Мой ледяной принц

Глава 1

— Оксфорд.

— Ни в коем случае.

— Интересно почему?

— Ты еще не готова к такому испытанию.

— Испытанию? Мама, мне пора жить по-настоящему! Я хочу учиться, хочу развиваться, хочу увидеть мир, в конце концов! Ты не можешь держать меня в этих четырех стенах вечно!

— Между прочим, я поступила в университет только в двести шестьдесят пять лет.

— Это были темные времена патриархата. Не сравнивай те эпохи с современной!

— Миша, мы уже много раз разговаривали об этом, и я все равно остаюсь при своем мнении: ты не поедешь в Оксфорд.

— Ну, хорошо, а куда ты предлагаешь меня отправить?

— Если ты горишь таким горячим желанием учиться, что ж… Поезжай в Прагу. Карлов университет ничем не уступает твоему Оксфорду.

— В Прагу? Поближе к Маришке?

— Да. Я буду спокойна, если она будет присматривать за тобой.

Я закатила глаза, полная неловкой насмешки над словами мамы, а еще от разочарования и негодования на ее недоверие ко мне и моим личным качествам.

«Я буду спокойна, если она будет присматривать за тобой» — эти слова были так смешны и нелепы! И так обидны…

— Мама! — Я просто не могла найти слов, чтобы поколебать настойчивость матери.

Она сидела передо мной: красивая, молодая, с крепко сжатыми тонкими губами.

— Если честно, милая, я не понимаю, откуда у тебя взялась эта навязчивая идея поступить именно в Оксфорд и никуда более, — прищурившись, сказала мама.

Я вновь закатила глаза: с тех пор, как я добровольно взяла на себя роль избалованной девчонки, это действие словно прилипло ко мне, и я уже с трудом сдерживала себя, когда оставалась одна и отсутствовала необходимость играть дальше.

Ну, как объяснить маме свой выбор?

С тех пор, как брат Маркуса — моего деверя, посоветовал мне «Оксфорд, для начала», я не могла отделаться от охватившего меня желания учиться именно там.

Почему слова Седрика Моргана так повлияли на меня? Я сама не знала ответ на этот вопрос, но мне казалось, что его слова имели магическое воздействие на мое мировоззрение, ведь их сказал он — странный, нелюдимый, страдающий от любви мужчина. Именно страдающий — он сам сказал это, и с тех пор я видела любовь только в черном свете и только полной страданий. Его речи напугали меня: я не хотела страдать так же сильно, как он. Страдать вообще. Я считала себя слишком чувствительной, чтобы стойко противостоять страданиям, которые являются неотъемлемой частью любви. Но я не хотела… Я всей душой не хотела этого!

Этот Седрик поразил меня до глубины души: серьезный, угрюмый, молчаливый. И в то же время, его личность восхитила меня тем, что он живет той жизнью, которой хочет жить — он, а не его близкие или родители. И его любовь к какой-то девушке… Такой контраст ошеломлял меня: его серьезная строгая натура оказалась зависимой от любви. Он удивил меня: я стала идеализировать его — Седрик стал моим идеалом борьбы против мира. Я захотела быть похожей на него.

Я вернулась в Прагу всего неделю назад, но уже все уши прожужжала маме насчет Оксфорда. Она тоже не осталась на охоте-развлечении после свадьбы Маришки и вернулась со мной в Варшаву.

(«Оксфорд. Только Оксфорд. Седрик не может ошибаться»)

— Ты считаешь, что у меня не может быть собственного мнения? — недовольно спросила я, желая обмануть маму.

— Конечно, может, но не в твои годы, — спокойно возразила она.

— Ну, это уже слишком! — Меня захлестнуло сильное раздражение.

(«Нет, ну это смешно! Мне, что, до конца жизни слушать родителей?»)

— Не горячись. Подумай о Праге, может, тебе там понравится.

— Нет, не понравится! Я хочу учиться в Оксфорде! И точка!

Я резко встала и вышла из столовой, в которой мы подкреплялись бокалами с кровью. Меня охватило бешенство.

Мое мнение не считается! Как же! Меня ущемляют даже в таких элементарных вещах!

Я вошла в свою комнату и назло маме, не выносившей музыку, которую я слушала, включила свой любимый инди-рок, выжав из моего музыкального центра и колонок всю громкость — я знала, что, как бы моя родительница не старается, она не может не слышать ее, и эта мысль немного остудила мое негодование. Конечно, эта маленькая месть — всего лишь детский поступок, но мне было плевать на это.

Меня считают ребенком? Зря!

Я открыла ноутбук и с болью в сердце в сотый раз просмотрела сайт Оксфордского университета, с горькой обидой на весь мир: поступить туда, в это далекое, но такое желанное учебное заведение стало моей мечтой. Мечтой всей моей жизни.

Я в сотый раз зашла на факультет психологии и горько вздохнула, сдерживая слезы.

— Миша, пожалуйста, выключи музыку! — Вдруг услышала я голос мамы за дверью моей комнаты.

— Ты считаешь меня ребенком? Вот я и веду себя так, в угоду тебе! — с обидой крикнула я ей.

— Миша!

— Нет!

Я услышала, как мама тяжело вздохнула, но отошла прочь от моей комнаты.

Я вновь уставилась в монитор ноутбука.

(«Что за жизнь? Я молода, красива, у меня есть личный счет в банке, на который еще до моего рождения родители положили огромные суммы евро, но я не могу трогать ничего из того, что имею! Мне восемнадцать лет, через пять месяцев будет девятнадцать, а я до сих пор живу с родителями, у меня нет друзей, кроме ноутбука и музыкального центра, я почти никогда не была в обществе, среди людей и вампиров… Я даже не училась в школе! Я могу только сидеть в нашем огромном доме в стиле модерн, гулять в саду, искусственно созданном специально для меня… И все. Нет, я могу поступить в Прагу, но жить в замке моей сестры, чтобы она следила за мной. Как это унизительно! Мы живем в двадцать первом веке, а родители до сих не могут понять правил современной жизни, где барышни моего возраста учатся в колледжах и университетах, устраивают личную жизнь и находят друзей. Мои родители не понимают, что я не подобна им самим: между нами стоят более пяти веков, и им никогда не понять меня, дочь современного мира. То, что они считают правом заслуженным, возрастным, я считаю правом естественным. Конечно, им легко говорить, что я не понимаю их, а они меня — из-за моей избалованности, причем, несмотря на это заблуждение, моя семья лелеет меня, почти обожествляет. Меня держат как соловья в золотой клетке: мне доставляют кровь, одежду, гаджеты, всеобщую любовь, и у меня есть все, кроме одного: свободы выбора. К счастью, хоть одежду мне позволяют покупать самой. Хотя, нет — даже одежду я покупаю через интернет, потому что меня не выпускают в магазины. И как это моя дражайшая семья отпустила меня в Чехию и в поездку по ней с Седриком? Удивительно! Наверное, их головы были забиты свадьбой Маришки. Но, может, Седрик прав? Он сказал, что, если я хочу заслужить доверие, мне нужно прекратить вести себя как ребенок… Да, он прав! Ведь это логично! Проблема в том, что мне будет трудно избавиться от моей роли, трудно стать собой, но я должна сделать это»)

Я выключила музыку и решила еще раз поговорить с мамой, но в этот раз по-взрослому: она и я настоящая. Настоящая Миша, а не Миша-истеричка.

Я нашла маму: она сидела в своем рабочем кабинете и перебирала какие-то бумаги, но, едва я вошла в кабинет, она оторвала взгляд от бумаг и с улыбкой посмотрела на меня.

— Я хочу поговорить, — спокойным тоном сказала я, проходя к ее столу и садясь на стул рядом с ним.

Мама еще раз ласково улыбнулась и отложила бумаги.

— Конечно, милая. О чем?

Я вновь почувствовала раздражение: слово «милая» вместо моего имени ставило меня в положение ребенка. Но я сдержала порыв гнева и набрала в грудь побольше воздуха.

— Послушай меня, пожалуйста, — начала я, — я понимаю, что я — поздний ребенок и что я очень юна. Но я не считаю это аргументом для того, чтобы ты не принимала во внимание мое мнение.

— Ты опять об этом? Я думала, мы уже все решили, — с усталой улыбкой сказала мама.

— В том-то и дело, что нет. Как тебе объяснить? Вы все не доверяете мне, и это угнетает меня. — Я тщательно обдумывала каждое слово. — Вы не верите в мою самостоятельность, не верите в то, что я могу сама что-то решить, без вас: без тебя, без папы, без братьев и сестер.

— Миша, конечно, мы доверяем тебе, но ты должна понять: в нашем мире, как и в человеческом, есть свои правила, которые обязаны соблюдать все. Если каждый будет поступать только по своему желанию, в мире будет беспорядок и слаженная веками система рухнет. Тем более, ты должна на всю жизнь запомнить, что в нашем мире правила — незыблемы, и, только благодаря им, мы можем жить спокойно и успешно скрывать наше существование от людей. Миша, люди — несовершенны, да, у них есть много свободы, но при этом им нечего скрывать, а нам есть что.

— Я прекрасно понимаю это, но и ты пойми мою позицию: я верю в свои силы и в то, что сама смогу о себе позаботиться.

— Миша, дорогая, я не говорю о том, что ты не сможешь за себя постоять. Я говорю, что ты пока не сможешь это сделать, в силу своего возраста. Ты должна смириться с этим. Тебе нужно многому научиться: все, чего мы достигли — это результат усилий, трудностей, тренировок и упражнений.

— Так научи меня всему этому, — возразила я.

— Тебе еще рано этому учиться: первые убийства людей ввергают в шок, поэтому к ним нужно быть готовым, в первую очередь, морально.

— Я готова к этому. Я понимаю, что это — единственный способ нашего пропитания.

— Я говорю не об этом: ты еще слишком неопытна, но научишься всему в свое время.

Я тяжело вздохнула: «в свое время!».

В моей голове крутились тысячи аргументов и убеждений, но я не могла выразить их словами, словно мне не хватало словарного запаса, и это несмотря на то, что я любила читать.

— Хорошо, я готова принять это. Но я не понимаю, почему ты не хочешь отпустить меня в Оксфорд, — настойчиво сказала я.

Я была готова смириться с ее отношением ко мне как к ребенку, лишь бы она разрешила мне уехать.

Мама перестала улыбаться, и ее лицо стало очень серьезным.

— Потому что я боюсь за тебя, — ответила она.

Я удивленно приподняла брови.

— Ты боишься того, чего не боюсь я? — Моему удивлению не было предела.

— Именно.

— Но это неправильно: если ты не отпустишь меня, я никогда не стану самостоятельной. А ведь Маришку ты отпустила в Сорбонну, когда ей было семнадцать!

— Маришка — это другая история. Ее юность прошла в другой эпохе, более спокойной, а твоя пройдет среди миллиона соблазнов.

— Значит, ты считаешь, что я хуже Марии и Маришки? — недовольно воскликнула я.

— Нет, что ты! — Мама вздохнула и взяла мои ладони в свои. — Боюсь, ты не сможешь понять, но я попытаюсь объяснить. Мы живем в трудное, неспокойное и страшное время: соблазны и возможность разоблачения подстерегают нас на каждом шагу. И я хочу оградить тебя от них. Я не знаю, как по-другому смогу воспитать тебя настоящим вампиром в это время. Ты не так стойко можешь противостоять тому, что тебя окружает — в тебе еще нет стержня, какой есть в нас, и я хочу, чтобы ты пока не соприкасалась со смертными, потому что еще не имеешь иммунитета против них, а его обрести тяжело и мучительно, и, боюсь, что…

Мама замолчала.

Я испытывающе смотрела на нее, молчаливо требуя завершения фразы.

— Ты поймешь меня, Миша, когда-нибудь поймешь, — так и не закончив своей мысли, сказала мама.

Ее слова растрогали меня: несмотря на внешнее равнодушие, я была крайне чувствительна.

— Но, мама, услышь же меня! Ты можешь мне верить, потому что я в себя верю! Я смогу противостоять им, смогу! Я чувствую это всем сердцем и всей душой! — отчаянно воскликнула я, сжимая ее ладонь.

— Миша…

— Ну, хорошо! Если ты боишься отпустить меня одну, приставь ко мне кого-нибудь, как в Чехии ты приставила ко мне брата Маркуса. Я согласна на это! Только отпусти меня в Оксфорд, мама! Я хочу учиться, хочу развиваться, хочу жить и учиться быть настоящим вампиром!

Мама отвернула свое лицо, словно ей тяжело было смотреть на меня.

— Ты можешь поехать в Прагу, к Маришке, — наконец, после долгого молчания сказала она.

Я разочаровано нахмурилась: опять она о своем!

— Но тогда я не буду развиваться! Маришка будет замещать тебя и так же, чересчур, меня опекать, а я хочу почувствовать свободу действий, но при этом абсолютно понимаю и принимаю свои обязанности, — сказала я.

Я замолчала, но мама ничего не ответила мне.

— Ведь я не глупее людей моего возраста, — прибавила я. — Пожалуйста, подумай об этом. Может, ты попросишь кого-нибудь из твоих знакомых, живущих в Англии, присматривать за мной?

— Не сейчас, Миша. Мне очень тяжело говорить об этом. Поговорим через месяц, когда приедут твой отец, братья и Мария, — вдруг твердо сказала мама.

— Но, мама…

— Я не говорю тебе «нет», но мне нужно время, чтобы… Мне нужно все обдумать, может быть, я смогу все устроить. Я просто не смогу жить спокойно, зная о том, что ты далеко от меня, ведь я пропустила охоту Маришки для того, чтобы побыть с тобой. Ты — мое младшее дитя и на данный момент — любимое. Я люблю всех вас: Мартина, Мсцислава, Марию, Маришку, но они уже взрослые и стали самостоятельными, а ты еще ребенок. Ты родилась в это непонятное время всеобщего равенства, и ты очень впечатлительна. Но я понимаю, что не смогу удержать тебя дома. Дай мне подумать. Все равно в этом году ты уже не сможешь поступить в Оксфорд.

Я молча кивнула, восхитившись своей дальновидностью: я уже сдала вступительные экзамены по интернету, и недавно на мою электронную почту пришло уведомление о том, что я зачислена на факультет психологии, как я и мечтала.

Я тихо радовалась тому, что, благодаря своему взрослому разговору с мамой, добилась многого. Конечно, мама не согласилась, но она пообещала подумать. А это уже результат.

Как же все-таки приятно чувствовать себя взрослой!

— Хорошо, я подожду. Только прошу тебя, не думай, что разлука со мной — это худшее, что может быть в жизни. То есть, поверь в меня, мама. Я обещаю, что оправдаю твое доверие, а если у меня ничего не получится, я добровольно вернусь домой. Только пойми меня.

У меня больше не было слов. Я поцеловала мамину руку и вышла из кабинета.

Еще около часа из ее кабинета не доносилось ни звука, даже шороха бумаги. Видимо, я поразила маму в самое сердце.

Но я чувствовала эйфорию и поклялась себе стать собой, стать той Мишей, которую увидел во мне Седрик — Мишей, которая плакала перед ним.

 

В конце августа вся наша семья, кроме Маришки, которая официально перешла в клан Морганов и больше не считалась представительницей нашего клана Мрочеков, собралась в большой гостиной, чтобы обсудить мою участь. Чтобы я не слышала, о чем они разговаривают (смех, да и только!), меня отослали за город, в наш большой коттедж, и почему-то это обсуждение затянулось почти на неделю: было уже первое сентября, и мне нужно было бы уже готовиться к учебе, а они никак не могли дать мне ответ — поеду я или останусь дома. Я каждый день звонила кому-нибудь из семьи, с вопросом, завершилось ли их обсуждение, но уже шестой день подряд слышала одно и то же: «может быть, завтра».

Меня съедала тревога: я знала, как сильно меня любит моя большая семья и как все привыкли к моему постоянному присутствию дома. Когда я была совсем маленькой, меня просто носили на руках, ведь я была прелестным поздним ребенком. Я смутно понимала, что вампиры размножаются очень медленно и что на данный момент я была единственным вампиром младше ста лет, то есть, в целом мире не было ни моих ровесников-вампиров, ни вампиров, младше меня, и это обстоятельство весьма угнетало: моим братьям было более двухсот лет: Мартину — триста пять, Мсциславу — двести пятьдесят, сестрам чуть меньше: Марии — двести тринадцать, Маришке в августе исполнилось ровно двести. Ну, а мне — восемнадцать. В декабре будет девятнадцать.

Мои старшие братья и сестры не понимали меня, но баловали и исполняли все мои просьбы: зимой Мсцислав и Мартин возили меня на санках, строили со мной снеговиков и ледяные скульптуры, и смотрели со мной мультфильмы Уолта Диснея. Мария и Маришка нянчились со мной, как мамочки. В глазах моей семьи я была всего лишь несмышленым ребенком, ведь они были так… стары и мудры. Что же тогда говорить о родителях, которым было за пятьсот лет?

И вот, в очередной раз услышав «наверное, завтра мы все решим», я плюнула на все и приехала домой, чтобы положить конец этому смехотворному действию: они собрали консилиум для того, чтобы решить, отпускать меня на учебу в Оксфорд или нет! Смешно. Однако мой приезд никого не удивил: оказалось, они сами предполагали, что я не вытерплю и приеду мешать им, и я была приятно удивлена и рассержена одновременно — все это время решался только один вопрос.

«Кто будет присматривать за Мишей в Англии?»

Что касается моего поступления в Оксфорд, все согласились в первый же день, конечно, после долгих дебатов. Особенно долго пришлось переубеждать… даже не папу (!), а Мартина, который просто жить без меня не мог.

— И зачем тебе куда-то ехать, сестренка? Неужели в Варшаве нет достойного для тебя университета? — недовольно спросил он, приветствуя меня объятьями.

— Это не дело принципа, это — зов сердца, — серьезно ответила ему я. И никакой лжи.

Я обняла всех родных, встала в центре круга кресел, в которых они сидели, и почувствовала себя клоуном в цирке.

— Я так и знал, что ты не вытерпишь и приедешь совать свой носик во взрослые дела, — улыбнулся отец. — Но Мартин прав: если бы ты выбрала любой университет, даже не в Варшаве, а в Польше или Чехии, я не был бы так взволнован и обеспокоен твоим выбором. Но ты почему-то выбрала Англию.

— Я думаю, Оксфорд — самое оптимальное место для старта моей жизни. Я же не в Америку еду, а всего лишь в Англию, — ответила я отцу.

— Это твое «всего лишь» убивает меня, — проворчала мама. — Мария, а что ты скажешь Мише?

Мария тряхнула длинной косой, такого же цвета, как и мои волосы, а впрочем, как у всей нашей семьи: мы все были золотоволосыми.

— Я скажу ей: «Пиши почаще, дружочек»! — весело сказала Мария.

Я послала ей воздушный поцелуй, но потом вспомнила о том, что мне уже не нужно играть ненавистную мне роль капризной девочки, взяла себя в руки и состроила серьезное выражение лица.

— Ладно, тогда снимем уже этот вопрос, — сказал отец, — и продолжим наши рассуждения: кому доверить Мишу в Англии?

Я сдержала улыбку, которая невольно возникла при слове «доверить».

— Мы же решили, что это будет твой кузен Кристофер, — напомнил Мсцислав отцу. — Он, как никто лучше, сумеет присмотреть за своей двоюродной племянницей.

— Нет, Кристофер не сможет: я звонил ему утром — он уехал в Австралию, разводить кенгуру. И какой черт его туда понес?

Я терпеливо слушала их разглагольствования на эту «очень важную тему».

— По-моему, сейчас в Оксфорде учится Фредерик Харальдсон… — начал было Мартин, но отец с искаженным от ярости лицом строго перебил его.

— Ни слова о нем и его семействе! — полным гнева голосом воскликнул он.

(«Ого! Что это с ним? Какая бурная реакция на имя этого Фредерика!»)

— Да сколько можно, отец? Ведь вы не общаетесь уже три года! Бедный Фредерик, мне жаль его! — недовольно сказал Мартин отцу.

— Жаль? А его есть за что жалеть? — парировал отец.

Я навострила уши и во все глаза смотрела на отца: одно только упоминание об этом неизвестном мне вампире (А о ком еще? Не с людьми же мы общаемся), привело отца в бешенство.

«Что же произошло между отцом и этим вампиром, если отец так разозлился?» — невольно подумала я, с опаской наблюдая за новым поворотом событий.

— Поверь, его… — начал Мартин.

— Я же сказал: ни слова о нем! — Отец даже повысил голос, а ведь он никогда не делал этого ранее.

Мартин насмешливо усмехнулся, мама поджала губы, а Мсцислав и Мария нахмурились и переглянулись, словно мой старший брат сказал какую-то чепуху. А я сильно перепугалась.

«Ох, Мартин, ну зачем ты это сказал? Совсем не к месту! Теперь папа может запретить мне ехать в Оксфорд! Нет, только не это!» — недовольно и испуганно подумала я и дала знать об этом Мартину, постучав указательным пальцем по виску, но так, чтобы этот жест не увидел отец.

Но Мартин только равнодушно пожал плечами.

— Папа, я надеюсь, что… — начала было я, но когда отец посмотрел на меня, его глаза горели таким гневом, что я побоялась еще больше разозлить его.

— Что, Миша? — спокойно спросил он.

Я растерялась: спокойный тон его голоса никак не подходил выражению его лица и сверкающим гневом глазам.

— Я надеюсь, что из-за этого Фредерика… Как его там…

— Харальдсона, — подсказала мне Мария.

— Да, из-за него… Ты не запретишь мне поступить в Оксфорд? — с надеждой спросила я.

— Это было бы мудрым решением, — ответил отец, поднимаясь с кресла и подходя к окну.

— Но ведь ты не запретишь? — Я подошла к нему и взяла его за руки, заглядывая ему в глаза.

Его молодое прекрасное лицо смягчилось.

— Я хотел бы, но уже пообещал отпустить тебя и не могу идти против собственного слова, — ответил он, но в его голосе слышалась горечь.

Но мне было плевать на это: он все-таки отпустит меня!

— Спасибо, папочка! Ты не представляешь, как много это значит для меня! — Я поцеловала его в щеку.

— Но я не хочу, чтобы ты общалась с этим… Фредериком: ни слова, ни полслова, — вдруг очень серьезно сказал отец.

— Я не буду! Я даже не знаю, кто он такой и как он выглядит! — пообещала я.

Я была готова обещать все, что угодно, лишь бы папа не отказал мне в моем поступлении.

— Это не важно. Просто знай и всегда помни о том, что я запрещаю тебе с ним общаться. И даже если он заговорит с тобой первый, не отвечай ему. Игнорируй его. Сделай вид, что его не существует. Поняла?

Я была крайне удивлена его просьбой, точнее, приказом, но, если это было его желанием, нет, условием, я чистосердечно согласилась.

— Обещаю. Я же сказала: я не буду с ним общаться. Никогда.

— Мне кажется, я смотрю какую-то мелодраму, — шепнул Мартин Марии. Та ударила его локтем в бок, но все рассмеялись.

— Ну, раз все решено, готовься к вступительным экзаменам. Когда они будут? — спросил отец, не выпуская мои ладони из своих.

Я смутилась: а если я расскажу ему о том, что, без их согласия и разрешения, я уже сдала экзамены и поступила? Не рассердится ли он?

«Даже если он рассердится, то все равно не нарушит своего слова. Дай Бог каждому так исполнять свои обещания» — подумала я.

Поэтому я попросила минуту ожидания, вышла из гостиной и вернулась к семье с распечатанным на принтере письмом из университета.

— Что это? — с недоумением спросила мама, когда я протянула ей этот лист бумаги.

— Дело в том, что я… В общем, я уже поступила, — твердо сказала я. — Я не стала ждать, когда вы, наконец, все решите и сдала экзамены онлайн.

Отец с недовольным видом пробежал взглядом письмо.

— Ну, что ж, вижу, ты не стала терять времени. Поздравляю. И все-таки меня радует твоя первая самостоятельная победа, — сказал он, отдавая мне письмо, которое тут же забрала Мария. — Но я прошу тебя, в следующий раз, прежде чем что-то делать и поступать так опрометчиво, дождись нашего разрешения.

(«Черта с два!»)

— Хорошо, хорошо! Тогда я пойду собирать вещи! — Я была так счастлива, что готова была лететь в Лондон хоть в этот же день.

— Погоди, сестренка, вещи никуда не убегут. Мы не решили самый главный вопрос. — Мартин посмотрел на отца. — Так кто будет присматривать за нашим сорванцом?

Я с ожиданием и радостным томлением в груди ждала ответа отца и смотрела в его глаза.

Он тоже с улыбкой смотрел на меня.

— Я думаю, ей стоить попробовать пожить одной, без надзора. Может, тогда она поймет, как ценны в этом мире семья и родительский контроль, — сказал он.

— Папа, ты так говоришь, будто я тебя не люблю! — недовольно воскликнула я, бросившись ему на шею.

«Миша, перестань вести себя как ребенок!» — тут же напомнила я себе и отошла от отца.

— Но ты ведь так стремишься нас покинуть! — сказала Мария, подходя ко мне и обнимая меня. — Поздравляю! Но не флиртуй там много!

Я усмехнулась.

— По-моему, флирт — это по твоей части! — рассмеялась я.

— Вот он — юношеский максимализм! А я-то думал, вы до самого замужества будете держать ее дома, — весело сказал Мсцислав отцу и отдал мне письмо из университета, уже успевшее попасть в его руки.

— Хотелось бы, но сам видишь: этот птенец хочет расправить крылышки и упорхнуть, — ответил ему отец. — Но у меня все же есть вопрос.

Я напряглась.

— Где ты будешь жить?

— Фух… Как же ты меня напугал! — с облегчением воскликнула я. — Мне уже выделили одну комнату в женском общежитии.

— Да ну, тебе одной целую комнату? Ты в ней не потеряешься? — шутливо спросил Мсцислав.

— Я не знаю, как это делается… И вообще, ты уже там учился, вот и рассказал бы мне, — парировала я на его шутку.

— Я-то рад тебе рассказать, но, думаю, Мария или Маришка дадут тебе более дельные советы.

Я хотела было закатить глаза, но вовремя пересилила себя.

Вечером, сидя в своей светлой уютной комнате, я до сих пор не могла поверить, что добилась своего: я улечу в Англию! Улечу из Польши! Улечу от семьи! А там будет новая, взрослая, самостоятельная жизнь!

«Спасибо тебе, Седрик. Ты помог мне стать собой» — с благодарностью подумала я, вдруг вспомнив о нем.

Глава 2

В этот же вечер я позвонила Маришке в Прагу, чтобы поделиться с ней своими радостными новостями, но вместо того, чтобы поздравить меня, она стала решительно настаивать на том, чтобы я отказалась от этого «безумия». Ее голос взволновал меня: в нем чувствовалась горечь и какой-то трагизм.

— Маришка, что с твоим голосом? — спросила я, решив, что ее сопротивление моей поездке как-то связано с печалью в ее красивом голосе.

— Дело в том, что… Хотя, думаю, тебе не стоит знать о чужих проблемах, — ответила она.

— Что-то с Маркусом? — предположила я. — Неужели все так серьезно?

Я абсолютно не разбиралась в любовных отношениях, но знала о них из книг и кино.

— Нет, Мишка, нет. — Маришка всегда назвала меня Мишкой, считая, что так мое имя звучит трогательнее. — У нас с Маркусом все хорошо. Проблема не в наших отношениях.

— Тогда в чем?

— Я потом тебе позвоню. Завтра… Нет, на следующей неделе, но пообещай, что ты никуда не полетишь!

— Я уже все решила и, если честно, не думала, что ты будешь против. Даже Мартин согласился! — недовольно сказала я.

— Миша… — Маришка тяжело вздохнула. — Путь, который ты избрала, очень страшен и труден. Ты думаешь, это так легко — жить одной в человеческом обществе и успешно скрываться? Ты не справишься!

— Между прочим, брат твоего мужа считает иначе.

— Седрик? Что он сказал тебе? — В голосе Маришки прозвучала открытая тревога.

Я удивилась поспешности, с которой она произнесла эти слова.

— Он сказал, что я все смогу, — коротко ответила я: интуиция подсказывала мне, что не стоит много болтать о Седрике, и я пожалела о том, что вплела его в наш с сестрой разговор.

Теперь она отчитает его по полной программе!

— Седрик! Нашла, кого слушать! — жестко отрезала Маришка, явно разозлившись.

— Не понимаю, на что ты сердишься? — удивилась я, чувствуя раздражение от этого разговора.

— Вот именно, что не понимаешь! Все, на сегодня нравоучений хватит. А сейчас я позвоню родителям и скажу, чтобы они никуда тебя не отпускали! С ума они там сошли, что ли?

— Ты не посмеешь! — вскрикнула я, но она уже бросила трубку.

Я отбросила смартфон, вскочила с кровати и побежала в комнату родителей, чтобы хоть каким-нибудь образом не дать им передумать насчет моего поступления.

«Ну, Маришка! Это невообразимо! Моя родная сестра хочет подложить мне такую свинью!» — с обидой думала я, стуча в комнату родителей.

Но ответа не было. Я прислушалась: нигде в доме не были слышны их голоса. Значит, они куда-то уехали.

«Что же делать? Ведь Маришка все разрушит!» — с отчаянием подумала я.

Я вернулась в свою комнату, села на кровать, обняла свои колени и была готова плакать от обиды на сестру: я была очень расстроена, потеряна, не знала, что теперь делать. Мне было невыносимо горько от собственной участи быть вечно привязанной к родительскому дому, как каторжник к камню, не позволяющему ему сбежать. Вся моя радость была убита всего лишь одним звонком. И кому? Моей сестре!

Но, как только с моих глаз скатились первые слезы, я поспешила стереть их и взять себя в руки, чтобы никто из братьев или Мария не прибежали утешать меня.

Вот, в чем неудобство быть вампиром: находясь среди сородичей и родных, невозможно чувствовать себя свободной, ведь они слышат каждое мое слово, каждый вздох, даже шепот. И это было еще одной из причин моего желания уехать из дома: я мечтала просто сесть в своей комнате или закрыться в туалете и тихо поплакать. В родном доме я не могла позволить себе эту роскошь, ведь была как на ладони. К тому же, вряд ли слезы помогли бы мне в этой ситуации.

Я снова набрала номер Маришки, молясь, чтобы она взяла трубку.

— Да, Мишка? Что-то случилось? — услышала я ее голос.

— Да, случилось! Маришка, я прошу, умоляю тебя! Не звони родителям! — отчаянно взмолилась я.

— А, ты об этом… Тогда хорошо, что ты позвонила еще раз: хочу тебя обрадовать — наш разговор услышал Маркус и уговорил меня не лезть в твою жизнь, чтобы не случилось, как… — Тут она громко прочистила горло, явно что-то не договаривая.

— Твоя привычка не договаривать все до конца немного раздражает, — сказала я, заинтригованная ее словами.

— Да так, ерунда. Я хотела сказать, чтобы ты сама куда-нибудь не сбежала. Только прошу, будь осторожной и ни в коем случае не соприкасайся с людьми, никогда, помимо учебы. Не заводи себе друзей-людей, и вообще, не общайся с ними, потому что люди — самое настоящее зло.

«Интересно, почему Маришка так невзлюбила людей?» — удивилась я, ведь раньше она говорила, что люди — это пища, но никак не зло.

— В таком случае, тоже могу тебя успокоить: я и не собираюсь этого делать! С тех пор, как… — я чуть было не сказала: «Седрик посоветовал мне», но вовремя исправилась, — как Мартин рассказал мне о том случае в Чикаго, у меня нет ни малейшего желания с ними общаться. И я готова к тому, что меня будут считать заносчивой дурой или занудой.

Маришка рассмеялась.

— Если хочешь, чтобы с тобой точно никто не общался, лучше будь истеричкой: к занудам тянутся такие же зануды, а истерички ненавидят себе подобных, — сказала она.

С моей души словно свалился огромный камень. И я так растрогалась, что приложила правую руку к грудной клетке. Конечно, это плохая привычка — так прямо высказывать свои эмоции, но я ничего не могла с этим поделать, поэтому рука сама собой ложилась на грудную клетку, когда я чувствовала нежность, видела прелестных животных, смотрела цепляющие за души фильмы или слушала такую же музыку.

— Что ж, роль истерички мне всегда хорошо удавалась, — усмехнулась я. — Не беспокойся за меня, я знаю, что делаю. Передай от меня привет Седрику и скажи, что я поступила в Оксфорд.

Маришка ничего не ответила.

— Эй, ты еще там? — спросила я, не слыша ее ответа в течение минуты.

— Да, да. Просто задумалась. Хорошо, поезжай в свою Англию, но смотри мне! И учись хорошо!

— Ну, этого я пообещать не могу, ведь это — первый университет в моей жизни, — сказала я. — Но постараюсь!

— И звони мне почаще, а сейчас извини, но меня ждет неотложная бумажная морока.

— Тогда не буду тебе мешать. И спасибо за понимание.

— Только прошу тебя, Мишка, не сделай так, чтобы потом мы все пожалели об этом.

— Ты не пожалеешь. И никто не пожалеет. А когда у меня будет свободное время, я прилечу к тебе в Прагу.

— Хорошо, мы еще поговорим об этом. Пока, Мишка.

— Пока. И Седрику от меня привет!

Я отключилась и быстро побежала в комнату Марии, чтобы она рассказала мне о своей жизни и учебе в Оксфорде.

Мир снова обрел краски, и я уже мечтала о том, как заеду в свою комнату в общежитии колледжа и познакомлюсь со своими соседками. Конечно, я не наврала насчет того, что не буду общаться (ну, постараюсь) с людьми, но ведь соседки — это совсем другое дело! Нельзя спокойно жить в комнате и не разговаривать и даже не здороваться с ними.

А вещи? Какие вещи мне нужно с собой взять, чтобы жить в этом женском муравейнике? Я плохо знала о том, что такое общежитие и как оно функционирует: мои знания об этом были подчерпнуты из молодежных фильмов и сериалов. Какую одежду носят в Оксфорде? Как студенты добираются до университета? Нужна ли там машина или можно будет обойтись велосипедом? Все эти вопросы занимали меня, доставляя мне моральное удовольствие и трепет: ведь это будет абсолютно другая жизнь!

Я постучалась в комнату Марии и без разрешения вошла к ней. Сестра собирала одежду в большой кожаный чемодан: она и наши братья скоро уезжали туда, где жили. С тех пор, как им исполнилось сто лет, каждый из них покинул родительский дом и уже много раз переехал с места на место. Сейчас Мария жила в Оттаве, Мсцислав — в Исландии, а Мартин уже пятый год совершал экспедицию в Гималаи со своими друзьями-вампирами, которые любезно согласились подождать его возвращения со свадьбы нашей сестры Маришки. И теперь, когда эта свадьба прошла, а мне было разрешено отправиться в Англию, Мария и братья готовились к отъезду.

У меня дух захватывало от мысли, что вместе с ними этот дом и наших родителей покину и я.

— А, эта та милая пташка, желающая покинуть родное гнездышко? — весело спросила Мария, увидев меня. — Слышала твой разговор с Маришкой.

— Она сначала была категорически против моего поступления, — сказала я.

— Не волнуйся, Маришка всегда была нудной.

— Ну, может, она чрезмерно меня опекает. А насчет пташки: ты сама была такой же! — парировала я.

Я подошла к кровати сестры и с ногами залезла на нее.

— А зачем тебе в Оттаве будет нужно это платье? — спросила я, увидев что-то черное в кружевах.

Я взяла этот кусок атласа, который, на мой взгляд, еле прикрывал хоть что-то, и стала вертеть его в руках.

— Это не платье, а пеньюар, — со смехом сказала Мария, забрала у меня его и кинула в чемодан. — Но тебе еще рано носить такие вещи, поэтому не увлекайся.

— Да ладно тебе. Это ведь для твоего кавалера, правда? — усмехнулась я.

— Да, а кто тебе уже об этом рассказал? Маришка?

— А ты думаешь, я выдам тебе свой источник информации?

Мария рассмеялась.

— Я как раз собиралась поинтересоваться: как ты умудрилась поступить в Оксфорд, не выезжая из Польши? — спросила сестра, садясь рядом со мной.

Я смотрела на нее и не могла поверить в то, что она старше меня почти на двести лет, а ведь для окружающих мы были ровесницами.

— Это было нелегко. Ты же знаешь, на собеседование нужно приезжать лично, и я боялась, что мое предложение пройти его по скайпу будет отвергнуто. Но я подстраховалась и прислала им справку о том, что болею тяжелой формой бронхита и по состоянию здоровья…

— Откуда же ты ее взяла, негодница? — рассмеялась Мария.

— Подделала, конечно! Но ведь я не так уж и наврала: мне запрещено выходить за пределы нашего сада, если со мной нет родителей или кого-то из вас. Ну, рассказываю дальше: со мной провели собеседование по скайпу, задавали вопросы, иногда глупые и нелогичные, но я на все ответила, а это далось мне нелегко… Я так разволновалась, что позабывала многие английские слова! Но меня похвалили за интересные ответы и сказали, что у меня очень забавный английский: правильный, но с польским акцентом. А документы я выслала по интернету, и теперь осталось только перевести деньги за учебу, но Мартин сказал, что берет это на себя.

— Умница. И в какой колледж ты поступила?

— Колледж Святого Иоанна, на факультет психологии.

Мария подперла подбородок ладонью и вздохнула.

— И я когда-то там училась… Но это было лет пятьдесят назад, — сказала она, мечтательно закрыв глаза. — Ах, какие вечеринки там устраивались!

— Лет пятьдесят назад? Но Мсцислав посоветовал мне… — удивленно начала я, не понимая логику моего брата.

— Правильно сделал! Да, я училась в этом Святого Иоанна лет пятьдесят назад, но всего три года назад закончила другой колледж — Всех Святых. Между прочим, твоя сестра имела там громкую славу!

— Тогда, может, расскажешь мне о том, как нужно жить в общежитии? — спросила я.

— В общежитии? — Мария с недоумением смотрела на меня. — Я слышала об этом, но думала, что ты пошутила.

Я молча пожала плечами.

— Моя маленькая наивная сестренка. Ты не будешь жить в общежитии. Знаешь что? Я найду для тебя хорошую семью, которая будет сдавать тебе квартиру — это намного лучше, чем жить среди смертных девчонок. Тем более, круг твоего общения должен быть строго ограничен только преподавателями и тьюторами.

— Почему ты так считаешь? — недовольно спросила я, ведь в мечтах уже благополучно устроилась в общежитии.

— Потому что тебе не место в кругу смертных. Тем более, среди девчонок. Жить в женском коллективе — ужасно. Это совсем не то, что ты видела в фильмах, поверь мне. Я прожила в общежитии год, а потом переселилась на квартиру. Я не смогла там ужиться, а ты тем более не сможешь.

— Ух ты, спасибо за поддержку! — язвительно воскликнула я.

Мария мило улыбнулась, встала и продолжила собирать одежду в чемодан.

— Я не имею в виду, что ты — слабая. Я говорю о том, что, живя в общежитии, ты не сможешь нормально питаться, — объяснила она.

Питаться? Я совсем забыла об этом… Хотя, нет, просто не подумала, ведь всегда питалась дома, не заботясь о том, каким образом кровь попадает на наш стол и в наши бокалы. Точнее, на мой стол, потому что родители питаются только на охоте.

— Там ведь никто не будет подавать тебе свежую кровь в пакете из-под молока, — добавила Мария, наверно, заметив мое замешательство.

— Но… Как тогда я вообще буду питаться? — нахмурилась я.

— Если будешь снимать квартиру, то найдешь способ. А вообще-то, я считаю, что тебе пора добывать кровь самостоятельно.

— То есть, убивать людей? — уточнила я.

— Да, убивать. Но я беспокоюсь о том, как ты будешь это делать: тебя никто не научил охотиться. Вот оно — родительское упущение!

— Не думаю, что убивать — это так сложно, — спокойно ответила я. — Мартин тысячу раз рассказывал мне о том, как убивал. Особенно случай с немецким почтальоном: я слушала о нем десятки раз и в самых ярких красках.

— Слушать Мартина — одно, а убивать — совершенно другое. Убивать — тяжело и морально и физически. Особенно в твоем возрасте

— Но ты ведь как-то этому научилась, — возразила я.

— Научилась. Точнее, меня научили родители.

— И я научусь, со временем. Я же вампир, и это — моя судьба, и ведь я такая же сильная и ловкая, как и вы?

— Почти. Чтобы контролировать свои возможности, нужно много тренироваться. Этому нельзя научиться за один раз. — Мария серьезно посмотрела на меня. — Так что, подумай, Миша, подумай.

Я смотрела на сестру и думала, что прекрасно справлюсь со всем этим. Ведь я — Миша Мрочек. Вампир. Я ничуть не хуже своих сестер.

Но я промолчала.

— Я сниму тебе квартиру в Восточном Оксфорде, на Коули-роуд, где жила сама. Ни о чем не беспокойся, я все улажу.

Я рассеяно кивнула: до меня все еще не доходило, что теперь мне нужно будет питаться самой. Нужно будет охотиться на людей и убивать их.

«Все будет хорошо, ведь это — очередная ступенька в моем развитии. Мне нужно взрослеть и становиться настоящим вампиром» — успокоила я себя, но смутно почувствовала страх будущей неопределенности.

Но Мария стала рассказывать мне о своей учебе в Оксфорде, и этот страх исчез. Теперь я слушала ее, и мое сердце горело от желания как можно скорее уехать туда. Я представила, как буду носить строгую черно-белую форму, ездить в колледж на велосипеде, сидеть на лекциях… А насчет питания… Никто никогда не узнает, почему я не питаюсь в столовой колледжа, ведь в моей голове созрела замечательная история, которая станет самым естественным моим оправданием.

— Чему ты улыбаешься? — удивленно спросила Мария.

Я очнулась от своих мыслей.

— Я просто рада, что, наконец-то, стану свободной. Думаю, с вами родители не носились так, как носятся со мной. Понимаешь, ты рассказываешь мне о своей жизни там, а я вижу все это перед глазами, — объяснила я. — Но мне нужно, чтобы ты рассказала как, где и когда лучше убивать.

— О, это само собой. Поэтому сиди и запоминай. Хотя, лучше отметить все на карте.

Я побежала в свою комнату и вернулась к сестре с картой Оксфорда.

— Ну что ж, начнем. Давай карандаш, — сказала Мария.

Мы сели на кровать, и сестра начала свой инструктаж, который я совсем не поняла и даже не запомнила.

На следующий день Мария улетела, оставив мне список советов, написанных от руки ее красивым каллиграфическим почерком. Перечитывая его, я невольно смеялась над описываемыми глупейшими и банальными, но такими нелепыми ситуациями. Например: «Если на тебя нагадит голубь — не злись и не выдавай свое недовольство ни словами, ни жестами, ни мимикой, иначе, все решат, что ты ненавидишь голубей и птиц вообще. Для того, чтобы избежать подобной участи, всегда носи с собой запасную мантию». Или: «Если тебя собьет велосипедист, не вставай с тротуара сразу, а сделай вид, будто чем-то ударилась (лучше всего — рукой), потом побрани его немного, но не переборщи, поднимись и с недовольным лицом уходи, приняв его искренние (и не очень) извинения». Но это были только цветочки — когда я дошла до пункта, как вести себя в женском туалете, просто не могла унять смех: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не хлопай дверьми, иначе, уборщицу — миссис Риз, хватит сердечный удар. Всегда закрывай двери нежно, спокойно, как леди, даже если за тобой гонится маньяк с огромным ножом».

«Спасибо, Мария, я запомню твои советы. Миссис Риз не должна пострадать!» — подумала я, переворачивая лист, чтобы прочитать еще и вторую его сторону:

«А теперь серьезно. Никогда (никогда!) не нарушай эти правила:

 

  1. Питайся строго по графику.
  2. Не применяй свои способности на смертных, даже в условиях самообороны — они все равно ничего не смогут с тобой сделать.
  3. На ночь всегда выключай свет, иначе, соседи поймут, что ты вообще никогда не спишь.
  4. Пресекай любые попытки контактов со стороны смертных. Общайся с ними только в крайнем случае.
  5. Никакого флирта со смертными парнями.

 

«Какой флирт? Смертные парни просто отвратительны!» — с отвращением подумала я.

 

  1. Веди себя как человек, но не забывай о том, кто ты есть. 
  2. Подавляй в себе чувство жалости к смертным.
  3. Не ешь человеческую пищу.
  4. Никогда не общайся с Фредериком Харальдсоном. Никогда.

 

(«Какая категоричность! Интересно, что он натворил?»)

 

  1. Ни в коем случае не нарушай эти правила.

 

Я задумчиво сложила листок вдвое и стала обдумывать все эти правила. Итак: не общаться с людьми и Фредериком, не есть человеческой пищи (хотя я и не собиралась — это ведь такая гадость), не нарушать график питания, не привлекать внимание к своей персоне. Не такие уж сложные правила.

Я еще раз пробежала глазами адрес квартиры, которую сняла для меня Мария: она уверила меня в том, что хозяева, сдающие эту квартиру, очень интеллигентные смертные и никогда не нарушают покой квартиросъемщика, что будет замечательно для меня, вампира.

Теперь мне оставалось только собрать вещи и ждать назначенной даты моего вылета из Варшавы в Лондон. Мартин благородно вызвался доставить меня прямо до дверей моей квартиры в Оксфорде, но я отговорила его от этой затеи, чтобы почувствовать себя взрослой и не выглядеть глупо в глазах моих возможных сокурсников по колледжу. Поэтому я лично заказала билет на обычный рейсовый самолет, чтобы не лететь на нашем личном, как гламурная дурочка. Я уже просмотрела, как добраться из аэропорта Лондона до Оксфорда и с нетерпением зачеркивала числа в календаре с моими любимыми героями из мультика «Красавица и Чудовище».

Наконец, настал долгожданный для меня день. Я помню, каким ясным и синим в этот день было небо, как мертвые листья деревьев в нашем саду шелестели и словно говорили мне: «До свидания, Миша». Мягкое осеннее солнце скользило золотыми лучами по моей бледной коже. Воздух — свежий, пахнущий опавшими листьями, запомнился мне навсегда.

Родители сели в машину еще в гараже, чтобы не попасть под солнце, а я окинула взглядом дом, мысленно попрощалась с ним и только тогда села в машину, ожидающую меня во дворе.

Иногда я думала: как это странно… Неужели и я со временем стану прятаться от солнца? Как я смогу перенести разлуку с ним?

И вот, наша машина выехала к аэропорту. Мои вещи с трудом уместились в большом багажнике, потому что я не смогла выбрать что-то особенное для жизни в Англии и взяла с собой почти половину своего огромного гардероба.

Я еще раз, в окно, посмотрела на дом, где жила безвылазно почти девятнадцать лет, и не чувствовала ничего, кроме радости того, что покидаю его. Эта радость заполнила мое сознание и мои вены.

В аэропорту я обняла родителей (с братьями и Марией мы попрощались уже давно, потому что они уже разъехались). Конечно, они с беспокойством в глазах смотрели на меня, будто я уезжала навсегда жить в Африку, и их поведение немного раздражило меня, поэтому я поторопилась пойти на посадку.

— Позвони, когда прилетишь. И не стесняйся пользоваться своей кредитной картой, — напоследок, сказал мне отец.

Мама молча улыбалась, но в ее глазах блестели слезы.

— Вислав, ну почему она плачет? Я же скоро прилечу, на Рождество. Я позвоню вам, но предупреждаю — долго прощаться не будем, иначе, Стефания зальет своими слезами весь аэропорт, — предупредила я. Так как для людей мы выглядели ровесниками, вне дома я называла родителей по именам.

— Она всегда была очень чувствительной, — улыбнулся отец и обнял ее за плечи.

— Ага, я заметила это на свадьбе Маришки, — недовольно сказала я (тогда мама только и знала, что всхлипывала). — Ну, перестань, Стефания, я же не умираю!

— Ладно, иди на посадку, иначе, она тебя не отпустит, — шутливо сказал отец.

Я поспешно отошла от родителей.

— Я позвоню! — крикнула я им, а затем быстро зашла в самолет и заняла свое место.

 «Уважаемые пассажиры, пожалуйста, пристегните ремни безопасности» — в скором времени услышала я и невольно улыбнулась в предвкушении полета.

Все вокруг было для меня новым, абсолютно неизвестным, интересным, и я во все глаза смотрела на пассажиров, на стюардесс, обстановку. Я наблюдала за людьми, ведь раньше никогда не была в человеческом обществе, да еще и в самолете: я всегда летала только на личном самолете родителей, и теперь огромный реальный мир ошеломлял меня.

К сожалению, с соседкой мне не повезло: ею была пожилая полная брюнетка, которая спала всю дорогу и тихо похрапывала, иногда пожевывая губами, но это смешило меня, и я даже не включала музыку, чтобы понаблюдать за ней.

Полет прошел быстро, а может, это мне так показалось. После посадки все вдруг начали хлопать в ладоши, ну и я не отставала, хотя недоумевала, для чего все это действие. А когда люди стали выходить из самолета, у меня дыхание перехватило от мысли, что я уже в Англии. Я выходила на ватных ногах, понимая всем своим существом, что попала в другой мир, в мир, принадлежащий людям… Да еще и в другую страну, другую культуру, другую языковую среду!

Благодаря моему усиленному наблюдению за людьми, я успешно забрала свой багаж, но для этого мне пришлось нанять грузчика — мои многочисленные сумки были мне «не под силу». Конечно, я бы с легкостью понесла их сама, но в глазах людей была всего лишь хрупкой девушкой, и чувствовала на себе восхищенные взгляды. Мне было неловко от такого внимания.

Я вышла из здания аэропорта, чтобы нанять такси (грузчик катил за мной на тележке мои сумки), но, как назло, на стоянке не было ни одного такси. Я растерялась, не ожидав такого поворота событий и ранее считая, что меня ждет целая толпа жаждующих моих денег таксистов.

— Мисс Мрочек! — вдруг услышала я незнакомый мужской голос недалеко от себя.

«Это меня? Не может быть, ведь меня здесь никто не знает» — пронеслось в голове, но я машинально обернулась на голос, назвавший мое имя.

— Мисс Мрочек… Миша Мрочек… Это ведь вы? — Ко мне подошел довольно высокий темноволосый парень и, конечно, он говорил по-английски.

Моему удивлению не было предела.

— Да, — ответила я. — Разве мы знакомы?

Парень усмехнулся и оглянул меня с головы до ног. Его бестактность неприятно зацепила меня.

— Мои глаза, вообще-то, здесь! — строго сказала я ему.

— О, прошу прощения… Нет, мы пока не знакомы, но я ждал вашего появления больше часа, — сконфуженно сказал он. — Меня зовут Гарри Смит: это моя семья сдает вам квартиру.

— Приятно познакомиться, Гарри, но я не понимаю, зачем вы меня ждали? — еще больше удивилась я.

— Я отвезу вас на вашу квартиру, — ответил он.

— Спасибо, конечно, но я могла бы добраться и без вас.

— Охотно верю, но, надеюсь, вы не будете настаивать на одинокой поездке в Оксфорд: я просто подумал, что вам будет удобней, если я заберу вас с аэропорта, к тому же, у вас не будет дорожных хлопот и дополнительных расходов на такси.

Я растерялась: этот Гарри полностью разрушил мои планы и мой самостоятельный, тщательно продуманный маршрут. Сначала я хотела отказать ему, но потом подумала, что он нарочно приехал за мной, и мне стало даже жаль этого парня, за то, что ему пришлось ждать меня больше часа. Меня — абсолютно незнакомую ему девчонку.

— Ну, хорошо, Гарри. И спасибо за то, что приехали за мной, мне очень приятно, — наконец, сказала я.

— Рад помочь. Ну, и где же твои сумки? — весело сказал он.

Я кивнула в сторону грузчика.

Гарри усмехнулся.

— Четыре огромные сумки?

— Да.

— Ты что, весь шкаф с собой привезла?

— Почти, — серьезно ответила я, нахмурившись от его насмешливого тона. — Но мне кажется, что это совсем тебя не касается.

Гарри немного покраснел.

— Извини, не хотел тебя обидеть. — Он смущенно улыбнулся.

— Да ничего, и ты… извини, — выдавила я, чувствуя себя крайне неловко.

Мы молча подошли к его машине — большому серому джипу, Гарри положил мои сумки в багажник, а я дала грузчику на чай.

Мы сели в машину.

— Не забудь пристегнуться, — сказал парень, заводя мотор.

(«Да, правильно говорит Мартин: англичане — дотошная нация»)

Я с усмешкой пристегнула ремень безопасности, Гарри сделал тоже самое, и только после этого мы выехали со стоянки на дорогу.

— А как ты узнал меня? — поинтересовалась я.

— Это было просто: твоя сестра сказала моей матери, что ты — красивая, худая, длинноволосая блондинка, — ответил он.

«Не такая уж я худая!» — недовольно подумала я. Этот комлимент оставил меня в полном равнодушии: я была сыта по горло восхищением окружающих. Оно раздражало меня.

— Студенты уже съезжаются? — спросила я, переводя разговор на другую тему.

— По-моему, да, но, если честно, не знаю, так как редко бываю в Оксфорде.

— Почему? А я думала вы там живете.

— Почти. Мы живем там только летом, а на учебный год сдаем квартиру и переселяемся в Лондон, — ответил парень. — Могу я кое-что у тебя спросить?

— Пожалуйста. — Меня очень забавлял его чопорный английский.

— Почему Оксфорд?

Этот вопрос, часто задаваемый мне моими родителями, заставил меня улыбнуться.

— Потому что Оксфорд — моя мечта, — честно призналась я, взглянув на Гарри.

Он улыбнулся, и я подумала, что он довольно хорош собой. Но потом стукнула себя раскрытой ладонью по лбу.

— Aha, zapomniałem!* — вырвалось у меня._____________ *Ой, забыла! (польск). 

— Что? — спросил Гарри, удивленно подняв брови: он явно не знал польского.

— Я вспомнила, что забыла в Польше кое-что очень важное! — пробормотала я по-английски.

Забыла то, что должна была взять в первую очередь — список правил Марии.

— С кем не бывает, — улыбнулся Гарри. — Кстати, тебе не нужно будет покупать велосипед — будешь ездить на велосипеде Мэри.

— Мэри? — переспросила я.

— Да, это моя сестра. Ей семнадцать. Сейчас она уехала к нашему дяде в Шотландию, и ее велосипед полностью в твоем распоряжении.

— Здорово, — сказала я, однако не чувствуя никакой радости.

— А вы с сестрой очень похожи. На сколько лет она тебя старше? — вдруг спросил парень.

— На семь, — не задумываясь, ответила я.

Довольно бестолковый банальный вопрос.

— А я бы не сказал: вы как будто ровесницы. И волосы у нее такие же — золотистые.

Я усмехнулась от его комплимента моим волосам.

— Сестры всегда похожи, — сказала я.

— Да, наверно.

Мы замолчали.

Я решила воспользоваться тишиной и позвонить домой, как и обещала, и попросить маму прислать мне список Марии.

Достав свой голубой смартфон, я набрала номер мамы.

— Привет, я уже в Англии. — Я перешла на польский, чтобы Гарри не понял, что я говорю.

— Привет, как долетела? — спросила мама усталым голосом.

— Классно: рядом со мной сидела тетка и храпела прямо мне на ухо, — с улыбкой ответила я. — Мам, я кое-что забыла дома, не могла бы ты выслать мне это по почте?

— Что именно?

— В моей комнате, в одном из ящиков стола, лежит лист бумаги — это советы, которые написала Мария, чтобы я смогла облегчить свою многострадальную жизнь в Оксфорде.

— Да, нашла. Забавно, у Марии явный талант сатирика.

— Вышли мне его сегодня, ладно? Обычной почтой, заказным письмом. Адрес скину смской.

— Хорошо. Где ты сейчас?

— Еду в Оксфорд. Наняла машину.

(«Хорошо, что этот смертный паренек не знает польского! Я ведь не могу при нем сказать, что еду на такси. И не могу сказать маме, что еду в машине с «левым» человеком!»)

— Хорошо. Я сейчас работаю, давай созвонимся вечером.

— Это необязательно, но позвоню, как буду свободна.

— Тогда жду твоего звонка, милая.

— Пока, мам.

Я отключила звонок и заметила, что Гарри улыбается.

— Что такое? — спросила я его.

— Польский язык — несколько странный и смешно звучит для английского уха, — ответил он. — Но, думаю, это очень красивый и оригинальный язык.

— Спасибо. Но, знаешь, не многие иностранцы так думают, — искренне сказала я.

— Почему?

— Считают, что в нем слишком много смешных звуков, шипения и тому подобное.

(«Ну, вот, я уже около получаса нарушаю самое главное правило: не общаться с людьми. Но так и от скуки умереть можно!»).

Мы болтали всю дорогу до Оксфорда: Гарри рассказывал мне о своей сестре, о семье, о том, какой была Мария, когда он видел ее. Что касается меня, я ничего о себе не рассказывала, а старательно переводила разговор на нейтральные темы.

Наконец, мы приехали в город моей мечты. В Оксфорд.

Как только мы стали подъезжать к нему, несмотря на недовольство Гарри, я высунула голову в окно, чтобы рассмотреть улицы: люди шли куда-то, с сумками и без, огромное количество велосипедов рассекало дороги, и я всей душой чувствовала, что это — моя свобода. Моя мечта воплотилась в реальность: я была в Оксфорде!

Гарри остановил машину около двухэтажного каменного дома, довольно старинного вида, который почему-то напомнил мне замок Морганов в Праге.

— Добро пожаловать в новый дом! — сказал парень, выходя из машины.

Я тоже вышла и зачарованно уставилась на это чудо.

— По-моему, я заказывала квартиру, а не дом! — с искренним восхищением воскликнула я.

(«Я буду жить в настоящем старинном особняке!»)

— Ну да, это и есть твоя квартира. Просто все жилые комнаты находятся на первом этаже, а на верхнем хранятся вещи, которые мы оставляем до следующего лета, — объяснил Гарри.

— Да, но я все равно буду хозяйкой целого дома! — рассмеялась я.

Англичанин пристально посмотрел на меня.

— Квартиросъемщицей, — напомнил он.

«Какой же он нудный и дотошный!» — подумала я с насмешкой, закрывая глаза ладонью.

— Тебе плохо? Голова разболелась?

Я отвела ладонь от глаз: Гарри участливо смотрел на меня.

— Нет, что ты. Просто ты очень нудный, — не удержалась я и опять насмешливо усмехнулась.

— Нудный? — удивленно переспросил он.

— Очень нудный, — уточнила я. — Только не обижайся.

— Не волнуйся, кажется, я понимаю, почему ты так решила. — Он вытащил из багажника одну из моих сумок и поднялся по невысокой лестнице к совершенно современной, но покрытой старинными узорами, двери. — Мы, англичане, называем это не «чем-то нудным», а «любовью к порядку».

Я не нашла, что ответить, поэтому просто поднялась за Гарри и остановилась у него за спиной, ожидая пока он откроет дверь.

— Здесь ключ немного заедает… Нужно сильнее поднажать… Сейчас, минутку. — Гарри стал ковырять ключом в замке.

Мы простояли так минуты три.

— Дай я попробую, — предложила я после очередной неудачной попытки Гарри открыть дверь.

— Думаешь, что, если я не могу открыть этот проклятый замок, то ты сможешь? — чуть насмешливо спросил парень, глядя на меня.

— Спорим? — спокойно предложила я, заранее зная результат.

— Спорить — глупо.

— Боишься проиграть девчонке? — усмехнулась я.

Он тихо рассмеялся довольно приятным смехом.

— Ну, сама напросилась. На что спорим?

— На желание, — ответила я, решив проучить его за «любовь к порядку».

Парень с самодовольным видом протянул мне руку. Я пожала ее.

— У тебя руки холодные. Замерзла? — заботливо спросил он.

— Да, замерзла, поэтому хочу поскорее попасть в дом, — поспешно сказала я и забрала у него ключи.

А замерзнуть по-настоящему в удивительно-солнечную погоду было бы глупо.

Приложив немного усилий, я с легкостью открыла дверь и победно посмотрела на Гарри.

Он был удивлен: его брови чуть не касались корней волос.

— Это какое-то чудо, — с улыбкой сказал он.

Вместо ответа я демонстративно зашла в дом.

— Скажи, как ты это сделала? Еще ни у кого не удавалось открыть этот замок с первого раза, — спросил Гарри, заходя за мной.

— И Марии тоже? — усмехнулась я.

— При твоей сестре замок был еще жив, — отозвался парень.

Гарри затащил в прихожую еще две сумки и насмешливо усмехнулся.

— Интересно, как бы ты сама тащила все эти сумки? — спросил он.

— Хорошо, что хоть с чувством юмора у тебя все в порядке, — парировала я, прохаживаясь по комнатам.

Я была счастлива, ведь находилась в своем собственном… Ну, ладно, арендованном на год доме, где начну взрослую самостоятельную жизнь и буду делать то, что хочу: например, плакать.

— Здесь есть все, что нужно: кухня, прихожая, зал, гостиная, ванна, две спальни…

— Две спальни? — удивилась я.

(«Зачем мне две спальни?»)

— Две спальни, — повторил Гарри. — Свет, отопление. На верхних этажах нет ничего интересного, если только тебя не заинтересует старый хлам на чердаке. Кстати, там твой велосипед. — Он пошел вверх по лестнице, а я продолжила осматривать свой маленький замок.

Моя квартира или, лучше сказать, дом был очень чистым и уютным. Я с умилением подумала о том, как приятно здесь находиться, намного приятнее, чем в моем собственном доме в Варшаве, в стиле модерн. Я чувствовала себя так, словно вернулась домой из длинной поездки и все вещи в доме были рады моему возвращению. Все вокруг: окна, шторы, мебель, паркетный пол, устланный бежевым мягким ковром, лампы, абажуры — все это было пронизано истинно-английским стилем и спокойствием, а в спальнях даже были камины, но, к сожалению, электрические.

Я сняла свой синий жакет и повесила его на вешалку в гардероб, находящийся в прихожей.

— А вот и твой велосипед! — послышался голос Гарри и его шаги по скрипящей лестнице.

Парень спустился в прихожую и поставил передо мной небольшой, но очень милый темно-синий велосипед со звонком.

— Он подходит под цвет моего жакета! — весело сказала я и щелкнула пальцем по звонку.

Весь дом тут же откликнулся высоким звоном.

Гарри как-то странно посмотрел на меня.

— Ты очень красивая, — сказал он и смутился.

— В человеке главное не внешность, а душа, — с каменным лицом ответила я, но затем смягчилась. — Спасибо, что подвез меня. Мне очень понравился ваш дом: здесь очень уютно. А куда я буду ставить велосипед?

— Около крыльца. Не бойся: его никто не заберет, — ответил Гарри. — Открой дверь.

Он поднял велосипед, а я придержала входную дверь, мы вышли из дома, спустились по лестнице и Гарри прислонил к ней двухколесного друга.

— Это так удивительно! А люди, оказывается, не такие уж плохие, как я раньше думала, — сказала я, приятно поразившись словами Гарри.

— Откуда у тебя такая нелюбовь к людям? — спросил Гарри, подходя ко мне.

— Потому что большинство людей смотрят не на душу, а на внешность: как ты одет, какая у тебя прическа… Красив ты или нет… Это тяжело объяснить. Наверно, тебе уже пора? — Я хотела как можно скорее избавиться от его присутствия и теперь жалела о том, что нарушила правило: «не общайся с людьми».

Гарри, видимо, все понял и улыбнулся.

— Вообще-то, да. Кстати, продукты можешь купить в магазине за углом — там дешевле, чем в других магазинах. Холодильник на кухне… Вроде все. А ты ведь выиграла наш спор — за тобой желание.

Я нахмурилась: сейчас мне не особо хотелось смеяться над бедным пареньком, оказавшим мне столько любезностей. Должно быть, спокойствие и тишина дома отбили у меня охоту проучить занудство этого англичанина.

— Я подумаю об этом: сейчас ничего в голову не приходит. — Я пожала плечами.

— Тогда я поехал. Да, и, когда придумаешь что-то или, если тебе что-нибудь понадобится, позвони. Вот. — Гарри достал из кармана пиджака визитку и протянул ее мне.

Я колебалась.

«Он что, решил со мной пофлиртовать?» — недовольно подумала я, но все же, взяла визитку, подумав, что, может, мне и вправду придется позвонить ему насчет дома.

— Хорошо, — сказала я.

— Ключи от дома я оставил в гостиной. И еще забыл сказать: если замерзнешь, в твоей спальне есть электрический камин. Знаешь, как включать? Могу показать.

— Нет, спасибо, у меня дома стоит такой же, — поспешно солгала я, в душе посмеиваясь над его заботой: мне уж точно никогда не замерзнуть!

— Тогда все. Обустраивайся. Я поехал, — нерешительно сказал он, пристально глядя на меня.

— Езжай, тебя, наверно, уже заждались. — Я хотела, чтобы Гарри уехал и оставил меня в покое.

— Да, моя мать всегда волнуется, когда я поздно приезжаю домой, — улыбнулся он.

— Как и все мамы.

— Да… Кстати, горячая вода идет круглосуточно, и наш дом обслуживает почтальон. — Гарри, наконец-то, начал подходить к своей машине.

— Спасибо, я разберусь. До свидания, Гарри. — Я быстро зашла в дом и закрыла за собой дверь.

«Какой нудный тип. Однако, очень любезный» — подумала я.

— Пока, Миша, — услышала я его шепот.

Он сел в машину и уехал, а я облегченно вздохнула.

Тут я вспомнила о визитке и пробежала по ней взглядом: «Гарри Смит. Юрист».

«Юрист? Не похож» — Я небрежно бросила визитку на стол и начала разбирать свои сумки.

Когда я извлекла из сумок все свои вещи и в относительном порядке разложила их по новому дому, то сразу вспомнила насмешливые слова Гарри насчет количества этих сумок. Он был прав: мои одежда и обувь не поместились в большой шкаф спальни, которую я выбрала для себя, но я не растерялась и перенесла не вместившиеся вещи в шкаф соседней спальни, которая размещалась сразу за моей, так что далеко бегать мне не пришлось, а обувь рядами выстроилась в прихожей.

Когда сладостная распаковка вещей подошла к концу, я взглянула на маленькие часы, больше напоминавшие висящую на стене вазу, и оказалось, что провозилась до глубокой ночи — маленькая стрелка указывала на три часа.

Я вспомнила правило Марии: «На ночь всегда отключай свет» и поочередно выключила все горящие в доме лампы и абажуры. В доме стало темно, но не для меня: мое зрение позволяло мне увидеть даже иголку в самой кромешечной тьме, а так как желтый свет фонаря за окном освещал улицы и — через окна, часть моей квартиры, в ней было достаточно светло.

Я села на большую двуспальную кровать и погрузилась в размышления: завтра мне нужно будет сходить к швее и заказать себе мантию для колледжа, несколько белых блузок, черных юбок и черную ленточку на шею, такой себе «оксфордский галстук». А потом все это нужно будет закинуть домой и сходить на почту (а вдруг письмо смогло дойти до Оксфорда за такой короткий срок?). И нужно будет не прозевать посылку из Варшавы, такую важную для меня — мои родные снабдили меня «гуманитарной помощью» и выслали мне большой контейнер с донорской кровью, которой я буду питаться пока не выйду на первую в моей жизни охоту. А насчет этого… Я решила, что в ближайшее время точно не буду охотиться: для начала, нужно привыкнуть к человеческой жизни.

А пока мне оставалось только сидеть в темной комнате, сгорая от желания поскорее встретить утро, чтобы выйти из дома и пройтись по городу, осмотреться, почувствовать вкус свободы…

Как неудобно быть вампиром в ночные часы! Как неудобно не спать, а постоянно бодрствовать и скрываться в доме, не смея включить свет, и умирать от скуки.

Я подошла к окну и посмотрела на соседние дома: они стояли молчаливые, несколько угрюмые в желтых лучах фонаря, и ни в одном из окон не горел свет. Люди спали.

Чтобы хоть чем-то занять себя, я решила перегладить все вещи, которые сильно измялись в сумках, но гладильной доски в доме не нашлось, поэтому я перегладила все прямо на своей кровати, не включая свет. Это занятие забрало у меня около трех часов, но и тогда город еще спал.

Я с нетерпением поглядывала на стрелки часов, ожидая увидеть, как они покажут шесть часов утра: в моих планах было взять плеер и сделать пробежку по просыпающемуся городку.

Наконец, свет фонарей побледнел на фоне туманного английского рассвета.

«Наконец-то! Какая же скука ожидает меня по ночам!» — подумала я, переодеваясь в льняные шорты, майку и тонкую голубую пайту. В прихожей я быстро надела кеды, воткнула в уши наушники, включила плеер, вышла из дома, закрыла дверь, спустилась по лестнице и медленно побежала вдоль улицы, не встречая никого на своем пути, словно людей в этом городе вообще не было.

Английское утро даже пахло по-другому: чем-то незнакомым, оно было не таким, как дома, и я остро чувствовала удовлетворение собой, думая о том, что уже перестала быть той, кем я и не была — Мишей-истеричкой.

Я бежала по улице, улыбалась и внимала любимым мелодиям, игравшим в наушниках.

Скоро мне попался первый за все это утро человек — это был пожилой мужчина, выгуливавший таксу в одном из парков: собака лениво и сонно шла за ним, важно переваливаясь с одной лапы на другую. Вслед за мужчиной я встретила двух девушек, бегущих мне навстречу и тоже совершавших пробежку.

«Как, наверное, это классно — бежать и болтать с подругой!» — подумала я, наблюдая за ними издалека.

Постепенно город оживал: люди выходили из домов, здоровались, махали друг другу руками, кивали, куда-то шли. Открывались кафе (я знала, что магазины в Оксфорде не открываются раньше десяти часов), а на дорогах появлялось все больше машин и велосипедистов.

Утро было в разгаре.

Я посмотрела на часы и обнаружила, что бегаю уже полтора часа без перерыва, поэтому остановилась и нарочно тяжело задышала, как люди после пробежки. Я осмотрелась вокруг и поняла, что оказалась в незнакомом месте, без денег, и, чтобы оказаться дома, мне нужно было бежать обратно полтора часа. Но делать было нечего: я развернулась и побежала домой, благо, у меня была отличная память. У меня никогда не было особого желания бегать по утрам, но сегодняшняя утренняя пробежка по просыпающемуся городу так мне понравилась, что я дала себе слово, совершать ее каждое утро в любую погоду.

Домой я прибежала к девяти часам, поднялась по лестнице к двери, достала из кармана шорт ключ и стала открывать дверь, однако ключ упрямо не хотел проходить в замок.

«Что за ерунда? Видимо, придется менять замок» — недовольно подумала я, безнадежно пытаясь побороть его, и так старалась, что погнула ключ.

(«Ну, замечательно! А утро было таким приятным!»)

Я задумчиво села на ступеньку и вдруг услышала скрип проворачивающегося замка: он прозвучал так громко, что его было слышно даже сквозь музыку.

Я вскочила на ноги, поспешно сняла наушники и уставилась на дверь, совершенно не понимая, что происходит.

Кто-то там, в доме, открывал дверь с той стороны!

Вдруг дверь широко распахнулась, едва не ударив меня, и передо мной появилась худенькая черноволосая девушка с короткой стрижкой под мальчика и с пирсингом в носу.

— Привет, а ты, наверно, Марша? — спросила она меня по-английски, приятным, немного высоким голосом.

Я опешила.

(«Что это еще такое?»)

— Миша, — поправила я. — А вы, прошу прощения, кто?

— Я Мэри Смит — хозяйка дома, но ты не пугайся, я не займу много места.

(«О чем это она? Она собирается жить здесь? Со мной?»)

Я нахмурилась.

— Но я снимала ваш дом с условием, что буду жить совершенно одна, — лукавя, сказала я: на самом деле, дом арендовала Мария, и мне не было известно, на каких условиях. Но я точно знала, что она никогда бы не позволила мне жить в одном доме с человеком!

— Да, я знаю, но, надеюсь, ты войдешь в мое положение, — извиняющимся тоном сказала Мэри. — О, проходи, пожалуйста!

Я машинально вошла в дом и стала снимать кеды. Мое утро было испорчено.

Мы вошли в гостиную.

— А где ты была? — спросила девушка.

— Бегала, — коротко ответила я и села на широкий коричневый диван.

— Правда? А ты совсем не вспотела.

(«Все ясно: это — сестра Гарри. Такая же нудная, как и он»)

— Просто я профессионально занимаюсь бегом, — соврала я, и только сейчас до меня дошел весь ужас моего положения: она будет жить здесь? Нет, это невозможно! Как я буду скрывать от нее свои странные, на ее взгляд, привычки? А что она скажет насчет холодильника, полного крови?

— Марша, я хочу извиниться… — начала она, сев рядом со мной.

— Я — Миша, — еще раз мрачным тоном напомнила я, чувствуя раздражение оттого, что Мэри не запомнила моего имени.

— Да, прости, Миша. Ты сейчас думаешь о том, что я здесь делаю? Просто у меня нет другого выхода. Мне некуда больше идти.

На ее лице показалась горечь.

— Что с тобой случилось? — поинтересовалась я из вежливости: на самом деле, мне было абсолютно плевать и меньше всего я хотела слушать о ее проблемах.

Девушка придвинулась ко мне и тяжело вздохнула.

— Дело в том, что… Я сейчас должна быть в Шотландии, но там скука смертная… Ну ладно, на самом деле я приехала не потому, что мне взбрела в голову сумасшедшая идея вернуться в Оксфорд, поразвлечься. Дело в том, что… — Она запнулась. — В общем, там я связалась с одной плохой компанией, чуть было не стала наркоманкой… Нет, ты не думай! Я не принимаю наркотики и никогда не принимала. Я иногда покуриваю травку, но ведь это совсем не вредно…

Я слушала ее, поражаясь своей фатальной неудаче: и как меня угораздило приехать в Оксфорд? Жить рядом с девицей, которая курит травку! Хуже и не придумаешь!

— И еще, я там одолжила много денег… Вернуть не могу, поэтому вполне возможно, что здесь появятся мафиози…

Вдруг Мэри громко рассмеялась.

«Да она психопатка! Ужас, какое невезение!» — пронеслось у меня в голове.

— Да ладно, не волнуйся ты так! Я пошутила! — сквозь смех сказала она. — Ты бы видела свое лицо!

Я была просто обескуражена ее поведением и не знала, как себя вести: эта девица вызывала у меня жуткую антипатию.

(«Люди — глупые и отвратительные существа!»)

— Миша, я пошутила! — Наконец, девица успокоилась и серьезно, но с улыбкой, смотрела на меня. — Да не хмурься ты, это была шутка!

— И насчет травки? — уточнила я.

— Да. И насчет мафиози тоже. На самом деле, мне просто предложили здесь работу, в детском приюте, вот я и приехала.

