Ночь, которая никогда не наступит

1 глава

В «День Любви» я отгораживала себя от остального мира, не включала компьютер, не отвечала на телефонные звонки, не появлялась в общественных местах. Обычно я сидела дома с родителями, мы смотрели фильмы на дисках или играли в настольные игры, пока мне не надоедало, и я не уходила в свою комнату, где остаток дня читала. В этом году всё было не так, папа уехал на съемки, а я была недостаточно хорошей дочерью, чтобы провести весь день с мамой наедине. Она никогда не вставала с кровати раньше полудня, поэтому у меня было время, чтобы уйти незаметно. Я чувствовала стыд за такие мысли, ведь прекрасно понимала, что мама больна, и я должна заботиться о ней. Тем не менее, сегодня я решила позволить себе такую слабость.

Весь путь по улицам Киферу и в метро я проделала в наушниках, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Я боялась увидеть страх в глазах прохожих и не хотела быть причастной к их горю. Некоторые люди завтрашним утром узнают, что их ожидает смерть, но кто-то из них ещё таит надежду на чудесное спасение, другие же заранее смирились. Наверное, лучше всего тем, кто и не подозревает, что их имена окажутся в списках, по крайней мере, они избегут муки ожидания перед оглашением результатов. Я с трепетной радостью представляла, как быстро зайду в пункт голосования, после чего отправлюсь в какой-нибудь безлюдный двор, чтобы в одиночестве поразмышлять над тем, что мои сегодняшние переживания не подлежат сравнению с несчастьем этих людей. Я была совсем близко к цели, у меня практически получилось проскочить все места массового скопления людей, как на выходе из метро кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнула, и наушник выпал у меня из уха. В нос ударил запах общественной уборной, и я подумала, что даже хорошо, что это бездомный. Может быть, он просто попросит денег, и я буду готова отдать ему целый кошелек, если это окажется так.

Я повернулась к нему. Первое, что я увидела — это его водянистые глаза, в которых читалась мольба, продиктованная страхом, а вовсе не зависимостью от алкоголя. Лишь потом я рассмотрела красное отёкшее лицо, длинные волосы, напоминающие грязную сухую солому, и зимнюю шапку, которую он не снял при плюсовой температуре.

— Пожалуйста.

Он сказал только одно слово, кажется, большего он не мог выдавить из себя. Я выдернула руку слишком резко, этот жест оказался несправедливо жестоким.

— Простите,— пробормотала я и побежала дальше.

— Девушка, может быть, у вас есть один лишний голос? Один! Я не был таким ещё в прошлое голосование, у меня была жена и двое сыновей всего год назад. Девушка, пожалуйста!

Я ускорила шаг и снова надела наушники. На глаза наворачивались слезы, но я не хотела быть той самой девочкой, которая плачет на улице, а прохожие непременно думают, что её бросил парень. Хотя в этот день поводов для слез хватало и у молодой девушки.

Даже настолько опустившийся человек хотел жить. Казалось бы, раз он позволил себе стать бездомным алкоголиком, ему уже должно быть всё равно, проживет ли он на год дольше. Но я не знала, что происходило в его голове, и, наверное, у него были такие же желания и надежды, как и у всех.

Надеюсь, тот, кто будет пить кровь этого бездомного, подцепит педикулез и ещё долго не сможет вывести вшей. Жаль, что другие человеческие болезни, вряд ли страшны вампиру.

Я повернула в противоположную сторону от пункта для голосований. В конце концов, он работает до вечера, у меня есть время. Я пошла по направлению к парку, в надежде уйти в лес как можно глубже, чтобы никого не видеть. Как жаль, что я не додумалась надеть кофту с капюшоном или хотя бы кепку.

В парке было многолюдно, однако в лицах прохожих отражалось то, что каждый из них помнит, какой сегодня день. Чаще всего встречались женщины с колясками, которые всегда казались мне одинаково усталыми и раздраженными или наоборот умиротворёнными, будто бы познавшими суть своего существования. Но сегодня в их лицах читались беспокойство и тоска, хотя я не сомневалась, что эти женщины знают, что завтра будут живы. Они осмелились завести детей, наверняка, у них имелись родственники и друзья, которые будут отдавать свои голоса за них. Пожилые люди, их было не так уж и много, смотрели себе под ноги, стыдясь своей старости, молодые были, как и я, в наушниках. Вот такое народное единство.

Я ушла далеко в парк, вглубь леса. Скамейки и указатели уже не попадались, но дорожка все ещё вела меня. Это были дебри лишь в понимании такого городского жителя, как я, конечно, кто-то более знакомый с лесами, так бы не посчитал. «Такие девочки дворнягу примут за волка, а дерево — за дремучий лес» — сказали бы мне они. Я пыталась отбросить свои глубинные страхи, связанные с неизвестностью и безлюдностью, но все равно не могла перестать думать о том, что маньяк мог схватить меня здесь и никто не услышал бы моих криков. Это было бы высшим злодеянием убить меня в этот день, потому что преступник лишил бы жизни не одного человека, а целых одиннадцать. Каждый год в этот день люди должны ходить в государственные учреждения, чтобы проголосовать за десятерых самых близких человек. Самому тоже нужно получить десять голосов, необязательно от тех же самых людей. Тот, кто не смог получить нужное количество, умирал. Не сразу, давалось несколько недель на то, чтобы закончить свои земные дела. Потом несчастных отдавали на корм вампирам, нашим господам, правящими нами справедливо и мудро, но не способным прожить без крови. Казалось бы, в этом нет ничего сложного, все могли бы разделиться на группы и проголосовать друг за друга. Но каждый год оказывались невезучие, не набравшие свои десять голосов, и таких людей было немало. Наш король назвал это голосование «Днём Любви», потому что каждый в этот день выражал любовь к близким. День Скорби, День Жатвы, День Смерти, День убийц, вот как еще можно было назвать этот день. Я могла придумать много названий, но ни одно бы из них не выражало всего смысла этой ужасной даты.

Этот праздник был не всегда, даже я застала время до его учреждения. Но мне тогда было меньше четырех лет, и я ничего не помню об этом периоде. Вся ирония состояла в том, что раньше всё было куда хуже. Тогда людям просто присылали списки тех, кто пойдет на корм, и не было никаких шансов спастись. В очереди на смерть в равной степени могла оказаться, как я, защищенная большим количеством родственников, так и тот бездомный. Наш король Габриэль всё поменял, когда пришел к власти. И старшее поколение любило его за это.

Король объявил днём голосования пятое мая, он говорил, что природа к этому времени уже пробудилась, но не расцвела окончательно, поэтому это лучшее время, чтобы делиться любовью. Прошлогодние листья ещё мешались под ногами, но не хрустели, а хлюпали вместе с землей, в которой они увязли. Поэтому, когда я услышала шорох, в первую очередь я подумала, что это шелестит на ветру та немногочисленная листва, которая уже успела распуститься. Я продолжила идти вперёд. Мне хотелось увидеть цветы хоть на одном из деревьев, но я не находила их. В начале парка уже распустилась сирень, но она росла в людном месте, и поэтому не казалась такой живой, как цветущие деревья в лесу. Мне так и не попалось то, что я хотела, зато я набрела на поляну с одуванчиками, ещё не успевшими стать зыбкими шариками. Я остановилась здесь, потому что отчего-то их вид успокоил меня, я даже на мгновение забыла, какой сегодня день. Я бы сплела себе венок, но как бы на меня посмотрели прохожие, если бы я шла в «День Любви» в венке из цветов.

Я снова услышала шорох, он насторожил меня больше, чем в первый раз, но я до сих пор надеялась, что это ветер. Потом послышался хруст ветки. Кто-то наступил на неё, это было очевидно. Тогда я, наконец, позволила себе запаниковать. Когда я шла сюда и думала, что могу встретить маньяка, мои мысли имели даже легкий оттенок мазохизма оттого, что я смогу быть той несчастной невинной девушкой, которая так несправедливо пострадала. Если бы я ещё и выжила, то смогла бы со слезами на глазах рассказывать свою историю, и никто бы не посмел осудить меня за истерику. Это все было глупостями, и я старалась не смаковать эти мысли, а прогонять их как можно дальше от себя. Но теперь, когда я поняла, что неподалеку от меня кто-то ходит, мне стало страшно. И самая ужасная мысль, которая меня посетила, состояла в том, что это может быть не маньяк, не наркоман и не вор, а вампир. Дикий, нарушающий закон о запрете на убийства людей, которые имели все десять голосов, чтобы жить. Или того хуже, я ему понравлюсь, он обратит меня в вампира, и мне придется стать такой же ужасной тварью, как он.

Я медленно развернулась в обратном направлении и достала мобильный телефон. Папа был занят, но ради меня он должен был взять трубку. Я стала набирать его номер, но через несколько гудков поняла, что ошиблась. Он не подходил к телефону, но я все равно сделала вид, что он ответил.

— Алло, папа? Ты же уже идешь ко мне навстречу к нашему месту в лесу? О, отлично, и твой друг Дэвид с братьями тоже с тобой? Здорово, значит, совсем скоро встретимся.

Я, наверное, даже покраснела от того, какую нелепую ложь выдумала. Если этот вампир или маньяк не отличается ограниченными возможностями, он поймет, что я разговариваю сама с собой. Потом я испытала ещё больший стыд, когда поняла, что против вампира это было бы бесполезно. Благодаря своему животному слуху, вампир бы услышал, что у меня в трубке до сих пор гудки. Какая глупость стыдиться того, что мой потенциальный убийца может принять меня за дурочку.

Я ускорила шаг и стала ещё раз набирать номер. Я не побежала лишь по той причине, что решила сохранить силы, на случай если мне действительно придется удирать. Было бы глупо упасть в весеннюю грязь просто так. Деревья вокруг мелькали у меня перед глазами, я старалась смотреть по очереди в каждую сторону, чтобы не пропустить убийцу. Шорохи прекратились, но сейчас я не была уверена, что мои собственные шаги принадлежат только мне.

Когда я услышала чьи-то голоса и поняла, что уже практически вышла из парка, у меня зазвонил телефон. Я не успела унять свою внутреннюю дрожь и, пока поворачивала его экраном к себе, уронила на землю. Мой красивый белый телефон лежал в грязи, но все ещё звонил. Это привело меня в себя. Преодолевая отвращение, я вытащила его из грязи, очистила пальцами экран и увидела, что звонит моя подруга Одри.

Обычно ещё за неделю до «Дня Любви» я переставала отвечать на звонки из страха, что кто-то будет интересоваться, не осталось ли у меня лишнего голоса. Своим отказом я могла бы кого-то убить. Сегодня уже не было смысла спрашивать, можно было лишь умолять. Одри вряд ли звонила по этому поводу, она состояла в Клубе Взаимопомощи. В нём искали людей, которые голосовали друг за друга. Членство там стоило немалых денег, но это было спасением для тех, кто не мог найти людей для голосования. Точнее, спасением для обеспеченных людей. Конечно, проще было бы просто договориться бесплатно или купить голос без посредников, но это всегда было ненадежно. В клубе же с каждым членом работали психологи, проверяя вероятность того, что человек в последний момент может передумать отдавать голос за назначенного участника. В случае ошибки клуб обязывался вернуть деньги за весь год. Одри говорила, что членство в клубе приравнивало её к посетителям борделя, потому что она тоже покупала любовь за деньги.

Я надеялась, что у Одри ничего не могло сорваться, и она звонила мне по другому поводу, поэтому я ответила на звонок.

— Эми, ты где сейчас?

Голос Одри до сих пор звучал, как у подростка, ровно и требовательно. Мне хотелось ей рассказать, что я забрела вглубь парка, но я не стала. Ей могло показаться, будто бы я хвастаюсь своим безрассудством. Да и не особо это опасный поступок.

— Я гуляю в парке недалеко от пункта голосования.

— Вильгельм сегодня уехал на выходные к себе домой, я не хочу оставаться одна, ты можешь ко мне приехать?

Одри всегда была чрезмерно прямолинейной, она просто сказала мне, что зовет меня лишь потому, что её друг не смог остаться с ней. На её месте, прежде чем позвать к себе, я бы сказала, что я соскучилась, и мы давно не виделись. Тем не менее, её приглашение меня обрадовало, потому что это был повод не возвращаться домой.

— Конечно! Только схожу проголосовать и позвоню родителям!

— Приходи до темноты.

Она повесила трубку. Её последняя фраза заставила меня почувствовать себя до смешного глупой. Я просто не могла встретить вампира в лесу сейчас, потому что ещё было светло. Может быть, там в лесу просто бродила бездомная собака или, того хуже, белка. Я была настолько трусливой, что сама придумывала себе страхи, если вокруг не было ничего опасного.

Когда я вышла на открытую часть парка, я решила позвонить маме.

— Эми, ты пошла в магазин купить нам еду на завтрак? В этом нет необходимости, я уже приготовила яичницу с сыром.

Голос мамы звучал бодрее, чем обычно. Надо же, она даже приготовила мне завтрак, из-за этого стало немного грустно оставлять её.

— Это здорово, я и правда пошла в магазин, но мне только что позвонила Одри и попросила переночевать у неё. Ты не обидишься, если я к ней поеду сегодня?

— А, — мамин голос стал растерянным, — нет, езжай. До завтра.

Мы попрощались хорошо, но когда я оборвала связь, я почувствовала себя омерзительно. Моя мама много лет лечилась от шизофрении, поэтому отказывать ей в чём-то было вдвойне кощунственно. Ненормальные и ранимые люди окружали себя броней беззащитности, те, кто их обижал, несомненно, вели себя аморально. Я надеялась, что мама, как и обычно, большую часть своего дня проваляется у телевизора, сходит на голосование, а вечером уже и папа вернется. В конце концов, я не должна была каждый раз менять свои планы ради неё, ведь мамину жизнь мое рождение едва ли изменило. До десяти лет меня воспитывала бабушка, а родители были приходящими смешными тетей и дядей, дарящими мне дурацкие подарки и играющими со мной, как мои друзья.

Мама была слишком молодой, когда забеременела, папа чересчур безответственным и ветряным, поэтому мое воспитание взяла на себя бабушка. Папа тогда был неудачливым актером в неизвестном театре, мама не работала, у них никогда не было денег, они занимали их у бабушки, которая и так оплачивала мое существование. Когда мне было десять, папа получил роль в фильме и, обладая хорошими внешними данными, быстро приобрел популярность и богатство. Тогда они и забрали меня, наконец-то, жить с ними.

Я дошла до пункта голосования. Снаружи и внутри было много охраны, поэтому просящих спасти их жизнь, здесь не было. Над входом висел огромный плакат, изображающий счастливое семейство из десяти человек. Они улыбались и обнимали друг друга. Дедушка на фотографии явно только что удачно пошутил, он выглядел самодовольным, а бабушка и двое мужчин, которые, по моим догадкам, являлись его сыновьями, смеялись, обернувшись к нему. Остальные члены семьи смотрели в объектив. Они были идеальны. Наверное, где-то и правда существуют такие счастливые семьи. У меня тоже было много родственников, даже больше, чем у этих счастливцев. Узкий круг был довольно маленьким, только я, папа, мама и бабушка, но на семейных праздниках и летнем барбекю собиралось огромное количество людей. У бабушки была сестра с тремя детьми и шестью внуками. Мы рассчитали всё так, чтобы каждый выжил благодаря семье. У меня даже не было возможности проголосовать за своих друзей. Иногда я думала, что Одри мне куда дороже, чем, например, тетя Кларисса или кузен Виктор, но я знала, что не могу предать свою семью. Наверное, они бы прокляли и ритуально изгнали меня, если бы я решила голосовать не за них, даже предупредив об этом за несколько месяцев. Когда мне было восемнадцать, и я голосовала впервые, у меня был молодой человек. Когда он услышал, что я не буду голосовать за него, то поспешил разорвать наши отношения. Это к лучшему, в наше время нельзя быть такими нечуткими в вещах, касающихся «Дня Любви».

Внутри собралось много людей, но для такой толпы было непривычно тихо. Большинство предпочитало переговариваться полушепотом, чтобы не нарушать тишину. Мне это казалось правильным, своеобразная скорбь по людям, которым не повезло быть нелюбимыми, неважными или небогатыми. Некоторые, конечно, всё же позволяли себе шуметь, но я думала, что это было бравадой. Компания парней примерно моего возраста громко обсуждала новый фильм про супергероев. Мужчина объяснял во весь голос своей маленькой дочери, что всё будет хорошо, они просто зашли проголосовать, а потом они пойдут кататься на колесе обозрения, откуда будут видеть весь город. Его дочка и не беспокоилась, а он всё повторял ей, что в этом нет ничего страшного. Какая-то пожилая женщина постоянно громко цокала языком и вздыхала, показывая свое недовольство очередью. Наверное, она здорово нервничала. Немногие пожилые люди теперь умирали своей смертью. Дети росли, внуки тоже, женились, выходили замуж, рожали детей, все больше становилось ситуаций, когда кто-то не мог проголосовать в ответ. Насколько бы легко ни казалось разделиться хотя бы просто среди своей семьи и друзей, я знала множество примеров, когда кто-то испугался и отдал свой голос не за того, с кем договорился.

