиц, то возьмите этих неразлучников. Пары часто берут их: здесь девочка и мальчик — они символизируют любовь и гармонию, — сказала продавщица.

«Она думает, что я и Миша — пара. А как Миша смутилась. Но и для меня вовсе не лестно такое предположение: я и эта истеричная девчонка!» — насмешливо подумал я.

Миша действительно очень смутилась, но вдруг широко улыбнулась.

— Ну что вы, мы с ним не вместе, — сказала она продавщице.

— О, прошу прощения… Просто вы ведете себя как пара, — сконфуженно сказала та.

— Нет, это исключено: если я буду с ним, он задушит меня моими собственными волосами! — рассмеялась Миша.

На лице женщины появилось недоумение.

— Просто я очень болтлива, а он не выносит пустой болтовни. Он вообще практически не разговаривает, — сказала полячка.

Мне пришлось спрятать улыбку ладонью: какой цирк! Любо дорого смотреть!

— К сожалению, у нее нет чувства юмора, — тихо, с усмешкой сказала мне Миша. — А впрочем, как и у тебя.

— Извините, мисс, кажется, моя спутница выпила слишком много пива, — сказал я продавщице и взял Мишу под локоть.

— Что ты несешь? — возмущенно воскликнула Миша.

— Идем, идем, иначе, ты наговоришь этой милой женщине кучу гадостей. В таком-то состоянии. Извините нас, — еще раз извинился я и потащил Мишу к выходу. — Я же говорил: две последние кружки были явно лишними!

Мы вышли из магазина, и девушка стукнула меня по плечу.

— Что это было? — нахмурившись, спросила она, скрестив руки на груди.

— Мое плохое чувство юмора, — спокойно ответил я.

— Ты понимаешь, что натворил? Теперь эта женщина будет считать меня пьянчужкой и болтуньей! — воскликнула Миша.

— От правды не убежишь.

— Фредрик!

— Да?

— И ты даже не извинишься?

— Нет.

— Ну… Знаешь что? Тогда я не буду с тобой разговаривать! — серьезно заявила Миша.

— Увы, сомневаюсь в этом, — усмехнулся я.

Она не ответила, демонстративно отвернулась и пошла прочь. Я с усмешкой пошел за ней.

Но свое обещание она сдержала: не разговаривала со мной до ближайшего магазина с цветами, где я узнал о том, что ее любимые цветы — подснежники.

Да и сама она была как подснежник. Только с шипами.

Через пару минут мы подошли к ее дому.

— Увидимся завтра в девять. Я заеду за тобой, — напомнил я Мише о завтрашней вечеринке.

— А я еще подумаю, ехать ли мне с таким грубияном или нет! — ответила Миша.

 Она зашла в дом и захлопнула за собой дверь.

— Будь готова, — сказал я и повернул обратно к приюту, где меня остался ждать мой «Мустанг».

Вечером я рассказала Мэри о том, что нас пригласили на вечеринку, и она очень обрадовалась возможности «нарядиться вампиром» и «потусить среди своих».

— А ты веришь в вампиров? — спросила я ее: мне было интересно узнать это, ведь она даже не подозревала о том, что ее подруга — вампир.

— Нет, но было бы клево, если бы они существовали! — воскликнула Мэри. — Например, такие красавчики, как Лестат. И знаешь, я бы попросила его сделать меня вампиром!

— Ничего себе! — Я была поражена, но обрадована ее доброжелательному отношению к нам. — Но ведь они убивают людей и пьют их кровь!

— А мы убиваем животных и едим их мясо.

Я не могла найти слов: Мэри логично обосновала право вампиров на убийство. У меня не было никаких возражений.

— Проехали! А теперь скажешь мне кое-что? — хихикнула она.

Мы сидели на кухне: подруга пила чай, а я рассеянно копалась в ноутбуке.

— Что именно? — уточнила, удивляясь ее хитрому виду.

— И где же то «кое-что», которое ты забыла у Фредрика?

— Я еще не заходила к нему, — ответила я, недовольная тем, что Мэри помнит об этом, — а сказать, чтобы он принес мне «кое-что» на спектакль, забыла.

— Скажи мне честно: он тебе нравится?

Я оторвала взгляд от монитора и, округлив глаза, посмотрела на Мэри.

— Господи, Мэри, что за идиотский вопрос! — возмутилась я, совершенно смутившись от ее дурацкого предположения.

— Обычный вопрос. — Мэри пожала плечами и отхлебнула глоток чая.

— Не надо меня об этом спрашивать! — настойчиво сказала я, захлопнув ноутбук.

— Ответь мне, и я отстану.

— Я не знаю, — тихо сказала я и нахмурилась.

— Что не знаешь?

— Не знаю, нравится он мне или нет.

 Мне было стыдно признаться в этом даже самой себе.

— Это не ответ! В таких вещах не существует ответа «не знаю». Или да, или нет!

— Но я действительно не знаю!

Это было чистой правдой: я абсолютно не понимала, как отношусь к Фредрику. Он — странный и чересчур серьезный, а его холодность иногда бесила меня. Но мне было приятно находиться рядом с ним, однако из этого не следовало, что он мне нравился. С чего бы это? Было бы глупо влюбиться в него.

— Ты знаешь, но увиливаешь от ответа! — настаивала Мэри.

— Ну да, ты же знаешь о моих чувствах лучше, чем я! — Я схватила ноутбук и ушла в свою комнату.

Через пять минут ко мне зашла Мэри и попросила прощения за свою назойливость, закончив свое извинение словами: «Хочешь, не говори, но я и так все вижу».

«У меня что, на лбу написано? Сама все вижу! Куда там!» — пронеслось в голове, но я сделала равнодушный вид, словно меня ее глупые предположения никоим образом не касаются.

— Кстати, у меня для тебя кое-что есть, — сказала Мэри, подходя ко мне и пряча руку за спиной. — Ведь вчера в Польше был День дружбы, не забыла?

«Какой день?» — не поняла я, но потом вспомнила, что сама же его и придумала.

— Я не успела купить тебе подарок вчера, так что поздравляю с Днем дружбы! — Мэри протянула мне маленькую коробочку, завернутую в праздничную обертку.

— Мэри! Это так приятно! Спасибо! — Я взяла коробочку, любовно посмотрела на нее, а затем обняла Мэри.

— Я выбирала специально под твой вкус, — сказала она, широко улыбаясь. — Два часа потратила!

Раскрыв коробочку, я обнаружила в ней деревянную шкатулку с резными узорами.

— Какая прелесть! — искренне восхитилась я.

— Рада, что тебе понравилось. — Мэри довольно улыбалась. –Ты можешь хранить в ней кольца и сережки.

— Как здорово. Знаешь, что? Я сейчас же съезжу к Фредрику и заберу «кое-что»! — воскликнула я, охваченная этой идеей.

— На ночь глядя? — с усмешкой спросила Мэри: не знаю, о чем она подумала, наверно, опять о романе между мной и этим шведским вампиром.

— Я всего на пару минут! — солгала я.

Конечно, у меня и в мыслях не было ехать к Фредрику, ведь на самом деле я ничего не могла у него забыть — я ничего не покупала, а просто наврала Мэри о Дне дружбы. Но теперь, когда она подарила мне чудесную шкатулку, меня охватили стыд и желание сделать подруге замечательный подарок. Поэтому я выскочила в прихожую, быстро надела сапоги, пальто, вышла из дома и на велосипеде поехала в другой конец города: нельзя было, чтобы Мэри узнала о том, насколько свежей будет покупка моего ей подарка. Я заехала в какой-то антикварный магазин и купила для Мэри чудесный серебряный браслет с черными камнями: он понравился мне с первого взгляда, и я с удовольствием представила, как он будет смотреться на тонком запястье Мэри.

Когда я преподнесла браслет Мэри, она долго и горячо отказывалась от «такого дорого подарка».

— Нет, Миша, я не могу принять его! Он, наверно, дофига стоит! — сказала она, пряча руки за спиной, чтобы я не могла впихнуть ей браслет.

— Ничего подобного! Он стоит не дороже твоей шкатулки! — обиделась я. — Я выбирала его целый час, а ты говоришь, что не возьмешь его? Где справедливость?

В финале нашего горячего спора Мэри все-таки приняла браслет, но сказала, что будет надевать его только на самые торжественные случаи.

«Пустяк, а приятно!» — подумала я, наблюдая за тем, как Мэри крутится перед зеркалом с браслетом на руке.

Ночью, когда вся улица уже спала и светили только желтые фонари, я сидела на своей кровати и вертела в руках шкатулку, размышляя о прошедшем дне. Я думала, как же сильно я привязалась к Мэри и что, наверно, это действительно неправильно. Но я уже не могла отказаться от нее. Мэри стала частью моей души — озорной и энергичной ее частью. Мне было бы тоскливо и одиноко без нее, и я с улыбкой прислушивалась к ее дыханию, думая о том, как хорошо, что она так неожиданно появилась в моей жизни, в тот октябрьский день.

«И хорошо, что в ней появился Фредрик: приятно знать, что я не единственный вампир в этом городе. А ведь, улетая в Оксфорд, я даже представить не могла, что встречу здесь этого сурового сына Севера» — решила я.

Весь следующий день я жила мыслью о вечеринке. Странно, но, если сначала мне не хотелось идти на нее, то сегодня с самого утра я только о ней и думала, сидя лекциях, не слушая преподавателей и ничего не записывая. Мои мысли крутились вокруг предстоящей вечеринки. Первой в моей жизни.

Я много раз видела (в фильмах, разумеется), как весело проходят подобные увеселения, и теперь жалела, что не пошла отмечать Хэллоуин, хотя Элли настойчиво приглашала меня.

Но мои радужные мечты о будущем вечере омрачила записка, прикрепленная жвачкой к моему велосипеду — это было очередное приглашение поучаствовать в «охоте на лисичек», которая должна была состояться в пятницу на этой неделе. Я прекрасно поняла, кто подкинул мне записку, да еще и таким гадким способом: мажор Роб. Скомкав бумажку, я выбросила ее в ближайший мусорный бак.

Дома, ожидая прихода Мэри, я не находила себе места. Как оказалось, не я одна предвкушала веселье: Мэри даже пришла на час раньше обычного, и мы начали готовиться к вечеринке.

Мэри навела себе боевой макияж: густо подвела глаза черным карандашом, напудрила лицо белой пудрой, наложила на веки красные тени (ума не приложу, где она их раздобыла) и накрасила губы ярко-красной помадой. Затем Мэри принялась за мой образ: заплела мне высокую прическу, спустила пару локонов на спину, подвела мне глаза и накрасила мои губы той же красной помадой. Накладывать пудру мне не пришлось по причине моей естественной бледности. Мы надели черные платья, а Мэри еще и длинные перчатки, и в таком виде напоминали не вампиров, а женщин-вамп, но Мэри все предусмотрела и купила для нас искусственные клыки.

Когда я надела клыки и взглянула на себя в зеркало, то даже расхохоталась: так вот, что представляют собой вампиры в глазах людей! Я не могла унять смех, думая, как бы разочаровались люди, узнав, что на самом деле вампиры весьма скромны, незаметны, и одеваются прилично и со вкусом, и что клыков мы без надобности не выпускаем.

Да, сплошное разочарование!

Я не думал, что Миша согласится пойти со мной на эту дурацкую вечеринку, но надеялся на это. Поэтому, как и обещал, в девять вечера я был около дома польской вампирши.

Зная о том, что на таких вечеринках нас всегда выставляют идиотами, раскрашенными не хуже индейцев племени Апачи, я надел черный смокинг и высокий цилиндр, взятые напрокат. Такой себе джентльмен печального образа. Я думал, что перестарался со смокингом, но, когда увидел Мишу и ее подружку, просто остолбенел, а потом едва сдержал смех: они выглядели, как две малолетние потаскушки, особенно Миша с ее прической викторианской проститутки.

А клыки… Это было душераздирающее зрелище, думаю, увидев этих дурочек, даже бомжи не испугались бы их, но почувствовали бы что угодно, кроме страха. Даже черные пальто не помогали девушкам выглядеть прилично.

— Вау! Да вы настоящий вампир! — восхищенно сказала Мэри. — Только вам не хватает клыков.

Она всегда обращалась ко мне на «вы», видимо, чувствовала огромную разницу между нами во всех сферах бытия, духа и интеллекта.

— А вы выглядите просто сногсшибательно, — с усмешкой сказал я: конечно, любой, увидевший их, упал бы от смеха.

Я пристально смотрел на Мишу и не мог поверить в то, что и она оделась так. Где та Миша — элегантная, женственная, которая встретилась мне на лестнице приюта? Сейчас передо мной стояла шлюшка. Но, увидев ее счастливые глаза, подведенные черным карандашом, я не смог высказать ей то, что думал о ее образе: не хотел разрушать ее хорошее настроение. Мы сели в «Мустанг» и покатились к колледжу Церкви Христовой. По дороге я безгранично удивлялся легкомыслию Миши, и хоть знал о том, что студенты, собравшиеся на вечеринке, будут выглядеть не лучше, чем эти две, сидящие на заднем сидении, я не мог понять, как она могла уподобиться им.

«Главная причина этому сидит с ней рядом» — мрачно подумал я, украдкой взглянув в зеркало заднего вида.

Мы подъехали к колледжу, вышли из машины и направились к большой искусственно созданной арке, в этот вечер служившей входом во двор колледжа: она представляла собой большие черные картонные ворота, у которых стояли два стражника-«вампира», проверяющие приглашения.

Мы успешно прошли фэйс-контроль, особенно дамы: они получили массу комплиментов по поводу своей «фантастической вампирности» (бред, а не выражение), а я получил от раскрашенной студентки приглашение «разделить с ней ее гроб».

Как я и предполагал, все гости вечеринки выглядели не лучше, чем Миша и Мэри, даже встречались экземпляры и похуже. Почти все парни здесь ходили с подведенными глазами. Все это действие сопровождалось сотнями искусственных клыков, а к столу подавали красное вино и томатный сок в красивых стеклянных бокалах.

«Цирк, причем фирменный. В очередной раз удивляюсь тому, насколько люди глупы и невежественны. Им только дай повод для веселья» — подумал я, но взглянув на Мишу, был шокирован: ее глаза блестели от восхищения. Она восхищалась всем этим человеческим дерьмом.

— О, я вижу своих друзей! Пойду, поздороваюсь! — Мэри хотела было уйти, но Миша схватила ее за руку.

— Может, потом? — настойчивым тоном сказала она ей.

Мэри удивилась, но я понял, почему Миша удерживает свою подружку: не хочет оставаться наедине со мной. Даже смешно.

— Ну, хорошо, потом, — согласилась Мэри и вдруг резко обернулась к нам, словно прячась от кого-то. — О, Боже, там Эндрю! Вот блин!

Мы с Мишей посмотрели в сторону, от которой так поспешно отвернулась Мэри.

— Иди и поздоровайся с ним! Давай, Мэри! — шепотом сказала Миша подружке.

(«Только что боялась отпускать ее, лишь бы не оставаться со мной, а сейчас сама подталкивает ее покинуть нас. Ох, Миша!»)

— Нет, я же говорила тебе! — тихо воскликнула Мэри.

— Не будь дурочкой! — громко прошептала Миша. — Если он тебе действительно нравится…

— Нравится? Да я люблю его до безумия! — Мэри закрыла ладонями лицо.

— Тем более! Иди и поговори с ним! — Миша стала подталкивать подругу в сторону того парня.

Мэри мельком взглянула на парня и, глубоко вздохнув, направилась к нему, но на половине пути сменила направление и пошла к своим друзьям.

— Мэри! — недовольно окликнула ее Миша. — Мэри!

Та услышала ее возглас, обернулась к нам, скорчила кислую мину и продолжила путь.

Я и полячка остались одни.

— Эти клыки так мешают! — Миша достала изо рта искусственные клыки и с точностью баскетболиста бросила их в недалеко стоящий мусорный бак.

— Ты так и будешь держать Мэри на привязи? — усмехнувшись, спросил я Мишу.

— Ничего подобного я не делаю, — ответила она и фыркнула, словно я сказал чепуху.

— По-моему, ты потеряла ее на целый вечер, — заметил я, увидев, как Мэри с друзьями уходят куда-то за здание.

— Предательница! Ушла! Как она могла так оставить меня? — возмутилась Миша.

— Она не твоя комнатная собачка.

— А ее за собачку и не принимаю!

— Поэтому так разозлилась на нее? — спокойно улыбнулся я.

Миша промолчала, но раздраженно вздохнула.

В это время на середину площади вышел «дворецкий».

— Дамы и господа вампиры! Благодарим вас за посещение нашей скромной кровавой трапезы под этим чистым небом! Сегодняшний вечер — прелюдия к торжеству! Сегодня мы празднуем рождение новой луны! Также, дети мрака, мы собрались для того, чтобы выбрать короля и королеву сегодняшней ночи! Виват, король! Виват, королева!

Псевдо-вампиры дружно зааплодировали.

— Как интересно! — шепнула Миша, усердно хлопая в ладоши.

— Просто с ума сойти! — насмешливо усмехнулся я.

— А теперь, друзья-вампиры, угощайтесь кровью и празднуйте эту ночь! — с пафосом крикнул «дворецкий», отчего я прикрыл рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

 Вновь раздались рукоплескания и радостные возгласы. Затем псевдо-вампиры вернулись к своим разговорам.

— Пойдем, присядем. — Я протянул Мише руку.

— Но я хотела… Хорошо, пойдем.

Она вложила свою ладонь в мою, и я повел ее за собой в отдаленный уголок, находившийся у стен колледжа. Мы сели на одну из скамеек и стали наблюдать за тем, как сотни молодых людей с упоением играют в нас.

— Почему тебе здесь не нравится? — вдруг спросила Миша, взглянув на меня.

Я все еще держал ее ладонь в своей, но Миша не заметила этого, словно не придавая этому значения.

— Как ты это поняла? — улыбнулся я, свободной рукой снимая с себя цилиндр и водружая его на голову девушки.

— Потому что ты укоризненно на меня смотришь, — недовольно ответила она, не обращая внимания на мои действия.

— Да, действительно: не понимаю, что я здесь забыл, — честно отозвался я.

— Но ты сам пригласил меня сюда! — обиженно сказала Миша и забрала у меня свою ладонь.

— Этот вечер — наглядный пример того, что ты должна знать о людях, — спокойно сказал я.

— А ты не подумал о том, что они могут мне нравиться?

(«Как все запущено»)

— Но они не должны тебе нравиться, — с упреком сказал я. — Как ты не понимаешь, что все эти люди и люди вообще — это планктон, а мы — киты, которые его употребляют. Знаешь, что будет, если планктон перестанет умирать?

— Что? — тихо спросила Миша.

— Он заполнит весь океан, и все вокруг, и он сам погибнет, — мрачно закончил я свою мысль.

— Какие интересные метафоры ты употребляешь, — усмехнулась полячка.

— Я люблю метафоры.

— Но люди не виноваты в том, что родились планктоном. Они тоже хотят жить. Посмотри на этих студентов: они почти мои ровесники — они и так скоро умрут, а мы еще и укорачиваем их и без того короткую и трудную жизнь. — Миша поморщилась.

— Каждый играет ту роль, которая ему отведена. Мы не выбираем, кем родиться.

— Но мне жаль людей: они так беспечны, — вздохнула она.

— Убивай в себе эту жалость, — жестко сказал я.

— Ты говоришь, как Мария!

— Твоя сестра полностью права — слушай ее советы.

— И твои, конечно, тоже! — с сарказмом сказала полячка.

— Было бы неплохо: тогда ты быстрее бы поняла, насколько ущербно человеческое общество.

— Не понимаю, зачем ты говоришь мне все это? — нахмурилась Миша.

— Потому что беспокоюсь за тебя, — ответил я.

— А это уже лишнее! Ты привел меня сюда, чтобы читать нравоучения?

— Нет, просто хотел пообщаться с тобой.

— И поэтому выводишь меня из себя! — недовольно воскликнула девушка.

— Успокойся и опусти плечо, — холодно сказал я.

— Может, хватит постоянно говорить об этом?

— Я буду говорить тебе это до тех пор, пока ты не начнешь следить за собой: во всех сферах.

Миша промолчала, но скрестила руки на груди.

В это время на площади началось выступление местной рок-группы. Люди поддерживали ее криками и визгом.

— Посмотри на этих людей: они боготворят нас, хотят быть нами. Они считают, что убивать и пить кровь — это весело и очень легко, хотя большинство из них боятся даже капли крови, не говоря уже об убийствах. Эти люди — просто паяцы, клоуны. К чему я веду? — ответил я на удивленный взгляд полячки. — К сожалению, не только они не до конца усвоили свою роль, но и ты, Миша. Ты играешь в человека, и мне страшно видеть, как глубоко ты втянулась в эту роль.

— Почему? — прошептала она, не отводя от меня беспокойного взгляда.

— Потому что ты еще ни разу не убивала, и тебе только предстоит попробовать убийство человека на вкус. И его свежую кровь, прямо из вен.

— Это несложно. Конечно, мне странно думать о том, что я буду убивать людей… Но я буду убивать их, потому что это — моя сущность! Но… Они мне нравятся, понимаешь?

— Вот видишь, ты противоречишь сама себе: ты знаешь, что должна убивать их, но при этом жалеешь. Для людей жалость — это ценность, но для нас — порок, слабость. Если ты будешь жалеть людей, то никогда не смиришься с тем, что тебе нужно будет убивать их.

— Я скоро начну охотиться и готова к этому, — твердо сказала Миша. Я видел, что наш разговор зацепил ее за живое.

— Давно пора. Когда? — Я мало поверил ее словам.

— С января.

— Отлично. Кто будет учить тебя?

— Я сама научусь, — спокойно ответила она.

Ее слова и самоуверенный вид рассмешили меня.

— Искусству убийства нельзя научиться самому. Это — самая сложная наука на земле. Тебе обязательно нужен учитель. — сказал я, когда унял смех.

— Но у меня здесь никого нет, — тихо сказала Миша.

— Здесь у тебя есть я.

Она пристально и недоуменно посмотрела на меня.

— Ты? Да ладно, ты?

— Повторишь еще раз?

— Зачем тебе это?

— Хочу помочь тебе, только и всего.

Но я врал: на самом деле, я чувствовал к Мише странную симпатию. Сильную, мучительную симпатию.

— От тебя воняет сигаретами, — сказала она и отвернулась.

(«Как ловко ушла от темы»)

— Конечно, я же курю, — усмехнулся я.

— Мне неприятно, что ты куришь.

Я был удивлен ее словами, но они и задели меня.

— А мне неприятно сидеть рядом с тобой, — сказал я.

Она тут же метнула на меня взгляд.

— Почему? — нахмурилась полячка.

— Потому что ты выглядишь как проститутка.

Я думал, что Миша ответит мне дерзостью, но, к моему величайшему удивлению, ее глаза наполнились слезами, и она расплакалась. Ее реакция застала меня врасплох.

— Миша. — Я прикоснулся к ней, но она ударила меня по руке.

— Зачем ты так обижаешь меня? — сквозь слезы спросила она.

— Я всего лишь сказал правду и не понимаю, к чему тут плакать, — совершенно честно ответил я, но мне было неловко оттого, что я довел ее до слез.

— Nie jestem prostytutka*! — Миша с обидой посмотрела на меня, но тут же отвернулась: тушь грязными потоками потекла по ее щекам.

— Черт, не хотел обидеть тебя. — Я повернул ее лицо к себе, а она в это время пыталась стереть ладонью свою ярко-красную помаду, размазывая ее вокруг губ.

Я притянул полячку к себе и обнял ее.

— Тише, не нужно плакать. Нашла причину для слез, — с улыбкой сказал я.

Миша попыталась оттолкнуть меня, но я удерживал ее в своих объятьях. Она вцепилась пальцами в мой смокинг.

— Ты назвал меня проституткой! — приглушенно сказала Миша, уткнувшись лицом в мое плечо. — А это не очень лестно, знаешь ли! Грубиян! Чурбан бесчувственный!

— Нет, я сказал, что ты похожа на проститутку, — поправил я Мишу, гладя ее волосы.

— Это одно и то же!

— Нет, и ты прекрасно это знаешь, маленькая истеричка.

Я была так зла на шведа и на его грубость, что мне хотелось поколотить его красивую холодную физиономию. Но он обнял меня, и я изумилась его поступку.

«Что он делает?» — пронеслось у меня в голове, когда я почувствовала на себе его руки: одну он положил на мою спину и прижал меня к себе, а второй гладил мои волосы. Я уткнулась в его плечо и продолжала всхлипывать от обиды.

Да, я действительно была одета и накрашена чрезвычайно ярко, но я считала, что похожа на женщину-вамп, а не на проститутку! Какие у него стереотипы! А он еще говорит, что это я наивная!

— У тебя есть влажные салфетки? — спросила я: мне нужно было убрать с лица грязь, потому что никоим образом не обманывалась по поводу своего теперешнего вида.

— Нет, откуда? — Кажется, Фредрик улыбнулся. — Я схожу к твоей подружке. Будь здесь.

________________

*Я не проститутка! (польск).

Швед отпустил меня и ушел на площадку, а я стала думать о том, что вообще, черт побери, происходит? С ним и со мной?

Но Фредрик вернулся очень скоро: я даже не успела решить, обижаться мне на него или нет.

— Вот, у Мэри в сумке целая вселенная, — сказал он, протягивая мне пачку салфеток.

Он сел на свое прежнее место, рядом со мной, а я взяла сразу несколько салфеток и принялась усердно очищать свое лицо от потекшей косметики.

— Ну как? — спросила я, посмотрев на Фредрика.

Он насмешливо улыбнулся.

— Дай салфетки, — ответил он.

Я передала ему упаковку, он взял несколько салфеток и стал осторожно водить ими по моему лицу и, хоть он был в перчатках, мне стоило многих усилий не вздрагивать, когда он прикасался к моей коже.

(«Что это? Почему я веду себя как нервная дурочка? Он всего лишь помогает мне очистить лицо от макияжа!»)

Когда швед завершил свою работу, я открыла глаза и увидела его улыбающееся лицо.

— Что здесь смешного? — вырвалось у меня.

Он смеется надо мной?

— Без косметики тебе намного лучше, — серьезно сказал Фредрик. — Никогда больше не приводи себя в такой жалкий вид.

— А ты брось курить, — съязвила я, желая задеть его. — Между прочим, я совсем не шутила, когда сказала, что от тебя воняет сигаретами, и мне это неприятно.

Швед промолчал и вдруг протянул руку к моим волосам, но я уклонила от нее голову.

— Что ты делаешь? — жутко смутившись, возмутилась я.

— Если я скажу, что такие прически носили в Викторианскую эпоху только проститутки, ты снова заплачешь?

— Откуда ты знаешь, что они носили такие прически?

— Видел таких женщин собственными глазами, и не раз. Именно поэтому я сказал, что твой сегодняшний образ напоминает мне одну из них, — спокойно объяснил швед.

«Ах, вот в чем дело! И как я могла забыть о том, что он жил в то время и много чего повидал!» — подумала я.

— Интересно узнать, почему ты видел их? Пользовался их услугами? — с сарказмом спросила я.

— Ревнуешь?

Эта фраза заставила меня опешить на целую секунду.

— Я? — возмущенно воскликнула я. — Да никогда! Я уже сто раз говорила тебе, что такой айсберг, как ты, не в моем вкусе!

— В первый раз слышу.

— Ну, сейчас говорю!

Я сняла с головы цилиндр и бросила его в Фредрика: швед поймал свой головной убор, а я стала расплетать прическу, которую Мэри увидела в интернете… И которая оказалась прической девушки легкого поведения.

— И вообще, прежде чем что-то мне говорить, подумай о том, что я очень впечатлительна. Нельзя было сказать, что я похожа на «девушку легкого поведения»? А то сразу «проститутка»! — проворчала я.

— Во-первых, я не называл тебе проституткой, во-вторых, всегда нужно называть вещи своими именами, — отозвался он наблюдая за моими действиями. — Помочь?

— Нет!.

Я сняла последнюю шпильку, и волосы рассыпались по моей спине.

— Доволен? — бросила я шведу.

— Да, Рапунцель.

Я стукнула своей туфлей по его ноге.

— Очень мило с твоей стороны, а главное, как это по-детски! — усмехнулся Фредрик.

— Тебе полезно.

Но вдруг его лицо стало очень серьезным.

— Бросай это дело. — Его глаза стали строгими и холодными. — Так делают только дети, когда у них не хватает аргументов или слов, а взрослые бьются словами, но не конечностями.

— Как мне надоело, что ты постоянно подчеркиваешь мой возраст! — тихо сказала я.

Я услышала, как «дворецкий» объявил о медленном танце и призвал джентльменов приглашать своих дам и наоборот.

Фредрик поднялся и протянул мне руку.

— Пойдем.

— Куда? — удивилась я.

— Танцевать.

Я насмешливо фыркнула.

— Какое галантное приглашение! Уверена: девушка, которая приглашала тебя в свой гроб, умерла бы от счастья, пригласи ты ее танцевать! Да еще в такой высокой манере! — сказала я, но все же, приняла его руку. — И в отместку за такое приглашение, я буду наступать тебе на ноги.

— Пожалуйста. Мне ты не причинишь ни боли, ни дискомфорта, но в глазах людей будешь неуклюжей цаплей или танцующей как медведь.

— Ты мастер делать комплименты! Я сейчас растаю! — деланно проворковала я. — Ты просто неотесанный грубиян!

— Может, придумаешь новое слово? — усмехнулся швед.

Я промолчала, потому что мою голову заняли тысячи мыслей: я шла рядом с Фредриком и удивлялась. Зачем я вообще с ним шла? Так хотела танцевать с ним? Да не хотела я с ним танцевать!

Мы остановились почти на середине площадки. Вокруг нас уже танцевали десятки пар, кто как: кто-то крутился на одном месте, а кто-то совершал пируэты, в общем, интересная картина.

— Уверен: вальс танцевать ты не умеешь, — с уверенностью в голосе заявил Фредрик.

— Да, не умею. Можешь злорадствовать по этому поводу, — ответила я, однако ничуть не смутившись.

Швед положил свою ладонь на мою талию и немного притянул меня к себе. Я пришла в замешательство: мы никогда не стояли так близко друг к другу, почти касаясь телами. Второй рукой он взял мою ладонь, а я положила свободную руку на его плечо. Мы стали медленно топтаться вокруг своей оси.

— Знаешь, если ты хочешь потанцевать вальс, уверена, что все присутствующие здесь девушки с удовольстием исполнят твое желание, — сказала я, чтобы отвертеться от такой неловкости, как танец с ним.

— Не волнуйся за меня: я готов потерпеть неудобство, — спокойно бросил Фредрик.

Я стала смотреть по сторонам. Говорить мне совершенно не хотелось, к тому же, от шведа исходил неприятный запах сигарет, от которого в моих легких просыпался тихий кашель.

— Кажется, твоя собачка тоже решила потанцевать, — вдруг тихо сказал Фредрик, наклонившись к моему уху.

Я вздрогнула от такой неожиданности.

— Не говори так о Мэри! — упрекнула я его, но повернула к нему лицо. — Где?

Фредрик еле заметно кивнул вправо от нас, и, бросив туда взгляд, я увидела Мэри, танцующую с высоким брюнетом. Но это был не Эндрю.

Мне стало досадно: почему Мэри такая мнительная?

— Ты должна съехать от нее, — не терпящим возражений тоном сказал швед.

— Разговор окончен, — мрачно процедила я. — Забудь об этом.

— Разговор будет продолжаться до тех пор, пока ты не сделаешь это.

Его слова вывели меня из себя.

— Послушай, может, ты и взрослый самостоятельный вампир, но в мою жизнь не лезь! Понял? Мне надоели твои постоянные нравоучения! — резко сказала я. — И от тебя воняет сигаретами!

— Маленькие дети никогда не слушают советы взрослых, — спокойно ответил он на мою короткую тираду.

— Если ты считаешь меня маленькой, не общайся со мной! — воскликнула я, задетая его сравнением.

— Боюсь, нужно было поступить так намного раньше.

— Вот как!

— Но сейчас я не могу. — Швед словно специально осыпал меня колкостями. — И выпрями спину.

— Не смей мне приказывать! Ты мне не отец, чтобы приказывать!

— Да, Миша, к счастью, я тебе не отец, потому что моя дочь не была бы такой невоспитанной.

— А не пошел бы ты? — вырвался у меня возглас негодования.

Я остановилась. Музыка вдруг затихла.

Фредрик ничего не ответил, но его взгляд похолодел. Я поняла, что переборщила.

— Извини, это было грубо с моей стороны, — тихо сказала я. — Но ты сказал, что не можешь перестать общаться со мной. Почему, Фредрик?

— Ты — истеричка, еще какая, но, как ни странно, мне приятно твое общество. И я знаю, что и мое общество приятно тебе.

Я приподняла брови: с чего он это взял?

— Тебя выдают твои поступки: ты много играешь, но поступками обмануть невозможно, фальшь чувствуется сразу, да и врать ты совершенно не умеешь. Ты не фальшивая, а просто наивная и легкомысленная. — тихо ответил швед.

— Отличный набор качеств для такой истерички, как я, — усмехнулась я, чтобы скрыть глубокое потрясение его словами.

(«Значит, он считает меня не глупой дурочкой, а всего лишь наивной? И легкомысленной… Большинство девушек моего возраста такие, так что я не виновата в этом… Но он так считает. Но мне неприятно, что кажусь ему такой»)

— Пойдем уже домой? — усталым голосом сказала Миша.

Я увидел, что мои слова смутили ее: она глубоко задумалась и опустила взгляд на землю.

— Пойдем, — ответил я, понимая, что у нее пропало всякое желание веселиться.

И вдруг полячка взяла меня за руку. Сама. Но по ее расстроенному виду я понял, что она сделала это машинально. Однако мне было приятно: Миша как бы признавала то, что я сильнее и должен защитить ее от падения.

Мы медленно направились к машине.

— Расстроилась? — спросил я, хотя прекрасно знал ответ.

— Да. Никогда не думала, что выгляжу наивной и легкомысленной, — тихо ответила Миша.

— Всему свое время, и не следует жалеть об этом. Думаешь, я сразу стал таким? — Я хотел во что бы то ни стало утешить ее.

— Но ты начал охотиться очень рано, а я до сих пор… — Полячка замолчала, не закончив своей фразы.

— Навыки — это совсем другое: если постоянно тренироваться, их можно быстро развить почти до совершенства. Но мировоззрение нельзя поменять за один год, за два и даже за пять. Бесспорно, что-то в тебе меняется, но это незначительные изменения — их никто не заметит, даже ты сама. Мировоззрение, поведение, характер — это живые, динамичные элементы: они имеют свойства расти и меняться, деформироваться. В твои годы я был таким же, как ты, ну, немного серьезнее, но это в силу моего пола. Ты — девушка, к тому же, очень юная, поэтому легкомыслие и наивность для тебя естественны, и я принимаю их. Кстати, в наивности есть и хорошие стороны, но ею нужно уметь управлять, чтобы не потерять себя.

— Но что тобой случилось? Почему ты такой холодный? Твоя юношеская наивность подвела тебя?

— Я разочаровался в людях, а это еще хуже. Лучшая их часть так ничтожна, что я удивляюсь тому, как этот мир до сих пор не съеден другой их частью, которая просто паразитирует и не дает обществу двигаться вперед. — И тут я задал ей вопрос, который давно мучил меня. — Миша, почему ты общаешься со мной, если тебе строго запретили это делать?

Миша подняла на меня удивленный взгляд.

— Мне интересно с тобой, — ответила она.

Я не ожидал от нее таких слов, поэтому был несказанно польщен, и это несмотря на то, что моему нордическому характеру несвойственно испытывать такое чувство, как это. Но я испытал его. В словах Миши не было ни намека на лесть, ни намека на откровенную симпатию, ни намека на то, что я привлекаю ее как мужчина. И все же, я был рад услышать эти слова. Но ведь за ними могло прятаться многое.

Но разве я могу привлекать Мишу? Не беря в расчет ее возраст, я все равно был уверен в том, что не могу: я — слишком серьезный и холодный, а еще слишком спокойный: когда я был с Марией, ее бесило мое извечное хладнокровие и спокойствие. Но я такой — не выставляю напоказ свои чувства, какими бы они ни были. И какими бы сильными они ни были. А Миша — полная моя противоположность: она как живая энергия, бьющаяся в стремительном течении. И пусть ее мысли и поступки еще наивны, но в этом и есть ее трогательность.

«Странно, как я думаю о ней сейчас. Раньше мои мысли были полностью противоположны этим» — подумал я, удивляясь тому, как изменилось мое мнение о Мише за каких-то пару дней.

Да, Миша была прелестна, но я не чувствовал к ней никакого влечения: в моих глазах и мыслях она была лишь глупенькой беззащитной девушкой, которую необходимо было направлять на «праведный» путь. Но мне было приятно чувствовать ее ладонь, лежащую в моей, приятно танцевать с ней. Обычная симпатия дружелюбия.

Кем мы были? Друзьями? Нет. Возлюбленными? Точно нет. Знакомыми? Нет, это было что-то большее. Тогда кем?

Ответ на этот вопрос я так и не нашел, но мне было наплевать на то, что я не знал его: наши с Мишей отношения интриговали меня. Меня тянуло к ней, к этой наивной немного истеричке, и я хотел наставлять ее, ведь сама она была не приспособлена к жизни вампира.

А ей было интересно со мной.

Я смотрел на идущую рядом девушку и думал, хочу ли я, чтобы она что-то чувствовала ко мне? Что-то похожее на любовь? И сказал себе: нет, точно нет. Но, когда Миша рассеянно улыбнулась, я понял, что хочу и хочу безумно, чтобы она чувствовала ко мне не только симпатию. Потому что эта полячка стала дорога мне. Почему-то очень дорога.

Мы в молчании доехали до ее дома, она пожелала мне спокойной ночи и вышла из машины. Но я вдруг остро почувствовал, что не хочу отпускать ее, однако, зная, что она устала, не хотел тревожить ее. Но мне пришлось: Миша забыла в машине свое черное пальто.

Я взял его, вышел из машины и подошел к Мише: она открывала дверь.

— Ты забыла свое пальто, — сказал я.

— Спасибо. — Девушка открыла дверь, забрала пальто и хотела войти в дом, но я, сам не понимая зачем, мягко схватил ее за локоть. Миша отнеслась к этому совершенно равнодушно.

— Извини за то, что обидел тебя сегодня, — тихо сказал я.

— Ничего страшного. И ты извини за то, что послала тебя. Спокойной ночи, Фредрик. — Миша зашла в дом и закрыла за собой дверь, а я медленно спустился к машине.

— Спокойной ночи, Миша, — сказал я, затем сел в машину и уехал в свою холостяцкую берлогу.

Глава 6

Я была удивлена, насколько приятным и интересным был сегодняшний вечер: несмотря на то, что Фредрик довел меня до слез, а Мэри так ловко ускользнула, оставив меня с ним наедине (я была уверена, что она сделала это нарочно), несмотря на неловкость, царившую в машине шведа, и на то, что от него неприятно пахло сигаретами.

Мой мозг наполнили тысячи мыслей, и я просидела с ними почти до трех часов утра. В итоге я пришла к выводу, что мы с Фредриком могли бы стать друзьями, потому что большего я не хотела. Когда в мою голову закрадывались мысли о том, что он приятен и симпатичен мне, я тут же вспоминала о Седрике и его словах, что любовь приносит страдания. Страдания! А страдать мне не хотелось и становилось страшно оттого, что я могла влюбиться в этого холодного шведа, поэтому стремилась поставить между нами стену. Я знала: если меня угораздит влюбиться в Фредрика, я точно буду несчастна — это будет любовь без взаимности, и тогда я стану похожа на Брэндона Грейсона. Тогда я буду любить Фредрика всю свою бесконечную жизнь. Без взаимности с его стороны. А потом увижу, как он женится на другой. И главное, что смерти не будет, а значит, не будет выхода из этого тупика. А это — бесконечный кошмар!

Я решила: мы с ним друзья и не более: для него я всего лишь наивная и легкомысленная девочка, которой он хочет помочь влиться в человеческое общество.

Вот и прекрасно. Не буду в него влюбляться. Ни за что.

Мэри пришла в четыре часа утра: она тихо открыла дверь, зашла в прихожую, уронила там что-то, тихонько выругалась, а потом увидела меня: я стояла в проеме двери своей комнаты, без зажженного света.

Мэри громко вскрикнула, но потом присмотрелась ко мне и облегченно вздохнула.

— Ты смерти моей хочешь? Напугала меня до смерти! — недовольно воскликнула она.

От нее пахло вином, и я поморщилась от этого запаха: казалось, он заполнил собой весь дом.

— Почему ты так поздно? — с упреком спросила я.

Странно: пока Мэри не было, я совершенно не думала о ней, но теперь была крайне обеспокоена ее состоянием и приходом под самое утро.

— Куда ты пропала с вечеринки? Пропустила много чего интересного! — хихикнула она, безуспешно пытаясь снять сапоги.

— Мэри, да ты пьяна! — упрекнула ее я, подходя к ней.

— Нет, нет, я не пила! Ну, совсем чуть-чуть… Пару бокалов… Ну, три… Ладно, пять! Пять бокалов вкусного красного вина! Но я не пьяная! Ты меня еще в Эдинбурге не видела, когда я училась в школе! — Мэри громко рассмеялась.

— Ну-ка пойдем! — Я сняла с нее сапоги, забросила ее пальто в гардероб, повела Мэри в ванную комнату, раздела ее до нижнего белья, затащила в ванну и окатила подругу мощной струей холодной воды.

— Твою мать, ты что делаешь? — вскрикнула она, пытаясь закрыться от воды руками, но я нещадно угощала ее холодной водой: я часто видела это в фильмах и посчитала, что это поможет Мэри протрезветь. Но это был всего лишь первый пример. Жаль, что я не подготовила ей ледяную ванну, уверена, эффект был бы просто ошеломляющим: Мэри бы в миг протрезвела.

— Замолчи и стой смирно! — прикрикнула я на нее. — От тебя несет как от сотни алкоголиков!

— Ну все, я поняла, только не кричи! Блин… Хватит! Холодно же, Миша! Ну хватит уже!

Я отключила воду.

Мэри стояла передо мной в одном мокром нижнем белье, с размытым макияжем, и дрожала — это зрелище было таким отталкивающим, что я молча швырнула ей полотенце и ушла в свою комнату.

(«Мэри — пьяная! Отвратительно! С чего она вдруг напилась? Пьяные люди — ужасны, безобразны и отвратительны!»)

Мэри вышла из ванной и заперлась в своей комнате. Она всхлипывала: видимо, я сильно обидела ее ледяным душем. Но в данный момент мне было плевать на ее чувства: в опьяненном состоянии люди не способны контролировать себя, поэтому все пьяные всегда казались мне гадкими. И мне было жутко неприятно оттого, что и Мэри, которую я так яростно защищала перед Фредриком, сейчас была такая же мерзкая. Пьяная.

Я надела наушники, включила музыку и легла под одеяло. Когда через два часа я отключила ее, то услышала, что Мэри уснула. Слава Богу, ее не рвало, иначе, я бы сбежала на улицу, несмотря на погоду и темноту.

Утром Мэри долго извинялась передо мной за свое вчерашнее поведение: она сказала, что никогда раньше не пила и эти пять бокалов просто снесли ей голову. Я напомнила ей о том, что она сказала про школу в Эдинбурге, а она ответила, что хотела оправдаться этой ложью. Пьяный мозг рождает только унизительные оправдания.

Но я простила подруге: все-таки это было в первый раз. Но в моей душе остался тяжелый осадок, однако я надеялась, что со временем он исчезнет. После вчерашней ночи я поняла, что в соседстве с Мэри есть и неприятные стороны.

Я пошла на лекции, а Мэри осталась дома: как она сказала, у нее было «жуткое похмелье».

В колледже все обсуждали вчерашнюю вечеринку: мне пару раз сказали, что я была умопомрачительна, а Элли, которая тоже вчера развлекалась, поставила меня в неловкое положение, спросив о Фредрике, не мой ли он парень. «Нет, — твердо ответила я. — Мы просто хорошие друзья».

Когда я вернулась домой, Мэри не было и пришла она только к вечеру, с пакетами еды, и сказала, что ей уже полегчало.

Мы посмотрели какой-то японский фильм о самураях и разошлись по комнатам: я чувствовала, что Мэри словно боялась разговаривать со мной, поэтому весь следующий день мы тоже почти не разговаривали.

В этот день после пар я, как обычно, пошла к своему велосипеду и в очередной раз обнаружила на нем приглашение принять участие в «охоте на лисичек», скомкала эту бумажку и хотела было выбросить ее в мусорный бак, как вдруг услышала за спиной голос Фредрика. Я вздрогнула от неожиданности и машинально спрятала смятый листок в карман пальто.

— Привет, спешишь? — спросил Фредрик, подходя ко мне.

Сегодня он был одет очень по-английски, во все строгое и темное, и это придавало ему особенно привлекательный вид.

— Привет. — Я удивилась, увидев его: день был солнечным, а я знала, что в такую ясную погоду взрослые вампиры стараются не появляться на публике.

— У меня к тебе предложение, — сказал швед, словно не обращая внимания ни на погоду, ни на мое удивление. Если бы на небе не было тучи, которая должна была пройти мимо солнца минуты через две, Фредрик выдал бы себя с потрохами.

— Ты разве не заметил, что сегодня очень солнечно? — спросила я, поглядывая на эту тучу.

— Заметил, — спокойно ответил он. — Ну, пойдем?

— Куда? — спросила я, не ожидав от него такого напора.

— Хочу кое-что тебе показать. Всего на час или два.

Перспектива провести наедине с ним целых два часа не привела меня в восторг, но все же, я согласилась, напомнив себе, что мы с ним — друзья, а друзьям нужно потакать, и мы почти побежали к его машине, которая, как оказалась, была припаркована за углом.

«Значит, он ждал меня?» — удивилась я.

Мы сели в машину, и Фредрик куда-то повез нас.

— Куда мы едем? — спросила я, но швед ответил мне загадочной улыбкой.

— Увидишь. Это сюрприз, — наконец, после недолгого молчания сказал он.

(«Сюрприз? С чего это он делает мне сюрприз?»)

Мы подъехали к большому красивому колледжу, который я уже видела ранее. Фредрик стал надевать перчатки.

— Что ты делаешь? — спросила я, наблюдая за его действиями. — Мы будем кого-то убивать?

— Солнце, — коротко бросил он. — Пойдем.

Я была изумлена, но послушно вышла, а Фредрик натянул на голову свое пальто и только тогда покинул машину — это было забавное зрелище, учитывая его высокую мужественную фигуру и солнце, заливающее все вокруг.

— Идем. — Швед быстро пошел ко входу колледжа.

Я, безумно заинтригованная, направилась за ним

— Ты не боишься выдать себя? — спросила я.

Мы вошли в огромный холл, Фредрик стянул с головы пальто, снял перчатки и усмехнулся.

— Нет, расстояние было совсем мизерное.

Затем он молча взял меня за руку и повел за собой. Высокие широкие коридоры восхищали меня, и я глазела по сторонам, не глядя под ноги.

— Что это за колледж? — спросила я Фредрика.

— Церковь Христова, — ответил он, не сбавляя шаг.

Мы подошли к большим высоким деревянным дверям.

— Отключи телефон, — сказал швед.

Я уже перестала чему-либо удивляться, поэтому исполнила его требование.

Фредрик улыбнулся.

— Готова?

Его красивая улыбка привела меня в замешательство.

— Не знаю, — честно ответила я, но что-то подсказывало мне, что его сюрприз будет особенным.

Фредрик легко открыл тяжелую на вид дверь и подтолкнул меня к ней. Я вошла и была просто обескуражена: он привел меня в церковь! Огромные высокие своды, высоченные мощные колонны, лики и статуи, витражи на окнах, деревянные скамейки и алтарь с изображением Девы Марии, и, несмотря на свою невероятную красоту, все это испугало меня,.

— Зачем ты привел меня сюда? — шепотом возмутилась я. — Это же церковь!

— Да, и именно поэтому мы здесь, — шепнул мне швед.

— Я не хочу здесь оставаться! Мог бы сначала меня спросить! — Я захотела уйти, но Фредрик помешал мне: моя ладонь все еще была в его ладони, и он крепко сжимал ее.

— Тебе понравится. Я обещаю, — сказал он и потащил меня за собой в зал.

(«Нет, он с ума сошел! Привести меня сюда! Да я сейчас умру от стыда! Я даже не знаю, как нужно себя вести!»)

Меня наполнила обида на этого холодного и в данный момент самоуверенного шведа. Еще и не дал мне уйти! Негодяй!

Фредрик довел меня до лавки, расположенной где-то в центре правого ряда, и мы заняли ее.

— Если тебе не понравится, я готов удавиться, — шепнул он мне, с усмешкой на губах.

— Нет уж, предоставь это право мне! — Я забрала свою ладонь из его ладони и скрестила руки на груди.

Швед спокойно улыбнулся.

Как же в данный момент меня бесила эта его улыбка!

Чтобы занять себя, я стала осматривать обстановку церкви и нашла ее впечатляющей, великолепной и ошеломляющей. Постепенно все скамейки были заняты людьми: здесь были студенты, преподаватели, и даже один из моих тьютеров. Я молча обменялась с ним кивками головы.

— Для чего ты притащил меня сюда? — спросила я Фредрика, нетерпеливо ожидая хоть какого-нибудь действия со стороны шведа или церкви.

— Посиди спокойно еще пять минут и увидишь сама. — Фредрик будто не слышал раздражения в моем голосе.

Его упрек задел меня, но я ничего не сказала: пусть думает, что хочет.

Через пять минут рядом с алтарем появился пастор и объявил, что сейчас будет проходить благотворительный концерт, сборы средств с которого будут переданы больному раком мальчику. Для пришедших сюда выступят протестантский, англиканский, католический и православный хоры.

Первыми вышли католики.

«Сюрприз так сюрприз! Теперь придется целых два часа слушать их занудные песнопения! — с тоской подумала я и вздохнула с чувством обреченности. — Ну, Фредрик, я точно тебя задушу!»

Как только я узнал о том, что в колледже Церкви Христовой будет проходить благотворительный концерт духовной музыки, сразу решил, что отведу туда Мишу. Я знал, что при ее впечатлительности этот концерт придется ей по душе.

Выступал Христианский Союз Оксфордского Университета: я пару раз был на их заседании, но не был впечатлен, тем более, мне не нужны были поиски Бога — я верил в его существование, но доказывать это считал глупостью.

Когда первые звуки понеслись к сводам, так что пол, казалось, задрожал, а скамьи завибрировали, лицо Миши изменилось, и она приложила к груди правую руку. А когда первый хор спел свою вступительную песню, на латинском языке, ее лицо стало по-особенному прекрасным: оно было наполнено неприкрытым восхищением и трагизмом… И я не мог оторвать от Миши восхищенного взгляда, но она не замечала его.

Вторая песня, в минорных тонах, потрясла Мишу еще больше: она вдруг схватила мои пальцы своими длинными тонкими пальчиками и сжала их так сильно, что, если бы на моем месте был человек, она сломала бы ему пальцы. У меня перехватило дыхание, и в моем мозгу пронеслась мысль: «Хорошо, что я снял перчатки!». Мне было невероятно приятно ее действие, этот жест доверия и беззащитности.

И, неожиданно для себя, я понял: Миша, эта нервная полячка, небезразлична мне. Небезразлична? Нет, не так. Я влюблен в нее. Влюблен по уши. Это нежданное открытие поразило меня до глубины души, сразило наповал.

(«Как такое возможно? Ведь еще пару минут назад она была для меня всего лишь маленькой глупенькой Мишей! Нервной истеричкой! Но сейчас я отчетливо понимаю, что люблю ее. Понимаю, как она прекрасна и нежна, естественна и мила. Но ведь ей девятнадцать. Будет через две недели. Это в мире людей она уже считается настоящей девушкой, полной жизни, которая имеет право любить, кого хочет. Но в нашем мире — она несовершеннолетняя, юная, без каких-либо прав. Черт, не может быть! Я не могу любить ее! Я слишком молод, чтобы любить! Но я люблю… Люблю Мишу. За что? Вот это дерьмо!»)

Меня наполнила горечь того, что моей спокойной жизни пришел конец: я влюбился. И в кого? В эту девчонку!

Весь концерт я сидел, не слыша пения, глядя только на Мишу, сжимая ее пальцы и поражаясь тому, как я смог так разрушить свою жизнь. А полячка сидела, не дыша, с горящим взором, положив руку на грудь, словно пыталась удержать в ней свои чувства, разрывающие ее грудную клетку. Нежное личико Миши обрамляли густые золотистые волосы, создавая вокруг него мягкое сияние, словно она была ангелом.

Но как такая скала или, как называла меня Миша, «айсберг», смог влюбиться? Я — спокойный, хладнокровный и убежденный холостяк полюбил. Да еще так рано для вампира!
И избранницей моего холодного, но, как оказалось, безумного сердца, стала эта юная легкомысленная полячка! Миша Мрочек!

Я не заметил того, как прошел концерт, но мне казалось, что я оглох. Я просто смотрел на Мишу и был мерзок сам себе.

— Фредрик, это было… Я была на небе, Фредрик! — как сквозь туман, услышал я ее красивый высокий голос.

Я моргнул и очнулся: Миша смотрела на меня, и ее лицо было полным восхищения.

— Я не знала, что это будет так прекрасно! Божественно! А я еще и ругала тебя! — тихо сказала она. Ее глаза блестели. — Мне казалось, что в моей груди скопились слезы, как океан, и мне было странно и больно на душе, но сладко одновременно. Это был рай, Фредрик… И я хотела бы попасть туда, чтобы каждый день слушать это божественное пение.

— Для этого не обязательно жить в раю: подобные концерты и богослужения проходят почти каждый день, — сказал я, радуясь тому, что Миша все еще сжимала мои пальцы своими. К счастью, я прекрасно контролировал себя, несмотря на то, что весь концерт только и размышлял о том, как разрушилась моя жизнь.

— Правда? Мы ведь придем сюда еще раз? — с восторженной улыбкой спросила Миша.

«Мы. Она сказала «Мы», словно мы вместе. И я только что сам сказал «Мы». Но ведь Миша совсем не понимала, что значило для меня это ее «Мы».

Я смотрел на Мишу и хотел, чтобы она и я действительно превратились в «Нас», но не мог сказать ей о своей неожиданной любви: она не могла понять меня — я был для нее никем, всего лишь знакомым. Эта юная девушка не принимала меня всерьез, не принимала как мужчину.

— Кто мы, Миша? — вдруг вырвалось у меня.

Она растеряно улыбнулась.

— Как кто? Друзья, конечно, — ответила она.

Я усмехнулся, чтобы скрыть под усмешкой горечь, наполнившую меня, и, чтобы не смотреть на объект своих страданий, стал смотреть на алтарь: смотреть на Мишу в эти минуты я не мог. Просто не мог.

— Да, ты права, — сказал я. — И мы обязательно придем сюда еще раз, и не один, но сейчас мне нужно идти.

— Но я думала, что мы еще поболтаем, — удивленно сказала Миша, не отпуская мою руку и не давая мне встать со скамьи.

Впервые за все время, что я знал полячку, я почувствовал на нее досаду: мне необходимо было уйти, чтобы разобраться в себе. Мне было невыносимо сидеть рядом с ней, когда она так прямо объявила о том, что мы — только друзья. Я любил ее, но мне было неприятно оттого, что я понял свои чувства к ней.

Однако покинуть ее таким грубым образом я не мог, поэтому только фальшиво улыбнулся.

— Хорошо. О чем ты хочешь поговорить? — абсолютно спокойно спросил я: мне помогло мое природное хладнокровие, и я поражался тому, как могу быть так спокоен после того, что понял мою любовь к Мише и то, что я для нее — просто друг.

— Ты играешь на каком-нибудь музыкальном инструменте? — просияв, спросила она.

Я даже усмехнулся от ее нелепого вопроса: и ради этого она не дает мне уйти!

— Да, на никельхарпе, — все же ответил я, откинувшись на спинку деревянной скамьи.

— Первый раз о таком слышу. Что это за инструмент?

— Шведский народный инструмент, похож на скрипку, но это не совсем скрипка, — очень просто объяснил я, так как видел, что Миша и представления не имела, о чем я говорю. — Это смычковый инструмент, и я долго учился играть на нем. Также я довольно сносно играю на виолончели.

— Как классно! И все?

— Все. Думаешь, этого мало?

— Нет, но… — Миша смутилась. — Ты прожил столько лет, и я думала… И часто играешь?

— Как сказать. Когда есть желание и вдохновение.

— А ты сыграешь мне?

Глаза Миши выражали такое умильное восхищение, что, если бы она сказала: «Сними штаны и ходи так по улице», я бы так и сделал. Но моих инструментов здесь, в Оксфорде, не было, и я должен был огорчить Мишу отказом.

— Извини, но нет: моя душа осталась в Швеции.

— Твоя душа? — Она удивленно рассмеялась. — Почему душа?

— Потому что только мои инструменты могут передать то, что я чувствую, — серьезно ответил я.

— Значит, все твои чувства спрятаны в них? Теперь-то я поняла, почему ты такой бесчувственный, и почему от тебя не дождешься никаких эмоций. — Миша победно улыбнулась.

Слова Миши задели меня за живое. Это я бесчувственный? Да если бы она только знала, что происходит в моей душе и как тяжело мне даже просто сидеть рядом с ней! Но я понимал, что полячка сказала это не со зла: ее эмоциональность не позволяла ей считать меня таким, как она сама.

— Как и от тебя хоть одной трезвой мысли, — тоже шутливо сказал я..

Ее улыбка погасла. В глазах девушки проблеснула обида.

— Извини, но мы друзья, а друзья всегда прямо указывают на недостатки друг друга, — мягко сказал я, желая загладить свои грубые слова.

— Не стоит извиняться: я прекрасно понимаю, кем выгляжу в твоих глазах. Ты прав: в моей голове гуляет ветер. Знаешь, не обращай внимания на такую мою реакцию на твои оскорбления — это обидно, но это правда, а ты ведь сам сказал: на правду не обижаются, — серьезно сказала Миша и вновь улыбнулась.

— Это было не оскорбление, а ответный выпад, — объяснил я.

— Ну да, мы же не разговариваем, а фехтованием занимаемся. — Она посерьезнела.

— Почему ты обижаешься, когда я говорю тебе то же, что ты мне? Думаешь, мне приятно по сто раз на день слышать о том, что я — бесчувственная льдина?

— Не льдина, а айсберг. — Миша наморщила носик. — Ну, хорошо, извини меня.

— Прозвучало как одолжение, — усмехнулся я. — Но не будем об этом. Ты сама играешь на чем-нибудь?

— О да! — Она воодушевилась.

— Дай угадаю: на гитаре? — предположил я, но Миша отрицательно покачала головой. — На скрипке? На контрабасе?

— Я? На контрабасе? Да он больше меня! — тихо рассмеялась полячка. — Я его даже не обхвачу!

— Тогда, возможно, на арфе?

— Арфа — это так банально! Я виртуозно играю на другом!

— На чем?

— На нервах, и, в данный момент, на твоих.

Я усмехнулся: Миша сказала это с таким воодушевленным видом, словно гордилась этим умением.

— У тебя талант, конечно, — сказал я.

— Да, но ни на чем другом я играть не имею, и мне стыдно за это. Я считаю, что инструменты, которые мы выбираем, отражают наш внутренний мир, а значит, я совсем пустая. Мсцислав пытался научить меня играть на гитаре, но я слишком ленива, чтобы смирно усидеть несколько часов подряд, да еще и за одним делом. Он прав — я настоящая лентяйка, и мне нечем оправдаться. — Миша грустно улыбнулась.

— Нет, ты совсем не пустая: даже наоборот, — в тебе слишком много всего. Думаю, для выражения чувств тебе подошли бы укулеле или свирель, — сказал я, неприятно пораженный ее самокритичностью.

— Ты льстишь мне, но спасибо. А у тебя есть любимый композитор? — спросила она.

— Да, Эдвард Григ, — ответил я.

— Мне безумно стыдно, но я не знаю такого, — призналась Миша, опустив взгляд на пол. — И я не знаю, как звучит свирель, и не знаю, что такое уку… Уку… Забыла.

— Укулеле, — с улыбкой подсказал я.

— Да, оно… Это ведь оно? Или она? По твоим глазам вижу, что нет… Я вообще ничего не знаю!

— Ничего страшного: придешь домой, залезешь в Интернет, найдешь там биографию Грига, послушаешь свирель и узнаешь, что такое укулеле, — сказал я. — У тебя в запасе целая вечность, поэтому не расстраивайся, что ты чего-то не знаешь. Главное, вовремя устранять свои ошибки и пробелы.

— Иногда я просто удивляюсь: как ты, такой умный, можешь общаться со мной? Я ведь такая дурочка… — серьезно глядя на меня, сказала Миша.

— Какие глупости! — вырвалось у меня: мне не нравилось, что она так недооценивала себя. — А я не понимаю, почему ты так усердно пытаешься унизить себя в моих глазах.

— Я не хочу этого, но…

— Тогда перестань говорить о себе подобное. Ты хорошая искренняя девушка, конечно, ты истеричка, но это терпимо.

— Не могу понять, ты шутишь или говоришь серьезно? — нахмурилась полячка.

— Решай сама.

— Вот и ты решай: айсберг ты или нет, — заявила Миша, но ее лицо резко переменилось и наполнилось тревогой. — Знаешь, вчера… Точнее, сегодня утром, я подумала о том, что ты прав: мне нужно съехать от Мэри. — Тут она заметила, что наши пальцы до сих пор скрещены, поспешно убрала свою руку и смущенно улыбнулась. — Ой, извини, я просто разволновалась во время концерта, а потом заболталась.

Я проигнорировал ее последнюю фразу.

— Слава Богу, до тебя дошла вся абсурдность твоего совместного проживания со смертной. И что подтолкнуло тебя к столь правильному решению? — удивился я ее словам, но, если честно, меня мало волновало, как она пришла к такой мысли. Главное, что это случилось.

«Наконец-то, она стала думать тем, чем нужно: мозгами!» — с сарказмом подумал я.

— Она вчера пришла немного выпившая, — тихо начала Миша.

— Говори прямо: пьяная! — резко перебил ее я.

— Да… Как ты сказал… — Миша сильно смутилась, наверно, моя резкость напугала ее. — И мне было неприятно: от нее так дурно пахло вином… Как от тебя сигаретами.

Я с насмешливой ухмылкой посмотрел ей в глаза.

(«Значит, от меня дурно пахнет? Как же ты не любишь сигаретный дым, маленькая заноза!»)

— Ты знаешь, что я думаю на этот счет, — вслух сказал я. — Но давай поговорим о твоем переезде.

— Да, я должна переехать. Но как это сделать? Мне нужно будет найти квартиру…

— Я сам ее найду, — пообещал я.

Я был готов сделать что-угодно, чтобы она съехала от Мэри.

— А я тут подумала… — Миша закусила губу и нахмурилась.

— Что? — улыбнулся я, тронутый ее колебанием.

— В твоем распоряжении целый дом. У тебя случайно не найдется лишней комнаты для меня, пока я буду искать новую квартиру? — с надеждой в глазах спросила полячка.

Я был ошеломлен ее просьбой: безнадежно любить ее и при этом жить с ней под одной крышей? Слышать каждое ее движение? Нет, тогда я окончательно свихнусь. Это было бы мучением, каким-то мазохизмом!

— Нет. Я привык жить один, — твердо ответил я.

— Ну и живи себе один, медведь, — усмехнувшись, сказала я, но в душе сгорала от стыда за то, что позволила себе попросить шведа о таком одолжении.

Я же знала, что он не согласится! Он же отшельник!

«Знаю, что он подумал: нет, Миша, с тобой и так куча неприятностей!» — подумала я.

Мне было настолько стыдно, что я желала лишь одного: прекратить наш разговор и разойтись.

— Обиделась? — спросил Фредрик, прищурив глаза.

— На что? — Я притворилась удивленной.

Он улыбнулся спокойной улыбкой.

— Наверно, я ошибся, — сказал он.

— Да, ты ошибся, — спокойно подтвердила я. — Ну, пойдем?

Мы поднялись со скамьи, покинули церковь и направились к выходу из колледжа.

— Я же говорил, что тебе понравится, — с улыбкой глядя на меня, сказал Фредрик.

— Ты даже не представляешь насколько! Когда мы придем еще? — Меня вновь охватили восхищение и трепет: я горела желанием приходить сюда хоть каждый день, в любую погоду.

— В воскресенье будет служба, — ответил швед.

— Отлично! Ты пойдешь со мной?

— Куда я денусь? — с сарказмом ответил он, а потом вздохнул и посмотрел на меня. — Посмотри, есть ли тучи на небе.

Я вышла из колледжа и взглянула на небо: Фредрику повезло, потому что на солнце налезло большое белое облако. Сам швед наблюдал за мной из окна. Я подала ему знак, и он вышел ко мне. Мы быстро добежали до его машины, юркнули в нее и поехали.

Я машинально засунула руки в карманы своего пальто и с удивлением обнаружила в одном из них какой-то листок, вытащила его, разгладила, пробежала взглядом и рассмеялась.

— Что это? — спросил Фредрик, тоже взглянув на листок.

— Да так, ерунда. Меня уже третий раз подряд приглашают принять участие в «охоте на лисичек», — насмешливо ответила я.

Швед резко свернул на обочину дороги и остановил машину.

— Ты не пойдешь туда, — мрачно сказал он, отобрал у меня листок, скомкал его и вышвырнул в окошко, прямо на дорогу.

— Что ты делаешь? Нас же могут оштрафовать, а тебя еще и попросят выйти из машины! — тихо сказала я, крайне удивленная его поступком.

— Ты не пойдешь туда, Миша, — настойчиво повторил Фредрик, холодно глядя на меня.

— Да что с тобой? Почему ты разозлился? — нахмурилась я.

— Потому что я запрещаю тебе ходить на это мерзкое идиотское действие, — серьезно и строго сказал швед.

Его слова всерьез задели меня.

— Вообще-то, во-первых, я никуда и не собиралась! А во-вторых, не приказывай мне, что делать! — вспылила я: он мне приказывал! Еще чего! — Ты не имеешь никакого права что-то запрещать мне! Думаешь, я в восторге от того, что мне постоянно подкидывают эти записки? За кого ты меня принимаешь? За дуру?

— Извини, я просто очень зол, — мрачно сказал Фредрик, вновь выводя машину на дорогу.

— Зол на что? — уточнила я.

— Эта «охота на лисичек» — извращение похотливых молодчиков, на которое ведутся или просто дуры, или глупые первокурсницы. Не понимаю, что толкает этих смертных тупиц участвовать в этом дерьме, — вместо ответа сказал Фредрик.

— Не ругайся, пожалуйста, — попросила я: он первый раз выругался при мне. А до этого мне казалось, что он настоящий интеллигент и вообще не ругается!

— Извини, — бросил он, но таким тоном, словно совсем и не думал извиняться.

Фредрик молчал, но по его лицу было видно, что он все еще очень зол. Значит, все-таки он может испытывать эмоции: в данный момент — гнев.

Я была немного напугана его настроением, поэтому тоже молчала: зная свою болтливость, я могла сказать что-то лишнее.

«Угораздило же меня так не вовремя достать эту записку!» — с досадой на себя подумала я.

— Мне не нравится, что от тебя постоянно пахнет сигаретами. — Мой план молчать был разрушен: мне была невыносима наступившая тишина.

— Жаль. Потому что отказываться от них я не собираюсь, — уже более спокойным тоном сказал на это Фредрик. — Они для меня — твое вечно приподнятое плечо.

— Неправда: я неосознанно приподымаю его, а ты куришь абсолютно осознанно, — возразила я.

— Это был пример. Я не могу жить без сигарет. Смирись с этим, — холодно парировал швед, даже не взглянув на меня.

— Что ж, тогда я не хочу с тобой общаться, — серьезно заявила я: его самоуверенность разозлила меня.

— Да что ты? — усмехнулся он очень неприятной усмешкой.

— Я говорю совершенно серьезно: мне неприятно, когда от тебя пахнет дымом, но, вижу, что тебе плевать на это. В следующий раз, если от тебя будет пахнуть сигаретами, я просто пройду мимо и сделаю вид, будто не знакома с тобой. Так и знай.

Швед опять усмехнулся.

— По-моему, в это воскресение мы собирались идти на службу, — насмешливо сказал он.

— Я могу пойти и одна. Или с Мэри.

— Делай, как считаешь нужным, но чтобы я не видел тебя на этой дерьмовой «охоте на лисичек», — мрачно сказал Фредрик.

— Отлично! — насмешливо сказала я. — Но знай, что ушки и юбку я уже приготовила!

Он ничего не ответил, но его лицо говорило о многом: оно было словно высечено из камня, а значит, швед был невероятно разозлен моей последней репликой. Я никогда не видела его таким холодным и отчужденным, как сейчас.

Фредрик довез меня до моего колледжа, где я оставила свой велосипед, и, не попрощавшись, быстро уехал.

«Обиделся, — с улыбкой подумала я, наблюдая за тем, как скрывается за углом его машина. — Надо же, этот айсберг обиделся!».

Глава 7

Едва из уст полячки сорвалось словосочетание «охота на лисичек», меня охватила ярость, и перед моими глазами возникла отвратительная картина: Миша, в коротенькой юбочке, на каблуках и с лисьими ушками на голове, бежит по узким улицам Оксфорда, а за ней, — с гоготаньем и пошлыми криками, бегут похотливые старшекурсники из общества «Черный лебедь».

Эта так называемая «охота» повторяется каждый год, но я всегда относился к ней равнодушно и чувствовал неприязнь и отвращение к такого рода развлечениям, когда юные девушки (пусть даже смертные), только поступившие в колледж, унижают себя, думая, как это круто, что их пригласили на это дерьмо. Унижаются добровольно. Именно поэтому я не уважаю людей.

Но эти глупые смертные девчонки ничего не стоили в моих глазах: они были всего лишь посторонними, омерзительными, и в их забавы я никогда не вмешивался. Но, когда дело коснулось Миши, которую я любил, меня охватила такая злость, что я вышел из себя и повысил голос на нее же, хотя она была не виновата в том, что какой-то мерзавец подложил ей эту записку. Но это не вызвало у меня удивления: на «охоту на лисичек» приглашают только красивых девушек, а Миша не просто красива — она ангелоподобна.

Однако я был в досаде на полячку: вот привязалась к моим сигаретам! Нашла, в чем упрекнуть меня! Маленькая негодяйка.

(«Отказаться от сигарет. Ради нее? Нет. И не подумаю. Я и так стал сам не свой из-за этой девчонки и ее капризов. И пусть я люблю ее, но от сигарет ради этой истерички не откажусь. Отказаться от единственной отдушины, от сладкой привычки, и ради чего? Ради того, чтобы иметь возможность общаться с ней? Нет, Миша этого ты от меня не дождешься. Я не белый пушистый котенок, который отказывается от вкусного корма ради игры с фантиком. А ты и есть фантик — вроде близка ко мне, но в тоже время далека от меня, просто недосягаема»)

Я никогда не бросал слов на ветер, поэтому действительно проследил за тем, чтобы Миши не было на пошлой «охоте на лисичек», и, убедившись в том, что у нее хватило ума не приходить на это «веселье», я почувствовал некоторое облегчение. Но в воскресенье, когда я приехал за ней, чтобы пойти вместе на службу, она проигнорировала меня и сделала вид, будто не заметила мою особу, хотя прошла прямо перед моим носом, а затем села на велосипед и сама поехала в колледж Церкви Христовой. Одна, без меня и даже без Мэри. Я усмехнулся, но не стал ехать за Мишей: я остался холоден к ее поступку, можно сказать, даже раздражен ее упрямой позицией не общаться со мной, если я буду курить.

С тех пор, как я понял, что люблю эту девчонку, я только о ней и думал. Я честно старался хоть на минуту забыть о ней, но мой собственный дом не давал мне милости забвения: я видел кресло, на котором сидела Миша, в одной моей футболке, саму футболку, которая стала ее символом, ванная комната, в которой она переодевалась… Ну и как я мог успокоиться?

«Вот дерьмо! Упрямая девчонка так и игнорирует меня!» — думал я, видя полячку и в очередной раз чувствуя холод, исходивший от нее. Меня тяготило быть на растоянии, но прогибаться под ее капризы я не желал.

Однажды я увидел ее и Мэри, сидящих в кафе, и, делая вид, что читаю газету, слушал их разговор.

— Ты случайно не знаешь, кто такой Эдвард Григ? — спросила Миша Мэри.

Я усмехнулся: как он зацепил ее!

— Григ? По-моему, он норвежский композитор, — ответила Мэри. — Зачем тебе? Хочешь послушать?

— Это любимый композитор Фредрика. Мэри, я настоящая тупица! Так опозорилась перед ним!

— Перед кем?

— Перед шведом.

— Да брось ты! Подумаешь… О, Боже, там Эндрю! Нет, не смотри! Он поймет, что я увидела его, — вдруг прошептала Мэри.

— Мэри, это так глупо — любить человека и не делать ничего, чтобы быть с ним, — недовольно сказала ей Миша. — Сделай первый шаг и пригласи его куда-нибудь.

— Миша, ты в своем уме? Я не позвоню ему первая! Почему он сам не звонит?

— Может быть, он просто боится отказа?

— Все равно не буду звонить ему. А ты бы позвонила первая?

Миша промолчала.

— Вот видишь! — победно сказала Мэри.

— Мы сейчас говорим не обо мне, — парировала Миша.

— Но мне нужно знать.

— Я бы позвонила.

— И Фредрику?

Я невольно улыбнулся, услышав свое имя.

— И ему, — ответила полячка. — Слушай, не дури! Подойти к Эндрю и пригласи его погулять, иначе, потом будешь жалеть о том, что не сделала этого!

На минуту повисла тишина.

— Нет, я не могу… Нет, — тихо сказала Мэри.

После этого я не видел Мишу до седьмого декабря. В этот день я сдался и решил, что не буду курить, но только сегодня и завтра: ведь завтра, восьмого декабря, у нее будет День рождения. Мише исполнится девятнадцать лет. И, несмотря на то, что я был зол на Мишу и ее легкомыслие, не мог не поздравить ее. Для этого я посетил антикварный магазин и купил полячке подарок.

И сейчас, сидя в кресле своего кабинета и закинув ноги на стол, я смотрел на кулон, который выбрал для Миши: скромный, небольшой серебряный кулон в виде солнца. Я выбрал его не просто так, наугад, лишь бы что подарить: Миша напоминала мне маленькое солнышко, но живое и капризное. Я не любил солнце, но любил Мишу и то солнце, которым она была. В компании с кулоном шли два серебряных кольца, но я спрятал их в стол, решив, что не буду дарить их — это было бы прямым намеком на мои чувства к ней. Я держал кулон в ладони, думал о моей полячке, машинально вытащил из пачки, всегда лежащей на столе, сигарету, засунул ее в рот, но затем вспомнил о том, что сегодня и завтра я не курю, и со злостью выплюнул сигарету на пол. А потом устало приложил ладонь к глазам.

Мне было трудно любить Мишу. Любить и знать, что я для нее — всего лишь друг, но я не мог ничего изменить и молчаливо нес эту любовь. Любовь к Мише Мрочек.

Весь следующий день я провел в беспокойстве: все думал, когда и как будет лучше подарить ей кулон. И мне ужасно хотелось увидеть ее. Поговорить с ней, черт возьми.

Когда наступил вечер, я сел в машину и поехал на Коули-роуд, и в этот раз Мише не было в чем меня упрекнуть: я не курил целых два дня. Какая жертва с моей стороны.

И вот, я постучал в дверь. Я знал, что моя полячка одна: в доме раздавался только ее голос, а голос Мэри отсутствовал, чему я несказанно обрадовался. Миша открыла дверь и, увидев меня, застыла в удивлении. Она была просто прелестна в своей ужасной цветастой майке, в узких голубых джинсах и с толстой косой на плече.

Я стоял, спрятав руки в карманы пальто.

— С Днем рождения, — с легкой улыбкой сказал я.

— Ты не забыл? — Она тепло улыбнулась.

Миша выглядела очень растроганной: я даже не ожидал, что она так взволнуется. Хотя, как я мог забыть о ее гипер-эмоциональности?

— Как я мог? — ответил я, любуясь ее прекрасной улыбкой.

— Спасибо, Фредрик, мне так приятно! Мэри забыла и ушла, а ты нет. — Миша заморгала, часто-часто, чтобы скрыть слезы (но я не мог понять, слезы чего: радости моему приходу или сожаления того, что Мэри забыла о ее Дне рождения). — Заходи, я угощу тебя стаканчиком крови.

Я усмехнулся: она нарочно это сказала?

— С удовольствием выпью за твое здоровье, — подыграл я ей.

— Но ведь ты говорил, что это глупо, — тоже усмехнулась она.

— Обязательно нужно было напомнить мне об этом?

— Ладно. Заходи! — с улыбкой повторила Миша.

Я вошел в дом и закрыл за собой дверь, потому что Миша уже успела исчезнуть.

— Можешь не разуваться! Мы не пылесосили! — крикнула она из соседней комнаты. Конечно, она могла и не кричать, но я понял, что это уже вошло у нее в привычку.

Я последовал совету Миши и, не снимая ботинок, зашел в большую светлую комнату, которую освещали множество ламп. Хорошо знакомая мне гостиная.

«Довольно уютно» — подумал я, хотя три года назад уже был здесь, и тогда думал совершенно иначе. Но сейчас в этом доме жила Миша, поэтому теперь это был дом моей возлюбленной.

Через минуту вернулась Миша. Я обернулся к ней, достал из кармана кулон и сжал его в кулаке. Полячка с удивлением следила за моими действиями.

— Я не знаю, что ты любишь, и понятия не имю, что тебе нравится, но, когда увидел его, — я протянул к ней руку и разжал ладонь, — сразу вспомнил о тебе.

Миша с интересом смотрела на кулон, но не забирала его, словно боялась притрагиваться к нему. Потом она смущенно улыбнулась и забрала свой подарок.

— Я похожа на круг с лучами? — озорно спросила она, разглядывая кулон.

— Это солнце. Да, ты похожа на маленькое солнышко. — Я подошел к ней. — Давай я надену его тебе на шею.

Полячка отдала мне свое новое украшение, подняла косу, и я осторожно надел на ее тонкую шею кулон, хранившийся на самой обычной серебряной цепочке.

Миша выскочила в прихожую и стала вертеться у большого зеркала, висевшего на стене. Я облокотился на косяк проема, ведущего в гостиную, и с удовольствием наблюдал за ней.

— Спасибо, он такой классный! Я даже не ожидала! — прошептала она, обернувшись ко мне.

Глаза девушки блестели, а ее полный счастья взгляд заставил меня затрепетать, и я подумал: «Как же сильно люблю ее!».

— Не ожидала, что я поздравлю тебя? — улыбаясь, спросил я.

— Нет… Да… Я не знаю, как объяснить. — Миша смутилась и опустила взгляд на пол.

— Обойдемся без объяснений: у тебя День рождения, и я не мог пропустить его.

— Просто мне неловко. Ты поздравил меня, а я даже не знаю, когда ты родился. И, может, уже поздно поздравлять тебя в этом году.

— Не волнуйся, ты ничего не пропустила, потому что, когда у меня был День рождения, мы еще не знали друг друга. Жди первого сентября.

— Что ж, значит, до него еще далеко, — усмехнулась Миша.

— Да, далековато. — Я подошел к ней. — Знаешь, что самое смешное? Мне постоянно не везет, так как первого сентября всегда что-нибудь случается. Например, обе Мировые войны. Помню, я сидел в кафе, читал газету, и вдруг по радио объявили, что началась война.

— И так в оба раза? — Миша нахмурилась.

— Нет, во второй раз я вернулся с ночной охоты, и вновь как снег на голову. Война.

— Ты воевал?

— Да, оба раза добровольцем, но я хочу забыть об этом. Война — это уродливая бесформенная старуха, которая пожирает своих же детей.

— Извини, я не знала. — Она смутилась.

— Ничего, это в прошлом. — Вдруг я осознал, что моя рука тянется к ее щеке.

Миша тоже заметила это и отвернулась.

Я усмехнулся в насмешке над собой: как долго я смогу скрывать от этой девушки, что умираю от любви к ней, если мои действия говорят сами за себя?

— Мои братья тоже были на войне, и папа тоже. И муж Маришки, и его брат Седрик. Однажды самолет Мсцислава подстрелили, и он вынужден был выйти из игры, — сказала Миша, вновь уходя в другую комнату.

— Война — это не игра. Ты не понимаешь этого, потому что не видела всего того, что видел я. И, надеюсь, никогда не увидишь, — сказал я, с болью в душе от нахлынувших воспоминаний.

Я пошел за Мишей: оказалось, она ушла на кухню и теперь разливала из упаковки с изображением помидора донорскую кровь. В чашки. Обычные кухонные чашки для чая.

— Кстати, я ознакомилась с биографией Грига и послушала его произведения, — сказала Миша, ни на секунду не отвлекаясь от своего занятия.

— И как? Впечатлена? — поинтересовался я.

— Не очень. Шопен, на мой взгляд, куда более… Изысканее, что ли. А еще я послушала свирель и эту, как ее, уку… оку…

— Укулеле, — с улыбкой подсказал я. — Так и не запомнила ее название?

— Зато я точно знаю, что она мне не нравится: у нее легкомысленный звук, слишком радостный и расслабленный, а я не такая. Ты ошибся с этой уку… Ну, ты понял.

— Я рад, что ты проявила любознательность, — подбодрил ее я, действительно польщенный тем, что Миша поинтересовалась моими музыкальными предпочтениями.

Я сел за стол. Миша поднесла кружки и села напротив меня.

За окнами было темно: я нарочно приехал к полячке именно вечером, чтобы вручить ей подарок и уехать, и совсем не ожидал, что она пригласит меня в дом, поэтому сейчас размышлял о том, что подтолкнуло ее к этому шагу, но не мог найти ответа.

Я перевел взгляд на чашки с кровью и насмешливо улыбнулся: это было так странно, уютно: я и Миша сидели на кухне и пили донорскую кровь из чайных чашек. Я никогда не согласился бы на такое ранее, когда еще не знал Мишу, но сейчас был банально счастлив. Вот, до чего доводит любовь, и вот, почему я так не хотел влюбляться. В крайнем случае, влюбиться не так рано. Я знал, что когда-нибудь влюблюсь, но думал, что это случится не раньше, чем мне исполнится хотя бы триста лет.

Миша с довольным видом пила из своей чашки.

Чтобы не обидеть полячку, я тоже стал медленно отпивать кровь, хотя кровью это было трудно назвать — это была пустышка, и от такого дерьма сыт не будешь.

— И сколько ты пьешь этой… — Я хотел сказать «дряни», но полячка перебила меня.

— Два литра, — сказала она и глазом не моргнув.

— Чья она? — спросил я.

— Не знаю. Я просто получаю ее в контейнере.

— Она пустая. Ты когда-нибудь пила свежую кровь, прямо из вен человека?

— Нет, но надеюсь, ты научишь меня этому.

Я был рад ее доверию мне. Как это приятно, черт возьми.

— Ты же обещал, — нахмурилась она, видимо, неправильно истолковав мою усмешку.

— Конечно, когда захочешь. Можно начать учебу прямо сегодня ночью, — ответил я.

— Сегодня? Нет… Я не готова. Мне страшно, — тихо сказала Миша и долила в свою чашку гадкой невкусной крови.

— Страшно? Страшно убить человека? — переспросил я, не понимая ее страха, ведь убить для вампира — как пальцами щелкнуть. И пусть Миша еще очень юна, но ей все равно не должно быть страшно убивать людей.

— Вообще, зачем их убивать? Мы можем получать их кровь, никого не убивая. Донорская кровь очень вкусная, и, если… — Она осеклась, взглянув на мое лицо.

— Что за дурацкие мысли? — нахмурившись, строго спросил я.

— Я так думаю, — ответила она и отпила очередной глоток дрянной донорской крови.

— Твои размышления ошибочны: мы должны питаться естественно, ведь люди едят животных, а мы, так сказать, едим людей. Если мы рождены для того, чтобы убивать, мы должны убивать. Вот и все. Это закон, — сказал я. — Выброси из своей головушки эти мысли и смотри на мир трезво.

— Ты опять разозлился, — с упреком в голосе сказала полячка.

— Извини, просто твои детские мысли немного раздражают.

— Ах, вот оно что! — обиженно буркнула она.

— Да, раздражают, но только иногда, например, когда ты говоришь подобные глупости, — признался я, не щадя ее чувств.

— Грубиян, — вздохнула она. Просто вздохнула, а я думал, что она снова обидится.

Какая же она странная.

— Если ты так боишься убивать сама, то можешь просто посмотреть, как это делаю я, — предложил я, ища оптимальный вариант, чтобы не ранить неокрепшее сознание Миши.

— Правда? — Ее глаза заблестели. — А где ты охотишься?

— В соседнем городе и в ближайшей деревне.

— Так далеко? Зачем?

— Это надежный способ остаться непойманным и не раскрыть себя. Так что, ты со мной?

Миша опустила взгляд на стол.

— Я не знаю… Нет, наверно. В другой раз. — Ее энтузиазм почему-то погас.

— В другой раз я тебя не позову, — холодно предупредил я, недовольный ее колебанием.

— Ну и ладно! — обиженно сказала она.

— Это не шутка.

— Конечно! Ты никогда не шутишь. Ты вообще не умеешь шутить, — серьезно сказала Миша.

— Пойдем, погуляем, посмотрим на звезды. — Я решил перевести разговор на другую тему, так как увидел, что Миша всерьез обиделась.

— Как романтично, но нет, — ни на секунду не задумавшись, ответила полячка.

— Отлично. У тебя есть шахматы? — Я очень хотел отвлечь ее от неприятных мыслей.

— У Мэри где-то были. Зачем они тебе? — удивилась полячка.

— Умеешь играть? — вместо ответа спросил я.

«Дурак! Езжай домой и не навязывайся ей!» — проблеснуло у меня в голове, но я подавил эту мысль. Я не мог уехать: мне хотелось побыть с Мишей, и не важно, какое у нее настроение.

— Так себе. Братья учили меня играть, но из-за своей неусидчивости и лени я не сильна в шахматах, — ответила Миша и усмехнулась, словно посмеявшись над собой.

— Неси, — коротко сказал я. — Сыграем, если ты не боишься.

Миша насмешливо усмехнулась и поставила чашку на стол.

— Боюсь? Ха!