— У меня просто нет слов! — недовольно сказала я. — Извини, конечно, но я думаю, что мы не сможем жить в одном доме вместе. Это не совсем удобно!

— Ну почему «не совсем удобно»? Я — девушка, ты — девушка, мы подружимся! Будем болтать, смотреть фильмы и сериалы. Бегать по утрам!

«Бегать вместе… Это было бы здорово» — подумала я, вспомнив о двух подружках в парке.

Эта мысль расположила меня к этой странной особе.

— Я займу вторую спальню и совершенно не буду тебе мешать, — сказала Мэри.

«Ну, это вряд ли!» — усмехнулась я про себя.

Даже живя в Варшаве, среди семьи, я постоянно чувствовала дискомфорт оттого, что слышала все происходящее на десятки метров вокруг. А жить с ней и слышать все, что она будет делать? Нет. Увольте!

— Мэри, давай я сниму тебе где-нибудь квартиру, хорошо? Думаю, так будет лучше, — все же сказала я, пытаясь избежать ее навязчивой компании.

— Но ты меня совсем не знаешь! Я не такая дурочка, как кажусь. Ну, насчет шутки, согласна — она была глупой. Но прошу тебя, дай мне хоть один шанс доказать, что я совсем не такая, какой ты меня сейчас видишь. Ну, пожалуйста! — умоляющим тоном попросила девушка, сложив руки в мольбе.

Я окинула ее взглядом: короткие крашенные в ядерный черный цвет волосы, в носу — серебряный, в виде цветка, пирсинг, но довольно приятный неброский макияж, милое личико, добрые глаза, Да и одежда приличная: длинный шерстяной желтый свитер и узкие черные джинсы, на ногах — домашние мягкие тапочки.

(«А что, если она тоже вынуждена скрывать свое «Я»? Вдруг она просто жертва обстоятельств, а я так категорично пытаюсь от нее отделаться? Может быть, она и в правду совсем другая… Ведь Седрик дал мне шанс, а родители — возможность стать собой. Седрик дал мне потрясающие советы, которые привели меня на истинный путь. Наверно, стоит дать шанс и ей»)

— А еще, я очень вкусно готовлю и могу убирать в доме, — добавила Мэри. — И насчет пирсинга: я еще давно задумала его снять, вот сегодня и сделаю. Новая жизнь — новые привычки.

— Например, бег по утрам? — с улыбкой спросила я.

— Да, это было бы здорово!

Я улыбнулась еще шире: ее улыбка была такой искренней, что мне стало стыдно за свои слова и мысли, очерняющие ее.

И тут до меня дошло, что Мэри — почти моя ровесница: ей семнадцать лет… Она могла бы стать моей подругой, о которой я мечтала… Но она — человек, а Мария сказала…

«Минутку, Миша, если ты будешь с ней общаться, это еще не значит, что это — опасно» — подумала я, переубеждая себя.

(«А насчет холодильника… Придумаю что-нибудь. Зато, как нам будет весело вдвоем!»)

— Ну, хорошо, Мэри. Оставайся, — весело сказала я.

Она радостно взвизгнула и обняла меня.

— Спасибо! Спасибо! Ой, ты такая холодная… Замерзла? Давай я сделаю тебе горячий чай? — Она бросилась на кухню.

— Нет, не нужно! Лучше скажи, где я могу сшить форму для колледжа! — поспешно крикнула я ей.

— Конечно, скажу! Наша соседка держит швейную мастерскую. А ты что, в Оксфорде учишься? — Мэри вышла из кухни и принесла мне кружку дымящегося горячего чая.

Я растеряно взяла ее.

— Спасибо, не стоило, — пробормотала я, не представляя, что буду с этой кружкой делать. Уж точно не пить чай! Я не пила и не ела ничего человеческого после того, как в Карловых Варах попробовала мороженое. В тот день я люто возненавидела человеческую еду.

— А мы можем пойти туда прямо сейчас? — спросила я, чтобы отвертеться от проклятого чая.

— Сейчас? Но ведь ты только пришла.

— Я совсем не устала. Пойдем?

— Хорошо, только переоденься: на улице довольно холодно.

Я усмехнулась: она заботится о том, чтобы я не замерзла… А все-таки это приятно.

— Я мигом!

Я поставила кружку на стол и побежала в свою спальню, там быстро переоделась в джинсы и теплую на вид тунику, чтобы выглядеть как люди в это время. Ведь я не чувствовала ни холода, ни жары.

Я захватила с собой кошелек, положила его в любимую черную сумочку через плечо и вышла в прихожую.

— Ничего себе, ты такая красивая! — услышала я голос Мэри за своей спиной.

Мне стало неловко: моя внешность не впечатляла меня.

— Спасибо, ты тоже, — ответила я.

— Наверно, за тобой парни так и бегают! — хихикнула Мэри, возясь со своими сапогами.

«Может, тоже стоит пойти в сапогах? Кажется, я совсем не знаю, как люди одеваются осенью» — подумала я, но все же, надела свои кеды, а на тунику — свой синий жакет.

— Ты ошибаешься. И давай не будем об этом? — попросила я, смущаясь от ее слов.

— Скажи, а Гарри с тобой заигрывал? — Мэри как будто не услышала меня.

Хорошо, что я не краснею, иначе, стала бы красной как мак.

— Нет, не заигрывал. Я же попросила тебя! — укоризненно сказала я. — Мне неприятны эти разговоры!

— Но почему? Я просто… — Она осеклась, взглянув на меня.

Мы молча вышли из дома. Я закрыла дверь.

— Ого, с первого раза! А я сегодня минут двадцать ее открывала, — воскликнула девушка. — Да у тебя талант!

— Тут просто нужно поднажать на замок и все. Ну, веди меня к своей швее, — сказала я, уже остыв от раздражения.

Мэри весело рассмеялась и, взяв меня под руку (я этого не ожидала), повела меня в мастерскую.

— А откуда ты приехала? — спросила Мэри.

— Из Варшавы. Это столица Польши. Может, ты была там? — ответила я.

— Значит, ты полячка? Ну да, у тебя странный акцент. Нет, если честно, я вообще никуда не выезжала с острова, да и не хочу. Я хочу просто обитать в Оксфорде, работать, гулять, развлекаться… Жить, одним словом.

Она споткнулась, но я вовремя удержала ее от падения.

— Ого, спасибо… А ты хоть и худая, но сильная, — с удивлением произнесла она. — Только давай выйдем на солнце: ты совсем холодная, как мертвец.

(«И почему она постоянно акцентирует на этом внимание?»)

Мы вышли на середину дороги, и нас окутали еще рассеянные лучи утреннего солнца. Мне стало очень приятно, и я зажмурилась.

 Я любила солнце.

Как круто поменялась моя жизнь! Еще вчера я была одна, собиралась жить в одиночестве и не общаться с людьми. Гарри ни в счет — это был просто эксперимент. А сейчас я шла под руку с этой странной смешливой девчонкой, почти пацанкой, с которой буду делить свой дом. Если родители или кто-то из моих узнает об этом, меня просто убьют!

— Гарри сказал, что ты учишься в Шотландии, — сказала я, решив узнать о ней побольше.

— Гарри не знает о том, что я здесь. Да, я там училась в школе, а потом хотела поступить в колледж, но не прошла собеседование, а знаешь, почему? Я забыла снять пирсинг из носа, а это такой строгий колледж! Там такие ужасные порядки! — Мэри даже покачала головой.

— Тогда почему ты хотела поступить именно туда? Ты ведь такая… свободолюбивая, — сказала я, не желая обидеть ее словом «легкомысленная».

— Это не я, это Гарри — он страшно настаивал на моем перевоспитании. Он считает меня сорванцом. Но это не так.

Я промолчала, потому что думала то же, что и Гарри.

— А у тебя есть братья или сестры? — спросила Мэри.

В этот момент мимо нас проехали двое велосипедистов с криками: «Привет, девочки!».

Я нахмурилась, а Мэри крикнула им вслед: «Привет!».

— Да: у меня есть два старших брата и две старших сестры. Одна — замужем и живет в Чехии, а вторая — Мария, снимала ваш дом три года назад. Ты ее помнишь? — поинтересовалась я.

— Нет, меня тогда не было в Англии: я училась в школе в Эдинбурге, — ответила она, закрывая ладонью глаза от солнца. — Ну, вот мы и пришли!

Мы остановились у маленькой витрины, на которой красовались женские и мужские манекены в форме Оксфордского университета. Меня тут же наполнили волнение и радость: как приятно будет носить эту красивую строгую форму!

Мы вошли. На двери зазвенел колокольчик.

— Между прочим, тетя Мэл считается самой лучшей швеей в Оксфорде. Знаешь, сколько у нее людей одеваются? — сказала Мэри. — Эй, тетя Мэл, я вам клиентку привела!

— Иду, иду! — Из боковой двери вышла полная пожилая женщина с абсолютно седыми волосами. — Мэри, девочка, ты вернулась?

— Да, тетя Мэл. Буду работать в конторе преподобного Чарльза. — Мэри обняла швею.

— «Контора»? Ну и слово ты подобрала! Между прочим, детский приют — святое место!

— Ой, вы опять за свое! — рассмеялась Мэри. — Как вам нравится меня поучать!

— А ты не смейся: я уже шестьдесят пять лет живу на этом свете и знаю побольше твоего, — проворчала швея.

«Ей — шестьдесят пять? И она так ужасно выглядит? Слава Богу, я никогда не стану такой уродливой!» — подумала я, оглядывая грузную тетю Мэл и удивляясь контрасту между ней и моими прекрасными молодыми родителями.

Как удивительно: люди принимают эту уродливую старость как должное, а мы принимаем как должное нашу вечную молодость и красоту. Насколько же мы разные создания!

— А тебя как зовут, девочка моя? — обратилась ко мне швея.

— Марша, и она — полячка, — сказала Мэри, не дав мне даже рта раскрыть.

— Не Марша, а Миша, — спокойно поправила я.

— Да, извини, просто эти имена очень похожи, — извинилась Мэри, а потом обратилась к швее. — Ей нужна форма в Оксфорд.

— В Оксфорд? Какая ты умница, Миша! — похвалила меня та. Я фальшиво улыбнулась. — Тогда идем в примерочную. Сними свой жакет и свитер, и будем измерять твои параметры.

Я прошла за ней в примерочную, сняла жакет и тунику и осталась в лифчике и джинсах.

— А польские барышни тоже красивы, как и наши, — сказала швея. — Очень интересно: ты такая высокая и в то же время худенькая. Не модель, случайно?

— Нет, просто я очень мало ем, — ответила я.

— Фигуру соблюдаешь? — спросила Мэри, зайдя к нам. — Ну, ты и худая! Ну, ничего, я тебя откормлю! Удивляюсь, откуда у тебя грудь-то при твоей худобе!

— Мэри, не болтай чепуху! — одернула ее тетя Мэл. — Смотри, так и обидеть можно. Миша, не обращай на нее внимания — у тебя замечательная фигура.

— Ну, что вы, это совсем не обидно, — улыбнулась я, давно придумав оправдание своей худобе. — Просто у меня аллергия почти на все продукты, поэтому я очень мало ем.

— Бедняжка. А что тебе можно кушать? — спросила швея, измеряя мою талию.

— Ну, мало чего: помидоры… Огурцы… Иногда яблоки, — придумала я, растерявшись, так как раньше не думала, что кто-то спросит еще и об этом.

— Жить на одних помидорах и яблоках… Так же и сдохнуть можно! — воскликнула Мэри. — А я-то удивилась, увидев, что наш холодильник пуст!

— Я привыкла, — скромно ответила я.

Тетя Мэл завершила свою работу.

— Вот и все. Форму сошью к пятнице. Сколько экземпляров?

— Два… Или три. Да, три и еще три мантии, — сказала я, надевая тунику и жакет.

— Я сошью все в разных фасонах. Какой материал?

— Обычный, как у всех. Буду премного вам благодарна, — улыбнулась я.

Мы попрощались с тетей Мэл и пошли домой. По дороге Мэри предложила зайти в супермаркет и купить продуктов, а я даже немного испугалась, потому что никогда раньше не была в таких магазинах — у меня просто не было нужды там бывать.

— Тогда, давай сходим в парк и покатаемся на роликах, — предложила Мэри, опять схватив меня под руку.

— Боюсь, я не умею на них кататься, — честно призналась я.

— Я тебя научу. Это совсем нетрудно: главное — сохранять равновесие. Кстати, насчет велосипеда: можешь пользоваться им, когда вздумаешь, я все равно буду ходить на работу пешком.

— Отлично, буду знать. А где ты работаешь? — поинтересовалась я.

— В приюте для бездомных детей, — ответила она. — Конечно, платить будут немного, но это не важно: мне всегда было очень жаль этих бедных, никому не нужных детишек, потому что… Если бы не Смиты, я была бы одной из них.

Мэри грустно улыбнулась.

— Почему ты так говоришь? — удивилась я, однако понимая, о чем она.

С первой же нашей встречи с Мэри, когда она чуть не ударила меня дверью, я не увидела в ней ни одной общей с Гарри черты — они были абсолютно разными, но тогда я совсем не задумывалась о том, что она может быть не родной его сестрой.

— Они меня удочерили, когда мне было два года, из этого самого приюта. Конечно, они скрывают это от меня и относятся ко мне как к родной, и я никогда не чувствовала разницы в их отношении ко мне и к Гарри. Они любят нас одинаково. Я знаю, что они не родные мои родители, но для меня это не имеет никакого значения: они взяли меня к себе, воспитали, вырастили и никогда не делали различий между мной и их родным сыном.

— Как ты узнала? — тихо спросила я, проникнувшись ее словами и грустью.

Мне казалось, что все это похоже на какой-то голливудский фильм, но Мэри — живая, настоящая Мэри, сейчас шла со мной и держала меня под руку. Мне было жаль эту девушку, а после ее слов об искренней родительской любви и заботе Смитов, я испытала к ним огромное уважение, ведь не каждая семья согласится взять чужого ребенка в свой дом и посвятить ему жизнь.

(«Они — замечательные люди! Мэри попала в очень хорошую семью. Но это так ужасно: родные родители отказались от нее, бросили ее… Как это бесчеловечно и низко! Как мне повезло родиться в своей семье! Как сильно моя семья любит меня!»)

— Я была трудным подростком, а когда мне было пятнадцать — особенно: хамила, грубила, покуривала, прогуливала школу, сделала этот дурацкий пирсинг, потому что думала, что это круто. Как-то раз, когда никого не было дома, я залезла в мамины документы: она специально прячет их от меня, но однажды я подглянула, куда она их прячет, и, когда все ушли, достала их. И тогда я узнала о том, что я — не их родная дочь, а они — не мои родные родители, и что Гарри — не мой брат… Знаешь, я ничего не почувствовала: ни горечи, ни разочарования. Это была какая-то пустота. Я не могла свыкнуться с этой новой правдой, а потом мне стало так обидно за свою судьбу! Но я положила документы обратно и ничего не сказала родителям. Помню, закрылась в туалете и плакала весь день. И когда я там сидела, то поняла, что не могу и не должна обижаться на Смитов. Я думала, как мне повезло, что они меня удочерили! Какое право я имею на них злиться? — Мэри сильно сжала мою руку, видимо, разволновавшись от собственного рассказа. — С тех пор я испытываю к ним безграничную благодарность и не перестаю любить их. Даже наоборот. Ради них я перестала прогуливать, курить, грубить, в общем, стала примерной девочкой и получила в школе довольно хороший аттестат. Кстати, и в колледж я не поступила специально. Я нарочно не сняла сережку из носа, чтобы мне отказали. Просто не хочу, чтобы они платили за меня такие большие деньги. Я специально это сделала, чтобы иметь возможность работать.

В моей душе появилась сильная симпатия к этой девушке с такой трудной судьбой, но благородной душой.

— Поэтому я попросила место в этом приюте… Не подумай, что я рассказываю, чтобы разжалобить тебя: не буду долго тебе надоедать и, как только получу зарплату, съеду на квартиру.

— Что ты, Мэри! Живи, сколько тебе угодно! — поторопилась сказать я, не желая, чтобы такая благородная девушка испытывала такие неудобства. Теперь я всей душой желала, чтобы она жила со мной. — Ты абсолютно мне не мешаешь!

— Правда? — с надеждой в голосе спросила Мэри. — Понимаешь, у меня реально нет денег.

— Конечно, ты ведь сама сказала: нам будет весело жить вместе! — улыбнулась я. — Как здорово, что ты приехала!

— Это так любезно с твоей стороны! Спасибо, Марша! Мы станем хорошими подругами! — Она крепко обняла меня.

Я почувствовала себя неловко, но, чтобы не сконфузить Мэри, обняла ее в ответ, стараясь не сдавливать слишком сильно. Это было новое, странное чувство: я обнималась с человеком. Разве это правильно? Зачем я это делаю? Мне нельзя дружить с людьми, а она сказала: станем подругами!

Что скажет моя семья, если узнает? А Маришка? Они просто-напросто заберут меня отсюда!

(«Но ведь им необязательно знать. Думаю, одна подруга-человек не навредит мне. Тем более, она хорошая добрая девушка, и, может, живя с ней, я быстрее вольюсь в человеческий мир, быт и окружение. Мэри поможет мне стать человеком в глазах общества. И, да, это будет весело»)

«А ты покажешь мне этот приют?» — хотела спросить я, но потом передумала: не хотела видеть бездомных детей.

— Только, пожалуйста, не называй меня Маршей, — вместо этого попросила я. — Меня зовут Миша. Ми-ша.

— Извини, я опять назвала тебя Маршей? — Она наморщила нос. — Обещаю, это был последний раз.

Я улыбнулась.

— Миша, ты такая хорошая! — вдруг тихо сказала Мэри, глядя мне в глаза. — Я даже не ожидала, что ты, такая красивая, будешь еще и такой доброй.

(«Это она обо мне? Я — хорошая? Забавно. Если бы она только знала о том, что вместо огурцов и помидоров я питаюсь человеческой кровью… Ой, и мне должны привезти ее сегодня! Нужно срочно бежать домой!»)

— Но ты меня совсем не знаешь, — удивилась я, сконфузившись оттого, что вызываю у нее такие мысли.

— Да, мы познакомились только сегодня, но я чувствую, что ты хорошая. Поверь, я разбираюсь в людях, — серьезным тоном ответила Мэри.

«Ох, Мэри, как ты ошибаешься на этот раз!» — подумала я, но не стала возражать против ее убеждения.

— Сегодня мне должны прислать посылку, так что, думаю, нужно срочно идти домой, — вместо этого сказала я.

— Тогда вперед! Ускорим шаг!

Мы быстро зашагали на Коули-роуд, дошли до поворота на нашу аллею, и вдруг Мэри остановилась.

— Знаешь, что? Ты иди домой, а я схожу в приют, поговорю с преподобным Чарльзом. Мне нужно узнать, когда мне выходить на работу, — сказала она. — А насчет продуктов не переживай: я зайду в супермаркет на обратном пути. Так что тебе купить?

Я задумалась: человеческая еда мне была абсолютно не нужна, но необходимо было чем-то питаться в глазах Мэри.

— Не хочу беспокоить тебя своими проблемами. Я сама все куплю, — ответила я, чтобы отбить у нее желание следить за моим питанием.

То обстоятельство, что из-за Мэри мне придется возиться с ненужной мне человеческой едой, немного раздражало меня, но я была готова потерпеть это неудобство.

«Как вовремя она уходит: ей незачем видеть мою «гуманитарную помощь!» — с облегчением подумала я.

— Ну, как хочешь, если что, супермаркет на той стороне — ты его точно не пропустишь. Ну, я пошла! Встретимся дома! — Мэри стала уходить.

— Я перенесу свои вещи из твоей комнаты! — крикнула я ей вдогонку.

— У тебя клевая одежда! — крикнула она мне в ответ.

Я нахмурилась: она пересматривала мои вещи, лежащие в шкафу ее спальни? Это весьма неприятно…

Я направилась домой.

К полудню Коули-роуд превратился в настоящий поток энергии повседневной жизни: по обеим сторонам улицы пестрели витрины магазинов, пабов, кафе, и я с интересом рассматривала всю эту новую информационную картину.

Оксфорд понравился мне с первого взгляда: такой маленький, уютный, с теплой атмосферой городок, и с безумно красивой готической архитектурой, наплывающей со всех сторон. Она была так многочисленна и разнообразна, что для того, чтобы осмотреть все ее богатство, потребовалось бы не менее трех месяцев ежедневного созерцания.

Солнце стояло высоко в небе, и асфальт тускло блестел под его, наверно, теплыми лучами: люди вокруг были одеты почти так же тепло, как и я, а значит, с обликом я не прогадала.

А сколько было вокруг молодых лиц! Девушки, парни, наверно, тоже студенты, шли по тротуару, сидели в кафе, болтали, мимо проносились велосипедисты… И все они смотрели на меня. Я чувствовала на себе их взгляды. И всему виной была моя яркая вампирская красота: я была высокой, худенькой (а не худой, как говорила Мэри), у меня прекрасная бледная чистая кожа, красивые ногти, длинные, волнистые, спускающиеся ниже поясницы золотистые волосы, большие серо-голубые глаза…

Когда я жила дома, то не задумывалась о том, что в человеческом обществе буду очень красивой. Я никогда не ценила свою внешность, и теперь это всеобщее восхищение этой самой внешностью вызывало у меня лишь одно желание — как можно скорее прийти домой, чтобы люди перестали на меня пялиться. Это было безумно тягостное чувство.

«Как мои сестры это терпят? Это так противно — вызывать всеобщее внимание!» — недовольно подумала я, опустила взгляд на дорогу, ускорила шаг и постаралась подавлять мысли о том, что стала выставочной собачкой дорогой породы.

«Кто эта девушка? Я ее раньше здесь не видел» — вдруг услышала я, когда проходила мимо двух молодых людей. — «Наверно, студентка. Интересно, где она живет?» — ответил ему другой голос. — «Меня больше интересует, как она сюда поступила. Вряд ли своими мозгами» — ответил ему первый.

Услышав это обидное для меня и моего интеллекта предположение, я была сильно оскорблена этими людишками.

(«Надо же, они думают, что если я — красивая, то, значит, не настолько умна, чтобы самостоятельно поступить в Оксфорд? Неужели все люди вокруг такого же мнения?»)

Мое прекрасное настроение было подавлено: я шла к дому и думала только о плохом. Мое негодование не проходило: мне было обидно за те долгие многочисленные часы, проведенные мною за учебой на дому с родителями, братьями и сестрами. А самообразование? Я так старательно занималась им, просиживая за ноутбуком целые дни!

«Люди — ужасные, глупые и узколобые! Будь моя воля, я бы убивала таких, как те парни, в первую очередь! — думала я. — Нужно будет спросить у Мэри о том, что происходит с этими людишками! Почему, черт побери, меня считают дурой?»

И тут я поняла, почему раньше не заметила этого всеобщего внимания к своей персоне — Мэри занимала мои мысли, отвлекала меня, а когда она ушла, мое сознание переключилось на окружающий мир.

(«Мой вампирский слух — настоящий враг! Ну, почему я слышу все, что происходит вокруг? Это просто невыносимо!»)

Наконец, я стала подходить к дому, и мое внимание привлек мужчина в странной форме, стучащийся в двери моего дома.

«Должно быть, это почтальон! А вот и моя посылка!» — догадалась я.

Я ускорила шаг и подошла к почтальону.

— Добрый день. Вы ко мне? — вежливо спросила я его, сдерживая свою злость на всех, за исключением Мэри, людей.

— Наверное, к вам. Вы — мисс Миша Мрочек? — с улыбкой спросил он.

— Совершенно верно. Вам нужны подтвердительные документы? — Я поднялась по лестнице и открыла дверь.

— Я бы и так отдал вам посылку, но правила есть правила, — сказал мужчина, добродушно улыбаясь.

— Тогда вам придется подождать, пока я найду паспорт.

Я зашла в дом, не пригласив почтальона войти, нашла паспорт и вынесла его ему. Почтальон просмотрел документ, убедился в том, что я его не обманываю, отдал мне паспорт и спустился к своему фургону за посылкой.

Когда он зашел в прихожую с большой коробкой в руках, я не смогла сдержать улыбку: как это забавно! Человек помогает мне с доставкой крови своих же сородичей!

— Куда поставить? — спросил он, с покрасневшим лицом: коробка была очень тяжелой.

— Можно прямо здесь, — ответила я, пожалев его.

— Она очень тяжелая… Не уверен, что такая хрупкая девушка сможет поднять ее и перенести в другое место. — Он все не отпускал коробку.

— Ставьте здесь, я живу не одна, — настойчиво сказала я, чтобы этот галантный мужчина не вздумал стоять так и дальше.

Почтальон со стуком поставил коробку на пол, дал мне подписать документы, пожелал приятного дня и вышел. Я закрыла за ним дверь, подождала, пока его машина уедет от моего дома и только тогда открыла коробку. В коробке лежал стальной прямоугольный контейнер с интерактивной панелью, а рядом с ним — записка от мамы с кодом от замка. Я ввела цифры и открыла крышку: внутри контейнера, в густой массе колотого льда, лежала моя «гуманитарная помощь» в виде двухлитровых пакетов из-под томатного сока. Я пересчитала их: всего восемь пакетов, значит, на ближайшее время у меня было шестнадцать литров крови. Закрыв крышку, я перенесла контейнер в кухню, разложила пакеты с «соком» в холодильнике и поставила температуру в нем на четыре градуса по Цельсию.

«А как быть с Мэри? Вдруг она решит попробовать этот «сок»? Что ей сказать? Вот это дилемма! Надо что-нибудь придумать, пока она не вернулась» — задумалась я.

Ведь это так естественно: Мэри может увидеть пакеты на которых нарисованы толстощекие красные помидоры, с польской надписью «Sok pomidorowy», решит попробовать его, откроет один из пакетов, станет наливать сок в стакан, а вместо него польется…

Что же придумать?

Я постучала ногтями по холодильнику, придумывая что-нибудь правдоподобное: нельзя было допустить, чтобы Мэри увидела эту кровь и узнала о том, что я пью ее. В конце концов, после долгих размышлений я решила, что просто любезно попрошу ее не открывать мои пакеты с «соком» — она ведь порядочная девушка и не будет совать свой нос куда не следует.

А пока Мэри отсутствовала, я решила перенести свою одежду из ее шкафа в свою комнату, но это не заняло у меня много времени, поэтому мне пришлось около часа просидеть у окна, дожидаясь прихода соседки и слушая, что происходит вокруг: все эти разговоры на английском вызывали у меня приятное чувство чего-то нового, необычного.

Наконец, я увидела Мэри, торопливо идущую к нашему дому, и с облегчением вздохнула: очень скучно кого-то ждать.

Дверь открылась, послышалась возня в прихожей, и затем в гостиную зашла Мэри с большими пакетами в руках.

— Я дома! Зашла в супермаркет, спросила, была ли ты, но мне ответили, что нет, — сказала она, ставя пакеты на пол. — Я все купила!

— Ой, кажется, я действительно забыла туда зайти. — Я притворилась сконфуженной, но была безгранично удивлена энтузиазмом Мэри: она сама купила продукты! Как неловко получилось! Ведь я совершенно не собиралась ничего покупать!

— Я так и думала, поэтому сама все купила. Не переживай, тебе тоже: помидоры, огурцы и яблоки, только за это тебе нужно отдать мне деньги.

— Спасибо за заботу, Мэри! — воскликнула я, а в душе недовольно вздохнула.

Я достала из кошелька сто фунтов и положила их на стол.

— У меня не будет сдачи, — удивилась Мэри.

— Сдачи? — переспросила я.

— Ну да, здесь намного больше, чем ты мне должна.

— А сколько я тебе должна?

Она улыбнулась.

— Двадцать один фунт. — Мэри весело рассмеялась. — А я совсем забыла о том, что ты приехала из Польши! У вас ведь там другие цены?

— Да, совершенно другие, — согласилась я, хотя понятия не имела, правда ли это.

Я никогда не покупала продукты и не знала даже примерную их стоимость. Да и с бумажными деньгами почти не имела дела, а просто переводила деньги на банковские счета.

— Отдашь, когда разменяешь. — Мэри схватила пакеты и направилась на кухню.

Я пошла за ней.

— А что за пустая коробка в прихожей? — спросила она, вынимая из пакета продукты и складывая их на стол.

— Я как раз хотела сказать тебе о ней: это родители прислали мне посылку с очень важным для меня лекарством, — сказала я, помогая ей вынимать продукты.

— С лекарством? — Мэри на секунду застыла с булкой багета в руках. — Ты чем-то болеешь?

— Да, я же говорила, что у меня аллергия почти на все продукты. Поэтому я пью специальное лекарство, и оно очень противное.

— Как мне тебя жаль! Меня в детстве поили касторкой, и это было отвратительно!

Я подошла к холодильнику и открыла дверцу.

— Вот видишь, в этих пакетах — мое лекарство, — объяснила я.

— А почему они похожи на упаковки томатного сока? — удивилась Мэри.

Она подошла к холодильнику и взяла в руки один из пакетов.

«Какое зрелище! Мэри вертит этот пакет в руках и даже не представляет, что в нем — человеческая кровь и что ее соседка — вампир» — усмехнулась я.

— Я попросила, чтобы мне его так присылали. Это простая психология: я пью лекарство из этого пакета, и мне становится не так уж противно, — серьезным тоном соврала я.

— Правда? А я и не знала, что так можно. — Мэри положила пакет в холодильник и вернулась к пакетам из магазина.

— Да, проверено мной с шести лет, — вздохнула я.

— Это очень печально, когда на Рождество не можешь есть праздничное угощение, — задумчиво сказала девушка. — Наверно, тебе очень обидно смотреть на то, как все едят вкусности, а тебе самой нельзя к ним притрагиваться.

— Сначала было обидно, но со временем привыкаешь ко всему, — отчаянно лгала я. — Мэри, могу я тебя кое о чем попросить?

— Конечно, о чем? — Она посмотрела на меня.

— Не открывай эти пакты даже из любопытства. Никогда, — с улыбкой сказала я.

Лицо Мэри вытянулось: конечно, я так «вежливо» попросила ее об этом!

— Хорошо, как скажешь, — сказала Мэри и пожала плечами.

— Прошу тебя, не обижайся, просто я очень щепетильна в таких вещах, — поспешила оправдаться я.

— Я? Обижаюсь? Ни капельки! — фыркнула она. — У меня тоже есть маленькие бзики. Например, я мою голову только одним шампунем, а когда его нет, я вообще не мою голову, пока не куплю его.

— Ничего себе! Ну, ты даешь! — воскликнула я, из вежливости удивляясь ее «бзику».

— Да, или другой бзик: иногда у меня бывает бессонница, и мне становится страшно быть в комнате одной, и тогда я бужу кого-нибудь. Так что будь к этому готова.

— О, ну это всегда пожалуйста: у меня тоже часто бывает бессонница — Я даже обрадовалась ее словам.

Мы стали раскладывать продукты, но все это время я чувствовала себя неловко. Однако Мэри и не думала обижаться: она стала рассказывать о том, какие фокусы выделывала в школе.

— А теперь что-нибудь приготовим!. — Мэри открыла кран, помыла руки и достала из холодильника кусок мяса.

Я представила, какие запахи будут стоять в доме, и поспешила ретироваться, сославшись на срочный поход в магазин за тетрадями и ручками для учебы. Я схватила кошелек, быстро надела кеды и пиджак, и вылетела из дома, даже не спросив у Мэри, где могу найти такой магазин. Но нашелся он быстро: на нашей улице оказался большой книжный магазин. Я взяла там несколько блокнотов, две записные книжки, восемь ручек разного цвета, чтобы писать ими названия тем и разделов, несколько простых карандашей, линейку, точилку, ластик, и понесла все это на кассу. Кассиром оказался приятный молодой человек, приветливо мне улыбнувшийся.

Я положила вещи на кассу и попросила дать мне пакет.

— Вы, наверно, только поступили? В Оксфорд? — вдруг спросил кассир, окинув взглядом то, что я принесла.

— Да, — коротко ответила я, не глядя на него: мне не хотелось с ним разговаривать.

— В какой колледж? — опять спросил он.

— Святого Иоанна, — нехотя ответила я, все же взглянув на него, но совсем не понимая, зачем он спрашивает меня об этом.

— Я тоже там учусь. На втором курсе. Отличный колледж! — сказал он, складывая мои вещи в пакет и улыбаясь мне.

— Здорово. — Я открыла кошелек. — Сколько с меня?

— Восемнадцать фунтов, — ответил парень.

Я протянула ему злосчастные сто фунтов, которые не приняла Мэри. Парень отсчитал сдачу и отдал ее мне вместе с пакетом.

— Знаешь, что… — Он запнулся. — Если тебе что-то понадобится или будет непонятно, то спрашивай меня: первокурсникам всегда приходится достаточно тяжело — проверено на собственной шкуре.

— Спасибо, буду знать. — Я взяла пакеты и быстро вышла из магазина, чтобы избежать дальнейшего бессмысленного разговора с этим нагловатым продавцом.

В этот момент я вспомнила о том, как окружающие реагируют на мою внешность. Внешность, черт побери! Как будто я — красивая обвертка! Красивая кукла с пустотой вместо мозга! Я даже была готова терпеть жуткие запахи еды Мэри, лишь бы не сталкиваться с вниманием окружающих людей.

Я вернулась домой, сняла кеды и пиджак, положила пакет с канцелярскими принадлежностями на кровать в своей комнате и зашла на кухню, чтобы задать Мэри терзающий меня вопрос.

— Мэри, как ты думаешь, я — дура? — без обиняков спросила я, едва зашла на кухню.

В нос тут же ударил запах жареного мяса.

— Ого, какой вопрос! Нет, не думаю, что ты — дура. Наоборот, я считаю, что ты — очень умная девушка, раз поступила в Оксфорд, — ответила Мэри и провела тыльной стороной ладони по лицу, оставив на нем следы от муки.

— Тогда почему все вокруг считают иначе? — с обидой спросила я.

— Кто именно?

— Не знаю… Я не могу утверждать… Просто сегодня я слышала разговор двух парней, и они решили, что я поступила в Оксфорд не потому, что я — умная.

— Поменьше слушай всяких дураков. Мало ли идиотов на свете? — Мэри открыла крышку сковородки и посмотрела на мясо. — Открою тебе один большой, но банальный секрет: в нашем городе есть много неудачников, которые не смогли поступить ни в один колледж, тем более, в Оксфордский, поэтому они злятся и вымещают свою обиду на всех вокруг, особенно на красивых девушках, ведь их обидеть — легче всего. Поэтому, по их мнению, все девушки с кем-то переспали, чтобы поступить сюда.

— Так все дело в моей внешности? — Я расстроилась от этой мысли.

— Именно так: ты очень красивая и производишь на людей просто ошеломляющее впечатление… Ой, кажется, мясо подгорает! — Мэри стала переворачивать кусок мяса на другую сторону. — Даже Гарри сказал, что ты безумно красивая, а ведь он очень объективно относится к женской красоте… Он сказал, что, если бы ты была не такой худой, то он бы в тебя влюбился.

— Не стоит об этом, — попросила я, чувствуя неловкость и какой-то необъяснимый стыд: мне было стыдно слышать о том, что подумал обо мне брат Мэри. Мне было даже неприятно оттого, что Гарри так отозвался обо мне да еще и худой обозвал.

— Просто не обращай внимания. Люди скоро привыкнут к тебе и перестанут восхищаться, а когда ты начнешь учиться, твои сокурсники поймут, что ты еще и очень умная.

— Что-то сомневаюсь в том, что я умная, — отозвалась я. — Мне кажется, что все они просто гении по сравнению со мной. Ты не представляешь как, мне неприятно оттого, что все глазеют на меня, как на манекен в витрине. Я самый обычный человек!

(«Даже странно говорить о себе такое»)

— Терпи! — бросила Мэри.

— Со мной только что флиртовал парень из книжного магазина, — усмехнулась я, вспомнив об этом.

— Парень? Высокий? Светленький? — спросила Мэри. Ее глаза загорелись.

— Да, кажется. А ты что, его знаешь? — удивилась я.

— Как не знать? Это Эндрю: я встречалась с ним этим летом.

— И он флиртовал со мной! — Я наморщила нос. — Господи, как это… противно! Фу!

— Зря ты так: он очень хороший парень. — Мэри открыла кран и стала мыть руки. — Мы с ним расстались очень хорошо, друзьями. Просто поняли, что не подходим друг другу.

— Все равно, мне очень неприятно, — нахмурилась я.

— Но ведь Эндрю не знает о том, что мы — подруги, а когда узнает, ему станет неловко, и он будет долго извиняться, вот увидишь. Мясо готово! Буду накрывать на стол. Составишь мне компанию?

— Хорошо, только переоденусь и вернусь, — ответила я и пошла в свою комнату.

Я села на кровать и подумала: каким насыщенным стал второй день моего пребывания здесь! Я уже второй день жила вдали от дома и своей вампирской среды. Второй день в мире людей.

Переодевшись в старенькие джинсы и футболку, я вернулась на кухню.

— Я приготовила тебе салат: там только помидоры и огурцы, — сказала Мэри, садясь за стол.

Я посмотрела на стол, стоящий у окна: на нем были разложены тарелки, вилки, большой чайник, две кружки… И большая глубокая тарелка с салатом.

— Мэри, не стоило! — Мне стало жутко неловко, а потом я испугалась, что мне придется есть эту гадость.

— Мне не трудно! — отозвалась Мэри, разрезая на кусочки жареное мясо в своей тарелке.

«Она так хочет мне угодить! Это так трогательно!» — пронеслось у меня в голове

— Спасибо, что позаботилась обо мне, но я могу есть только свежие овощи, — нашлась я, увидев, что салат полит подсолнечным маслом.

— Как жаль! Черт, не нужно было спешить! — с досадой сказала Мэри. — Но я сейчас достану свежие…

— Нет, не надо! Я не голодна! — торопливо воскликнула я.

Она удивленно подняла брови и села обратно на стул, с которого уже успела подняться.

— Ты ужасно странная! — сказала моя соседка. — Но не буду настаивать.

— Спасибо. — Я села напротив нее.

Пока Мэри ела свой обед, я сидела на стуле, положив руки на стол, и смотрела в окно. Это было непередаваемое ощущение — сидеть рядом с человеком, который ест жареное мясо и картофель, запивая все это чаем. А ведь это будет частенько.

— Когда у тебя начинается учеба? — спросила Мэри.

— С понедельника, — ответила я. — И я немного волнуюсь.

— Ну, естественно! А у тебя есть там кто-то из знакомых?

— Нет, совсем никого. Но это не проблема.

Мэри отпила глоток чая.

— Наверно, это так классно: новые люди, новые знакомства… Ты будешь заниматься в каком-нибудь кружке по интересам?

— Еще не знаю, — призналась я. — Мне сейчас нужно…

Вдруг послышался настойчивый громкий стук в дверь.

— Кто это? Ты кого-то ждешь? — спросила Мэри.

— Нет. Я никого здесь не знаю, кроме тебя, — ответила я, тоже удивившись нежданному гостю, и прислушалась: кто-то переступал с ноги на ноги, стуча каблуками о ступеньки.

— Я открою, а ты кушай, — сказала я, поднимаясь со стула.

— Спасибо, — отозвалась Мэри.

Открыв дверь и увидев гостя, я очень удивилась — это был Гарри Смит.

— Здравствуйте, мисс Мрочек, — любезно сказал он.

— Добрый день, — ответила я. — По-моему, вчера вы называли меня не так официально. Зачем пожаловали?

— Я приехал из-за Мэри. Приношу вам искренние извинения от всей нашей семьи за причиненные неудобства, — ответил он.

— Какие неудобства? — не поняла я.

— Приезд Мэри: она не должна была приезжать и мешать вам, ведь вы арендуете… — начал Гарри.

— Это пустое! Мэри не причинила мне никаких неудобств! –перебила его я. — Мне даже приятно, что мы будет жить вместе. Ваша сестра — удивительная девушка.

— А я думал, что вы очень недовольны из-за ее приезда. Тогда следует снизить для вас цену за аренду дома.

— Нет, что вы! Не стоит! Мэри не тяготит меня, и снижать цену не нужно, — торопливо сказала я, подумав, что Мария очень удивится, увидев, что ей возвратили некоторую сумму денег за аренду, и станет расследовать почему.

— Но…

— Это мое последнее слово. Но почему мы стоим на пороге? Проходите, мы как раз обедаем.

Я зашла в дом, Гарри зашел тоже, снял с себя серый пиджак и блестящие черные ботинки, и прошел в кухню.

— Братишка! А что ты здесь делаешь? — радостно воскликнула Мэри: она мыла посуду. — Я бы обняла тебя, но у меня руки мокрые!

— Привет, Мэри, я приехал узнать, как ты здесь оказалась, — сказал Гарри, сев на стул.

— Будешь чай? Миша сейчас сделает тебе.

(«Я? Сделаю ему чай? С чего бы это!»)

— Нет, Миша не нужно: я ненадолго, — сказал мне Гарри.

Фух… Я, конечно, хотела приобщиться к человеческой жизни, но делать людям чай точно не собиралась!

Меня охватило огромное желание покинуть их, чтобы они поговорили наедине. К тому же, я чувствовала себя лишней — это была их человеческая семья и их человеческие отношения, и все это меня не касалось.

Тихонько выйдя из кухни, я спряталась в своей спальне. Теперь мне казалось, что жить с Мэри в одном доме — не самая лучшая затея, и что я поторопилась с этим решением. Мэри было слишком много. Слишком.

Через минут десять Гарри уехал.

Мэри постучала в мою дверь.

— Миша, можно? — спросила она.

— Да, заходи, — ответила я.

Мэри вошла и села рядом со мной на кровать.

— Почему ты ушла? — поинтересовалась она.

— Вещи разбирала. — Я кивнула на пустой пакет.

— Ты не разозлилась, что Гарри приехал?

— Нет. О чем вы разговаривали?

— Он сказал, что я поступила очень некрасиво, приехав, не предупредив об этом ни семью, ни тебя.

— Как же он узнал?

— Тетя Мэл ему позвонила…. Ты что, подкрашиваешь брови? — вдруг спросила Мэри, пристально глядя в мое лицо.

— Да. Увы, их почти не видно, — ответила я.

— Неправда, все видно! Это глупо — подкрашивать брови!

— Ну, у тебя-то их точно видно! — со смехом заметила я. — Ты же брюнетка!

— Слушай, я сейчас иду на встречу со старыми друзьями. Не хочешь пойти со мной? Я вас познакомлю, — предложила Мэри.

Я испугалась ее предложения: никаких новых знакомств! Хватит с меня людей!

— Нет, спасибо, я лучше схожу на почту: жду письмо от мамы, — ловко отговорилась я.

— Ну, как хочешь! Пойду собираться! — Мэри вышла, и я услышала, как она стала рыться в своем шкафу и напевать какую-то детскую песенку.

Я быстро надела кеды, схватила пиджак, взяла паспорт, кошелек и ключи от дома, положила все это в сумочку и вышла из дома. Немного поразмыслив, я села на синий велосипед, решив опробовать его, и поехала по ровной аллее, озираясь по сторонам, чтобы не пропустить почтовое отделение.

Благодаря советам прохожих, я успешно добралась до почты, где меня ждало заказное письмо от мамы. Но, выйдя из здания, я обнаружила, что велосипед, заботливо прислоненный мною к фонарю, бесследно исчез. Я была обескуражена: вот это да! Неужели у меня украли велосипед?

Я осматривалась по сторонам, надеясь увидеть своей велосипед, но он пропал, и мне оставалось только стоять около почтового отделения и удивляться. С одной стороны, это было даже смешно: у меня украли велосипед! Как это по-человечески!

«Но ведь это не мой велосипед, а Мэри! Что делать?» — Эта мысль вызвала во мне досаду: я здесь всего второй день, а у меня уже угнали велосипед!

«Что в таких случаях делают люди? Идут в полицию» — сказала я себе.

Благодаря тем же любезным прохожим, я нашла полицейское отделение. Полисмены очень хорошо ко мне отнеслись и даже предложили довезти меня до дома, так как он находился достаточно далеко от участка, но я отказалась в пользу обычного автобуса.

Я была очень довольна собой, ведь вела себя разумно, осторожно, совсем как настоящая юная леди, и даже побывала в полицейском участке.

(«Не понимаю, почему люди так ругают полицейских?»)

Дома я обнаружила, что Мэри ушла.

(«Нужно было взять номер ее телефона. И почему я не подумала об этом раньше?»)

Моя соседка вернулась около десяти часов вечера — веселая и раскрасневшаяся. Она думала, что я уже сплю, поэтому старалась не шуметь в прихожей и тихо пошла в свою комнату. По пути Мэри на что-то наткнулась и выругалась себе под нос незнакомым мне словом.

Я зашла к ней.

— Ой, я тебя разбудила? — нахмурилась Мэри, снимая теплую серую кофту.

— Нет, я не спала. Ну, как провела время?

— Отлично! В следующий раз тебе обязательно нужно пойти со мной! — отозвалась она. — Я сняла пирсинг, видишь?

Я взглянула на ее нос: действительно, сережка с него исчезла, зато осталась небольшая, но довольно отталкивающая дырочка. Мне стало неприятно, и я отвела взгляд.

— Мэри, я хотела сказать… Только не ругайся… У меня украли велосипед, — извиняющимся тоном сказала я.

Мэри хихикнула, чем сильно меня удивила: у нас украли велосипед, а она смеется!

— Это не страшно! У меня его раз шесть воровали, а все потому, что на нем нет замка, — весело сказала она. — Не расстраивайся! Завтра сходим в полицию и заявим об этом.

— Я уже заявила, — сказала я, чувствуя гордость за свой поступок.

— Тем более. Оксфорд — город маленький, велосипеды пропадают часто, но их всегда находят. Ты ведь оставила им свой телефон?

— Да, и адрес тоже… А я-то думала: почему полисмен так улыбался! — рассмеялась я: когда я назвала ему свой адрес, он с улыбкой посмотрел на меня, — видимо, он уже не раз принимал заявление о краже именно этого велосипеда.

-Ты не против, если я займу ванну на пару часов? — спросила Мэри, вытаскивая из шкафа большое пушистое полотенце.

— Нет, конечно. Пойду спать. — Я поднялась на ноги. — Только дай мне номер твоего телефона, на всякий случай.

— Хорошо, записывай.

Мэри продиктовала мне свой номер, я записала его на смартфон, и она стала рыться в тумбочке.

— Черт, да где этот гель? Неужели я забыла его в Шотландии? Миша, одолжишь мне свой?

Я немного опешила, но принесла ей свой гель для душа.

«Нужно обязательно выпить крови сегодня ночью, когда Мэри уснет, ведь это — уже четвертый день» — подумала я, закрываясь в своей спальне.

Вдруг за дверью послышался голос Мэри:

— Миша, открой! Я включу тебе камин, а не ты замерзнешь ночью: на улице ужасно холодно.

(«Ох, Мэри! Она так заботится обо мне!»)

Я открыла дверь, Мэри вошла, включила камин, пожелала мне спокойной ночи и ушла. Через минуту послышался шум воды в ванной. Чтобы не слышать, как Мэри принимает водные процедуры, я засунула в уши наушники, открыла ноутбук, включила музыку и зашла в социальную сеть, чтобы пообщаться с кем-нибудь из своих. Онлайн была только Мария, и я с удовольствием наврала ей с три короба: что я живу одна, ни с кем не общаюсь, что меня считают стервой и заносчивой девчонкой, и что люди — нудные, и у меня нет ни малейшего желания с ними общаться. Я наврала, ведь не могла рассказать ей правду, чтобы она не примчалась и не увезла меня обратно под родительское крыло.

В четыре часа утра я отключила музыку и ноутбук, прислушалась и услышала ровное дыхание Мэри: она спала. И я, бесшумно и не включая свет, пошла на кухню, вытащила из холодильника один из пакетов с «соком», налила кровь в стакан и начала медленно, смакуя, пить ее, ощущая, как по телу разливается удовольствие, наполняя мой разум легким туманом. Я выпила все два литра крови, скомкала пустой пакет в маленький шар, выбросила его в мусорное ведро, тщательно помыла стакан, пошла в ванную комнату, почистила зубы и, ощущая в теле бешеный прилив энергии и приятное чувство сытости, наполнила ванну водой и лежала в ней несколько часов.

В шесть часов утра я собралась на пробежку: оделась, даже накинула теплую кофту, чтобы не выглядеть странно, и зашла к Мэри, ведь она сказала, что будет бегать со мной.

Мэри спала, вытянувшись почти поперек кровати и с заложенными за голову руками. Она тяжело дышала во сне. Я легонько потрясла ее за плечо.

— Мэри, просыпайся, — тихо сказала я, но она недовольно промычала и отвернулась от меня на другой бок.

— Мэри, ты идешь бегать? — Я вновь потрясла ее, уже сильнее.

Мэри открыла глаза, повернулась ко мне и недовольным сонным взглядом взглянула на меня.

(«Надо же, только что она была в другой реальности!»)

— А, это ты? Что случилось? — спросила она сиплым голосом.

— Я иду бегать. Ты со мной? — спросила я.

— Бегать? М-м-м… Который сейчас час?

— Шесть утра.

— Шесть? Еще так рано… Наверно, я не пойду с тобой сегодня. Завтра — обязательно. Не обижайся, ладно? — Она потерла пальцами свои закрытые глаза.

«Так я и знала! Одни только слова!» — с неприязнью к ней подумала я.

— Хорошо, спи! — недовольно сказала я.

— Спасибо. С меня завтрак, — пробормотала Мэри и перевернулась на другой бок.

И почему я поверила в то, что она будет со мной бегать? Нашла кому доверять! Человеку!

Я надела кеды, засунула в уши наушники, включила музыку и с удовольствием пробегала два часа, встретив рассеянное солнце. Когда я вернулась домой, Мэри еще спала.

Глава 3

В пятницу мы сходили к тете Мэл, забрали заказ, погуляли между колледжами, Мэри показала мне мой колледж, мы зашли в него, я записала расписание лекций… Последние дни прошли так насыщенно, что я даже стала забывать о том, что нахожусь одна в чужом городе, среди людей, и стала чувствовать свободу, которая сначала давила на меня, а потом стала душить счастьем. Но это была не моя заслуга — Мэри во многом помогла мне адаптироваться к новому окружающему миру, а главное, живя и общаясь с ней, я понемногу начала понимать, как устроен человеческий организм, как живут, чего хотят люди и как с ними общаться.

Мэри вела себя так просто и естественно, словно мы были знакомы уже сто лет, и сначала это удивило меня — я не привыкла к таким откровенным разговорам и рассказам о чей-либо чужой личной жизни, но потом сама стала рассказывать о себе (конечно, скрывая то, что я — вампир и что моя семья не должна знать о нашем проживании с Мэри под одной крышей). Мэри как-то странно влияла на меня… В четверг вечером она уговорила меня посмотреть какую-то мелодраму с незатейливым сюжетом: парень и девушка постоянно видят друг друга, но никак не могут встретиться в большом городе. А в конце фильма выяснилось, что этот парень — призрак, а девушка — это та, что сбила его насмерть машиной и уехала с места преступления. Фильм так себе — я смотрела и лучше, но конец все-таки не оставил меня равнодушной: девушка, терзаемая мыслями и совестью за убийство того парня (в призрака которого она уже успела влюбиться), покончила жизнь самоубийством, спрыгнув с крыши своего многоэтажного дома. И вот, она упала на асфальт, ее мозги разлились по дороге, и тут ее призрак встал на ноги, а перед ней — тот парень, которого она убила. Он подал ей руку, она приняла ее, и они вместе пошли прочь от ее мертвого тела, вокруг которого собралась куча народу. Ах да, призрак простил ее и тоже был в нее влюблен.

И вот, после просмотра этого фильма я сидела на кровати и думала: зачем? Я совсем не собиралась его смотреть! Но, как только Мэри сказала: «Давай посмотрим классный фильм», я тут же ответила: «Давай», а впрочем, мне было не жаль потраченного на просмотр времени: это был новый опыт — просмотр фильма с человеком, с подругой. Ведь люди часто так делают: им почему-то постоянно нужно, чтобы с ними кто-то был во время просмотра.

Наш велосипед нашелся быстро: мне позвонили на следующий же день, как я подала заявление о краже, и оказалось, что велосипед был угнан местным шалопаем по имени Фрэнк, любящим угонять чужие средства передвижения, особенно — двухколесные. Кроме велосипеда, мы получили от полисменов «супернадежный замок», чтобы этого больше не повторилось, видимо, им надоело постоянно разыскивать наш велосипед.

Как ни банально, но Мэри так и не стала бегать со мной по утрам: она просыпалась около восьми часов, быстро принимала душ, ела, одевалась и убегала на работу, а возвращалась часов в шесть вечера. Но в эту пятницу ей дали выходной, и мы смогли совершить нашу экскурсию по Оксфорду и моему колледжу.

В понедельник наступил первый учебный день. Меня охватывало невероятное волнение, а ночь воскресения я провела бестолково: до утра выбирала себе костюм и остановила выбор на белой рубашке с узкими руками, черной юбке, классического покроя, черных колготках, туфлях на удобном каблуке, и, конечно же, черной шелковой повязке на шею. Мантия, новенькая и аккуратно проглаженная, весила на спинке стула.

Утром я пробежалась, сократив время пробежки до одного часа, приняла душ, помыла голову, высушила волосы феном, надела костюм, убрала волосы в узел на затылке, надела туфли, осторожно сложила мантию в сумку, покрутилась перед зеркалом, надела осеннее коричневое пальто, вышла из дома, села на велосипед и поехала к колледжу. Я была так взволнована, что почти не слышала окружающего шума, хотя он постоянно преследовал меня, но в этот раз волнение заглушило вечный гул в моей голове.

Я подъехала к стоянке, прицепила велосипед к столбику и в нерешительности застыла на месте: что-то сдерживало меня, сковывало мои действия. Когда я терялась, то становилась очень нерешительной. Поэтому сейчас я молча глазела по сторонам, наблюдая за тем, как сотни студентов смело шагают к колледжу.

«Что за трусость!? Эти люди смелее меня?» — раздраженно подумала я, и эти мысли сдвинули меня с места.

Я зашла в колледж и, наблюдая за действиями других студентов, сдала в гардероб свое пальто и надела мантию. Но тут у меня сдали нервы, и я спряталась в угол, не зная, что дальше делать. Моя смелость угасла, оставив меня наедине с отвратительным чувством неловкости: все знали, что делать, кроме меня!

 Я забилась в угол, понимая, что веду себя как последняя дура, но боялась покинуть это убежище.

— Девушка из магазина! Это ты? — вдруг услышала я рядом с собой знакомый мужской голос.

Это был Эндрю — бывший парень Мэри.

— Привет, — растерянно отозвалась я.

— Привет! Ты почему здесь спряталась? — приветливо спросил он: на нем тоже была черная мантия.

— Наверно, это покажется тебе глупым и смешным, но я совсем потерялась… Не знаю, что делать и куда идти! — воскликнула я, обрадовавшись его появлению: как вовремя он подошел! Нет, не то… Как замечательно, что он подошел!

— Тогда позволь я отведу тебя, куда нужно: скоро первокурсники будут давать клятву, — сказал парень.

— Что бы я без тебя делала? — с искренней благодарностью сказала я. — Кстати, я — Миша.

— Миша, — повторил он. — А меня зовут Эндрю. Пойдем, нужно забрать твое пальто.

И точно: сейчас я увидела, что его мантия была надета поверх черного пальто.

Я забрала в гардеробе свое пальто, надела его, затем мантию, на голову — шапочку, и мы с Эндрю вышли во двор, на котором уже стояли сотни студентов. Парень провел меня к организованным стройным рядам первокурсников и ушел. Первокурсники, стоявшие рядом со мной, весело болтали, а я лишь сильно волновалась, совсем не понимая, что происходит и должно произойти.

— Привет, ты тоже только поступила? — вдруг спросила меня соседка слева — приятная улыбчивая девушка.

— Привет, да. И если честно, я безумно волнуюсь! — вырвалось у меня.

— О, я прекрасно тебя понимаю: сама такая же. Откуда ты? У тебя странный акцент.

— Из Польши, — ответила я и улыбнулась: мне было очень приятно, что она заговорила со мной.

— Далеко отсюда… А я — из Шотландии. Меня зовут Элли.

— А меня Миша. Знаешь, я совсем растерялась.

Элли тихо рассмеялась.

— Я тоже. Мы можем… — Она не договорила, так как в это время на трибуну взошел пожилой седовласый мужчина в мантии (но не в такой, как у нас) и шапочке, и поприветствовал студентов. В ответ ему раздался гром рукоплесканий. Я машинально повторяла за студентами все их действия, но все равно чувствовала себя невообразимой тупицей.

— Давай дружить, Миша. Я здесь совсем никого не знаю, — шепнула мне Элли, когда наступила минутная пауза.

— С удовольствием, потому что я тоже ни с кем здесь не знакома, — ответила я ей.

— А тот парень, что тебя привел?

— Он просто помог мне, — объяснила я.

— Отлично, только не теряйся от меня.

Как здорово, что теперь я буду не одинока в этом новом огромном непонятном мире Оксфорда!

Я немного успокоилась и смогла сосредоточиться на происходящем: вокруг меня были сотни мантий и восторженных счастливых лиц, молодых и приветливых. Все улыбались.

«Вот, каковы люди, когда они счастливы… Но они отдадут этому месту часть своей молодости. Это грустно» — подумала я, наблюдая за студентами.

Не помню, что происходило дальше: мне запомнился какой-то нестройный порядок, выход на трибуну профессоров, которые что-то говорили, рукоплескания студентов… Хаос, непонимание и туман в голове. Потом первокурсники произнесли клятву. Много шума, хлопков, речей, улыбок, но я почти ничего не запомнила и была сильно разочарована.

«И это то, что я должна запомнить на всю жизнь — первый день в первом университете в моей жизни? Этот хаос? Разве я смогу потом тешить себя этими воспоминаниями, если почти ничего не поняла, а только волновалась и смотрела по сторонам? Какое разочарование!» — недовольно подумала я, когда все действия завершились и можно было уезжать домой.

Но одно я запомнила точно: в тот октябрьский день было пасмурно и иногда моросил мелкий противный дождь, но никто не обращал на него внимания — все были целиком увлечены происходящим. Все, кроме меня.

Мне было обидно и горько: не таким я представляла этот знаменательный и долгожданный день!

Когда все начали расходиться, мы с Элли пошли вдоль аллеи и разговорились. Оказалось, что девушка приехала из небольшого шотландского городка: выиграла какой-то грант, поступила в Оксфорд и поселилась в общежитии колледжа. Элли оказалась простой умной девушкой, и рядом с ней я чувствовала себя глупой, хотя, наверно, так оно и было. Мы обменялись номерами телефонов, договорились встретиться завтра перед занятиями, чтобы побродить по колледжу и поискать аудитории, попрощались и расстались.

Я пошла к своему велосипеду, сняла шапочку и мантию, положила их в сумку и стала отстегивать свой велосипед. Он был мокрым, но мне было плевать на это.

Я безумно устала морально: я — домашняя девочка, очутилась в настоящем водовороте событий, как Алиса в Зазеркалье, и не знала, как нужно плыть по течению, ведь еще не умела плавать в таких бурных и быстрых водах.

Мое настроение было жутким, и мне казалось, что еще одна мелочь, и я устрою истерику — буду кричать, рвать и метать.

Сев на велосипед, я медленно, осторожно, насколько мне позволяла моя раздраженность этим днем, поехала домой.

 

Самый обыкновенный английский серый день. Я мог бы спокойно остаться дома, потому что никогда не ходил на подобные мероприятия, но пошел на него, потому что мне стало скучно в своем большом старинном доме на Эбингтон-роуд. Я купил его три года назад, когда только поступил сюда, и уже три года как скучал здесь. Конечно, со своей неприхотливостью я мог бы снять квартиру или жилье попроще, но мне необходимо быть как можно дальше от соседей — только так меня настигают комфорт и спокойствие: благодаря тому, что мой дом находится в некотором уединении, мне не приходится постоянно слышать, что делают соседи, хотя блокировать посторонние шумы в своем сознании я давно умел.

Скука съедала меня заживо, и я уже сто раз проклял себя за то, что зачем-то поступил в магистратуру, а ведь не сделай я этой глупости, то был бы сейчас где-нибудь в Скандинавии: построил бы себе двухэтажный деревянный домик на берегу лесного озера, покрасил бы его в красный цвет, смастерил деревянную лодку, завел собаку и жил бы себе спокойно и уединенно. Питался бы в ближайшем городе или моими жертвами были бы браконьеры. Но вместо этого я почему-то вновь поступил в Оксфорд, в магистратуру. Зачем? Меня самого удивлял этот дурацкий поступок: диплом мне не нужен, и я не собираюсь становиться всемирно известной публичной персоной. Ну да, вампиру только и не хватало публичности и мозолить глаза человечеству, которое не должно знать о нашем существовании. Миссия человечества проста — питать нас своей кровью.

Погода была прямо как на заказ, и я подумал, что все-таки нужно выбраться из своего прокуренного дома на свежий воздух.

Я выкурил сигарету, надел чертову форму, на шею — оксфордскую черную «петлю», черное, как у многих студентов, пальто, сверху — мантию магистра, перчатки, надел ботинки, хотя такой официальный стиль был мне противен. Я захватил с собой шапочку, закинул ее на сиденье машины и поехал к своему колледжу Церкви Христовой, где уже четвертый год возился с ненужным мне правом.

Вообще-то, Оксфорд — город велосипедистов, и большинство студентов приезжает к своим колледжам именно на этих двухколесных, очень удобных для таких узких улочек игрушках. Но я не мог позволить себе подобного, ведь был уже в том возрасте, когда солнце выдавало мой истинный возраст и делало из меня старика — недавно мне исполнилось сто восемьдесят восемь лет, и я уже сто пятьдесят лет жил в тени, подальше от солнца. Поэтому, в отличие от нормальных студентов, я приезжаю в колледж на раритетном «Мустанге» с тонированными стеклами — не хочу, чтобы мое богатство бросалось в глаза, поэтому уже четвертый год не пересаживаюсь на современное авто. Не хочу выделяться, точнее, вынужден держаться скромно. К тому же, только в других, более либеральных университетах модно приезжать на дорогих автомобилях, но не в Оксфорде.

Не могу сказать, что учусь на отлично, скорее, я учусь хорошо, потому что мне скучно здесь, и мой энтузиазм к учебе пропал еще на первом курсе. Тем более, я учусь здесь уже в третий раз: скука смертная, но я намеренно мучаю себя, чтобы не отставать от современной жизни — так делают большинство вампиров. Для меня важно оставаться в курсе развития права, науки, техники и искусства. Я должен быть в курсе всего, что происходит в мире, хоть иногда отчаянно желаю бросить все к чертовой матери и жить уединенно, вдали от цивилизации.

Я подъехал к колледжу, поставил машину на стоянку, вышел, надел оксфордскую шапочку и пошел на церемонию. Все произошло рутинно: приветствия профессоров и руководства, подобострастные лица студентов, ловивших каждое их слово, которые, чуть что, поднимали шум аплодисментов, оглашение надежд канцлера на то, что мы будем достойны звания студента Оксфорда, такого старинного, консервативного и авторитетного университета, и так далее и так далее. Потом была церемония клятв, всеобщая радость, щебетание, крики: «А теперь в паб!». Все банально. Я пребывал в унынии, не разделяя с людьми их радость: конечно, поступить в Оксфорд, было для них счастьем, божьей благодатью, но для меня — рутиной и обязательством, в первую очередь, перед самим собой.

С тех пор, как мне исполнилось двадцать, я живу один, считая, что стыдно надоедать родителям, ведь свою задачу — вырастить меня и научить всему, они выполнили, так пусть живут в свое удовольствие.

Так как день не принес мне никаких новых эмоций, я сел в машину и поехал домой. Выезжая в центральную часть города, я оказался позади синего велосипеда и сидящей на нем девушки — она ехала прямо по дороге, а не по велосипедной дорожке.

«Что за дурочка?» — Я посигналил ей, чтобы она съехала на свою часть дороги, но девица и не подумала этого сделать.

Я вновь посигналил. Безрезультатно.

И я тащился со скоростью черепахи, поминутно вскипая от раздражения: за мной уже выстроился длинный ряд машин, которые сигналили мне. Мне! Как будто это я был виноват в том, что тащусь как мертвый ленивец! Немного погодя я решил проучить упрямицу на велосипеде, чтобы она, в конце концов, съехала на свою чертову велосипедную дорожку, и резко надавил на педаль газа, полагая, что лязг колес напугает девицу, и она съедет, но вместо это она вдруг резко остановилась, и я просто-напросто сбил ее.

Девушка упала с велосипеда.

«Дерьмо! Только этого мне не хватало!» — мрачно подумал я, хотя редко употреблял это выражение, однако этот момент был подходящим для подобного высказывания, точно передающего мои эмоции.

Я резко остановил машину, так что машина позади моей чуть было не поцеловала бампер моего «Мустанга», и вышел посмотреть, сильно ли ударилась девчонка. Хотя, я знал, что сильно — должно быть, она что-то себе сломала.

Девица сидела на дороге, видимо, не понимая, что произошло: ее высокая прическа распалась, и длинные, красивые золотистые волосы упали на ее спину и грудь. Велосипед с погнутым задним колесом лежал рядом с ней.

Я подошел к девушке.

— Прошу прощения, мисс. Надеюсь, с вами все в порядке? — спросил я, нагибаясь к ней.

Она подняла на меня горящий яростью взгляд.

«Мария?» — пронеслось в моем разуме, едва я увидел чудесные, знакомые мне черты.

— Мария? — невольно вырвалось у меня вслух.

— Он еще и прощения просит! Как благородно! Думаешь, я не знаю, что ты сбил меня специально!? — с гневом воскликнула девушка. — Стоп… Откуда ты знаешь мою сестру?

Пристально глядя на нее, я убедился в том, что ошибся — это была не Мария.

«Ее сестру? Она — сестра Марии? Но Мария никогда не рассказывала мне о том, что у нее есть еще одна сестра. Маришку-то я знаю» — подумал я, разглядывая девушку.

Конечно, она была сестрой Марии: те же черты, те же глаза, те же брови и волосы… Но эта девица была другой — какой-то нежной, неразвитой, в ее взгляде не было страсти, которой всегда пылал взгляд Марии. Сбитая мною девушка была похожа на совсем еще юную вампиршу.

(«Интересно, сколько ей лет? И какой дурацкий ярко-голубой лак на ее ногтях»)

— Мы с ней когда-то дружили, — ответил я, совершенно сбитый с толку: передо мной была сестра Марии, и я только что сбил ее. Надо же, какое совпадение. — А что ты здесь делаешь?

— Учусь, конечно! А ты сбил меня и помял мой велосипед! Я сижу на дороге, как дура, и все вокруг глазеют на это! — вдруг закричала девица. Она быстро поднялась на ноги.

Если бы на велосипеде была смертная, она бы точно что-нибудь себе сломала, но эта золотоволосая истеричка не получила даже царапины, и я знал почему.

— Это случилось по твоей вине: кто заставлял тебя останавливаться в тот момент, когда я нажал на газ? — Несмотря на свое ледяное спокойствие, я стал выходить из себя.

Ситуация напоминала глупый фарс.

— Я остановилась на светофоре! — взвизгнула девица, поправляя свои юбку и пальто. — А ты, если не умеешь водить, сначала научись, а потом езжай, иначе, собьешь кучу народу! Если уже не сбил, как меня только что! И кто тебе только права выдал?

 

Я с презрением посмотрела прямо ему в лицо, но тут же поразилась и нахмурилась одновременно: очень бледная, бледнее, чем моя, идеальная кожа, бледные губы, красивые, но холодные, почти синие глаза, темные волосы… Да и голос у него приятный: низкий, но тоже какой-то холодный. Слишком идеальный облик для такого негодяя.

«Он — вампир? Да, должно быть… Слишком красив для человека» — невольно подумала я, не веря своим глазам.

— Ты… — протянула я, но вовремя спохватилась, чтобы не ляпнуть лишнего при людях.

— Нет, маленькая истеричка, не я, а ты нарушила правила дорожного движения, рассекая по проезжей части на своем велосипеде. Как ты думаешь, для чего здесь намечена эта велосипедная дорожка? Из-за тебя образовалась огромная пробка! — Незнакомый вампир повысил голос.

«Интересно, он понял, что я тоже вампир?» — подумала я, но, услышав его последнюю фразу, вскипела от гнева, как чайник Мэри на нашей кухне.

— Да как ты смеешь! — взорвалась я. — Видимо, моя сестра ошиблась, когда выбрала тебя в друзья! Грубиян несчастный!

— Научись ездить по правилам, истеричка. — Мерзавец даже не удосужился помочь мне с велосипедом.

Я оглянулась: вокруг нас образовалась толпа зрителей, наверняка, не очень довольных тем, что мы загородили дорогу. Прямо как в том фильме: девушка спрыгнула с крыши, а соседи по дому очень опечалились тем, что теперь придется терпеть некоторые неудобства из-за ее самоубийства — и зачем только она испортила тротуар?

У меня было еще много чего сказать этому нахалу, но я решила, что с ним сражаться бесполезно: он даже «истеричкой» меня назвал! Чурбан неотесанный, а не вампир! Еще и в оксфордской мантии!

— А не пошел ли ты? — все-таки сказала я напоследок, затем подняла велосипед и, несмотря на погнутое заднее колесо, села на него, собираясь с гордым видом покинуть эту несмешную комедию.

Но вдруг незнакомый вампир схватил меня за предплечье.

— Подожди минуту. Ты — сестра Марии? — спросил он.

— Какая тебе разница? У тебя со слухом проблемы? — недовольно ответила я. — И вообще, кто тебе разрешал меня трогать? Немедленно убери от меня руки!

— Но Мария никогда не рассказывала о тебе. — Он будто не слышал моих слов и не убирал руку.

 

— Убери свои руки или я закричу, — сказала девушка таким убедительным тоном, что я понял: она исполнит свою угрозу.

Я посчитал ее дурой и истеричкой, но все же хотел узнать, кто она такая. Сестра Марии! Здесь! В Оксфорде!

— Послушай, меня зовут Фредрик Харальдсон. Мария рассказывала тебе обо мне? — спросил я, надеясь, что все-таки рассказывала, но, конечно, не все.

Серо-голубые глаза истеричной девушки округлились.

— Тем более не смей хватать меня за руки! И вообще, не смей меня трогать! И разговаривать со мной тоже не смей! — Она одернула свое предплечье и уехала. Погнутое колесо ее велосипеда жалобно поскрипывало.

Невольно глядя вслед сестре Марии, я отчетливо понимал, что она точно никогда не заговорит со мной.

«Неужели она знает?» — подумал я, не отрывая взгляд от ее прямой узкой спины, удаляющейся от меня. От падения на мокрый асфальт пальто девчонки намокло.

Не знаю почему, не знаю откуда, но у меня возникло непреодалимое желание проследить за сестрой Марии, и я бросился к машине, но вдруг увидел лежащий на дороге белый конверт, уже успевший покрыться моросью, — наверно, он выпал из сумки истерички, когда она летела с велосипеда.

Я поднял конверт, сел в машину, игнорируя недовольные крики водителей, и осторожно, соблюдая большую дистанцию, поехал за девушкой, зная, что она вряд ли подумает о том, что стала объектом слежки. Наконец, я увидел, как она свернула на Коули-роуд и остановилась около двухэтажного старинного на вид домика с деревянными белыми окнами, поставила велосипед у лестницы, нацепила на него замок и вошла в этот дом.

Теперь, зная где она живет, я решил, что обязательно заеду к ней в гости: мне хотелось поговорить с ней, узнать, что она знает обо мне и Марии. По пути домой, я размышлял о том, как эта девушка оказалась здесь, в этом городе, ведь если бы Мария рассказала ей о том, что между нами было, эта истеричка никогда не приехала бы в Оксфорд, где живу я. После того неприятного случая мы с Марией дали друг другу слово, что никогда больше не встретимся. И вот, в Оксфорде я встречаю ее сестру, о которой Мария ничего мне не рассказывала.

Я приехал домой, сбросил с себя мантию и одежду, и пошел в душ: мне хотелось смыть неприятное чувство, вновь овладевшее мной после встречи с сестрой Марии, но я с обреченностью понял, что теперь точно не смогу забыть о том позоре, ведь живое напоминание о Марии будет мелькать перед моими глазами. Выйдя из ванной комнаты, я надел чистую одежду, взял одну из свежих газет, устроился в кресле, стал читать, но никак не мог сосредоточиться на чтении — мысленно возвращался к моей сегодняшней встрече с истеричной девицей.

«Сестра Марии. Еще одна Мрочек. А я даже не знаю, как ее зовут. А эта девчонка за словом в карман не лезет!» — усмехнулся я и попытался продолжить чтение, но статья: «Современные экономические системы мира» заканчивалась для меня на третьей строчке — дальше смысл терялся.

 Я отшвырнул газету и достал пачку сигарет.

Конечно, вампиры не курят, точнее, могут, но курение считается не столько пагубной, сколько плебейской привычкой, однако меня это совершенно не волновало: я курил часто, и на то, считают меня плебеем или нет, мне было наплевать. Все равно я никогда не подходил под шаблон обычного аристократичного вампира, хоть по праву рождения и был аристократом, но не придавал этому никакого значения.

Я вытащил из пачки сигарету и закурил ее, глубоко вдыхая терпкий дым — это была вторая сигарета за день. Тут я вспомнил о конверте, который потеряла юная вампирша, взял его из машины и, поднявшись обратно в кабинет, вольготно раскинулся на кресле, закинул ноги на стол (плохая привычка) и пристально, задумчиво смотрел на конверт. Наконец, любопытство взяло вверх: я решил прочитать, кому адресован конверт, ведь на нем должно быть имя той девушки, пробежал взглядом адрес получателя и нашел имя: «Миша Мрочек».

«Миша? Ей подходит: необычное имя для истеричной девицы» — подумал я, рассматривая конверт: он был вскрыт, значит, Миша уже прочла его содержимое.

Стоило ли читать мне? Нет, благовоспитанные персоны так не делают, но я был всего лишь раком-отшельником, вампиром-одиночкой, да еще и курящим, поэтому достал письмо и прочитал его, посмеиваясь про себя. Это был почерк Марии.

(«Да, Мария как всегда в своем репертуаре: только она может писать так остроумно даже о самых серьезных вещах»)

Советы Марии ее сестре были такими строгими и пояснительными, что я легко сделал вывод о Мише: она была младшей сестренкой, которую все носили на руках, она первый раз в жизни приехала учиться, первый раз находится среди людей, в общем, совсем еще невинная овечка.