Подошла моя очередь. Наверное, бланк для голосования мог выглядеть так только при нашем странноватом правителе, совсем непохожем на королей других стран, про которых я читала. Бумага была нежно-розовой, по краям её украшали золотые сердечки, как на открытках для влюбленных. После полей для паспортных данных узорными буквами было выведено: «я выражаю свою любовь следующим людям», дальше шли в столбик десять пустых строчек. Я вписала все имена предельно разборчивым почерком, чтобы ни у кого не было шанса оспорить, кто именно эти люди (по телевизору я слышала о таких прецедентах), затем несколько раз перепроверила. Мне всё казалось, будто я что-то сделала не так. Я вышла из кабинки для голосований лишь после того, как кто-то в очереди осведомился, все ли в порядке у меня.

Каждый раз после испытанного стресса я будто бы начинала куда-то торопиться, всё делала предельно быстро, словно стараясь убежать от проблем. Вот и сейчас я вылетела из зала, сталкиваясь по пути с другими людьми. Я решила, что причиной моего побега является опоздание к Одри, хотя до вечера ещё было далеко.

В дверях столпилось множество людей, мне пришлось пробираться сквозь них, потому что я не могла заставить себя устоять на месте. Меня толкали со всех сторон, и я чуть не уронила табличку с информацией о пункте. Кроме названия на ней было написано время работы: с 9.00 до 19.45. Эта информация так меня поразила, что я вышла с территории еще более быстро. Пункты всегда работали до восьми вечера, закрывались вовремя и никого не принимали после. Накануне я нигде не слышала информацию о том, что время работы сокращено на пятнадцать минут. Мало людей были настолько неосмотрительными, чтобы прийти накануне закрытия, но ведь они существовали. Я надеялась, что время сократили только в этом пункте, а не по всей стране. Сколько людей может погибнуть за эти пятнадцать минут. Даже если два человека опоздают на голосование, это потенциально влечет за собой смерть двадцати людей.

Я написала несколько сообщений моим родителям, родственникам, друзьям и некоторым знакомым. Я даже решила написать об этом в социальных сетях, но пост с этой информацией выдавал ошибку, и я не смогла его отправить.

Я понимала, почему это было сделано. Иногда для питания вампиров не хватало тех людей, что не набрали голоса. Периодически правительство шло на какие-то уловки. Например, семь лет назад ввели правило, что люди старше семидесяти должны набрать на один голос больше. Король Габриэль объяснил это тем, что к их возрасту они должны обладать более широким кругом людей, которые их любят. Но по итогам голосования он был очень расстроен и пообещал, что такого больше не повторится. В некоторые года нужно было отдать и получить не десять голосов, а пять или даже пятнадцать. Это путало людей, всем приходилось по-новому выстраивать связи. В этом году мне казалось, что все будет нормально.

До дома Одри я ехала в безлюдном автобусе. Казалось, что мне повезло, несмотря на то, что в салоне стоял легкий запах бензина. Маршрут автобуса был длинным, он увёл меня от чистого шумного центра в спальные районы. Дома казались одинаково неприметными, хотя с каждым моим нечастым появлением здесь, районы всё больше обрастали торговыми центрами однообразными кафе. До того как папа разбогател, я тоже жила здесь. Квартира бабушки и сейчас располагалась недалеко от дома Одри. Мы с ней и познакомились, потому что гуляли в одном дворе. У нас была странная дружба, мы учились с Одри лишь в начальной школе, после чего долгое время не общались. Поэтому у нас было что-то общее, но в целом мы выросли совершенно разными. Если бы мы оказались в одном классе в старшей школе, Одри презирала бы меня, а я бы относилась к ней с высокомерной снисходительностью. Одри тогда одевалась в чёрное и была против всего, что считалось правильным, я же дружила лишь с самыми хорошими девочками, радостями родителей и учителей. Однажды, тогда я была уже на втором курсе института, мы с Одри столкнулись на улице, когда я приезжала к бабушке, и она позвала меня к себе в гости. Мы снова стали подругами, правда, не такими близкими, как я видела во многих фильмах или даже в жизни. Но так вышло, что я была довольно холодна в дружбе, и ближе Одри у меня никого не было.

Одри жила в однокомнатной квартире вместе со своим другом Вильгельмом, чтобы делить счета и еду пополам. Они были близки, я завидовала, ревновала и даже надеялась, что на самом деле они встречаются, хотя Одри всегда говорила мне, что они просто друзья. Близки они были не только из-за общей любви ко всему мрачному и тёмному, но и благодаря общей для них отрешённости от чувств. Будто бы они уже всё познали и успели разочароваться.

Когда Одри открыла дверь, навстречу мне выбежала черная кошка, а за ней лениво вышел рыжий кот. Несмотря на маленькую квартиру Одри, у неё жили три кошки, черепаха и около десятка различных грызунов. Одри второй год работала в ветеринарной клинике. В отличие от меня она уже жила самостоятельно, я только заканчивала последний год в биологическом институте. Я не думаю, что хозяева животных принимали Одри всерьёз, возможно, они даже боялись оставлять своих питомцев с ней. Одри всегда выглядела вычурно мрачно, даже сейчас, когда она сидела дома, её губы были накрашены тёмно-фиолетовой помадой. Её одежда всё же была домашней — футболка со скелетами и однотонные черные штаны. Волосы Одри всегда были гладко выпрямлены, наверное, если провести по ним рукой, то не распознаешь их структуры. Раньше Одри носила корсеты и чёрные кружева, но сейчас, когда стали популярна одежда, стилизованная под барокко или рококо, она перестала это носить. Моду ввела Элиз, супруга короля Габриэля. Она была одной из древнейших вампиров, про неё ходили разнообразные слухи, о ней писали книги и снимали фильмы. Говорят, она была жестока, обворожительна, наверное, невероятно хитра, потому что до сих пор ходила по земле, несмотря на количество убитых ею людей и вампиров. Теперь же королева Элиз занималась в основном посещением модных показов, выставок, театров и богемных вечеров с шампанским, где она ничего не пила. Королева была законодательницей моды, и даже у меня была пара футболок с барочными узорами, хотя я всегда старалась одеваться предельно нейтрально. Я могла бы гордиться своими волосами, они были такими же светлыми и длинными, как у королевы Элиз, и знакомые неоднократно говорили, что мне пошли бы высокие причёски в её стиле. Мне самой в итоге они почти понравились, хотя я не стремилась подражать королеве или гнаться за модой, но чем больше на что-то смотришь, тем оно становится притягательнее, и, в конце концов, эту вещь можно либо полюбить, либо возненавидеть.

Мы поприветствовали друг друга и неловко обнялись. У Одри всегда были холодные руки, и я вздрогнула, когда почувствовала их на своей шее. Обои во всей квартире были белыми, оттого черная мебель смотрелась контрастно. Стены не пустовали, везде были полочки, зеркала или черно-белые фотографии. Её квартиру можно было бы назвать уютной, если бы он не была такой мрачной. Это немного удивляло меня в Одри. Она боялась темноты, но при этом старалась окружить себя таким мраком. Когда ей только исполнилось три года, её маму забрали. Это случилось ещё до правления короля Габриэля и введения Дня Любви, она просто оказалась в списках. Одри уже тогда знала, что вампиры приходят по ночам, и долгое время их очень боялась, хотя вряд ли встречалась с кем-то из них лично. С возрастом её страх перед вампирами превратился в ненависть, а вот темноты она по-прежнему отчего-то боялась.

Одри вкусно меня накормила, готовить она любила и умела. Наверное, кулинария была одной из немногих не инфантильных вещей, увлекающих Одри. Потому что любовь к животным и вычурная одежда не давали ей стать окончательно взрослой. Я никогда ей об этом не говорила, потому что мне это нравилось.

После того, как Одри налила нам заварку из чёрного чайника с бабочками, отдаленно напоминающего изделие из стилизованного под вкус королевы сервиза, она принесла свой ноутбук и поставила его передо мной. Я занервничала и всей душой надеялась, что она хочет показать мне фотографии или смешное видео.

Но нет, это оказалось именно то, чего я боялась. Изнеможённый тощий мужчина, который будто бы уже умирал, просил таких же, как он, связаться с ним для обмена голосами. Осталось совсем немного времени. Одри не дала мне досмотреть, включила видео, где плакала женщина с такой же просьбой, она рассказывала, что муж бросил её в День Любви и не проголосовал за неё. Потом она переключила на другое подобное видео, где совсем молодой парень говорил, что это его первое голосование и первый год после выпуска из сиротского приюта, и он еще не успел впутаться в клубок человеческих страстей и привязанностей Он всё время смотрел куда-то вниз, а когда он поднял взгляд на камеру, мне захотелось заплакать. Одри хотела переключить на другое видеообращение, но я ее остановила.

— Что за абсурд? — выпалила я, — разве эти люди не могут связаться друг с другом?

— А ты не понимаешь? Это обман. Отчаяние, а не злой умысел. Эти люди уже отдали свои десять голосов и узнали, что кто-то не проголосовал за них в ответ. Тот, кто откликнется, не получит их голоса.

Обман, чтобы выжить, в этом даже, казалось, не было ничего предосудительного. Но когда из-за этого погибнет другой человек, можно ли найти оправдание такому поступку? Можно, но этот вопрос всегда останется за гранью человеческой морали, и на него не ответить однозначно.

— Почему никогда не может получиться так, чтобы каждый проголосовал друг за друга?

— Нам мешают. Я уверена, что у них есть какая-то политическая программа, направленная на то, чтобы уводить людей от намерения проголосовать за тех, за кого они планировали. Вспомни только тот нашумевший романтический фильм, где главная героиня влюбляется в парня из неблагополучного района. В самый последний момент, она отдает свой голос за него, вместо её бойфренда, капитана футбольной команды. Она спасает бедного парня, но и со вторым все хорошо, потому что в ходе длинной цепочки школьных любовных историй, за него тоже проголосовали. Этот фильм призывает глупеньких молодых девочек менять свой выбор, не показывая, какие будут последствия. Более тяжелый фильм под названием «Отец», ты могла его не смотреть. Там про мужчину из деревни, у которого было две дочери, им только исполнилось восемнадцать. Он потерял жену, и так боялся потерять своих дочерей, что ходил по домам, прося людей взаимно проголосовать за его дочерей. Он договорился со всеми своими родственниками и знакомыми, которые голосовали в прошлые года за него, чтобы те тоже отдали голоса за дочерей, потому что он нашёл для себя других людей. В итоге, все заканчивается тем, что каждая из дочерей получает по пятнадцать голосов, а мужчина ни одного. Его выставляют как героя, а не как параноика, сделавшего несчастными своих детей. Когда все немного стихнет после Дня Любви, будут идти передачи о людях, рассказывающих свои истории про этот день, где тоже все будет заканчиваться хорошо.

— И даже нет закона, который бы наказывал за изменение выбора на голосовании.

Я сказала это, чтобы поддержать её настроение в беседе. На самом деле, мне не хотелось её слушать. Это были слова, который каждый из нас уже подумал, все понимали, что происходит, поэтому об этом не нужно было говорить, это ничего не меняло, а лишь подогревало чувство всеобщего недовольства. Нет, такое настроение никогда не вылилось бы в революцию, но позволяло почувствовать себя угнетенным и несчастным, будто это возвышало нас, как мучеников.

— Да. И я понимаю, зачем нужны эти уловки. Если бы мы все дружно взялись за руки и проголосовали друг за друга, у вампиров не было бы пищи. Если они будут голодны, то станут нападать на нас без разбора, так есть хотя бы система и иллюзия выбора. Но смотри дальше.

Всякий разговор, который волнует одного из собеседников, вскоре становится интересным и второму. Я не стала сопротивляться. Одри переключила на другой канал. Женщина с мягкими чертами лица, добрыми глазами, одетая в светло-бежевый свитер и пиджак, говорила приятным голосом, что может продать свой голос. Она не требовала голос в ответ, в качестве платы ей требовались деньги. Женщина уверяла, что здесь нет никакого обмана, покупатель может проводить её до кабинки для голосования. Ей нельзя было не довериться. Сумму она требовала большую, но с пониманием относилась к тем, кто составит с ней договор об оплате в течение трех месяцев. Одри стала переключать видеоканалы, где везде были те же самые люди, которым можно довериться. Некоторые из них начинали с маленьких сумм и устраивали аукционы.

— Кто-то ведь покупает, а потом не получает своего голоса. Ведь в кабинке запрещены фотографии и видео.

— Да, — терпеливо согласилась Одри, — но не все из них обманывают. Те люди шли на обман из-за страха смерти, этими же движет желание получить прибыль. Как ты сказала, закона нет, но никто не отменял самосуд от родственников. Я думаю, они обманывали до этого, договорились с кем-то об обратных голосах, дождались пока эти люди уже сходят в пункты, а теперь продают свои голоса, которые должны были быть отданы за других. Ещё я недавно читала о группе жуликов, которые работают в домах престарелых и больницах, уговаривают стариков отдать голос за них, заранее зная, что он не вернется обратно. В общем, убеждают их умереть, спасая чужие жизни. Суть в том, что эта система заставляет людей потерять человечность. Можно было бы сказать, что люди показывают свое истинное лицо, но это не так. Мы выворачиваем себя наизнанку, специально отыскиваем в себе худшее, то, о чём бы мы даже не узнали, если не жили по таким правилам. Это не наше естественное состояние, мы не сняли маски, мы копнули куда глубже.

Одри говорила с нажимом, жестко, хотя интонация оставалась ровной. Сейчас она представлялась мне революционеркой, стоящей на разбитой машине в окружении людей с битами в руках. Я надеялась, что такого не будет. В конце концов, это был лишь разговор на кухне за чашечкой чая.

Когда кто-то высказывал свое категоричное мнение об абстрактных вещах, таких как человечность, или, например, совесть, я начинала злиться. Я не любила крайностей, мне всегда хотелось возразить, чтобы оставить хоть какую-то лазейку, доказать, что его мнение правильное, но не абсолютно.

— Я слышала про мертвые души. Будто бы людей, которые умерли своей смертью, не оформляют, и потом их голоса используются. Будто бы где-то даже есть безымянное кладбище.

— Безусловно, обмануть можно кого угодно. Не только людей, наверняка есть полно поддельных голосов, про которые вампиры даже не догадываются. Большинство из них древние существа, которые, хотя и имеют больший жизненный опыт, едва ли что-то понимают не только в современных технологиях, но и в том, что появилось нового в самих людях. Некоторые вампиры, например, с понятием «гуманизм», знакомы лишь понаслышке, потому что в их время даже не существовало такого термина.

Я знала, что Одри хочет рассказать ещё об этом. Я будто не узнавала её, она всегда казалась отрешенной от проблем общества, просто заранее со всем не согласной, но её протест был ненастоящим, а служил ей лишь для создания образа. Но, наверное, на самом деле Одри просто повзрослела, в отличие от меня. Во мне тоже всё бурлило от чувств, которые я не могла оформить в слова, чтобы выразить что-то конструктивное. Конечно, я постоянно думала об этом, но я старалась запрещать себе такие мысли, не вдаваться в бесплодные рассуждения. Поэтому четкого мнения я так и не сформировала. Я встала из-за стола, чтобы вымыть свою чашку и налить еще воды в чайник.

— Равнодушие тоже порок, который открывается в аморальных условиях.

Я чуть не выронила чашку из рук. Камней в мой огород я не ожидала. Я всегда старалась делать всё правильно, и любой намёк на мою вину выводил меня из равновесия. Вместе со злобой и обидой я действительно начинала чувствовать себя виноватой. Я сразу же стала искать причины, по которым мне могло бы понадобиться пойти домой, но быстро пресекла свои попытки к бегству. Я изо всех сил старалась не быть трусихой, тем более Одри боялась оставаться одна ночью. Я включила воду в раковине сильнее, будто надеялась создать между нами звукоизоляционную стену, за которой я могла бы придумать, что мне ответить.

Одри достала пепельницу и закурила прямо в квартире. Комната и без того пропахла табаком, но меня почему-то всегда это удивляло. Может быть, дело было в свободе, которую ощущает молодая девушка, съехавшая от отца, а может быть, Одри не хотела выходить в темноте на балкон или лестницу, и курение в комнате стало привычкой и днем. Я повернулась к ней, решившись ей что-нибудь ответить. Мне хотелось сказать, что я не равнодушна, просто я не страдаю мазохизмом и не хочу намеренно смотреть на чужое горке. Ведь я знаю, что разговорами о проблеме никому не поможешь. Даже хотела добавить в шутку: если мы не на сеансе психотерапии. Но я все смотрела на Одри, которая медленно курила и снова уткнулась в ноутбук.

— Я тут скачала ужастик про маньяка в костюме кролика, Вильгельм сказал, прикольный. Может, посмотрим?

Одри заговорила своим обычным голосом. Я согласилась, надеясь, что мы больше не вернемся к той теме. Я знала, что слова Одри о равнодушии ещё надолго останутся со мной. Я буду думать о том, что могла бы ответить, жалеть, что не сказала хотя бы что-то, буду считать себя трусихой и стыдиться того, что Одри и так думает. Все закончится тем, что я мысленно соглашусь с Одри о своем равнодушии, буду думать о том, что приобрела ещё одну слабость. Но пока ещё я так не решила. Мы помыли себе мандаринов, легли на мягкую кровать Одри с узорными решетками на чёрном покрывале и стали смотреть глупый фильм.