Она вышла из кухни, а я подошел к раковине и вылил в нее содержимое своей чашки, потому что все-таки не смог заставить себя выпить больше половины.

— Вот! Нашла! Но они старые… Эй, что ты делаешь? Ты вылил кровь? — послышался возмущенный голос полячки.

Она подскочила ко мне и заглянула в раковину.

— Эта кровь отвратительная просто до ужаса. Удивляюсь, как ты можешь пить ее, — спокойно ответил я.

Я всегда был прямолинейным. Вот уж порок, так порок.

— Ты обижаешь меня, — мрачно сказала Миша.

— Ничего подобного, я просто констатирую факт: кровь, которую ты пьешь, — обычное дерьмо.

— Ты опять ругаешься.

— Извини.

— Ну и грубиян же ты! Какими играешь?

Миша вышла из кухни, а я машинально направился за ней. Вдруг полячка остановилась и обернулась ко мне.

— Иди в мою комнату и расставь шахматы, а я пока вымою чашки. — Миша вручила мне шахматы и ушла, а я с волнением в душе вошел в комнату, на которую она указала.

Ее комната. Миша, сама того не зная, просто мучила меня. Додумалась. Отправила меня в свою комнату.

Я попытался отвлечься от мыслей, наполнивших мою голову, и, стараясь не смотреть вокруг, сел на пол и прямо на ковре раскрыл шахматную доску и расставил на ней шахматы.

К счастью, скоро в комнату вошла Миша и с улыбкой посмотрела на доску.

— Какими играешь? — вновь спросила она, усаживаясь на полу в позе лотоса.

— Ты ходишь первой, — сказал я. — Я играю черными.

— Как раз. Только не поддавайся мне.

— И не собирался, — усмехнулся я.

Миша играла довольно хорошо, но в ее игре не было логики: она совершала много ошибок, иногда очень наивных, и я легко просчитывал каждый ее ход, поэтому в два счета поставил ей шах и мат, три раза подряд.

Во время игры Миша была прелестна и немного смешна: она хмурилась, морщилась, возмущалась, когда я убивал ее фигуры, теребила пальцами свою майку и волосы, а когда я в который раз обыграл ее, полячка психанула и разметала шахматы по комнате.

— Ты довольно хорошо играешь, — искренне похвалил ее я, — но у тебя нет логики.

— Спасибо! — буркнула она, наверняка, крайне подавленная своей неудачей.

— Не расстраивайся, я научу тебя. — Я протянул ей руку для пожатия. — Ты достойный соперник. Или скоро им станешь.

Миша промолчала и вместо ответа скрестила руки на груди.

— От тебя пахнет сигаретами, — угрюмо сказала я, желая хоть как-то зацепить шведа: проигрыш в шахматы сильно покоробил мое самолюбие.

— Черт возьми, Миша, я не курю уже два дня. Это пахнет от одежды — она пропитана дымом, — спокойным тоном сказал Фредрик, но затем нахмурился.

— Два дня без курения? С чего бы это? — удивилась я.

(«Не из-за меня же!»)

— Чтобы ты не выгнала меня сегодня.

(«Все-таки из-за меня… Черт, а приятно!»)

— Ладно, в этот раз прощаю, — чуть смутившись, сказала я.

— Как благородно с твоей стороны, — усмехнулся он.

«Хорошо, что мы играли не на желание! — с облегчением подумала я. — И как деликатен этот швед! Ведь я играла просто ужасно. Меня бы и ребенок обыграл. Фредрик мог бы поставить мне мат еще с третьего хода, но вместо этого терпеливо ждал, когда я сделаю очередной глупый ход. Нужно было больше играть с братьями!»

Всю игру Фредрик был хладнокровным и абсолютно спокойно разбивал мою стратегию в пух и прах, и, несмотря на то, что я старалась продумывать каждый ход, он легко разрушал мои планы. В конце концов я разозлилась на собственную глупость. А этот швед просто мастер.

(«Но он сказал, что два дня как не курит. Ради моей благосклонности. Точнее, чтобы поздравить меня»)

Я была уверена, что Фредрик поздравил меня из жалости, но и рада тому, что он вспомнил о моем Дне рождения и приехал. В шведе явственно чувствовалась ледяная сила, спокойствие и сдержанность. Я никогда раньше не общалась с подобными… «людьми», ведь моя семья была эмоциональна, как и я. Вру: даже родные подшучивали над моей чувствительностью. Мне словно передались чувства всей семьи: я легко приходила в волнение, а чувствительность была настоящим моим проклятием.

— Пойдем в парк? — предложила я: мне нужно было развеять свое упавшее настроение.

— Жду тебя на улице, — просто сказал швед, надел свое пальто и вышел из дома.

Я подошла к окну и увидела, что Фредрик отошел от дома шагов на двадцать и зажал ладонями уши.

«Что он делает? Странный он сегодня» — удивилась я.

Быстро переодевшись, я натянула сапоги, надела любимое коричневое пальто и бледно-розовый шарф с бубончиками, вышла из дома, закрыла дверь и направилась к Фредрику. Он отнял ладони от ушей, обернулся ко мне и улыбнулся.

(«Красивый, но такой холодный! Если бы я хоть капельку ему нравилась! Нет, зачем мне это? Я никогда не полюблю его. Да и он… Как я могу даже думать об этом! Фу!»)

Я опустила взгляд на дорогу: когда я видела только асфальт и собственные ноги, мне было легче размышлять.

Мэри, которую я считала лучшей подругой, с самого утра уехала за город с друзьями. Она не поздравила меня. Забыла.
 А Фредрик — этот холодный айсберг, не забыл: он подарил мне красивый кулон и сказал, что я похожа на солнышко.

Когда я подошла к Фредрику, он предложил мне руку (должно быть, все же помнил о правилах приличия), но я не хотела вытаскивать руки из карманов.

— Красивый шарф, — с улыбкой сказал он.

— У тебя тоже красивый, только насквозь прокуренный. — съязвила я, хотя знала, что с его стороны это был комплимент.

Мы молча пошли вдоль Коули-роуд, и вдруг заморосил противный мелкий дождь.

— Ненавижу дождь! — сквозь зубы процедила я.

— А я люблю, — отозвался Фредрик.

Из наших ртов вырывался пар: наверно, было очень холодно.

— Правда любишь? Или это необходимость, которую ты принимаешь? — удивилась я.

Кто может любить такую морось? Наверно, только Фредрик.

— Люблю. А солнца мне и так хватает рядом с тобой.

Его слова поразили и смутили меня.

(«Это он серьезно? Такие слова… И от него»)

— Спасибо, — после недолгого молчания тихо сказала я.

— За что? — спросил он.

— За то, что не забыл.

— Я не смог бы забыть.

— Отличная память?

— К сожалению.

Я промолчала.

Мы шли по людной улице, освещенной желтыми фонарями, а мне казалось, что мы с Фредриком идем одни. Только я и он, и никого больше. Я шла рядом с ним и знала, что он надежен и что мне приятно его общество. Приятно, что он был рядом.

Вдруг я заметила в одном из пабов Эндрю: он сидел прямо около стеклянной витрины.

У меня тут же созрела идея.

— Я сейчас вернусь! — бросила я шведу и направилась в паб.

Зайдя в это заведение, я увидела в нем множество студентов и студенток Оксфорда, а также зрелых и даже пожилых людей, сидящих за столиками, пьющих пиво и курящих сигареты. От дыма, кружившегося в воздухе, я закашлялась, но смело направилась к Эндрю, сидящему в большой компании. Здесь же присутствовал и мажор Роб, но мне было плевать на него: я хотела помочь Эндрю и Мэри возобновить их отношения, ведь знала, что Эндрю все еще любит мою подругу, — он сам как-то сказал об этом своему другу, а я в тот момент просто удачно стояла недалеко от них.

Я подошла к Эндрю.

— О, кто это здесь? Маленькая польская принцесса! И в таком месте! Не меня ищешь? — ухмыльнулся мажор Роб.

— Мечтай, прилизанный слизняк, — ответила я ему.

— Тебя не было на «охоте». Я разочарован, — сказал он.

 «И ведь Фредрик тоже слышит все это… Что он подумает?» — с досадой подумала я.

Я проигнорировала мажора и обратилась к Эндрю.

— Эндрю, мы можем поговорить?

— Да, конечно. — Эндрю смутился, но поднялся из-за стола, и мы с ним вышли на улицу

— Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? — напрямик спросила я, чтобы узнать, свободен ли он для Мэри.

Он смутился еще больше, и это вызвало у меня улыбку.

— Вообще-то, нет… А что? — удивленно ответил парень.

— Ты очень хороший парень, Эндрю, а я…

— Подожди минуту! Слушай, ты очень красивая и хорошая девушка, но я уже давно схожу с ума по твоей подруге Мэри, так что, извини… — перебил он меня.

От его смешного предположения я просто обалдела.

— Ох, Эндрю, ты подумал, что я хочу пригласить тебя на свидание? — Я весело рассмеялась. — Дурачок! Я хотела сказать, чтобы бы ты пригласил Мэри куда-нибудь! В парк, на каток, в паб… Неважно куда!

— Извини, кажется, я переоценил себя. — Эндрю сильно покраснел, но я не хотела ставить его в неловкое положение, ведь он действительно был хорошим порядочным парнем и, к тому же, возлюбленным моей подруги.

— Ничего страшного! Кто не ошибается! Так ты пригласишь ее? — весело прощебетала я.

— Она со мной не пойдет… Нет, точно не пойдет. Летом мы с ней расстались, и, боюсь, я уже давно ей не нравлюсь.

— Ты ошибаешься, — серьезно сказала я.

— Правда? — Лицо парня озарила улыбка, и от волнения он прижал ладонь ко лбу.

— Чистая правда! Я сто раз говорила ей, позвонить тебе, но она тоже боится, что ты отвергнешь ее.

— Я даже не знаю, что сказать…

— Ничего не говори, а просто позвони ей.

— Но у меня нет ее номера…

— Записывай.

Эндрю так разволновался, что его руки дрожали, когда он набирал на телефоне номер Мэри.

— Ты позвонишь ей? — уточнила я.

— Да… Но ведь так нельзя… Нельзя за ее спиной…

— Тогда зайди к нам в гости. Будь мужчиной, Эндрю! Она любит тебя и жалеет о том, что вы расстались. Только не говори ей, что это я тебе сказала, иначе, она меня убьет.

Он умилял меня: каким сентиментальным был этот парень! Почти таким же, как я. И уж во сто раз эмоциональней Фредрика.

— Хорошо. Спасибо, Миша! Я даже не думал… — Эндрю глубоко вздохнул и смущенно улыбнулся.

— Ну все, смотри мне: пригласи ее! Пока! — Я хлопнула его по плечу и пошла к ожидающему меня шведу.

— Пока! Спасибо! — крикнул Эндрю мне вслед.

Жутко довольная собой, я подошла к Фредрику, но вдруг заметила, что его лицо было наполнено холодом.

— Никогда не вмешивайся в дела смертных! Они тебя не касаются! — строго сказал он.

— Но Мэри моя подруга! — тихо воскликнула я, немного испугавшись выражения его лица.

— У тебя не может быть подруги-человека. Ты — вампир! — тихо, но с нажимом, сказал швед.

— Уходи, — прошептала я. — Уходи!

Мне было страшно оставаться рядом с ним: от Фредрика веяло грозой, и, хотя я знала, что он не причинит мне вреда, мне стало страшно. Он словно был вытесан из чистого льда.

— Следи за собой, только и всего. Успокойся, пожалуйста, я не хотел напугать меня. — Швед протянул ко мне руку, но я уже горько плакала и сделала шаг назад, чтобы он не смог дотронуться до меня.

— Idź sobie! Ty masz lodowatych serce! Jesteś tylko… Iceberg! Bałwan ze sniegu!* — крикнула я и пошла прочь, больше не желая его видеть. Никогда! 

«Я — идиот, мать твою! Напугал ее! Довел ее до слез! Да что со мной творится? Ее слезы — это последнее, что я хочу видеть в жизни!» — со злостью на себя подумал я.

Я любил Мишу. Ее имя словно отбивалось с каждым толчком моего почти мертвого сердца. А я поступил так не по-мужски!

Но я испугался: Миша становилась все более человечной, и это ее вмешательство в дела этого парнишки — лучшее доказательное этому. Однако вместо того, чтобы спокойно все ей объяснить, я вновь заставил ее плакать. Я хотел обнять и утешить ее, но она убежала от меня.

Но я не мог отпустить ее.

Я обогнал Мишу и, схватив за руки, заставил ее остановиться.

— Миша, извини, извини меня! — настойчиво сказал я.

Она стала вырываться из моих рук.

— Отпусти или я закричу! — прошептала она: она уже не плакала, но ее глаза блестели от злости.

— Кричи на здоровье, ты же знаешь, что я не причиню тебе никакого вреда, — тихо сказал я.

— Nie rozumiem, dla czego nienawidzisz ludzi? Są godni politowania!** — громко крикнула она. — Потому что я гораздо старше тебя и прожил достаточно времени, и уж точно намного больше, чем ты. Я видел то, чего ты никогда не увидишь, и у меня была возможность обрести свое

_________________

*Уходи! У тебя ледяное сердце! Ты всего лишь… Айсберг! Снеговик! (польск).

**Не понимаю, почему ты так ненавидишь людей? Их нужно жалеть! (польск).

мнение о людях: сначала, как и ты, я восхищался ими, потом разочаровался в них, а сейчас презираю. Да, я не люблю людей, но всего лишь хочу уберечь тебя от душевной боли, — объяснил я на польском, чтобы никто не смог понять наш разговор.

Миша молча слушала меня, но по ее взгляду я понял, что все сказанное мной не тронуло ее.

Проходящие мимо люди глазели на нас.

— Не навязывай мне свое мнение! Никогда! Лучше я сама обожгусь, и не раз! Хоть тысячу раз! Но это будет мое личное, только мною созданное мнение! Понял?

— Прекрасная позиция, но оставим эмоции на потом. Мы шли в парк, помнишь?

— Да, шли! Но ты все разрушил! Думаешь, что после того, как ты накричал на меня…

— Я не кричал на тебя! — возмутился я. — Я даже голос на тебя не повышал!

— Накричал! — упрямо крикнула Миша. — И после этого ты думаешь, что я пойду с тобой? Черта с два! — Она стала яростно вырываться из моих рук, и мне пришлось отпустить ее.

Полячка быстро направилась в обратную сторону.

В этот раз я не пошел за Мишей, ведь понимал, что ей необходимо остыть и поразмышлять о произошедшем, но боялся, что теперь она перестанет общаться со мной. Страх этого прервал мое дыхание. К тому же, я испортил ее День рождения.

Зная, что Миша не хочет даже слышать обо мне, я побрел по улице, проклиная свою нетерпеливость, и гулял так больше двух часов, пока вдруг вновь не увидел мою полячку, бегущую по улице в своей цветастой майке, голубых джинсах и кедах.

«Что она делает?» — удивился я: она бежала, едва не сбивая с ног людей, стоящих на ее пути, и пробежала мимо меня, словно не заметив.

(«Куда она бежит, в таком ужасе? Да еще и в домашней одежде? Что происходит, черт возьми?»)

Я вскочил со скамьи и побежал за Мишей. Я чувствовал, что происходит что-то непонятное, но сильно напугавшее полячку.

(«Вот тебе и День рождения! Кошмар какой-то! Да что себе позволяет этот шведишка? Накричал на меня! Нет уж, больше никогда не буду с ним разговаривать! Чурбан бесчувственный!»)

Меня терзала такая обида на Фредрика, что я расплакалась и, плача, шла по дороге, не видя ни людей, ни машин. В эти минуты я возненавидела шведа.

(«Сноб! Человеконенавистник! «Я больше прожил, я больше знаю!». И это меня он считает истеричкой! Он сам истеричка!»)

 Вернувшись домой, я разулась, переоделась в домашнее и сняла кулон: меня подмывало выбросить его в мусорный пакет, но потом я подумала, что украшение не виновато в том, что тот, кто его подарил, уже второй раз наорал на меня и довел до слез.

Я включила на ноутбуке новый мультфильм и легла в кровать. Мой гнев на Фредрика немного остыл, но я все еще была полна обиды на него.

Чтобы хоть как-то заполнить свое добровольное одиночество, я решила принять ванну с пенкой и пошла наполнять ее водой, но вдруг громко зазвонил мой смартфон. Мелодия звонка сказала мне, что звонит Мэри.

— Ну что, гулена? Когда будешь дома? — сразу же спросила я.

Но, к моему изумлению, Мэри хихикнула, а шум в трубке стоял такой, будто подруга звонила прямо со стадиона во время решающего матча: крики, песни, свист…

— И где это ты? — спросила я: у меня было плохое предчувствие. Очень плохое.

— Я сейчас развлекаюсь! Мы пьем пиво, а еще вино! А еще… как это… в общем, дрянь какую-то. — Мэри снова хихикнула, а я уже кипела от злости: она опять была пьяна!

– Ты в очередной раз напилась? Клянусь, я не пущу тебя домой! — взорвалась я.

Я разволновалась: мне стало страшно за Мэри: она была молодой, красивой и наивной девочкой, да еще и пьяной в стельку. А в пабе, наверняка, было полно пьяных мужиков и студентов, у которых чешется одно место!

— Где ты? — настойчиво спросила я, собираясь идти за ней.

— В пабе, с друзьями! Мы вернулись в город еще давно… А еще здесь много людей… Ого, а сколько симпатичных парней! Здесь так весело! Да, Дэн, еще пива! Спасибо… — Мэри опять хихикнула, и это раздражило меня еще больше. — Миша, приходи! У нас весело! Хватит уже пить свой дрянной сок! Я закажу тебе пива!

— Черт, Мэри, где ты? — закричала я на нее, надевая кеды.

— Я же говорю: в пабе! Тут классно!

— Как он называется?

— Как называется? Майк, как называется это крутое заведение? «Белая лошадь»! Так я заказываю тебе пиво? Эй, официант! Пива мне и моей подруге!

Я отключила смартфон, швырнула его на ближайшую тумбочку, выскочила из дома и побежала в «Белую лошадь».

Мне было безумно страшно за подругу: с ней может произойти, что угодно! Нет уж, пусть эта пьяная дурочка спит дома, а не сидит в пабе, в компании «симпатичных парней»! И почему только я чувствовую за нее ответственность?

Я прекрасно знала, где находится этот проклятый паб, ведь каждый день проезжала мимо него, когда ехала в колледж.

(«С чего она напилась? Друзья напоили? А она, дуреха, так и повелась! Ну, я ей задам! Она у меня получит!»)

Добежав до паба, я с силой толкнула входную дверь и вошла в зал. Бег не успокоил меня, и я буквально кипела от злости. Я не увидела Мэри, но услышала ее высокий резкий голос: она была где-то рядом, но в зале ее не было. Я заметила на одном из столов ее сумочку и подошла к нему: за столом сидело пятеро пьяных парней и две девушки, в таком же состоянии.

— Где Мэри? — строго спросила их я.

— Ты, наверное, Миша! Пиво будешь? За знакомство! — весело воскликнул один из пьяньчуг.

— Я спрашиваю: где Мэри? Отвечайте, быстро! — вскричала я.

Компания вздрогнула от моего крика.

— Она там… С Майком… — ответила одна из девушек, пьяным взглядом указывая на дверь, наверняка, ведущую в задний двор.

Я прислушалась: да, она говорила правду… Голос Мэри… Я слышала его очень четко… Но, что это?

«Нет, перестань… Я тебе не шлюха… Нет, отстань, козел! Убери руки! А-а-а, нет!»

«Он насилует ее!» — лихорадочно пронеслось в голове.

 Я выбила дверь и выскочила в задний двор, спасать Мэри.

Миша со скоростью метеора вбежала в паб.

«Что она там забыла?» — удивился я, зная, что в этом пабе собираются любители напиться до поросячьего визга.

Я быстро зашел вслед за Мишей и увидел ее, стоящую у столика с пьяной компанией и твердившую: «Где Мэри?»

Все пьяные лица вокруг восхитились красотой Миши, и их похабные мысли отражались в глазах.

Меня передернуло от отвращения и злости, но я услышал крики Мэри и увидел, как Миша побежала к ней.

(«Да она не владеет собой! Она убьет его!»)

Я побежал за Мишей, выбежал во двор и увидел ужасную, отвратительную картину: Мэри лежала на земле и истерично рыдала, а Миша… Она была вне себя: это была даже не Миша — это была ее вампирская сущность. Она держала на вытянутых руках взрослого бугая и душила его. Он уже начал хрипеть.

Я подскочил к полячке и схватил ее за руки.

— Отпусти, — тихо сказал я ей. — Ты убьешь его!

— Он заслуживает смерти! Подонок! Сукин сын! Он чуть не изнасиловал Мэри! — сквозь зубы процедила Миша: ее глаза были наполнены яростью, а тело дрожало крупной дрожью.

— Здесь куча свидетелей. Тебя посадят. — Я с силой разжал ее пальцы, сжимающие горло насильника. Тот упал на землю и громко закашлялся.

Миша закрыла лицо ладонями и громко зарыдала.

Я наклонился к тому, кого она едва не задушила.

— Если хоть слово кому-то об этом скажешь, я убью тебя, сволочь, — прошептал ему я. — А теперь проваливай отсюда!

Он поднялся и, судорожно кашляя, побрел в зал.

«Завтра же убью его» — решил я и посмотрел на Мишу: она дрожала, как лист на ветру, и плакала, закрыв лицо ладонями. В моей душе что-то оборвалось: моя полячка выглядела невероятно хрупкой и беззащитной, и меня охватило желание защитить ее от всего. От страданий и волнений. И от людей.

Я обнял ее, но она была в таком стрессе, что не заметила этого и продолжала плакать и дрожать.

— Не плачь. Все позади, — прошептал я ей на ухо.

Миша не ответила: у нее была самая настоящая истерика.

— Все, перестань. Я здесь и не оставлю тебя. Ты слышишь? — немного грубовато сказал я.

Миша отняла ладони от лица и подняла его ко мне.

— Фредрик! — Она громко всхлипывала и никак не могла успокоиться. — Я чуть не убила его! Чуть не убила!

Я снял свое пальто и завернул в него полячку.

— Но не убила же. Все хорошо, не волнуйся. Я сам с ним разберусь Посмотри, как там Мэри.

Миша подбежала к своей пьяной подружке.

— Она не двигается! — в ужасе вскрикнула она, теребя Мэри.

Я подошел к ним, взглянул на Мэри, взял ее на руки и сказал Мише:

— Ничего страшного. Она просто отключилась. Пойдем.

Мы вошли в зал и быстро направились к выходу, привлекая к себе внимание пьяных посетителей. Когда мы пришли в дом девушек, Миша указала мне на комнату Мэри, там я положил Мэри на кровать и собирался уйти, чтобы не мешать Мише, но, увидев, что я направляюсь к двери, она схватила меня за руку.

— Не уходи! Мне страшно одной! Ты мне нужен…

У меня перехватило дыхание: слышать такие слова… И от Миши! Я не мог отказать ей, к тому же, она до сих пор не пришла в себя: она уже не плакала, но все еще всхлипывала. Я невольно вернулся с ней в комнату Мэри.

— Что с ней? — спросила меня Миша, глядя на меня таким доверчивым и потерянным взглядом, словно спрашивала: «Что вообще происходит?»

— Ничего страшного, она без сознания, но скоро очнется, — ответил я. — Тебе нужно успокоиться. Прими ванну, а я сам разберусь с твоей Мэри.

— Как я пойду в ванную, если она в таком состоянии? — Миша всхлипнула и откинула со лба подружки упавшие на него пряди.

— Ты переволновалась, и, поверь, твое присутствие ей никак не поможет. Да и вряд ли ты знаешь, как нужно помогать людям, оказавшимся в таком состоянии. А я видел случаи и похуже.

— Когда?

— На войне, но это было намного страшнее, чем состояние опьянения. Иди, Миша, — настаивал я.

Вдруг случилось что-то невероятное: Миша положила свои ладони на мою грудь. Я чуть с ума не сошел от этого.

— Спасибо, Фредрик… Я действительно не знаю, что делать, — прошептала полячка.

— Я понимаю. Но все уже позади. Я здесь и не уйду.

— Спасибо… Как ты думаешь, нужно позвонить ее брату? — Она убрала свои ладони и переключила внимание на Мэри.

— Не сегодня. Завтра посмотрим на ее состояние и решим.

 — Как ты узнал, где я? — вдруг спросила Миша.

— Ты пробежала мимо меня, и я направился за тобой.

— Зачем?

— Ты была очень напугана. Кстати, все еще обижаешься на меня? — в свою очередь спросил я.

— Теперь нет: если бы не ты, я убила бы того ублюдка, а если бы я сделала это…

— Не думай об этом. Расслабься.

— Не могу… — прошептала она и всхлипнула.

Мне было жаль Мишу: это было первое сильное потрясение в ее короткой жизни, и она с трудом справлялась с ним. А если бы меня не было рядом? Даже думать об этом страшно.

Но меня смутило ее поведение на заднем дворе паба: Миша так разозлилась, что не могла контролировать себя и едва не задушила того негодяя. Как вовремя я оказался рядом: хорошо, что я побежал за ней, был с ней в эту минуту и защитил от первого, но незапланированного, в ее жизни убийства.

— Когда она проснется? — встревоженным тоном спросила Миша, положив ладонь на голову пьяной подруги.

— Не сегодня. Забудь о ней и подумай о себе, — жестко сказал я: меня обжигала жуткая злость на эту бестолочь Мэри и ее легкомысленное поведение: из-за нее Миша была вне себя от волнения и страха.

Сама полячка вздохнула, достала из шкафа шерстяной плед и попыталась укрыть им Мэри.

— Нужно раздеть ее и уложить в кровать, — сказал я Мише, кивком головы указывая на пьяную девчонку. — Сделай это, а я пока приготовлю ей кое-что.

Я вышел. Моя душа кипела от гнева: сколько проблем принесла эта смертная всего лишь за один вечер!

Я не знала, что со мной: меня била мелкая дрожь, а ведь раньше я считала, что мы не способны дрожать.

Что было бы с Мэри, если бы я не пришла? Или пришла хотя бы на минуту позже? Тот пьяный ублюдок изнасиловал бы ее! Господи… Ненавижу насилие! Я убивала бы всех насильников и была бы орудием, наказывающим их!

Я была безгранично благодарна Фредрику: он спас меня от убийства. Он со мной. Он успокаивал меня. Он все решил и сделал это без упреков и выговоров. Он позаботился обо мне. Фредрик, этот айсберг. Он взял все на себя. А если бы его не было рядом? Я натворила бы кучу ошибок. Но швед позаботился обо мне. Но почему? Зачем ему нужны эти хлопоты?

С такими мыслями я включила электрический камин, раздела Мэри и укрыла ее одеялом. Фредрик принес в кружке какую-то дурно пахнущую смесь и поставил ее на тумбочку рядом с кроватью Мэри.

— Пойдем, она не проснется до самого утра, — сказал швед и протянул мне руку.

Я приняла ее, и мы пошли в мою комнату. Странно, но теперь наедине с ним я не чувствовала неловкости: теперь мне было спокойно. Мы сели на пол, оперлись спинами на мою кровать и молчали.

— Ты все еще дрожишь, — тихо сказал Фредрик, а затем положил ладонь на мою талию и притянул меня к себе.

Я даже не удивилась этому, а просто положила голову на его плечо. Швед вздохнул.

— Я так устала, — прошептала я. — Когда она позвонила мне, я чуть с ума не сошла… А там… За что мне это все, Фредрик?

— Ты сама выбрала такую жизнь, — жестоко сказал я, чтобы отрезвить ее и показать, что она сама виновата в этом.

— Я не думала, что будет так, — прошептала Миша.

— Завтра же найду для тебя квартиру, — сказал я не терпящим возражений тоном.

— Нет, — тихо сказала полячка, — я не сдамся.

— Недавно ты говорила обратное, — напомнил я ей, чуть разозлившись ее противоречивым поведением.

— Да, но я передумала.

— Ты переедешь ко мне. — Мой голос дрогнул: черт, я был готов даже на это, лишь бы Миша жила спокойно. — И я тебя не спрашиваю. Я должен защитить тебя.

— Ничего ты не должен. И нянчиться со мной тоже.

 Я ничего не ответил, а только крепче обнял ее. Это был не лучший момент, но я был безумно рад тому, что обнимаю ее и что ее голова лежит на моем плече.

— С моей стороны — это совершенно добровольно, — сказал я, обдумав каждое слово.

— Тогда делай, как знаешь: но лучше не общайся со мной. Я приношу одни неприятности… Всем, кто меня окружает, — сказала полячка, и от ее слов я невольно улыбнулся. — Так что подумай, Фредрик, стою ли я таких волнений.

— Я уже все решил, и хоть не понимаю и не одобряю твоего решения насчет Мэри, но принимаю его. Если ты так хочешь постоянно страдать из-за нее — страдай.

— Не говори так. Я не знаю, что еще сказать. Я запуталась.

— Успокоилась? — спросил я.

— Не знаю.

— Дрожать ты перестала, а это уже результат.

— А знаешь, мы с Мэри смотрели фильм про вампиров, и там они могли ходить по стенам и потолку, — вдруг сказала Миша.

Я тихо рассмеялся, удивляясь резкой перемене в ней: она заговорила о фильме!

— К чему ты об этом вспомнила? — усмехнувшись, спросил я.

— Просто. А мы можем так делать? — поинтересовалась она, и в ее голосе прозвучала надежда.

— Мы можем много чего, но настолько нарушать законы физики не можем даже мы. Хотя, конечно, это было бы здорово.

— Да здорово… Если хочешь, можешь уходить, — вдруг резко сказала Миша.

Я решила, что ему в тягость утешать меня. Так пусть уходит!

— Мне никуда не нужно, — ответил Фредрик. — Ты меня выгоняешь, что ли?

— Нет, мне хорошо с тобой, — честно призналась я.

— Даже так?

— Что в этом такого?

— Раньше ты говорила, что тебе со мной не более, чем интересно.

— Я изменила свое мнение.

— Что ж, я рад, — спокойно сказал на это швед.

— Почему? — спросила я.

— Потому что тоже изменил свое мнение о тебе.

Я машинально взглянула на него.

— И что ты думаешь обо мне сейчас?

— Что ты несносная и очень чувствительная, — ответил швед.

— Несносная? Да, признаю. А ты — холодный, — парировала я.

— Не холодный, а спокойный.

— Слишком спокойный.

— Какой есть.

— Поэтому с тобой мне спокойно.

Фредрик ничего не ответил.

Мы просидели до самого утра. В молчании. А когда Мэри проснулась, Фредрик ушел. Когда он уходил, я еще раз искренне поблагодарила его за все.

— Я рада, что ты был со мной в те минуты. Не знаю, что было бы, если бы ты не остановил меня, — призналась я, провожая его.

Швед усмехнулся и пристально посмотрел в мои глаза. Мне стало неловко.

— Не за что. Я всегда буду рядом, Миша, даже если ты меня прогонишь, — сказал он, но в его голосе была такая ирония, что я не поняла, пошутил он или нет. Он уехал, заставив меня глубоко задуматься над его словами.

(«Не понимаю, почему моя семья категорически запрещает мне общаться с ним? Он совершенно не так плох, чтобы запрещать мне это. Фредрик — странный и спокойный… Иногда вообще непонятно какой. Но, думаю, это в силу его скандинавской ментальности. Ведь он — швед, и поэтому такой же хладнокровный, как и все скандинавы. Да уж, я со своей славянской эмоциональностью кажусь ему сущим дьяволенком. Но он все равно помогает мне, хотя ему это совсем не нужно. Он спокойно жил, а тут приехала я и нарушила ритм его жизни, заставила его помогать мне, заботиться обо мне. Ведь Фредрик заботится. Он просидел со мной до утра, пусть молча, но обнимал и утешал меня. Это швед странный, но… удивительный. И девушке, которую он полюбит, очень повезет»)

На этой мысли я оборвала свои раздумья, чтобы не задаваться вопросом, как я отношусь к нему. Мне не хотелось думать об этом. Не хотелось вдруг узнать о том, что Фредрик небезразличен мне.

— О… Вот это да… Как голова болит… Легче сдохнуть.

Голос Мэри.

Я мигом влетела в ее комнату.

— Проснулась? — с упреком сказала я, встав напротив ее кровати.

— Да, и у меня жутко болит голова! Что случилось? Ты выглядишь злой, как бойцовская собака. — Мэри попыталась приподняться на локтях, но бухнулась обратно в постель.

— Что случилось? Я расскажу тебе! Ты напилась как свинья, позвонила мне… — начала я свое обвинение.

— Клянусь, я не собиралась напиваться! И уж звонить тебе точно не хотела, я же знаю, как ты к этому относишься. — Мэри закрыла лицо ладонями. — Черт, какой яркий свет!

— Не собиралась, но все равно напилась! Ты даже не представляешь, до чего довела меня! Если бы не Фредрик… — Я осеклась: не рассказывать же ей, что я чуть не убила человека!

— Ну, прости меня! Я не знала, что делала!

— Как это не знала? Хочешь сказать, что тебе силой вливали проклятый алкоголь? — рассердилась я, подходя к ней и подавая ей кружку с напитком, который приготовил швед. — На, пей!

— Что это за бурда? Пахнет ужасно. — Мэри взяла кружку и поморщилась. — Фу, я не буду это пить!

— Если не выпьешь, я окуну тебя в ледяную ванну, — мрачно сказала я.

— Но…

— Я не шучу.

Мэри скривила лицо, медленно выпила напиток и отдала мне пустую кружку.

— Ну и дерьмо! Ядерное… Фу, меня сейчас стошнит!

— Удивительно, как тебя не стошнило ночью, — сказала я.
 — Думаю, на работу ты сегодня не пойдешь.

— Какая работа? Я сейчас позвоню и скажу, что умираю!

— Зачем ты вообще пила? Ты обещала мне! Как теперь я смогу доверять тебе? — сказала я, оскорбленная ее поведением.

— Миша… Прости, это вышло случайно! Мы вернулись с пикника, зашли в паб, выпить по кружке пива… А там был этот мажор, ну, твой мажор…

Я навострила уши: упоминание о мажоре Робе насторожило меня.

— Он подошел к нам и сказал, что у него День рождения и что мы должны выпить за его здоровье… А можно попросить тебя кое о чем?

— Нет! Рассказывай, что было дальше! — Я закипала от гнева.

— Ну так вот: он принес нам бутылку виски, а потом еще что-то, мы выпили… Виски был такой крепкий, что у меня прямо все скрутило внутри…

— Скрутило, но ты все равно пила!

— А когда я напилась, Роб стал расспрашивать меня о тебе…

— Что? — Я просто обалдела.

«Он специально напоил Мэри, чтобы выведать что-то обо мне? Вот ублюдок!» — подумала я, полная гнева на этого мажора.

— Я не помню, что рассказывала ему, но он вроде банальщину спрашивал: откуда ты, где живешь, сколько тебе лет, есть ли у тебя парень и так далее… Миша, умоляю, приготовь мне ванну.

— А потом? Что было потом? — допытывалась я.

— Потом он ушел… И больше я ничего не помню.

— И ты не помнишь, как… — Я осеклась, решив, что раз Мэри ничего не помнит, не стоит доставлять ей шок жутко неприятным известием о том, что ее чуть не изнасиловали.

— Что? Я еще что-то натворила?

— Не помнишь, как я пришла за тобой? — Я решила молчать о вчерашнем событии.

— Нет, ничего не помню. Миша, мне так стыдно, что я готова повеситься! А еще я жутко хочу спать.

— Так спи дальше! — Я вышла из комнаты Мэри. Все во мне пылало огнем гнева.

«Значит, это проделки мажора Роба. Он напоил Мэри, чтобы побольше узнать обо мне! Я покажу тебе, сволочь, как лезть в мою жизнь!» — со злостью подумала я.

Было около семи часов утра, поэтому я быстро собралась на пробежку, в восемь прибежала домой, приняла душ и стала собираться в колледж.

Весь день я была крайне раздражена, на лекциях ничего не записывала, а речи одного преподавателя, о превосходстве человека над всеми другими живыми существами на этой планете, казались мне смешными.

«Люди! Какого высокого вы о себе мнения!» — думала я, в душе злорадно усмехаясь.

Даже Элли сказала, что сегодня я просто вне себя. Но, честно отсидев все лекции и занятия с тьютером, я направилась к своему велосипеду, и тут из колледжа вышел мажор Роб, в окружении своей свиты. Я резко остановилась и пристально посмотрела на этого мерзавца. Меня передернуло от злости. А он, тоже заметив меня, заулыбался своей приторной улыбочкой.

Я пошла к нему, а он сказал своим друзьям, чтобы они подождали его и «наблюдали за укрощением строптивой», и пошел ко мне навстречу. Его придворные шуты остались на месте и с интересом наблюдали за нами.

Довольный вид мажора заставил меня усмехнуться: он подумал, что я буду говорить ему о чувствах?

Мы встретились на середине площади колледжа.

— Я знал, что рано или поздно ты придешь ко мне, — сказал мажор, окидывая меня похотливым взглядом. — Поэтому я прощаю тебе ту пощечину, малышка.

— Я так надеялась на это! — подыграла я, но затем повысила голос. — Как ты посмел так поступить с моей подругой?

Я была безумно зла, а виновник вчерашней трагедии стоял передо мной и ухмылялся.

— Ты о той пьянчужке? — Мажор поправил свои прилизанные гелем волосы.

— Не смей ее так называть! Это ты специально напоил ее, чтобы у нее развязался язык и она разболтала тебе насчет меня! — сказала я, пытаясь не сорваться и не врезать по его физиономии.

— Миша, милая, я просто хотел узнать о тебе хоть что-то, ведь ты бегаешь от меня и не даешь мне никаких шансов…

— Не смей называть меня «милая»! — четко процедила я. — Ты всего лишь жалкий мерзкий червяк! Предупреждаю: не лезь ко мне и к моей подруге, иначе…

— Иначе? — Он словно забавлялся.

— Иначе, для тебя это плохо кончится, — почти прошептала я.

Мажор насмешливо ухмыльнулся.

— Ты не знаешь с кем разговариваешь. За твои оскорбления я могу подать на тебя в суд, но согласен решить все полюбовно. Ты понимаешь, о чем я?

— Подашь в суд? — Я даже усмехнулась от его заявления. — Вперед! Но это ты даже не представляешь, кто перед тобой.

— Я предупредил тебя и больше не хочу слышать, что ты ругаешься. Такой милашке, как ты, не к лицу вести себя так невоспитанно. Оставь ругательства базарным бабам.

— Я тоже тебя предупредила. Жди первого января!

Нужно было бы дать ему пощечину или ударить коленкой в пах, но я была так зла, что могла убить его одним ударом, поэтому решила поскорее ретироваться.

— Нет ничего приятнее, чем укрощать настоящих породистых строптивых лошадок, Миша! А я в этом деле — первоклассный укротитель! — крикнул мне вслед мажор Роб.

Его компания засмеялась.

 «Жалкий человечишка! Ты подписал себе смертный приговор!» — с удовольствием подумала я, мечтая о том, чтобы январь настал как можно скорее.

Едва я подошла к своему велосипеду, как вдруг рядом со мной остановился «Мустанг» Фредрика: его машину я узнала бы из тысячи таких же, потому что от нее веяло сигаретным дымом.

Я уехал от Миши в странном настроении. С момента, как мы расстались, я не мог думать ни о чем, кроме как о вчерашней ночи. Миша была такой испуганной, как ребенок, прячущийся под столом во время грозы, и, когда я обнял ее, она положила свою голову на мое плечо — тогда в моей душе что-то оборвалось: я почувствовал, что нужен ей. Может быть, она сама не понимает этого. Я приехал в свой дом, и он показался мне таким унылым, пустым и пропитанным сигаретным дымом, что я с трудом смог провести в нем хотя бы час.

Мне не хватало Миши. Это было какое-то сумасшествие.

 Решив избавиться от того, что так не нравится полячке, я настежь распахнул все окна, чтобы изгнать из дома дым сигарет. И, черт побери, как я прогнулся, но решил бросить курить. Навсегда. Миша заслуживает этого. К тому же, теперь я не мог жить, не видя ее, а она не шутила, когда пригрозила, что не будет общаться со мной, если от меня будет пахнуть сигаретами. В любом случае, курение было не таким важным элементом в моей жизни, каким стала Миша.

Сегодня утром я убил ублюдка, который лез к Мэри, и сейчас его труп покоился глубоко под землей в глуши леса. Затем я поехал в колледж, а после занятий — к колледжу Миши, и увидел полячку, идущую к велосипеду, но, когда наблюдал за ее разговором с каким-то молодчиком, просто вскипел от злости: я хотел выйти из машины и убить его, но, по словам Миши, понял, что она сама запланировала избавиться от него, но все же, решил узнать, сильно ли он достает ее.

Я подъехал к Мише: она была прелестна в своем коричневом пальто и с распущенными волосами.

Она остановилась. Я опустил стекло.

— Привет. Как Мэри? — спросил я, не выходя из машины: было очень солнечно.

— Привет. Мэри проснулась и опять заснула, — улыбнулась Миша. — А как ты?

— Я? Отлично. — Я усмехнулся. — Слышал твой разговор с этим подонком. И давно он тебя достает?

— Не волнуйся, я с ним разберусь. Он свое получит. — Она нахмурилась и раздраженно вздохнула.

— Не сомневаюсь. Почему ты не сказала мне о том, что он лезет к тебе?

— Зачем? Это мои проблемы, — пожала плечами Миша.

— Твои проблемы — это мои проблемы, — спокойно сказал я.

Миша заметно смутилась от моих слов и промолчала.

— Запомни на всю жизнь: порода не означает признак ума. Садись, поедем ко мне, — сказал я.

— Не могу, мне нужно идти к Мэри. — Она сказала это так торопливо, словно испугалась моего предложения.

— Мэри будет спать до самого вечера, поверь мне, — усмехнулся я: ее колебание позабавило меня.

— Откуда ты знаешь?

— Я кинул в кружку снотворное.

— Это еще зачем!

— Чтобы твоя пьянчужка выспалась. Поедем: вчера у тебя был тяжелый день, и тебе нужно развеяться.

Миша натянуто улыбнулась, но села в машину.

— Ты не курил? — строго спросила полячка.

— Нет. — Я завел машину. — Ты ходишь на служения?

— Без тебя я была там всего один раз и то совсем одна: Мэри отказалась идти и сказала, что религиозные нотации и так слышит каждый день от преподобного Чарльза. В общем, мне было неловко одной и я не смогла перебороть свой страх. Давай сходим с тобой в это воскресенье?

Ее предложение обрадовало меня: она вновь доверяла мне. Я был счастлив, невероятно, по-дурацки счастлив.

— Конечно, — спокойно ответил я. — Сходим.

— И, кстати, не говори Мэри о том, что вчера случилось: она не помнит того, что ее чуть не изнасиловали, — попросила Миша.

— Ты прекрасно знаешь, что у меня нет желания общаться с твоей Мэри, — серьезно ответил я. — Пора бы тебе это запомнить.

— Но ты спас ее вчера, — возразила Миша.

— Нет, я спасал тебя, а насчет Мэри: мне все равно, что бы с ней произошло, — честно признался я.

Полячка приподняла брови и, наверно, ей стало неприятно оттого, что я так уничтожительно отозвался о ее подружке.

— Ладно, в этот раз не буду защищать ее, — сказала Миша.

— Вот и отлично.

— Скажу одно: ее специально напоили. Из-за меня.

— Тот прилизанный подонок? Да, слышал. Но ведь он не вливал в нее алкоголь насильно. Только представь: Мэри крепко привязана к стулу, и в рот ей прямо из бутылки вливают… Что она там пила?

— Виски… Но, пожалуйста, прекрати.

Я понял, что Мише неприятно разговаривать об этом, поэтому выполнил ее просьбу и замолчал.

— Послушай, мне и вправду очень неприятна эта ситуация, но я не собираюсь сдаваться, — настойчиво сказала Миша, видимо, неверно расценив мое молчание.

— Я это понял и уважаю твое мнение, — сказал я.

— Ты можешь ответить мне на один вопрос?

— Конечно.

— Почему ты предложил мне переехать к тебе? Ведь раньше ты так сопротивлялся этому.

 «Потому что я безумно люблю тебя и готов терпеть твои капризы и страдания моей безответной любви» — подумал я, холодно усмехнувшись своим мыслям.

— Вчерашняя ситуация была крайне неоднозначной, а твой перезд ко мне был бы самым лучшим решением. Но, конечно, поступай, как знаешь, — ответил я, стараясь, чтобы на моем лице не дрогнул ни один мускул.

— Замечательный, ничего не объясняющий ответ, — усмехнулась полячка. — Молодец, ушел от ответа.

— Ох, Миша, ты как всегда в своем репертуаре, — вздохнул я.

— Так зачем мы едем к тебе?

— Буду учить тебя играть в шахматы, — ответил я. — Чем больше мы будем играть, тем быстрее ты научишься.

— Скажи, Фредрик… — Она осеклась и отвернула лицо к окну.

— Что? — настойчиво спросил я.

— Я сильно тебя достаю?

— Иногда бывает, но я компенсирую это, когда обижаю тебя.

— Тогда зачем…

— Мы уже сделали выводы по этой теме, а я не люблю обсуждать дважды то, что уже обговорено. Но специально для тебя повторюсь: я хочу, чтобы ты меня доставала. Все равно ты не сможешь достать меня настолько, чтобы я бросил это дело.

— Это потому, что ты холодный.

— Да, поэтому. Приехали, — спокойно сказал я.

Я припарковал машину в тени деревьев.

Мы с полячкой зашли в мой дом.

— Почему у тебя открыты окна? Сейчас декабрь! Да и воры тоже не редкость. Хочешь, чтобы у тебя стащили все вещи? — строго сказала Миша, проходя за мной в мой кабинет.

— Ничего не замечаешь? — спросил я, удивляясь ее равнодушию: запах сигарет в доме почти исчез.

— И что я должна заметить? — спросила она, озираясь вокруг.

— Подумай, — бросил я и стал закрывать окна.

— Не груби, пожалуйста, — недовольно сказала Миша.

— Я и не грубил.

— У тебя не так уж сильно пахнет сигаретами.

— Наконец-то.

— Наконец-то, что?

— Миша! — строго сказал я.

— Да ладно, шучу! — Она рассмеялась. — Я сразу заметила, что у тебя накурено не так сильно, как раньше. С чего бы?

— Хотел сделать тебе приятный сюрприз, — признался я.

— Правда? — Миша умильно улыбнулась. — Что ж, мне и вправду очень приятно, спасибо.

— Я рад.

— Ты всегда разговариваешь односложными фразами?

— Не всегда. Как и ты не всегда много говоришь.

— Просто я ненавижу молчанье: мне нужно слышать голос тех, с кем разговариваю, а если собеседник молчит, я сама пытаюсь заполнить тишину. Как так можно: быть рядом с кем-то и молчать?

— Многие мечтают о молчании и о том, чтобы найти того, с кем можно было бы помолчать, — сказал я, подходя к Мише и глядя в ее прекрасные серо-голубые глаза.

— Ах да, избитая фраза о любви! — Миша саркастически усмехнулась и села в кресло, на котором сидела в свой прошлый визит, одетая в мою майку.

— Почему избитая? Не веришь в любовь? — поинтересовался я, задетый ее насмешливой фразой.

— Верю, но не думаю, что полюблю кого-то. — Миша сняла сапоги и с ногами забралась в кресло, обняв руками колени. — Не все созданы для любви, и виной тому может быть возраст.

— Что ты имеешь в виду? — Я был крайне заинтересован тем, что она думает о любви, и желал узнать свои шансы быть с ней.

— Я имею в виду разницу в возрасте, — объяснила полячка.

— Не приветствуешь ее? — Мое сердце упало, ведь я был намного старше ее.

— Дело не в этом. В кого я могу влюбиться? Все вампиры так далеки от меня, что я не воспринимаю их как мужчин. Например, ты старше меня почти на сто семьдесят лет, но ты мне неинтересен: даже ты слишком взрослый для моего сознания.

— Твои рассуждения весьма интересны, — усмехнулся я.

(«Значит, у меня нет никаких шансов: Миша видит во мне всего лишь взрослого мужчину, но не спутника жизни»)

Я сел в свое кресло.

— На сколько Маркус Морган старше Маришки? — спросил я.

— На семьдесят пять лет, — ответила Миша.

— Значит, выходить замуж за того, кто старше тебя даже на восемьдесят лет, ты не хочешь?

— Я не собираюсь замуж. И любить тоже. Не хочу, — серьезно ответила она.

— Почему? — Я был не просто разочарован, а насмехался над своей любовью к этой девчонке.

— Потому что любовь приносит только страдания, а я не хочу страдать. Никогда.

— Ты говоришь как маленькая девочка, — поддел я ее.

Миша смотрела на меня серьезным, полным спокойствия взглядом. Видимо, мои слова никак не повлияли на ее мнение.

— Нет, Фредрик, маленькие девочки видят мир сквозь розовые очки и верят в принцев и воздушные замки, а я, наоборот, поглощена реальностью. Я слишком неромантична. Не все девушки ищут любовь. Мне хватает того, что у меня есть.

— Всему свое время, — ответил я, недовольно пораженный ее убежденностью. — И, надеюсь, ты изменишь свое мнение.

— Мы можем решать разумом, а не сердцем. — Миша гордо приподняла подбородок. — И, если я полюблю негодяя, или моя любовь не будет взаимной, я смогу вырвать ее из своего сердца.

— Как было бы здорово уметь это! Тогда жизнь была бы намного легче, — пробормотал я и полез в шкаф за шахматами.

— А почему тебя не было на свадьбе Маришки и Маркуса? Там были почти все наши, — вдруг спросила Миша.

— Все банально просто: меня не пригласили, — ответил я, роясь в шкафу.

— Как не пригласили? Но ведь…

— Не волнуйся, я ничуть не оскорблен этим: даже если я был приглашен, все равно не пришел бы.

— Почему?

— Потому что не люблю свадьбы, — честно признался я и мысленно добавил: «И твоя семья выкинула бы меня из костела».

Миша промолчала, а я, наконец-то, нашел шахматы и положил их на стол.

— Какие странные шахматы… Они были сделаны в Третьем Рейхе? — удивилась Миша, вытащив пешку и рассматривая ее.

— Именно. В тысяча девятьсот тридцать третьем. Этот год был богат событиями. Эти шахматы мне подарил пленный немецкий офицер, — сказал я, — поэтому не обращай внимания на свастику.

— Хочешь сказать, немец был так добр, что подарил их тебе? Просто так? Слабо верится.

— Конечно, нет: это была его благодарность за то, что я хорошо с ним обращался.

— Война была для тебя не просто развлечением, правда? — вдруг спросила Миша, нахмурив лоб.

— Нет, и я не понимаю вампиров, которые видели в ней веселье и развлечение, — мрачно ответил я. — Какими играешь?

— Белыми.

— Отлично. Знаешь, что сказал мне тот немец?

Миша улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Черные шахматы — это войска СС: они носили красивую черную форму, — объяснил я. — СС это…

— Я знаю, что такое СС, поверь, даже я не так глупа, как тебе кажется. — В голосе Миши прозвучала обида: должно быть, она подумала, что я считаю ее дурой, а это было совершенно не так.

— Ладно, расставь шахматы, а я пока позвоню Мэри, — тихо сказала Миша и достала свой телефон.

Я спокойно расставил свои фигуры, но расставлять фигуры полячки не стал: нужно было научить ее самостоятельности, даже путем таких пустяков.

— Наверно, она еще спит, — сказала Миша, тщетно пытаясь дозвониться до подруги, а затем положила телефон на стол.

— Все намного проще: ты не забрала из паба ее сумку, — усмехнулся я.

— Тогда все ясно. Ничего, на обратном пути заберу… Эй, почему ты расставил только свои? — недовольно спросила она, взглянув на доску.

— Свои ты можешь расставить сама, — спокойно ответил я.

— Ну, спасибо! Ты настоящий джентльмен! — с сарказмом сказала Миша и стала расставлять на большой шахматной доске свои белые фигуры.

Мои немецкие шахматы были необычны тем, что в каждой клетке была выгравирована нацистская свастика, а у фигур — высечены лица сурового арийского типа. Да и сами шахматы были сделаны из белого и черного деревьев, а не просто окрашены. Они были моей гордостью.

Мы начали первую партию.

Миша была очень сосредоточена: она хмурилась, постоянно касалась пальцами щек и волос, и в этот раз играла достаточно хорошо, но я быстро поставил ей мат. Она рассердилась и во время второй партии была беспокойна: ерзала в кресле и сжимала губы в тонкую линию. Забавно было наблюдать за ней, и даже больше: все это время я боролся с желанием подойти к ней и поцеловать ее, чтобы она не сердилась, но я знал, что, если сделаю это, она испугается и убежит.

— Что смешного? — вдруг воскликнула Миша, посмотрев на меня сердитым взглядом.

— О чем ты? — искренне удивился я.

— Ты постоянно надо мной насмехаешься! — Она стукнула кулаком по столу.

«Все понятно: я так восхищен ею, что не могу скрыть улыбку» — с сарказмом подумал я.

— Я не смеюсь над тобой, — совершенно серьезно сказал я.

— Тогда чему ты улыбаешься?

— Восхищаюсь твоей игрой, моя маленькая истеричка. — Я не удержался и назвал ее «моей».

— Мне не нравится, когда надо мной смеются!– Миша убила турой мою пешку. — Вот тебе!

— Никогда не давай эмоциям испортить твою игру, — сказал я, преспокойно забирая у нее ферзя.

— Нет! Только не королева! Ах, ты какой! Хитрый черт, вот ты кто! — недовольно вскрикнула Миша. — Давай переиграем?

— Нет, иначе, ты совершенно перестанешь думать, — отказал я. — У тебя остались слон, конь и две туры, а их достаточно для того, чтобы поставить мне мат.

— Конечно, тебе легко говорить! Все твои офицеры на месте! — Миша надулась, но все же, начала продумывать новый ход.

Когда она потянулась к туре, тем самым открывая мне путь к ее королю, я решил, что ей необходима подсказка.

— Думай, Миша, думай: я не дам тебе выиграть, благодаря уступкам с моей стороны, — сказал я. — Оставь туру и подумай о пешках: пешка — очень сильная фигура.

— А Маришка говорит, что иногда нужно уступать, иначе, все развалиться, — задумчиво сказала Миша, глядя на свои пешки.

— Но она имела в виду отношения, а я — шахматы.

Миша подняла на меня взгляд.

— А шахматы — почти то же самое, что и отношения: один неправильный ход, и всему конец.

Эта глубокая мысль Миши поразила меня: как в ее легкомысленной голове могла возникнуть такая потрясающая ассоциация? Ведь она права: в любви, как и в шахматах, есть свои нерушимые правила, и всегда нужно помнить о том, как ходят фигуры и куда им идти нельзя.

— Я не могу больше думать. — Миша вздохнула и откинулась на спинку кресла. — Хожу, а сама не знаю, куда и зачем.

— Это точно, — улыбнулся я. — И, если ты устала, на сегодняшний день завершим наше сражение.

Я стал собирать шахматы.

— Я ужасно играю, правда? — спросила Миша, помогая мне.

— Ты играешь, а это уже великолепно: многие вообще не могут понять, как играть в шахматы.

— Ты играл с тем немцем?

— Да, но он всегда проигрывал. Единственный, кто постоянно обыгрывает меня — это наш Брэндон Грейсон. Он просто дьявол в шахматах. Я еще ни разу у него не выиграл.

— Брэндон? Правда? Я его знаю: он лучший друг Маркуса, — вдруг оживилась Миша. — Но мне жаль его: он безумно влюблен. И безответно, представляешь?

Ее слова поразили меня.

— Кто? Этот… — Я хотел сказать «подонок», наслышанный о садистских забавах в его поместье, но подумал, что Миша не знает об этом, и промолчал.

— Этот кто? –пристально взглянув на меня, спросила Миша.

— Этот негодяй, которого я никак не могу обыграть в шахматы, — ответил я ей.

Моя полячка широко улыбнулась.

— Когда я встречу его, то скажу ему, что он — молодец!

(«Вряд ли со своей ненормальной симпатией к людям ты сделаешь это, если узнаешь о его «подвигах» и издевательствах над смертными девчонками. Странно, что Маришка не рассказала об этом Мише и не предупредила ее держаться подальше от Грейсона. Вместо этого ей запретили общаться со мной. Как это нелогично. Но, надо же, Брэндон влюбился? И безответно! Что ж, жаль его, черт побери»)

— Когда уже выпадет снег? — спросила Миша, надевая сапоги. — Я хочу поиграть в снежки!

— И сломать кому-нибудь нос? — улыбнулся я, зная о том, как проходят такие снежные баталии у вампиров, и стал надевать пальто. — В прошлом году снег выпал только под Рождество. Любишь играть в снежки?

— Безумно! Когда мы играем дома с братьями, постоянно приходиться делать капитальный ремонт внешних фасадов и устанавливать новые скульптуры. Но это из-за меня: Мартин и Мсцислав кидают метко, а я почти всегда промахиваюсь. А еще мы любим лепить снеговиков под три метра! — прощебетала Миша. — Отвезешь меня? Мне нужно забрать велосипед с колледжа и сумку Мэри из того паба. А еще… Что ты сделал с тем мерзавцем?

— Не беспокойся об этом.

Миша смущенно улыбнулась и ничего не сказала.

Я довез ее до колледжа, и там мы расстались.

Вернувшись домой, я сразу зашла в спальню Мэри: как и сказал Фредрик, Мэри мирно спала. Я положила на тумбочку ее сумочку, но телефон забрала с собой, чтобы никто ненароком не разбудил мою подругу звонком, с тоской посмотрела на нее и, тяжело вздохнув, вышла и закрылась в своей комнате.

Глава 8

Приближалось Рождество. Снег еще не выпал, и с каждым днем я разочаровывалась все больше.

Эндрю все-таки пригласил Мэри на свидание, и они вновь стали встречаться, поэтому, когда моя подруга уходила к своему парню, я ехала к Фредрику, или звонила ему, и он приезжал ко мне со своими нацистскими шахматами. Мы общались, играли в шахматы, и нам было уютно вдвоем.

Уже два воскресенья подряд мы с ним ходили на службу. Фредрик вел себя странно и был так заботлив, что это стало пугать меня. С чего вдруг такая забота? Неужели он стал таким странным, потому что…

«Неужели он влюбился в меня? — с ужасом думала я. — Нет, нет, это чушь! Разве он умеет любить? Разве в нем есть хоть какие-нибудь чувства и эмоции? Конечно, он заботится обо мне, и мне приятна его забота. Я чувствую себя в безопасности, словно швед окружает меня пуленепробиваемой стеной. Но что я чувствую к нему? Чего хочу от него? Хочу быть с ним? Не знаю. Знаю только одно: хочу, чтобы он был рядом, но не хочу давать ему надежду… Хотя, как будто он на что-то надеется! Меня все устраивает: он рядом, и мы ничего друг другу не должны. Господи, какая же я эгоистка!»

Я утонул в своей любви: я думал только о Мише, она была моим наваждением, и я едва сдерживал себя от признания ей в любви. Недавно полячка обиделась на меня за то, что я назвал музыку, которую она слушает, «отвратительной», и дулась целых четыре дня, чем заставила меня понервничать. Но при нашей случайной встрече на улице Миша сказала, что я — дурак, но она прощает мне это, а так как на ее звонки в моем телефоне играл гимн Польши, она назвала меня «старомодным типичным шведом», и мы помирились. С моей души свалился огромный тяжелый камень страха потерять Мишу, но этот страх не был убит окончательно: каждый мой поступок, каждое неосторожное слово могло оттолкнуть от меня мою полячку.

Недавно произошел случай, который заставил меня не на шутку встревожиться: я сидел в своем кабинете и работал над важными документами, связанными с домом. Зазвонил телефон. Я насмешливо усмехнулся: звонок из Швеции.

— Привет, Фредрик, звоню с нового номера.

— Привет, отец.

Мы не разговаривали уже три года, и вот, он зачем-то позвонил. Он считал меня «недостойным сыном». Из-за истории с Марией, разумеется.

— Ты не звонишь, — сказал отец.

— Разве голос такого мерзавца, как я, имеет право касатся твоих благородных аристократических ушей? — с сарказмом ответил я на этот совершенно бессмысленный упрек.

— Сарказм здесь лишний.

— Если серьезно, то я всегда занят. К тому же, никаких интересных новостей.

 («Кроме той, что я влюбился в Мишу Мрочек»)

— Вчера встретил в Стокгольме Вислава. Я пожелал ему доброго утра, но ответа не получил.

— Жаль. Хотя причину этому ты знаешь.

— Иногда мне кажется, что я воспитал тебя из рук вон плохо. Слишком рано ты стал самостоятельным, поэтому и совершил такую грубую ошибку.

Опять он о той истории с Марией. Никак не смирится с тем, что его единственный сын оказался таким «негодяем».

— Не думаю, — спокойно сказал я на это изречение.

— Отнесись к этому серьезно. — Голос отца похолодел.

— Отнесись к этому с пониманием.

— Я-то понимаю, но твой поступок бросил тень на всех Харальдсонов.

— Не сомневаюсь.

— Фредрик, тебе пора разгребсти ту грязь, что ты навел.

— Я подумаю над этим.

— Мама передает тебе привет.

— И ей. Это все?

— Ждать тебя на Рождество? Или хотя бы в этом году?

«Даже так? — усмехнулся я. Значит, остыли от праведного гнева и простили некающегося грешника-сына?»

— Нет, много дел. Перезвоню, — ответил я.

Отец отключился.

Этот разговор привел меня в замешательство: мои отношения с родителями не были радужными, скорее, сносными. Они жили сами по себе, я — сам по себе, однако после скандала с Марией почти все мои родственники хором заявили, что я «недостоин носить имя древнего и славного рода Харальдсонов». Но мне было плевать. По-настоящему. Мнение общества никогда не интересовало и не трогало меня.

Я задумался, ища возможность хоть на денек навестить родителей, но, зная, что меня вновь будут отчитывать, как нашкодившего ребенка, не нашел ни одной лазейки в моих «перегруженных Мишей днях».

Вдруг послышался топот, и в кабинет залетела Миша.

— Фредрик, представляешь, со мной сегодня такое случилось! — Она сияла от восторга, но, взглянув на меня, нахмурилась. — Ой, ты расстроен? Что произошло?

— Ничего. С чего ты взяла? — спокойно ответил я.

Мне не хотелось омрачать ее радость. Я никогда ничего не рассказывал Мише о своей семье и не собирался делать это и впредь, но не потому, что не желал делиться с ней информацией о моих родителях и холодных взаимоотношениях с ними. Просто это была Миша. Сестра Марии. Думаю, лет через сто она сама все узнает от своих ненаглядных чопорных родственников.

— Не знаю… Я чувствую. От тебя словно исходят странные волны… Ты расстроен? — Миша остановилась у двери кабинета.

— Ладно, раскусила. Но не обращай внимания. Ну, что там у тебя за новость? — поспешил я перевести тему.

— Это подождет. Расскажи, что случилось? Может, я смогу помочь? — опять спросила Миша.

— Не думаю. Это личное, — коротко ответил я. — Садись.

— Расскажи мне.

— Я же сказал, что это личное.

Она хмуро смотрела на меня и продолжала стоять у двери.

— Ты рассердился, а я просто хочу помочь, — тихо сказала она. В ее голосе прозвучала нескрытая обида.

— Верю. Садись и рассказывай, отчего ты так сияла. — Я вновь кивнул на кресло, с сожалением подумав, что заразил ее своим дурным расположением духа.

— Не расскажу, пока не скажешь, что с тобой случилось, — упрямо ответила Миша, не двигаясь с места.

— Тогда твоя блестящая новость пропадет зря. Уверена, что хочешь этого?

— Ты шантажист! Это нечестно! — воскликнула она.

— Честно: ты сама хочешь рассказать свою новость, а меня — вынуждаешь, что не особо мне нравится.

— Это равноценно!

— Ошибаешься.

— Но у тебя такой расстроенный вид! Фредрик, не томи!

— Хочешь утешить меня? — усмехнулся я ее настойчивости.

— Да. Очень, — серьезно ответила Миша.

— Тогда расскажи, что стало причиной твоего сегодняшнего счастья: ты вошла, и комната осветилась.

— Ах ты ловкач! Хитрец! Ладно, расскажу, но теперь думаю, что ты не доверяешь мне. А это обидно. — На ее лице появилась грусть, но я, скрепя сердце, выдержал это испытание.

— Поверь, у тебя нет повода для обиды. Рассказывай, — мягко сказал я, желая успокоить ее.

Но Миша уже надулась и продолжала молча стоять напротив меня. Хмурая и немного смешная.

Я не стал уговаривать полячку, потому что знал, что она расскажет все сама: ей никогда не удается промолчать о том, что вызывает в ней столько эмоций.

— Хорошо, слушай! — Миша бросила сумку на пол и забралась с ногами в кресло. Ее глаза вновь засветились счастьем. — Сегодня мой тьютор сказала мне, что я — очень умная девушка! Представляешь?

Ее радостная улыбка заставила улыбнуться и меня.

— Ты в этом сомневалась? — спросил я.

— Сомневалась? Я думала, что глупее меня в колледже никого нет! Я ведь не играю ни на одном музыкальном…

— Извини, что перебиваю, но зачем ты так зациклилась на этом? Умение играть на музыкальном инструменте — показатель не ума, а таланта и терпения.

— Я так не думаю, — резким тоном сказала Миша.

— Зря. Ты не умеешь играть потому, что тебе лень учиться, и честно призналась в этом и себе, и мне, — возразил я.

— Ты не понимаешь. Меня никто и никогда не называл умной. Даже родители. Только миссис Рей сказала, это… Она и Мэри. — Миша опустила голову, видимо, я зацепил ее за живое.

— Я не говорю тебе это, потому что не сомневаюсь в твоем уме, — мягко сказал я: ее грусть печалила меня.

— Правда? — Миша подняла на меня сияющий взгляд.

— Сомневаешься?

— Тогда почему ты постоянно называешь меня глупенькой?

— Глупенькой в смысле познания мира и жизни, но ты обладаешь живым умом, — объяснил я.

— Это одно и то же.

— Нет, это абсолютно разные вещи. Жизненный опыт приходит только с годами, а выучить новую информацию можно всегда. Все молодые вампиры — глупцы.

— И ты?

— Безусловно. Чем моложе вампир, тем больше его глупость. И наоборот: старые вампиры — ходячие кладези мудрости.

— Тогда мне обидно быть самой глупой из нас. — Миша вновь надулась и скрестила руки на груди.

 — Каждый из нас проходит эту ступень. Время идет — рождаются новые вампиры, — попытался подбодрить ее я.

— Да, но когда родится кто-то новый? Лет через сто? А мне все это время слыть самой тупой? — буркнула полячка.

— Не утрируй, — усмехнулся я.

— И сколько вампиров отделяет меня хотя бы от тебя?

— Двое. Сестры Донелли. Довольна?

— Не очень. Так ты расскажешь мне?

— Нет.

— Хорошо. Тогда расскажи о своем первом убийстве, — вдруг попросила Миша.

— Что за странные пристрастия? Хочешь услышать о том, где, кого и как я убил? — Ее чрезмерное любопытсво удивило меня. Особенно, любопытство насчет таких вещей. — Поверь, это не самые лучшие воспоминания.

Но глаза Миши уже загорелись предвкушением интересного, на ее взгляд, рассказа.

— Ну, пожалуйста! Мне интересно!

— Не думаю, что это лучшая тема для разговора, — недовольно ответил я на ее умоляющий взор.

— Ну, знаешь! — Миша вскочила с кресла и подняла свою сумку. — Раз ты такой неразговорчивый, я поеду домой!

Я улыбнулся, ведь прекрасно знал, что никуда она не уйдет. Она сама это знала.

Полячка демонстративно направилась к двери, но затем резко бросила сумку в угол кабинета, подбежала ко мне и села на подлокотник моего кресла.

— Ну, Фредрик! Пожалуйста! — Миша так умильно сложила бровки, что я просто не смог отказать ей.

— Что ж, стоит вознаградить твою назойливость, маленькая мушка. — Я усмехнулся и начал свой рассказ: — Мне было тринадцать, у нас был большой хутор с деревней. В деревне жила Сигню — ей было двадцать, она работала у нас прачкой.

Я замолчал: это было слишком неприятное воспоминание, чтобы описывать его в подробностях.

— И это все? — разочарованным тоном спросила Миша.

— Ты так любишь людей и при этом спокойно интересуешься моей первой жертвой? — Это противоречие позабавило меня.

— А можно без отступлений? — недовольно спросила она.

— Я убил ее. Конец.

Миша задумчиво смотрела на меня.

— Бедная девушка… — вдруг тихо сказала она. — Наверно, ей было так страшно…

Я взял ее ладонь в свою: Миша выглядела ошеломленной, словно не слышала ничего более ужасного, чем мой рассказ. Но меня встревожило не это.

Миша жалела Сигню. Жалела человека.

— Она…Она кричала, да? — Полячка задыхалась от волнения.

— Да, но я быстро сломал ей шею, — признался я.

Миша отобрала у меня свою ладонь, словно я был ужасен, неприятен и отвратителен ей.

— Надеюсь, ты понимаешь, что это — в порядке вещей? — настойчивым тоном спросил я.

— Да, но… Фредрик, я не хочу убивать, — прошептала она и попыталась подняться с подлокотника моего кресла, но я моментально схватил ее за руку.

— Что? — только и смог сказать я.

— Не хочу быть убийцей! — с чувством сказала Миша и подняла на меня взгляд. В ее глазах блестели слезы.

Я тут же проклял себя за то, что рассказал ей о Сигню. Чем я думал? Забыл, с кем имею дело? С Мишей!

— Это прозвучит жестоко, но в который раз повторяю: бросай жалеть смертных — они не представляют для нас никакой другой ценности, кроме как источник крови. Запомни это. — Я надеялся, что мой жесткий тон отрезвит ее.

Полячка кивнула. Я отпустил ее руку. Извиняться за то, что расстроил ее, мне не хотелось: она настояла — я ответил. Хотя, черт, мне было жаль ее: должно быть, я слишком глубоко ранил ее человеколюбие. Что ж, надеюсь, эта смертельная рана убъет в Мише противоестественное для вампира чувство.

— Я пойду домой, — тихо сказала Миша.

Она подняла свою сумку и быстрым шагом покинула мой кабинет, а затем и дом.

— Прими это как должное, — напоследок, сказал я, понимая, что Миша просто-напросто сбежала от дальнейшего разговора.

Она не ответила.

Подойдя к окну, я проводил Мишу взглядом. Словно почувствовав, что я слежу за ней, она обернулась и взглянула на меня. В ее глазах было презрение: она презирала меня за Сигню.

Вечером я позвонил полячке, но она сказала, что занята, и положила трубку. Меня охватило сильное беспокойство: я слишком хорошо знал, насколько впечатлительна моя полячка,
и боялся, что после моего признания о Сигню, она разорвет наши и без того запутанные отношения. Страх этого заставил меня приехать к ней: мы еще раз поговорили, и на этот раз Миша согласилась со всеми моими доводами, но упрямо отказалась съехать от Мэри.

— Мне сложно принять это презрение и потребительское отношение к людям… Но я должна и сделаю это, — тихо пообещала она. — Только будь рядом и напоминай мне об этом.

— Договорились. — Я улыбнулся, довольный ее согласием и понимаем моей правоты.

— Но, признайся: чем ты был так расстроен? — Миша пристально смотрела в мои глаза, словно ища в них ответ.

— Разговаривал с отцом, — признался я, идя у нее на поводу: не хотел вновь огорчать ее ранимую душу и потакать ее заблуждению, будто я не доверяю ей.

— Он отругал тебя? — Миша нахмурилась.

— Нет. Между нами пробежал холодок, а все остальное ты придумала себе сама.

— И это все? А я-то беспокоилась! — рассмеялась полячка.

— Беспокоилась? — В моей душе вспыхнул робкий огонек надежды, но я поспешил залить его холодной водой реальности.

— Да, я думала над этим, гадала, что и как, а оказалось… Боже, Фредрик, какой ты непонятный!

На этом мы попрощались, и я уехал домой.

Этим разговором Миша избавила меня от душевной ноши: она не порвала со мной.

С этого дня мы строго соблюдали негласное табу насчет моей жизни и истории моей охоты.

До Рождества оставалось всего четыре дня, а двадцать четвертого декабря я должна была вылететь в Варшаву. Честно говоря, я не так уж соскучилась по родителям, но нужно было лететь.

Мэри решила уехать на Рождество к своей семье в Лондон и уговаривала Эндрю поехать с ней, а он, в свою очередь, уговаривал ее познакомиться с его семьей.

А Фредрик… Фредрик никуда не собирался: он сказал, что не особо жалует Рождество. Когда я подумала, что он будет здесь совершенно один (в Оксфорде не будет даже меня) и ему будет очень одиноко, то сказала ему, что могу остаться и скрасить его одиночество, но швед отказался от «этой жертвы» и сказал, что сам со всем разберется. Вот чудак.

Двадцать первого декабря наступил неожиданно прекрасный солнечный день, и мы с Мэри решили выбраться в парк. Однако мы были не единственными желающими погреться на солнце: вокруг нас пестрели люди, одеяла, термосы и чашки.

— В следующий раз обязательно возьмем с собой термос, — сказала Мэри, — у меня замерзли руки.

— Надень мои варежки. — Я сняла свои вязаные варежки и протянула их подруге.

— Нет, ты сама замерзнешь. — Мэри пощупала мои ладони. — Я же говорила! Как ледышки!

— Мне не холодно. Если бы мне было холодно, думаешь, я отдала бы тебе свои варежки? — шутливо сказала я и впихнула их ей в руки. — Это папин подарок на мой День рождения.

— А когда у тебя День рождения? — спросила Мэри. В своей дутой синей куртке, варежках, теплых сапогах и шапке с бубончиком, она выглядела сущим подростком.

— Был восьмого декабря, — ответила я.

— О, поздравляю! А я забыла тебя поздравить, да?

— Да, но я не в обиде.

— Отлично, что не обижаешься. У меня плохая память на даты. Но с меня подарок.

— На Рождество подаришь, — отрезала я.

— Это другой подарок.

— Мэри, не нужно! Если ты так хочешь что-то мне подарить, то жди следующего года.

— Ты и тогда будешь жить со мной?

— Конечно, мне ведь учиться еще не один год.

— В общем, тут такое дело… Я надеюсь, что в следующем году мы с Эндрю будем жить вместе, — задумчиво сказала Мэри.

— Тогда я съеду на квартиру. — Я, конечно, расстроилась, но все понимала. — Или к Фредрику.

— Кстати, как он там? — вдруг перевела тему Мэри.

— Нормально, — коротко ответила я.

Я не хотела разговаривать о шведе.

— Мне кажется, он в тебя влюблен.

— Нет, этого не может быть, и, пожалуйста, не болтай ерунду! — резко сказала я, напуганная ее предположением.

— Почему не может? Я ведь это вижу, — ответила на это Мэри.

Разговор становился все более личным и неприятным.

— Мы с ним просто хорошие друзья! — воскликнула я.

— Ага, разве «просто друг» будет срываться к тебе сразу, как только ты позвонишь? — невозмутимо продолжала Мэри.

— Дружба бывает разная, и меня с ним не может связывать ничего более дружбы, — нахмурившись, сказала я.

— Уверена, ты меня еще на вашу свадьбу пригласишь.

— Еще оно слово в этом духе, и, клянусь, я не буду с тобой разговаривать! Никогда! — вскипела я.

Я и вправду была настроена очень решительно: слишком уж неприятные вещи она говорила.

— Я ведь переживаю за тебя, — хихикнула Мэри.

— А вот и не нужно за меня переживать!

— Ой, ну хорошо! Я больше об этом и слова не скажу. — Мэри закатила глаза.

— Вот и отлично! — буркнула я.

Вдруг мой смартфон оповестил меня о том, что пришло сообщение. Я открыла его: «Какая ты забавная: разозлилась на Мэри из-за ее предположения, будто я влюблен в тебя».

Я осмотрелась по сторонам: видимо, Фредрик был где-то рядом и слышал мой разговор с Мэри. Как хорошо, что я не стала делиться с ней своими сомнениями! Представляю себе, как швед сидит и смеется! Но его нигде не было, зато пришло новое сообщение: «Не напрягайся: я сижу дальше, чем ты можешь видеть».

Я написала ему: «Некрасиво и невоспитанно подслушивать чужие разговоры!».

Мэри положила голову на мои колени и закрыла глаза.

Опять пришло сообщение от Фредрика: «Так когда у нас свадьба? Нужно готовиться к этому событию. И бери Мэри в дружки. Кстати, лак на твоих ногтях просто ужасный».

Если бы он был рядом, я бы сильно стукнула его по плечу, но так как его не было, мне оставалось лишь молча злиться на его дурацкие шуточки.

«И у меня отличный зеленый лак!» — сердито подумала я.

«Тебе нравится злить меня?» — написала я Фредрику.

«Повторюсь: ты очень забавна, когда злишься» — ответил он.

— Ты просто чурбан неотесанный! — вырвалось у меня вслух.

— Это ты мне? — поинтересовалась Мэри, не открывая глаз.

— Нет, это я… Фредрику, — ответила я.

— Но его здесь нет.

— Зато он пишет мне гадости, чтобы позлить меня, — сказала я, но не Мэри, а Фредрику.

— Я же сказала: он влюблен в тебя, — отозвалась Мэри.

— Мэри, я же просила!

— Все, молчу.

«Насчет переезда ко мне: с чего ты взяла, что я впущу тебя к себе?» — опять написал швед.

«Ты сам приглашал меня, помнишь?» — ответила я, чувствуя себя круглой дурой.

 «Может быть, я передумал» — ответил Фредрик.

«Ради Бога, я тебе не навязываюсь!» — ответила я.

«Но теперь ты считаешь меня своей собачкой» — написал он.

«Неправда. Не думаю, что ты позволишь мне приручить себя» — Я начинала злиться.

«О да, у тебя это не получится: волка нельзя перевоспитать в собачку» — было его ответом.

«Я не хочу и не собираюсь тебя перевоспитывать. И ты для меня не собачка!» — Я отправила это сообщение, а потом пожалела, что написала второе предложение.

«Тогда кто я для тебя?» — Этого вопроса от него я и боялась.

Я смотрела на монитор смартфона и не знала, что ответить: Фредрик так прямо спросил меня… И ведь ответить было легко, но я сама не знала, кто для меня этот хладнокровный швед. Он дорог мне, очень дорог. Он мой друг.

«Ты знаешь» — наконец, ответила я ему.

К счастью, он больше не писал, и я вздохнула с облечением: эта переписка вымотала мой мозг, и я была рада тому, что это мучение прекратилось.

Я осторожно переложила голову Мэри на одеяло и сама улеглась рядом с подругой. Мы лежали так около часа. Грелись.

Вдруг Мэри резко села и шумно вздохнула. Я открыла глаза и увидела, что она строго смотрит на меня.

— Скажу мне правду: ты больна неизлечимой болезнью? — тихо и печально спросила она.

— С чего ты взяла, дурочка? — со смехом ответила я. — Откуда такое идиотское предположение?

— Ты всегда очень холодная и выглядишь как мертвец. Ты никогда не покрываешься румянцем! Здоровый человек не бывает таким… К тому же, все самое прекрасное всегда погибает рано, а ты — самый прекрасный человек, которого я знаю в этом мире. Признайся мне: ты больна?

«Она назвала меня прекрасным человеком. Как это приятно. Неужели я похожа на человека?» — с трепетом подумала я.

— Не понимаю, почему ты считаешь, что я чем-то больна? — искренне удивилась я.

— Ты просила меня не трогать твои пакеты с соком… Но я открыла один, когда тебя не было…

Я широко распахнула глаза: она видела мою кровь?

— Там кровь! Ты пьешь кровь? Зачем? — дрожащим шепотом спросила Мэри.

(«Вот это поворот! Она открыла мои пакеты с «соком»! Да как она посмела? Я же запретила ей! Черт, она узнала о том, что я пью кровь! Что теперь делать? А Фредрик… Ведь он все слышал! Он захочет убить ее!»)

— Но я же просила тебя! Я доверяла тебе! — упрекнула я Мэри, не сдерживая горечи.

— Ты можешь доверить мне даже самую ужасную правду! Мне нужно знать! — настаивала Мэри.

(«Правду? Да, Мэри, пожалуйста: эта кровь — кровь людей, и я пью ее потому, что я — вампир. Еще вопросы?»)

«Дело дрянь! Теперь у меня нет другого выхода, кроме как притвориться больной! Вот Мэри! Вечно сует свой нос, куда не стоит!» — зло подумала я.

— Хорошо! Хорошо, любопытная! Я действительно больна! Ты довольна? — тихим мрачным голосом ответила я.

Глаза моей подруги наполнились слезами, и мне тут же стало стыдно за свою ложь.

— Ну, зачем ты так? Я же люблю тебя, Миша! Ты моя лучшая подруга! Почему ты скрывала это от меня? — прошептала она, утирая варежками покатившиеся по ее лицу слезы.

— А зачем тебе знать? Чтобы ты жалела меня? Не нужна мне ни твоя, ни чья-то еще жалость!

Я хотела уйти от Мэри, но она горько заплакала, и от этого мое сердце дрогнуло и смягчилось. Я села рядом с ней и робко коснулось пальцами ее головы.

Мэри схватила меня в объятья.

— Ну, успокойся… Это всего лишь природа… И извини за то, что накричала на тебя, — тихо сказала я, пытаясь утешить ее.

— Я не хочу, чтобы ты умирала! Не хочу! — всхлипывала она.

Я решила придумать что-нибудь, чтобы успокоить Мэри. Не думала, что она так привязалась ко мне!

— Да не умру я! Меня же лечат! — Я отстранилась от Мэри и наклонилась к ее лицу. — Эта кровь — мое лекарство, помнишь, я говорила тебе об этом? В этой крови есть специальные бактерии, которые борются с моей болезнью, и, если я буду регулярно пить ее, то совсем излечусь!

— Но ты сказала, что она неизлечима…

— Нет, это ты сказала. Просто врачи предупредили меня о том, что я могу умереть, если не буду пить эту кровь. Она ведь такая противная!

— Чья она? — прошептала Мэри, перестав плакать.

— Коровья, — без колебаний солгала я. — Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я не хочу, чтобы кто-то знал об этом?

— Блин, как ты меня напугала! Дурочка!

— Я же не знала, что ты так отреагируешь.

— А Фредрик знает?

«Ну при чем здесь он?» — раздраженно подумала я.

— О чем? — Я сделала вид, будто не понимаю ее вопроса.

— О твоей болезни.

(«Ну да, сейчас он сидит где-то рядом и от души насмехается надо мной и моей «болезнью!»)

— Нет, — коротко ответила я, недовольная тем, что Мэри опять впутала в наш разговор шведа.

— Поэтому ты отталкиваешь его?

— Мэри, о чем ты!

— Ты боишься, что, если он узнает о твоей болезни, то отвернется от тебя?

— Что за вздор? — смутившись, пролепетала я: ведь Фредрик все слышит! Каждое наше слово!

— Тогда ты просто не хочешь, чтобы он был с тобой, но при этом страдал?

— Мэри, ты городишь ахинею!

— Ты думаешь, он не поймет? Он же влюблен в тебя! — не унималась подруга.

— Да хватит уже об этом! — воскликнула я так громко, что соседи по лужайке с удивлением посмотрели на нас.

— Пожалуйста, не говори больше о нем! Я же просила! И моя болезнь должна остаться между нами, — прошептала я, жутко злая на подругу и ее неловкие догадки.

— Хорошо. Но, может, ты подумаешь?

— О чем?

— О Фредрике: он хороший парень.

— Мэри! Еще одно слово…

— Ладно, как знаешь!

Она обиженно отвернулась.

А мне пришло сообщение от шведа: «Сыграла на тройку».

Я торопливо ответила ему тремя восклицательными знаками и отключила смартфон.

Не зря я решил посидеть на лавочке, в уютной, спрятанной от солнца нише! Чего только я не наслышался, сидя здесь: безостановочные разговоры студентов о Рождестве (вот уж нашли, чему радоваться), стук и звон тарелок и столовых приборов, топот и шарканье сотен ног, унылые крики ворон, женские визги, чихание, пение. В такие моменты мне хотелось просто оглохнуть. Но за это мучение меня ждало вознаграждение — я увидел Мишу: она и Мэри шли на лужайку, где девушки расстелили бежевое одеяло и расположились на нем.

Миша, как всегда, была прекрасна, и ее чудесные волосы, блестели на солнце, как расплавленное золото. Она легла на спину, сложила руки на животе, и в такой позе мертвеца с довольным блаженным лицом неподвижно лежала под лучами солнца. Я перестал дышать от этой красоты.

Как бы я хотел лежать рядом с ней на том чертовом одеяле. Просто лежать, не дотрагиваясь до нее, лежать и чувствовать, что она находится рядом. Но это было невозможно: солнце еще любило ее, а меня уже давно ненавидело, и я стал бы настоящим чудовищем рядом с красавицей. Я мог только мечтать о моей полячке и знать, что она никогда не ответит мне взаимностью: ее сегодняшний разговор с Мэри на сто процентов доказал это.

Как только Мэри сказала Мише о том, что я влюблен в нее, лицо полячки наполнилось неподдельным ужасом, а потом Миша стала горячо отвергать эту мысль, несмотря на то, что Мэри приводила ей трезвые логические примеры (я даже подумал, что она не так уж плоха, эта смертная), но полячка упрямо твердила: «Мы с ним просто друзья» и так далее. Как она слепа! Или нет. По ее реакции было видно, что она и сама догадывается о моих чувствах к ней, и они приводят ее в замешательство, страх и ужас. Она не хочет моей любви, даже больше: она боится того, что я могу любить ее. Миша боится даже разговаривать об этом.

Я усмехнулся: меня переполняли горькие чувства и горечь от смерти моей робкой надежды на взаимность. Тогда для чего все это? Если Миша знает о моей любви к ней, зачем она вообще общается со мной? Потому что ей банально требуется компания в Оксфорде?

В таком состоянии я достал телефон и написал Мише первое сообщение. Она ответила, и я не смог сдержаться: я стал бросать ей насмешки, хоть и сам понимал, что веду себя как подонок.

Я прямо спросил полячку: кто я для нее, и она ответила, как умеют отвечать только женщины: «Ты знаешь».

«Что я знаю? Что я, твою мать, знаю! Ничего я не знаю и не могу понять твои глупые формулировки! — со злостью подумал я. — Почему нельзя ответить прямо: «Ты для меня — никто» или «Ты для меня просто друг, и даже не мечтай обо мне, влюбленный идиот!». Вот тогда я понял бы. Но не это: «Ты знаешь».