А потом я увидел правило №9, которое гласило: «Никогда не общайся с Фредериком Харальдсоном. Никогда», и решил, что девчонка точно хоть что-нибудь да знает. Интересно, сколько ей лет? Восемнадцать? Двадцать? Она выглядела еще совсем юной, юной по-настоящему, и ее кожа еще не стала такой бледной, как у ее меня. Надо же, и она так похожа на ту, которую я когда-то любил. Любил? Вряд ли — это было какое-то затмение. У нас был короткий, но бурный роман со всеми из него вытекающими, что бросило тень на репутацию Марии, однако жениться на ней я не собирался — был не настолько влюблен в нее, влюблен, но не по-настоящему: просто своей страстной натурой она вскружила мне голову. А когда я сказал ее отцу, что не намерен становиться его зятем, между нами все было кончено, как и дружба между моими и ее родителями.

Честно говоря, все было совершенно банально: Мария просто соблазнила меня. Она меня, а не я ее. Но я взял всю вину на себя, чтобы смягчить тень, упавшую на ее имя, а Мария не сделала ничего, чтобы опровергнуть это. Но я никогда и не собирался утверждать обратное: пусть в глазах всего вампирского общества я являюсь подлецом, но добровольно несу это позорное пятно. Наверно, я должен обижаться на Марию за этот позор, но не держу на нее ни зла, ни обиды. Мне плевать на мнение общества и жить с черной репутацией мне намного легче, чем было бы ей. Хотя, каюсь: в том, что случилось, есть и моя вина — я дал себя соблазнить, дал вскружить себе голову, хоть всегда мыслил рационально, холодно и трезво. Но я позволил случиться всему, что случилось, а значит, моя вина — не меньше вины Марии. Однако смешно: ее родители считают, что я был первым ее мужчиной и что она почти двести лет провела без секса. Когда все это случилось? Три года назад: Мария экстернатом закончила учебу, сдала за один день все экзамены и уехала. А я остался: у меня не было причин уезжать, как и не было пятна на совести. Ну, так себе — противное маленькое пятнышко, все еще несмытое временем.

Я аккуратно сложил письмо, положил его обратно в конверт, затушил сигарету и закурил новую.

Даже странно, что я так задумался о том, знает ли обо всем этом Миша. Хотя, это естественно: она — сестра Марии. И все же, я удивлялся тому, как Мария отпустила сюда свою младшую сестру, и как это сделал их отец — ведь он ненавидит меня лютой ненавистью.

Докурив сигарету, я затушил ее о свою ладонь: еще одна плохая привычка.

Вечером я стал маяться: меня охватило желание сесть в машину и поехать к Мише, чтобы поговорить, познакомиться с ней, ведь она была совершенно незнакома мне, видимо, Мрочеки прятали ее. Я слышал о том, что другая сестра Марии — Маришка летом вышла замуж за Маркуса Моргана, — я знал его, но мы с ним мало общались. Его брата Седрика я тоже знал — мы с ним даже как-то учились на одном курсе в Гарварде. Веселая семейка: консервативная, чопорная, надутая. А Миша — сущая истеричка.

Я курил уже шестую сигарету за день, хотя никогда не курил больше четырех. Подойдя к окну, я стал всматриваться в освещенную фонарями улицу, затем потянулся за новой сигаретой, но пачка оказалась пустой.

 

(«Не зря мне запретили общаться с этим хамом. Только подумать: он сбил меня и даже не извинился! А что я скажу Мэри? «Мэри, извини, но твой велосипед испорчен машиной одного идиота-вампира!?»)

Меня охватила такая злость, что я едва не сбила парочку людей, да и ехать с погнутым задним колесом было очень неудобно, а мои длинные распущенные волосы лезли в глаза и мешали обозрению дороги. Я добралась до дома, прицепила велосипед к перилам, открыла дверь, разулась и почти с яростью бросила туфли на остальную обувь.

— Ты уже вернулась? Ну, как прошел день? — раздался голос Мэри из кухни. — Ты голодна? Я помою тебе пару огурцов и помидоров. И яблочко!

«Опять она со своими овощами! Я же просила не лезть ко мне!» — со злостью подумала я, вешая в гардероб свое пальто. В этот момент забота Мэри раздражала меня как никогда.

Я ничего не ответила, зашла в свою комнату, стянула с себя тщательно подобранный костюм и разбросала вещи на полу (я всегда вымещала на них свою злость). Но уединиться мне не удалось: через минуту зашла Мэри.

— Ого, а что с настроением? — спросила она, поглядывая на одежду, раскиданную на полу.

— Хуже не бывает! Меня сбила машина! А точнее, это был один идиот! — вырвалось у меня.

Я сидела на кровати, в одном нижнем белье.

— Сбил? Да ладно! — усмехнулась моя соседка.

Усмехнулась!

— В этом нет ничего смешного! Я полетела вниз головой, а моя юбка задралась выше колен! И еще этот идиот помял заднее колесо твоего велосипеда! Думаешь, я шучу? Мне совершенно не до шуток! — вспылила я.

— Ты упала вместе с велосипедом?

— Ну да! И теперь мое пальто в грязи!

— Но на тебе нет ни царапины.

Я посмотрела на Мэри, мысленно проклиная ее наблюдательность.

— Я просто очень удачно приземлилась. А этот мерзавец даже не помог мне встать! Вот какие они, эти мужчины! — горячо оправдывалась я.

— Но вещи-то здесь ни при чем, — спокойно сказала Мэри и стала собирать с пола разбросанную мною одежду.

Мне стало жутко неловко.

— Нет, Мэри, оставь! Я сама все уберу, когда немного остыну. Это уже как ритуал, — сказала я ей.

— Лучше оденься, а не то замерзнешь, — ответила она, не прекращая своего занятия.

Мне было стыдно осознавать, что она — младше меня на полтора года, и умеет трезво рассуждать. В отличие от меня.

— Мэри, прекрати: мне неловко, когда кто-то собирает то, что разбросала я сама. — Я подошла к ней. — Ну, хватит, право!

Она молча отдала мне уже собранную ею одежду.

— А это твои настоящие волосы? — вдруг спросила соседка.

Раньше она не видела меня с распущенными волосами, так как я всегда собирала их в высокий узел или хвост, чтобы не мешали при ходьбе.

— Да, конечно, — ответила я, ожидая, что она, как и все, будет восхищаться ими.

— Представляю, сколько времени уходит, чтобы высушить их. Ты никогда не думала о короткой стрижке?

Этот вопрос поломал все мои представления о Мэри. Клянусь, раньше никто не говорил мне подобное: все только восхищались и советовали никогда не притрагиваться ножницами к моим волосам. А она предложила мне сделать короткую прическу!

— Что? Зачем? — Моему удивлению не было предела.

— По длине твоих волос я поняла, что ты остригаешь их очень редко, — сказала Мэри. — Мне кажется, тебе пошла бы челка, только не густая, и что-то типа каре.

 В последний раз я стригла волосы шесть лет назад: тогда мама случайно отрезала огромный клок волос у самых корней, когда пыталась ножницами распутать на них узел, поэтому пришлось обрезать все мои волосы, и я ходила с короткой мальчишеской стрижкой, обиженная на весь мир.

— Нет уж, волосы — это то, что я никогда не стану трогать, — твердо ответила я на предложение Мэри, бросила вещи на кровать и полезла в шкаф за одеждой.

— Но надо же как-то меняться. Ладно, если ты не можешь пополнеть из-за своей аллергии, но волосы-то всегда отрастут! — недовольно воскликнула Мэри.

— Кажется, на кухне начался пожар, — сказала я, вдруг ощутив неприятный дым.

— Мои котлеты!

Мэри побежала на кухню, а я тихо рассмеялась: люди такие забавные! Когда у них что-то подгорает на плите, они бегают не медленнее, чем мы, вампиры.

Я достала из шкафа старенькие джинсы, теплые носки (не знаю, до какой степени теплые, но довольно плотные) и длинную большую майку с названием какого-то футбольного клуба (ее мне отдал Мартин, который заказал ее по интернету и обнаружил, что она на него мала, и после этого майка стала моей, но носила я ее только дома). Собрав волосы в высокий хвост, я аккуратно сложила вещи в шкаф и пошла на кухню, чтобы поболтать с Мэри.

— А почему ты сегодня дома? — поинтересовалась я, сев у окна, чтобы не мешать подруге готовить.

Весь дом был пропитан запахом жареного мяса.

— Отпросилась: почувствовала себя неважно, наверно, это из-за погоды, — ответила Мэри, а потом повернулась ко мне, уперев руки в бока. — Кстати, мамзель, ты что, совсем ничего не ешь? Все помидоры, огурцы и яблоки на месте: я специально пересчитываю их каждое утро.

(«Ну, зачем она это делает? Ей скучно жить, что ли?»)

— Я ем! — только и смогла сказать я, теряясь в догадках, что бы придумать в свое оправдание.

— Ага, я вижу, как ты ешь! — недовольно буркнула Мэри.

— Я ем, — еще раз, но более настойчиво сказала я. — Просто небольшими порциями, поэтому тебе кажется…

— Не верю.

Я просто-напросто опешила.

— Ну, это твое дело! Не буду доказывать обратное. — Я нахмурилась и скрестила руки на груди.

Мэри отвернулась и стала возиться со сковородкой.

— Ты обиделась? — с тревогой спросила я, не зная, как истолковать ее поведение.

— Нет, сериал смотрю, — отозвалась Мэри. — Мой любимый. Уже третий раз пересматриваю.

Увидев у раковины свой ноутбук, я даже не удивилась.

— Я тоже смотрела его пару лет назад, — сказала я, радуясь тому, что теперь можно сменить тему.

— Правда? Кто твой любимый герой? — спросила Мэри, обернувшись ко мне. Ее глаза сияли.

Я поднялась со стула.

— Салли, — ответила я, подходя к подруге.

— Салли? — воскликнула она и поморщилась. — Но почему? Она же такая скользкая!

— Какая? — с улыбкой переспросила я.

— Скользкая: никогда не знаешь, что у нее на уме. И чем только она тебе нравится?

— Она — сильная личность. Да, иногда Салли делает подлости, зато не слушает дурацких советов, как Джейн.

(«Господи, какую ерунду мы обсуждаем!»)

— Иногда делает подлости? Да она только и знает, что делает их на каждом шагу! И, кстати, Джейн — моя любимая героиня: она единственная добрая девушка в этом сериале, — серьезно сказала Мэри.

— Да, и поэтому она подставила Салли во время поездки в Детройт, — усмехнулась я.

— Это было случайно! Она же не виновата в том, что Сэм по уши в нее влюблен!

— Но это не давало ей права настраивать его против Салли.

— Что бы ты не говорила, буду настаивать на своем: Джейн — умница, а Салли — настоящая змея!

— Ладно, остынь, это всего лишь сериал, — рассмеялась я, увидев, как Мэри завелась от нашего бессмысленного спора.

— Да уж… Слушай, если не лень, вынеси мусор, — попросила Мэри. — Ну ты и странная… Салли… Хм.

Я промолчала, достала из мусорного ведра большой черный пакет, закрыла его на специальные тесемки и понесла на улицу: мусорный бак находился в двух десятках метров от нашего дома. Стоит сказать, я уже знала, как и куда нужно положить мусор: Мэри научила меня этому.

— Классная футболка! — сказал мне соседский рыжий подросток с веснушками по всему лицу, когда я возвращалась домой. Билл, по-моему, школьник.

— Спасибо! — отозвалась я.

— Не холодно? — улыбаясь, спросил он.

— Я мусор выносила, — ответила я и улыбнулась ему в ответ.

Теперь люди казались мне милыми и забавными.

Дома я решила почитать какую-нибудь умную книгу и взяла из личной библиотеки Смитов первый том «Гения христианства» Шатобриана. Мне захотелось прочесть его размышления для общего развития: я никогда не задумывалась о Боге и о том, нужно ли ходить в церковь, и нужно ли это мне, однако Шатобриан в первых же главах так высокопарно расхвалил христианство, что я почувствовала интерес к этой религии. В Польше есть ветвь христианства — католицизм, и мои родители нередко ходят на службу в какой-то костел, но я выросла атеисткой. Хотя, нет, у меня свои мысли насчет всего этого.

 Шатобриан вскоре мне наскучил: я прочитала несколько глав, оставила закладку и стала слушать в своем плеере музыку. Иногда я лежала так почти целыми днями, а сейчас мне нужно было расслабиться после утреннего разочарования и ссоры с этим Фредериком. И еще мне было очень жаль велосипед.

Положив руки под голову, я закрыла глаза и погрузилась в мир своего любимого инди-рока. Через какое-то время я вдруг почувствовала на себе что-то мягкое и открыла глаза: Мэри укрыла меня пледом. Я была просто поражена ее добротой.

— Спасибо, — пролепетала я, сбрасывая наушники: мне было приятно оттого, что Мэри специально взяла плед и укрыла меня им, чтобы мне не было холодно. А ведь холодно мне не было.

— Ты будешь кушать? — спросила она.

— Нет, попозже, — ответила я.

— Ну, ладно.

 Мэри ушла.

Я подгребла под себя концы пледа, чтобы свернуться как кокон — это была привычка с детства — лежать, закутавшись в одеяло. Я не чувствовала тепла, но мне было очень уютно морально лежать в этом мягком, приятно пахнущем пледе.

Мэри болтала по телефону с каким-то парнем, а потом включила на моем ноутбуке слезливую мелодраму.

Это была самая неприятная часть нашей совместной с ней жизни: я слышала все, что происходило в доме, включая звуки, исходящие из туалета, и сопение Мэри по ночам. Я пыталась блокировать эти звуки, но у меня это не получалось, и это доставляло мне большие неудобства в моральном плане. Поэтому и сейчас я лежала и невольно слушала, о чем говорят герои фильма: жена бросила мужа, и тот остался на улице, без денег и документов, но его подобрала добрая бизнес-леди и устроила у себя парковщиком.

Вдруг кто-то громко постучал во входную дверь.

«Пусть Мэри откроет» — подумала я, но она не открыла.

 Стук повторился.

Я недовольно вздохнула: мне не хотелось покидать свое уютное гнездышко, но пришлось идти открывать дверь.

«Кого это принесло так поздно? По-моему, даже люди не приходят в гости в восемь тридцать две вечера» — удивилась я, взглянув на часы.

Я открыла дверь и застыла от удивления. Нет, не то: я была поражена и ужасно недовольна.

На крыльце стоял сбивший меня нахал.

— Кажется, ты ошибся домом хотя, нет, улицей, — ледяным тоном сказала я и собралась захлопнуть дверь перед его носом, но он придержал ее рукой.

— Это еще что такое? — вырвался у меня возглас негодования.

Вампир не убрал свою руку.

— Не нужно сразу так горячиться, — сказал он и насмешливо усмехнулся, словно гордясь своей наглостью.

Сейчас он был одет как поклонник стиля «casual». Его темные волосы были взъерошены, словно их владелец нарочно привел их в настоящий беспорядок.

— Кто сказал, что я горячусь? Да и с чего бы это? — тоже насмешливо сказала я, а потом нахмурилась. — Отпусти дверь и уходи. Тебе здесь не рады.

— Тебе не кажется, что ты чересчур нервная? — спросил вампир, все так же нахально улыбаясь.

— Наверно, это от того, что я ударилась головой об асфальт, когда какой-то идиот сбил меня сегодня, — парировала я. — И, кстати, этот идиот сейчас передо мной! Поэтому убирайся!

Я вновь попыталась закрыть дверь, но наглец опять помешал мне. Его самоуверенность выводила меня из себя.

«Нет, ты посмотри, каков нахал!» — со злостью подумала я, желая стукнуть его по руке или прищемить ее дверью.

 

— Ты серьезно думаешь, что сильнее меня? — с интересом спросил я, в душе посмеиваясь над нервным состоянием девицы.

Она была в какой-то непонятной пестрой мужской футболке, джинсах и с зализанными наверх волосами, в общем, выглядела как американская школьница из группы поддержки.

— Я позову полицейских, — серьезно сказала девчонка.

Ее глаза метали молнии. Как легко она взрывается.

— Тогда тебе нужно идти в участок: сейчас у них большое совещание, и они вряд ли приедут только для того, чтобы вышвырнуть меня, — подтрунил я на ней.

Она закатила глаза. Как театрально, ей-богу.

Вдруг я услышал, как пронзительный женский голос в доме Миши зовет ее по имени.

«Что за черт?» — пронеслось у меня в голове.

— Кто это у тебя? — нахмурившись, спросил я, не имея даже представления о том, кто может быть с ней, с вампиром.

— Тебя это не касается, — раздраженно отрезала девица.

Через секунду за спиной золотоволосой истерички предстала коротковолосая девушка. Смертная.

Я недовольно нахмурился: с каких пор молодые вампиры приглашают к себе в гости смертных девчонок?

Гостья вампирши, судя по ее домашней одежде, находилась у нее уже долгое время. Что за идиотизм?

— Миша, кто это? — спросила эта девушка истеричку.

(«Значит, все-таки ее зовут Миша»)

 Вампирша стояла передо мной с таким полным злости лицом, будто ее руки чесались задушить меня.

— Никто. Просто этот оборванец зашел спросить дорогу в центр, — ледяным тоном ответила Миша. — Надеюсь, вы все поняли, мистер? Спокойной ночи!

— Нет, кажется, опять забыл. Может, повторите инструкцию еще раз? — Я решил играть по ее же правилам.

Она так просто от меня не отделается.

При моих словах Миша плотно сжала губы и пронзила меня яростным взглядом.

— Давайте я объясню, — вдруг предложила девушка, стоящая за спиной вампирши. — Я здесь родилась и живу всю жизнь. Почти. Значит, вам нужно…

— Нет, Мэри, я сама, а ты можешь наполнить для меня ванну? — настойчиво сказала ей Миша, затем вышла на крыльцо, закрыла дверь прямо перед носом этой Мэри и теперь стояла передо мной без тапочек, в одних носках.

— Ты бы хоть обулась, ради приличия, — спокойно заметил я.

— Послушай, ты! Не знаю, чего ради ты притащился и как узнал, где я живу, но больше никогда не смей приходить сюда! — тихим, дрожащим от волнения голосом, сказала она.

— Кто эта девушка? — настойчиво спросил я, желая выяснить, что происходит за дверью этого дома.

— Не твое дело! — огрызнулась Миша. — И вообще, я же сказала: не смей даже разговаривать со мной, понял? Никогда!

— Да что ты обо мне знаешь, чтобы разговаривать со мной в таком тоне? — возмутился я.

— Ты прав, ничего не знаю! Но моя семья запретила мне общаться с тобой, и, думаю, у них было достаточно причин на этот запрет. Не знаю, что ты натворил, но я не собираюсь с тобой разговаривать!

— Интересно, а что ты делаешь последние три минуты? — усмехнулся я: она была просто смешна в своей истерике. — И сколько же тебе лет, раз ты до сих пор слушаешься родителей?

— Не твое собачье дело! — вновь отчеканила Миша, повысив голос, видимо, я здорово зацепил ее вопросом о возрасте: она кипела от гнева.

— Ладно, угомонись уже. Не люблю иметь дела с истеричками, — устало вздохнул я.

— Сам ты истеричка!

(«Как мило. Она даже не знает, как достойно ответить на оскорбление. Смешно»)

— Если бы ты умела нормально разговаривать и не стала бы орать, то я отдал бы тебе вот это, — я протянул Мише ее конверт, — и мы бы разошлись.

Девица удивленно и недоверчиво посмотрела на конверт, но забрала его, а затем взглянула на меня с такой злостью в глазах, что я понял: Миша увидела, что я слегка полюбопытствовал.

— Ты читал его! Он был запечатан по-другому!

— Не отрицаю, — улыбнулся я, забавляясь ее реакцией.

— Да как ты… У меня просто нет слов! — возмутилась девушка, сотрясая конвертом перед моим лицом. — Ну и нахал! Все! С меня хватит!

Она зашла в дом, захлопнула за собой дверь и заперла замок на два щелчка.

— Очень по-взрослому! — тихо рассмеялся я, зная, что Миша прекрасно меня слышит.

— Пошел вон! — так же тихо ответила она.

— До встречи, истеричка, — сказал я, садясь в машину.

— Idź do piekła! — последовал ее возмущенный ответ.

«Посылает меня к черту! А не так она беззащитна, как кажется с первого взгляда, — с улыбкой подумал я. — Мы еще встретимся, Миша. Хоть это и бессмысленно».

Теперь я окончательно убедился в том, что по внешности она очень походит на свою сестру, но в то же время она другая — настоящая, немного наивная, еще не умеющая находить нужные слова и аргументы: даже ругательства из ее уст были совсем необидными, киношными. Должно быть, девушка насмотрелась фильмов и все ругательства взяла из них.

Когда Миша открыла дверь, я сразу заметил, что она держит левое плечо немного выше правого: почти незаметно, всего на пару миллиметров, но это — не расстройство позвоночника. Мне показалось, что она не замечает этой своей особенности.

Но что делала в ее доме смертная? Кто она? Гостья? Или, что еще хуже, соседка? Что за каприз? Миша не должна сближаться с людьми, тем более, не должна делить с ними жилплощадь. Какая-то ерунда, нужно будет разобраться в этом. Хотя, зачем? Ну, напоминает она мне Марию, ну, живет с этой смертной, мне то что? Пусть себе живет, учится, развлекается. В конце концов, у нее есть куча родственников, которые должны опекать ее. Интересно, сколько ей все-таки лет? И как она питается: до сих пор пьет донорскую кровь или уже охотится? И, раз Миша не хочет со мной общаться, нет, не то — раз ей это запретили, значит, она ничего не знает обо мне и Марии — это очевидно: она злилась на меня из-за мелких пустяков, а не за то, что я «сотворил» с ее сестрой.

(«Если эта девица не желает видеть меня, зачем мне видеть ее? Но вдруг она попросит моей помощи? Кто? Она? Эта недотрога? Да она скорее съест собственную голову, чем соизволит это сделать. Отлично, пусть живет, как хочет. Но раз я сломал ее велосипед, то я его и починю»)

 

— Что случилось? Ты просто дышишь огнем! Так кто это был? — спросила Мэри, едва я вошла на кухню после того, как выгнала этого невежду Харальдсона.

«Невоспитанный грубиян! Любитель читать чужие письма и сбивать на дороге девушек! Как хорошо, что Мария предупредила меня о нем, иначе, кто знает, может, я могла бы обмануться внешностью и действиями этого наглеца, и принять его за нормального вампира, который даже мог бы что-то мне посоветовать!» — со злостью думала я.

— Это был тот тип, который сбил меня и помял твой велосипед! — ответила я Мэри. — А еще мои родители запретили мне с ним общаться, сказали: «ни слова, ни полслова».

«Зачем я рассказываю ей о таких личных вещах?» — вдруг пронеслось у меня в голове, но в душе мне очень хотелось поговорить с Мэри о том, какой этот Харальдсон подлый и «скользкий», как недавно она сама выразилась. Я хотела облить его грязью от его шикарной шевелюры до подошв его ботинок.

— А он симпатичный, я бы даже сказала, очень красивый, но его белая кожа портит все впечатление… — Мэри осеклась, потому что я тут же кинула на нее строгий взгляд. — Я приготовила тебе ванну, как ты просила.

Да, он был красив, но не красивее моих братьев: мне всегда нравились блондины, а его очень бледная кожа и яркие почти синие глаза делали его облик холодным и отчужденным как айсберг. Такой себе — настоящий викинг, истинный ариец Гитлера, идеальный представитель нордического типа. Ха! А Мэри посчитала его красивым, но не очень!

— Что-то я не понимаю: твои родители запретили тебе с ним общаться… А каковы причины?

— Не знаю. Понятия не имею! — честно ответила я.

— Тогда почему ты считаешь его негодяем? Ты же абсолютно ничего о нем не знаешь, я права? — спросила Мэри.

Ее слова сконфузили меня своей правотой: я не знала, кто и что он, моя семья ничего о нем не рассказала, а я уже заведомо настроила себя против него. Хотя, нет, я точно знала, что он сбил меня и помял мой велосипед. И даже не извинился!

— Думаешь, мое мнение ошибочно? — спросила я: мысли Мэри были на удивление трезвыми и ломали мое предубеждение против этого вампира, но я всеми фибрами души цеплялась за свои убеждения. Я хотела за них цепляться, потому что мне было легче думать, что виноват он, а не я.

— Вы хоть раз общались? — спросила Мэри.

— Нет, — тихо ответила я.

— Ну, смотри, что получается: вы ничего друг о друге не знаете и никогда не общались, но твои родители сказали игнорировать его… А они сказали, почему ты должна так поступать? Они сказали, плохой он или, может, рецидивист?

— Нет, ничего подобного. Мне вообще ничего не объяснили, а просто категорически запретили. Но неужели для этого мало причин? Ведь не обязательно, что все, с кем нам запрещают общаться, должны быть рецидивистами! — возразила я.

(«Но она права: откуда я знаю, что он — негодяй? Может, он вообще не делал ничего плохого. Да, он сбил меня, но и тут нужно быть объективной: это я была виновата в аварии — сама не захотела ехать по велосипедной дорожке. А когда он пришел сегодня, я сразу на него накричала и начала обвинять. Зачем? Почему? Потому что узнала, что он — именно тот вампир, с которым мне запретили даже разговаривать? Как это странно и глупо! И ведь он имел право подумать, что я — истеричка, как Седрик тогда… Нет, не нужно оправдывать его: он прочитал мое письмо! Просто открыл чужой конверт, на котором черным по белому написано мое имя, и прочитал его. Он не смел этого делать! Это не его личная вещь, а моя!»)

— Ты злишься на него только потому, что психологически тяжелое слово «запрет» было сказано о нем. Очень глупо, на мой взгляд, — уверенно заявила Мэри.

Я тут же захотела рассказать ей о том, что он прочел мое письмо, а права на это не имел, но отказалась от этой идеи: Мэри несколькими предложениями поубавила мою злость на этого Фредерика.

(«Ладно. Я действительно ничего о нем не знаю, и у меня нет причин считать его подлецом, и, тем более, ненавидеть его. Вот когда он сделает в мой адрес какую-нибудь гадость, тогда и буду его ненавидеть. Буду иметь право. А сейчас это бессмысленно и глупо — ненавидеть его только потому, что мне приказали держать на него озлобление. Мэри права: слово «запрет» всегда становится психологическим фактором несознательной неприязни. И он, как и Седрик, прав: я веду себя как ребенок, а ведь мне казалось, что я переросла эту роль. Должно быть, я только льстила себе, опьяненная всего одним шагом — поступлением в Оксфорд… А на самом деле, мои рассуждения и поступки так и остались детскими и наивными»)

Эти мысли душили меня, и я опять поступила как ребенок и сделала то, о чем давно мечтала: закрылась в туалете и плакала там до тех пор, пока Мэри не попросилась зайти по нужде.

Я хотела быть взрослой, прежде всего, для самой себя, но никак не могла избавиться от тисков детства, и это угнетало меня: я закрылась в своей комнате и продолжала жалеть себя и плакать от обиды на реальность, хотя виноватой во всем была сама. С такими мыслями я провела всю ночь.

Когда наступило утро, я посмотрела на улицу и увидела свой погнутый синий велосипед.

«Ехать в колледж на этом инвалиде? Нет уж! Лучше пешком пройдусь!» — недовольно подумала я.

Я умылась, увидела в зеркале покрасневшие от слез глаза, совершила утреннюю пробежку, быстро приняла душ, высушила волосы, надела форму, собрала волосы в высокий хвост, взяла сумку, надела туфли и тихо вышла из дома, чтобы не разбудить свою соседку: она опять спала допоздна после того, как всю ночь смотрела фильмы и легла только в три утра.

Спустившись к велосипеду, я остановилась. Меня объяла тоска: у велосипеда был просто отвратительный и печальный вид, а заднее колесо было погнуто так сильно, что я удивилась тому, как вчера смогла доехать до дома. У меня мелькнула мысль купить новый велосипед, но было очень рано, магазины еще не открылись, да и я не знала ни одного из мест, где продавались велосипеды. Я даже разозлилась на себя за свое легкомыслие, ведь могла легко починить синего инвалида, и нужно было сделать это вчера или ночью, а не просиживать в своей комнате и рыдать! Но делать было нечего, идти пешком было далеко, поэтому я со вздохом села на велосипед и поехала к колледжу. Мне было ужасно стыдно ехать на своем инвалиде, но я тешила себя мыслью, что после лекций отдам его в ремонт. Приехав к колледжу, я прислонила велосипед к забору, надела на него замок (хотя вряд ли кто соблазнился бы им в таком состоянии) и пошла на встречу с Элли.

Она уже ждала меня.

— Ты уже здесь? Извини, что опоздала: у меня проблемы с велосипедом, — извинилась я, подходя к ней.

Элли была очень симпатичной девушкой: длинные, густые, темные волосы, высокий лоб, красивые серые глаза, она держалась очень дружелюбно, и мне было приятно находиться в ее компании. К сожалению, она учила не психологию, поэтому у нас с ней было разное расписание.

Мы зашли в колледж, отдали в гардероб свои пальто, надели мантии и шапочки и пошли искать нужные аудитории.

— А где ты живешь? Я что-то не видела тебя в общежитии, — спросила Элли, когда мы стали подниматься по лестнице на второй этаж.

— Я снимаю домик на Коули-роуд, — ответила я. — О, ты уже устроилась в общежитии? И как тебе там?

— Мне нравится: в моем распоряжении целых полкомнаты, а моя соседка — приятная девушка из Йорка. В соседней комнате живут китаянка Мэй Линь и норвежка Ингрид. Хорошие девчонки, мы с ними ладим.

— А я живу с моей подругой Мэри. Это очень весело.

— Да, весело, но моя соседка боится спать без света, поэтому у нас всю ночь горит ее настольная лампа. Я тоже хотела снять квартиру, но передумала: жизнь в общежитии очень помогает влиться в общество колледжа.

— Интересная мысль, но мне, если честно, не так уж хочется в него вливаться. Главное — иметь парочку друзей, — сказала я.

— Ты записалась в какой-нибудь кружок?

— Нет. Это обязательно?

— Никто никого не заставляет, — улыбнулась Элли. — Просто в колледже много кружков по интересам и много спортивных команд и секций по разным видам спорта. Вот ты, например, чем увлекаешься?

Я задумалась: игра в снежки может считаться видом спорта?

— Я люблю много чего, но сейчас не могу выбрать что-то конкретное, — честно призналась я. — Хотя, могу: я люблю играть в бадминтон.

— Вот видишь, ты можешь туда записаться. И не обязательно выбирать что-то одно — одновременно можно состоять хоть в двадцати кружках. Я записалась в кружок театралов, музыки, церковного пения, чтения и еще много чего. Нужно будет взглянуть на расписание всех этих кружков.

— Кружок музыки? Ты играешь на каком-то инструменте? — поинтересовалась я.

— Да, на саксофоне.

— Ух ты, здорово! А я не умею ни на чем играть… Но мой брат всегда говорит, что я виртуозно играю на нервах.

«Все здесь — неимоверные таланты! А я даже играть ни на чем не умею! Нервы ни в счет!» — с досадой подумала я.

— Ладно, подумаю на досуге и обязательно запишусь в какой-нибудь кружок, — пообещала я Элли.

Мы расстались и пошли каждая в свою аудиторию.

Когда я вошла, мне стало неловко: многие студенты тут же повернули ко мне головы. От обилия внимания я разволновалась и села почти на самый первый ряд, и моими соседками оказались две девушки в очках.

Это была первая лекция в моей жизни, и я безумно волновалась и радовалась одновременно: я сидела в аудитории Оксфорда! Правда, вокруг меня была сотня людей, и это смущало меня: я очень мало знала о людях и парах в колледже, имея представления о них только из фильмов и сериалов.

Все это время я чувствовала на себе чей-то взгляд, но не попыталась обнаружить, кто смотрит на меня: мне казалось, что, если я буду вертеться, буду выглядеть легкомысленной и глупой. Мне и так было весьма неловко: на переменах многие парни не отрывали от меня взгляда и спрашивали, как у меня дела. В эти моменты я мечтала стать невидимкой.

Когда пары подошли к концу, я была так морально утомлена, что хотела как можно скорее убежать подальше от колледжа. Я сняла мантию и шапочку, надела свое пальто и быстрым шагом направилась к своему велосипеду.

— Милая блондинка, подожди минуточку! — вдруг услышала я за своей спиной.

Машинально обернувшись, я увидела, что ко мне направляется какой-то парень. Я растерялась, но подумала, что, возможно, он хочет спросить меня насчет расписания или передать мне что-то, иначе, не стала бы задерживаться.

Я сразу поняла, что имею дело с мажором: дорогой, тщательно подобранный выглаженный костюм, дорогие, кожаные, натертые до блеска ботинки, дорогое черное пальто. Все это сопровождалось неприятной приторно-сладкой улыбкой и прилизанными гелем волосами.

— Привет. — Он протянул мне руку.

— Привет. — Я хотела было пожать ему руку, но он перехватил мою ладонь и притянул ее к своим губам. Я тут же одернула ее.

— Прости, не смог удержаться: ты чертовски красивая, — с льстивой улыбкой сказал мажор, окидывая меня взглядом.

Мне казалось, что он просто ощупывает меня этим пристальным взглядом — это было жутко неприятно и чертовски нахально с его стороны, и я захотела уйти.

— Что ты хотел? — прямо спросила я.

— Узнать, как тебя зовут, красавица. Ты так быстро убежала и даже не оставила свою драгоценную туфельку.

«Ах, вот оно что… Он клеится ко мне» — устало подумала я.

Мне стало даже смешно: я невольно улыбнулась от его пошлого комплимента, а он, должно быть, принял мою насмешку за улыбку благодарности, потому что тут же просиял.

— Было бы странно, если бы я ходила в одной туфле. И вообще, мои туфли очень дорогие, подороже твоих, так что я их не разбрасываю, — язвительно ответила ему я. — Глупая идея, даже не пытайся!

Я обошла мажора и продолжила путь к своему велосипеду, однако услышала, как парень пробормотал себе под нос: «Это мы еще посмотрим, милашка».

От гадкого разговора с этим мажором, наверняка, считающим себя просто богом, мне стало так противно, как будто на меня вылили ведро грязи.

Я вышла на аллею, на которой оставила свой велосипед и вдруг увидела, что вчерашний гость — Фредерик Харальдсон возится с моим велосипедом.

«Что ему нужно?» — недовольно подумала я, ускоряя шаг.

Подойдя к вампиру, я с недовольством обнаружила, что он снимает с моего велосипеда «супернадежный», как нас с Мэри уверили полицейские, замок.

Харальдсон поднял на меня холодный взгляд.

— Только не начинай истерить — я просто хочу возместить тебе вчерашний ущерб, — строго сказал он.

Его слова задели меня: с чего он взял, что я буду кричать?

— Я и не собираюсь. — Меня съедала обида. — Позволь узнать, что ты делаешь с моим велосипедом?

 

Миша нахмурилась.

— Я купил тебе новый, — ответил я, снял с велосипеда замок, поднялся и теперь смотрел на девушку сверху вниз: она была довольно высокой для людей, но ее макушка едва доставала до моих плеч. Левое плечо Миши было немного приподнято.

«Опять она прилизала волосы. Неужели ей не противно так ходить?» — подумал я, бросив взгляд на ее уродливую прическу.

— Но я ни о чем тебя не просила, — рассеянно сказала она. — И уж точно не разрешала снимать замок с моего велосипеда. Мне его дали в полиции, потому что он — очень надежный.

— Этот замок и первоклассник откроет, — насмешливо усмехнулся я и отдал ей в руки проклятый замок.

Я хотел подменить велосипед, пока его владелица была в колледже, но, видимо, не рассчитал время. Благо, погода была хорошей. Для меня.

— Этот велосипед я починю, но все равно купил тебе новый, — сказал я, глядя на нахмуренное, но красивое личико Миши.

— И где же он? — осведомилась она. Ее брови поползли вверх.

— Вот. — Я указал на свою машину, к которой был прислонен ее новый велосипед.

Юная вампирша взглянула на него, и ее лицо приняло насмешливое выражение.

— Розовый? Ты смеешься? — насмешливо спросила она, но затем ее голос наполнился обидой. — Меня и так считают тупой блондинкой, а ты еще и купил мне розовый велосипед?

— Не думал, что ты так к этому отнесешься. Честное слово. В магазине были только розовый, салатовый и черный цвета, — совершенно честно попытался я объяснить ей свой выбор.

— Надо было выбрать черный. Даже он лучше… этого.

 Ее голос задрожал. Миша с тоской смотрела на розовый велосипед. Лицо девушки было таким кислым, словно она съела целую корзину лимонов.

— Какая разница, какого цвета велосипед? — искренне удивился я: реакция Миши была мне непонятна.

Я сказал правду: этот розовый двухколесный конь был выбран мной без какой-либо насмешки и задней мысли, просто мне показалось, что раз Миша еще слишком юна (для вампирского возраста), то розовый цвет придется ей по душе. Ведь были же у нее ногти голубого цвета.

— Большая. Я не люблю розовый цвет: он легкомысленный, — угрюмо ответила девица.

— Опусти плечо, — не удержался я.

— Что? — Она перевела на меня удивленный взгляд.

— Ты всегда приподнимаешь левое плечо. — Я коснулся ее приподнятого плеча и легонько нажал на него: оно вернулось в нормальное положение.

— Я и не замечала, что делаю так, — задумчиво сказала Миша.

Меня удивило ее спокойствие: оказалось, она все-таки умеет разговаривать нормально, без истерики и не повышая голос, а ведь раньше ее поведение утверждало обратное.

— Знаю отчего это: я люблю лежать на левом боку, когда сижу в интернете, — вдруг сказала она, а потом вновь посмотрела на розовый велосипед. — Раз так, я возьму это отвратительное розовое чудо, чтобы соответствовать твоему мнению и мнению окружающих, но не буду на нем ездить, а отдам его Мэри. Для меня ты отремонтируешь мой синий. Договорились?

Я усмехнулся: какая упертая!

— Хорошо, тогда жди его вечером, — сказал я, приятно удивленный ее спокойным поведением. — А ты опять приподняла плечо. Следи за ним. Знаешь, сегодня ты сама на себя не похожа: слишком спокойная.

Девушка с обидой посмотрела на меня.

— Думаешь, я умею только орать? Ну и думай дальше, мне абсолютно все равно.

Миша подошла к розовому велосипеду, откатила его на обочину дороги, села и уехала, а я с удивлением смотрел ей вслед: она ехала медленно, очень плавно, красиво, а ее связанные в длинный хвост волосы развевались на ветру. В этот момент она показалась мне очень хрупкой.

 «Нужно было узнать, сколько ей лет» — спохватился я.

Пронаблюдав за тем, как девушка исчезла за ближайшим углом, я привязал веревкой синий велосипед к крыше своего «Мустанга» и поехал домой, ремонтировать его. Я сдержал свое обещание: заменил погнутое колесо на новое, выровнял покореженное железо, подкрутил все болтики, уже значительно расшатанные, и удивлялся тому, как Миша могла ездить на этой полуразвалившейся железяке. Вечером я привез велосипед к ее дому, но приняла его не Миша, а ее подружка, вновь оказавшаяся в домашней одежде, и теперь я окончательно убедился в том, что эта смертная живет с юной вампиршей под одной крышей. Сама Миша не только не вышла ко мне, но и слова не сказала.

После этого дня мы не виделись больше месяца.

Я не хотел навязывать Мише свое общество, ведь прекрасно понимал, что она решительно настроена против меня и общения со мной. Что ж, одной проблемой меньше.

Глава 4

Прошел волнительный, болезненный для меня октябрь и наступил удивительно мягкий, солнечный ноябрь, что стало для Оксфорда большим сюрпризом: я очень любила солнце, но знала, что английская погода довольно однообразна и дождлива.

Я уже больше месяца жила с Мэри, вдали от родителей: за прошедшее время я еще несколько раз получала от них «гуманитарную помощь», все так же питаясь по ночам, в темноте кухни, пока Мэри спала. Один раз она застала меня врасплох, но, к счастью, не за очередным приемом крови: посреди ночи мне стало скучно, и я пошла на кухню, где стала читать Шатобриана, как вдруг передо мной предстала заспанная Мэри. Она очень удивилась тому, что я читала в темноте, но я нашлась и ответила, что у меня жуткая бессонница, а свет фонаря весьма хорош для чтения. Мэри зевнула и пошла спать.

Что касается помидоров и огурцов, я покупала их, и, под видом съедания, отдавала в приют для бездомных, пока Мэри была на работе. Эта система невинного обмана работала как часы, и моя соседка была довольна тем, что я не голодаю.

Мажор с прилизанными волосами продолжал докучать мне ванильными фразами и витиеватыми комплиментами, хвастаясь родовитостью своей семьи (по его словам, он был дальним родственником королевской семьи), но я лишь с насмешкой отталкивала его: он раздражал меня, думая, что я паду к его ногам, влюбленная в него без памяти. Он был нудным типом — самодовольным и самовлюбленным.

В учебе все было гладко: познакомившись с тьюторами, я обрела сильную поддержку, и мне было интересно выполнять их задания. Мне нравилось учиться. Я даже записалась в кружок богословия, но дальше этого пока не пошло. Мне предложили вступить в какую-нибудь спортивную команду, но я была не готова к этому, к тому же, банально не могла рисковать жизнью людей: в первый же раз, когда мы играли с Элли в сквош, я чуть не сломала ей нос — с такой силой отбила мяч, а когда мы с Мэри играли в бадминтон в парке, она все время жаловалась, что я отбиваю слишком далеко, как «мужик». Но по-другому у меня не получалось: я не умела контролировать свою физическую силу.

Наступил яркий, солнечный, почти безоблачный день, и мы с Мэри пошли в парк, покормить лебедей, плавающих в Темзе, и взяли с собой большое одеяло, чтобы погреться на солнце. Покормив лебедей и повосхищаясь ними, мы вышли на середину лужайки, расстелили одеяло, легли на него и стали смотреть на небо, жмурясь от солнечных лучей. Мне никогда не было так хорошо, как сейчас: я лежала под солнцем, рядом со своей подругой, мы молчали и просто наслаждались этим моментом. Я безумно хотела почувствовать тепло солнца и понежиться под ним, но могла всего лишь наблюдать за тем, как оно светит высоко в небе. Мне было грустно от мысли, что уже через двадцать лет мне придется скрываться от милого солнца, и что я никогда больше не смогу лежать так и смотреть на него.

(«Неужели так и будет? Неужели я превращусь в такое же чудовище, как мама и сестры?»)

Но все это было так далеко и нереально, что мне просто не верилось в то, что наступит день, когда я возненавижу солнце, а оно — меня.

— Иногда мне кажется, что ты — не из этого мира, что ты не человек, — вдруг сказала Мэри.

Я открыла глаза и села, удивленная ее словами.

«Неужели она догадывается о том, что я — вампир?» — с ужасом подумала я, а сама фальшиво улыбнулась и весело спросила: — Почему ты так думаешь?

Мэри тоже села.

— Ты словно светишься изнутри: ты красива не только внешне, но у тебя еще и красивая душа. Я не умею говорить о таких вещах: здесь нужно использовать метафоры, а я с ними не дружу, — сказала она, глядя на меня. — Я еще с первого взгляда на тебя поняла: ты — хорошая. И точка.

Я задумалась, не зная, как реагировать на ее утверждение, не зная, что ответить ей.

Очень трудно найти слова, когда тебя незаслуженно хвалят: такая похвала приводит в замешательство.

Слова так и не нашлись. Я промолчала.

— Ну, что? Ты подумала? — спросила Мэри.

— О чем? — не поняла я.

— О стрижке.

Я невольно улыбнулась: она помнила о таких мелочах, которым я даже не придавала значение.

— Нет, не думала. Я никогда не остригу волосы.

— Зря, конечно, но, с другой стороны, это как раз отлично.

Противоречивость слов Мэри позабавила меня.

— Как это? — усмехнулась я. — Тебя не поймешь!

— Я люблю делать прически и учиться делать новые, так что, раз не хочешь стричь волосы, будешь моей подопытной мышью. Не зря же ты такой хвост отрастила, — заявила она.

— Да это же здорово! Почему ты раньше не сказала? Ты даже не представляешь, как я устала от хвостов и узлов на затылке! — воскликнула я. — Ну, валяй, покажи свое мастерство.

— Прямо сейчас?

— Хм. Боишься?

— Еще чего! Распускай свой ужасный хвост!

Я торопливо стянула с волос резинку, и они водопадом упали на мою спину.

— Ну все, ты попала! — серьезно сказала Мэри, садясь за моей спиной и пальцами расчесывая мои волосы. — Если будет больно, не стесняйся — кричи.

— Хорошо. — К счастью, я не чувствовала боль.

Я была идеальным манекеном, но мне было безумно приятно оттого, что Мэри увидела во мне не только внешность. Мэри просто волшебница: она видит то, чего не видят другие. И ведь я сама никогда не думала о том, что имею красивую душу.

Мэри заплетала мои волосы, а я чувствовала удовольствие, когда ее пальцы прикасались к моей голове, и закрыла глаза.

— Твои волосы — находка для парикмахера, — сказала Мэри. — Но, к сожалению, я не профессионал в этом деле. Знаешь, а все-таки у тебя очень красивая шевелюра, такая густая… Я могу кое-что у тебя попросить?

— Что? — спросила я.

— Если уж ты не умеешь делать себе прически или заплетать косы, то ходи лучше с распущенными волосами, но не делай этот дурацкий безобразный хвост. Фух! Давно хотела тебе это сказать! Смелости не хватало.

— Тебе не нравится мой хвост?

— Жутко! Меня так и подмывало порезать все твои резинки для волос! — отозвалась Мэри и сильно потянула одну из моих прядей. — Ой, извини… Больно?

— Ничего, терпимо. И раз тебя так беспокоит судьба моих волос, посвящаю тебя, Мэри Смит, в свои личные парикмахеры: отныне мои волосы — твоя забота.

— Отлично, хоть человеком станешь!

(«Стану человеком. Нет, Мэри, это невозможно! Увы»)

— Кстати, справа от нас сидит компания мажориков, — тихо сказала Мэри, почти мне на ухо. — И один из них так и пялится на тебя. Посмотри, только незаметно.

— Да ты шпионка, — усмехнулась я, но сделала вид, будто отряхиваю правый рукав своего пальто, и метнула моментальный взгляд на соседнюю компанию.

«Опять этот льстец!» — с усмешкой подумала я, увидев среди девушек и парней того самого мажора.

— Я знаю этого типа: он клеится ко мне с первого дня, как начался учебный год, — тихо сказала я подруге, и она насмешливо рассмеялась. — Он всегда несет такую чепуху!

— Мне он тоже не нравится: какой-то прилизанный, что ли. И у него ужасная прическа. Тот парень, который сбил тебя, намного симпатичнее, а его волосы — вообще чудо! Никогда не видела у парней таких классных волос. И прическа у него крутая, а у этого мажора волосы будто жиром смазаны, — сказала Мэри.

Странно, но я совсем забыла о Фредерике Харальдсоне. К счастью, он оказался совсем ненавязчивым.

— Кстати, как его зовут? — спросила Мэри.

— Кого?

— Того, кто тебя сбил. Все! Шедевр окончен!

Мэри захлопала в ладоши, а я провела ладонью по волосам и обнаружила, что они лежат в необычно-заплетенной косе.

— Мэри, да ты просто талант! — искренне восхитилась я.

— А давай я тебе другую прическу сделаю? Хочешь? — спросила Мэри, тут же ухватившись за мои волосы.

Я не хотела прерывать ее эйфорию.

— Давай, мне очень любопытно, — ответила я.

Она начала расплетать мою косу.

— Так как его зовут?

— Зачем тебе знать?

— Понравился, устраивает?

— Все так серьезно? — подыграла я подруге.

— Нет, конечно: я уже давно и безнадежно влюблена в Эндрю.

— Тогда почему вы расстались?! — спросила я, пораженная этим известием.

— Я была дурочкой, и мне очень не нравилось то, что он — такой умный, а я — просто тупица рядом с ним, — ответила Мэри.

— Но ведь это же здорово: он старше и мудрее, может многому тебя научить, и, если он встречался с тобой, значит, ему было наплевать на разницу в вашем образовании. Разве не так? — предположила я.

Эти слова были услышаны мною в каком-то фильме, и мне стало смешно оттого, что я повторила их.

— С чего ты смеешься? — спросила Мэри, тоже засмеявшись.

— Просто я думаю, что ты ужасно противоречива.

— Неправда!

— Правда.

— Неправда!

— Ладно, молчу, — усмехнулась я.

 С ней было приятно дурачиться: Мэри всегда легко заводилась. Впрочем, как и я.

Она вздохнула и начала заплетать мне новую косу.

— Так как его зовут?

— Боже, Мэри! Ты опять за свое?

— Да, и не отцеплюсь от тебя.

— Его зовут Фредерик Харальдсон! — наконец, сдалась я.

— По-моему, у него скандинавская фамилия. Не находишь? — заметила Мэри.

— Не знаю, никогда не задумывалась.

— Так ты считаешь, что мне нужно позвонить ему?

— Зачем тебе звонить Фредерику? — удивилась я.

— При чем здесь этот швед? — недовольно буркнула она.

— С чего ты взяла, что он — швед?

— Не знаю, но пусть будет швед. Я говорила об Эндрю!

— Тогда при чем здесь Фредерик?

— Да какой Фредерик?!

— Это ты начала! — со смешком напомнила я. — Так усердно выпытывала его имя!

— Да черт с ним!

— Тогда зачем ты спрашивала?

— Ну, не знаю, просто мне было интересно. Ладно, давай серьезно? — В голосе Мэри прозвучало раздражение.

— А если серьезно, позвони своему Эндрю.

— Ну, допустим. И что я ему скажу?

— Пригласи его погулять. — Я начала вспоминать все, что видела в фильмах.

— Погулять? Ты рехнулась? Нет, я не буду его приглашать! И звонить тоже не буду, — решительным тоном заявила Мэри.

— Тогда зачем ты спрашиваешь моего совета, если уже все решила? — Я невольно рассмеялась.

— Потому что ты — моя подруга, и мне важно знать твое мнение! — Мэри потянула меня за волосы. — Хватит уже смеяться! Думаешь, это смешно? Ни капельки!

— Если у тебя возникнет желание еще что-то у меня узнать или посоветоваться на тему отношений, то предупреждаю сразу: я полный ноль в этой области! — честно предупредила я.

— Тебе через месяц будет девятнадцать, а ты еще ни с кем не встречалась? — воскликнула Мэри. — Да ты просто старая дева!

 

«Значит, ей — восемнадцать! Как я и подозревал. Конечно, она еще очень наивна и глупа!» — Я был поражен. Мне стало стыдно за то, что еще недавно в моем разуме проскакивали мысли восхищения ею. Какого черта! Да она совсем еще дурочка! Зеленая смородина! Ей восемнадцать лет! Ладно, девятнадцать, но это не имеет значения, никакой разницы.

Миша впервые назвала меня по имени, но почему-то Фредериком, через «е», однако без обязательного ранее уточнения «Харальдсон». А что она сказала о разнице в возрасте и интеллектуальном уровне? Волшебно. Но не настолько: она была совсем юной и не приученой к жизни — это было видно по ее дурацкому поведению. Миша глубоко заблуждалась: умная личность не сможет долго сносить глупость другой, какими бы сильными ни были их чувства. К сожалению, глупость одного всегда подавляет мудрость другого.

Миша и Мэри болтали о такой ерунде, о какой болтают только наивные молоденькие девицы, ничего не знающие ни о реальной жизни, ни об окружающем мире.

Меня и двух болтушек разделяло слишком большое расстояние, чтобы Миша, с ее детским зрением, могла видеть мое укромное место, откуда я наблюдал за ними: у людей слух и зрение с возрастом ухудшаются, но у нас, наоборот, только обостряются, а ведь и я был еще очень молодым вампиром. Я делал вид, что читаю, но, на самом деле, слушал разговор двух подружек, а когда Миша распустила свои прекрасные волосы, я захлопнул книгу и стал любоваться ею. Любоваться, а ведь ей — девятнадцать. Будет через месяц. Черт, мне совершенно не стоит думать о ней, кроме как о глупой девчонке, которой нужна моя помощь. Странно, но когда я не знал, сколько ей лет, даже не мог поверить в то, что она настолько юна. И теперь, когда мне было известно, что ей даже не пятьдесят… Нет, даже не тридцать, я был сконфужен, но не чувствовал к ней ничего, кроме раздражения ее поведением и, непонятно откуда взявшегося, дружеского расположения.

(«Она здесь совсем одна. И как Мрочеки додумались отпустить ее из дома? Отпустить одну, в человеческое общество, в таком возрасте! Куда они смотрели? Кто будет учить ее жизни? Куда она ведет себя, общаясь с этой смертной? Почему ей не объяснили, что дружить со смертными — запрещено? Эта девица ведет себя в корне неправильно!»)

Теперь мне точно не хотелось поддерживать с ней никаких отношений. Сознательно. Поэтому я перестал слушал разговор девушек и захотел уйти. Но что-то удерживало меня.

(«Зачем она все это творит? Живет с человеком, гуляет в парке, загорает под солнцем, разговаривает о ерунде. Ведет себя как человек, хотя в письме Марии черным по белому написано: «Не общайся с людьми»! Но Миша игнорирует все правила, кроме одного: «Не общайся с Фредриком Харальдсоном»)

Меня охватили противоречивые чувства: с одной стороны, я был невысокого мнения о Мише, но, в то же время, мне было жаль ее. Меня почему-то сильно беспокоило ее будущее: она слишком человечна, а это качество — противоестественно для вампира и идет наперекор всем вампирским законам.

(«Все это — влияние ее смертной подружки: живя с Мишей, она окружила ее человеческой аурой, человеческим миром, привычками, бытом. Необходимо срочно растолковать польской дурочке, что ее действия и такая жизнь — противоестественны, и что потом дружба со смертной превратится для нее в реки слез, хотя уже сейчас вылилась в ее совершенно не вампирское поведение. Кажется, из ее мозгов напрочь выбито то, что она — вампир и пьет человеческую кровь»)

Я наблюдал за девушками до тех пор, пока они не свернули одеяло и не ушли прочь, но сам продолжал сидеть под огромным деревом: мне крупно не повезло с погодой. И зачем я сидел и слушал глупых девиц, как заказной шпион? В моих планах не было ничего подобного: я шел из колледжа, пользуясь тем, что солнце на минуту спряталось за белую тучу, но увидел Мишу и, сам не зная, зачем и почему, сел под дерево.

С тех пор, как девушки ушли из парка, я просидел под деревом еще три часа, не имея возможности покинуть свою тюрьму на свежем воздухе. Я раскрыл книгу и попытался почитать, но внимание отсутствовало напрочь. Мне жутко хотелось закурить, но курение в общественных местах было строго запрещено. Все против меня.

«Дерьмо. Вот так влип!» — с досадой подумал я.

Моя машина стояла далеко на парковке, и я не мог добраться до нее из-за чертовски-яркого солнца, поэтому сидел под деревом до самого заката (к счастью, в ноябре он наступал рано) и только тогда смог уехать домой.

А эта Мэри, сама того не зная, попала в точку — я швед, имеющий типично шведскую мечту: домик на берегу озера в Скандинавии. И гимн Швеции как рингтон на вызовы в телефоне. Типичный швед, отличающийся от остальных шведов лишь тем, что у меня есть клыки и потребность в литрах человеческой крови.

 

Следующим днем, после окончания лекций, когда я подошла к велосипеду, вдруг обнаружила в кармане своего пальто небольшую записку, напечатанную на принтере. Содержание сего тайного уведомления удивило и рассмешило меня: это было приглашение принять участие в «охоте на лисичек», и для этого мне следовало прийти к половине десятого вечера к задним воротам колледжа Святого Хьюго, надеть короткую юбку, каблуки, а на голову нацепить «лисьи ушки». Здесь же был маршрут по пабам — обязательным остановкам, где я должна буду выпить кучу алкогольных напитков, а затем добежать до финиша — последнего паба. Чушь собачья. Под текстом стоял призыв никому не показывать эту записку и уничтожить ее.

«Какой идиот подложил мне это? Неужели кто-то серьезно надеется на то, что я приду? Ерунда, да и только!» — подумала я. Это «галантное приглашение» рассмешило, и мне пришлось прикрыть губы ладонью, чтобы не рассмеяться прямо на улице.

 Вопреки призыву к абсолютной секретности, я решила показать записку Мэри, чтобы посмеяться вместе с ней.

— Не будь дурой и не иди! Это забавно для мажоров, но опасно для девушек. Эта «охота» — сплошной идиотизм. Неужели ты никогда не слышала о ней? — Мэри нахмурилась, скомкала записку и отдала ее мне.

«Как смешно! Вампиры устраивают охоту на людей, а люди — на девушек, одетых лисичками!» — улыбнулась я про себя, а вслух сказала: — Нет, никогда. И что это за «охота»?

— Это когда визжащие первокурсницы в коротких юбочках и на высоченных каблуках убегают от «охотников» — парнишек в красных пиджаках. Знаешь, кто эти «охотники»?

— Понятия не имею.

— Это — группа мажоров, которые состоят в тайном обществе, а эта «охота» — их главная ежегодная забава. Думаю, не стоит рассказывать о том, что происходит с «лисичками» потом. Так что не суй туда свой нос, поняла?

— Я и не собиралась: на мой взгляд, все это действие просто смехотворно, — недовольно ответила я и выбросила бумажку ее в мусорник, стоящий под раковиной.

— Кстати, на роль «лисичек» приглашают только самых смазливых девчонок. Значит, ты — в их числе, — сказала Мэри.

— Но я совершенно не рада тому, что меня считают смазливой! Это жутко неприятное слово. — Мне было крайне неприятно оттого, что меня считают «смазливой» и легкомысленной, раз подкинули мне записку с надеждой, что я соглашусь на этот спектакль.

— Неужели кто-то из девушек добровольно соглашается на это? — удивилась я. — Ведь это такой бред!

— Если бы никто не соглашался, «охоту» бы не устраивали. Да и еще почти каждый год. И там всегда много девчонок, — ответила моя соседка. — Ладно, я в ванную!

Она ушла, а я залезла в интернет и нашла статьи об «охоте на лисичек». Оказывается, ее устраивало тайное мужское общество «Черный лебедь», и в каком-то году всех его участников отчислили из университета. Но с новым набором студентов общество возродилось и опять устраивало это дурацкое развлечение. Ну и пошлость!

Позже ко мне зашла Мэри.

— Кстати, сегодня твой мажор спрашивал меня, не лесбиянки ли мы, — весело сказала она.

— Что? — Моему удивлению не было предела.

— Ага, у меня была такая же реакция.

— И что ты ответила?

— Что он плохо воспитан.

— Умница! — похвалила я. — А он — бестактная свинья!

— Не то слово! Я хорошо отношусь к лесбиянкам, но мне захотелось стукнуть его по голове.

— Теперь моя очередь лежать в ванне, — сказала я, чтобы уйти от дальнейшего разговора на эту тему. — Гель для душа там?

— Ага. — Мэри села за мой ноутбук.

С тех пор, как она забыла свой гель для душа в Шотландии, мы пользовались моим: Мэри до сих пор не купила себе новый, зато я делала это регулярно, но мне казалось, это даже как-то
по-дружески, по-соседски.

Я зашла в ванную и тут же услышала, как звонит мой смартфон: так как на всех родных мною были специально поставлены разные мелодии, то я знала: если играет Kaiser Chiefs — мне звонит мама.

— Миша, тебе звонят! — крикнула Мэри. — Я принесу!

Она вбежала в ванную и отдала мне мой смартфон.

— Спасибо! — Я быстро разделась, легла в ванну и только тогда ответила на звонок.

— Добрый вечер, милая, — приветливо сказала мама.

— Привет, мам, — ответила я.

— Ты не занята?

— Немного: лежу в ванной.

— Хорошо, перезвони.

Мама отключилась, и я положила смартфон на раковину.

— Миша, ты еще долго? — послышался крик Мэри.

Ее крик ударил по моим ушам: она могла бы и не кричать, чтобы я услышала ее, но ведь Мэри даже не подозревала о том, с кем живет.

— Не знаю, а что? — крикнула я ей в ответ.

— Давай посмотрим мультик!

— Какой? — тут же оживилась я, ведь любила смотреть мультфильмы почти до безумия.

— Что-нибудь Диснеевское!

— Отлично! «Красавица и Чудовище»! — Я даже хлопнула в ладоши от удовольствия: это был мой любимый мультфильм!

— Нет! Я придумала, давай посмотрим «Ходячий замок»!

— Ты же хотела Диснеевский!

— В другой раз. Ну, я ищу в интернете?

— Давай.

Я уже смотрела этот японский мультфильм, но всего один раз, с Мартином и Мсциславом, и они все время просмотра смеялись, шутили и всячески мешали мне, а я только и делала, что шикала на них и орала, чтобы они успокоились, поэтому идея посмотреть историю о девушке Софи спокойно, с Мэри (она во время просмотра молчала как рыба) пришлась мне по вкусу.

Буквально вылетев из ванной, я надела чистую одежду и пришла в комнату Мэри. Мы поставили ноутбук на маленький столик, легли на кровать и в абсолютной тишине принялись смотреть «Ходячий замок». Я была просто потрясена и не могла найти слова, чтобы передать Мэри, в какой восторг меня поверг этот мультфильм. Мне понравилась идея, созвучная с идеей «Красавицы и Чудовища»: главная красота — не физическая, а душевная. И огонек-демон Кальцифер показался мне премилым.

После просмотра я хлюпала носом: мультфильм растрогал меня до глубины души. Мэри потрясла меня за плечо.

— Ну, чего ты? Ведь все хорошо закончилось, — сказала она.

— Он прекрасен… Я всегда расстраиваюсь, когда смотрю мультфильмы. Особенно драматические моменты… А режиссеры специально рисуют их так, чтобы дети плакали!

— Да ты чувствительная овечка! — Мэри погладила меня по волосам. — Давай я тебе косу заплету: завтра будешь кудрявой.

«Ох, Мэри, хотела бы я быть овечкой, а не волком в овечьей шкуре!» — с сожалением подумала я.

Мэри заплела мне косу, а потом ей позвонили друзья и пригласили ее прогуляться. Звали и меня, но я в очередной раз отказалась. Мэри отключила телефон, встала с кровати и пошла к двери, но вдруг остановилась и обернулась ко мне со сконфуженной улыбкой.

— Миша… Хочу тебя попросить.

Я приподняла брови, в знак согласия выслушать ее просьбу.

— У тебя такие классные шмотки… Можно я надену что-нибудь? Пожалуйста!

Конечно, просьба Мэри удивила меня, но я не чувствовала отвращения к тому, что кто-то, кроме меня, может носить мою одежду: когда мои сестры приезжали домой в Варшаву, мы часто брали друг у друга вещи.

— Ты еще спрашиваешь? Бери все, что тебе нравится, — с улыбкой ответила я.

Мэри подлетела ко мне, чмокнула меня в щеку и с криками: «Спасибо! Я все постираю!» выбежала из комнаты. Я тут же услышала, как в моей спальне открывается плохо-смазанный шкаф, шорох одежды и песенку, которую начала напевать Мэри.

Мне было приятно оттого, что она доверяет мне настолько, что просит о таких вещах, и ведь это так естественно! Все подружки в фильмах и сериалах, живущие в одном доме, постоянно носят вещи друг друга, но одежда Мэри мне не нравилась — она была слишком цветастой и яркой: у Мэри был вкус подростка.

Через десять минут подруга зашла в мою комнату: на ней была моя вязанная серая кофта, под ней — белая майка, на ногах — мои узкие светло-голубые джинсы.

— Ну, как? — спросила она, поворачиваясь передо мной, как перед зеркалом. — Круто, правда?

— Тебе идет, и цвета хорошо подобраны, — похвалила я. — Я и не знала, что у нас с тобой один размер одежды.

— А я знала еще давно: когда тебя не было, я кое-что примерила, — отозвалась она.

— А ты шустрая! — рассмеялась я.

 Раньше ее любопытство смущало меня, но теперь я принимала его как должное.

— Может, все-таки пойдешь со мной? — спросила Мэри.

— Нет. Буду делать задание тьютера, — ответила я.

— Ну, как хочешь. Если передумаешь — приходи! Мы будем в пабе. В Большом!

Она быстро обулась, надела мое пальто и пошла к двери.

— Ой, чуть не забыла! — Мэри вернулась в свою комнату, прямо в сапогах, и открыла свой шкаф. — У меня есть классная пайта, но она мне в груди стесняет, а у тебя груди почти нет, так что она как раз на тебя!

Мэри вытащила из шкафа пайту светло-зеленого цвета с белыми вставками на груди и спине в виде мишек.

— Какая прелесть! — сказала я, чтобы не обидеть соседку: на самом деле, эта пайта показалась мне глупой и подростковой.

«Да уж, глядя на это зеленое чудо, становится понятно, почему Мэри понравился ужасный розовый велосипед» — невольно подумала я, окидывая пайту оценивающим взглядом.

— Рада, что тебе понравилось! Я купила ее в Лондоне этим летом, но с тех пор немного поправилась. Хотя, нет: просто грудь выросла. Ну, Миша, дарю!

Я недоуменно посмотрела на Мэри: она дарит мне свою вещь? Мне?

— Ты можешь бегать в ней даже зимой: она очень теплая. — Мэри положила пайту рядом со мной на кровать.

— Отличная идея! Завтра же в ней и побегу, — улыбнулась я, взяв пайту и прижав ее к груди.

«Черта с два я ее хоть раз надену!» — подумала я, но притворилась благодарной такому неожиданному подарку.

— Вот клево! Может, завтра я побегу с тобой. — Мэри пошла к двери. — Ладно, до вечера! Я приду не слишком поздно. Пока!

— Пока! — отозвалась я.

Мэри ушла, а я ни на секунду не поверила ее обещанию пойти со мной на пробежку: она уже тысячу раз обещала мне это, но никак не могла заставить себя встать с постели в шесть утра.

Закинув пайту в свой шкаф, я пошла на кухню, выпила порцию крови, затем позвонила маме и, наврав ей поток лжи, со спокойной душой взялась за Шатобриана и продолжила чтение. Я читала уже второй том, и книга давалась мне необычайно тяжело, но в ней излогались такие оригинальные идеи и взгляды, что я не могла забросить ее. Мне нужно было познавать новое и расти духовно. Расти морально.

Зазвонивший смартфон оторвал меня от интересной главы, но я не могла долго сердиться: это звонила Маришка!

— Привет, Маришка! — радостно воскликнула я, поспешно захлопнув книгу.

— Привет, дорогая! Ты сможешь завтра приехать в Лондон?

— Да, конечно, а зачем?

— Мы с Маркусом завтра прилетаем: у него встреча с лучшим другом, а пока он будет с ним, мы с тобой погуляем и поболтаем.

— Класс! Во сколько мне быть? — обрадовалась я. — И где?

— В десять утра встретимся около Биг Бена! — Сестра вздохнула. — Я скучаю по тебе, Мишка.

— Я тоже скучаю! Но поговорим завтра: не хочу все выболтать прямо сейчас.

— Есть, что рассказать? Это здорово.

Голос Маришки окрасился грустью.

— Эй, что с твоим голосом? — насторожилась я.

— Все в порядке, тебе показалось. Ладно, до завтра, Мишка.

— Пока! До завтра!

Перспектива увидеть Маришку и Маркуса обрадовала меня до безумия, и я хотела узнать, как поживает Седрик.

Я вскочила с кровати и стала рыться в шкафу, ища что-нибудь на завтра, и выбрала черные джинсы, длинную бледно-голубую кофту, на ноги — мягкие коричневые сапоги. Мне нравилось выбирать наряды, но с тех пор, как я стала жить в Оксфорде, не купила ни одной новой вещи: не видела в этом никакого смысла, ведь половину своего гардероба я так ни разу и не надела, а только зря привезла ненужную кучу одежды

Мэри вернулась около девяти часов вечера, и я тут же поделилась с ней своей радостной новостью.

— Хочешь, я позвоню Гарри? Он отвезет тебя в Лондон, — предложила Мэри.

«Еще чего!» — с ужасом подумала я.

— Спасибо за предложение, но я хочу проехаться на автобусе, — сказала я, боясь, что Гарри опять начнет свои заигрывания.

Мэри не стала меня уговаривать, а предложила посмотреть очередной фильм, и я согласилась, отложив чтение Шатобриана на день или два. Мы смотрели фильм до часу ночи — сопливую мелодраму (удивительно, но, при своей эмоциональности, я не любила смотреть мелодрамы), а затем Мэри легла спать. Я тоже зевнула для вида, пожелала ей спокойной ночи и заперлась в своей комнате, нетерпеливо ожидая наступления утра.

Благодаря тому, что мне нужно было ехать в Лондон, я избавилась от угрозы надеть пайту Мэри и сократила пробежку на двадцать минут, затем приняла душ, переоделась, села на велосипед и поехала к автобусной станции. Мое пальто, которое вчера носила Мэри, висело дома: нельзя было ехать в нем, ведь оно пропиталось ее запахом, поэтому я надела легкую кожаную курточку, хотя, по тому, что люди вокруг надели шапки, было понятно, что сегодня было довольно холодно. Приехав на автобусную станцию и прицепив велосипед к столбику, я купила билет до Лондона, села в автобус и уже через пятнадцать минут ехала на встречу с сестрой. Я сидела у окна и слушала музыку, а рядом со мной сидел школьник, лет двенадцати: он то и дело поглядывал на меня, а я улыбалась ему в ответ. Вскоре мальчик заснул, прижавшись ко мне, но это лишь позабавило меня.

Время тянулось медленно, и я буквально прилипла к окну, рассматривая виды: была глубокая английская осень, а через полмесяца должна была наступить зима. Мне показалось, что здешняя природа — прекрасна: голые деревья, скинувшие свои листья, как подкидышей, на землю, были загадочны и нахмурены, как и тяжелые серые облака на небе. Этот унылый серый пейзаж не покоробил моих глаз: его легкая грусть лишь восхитила меня. Уже не было той красоты, которую я застала в Англии в начале октября, но не было и мрака, с которым у многих ассоциируется эта чопорная страна.

В Лондоне, пользуясь подсказками прохожих, я дошла до Биг Бена, но Маришки еще не было. Пока я ждала ее, заморосил противный мелкий дождь, который я так не любила: мне сразу стало неуютно, а мои распущенные, закрученные волосы потеряли объем и превратились в мочалку. Но, несмотря на погоду, мое настроение было солнечным, и я с нетерпением ждала сестру, а пока ее не было, с интересом разглядывала здания и площадь. Раньше я никогда не была в Лондоне, аэропорт — ни в счет.

«Что-то она опаздывает» — подумала я, посмотрев на время в смартфоне. Было уже десять часов и двенадцать минут. Наконец, через пару минут ко мне подъехала спортивная черная машина с тонированными стеклами, и из нее, с зонтом в руках, вышла Маришка, как обычно, нежная и ослепительно красивая: на мой взгляд, из нас, троих сестер, она была самой совершенной и элегантной. Она была моим идеалом женщины.

Я бросилась ей на шею.

— Мишка! Да ты просто расцвела на свободе! — сказала сестра, окинув меня оценивающим взглядом. — И какой у тебя замечательно-ужасный лак! Но ты промокла! Где твой зонт в такую прекрасную погоду?

— Когда я ехала, дождя не было, — объяснила я и юркнула к ней под зонт. — Но, надеюсь, ты пригреешь меня? А мой лак мне нравится, и ногти я накрасила специально для тебя!

— Красным лаком? — усмехнулась сестра. — Что ж, тебе удалось удивить меня. Пойдем?

Но мне показалось, что она совсем не хочет улыбаться: видимо, у нее было плохое настроение, однако мне было все равно, ведь я была ужасно рада видеть Маришку.

Мы прошлись по городу, и сестра расспрашивала меня о том, как я учусь, что делаю, как провожу время, с кем общаюсь, и я рассказала ей все то же, что и маме. Я знала, что, если Маришка узнает о том, что я живу с Мэри, она рассердится или, того хуже, будет учить меня жизни, поэтому, по официальной версии, я живу уединенно, ни с кем не общаюсь, но зорко наблюдаю за людьми и их поведением. А на вопрос сестры: «Встречала ли ты Фредерика Харальдсона», я ответила: «Нет. Ни разу».

— Как Маркус? — поинтересовалась я, потому что знала все, что касалось Маришки, но практически ничего о ее муже.

— Все нормально, — коротко ответила Маришка.

«Это все, что она может сказать? «Все нормально»? — удивилась я такой скрытности.

— А Седрик?

— Никак. Он уехал. И, прошу тебя, не упоминай о нем при Маркусе, — сказала она. Ее лицо стало строгим и отчужденным.

— Уехал? Но ты говорила, что ему нужно отучиться в Карловом университете! — Я была крайне изумлена этой новостью: Седрик бросил учебу и уехал?

— Да, но он изменил свое решение. Ты слышала меня? Не говори о нем при моем муже! Маркус очень страдает из-за отсутствия брата. — Голос Маришки оставался все таким же резким, но отчужденность на ее лице сменилась недовольством.

— Раз ты просишь, я не буду. Просто это странно: Седрик казался мне таким постоянным. — Я пожала плечами.

— Постоянным! — На губах сестры появилась полная яда улыбка. — Ладно, не будем об этом.

— Хорошо.

Поведение Маришки обескураживало меня. Я была в замешательстве: что случилось с Седриком или что он натворил, раз, при упоминании о нем, моя сестра так рассердилась?

Мы пошли молча. Я не знала, как развеять наше молчание, поэтому просто смотрела вокруг себя. Мне было жутко неловко: я шла рядом со своей любимой сестрой, но мне было неприятно и стыдно за то, что мои слова привели к тому, что двум близким кровным родственникам не о чем было поговорить.

— А что Мария? Она звонила тебе? — вдруг нарушила наше молчание Маришка.

Я обрадовалась тому, что она хоть о чем-то спросила, и что теперь я смогу беспечно поболтать, только чтобы не слушать наше гробовое молчание.

— Да, недавно. Она сейчас в Оттаве, подрабатывает фотографом. Знаешь, кого она недавно снимала? Какую-то звезду! Представляешь? — Я попыталась сказать эту фразу весело, но получился только истеричный визг.

— Кого именно? — спросила сестра, вытаскивая из сумочки большой сенсорный телефон.

— Не знаю, кого точно, но уверена, что она очень известна… В Канаде, — машинально ответила я, поглядывая на ее действия.

Маришка стала лазить в телефоне, а я отвернула голову, делая вид, будто мне плевать на то, что общению с сестрой она предпочитает свой телефон, большущий как кирпич.

— И как только он у тебя в сумке помещается? Ну и бандура! — проворчала я себе под нос.

— Между прочим, он очень удобный, — отозвалась Маришка и спрятала телефон в сумку. — Извини, это был Маркус: он написал, что ждет нас в ресторане. Пойдем к нему.

Я удивилась такой поспешности, ведь мы гуляли всего час, но промолчала: должно быть, так запланировано.