Оказалось, у него есть ещё две части. Фильм был до смешного абсурдным, поэтому мы решили посмотреть и остальное. Я заказала нам пиццу, и мы просидели у экрана до вечера. Это были счастливые часы. Я забеспокоилась лишь, когда Одри позвонил Вильгельм и увёл её внимание от меня почти на полчаса. Сначала, я пыталась послушать о чём они говорят, но они слишком близко общались, и их разговоры обросли фразами и шутками, понятными только им. Но после звонка Одри снова полностью была со мной.

Даже когда мы ложились спать, мы не поднимали тему Дня Любви. Только после того, как я уже была в кровати Вильгельма, Одри снова взяла снова ноутбук, видимо решила проверить, вышло ли что-то у тех людей из видео. Я отвернулась, пытаясь зацепить какую-то другую мысль. Подушка Вильгельма пропахла им, я попыталась сконцентрироваться на том, как мне неприятно лежать в чужой мужской постели. Мало ли, что он здесь делал, кого водил. Я пыталась разозлиться, но так и не смогла перестать думать о людях, которые узнают завтра, что они должны умереть.

2 глава

Когда я встала, Одри ещё спала. Экран её ноутбука до сих пор горел, но видео, которое она смотрела, больше не существовало. На фоне серого шума была надпись «Произошла ошибка». Я подумала, что, может быть, оно было о том мальчике из приюта. Он стоил того, чтобы поддерживать его до утра и даже дождаться с ним результатов голосования. Хотя, наверное, он выключил эфир после восьми часов вечера, когда голосовать уже было бессмысленно. Я осторожно вытКогда я встала, Одри ещё спала. Экран её ноутбука до сих пор горел, но видео, которое она смотрела, больше не существовало. На фоне серого шума была надпись «Произошла ошибка». Я подумала, что, может быть, оно было о том мальчике из приюта. Он стоил того, чтобы поддерживать его до утра и даже дождаться с ним результатов голосования. Хотя, наверное, он выключил эфир после восьми часов вечера, когда голосовать уже было бессмысленно. Я осторожно вытащила ноутбук, не разбудив Одри. Она спала, сжавшись в комок и прикрыв одной рукой нос, как кошка. Сейчас Одри выглядела такой беззащитной, но я знала, что если она откроет глаза, это впечатление развеется вмиг. В этот момент она казалась мне такой родной. Я всегда ощущала особую близость с Одри из-за наших матерей. Её мать умерла, это ни в какое сравнение не шло с моей историей, но моя мама тоже будто бы частично была не в нашем мире. Она считала себя избранной охотницей на вампиров, и ей повезло, что у неё появилась такая бредовая фабула при короле Габриэле. Иначе вряд ли бы даже инвалидность по психическому здоровью спасла её от тюрьмы или смерти. Я никогда не рассказывала Одри о подобных мыслях, было бы эгоистично говорить, что её горе и мои семейные проблемы могут быть сопоставимы даже самую малость.

На часах было начало одиннадцатого, результаты голосования уже должны были выложить. В порыве нежности к Одри я решила проверить её первой. Рядом с её именем в списках жильцов этого дома стоял «плюс», всё было в порядке. Я всегда боялась узнать плохую новость про кого-то о результате Дня Любви, находясь с этим человеком в одной комнате. Поэтому я была рада за Одри даже больше обычного. О ней стоило беспокоиться, потому что полной уверенности в Клубе Взаимопомощи не было, несмотря на его хорошую репутацию.

Больше всего я боялась за маму. Моя бабушка, казалось, её ненавидела, она всегда вела себя подчеркнуто пренебрежительно при общении с ней. Бабушка говорила папе, что он должен вернуть эту девицу в дебри, из которых он её привёл. Ещё она любила повторять, что если бы не моя мама, её сын бы вырос приличным человеком. Но я думала, это не правда. Бабушка была востребованным ученым, доктором наук по биологии, и когда у неё появился сын, она не тратила достаточно времени на его воспитание. Папа говорил, будто его мать считала, что дети, как цветы, растут сами, если их вовремя кормить. Лишь когда родилась я, бабушка решила пересмотреть свои взгляды на воспитание. Папа тогда едва стал совершеннолетним, а маме было и того меньше. Бабушка так и не смерилась с её появлением в их жизни, несколько раз она даже пыталась выгнать мою маму, несмотря на то, что у неё уже была я. Мама была исключена из семейной жизни и даже не участвовала в нашей круговой поруке при голосовании. Правда, мама говорила, что это был её выбор. Она отдавала голоса лишь за нас с папой, как и мы за неё. То, что осталось, она делила между своими друзьями, большинство из которых казались мне странными, про некоторых это подтверждала медицинская документация.

Я открыла списки нашего района, и когда я дошла до страницы с нашей фамилией, у меня помутнело в глазах. Я знала, мы должны быть где-то на последних строчках, и я видела в этом месте красную точку. Это был грустный смайлик, обозначающий, что человек не набрал десять голосов. Мои отношения с мамой были странными, но они не исключали любовь. Я приблизилась к экрану, надеясь, что это просто другой человек, который недалеко от неё в списках. Это оказалась я.

Сначала я несколько раз перепроверила, моё ли это имя, я даже приложила свой телефон, послуживший мне в качестве линейки, но всё было верно. Это должно было оказаться ошибкой. Я обновила страницу, всё оставалось по-прежнему. Тогда я нажала кнопку выключения ноутбука, а потом терпеливо ждала, пока он заново включится. Красное грустное личико всё ещё было рядом с моим именем. Тогда я стала искать, как связаться с модератором сайта. Я начала писать вежливое сообщение, вряд ли на самом деле скрывающее моё раздражение, с просьбой наладить сайт. После того, как оно было отправлено, я поняла, что это все взаправду. О, просто я доживала свои последние дни.

Потом я, конечно, заплакала, но слёзы текли недолго. Я так растерялась, совершенно не знала, как нужно реагировать. Никто не учил тому, что делать, если ты узнал известие о своей скорейшей смерти, а в своих ощущениях я не могла разобраться. У меня снова не получалось дифференцировать свои эмоции, слова не оформлялись, но что-то определенно тяжелое накатило на меня, как цунами, сносящее прибрежные поселения. Вот бы Одри поднялась и подсказала мне хотя бы в нескольких словах. Я вскочила, стала ходить по комнате, потом схватила сигареты Одри, но так и не подожгла сигарету. Затем я налила стакан с водой и открыла окно, вдруг мне станет плохо, и я потеряю сознание. Наверное, сегодня мне придётся звонить разным людям и рассказывать об этом, поэтому я поставила телефон на зарядку и снова обошла всю квартиру. Я рассматривала картинки на стене и пришла к выводу, что они смотрятся стильно лишь потому, что они мрачные. В другом цвете они смотрелись бы совершенно безвкусно. Мне казалось, я вела себя шумно, но Одри продолжала спать, какая удивительная способность. Я пошла в ванную, завязала волосы в хвост и накрасила ресницы. Потом я снова вернулась в комнату, села на кровать Вильгельма и включила телевизор, не скупясь на звук. Наверняка, Одри самой будет интересно, что скажут ненавистные ей вампиры, которые сделали нас бесчеловечными. Они должны как-то прокомментировать голосование из своих бункеров, иначе это будет невежливо, равнодушно, и мы пойдем воздвигать баррикады на волне революционного духа.

Я оказалась права, как же может быть иначе, по телевидению выступал один из вампиров, кажется, его звали Эдмер. Конечно, так и было подписано внизу поверх красной полосы. Он и в том году оглашал статистику голосования. Эдмер выступал в комнате с искусственным освещением, сзади стоял книжный шкаф, так обычно показывают профессоров в научных телепередачах. Если бы меня ждал успех в науке, меня бы тоже могли так снять через несколько лет. Я рассказывала бы о тайнах генетики очень просто, но мою речь урезали бы, превратив в бессмыслицу.

Какой абсурд снимать статиста на фоне книжного шкафа. Даже смешно. Когда я закончила смеяться, я, наконец-то, сосредоточилась на его речи.

Вампир сказал, что в столице оказалось около полутора тысяч человек, которых любят меньше десяти граждан. Потом он уточнил, что этих людей было тысяча четыреста девяносто три. Я так обрадовалась, что он сказал настоящую цифру, потому что это было важно, в подобном деле можно было бы округлять при счёте свиней на убой, но люди достойны точных цифр.

Я услышала, что встала Одри. Она молча подошла к ноутбуку, что-то посмотрела, а потом села рядом со мной, даже положила руки мне на плечи. Но я уже не нуждалась в её помощи, меня так увлекла мимика этого вампира. Мне показалось, что будто бы её вообще нет, и я все пыталась найти в нём хотя бы одно живое движение. Ночью вампиры были неотличимыми от людей, днём же они бледнели, их щеки западали, а губы синели. Но этот вампир не выглядел похожим на свежий труп. Наверное, ради выступления на телевидении его загримировали, и я отметила, что это вышло очень неплохо. Может быть, именно грим делал его лицо совсем лишенным мимики.

На экране что-то промелькнуло, и вот на месте Эдмера уже сидел наш король Габриэль. Вампиры могли передвигаться со скоростью во много превышающей человеческую, их было почти не рассмотреть. Поэтому я не знала, король вежливо попросил Эдмера уйти, или он грубо оттолкнул его. Он не был загримирован, и я видела королевские темные вены на шее и сосудистую сетку вокруг глаз. Его бледное лицо было похожим на маску и, несмотря на живую мимику короля, казалось, оно двигается заторможено, складки кожи не расправлялись так быстро, как должны были, когда он улыбался или морщил лоб. В руке король держал свою золотую корону, которую он надел в кадре. На его руках поблескивало множество золотых колец с красными камнями, а одет он был в фиолетовый бархатный жакет, под которым ничего не было.

—Дорогие мои, любимые, несчастные люди! Мне сообщили, что в этом году оказалось гораздо больше людей, что лишены того объема любви, к которому каждый должен стремиться. Я так расстроен и пока не знаю, что делать.

Король Габриэль действительно выглядел грустным, возможно, он даже был готов расплакаться. Я испытала к нему жалость, хотя это и противоречило человеческой морали, порицающей вампиров. Но раз он не мог собраться перед камерами, чтобы говорить речь, достойную короля, наверное, ему, и правда, было грустно.

После непродолжительной паузы, он заговорил снова.

—Но я буду думать, как решить эту проблему! Я не хочу, чтобы мой народ был несчастным! Мы не станем забирать больше нужного, это было бы изуверство! Нам, конечно, ещё не поступили точные цифры из других городов, но для людей столицы я скажу решение к завтрашнему дню.

Король Габриэль продолжал говорить, а я повернулась к Одри.

—А действительно, ведь в последние годы цифры были не выше тысячи трехсот!

Мой голос оказался не таким спокойным, как я себе его представляла, я едва узнала себя. Одри крепко обняла меня и стала гладить по спине. Я почувствовала, что у меня снова начинают литься слезы.

—Слышишь, он еще будет что-то придумывать. Может быть, будет повторное голосование, и все закончится хорошо.

Кто же мог так подставить меня? Может быть, тётя Кларисса была солидарна со мной и тоже не считала меня особенно дорогой для себя. Мне в это не верилось, она была алчной и самовлюбленной, но не желала мне зла. Кузена Виктора, скорее, не любила я, чем он меня. Другие родственники тоже не сделали бы ничего подобного. Казалось, я была защищена со всех сторон.

Одри приготовила омлет и нарисовала на нём кетчупом кошачью мордочку. Подобные милые жесты были нетипичны для нее. У меня не хватило сил, как поблагодарить Одри, так и разозлиться на то, что она считает, будто такие жесты уместны в этой ситуации. Есть не хотелось, и у меня были все права, чтобы отказаться, но я всегда чувствовала себя обязанной человеку, старающемуся меня утешить. Омлет выглядел воздушным и нежным, но я не смогла почувствовать его вкус. Вместо того, чтобы наслаждаться своими ощущениями в последние дни своей жизни, я отринула их.

Пока я ковырялась вилкой в безупречно чёрной тарелке, мне пришла очевидная и ужасная мысль, почему у меня не хватает голосов. Бабушка умерла, а мы об этом даже не знаем. Последний раз я с ней созванивалась около недели назад, кто-то из родственников наверняка позже, может, даже в день голосования, но подумали, что она не взяла трубку, потому что её нет дома. Я снова заплакала и набрала бабушкин номер. Она тут же подняла трубку, её голос казался бодрым, как и всегда. Я нажала на красную кнопку, ей не следовало знать о результатах голосования. Наверное, и мне не нужно было, тогда все прошло бы легче.

Вскоре за мной приехал папа. Наверное, Одри позвонила ему, а может быть, он сам узнал, что произошло. Когда я прощалась с Одри, она больше не старалась быть милой. Она пообещала, что скоро приедет ко мне. А потом посмотрела мне в глаза, ее радужки были практически синими, я до сих пор не знала, линзы это или нет. Одри прошептала, что она знает, где найти людей, которые могут мне помочь. Я кивнула и попрощалась. Не хватало только связываться с сомнительными личностями наверняка действующими незаконно. Будто мало мне проблем. Я подумала о том, что скоро сессия, потом выпускной, и меня это рассмешило. У меня больше не было никаких дел, я могла вздохнуть спокойно, теперь осталась лишь одна проблема, которая освобождала меня от всего остального. Вряд ли я буду ходить на учёбу, найду время и для связи с сомнительными организациями. Один раз все-таки придется сходить в институт, чтобы попрощаться. Я представила, как ко мне будут приходить толпы родственников и, может быть, бывших друзей или старых знакомых, и расстроилась больше прежнего.

Папина машина была кварцево-белого цвета, блестела и искрилась. До того, как мы разбогатели, папа не был аккуратным, но сейчас у него появилась особая привязанность к своим вещам, он постоянно возил свою машину на мойку, тщательно проверял одежду, выискивая малейшие изъяны, следил за модой и покупал самую актуальную технику. На его машине, казалось, не было ни пылинки. Я открыла дверь и села вперед. Основной цвет салона был золотой, чередующийся с темно-ореховым. Мне казалось, что это чересчур показывает папину звездность и обеспеченность, поэтому я чувствовала себя здесь немного неуютно.

Папа, всегда такой же блистательный и броский, как его вещи, выглядел опустошенным. На нём по-прежнему был костюм за несколько тысяч евро, часы, для рекламы которых фотографировали его самого, и духи, создателя которых поддерживала сама королева Элиз. Но его лицо будто бы потеряло всю красоту, за которую его любили миллионы поклонниц. В фильмах даже грусть или ярость не портили его лица, которое, казалось, будет вызывать восхищение, что бы он ни делал. Сейчас папа будто бы вмиг постарел, его мимика была некрасиво напряженной, а глаза покраснели, но в них не было той болезненной драмы, которая заставляла сочувствовать, они вызывали желание отвернуться и забыть. Я не знала, что сказать папе, мы сидели молча. Это горе было в первую очередь моим, но и чувствовала себя неловко именно я.

—Мама забыла сходить на голосование.

Первым моим импульсом было выйти из машины и бежать вдоль по улице, как можно дальше от этого известия. Я осталась на месте, даже не вздрогнула, лишь вцепилась пальцами в сидение, будто пыталась удержать себя от побега. Никого из нас не было дома, и никто не сказал маме, что сегодня день голосования. Иногда она теряла ощущение времени, во время обострения своей болезни мама не могла назвать и нынешний год. Но в последнее время она принимала таблетки исправно, мы ничего не слышали про её войну против вампиров, у неё даже появились новые интересы вроде компьютерных игр. Тем более, про День Любви не нужно было никому напоминать, все держали эту дату в голове и думали о ней в течение всего года. Забыть о нём, было ещё менее вероятно, чем про Новый год, когда вокруг все наряжают елку и развешивают гирлянды. Но мама не так часто выходила из дома, а телевизор она включала всё меньше и меньше, проводя все больше времени за играми. Мы недавно говорили с ней об этом дне, чтобы проверить, проголосуют ли её друзья за неё, но этого не хватило.

—Папа! А как же ты? Она же голосовала за нас обоих.

—Видимо кто-то из моих поклонников проголосовал за меня.

—А её друзья?

—Я сказал ей никому не открывать дверь и не отвечать на телефонные звонки.

Папа говорил, опустив голову, будто бы провинившийся мальчик. Я понимала, что ему было стыдно и страшно, ведь это он всегда защищал маму, утверждал, что ей можно доверять. Он любил её, несмотря на все мамины особенности и окружающих папу женщин.

—Детка, поедем домой?

Машина плавно двинулась, папа сосредоточился на дороге. То ли сейчас ему было трудно удержать внимание, поэтому он с таким усердием смотрел вперёд, то ли он отчаянно вцепился в дорогу взглядом, чтобы немного отвлечься. Я пыталась понять свои ощущения от горя, которые я никак не могла дифференцировать, через папу. Должно быть, я тоже онемела от страха и сейчас должна начать искать вещи, которые бы меня отвлекли. Я включила музыку, специально поставила диск, чтобы не наткнуться на радиоэфир о результатах голосования. Автор песни оповещал меня, что это потрясающе — быть причиной шумного вечера.