Я был так разозлен этой глупой фразой, что с трудом сдерживал себя от того, чтобы написать Мише какую-нибудь ответную глупость. Я никогда не был влюблен раньше и не знал, что нужно делать с этими дурацкими чувствами: они стали бурлить во мне, пытаться руководить моими действиями, и я уже не просто любил Мишу — я был безумно в нее влюблен, как глупец. А она написала мне: «Ты знаешь»!

Потом она придумала историю о неизлечимой болезни, и то, что Мэри узнала о том, что Миша пьет кровь, даже рассмешило меня. Неужели эта смертная поверила польской истеричке? Эта история с мнимой болезнью и гроша ломаного не стоит, но Мэри искренне расстроилась и даже заплакала. Но под конец я даже почувствовал к Мэри уважение, когда она посоветовала Мише подумать обо мне. Черт, как смешно все это! Какая комедия! А как смешон я сам!

Последнее сообщение от Миши: «!!!». Видимо, я сильно достал ее, раз она не смогла найти слов для ответа.

Как только образовалась первая тень на солнце, я выскочил из ниши и побежал к своему «Мустангу». Едва успел.

В последнее время я совершенно забросил учебу: теперь вся моя жизнь крутилась вокруг Миши. Я был по уши влюблен в нее. Она заполняла собой все мои мысли — настолько я был потерян. Я даже достаточно долго не курил и достиг в этом рекорда, ведь раньше, когда я пытался бросить, сдавался максимум через неделю, но сейчас, ради Миши, которая даже не заметила этого моего геройства, я бросил курить и, несмотря на равнодушие полячки, каждое утро проветривал дом: а вдруг она приедет? Ради нее я выбросил всю прокуренную одежду и заново пополнил гардероб. Но разве Миша заметила это?

Нет. Для нее я был всего лишь другом. Друг Фредрик — ледяной айсберг и занудный швед.

Но разве для меня это что-то меняло? Нет, совершенно. Разве, зная это, я любил ее меньше? Нет, хотя хотелось бы избавиться от зависимости от Миши. Я знал, что она никогда не полюбит меня, но любил ее и принимал это: в конце концов, она была рядом, и мне хватало этого, чтобы не чувствовать себя несчастным, увязшим в дерьме типом. Ведь Миша не виновата в том, что я влюбился в нее.

Приехав домой, я расставил шахматы и стал играть сам с собой. Черными ходил я, белыми — всегда только Миша, поэтому я мысленно представил ее в кресле, где она обычно сидела, напротив меня. Но это было бессмысленной потерей времени: я думал о Мише и о ее ужасе перед моей любовью к ней.

Я взял сигарету, удивительно каким образом завалявшуюся в одном из ящиков стола, подошел к окну и, засунув ее в рот, не подкуривая, стоял так, как идиот.

«Долой мальчишество! — пронеслось в моей голове, и, сломав сигарету, я бросил ее в мусорное ведро.

Я размышлял: открыть ли Мише свои чувства? Ведь в них нет ничего постыдного и противоестественного: она — женщина, я — мужчина. Разница в возрасте? Ерунда.

«Не ври себе. — мрачно подумал я. — Тебя она смущает еще больше, чем ее. Это ты чувствуешь себя любителем незрелых яблок. Конечно, ей не шестнадцать лет, а девятнадцать… Но мне-то сто восемьдесят восемь! Отлично, значит, это аргумент, чтобы сказать «нет». Следующее: если Миша ведет себя так капризно, хотя еще не осведомлена о своей власти надо мной, то, если я признаюсь ей, она сядет мне на шею. Хотя нет, я никогда ей этого не позволю. Да и она скорее придет в неописуемый ужас, чем возьмет в свои нежные ручки ошейник и наденет его на меня. А ее семья, которая считает, что меня подонком? Я «обесчестил» Марию, а теперь хочу обесчестить и Мишу, вот, что они скажут, и ведь уже никак не докажешь, что это была не только моя вина. Итак, стоит ли признаться Мише в том, что я безумно люблю ее и готов жениться на ней хоть сейчас? Да, стоит, потому что я серьезный взрослый мужчина, а не подросток, смущающийся своих чувств. Я люблю Мишу и скажу ей об этом при нашей ближайшей встрече, а она, если хочет, пусть приходит в ужас и падает в обморок: в моих чувствах к ней ничего постыдного нет. Наоборот — у меня крайне серьезные намерения, но она, конечно, их не оценит. В любом случае, какое бы решение она ни приняла, любить ее я не перестану»

Мои мысли были прерваны гимном Польши: как по иронии, мне звонила та, о которой я все это время думал.

— Не стыдно было подслушивать наш с Мэри разговор? — было первым ее вопросом. Ее голос был весьма недовольным.

— Неизлечимая болезнь? И как только Мэри в это поверила, — насмешливо сказал я.

— Не смешно! А что я должна была сказать? «Знаешь, просто я питаюсь кровью. Ой, забыла сказать: я — вампир!» Так что ли?

— Не волнуйся, ничего более правдоподобного я от тебя и не ожидал: ты слаба на выдумки.

— Фредрик.

Ее серьезный тон заставил стать серьезным и меня.

— Что?

— Я надеюсь, ты не хочешь убить Мэри за то, что она лазила в моих секретах? — спросила Миша.

— Ну что ты: она изрядно меня повеселила. К тому же, я давно знал, что рано или поздно ее любопытный нос захочет всунуться в твои пакеты с… лекарством, так это называется? — Я не сдержал смешок.

Миша тоже рассмеялась, и моя душа расцвела от ее смеха.

— А если серьезно? — спросила она.

— Если серьезно, у меня и в мыслях нет ее убивать. Она ведь так пытается свести нас с тобой… — вновь шутливо начал я.

— И ты туда же? Ладно Мэри с ее романтическими бреднями, но тебе-то сколько лет, а ты все как маленький! — перебила меня Миша очень недовольным тоном. — Я надеюсь, ты шутишь?

— Шучу ли я? — Ее реакция на мои слова рассмешила меня.

— Именно.

— Ты знаешь, — ответил я, ощутив приятную остроту мести.

— Что знаю? — спросила Миша.

— Ты знаешь, — повторил я. — И три восклицательных знака.

— Ну, ты и болтун, Фредрик! Я серьезно!

— Я тоже. Что делаешь завтра? Заехать за тобой?

— Завтра в приюте детки будут петь рождественские песни. Пойдешь со мной?

— Я подумаю, солнышко.

— Что?!

— Я сказал, что подумаю.

Мне было забавно издеваться над ней, а ведь я даже не издевался, а говорил правду и то, что хотел сказать.

— Завтра в десять! Встретимся в приюте. И не называй меня «солнышком»! — строго сказала Миша и отключилась.

Я довольно вздохнул, в предвкушении, как скоро избавлюсь от своего секрета: завтра я встречусь с Мишей и все ей расскажу.

И я назвал ее «солнышком» — давно хотел назвать ее так и теперь чувствовал острое удовольствие.

«Миша, мое солнышко. Истеричное маленькое солнышко, — подумал я. — Пусть обижается, сколько хочет».

«Солнышко»! Он назвал меня «солнышко»! С чего бы это? В последнее время я его просто не узнаю! А этот разговор? Полная бессмыслица! Но у него был веселый голос, значит, он шутил. Да, это была шутка! Точно!» — Я облегченно вздохнула: что ж, даже у Фредрика есть чувство юмора.

На следующий день мы с Фредриком были на концерте в приюте. Я была в восторге от выступления детей, а сами детки обрадовались нам, потому что мы привезли им целый багажник сладостей. Швед был, как всегда, спокоен и серьезен: от его вчерашней шутливости не осталось и следа.

Дети спросили меня, почему «мой муж Флинн» опять не пришел, а одна девочка даже расплакалась от огорчения, и Фредрик стал успокаивать ее: он сказал, что Флинн приказал ему лично передать ей привет и «вот эту (тут он вытащил что-то из кармана пальто) елочку». Как оказалось, это был брелок от ключей к его «Мустангу», а на мой удивленный взгляд он ответил: «Я же швед, я люблю природу, поэтому — елка».

Затем мы пошли гулять по городу: погода была пасмурной, и даже Фредрик мог спокойно разгуливать под открытым небом.

Швед был очень спокоен, а я эмоционально рассказывала ему о своих переживаниях во время выступления детей. Фредрик сдержанно улыбался, а я даже плясала от переизбытка чувств, но он слушал меня, или делал вид, что слушал, потому что выглядел задумчивым и мысленно далеким от меня и реальности.

Один раз я не заметила выступа на тротуаре и чуть не полетела вниз лицом, но Фредрик успел подхватить меня, хотя при этом я сама схватила его за руку. С недавних пор он перестал носить перчатки.

Не разнимая рук, мы направились в парк.

— Почему ты не любишь Рождество? — поинтересовалась я.

Швед усмехнулся, но даже не взглянул на меня.

— На это есть причина, — ответил он, глядя вперед.

— Какая? — Я всматривалась в лицо Фредрика, пытаясь понять его чувства.

Он нахмурился, и я пожалела о том, что задала ему этот вопрос: видимо, я задела в его сердце слишком больную струну.

— Извини… Если хочешь, можешь не говорить, я понимаю. — Я сильно смутилась.

— Я расскажу тебе. Три года назад на Рождество случились самые неприятные события в моей жизни. Даже неприятнее войны. Вот и все, — усталым голосом ответил швед.

«Именно тебе я никогда не расскажу о том, что причиной моего отвращения к Рождеству является твоя родная сестра Мария, которая соблазнила меня в ту ночь, а я позволил ей себя соблазнить. Слабак!» — подумал я, посмотрев на полное эмоций лицо Миши: она словно светилась изнутри.

Именно поэтому я не хотел, чтобы Миша оставалась со мной на Рождество: в это время меня мучили призраки прошлого, а Миша, этот лучик солнца, такая похожая на Марию, стала бы жечь мое сердце контрастом ее чистоты и порочностью Марии.

— А я люблю Рождество, — сказала я. — Не знаю, почему, но люблю. Вся эта атмосфера, подарки, елка, огоньки… Все это так классно!

Фредрик улыбнулся.

— Да, согласен, очень здорово, — подтвердил он. — Я рад, что ты находишь в этом прелесть. Так и нужно, Миша.

— Что нужно? — не поняла я.

— Иметь в душе любовь к какому-нибудь празднику, — ответил он, опять отвернув от меня лицо.

— Какой это праздник у тебя?

— День Независимости Швеции.

— Ты скучаешь по ней?

— По Швеции? Возможно, но щемящей тоски не ощущаю.

— Почему ты не едешь на Рождество к родителям? Сколько они уже не видели тебя? — Я не могла понять: почему он так хочет остаться в одиночестве?

— Около трех лет, — равнодушно ответил он.

— Вот видишь! Поезжай в Швецию!

— Я не готов — слишком привык быть один.

— Но сейчас ты не один, — без задней мысли сказала я. — У тебя есть я.

Фредрик криво усмехнулся.

— Не уверен, что ты у меня есть, — ответил он, впившись взглядом в мое лицо.

— О чем ты? — удивилась я, не поняв его фразу.

— Все это очень сложно. — Он вздохнул. — Пойдем, сядем на скамейку и понаблюдаем за Темзой.

Мне стало не по себе: какой он непонятный, этот швед!

 («Все это очень сложно». Что сложно? Сегодня он какой-то другой, слишком странный, прямо-таки невозмутимый. Интересно, что с ним произошло на Рождество? Должно быть, эти воспоминания давят на него, и поэтому сегодня он сам на себя не похож?»)

Сегодня Фредрик был очень красив, и я украдкой любовалась им: его густые, темные, растрепанные волосы гармонировали с его коричневым полупальто, черными джинсами и коричневыми ботинками, а его шею украшал черный вязаный шарф.

Да, он был очень красив, и девушки, проходящие мимо, встречали его восхищенными взглядами, и, наверно, думали: что за белобрысая кукла идет рядом с этим викингом?

Я улыбнулась от этой мысли.

— Что? — тоже улыбнулся швед.

— Ничего, просто ты не замечаешь, какое впечатление производишь на окружающих дам, — весело ответила я.

Но на самом деле мне было совсем не весело, скорее даже неприятно оттого, что другие девушки смотрят на Фредрика.

Ха! Мне! Неприятно!

«Миша, он не твоя собственность! Он даже не твой парень, чтобы так думать!» — мысленно упрекнула я себя.

— Правда? Я и не заметил: ты затмеваешь своим сиянием всех на этих улицах, — ответил он.

Его слова сконфузили меня, и я не нашла, что ответить.

— Миша, скажи мне кое-что, — вдруг сказал швед. — Я уже спрашивал тебя об этом, но, может, твое мнение изменилось: тебе нравится, когда о тебе заботятся?

— Я же говорила: смотря на то, кто обо мне заботится. Когда я жила с родителями, их забота просто душила меня. А Мэри… Она укрыла меня одеялом, чтобы я не замерзла. Представляешь? — честно ответила я.

— Моя забота тоже душит тебя?

Я смутилась (какой каверзный вопрос!), но решила сказать правду, ведь он — мой друг.

— Мне приятна твоя забота, но я ненавижу, когда ты читаешь мне нотации, — сказала я и усмехнулась. — В такие моменты мне хочется повеситься!

— Ты знаешь, зачем я это делаю.

— Знаю, но Мэри укрыла меня совершенно без умысла.

— Я — не Мэри.

— Да, ты педантичный и холодный.

Фредрик ничего не ответил.

— Фредрик? — позвала я: мне показалось, что он обиделся, но его взгляд был абсолютно спокоен. — Тебя обижает то, что я называю тебя так?

— Это неприятно, но на правду не обижаются. Запомни это, — ответил он. — Но я слышал это уже раз двадцать, и, думаю, запомнил твое мнение обо мне.

— Ты обиделся, — печально сказала я. — Ну, хочешь, можешь называть меня истеричкой.

— Пойдем вон на ту лавку, — вместо ответа сказал швед.

«Ну вот, обидела его! Замечательно! И почему я так дерзка с ним?» — недовольно подумала я.

— Фредрик! — воскликнула я и загородила ему дорогу.

— Что? — Он спокойно улыбнулся.

— Прости меня. — Я стала поправлять шарф на его шее. — Не хочу, чтобы ты держал на меня обиду, и не злись, пожалуйста!

Я подняла взгляд на его лицо: оно напряглось.

(«Ну что ты делаешь! Если бы только знала о том, что я чувствую, когда ты прикасаешься ко мне!»)

Миша выглядела очень смущенной и умоляюще смотрела мне в глаза, сжимая своими длинными пальцами мой шарф.

Но я не хотел отвечать ей: я хотел прижать ее к себе и поцеловать. Поцеловать ее губы, щечки, носик, глаза, волосы… Я прилагал титанические усилия, чтобы оставаться внешне спокойным и невозмутимым, а в душе трепетал от ее прикосновений. Но Миша не касалась ни моего лица, ни рук, ни моей кожи вообще — она теребила пальцами мой шарф.

Я резко отстранился от нее.

— Все нормально, успокойся, — сказал я, осторожно убирая ее руки с моего шарфа.

— Ты простил меня? — Полячка радостно улыбнулась и сложила руки на груди.

— Да, правда, не знаю, за что. Я ни на что не обижался.

 Я быстрым шагом пошел к скамье, Миша побежала за мной, и мы расположились на скамейке, стоявшей недалеко от Темзы.

— Нужно было взять хлеб и покормить уток, — сказала Миша. — Они такие прожорливые!

Ее непосредственность заставила меня улыбнуться. Я уже отошел от нервного состояния, но специально сел от полячки подальше, чтобы не соприкасаться с ней даже верхней одеждой.

— Не понимаю, как ты можешь любить одиночество! Ведь так печально быть одному. Должен быть хотя бы… Утки! Утки! Смотри, они плывут к нам! Такие красивые! — радостно взвизгнула Миша, вскочив со скамейки.

«Она просто чудо!» — пронеслось в моей голове.

— Знаешь, чем мы отличаемся от людей? — спросил я Мишу.

— Мы пьем кровь, — тихо ответила она, повернувшись ко мне.

— Не только: людям необходимо чувствовать себя нужными, чтобы в них нуждались, и сами нуждаются в ком-то. Но мы можем жить одиноко, как скалы, и при этом быть счастливыми, — сказал я, глядя на нее.

Миша внимательно выслушала меня и села рядом со мной, нарушив дистанцию, которую я лично установил между нами. Конечно, она не думала, что это неправильно или плохо, ведь не знала о моих чувствах к ней.

— И ты счастлив? — серьезно спросила полячка.

— Может быть, а может и нет, а может, я просто не знаю об этом. — Я перевел взгляд на реку. — А ты счастлива?

— Нет. Бывают минуты, когда я чувствую себя сильной и независимой, чувствую, что могу сделать все, что планирую и держу жизнь в своих руках… Но это не счастье. Наверно, я никогда не была и не буду счастлива.

Ее лицо стало грустным и задумчивым.

— Почему ты так думаешь? Тебе только девятнадцать, и у тебя все впереди, — попытался я изменить ее мнение.

— Я чувствую это. Такие как я не могут быть счастливы: я слишком много размышляю и мечтаю, и мои мысли не дают мне покоя, постоянно паразитируют в моем мозгу, и я не могу быть спокойной даже на секунду. Понимаешь? Ни секунды. Я всегда беспокойна, и мне невыносимо от этого, — тихо сказала Миша, приложив пальцы к вискам.

— Ты застала в детстве такую игрушку, как тетрис? — поинтересовался я, впечатленный ее словами: я и понятия не имел о том, что она так несчастна.

— Да, у меня их было много, потому что я всегда выдавливала кнопки. А что?

— Дурацкий пример, но наша голова — как тетрис, а мысли — это палочки, которые ты должна выстроить. Если ты сделаешь это правильно и удовлетворишь свои желания, в которые они превращаются, они автоматически исчезают из линии задач и твоя память очищается — ты благополучно о них забываешь. Но, если ты позволяешь своим мыслям строиться неправильно, они забивают собой твое сознание, и ты не можешь избавиться от них, потому что они не исчезают, а только накапливаются. Это ведет к вечному страданию разума, а с ним и психики, и самой жизни. Научись выстраивать свои мысли и удовлетворять свои желания, и тогда ты будешь спокойна и счастлива, — сказал я.

Миша печально улыбнулась.

— К сожалению, я никогда не смогу исполнить свое главное желание, — сказала она. — Когда-нибудь я влюблюсь, и вся моя жизнь пойдет коту под хвост.

В эти минуты мне отчаянно захотелось закурить, но я вспомнил о том, что бросил и что сигарет у меня с собой не было . Тем более, рядом была Миша.

— Что? — вдруг услышал я голос Миши, прервавший эти размышления.

— Ничего, просто захотелось курить. — Я пожал плечами.

— Так кури, но где-нибудь в другом месте.

— Я бросил, — усмехнулся я.

Она удивленно приподняла брови.

— Бросил? Ха! Только не говори, что из-за меня!

Я спокойно взглянул на полячку, молча подтверждая ее предположение. Ее брови тут же поползли вверх.

— Из-за меня? Нашел, кого винить! Я не просила тебя об этом! Кури, сколько влезет! — с язвительным смехом сказала она. — А я-то думаю, почему от тебя перестало нести сигаретами!

И это я еще промолчал о том, что полностью обновил свой гардероб.

— Не просила, но попросила бы в будущем, маленькая язва. Я знал это, а общение с тобой мне дороже сигарет.

— Уж не влюбился ли ты в меня? — вдруг спросила Миша, и в ее голосе прозвучала тревога, смешанная с насмешкой.

(«Вот и отличное время для признания. Прекрасно, что она сама задела эту тему. Но как она перепугалась!»)

Но я решил, что сперва нужно подготовить полячку к ошеломляюще-неприятной (для нее) новости, поэтому пока не стал открываться ей.

— Не знаю. Я не знаю, как это, — тихо ответил я.

— Правильно, не нужно в меня влюбляться — я неподходящий объект для любви. У меня черствое сердце. — Миша улыбнулась, но я видел, что это была вымученная улыбка, и что моя полячка понимала, что говорила, а я понимал смысл ее слов.

— Ой, кажется, сейчас выглянет солнце, — с тревогой сказала она, посмотрев на небо.

Я тоже поднял взор: да, минуты через две должно было выглянуть солнце, но тоже на пару минут. Здорово и очень не вовремя: вокруг не было ни одного дерева или здания, ни одного укрытия. Просто великолепно.

Я знала, как укрыть Фредрика от солнца: я поднялась со скамьи и стала расстегивать свое пальто.

У меня было воздушное веселое настроение, и я подумала: вот он удивится моей находчивости!

Швед пристально следил за моими действиями.

— Что ты делаешь? — нахмурившись, спросил он.

Я не ответила, а перекинула свои распущенные волосы на правую сторону и села ему на колени, закрыв волосами его лицо.

«Черт, это просто невыносимо! Что она творит? Она сводит меня с ума!» — пронеслось в голове, когда Миша села на мои колени, скрыв своими прекрасными волосами мое лицо и обняв меня за шею. Миша прислонилась своей головой к моей, и ее дыхание обожгло мое ухо.

— Спрячь руки под мое пальто и в следующий раз не забывай перчатки, — прошептала она мне на ухо.

Этот шепот… Нет, она точно решила угробить меня! Она сидела на моих коленах, обнимала меня… Черт побери, да я даже не мечтал об этом. Хотя, кого я обманываю? Мечтал и не раз, но сейчас эта мечта, воплощенная в реальность, напугала меня: я стал сам не свой и напрягся от ее близости.

— Миша, это не самое лучшее решение, — прошептал я, но все же продел руки под ее пальто, положил ладони на ее спину, чуть ниже худых лопаток, и, воспользовавшись моментом, прижал Мишу к себе: ее грудь прижалась к моей груди.

— Не волнуйся, я не дам солнцу выдать тебя, — сказала она.

Ее волосы засветились золотым сиянием: это вышло солнце.

— Миша… — Я не мог найти слов от переполнявших меня эмоций: я был абсолютно не готов к такому испытанию, и мое хладнокровие куда-то исчезло, как бы сильно я не старался быть невозмутимым: Миша просто сводила меня с ума.

— Что?

— Это баловство… Легкомыслие.

— Правда? Я могу уйти! — Она тихо рассмеялась мне в ухо.

Черт, и дыхание и смех. Я умирал от счастья.

— Только попробуй, — ответил я.

— А что ты сделаешь? Наругаешь меня?

— Что с тобой сегодня?

— Не знаю: хорошее настроение.

Я усмехнулся. Ее пальцы лежали на моей шее, а Миша еще и двигала ими. Это было мучение.

— Ты обнимаешь меня. — Я коснулся своей щекой ее щеки.

— Нет, я просто прячу тебя от солнца. Размечтался! — весело ответила полячка.

— То, что ты сейчас делаешь, называется «обнимаешь».

— Не преувеличивай. Солнце зашло.

Миша отняла свою голову от моей и стала поправлять свои волосы. Я не смог больше сдерживать себя: вынул руки из-под ее пальто, наклонил голову Миши к своему лицу и поцеловал ее прямо в губы настойчивым поцелуем.

Но Миша вырвалась из моих рук и вскочила с моих колен.

— Никогда, никогда больше так не делай! — истерично вскрикнула она и стала вытирать свои губы рукавом пальто.

Мой собственный поступок ошеломил меня: я поцеловал ее. Поцеловал ее прекрасные губы! Черт, ради этого момента я и прожил сто восемьдесят восемь лет!

Я поднялся со скамейки, подошел к Мише и положил ладони на ее щеки, заставляя ее смотреть в мое лицо.

— Я люблю тебя, — твердо сказал я.

И будь, что будет.

— Что? С ума сошел? — брезгливо сказала она и отбросила от своего лица мои ладони.

— Да, черт побери, я люблю тебя. Как так получилось? Сам не знаю. Но я люблю тебя и понял это, когда мы впервые были в церкви, когда ты схватила мои пальцы: тогда меня словно молнией поразило, — сказал я и горько усмехнулся, увидев в ее глазах непонимание и неприятие моих слов.

Лицо Миши выглядело так, словно она собиралась плакать.

— Не надо! Замолчи! Я не хочу это слышать! — Она закрыла уши ладонями. — Ты дурак! Мне не нужна твоя любовь!

Она бросилась убегать от меня.

— Миша! — Я хотел последовать за ней, но с горечью в сердце дал ей уйти: она была так напугана моим признанием, словно я сказал ей что-то ужасное. Я знал, что так и будет, но не думал, что у нее начнется истерика.

На следующий день я узнал, что Миша улетела в Польшу. Она убежала. Убежала от меня и моей любви.

«И с этого дня начались настоящие мучения, — с горечью подумал я и усмехнулся от этой мысли. — Еще один идиот попался в ловушку безответной любви».

Глава 9

Варшава, мой дом, вся моя семья, кроме Маришки.

Не дожидаясь двадцать четвертого числа, я прилетела из Англии.

Все веселились, смеялись, пили кровь из праздничных бокалов, а я, глубоко погрузившись в себя, пряталась в углу дивана. Мои мысли крутились вокруг одной фразы: она звучала, как поставленная на постоянный повтор мелодия, не давая мне покоя. Это был голос Фредрика и его «Я люблю тебя».

«Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя»

Я приложила пальцы к вискам и закрыла глаза, пытаясь выбросить из головы голос шведа, но это было бесполезно.

— Эй, сестренка, что с тобой? — вдруг услышала я голос Мсцислава рядом с собой.

Я открыла глаза и, пытаясь улыбнуться, посмотрела на брата.

— Я просто отвыкла от дома, — ответила я ему.

— Но ты совсем не выглядишь счастливой оттого, что, наконец, попала в родные стены, — сказал он.

— Все классно, Мсцислав, честно, — тихо сказала я.

— Хорошо, но мы еще поговорим об этом. — Брат ласково потрепал меня по волосам и ушел.

Я вновь погрузилась в себя.

(«Фредрик любит меня. Как так вышло? Я не давала ему ни единого повода: я не кокетничала с ним, не флиртовала, не притворялась. Наоборот, я была собой: устраивала истерики, грубила, хамила, обижалась, плакала. А он влюбился в меня. Зачем?! Мне это абсолютно не нужно! Мне не нужна его любовь, мне не нужен Фредрик… Нет, нужен, но в качестве друга. Мне нужен тот Фредрик, который не признавался мне в любви. А он взял и влюбился. Дурак. Идиот! Он все испортил! Неужели он думал, что я обрадуюсь? Я, которая тысячу раз говорила ему о том, что не хочу никого любить?! Теперь он страдает из-за меня. Стоило только нам встретиться, и ему так не повезло. А еще он поцеловал меня. Я была так ошеломлена, что не смогла сразу прервать этот поцелуй… Да я… Я бы… Зачем я вру? И кому? Самой себе! Ведь мне не был неприятен его поцелуй. Первый поцелуй в моей жизни… Мне было даже приятно, однако он ошеломил меня. Ну зачем Фредрик влюбился в меня? И ведь он постоянно твердил о том, что я — глупенькая истеричка! Как мне жаль его. Из-за меня он будет несчастен! Но мне всего девятнадцать, как же он умудрился? Фредрик, ты все разрушил! Что мне делать? Как я должна вести себя с ним? Как я смогу смотреть ему в глаза, зная, что он страдает из-за меня? Я не знаю, что делать… Он любит меня, и это ужасно»)

Я боялась, что швед будет названивать мне или забрасывать меня сообщениями, но, к счастью, этого не случилось. Мне было странно знать о том, что он любит меня. Но главное было то, что мне не была неприятна его любовь. Нет, нет! Я просто не хотела, чтобы он любил меня, потому что я не любила его. В последнее время я чувствовала к нему непонятную симпатию, но и только. Я хватала его за руки, шутила с ним и даже села ему на колени, но это было баловство и ничего для меня не значило. Но для Фредрика значило. Он любит меня, а я вот так к нему отнеслась.

Мне было стыдно за свое поведение: мне нужно было выслушать его и спокойно объяснить, что я не могу и никогда не смогу ответить ему взаимностью, и мы решили бы, стоит ли нам общаться дальше. Вместо этого я закатила истерику, оскорбила его и спряталась в Варшаве, как маленькая девочка в шкафу.

Я подошла к Мартину, который в это время украшал елку: пока я была дома, решила воспользоваться шансом и узнать, почему моя семья так категорически настроена против Фредрика.

— Мартин, отвези меня на рождественскую ярмарку, — попросила я брата.

— Прямо сейчас? — удивился он. — Еще очень рано, и не все палатки расставлены. Лучше помоги мне нарядить елку.

— Нет, поедем на ярмарку! Или я буду ныть тебе на ухо целый день, — настойчиво сказала я и, схватив брата за руку, потащила его вон из гостиной.

Он со смехом пошел со мной.

— Какая поспешность! Тебе так не терпится что-то купить? — рассмеялся Мартин.

— Да, у меня рождественская лихорадка, — отозвалась я.

Мы спустились в гараж, сели в машину и уже через минуту ехали на ярмарку, располагавшуюся в центре города.

— Послушай, я хочу кое-что узнать и надеюсь, что ты честно ответишь на мой вопрос, — сказала я Мартину, как только мы отъехали достаточно далеко от дома.

— Вот оно что! А я-то думал, что тебе хотелось пообщаться с братом, маленькая лисичка. — Брат весело рассмеялся: видимо, у него было чудесное настроение.

— А как по-другому я бы вытащила тебя из дома?

— Ладно задавай свой вопрос.

— Ты точно ответишь? — обрадовалась я.

— Обещаю. Ну, валяй.

— Почему мне запретили общаться с Фредриком Харальдсоном? — прямо спросила я.

— С Фредриком? — Мартин сильно удивился, а потом нахмурился: плохой знак!

— Да, с ним, — ответила я.

— Фред — замечательный парень, и я сам не понимаю решение отца, — ответил Мартин.

Я была поражена: это сказал Мартин? А я ведь думала, что все мои ненавидят бедного Фредрика!

— Замечательный? — переспросила я.

— Да. Мы с ним не так хорошо знакомы, но могу сказать точно: он хороший паренек, просто у него тяжелая судьба.

— Тогда почему мне запретили с ним общаться?

Ведь если он — хороший парень, значит, это просто бред!

— Не знаю. — Мартин опять нахмурился. — А ты, как я понял, уже сама с ним пообщалась?

— Да, и он показался мне порядочным, — осторожно ответила я. — Точнее, я не увидела в нем ничего плохого или того, из-за чего мне не нужно было бы с ним даже разговаривать.

— Так вы уже знакомы?

— Да, но совсем немного. Так я могу с ним общаться?

(«И он влюблен в меня. Вот так, братец!»)

— Можешь. Он кажется отчужденным и хладнокровным, прямо как дракон Комодо, но он надежный. Вампиров, надежней его, я не знаю.

«Какие приятные слова!» — Я даже улыбнулась от этой приятной новости.

— Как вы с ним познакомились? — спросил Мартин.

— Он сбил меня машиной, когда я ехала на велосипеде из колледжа.

— Хотел бы на это посмотреть! — Брат усмехнулся. — Бух! Крики! Ругань! Истерика! Да?

— Тебе смешно? А мне было не очень! — Я стукнула его по руке.

— Велосипед сильно пострадал?

— Нет, но заднее колесо погнулось. Я накричала на него, а он назвал меня истеричкой и даже не извинился.

— Ого, а я не знал, что велосипеды умеют разговаривать.

Я опять стукнула его: он просто издевался!

— Я бы тоже назвал тебя истеричкой, ведь знаю, что истерики — твой конек.

— Какой ты противный! — Я обиженно сложила руки на груди.

— Точно, невероятно противный, — весело отозвался Мартин.

— Так ты считаешь, что Фредрик надежный?

— Да.

— А почему папа так не считает?

— Кто его знает. Ну что, принцесса, приехали.

Мартин припарковал машину на платной стоянке, я вышла из машины, а он остался: было слишком солнечно, чтобы брат мог сопровождать меня.

Я быстро пробежалась по ярмарке, купила новогодние и рождественские игрушки, и, когда я уже возвращалась к машине, мне на глаза попался ярко-синий галстук с белыми горизонтальными полосками. Не знаю почему, но я сразу вспомнила о шведе — ведь он был таким же странным и холодным. Я решила сделать Фредрику подарок и купила этот галстук, и мне даже завернули его в праздничную упаковку.

Пусть мне было неловко от его признания, но я не могла отказаться от Фредрика и хотела сделать ему подарок на Рождество… И хоть немного загладить перед ним свою грубость.

Пришло Рождество, но я была так подавлена, что даже этот светлый, самый любимый мой праздник не отвлек меня от мучительных мыслей. Я пошла на рождественскую службу в костел (родители даже удивились этому), но и там не нашла покоя: мне не хватало Фредрика, который всегда сидел рядом со мной… Слева от меня. Я так привыкла к этому.

(«Почему мне так плохо? Почему я страдаю оттого, что он любит меня? Я не могу забыть об этом и сделать вид, будто мне все равно, что мне наплевать на его любовь. Я боюсь его любви и боюсь полюбить сама: если я полюблю в таком юном возрасте, то буду страдать. Как было бы здорово, если бы он не любил меня, а мы были бы друзьями. Нужно поговорить с ним и все выяснить. Может, написать ему? Нет, ведь я сильно оскорбила его: он признался мне в своих чувствах, а я бросила их под ноги и растоптала. После этого он не захочет даже разговаривать со мной, он ведь такой гордый… Но нужно это сделать и как можно скорее. Я все ему объясню и, может, мы останемся друзьями. Это невыносимо! Эти мысли о Фредрике убивают меня!»)

Я никогда не страдала так, как сейчас. Я представляла шведа, его признание, его поцелуй… И его болезненную усмешку, когда я крикнула ему, что мне нужна его любовь. Я хотела полететь в Оксфорд и излечить его от боли, извиниться перед ним, но мне было страшно.

 («Наверно, сейчас он курит в своем кабинете… А может, и нет, — он ведь бросил курить. Ради меня»)

Я улыбнулась от этой мысли: Фредрик так любит меня, что отказался от излюбленной привычки. Все-таки это приятно. Но он любит меня, и это плохо. И хуже всего, что он не сможет меня разлюбить, а когда я, не дай Бог, влюблюсь сама и не в него… Как он будет страдать! Как Брэндон Грейсон…

И я не вытерпела: двадцать седьмого декабря я улетела в Оксфорд. Моя семья удивилась моему решению, но удерживать не стала. И правильно, я бы все равно улетела.

Прилетев в в Лондон, я села на ближайший автобус до Оксфорда и к вечеру была там. В городе я поймала такси, доехала домой, вышла из машины… И услышала громкие стоны. Четкие стоны занимающихся любовью людей. В моем доме. Я смутилась: раньше я слышала такие стоны только в фильмах, а тут такое… Я была ошеломлена: это были стоны Мэри… И, наверно, Эндрю!

(«Значит, она не поехала в Лондон! Вместо этого она пригласила Эндрю! А я, как дура, стою на пороге»)

Я растерялась и не знала, что делать: зайти в дом я не могла, мне было неловко нарушать любовное уединение парочки. Да и сидеть в соседней комнате и слышать их стоны, было бы извращением. Поэтому я побрела по улице. Хорошо, что у меня не было с собой сумок, а только моя маленькая сумочка с мелкими подарками из Польши.

Было уже около одиннадцати часов вечера, а я все еще бродила по городу и чувствовала себя потерянной, лишней, бродяжкой, бездомной. И я сделала большую глупость — позвонила Фредрику, подумав, что это удобное время для выяснения наших отношений. Может быть, это был знак?

С тех пор, как Миша улетела в Польшу, я не выходил из дома, а если выходил, то только на охоту. Я закрыл все шторы, заперся в кабинете и курил почти без остановки. Не знаю, сколько пачек я выкурил: может, двадцать, а может, и больше. Я не хотел курить, но сигареты были символом моей прежней жизни — жизни, в которой не было Миши и которая была временем моей свободы и спокойствия. А с тех пор, как появилась эта полячка, я пропал, упал в пропасть, совершив головокружительное падение, а Миша собственными ручками закопала эту бездонную могилу.

Никогда не думал, что любить — так тяжело, просто невыносимо. Особенно Мишу, еще и без взаимности. Вот это повезло! Теперь моя жизнь будет крутиться вокруг нее. Я думал о ней, мечтал о ней, без конца вспоминал наш поцелуй и то, как она сидела на моих коленах, ее шепот, ее пальцы на моей шее… И все это было убийственно: я сознательно убивал свою психику этими воспоминаниями.

Но, несмотря на все, что произошло, я не жалел о том, что признался ей: пусть я потерял Мишу, пусть она не будет со мной общаться, но она знает правду, ведь обманывать ее я не хотел. Я решил, что, раз она не хочет моей любви, я не буду навязывать ее. Я буду любить ее тихо, без каких-либо претензий, просто любить. Она может не любить меня, но пусть будет рядом.

«Как я жалок!» — с издевательской усмешкой над самим собой подумал я, закуривая очередную сигарету.

Вдруг зазвонил мой телефон. Заиграл гимн Польши.

Миша.

В моей душе все перевернулось.

«Она звонит. Зачем да еще и так поздно? Неужели она в Оксфорде?!» — пронеслось в голове, а чувства ежесекундно сменяли друг друга.

Я не звонил ей, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Но сейчас Миша звонила сама.

— Да, Миша? — Я закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, наслаждаясь этим моментом.

— Halo*, — робко сказала она.

Ее голос сводил меня с ума.

— Привет, — ответил я ей.

— Ты сейчас занят? — Ее голос был взволнованным.

— Нет, не занят. Чего ты хочешь? — грубовато ответил я, однако встрепенувшись от ее вопроса.

— Ты можешь приехать ко мне?

Я насмешливо усмехнулся: она серьезно? Это Миша? Или ее подменили в Варшаве?

— Зачем? Я думал, что после произошедшего ты вычеркнешь меня из своей жизни, — сказал я и глубоко затянулся сигаретой.

— Нам нужно поговорить. Я обидела тебя.

— Не беспокойся, ничего другого я не ожидал.

— Ты приедешь?

(«Она хочет поговорить со мной? Интересно о чем?»)

Я хотел отказать ей. Мне нужно было это сделать.

— Ты дома? — Я был так слаб, что не смог сказать ей «нет».

— Я на скамейке, на которой ты подобрал меня.

— Буду через пять минут.

Я отключил звонок, отшвырнул телефон, бросил сигарету в пепельницу и на секунду закрыл лицо ладонями: что ей нужно от меня? Черт побери, как она противоречива!

«Нет, Миша ты не обидела меня! Ты просто плюнула мне в лицо, но я знал, что так и будет. Знал и все равно на что-то понадеялся. Мазохист чертов. Она позвонила, и я тут же готов бежать к ней. Это зависимость. Настоящая дерьмовая зависимость» — с насмешкой над собой подумал я, но моя душа ликовала: Миша хочет видеть меня.

_________________

*Привет (польск).

Я вышел из кабинета, надел первые попавшиеся ботинки, полупальто и выбежал из дома. Через три минуты я уже был на месте.

Миша стояла одинокая, тоненькая, с напряженным лицом.

Когда я подошел к ней, она сильно смутилась. Конечно, она пыталась скрыть свое смущение, но бегающий взгляд выдавал ее с потрохами.

— Спасибо, что приехал. — Полячка фальшиво улыбнулась.

— Не думал, что ты позвонишь, — сказал я, любуясь ею.

— От тебя пахнет сигаретами. — Она нахмурилась.

— У меня были причины для курения, — спокойно ответил я, не собираясь извиняться или оправдываться.

— Да, я понимаю… И мне очень стыдно за свое поведение. — Миша болезненно улыбнулась. — Прости меня, пожалуйста, я не хотела обидеть тебя… Просто это было так… Неожиданно.

— Забудем об этом: никто из нас ни в чем не виноват, — твердо сказал я.

— Но я хотела объяснить тебе…

— Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя неловко. Забудь обо всем, будто я ничего тебе не говорил. Мы больше не будем это обсуждать, — настойчиво перебил ее я.

— Я не хочу, чтобы ты страдал! — воскликнула Миша.

— Поверь мне, я не из тех, кто будет страдать. — Я невольно усмехнулся.

— Не нужно! Ты очень хороший! — Ее голос задрожал, и она прижала ладони к своим щекам. — Но я… Я…

— Я же сказал: не будем это обсуждать.

Она немного испугалась моего резкого тона и сжалась, словно я попытался ударить ее.

— Я надеюсь, что мы останемся друзьями, — сказала Миша.

— Зачем? — Я насмешливо усмехнулся.

— Зачем? — переспросила она, и в ее глазах заблестели слезы. — Потому что ты нужен мне! Я…

Она порывисто задышала и стала теребить свою сумку.

— Не нужно так нервничать. Если тебе будет удобно, мы останемся друзьями. — Я хотел обнять ее, чтобы успокоить, но знал, что она лишь сильнее испугается.

«Я так жалок, что готов страдать, лишь бы ей было удобно. Пусть. Я сильнее ее и могу контролировать себя, а она себя — нет» — с болью подумал я.

— Правда? — Миша широко улыбнулась.

— Правда. Будем думать, что ничего не было, — подтвердил я.

— Я рада и… Спасибо за понимание, — тихо сказала Миша.

— Прогуляемся? В парк, например, — предложил я, чтобы развеять этот нелегкий разговор.

— Да, пойдем.

Она вздохнула с таким облегчением, что только сейчас я понял, какой камень лежал на ее хрупких плечах. Мне тоже стало легче: я нашел возможность быть рядом с Мишей и при этом не заставлять ее чувствовать себя некомфортно.

Мы медленно пошли в парк.

Ночной Оксфорд всегда был потрясающе красив и наполнен молодежью, которая смеялась, радовалась, сновала туда-сюда. Фонари горели ярко и как-то празднично. На уже закрытых витринах магазинов пестрели надписи, сообщающие о скидках, а на кафе встречались непонятные лозунги типа «Кофе. Утки. Рождество».

Вдруг я почувствовал, как что-то мокрое упало на мою щеку: это была снежинка, а потом еще одна и еще одна…

— Фредрик! Снег пошел! Наконец-то, снег! — воскликнула Миша и рассмеялась: она была так счастлива и так красива, что мне было больно смотреть на нее.

— А ты любишь снег? — спросила она меня.

Миша вела себя как ребенок: ловила снежинки руками, сдувала их с ладошек, пританцовывала, а на ее волосах уже образовалась целая паутина из снежинок, и только сейчас я заметил, что на ней нет пальто: вся ее верхняя одежда состояла из легкой шерстяной кофты.

— Где твое пальто? — недовольно спросил я, проигнорировав ее вопрос.

— Я забыла его дома! — радостно откликнулась она.

Ее веселый тон был неуместен.

— Миша, тебе срочно нужно новое пальто, — строго сказал я.

— Магазины уже закрыты!

— Да, к сожалению. Пойдем быстрее.

Я ускорил шаг. Миша почти побежала за мной.

— Я надеялась, что ты полетишь в Швецию, — вдруг сказала полячка. — Но вместо этого ты сидел здесь совершенно один!

— Мне не было скучно, — ответил я, сбавив шаг. — Как ты провела Рождество?

«У меня не было времени скучать: я курил почти без остановки и думал о тебе. Где уж тут скучать! — с сарказмом подумал я.

— Так себе. Мне надарили кучу подарков и все время обнимали, целовали…

Миша запнулась, и я знал почему: она вспомнила наш поцелуй. Хотя нет, не «наш» поцелуй, а «мой».

Я деликатно промолчал.

— Ты ходил на службу на Рождество? — спросила Миша.

— Нет.

— Почему?

«Потому что со мной не было тебя» — усмехнулся я.

— Не люблю этот праздник, — вместо этого сказал я.

— Ах да, я забыла. А я была.

— Здорово.

— Я спросила Мартина, почему мне запрещают с тобой общаться, — взглянув на меня, сказала Миша.

— И что он сказал? — Я был заинтригован.

Из всего клана Мрочеков только Мартин знал о том, что на самом деле было между мной и Марией, но, несмотря на эту осведомленность, он относился ко мне недоброжелательно.

— Мартин не знает почему, но он сказал, что ты хороший парень. Вот так, — сказала Миша и пожала плечами.

— Передай ему, что это приятные для меня слова, особенно, когда вся твоя семья ненавидит меня и считает негодяем

— Почему негодяем? Я тоже считаю тебя хорошим парнем. — Миша неловко улыбнулась.

(«Ну, зачем ты это говоришь? Лучше бы молчала»)

— Спасибо, — коротко ответил я.

— Я серьезно.

— Я тоже.

Полячка растерянно посмотрела на меня.

— Я сказала что-то лишнее? — смущенно спросила она.

— Нет, абсолютно.

— Хорошо.

Так мы добрели до ближайшей лавки, сели на нее, подальше друг от друга, и стали молчать.

Я снял с себя полупальто и накинул его на плечи Миши.

— Зачем? Ты же знаешь, что я не мерзну, — почти с детским удивлением спросила она, но все же, закуталась в него.

— Так ты выглядишь более уместно. Сейчас декабрь, и люди не должны видеть тебя в одном свитере. Никогда не забывай о том, что люди могут не понять тебя.

— Но многие люди ходят так же! — сказала Миша. — Мой сосед в Польше каждое утро ездит на велосипеде с огоньками, музыкой, и с голым торсом!

— Нашла, кого привести в пример, — усмехнулся я.

Как славно было вновь сидеть с ней и болтать. Просто невероятное наслаждение.

— Кстати! — Миша порылась в свой сумочке, вытащила из нее что-то и с радостной улыбкой протянула это мне.

Я удивленно приподнял брови.

— Что это? — спросил я.

— Подарок на Рождество.

«Она купила мне подарок. Значит, она меня хоть как-то, но ценит. Отлично, это уже достижение!» — с усмешкой подумал я.

Я взял ее подарок, раскрыл упаковку и вытащил из нее кричаще-синий галстук с белыми горизонтальными линиями. Я не сразу нашелся, как выразить свою «радость» этому подарку.

— Отличный галстук! Сама выбирала? — сказал я, прикрыв ладонью насмешливую улыбку.

(«Просто отвратительное изделие! Удавка… Да еще и яркая, как черт! Должно быть, Миша долго выбирала, чтобы купить самый ужасный»)

— Да! Он тебе понравился? — радостно прощебетала Миша, и ее глаза заблестели от удовольствия.

— Очень. Я польщен, — самым серьезным тоном солгал я, не желая обидеть мою ранимую истеричку.

— Он подходит твоему скандинавскому стилю. Знаешь, когда я увидела его, то сразу вспомнила о тебе.

(«Как мило. Черт, как мило! Вспомнила обо мне! И то только тогда, когда увидела этот дрянной галстук! А я ни на секунду не мог выбросить ее из головы!»)

— Спасибо за подарок. — Я скрутил галстук и положил его в карман полупальто, закрывавшего спину и плечи Миши.

— Скажи что-нибудь по-шведски, — вдруг попросила она.

— Что именно? — удивился я ее просьбе.

— Не знаю. Что-нибудь.

— Зачем?

— Хочу послушать, как звучит шведский язык.

Я усмехнулся: ее непосредственность умиляла меня.

— Ну, что тебе сказать, моя милая истеричка? Я — идиот, влюбленный в тебя без памяти, самый презренный жалкий идиот. Что еще? Еще я думаю, что галстук, который ты подарила мне, — просто ужасен, и, если бы ты захотела узнать меня поближе, то узнала бы, что я не люблю синий цвет, особенно, когда это цвет галстука. Но я все равно постараюсь носить его, чтобы сделать тебе приятно. Не знаю, что еще ты хочешь услышать, все равно ты ничего не поймешь, мое солнышко. И это к счастью, — сказал я на своем родном языке, чувствуя огромное наслаждение оттого, что смог назвать ее «милой» и «солнышком», а она даже не поняла этого.

Миша с восторженной улыбкой внимательно слушала меня и смотрела на мое лицо.

— Как классно! Никогда не думала, что шведский — такой красивый язык! — воскликнула она, когда я закончил свой монолог. — Я хочу выучить его! А как много языков ты знаешь?

— Никогда не считал, наверно, около тридцати, — ответил я, глубоко польщенный ее словами: я был швед, и все шведское было для меня самым прекрасным и идеальным. Только Миша в моей системе ценностей была не шведкой, а полячкой — славянкой и абсолютно неидеальной. Даже странно, что именно ее я полюбил на всю жизнь.

— А я знаю всего два языка и чувствую себя ничтожной по сравнению со всеми вами. — Миша тяжело вздохнула.

— У тебя есть целая вечность для того, чтобы выучить хоть все языки мира, — подбодрил я ее. — Но теперь ответь мне: почему ты все-таки позвонила мне? Только честно.

Миша отвернула от меня лицо, словно не желая отвечать на этот вопрос.

— Миша, — настойчиво позвал ее я.

Полячка посмотрела на меня, и я увидел, что она сильно сконфузилась.

— Ты будешь ругаться, — тихо сказала Миша.

— Не буду, обещаю.

— Я хотела выяснить наши отношения… Но не будем об этом. И еще… Мэри…

Фредрик насмешливо улыбнулся: наверно, понял, о чем я.

— Ну вот! Ты уже недоволен! — воскликнула я.

— Ты знаешь, что я думаю по этому поводу: тебе нельзя жить с этой смертной, — серьезно ответил он.

— Мне нравится жить с ней.

— Это грубое нарушение наших правил. Так не должно быть: мы не можем жить с людьми… Но я обещал. Так что Мэри?

— Она дома со своим парнем… И они там… — Я прочистила горло: мне было жутко неловко рассказывать об этом шведу.

Он усмехнулся очень неприятной саркастической усмешкой.

— Понятно, и ты постоянно будешь звонить мне в таких случаях? — насмешливо спросил Фредрик.

— Нет, если тебе это так не нравится! — Я обиделась: он говорил так, словно я отравляла его жизнь.

— Ты разрушила все мои планы на сегодня. — Его голос был все так же насмешлив.

— Какие планы? Выкурить очередную пачку сигарет? — резко спросила я. — Можешь идти! Я тебя не задерживаю!

— Куда я теперь пойду? Я здесь, с тобой.

Его тон совершенно мне не нравился: он смеялся надо мной.

— Я тебя к себе цепью не привязывала! — буркнула я.

— Ладно, уймись, пожалуйста.

Я оторопела. Фредрик тоже посерьезнел, наверно, понял, как мне неприятны его слова.

— Грубовато? Извини, просто не люблю, когда мне хамят, — сказал он.

(«Вот уж, извинился! Хам!»)

— Спокойной ночи, Фредрик.

Я встала со скамьи и пошла прочь, но, вспомнив о том, что на мне пальто шведа, я сняла его, вернулась к скамье и бросила его в лицо Фредрику, но он успел вовремя схватить его.

— Какой же ты еще ребенок! — тихо сказал он.

Я ничего не ответила, а быстрым шагом пошла домой, но не успела пройти и двухсот метров, как передо мной появился швед, и так резко, что я чуть было не врезалась в него.

— Тебе нравится постоянно сбивать меня? — вскрикнула я.

— Мне интересно, что ты будешь делать ночью одна в городе, — сказал он, не давая мне пройти.

— Я иду домой! Думаю, Эндрю справился за четыре часа? — грубо ответила я.

— Когда люди остаются наедине, да еще и в пустом доме, значит, до утра из него точно никто не выйдет, — спокойно улыбнулся Фредрик.

— А мне плевать! В конце концов, у меня есть все права на этот дом! И мне надоело общаться с грубияном Фредриком!

— Я готов извиниться.

Но по его глазам я поняла, что он опять издевается.

 «Хочешь поиграть? Поиграем!» — довольно подумала я.

— Встань передо мной на колени, и, может быть, я прощу тебя, — сказала я.

— Думаешь, не встану? — насмешливо спросил Фредрик.

— Слабо? — язвительно улыбнулась я.

Но он перестал улыбаться, а его лицо словно превратилось в камень: его голубые глаза стали суровыми и колючими.

«Что я делаю? Он ведь любит меня, а я говорю ему ужасные вещи!» — Мне стало больно от суровости его лица.

— Извини… Кажется, я переигрываю, — сконфуженно пролепетала я. Мне было стыдно за свое поведение.

Но швед ничего не ответил и лишь продолжал убивать меня суровым ледяным взглядом.

— Вот видишь, ты не должен любить меня! Я глупая, дурная и безответственная девчонка! Я опять обидела тебя! Прости! Я дура, Фредрик! Прости меня за это! — с горечью воскликнула я и убежала от него.

(«Дура! Как я жестока! И за что только он любит меня? Я не вправе издеваться над ним! Как сильно я обидела его! Каким ледяным стало его лицо! Ненавижу себя!»)

Вдруг зазвонил мой смартфон: по мелодии я знала, что звонит Фредрик.

Я сменила бег на шаг и ответила на звонок.

— Да? — робко сказала я, ожидая, что швед скажет обо мне что-то неприятное.

Конечно, ведь я так безжалостно прошлась по его гордости!

— Почему ты убежала? — спокойным тоном спросил он.

Я даже остановилась от удивления: как он спокоен!

— Ты что совсем не обиделся? — спросила я, оборачиваясь вокруг, чтобы посмотреть, рядом ли швед.

— Не думаю, — услышала я его голос за своей спиной.

Я обернулась к нему.

— Я ужасна, Фредрик! Я не хочу тебя мучить… Но мучаю, — печально сказала я. — Ты простишь меня?

— Я не могу иначе, — ответил он: его лицо было уже не таким суровым. — Только прошу, не перебарщивай.

— Я обещаю, — искренне пообещала я.

— И не волнуйся за мои чувства: я сам с ними разберусь, — серьезно сказал Фредрик.

— Не нужно, я ведь все понимаю…

— Хватит об этом.

Я поспешно закивала в знак согласия, но, несмотря на его слова, мне было очень стыдно.

— Я пойду, — тихо сказала я.

— Куда? — с улыбкой спросил швед. — Они ведь еще не закончили свое свидание и… — Он прочистил горло.

Но мне было плевать: я хотела уйти, куда угодно, лишь бы не оставаться с ним и гореть от стыда за свои поступки и слова.

— Я пойду, — повторила я, подняв на него взгляд.

Фредрик спокойно смотрел на меня.

— Хорошо, иди. Только один вопрос: есть планы на Новый год? — спросил он.

— Еще нет, — честно ответила я.

— Что ж, спокойной ночи. И спасибо за галстук.

— Признайся честно: он тебе понравился?

— Очень.

— Это хорошо… Пока, Фредрик.

Я ушла от него, надеясь, что он не будет догонять меня в третий раз. Мне казалось, что за последнее время я вылила на него целое ведро грязи, поэтому боялась опять ляпнуть что-то обидное. Мне меньше всего хотелось обидеть Фредрика: он был самым замечательным и надежным другом, таким близким, заботливым, серьезным. Он всегда находил время приехать ко мне, поговорить, погулять со мной. Даже сегодня: я позвонила ему почти ночью, а он приехал, хоть мог и не приезжать после того, что я наговорила ему. А швед даже вошел в мое положение и сказал, что мы забудем о том, что он любит меня, и что мы останемся друзьями, если мне будет это удобно.

А я так обрадовалась этому! Обрадовалась тому, что он будет терпеть боль, но оставаться со мной и быть моим другом, в то время, как любит меня и понимает, что мне не нужна его любовь. Я поставила его в ужасное положение!

«Это так нечестно по отношению к нему! Ему и так не повезло влюбиться в меня! Мне нужно смягчить этот удар судьбы и быть человечней» — пронеслось в голове.

— Я убегаю как ребенок! — вдруг вырвалось у меня.

Я остановилась и снова, но уже с надеждой, стала смотреть по сторонам, ища Фредрика.

— Фредрик! Ты здесь? Фредрик! — громко крикнула я.

Но его не было.

Меня охватила горечь: мне нужно было немедленно увидеть его и сказать, что он не должен жертвовать своим спокойствием ради меня, что, если ему тяжело быть моим другом, я не буду настаивать и пойму, если он больше не захочет меня видеть.

Я сделала самый необдуманный поступок в своей жизни: я никогда не совершила бы этого, ведь это было так навязчиво, но под импульсом сострадания к бедному шведу, я совсем не думала о последствиях.

Миша убежала, но в этот раз я не стал догонять ее, да и, честно говоря, я просто не хотел видеть полячку: ее приказ встать перед ней на колени разозлил меня, и мое хорошее настроение как рукой сняло.

Я видел, как она была поражена своим же поступком, и ее растерянность немного оправдала Мишу в моих глазах, но она демонстративно показала, что моя любовь для нее — дерьмо, так некстати прилипшее к ее замшевым сапожкам, и она озабочена тем, как бы стереть его.

Миша ушла, а я поехал домой: я хотел закрыться, отдохнуть от чувств, выкурить еще двести сигарет, хоть на минуту забыть о полячке и о том, как она презирает мои дурацкие чувства к ней. Приехав, я закрылся в кабинете и, достав пачку сигарет, с наслаждением закурил.

(«Что я должен делать? Терпеть это унижение? Ох, Миша, зачем ты появилась в Оксфорде? Если бы ты осталась в Польше, я не влип бы в это дерьмо. Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!»)

Я сидел в кресле, закинув ноги (не сняв ботинки) прямо на стол и курил, как вдруг мои мысли прервал громкий стук во входную дверь.

«Кого это черт принес в такое время?» — недовольно подумал я и с сигаретой в зубах пошел открывать дверь, с мыслью, что не смогу сдержаться и обязательно наору на ночного посетителя.

Я резко провернул ключ в замке и с силой открыл дверь.

— Ай!

На пороге стояла Миша, положив ладонь на лоб: я ударил ее дверью.

— Миша? — удивленно спросил я, хотя в этом не было необходимости, ведь я отчетливо видел, что это была именно она, освещенная желтым светом фонарей.

— Я не могу так, Фредрик. Я боюсь, что взорвусь от своих мыслей, — тихо сказала она.

— Что ты здесь делаешь? Ты ведь шла домой! — Я был крайне удивлен ее приходом.

Я вспомнил о сигарете, вынул ее изо рта и спрятал руку, в которой держал ее, за спиной, чтобы на Мишу не попадал дым, но опоздал: полячка уже закашлялась. Я бросил сигарету на пол и затушил ее ботинком.

— Я не смогла… — Миша глубоко вздохнула. — Я пришла, чтобы сказать тебе…

— Тебе не нужно было приходить, — настойчиво перебил ее я.

Я не мог впустить ее в дом: там все было прокурено.

— Нет, нужно было! Я хочу, чтобы ты знал: если тебе тяжело быть рядом со мной, тогда не будь! Я все понимаю и не хочу причинять тебе боль! Если хочешь, я уеду домой, может, тогда тебе станет легче! — торопливо выпалила она. Ее лицо было искажено болью.

Меня будто ударили в душу: она хочет уехать? Но тогда я больше никогда не увижу ее. Таким способом она решила избавить меня от страданий? Глупая наивная Миша!

— Миша, пожалуйста, успокойся и не принимай такие важные решения на горячую голову. Не понимаю, что заставило тебя решить так? Да, я люблю тебя, но мне не тяжело быть с тобой, — серьезно сказал я.

— Но я обижаю тебя! Не хочу, но обижаю! Ты страдаешь из-за меня! А я не хочу этого!

— Если ты хочешь помочь мне не страдать, скажу только одно: если ты уедешь, я буду страдать еще больше. Просто быть с тобой рядом, разговаривать с тобой, видеть тебя — вот и все, что мне нужно, мне этого хватает. — Я пытался разубедить ее, потому что невероятно испугался, что она уедет.

— Я понимаю, что ты говоришь все это потому, что любишь и не хочешь огорчать меня, но так больше не может продолжаться! — Ее голос был полон слез.

— Ты ни в чем не виновата. Никто не виноват. Я не хочу, чтобы ты ставила себя в такое положение. Поверь, я сумею справиться со своими чувствами, и ты даже не почувствуешь того, что… Что я сказал тебе тогда в парке.

— Но я не хочу, чтобы ты…

— Не хочешь, чтобы я не чувствовал себя дерьмом? Извини за грубое слово. Если ты не хочешь этого, то просто позволь мне быть рядом и заботиться о тебе — это все, что мне нужно, и большего я от тебя никогда не потребую, я и не вправе ничего требовать. — Я с горечью в душе смотрел на нее, на мою Мишу.

Она выглядела хрупкой, как фарфоровая куколка.

— Ты серьезно? — тихо спросила она.

— Совершенно серьезно, — твердо ответил я.

— Я не знаю, что сказать… Ты не хочешь, чтобы я уезжала?

— Твое бегство ничего не решит. С этой минуты я ни слова не скажу о моей… о моем дерьме. Договорились?

— Да, да! — прошептала Миша. — Но сейчас я… Мне нужно…

— Уйти? — подсказал я.

— Думаю, это будет правильно, — сказала Миша. — Пусть хотя бы эти пять или шесть часов будут мирными. Если ты передумаешь, просто скажи мне, и я уеду.

— Да, иди, тебе нужно отдохнуть. И не думай о сегодняшнем: все, что было сказано — уже в прошлом. Мы друзья.

Полячка глубоко вздохнула.

— Спасибо, Фредрик… До завтра! — Она поспешно ушла.

Я смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла за углом. После этого я сел на ступеньку и достал из пачки, которая была у меня в кармане джинс, новую сигарету. Приход Миши вымотал меня. Моя голова раскалывалась от мыслей, но одна из них придавала мне сил: Миша не уедет, и она позволила мне быть ее другом. При всем при этом, я никогда не был так счастлив. Но разве, утопая по уши в дерьме, можно быть счастливым? Когда дерьмо окружает тебя со всех сторон?

Можно: я был ярким примером этому.

Выкурив сигарету, я затушил окурок о ступеньку, забрал с крыльца оба окурка и вернулся в дом. После улицы воздух моего прокуренного дома ударил мне в нос, и, решив, что это была последняя сигарета в моей жизни, я настежь открыл окна: я решил бросить курить, но в этот раз уже точно. Да я и тогда не хотел курить, скорее, мне необходимо было создать фон и окунуться в комфортную для себя обстановку. Ночь прошла, но я не мог найти покоя. В пять часов утра я машинально достал сигарету и, забыв о том, что бросил курить, с превеликим наслаждением выкурил ее, а потом обругал себя и поклялся, что больше не притронусь к сигаретам. Я ждал хотя бы шести часов, чтобы пойти в парк и встретить там Мишу: я знал, что она бегает каждое утро, но передумал — это было бы слишком. И ведь Миша сказала «до завтра», значит, она придет сама.

Я шла домой. Вокруг меня кружился снег, но он уже не вызывал во мне такого восторга, как еще час назад. Я машинально шагала, погрузившись в свои мысли и корила себя за свою грубость к бедному, влюбленному в меня Фредрику, и за то, что была готова использовать его любовь ко мне, принять ее, без каких-либо обязательств с моей стороны. Мне было жаль его, но в то же время я была рада тому, что швед готов любить меня молча, ничего не требуя. Фредрик был дорог мне, и я не хотела терять его общество, но мне не нужна была его любовь.

 Подойдя к своему дому, я осторожно прислушалась: там было тихо, слышалось лишь тяжелое дыхание двух человек. Наверно, они спали.

«Слава Богу, они спят! Было бы ужасно опять застать их в самый «интересный» момент!» — с облегчением подумала я.

Я бесшумно прошла в свою спальню. Там, сняв сапоги, но не сняв одежды, я залезла под одеяло, и мою голову снова стали раскалывать мысли о Фредрике.

Через некоторое время я услышала, как, спящая в соседней комнате, парочка проснулась и стала нежно ворковать. Я прошмыгнула в прихожую, надела сапоги, захватила свою сумочку с подарками, вытащила из гардероба черное пальто и выскользнула на улицу, чтобы сделать вид, будто я только что прилетела из Варшавы, так как не хотела смущать Мэри и Эндрю своей осведомленностью насчет их ночных утех.

Улица была застелена снегом. Я закрыла дверь на замок, посидела около часа на ближайшей лавке и в восемь часов и две минуты, услышав голос Мэри: «Что приготовить на завтрак?», поняла, что парочка собралась завтракать. Я подошла к двери и смело постучала.

«Ой, кто это?» — спросила Мэри и торопливо пошла к двери.

— Миша? А я думала, ты вернешься не раньше Нового года! — воскликнула она, смутившись, но широко распахнула дверь.

— Я решила, что проведу его здесь, — как ни в чем не бывало сказала я. — А ты, я помню, тоже собиралась уехать.

— Я передумала. Но почему ты стучала? У тебя есть ключи!

— Решила проверить, а вдруг… И вот, ты дома! — Я широко улыбнулась. — Ты так и будешь держать меня на пороге?

— Нет, конечно! Заходи… Только, я не одна. — Мэри понизила голос до шепота.

— Правда? — деланно удивилась я.

— Да, мы с Эндрю устроили свидание… Откуда на тебе это пальто?

— Я же улетала в нем в Польшу, не помнишь? — как можно естественнее, ответила я, поняв, что попала впросак.

— Нет, пока тебя не было оно висело в гардеробе, я это точно знаю. — Мэри открыла гардероб. — Что-то не вижу его.

— Конечно: оно же на мне! — Я стала снимать сапоги.

 — Ладно, может быть, мне показалось. Только не заходи на кухню: там Эндрю, в одних трусах.

— Не волнуйся, я и не собиралась: поеду к Фредрику, — успокоила я Мэри. — Если что, я в своей комнате.

Мэри ушла на кухню.

Мне стало так неловко, как я того не ожидала, поэтому я быстро переоделась, расчесала волосы и со словами: «Меня нет!» выскочила из дома.

Мне не хотелось беспокоить шведа, поэтому я направилась в центр, где, как я знала, располагалась праздничная ярмарка: о ней мне рассказала Мария. Я безумно любила такие ярмарки, даже несмотря на то, что раньше была на них только с родителями: я любила ходить между рядами палаток, слышать ароматы человеческой еды, напитков, разглядывать игрушки, шапочки, варежки, фарфоровых людей и гномов.

Погода была хорошая: ни ветра, ни снега, а только тяжелые серые облака укрывали небо, словно нависая над городом. Много людей: детей и взрослых. Отчетливо чувствовался дух радости и праздника: повсюду блестели улыбки, гирлянды, огоньки, слышался смех, крики детей, веселая музыка. Я хотела купить подарки детям приюта Мэри, но, к моему великому огорчению, обнаружила, что забыла кошелек с деньгами дома, — он остался в сумочке, а сумочка — на тумбочке в прихожей.

Меня охватила досада: я так хотела обрадовать бедных сирот! Но возвращаться домой за кошельком мне не улыбалось: одна мысль о том, что я могу увидеть Эндрю, в одних трусах, приводила меня в ужас и смущение.

Позвонить Фредрику? Опять использовать его любовь?

Я достала смартфон, который вовремя переложила из сумки в карман пальто, и позвонила шведу, но он не ответил, а я так привыкла к его постоянству, что была просто поражена его игнорированием меня и тупо смотрела на экран смартфона.

«Наверно, решил, что не стоит потакать мне. Ему слишком тяжело быть рядом со мной» — подумала я, рассеянно глядя на потухший экран.

— Знаю, о чем ты думаешь: «Почему он не ответил?» — вдруг услышала я голос Фредрика прямо над моим ухом.

Я обернулась и сконфуженно улыбнулась шведу

— Нет, я думала о том, ехать ли мне за деньгами, которые я забыла дома, — солгала я.

— Хочешь что-то приобрести здесь? — с улыбкой спросил он.

От него несло сигаретным дымом, но я промолчала, помня о том, что у Фредрика действительно есть причины для курения. Сегодня он был очень красив, особенно, когда улыбался.

— Да, я хотела купить подарки для детей из приюта, — честно ответила я, прогоняя неловкие мысли о его внешности, — но забыла дома кошелек, а пойти за ним не могу: там Эндрю расхаживает по дому в одних трусах.

— Но не голый же, — с улыбкой сказал он.

— Слава Богу! Но дело не в том: мне жутко неловко! Это ведь парень моей подруги!

— Поэтому ты вновь решила уйти, чтобы оставить их наедине, а заодно позвонить мне, — спокойно сказал Фредрик.

— Я хотела… — Я осеклась: мне было стыдно за то, что я опять планировала использовать его.

— Почему ты так любишь обрывать фразы? Это несерьезно.

— Я хотела занять у тебя денег, — серьезно сказала я, проигнорировав его упрек.

В его глазах заблестела насмешка. Я начинала злиться.

— Занять у меня денег? — переспросил швед. — А я думал, ты просто хотела увидеть меня.

— И это тоже. Но ты займешь мне фунтов двести? Я отдам тебе, как только…

— Смеешься? — Его лицо стало очень серьезным.

— Почему ты так к этому относишься? — робко спросила я.

— Я не буду занимать тебе деньги.

— Почему?

Моему удивлению не было предела: таким образом он решил отомстить мне?

— Миша, я — мужчина. Взрослый, самодостаточный мужчина. Тебе незачем просить у меня деньги в долг. Я просто дам тебе эти деньги, и твоя просьба для меня оскорбительна.

Я растерялась, совершенно не ожидав такой реакции на мою невинную просьбу, и не знала, что ответить, а только растерянно смотрела на шведа.

— Пойдем. — Фредрик протянул мне руку. Его лицо выражало ледяное спокойствие.

Миша без колебаний взяла меня за руку, и мы пошли к праздничным палаткам.

Просьба полячки дать ей в долг двести фунтов обидела меня, но, когда я увидел, как она растерялась, мне стало понятно: всему виной ее менталитет, ведь Польша — страна более «западная», европейская. Конечно, в Швеции тоже платят каждый за себя, но… Это были я и Миша, и между нами вообще не должны были возникать такие вопросы. Я любил ее, и эти вопросы были совершенно не к месту.

Я отдал Мише свое портмоне, и она с энтузиазмом скупила игрушки: мишек, лисичек, овечек, машины, кукол… А я нес все это за ней, восхищаясь ее дивной, полной счастья улыбкой. Миша была так рада всему происходящему, что напоминала девочку, первый раз попавшую на такую ярмарку.

— Постой здесь, а я схожу за журналом. — Полячка оставила меня с пакетами у большой палатки с шарфами и варежками, и убежала в магазин через дорогу.

Поставив пакеты на тротуар, я стал рассматривать вязаное добро, продающееся в палатке. Мой взгляд упал на красный вязаный шарф с белыми оленями, и я купил его для Миши, как подарок на Рождество: первый подарок я утопил в Темзе.

— К вашему шарфу подходят вот эти варежки, — сказал продавец и подал мне красные варежки с такими же белыми оленями, что и на шарфе.

«Как раз для Миши: она просто обожает оленей на одежде» — подумал я и купил еще и варежки.

Миша вернулась через пару минут с журналом «Men’s Health» в руках, чему я очень удивился.

— Читаешь мужские журналы? — спросил я.

— Да, редко, но читаю: в них много интересных статей, — весело ответила полячка.

Я усмехнулся: я как-то читал один на досуге, и, несмотря на интересные статьи о здоровье и спорте, в нем было много статей на тему сексуальных отношений. Неужели Миша читает и их?

— Но я читаю не все… Я пропускаю некоторые. — Миша словно прочитала мои мысли. — Не смотри на меня так!

— Я просто удивлен, честно.

Она широко улыбнулась и положила журнал в пакет.

— Почему мужчины всегда удивляются тому, что многие девушки читают мужские журналы? Считаете нас настолько глупенькими? — спросила Миша.

— Нет, почему же? Я считаю, что такие девушки вызывают восхищение, и рад тому, что ты не забиваешь свою голову статейками типа «Как правильно выбирать колготки» или «Пять признаков целлюлита», — с улыбкой ответил я.

Миша рассмеялась.

— А откуда ты знаешь, что пишут в женских журналах? — с хитрой усмешкой спросила она.

— Один раз в самолете мне пришлось сидеть рядом с двумя девушками, которые читали женский журнал и вслух обсуждали каждую статью. — Я достал из пакета набор, который купил для Миши и протянул его ей. — С Рождеством тебя. Надеюсь, этот подарок тебе понравится.

Миша широко распахнула глаза и закрыла ладошками губы.

— Какой класс! Откуда ты узнал, что я люблю оленей? — воскликнула она, забрав свой подарок и разглядывая его.

— Это было просто: у тебя свитер с оленями, а еще футболка, платье, и еще много чего. Мне помогла банальная мужская логика, — пошутил я. — Тебе нравится?

— Да! Я просто влюблена! Извини… Я сейчас же надену его! Поможешь мне?

Она собрала свои волосы в высокий хвост и удерживала его рукой, а я аккуратно повязал красный шарф на ее тонкую шею.

Миша опустила волосы, поправила шарф и надела варежки.

— Ну, как? Здорово, правда? Здесь где-нибудь есть зеркало? — Она не стала дожидаться моего ответа и побежала к ближайшему магазину, чтобы посмотреться в его почти зеркальную витрину.

Я с томлением в груди смотрел на Мишу и не мог оторвать от нее восхищенного взгляда. Не знаю, за что я полюбил ее, но в этот момент я был счастлив. Счастлив, потому что она была весела и как солнышко освещала все вокруг своей улыбкой, а ее восхитительные волосы переливались золотистыми цветами.

Через минуту полячка вернулась ко мне, все такая же радостная и улыбающаяся, и в этот момент моя жалкая роль влюбленного идиота мне даже нравилась.

— Теперь идем в приют? — сказала она и подняла один из больших пакетов с игрушками.

— Поставь, я сам понесу, — сказал я, протягивая руку, чтобы забрать у нее пакет.

— Но у тебя же не три руки, — ответила она.

Я не стал спорить с упрямицей, и мы пешком направились к приюту.

Мне представилось, что мы — влюбленная пара, нет, даже супруги: идем рядом, вместе несем пакеты с провиантом и вещами… Не хватает только маленького ребенка у меня на шее и собачки рядом с Мишей.

 («Не стоит даже мечтать об этом. Она никогда не станет моей женой. Каким мужем я был бы с моей холодной скандинавской ментальностью? Нет, мы слишком разные, чтобы быть супругами, ну, и главная причина этому в том, что Миша меня не любит. Да и разве она может ответить мне взаимностью? Ей девятнадцать лет! Такие молодые вампиры должны жить с родителями, но Мишу почему-то отпустили в Англию. Что было бы, если бы она не приехала? Тогда моя жизнь не стала бы таким жалким дерьмом»)

Но при одном взгляде на мою полячку, которая как и все вампиры не могла полюбить еще ближайшие лет сто-двести, я прогнал эти мысли. Миша была рядом, и я был счастлив.

По дороге в приют я неожиданно вспомнила разговор Маркуса и Брэндона и захотела узнать, знает ли Фредрик что-нибудь о таинственной возлюбленной Седрика.

— А ты знаешь всех наших? — спросила я шведа.

— Нас не так уж много, чтобы не знать, — усмехнулся он.

— А ты знаешь девушку по имени Вайпер?

— Вайпер? Нет, в первый раз слышу о ней. Это у нее такое прозвище? — Он тихо рассмеялся.

— Нет, это ее имя. — Мне стало обидно оттого, что Фредрик смеется над ней.

— Нет уж, девушки-гадюки я не знаю. — Фредрик опять ухмыльнулся.

— Тебе кажется смешным, что девушку зовут Вайпер? — недовольно отозвалась я.

— Тебя это смущает? Зачем тебе эта Вайпер?

— Я просто спросила.

Но слова Фредрика удивили меня: он не знает вампиршу по имени Вайпер? Но ведь она существует, и в нее влюблен Седрик Морган! Может, швед просто не знает ее? Не знал же он и о моем существовании, пока не сбил меня в тот дождливый день.

— Тогда ты напрасно тратишь свое и мое время, — серьезно сказал швед.

— Перестань. А что ты знаешь о Седрике Моргане?

— Мало что: он нелюдим, малоразговорчив и очень любит одиночество. Все.

— Как будто ты общительный! — рассмеялась я. — И Седрик вовсе не нелюдим! Я разговаривала с ним, и, поверь, тебе есть чему у него поучиться.

— Не отрицаю. Но я спокоен в силу своего менталитета, а он просто любит быть один.

— Но у тебя тоже нет друзей, кроме меня, — возразила я.

— Да, но я не жалуюсь, — спокойно ответил швед

— Он тоже не жалуется! Седрик — лучший вампир, которого я знаю! После моих братьев, конечно.

— У тебя есть право так думать: Седрик — странный, но, действительно, он один из лучших, — сказал Фредрик.

Я тяжело вздохнула.

— Да, он очень странный, но у него огромная душа… Но ты тоже хороший, Фредрик, очень хороший… Правда, — сказала я, чтобы подбодрить его.

Но он только холодно улыбнулся.

— Вот уж не знаю, — ответил он. — Иногда я бываю сущим придурком. Извини, вырвалось.

— Знаю. Но я тоже не подарок, — с улыбкой отозвалась я.

— Это я знаю, — усмехнулся швед.

Фредрик не переставал удивлять меня: он совершенно не стеснялся говорить мне о моих недостатках, и о своих тоже. Как смело! Он был спокойным и серьезным, а сегодня даже улыбался, что чрезвычайно меня радовало.

Мы подошли к приюту.

— Рапунцель! — услышала я восторженный детский вопль.

Мы подняли головы и увидели детей: они прилипли к окнам и энергично махали нам руками. Их счастливые сияющие личики светились, как лампочки.

— Дети, сядьте на места! — раздался недовольный возглас Кейт — второй воспитательницы.

Но дети не послушались ее, а продолжили кричать. У меня даже уши заложило от их криков.

Как только я и Фредрик вошли в приют, дети бросились обнимать нас. Пакет с игрушками вылетел у меня из рук, и я стала обнимать детей. Посмотрев на шведа, я увидела, что и он дружелюбен с маленькими людьми.

— Дети любят тебя! Тебе нужно работать воспитателем! — шутливо сказала ему я.

— To już za dużo*, — ответил он мне. — Мне и тебя хватает. Надеюсь, мы здесь ненадолго.

— У тебя есть какие-то планы? — спросила я.

Он ничего не ответил и поставил на пол пакеты с игрушками. Дети тут же высвободили меня из своих объятий и кинулись разбирать принесенные нами подарки. Поднялся визг. Я зажала уши ладонями. Фредрик схватил меня за руку и повел за собой: мы вышли из приюта и поспешно пошли прочь.

— Я чуть не оглохла! Никогда не думала, что дети способны так орать! — сказала я Фредрику.

Он не выпускал мою ладонь из своей, но и я не видела в этом ничего плохого: я верила ему и в то, что он справляется со своими чувствами.

— На то они и дети, чтобы шуметь, — ответил швед. — Кстати, что насчет твоего мини-мотеля?

Я прекрасно поняла его сарказм, но его острое сравнение моего оксфордского дома с мотелем развеселило меня.

— Я сделала вид, что приехала только сегодня, но чуть было не попалась, когда Мэри увидела на мне это пальто. Представляешь, я забыла, что уехала в другом! Но, к счастью, она не была особо любопытной, — весело ответила я.

Фредрик недовольно посмотрел на меня, но промолчал.

— Куда мы идем? — поинтересовалась я, чтобы нарушить наступившую тишину.

— Куда-нибудь, — ответил он.

— Хороший ответ! — улыбнулась я.

— А если серьезно, нам нужно поговорить.

— О чем?

— О твоей первой охоте. — Его тон стал очень серьезным.

­_____________

*Это уже лишнее (польск).

«Ой, совсем забыла о ней! Я ведь попросила его научить меня убивать. Но я еще не готова… А он обо всем помнит!» — пронеслось в моей голове. Я кашлянула и сделала вид, будто не расслышала его последнюю фразу.

— Ты уже решила, кто будет твоей первой жертвой?

(«Вот прицепился! Педант!»)

— Одна вакансия на жертву у меня есть, — ответила я.

Чем ближе Фредрик касался темы моего первого убийства, тем запутаннее становились мои мысли: я хотела сказать ему, что хотела бы отложить свою первую охоту, но швед выглядел таким решительным, что я невольно шла у него на поводу.

— К этому нельзя относиться так наивно и легкомысленно, — недовольным тоном сказал Фредрик. — Миша, будь серьезна, когда дело касается охоты.

— Ну, прости, я совсем забыла об этом, — честно призналась я. — Моим вниманием полностью завладели праздники и волнения.

Он усмехнулся.

— Волнения точно были. Ужасными. — Швед сильнее сжал мою ладонь.

Мне стало жаль его. Я поняла, что он имеет в виду: то, что он рассказал мне о своих чувствах, совершенно мне ненужных.

— Я не об этих волнениях, — солгала я. — Думаешь, у меня и без тебя их не хватает?

— Я вообще мало чего о тебе знаю, — отозвался он. — Я знаю, что ты легкомысленна, забывчива, раздражительна, истерична и чересчур любишь людей. Еще ты без ума от оленей на одежде и не выносишь сигаретного дыма.

— Но ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе: ты — швед, холодный, спокойный, хладнокровный, педантичный, любитель сигарет, отлично играешь в шахматы… И ты … — Я задумалась, вспоминая, что еще о нем знаю. — И ты любишь дождь. Все.

— На мой взгляд, все эти качества ясно вырисовывают мой характер. Но я не думал, что я — педант.

— Еще какой, — подтвердила я. — Цепляешься ко мне со всякими пустяками.

— Охота — не пустяки, как и твое совместное проживание со смертной.

— Ты опять о Мэри? Может, хватит об этом? Не хочу с тобой ругаться, честно!

— Хорошо, вернемся к охоте.

«Ну и нудный же этот швед! В такой день разговаривать об охоте!» — Меня охватывало раздражение.

Я честно пыталась сбить Фредрика с мысли своей болтовней, но он все равно вернулся к страшной теме, которую я не была готова обсуждать.

— Давай поговорим об этом завтра? — попросила я, надеясь, что он уступит мне.

— Нет, сейчас, — строго ответил швед и посмотрел на меня.

— У тебя такие ледяные глаза, что мне страшно, когда ты так на меня смотришь. — Я сжалась под его пристальным взглядом.

— У меня всегда такой взгляд, — мрачно изрек он.

— Нет, только, когда ты злишься на меня.

— Я не злюсь, а просто немного раздражен: я пытаюсь поговорить с тобой на очень важную тему, а ты пытаешься сбить меня с толку. Это не может не раздражать.

Его холодный тон смутил меня: вот уже не ожидала, что при его любви ко мне он скажет подобное!

Я опустила взгляд на свои сапоги и нахмурилась.

— Прошу тебя еще раз: будь серьезней, — уже менее холодным тоном сказал Фредрик.

— Ты отчитываешь меня, как ребенка! — с горьким упреком сказала я, не желая смотреть на него. — Мне это надоело, Фредрик! Если ты не можешь понять того, что я еще не готова zabić człowieka*, то никогда не поймешь меня! Я еще более человечна, чем ты думаешь, и, если это тебе не нравится, то не общайся со мной, а не пытайся меня переделать!

Какая пропасть разделяет нас! Конечно, ведь Фредрику почти двести лет, а мне нет еще и двадцати! Он не понимает меня, а я не понимаю его. Так зачем приносить друг другу боль и огорчения?

— Не поддавайся эмоциональному порыву, — спокойно сказал на это Фредрик.

— У меня хоть есть эмоции, а у тебя они отсутствуют вообще! — буркнула я.

— Мне жаль, что ты так думаешь, — мрачно отозвался он.

________________

* Убить человека (польск).

— Я хочу почувствовать от тебя хоть что-то: тепло, дружеское участие, расположение, уют… Но мне неуютно с тобой, когда ты разговариваешь со мной, как с ребенком! Ты нарочно подчеркиваешь разницу между нами? Ты холодный, просто ледяной, неприступный айсберг! — Я отпустила его руку и засунула свою ладонь в карман пальто.

— Ошибаешься: я всегда разговариваю с тобой как с равной, и мне плевать на разницу в возрасте. Но на все свои вопросы я получаю от тебя детские ответы, вот, в чем проблема, — серьезно сказал Фредрик.

Я остановилась и повернулась к нему. Меня охватил гнев.

— Прекрасно! Здорово! Тогда зачем ты вообще со мной разговариваешь? Я даю только глупые, прямо-таки идиотские ответы! Кроме глупой болтовни от меня ничего не дождешься!

— Миша, успокойся…

— Не хочу я успокаиваться! Знаешь что? Мне обидно, но ты не хочешь понять это!

— Незачем обижаться на правду.

Его равнодушное спокойствие просто бесило меня. Мои глаза наполнились слезами.

— Я не воспринимаю твои слезы как аргумент, — жестко произнес Фредрик, строго глядя на меня.

Эта фраза добила меня.

— А я и не пытаюсь тебя разжалобить! Я просто плачу! Плачу от обиды! Это ты никогда не плачешь, потому что ты — мраморная колона в костеле! Ты такой же бесчувственный и мертвый, как она!

— Да, я никогда не плачу, но не потому, что я бесчувственный, а потому, что не вижу в слезах смысла. — Его голос был полон холода. — Но даже я плакал, представь себе, на войне, когда подстрелили собаку-почтальона нашего полка.

— Так что мне сделать, чтобы ты заплакал! Умереть?

Глаза шведа грозно блеснули.

— Ты не в своем уме. Ты вообще слышишь, что говоришь? — тихо, но очень мрачно спросил он.

Но я уже не могла остановиться: я хотела как можно сильнее ранить его.

— Nie martw się, nie powiem żadnych głupstw! Bo od tej chwili umarł dla сiebie! I nie potrzebuję twojej miłości! Dusić na nim! A nasza przyjaźń to sama… cholera!* — крикнула я, сняла с руки варежку и с силой кинула ее в шведа, но потом решила, что она ни в чем не виновата, подняла ее с земли и с вызовом посмотрела на Фредрика.

Но на его лице не дрогнул ни один мускул: он просто усмехнулся холодной насмешливой ухмылкой.

Мне стало так больно, как не было никогда, и я бросилась бежать от него, захлебываясь в слезах, хлынувших из моих глаз.

Ее слова лезвиями пронзали мою душу: я никогда не думал, что она может быть такой жестокой. Миша так легко и с таким довольным лицом растоптала мою душу и мою любовь к ней! Растоптала даже нашу псевдо-дружбу. Мое прокуренное сердце наполнила такая горечь, что я невольно усмехнулся от этой душевной боли. Мне никогда не было так чертовски дерьмово. Мне казалось, что мир рушится вокруг меня, что я нахожусь где-то в персональном пространстве. Я чувствовал себя огромным китом, скованным маленьким аквариумом.