Поймав такси, мы подъехали к шикарному ресторану, где нас встретил Маркус, и я в очередной раз подумала о том, что он и моя сестра, наверно, самая красивая супружеская пара в мире, и вспомнила о том, что Седрик совсем не похож на своего брата… Но в моей голове тут же прозвучала настойчивая просьба сестры, и я решила держать язык за зубами.

Я и Маркус обнялись, и он повел нас внутрь ресторана, но, к моему изумлению, мы прошли красивый зал, спустились куда-то по темной лестнице и оказались в подвале, где оказался небольшой, но тоже шикарный ресторан, и сели за столик. Кроме нас, в зале никого не было.

Рядом с нами появился официант. Вампир.

— Три бокала и бутылку самой свежей, — сказал ему Маркус.

Тот принес три больших винных бокала и красивую бутылку с надписью «Новая Англия» (я никогда не была в подобных местах ранее, но прекрасно поняла: в бутылке — свежая кровь).

«Надо же, ресторан для вампиров, в котором гостям подают кровь, находится прямо под носом у людей!» — подумала я, наблюдая за тем, как Маркус разливает по бокалам кровь. Я смотрела на него и удивлялась произошедшим в нем за каких-то три месяца переменам: его лицо было словно высечено из камня, глаза холодно блестели, а голос уже не был таким дружелюбным, как тогда, в Праге. Я перевела взгляд на Маришку: она тоже была серьезна. Сказать, что я чувствовала себя не в своей тарелке — значит, не сказать ничего.

Я взяла бокал с кровью и начала большими глотками пить ее.

— Когда ты ела? — Маришка пристально посмотрела на меня.

— Вчера, — честно ответила я, — а что?

— Ты так жадно пьешь кровь, словно голодаешь.

(«Я так жадно пью ее, чтобы хоть на секунду отвлечься от ваших серьезных физиономий!»)

Но я поставила бокал на стол и пожала плечами.

— Тебе показалось. Маркус, скажи ей, чтобы она следила за своим мужем, а не за мной. — Я попыталась пошутить, но Маркус даже не улыбнулся, и мне стало невыносимо неловко.

Мне захотелось встать и уйти, оставить их наедине: я чувствовала себя лишней, хотя никогда не ощущала этого ранее, даже при всех Морганах. А теперь… Все было так неприветливо и холодно, что мне хотелось просто-напросто сбежать.

— Ну, юная леди, рассказывай, как поживаешь? — вдруг спросил Маркус и отпил глоток крови.

— Все классно! Оксфорд — замечательный город! У меня там свой маленький домик и синий велосипед, — начала говорить я, уткнувшись взглядом в свой бокал. — Моя жизнь безумно интересна! Правда, я ни с кем не общаюсь, а просто приезжаю на лекции и уезжаю с них. Вообще, я всегда думала, что Варшава — лучший город в мире, но теперь влюблена в Оксфорд…

Я говорила и говорила, но никак не могла отделаться от чувства неловкости и ненужности: эта встреча так отличалась от той, что я видела в своем воображении еще этим утром! Какой черт заставил меня приехать? Я променяла лекции на это?

Наконец, я остановилась, рассказав все, что могла.

— Не знаю, что еще сказать. В общем, у меня все классно. — Мне казалось, что мой язык скоро отсохнет от долгой болтовни.

— Что ж, рад, что тебе нравится учиться, но, честно говоря, сначала я был против того, чтобы ты уехала в Оксфорд, — сказал Маркус и устало улыбнулся.

— Почему? — Его признание поразило меня.

— Потому что ты еще совсем юна и беззащитна.

— А Седрик так не считает: это он посоветовал мне…

Вдруг лицо Маркуса исказила гримаса то ли боли, то ли ярости, и бокал, что он сжимал в ладони, лопнул, залив стол и обрызгав всех нас кровью.

— Миша! — резким ледяным тоном воскликнула Маришка.

«Что происходит! Что я наделала!» — пронеслось в моей голове, и я резко вскочила со стула.

— Извините! Я… Я пойду… Извини, Маркус, не знаю, что происходит, но я хочу уйти… Я пойду! — испуганно воскликнула я и побежала к лестнице.

— Миша! — услышала я голос Маркуса. — Ты не виновата, Миша! Прости меня!

— Не надо, милый, не извиняйся: она поймет, когда узнает. — Это был голос Маришки.

— Она не должна узнать. Ты представляешь, как это повлияет на нее? — Опять голос Маркуса.

— Почему это должно на нее повлиять? Я знаю свою сестру и знаю, что она не нашла с Седриком общий язык.

— Он сказал, что мы многого о ней не знаем.

— Маркус, все в порядке, я с тобой… Не думай об этом.

Звук поцелуя, а потом — тишина.

Я выбежала из ресторана, скрылась за углом и прислонилась спиной к стене, так как ноги отказывались держать меня. Моя одежда была забрызгана кровью, а моя душа была объята чувством мерзости, непониманием и смятением.

(«Маркус так разозлился, что раздавил бокал… Что я здесь делаю? Надо уезжать… Нужно срочно убегать отсюда!»)

Но тут передо мной появилась Маришка.

— Мишка, зачем ты убежала? — ласково спросила она, гладя меня по плечу.

— Что с ним? Почему он так разозлился? — Я чуть не плакала.

— Он устал, понимаешь? Он просто устал. — Глаза сестры наполнились жалостью. — Бедненькая, ты испугалась?

— Да, очень, — дрожащим голосом ответила я. — Можно я поеду домой? Не могу здесь оставаться.

— Но мы вместе всего полтора часа. Ну, успокойся. Хочешь, пойдем погуляем или пройдемся по магазинам?

— Маришка, мы забрызганы кровью! — Я отчаянно хотела сбежать в Оксфорд.

— Это не проблема: сейчас же пойдем ко мне в отель и переоденемся. Даже если ты хочешь уехать, тебе все равно нужно сменить одежду, надеюсь, ты понимаешь это?

Я даже улыбнулась от этой горькой правды: она права — вряд ли меня впустят в автобус в таком виде! Еще и набросятся с расспросами, откуда эта кровь!

— Хорошо, но потом я уеду, — угрюмо сказала я.

Сестра молча взяла меня за руку и повела к машине, в которой она приехала к Биг Бену. Проходящие рядом люди с удивлением смотрели на нас, и мне было стыдно за свой вид.

Мы приехали в отель, зашли в люкс Маришки, она смыла с моего лица и рук кровь (благо, волосы остались чистыми), затем я переоделась в одно из ее платьев (сестра любила платья, и у нее их было не счесть) и серый жакет. Сапоги я не сняла, так как альтернативой им были туфли на каблуке. После этого мне пришлось ждать, пока Маришка примет душ, переоденется и позвонит Маркусу, чтобы сказать о том, что она проводит меня до автобуса, а тот сказал, что ждет Брэндона, который должен появиться с минуты на минуту.

«Это тот Брэндон Грейсон, который был на их свадьбе? Просто сногсшибательный красавец! К тому же, чрезычайно обаятельный мужчина» — вспомнила я. Однако это было все, что я о нем знала, ведь видела его всего пару раз.

Покинув отель, я и Маришка сели в машину и доехали до автобусной станции. Там сестра простилась со мной, извинилась за неудачный день и поведение Маркуса, и уехала.

Я подошла к кассам, заказала билет и, когда пришло время его оплатить, с ужасом обнаружила, что забыла свою сумочку с кошельком и телефоном в том жутком ресторане.

«Что за невероятное невезение! Но делать нечего: бесплатно меня никто не повезет, поэтому нужно возвращаться туда» — с досадой подумала я и быстро зашагала к ресторану: дорога к нему мне запомнилась, так как машина Маришки проезжала мимо него, к тому же, я прекрасно ориентировалась по памяти, поэтому без труда дошла до ресторана. Но, едва я подошла к нему, как услышала голос Маркуса.

— Рад, что ты приехал, — сказал он и тяжело вздохнул. — Боюсь, у меня ужасающие новости. Я давно хотел рассказать тебе, но никак не удавалось вырваться из Праги, даже на денек, а это дело нельзя обсуждать по телефону — оно слишком личное.

— Ничего, Маркус, главное, что ты все-таки нашел время. Так что у тебя случилось? — ответил ему красивый мужской голос (я сразу узнала его — это и был Брэндон Грейсон). — Ты неважно выглядишь. Никогда не видел тебя таким.

— Я потерян, Брэндон. Я даже представить не мог… Мне больно даже думать об этом. Не могу понять, как все произошло, потому что родители о многом мне не рассказывают, поэтому его последний день в Праге покрыт для меня мраком.

— О чем ты?

— Седрик исчез.

«Седрик исчез? Не уехал, как они сказали мне, а исчез?» — Эта новость обескуражила меня.

Я остановилась, прислонилась к стене здания и даже затаила дыхание: мне неожиданно выпал шанс узнать, почему Маркус был так зол и беспокоен.

— Исчез? — Брэндон тоже удивился, судя по тону его голоса.

— Да. Он понял, что это мы спрятали ее от него. Но не волнуйся: он даже не подозревает о том, что она была… — Черт! Я не услышала его последних слов, потому что мимо меня проехал огромный двухэтажный автобус, а за ним еще один, и они заглушили своим ревом все вокруг.

Я мысленно выругалась: ведь этот разговор может быть ключом к тайне Маркуса!

Когда автобусы удалились и наступила относительная тишина, я вновь прислушалась.

— Беда Седрика в том, что он влюбился не в ту женщину, — мрачно сказал Брэндон.

«Как Седрик мог полюбить не ту женщину? Седрик! С его прекрасной душой! Если он выбрал ее, значит, она прекрасна!» — Я была в корне не согласна с данным изречением, хоть ничего и не знала о «не той женщине».

— Да, будь она проклята! Но он исчез. В самом конце августа, на следующий день, как мы спрятали ее, — сказал Маркус.

— Неужели нет никаких следов?

— Никаких. Он разгромил зал, сжег все картины и наш семейный портрет, но еще около двадцати минут разговаривал с родителями и требовал, чтобы мы вернули ее, потом сорвался с места, сел в машину и уехал. А эти ротозеи даже не остановили его! Когда я узнал об этом, то будто ослеп и оглох одновременно. Если бы не Маришка, я сошел бы с ума. Седрик почти убил меня.

— Даже не думал, что все обернется такой трагедией, — пробормотал Брэндон. — Он был так одержим ею?

— Как видишь. Я поставил на уши все секретные службы, на меня работают тысячи частных сыщиков, но до сих пор нет ни единой зацепки: Седрик словно исчез с лица Земли.

— Мне очень жаль, Маркус, и я хочу помочь: у меня куча связей, абсолютно во всех кругах.

— Думаешь, я не задействовал их? Но все это без толку! А отец… Он до сих пор не может отойти: только сидит в кресле, уткнувшись взглядом в камин, а потом идет в комнату Седрика и часами смотрит на картину, которую тот написал. Мама закрывается в спальне и выходит только на охоту. Замок душит всех нас. Я даже не представляю, как Маришка терпит все это. — Маркус глубоко вздохнул. — Я нашел это в столе Седрика. Знаешь, кто автор рисунка?

Послышался шорох бумаги, а через секунду — тяжелый вздох кого-то из мужчин.

— Вайпер? — тихо спросил Брэндон.

«Ее зовут Вайпер? Какое странное имя… Должно быть, она удивительная девушка, раз покорила сердце Седрика. Но что-то не припоминаю ни одну вампиршу с таким необычным именем. Хотя, наших так много, что я не знаю больше половины из них. Возможно, я просто с ней не знакома» — искренне удивилась я.

— Трогательный рисунок, — сказал Грейсон. — По-моему, она безумно любит его. Наверно, я слышал это от нее с десяток раз.

«Брэндон тоже знает эту Вайпер? Почему все ее знают, а я — нет?» — Меня охватила досада.

— В этом и беда: это какое-то проклятье. Черт, и почему это случилось именно с моим братом?! — тихо воскликнул Маркус.

— Где она сейчас? — спросил Брэндон. Маркус не ответил, и тот настойчивым тоном повторил: — Маркус, где она?

— В надежном месте, — ответил Маркус. — Зачем тебе знать?

— Интересно, куда вы ее заперли, ведь и я осведомлен об этой истории и прекрасно помню, как твои родители увезли ее в бессознательном состоянии.

— Нет, извини, но на этот вопрос я не отвечу.

— Маркус, не будь упрямцем. Ты отлично знаешь, что это останется между нами

— Почему ты так настаиваешь?

— Почему? Может, хочу навестить ее. — Голос Грейсона стал насмешливым.

— Брэндон, мне сейчас совершенно не до шуток. Пусть об этом знают лишь трое.

— Но обо всей истории знают четверо, и я в том числе.

— Не настаивай, все равно я скажу «Нет». — Голос Маркуса прозвучал очень устало. — Я понимаю, тебе любопытно…

— Миша! Что ты здесь делаешь? — вдруг услышала я голос Маришки прямо над моим ухом.

Сестра застигнула меня врасплох, но я не могла допустить того, чтобы она поняла, что я подслушивала. Еще бы! Только что я узнала о грандиозном секрете: Седрик влюблен в девушку по имени Вайпер, но его семья настроена против нее, а еще ее куда-то спрятали, и после этого Седрик исчез. Вот это новости!

— Только что проехали два автобуса и окатили меня с ног до головы! — Я опять надела маску Миши-истерички.

— Я вижу. Но что ты здесь делаешь? Ты должна сидеть в автобусе и ехать в Оксфорд!

Я деловито отряхивала подол платья и сапоги — они действительно были заляпаны грязью: это постарались автобусы, лишившие меня возможности узнать о том, где долгое время находилась девушка Седрика.

— Это целая комедийная история! — нарочно громко сказала я, зная, что Маркус и его друг слышат каждое наше слово: было лучше, чтобы они не знали о том, что я подслушала весь их разговор. Ну, почти весь.

— Я забыла в ресторане свою сумочку, а везти меня до Оксфорда бесплатно почему-то отказались, — с сарказмом сказала я. — Я выглядела полной дурой! Было так стыдно! Жуть!

Сестра тихо рассмеялась.

— Ты никогда не обходишься без приключений. Ну, пойдем, я куплю тебе билет, — сказала она.

— Спасибо, но, вообще-то, я пришла забрать свою сумочку: там деньги, смартфон и ключи от дома, — отрезала я.

— Тогда идем за твоей сумкой.

Маришка взяла меня под руку, мы зашли в ресторан и спустились к мужчинам. Когда мы вошли в зал, друг Маркуса поднялся со стула, приветствуя нас.

— Дамы. — Он приятно улыбнулся.

«Настоящий джентльмен, не то, что грубиян Харальдсон! И какой красавец!» — невольно подумала я, глядя на Брэндона.

— Хорошо, что ты вернулась, — сказал Маркус и, подойдя ко мне, взял мою ладонь в свою. Его глаза выражали страдание и раскаяние, а лицо — глубокое смущение. — Прошу, прости мое бестактное поведение.

— О, ничего страшного! Я понимаю: ты устал! Маришка сказала, что в последнее время ты много работаешь и почти не отдыхаешь. Бросай это, Маркус: работа никуда не убежит. — Я прикинулась дурочкой и натянула на лицо глупую улыбку.

— Правда? Я рад, что ты не держишь на меня обиду. — Он улыбнулся, но так вымученно, что мне стало жаль его.

Теперь мне было понятно поведение Маркуса, и после того, что я услышала, я была полна боли за него, ведь исчез его брат! Нет, не просто исчез, а будто в воду канул!

— Все нормально, не извиняйся: просто сегодня я тоже какая-то взвинченная, — ответила я. — О, моя сумочка! Представляешь, я уже покупала билет и вдруг обнаружила, что забыла ее здесь!

— Должно быть, это выглядело весьма забавно… Прости, мне звонят. Я отойду на минуту. — Маркус достал из кармана пиджака телефон и отошел в другой конец зала.

— А я вас знаю: вы — лучший друг Маркуса! — прощебетала я Брэндону, стоявшему рядом со мной.

— Да, это так. Мы виделись с вами на свадьбе вашей сестры, — улыбнулся он прекрасной улыбкой.

Мы с ним поболтали о ерунде, вспомнили о том, как Маркус перепутал, на какой палец Маришки надевать обручальное кольцо, и тихонько посмеялись над этим.

— Может, хватит вспоминать это каждый раз? Почему-то все гости нашей свадьбы запомнили только этот конфуз! Брэндон, я посмотрю, как ты будешь вести себя во время своей свадьбы, — со смехом сказала Маришка.

— Думаю, тебе придется только мечтать об этом, — рассмеялся он. — Предпочитаю быть вечным холостяком!

Вернулся Маркус. Было видно, что он чем-то недоволен.

— Извини, Брэндон, чертовы дела расстраивают все мои планы! — обратился он к другу. — Просто полоса невезения!

— Да, брось, я все понимаю, — сказал Брэндон, похлопывая Маркуса по плечу.

— Но мне так неловко: ради нашей встречи ты приехал из своего поместья, — огорченно сказал Маркус.

— Пустяки. Зато увидел своего лучшего друга, а еще его прелестную жену и ее милую сестренку, — отозвался Грейсон.

— Куда ты сейчас? — спросила его Маришка.

— В поместье.

— Может, подбросишь Мишу до Оксфорда?

Я встрепенулась: это она обо мне?

— О, нет, я не хочу никому надоедать! — смутилась я.

— Ты окажешь мне честь, если позволишь подвезти тебя. — Брэндон улыбнулся, а я удивилась тому, что он перешел на «ты».

Да и что в этом плохого? Он — лучший друг Маркуса, а я — сестра жены Маркуса. Все логично.

— Тогда не злись, если я буду болтать всю дорогу, — согласилась я, однако мне было крайне неловко от того, что меня так открыто сбыли с рук.

Я попрощалась с сестрой и ее мужем, но мне до сих пор была неприятна сегодняшняя ситуация: воспоминания о том, как Маркус раздавил в руке бокал и подслушанный мною разговор о судьбе Седрика не давали мне покоя.

 Брэндон и я сели в его черный «Порше» с тонированными стеклами и выехали из Лондона. Мне показалось, что, после разговора с Маркусом, Грейсон стал задумчивым и хмурил свой красивый высокий лоб.

Мы ехали молча: должно быть, Брэндон так глубоко задумался или рассказ Маркуса так шокировал его, что ему было не до разговоров. Я тоже была далека от реальности и думала о том, как сложилась судьба Седрика. Неужели он полюбил не ту? Но ведь это невозможно! Чем она настолько не устроила Морганов, что они даже вмешалась в личную жизнь своего сына? Да и как они посмели? Ведь Седрик — не зеленый юнец, как я, а взрослый, мудрый и очень сильный морально вампир. Зачем они спрятали Вайпер? Куда? Ведь ее родители-вампиры будут искать ее, и, может поднимут скандал на все вампирское общество: это неслыханно — спрятать где-то чужую дочь!

Я хотела любым способом узнать, чем эта вампирша не понравилась Морганам, и надеялась, что друг Маркуса прояснит мне эту ситуацию. Ведь он тоже знал Вайпер.

(«Стоп. Как я спрошу об этом? Я притворяюсь, что не слышала их с Маркусом разговор!»)

Но я набралась храбрости и решила пойти на риск.

— Мне кажется, Маркус сегодня какой-то странный, — как бы невзначай, бросила я.

— Мне так не показалось, — сказал на это Брэндон. — Он напугал тебя?

— Немного. Когда я сказала, что это Седрик посоветовал мне поступить в Оксфорд, он раздавил пальцами свой бокал с кровью. — Я передернула плечами, стряхивая с себя это воспоминание. — И у него было такое лицо… Очень печальное, даже страшное.

— У него сейчас много проблем. Мой бедный друг совсем потерян, но, думаю, скоро все изменится.

— Думаешь, он опять повеселеет? Маркус всегда был таким шутником, а сегодня я его просто не узнаю.

Брэндон промолчал, но скулы на его лице заострились. Мне стало немного жутко от этого, и я поняла, что он не настроен на долгие разговоры, но не могла упустить такой великолепный шанс узнать о девушке Седрика и о нем самом.

— Маришка сказала, что Седрик уехал в Россию… Интересно, он приедет на каникулы? Я хотела бы поболтать с ним и похвастаться, что поступила в Оксфорд, как он и советовал. — Я надеялась, что Брэндон расколется и расскажет мне правду.

— Насколько я помню, при отъезде, Седрик сказал, что не будет уезжать оттуда еще лет десять, — сказал Грейсон.

Моему удивлению не было предела: он лгал мне прямо в глаза! И, если бы я собственными ушами не услышала о том, что Седрик исчез, то точно бы поверила этой гладкой лжи.

— Да? Жаль… А может, он в кого-то влюбился и поэтому так решил? — с невинным видом спросила я.

— Седрик? Влюбился? — Брэндон издал насмешливый смешок. — Ему еще и трехсот нет: слишком рано для любви.

— Почему рано? Маркусу тоже нет трехсот, но он уже и влюбился, и женился. Почему ты думаешь, что Седрик не мог…

— Седрик уехал не потому, что влюбился, — перебил меня Грейсон. Он слегка нахмурился. — Он бредил Россией последние лет пять, все хотел уехать туда и посмотреть на русских.

— Но их и так много: и в Чехии, и в Польше, — возразила я, все больше поражаясь масштабу лжи Брэндона.

— Поверь мне, это уже не те русские, что живут в России. Находясь среди другой культуры, невольно втягиваешься в нее и теряешь свое национальное самосознание. Думаю, не ошибусь, если скажу, что и ты уже почувствовала на себе влияние английской культуры.

— Да, но… — Я растерялась: он поставил мне настоящий мат. Мне нечего было возразить, потому что Грейсон был абсолютно прав насчет меня, английской культуры и ее влияния на мое сознание. То есть, влияния на меня Мэри Смит.

Но это поражение не отбило у меня охоту и дальше копаться в печальной истории Седрика и его девушки. Наоборот — оно удвоило мою находчивость и назойливость.

— Можешь говорить что угодно, но я знаю, что Седрик влюбился, — заявила я Грейсону.

Он пристально посмотрел на меня. Я думала, что он тут же наброситься на меня с расспросами: как и когда я об этом узнала, и, может, обвинит меня в шпионаже, но, к моему изумлению, Брэндон лишь мрачно усмехнулся.

— Если это и так, я об этом не осведомлен, — отозвался он и вновь перевел взгляд на дорогу.

Меня охватила досада: вот это мастер лжи! И как его подловить? Возможно ли это вообще?

Я замолкла, выжидая некоторое время, чтобы опять расспросить Грейсона, но при этом не показаться слишком настойчивой, чтобы он не понял, что у меня есть личный интерес к истории с Седриком и его влюбленностью.

Прошло минут десять.

Мой сосед словно утонул в своих мыслях: слишком отрешенным и мрачным было его лицо.

— А о какой девушке вы говорили? — как бы от скуки, спросила я, даже не взглянув на Брэндона.

— О чем ты? — абсолютно-спокойным тоном спросил он.

(«Как хладнокровно он держится! Вот это выдержка! Но нужно его разговорить»)

— Когда я подходила к вам, то случайно услышала, что вы разговаривали о какой-то Вайпер, — сказала я, молясь в душе, чтобы он рассказал о ней хоть что-то, хоть самую малость.

— Это пустое, — коротко ответил Брэндон. — Она — ничего не значащая личность.

— Почему не значащая? — допытывалась я.

— Потому что не значащая, — отрезал он. — И забудь об этом.

От моего вопроса о Вайпер его лицо напряглось.

«Что с ним? И что это за тайна, раз все вокруг ведут себя так серьезно?» — изумилась я.

— Но, если она — ничего не значащая личность, почему вы о разговаривали о ней?

— Взрослые разговаривают о многих непонятных вещах. А вот подслушивать чужие разговоры — дурной тон.

— Я не подслушивала, а просто шла за своей сумкой! — возмутилась я. — Не моя вина, что у меня такой тонкий слух!

— Не будем об этом, — строго сказал вампир. — Если хочешь что-то узнать, спроси у Маркуса.

— Ну да! Он возьмет и все мне расскажет!

— А с чего ты взяла, что это сделаю я?

— Ни с чего… Господи, да я просто спросила!

Брэндон ничего не сказал, но его лицо оставалось напряженным и хмурым.

Я не пыталась повторить попытку допроса, а стала смотреть, как капли дождя стекают по лобовому стеклу. Конечно, я не рассчитывала на то, что по дороге меня будут развлекать разговорами, но и такой невыносимой тишины тоже не ожидала. Я стала доставать из сумочки плеер, но вдруг увидела что-то необычное, лежащее на панели у лобового стекла — это было похоже на длинные, темные, красивые, прямые пряди волос.

«Зачем ему эти волосы здесь, в машине?» — удивилась я.

— Это женские волосы? — спросила я, глядя на них.

— Да, — бросил Брэндон, не отрывая взгляд от дороги.

— А чьи они? — Я наклонила лицо, чтобы внимательнее рассмотреть это странное украшение.

— Одной девушки.

Голос Брэндона был просто ледяным, но я не могла молчать: эти красивые женские волосы заинтриговали меня.

— Зачем ты держишь их здесь?

Мой собеседник промолчал.

— Наверно, чтобы они напоминали тебе о той девушке? — предположила я.

— Да, — холодно ответил он.

— Она подарила их тебе?

— Почти, — насмешливо усмехнувшись, мрачно ответил мой сосед.

Его слова и тон удивили меня.

— Как это?

Но Грейсон опять не ответил, и я, что лучше мне не спрашивать об этом.

— Можно потрогать их? — все же, решилась я, протягивая руку к заинтересовавшим меня волосам, но Брэндон моментально перехватил ее.

— Нет, — коротко отрезал он.

«Псих! Что здесь такого?» — Я отдернула руку и посмотрела на него: строгость его лица немного испугала меня.

— Извини, я только хотела… — смущенно начала я.

— Просто не лезь, куда не просят, — перебил меня Брэндон.

(«Наверно, он очень любит эту девушку, а она его, раз отрезала для него свои косы. Ее волосы просто прекрасны. Интересно было бы взглянуть на нее. А ей повезло: Брэндон просто великолепен. Но внешность Харальдсона все-таки интереснее, несмотря на грубость его характера… Черт, причем чем здесь он? Дурацкие мысли»)

Но замолчать, так и не узнав о том, кого любит Брэндон, мне не удалось: любопытство было сильнее моего разума.

— Кто она? — тихо спросила я, надеясь, что Грейсон не отругает меня за этот допрос

Но он опять мрачно усмехнулся.

— Если ты еще раз спросишь об этом, я засуну тебя в багажник, и оставшуюся до Оксфорда дорогу поедешь в нем.

Я сглотнула: его тон был таким убедительным, что мне стало страшно, и я прикусила язык. Ехать в багажнике мне не хотелось.

— Извини, я слишком разболталась, — все же сказала я, желая хоть немного унять его гнев на меня.

— Да, болтать ты любишь, и сейчас болтаешь о том, о чем не следует, — было его ответом. Его голос не потеплел.

— Поняла. Буду молчать.

После этого неудачного разговора некоторое время мы ехали молча: я чувствовала досаду оттого, что мне не удалось ничего узнать ни о той девушке, которую любит Седрик, ни о той, которую любит Брэндон. Мне было обидно оттого, что я знала, как закончилась любовная история Седрика, но не знала, как она начиналась и продолжалась. Итог: Седрик исчез, а его девушку от него увезли. Но зачем? Почему? Как они посмели?

Тишина начала угнетать меня.

— Брэндон, — тихо окликнула я.

— Что? — спокойно отозвался он.

— Давай поговорим… Хоть о чем-нибудь.

— Ох, Миша, с тобой не соскучишься. Неужели по мне не видно, что я не особо расположен к беседе?

— Клянусь, что больше не затрону то, о чем мы говорили. Просто у меня есть важный вопрос. Ну, пожалуйста, поговори со мной! Я не могу ехать молча!

— Это я заметил. Хорошо, я отвечу на твой вопрос, но пообещай, что потом замолчишь. Ты мешаешь мне думать.

— Обещаю, — с готовностью сказала я.

— Отлично. Твой вопрос.

— Тебе нравится быть вампиром? — На самом деле, это не было важным для меня вопросом: я просто хотела поговорить хоть о чем-нибудь, чтобы не чувствовать себя ужасно неловко.

— Какой странный вопрос, — вдруг улыбнулся Брэндон. — Откуда у тебя такие мысли?

— Недавно на лекции была тема самоидентификации, — выкрутилась я: такое действительно было.

— Раз тебе любопытно настолько, что тебя не смущает скорая возможность оказаться в багажнике, отвечаю: мне нравится быть вампиром, хоть иногда нам приходится довольно тяжело.

— А если бы у тебя был выбор: стать человеком или остаться вампиром, что бы ты выбрал?

— Остался вампиром.

— Почему? — Я удивилась его твердой позиции: он даже не задумывался в своих ответах.

— Потом что люди — отвратительные существа, имеющие бесконечный список требований и проблем. Они всегда суетятся и постоянно ноют. Их жизнь связана с примитивной добычей пищи. А у нас всего три проблемы: убивать и быть незамеченными, находить себе развлечение, чтобы не засохнуть от тоски, и последняя, но самая дурацкая — наша проклятая вечная любовь. Лучше бы ее не было. — Последние слова он выговорил очень тихо, но резко.

— Ты считаешь, что для нас лучше не любить?– спросила я: убеждения Брэндона показались мне довольно интересными и требующими долгих размышлений.

— Да, к сожалению. — Он насмешливо усмехнулся.

— Почему «к сожалению»? — поразилась я: он жалеет о том, что любит свою девушку? Или о том, что любит вообще?

— Потому что любовь для нас — это русская рулетка. Она всегда бывает или взаимной или нет. Если тебе выпал счастливый номер — ты счастлив, а если нет — страдаешь всю свою дурацкую бесконечную жизнь и ненавидишь себя за то, что не можешь перебороть в себе это чувство, которое словно чума жжет душу и разум. Это настоящее проклятье или насмешка, придуманная тем, кто создавал нас.

(«Ему не повезло, и его любовь не взаимна?»)

— Твои мысли не совсем понятны, — робко сказала я.

— Все банально просто: я люблю, она — нет, — мрачно ответил мой собеседник, и скулы на его лице опять заострились.

 Я отчетливо поняла, что ему больно и неприятно говорить об этом: оказалось, девушка, которая отрезала для Брэндона свои волосы, не любит его… Как это печально.

— Так это ее волосы? — не унималась я, хотя осознавала, как гадко поступаю.

— Да. Черт возьми, я же сказал: не будем об этом. Кажется, ты уже забыла о гостеприимном багажнике?

Я даже вздрогнула от его ледяного тона.

— Еще раз извини… Мне очень жаль, — пробормотала я.

— Такова моя судьба. И не зачем меня жалеть. Бесполезно.

Я хотела промолчать, но слова раздирали мое горло.

— Это так странно… Живешь себе, ни о чем не думаешь, а потом влюбляешься и твоей спокойной жизни приходит конец… Разве это справедливо? Почему нам не дали выбор, хотим мы любить или нет? — Я разволновалась от собственных мыслей, но мысль о том, что Брэндон разозлится и посадит меня в багажник, немного остудила мои не вовремя нахлынувшие рассуждения.

— Здесь я с тобой согласен, — сказал Брэндон. — Если бы нам дали выбор, уверен, не было бы ни одного несчастного вампира.

«Он несчастен… Как мне жаль его! Я гадкая… Гадкая! Затрагивая его печаль, я всего лишь любопытствую, но мое любопытство режет его душу» — со злостью на себя подумала я.

 — Знаешь, я лучше буду слушать музыку, чтобы опять не сболтнуть лишнего. — Я чувствовала, что мрак его души заполнил машину и давил на меня, прижимал к сидению.

Брэндон ничего не ответил.

Я достала плеер и всю дорогу до Оксфорда слушала музыку. Там Брэндон высадил меня на ближайшей остановке.

— Брэндон, прости, я понимаю, что наболтала много лишнего, — искренне извинилась я, выходя из машины. — Язык мой — враг мой… Это точно про меня.

— Чтобы общаться с тобой, нужно безграничное терпение. Извини, но у меня его нет, — серьезно ответил Грейсон.

— Я понимаю. Пока.

Краем глаза я заметила, как он погладил волосы, лежащие у лобового стекла, а затем сватил их в кулак, сжал и бросил на место. Его лицо напоминало гипсовую маску.

Я направилась к тротуару.

Мимо меня промчалось «Порше» Брэндона.

«Да, Миша, умеешь ты посыпать солью чужие раны! Обидела друга Маркуса своим любопытством… Я как заноза, ей Богу! — подумала я, глядя вслед черному автомобилю. — И Седрик и Брэндон так несчастны в любви! Нет уж, я не буду никого любить. Никогда и ни за что!»

Как назло, добравшись до дома, я вспомнила о том, что мой синий велосипед остался на автобусной станции, недовольно вздохнула и направилась на остановку, чтобы доехать туда на автобусе: идти пешком было лень, к тому же, морось, летящая с неба, была неприятна мне еще с детства.

Я пришла на остановку и терпеливо ждала автобус, как вдруг рядом остановился черный «Феррари», стекло опустилось, и я увидела приторную улыбку мажора.

— Эй, Миша! Ждешь автобус? — крикнул он, высунув голову в окно машины.

Люди, стоящие на остановке, тут же посмотрели на меня.

 Мне стало жутко стыдно.

— У тебя просто потрясающая логика, — ответила я и нахмурилась: только этого мне и не хватало! Опять этот цепкий надоедливый человек лезет в мою жизнь!

— Садись, подвезу! Не бойся, лезть не буду! — не унимался он.

Мне хотелось провалиться сквозь землю.

— Миша!

— Что ты ко мне прицепился? — вырвался у меня злой окрик. — Тебе девушек в Оксфорде мало?

— Ты читала мою записку?

— Так это ты ее подбросил? Извращенец! — Я скривила лицо, в порыве отвращения к нему.

— Пойдешь? — Он приторно улыбнулся.

— Черта с два!

— Уверена?

— Zostaw mnie w spokoju, kretyn!* — сказала я на польском, чтобы окружающие люди не поняли, какая грубость сорвалась с моих губ.

________________

*Оставь меня в покое, кретин! (польск).

 

— Твой польский просто очарователен! Жду тебя, Миша! — Мажор подмигнул мне, завел машину и уехал.

Я поспешила прыгнуть в подошедший автобус.

Какой самовлюбленный нарцисс! Думает, что я прибегу к нему в мини-юбке и с лисьими ушками на голове, а он будет бегать за мной по улочкам города и чувствовать себя героем? Сейчас! Разбежалась!

Приехав на станцию, я забрала велосипед и поехала на нем домой. Мои волосы опять намокли, а платье, что дала мне Маришка, было узким и стесняло движения, поэтому до дома я добралась мокрой и полной злости: в моей жизни никогда не было такого неудачного дня.

Я переоделась в сухую одежду, врубила в плеере музыку, легла на кровать и с головой укрылась одеялом, но вдруг, сквозь музыку, отчетливо послышался веселый голос Мэри, а с ним еще три незнакомых мне голоса. Они приближались к дому. Я отключила музыку: да, точно — это была Мэри и еще кто-то. Через несколько минут голоса оказались прямо за входной дверью, затем она открылась и в прихожей раздался дружный смех четырех человек.

— Твоей подруги-красотки точно нет дома? Я не прочь с ней познакомиться, — сказал мужской голос.

 Эта фраза привела меня в негодование.

— В другой раз, Алекс. Миша уехала в Лондон и, думаю, вернется только вечером, — отозвалась Мэри.

(«Конечно, она не знает о том, что я вернулась: свет в прихожей был выключен. Но мои сапоги стоят прямо у двери! Мэри, как ты ненаблюдательна!»)

— Отлично! Устроим вечеринку! — взвизгнул женский голос.

— Так, я иду за ноутбуком, а вы проходите на кухню и поставьте чайник, — сказала Мэри.

— А пиво у тебя есть? — спросил второй мужской голос.

— Нет, Грег, пива не имеется, тем более, у тебя и так в руках две бутылки! Мало что ли?

Мэри открыла дверь в мою комнату и застыла, увидев меня.

— Миша… Но ты сказала, что будешь только вечером, — тихо и смущенно сказала она.

— И это повод для того, чтобы привести к нам компанию? — ледяным тоном осведомилась я, сердитая на ее несогласованный со мной поступок: мне была крайне неприятна эта ситуация и гости Мэри, расхаживающие по моему дому. Мне казалось, что сейчас мои нервы сдадут из-за всего, что навалилось на меня сегодня, и я просто-напросто расплачусь.

— Я не собиралась… Просто мы гуляли, замерзли и как раз проходили мимо нашего дома… Совершенно случайно. Вот. — Мэри виновато улыбнулась.

— Мэри! — вдруг раздался крик из кухни. — Давай откроем пачку томатного сока!

Меня охватил ужас. Я моментально сбросила с себя одеяло и метнулась на кухню, сбив Мэри с ног.

— Не смейте трогать мой сок! — истерично вскрикнула я, вбежав на кухню.

Люди замерли и уставились на меня.

В руках одного из парней была упаковка с моей кровью. Я подошла к нему и отобрала ее.

— Извини, я не знал, что это твой, — сказал он, глядя на меня изумленным взглядом.

В кухню вбежала Мэри.

— Миша, не ругайся, он не знал, что нельзя брать твой сок! — воскликнула она, подходя ко мне.

— Но ты сейчас должна быть в Лондоне! — обратилась ко мне незнакомая темноволосая девушка.

— О, извините! Я слишком рано приехала и помешала вам веселиться! — с сарказмом сказала я.

— Миша, прости! Я не знала, что ты приехала! Ты ведь даже не позвонила! — Мэри робко прикоснулась к моей руке.

Я вздрогнула. Волнение мешало мне дышать

— Эй, ты что? — взволновано спросила Мэри.

— Ничего! Просто не нужно трогать мой сок! Никогда! — тихо ответила я. — Это мое лекарство. Его нельзя трогать, ясно?

— Оу, как неловко все получилось, — сконфузился парень, у которого я отобрала пакет с кровью. — Если бы я знал, то ни за что не взял бы его, будь уверена.

— Что с тобой? Ты вся на иголках, — тихо спросила Мэри, вглядываясь в мое лицо. — Что-то случилось?

— Это был ужасный день: меня окатили грязью, я полностью промокла под этим чертовым дождем, мне холодно и у меня ужасное настроение, — пробормотала я.

— Бедняжка! Я сейчас! — Мэри куда-то ушла, а я осталась наедине с незнакомцами.

Они сконфуженно смотрели на меня — два парня и девушка.

— Мне жаль, что напугала вас. Это все нервы, — извинилась я.

— Ничего! И ты нас извини! Нам так неловко! — виноватым тоном отозвалась девушка.

Парни поддержали ее подобными фразами.

В кухню вернулась Мэри.

— Я включила камин в твоей комнате и развесила твою мокрую одежду, — сказала она мне. — А хочешь, приготовлю горячую ванну: ты полежишь, успокоишься…

Я тут же представила себе, как буду лежать в ванне, нагишом, а за дверью будут эти люди: они будут разговаривать, а я — слышать каждое их слово. Нет уж!

— Нет, спасибо. Посижу в своей комнате. — Я поставила пакет с кровью в холодильник и ушла к себе.

Мэри пошла за мной.

— Ты обиделась? — спросила она, взяв меня за руку.

— Нет, просто очень устала и замерзла, — ответила я. — Ты даже представить не можешь, насколько кошмарен этот день

— Давай я познакомлю тебя с моими друзьями? Они прикольные, — предложила подруга.

— Нет. Хочу побыть одна.

— Мы будем играть в твистер. Может, ты с нами?

— Нет, спасибо. — Я закрылась в своей комнате

 Послышался тяжелый вздох Мэри. Затем она тихо назвала себя дурочкой и ушла.

Друзья Мэри обсуждали меня, и, чтобы не слышать их, я заткнула уши пальцами, но это не помогло: хоть люди старались говорить тихо, я слышала их разговор, и мне неприятно было слушать рассуждения о том, «какая нервная особа эта Миша».

Вдруг громко заиграл мой смартфон: это звонила Маришка.

«Что делать? Нельзя, чтобы она услышала голоса этих людей! Она что-то заподозрит!» — подумала я, схватила смартфон, выскочила в прихожую, надела кеды и выбежала на улицу, пробежала несколько десятков метров и только тогда ответила сестре.

— Да, Маришка! Извини, я была занята и не слышала!

Ты не слышала? В Оксфорде дождь? Где ты?

— Вышла погулять: скучно сидеть дома. А смартфон лежал в сумке на беззвучном режиме.

Шел довольно сильный дождь, и я сразу вымокла. Мои кеды промокли насквозь.

— Что за странное развлечение — гулять под дождем? Иди домой! — недовольно сказала Маришка.

— Уже возвращаюсь, — солгала я. — Где вы? Уже улетели?

— Мы еще в Лондоне, через час вылетаем… Да, Маркус? Уже иду! Миша, я потом позвоню: мы едем в ресторан.

— Хорошо, повеселитесь там.

— Спасибо. А ты сейчас же иди домой!

— Я уже почти у дома! Пока! — Я отключилась.

За время короткого разговора с Маришкой, я почти бежала, поэтому отошла от дома очень далеко и оказалась на дороге, ведущей к центру. Я собралась было повернуть обратно к дому, но с тоской подумала о том, что там — компания Мэри, и решила посидеть в каком-нибудь кафе, но у меня не было денег, ничего, кроме смартфона. Мне стало неуютно и тоскливо: я промокла, на мне были промокшая до нитки одежда и кеды, мои распущенные волосы превратились в мочалку. Мне некуда было идти. Меня охватило горькое чувство безысходности. Я стояла под дождем и не знала, как мне прожить этот вечер: дом, в котором развлекались Мэри и ее друзья, был для меня недосягаем, но мокнуть мне тоже не хотелось. Я добрела до лавочки, села на нее и с усмешкой подумала, как здорово, что мой смартфон — водонепроницаем… Проходившие мимо люди с удивлением глазели на меня. Конечно! Я выбежала из дома в майке Мартина, хлопковых шортах и кедах! Конечно, они имели право удивляться: стоял ноябрь, а с неба лил холодный дождь… Он всегда должен быть таким в ноябре…

«Хорошо, что я не чувствую холода, иначе, умерла бы здесь, на этой скамейке» — с тоской подумала я. На душе было серо и скверно, как погода вокруг меня.

Спустя некоторое время позвонила Мэри.

— Почему тебя нет дома? Где ты? — удивленно спросила она.

— В магазине, — солгала я

— Но твое пальто и вся обувь здесь!

— Я в кедах.

— В кедах? С ума сошла?!

— Скоро вернусь.

Я отключила звонок, но Мэри настойчиво звонила опять и опять, чем ужасно рассердила меня.

— Мэри, не нужно звонить мне по сто раз! Я же сказала, что скоро приду! Лучше приготовь мне ванную! — вспылила я. — И пусть не трогают мой сок!

— Хорошо! Жду! — Мэри отключилась.

Но я солгала: я не собиралась возвращаться — в доме были они, а просто откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза: мне казалось, что вокруг все умерло, и не было ничего, кроме дождя. Не было и меня.

 

Я отсидел очередной день скучных лекций и, наконец, ехал домой. Было довольно темно: фонари были зажжены, а машины и люди на улицах встречались редко — дождь всех разогнал. Я медленно курил сигарету за сигаретой, и салон моего верного «Мустанга» был наполнен беловатым дымом, но я уже настолько привык к нему, что не чувствовал его.

Я выехал в центр и вдруг, еще издали, увидел Мишу Мрочек, сидящую на скамейке под дождем в футболке, шортах и кедах.

«Это еще что такое? Что за дерьмо? Что она делает здесь в таком виде? Чудачка» — Вид Миши неприятно поразил меня.

Остановив машину на остановке, я вышел под дождь, чтобы спросить у Миши, что она делает здесь в такую погоду и в таком виде. Нотации ей не помешают, потому что с головой она явно не дружит.

Девушка сидела на скамье, облокотившись на ее спинку и закрыв глаза: ее одежда и волосы промокли насквозь, с них даже стекали капли дождя. Миша сжимала в ладонях голубой телефон. Красный лак на ее ногтях невероятно отталкивал.

— Что ты вытворяешь? — недовольно сказал я, придя в ярость и недоумение одновременно.

Миша вздрогнула и резко открыла глаза.

— Ты? — тихо спросила она, сглядя на меня снизу вверх.

— Я. Так что, черт побери, ты здесь делаешь? — Меня поразила ее робость: такого я от нее не ожидал, скорее, предполагал, что она вновь начнет кричать.

В глазах девушки была тоска, а ее слегка нахмуренные брови придавали ее лицу выражение нашкодившего ребенка, который боится наказания.

«Разве это та Миша, которую я знаю?» — удивился я.

— Я просто не знаю, куда пойти… У меня нет друзей… Никого нет… — тихо сказала она, опустив голову.

— У тебя есть дом. Иди домой! — резковато сказал я, но в душе мне было жаль ее: она выглядела одинокой и беззащитной.

— Я не могу туда пойти.

— Почему?

— Там они.

— Кто «они»?

— Друзья Мэри. Они пьют пиво и играют в твистер, а еще чуть не раскрыли мой пакет с кровью, — доверчивым тоскливым голосом сказала Миша. — Я не могу вернуться, пока они там.

«Пакет с кровью? Значит, она ни разу не охотилась! Надо же, она так юна, что все еще пьет донорскую кровь» — удивился я.

Но рассказ Миши о Мэри и ее друзьях разозлил меня: из-за них полячке пришлось уйти из дома в такую погоду. И сколько она просидела так, как мокрый мышонок? Она расстроена. Потеряна. Жаль ее.

Я решительно взял Мишу за руку.

— Пойдем, — сказал я, заставляя девушку встать со скамейки.

— Куда? — испуганно выдавила она.

— Ко мне, — безапелляционно ответил я.

— Нет… Я не могу! — Ее глаза широко распахнулись.

— Не волнуйся, как только пройдет дождь, я отвезу тебя к твоей Мэри и ее дружкам.

Миша смутилась, и я тут же пожалел о том, что так жестоко пошутил. Ее ладонь, лежащая в моей ладони, задрожала.

— Это неправильно! — воскликнула девушка, боязливо взглянув на наши ладони. — Ты ничего не понимаешь…

— По-моему, это до тебя не доходит, что ты вытворяешь. — Я потянул ее к машине.

— Ничего я не вытворяю!

— Ошибаешься.

— Мне запрещают общаться с тобой, — сказала Миша, все пытаясь овысвободить свою ладонь из моей.

— Предпочитаешь мокнуть под дождем и привлекать к себе внимание? — усмехнулся я, легко удерживая строптивицу.

— Лучше так!

— Ты говоришь это, потому что еще маленькая и глупая, но я — взрослый мужчина и не могу позволить тебе сидеть в центре города в таком виде. Вижу, слова «конспирация» и «логика» тебе абсолютно не знакомы.

— Нет, я не могу! Пожалуйста, отпусти! — умоляющим тоном сказала девушка.

Я был зол на Мишу и ее дурацкое поведение, но мне было и жаль ее. Открыв дверцу машины, я усадил в нее девушку.

— Но мне нельзя общаться с тобой! — воскликнула она.

Я захлопнул за ней дверь и сел за руль.

Миша громко закашлялась.

«Черт, нужно было проветрить салон» — с досадой подумал я, взглянув на Мишу: она сотрясалась от кашля, а ее глаза покраснели и заслезились. Чтобы хоть как-то облегчить ей поездку, я полностью убрал стекла.

— Что… Что это? Сигареты? Ты куришь? — Она пораженно посмотрела на меня заслезившимися глазами.

— Да, — бросил я, — есть такая привычка.

— Но ведь вампиры не курят… — Девушка снова закашлялась.

— Да, не курят, но я курю, — спокойно ответил я, затем завел двигатель и повез нас на Эбингтон-роуд, в свой дом.

Миша молчала, покашливала и поглядывала на окурки сигарет в пепельнице.

— Ты странный, — вдруг сказала она.

— Потому что я курю? — предположил я.

— И поэтому тоже. Ты промок из-за меня… Знаешь, я лучше вернусь домой.

Я улыбнулся: она настолько боялась ехать ко мне, что была готова терпеть компанию Мэри и ее друзей, пивших пиво и играющих в твистер.

— Чего ты боишься? — спокойно спросил я.

— Ничего. Мне неловко. Я не должна с тобой общаться.

— Почему?

— Не знаю, что ты натворил. Тебе виднее.

Миша вновь громко закашлялась: сигаретный дым никак не выветривался из салона.

— Какая гадость… Как ты можешь вдыхать это в себя? — Миша закрыла ладонями нижнюю часть лица, и ее слова прозвучали приглушенно.

— Я не предлагаю тебе курить. Мои привычки меня устраивают: я курю, а ты можешь вообще никогда не касаться сигарет. Что здесь порицательного? — ответил я.

— Я не могу дышать!

— Окно открыто: можешь высунуть голову, — отрезал я, глядя на недовольное лицо Миши.

— Может, ты остановишь машину, и я пойду домой? — с надеждой в голосе спросила она.

— Нет, — ответил я. — И можешь не смотреть на меня так.

Миша раздраженно вздохнула и высунула голову в окно.

— Долго еще ехать? — спросила она.

— Нет. Почти приехали.

Мы заехали на Эбингтон-роуд и подъехали к моему дому. Я стал открывать входную дверь дома, а Миша, не шевелясь, стояла рядом и наблюдала за моими действиями. Она дрожала, но не от холода, конечно, — от страха. Но я честно не собирался соблазнять ее и делать с ней вообще ничего в этом роде. Нет. Миша была совсем юной и ни капельки не привлекала меня как женщина, просто мне было жаль ее: я не мог оставить ее там, под дождем, сидеть на лавочке и тосковать. Я всего лишь хотел укрыть ее от дождя и обсушить: эта девица была безумно трогательна и совершенно не похожа на ту, которая только и знала, что орала на меня. Сейчас это была покинутая, одинокая, немного испуганная трогательная девушка.

Нет, она никак не могла привлекать меня как женщина: ей было почти девятнадцать, а мне — почти двести. Для меня Миша была ребенком, за которым требуется контроль и опека.

— Но мы даже не знакомы, — робко сказала она.

— Вот и отличный повод для знакомства, — сказал я на это.

Я открыл дверь, вошел в дом, включил свет и повел Мишу в свой рабочий кабинет.

Несмотря на то, что я был холостяком и жил один, в моем доме царил относительный порядок, особенно, это касалось одежды: я никогда не разбрасывал ее и всегда складывал в шкаф. Это был мой пунктик: я терпеть не мог, когда одежда лежала где попало, потому что ее место — в шкафу и нигде более.

Мой кабинет был относительно небольшим, без лишней мебели: классический черный письменный стол, два кресла, один стул, полки с документами и папками, отдельная полка для книг и один выдвижной шкафчик. На столе всегда стоял большой ноутбук и, чего греха таить, царил беспорядок — все лежало вперемешку: ручки, бумага, книги, пачка сигарет, зажигалка и пепельница, полная окурков.

Войдя в кабинет первым, я настежь распахнул оба больших окна, имеющихся здесь, чтобы Миша могла дышать спокойно и не кашлять от дыма, который пропитал собой все вещи и мебель, не говоря о воздухе.

Миша вошла, немного закашлялась и села в кресло, стоявшее у стола, на самый краешек, держа спину идеально ровно.

Я посмотрел на ее мокрую одежду, кеды и волосы, и решил, что нужно срочно их обсушить. Я не подумал об этом сразу, потому что всегда жил один и никогда не заботился ни о ком, кроме себя. Хозяином я был плохим и негостеприимным.

— Иди в ванную: там полотенца, — сказал я Мише. — Все ванные комнаты обозначены черными дверьми, так что ты легко найдешь хотя бы одну из них.

Девушка тут же поднялась и послушно направилась искать ванную комнату.

Я подумал о том, что ей нужно переодеться в сухую одежду. Чтобы просушить ее мокрые вещи, я зажег камин, подбросил в него еще пару дровишек, спрятанных за углом, сходил в спальню, достал из шкафа одну из своих футболок и подошел к двери ближайшей ванной — я слышал, что Миша была там: она возилась с полотенцем.

— Тебе нужно снять мокрую одежду и переодеться в сухую, — легонько постучав в дверь, сказал я.

— Это еще зачем? — Миша открыла дверь. Ее лицо выражало крайнее недоумение. — Тебе прекрасно известно, что мне совершенно не холодно.

— Думаю, неприятно всю ночь сидеть в мокрой одежде, — спокойно объяснил я, понимая, почему она так удивилась: ей было неловко находиться в доме почти незнакомого мужчины, а я еще и предлагал ей снять одежду.

— Не всю ночь, а максимум час. — Миша нахмурилась.

— Как скажешь, но тебе нужно переодеться.

— Нет! — сказала она, посмотрев на футболку в моей руке.

— Не глупи. Необходимо просушить твою одежду.

— Это необязательно. — Она скрестила руки на груди.

— Миша, — настойчиво сказал я.

— Ну, хорошо, только отвяжись от меня!

Я протянул ей футболку и только сейчас понял, что Миша наденет ее. Миша наденет мою футболку. Еще ни одна особа, кроме меня, тем более, особа женского пола, не имела чести надеть что-то из моих вещей. Даже Мария в свое время.

Миша взяла футболку и уставилась на нее.

— Только это? — Девушка насмешливо усмехнулась. — Ты в своем уме? Я же буду почти голой!

— Эта футболка будет тебе до колен. Не волнуйся: смотреть на тебя я не собираюсь. Переодевайся и приходи в кабинет, — спокойно возразил я.

Миша молча закрыла дверь перед моим носом, а я, стараясь не слушать, как она снимает с себя мокрую одежду, пошел в свою комнату, переоделся в сухую одежду и вернулся в свой кабинет. Пока Миши не было, я решил закурить, вытащил из пачки сигарету, взял зажигалку и подошел к раскрытому окну.

Еще никогда в этом доме и в моем жилище вообще, не было женщины. Даже когда я был безумно увлечен Марией, то всегда сам приезжал к ней: я психологически и морально не мог пустить женскую особь на свою территорию: я — конченый холостяк, одиночка. Но почему-то ради Миши я сделал исключение, хотя, и сам не понял, зачем привез ее к себе и нарушил свои же принципы. А сейчас в моей ванной была эта полячка-истеричка Миша. Она надевала мою футболку. Как это странно. Как странно будет увидеть ее в своей футболке.

Я подкурил сигарету и глубоко втянул в себя терпкий дым.

 

(«Как такое возможно? Что я вообще здесь делаю? У него? У этого Фредерика Харальдсона? Кроме этого, я разделась и надеваю его футболку, пахнущую сигаретами… А он не врал: она почти прикрывает мои колени. У него такой большой размер одежды? Хотя, он ведь высокий. И все-таки, что я здесь делаю? Мне нужно идти домой! Я обещала Мэри скоро вернуться!»)

С такими мыслями я быстро переоделась в футболку, что дал мне Фредерик, но нижнее белье не сняла: еще чего! Тогда я была бы совсем голая… Точнее, в одной футболке.

(«Как все неправильно! Что я делаю? Кошмар, я сама не своя… Я ничего о нем не знаю, но нахожусь в его доме, в его футболке! Ну, не дурочка ли я?»)

Но бежать было поздно, ведь я уже переоделась в футболку и вытирала полотенцем волосы: они были такими мокрыми, что мои действия привели лишь к скромному успеху. Я положила полотенце на ванну и в нерешительности стояла лицом к двери: мне было неловко появляться перед хозяином этого дома в таком виде — почти без одежды. Но, подумав о том, что, он, действительно, просто пожалел меня, я немного успокоилась.

Но он так насмехается над моим возрастом! Даже обидно…

Я вышла из ванной комнаты и, держа в руках мокрую одежду и кеды, зашла в кабинет Фредерика.

Вампир стоял у открытого окна и курил. Увидев меня в футболке и босиком, он и бровью не повел, а только затянулся сигаретой и, отвернувшись к окну, выпустил дым.

Его дом был пропитан сигаретным дымом.

(«Как он живет в этом доме с таким ужасным воздухом? Как он может курить эту гадость!»)

— Ты какой-то неправильный вампир, — вырвалось у меня.

— Интересно узнать почему, — отозвался он.

Я заметила, что он тоже переоделся и теперь выглядел не так официально и холодно, как в своем черном пальто. Его новый вид успокоил меня: теперь Фредерик казался не таким уж грозным с растрепанными волосами, в серых джинсах, бежевой футболке и белых носках. Я даже усмехнулась от его наряда.

— Ты куришь и живешь как отшельник, — объяснила я свои слова и нерешительно подошла к нему. — Что мне делать с вещами? Куда их деть?

Он ничего не ответил, потушил сигарету о подоконник, молча забрал у меня вещи, подвинул к горящему камину стул и развесил на его спинке мою мокрую одежду, а кеды положил прямо на камин.

— Тебе нужно что-то еще? — спросил он, посмотрев на меня.

— Нет… Хотя, у тебя есть кровь? — Я растерялась.

— Миша, я взрослый вампир и не играю в детские игры. А ты до сих пор пьешь кровь из бутылок? — усмехнулся Фредерик, садясь в кресло, стоящее у стола.

— Да, и не вижу в этом ничего постыдного. Мне еще рано… — Я замолчала: мне было стыдно говорить о своем возрасте.

— Убивать людей? — подсказал Фредерик: он не насмехался надо мной, но уголки его губ были приподняты.

Я молча кивнула и села в кресло, напротив его стола.

— Сколько тебе лет? — спросил вампир.

— Будет девятнадцать. Восьмого декабря, — ответила я, не понимая, зачем уточнила дату. Как будто ему интересно знать!

— Я охочусь с тринадцати лет, поэтому бутылки с кровью и сама донорская кровь для меня — бред, — задумчиво сказал он.

— Почему так рано? И почему бред? — обиделась я: он втоптал в грязь мою семью! Да, мы пьем кровь из бутылок, и что?

— Меня с ранних лет воспитывали мужчиной, чтобы я смог постоять за себя и жить своим умом. А бред — потому что перекусы донорской кровью только расслабляют вампиров и дают лени завладеть ими. Ты голодна?

Фредерик сидел, откинувшись на спинку кресла и положив руки на стол, — такая себе домашняя вольготная поза, а я сидела на краешке своего кресла, напряженная и взвинченная: не люблю ходить в гости, тем более, в гости к незнакомым мужчинам. Мне было стыдно за то, что ему пришлось пригреть меня: может, он ехал развлекаться, а я заставила его нарушить свои планы.

— Нет, мне просто любопытно, — ответила я и принялась расчесать пальцами свои запутанные влажные волосы.

— Тогда не стоило спрашивать: никогда не спрашивай того, что тебя не интересует, — строгим тоном сказал вампир. — Хотя, в твоем возрасте…

— Не нужно постоянно делать акцент на моем возрасте! — вспылила я, вскакивая с кресла.

— Успокойся, я не собирался тебя обижать, а хотел сказать, что в твоем возрасте мало кто знает об этом правиле.

 

Миша обиделась, надулась, но села обратно в кресло, скрестив руки на груди.

— Мне не нужно было ехать с тобой, — тихо сказала она, скорее себе, чем мне. — Если узнает кто-то из моих, меня убьют!

«Как много человеческих оборотов она употребляет. Только люди могут бояться быть убитыми» — недовольно подумал я.

— Я не враг твоей семье, — сказал я, желая унять ее волнение.

— Тогда почему мне запретили общаться с тобой?

Я улыбнулся: все-таки этой девчонке ничего не рассказали.

— Не знаю, лично у меня с ними никакой вражды нет. К тому же, мы с тобой почти незнакомы, и ты не можешь знать о том, каков я на самом деле.

— Я вообще ничего о тебе не знаю. Кто ты, что ты. — Она стала теребить пальцами свои длинные волосы.

— Тогда давай, наконец, нормально познакомимся. Меня зовут Фредрик Харальдсон. Я родился и вырос в Швеции, — сказал я, не упоминая о том, что слышал разговор Миши с ее подругой в парке.

— Ты швед? — удивилась Миша. — Тогда неудивительно, что ты такой высокий и холодный.

Я усмехнулся от того, каким кажусь ей.

— Холодный? Возможно. А ты вновь приподняла плечо.

Она смутилась и опустила свое левое плечо.

— Знаешь, никогда не замечала, что делаю так, пока ты мне не сказал, — призналась девушка. — А я думала, что тебя зовут Фредерик, а не Фредрик. — Миша удивленно приподняла брови.

— Вообще-то, меня всю жизнь зовут Фредрик — это шведское имя, но, когда я поступил сюда, здесь к моему имени, для удобства, прибавили букву «е». А как твое полное имя?

 

— Мишель, но меня так никто не называет. Моя старшая сестра называет меня Мишкой.

(«Ой, ну и зачем я это сказала?»)

Фредерик, точнее, Фредрик, улыбнулся.

— Наверно, тебе ужасно неприятно оттого, что все вокруг неправильно называют твое имя? — поинтересовалась я.

— Ошибаешься: мне абсолютно все равно. Но, надеюсь, хоть ты не будешь обзывать меня Фредериком, иначе, я буду называть тебя Мишель.

Эта угроза заставила меня улыбнуться.

— Договорились, — усмехнулась я. — А сколько тебе лет?

— Много.

— Сколько много?

— Сто восемьдесят восемь.

— Действительно, много. А о чем ты мечтаешь? — спросила я.

Он улыбнулся. Его брови поползли вверх.

 

— О чем я мечтаю? — переспросил я, искренне удивляясь ее наивному вопросу: только молоденькие девушки спрашивают подобное.

— Да… — Миша смутилась. — Мне кажется, чтобы узнать человека… ну, или кого-то, нужно знать, о чем он мечтает: мечта — это отражение души.

«Какие глубокие рассуждения. Молодец, Миша!» — мысленно похвалил ее я.

— Ну, хорошо. Я мечтаю о двухэтажном деревянном домике, выкрашенном в красный цвет, где-то на берегу озера в Швеции. Мечтаю жить в таком домике один, вдали от всех, — признался я.

— Ты так не любишь общество? — тихо спросила она.

— Не вижу в нем никакого смысла: я уже устал от него, а ты к нему еще не привыкла.

— А знаешь, будет классно, если рядом с твоим домиком будут стоять большие деревянные качели! — вдруг воскликнула девушка и мечтательно улыбнулась.

— Зачем? Думаешь, что вечерами я буду на них кататься? — Я даже рассмеялся от ее предположения.

«Какая она забавная» — пронеслось в голове.

— Причем здесь ты? Эти качели будут для твоей жены и детей, — ответила Миша. — Я бы, например, хотела, чтобы около моего дома были качели. Тогда я бы каждое утро каталась на них, завернувшись в одеяло, после пробежки. Дома, в Варшаве, у меня есть качели, но они маленькие.

Я поразился мыслями этой девушки: они были наивными, но очень трогательными, женственными. И сама она, одетая в мою большую для нее футболку, была милой и забавной.

— Твоя очередь: о чем мечтаешь ты? — спросил я, используя ее же метод знакомства с новыми «людьми».

Миша печально улыбнулась и опустила взгляд на пол.

— Я мечтаю… Всегда оставаться такой, как сейчас, не стареть и не превращаться в ужасную особь. Я мечтаю всегда быть в любви с солнцем, чтобы я всегда могла гулять под ним, а не прятаться от него, как моя семья… Или, как ты, — тихо сказала она, заметно расстроившись.

— Но этого нельзя изменить: все на земле стареет. Даже мы.

— Да, к сожалению… Но почему… — начала Миша, но вдруг в ванной заиграл ее телефон. Точно ее, потому что музыку, подобную зазвучавшей, я, любитель классики и органных концертов, не слушал.

— Это Мэри! Я обещала ей скоро вернуться! — воскликнула Миша и побежала в ванную.

— Так, мамзель, где тебя носит? Ты, наверно, уже превратилась в сосульку! Даже твоя горячая ванна уже успела остыть, а тебя все нет! — услышал я голос подружки Миши в телефоне последней.

— Я скоро приду! — ответила ей Миша.

— Скоро? Ты уже говорила это два часа назад!

— Извини, я…

— Не волнуйся: мои друзья уже ушли.

— Хорошо, я иду!

— Где ты вообще?

— Дома расскажу.

На этом их разговор завершился.

«И Миша еще оправдывается перед этой глупой смертной? Необходимо немедленно поговорить с ней о ее подружке и объяснить ей, что их дружба — противоестественна. Нужно убедить ее съехать из того дома» — решил я.

Как ни странно, я не хотел, чтобы Миша уходила. Я хотел узнать о ней больше, поговорить с ней, послушать ее мысли.

«Нет, я не позволю ей уйти» — пронеслось в моем разуме.

Миша вернулась в мой кабинет, подошла к своей одежде и стала ощупывать ее.

— Мне нужно идти домой, — быстро сказала она. — Ты можешь отвезти меня?

— Зачем тебе нужно домой прямо сейчас? — спросил я, с усмешкой наблюдая за ее действиями.

— Ой, вещи еще не высохли… Ну, ничего, доеду и в них… Зачем домой? Мэри волнуется, — ответила Миша, снимая со стула свою футболку.

Я поднялся с кресла и подошел к девушке.

— Ты никуда не поедешь, — сказал я, отбирая у нее футболку.

Миша изумленно посмотрела на меня.

— Я не буду тебя спрашивать: ехать мне или нет, — серьезно ответила она, протягивая руку за своей футболкой.

Я кинул футболку в кресло.

— Во-первых, твоя одежда еще не просохла, а во-вторых, нам нужно поговорить, — спокойно ответил я на ее фразу.

Миша нахмурилась и скрестила руки на груди. Ее волосы водопадом рассыпались по хрупким плечам.

— О чем? — спросила она, и в ее голосе прозвучала нотка испуга.

— О Мэри, — ответил я. — Садись, разговор будет серьезным.

— Почему я должна разговаривать с тобой о моей подруге?

(«Моей подруге»… Нужно прочистить ее голову от такого переизбытка человечности и привязанности к смертной: если этого не сделать, ее глупость будет возрастать с каждым прожитым с Мэри днем»)

 

Когда Фредрик подошел ко мне так близко, мне стало жутко неловко, но не потому, что он был высок, а моя голова едва доставала до его плеч. Нет — он был незнакомым мужчиной.

— Опусти плечо, — сказал он. — Всегда контролируй свое тело, иначе, оно будет контролировать тебя.

Чтобы не стоять рядом с ним, я села в кресло, в котором валялась моя влажная футболка.

Швед подошел ко мне, поднял с кресла футболку и педантично развесил ее на спинке стула.

От нечего делать и от неловкости, охватившей меня, я забарабанила ногтями по столу.

Фредрик тут же посмотрел на меня.

— Не стучи, пожалуйста, — попросил он спокойным тоном.

Я откинулась на спинку кресла и тяжело вздохнула: эта обстановка напомнила мне мой разговор с мамой, когда я умоляла ее отпустить меня в Оксфорд. Только теперь в роли мамы выступал этот швед, но я все так же оставалась той, кто слушал серьезные нотации.

«Какое ему дело до Мэри?» — недовольно подумала я, наблюдая за тем, как он садится в свое кресло. Вампир положил кисти рук на стол и скрестил пальцы.

Зная о том, что мои ноги были вне поля его зрения, я закинула ногу на ногу, скрестила пальцы рук на животе, оставив локти на подлокотниках, и выжидающе смотрела на Фредрика, удивляясь тому, зачем я все-таки послушалась его и осталась.

— Ты внимательно прочитала правила, которые составила для тебя Мария? — серьезно спросил он.

— Да! А вот ты не имел права читать их, — резко ответила я.

— Что-то не уверен в том, что ты вообще просматривала это письмо, — сказал швед. — Все правила, абсолютно все, ты уже нарушила и нарушаешь каждый час. Добровольно, к тому же.

— Ты о том, что я живу с Мэри, или о том, что разговариваю с тобой? — Я усмехнулась, довольная шпилькой в его адрес.

— Шутки в сторону. Ты не должна дружить, тем более, жить в одном доме со смертной. — Его голос стал холодным.

— Ха! И почему же?

— Потому что вампиры не дружат с людьми. Миша, смертные — всего лишь средство пропитания, и устанавливать с ними дружеские отношения — неправильно и противоестественно.

— Думаешь, я этого не знаю?

— Если ты это знаешь, зачем уперто лезешь на рожон? Ты живешь со смертной, которая может разоблачить тебя. Об этом ты подумала? — Тон шведа становился все более серьезным и мрачным, а мне было стыдно за то, что он пытается мне что-то сказать, а я веду себя как ребенок и сыплю остротами.

— Я прекрасно все устроила: Мэри никогда не тронет мои пакеты с кровью, — серьезно ответила я, искренне уверенная в своих словах… Сегодняшний случай — ни в счет.

— Пакеты? — Брови Фредрика поползли вверх.

— Из-под томатного сока, — нахмурившись, уточнила я.

— Ты хочешь сказать, что живешь в одном доме со смертной девчонкой и при этом там же хранишь пакеты с кровью? — Швед саркастически усмехнулся. — И где ты их прячешь?

— В холодильнике, — тихо ответила я, опустив взгляд на пол, а потом с тревогой посмотрела на своего собеседника.

— Честное слово, такого я не ожидал даже от тебя. — Фредрик насмешливо улыбнулся.

— Почему даже от меня? — спросила я, задетая его словами: они прозвучали как упрек.

— Я думал, что хоть ты и истеричка, но не станешь выставлять напоказ то, что ты — вампир.

— Мэри никогда не тронет мои пакеты! — воскликнула я.

— В человеке никогда нельзя быть уверенным: люди сплетены из дешевых и некачественных нитей. Особенно, твоя Мэри: я не раз видел ее в подозрительной компании, сидящей в пабе и хлеставшей пиво. И будь ты поумнее, поняла бы, что она не стоит твоей дружбы.

— Почему ты постоянно унижаешь меня? Да, может, я маленькая, но у меня, в отличие от тебя, есть чувства! — взорвалась я и, встав с кресла, подошла к раскрытому окну.

— Я пытаюсь не обидеть, а открыть тебе глаза.

— Ты ошибаешься! Мэри совсем не такая! — Мне было обидно, что он так нелестно отозвался о моей подруге. — Она никогда не приходила домой пьяная! Ты врешь!

— Вижу, тебя не переубедить: ты без ума от этой девчонки.

— Какая тебе разница с кем я общаюсь?

— Я волнуюсь за тебя.

— Обойдусь и без твоего волнения!

Мы замолчали, но я не могла уступить ему.

— Да, у нее есть недостатки, как и у всех нас, но у меня их больше! И это она терпит мои, а не я ее! Мэри волнуется за меня, заботится обо мне! Она — прекрасный человек! Ты не знаешь ее так близко, как знаю я! — Я повысила голос. — Ты никогда не переубедишь меня!

Фредрик поднялся с кресла, подошел ко мне и тоже облокотился на подоконник.

— Прекрасный человек? Тогда почему сейчас ты находишься здесь, а не дома? — спокойно сказал он, и его взгляд, полный холода, остудил мой пыл.

«Справедливый вопрос. Но это больше не повторится: думаю, Мэри поняла свои ошибки!» — подумала я и стала придумывать убедительные слова в защиту подруги.

— Нечего сказать?

Я машинально посмотрела на Фредрика: в его глазах было нескрытое неодобрение.

— Это я виновата, что получилось так: я не предупредила Мэри о том, что уже приехала, — вырвалось у меня.

— Не предупредила ее. — Фредрик насмешливо усмехнулся. — Это — детский лепет: она воспользовалась тем, что тебя нет, и привела друзей. Потом пришла ты…

— Когда они пришли, я была дома.

— Тем более. Не могу понять, как ты не прослеживаешь прямоту моей логики? Мэри знала о том, что ты дома, но все равно не отослала друзей.

Фредрик был прав, и я это знала: Мэри действительно видела, что я дома, видела, как мне неприятно присутствие посторонних. Да, она извинилась и искренне смутилась, но все же, не подумала о том, что мне неприятно их общество, не приятно, что они остались в доме. В итоге, из дома, под проливной дождь, ушла я, а Мэри и ее друзья остались в тепле и уюте, чтобы пить чай и две бутылки пива.

— Я уверена, что она сделала это не нарочно… Наверно, она просто растерялась, — пролепетала я. — И я прощаю ей, потому что мы должны прощать друзьям их ошибки, чтобы они прощали наши. Ведь это и есть залог дружбы — умение прощать.

 

Ее полный страдания взгляд поразил меня: мои слова, как лезвие, искромсали ее веру в радужную жизнь и дружбу с Мэри.

— И, если бы я не проезжал мимо, ты бы так и сидела на остановке, под дождем, — продолжил я, хоть и понимал, что мои слова она воспринимает как удары.

— Я не напрашивалась к тебе, — тихо сказала Миша.

— Не напрашивалась, но я не мог оставить тебя там. На моем месте ты поступила бы так же.

Миша промолчала и взглянула на часы, стоявшие на моем рабочем столе, и я понял, что девушке не терпится уйти: должно быть, ей был очень неприятен наш разговор.

— Тебе нравится жить с Мэри потому, что она заботится о тебе? — поинтересовался я, пристально глядя на ее лицо.

Но и этот вопрос остался без ответа, однако глаза Миши выдали ее: они сверкнули теплым светом.

«Да, ей нравится, когда о ней заботятся» — понял я, увидев ответ, скрывающийся в ее смущении.

— Отвези меня домой, — вдруг сказала полячка и подошла к своим вещам. — Не хочу с тобой разговаривать.

— Мы не договорили, — строго сказал я.

Но Миша словно не слышала меня: она схватила свои вещи и побежала переодеваться.

«Ушла от разговора. Как это по-детски» — усмехнулся я.

— Тебе нужно съехать от Мэри. Завтра же, — сказал я ей вслед.

— Не указывай мне, что делать! — недовольным тоном ответила она. — Я знаю, что делаю!

— Я вижу, — с сарказмом сказал я. — И разорви с ней дружбу.

— Еще чего! — возмущенно воскликнула девушка.

Через минуту она вернулась, одетая в свою одежду.

— Вот твоя футболка, — поспешно сказала она и повесила ее на спинку стула.

— Ты капризничаешь как ребенок! — вырвался у меня недовольный возглас.

— Я хочу домой! — Миша с вызовом посмотрела на меня.

— Отлично, но мы еще договорим. Позже, — жестко сказал я.

Она помрачнела, но ничего не ответила.

Я молча обулся, мы вышли из дома, сели в машину и в звенящей тишине, контрастной каплям дождя, стучащим по крыше «Мустанга», поехали к дому упрямицы. Не доезжая до своего дома, Миша попросила высадить ее на остановке, чтобы Мэри не видела нас вместе. Я ответил, что ей следует поумнеть и, несмотря на ее недовольное лицо, довез Мишу прямо до крыльца ее дома. Она робко посмотрела на окна дома, словно проверяя, есть ли в них силуэт Мэри: свет в них был зажжен.