За окном мелькал мой убогий район, в котором я провела детство, и мне стало невероятно обидно от того, что, наверное, сейчас я с ним прощаюсь. Вряд ли я потрачу свое оставшееся время на то, чтобы вернуться сюда снова. Я старалась запомнить вывески безымянных магазинов, безвкусные дома и яркие граффити. На светофоре, где не работал зеленый свет для пешеходов, мы притормозили. Это было мое любимое место, отсюда видна огромная толстая труба завода, наверняка, производящая кроме плохой атмосферы ещё и облака над нашим городом. В детстве я думала, что это жерло вулкана, заключенное в бетон. Может быть, так оно и было. Я до сих пор не знала, что там производят. Можно было бы спросить у папы, но я решила, что пусть это останется тайной для меня. Когда меня будут отвозить вампирам, может быть, перед самым уходом я все-таки спрошу.

Дома становились всё разнообразнее, город постепенно менял свои спальные районы на сверкающий центр. Когда разница стала слишком очевидной, я перестала смотреть в окно. Наверняка, я ещё захочу погулять по городу около своего дома, оставлю эти впечатления на будущее, которое вдруг все стало недалеким.

Когда папа остановил машину, он обнял меня ещё крепче, чем Одри. Мне снова захотелось заплакать, но я сдержалась в отличие от папы. Он гладил меня по голове, а я вцепилась в его свитер, на какое-то время почувствовав себя в абсолютной безопасности под папиным присмотром. Он не был похож на тех мужчин, и тем более отцов, которые могли вызывать подобные чувства, но в детстве этого невозможно осознать, а сейчас я чувствовала себя именно маленькой девочкой.

Когда мы вышли из машины нас кто-то сфотографировал. Я вспомнила ту мерзкую историю, когда какой-то блогер, не знакомый с биографией папы, выложил нашу фотографию на премьерном показе его фильма с подписью «Кит Мур с новой подружкой». Более серьезные журналисты, конечно, подобного себе не позволяли. Я несколько раз попадала вместе с папой в объективы их камер, и в одной изстатье меня даже назвали «дочерью знаменитости с инопланетным взглядом». Мне было приятно, хотя может быть, это и не был комплимент. Большие глаза достались мне, скорее от мамы. Иногда, когда она поднимала взгляд, действительно казалось, что она прибыла с другой планеты.

Когда мы зашли в дом, мама сидела на кухне за столом, поставив перед собой ещё не открытую бутылку рома. Её узкие девчачьи плечи под тонкой майкой с тонкими лямками дрожали. Одной рукой мама сжимала пустой стакан, другой натягивала как можно ниже свою милую юбку с цветочками, пытаясь прикрыть новые ссадины на острых коленях. Иногда, когда мама боялась, она падала на пол и заползала в какой-нибудь тёмный угол, как испуганный зверек.

—Эми, я не хотела, я забыла, что мне нужно голосовать. Ты же веришь мне?

Я видела, что она тоже боится, как и папа. Иногда во мне просыпалась необоснованная жестокость, первым моим импульсом было сказать, что я не верю. Папа подошёл к столу и забрал упаковку с таблетками, которые, возможно, она хотела принять вместе с алкоголем. Он сделал это молча, не пытаясь предостеречь маму от опасности и не сказав ей ничего хорошего, как он делал обычно. Что же теперь будет с ними, когда я умру. Моя жестокость сменилась жалостью, такой огромной, что казалось, она разбивала меня изнутри.

—Конечно, мама, ты это сделала случайно. Мы сами тебя не предупредили.

Я подошла к ней, хотела погладить её по плечу. Но мама меня опередила, она вскочила со стула и приблизилась губами к моему уху. Мама зашептала возбужденным голосом, будто бы делилась со мной большим секретом:

—Но я знаю, как убить вампира, во мне течет кровь Охотников, потому что я избрана Богом Солнца, чтобы очистить наш мир от кровососущих демонов. Ты — моя дочь, ты тоже избранная, поэтому мы вместе с тобой убьём их всех.

Мне захотелось громко выругаться. Я могла пожалеть и, наверное, даже простить маму, но я не собиралась выслушивать этот бред. Я заставила себя кивнуть и пошла к двери.

—Хэйли, оставь её, — вмешался папа, но мама всё равно пошла за мной.

—Или же король Габриэль нам поможет, я знаю его лично. Да, он не допустит этого, если я его попрошу.

Мама сказала это более ясным голосом. Я все-таки выругалась и вышла из кухни.

У меня не было времени, чтобы посвятить его самой себе, но я пренебрегла этим и заперлась у себя в комнате. Она показалась мне скучной, будто бы её хозяйка полностью лишена индивидуальности. Никаких плакатов, фотографий и статуэток. Только полки с книгами, кровать с ортопедическими подушками, огромный шкаф для одежды, наполовину заполненный другими вещами, которыми бы стоило украсить комнату, да компьютерный стол с клубком зарядок для разнообразной техники под ним. В детстве я хотела себе комнату с розовыми стенами, как в кукольном домике, и табуном лошадок, расставленных по углам и украшающих лампы и покрывала. Но я жила с бабушкой практически за её счёт. Когда я была подростком, мне хотелось завесить мои стены плакатами, стол заклеить стикерами с двусмысленными надписями и везде разбросать банки от энергетических напитков и газировки. Когда я поступила в институт, мне хотелось повесить хотя бы плакат с циклом Кребса и выставить на стол микроскоп, пылящийся в коробке в шкафу. Я завидовала людям, которые могли это сделать, но, тем не менее, себе я не могла позволить так демонстрировать себя.

Я села на подоконник, отодвинув горшки с цветущей геранью, чтобы посмотреть, что происходит на улице. У нас был частный дом, под моими окнами не ходили незнакомцы, но и не было вида на прекрасный сад или лес, так как он стоял посреди города. Мой взгляд упирался в сплошной забор, за котором следовал следующий дом. Но немного земельного пространства все-таки сохранялось, его мама засадила цветами. Они были брошенными, заросли сорняками и засыхали в земле без влаги. Мама не подпускала к ним уборщицу, которая приходила к нам раз в несколько дней, объясняя это тем, что никто не любит природу так, как она. Цветы погибали, но редкие мамины визиты к ним позволяли поддерживать жизнь в самых неприхотливых из них. Весной мама сажала новые.

Я вспомнила, что, когда я с бабушкой выезжала за город, я любила засушивать цветы между страницами книг, чтобы сохранить хотя бы часть их хрупкой красоты. Иногда я находила мертвых бабочек, стрекоз, мотыльков и тогда засушивала и их. После меня останется множество фотографий, некоторые будут храниться у моих родственников и друзей, и даже несколько тех, где я с папой, в журналах у совершенно незнакомых людей. Но я не красивый цветок, у меня были мысли, планы и будущее, поэтому я решила попробовать успеть сохранить себя ещё хоть в чем-то, кроме моих изображений. Я нашла свои старые тетради, где были записаны нелепые стихи и ещё более несуразные рисунки, и решила опубликовать их на каком-нибудь сайте. Я могла бы даже заплатить деньги, чтобы мои стихи напечатали в журнале. Я засела за тетрадь, чтобы написать что-то свежее, но вышло некрасиво и даже глупо. Нельзя было стать поэтом за один вечер. Тогда мне пришла идея доработать статью, которую я писала вместе со своим руководителем из института о перекрестных локусах в хромосомах при различных заболеваниях кровеносной системы человека. Я знала, что мое имя среди авторов будет стоять не первым, но люди её прочитают и, может быть, даже будут ссылаться на неё, произнося мою фамилию вслух.

Я проработала весь день и была рада, что ночью мне тоже будет чем заняться. Если у меня останутся свободные дни после завершения статья, я все-таки закажу себе фотосессию, останусь и засушенной бабочкой между страниц в интернете. Но это не в первую очередь. Когда я открыла свою почту, чтобы связаться с научным руководителем, я обнаружила множество непрочитанных писем. Наверное, мою почту было легко вычислить, а если я зайду на свою страницу в социальной сети, там сообщений будет еще больше. Одни предлагали мне рассказать о своих чувствах по поводу результатов голосования в своём блоге, другие — выразить свою агрессию вместе с остальными, сжигая фотографии короля на главной площади, а кто-то интересовался, что чувствует мой отец и не желаем ли мы оба дать интервью. Я знала, что ничего провокационного в статье не напечатают, но всем интересно препарировать наши чувства. Я никогда этим не интересовалась, но многие любили почитать записи из блогов или посмотреть видео о том, что же человек ощущает, когда узнает, что ему осталось немного. Некоторых, ведомых мятежным духом, как Одри, это побуждало к революционным намерениям, другим же было просто любопытно. Публичная казнь в двадцать первом веке, где люди смотрят не за тем, как затягивается петля и ломаются позвонки, а на совершенно другую агонию.

Эти письма понизили мой энтузиазм к работе, но я все равно продолжила. В полночь папа позвал меня к телевизору, по его голосу я поняла, что там что-то срочное. Я прибежала в гостиную и увидела, что мама сидит на диване, а папа на кресле, хотя раньше они всегда теснились вместе на диване. По телевизору выступал король. Он сидел на своём высоком троне, обитом белым бархатом и отделанном золотом. Король так активно вертелся и жестикулировал, что казалось, он едва может усидеть на нём. Уже была ночь, поэтому, когда он говорил, было видно, как блестят его клыки, которые хорошо выделялись на фоне довольно нетипичной для вампиров смуглой кожи и черных волос. Это говорило о его несдержанности, потому что он мог их не показывать.

— Каждое существо во Вселенной достойно того, чтобы быть любимым. Даже те, кто большинству могут казаться жуткими, безобразными, аморальными или никчемными, должны получать свою долю любви. Доля, слишком не ёмкое понятие, у любви нет меры и ограничений, её всегда будет не хватать. Есть те, кто это понимает, кто стремиться не столько получить, сколько отдать любовь, есть же и те, кто ставит другие жизненные приоритеты на первое место. Я не говорю, что это неправильно, каждая личность индивидуальна, но я хочу помочь этим людям, чтобы и они смогли получить то, чего всем нам так не хватает. В этом году голосование меня сильно расстроило, я понял, что это какая-то ошибка. Поэтому я решил помочь некоторым людям, не получившим свою долю любви, и показать всем, что и они достойны. Я отберу двадцать человек для участия в телешоу, которое будут показывать по главному каналу страны. Мы сможем наблюдать за ними и попробовать одарить их тем вниманием и любовью, которых им так не хватало. По окончанию этого шоу некоторые смогут вернуться домой, став хотя бы чуточку больше любимыми. Также и мой народ будет наблюдать и сопереживать участникам, и в этом году я разрешу некоторым вампирам обратить особенно полюбившихся им людей, конечно же, с согласия обратной стороны. Остальных же участников ждёт та же судьба, что и предполагалась изначально. Но, по крайней мере, люди будут смотреть на них и любить. Списки участников я вывешу на официальном сайте Дня Любви в ближайшее время.

Какой же абсурд, мне не верилось, что его слова — правда и не приснились мне в беспокойном сне. Кажется, он действительно верил во все, что говорил. В его речах часто были слова о любви, например, он финансово поддерживал молодые семьи, но Одри говорила, что это сделано для того, чтобы демография оставалась на должном уровне. Ещё он часто заканчивал официальные встречи пожеланиями любви, а иногда даже и признаниями. Более старшее поколение, которое застало в сознательном возрасте предыдущего короля, называло его Габриэль Любящий или даже Любимый, и в их голосе, хотя и чувствовалась ирония, не было злобы.

Король улыбался, обнажая зубы. Он собирался сказать что-то ещё. Вдруг в одно мгновение на его коленях появилась сама королева Элиз. Она была в коротком кремовом платье с корсетом и шелковыми лентами, а в ее зачёсанные назад волосы, спускающиеся волнами на плечи, были вплетены алые розы. Через неделю каждая третья девушка выставит в интернет фотографию, на которой она будет запечатлена с цветами в волосах. Губы королевы тоже были алыми, и когда она открыла рот на кончике одного из её клыков виднелось красное пятнышко, оставленное, конечно же, помадой.

— Конкурсы для игры придумаю лично я. Готовьтесь увидеть потрясающее шоу.

Она подмигнула в камеру, и эфир переключился на рекламу.

То, что показалось мне абсурдным и бесчеловечным, теперь стало действительно страшным. Несмотря на то, что король пытался показать, будто бы он устраивает игры на выживание из хороших побуждений, само существование подобной игры нарушало законы морали. Наверное, он действительно хотел оставить некоторых людей в живых, но не мог справедливо решить, кого именно. Это не было выходом—выбирать таким чудовищным способом. Самое худшее, что некоторые люди, слушавшие его речи, действительно могли питать надежды, что пройдут это телешоу и выживут, что им придется поиграть на камеру, отвечать на вопросы, может быть, спеть или станцевать, потому что королю доверяли. Но когда вмешалась королева, надежды даже самых наивных из них разбились в прах. Сейчас она занималась лишь светскими развлечениями, но до всех нас доходили слухи о том, как ещё два столетия назад она устраивала балы, после которых никто не выживал, или о том, как она организовывала в городе охоту на людей, с которой она никогда не уходила голодной. Вот та ужасная тварь, которой король Габриэль подарил безграничную любовь. Мама рассказывала, что в детстве у них была нелепая считалочка: «раз капля, в крови весь пол, две капли, ты живот пропорол, три капли, неприятный сюрприз, четыре капли, за тобой пришла Элиз». Тогда ещё никто не знал, что она будет королевой. Многие страшные рассказы, в которых она была главным злодеем, были уничтожены или переименованы. Люди помнили о её поступках и боялись её до сих пор. Может быть, король не позволит ей делать шоу чрезмерно жестоким, но теперь оно точно станет опаснее, чем могло бы быть.

В отличие от утра, когда я даже не могла поверить, что я могу не оказаться в списках, сейчас я прекрасно понимала, что с немалой вероятностью я буду участвовать в шоу. Скорее всего, туда отберут молодых людей, в основном женщин, потому что король Габриэль питал к ним особенную нежность. Все-таки старые, больные и опустившиеся люди оказываются без голосов куда чаще, поэтому конкуренция на место в шоу у меня небольшая. Игра будет состоять из таких же неудачников, как я. Отчего-то я не обрадовалась и не испугалась, а лишь испытала волнение, как перед выступлением с докладом перед большой аудиторией.

На родителях же не было лиц. Я рассказала им свои мысли о том, что меня, скорее всего, выберут участницей, зачем-то соврала, что все будет хорошо, и пошла снова заниматься научной работой. Я сомневалась, что, даже поучаствовав в игре, смогу остаться живой.

Всю ночь я просидела за работой и легла спать тогда, когда при других обстоятельствах должна была давно быть на учебе. Чтобы не оставаться наедине с собой, я пыталась максимально израсходовать свои ресурсы. Я всегда нагружала себя в сложные моменты своей легкой жизни.

Я проснулась под вечер и уже не могла быть так спокойна, как после выступления короля. Моё самообладание дало сбой уже при взгляде на часы. Было непростительно проспать восемь часов своей жизни, когда времени осталось так мало. Потом я переживала, что меня всё-таки не возьмут на игру, а если я и стану участницей, то погибну в первые минуты шоу. Я осознавала, что там не будет смертельной опасности, конечно же, участникам будет запрещено наносить вред другим, и даже вампиры не станут вгрызаться мне в глотку, когда за ними наблюдают сотни камер. Но моё воображение рисовало другие картины.

Я настолько измучила себя ими, что даже стала думать о самоубийстве. Было бы чудовищно поступить так. Одри однажды говорила мне, что люди, которые убили себя, заслуживали бы того, чтобы пойти на корм вампирам. Они были обречены, поэтому должны были уйти из жизни достойно, не забирая за собой ещё одного человека. Если до передачи вампирам человек погибал, то ему выбирали замену из списка людей, которым он отдал свои голоса. Король Габриэль объяснял эту печальную меру уроком для остальных. В его интерпретации это не было мерой профилактики массовых суицидов, повлекших бы за собой голод вампиров. Он говорил, что это урок для людей, которым несчастный пытался показать свою любовь, а они не уследили за ним, не оказали ему нужную поддержку и помощь.

На сайте «Дня Любви» было написано, что можно прийти к вампирам, не выжидая пятнадцати дней, которые давались на завершение своих дел, если ты чувствуешь, что не сможешь ждать этого момента. Я даже внимательно ознакомилась с формой заявления, но не поддалась искушению и попыталась снова втянуться в работу.

Пока я сидела за компьютером, мне пришло оповещение, в котором говорилось, что я стану участницей грандиозного телешоу. Нужно было поделиться этой новостью с родителями. Я вышла из комнаты и услышала, как повернулись ключи в замке от входной двери. Пробравшись сквозь длинные коридоры нашего уютного, но до пустоты большого дома, я пришла на звук. Папа снимал куртку, мама его встречала.

— У меня получилось, они возьмут меня на передачу в прямом эфире! — сказал папа громким шепотом. В доме больше никого не было, поэтому он шептал из-за меня. Разве это лучшее время, чтобы участвовать в развлекательном шоу? Конечно, жизнь будет идти своим чередом даже после того, как меня не будет, я не имела права судить. То ли от нахлынувшей обиды, то ли из-за того, что родителям могло показаться, будто я подслушиваю, я вышла вперед.