Полячка бросила в меня варежкой, но я не дрогнул: я просто смотрел на нее, на ее действия, и не мог понять, зачем она все это делает. Что ей нужно?

Миша убежала, а я побрел по дороге. Я шел словно в тумане. Проходя мимо приюта, я встретил Мэри, болтающую с какой-то подружкой.

— Привет, Фредрик! Спасибо за подарки! Дети просто в восторге… — Она замолчала, когда я посмотрел на нее.

— Что случилось? Вы поссорились? — удивилась она, даже приоткрыв рот.

— Передай Мише, что я никогда не побеспокою ее. Я учел все, что она сказала. Пусть не волнуется, я уезжаю из Оксфорда, — сказал я ей и пошел дальше.

______________

* Не бойся, с этой минуты я не скажу ни одной глупости! Потому что с этой минуты я для тебя умерла! И мне не нужна твоя любовь! Подавись ею! А наша дружба — это сплошное… дерьмо! (польск).

— Как уезжаете? Но так нельзя! Вам нужно поговорить! — крикнула Мэри мне вслед. — Я ведь всегда надеялась, что вы будете вместе!

«Спасибо, смертная девчонка, но это бесполезно» — мрачно подумал я.

Я решил уехать, решил, что так Мише будет легче, — без меня, моей навязчивой любви и заботы. Я только смущаю ее, привожу в истерики, довожу до слез, а она… Что она? Она прямо сказала мне, не щадя моих чувств: «Мне не нужна твоя любовь, а наша дружба — это дерьмо». Да, дерьмо, как и моя жизнь.

(«Я должен уехать: я несу большую ответственность за наш разрыв — не нужно было давить на нее. Но я не могу исправить себя: мой характер уже сложился, и я не могу пойти против него. Я очень серьезен и спокоен, а это злит ее. Может быть, я никогда больше не увижу ее. Буду страдать, скучать и томиться по этой истеричке. Но после того, что она сказала, какое неуважение она проявила к моей искренней любви к ней, остаться здесь и видеть ее я не могу. Слишком сильно она ранила меня, слишком жестоко ее юное сердце. Я уеду и не буду докучать ей. Пусть буду страдать только я, и она, может быть, станет счастливой»)

В этот же вечер я собрал самые нужные вещи и уехал в Лондон. Навсегда. Уехать из Англии я не мог: слишком сильно я любил Мишу, чтобы не жить хотя бы в одной стране с ней. В Лондоне у меня была квартира, почти на окраине, и она стала моим убежищем после добровольного ухода и отречения от возлюбленной.

«Я принимаю твое решение, Миша, но и моя любовь теперь не помешает мне жить: я сделаю все, чтобы так и было. Живи своей жизнью, а я буду жить своей. Я не буду рабом своей любви к тебе» — мрачно подумал я, выезжая из Оксфорда.

— Я только что видела Фредрика! Он был сам не свой! Что между вами произошло? — кричала Мэри в трубку.

Я тут же пожалела о том, что ответила ей: я была зла на шведа и все еще обижалась на него. Но теперь, немного остыв, я подумала, что нельзя было так грубо разговаривать с ним. Каких же слов я ему наговорила! Разорвала наши отношения и нашу дружбу… Хотя, какая эта была дружба? Я просто позволяла ему любить меня!

— Мэри, мне это неинтересно! — со злостью ответила я, не желая ничего о нем слышать.

— Миша! Он сказал, чтобы я передала тебе… Он уезжает! Уезжает из Оксфорда! Что же ты наделала, дуреха?

— Что? Уезжает? — растерялась я.

«Уезжает? Неужели я настолько довела его, что он больше не желает меня видеть?» — пронеслось в голове.

Фредрик — пуленепробиваемый хладнокровный айсберг, уезжает?

— Он сказал, что больше не побеспокоит тебя и что он учел все, что ты ему сказала… Что ты наговорила ему?

— Ничего! Только правду! — жестко ответила я. — Пусть уезжает! Так будет лучше! Для всех! Особенно, для него!

Я отключила звонок и выключила смартфон, чтобы Мэри не названивала мне.

Мой разум не мог поверить ее словам: я медленно шла к дому и думала о скандале, который я устроила. Как все начиналось и чем все закончилось.

(«Значит, так и нужно. Эта игра должна была закончиться. Конечно, мне горько от этого, но пусть уезжает. Будет хорошо, если он никогда не вернется. Он — не моя собственность, и я не люблю его. Скатертью дорога, Фредрик!»)

Я пришла домой, разулась, сняла с себя пальто, варежки и шарф, закрылась в своей комнате, легла на кровать, с головой залезла под одеяло и корила себя за то, как жестоко поступила с Фредриком. Не хотела, но поступила.

И вот, он уезжает. Я должна быть рада. Но по моим щекам медленно текли слезы: что-то во мне взорвалось, и горечь, переполнявшая меня, высвободилась в виде этих слез.

Я не любила Фредрика, но только сейчас поняла, насколько он дорог мне.

— Спасибо, Фредрик. Я тоже никогда не побеспокою тебя! — прошептала я, сжимая пальцами кулон в виде солнышка. И тут я вспомнила его слова: «А солнца мне хватает рядом с тобой».

«Прости меня, Фредрик! Ты бросил мне под ноги свою любовь, а я плюнула на нее! Тебе не нужно любить меня! Я недостойна… Недостойна твоей любви!» — плача, думала я.

Глава 10

Новый год прошел еще ужасней, чем Рождество.

Я осталась одна: Мэри все-таки уехала в Лондон, прихватив с собой Эндрю. Она звала и меня, но я отказалась: слишком тяжело было у меня на душе, чтобы веселиться.

В новогоднюю ночь в соседних домах пели песни, веселились, смеялись, слушали музыку. Все люди вокруг были веселы, довольны и счастливы. А я сидела в своей комнате, без света, без музыки, без настроения, с кружкой крови в руке, и думала о каких-то глупостях, о Фредрике, о нашей ссоре, о Рапунцель, о том, что на завтра я еще давно запланировала пойти на первую охоту и убить мажора Роба… Точнее, я убила бы его, с помощью Фредрика, но он уехал, и теперь мне можно было не убивать.

Мое непостоянство пугало меня: я говорила Марии, что сама смогу научиться охотиться… Но что такое охота? Это банальное убийство для того, чтобы мы могли выпить кровь. Я так привыкла к людям и всему человеческому, что не могла даже представить, как остальные вампиры убивают людей и при этом ничего не чувствуют. Все они относятся к людям пренебрежительно: даже моя семья называет их не иначе как «смертные», и Фредрик тоже считает их «всего лишь смертными»: то есть, факт их природы, а именно природы умирать, делает их жалкими в глазах моих сородичей. А я всегда называла людей «людьми». Люди. Они почти такие же, как и мы: они тоже чувствуют голод, страх, одиночество, тоску, печаль, радость. У них, как и у нас, есть душа, которая болит и расцветает в зависимости от обстоятельств. Да, люди считают себя всесильными, единственными разумными существами на Земле, но разве мы так не считаем? Ведь если люди — всего лишь смертные, значит мы — почти боги, бессмертные, великие. Мы принимаем это как должное. Значит, мы ничуть не лучше людей. В большинстве своем, люди — добрые, хорошие и порядочные. Конечно, многие из них подобны мажору Робу и даже хуже. Подобные ему, относятся к меньшинству — плохих, эгоистичных и тщеславных людей. Обычно такие люди становятся «мажорами Робами» по двум причинам: первая — это воспитание в духе «первенства» и «мы самые лучшие, а те, кто ниже нас, — отребье». У них много денег и они не думают о том, как свести концы с концами. Вторая же причина в том, что такие дети с самого детства видят социальное неравенство между собой и большинством окружающих людей, и это невольно порождает в них эгоизм и самолюбие. Они считают себя богами, потому что их троны сделаны из золота, но они забывают о том, что золото плавится, а порода — не признак ума… Как сказал Фредрик.

Мы не ценим деньги, а люди зависят от них. И это печально. Но при всем при этом, люди лучше нас: они могут любить не единожды и не быть в вечной зависимости от любви как мы. Как Седрик, как Грейсон… Как Фредрик.

 «Интересно, куда Фредрик уехал? Наверно, как можно дальше от меня. Его нет всего пару дней, а мне уже так не хватает его. Пусть бы лучше он остался, пусть бы мы не общались… Нет, он поступил правильно. Это выход из тупика, в котором мы оказались» — подумала я, сжав свой кулон.

В два часа утра я оделась и пошла бродить по улицам Оксфорда, чтобы увидеть хоть кого-нибудь из людей. Наверно, это паршиво — зависеть от общества. К счастью, на улицах было достаточно оживленно: в пабах, клубах и даже на площадях люди праздновали Новый год. Здесь были и пьяные, и трезвые, и счастливые, и печальные. Все вокруг сияло, шумело, светилось. Снег крупными хлопьями падал на землю, на дома, на деревья, на меня… Но эта красота была чужда мне, я не могла восхищаться ею в одиночестве. А новогодняя ночь тянулась как вечность, и в эти часы я жалела о том, что я — не человек. Если бы я была человеком, то пришла бы домой, залезла под одеяло, заснула и проснулась бы уже в новом году. Но это была только мечта: я не могла спать, и это давило на мой разум. Бесконечно думать и не иметь ни минуты отдыха — это мука. Да, у нас есть так называемый «вампирский сон», но он длится всего пару секунд. Разве это сон? Скорее, это мгновенная перезагрузка мозга. И никаких снов. Жестоко.

Я набрела на скамейку, на которой Фредрик так неожиданно поцеловал меня и признался мне в своих чувствах. Мне было некомфортно находиться здесь, но я не могла уйти: мне казалось, что швед здесь, рядом со мной. Сев на заснеженную скамейку, я стала смотреть на небо: оно было темным и застеленным снежным полотном. Снег падал на мое лицо, но я не обращала на него внимания: меня утопили воспоминания и в очередной раз захлестнул стыд за мою жестокость к Фредрику. Я представляла, что на его месте могла быть я, и, если бы кто-то так же поступил с моими чувствами, я… Я умерла бы.

От этих мыслей мне стало так горько, что я не удержалась и достала из кармана смартфон.

«Прости меня. Я незаслуженно оскорбила тебя, но ты так благороден, что уехал. Спасибо, так будет лучше. Для нас обоих. Прости меня и будь счастлив. С Новым годом. Миша».

Я смотрел на это сообщение и не понимал зачем. Зачем она мучает меня? Я смог бы утихомирить свои чувства, если бы ничто не напоминало мне о ней. Я даже стер из телефона ее номер, но полячка написала сама, и мои чувства тут же вспыхнули с новой силой и причинили мне адские страдания.

(«Зачем она написала это чертово покаяние? Ей нравится вертеть мною, как влюбленным паяцем? Она думает, что я прибегу к ней, если она поманит меня своим пальчиком? Или ей просто скучно? Я же сказал, что больше не побеспокою ее, значит, и она не должна беспокоить меня. Но стоп! Если Миша написала, значит, она не удалила номер моего телефона, как сделал с ее номером я. Значит, она не смогла этого сделать. Может быть, она не стерла его потому, что… А может, я просто идиот, который тешит себя пустыми надеждами? Да, я стер ее номер, но знаю его наизусть, и Миша, наверняка, знает мой. Какое это паршивое гнилое болото!»)

Я хотел дать полячке понять, что ей не стоит писать мне.

«Я знаю. С Новым годом» — ответил я на ее сообщение.

Коротко и понятно, никаких длинных предложений и возвышенных слов типа «Я прощаю тебя, ты не виновата». Я не мог написать их, потому что не считал так: да, она не виновата, но и я не виноват в том, что полюбил ее, как зеленый юнец. Однако Миша не имела права кинуть мне в лицо мою же многострадальную проклятую и безответную любовь к ней.

Но вдруг я осознал, что безотрывно смотрю на экран телефона, надеясь на то, что Миша ответит мне.

«Что со мной творится! Я не подросток и прекрасно умею контролировать свои чувства! Но что я сейчас делаю? На что-то надеюсь?!» — Я отключил телефон и зашвырнул его за диван, чтобы огородить себя от соблазна позвонить полячке.

Мой переезд в Лондон оказался не из легких: нужно было разобраться с университетом, собрать много документов и выяснить перспективы постоянного заработка. Я решил заняться юридической практикой: по паспорту мне было двадцать шесть лет, и я имел два прекрасных диплома юриста Сорбонны и Гарварда, включая всю отработанную обязательную практику, и, чтобы они не пропадали, а также, чтобы чем-то занять себя, я решил пустить в дело свои умственные способности.

Я снял достойный офис, взял на место секретарши немолодую умную женщину и уже второй день до шести часов вечера просидел там: я настроил себя на то, что теперь в моей жизни будет только работа, которая мне интересна. Но кого я обманываю? Главной моей целью было забыть Мишу, но так как это было невозможно, то хотя бы загрузить себя работой, чтобы не осталось времени думать о моей истеричной полячке.

В первый же день после открытия офиса у меня было три дела: бракоразводный процесс, где молодая вертихвостка требовала обобрать до нитки своего пожилого мужа; судебное разбирательство двух художников насчет авторского права, и третье — дело уже нешуточное: малообеспеченную семью иммигрантов из Италии пытались выселить из их собственного дома. В общем, наступило хоть какое-то разнообразие в моей скучной жизни.

За несколько недель мои услуги (плата за них была сравнительно небольшой) стали востребованными: у меня уже было два десятка дел. Из-за звания юриста, в офисе мне приходилось носить ненавистный элегантный костюм, но я носил его без галстука: у меня имелся всего один галстук — тот отвратительный подарок Миши, но он остался в Оксфорде. Я не любил и не носил галстуки, а подарок полячки и подавно — он напоминал бы мне о ней.

Девушки из соседнего офиса какого-то женского журнала заглядывались на меня и приглашали на чай, но я ясно дал им понять, что я — сноб и невыносимый человеконенавистник. По-моему, несколько девушек почему-то считали меня геем, но мне было плевать на это.

С тех пор, как я поклялся не курить, я не возобновлял этой привычки, но иногда упорно боролся с собой, чтобы не приобрести пачку сигарет. У меня начиналась новая жизнь: без Миши, без сигарет и без желания унижаться ради этой девчонки.

Я заставлял себя не думать о полячке, но не мог этого сделать: как сладко звучало мое имя в ее устах, когда она называла меня «Фрэдрик», через «э», а не через «е», как было правильно. Ее прелестный польский акцент не давал мне покоя, и, вспоминая его, я невольно усмехался.

Все полученные от работы деньги я перечислял на счет детского приюта, в котором работала Мэри. Зачем? Черт его знает: может, мне на самом деле было жаль детей, а может, таким образом, на подсознательном уровне, я хотел соприкоснуться с Мишей, зная о том, что она часто навещает приют и что она будет рада, узнав, что какой-то «добрый незнакомец» инкогнито помогает детям.

За месяц я успел приобрести громкую славу отличного юриста, поэтому стал более избирательным в выборе дел, занимаясь только теми, которые меня заинтересовывали. Я стал забывать о Мише, но в каждой светловолосой девушке видел ее. Она была моим наваждением, и я так свыкся с этой мыслью, что, пройди мимо меня сама Миша, я не обернулся бы на нее. Ложь! Я бы… Что я? Разве я мог знать, как отреагирую? Да, мне помогало мое хладнокровие, но ведь это была бы Миша! Как бы я ни хотел не думать о ней, но не мог забыть ее, однако твердо решил, что никогда не побеспокою ее.

Благодаря новой обстановке и работе, моя жизнь перестала быть скучной, как это было до встречи с Мишей, и напряженной, когда я был рядом с ней. Я был свободен, мой день зависел только от меня, поэтому я возродил свои увлечения конным спортом и фехтованием. Но все же, иногда я закрывался в кабинете и думал о своей полячке. Как она там? Что делает? Наверно, сидит на лекциях, а потом, как обычно, едет домой на своем синем велосипеде, а дома читает, болтает с Мэри, ходит. Просто ходит. И не думает обо мне. Или думает: «Как великолепно, что он уехал! Больше не надоедает мне своими чувствами и нотациями!». Потом я срывался с места, гулял по городу, часами смотрел на Темзу, затем запирался дома и слушал музыку, стараясь погрузиться в нее настолько, чтобы уйти из реальности хотя бы на пару минут.

Каждый вечер я посещал разные мероприятия, выставки, театральные представления, балеты, оперу. Я старался забивать свой рабочий день, чтобы у меня не было ни одной свободной минуты.

Друзей в Лондоне у меня не было, хотя многие люди и пытались общаться со мной. Особенно девушки.

Одним словом, я стал жить насыщенной жизнью. Пусть даже я был вынужден так жить, чтобы просто не думать о Мише.

Однажды вечером, на выступлении австралийского балета «Ромео и Джульетта» в стиле джаз-модерн, на котором я откровенно скучал, я встретил Брэндона Грейсона, того самого, который постоянно обыгрывал меня в шахматы. Это было уже после завершения программы: мы увидели друг друга, молча обменялись кивками, и я хотел было уйти, но он подошел ко мне и протянул руку для пожатия. Не скажу, что я был особо рад видеть Грейсона, — мне не нравились его развлечения. Я ни разу не был в его поместье, но был много наслышан о том, что там творится. Я не видел в развлечениях Брэндона ничего забавного, но и ничего противоестественного. Конечно, мне было немного жаль смертных девушек, но ведь и сами люди не видят ничего противоестественного в охоте на зверей. Но все же, эта особая любовь Брэндона Грейсона к этому развлечению не давала мне чувствовать к нему сильного дружеского расположения.

Но мне было скучно, поэтому я ответил ему крепким рукопожатием.

— Не думал, что встречу здесь кого-то из наших, — с улыбкой сказал Грейсон.

— А я совершенно не удивлен: подобные мероприятия всегда привлекают нас, — отозвался я.

— Верно. Как тебе этот балет?

— Оригинальная задумка, хорошая хореография и декорации, но Джульетта не та, что я вижу в своем воображении: солистка крупновата для образа хрупкой итальянки. Каков твой отзыв?

— Я ожидал большего, потому что этот балет мне страшно расхваливали. Насчет Джульетты полностью с тобой согласен, тем более, с некоторых пор я не люблю блондинок.

Эти слова заставили меня вспомнить о Мише.

— Куда ты сейчас? — спросил Брэндон.

— Есть какие-то предложения? — усмехнулся я, прогоняя образ полячки перед глазами.

— Я собираюсь посетить еще одно мероприятие. — Мой собеседник взглянул на часы. — Как раз через пятнадцать минут будет начало.

— Начало чего?

— Увидишь, если поедешь со мной.

Новое развлечение и таинственность вокруг него заинтриговали меня, и я без колебаний согласился.

— Но с тебя — партия в шахматы, — сказал я Брэндону, когда мы спускались к его машине.

 Мой «Мустанг» остался на другой парковке.

— Тешишь себя надеждой обыграть меня? — усмехнулся Брэндон. — Я дам тебе шанс отыграться, но уже не сегодня.

— У меня не горит. Так куда мы все-таки едем?

— Туда, где персоне твоей профессии не место: я слышал, ты записался в юристы?

— Да, баристер, частная практика, решил поразвлечься. Так что это за место? Публичный дом?

— За кого ты меня принимаешь? — Грейсон рассмеялся. — Для того, чтобы поразвлечься с девчонками, нам не нужно прилагать никаких усилий. И уж тем более платить.

— Ты развлекаешься со смертными? — удивился я.

— Нет, никогда: смертные — второй сорт. Они рождены только для того, чтобы кормить нас, — серьезно ответил Брэндон. — Им следует знать свое место.

— Сталкивался с умниками? — усмехнулся я.

— Да, и не раз. Они встречаются на каждом шагу.

Мы прошли на парковку и сели в отличную новенькую «Бентли».

Я увидел длинные темные волосы, лежащие на панели около лобового стекла.

— Отличное украшение, — шутливо сказал я.

— Это не украшение, а знак моего позора. — Брэндон усмехнулся, и я заметил в этой усмешке разочарование и боль.

— Позора? Я недавно общался с Мишей Мрочек: она сказала, что ты влюблен, — вспомнил я.

— С этой болтливой девочкой? Она кого угодно заболтает. Но я безгранично удивлен тем, что она общалась с тобой.

— Она ничего не знает. — От напоминания Грейсона о том скандале я почувствовал укол в сердце.

— К слову, я не считаю тебя виновником всех бед Марии: я знаю, какова она на самом деле. — Брэндон насмешливо улыбнулся. — Но, к сожалению, Миша сказала правду: я влюблен и чувствую себя ненормальным моральным уродом.

— И твоя жизнь превратилась в дерьмо. — Я тоже усмехнулся, сопоставив его жизнь с моей: я был таким же моральным уродом.

— Дерьмо — это цветочки, — мрачно отозвался вампир.

Я решил, что не следует бередить его раны, ведь его любовь, как и моя, была невзаимной. Тем более, не в моих правилах расспрашивать других: если они захотят, то расскажут все сами. Но случай Грейсона заинтриговал меня: что за вампирша покорила его черствое сердце?

(«Интересно, в кого он влюблен? Неужели эта любовь стала его наказанием? А я… Тогда за что, черт возьми, наказан я?»)

— Все продолжаешь свои забавы в поместье? — Я решительно перевел наш разговор в другое русло.

— Уже полгода, как не занимаюсь этим, — ответил Брэндон.

(«Надо же! И это его так изменила женщина? Удивительно»)

— Ладно, открою занавес тайны: мы едем в стриптиз-клуб. Сегодня там выступают чешские девчонки, — вдруг сказал Брэндон. — Об их программе трубят все английские газеты.

Я понял, что ему неприятно разговаривать о личном.

— Отлично, давно не посещал подобные выступления, — искренне сказал я.

Я не жалел, что поехал с Грейсоном: в последний раз я был в стрип-клубе во время своего студенчества в Сорбонне, а это было шесть лет назад. Да и что мне терять? Какие могут быть угрызения совести? Мише я не нужен, я холост и свободен. Лучше не бывает.

Клуб находился почти в центре города, в подвальном помещении, но был абсолютно легальным. Я слышал об этом заведении: это был самый популярный стриптиз-клуб Лондона, здесь выступали только эксклюзивные девушки и обязательно с целой программой, а не просто отплясывали и уносили в своих трусах чаевые. Чтобы выступить здесь, девушки должны были пройти отборочный тур: конкуренция за право выступить здесь была высока. Еще бы: за одно выступление в этом клубе танцовщицы получали крупные суммы, и это не считая щедрых чаевых, которые оставляли им сливки общества Лондона.

Благодаря Брэндону, которого секьюрити знали в лицо и даже поклонились ему, мы спустились в клуб. Я никогда не бывал здесь ранее, поэтому атмосфера и обстановка клуба поразили меня своей чрезмерной роскошью и пафосом почти дворцовой обстановки. Это было шикарное помещение: очень высокий потолок, повсюду мягкие кресла, диваны, опрятные дорогие столы, чопорные на вид официанты и охватывающий все помещение огромный темно-красный ковер. Невысокая сцена находилась прямо посреди клуба, вокруг которой и располагались все эти диваны и кресла. Все было начищено до блеска и как-то по-английски строго, но атмосфера была приятной; мягкие диваны словно говорили: «Садись и расслабься, сейчас будет стриптиз». Народу в клубе было хоть отбавляй.

Мы заняли самые лучшие кресла для обзора сцены: оказалось, Брэндон был владельцем вип-карты и этот уголок принадлежал только ему. Едва мы расположились в креслах, к нам подошел официант со строгим выражением лица типа «Чертовы извращенцы, мне приходится на вас работать» и вежливо осведомился, принести ли нам что-нибудь из напитков.

— Два виски со льдом, — ответил ему Брэндон.

Я усмехнулся: и зачем нам виски? Мы не употребляем эту человеческую гадость.

— Я всегда так делаю: уже вошло в привычку. Это даже завораживает: виски под рукой, мягкое кресло, а перед глазами — раздетые танцующие девушки. Что еще нужно? — Он увидел мою усмешку и тоже усмехнулся.

— Не хватает только сигарет, — отозвался я.

— Куришь? — спросил Брэндон, но его внимание было приковано к сцене.

— Уже нет. Бросил.

Еще одно напоминание о Мише: именно для нее я бросил курить, именно ей постоянно мешал мой сигаретный одеколон.

В зале погас свет. Заиграла какая-то медленная, томная, с эротическим придыханием и тонким женским голосом песня на чешском языке. Но вдруг песня резко сменилась на эльфийскую оперу. В зале громко зааплодировали. Мы с Брэндоном не отставали от других, но я удивился тому, как жадно он вперил взгляд на сцену, словно какая-то танцовщица и заставила его прийти сюда сегодня.

Сцена стала освещаться мягким белым светом. На ней появились шесть красивых длинноволосых девушек в белых одеяниях и с накладными эльфийскими ушками. Началось долгожданное выступление: девушки танцевали, то взявшись за руки, то поодиночке, то по парам. Предводительницей этих псевдо-созданий была фигуристая чешка с длинными темными прямыми волосами.

Краем глаза я заметил, каким взглядом Грейсон смотрел на нее: он просто не спускал с нее глаз, а его лицо приобрело напряженное и холодное выражение.

«Грейсон, оказывается, любитель стриптиза» — усмехнулся я про себя. Но и мне была по душе эта программа.

Не знаю почему, но одна из танцовщиц напомнила мне Мишу, но она была немного полнее и ниже ее, и ее волосы не были такими золотистыми, как у моей полячки. Едва я представил, что Миша танцует здесь, а все эти мужчины вокруг пожирают ее похотливыми взглядами, я даже немного рассердился. Я убил бы их всех, а потом разнес бы этот чертов клуб. Слава Богу, такое с Мишей вряд ли произойдет: я знал, насколько она стыдлива, и знал, что при просмотре фильмов и наступления в них откровенных сцен, она всегда переводила взгляд на потолок. Она сама рассказывала мне об этом, еще давно после просмотра с Мэри какого-то французского фильма. Но через секунду мое помутнение прошло, и я удивился тому, как смог увидеть в этой девице мою Мишу. Это было даже нечестно по отношению к польскому цветочку: Миша была чистой и невинной, а за танцующую девицу я ручаться не мог.

Неожиданно музыка сменилась на более тяжелую, и на сцене появились темные эльфийки с мечами и щитами. Зал взорвался от аплодисментов. Но, на мой взгляд, с этой частью костюмеры явно переборщили: эльфийки были в обтягивающих черных платьях, а поверх них блестели металлические доспехи. Темные девы оттеснили светлых эльфиек, начался бой и враждующие стороны стали срывать друг с друга одежду, и все это под тяжелое пение почему-то норвежского женского хора. В конце концов, девушки поубивали друг друга и, почти полностью обнаженные, упали на пол. Конец.

Зал был вне себя от восторга: мужчины кричали, свистели, топали ногами. Как стадо баранов, увидевших сочную зеленую травку.

Девушки поднялись с пола и посылали в зал воздушные поцелуи.

Несмотря на довольно «горячее» выступление чешек, я не почувствовал никакого эротического накала — слишком разнузданными и «грязными» были эти смертные, да и я никогда не имел к смертным женщинам физического влечения, ведь это было бы ненормально. Но я тоже похлопал, посвистел и остался доволен приятно проведенным вечером.

А Брэндон… Мне даже показалось, что у него были очень далекоидущие планы на девушку, на которую он глазел весь этот вечер. Его лицо не переменяло своего выражения, словно он был без ума от той девицы и желал остаться с ней наедине. Он поманил ее пальцем, и девушка, в чем осталась, подошла к нему.

— Ты звал меня, красавец? — томным голосом спросила она, положив свои ладони на плечи Грейсона.

— Говори на чешском, — ответил ей Брэндон. — Ты просто восхитительна, и у меня к тебе есть заманчивое предложение.

Девушка уселась на его колени, а он стал гладить ее длинные волосы.

— Какое предложение? — игриво спросила она.

«Он хочет затащить ее в постель?» — поразился я. Мне казалось, что так оно и было: он был сам не свой, а его глаза лихорадочно блестели.

Я не ошибся: Грейсон прошептал девушке, что желает ее.

«Что за извращение!» — подумал я.

Я знал, что некоторые вампиры развлекаются со смертными, но никогда не думал, что Брэндон из их числа. А ведь в машине он сказал, что смертные женщины для него — второй сорт.

Брэндон и чешская девица поднялись: девушка обещала показать ему свою гримерную.

— Не жди меня, — сказал мне Грейсон, и они скрылись за поворотом, ведущим за сцену.

«Как странно: он влюблен, но в тоже время спит с другими женщинами. Хотя нет: он не позволяет своей влюбленности командовать собой, как это было со мной в Оксфорде. Каким жалким я был! Я был половым ковриком Миши, а она с удовольствием вытирала об меня свои ножки» — подумал я, оставшись один.

Но я знал, что никогда не прикоснусь ни к одной женщине, если, конечно, Миша вдруг не ответит мне взаимностью. Да и это вряд ли: я не стал бы спать с ней, пока ей не исполнилось бы сто лет, иначе, чувствовал бы себя извращенцем. Мне от нее нужен не секс — мне нужно, чтобы она была рядом, была со мной, чтобы она и я были «Нами». Мне всего-то нужно целовать ее губы и ручки, гулять с ней, держать ее за руку, обнимать. Вот и все. Я люблю ее.

«Опять накатывает это дерьмо. Как с ним бороться? Я уехал от нее, у меня нет ни одной ее вещи или вещи связанной с ней, я сижу в стриптиз-клубе, вокруг меня ходят почти обнаженные девушки, а я думаю о Мише!» — со злостью подумал я.

— Привет. Скучаешь? — вдруг услышал я женский голос рядом с собой.

Я очнулся от своих мыслей: передо мной стояла девушка, которую я принял за Мишу. Теперь, глядя на нее, я ругал себя за то, что сравнивал их. Видимо, это было искажение моего больного влюбленного разума.

— Привет, совершенно не скучаю, — ответил я и отвернулся от девицы. Я не нуждался в компании, тем более, в ее компании, а хотел посидеть в одиночестве.

Но она вдруг села мне на колени, словно я был стулом.

— Кажется, я не звал тебя, — решительно сказал я.

— Я сама себя позвала. Я заметила тебя еще во время выступления: ты просто неотразим. Такой красивый, стильный… Настоящий мужчина. — Она стала водить указательным пальцем по моему лицу.

Я захотел сбросить ее с колен, но потом подумал: почему бы и нет? Не спать же я с ней собираюсь, а пообщаться с этой девчонкой можно. Я не храню Мише верность — я ничего ей не должен: она мне не невеста и даже не девушка. Она и знать меня не хочет. Так почему бы и нет?

— Я тоже тебя заметил, — с усмешкой сказал я наглой чешке. — Ты чудно танцуешь, эльфийка в белом.

— Спасибо, — улыбнулась она. — А мне нравится твой костюм: в нем ты такой сексуальный. Люблю строгие костюмы.

— Даже так? — усмехнулся я, подумав: «Конечно, любишь, ведь дорогой костюм всегда указывает на наличие денег».

Девушка положила мои ладони на свою талию.

— У тебя ледяные руки… Но я могу согреть их, хочешь?

— Нет.

— Уверен? — Она поцеловала мое ухо.

— Уверен.

— Так я тебе и поверила.

— Как тебя зовут? — спросил я, решив продолжить игру.

— Аранка, — прошептала она.

— Сколько тебе лет, Аранка?

— Это важно?

— Для меня да: а вдруг меня посадят?

— Не волнуйся, не посадят: мне даже не двадцать.

— Сколько?

— Некрасиво спрашивать у девушки ее возраст, — рассмеялась Аранка.

— Ну, хорошо. Как давно ты танцуешь стриптиз? — поинтересовался я.

— Около трех лет. Мне очень нравится моя профессия, потому что, благодаря ей, я зарабатываю много денег.

— Твой муж знает о том, что ты сейчас со мной?

Этот вопрос отрезвил ее: она оторвалась от моего уха и с удивлением посмотрела на меня.

— Откуда ты знаешь, что я замужем? — нахмурилась девица.

— Когда человек долго носит обручальное кольцо, а потом снимает его, на пальце остается гладкий белый след, — спокойно объяснил я. — Как у тебя. Твой муж вообще знает о том, чем ты занимаешься?

— Какое тебе до этого дело? — рассердилась девушка. — Я могу спать с кем хочу!

Это прозвучало таким обиженным тоном, что мне стало смешно.

 — А как же клятвы верности у алтаря? — усмехнулся я.

— Послушай, какая тебе разница? Ты хочешь меня или нет? Я не прошу у тебя много денег! Для тебя почти бесплатно, — громким шепотом сказала она, обхватив мое лицо ладонями.

— У меня есть принцип: я не сплю с замужними женщинами, — сказал я, отводя ее руки от моего лица.

— Да ты просто жмот, вот и все! — Девица слезла с моих колен. — Жалко триста фунтов? Козел!

— Ты столько не стоишь, — спокойно ответил я.

— Козел! — повторила она, схватила мой стакан с виски, отпила глоток, а остальное намеревалась выплеснуть мне в лицо, но я предупредительно покачал головой. Девица взвизгнула, бросила стакан на пол и убежала.

Я от души рассмеялся: вот это развлечение! Бедная девчонка! Я так унизил ее своим отказом!

«Но пора заканчивать этот фарс и выметаться отсюда» — подумал я, поднимаясь с кресла, но тут ко мне подбежала девушка, с которой ушел Брэндон.

Она была вне себя от злости.

— Отлично, что я тебя увидела! Где твой поганый друг? — набросилась она на меня.

Я слегка опешил, но затем усмехнулся: наверно, эти девицы приехали не из Чехии, а из самого ада.

— Что случилось, детка? — игриво спросил я.

— Что случилось? Мы с ним закрылись в моей гримерке, стали целоваться, а он все дергал меня за волосы и говорил: «Гадюка! Гадюка»! Я сказала ему, что я не гадюка, а ласковая беззащитная эльфийка, а он схватил меня за плечи, сказал: «Да, ты не она. Ты просто шлюха», и сбросил со своих колен на пол! И ушел! Негодяй! Мерзавец! Сукин сын! И, между прочим, я сильно ударилась локтем!

 («Так Грейсон ушел? Интересно, почему он оттолкнул ее? Он ведь так пожирал ее глазами»)

— Ну, а от меня, что ты хочешь? — поинтересовался я.

— Я могла выбрать любого мужчину, но выбрала его! За мое потраченное на него время он должен мне восемьсот фунтов!

Я молча достал портмоне.

— Ты принимаешь карточки? — Я решил подразнить ее.

— Смеешься? — воскликнула девушка. — Только наличные!

Я достал восемьсот фунтов и засунул их за корсаж ее ободранного платья, а она вздрогнула, когда мои пальцы коснулись ее груди.

— Вот, и возьми эти триста фунтов и передай их Аранке, — сказал я, снова засунув деньги ей за корсаж. — И передавайте горячий привет своим мужьям.

Я обошел девицу и направился к выходу.

— Мерзавец! Ненавижу англичан! — процедила она мне вслед.

— Я швед! — с гордостью ответил я ей. — И мне жаль тебя.

— Иди к черту! — крикнула она.

Я проигнорировал ее и вышел из клуба.

Машины Брэндона не было, поэтому я взял такси и спокойно доехал до своей квартиры.

На следующий день мы вновь, совершенно случайно, встретились с Брэндоном на выставке известного английского фотографа. Чтобы убить время, я предложил сородичу сыграть в шахматы. Он с самодовольной улыбкой принял мой вызов, и мы зашли в тихий уютный джентльменский клуб: Грейсон сказал, что это любимый его клуб за все время его долгой жизни, а жил Брэндон долго, почти в два раза больше, чем я. Этот английский вампир был страстным любителем шахмат, как и я, и именно на этой почве мы и познакомились: от наших общих знакомых я узнал о том, что он просто гений в этой игре, и решил бросить ему вызов. О своих баталиях с ним я уже рассказывал: он всегда меня обыгрывал. Один раз я чуть было не поставил ему мат, но оказалось, он просто глубоко задумался.

Мы заняли уютный уголок, нам принесли старинные, но все еще качественные и красивые, почти не тронутые временем стеклянные фигурки настоящих солдат, лошадей, королей… Замечательные шахматы. Даже мои нацистские не были столь безупречны.

— Я играю черными, — заявил Грейсон, вольготно расположившись в кресле.

— Черт, не люблю белые, — сказал я: они напоминали мне о Мише.

— Ты же знаешь, что я играю только черными. К тому же, нужно дать тебе фору. — Он стал расставлять свои шахматы.

Я пошел с коня. Брэндон выбрал пешку, защищающую королеву. Битва началась.

Мы играли долго и напряженно. Брэндон сидел, положив ногу на ногу, прищурив глаза и потирая подбородок указательным пальцем.

Я был во власти шахмат, но, хотя играл хорошо, мой соперник забрал уже половину моих фигур: Грейсон играл просто гениально. В конце концов, после третьего часа, проведенного в глубоком умственном напряжении, я решил расслабиться.

— Предлагаю тайм-аут на пять минут, — предложил я, откинувшись на спинку кресла. — Ты просто черт, Брэндон!

— Не расстраивайся: из всех моих соперников, ты — самый опасный, — сказал он.

— Что ж, я готов умереть от гордости, — пошутил я.

— Я не утрирую: моего лучшего друга Маркуса я обыгрываю за час, — усмехнулся Грейсон. — Кстати, как провел вчерашний вечер? Тебе понравилось представление?

— Скорее да, чем нет. Чувствуется, что постановщик — фанат эльфов. Но, думаю, финал можно было бы продумать и поинтереснее, — поделился я своими впечатлениями. — А тебе, как я видел, очень понравилось, особенно, танцовщица, с которой ты ушел.

Брэндон поднял на меня взгляд: в нем читались презрение и насмешка.

— Да, она была хороша, но недостаточно. — Грейсон прикрыл губы ладонью, словно пряча ироничную улыбку. — Но и я видел, как на тебя залезла одна блондинка.

— Я отшил ее, — усмехнулся я, вспомнив слова, что она шептала мне на ухо.

— Зачем же ты так оскорбил девицу?

— Не хотел обманывать ее ожидания. Я спросил, знает ли ее муж, чем она занимается, а она разозлилась и убежала, хотя перед этим предлагала мне переспать с ней за триста фунтов. Да и ты хорош: довел до истерики свою чешку, сбежал, а она набросилась на меня с выговором и жалобами.

Грейсон тихо рассмеялся, но затем его губы сжались в тонкую линию.

— Она всего лишь шлюха, — сквозь зубы процедил он. — Глупая, несносная, смертная девчонка. Но на самом деле, она просто разонравилась мне после того, как начала говорить глупости. Отвратительная пошлая девица.

— А она так не считает: потребовала восемьсот фунтов за то, что ты отобрал у нее возможность переспать с кем-нибудь другим. Ты лишил ее хорошего заработка.

Брэндон язвительно усмехнулся, но я заметил, что его настроение сильно ухудшилось. Меня удивило, что его так расстроило или разозлило мое упоминание о той чешке, но я решил, что это не мое дело, и оно действительно было не мое.

— Восемьсот фунтов? Да она и цента не стоит, — задумчиво прошептал Грейсон.

Он сжал подлокотники кресла, и они затрещали.

— Куда ты теперь? Ты сказал, что завтра уезжаешь, — спросил я, чтобы разрядить обстановку.

— Еще не знаю. Хочу отдохнуть. Поеду куда-нибудь. В Чехию, например. В Брно, — сказал мой соперник, осматривая шахматную доску.

— В Брно? Я ни разу там не был, — сказал я. — А я хотел бы уехать в Исландию, подальше отсюда.

— Исландия… Там можно легко спрятать человека? — вдруг оживился Грейсон, резко подняв на меня взгляд.

— Легче легкого: стоит только закопать его в снег, — ответил я. — Тебе кто-то мешает?

— Нет, просто взял на заметку.

Вдруг зазвонил телефон Грейсона. Вампир посмотрел на монитор и торопливо ответил.

— Да? Что вы скажете мне на этот раз? В Италии? Там ее нет… Вы все обыскали? Дома, постройки, фермы, тюрьмы, в конце концов. Нет? Черт! — Он с силой ударил кулаком по одному из подлокотников своего кресла и поломал его надвое. — Ищите ее пока не найдете. Где угодно.

Брэндон отключил звонок. Его лицо выражало жестокое разочарование, смешанное со злостью.

Я наблюдал за ним и за тем, как он разозлился, что какую-то «ее» не могут найти и что ради нее обыскали все дома, фермы и тюрьмы Италии.

Что за «она»? И почему он так хочет найти «ее»?

Я поспешил выбросить из головы эти мысли: любопытство — это порок, тем более, любопытство чужой жизнью. Я никогда не вмешивался ни в чью жизнь, ну, кроме жизни Миши, но и это только ради нее, и предпочитал, чтобы никто не лез в мою.

— Извини, это был очень важный звонок, — спокойно сказал Грейсон, но его лицо было словно высечено из камня. — Предлагаю продолжить партию. Твой ход.

Ни слова не говоря, я поставил ему шах, но он блестяще выпутался и через несколько ходов забрал у меня ферзя. Разозленный звонком, Грейсон стал играть еще резче, быстрее, яростнее.

Плохое настроение Брэндона не поставило меня в неловкое положение: я был слишком хладнокровным, и вывести меня из состояния вечного спокойствия могла только моя полячка.

(«Перестань говорить «моя»! Она не твоя и никогда ею не будет. Она — просто Миша, истеричка. Запомни это навсегда»)

Еще через пять ходов Брэндон поставил мне мат.

— Потрясающе! — Я был восхищен его игрой. — Это было просто чертовски замечательно! А я играл дерьмово, это факт.

— Ничего, когда-нибудь ты обязательно меня обыграешь, — улыбнулся он довольной улыбкой.

— Для этого мне нужно будет из кожи вон вылезти. Где ты научился так играть?

— Не знаю, меня учил мой отец, но он играл довольно плохо. Думаю, я сам научился, так как шахматы очень развлекали меня. А потом я полюбил другое развлечение. Но и оно надоело мне.

— И сколько гостей у тебя побывало? Я имею в виду девушек, — спросил я, поняв, что он говорит о играх в его поместье.

— Тысяча… Две, три. Никогда не задумывался об этом.

Это прозвучало в тоне: «Никогда не задумывался о том, сколько раз в день автобусы проезжают станцию «Аэропорт».

— Тебе это кажется ненормальным? — спросил Брэндон, глядя мне в глаза, но в его тоне прозвучало равнодушие.

— Нет, не кажется: у каждого свои развлечения.

Я не считал его забавы ненормальными — я считал их странными.

— Я знаю, что многие наши осуждают меня за мою любовь к этому развлечению. Осуждают, а сами охотно приезжают, чтобы принять в нем участие. — Грейсон мрачно улыбнулся. — Лицемеры. Меня окружают одни лицемеры, и я рад, что хоть ты не льстишь мне в лицо и не осуждаешь меня за моей спиной. У меня есть только один друг — Маркус Морган, только он понимает меня, а все остальные… Лицемеры. И, если честно, я устал и хочу отдохнуть, закрыться в своем поместье с одной прелестницей и жить там. Но нет. Моя жизнь продолжается, и скоро я избавлюсь от этого желания. Наваждения.

Его слова задели меня за живое: он напомнил мне меня самого, ведь я тоже пытался избавиться от наваждения — от своей зависимости от Миши. И Брэндон, и я, были инфицированы безответной любовью к женщине: двое взрослых, зрелых, умных мужчин были двумя идиотами, по уши увязшими в дерьме.

Но поведение Грейсона заинтриговало меня: как же сильно он изменился с тех пор, как я видел его два года назад. Он стал нервным, хотя это было трудно заметить, ведь он тщательно скрывал свое волнение, но его выдавал взгляд: напряженный, жестокий, проницательный. Он словно постоянно думал об одном и том же: иногда его взгляд стекленел, и это было жуткое зрелище. С ним что-то происходило, что-то непонятное, и его слова мне, даже не другу, а просто приятелю, удивили меня. Хотя, я знал, что с ним: он страдал от несчастной любви.

— Если бы ты хотел спрятать человека, что бы ты с ним сделал? — вдруг спросил Брэндон.

— Закрыл бы в гроб и закопал, — честно ответил я.

— Нет, я имею в виду, чтобы он оставался живым, — тихо уточнил он.

— Тогда есть много мест, где никто и никогда даже не додумается искать: например, джунгли Амазонки или дикое племя в Африке. Или, как делали в России: отправил бы в какой-нибудь богом забытый монастырь, чтобы гнил там.

Грейсон задумчиво посмотрел на шахматы и прищурился.

— Монастырь. Отличная идея, и как я сам не додумался. Самый далекий, где-нибудь в Южной Америке. — Он напряженно усмехнулся. — В самой глуши.

 «Наверно, размышляет, где может быть «она» — подумал я, наблюдая за ходом его мысли.

— Еще партию? — предложил я, желая оторвать его от темных мыслей, потому что Грейсон был не так уж плох. Неужели любовь так изменила его?

«Неужели изменился и я? — пронеслось у меня в голове. — Интересно, как долго он страдает? И кого он любит? Бедолага. Женщины… Что же они с нами делают. И эти волосы в его машине. Наверно, его возлюбленная решила «одарить» его таким образом, как вечное напоминание о ней. А что сделал бы я, если бы Миша отрезала для меня свои чудные волосы? Я сжег бы их. Нет, конечно, нет. Я носил бы их в кармане, под сердцем… Нет, я не принял бы их. Мне не нужна такая милость».

— Пожалуй. Но подожди минуту. — Брэндон достал телефон. — Теперь обыщите все монастыри, что будут у вас на пути. Да, их много, но, черт побери, за что я вам плачу? За то, чтобы вы ныли? Немедленно приступайте к работе!

Я удивлялся все больше: что за особу он так горячо, так страстно желает отыскать?

— Ненавижу людей, — холодно бросил Грейсон, бросив телефон в кресло. — С каждым днем все больше.

— Думаю, когда я доживу до твоих лет, буду так же радикален, — сказал я.

«Хотя, насчет Мэри я настроен не так категорично, как прежде. Еще бы, ведь она, как и я, на что-то надеется насчет меня и своей истеричной подружки» — в мыслях усмехнулся я, расставляя по доске свои шахматы.

Мы сыграли еще партию, но, каким бы задумчивым ни был мой противник, он вновь обыграл меня: поставил мне мат всего за два часа. Это было мое фиаско.

А потом мне позвонила моя клиентка: та, которая хотела обобрать до нитки своего мужа. Ее арестовали: оказалось, она попыталась убить этого бедолагу, напав на него с ножницами.

«Вот дура! Сотворить такое перед самым судом! Только люди так могут!» — с насмешкой подумал я, слушая истеричные требования идиотки вытащить ее из тюрьмы.

— Кажется, меня ждет веселая ночь, — сказал я Брэндону. — Мою клиентку арестовали, и мне нужно приехать в участок.

— Да, я слышал. Думаю, после ее глупости тебе в суде придется несладко, — со смехом сказал он.

— Да ладно, очередное человеческое дерьмо, — отозвался я и протянул ему руку.

Брэндон встал с кресла и ответил мне рукопожатием.

— Удачи, Фредрик. Учись играть в шахматы, — сказал он.

— И тебе, Брэндон. В следующий раз постараюсь обыграть тебя.

— Буду ждать.

Я ушел, но, выходя из клуба, увидел, что Брэндон остался задумчиво сидеть в кресле и смотреть на шахматы.

(«Что же за женщина так изменила его? Даже шахматы не успокаивают его. Он даже отказался от своего любимого развлечения. Господи, неужели и я изменился из-за Миши? Нет, я сделаю все, чтобы быть свободным от нее. Я — не ее раб»)

Я сел в свой «Мустанг» и поехал в участок. Переговорив со своей клиенткой, я сказал ей, что она — дура, что она испортила все, что можно было испортить, и что ей светит срок за покушение на убийство. Глупая женщина рыдала и умоляла меня «сделать что-нибудь» и вытащить ее из тюрьмы — это удалось мне только через неделю, но на суде ей отошла лишь половина имущества, однако я был рад такому исходу: эта девица была редкой паразиткой и стервой, и я удивлялся тому, как ее бывший муж прожил с ней целых три года. Наверно, очень уж сильно любил ее.

Брэндона я больше не видел, видимо, он уехал из Лондона. Но я не скучал: моя практика превратилась в круглосуточную работу, и клиенты звонили мне и днем, и ночью.

 По вечерам я всегда посещал различные мероприятия — это было моим правилом. Но Миша все равно не выходила у меня из головы: ее лицо я видел повсюду, и ее образ не мерк никогда.

Одним вечером скука накрыла меня с головой: я сидел в оперном театре и слушал оперу, которая, к несчастью для меня, оказалась жутко тягостной. Это был «шедевр» современного композитора, с громким и пафосным названием «Песни тумана». Банальщина: он — бедный студент, она — дочь богатых аристократов, их связывает большая любовь, но ее родители против этого союза и пытаются выдать дочурку за одного из друзей отца семейства. На втором акте я перестал пытаться слушать пение и погрузился в мечты о Мише.

Я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и вспоминал все наши светлые моменты, прекрасное юное личико полячки, ее милые капризы. В общем, занимался добровольным моральным самоистязанием. Мне не нравилось думать о моей Мише, но я не мог не думать о ней… Черт, в который раз я употребил это слово! Она не моя! Я просто обманываю сам себя!

«Как я ни стараюсь, но с этой безответной любовью я просто схожу с ума!» — подвел я итог, но вдруг просто физически почувствовал на себе чей-то взгляд. Открыв глаза, я увидел, что из дальней, противоположной моей, ложи, на меня в лорнет смотрит смертная с ярко-рыжими волосами. Увидев, что теперь и я смотрю на нее, она улыбнулась. Эта смертная не знала о том, что я услышу ее шепот, и сказала сидящей рядом подруге: «Он смотрит в мою сторону. Кажется, я влюбилась».

Рыжеволосая смертная смотрела на меня, а я разглядывал ее: она была красива, но сладострастная улыбка на губах портила ее красоту. Она была прекрасна и похотлива, как Мария Мрочек.

«Он будет мой» — прошептала она своей соседке.

Мне стало неприятно: рыжеволосая красавица смотрела на меня, как хищник на добычу, поэтому я молча поднялся, вышел из ложи и покинул эту дрянную оперу и похотливую даму из ложи напротив. Я спустился к машине, приехал на свою квартиру и сел за ноутбук: у меня было много бумажной работы, и я разгребал ее до самого утра.

В два часа ночи я вышел на охоту, вернулся, принял душ, надел новый дорогой костюм и с утра пораньше поехал в офис. Мои секретарша и два помощника (теперь у меня было трое подчиненных) еще не пришли, и у меня было целых два часа свободного времени — времени подумать и помечтать, а потом назвать себя слабаком, болеющим «мишеманией».

Через два часа, ровно в восемь пятьдесят восемь, пришла моя секретарша — миссис Алексия Нейтман. Я специально выбрал себе в помощницы немолодую женщину, чтобы она занималась исключительно работой, и не прогадал: она была замечательным работником, ответственной и пунктуальной, выполняла все мои распоряжения и всегда знала, когда меня лучше не беспокоить.

Секретарша зашла в мой кабинет, поздоровалась и спросила, будут ли какие-то распоряжения.

— Нет, миссис Нейтман, пока отдыхайте, — ответил я.

— Только что звонил мистер Крит: он сообщил, что не сможет прийти на встречу, и попросил перенести ее на понедельник.

— Отлично, перенесите, но только на утро, — распорядился я, ничуть не удивившись: этот Крит был скользким типом.

Миссис Нейтман кивнула и вышла, а я стал разбирать принесенную ею корреспонденцию: письма, счета и другие неинтересные бумаги.

Через полчаса я услышал, что пришла новая клиентка: по ее голосу я решил, что ей не больше двадцати восьми лет, а по чистому британскому выговору, что она — коренная англичанка.

— Мистер Харальдсон у себя? — спросила она мою секретаршу

Приятный высокий голос, почти как у Миши.

— Да, мисс.

— Не занят?

— Сейчас узнаю. Одну минуту.

Миссис Нейтман позвонила в мой кабинет и сообщила, что пришла клиентка. Я сказал, что приму ее.

Через минуту в мой кабинет вошла вчерашняя рыжеволосая женщина из оперного театра, так нескромно заявившая о том, что я буду принадлежать ей.

«Интересная ситуация. Зачем она пришла? Неужели выследила меня?» — с усмешкой подумал я.

Я изучающе смотрел на эту женщину: она была красивой, но какой-то пошлой. По изгибу ее губ, приторно приподнятых в уголках, в глаза бросалась ее сладострастность. Но ее облик и одежда не были откровенны: на красавице было черное классическое платье до колен, на шее — нитка белого жемчуга, в ушах — крупные белые жемчужины, волосы уложены в строгую прическу.

— Доброе утро, мистер Харальдсон, — сказала она, и ее голос был уже не таким, каким она разговаривала с миссис Нейтман: в нем появилась сладостная и терпкая тягучесть.

Я поднялся с кресла, приветствуя ее: как бы мне не нравилась эта самодовольная смертная, этикет есть этикет.

— Доброе утро. Проходите, — сказал я ей, указывая рукой на кресло для клиентов.

Красивой легкой походкой, цокая тонкими высокими каблуками лакированных туфель, гостья прошла к креслу и села в него, положив ногу на ногу и сложив ладони у бедра. Странно, но она не оставила свою верхнюю одежду в гардеробе, а взяла ее собой в мой кабинет: элегантное серое пальто и длинные черные перчатки.

— Вы ко мне по делу? — бесцеремонно спросил я, потому что по ее хищному виду было понятно, что она замышляет

— Конечно. — Она улыбнулась, обнажив идеальные, ровные, белоснежные зубы. — Я хотела спросить, понравилась ли вам вчерашняя опера.

Мне пришлось сделать вид, будто я удивлен ее словами.

— Откуда вы знаете о том, что вчера я был в опере? — спросил я, забавляясь ситуацией.

— Моя ложа была напротив вашей, и я не могла отвести от вас свой лорнет. — Ее сладкая улыбка превратилась в хищную.

«Все понятно: она пришла исполнять обещание, данное подруге. Как жестоко ты ошиблась, рыжая порочная Ева!» — усмехнулся я про себя, внимательно глядя на нее.

 Я специально смотрел на гостью пристально и изучающе, чтобы узнать, насколько тверда ее сила воли. Но женщина и глазом не моргнула, лишь продолжала пожирать меня взглядом и улыбаться. Эта смертная была очень уверенной в себе. Что ж, это было даже интересно — помериться силой с этой самоуверенной женщиной. Она так отличалась от Миши, всегда эмоциональной и живой: смутить Мишу было легко, смутить женщину, сидящую напротив, — невозможно.

— Актеры весьма расстроились бы, узнав, что все ваше внимание вы отдали мне, а не им, — ответил я. — Это некрасиво с вашей стороны.

— Я не смогла сдержать себя: вы — магнит, а я — сделана из железа. — Последовал ее ответ.

Она томно приоткрыла губы.

Я захотел проучить ее и приложил пальцы к губам, чтобы дать ей надежду на взаимность. Она клюнула и провела кончиками пальцев по своей щеке, как бы смахивая с нее несуществующие пылинки.

— Так как вам опера, мистер Харальдсон? — вновь спросила красавица.

— Я ушел, не дослушав ее, а это о многом говорит, — с усмешкой ответил я. — Но мне все еще не ясна цель вашего прихода, мисс… Кажется, мы с вами даже не знакомы.

— Не знакомы, но это легко исправить. Меня зовут мисс Элис Уильятсон. Я бизнес-леди. Может быть, вы слышали обо мне или о моем бизнесе, мистер Харальдсон?

— Увы, нет, но, вижу, вы меня знаете, мисс, — ответил я, прищурив глаза. — И за прошедшую ночь вы узнали обо мне все, что могли узнать, не правда ли?

— Нет, узнать все мне не удалось: вы окружены тайной. Единственное, что я смогла узнать о вас, — ваше имя и место работы: один ваш клиент является моим хорошим другом.

— Так вам, мисс Уильятсон, нужна юридическая помощь? — Я прикинулся дурачком.

— Мне? Мой бизнес настолько легален, что мне нет смысла прибегать ни к чьей помощи, — рассмеялась Элис. — И давай оставим этот официальный тон? Предпочитаю называть имена, а не безразличные семейные статусы.

— Хорошо, Элис. Так зачем ты здесь?

— Еще вчера, когда я увидела тебя, Фредерик…

«Опять Фредерик» — с насмешкой подумал я.

— …я решила, что влюбилась в тебя, — без тени смущения сказала моя гостья.

— Даже так?

— Я самостоятельная взрослая женщина и знаю, чего хочу.

— Чего же ты хочешь?

— Пригласить тебя на свидание.

Я немного опешил: она так открыто навязывалась мне. 

Мне.

— Смело, — усмехнулся я.

Я поднялся с кресла, подошел к окну, и, встав спиной к посетительнице, стал смотреть на улицу.

И вдруг я увидел Мишу… Не ее образ, который я видел повсюду, нет! Я увидел настоящую живую Мишу! У меня прервалось дыхание: она здесь в Лондоне! Так близко ко мне!

Миша сидела на лавке, недалеко от моего офиса, в черном пальто и с распущенными волосами. Она слушала музыку в больших наушниках и даже не смотрела в мою сторону.

(«Да и зачем ей смотреть по сторонам? Она ведь не знает о том, что я здесь. Миша, что ты здесь делаешь? И нужно же было тебе появиться именно здесь, прямо у моего офиса!»)

Я почувствовал что-то непонятное: это была ни радость, ни горечь, ни боль. Нет, это было что-то странное, и я вглядывался в лицо Миши, нежно целуя его в своих мыслях.

— Элис, подойди ко мне, — попросил я, не оборачиваясь к рыжеволосой Еве.

Она молча подошла ко мне и встала совсем близко, прикоснувшись своим плечом к моему, хотя места у окна было вдоволь.

— Прежде чем ты будешь строить на меня планы, я должен кое-что тебе разъяснить. — Я наклонился к ее уху. — Видишь ту золотоволосую девушку, сидящую на скамейке?

Элис вздрогнула и шумно вздохнула.

— Да, — почти шепотом ответила она.

— Так вот: я люблю ее. Люблю до исступления. Постоянно думаю и мечтаю о ней, и не могу выбросить ее из головы, хотя стараюсь и безумно желаю это сделать, — тихо продолжил я.

— Она об этом знает?

— Знает, но ей не нужны ни я, ни моя любовь.

Я наслаждался каждым словом: я впервые говорил это вслух другому живому существу.

— Она дура: нельзя не желать твоей любви! — прошептала мне на ухо Элис.

Я отстранился от нее и насмешливо улыбнулся.

— Удивительно: ты знаешь о том, что я люблю ее, и оскорбляешь ее в моем же присутствии.

— Я всего лишь говорю правду. — Она провела ладонью по моей груди.

Я резко схватил ее за руку и прекратил эту фамильярность.

— Не стоит оскорблять ее. Элис, мне не нужны ни ты, ни твоя правда, ни твои прикосновения. Мне ничего от тебя не нужно, — мрачно сказал я.

— Ты отказываешь мне в свидании? — улыбнулась она.

Она безупречно держала себя в руках, и даже я был впечатлен, но мечтал бросить все и побежать к Мише, чтобы просто сказать ей: «Привет» и услышать ее голос. Конечно, глупое желание, и я усиленно старался подавить его.

— Ты поняла это только сейчас? — спокойно ответил я, отводя от себя руку смертной.

— Когда ты злишься, становишься еще более дерзким и привлекательным, — произнесла она.

— Лучше тебе никогда не видеть меня злым. Ты зря потратила свое драгоценное время. До свидания, Элис.

Она широко улыбнулась и поправила свою прическу.

— Если передумаешь, позвони мне: я оставлю свою визитку, — сказала настойчивая красавица.

— Не стоит: я сожгу ее. Должно быть, я неправильно выразился. Прощай, Элис! — жестко сказал я.

Женщина забрала с кресла свое пальто и перчатки, и медленно направилась к двери.

— До свидания, ледяной ангел, — сказала она, сладострастно улыбнулась и вышла.

Я тут же отвернулся к окну, но Миши не увидел: она уже успела уйти.

(«Черт возьми, я упустил ее! Зачем она приехала? Миша, зачем ты мучаешь меня? Появляешься, словно призрак, и тут же исчезаешь! Хотя, ты ведь не знаешь, что я в Лондоне… И это к лучшему: мы не будем мучить и смущать друг друга своим присутствием»)

Через десять минут зашел другой клиент, не по записи, и я смог отвлечься от мыслей о Мише, именно о Мише, потому что смертная Элис Уильятсон ни капли меня не очаровала: эта рыжая бестия оставила в моем кабинете терпкий запах своих духов и горький привкус в моей душе. И хотя она была красива, да еще и обладала оригинальной, редкой красотой: молочно-белой кожей, веснушками, усыпающими ее лицо, и огненно-рыжими волосами, но именно Миша, эта наивная девушка, была моим идеалом. Недоступным для меня.

После ухода клиента я вновь утонул в мыслях о Мише, но в этот раз не смог усидеть в офисе и поручил миссис Нейтман обзвонить клиентов и перенести все встречи на завтра. Я не мог оставаться в четырех стенах: мой рассудок твердил мне, что не нужно покидать офис, а сердце вело меня на улицу, в надежде увидеть мою дорогую полячку.

Глупо. Слабохарактерно. Но я ничего не смог с собой поделать, надел пальто и бросился вон из офиса. Быстро шагая по улице, я оглядывался и внимательно всматривался вперед: может быть, Миша где-то там? Но я не нашел ее. Эта неудача разочаровала мое сердце, но мой разум ликовал. Побродив по городу еще часа три, я вернулся в офис.

— Мистер Харальдсон, пока вас не было к вам приходили две клиентки, — сказала мне миссис Нейтман.

— Что за клиентки? — устало осведомился я: мне было не до них. — Они записались?

— Нет, только спросили, на месте ли вы, а когда я ответила отрицательно, девушки расстроились и спорили, оставить ли вам письмо, но одна из них настояла, что не стоит, и они ушли.

В моей душе возникли подозрения: две клиентки… Одна из них настроена против меня…

У меня прервалось дыхание.

— Как они выглядели? — уточнил я.

Миссис Нейтман посмотрела на меня поверх очков.

— Одна темненькая, вторая — светленькая с длинными волосами. Обе худенькие.

— И одну из них зовут Миша?

— Да, я точно запомнила это имя, потому что удивилась…

— Так они передали мне хоть что-то? — спросил я, надеясь, на положительный ответ.

— Нет, мистер Харальдсон. Ничего.

Я был жестоко разочарован.

— Спасибо. Если придут клиенты — меня нет в офисе.

Я закрылся в своем кабинете, кинул пальто на стул, сел в кресло и ударил кулаком по столу.

(«Что за дерьмо! Миша приходила сюда, а я в это время бегал по улицам и искал ее! Не мог подождать? Чего она хотела? Что ей от меня нужно?»)

Неудача привела меня в гнев: куда девалось мое хваленое хладнокровие? Я как ошпаренный выбежал догонять Мишу!

«А вдруг она пришла, чтобы помириться со мной? Может, она хотела увидеть меня, поговорить? Да черта с два! Уверен, это Мэри уговорила ее прийти сюда. Но как они узнали, где я работаю, и что я вообще в Лондоне? И теперь из-за того, что мы разминулись, я буду гадать о том, что ей было нужно!» — думал я, откинувшись в кресло и проклиная свою нетерпеливость.

Я не находил себе места, поэтому через час покинул офис и пешком направился домой. Мне нужно было подумать, тем более, в таком возбужденном состоянии я мог подрезать чью-нибудь машину или не пропустить пешеходов. Я шел медленно, спрятав руки в карманах, не оборачиваясь и не оглядываясь по сторонам, но вдруг что-то заставило меня поднять взгляд от дороги и посмотреть вперед.

Там была Миша: она выходила из книжного магазина.

Я почувствовал что-то невероятное: она здесь… Так близко ко мне. А я думал, что уже никогда не увижу ее. Я надеялся на это и старался не видеть ее, но моя любовь к ней была сильнее моей гордости. Не всегда, конечно, но сейчас я был безумно рад видеть ее, мою истеричную полячку.

Миша тоже увидела меня: ее глаза широко распахнулись от удивления, и она настороженно наблюдала за тем, как я подхожу к ней. По ее виду было видно, что и она потрясена нашей неожиданной встречей: Миша прижимала к груди большую толстую книгу «История Англии», словно пыталась прикрыться ею, как щитом. От меня.

Моя возлюбленная, как всегда, была безумно красива, и на ней были варежки и шарф, которые я подарил ей, а ведь я был уверен в том, что она выбросила их. Это открытие поразило меня до глубины души.

Я с замиранием сердца подошел к ней.

— Здравствуй, Миша.

Она серьезно смотрела на меня.

— Привет, — тихо сказала она.

— Как поживаешь? — продолжил я, находясь почти в экстазе от любимого высокого голоса.

— Отлично, спасибо. — Миша опустила взгляд на асфальт.

Ей было очень неловко, а может, просто неприятно видеть меня. А как она растерялась!

Я был крайне взволнован, но не хотел показывать ей этого, поэтому даже не вынул руки из карманов пальто и стоял перед полячкой в равнодушной, даже пренебрежительной позе.

«И даже не спросила, как поживаю я. Да и разве стоило этого ожидать?» — с горькой усмешкой подумал я.

— Рад за тебя, — выдавил я. Ее равнодушие душило меня.

— А я за тебя: ты занимаешься хорошим делом. И спасибо. — Я все-таки заставила себя посмотреть на его лицо, но это стоило мне титанических усилий.

Я совсем не ожидала увидеть его. Не ожидала того, что именно он — тот человек, который каждый месяц присылает на счет детского приюта большие суммы денег, благодаря которым дети стали лучше одеваться и хорошо питаться. Когда мы с Мэри решили лично поблагодарить этого благодетеля, его имя было для нас тайной, но нам все же удалось узнать адрес его офиса в Лондоне. Когда мы пришли туда и пожилая секретарша сказала, что мистера Харальдсона нет на месте, я была просто шокирована, но с надеждой подумала, что, может быть, это совпадение (мало ли Харальдсонов на свете?), и уточнила: «Мистер Фредрик Харальдсон?» — «Да, мистер Фредрик Харальдсон». От волнения у меня тут же задрожали руки. «Вы хотите записаться на прием?» — спросила секретарша. «Нет, спасибо, но мы хотели бы оставить ему письмо» — ответила Мэри. Я тут же стала горячо отговаривать ее от этой глупой затеи: я боялась, что швед неправильно все поймет. Тем более, письмо не от меня, а даже от «Мэри Смит и Миши Мрочек» расстроило бы его, ведь, может, его чувства ко мне утихли. Поэтому я схватила Мэри за руку и силой увела ее из офиса.

И вот, я встретила Фредрика нос к носу! И где? В центре многомиллионного Лондона!

«Зачем он здесь? Я же думала, что он уехал, иначе, ни за что не приехала бы в гости к Мэри и ее родителям в этот город!» — лихорадочно подумала я, съеживаясь под его взглядом.

Фредрик выглядел спокойным, даже скучающим, словно совсем не любил меня. Как знакомый, случайно увидевший всего лишь знакомого.

Мои руки задрожали, и я с силой прижала к груди книгу, которую только что купила в магазине, специально для одного семинара по истории: Фредрик не должен был видеть, как я занервничала при этой встрече.

Не знаю, была ли я рада видеть его. Наверно, да… Но мне было больно: я не хотела видеть его. И вот, как назло!

— За что? — спросил Фредрик.

— За деньги, которые ты перечисляешь приюту. Мне очень приятно. Мы с Мэри заходили в твой офис, хотели поблагодарить тебя… — Я остановилась, потому что у меня не было больше слов.

— Знаю. Секретарша доложила мне, — сказал на это он.

— Значит, у тебя все хорошо? — несмело спросила я, силой воли не опуская взгляд на свои сапоги, хоть мне очень хотелось это сделать: Фредрик смущал меня своим равнодушием.

Швед улыбнулся ничего не значащей улыбкой.

— Да. У меня интересная работа и нет времени скучать.

Это прозвучало так: «Я совсем не думаю о тебе. Ума не приложу, что на меня нашло в Оксфорде!».

Меня заполнила горечь: почему он так спокоен, когда я сгораю от стыда и неловкости?

— А я думала, что… — Я осеклась.

— Что?

— Что ты уехал из Англии, — тихо договорила я: мне было тяжело общаться с ним, и я хотела уйти.

— У меня нет причин уезжать из Англии, — прохладным тоном сказал швед. — Здесь у меня интересная, насыщенная жизнь.

— Это здорово… Да… Мне нужно идти. — Я нерешительно смотрела на Фредрика, словно ожидала, что он отпустит меня.

— Иди, — спокойно сказал он.

Я быстро зашагала прочь.

— Миша! — вдруг услышала я его голос.

Остановившись, я удивленно посмотрела на шведа.

— Если тебе понадобится помощь, позвони мне. Буду рад помочь, — сказал Фредрик.

«Да я лучше умру!» — подумала я, еще давно решив никогда не беспокоить его.

— Спасибо, но это лишнее, — ответила я и пошла дальше.

(«Отвергла мою помощь. Гордячка. Значит, она не знала о том, что я в Лондоне. А я на что-то надеялся. Идиот»)

Миша быстрым шагом уходила от меня, а я смотрел на ее удаляющуюся вдаль фигуру.

— Фредрик? Это вы? — вдруг услышал я голос Мэри.

Я перестал смотреть вслед Мише и, обернувшись на знакомый голос, увидел Мэри: она, как и ее подруга, вышла из книжного магазина и держала в руках книги.

— Добрый день, Мэри, — вежливо сказал я.

— Как ваши дела? Мы узнали, что вы теперь известный юрист! Надо же! А мы думали: кто же посылает деньги нашим деткам? Мы даже специально ходили в ваш офис, чтобы сказать вам огромное спасибо! — прощебетала Мэри, глядя на меня с восхищенной улыбкой.

— Не стоит благодарности… — попытался я прервать ее болтовню, но она словно не слышала меня.

— А ваша секретарша сказала, что вас нет в офисе, и мы очень расстроились…

«Особенно Миша!» — со злой насмешкой подумал я.

— Вы даже не представляете, как мы удивились, узнав, что это вы! И у вас такая клевая секретарша! Такая вежливая!

— Да, миссис Нейтман — просто золото. — Я посмотрел вслед Мише: она была уже далеко и не могла нас слышать, поэтому я решил воспользоваться ситуацией и поспрашивать Мэри о Мише. — А как вы? Как работа?

— Ну, с тех пор, как вы уехали, столько всего произошло! Вы помните девочку Элизабет? Она еще застукала вас с Мишей на лестнице. Так вот, на прошлой неделе ее удочерила замечательная семья из Бостона!

— Это замечательно, но, думаю, ты понимаешь, о чем я хочу услышать, — прямо сказал я Мэри, зная, что она поняла мою любовь к Мише даже раньше меня самого.

— А-а-а, вы о Мише! — протянула девушка. — Кстати, где она? Она должна ждать меня здесь!

— Ушла, — усмехнулся я.

— Вы разговаривали? — У Мэри загорелись глаза.

— Да, но это был даже не разговор, так, пара слов. — Меня захлестнула горькая обида: значит, никаких дел у Миши не было, и она ушла, чтобы не разговаривать со мной.

Прекрасно. А я так хотел увидеть ее.

— Ну, что о ней сказать? Миша учится, а по выходным помогает мне в приюте. Вчера мы заказали по интернету кучу вещей и на следующей неделе должны их получить. А еще мы поменяли замок на двери: один раз его заклинило, и пришлось выбивать дверь… Кстати, это Миша ее выбила: она, оказывается, такая сильная! В общем, теперь двери и замок у нас новые.

«Глупая смертная! Разве я хочу слушать о том, что у вас новые двери?» — пронеслось в голове.

— К Мише никто больше не цеплялся? — спросил я, понимая, что сама Мэри об этом не скажет.

— Вы о мажоре Робе? — Она пожала плечами. — Не знаю, она ни разу не говорила мне об этом, но, думаю, если бы он мешал ей жить, она сказала бы.

Я усмехнулся: значит, жизнь Миши спокойна. Хоть что-то приятное.

— Что ж, спасибо за сведения, но прошу тебя не рассказывать полячке о нашем разговоре и о том, что я спрашивал о ней, — попросил я настойчивым тоном.

— Хорошо, раз вы просите. Но Мише было бы приятно узнать, что вы беспокоитесь о ней. — Мэри нахмурилась.

— Нет, Мэри, Мише было неприятно разговаривать со мной.

— Значит, вы не против? — встрепенулась девушка.

— О чем ты?

— Я думала, что между вами что-то есть… Но раз нет, я скажу Гарри, что все нормально. Миша очень нравится моему брату.

У меня оборвалось дыхание.

(«Что за черт? Какой еще Гарри? Ох, эти людишки! Как они смеют даже смотреть на Мишу! Наивный дурак. Хотя, жалко его, бедолагу, ведь Миша похожа на росинку, которая манит к себе насекомых и убивает их, отравляя безответной любовью. Но мне не стоит волноваться: ухаживания смертных претят ей»)

— Удачи ему, — спокойно ответил я. — Миша мне не принадлежит и никогда не будет принадлежать.

— Но ведь вы до сих пор любите ее? — спросила Мэри.

— До свидания, Мэри, — мрачно сказал я и ушел: меня бесило, что она так точно анализирует меня.

Я знал, что Мэри все равно расскажет своей подружке о нашем разговоре, но мне было плевать: я расставил все точки и дал добро на ухаживания за Мишей Гарри. Внутри меня зияла пустота: я потерял Мишу, потерял навсегда. Я ненавидел этот день, мои ожидания и мою встречу с ней.

«Не лезь в ее жизнь: Миша счастлива и без тебя, а ты только расстраиваешь ее. Она не хочет даже разговаривать с тобой. Как она сказала тогда: «Подавись своей любовью». Вот и подавись ею. Засунь ее куда подальше» — скомандовал я сам себе.

Теперь у меня не было никаких иллюзий: я окончательно разорвал наши и без того сложные отношения. Как оказалось, последней точкой стал не мой переезд в Лондон — я поставил ее лишь сегодня, нашим бессмысленным разговором.

Добравшись до дома, я со злостью снял туфли и пальто, кинул их в гардероб и закрылся в кабинете. На меня напало огромное желание позвонить Мише. Я машинально достал телефон и стал по памяти набирать номер полячки, но, поняв, что делаю, швырнул телефон в стену, и он разлетелся на куски.

(«Я начинаю бредить. Эта проклятая любовь пожирает меня! Как с ней бороться? И она еще говорит, что у меня нет никаких эмоций и чувств. Да я просто сплетен из них!»)

Это был эмоциональный срыв: я ходил по кабинету и время от времени швырял в стены предметы обстановки (туда же полетел и мой ноутбук). Я не находил себе места, понимая, что это конец, что все кончено и подтверждено. Миша презирает меня! А я — балбес, идиот, слабохарактерный сухарь! Айсберг!

Когда мне стало легче и я пришел в себя, то увидел, что мой кабинет усыпан осколками и обломками. Ноутбук был сломан, а ведь в нем хранилась вся информация о моих клиентах и документы, а в разбитом о стену телефоне были важные номера. Чтобы Миша вдруг не позвонила мне или не прислала очередное сообщение, я решил поменять сим-карту: номера клиентов я знал наизусть, но беда в том, что мои клиенты знали только тот номер, поэтому принятое мною решение оказалось невыполнимым. Выругавшись, я стал искать на полу сим-карту: к счастью, она не пострадала. Бросив ее на стол, я устало сел в кресло и закрыл глаза.

 «Что Миша делает в Лондоне? Зачем она приехала?» — Опять эти чертовы мысли!

Не думал, что одержим Мишей настолько: я считал, что, если не буду видеть ее, то не буду и страдать. Но все оказалось наоборот — моя любовь и страсть накопились во мне до такой степени, что, увидев полячку, я взорвался как вулкан, и мои не взаимные чувства излились путем гнева. Я никогда в жизни так не злился, но Миша пробудила во мне этот ураган. И как только я умудрился так влюбиться в нее?

(«Миша… Миша… Миша! Если бы ты попросила меня не беспокоить тебя, но не уезжать, я остался бы в Оксфорде. Но ты не попросила и не остановила мой переезд в Лондон. Ты сводишь меня с ума. Но и моя любовь угнетает тебя. Обещаю, с этих пор, даже если ты будешь стоять рядом, я буду молчать. Ты больше не вспомнишь о моем существовании. Но я не уеду отсюда: это единственное мое наслаждение — жить с тобой на одной земле»)

После встречи с Фредриком я никак не могла прийти в себя: я слишком долго не видела его, поэтому сегодня, одетый в строгий черный костюм и пальто, он ослепил меня.

«Как он красив… Но строг и незнаком. Это не тот Фредрик, которого я знаю» — невольно подумала я, уходя от него.

Остановившись у дома Мэри, я только сейчас вспомнила о том, что должна была подождать ее. Меня терзали сомнения: правильно ли я поступила, когда отвергла Фредрика? Да, конечно! Но тогда почему я так мучаюсь и с ним, и без него? Почему нам суждено было встретиться на одном пути? В огромном Лондоне мы умудрились наткнуться друг на друга! Какое ужасное невезение!

Мэри пришла быстро: еще издали увидев меня, она сделала недовольное лицо и нахмурилась. Я знала это ее выражение: она всегда так делала, когда говорила о Фредрике.

«Неужели и она разговаривала с ним?» — подумала я.

Мэри отдала мне книги, которые я забыла в магазине.

— Твою книги весят целую тонну! — пробурчала она и стала рыться в своей сумочке. — Бросила меня, да?

— Извини, мне нужно было срочно уйти, — виновато сказала я, надеясь, что она не станет говорить о шведе.

— Конечно, ведь Фредрик такой страшный! От него нужно бежать со всех ног! — с сарказмом сказала Мэри. — Да, кстати, я уже говорила тебе о том, что ты дура?

Я опешила.

— С чего это я — дура?! — недовольно воскликнула я.

— Почему дура? Потому что дура! — бросила Мэри и открыла дверь дома.

— Ну, спасибо! И за что вдруг такой комплимент? — спросила я, входя за ней в прихожую.

— Тебя любит такой мужчина, а ты воротишь нос!

— А-а-а, ты об этом! Опять! — Я нахмурилась: она нарочно старается разозлить меня?

— Да, опять! Он же с ума по тебе сходит!

— Ну да! Ты бы видела, как холодно он разговаривал со мной! — тихо сказала я.

— Конечно, а ты думала, что он тебе в ноги упадет? Он не такой, Миша! У него просто каменный характер! — Мэри сняла сапоги и зашвырнула их в ящик для обуви. — Ну и дура же ты!

— Может, хватит меня оскорблять? — вспылила я. — Это мое личное дело! Я же не лезу в ваши отношения с Эндрю!

— Ага, а кто уговорил его позвонить мне? — ухмыльнулась Мэри, снимая с себя куртку.

— Вот болтун! — проворчала я.

Теперь я не хотела оставаться у Мэри: она явно старалась помирить меня с Фредриком, а мне было тошно от этого.

— Может, ты поступишься своими дурацкими принципами? — раздраженным тоном спросила меня подруга

— Какими «дурацкими принципами?»

— Не общаться с Фредриком и избегать его!

— Ты ничего не понимаешь! Ты даже представить себе не можешь, как мне сейчас тяжело! — Я бросила книги на пол и выбежала из дома.

— Истеричка! — крикнула мне вслед Мэри.

Я направилась куда подальше от надоедливой Мэри и ее упреков. Мне было до слез обидно от ее непонимания. Она ничего не знает! Что она надумала в своей голове? Какие-то глупости! Я и Фредрик! Это невозможно! Мы слишком разные, и я не люблю его! Да, я чувствовала к нему что-то, но знала, что это — точно не любовь. Один его вид волновал меня, а мне всегда казалось, что, если бы я любила его, мне должно было быть комфортно с ним, как тогда, когда мы только начали общаться и были друзьями. А сейчас было что-то новое, неразгаданное, непонятное. И мне было страшно от этих чувств.

Я вышла в парк, села на скамью и попыталась отвлечься от своих чувств и ссоры с Мэри. Я решила смотреть на небо, но это было скучное занятие: оно было закрыто дождевыми тучами. Мысли беспощадно преследовали, просто мучили меня.

 («Что там говорил Фредрик? Чтобы не мучиться, нужно систематизировать мысли и исполнять свои желания… Но чего я хочу? Я не хочу быть без него и не хочу быть с ним. Использовать его любовь ко мне я не буду. Это бесчеловечно.
А ведь он постоянно напоминает мне о том, что я — не человек. И правда: я часто забываю об этом»)

Я задумчиво смотрела на свои сапоги, как вдруг рядом с ними появились еще одни: черные женские сапожки. Машинально подняв голову, я увидела стоящую рядом со мной красивую рыжеволосую женщину в приталенном сером пальто.

«Рядом с ней я выгляжу подростком!» — подумала я, рассматривая ее красивое лицо.

— Добрый день, я могу присесть рядом с вами? — спросила незнакомка, приятно улыбнувшись мне.

— Конечно, ведь эта скамейка не моя, а общественная, — удивилась я ее вопросу.

Женщина села рядом со мной.

— Не стану ходить вокруг да около и спрошу прямо: что вас связывает с мистером Харальдсоном? — вдруг спросила она, словно просверливая меня своим холодным взглядом

От удивления я потеряла дар речи.

— Вы говорите о Фредрике? — уточнила я, когда опять смогла разговаривать.

— Да, именно о нем, — спокойно ответила дама.

— Меня с ним не связывает ничего! — грубо ответила я. — Откуда вы вообще знаете, что мы с ним знакомы?

— Он сам сказал мне. Вы сидели на лавке, у его офиса, и в это время мы с Фредериком разговаривали о вас.

— Зачем? — Я была просто поражена тем, что швед обсуждал меня с этой посторонней женщиной.

Да и кто она такая!

— Вы мучаете его, а я хочу, скажем так, излечить его сердце. — Дама элегантно поправила подол пальто и улыбнулась, словно разговаривала со мной о погоде.

— Что за чушь! Это он вам сказал? — возмутилась я.

Как он посмел! Несчастный шведишка! Я его мучаю! Ха!

— Конечно, нет: он слишком деликатен, чтобы сказать об этом прямо, как только что это сделала я. Но я прямолинейный человек и хочу, чтобы вы оставили его в покое.

Меня переполняло возмущение: как она смеет? Эта смертная женщина указывает мне, что делать с Фредриком! Указывает мне! Она что, влюблена в него? Дура!

От одной мысли о ней и Фредрике мне стало плохо. А вдруг она заставила его забыть меня? Он говорил мне о своей любви, но обсуждал меня с этой рыжей смертной! А она заявилась ко мне и почти приказала оставить его в покое! Как будто я привязала его к себе! Смешно!

— Послушайте, дамочка! Мне все равно, что он сказал вам и что вы обо мне думаете! Мне не нужен Фредрик! Забирайте его себе, а меня оставьте в покое! — вскрикнула я, вскакивая со скамьи, и убежала от ужасной рыжеволосой женщины.

(«Нигде мне нет покоя и спасения от этого шведа! А он… Он уже не скучает по мне! Он уже развлекается с этой рыжей! Вот, как ты любишь меня, Фредрик? Лгун! Как ты посмел обсуждать меня с ней и сказать, что я мучаю тебя!»)

Я тысячу раз прокляла себя за то, что позволила Мэри уговорить меня приехать в гости к ее родным. Ведь что вышло? Я встретилась с Фредриком, поссорилась с Мэри, а наглая рыжая дамочка «попросила» меня оставить его! Веселенькие выходные! Почему я такая невезучая? Стоило только выбраться в другой город, как на мою глупую голову посыпались шишки!

По моим щекам побежали слезы, но я торопливо смахнула их: ведь я не дура, чтобы плакать из-за Фредрика!

Я решила сейчас же уехать в Оксфорд: хватит с меня этого кошмара, и, вернувшись в дом Мэри, стала собирать в сумку вещи, точнее, в беспорядке бросать их туда.

— Куда это ты собралась? — вдруг послышался голос Мэри.

Я даже вздрогнула от неожиданности.

Мэри подошла ко мне и отобрала у меня сумку.

— Отдай, — мрачно сказала я.

— Не отдам! Что за детские глупости? — Она бросила сумку в угол комнаты. — Да что с тобой происходит? С тех пор, как Фредрик уехал из Оксфорда, ты сама на своя!

— Не говори мне о нем! Он абсолютно не скучает без меня! Только что ко мне подошла женщина и приказал мне оставить его в покое! А ты говоришь о его любви?! Зачем? Ты убиваешь меня! Забиваешь в мою душу гвозди! А он уже нашел себе другую, которая… Нет, Мэри, он не любит меня!

Я бросилась на кровать и разрыдалась.

— Ты что? Ты ревнуешь его, да? — Мэри стала гладить меня по голове.

— Я не знаю, что чувствую к нему, но мне больно!

Я уткнулась лицом в подушку и отчаянно рыдала.

— Вот это да… А я думала… Ну ладно, если все так сложно, обещаю, что больше ни слова о нем не скажу. Ну, не плачь!

Но я плакала. Плакала оттого, что мой мозг как молнией пронзило понимание того, что происходит между ним и мной: Фредрик мне небезразличен! И уже не как друг, а как мужчина!

«Он прекрасный, сильный, умный, настоящий мужчина! И теперь он с другой! Я сама подтолкнула его к этому! Я ревную этого шведа! Сейчас я поняла, что… люблю его? Нет, не знаю, что это за чувство, но, если я так сильно ревную, значит… Я люблю его! Господи, ну почему я не поняла этого раньше, когда он был со мной и хотел моей любви! Ведь сейчас я не нужна ему! Он был так холоден со мной! И эта рыжая… Какая я дура! Неудачница! Истеричка! Конечно, как он может терпеть меня с таким ужасным характером? Я плачу по поводу и без повода! Злюсь, закатываю истерики, хамлю! А та рыжая — настоящая леди! Пусть она смертная, но намного лучше меня! Фредрик… Он прямо дал мне понять, что больше не любит меня!» — думала я, уничтожая этими мыслями свое сознание.

Когда истерика прошла, я лежала на спине, сложив руки на животе, как человеческие мертвецы, и мечтала заснуть. Мечтала стать человеком, чтобы уснуть и больше не проснуться.

Утро было пасмурным, как и мое настроение. Мысли о Мише не оставляли меня, и я даже думал, что скоро моя голова взорвется от такого давления.