— Спасибо, Фредрик, но не лезь в мою жизнь. Спокойной ночи, — сказала Миша и выскочила из машины.

— Подумай над моими словами. И начинай уже охотиться, — серьезно сказал я ей вслед и поехал дальше, чтобы другой дорогой вернуться домой.

«Упрямая заносчивая девчонка! «Мэри обо мне заботится!». Вот уж любит, когда над ней трясутся, как коровы над телятами! Маленькая дурочка! Сколько с ней проблем! И зачем только я ввязался в это дерьмо?» — ругал я себя.

Глава 5

Осторожно войдя в дом, я тут же наткнулась на Мэри — она выскочила из спальни, как черт из табакерки.

— Ну, наконец-то! Ты меня чуть с ума не свела! Разве можно уходить из дома, ничего не сказав? — нервно воскликнула она. — Ты еще и раздетая! Так и знала! Значит, разгуливала под дождем в таком виде? У тебя лето на дворе?

— Мэри, успокойся. Я же сказала, что скоро приду, вот и пришла, — спокойно ответила я, снимая с ног влажные кеды.

— Скоро? Смеешься?! По-моему, скоро — максимум полчаса! А тебя не было…

— Ну, все, все! Я честно не думала, что так задержусь!

— Почему ты ушла? — уже более спокойным тоном спросила Мэри. — Это из-за моих друзей? Они тебе не понравились?

— Причем здесь это? Ну, подумай, стала бы я уходить под ливень только потому, что мне кто-то не понравился? — с сарказмом сказала я. — Все намного проще: мне нужно было срочно купить кое-что в магазине.

— Да? И где это «кое-что»? — Мэри скрестила руки на груди и недоверчиво смотрела на меня.

«Эх, нужно было придумать что-то более убедительное. Вот заноза эта Мэри!» — с неудовольствием подумала я.

— Я встретила по дороге друга и поехала к нему в гости. Он живет на Эбингтон-роуд, — сказала я.

Мне не хотелось, чтобы Мэри чувствовала себя виноватой: несмотря на ее некрасивый поступок, я простила ей.

— Какой еще друг? Ты же сказала, что, кроме меня, у тебя здесь друзей нет!

— Ну, не друг, а знакомый. Это Фредрик, помнишь его?

— Фредерик, который тебя сбил? — уточнила Мэри.

— Да, он. Я шла с магазина, промокла до нитки, а Фредрик проезжал мимо и любезно предложил довезти меня до дома. По дороге мы решили поехать к нему в гости, и там я обсушилась, согрелась и забыла «кое-что» на столе его кабинета, — соврала я, даже не моргнув.

— Но ты сказала, что тебе запрещают с ним общаться!

— Да, но ты убедила меня в том, что я неправа.

 Я пошла в свою комнату, но соседка последовала за мной.

— Значит, ты была у него в гостях? Между вами что-то было?

— Мэри, о чем ты? Мы с ним почти незнакомы! — искренне возмутилась я, ошарашенная ее дурацким предположением.

— Ага, но при этом ты легко поехала к нему домой, — с усмешкой сказала Мэри.

— Нам нужно было поговорить! А твои подозрения… Фу! Отвратительны! Как ты могла даже подумать обо мне такое? — Я взъелась на Мэри, но в душе даже посмеивалась над ее невероятно пошлыми догадками.

— От тебя жутко воняет сигаретами! — не унималась она, зайдя за мной в спальню. — Ты курила?

— Нет, это Фредрик курил, — ответила я.

— Смотри мне! И что тебе так срочно понадобилась в магазине? — продолжила допрос Мэри.

— Не скажу. — Я стала снимать с себя мокрую одежду.

— Так я и знала! Ты все наврала!

— Хочешь знать? Завтра в Польше празднуют День дружбы, и в этот день принято дарить друзьям подарки, — придумала я.

— Что-то в первый раз о таком слышу!

— А где бы ты о нем услышала? Ты никогда не была в Польше! Откуда тебе знать, какие праздники мы там празднуем? Я пошла в магазин, чтобы купить тебе подарок, вот и вся история. А ты уже придумала себе целый эротический роман!

— Не обязательно было делать такой подвиг, — с улыбкой сказала Мэри. — Мне не обязательно что-то дарить.

— Нет, обязательно. Я хотела положить тебе «кое-что» под подушку, но ты все испортила. Хотя, нет, сюрприз все равно не получился бы: подарок остался у Фредрика.

— Почему ты называешь его «Фредрик»?

— Потому что ты была права: он — швед, и его имя правильно звучит Фредрик.

— Надо же, какая у меня интуиция! — хихикнула Мэри. — Ладно, все обвинения сняты. Можешь идти в ванную.

— Спасибо. Кстати, когда ты со мной пробежишься? — улыбнулась я, радуясь, что подруга оставила свои подозрения.

— Не знаю, когда соберусь… Но я же обещала? Значит, когда-нибудь точно. И, если тебе не нравится, что я кого-то к нам привожу, я не буду. Честное слово.

 «Как Фредрик неправ! Он совсем не знает Мэри, а говорит про нее гадости. У Мэри доброе сердце, а у него — явное предубеждение насчет людей!» — пронеслось в голове.

— Ты завтра свободна? — спросила Мэри.

— Не знаю. Есть планы?

— Приглашаю тебя прийти ко мне в приют.

— Зачем? — спросила я: это предложение застало меня врасплох. В приют? К детям? Нет, нет!

— Мы приготовили классный спектакль: детки будут играть «Рапунцель», по мультику, конечно.

— Это не самая лучшая идея! — поспешно сказала я, желая отвертеться от этой пытки.

— Ну, Миша, пожалуйста! Мы готовили представление больше месяца! — взмолилась Мэри, обняв меня, и мне стало совсем неловко. — Детки очень просили, чтобы ты пришла!

— Но откуда они знают меня? — удивилась я.

— Они как-то видели тебя в окно, когда ты проходила мимо приюта, а потом сказали мне, что там прошла принцесса.

— И ты сразу поняла, что это я! Может быть, это была совсем не я! Принцесс, знаешь ли, много! — с надеждой предположила я.

— Нет уж, я не могла ошибиться. Дети сказали: «Там прошла Рапунцель! Рапунцель из мультика!» и после приняли решение, ставить будем именно ее. Так что спектакль будет посвящен тебе единственной!

Я была польщена: с тех пор, как Мэри попросила меня ходить с распущенными волосами, такое было возможно.

— Ладно, приду! Но только в первый и в последний раз! — с отчаянием сказала я.

Мэри счастливо взвизгнула.

— Спасибо! Ты не представляешь, как детки обрадуются!

Тут зазвонил телефон Мэри.

— Наверно, это Гарри! Я должна была позвонить ему! — Она поспешно вышла из моей комнаты.

Я схватила чистое полотенце и пошла в ванную. Там я наполнила ванну горячей водой (пар стоял неимоверный), легла в нее, закрыла глаза и попыталась забыться, но мысли не давали мне покоя: я думала о Седрике, о его девушке, о том, как страдают Маркус и Брэндон, о женских волосах в машине последнего. Потом мои мысли перескочили на Фредрика Харальдсона и на то, как он приютил меня у себя, обогрел и какую ерунду говорил о Мэри.

«Все-таки он не так плох, этот Фредрик. Он странный, непонятный, холодный, слишком серьезный, и считает меня истеричкой. Но что-то в нем есть. Да, что-то есть» — решила я.

Выйдя из ванной, я увидела в своей спальне Мэри, читающую что-то за моим письменным столом. Я не обратила на это внимание, а попыталась расчесать пальцами свои только что вымытые волосы.

— А что это за странные смешные правила? — спросила Мэри и стала читать вслух правила Марии.

«Эх, зачем Мария написала их на английском? Но я тоже хороша: оставила письмо на самом видном месте! Сама виновата в том, что Мэри нашла его: оно лежало прямо на столе!» — с досадой на себя подумала я.

— Особенно это мне понравилось: «Не общайся с людьми!» — процитировала Мэри и хихикнула. — Ничего себе! Да если бы придерживалась этих правил, то превратилась бы в улитку, увлеченную только собой и своим домиком.

— Эти дурацкие правила… Мы их составили вместе с сестрой, ради смеха, — попыталась оправдаться я.

— Да? А все выглядит вполне серьезным.

Я промолчала.

Подруга положила письмо на стол.

— Давай посмотрим что-нибудь? — предложила я, чтобы она забыла о письме. — Сейчас только десять вечера.

— Давай. Что? — отозвалась Мэри, взяла мой ноутбук и вместе с ним залезла на мою кровать.

— Может, «Красавица и Чудовище»? Мы его так и не посмотрели. — Я села рядом с Мэри.

— Может, завтра? А сегодня что-нибудь про вампиров! — воскликнула Мэри. — Ты смотрела фильм «Королева проклятых»? Классный!

— Про вампиров? — переспросила я.

«Мэри нравятся вампиры?» — удивилась я, увидев загоревшиеся глаза подруги.

— Да, тебе понравится! Вот увидишь!

Мэри поставила ноутбук на журнальный столик, включила фильм, и мы стали смотреть «Королеву проклятых».

Фильм не пришелся мне по душе: нас показали чересчур кровожадными, прямо сумасшедшими и пьющими кровь без остановки. Да если бы мы так ее пили, на планете не осталось бы ни одного человека. Кровь — всего лишь пища, а переедать, как это делала в фильме королева Акаша, могли только киношные кровососы. Да и все эти кривляния и любовь вампира Лестата к той смертной — чепуха. Такое бывает только в фильмах. Но, соглашусь, — очень романтическая история, и из вежливости я сказала Мэри, что фильм — просто супер.

А Мэри, наверно, смотрела этот фильм уже сотню раз: во время романтических сцен она тихо повторяла реплики Лестата.

После фильма Мэри ушла к себе, сказав, что завтра ей нужно рано вставать, чтобы отрепетировать с детьми спектакль. Когда она уснула, я открыла уже четвертый том Шатобриана и читала его до шести утра. Ровно в шесть я собралась на пробежку: оделась, взяла плеер, вышла в прихожую, чтобы надеть кеды, и вдруг услышала, как Мэри встала с кровати. Через секунду она вышла из своей комнаты и сонно посмотрела на меня.

— Ты бегать? — хрипло спросила подруга.

— Да, ты со мной? — улыбнулась я, стягивая волосы резинкой, чтобы не мешали во время бега.

— Нет, я не смогу так быстро собраться. Надень лучше мои кроссовки: там мокро.

— Ничего страшного, я ненадолго.

— А почему ты не надела пайту, которую я тебе подарила? — Мэри прищурилась и стала приглаживать ладонью свои растрепанные после сна волосы.

Я прикусила губу, ведь не собиралась надевать ее. Никогда. Но сейчас мне стало стыдно перед подругой за то, что я не ценю ее чистосердечного подарка.

— Ой, совсем забыла о ней! — с фальшивой улыбкой, воскликнула я. — Но я сейчас надену: она мне очень нравится!

Я вернулась в комнату, еле отыскала проклятую зеленую пайту и надела ее: она пахла духами Мэри — мягким ароматом розы и еще какого-то цветка.

— Тебе идет! — сказала Мэри, когда я вышла в прихожую.

— Спасибо. Ну, я побежала!

— Приходи к приюту к десяти, хорошо?

— Договорились!

Я надела наушники, включила плеер и вышла из дома. Утро было свежее, бодрое и, наверно, холодное, потому что из моего рта вырывался пар. Когда я вернулась домой, Мэри уже не было.

Быстро приняв душ, я начала собираться на спектакль: хоть Мэри сказала, чтобы я приходила к десяти, я не могла находиться в доме, зная о том, что меня где-то ждут. Но я столкнулась с чисто женской проблемой: при огромном выборе одежды, я не знала, что надеть. В чем люди обычно ходят на подобные детские мероприятия? Я стала искать в шкафу красивое зеленое платье, но не смогла его отыскать: видимо, его надела Мэри. Тогда я выбрала другое: бледно-вересковое, до колен, с короткими рукавами и строгим декольте — мне его подарила Маришка (она была помешана на платьях).

Я надела черные капроновые колготы, платье, тщательно расчесала распущенные волосы, надела коричневые сапоги, сверху — любимое коричневое пальто, взяла сумочку и вышла из дома ровно в девять. Однако, закрыв входную дверь, я вдруг с неудовольствием увидела, что Мэри уехала на синем велосипеде, а мне оставила розовый. Но делать было нечего, поэтому я села на дурацкий розовый велосипед и медленно поехала к приюту, где работала Мэри.

— Эй, Миша! — вдруг услышала я.

(«Опять он! Опять этот наглый приставучий мажор!»)
 Я сделала вид, будто не услышала его, но наглец перебежал с другой стороны улицы на мою и встал на моем пути. Мне пришлось резко затормозить, чтобы не задавить его (хоть мне очень хотелось сделать это). Он схватил руль моего велосипеда.

— Совсем больной? — вырвалось у меня. Я уперлась ногой об асфальт. — Убрал свои грязные руки! Кретин!

— Ну, не кипятись, детка! Куда едешь? Может, возьмешь и меня с собой? — сладко улыбнулся мажор, одетый как щеголь.

Мне стало гадко от его самоуверенного вида и прилизанных волос. А его «детка» просто вывело меня из себя.

— Еще раз назовешь меня так, я угощу тебя таким тумаком, что надолго ляжешь в больницу! — холодно сказала я. — Убрал руки с моего велосипеда! Быстро!

Вдруг я услышала приглушенный смех: повернув голову, я увидела, что друзья мажора смотрят на нас из кафе под открытым небом, расположенным на противоположной стороне, а сам мажор из кожи вон лез, чтобы выпендриться перед ними.

«Отлично, слизняк! Я покажу тебе, как лезть к вампиру!» — с мыслью о сладкой мести подумала я.

— Не веришь? — Я насмешливо усмехнулась. — А зря!

И, размахнувшись правой рукой, влепила нахалу такую крепкую звонкую пощечину, что он упал на асфальт.

«Не стоило злить меня!» — довольно подумала я.

— Powodzenia, ślimak*! — сказала я и поехала дальше, а друзья мажора побежали помогать ему встать.

— Ты чего, Роб? Позволишь какой-то блондинке так унизить тебя? — услышала я их разговор.

— Клянусь, она будет моей… Она с рук у меня будет есть, эта маленькая стерва! — со злостью в голосе отозвался Роб (теперь я знала, как его зовут)

«Помечтай, ничтожный червяк! — подумала я. — Я убью тебя на первой же охоте!»

А охотиться я планировала с начала нового года, значит, через месяц этого жалкого мажора уже не будет. Пусть тешит себя иллюзиями.

Как ни странно, этот неприятный эпизод никак не повлиял на мое довольно хорошее настроение.

Я доехала до приюта, стала пристегивать велосипед к стоящему рядом фонарю и вдруг услышала в здании детские крики: «Рапунцель! Рапунцель приехала!», а вслед за этим — топот десятков ног и голос Мэри: «Смотрите под ноги! Осторожней на лестнице!».

________________

 

*Удачи, слизняк! (польск).

 

Я ужасно растерялась и с тоской ожидала неизбежного: на меня неслись десятки детей с горящими глазами. Я прижалась к велосипеду, словно он мог защитить меня от них.

— Рапунцель! Ты приехала! Мы тебя ждали! А знаешь, сегодня мы покажем о тебе нашу сказку! — Дети подбежали ко мне и, хватая мои руки, пальто и волосы, галдели со всех сторон. Я даже испугалась, что оглохну от их криков почти мне в уши.

Я никогда раньше не имела дела с детьми, и они показались мне жутко невоспитанными и болтливыми.

— А ты нам что-нибудь привезла? Ты ведь принцесса! А где твой муж? Как здорово, что у тебя опять длинные волосы! Где Максимус? Где твоя сковордка? — кричали дети.

Я стояла среди них, как остров в океане, и не могла пошевелиться, не говоря уже о том, чтоб что-то ответить им.

— Рапунцель! Ты уже приехала? — весело сказала Мэри, вышедшая из приюта.

Я с надеждой посмотрела на нее, давая понять, чтобы она отогнала от меня детей.

— Видишь, как они тебя ждали! С самого утра мне покоя не давали вопросами, когда ты приедешь! Ну, ладно. Дети, идите домой! Сейчас будем репетировать! Вы же не хотите, чтобы Рапунцель была разочарована, если вы будете играть плохо? — сказала Мэри детям.

— Нет! — хором ответили они.

— А ты придешь? — с надеждой в голосе спросила меня рыжая веснушчатая девочка лет шести.

— Д-да, к-конечно! — заикаясь, ответила я.

Волнение взяло меня в плен: такого теплого приема я совсем не ожидала и не была готова к нему!

Дети шумной волной побежали в дом. У меня вырвался громкий вздох облегчения.

— Чего ты? Это же дети: они всегда такие искренние и естественные, — сказала Мэри и с улыбкой подошла ко мне. — О, ты еще и платье розовое надела! Как раз в тему!

— Да, оно ведь так подходит под цвет велосипеда, который ты мне оставила, — пошутила я.

Однако, выбирая платье, я не руководствовалась ничем, тем более, такими глупостями, как желание соответствовать фантазии этих детей.

— Извини, я очень торопилась и взяла велосипед, который стоял ближе, — извинилась моя подруга.

— Ого, Мэри! Да ты красавица! — восхищенно воскликнула я.

Мэри, одетая в мое зеленое, почти классическое, до колен, платье из качественного хлопка, в бежевых колготках, туфлях на каблуках и с белыми бусами на шее действительно была очень красива и совсем не похожа на мою соседку-почти пацанку.

— Спасибо. Надеюсь, ты не собиралась надевать это платье? — смутилась Мэри.

— Нет, я еще вчера выбрала то, что на мне, — солгала я. — Где здесь ближайший магазин? Дети потребовали у меня сладостей.

— Вон там, чуть дальше, находится супермаркет. У тебя есть еще полчаса до начала представления. Ладно, пойду к детям, а не то они весь зал разнесут! — сказала Мэри и побежала в приют.

Я направилась в супермаркет: это был первый раз в жизни, когда я покупала что-то сама в огромном человеческом магазине. Сначала я растерялась, но потом, набрав большую коляску сладостей, подошла к кассе, расплатилась кредиткой и в двух больших пакетах понесла сладости в приют. Мне было даже приятно оттого, что я делаю доброе дело: должно быть, эти дети видели сладкие вкусности крайне редко.

 

Я сидел в своем «Мустанге» и наблюдал за Мишей.

Сам не знаю, как случилось, что сейчас я сидел как преступник, ожидающий жертву. Я просто ехал по городу и вдруг увидел юную полячку, рассекающую по дороге на розовом велосипеде, чрезвычайно удивился тому, что она делала это добровольно, и решил, что для такого ее подвига потребовалась очень веская причина. Я поехал за Мишей. Она была прекрасна, как никогда ранее, и что-то подсказывало мне, что девушка не зря так принарядилась. Сперва я подумал, что она едет на свидание, и мне почему-то совсем не понравилась эта мысль, но, когда увидел, что Миша ставит велосипед у детского приюта и как толпа детей с криками восторга встретила эту «Рапуцель», я добродушно усмехнулся. По словам Мэри я понял, что в десять часов будет показан детский спектакль по сказке «Рапунцель», и решил, что будет не так уж плохо, если и я взгляну на него.

Я вышел из машины и направился к приюту. Миша уже зашла туда с двумя большими пакетами из супермаркета, и я вдруг подумал, что заходить в детский приют с пустыми руками будет дурным тоном, поэтому накупил в том же супермаркете кучу фруктов разного вида и с двумя большими пакетами направился к приюту. Но, едва я зашел в здание и стал подниматься по лестнице, передо мной появилась Миша. Она была в своем пальто и красивом платье, и, действительно, напоминала принцессу.

Я невольно смотрел на нее восхищенным взглядом, пока не встретил ее недоумевающий.

— Куда ты собрался? — нахмурившись, спросила она.

Миша стояла на две ступеньки выше меня, и ее глаза были на уровне моих.

— Я слышал, что сегодня здесь будет детское представление, — совершенно спокойно ответил я.

— И откуда ты узнал?

— По всему городу висят объявления. — Я поднялся на ступеньку выше, но девушка не уступила мне дорогу, а ее взгляд стал холодным и кусачим.

— Я не пущу тебя, — серьезно сказала она.

— Интересно почему? — усмехнулся я.

Казалось, ее совершенно не смущало то близкое расстояние, что разделяло нас.

— Потому что ты ненавидишь людей, — тихо ответила Миша.

— Это что-то меняет? — усмехнулся я. — По-моему, тебе тоже здесь не место, Рапунцель, — ты не любишь детей.

— Неправда, я люблю детей! — возразила она.

— Судя по твоей реакции на них — нет.

Она приподняла брови.

— Ты следил за мной? — Ее глаза метнули в меня молнии.

— Если я скажу «да», ты пропустишь меня? И опусти плечо.

— Я не пущу тебя, — тихо повторила она.

Я насмешливо усмехнулся: что за бестолковый у нас диалог!

— Рапунцель! — вдруг послышался детский голосок на верху лестницы: там стояла белокурая девочка лет семи.

Миша обернулась к ней вполоборота.

— Ты изменяешь Флинну? — ошарашенно спросила девочка. — Я все ему расскажу!

— Нет, никому я не изменяю! — воскликнула Миша (я даже удивился, насколько нежным и красивым может быть ее голос).

— Кто такой Флинн? — шепотом спросил я Мишу.

— Мой муж-разбойник, — так же ответила она.

— Хорошего муженька ты себе выбрала, — усмехнулся я, а она шлепнула меня по руке.

— А кто этот мужчина? И почему ты с ним? — спросила девочка, приложив ладошки к розовым щечкам.

— Это мой знакомый… Точнее, рыцарь моего дворца: он привез вам сладости, — ответила Миша девочке.

— Но ты уже привезла сладости, — недоверчиво сказала та.

— Это фрукты, — подсказал я Мише.

— Я перепутала: он привез фрукты! Много фруктов! — торопливо сказала девушка.

Я тихонько посмеивался: Миша совершенно не умела врать.

— Точно? — спросила девочка.

— Да, милая.

Девочка поджала губы и убежала.

Миша облегченно вздохнула и вновь обернулась ко мне.

— Мы так и будем стоять здесь? — осведомился я.

— Я же сказала, что не пущу тебя, человеконенавистник! — громко воскликнула она.

— Еще полминуты назад я был твоим рыцарем. Однако быстро ты меняешь свое мнение! — усмехнулся я.

— Ты знаешь, почему я это сделала. — Ее губы сжались в тонкую линию.

— И понятия не имею, Рапунцель.

— Перестань меня так называть!

— Тогда пропусти: я хочу посмотреть представление.

— Я не…

— С кем ты разговариваешь? — вдруг раздался голос Мэри: она спустилась к нам. — А, это вы, Фредрик! Миша, очень мило, что ты его пригласила! О, вы к нам с подарками!

— Он не может остаться, — сказала ей Миша: я видел, что она нервничала, видимо, появление Мэри помешало ее планам прогнать меня.

Я победно улыбнулся полячке. Она прищурила глаза.

— Не волнуйся, я все уладил. Пойдемте, не хотелось бы опоздать на начало, — сказала я ей.

— Я рада, что ты можешь остаться, — сказала она, но ее ледяной тон говорил об обратном.

— Вот и классно! До выступления пять минут! — Мэри взяла Мишу за руку и повела ее за собой по лестнице.

Я с ухмылкой пошел за ними. Наверху сотрудник приюта забрал пакеты с фруктамии и провел меня в зал, где я сел на второй ряд стульев, нарочно рядом с Мишей. Она с обидой посмотрела на меня и отвернулась.

В зале было много людей, и я был даже доволен тем, что последовал за маленькой истеричкой, — это выступление должно было хоть немного развеять рутину моей жизни.

— От тебя воняет сигаретами! — тихо, но с упреком сказала Миша, не глядя на меня. — С твоей стороны, это настоящее свинство — прийти на детский спектакль.

— Согласен, — отозвался я. — Главное, чтобы твой муж-разбойник не начал ревновать.

— К тебе что ли? — насмешливо фыркнула она.

— Почему бы и нет?

Миша пристально посмотрела на меня, и я понял, что она все еще злится, и причем на меня. Но злится за что? За наш вчерашний разговор о Мэри? Пусть злится, я все равно буду стоять на своем.

Я протянул руку и дотронулся до ее левого плеча. Миша стукнула меня по руке.

Через минуту на импровизированную сцену вышла Мэри и объявила о начале выступления.

В зале воцарилась тишина.

Следует сказать пару слов об этом зале: это была большая комната, в которой, наверно, проходил досуг детей. Всю мебель из нее вынесли и весь периметр заставили стройными рядами одинаковых стульев, и я насчитал по двенадцать стульев на каждом из десяти рядов. Все ряды были заняты ценителями детского таланта. Точнее, пиарящими себя леди в шикарных платьях и джентльменами в дорогих костюмах и золоте. Также присутствовали несколько важных лиц города, некоторые с семьями, и пара студентов Оксфорда, лица которых я точно там видел. Позади рядов для гостей стояли фотографы.

Сцена зала представляла собой довольно высокий деревянный помост, застеленный зеленым ковром, а большая голубая занавесь исполняла роль театрального занавеса.

Дети сыграли хорошо. Я даже удивился тем, насколько хороша и трогательна была их игра, а леди, сидящая позади меня, весь спектакль всхлипывала.

Но я смотрел на сцену невнимательно и большую часть спектакля краем глаза наблюдал за Мишей: сказка о Рапунцель сильно взволновала ее. Все представление юная полячка сидела с напряженным лицом, и оно выражало то сочувствие, то озлобленность, то испуг, а ее правая рука девушки весь спектакль была прижата к ее груди. На финальной сцене бракосочетания Рапунцель и ее (почему-то разбойника) возлюбленного, Миша нахмурилась, и ее пальцы с силой вцепились в складки платья.

Как я уже сказал, спектакль впечатлил и меня: особенно выразительна была девочка, сыгравшая главную героиню, — эта была девочка, которая заподозрила, что Миша изменяет со мной своему «мужу».

Творчество детей вызвало громкие овации, и дети смущенно заулыбались. Но мне было неприятно оттого, что большинство пришедших сюда зрителей пришли, чтобы тоже сыграть — сыграть роль благородных добрых людей и меценатов, потому что, как только Мэри стала обходить зрителей с большой шапкой Санты, добрая половина леди и джентльменов, бросая в нее деньги, позировали перед присутствующими здесь фотографами.

«Даже из такого события эти морены делают себе пиар» — со злой усмешкой подумал я, наблюдая за их действиями.

Когда Мэри дошла до нас, я честно вынул из портмоне всю имеющуюся в нем наличность, до последнего цента, и положил деньги в шапку, а Мэри поблагодарила меня за фрукты и денежную помощь. Однако я и понятия не имел, сколько денег было отдано мной детям, и надеялся, что хотя бы тысяча фунтов.

Я посмотрел на полячку: Миша немного дрожала, словно ей было холодно. Я положил руку ей на плечо.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

— Да! Просто это было так… — Она нервно улыбнулась. — Так волшебно! Тебе понравился спектакль?

— Безумно. Рапунцель была просто неподражаема, — ответил я, улыбаясь ее впечатлению от искусства маленьких актеров.

Миша широко улыбнулась и повернулась к Мэри. Мне пришлось убрать руку с ее плеча.

— Она всегда так впечатлительна и часто плачет, когда мы смотрим мультфильмы, — сказала мне Мэри. — Миша, ты что?

— Никуда не уходи… Сейчас! — Миша стала рыться в своей сумке, достала кошелек и выложила в шапку Санты все деньги, которые в нем были. — Нет, этого мало! Сейчас!

Она достала чековую книжку.

— Нет, Миша, не нужно! Здесь и так много! — запротестовала Мэри, очень смутившись.

Но Миша не слушала ее и вновь стала рыться в сумке.

— Дайте ручку! Кто-нибудь! Ручку! — крикнула она, озираясь по сторонам.

 

— Миша, не нужно! Я не приму твой чек! — Мэри отбежала от нас, хотя я хотела всего лишь выписать чек на имя приюта.

— Ты хоть умеешь выписывать чеки? — с улыбкой спросил меня Фредрик.

— Нет, но, думаю, это несложно, — честно ответила я.

Я никогда в жизни так не волновалась. Чего только стоила сцена расставания Рапунцель и Флинна! А гибель ее злой матери? А тот дрожащий детский голосок, исполняющий песню главной героини? А все песни вообще?

Чувство восторга пробрало меня до костей: все во мне дрожало от трогательности и мастерства этих маленьких актеров.

И как только эти маленькие ангелочки превращаются в таких бесчувственных взрослых? Ведь даже мажор Роб когда-то был маленьким мальчиком, а судя по его смазливости, еще и довольно милым. Но он вырос и превратился в похотливого самоуверенного нарцисса с противной улыбочкой. Тьфу! Как жаль, что и эти дети вырастут… Как было бы восхитительно, если бы они всегда оставались такими маленькими, милыми и солнечными как одуванчики!

Вдруг ко мне прибежали эти самые детки и стали расспрашивать, понравился ли мне их спектакль. Я ответила, что очень и что я передам Флинну, как все прошло, и что он очень извинялся за то, что не смог прийти: просто кто-то опять украл мою корону, и Флинн с конем Максимусом разыскивают ее. Потом дети стали упрашивать меня остаться и рассказать о том, что происходит в моем королевстве, но эта перспектива показалась мне невыносимой: я и так была взвинчена, поэтому ответила, что не могу, потому что у Флинна сегодня День рождения, а я собственными руками вяжу ему шарф.

— Что-то мне подсказывает, что вязать ты не умеешь, — шепнул мне швед.

— А я сомневаюсь, что ты умеешь, — в тон ему ответила я.

Подошла Мэри и позвала детей на сладкий стол. Дети с радостными воплями побежали к лестнице.

— Спасибо вам. Эти дети несчастны и им редко перепадает возможность вкусно поесть. А эти богачи помогают редко: они предпочитают приходить только на такие мероприятия, поэтому мы ставим их довольно часто. А у тебя талант, Миша! Не хочешь помогать мне после университета? — сказала Мэри.

— Нет, нет, я не готова! — пролепетала я.

— А вы? — Мэри улыбнулась Фредрику.

Тот тоже улыбнулся.

— Я подумаю об этом.

Я невольно подняла на него свой взгляд и была восхищена: Фредрик улыбался, и его всегда такое холодное и суровое лицо преобразилось — оно словно излучало мягкий белый свет. Его густые темные волосы лежали в легком беспорядке и теперь казались мне прекрасными, необычными. И одет он был очень по-скандинавски: тонкий бежевый свитер, коричневые джинсы, черные ботинки, а сверху — новое с иголочки черное пальто и коричневый шарф.

Но тут я ощутила, что швед смотрит прямо мне в глаза, и я невольно ответила ему, увидев, что он почти незаметно усмехается. Видимо, он заметил, что я рассматриваю его. Я поспешно перевела взгляд на Мэри, которая в это время говорила что-то о меценатах, пришедших на выступление.

— Извини, Мэри, мне пора! — прервала я ее: находиться рядом со шведом после такого позора я не могла. Я рассматривала его! Ужас, и что он только подумал? — Мне срочно нужно идти!
 — Куда? Сегодня воскресенье, — удивилась Мэри. — В колледж тебе не нужно.

«Мэри, только не сейчас! Я готова сквозь землю провалиться! Я рассматривала Фредрика, а он это заметил! Стыд и позор!» — с жуткой досадой подумала я, поспешно схватила свое пальто, надела его, взяла сумку и выбежала из приюта.

Но свежий воздух не помог мне: волнение не ушло. Я стала отцеплять замок с велосипеда, но только сломала ключ. Посмотрев по сторонам и убедившись в том, что рядом нет прохожих, я разорвала цепь, шириной с палец.

— И куда ты так спешишь? — вдруг услышала я за спиной спокойный голос Фредрика.

Меня охватил ужас. Мне хотелось как можно скорее уехать отсюда, чтобы не разговаривать со шведом.

— Ты пытаешься убежать, потому что посмотрела на меня? — Он схватил руками мой велосипед.

— Я не смотрела на тебя! — возразила я. — С чего бы это?

— Потому что я это видел, — чуть насмешливо сказал он.

(«Господи, хоть бы выглянуло солнце, чтобы он отстал от меня! Чем я могу оправдаться?»)

 

— Ничего ты не видел и видеть не мог. Тебе показалось! — Миша была так расстроена или же ей было так стыдно, что она избегала смотреть мне в глаза

— Не понимаю, почему ты так упорно это отрицаешь: я же не упрекаю тебя. Смотри на здоровье, я от этого не растаю, — ответил я, невольно улыбнувшись.

— Хорошо, хорошо! Я смотрела на тебя! Доволен? И знаешь, я подумала о том, что ты очень красив, но до моих братьев тебе далеко! — воскликнула она и закрыла лицо ладонями.

— Я и не претендую на пальму первенства. И глупо стесняться того, что тебе кто-то показался красивым. Я увидел тебя на лестнице и тоже пришел в восхищение.

Миша убрала от лица ладони, но все же, не взглянула на меня, а попыталась разжать мои пальцы, сжимающие железный скелет ее розового велосипеда, и я подумал, что руки у нее очень мягкие и нежные, но эту ее холодной бледную кожу не пробьет ни шпага, ни обоюдоострый нож.

— Отпусти! Мне нужно ехать! Я опаздываю! — умоляющим тоном попросила Миша.

Я разжал пальцы.

Миша села на свой велосипед.

— Вижу, ты все же ездишь на этой розовой малютке, — подразнил я ее. — Все-таки он тебе нравится.

— Еще чего! Мне пришлось, потому что Мэри уехала на моем синем! — недовольно отозвалась Миша и уехала.

Я с усмешкой направился к своей машине.

Странно, но мне было приятно и неловко одновременно оттого, что Миша так восхищенно и оценивающе смотрела на меня. Как на мужчину. Хотя, чего греха таить, когда я увидел ее на лестнице приюта, тоже был восхищен ею, и не как знакомой и почти ребенком, а как прекрасной юной девушкой. Даже в простой домашней одежде Миша была поразительной.

(«Что за идиотские мысли? Хватит об этом. Она — почти ребенок и не может думать обо мне как о мужчине, а я о ней — как о женщине. Черт, даже думать об этом противно!»)

Я приехал домой и весь день никуда не выходил: я курил сигареты, одну за другой, а ведь до того, как узнал о существовании Миши, никогда не курил так много. Она странно влияла на меня и мои мысли, но я не мог понять, что поменялось с тех пор, как мой «Мустанг» сбил ее велосипед. Ничего и много одновременно: одиночество не навевало на меня тоску, но, когда долгое время я не видел Мишу, мне стало остро не хватать ее присутствия. Я стал искать возможность столкнуться с ней, чтобы услышать от нее хоть слово в мой адрес, пусть бы она даже закатила истерику. Сегодняшний день вообще прошел как-то странно: я сидел с ней рядом, наблюдал за ней и думал о том, как хорошо, что она сидит так близко ко мне! Мне было комфортно и в тоже время я постоянно следил за собой, чтобы не поставить Мишу в неловкое положение. И все-таки поставил, точнее, она сама себя поставила, но не нарочно: с первого взгляда было понятно, что полячка сама искренне поражена своим поступком.

Вчера, когда я отвез ее домой, я был полон решимости изменить жизнь этой девушки и заставить ее стать вампиром в полном смысле этого слова: заставить ее съехать от Мэри, прекратить вести себя как человек и начинать охотиться. Я видел, что Миша не понимает того, что творит: она не осознает, где в нас заканчивается граница мнимой человечности. Миша старается подражать людям, но делает это чересчур рьяно, и я обнаружил в ней слишком человеческие мысли. Эта странная наивная полячка грозилась с головой утонуть в омуте своих заблуждений.

На следующий день, в понедельник, я не терял времени даром: нашел девушку, с которой дружила в своем колледже Миша, представился тьютором мисс Мрочек и заполучил ее номер. Самой Миши почему-то не было.

Во дворе колледжа пара молодых людей раздавала приглашения на костюмированную «вампирскую» вечеринку. Я не был удивлен: эта вечеринка устраивалась каждый год, только нечисть была разная, например, в прошлом году все должны были нарядиться в зомби, и толпы окровавленных тел, пошатываясь, нетрезвым шагом шли по городу. Сотни подвыпивших зомби. И жителям Оксфорда это нравилась. Людям всегда нравится нечисть, при этом, среди самих зомби было много верующих христиан и даже студенты с Востока не брезговали участвовать в этом маскараде.

Я решил, что будет полезным сводить на эту «вампирскую» вечеринку Мишу, чтобы наглядно показать ей ограниченность и примитивность разума смертных.

— Мне нужно два приглашения, — сказал я, подходя к парочке, и тут же получил два раскрашенных ярких флайера, словно забрызганных кровью. Но, подумав, что без своей Мэри полячка не пойдет, взял еще один флайер.

Я сел в машину и позвонил Мише. Она ответила почти сразу.

— Да? — удивленным голосом спросила она.

Еще бы. Мой номер был ей незнаком.

— Привет, это Фредрик, — сказал я, заранее зная ее реакцию.

— Что тебе нужно? Нет, сначала скажи, откуда у тебя мой номер! — В ее голосе звучало недовольство.

— Я нашел твою подругу Элли, представился ей твоим тьютером и попросил номер твоего телефона.

— А она взяла и поверила?

— Как видишь.

— Ладно, зачем ты звонишь?

— Что делаешь завтра вечером? — спросил я, перебирая в пальцах приглашения на вечеринку.

— Хочешь пригласить меня на свидание? — насмешливо сказала Миша.

Ее слова вызвали у меня улыбку. Ну и выдумщица!

— Для начала подрасти, а потом посмотрим, — парировал я. — У меня есть приглашение на вампирскую вечеринку. Завтра в девять вечера. Пойдешь со мной?

— Почему я должна туда идти? Тем более, с тобой? — Девушка издала веселый смешок.

— Тебе будет интересно. Уверен, ты никогда не была на таких дурацких вечеринках.

— Я не пойду без Мэри.

— Я знал это, поэтому взял приглашение и для нее.

— Ты поменял свое мнение о ней в лучшую сторону?

— Нет, просто знал, что ты обязательно потащишь ее с нами.

Миша не ответила, но в трубке раздались детские голоса.

— Ты в приюте? — удивился я.

Но это было неприятное удивление: Кем, черт возьми, она себя возомнила? Вампирской Матерью Терезой?

— Да, а что? — Голоса в трубке исчезли и послышался скрип дверей, наверно, Миша вышла на улицу.

— Зачем ты потащилась в приют? Тебе нечего делать? — Я не сдержался и упрекнул ее.

— Я принесла деткам огромный торт.

— Ты совсем свихнулась! — пробормотал я.

— Не понимаю, почему ты злишься, — серьезно сказала она.

— Потому что ты — вампир, Миша! Тебе не следует, категорически запрещено общаться с людьми. Тем более, с детьми: они плохо на тебя влияют.

— Нет, это мы плохо с ними поступаем: дети вырастают, а мы убиваем их ради крови.

— Хорошо, делай, как знаешь, — сказал я, решив, что завтра точно растолкую этой девчонке, как вампиру следует вести себя в человеческом обществе. — Я заеду за тобой завтра в девять. Будь готова к этому времени: я не джентльмен и ждать не буду.

— Кажется, я не соглашалась ехать с тобой, — недовольным тоном сказала Миша.

— До завтра. — Я отключил телефон и со злостью закинул его на задние сидения.

(«Что творится с этой глупой девчонкой? Она своими собственными действиями убивает в себе вампира и превращается в человека! И виной этому — Мэри. Нужно убить ее, но, черт, нельзя: Миша сразу обвинит в этом именно меня и будет дуться всю жизнь. Ну и дерьмо»)

— Дурочка! — вслух выругался я. — Глупая, наивная дурочка!

 

«Он пригласил меня на вечеринку. С чего бы это? Странно, но он совсем не насмехается над тем, что я смотрела на него. Он так спокойно к этому отнесся!» — подумала я, возвращаясь в приют с улицы, куда вышла, чтобы поговорить с Фредриком.

Но зачем я выбежала? Неужели его звонок показался мне настолько важным, что я оставила детей и бросилась на улицу?

«Нет, Миша, не влюбляйся в него! Любовь приносит одни страдания. Гони прочь эти дурацкие мысли! Максимум, кем этот швед может для тебя быть — другом, ведь он считает тебя ребенком! Вот и все!» — Эти мысли пронзили мой мозг, и мне стало страшновато из-за того, что они вообще появились.

От Фредрика исходила холодная, но притягательная аура, как от персоны взрослой, мудрой, спокойной, хладнокровной, которая знает, чего хочет. Рядом с ним я чувствовала себя слабой, и мне было неловко и немного обидно от этого.

(«Зачем ему понадобилось приглашать меня? Он даже согласен на компанию Мэри! Это уже совсем необъяснимо!»)

Я вернулась в комнату, где оставила девочек, и они тут же принялись заплетать мне косы. Хорошо, что я не чувствую боли: по-моему, дети старались оставить меня без волос.

Приходить в приют я не планировала, но, когда я проходила мимо, дети увидели меня и с криками: «Рапунцель!» выбежали на улицу, взяли меня в плен и повели за собой в приют. Они полюбили меня. Надо же, меня! Но за что? За то, что я олицетворяю их любимую героиню? Итак, дети затащили меня в приют и, пока они собирались в зале для игр, я быстро сходила в супермаркет, купила самый большой торт, имеющийся в наличии, и дети с космической скоростью его съели.

Через час меня оставили в покое: для детей помладше наступил дневной сон, а старшие пошли делать уроки, и я со вздохом облегчения стала расплетать косы, которые мне наплели девочки. Точнее, это было трудно назвать «косами».

— Вы очень хороший человек, Миша, — вдруг сказал мне пастор одной местной церкви, который часто заходил в приют и рассказывал детям о Боге.

Он весь день провел в приюте и, наверно, наблюдал за мной.

Я искренне удивилась его похвале, но мне было приятно, что он назвал меня «человеком».

— Ну, это спорный вопрос! — пробормотала я, представляя, как пью кровь, скрывшись в темноте кухни.

— Нет, дети не могут ошибаться, — возразил пастор со спокойной назидательной улыбкой.

— Но я провела с ними всего пару часов. Это Мэри — ангел. Я просто удивляюсь тому, как она не устает от детей! — сказала я.

Слова пастора смутили меня.

— Конечно, она устает, но любимый труд приносит не только усталость, но и душевное и моральное удовлетворение. Знаете, как написано в Библии? «Воздастся человеку по делам его».

Эта цитата сконфузила меня: я — не человек и, по его словам, буду гореть в аду, потому что буду убивать людей.

«Хотя, какой еще ад? Я вообще никогда не умру! Меня таким не запугаешь!» — с насмешкой подумала я

— Вы ходите на служения? — опять обратился ко мне пастор.

Не знаю почему, но этот высокий худощавый человек приводил меня в замешательство: он так приятно улыбался, что я отвела взгляд, чувствуя стыд за то, что обманываю его.

Я смущенно улыбнулась и сделала вид, будто стряхиваю пыль со своего пальто.

— Нет. Но мои родители часто ходят в костел, — ответила я, не смея взглянуть в добрые глаза пастора. — Но они католики.

— Богу безразлично, как верующие называют себя, главное для него — искренняя вера, — сказал на это он.

— Да, наверно, — согласилась я и стала надевать пальто, желая прекратить этот разговор.

— Вы верите в Бога? — опять ласково спросил пастор.

— Ну, как сказать… У меня свои мысли на этот счет, потому что официальный католицизм вызывает у меня много сомнений и удивления, — честно ответила я. — Но, без сомнения, Бог, как его называют, существует. Конечно, он есть! Это ведь логично!

— Если вы колеблетесь, придите на богослужение. Там вы найдете ответ.

(«Он что, рехнулся? Я уж точно никогда не пойду в церковь. Бог ненавидит нас!»)

— Я подумаю об этом. До свидания, — коротко бросила я и быстро пошла к двери.

— С Богом, дитя мое.

«Вот прицепился!» — Я чувствовала сильную досаду.

Да, я верила в Создателя: Франсуа Шатобриан и его «Гений христианства» убедили меня в существовании Бога, однако мне было неловко обсуждать этот вопрос с кем бы то ни было.

Я вышла из приюта и неожиданно наткнулась на Фредрика: он стоял у входа и, как только я вышла, вперил в меня взгляд. На его губах играла улыбка, и я испугалась, что издевательская.

«Опять это швед! Что ему нужно?» — с досадой подумала я.

— Мне кажется, или ты преследуешь меня? — недовольно сказала я, подходя к нему.

— Это не в моих правилах, — усмехнулся он. — Просто проезжал рядом, услышал твой разговор с… Это был священник? Но ты молодец — удачно выкрутилась и сбежала от разговора.

— Лучше бы я осталась там, чем сейчас болтала с тобой, — съязвила я. — Мне пора домой. Пока.

Я быстрым шагом направилась прямиком по тротуару, но швед не отставал и шел рядом со мной.

— Я не нуждаюсь в компании, — резким тоном сказала я ему.

— У меня много свободного времени, так почему бы не прогуляться до твоего дома? — спокойно ответил он.

— Если ты опять будешь напоминать мне о том, что случилось вчера в приюте… — начала я.

— По-моему, ты сама нам обоим об этом напоминаешь, — перебил меня Фредрик. — У меня и в мыслях не было разговаривать о вчерашнем, а ты сама раздуваешь эту тему.

— Ладно, давай забудем, что это вообще было? — немного разнервничавшись, предложила я.

— Согласен. Теперь ответь: что ты забыла в чертовом приюте?

— Не твое дело.

 

Миша демонстративно отвернула от меня лицо.

— Миша, я не в игрушки с тобой играю, — строго сказал я.

Но она не ответила.

Мы пошли молча, но, когда зашли на Коули-роуд, Миша уже вовсю рассматривала витрины магазинов, однако я понимал, что ее вряд ли интересовало то, что на них расположено, просто таким образом она давала мне понять, что ей плевать, есть я рядом или нет. Но, проходя мимо небольшого зоомагазина, полячка чуть не свернула себе шею, рассматривая его витрину.

— Зайдем? Я так люблю животных! — Миша схватила меня за рукав пальто и потащила за собой в этот магазин, а я удивился тому, как резко поменялось ее настроение.

Мы зашли. Миша пришла в восторг от клеток, домиков для кошек, аквариумов и игрушек для домашних питомцев.

— Ой, какая прелесть! — Она отпустила мой рукав и подошла к большому прямоугольному аквариуму, в котором медленно плавали серебристые и красные рыбы. Эти пучеглазые создания смотрели на Мишу своими бестолковыми стеклянными глазами и шевелили губами, словно говоря ей что-то.

Я подошел к полячке, равнодушно посмотрел на рыб, перевел взгляд на Мишу и стал любоваться ее сияющим, полным восхищения лицом.

— Интересно, как они общаются между собой? — вдруг спросила Миша и постучала пальцем по стеклу: рыбы даже не шевельнулись. — Вот лентяйки!

— Я думаю, что рыбы — супер-эгоистки, поэтому даже не умеют разговаривать, — в тон ей предположил я.

— Это ты так думаешь, а вдруг они общаются на такой низкой или высокой частоте, что даже мы не слышим их разговоры? — возразила Миша, не отрывая взгляд от рыб.

Я был приятно поражен оригинальностью ее мыслей: Миша непосредственно, хоть и неловко, но своими словами озвучила научно недоказанную теорию. А я никогда не задумывался о том, почему рыбы не общаются между собой и умеют ли общаться вообще. Подобные мысли никогда не приходили мне в голову, а Миша так просто взяла и расставила все по своим местам. Смешная удивительная девушка.

— Ты любишь рыб? — спросила меня Миша.

— Нет, — честно ответил я. — А ты?

— Скорее нет, чем да. Я ведь как вулкан, а они такие холодные, неразговорчивые, и напоминают мне… — Она замолчала и вновь стукнула пальцем по стеклу, и в этот раз рыбы метнулись во все стороны.

Миша довольно хихикнула.

Я был уверен, что она скажет: «напоминают мне тебя», поэтому не стал настаивать, чтобы она продолжила свою фразу.

— Напоминают мне моего соседа в Варшаве: у него квартира на пятом этаже в соседнем доме. Когда я сижу в саду, всегда наблюдаю за ним. Он никогда не открывает окна, даже летом, и не пользуется шторами, хотя они у него есть — темно-серые с кружевами, — вдруг продолжила Миша свой монолог.

«Будь моя воля, я бы тоже никогда не закрывал окна шторами. Швед все-таки» — подумал я, приятно удивившись тому, что полячка имела в виду не меня

— И он такой напыщенный, молчаливый, угрюмый. А ведь он довольно симпатичный паренек. Я все думаю: когда у него, наконец-то, появится девушка? Или жена… Жалко его! Какое твое любимое животное?

— Собака, — с легкой усмешкой подумал я: ох, Миша! Какие детские вопросы!

— Почему?

— Потому что только собаки никогда не предают.

— Прямо-таки никогда?

— Предать могут даже самые близкие, но собаки — нет. Для них хозяин — это их жизнь.

— А я люблю дельфинов и енотов.

«Как странно поменялось ее настроение: только недавно из нее нельзя было вытянуть ни слова, а сейчас она рассказывает о такой ерунде. Никогда бы не подумал, что она любит животных» — подумал я, наблюдая за ней.

Миша отошла от аквариума и приблизилась к клетке с маленькими голубыми попугаями.

Я подошел к ней.

— А как насчет попугаев? — спросила меня полячка.

— Многовато вопросов на один день, — усмехнулся я.

— Я же пытаюсь узнать тебя поближе, — обиженно сказала Миша. — А любовь или нелюбовь к животным и птицам говорит о многом. Это всем известно!

«Узнать меня поближе» — На секунду во мне промелькнуло странное, непонятное чувство, но сразу исчезло. Я не придал этому никакого значения.

— Отличная теория. Тогда отвечу честно: я люблю птиц, но только хищных, а любимая моя птица — снежная сова, — серьезно ответил я, в душе посмеиваясь над ее любопытством.

— А попугаи?

— Попугаи напоминают мне, в данный момент, тебя.

Миша чуть приоткрыла рот и взглянула на меня.

— Ты несчастный грубиян! — тихо сказала она. — Но эти попугайчики такие милые, что я не обижаюсь на твое нелестное сравнение. Да, я много разговариваю! Иногда.

Не знаю почему, но мне стало стыдно за свою бестактность, но извиняться я не хотел.

Миша собралась засунуть палец в клетку с попугаями, но я перехватил ее руку.

— Не стоит, — тихо предупредил я, отвечая на ее удивленный взгляд.

Она прищурилась, но вновь потянулась к клетке.

— Ой, он меня клюнул! — радостно воскликнула полячка, рассматривая свой палец.

Я устало вздохнул, но она улыбнулась мне в ответ.

— Знаю, что ты думаешь: «Вот дурочка! Я же сказал не совать палец в клетку!» — весело сказала Миша, передразнив мой голос.

— Тебя веселит то, что попугай клюнул тебя в палец? — серьезно спросил я, не разделяя ее радости.

— Ой, Фредрик, ты чересчур серьезный! С тобой не интересно ходить по магазинам! — недовольным тоном ответила она.

— Выбираете попугаев? — послышался женский голос позади нас. К нам подошла худая пожилая женщина, должно быть, продавщица или хозяйка магазина.

— Нет, мы просто смотрим. Они такие милые! — с чувством ответила ей полячка.

— Если вы ищете птиц, то возьмите этих неразлучников. Пары часто берут их: здесь девочка и мальчик — они символизируют любовь и гармонию, — сказала продавщица.

«Она думает, что я и Миша — пара. А как Миша смутилась. Но и для меня вовсе не лестно такое предположение: я и эта истеричная девчонка!» — насмешливо подумал я.

Миша действительно очень смутилась, но вдруг широко улыбнулась.

— Ну что вы, мы с ним не вместе, — сказала она продавщице.

— О, прошу прощения… Просто вы ведете себя как пара, — сконфуженно сказала та.

— Нет, это исключено: если я буду с ним, он задушит меня моими собственными волосами! — рассмеялась Миша.

На лице женщины появилось недоумение.

— Просто я очень болтлива, а он не выносит пустой болтовни. Он вообще практически не разговаривает, — сказала полячка.

Мне пришлось спрятать улыбку ладонью: какой цирк! Любо дорого смотреть!

— К сожалению, у нее нет чувства юмора, — тихо, с усмешкой сказала мне Миша. — А впрочем, как и у тебя.

— Извините, мисс, кажется, моя спутница выпила слишком много пива, — сказал я продавщице и взял Мишу под локоть.

— Что ты несешь? — возмущенно воскликнула Миша.

— Идем, идем, иначе, ты наговоришь этой милой женщине кучу гадостей. В таком-то состоянии. Извините нас, — еще раз извинился я и потащил Мишу к выходу. — Я же говорил: две последние кружки были явно лишними!

Мы вышли из магазина, и девушка стукнула меня по плечу.

— Что это было? — нахмурившись, спросила она, скрестив руки на груди.

— Мое плохое чувство юмора, — спокойно ответил я.

— Ты понимаешь, что натворил? Теперь эта женщина будет считать меня пьянчужкой и болтуньей! — воскликнула Миша.

— От правды не убежишь.

— Фредрик!

— Да?

— И ты даже не извинишься?

— Нет.

— Ну… Знаешь что? Тогда я не буду с тобой разговаривать! — серьезно заявила Миша.

— Увы, сомневаюсь в этом, — усмехнулся я.

Она не ответила, демонстративно отвернулась и пошла прочь. Я с усмешкой пошел за ней.

Но свое обещание она сдержала: не разговаривала со мной до ближайшего магазина с цветами, где я узнал о том, что ее любимые цветы — подснежники.

Да и сама она была как подснежник. Только с шипами.

Через пару минут мы подошли к ее дому.

— Увидимся завтра в девять. Я заеду за тобой, — напомнил я Мише о завтрашней вечеринке.

— А я еще подумаю, ехать ли мне с таким грубияном или нет! — ответила Миша.

 Она зашла в дом и захлопнула за собой дверь.

— Будь готова, — сказал я и повернул обратно к приюту, где меня остался ждать мой «Мустанг».

 

Вечером я рассказала Мэри о том, что нас пригласили на вечеринку, и она очень обрадовалась возможности «нарядиться вампиром» и «потусить среди своих».

— А ты веришь в вампиров? — спросила я ее: мне было интересно узнать это, ведь она даже не подозревала о том, что ее подруга — вампир.

— Нет, но было бы клево, если бы они существовали! — воскликнула Мэри. — Например, такие красавчики, как Лестат. И знаешь, я бы попросила его сделать меня вампиром!

— Ничего себе! — Я была поражена, но обрадована ее доброжелательному отношению к нам. — Но ведь они убивают людей и пьют их кровь!

— А мы убиваем животных и едим их мясо.

Я не могла найти слов: Мэри логично обосновала право вампиров на убийство. У меня не было никаких возражений.

— Проехали! А теперь скажешь мне кое-что? — хихикнула она.

Мы сидели на кухне: подруга пила чай, а я рассеянно копалась в ноутбуке.

— Что именно? — уточнила, удивляясь ее хитрому виду.

— И где же то «кое-что», которое ты забыла у Фредрика?

— Я еще не заходила к нему, — ответила я, недовольная тем, что Мэри помнит об этом, — а сказать, чтобы он принес мне «кое-что» на спектакль, забыла.

— Скажи мне честно: он тебе нравится?

Я оторвала взгляд от монитора и, округлив глаза, посмотрела на Мэри.

— Господи, Мэри, что за идиотский вопрос! — возмутилась я, совершенно смутившись от ее дурацкого предположения.

— Обычный вопрос. — Мэри пожала плечами и отхлебнула глоток чая.

— Не надо меня об этом спрашивать! — настойчиво сказала я, захлопнув ноутбук.

— Ответь мне, и я отстану.

— Я не знаю, — тихо сказала я и нахмурилась.

— Что не знаешь?

— Не знаю, нравится он мне или нет.

 Мне было стыдно признаться в этом даже самой себе.

— Это не ответ! В таких вещах не существует ответа «не знаю». Или да, или нет!

— Но я действительно не знаю!

Это было чистой правдой: я абсолютно не понимала, как отношусь к Фредрику. Он — странный и чересчур серьезный, а его холодность иногда бесила меня. Но мне было приятно находиться рядом с ним, однако из этого не следовало, что он мне нравился. С чего бы это? Было бы глупо влюбиться в него.

— Ты знаешь, но увиливаешь от ответа! — настаивала Мэри.

— Ну да, ты же знаешь о моих чувствах лучше, чем я! — Я схватила ноутбук и ушла в свою комнату.

Через пять минут ко мне зашла Мэри и попросила прощения за свою назойливость, закончив свое извинение словами: «Хочешь, не говори, но я и так все вижу».

«У меня что, на лбу написано? Сама все вижу! Куда там!» — пронеслось в голове, но я сделала равнодушный вид, словно меня ее глупые предположения никоим образом не касаются.

— Кстати, у меня для тебя кое-что есть, — сказала Мэри, подходя ко мне и пряча руку за спиной. — Ведь вчера в Польше был День дружбы, не забыла?

«Какой день?» — не поняла я, но потом вспомнила, что сама же его и придумала.

— Я не успела купить тебе подарок вчера, так что поздравляю с Днем дружбы! — Мэри протянула мне маленькую коробочку, завернутую в праздничную обертку.

— Мэри! Это так приятно! Спасибо! — Я взяла коробочку, любовно посмотрела на нее, а затем обняла Мэри.

— Я выбирала специально под твой вкус, — сказала она, широко улыбаясь. — Два часа потратила!

Раскрыв коробочку, я обнаружила в ней деревянную шкатулку с резными узорами.

— Какая прелесть! — искренне восхитилась я.

— Рада, что тебе понравилось. — Мэри довольно улыбалась. –Ты можешь хранить в ней кольца и сережки.

— Как здорово. Знаешь, что? Я сейчас же съезжу к Фредрику и заберу «кое-что»! — воскликнула я, охваченная этой идеей.

— На ночь глядя? — с усмешкой спросила Мэри: не знаю, о чем она подумала, наверно, опять о романе между мной и этим шведским вампиром.

— Я всего на пару минут! — солгала я.

Конечно, у меня и в мыслях не было ехать к Фредрику, ведь на самом деле я ничего не могла у него забыть — я ничего не покупала, а просто наврала Мэри о Дне дружбы. Но теперь, когда она подарила мне чудесную шкатулку, меня охватили стыд и желание сделать подруге замечательный подарок. Поэтому я выскочила в прихожую, быстро надела сапоги, пальто, вышла из дома и на велосипеде поехала в другой конец города: нельзя было, чтобы Мэри узнала о том, насколько свежей будет покупка моего ей подарка. Я заехала в какой-то антикварный магазин и купила для Мэри чудесный серебряный браслет с черными камнями: он понравился мне с первого взгляда, и я с удовольствием представила, как он будет смотреться на тонком запястье Мэри.

Когда я преподнесла браслет Мэри, она долго и горячо отказывалась от «такого дорого подарка».

— Нет, Миша, я не могу принять его! Он, наверно, дофига стоит! — сказала она, пряча руки за спиной, чтобы я не могла впихнуть ей браслет.

— Ничего подобного! Он стоит не дороже твоей шкатулки! — обиделась я. — Я выбирала его целый час, а ты говоришь, что не возьмешь его? Где справедливость?

В финале нашего горячего спора Мэри все-таки приняла браслет, но сказала, что будет надевать его только на самые торжественные случаи.

«Пустяк, а приятно!» — подумала я, наблюдая за тем, как Мэри крутится перед зеркалом с браслетом на руке.

Ночью, когда вся улица уже спала и светили только желтые фонари, я сидела на своей кровати и вертела в руках шкатулку, размышляя о прошедшем дне. Я думала, как же сильно я привязалась к Мэри и что, наверно, это действительно неправильно. Но я уже не могла отказаться от нее. Мэри стала частью моей души — озорной и энергичной ее частью. Мне было бы тоскливо и одиноко без нее, и я с улыбкой прислушивалась к ее дыханию, думая о том, как хорошо, что она так неожиданно появилась в моей жизни, в тот октябрьский день.

«И хорошо, что в ней появился Фредрик: приятно знать, что я не единственный вампир в этом городе. А ведь, улетая в Оксфорд, я даже представить не могла, что встречу здесь этого сурового сына Севера» — решила я.

Весь следующий день я жила мыслью о вечеринке. Странно, но, если сначала мне не хотелось идти на нее, то сегодня с самого утра я только о ней и думала, сидя лекциях, не слушая преподавателей и ничего не записывая. Мои мысли крутились вокруг предстоящей вечеринки. Первой в моей жизни.

Я много раз видела (в фильмах, разумеется), как весело проходят подобные увеселения, и теперь жалела, что не пошла отмечать Хэллоуин, хотя Элли настойчиво приглашала меня.

Но мои радужные мечты о будущем вечере омрачила записка, прикрепленная жвачкой к моему велосипеду — это было очередное приглашение поучаствовать в «охоте на лисичек», которая должна была состояться в пятницу на этой неделе. Я прекрасно поняла, кто подкинул мне записку, да еще и таким гадким способом: мажор Роб. Скомкав бумажку, я выбросила ее в ближайший мусорный бак.

Дома, ожидая прихода Мэри, я не находила себе места. Как оказалось, не я одна предвкушала веселье: Мэри даже пришла на час раньше обычного, и мы начали готовиться к вечеринке.

Мэри навела себе боевой макияж: густо подвела глаза черным карандашом, напудрила лицо белой пудрой, наложила на веки красные тени (ума не приложу, где она их раздобыла) и накрасила губы ярко-красной помадой. Затем Мэри принялась за мой образ: заплела мне высокую прическу, спустила пару локонов на спину, подвела мне глаза и накрасила мои губы той же красной помадой. Накладывать пудру мне не пришлось по причине моей естественной бледности. Мы надели черные платья, а Мэри еще и длинные перчатки, и в таком виде напоминали не вампиров, а женщин-вамп, но Мэри все предусмотрела и купила для нас искусственные клыки.

Когда я надела клыки и взглянула на себя в зеркало, то даже расхохоталась: так вот, что представляют собой вампиры в глазах людей! Я не могла унять смех, думая, как бы разочаровались люди, узнав, что на самом деле вампиры весьма скромны, незаметны, и одеваются прилично и со вкусом, и что клыков мы без надобности не выпускаем.

Да, сплошное разочарование!

 

Я не думал, что Миша согласится пойти со мной на эту дурацкую вечеринку, но надеялся на это. Поэтому, как и обещал, в девять вечера я был около дома польской вампирши.

Зная о том, что на таких вечеринках нас всегда выставляют идиотами, раскрашенными не хуже индейцев племени Апачи, я надел черный смокинг и высокий цилиндр, взятые напрокат. Такой себе джентльмен печального образа. Я думал, что перестарался со смокингом, но, когда увидел Мишу и ее подружку, просто остолбенел, а потом едва сдержал смех: они выглядели, как две малолетние потаскушки, особенно Миша с ее прической викторианской проститутки.

А клыки… Это было душераздирающее зрелище, думаю, увидев этих дурочек, даже бомжи не испугались бы их, но почувствовали бы что угодно, кроме страха. Даже черные пальто не помогали девушкам выглядеть прилично.

— Вау! Да вы настоящий вампир! — восхищенно сказала Мэри. — Только вам не хватает клыков.

Она всегда обращалась ко мне на «вы», видимо, чувствовала огромную разницу между нами во всех сферах бытия, духа и интеллекта.

— А вы выглядите просто сногсшибательно, — с усмешкой сказал я: конечно, любой, увидевший их, упал бы от смеха.

Я пристально смотрел на Мишу и не мог поверить в то, что и она оделась так. Где та Миша — элегантная, женственная, которая встретилась мне на лестнице приюта? Сейчас передо мной стояла шлюшка. Но, увидев ее счастливые глаза, подведенные черным карандашом, я не смог высказать ей то, что думал о ее образе: не хотел разрушать ее хорошее настроение. Мы сели в «Мустанг» и покатились к колледжу Церкви Христовой. По дороге я безгранично удивлялся легкомыслию Миши, и хоть знал о том, что студенты, собравшиеся на вечеринке, будут выглядеть не лучше, чем эти две, сидящие на заднем сидении, я не мог понять, как она могла уподобиться им.

«Главная причина этому сидит с ней рядом» — мрачно подумал я, украдкой взглянув в зеркало заднего вида.

Мы подъехали к колледжу, вышли из машины и направились к большой искусственно созданной арке, в этот вечер служившей входом во двор колледжа: она представляла собой большие черные картонные ворота, у которых стояли два стражника-«вампира», проверяющие приглашения.

Мы успешно прошли фэйс-контроль, особенно дамы: они получили массу комплиментов по поводу своей «фантастической вампирности» (бред, а не выражение), а я получил от раскрашенной студентки приглашение «разделить с ней ее гроб».

Как я и предполагал, все гости вечеринки выглядели не лучше, чем Миша и Мэри, даже встречались экземпляры и похуже. Почти все парни здесь ходили с подведенными глазами. Все это действие сопровождалось сотнями искусственных клыков, а к столу подавали красное вино и томатный сок в красивых стеклянных бокалах.

«Цирк, причем фирменный. В очередной раз удивляюсь тому, насколько люди глупы и невежественны. Им только дай повод для веселья» — подумал я, но взглянув на Мишу, был шокирован: ее глаза блестели от восхищения. Она восхищалась всем этим человеческим дерьмом.

— О, я вижу своих друзей! Пойду, поздороваюсь! — Мэри хотела было уйти, но Миша схватила ее за руку.

— Может, потом? — настойчивым тоном сказала она ей.

Мэри удивилась, но я понял, почему Миша удерживает свою подружку: не хочет оставаться наедине со мной. Даже смешно.

— Ну, хорошо, потом, — согласилась Мэри и вдруг резко обернулась к нам, словно прячась от кого-то. — О, Боже, там Эндрю! Вот блин!

Мы с Мишей посмотрели в сторону, от которой так поспешно отвернулась Мэри.

— Иди и поздоровайся с ним! Давай, Мэри! — шепотом сказала Миша подружке.

(«Только что боялась отпускать ее, лишь бы не оставаться со мной, а сейчас сама подталкивает ее покинуть нас. Ох, Миша!»)

— Нет, я же говорила тебе! — тихо воскликнула Мэри.

— Не будь дурочкой! — громко прошептала Миша. — Если он тебе действительно нравится…

— Нравится? Да я люблю его до безумия! — Мэри закрыла ладонями лицо.

— Тем более! Иди и поговори с ним! — Миша стала подталкивать подругу в сторону того парня.

Мэри мельком взглянула на парня и, глубоко вздохнув, направилась к нему, но на половине пути сменила направление и пошла к своим друзьям.

— Мэри! — недовольно окликнула ее Миша. — Мэри!

Та услышала ее возглас, обернулась к нам, скорчила кислую мину и продолжила путь.

Я и полячка остались одни.

— Эти клыки так мешают! — Миша достала изо рта искусственные клыки и с точностью баскетболиста бросила их в недалеко стоящий мусорный бак.

— Ты так и будешь держать Мэри на привязи? — усмехнувшись, спросил я Мишу.

— Ничего подобного я не делаю, — ответила она и фыркнула, словно я сказал чепуху.

— По-моему, ты потеряла ее на целый вечер, — заметил я, увидев, как Мэри с друзьями уходят куда-то за здание.

— Предательница! Ушла! Как она могла так оставить меня? — возмутилась Миша.

— Она не твоя комнатная собачка.

— А ее за собачку и не принимаю!

— Поэтому так разозлилась на нее? — спокойно улыбнулся я.

Миша промолчала, но раздраженно вздохнула.

В это время на середину площади вышел «дворецкий».

— Дамы и господа вампиры! Благодарим вас за посещение нашей скромной кровавой трапезы под этим чистым небом! Сегодняшний вечер — прелюдия к торжеству! Сегодня мы празднуем рождение новой луны! Также, дети мрака, мы собрались для того, чтобы выбрать короля и королеву сегодняшней ночи! Виват, король! Виват, королева!

Псевдо-вампиры дружно зааплодировали.

— Как интересно! — шепнула Миша, усердно хлопая в ладоши.

— Просто с ума сойти! — насмешливо усмехнулся я.

— А теперь, друзья-вампиры, угощайтесь кровью и празднуйте эту ночь! — с пафосом крикнул «дворецкий», отчего я прикрыл рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

 Вновь раздались рукоплескания и радостные возгласы. Затем псевдо-вампиры вернулись к своим разговорам.

— Пойдем, присядем. — Я протянул Мише руку.

— Но я хотела… Хорошо, пойдем.

Она вложила свою ладонь в мою, и я повел ее за собой в отдаленный уголок, находившийся у стен колледжа. Мы сели на одну из скамеек и стали наблюдать за тем, как сотни молодых людей с упоением играют в нас.

— Почему тебе здесь не нравится? — вдруг спросила Миша, взглянув на меня.

Я все еще держал ее ладонь в своей, но Миша не заметила этого, словно не придавая этому значения.

— Как ты это поняла? — улыбнулся я, свободной рукой снимая с себя цилиндр и водружая его на голову девушки.

— Потому что ты укоризненно на меня смотришь, — недовольно ответила она, не обращая внимания на мои действия.

— Да, действительно: не понимаю, что я здесь забыл, — честно отозвался я.

— Но ты сам пригласил меня сюда! — обиженно сказала Миша и забрала у меня свою ладонь.

— Этот вечер — наглядный пример того, что ты должна знать о людях, — спокойно сказал я.

— А ты не подумал о том, что они могут мне нравиться?

(«Как все запущено»)

— Но они не должны тебе нравиться, — с упреком сказал я. — Как ты не понимаешь, что все эти люди и люди вообще — это планктон, а мы — киты, которые его употребляют. Знаешь, что будет, если планктон перестанет умирать?

— Что? — тихо спросила Миша.

— Он заполнит весь океан, и все вокруг, и он сам погибнет, — мрачно закончил я свою мысль.

— Какие интересные метафоры ты употребляешь, — усмехнулась полячка.

— Я люблю метафоры.

— Но люди не виноваты в том, что родились планктоном. Они тоже хотят жить. Посмотри на этих студентов: они почти мои ровесники — они и так скоро умрут, а мы еще и укорачиваем их и без того короткую и трудную жизнь. — Миша поморщилась.

— Каждый играет ту роль, которая ему отведена. Мы не выбираем, кем родиться.

— Но мне жаль людей: они так беспечны, — вздохнула она.

— Убивай в себе эту жалость, — жестко сказал я.

— Ты говоришь, как Мария!

— Твоя сестра полностью права — слушай ее советы.

— И твои, конечно, тоже! — с сарказмом сказала полячка.

— Было бы неплохо: тогда ты быстрее бы поняла, насколько ущербно человеческое общество.

— Не понимаю, зачем ты говоришь мне все это? — нахмурилась Миша.

— Потому что беспокоюсь за тебя, — ответил я.

— А это уже лишнее! Ты привел меня сюда, чтобы читать нравоучения?

— Нет, просто хотел пообщаться с тобой.

— И поэтому выводишь меня из себя! — недовольно воскликнула девушка.

— Успокойся и опусти плечо, — холодно сказал я.

— Может, хватит постоянно говорить об этом?

— Я буду говорить тебе это до тех пор, пока ты не начнешь следить за собой: во всех сферах.

Миша промолчала, но скрестила руки на груди.

В это время на площади началось выступление местной рок-группы. Люди поддерживали ее криками и визгом.

— Посмотри на этих людей: они боготворят нас, хотят быть нами. Они считают, что убивать и пить кровь — это весело и очень легко, хотя большинство из них боятся даже капли крови, не говоря уже об убийствах. Эти люди — просто паяцы, клоуны. К чему я веду? — ответил я на удивленный взгляд полячки. — К сожалению, не только они не до конца усвоили свою роль, но и ты, Миша. Ты играешь в человека, и мне страшно видеть, как глубоко ты втянулась в эту роль.

— Почему? — прошептала она, не отводя от меня беспокойного взгляда.

— Потому что ты еще ни разу не убивала, и тебе только предстоит попробовать убийство человека на вкус. И его свежую кровь, прямо из вен.

— Это несложно. Конечно, мне странно думать о том, что я буду убивать людей… Но я буду убивать их, потому что это — моя сущность! Но… Они мне нравятся, понимаешь?

— Вот видишь, ты противоречишь сама себе: ты знаешь, что должна убивать их, но при этом жалеешь. Для людей жалость — это ценность, но для нас — порок, слабость. Если ты будешь жалеть людей, то никогда не смиришься с тем, что тебе нужно будет убивать их.

— Я скоро начну охотиться и готова к этому, — твердо сказала Миша. Я видел, что наш разговор зацепил ее за живое.

— Давно пора. Когда? — Я мало поверил ее словам.

— С января.

— Отлично. Кто будет учить тебя?

— Я сама научусь, — спокойно ответила она.

Ее слова и самоуверенный вид рассмешили меня.

— Искусству убийства нельзя научиться самому. Это — самая сложная наука на земле. Тебе обязательно нужен учитель. — сказал я, когда унял смех.

— Но у меня здесь никого нет, — тихо сказала Миша.

— Здесь у тебя есть я.

Она пристально и недоуменно посмотрела на меня.

— Ты? Да ладно, ты?

— Повторишь еще раз?

— Зачем тебе это?

— Хочу помочь тебе, только и всего.

Но я врал: на самом деле, я чувствовал к Мише странную симпатию. Сильную, мучительную симпатию.

— От тебя воняет сигаретами, — сказала она и отвернулась.

(«Как ловко ушла от темы»)

— Конечно, я же курю, — усмехнулся я.

— Мне неприятно, что ты куришь.

Я был удивлен ее словами, но они и задели меня.

— А мне неприятно сидеть рядом с тобой, — сказал я.

Она тут же метнула на меня взгляд.

— Почему? — нахмурилась полячка.

— Потому что ты выглядишь как проститутка.

Я думал, что Миша ответит мне дерзостью, но, к моему величайшему удивлению, ее глаза наполнились слезами, и она расплакалась. Ее реакция застала меня врасплох.

— Миша. — Я прикоснулся к ней, но она ударила меня по руке.

— Зачем ты так обижаешь меня? — сквозь слезы спросила она.

— Я всего лишь сказал правду и не понимаю, к чему тут плакать, — совершенно честно ответил я, но мне было неловко оттого, что я довел ее до слез.

— Nie jestem prostytutka*! — Миша с обидой посмотрела на меня, но тут же отвернулась: тушь грязными потоками потекла по ее щекам.

— Черт, не хотел обидеть тебя. — Я повернул ее лицо к себе, а она в это время пыталась стереть ладонью свою ярко-красную помаду, размазывая ее вокруг губ.

Я притянул полячку к себе и обнял ее.

— Тише, не нужно плакать. Нашла причину для слез, — с улыбкой сказал я.