— Что за передача?

Папа замер с курткой в руках, будто бы забыл, что с ней нужно делать. Он выглядел совершенно растерянным, его глаза расширились, и он стал, как остановленный кадр из фильма, где все слишком утрировано. Мама тоже повернулась ко мне, она выглядела, скорее настороженной. Было ощущение, будто бы это я — мама одного из них, которая застала их за непристойным занятием.

— Танцы. Там актеры и певцы танцуют, то самое, по главному каналу.

— Послезавтра начнется, — добавила мама.

— Здорово, ведь я тоже буду участвовать в телешоу.

Мы кивнули друг другу и разошлись. Я не знала, как правильно страдать, у меня никогда это не получалось, но почему-то я решила, что родители, друзья и, может быть, даже планеты должны крутиться вокруг меня в последние дни моей жизни. Мне стало так обидно, я почувствовала себя такой глупой и самовлюбленной, что не смогла сдержать слёзы. В такое время это не должно быть позором. На самом деле я всю жизнь мечтала оказаться в ситуации, в которой могла бы реветь, выражая своё искреннее отчаяние, и это не вызывало бы ни у кого раздражения, а лишь сочувствие. Я завидовала людям, которые могли расстраиваться просто так, рассказывать о своих чувствах так трогательно, что даже мне хотелось их пожалеть. Тогда я думала, что, вот, у людей горе, я-то живу счастливой жизнью. Иногда я думала, слушая о проблемах моих подруг, будто бы и у меня сложная семейная история. Но потом я вспоминала, что у моих родителей теперь полно денег, и я вообще не имею права на что-либо жаловаться, пока кто-то не умрёт из моих близких, или я не узнаю, что больна раком четвёртой стадии. Поэтому теперь, когда я имела все основания расстроиться, моя грусть смешивалась с чувством легкого триумфа. Хорошо, что я могла насладиться им и в одиночестве.

Следующие несколько дней проходили неспокойно. Я не успевала со своей научной работой, меня то отвлекали приезжающие ко мне родственники, то мои собственные мысли не давали сосредоточиться. Я мечтала закончить статью как можно быстрее, чтобы попрощаться со всеми добродушно, без раздражения. Папа больше не упоминал про свою передачу, более того, он взял перерыв в съемках и был целыми днями дома. Мама же, наоборот, уходила. Если бы она пересеклась с кем-то из папиных родственников, наверное, они бы испепелили её на месте.

Папа ушёл только в день съемок своей передачи про танцы. Они едва разговаривали с мамой, но, тем не менее, для неё было место в зрительном зале. На папе был жюстокор — длинный темно-синий пиджак с серебристой узорной каймой. Это слово снова вошло в обиход недавно, когда королева занялась модой, и уже перестало казаться смешным. Внешний вид парней, которые надевали подобную одежду, до сих пор был поводом для иронии, но к папе не смог бы придраться даже самый заядлый критик. Вычурная одежда на нём смотрелась изысканно.

Мама же, привыкшая ходить джинсах и подростковых футболках, надела длинное платье с ажурными надутыми рукавами, которое, наверное, было мечтой каждой женщины за сорок, впервые приехавшей в столицу и собравшейся в театр. Я не знала, откуда она его взяла. Платье было ей не по размеру, только мамины острые плечи выдавали, что под ним есть её тощее тело. Волосы она собрала в аккуратный пучок. Когда я присмотрелась, то увидела, что его форму поддерживает множество заколок, выдающих мамино неумение делать причёски. Из-за поднятых волос её огромные глаза казались её больше. Мама выглядела невероятно нелепо, очаровательно и грустно. Мне стало жаль, что я не зашла к ней раньше, чтобы помочь ей причесаться и выбрать одежду. Я знала, что в другой ситуации это мог бы сделать и папа. А если бы маме всё же пришлось справляться самой, он непременно должен был сказать, что она выглядит лучше всех. Сейчас же папа держался отстраненно, лишь изредка кидал на маму то ли хмурый, то ли задумчивый взгляд.

Я ожидала, что буду злиться, когда они уйдут, но то, что между ними происходило, так сильно меня расстроило, что я даже решила посмотреть на папу по телевизору. Я привыкла видеть его там, а вот ему, наверное, будет странно смотреть на меня по ту строну экрана во время вампирской игры.

Сегодня вечером я осталась на удивление одинокой и даже была этому рада. В конце концов, я имела право уделять немного времени не только родственникам или научной работе, но и персонально себе в свои последние дни. Изначально я хотела позвать Одри, но теперь я никого не собиралась принуждать к встречам, а лишь соглашалась, если звали меня. Ведь я понимала, что мне никто не откажет, а я не хотела чувствовать, будто я заставляю кого-то видеть меня.

Перед тем, как устроиться у телевизора, я сходила в магазин и купила себе самое вкусное большое ванильное мороженое, политое малиновым и шоколадным сиропом. Я принесла пушистый плед, сделала ягодный чай, надела самую просторную ночную рубашку и даже заулыбалась от того, как всё может быть хорошо.

Шоу оказалось приятным, ведущий не слишком навязчивым в своих шутках и вопросах. Папа сидел в одном ряду с другими участниками, но, судя по тому, как часто его лицо выхватывала камера, он был главной изюминкой программы. Обычно в подобных передачах не участвовали настолько популярные люди, как он. Папа и не стеснялся это показывать. Его выступление было прибережено на конец, и почти все время он просидел с выражением нескрываемой скуки на лице и едва уловимой долей пренебрежения. Но чем ближе становилось его выступление, тем заметнее он начинал нервничать. Камера выхватила, как он стучит пальцами по обшивке своего кресла, ритмично, словно в голове у него играла какая-то веселая песенка. Даже папины нервные движения не выглядели жалкими, как у остальных людей, он умел делать красиво практически все. Камеры показывали, как он опирается подбородком то на одну руку, то на другую, несколько раз поправляет воротник. Только его лицо по-прежнему не выдавало его беспокойства. Мне показалось очень милым, что папа, проработав столько лет в театре, снявшись во множестве фильмов, может нервничать перед танцами во второсортной передаче.

Когда настала очередь папы и его напарницы, известной на всю страну бывшей балерины, к ним подошёл телеведущий. Перед выступлением он перекидывался парой реплик, произнесенных с шутливой интонацией, с конкурсантами. Папина балерина начала с чувством рассказывать, как у них весело проходили тренировки. Мне нравилось на неё смотреть, я восхищалась её танцами ещё в школе и мечтала быть, как она. Она лгала, я знала, что он не был на тренировках, и, видимо, отрепетировал всё сразу, когда ездил записываться на шоу. На лице папы появилось раздражение, которое он перестал скрывать, и мне даже стало жаль мою звезду детства.

— Кит, приоткрой же завесу, какую тематику вы выбрали для танца? Чему он посвящен?

— Моей дочери.

Эта милая фраза испугала не только меня. Балерина занервничала, заулыбалась в камеру слишком солнечно, ведущий растерянно протянул невнятную смесь гласных. Наверное, и он, и балерина знали про судьбу, которая ожидала дочь Кита Мура. Ведущий, наконец, собрался и сказал всё таким же шутливым тоном:

— Должно быть, это будет нечто волшебное! Что же, давайте пригласим наших последних участников показать нам, как нужно танцевать.

Папа протянул руку, и балерина торопливо коснулась её ладонью, но папа не хотел выходить танцевать. Он взял у ведущего микрофон.

— Моей единственной дочери Эми всего двадцать три года. Она заканчивает последний курс института, изучая вещи, которые мне никогда не понять. Кажется, это называется молекулярная генетика. Она гораздо лучше меня, умнее, собраннее, добрее, правильнее, у неё всегда всё получается, потому что она способна преодолеть любые преграды. Я даже не могу поверить иногда, что она именно моя дочь. По несчастливой случайности она не получила свои десять голосов. И теперь моя Эми должна участвовать в игре, где будет пытаться бороться за свою жизнь. Я бы хотел обратиться к нашему справедливому королю Габриэлю и просить его отправить на игру меня вместо Эми. Она слишком хорошая девочка, она не должна участвовать в подобном. А я принесу большие рейтинги к вашему телешоу.

Эфир резко прервался, и началась реклама. Вместо своего папы я увидела чужого и ненастоящего папу с детьми и их мамой, которая заболела. Они принесли ей капли для носа, и всё вмиг прошло. Вот бы и с моей мамой так случилось. Только когда женщина в рекламе сменилась, и вместо носового платка в руках у другой актрисы был нежнейших творожок, я осознала, что только что произошло. Я не могла припомнить подобного случая, но совершенно точно была уверена, что теперь папу ожидает страшнейшее наказание. Никто не осмеливался говорить про исход Дня Любви в прямом эфире. Даже в интернете стоял шум только перед голосованием, но после объявления результатов все замолкали. Как будто бы вся страна единогласно скорбела. Конечно, это было не так, люди боялись об этом говорить, или кто-то не пропускал их мнение. Папа не только нарушил строжайшее табу, но и обратился лично к королю.

Рекламные ролики сменялись один за одним, в какой-то момент я поняла, что они повторяются по кругу. Капли для носа, творожки, зубная паста, равиоли, шоколадки, фильм, который уже в кино, тампоны, детское питание, широкоформатный телевизор и снова капли для носа. Вот она формула счастливой жизни. Я была уверена, что несмотря на происходящее на экране, вся страна сейчас у телевизоров.

Наконец, когда очередной ненастоящий счастливый папа уже успел опять сказать, что равиоли — это его любимое лакомство, но ещё не поцеловал свою жену, включился эфир. На экране появился король Габриэль. Было темно, и он выглядел совсем человечным. Его взгляд был взволнованным и грустным, что-то во мне надломилось и бесшумно скатилось вниз. Ещё говорят: душа ушла в пятки. Я представила, что он так расстроен, потому что ему пришлось убить папу за его слова.

— Какая жалость, что иногда мы не понимаем друг друга. Я не смотрел эту занятную передачу про танцы, но когда мне доложили о случае в эфире, я был обескуражен! Почему этому молодому человеку не дали закончить свою мысль? Зачем так жестоко оборвали на полуслове? Неужели люди думают, что я желаю кому-то зла?

Король выглядел, как карикатура на человеческое расстройство. В нём не было притворства, но его вычурные движения и прыгающие интонации делали его смешным и пугающим одновременно. На несколько секунд показали моего папу. Он все так же стоял на площадке для танцев, только рядом с ним уже не было ни балерины, ни ведущего. Я не успела рассмотреть его как следует, так как на экран снова вернули короля.

— И все же, организационные моменты сейчас не так важны. Я услышал ваше горе, и мне очень жаль столь юное и талантливое создание, как ваша дочь. Что же занесчастливая случайность привела к тому, что она не получила достаточное количество признаний?

Снова переключили камеру на папу. Он закусил губу и нахмурился, будто бы сейчас ему будут вправлять суставы без анестезии, и он пытается изобразить, что не боится боли. Папа молчал, пауза затянулась даже слишком надолго для такого волнительного момента. Тогда из зала раздался мамин голос. Все сидели тихо-тихо, поэтому она была услышана в полной мере.

— Скажи ему правду!

Совсем ненадолго показали маму, она стояла около своего кресла, схватившись за спинку, будто бы наблюдала волнительный момент в футбольном матче. Даже папа не смог заставить себя соврать королю.

— Моя жена тяжело больна, и она забыла проголосовать.

Лицо короля Габриэля вдруг стало совершенно отсутствующим, взгляд рассредоточенным, будто бы он смотрел на какой-то невидимый предмет, поднесенный прямо к его носу.

— И жена очаровательная.

Потом он снова посмотрел в камеру, и мимика его ожила. Он едва заметно улыбнулся.

— Я все придумал. К сожалению, я не могу изменить правила лишь для вашей дочери, но я ценю ваше рвение, понимаю ваши отцовские чувства. Поэтому я хотя бы чуточку облегчу её жизнь. Вы сможете помочь ей получить победу и будете участвовать в этом шоу вместе с ней! Разве не здорово? Вы проведете больше времени вместе, и я уверен, что вы, как отец, сделаете всё возможное, чтобы помочь вашей дочери показаться в лучшем свете!

— Прошу вас, ведь я могу и один, вместо неё участвовать в этой игре!

— К сожалению, если вы пойдете вместо вашей дочери на игру, она так и не научится завоевывать любовь. А на игре вы сможете показать ей, каково это — быть любимой. Что ж, давайте не будем лишать наших зрителей, которые собрались перед экранами телевизоров и в этом зале, удовольствия от просмотра танцев. Я объявляю следующий номер.

Король исчез, а на съемочной площадке все засуетились. Папу больше не показывали, и, наверное, он ушел, потому что на танцпол вышла одна балерина.

Мне придется играть в игру на выживание против моего папы.

Под пушистым пледом стало ужасно жарко, я скинула его на пол, и он задел мою кружку с чаем на журнальном столике. Она полетела вниз, раскололась на несколько частей, обнажая шероховатую поверхность своего нутра. Тарелка из-под мороженого полетела следом.

3 глава

Оставшееся время перед игрой я провела в ожидании чего-то ещё более ужасного. Мама горевала о том, каково ей будет остаться без нас обоих. Папа волновался о том, как вести себя на игре, чтобы помочь мне остаться живой. Я же по большой части ненавидела себя. Если бы я не показывала свое расстройство так сильно, папа не придумал бы эту идею с прямым эфиром.

Иногда я все-таки радовалась жизни, например, я закончила свою научную работу, и её обещали опубликовать. Ещё я поняла, что окружающие меня люди относились ко мне хорошо, когда они приезжали ко мне, я слышала лишь добрые слова. Но периоды хорошего настроения длились недолго. Особенно плохо мне стало, когда я зашла в интернет, чтобы почитать информацию об участниках. Как я и предполагала, все они были молодыми и привлекательными. Информации было не так много. Я ожидала, что больше всего сообщений будет под папиным именем, но оказалось, что самой обсуждаемой была я. Люди устроили целый скандал по переписке. Большинство выказывало сочувствие, как и к другим участникам. Но были те люди, которые говорили, что я участвую в этом конкурсе нечестно, ведь меня уже раскрутили заранее, устроив такой балаган на главном телеканале страны и вызвав всенародную жалость ко мне. Тем более, мой папа будет специально мне помогать. Я не в равных условиях с остальными, и эти люди уже презирали меня за это. Страх ущербности перерастает в ненависть к любым привилегиям.

Бедные злословят о богатых, в школе двоечники колотят отличников, одиноким противны проявления влюбленности у состоявшихся пар. Может быть, я тоже бы негативно относилась к девушке с такой историей как у меня. Папина избалованная принцесса, чьи возможности наверняка преувеличены. Люди сцепились в споре, решая, нахожусь ли я в более выгодном положении, чем другие. Теперь я чайная роза среди мертвых цветов. Я должна буду быть сильнее и радостнее, потому что не такая уж у меня плохая судьба по сравнению с другими.

Только за день до игры я, наконец-то, смогла прекратить думать о смерти и своем положении большую часть времени. Я сосредоточилась на том, как сделать так, чтобы остаться живой. О том, что при этом мне придётся играть против папы, я старалась не думать. Моим идеальным вариантом было — завоевать зрительскую любовь и победить. Но это сложно и, может быть, даже невозможно. Я была уверена, что большинство участников обаятельнее меня. Гораздо худший вариант — понравиться вампиру так сильно, чтобы он обратил меня. Это не означало, что я останусь жива, но, по крайней мере, у меня сохранится способность продолжать мыслить, а это, как было решено ещё давным-давно, и значит существовать. Ещё пару лет назад я бы ответила, что лучше умереть окончательно. Мысль о взаимодействии с вампиром казалась мне жутко неприятной, но раз я вообще задумывалась об этом, значит, не так уж я была против. В конце концов, человек ко всему приспосабливается, даже к необходимости перестать быть человеком. Буду жить долго-долго, пока не пойму смысл своего существования, а после выйду на солнце. Может быть, я вообще не смогу убивать людей и захочу сгореть, так ничего и не поняв.

Я всегда старалась не создавать себе особого образа, потому что боялась быть приписанной к какому-то определенному архетипу, каждый из которых вызывал у меня раздражение, в той или иной степени. Поэтому я казалась немного пресной, будто бы во мне не хватало нескольких деталей. Но чтобы понравиться зрителям, мне было нужно создать какой-то образ. Если они видели меня беззащитной дочкой телезвезды, то такой я и буду. Достраивать, на самом деле, нужно было не так уж и много. Я могла бы сделать упор на мою якобы образованность, но мне казалось, от меня ожидали ни этого. Я прошлась по магазинам и купила себе одежду, в которой я выглядела нежной и трогательной. Вся она была пастельных цветов, преимущественно розовой и белой, как свадебный букет. Многое из купленного соответствовало смягченному, девичьему варианту стиля королевы. Я купила рюкзак с бабочками, а косметичку с цветочками. В неё я положила сладкие клубничные блески для губ, крема и духи. У меня появилось белое постельное белье с кружевами, ручки с пушистыми помпонами, чехол на телефон с милой совой, сиреневый зонт, леденцы в красивых металлических коробках с картинками. Последним моим штрихом была надпись «Генетика», сделанная цветными блестящими ручками на однотонном блоке для записей лекций. На самом деле, все это мне нравилось, но я не любила в этом признаваться даже себе. Такой образ в реальной жизни я бы стала создавать в последнюю очередь. Вот смешно будет Одри, когда она увидит меня.