Было воскресенье, но я не давал себе отдыха и работал даже в выходные (миссис Нейтман отдыхала, и я один царствовал в своем офисе). По пути на работу, я купил новый телефон, и, когда вставил сим-карту, усмехнулся: пять пропущенных, и все от одного номера. Я сразу понял почерк рыжеволосой бизнес-леди Элис Уильятсон.

«Действительно, настойчивая штучка!» — насмешливо подумал я.

Едва я зашел в свой кабинет и устроился в кресле, ко мне, без стука, вошла вчерашняя нахальная посетительница.

«Ей что, здесь медом намазано? Вчера я так грубо выгнал ее, но она не поняла этого прямого намека?» — подумал я, наблюдая за тем, как она королевской походкой подходит к моему рабочему столу.

— Я же сказала, что очень настойчива, мистер Харальдсон, — с уверенной улыбкой сказала она, сняла с себя пальто и села в кресло для посетителей. Элис была еще соблазнительней, чем вчера: теперь длина ее платья была короче сантиметров на десять вчерашнего, а его ярко-зеленый свет выгодно подчеркивал ее огненные кудри.

— Ты что-то забыла в моем кабинете? — спокойно спросил я, игнорируя ее руку, протянутую мне для приветствия.

— Да, забыла. Тебя.

— Вижу, номер моего телефона ты уже отыскала.

— Это было нелегко, но мне помог все тот же мой друг — твой клиент, имя которого я оставлю в тайне. — Элис улыбнулась. — Но твой телефон был выключен, и я очень расстроилась.

— Как ловко ты все провернула. И, наверно, после пятого неудачного звонка до тебя дошло, что я вне зоны доступа?

Я решил позабавиться: самоуверенность этой смертной начала раздражать меня, и мне захотелось поставить ее на место.

— У тебя прекрасное чувство юмора, и это привлекает еще больше, но я всего лишь хочу дать тебе один совет.

— Слушаю.

— Я долго думала о тебе и о той девушке, в которую, как ты утверждаешь, ты влюблен.

— У тебя, должно быть, очень скучная жизнь, поэтому ты решила влезть в мою.

— О, нет. Ты сказал, что твоя любовь не взаимна.

— И ты решила предложить себя вместо нее? — поинтересовался я, пронзительно шаря взглядом по ее телу, которое она сама выставляла напоказ.

Я откровенно хамил и строил из себя похотливого молодчика, но Элис словно не замечала этого, или замечала, но продолжала оставаться невозмутимой и самоуверенной, чтобы исполнить свои планы насчет меня.

Какое самолюбие.

— Ты просто недосягаемый пьедестал, Фредерик, но я хотела сказать не это.

— Я заинтригован.

— Если она не любит тебя, приручи ее, и она будет есть из твоих рук: она всего лишь молоденькая девочка, а ты — вылитый укротитель.

— Она не животное, чтобы укрощать ее, — мрачно ответил я.

Элис поправила свои огненные кудри.

— Все люди похожи на животных, и укрощать строптивых — необходимо. Я сама люблю укрощать тигров и львов.

— Да ты опасная женщина.

— Опасная? Может быть. Я люблю опасность, но, может быть, найдется мужчина, который укротит саму укротительницу, например, тот, кто похож на снежного барса. Ты можешь попробовать укротить меня, Фредерик: я добровольно даю тебе в руки кнут. Я могу закурить?

— В моем офисе не курят, — отрезал я, а Элис уже успела достать из своей сумки сигарету и поднести ее к ярко-красным губам. Услышав мой ответ, смертная усмехнулась и, неспеша, спрятала сигарету обратно.

— Вот видишь, Элис, мне незачем укрощать тебя: ты уже укрощена, — сказал я.

— Неужели? — Ее глаза сверкнули. — Или ты желаешь этого?

— Если бы я не укротил тебя еще вчера, ты никогда не пришли бы унижаться во второй раз.

— У тебя ледяная усмешка, Фредерик, и она пробирает до костей. Нет, я пришла не унижаться, а добиваться того, чего хочу. Я очень настойчива.

— Настойчива? — Я насмешливо улыбнулся. — Ты не настойчива, а назойлива. Мне плевать на твое внимание к моей персоне, и укрощать, как и развращать, тебя, у меня нет никакого желания. Ты не интересуешь меня. Зачем укрощать ту, которая сама машет хвостом перед моим носом, как кошка в марте?

Элис приоткрыла губы, наверно, считая, что это сексуально.

— Я должна обидиться на тебя, но не обижаюсь: ты недоступный ядовитый плод, и вкусить тебя будет сладко, ведь все знают, что самый вкусный плод — плод запретный. Как ты.

— Теперь ты сравниваешь меня с плодом. — Я усмехнулся. — Определись, что тебе нужно: животное или плод.

— Мне нужен ты, а как ты себя назовешь, мне не важно.

(«Недурно. Она отличный дипломат. Охотно верю в то, что на переговорах эта чертовка выигрывает все бои»)

— Боюсь, Элис, я тебе не по зубам: в этот раз ты избрала слишком опасную мишень.

— Я же говорила, что не боюсь опасности. Особенно я не боюсь барсов, а укрощаю их.

— А я не люблю назойливых женщин. Ты зря расточаешь свой мед или яд: я неуязвим. И покорять меня безнадежно: я уже покорен, но не тобой, — серьезно сказал я.

Элис закинула ногу на ногу и облокотилась на стол, показывая мне грудь в глубоком вырезе декольте. Но мне это было неинтересно: даже если бы она разделась догола, я не обратил бы на это внимание.

— Неужели та девушка настолько покорила тебя?

— Я в вечном ее плену.

— Но она отвергает тебя. Разве это не повод, чтобы забыть ее?

— По-моему, я делаю то же самое с тобой: отвергаю, но ты не понимаешь этого.

— Ты хочешь, чтобы она принадлежала тебе?

— Нет. Я хочу, чтобы она была счастлива. А с кем — не имеет значения.

— Ты удивительный человек, Фредрик, и я без ума от тебя, — прошептала Элис, прищурив глаза.

— Ты играешь с огнем. Не боишься обжечься? — спросил я.

— Я желаю гореть в твоем огне.

— Ты мазохистка.

— Чуть-чуть. Я не отступлюсь от тебя, ледяной ангел.

— Ангел. — Я усмехнулся, вспомнив, что говорила обо мне Миша. — Нет, я айсберг.

— Айсберги тают.

— А я нет.

— Значит, ты не айсберг: ты хочешь им быть, но внутри тебя — вулкан, нужно только сломить твой лед. И я сломаю его.

— Через пять минут у меня встреча с клиентом. Прощай, — холодно сказал я, устав от огня, горящего в глазах Элис, и глупостей, которые она говорила.

— Мы еще не договорили, но обязательно сделаем это позже.

Женщина стала медленно надевать свое пальто.

— Я не желаю больше лицезреть тебя. Не стоит унижаться передо мной, все равно я этого не оценю, — предупредил ее я.

— Вот видишь, ты уже начал процесс укрощения.

Элис улыбнулась и вышла.

(«Назойливая, как муха на навозной куче. А ведь так и есть: она — муха, а я — дерьмо. Но эта муха только злит меня. Убить ее? Когда она здесь, я только еще больше мечтаю о Мише: похотливый костер Элис — ничто против луча солнца»)

Взглянув на стол, я заметил, что смертная оставила свою визитку: черную, исписанную золотистым прописным шрифтом, и вдруг пожалел о том, что прогнал Элис: мне нужно было расслабиться. Можно было бы и пофлиртовать с этой женщиной.

Я решил, что вечером проведу с ней два часа, слушая ее жаркие речи и ощущая на себе ее хищный пожирающий взгляд.

(«Как давно я флиртовал с женщиной? Три года назад, с Марией. Давно, черт побери»)

Я набрал номер, написанный на визитке, и через шесть гудков услышал довольный голос рыжеволосой смертной.

— Ты не можешь отпустить меня, — утвердительно сказала она. — И я знала это.

— Что ты делаешь сегодня вечером?

 Все ее слова были потрачены напрасно, потому что я хотел просто отдохнуть от дел.

— Иду с тобой в ресторан. Ты должны заехать за мной в мой офис в Сити. В семь вечера. И не опаздывай: я не прощаю непунктуальности.

Ее слова рассмешили меня: она уже празднует победу.

— Я буду в семь, — сказал я: пусть Элис думает, что я поддался ее чарам.

— Один: один, мистер Харальдсон.

Я отключил звонок.

(«Что ж, хотя бы сегодня, я буду свободен. Свободен от Миши. Пусть эта смертная польстит своему самолюбию, лишь бы отвлекала меня от реальности»)

Сегодня мой день был расписан по минутам, но в семь часов вечера, я, как штык, был у офиса Элис: я узнал, что она была владелицей большого комплекса дорогой одежды и что в ее частном владении находились около ста бутиков по всей Европе.

Я вышел из машины и стал ожидать пока дама выйдет из своего офиса: его название я узнал из визитки. Элис опоздала на две минуты и уже успела переодеться в черное вечернее платье — оно элегантно путалось бы в ее ногах, но она придерживала его рукой, приподняв до края пальто.

— А теперь удиви меня, — улыбнулась Элис и протянула мне руку.

Я усмехнулся и взял ее ладонь в свою.

— Ты взяла с собой пистолет? — спросил я ее.

— Зачем? — вновь улыбнулась она.

— А вдруг снежный барс предпримет атаку?

— Я смогу себя защитить, и пистолет мне ни к чему. Рада, что ты нашел в себе силы отказаться от мании к той девушке.

— Не говори о ней, — сказал я, поморщившись.

— Со мной ты ее не вспомнишь. — Элис чарующе улыбнулась.

Я открыл дверцу своего «Мустанга», усадил в него смертную, сел за руль и повел машину к дорогому ресторану, в самое сердце Лондона: я много слышал о нем, но никогда не посещал это заведение.

— Почему именно этот ресторан? — спросила Элис, когда я помогал ей выйти из машины.

— Это тайна, — ответил я.

— Но как ты сумел заказать здесь столик? Даже мне это редко удается.

Я провел пальцами по ее распущенным огненным кудрям.

Она усмехнулась и положила свои пальцы на мою грудь.

— Ты даже представить себе не можешь, с кем разговариваешь, — тихо сказал я, все же не прерывая ее действий.

— Но я тоже не Золушка.

— Давай интриговать друг друга и дальше. Никаких вопросов, никаких ответов. — Я повел даму в ресторан.

Мне не стоило трудов заказать здесь столик: я просто позвонил хозяину ресторана, который был одним из моих клиентов, и он был рад оказать мне услугу.

Мы сдали свои пальто в гардероб и вошли в зал. Людей было немного, и это было даже удобно.

Я усадил Элис, сел напротив нее, и к нам тут же подскочил официант. Мне было абсолютно наплевать, что заказывать, все равно я не собирался ничего есть, поэтому предложил сделать выбор Элис, тем самым отдав в ее руки бразды правления сегодняшним вечером. Пусть думает, что выиграла: завтра я не вспомню об этом и расстанусь с ней сразу же после этого ужина.

— Ты заказал здесь столик специально для меня? Значит, вечер обещает быть приятным, — сказала бизнесвумен.

— О, да. Вечер будет весьма интересным, — усмехнулся я.

— Что будешь пить?

— Кровь, — пристально глядя на собеседницу, ответил я.

Она усмехнулась и прикусила губу, наверняка, думая, что я и дальше играю в ее дурацкую игру.

— Боюсь, здесь ее не подают, — сказала смертная.

— И ты даже не спросишь, не псих ли я? — Я криво усмехнулся. — А вдруг я кровожадный маньяк?

— Если ты маньяк, я готова стать твоей жертвой, но у тебя ничего не получится: я не сдамся так просто, — ответила Элис. — Я роза, но у меня есть не только нежные лепестки, но и ядовитые шипы, поэтому смотри не поранься.

— Не люблю розы, — сказал я. — Они слишком крикливы.

— Да, они очень яркие, а ты не любишь яркость? — улыбнулась моя дама.

— Я суровый сын Севера. Я швед, и этим все сказано.

— А я никогда бы не сказала: у тебя даже нет акцента. Но ты совсем другой, не похож на английских мужчин: они слишком чопорные, а ты… В тебе чувствуется сила: грозная, холодная, манящая. Ты редкий экземпляр: в наше время трудно быть джентльменом.

— Кто сказал, что я джентльмен?

— Я наблюдательна.

— Нет, ты просто мне льстишь: джентльменство умерло тогда, когда и женская стыдливость.

— Ты считаешь, что только у мужчин есть право делать первый шаг?

— Я считаю, что мир перестал быть нормальным. Например, я сижу с тобой в дорогом ресторане, хотя не чувствую к тебе ни капли уважения или симпатии, но тебя это не отталкивает, а ведь будь у тебя хоть немного гордости, ты давно взяла бы бокал и вылила мне в лицо воду.

— Ты плохо меня знаешь: я никогда не сдаюсь. Никогда, Фредерик, — серьезно сказала Элис

— Это похвально. Так какое вино ты закажешь? Что касается меня, я уже ответил на этот вопрос.

Мне казалось, что вчера я выплакала все слезы, но легче мне не стало: я знала, что Фредрик где-то в Лондоне, совсем рядом… И, может быть, не один, а с той рыжей нахалкой. Я больше не могла находиться в Лондоне и отчаянно хотела уехать, но Мэри уговорила меня остаться еще на денек и пообещала завтра утром лично посадить меня на автобус до Оксфорда. А сегодня Гарри вел нас в ресторан. Я прекрасно понимала, что брат Мэри хотел произвести на меня впечатление, но, к счастью, у него не было никаких шансов — я не могла полюбить человека. К тому же, я даже не воспринимала Гарри как мужчину — он был просто братом Мэри, и я шутила с ним, подтрунивала над ним, называла «нудным», и вела себя, как с моими собственными братьями. На то, что я нравилась Гарри, мне было абсолютно наплевать. Даже странно, как тяжело я переживала то, что в меня влюбился Фредрик, и как равнодушно я относилась к Гарри. Гарри был человеком, а Фредрик — тем, чью жизнь я сломала… И теперь о ком думала и кого ревновала. Но я решила, что лучше буду страдать, но и виду не подам, что этот швед мне небезразличен: слишком долго я отвергала Фредрика и слишком сильно оскорбила его любовь ко мне. Его чувства ко мне охладели, и я должна этому радоваться. Должна. Должна больше не видеть его.

Вечером мы с Мэри надели красивые платья, и Гарри повез нас в ресторан: где он находился и что там будет, мы не знали, потому что Гарри до конца тянул интригу. Он чересчур внимательно следил за мной, пытался шутить и даже прикасаться ко мне, как бы невзначай, но я делала вид, что не замечаю этого: для меня он был пустым местом, я не хотела щадить его чувства даже ради Мэри, тем более, теперь, когда она знала о том, что я чувствую к Фредрику что-то непонятное, но похожее на горечь… А может быть, на любовь. Не знаю.

Как тяжело разобраться во всех этих чувствах!

Мы приехали к красивому высокому зданию, на первом этаже которого, по словам Гарри, находился ресторан. Выйдя из машины (я проигнорировала руку Гарри) мы с Мэри, словно кинозвезды, зашли в ресторан, швейцар в красном мундире открыл нам двери, и мы, сдав пальто в гардероб, вошли в зал. И вдруг я увидела Фредрика. А рядом с ним сидела рыжеволосая женщина, которая требовала от меня отказаться от него.

Я застыла. Швед пристально посмотрел на меня, но через секунду отвернулся к своей даме, декольте которой спускалось почти до ее пояса.

Я не могла сдвинуться с места. Меня охватило что-то ужасное, непонятное. Я хотела подойти к Фредрику, ударить его по лицу сильно-сильно… А потом убежать, спрятаться в комнате и разрыдаться.

— Ой, здесь Фредрик! Хочешь, уйдем отсюда? — шепнула мне Мэри, схватив меня за локоть.

Гарри бросил на меня напряженный взгляд.

«Да, конечно, уйти! Не хочу его видеть! С ней! — с отчаянием подумала я. — Нет, если я уйду, он поймет, что я ревную его, а ведь он ничего мне не обязан. Но он сидит с ней! С этой рыжей! А я что, не могу справиться со своими чувствами? Нет уж! Не позволю себе убежать! Пусть сидит здесь! Хоть с ней!»

— Он еще и не один! — опять шепнула мне Мэри.

(«Да, вижу я, вижу!»)

Мою душу залила жгучая, почти невыносимая боль.

Вдруг Фредрик опять посмотрел на меня и кивнул мне, словно издевательски приветствуя.

«Я не один, и мне все равно, что ты это видишь» — говорил его спокойный взгляд.

Я машинально кивнула ему в ответ.

— Все! Идем отсюда! — Мэри потянула меня за руку.

— Нет, Мэри, это прекрасное место для отдыха. К тому же, это Гарри выбрал его, — громко ответила я ей. — Ну, Гарри, и где наш стол?

Гарри повел нас к столику. Нам пришлось пройти мимо ненавистной парочки, и я еле сдержала себя, чтобы не взглянуть на Фредрика. Сев за столик, я, как назло, оказалась лицом к шведу и видела его. Это огорчило меня еще больше: я не хотела видеть его. Да еще с женщиной. Но пересаживаться было поздно: нельзя было давать Фредрику повод думать, что его присутствие причиняет мне боль.

— Миша, ты уверена, что не хочешь уйти? Ты выглядишь взвинченой, — озадаченно спросил Гарри, глядя на меня.

«Что ты несешь? Он же все слышит!» — пронеслось в разуме.

— Со мной все прекрасно, просто я никогда не была в таких ресторанах, — быстро ответила я. — Я почти всю жизнь сидела дома, и такие заведения для меня — диковинка.

Мэри настороженно смотрела на меня: она видела, что я лгу и что мне жутко неприятно находиться в одном ресторане с Фредриком, но промолчала.

— Отлично, раз всех все устраивает, давайте выпьем кофейку? — вдруг встрепенулась она, ища взглядом официанта.

— Ты же знаешь, что я не могу пить кофе, — напомнила я ей и удивилась тому, как спокоен был мой голос, несмотря на охватившую меня ревность.

Я ужасно нервничала: Фредрик был с другой женщиной, сидел прямо напротив меня и был хладнокровен, как скала. Он даже не смотрел на меня. У меня задрожали пальцы, и мне стало трудно удерживать свое нервное дыхание.

— Мне нужно… Простите… Я на минуту! — Я поднялась из-за стола и быстро прошла в женский туалет. Там, закрывшись в одной из кабинок, я села на крышку унитаза и уронила голову на руки. Я не могла понять, что со мной происходило. Мне было больно. Фредрик был с другой!

«Он лгал мне о своей любви! Нет, как я могу так думать? Я сама сказала ему, чтобы он продолжал жить без меня! Теперь у него своя жизнь, и он может встречаться с кем угодно… Но ведь это не может быть серьезно! Она — человек! Но почему я так страдаю? Боже, неужели я ревную его!» — с горечью думала я.

Вдруг в дверь моей кабинки кто-то постучал, и я чуть не вскрикнула от неожиданности.

— Миша, ты в порядке? — Это была Мэри. — Тебя нет уже двадцать минут!

— У меня несварение желудка, — солгала я, удивившись тому, как долго просидела здесь.

Я спустила в унитазе воду, вышла из кабинки, помыла руки, поправила волосы, и мы с Мэри вернулись в зал. Гарри встретил меня удивленным взглядом, но ничего не сказал. Сев на свое место, я старалась не смотреть на шведа и его рыжую подругу, но не смогла удержаться и бросила на них взгляд: они мило общались, а она вдруг положила свою ладонь на его ладонь…

 В моей душе что-то перевернулось, порвалось и взорвалось одновременно. Я поспешно отвела взгляд.

«Что за дерьмо! Что за сумасшествие творится в этом чертовом городе! Что она здесь забыла?» — подумал я, увидев Мишу, появившуюся в зале ресторана.

Она увидела нас с Элис и, застыв, смотрела на меня.

Я решил не смущать полячку и приветливо кивнул ей. Она ответила мне легким кивком.

Миша была похожа на прекрасного манекена и выглядела какой-то неживой. Но она была не одна: с ней была Мэри и незнакомый мне парень. Все трое прошли к их столику. Миша села так, что я мог видеть ее лицо. Я смотрел на Элис, но видел Мишу и слышал каждое слово, сказанное за столом троицы.

Вдруг полячка ушла. Ее долго не было.

— Да где она? Уже десять минут прошло, — спросил парень у Мэри, и я почему-то подумал, что, наверно, это и есть Гарри.

— Поверь, у нее есть причины для такого поведения, — тихо ответила ему Мэри.

Как чудно, что они не знают того, что я слышу их.

— Какие причины? — недовольно проворчал Гарри.

— Видишь того парня — он сидит с рыжей красоткой? Это и есть Фредрик, о котором я тебе говорила. — Мэри говорила очень тихо, словно боялась, что я услышу ее.

— Но ведь между ним и Мишей ничего нет, — сказал парень.

— Ты не понимаешь: у них сложные отношения. Думаю, она разозлилась, увидев его с другой.

«Что? Ей больно из-за того, что я с Элис? — удивился я, и эта мысль даже позабавила меня тем, что робкая надежда вновь вылезла из-под могильной плиты. — Да нет, она просто не хочет видеть меня, вот и бесится, бедняжка».

К столику Мэри и Гарри подошел официант, и я перестал слушать их разговор.

— Твоя красавица явно не скучает, — сказала Элис и пригубила вино.

— Вижу, — равнодушно ответил я. — Как тебе вино?

— Замечательный букет, попробуй, — ответила она.

— Я не пью.

Смертная удивленно приподняла брови и улыбнулась.

— Ты удивляешь меня все больше и больше, — сказала она. — Что еще ты от меня скрываешь?

— Что бы я ни скрывал, тебе лучше не лезть в мои дела, — холодно ответил я.

— Темные дела? — усмехнулась Элис.

— Очень темные. Тебе лучше ничего не знать о них.

— Ох, Фредерик, ты опасный мужчина.

И здесь я перестал слушать ее: Элис усердно флиртовала со мной, касалась своим коленом моей ноги, клала свои ладони на мои, но мне было все равно — все мои мысли были с Мишей, хоть я и специально пригласил эту даму, чтобы не думать о полячке.

Что происходит? Почему судьба вновь столкнула нас?

Миши не было уже около двадцати минут: я специально мельком взглянул на часы. Мэри тоже волновалась и озадаченно сказала Гарри, что пойдет за Мишей. Вскоре Миша вернулась: она выглядела растерянной и нервной — я точно определил это, ведь она не умела сдерживать свои эмоции.

Но что злит ее? Я? Элис? Наша встреча?

— Я заказала тебе салат из помидоров, без масла, без ничего, — сказала Мэри, когда мы сели за стол.

Я машинально взглянула на нее.

— Не стоило! Я не голодна! — выдавила я, увидев перед собой тарелку с нарезанными помидорами.

— Но не пропадать же ему. Съешь хотя бы немного! Хоть половину! — настаивала Мэри.

Я с ужасом поняла, чего она от меня требует, и что мне придется сделать — съесть эти страшные красные овощи!

— Скоро я сама стану красной, как помидор, — тихо сказала я, но все же, решила попробовать кусочек.

Честно взяв вилку, я осторожно проколола ею кусочек помидора и поднесла его ко рту, но действовать дальше не решалась, ведь помнила гадкий вкус человеческой пищи.

— Что такое? — спросил меня Гарри.

— Ничего. — Я решила повторить попытку разделаться с помидором, но вдруг случайно услышала разговор Фредрика и его спутницы.

— Ты кажешься мне очень усталым. Скажи, что тебя тяготит? — спросила рыжая.

«Какие вопросы она ему задает! Интересно, как долго они знакомы?» — вознегодовала я.

— Одна заноза в моей душе, — ответил ей Фредрик.

— Сидящая за тем столом?

— Угадала, хотя это очевидно. Но не будем об этом.

— Хорошо. Ты любишь живопись? — спросила рыжая.

— Очень, — ответил швед.

— Дома у меня хранится прекрасная коллекция современной английской живописи. Не хочешь взглянуть?

— Какой откровенный призыв. Не стоит так открыто предлагать себя.

— А ты уже завелся?

«Она просто распутница! И что Фредрик в ней нашел? Неужели он переспит с ней?» — пронеслось у меня в голове.

Я машинально положила вилку на стол.

— Миша, ты сегодня вообще ничего не ела! — капризно сказала Мэри.

— Я не голодна, а помидоры мне уже осточертели! — попыталась оправдаться я.

— Миша, пожалуйста!

Приказной тон подруги смутил меня, и в своем нервном состоянии я не могла сопротивляться ей. Поэтому, послушно взяв вилку с гадким помидором, я медленно направила ее ко рту. Но вдруг я увидела, что Фредрик покинул свою рыжую даму и направился к нам. Когда он остановился у нашего стола, я так и сидела с вилкой у рта, удивленно уставившись на шведа.

— Миша, мы можем поговорить? — спокойным тоном спросил Фредрик, глядя мне прямо в глаза.

Я удивилась и не знала, что делать. Растерянность и радость завладели мной одновременно: я обрадовалась тому, что теперь мне не придется есть гадкий помидор, а испугалась… Испугалась Фредрика: я даже не представляла, что ему было нужно сказать мне, а мне ему — ведь мы уже расставили все по местам.

Гарри нахмурился, а Мэри переводила ошарашенный взгляд с меня на шведа и наоборот.

Я молча отложила вилку, поднялась из-за стола и пошла к выходу. Фредрик пошел за мной. Мы вышли из ресторана, остановились у входа и, соблюдая значительную дистанцию, встали друг напротив друга.

— Только ненадолго, ведь твоя дама будет скучать, — с сарказмом сказала я.

Я пыталась говорить спокойно, но это было выше моих сил: один его вид волновал меня. Фредрик был так строг в своем черном деловом костюме! И так далек. Он изменился: я морально и физически чувствовала тяжелую, окружающую его ауру, его волю.

— Не волнуйся, она смертная, — холодно сказал Фредрик.

— Как пренебрежительно! — съязвила я.

— Ревнуешь?

Я ошеломленно уставилась на него, а он равнодушно смотрел на меня. Как на чужую.

— Еще чего! — возмутилась я. — Просто ты сегодня в обществе женщины!

— И тебя это задевает, — утвердительным тоном сказал швед.

— Нет, конечно! Надо же, что выдумал!

Но я отчаянно лгала: мне было тягостно видеть его в обществе другой женщины. Даже смертной!

— Угомонись. Это всего лишь моя знакомая, — сказал он.

— Да хоть любовница! Какая мне разница!

Я нарочно сказала эти слова: мне хотелось побольнее ударить его за измену. Измену? Вот я ненормальная! Он не мой!

— Ну? Я жду! — не дав ему ответить, буркнула я. — Что ты собираешься мне сказать?

— Ничего. Просто хотел спасти тебя от салата.

(«Что? И только для этого он подошел ко мне?»)

Мне стало больно, ведь я уже успела подумать, что…

Я не знала, что ответить. Я просто стояла и молча смотрела на холодное лицо Фредрика.

— Очень благородно с твоей стороны, но мне не нужна твоя помощь. И, кажется, я ясно дала понять тебе это вчера! Я сама разберусь, а ты никогда больше не вмешивайся в мою жизнь! Возвращайся к своей даме и езжай к ней, смотреть коллекцию ее живописи! — на одном дыхании воскликнула я, когда мое замешательство прошло.

— Обязательно. А ты иди к своему Гарри: он очень волнуется за тебя, — спокойно парировал Фредрик.

— Мы с ним просто… Он брат Мэри, — машинально сказала я.

— Да хоть любовник.

— Ты бесчувственный чурбан! — Я бросила на него сердитый взгляд и, объятая бешенством, почти забежала в ресторан.

«Истеричка! И как с ней можно нормально разговаривать?» — подумал я, медленно возвращаясь в зал.

Пока меня не было, Элис не скучала: она разговаривала по телефону, давая кому-то из подруг советы, как нужно закупать одежду на продажу в бутики. Увидев меня, она коротко попрощалась с собеседницей и отключила звонок.

— Как невежливо заставлять меня скучать, — улыбнулась она.

Я сел, положив руки на стол, и Элис нарочно опустила свои длинные белые пальцы с аккуратными ногтями на мои, но я не стал убирать их. Миша должна видеть, как прекрасно я живу без нее. Видеть, что я свободен.

Я совсем не ревновал полячку: я знал, что она в компании мужчины, но он был всего лишь смертным, и Миша не могла влюбиться в него, да и тот был совсем ненастойчивым: Гарри только смотрел на нее и чаще молчал, чем говорил. За их столом говорила одна Мэри: она выразила сожаление, что Мише не понравился салат, потому что та заявила, что он плохо пахнет. Хотя, какой к черту салат? Это просто разрезанный помидор.

 Миша сидела, нахмурившись и сложив руки на столе. Прекрасная, утонченная Миша.

— Ты не скучала, Элис, не лукавь: у тебя тоже был крайне занятный разговор, — улыбнулся я своей собеседнице.

— И все-таки эта малышка не отпускает тебя, — усмехнулась она. — А блюда, которые я заказала для тебя, стынут напрасно.

— Это был лишь жест вежливости, — сказал я и краем глаза увидел, что Миша бросила на меня сердитый взгляд.

Это придало мне бодрости. Я был последним подлецом: я был доволен тем, что Мише неприятно слышать мои слова. Я мстил ей, гадил по-мелкому, как школьник, и в этом Элис стала мне лучшим союзником: она флиртовала со мной так открыто, что даже я был поражен ее поведением.

— Ты, оказывается, очень вежлив? Вчера, когда я была в твоем кабинете, ты совершенно не был образцом вежливости, — тихо сказала Элис.

Я увидел, как Миша закусила губу и стала теребить пальцами салфетку. И что она подумала, услышав эту фразу? А хотя мне должно быть все равно: пора жить, не щадя ее чувств.

— Но и ты не была скромницей, — подразнил я Элис.

Она провела указательным пальцем по моему рукаву и прижала свое колено к моему.

— Сегодня ночью я буду совсем нескромной, если ты этого хочешь, — прошептала рыжая бестия.

«Прямой намек на секс. Она готова отдаться мне на первом же свидании» — Я был удивлен прыткостью этой смертной и изучающе смотрел на нее.

В ее глазах горел жаркий блеск.

— Так как мы поступим? Я ведь обещала тебе показать свои картины, — наклонившись к моему уху, вновь прошептала Элис.

— Мы обязательно их посмотрим, — ответил я. — Уверен, они мне понравятся.

— Я тоже в этом уверена, ледяной ангел. Но это платье такое тесное, что я хочу как можно скорее от него избавиться. Ты поможешь мне с этим?

— Прости, Мэри, но я больше не хочу быть здесь! — вдруг громко и нервно сказала Миша, вскакивая со стула. Она быстрым шагом прошла мимо нашего с Элис столика, но, не дойдя до входных дверей, сменила направление и подошла к нам.

— Вот видите, мне не нужно оставлять его в покое: он и так с вами! И незачем было портить мне настроение своими глупыми приказами! Желаю вам счастья! — сказала полячка Элис и стремительно унеслась в гардероб.

Мэри сердито посмотрела на меня и пошла вслед за подругой. Гарри, положив на стол деньги, поспешил за ними.

Я прислушивался к Мише: она часто и тяжело дышала.

— Что с тобой? Это из-за Фредрика, да? — послышался обеспокоенный голос Мэри и шуршание одежды.

— Нет! Просто я устала и хочу домой. Я уезжаю в Оксфорд! — дрожащим голосом ответила ей Миша. — Что-то я совсем у вас загостила… Пора домой.

— Говори эту чушь кому-нибудь другому! Я же вижу, как ты разнервничалась из-за того, что он здесь с этой рыжей! — возразила ей Мэри.

«Что? Не может быть. Так она убежала из-за того, что увидела меня с Элис? — Я даже усмехнулся от такой новости.

— Какие глупости! Пусть хоть спит с ней, мне все равно! — нервно воскликнула Миша, а потом сильно хлопнула входной дверью и вышла из ресторана.

 Я слушал ее торопливые шаги. И вдруг Миша всхлипнула.

«Она плачет? Но почему? Ей так неприятно видеть меня? Она думает, что я нарочно подстроил нашу встречу? А Элис… Она разговаривала с ней? Зачем?» — удивился я.

— Ты предупредила ее держаться от меня подальше? — строго спросил я, убивая Элис своим презрительным взглядом.

— Я решила вырвать этот ядовитый шип из твоего сердца, — серьезно ответила она, а затем улыбнулась. — Кажется, ты недоволен этим?

— Никогда больше не смей тревожить ее! — мрачно сказал я.

— Не злись, я привыкла к таким девицам: они у меня по струнке ходят.

Я был взбешен, и это бешенство текло по моим венам. Меня охватило огромное желание убить эту похотливую смертную. Как она посмела даже подойти к моей полячке!

 — Никаких картин, — холодно сказал я. — На этом наша встреча окончена: за этот вечер ты наболтала много чепухи и открыто предложила мне переспать с тобой. Но ты не хищница, Элис, ты — дешевка.

— Будь я дешевкой, то сидела бы сейчас в какой-нибудь забегаловке с рабочим с бензоколонки, — спокойно ответила она. — Вижу, я слишком поторопилась с выводами: ты не ледяной ангел, а обычная замерзшая лужа под ногами этой блондинки. А это тебе за «дешевку». — Элис выплеснула мне в лицо вино и гордо удалилась.

Я равнодушно вытер лицо салфеткой и бросил ее на стол.

И снова все прошло не так, как я планировал. Зато я действительно повеселился: я увидел Мишу, поговорил с ней, выплеснул свой негатив на Элис, получил от нее выплеснутое мне в лицо вино и был доволен. Вечер закончился просто идеально: Миша убежала, Элис ушла, и я вновь был свободен от обеих. От Элис и ее настойчивого внимания точно — с ее характером она будет ненавидеть меня до конца своей жизни за то, что я не стал ее «укрощенным снежным барсом». А от Миши… Надолго ли?

Глава 11

С тех пор, как я сбежала из ресторана, прошло уже две недели, но я никак не могла забыть тот случай, когда Фредрик сидел с той рыжей и даже не смотрел на меня.

(«И что? Что я должна делать с этими чувствами к нему? Когда-то я могла просто принять его любовь, а сейчас он холоден ко мне. Теперь он развлекается с другими женщинами, водит их в рестораны, флиртует с ними… А потом рыжая увезла его к себе, и там они… Переспали? Невозможно! Фредрик не мог соблазниться человеком! А может, он сделал это, чтобы насолить мне! Нет, конечно, нет, он не такой: он прямолинейный и хладнокровный, и ему не стоило никакого труда не видеть меня и вычеркнуть из своей жизни. А я страдаю. Неужели он страдал так же, когда любил меня, а я его — нет? Будь он проклят! Я так не хотела любить, но влюбилась! Ведь это любовь… Я люблю Фредрика — этого вечно спокойного, холодного шведа!»)

Моя жизнь закончилась: с тех пор, как я увидела Фредрика с другой женщиной, я не жила, а только постоянно думала о нем и о том, что он очень изменился и стал холодным, чужим… Он так круто изменил свое отношение ко мне!

Так разрушилась моя жизнь. В девятнадцать лет.

(«Ненавижу эти чувства! Ненавижу тебя, Фредрик! Зачем ты появился в моей жизни? А все из-за этого Седрика Моргана: это он посоветовал мне поступить в проклятый Оксфорд! Я приехала сюда и навсегда разрушила свою жизнь: сначала Фредрик любил меня, а его нет… Я жестоко поступила с ним, и он никогда не простит мне, даже если я признаюсь ему в том, что люблю его. Он просто не поверит. И я бы не поверила»)

Чтобы хоть как-то отвлечься от своих страданий, я дочитала Шатобриана, и его размышления в очередной раз привели меня к идее пойти на заседание кружка богословия. На первом же занятии я так втянулась в спор, что просто забыла о том, кто я есть, забыла, что я не человек, а будущая убийца. Я спорила о том, что человек, живущий по божьим правилам, является наивысшим созданием в мире. Именно человек, потому что я совсем не помнила о том, что я — вампир. Я настолько втянулась в мир людей, что стала причислять себя к ним, а потом с горечью вспоминать, что я всего лишь убийца, паразитирующая на человеческом обществе, как и все вампиры. Мне было больно осознавать то, что я — не человек.

В первый раз я посетила кружок богословия в тот же день, когда закончила читать «Гений христианства». Кружок собирался почти каждый день, в шесть часов вечера и почти всегда в полном составе. Мое посещение сильно удивило его членов: наверно, они подумали: «Что эта блондинка здесь забыла? У нас ведутся только серьезные дебаты!», потому что парни насмешливо переглянулись, а девушки спрятали улыбки. Благодаря такому «радушному» приему, я чувствовала себя неловко. Мне было даже неприятно: я пыталась слушать и анализировать речи других, следить за дискуссией, но, когда меня спросили, верю ли я в Бога, я совсем растерялась.

Все присутствующие уставились на меня.

— Мне кажется, что, если существует система… Любая система, значит, есть и тот, кто ее создал, кто наблюдает за ней, регулирует ее и следит за тем, чтобы она не сбилась, — ответила я, сильно сжав ладонями свою мантию.

— Интересная мысль, — отозвался профессор богословия — руководитель кружка. — Но ваши взгляды немного расплывчаты.

— Я считаю, что Вселенная, Солнечная система и жизнь на Земле — это искусственно созданные системы, потому что такое грандиозное явление нельзя создать без плана. И за этими системами нужен присмотр руководителя, который вовремя устранит в ней любые неполадки. Я думаю, что есть великий вселенский разум, который создал все это, ведь ничего не создается само по себе, из воздуха. И этот разум — это и есть Бог, но все называют его по-разному, — попыталась объяснить я свою мысль.

— То есть, по-вашему, сначала была идея? — спросил меня профессор.

— Конечно, ведь это логично: когда вы задумываете что-то сделать, создать, нарисовать и даже просто написать роботу, прежде всего у вас появляется идея, затем вы тщательно продумываете ее, чтобы она была идеальна, а уже потом создаете материю и само тело. Нельзя создать систему, не предусмотрев малейшей ее детали. Это только в наше время художники могут написать картину, а уже потом придумать, что хотели ею сказать и какая мысль в ней заложена. Но разве это искусство? Извините, я не могу передать словами то, что думаю. Я плохой оратор.

— Браво, мисс Мрочек, браво, — похвалил меня профессор.

И вдруг вся группа зааплодировала мне.

Я смутилась и смущенно улыбнулась.

— Так вы верите в Бога! А ваши родители? — спросил меня профессор.

— Да, верят. Они католики, — ответила я.

— А вы? Вы относите себя к определенной конфессии?

— Нет, но, думаю, мои взгляды близки к протестантизму.

— У вас оригинальные мысли, Миша, поэтому не теряйтесь.

После этого занятия я стала постоянным членом кружка.

Но, кроме этого плюса, в моей жизни появился огромный минус, точнее, заноза: мажор Роб. Он не давал мне прохода: поджидал меня у дверей колледжа, у моего велосипеда, и часто цеплял на него записочки типа: «У тебя такая красивая… улыбка, что я просто схожу с ума от нее» или «Приходи сегодня в парк, в семь вечера, и я покажу тебе все прелести жизни. Ты же еще девственница? Надеюсь». Все эти записки были с негодованием мною сорваны, скомканы и выброшены в ближайший мусорник. Мажор лез ко мне, несмотря на то, что я разговаривала с ним очень грубо, чтобы у него не было желания болтать со мной и говорить пошлости. Но это его не останавливало. Мажор Роб терроризировал меня, и это причиняло мне огромные неудобства. Каждый день, приезжая в колледж, я боялась его появления, именно боялась, потому что его настойчивое внимание пугало меня и отравляло мою жизнь. Но прекратить этот кошмар я не могла, не знала, как это сделать. Конечно, я собиралась убить мажора еще месяц назад, но не стала учиться охотиться: Фредрик уехал, и некому было учить меня убивать. Уехал… Да я просто выгнала его из Оксфорда! Нельзя сваливать вину на Фредрика: я не убила мажора Роба не потому, что не знала, как это делается. Я не убила его потому, что мысли об убийстве человека приводили меня в ужас. Да, этот паразит мешал мне жить, но избавиться от него путем физического устранения я банально не могла: это было бы слишком жестоко. И бесчеловечно.

Однажды Элли передала мне записку, в которой мажор Роб приглашал меня на свидание, с припиской, что в конце вечера мы можем поразвлечься в его собственном доме.

«Как он меня достал!» — со злостью подумала я, нервно комкая записку.

— Вот идиот! — вырвалось у меня вслух.

Я выбросила записку в мусорник.

— Опять Роберт? — усмехнулась Элли. — Да он взял тебя в настоящую осаду!

— Черт бы его побрал! Он думает, что я завизжу от счастья? «Надо же, меня пригласил на свидание сам Роберт! О-хо-хо!», — покривлялась я. — У меня уже нет сил терпеть этого идиота!

— Не обращай внимания: он поймет, что ему ничего не светит, и отстанет.

— Нет, Элли, именно такие подонки и считают себя самыми классными парнями… Как Гастон из «Красавицы и Чудовище»! И, если девушка отказывает ему, он думает, что она просто сохнет по его драгоценной особе.

Мы пошли в гардероб забирать наши пальто.

— Кстати, я помню, ты гуляла с одним красавцем, — вдруг сказала Элли.

Я вздрогнула. Моя душа наполнилась горечью.

— С Фредриком? — прошептала я.

— Не знаю, тебе виднее. Такой красивый! Я видела вас как-то раз в парке. А куда он делся?

— Уехал, — коротко ответила я, надеясь, что после этого Элли замолчит о нем.

— Куда?

— В Лондон.

«Нет, она не унимается!» — раздраженно подумала я.

— А почему он…

— Элли, давай не будем? Не хочу о нем разговаривать! — перебила ее я. Она удивленно посмотрела на меня, и мне стало стыдно за свою нервную вспышку. — Он уехал от меня, вот что.

— Понятно.

Мы замолчали, и мне стало так неловко, что я захотела поскорее сбежать домой.

— Ладно, я пойду: мне срочно нужно в приют, — сказала я, забирая свое пальто.

— Ну, тогда удачи. Ты ведь помнишь, что завтра прилетает этот, как его… Манусон? — напомнила мне Элли.

— Магнуссон, — поправила ее я. — До завтра!

Этот Магнуссон был известным в Швеции психологом и завтра должен был читать нам лекцию.

«Меня окружают одни шведы! Как назло!» — подумала я, едва услышав о его приезде. И хотя это был всего лишь второй представитель Швеции, которого я должна была увидеть, мне казалось, что все шведы сговорились против меня: я знала, что когда я буду сидеть на лекции шведа Магнуссона, то буду думать о другом шведе, который теперь недосягаем для меня.

(«Может, не идти завтра в колледж? Вместо этого я могу провести день в приюте. Или можно позвонить маме, и она пришлет за мной самолет. Могу же я на пару деньков улететь в Варшаву или в Прагу. Не выгонят же меня Морганы! Но они такие странные: на дворе уже двадцать первый век, а они до сих пор живут в своем огромном каменном замке. А еще, хотелось бы узнать, нашелся ли Седрик. Нет, это было бы слабостью. Нет, Миша, ты не будешь убегать из Оксфорда только из-за того, что завтра приезжает шведский психолог!»)

Я надела пальто, вышла из колледжа, с неудовольствием заметила, что на улице моросит, и, подумав, что, если я поеду на велосипеде, на моем пальто останется большое мокрое пятно, направилась на остановку, чтобы доехать до дома на автобусе.

— Малышка, тебе нельзя мокнуть: ты же растаешь! — вдруг услышала я голос мажора Роба за своей спиной.

Я ничего не ответила, но ускорила шаг: Роб был противен мне так же, как этот мерзкий дождик.

— Куда ты убегаешь? Я не отстану от тебя, мой сахарок!

Такое сравнение было более чем оскорбительно, и я не смогла снести его. Я остановилась и обернулась к мажору: он сидел в своей машине и медленно ехал за мной.

— Я знал, что ты не сможешь противостоять моим чарам, — ухмыльнулся мажор Роб. — Садись, я довезу тебя до дома. За всего лишь один нескромный поцелуй.

Это предложение вызвало у меня даже не возмущение, а насмешку.

— Да будь ты последним мужчиной на земле, я прибила бы тебя, как таракана! Хотя, какой ты мужчина? Ты червяк с прилизанными волосами! Интересно, у тебя руки не липкие оттого, что ты касаешься ими своих жирных волос? — спросила я, желая как можно сильнее уязвить его гордость.

— Малышка, мои руки всегда чисты и готовы доставить тебе удовольствие! — Он поманил меня пальцем.

Я решила, что теперь самое время проучить этого идиота, сладко улыбнулась и тоже поманила его пальцем.

Мажор Роб улыбнулся так довольно, словно я согласилась поцеловать его, вышел из машины и подошел ко мне.

— И что ты хочешь сказать мне, польская принцесса? — Он протянул ко мне свои гадкие руки, но я остановила его повелительным жестом.

— Так что ты говорил о свидании? — томно спросила я и прикусила губу: я никогда никого не обольщала, но видела, что так всегда обольщают в фильмах.

Я хотела унизить этого мерзавца на глазах сотен студентов.

— Ты согласна? — слащаво улыбаясь, спросил он.

— Знаешь, что я отвечу? — Я приблизила свое лицо к его лицу.

— Что? — прошептал мажор.

Я отстранилась и со смаком плюнула ему в лицо. Меня пронзило острое чувство удовольствия. Роб явно не ожидал этого, а решил, что я поцелую его!

— Вот что, червяк!

Роб стоял, закрыв глаза и приоткрыв рот, а я довольно улыбалась, видя, как другие студенты смеются над ним.

— Я отомщу тебе за это, сука! — Мажор попытался схватить меня за руку, но я вовремя отскочила.

— Я все сказала! — надменно сказала я и быстрым шагом пошла прочь, не оглядываясь, но слыша за спиной насмешливые разговоры студентов.

Я была безумно довольна собой.

Дома я с упоением рассказала Мэри о своем подвиге. Она рассмеялась, похвалила меня за смелость, но вдруг нахмурилась.

— А ты не боишься того, что теперь он будет мстить тебе? Ты унизила его на глазах у всех! — серьезно сказала она.

Мы были на кухне: я сидела за столом, а Мэри нарезала что-то на деревянной доске.

— Да он только и умеет, что записочки слать и пошлости говорить! — рассмеялась я. — Он трус и никогда не решится на месть, поверь мне!

— Трус или не трус, но даже такие экземпляры, как он, могут отомстить. Хотя бы исподтишка.

— Ой, умоляю тебя! Максимум, что он может сделать, — вылить на мой велосипед ведро краски!

Я была уверена в том, что мажор понял урок и что у него и в мыслях не было мстить мне, а его слова о мести — это просто кураж и попытка оправдаться в глазах окружающих.

— Зря ты так беспечна: такие, как он, способны на большую подлость, — отозвалась Мэри и всхлипнула. — Этот лук такой ядерный! Жуть!

— Нет, мажор Роб слишком слабохарактерен для мести.

— Ты в этом уверена?

— Уверена. Кстати, вечером я иду на кружок богословия. Не хочешь пойти со мной?

— Нет уж, увольте! Меня и так достал пастор в приюте! А вечером это во сколько? — Мэри отложила нож, пошла к раковине, включила воду и стала умывать лицо.

— В семь: сегодня в колледже проводятся какие-то дебаты, и много наших в них участвуют, поэтому заседание перенесли на час позже, — объяснила я.

— Дебаты? На какую тему? — Мэри опять стала резать лук.

— Точно не помню, но что-то насчет супер-эго и кальвинизма.

— Что это за матерные слова?

— Первое слово — психологический термин, второе — течение протестантизма.

— Ужас, звучит как китайский язык: ничего не понятно!

— Знаешь, у меня есть проблема, которая мучает меня: я не знаю, кем себя чувствую, — вдруг призналась я: у меня появилось невыносимое желание поделиться этим с подругой.

— В смысле? — отозвалась Мэри.

(«Я — вампир по рождению, но чувствую себя человеком. Именно ты, Мэри, стала волшебным лучом, который превратил меня в человека. Но надолго ли это? Ведь скоро, через несколько месяцев или лет я начну охотиться… Мне придется это сделать. Как вы, люди, не правы, когда говорите, что вы — самые ужасные существа на свете! Мы ужаснее вас во всем. Конечно, у нас есть «благородная миссия», о которой постоянно рассказывает мне папа, но мы какие-то несуразные: живем и не умираем. Это удобно, но скучно. А многие вампиры разочарованы своей бессмертной жизнью»)

— Я не знаю, кем должна быть: я люблю своих родителей, и они любят меня, но они намного старше, и их взгляды на жизнь кардинально отличаются от моих, — сказала я вслух. — Понимаешь, я очень поздний ребенок.

— Ага, предки совсем не понимают своих детей: они выросли в другое время, в другой морали. Когда моя мама увидела, что я проколола нос, она чуть меня не убила… Ой, ну вот!

В воздухе раздался аромат крови, но не такой, какую пила я: она пахла так вкусно, что у меня потекли слюнки.

— Что случилось? — спросила я, подходя к Мэри.

Она стояла, засунув в рот указательный палец.

— Ты порезалась? — уточнила я, против воли глубоко вдыхая прекрасный аромат крови.

— Угу. Почему у тебя дрожат руки?

— Я не переношу вида крови… Где пластырь! — Я выскочила из кухни, чтобы не слышать прекрасный аромат крови Мэри. Ведь это так противно: хотеть выпить крови Мэри… Она моя подруга! И это не по-дружески… Как это вообще могло прийти мне в голову!

Забежав в комнату Мэри, я стала усердно искать пластырь, но не нашла его, и мне пришлось вернуться в кухню ни с чем.

— Зря ходила: все медикаменты находятся в кухне, — сказала Мэри, показывая мне палец, обернутый белым пластырем.

У меня отлегло от сердца: и как только я могла подумать о том, что ее кровь, наверно, очень вкусная? Я никогда не пила кровь прямо из вен человека. Этот момент казался мне просто отвратительным: мы и комары — родственники!

— Давай я порежу? — предложила я. — Иначе, ты опять что-то себе порежешь, и у тебя выйдет суп с кровью.

«Суп с кровью… Суп из крови… Как сладко и вкусно звучит!» — подумала я.

Я взяла нож и попыталась нарезать лук, как это делала Мэри, но в силу отсутствия у меня опыта подобной процедуры, я только перекатывала кусочки лука по доске до тех пор, пока с силой не прошлась ножом по кончикам своих пальцев.

— Ты себе пальцы отрезала! — воскликнула Мэри.

«О, черт!» — подумала я, ведь мои пальцы были на месте: нож не мог пробить мою кожу.

— Ты о чем? — как будто ничего не произошло, спросила я.

— Твои пальцы! — Мэри схватила меня за руку и стала искать на ней отрезанные пальцы.

— Может, тебе показалось? Видишь, все мои пальцы на месте, — улыбнулась я.

— Но я видела… — пробормотала она и отпустила мою руку.

— Может, это лук так подействовал на твое зрение? — предположила я.

— Может, да, а может, и нет. Дай сюда нож, а не то и вправду отрежешь себе пальцы, белоручка. Готова поспорить, что за всю свою жизнь, ты ни разу не видела кухонного ножа, — недовольно сказала Мэри.

Я молча отдала ей нож, и она продолжила резать лук.

«Еле выкрутилась! Нужно быть осторожнее!» — с досадой подумала я, наблюдая за тем, как быстро Мэри нарезает лук на мелкие кусочки.

— Зачем тебе так много лука? — спросила я: Мэри резала уже третью луковицу.

— Потому что я варю луковый суп, — отозвалась подруга.

— Ну, трудись, Золушка, а я пойду почитаю.

Я ушла в свою комнату и до шести часов вечера читала «Утопию» Томаса Мора, потом быстро переоделась, обулась, крикнула Мэри, что меня нет, и вышла из дома.

Но, к моему удивлению, розовый велосипед Мэри исчез, а мой остался во дворе колледжа. Я пожала плечами и направилась на остановку, подумав, что шалопай Фрэнк опять решил побаловаться, но велосипед найдется: это же Оксфорд!

 Время пролетело быстро, хоть заседание и затянулось: мы разошлись только в десять вечера, и то после того, как об этом попросила уборщица, которой нужно было убрать аудиторию.

Я хотела вернуться домой на своем велосипеде, одиноко стоящем на парковке, но он все еще был мокрым, поэтому я с неохотой пошла на остановку. Было уже поздно, и на остановке стояла одна я. Но я не скучала: засунула в уши наушники и слушала музыку.

Вдруг я почувствовала знакомый запах: отталкивающий и мерзкий, похожий на запах геля, которым мажор Роб мазал свои волосы. Потом кто-то похлопал меня по попе, и я с возмущением обернулась к мерзавцу, чтобы залепить ему пощечину. Но вдруг ее получила сама я: тяжелую, увесистую пощечину. Я упала на асфальт. Наушники выпали из моих ушей. Я была оглушена и растеряна. Посмотрев наверх, я с удивлением увидела перед собой ухмыляющуюся физиономию мажора Роба.

— Пришло время наказать тебя, строптивица! — насмешливо сказал он.

— Ты пожалеешь об этом, слизняк! — с негодованием воскликнула я, поднимаясь на ноги. — Слабак! Мужчины не бьют женщин! Хотя ты же червяк, а не мужчина!

— Никто не смеет оскорблять меня. А ты далеко зашла в своей дерзости! — Роб схватил меня за руку. — Ты очень красива, Миша, и так одинока! Такой красоте не стоит пропадать! И ты сейчас же поедешь со мной!

— Ха! — насмешливо воскликнула я, легко разжав его пальцы, сжимающие мое запястье. — Idź do diabła!

— Что?

— Не знаешь польского? Учи! Это потяжелее, чем бить девушек! — взорвалась я, отходя от него на пару метров.

— Я же ни какой-нибудь бармен, Миша! Я аристократ и несметно богат! — Его голос стал жестким.

— Нашел, чем хвастаться! Тем более, это не твои деньги, а деньги твоих родителей! А ты всего лишь мерзавец и червяк!

— Черт, ты просто потрясающа! Твои оскорбления даже заводят меня! Идем со мной: я покажу тебе, что ты зря избегала настоящего мужчину!

— Мечтай!

Я подобрала наушники и смартфон, лежащие на земле, и быстро пошла прочь от остановки, проклиная все на свете, как вдруг кто-то схватил меня сзади и заломил за спину мои руки. Это был он! Мажор Роб! Я закричала, но он закрыл ладонью мои губы и потащил меня к своей машине. Он хотел затащить меня в свою машину и изнасиловать! Я испугалась, как никогда в своей жизни: то, что раньше я видела только в кино, сейчас происходило со мной!

Я укусила его ладонь, закрывавшую мой рот. Роб вскрикнул, а я вырвалась из плена его рук и оттолкнула его. Он полетел прямо на свою машину, упал на землю и не шевелился. Под его головой растекалась лужа крови. Ароматная свежая кровь…

Меня охватил ужас. Я вскрикнула и прижала ладони к губам.

Я подбежала к мажору Робу и стала трясти его за плечо.

— Вставай… Вставай! Жалкий червяк! — кричала я в истерике.

Мои руки и пальто запачкались в его крови. Я не знала, что делать, просто сидела рядом с ним и рыдала.

Вдруг послышались затяжные звуки полицейских сирен: они приближались все ближе и ближе. Рядом с остановкой остановилась полицейская машина, и из нее выскочили двое полисменов.

— Слава Богу, это вы! Я не виновата! Он… Он умер! — прорыдала я, увидев их.

Но полисмены не слушали меня: один из них грубо поднял меня на ноги, заковал мои руки в наручники и затолкнул в полицейскую машину.

В это время подъехала скорая помощь.

Я сидела в машине и рыдала, не понимая, что происходит. Меня арестовали? Но за что! Ведь это он лез ко мне! Меня посадят! Я убила Роба и теперь всю жизнь буду гнить в тюрьме!

Я стала следить за людьми в белых халатах: они аккуратно положили мажора Роба на носилки и затащили их в машину.

— У него травма головы: видите, сколько крови? А еще вот, на машине. Кто его так? Какая нужна сила, чтобы так погнуть бедолагой его же тачку? — сказал один из врачей полисмену.

Это было единственное, что я успела услышать, потому что один полисмен сел за руль, второй — рядом со мной, и они везли меня неизвестно куда.

— Клянусь, я не хотела! — рыдала я по дороге. — Вы не понимаете! Я не хотела! Это вышло случайно!

— Ничего, мисс, разберемся, — холодно ответил мне полицейский, сидящий рядом со мной.

Я продолжила плакать. Все было как в тумане: меня вывели из машины, привели в полицейский участок и посадили в камеру.

— У вас есть право на один звонок, — сказал мне офицер, посадивший меня в камеру.

(«Слава Богу! Я позвоню маме! Она прилетит ко мне!»)

— Дайте мне телефон! Я позвоню родителям! — закричала я.

(«Вот и все… Я убила… И меня посадят… А ведь Фредрик даже не узнает об этом! Он подумает, что я дура… Дура!»)

— Как вам Берлин, мистер Харальдсон?

— На мой взгляд, огромные города безобразны, — ответил я, протягивая своему собеседнику руку.

Мой «почти компаньон» — немецкий бизнесмен Альберт Штильман делано улыбнулся, пожал мою руку и указал на кресло. А я подумал: «Что я вообще здесь делаю?».

— Но при вашей неприязни к ним, вы живете в Лондоне, — заметил он, усаживаясь в свое широкое кожаное кресло.

— Будь моя воля, я немедленно уехал бы, — недовольно сказал я. — Я живу в Лондоне только из-за своей практики. Но, должен признаться, Берлин мне нравится. Отличный город.

(«Много людей. Обилие крови»)

— Я рад. И так, мистер Харальдсон, я польщен тем, что вы откликнулись на мое предложение. Вы — блестящий адвокат, конечно, ваша юридическая практика еще молода и не совсем стабильна, но отзывы ваших клиентов заставили меня изменить свое мнение насчет сотрудничества с молодыми юристами. Вы — исключение из правил, — важно сказал немец, ерзая в кресле и поправляя свои очки в тонкой металлической оправе.

— Польщен, — бросил я: его лесть претила мне.

«Этот смертный ведет себя так важно, как индюк среди куриц» — с насмешкой подумал я.

Это сравнение не случайно пришло мне в голову: Альберт был похож на толстого, важного и чрезвычайно довольного собой, по-немецки педантичного индюка.

Но я сидел с невозмутимым видом, как и положено шведу.

— Поэтому я решил предложить вам такой же контракт, как и известнейшему адвокату Германии — Рихтеру. Слыхали о таком?

— Я учился у него, — ответил я. — Он хорош в своем деле.

— Хорош… Он не просто хорош: он гений юриспруденции! — улыбнулся Штильман.

— А я всего лишь начинающий юрист, мечтающий стать известным адвокатом. — Я пожал плечами.

Немец посмотрел на меня поверх очков: видимо, ему было непонятно мое равнодушие, ведь многие адвокаты мира мечтали о сотрудничестве с ним.

В мире смертных этот толстый человек долгое время был светилом юриспруденции, но потом ушел на пенсию и занимался частным и очень выгодным бизнесом: он направлял вип-клиентов к адвокатам, с которыми у него был заключен контракт. Связи Штильмана были впечатляющими, и, благодаря им, он богател: он поставлял адвокатам своих «друзей», а те отчисляли ему огромные проценты за его «услуги». И вот, три дня назад он лично позвонил мне, польстил мне рассказом о замечательных отзывах о моей работе и предложил сотрудничество. Мне было абсолютно наплевать на его «милость», но это была хорошая возможность заявить о себе. Однако плясать под дудку этого смертного я не собирался.

— Думаю, у вас сегодня много дел, как и у меня, поэтому предлагаю вам прочитать контракт и сказать, подходит он вам или нет. — Штильман протянул мне лист бумаги.

Я стал читать документ, но, едва дошел до середины, как вдруг зазвонил мой телефон. Недовольно вздохнув, я достал телефон, чтобы отключить звонок, но был очень удивлен, увидев, что меня вызывал незнакомый английский номер со стационарного телефона.

— Что-то не так? — вкрадчиво спросил Штильман.

— Нет, все в порядке, но мне нужно ответить на звонок, — пробормотал я и взял трубку, но, едва успел сказать: «алло», как тут же услышал в телефоне чьи-то рыдания.

Я не мог ошибиться: это плакала Миша. Нет, она просто рыдала в истерике.

«Зачем она звонит? Ей, что, скучно в проклятом Оксфорде?» — недовольно подумал я.

— Фредрик! Фредрик… — Снова рыдания и всхлипы. — Это я! Миша! Ты нужен мне!

— Что случилось? Почему ты плачешь? — насторожился я.

— Меня арестовали! Я убила человека! Мажора Роба… — Вновь рыдания. — Но я не хотела! Он пытался затащить меня в свою машину! Я… Я просто толкнула его…

— Ты в участке? — Я даже вскочил со стула от удивления и ужаса: Миша арестована! Да еще за убийство!

— Фредрик… Пожалуйста! Мне так страшно!

— Я сейчас же выезжаю к тебе. В каком ты участке? — Я почти выбежал из кабинета Штильмана, позабыв забрать пальто, и спустился к своей машине.

— Не знаю… Когда ты приедешь? Меня посадят? Но я не виновата, Фредрик! — Миша зарыдала пуще прежнего.

— Нет, я этого не допущу. Все, я еду. Буду сегодня же, и ничего не бойся, поняла?

— Фредрик… Я… Здесь со мной проститутки… Они забрали у меня твой кулон…

— Все, мисс, довольно, — раздался в телефоне мужской голос, а затем послышались короткие оборванные гудки.

Я поехал в аэропорт: частного самолета у меня не было, и сейчас я осознал, что зря не приобрел его.

«Миша арестована и так напугана! Этот подонок хотел затащить ее в машину! А потом? Понятно, чего он хотел! Сукин сын. Клянусь, если после этого Миша сойдет с ума, я убью всю его семью, включая всех родственников до двенадцатого колена! Но Миша… Она вампир, и он не смог бы ничего с ней сделать. Черт, неужели она забыла, кем является?» — думал я, по пути.

Я приехал в аэропорт. Моя голова была забита тяжелыми мрачными мыслями, а сам я пылал яростью. И, как назло, на ближайший рейс до Лондона не осталось ни одного билета.

— Дерьмо! — вырвалось у меня, и я по-английски обратился к ближайшему человеку — он забрал последний билет прямо у меня из-под носа. — Послушайте, продайте мне свой билет, и я заплачу за него столько, сколько вы потребуете. Любая цифра! Назовите!
 Мужчина, седовласый китаец, испуганно раскрыл глаза.

— Не могу, — сказал он, пряча руку с билетом за своей спиной.

Как будто я собирался забрать его!

— Мне срочно нужно в Лондон! Кто-нибудь, продайте мне свой билет! Я заплачу за него, сколько вы захотите! — крикнул я в зал, надеясь, что хоть кто-то откликнется на мое предложение.

— Серьезно? — выкрикнул молодой мужчина: по виду, он был заядлым путешественником.

Я моментально подошел к нему.

— Совершенно. Сколько хочешь за свой билет? — Я торопливо достал из кармана пиджака свое портмоне.

— Ну, думаю, пяти тысяч евро будет достаточно, — неуверенно сказал мужчина, таращась на меня, как на психа.

Я молча вытащил чек, выписал его на пять тысяч евро и протянул чек мужчине.

— Обналичь его в любом банке, — сказал я.

— Да ладно? — недоверчиво спросил он.

— А ты думал, я шучу, малец? — холодно сказал я, впихнув чек в его руку. — С тебя билет.

— Но у меня… это… эконом-класс, — пролепетал мужчина, рассматривая чек.

— Плевать. Билет!

Он достал из кармана куртки измятый билет, отдал его мне и торопливо отошел от меня.

 Я быстро подошел к кассе и переписал билет на свое имя.

— Самолет уходит через полчаса. Вам лучше поторопиться, — сказала кассирша, подавая мне новый билет, уже с моим именем. — Удачного полета!

Я поторопился пройти на посадку. К счастью, все документы были у меня с собой, в кармане пиджака.

Вдруг послышался громкий гимн Швеции.

«Миша!» — с надеждой подумал я и быстро достал телефон. Но это была не она, а Альберт Штильман.

— Мистер Харальдсон! Куда вы так неожиданно исчезли? — спросил он недовольным тоном.

— У меня появилось срочное дело, — ответил я.

— А как же наш контракт?

— Да плевал я на ваш контракт!

Я был взвинчен и представлял себе, как Миша плачет, сидя в углу грязной камеры.

«Моя Миша сидит в одной камере с уличными шлюхами! И они обокрали ее! Забрали кулон, который я ей подарил. Но неужели она все еще носит его?» — удивился я.

— Вас не устраивают условия? Мы можем пересмотреть их! — настаивал немец, словно не слыша моих грубых слов.

 Я отключил телефон и вскоре занял свое место в самолете.

Мужчина, продавший мне билет, сказал правду: это был эконом-класс, заполненный веселыми студентами и бородатыми путешественниками, похожими на бродяг. Двое из них оказались моими соседями, и от них несло дешевым табаком.

«Теперь я понимаю Мишу и ее неприязнь ко мне, когда я курил: я ужасно вонял!» — с насмешкой подумал я, отворачиваясь к иллюминатору.

Я закрыл глаза и стал гадать, что произошло с Мишей. Мне было больно оттого, что она страдает. Это такой стресс для нее. Я ни секунды не сомневался в том, что она могла убить того подонка, ведь Миша не умеет рассчитывать свои силы: она испугалась и толкнула его, а он так сильно ударился обо что-то, или даже о землю, что тут же сдох.

Тварь. Он посмел прикоснуться к ней! И из-за него она сидит в тюрьме, как преступница!

Но одна мысль заставила меня почувствовать радость, хоть и совсем ни к месту: у Миши было право только на один звонок, и она потратила его на меня. Она могла позвонить Мэри, матери, сестрам, братьям, но позвонила мне. Миша сказала, что я нужен ей, значит, она не ненавидит и не избегает меня, и это не жест отчаяния. Она знала о том, что ей больше не позволят позвонить, но позвонила мне: она была уверена в том, что я не брошу ее. И пусть Миша просто использовала мою любовь к ней… Плевать! Она доверяла мне, и это главное. Я поклялся себе, что вытащу ее из-за решетки. Любой ценой.

Отмежевавшись от всех звуков, я думал только о Мише и не знал, что происходило вокруг. Я очнулся только в аэропорту Лондона, когда стюардесса тронула меня за плечо.

Я выбежал из самолета, из аэропорта, сел в свой верный «Мустанг», ждавший меня на стоянке, с силой нажал на газ и рванул в Оксфорд: Мишу не могли увезти в другой город, потому что было еще слишком рано, около четырех часов утра. Дорога была абсолютно свободна, и, несмотря на темноту, я мчал на всех парах. По дороге я обзвонил полицейские участки Оксфорда и узнал, что моя полячка находится в центральном отделении.

Приехав на место назначения, я выскочил из машины и стрелой залетел в участок.

— Я адвокат Миши Мрочек, — сразу сказал я дежурному полисмену. — Она поступила к вам вчера вечером за убийство.

— Должен вас обрадовать: не за убийство, а за покушение на убийство, но умышленное, — медленно сказал мне тот: у него слипались глаза.

От его слов у меня прервалось дыханье: так эта сволочь мажор Роб жив!

— Я требую встречи с моей подзащитной, — потребовал я.

— Погодите секунду, сэр: я сообщу шефу. — Дежурный зевнул, поднялся из-за стола и скрылся в коридоре. Через минуту он вернулся и сказал, что шеф ждет меня в своем кабинете.

Начальником участка оказался очень серьезный мужчина преклонного возраста: он сидел за столом, что-то писал и пил кофе. Увидев меня, он жестом указал на стул.

Я молча сел на предложенное мне место.

— Значит, вы адвокат мисс Мишель Мрочек? — спросил шеф участка, взглянув на меня с плохо скрытым удивлением..

— Именно так, и хочу узнать, за что ее арестовали, — холодно ответил я.

— Статья очень серьезная: покушение на убийство. Исходя из заявления потерпевшего, ваша подзащитная умышленно толкнула его, и в результате этого насилия он получил серьезную травму головы. Если бы скорая помощь приехала позже, его не было бы в живых. А впрочем, ознакомтесь с его заявлением.

Мистер Нельсон (как я прочитал на табличке двери его кабинета) протянул мне заявление.

«Вчера, в десять часов вечера мисс Мишель Мрочек — студентка колледжа Святого Иоанна, Оксфордского университета, напала на меня на остановке, около колледжа. Сперва она оскорбляла меня, а потом толкнула, после чего я потерял сознание и очнулся только в больнице. Могу с полной уверенностью заявить, что мисс Миша Мрочек пыталась убить меня, и могу предположить, что мотивом этого была ее ревность меня к другим девушкам…»

— Какой бред! — Я не стал дочитывать и бросил лист на стол. — Неужели вы в это верите?

— Мое дело не в том, верить или не верить. Мое дело — разбираться, и я разберусь в этом. — Начальник участка взял заявление и аккуратно положил его в папку.

— И когда было написано это заявление? — поинтересовался я. — Если у него такая серьезная травма, как он утверждает, он не встал бы с постели и не пришел бы в себя так скоро.

— Вы правы, но у меня есть медицинские показания. — Мистер Нельсон подал мне очередной листок и снимок головы мажора Роба. — Как видите, пострадавший ничего не выдумывает. Час назад он пришел в себя и продиктовал моему сотруднику это заявление. К нему у меня нет никаких претензий. Но и свидетели, которые могут подтвердить правдивость его слов, тоже отсутствуют. А ваша подзащитная уверяет, что толкнула его нечаянно и что она всего лишь защищалась от его домоганий.

— Вы допрашивали ее? — нахмурился я. — Без адвоката?

— Мы предоставили ей государственного защитника. Все по закону, мистер…

— Харальдсон, — мрачно сказал я.

— Мистер Харальдсон, я не дурак и прекрасно знаю, что представляет собой этот… пострадавший: он не раз ночевал в моем участке за дебош.

— И все же, вы верите его заявлению, — усмехнулся я, отдавая ему документы.

— Вопрос не в этом. Как я уже сказал, свидетелей преступления нет, но есть заявление. — Мистер Нельсон тяжело вздохнул. — Вы знаете, кто родители парня?

— Так дело в этом? Имя его родителей позволяет ему безнаказанно уйти от правосудия? — резко сказал я.

— Не старайтесь задеть мою совесть: у меня есть заявление, пострадавший и задержанная, которая призналась в том, что действительно виновата в случившемся.

— Вы сказали ей о том, что он жив? — Я начинал злиться.

Значит, моя истеричная, но ранимая Миша все еще считает себя убийцей, а этот смертный даже не удосужился сказать ей о том, что тот подонок жив!

— Перед тем, как вы пришли, я как раз собирался послать за девушкой, — спокойно ответил мистер Нельсон. — И, признаюсь, мне очень жаль ее: она ужасно напугана, и не могла сказать ни слова, только плакала. Мы с трудом вытянули из нее пару фраз.

— И как вы будете расследовать это дело? Ни свидетелей, ни мотива… — мрачно начал я.

— Мотив написан черным по белому: ревность.

Я усмехнулся: какая отвратительная ложь!

— Насколько я знаю, этот «пострадавший» не давал моей подзащитной прохода и закидывал ее записками с предложением поучаствовать в «охоте на лисичек», — сказал я.

— Лисички? Наслышан. К счастью, в этом году все прошло без скандала. Значит, вы утверждаете, что не задержанная преследовала пострадавшего, а он ее?

— Да, и уверен, что многие студенты подтвердят это.

— Но откуда вы это знаете? — Мистер Нельсон приподнял подбородок и прищурил глаза.

— Я ее друг, к тому же, однажды сам стал свидетелем того, как он лез к ней.

— Друг? — протянул мистер Нельсон и стал теребить пальцами ручку, лежащую на столе. — И не больше?

— Будь я для нее больше, чем друг, то был бы с ней в Оксфорде — это если вы намекаете на то, что я необъективен в своих суждениях. Я хочу ознакомиться с ее показаниями.

Полисмен молча достал из папки показания Миши.

Ее почерк был таким нервным и неровным, что мое сердце обливалось кровью: она так напугана! Она совсем не понимает, что происходит, и не знает, приехал ли я за ней.

Как я и думал: мажор Роб попытался затащить ее в машину, а Миша до смерти испугалась и оттолкнула его: он упал на машину, потом на асфальт, Миша стала трясти его, измазалась в его гадкой крови, и потом ее арестовали.

«Я убью этого сукина сына!» — со злостью подумал я.

— Ситуация неоднозначна, и, если пострадавший заберет заявление, у меня не будет повода заводить на девушку уголовное дело: он жив, свидетелей нет. Но, думаю, он вряд ли его заберет. Роберт тот еще фикус.

«Он заберет его!» — мрачно сказал я себе.

Я положил показания Миши на стол и поднялся со стула.

— Прошу прощения, где здесь уборная? — спросил я мистера Нельсона. — Я ехал три часа без остановки.

— Вас проводят, — ответил он. — А насчет вашей подзащитной: надеюсь, все решится в ее пользу.

— Я тоже на это надеюсь.

Я вышел из кабинета и дежурный проводил меня до уборной. Войдя, я сразу обнаружил там небольшое окно. И так как кабинет начальника находился на третьем этаже и уборная, соответственно, там же, окно не было обнесено решеткой. Вряд ли кто-то из арестованных решился бы воспользоваться этим путем для побега.

Я закрыл дверь на замок, бесшумно открыл окно, выпрыгнул на крышу ближайшего здания, спустился по пожарной лестнице и со скоростью ветра побежал к больнице, в которой, по словам дежурного, находился мажор Роб. Добравшись до больницы, я забрался на дерево, растущее рядом, и бесшумно запрыгнул на каменный карниз второго этажа здания: я не знал, в какой палате был подонок мажор, поэтому через окна заглядывал во все палаты, пока не обнаружил его на четвертом этаже в вип-палате.

Меня переполняла черная жажда убить его, отомстить ему за страдания, которые из-за него переживала Миша, но я мысленно успокоил себя, подумав, что он должен забрать свое заявление.

Несмотря на январский холод, окно палаты мажора было приоткрыто. Я осторожно открыл его и оказался в палате, но мажор Роб не увидел меня: он лежал на кровати и при включенном свете читал какой-то журнал.

Я бесшумно подошел к нему.

— Ну, привет, подонок, — мрачно сказал я.

Мажор вздрогнул и мигом убрал журнал.

— Кто ты такой и как зашел? Я же закрыл дверь! — удивленно сказал он, окидывая меня испуганным взглядом.

Его голова была перебинтована, но в ехидных глазах отражалась ясность сознания.

— Кто я такой? Лучше тебе не знать, — усмехнулся я.

— Я позову охрану! — взвизгнул мажор.

— Вперед. — Я подошел к нему еще ближе.

— Что тебе нужно? — истеричным тоном спросил он, прикрываясь журналом «Playboy».

— Ты сейчас же заберешь свое заявление против Миши, — спокойно, но еле сдерживая гнев, сказал я.

Мажор нахально усмехнулся.

— Ну, уж нет! Эта сука будет сидеть! — с усмешкой сказал он.

— Я не шучу.

— Ты вообще знаешь, с кем разговариваешь? — самоуверенно сказал мажор, видимо, потеряв всякий страх.

— Да, знаю: с трусливым маменькиным сыночком, который полез к моей Мише.

— К твоей? Вот оно что! Эта польская сучонка сядет, а ты будешь носить ей передачки! — Он довольно ухмыльнулся. — А теперь пошел вон отсюда!

— Ну, что ж, раз до тебя не доходит. — Я натянул на ладонь рукав своего пиджака, схватил мажора за горло и, наклонившись к его лицу, обнажил клыки.

— Твою мать, да кто ты! — истерично взвизгнул он.

Я вытащил подонка из кровати и прижал к стене, держа его за горло, в то время как он болтал своими босыми ногами в воздухе. Он даже не пикнул.

— Если ты сейчас же не поедешь в участок и не заберешь свое чертово заявление, я убью тебя. Нет, я не буду пить твою поганую кровь: такое дерьмо как ты наполнено только дерьмом! Я просто растерзаю тебя до костей, снимая с них мясо, а потом отдам их собакам. Ты понял меня, ублюдок? У тебя есть один час. А я буду слышать каждое твое слово, и, если ты ляпнешь что-то, что бросит на Мишу тень, я убью тебя. Время пошло! — тихим, полным мрака голосом сказал я и отпустил горло мажора.

 Он упал на пол и стал судорожно кашлять.

Я в одну секунду выскочил в окно и побежал обратно в участок, вернулся в уборную участка через крышу соседнего дома, и, не прошло и семи минут, как я сделал все, чтобы ублюдок мажор забрал заявление.

Сомнений не было: он обязательно прибежит, и, если будет рассказывать кому-то о моем посещении, ему никто не поверит. Его посчитают идиотом: меня не было в участке шесть минут и тридцать две секунды, никто не видел меня на улице и в больнице, и на шее мажора не осталось ни одного следа от моих пальцев, ведь я все предусмотрел. Даже если он поднял панику, как только я убежал, меня все равно не догнали бы.

Осторожно закрыв окно, я спустил в унитазе воду, помыл руки и вышел в коридор: там меня дожидался сонный дежурный.

— Шеф сказал, что вы можете повидать свою подзащитную, — сказал он мне. — Пойдемте.

Мы прошли к камерам, и я тут же услышал плач Миши: до этого момента я был сосредоточен на другом, и сейчас ее плач просто ударил по моим ушам.

Едва меня подвели к одной из камер, как Миша вскочила с лавки и прижалась к решетке. Моя полячка плакала, а ее лицо было наполнено детским страхом.

— Фредрик! Ты здесь, Фредрик! — Она разрыдалась.

Эта сцена потрясла меня до глубины души: Миша была такой испуганной и лишней за этой железной решеткой! Лишняя в компании двух вульгарно одетых и накрашенных проституток, сидящих в той же камере.

Я протянул ладони сквозь прутья решетки, чтобы обнять Мишу хотя бы за плечи. Мне стало жутко от увиденного.

Ей здесь не место, моему лучику солнца, а она просидела здесь уже шесть часов!

Миша вцепилась пальцами в мой пиджак. Ее трясло.

— Spokojnie! Jestem w pobliżu! Jestem tutaj!* — тихо сказал я ей. — Przysięgam! Ja nie chciałem! On… On by mnie zgwałcił! Ja pchnąła go… A on…** — лепетала она, не слушая меня. — Так не пойдет! Или говорите по-английски, или свидание окончено, — грубо перебил ее дежурный.

— Миша, не оправдывайся Я все решу. — Я исполнил его приказ и перешел на английский.

— Я думала, ты не приедешь… Я так обидела тебя! Тебя так долго не было, и я испугалась, что ты…

— Я был в Берлине, но прилетел ближайшим рейсом. Я бы никогда не оставил тебя. — Я взял ее ладони в свои. — Jag älskar dig, min lilla hysteriska!*** — добавил я по-шведски.

Миша вновь зарыдала. Только сейчас я заметил, что ее руки, одежда и волосы были испачканы в засохшей крови подонка.

— Меня посадят? Я буду жить среди убийц и преступников! — воскликнула она, и на ее лице отобразился неподдельный ужас.

— Нет, не будешь. Ты не убила того ублюдка, он жив и здоров: у него просто легкое сотрясение мозга, — сказал я ей.

— Правда? Не убила? Но меня все равно посадят! Но ты здесь… Спасибо! Фредрик… Клянусь, я не использую тебя…

— Не нужно, — твердо перебил я ее. — Мне необходимо отойти, чтобы поговорить с начальником участка. Прошу тебя, успокойся и ничего не бойся. Я вернусь за тобой.

_________________

*Успокойся! Я рядом! Я здесь! (польск).

** Клянусь! Я не хотела! Он бы… Он бы изнасиловал меня! Я толкнула его… А он… (польск).

*** Я люблю тебя, моя маленькая истеричка (шведск).

— Нет! Не уходи! Мне так страшно! Они хотят побить меня! Они сказали, что побьют меня… Они забрали твой кулон! Я боюсь, Фредрик! — Глаза Миши наполнились ужасом.

 Я обернулся к полисмену:

– Отведите ее в комнату переговоров, мне нужно срочно поговорить с ней.

— Нельзя, сэр. Шеф сказал, пока нельзя, — ответил полисмен, позвякивая ключами.

— Тогда переведите ее в другую камеру, потому что эти шлюхи хотят избить ее, а вы, я вижу, не следите за порядком в камере и плохо исполняете свои обязанности, — строго сказал я.

— Это можно.

Дежурный подошел к камере, открыл ее, схватил Мишу за руку и вывел ее ко мне. Он хотел закрыть дверь, но я сказал: «Подождите» и зашел в камеру к двум шлюхам, которые тут же заулыбались мне.

— Кулон, — мрачно сказал я.

— Какой кулон, красавчик? Нет у нас никакого кулона. Ты часом не ошибся? — дерзко ответила мне брюнетка с ярко-розовыми накрашенными губами.

— Я не буду повторять дважды, — холодно бросил я. — Считаю до трех. Один.

Мне было совершенно не весело возиться с этими девицами, и церемониться с ними я не собирался.

— Два. Три.

— Да на, подавись! — Брюнетка достала из-под корсажа своего вульгарного платья кулон и бросила его мне. Я убедился, что он цел и невредим, и только тогда вышел из камеры.

Полисмен защелкнул дверь на замок.

Мишу уже закрыли в другой камере. Я протянул полячке ее кулон. Она молча взяла его и прижала к своей груди. Глаза Миши были такими воспаленными и покрасневшими, что я решил обязательно убить подонка Роба и шлюх из соседней камеры. Но чуть позже.

— Я скоро вернусь. — сказал я Мише. — Скоро все кончится. Мы пойдем домой. Обещаю.

— Я только сейчас поняла, как сильно ты любишь меня, — вдруг прошептала она. — А я так посмеялась над тобой! Я недостойна тебя, Фредрик!

«Что? Что она говорит? Совсем голову потеряла от стресса» — подумал я и не придал этим словам ни капли важности: Миша всего лишь была поражена тем, что я приехал.

Я не нашел слов для ответа и ушел.

Состояние Миши поразило меня: еще никогда она не была так напугана. Еще никогда я не видел ее такой слабой. И она так доверяла мне, так надеялась на меня!

Я зашел в кабинет мистера Нельсона, выслушал его монотонный рассказ о том, как Мишу привели в участок, и обсудил с ним острые моменты, например, почему ее посадили вместе с проститутками. Ответ мистера Нельсона был прост: «Потому что она совершила преступление».

Вдруг я услышал, как к участку подъехала машина, и, по торопливым шагам новоприбывшего, сразу понял, что мажор Роб последовал моему «совету» забрать свое заявление на Мишу.

«Собрался за полчаса, — довольно подумал я. — Он удивится, увидев меня здесь. Сволочь. Пусть только попробует пикнуть какое-нибудь дерьмо!»

Мажор Роб судорожно постучал в дверь кабинета мистера Нельсона и без приглашения вошел. Он увидел меня, и его лицо передернулось. По виду Роба было понятно, что он собирался в спешке. Видимо, как только я исчез, он тут же, в чем был, поехал в участок: на мажоре был все тот же шелковый халат, натянутый на толстую белую пижаму, а на ногах — мягкие тапочки. Его волосы были взъерошены, точнее, та их часть, что не была скрыта под больничным бинтом.

Пристально посмотрев на подонка холодным взглядом, я молча предупредил, что слежу за каждым его словом.

Мажор застыл у двери.

— Что вы здесь делаете? Решили прогуляться? — недовольно проворчал мистер Нельсон, окидывая его взглядом.

— Я пришел забрать свое заявление, — сказал тот, очевидно не решаясь подойти к столу. Его лицо было искажено страхом.

— Вас кто-то запугал? — нахмурился шеф участка.

— Нет, нет! Я просто понял, что не должен так поступать! Я хочу признаться в том, что… Я оклеветал ее! — Роб сильно нервничал: на его лице выступили крупные капли пота.

— Оставьте нас, мистер Харальдсон, как видите, дело серьезное, — обратился ко мне мистер Нельсон.

— Конечно. — Я поднялся со стула и пошел к двери.

Пропуская меня, мажор Роб прижался к стене. Я бросил на него полный презрения взгляд и покинул кабинет, но ушел недалеко: я сел на стул у двери кабинета и внимательно слушал диалог мажора Роба и мистера Нельсона.

— Что с вами? Зачем пришли? — строго спросил шеф участка.

Послышался скрип железных ножек стула, на который, наверно, сел Роб.

— Я уже сказал! — нервно ответил ему мажор Роб.

— Нет, не сказали.

— Все отлично! Просто… Меня мучает совесть!

— Значит, вы утверждаете, что оклеветали мисс Мрочек?

— Да! Так и есть.

— Зачем?

— Она… Это низко, но… Миша нравится мне, но отвергает меня… Я должен забрать свое заявление!

— Вас кто-то заставляет сделать это?

— Нет! Нет!

— В любом случае, факт преступления налицо: мисс Мрочек толкнула вас, и вы лежите в больнице с травмой головы.

Было очевидно, что мистер Нельсон не верил в искренность признания мажора Роба.

— Мне все равно! Это я виноват!

— Почему вы решили забрать заявление?

— Черт, я же сказал! Совесть!

— Мисс Мрочек нанесла вам тяжелую травму. На вас давят?

— Нет! Это только мое решение! — быстро ответил мажор.

— Я вам не верю.

— Послушайте, эта девушка просто неправильно меня поняла! Я решил пошутить, а Миша стала сопротивляться… Она испугалась! Это недоразумение! Я должен извиниться перед ней! Выпустите ее! Я настаиваю!

«Молодец, мажор, но, если Нельсон не согласится отдать твое чертово заявление, тебе несдобровать!» — со злостью подумал я, сжимая кулаки.

— Это ваше окончательное решение? — усталым тоном спросил мистер Нельсон.

— Да! Я забираю свое заявление, потому что Миша ни в чем не виновата! Где нужно подписать?

«Как трясется за свою шкуру! Подонок!» — Я почувствовал мрачную радость.

— Как знаете, мистер Ричардсон. Вот ваше заявление.

После этого раздался шум рвущейся бумаги: наверно, мажор Роб разорвал свое заявление.

— Мне нужно извиниться перед ней! — воскликнул он.

Послышался звук поднимающейся трубки стационарного телефона, голос Нельсона: «Приведите задержанную Мрочек», затем трубка со стуком вернулась на место. Затем послышались шаги, дверь кабинета открылась, и выглянувший из нее мистер Нельсон пригласил меня войти.