Миша попыталась оттолкнуть меня, но я удерживал ее в своих объятьях. Она вцепилась пальцами в мой смокинг.

— Ты назвал меня проституткой! — приглушенно сказала Миша, уткнувшись лицом в мое плечо. — А это не очень лестно, знаешь ли! Грубиян! Чурбан бесчувственный!

— Нет, я сказал, что ты похожа на проститутку, — поправил я Мишу, гладя ее волосы.

— Это одно и то же!

— Нет, и ты прекрасно это знаешь, маленькая истеричка.

 

Я была так зла на шведа и на его грубость, что мне хотелось поколотить его красивую холодную физиономию. Но он обнял меня, и я изумилась его поступку.

«Что он делает?» — пронеслось у меня в голове, когда я почувствовала на себе его руки: одну он положил на мою спину и прижал меня к себе, а второй гладил мои волосы. Я уткнулась в его плечо и продолжала всхлипывать от обиды.

Да, я действительно была одета и накрашена чрезвычайно ярко, но я считала, что похожа на женщину-вамп, а не на проститутку! Какие у него стереотипы! А он еще говорит, что это я наивная!

— У тебя есть влажные салфетки? — спросила я: мне нужно было убрать с лица грязь, потому что никоим образом не обманывалась по поводу своего теперешнего вида.

— Нет, откуда? — Кажется, Фредрик улыбнулся. — Я схожу к твоей подружке. Будь здесь.

________________

*Я не проститутка! (польск).

 

Швед отпустил меня и ушел на площадку, а я стала думать о том, что вообще, черт побери, происходит? С ним и со мной?

Но Фредрик вернулся очень скоро: я даже не успела решить, обижаться мне на него или нет.

— Вот, у Мэри в сумке целая вселенная, — сказал он, протягивая мне пачку салфеток.

Он сел на свое прежнее место, рядом со мной, а я взяла сразу несколько салфеток и принялась усердно очищать свое лицо от потекшей косметики.

— Ну как? — спросила я, посмотрев на Фредрика.

Он насмешливо улыбнулся.

— Дай салфетки, — ответил он.

Я передала ему упаковку, он взял несколько салфеток и стал осторожно водить ими по моему лицу и, хоть он был в перчатках, мне стоило многих усилий не вздрагивать, когда он прикасался к моей коже.

(«Что это? Почему я веду себя как нервная дурочка? Он всего лишь помогает мне очистить лицо от макияжа!»)

Когда швед завершил свою работу, я открыла глаза и увидела его улыбающееся лицо.

— Что здесь смешного? — вырвалось у меня.

Он смеется надо мной?

— Без косметики тебе намного лучше, — серьезно сказал Фредрик. — Никогда больше не приводи себя в такой жалкий вид.

— А ты брось курить, — съязвила я, желая задеть его. — Между прочим, я совсем не шутила, когда сказала, что от тебя воняет сигаретами, и мне это неприятно.

Швед промолчал и вдруг протянул руку к моим волосам, но я уклонила от нее голову.

— Что ты делаешь? — жутко смутившись, возмутилась я.

— Если я скажу, что такие прически носили в Викторианскую эпоху только проститутки, ты снова заплачешь?

— Откуда ты знаешь, что они носили такие прически?

— Видел таких женщин собственными глазами, и не раз. Именно поэтому я сказал, что твой сегодняшний образ напоминает мне одну из них, — спокойно объяснил швед.

«Ах, вот в чем дело! И как я могла забыть о том, что он жил в то время и много чего повидал!» — подумала я.

— Интересно узнать, почему ты видел их? Пользовался их услугами? — с сарказмом спросила я.

— Ревнуешь?

Эта фраза заставила меня опешить на целую секунду.

— Я? — возмущенно воскликнула я. — Да никогда! Я уже сто раз говорила тебе, что такой айсберг, как ты, не в моем вкусе!

— В первый раз слышу.

— Ну, сейчас говорю!

Я сняла с головы цилиндр и бросила его в Фредрика: швед поймал свой головной убор, а я стала расплетать прическу, которую Мэри увидела в интернете… И которая оказалась прической девушки легкого поведения.

— И вообще, прежде чем что-то мне говорить, подумай о том, что я очень впечатлительна. Нельзя было сказать, что я похожа на «девушку легкого поведения»? А то сразу «проститутка»! — проворчала я.

— Во-первых, я не называл тебе проституткой, во-вторых, всегда нужно называть вещи своими именами, — отозвался он наблюдая за моими действиями. — Помочь?

— Нет!.

Я сняла последнюю шпильку, и волосы рассыпались по моей спине.

— Доволен? — бросила я шведу.

— Да, Рапунцель.

Я стукнула своей туфлей по его ноге.

— Очень мило с твоей стороны, а главное, как это по-детски! — усмехнулся Фредрик.

— Тебе полезно.

Но вдруг его лицо стало очень серьезным.

— Бросай это дело. — Его глаза стали строгими и холодными. — Так делают только дети, когда у них не хватает аргументов или слов, а взрослые бьются словами, но не конечностями.

— Как мне надоело, что ты постоянно подчеркиваешь мой возраст! — тихо сказала я.

Я услышала, как «дворецкий» объявил о медленном танце и призвал джентльменов приглашать своих дам и наоборот.

Фредрик поднялся и протянул мне руку.

— Пойдем.

— Куда? — удивилась я.

— Танцевать.

Я насмешливо фыркнула.

— Какое галантное приглашение! Уверена: девушка, которая приглашала тебя в свой гроб, умерла бы от счастья, пригласи ты ее танцевать! Да еще в такой высокой манере! — сказала я, но все же, приняла его руку. — И в отместку за такое приглашение, я буду наступать тебе на ноги.

— Пожалуйста. Мне ты не причинишь ни боли, ни дискомфорта, но в глазах людей будешь неуклюжей цаплей или танцующей как медведь.

— Ты мастер делать комплименты! Я сейчас растаю! — деланно проворковала я. — Ты просто неотесанный грубиян!

— Может, придумаешь новое слово? — усмехнулся швед.

Я промолчала, потому что мою голову заняли тысячи мыслей: я шла рядом с Фредриком и удивлялась. Зачем я вообще с ним шла? Так хотела танцевать с ним? Да не хотела я с ним танцевать!

Мы остановились почти на середине площадки. Вокруг нас уже танцевали десятки пар, кто как: кто-то крутился на одном месте, а кто-то совершал пируэты, в общем, интересная картина.

— Уверен: вальс танцевать ты не умеешь, — с уверенностью в голосе заявил Фредрик.

— Да, не умею. Можешь злорадствовать по этому поводу, — ответила я, однако ничуть не смутившись.

Швед положил свою ладонь на мою талию и немного притянул меня к себе. Я пришла в замешательство: мы никогда не стояли так близко друг к другу, почти касаясь телами. Второй рукой он взял мою ладонь, а я положила свободную руку на его плечо. Мы стали медленно топтаться вокруг своей оси.

— Знаешь, если ты хочешь потанцевать вальс, уверена, что все присутствующие здесь девушки с удовольстием исполнят твое желание, — сказала я, чтобы отвертеться от такой неловкости, как танец с ним.

— Не волнуйся за меня: я готов потерпеть неудобство, — спокойно бросил Фредрик.

Я стала смотреть по сторонам. Говорить мне совершенно не хотелось, к тому же, от шведа исходил неприятный запах сигарет, от которого в моих легких просыпался тихий кашель.

— Кажется, твоя собачка тоже решила потанцевать, — вдруг тихо сказал Фредрик, наклонившись к моему уху.

Я вздрогнула от такой неожиданности.

— Не говори так о Мэри! — упрекнула я его, но повернула к нему лицо. — Где?

Фредрик еле заметно кивнул вправо от нас, и, бросив туда взгляд, я увидела Мэри, танцующую с высоким брюнетом. Но это был не Эндрю.

Мне стало досадно: почему Мэри такая мнительная?

— Ты должна съехать от нее, — не терпящим возражений тоном сказал швед.

— Разговор окончен, — мрачно процедила я. — Забудь об этом.

— Разговор будет продолжаться до тех пор, пока ты не сделаешь это.

Его слова вывели меня из себя.

— Послушай, может, ты и взрослый самостоятельный вампир, но в мою жизнь не лезь! Понял? Мне надоели твои постоянные нравоучения! — резко сказала я. — И от тебя воняет сигаретами!

— Маленькие дети никогда не слушают советы взрослых, — спокойно ответил он на мою короткую тираду.

— Если ты считаешь меня маленькой, не общайся со мной! — воскликнула я, задетая его сравнением.

— Боюсь, нужно было поступить так намного раньше.

— Вот как!

— Но сейчас я не могу. — Швед словно специально осыпал меня колкостями. — И выпрями спину.

— Не смей мне приказывать! Ты мне не отец, чтобы приказывать!

— Да, Миша, к счастью, я тебе не отец, потому что моя дочь не была бы такой невоспитанной.

— А не пошел бы ты? — вырвался у меня возглас негодования.

Я остановилась. Музыка вдруг затихла.

Фредрик ничего не ответил, но его взгляд похолодел. Я поняла, что переборщила.

— Извини, это было грубо с моей стороны, — тихо сказала я. — Но ты сказал, что не можешь перестать общаться со мной. Почему, Фредрик?

— Ты — истеричка, еще какая, но, как ни странно, мне приятно твое общество. И я знаю, что и мое общество приятно тебе.

Я приподняла брови: с чего он это взял?

— Тебя выдают твои поступки: ты много играешь, но поступками обмануть невозможно, фальшь чувствуется сразу, да и врать ты совершенно не умеешь. Ты не фальшивая, а просто наивная и легкомысленная. — тихо ответил швед.

— Отличный набор качеств для такой истерички, как я, — усмехнулась я, чтобы скрыть глубокое потрясение его словами.

(«Значит, он считает меня не глупой дурочкой, а всего лишь наивной? И легкомысленной… Большинство девушек моего возраста такие, так что я не виновата в этом… Но он так считает. Но мне неприятно, что кажусь ему такой»)

 

— Пойдем уже домой? — усталым голосом сказала Миша.

Я увидел, что мои слова смутили ее: она глубоко задумалась и опустила взгляд на землю.

— Пойдем, — ответил я, понимая, что у нее пропало всякое желание веселиться.

И вдруг полячка взяла меня за руку. Сама. Но по ее расстроенному виду я понял, что она сделала это машинально. Однако мне было приятно: Миша как бы признавала то, что я сильнее и должен защитить ее от падения.

Мы медленно направились к машине.

— Расстроилась? — спросил я, хотя прекрасно знал ответ.

— Да. Никогда не думала, что выгляжу наивной и легкомысленной, — тихо ответила Миша.

— Всему свое время, и не следует жалеть об этом. Думаешь, я сразу стал таким? — Я хотел во что бы то ни стало утешить ее.

— Но ты начал охотиться очень рано, а я до сих пор… — Полячка замолчала, не закончив своей фразы.

— Навыки — это совсем другое: если постоянно тренироваться, их можно быстро развить почти до совершенства. Но мировоззрение нельзя поменять за один год, за два и даже за пять. Бесспорно, что-то в тебе меняется, но это незначительные изменения — их никто не заметит, даже ты сама. Мировоззрение, поведение, характер — это живые, динамичные элементы: они имеют свойства расти и меняться, деформироваться. В твои годы я был таким же, как ты, ну, немного серьезнее, но это в силу моего пола. Ты — девушка, к тому же, очень юная, поэтому легкомыслие и наивность для тебя естественны, и я принимаю их. Кстати, в наивности есть и хорошие стороны, но ею нужно уметь управлять, чтобы не потерять себя.

— Но что тобой случилось? Почему ты такой холодный? Твоя юношеская наивность подвела тебя?

— Я разочаровался в людях, а это еще хуже. Лучшая их часть так ничтожна, что я удивляюсь тому, как этот мир до сих пор не съеден другой их частью, которая просто паразитирует и не дает обществу двигаться вперед. — И тут я задал ей вопрос, который давно мучил меня. — Миша, почему ты общаешься со мной, если тебе строго запретили это делать?

Миша подняла на меня удивленный взгляд.

— Мне интересно с тобой, — ответила она.

Я не ожидал от нее таких слов, поэтому был несказанно польщен, и это несмотря на то, что моему нордическому характеру несвойственно испытывать такое чувство, как это. Но я испытал его. В словах Миши не было ни намека на лесть, ни намека на откровенную симпатию, ни намека на то, что я привлекаю ее как мужчина. И все же, я был рад услышать эти слова. Но ведь за ними могло прятаться многое.

Но разве я могу привлекать Мишу? Не беря в расчет ее возраст, я все равно был уверен в том, что не могу: я — слишком серьезный и холодный, а еще слишком спокойный: когда я был с Марией, ее бесило мое извечное хладнокровие и спокойствие. Но я такой — не выставляю напоказ свои чувства, какими бы они ни были. И какими бы сильными они ни были. А Миша — полная моя противоположность: она как живая энергия, бьющаяся в стремительном течении. И пусть ее мысли и поступки еще наивны, но в этом и есть ее трогательность.

«Странно, как я думаю о ней сейчас. Раньше мои мысли были полностью противоположны этим» — подумал я, удивляясь тому, как изменилось мое мнение о Мише за каких-то пару дней.

Да, Миша была прелестна, но я не чувствовал к ней никакого влечения: в моих глазах и мыслях она была лишь глупенькой беззащитной девушкой, которую необходимо было направлять на «праведный» путь. Но мне было приятно чувствовать ее ладонь, лежащую в моей, приятно танцевать с ней. Обычная симпатия дружелюбия.

Кем мы были? Друзьями? Нет. Возлюбленными? Точно нет. Знакомыми? Нет, это было что-то большее. Тогда кем?

Ответ на этот вопрос я так и не нашел, но мне было наплевать на то, что я не знал его: наши с Мишей отношения интриговали меня. Меня тянуло к ней, к этой наивной немного истеричке, и я хотел наставлять ее, ведь сама она была не приспособлена к жизни вампира.

А ей было интересно со мной.

Я смотрел на идущую рядом девушку и думал, хочу ли я, чтобы она что-то чувствовала ко мне? Что-то похожее на любовь? И сказал себе: нет, точно нет. Но, когда Миша рассеянно улыбнулась, я понял, что хочу и хочу безумно, чтобы она чувствовала ко мне не только симпатию. Потому что эта полячка стала дорога мне. Почему-то очень дорога.

Мы в молчании доехали до ее дома, она пожелала мне спокойной ночи и вышла из машины. Но я вдруг остро почувствовал, что не хочу отпускать ее, однако, зная, что она устала, не хотел тревожить ее. Но мне пришлось: Миша забыла в машине свое черное пальто.

Я взял его, вышел из машины и подошел к Мише: она открывала дверь.

— Ты забыла свое пальто, — сказал я.

— Спасибо. — Девушка открыла дверь, забрала пальто и хотела войти в дом, но я, сам не понимая зачем, мягко схватил ее за локоть. Миша отнеслась к этому совершенно равнодушно.

— Извини за то, что обидел тебя сегодня, — тихо сказал я.

— Ничего страшного. И ты извини за то, что послала тебя. Спокойной ночи, Фредрик. — Миша зашла в дом и закрыла за собой дверь, а я медленно спустился к машине.

— Спокойной ночи, Миша, — сказал я, затем сел в машину и уехал в свою холостяцкую берлогу.

Глава 6

Я была удивлена, насколько приятным и интересным был сегодняшний вечер: несмотря на то, что Фредрик довел меня до слез, а Мэри так ловко ускользнула, оставив меня с ним наедине (я была уверена, что она сделала это нарочно), несмотря на неловкость, царившую в машине шведа, и на то, что от него неприятно пахло сигаретами.

Мой мозг наполнили тысячи мыслей, и я просидела с ними почти до трех часов утра. В итоге я пришла к выводу, что мы с Фредриком могли бы стать друзьями, потому что большего я не хотела. Когда в мою голову закрадывались мысли о том, что он приятен и симпатичен мне, я тут же вспоминала о Седрике и его словах, что любовь приносит страдания. Страдания! А страдать мне не хотелось и становилось страшно оттого, что я могла влюбиться в этого холодного шведа, поэтому стремилась поставить между нами стену. Я знала: если меня угораздит влюбиться в Фредрика, я точно буду несчастна — это будет любовь без взаимности, и тогда я стану похожа на Брэндона Грейсона. Тогда я буду любить Фредрика всю свою бесконечную жизнь. Без взаимности с его стороны. А потом увижу, как он женится на другой. И главное, что смерти не будет, а значит, не будет выхода из этого тупика. А это — бесконечный кошмар!

Я решила: мы с ним друзья и не более: для него я всего лишь наивная и легкомысленная девочка, которой он хочет помочь влиться в человеческое общество.

Вот и прекрасно. Не буду в него влюбляться. Ни за что.

Мэри пришла в четыре часа утра: она тихо открыла дверь, зашла в прихожую, уронила там что-то, тихонько выругалась, а потом увидела меня: я стояла в проеме двери своей комнаты, без зажженного света.

Мэри громко вскрикнула, но потом присмотрелась ко мне и облегченно вздохнула.

— Ты смерти моей хочешь? Напугала меня до смерти! — недовольно воскликнула она.

От нее пахло вином, и я поморщилась от этого запаха: казалось, он заполнил собой весь дом.

— Почему ты так поздно? — с упреком спросила я.

Странно: пока Мэри не было, я совершенно не думала о ней, но теперь была крайне обеспокоена ее состоянием и приходом под самое утро.

— Куда ты пропала с вечеринки? Пропустила много чего интересного! — хихикнула она, безуспешно пытаясь снять сапоги.

— Мэри, да ты пьяна! — упрекнула ее я, подходя к ней.

— Нет, нет, я не пила! Ну, совсем чуть-чуть… Пару бокалов… Ну, три… Ладно, пять! Пять бокалов вкусного красного вина! Но я не пьяная! Ты меня еще в Эдинбурге не видела, когда я училась в школе! — Мэри громко рассмеялась.

— Ну-ка пойдем! — Я сняла с нее сапоги, забросила ее пальто в гардероб, повела Мэри в ванную комнату, раздела ее до нижнего белья, затащила в ванну и окатила подругу мощной струей холодной воды.

— Твою мать, ты что делаешь? — вскрикнула она, пытаясь закрыться от воды руками, но я нещадно угощала ее холодной водой: я часто видела это в фильмах и посчитала, что это поможет Мэри протрезветь. Но это был всего лишь первый пример. Жаль, что я не подготовила ей ледяную ванну, уверена, эффект был бы просто ошеломляющим: Мэри бы в миг протрезвела.

— Замолчи и стой смирно! — прикрикнула я на нее. — От тебя несет как от сотни алкоголиков!

— Ну все, я поняла, только не кричи! Блин… Хватит! Холодно же, Миша! Ну хватит уже!

Я отключила воду.

Мэри стояла передо мной в одном мокром нижнем белье, с размытым макияжем, и дрожала — это зрелище было таким отталкивающим, что я молча швырнула ей полотенце и ушла в свою комнату.

(«Мэри — пьяная! Отвратительно! С чего она вдруг напилась? Пьяные люди — ужасны, безобразны и отвратительны!»)

Мэри вышла из ванной и заперлась в своей комнате. Она всхлипывала: видимо, я сильно обидела ее ледяным душем. Но в данный момент мне было плевать на ее чувства: в опьяненном состоянии люди не способны контролировать себя, поэтому все пьяные всегда казались мне гадкими. И мне было жутко неприятно оттого, что и Мэри, которую я так яростно защищала перед Фредриком, сейчас была такая же мерзкая. Пьяная.

Я надела наушники, включила музыку и легла под одеяло. Когда через два часа я отключила ее, то услышала, что Мэри уснула. Слава Богу, ее не рвало, иначе, я бы сбежала на улицу, несмотря на погоду и темноту.

Утром Мэри долго извинялась передо мной за свое вчерашнее поведение: она сказала, что никогда раньше не пила и эти пять бокалов просто снесли ей голову. Я напомнила ей о том, что она сказала про школу в Эдинбурге, а она ответила, что хотела оправдаться этой ложью. Пьяный мозг рождает только унизительные оправдания.

Но я простила подруге: все-таки это было в первый раз. Но в моей душе остался тяжелый осадок, однако я надеялась, что со временем он исчезнет. После вчерашней ночи я поняла, что в соседстве с Мэри есть и неприятные стороны.

Я пошла на лекции, а Мэри осталась дома: как она сказала, у нее было «жуткое похмелье».

В колледже все обсуждали вчерашнюю вечеринку: мне пару раз сказали, что я была умопомрачительна, а Элли, которая тоже вчера развлекалась, поставила меня в неловкое положение, спросив о Фредрике, не мой ли он парень. «Нет, — твердо ответила я. — Мы просто хорошие друзья».

Когда я вернулась домой, Мэри не было и пришла она только к вечеру, с пакетами еды, и сказала, что ей уже полегчало.

Мы посмотрели какой-то японский фильм о самураях и разошлись по комнатам: я чувствовала, что Мэри словно боялась разговаривать со мной, поэтому весь следующий день мы тоже почти не разговаривали.

В этот день после пар я, как обычно, пошла к своему велосипеду и в очередной раз обнаружила на нем приглашение принять участие в «охоте на лисичек», скомкала эту бумажку и хотела было выбросить ее в мусорный бак, как вдруг услышала за спиной голос Фредрика. Я вздрогнула от неожиданности и машинально спрятала смятый листок в карман пальто.

— Привет, спешишь? — спросил Фредрик, подходя ко мне.

Сегодня он был одет очень по-английски, во все строгое и темное, и это придавало ему особенно привлекательный вид.

— Привет. — Я удивилась, увидев его: день был солнечным, а я знала, что в такую ясную погоду взрослые вампиры стараются не появляться на публике.

— У меня к тебе предложение, — сказал швед, словно не обращая внимания ни на погоду, ни на мое удивление. Если бы на небе не было тучи, которая должна была пройти мимо солнца минуты через две, Фредрик выдал бы себя с потрохами.

— Ты разве не заметил, что сегодня очень солнечно? — спросила я, поглядывая на эту тучу.

— Заметил, — спокойно ответил он. — Ну, пойдем?

— Куда? — спросила я, не ожидав от него такого напора.

— Хочу кое-что тебе показать. Всего на час или два.

Перспектива провести наедине с ним целых два часа не привела меня в восторг, но все же, я согласилась, напомнив себе, что мы с ним — друзья, а друзьям нужно потакать, и мы почти побежали к его машине, которая, как оказалась, была припаркована за углом.

«Значит, он ждал меня?» — удивилась я.

Мы сели в машину, и Фредрик куда-то повез нас.

— Куда мы едем? — спросила я, но швед ответил мне загадочной улыбкой.

— Увидишь. Это сюрприз, — наконец, после недолгого молчания сказал он.

(«Сюрприз? С чего это он делает мне сюрприз?»)

Мы подъехали к большому красивому колледжу, который я уже видела ранее. Фредрик стал надевать перчатки.

— Что ты делаешь? — спросила я, наблюдая за его действиями. — Мы будем кого-то убивать?

— Солнце, — коротко бросил он. — Пойдем.

Я была изумлена, но послушно вышла, а Фредрик натянул на голову свое пальто и только тогда покинул машину — это было забавное зрелище, учитывая его высокую мужественную фигуру и солнце, заливающее все вокруг.

— Идем. — Швед быстро пошел ко входу колледжа.

Я, безумно заинтригованная, направилась за ним

— Ты не боишься выдать себя? — спросила я.

Мы вошли в огромный холл, Фредрик стянул с головы пальто, снял перчатки и усмехнулся.

— Нет, расстояние было совсем мизерное.

Затем он молча взял меня за руку и повел за собой. Высокие широкие коридоры восхищали меня, и я глазела по сторонам, не глядя под ноги.

— Что это за колледж? — спросила я Фредрика.

— Церковь Христова, — ответил он, не сбавляя шаг.

Мы подошли к большим высоким деревянным дверям.

— Отключи телефон, — сказал швед.

Я уже перестала чему-либо удивляться, поэтому исполнила его требование.

Фредрик улыбнулся.

— Готова?

Его красивая улыбка привела меня в замешательство.

— Не знаю, — честно ответила я, но что-то подсказывало мне, что его сюрприз будет особенным.

Фредрик легко открыл тяжелую на вид дверь и подтолкнул меня к ней. Я вошла и была просто обескуражена: он привел меня в церковь! Огромные высокие своды, высоченные мощные колонны, лики и статуи, витражи на окнах, деревянные скамейки и алтарь с изображением Девы Марии, и, несмотря на свою невероятную красоту, все это испугало меня,.

— Зачем ты привел меня сюда? — шепотом возмутилась я. — Это же церковь!

— Да, и именно поэтому мы здесь, — шепнул мне швед.

— Я не хочу здесь оставаться! Мог бы сначала меня спросить! — Я захотела уйти, но Фредрик помешал мне: моя ладонь все еще была в его ладони, и он крепко сжимал ее.

— Тебе понравится. Я обещаю, — сказал он и потащил меня за собой в зал.

(«Нет, он с ума сошел! Привести меня сюда! Да я сейчас умру от стыда! Я даже не знаю, как нужно себя вести!»)

Меня наполнила обида на этого холодного и в данный момент самоуверенного шведа. Еще и не дал мне уйти! Негодяй!

Фредрик довел меня до лавки, расположенной где-то в центре правого ряда, и мы заняли ее.

— Если тебе не понравится, я готов удавиться, — шепнул он мне, с усмешкой на губах.

— Нет уж, предоставь это право мне! — Я забрала свою ладонь из его ладони и скрестила руки на груди.

Швед спокойно улыбнулся.

Как же в данный момент меня бесила эта его улыбка!

Чтобы занять себя, я стала осматривать обстановку церкви и нашла ее впечатляющей, великолепной и ошеломляющей. Постепенно все скамейки были заняты людьми: здесь были студенты, преподаватели, и даже один из моих тьютеров. Я молча обменялась с ним кивками головы.

— Для чего ты притащил меня сюда? — спросила я Фредрика, нетерпеливо ожидая хоть какого-нибудь действия со стороны шведа или церкви.

— Посиди спокойно еще пять минут и увидишь сама. — Фредрик будто не слышал раздражения в моем голосе.

Его упрек задел меня, но я ничего не сказала: пусть думает, что хочет.

Через пять минут рядом с алтарем появился пастор и объявил, что сейчас будет проходить благотворительный концерт, сборы средств с которого будут переданы больному раком мальчику. Для пришедших сюда выступят протестантский, англиканский, католический и православный хоры.

Первыми вышли католики.

«Сюрприз так сюрприз! Теперь придется целых два часа слушать их занудные песнопения! — с тоской подумала я и вздохнула с чувством обреченности. — Ну, Фредрик, я точно тебя задушу!»

 

Как только я узнал о том, что в колледже Церкви Христовой будет проходить благотворительный концерт духовной музыки, сразу решил, что отведу туда Мишу. Я знал, что при ее впечатлительности этот концерт придется ей по душе.

Выступал Христианский Союз Оксфордского Университета: я пару раз был на их заседании, но не был впечатлен, тем более, мне не нужны были поиски Бога — я верил в его существование, но доказывать это считал глупостью.

Когда первые звуки понеслись к сводам, так что пол, казалось, задрожал, а скамьи завибрировали, лицо Миши изменилось, и она приложила к груди правую руку. А когда первый хор спел свою вступительную песню, на латинском языке, ее лицо стало по-особенному прекрасным: оно было наполнено неприкрытым восхищением и трагизмом… И я не мог оторвать от Миши восхищенного взгляда, но она не замечала его.

Вторая песня, в минорных тонах, потрясла Мишу еще больше: она вдруг схватила мои пальцы своими длинными тонкими пальчиками и сжала их так сильно, что, если бы на моем месте был человек, она сломала бы ему пальцы. У меня перехватило дыхание, и в моем мозгу пронеслась мысль: «Хорошо, что я снял перчатки!». Мне было невероятно приятно ее действие, этот жест доверия и беззащитности.

И, неожиданно для себя, я понял: Миша, эта нервная полячка, небезразлична мне. Небезразлична? Нет, не так. Я влюблен в нее. Влюблен по уши. Это нежданное открытие поразило меня до глубины души, сразило наповал.

(«Как такое возможно? Ведь еще пару минут назад она была для меня всего лишь маленькой глупенькой Мишей! Нервной истеричкой! Но сейчас я отчетливо понимаю, что люблю ее. Понимаю, как она прекрасна и нежна, естественна и мила. Но ведь ей девятнадцать. Будет через две недели. Это в мире людей она уже считается настоящей девушкой, полной жизни, которая имеет право любить, кого хочет. Но в нашем мире — она несовершеннолетняя, юная, без каких-либо прав. Черт, не может быть! Я не могу любить ее! Я слишком молод, чтобы любить! Но я люблю… Люблю Мишу. За что? Вот это дерьмо!»)

Меня наполнила горечь того, что моей спокойной жизни пришел конец: я влюбился. И в кого? В эту девчонку!

Весь концерт я сидел, не слыша пения, глядя только на Мишу, сжимая ее пальцы и поражаясь тому, как я смог так разрушить свою жизнь. А полячка сидела, не дыша, с горящим взором, положив руку на грудь, словно пыталась удержать в ней свои чувства, разрывающие ее грудную клетку. Нежное личико Миши обрамляли густые золотистые волосы, создавая вокруг него мягкое сияние, словно она была ангелом.

Но как такая скала или, как называла меня Миша, «айсберг», смог влюбиться? Я — спокойный, хладнокровный и убежденный холостяк полюбил. Да еще так рано для вампира!
И избранницей моего холодного, но, как оказалось, безумного сердца, стала эта юная легкомысленная полячка! Миша Мрочек!

Я не заметил того, как прошел концерт, но мне казалось, что я оглох. Я просто смотрел на Мишу и был мерзок сам себе.

— Фредрик, это было… Я была на небе, Фредрик! — как сквозь туман, услышал я ее красивый высокий голос.

Я моргнул и очнулся: Миша смотрела на меня, и ее лицо было полным восхищения.

— Я не знала, что это будет так прекрасно! Божественно! А я еще и ругала тебя! — тихо сказала она. Ее глаза блестели. — Мне казалось, что в моей груди скопились слезы, как океан, и мне было странно и больно на душе, но сладко одновременно. Это был рай, Фредрик… И я хотела бы попасть туда, чтобы каждый день слушать это божественное пение.

— Для этого не обязательно жить в раю: подобные концерты и богослужения проходят почти каждый день, — сказал я, радуясь тому, что Миша все еще сжимала мои пальцы своими. К счастью, я прекрасно контролировал себя, несмотря на то, что весь концерт только и размышлял о том, как разрушилась моя жизнь.

— Правда? Мы ведь придем сюда еще раз? — с восторженной улыбкой спросила Миша.

«Мы. Она сказала «Мы», словно мы вместе. И я только что сам сказал «Мы». Но ведь Миша совсем не понимала, что значило для меня это ее «Мы».

Я смотрел на Мишу и хотел, чтобы она и я действительно превратились в «Нас», но не мог сказать ей о своей неожиданной любви: она не могла понять меня — я был для нее никем, всего лишь знакомым. Эта юная девушка не принимала меня всерьез, не принимала как мужчину.

— Кто мы, Миша? — вдруг вырвалось у меня.

Она растеряно улыбнулась.

— Как кто? Друзья, конечно, — ответила она.

Я усмехнулся, чтобы скрыть под усмешкой горечь, наполнившую меня, и, чтобы не смотреть на объект своих страданий, стал смотреть на алтарь: смотреть на Мишу в эти минуты я не мог. Просто не мог.

— Да, ты права, — сказал я. — И мы обязательно придем сюда еще раз, и не один, но сейчас мне нужно идти.

— Но я думала, что мы еще поболтаем, — удивленно сказала Миша, не отпуская мою руку и не давая мне встать со скамьи.

Впервые за все время, что я знал полячку, я почувствовал на нее досаду: мне необходимо было уйти, чтобы разобраться в себе. Мне было невыносимо сидеть рядом с ней, когда она так прямо объявила о том, что мы — только друзья. Я любил ее, но мне было неприятно оттого, что я понял свои чувства к ней.

Однако покинуть ее таким грубым образом я не мог, поэтому только фальшиво улыбнулся.

— Хорошо. О чем ты хочешь поговорить? — абсолютно спокойно спросил я: мне помогло мое природное хладнокровие, и я поражался тому, как могу быть так спокоен после того, что понял мою любовь к Мише и то, что я для нее — просто друг.

— Ты играешь на каком-нибудь музыкальном инструменте? — просияв, спросила она.

Я даже усмехнулся от ее нелепого вопроса: и ради этого она не дает мне уйти!

— Да, на никельхарпе, — все же ответил я, откинувшись на спинку деревянной скамьи.

— Первый раз о таком слышу. Что это за инструмент?

— Шведский народный инструмент, похож на скрипку, но это не совсем скрипка, — очень просто объяснил я, так как видел, что Миша и представления не имела, о чем я говорю. — Это смычковый инструмент, и я долго учился играть на нем. Также я довольно сносно играю на виолончели.

— Как классно! И все?

— Все. Думаешь, этого мало?

— Нет, но… — Миша смутилась. — Ты прожил столько лет, и я думала… И часто играешь?

— Как сказать. Когда есть желание и вдохновение.

— А ты сыграешь мне?

Глаза Миши выражали такое умильное восхищение, что, если бы она сказала: «Сними штаны и ходи так по улице», я бы так и сделал. Но моих инструментов здесь, в Оксфорде, не было, и я должен был огорчить Мишу отказом.

— Извини, но нет: моя душа осталась в Швеции.

— Твоя душа? — Она удивленно рассмеялась. — Почему душа?

— Потому что только мои инструменты могут передать то, что я чувствую, — серьезно ответил я.

— Значит, все твои чувства спрятаны в них? Теперь-то я поняла, почему ты такой бесчувственный, и почему от тебя не дождешься никаких эмоций. — Миша победно улыбнулась.

Слова Миши задели меня за живое. Это я бесчувственный? Да если бы она только знала, что происходит в моей душе и как тяжело мне даже просто сидеть рядом с ней! Но я понимал, что полячка сказала это не со зла: ее эмоциональность не позволяла ей считать меня таким, как она сама.

— Как и от тебя хоть одной трезвой мысли, — тоже шутливо сказал я..

Ее улыбка погасла. В глазах девушки проблеснула обида.

— Извини, но мы друзья, а друзья всегда прямо указывают на недостатки друг друга, — мягко сказал я, желая загладить свои грубые слова.

— Не стоит извиняться: я прекрасно понимаю, кем выгляжу в твоих глазах. Ты прав: в моей голове гуляет ветер. Знаешь, не обращай внимания на такую мою реакцию на твои оскорбления — это обидно, но это правда, а ты ведь сам сказал: на правду не обижаются, — серьезно сказала Миша и вновь улыбнулась.

— Это было не оскорбление, а ответный выпад, — объяснил я.

— Ну да, мы же не разговариваем, а фехтованием занимаемся. — Она посерьезнела.

— Почему ты обижаешься, когда я говорю тебе то же, что ты мне? Думаешь, мне приятно по сто раз на день слышать о том, что я — бесчувственная льдина?

— Не льдина, а айсберг. — Миша наморщила носик. — Ну, хорошо, извини меня.

— Прозвучало как одолжение, — усмехнулся я. — Но не будем об этом. Ты сама играешь на чем-нибудь?

— О да! — Она воодушевилась.

— Дай угадаю: на гитаре? — предположил я, но Миша отрицательно покачала головой. — На скрипке? На контрабасе?

— Я? На контрабасе? Да он больше меня! — тихо рассмеялась полячка. — Я его даже не обхвачу!

— Тогда, возможно, на арфе?

— Арфа — это так банально! Я виртуозно играю на другом!

— На чем?

— На нервах, и, в данный момент, на твоих.

Я усмехнулся: Миша сказала это с таким воодушевленным видом, словно гордилась этим умением.

— У тебя талант, конечно, — сказал я.

— Да, но ни на чем другом я играть не имею, и мне стыдно за это. Я считаю, что инструменты, которые мы выбираем, отражают наш внутренний мир, а значит, я совсем пустая. Мсцислав пытался научить меня играть на гитаре, но я слишком ленива, чтобы смирно усидеть несколько часов подряд, да еще и за одним делом. Он прав — я настоящая лентяйка, и мне нечем оправдаться. — Миша грустно улыбнулась.

— Нет, ты совсем не пустая: даже наоборот, — в тебе слишком много всего. Думаю, для выражения чувств тебе подошли бы укулеле или свирель, — сказал я, неприятно пораженный ее самокритичностью.

— Ты льстишь мне, но спасибо. А у тебя есть любимый композитор? — спросила она.

— Да, Эдвард Григ, — ответил я.

— Мне безумно стыдно, но я не знаю такого, — призналась Миша, опустив взгляд на пол. — И я не знаю, как звучит свирель, и не знаю, что такое уку… Уку… Забыла.

— Укулеле, — с улыбкой подсказал я.

— Да, оно… Это ведь оно? Или она? По твоим глазам вижу, что нет… Я вообще ничего не знаю!

— Ничего страшного: придешь домой, залезешь в Интернет, найдешь там биографию Грига, послушаешь свирель и узнаешь, что такое укулеле, — сказал я. — У тебя в запасе целая вечность, поэтому не расстраивайся, что ты чего-то не знаешь. Главное, вовремя устранять свои ошибки и пробелы.

— Иногда я просто удивляюсь: как ты, такой умный, можешь общаться со мной? Я ведь такая дурочка… — серьезно глядя на меня, сказала Миша.

— Какие глупости! — вырвалось у меня: мне не нравилось, что она так недооценивала себя. — А я не понимаю, почему ты так усердно пытаешься унизить себя в моих глазах.

— Я не хочу этого, но…

— Тогда перестань говорить о себе подобное. Ты хорошая искренняя девушка, конечно, ты истеричка, но это терпимо.

— Не могу понять, ты шутишь или говоришь серьезно? — нахмурилась полячка.

— Решай сама.

— Вот и ты решай: айсберг ты или нет, — заявила Миша, но ее лицо резко переменилось и наполнилось тревогой. — Знаешь, вчера… Точнее, сегодня утром, я подумала о том, что ты прав: мне нужно съехать от Мэри. — Тут она заметила, что наши пальцы до сих пор скрещены, поспешно убрала свою руку и смущенно улыбнулась. — Ой, извини, я просто разволновалась во время концерта, а потом заболталась.

Я проигнорировал ее последнюю фразу.

— Слава Богу, до тебя дошла вся абсурдность твоего совместного проживания со смертной. И что подтолкнуло тебя к столь правильному решению? — удивился я ее словам, но, если честно, меня мало волновало, как она пришла к такой мысли. Главное, что это случилось.

«Наконец-то, она стала думать тем, чем нужно: мозгами!» — с сарказмом подумал я.

— Она вчера пришла немного выпившая, — тихо начала Миша.

— Говори прямо: пьяная! — резко перебил ее я.

— Да… Как ты сказал… — Миша сильно смутилась, наверно, моя резкость напугала ее. — И мне было неприятно: от нее так дурно пахло вином… Как от тебя сигаретами.

Я с насмешливой ухмылкой посмотрел ей в глаза.

(«Значит, от меня дурно пахнет? Как же ты не любишь сигаретный дым, маленькая заноза!»)

— Ты знаешь, что я думаю на этот счет, — вслух сказал я. — Но давай поговорим о твоем переезде.

— Да, я должна переехать. Но как это сделать? Мне нужно будет найти квартиру…

— Я сам ее найду, — пообещал я.

Я был готов сделать что-угодно, чтобы она съехала от Мэри.

— А я тут подумала… — Миша закусила губу и нахмурилась.

— Что? — улыбнулся я, тронутый ее колебанием.

— В твоем распоряжении целый дом. У тебя случайно не найдется лишней комнаты для меня, пока я буду искать новую квартиру? — с надеждой в глазах спросила полячка.

Я был ошеломлен ее просьбой: безнадежно любить ее и при этом жить с ней под одной крышей? Слышать каждое ее движение? Нет, тогда я окончательно свихнусь. Это было бы мучением, каким-то мазохизмом!

— Нет. Я привык жить один, — твердо ответил я.

 

— Ну и живи себе один, медведь, — усмехнувшись, сказала я, но в душе сгорала от стыда за то, что позволила себе попросить шведа о таком одолжении.

Я же знала, что он не согласится! Он же отшельник!

«Знаю, что он подумал: нет, Миша, с тобой и так куча неприятностей!» — подумала я.

Мне было настолько стыдно, что я желала лишь одного: прекратить наш разговор и разойтись.

— Обиделась? — спросил Фредрик, прищурив глаза.

— На что? — Я притворилась удивленной.

Он улыбнулся спокойной улыбкой.

— Наверно, я ошибся, — сказал он.

— Да, ты ошибся, — спокойно подтвердила я. — Ну, пойдем?

Мы поднялись со скамьи, покинули церковь и направились к выходу из колледжа.

— Я же говорил, что тебе понравится, — с улыбкой глядя на меня, сказал Фредрик.

— Ты даже не представляешь насколько! Когда мы придем еще? — Меня вновь охватили восхищение и трепет: я горела желанием приходить сюда хоть каждый день, в любую погоду.

— В воскресенье будет служба, — ответил швед.

— Отлично! Ты пойдешь со мной?

— Куда я денусь? — с сарказмом ответил он, а потом вздохнул и посмотрел на меня. — Посмотри, есть ли тучи на небе.

Я вышла из колледжа и взглянула на небо: Фредрику повезло, потому что на солнце налезло большое белое облако. Сам швед наблюдал за мной из окна. Я подала ему знак, и он вышел ко мне. Мы быстро добежали до его машины, юркнули в нее и поехали.

Я машинально засунула руки в карманы своего пальто и с удивлением обнаружила в одном из них какой-то листок, вытащила его, разгладила, пробежала взглядом и рассмеялась.

— Что это? — спросил Фредрик, тоже взглянув на листок.

— Да так, ерунда. Меня уже третий раз подряд приглашают принять участие в «охоте на лисичек», — насмешливо ответила я.

Швед резко свернул на обочину дороги и остановил машину.

— Ты не пойдешь туда, — мрачно сказал он, отобрал у меня листок, скомкал его и вышвырнул в окошко, прямо на дорогу.

— Что ты делаешь? Нас же могут оштрафовать, а тебя еще и попросят выйти из машины! — тихо сказала я, крайне удивленная его поступком.

— Ты не пойдешь туда, Миша, — настойчиво повторил Фредрик, холодно глядя на меня.

— Да что с тобой? Почему ты разозлился? — нахмурилась я.

— Потому что я запрещаю тебе ходить на это мерзкое идиотское действие, — серьезно и строго сказал швед.

Его слова всерьез задели меня.

— Вообще-то, во-первых, я никуда и не собиралась! А во-вторых, не приказывай мне, что делать! — вспылила я: он мне приказывал! Еще чего! — Ты не имеешь никакого права что-то запрещать мне! Думаешь, я в восторге от того, что мне постоянно подкидывают эти записки? За кого ты меня принимаешь? За дуру?

— Извини, я просто очень зол, — мрачно сказал Фредрик, вновь выводя машину на дорогу.

— Зол на что? — уточнила я.

— Эта «охота на лисичек» — извращение похотливых молодчиков, на которое ведутся или просто дуры, или глупые первокурсницы. Не понимаю, что толкает этих смертных тупиц участвовать в этом дерьме, — вместо ответа сказал Фредрик.

— Не ругайся, пожалуйста, — попросила я: он первый раз выругался при мне. А до этого мне казалось, что он настоящий интеллигент и вообще не ругается!

— Извини, — бросил он, но таким тоном, словно совсем и не думал извиняться.

Фредрик молчал, но по его лицу было видно, что он все еще очень зол. Значит, все-таки он может испытывать эмоции: в данный момент — гнев.

Я была немного напугана его настроением, поэтому тоже молчала: зная свою болтливость, я могла сказать что-то лишнее.

«Угораздило же меня так не вовремя достать эту записку!» — с досадой на себя подумала я.

— Мне не нравится, что от тебя постоянно пахнет сигаретами. — Мой план молчать был разрушен: мне была невыносима наступившая тишина.

— Жаль. Потому что отказываться от них я не собираюсь, — уже более спокойным тоном сказал на это Фредрик. — Они для меня — твое вечно приподнятое плечо.

— Неправда: я неосознанно приподымаю его, а ты куришь абсолютно осознанно, — возразила я.

— Это был пример. Я не могу жить без сигарет. Смирись с этим, — холодно парировал швед, даже не взглянув на меня.

— Что ж, тогда я не хочу с тобой общаться, — серьезно заявила я: его самоуверенность разозлила меня.

— Да что ты? — усмехнулся он очень неприятной усмешкой.

— Я говорю совершенно серьезно: мне неприятно, когда от тебя пахнет дымом, но, вижу, что тебе плевать на это. В следующий раз, если от тебя будет пахнуть сигаретами, я просто пройду мимо и сделаю вид, будто не знакома с тобой. Так и знай.

Швед опять усмехнулся.

— По-моему, в это воскресение мы собирались идти на службу, — насмешливо сказал он.

— Я могу пойти и одна. Или с Мэри.

— Делай, как считаешь нужным, но чтобы я не видел тебя на этой дерьмовой «охоте на лисичек», — мрачно сказал Фредрик.

— Отлично! — насмешливо сказала я. — Но знай, что ушки и юбку я уже приготовила!

Он ничего не ответил, но его лицо говорило о многом: оно было словно высечено из камня, а значит, швед был невероятно разозлен моей последней репликой. Я никогда не видела его таким холодным и отчужденным, как сейчас.

Фредрик довез меня до моего колледжа, где я оставила свой велосипед, и, не попрощавшись, быстро уехал.

«Обиделся, — с улыбкой подумала я, наблюдая за тем, как скрывается за углом его машина. — Надо же, этот айсберг обиделся!».

Глава 7

Едва из уст полячки сорвалось словосочетание «охота на лисичек», меня охватила ярость, и перед моими глазами возникла отвратительная картина: Миша, в коротенькой юбочке, на каблуках и с лисьими ушками на голове, бежит по узким улицам Оксфорда, а за ней, — с гоготаньем и пошлыми криками, бегут похотливые старшекурсники из общества «Черный лебедь».

Эта так называемая «охота» повторяется каждый год, но я всегда относился к ней равнодушно и чувствовал неприязнь и отвращение к такого рода развлечениям, когда юные девушки (пусть даже смертные), только поступившие в колледж, унижают себя, думая, как это круто, что их пригласили на это дерьмо. Унижаются добровольно. Именно поэтому я не уважаю людей.

Но эти глупые смертные девчонки ничего не стоили в моих глазах: они были всего лишь посторонними, омерзительными, и в их забавы я никогда не вмешивался. Но, когда дело коснулось Миши, которую я любил, меня охватила такая злость, что я вышел из себя и повысил голос на нее же, хотя она была не виновата в том, что какой-то мерзавец подложил ей эту записку. Но это не вызвало у меня удивления: на «охоту на лисичек» приглашают только красивых девушек, а Миша не просто красива — она ангелоподобна.

Однако я был в досаде на полячку: вот привязалась к моим сигаретам! Нашла, в чем упрекнуть меня! Маленькая негодяйка.

(«Отказаться от сигарет. Ради нее? Нет. И не подумаю. Я и так стал сам не свой из-за этой девчонки и ее капризов. И пусть я люблю ее, но от сигарет ради этой истерички не откажусь. Отказаться от единственной отдушины, от сладкой привычки, и ради чего? Ради того, чтобы иметь возможность общаться с ней? Нет, Миша этого ты от меня не дождешься. Я не белый пушистый котенок, который отказывается от вкусного корма ради игры с фантиком. А ты и есть фантик — вроде близка ко мне, но в тоже время далека от меня, просто недосягаема»)

Я никогда не бросал слов на ветер, поэтому действительно проследил за тем, чтобы Миши не было на пошлой «охоте на лисичек», и, убедившись в том, что у нее хватило ума не приходить на это «веселье», я почувствовал некоторое облегчение. Но в воскресенье, когда я приехал за ней, чтобы пойти вместе на службу, она проигнорировала меня и сделала вид, будто не заметила мою особу, хотя прошла прямо перед моим носом, а затем села на велосипед и сама поехала в колледж Церкви Христовой. Одна, без меня и даже без Мэри. Я усмехнулся, но не стал ехать за Мишей: я остался холоден к ее поступку, можно сказать, даже раздражен ее упрямой позицией не общаться со мной, если я буду курить.

С тех пор, как я понял, что люблю эту девчонку, я только о ней и думал. Я честно старался хоть на минуту забыть о ней, но мой собственный дом не давал мне милости забвения: я видел кресло, на котором сидела Миша, в одной моей футболке, саму футболку, которая стала ее символом, ванная комната, в которой она переодевалась… Ну и как я мог успокоиться?

«Вот дерьмо! Упрямая девчонка так и игнорирует меня!» — думал я, видя полячку и в очередной раз чувствуя холод, исходивший от нее. Меня тяготило быть на растоянии, но прогибаться под ее капризы я не желал.

Однажды я увидел ее и Мэри, сидящих в кафе, и, делая вид, что читаю газету, слушал их разговор.

— Ты случайно не знаешь, кто такой Эдвард Григ? — спросила Миша Мэри.

Я усмехнулся: как он зацепил ее!

— Григ? По-моему, он норвежский композитор, — ответила Мэри. — Зачем тебе? Хочешь послушать?

— Это любимый композитор Фредрика. Мэри, я настоящая тупица! Так опозорилась перед ним!

— Перед кем?

— Перед шведом.

— Да брось ты! Подумаешь… О, Боже, там Эндрю! Нет, не смотри! Он поймет, что я увидела его, — вдруг прошептала Мэри.

— Мэри, это так глупо — любить человека и не делать ничего, чтобы быть с ним, — недовольно сказала ей Миша. — Сделай первый шаг и пригласи его куда-нибудь.

— Миша, ты в своем уме? Я не позвоню ему первая! Почему он сам не звонит?

— Может быть, он просто боится отказа?

— Все равно не буду звонить ему. А ты бы позвонила первая?

Миша промолчала.

— Вот видишь! — победно сказала Мэри.

— Мы сейчас говорим не обо мне, — парировала Миша.

— Но мне нужно знать.

— Я бы позвонила.

— И Фредрику?

Я невольно улыбнулся, услышав свое имя.

— И ему, — ответила полячка. — Слушай, не дури! Подойти к Эндрю и пригласи его погулять, иначе, потом будешь жалеть о том, что не сделала этого!

На минуту повисла тишина.

— Нет, я не могу… Нет, — тихо сказала Мэри.

После этого я не видел Мишу до седьмого декабря. В этот день я сдался и решил, что не буду курить, но только сегодня и завтра: ведь завтра, восьмого декабря, у нее будет День рождения. Мише исполнится девятнадцать лет. И, несмотря на то, что я был зол на Мишу и ее легкомыслие, не мог не поздравить ее. Для этого я посетил антикварный магазин и купил полячке подарок.

И сейчас, сидя в кресле своего кабинета и закинув ноги на стол, я смотрел на кулон, который выбрал для Миши: скромный, небольшой серебряный кулон в виде солнца. Я выбрал его не просто так, наугад, лишь бы что подарить: Миша напоминала мне маленькое солнышко, но живое и капризное. Я не любил солнце, но любил Мишу и то солнце, которым она была. В компании с кулоном шли два серебряных кольца, но я спрятал их в стол, решив, что не буду дарить их — это было бы прямым намеком на мои чувства к ней. Я держал кулон в ладони, думал о моей полячке, машинально вытащил из пачки, всегда лежащей на столе, сигарету, засунул ее в рот, но затем вспомнил о том, что сегодня и завтра я не курю, и со злостью выплюнул сигарету на пол. А потом устало приложил ладонь к глазам.

Мне было трудно любить Мишу. Любить и знать, что я для нее — всего лишь друг, но я не мог ничего изменить и молчаливо нес эту любовь. Любовь к Мише Мрочек.

Весь следующий день я провел в беспокойстве: все думал, когда и как будет лучше подарить ей кулон. И мне ужасно хотелось увидеть ее. Поговорить с ней, черт возьми.

Когда наступил вечер, я сел в машину и поехал на Коули-роуд, и в этот раз Мише не было в чем меня упрекнуть: я не курил целых два дня. Какая жертва с моей стороны.

И вот, я постучал в дверь. Я знал, что моя полячка одна: в доме раздавался только ее голос, а голос Мэри отсутствовал, чему я несказанно обрадовался. Миша открыла дверь и, увидев меня, застыла в удивлении. Она была просто прелестна в своей ужасной цветастой майке, в узких голубых джинсах и с толстой косой на плече.

Я стоял, спрятав руки в карманы пальто.

— С Днем рождения, — с легкой улыбкой сказал я.

— Ты не забыл? — Она тепло улыбнулась.

Миша выглядела очень растроганной: я даже не ожидал, что она так взволнуется. Хотя, как я мог забыть о ее гипер-эмоциональности?

— Как я мог? — ответил я, любуясь ее прекрасной улыбкой.

— Спасибо, Фредрик, мне так приятно! Мэри забыла и ушла, а ты нет. — Миша заморгала, часто-часто, чтобы скрыть слезы (но я не мог понять, слезы чего: радости моему приходу или сожаления того, что Мэри забыла о ее Дне рождения). — Заходи, я угощу тебя стаканчиком крови.

Я усмехнулся: она нарочно это сказала?

— С удовольствием выпью за твое здоровье, — подыграл я ей.

— Но ведь ты говорил, что это глупо, — тоже усмехнулась она.

— Обязательно нужно было напомнить мне об этом?

— Ладно. Заходи! — с улыбкой повторила Миша.

Я вошел в дом и закрыл за собой дверь, потому что Миша уже успела исчезнуть.

— Можешь не разуваться! Мы не пылесосили! — крикнула она из соседней комнаты. Конечно, она могла и не кричать, но я понял, что это уже вошло у нее в привычку.

Я последовал совету Миши и, не снимая ботинок, зашел в большую светлую комнату, которую освещали множество ламп. Хорошо знакомая мне гостиная.

«Довольно уютно» — подумал я, хотя три года назад уже был здесь, и тогда думал совершенно иначе. Но сейчас в этом доме жила Миша, поэтому теперь это был дом моей возлюбленной.

Через минуту вернулась Миша. Я обернулся к ней, достал из кармана кулон и сжал его в кулаке. Полячка с удивлением следила за моими действиями.

— Я не знаю, что ты любишь, и понятия не имю, что тебе нравится, но, когда увидел его, — я протянул к ней руку и разжал ладонь, — сразу вспомнил о тебе.

Миша с интересом смотрела на кулон, но не забирала его, словно боялась притрагиваться к нему. Потом она смущенно улыбнулась и забрала свой подарок.

— Я похожа на круг с лучами? — озорно спросила она, разглядывая кулон.

— Это солнце. Да, ты похожа на маленькое солнышко. — Я подошел к ней. — Давай я надену его тебе на шею.

Полячка отдала мне свое новое украшение, подняла косу, и я осторожно надел на ее тонкую шею кулон, хранившийся на самой обычной серебряной цепочке.

Миша выскочила в прихожую и стала вертеться у большого зеркала, висевшего на стене. Я облокотился на косяк проема, ведущего в гостиную, и с удовольствием наблюдал за ней.

— Спасибо, он такой классный! Я даже не ожидала! — прошептала она, обернувшись ко мне.

Глаза девушки блестели, а ее полный счастья взгляд заставил меня затрепетать, и я подумал: «Как же сильно люблю ее!».

— Не ожидала, что я поздравлю тебя? — улыбаясь, спросил я.

— Нет… Да… Я не знаю, как объяснить. — Миша смутилась и опустила взгляд на пол.

— Обойдемся без объяснений: у тебя День рождения, и я не мог пропустить его.

— Просто мне неловко. Ты поздравил меня, а я даже не знаю, когда ты родился. И, может, уже поздно поздравлять тебя в этом году.

— Не волнуйся, ты ничего не пропустила, потому что, когда у меня был День рождения, мы еще не знали друг друга. Жди первого сентября.

— Что ж, значит, до него еще далеко, — усмехнулась Миша.

— Да, далековато. — Я подошел к ней. — Знаешь, что самое смешное? Мне постоянно не везет, так как первого сентября всегда что-нибудь случается. Например, обе Мировые войны. Помню, я сидел в кафе, читал газету, и вдруг по радио объявили, что началась война.

— И так в оба раза? — Миша нахмурилась.

— Нет, во второй раз я вернулся с ночной охоты, и вновь как снег на голову. Война.

— Ты воевал?

— Да, оба раза добровольцем, но я хочу забыть об этом. Война — это уродливая бесформенная старуха, которая пожирает своих же детей.

— Извини, я не знала. — Она смутилась.

— Ничего, это в прошлом. — Вдруг я осознал, что моя рука тянется к ее щеке.

Миша тоже заметила это и отвернулась.

Я усмехнулся в насмешке над собой: как долго я смогу скрывать от этой девушки, что умираю от любви к ней, если мои действия говорят сами за себя?

— Мои братья тоже были на войне, и папа тоже. И муж Маришки, и его брат Седрик. Однажды самолет Мсцислава подстрелили, и он вынужден был выйти из игры, — сказала Миша, вновь уходя в другую комнату.

— Война — это не игра. Ты не понимаешь этого, потому что не видела всего того, что видел я. И, надеюсь, никогда не увидишь, — сказал я, с болью в душе от нахлынувших воспоминаний.

Я пошел за Мишей: оказалось, она ушла на кухню и теперь разливала из упаковки с изображением помидора донорскую кровь. В чашки. Обычные кухонные чашки для чая.

— Кстати, я ознакомилась с биографией Грига и послушала его произведения, — сказала Миша, ни на секунду не отвлекаясь от своего занятия.

— И как? Впечатлена? — поинтересовался я.

— Не очень. Шопен, на мой взгляд, куда более… Изысканее, что ли. А еще я послушала свирель и эту, как ее, уку… оку…

— Укулеле, — с улыбкой подсказал я. — Так и не запомнила ее название?

— Зато я точно знаю, что она мне не нравится: у нее легкомысленный звук, слишком радостный и расслабленный, а я не такая. Ты ошибся с этой уку… Ну, ты понял.

— Я рад, что ты проявила любознательность, — подбодрил ее я, действительно польщенный тем, что Миша поинтересовалась моими музыкальными предпочтениями.

Я сел за стол. Миша поднесла кружки и села напротив меня.

За окнами было темно: я нарочно приехал к полячке именно вечером, чтобы вручить ей подарок и уехать, и совсем не ожидал, что она пригласит меня в дом, поэтому сейчас размышлял о том, что подтолкнуло ее к этому шагу, но не мог найти ответа.

Я перевел взгляд на чашки с кровью и насмешливо улыбнулся: это было так странно, уютно: я и Миша сидели на кухне и пили донорскую кровь из чайных чашек. Я никогда не согласился бы на такое ранее, когда еще не знал Мишу, но сейчас был банально счастлив. Вот, до чего доводит любовь, и вот, почему я так не хотел влюбляться. В крайнем случае, влюбиться не так рано. Я знал, что когда-нибудь влюблюсь, но думал, что это случится не раньше, чем мне исполнится хотя бы триста лет.

Миша с довольным видом пила из своей чашки.

Чтобы не обидеть полячку, я тоже стал медленно отпивать кровь, хотя кровью это было трудно назвать — это была пустышка, и от такого дерьма сыт не будешь.

— И сколько ты пьешь этой… — Я хотел сказать «дряни», но полячка перебила меня.

— Два литра, — сказала она и глазом не моргнув.

— Чья она? — спросил я.

— Не знаю. Я просто получаю ее в контейнере.

— Она пустая. Ты когда-нибудь пила свежую кровь, прямо из вен человека?

— Нет, но надеюсь, ты научишь меня этому.

Я был рад ее доверию мне. Как это приятно, черт возьми.

— Ты же обещал, — нахмурилась она, видимо, неправильно истолковав мою усмешку.

— Конечно, когда захочешь. Можно начать учебу прямо сегодня ночью, — ответил я.

— Сегодня? Нет… Я не готова. Мне страшно, — тихо сказала Миша и долила в свою чашку гадкой невкусной крови.

— Страшно? Страшно убить человека? — переспросил я, не понимая ее страха, ведь убить для вампира — как пальцами щелкнуть. И пусть Миша еще очень юна, но ей все равно не должно быть страшно убивать людей.

— Вообще, зачем их убивать? Мы можем получать их кровь, никого не убивая. Донорская кровь очень вкусная, и, если… — Она осеклась, взглянув на мое лицо.

— Что за дурацкие мысли? — нахмурившись, строго спросил я.

— Я так думаю, — ответила она и отпила очередной глоток дрянной донорской крови.

— Твои размышления ошибочны: мы должны питаться естественно, ведь люди едят животных, а мы, так сказать, едим людей. Если мы рождены для того, чтобы убивать, мы должны убивать. Вот и все. Это закон, — сказал я. — Выброси из своей головушки эти мысли и смотри на мир трезво.

— Ты опять разозлился, — с упреком в голосе сказала полячка.

— Извини, просто твои детские мысли немного раздражают.

— Ах, вот оно что! — обиженно буркнула она.

— Да, раздражают, но только иногда, например, когда ты говоришь подобные глупости, — признался я, не щадя ее чувств.

— Грубиян, — вздохнула она. Просто вздохнула, а я думал, что она снова обидится.

Какая же она странная.

— Если ты так боишься убивать сама, то можешь просто посмотреть, как это делаю я, — предложил я, ища оптимальный вариант, чтобы не ранить неокрепшее сознание Миши.

— Правда? — Ее глаза заблестели. — А где ты охотишься?

— В соседнем городе и в ближайшей деревне.

— Так далеко? Зачем?

— Это надежный способ остаться непойманным и не раскрыть себя. Так что, ты со мной?

Миша опустила взгляд на стол.

— Я не знаю… Нет, наверно. В другой раз. — Ее энтузиазм почему-то погас.

— В другой раз я тебя не позову, — холодно предупредил я, недовольный ее колебанием.

— Ну и ладно! — обиженно сказала она.

— Это не шутка.

— Конечно! Ты никогда не шутишь. Ты вообще не умеешь шутить, — серьезно сказала Миша.

— Пойдем, погуляем, посмотрим на звезды. — Я решил перевести разговор на другую тему, так как увидел, что Миша всерьез обиделась.

— Как романтично, но нет, — ни на секунду не задумавшись, ответила полячка.

— Отлично. У тебя есть шахматы? — Я очень хотел отвлечь ее от неприятных мыслей.

— У Мэри где-то были. Зачем они тебе? — удивилась полячка.

— Умеешь играть? — вместо ответа спросил я.

«Дурак! Езжай домой и не навязывайся ей!» — проблеснуло у меня в голове, но я подавил эту мысль. Я не мог уехать: мне хотелось побыть с Мишей, и не важно, какое у нее настроение.

— Так себе. Братья учили меня играть, но из-за своей неусидчивости и лени я не сильна в шахматах, — ответила Миша и усмехнулась, словно посмеявшись над собой.

— Неси, — коротко сказал я. — Сыграем, если ты не боишься.

Миша насмешливо усмехнулась и поставила чашку на стол.

— Боюсь? Ха!

Она вышла из кухни, а я подошел к раковине и вылил в нее содержимое своей чашки, потому что все-таки не смог заставить себя выпить больше половины.

— Вот! Нашла! Но они старые… Эй, что ты делаешь? Ты вылил кровь? — послышался возмущенный голос полячки.

Она подскочила ко мне и заглянула в раковину.

— Эта кровь отвратительная просто до ужаса. Удивляюсь, как ты можешь пить ее, — спокойно ответил я.

Я всегда был прямолинейным. Вот уж порок, так порок.

— Ты обижаешь меня, — мрачно сказала Миша.

— Ничего подобного, я просто констатирую факт: кровь, которую ты пьешь, — обычное дерьмо.

— Ты опять ругаешься.

— Извини.

— Ну и грубиян же ты! Какими играешь?

Миша вышла из кухни, а я машинально направился за ней. Вдруг полячка остановилась и обернулась ко мне.

— Иди в мою комнату и расставь шахматы, а я пока вымою чашки. — Миша вручила мне шахматы и ушла, а я с волнением в душе вошел в комнату, на которую она указала.

Ее комната. Миша, сама того не зная, просто мучила меня. Додумалась. Отправила меня в свою комнату.

Я попытался отвлечься от мыслей, наполнивших мою голову, и, стараясь не смотреть вокруг, сел на пол и прямо на ковре раскрыл шахматную доску и расставил на ней шахматы.

К счастью, скоро в комнату вошла Миша и с улыбкой посмотрела на доску.

— Какими играешь? — вновь спросила она, усаживаясь на полу в позе лотоса.

— Ты ходишь первой, — сказал я. — Я играю черными.

— Как раз. Только не поддавайся мне.

— И не собирался, — усмехнулся я.

Миша играла довольно хорошо, но в ее игре не было логики: она совершала много ошибок, иногда очень наивных, и я легко просчитывал каждый ее ход, поэтому в два счета поставил ей шах и мат, три раза подряд.

Во время игры Миша была прелестна и немного смешна: она хмурилась, морщилась, возмущалась, когда я убивал ее фигуры, теребила пальцами свою майку и волосы, а когда я в который раз обыграл ее, полячка психанула и разметала шахматы по комнате.

— Ты довольно хорошо играешь, — искренне похвалил ее я, — но у тебя нет логики.

— Спасибо! — буркнула она, наверняка, крайне подавленная своей неудачей.

— Не расстраивайся, я научу тебя. — Я протянул ей руку для пожатия. — Ты достойный соперник. Или скоро им станешь.

Миша промолчала и вместо ответа скрестила руки на груди.

 

— От тебя пахнет сигаретами, — угрюмо сказала я, желая хоть как-то зацепить шведа: проигрыш в шахматы сильно покоробил мое самолюбие.

— Черт возьми, Миша, я не курю уже два дня. Это пахнет от одежды — она пропитана дымом, — спокойным тоном сказал Фредрик, но затем нахмурился.

— Два дня без курения? С чего бы это? — удивилась я.

(«Не из-за меня же!»)

— Чтобы ты не выгнала меня сегодня.

(«Все-таки из-за меня… Черт, а приятно!»)

— Ладно, в этот раз прощаю, — чуть смутившись, сказала я.

— Как благородно с твоей стороны, — усмехнулся он.

«Хорошо, что мы играли не на желание! — с облегчением подумала я. — И как деликатен этот швед! Ведь я играла просто ужасно. Меня бы и ребенок обыграл. Фредрик мог бы поставить мне мат еще с третьего хода, но вместо этого терпеливо ждал, когда я сделаю очередной глупый ход. Нужно было больше играть с братьями!»

Всю игру Фредрик был хладнокровным и абсолютно спокойно разбивал мою стратегию в пух и прах, и, несмотря на то, что я старалась продумывать каждый ход, он легко разрушал мои планы. В конце концов я разозлилась на собственную глупость. А этот швед просто мастер.

(«Но он сказал, что два дня как не курит. Ради моей благосклонности. Точнее, чтобы поздравить меня»)

Я была уверена, что Фредрик поздравил меня из жалости, но и рада тому, что он вспомнил о моем Дне рождения и приехал. В шведе явственно чувствовалась ледяная сила, спокойствие и сдержанность. Я никогда раньше не общалась с подобными… «людьми», ведь моя семья была эмоциональна, как и я. Вру: даже родные подшучивали над моей чувствительностью. Мне словно передались чувства всей семьи: я легко приходила в волнение, а чувствительность была настоящим моим проклятием.

— Пойдем в парк? — предложила я: мне нужно было развеять свое упавшее настроение.

— Жду тебя на улице, — просто сказал швед, надел свое пальто и вышел из дома.

Я подошла к окну и увидела, что Фредрик отошел от дома шагов на двадцать и зажал ладонями уши.

«Что он делает? Странный он сегодня» — удивилась я.

Быстро переодевшись, я натянула сапоги, надела любимое коричневое пальто и бледно-розовый шарф с бубончиками, вышла из дома, закрыла дверь и направилась к Фредрику. Он отнял ладони от ушей, обернулся ко мне и улыбнулся.

(«Красивый, но такой холодный! Если бы я хоть капельку ему нравилась! Нет, зачем мне это? Я никогда не полюблю его. Да и он… Как я могу даже думать об этом! Фу!»)

Я опустила взгляд на дорогу: когда я видела только асфальт и собственные ноги, мне было легче размышлять.

Мэри, которую я считала лучшей подругой, с самого утра уехала за город с друзьями. Она не поздравила меня. Забыла.
 А Фредрик — этот холодный айсберг, не забыл: он подарил мне красивый кулон и сказал, что я похожа на солнышко.

Когда я подошла к Фредрику, он предложил мне руку (должно быть, все же помнил о правилах приличия), но я не хотела вытаскивать руки из карманов.

— Красивый шарф, — с улыбкой сказал он.

— У тебя тоже красивый, только насквозь прокуренный. — съязвила я, хотя знала, что с его стороны это был комплимент.

Мы молча пошли вдоль Коули-роуд, и вдруг заморосил противный мелкий дождь.

— Ненавижу дождь! — сквозь зубы процедила я.

— А я люблю, — отозвался Фредрик.

Из наших ртов вырывался пар: наверно, было очень холодно.

— Правда любишь? Или это необходимость, которую ты принимаешь? — удивилась я.

Кто может любить такую морось? Наверно, только Фредрик.

— Люблю. А солнца мне и так хватает рядом с тобой.

Его слова поразили и смутили меня.

(«Это он серьезно? Такие слова… И от него»)

— Спасибо, — после недолгого молчания тихо сказала я.

— За что? — спросил он.

— За то, что не забыл.

— Я не смог бы забыть.

— Отличная память?

— К сожалению.

Я промолчала.

Мы шли по людной улице, освещенной желтыми фонарями, а мне казалось, что мы с Фредриком идем одни. Только я и он, и никого больше. Я шла рядом с ним и знала, что он надежен и что мне приятно его общество. Приятно, что он был рядом.

Вдруг я заметила в одном из пабов Эндрю: он сидел прямо около стеклянной витрины.

У меня тут же созрела идея.

— Я сейчас вернусь! — бросила я шведу и направилась в паб.

Зайдя в это заведение, я увидела в нем множество студентов и студенток Оксфорда, а также зрелых и даже пожилых людей, сидящих за столиками, пьющих пиво и курящих сигареты. От дыма, кружившегося в воздухе, я закашлялась, но смело направилась к Эндрю, сидящему в большой компании. Здесь же присутствовал и мажор Роб, но мне было плевать на него: я хотела помочь Эндрю и Мэри возобновить их отношения, ведь знала, что Эндрю все еще любит мою подругу, — он сам как-то сказал об этом своему другу, а я в тот момент просто удачно стояла недалеко от них.

Я подошла к Эндрю.

— О, кто это здесь? Маленькая польская принцесса! И в таком месте! Не меня ищешь? — ухмыльнулся мажор Роб.

— Мечтай, прилизанный слизняк, — ответила я ему.

— Тебя не было на «охоте». Я разочарован, — сказал он.

 «И ведь Фредрик тоже слышит все это… Что он подумает?» — с досадой подумала я.

Я проигнорировала мажора и обратилась к Эндрю.

— Эндрю, мы можем поговорить?

— Да, конечно. — Эндрю смутился, но поднялся из-за стола, и мы с ним вышли на улицу

— Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? — напрямик спросила я, чтобы узнать, свободен ли он для Мэри.

Он смутился еще больше, и это вызвало у меня улыбку.

— Вообще-то, нет… А что? — удивленно ответил парень.

— Ты очень хороший парень, Эндрю, а я…

— Подожди минуту! Слушай, ты очень красивая и хорошая девушка, но я уже давно схожу с ума по твоей подруге Мэри, так что, извини… — перебил он меня.

От его смешного предположения я просто обалдела.

— Ох, Эндрю, ты подумал, что я хочу пригласить тебя на свидание? — Я весело рассмеялась. — Дурачок! Я хотела сказать, чтобы бы ты пригласил Мэри куда-нибудь! В парк, на каток, в паб… Неважно куда!

— Извини, кажется, я переоценил себя. — Эндрю сильно покраснел, но я не хотела ставить его в неловкое положение, ведь он действительно был хорошим порядочным парнем и, к тому же, возлюбленным моей подруги.

— Ничего страшного! Кто не ошибается! Так ты пригласишь ее? — весело прощебетала я.

— Она со мной не пойдет… Нет, точно не пойдет. Летом мы с ней расстались, и, боюсь, я уже давно ей не нравлюсь.

— Ты ошибаешься, — серьезно сказала я.

— Правда? — Лицо парня озарила улыбка, и от волнения он прижал ладонь ко лбу.

— Чистая правда! Я сто раз говорила ей, позвонить тебе, но она тоже боится, что ты отвергнешь ее.

— Я даже не знаю, что сказать…

— Ничего не говори, а просто позвони ей.

— Но у меня нет ее номера…

— Записывай.

Эндрю так разволновался, что его руки дрожали, когда он набирал на телефоне номер Мэри.

— Ты позвонишь ей? — уточнила я.

— Да… Но ведь так нельзя… Нельзя за ее спиной…

— Тогда зайди к нам в гости. Будь мужчиной, Эндрю! Она любит тебя и жалеет о том, что вы расстались. Только не говори ей, что это я тебе сказала, иначе, она меня убьет.

Он умилял меня: каким сентиментальным был этот парень! Почти таким же, как я. И уж во сто раз эмоциональней Фредрика.

— Хорошо. Спасибо, Миша! Я даже не думал… — Эндрю глубоко вздохнул и смущенно улыбнулся.

— Ну все, смотри мне: пригласи ее! Пока! — Я хлопнула его по плечу и пошла к ожидающему меня шведу.

— Пока! Спасибо! — крикнул Эндрю мне вслед.

Жутко довольная собой, я подошла к Фредрику, но вдруг заметила, что его лицо было наполнено холодом.

— Никогда не вмешивайся в дела смертных! Они тебя не касаются! — строго сказал он.

— Но Мэри моя подруга! — тихо воскликнула я, немного испугавшись выражения его лица.

— У тебя не может быть подруги-человека. Ты — вампир! — тихо, но с нажимом, сказал швед.

— Уходи, — прошептала я. — Уходи!

Мне было страшно оставаться рядом с ним: от Фредрика веяло грозой, и, хотя я знала, что он не причинит мне вреда, мне стало страшно. Он словно был вытесан из чистого льда.

— Следи за собой, только и всего. Успокойся, пожалуйста, я не хотел напугать меня. — Швед протянул ко мне руку, но я уже горько плакала и сделала шаг назад, чтобы он не смог дотронуться до меня.

— Idź sobie! Ty masz lodowatych serce! Jesteś tylko… Iceberg! Bałwan ze sniegu!* — крикнула я и пошла прочь, больше не желая его видеть. Никогда! 