Утром перед игрой я завила себе волосы и прикрепила заколками искусственные розочки, какие любила королева, только куда нежнее. Моё платье было с узкой талией и слегка пышной короткой юбкой, тоже вполне соответствующее ее стилю. Губы почти не поменяли цвет, зато здорово блестели. Я выглядела, как хорошая кукла. Надеюсь, у зрителей не будут возникать ассоциации с неживым предметом.

Папа же, наоборот, выглядел гораздо проще, чем обычно. Он не брился несколько дней, был одет в непонятно откуда взявшиеся поношенные джинсы и в простую чёрную водолазку. Он хотел разрушить свой красивый образ, тем не менее, сейчас он казался бедным актером или непризнанным художником, что также романтизировало его. Мне не хотелось думать о том, зачем он это делает.

У мамы были заплаканные глаза, и она долго гладила меня по плечу, когда увидела. Она должна была поехать с нами. Папа перетащил наши вещи в машину, сказал ей садиться, а меня отвёл в сторону.

— Детка, ты же знаешь, что я сделаю всё, чтобы ты победила?

Я кивнула, и мне стало невероятно стыдно.

— Ты тоже должен выжить, папа.

— Разумеется, со мной тоже все будет в порядке.

Он вдруг улыбнулся мне так широко и открыто, как человек, который хотел, чтобы ему поверили. Папа был актёром, поэтому я почти это сделала.

Он снова стал серьёзным.

—Но я хотел поговорить с тобой не об этом. Мало ли что со мной может случиться, может быть, я не окажусь рядом в нужный момент или что-то ещё. Запомни, в крайнем случае ты можешь обратиться к королеве. Я не говорю, что ты можешь ей доверять, но ты можешь просить её о помощи.

—Что? Королеву Элиз?

—Просто имей это ввиду. Ей можно понравиться. Если тебе придётся общаться с ней, напомни ей, кто ты, и постарайся быть обаятельной и услужливой, хорошо?

Когда папа говорил, что ей можно понравиться, его голос понизился, и ему будто стало неловко. Если бы он был моей подружкой, а не папой, то по его интонации я бы подумала, что он намекает на какое-то сексуальное взаимодействие с королевой. Я была обескуражена такими словами, стояла и хлопала своими длинными от краски ресницами. Я предполагала, что при встрече с королевой лучше попробовать ей понравиться, но я думала, это нужно для того, чтобы она не убила, а не помогла. Может быть, папа просто не хотел пугать меня, поэтому он подал всё в такой форме. Я так и не нашлась, что ответить, поэтому он снова заулыбался, показывая, что его серьезный разговор закончен.

—Ладно, нам нужно ехать. Пойдем.

Мы сели в машину, как-то торопливо застегнули ремни, будто опаздывали, и медленно двинулись. Игра будет проходить в пригороде столицы, недалеко от одного из королевских дворцов. К моей радости мы снова проезжали через наш старый район мимо моего любимого завода. Я опять хотела спросить, над каким же производством возвышаются эти полосатые трубы, но решила, что ещё не время.

Я старалась думать о чём-то хорошем. Например, раз место съемок недалеко от замка, не исключено, что на каком-то из этапов конкурса нас поведут туда. Я ни разу не была внутри, хотя в этом была и моя вина. Всё мое детство замок был закрыт на реконструкцию, вампиры плохо ощущают время и могут не торопиться. Когда его наконец-то открыли, моё желание сходить туда так и не стало целью. Сейчас я представляла, что нас заставят одеть красивые платья и мы будем там танцевать на балу, как настоящие принцессы и принцы. Так ведь могло случиться, это же шоу, где любят красивую одежду, близкие объятия и неумелое творчество.

Мне помогло понять, что мы подъезжаем, вовсе не знание дорог. Около нашего поворота стояла полицейская машина, и по мере приближения к месту было всё больше и больше людей в форме. Увидев их, я ощутила страх, который заставлял дышать часто и тихо. Возможно, это была боязнь полицейских, которая сопутствует развитию каждого подростка, но скорее всего, я яснее ощутила, что вот-вот всё начнется. Зрители уже начинали подтягиваться. Служебные машины стали теряться среди множества другого обычного транспорта, промелькнул белыйминивэн с эмблемой не самого популярного канала, и наша машина была атакована очередью вспышек. Чем ближе мы подъезжали, тем больше становилось таких фотографов, создающих аварийные ситуации.

В конце нашего сверкающего пути мы уткнулись в контрольно-пропускной пункт. Маме было нельзя дальше. Папа припарковал машину, и я вышла из неё первой, надеясь, что родители смогут попрощаться. Они действительно не выходили из машины несколько минут, разговаривали о чём-то. Напоследок мама поцеловала папу в нос, а он её в губы три раза. Вряд ли это означало, что папа её простил, а мама перестала чувствовать себя виноватой, но, по крайней мере, доля нежности у них осталась.

Я обнялась с мамой, надеясь, ещё раз увидеть её. Я понимала, что, если бы не она, нас с папой здесь не было бы, но я перестала винить её или чувствовать виноватой себя. Я подумала о том, что же с мамой будет без нас. Может быть, я переоценивала значение любви и семьи, и ей вовсе не будет хуже.

Нас с папой отвели до гримерной комнаты. Это было удивительно, что нас провожала приятной наружности женщина, а не вели огромные безликие мужчины. Наверное, я еще успею заметить какие-то меры, ограничивающие наше перемещение.

Дальше нас с папой разделили, это было страшно для нас обоих, судя по его взгляду. У меня была личная гримерка, это тоже удивляло. Может быть, они не хотели, чтобы мы много контактировали между собой. Комната была маленькой с темными стенами, почти черными, но все-таки это был оттенок коричневого. В ней стоял лишь такой же темный туалетный столик и стойка на колесиках, на стене висело грязно-розовое зеркало с множеством лампочек, встроенных в раму. Эта комната казалась мрачной и какой-то безнадежной, наверное, если обставить её косметикой и париками, то больше всего она подходила бы актрисе, которая никогда ничего не добьется. Я открыла ящик стола, он оказался переполнен множеством коробочек и баночек со всевозможной косметикой.

Вскоре ко мне зашла улыбчивая девушка с коротко стриженными волосами и пирсингом бровей и предложила мне помощь. Увидев, что я уже накрашена и причесана, он лишь поправила мне макияж и ушла. Меня расстроило то, что я потратила целый час своего свободного времени дома, чтобы привести себя в желанный вид, когда я могла заняться этим здесь. Теперь у меня осталось ещё время, и я совершенно не знала, на что его потратить. А ведь это для меня теперь такой ценный ресурс. Мне было неловко выходить из гримерки в незнакомом месте без чьего-то приглашения, но вряд ли это я должна смущаться в такой ситуации.

Я осторожно выглянула за дверь, коридор был пустым. На стенах висели черно-белые фотографии городских пейзажей, а на равном расстоянии друг от друга были расположены двери, ведущие, наверное, в другие гримерные. Вот и все, что их оживляло, в остальном я чувствовала себя совершенно одинокой, даже голосов из-за дверей не было слышно. Я осторожно вышла в коридор и медленно двинулась к его противоположному концу, будто бы предполагала, что в любой момент дверь может открыться и оттуда вырвется нечто страшное. Если меня ввергает в такой ужас прогулка по коридору, то каково мне будет на игре. Наверное, все же сейчас моя скованность была вызвана не ужасами моего воображения вроде щупалец, которые могут распахнуть двери и утащить за собой в зубастую пасть, а возможностью встретить человека, который спросит меня, куда я иду, и почему я не в своей комнате. Я даже придумала, что я ищу автомат с кофе, наверняка, он должен быть здесь. В итоге я так много раз прокрутила в своей голове, как вежливо отвечу на вопрос «что я здесь делаю», что моя вылазка перестала быть бессмысленной, и моей целью стал кофе.

В конце коридор упирался в лестницу, ведущую в подвал и на второй этаж. Я решила, что логичнее сначала проверить ниже, потому что неизвестно, сколько этажей будет ещё наверху. Внизу оказался подобный коридор, в конце которого я увидела заветный автомат. Освещение здесь было менее ярким, оттого желтая полоса света из-за открытой двери в одну из комнат казалась неестественно броской. Мне не хотелось проходить через нее, но, в конце концов, я не могла отказаться от своей цели, когда она была так близка.

Я старалась не смотреть в сторону открытого дверного проёма, но, когда краем глаза заметила, что внутри много людей, не смогла удержаться и повернула голову. Комната была переполнена молодыми тоненькими девушками, каждая из которых занималась совершенно бесполезным занятием. Одна разглаживала на вешалке шелковое платье, на котором в принципе не могло быть складок, другая рассматривала на свету жемчужные бусы, будто пыталась найти в них малейший изъян, третья стряхивала пыль сиреневым страусиным пером с совершенно чистого зеркала. Остальные столпились с кисточками для макияжа, лаками для волос и расчёсками вокруг одной женщины.

Она сидела ко мне спиной совершенно обнаженная на тонкой золотистой табуретке, которая будто была сделана для того, чтобы скрывать как можно меньше деталей её тела. Край её плеча был синеватого оттенка, и одна из девушек закрашивала его толстой кистью, предавая ему цвет здоровой кожи, как уже у большей части её тела. Даже если бы я не заметила синие трупные пятна, только лишь по одному силуэту спины и цвету беленых волос, я бы поняла, что передо мной королева Элиз. Её образ был так популяризирован, что её невозможно было не узнать. Наверное, дело было ещё в том, что она вызывала первородный страх словно перед диким хищником, оттого её образ прочно отпечатался в памяти. Она чуть повернула голову в мою сторону, и я увидела её совершенно человеческие черты лица. Если бы я не знала, кто она, у меня не было бы сомнений, что это лицо живого человека. Я случайно бросила взгляд на её отражение в зеркале и увидела её обратную сторону. Она повернула ко мне ровно на ту часть, которая уже выглядела живой под слоем косметики. Губы в отражении были синими, кожа белой, а глаза красными от множества потрескавшихся сосудов.

Одна из её служанок потянулась за помадой на столике и закрыла мне её отражение. Девушка со страусиным пером тоже заметила меня и пошла в мою сторону. Мне захотелось убежать отсюда, я не знала, имею ли я право смотреть на королеву в таком виде, поэтому прежде, чем она успела что-либо сказать, я вскрикнула:

— Я просто ищу автомат с кофе!

Девушка наградила меня насмешливым взглядом и потянулась к ручке двери.

— На втором этаже направо.

Она закрыла передо мной дверь прежде, чем я успела её поблагодарить. Я побежала к лестнице, проигнорировав кофейный автомат на этом этаже. Я увидела нечто запретное и жуткое, что вероятно как-то скажется на мне. Как же было бы хорошо, если бы последствия затронули лишь сферу моей психической деятельности.

Я добежала до второго этажа, повернула направо и действительно уткнулась в автомат. Невыносимо долго росла полоска готовности моего мокко, прежде чем я получила пластиковый стаканчик. Еще не начав пить, я сразу загрузила деньги для второго карамельного капучино. Я обожгла язык, выпив за пару минут оба стаканчика и вставила деньги для третьего. Бумажка с изображением королевского дворца смялась, и автомат загудел. Я попыталась затолкать её, но ничего не выходило. От злости я пнула автомат, потому что он заставлял меня почувствовать себя неудачницей. Я могла бы начать свой рассказ друзьям про сегодняшнее со слов: «я уже думала, что мой день не может стать хуже, как автомат с кофе зажевал мои деньги», но предполагала, что худшее ещё впереди.

— Позвольте вам помочь? — услышала я вежливый мужской голос за моей спиной.

Я так торопилась убежать из подвала и добраться до кофе, что даже не осмотрела помещение с автоматом. Я обернулась, за мной стоял молодой человек в широком костюме, с большой металлической бляшкой на ремне. Костюм был вычурно старомодным, будто отсылал к старым чёрно-белым фильмам. Не хватало только шляпы и догорающей сигареты во рту его владельца. Но обладатель столь старомодного костюмы был очень молод, наверное, даже младше меня, по юному красив и только его хмурый взгляд не делал его смехотворным. Я поняла, что передо мной стоит лишь желаемый образ, это был такой же ненастоящий человек, как я в своём милом платье. Я пробежалась в памяти по списку участников, про которых я читала, кажется, его звали Курт.

Я отошла в сторону, и он довольно быстро достал из автомата мою изжеванную непригодную для дальнейшего использования купюру, взамен неё вставив свою. Мы обменялись неловкими смешными фразами. Он сказал мне «пожалуйста», когда отдавал кофе, я ответила «большое спасибо». Я попробовала вернуть ему деньги, но он ответил «не стоит». Я почти была готова вступить с ним в шутливый разговор и сказать «извольте», ещё раз протянув ему деньги, но не была уверена, что человек с таким серьёзным взглядом может это оценить. Тем более, не стоило по-дружески говорить с моими конкурентами. Вместо этого я ещё раз поблагодарила его и пошла дальше по коридору в неизвестном мне направлении.

Какое-то ещё время я бродила по коридорам, пока меня не догнала торопливая женщина с бейджиком на груди, который болтался так часто из-за её быстрых движений, что я никак не могла прочитать, что на нём написано. Она сказала мне, что пора выходить на стадион, где будет проходить торжественная часть шоу. Из-за её нервных движений я стала больше волноваться о том, что я опаздываю, а не о начале игры. Перед тем, как открыть дверь, ведущую навстречу зрителям, кто-то поправил мне волосы и снял пушинку от страусиного пера с моего платья. Меня слишком торопили, поэтому я даже не разобрала, чьи это были руки.

Я ожидала, что сразу окажусь в центре внимания шумящей толпы, желающей зрелища, но пока что меня пустили в куда менее волнующее место. От стадиона нас отгораживали кулисы. Сквозь проем между шторами занавеса я уже видела часть до предела заполненной трибуны, зеленое травяное покрытие поля, огромный экран, через который уже транслировали телеведущего, и даже слышала его речь об открытии шоу на фоне гула зрителей. Но занавес ещё не подняли, актеры не вышли. Я видела, что ночь должна вот-вот наступить, но она ещё не полностью завладела над днём. Возможно, поэтому мы до сих пор были здесь, вампиры не заняли свои места среди зрителей.

Но и нас уже снимали камеры. С небольшим опозданием я увидела на экране саму себя, как я забегаю к другим участникам и оглядываюсь. Мой внешний вид казался трогательным до тошноты, мне не верилось, что это я. Испуганный взгляд полностью соответствовал моему образу девочки, впервые открывшей глаза в большом злом мире. Когда меня перестали показывать, я решила пересчитать участников, их оказалось всего двадцать. Нас было меньше, чем я ожидала. Я отыскала папу, он стоял чуть в стороне и был занят тем, что смывал с себя макияж влажными салфетками. Папа настолько хотел разрушить свой образ актера-красавчика, что увлёкся ухудшением своей внешности и не заметил свою дочь, ради которой он здесь и оказался. Я подошла к нему, и когда он увидел меня, то ободряюще мне улыбнулся. Я ответила ему тем же, после этого папа вернулся к своему занятию снова.

Ведущий всё говорил, я устала ждать своего выхода к зрителям, поэтому позволила себе, наконец, рассмотреть других участников. Здесь был и тот парень, Курт, которого я встретила у автомата с кофе, и мальчик из приюта, чьё обращение на видео вызвало у меня такую жалость. Но моё внимание больше всего привлекла девушка, стоявшая недалеко от меня. Она была высокая, фигуристая и кричаще сексуальная. Её сигнально рыжие волосы были собраны в высокий хвост и вихрем спускались ей на спину. От каждого движения головы они подпрыгивали, потому что двигалась она исключительно резко. На ней были короткие шорты поверх колготок в вертикальную черно-белую полоску, как у клоуна, а обута она была в тяжелые лаковые ботинки на шнурках. Сверху была лишь короткая прилипшая к телу зеленая майка из-под которой торчали лямки лифчика, но привлекало даже не это, а цветные татуировки, покрывающие её руки. Ногти и губы у девушки были красными, но совершенно неаккуратными, будто бы он красилась в лифте с разбитым зеркалом, а визажист забыл заглянуть к ней. Обилие краски не делало её ненастоящей куколкой, какой была теперь я, наоборот, она казалась дикой и естественной. Кричащим в ней был не только внешний вид, но и её смех. Когда она над чем-то громко засмеялась, взгляды почти всех участников оказывались прикованными к ней.

Рядом с ней стоял парень, который, несомненно, привлек бы мой взгляд, если бы она не затмевала его. Каждая деталь его образа, наоборот, казалось, была тщательно подобрана для того, чтобы сделать его утонченным и привлекательным. На нем были выглаженные брюки, рубашка с галстуком и жилетка, но при этом он не выглядел скучным и старомодным. С таким парнем можно было бы пойти и в клуб, и в театр, познакомить его как с самыми злостными подружками, так и с родителями. В моём случае, уместнее сказать, с бабушкой. Когда рыжая девушка громко смеялась, он улыбался, нельзя было сказать, что по-доброму, но очень доверительно. Судя по их взаимодействию, у них была связь, девушка похлопала его по плечу, а он приобнял её за талию, но быстро убрал руку.