Когда я вошел в кабинет, Роб вжался в спинку стула.

— Должен вас поздравить: мистер Ричардсон забрал свое заявление, и теперь у меня нет никаких претензий к вашей подзащитной, — важно сказал Нельсон. — Но это подозрительная ситуация, вам так не кажется, мистер Харальдсон? Человек с серьезной травмой головы вдруг решил посреди ночи приехать в участок и забрать свое заявление. Очень подозрительно.

— А мне кажется, все логично: этот симулянт понял, что натворил, и решил выпутаться, — усмехнулся я, глядя на Роба ненавидящим взглядом.

— И все же, ситуация сложилась очень удачно… Для вас и вашей клиентки. А вот и она.

В кабинет ввели Мишу: она была заплаканной и испуганной. Мажор Роб кинулся ей в ноги и стал умолять простить его, но Миша только еще сильнее испугалась и, закрыв ладонями лицо, вновь заплакала.

— Мисс Мрочек, вы свободны. С вас сняты все обвинения, — сказал ей мистер Нельсон, хмуро наблюдая за этой сценой. — Пострадавший забрал свое заявление. А вы, мистер Ричардсон, обвиняетесь в клевете, и на вас будет заведено уголовное дело. Мисс Мрочек, если хотите, можете сами подать на него заявление и требовать компенсацию за моральный ущерб.

Но Миша не слушала его: она плакала, и ее хрупкие плечи сотрясались от судорог.

— Это не самый удобный момент для зачитывания ее прав. Вы видите, что она не в себе? Она очень напугана. Пойдем, Миша. — Я взял ее за руку, и мы вышли из кабинета.

Миша шла за мной и шаталась как пьяная.

Я посадил Мишу в свою машину и повез ее в свой оксфордский дом.

Миша затихла и молча смотрела на меня непонимающим, но благодарным взглядом.

— Остановись, — вдруг тихо попросила она.

«Отлично, я сделал свое дело и стал ненужным» — с горькой усмешкой подумал я, но остановил машину у тротуара, ожидая, что Миша выскочит, хлопнет дверью и убежит.

Но вместо этого она подвинулась ко мне и положила голову на мое плечо. Я вздрогнул от неожиданности и затаил дыхание.

— Ты приехал за мной! Спасибо! — прошептала Миша.

Я тяжело вздохнул и обнял ее: это чувство возвышало меня до небес. Миша доверяла мне, пряталась за моей спиной.

— Не за что. Я всегда буду рядом. Теперь все позади, — сказал я, не зная, какие слова нужны в этой ситуации.

— Ты больше не уедешь? — спросила полячка.

— Ты не хочешь, чтобы я уезжал? — Ее вопрос взволновал меня и дал надежду на новую зарю наших отношений.

— Не знаю. Я не должна удерживать тебя. У тебя там своя жизнь, работа… Твоя рыжая дама.

Я тихо рассмеялся: вот что придумала!

— Я ужинал с ней всего один раз. Но мне нужен твой ответ: ты хочешь, чтобы я уехал, или чтобы я остался?

Миша подняла голову и пристально посмотрела мне в глаза.

— Чтобы ты остался, — прошептала она.

— Я останусь, если нужен тебе, без каких либо условий с моей стороны, — пообещал я, осторожно сжимая ее в объятьях.

— Нужен, — тихо сказала моя полячка.

«И это сказала она! И это не сон. Она обнимает меня. Сама. Ради этого мига и стоило мучиться все это время!» — с блаженством подумал я.

Миша словно нежилась в моих руках. Это было неожиданно и прекрасно, даже лучше того раза, когда она обнимала меня в парке, укрывая от солнца. В этот раз все было намного серьезней: она обнимала меня сама. И в этот раз я не только держал ее за талию — я обнимал ее, прижимал к себе. Невероятное блаженство.

(«Но что произошло? Раньше она ни за что не согласилась бы, чтобы я жил в Оксфорде. Она твердила, что так будет лучше для нас обоих. А сейчас Миша хочет, чтобы я остался. Неужели это всего лишь ее благодарность за то, что я спас ее от тюрьмы? Всего то. А какая, к черту, разница? Не полюбила же она меня! Разве все это важно? Она сказала, что я нужен ей, и я останусь»)

— Пожалуйста, не уезжай, — чуть слышно прошептала Миша.

— Я не уеду.

— Но сейчас отвези меня домой. Мэри волнуется, и я так… Так устала. Не обижайся, я не бросаю тебя. Господи, как же ты…. — Она замолчала, но ее ногти впились в мою шею.

— Хорошо, поехали.

Миша отстранилась от меня, очень смущенная, но я сделал вид, будто не замечаю этого, не желая смутить ее еще больше. Мы молча доехали до ее дома, и вдруг она быстро поцеловала меня в щеку и выскочила из машины.

С улыбкой и перевернутым миром я поехал в свой дом. Поцелуй Миши горел на моей щеке.

«Неужели она что-то чувствует ко мне? Боюсь, это только мои мечты» — подумал я, однако улыбаясь от воспоминания о поцелуе моей любимой полячки.

Едва я вошла в дом и закрыла за собой дверь, ко мне выбежала Мэри: она выглядела жутко рассерженной и, видимо, не спала всю ночь, ожидая меня.

— Где ты ходишь! — накинулась она на меня, но, увидев мою одежду, покрытую засохшей кровью, схватилась за сердце. — Что с тобой? Это кровь? Что произошло? На тебя напали?

Я чувствовала себя такой подавленной, что села на пол и уперлась спиной в стену.

Мэри села на колени рядом со мной.

— Боже, Миша, что с тобой? Ты ужасно выглядишь! — В ее глазах появились слезы.

— Все хорошо. Ты волновалась за меня, да? — тихо сказала я, поднимая на нее усталый взгляд.

— Конечно! Что случилось? Почему на тебе кровь? — Мэри схватила меня за руки.

— Я была в участке. Меня арестовали.

— Как? За что? Но на тебе кровь, значит, пострадавшая — ты!

— Это не моя кровь. Это кровь мажора Роба. Он напал меня, а я толкнула его, и он получил сотрясение мозга. Потом приехала милиция, и меня арестовали за покушение на убийство.

— Что? Вот подлец! Ты убила его?

— Нет, у него всего лишь травма головы. И у меня был только один звонок. Знаешь, кому я позвонила?

Мэри покачала головой, но вдруг ее глаза широко распахнулись, словно ее осенила «ужасная» догадка.

— Фредрику? — воскликнула моя подруга, хватаясь за щеки.

— И он приехал. Когда я позвонила ему, он был в Берлине, но сразу же прилетел ко мне…

— Прилетел! — радостно повторила Мэри.

— Не знаю, что он сделал, но меня отпустили, а мажор Роб забрал свое заявление. Боже, как он любит меня! И я… Я думала, что просто люблю его, а оказалось, не могу без него жить.

Это была чистая правда, которая дошла до меня только тогда, когда Фредрик отвозил меня из участка домой.

Я не помнила, что происходило в машине шведа, не помнила, что мы говорили друг другу. Я была так взволнована и взбудоражена, что эти события просто не остались в моей памяти. Но я помнила, что Фредрик обнимал меня, а ведь я уже думала, что он разлюбил меня, но поняла, что ошиблась. Он любит так сильно, что, несмотря на все, что между нами произошло и что я наговорила ему, он прилетел ко мне и освободил меня из логова дракона. Он — мой ледяной принц.

Но в данный момент я хотела только одного — избавиться от своей грязной одежды и отмыться от крови мажора Роба.

— Мэри, пожалуйста, набери мне ванну. Я хочу смыть с себя эту ночь. Представляешь, меня закрыли с двумя проститутками, и они собирались меня побить. Но Фредрик не позволил им. — Я машинально сжала в ладони свой кулон.

Фредрик стал героем. Моим героем. Нет, не просто героем, а гораздо больше — моим рыцарем, моим защитником.

— Я сейчас! — Мэри вскочила на ноги и побежала в ванную. — А я так волновалась и, если честно, думала, что ты где-то загуляла, и собиралась тебя отругать!

— Ну что ж, ты почти права, — отозвалась я, вставая на ноги.

Я сняла пальто, скрутила его и бросила в угол прихожей.

(«Благодаря этому уроду мажору Робу, я узнала о том, что Фредрик все еще любит меня. И как бескорыстно! Он думает, что я не люблю его, не знает, что это не так. И все равно прилетел. Он останется, и я буду видеть его каждый день! Фредрик, я люблю тебя! Но как признаться тебе в этом?»)

— Я звонила тебе всю ночь! Ты разве не слышала? — сказала Мэри, выйдя из ванной. — Ванна в твоем распоряжении.

— Спасибо. У меня забрали смартфон, и, кстати, так и не отдали, — ответила я, направляясь в свою комнату.

— Тогда полисмены будут в шоке: я звонила тебе двадцать четыре раза, я специально считала. Миша?

— Что? — Я рылась в шкафу, чтобы взять чистую одежду.

— Так что ты будешь делать?

— Странный вопрос! Принимать ванну.

— Я о Фредрике. Ты скажешь ему о том, что любишь?

Я хмуро посмотрела на подругу. Вот уж нет!

— Нет. И ты тоже молчи, — мрачно ответила я, а затем зашла в ванную и закрылась в ней.

— Но почему? Он любит тебя, а ты ведешь себя, как самая настоящая дура! — не унималась Мэри, встав за дверью ванной.

— Я так решила: ему незачем это знать! — резко ответила я.

— Миша, ну расскажи ему! Что ты как маленькая? А вдруг у вас все получится, и вы даже поженитесь? Он классный парень! Такой, какой тебе нужен! Кстати, сколько ему лет?

Я упорно молчала, не желая поддерживать наш бессмысленный разговор, и, через пару минут безрезультатных расспросов, Мэри отошла от двери.

Мой разум наполнили воспоминания о том, что произошло в участке: меня посадили в камеру, где я увидела двух ярко накрашенных и вульгарно одетых женщин. Они криво улыбнулись, а когда полисмен ушел, потребовали от меня отдать им все мои украшения. Я отказалась. Тогда они подошли ко мне: одна схватила меня за руки, а вторая шарила по моей одежде, выискивая драгоценности, но в тот вечер я не надела ни одного украшения, и эти ужасные женщины забрали кулон, который подарил мне Фредрик. «— Нет, только не его! Это подарок моего любимого!» — воскликнула я. Я была страшно напугана и хотя легко могла усмирить этих дам, была беззащитна, как ягненок перед двумя резниками. «— Тебе он больше не понадобится, деточка! В тюрьме твою милую мордашку испортят, а такие украшения носят только красотки!» — сказали проститутки и рассмеялись. Они толкнули меня на деревянную скамью, а сами сели на другую. Я заплакала и почти впала в истерику. Вдруг брюнетка подошла ко мне и дернула меня за волосы, крича: «Твой рев раздражает мои слухалки». Слухалки! Безграмотная шлюха! Потом меня повели на допрос, но мой язык отказывался шевелиться, а седой начальник участка напугал меня и задавал мне вопросы таким утвердительным жестким тоном, что я была в панике: «Ну, признавайся: зачем ты убила этого парнишку? Что он тебе сделал? Как такая красивая девушка может быть такой кровожадной? Ты знаешь, что за это будет? Тюрьма. За убийство ты получишь не менее пятнадцати лет. Будем признаваться?». На эти фразы я стала лепетать, что это было нечаянно и что я просто защищалась, но он не стал слушать меня, а дал мне ручку и листок, потребовав, чтобы я написала, как все было. После этого меня отвели обратно в камеру. Проститутки начали насмехаться надо мной и угрожать, что, если мы еще раз встретимся, они «разукрасят мое личико». Я опять заплакала, и шлюхи сказали, что, несмотря на то, что мы в участке, они поколотят меня. А потом появился Фредрик… Он вошел и принес свет в мою испуганную душу, и я удивилась его приходу даже больше, чем обрадовалась: не знаю, почему я набрала номер Фредрика, ведь не собиралась звонить не ему, а маме. Я была уверена, что он не приедет, и думала, что теперь всю жизнь просижу в тюрьме. Но он прилетел и освободил меня. И ничего не потребовал. Он — настоящий мужчина. Мой герой. Мой айсберг.

(«Может, Мэри права, и я должна сказать ему? Ведь он так любит меня… Нельзя! Почему нельзя? Можно! Но не нужно. Но стоит сделать один только шаг, и все может быть. Мы можем быть вместе, гулять, обниматься, держаться за руки, как пара. Целоваться… Нет, нельзя! Какая я дура! Сама все порчу! Нужно что-то делать, ведь нельзя держать Фредрика на привязи, как собаку! Нам необходимо определиться, что делать дальше. Быть друзьями? Влюбленными? Будь я постарше, то все изменила бы. Но я всего лишь девятнадцатилетняя девчонка! Почему я…»)

— Миша, ты еще долго?

Голос Мэри прервал мои размышления, и я была рада этому.

— Подождешь минут десять? — крикнула я ей.

— Хорошо, позови, когда выйдешь! Я на кухне!

Я спустила в ванне воду, включила душ и стала яростно отмываться от крови, грязи участка, оскорбления проституток и вчерашней ночи вообще. Покинув ванную комнату, я направилась к Мэри.

— Ты сегодня идешь в колледж? — спросила меня Мэри, когда я вошла на кухню.

— Не знаю, — честно ответила я. — Я хочу погулять.

— С Фредриком?

Я недовольно взглянула на подругу.

— Опять ты за свое? — с сарказмом сказала я.

— Он ради тебя прилетел из Бостона!

— Из Берлина, — поправила я. — Ты говоришь так, будто я совсем ему не благодарна!

— А ты благодарна? Что-то не видно.

— Я очень благодарна Фредрику, просто… Трудно объяснить. Ты не понимаешь…. — Я села за стол.

— Это ты ничего не понимаешь! — недовольно отозвалась Мэри. — В первый раз вижу такую упрямицу! Он ее любит, и она его любит, но она не хочет быть с ним, потому что она — дура!

Слова Мэри разозлили меня, поэтому я вскочила со стула и, как ошалевшая, выбежала из кухни и закрылась в своей комнате. Будь у меня мой смартфон, я написала бы Фредрику с предложением прогуляться, но мой смартфон остался в участке, поэтому мне оставалось только лечь под одеяло, с наушниками в ушах.

(«Интересно, о чем он сейчас думает? Он бросает свою жизнь в Лондоне, свою работу, и все это для того, чтобы быть рядом со мной. Как глупо и странно быть влюбленной! Сколько переживаний и страданий я чувствую! Не зря я так не хотела любить. Но как Фредрик свяжется со мной? Мой смартфон в участке, а швед не любит Мэри, поэтому вряд ли заедет за мной. А мои родители? Если они узнают, что я влюбилась, то просто сойдут с ума! Влюбилась в девятнадцать лет, да еще и в того, с кем они запретили мне общаться. Но ведь Мартин сказал, что Фредрик — «хороший парень», а я своему брату верю. Фредрик намного лучше меня, старше, мудрее. Он прошел две мировые войны и столько всего видел в жизни, а я — совсем глупая, обычная, современная девчонка, которая, по его словам, слушает дурацкую музыку… Но, несмотря на это, он любит меня. Как это сладко! Когда я увижу его?»)

Когда я выключила музыку и вылезла из-под одеяла, на часах было уже десять утра. Это был единственный раз, когда я пропустила утреннюю пробежку. Но у меня была новая задача: нужно было приобрести новое пальто (конечно, у меня было еще два других пальто, но я отчаянно хотела что-то изменить, и пальто — лучшее, что я придумала в этот момент).

Мэри уже ушла на работу.

Я переоделась, обулась, вместо пальто надела длинный шерстяной свитер и пошла в ближайший магазин одежды. Это был первый раз, когда я покупала что-то не по интернету, поэтому мне потребовалась помощь консультанта. В итоге, я купила ярко-зеленое кашемировое пальто классического покроя.

Можно сказать, я немного отошла от ночного кошмара и при свете дня даже позабыла о нем, но, когда шла домой, мне казалось, что окружающие смотрят на меня, словно зная о том, что я чуть не убила человека. Поэтому я опустила голову, уткнулась взглядом в асфальт и быстро пошла домой, как вдруг наткнулась на кого-то.

— Ой, извините! — машинально сказала я и сделала шаг назад.

 Подняв взгляд, я увидела перед собой Фредрика. В моей душе словно взлетели прекрасные бабочки. Я улыбнулась: так приятно было видеть его! Моего героя.

«Как ему идет этот костюм! Интересно, он носит галстук, который я ему подарила? — восхищенно глядя на Фредрика, подумала я. — Неужели ему категорически плевать на то, что я пялюсь на него? Миша, возьми себя в руки!».

— Ты куда? — спросила я. — Ой, доброе утро!

Швед улыбнулся спокойной улыбкой.

— Доброе утро. Как ты? Отдохнула? — спросил он.

— Все хорошо, но я забыла забрать из участка свой смартфон.

— Именно поэтому я шел к тебе. — Фредрик достал из кармана пиджака мой смартфон и протянул его мне. — А еще нашелся твой розовый велосипед.

— Спасибо! — Я забрала у него смартфон, нарочно прикоснувшись пальцами к его пальцам: мне так хотелось прикоснуться к нему! Хотя бы так.

Я проверила входящие звонки и смс: Мэри звонила двадцать четыре раза и прислала девять сообщений: «Ты где!», «Миша, ну ты где?», «Уже поздно! Иди домой!», «Я волнуюсь!», «Я тебя больше на твои кружки не отпущу!», «Трудно ответить?», «Ну, ничего себе, я звонила тебе уже десять раз!», «Ты оглохла и ослепла?». И последнее: «Я тебя убью!».

Я весело рассмеялась, прочитав эти волнения подруги.

— Рад видеть тебя такой спокойной, несмотря на вчерашнюю неприятность, — с улыбкой сказал Фредрик. — И у тебя замечательное пальто, но ты забыла снять бирку.

Я сконфуженно улыбнулась, а он преспокойно снял бирку с кармана моего пальто.

— Я хочу поблагодарить тебя… — смущенно начала я.

— Это лишнее, — прервал меня швед.

— Но ради меня ты прилетел из Берлина…

— Это пустяки.

— Хорошо… Скажи, а ты… — Я осеклась, подумав, что невежливо спрашивать о том, использует ли он мой подарок.

— Да? Что я? — настойчиво спросил Фредрик.

— Ты носишь галстук, который я подарила? — осмелилась спросить я, в душе надеясь на его положительный ответ.

На губах Фредрика появилась чуть насмешливая улыбка.

— Признаюсь честно: ни разу не надевал, — ответил он.

— Почему? — непонимающе спросила я.

— Он ужасен.

— Ужасен? Неправда! Он красивый и оригинальный! И, между прочим, я ношу шарф и варежки, которые ты мне подарил! — Меня объяла обида: Фредрик пренебрегает моим чистосердечным подарком!

— Я знаю и польщен этим. Но есть еще одна причина, почему я не ношу тот синий галстук. Думаю, не стоит оглашать ее, ведь ты понимаешь, что я имею в виду, — спокойно ответил Фредрик.

Я опустила взгляд на свои сапоги: конечно, я знала, о чем он говорит. И, наверно, Фредрик вообще сжег тот несчастный синий галстук.

— Извини, я не подумала, — тихо сказала я.

— Все в порядке.

— А что с галстуком?

— Он лежит где-то у меня дома, целый и невредимый.

«Значит, Фредрик не выбросил его!» — обрадовалась я и опять осмелилась посмотреть в глаза шведа.

— Скажи, а та женщина… Рыжая… Она… — Я замолчала, осознав, что веду себя, как ревнивая дура.

Да я и не вправе спрашивать его об этом!

— Она разговаривала с тобой? — нахмурился Фредрик.

— Да, но… Наверно, она ревнует тебя. — Я пожала плечами.

— Почему ты не сказала об этом мне?

— А это имеет какое-то значение?

— Имеет.

Фредрик сказал это слово таким серьезным тоном, что мне стало неуютно рядом с ним.

— Зря я спросила. Я всегда болтаю лишнее. — Меня охватило волнение, и мне захотелось плакать от осознания моей глупости.

— Нет, просто ты…

— Маленькая? Истеричная? Нервная дурочка? — Я горько усмехнулась. — Все это я уже слышала тысячу раз. Но я не хочу, чтобы и ты так говорил! Только не ты!

Тут я с ужасом поняла, что сказала это вслух: «Только не ты!», а ведь эта фраза — практически открытое признание в любви! Я так сильно испугалась этой оплошности, что тут же побежала домой, не сказав Фредрику ни слова прощания.

Дома я закрылась в ванной, села на кафель, облокотилась о ванную и уронила голову на руки. Так я и сидела, в новом зеленом пальто, но потом поняла, что веду себя как истеричка, и, чтобы Фредрик не обижался на мой неожиданный побег, написала ему сообщение: «Извини, со мной что-то не то. До сих пор не могу отойти от ужасной ночи. Только не уезжай. Я позвоню, как только приду в себя». Но я стерла два последних предложения, решив, что явно напрашиваюсь на внимание. Через секунду швед ответил мне: «Я все понимаю. Отдыхай».

«Такой прямолинейный, но при этом такой тактичный! — подумала я, прочитав его короткий ответ. — Но, черт знает, как с ним общаться! В сравнении со мной, он бесчувственный и холодный! Я — вылитое лето, а он — ледяная зима. У нас такие разные характеры! Как мы сможем быть вместе? Тогда будут постоянные ссоры, мои истерики, слезы… А Фредрик будет молча переживать все в душе. Разве это отношения? Это ужас!»)

Выйдя из ванной, я сняла новое пальто и повесила его в гардероб. Увидев пальто, джинсы и сапоги, испачканные кровью мажора Роба, я собрала их в пакет и вынесла в мусорный бак.

«Интересно, что Фредрик сделал, чтобы мажор Роб забрал заявление? Даже представить не могу. А те проститутки… Вдруг я встречу их в городе? Они обещали побить меня» — вспомнила я и почувствовала смутный страх.

И вдруг, как обычно со мной бывает, в моей голове возникла «потрясающая» идея поехать к Фредрику и спросить его, каким образом он уговорил мажора Роба забрать заявление. Я пошла на остановку (к счастью, в кармане джинс оказалось десять фунтов) и поехала к шведу. Так как я не думала, что мой поход к мусорному баку затянется, то не надела пальто, и на мне оставался только теплый свитер. Приехав на нужную остановку, я пошла к дому Фредрика, удивляясь своему безрассудству: ведь только недавно я написала ему, что не отошла от волнения, а теперь шагала к его дому! Но, когда я дошла до пункта назначения, меня охватила робость: я стояла у двери и не могла заставить себя постучать. Едва я поднимала руку, как тут же прижимала ее к груди, а затем опускала.

— Долго будешь там стоять? — вдруг услышала я голос Фредрика, прозвучавший откуда-то сверху.

Я машинально подняла голову и увидела шведа: он смотрел на меня, высунувшись из окна, и посмеивался.

Меня захлестнул стыд. Я закрыла глаза, выругалась про себя и подумала: «Почему мне так не везет?».

— Я просто хотела… Ты занят? — Я попыталась сделать вид, будто вовсе не застыдилась.

— Нет, не занят. Где твое очередное новое пальто? — Фредрик прикрыл губы ладонью, и я поняла, что этим жестом он скрывает насмешливую улыбку.

— Дома. Я не собиралась к тебе приезжать, — призналась я. — Может, ты, наконец, впустишь меня?

— У меня полный беспорядок, — ответил он.

— Беспорядок? У тебя? — удивилась я, зная, как он помешан на том, чтобы все вещи лежали только на своих местах.

— Представь себе, — улыбнулся швед.

— Ой, будто ты никогда не был в моей комнате! — фыркнула я.

— Ну, как знаешь.

Фредрик исчез и через пару секунд открыл мне дверь.

— Прелестный свитер, — сказал он и легонько улыбнулся.

— Согласна, — выдавила я: теперь, когда он переоделся, он выглядел тем Фредриком, моим другом.

Швед был в джинсах, почему-то рваной майке и с босыми ногами. Но я затаила дыхание от его красоты.

— Заходи. — Он распахнул дверь и пропустил меня в дом.

Зайдя, я вдруг увидела хаос и беспорядок, царившие в доме: вещи валялись на полу, шкаф в прихожей был перевернут, комоды раскрыты и опустошены, осколки, обломки…

— Здесь была война? — вырвалось у меня.

— Все намного банальней: меня ограбили, — ответил швед.

— Ограбили? Тебя? — Я весело рассмеялась. — Надо же! Знаешь, это люди мстят тебе за то, что ты ненавидишь их!

— Нет, просто те, кто это сделал, — лентяи, не желающие зарабатывать на жизнь честным трудом, — возразил Фредрик и наступил босой ногой на осколок стекла.

Я поморщилась, забыв о том, что он неуязвим.

— И что украли? — поинтересовалась я. Меня забавляло то, что Фредрика ограбили. — Насколько я помню, из ценных вещей у тебя были только нацистские шахматы и ноутбук.

— К счастью, шахматы сейчас в Лондоне, а ноутбук… тоже. Украли всю мою одежду, кроме той, в чем я сейчас. Хотя остались еще пару носков. Воровать было нечего: картин у меня не было, драгоценностей тоже. Поэтому мне даже жаль неудачливых воришек: они надеялись поживиться, а здесь их ждало одно дерьмо.

Очень невоспитанно с моей стороны, но слово «дерьмо» из уст шведа напомнило мне Фредрика таким, каким он был до переезда в Лондон.

— А синий галстук? Его тоже унесли?

Швед усмехнулся, зашел в одну из комнат и вынес галстук.

— Как видишь, им побрезговали даже воры, — весело сказал он, и в его голосе послышалась неприкрытая издевка.

— Просто у вас нет вкуса! — парировала я.

— Извини, наверно, мне далеко до твоего чувства стиля, — усмехнулся Фредрик.

Я раздраженно вздохнула и демонстративно прошла мимо шведа в его кабинет: там, как и во всем доме, был беспорядок. И вдруг мой мозг пронзила мысль, что я заставляю Фредрика жить здесь, в этом ограбленном искалеченном доме, где у него нет даже одежды. Я смотрела на груды осколков на полу и думала, как много времени нужно, чтобы восстановить обстановку и порядок в доме.

«Разве я могу быть такой жестокой? У него в Лондоне целая жизнь! Но в момент минутной слабости я практически заставила Фредрика подчиниться мне… Надавила на его любовь! Так не должно быть!» — с отчаянием подумала я.

— Фредрик, я хочу спросить тебя, — тихо сказала я, обернувшись к нему.

Он стоял рядом со мной с улыбкой на губах.

— Спрашивай.

— Как ты заставил мажора Роба забрать заявление? — тихо спросила я, боясь, что нас могут подслушать.

— Это неважно. Я же сказал, что все решу, а как — неважно, — твердо ответил швед.

«Он настоящий мужчина. Он сильнее меня, оберегает от волнений и бед. Мой Фредрик. Я люблю тебя!» — подумала я, глядя на его лицо, и мое сердце екнуло: любовь к нему захлестнула меня, и я хотела подойти и обнять его, но не могла. Не могла позволить себе этой роскоши.

— Я тоже хочу задать тебе вопрос и надеюсь на честный и искренний ответ, — сказал Фредрик, и мне стало неуютно от его пристального взгляда.

— Обещаю, что отвечу честно, — пообещала я, а сама ужасно испугалась: о чем он хочет спросить?

— У тебя был только один звонок. Почему ты позвонила мне? — Фредрик впился в меня взглядом, а я растерялась, не ожидав от него этого вопроса.

— Не знаю… Я сама спрашивала себя об этом. Я хотела позвонить маме, но почему-то набрала твой номер. — Я разволновалась и прижала руки к груди, но честно смотрела прямо в глаза Фредрика. — Я не знаю, правда… Но я очень обрадовалась, когда услышала твой голос. А когда ты появился в тюрьме… Я… Это было… Я сначала даже не поверила…

Мой голос оборвался, и я закрыла лицо ладонями: меня переполняли чувства — объемные, всепоглощающие, обжигающие душу. Вдруг я почувствовала, как ладони Фредрика легли на мои плечи, и мне отчаянно захотелось прижаться к нему, обнять его, вцепиться пальцами в его порванную майку… Но я знала, что, если сделаю это, то не устою перед своими чувствами и признаюсь ему в любви. А он не должен знать о моих чувствах! Моя семья никогда не примет его!

— Нет, не нужно… Я уже успокоилась, — выдавила я из себя и с огромным усилием воли отошла от него.

Фредрик горько улыбнулся, и я поняла, как жестоко он страдает из-за меня. Такой грусти и такой боли на его лице я не видела никогда. И его боль придала мне сил, чтобы отсечь трос, который вновь связал нас, как якорь и корабль, но Фредрик был кораблем, а я — якорем, удерживающим его.

— Я, кажется, попросила тебя не уезжать. Но в те минуты я была очень напугана и не в себе. Не принимай мои слова близко к сердцу. Это было минутное помутнение. Ты не должен оставаться здесь ради меня. Уверяю тебя, те слова были сказаны мною в бессознательном, — твердо сказала я.

— Не волнуйся, я уеду сегодня же, — спокойно сказал на это Фредрик, но я услышала в его голосе ноту стали.

— У тебя там работа, новая жизнь, а здесь ты будешь деградировать! Я не хочу этого и рада, что все решилось, — продолжила я убеждать его, но в моей душе кипела горечь. — Прошу, не держи на меня зла. Я сама не знаю, что делаю… Я истеричка, вот и все! Спасибо тебе за все! Я никогда не забуду этого! Не забуду тебя! Прощай!

Я выбежала из его дома. Направлясь на остановку, я изо всех сил сдерживала слезы, но, когда села в автобус, громко расплакалась. И мне было плевать на то, что люди смотрели на меня. Пусть! Валяйте! Наслаждайтесь! Я потеряла единственного мужчину, с которым хотела прожить вечность.

Я ехал в Лондон, полный противоречивых чувств: я был зол на Мишу, но в то же время тронут ею. Ее поведение не поддавалось никакому объяснению: сначала она позвонила мне и попросила, чтобы я приехал (и ведь она бессознательно набрала мой номер, значит, хотела видеть именно меня), затем попросила меня остаться (и это тоже бессознательности), но всего пару часов назад заявила, что ее слова ничего не значат, что это — пустой звук, и попросила меня уехать. Но ведь Миша не хочет, чтобы я уезжал. Что-то мучает ее, не дает ей покоя. Неужели она стала что-то чувствовать ко мне и просто боится своих чувств? Она всегда говорила, что не хочет любить и что любовь приносит только страдания. И с чего она это взяла? Какой идиот вбил ей это в голову? Или это ее любимые фильмы? Хотя с чего я думаю, что, прогоняя меня, Миша таким образом борется с чувствами? А ведь я был готов бросить все, чтобы просто жить рядом, в одном маленьком городке с ней, и быть ей тем, кем быть не хочу, — просто другом. Но она отвергла и это.

Но если она что-то испытывает ко мне? Тогда пусть разберется со своими чувствами и расставит все по местам: чего она хочет, чего ожидает, чего боится, потому что я — не игрушка. Я взрослый вампир, и у меня нет желания терпеть ее странное поведение. Ей нужно время, и у нее его будет сколько угодно: я больше не собираюсь появляться в ее жизни. А если она вновь попадет в беду и позвонит мне? Я приеду, но потом оставлю ее в покое, ведь она так желает этого. Она сказала мне: «Прощай». И я должен ответить ей тем же.

Прощай, Миша. Будь счастлива. Может, с этого дня мы больше никогда не увидим друг друга. Может, скоро ты забудешь о моем существовании, или будешь вспоминать обо мне, как о кошмарном сне. Как о самом тягостном и болезненном периоде своей жизни. Если это случится, я не буду искать с тобой встречи. Может, наша с тобой встреча была ошибкой, которая принесла страдания нам обоим. Забудем о том, что знаем друг друга. Пусть я уже никогда не буду счастлив, но ты будешь. Будь счастлива, моя истеричная полячка. Прощай.

Глава 12

Наступил долгожданный март, но мне никак не верилось, что прошла эта ужасная, полная дурных событий зима. Зима была бесснежной, тяжелой и пустой. Я уже сбилась со счета дням, прожитых без Фредрика. Он уехал и больше не возвращался. Я опять прогнала его, и теперь просто проживала дни: я ходила на всевозможные мероприятия, праздники, концерты, но они не вылечили меня от чувства пустоты и одиночества, не смогли убить мою тоску по Фредрику. Я ходила в колледж, просиживала лекции, общалась с Элли, а потом обязательно оставалась на какое-нибудь заседание. Я загружала себя делами, учебой, дополнительной работой, чтобы не думать о том, что все могло быть по-другому. Если бы Фредрик остался и если бы я сказала ему о своей любви. Но я боялась этих мыслей, пыталась изгнать из своей головы и забить ее учебой и чтением… Но все равно не могла не думать о Фредрике.

Что касается мажора Роба: он вышел из больницы и сразу уехал из Оксфорда (видимо, это Фредрик так сильно повлиял на него). Проститутки, которые грозились побить меня, больше мне не встречались, а двенадцатого марта до меня дошла новость, что мажор Роб погиб в автокатастрофе: его машина выскочила с дороги в высокий овраг. Честно говоря, мне было жаль его, ведь он был таким же человеком, как и все мы.

За последние месяцы мы с Мэри подружились еще больше. Мы дружили еще с нашей первой странной встречи, но теперь стали так близки, как я не была близка ни с кем, даже с Маришкой. Мэри стала частью моей жизни. Она усердно старалась отвлечь меня от тоски по шведу: заставляла помогать ей в приюте, смотреть с ней дурацкие фильмы и сериалы, играть в карты. Мэри сама пропиталась моим мрачным настроением, но придумывала мне лекарства против него.

Март был наполнен солнцем, и, наверно, теплом, потому что стали распускаться почки и пробиваться молодая зеленая трава. В Оксфорд прилетели птицы и наполнили его своим пением. А я цеплялась за прошлое и до сих пор носила шарф и варежки, подаренные мне Фредриком. Ведь это был его подарок: мне казалось, что он тоже думает обо мне, я представляла, что этот шарф связывает меня с прошлым. В то время Фредрик любил меня, а я его — нет, а сейчас я томилась по нему и иногда слушала произведения Грига, и по моим щекам текли слезы понимая того, как прекрасен мужчина, которого я прогнала от себя.

В конце марта Мэри собралась в Лондон и из вежливости пригласила меня поехать с ней, но я отказалась, сославшись на учебу, которая не дает мне возможности присоединиться к ней. Но Мэри не расстроилась: она понимала, почему я не хочу ехать с ней. Я проводила ее до автовокзала, мы обнялись, она села в автобус и на две недели уехала к своей семье. Эндрю остался в Оксфорде — у него было много работы в книжном магазине.

И я осталась одна. Одна в городе. Одна в большом доме. Мне было странно не слышать никаких звуков, даже дыхание Мэри и ее неловкое пение мимо нот, когда она принимала ванну или готовила еду. Ничего. Абсолютная тишина. Так как по дому я ходила босиком, мои передвижения были бесшумны, и это было невыносимо: я привыкла слышать, как Мэри ходит по дому, шаркая тапочками, как что-то постоянно звенит, стучит, падает. Я была одна всего лишь четвертый день, но мне хотелось сбежать из дома. Я так привыкла жить с Мэри и так полюбила эту смешную девчонку, что ее отсутствие вызывало у меня чуть ли не панику, и я уговаривала себя подождать еще десять дней, ведь Мэри имеет право видеть свою семью, отдохнуть от меня, в конце концов. Так, скрепя сердце, я терпеливо ждала Мэри.

«А вдруг она случайно встретит Фредрика, и он спросит обо мне? Что Мэри ответит? Хотя ничего он не спросит! Не будет истязать себя! К тому же, он не любит Мэри, — иногда думала я. — Нужно заставить себя не думать о нем!»

Но легко сказать! Фредрик продолжал перечислять в приют деньги, причем делал это каждую неделю. И когда кто-нибудь из сотрудников показывал мне чеки, я просто сходила с ума и мою грудную клетку пронзали волнение и восхищение. И боль. Я думала, как же он благороден! Он поддерживал этих детей, хотя его уже ничего не связывало ни со мной, ни с приютом, ни с Оксфордом вообще.

В воскресенье вечером Мэри позвонила мне и сказала, что классно проводит время, но немного приболела, а все из-за того, что «попала под ливень, а зонтика с собой не было». Я всегда напоминала ей взять зонтик или положить его в сумку, поэтому в очередной раз поругала подругу, но она только весело фыркнула и сказала, что вечер в теплой постели и литры горячего чая с лимоном вернут ее в тонус. И я не удержалась и спросила Мэри, не встречала ли она «сама знает кого». И она ответила: «Нет».

В понедельник Мэри позвонила опять, но я не ответила ей, потому что была на лекции, и позвонила ей вечером, но в этот раз трубку не взяла она, и я даже подумала, что Мэри обиделась. Во вторник я опять позвонила ей, но она опять не ответила. Это рассердило меня: ей так трудно ответить на мой звонок? В таком случае, пусть звонит сама!

Мэри соизволила позвонить только в среду, когда я сидела на лекции.

«Очень вовремя! — с сарказмом подумала я, но все же, обрадовалась ее звонку и отпросилась у преподавателя выйти в коридор, так как «этот звонок крайне важен».

— Наконец-то! Почему ты игнорируешь меня? — недовольно спросила я, едва вышла из аудитории. — Чем ты так занята?

— Привет, это Гарри.

«Ну вот! Он опять воспылал ко мне любовью? — недовольно подумала я. — Да еще использует телефон Мэри в своих корыстных целях!»

— Здравствуй. — Я попыталась ответить вежливо и спокойно.

— Ты можешь приехать сегодня к трем часам дня в Лондон? — Голос Гарри был очень серьезным.

«Он решил пригласить меня на свидание? Да еще, чтобы я приехала сама! Вот нахал! И ради этого он отвлекает меня от лекции?» — насмешливо усмехнувшись, подумала я.

— Зачем? — с иронией спросила я.

— Дело в том, что… Мэри умерла, и сегодня в три часа дня будут проходить ее похороны.

 («Что он несет? Совсем дурак, что ли?»)

— Что? — только и смогла ответить я и уставилась в одну точку на полу. Я не могла понять смысл слов Гарри: он нес бред.

«Наверно, он пьян. Городит такую чушь!» — решила я.

— Эту новость тяжело принять, но это правда: Мэри попала под дождь и сильно заболела. У нее был сильный жар, а потом ей стало много хуже. Мы вызвали врача, и он сказал, что у Мэри сильное воспаление легких. Ее увезли в больницу, но… В понедельник вечером она умерла. Она попросила позвонить тебе, чтобы попрощаться, но ты не взяла трубку. А вечером было уже не до этого. Думаю, ты понимаешь.

Я слушала Гарри, но в моей голове было пусто, словно это было не со мной, а с кем-то другим. Мне было все равно. Я просто не верила, что Мэри умерла.

(«Какая глупость! Она не могла умереть! Мэри была здорова как вол! Ее не мог убить какой-то дождик! Ерунда! Чушь собачья! Гарри пьян! Несет такой бред!»)

— Ты пьян? — раздраженно спросила я.

— Я понимаю, в это трудно поверить, ведь вы были лучшими подругами…

— Ты понимаешь, что несешь? — Я повысила голос.

— Мэри умерла, и сегодня мы хороним ее! Ты приедешь? — настаивал Гарри.

Я опешила: он говорит серьезно? Мэри умерла? Как?! Нет. Не может быть.

— Я? В три? Да… Да. — Мне не верилось, что все, сказанное братом Мэри, — правда, реальность.

(«Мэри умерла, и сегодня ее хоронят. Меня зовут на ее похороны. Она звонила мне, чтобы попрощаться, но я разозлилась на нее… А в это время Мэри была уже мертвой»)

Эти мысли бродили в моей голове, но я не чувствовала никаких эмоций, словно ничего не произошло. Мэри умерла, а я ничего не чувствовала. Только пустоту. Пустоту и неверие.

Я хлопала глазами и молчала.

— Так ты приедешь?

Мою челюсть словно заклинило, и я не могла открыть рот. У меня не было никаких слов. Пусто и в голове, и в душе.

— Миша, ты там?

— Я приеду. Куда? — прошептала я, закрыв глаза.

— К нам. Если хочешь, я заберу тебя из Оксфорда.

— Нет. Я сама.

— И еще: Мэри просила похоронить ее в твоем синем платье.

(«Платье, которое я дала ей в Лондон? Но оно ей не идет!»)

— Скажи Мэри, что ей больше идет зеленый цвет… — машинально ответила я.

— Что?!

— …но, если она хочет надеть синее платье…

— С тобой все в порядке?

— …пусть надевает синее.

— Ты не против?

— Это платье ей безумно нравится.

— Хорошо, спасибо. Мы ждем тебя.

Я отключила звонок. Мои пальцы перестали слушать меня. Смартфон выпал у меня из ладони и с грохотом упал на пол.

— Мисс, у вас упал телефон. — вдруг услышала я, и кто-то подал мне мой смартфон.

Я машинально забрала его.

— Спасибо, — одними губами сказала я.

Меня вдруг охватило странное, неприятное ощущение — ощущение того, что мир изменился. Все изменилось. Моя жизнь изменилась. Из нее что-то исчезло, пропало.

(«Нужно ехать. На похороны Мэри. Значит, теперь она не вернется домой, а ведь она обещала мне. Я ведь жду ее. Как она могла обмануть меня?»)

Замечательный солнечный день. Сегодня, двадцать девятого марта, были похороны моей Мэри. Она умерла уже два дня назад. Двадцать седьмого марта Мэри покинула меня.

«Так странно: она умерла, а я ничего не чувствую. Разве это правильно? Я должна чувствовать душевную боль, волнение, сожаление, беспомощность… Я должна плакать. Но я не проронила ни слезинки, как будто я совсем бесчувственна» — пронеслось в моем разуме, и мне стало неприятно от самой себя.

(«Нужно ехать. Нужно. А может, они ошиблись, и Мэри просто крепко уснула? Она не может быть такой эгоисткой. А Эндрю? Как он будет без нее? Он же так любит ее»)

Вернувшись в аудиторию, я молча забрала сумку, забрала в гардеробе свое пальто, направилась к своему синему велосипеду и поехала в магазин, где работал Эндрю.

Но, зайдя, я не увидела Эндрю за кассой, хотя сегодня у него был рабочий день. Чувствуя, что он здесь, но где-то прячется, я пошла между полками с книгами и нашла его: Эндрю сидел в углу, рядом с полкой итальянской литературы. Он сидел на полу, согнув колени и положив голову на руки.

«Он знает» — глядя на парня, осознала я.

Я подошла к Эндрю, но не стала ничего говорить: у меня не было сил утешать кого-либо. Меня окружала пустота: она прокрадывалась в мое тело, разрушая его. Я просто смотрела на парня Мэри и думала, что, наверно, он сильно страдает.

Эндрю поднял голову и посмотрел на меня: он плакал, но плакал скупо, как мужчина. В его глазах была такая боль, что мне стало стыдно за себя и свое ледяное спокойствие, стыдно за то, что я ничего не чувствую. Он ничего не сказал и уставился на полку, стоящую перед ним.

Мы были так холодны друг к другу, словно никогда не были знакомы, ведь единственная нить, что связывала нас, теперь была разорвана: Эндрю был возлюбленным Мэри, я — ее лучшей подругой, но Мэри умерла, и уже ничего не связывало нас. Ничего. Даже переживали мы по-разному: он плакал, а я равнодушно смотрела на него, как будто потеря Мэри касалась только его одного.

— Ты поедешь к ней? — спросила я Эндрю, чтобы поскорее сбежать от его печали.

— Нет. Не могу видеть ее в гробу, — глухо ответил он, не глядя на меня. — Я потом… Потом приду к ней.

— Хорошо, я скажу ей. Передать ей что-нибудь? — спросила я.

Мне казалось, что он обязан что-нибудь сказать ей.

— Не знаю, — мрачно ответил он. — Хотя передай ей это.

Эндрю высунул из кармана джинс маленькую красную коробочку и отдал ее мне.

— Я собирался сделать ей предложение, когда она вернется из Лондона. Копил на это кольцо три месяца. Не тратил ни копейки из зарплаты. Мечтал, что мы поженимся и будем жить вместе всю жизнь. Дом, дети… Но теперь этого не будет, понимаешь?

— Так скажи ей это и подари кольцо. Мэри будет приятно.

Я не могла заставить себя говорить о Мэри в прошлом времени. Принять ее смерть я была не в силах.

— Не могу. Прошу тебя, передай ей все это и кольцо. Видишь? — Эндрю показал мне указательный палец правой руки: на нем было серебряное кольцо. — Это она подарила, сказала, что оно будет напоминать мне о ней. И я хочу, чтобы и мое кольцо напоминало ей обо мне. Тогда между нами будет неразрывная связь. Сделаешь это? Пожалуйста.

— Конечно, обязательно.

— И скажи, что я не могу видеть ее мертвой, в гробу. Неживой. Скажи ей.

— Скажу.

По очередному тяжелому вздоху Эндрю, я поняла, что мне нужно уходить, чтобы не причинять ему еще больше боли, поэтому я положила коробочку с кольцом в карман пальто, вышла из магазина, села на велосипед и поехала домой.

Дома я надела черное платье, черные балетки и черную кофту с длинными рукавами: мне было плевать, что на улице еще холодно и что люди будут удивляться. И, помня о том, что Мэри не нравится, когда мои волосы лежат в хвосте, я распустила их.

В моей душе не было никакого трагизма, словно я ехала не на похороны, а так, на свежий воздух. Я никогда не была на похоронах и никогда не собиралась и даже не думала, что мне придется на них побывать. На похоронах моих близких.

Переложив коробочку с кольцом в маленькую сумочку, я вышла из дома, закрыла дверь, села на велосипед, доехала до автовокзала, взяла билет до Лондона, села в автобус, закрыла глаза и мгновенно очутилась там, как будто переместилась в пространстве. Было два часа и три минуты дня. Мне не хотелось ехать к Смитам: я представляла, как они страдают и какие у них скорбные лица. Как у Эндрю. Эти мысли привели меня в панику, и я не знала, что делать и куда идти. Зачем идти? Видеть Мэри. Неживую Мэри. Я в замешательстве стояла посреди площади, а потом пошла туда, куда понесли меня ноги, и вскоре оказалась прямо напротив офиса Фредрика.

«Почему я постоянно прихожу к нему? Неужели он притягивает меня, как магнит? Даже в такой день. Зачем я здесь? Нет, не зайду. Не зайду» — с удивлением подумала я, и вдруг увидела Фредрика, стоящего у окна.

Он был не один. С какой-то длинноволосой брюнеткой, которая положила руку на его плечо.

Меня тут же охватила ревность, и я задышала часто-часто. Я даже услышала, как бьется мое сердце.

Они разговаривали о каких-то бумагах, и Фредрик уверял брюнетку, что поможет ей, что ей не стоит волноваться, и так далее и тому подобное. А я во все глаза смотрела на него, и мои губы дрожали от обиды.

Швед улыбнулся брюнетке, и из моей груди вырвался вздох отчаяния: я так давно не видела его, и сейчас он был таким… бесподобным. Ледяным принцем. Далеким и недоступным. Таким уверенным в себе и прекрасным. Холодным, как айсберг.

Вдруг Фредрик повернул голову к окну. Он увидел меня и нахмурился.

«Он недоволен видеть меня! — с болью подумала я, не отрывая от него взгляда. — Конечно, я мешаю ему разговаривать с этой… женщиной!».

Я поджала губы и тоже нахмурилась, а швед пронзительно смотрел на меня. Не выдержав его пристального взгляда, я закрыла глаза.

— Миша, что случилось? — вдруг услышала я шепот Фредрика, и это заставило меня открыть глаза.

Меня захлестнула злость: как он смеет спрашивать об этом? Делает вид, что интересуется моей жизнью!

Я молча отвернулась и пошла прочь.

Зазвонил мой смартфон. Это звонил Фредрик. Я не стала отвечать ему и сбросила звонок. Швед позвонил еще раз, но я опять сбросила. Не желала разговаривать с ним. Совершенно.

«Но почему я веду себя так жестоко? Он не сделал мне ничего плохого! Он просто разговаривал с той женщиной. А я ревную его, словно он — мой!» — пронеслось в голове.

Я остановилась, обернулась, посмотреть, не пошел ли швед за мной, но не увидела его. Он не попытался остановить меня.

— Миша! Вот ты где! — Вдруг из ниоткуда рядом со мной появился Гарри.

Он был весь в черном, его лицо было угрюмым, а под глазами лежали темные мешки.

«Не зря я не хотела приезжать. Один его вид наводит на мысль о потере. Ведь это и моя потеря тоже. Но я не чувствую ее так, как чувствуют они. Это бесчеловечно, грубо по отношению к Мэри. Наверно, ей очень обидно, что я так бесчувственна к ее смерти» — с тоской подумала я.

— Тебе не холодно? — спросил Гарри усталым голосом.

— Нет, — тихо ответила я.

— Поехали, нас ждут на кладбище, — сказал он.

Мы сели в машину.

Наверно, нужно было сказать Гарри, что я сочувствую, принести свои соболезнования, или просто заплакать, чтобы слезы оправдали мое равнодушие и спокойствие. Но я не могла выдавить из себя ни слезинки, ни слова. Мы просто молча ехали на какое-то кладбище. Вдруг меня пронзила мысль, что, когда я приеду, родственники Мэри будут смотреть на меня и перешептываться о том, что я бесчувственная, а я буду смотреть на их скорбные лица и сгорать от стыда за эти же мысли.

Волнение и печаль не охватили меня даже тогда, когда мы подъехали к воротам кладбища. Мы вышли из машины и пошли по широкой ухоженной дорожке. Я с удивлением смотрела по сторонам, восхищаясь красивыми трогательными скульптурами плачущих детей, ангелов и дев, лежащих на каменных ложах среди каменных одеял. Отовсюду на меня смотрели надгробия и зелень. Я впервые была на кладбище, и оно поразило меня своей величественной красотой. Здесь совсем не чувствовалось печали: сквозь зеленеющие ветви высоких деревьев пробивались золотые лучи солнца, и было легко и спокойно. Даже торжественно. Я молча шла за Гарри и не могла поверить, что эта красота — вместилище страданий и слез тысяч людей.

Мы подошли к небольшой процессии: у всех людей были цветы, и я со стыдом осознала, что без цветов только я. Здесь были родители Мэри, а всех остальных я не знала. Все были в черном. Все стояли у свежевырытой могилы, а рядом с ней лежал коричневый лакированный гроб.

В нем лежала Мэри.

Я впилась в нее взглядом.

Пастор начал читать отрывок из Библии.

Я не смотрела ни на кого — только на Мэри. Ее гроб лежал прямо на молодой зеленой траве. В разуме пронеслось: «Как хорошо, что я тоже в черном. Хоть что-то сделала правильно».

Мэри лежала в гробу: ее кожа напоминала белый мрамор. На ней были надеты ее любимое синее платье и черные туфли. Ее лицо было спокойным, безмятежным, неподвижным. Мэри не дышала, не улыбалась, а просто лежала, как камень.

Я смотрела на нее и не могла поверить, что она уже не здесь. Что ее больше нет. Я не могла поверить в это, ведь Мэри лежала прямо передо мной, такая красивая. А на самом деле, ее уже не было. Как-то нелогично. Как это возможно? Ведь она здесь! Вот она! Цельная! Невредимая! Как она может быть мертвой?

Человеческие мертвые тела подобны пустым гробам: они бывают уродливыми и бывают прекрасными, как Мэри, не вызывающими ни отвращения, ни восхищения. Это — пустые каркасы, которые смерть иногда делает даже красивыми, трогательными, прекрасно-безмятежными. Но они пусты — в них ничего нет, а потом эти пустые каркасы кладут в гробы и закапывают под землю, и они никогда не смогут оттуда сбежать. Ведь в них нет источника энергии, нет огня: он погас, оставив эти каркасы без своей живительной силы. И имя этому огню — душа. Мэри мертва, значит, в ее теле нет души, она куда-то исчезла, улетела, оставила тело. Это была уже не Мэри — это был пустой каркас. И он был прекрасен. Мэри словно уснула и теперь спала вечно.

(«Мэри лежит в этом деревянном гробу, и сейчас ее закопают в землю. Она не открывает глаз, не дышит, а спит зачарованным сном, как Спящая красавица. Вокруг нее — солнце, зелень, пение птиц, прекрасная солнечная погода, но она не видит и не слышит этого. Ее глаза навеки закрыты, она уже никогда не почувствует ни аромата свежей зелени, ни солнечного тепла на своей коже» — думала я, и мне было странно видеть такой контраст: красоту природы и смерть. Я всегда думала, что смерть уродлива и безобразна, и была счастлива, что не умру, но сейчас, когда Мэри была мертва, но прекрасна и спокойна, я подумала, что умереть совсем не страшно. Но умереть самому, а не от чьей-то злой руки. А Мэри повезло: она умерла в кругу семьи, и сейчас ее провожали близкие. Конечно, здесь не хватало Эндрю, но я понимала его: он был шокирован смертью Мэри, как и я. Он уже видел ее у алтаря, а она умерла и все разрушила. Всего один дождь — и она мертва. Странно. Значит, человеческое тело настолько хрупкое, что его может сломать даже дождь?»)

— Миша, ты хочешь попрощаться с ней? — Голос Гарри вернул меня в реальность.

Я оторвалась от своих мыслей и услышала многое: плач матери Мэри, тяжелые вздохи ее отца, всхлипывание остальных людей… А я была равнодушна. Бесчувственна.

Я подошла к гробу, в котором лежала Мэри, и присела рядом, не зная, что нужно делать.

— Привет, Мэри, — неожиданно для самой себя, сказала я на польском. — Знаю, ты думаешь, почему я не плачу и почему так ужасно безразлична к твоей смерти? Знаю, как это выглядит со стороны, но это неправда. Я не оправдываюсь, нет! Просто я еще никогда никого не теряла, поэтому не знаю, что должна чувствовать. Это так странно. Я не могу поверить в то, что ты никогда не встанешь из этого гроба. А вдруг ты просто заснула? Тебя зароют в землю и будут поедать черви. Это так ужасно. А ведь, может, ты решила напугать меня, как в прошлый раз, когда переоделась приведением? Может, сейчас ты встанешь? Пойдем, Мэри, пойдем со мной! Вставай из этого ужасного гроба, потому что это уже не смешно. — Я взяла ладонь Мэри в свою и поцеловала ее, с надеждой вперив взгляд в ее лицо, ожидая, что она откроет глаза и рассмеется. Сейчас… Сейчас! Еще секунду… Она не могла умереть навсегда!

Но Мэри не открыла глаза. Она даже не сжала мои пальцы своими бледными пальцами с синими ногтями.

— Значит, ты не шутишь, — с тоской прошептала я. — Жаль, ведь ты — часть моей жизни. А я должна закопать тебя и свою жизнь в этой земле. Прости за то, что не приехала раньше, когда ты позвонила мне. Я не могла ответить и забыла перезвонить… И в тот вечер ты умерла. Надо же, тебя нет уже третий день, а я не чувствовала этого. Прости, что говорю на польском, думаю, ты все понимаешь. Просто я не хочу, чтобы другие слышали, что я говорю тебе. Это слишком личное. Я люблю тебя и всегда буду любить. Я никогда не забуду тебя. Никогда! Знаешь, Эндрю очень расстроен, он не пришел, но не обижайся на него. Он уничтожен. Он передал тебе вот это. — Я вытащила из сумки коробочку с обручальным кольцом Эндрю и надела кольцо на безымянный палец левой руки Мэри. На кольце была надпись: «Вместе навсегда. Твой Эндрю». — Он хотел сделать тебе предложение, когда ты вернешься. Он сказал, что это кольцо будет связью между вами сквозь миры. Извини, я совсем заболталась. Прости меня, я должна была приехать еще тогда… Но я не приехала. Прости! Надеюсь, что там, куда ты ушла, тебе хорошо… Пока, Мэри. Я люблю тебя. Спокойной ночи.

Я поцеловала ее в лоб, встала с колен и пошла прочь с кладбища. Я сделала все, что должна была и что хотела сделать: попрощалась с Мэри, попросила у нее прощения, хотя и не получила его, но не могла больше быть там, не могла видеть, как Мэри заколотят в гроб, а потом закопают в землю.

Быстро покинув кладбище, я пришла на автобусную станцию, села в автобус, прижалась лбом к стеклу и, в отсутствии каких-либо мыслей, поехала в Оксфорд. В дом, где теперь буду одна. Без Мэри. Без Фредрика. Одна.

Я приехала домой, зашла в комнату Мэри, села на ее кровать, и из моих глаз хлынули слезы.

Сегодня с утра у меня не было ни минуты свободного времени. Клиенты приходили один за другим, словно в Лондоне произошло всеобщее сумасшествие: разводы, дележ имущества, детей, собак, мебели, прислуги, и еще до обеда уже семеро клиентов наняли меня адвокатом на бракоразводные процессы. Люди разводились из-за ерунды, но причиной большинства разводов было «Мы не сошлись характерами». Замечательно, и это они поняли после пяти и даже двадцати лет брака и появления детей. Глупые смертные! Они совершенно не ценят то, что имеют счастье быть в браке с любимым человеком. Нет, им подавай развод, ведь развестись намного легче, чем устранить ошибки. Особенно меня поразил случай миссис Чейз. У нее были действительно серьезные причины для развода: ее муж проиграл в покер почти все их имущество и оставил семью без гроша, кроме того, занял у знакомых бешеные суммы денег и сбежал, а все эти «добрые знакомые» набросились на его жену с требованием вернуть деньги. Естественно, женщина, совершенно не виновная в долгах мужа, обратилась ко мне и с плачем рассказала, что ее жалкий муж прислал ей письмо, в котором требовал, чтобы она расплатилась с его долгами, или он увезет за границу их детей. Подонок. Мне стало жаль эту смертную и я пообещал развести их и что при этом ее муженек не получит ни детей, ни оставшееся имущество. Женщина так обрадовалась, что не смогла сдержать слез, и мне пришлось успокаивать ее, затем она прибодрилась, и мы подошли к окну, чтобы в менее официальной обстановке обсудить условия моей работы.

Вдруг я услышал громкий вздох и машинально посмотрел в окно: прямо перед моим офисом стояла Миша. Нет, не она, а похожая на нее тень. Миша была расстроена, а ее губы дрожали. Полячка была одета в черное. Вместо пальто — черная кофта.

«Что с ней? Почему она так одета? Словно призрак. Почему она здесь?» — пронеслось у меня в голове. Миша поразила меня до глубины души: ее вид и появление перед моим офисом, ведь она избегала встречи со мной. Что же произошло? Почему Миша здесь, и вся в черном?

(«Так одеваются на похороны. Кто-то умер? Кто? Ради кого Миша приехала бы в Лондон? Неужели Мэри?»)

Я смотрел на Мишу, видел боль на ее лице, и понял: да, Миша приехала на похороны. Но чего она хочет от меня? Зачем стоит здесь и смотрит на меня? Я нужен ей?

Да. Нужен.

Я захотел выбежать к полячке, но она отвернулась и пошла прочь от моего офиса. Быстро попрощавшись с миссис Чейз, я схватил пальто и выскочил на крыльцо, но дальше выйти не смог: было так чертовски солнечно, что пальто не спасло бы меня. И я, объятый нетерпением и злостью на проклятое солнце, лишь вглядывался вдаль и наблюдал за Мишей. Она обернулась и смотрела по сторонам. Неужели искала меня? Неужели знала, что я пойду за ней? А потом рядом с ней остановился серый джип: из него вылез Гарри Смит и сказал Мише, что все уже на кладбище. Значит, я не ошибся: Миша приехала на похороны. А если жив Гарри, значит, это будут похороны Мэри. Ведь Миша и эта девчонка были очень близки. Уверен, полячка не стала бы так расстраиваться из-за смерти кого-то другого.

(«Значит, Мэри умерла и Миша потрясена этим. Я нужен ей. Я должен быть рядом в этот тяжелый для нее день. На какое кладбище они едут? Черт, из-за этого солнца, я не могу дойти до машины!»)

Миша и Гарри сели в джип, и он стал отдаляться.

 В порыве злости, я накинул пальто на голову, побежал к своему «Мустангу», завел мотор и последовал за серым джипом: к счастью, он все еще находился в поле моего зрения.

Осторожно следуя за машиной Гарри, я увидел, что она свернула на кладбище Кенсал-Грин. Там джип остановился, а затем Миша и Гарри вышли из машины. В руках у Смита было четыре красных розы. Он был охвачен горем — это сразу бросилось мне в глаза. Миша больше не оборачивалась ко мне, и я видел только ее прекрасные, длинные волосы, сияющие, как золото на солнце. Они ушли вглубь кладбища. Я припарковал свой «Мустанг» в тени деревьев, далеко от джипа Смита, и пошел за Мишей. Я легко отыскал ее: могилу для Мэри вырыли на Католическом кладбище Святой Мэри. Символично. Я спрятался в тени дерева и наблюдал за происходящим. Я думал, что Миша будет плакать, но она была совершенно спокойна. Моя полячка неотрывно смотрела на Мэри, лежащую в гробу. Пастор читал что-то из Библии, все всхлипывали и плакали, но Миша молчала. Это удивило меня: она всегда была эмоциональной, а сейчас ее словно подменили. Но потом она подошла к гробу и заговорила с Мэри, как с живой, так трогательно, на польском, словно Мэри была жива и все понимала. Я почувствовал жжение в груди: мне было больно слышать, как Миша уговаривает мертвую подругу встать и пойти с ней, а когда она поняла, что этого не случится, я подумал, какая боль охватила ее нервное существо! Миша попрощалась с Мэри, как будто не навсегда, а до момента, когда Мэри все-таки проснется: «Dobranoc».

«Миша ни разу не сталкивалась со смертью, но сейчас увидела ее. И в таком юном возрасте. Черт, и зачем я позволил ей сдружиться с Мэри? Нужно было отвратить ее от этой дружбы. Будь я настойчивей, она не страдала бы от смерти. Смерти человека» — подумал я, наблюдая за полячкой.

Миша поднялась с земли и, не отряхнув от грязи платье, пошла к выходу из кладбища. Стоящие у могилы Мэри люди с удивлением смотрели ей вслед, но Миша словно спала и ходила во сне. Ее глаза были открыты, но она не видела, не понимала, что происходит и где она находится.

Я поспешил за Мишей: я хотел перехватить ее, обнять, утешить, но она шла так быстро, что мне не удалось догнать ее. Она пошла по залитой солнцем дороге в город. Пешком. Я медленно следовал за ней на машине. Миша была так далека от реальности, что не замечала за собой слежки. Полячка пришла на автобусную станцию и села в автобус. Когда автобус тронулся, я поехал за ним, но, черт, совершенно не вовремя в моей машине стал заканчиваться бензин. Я выругался себе под нос: мне пришлось остановиться на ближайшей заправке и потерять целых десять минут. Из-за этого я потерял автобус из вида, но точно знал, что Миша не может пойти никуда, кроме как домой. Я подъехал к ее дому, вышел из машины, поднялся к двери, без стука открыл ее и зашел в дом.

 Я нашел Мишу в комнате Мэри: она сидела на кровати, смотрела в одну точку и плакала. Я подошел к ней, но она не подняла на меня взгляда. Опустившись рядом с ней на одно колено, я взял ее ладони в свои. Миша вздрогнула и удивленно вззглянула на меня, словно я был совершенно незнаком ей.

Мы молча смотрели друг на друга. Но вдруг Миша тяжело вздохнула, положила голову на мое плечо и обвила мою шею своими руками. Я не ожидал этого и был потрясен: она так доверчиво прильнула ко мне! С благоговением я обнял ее и, воспользовавшись случаем, поцеловал ее волосы. Миша тяжело дышала, и кроме ее дыхания в доме был слышен лишь ход стрелки часов. Вдруг полячка подняла голову (оставив руки на моей шее), и ее лицо превратилась в гримасу, которая появлялась тогда, когда она собиралась плакать.

— Фредрик! Я… Я… — неожиданно воскликнула она.

Он всматривался в мое лицо и даже наклонил ко мне голову.

— Я… Фредрик, я… — В моем горле стоял большой ком.

Я хотела сказать ему: «Я люблю тебя!», хотела закричать об этом! Он был здесь, со мной! Я любила его и хотела сказать ему, но дальше «я» продолжить не могла.

Фредрик схватил мое лицо в свои ладони, а я положила свои пальцы на его пальцы и сжала их.

— Что, Миша? Что? — настойчивым тоном спросил он.

— Я… Я…

«Не могу… Не могу сказать ему это!» — пронеслось у меня в голове, и я заплакала от осознания своей трусости.

— Что ты хочешь сказать?

— Фредрик, я… Я дура! — воскликнула я.

Швед нахмурился: наверно, догадался, что я хотела сказать. Нет, не догадался — он надеялся, а я обманула его надежды!

— Зачем я нужна тебе? Ты ведь здесь из-за жалости? — вырвалось у меня.

— Нет, Миша, жалости я к тебе не испытываю, — тихо сказал Фредрик, не отнимая свои ладони от моего лица.

— Ну, да! Ты ведь айсберг! — прошептала я.

«Он не испытывает жалости! Да и зачем! Ведь ничего не случилось, всего-то умерла Мэри!» — со злостью подумала я и отбросила его ладони.

— Можешь говорить что угодно, я все равно не уйду. Я люблю тебя, но повторять это тысячу раз не буду, — немного жестко сказал Фредрик.

— Не надо! Это глупо! Мерзко с твоей стороны — любить истеричку! — тихо сказала Миша.

Когда она попыталась что-то сказать мне, мое сердце переполняла надежда. Но все оказалось намного банальней: она вновь стала уговаривать меня не любить ее. Я был разочарован, и вместо счастья мое сердце заполнила горечь.

— Я сам разберусь с этим, — холодно ответил я на ее реплику.

— Глупец!

— Я не собирался в тебя влюбляться, но это произошло, нравится тебе или нет. И извиняться я не намерен.

— Но ты всегда говорил, что я почти ребенок! — горячо прошептала Миша.

— Но ты не ребенок, а просто глупенькая девушка. Ты есть, и это главное, а всему остальному я тебя научу.

— А с чего ты взял, что я хочу у тебя чему-то учиться? Лучше перестань любить меня!

— Ты ничего не изменишь. И я тоже, — сдержано сказал я.

— Я не люблю тебя! И, может… Нет, я надеюсь, что никогда не полюблю ни тебя, ни кого-либо другого! Любовь — это только боль! Седрик, Брэндон, Эндрю! Они страдают! А Эндрю больше всех! Мэри умерла, а он страдает из-за нее!

— Но мы никогда не будем страдать из-за смерти, ведь те, кого мы любим, не умрут никогда.

— Да? — Миша вдруг истерически рассмеялась. — Тогда почему я чувствую себя такой опустошенной? Мэри умерла! И я похоронила вместе с ней свою жизнь!

— Все это я уже слышал.

Она широко распахнула глаза.

— Где ты это слышал?

— Был на кладбище, — коротко ответил я.

— Зачем? Ты ведь не любил ее! — с упреком сказала Миша.

— Я пришел ни к ней, а за тобой. Я понял, что произошло и не оставлю тебя одну, — сказал я нетерпящим возражений тоном.

Миша положила ладони на мои плечи.

— Ты не уедешь? — робко спросила она.

— В этот раз я не уеду, даже если ты прогонишь меня, — настойчиво сказал я, сжимая ее ладони.

— Не уезжай. Теперь я одна. Совсем одна, Фредрик. И этот дом… Он ненавистен мне, понимаешь?

— Ты переедешь ко мне, — сказал я.

 Я не ослышался? Конечно, Миша хотела, чтобы мы были всего лишь друзьями, но я был готов даже на это, только бы быть рядом с ней.

— Да… Да! — Она расплакалась.

Я прижал ее голову к своему плечу.

— Только не сегодня. Мне нужно… Я должна попрощаться с Мэри, — пролепетала Миша. — Я не могу просто взять и уехать… Тем более, у тебя там беспорядок.

— Я понимаю, поэтому поеду домой убираться, а ты будешь здесь, и завтра утром я приеду за тобой, — сказал я, однако боясь, что она откажеться от моего предложения.

— Хорошо.

Она так легко согласилась! Даже не стала спорить, как обычно это делала, а просто сказала: «Хорошо».

Я осторожно отстранился от Миши, но вдруг она потянулась ко мне, обвила руками мою шею и стала целовать меня. В губы. Легкими неловкими поцелуями.

Я совсем не ожидал ее поцелуев и был изумлен.

«Но ведь она целует меня из благодарности. Она не в себе, и потом будет стыдиться своих поцелуев» — с болью подумал я, отвернулся от Миши и отстранил от себя ее руки.

— Нет, Миша, мне не нужны поцелуи благодарности, — мягко сказал я, чтобы не ранить ее.

Миша прищурилась: в ее глазах было непонимание, но я не собирался пользоваться случаем и целовать ее.

— Приеду завтра. Если что, позвони, и я буду здесь. — Я пошел к двери, чувствуя на себе удивленный взгляд моей полячки. Я не стерпел и взглянул на нее.

— Я буду ждать тебя, — сказала она и вымученно улыбнулась.

— До завтра, — сказал я и вышел из комнаты, изумляясь еще больше: она будет ждать меня. Что могут означать ее слова?

Фредрик ушел, а я все сидела на кровати Мэри и думала.

Почему я не смогла признаться ему? В моем горле словно стоял фильтр, замораживающий слова любви.

(«Фредрик не заслуживает такого отношения. Холодного, нервного. Бесчувственного. Он приехал. Он был на кладбище. Он принял все, что я сказала. И так спокойно. Завтра я перееду к нему. Я даже не думала, что швед все поймет и скажет: «Ты переедешь ко мне». Он считает, что это естественно, несмотря на все мои колкости, грубость и столько раз сказанных мною «Я не люблю тебя». И ведь это была неправда!»)

Фредрик деликатно оставил меня одну, чтобы я попрощалась с этим домом. С домом Мэри и моим. Но теперь Мэри умерла, и дома тоже не стало.

Я позвонила Гарри и сообщила ему, что завтра съеду из дома, но обязалась оплачивать его аренду до лета. Гарри согласился и сказал, что завтра приедет, чтобы разобраться с вещами Мэри, и еще, что я могу взять все, что захочу из ее вещей. Это было очень любезно со стороны Смитов, но я не хотела ничего брать: не могла взять вещи той, о которой они будут постоянно напоминать мне. Пусть лучше вещи Мэри отдадут в приют, где она работала… Приют. Дети. Они не знают о том, что она умерла, и будет лучше, если не узнают.

В этот же день я встретилась с миссис Вильямс — начальницей Мэри. Она была потрясена неожиданной смертью Мэри, так как все в приюте любили ее. Я настойчиво попросила соврать что-нибудь детям. Миссис Вильямс всплакнула и пообещала сказать детям о том, что Мэри повысили, и она уехала в Лондон. А ведь Мэри и вправду была в Лондоне. Но она спала в земле кладбища.

Вернувшись домой, я с удивлением обнаружила там Гарри: он сидел на ступеньках крыльца и ждал меня. Я стала молча открывать дверь.

— Извини, что приехал. Но ты так быстро ушла с похорон, что мы не успели поговорить, — поднимаясь на ноги, сказал Гарри. — Я не мог ждать до завтра.

— Прости, но я не хочу разговаривать, — тихо сказала я, не впуская его в дом.

— Я понимаю, но это было ее последней просьбой. Мэри просила…

— Пойдем в ее комнату, — перебила я его.

Мы вошли в комнату Мэри и сели на кровать.

Я с ожиданием смотрела на Гарри.

— Скажи, она… Она обиделась на меня? — испуганно спросила я, впившись взглядом в его лицо.

— За что? — удивленно спросил он.

— За то, что я не приехала. — Я закрыла глаза ладонью, потому что к ним поднялись слезы.

— Она сказала, что это совсем не важно.

— Но я не могу простить себе! Я приношу людям только горе! — прошептала я и уронила руки на колени.

Гарри, видимо, боялся даже прикоснуться ко мне, поэтому просто сидел, сложив руки на коленях.

— Ты ошибаешься. Мэри сказала, что ты изменила ее жизнь, — тихо сказал Гарри, переведя взгляд на пол.

— Ты говоришь это, чтобы утешить меня. — Я не могла поверить его словам.

— Я не лгу. Она сказала, что ты наставила ее на светлый путь.

— Это она изменила мою жизнь! Изменила и ушла! Оставила меня! — с горечью прошептала я.

— Она сказала, что у нее не было подруги лучше тебя.

— Правда? — Из моих глаз потекли слезы.

— Да. И она сказала, что… — Гарри тяжело вздохнул, — что болеет за вас с Фредриком, и… Я скажу дословно: «Надеюсь, эта дурочка поймет, что они созданы друг для друга».

— Она всегда была умнее меня. Она видела то, чего не видела я, — тихо сказала я. — Но не будем об этом. Я не могу. Мне больно говорить. И тебе больно.

— Согласен.

— Помнишь, ты проиграл мне желание?

— Ты о замке? — удивился Гарри. — Да, конечно, помню.

— Я хочу, чтобы ее вещи были переданы в приют, где она работала. Я уже сказала ее начальнице, что… ее нет. Мэри всегда говорила, что, когда умрет, ее вещи должны послужить добрую службу другим… А я всегда злилась, когда она так говорила.

— Да, я знаю: она сказала об этом перед смертью, поэтому я и приехал. А куда ты переезжаешь?

— К Фредрику. Я люблю его, — просто ответила я. — И, знаешь, тебе нужно поговорить с Эндрю: он очень страдает. Он купил обручальное кольцо и хотел сделать ей предложение. Тебе нужно успокоить его. А я… Со мной мой Фредрик.

Гарри поджал губы и прерывисто задышал, но мне было плевать, что я задела его чувства ко мне.

— Ты права. Я поговорю с ним, — сказал он, поднимаясь.

— И, пожалуйста, сделай все завтра. Я хочу попрощаться с Мэри. Одна, — с горечью в душе попросила я.

— Хорошо. Мэри попросила передать тебе это. — Гарри достал из кармана куртки маленькое серебряное кольцо, которое Мэри носила на среднем пальце правой руки, и протянул его мне.

Я надела кольцо на палец, но оно было чересчур велико: мои пальцы были тоньше, чем пальцы Мэри, поэтому я решила надеть его на цепочку и носить на шее.

Гарри попрощался и уехал.

Я быстро собрала свои вещи и всю ночь провела в комнате Мэри. Я прикоснулась к каждой вещице, находящейся в ней, но не взяла ничего. Не могла. Слишком священными были ее вещи.

Под утро пошел дождь, и я, уже морально и духовно попрощавшись с Мэри, вышла на крыльцо и села на ступеньки, около двери. Было еще темно. Облокотившись спиной о двери, я смотрела на дождь, блестевший в свете фонарей, и представляла, что где-то там, на небе, Мэри смотрит на всех нас и улыбается, видя, что мы исполняем ее предсмертные желания. Я была в джинсах, кедах и пайте, которую подарила мне она. Это было единственной вещью, которую я оставила в память о ней — ведь это был ее подарок.

Когда рассвело, фонари погасли, но дождь продолжал лить как из ведра. Вскоре приехал Фредрик: он вышел из машины и сел на ступеньку, рядом со мной.

— Готова? — глядя на дождь, спросил он.

— Да. Но давай посидим еще немного.

— Конечно.

Я прильнула к Фредрику.

Он положил свою руку на мое плечо.

— Интересная пайта, — сказал он, без тени насмешки.

— Помнишь, я пыталась кое-что сказать тебе? Вчера? — тихо спросила его я.

Вчера, когда швед ушел, я задумалась о том, что произошло. Почему мне было трудно сказать ему о своей любви? Потому что боюсь? Боюсь, что Фредрик будет контролировать меня и доминировать в наших отношениях? Боюсь потерять свободу? Но, когда Гарри передал мне слова Мэри, я точно поняла, что скажу ему. Сегодня же.

Фредрик был во вчерашнем костюме, но с растрепанными волосами. Он надел мой галстук, и это заставило меня улыбнуться: я знала, что швед надел его, чтобы сделать мне приятное. И мне было приятно.

— Ты все-таки надел этот «ужасный галстук», — с улыбкой сказала я. — А я думала, это не произойдет никогда.

— Просто я не ношу один галстук два дня подряд, а другого галстука здесь, в Оксфорде, у меня нет, — тоже улыбнулся он.

— Вот оно что… А я уже размечталась. — Я вздохнула.

Фредрик усмехнулся, но ничего не ответил.

— Знаешь, однажды мы с Мэри смотрели очень странный фильм: там был герой, который любил красивые камни, и он всегда носил их с собой. Я подумала, что похожа на него, но у него была небольшая корзина, а я несу на спине огромный мешок и собираю все камни, которые встречаются на моем пути. Я могла бы обойти их, но вместо этого поднимаю и кладу в свой мешок. И несу его. Он тянет меня, мешает мне идти, но я не могу его бросить… К чему я это говорю? Не знаю, я хотела сказать тебе совершенно не это.

Я отстранилась от шведа и вперила взгляд в его лицо.

Он удивленно приподнял брови.

— Я так мучаю тебя… Отвергаю! — Я глубоко вздохнула, чтобы прогнать волнение. — А ты так долго терпишь все это! Но все это время я боролась сама с собой.

Фредрик молчал и пристально смотрел на меня, словно не верил моим словам.

— И я… Я хотела сказать тебе это вчера, но вместо этого сказала чушь. Я люблю тебя, Фредрик! Мой ледяной принц. Уже давно, с тех пор, как ты переехал в Лондон. Но тогда я не понимала этого и вела себя как дура.

Фредрик опустил взгляд на ступеньку и усмехнулся.

Его реакция на мое признание пронзила мое сознание ядовитой стрелой.

— Ты не веришь? — прошептала я, угнетенная его усмешкой.

— Я просто шокирован, — ответил он, опять впившись взглядом в мое лицо. — Я уже смирился с тем, что люблю безответно.

— Тебе не нужна… Не нужна моя любовь? — вырвалось у меня. Мне стало безумно горько и обидно.

— Нужна. Ты же знаешь. Прости, я просто… — Он тяжело вздохнул, но затем на его лице появилась легкая усмешка. — Я просто так счастлив, что не знаю, как реагировать.

«Счастлив? Что-то не видно!» — с обидой подумала я, но его лицо освещала такая счастливая улыбка, что я поверила: ведь он — швед, и в нем совсем мало эмоций. Так чего я ждала от него? Взрыва?

— Миша, это просто невероятно! — тихо сказал Фредрик и протянул ко мне руку, но я стремительно отодвинулась от него.

— Нет, это еще не все! Я боялась любить тебя, и сейчас боюсь! Ты намного старше меня, и я чувствую себя такой маленькой, несмышленой, испуганной и растерянной… Я думала, что ты отказался от меня, решил больше не связываться со мной, что ты решил, будто я плохая, нервная и не могу контролировать свои эмоции. — Я стала задыхаться. — Но ты должен понять… Я — полячка, славянка! Эмоции у меня в крови. Когда ты сидишь на концерте или смотришь фильм, ты просто думаешь: «Да, это прекрасно!», а я переживаю все внутри себя, будто все это обо мне. И внутри меня, в легких так жжет, словно там идет дождь… А потом все взрывается… И я не могу унять в себе дрожь, как сейчас…

Фредрик схватил меня за руку, усадил к себе на колени и обнял, отчего у меня прервалось дыхание.

— Тебе и не нужно это делать, потому что это сделаю я, — тихо сказал он и поцеловал мои ладони. — Мое солнышко, мое маленькое истеричное солнышко.

— Я не… — попыталась возмутиться я. — Ну, ладно, согласна… Но только немного.

Я все еще дрожала от охвативших меня эмоций, но объятия Фредрика успокаивали меня. И теперь мы сидели так же, как тогда, когда он так неожиданно признался мне в любви.

— А ты сказал мне, что любишь меня только один раз… Или два… Или три. Но мне этого мало, — сказала я.

Я посмотрела прямо в его прекрасные холодные глаза, а Фредрик всматривался в мои, и его лицо было очень серьезным.

— Никогда не верь словам, верь только поступкам, — чуть нахмурившись, сказал он.

— Иногда мне кажется, что ты вообще никого не любишь! — вырвалось у меня.

— Я люблю много чего, но мало кого. И ты как раз относишься к этим немногим.

— Как романтично, — усмехнулась я. — Но ведь теперь все будет по-другому?

— Конечно, мой мир изменился, — ответил Фредрик, и его глаза блеснули теплым сиянием.

— Я не об этом. Кто мы теперь? — спросила Миша, нахмурив брови. — В смысле, теперь мы вместе, да?

Сказать, что я был ошарашен и счастлив, значит, не сказать ничего. Это было венцом моих мечтаний. Даже больше. Я даже не мечтал о том, что Миша полюбит меня… А оказалось, что она любит меня уже достаточно давно!

Моя душа воспарила прямо на небо: Миша любит меня!

— Кто мы теперь? — переспросил я, умиленный ее глупым вопросом. — Влюбленные, ведь мы любим друг друга. Значит, тогда, в ресторане, ты ревновала?

— Да, очень… Та рыжая просто бесила меня.

Миша дрожала. Она боялась любить меня, но любила, и я понимал это: я не был Мистером Идеалом — я был обычным вампиром, с недостатками и пороками.

— Знаешь, сначала у меня возникли такие подозрения, но потом я решил, что тебе банально неприятно сидеть в одном ресторане со мной, — признался я.

— Дурачок! Я не могла видеть тебя с ней и сбежала. Кстати… Она приглашала тебя поехать к ней. Ты поехал?

Миша нахмурилась и прищурила глаза.

«Какая она ревнивая!» — с усмешкой подумал я.

— Ты просто прелесть. — Я тихо рассмеялся. — Конечно, нет!

— Но ты сказал ей…

— Я согласился на ее предложение, чтобы позлить тебя.

— Зачем?

— Потому что тоже ревновал тебя.

— К кому!

— К брату Мэри.

— Что? — Миша весело рассмеялась и положила свои пальцы на мои щеки. — Нашел к кому ревновать! А вот ты! Вчера ты тоже был с женщиной, в своем офисе. И я ушла.

— Ревновала? — весело спросил я.

— Нет, но мне стало очень больно, и я чуть не расплакалась, — прошептала Миша и закрыла лицо ладонями.

— Это всего лишь моя работа, — мягко объяснил я.

— Но мне неприятно видеть тебя с другими женщинами! Даже со смертными! — пробубнила Миша в ладони, а затем отвела их от лица и стала теребить мой галстук. — И, знаешь, Мэри знала, что мы будем вместе. Она верила в это до конца… Почему она умерла? Как она могла оставить меня? — прошептала она и прижалась ко мне.

Я обнял ее.

— Мэри не оставила тебя. Она всегда рядом. И я всегда буду рядом. — Я поцеловал ее макушку.

— Завтра… Нет, уже сегодня приедет Гарри. Он отдаст ее вещи в приют, — сказала она мне на ухо. — Мне так больно, Фредрик! Когда Гарри сказал мне, что ее больше нет, и даже на похоронах, я ничего не чувствовала. А сейчас мне так больно!

— Со временем эта рана заживет, — тихо сказал я.

— Надеюсь… Я люблю тебя, мой швед, и вчера целовала тебя не из-за благодарности. Вот еще придумал!

— Я тоже люблю тебя, мое истеричное солнышко, — сказал я, наслаждаясь ее словами.

— А сейчас ты должен поцеловать меня, — вдруг мягко сказала Миша, отстраняясь.

— Уверена? — пошутил я, удивляясь ее смелости.

— Так всегда делают в фильмах, — серьезно ответила она.

— Фильмы снимают для глупых смертных, — сказал я, недовольный тем, что Миша так зависима от человеческой кинопродукции.

— Значит, я тоже глупая.

Это было сказано таким искренним и серьезным тоном, что я невольно улыбнулся и поцеловал мою полячку прямо в губы.

Миша совсем не умела целоваться, хоть и пыталась отвечать на мои поцелуи. Но ее неловкие попытки приводили меня в восторг, восхищение и трепет. Это были лучшие поцелуи в моей жизни. Самые лучшие и долгожданные, ведь это были поцелуи Миши, которую я любил и которая любила меня.

— Ты прелестно целуешься, — искренне похвалил я полячку, когда мы прервали свое прекрасное занятие.

— Ну, прости, у меня не было ста восьмидесяти восьми лет, чтобы потренироваться! — обиженно буркнула она.

— О чем ты? Это было восхитительно, — подбодрил ее я. И я не лгал. — Тебе нравится, когда я целую тебя?

— Пожалуйста, не спрашивай меня об этом… Это так… — Миша вдруг сильно смутилась.

— Непривычно? — подсказал я.

— Непонятно. И ты непонятный!

— Ты говоришь это уже в сотый раз, — усмехнулся я, взяв ее ладони в свои и сжав их.

— И ты еще не раз это услышишь. — Миша ослепительно улыбнулась. Ее улыбка сияла неподдельным счастьем. — Боже, неужели я это сказала?

— Что сказала?

— Призналась тебе. Я ведь собиралась всю жизнь молчать о своих чувствах.

— Я безумно счастлив, что ты передумала. И, клянусь, ты никогда не пожалеешь об этом.

— Ты убрался в своем доме? — спросила Миша.

Как это на нее похоже — задавать вопросы не по теме.

— Да, но мебель привезут только к обеду, — ответил я.

— А холодильник?

— Зачем нам холодильник?

— А где я буду хранить пакеты с кровью?

Фредрик посмотрел на меня, как на безумную.

— Мы будем охотиться, — сказал он очень серьезным тоном.

— Но я не хочу. Я не готова, — призналась я: меня пугала даже мысль об убийстве.

— Тебе нужно учиться, — настойчиво сказал швед.

— Не дави на меня. — Я нахмурилась. — Думаешь, это так легко? Ты же знаешь, что я люблю людей!

— Хорошо. Я буду учить тебя только тогда, когда ты сама попросишь об этом, — сказал он. — Ну, панна Мрочек, поедем?

Я улыбнулась. Я была безумно, невероятно счастлива!

Мысли о том, что отныне между нами не будет секретов и что мы теперь вместе, что мы будем жить под одной крышей, приводили меня в восторг и смятение.

— Да, поедем.

Мы встали. Фредрик пошел в дом за моими вещами.

— Кажется, трех шкафов нам не хватит, — с иронией в голосе сказал он, проходя мимо меня с моими сумками.

— Да, я люблю часто менять наряды, — весело отозвалась я. — Но это не все: большая часть моей одежды осталась в Варшаве.