«Я — идиот, мать твою! Напугал ее! Довел ее до слез! Да что со мной творится? Ее слезы — это последнее, что я хочу видеть в жизни!» — со злостью на себя подумал я.

Я любил Мишу. Ее имя словно отбивалось с каждым толчком моего почти мертвого сердца. А я поступил так не по-мужски!

Но я испугался: Миша становилась все более человечной, и это ее вмешательство в дела этого парнишки — лучшее доказательное этому. Однако вместо того, чтобы спокойно все ей объяснить, я вновь заставил ее плакать. Я хотел обнять и утешить ее, но она убежала от меня.

Но я не мог отпустить ее.

Я обогнал Мишу и, схватив за руки, заставил ее остановиться.

— Миша, извини, извини меня! — настойчиво сказал я.

Она стала вырываться из моих рук.

— Отпусти или я закричу! — прошептала она: она уже не плакала, но ее глаза блестели от злости.

— Кричи на здоровье, ты же знаешь, что я не причиню тебе никакого вреда, — тихо сказал я.

— Nie rozumiem, dla czego nienawidzisz ludzi? Są godni politowania!** — громко крикнула она. — Потому что я гораздо старше тебя и прожил достаточно времени, и уж точно намного больше, чем ты. Я видел то, чего ты никогда не увидишь, и у меня была возможность обрести свое

_________________

 

*Уходи! У тебя ледяное сердце! Ты всего лишь… Айсберг! Снеговик! (польск).

**Не понимаю, почему ты так ненавидишь людей? Их нужно жалеть! (польск).

 

мнение о людях: сначала, как и ты, я восхищался ими, потом разочаровался в них, а сейчас презираю. Да, я не люблю людей, но всего лишь хочу уберечь тебя от душевной боли, — объяснил я на польском, чтобы никто не смог понять наш разговор.

Миша молча слушала меня, но по ее взгляду я понял, что все сказанное мной не тронуло ее.

Проходящие мимо люди глазели на нас.

— Не навязывай мне свое мнение! Никогда! Лучше я сама обожгусь, и не раз! Хоть тысячу раз! Но это будет мое личное, только мною созданное мнение! Понял?

— Прекрасная позиция, но оставим эмоции на потом. Мы шли в парк, помнишь?

— Да, шли! Но ты все разрушил! Думаешь, что после того, как ты накричал на меня…

— Я не кричал на тебя! — возмутился я. — Я даже голос на тебя не повышал!

— Накричал! — упрямо крикнула Миша. — И после этого ты думаешь, что я пойду с тобой? Черта с два! — Она стала яростно вырываться из моих рук, и мне пришлось отпустить ее.

Полячка быстро направилась в обратную сторону.

В этот раз я не пошел за Мишей, ведь понимал, что ей необходимо остыть и поразмышлять о произошедшем, но боялся, что теперь она перестанет общаться со мной. Страх этого прервал мое дыхание. К тому же, я испортил ее День рождения.

Зная, что Миша не хочет даже слышать обо мне, я побрел по улице, проклиная свою нетерпеливость, и гулял так больше двух часов, пока вдруг вновь не увидел мою полячку, бегущую по улице в своей цветастой майке, голубых джинсах и кедах.

«Что она делает?» — удивился я: она бежала, едва не сбивая с ног людей, стоящих на ее пути, и пробежала мимо меня, словно не заметив.

(«Куда она бежит, в таком ужасе? Да еще и в домашней одежде? Что происходит, черт возьми?»)

Я вскочил со скамьи и побежал за Мишей. Я чувствовал, что происходит что-то непонятное, но сильно напугавшее полячку.

 

(«Вот тебе и День рождения! Кошмар какой-то! Да что себе позволяет этот шведишка? Накричал на меня! Нет уж, больше никогда не буду с ним разговаривать! Чурбан бесчувственный!»)

Меня терзала такая обида на Фредрика, что я расплакалась и, плача, шла по дороге, не видя ни людей, ни машин. В эти минуты я возненавидела шведа.

(«Сноб! Человеконенавистник! «Я больше прожил, я больше знаю!». И это меня он считает истеричкой! Он сам истеричка!»)

 Вернувшись домой, я разулась, переоделась в домашнее и сняла кулон: меня подмывало выбросить его в мусорный пакет, но потом я подумала, что украшение не виновато в том, что тот, кто его подарил, уже второй раз наорал на меня и довел до слез.

Я включила на ноутбуке новый мультфильм и легла в кровать. Мой гнев на Фредрика немного остыл, но я все еще была полна обиды на него.

Чтобы хоть как-то заполнить свое добровольное одиночество, я решила принять ванну с пенкой и пошла наполнять ее водой, но вдруг громко зазвонил мой смартфон. Мелодия звонка сказала мне, что звонит Мэри.

— Ну что, гулена? Когда будешь дома? — сразу же спросила я.

Но, к моему изумлению, Мэри хихикнула, а шум в трубке стоял такой, будто подруга звонила прямо со стадиона во время решающего матча: крики, песни, свист…

— И где это ты? — спросила я: у меня было плохое предчувствие. Очень плохое.

— Я сейчас развлекаюсь! Мы пьем пиво, а еще вино! А еще… как это… в общем, дрянь какую-то. — Мэри снова хихикнула, а я уже кипела от злости: она опять была пьяна!

– Ты в очередной раз напилась? Клянусь, я не пущу тебя домой! — взорвалась я.

Я разволновалась: мне стало страшно за Мэри: она была молодой, красивой и наивной девочкой, да еще и пьяной в стельку. А в пабе, наверняка, было полно пьяных мужиков и студентов, у которых чешется одно место!

— Где ты? — настойчиво спросила я, собираясь идти за ней.

— В пабе, с друзьями! Мы вернулись в город еще давно… А еще здесь много людей… Ого, а сколько симпатичных парней! Здесь так весело! Да, Дэн, еще пива! Спасибо… — Мэри опять хихикнула, и это раздражило меня еще больше. — Миша, приходи! У нас весело! Хватит уже пить свой дрянной сок! Я закажу тебе пива!

— Черт, Мэри, где ты? — закричала я на нее, надевая кеды.

— Я же говорю: в пабе! Тут классно!

— Как он называется?

— Как называется? Майк, как называется это крутое заведение? «Белая лошадь»! Так я заказываю тебе пиво? Эй, официант! Пива мне и моей подруге!

Я отключила смартфон, швырнула его на ближайшую тумбочку, выскочила из дома и побежала в «Белую лошадь».

Мне было безумно страшно за подругу: с ней может произойти, что угодно! Нет уж, пусть эта пьяная дурочка спит дома, а не сидит в пабе, в компании «симпатичных парней»! И почему только я чувствовую за нее ответственность?

Я прекрасно знала, где находится этот проклятый паб, ведь каждый день проезжала мимо него, когда ехала в колледж.

(«С чего она напилась? Друзья напоили? А она, дуреха, так и повелась! Ну, я ей задам! Она у меня получит!»)

Добежав до паба, я с силой толкнула входную дверь и вошла в зал. Бег не успокоил меня, и я буквально кипела от злости. Я не увидела Мэри, но услышала ее высокий резкий голос: она была где-то рядом, но в зале ее не было. Я заметила на одном из столов ее сумочку и подошла к нему: за столом сидело пятеро пьяных парней и две девушки, в таком же состоянии.

— Где Мэри? — строго спросила их я.

— Ты, наверное, Миша! Пиво будешь? За знакомство! — весело воскликнул один из пьяньчуг.

— Я спрашиваю: где Мэри? Отвечайте, быстро! — вскричала я.

Компания вздрогнула от моего крика.

— Она там… С Майком… — ответила одна из девушек, пьяным взглядом указывая на дверь, наверняка, ведущую в задний двор.

Я прислушалась: да, она говорила правду… Голос Мэри… Я слышала его очень четко… Но, что это?

«Нет, перестань… Я тебе не шлюха… Нет, отстань, козел! Убери руки! А-а-а, нет!»

«Он насилует ее!» — лихорадочно пронеслось в голове.

 Я выбила дверь и выскочила в задний двор, спасать Мэри.

 

Миша со скоростью метеора вбежала в паб.

«Что она там забыла?» — удивился я, зная, что в этом пабе собираются любители напиться до поросячьего визга.

Я быстро зашел вслед за Мишей и увидел ее, стоящую у столика с пьяной компанией и твердившую: «Где Мэри?»

Все пьяные лица вокруг восхитились красотой Миши, и их похабные мысли отражались в глазах.

Меня передернуло от отвращения и злости, но я услышал крики Мэри и увидел, как Миша побежала к ней.

(«Да она не владеет собой! Она убьет его!»)

Я побежал за Мишей, выбежал во двор и увидел ужасную, отвратительную картину: Мэри лежала на земле и истерично рыдала, а Миша… Она была вне себя: это была даже не Миша — это была ее вампирская сущность. Она держала на вытянутых руках взрослого бугая и душила его. Он уже начал хрипеть.

Я подскочил к полячке и схватил ее за руки.

— Отпусти, — тихо сказал я ей. — Ты убьешь его!

— Он заслуживает смерти! Подонок! Сукин сын! Он чуть не изнасиловал Мэри! — сквозь зубы процедила Миша: ее глаза были наполнены яростью, а тело дрожало крупной дрожью.

— Здесь куча свидетелей. Тебя посадят. — Я с силой разжал ее пальцы, сжимающие горло насильника. Тот упал на землю и громко закашлялся.

Миша закрыла лицо ладонями и громко зарыдала.

Я наклонился к тому, кого она едва не задушила.

— Если хоть слово кому-то об этом скажешь, я убью тебя, сволочь, — прошептал ему я. — А теперь проваливай отсюда!

Он поднялся и, судорожно кашляя, побрел в зал.

«Завтра же убью его» — решил я и посмотрел на Мишу: она дрожала, как лист на ветру, и плакала, закрыв лицо ладонями. В моей душе что-то оборвалось: моя полячка выглядела невероятно хрупкой и беззащитной, и меня охватило желание защитить ее от всего. От страданий и волнений. И от людей.

Я обнял ее, но она была в таком стрессе, что не заметила этого и продолжала плакать и дрожать.

— Не плачь. Все позади, — прошептал я ей на ухо.

Миша не ответила: у нее была самая настоящая истерика.

— Все, перестань. Я здесь и не оставлю тебя. Ты слышишь? — немного грубовато сказал я.

Миша отняла ладони от лица и подняла его ко мне.

— Фредрик! — Она громко всхлипывала и никак не могла успокоиться. — Я чуть не убила его! Чуть не убила!

Я снял свое пальто и завернул в него полячку.

— Но не убила же. Все хорошо, не волнуйся. Я сам с ним разберусь Посмотри, как там Мэри.

Миша подбежала к своей пьяной подружке.

— Она не двигается! — в ужасе вскрикнула она, теребя Мэри.

Я подошел к ним, взглянул на Мэри, взял ее на руки и сказал Мише:

— Ничего страшного. Она просто отключилась. Пойдем.

Мы вошли в зал и быстро направились к выходу, привлекая к себе внимание пьяных посетителей. Когда мы пришли в дом девушек, Миша указала мне на комнату Мэри, там я положил Мэри на кровать и собирался уйти, чтобы не мешать Мише, но, увидев, что я направляюсь к двери, она схватила меня за руку.

— Не уходи! Мне страшно одной! Ты мне нужен…

У меня перехватило дыхание: слышать такие слова… И от Миши! Я не мог отказать ей, к тому же, она до сих пор не пришла в себя: она уже не плакала, но все еще всхлипывала. Я невольно вернулся с ней в комнату Мэри.

— Что с ней? — спросила меня Миша, глядя на меня таким доверчивым и потерянным взглядом, словно спрашивала: «Что вообще происходит?»

— Ничего страшного, она без сознания, но скоро очнется, — ответил я. — Тебе нужно успокоиться. Прими ванну, а я сам разберусь с твоей Мэри.

— Как я пойду в ванную, если она в таком состоянии? — Миша всхлипнула и откинула со лба подружки упавшие на него пряди.

— Ты переволновалась, и, поверь, твое присутствие ей никак не поможет. Да и вряд ли ты знаешь, как нужно помогать людям, оказавшимся в таком состоянии. А я видел случаи и похуже.

— Когда?

— На войне, но это было намного страшнее, чем состояние опьянения. Иди, Миша, — настаивал я.

Вдруг случилось что-то невероятное: Миша положила свои ладони на мою грудь. Я чуть с ума не сошел от этого.

— Спасибо, Фредрик… Я действительно не знаю, что делать, — прошептала полячка.

— Я понимаю. Но все уже позади. Я здесь и не уйду.

— Спасибо… Как ты думаешь, нужно позвонить ее брату? — Она убрала свои ладони и переключила внимание на Мэри.

— Не сегодня. Завтра посмотрим на ее состояние и решим.

 — Как ты узнал, где я? — вдруг спросила Миша.

— Ты пробежала мимо меня, и я направился за тобой.

— Зачем?

— Ты была очень напугана. Кстати, все еще обижаешься на меня? — в свою очередь спросил я.

— Теперь нет: если бы не ты, я убила бы того ублюдка, а если бы я сделала это…

— Не думай об этом. Расслабься.

— Не могу… — прошептала она и всхлипнула.

Мне было жаль Мишу: это было первое сильное потрясение в ее короткой жизни, и она с трудом справлялась с ним. А если бы меня не было рядом? Даже думать об этом страшно.

Но меня смутило ее поведение на заднем дворе паба: Миша так разозлилась, что не могла контролировать себя и едва не задушила того негодяя. Как вовремя я оказался рядом: хорошо, что я побежал за ней, был с ней в эту минуту и защитил от первого, но незапланированного, в ее жизни убийства.

— Когда она проснется? — встревоженным тоном спросила Миша, положив ладонь на голову пьяной подруги.

— Не сегодня. Забудь о ней и подумай о себе, — жестко сказал я: меня обжигала жуткая злость на эту бестолочь Мэри и ее легкомысленное поведение: из-за нее Миша была вне себя от волнения и страха.

Сама полячка вздохнула, достала из шкафа шерстяной плед и попыталась укрыть им Мэри.

— Нужно раздеть ее и уложить в кровать, — сказал я Мише, кивком головы указывая на пьяную девчонку. — Сделай это, а я пока приготовлю ей кое-что.

Я вышел. Моя душа кипела от гнева: сколько проблем принесла эта смертная всего лишь за один вечер!

 

Я не знала, что со мной: меня била мелкая дрожь, а ведь раньше я считала, что мы не способны дрожать.

Что было бы с Мэри, если бы я не пришла? Или пришла хотя бы на минуту позже? Тот пьяный ублюдок изнасиловал бы ее! Господи… Ненавижу насилие! Я убивала бы всех насильников и была бы орудием, наказывающим их!

Я была безгранично благодарна Фредрику: он спас меня от убийства. Он со мной. Он успокаивал меня. Он все решил и сделал это без упреков и выговоров. Он позаботился обо мне. Фредрик, этот айсберг. Он взял все на себя. А если бы его не было рядом? Я натворила бы кучу ошибок. Но швед позаботился обо мне. Но почему? Зачем ему нужны эти хлопоты?

С такими мыслями я включила электрический камин, раздела Мэри и укрыла ее одеялом. Фредрик принес в кружке какую-то дурно пахнущую смесь и поставил ее на тумбочку рядом с кроватью Мэри.

— Пойдем, она не проснется до самого утра, — сказал швед и протянул мне руку.

Я приняла ее, и мы пошли в мою комнату. Странно, но теперь наедине с ним я не чувствовала неловкости: теперь мне было спокойно. Мы сели на пол, оперлись спинами на мою кровать и молчали.

— Ты все еще дрожишь, — тихо сказал Фредрик, а затем положил ладонь на мою талию и притянул меня к себе.

Я даже не удивилась этому, а просто положила голову на его плечо. Швед вздохнул.

— Я так устала, — прошептала я. — Когда она позвонила мне, я чуть с ума не сошла… А там… За что мне это все, Фредрик?

 

— Ты сама выбрала такую жизнь, — жестоко сказал я, чтобы отрезвить ее и показать, что она сама виновата в этом.

— Я не думала, что будет так, — прошептала Миша.

— Завтра же найду для тебя квартиру, — сказал я не терпящим возражений тоном.

— Нет, — тихо сказала полячка, — я не сдамся.

— Недавно ты говорила обратное, — напомнил я ей, чуть разозлившись ее противоречивым поведением.

— Да, но я передумала.

— Ты переедешь ко мне. — Мой голос дрогнул: черт, я был готов даже на это, лишь бы Миша жила спокойно. — И я тебя не спрашиваю. Я должен защитить тебя.

— Ничего ты не должен. И нянчиться со мной тоже.

 Я ничего не ответил, а только крепче обнял ее. Это был не лучший момент, но я был безумно рад тому, что обнимаю ее и что ее голова лежит на моем плече.

— С моей стороны — это совершенно добровольно, — сказал я, обдумав каждое слово.

— Тогда делай, как знаешь: но лучше не общайся со мной. Я приношу одни неприятности… Всем, кто меня окружает, — сказала полячка, и от ее слов я невольно улыбнулся. — Так что подумай, Фредрик, стою ли я таких волнений.

— Я уже все решил, и хоть не понимаю и не одобряю твоего решения насчет Мэри, но принимаю его. Если ты так хочешь постоянно страдать из-за нее — страдай.

— Не говори так. Я не знаю, что еще сказать. Я запуталась.

— Успокоилась? — спросил я.

— Не знаю.

— Дрожать ты перестала, а это уже результат.

— А знаешь, мы с Мэри смотрели фильм про вампиров, и там они могли ходить по стенам и потолку, — вдруг сказала Миша.

Я тихо рассмеялся, удивляясь резкой перемене в ней: она заговорила о фильме!

— К чему ты об этом вспомнила? — усмехнувшись, спросил я.

— Просто. А мы можем так делать? — поинтересовалась она, и в ее голосе прозвучала надежда.

Мы можем много чего, но настолько нарушать законы физики не можем даже мы. Хотя, конечно, это было бы здорово.

— Да здорово… Если хочешь, можешь уходить, — вдруг резко сказала Миша.

 

Я решила, что ему в тягость утешать меня. Так пусть уходит!

— Мне никуда не нужно, — ответил Фредрик. — Ты меня выгоняешь, что ли?

— Нет, мне хорошо с тобой, — честно призналась я.

— Даже так?

— Что в этом такого?

— Раньше ты говорила, что тебе со мной не более, чем интересно.

— Я изменила свое мнение.

— Что ж, я рад, — спокойно сказал на это швед.

— Почему? — спросила я.

— Потому что тоже изменил свое мнение о тебе.

Я машинально взглянула на него.

— И что ты думаешь обо мне сейчас?

— Что ты несносная и очень чувствительная, — ответил швед.

— Несносная? Да, признаю. А ты — холодный, — парировала я.

— Не холодный, а спокойный.

— Слишком спокойный.

— Какой есть.

— Поэтому с тобой мне спокойно.

Фредрик ничего не ответил.

Мы просидели до самого утра. В молчании. А когда Мэри проснулась, Фредрик ушел. Когда он уходил, я еще раз искренне поблагодарила его за все.

— Я рада, что ты был со мной в те минуты. Не знаю, что было бы, если бы ты не остановил меня, — призналась я, провожая его.

Швед усмехнулся и пристально посмотрел в мои глаза. Мне стало неловко.

— Не за что. Я всегда буду рядом, Миша, даже если ты меня прогонишь, — сказал он, но в его голосе была такая ирония, что я не поняла, пошутил он или нет. Он уехал, заставив меня глубоко задуматься над его словами.

(«Не понимаю, почему моя семья категорически запрещает мне общаться с ним? Он совершенно не так плох, чтобы запрещать мне это. Фредрик — странный и спокойный… Иногда вообще непонятно какой. Но, думаю, это в силу его скандинавской ментальности. Ведь он — швед, и поэтому такой же хладнокровный, как и все скандинавы. Да уж, я со своей славянской эмоциональностью кажусь ему сущим дьяволенком. Но он все равно помогает мне, хотя ему это совсем не нужно. Он спокойно жил, а тут приехала я и нарушила ритм его жизни, заставила его помогать мне, заботиться обо мне. Ведь Фредрик заботится. Он просидел со мной до утра, пусть молча, но обнимал и утешал меня. Это швед странный, но… удивительный. И девушке, которую он полюбит, очень повезет»)

На этой мысли я оборвала свои раздумья, чтобы не задаваться вопросом, как я отношусь к нему. Мне не хотелось думать об этом. Не хотелось вдруг узнать о том, что Фредрик небезразличен мне.

— О… Вот это да… Как голова болит… Легче сдохнуть.

Голос Мэри.

Я мигом влетела в ее комнату.

— Проснулась? — с упреком сказала я, встав напротив ее кровати.

— Да, и у меня жутко болит голова! Что случилось? Ты выглядишь злой, как бойцовская собака. — Мэри попыталась приподняться на локтях, но бухнулась обратно в постель.

— Что случилось? Я расскажу тебе! Ты напилась как свинья, позвонила мне… — начала я свое обвинение.

— Клянусь, я не собиралась напиваться! И уж звонить тебе точно не хотела, я же знаю, как ты к этому относишься. — Мэри закрыла лицо ладонями. — Черт, какой яркий свет!

— Не собиралась, но все равно напилась! Ты даже не представляешь, до чего довела меня! Если бы не Фредрик… — Я осеклась: не рассказывать же ей, что я чуть не убила человека!

— Ну, прости меня! Я не знала, что делала!

— Как это не знала? Хочешь сказать, что тебе силой вливали проклятый алкоголь? — рассердилась я, подходя к ней и подавая ей кружку с напитком, который приготовил швед. — На, пей!

— Что это за бурда? Пахнет ужасно. — Мэри взяла кружку и поморщилась. — Фу, я не буду это пить!

— Если не выпьешь, я окуну тебя в ледяную ванну, — мрачно сказала я.

— Но…

— Я не шучу.

Мэри скривила лицо, медленно выпила напиток и отдала мне пустую кружку.

— Ну и дерьмо! Ядерное… Фу, меня сейчас стошнит!

— Удивительно, как тебя не стошнило ночью, — сказала я.
 — Думаю, на работу ты сегодня не пойдешь.

— Какая работа? Я сейчас позвоню и скажу, что умираю!

— Зачем ты вообще пила? Ты обещала мне! Как теперь я смогу доверять тебе? — сказала я, оскорбленная ее поведением.

— Миша… Прости, это вышло случайно! Мы вернулись с пикника, зашли в паб, выпить по кружке пива… А там был этот мажор, ну, твой мажор…

Я навострила уши: упоминание о мажоре Робе насторожило меня.

— Он подошел к нам и сказал, что у него День рождения и что мы должны выпить за его здоровье… А можно попросить тебя кое о чем?

— Нет! Рассказывай, что было дальше! — Я закипала от гнева.

— Ну так вот: он принес нам бутылку виски, а потом еще что-то, мы выпили… Виски был такой крепкий, что у меня прямо все скрутило внутри…

— Скрутило, но ты все равно пила!

— А когда я напилась, Роб стал расспрашивать меня о тебе…

— Что? — Я просто обалдела.

«Он специально напоил Мэри, чтобы выведать что-то обо мне? Вот ублюдок!» — подумала я, полная гнева на этого мажора.

— Я не помню, что рассказывала ему, но он вроде банальщину спрашивал: откуда ты, где живешь, сколько тебе лет, есть ли у тебя парень и так далее… Миша, умоляю, приготовь мне ванну.

— А потом? Что было потом? — допытывалась я.

— Потом он ушел… И больше я ничего не помню.

— И ты не помнишь, как… — Я осеклась, решив, что раз Мэри ничего не помнит, не стоит доставлять ей шок жутко неприятным известием о том, что ее чуть не изнасиловали.

— Что? Я еще что-то натворила?

— Не помнишь, как я пришла за тобой? — Я решила молчать о вчерашнем событии.

— Нет, ничего не помню. Миша, мне так стыдно, что я готова повеситься! А еще я жутко хочу спать.

— Так спи дальше! — Я вышла из комнаты Мэри. Все во мне пылало огнем гнева.

«Значит, это проделки мажора Роба. Он напоил Мэри, чтобы побольше узнать обо мне! Я покажу тебе, сволочь, как лезть в мою жизнь!» — со злостью подумала я.

Было около семи часов утра, поэтому я быстро собралась на пробежку, в восемь прибежала домой, приняла душ и стала собираться в колледж.

Весь день я была крайне раздражена, на лекциях ничего не записывала, а речи одного преподавателя, о превосходстве человека над всеми другими живыми существами на этой планете, казались мне смешными.

«Люди! Какого высокого вы о себе мнения!» — думала я, в душе злорадно усмехаясь.

Даже Элли сказала, что сегодня я просто вне себя. Но, честно отсидев все лекции и занятия с тьютером, я направилась к своему велосипеду, и тут из колледжа вышел мажор Роб, в окружении своей свиты. Я резко остановилась и пристально посмотрела на этого мерзавца. Меня передернуло от злости. А он, тоже заметив меня, заулыбался своей приторной улыбочкой.

Я пошла к нему, а он сказал своим друзьям, чтобы они подождали его и «наблюдали за укрощением строптивой», и пошел ко мне навстречу. Его придворные шуты остались на месте и с интересом наблюдали за нами.

Довольный вид мажора заставил меня усмехнуться: он подумал, что я буду говорить ему о чувствах?

Мы встретились на середине площади колледжа.

— Я знал, что рано или поздно ты придешь ко мне, — сказал мажор, окидывая меня похотливым взглядом. — Поэтому я прощаю тебе ту пощечину, малышка.

— Я так надеялась на это! — подыграла я, но затем повысила голос. — Как ты посмел так поступить с моей подругой?

Я была безумно зла, а виновник вчерашней трагедии стоял передо мной и ухмылялся.

— Ты о той пьянчужке? — Мажор поправил свои прилизанные гелем волосы.

— Не смей ее так называть! Это ты специально напоил ее, чтобы у нее развязался язык и она разболтала тебе насчет меня! — сказала я, пытаясь не сорваться и не врезать по его физиономии.

— Миша, милая, я просто хотел узнать о тебе хоть что-то, ведь ты бегаешь от меня и не даешь мне никаких шансов…

— Не смей называть меня «милая»! — четко процедила я. — Ты всего лишь жалкий мерзкий червяк! Предупреждаю: не лезь ко мне и к моей подруге, иначе…

— Иначе? — Он словно забавлялся.

— Иначе, для тебя это плохо кончится, — почти прошептала я.

Мажор насмешливо ухмыльнулся.

— Ты не знаешь с кем разговариваешь. За твои оскорбления я могу подать на тебя в суд, но согласен решить все полюбовно. Ты понимаешь, о чем я?

— Подашь в суд? — Я даже усмехнулась от его заявления. — Вперед! Но это ты даже не представляешь, кто перед тобой.

— Я предупредил тебя и больше не хочу слышать, что ты ругаешься. Такой милашке, как ты, не к лицу вести себя так невоспитанно. Оставь ругательства базарным бабам.

— Я тоже тебя предупредила. Жди первого января!

Нужно было бы дать ему пощечину или ударить коленкой в пах, но я была так зла, что могла убить его одним ударом, поэтому решила поскорее ретироваться.

— Нет ничего приятнее, чем укрощать настоящих породистых строптивых лошадок, Миша! А я в этом деле — первоклассный укротитель! — крикнул мне вслед мажор Роб.

Его компания засмеялась.

 «Жалкий человечишка! Ты подписал себе смертный приговор!» — с удовольствием подумала я, мечтая о том, чтобы январь настал как можно скорее.

Едва я подошла к своему велосипеду, как вдруг рядом со мной остановился «Мустанг» Фредрика: его машину я узнала бы из тысячи таких же, потому что от нее веяло сигаретным дымом.

 

Я уехал от Миши в странном настроении. С момента, как мы расстались, я не мог думать ни о чем, кроме как о вчерашней ночи. Миша была такой испуганной, как ребенок, прячущийся под столом во время грозы, и, когда я обнял ее, она положила свою голову на мое плечо — тогда в моей душе что-то оборвалось: я почувствовал, что нужен ей. Может быть, она сама не понимает этого. Я приехал в свой дом, и он показался мне таким унылым, пустым и пропитанным сигаретным дымом, что я с трудом смог провести в нем хотя бы час.

Мне не хватало Миши. Это было какое-то сумасшествие.

 Решив избавиться от того, что так не нравится полячке, я настежь распахнул все окна, чтобы изгнать из дома дым сигарет. И, черт побери, как я прогнулся, но решил бросить курить. Навсегда. Миша заслуживает этого. К тому же, теперь я не мог жить, не видя ее, а она не шутила, когда пригрозила, что не будет общаться со мной, если от меня будет пахнуть сигаретами. В любом случае, курение было не таким важным элементом в моей жизни, каким стала Миша.

Сегодня утром я убил ублюдка, который лез к Мэри, и сейчас его труп покоился глубоко под землей в глуши леса. Затем я поехал в колледж, а после занятий — к колледжу Миши, и увидел полячку, идущую к велосипеду, но, когда наблюдал за ее разговором с каким-то молодчиком, просто вскипел от злости: я хотел выйти из машины и убить его, но, по словам Миши, понял, что она сама запланировала избавиться от него, но все же, решил узнать, сильно ли он достает ее.

Я подъехал к Мише: она была прелестна в своем коричневом пальто и с распущенными волосами.

Она остановилась. Я опустил стекло.

— Привет. Как Мэри? — спросил я, не выходя из машины: было очень солнечно.

— Привет. Мэри проснулась и опять заснула, — улыбнулась Миша. — А как ты?

— Я? Отлично. — Я усмехнулся. — Слышал твой разговор с этим подонком. И давно он тебя достает?

— Не волнуйся, я с ним разберусь. Он свое получит. — Она нахмурилась и раздраженно вздохнула.

— Не сомневаюсь. Почему ты не сказала мне о том, что он лезет к тебе?

— Зачем? Это мои проблемы, — пожала плечами Миша.

— Твои проблемы — это мои проблемы, — спокойно сказал я.

Миша заметно смутилась от моих слов и промолчала.

— Запомни на всю жизнь: порода не означает признак ума. Садись, поедем ко мне, — сказал я.

— Не могу, мне нужно идти к Мэри. — Она сказала это так торопливо, словно испугалась моего предложения.

— Мэри будет спать до самого вечера, поверь мне, — усмехнулся я: ее колебание позабавило меня.

— Откуда ты знаешь?

— Я кинул в кружку снотворное.

— Это еще зачем!

— Чтобы твоя пьянчужка выспалась. Поедем: вчера у тебя был тяжелый день, и тебе нужно развеяться.

Миша натянуто улыбнулась, но села в машину.

— Ты не курил? — строго спросила полячка.

— Нет. — Я завел машину. — Ты ходишь на служения?

— Без тебя я была там всего один раз и то совсем одна: Мэри отказалась идти и сказала, что религиозные нотации и так слышит каждый день от преподобного Чарльза. В общем, мне было неловко одной и я не смогла перебороть свой страх. Давай сходим с тобой в это воскресенье?

Ее предложение обрадовало меня: она вновь доверяла мне. Я был счастлив, невероятно, по-дурацки счастлив.

— Конечно, — спокойно ответил я. — Сходим.

— И, кстати, не говори Мэри о том, что вчера случилось: она не помнит того, что ее чуть не изнасиловали, — попросила Миша.

— Ты прекрасно знаешь, что у меня нет желания общаться с твоей Мэри, — серьезно ответил я. — Пора бы тебе это запомнить.

— Но ты спас ее вчера, — возразила Миша.

— Нет, я спасал тебя, а насчет Мэри: мне все равно, что бы с ней произошло, — честно признался я.

Полячка приподняла брови и, наверно, ей стало неприятно оттого, что я так уничтожительно отозвался о ее подружке.

— Ладно, в этот раз не буду защищать ее, — сказала Миша.

— Вот и отлично.

— Скажу одно: ее специально напоили. Из-за меня.

— Тот прилизанный подонок? Да, слышал. Но ведь он не вливал в нее алкоголь насильно. Только представь: Мэри крепко привязана к стулу, и в рот ей прямо из бутылки вливают… Что она там пила?

— Виски… Но, пожалуйста, прекрати.

Я понял, что Мише неприятно разговаривать об этом, поэтому выполнил ее просьбу и замолчал.

— Послушай, мне и вправду очень неприятна эта ситуация, но я не собираюсь сдаваться, — настойчиво сказала Миша, видимо, неверно расценив мое молчание.

— Я это понял и уважаю твое мнение, — сказал я.

— Ты можешь ответить мне на один вопрос?

— Конечно.

— Почему ты предложил мне переехать к тебе? Ведь раньше ты так сопротивлялся этому.

 «Потому что я безумно люблю тебя и готов терпеть твои капризы и страдания моей безответной любви» — подумал я, холодно усмехнувшись своим мыслям.

— Вчерашняя ситуация была крайне неоднозначной, а твой перезд ко мне был бы самым лучшим решением. Но, конечно, поступай, как знаешь, — ответил я, стараясь, чтобы на моем лице не дрогнул ни один мускул.

— Замечательный, ничего не объясняющий ответ, — усмехнулась полячка. — Молодец, ушел от ответа.

— Ох, Миша, ты как всегда в своем репертуаре, — вздохнул я.

— Так зачем мы едем к тебе?

— Буду учить тебя играть в шахматы, — ответил я. — Чем больше мы будем играть, тем быстрее ты научишься.

— Скажи, Фредрик… — Она осеклась и отвернула лицо к окну.

— Что? — настойчиво спросил я.

— Я сильно тебя достаю?

— Иногда бывает, но я компенсирую это, когда обижаю тебя.

— Тогда зачем…

— Мы уже сделали выводы по этой теме, а я не люблю обсуждать дважды то, что уже обговорено. Но специально для тебя повторюсь: я хочу, чтобы ты меня доставала. Все равно ты не сможешь достать меня настолько, чтобы я бросил это дело.

— Это потому, что ты холодный.

— Да, поэтому. Приехали, — спокойно сказал я.

Я припарковал машину в тени деревьев.

Мы с полячкой зашли в мой дом.

— Почему у тебя открыты окна? Сейчас декабрь! Да и воры тоже не редкость. Хочешь, чтобы у тебя стащили все вещи? — строго сказала Миша, проходя за мной в мой кабинет.

— Ничего не замечаешь? — спросил я, удивляясь ее равнодушию: запах сигарет в доме почти исчез.

— И что я должна заметить? — спросила она, озираясь вокруг.

— Подумай, — бросил я и стал закрывать окна.

— Не груби, пожалуйста, — недовольно сказала Миша.

— Я и не грубил.

— У тебя не так уж сильно пахнет сигаретами.

— Наконец-то.

— Наконец-то, что?

— Миша! — строго сказал я.

— Да ладно, шучу! — Она рассмеялась. — Я сразу заметила, что у тебя накурено не так сильно, как раньше. С чего бы?

— Хотел сделать тебе приятный сюрприз, — признался я.

— Правда? — Миша умильно улыбнулась. — Что ж, мне и вправду очень приятно, спасибо.

— Я рад.

— Ты всегда разговариваешь односложными фразами?

— Не всегда. Как и ты не всегда много говоришь.

— Просто я ненавижу молчанье: мне нужно слышать голос тех, с кем разговариваю, а если собеседник молчит, я сама пытаюсь заполнить тишину. Как так можно: быть рядом с кем-то и молчать?

— Многие мечтают о молчании и о том, чтобы найти того, с кем можно было бы помолчать, — сказал я, подходя к Мише и глядя в ее прекрасные серо-голубые глаза.

— Ах да, избитая фраза о любви! — Миша саркастически усмехнулась и села в кресло, на котором сидела в свой прошлый визит, одетая в мою майку.

— Почему избитая? Не веришь в любовь? — поинтересовался я, задетый ее насмешливой фразой.

— Верю, но не думаю, что полюблю кого-то. — Миша сняла сапоги и с ногами забралась в кресло, обняв руками колени. — Не все созданы для любви, и виной тому может быть возраст.

— Что ты имеешь в виду? — Я был крайне заинтересован тем, что она думает о любви, и желал узнать свои шансы быть с ней.

— Я имею в виду разницу в возрасте, — объяснила полячка.

— Не приветствуешь ее? — Мое сердце упало, ведь я был намного старше ее.

— Дело не в этом. В кого я могу влюбиться? Все вампиры так далеки от меня, что я не воспринимаю их как мужчин. Например, ты старше меня почти на сто семьдесят лет, но ты мне неинтересен: даже ты слишком взрослый для моего сознания.

— Твои рассуждения весьма интересны, — усмехнулся я.

(«Значит, у меня нет никаких шансов: Миша видит во мне всего лишь взрослого мужчину, но не спутника жизни»)

Я сел в свое кресло.

— На сколько Маркус Морган старше Маришки? — спросил я.

— На семьдесят пять лет, — ответила Миша.

— Значит, выходить замуж за того, кто старше тебя даже на восемьдесят лет, ты не хочешь?

— Я не собираюсь замуж. И любить тоже. Не хочу, — серьезно ответила она.

— Почему? — Я был не просто разочарован, а насмехался над своей любовью к этой девчонке.

— Потому что любовь приносит только страдания, а я не хочу страдать. Никогда.

— Ты говоришь как маленькая девочка, — поддел я ее.

Миша смотрела на меня серьезным, полным спокойствия взглядом. Видимо, мои слова никак не повлияли на ее мнение.

— Нет, Фредрик, маленькие девочки видят мир сквозь розовые очки и верят в принцев и воздушные замки, а я, наоборот, поглощена реальностью. Я слишком неромантична. Не все девушки ищут любовь. Мне хватает того, что у меня есть.

— Всему свое время, — ответил я, недовольно пораженный ее убежденностью. — И, надеюсь, ты изменишь свое мнение.

— Мы можем решать разумом, а не сердцем. — Миша гордо приподняла подбородок. — И, если я полюблю негодяя, или моя любовь не будет взаимной, я смогу вырвать ее из своего сердца.

— Как было бы здорово уметь это! Тогда жизнь была бы намного легче, — пробормотал я и полез в шкаф за шахматами.

— А почему тебя не было на свадьбе Маришки и Маркуса? Там были почти все наши, — вдруг спросила Миша.

— Все банально просто: меня не пригласили, — ответил я, роясь в шкафу.

— Как не пригласили? Но ведь…

— Не волнуйся, я ничуть не оскорблен этим: даже если я был приглашен, все равно не пришел бы.

— Почему?

— Потому что не люблю свадьбы, — честно признался я и мысленно добавил: «И твоя семья выкинула бы меня из костела».

Миша промолчала, а я, наконец-то, нашел шахматы и положил их на стол.

— Какие странные шахматы… Они были сделаны в Третьем Рейхе? — удивилась Миша, вытащив пешку и рассматривая ее.

— Именно. В тысяча девятьсот тридцать третьем. Этот год был богат событиями. Эти шахматы мне подарил пленный немецкий офицер, — сказал я, — поэтому не обращай внимания на свастику.

— Хочешь сказать, немец был так добр, что подарил их тебе? Просто так? Слабо верится.

— Конечно, нет: это была его благодарность за то, что я хорошо с ним обращался.

— Война была для тебя не просто развлечением, правда? — вдруг спросила Миша, нахмурив лоб.

— Нет, и я не понимаю вампиров, которые видели в ней веселье и развлечение, — мрачно ответил я. — Какими играешь?

— Белыми.

— Отлично. Знаешь, что сказал мне тот немец?

Миша улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Черные шахматы — это войска СС: они носили красивую черную форму, — объяснил я. — СС это…

— Я знаю, что такое СС, поверь, даже я не так глупа, как тебе кажется. — В голосе Миши прозвучала обида: должно быть, она подумала, что я считаю ее дурой, а это было совершенно не так.

— Ладно, расставь шахматы, а я пока позвоню Мэри, — тихо сказала Миша и достала свой телефон.

Я спокойно расставил свои фигуры, но расставлять фигуры полячки не стал: нужно было научить ее самостоятельности, даже путем таких пустяков.

— Наверно, она еще спит, — сказала Миша, тщетно пытаясь дозвониться до подруги, а затем положила телефон на стол.

— Все намного проще: ты не забрала из паба ее сумку, — усмехнулся я.

— Тогда все ясно. Ничего, на обратном пути заберу… Эй, почему ты расставил только свои? — недовольно спросила она, взглянув на доску.

— Свои ты можешь расставить сама, — спокойно ответил я.

— Ну, спасибо! Ты настоящий джентльмен! — с сарказмом сказала Миша и стала расставлять на большой шахматной доске свои белые фигуры.

Мои немецкие шахматы были необычны тем, что в каждой клетке была выгравирована нацистская свастика, а у фигур — высечены лица сурового арийского типа. Да и сами шахматы были сделаны из белого и черного деревьев, а не просто окрашены. Они были моей гордостью.

Мы начали первую партию.

Миша была очень сосредоточена: она хмурилась, постоянно касалась пальцами щек и волос, и в этот раз играла достаточно хорошо, но я быстро поставил ей мат. Она рассердилась и во время второй партии была беспокойна: ерзала в кресле и сжимала губы в тонкую линию. Забавно было наблюдать за ней, и даже больше: все это время я боролся с желанием подойти к ней и поцеловать ее, чтобы она не сердилась, но я знал, что, если сделаю это, она испугается и убежит.

— Что смешного? — вдруг воскликнула Миша, посмотрев на меня сердитым взглядом.

— О чем ты? — искренне удивился я.

— Ты постоянно надо мной насмехаешься! — Она стукнула кулаком по столу.

«Все понятно: я так восхищен ею, что не могу скрыть улыбку» — с сарказмом подумал я.

— Я не смеюсь над тобой, — совершенно серьезно сказал я.

— Тогда чему ты улыбаешься?

— Восхищаюсь твоей игрой, моя маленькая истеричка. — Я не удержался и назвал ее «моей».

— Мне не нравится, когда надо мной смеются!– Миша убила турой мою пешку. — Вот тебе!

— Никогда не давай эмоциям испортить твою игру, — сказал я, преспокойно забирая у нее ферзя.

— Нет! Только не королева! Ах, ты какой! Хитрый черт, вот ты кто! — недовольно вскрикнула Миша. — Давай переиграем?

— Нет, иначе, ты совершенно перестанешь думать, — отказал я. — У тебя остались слон, конь и две туры, а их достаточно для того, чтобы поставить мне мат.

— Конечно, тебе легко говорить! Все твои офицеры на месте! — Миша надулась, но все же, начала продумывать новый ход.

Когда она потянулась к туре, тем самым открывая мне путь к ее королю, я решил, что ей необходима подсказка.

— Думай, Миша, думай: я не дам тебе выиграть, благодаря уступкам с моей стороны, — сказал я. — Оставь туру и подумай о пешках: пешка — очень сильная фигура.

— А Маришка говорит, что иногда нужно уступать, иначе, все развалиться, — задумчиво сказала Миша, глядя на свои пешки.

— Но она имела в виду отношения, а я — шахматы.

Миша подняла на меня взгляд.

— А шахматы — почти то же самое, что и отношения: один неправильный ход, и всему конец.

Эта глубокая мысль Миши поразила меня: как в ее легкомысленной голове могла возникнуть такая потрясающая ассоциация? Ведь она права: в любви, как и в шахматах, есть свои нерушимые правила, и всегда нужно помнить о том, как ходят фигуры и куда им идти нельзя.

— Я не могу больше думать. — Миша вздохнула и откинулась на спинку кресла. — Хожу, а сама не знаю, куда и зачем.

— Это точно, — улыбнулся я. — И, если ты устала, на сегодняшний день завершим наше сражение.

Я стал собирать шахматы.

— Я ужасно играю, правда? — спросила Миша, помогая мне.

— Ты играешь, а это уже великолепно: многие вообще не могут понять, как играть в шахматы.

— Ты играл с тем немцем?

— Да, но он всегда проигрывал. Единственный, кто постоянно обыгрывает меня — это наш Брэндон Грейсон. Он просто дьявол в шахматах. Я еще ни разу у него не выиграл.

— Брэндон? Правда? Я его знаю: он лучший друг Маркуса, — вдруг оживилась Миша. — Но мне жаль его: он безумно влюблен. И безответно, представляешь?

Ее слова поразили меня.

— Кто? Этот… — Я хотел сказать «подонок», наслышанный о садистских забавах в его поместье, но подумал, что Миша не знает об этом, и промолчал.

— Этот кто? –пристально взглянув на меня, спросила Миша.

— Этот негодяй, которого я никак не могу обыграть в шахматы, — ответил я ей.

Моя полячка широко улыбнулась.

— Когда я встречу его, то скажу ему, что он — молодец!

(«Вряд ли со своей ненормальной симпатией к людям ты сделаешь это, если узнаешь о его «подвигах» и издевательствах над смертными девчонками. Странно, что Маришка не рассказала об этом Мише и не предупредила ее держаться подальше от Грейсона. Вместо этого ей запретили общаться со мной. Как это нелогично. Но, надо же, Брэндон влюбился? И безответно! Что ж, жаль его, черт побери»)

— Когда уже выпадет снег? — спросила Миша, надевая сапоги. — Я хочу поиграть в снежки!

— И сломать кому-нибудь нос? — улыбнулся я, зная о том, как проходят такие снежные баталии у вампиров, и стал надевать пальто. — В прошлом году снег выпал только под Рождество. Любишь играть в снежки?

— Безумно! Когда мы играем дома с братьями, постоянно приходиться делать капитальный ремонт внешних фасадов и устанавливать новые скульптуры. Но это из-за меня: Мартин и Мсцислав кидают метко, а я почти всегда промахиваюсь. А еще мы любим лепить снеговиков под три метра! — прощебетала Миша. — Отвезешь меня? Мне нужно забрать велосипед с колледжа и сумку Мэри из того паба. А еще… Что ты сделал с тем мерзавцем?

— Не беспокойся об этом.

Миша смущенно улыбнулась и ничего не сказала.

Я довез ее до колледжа, и там мы расстались.

 

Вернувшись домой, я сразу зашла в спальню Мэри: как и сказал Фредрик, Мэри мирно спала. Я положила на тумбочку ее сумочку, но телефон забрала с собой, чтобы никто ненароком не разбудил мою подругу звонком, с тоской посмотрела на нее и, тяжело вздохнув, вышла и закрылась в своей комнате.

Глава 8

Приближалось Рождество. Снег еще не выпал, и с каждым днем я разочаровывалась все больше.

Эндрю все-таки пригласил Мэри на свидание, и они вновь стали встречаться, поэтому, когда моя подруга уходила к своему парню, я ехала к Фредрику, или звонила ему, и он приезжал ко мне со своими нацистскими шахматами. Мы общались, играли в шахматы, и нам было уютно вдвоем.

Уже два воскресенья подряд мы с ним ходили на службу. Фредрик вел себя странно и был так заботлив, что это стало пугать меня. С чего вдруг такая забота? Неужели он стал таким странным, потому что…

«Неужели он влюбился в меня? — с ужасом думала я. — Нет, нет, это чушь! Разве он умеет любить? Разве в нем есть хоть какие-нибудь чувства и эмоции? Конечно, он заботится обо мне, и мне приятна его забота. Я чувствую себя в безопасности, словно швед окружает меня пуленепробиваемой стеной. Но что я чувствую к нему? Чего хочу от него? Хочу быть с ним? Не знаю. Знаю только одно: хочу, чтобы он был рядом, но не хочу давать ему надежду… Хотя, как будто он на что-то надеется! Меня все устраивает: он рядом, и мы ничего друг другу не должны. Господи, какая же я эгоистка!»

 

Я утонул в своей любви: я думал только о Мише, она была моим наваждением, и я едва сдерживал себя от признания ей в любви. Недавно полячка обиделась на меня за то, что я назвал музыку, которую она слушает, «отвратительной», и дулась целых четыре дня, чем заставила меня понервничать. Но при нашей случайной встрече на улице Миша сказала, что я — дурак, но она прощает мне это, а так как на ее звонки в моем телефоне играл гимн Польши, она назвала меня «старомодным типичным шведом», и мы помирились. С моей души свалился огромный тяжелый камень страха потерять Мишу, но этот страх не был убит окончательно: каждый мой поступок, каждое неосторожное слово могло оттолкнуть от меня мою полячку.

Недавно произошел случай, который заставил меня не на шутку встревожиться: я сидел в своем кабинете и работал над важными документами, связанными с домом. Зазвонил телефон. Я насмешливо усмехнулся: звонок из Швеции.

— Привет, Фредрик, звоню с нового номера.

— Привет, отец.

Мы не разговаривали уже три года, и вот, он зачем-то позвонил. Он считал меня «недостойным сыном». Из-за истории с Марией, разумеется.

— Ты не звонишь, — сказал отец.

— Разве голос такого мерзавца, как я, имеет право касатся твоих благородных аристократических ушей? — с сарказмом ответил я на этот совершенно бессмысленный упрек.

— Сарказм здесь лишний.

— Если серьезно, то я всегда занят. К тому же, никаких интересных новостей.

 («Кроме той, что я влюбился в Мишу Мрочек»)

— Вчера встретил в Стокгольме Вислава. Я пожелал ему доброго утра, но ответа не получил.

— Жаль. Хотя причину этому ты знаешь.

— Иногда мне кажется, что я воспитал тебя из рук вон плохо. Слишком рано ты стал самостоятельным, поэтому и совершил такую грубую ошибку.

Опять он о той истории с Марией. Никак не смирится с тем, что его единственный сын оказался таким «негодяем».

— Не думаю, — спокойно сказал я на это изречение.

— Отнесись к этому серьезно. — Голос отца похолодел.

— Отнесись к этому с пониманием.

— Я-то понимаю, но твой поступок бросил тень на всех Харальдсонов.

— Не сомневаюсь.

— Фредрик, тебе пора разгребсти ту грязь, что ты навел.

— Я подумаю над этим.

— Мама передает тебе привет.

— И ей. Это все?

— Ждать тебя на Рождество? Или хотя бы в этом году?

«Даже так? — усмехнулся я. Значит, остыли от праведного гнева и простили некающегося грешника-сына?»

— Нет, много дел. Перезвоню, — ответил я.

Отец отключился.

Этот разговор привел меня в замешательство: мои отношения с родителями не были радужными, скорее, сносными. Они жили сами по себе, я — сам по себе, однако после скандала с Марией почти все мои родственники хором заявили, что я «недостоин носить имя древнего и славного рода Харальдсонов». Но мне было плевать. По-настоящему. Мнение общества никогда не интересовало и не трогало меня.

Я задумался, ища возможность хоть на денек навестить родителей, но, зная, что меня вновь будут отчитывать, как нашкодившего ребенка, не нашел ни одной лазейки в моих «перегруженных Мишей днях».

Вдруг послышался топот, и в кабинет залетела Миша.

— Фредрик, представляешь, со мной сегодня такое случилось! — Она сияла от восторга, но, взглянув на меня, нахмурилась. — Ой, ты расстроен? Что произошло?

— Ничего. С чего ты взяла? — спокойно ответил я.

Мне не хотелось омрачать ее радость. Я никогда ничего не рассказывал Мише о своей семье и не собирался делать это и впредь, но не потому, что не желал делиться с ней информацией о моих родителях и холодных взаимоотношениях с ними. Просто это была Миша. Сестра Марии. Думаю, лет через сто она сама все узнает от своих ненаглядных чопорных родственников.

— Не знаю… Я чувствую. От тебя словно исходят странные волны… Ты расстроен? — Миша остановилась у двери кабинета.

— Ладно, раскусила. Но не обращай внимания. Ну, что там у тебя за новость? — поспешил я перевести тему.

— Это подождет. Расскажи, что случилось? Может, я смогу помочь? — опять спросила Миша.

— Не думаю. Это личное, — коротко ответил я. — Садись.

— Расскажи мне.

— Я же сказал, что это личное.

Она хмуро смотрела на меня и продолжала стоять у двери.

— Ты рассердился, а я просто хочу помочь, — тихо сказала она. В ее голосе прозвучала нескрытая обида.

— Верю. Садись и рассказывай, отчего ты так сияла. — Я вновь кивнул на кресло, с сожалением подумав, что заразил ее своим дурным расположением духа.

— Не расскажу, пока не скажешь, что с тобой случилось, — упрямо ответила Миша, не двигаясь с места.

— Тогда твоя блестящая новость пропадет зря. Уверена, что хочешь этого?

— Ты шантажист! Это нечестно! — воскликнула она.

— Честно: ты сама хочешь рассказать свою новость, а меня — вынуждаешь, что не особо мне нравится.

— Это равноценно!

— Ошибаешься.

— Но у тебя такой расстроенный вид! Фредрик, не томи!

— Хочешь утешить меня? — усмехнулся я ее настойчивости.

— Да. Очень, — серьезно ответила Миша.

— Тогда расскажи, что стало причиной твоего сегодняшнего счастья: ты вошла, и комната осветилась.

— Ах ты ловкач! Хитрец! Ладно, расскажу, но теперь думаю, что ты не доверяешь мне. А это обидно. — На ее лице появилась грусть, но я, скрепя сердце, выдержал это испытание.

— Поверь, у тебя нет повода для обиды. Рассказывай, — мягко сказал я, желая успокоить ее.

Но Миша уже надулась и продолжала молча стоять напротив меня. Хмурая и немного смешная.

Я не стал уговаривать полячку, потому что знал, что она расскажет все сама: ей никогда не удается промолчать о том, что вызывает в ней столько эмоций.

— Хорошо, слушай! — Миша бросила сумку на пол и забралась с ногами в кресло. Ее глаза вновь засветились счастьем. — Сегодня мой тьютор сказала мне, что я — очень умная девушка! Представляешь?

Ее радостная улыбка заставила улыбнуться и меня.

— Ты в этом сомневалась? — спросил я.

— Сомневалась? Я думала, что глупее меня в колледже никого нет! Я ведь не играю ни на одном музыкальном…

— Извини, что перебиваю, но зачем ты так зациклилась на этом? Умение играть на музыкальном инструменте — показатель не ума, а таланта и терпения.

— Я так не думаю, — резким тоном сказала Миша.

— Зря. Ты не умеешь играть потому, что тебе лень учиться, и честно призналась в этом и себе, и мне, — возразил я.

— Ты не понимаешь. Меня никто и никогда не называл умной. Даже родители. Только миссис Рей сказала, это… Она и Мэри. — Миша опустила голову, видимо, я зацепил ее за живое.

— Я не говорю тебе это, потому что не сомневаюсь в твоем уме, — мягко сказал я: ее грусть печалила меня.

— Правда? — Миша подняла на меня сияющий взгляд.

— Сомневаешься?

— Тогда почему ты постоянно называешь меня глупенькой?

— Глупенькой в смысле познания мира и жизни, но ты обладаешь живым умом, — объяснил я.

— Это одно и то же.

— Нет, это абсолютно разные вещи. Жизненный опыт приходит только с годами, а выучить новую информацию можно всегда. Все молодые вампиры — глупцы.

— И ты?

— Безусловно. Чем моложе вампир, тем больше его глупость. И наоборот: старые вампиры — ходячие кладези мудрости.

— Тогда мне обидно быть самой глупой из нас. — Миша вновь надулась и скрестила руки на груди.

 — Каждый из нас проходит эту ступень. Время идет — рождаются новые вампиры, — попытался подбодрить ее я.

— Да, но когда родится кто-то новый? Лет через сто? А мне все это время слыть самой тупой? — буркнула полячка.

— Не утрируй, — усмехнулся я.

— И сколько вампиров отделяет меня хотя бы от тебя?

— Двое. Сестры Донелли. Довольна?

— Не очень. Так ты расскажешь мне?

— Нет.

— Хорошо. Тогда расскажи о своем первом убийстве, — вдруг попросила Миша.

— Что за странные пристрастия? Хочешь услышать о том, где, кого и как я убил? — Ее чрезмерное любопытсво удивило меня. Особенно, любопытство насчет таких вещей. — Поверь, это не самые лучшие воспоминания.

Но глаза Миши уже загорелись предвкушением интересного, на ее взгляд, рассказа.

— Ну, пожалуйста! Мне интересно!

— Не думаю, что это лучшая тема для разговора, — недовольно ответил я на ее умоляющий взор.

— Ну, знаешь! — Миша вскочила с кресла и подняла свою сумку. — Раз ты такой неразговорчивый, я поеду домой!

Я улыбнулся, ведь прекрасно знал, что никуда она не уйдет. Она сама это знала.

Полячка демонстративно направилась к двери, но затем резко бросила сумку в угол кабинета, подбежала ко мне и села на подлокотник моего кресла.

— Ну, Фредрик! Пожалуйста! — Миша так умильно сложила бровки, что я просто не смог отказать ей.

— Что ж, стоит вознаградить твою назойливость, маленькая мушка. — Я усмехнулся и начал свой рассказ: — Мне было тринадцать, у нас был большой хутор с деревней. В деревне жила Сигню — ей было двадцать, она работала у нас прачкой.

Я замолчал: это было слишком неприятное воспоминание, чтобы описывать его в подробностях.

— И это все? — разочарованным тоном спросила Миша.

— Ты так любишь людей и при этом спокойно интересуешься моей первой жертвой? — Это противоречие позабавило меня.

— А можно без отступлений? — недовольно спросила она.

— Я убил ее. Конец.

Миша задумчиво смотрела на меня.

— Бедная девушка… — вдруг тихо сказала она. — Наверно, ей было так страшно…

Я взял ее ладонь в свою: Миша выглядела ошеломленной, словно не слышала ничего более ужасного, чем мой рассказ. Но меня встревожило не это.

Миша жалела Сигню. Жалела человека.

— Она…Она кричала, да? — Полячка задыхалась от волнения.

— Да, но я быстро сломал ей шею, — признался я.

Миша отобрала у меня свою ладонь, словно я был ужасен, неприятен и отвратителен ей.

— Надеюсь, ты понимаешь, что это — в порядке вещей? — настойчивым тоном спросил я.

— Да, но… Фредрик, я не хочу убивать, — прошептала она и попыталась подняться с подлокотника моего кресла, но я моментально схватил ее за руку.

— Что? — только и смог сказать я.

— Не хочу быть убийцей! — с чувством сказала Миша и подняла на меня взгляд. В ее глазах блестели слезы.

Я тут же проклял себя за то, что рассказал ей о Сигню. Чем я думал? Забыл, с кем имею дело? С Мишей!

— Это прозвучит жестоко, но в который раз повторяю: бросай жалеть смертных — они не представляют для нас никакой другой ценности, кроме как источник крови. Запомни это. — Я надеялся, что мой жесткий тон отрезвит ее.

Полячка кивнула. Я отпустил ее руку. Извиняться за то, что расстроил ее, мне не хотелось: она настояла — я ответил. Хотя, черт, мне было жаль ее: должно быть, я слишком глубоко ранил ее человеколюбие. Что ж, надеюсь, эта смертельная рана убъет в Мише противоестественное для вампира чувство.

— Я пойду домой, — тихо сказала Миша.

Она подняла свою сумку и быстрым шагом покинула мой кабинет, а затем и дом.

— Прими это как должное, — напоследок, сказал я, понимая, что Миша просто-напросто сбежала от дальнейшего разговора.

Она не ответила.

Подойдя к окну, я проводил Мишу взглядом. Словно почувствовав, что я слежу за ней, она обернулась и взглянула на меня. В ее глазах было презрение: она презирала меня за Сигню.

Вечером я позвонил полячке, но она сказала, что занята, и положила трубку. Меня охватило сильное беспокойство: я слишком хорошо знал, насколько впечатлительна моя полячка,
и боялся, что после моего признания о Сигню, она разорвет наши и без того запутанные отношения. Страх этого заставил меня приехать к ней: мы еще раз поговорили, и на этот раз Миша согласилась со всеми моими доводами, но упрямо отказалась съехать от Мэри.

— Мне сложно принять это презрение и потребительское отношение к людям… Но я должна и сделаю это, — тихо пообещала она. — Только будь рядом и напоминай мне об этом.

— Договорились. — Я улыбнулся, довольный ее согласием и понимаем моей правоты.

— Но, признайся: чем ты был так расстроен? — Миша пристально смотрела в мои глаза, словно ища в них ответ.

— Разговаривал с отцом, — признался я, идя у нее на поводу: не хотел вновь огорчать ее ранимую душу и потакать ее заблуждению, будто я не доверяю ей.

— Он отругал тебя? — Миша нахмурилась.

— Нет. Между нами пробежал холодок, а все остальное ты придумала себе сама.

— И это все? А я-то беспокоилась! — рассмеялась полячка.

— Беспокоилась? — В моей душе вспыхнул робкий огонек надежды, но я поспешил залить его холодной водой реальности.

— Да, я думала над этим, гадала, что и как, а оказалось… Боже, Фредрик, какой ты непонятный!

На этом мы попрощались, и я уехал домой.

Этим разговором Миша избавила меня от душевной ноши: она не порвала со мной.

С этого дня мы строго соблюдали негласное табу насчет моей жизни и истории моей охоты.

 

До Рождества оставалось всего четыре дня, а двадцать четвертого декабря я должна была вылететь в Варшаву. Честно говоря, я не так уж соскучилась по родителям, но нужно было лететь.

Мэри решила уехать на Рождество к своей семье в Лондон и уговаривала Эндрю поехать с ней, а он, в свою очередь, уговаривал ее познакомиться с его семьей.

А Фредрик… Фредрик никуда не собирался: он сказал, что не особо жалует Рождество. Когда я подумала, что он будет здесь совершенно один (в Оксфорде не будет даже меня) и ему будет очень одиноко, то сказала ему, что могу остаться и скрасить его одиночество, но швед отказался от «этой жертвы» и сказал, что сам со всем разберется. Вот чудак.

Двадцать первого декабря наступил неожиданно прекрасный солнечный день, и мы с Мэри решили выбраться в парк. Однако мы были не единственными желающими погреться на солнце: вокруг нас пестрели люди, одеяла, термосы и чашки.

— В следующий раз обязательно возьмем с собой термос, — сказала Мэри, — у меня замерзли руки.

— Надень мои варежки. — Я сняла свои вязаные варежки и протянула их подруге.

— Нет, ты сама замерзнешь. — Мэри пощупала мои ладони. — Я же говорила! Как ледышки!

— Мне не холодно. Если бы мне было холодно, думаешь, я отдала бы тебе свои варежки? — шутливо сказала я и впихнула их ей в руки. — Это папин подарок на мой День рождения.

— А когда у тебя День рождения? — спросила Мэри. В своей дутой синей куртке, варежках, теплых сапогах и шапке с бубончиком, она выглядела сущим подростком.

— Был восьмого декабря, — ответила я.

— О, поздравляю! А я забыла тебя поздравить, да?

— Да, но я не в обиде.

— Отлично, что не обижаешься. У меня плохая память на даты. Но с меня подарок.

— На Рождество подаришь, — отрезала я.

— Это другой подарок.

— Мэри, не нужно! Если ты так хочешь что-то мне подарить, то жди следующего года.

— Ты и тогда будешь жить со мной?

— Конечно, мне ведь учиться еще не один год.

— В общем, тут такое дело… Я надеюсь, что в следующем году мы с Эндрю будем жить вместе, — задумчиво сказала Мэри.

— Тогда я съеду на квартиру. — Я, конечно, расстроилась, но все понимала. — Или к Фредрику.

— Кстати, как он там? — вдруг перевела тему Мэри.

— Нормально, — коротко ответила я.

Я не хотела разговаривать о шведе.

— Мне кажется, он в тебя влюблен.

— Нет, этого не может быть, и, пожалуйста, не болтай ерунду! — резко сказала я, напуганная ее предположением.

— Почему не может? Я ведь это вижу, — ответила на это Мэри.

Разговор становился все более личным и неприятным.

— Мы с ним просто хорошие друзья! — воскликнула я.

— Ага, разве «просто друг» будет срываться к тебе сразу, как только ты позвонишь? — невозмутимо продолжала Мэри.

— Дружба бывает разная, и меня с ним не может связывать ничего более дружбы, — нахмурившись, сказала я.

— Уверена, ты меня еще на вашу свадьбу пригласишь.

— Еще оно слово в этом духе, и, клянусь, я не буду с тобой разговаривать! Никогда! — вскипела я.

Я и вправду была настроена очень решительно: слишком уж неприятные вещи она говорила.

— Я ведь переживаю за тебя, — хихикнула Мэри.

— А вот и не нужно за меня переживать!

— Ой, ну хорошо! Я больше об этом и слова не скажу. — Мэри закатила глаза.

— Вот и отлично! — буркнула я.

Вдруг мой смартфон оповестил меня о том, что пришло сообщение. Я открыла его: «Какая ты забавная: разозлилась на Мэри из-за ее предположения, будто я влюблен в тебя».

Я осмотрелась по сторонам: видимо, Фредрик был где-то рядом и слышал мой разговор с Мэри. Как хорошо, что я не стала делиться с ней своими сомнениями! Представляю себе, как швед сидит и смеется! Но его нигде не было, зато пришло новое сообщение: «Не напрягайся: я сижу дальше, чем ты можешь видеть».

Я написала ему: «Некрасиво и невоспитанно подслушивать чужие разговоры!».

Мэри положила голову на мои колени и закрыла глаза.

Опять пришло сообщение от Фредрика: «Так когда у нас свадьба? Нужно готовиться к этому событию. И бери Мэри в дружки. Кстати, лак на твоих ногтях просто ужасный».

Если бы он был рядом, я бы сильно стукнула его по плечу, но так как его не было, мне оставалось лишь молча злиться на его дурацкие шуточки.

«И у меня отличный зеленый лак!» — сердито подумала я.

«Тебе нравится злить меня?» — написала я Фредрику.

«Повторюсь: ты очень забавна, когда злишься» — ответил он.

— Ты просто чурбан неотесанный! — вырвалось у меня вслух.

— Это ты мне? — поинтересовалась Мэри, не открывая глаз.

— Нет, это я… Фредрику, — ответила я.

— Но его здесь нет.

— Зато он пишет мне гадости, чтобы позлить меня, — сказала я, но не Мэри, а Фредрику.

— Я же сказала: он влюблен в тебя, — отозвалась Мэри.

— Мэри, я же просила!

— Все, молчу.

«Насчет переезда ко мне: с чего ты взяла, что я впущу тебя к себе?» — опять написал швед.

«Ты сам приглашал меня, помнишь?» — ответила я, чувствуя себя круглой дурой.

 «Может быть, я передумал» — ответил Фредрик.

«Ради Бога, я тебе не навязываюсь!» — ответила я.

«Но теперь ты считаешь меня своей собачкой» — написал он.

«Неправда. Не думаю, что ты позволишь мне приручить себя» — Я начинала злиться.

«О да, у тебя это не получится: волка нельзя перевоспитать в собачку» — было его ответом.

«Я не хочу и не собираюсь тебя перевоспитывать. И ты для меня не собачка!» — Я отправила это сообщение, а потом пожалела, что написала второе предложение.

«Тогда кто я для тебя?» — Этого вопроса от него я и боялась.

Я смотрела на монитор смартфона и не знала, что ответить: Фредрик так прямо спросил меня… И ведь ответить было легко, но я сама не знала, кто для меня этот хладнокровный швед. Он дорог мне, очень дорог. Он мой друг.

«Ты знаешь» — наконец, ответила я ему.

К счастью, он больше не писал, и я вздохнула с облечением: эта переписка вымотала мой мозг, и я была рада тому, что это мучение прекратилось.

Я осторожно переложила голову Мэри на одеяло и сама улеглась рядом с подругой. Мы лежали так около часа. Грелись.

Вдруг Мэри резко села и шумно вздохнула. Я открыла глаза и увидела, что она строго смотрит на меня.

— Скажу мне правду: ты больна неизлечимой болезнью? — тихо и печально спросила она.

— С чего ты взяла, дурочка? — со смехом ответила я. — Откуда такое идиотское предположение?

— Ты всегда очень холодная и выглядишь как мертвец. Ты никогда не покрываешься румянцем! Здоровый человек не бывает таким… К тому же, все самое прекрасное всегда погибает рано, а ты — самый прекрасный человек, которого я знаю в этом мире. Признайся мне: ты больна?

«Она назвала меня прекрасным человеком. Как это приятно. Неужели я похожа на человека?» — с трепетом подумала я.

— Не понимаю, почему ты считаешь, что я чем-то больна? — искренне удивилась я.

— Ты просила меня не трогать твои пакеты с соком… Но я открыла один, когда тебя не было…

Я широко распахнула глаза: она видела мою кровь?

— Там кровь! Ты пьешь кровь? Зачем? — дрожащим шепотом спросила Мэри.

(«Вот это поворот! Она открыла мои пакеты с «соком»! Да как она посмела? Я же запретила ей! Черт, она узнала о том, что я пью кровь! Что теперь делать? А Фредрик… Ведь он все слышал! Он захочет убить ее!»)

— Но я же просила тебя! Я доверяла тебе! — упрекнула я Мэри, не сдерживая горечи.

— Ты можешь доверить мне даже самую ужасную правду! Мне нужно знать! — настаивала Мэри.

(«Правду? Да, Мэри, пожалуйста: эта кровь — кровь людей, и я пью ее потому, что я — вампир. Еще вопросы?»)

«Дело дрянь! Теперь у меня нет другого выхода, кроме как притвориться больной! Вот Мэри! Вечно сует свой нос, куда не стоит!» — зло подумала я.

— Хорошо! Хорошо, любопытная! Я действительно больна! Ты довольна? — тихим мрачным голосом ответила я.

Глаза моей подруги наполнились слезами, и мне тут же стало стыдно за свою ложь.

— Ну, зачем ты так? Я же люблю тебя, Миша! Ты моя лучшая подруга! Почему ты скрывала это от меня? — прошептала она, утирая варежками покатившиеся по ее лицу слезы.

— А зачем тебе знать? Чтобы ты жалела меня? Не нужна мне ни твоя, ни чья-то еще жалость!

Я хотела уйти от Мэри, но она горько заплакала, и от этого мое сердце дрогнуло и смягчилось. Я села рядом с ней и робко коснулось пальцами ее головы.

Мэри схватила меня в объятья.

— Ну, успокойся… Это всего лишь природа… И извини за то, что накричала на тебя, — тихо сказала я, пытаясь утешить ее.

— Я не хочу, чтобы ты умирала! Не хочу! — всхлипывала она.

Я решила придумать что-нибудь, чтобы успокоить Мэри. Не думала, что она так привязалась ко мне!

— Да не умру я! Меня же лечат! — Я отстранилась от Мэри и наклонилась к ее лицу. — Эта кровь — мое лекарство, помнишь, я говорила тебе об этом? В этой крови есть специальные бактерии, которые борются с моей болезнью, и, если я буду регулярно пить ее, то совсем излечусь!

— Но ты сказала, что она неизлечима…

— Нет, это ты сказала. Просто врачи предупредили меня о том, что я могу умереть, если не буду пить эту кровь. Она ведь такая противная!

— Чья она? — прошептала Мэри, перестав плакать.

— Коровья, — без колебаний солгала я. — Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я не хочу, чтобы кто-то знал об этом?

— Блин, как ты меня напугала! Дурочка!

— Я же не знала, что ты так отреагируешь.

— А Фредрик знает?

«Ну при чем здесь он?» — раздраженно подумала я.

— О чем? — Я сделала вид, будто не понимаю ее вопроса.

— О твоей болезни.

(«Ну да, сейчас он сидит где-то рядом и от души насмехается надо мной и моей «болезнью!»)

— Нет, — коротко ответила я, недовольная тем, что Мэри опять впутала в наш разговор шведа.

— Поэтому ты отталкиваешь его?

— Мэри, о чем ты!

— Ты боишься, что, если он узнает о твоей болезни, то отвернется от тебя?

— Что за вздор? — смутившись, пролепетала я: ведь Фредрик все слышит! Каждое наше слово!

— Тогда ты просто не хочешь, чтобы он был с тобой, но при этом страдал?

— Мэри, ты городишь ахинею!

— Ты думаешь, он не поймет? Он же влюблен в тебя! — не унималась подруга.

— Да хватит уже об этом! — воскликнула я так громко, что соседи по лужайке с удивлением посмотрели на нас.

— Пожалуйста, не говори больше о нем! Я же просила! И моя болезнь должна остаться между нами, — прошептала я, жутко злая на подругу и ее неловкие догадки.

— Хорошо. Но, может, ты подумаешь?

— О чем?

— О Фредрике: он хороший парень.

— Мэри! Еще одно слово…

— Ладно, как знаешь!

Она обиженно отвернулась.

А мне пришло сообщение от шведа: «Сыграла на тройку».

Я торопливо ответила ему тремя восклицательными знаками и отключила смартфон.

 

Не зря я решил посидеть на лавочке, в уютной, спрятанной от солнца нише! Чего только я не наслышался, сидя здесь: безостановочные разговоры студентов о Рождестве (вот уж нашли, чему радоваться), стук и звон тарелок и столовых приборов, топот и шарканье сотен ног, унылые крики ворон, женские визги, чихание, пение. В такие моменты мне хотелось просто оглохнуть. Но за это мучение меня ждало вознаграждение — я увидел Мишу: она и Мэри шли на лужайку, где девушки расстелили бежевое одеяло и расположились на нем.

Миша, как всегда, была прекрасна, и ее чудесные волосы, блестели на солнце, как расплавленное золото. Она легла на спину, сложила руки на животе, и в такой позе мертвеца с довольным блаженным лицом неподвижно лежала под лучами солнца. Я перестал дышать от этой красоты.

Как бы я хотел лежать рядом с ней на том чертовом одеяле. Просто лежать, не дотрагиваясь до нее, лежать и чувствовать, что она находится рядом. Но это было невозможно: солнце еще любило ее, а меня уже давно ненавидело, и я стал бы настоящим чудовищем рядом с красавицей. Я мог только мечтать о моей полячке и знать, что она никогда не ответит мне взаимностью: ее сегодняшний разговор с Мэри на сто процентов доказал это.

Как только Мэри сказала Мише о том, что я влюблен в нее, лицо полячки наполнилось неподдельным ужасом, а потом Миша стала горячо отвергать эту мысль, несмотря на то, что Мэри приводила ей трезвые логические примеры (я даже подумал, что она не так уж плоха, эта смертная), но полячка упрямо твердила: «Мы с ним просто друзья» и так далее. Как она слепа! Или нет. По ее реакции было видно, что она и сама догадывается о моих чувствах к ней, и они приводят ее в замешательство, страх и ужас. Она не хочет моей любви, даже больше: она боится того, что я могу любить ее. Миша боится даже разговаривать об этом.

Я усмехнулся: меня переполняли горькие чувства и горечь от смерти моей робкой надежды на взаимность. Тогда для чего все это? Если Миша знает о моей любви к ней, зачем она вообще общается со мной? Потому что ей банально требуется компания в Оксфорде?

В таком состоянии я достал телефон и написал Мише первое сообщение. Она ответила, и я не смог сдержаться: я стал бросать ей насмешки, хоть и сам понимал, что веду себя как подонок.

Я прямо спросил полячку: кто я для нее, и она ответила, как умеют отвечать только женщины: «Ты знаешь».