Они стали мне так интересны, что я решила подойти к ним поближе. Мне хотелось узнать, что их так радует в такой нервной ситуации. Я сделала к ним несколько шагов и увидела то, что поразило меня ещё больше. Мне даже показалось, что мне это привиделось, поэтому я подошла ещё ближе, чтобы окончательно убедиться в реальности происходящего. Перед ними стоял парень с чучелом чайки на голове. Крылья птицы были расправлены для полета, одно возвышалось у него над головой, другое уходило за шею. Невероятно, как я не заметила его, когда пересчитывала участников. При этом парень умудрялся сохранять гордое выражение лица, которое казалось бы красивым, даже аристократичным в любой другой ситуации, кроме той, в которой нужно надевать чайку на голову. Возможно, это была насмешка над современной модой, полгода назад королева появилась на обложке популярного журнала с высокой прической, в которую были вплетены золотые канарейки. Постепенно заколки с птицами стали так популярны, что, казалось, на прилавках магазинов бижутерии они были представлены в абсолютно любом виде, от работ, выполненных тонкой проволокой, которая путалась в волосах, до цветной пластмассы для детей. Только вот из настоящей мертвой птицы я еще не видела. Джинсы и рубашка парня были испачканы краской, но, присмотревшись, я поняла, что это не просто пятна, оставленные неаккуратным художником. Они были размещены в определенном порядке и должны были складываться в какой-то рисунок, но в какой именно, я так и не поняла. Я не могла оторвать взгляд от парня, мне хотелось получше рассмотреть и его лицо, но моё внимание всё время соскальзывало то на птицу, то на рисунок.

Когда девушка отсмеялась, первый парень обратился к тому самому с птицей на голове:

— Ты должен был отправиться на корм вампирам ещё год назад, но тогда я отдал за тебя голос лишь потому, что за тобой смешно наблюдать.

— И нам бы пришлось закрыть наш видеоканал «Винсент — маленький художник» на год раньше,— вторила ему девушка.

Винсент с чайкой на голове остался невозмутимым:

— Я за Рене не голосую уже три года, но его спасали многочисленные девушки. Как жаль, что ты теряешь популярность.

Тема отсутствия голосов всегда казалась болезненной, их же она только веселила. Девушка сказала:

— Неужели ты любишь меня больше, чем Рене и голосовал в том году за меня?

—Только потому, что ты угрожала мне, что в противном случае меня съедят собаки. Я не трус, но ты купила огромного ротвейлера и кормила его исключительно мясом, а убийство животных противоречит моим принципам.

— У тебя нет принципов.

— Это правда. Возможно дело в том, что я привязался к ротвейлеру, но не хочу признавать это, потому что любовь к неразумному существу болезненна. Остановимся на том, что я испытываю к нему противоречивые чувства.

— Фу. Но помни, что мы с Рене оказались здесь из-за тебя, а мой пёс все ещё питается одним мясом.

Ни одного из них не ранили эти слова, они получали удовольствие от своей перебранки, будто бы они вовсе не волновались об игре, которая начнется с минуты на минуту. Меня поражала их живость, и я, кажется, даже испытала зависть.

Вдруг тот парень по имени Рене повернулся ко мне, будто почувствовал, что я смотрю на них. Он улыбнулся мне так обаятельно, что, если бы мы встретились в нормальной жизни, я бы, наверняка, влюбилась.

— Когда я просматривал фотографии участников, я увидел тебя, и время до игры стало для меня тюремным сроком. Прости за мой пафос, мне просто хотелось произвести на тебя впечатление, потому что ты и вправду оказалась очень красивой.

Я успела смутиться даже из-за того, что он заметил мой взгляд, а после подобного внимания я вообще пожалела, что отошла от папы. Возможно, он не захотел бы говорить при папе такие вещи. Винсент тоже стал рассматривать меня изучающе и совершенно бестактно, пока его взгляд не остановился на цветах в моих волосах. Мне показалось, что его обрадовала моя обыденность, и мне стало так стыдно, будто бы это у меня птица на голове. Девушка же подошла ко мне и обняла за плечи, прижав к себе.

—Какое классное у тебя платье, подруга. Меня зовут Дебби.

Она протянула мне руку. Обычно я не любила, когда меня трогают малознакомые люди, но сейчас я была даже польщена, что такая яркая девушка вот так подошла ко мне. Я пожала ей руку, радуясь, что не нужно отвечать Рене и смотреть на Винсента. Я сказала ей своё имя и услышала, как ведущий произнёс страшную фразу «Поприветствуем наших участников».

Ко мне тут же подошёл папа и повёл меня к выходу на стадион. Мне стало куда спокойнее рядом с ним, но я тут же почувствовала себя так, будто меня забрала из школы бабушка, когда все другие ученики уже шли домой одни. Мы не успели выйти, как к нам снова подбежала та торопливая девушка и одела на каждого небольшой микрофон. Я решила проверить, всегда ли будут транслировать мою речь для всех и негромко кашлянула. Мой хитрый план не был услышан никем, кроме меня, и это приносило хотя бы долю облегчения.

На стадионе оказалось шумно и невероятно ярко, как я и ожидала. Наступила ночь, но каждый уголок был освещен так, что этого нельзя было сказать, если не смотреть по сторонам. Голоса зрителей были подобны рокоту штормового моря, голос ведущего, словно гром. Одни звуки вызывали желание забиться под стол. Я постоянно смотрела на папу, но он, казалось, настолько к этому привык, что не обращал внимание. Он нагнулся ко мне и что-то сказал, но я никак не могла сосредоточиться на определенном звуке, все сливалось в единый рев. Я понимала, что ведущий называет имена участников, а зрители реагируют криками на них, будто бы нас уже сейчас должны лишить крови. Я пропустила имена всех тех, кого я уже успела узнать, поэтому не смогла дифференцировать, как на кого отреагировал зал, но своё я все-таки услышала. Люди закричали, но я не поняла, сильнее или слабее, чем от других имен.

Я увидела, как оранжевая комета устремилась отчего-то с земли в небо, это показалось мне не слишком удивительным. Потом я сообразила, что это была сигнальная ракета. Однажды я наблюдала, с каким щелчком и свистом они вылетают из ракетницы, но в этот за гулом толпы шума не было слышно. На большом экране показали людей, которые её запустили, и я с ужасом узнала среди них Одри. Около десяти молодых людей с горящими зажигалками в руках. Только Вильгельм, друг Одри, все ещё держал ракетницу. У Одри в руках был второй патрон, она забрала у Вильгельма ракетницу и запустила вторую. Остальных людей я не знала, наверное, это были их друзья, которые бунтовали против вампирского режима. Каждый из них был одет в чёрную футболку с нарисованным раскаленным солнцем. Мне стало неловко оттого, что они это делают, в том числе, и ради меня, а я выгляжу, как юная поклонница королевы. Возможно, из-за этой выходки они рисковали своей жизнью, но я очень надеялась, что никто не воспримет их всерьез.

Когда ведущий закончил перечислять имена, мы рассредоточились по полю. Мне не повезло, и я оказалась ближе всех к вампирской трибуне. Я поняла, что передо мной вампиры не только потому, что среди них были король и королева. Возможно, одного вампира в толпе я бы и не различила, но когда их было много, они разительно отличались от людей. Об этом можно было сказать не только по старомодной одежде большинства из них, но и по тому, как они сидели и как двигались. Казалось, каждый принял наиболее выгодную для взора позу и больше не шевелился. Они не ёрзали на месте, не поправляли волосы, не наклонялись поднять упавшую сумку. Из-за своей статичности они напоминали удачную фотографию. Даже король Габриэль сидел на месте и казался расслабленным, довольный происходящим. Лишь одна из них не могла оставаться на месте. Это была Шери, последняя, кого обратил сам король. Она была глупой и избалованной, но король души в ней не чаял. Она могла бы быть настоящей капризной принцессой, но в нашей стране были только титулы короля и королевы. Шери металась вдоль сидений, выгибалась вперед, пытаясь лучше рассмотреть конкурсантов. Её лицо было восторженным, будто её впервые привели в цирк. Она дернула за рукав короля Габриэля и показала куда-то на стадион. Мне показалось, что она показывала на Винсента, из-за этого я испытала к ней некую неприязнь, будто бы он был только моей находкой. Шери захлопала в ладоши, и экран, который теперь демонстрировал её, засверкал от блеска перчаток, усыпанных серебряными блестками. Кроме того на ней была темно-фиолетовая шуба и черная шляпа с полями, хотя погода была совершенно летняя.

Королева, которая сейчас выглядела гораздо более живой, чем при нашей встрече, томно обмахивалась розовым веером с золотым узором. В какой-то момент ей надоели метания Шери, она сложила свой веер, ткнула им в её плечо и указала на пустое место на ряд ниже себя. Шери послушалась, но всё равно продолжала вытягивать шею, чтобы видеть стадион лучше.

Я опустила взгляд на нижние ряды трибуны, в надежде вычислить вампиров, которые тоже были молодыми, как Шери, но более приятными. Конечно, никто не обращал пожилых людей, но я старалась интуитивно понять, кто из них перестал быть человеком не так давно. Если мне придется уговаривать какого-то вампира укусить меня, то, наверное, это проще будет сделать с тем, кто близок мне хотя бы по возрасту.

Моё внимание привлек высокий парень со светлыми волосами, правильными чертами лицами и добрыми глазами, хотя я и не могла разглядеть его, как следует. Наверное, частично его образ достроило моё воображение. Я постоянно возвращалась к нему взглядом, но всё равно не могла рассмотреть достаточно хорошо. Я увидела только, что он был в серой толстовке с капюшоном, это было довольно нетипично для вампиров, которые обычно одевались хотя бы с легкой долей шика. Он точно был молодым. Я попыталась отвлечься от него, попробовала рассмотреть его соседей, и вдруг заметила, что он помахал мне рукой. Сначала я подумала, что за моей спиной кто-то стоит, но никто более не смотрел в его сторону. Парень всё продолжал махать мне и улыбаться. Тогда я осторожно подняла руку и едва заметно помахала ему в ответ. Он закивал мне и показал большой палец.

Женщина в скромном платье начала прошлого века, бледная даже для ночи одернула его руку, будто бы он сделал нечто неприличное. Она шепнула ему что-то на ухо, и он понимающе закивал. Конечно, это действительно было неприличным— показывать большой палец своей потенциальной пище. Но мне всё равно показалось, что этот жест не нёс в себе издевательский подтекст. Пока он отвлекся на разговор с этой женщиной, я отвернулась в другую сторону, чтобы больше не вступать в непонятное невербальное общение.

Когда зрители рассмотрели нас со всех сторон, участников усадили в удобные кресла друг рядом с другом. Я сидела между папой и девушкой, которая была, может быть, на несколько лет старше меня, но её хотелось назвать уже женщиной или даже дамой. Я вспомнила, что её звали Бригиттой. У неё были душные женственные духи, длинное чёрное платье в пол с вырезом на груди, достающим почти до пупка, и не менее неприличным вырезом на юбке. Это не делало её пошлой дешевкой, наоборот, она смотрелось достойно и величественно. Наверное, будет неприятно столкнуться с ней на игре. Троица молодых людей, которая так поразила меня, к сожалению, сидела далеко от меня. Они продолжали переговариваться, то толкали друг друга локтями, то хлопали по плечам. У меня было ощущение, что они совершенно не придают значения игре, существуют только друг для друга, а на свои передвижения по полю обращают не больше внимания, чем на движение в очереди в магазин, когда ты никуда не торопишься.

Ведущий всё говорил, но я выхватывала лишь отдельные слова. Я поняла, что сегодня соревнований не будет, покажут небольшие видео про нас и дадут сказать пару слов о себе. После этого нас разделят на две команды, в которых мы и будем соревноваться, хотя победителей будет всё равно только двое или даже один. После распределения — выступление кордебалета и цирковой номер с настоящими тиграми. Ещё я услышала, что нас отвезут в небольшой домик на огороженной территории, где мы будем жить в течение всего шоу под тщательным наблюдением камер. Зрители, которые сегодня присутствуют в зале, смогут смотреть за нашей жизнью двадцать четыре часа в сутки со скидкой пятьдесят процентов.

На экран вывели видео о нас. Я была удивлена, потому что про меня никто не снимал репортаж. Этот раздел вела Шери, она рассказывала какие-то обрывочные биографические данные об участниках. Я практически не смотрела чужие видео, не слышала, что говорили Шери и игроки. Всё это я смогу посмотреть после, в интернете можно будет найти запись шоу, а пока я могла повторить свою речь и вспомнить ответы на предполагаемые вопросы, которые я подготовила заранее. В школе я была отличницей, часто вела концерты и праздники, поэтому у меня не было особой боязни сцены, но на шоу, от которого зависела моя жизнь, мне не хотелось провалиться.

Наконец, объявили моё имя. Я подняла голову и посмотрела на большой экран. Я увидела в темноте мой дом, который показался мне родным и желанным только в первые секунды его экранного времени. Потом в кадре появилась Шери. Возможно папа решил рассказать ей ещё и обо мне.

— Вот мы приближаемся к самой скандальной семейке на нашем с вами шоу,—с заговорщической интонацией говорила Шери на экране,—Что тут у нас около дома? Засохшие цветы? Их давно следовало бы спалить. Неужели такой популярный красавчик, как Кит Мур, не может нанять себе садовника?

Оператор осветил мамины цветы. У меня они тоже вызывали тоску, но, когда их показывали на всю страну, мне стало невероятно обидно за маму. Тем более, когда о засыхающих цветах говорила, по сути, мертвая девушка. Кадр прервался, и вот уже снова показывали Шери около входной двери.

— Мы могли бы позвонить вот в этот звоночек, напроситься в гости, но давайте лучше попробуем понаблюдать за ними в естественной обстановке. Сегодня последняя ночь перед игрой, наверное, они, ой, как волнуются. Начнем с менее интересного, с Эмилии Мур. Вон то горящее окошко на втором этаже, давайте-ка заглянем.

На экране стали показывать, как Шери в ботфортах на высоченных шпильках пытается забраться на второй этаж к моему окну. У неё бы ни за что не вышло, если бы она не была вампирам. Даже сейчас у неё не получалось особенно ловко, так что вряд ли при жизни она была скалолазом. Тем не менее, в её движениях чувствовалась сила, поэтому в итоге она оказалось у цели. Она порвала свои чёрные колготки на бедре, и в кадре показали, как она зашипела от злости. Раз этот момент не вырезали, для неё он был приемлемым. Следующим кадром уже показывали, как она сидит снаружи на выступе моего окна и болтает ногами.

У меня перехватило дыхание, когда я увидела через окно саму себя. У меня были мокрые волосы после душа, и я была одета в домашние шорты с футболкой. Я разложила на кровати купленную одежду для создания своего нежного образа и придирчиво на неё смотрела, прикладывая одно к другому. На фоне играла музыка, и иногда я дергалась ей в такт.

—Так, посмотрим,— зашептала Шери в камеру, — комната чистенькая, Эмилия тоже. Мне кажется, цвет волос настоящий, когда голова мокрая, это можно рассмотреть получше. Сама комната скучная, не за что зацепиться взглядом, мне уже хочется свалиться вниз и посмотреть, что там у её папы. На полках только учебники, даже подаренных фигурок нет. Мы считаем, что это ску-ко-ти-ща, Эмилия. Но одежда довольно миленькая. Мне нравятся вон те бантики на её чулках. О, подождите-ка, кажется, начинается кое-что интересненькое.

На экране я положила перед собой одно из платьев и стала раздеваться, чтобы примерить его. Шери выставила палец с накрашенным фиолетовыми блестками ногтем перед самой камерой, так что зрителям не было видно мое нижнее белье.

—Эй, оператор, закрой глазки. Фигурка там ничего, кстати. Я бы взяла себе такую, если бы мне с первой секунды не показалась такой скучной её комната. Давайте отправимся дальше.

Шери оставила отпечаток губ своей сиреневой помадой с обратной стороны моего окна, в которое я видимо с тех пор более не смотрела, и спрыгнула вниз. Приземлилась она в мамину клумбу, помяв несколько цветов, но спуск у неё получился куда более ловким. Я была поражена, что кто-то так бестактно вторгся в моё личное пространство, даже самые наглые репортеры не позволяли себе подобного с папой, потому что на них можно было подать в суд за такое подглядывание на частной территории. Самым ужасным было то, что я абсолютно ничего не слышала и не видела, когда она была так близко. Наверное, если бы она была обычным человеком, я бы испытала злость, но суть была в том, что она им не была, и мне стало страшно.

Рядом со мной оказался ведущий, вполне себе обаятельный молодой человек с чересчур яркой мимикой и огромным количеством косметики на лице, которую не было видно телезрителям.

— Эми, ты же позволишь мне такую вольность, как называть тебя сокращенным именем? Ты так молода и очаровательна, что у меня язык не поворачивается называть тебя Эмилией.

— Да, конечно, Эми мне нравится даже больше.

— Отлично! Ты не самая младшая участница на нашем проекте, но, мне кажется, что именно ты являешься нашим трогательным цветочком.