— Тогда нужно заказать еще десять шкафов. — Фредрик делал уже второй подход.

Моих сумок было так много, что багажник и задние сидения машины шведа были заняты ими полностью.

Когда все было сложено, Фредрик подошел ко мне и поцеловал меня долгим, немного настойчивым поцелуем, а я обняла его и закрыла глаза от удовольствия.

— Поедем? — с улыбкой спросил он.

— Подожди, еще не все. Мне нужно… — Я замолчала.

— Конечно, иди, — ответил он, поняв меня без слов.

Я хотела в последний раз попрощаться с Мэри. Это утро было наполнено счастьем, и я почти забыла о том, что моей подруги больше нет. И никогда не будет. Я зашла в ее комнату, обвела ее взглядом и подошла к двери.

— Спасибо за все, Мэри. И… — Но слово «прощай» застыло на моих губах: я не могла отпустить ее. — Пока.

Я со слезами на глазах закрыла дверь дома и положила ключ под коврик на пороге.

— А мой велосипед? — тихо сказала я Фредрику, вспомнив о своем синем друге, который сиротливо стоял рядом с розовым велосипедом. Велосипедом Мэри.

— Заберем его позже, — сказал швед, взяв меня за руку. Он сильно промок, когда переносил в машину мои сумки.

— Он нужен мне сейчас. Я не хочу, чтобы мы возвращались сюда, — прошептала я.

Фредрик молча подошел к синему велосипеду, порвал на нем цепочку, положил его на крышу своей машины, достал откуда-то веревку и привязал его к ней. И все это под дождем.

Мне стало стыдно за то, что он промок, загружая мои сумки, в то время как я стояла под навесом крыльца.

Фредрик открыл для меня дверцу машины, и я быстро юркнула в нее. Он сел за руль. Я сидела рядом с любимым и не верила в то, что все кончилось: я покинула дом Мэри и ехала в дом моего шведа. Нет. В наш дом.

— Мои родители удивятся, когда узнают, что мы полюбили друг друга и что мы вместе, — вдруг весело сказала Миша.

Ее слова заставили меня нахмуриться: «удивятся» — не то слово. «Сойдут с ума» или «придут в бешенство» — так было бы правильнее.

«Черт, как я мог забыть об этом? Миша ничего не знает обо мне и Марии и ни о чем не подозревает. Получается, я просто обманываю Мишу, когда говорю, будто не знаю, почему ее родители настроены против меня. А ведь Миша очень ранимая, и произойдет что-то ужасное, если она узнает обо мне и ее сестре не от меня. Я должен сам рассказать ей об этом, прежде чем ей расскажет кто-то другой, но уже в других красках», — пронеслось в голове, и мне стало жутко неприятно от осознания себя самым что ни есть настоящим обманщиком.

— Это точно, — вслух сказал я.

— Ведь они запрещают мне даже разговаривать с тобой, — продолжала Миша, не зная, какую рану теребит в моем сердце, — но Мартин сказал, что тебе можно доверять и что ты — хороший парень, и я ему верю.

Я посмотрел на Мишу: она улыбнулась мне.

«Невыносимо обманывать ее, а ведь я, сам того не желая, обманываю ее, молча о том, что должен рассказать. Моя история потрясет ее. Миша не простит мне, не примет того, что я «опозорил» ее сестру, а потом стал добиваться ее саму» — подумал я. Эти мысли омрачили мою радость.

Миша была эмоциональной, доверчивой и нервной. Она ехала со мной, в наш дом, и даже не подозревала о том, что я скрываю от нее. И пусть я не обманывал ее в прямом смысле этого слова, а просто скрывал свою историю, это ничуть не умаляло моей вины перед Мишей.

— Фредрик?

Я оторвался от своих мыслей.

— Да? — рассеянно отозвался я.

— Почему ты вдруг стал таким холодным? — спросила Миша.

— Тебе показалось. Просто я до сих пор не могу поверить, что ты теперь со мной. — Я фальшиво улыбнулся. — Нужно будет смазать твой велосипед, иначе, он заржавеет от дождя.

Вскоре мы приехали к дому.

Дождь не переставал лить и, наверно, не собирался останавливаться, поэтому Миша быстро пробежала под навес крыши дома. Я присоединился к ней, достал из кармана пиджака ключи от входной двери и протянул их Мише, а она с удивлением посмотрела на меня.

— Теперь это и твой дом, поэтому учись открывать дверь. — Я улыбнулся, чтобы подбодрить ее.

— Но здесь два ключа. Какой из них? — спросила Миша.

— Не знаю, попробуй оба, — усмехнулся я.

— Ох, Фредрик! А просто сказать нельзя? — весело сказала моя полячка и с первой попытки открыла дверь. — А для чего второй ключ?

— Он от моего кабинета: я всегда запираю его, — ответил я.

— Да, и все равно тебя ограбили! — хихикнула Миша. — И, кстати, про холодильник я не шутила!

— Я сейчас же за ним съезжу, — успокоил ее я, хоть и был недоволен ее нежеланием учиться охотиться.

— Не торопись: можно будет заказать его по интернету, — сказала Миша. — Все равно я пока не голодна, и пакетов с кровью у меня пока нет.

Мы вошли в дом.

Миша окинула взглядом прихожую и широко улыбнулась.

— Ты действительно привел все в порядок! — с восхищением воскликнула она.

— Я старался. Проходи и выбирай себе комнату, а я пока освобожу твой велосипед и перенесу твои сумки. Тридцать штук.

— Восемь! — отозвалась Миша.

Я усмехнулся, но промолчал, а Миша уже исчезла на лестнице, ведущей на второй этаж.

— Вот эта будет моей! — Услышал я ее голос.

Я занес сумки в дом и поднялся к Мише.

Моя полячка находилась в комнате, распологавшейся в конце коридора, рядом с ванной комнатой (к счастью, в доме было несколько ванных комнат), и я сразу решил установить там звукоизоляцию: не хотел слушать, как Миша плескается в воде или шелестит одеялом и одеждой. Ведь она была не готова к другим отношениям, кроме как к платоническим. Я твердо решил, что, пока Мише не исполнится сто лет, между нами не будет ничего, кроме поцелуев и объятий.

Комната, которую выбрала Миша, была большой и светлой, с бежевыми обоями и окнами, выходящими в небольшой сад рядом с домом. Раньше эта комната служила прежним хозяевам дома спальней.

— Классная комната! Как раз для меня! — воскликнула Миша и захлопала в ладоши.

«Классная» — это сленговое слово нередко проскакивало в ее речи, но не раздражало меня: Миша была еще слишком юной, чтобы отказаться от употребления молодежного сленга. Да и я был неидеальным: я ругался и иногда употреблял слово, которое ей не нравилось, но пытался сдерживаться и заменить «дерьмо» на что-то другое. Но, на самом деле, альтернативы ему не было.

— Отличный выбор, — сказал я, подходя к Мише, — но нужно будет провести здесь звукоизоляцию. И в твоей ванной тоже.

— Зачем? — Миша удивленно улыбнулась.

«Она действительно не понимает? Черт возьми, Фредрик, не забывай, что ей девятнадцать лет и что она знает об отношениях между мужчиной и женщиной только из романтических фильмов. Да, трудновато нам придется!» — невольно подумал я.

— Потому что мы будем слышать каждое движение друг друга, а я взрослый мужчина, и у меня есть потребности, — ответил я, стараясь сказать это как можно более мягко.

— Какие? — спросила Миша, а потом смутилась. — Если ты насчет туалета, то…

— Нет, я не об этом, — мягко перебил ее я. — Я говорю о тех потребностях, которые буду сдерживать до тех пор, пока тебе не исполнится сто лет, когда ты станешь совершеннолетней.

Миша смущенно улыбнулась и опустила взгляд на пол.

— Теперь я поняла… Знаешь, я совсем об этом не думала… Ты не будешь спать со мной? — прошептала она.

— Еще не время для таких отношений: ты слишком юна для них, и я чувствовал бы себя настоящим извращенцем, — прямо ответил я. — Ты сама это понимаешь.

— Ты смущаешь меня. — Миша закрыла лицо ладонями.

— Прости, я не хотел. — Я обнял ее.

— Это ты прости меня.

— Миша, за что ты просишь прощения? — усмехнулся я.

— Не знаю, — пролепетала она, обнимая меня за шею.

— Вот и не стоит. Всему свое время, правда?

— Да.

Как я ни старался не замечать, но разница между нами была ощутимой: у Миши было наивное, почти детское мировоззрение. Но я любил ее, и, как более взрослый, опытный и мудрый, должен был думать за нас двоих.

Вдруг у Миши громко зазвонил телефон, и это разрядило обстановку.

— Это Маришка! — обрадовалась Миша и вытащила телефон из кармана джинс. — Да, привет!

— Привет! Как дела? — послышалось в телефоне Миши.

— У меня все отлично! Даже не представляешь насколько! — сказала Миша, глядя на меня: ее глаза светились счастьем.

— Рада за тебя. На следующей неделе я прилетаю в Лондон. Встретимся?

— Ты еще спрашиваешь?! — рассмеялась Миша.

 Она была очень рада звонку сестры, поэтому я деликатно оставил ее одну, чтобы не мешать ей разговаривать.

Разговаривали сестры Мрочек долго: за это время я успел поднять в комнату Миши ее сумки, вытереть сухой тряпкой синий велосипед (так как все полотенца тоже украли). Нужно было пройтись с Мишей по магазинам, чтобы она сама все выбрала, включая мелкую ерунду и зеркала. Я даже улыбнулся от этой мысли: это будет наш с ней дом. До меня только сейчас дошло, что мы будем жить вместе, как пара, конечно, исключив физические отношения.

Но мне требовалось уехать в Лондон на пару дней: там было много клиентов и дел, к тому же, остались все мои вещи и рабочие материалы. Мне необходимо было перенести свой офис в Оксфорд, и я решил сделать это завтра, хотя следовало бы сегодня, потому что сейчас мой костюм полностью промок, и у меня не было ни одной сухой вещи, чтобы сменить его.

— В следующий вторник я еду на целый день в Лондон! — весело прокричала Миша, спускаясь по лестнице.

Она подбежала ко мне и обняла меня.

— Я очень рад. Мне тоже нужно съездить на лондонскую квартиру и в офис, — сказал я и поцеловал ее в лоб.

— Бедненький, ты весь промок. Тебе нужно переодеться! Ой, я забыла, что у тебя украли всю одежду. — Миша отстранилась от меня. — Тогда сними пиджак и рубашку, и вытрись полотенцем.

— У меня нет полотенец, — улыбнулся я.

— Но у меня-то есть!

Миша побежала наверх, а я послушно снял с себя мокрые пиджак и рубашку, облокотился на подоконник и обвел гостиную взглядом: у меня не было мебели, не было полотенец, одежды… Я привел Мишу в пустой дом.

— Вот мое полотенце! Оно желтого цвета, но… — Миша зашла в комнату и оборвала свою фразу. Она удивленно посмотрела на меня и смущенно отвела взгляд в сторону.

«Смутилась. Видимо, она никогда не видела обнаженный мужской торс» — с умилением подумал я.

Миша подошла ко мне и протянула мне полотенце. Она смотрела на мое лицо и, наверно, боялась опускать взгляд ниже.

— Спасибо. — Я начал вытираться.

 Миша поспешно отвернулась.

— Знаешь, наверно, я не готова жить с тобой под одной крышей. Я люблю тебя, Фредрик… Но это слишком, — вдруг тихо сказала она.

«И почему я представляла себе новую жизнь с Фредриком такой безоблачной и полной красок? Ведь он — мужчина, а я — молоденькая неискушенная девушка. Черт побери, я совсем забыла, что и ему нужно переодеваться!» — вихрем пронеслось в моей голове.

Когда я зашла в комнату и увидела Фредрика без рубашки, то сильно смутилась: раньше я даже не задумывалась о том, что могу увидеть его таким. Он снял рубашку и пиджак, и, естественно, остался с голым торсом, но, на мой взгляд, это было то же самое, как если бы он увидел меня в джинсах и лифчике. Я умерла бы от стыда! Фредрик отнесся к моей реакции совершенно спокойно… Но все-таки у меня появились сильные сомнения насчет нашего совместного проживания.

— В этом нет ничего страшного, — сказал швед, но в его голосе слышалась тревога. — И, если ты так испугалась этого моего вида, обещаю, что никогда больше не увидишь меня без футболки. Поверь, это временные трудности, и мы привыкнем друг к другу. Ну, что такое?

Фредрик подошел ко мне, и я с облегчением увидела, что он накинул на свой торс полотенце.

— Ты ведь видела мужчин в таком виде в фильмах, — усмехнулся он.

— Да, но ведь это были чужие. А ты… Ты — совсем другое дело! Я слишком паникую, да? — спросила я, не отводя взгляда от его лица: с растрепанными волосами он выглядел озорным мальчишкой. И с таким ним мне было не так неловко.

— Немного, — улыбнулся он.

— Я съезжу и куплю тебе одежду! — с жаром воскликнула я. — Ты не поедешь: тебе даже в магазин поехать не в чем!

— Хорошо, как скажешь. Мой любимый цвет — зеленый, а размер я ношу…

— Я знаю, какой размер ты носишь: я уже давно определила это, — перебила я его.

— Прости, что привел тебя в пустой дом, — вдруг серьезно сказал швед, взяв мои ладони в свои.

— Ты еще извиняешься? Ведь это из-за меня тебя ограбили. Ведь это я выгнала тебя из Оксфорда, — извиняющийся тоном сказала я.

— Глупости. Если меня захотели ограбить, мое присутствие в Оксфорде не остановило бы грабителей, — усмехнулся он.

— Ты тоже не говори глупостей: у тебя прекрасный дом.

— Наш дом, — поправил он. — И после того, как ты вернешься из магазина с моей одеждой и нам привезут новую мебель, мы поедем за обстановкой. Купим лампы, шторы, зеркала… В общем, все, что ты пожелаешь. Ночью мы все расставим, а потом сыграем в шахматы.

— Я согласна, но вместо шахмат предлагаю посмотреть мультик, — улыбнулась я.

Фредрик вздохнул и криво усмехнулся.

— Тогда предлагаю компромисс: сперва мультик, а потом шахматы. Или наоборот. Ко скольки тебе на учебу?

— К десяти, но каждое утро, в шесть, я бегаю в парке, — ответила я.

— Даже в дождь? — удивился Фредрик.

— Да.

— Какая ты целеустремленная, — с улыбкой сказал он. — Я горжусь тобой.

— А когда ты хочешь поехать в Лондон? — спросила я.

— Завтра, когда ты поедешь в колледж, — ответил он. — И, может, мне придется задержаться там на пару дней.

— Ничего страшного: в это время я буду раскладывать свои вещи по трем шкафам. Надеюсь, их все-таки хватит, — весело сказала я.

— Кстати, мне жаль, но твой галстук безвозвратно испорчен, — печально сказал швед, но его губы растягивались в насмешливой улыбке.

— Ага, я вижу, какое это горе для тебя, лжец ты эдакий! — усмехнулась я. — Но не печалься: я куплю тебе новый. Нет, два или три! И только попробуй не носить их!

После этого разговора мы сели на пол, облокотились о стену и долго разговаривали и целовались, а в обед я поехала в магазин. Фредрик настаивал, чтобы я поехала на его машине, но я выиграла спор всего одним аргументом: «Я не умею водить», на это он сказал, что нужно будет купить мне машину и научить меня водить, на что я ответила, что не буду ездить на машине до тех пор, пока мне не исполнится сорок лет, а после… придется. Я сменила пайту Мэри на зеленое пальто, надела непромокаемые сапоги (хотя, к чему? Мне-то было все равно, но психологически я боялась промочить ноги), взяла кредитную карточку Фредрика (он буквально силой засунул ее в мою сумочку, со словами, что не позволит, чтобы я за что-то платила) и быстрым шагом пошла на Хайлайт-стрит. К счастью, дождь прошел. Я обошла все магазины, и за час купила для Фредрика кучу одежды: у меня был хороший вкус и наметанный глаз, поэтому я просто говорила: «Это, и это, и это». В итоге у меня было так много коробок с обувью и пакетов с одеждой, что владелец одного из бутиков подвез меня до дома, видимо, приняв за жену или любовницу богатенького мистера.

Но, когда я с восторгом разложила купленную одежду и обувь на полу и посмотрела на Фредрика, ожидая его реакции, швед еле сдерживал улыбку.

— Что? — искренне удивилась я. — Тебе не нравится?

— Нравится. Очень нравится, — очень серьезно ответил он, но прикрыл губы ладонью.

— Я вижу! — взорвалась я.

Меня объяла обида: он смеялся над моим выбором! А ведь я с такой любовью купила все эти вещи! Я скрестила руки на груди и повернулась к шведу спиной.

Фредрик тут же обнял меня.

— Моя маленькая истеричка, мне действительно все нравится, — с усмешкой сказал он и поцеловал меня в крепко сжатые губы.

— Тогда почему ты так насмешливо улыбаешься? — Я все равно была очень недовольна им.

— Просто я рассчитывал на менее яркие вещи, но эти тоже хороши, — спокойно ответил он.

— Чем тебе не нравятся эти темно-зеленые джинсы? Или этот бежевый джемпер? Или эта голубая футболка?

— С крокодилами, — с улыбкой вставил швед.

— Да, с крокодилами! С очень милыми, зубастенькими крокодильчиками! — буркнула я. — А этот серый пиджак тебе тоже не нравится?

— Мне все нравится, спасибо. — Швед опять поцеловал меня.

— Не хочешь, не носи. Ходи голый! — холодно бросила я ему.

— Боюсь, что, если я буду ходить голым, ты никогда не выйдешь из своей комнаты. Миша, я не хотел обидеть тебя, просто наши вкусы немного отличаются.

— Немного? Ты бы видел свое лицо! В следующий раз поедешь сам! И я больше никогда не буду ничего тебе покупать и дарить! Понял?

— Отлично, но ты обещала мне новые галстуки взамен погибшего синего, — опять улыбнулся он.

— Хорошо, я куплю тебе галстуки! Розовый, красный, бордовый и желтый с оленями! — Я широко улыбнулась: ему удалось успокоить меня своими шутками. — Я пойду в свою комнату, а ты переоденься.

Через пять минут Фредрик явился ко мне в ярко-зеленой футболке, коричневых джинсах и белых носках.

— Я ошибся: у тебя замечательный вкус, — с улыбкой сказал он. — И я даже нашел ему название.

— Какое? — обрадовалась я тому, что он изменил свое мнение.

— «Стиль синего галстука с белыми полосками» — усмехнулся Фредрик.

— Боже мой, неужели тебе не понятно, с кем ты имеешь дело? С девятнадцатилетней гиперэмоциональной истеричкой! — раздраженно сказала я.

— Разве такое забудешь?

— Ты просто чурбан! — воскликнула я, а швед схватил меня за руку и притянул к себе, заглушив мой возглас долгим поцелуем.

 Но нам пришлось прервать его, так как позвонили в дверь.

— Это наша мебель, — сказал Фредрик.

— Какая умная мебель: умеет звонить в дверь!

Вдруг Миша застыла: на несколько секунд ее глаза словно остекленели. Она «спала». Потом она усиленно заморгала.

— Проснулась? — ласково спросил я.

— Это даже не сон… Это какой-то бред, — тихо ответила Миша. — Я не вижу сны, а хотела бы. Знаешь, Мэри часто разговаривала во сне, и это было так… смешно.

— Пойдем поприветствуем нашу мебель, — сказал я, чтобы не дать ей вновь окунуться в печальные мысли о Мэри.

Миша удивляла меня своей искренней любовью к людям и тем, что считала их жизненные процессы более совершенными, чем наши. Она слишком вжилась в роль человека, а теперь еще и жалела, что не спит. Это насторожило меня, и я решил, что обязательно нужно мягко, постепенно пресекать эти ее мысли и любовь к смертным.

Когда мы спустились в прихожую и открыли дверь, Миша с загоревшимися глазами наблюдала за тем, как я и четверо грузчиков заносили в дом мебель и расставляли ее по комнатам.

Я купил мебель из светлого дерева, чтобы в доме было больше света: я знал, что Миша любит свет, и помнил, что, когда она жила в доме Мэри, ее комната была уставлена почти десятком ламп. Поэтому, специально для моей полячки, я купил пятьдесят ламп, которые должны были освещать наш дом: все они были разного размера и формы, но белого цвета. А когда грузчики заносили большую кровать, в форме лодки, которую я купил для Миши, полячка захлопала в ладоши, и на ее лице сияло восхищение. Последним занесли холодильник, заказанный мною в магазине бытовой техники в то время, пока Миша покупала мне одежду.

Я поблагодарил грузчиков, дал им хорошие чаевые, и они уехали. Миша стала с любопытством осматривать каждую вещь, открывать шкафы, тумбочки и ящики столов. Кресла, обитые светло-зеленой тканью, диваны с разноцветными подушками, смешные картины — все это привело Мишу в восторг, и она со словами благодарности и восхищения бросилась мне на шею, и сказала, что теперь наш дом выглядит «совсем по-шведски». Вечером мы отправились в магазины за всякой дребеденью: постельным бельем, зеркалами, шторами, полотенцами. Миша так увлеклась обустройством нашего дома, что уже к ночи он принял вид спокойного, уютного праздника польско-шведского союза, как она сама все это назвала. Мы развесили шторы, картины, расставили кучу статуэток, разложили по шкафам нашу одежду и, наконец, в два часа утра легли на новокупленную кровать, чтобы посмотреть на ноутбуке Миши «Дюймовочку» Уолта Диснея. Я еще ни разу не смотрел с Мишей мультики, поэтому это был новый и приятный для меня опыт. Во время просмотра мультика полячка, как и во время выступлений детей в приюте, вела себя очень эмоционально: хмурилась, прижимала руки к груди, кусала губы, сильно сжимала мои пальцы (а я в это время не мог поверить в то, что она теперь со мной, что я сижу рядом с ней и мы смотрим мультфильм), несколько раз крикнула Дюймовочке: «Ну куда ты идешь!», «Он там, посмотри вверх!», а потом расплакалась, и я утешал ее. Это был самый яркий момент в моей жизни. После мультфильма мы сыграли две партии в шахматы, и я вновь любовался тем, как Миша старалась меня обыграть, даже высунув язык от напряжения мысли. Моя польская истеричка. Моя Миша. Уже моя.

Но, когда я смотрел на нее, все еще не мог свыкнуться с мыслью, что теперь мы всегда будем вместе. Я боялся того, что все произошедшее — просто бред моего воспаленного мозга и что скоро я открою глаза и окажусь в своем кабинете, в лондонском офисе. Поэтому я пользовался случаем и целовал руки Миши и держал их в своих, боясь, что она растает в воздухе. Я не мог поверить, что все это — реальность, что Миша рядом, что она любит меня, обнимает, целует. Она любила меня своей чистой, наивной, почти детской любовью, и мне с трудом верилось в это. Я с сожалением думал о том, что завтра мне нужно будет уехать в Лондон и два дня провести без Миши. А потом вспомнил, что скоро и она поедет в Лондон и встретится там с Маришкой… И та, узнав о том, что мы с Мишей вместе, может вознегодовать и рассказать ей о моей неприятной истории с Марией. Эта мысль испугала меня. Я мог потерять мою Мишу.

— Миша, — позвал я ее.

Она сидела напротив меня, сильно нахмурившись и уткнувшись серьезным взглядом в шахматы.

— Что? Ты мешаешь мне думать! — недовольно отозвалась она, даже не взглянув в мою сторону

— Когда ты поедешь в Лондон, ты расскажешь Маришке о нас? — осторожно спросил я.

Я решил, что расскажу Мише сам. Сейчас.

Миша подняла на меня удивленный взгляд.

— С ума сошел? Мне запрещают даже словом с тобой перекинуться! Представляешь, что будет, когда мои родные узнают, что мы любим друг друга и с этого дня живем вместе? — очень серьезно сказала она.

— Но они узнают: мы не дети, чтобы скрываться от кого-то. Мы любим друг друга, мы поженимся, и я не намерен ничего скрывать.

— Я и не собираюсь скрывать! Я люблю тебя и не считаю, что это плохо! Пусть думают, что хотят! Но нужно подготовить их, чтобы не так сильно шокировать.

— Но они будут шокированы, — обреченно усмехнулся я. — И у них есть причины для этого.

— Мне все равно, — сказала на это Миша. — И, кстати, замуж за тебя я не собираюсь.

— Почему? — Ее последние слова неприятно удивили меня: я хотел сделать ей предложение в конце этой весны, а она, оказывается, уже заранее решила, что не хочет стать моей женой!

— Потому что пока не хочу.

«Слава Богу, пока не хочет» — облегченно вздохнул я.

Но ее ответ удовлетворил меня лишь частично.

— Как это? Я думал… — начал я.

— Не дави на меня. Я не привыкла к тому, что теперь мы вместе, а ты уже говоришь о браке! Я еще слишком молода и хочу наслаждаться свободой и молодостью до тех пор, пока не превращусь в уродливое существо.

Я промолчал, не желая давить на нее.

Не знаю, как Миша поняла мое упавшее настроение, но она села на мои колени и обняла меня за шею.

— Фредрик… Ну что ты? Обиделся, что я не хочу выходить за тебя? — прошептала она, заглядывая в мои глаза.

— Совсем нет, но я уже мечтал о нашей свадьбе, — горько усмехнулся я, обнимая ее в ответ.

— Мы обязательно поженимся, мой ледяной принц, но не сейчас. Быть женой — слишком тяжелая обязанность, а я пока не готова взять ее на себя. Пожалуйста, не обижайся, — сказала полячка и робко поцеловала меня.

— Я не давлю на тебя и никогда не буду, — мягко сказал я. — Я буду молчать о свадьбе, и мы поженимся только тогда, когда ты этого захочешь.

Миша улыбнулась и прильнула ко мне, и я, охваченный нежностью и счастьем, не смог рассказать ей то, что могло разбить ее сердце, и отдалил этот момент до моего возвращения из Лондона. Я должен был рассказать Мише прежде, чем это сделал бы кто-то другой.

Утром я уехал в Лондон счастливый, но задумчивый.

— С кем ты была вчера на Хайлайт? — шепотом спросила меня Элли, когда мы сидели на лекции. — Это тот красавец, с которым ты гуляла раньше?

— Это мой парень, — шепотом ответила я, пытаясь следить за речью лектора и записать лекцию в тетрадь.

Мой парень. Фредрик — мой парень. Как здорово звучит!

— Парень? Вот это новости! — Элли схватила меня за руку. — А кто он?

— Он швед. Я очень долго отталкивала его, а он все равно…

— Две юные особы на пятом ряду, которые болтают и мешают мне вести лекцию.

Я услышала эти слова и указала рукой на себя, молчаливо спрашивая преподавателя, нас ли он имеет в виду.

— Да, вы и ваша соседка. Если ваш разговор настолько важен и увлекателен, вы можете выйти из аудитории и продолжить его в коридоре, — строго сказал лектор (а он был нудным типом).

— Извините нас, мы больше не будем! — сказала ему Элли и толкнула меня локтем в бок.

— Да, извините! Вы больше нас не услышите! — поддакнула я.

— Не обязательно доходить до такой крайности, но зарубите себе на носу: на моих лекциях разговаривать запрещено, — сказал лектор, нахмурив свои широкие косматые брови.

Чтобы не рассмеяться, я крепко сжала губы: это был самый нудный преподаватель в колледже, считающий себя гением психологии, поэтому мы с Элли молчали до самого звонка, а на перемене я сказала ей, что моего шведа зовут Фредрик и что я переехала к нему, но дальше распространяться не стала.

Вечером мне позвонил Фредрик и с искренним сожалением в голосе сказал, что ему придется остаться в Лондоне не на пару дней, как он рассчитывал, а минимум на неделю, из-за проблем с одним клиентом. Я, конечно, сильно расстроилась, но сказала, что все понимаю и что очень люблю и жду его. Буквально через пять минут после звонка моего шведа позвонила Маришка и сообщила, что уже летит в Лондон: ее планы изменились, и она выразила надежду, что мы сможем увидеться уже завтра. Сначала сестра хотела приехать ко мне в Оксфорд, но я отговорила ее от этой идеи (не приводить же ее в наш с Фредриком дом!), и мы договорились встретиться в холле ее отеля, в девять утра.

Я была очень счастлива: я любила Маришку больше, чем кого-либо из своих родных, тем более, предвкушала, какой сюрприз сделаю Фредрику, когда зайду в его офис!

На следующий день я приехала в Лондон и встретилась с сестрой: мы обнялись, поцеловались, поднялись в ее люкс и принялись болтать. Оказалось, что Мартин недавно гостил у нее в Праге, а Мсцислав решил заняться коневодством и приобрел для этого большое ранчо в Техасе.

— В Техасе? Но ведь там так солнечно! — Выбор брата удивил меня. — Вот горячая голова наш Мсцислав!

— Он уверен, что это не проблема, да и сама знаешь, какой он упертый, — улыбнулась Маришка. — А как ты? Что новенького? У тебя так светятся глаза!

 «Конечно, светятся, ведь я никогда не была так счастлива!» — подумала я и невольно улыбнулась от этой мысли.

— Это потому что я давно тебя не видела, — вместо этого сказала я. — А как вы с Маркусом?

— Отлично, только вчера он улетел на пару месяцев, по работе, — ответила сестра, но ее лицо вдруг напряглось, как и в тот ее приезд в Лондон.

— А как Седрик? Ты передала ему привет от меня? — спросила я, решив выведать о нем.

Меня ужасно удивляло то, что все молчат о его исчезновении и при этом намеренно обманывают меня.

— Он тоже передал тебе привет. Седрик уехал в Россию, ведь давно собирался там учиться. — Маришка фальшиво улыбнулась.

«Ну почему все нагло обманывают меня? — разочарованно подумала я. — Даже Маришка! Что случилось с Седриком? Единственное, что я знаю — это то, что он исчез. Неужели он до сих пор не вернулся?».

— Молодец Седрик! — усмехнулась я. — Девушке, в которую он влюбится, очень повезет!

— Да, повезет. — Маришка отвернула от меня лицо. — Но не будем о нем. Я хочу поговорить о тебе. Когда ты уже прилетишь ко мне в Прагу?

— Не знаю, пока что меня очень занимает учеба, — честно ответила я. — Свободного времени очень мало.

Мой мозг пронзила гениальная мысль: выведать у сестры, за что она не любит Фредрика.

— Мне нравится учиться, — добавила я. — Не понимаю, почему вы так не хотели отпускать меня в Оксфорд? И не понимаю, почему вы так настроены против Фредрика Харальдсона. Мне кажется, он нормальный парень.

Маришка резко обернулась ко мне и округлила глаза.

— Что? Ты с ним общалась? — возмущенно воскликнула она. — Миша, мы запретили тебе это!

— Что значит, запретили? Я вам не рабыня, чтобы вы мне приказывали и что-то запрещали! Да, я общалась с ним пару раз, и он показался мне интересным, воспитанным и умным парнем! — в свою очередь возмутилась я.

— Но мы запретили это не без причины! Не потому, что нам просто захотелось! Ты многого о нем не знаешь! — Маришка сильно рассердилась, вскочила со стула и встала ко мне спиной.

Ее поведение смутило и напугало меня.

— Так объясни мне! Думаешь, я не смогу понять? — спросила я, однако радуясь тому, что так близка к своей цели: теперь-то я узнаю, в чем дело!

— Тебе рано это знать, — отрезала сестра.

— Отлично! Потрясающая логика! «Миша, тебе нельзя с ним общаться! Почему? Тебе рано об этом знать!». Ха! Это же глупо, не находишь? Да если вы хоть один раз расскажете мне правду, может, я сама буду его ненавидеть…

— Хорошо! Хочешь знать? — Маришка резко повернулась ко мне и скрестила руки на груди. — Он обесчестил твою сестру!

Я застыла. Я не могла понять, что она сказала.

Обесчестил мою сестру? Фредрик? Нет, он не мог.

— Тебя? — выдавила я, чувствуя, как стены сужаются и потолок давит на меня своей тяжестью.

— Нет, конечно! Марию! Три года назад! — жестоко уточнила Маришка. Она выглядела невероятно рассерженной.

— Обесчестил? — пролепетала я, все еще не веря.

— Да, обесчестил! Соблазнил и бросил! А когда наш папа сказал ему, что теперь он, как честный мужчина, должен жениться на ней, этот ублюдок отказался!

Я откинулась на спинку кресла и уставилась в потолок: слова сестры эхом проносились в моей голове, словно она была совершенно пуста.

Он спал с Марией. Спал с моей сестрой. Соблазнил и бросил ее. А теперь и я. Теперь он хочет сделать это со мной. Он так клялся мне в любви, добивался меня… Он молчал обо всем. И, когда я спрашивала его, он врал мне прямо в лицо. Лгун. Проклятый лгун! Обманщик! Все это время он обманывал меня! А я… Я влюбилась в него. Но для него это было лишь игрой. Спортом! Ненавижу… Ненавижу!

Мое сердце разбилось на мелкие осколки.

Из моих глаз потекли слезы.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросила Маришка.

Я открыла глаза: она стояла рядом со мной с расстроенным и немного испуганным лицом.

— Я люблю его! Я переехала в его дом, чтобы мы жили вместе! — крикнула я и закрыла лицо ладонями.

Я попыталась встать с кресла, но упала на колени: ноги не держали меня.

— Миша… Миша! Как ты могла! Ты любишь его? — с ужасом спросила Маришка, обнимая меня.

— Люблю! Я не знаю, как это случилось! А он… Он говорил, что любит меня! Врун! Как он мог? Зачем, Маришка? Зачем?!

Меня охватила истерика.

Фредрик убил меня. Он сделал все, чтобы влюбить меня в себя, и сейчас его жестокость и ложь раскололи мое наивное сердце. Как он мог? За что? Неужели я была для него всего лишь очередной мишенью? Трофеем?! Он не любит меня. Он просто смеялся надо мной. Над глупой истеричной девчонкой!

 Маришка все твердила мне: «Как ты могла, Миша! Как ты могла!» и этим только распаляла очаг боли, бушевавший ко мне.

«Ненавижу тебя, Фредрик! Сукин сын! — кричала я в душе. — Я не хочу любить тебя! Никогда! Ненавижу!».

— Моя маленькая бедная девочка! Не нужно было говорить тебе! Какой же он подлец! Скажи мне, только честно, между вами что-то было? — спросила Маришка.

 («Что? Она спрашивает, не спала ли я с ним?»)

— Нет, нет… Никогда!– прошептала я. — И не нужно повторять мне это! Как я могла! Не знаю! Но я убью его! Сейчас же! Когда ты улетаешь?

— Сегодня в шесть вечера. — Сестра удивленно посмотрела на меня. — А что?

— Я улетаю домой! В Варшаву! Но сейчас… Я скоро приду!

Я бросилась вон из номера Маришки, из отеля, и побежала к офису Фредрика. Я так сильно переживала из-за его обмана, что, казалось, перегорела в первые же минуты, когда узнала о том, что Фредрик спал с Марией. Нет, он не просто с ней спал! Он ее обесчестил! Ну и что? Да мне было плевать на это! Мне было абсолютно все равно, что он ее обесчестил! Но он спал с ней! Он занимался с ней любовью! Он и моя сестра! А потом он хотел обесчестить меня: наверно, ему показалась забавной идея сделать меня следующей его жертвой из клана Мрочек!

Вскоре я немного успокоилась и перешла на шаг: направляясь к офису шведа, я представляла, как он ходит по своему кабинету, такой довольный, и думает, что я в его власти и послушно ожидаю его приезда, и только и ждет момента, чтобы соблазнить меня. Как я раньше не догадалась об этом? Он сказал, что не будет спать со мной до тех пор, пока мне не исполнится сто лет, а сам купил большую кровать!

«Как я могла быть такой слепой? Приняла его обман за чистую монету! За любовь ко мне! Да зачем я ему такая нужна? Маленькая, истеричная, глупая, наивная девчонка! Нет, Фредрик! Я не позволю тебе использовать меня! Пусть я всего лишь девятнадцатилетняя дура, но не позволю тебе это!» — с огромным желанием страшной мести думала я, шагая к нему.

Зря Миша говорит, что я несправедлив к людям. Как можно уважать мерзость? Например, сейчас, сидя в своем кабинете, я уже второй час втолковывал в голову моего клиента — старого подагрика, что он, конечно, может оставить все свое состояние любимому бульдогу Ранкэ, но снова и снова напоминал ему о том, что у него есть не только бульдог, но и родные дети, и что бульдогу требуется лишь вкусная еда и уход, а детям — деньги, чтобы достойно прожить жизнь и продолжить бизнес отца. Причиной такого сумасшествия было то, что сын этого старика женился не на той, что выбрал для него отец, а дочь родила внебрачного ребенка от безработного пианиста.

«Старый, тупоголовый, моральный урод!» — с неприязнью думал я, наблюдая за тем, как клиент брюзжит слюной и в сотый раз настаивает на том, чтобы я оформил и заверил завещание в пользу его собаки. Я мог бы легко это сделать и отделаться от него, но помнил дурацкую любовь Миши к смертным и хотел рассказать ей, какое доброе дело я сделал, несмотря на свою неприязнь к ним. Но старик-скряга был непробиваем. В итоге, после двух часов бессмысленных уговоров я сказал, что отказываю ему в своих услугах.

— Как это отказываетесь? Да кем вы себя возомнили? — вскипел старик и хлопнул кулаком по моему столу. — Да я закрою вашу контору!

— Освободите мой кабинет, — холодно ответил ему я.

— Никчемный адвокатишка! Юристишка! — бормотал подагрик себе под нос, выходя из кабинета и нарочно громко стуча своей тростью по полу. — Я ему покажу! Ишь, перечить мне вздумал!

Когда дверь за ним закрылась, я облегченно вздохнул: этот идиот потрепал даже мои стальные нервы.

Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза: работа испортила все мои планы с Мишей, и я был зол на себя за то, что должен быть с возлюбленной, а вместо этого вынужден сидеть в кабинете или бегать по судам, из-за одного придурковатого клиента, который подал на развод, затем забрал заявление, потом вновь подал на развод и за это время завел трех молоденьких любовниц, и теперь, когда у него не было никаких шансов забрать себе детей, он прибежал ко мне и, стоя на коленях, умолял помочь ему. И почему я всегда защищаю только негодяев?

«Как там сейчас Миша? Наверно, сидит на лекции и хмурится. Но потом она придет домой и позвонит мне. Как же хочется услышать ее звонкий голосок!» — При этих мыслях я невольно улыбнулся.

— Мисс, куда вы? К нему нельзя без записи! — вдруг раздался возмущенный голос моей секретарши.

Дверь резко открылась, и в кабинет вошла Миша.

«Она здесь… Но что с ней? У нее такое мрачное лицо, словно опять кто-то умер!» — удивился я, вставая с кресла и подходя к ней.

— Все нормально, миссис Нейтман, это моя девушка, — сказал я секретарше, зашедшей за Мишей.

Миссис Нейтман извинилась и закрыла за собой дверь.

Я нахмурился: по красным глазам Миши было понятно, что она недавно плакала. Но ее лицо было непроницаемым, а глаза презрительно сузились, кусая меня взглядом.

— Что случилось? — обеспокоился я ее странным видом.

— Ты спал с Марией, — тихим злым голосом сказала она.

У меня прервалось дыхание: она знает? Кто ей рассказал? Черт, это должен был сделать я и никто другой!

«Миша все знает… Нет, она не знает правды, а знает извращенную ее версию. Дерьмо… Какое дерьмо! Теперь она ненавидит меня. Нет, только не это. Нет, Миша! Этого не должно было случиться!» — вихрем пронеслось в голове.

Я не знал, что делать. Я чувствовал, что мир рухнул: Миша ненавидела меня.

— Миша, послушай… — Я протянул к ней руку, но она ударила меня по ней.

— Не прикасайся ко мне! — зло прошипела Миша.

— Я хотел сам рассказать тебе об этом вчера, но…

— Ты спал с Марией? — перебила она меня высоким истеричным тоном, и ее губы дрогнули.

— Да, я спал с ней. Но ты должна знать…

— Тогда зачем? Зачем ты так поступил со мной? Ты всегда был рядом, заботился обо мне, утешал, говорил, что любишь!

— Но я действительно люблю тебя! — с отчаянием сказал я, вновь пытаясь прикоснуться к ней.

— Замолчи! — прошипела она, сжав кулаки. — Надоело! Надоело слушать твое гадкое, отвратительное, пошлое вранье! Ты делал все это, а на самом деле просто хотел переспать со мной! Ты собираешь трофеи? Да?!

«Что она несет! Какой бред! Как извращенно она восприняла это! Какой откровенный бред она себе придумала!» — ужаснулся я ее словам.

— Это не так, Миша… — твердо начал я.

— Боже, как я обманулась в тебе! — воскликнула Миша и взвизгнула, когда я прикоснулся к ее щеке. — Не трогай меня!

— Миша, любимая, я спал с ней, но все было не так, как тебе рассказали! — попытался оправдаться я: я должен был это сделать! Как же она заблуждалась!

Ну почему я не рассказал ей сам еще вчера? Почему понадеялся на время! Идиот. Я сам все разрушил.

— Интересно, как это? Значит, все вокруг ошибаются, а ты нет? — насмешливо бросила она. — Ты спал с моей сестрой! Это… Это все! И как после этого ты посмел чего-то хотеть от меня?!

— Потому что я люблю тебя! — воскликнул я, невольно повысив голос.

— Да как ты смеешь говорить мне это!

— Я люблю тебя! И ты это знаешь!

— Лгун! Бессовестный лгун! — завизжала Миша, и из ее глаз покатились слезы. — Не хочу тебя больше видеть! Никогда!

— Ты даже не даешь мне все тебе объяснить!

«Она уходит от меня? Это что-то страшное… Нет, я не верю. Я только вчера обрел счастье и ее любовь. Нет!» — лихорадочно подумал я, не веря в происходящее.

Миша закрыла лицо ладонями и пошла к двери, но я не мог отпустить ее. Я схватил ее за руки, повернул лицом к себе и прижал к своей груди.

— Я не отпущу тебя. Ты не веришь мне? Тогда поговори с Марией! Она расскажет тебе, что было на самом деле!

— Отпусти! — взвизгнула Миша, пытаясь вырваться из моих объятий. — Ненавижу тебя!

— Ты должна верить мне. Я люблю тебя, клянусь своей честью! А Марию я не любил, это было только влечение…

— Как ты смеешь так говорить о моей сестре!

— Ты должна поговорить с ней! Она все тебе расскажет!

— Зачем я так доверилась тебе? Зачем ты стал так близок мне? Зачем я в тебя влюбилась? Дура! — закричала Миша, пытаясь оттолкнуть меня. — Я знала, что мне не нужно… Не нужно! Одни страдания! Уходи! Нет, это я уйду!

— Ты ничего не знаешь! Я не отпущу тебя в таком состоянии!

Я был в отчаянии. Я не знал, как удержать ее.

Она стала визжать, и мне пришлось отпустить ее, но я загородил собой дверь, чтобы Миша не смогла уйти.

— Прочь с дороги! — дрожащим голосом сказала Миша, и дрожал не только ее голос: она вся дрожала, как лист на ветру.

— Я люблю тебя и не могу отпустить, — твердо сказал я.

— Любишь? Любишь! — Она громко и истерично рассмеялась. — Да скажи это хоть миллион раз! Я не верю! Не верю! Не верю!

Она сорвала с шеи кулон, который я подарил ей, протянула ко мне руку и сжала его в кулаке. Когда она разжала ладонь, на ней остался лишь сморщенный кусок металла.

— Все. Конец. — Она довольно усмехнулась и швырнула его в меня. — А теперь вон… Прочь с дороги, ледяной подонок!

— Нет, — твердо сказал я.

Миша изменилась в лице, подошла к моему столу и принялась швырять в меня лежащие на нем вещи. Первой полетела и разбилась об меня стеклянная ваза, затем ручки, документы, папки и ноутбук. Потом полячка схватила стол и кинула его в меня, но я успел увернуться. Теперь я окончательно убедился, что Миша не в себе. Я подскочил к ней, схватил ее в объятья, она вновь завизжала, но я уже не обращал внимания на ее высокий визг, хоть и думал, что мои перепонки сейчас лопнут.

— Все, успокойся! Хватит! — говорил я ей на ухо.

Но она не успокаивалась, а стала кричать, чтобы я отпустил ее. Я сел на пол и заставил ее сесть на мои колени.

Через несколько минут Миша замолчала и перестала двигаться.

— Миша, солнышко, поверь, все не так, как ты думаешь. Я не могу даже подумать, что ты уйдешь от меня… Ты придумала себе такой бред! Я хотел рассказать тебе сам, но кто-то опередил меня. Это Маришка, я прав?

— Мне… Мне уже все равно, Фредрик… Я ошиблась в тебе. Я не хочу больше видеть и знать тебя, — медленно и тихо сказала Миша. — И не нужно больше меня беспокоить. Никогда. Просто отправь мои вещи в Варшаву… А если нет, оставь их себе. Мне все равно. Пожалуйста, отпусти меня.

— Не могу. — Я поцеловал ее в лоб. — Не могу, моя истеричка. Я так долго ждал, так мечтал о тебе! Вчерашний день был самым прекрасным днем в моей жизни. Я только обрел счастье и не могу потерять его. Послушай, когда это случилось со мной и Марией, я даже не знал о твоем существовании. Спроси у нее, Миша. Только не уходи.

— Пожалуйста, отпусти меня… У меня так болит душа, что я сейчас взорвусь. Мне больно находиться рядом с тобой. Отпусти меня. Все, что ты говоришь, уже не волнует меня. Ни капли.

За окном офиса громко затормозила машина, затем раздался тяжелый топот ног, и в мой кабинет ворвались два полисмена, нацелив на меня пистолеты.

— Всем оставаться на своих местах! — крикнул один из них, но, увидев, что никто никого не убил и что мы с Мишей просто сидим на полу, и я обнимаю ее, опустил пистолет и приказал напарнику сделать то же самое. — Здесь все в порядке, сэр? Нам позвонили и сообщили об убийстве!

Это был какой-то бред, будто я объелся какой-то дряни и мое больное воображение выдало мне этот кошмар.

— Все в порядке, офицер, мы просто ругаемся, — устало ответил я полисмену.

— Пожалуйста, уведите меня отсюда! — Миша стала вырываться из моих рук, и я не стал удерживать ее. Она встала и подошла к одному их полисменов. — Пожалуйста, уведите меня!

— Миша, не уходи! — умоляюще прошептал я.

Но она даже не взглянула на меня. Полисмен взял ее под руку и вывел из кабинета.

— Он бил вас? — спросил ее офицер, уводивший ее.

— Нет… Это я. Я швырнула в него вазу… И стол… — еле слышно пролепетала она.

— Что, мисс? — переспросил офицер.

— Он не бил меня. Это я его! — громко сказала Миша. — Он ничего мне не сделал. Не арестовывайте его.

— Куда вас отвезти, мисс?

— Я потом скажу… Когда мы уедем отсюда.

Я бросился к окну и с болью в душе следил за тем, как они выходят из офиса и садятся в полицейскую машину.

«Она специально не сказала, куда едет. Боится, что я поеду за ней. Она бросила меня. Как я смогу жить дальше?» — с горечью думал я, провожая машину взглядом.

— Сэр, у вас есть претензии к этой девушке? — вдруг услышал я голос второго офицера, оставшегося со мной.

— Нет, — ответил я и горько усмехнулся.

 Я сам виноват. Виноват во всем.

— Но ваш офис разгромлен, — удивленно сказал офицер.

— Нет. Прошу, оставьте меня, — устало попросил я, не оборачиваясь к нему.

— Конечно, сэр.

Полисмен ушел, но в кабинет тут же зашла миссис Нейтман.

— Мистер Харальдсон, прошу прощения: это я вызвала полицию, — извиняющимся тоном сказала она.

— Ничего, миссис Нейтман, вы все сделали правильно, — сказал я ей. — Я бы не смог отпустить ее сам.

— Может, принести вам кофе? Чаю? Воды?

— Нет, благодарю. Просто идите домой. У вас недельный оплачиваемый отпуск.

— Но, мистер Харальдсон…

— Я настаиваю. Вы свободны.

Секретарша молча закрыла за собой дверь.

Я окинул взглядом свой кабинет, посмотрел на каждый осколок на полу и подумал, что это — осколки моей жизни. Миша ушла, и я сам виноват в этом. Мне некого было обвинять, кроме себя. Я сел в кресло, оставшееся одиноко стоять посреди кабинета, и, уронив голову на руки, уставился на кусочек металла, лежащий на полу, — это было бывшее солнце, висевшее на шее мое любимой.

«Я должен вернуть ее. Я буду бороться за тебя, моя Миша» — решительно подумал я.

Я поднялся, вышел из кабинета, подошел к столу миссис Нейтман и потянулся к рабочему телефону.

Все, что случилось, потрясло меня и на некоторое время выбило из колеи. Но сейчас я пришел в себя и вновь обрел свое хладнокровие. Я не мог отпустить Мишу.

Глава 13

— Мы об этом не скажем! — сказала Маришка, собирая в чемодан вещи. — Родители не должны знать об этом.

— Тебе так стыдно за меня? — усмехнулась я.

Я была охвачена нервным возбуждением: до меня только сейчас дошло, что Фредрик ни за что не отпустил бы меня, если бы не приехали полисмены.

Я бросила Фредрика, но и сейчас мне не верилось, что это произошло. Так быстро и так болезненно. Я так сильно страдала, когда он переехал в Лондон, так мечтала быть с ним — это было вечностью! А потом я призналась ему, и мы стали парой. Я почувствовала счастье и переехала к нему — все это пролетело как две секунды, а потом — разрыв. Навсегда. И мне не было жаль его, ни капли. Мне было жаль только себя за то, что я обманулась, за то, что из-за этого негодяя буду страдать всю вечность, ведь любить его не перестану никогда. Это проклятье моего рода. Моего вида. У людей все намного проще: они легко забывают, излечиваются и любят снова и снова. А я на всю жизнь осталась в болоте, из которого никогда не спасусь и которое будет засасывать меня все глубже и глубже. Я не поверила ни единому слову Фредрика, ни единой его клятве. Гнев отступил, но теперь меня все раздражало: шум, люди, и даже Маришка с ее дурацкими фразами.

«Никто не должен знать! Как будто это так стыдно! Будто я совершила преступление!» — разозлилась я на сестру.

— Нет, Мишка, конечно, нет! Просто мне больно видеть тебя такой! И как могло случиться, что ты влюбилась именно в него! — раскаянно воскликнула сестра, схватив меня за руки.

— Ты говоришь так, словно это я обесчестила Марию и отказалась на ней жениться! — воскликнула я. — Будто я сделала это специально! Ради развлечения!

— Ты неправильно поняла мои слова!

— Это вы во всем виноваты! Если бы вы не молчали, а сразу предупредили меня насчет этого подонка, я чувствовала бы к нему отвращение и никогда бы… Никогда бы не стала такой дурой! А теперь я чувствую себя оплеванной! Словно на меня вылили тонну дерьма! А если бы я уже спала с ним? Ты представляешь, что бы со мной было? Я умерла бы от унижения!

Я опять разрыдалась: жалость к себе, ненависть к Фредрику и обида на семью полностью расстроили мои нервы.

— Ты же рассталась с ним? Ты поступила правильно: он негодяй и недостоин тебя! — Маришка обняла меня.

— Нет, он не просто негодяй! И не один он виноват! Вы все виноваты! А ты еще и стыдишься меня!

— Но мы даже представить не могли, что это произойдет! Тебе всего девятнадцать лет! А он… Он бесчувственный, но, даже если он влюбился бы в тебя, то ты точно бы не могла…

— Но я влюбилась в него! А он в меня — нет! За что мне это унижение! Я только начала жить и поступила лишь в первый университет в моей жизни! И что? Теперь я на всю жизнь влюблена в этого мерзавца! В шведа, соблазнившего мою сестру и обманывающего меня все это время! Как гадко и мерзко… Противно чувствовать все это! Ты даже… — Вдруг зазвонил мой смартфон, и я прервала свои рыдания. — Это он, — тихо сказала я, с ненавистью глядя на смартфон.

— Не отвечай ему, — посоветовала Маришка.

Но я схватила смартфон и прижала его к уху: я молчала, но изнутри меня била дрожь нервного напряжения и отвращения.

— Только не бросай трубку! — послышался голос шведа.

— Что тебе нужно? — ледяным тоном спросила я.

— Умоляю, не улетай. Сейчас я приеду к тебе и все расскажу. Расскажу, что было между мной и твоей сестрой.

— А знаешь, мне уже все равно! Плевать мне на тебя и на нее! Не звони мне больше! Никогда! — Я так сильно сжала смартфон, что он скрипнул.

— Согласен, я должен был рассказать тебе, да, должен! Но я боялся, что ты не поймешь…

— Глухой? Я же сказала: мне все равно! — крикнула я.

— Я люблю тебя!

— Жалкий врун! Ненавижу тебя! — завизжала я и бросила смартфон в стену, и он разбился на куски.

— Все, Миша, успокойся! — Маришка схватила меня за руки и помешала мне бросить в стену что-то еще.

— Увези меня! Сейчас же! Я не могу больше терпеть это! — Я опять зарыдала.

Сестра обняла меня, и я впилась пальцами в ее платье.

— Хорошо… Улетим прямо сейчас. Я увезу тебя в Варшаву…

— Нет, нет! Он будет искать меня там! И я не хочу… Родители будут ругать меня!

— Тогда полетим ко мне. Подожди, я сейчас позвоню пилоту, чтобы он подготовил самолет.

Маришка усадила меня на кровать, схватила свой телефон и приказала пилоту завести двигатель.

Не дождавшись швейцара, мы вышли из номера Маришки. Сестра сама несла свой чемодан, громко цокая каблуками по мраморному полу, а я, как тень, шла за ней. Маришка отдала на ресепшн ключ, мы вышли из отеля и сели в машину, которая ждала нас прямо у входа. Затем я перестала следить за происходящим.

Я уже не чувствовала ни боли, ни злости, ни раздражения. Ничего. Словно все эти чувства я убила вместе со своим смартфоном. В голове крутилась лишь одна мысль: почему я не умерла вместе с Мэри? Тогда я была бы счастлива: я не встретила бы Фредрика, не призналась бы ему в любви и была бы свободна. Я бы лежала в гробу вместе с Мэри и была бы так же умиротворена.

Фредрик обманул меня. Я не хотела больше его знать. Я улетела из Лондона и перечеркнула все прошлое. Все кончено. Но я не боялась, что швед будет преследовать меня: отец и братья защитят меня от него.

Прилетев в Прагу, мы поехали в замок Морганов. Там Маришка привела меня в гостевую комнату. Я залезла на кровать, не снимая обуви, укрылась с головой одеялом и лежала так, пока не наступила ночь. Все мысли покинули меня. Я мечтала только об одном: уснуть. И больше не проснуться.

Я стоял перед дверью квартиры Марии. В Оттаве.

Я был готов на все, чтобы вернуть Мишу и чтобы она не считала меня негодяем, опозорившим ее сестру и собиравшимся соблазнить ее саму.

Как только Миша бросила трубку, я поехал в аэропорт, сел на ближайший рейс до Оттавы и сейчас был здесь, чтобы заставить Марию рассказать Мише правду. Я хотел этого и мне было наплевать на репутацию Марии: она обязана была все рассказать Мише.

Я позвонил в дверь. Через секунду Мария уже стояла передо мной с ошарашенным лицом и удивленно приоткрытым ртом.

— Фредрик? Что ты здесь делаешь? — нахмурилась она.

— Нам нужно поговорить, — без предисловий сказал я и без приглашения вошел в ее квартиру.

— О чем? Мы не виделись уже три года, и вдруг, нам нужно поговорить?

Мария пошла за мной.

— Это очень важно, — сказал я, оборачиваясь к ней.

— Ну, раз важно, то проходи, садись. Выпьешь?

— Нет, спасибо.

— А я выпью. За нашу встречу.

Мария ушла в другую комнату и вернулась с большим бокалом крови.

— Присаживайся, Фредрик, у меня достаточно кресел и диванов, — со смехом сказала Мария.

— Спасибо, я ненадолго. Постою, — холодно ответил я.

Квартира Марии была шикарной и вульгарной, как и она сама: много шелка и бархата, много красного цвета, копии знаменитых картин, дорогая изящная мебель, позолоченные канделябры. А сама владелица всего этого добра была одета в короткий красный шелковый халат, еле прикрывающий ее грудь и бедра. Из сестер Мрочек она одевалась хуже всех, даже хуже моей Миши, а ведь Марии было уже давно не девятнадцать — она была даже старше меня.

Мария сделала глоток крови, подошла ко мне и провела пальцем по моим губам. Я отвернул от нее лицо.

— Ну, и чего же ты хочешь, мой викинг? — прошептала она, не сводя взгляда с моих губ.

Меня передернуло.

«Мой викинг». Она называла меня так, когда мы были вместе. Отвратительно. Я так привык быть «айсбергом» Миши, что прошлое с Марией казалось мне ужасным, грязным, развратным. Тогда я был глупцом.

Я отвел руку Марии от своего лица и холодно посмотрел на ту, которой так восхищался три года назад.

– Послушай, я терпеливо нес на своем имени незаслуженное пятно позора и репутацию негодяя. Но сейчас ты должна рассказать правду Мише, своей сестре. Это необходимо, поэтому не перечь мне, — прямо заявил я.

Мария удивленно приподняла свои золотистые брови.

— Зачем? Зачем Мише знать об этом? Да и вы что, знакомы? Она даже не знает, как ты выглядишь, — усмехнулась она, положив ладонь на мою грудь.

— Мы не просто знакомы. Я люблю ее. Люблю, как последний идиот. А она думает, что я опозорил тебя, соблазнил и бросил, в общем, как и все, и считает, что теперь я хочу использовать и ее.

— Подожди… Что? Ты влюбился в Мишу? — Мария часто заморгала и приоткрыла рот. — Влюбился в мою сестричку? В мою маленькую Мишку? Как ты… Она ведь почти ребенок!

— Но она не ребенок, а юная девушка, — спокойно возразил я. — Но я сам не понимаю, как смог влюбиться в нее. Сначала я и за адекватную особу ее не принимал: она казалась мне жуткой истеричкой. Но я полюбил ее, а когда понял это, то чувствовал себя каким-то ненормальным. Черт, не знаю, как это объяснить.

— У меня нет слов… Как ты умудрился, Фредрик?

— Сам не понимаю.

— Так это серьезно? На всю жизнь? — усмехнулась Мария.

— Да.

— А она? Что она?

— Даже не знаю, что сказать. Мы были друзьями, а потом я признался ей в любви, и она… — я усмехнулся от воспоминаний, — она перепугалась, и из-за этого я уехал в Лондон. А вчера Миша призналась мне в своей любви. Она любит меня, и мы собираемся жить вместе. Она уже перевезла ко мне свои вещи.

— Что? Она влюбилась в тебя? — пораженно воскликнула Мария и схватилась за щеки. — Как? В тебя? Но ведь я лично запретила ей…

— Да, видел пункт № 9. Польщен, — без тени улыбки сказал я.

Мария тяжело вздохнула и потерла пальцами виски.

— Вот это ситуация… Кошмар. Чертовски неловко… От тебя не пахнет сигаретами. Бросил?

— Да, но мы говорим не об этом. Ты обязана рассказать Мише правду. Я честно прикрывал тебя своим именем и взял всю вину на себя. Мне абсолютно все равно на мнение окружающих. Но не сейчас. Миша ненавидит меня за то, в чем нет моей вины.

— Но как она узнала?

— Должно быть, ей сказала ваша сестра. Я сам собирался рассказать Мише, но Маришка опередила меня.

— Да уж, опередила! — с иронией сказала Мария.

— Мне не смешно. — Мой голос стал ледяным.

Она взглянула на мое лицо и подавила улыбку.

— Извини, просто… Ладно, ты! Ты уже взрослый! Ну, достаточно взрослый мужчина. Конечно, ты еще совсем молод… Но Миша! Как она могла в тебя влюбиться? Я в девятнадцать лет была помешана на балах и платьях, и вообще не думала о любовных делах и мужчинах!

— Она и не думала. Миша сильно испугалась своего чувства ко мне и долго его скрывала. Но сейчас, когда мы стали парой, она думает, что я обесчестил тебя.

— Где она сейчас?

— Миша бросила меня. Может быть, сейчас она в Варшаве, в вашем доме.

Мария одним глотком допила кровь в бокале, поставила его на тумбочку и глубоко задумалась. По ее лицу было понятно, что она была шокирована и разочарована одновременно. Затем Мария заходила по комнате и смеялась, а я стоял, как столб, и мрачно наблюдал за ней.

— Как ты меня озадачил! Куда катится мир! Ты влюбился в Мишу, а она в тебя! Как смешно! — Она остановилась рядом со мной и тяжело вздохнула. — Моя бедная сестренка! Нашла в кого влюбиться! Стоит ей что-то запретить, как она тут же старается нарушить запрет!

— Мария, мы любим друг друга. Я не могу жить без нее и жить, зная, что она не со мной. Я должен вернуть ее.

— Но я не могу! Думаешь, так легко все рассказать? Ты вообще представляешь, какой позор упадет на мою голову?

— Такой же, какой лежит на моей голове.

— Нет, не такой же! Мужчинам всегда прощают их слабости, а женщинам… Черта с два! Да еще и таким, как я, из семьи, в которой только и знают, что читают морали! Семья католиков! Ты даже не представляешь, что со мной будет, если мои родители обо всем узнают! Все будут думать, что я — шлюха!

— Не стоит так преувеличивать: твои родители, конечно, зациклены на чести, но не настолько. И уж конечно, они не отвергнут тебя за то, что ты спишь с мужчинами до замужества.

— Фредрик, ты их совсем не знаешь! Да они сошлют меня… На Луну!

— Мария…

— А все остальные? Да, есть те, которые знают о моих грешках, но их всего-то четыре вампира! Людишек я не считаю.

— Ты спала со смертными? — Я был поражен.

— Да, спала! Так что, нет… Я не могу!

Она заметалась по комнате, но я не принял ее решения: я схватил ее за руки и притянул к себе.

— Необязательно говорить об этом всему миру. Это должна узнать только твоя семья. И особенно Миша.

— Фредрик, очнись! Родители отрекутся от меня!

— Какие глупости ты говоришь! Думаешь, твои родители такие изверги?

— Фредрик!

— Ты знаешь, что я не отступлюсь.

— Ну хорошо! Хорошо! Я расскажу Мише! Но зачем родителям? — воскликнула Мария.

— Потому что мы с Мишей будем вместе. Ты представляешь, что будет, когда, не зная правды, твои родители узнают о том, что твоя сестра влюбилась в меня? В меня!

— Они тебя покалечат…

— Да мне плевать на это! Они не дадут нам быть вместе, считая, что я подлец и негодяй, распутник и соблазнитель их старшей дочери! А если ты скажешь только Мише, она простит меня, вернется ко мне, но будет страдать, потому что ей придется разрываться между мной и своей семьей. Если тебе плевать на меня, то подумай о Мише!

Мария расплакалась, но ее слезы не тронули меня: она должна была открыть Мише свою тайну!

— Я все ей расскажу… Но только ей и родителям, — сказала она, вытирая слезы ладонями.

— А также твоим братьям и Маришке, — жестоко добавил я.

— Да ты меня в могилу сведешь своими требованиями!

— Тебе разве не надоело прятаться? Постоянно скрывать все от семьи? Никто не осудит тебя! Это — твоя жизнь, и ты можешь распоряжаться ею по своему усмотрению. Какая тебе разница на мнение окружающих? Я живу с дурной славой уже три года, и никто еще ни слова мне не сказал. Бросай свою двойную жизнь и расскажи обо всем родителям — это будет лучшим выходом из сложившейся ситуации!

— Отлично! Только поклянись мне, что об этом будет знать только моя семья!

— Мария… — усмехнулся я, отпуская ее. — Я три года молчал, а ты просишь об этом сейчас?

— Я позвоню Мише. Если хочешь, прямо сейчас.

— Она отключила телефон. Поезжай к ней и к семье. Прошу тебя. Если можешь, полетим со мной сегодня. Сейчас.

— В таком виде? — усмехнулась Мария. — Мне нужно хотя бы полчаса, чтобы переодеться.

— Так вперед, а я пока закажу билеты на ближайший рейс до Варшавы, — сказал я, доставая телефон.

Мария ушла переодеваться, я позвонил в аэропорт и заказал билеты… А затем сел на диван и закрыл глаза. Я был морально вымотан, но не давал себе отдыха: я должен был вернуть Мишу.

Только бы она простила меня. Ведь, как ни крути, я был виноват: я имел великолепный случай рассказать ей правду, но упустил его. И да, я спал с ее сестрой. Только бы она меня простила!

Я так долго лежала под одеялом, что мне надоело даже это любимое мое занятие. Мне стало скучно находиться одной, поэтому я вышла из комнаты и пошла в комнату Маришки. Обычно я боялась беспокоить ее, так как побаивалась Маркуса, но сейчас его не было, и я смело шла, чтобы поговорить с сестрой. Хоть о чем-нибудь!

— Да, Маркус… Боже мой, любимый, мне очень жаль! Куда же он мог исчезнуть?

«Голос Маришки. Опять болтает по телефону со своим мужем. Но они разговаривают о Седрике — это ясно как божий день!» — удивилась я и остановилась на полпути, чтобы послушать дальнейший разговор, с надеждой узнать о положении Седрика чуть больше того, что уже знала.

— А эта Вайпер? Было бы отлично, если бы она заболела и умерла, — с ненавистью в голосе сказала Маришка.

«Вайпер — смертная? Как? Седрик любит человеческую девушку?» — Я остолбенела: эти мысли так поразили меня, что я впала в ступор и схватилась рукой за стену. Я даже не представляла, что такое возможно… Но ведь это и невозможно!

«Как это случилось? Но это бред! Седрик не мог полюбить человека! Это противоестественно! Но вдруг это правда? Ведь тогда, в Карловых Варах, он с такой любовью говорил о ней… Такие слова… Да, он любит ее, и тогда я была даже поражена силой его любви к ней… А она — смертная… Теперь все понятно: вот почему их разлучили и спрятали ее от него! Они ведь в ужасе! И Маришка тоже знает! Так вот почему она и ее муж так ненавидят эту бедную Вайпер! Бедный Маркус! И бедный Седрик!» — вихрем пронеслось в голове.

Эти мысли так заняли мое сознание, что на время я забыла о своей личной трагедии. Забыла о Фредрике.

(«Моя сестра и все Морганы так страдают! А тут еще и я со своей дурацкой любовью! Да что стоит моя печаль по сравнению с печалью Седрика и всей его семьи! Я должна уехать сейчас же! Я здесь лишняя, ненужная! Пани Морган даже не вышла поприветствовать меня, хотя всегда относилась ко мне очень дружелюбно. А пан Морган был холодным и угрюмым… Все, я улетаю в Варшаву!» — твердо решила я.

— Миша?

Я вздрогнула и вернулась в реальность: в конце длинного, каменного, светлого коридора стояла Маришка. Она пронзительно смотрела на меня, словно спрашивая себя, что я успела услышать.

— О, это ты? — как ни в чем не бывало, сказала я, ведь не могла признаться ей в моей любознательности насчет Седрика и его трагедии. — Мне надоело быть одной, и я пошла к тебе.

Я быстро подошла к сестре.

— Тогда почему ты стояла посреди коридора?

Взгляд Маришки отчетливо говорил о том, что она была неудовлетворена моим ответом.

— Я решила, что хочу улететь домой. К нам домой, — торопливо сказала я, чтобы сбить ее с толку.

— В Варшаву? — удивилась сестра.

— Ну да, а куда же еще? — с иронией ответила я, разглядывая большой портрет на стене.

— Прямо сейчас?

— Это затруднительно?

— Миша… Ну как так можно? Захотела — прилетела, захотела — улетела. Тебе нужно быть серьезней! — недовольным тоном сказала Маришка.

Ее слова задели меня, но я твердо решила, что не должна висеть на ее шее, поэтому опять притворилась дурочкой.

— Понимаешь, я думаю, что дома мне станет легче. И там будет папа: он защитит меня, если Фредрик приедет за мной.

— Ты уверена? Ты же не хотела лететь в Варшаву, — недоверчиво спросила Маришка.

— Я передумала. Что ж, если ты не можешь дать мне свой самолет, я полечу рейсовым, — решительно сказала я.

— Ох, Миша, Миша… Ты меня удивляешь. Хорошо, летим в Варшаву, — устало согласилась сестра.

— Ты летишь со мной? — удивилась я.

— Да, хочу поговорить с родителями насчет тебя.

(«Насчет меня? Это о чем же?»)

— Буду настаивать на том, чтобы ты жила со мной в Праге, –словно прочитав мои мысли, сказала Маришка.

— Нет! Это так неудобно! Для всех! — ужаснулась я.

— Я уже все решила.

— А я не позволю тебе мной командовать!

Мой ответ сильно удивил ее: у нее даже лицо вытянулось.

— Я намного старше тебя и знаю, что для тебя лучше…

— Спасибо за заботу, но я сама знаю, как мне жить.

— Я настаиваю.

— Я тоже.

Я упрямо скрестила руки на груди.

— Но ты никогда раньше не вела себя так! Так невоспитанно! — укоризненно сказала Маришка.

— Давай обойдемся без нравоучений? Я и так раздражена до предела! Я разбита! Я бросила Фредрика! Думаю, сейчас у меня есть право быть немного невоспитанной! — вспыхнула я.

От нашего разговора я сильно разнервничалась и начала всхлипывать. Маришка тут же пошла на уступки и сказала, что повременит с разговором обо мне, но все равно полетит со мной.

Новая полученная информация о Седрике, моя личная трагедия, мысли о том, что швед обманывал меня… Все это расстроило меня еще больше, и я всю дорогу дрожала, металась по салону самолета и обкусывала ногти. Меня опять начали преследовать мысли о Фредрике, и они угнетали меня.

В четыре утра мы прилетели в Варшаву. Дома никого не было, но, к счастью, у Маришки оказались с собой ключи, и я подумала, как хорошо, что она полетела со мной, иначе, мне пришлось бы сидеть прямо у калитки, потому что наш дом был окружен очень высоким сплошным железным забором.

Все это время я и Маришка молчали: у меня не было желания разговаривать, а сестра, наверно, не хотела давить на меня, и я была благодарна ей за это. Но я опять испытывала те же чувства, которые испытывала тогда, когда Маришка рассказала мне о том, что мой Фредрик спал с нашей сестрой Марией. И он не просто спал с ней, он ее обесчестил и опозорил, отказавшись на ней жениться. Значит, если бы он женился на ней, я влюбилась бы в мужа родной сестры! Ведь, если я полюбила его, я влюбилась бы в него в любом случае.

«Как это противно! Ведь он должен быть ее мужем! Он должен быть с ней, а не со мной!» — Эта мысль привела меня в отчаяние, и я убежала в свою комнату.

Родители приехали только вечером. Они обрадовались и удивились нашему приезду, а я вдруг испугалась и перехотела рассказывать им о своей несчастной и постыдной любви. Маришка подавала мне знаки, что пора бы уж все рассказать, но я делала вид, что не замечаю их, а потом отрицательно покачала головой, чтобы дать ей понять, что буду молчать.

Мы расселись на большом диване, и родители стали расспрашивать меня об учебе и искать причины моего приезда прямо в разгар учебного года. Я выкрутилась, сказав, что жутко соскучилась по ним, но Маришка поджала губы и вдруг толкнула меня локтем в бок. Я раздраженно вздохнула, но промолчала.

— Ну, хватит! Чем раньше ты скажешь, тем раньше все закончиться! — вдруг громко сказала сестра.

Я бросила на нее недовольный взгляд.

— Что ты должна нам рассказать? — спросила мама, уставившись на меня.

— Да ничего! Маришка бредит! — процедила я сквозь зубы.

— Миша! — с упреком сказала Маришка. — Ты стыдишься, да?

— Нет, конечно! Я ни в чем не виновата! — раздраженно воскликнула я.

Стыжусь! Еще чего! Я просто-напросто чувствую себя использованной, униженной, обманутой… Обманутой всеми!

— Девочки, успокойтесь. Что случилось? — нахмурился отец, переводя взгляд с Маришки на меня и наоборот.

— Ничего! — вырвалось у меня сквозь слезы.

 Меня охватила душевная боль и сжимала обида.

— Если ты не скажешь, это сделаю я! — заявила сестра.

— Ты… Шантажистка! — Я вскочила с дивана и подошла к стене гостиной, встав спиной к семье.

— Миша, что случилось? Вы меня пугаете! — Мама подошла ко мне и положила ладонь на мою спину. — Что ты от нас скрываешь?

Голос мамы был таким мягким и теплым, что мне стало стыдно за свою вспыльчивость.

— Ты убила кого-то и не смогла избавиться от трупа?

«Они боятся этого? Тогда моя любовь к Фредрику не будет для них таким уж шоком!» — с облегчением подумала я.

— Нет, мама! Я еще не охочусь! — раздраженно ответила я.

— Тогда что?

— Я… Я просто влюбилась, — пробормотала я, закрыв глаза.

— Что?

— Я влюбилась! Довольны? — крикнула я и в порыве эмоций закрыла лицо ладонями.

Мама тяжело вздохнула. Папа никак не прореагировал.

«Не такая уж бурная реакция… В тысячу раз лучше того, что я ожидала!» — удивилась я, прислушиваясь к каждому шороху.

— Влюбилась? Это шутка? — тихо спросила мама. — Но, Миша, ты не могла влюбиться! В твоем возрасте не влюбляются!

— Ну, а я — паршивая овца! Взяла и влюбилась!

Я отняла ладони от лица и обернулась к родителям: папа просто удивленно смотрел на меня, скрестив руки на груди, а мама закрыла рот ладонью: она всегда так делала, когда была чем-то поражена.

— И что в этом страшного? Это всего лишь подростковая влюбленность, — серьезно сказал папа и улыбнулся.

— Я бы хотела, чтобы все было именно так! — с горечью усмехнулась я. — Тогда все было бы легко и просто! Вы мне не верите? По-вашему, я всего лишь мечтательница, ребенок! Но тогда почему мне так больно! Я так сильно люблю и боюсь этого чувства! Я честно сопротивлялась, но… — У меня задрожали губы, и я не смогла ничего больше сказать.

— Папа, она действительно любит! И любит по-настоящему, — отозвалась Маришка. — Когда она сказала мне, я была шокирована. Но это правда!

— Вот я дура, да? — нервно рассмеялась я.

Мама села на диван, но не сводила с меня встревоженного взгляда. Должно быть, она приняла мою новость не так легкомысленно, как папа.

— В любом случае, ты не покинешь дом до тех пор, пока тебе не исполнится сто лет, — серьезно сказал папа. Видимо, до него тоже дошло, что я не пошутила.

— Не волнуйся, папа, я никуда не собираюсь! — воскликнула я с горьким смехом.

— Кто он? — тихо спросил папа. Он нахмурился.

Я усмехнулась, но смелым прямым взглядом смотрела на родителей, предвкушая бурю. Землетрясение.

— Фредрик Харальдсон, — спокойным тоном сказала я.

Все замерли на своих местах.

— Ты не могла влюбиться в этого подонка! — вдруг яростно воскликнул отец, вскочив на ноги и подходя ко мне. Он взял меня за руку и положил ладонь на мою щеку. — Скажи, что ты пошутила, Миша!

— Нет, папа, это не шутка! Я люблю Фредрика! Я люблю его уже почти полгода! — упрямо ответила я.

— Это невозможно! Я не верю! Я еще готов смириться с тем, что ты полюбила в девятнадцать лет… Но не его, Миша! Этого я не приму никогда! Ты даже не представляешь, кто он и что…

— Обесчестил Марию и отказался жениться на ней? Я знаю! — перебила я его. — Я все это знаю, папа! Я узнала все это вчера от Маришки! Но, когда я уезжала в Оксфорд, вы ничего не сказали мне о нем! И вот, получайте результат!

— Это невыносимо! Просто невыносимо! — воскликнула мама, схватившись за голову.

— Нет, мама! Это мне было невыносимо узнать, что он спал с моей сестрой! А я уже переехала к нему, и мы собирались жить вместе! Я люблю его! А все из-за вас! Это вы во всем виноваты! Вы скрывали от меня его низость! Обманывали меня! И в конечном итоге, пострадала я одна!

Я вырвалась из папиных рук и, уткнувшись в угол комнаты, нервно разрыдалась.

«Это их вина! Это из-за них я нахожусь в таком положении! Мне запрещено любить его! И, если я все еще была бы с ним, они были бы против и старались бы помешать нам! Лучше бы я никогда не приезжала в Оксфорд! Никогда!» — думала я.

— Не нужно было отпускать тебя в тот город, где учится он! Но разве я могла подумать? Разве я могла знать, что ты влюбишься в него? Еще никто из вампиров не влюблялся в таком юном возрасте! Миша, не плачь! — Мама обняла меня и тоже стала всхлипывать.

— Нет, мама, никто не виноват, кроме меня! — вдруг послышался громкий голос Марии.

Мы все обернулись на него: Мария стояла в дверном проеме. Серьезная и какая-то отчужденная.

— А ты откуда здесь? — удивленно спросила ее Маришка.

— Я прилетела, чтобы все прояснить… Черт возьми, я так давно не разговаривала на польском! — Мария прошла в комнату и встала около дивана. — Послушай, мама, ты не виновата, и папа не виноват, и Миша уж точно ни в чем не виновата.

Я затаила дыхание.

— И Фредрик тоже не виноват, — вдруг заявила Мария.

— Ты прилетела, чтобы защищать его? После того, что он с тобой сделал и собирался сделать с Мишей? — спросил ее папа.

— Миша, он не виноват. — Мария словно не услышала его, а обратилась ко мне. — Он любит тебя, и попросил меня рассказать, как все было в реальности, а не как тебе рассказали…

— Это сделала я, — вставила Маришка, бросив на Маришку полный вызова взгляд.

— А не так, как тебе рассказала Маришка. Да и вообще, вы все заблуждаетесь, и это я ввела вас в заблуждение. Я обманула вас, и вы зря ненавидите Фредрика.

— Что? Что? — прошептала я, медленно подходя к Марии и приложив руки к груди. — О чем ты говоришь? Он ведь… Он ведь спал с тобой!

— Да, Мария! Он обесчестил тебя, ты же сама это сказала! — перебила меня мама.

Наверно, в ее голове был такой же хаос, что в моей: я не могла ничего понять.

Мария вздохнула и положила ладони на мои плечи.

— Послушай, Миша, Фредрик не сделал ничего, в чем его обвиняют. Да, мы на самом деле спали, и не один раз, но все это было по моей инициативе. Он сильно сопротивлялся моим чарам, беспокоился о моей чести, но я все-таки соблазнила его. Я его, а не он меня. И он… — Она запнулась и прикусила губу. — Он был далеко не первым моим мужчиной. Фредрик не обесчестил меня и жениться на мне не обязан.

— Что ты такое говоришь? — пораженно прошептала мама.

— Что слышишь! Да, я неидеальна и веду активную половую жизнь! А вы думали, я буду ждать, когда выйду замуж, как Маришка? Нет уж! Я не так принципиальна!

— Что ты несешь! — возмутилась Маришка.

— Да успокойся ты! Думаешь, все вампиры ждут свадьбы? — Мария иронично улыбнулась. — Ты живешь в розовых мечтах!

— А ты не смотри на других! Пусть другие живут, как хотят, а в нашей семье будет порядок! — вскричал отец.

Он был поражен: я знала, что он всегда считал нас, своих дочерей, ангелами на земле.

— Вот именно, папа! Я тоже живу, как хочу и не собираюсь соблюдать ваши средневековые традиции! — сказала ему Мария, повышая голос. — И оставьте Фредрика в покое: он взял вину на себя, чтобы защитить меня от дурной молвы, и ни разу не выдал мой секрет!

— Значит, он всего лишь покрывал твой позор? — насмешливо воскликнула Маришка.

— Называй это, как хочешь, недотрога. — Мария пожала плечами и опять обратилась ко мне. — А ты, милая, не слушай их. Фредрик любит тебя! Я знаю его, как облупленного, и точно вижу, что он без ума от тебя. Когда он был со мной, он даже не знал о том, что ты существуешь: тебя прятали, скрывали от общества, заперли в нашем доме, как Рапунцель в замке. Так что… Думай сама. Он был так любезен, что взял мой позор на себя, хотя мог этого не делать. Он попросил меня рассказать тебе правду только сейчас, потому что ты разбила его своим уходом. Я знала, что будет скандал и что родители будут считать меня шлюхой, но я хочу, чтобы ты была счастлива. Фредрик — прекрасный мужчина, и тебе несказанно повезло обрести свою любовь так рано!

— Мария, никто не считает тебя шлюхой! — Мама подошла к ней и обняла ее. — Не нужно было скрывать! Никто не осудил бы тебя за то, что ты ведешь половую жизнь!

— Мама права. Неужели ты думала, что мы станем ругать тебя за это? — вставил папа, тоже подходя к нам.

— Я думала, что это стыдно. Я ведь знаю ваши высокопарные принципы, — всхлипнула Мария, обнимая маму.

— Какие принципы? Мы с вашим отцом переспали еще до свадьбы! — вдруг весело сказала мама.

— Не забывай, что здесь Миша! — шикнула на нее Маришка, а потом погладила меня по голове. — Ну, что с тобой, милая?

Я молчала. Меня трясло. Я не могла прийти в себя.

(«Он ни в чем не виноват, мой Фредрик. Он герой, он помогал Марии. А все считают его негодяем. И я тоже… Я тоже так думала и даже не стала слушать его! А он так благороден! Он так любит меня! Я наговорила ему столько ужасных слов! А он пролетел тысячи километров и привез Марию, чтобы доказать мне, что он — не негодяй. Где он?!»)

— Ты негодяйка! Обманщица! — крикнула я Марии и закрыла лицо ладонями. — Негодяйка!

— Прости, Миша, прости! Я же не знала, что вы друг в друга влюбитесь! — Мария обняла меня.

— Даже если и так, ты все равно негодяйка! Из-за тебя все считают его последним гадом и мерзавцем! — не унималась я.

— Ну, здесь у меня нет никаких оправданий.

— Где он? — воскликнула я.

— Стоит за забором. Он хотел пойти со мной, но я боялась, что папа…

Я не дослушала ее и выбежала из дома, открыла калитку и оказалась на улице.

Там стоял он. Мой айсберг.

— Фредрик! — крикнула я и, подбежав к нему, бросилась ему на шею.

Он поймал меня и стал целовать мое лицо.

— Миша… Господи, Миша! Я такой идиот! — прошептал он.

— Прости меня! Я дура! Ты хотел все мне объяснить, но я не слушала тебя! — бормотала я, наслаждаясь его объятьями.

— Это моя вина. Я должен был сказать тебе…

— Я так сильно обидела тебя! Я обзывала тебя, разгромила твой кабинет! Сломала твой кулон!

— Не сломала. Он здесь.

Фредрик опустил меня на землю и достал из кармана смятый кусочек металла.

— Но от солнца ничего не осталось! — с жалостью сказала я.

— Миша, мое солнце — это ты, а этот кулон я сейчас воскрешу, — улыбнулся швед.

Он превратил металл в лепешку, а затем сделал из нее плоское солнышко с длинными лучиками. Конечно, это солнце было не таким изысканным, каким было до гибели, но ценнее его в тысячу раз.

— Ты просто волшебник! — тихо воскликнула я, и из моих глаз потекли слезы. Меня охватили тысячи эмоций.

— Ты снова плачешь? — ласково сказал Фредрик, обняв меня.

— Я всегда плачу… Ты же знаешь, что я очень…

— Да, знаю, но люблю в тебе это. И все в тебе, Миша.

— Надень на меня кулон, — попросила я.

Фредрик приподнял мои распущенные волосы, снял с моей шеи цепочку, надел на нее кулон и повесил цепочку обратно.

— А что это за кольцо? — спросил он, увидев вторую цепочку.

— Это Мэри, — ответила я.

Он улыбнулся и ничего не сказал.

Я был вне себя от радости: я так боялся, что Миша не простит меня, что до сих пор не мог опомниться от своего счастья.

— Мне было так больно! — прошептала она, обнимая меня своими тонкими руками.

— А я думал, что моя жизнь разбита, — тихо сказал я. — Но теперь все в порядке. Я безумно счастлив, Миша. Прости меня, из-за моего молчания ты перенесла столько страданий!

— Ты не виноват, это Мария… Ну, да черт с ней! Я люблю тебя, мой айсберг!

Миша встала на цыпочки, и мы стали целоваться. Вдруг мы услышали громкие аплодисменты и крики: «Браво!» вокруг нас, а потом мужской голос крикнул: «Даешь свадьбу!».

Мы прервали наш поцелуй и со смехом обнаружили, что за нами следят люди, живущие в соседних домах, высунувшиеся в окна, и просто прохожие.

Затем, взявшись за руки, мы зашли в дом Мрочеков. Нас уже ждали: я заходил с опаской, но оказалось, что зря. Пани Мрочек обняла меня и сказала, что очень ошибалась насчет меня, и что она благодарна мне за мой «подвиг», а пан Мрочек пожал мне руку и признался, что тоже ошибался, но выразил сожаление о том, что Миша полюбила меня так рано, потому что раньше, чем ей исполнится сто лет, мне в жены ее не отдадут.

Что касается Марии, ее родители не просто не стали ругать ее, но и согласились с тем, что она имеет право на личную жизнь, и что их взгляды на жизнь сильно устарели.

После того, как утихли все разговоры, мы с Мишей улетели в Оксфорд, в наш дом. Миша всю дорогу сидела на моих коленах и рассказывала, что с ней было все это время, а я, довольный и счастливый, обнимал любимую и слушал ее болтовню, иногда прерывая ее долгими поцелуями. По дороге я пообещал Мише оставить свою работу в Лондоне, как только завершу все дела, находившиеся у меня в данный момент, а Миша стала горячо отговаривать меня не делать этого. Но я принял решение — быть с Мишей, к тому же, нужно было многому ее научить: она была так восторженна «человеческими качествами», что напрочь забыла о том, что в скором времени будет убивать смертных. Но, видя ее счастливое лицо, я решил повременить с ее первой охотой: пусть придет в себя и свыкнеться с этой необходимостью.