«Что я знаю? Что я, твою мать, знаю! Ничего я не знаю и не могу понять твои глупые формулировки! — со злостью подумал я. — Почему нельзя ответить прямо: «Ты для меня — никто» или «Ты для меня просто друг, и даже не мечтай обо мне, влюбленный идиот!». Вот тогда я понял бы. Но не это: «Ты знаешь».

Я был так разозлен этой глупой фразой, что с трудом сдерживал себя от того, чтобы написать Мише какую-нибудь ответную глупость. Я никогда не был влюблен раньше и не знал, что нужно делать с этими дурацкими чувствами: они стали бурлить во мне, пытаться руководить моими действиями, и я уже не просто любил Мишу — я был безумно в нее влюблен, как глупец. А она написала мне: «Ты знаешь»!

Потом она придумала историю о неизлечимой болезни, и то, что Мэри узнала о том, что Миша пьет кровь, даже рассмешило меня. Неужели эта смертная поверила польской истеричке? Эта история с мнимой болезнью и гроша ломаного не стоит, но Мэри искренне расстроилась и даже заплакала. Но под конец я даже почувствовал к Мэри уважение, когда она посоветовала Мише подумать обо мне. Черт, как смешно все это! Какая комедия! А как смешон я сам!

Последнее сообщение от Миши: «!!!». Видимо, я сильно достал ее, раз она не смогла найти слов для ответа.

Как только образовалась первая тень на солнце, я выскочил из ниши и побежал к своему «Мустангу». Едва успел.

В последнее время я совершенно забросил учебу: теперь вся моя жизнь крутилась вокруг Миши. Я был по уши влюблен в нее. Она заполняла собой все мои мысли — настолько я был потерян. Я даже достаточно долго не курил и достиг в этом рекорда, ведь раньше, когда я пытался бросить, сдавался максимум через неделю, но сейчас, ради Миши, которая даже не заметила этого моего геройства, я бросил курить и, несмотря на равнодушие полячки, каждое утро проветривал дом: а вдруг она приедет? Ради нее я выбросил всю прокуренную одежду и заново пополнил гардероб. Но разве Миша заметила это?

Нет. Для нее я был всего лишь другом. Друг Фредрик — ледяной айсберг и занудный швед.

Но разве для меня это что-то меняло? Нет, совершенно. Разве, зная это, я любил ее меньше? Нет, хотя хотелось бы избавиться от зависимости от Миши. Я знал, что она никогда не полюбит меня, но любил ее и принимал это: в конце концов, она была рядом, и мне хватало этого, чтобы не чувствовать себя несчастным, увязшим в дерьме типом. Ведь Миша не виновата в том, что я влюбился в нее.

Приехав домой, я расставил шахматы и стал играть сам с собой. Черными ходил я, белыми — всегда только Миша, поэтому я мысленно представил ее в кресле, где она обычно сидела, напротив меня. Но это было бессмысленной потерей времени: я думал о Мише и о ее ужасе перед моей любовью к ней.

Я взял сигарету, удивительно каким образом завалявшуюся в одном из ящиков стола, подошел к окну и, засунув ее в рот, не подкуривая, стоял так, как идиот.

«Долой мальчишество! — пронеслось в моей голове, и, сломав сигарету, я бросил ее в мусорное ведро.

Я размышлял: открыть ли Мише свои чувства? Ведь в них нет ничего постыдного и противоестественного: она — женщина, я — мужчина. Разница в возрасте? Ерунда.

«Не ври себе. — мрачно подумал я. — Тебя она смущает еще больше, чем ее. Это ты чувствуешь себя любителем незрелых яблок. Конечно, ей не шестнадцать лет, а девятнадцать… Но мне-то сто восемьдесят восемь! Отлично, значит, это аргумент, чтобы сказать «нет». Следующее: если Миша ведет себя так капризно, хотя еще не осведомлена о своей власти надо мной, то, если я признаюсь ей, она сядет мне на шею. Хотя нет, я никогда ей этого не позволю. Да и она скорее придет в неописуемый ужас, чем возьмет в свои нежные ручки ошейник и наденет его на меня. А ее семья, которая считает, что меня подонком? Я «обесчестил» Марию, а теперь хочу обесчестить и Мишу, вот, что они скажут, и ведь уже никак не докажешь, что это была не только моя вина. Итак, стоит ли признаться Мише в том, что я безумно люблю ее и готов жениться на ней хоть сейчас? Да, стоит, потому что я серьезный взрослый мужчина, а не подросток, смущающийся своих чувств. Я люблю Мишу и скажу ей об этом при нашей ближайшей встрече, а она, если хочет, пусть приходит в ужас и падает в обморок: в моих чувствах к ней ничего постыдного нет. Наоборот — у меня крайне серьезные намерения, но она, конечно, их не оценит. В любом случае, какое бы решение она ни приняла, любить ее я не перестану»

Мои мысли были прерваны гимном Польши: как по иронии, мне звонила та, о которой я все это время думал.

— Не стыдно было подслушивать наш с Мэри разговор? — было первым ее вопросом. Ее голос был весьма недовольным.

— Неизлечимая болезнь? И как только Мэри в это поверила, — насмешливо сказал я.

— Не смешно! А что я должна была сказать? «Знаешь, просто я питаюсь кровью. Ой, забыла сказать: я — вампир!» Так что ли?

— Не волнуйся, ничего более правдоподобного я от тебя и не ожидал: ты слаба на выдумки.

— Фредрик.

Ее серьезный тон заставил стать серьезным и меня.

— Что?

— Я надеюсь, ты не хочешь убить Мэри за то, что она лазила в моих секретах? — спросила Миша.

— Ну что ты: она изрядно меня повеселила. К тому же, я давно знал, что рано или поздно ее любопытный нос захочет всунуться в твои пакеты с… лекарством, так это называется? — Я не сдержал смешок.

Миша тоже рассмеялась, и моя душа расцвела от ее смеха.

— А если серьезно? — спросила она.

— Если серьезно, у меня и в мыслях нет ее убивать. Она ведь так пытается свести нас с тобой… — вновь шутливо начал я.

— И ты туда же? Ладно Мэри с ее романтическими бреднями, но тебе-то сколько лет, а ты все как маленький! — перебила меня Миша очень недовольным тоном. — Я надеюсь, ты шутишь?

— Шучу ли я? — Ее реакция на мои слова рассмешила меня.

— Именно.

— Ты знаешь, — ответил я, ощутив приятную остроту мести.

— Что знаю? — спросила Миша.

— Ты знаешь, — повторил я. — И три восклицательных знака.

— Ну, ты и болтун, Фредрик! Я серьезно!

— Я тоже. Что делаешь завтра? Заехать за тобой?

— Завтра в приюте детки будут петь рождественские песни. Пойдешь со мной?

— Я подумаю, солнышко.

— Что?!

— Я сказал, что подумаю.

Мне было забавно издеваться над ней, а ведь я даже не издевался, а говорил правду и то, что хотел сказать.

— Завтра в десять! Встретимся в приюте. И не называй меня «солнышком»! — строго сказала Миша и отключилась.

Я довольно вздохнул, в предвкушении, как скоро избавлюсь от своего секрета: завтра я встречусь с Мишей и все ей расскажу.

И я назвал ее «солнышком» — давно хотел назвать ее так и теперь чувствовал острое удовольствие.

«Миша, мое солнышко. Истеричное маленькое солнышко, — подумал я. — Пусть обижается, сколько хочет».

 

«Солнышко»! Он назвал меня «солнышко»! С чего бы это? В последнее время я его просто не узнаю! А этот разговор? Полная бессмыслица! Но у него был веселый голос, значит, он шутил. Да, это была шутка! Точно!» — Я облегченно вздохнула: что ж, даже у Фредрика есть чувство юмора.

На следующий день мы с Фредриком были на концерте в приюте. Я была в восторге от выступления детей, а сами детки обрадовались нам, потому что мы привезли им целый багажник сладостей. Швед был, как всегда, спокоен и серьезен: от его вчерашней шутливости не осталось и следа.

Дети спросили меня, почему «мой муж Флинн» опять не пришел, а одна девочка даже расплакалась от огорчения, и Фредрик стал успокаивать ее: он сказал, что Флинн приказал ему лично передать ей привет и «вот эту (тут он вытащил что-то из кармана пальто) елочку». Как оказалось, это был брелок от ключей к его «Мустангу», а на мой удивленный взгляд он ответил: «Я же швед, я люблю природу, поэтому — елка».

Затем мы пошли гулять по городу: погода была пасмурной, и даже Фредрик мог спокойно разгуливать под открытым небом.

Швед был очень спокоен, а я эмоционально рассказывала ему о своих переживаниях во время выступления детей. Фредрик сдержанно улыбался, а я даже плясала от переизбытка чувств, но он слушал меня, или делал вид, что слушал, потому что выглядел задумчивым и мысленно далеким от меня и реальности.

Один раз я не заметила выступа на тротуаре и чуть не полетела вниз лицом, но Фредрик успел подхватить меня, хотя при этом я сама схватила его за руку. С недавних пор он перестал носить перчатки.

Не разнимая рук, мы направились в парк.

— Почему ты не любишь Рождество? — поинтересовалась я.

Швед усмехнулся, но даже не взглянул на меня.

— На это есть причина, — ответил он, глядя вперед.

— Какая? — Я всматривалась в лицо Фредрика, пытаясь понять его чувства.

Он нахмурился, и я пожалела о том, что задала ему этот вопрос: видимо, я задела в его сердце слишком больную струну.

— Извини… Если хочешь, можешь не говорить, я понимаю. — Я сильно смутилась.

— Я расскажу тебе. Три года назад на Рождество случились самые неприятные события в моей жизни. Даже неприятнее войны. Вот и все, — усталым голосом ответил швед.

 

«Именно тебе я никогда не расскажу о том, что причиной моего отвращения к Рождеству является твоя родная сестра Мария, которая соблазнила меня в ту ночь, а я позволил ей себя соблазнить. Слабак!» — подумал я, посмотрев на полное эмоций лицо Миши: она словно светилась изнутри.

Именно поэтому я не хотел, чтобы Миша оставалась со мной на Рождество: в это время меня мучили призраки прошлого, а Миша, этот лучик солнца, такая похожая на Марию, стала бы жечь мое сердце контрастом ее чистоты и порочностью Марии.

 

— А я люблю Рождество, — сказала я. — Не знаю, почему, но люблю. Вся эта атмосфера, подарки, елка, огоньки… Все это так классно!

Фредрик улыбнулся.

— Да, согласен, очень здорово, — подтвердил он. — Я рад, что ты находишь в этом прелесть. Так и нужно, Миша.

— Что нужно? — не поняла я.

— Иметь в душе любовь к какому-нибудь празднику, — ответил он, опять отвернув от меня лицо.

— Какой это праздник у тебя?

— День Независимости Швеции.

— Ты скучаешь по ней?

— По Швеции? Возможно, но щемящей тоски не ощущаю.

— Почему ты не едешь на Рождество к родителям? Сколько они уже не видели тебя? — Я не могла понять: почему он так хочет остаться в одиночестве?

— Около трех лет, — равнодушно ответил он.

— Вот видишь! Поезжай в Швецию!

— Я не готов — слишком привык быть один.

— Но сейчас ты не один, — без задней мысли сказала я. — У тебя есть я.

Фредрик криво усмехнулся.

— Не уверен, что ты у меня есть, — ответил он, впившись взглядом в мое лицо.

— О чем ты? — удивилась я, не поняв его фразу.

— Все это очень сложно. — Он вздохнул. — Пойдем, сядем на скамейку и понаблюдаем за Темзой.

Мне стало не по себе: какой он непонятный, этот швед!

 («Все это очень сложно». Что сложно? Сегодня он какой-то другой, слишком странный, прямо-таки невозмутимый. Интересно, что с ним произошло на Рождество? Должно быть, эти воспоминания давят на него, и поэтому сегодня он сам на себя не похож?»)

Сегодня Фредрик был очень красив, и я украдкой любовалась им: его густые, темные, растрепанные волосы гармонировали с его коричневым полупальто, черными джинсами и коричневыми ботинками, а его шею украшал черный вязаный шарф.

Да, он был очень красив, и девушки, проходящие мимо, встречали его восхищенными взглядами, и, наверно, думали: что за белобрысая кукла идет рядом с этим викингом?

Я улыбнулась от этой мысли.

— Что? — тоже улыбнулся швед.

— Ничего, просто ты не замечаешь, какое впечатление производишь на окружающих дам, — весело ответила я.

Но на самом деле мне было совсем не весело, скорее даже неприятно оттого, что другие девушки смотрят на Фредрика.

Ха! Мне! Неприятно!

«Миша, он не твоя собственность! Он даже не твой парень, чтобы так думать!» — мысленно упрекнула я себя.

— Правда? Я и не заметил: ты затмеваешь своим сиянием всех на этих улицах, — ответил он.

Его слова сконфузили меня, и я не нашла, что ответить.

— Миша, скажи мне кое-что, — вдруг сказал швед. — Я уже спрашивал тебя об этом, но, может, твое мнение изменилось: тебе нравится, когда о тебе заботятся?

— Я же говорила: смотря на то, кто обо мне заботится. Когда я жила с родителями, их забота просто душила меня. А Мэри… Она укрыла меня одеялом, чтобы я не замерзла. Представляешь? — честно ответила я.

— Моя забота тоже душит тебя?

Я смутилась (какой каверзный вопрос!), но решила сказать правду, ведь он — мой друг.

— Мне приятна твоя забота, но я ненавижу, когда ты читаешь мне нотации, — сказала я и усмехнулась. — В такие моменты мне хочется повеситься!

— Ты знаешь, зачем я это делаю.

— Знаю, но Мэри укрыла меня совершенно без умысла.

— Я — не Мэри.

— Да, ты педантичный и холодный.

Фредрик ничего не ответил.

— Фредрик? — позвала я: мне показалось, что он обиделся, но его взгляд был абсолютно спокоен. — Тебя обижает то, что я называю тебя так?

— Это неприятно, но на правду не обижаются. Запомни это, — ответил он. — Но я слышал это уже раз двадцать, и, думаю, запомнил твое мнение обо мне.

— Ты обиделся, — печально сказала я. — Ну, хочешь, можешь называть меня истеричкой.

— Пойдем вон на ту лавку, — вместо ответа сказал швед.

«Ну вот, обидела его! Замечательно! И почему я так дерзка с ним?» — недовольно подумала я.

— Фредрик! — воскликнула я и загородила ему дорогу.

— Что? — Он спокойно улыбнулся.

— Прости меня. — Я стала поправлять шарф на его шее. — Не хочу, чтобы ты держал на меня обиду, и не злись, пожалуйста!

Я подняла взгляд на его лицо: оно напряглось.

 

(«Ну что ты делаешь! Если бы только знала о том, что я чувствую, когда ты прикасаешься ко мне!»)

Миша выглядела очень смущенной и умоляюще смотрела мне в глаза, сжимая своими длинными пальцами мой шарф.

Но я не хотел отвечать ей: я хотел прижать ее к себе и поцеловать. Поцеловать ее губы, щечки, носик, глаза, волосы… Я прилагал титанические усилия, чтобы оставаться внешне спокойным и невозмутимым, а в душе трепетал от ее прикосновений. Но Миша не касалась ни моего лица, ни рук, ни моей кожи вообще — она теребила пальцами мой шарф.

Я резко отстранился от нее.

— Все нормально, успокойся, — сказал я, осторожно убирая ее руки с моего шарфа.

— Ты простил меня? — Полячка радостно улыбнулась и сложила руки на груди.

— Да, правда, не знаю, за что. Я ни на что не обижался.

 Я быстрым шагом пошел к скамье, Миша побежала за мной, и мы расположились на скамейке, стоявшей недалеко от Темзы.

— Нужно было взять хлеб и покормить уток, — сказала Миша. — Они такие прожорливые!

Ее непосредственность заставила меня улыбнуться. Я уже отошел от нервного состояния, но специально сел от полячки подальше, чтобы не соприкасаться с ней даже верхней одеждой.

— Не понимаю, как ты можешь любить одиночество! Ведь так печально быть одному. Должен быть хотя бы… Утки! Утки! Смотри, они плывут к нам! Такие красивые! — радостно взвизгнула Миша, вскочив со скамейки.

«Она просто чудо!» — пронеслось в моей голове.

— Знаешь, чем мы отличаемся от людей? — спросил я Мишу.

— Мы пьем кровь, — тихо ответила она, повернувшись ко мне.

— Не только: людям необходимо чувствовать себя нужными, чтобы в них нуждались, и сами нуждаются в ком-то. Но мы можем жить одиноко, как скалы, и при этом быть счастливыми, — сказал я, глядя на нее.

Миша внимательно выслушала меня и села рядом со мной, нарушив дистанцию, которую я лично установил между нами. Конечно, она не думала, что это неправильно или плохо, ведь не знала о моих чувствах к ней.

— И ты счастлив? — серьезно спросила полячка.

— Может быть, а может и нет, а может, я просто не знаю об этом. — Я перевел взгляд на реку. — А ты счастлива?

— Нет. Бывают минуты, когда я чувствую себя сильной и независимой, чувствую, что могу сделать все, что планирую и держу жизнь в своих руках… Но это не счастье. Наверно, я никогда не была и не буду счастлива.

Ее лицо стало грустным и задумчивым.

— Почему ты так думаешь? Тебе только девятнадцать, и у тебя все впереди, — попытался я изменить ее мнение.

— Я чувствую это. Такие как я не могут быть счастливы: я слишком много размышляю и мечтаю, и мои мысли не дают мне покоя, постоянно паразитируют в моем мозгу, и я не могу быть спокойной даже на секунду. Понимаешь? Ни секунды. Я всегда беспокойна, и мне невыносимо от этого, — тихо сказала Миша, приложив пальцы к вискам.

— Ты застала в детстве такую игрушку, как тетрис? — поинтересовался я, впечатленный ее словами: я и понятия не имел о том, что она так несчастна.

— Да, у меня их было много, потому что я всегда выдавливала кнопки. А что?

— Дурацкий пример, но наша голова — как тетрис, а мысли — это палочки, которые ты должна выстроить. Если ты сделаешь это правильно и удовлетворишь свои желания, в которые они превращаются, они автоматически исчезают из линии задач и твоя память очищается — ты благополучно о них забываешь. Но, если ты позволяешь своим мыслям строиться неправильно, они забивают собой твое сознание, и ты не можешь избавиться от них, потому что они не исчезают, а только накапливаются. Это ведет к вечному страданию разума, а с ним и психики, и самой жизни. Научись выстраивать свои мысли и удовлетворять свои желания, и тогда ты будешь спокойна и счастлива, — сказал я.

Миша печально улыбнулась.

— К сожалению, я никогда не смогу исполнить свое главное желание, — сказала она. — Когда-нибудь я влюблюсь, и вся моя жизнь пойдет коту под хвост.

В эти минуты мне отчаянно захотелось закурить, но я вспомнил о том, что бросил и что сигарет у меня с собой не было . Тем более, рядом была Миша.

— Что? — вдруг услышал я голос Миши, прервавший эти размышления.

— Ничего, просто захотелось курить. — Я пожал плечами.

— Так кури, но где-нибудь в другом месте.

— Я бросил, — усмехнулся я.

Она удивленно приподняла брови.

— Бросил? Ха! Только не говори, что из-за меня!

Я спокойно взглянул на полячку, молча подтверждая ее предположение. Ее брови тут же поползли вверх.

— Из-за меня? Нашел, кого винить! Я не просила тебя об этом! Кури, сколько влезет! — с язвительным смехом сказала она. — А я-то думаю, почему от тебя перестало нести сигаретами!

И это я еще промолчал о том, что полностью обновил свой гардероб.

— Не просила, но попросила бы в будущем, маленькая язва. Я знал это, а общение с тобой мне дороже сигарет.

— Уж не влюбился ли ты в меня? — вдруг спросила Миша, и в ее голосе прозвучала тревога, смешанная с насмешкой.

(«Вот и отличное время для признания. Прекрасно, что она сама задела эту тему. Но как она перепугалась!»)

Но я решил, что сперва нужно подготовить полячку к ошеломляюще-неприятной (для нее) новости, поэтому пока не стал открываться ей.

— Не знаю. Я не знаю, как это, — тихо ответил я.

— Правильно, не нужно в меня влюбляться — я неподходящий объект для любви. У меня черствое сердце. — Миша улыбнулась, но я видел, что это была вымученная улыбка, и что моя полячка понимала, что говорила, а я понимал смысл ее слов.

— Ой, кажется, сейчас выглянет солнце, — с тревогой сказала она, посмотрев на небо.

Я тоже поднял взор: да, минуты через две должно было выглянуть солнце, но тоже на пару минут. Здорово и очень не вовремя: вокруг не было ни одного дерева или здания, ни одного укрытия. Просто великолепно.

 

Я знала, как укрыть Фредрика от солнца: я поднялась со скамьи и стала расстегивать свое пальто.

У меня было воздушное веселое настроение, и я подумала: вот он удивится моей находчивости!

Швед пристально следил за моими действиями.

— Что ты делаешь? — нахмурившись, спросил он.

Я не ответила, а перекинула свои распущенные волосы на правую сторону и села ему на колени, закрыв волосами его лицо.

 

«Черт, это просто невыносимо! Что она творит? Она сводит меня с ума!» — пронеслось в голове, когда Миша села на мои колени, скрыв своими прекрасными волосами мое лицо и обняв меня за шею. Миша прислонилась своей головой к моей, и ее дыхание обожгло мое ухо.

— Спрячь руки под мое пальто и в следующий раз не забывай перчатки, — прошептала она мне на ухо.

Этот шепот… Нет, она точно решила угробить меня! Она сидела на моих коленах, обнимала меня… Черт побери, да я даже не мечтал об этом. Хотя, кого я обманываю? Мечтал и не раз, но сейчас эта мечта, воплощенная в реальность, напугала меня: я стал сам не свой и напрягся от ее близости.

— Миша, это не самое лучшее решение, — прошептал я, но все же продел руки под ее пальто, положил ладони на ее спину, чуть ниже худых лопаток, и, воспользовавшись моментом, прижал Мишу к себе: ее грудь прижалась к моей груди.

— Не волнуйся, я не дам солнцу выдать тебя, — сказала она.

Ее волосы засветились золотым сиянием: это вышло солнце.

— Миша… — Я не мог найти слов от переполнявших меня эмоций: я был абсолютно не готов к такому испытанию, и мое хладнокровие куда-то исчезло, как бы сильно я не старался быть невозмутимым: Миша просто сводила меня с ума.

— Что?

— Это баловство… Легкомыслие.

— Правда? Я могу уйти! — Она тихо рассмеялась мне в ухо.

Черт, и дыхание и смех. Я умирал от счастья.

— Только попробуй, — ответил я.

— А что ты сделаешь? Наругаешь меня?

— Что с тобой сегодня?

— Не знаю: хорошее настроение.

Я усмехнулся. Ее пальцы лежали на моей шее, а Миша еще и двигала ими. Это было мучение.

— Ты обнимаешь меня. — Я коснулся своей щекой ее щеки.

— Нет, я просто прячу тебя от солнца. Размечтался! — весело ответила полячка.

— То, что ты сейчас делаешь, называется «обнимаешь».

— Не преувеличивай. Солнце зашло.

Миша отняла свою голову от моей и стала поправлять свои волосы. Я не смог больше сдерживать себя: вынул руки из-под ее пальто, наклонил голову Миши к своему лицу и поцеловал ее прямо в губы настойчивым поцелуем.

Но Миша вырвалась из моих рук и вскочила с моих колен.

— Никогда, никогда больше так не делай! — истерично вскрикнула она и стала вытирать свои губы рукавом пальто.

Мой собственный поступок ошеломил меня: я поцеловал ее. Поцеловал ее прекрасные губы! Черт, ради этого момента я и прожил сто восемьдесят восемь лет!

Я поднялся со скамейки, подошел к Мише и положил ладони на ее щеки, заставляя ее смотреть в мое лицо.

— Я люблю тебя, — твердо сказал я.

И будь, что будет.

— Что? С ума сошел? — брезгливо сказала она и отбросила от своего лица мои ладони.

— Да, черт побери, я люблю тебя. Как так получилось? Сам не знаю. Но я люблю тебя и понял это, когда мы впервые были в церкви, когда ты схватила мои пальцы: тогда меня словно молнией поразило, — сказал я и горько усмехнулся, увидев в ее глазах непонимание и неприятие моих слов.

Лицо Миши выглядело так, словно она собиралась плакать.

— Не надо! Замолчи! Я не хочу это слышать! — Она закрыла уши ладонями. — Ты дурак! Мне не нужна твоя любовь!

Она бросилась убегать от меня.

— Миша! — Я хотел последовать за ней, но с горечью в сердце дал ей уйти: она была так напугана моим признанием, словно я сказал ей что-то ужасное. Я знал, что так и будет, но не думал, что у нее начнется истерика.

На следующий день я узнал, что Миша улетела в Польшу. Она убежала. Убежала от меня и моей любви.

«И с этого дня начались настоящие мучения, — с горечью подумал я и усмехнулся от этой мысли. — Еще один идиот попался в ловушку безответной любви».

Глава 9

Варшава, мой дом, вся моя семья, кроме Маришки.

Не дожидаясь двадцать четвертого числа, я прилетела из Англии.

Все веселились, смеялись, пили кровь из праздничных бокалов, а я, глубоко погрузившись в себя, пряталась в углу дивана. Мои мысли крутились вокруг одной фразы: она звучала, как поставленная на постоянный повтор мелодия, не давая мне покоя. Это был голос Фредрика и его «Я люблю тебя».

«Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя»

Я приложила пальцы к вискам и закрыла глаза, пытаясь выбросить из головы голос шведа, но это было бесполезно.

— Эй, сестренка, что с тобой? — вдруг услышала я голос Мсцислава рядом с собой.

Я открыла глаза и, пытаясь улыбнуться, посмотрела на брата.

— Я просто отвыкла от дома, — ответила я ему.

— Но ты совсем не выглядишь счастливой оттого, что, наконец, попала в родные стены, — сказал он.

— Все классно, Мсцислав, честно, — тихо сказала я.

— Хорошо, но мы еще поговорим об этом. — Брат ласково потрепал меня по волосам и ушел.

Я вновь погрузилась в себя.

(«Фредрик любит меня. Как так вышло? Я не давала ему ни единого повода: я не кокетничала с ним, не флиртовала, не притворялась. Наоборот, я была собой: устраивала истерики, грубила, хамила, обижалась, плакала. А он влюбился в меня. Зачем?! Мне это абсолютно не нужно! Мне не нужна его любовь, мне не нужен Фредрик… Нет, нужен, но в качестве друга. Мне нужен тот Фредрик, который не признавался мне в любви. А он взял и влюбился. Дурак. Идиот! Он все испортил! Неужели он думал, что я обрадуюсь? Я, которая тысячу раз говорила ему о том, что не хочу никого любить?! Теперь он страдает из-за меня. Стоило только нам встретиться, и ему так не повезло. А еще он поцеловал меня. Я была так ошеломлена, что не смогла сразу прервать этот поцелуй… Да я… Я бы… Зачем я вру? И кому? Самой себе! Ведь мне не был неприятен его поцелуй. Первый поцелуй в моей жизни… Мне было даже приятно, однако он ошеломил меня. Ну зачем Фредрик влюбился в меня? И ведь он постоянно твердил о том, что я — глупенькая истеричка! Как мне жаль его. Из-за меня он будет несчастен! Но мне всего девятнадцать, как же он умудрился? Фредрик, ты все разрушил! Что мне делать? Как я должна вести себя с ним? Как я смогу смотреть ему в глаза, зная, что он страдает из-за меня? Я не знаю, что делать… Он любит меня, и это ужасно»)

Я боялась, что швед будет названивать мне или забрасывать меня сообщениями, но, к счастью, этого не случилось. Мне было странно знать о том, что он любит меня. Но главное было то, что мне не была неприятна его любовь. Нет, нет! Я просто не хотела, чтобы он любил меня, потому что я не любила его. В последнее время я чувствовала к нему непонятную симпатию, но и только. Я хватала его за руки, шутила с ним и даже села ему на колени, но это было баловство и ничего для меня не значило. Но для Фредрика значило. Он любит меня, а я вот так к нему отнеслась.

Мне было стыдно за свое поведение: мне нужно было выслушать его и спокойно объяснить, что я не могу и никогда не смогу ответить ему взаимностью, и мы решили бы, стоит ли нам общаться дальше. Вместо этого я закатила истерику, оскорбила его и спряталась в Варшаве, как маленькая девочка в шкафу.

Я подошла к Мартину, который в это время украшал елку: пока я была дома, решила воспользоваться шансом и узнать, почему моя семья так категорически настроена против Фредрика.

— Мартин, отвези меня на рождественскую ярмарку, — попросила я брата.

— Прямо сейчас? — удивился он. — Еще очень рано, и не все палатки расставлены. Лучше помоги мне нарядить елку.

— Нет, поедем на ярмарку! Или я буду ныть тебе на ухо целый день, — настойчиво сказала я и, схватив брата за руку, потащила его вон из гостиной.

Он со смехом пошел со мной.

— Какая поспешность! Тебе так не терпится что-то купить? — рассмеялся Мартин.

— Да, у меня рождественская лихорадка, — отозвалась я.

Мы спустились в гараж, сели в машину и уже через минуту ехали на ярмарку, располагавшуюся в центре города.

— Послушай, я хочу кое-что узнать и надеюсь, что ты честно ответишь на мой вопрос, — сказала я Мартину, как только мы отъехали достаточно далеко от дома.

— Вот оно что! А я-то думал, что тебе хотелось пообщаться с братом, маленькая лисичка. — Брат весело рассмеялся: видимо, у него было чудесное настроение.

— А как по-другому я бы вытащила тебя из дома?

— Ладно задавай свой вопрос.

— Ты точно ответишь? — обрадовалась я.

— Обещаю. Ну, валяй.

— Почему мне запретили общаться с Фредриком Харальдсоном? — прямо спросила я.

— С Фредриком? — Мартин сильно удивился, а потом нахмурился: плохой знак!

— Да, с ним, — ответила я.

— Фред — замечательный парень, и я сам не понимаю решение отца, — ответил Мартин.

Я была поражена: это сказал Мартин? А я ведь думала, что все мои ненавидят бедного Фредрика!

— Замечательный? — переспросила я.

— Да. Мы с ним не так хорошо знакомы, но могу сказать точно: он хороший паренек, просто у него тяжелая судьба.

— Тогда почему мне запретили с ним общаться?

Ведь если он — хороший парень, значит, это просто бред!

— Не знаю. — Мартин опять нахмурился. — А ты, как я понял, уже сама с ним пообщалась?

— Да, и он показался мне порядочным, — осторожно ответила я. — Точнее, я не увидела в нем ничего плохого или того, из-за чего мне не нужно было бы с ним даже разговаривать.

— Так вы уже знакомы?

— Да, но совсем немного. Так я могу с ним общаться?

(«И он влюблен в меня. Вот так, братец!»)

— Можешь. Он кажется отчужденным и хладнокровным, прямо как дракон Комодо, но он надежный. Вампиров, надежней его, я не знаю.

«Какие приятные слова!» — Я даже улыбнулась от этой приятной новости.

— Как вы с ним познакомились? — спросил Мартин.

— Он сбил меня машиной, когда я ехала на велосипеде из колледжа.

— Хотел бы на это посмотреть! — Брат усмехнулся. — Бух! Крики! Ругань! Истерика! Да?

— Тебе смешно? А мне было не очень! — Я стукнула его по руке.

— Велосипед сильно пострадал?

— Нет, но заднее колесо погнулось. Я накричала на него, а он назвал меня истеричкой и даже не извинился.

— Ого, а я не знал, что велосипеды умеют разговаривать.

Я опять стукнула его: он просто издевался!

— Я бы тоже назвал тебя истеричкой, ведь знаю, что истерики — твой конек.

— Какой ты противный! — Я обиженно сложила руки на груди.

— Точно, невероятно противный, — весело отозвался Мартин.

— Так ты считаешь, что Фредрик надежный?

— Да.

— А почему папа так не считает?

— Кто его знает. Ну что, принцесса, приехали.

Мартин припарковал машину на платной стоянке, я вышла из машины, а он остался: было слишком солнечно, чтобы брат мог сопровождать меня.

Я быстро пробежалась по ярмарке, купила новогодние и рождественские игрушки, и, когда я уже возвращалась к машине, мне на глаза попался ярко-синий галстук с белыми горизонтальными полосками. Не знаю почему, но я сразу вспомнила о шведе — ведь он был таким же странным и холодным. Я решила сделать Фредрику подарок и купила этот галстук, и мне даже завернули его в праздничную упаковку.

Пусть мне было неловко от его признания, но я не могла отказаться от Фредрика и хотела сделать ему подарок на Рождество… И хоть немного загладить перед ним свою грубость.

Пришло Рождество, но я была так подавлена, что даже этот светлый, самый любимый мой праздник не отвлек меня от мучительных мыслей. Я пошла на рождественскую службу в костел (родители даже удивились этому), но и там не нашла покоя: мне не хватало Фредрика, который всегда сидел рядом со мной… Слева от меня. Я так привыкла к этому.

(«Почему мне так плохо? Почему я страдаю оттого, что он любит меня? Я не могу забыть об этом и сделать вид, будто мне все равно, что мне наплевать на его любовь. Я боюсь его любви и боюсь полюбить сама: если я полюблю в таком юном возрасте, то буду страдать. Как было бы здорово, если бы он не любил меня, а мы были бы друзьями. Нужно поговорить с ним и все выяснить. Может, написать ему? Нет, ведь я сильно оскорбила его: он признался мне в своих чувствах, а я бросила их под ноги и растоптала. После этого он не захочет даже разговаривать со мной, он ведь такой гордый… Но нужно это сделать и как можно скорее. Я все ему объясню и, может, мы останемся друзьями. Это невыносимо! Эти мысли о Фредрике убивают меня!»)

Я никогда не страдала так, как сейчас. Я представляла шведа, его признание, его поцелуй… И его болезненную усмешку, когда я крикнула ему, что мне нужна его любовь. Я хотела полететь в Оксфорд и излечить его от боли, извиниться перед ним, но мне было страшно.

 («Наверно, сейчас он курит в своем кабинете… А может, и нет, — он ведь бросил курить. Ради меня»)

Я улыбнулась от этой мысли: Фредрик так любит меня, что отказался от излюбленной привычки. Все-таки это приятно. Но он любит меня, и это плохо. И хуже всего, что он не сможет меня разлюбить, а когда я, не дай Бог, влюблюсь сама и не в него… Как он будет страдать! Как Брэндон Грейсон…

И я не вытерпела: двадцать седьмого декабря я улетела в Оксфорд. Моя семья удивилась моему решению, но удерживать не стала. И правильно, я бы все равно улетела.

Прилетев в в Лондон, я села на ближайший автобус до Оксфорда и к вечеру была там. В городе я поймала такси, доехала домой, вышла из машины… И услышала громкие стоны. Четкие стоны занимающихся любовью людей. В моем доме. Я смутилась: раньше я слышала такие стоны только в фильмах, а тут такое… Я была ошеломлена: это были стоны Мэри… И, наверно, Эндрю!

(«Значит, она не поехала в Лондон! Вместо этого она пригласила Эндрю! А я, как дура, стою на пороге»)

Я растерялась и не знала, что делать: зайти в дом я не могла, мне было неловко нарушать любовное уединение парочки. Да и сидеть в соседней комнате и слышать их стоны, было бы извращением. Поэтому я побрела по улице. Хорошо, что у меня не было с собой сумок, а только моя маленькая сумочка с мелкими подарками из Польши.

Было уже около одиннадцати часов вечера, а я все еще бродила по городу и чувствовала себя потерянной, лишней, бродяжкой, бездомной. И я сделала большую глупость — позвонила Фредрику, подумав, что это удобное время для выяснения наших отношений. Может быть, это был знак?

 

С тех пор, как Миша улетела в Польшу, я не выходил из дома, а если выходил, то только на охоту. Я закрыл все шторы, заперся в кабинете и курил почти без остановки. Не знаю, сколько пачек я выкурил: может, двадцать, а может, и больше. Я не хотел курить, но сигареты были символом моей прежней жизни — жизни, в которой не было Миши и которая была временем моей свободы и спокойствия. А с тех пор, как появилась эта полячка, я пропал, упал в пропасть, совершив головокружительное падение, а Миша собственными ручками закопала эту бездонную могилу.

Никогда не думал, что любить — так тяжело, просто невыносимо. Особенно Мишу, еще и без взаимности. Вот это повезло! Теперь моя жизнь будет крутиться вокруг нее. Я думал о ней, мечтал о ней, без конца вспоминал наш поцелуй и то, как она сидела на моих коленах, ее шепот, ее пальцы на моей шее… И все это было убийственно: я сознательно убивал свою психику этими воспоминаниями.

Но, несмотря на все, что произошло, я не жалел о том, что признался ей: пусть я потерял Мишу, пусть она не будет со мной общаться, но она знает правду, ведь обманывать ее я не хотел. Я решил, что, раз она не хочет моей любви, я не буду навязывать ее. Я буду любить ее тихо, без каких-либо претензий, просто любить. Она может не любить меня, но пусть будет рядом.

«Как я жалок!» — с издевательской усмешкой над самим собой подумал я, закуривая очередную сигарету.

Вдруг зазвонил мой телефон. Заиграл гимн Польши.

Миша.

В моей душе все перевернулось.

«Она звонит. Зачем да еще и так поздно? Неужели она в Оксфорде?!» — пронеслось в голове, а чувства ежесекундно сменяли друг друга.

Я не звонил ей, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Но сейчас Миша звонила сама.

— Да, Миша? — Я закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, наслаждаясь этим моментом.

— Halo*, — робко сказала она.

Ее голос сводил меня с ума.

— Привет, — ответил я ей.

— Ты сейчас занят? — Ее голос был взволнованным.

— Нет, не занят. Чего ты хочешь? — грубовато ответил я, однако встрепенувшись от ее вопроса.

— Ты можешь приехать ко мне?

Я насмешливо усмехнулся: она серьезно? Это Миша? Или ее подменили в Варшаве?

— Зачем? Я думал, что после произошедшего ты вычеркнешь меня из своей жизни, — сказал я и глубоко затянулся сигаретой.

— Нам нужно поговорить. Я обидела тебя.

— Не беспокойся, ничего другого я не ожидал.

— Ты приедешь?

(«Она хочет поговорить со мной? Интересно о чем?»)

Я хотел отказать ей. Мне нужно было это сделать.

— Ты дома? — Я был так слаб, что не смог сказать ей «нет».

— Я на скамейке, на которой ты подобрал меня.

— Буду через пять минут.

Я отключил звонок, отшвырнул телефон, бросил сигарету в пепельницу и на секунду закрыл лицо ладонями: что ей нужно от меня? Черт побери, как она противоречива!

«Нет, Миша ты не обидела меня! Ты просто плюнула мне в лицо, но я знал, что так и будет. Знал и все равно на что-то понадеялся. Мазохист чертов. Она позвонила, и я тут же готов бежать к ней. Это зависимость. Настоящая дерьмовая зависимость» — с насмешкой над собой подумал я, но моя душа ликовала: Миша хочет видеть меня.

_________________

 

*Привет (польск).

 

Я вышел из кабинета, надел первые попавшиеся ботинки, полупальто и выбежал из дома. Через три минуты я уже был на месте.

Миша стояла одинокая, тоненькая, с напряженным лицом.

Когда я подошел к ней, она сильно смутилась. Конечно, она пыталась скрыть свое смущение, но бегающий взгляд выдавал ее с потрохами.

— Спасибо, что приехал. — Полячка фальшиво улыбнулась.

— Не думал, что ты позвонишь, — сказал я, любуясь ею.

— От тебя пахнет сигаретами. — Она нахмурилась.

— У меня были причины для курения, — спокойно ответил я, не собираясь извиняться или оправдываться.

— Да, я понимаю… И мне очень стыдно за свое поведение. — Миша болезненно улыбнулась. — Прости меня, пожалуйста, я не хотела обидеть тебя… Просто это было так… Неожиданно.

— Забудем об этом: никто из нас ни в чем не виноват, — твердо сказал я.

— Но я хотела объяснить тебе…

— Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя неловко. Забудь обо всем, будто я ничего тебе не говорил. Мы больше не будем это обсуждать, — настойчиво перебил ее я.

— Я не хочу, чтобы ты страдал! — воскликнула Миша.

— Поверь мне, я не из тех, кто будет страдать. — Я невольно усмехнулся.

— Не нужно! Ты очень хороший! — Ее голос задрожал, и она прижала ладони к своим щекам. — Но я… Я…

— Я же сказал: не будем это обсуждать.

Она немного испугалась моего резкого тона и сжалась, словно я попытался ударить ее.

— Я надеюсь, что мы останемся друзьями, — сказала Миша.

— Зачем? — Я насмешливо усмехнулся.

— Зачем? — переспросила она, и в ее глазах заблестели слезы. — Потому что ты нужен мне! Я…

Она порывисто задышала и стала теребить свою сумку.

— Не нужно так нервничать. Если тебе будет удобно, мы останемся друзьями. — Я хотел обнять ее, чтобы успокоить, но знал, что она лишь сильнее испугается.

«Я так жалок, что готов страдать, лишь бы ей было удобно. Пусть. Я сильнее ее и могу контролировать себя, а она себя — нет» — с болью подумал я.

— Правда? — Миша широко улыбнулась.

— Правда. Будем думать, что ничего не было, — подтвердил я.

— Я рада и… Спасибо за понимание, — тихо сказала Миша.

— Прогуляемся? В парк, например, — предложил я, чтобы развеять этот нелегкий разговор.

— Да, пойдем.

Она вздохнула с таким облегчением, что только сейчас я понял, какой камень лежал на ее хрупких плечах. Мне тоже стало легче: я нашел возможность быть рядом с Мишей и при этом не заставлять ее чувствовать себя некомфортно.

Мы медленно пошли в парк.

Ночной Оксфорд всегда был потрясающе красив и наполнен молодежью, которая смеялась, радовалась, сновала туда-сюда. Фонари горели ярко и как-то празднично. На уже закрытых витринах магазинов пестрели надписи, сообщающие о скидках, а на кафе встречались непонятные лозунги типа «Кофе. Утки. Рождество».

Вдруг я почувствовал, как что-то мокрое упало на мою щеку: это была снежинка, а потом еще одна и еще одна…

— Фредрик! Снег пошел! Наконец-то, снег! — воскликнула Миша и рассмеялась: она была так счастлива и так красива, что мне было больно смотреть на нее.

— А ты любишь снег? — спросила она меня.

Миша вела себя как ребенок: ловила снежинки руками, сдувала их с ладошек, пританцовывала, а на ее волосах уже образовалась целая паутина из снежинок, и только сейчас я заметил, что на ней нет пальто: вся ее верхняя одежда состояла из легкой шерстяной кофты.

— Где твое пальто? — недовольно спросил я, проигнорировав ее вопрос.

— Я забыла его дома! — радостно откликнулась она.

Ее веселый тон был неуместен.

— Миша, тебе срочно нужно новое пальто, — строго сказал я.

— Магазины уже закрыты!

— Да, к сожалению. Пойдем быстрее.

Я ускорил шаг. Миша почти побежала за мной.

— Я надеялась, что ты полетишь в Швецию, — вдруг сказала полячка. — Но вместо этого ты сидел здесь совершенно один!

— Мне не было скучно, — ответил я, сбавив шаг. — Как ты провела Рождество?

«У меня не было времени скучать: я курил почти без остановки и думал о тебе. Где уж тут скучать! — с сарказмом подумал я.

— Так себе. Мне надарили кучу подарков и все время обнимали, целовали…

Миша запнулась, и я знал почему: она вспомнила наш поцелуй. Хотя нет, не «наш» поцелуй, а «мой».

Я деликатно промолчал.

— Ты ходил на службу на Рождество? — спросила Миша.

— Нет.

— Почему?

«Потому что со мной не было тебя» — усмехнулся я.

— Не люблю этот праздник, — вместо этого сказал я.

— Ах да, я забыла. А я была.

— Здорово.

— Я спросила Мартина, почему мне запрещают с тобой общаться, — взглянув на меня, сказала Миша.

— И что он сказал? — Я был заинтригован.

Из всего клана Мрочеков только Мартин знал о том, что на самом деле было между мной и Марией, но, несмотря на эту осведомленность, он относился ко мне недоброжелательно.

— Мартин не знает почему, но он сказал, что ты хороший парень. Вот так, — сказала Миша и пожала плечами.

— Передай ему, что это приятные для меня слова, особенно, когда вся твоя семья ненавидит меня и считает негодяем

— Почему негодяем? Я тоже считаю тебя хорошим парнем. — Миша неловко улыбнулась.

(«Ну, зачем ты это говоришь? Лучше бы молчала»)

— Спасибо, — коротко ответил я.

— Я серьезно.

— Я тоже.

Полячка растерянно посмотрела на меня.

— Я сказала что-то лишнее? — смущенно спросила она.

— Нет, абсолютно.

— Хорошо.

Так мы добрели до ближайшей лавки, сели на нее, подальше друг от друга, и стали молчать.

Я снял с себя полупальто и накинул его на плечи Миши.

— Зачем? Ты же знаешь, что я не мерзну, — почти с детским удивлением спросила она, но все же, закуталась в него.

— Так ты выглядишь более уместно. Сейчас декабрь, и люди не должны видеть тебя в одном свитере. Никогда не забывай о том, что люди могут не понять тебя.

— Но многие люди ходят так же! — сказала Миша. — Мой сосед в Польше каждое утро ездит на велосипеде с огоньками, музыкой, и с голым торсом!

— Нашла, кого привести в пример, — усмехнулся я.

Как славно было вновь сидеть с ней и болтать. Просто невероятное наслаждение.

— Кстати! — Миша порылась в свой сумочке, вытащила из нее что-то и с радостной улыбкой протянула это мне.

Я удивленно приподнял брови.

— Что это? — спросил я.

— Подарок на Рождество.

«Она купила мне подарок. Значит, она меня хоть как-то, но ценит. Отлично, это уже достижение!» — с усмешкой подумал я.

Я взял ее подарок, раскрыл упаковку и вытащил из нее кричаще-синий галстук с белыми горизонтальными линиями. Я не сразу нашелся, как выразить свою «радость» этому подарку.

— Отличный галстук! Сама выбирала? — сказал я, прикрыв ладонью насмешливую улыбку.

(«Просто отвратительное изделие! Удавка… Да еще и яркая, как черт! Должно быть, Миша долго выбирала, чтобы купить самый ужасный»)

— Да! Он тебе понравился? — радостно прощебетала Миша, и ее глаза заблестели от удовольствия.

— Очень. Я польщен, — самым серьезным тоном солгал я, не желая обидеть мою ранимую истеричку.

— Он подходит твоему скандинавскому стилю. Знаешь, когда я увидела его, то сразу вспомнила о тебе.

(«Как мило. Черт, как мило! Вспомнила обо мне! И то только тогда, когда увидела этот дрянной галстук! А я ни на секунду не мог выбросить ее из головы!»)

— Спасибо за подарок. — Я скрутил галстук и положил его в карман полупальто, закрывавшего спину и плечи Миши.

— Скажи что-нибудь по-шведски, — вдруг попросила она.

— Что именно? — удивился я ее просьбе.

— Не знаю. Что-нибудь.

— Зачем?

— Хочу послушать, как звучит шведский язык.

Я усмехнулся: ее непосредственность умиляла меня.

— Ну, что тебе сказать, моя милая истеричка? Я — идиот, влюбленный в тебя без памяти, самый презренный жалкий идиот. Что еще? Еще я думаю, что галстук, который ты подарила мне, — просто ужасен, и, если бы ты захотела узнать меня поближе, то узнала бы, что я не люблю синий цвет, особенно, когда это цвет галстука. Но я все равно постараюсь носить его, чтобы сделать тебе приятно. Не знаю, что еще ты хочешь услышать, все равно ты ничего не поймешь, мое солнышко. И это к счастью, — сказал я на своем родном языке, чувствуя огромное наслаждение оттого, что смог назвать ее «милой» и «солнышком», а она даже не поняла этого.

Миша с восторженной улыбкой внимательно слушала меня и смотрела на мое лицо.

— Как классно! Никогда не думала, что шведский — такой красивый язык! — воскликнула она, когда я закончил свой монолог. — Я хочу выучить его! А как много языков ты знаешь?

— Никогда не считал, наверно, около тридцати, — ответил я, глубоко польщенный ее словами: я был швед, и все шведское было для меня самым прекрасным и идеальным. Только Миша в моей системе ценностей была не шведкой, а полячкой — славянкой и абсолютно неидеальной. Даже странно, что именно ее я полюбил на всю жизнь.

— А я знаю всего два языка и чувствую себя ничтожной по сравнению со всеми вами. — Миша тяжело вздохнула.

— У тебя есть целая вечность для того, чтобы выучить хоть все языки мира, — подбодрил я ее. — Но теперь ответь мне: почему ты все-таки позвонила мне? Только честно.

Миша отвернула от меня лицо, словно не желая отвечать на этот вопрос.

— Миша, — настойчиво позвал ее я.

Полячка посмотрела на меня, и я увидел, что она сильно сконфузилась.

— Ты будешь ругаться, — тихо сказала Миша.

— Не буду, обещаю.

— Я хотела выяснить наши отношения… Но не будем об этом. И еще… Мэри…

 

Фредрик насмешливо улыбнулся: наверно, понял, о чем я.

— Ну вот! Ты уже недоволен! — воскликнула я.

— Ты знаешь, что я думаю по этому поводу: тебе нельзя жить с этой смертной, — серьезно ответил он.

— Мне нравится жить с ней.

— Это грубое нарушение наших правил. Так не должно быть: мы не можем жить с людьми… Но я обещал. Так что Мэри?

— Она дома со своим парнем… И они там… — Я прочистила горло: мне было жутко неловко рассказывать об этом шведу.

Он усмехнулся очень неприятной саркастической усмешкой.

— Понятно, и ты постоянно будешь звонить мне в таких случаях? — насмешливо спросил Фредрик.

— Нет, если тебе это так не нравится! — Я обиделась: он говорил так, словно я отравляла его жизнь.

— Ты разрушила все мои планы на сегодня. — Его голос был все так же насмешлив.

— Какие планы? Выкурить очередную пачку сигарет? — резко спросила я. — Можешь идти! Я тебя не задерживаю!

— Куда я теперь пойду? Я здесь, с тобой.

Его тон совершенно мне не нравился: он смеялся надо мной.

— Я тебя к себе цепью не привязывала! — буркнула я.

— Ладно, уймись, пожалуйста.

Я оторопела. Фредрик тоже посерьезнел, наверно, понял, как мне неприятны его слова.

— Грубовато? Извини, просто не люблю, когда мне хамят, — сказал он.

(«Вот уж, извинился! Хам!»)

— Спокойной ночи, Фредрик.

Я встала со скамьи и пошла прочь, но, вспомнив о том, что на мне пальто шведа, я сняла его, вернулась к скамье и бросила его в лицо Фредрику, но он успел вовремя схватить его.

— Какой же ты еще ребенок! — тихо сказал он.

Я ничего не ответила, а быстрым шагом пошла домой, но не успела пройти и двухсот метров, как передо мной появился швед, и так резко, что я чуть было не врезалась в него.

— Тебе нравится постоянно сбивать меня? — вскрикнула я.

— Мне интересно, что ты будешь делать ночью одна в городе, — сказал он, не давая мне пройти.

— Я иду домой! Думаю, Эндрю справился за четыре часа? — грубо ответила я.

— Когда люди остаются наедине, да еще и в пустом доме, значит, до утра из него точно никто не выйдет, — спокойно улыбнулся Фредрик.

— А мне плевать! В конце концов, у меня есть все права на этот дом! И мне надоело общаться с грубияном Фредриком!

— Я готов извиниться.

Но по его глазам я поняла, что он опять издевается.

 «Хочешь поиграть? Поиграем!» — довольно подумала я.

— Встань передо мной на колени, и, может быть, я прощу тебя, — сказала я.

— Думаешь, не встану? — насмешливо спросил Фредрик.

— Слабо? — язвительно улыбнулась я.

Но он перестал улыбаться, а его лицо словно превратилось в камень: его голубые глаза стали суровыми и колючими.

«Что я делаю? Он ведь любит меня, а я говорю ему ужасные вещи!» — Мне стало больно от суровости его лица.

— Извини… Кажется, я переигрываю, — сконфуженно пролепетала я. Мне было стыдно за свое поведение.

Но швед ничего не ответил и лишь продолжал убивать меня суровым ледяным взглядом.

— Вот видишь, ты не должен любить меня! Я глупая, дурная и безответственная девчонка! Я опять обидела тебя! Прости! Я дура, Фредрик! Прости меня за это! — с горечью воскликнула я и убежала от него.

(«Дура! Как я жестока! И за что только он любит меня? Я не вправе издеваться над ним! Как сильно я обидела его! Каким ледяным стало его лицо! Ненавижу себя!»)

Вдруг зазвонил мой смартфон: по мелодии я знала, что звонит Фредрик.

Я сменила бег на шаг и ответила на звонок.

— Да? — робко сказала я, ожидая, что швед скажет обо мне что-то неприятное.

Конечно, ведь я так безжалостно прошлась по его гордости!

— Почему ты убежала? — спокойным тоном спросил он.

Я даже остановилась от удивления: как он спокоен!

— Ты что совсем не обиделся? — спросила я, оборачиваясь вокруг, чтобы посмотреть, рядом ли швед.

— Не думаю, — услышала я его голос за своей спиной.

Я обернулась к нему.

— Я ужасна, Фредрик! Я не хочу тебя мучить… Но мучаю, — печально сказала я. — Ты простишь меня?

— Я не могу иначе, — ответил он: его лицо было уже не таким суровым. — Только прошу, не перебарщивай.

— Я обещаю, — искренне пообещала я.

— И не волнуйся за мои чувства: я сам с ними разберусь, — серьезно сказал Фредрик.

— Не нужно, я ведь все понимаю…

— Хватит об этом.

Я поспешно закивала в знак согласия, но, несмотря на его слова, мне было очень стыдно.

— Я пойду, — тихо сказала я.

— Куда? — с улыбкой спросил швед. — Они ведь еще не закончили свое свидание и… — Он прочистил горло.

Но мне было плевать: я хотела уйти, куда угодно, лишь бы не оставаться с ним и гореть от стыда за свои поступки и слова.

— Я пойду, — повторила я, подняв на него взгляд.

Фредрик спокойно смотрел на меня.

— Хорошо, иди. Только один вопрос: есть планы на Новый год? — спросил он.

— Еще нет, — честно ответила я.

— Что ж, спокойной ночи. И спасибо за галстук.

— Признайся честно: он тебе понравился?

— Очень.

— Это хорошо… Пока, Фредрик.

Я ушла от него, надеясь, что он не будет догонять меня в третий раз. Мне казалось, что за последнее время я вылила на него целое ведро грязи, поэтому боялась опять ляпнуть что-то обидное. Мне меньше всего хотелось обидеть Фредрика: он был самым замечательным и надежным другом, таким близким, заботливым, серьезным. Он всегда находил время приехать ко мне, поговорить, погулять со мной. Даже сегодня: я позвонила ему почти ночью, а он приехал, хоть мог и не приезжать после того, что я наговорила ему. А швед даже вошел в мое положение и сказал, что мы забудем о том, что он любит меня, и что мы останемся друзьями, если мне будет это удобно.

А я так обрадовалась этому! Обрадовалась тому, что он будет терпеть боль, но оставаться со мной и быть моим другом, в то время, как любит меня и понимает, что мне не нужна его любовь. Я поставила его в ужасное положение!

«Это так нечестно по отношению к нему! Ему и так не повезло влюбиться в меня! Мне нужно смягчить этот удар судьбы и быть человечней» — пронеслось в голове.

— Я убегаю как ребенок! — вдруг вырвалось у меня.

Я остановилась и снова, но уже с надеждой, стала смотреть по сторонам, ища Фредрика.

— Фредрик! Ты здесь? Фредрик! — громко крикнула я.

Но его не было.

Меня охватила горечь: мне нужно было немедленно увидеть его и сказать, что он не должен жертвовать своим спокойствием ради меня, что, если ему тяжело быть моим другом, я не буду настаивать и пойму, если он больше не захочет меня видеть.

Я сделала самый необдуманный поступок в своей жизни: я никогда не совершила бы этого, ведь это было так навязчиво, но под импульсом сострадания к бедному шведу, я совсем не думала о последствиях.

 

Миша убежала, но в этот раз я не стал догонять ее, да и, честно говоря, я просто не хотел видеть полячку: ее приказ встать перед ней на колени разозлил меня, и мое хорошее настроение как рукой сняло.

Я видел, как она была поражена своим же поступком, и ее растерянность немного оправдала Мишу в моих глазах, но она демонстративно показала, что моя любовь для нее — дерьмо, так некстати прилипшее к ее замшевым сапожкам, и она озабочена тем, как бы стереть его.

Миша ушла, а я поехал домой: я хотел закрыться, отдохнуть от чувств, выкурить еще двести сигарет, хоть на минуту забыть о полячке и о том, как она презирает мои дурацкие чувства к ней. Приехав, я закрылся в кабинете и, достав пачку сигарет, с наслаждением закурил.

(«Что я должен делать? Терпеть это унижение? Ох, Миша, зачем ты появилась в Оксфорде? Если бы ты осталась в Польше, я не влип бы в это дерьмо. Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!»)

Я сидел в кресле, закинув ноги (не сняв ботинки) прямо на стол и курил, как вдруг мои мысли прервал громкий стук во входную дверь.

«Кого это черт принес в такое время?» — недовольно подумал я и с сигаретой в зубах пошел открывать дверь, с мыслью, что не смогу сдержаться и обязательно наору на ночного посетителя.

Я резко провернул ключ в замке и с силой открыл дверь.

— Ай!

На пороге стояла Миша, положив ладонь на лоб: я ударил ее дверью.

— Миша? — удивленно спросил я, хотя в этом не было необходимости, ведь я отчетливо видел, что это была именно она, освещенная желтым светом фонарей.

— Я не могу так, Фредрик. Я боюсь, что взорвусь от своих мыслей, — тихо сказала она.

— Что ты здесь делаешь? Ты ведь шла домой! — Я был крайне удивлен ее приходом.

Я вспомнил о сигарете, вынул ее изо рта и спрятал руку, в которой держал ее, за спиной, чтобы на Мишу не попадал дым, но опоздал: полячка уже закашлялась. Я бросил сигарету на пол и затушил ее ботинком.

— Я не смогла… — Миша глубоко вздохнула. — Я пришла, чтобы сказать тебе…

— Тебе не нужно было приходить, — настойчиво перебил ее я.

Я не мог впустить ее в дом: там все было прокурено.

— Нет, нужно было! Я хочу, чтобы ты знал: если тебе тяжело быть рядом со мной, тогда не будь! Я все понимаю и не хочу причинять тебе боль! Если хочешь, я уеду домой, может, тогда тебе станет легче! — торопливо выпалила она. Ее лицо было искажено болью.

Меня будто ударили в душу: она хочет уехать? Но тогда я больше никогда не увижу ее. Таким способом она решила избавить меня от страданий? Глупая наивная Миша!

— Миша, пожалуйста, успокойся и не принимай такие важные решения на горячую голову. Не понимаю, что заставило тебя решить так? Да, я люблю тебя, но мне не тяжело быть с тобой, — серьезно сказал я.

— Но я обижаю тебя! Не хочу, но обижаю! Ты страдаешь из-за меня! А я не хочу этого!

— Если ты хочешь помочь мне не страдать, скажу только одно: если ты уедешь, я буду страдать еще больше. Просто быть с тобой рядом, разговаривать с тобой, видеть тебя — вот и все, что мне нужно, мне этого хватает. — Я пытался разубедить ее, потому что невероятно испугался, что она уедет.

— Я понимаю, что ты говоришь все это потому, что любишь и не хочешь огорчать меня, но так больше не может продолжаться! — Ее голос был полон слез.

— Ты ни в чем не виновата. Никто не виноват. Я не хочу, чтобы ты ставила себя в такое положение. Поверь, я сумею справиться со своими чувствами, и ты даже не почувствуешь того, что… Что я сказал тебе тогда в парке.

— Но я не хочу, чтобы ты…

— Не хочешь, чтобы я не чувствовал себя дерьмом? Извини за грубое слово. Если ты не хочешь этого, то просто позволь мне быть рядом и заботиться о тебе — это все, что мне нужно, и большего я от тебя никогда не потребую, я и не вправе ничего требовать. — Я с горечью в душе смотрел на нее, на мою Мишу.

Она выглядела хрупкой, как фарфоровая куколка.

— Ты серьезно? — тихо спросила она.

— Совершенно серьезно, — твердо ответил я.

— Я не знаю, что сказать… Ты не хочешь, чтобы я уезжала?

— Твое бегство ничего не решит. С этой минуты я ни слова не скажу о моей… о моем дерьме. Договорились?

— Да, да! — прошептала Миша. — Но сейчас я… Мне нужно…

— Уйти? — подсказал я.

— Думаю, это будет правильно, — сказала Миша. — Пусть хотя бы эти пять или шесть часов будут мирными. Если ты передумаешь, просто скажи мне, и я уеду.

— Да, иди, тебе нужно отдохнуть. И не думай о сегодняшнем: все, что было сказано — уже в прошлом. Мы друзья.

Полячка глубоко вздохнула.

— Спасибо, Фредрик… До завтра! — Она поспешно ушла.

Я смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла за углом. После этого я сел на ступеньку и достал из пачки, которая была у меня в кармане джинс, новую сигарету. Приход Миши вымотал меня. Моя голова раскалывалась от мыслей, но одна из них придавала мне сил: Миша не уедет, и она позволила мне быть ее другом. При всем при этом, я никогда не был так счастлив. Но разве, утопая по уши в дерьме, можно быть счастливым? Когда дерьмо окружает тебя со всех сторон?

Можно: я был ярким примером этому.

Выкурив сигарету, я затушил окурок о ступеньку, забрал с крыльца оба окурка и вернулся в дом. После улицы воздух моего прокуренного дома ударил мне в нос, и, решив, что это была последняя сигарета в моей жизни, я настежь открыл окна: я решил бросить курить, но в этот раз уже точно. Да я и тогда не хотел курить, скорее, мне необходимо было создать фон и окунуться в комфортную для себя обстановку. Ночь прошла, но я не мог найти покоя. В пять часов утра я машинально достал сигарету и, забыв о том, что бросил курить, с превеликим наслаждением выкурил ее, а потом обругал себя и поклялся, что больше не притронусь к сигаретам. Я ждал хотя бы шести часов, чтобы пойти в парк и встретить там Мишу: я знал, что она бегает каждое утро, но передумал — это было бы слишком. И ведь Миша сказала «до завтра», значит, она придет сама.

 

Я шла домой. Вокруг меня кружился снег, но он уже не вызывал во мне такого восторга, как еще час назад. Я машинально шагала, погрузившись в свои мысли и корила себя за свою грубость к бедному, влюбленному в меня Фредрику, и за то, что была готова использовать его любовь ко мне, принять ее, без каких-либо обязательств с моей стороны. Мне было жаль его, но в то же время я была рада тому, что швед готов любить меня молча, ничего не требуя. Фредрик был дорог мне, и я не хотела терять его общество, но мне не нужна была его любовь.

 Подойдя к своему дому, я осторожно прислушалась: там было тихо, слышалось лишь тяжелое дыхание двух человек. Наверно, они спали.

«Слава Богу, они спят! Было бы ужасно опять застать их в самый «интересный» момент!» — с облегчением подумала я.

Я бесшумно прошла в свою спальню. Там, сняв сапоги, но не сняв одежды, я залезла под одеяло, и мою голову снова стали раскалывать мысли о Фредрике.

Через некоторое время я услышала, как, спящая в соседней комнате, парочка проснулась и стала нежно ворковать. Я прошмыгнула в прихожую, надела сапоги, захватила свою сумочку с подарками, вытащила из гардероба черное пальто и выскользнула на улицу, чтобы сделать вид, будто я только что прилетела из Варшавы, так как не хотела смущать Мэри и Эндрю своей осведомленностью насчет их ночных утех.

Улица была застелена снегом. Я закрыла дверь на замок, посидела около часа на ближайшей лавке и в восемь часов и две минуты, услышав голос Мэри: «Что приготовить на завтрак?», поняла, что парочка собралась завтракать. Я подошла к двери и смело постучала.

«Ой, кто это?» — спросила Мэри и торопливо пошла к двери.

— Миша? А я думала, ты вернешься не раньше Нового года! — воскликнула она, смутившись, но широко распахнула дверь.

— Я решила, что проведу его здесь, — как ни в чем не бывало сказала я. — А ты, я помню, тоже собиралась уехать.

— Я передумала. Но почему ты стучала? У тебя есть ключи!

— Решила проверить, а вдруг… И вот, ты дома! — Я широко улыбнулась. — Ты так и будешь держать меня на пороге?

— Нет, конечно! Заходи… Только, я не одна. — Мэри понизила голос до шепота.

— Правда? — деланно удивилась я.

— Да, мы с Эндрю устроили свидание… Откуда на тебе это пальто?

— Я же улетала в нем в Польшу, не помнишь? — как можно естественнее, ответила я, поняв, что попала впросак.

— Нет, пока тебя не было оно висело в гардеробе, я это точно знаю. — Мэри открыла гардероб. — Что-то не вижу его.

— Конечно: оно же на мне! — Я стала снимать сапоги.

 — Ладно, может быть, мне показалось. Только не заходи на кухню: там Эндрю, в одних трусах.

— Не волнуйся, я и не собиралась: поеду к Фредрику, — успокоила я Мэри. — Если что, я в своей комнате.

Мэри ушла на кухню.

Мне стало так неловко, как я того не ожидала, поэтому я быстро переоделась, расчесала волосы и со словами: «Меня нет!» выскочила из дома.

Мне не хотелось беспокоить шведа, поэтому я направилась в центр, где, как я знала, располагалась праздничная ярмарка: о ней мне рассказала Мария. Я безумно любила такие ярмарки, даже несмотря на то, что раньше была на них только с родителями: я любила ходить между рядами палаток, слышать ароматы человеческой еды, напитков, разглядывать игрушки, шапочки, варежки, фарфоровых людей и гномов.

Погода была хорошая: ни ветра, ни снега, а только тяжелые серые облака укрывали небо, словно нависая над городом. Много людей: детей и взрослых. Отчетливо чувствовался дух радости и праздника: повсюду блестели улыбки, гирлянды, огоньки, слышался смех, крики детей, веселая музыка. Я хотела купить подарки детям приюта Мэри, но, к моему великому огорчению, обнаружила, что забыла кошелек с деньгами дома, — он остался в сумочке, а сумочка — на тумбочке в прихожей.

Меня охватила досада: я так хотела обрадовать бедных сирот! Но возвращаться домой за кошельком мне не улыбалось: одна мысль о том, что я могу увидеть Эндрю, в одних трусах, приводила меня в ужас и смущение.

Позвонить Фредрику? Опять использовать его любовь?

Я достала смартфон, который вовремя переложила из сумки в карман пальто, и позвонила шведу, но он не ответил, а я так привыкла к его постоянству, что была просто поражена его игнорированием меня и тупо смотрела на экран смартфона.

«Наверно, решил, что не стоит потакать мне. Ему слишком тяжело быть рядом со мной» — подумала я, рассеянно глядя на потухший экран.

— Знаю, о чем ты думаешь: «Почему он не ответил?» — вдруг услышала я голос Фредрика прямо над моим ухом.

Я обернулась и сконфуженно улыбнулась шведу

— Нет, я думала о том, ехать ли мне за деньгами, которые я забыла дома, — солгала я.

— Хочешь что-то приобрести здесь? — с улыбкой спросил он.

От него несло сигаретным дымом, но я промолчала, помня о том, что у Фредрика действительно есть причины для курения. Сегодня он был очень красив, особенно, когда улыбался.

— Да, я хотела купить подарки для детей из приюта, — честно ответила я, прогоняя неловкие мысли о его внешности, — но забыла дома кошелек, а пойти за ним не могу: там Эндрю расхаживает по дому в одних трусах.

— Но не голый же, — с улыбкой сказал он.

— Слава Богу! Но дело не в том: мне жутко неловко! Это ведь парень моей подруги!

— Поэтому ты вновь решила уйти, чтобы оставить их наедине, а заодно позвонить мне, — спокойно сказал Фредрик.

— Я хотела… — Я осеклась: мне было стыдно за то, что я опять планировала использовать его.

— Почему ты так любишь обрывать фразы? Это несерьезно.

— Я хотела занять у тебя денег, — серьезно сказала я, проигнорировав его упрек.

В его глазах заблестела насмешка. Я начинала злиться.

— Занять у меня денег? — переспросил швед. — А я думал, ты просто хотела увидеть меня.

— И это тоже. Но ты займешь мне фунтов двести? Я отдам тебе, как только…

— Смеешься? — Его лицо стало очень серьезным.

— Почему ты так к этому относишься? — робко спросила я.

— Я не буду занимать тебе деньги.

— Почему?

Моему удивлению не было предела: таким образом он решил отомстить мне?

— Миша, я — мужчина. Взрослый, самодостаточный мужчина. Тебе незачем просить у меня деньги в долг. Я просто дам тебе эти деньги, и твоя просьба для меня оскорбительна.

Я растерялась, совершенно не ожидав такой реакции на мою невинную просьбу, и не знала, что ответить, а только растерянно смотрела на шведа.

— Пойдем. — Фредрик протянул мне руку. Его лицо выражало ледяное спокойствие.

 

Миша без колебаний взяла меня за руку, и мы пошли к праздничным палаткам.

Просьба полячки дать ей в долг двести фунтов обидела меня, но, когда я увидел, как она растерялась, мне стало понятно: всему виной ее менталитет, ведь Польша — страна более «западная», европейская. Конечно, в Швеции тоже платят каждый за себя, но… Это были я и Миша, и между нами вообще не должны были возникать такие вопросы. Я любил ее, и эти вопросы были совершенно не к месту.

Я отдал Мише свое портмоне, и она с энтузиазмом скупила игрушки: мишек, лисичек, овечек, машины, кукол… А я нес все это за ней, восхищаясь ее дивной, полной счастья улыбкой. Миша была так рада всему происходящему, что напоминала девочку, первый раз попавшую на такую ярмарку.

— Постой здесь, а я схожу за журналом. — Полячка оставила меня с пакетами у большой палатки с шарфами и варежками, и убежала в магазин через дорогу.

Поставив пакеты на тротуар, я стал рассматривать вязаное добро, продающееся в палатке. Мой взгляд упал на красный вязаный шарф с белыми оленями, и я купил его для Миши, как подарок на Рождество: первый подарок я утопил в Темзе.

— К вашему шарфу подходят вот эти варежки, — сказал продавец и подал мне красные варежки с такими же белыми оленями, что и на шарфе.

«Как раз для Миши: она просто обожает оленей на одежде» — подумал я и купил еще и варежки.

Миша вернулась через пару минут с журналом «Men’s Health» в руках, чему я очень удивился.

— Читаешь мужские журналы? — спросил я.

— Да, редко, но читаю: в них много интересных статей, — весело ответила полячка.

Я усмехнулся: я как-то читал один на досуге, и, несмотря на интересные статьи о здоровье и спорте, в нем было много статей на тему сексуальных отношений. Неужели Миша читает и их?

— Но я читаю не все… Я пропускаю некоторые. — Миша словно прочитала мои мысли. — Не смотри на меня так!

— Я просто удивлен, честно.

Она широко улыбнулась и положила журнал в пакет.

— Почему мужчины всегда удивляются тому, что многие девушки читают мужские журналы? Считаете нас настолько глупенькими? — спросила Миша.

— Нет, почему же? Я считаю, что такие девушки вызывают восхищение, и рад тому, что ты не забиваешь свою голову статейками типа «Как правильно выбирать колготки» или «Пять признаков целлюлита», — с улыбкой ответил я.

Миша рассмеялась.

— А откуда ты знаешь, что пишут в женских журналах? — с хитрой усмешкой спросила она.

— Один раз в самолете мне пришлось сидеть рядом с двумя девушками, которые читали женский журнал и вслух обсуждали каждую статью. — Я достал из пакета набор, который купил для Миши и протянул его ей. — С Рождеством тебя. Надеюсь, этот подарок тебе понравится.

Миша широко распахнула глаза и закрыла ладошками губы.

— Какой класс! Откуда ты узнал, что я люблю оленей? — воскликнула она, забрав свой подарок и разглядывая его.

— Это было просто: у тебя свитер с оленями, а еще футболка, платье, и еще много чего. Мне помогла банальная мужская логика, — пошутил я. — Тебе нравится?

— Да! Я просто влюблена! Извини… Я сейчас же надену его! Поможешь мне?

Она собрала свои волосы в высокий хвост и удерживала его рукой, а я аккуратно повязал красный шарф на ее тонкую шею.

Миша опустила волосы, поправила шарф и надела варежки.

— Ну, как? Здорово, правда? Здесь где-нибудь есть зеркало? — Она не стала дожидаться моего ответа и побежала к ближайшему магазину, чтобы посмотреться в его почти зеркальную витрину.

Я с томлением в груди смотрел на Мишу и не мог оторвать от нее восхищенного взгляда. Не знаю, за что я полюбил ее, но в этот момент я был счастлив. Счастлив, потому что она была весела и как солнышко освещала все вокруг своей улыбкой, а ее восхитительные волосы переливались золотистыми цветами.

Через минуту полячка вернулась ко мне, все такая же радостная и улыбающаяся, и в этот момент моя жалкая роль влюбленного идиота мне даже нравилась.

— Теперь идем в приют? — сказала она и подняла один из больших пакетов с игрушками.

— Поставь, я сам понесу, — сказал я, протягивая руку, чтобы забрать у нее пакет.

— Но у тебя же не три руки, — ответила она.

Я не стал спорить с упрямицей, и мы пешком направились к приюту.

Мне представилось, что мы — влюбленная пара, нет, даже супруги: идем рядом, вместе несем пакеты с провиантом и вещами… Не хватает только маленького ребенка у меня на шее и собачки рядом с Мишей.

 («Не стоит даже мечтать об этом. Она никогда не станет моей женой. Каким мужем я был бы с моей холодной скандинавской ментальностью? Нет, мы слишком разные, чтобы быть супругами, ну, и главная причина этому в том, что Миша меня не любит. Да и разве она может ответить мне взаимностью? Ей девятнадцать лет! Такие молодые вампиры должны жить с родителями, но Мишу почему-то отпустили в Англию. Что было бы, если бы она не приехала? Тогда моя жизнь не стала бы таким жалким дерьмом»)

Но при одном взгляде на мою полячку, которая как и все вампиры не могла полюбить еще ближайшие лет сто-двести, я прогнал эт