Мы вернулись в наш дом. И на следующий же день мне было странно узнать, что Миша боится пауков любого размера. Она. Вампир. То есть, она психологически, на подсознательном уровне, предполагала, что паук может прокусить ее кожу, отравить ее ядом и убить. Поэтому сначала, когда Миша с громким визгом и в одном полотенце выбежала из ванной и стала кричать, что «там огромный паук!», и что я «должен убить его!», я подумал, что она шутит. Но, когда увидел неподдельный ужас в глазах полячки, понял, что ее человечность зашла слишком далеко. Я вынул из ванной небольшого рыжего паучка и выбросил его в окно, а Миша заявила, что теперь боится купаться в этой ванной, и пошла в мою. Мое открытие заставило меня обеспокоиться за Мишу и думать о том, как исцелить ее от человечности, потому что моя юная вампирша была намного человечней большинства людей.

Однажды, когда мы играли в шахматы, она вдруг подняла на меня пристальный взгляд, словно хотела о чем-то спросить, но не решалась.

— Что, Миша? — подбодрил ее я.

— У меня тут появились кое-какие размышления, — смутилась она. — Скажи, вампиры могут влюбляться в смертных?

Ее вопрос вызвал у меня улыбку: какая нелепость.

— Нет, — улыбнулся я.

— Нет? Вампир не может влюбиться в человеческую девушку? — еще раз спросила Миша, и мне показалось, что мой ответ неприятно поразил ее.

— Это невозможно, — вновь ответил я.

— А вдруг такое бывает?

— Нет, не бывает.

— Нет? Откуда ты знаешь? — иронично спросила Миша.

— Вампиры не влюбляются в смертных: это было бы отклонением, потому что мы не можем видеть смертных в качестве объектов воздыхания, — терпеливо объяснил я.

— Но вдруг есть такие вампиры?

— Нет, любимая, их нет.

«Ей не нужно знать о Барни. Она слишком впечатлительна» — подумал я, немного обеспокоенный ее странными вопросами.

— Но я как-то слышала об одном вампире, который влюбился в смертную девушку, — вдруг сказала Миша, пристально глядя на меня, словно зная, что я хочу скрыть от нее.

— Ладно, раз ты сама слышала, стоит признаться, что это правда, — сказал я, все же очень недовольный тем, что она откуда-то узнала о том ненормальном вампире.

— Да? Значит, и ты знаешь? — Глаза Миши округлились, словно я открыл ей огромную тайну.

— Конечно. По-моему, о Барни знают все. Включая тебя.

Полячка открыла рот, как будто хотела сказать еще что-то, но затем нахмурилась и прикусила губу.

— Барни? — тихо переспросила она. В ее глазах было недоверие, и я пожалел о том, что ляпнул про него, — может, Миша всего лишь блефовала, а я так быстро попался на ее удочку. Может, она ничего и не знала… Но теперь знает. Черт.

— Ты говорила о нем? — настойчиво спросил я, пытаясь выяснить, верна ли моя длгадка.

— Ну, да, я просто не знала, что его зовут Барни, — ответила Миша, опустив взгляд на свои колени. — А как ты думаешь, его история может повториться?

— Вряд ли.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что он родился ненормальным. Он — единственный из нас, который докатился до такой жизни.

— Докатился? — Миша метнула в меня злой взгляд. — Ты насмехаешься над ним?

— Что с тобой? — Перемена в моей возлюбленной удивила меня: почему она разозлилась?

— Ты так пренебрежительно это сказал! А бедный… Бедный Барни так страдает! Какой же ты бессердечный. — Миша раздраженно вздохнула.

Я улыбнулся: да, Миша — вулкан. Никогда не знаешь, когда она взорвется.

— Вижу, что моя неприязнь к Барни задевает тебя, — утвердительно сказал я. — Прости, но таково мое мнение.

Миша виновато улыбнулась, и ее взгляд потеплел.

— Это ты прости. Просто мне не нравится, что ты считаешь, будто любовь вампира и смертной — это плохо, — сказала она.

— Это не плохо. Это невозможно.

— Но вдруг это повторилось?

— Не думаю, что это когда-нибудь повторится.

Миша кивнула и опустила голову, словно пряча от меня свои глаза. Когда я позвал ее, она провела ладонью по лицу, словно смахивая с него слезу. Это встревожило меня.

— Солнышко, ты расстроилась из-за нашего разговора? — спросил я, пересаживаясь к ней. Я обнял ее.

Она не ответила. По ее лицу пробежала еще одна слеза.

— Прости, это так… Так печально… Мне так жаль его. Так жаль! — Миша прильнула ко мне. — Бедный Се… Барни!

— Он сам выбрал такую судьбу и не жалеет о своем выборе.

— Да, но… Фредрик, ты точно не знаешь никого по имени Вайпер? Точно точно?

— Точно, Миша. Не стоит плакать из-за этого. Просто история Барни потрясла тебя, и ты придумала себе ее продолжение, — мягко сказал я. — Никакой Вайпер нет, поверь мне.

— Да, наверно, ты прав. У меня богатое воображение и пустые размышления — тихо сказала Миша. — Ладно, кажется, сейчас мой ход?

 Она высбодилась из моих объятий и принялась обдумывать ход в шахматах.

«Ох и выдумщица» — усмехнулся я про себя.

Мы уже неделю жили вместе, а Миша еще не смогла принять того, что я тоже менял одежду. Однажды, когда я переодевался в своей комнате, Миша влетела ко мне с криком, что не может найти свой телефон (новый, который мы ей купили, потому что она призналась, что разбила свой смартфон. Карточку тоже пришлось поменять), и увидела меня в джинсах и с обнаженным торсом (потому что футболку я держал в руках и думал, надеть ее или взять другую), ее лицо наполнилось испугом и смущением, и она, с восклицанием: «Ой!», выбежала и больше никогда не входила в мою комнату без стука.

По вечерам мы ложились на кровать и, обнявшись, смотрели очередной мультфильм (некоторые по второму разу), а потом играли в шахматы. Миша всегда расстраивалась из-за постоянного проиграша, иногда обижалась и сердилась, и в такие моменты разбрасывала шахматы по комнате. Но я был терпелив: я помнил о том, что она очень эмоциональна и еще не научилась контролировать свои эмоции. Она была искренней и естественной, и я любил в ней все: как она хмурилась, когда усиленно обдумывала очередной ход, высовывала язык, когда сильно старалась что-то сделать, а это не получалось, и что она никогда не отпускала мою ладонь, когда мы гуляли или смотрели мультфильмы. А еще я узнал о том, что она любит петь, и, когда она напевала какую-то польскую песенку, я всегда улыбался: она чудно пела.

Однажды после очередной поездки по работе я вернулся из Лондона и застал Мишу грустной и расстроенной. Оказалось, что она проходила мимо дома, где жила с Мэри, и на нее нахлынули воспоминания. А потом она призналась, что стала специально приходить к этому дому. Я спросил ее: «Зачем?», и ее ответ потряс меня: «Я чувствую, что она рядом».

Я был недоволен тем, что она сознательно идет на страдания, но в этот раз промолчал, в надежде, что скоро ее походы к дому Мэри прекратятся.

Моя жизнь с Фредриком была такой невероятно счастливой, что я никак не могла к ней привыкнуть. Я не могла привыкнуть к тому, что он рядом, что он находится со мной, в нашем доме, и что он всегда спокойный и хладнокровный, и иногда я сердилась на него за это: мне нужно было, чтобы он обнимал меня, целовал, прикасался ко мне, как это делала я по отношению к нему. Было так: я постоянно прикасалась к нему, цеплялась за его руку — мне нужен был физический контакт с ним, а он только изредка делал то же самое. Даже целоваться лезла первой всегда только я, а Фредрик словно боялся прикасаться ко мне и был таким непонятным, что иногда я сомневалась в его чувствах ко мне. А когда я прямо сказала ему, что он бесчувственный, он только спокойно улыбнулся и пообещал постараться проявлять свою любовь ко мне ярче.

Но в один дождливый день холодность шведа совершенно перестала беспокоить меня: я стала все чаще вспоминать и думать о Мэри, и мир потускнел рядом с этими воспоминаниями. Даже Фредрик. Так же от общих знакомых в колледже, я узнала, что Эндрю уехал из Оксфорда в неизвестном направлении.

Все это случилось, когда мне пришлось идти на Коули-роуд. Проходя мимо дома Мэри, я почувствовала что-то непонятное, но это заставило меня остановиться и смотреть на дом. Шел сильный дождь, у меня не было зонтика, но я ничего не чувствовала: перед глазами пролетела моя жизнь с Мэри, а потом — воспоминание о том, как я сижу на крыльце с Фредриком… И без нее. Моя Мэри. Как мне не хватало ее! И, чтобы чувствовать ее присутствие, я опять и опять возвращалась к этому дому.

У меня появилась потребность постоянно говорить о Мэри: в колледже и дома, Фредрику. Я не могла умолкнуть, а он молча слушал и обеспокоенно смотрел на меня. Я рассказывала ему о ней, о том, какой она была, как она любила меня, и как корила меня за то, что я избегаю его. Это было моим наслаждением — рассказывать о Мэри.

Меня не останавливало ничто. Даже когда Фредрик приехал из Лондона после тяжелого суда, уставший и вымотанный морально. Он сел в кресло у камина, а я села к нему на колени.

— Это был не день, а кошмар, — сказал Фредрик, сжимая мои ладони в своих. — Чертов судья так и хотел завалить мое дело.

— Но ты выиграл, правда? — улыбнулась я, безгранично веря в его силы.

— Нет, Миша, это дело я проиграл, и это ударило по моему самолюбию, — откликнулся он.

— Знаешь, что Мэри говорила насчет самолюбия? Она говорила… — начала я.

— Мне уже надоело постоянно слушать о Мэри. Ее нет, — холодно перебил меня швед.

Его ледяной, немного раздраженный тон поразил меня, словно он дал мне пощечину. Я отстранилась от него, мои глаза широко раскрылись, и на них навернулись слезы.

— Прости, это просто вырвалось, — извиняющимся тоном сказал Фредрик и попытался обнять меня, но он стал настолько противен мне, что я оттолкнула его, вскочила с его колен и убежала в свою комнату.

Я закрылась и бросилась на кровать. А Фредрик настойчиво стучал в мою дверь и просил простить его. Как жаль, что он так и не поставил звукоизоляцию! Не желаю слышать его голос!

— Уходи! Я знаю, что ты не любишь ее! И никогда не любил! — истерично крикнула я ему.

— Не будь ребенком! Прошу тебя, открой!

— Нет! Ты не можешь не любить Мэри и одновременно любить меня! Она была лучше меня! Она была всем для меня!

— Миша, солнышко, ну что ты несешь? Она была всего лишь человеком!

— Замолчи! Оставь меня! Уходи! Не хочу тебя больше видеть! — закричала я, и, уткнувшись лицом в подушку, громко разрыдалась: меня пробирала обида за Мэри. Как он посмел так говорить о ней?!

Фредрик отошел от двери, но я не вышла из своей комнаты до тех пор, пока на следующий день он не уехал в Лондон на очередной суд.

Эта ссора была ужасной, и вскоре мы помирились, но я опять и опять говорила ему, что он не смеет говорить о ней гадости, и что он не понимает ни ее, ни меня. Я стала думать, что было большой ошибкой признаться ему в любви и быть с ним. И когда я сказала ему об этом, он нахмурился.

— Миша, это уже слишком, — тихо сказал он, глядя на меня, как на безумную.

— Думаешь, я свихнулась? — с сарказмом спросила я.

— Мэри стала главной в наших отношениях. Как это случилось? Почему она встала между нами? — Фредрик прикоснулся к моей щеке, но я отвернула лицо.

Мне были неприятны его прикосновения.

— Потому что она намного лучше тебя, — жестоко сказала я.

— Миша…

— Мне пора в колледж, — отрезала я и вышла из дома.

Последние три недели я была вся на нервах: меня раздражал даже мой Фредрик, и я избегала его. Когда он о чем-то спрашивал меня, я делала вид, будто не слышу его, и давала ему понять, что не хочу с ним разговаривать. Я нарочно поздно приходила домой, чтобы иметь время думать о Мэри: после колледжа я садилась на скамейку в парке и думала, думала, думала… В колледже я вела себя дурно и истерично, я даже поссорилась с Элли, из-за того, что она посоветовала мне думать о настоящем, а не о прошлом.

А сегодня я так сильно нагрубила одному преподавателю, сказав, что все люди, любящие вампиров и книги о них, — идиоты и восторженные фанатики, что вся аудитория взорвалась гневными возгласами, а сам он вывел меня под руку в коридор и спросил, почему я стала такой дерзкой, а ведь раньше была спокойной и вежливой.

— Ничего не случилось! Просто я хочу вернуться в прошлое. Мне невыносимо жить в настоящем! — резко ответила я ему.

— Не сочтите за грубость, но вам требуется психолог. Прошу, пройдемте со мной: наша миссис Макартур считается лучшим специалистом в области психологии во всей Европе, — озадаченно сказал он.

— Что? Вы хотите отвести меня к психологу? Мне это не нужно! Со мной все в порядке! — огрызнулась я: это было оскорбление с его стороны!

— Мисс Мрочек, она всего лишь поговорит с вами.

— Я уже знаю, что она скажет: это расстройство! Но то, кем я являюсь, нельзя вылечить! И уж тем более, с помощью психолога.

— О чем вы?

— О людях. Люди намного лучше нас, — мрачно бросила я.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, но, если желаете, мы сходим к ней позже. А сейчас идите домой, отдохните и можете не приходить завтра на занятия. И не только завтра, а столько, сколько вам нужно. Вероятно, ваше нервное возбуждение связано с какими-то потрясениями или с напряженной учебой.

— Нет уж, спасибо! Я лучше поговорю с вашей миссис Макартур! Послушаю, какие глупости она мне скажет! Я не буду пропускать учебу из-за пустяков! — насмешливо сказала я.

— Хорошо, как пожелаете. Тогда, пойдемте к ней.

Преподаватель повел меня в кабинет психолога, а я в это время с усмешкой думала о том, какой же он идиот.

Миссис Макартур — пожилая высокая женщина в очках, усадила меня в кресло, села напротив и стала расспрашивать меня, о чем я думаю в последнее время, какие у меня отношения с людьми, есть ли у меня любимый человек и какие причины заставляют меня срываться на окружающих.

Я с ухмылкой наблюдала за ее усилиями.

— Может, закончим этот балаган? — не вытерпела я после ее очередного дурацкого вопроса. — Со мной все в порядке, и я не понимаю, что вообще здесь делаю!

— Вы уверены в этом? — спокойно спросила дама.

— Абсолютно.

— А я вижу, что вам нужен отдых.

— Мне не нужен отдых! Мне нужна Мэри!

Психолог слегка наклонила голову набок.

— Расскажите мне о Мэри. Какие отношения вас связывают?

— Вы думаете, что я лесбиянка? — Я истерично рассмеялась. — Класс! Просто класс!

— Я ничего не предполагаю. Я просто попросила вас рассказать о ней.

Ее спокойный тон немного успокоил меня.

Я тяжело вздохнула.

— Да, извините. Мэри… Она… Она была всем для меня. Она — лучшая из людей. Мы были лучшими подругами, и она очень любила меня и заботилась обо мне. Она была странной и немного невоспитанной, но… Мэри всегда была лучше всех.

— Почему вы говорите о ней в прошлом времени? Вы поссорились?

— Она бросила меня, — угрюмо сказала я.

— Бросила? — переспросила психолог.

— Да. Она умерла.

Психолог поправила очки.

— Теперь мне все ясно.

— Что вам ясно? Как она посмела! Уехала в Лондон, а потом мне звонит ее брат и говорит: «Привет, Миша! Приезжай на похороны! Ой, я не сказал? Мэри умерла!». — Внутри меня вскипела обида на Мэри, и я не могла остановить поток слов, бьющий из меня.

— Вы обижены на нее за это?

— Обижена? Да я ненавижу ее! Она… Как она могла! — Я разрыдалась.

Миссис Макартур поднесла мне стакан воды. Я взяла его, но он лопнул в моей ладони.

Я была опустошена: я не могла забыть Мэри, я любила ее, она была лучшей частью моей жизни… Жизни до Фредрика. Но она бросила меня! Ушла! Умерла!

— Извините, — пробормотала я, бросив взгляд на свою намокшую форму и осколки стекла на моих коленях. Мне стало неловко и стыдно за свои слезы.

— Вы не поранились?

— Нет.

Я сбросила осколки на пол, совершенно не заботясь о том, что подумает обо мне эта смертная.

— Теперь я понимаю, что с вами, Миша, — спокойно сказала миссис Макартур.

Я подняла на нее равнодушный взгляд.

— У вас психологическая травма из-за смерти Мэри.

— Нет, — твердо бросила я. Нет, конечно, нет!

— Вы постоянно говорите о том, что она бросила вас, и не можете простить ей это. Но вам необходимо смириться с этим: смерть естественна для человека.

— Нет, я не хочу, чтобы она уходила, — тихо сказала я.

— Вы корите ее, но, на самом деле, это вы не можете ее отпустить. Она ушла навсегда, а вы не можете принять этого и цепляетесь за воспоминания и былые чувства.

— Я не могу отпустить ее! Она слишком дорога мне! Мэри всегда должна быть рядом со мной. Даже после смерти!

— Но этого не будет. Ее больше нет. И вы держите ее, не даете ей покоя. Вы должны отпустить ее, Миша.

— Я не могу. — Я покачала головой: нет, никогда!

— Вы можете, но не хотите этого. Но нельзя жить прошлым.

Я презрительно смотрела на эту женщину и была готова взорваться от негодования.

— Я не могу ее отпустить! — закричала я. — Я хочу, чтобы она была со мной! И мне все равно, что она умерла! Она обязана быть рядом со мной!

Я схватила сумку и выбежала из кабинета. Приехав домой, я закрылась в своей комнате.

«Отпустить Мэри! Никогда! Как я отпущу ее, если она — часть меня? Лучшая часть! Если я отпущу ее, от меня останется только я! Монстр! Она была человеком во мне. И пока она со мной, я не стану монстром… Нет, я никогда не отпущу ее! Но мой Фредрик… Мэри так хотела, чтобы мы были вместе. Но ведь я с ним! Нет… Сейчас я не с ним, а с Мэри. Что же это?» — Моя голова разрывалась от этих противоречивых мыслей.

— Миша, пожалуйста, открой. Я не могу так больше. Нам нужно поговорить, — вдруг сказал Фредрик за моей дверью. Его голос был полон горечи.

«Господи, ведь я совсем забыла о нем, забыла, что он любит меня. Фредрик страдает. Он ревнует меня к Мэри, а я отталкиваю его от себя. Я не могу отпустить ее, и этим разбиваю Фредрика. Значит, я должна отпустить ее… Она должна понять. Нет, это я должна понять! Я цепляюсь за Мэри, цепляюсь за прошлое и разрушаю свое настоящее и будущее. Я должна отпустить Мэри. Ради Фредрика. Ради нее самой» — Я подошла к двери, открыла ее и увидела измученное усталое лицо моего любимого.

— Миша… — Он улыбнулся, но такой вымученной улыбкой!

— Я должна отпустить ее, — глядя в его глаза, тихо сказала я. — Должна отпустить Мэри.

Я робко обняла Фредрика, и он обнял меня.

— Я должна отпустить ее. Прямо сейчас. Ты поедешь со мной? К ней?

— Конечно, поедем.

Мы молча собрались, сели в машину и поехали в Лондон, на кладбище, где спала Мэри.

Эти три недели были самым ужасным, самым кошмарным периодом в моей жизни: Миша не разговаривала со мной, избегала меня, ходила хмурая и угрюмая, и нарочно громко хлопала дверьми. Я не раз проклял себя за то, что тогда не сдержался и резко отозвался о Мэри. Я не предвидел такой ситуации. После того дня я нарочно не трогал Мишу, понимая, что ею завладела мания любви к Мэри, но сегодняшний утренний разговор поставил точку: я больше не мог терпеть этого. Миша была со мной и одновременно без меня, очень далеко. Она думала только о Мэри. Она жила со мной, а ее мысли находились на Коули-роуд.

Но сейчас, когда мы молча ехали на кладбище, я видел, насколько измученной была моя полячка: она смотрела в одну точку, и ее лицо не выражало никаких эмоций. Мы приехали на кладбище, вышли из машины, Миша взяла меня за руку, и мы медленно направились к могиле Мэри.

Был замечательный апрельский день: все вокруг зеленело, пели птицы, и не было солнца.

Могила Мэри уже стала покрываться молодой травой.

Миша не плакала, а только пристально смотрела на надгробный камень, на котором было написано: «Мэри-Луиза Смит. Дорогая и любимая дочь и сестра. Ты всегда в наших сердцах».

Я понимал, как Мише тяжело и плохо сейчас, какой разбитой она себя чувствует. Но она доверяла мне и разделяла со мной свое горе. Я был готов ко всему и должен всегда быть сильнее ее.

Миша подошла к надгробию, опустилась рядом с ним на колени и прикоснулась к нему пальцами.

— Привет, Мэри, прости за то, что я не приезжала к тебе так долго. Я хочу рассказать тебе о том, что со мной, ведь ты одна понимаешь меня. В моей жизни, менее чем за год, произошло много событий: я поступила в Оксфорд, нашла лучшую подругу и обрела любовь. Моего Фредрика. Знаешь, иногда он такой холодный, но я люблю его. И ты одна знала это. Но ты ушла, и теперь я с Фредриком. Но мне так не хватает тебя, Мэри! Я не могла простить тебя за то, что ты оставила меня. Но сейчас я понимаю, что только мучаю нас троих: тебя, Фредрика и себя… Но я должна отпустить тебя. Уходи с миром! — Миша всхлипнула, сняла с шеи цепочку с кольцом Мэри и положила его на надгробие. — Это твое… Мне необязательно иметь что-то, чтобы помнить о тебе: ты всегда, всю вечность будешь в моем сердце. На всю мою жизнь… Ты ничего обо мне не знала, ты не знала о том, что я — убийца, но все равно любила меня. И я люблю тебя. Но я отпускаю тебя. Отпускаю. Прощай, Мэри! Прощай навсегда!

Миша поднялась с колен, подбежала ко мне и спрятала лицо на моей груди. Ее тело сотрясалось мелкой дрожью, и я почувствовал, как повлажнела моя футболка: Миша молчаливо плакала, и я тоже молчал, понимая, что тишина — лучшее, что может успокоить ее в данный момент.

— Все, Фредрик, ее больше нет… Она ушла! — сквозь слезы прошептала Миша, обнимая меня.

 Мы простояли на могиле Мэри еще около часа. Не знаю зачем. Миша уже не плакала, но и не смотрела на надгробие.

— Поедем? — тихо спросил ее я, начиная волноваться за ее нее.

— Как ты думаешь, ей хорошо там? На небе? — спросила меня Миша. — Ведь она попала в Рай, я знаю это.

— Думаю, Мэри наслаждается своим покоем. Но тебе тоже нужен покой. Поедем, — настойчиво сказал я.

Миша молча кивнула, и мы, взявшись за руки, медленно направились к «Мустангу».

Глава 14

На следующий день Миша попросила меня сходить с ней в парк. Мы расстелили на траве одеяло, легли на него и молча смотрели на мрачное, покрытое серыми облаками небо, но спустя час ветер разогнал облака, и нам с Мишей пришлось спрятаться под одеяло. Так мы и лежали, на редкой молодой траве, под своим бежевым одеялом.

Я взглянул на свои руки и увидел, что тусклые лучи солнца, пробивающиеся сквозь светлое тонкое одеяло, сделали их наполовину такими, какими они были на самом деле: дряхлыми. И не только руки, но и мое лицо, потому что Миша посмотрела на меня и нахмурилась.

— Тебе неприятно видеть меня таким? — спросил я ее.

— Да… Потому что я думаю о том, что стану такой же. И это пугает меня. Я не хочу быть уродливой и дряхлой старухой! — прошептала она, но прикоснулась к моей щеке и погладила ее.

— Но станешь, и этого нельзя изменить, — тихо сказал я, сжав ее ладонь в своей.

— К сожалению. — Миша вздохнула и подняла на меня пристальный взгляд. — Скажи, а тебе нравится быть вампиром?

Я был удивлен ее вопросом: не мог понять, откуда в ее голове взялись такие мысли.

— Никогда не задумывался об этом, — честно ответил я. — Но откуда этот неестественный вопрос?

— А будь у тебя выбор, кем родиться: вампиром или человеком, что бы ты выбрал?

— Остался бы собой. А ты? — искренне ответил я.

— И я, — солгала я.

Если бы у меня был такой шанс — выбрать, кем быть!

«Но, если бы я была человеком, я не смогла бы быть с Фредриком. Ради него я должна быть настоящим вампиром. Я — вампир и должна гордиться этим… Принимать это как должное» — Я должна была переубедить себя. Ради моего шведа

И я решилась.

— Я хочу учиться охотиться, — решительно заявила я.

— Уверена? — серьезно спросил Фредрик.

Я не хотела убивать, но должна была пересилить в себе жалость и любовь к людям.

— Да, уверена. Начнем сегодня же, — твердо сказала я.

— Я рад, — улыбнулся он.

— Я тоже, — опять солгала я.

— Начнем в полночь.

— Вот и замечательно. — Я обняла его.

Когда стемнело, мы свернули одеяло и пошли домой.

Чем ближе приближалась полночь, тем больше я нервничала, а Фредрик становился все серьезнее, и, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о приближающейся охоте, я спросила его, не он ли подстроил автокатастрофу мажора Роба.

— Я хотел убить его, но не успел, — ответил швед. — Я слышал, у него отказали тормоза?

— Да, и он улетел в пропасть, — добавила я. — Значит, его смерть — чистая случайность?

— Именно, — усмехнулся он. — Единственное, что я сделал, — убил тех двух шлюх.

— Правда? — Я была поражена его поступком. — А я думала, что они просто уехали.

— Они заслуживали наказания. Их кровь была на редкость дрянной и разбавленной алкоголем. Я даже не стал пить ее, а просто убил их.

Я смотрела на Фредрика с широко раскрытыми глазами и поражалась тому, что он сделал для меня. Он не стерпел того, что те гадкие женщины издевались надо мной. И он ничего не сказал мне, молчал, чтобы я не чувствовала себя обязанной ему.

— Знаешь, кто ты? — с восхищением спросила я.

Фредрик удивленно улыбнулся.

— Ты мой ледяной принц. Мой айсберг.

— Теперь это звучит как комплимент, — усмехнулся он, притягивая меня к себе.

Я прильнула к нему и поцеловала его.

— Ты рассказал о нас своим родным? — спросила я.

— Конечно. Они очень удивились твоему возрасту и тому, что ты — сестра Марии. Они тоже думают, что я обесчестил ее, и не могут понять, как Мрочеки простили меня. Но, кажется, новость о том, что я нашел свою половину, обрадовала их. Блудный сын перестал слыть беспечным, но все еще остался негодяем.

— Но мы расскажем им всю правду! — весело сказала я.

— Конечно. Они безумно хотят познакомиться с тобой.

— О, нет! Я не готова! Мне страшно!

— Поверь мне, они не такие страшные, как ты считаешь, — улыбнулся Фредрик.

— Но я не готова… Это ведь так важно, а я…

— Ну, хорошо, раз ты сопротивляешься личному знакомству, мы просто пригласим их на нашу свадьбу, лет так через двести.

— Хорошая идея, — совершенно серьезно сказала я.

— А теперь вернемся в настоящее. Тебе нужно переодеться во что-то темное и удобное. — Швед посерьезнел. — Уже половина двенадцатого. Ты готова?

Я не могла поверить в то, что сегодня убью человека и выпью его кровь. Это никак не укладывалось в моей голове.

— Да, я полностью… и морально готова. Я вернусь через пять минут, — тихо сказала я и поднялась в свою комнату.

Все мысли куда-то исчезли. Куда-то вон из моей головы.

Когда я надела черную тунику с длинными рукавами, черные джинсы, кеды, скрутила волосы в пучок на затылке и посмотрела на себя в зеркало, мне стало не по себе. Мне даже показалось, что мое отражение подмигнуло мне и улыбнулось хищной улыбкой. Я моргнула, и это наваждение прошло: наверно, это мое беспокойное воображение выдало мне такую картину.

Во всем доме погас свет.

Я глубоко вздохнула, попыталась мысленно настроиться на охоту и спустилась к Фредрику.

Он окинул меня хмурым взором и вздохнул. Сам он вообще не переодевался.

— Я должна быть красивой: красивой убийцей, — пошутила я, но внутри у меня все дрожало.

— Пожалуйста, настройся серьезно: мы идем не на прогулку, — строго сказал Фредрик. — Первое убийство — это всегда травма, поэтому будь готова к этой неизбежности. Договорились?

— Я серьезна, как никогда. — Я нахмурилась: мне было неприятно оттого, что он так строг со мной. — Поверь мне!

— Тогда начнем. Надень эти перчатки.

Швед и я надели черные кожаные перчатки, и мне вдруг стало смешно оттого, что я, одетая в черное и надев перчатки, стала похожа на вора-домушника. Но я сдержала улыбку, боясь, что Фредрик опять будет отчитывать меня за несерьезное поведение в такой важный момент.

Фредрик взял меня за руку, и мы стали подниматься вверх по лестнице.

— Но я думала… Зачем… — с непониманием глядя на Фредрика, начала я.

— Мы пойдем по крышам, — спокойно сказал он.

Мы зашли на большой, пахнущий плесенью чердак.

«Он рехнулся? Зачем бегать по крышам, если есть улица и тротуары?» — удивилась я, наблюдая за тем, как Фредрик беззвучно открывает окно чердака.

Швед открыл окно, выглянул в него и обернулся ко мне.

— Иди сюда, — позвал он меня. — Нам нужно перепрыгнуть на крышу соседнего дома.

— Ты ничего не забыл? Я еще не умею прыгать так далеко! — возмущенно воскликнула я, подойдя к окну и увидев, что соседний дом располагается метрах в двадцати от нашего.

— Не шуми, пожалуйста, а просто наблюдай за тем, как это делаю я. — Фредрик встал на подоконник и, словно растаяв в воздухе, вдруг появился на крыше соседнего дома, но потом снова оказался рядом со мной.

— Теперь ты. Попробуй. — настойчиво сказал он.

— Но я боюсь! — Меня охватила паника.

«Я совсем не готова прыгать! И убивать тоже! Зачем только я попросила его об этом?» — лихорадочно подумала я.

— Что с тобой? — озадаченно спросил Фредрик, заглядывая в мое лицо. — Ты не в себе.

— Я не смогу так… — прошептала я.

— Сможешь, ведь ты — вампир, и это у тебя в крови, — настаивал он.

Швед поднял меня на руки и поставил на подоконник, но я боялась отцепиться от футболки любимого.

— Фредрик… — чуть не плача пролепетала я.

— Миша, будь серьезней. Ты сама попросила научить тебя охоте, но я вижу, что учиться ты не хочешь, — тихо, но строго сказал он.

— Хочу… Прости меня.

Он внимательно всмотрелся в мое лицо.

— Ты уверена, что хочешь начинать учебу именно сегодня? Если нет, мы перенесем наш урок на другой день, — мягко сказал он, видимо, поняв, что я совершенно струсила.

Но я не могла допустить того, чтобы мой швед посчитал меня ненадежной и неисполнительной. Я подумала, что кое-как перенесу этот злосчастный урок, зато Фредрик не будет считать меня несерьезной.

— Нет, не нужно ничего переносить. Это просто волнение, — поспешно сказала я, мысленно упрашивая себя успокоиться.

— Раз так, настройся. И, если хочешь, на эту крышу мы прыгнем вместе, но потом ты будешь двигаться самостоятельно.

Я молча кивнула, не понимая, как совершу такие прыжки.

 Швед встал на подоконник и взял меня за руку.

— Состредоточься на той крыше. Ты должна попасть на нее, — сказал Фредрик. — Готова?

— Да, — прошептала я.

 А моя душа кричала: «Нет, я совершенно не готова!».

— Прыгаем на три. Один. Два. Три.

Я крепко зажмурила глаза и прыгнула. Я ощущала себя невесомой в воздухе, но вдруг почувствовала, что упала на что-то колючее. Быстро открыв глаза, я с ужасом обнаружила, что вместо соседней крыши мы с Фредриком приземлились на кустарник, растущий у нашего дома. Наше падение было не из приятных, и я была просто оглушена этой неудачей.

— Какой стыд! — простонала я. — Это все из-за меня, да?

Фредрик выбрался из кустарника, вытащил из него меня и стал осторожно вытаскивать из моих волос листья и веточки.

— Это я виновата, да? — поморщившись, повторила я. — Ты прыгнул, а я потянула тебя вниз?

— Это я ошибся: я забыл о том, что ты еще вообще ничего не умеешь, — серьезно ответил он. — Поэтому, пока ты не научишься прыгать по крышам, мы будем бегать по улицам, как преступники. Но мы должны передвигаться незаметно и совершенно беззвучно. Сможешь?

— Попробую, — кисло улыбнулась я. — Только не возлагай на меня больших надежд

— Держи меня за руку и иди за мной.

— Фредрик, пожалуйста, не сердись на меня! Мне очень стыдно! — раскаянно воскликнула я и опустила голову.

— Моя милая дурочка, я не сержусь! — со смехом ответил он. — Я сам был таким и тоже ничего не умел. Я знаю, что от одного желания ничего не зависит, тем более, это твоя первая охота. Не расстраивайся.

Он поцеловал меня, и мы, прячась за кустарниками и в тени домов, с огромной скоростью побежали по улицам в менее освещенные районы города. В конце концов, после недолгой пробежки мы оказались в странном, незнакомом мне месте. Наверно, это была окраина города, потому что дальше, за несколькими домами, начинался лес. Здесь на всю улицу светили всего лишь два фонаря. Лес темнел, словно нависая над маленькими домишками и грозился через пару десятков лет поглотить их своим чревом. Не знаю почему, но я не чувстовала эффекта новизны. Я чувствовала волнение и неприязнь к тому делу, что планировала совершить. Но Фредрик крепко держал мою ладонь, и это придавало мне некое подобие храбрости.

Мы затаились за плотными рядами низкого кустарника с острыми тонкими листями, и мне опять стало так смешно оттого, что мы ведем себя как жулики, что я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться прямо в серьезное лицо моего шведа. Но он посмотрел на меня так недовольно и строго, что мне стало стыдно за свое веселье.

— Извини, — шепнула я ему.

Он ничего не ответил, но вдруг резко посмотрел вправо.

— А вот и твоя первая жертва, — шепнул он мне.

Мою веселость как рукой сняло. Напускная храбрость улетучилась. Я с замиранием сердца посмотрела туда, куда смотрел Фредрик: молодая рыжеволосая девушка садилась в потрепанную красную машину, припаркованную у небольшого домика, метрах в стах от нас.

«Нет, нет… Она ведь так молода!» — с ужасом подумала я.

— Нет, только не она! — взмолилась я, схватив шведа за руку.

— Почему нет? — шепнул он, строго посмотрев на меня.

— Она даже моложе меня!

— А кто тебе нужен? Грязный пятидесятилетний алкоголик?

— Нет, но… Она… Ей еще жить и жить!

— Миша.

— Я не буду ее убивать… Ее — нет! — упрямо сказала я.

Убивать эту юную девушку я не хотела… Убивать вообще…

«Господи, зачем я обманула Фредрика?! Нужно было сказать правду! Он понял бы мой страх!» — пронеслось в голове.

Глаза Фредрика грозно блеснули, но он ничего не сказал.

Пока мы спорили, девушка стала заводить машину, но старенькая на вид колымага отказывалась подчиняться хозяйке. Девушка недовольно вздохнула, вышла из машины, громко хлопнув дверцей, зашла в дом и крикнула: «Папа! Машина опять не заводиться!», «Он ушел, — ответил ей мужской голос. — Ты когда в последний раз мотор разбирала?», «— Дэн, не умничай, а лучше помоги завести машину!», «— Хорошо, эй, а куда это ты линяешь?», «— В туалет! Доволен?».

Через несколько секунд из дома вышел темноволосый парень, лет двадцати пяти, и пошел к машине.

— Ну, Миша, вперед! — тихо сказал Фредрик. — Он не должен дойти до машины.

— Нет, я не могу! — Мое тело словно онемело, и я не могла сдвинуться с места.

— Не будь ребенком! — Швед стал подталкивать меня. — Это легко: подбегаешь, хватаешь, зажимаешь рот и убегаешь в лес.

— Нет! — Когда дело дошло до убийства, мой мозг отказывался делать это, и я просто лежала на земле и дрожала.

— Миша.

— Нет! — воскликнула я, охваченная паникой.

— Эй, кто там? — Парень оглянулся на кусты, в которых мы наблюдали за ним, и медленно направился в нашу сторону.

— Отлично, жертва сама идет к тебе, — прошептал швед.

— Я не буду его убивать! — нервно прошептала я.

Он посмотрел на меня: его глаза были ледяными.

— Тогда смотри, как это делается.

«Он убьет его… Убьет!» — лихорадочно подумала я, полностью оцепенев от ужаса.

Я хотела закричать, но мое горло что-то сдавливало, и я не смогла произнести ни звука, поэтому, объятая животным ужасом, молча смотрела на Фредрика.

— Эй, кто там прячется? — опять спросил парень.

И вдруг Фредрик, как молния, выскочил к нему, зажал его рот ладонью, схватил парня и так же моментально оказался рядом со мной. Послушался громкий хруст: Фредрик свернул ему шею… И передо мной уже лежал труп человека.

— Вот и все. Ты поняла, как это делается? — строго спросил меня Фредрик. — А сейчас пойдем в лес.

Он взвалил труп себе на плечи, схватил меня за руку и заставил подняться на ноги, и мы быстро побежали в густой лес. Вокруг нас мелькали деревья, камни, ветки, но я не могла поверить, что уже все… Парень мертв.

Все вокруг превращалось в путаницу, лишенную всякого смысла, мы только бежали, бежали, бежали. Земля была мягкой, рыхлой, и в некоторых местах мои ноги утопали в ней по самую лодыжку, но Фредрик не останавливался, не обращая внимания ни на меня, ни на довольно затруднительную преграду бегу. Вдруг швед резко остановился, так что я едва не упала лицом в грязь, и скинул труп на землю, к моим ногам.

— Пей его кровь, — командным тоном сказал он мне.

Но я не могла пошевелиться и только нервно дрожала.

Грязь. Вокруг темнота, деревья и грязь.

— Фредрик, наши следы… Они выдадут нас, — пролепетала я, тупо уставившись на безмолвный труп, лежащий у моих ног.

— Я позабочусь об этом. Пей.

— Но я…

— Миша!

Я не понимала, что делала. Я не могла поступить по собственной воле, послушно села рядом с трупом и прикоснулась зубами к его шее, однако клыки не появились: я была сильно напугана, к тому же, просто не знала, как вытащить мои проклятые клыки.

Фредрик опустился рядом со мной, отвел мою голову в сторону и прокусил клыками шею мертвого парня.

Темная красная кровь быстрым нервным ручейком потекла по шее трупа.

— Пей, — приказал мне Фредрик.

Я глубоко и часто задышала: запах крови… Такой свежей, наверно, горячей крови! Как много ее, этой ароматной жидкости!

 Мое сознание помутнилось. Я вгрызлась в шею мертвеца и стала жадными глотками пить его кровь. Она текла по моему подбородку, шее, груди, а я никак не могла насытиться ею.
Я никогда не пила такой вкусной крови… Она была великолепной, терпкой, густой, насыщенной… Это было так прекрасно! Я словно обезумела. Меня охватило что-то непонятное, такое же огромное, как и Космос. Кровь растворялась во мне… Или я в ней. Выпить всю кровь! Всю!

Наконец, я отшвырнула от себя труп и упала на землю. Это был самый прекрасный момент в моей жизни: я была сыта, счастлива и безумно рада, не зная чему. Я лежала на земле, с широко открытыми глазами, раскинув руки, и смотрела вверх, на верхушки деревьев. Я чувствовала, как эта свежая кровь течет по моим венам, и это было сладостное ощущение. Это был экстаз.

Фредрик поднял меня с земли, посадил к себе на колени и обнял, а я вцепилась пальцами в его волосы. Он обнимал меня и что-то говорил, но я не слушала его: я не могла прийти в себя. Мне было очень хорошо… Безумно хорошо. Сладко.

Постепенно перед моими глазами стало возникать лицо Фредрика, сначала мутное, но потом все четче и четче.

— Миша, ты здесь? — услышала я его голос.

— Это было… Я сошла с ума… — пролепетала я, стараясь сфокусировать взгляд на лице любимого.

— Вот видишь, это было не так страшно, как тебе казалось, — улыбнулся он. — Поздравляю с первой охотой.

Я прикоснулась пальцами к своему подбородку и почувствовала на нем кровь.

«Что это? Кровь? Какой ужас! На мне кровь того, ни в чем неповинного парня… Я только что выпила его кровь… Я вся в его крови!» — пронеслось у меня в мозгу, и я почувствовала огромное отвращение к себе и к Фредрику.

Я была пропитана человеческой кровью. Эта кровь залила мою душу. Я была в этой невинной крови.

Миша вдруг истерично завизжала, оттолкнула меня и вскочила с моих колен.

— Nie! Nie chciałem! Mordercą! I w krwi!* — визжала она, бегая по поляне, схватившись за волосы.

«Что с ней? Еще секунду назад она сказала, что это было чудесно!» — Меня охватили волнение и беспокойство.

_________________

*Нет! Я не хотела! Убийца! Я в крови! (польск).

С Мишей что-то происходило, что-то невероятно странное. Ее реакция на первую настоящую кровь человека была ненормальной. Я подошел к Мише, но она с яростью оттолкнула меня, а затем упала на колени рядом с обескровленным трупом и стала трясти его.

— Wybacz mi! Nie chciałem! Nie jestem winny!* — кричала она трупу. — Nie powinieneś umrzeć! Wybacz mi!**

Она зарыдала и прижалась головой к груди мертвеца.

Это совершенно выбило меня из колеи.

— Миша! — Я положил ладони на ее плечи. — Что с тобой?

— Zostaw mnie w spokoju! Nienawidzę cię! Nienawidzę siebie!*** — крикнула она, дернув плечами.

— Ладно, пойдем. Нужно сжечь труп, — сказал я, пытаясь оттащить ее от мертвого парня.

— Nie będę! Chcę iść do domu!**** — кричала Миша, отчаянно сопротивляясь мне. Узел на ее затылке распался, и ее чудесные волосы рассыпались по плечам, пропитываясь кровью.

— Хорошо, посиди здесь. Сам все сделаю. Будь здесь, Миша! И постарайся успокоиться! — Я поднял труп себе на плечи, нашел неподалеку от поляны каменную нишу, бросил туда сухие ветки, на них положил труп, поджег все это, и, когда ветки затрещали и языки яркого пламени стали лизать мертвое тело, я накрыл эту печь большой каменной глыбой.

Я надеялся, что за это время Миша придет в себя, но, когда вернулся к ней, понял, что мои надежды напрасны: она сидела на земле, прижавшись спиной к одному из деревьев, и плакала. Я осторожно поднял ее на руки и побежал домой. Дома Миша вырвалась из моих рук, закрылась в своей ванной и не выходила из нее до самого утра. Я был обескуражен и напуган ее поведением: оно было странным и чересчур истеричным, но я не мог найти причины ее истерики.

________________

*Прости меня! Я не хотела! Я не виновна! (польск).

**Ты не должен был умирать! Прости меня! (польск).

*** Оставь меня! Ненавижу тебя! Ненавижу себя! (польск).

**** Не буду! Я хочу домой! (польск).

Конечно, я помнил, какой шок испытал и я, убив свою первую жертву и выпив ее кровь, но ведь Миша даже не убивала этого парня — его убил я, а она только выпила его кровь. И она так повергнута в шок? Она даже просила прощения у этого трупа! Да что с ней произошло?!

Я сидел под дверью ванной и терпеливо ждал, когда Миша, наконец, покинет ее. Эти часы казались мне вечностью.

Миша вышла в девять двадцать девять утра. С каменным лицом, с мокрыми волосами, завернутая в полотенце. Ее неприступный холодный вид встревожил меня еще больше.

Я подошел к ней, осторожно обнял ее, но она не обняла меня в ответ, а только прижалась лбом к моему плечу. Затем Миша посмотрела на меня безразличным взглядом и закрылась в своей комнате. И в этот момент я проклял тот день, когда все-таки установил в ней звукоизоляцию. Я сидел под дверью комнаты Миши и думал о том, где я допустил ошибку: Миша страшно испугалась, когда я сказал ей убить ту смертную, и отказалась убить ее. Но она отказалась убить и того парня. Я помнил: в тот момент ее лицо исказилось от страха. Но потом, когда Миша стала пить кровь, я был уверен, что теперь все в порядке, и с удовольствием наблюдал за тем, как жадно она пьет кровь. Она опьянела, и я помнил выражение блаженства на ее лице. Но вдруг она словно лишилась разума, испугавшись того, что сделала. И сейчас Миша не позволяла мне быть рядом с ней и помочь ей пережить этот срыв.

«Первая охота Миши оказалась весьма неудачной. Я сильно поспешил, все торопил ее, настаивал на охоте. Жаль, что именно ее она будет помнить всю жизнь!» — с отчаянием подумал я.

Вдруг дверь комнаты открылась, и ко мне вышла моя полячка, переодетая в форму колледжа.

— Я в колледж, — мрачно сказала Миша и хотела обойти меня, но я положил ладони на ее плечи и развернул ее лицом к себе.

— Тебе не стоит идти в таком состоянии, — мягко сказал я. — Как ты? Ты сама не своя после вчерашнего.

— Я не буду охотиться, — тихо сказала она. Ее глаза были полны решимости и холода.

— В смысле, пока не будешь? — переспросил я, не поняв, что она имеет в виду.

— Не буду, — твердо повторила она. — И я иду в колледж.

— Мы должны поговорить о том, что произошло вчера ночью, — настаивал я. — Я же вижу, что охота потрясла тебя.

— Зачем ты убил его? — вдруг нервно спросила она.

— Что? — Я усмехнулся: таким неуместным был ее вопрос.

— Я же сказала, что не буду убивать! Я была не готова!

— Но ты сказала, что готова! Я раз пять спросил тебя об этом!

— Я солгала! Я хотела сделать тебе приятно! Но убивать не хотела! Я была не готова! Чувствую себя отвратительно, как будто я… Зачем ты убил его? — Миша отшвырнула мои ладони от своих плеч. — Не знаю, что со мной! Я противна самой себе!

— Я понимаю, ты поражена, но почему? Ведь ты так и не убила ни ее, ни его!

— Зато ты убил! — Эту фразу она сказала с таким отчаянием, словно не понимала естественности того убийства. Словно она была человеком, влюбленным в человека-маньяка. — Все, Фредрик… Пожалуйста, пропусти меня. Мне нужно отвлечься от этих мыслей. Я иду в колледж! — Миша обошла меня и стала спускаться по лестнице.

Я тяжело вздохнул и вошел в ее ванную: испачканная кровью одежда полячки лежала на полу. Я собрал ее и сжег в железном мусорном баке, за нашим домом, кинув в огонь и перчатки, в которых мы вчера были.

Затем мне позвонила миссис Нейтман: она узнала о том, что я собираюсь закрыть свой офис в Лондоне, но я успокоил ее, сказав, что буду оплачивать ей всю сумму, которую она зарабатывала, работая у меня, до тех пор, пока не устроится на такую же достойную работу.

В полдень я позвонил Мише, чтобы узнать, чувствует ли она себя лучше, но она сбросила мой звонок.

Я ехала в колледж, не видя перед собой ни дороги, ни машин, ни людей. Меня чуть не сбила машина, но мне было все равно: я даже ничего не сказала водителю. Все эмоции покинули меня. Даже странно: у меня не было эмоций.

Прошедшая ночь была сплошным кошмаром: я испытала блаженство, когда пила кровь невинно убитого Фредриком человека, но отвращение к себе и своей сущности пересилило все яркие воспоминания. Я стала ненавидеть себя. За слабость. За то, что я принимала участие в этом проклятом убийстве: ведь тот парень совершенно ни в чем не виноват. Он просто хотел помочь той девушке, наверно, своей сестре, а Фредрик убил его… Фредрик убил, а я выпила его кровь. Я была соучастницей. Мое сознание наполнила жгучая мерзость к самой себе и к шведу.

Я не хотела быть вампиром. Не хотела убивать. Не могла принять себя и то, что с самого рождения ношу клеймо убийцы. Я хотела быть человеком.

Сидя на паре и слушая лектора, который рассказывал о смысле жизни и естественности смерти, я ощущала себя отвратительным гадким чудовищем, приносящим эту самую смерть. Идеальное орудие для убийства… Нет, я им не буду!

— …и важнее всего в этой жизни, мои дорогие слушатели, — принимать себя, принимать то, кем вы являетесь, потому что это — высшая ценность… — говорил лектор, энергично размахивая руками в такт своему длинному монологу.

— Вы абсолютно правы, профессор! — вдруг громко и неожиданно для самой себя сказала я. — Вот только вы не объяснили, что делать тем, кто не принимает себя.

— Очень актуальный вопрос! — отозвался лектор.

— Это не вопрос, потому что ответ я уже знаю.

— Поделитесь с нами?

— Конечно. Есть две формы земного времяпровождения: одна из них — это жизнь. Жить и принимать то, кто ты есть, принимать свою сущность и положение. Жить и продолжать род, иметь любимые занятия, работу, быть довольным и не иметь желания что-то изменить в своей жизни. Такое времяпровождение устраивает многих, и они поддерживают в своем теле эту жизнь, драгоценную для них, потому что боятся смерти. Им нравится процесс самой жизни.

— Отлично, продолжайте!

— Но есть вторая форма — это существование, когда ты не принимаешь и ненавидишь то, кем родился и кем являешься, но, машинально, против своей воли, поддерживаешь в себе жизненные функции и терпишь свое бытие. Живешь без смысла, без цели, думая только о том, как бы смерть скорее забрала тебя, потому что хочешь умереть, но боишься доставить смерть самому себе, но мечтаешь, что смерть прекратит твое бессмысленное существование и даст покой. А некоторые вообще не могут умереть, и даже не имеют возможности покончить с собой, вот что несправедливо. И эта мука будет продолжаться всю вечность. И это — невыносимая форма бытия, приводящая к пропасти и сумасшествию.

Студенты молчали, а преподаватель кашлянул.

— Мисс, мне кажется, у вас есть некоторые проблемы? Ваши размышления наводят меня на мысль, что… — робко начал он.

— Вы ошибаетесь, — мрачно перебила его я. Солгала.

— Позвольте узнать, к какой форме бытия относите себя вы?

— Я ненавижу себя! — тихо, но с чувством, сказала я, а затем схватила сумку и вышла из аудитории.

Я поняла, что зря приехала в колледж: здесь на меня напали философские размышления, которые привели меня к окончательному выводу: я — зло.

Выйдя из колледжа, я быстро направилась на велосипедную стоянку. Мне было так мерзко осознавать, что я — одна из главных злых героев сказок и страшных историй, убийца, кровосос, что это было почти физическое чувство. Я чувствовала, будто моя кожа стала липкой, противной, уродливой. Я не сомневалась в том, что должна бороться со своей сущностью. Любым способом. Я — не убийца. Я — человек.

— Миша! — вдруг услышала я голос Фредрика.

Я машинально обернулась и увидела шведа: он сидел в своем «Мустанге», припаркованном прямо у стен колледжа.

— Садись, — сказал он.

Я не хотела разговаривать с ним после вчерашнего преступления, но переборола в себе это нежелание, помня о том, что сама ввела его в заблуждение. Швед прав: он не единожды спросил меня, готова ли я к охоте. Я сама солгала ему. Я сама настояла на том, чтобы охота прошла именно вчера. Фредрик ни в чем не виноват… Но все же, я чувствовала к нему неприязнь: он видит в убийствах только закон. Он — вампир в полном смысле этого слова. Убийца, не видящий в своих преступлениях ничего ужасного.

Но, пересилив себя, я села в машину. Фредрик потянулся ко мне, чтобы поцеловать, но я отвернула от него свое лицо. Швед молча завел машину.

— Зачем ты здесь? — спросила я, не отрывая взгляд от лобового стекла.

— Ты не ответила на звонок. Я волновался.

— И только из-за этого ты приплелся сюда?

— Я совершенно не узнаю тебя, — нахмурился Фредрик. — Ты вновь стала грубить.

— Да что ты, — мрачно улыбнулась я. — Куда мы едем?

— Домой, — ответил он. — Как ты?

— Просто великолепно! — нервно ответила я. — Но, если ты хочешь поговорить о вчерашнем, то не стоит: я уже все сказала.

— Я слышал твой замечательный монолог в колледже и очень обеспокоен твоими мыслями. Ты не должна не любить себя.

— Не любить? Мягко сказано! — вырвалось у меня.

— Послушай меня: жизнь людей подобна зажженным спичкам — они ярко вспыхивают, быстро горят и неизменно угасают. Они могут погаснуть в начале, на середине или в конце своего деревянного тела. А наша жизнь — это факел, вечный огонь, тихо тлеющий, но никогда не гаснущий. Ничто никогда не сможет погасить его. Даже мы сами. Это фатальная неизбежность, которую мы не можем изменить или разгадать. Это закон природы. Закон того, кто создал нас. И, если ты родились вампиром, значит, Бог создал тебя особенной. Именно тебя он выбрал на эту роль, чтобы ты горела, несмотря ни на что. И он дал тебе силы для этого. Многие люди мечтают о бессмертии, но для них оно — несбыточная мечта, а ты владеешь мечтой этих миллионов в реальности. Мечтой миллиардов. Мы не выбираем, кем рождаемся, и не знаем, почему именно мы были избраны для вечной жизни вампиров. Но у нас, как и у людей, есть долг: повиноваться нашему создателю. Мы не можем и не должны идти против его воли, — не глядя на меня, сказал Фредрик.

Я мрачно усмехнулась: какой же он все-таки философ.

— Я знаю, почему мы горим и не гаснем: потому что мы пожираем жизни этих несчастных маленьких спичек, высасываем из них жизнь и силу. Мы — паразиты, вот, кто мы! Мы не можем жить самостоятельно: нам нужно постоянно воровать чью-то кровь, чью-то жизнь, потому что сами мы ничего не можем произвести, не можем ничего создать. Я уверена, что Бог создал нас и людей равноправными, но мы возомнили себя высшими, захотели быть богами на этой планете. Мы — самозванцы, а не избранные! Убивать других, чтобы продолжать свое существование, — это подлость!

— Ты так и не можешь понять: для людей смерть — естественная форма завершения жизни, — твердо сказал швед.

— Да, если человек умирает от старости или болезни. Как Мэри. Но, если он был насильственно лишен жизни — это неестественно. Такая смерть безобразна и мучительна. И кто от нее страдает? Нет, не мертвец, потому что он уже ничего не чувствует, как пустой гроб, как пустая коробка, как сломавшийся холодильник. От этой смерти страдают родители, родные, друзья. Любимые. А вдруг тот парень любил кого-то? И теперь его семья и его любимая без ума от горя. Из-за нас с тобой. А что делаем мы? Мы и несем эту безобразную насильственную смерть! Мы пожинаем то, чего не сеяли! Пожинаем труды Бога!

— Это наша работа. Работа, которую нам навязал он сам. Мы не сами придумали и создали эту систему.

— Работа? Без права увольнения? — Я нервно рассмеялась. — Но что, если я хочу уволиться?

— Ты не сможешь, и никто из нас не сможет. И откуда в твоей голове такие противоестественные мысли? Хотя, я знаю откуда: это люди так влияют на тебя.

— Нет, Фредрик, я сама это поняла. Я сама себя изменила.

— Ты не просто изменила себя: ты стала почти человеком. Современная культура, человеческое окружение и твое собственное желание просто убили в тебе все трезвые мысли, — мрачно сказал Фредрик.

— Я не хочу быть вампиром. Почему Бог не спросил меня, когда создавал, кем я хочу быть?

— Ты несешь чушь.

— А если бы он спросил, я бы сказала ему прямо в лицо: я хочу быть человеком.

— Но ты не можешь им быть. И, в первую очередь, потому что не сможешь изменить свою природу. Чтобы жить, тебе нужно будет убивать. Тебе необходима кровь людей.

— Я не хочу убивать, и не буду, — твердо сказала я.

— Тебя нужно лечить, — тяжело вздохнул швед.

— Я выбрала свой путь: я не буду убивать людей. И пить кровь тоже.

Фредрик что-то сказал по-шведски, но я поняла, что он выругался, и очень даже эмоционально. Но я и бровью не повела.

— Я надеюсь, что все это ты говоришь под влиянием вчерашней неудачной охоты, — сказал он. — Миша, солнышко, только послушай, что ты несешь!

— Я все сказала, — отрезала я.

Мы подъехали к дому, и, чтобы не слушать моральные наставления шведа, я быстро выскочила из машины, забежала в дом и закрылась в своей комнате.

Через несколько часов Фредрик позвонил мне.

— Мне нужно уехать в Лондон на три или четыре дня. Я надеюсь, ты не наделаешь глупостей? — обеспокоенным тоном спросил он.

— Не волнуйся, — с сарказмом ответила я. — Я не такая дура, как ты считаешь.

— Я так не считаю, и ты это знаешь. Выйди ко мне, чтобы я поцеловал тебя на прощание. Мне это нужно, ты нужна мне.

— Не выйду. Уезжай.

Я отключила звонок, но подошла к окну, чтобы проводить Фредрика взглядом. Через минуту я увидела, как он сел в машину и уехал.

Отныне я осталась наедине со своими черными мыслями.

Не знаю зачем, но я поставила напротив большого зеркала стул, села и стала рассматривать свое отражение.

(«Вот, кто я. Монстр. Ужасное существо. За этой красивой оболочкой скрывается чудовище, черви. Целый клубок червей и ядовитых гадких лягушек, требующих крови… Ненавижу!»)

— Ненавижу тебя! — прошептала я своему отражению.

«И я ненавижу тебя!» — вдруг пронеслось в моей голове. Чья-то чужая мысль… Мой собственный голос, но чужая мысль…

Я застыла, но и через минуту ничего больше не услышала.

«Мне это показалось? Как странно… Словно кто-то залез в мой мозг» — удивилась я и опять стала смотреть на свое отражение, но теперь очень пристально, ища в нем подвох. И вдруг Миша, смотрящая на меня из зеркала, улыбнулась мне клыкастой улыбкой.

Я с ужасом вскочила со стула. Внутри меня все похолодело: что со мной? Что это за бред? Мне это кажется? Я впилась взглядом в зеркало, но не увидела никого, кроме испуганной и расстроенной себя.

У меня отлегло от сердца, но страх не проходил. Это было страшно — увидеть себя другую, с клыками.

«Это просто бред моего воображения. Я просто устала морально. Это — реакция на вчерашнюю ночь. Все, Миша, успокойся, успокойся!» — настраивала себя я.

В этот момент я безумно пожалела о том, что Фредрик уехал с иголками в сердце: он хотел поцеловать меня, а я даже не вышла к нему, чтобы попрощаться! Эгоистка! Стерва!

Мне было странно быть одной, без шведа, и после своего бреда с зеркалом я боялась заглядывать во все зеркальные поверхности нашего дома, а они подстерегали меня на каждом шагу: это я накупила кучу зеркал. В каждую комнату. Поэтому я ходила по дому, уставившись в пол.

Вечером я позвонила Фредрику, чтобы извиниться за свое поведение, но он не взял трубку. Зато прислал сообщение: «Занят. Перезвоню. Люблю тебя». Недовольно хмыкнув, я бросила телефон на кровать и пошла в ванную. Я приняла горячий душ (даже зеркало на стене густо запотело), а потом набрала в ванну воды и долго лежала в ней, глядя на свои запястья, и думая о том, смогут ли мои клыки пробить нежную кожу на них, чтобы я смогла питаться собственной кровью. Я даже попыталась это сделать, но не смогла заставить клыки появиться из десен: я совершенно не чувствовала их и удивлялась, как можно управлять кусками костей, спрятанными в моих деснах. После очередной неудачной попытки, я вышла из ванной, завернулась в полотенце, спустила воду, все-таки решилась протереть запотевшее зеркало и стала выдавливать зубную пасту на зубную щетку, чтобы почистить зубы. Прядь мокрых волос упала прямо мне на лицо, и я подняла глаза на зеркало, чтобы убрать ее. И громко взвизгнула.

Там была клыкастая улыбающаяся Миша.

«Боишься меня?» — послышалось у меня в голове.

Я до смерти испугалась, завизжала, бросила в нее зубную щетку, а потом бессознательно ударила по ней кулаком: осколки зеркала с громким звоном свалились в раковину и на пол. Я в ужасе прижалась к стене, опустилась на пол и закрыла рот ладонью, чтобы не зарыдать. Меня объял ужас: я боялась, что сошла с ума.

«Она говорила со мной! Она, в зеркале! Кто она? Что ей от меня нужно? Боже, я сошла с ума?» — Мне было невыносимо страшно. Страшно выходить из ванной. Я сидела на полу, дрожала и прерывисто дышала. Что-то ужасное охватило меня… Жуткий всепоглощающий страх.

Спустя пару минут я нашла в себе силы выбежать из ванной, побежала в свою комнату, краем глаза посмотрела в зеркало…

Она смотрела на меня.

«От меня не убежишь!» — сказала она и мерзко рассмеялась.

Я громко вскрикнула и бросила в нее лампу: зеркало распалось на куски, а стеклянная лампа раскололась на части.

«Думаешь, сможешь избавиться от меня?» — пронеся в моем разуме ее голос.

— Кто ты? Что тебе нужно от меня? — взвизгнула я, обращаясь к пустоте комнаты. — Зачем ты преследуешь меня?

У меня началась истерика. Я стала задыхаться.

То, что я видела в зеркале и слышала в своей голове было вполне объяснимо: я сошла с ума. Но в тот момент, объятая паникой и животным ужасом, я не могла понять, что со мной творилось.

— Кто ты? Что тебе нужно? — сквозь слезы, пролепетала я свой вопрос, обращенный к Мише, живущей в зеркале.

«Я здесь, чтобы убить тебя» — с такой ядовитой яростью ответила она, что я тут же поверила ей.

— Уходи! Уходи! — вскричала я, схватившись за виски. — Тебя нет! Ты просто бред! Я просто брежу!

Но она жутко рассмеялась, словно опровергая мои слова. Ее смех был пропитан злобой и ненавистью, и звенел в моих ушах, в комнате, напонял собой весь дом.

Я схватила телефон, бросилась к кровати, спряталась под одеяло и, плача от страха и непонимания, позвонила Фредрику. Он долго не брал трубку, и меня охватывал все больший страх. Страх того, что она выйдет из зеркала и убьет меня.

Я сжалась в комочек и закрыла глаза.

Наконец, швед взял трубку.

— Миша, я рад, что ты позвонила! — обрадованным голосом сказал Фредрик.

— Она преследует меня! Вернись! Вернись, пожалуйста! Я сойду с ума! — рыдая, закричала я в трубку.

Глава 15

— Миша, что случилось? Кто тебя преследует? — Я был поражен ее голосом. Она была в истерике, и мне было трудно разобрать, что она кричала в телефон.

— Мне так страшно! Она в зеркале! Я сошла с ума!

— Кто в зеркале? — Мое сердце почти взрывалось от ее криков. — Солнышко, не кричи, я все слышу.

— Она хочет убить меня! — провизжала Миша, а потом ее голос стал спокойным и каким-то низким, дерзким. — Положи трубку, идиотка, — а потом снова жуткий крик: — Она в моей голове! Фредрик! — Затем вновь низкий: — Не верь ей, Фредрик. Она просто истеричная дура!

А потом испуганный визг и короткие гудки.

В моей душе что-то оборвалось: крики и непонятное поведение Миши напугали меня. А ее странная манера менять голос… И ее слова… «Она». Что с ней? Кто с ней в нашем доме?

Я выскочил из офиса, сел в машину и на сумасшедшей скорости поехал в Оксфорд, к Мише. Я безумно боялся, что она попытается что-то с собой сделать… Что она сошла с ума.

«Сколько ей пришлось пережить за такой короткий срок! Смерть Мэри, моя ложь насчет меня и Марии, эта проклятая неудачная охота… Только бы с ней все было в порядке!» — лихорадочно думал я, выжимая из своего «Мустанга» максимум того, что он мог.

Приехав в Оксфорд, я вбежал в дом и громко окликнул Мишу. Она не отозвалась, но я знал, что она в доме: я слышал ее громкие всхлипывания. Она рыдала. Я нашел Мишу в моей комнате. В шкафу. Она сидела, обняв свои колени. Совершенно обнаженная и вся в крови.

— Миша… Миша! — Я схватил ее в объятья. — Что случилось, родная?

Я усадил ее на диван, достал из шкафа первую попавшуюся свою футболку, надел ее на Мишу, сбегал в ее комнату, принес Мише ее трусики и надел их на нее. Все это время она рыдала.

— Солнышко, что с тобой? О, боже… — Я снял свой пиджак и стал стирать им кровь с рук и лица Миши, а она вдруг крепко обняла меня за шею. Я сел на пол и усадил ее на свои колени.

— Все, успокойся, я здесь, — сказал я ей на ухо.

— Ф-Ф-Фредрик! — заикаясь, сказала Миша и вцепилась пальцами в мои волосы.

— Все позади. Тише, родная, тише. — Я поцеловал ее в лоб.

Миша перестала рыдать, но ее тело все еще сотрясалось.

Я обнял ее и терпеливо ждал, когда она хоть немного успокоится. В это время, объятый страхом за Мишу и ужасом от ее поведения и вида, я мысленно искал причины и возможное объяснение ее состоянию. Но ни одна удачная мысль не пришла мне в голову, поэтому я понятия не имел, что, черт возьми, произошло с Мишей за короткое время моего отсутствия.

— Миша, что произошло? Почему ты пряталась в шкафу? В таком виде? — ласково спросил я ее.

Она выпрямила спину и посмотрела на меня глазами, полными непонимания и страха.

— Я позвонила тебе, а она забрала телефон и разбила его… А потом… Я не знаю… Я оказалась на улице, голая, рядом с истерзанным трупом… Она убила ее, Фредрик! Я побежала домой и спряталась…

— Где труп? — спросил я, пораженный ее словами.

«Она… Кто такая «она», черт возьми? И что она сделала с Мишей?» — прокричало мое сознание.

— Я спрятала его… В кустах… Около леса…

— Подожди минуту, я сейчас вернусь: нужно уничтожить труп, ведь на нем твои отпечатки…

— Нет, не оставляй меня! Прошу! Она вернется! — Миша вцепилась в меня и вновь зарыдала.

— Хорошо. Тогда мы пойдем вместе. Но сначала нужно одеть тебя. Пойдем.

Я понес Мишу в ее комнату, достал из ее шкафа какие-то джинсы, надел их на полячку, обул ее в балетки, и мы побежали к лесу. Там она показала мне, где спрятан труп (женщины, совсем неинтеллигентного вида), и я сжег его.

Когда мы вернулись к дому, Миша отказалась заходить в него, потому что там была «она», поэтому я взял ее на руки, она крепко зажмурилась, и я отнес ее в свою комнату. Усадив Мишу в кресло, я опустился на колени у ее ног.

— Ты скажешь мне, кто «она»? И почему в твоей комнате разбито зеркало? — мягко спросил я, гладя ее волосы, а она смотрела на меня таким многострадальным взглядом, что разбивала мое сердце.

— Потому что она живет там… Но она вышла из него и забралась в мой мозг, — словно в ступоре, прошептала Миша.

— Кто «она»?

Вдруг Миша широко распахнула глаза, ее губы задрожали, и она дрожащим указательным пальцем указала на что-то за моей спиной. Я резко обернулся, но не увидел никого и ничего, кроме нашего с ней отражения в зеркале.

— Миша, там никого нет, — мягко сказал я, вновь обернувшись к любимой.

Но лицо Миши изменилось: оно стало дерзким и злобным.

— Вот видишь, он не верит тебе, — сказала она низким голосом, который я слышал в трубке. — Бедная, несчастная Миша! Думала, он поможет тебе?

Но вдруг ее лицо стало лицом моей Миши.

— Уходи! — с ужасом воскликнула она, глядя в зеркало.

— Уйти? Нет, я не уйду. Как тебе мое небольшое развлечение? А ведь это твое первое убийство! Поздравляю! — сказала она голосом другой Миши.

— Фредрик, спаси меня! Она убивает меня! — вскрикнула Миша, спрятав голову на моей груди.

Я схватил ее в объятья, и моя душа словно разорвалась от невыносимости того, что я понял: у Миши было раздвоение личности. Я не знал, что делать: я был оглушен, словно мой мозг ударили огромной кувалдой. Я гладил ее волосы, а сам закрыл глаза от душевной боли: моя Миша, моя любимая полячка больна! Психически больна… Господи, как это могло случиться? Как и когда? Меня не было всего лишь шесть часов! А она… Она сошла с ума…

— Борись, Миша, борись с ней! — громко сказал я ей и крепко поцеловал ее в лоб.

Но вдруг Миша рассмеялась мне в лицо жутким смехом.

— Ты ничего не сможешь сделать! Она — слабое и безвольное существо! Она не нужна тебе! Тебе нужна я! — сказала она. Ее глаза блестели бешенством.

— Не давай ей завладеть тобой! — Я встряхнул Мишу, и она широко раскрыла глаза. Ошеломленая. Напуганная.

— Мне так страшно! Она говорит, что убьет меня! Она смеется в моей голове! Она сидит там, она — паразит… Заткнись, дура! Я намного сильнее тебя! Нет… Нет?! Ха, ты всегда была слабой, всегда только и делала, что рыдала! Оставь меня! Теперь никогда! Я убью тебя, маленькая истеричная сучонка!

Это страшное зрелище пробирало мои стальные нервы: Миша разговаривала сама с собой, меняясь в лице и меняя тон голоса. Злобное существо, сидевшее в ней, пыталось завладеть ею, завладеть ее телом… А я не знал, что делать, не знал, как спасти мою Мишу. Я проклял себя за то, что уехал в Лондон и оставил ее в подавленном состоянии. Я должен был помочь ей выйти из депрессии, но вместо этого уехал, оставив ее наедине с дурацкими мыслями и черным впечатлением о вчерашней охоте.

Но я отчетливо понимал, что не справлюсь с ней один, с этим существом, сидящим в моей любимой. Я схватил Мишу за руку, крепко сжал ее, достал из кармана брюк телефон и набрал номер Мартина — старшего брата Миши.

Увидев телефон, Миша громко рявкнула и попыталась забрать его у меня, но я скрутил ее и крепко прижал к себе. Тогда она стала кусаться. Клыками. А ведь я знал, что моя Миша не умеет их контролировать.

— Алло? Кто это? — послышался в трубке голос Мартина.

— Мартин, это Фредрик Харальдсон, — поспешно сказал я.

Миша громко завизжала.

— Фредрик? Боже, кто у тебя там визжит? — удивился Мартин: он, как и все Мрочеки, уже знал о нас с Мишей.

— Мартин, случилось что-то ужасное… — торопливо начал я, удерживая извивающуюся Мишу.

— Сукин сын! Положи телефон! — крикнула Миша.

— Это Миша? С каких пор она стала ругаться?

— Мартин, срочно прилетай в Оксфорд: у Миши раздвоение личности. В ней что-то сидит. Я не справлюсь с ней. Ты слышишь эти крики? Это не Миша, а то, что завладело ею.

— Уже вылетаю. Позвоню Мсциславу. Жди.

Я отшвырнул телефон и схватил Мишу за обе руки.

Она злобно рассмеялась.

— Все будет хорошо. Я обещаю, — твердо сказал я ей, но не посмел обнять ее: она могла воспользоваться ситуацией и выпрыгнуть в окно.

— Мерзавец! Думаешь, что победишь меня? — хохотала она.

Я четко осознавал, что это — не Миша, а значит, я должен быть жесток с ней, чтобы удержать. Но я безумно испугался: уже десять минут со мной была только эта злая Миша… А где моя? Где моя Миша? Куда она исчезла?

— Миша, солнышко! Где ты, Миша! — закричал я, сильно встряхивая ее. — Я знаю, ты слышишь меня!

— Ее больше нет! — дерзко ответила вторая Миша.

Я никогда не сделал бы того, что сделал сейчас, — сильно ударил ее по лицу, надеясь на то, что моя Миша хоть на секунду вернется ко мне.

— Фредрик… — прошептала Миша, моя испуганная заплаканная Миша! — Фредрик!

— Все хорошо… Я вылечу тебя, я обещаю! — Я поцеловал ее в губы. — Только борись, не сдавайся!

— Не бросай меня! Мне так страшно! — прошептала она.

— Никогда! Я здесь и всегда буду рядом с тобой…

— Как трогательно! — расхохоталась вторая Миша.

— Уходи из ее тела! — жестко сказал я ей. — Немедленно!

— Теперь это мое тело! У нее было достаточно времени! А теперь поцелуй меня! Ты полюбишь меня. Я лучше нее! Я достойна занять ее место!

Я вновь встряхнул ее.

— Фредрик… Она душит меня… — («Миша! Моя Миша!»).

— Миша, не уходи! Будь со мной! — в отчаянии прошептал я, целуя ее лицо.

— Мне страшно! Она убивает меня! Фредрик! — Миша завизжала, а потом рассмеялась ужасным злобным смехом.

Не знаю сколько времени я держал ее. Я не помню, прошел ли день или нет. Был ли он вообще. Я просто сидел на полу и удерживал Мишу. Мое сердце отчаивалась все более: моя Миша почти исчезла, и вместо нее жила злая особь. Она пыталась соблазнить меня, осыпала оскорблениями, смеялась как сумасшедшая. Но я держал ее и не давал ей сбежать. Я уже начинал сходить с ума, но, к счастью, приехали братья Миши — Мартин и Мсцислав. Увидев состояние сестры, они пришли в отчаяние, но быстро взяли себя в руки. Мы связали Мишу двойным рядом стальной цепи, залепили ее рот скотчем, закрыли ей глаза куском моей майки и положили ее на заднее сидение огромного джипа Мрочеков. Мартин сел за руль, а мы с Мсциславом сели по бокам от Миши, чтобы не дать ей сбежать.

Мое сердце рассыпалось на куски: Миша рычала, мычала, визжала, мотала головой, била нас ногами. Мне было безумно больно видеть, что происходит с моей возлюбленной.

Мы приехали в Лондон, сели в личный самолет Мрочеков, прилетели в Варшаву и поместили Мишу в специальную наглухо закрытую комнату с гранитными стенами, которую за столь короткий срок выстроили родители моей полячки. Я снял с глаз Миши повязку, скотч с ее губ, и освободил ее от цепей. Она тут же бросилась к стене и стала биться о нее всем телом, крича, что, раз она мне не нужна, то не нужна и Миша. Ее пришлось приковать к толстой, надежной стене. Родители Миши были в шоке и панике, а пани Мрочек горько плакала, глядя на дочь.

Мне предложили немного отдохнуть, но я отказался: я остался с Мишей и добровольно слушал ее оскорбления. Я ушел только на пару часов, на охоту, но потом вернулся к Мише. Я не мог оставить ее одну и верил в то, что моя Миша не умерла.

Так проходили день за днем: я сидел с Мишей, пытался найти в ней мою Мишу, но постепенно стал терять веру. Иногда я даже с ужасом думал, что все потеряно… Все! Моя Миша исчезла! А эта злая особь, с ее лицом, была чужой и ненавистной.

Около недели она пыталась вырваться, кричала, хохотала, пыталась соблазнить меня. Чтобы покормить ее, ей приносили большой пластиковый стакан с кровью, но она отталкивала его от себя и кричала, чтобы мы сами пили эту гадость, а ей нужна свежая кровь. Тогда для нее привели настоящую жертву — первого попавшегося прохожего, и затолкнули его в камеру, на время сняв с Миши цепи. Она безжалостно убила его и выпила его кровь. После этого ее пришлось долго ловить, потому что Миша использовала все вампирские способности, поэтому мне и ее братьям стоило немалых трудов сделать это. И это выматывающее действие происходило каждый четвертый день.

Еще через неделю Миша присмирела и попросила избавить ее от цепей, пообещав, что не убежит. Я был против того, чтобы дать ей свободу действий, но ее родители сделали это: для них даже эта особь была любимой дочерью. Когда Мишу освободили, она кинулась на мою шею и стала целовать меня, но я тут же оттолкнул ее, а она даже не смутилась, расхохоталась и облокотилась о стену рядом со мной.

— Знаешь, Фредрик, я смотрю на тебя и думаю: на что ты рассчитываешь? Я убила ее. Теперь это тело мое! Я люблю тебя и не отступлюсь. — Она прищурила взгляд, хищно улыбнулась и провела ладонью по моему лицу. — Знаю, чего ты хочешь, мой милый. Вернуть эту девчонку? Но у тебя ничего не получится! Я заперла ее в клетке!

«Заперла? Значит, Миша жива!» — В моем сердце проснулась надежда. Робкая, но пронизывающая надежда.

— Заперла? — спросил я, положив свою ладонь на ее ладонь.

— Да, в темной, сырой, клетке. Она кричит, знаешь что? «Фредрик! Спаси меня! Спаси!» — передразнила она. — Но у нее нет никаких шансов! И за что только ты ее любишь? Она — ничто, а я — все.

— Как мне тебя называть? — спросил я, повернувшись к ней.

— Мишей, я ведь Миша. Я вампир, а она — жалкая гусеница, помешанная на любви к людишкам! — Она прильнула ко мне, и ее лицо выразило злость. — Ты должен любить меня, а ее!

— За что ты так ненавидишь ее?

— Я выгоню ее! Убью! Она не достойна жить, а я достойна! Она не достойна быть с тобой! Сколько неприятностей ты с ней пережил! Но со мной такого не будет!

— Тогда почему ты даже не удосужилась спрятать труп?

— Ты о той несчастной бродяжке? Тогда я просто наказала ее!

— Чтобы ты знала, я очень недоволен тем, что ты бегала по Оксфорду нагишом, — серьезно сказал я, удивляясь настойчивости и трезвости мысли этого существа.

— Ну, прости, милый, меня все равно никто не видел. — Она встала на цыпочки и потянулась к моим губам. — Честно, честно.

-Ты серьезно думаешь, что можешь заменить Мишу? Я люблю ее, а тебя ненавижу. Да, она слабая, еще глупенькая и капризная, но именно ее я люблю. Ее любят родители, братья, сестры. А ты никому не нужна. Никому, — холодно сказал я.

Ее глаза загорелись бешенством. Она сильно сжала мое лицо, но я схватил ее руки и отвел их от себя.

— Не нужна? — закричала она. — Нужна! И ты поймешь это, глупец! Даже если не нужна, все равно буду только я!

Она отошла от меня.

— Ты всю жизнь будешь сидеть здесь. Потому что ты — не она, — мрачно сказал я. — Мне нужна Миша, а не ты. И я надеюсь, что она слышит меня.

— Заткнись! — прошипела она и ушла в дальний угол комнаты.

— И, если ты не дашь мне поговорить с ней прямо сейчас, я больше не буду сидеть с тобой. — Я строго смотрел на нее, надеясь, что она согласится на мой шантаж.

— Ты не сможешь меня бросить! — мрачно усмехнулась она.

Я молча пошел к толстой стальной двери.

— Ну, ладно! Но только минуту! — Она подскочила ко мне, схватила меня за руку и злобно посмотрела мне в глаза. — Одна минута! Понял? Ну, выходи, дура, пока я разрешаю!

Я затаил дыхание: я так давно не видел мою Мишу! Я даже потерял надежду увидеть ее снова. Она жива! Нет, живым было ее тело, а сама Миша была заперта в плену у этой особи.

— Миша, где же ты? — Я обхватил ладонями ее лицо.

Она подняла на меня взгляд: испуганный и изумленный.

Я глубоко вздохнул. К моим глазам поднялись слезы, но я не мог допустить, чтобы Миша видела меня таким слабым, поэтому часто заморгал и прогнал их.

— Миша… — Я крепко обнял ее, почти не веря в то, что обнимаю именно мою Мишу.

— Фредрик! — Миша прильнула ко мне и обняла меня за шею. — Что со мной? Где я?

— Все хорошо, ты в безопасности. Только больше не позволяй ей завладеть тобой. Ты нужна мне. Я не могу жить без тебя.

— Но она такая сильная! — чуть не плача, воскликнула Миша.

— Но ты сильнее, я верю в это, и ты поверь! — Я поцеловал ее, вложив в поцелуй всю свою любовь к ней.

— Скажи, я опять кого-то убила? — спросила Миша.

— Ты — нет, она — да, — коротко ответил я. — Знаешь, я думаю, что она — это то, что ты отказываешься признать. Она — вампир, которым ты являешься.

— Нет! — Она вдруг оттолкнула меня.

— Миша…

— Уходи! Что тебе нужно? Я не буду убивать! Не буду… Ну, доволен? — сладким голосом спросила она.

— Вон из моей головы! Пошла прочь! Стерва! Убийца! — крикнула моя Миша и стала бить кулаком по своей голове.

Я схватил ее за руку и прижал Мишу к себе.

— Ты с ней заодно! Ты хочешь, чтобы я стала убийцей! Ты ее союзник! Вон! И ты тоже, стерва! Убери свои руки! — визжала она, пытаясь вырваться из моих рук и даже ударив меня по лицу.

— Все хорошо! Успокойся, солнышко! Спроси, что ей нужно… Спроси ее! — с отчаянием воскликнул я.

— Да разве она что-то может, эта истеричка? Она только и умеет, что рыдать! — рассмеялась вторая Миша.

— Я разговариваю не с тобой! — Я хорошенько встряхнул ее.

— Фредрик! — громко вскрикнула моя Миша.

— Не уходи! Ты сильнее ее, борись с ней! — крикнул я ей. — Ты нужна мне, любимая! Я люблю тебя!

— Я постараюсь…

— Спроси ее, что ей от тебя нужно, — настойчиво сказал я.

— Она хочет, чтобы я убивала, но я не буду! И еще… Пожалуйста, я хочу принять ванну и переодеться… От меня ужасно пахнет… Я не могу так больше…

— Конечно, родная, конечно…

— Ну, хватит! Все! — Она оттолкнула меня. — Но истеричка права: я хочу принять ванну.

Мы исполнили ее желание, точнее, закрыли ее в ванной с пани Мрочек, а сами караулили у двери, слыша, как Миша напевает песенки Мэрилин Монро.

«Это невыносимо! Лицо Миши, ее тело, руки — все это рядом, а сама она далеко, почти потеряна. Моя Миша не любит Мэрилин Монро, она не раз говорила мне это. Моя Миша любит дурацкую музыку и мультики» — думал я, слыша ее голос, отражающийся от кафеля ванной комнаты.

С этого дня началась жестокая война Миши с самой собой: они спорили, ругались, пытались изгнать друг друга, а мы слышали эти взрывы, и наши сердца обливались кровью. Мы отчаянно боялись того, что злая особь одержит верх над нашей любимой Мишей. Но Миша держалась, и скоро эта война стала почти кровавой и конца ей не было.

Прошло лето. Наступил сентябрь, а Миша все еще боролась с собой. Но она достигла прогресса: она могла оставаться собой часами, и я ловил эти драгоценные моменты, как манну небесную, но когда ею завладевала злая Миша, она становилась безумно сильной, и мне было трудно удерживать ее, чтобы она ничего не сделала со своими глазами и волосами. Со временем Мишу переместили в ее собственную жилую комнату, потому что это желание выявили обе Миши. К счастью, ранить себя она не могла, но однажды попыталась даже убить себя, добыв где-то ножницы и с силой ударяя ими в свою грудную клетку, крича: «Ее нужно убить!». Тогда я с трудом забрал у нее ножницы и часами сидел с ней. После этой нашей оплошности, мы обыскали комнату Миши и забрали оттуда все, чем бы она могла воспользоваться в целях самоуничтожения. Когда она успокаивалась, но не приходила в себя, я оставлял ее на руках у кого-то из братьев, выходил на улицу, устало опускался на ступеньки крыльца, ронял голову на руки и закрывал глаза: меня переполняли боль и жестокое отчаяние. Я не мог переносить вида ее страданий, ее сумасшествие. Ее состояние выматывало и угнетало меня до слез, но я не плакал, не потому, что не хотел казаться слабым, — я просто не мог плакать. Я страдал молча, одиноко. По-шведски. Я не хотел, чтобы Миша знала или видела меня полным отчаяния: я всегда должен быть сильным для нее, быть ее защитой, быть сильнее ее.

Однажды, когда я сидел так, на крыльцо вышел Мартин и сел рядом со мной.

— Послушай, Фредрик, ты уже долго терпишь это. Но ты не обязан быть с ней. Если для тебя это слишком тяжело, ты можешь уйти, и мы поймем твое решение. Это не твоя ноша, а наша, — серьезно сказал он мне.

Я презрительно посмотрел на него.

— Заткнись и никогда больше не говори это дерьмо. Миша для меня — не ноша! Она просто больна. Но она выздоровеет. И я буду с ней до конца. Понял? Миша — моя! — грубо ответил я ему.

— Извини. Знаешь, я рад, что она выбрала тебя. — Мартин слегка улыбнулся.

— Она — все для меня. Я никогда не сдамся, — тихо сказал я.

Мартин достал из кармана джинс пачку сигарет.

— Закуришь?

— Я бросил. А ты, что куришь? — удивился я.

— Нет, но решил попробовать. Думаю, в нашей ситуации никто не упрекнет тебя, если ты выкуришь сигарету, — сказал он, бросая пачку на ступеньки.

— Нет, Мартин, Миша сейчас борется с чудовищем внутри себя. Я не буду курить. Мне нужна только одна минута… Сейчас я понимаю, насколько сильно люблю ее. Знаешь, это так смешно! — Я даже усмехнулся, вспомнив нашу первую встречу с ней. — Сначала она показалась мне истеричкой… А сейчас я понимаю, как она дорога мне. Сейчас, когда могу навсегда потерять ее, ведь если та стерва будет сильнее, она убьет Мишу. И тогда моя Миша не вернется уже никогда. Потому что это будет не она, а что-то ужасное. Вот, чего я боюсь, Мартин. А я даже не знаю, как ей помочь. Я ничего не могу сделать, и это угнетает меня.

— Фредрик! — вдруг раздался голос пани Мрочек.

Я торопливо поднялся к Мише: она сидела на стуле, у окна. Когда я зашел, она печально посмотрела на меня и слабо улыбнулась вымученной улыбкой. Это была моя Миша. Я сел перед ней на колени и взял ее руки в свои.

— Я слышала, что тебе сказал Мартин, — еле слышно сказала она. — И он прав: если ты останешься со мной, я принесу тебе еще больше проблем и страданий…

— Если ты слышала, что сказал мне твой брат, значит, слышала и то, что я ответил ему, — твердо перебил я ее.