Он направил ко мне микрофон, будто бы я могла что-то ответить на это. Я ждала вопросов, к таким утверждениям я не была готова.

— Вы выражаетесь очень расплывчато, но, я думаю, что у каждого из участников довольно трогательная история.

Он не дал мне договорить.

— Расскажи, каково тебе оказаться на стадионе, когда на тебя смотрят столько людей? Я вижу, ты волнуешься, но не переживай, ты уже успела всех очаровать, особенно меня.

— Конечно, я волнуюсь, но я была бы куда более спокойной, если бы мой папа не участвовал вместе со мной в этой игре.

Ведущий снова отнял у меня микрофон слишком рано.

— Да, у твоего отца огромный опыт на сцене, я бы тоже на твоем месте нервничал. Но я уверен, что тебе тоже досталась его артистичность. Что ж, спасибо, Эми, давайте же посмотрим на экраны и узнаем, что же Шери расскажет нам о Ките Муре!

Ведущий быстро отошёл к папе, оставив меня в полном непонимании. Я приготовила большую речь про мои увлечения и стремления, про то, как я люблю своих родителей. Я понимала, что ни меня, ни папу из шоу уже не отпустят, но теперь я надеялась, что если победителей действительно может быть двое, то это окажемся мы оба. Другим участникам давалась возможность рассказать о себе, наверное, меня обрывали и спрашивали абсолютную чушь, потому что наша история была слишком скандальной, а никто не хотел лишиться работы.

Далее стали показывать снова наш дом. Папа оказался ещё более скучным в своих действиях, чем я. Он лежал в гостиной у телевизора, а мама сидела рядом в кресле и грызла ногти. Когда ведущий обращался к нему, он тоже постоянно обрывал папу, не давая выразить мысль. Но папа оказался более настойчив и все-таки сказал фразу, которую ведущий так не хотел допускать, папа сказал, что он здесь только ради меня и сделает всё для того, чтобы я победила.

Когда про каждого участника были показаны все видео и у всех взяты небольшие интервью, наступила завершающая часть шоу, где нас должны были распределить на две команды. Отчего-то мне хотелось, чтобы Дебби, Рене и Винсент оказались вместе со мной. Выяснилось, что принадлежность к командам будут определять сами участники, как в школе на спортивных занятиях. Выберут двоих капитанов команд, которые не будут меняться в течение всего шоу. Каждый назовёт по одному участнику, далее право выбора по цепочке будет передаваться новому члену команды.

Ведущий справедливо отметил, что лучше всего сделать капитанами самых старших участников. Одним из них оказался мой папа, вторым — неприветливого вида мужчина по имени Генрих. Его волосы были слишком светлые, кожа слишком бледная, глаза слишком прозрачные, весь он был блеклый, будто бы совершенно лишенный выразительности. С его ростом и фигурой он мог бы стать солдатом, но из-за его отталкивающей внешности не хотелось бы брать его в бой. На форуме о нём писали, что он крупный бизнесмен. Я немного услышала его интервью на игре, он спросил, есть ли здесь хоть какие-то правила на шоу, кроме ограничения территории.

Первым выбирал Генрих, он был старше папы на два года. Он не задумываясь назвал моё имя.

Сначала я была удивлена. С чего бы вдруг ему голосовать за меня? Я не создаю впечатление сильного участника. Никто из нас ещё не знает, какие конкурсы ждут впереди, но вряд ли среди них будут занятия, в которых я сильна. Потом я поняла его логику. Папа пришёл сюда, чтобы спасти меня, и если мы окажемся в разных командах, он, как капитан, не будет действовать в интересах своей команды. Я увидела лицо папы, казалось, что каждый раз, когда я смотрю на него, он становится всё несчастнее. Он начал что-то активно говорить ведущему, но его микрофон не включали. На экраны вывели лишь его грустное лицо.

Я так устала от крутых поворотов моей жизни за последний месяц, что не испугалась, как раньше, а разозлилась. Мне не хотелось быть с ним в разных командах, но суть была в том, что он вообще не должен был участвовать в этой игре. Я не хотела сражаться с ним, думать, кто из нас выживет. Поэтому наше разделение не оказалось для меня ударом, зато папе становилось только хуже. Ему всё меньше и меньше казалось, что он способен меня защитить.

Папа перестал ругаться с ведущим и с безучастным видом назвал имя Бригитты, которая недавно сидела рядом с нами. Была моя очередь выбирать участника, и я назвала Дебби. По итогам голосования все трое были в моей команде. Дебби выбрала Рене, а он— Винсента. Оказалось, у них у всех одна фамилия.

Потом было несколько танцевальных и цирковых номеров, на которых я вела себя крайне неуважительно к артистам и сидела с закрытыми глазами, прислонившись к папиному плечу. Затем нас всех как-то слишком резко подняли с мест и сказали, что отведут в наши новые дома. Каждая команда будет жить на своей территории, мы будем пересекаться, в основном, на конкурсах. Папа снова поругался с какими-то организаторами, и нас развели по разным сторонам.

4 глава

До территории нашей команды мы шли пешком в окружении операторов с тяжелыми камерами. Девушка с толстой косой русых волос всю дорогу не прекращала жаловаться на то, что за нами не вызвали машину. Она даже подошла к одной из камер и начала жаловаться, смотря в объектив. Операторы не сделали ей замечаний, а, наоборот, стали больше снимать её. Возгордившись от такого успеха, она начала рассказывать о себе. Это было правильно, нужно пытаться завоевать зрительскую симпатию. Я вспомнила, что её зовут Нина. Она очень много говорила, практически всю дорогу, но при этом о ней самой сказать было особо нечего. Я запомнила, что ей тридцать лет, и она работает в винном магазине. Вот и все, больше никакой интересной информации.

Меня раздражал её ни на минуту не замолкающий голос. Мне хотелось попросить её быть потише, но, в конце концов, она имела полное право говорить, и кто я такая, чтобы осуждать. Наверное, это была её реакция на стресс. Я старалась не обращать на неё внимания, но иногда раздражение целиком и полностью захватывала моё сознание, её голос звенел в моей голове, и я не могла ни на что отвлечься. Было бы выходом завести с кем-то разговор. Дебби о чём-то увлеченно рассказывала Винсенту, Рене же отделился от них и шел вровень с ещё одной девушкой в нашей команде. С нами был также Курт, это было бы нормально, если бы я с ним заговорила, но сейчас он казался настолько погруженным в свои мысли, что было бы кощунством отвлекать его от них. Одно мое раздражение легло поверх другого, поэтому я пошла к Генриху.

— Здравствуйте, — громко сказала я, стараясь предать своего голосу резкость.

Он медленно повернул голову в мою сторону, когда я увидела его лицо, оно показалось мне удивленным.

— Здравствуй.

— Я знаю, почему вы выбрали меня.

— К чему ты мне это говоришь?

— Вы выбрали меня потому, что решили, что мой папа будет пытаться мне помочь, тем самым давая нашей команде больше шансов, чтобы выиграть.

Он слушал меня внимательно, потом задумчиво кивнул, будто бы согласился со мной лишь отчасти.

— Но вы этим поступком сделали хуже только самому себе. Вся страна поймет, почему вы нас разделили, и люди будут презирать вас. Вы никогда не сможете выиграть в шоу.

Вот так сильно я разозлилась. Я бы не стала говорить такие вещи человеку, если бы он не поступил так несправедливо. Генрих резко остановился, пыль под его ногами взмыла вверх и осела на его начищенных ботинках. Он посмотрел в мою сторону, не фокусируясь взглядом на моем лице.

— Нет. Я выиграю.

Не дожидаясь моего ответа, он пошёл дальше, как будто бы нашего разговора не было. Я не стала его догонять.

Мы прошли через большое поле и сквозь каменистый лес, заросший мхами и хвощами вдоль тропинок. Конечным нашим пунктом стала расчищенная поляна, где стояло несколько домиков. Их стены были выложены из белого кирпича, а у крыш был цвет спелого каштана. Домики казались уютными и будто бы старинными, но, очевидно, построенными совсем недавно. Дорожки вокруг были посыпаны песком, трава пострижена, но целыми были оставлены несколько папоротников, выросших до невероятных размеров. Вся площадка освещалась мощными фонарями, но по краям у леса, где темнота преобладала над искусственным светом, эти растения казались огромными пауками.

Один домик был двухэтажным, рассчитанным на четверых людей, еще три — на двоих. Между ними стояли наши чемоданы. Видимо, нам предоставлялся выбор, как расселиться.

Ко мне подошла Нина:

— Привет! Не хочешь жить со мной в доме? Я думаю, мы могли бы хорошо поладить. Знаешь, я посмотрела все-все фильмы с твоим отцом, особенно мне нравится тот, где он играет вампира. Я смотрела их в кинотеатре, даже диски покупала со многими фильмами, а вот теперь и на меня можно посмотреть по телевизору.

Я не совсем поняла, что она хотела сказать второй половиной своей речи. День становился всё хуже после сломанного кофейного автомата. Мне нужно было сделать выбор, жить в одном доме с женщиной, которая меня беспричинно раздражает одним своим голосом или отказать ей, тем самым, обидев её. Возможно, она выводила из себя не только меня, тогда ей часто приходилось слышать отказы. Это делало меня ещё хуже.

— Прости, я бы с радостью, но я уже обещала другому человеку.

Даже формулировка фразы выдавала во мне лгунью, но я старалась, по крайней мере, казаться вежливой. Я пошла к чемоданам, собираясь провести около них как можно больше времени, чтобы попытаться выяснить, кто еще не выбрал себе сожителя. Я достала свой серый скучный чемодан и порадовалась, что хоть какие-то вещи я не поменяла ради нового образа.

— Эми, мы с Дебби заняли большой дом. Пойдем к нам? Мы были бы безумно рады, если бы ты жила с нами.

Это был Рене. Его голос казался таким добрым, что моё спасение стало ещё приятнее.

Дебби и Рене заняли комнаты на втором этаже, я выбрала одну из двух на первом. Я ожидала, что внутри дом будет комфортным и одиноким, как номер в гостинице, но это оказалось не совсем так. Стены были тоже из белого камня, пол — из серого, кровать, стулья, комод и шкаф были сделаны из грубого толстого темного дерева. На полу лежал ковёр из овечьей шкуры, на стене висело зеркало и неприятная картина с изображением знатного человека, пирующего в одиночестве, несмотря на ломящийся от еды стол, и кормившего с рук длинноногих собак. Единственным современным атрибутом были незаметные лампы, расставленные по углам. Комната вызывала ассоциации с замком, но не таким изящным, как у короля Габриэля и королевы Элиз, а ещё более старым, построенным не для утех, а для обороны, с толстыми стенами и бледными людьми. Такая эстетика комнаты показалась мне неподходящей, всё-таки отчасти организацией шоу занималась королева, и, наверное, ей бы хотелось смотреть на свой будущий ужин в более приятной обстановке.

Снаружи я услышала шум и решила открыть дверь, чтобы не показаться неприлично замкнутой для людей, которые пригласили меня жить вместе с ними. Я ожидала, что в оставшуюся комнату, совершенно точно предназначенную для него, придёт Винсент, но она по-прежнему была пуста. Шум производили Дебби и Рене, которые спускались со второго этажа. Я немного испугалась, что Дебби может быть против моего присутствия здесь, ведь звал меня именно Рене, но она лишь улыбнулась мне, когда я открыла дверь.

— Теперь наша главная задача не пустить сюда нашего нелюбимого младшего брата, — сказала Дебби, обращаясь, в том числе, и ко мне.

— Я уже несу стул, — сказал Рене и действительно вытащил из пустой комнаты стул, подперев им ручку входной двери. Мне это показалось диким поступком, достойным разве что не самого умного школьника, но в тоже время меня восхитила их непосредственность. Не зря моя бабушка говорила, что наша поколение слишком инфантильное. Я совершенно несамостоятельная, хотя и привыкла ухаживать за родителями, но, по крайней мере, я серьезная. Эти же трое казались мне по-ребячески весёлыми и злыми, но мне думалось, что они могут быть и по-житейски ловкими. Наверное, бабушка была по большей части права. Даже Одри в свои двадцать три года, имея работу ветеринара, до сих пор ходила во всем черном и ненавидела общество.

— Почему вы не хотите пускать Винсента? — решила все-таки спросить я.

— Потому что он нам не нравится, — ответил Рене.

— Пошёл он, — сказала Дебби. И отчего-то мне показалось, что в их нехороших фразах по отношению к брату была любовь.

Они синхронно сели на лестницу напротив двери. Мне хотелось бы с ними пообщаться и узнать, чем закончатся их разборки, но также мне было неловко ополчаться вместе с ними против едва знакомого мне человека, даже если у него была чайка на голове. Я немного постояла вместе с Дебби и Рене и пошла разбирать свои вещи.

— Если он полезет к тебе через окно, бей его стулом, — крикнула мне вслед Дебби.

— Или брызни из перцового баллончика, он, наверняка, у тебя есть. Это крайне неприятно.

Они ещё какое-то время сидели на лестнице, но, когда я пошла в ванную, Дебби и Рене уже поднялись к себе наверх, хотя стул все еще подпирал дверь.

Постель была по-особенному холодной, такие бывают лишь в загородных домах. В таких кроватях весело и романтично согреваться вдвоем. Может быть, для поднятия своего рейтинга на телешоу, мне придется это сделать. Я чувствовала себя глупо, но я взяла с собой в кровать плюшевого зайца, который сохранился у меня с детства. Я не спала с игрушкой примерно с того времени, как этот заяц ушёл в коробку в шкафу на долгие годы, но для создания своего образа я решила взять его. Ведь даже во сне меня могли снимать. Когда я обняла его, мне даже стало легче, потому что игрушка была единственной родной вещью, которая сейчас со мной. Даже моя пижама была куплена накануне, и клубничный запах шампуня от своих волос я тоже не узнавала.

Уснуть не получалось. Я думала о том, как прошел первый день съемок, какой я показалась зрителям, как там сейчас папа, что делает мама без нас. Меня волновал этот случай с Ниной, злили Генрих и ведущие, тревожило и радовало одновременно проживание с такими яркими людьми, я беспокоилась, придет ли Винсент. Его чайка не давала мне покоя, и я всё думала, успею ли я за оставшееся нам время разгадать тайну его странностей. Эта мысль волновала меня чуть ли не больше остальных, поэтому я была рада, когда в голову лезли куда более значимые переживания.

Ещё я думала, а не смотрит ли Шери на меня в окно, как вчерашней ночью. Или какой-то другой вампир. Просто стоит и смотрит, может быть, делится своими впечатлениями с телезрителями, а, может быть, думает, как пульсируют артерии на моей шее. Вампиры могут быть почти бесшумными, я даже не пойму, что кто-то подходит к моему окну. И здесь ведь нет штор, чтобы закрыться.

Сначала я лежала лицом к окну, но никак не могла закрыть глаза дольше, чем на полминуты, я все время их открывала, чтобы проверить, нет ли рядом со мной чьего-то лица. Потом я перевернулась на другой бок и придумала себе, что мне, как Орфею, нельзя поворачиваться к окну, иначе случится нечто неопределенно ужасное. Но это лишь больше испугало меня, мое тело стало деревянным, я едва ли могла пошевелиться. А вдруг вампиры уже во дворе, а там ведь где-то до сих пор Винсент. Повезло, если он зашел в чей-то чужой дом. А если нет? Я понимала, что я не смогу ему помочь. Но если вампир действительно что-то сделает с ним, когда я об этом догадалась, я буду винить себя до конца своей жизни. То есть, скорее всего, до тех пор, пока со мной что-нибудь не сделает другой вампир.

Я встала с кровати, спустив босые ноги на ковёр из овечьей шкуры (он тоже оказался холодным), и осторожно пошла к выходу. Двигаться оказалось менее страшно, чем лежать на месте. Я постаралась как можно тише отодвинуть стул от входной двери, попутно придумывая, зачем мне понадобилось выйти на улицу, на случай если Дебби и Рене увидят меня.

Ночь была освежающе прохладной, не такой зябкой, как в доме, но и не такой душной от всеобщего волнения, как по пути сюда. Было тихо-тихо, хотя свет в нескольких окнах до сих пор горел. Фонари же на улице были включены не все, но я надеялась, что они загорятся от движения, и я увижу, если кто-то будет выходить из леса.

Я ожидала увидеть Винсента, одиноко сидящего где-то около дома, из гордости не желающего постучаться внутрь. Однако, на улице было пусто. Я чувствовала себя глупо. Наверняка, он сидел в одном из домов с зажжёнными окнами. Или валялся где-то в лесу обескровленный. Я понимала, что вампиры не будут нападать просто так, но я всё не могла приравнять их к адекватным людям, которые не будут убивать в окружении камер. Я тихо позвала Винсента по имени, но вряд ли меня хоть кто-то услышал. Если бы сейчас я вернулась в дом, то ненавидела бы себя ещё больше, чем если бы не вышла вообще.

Я сделала несколько шагов и свернула с дорожки во влажную траву. Если здесь и лежит труп, то обязательно где-то в траве за папоротниками. Я решила, что для начала обойду всю расчищенную территорию, и, если так и не найду его, разбужу Дебби и Рене. Я дошла почти до леса, где было уже совсем темно. При каждом шорохе моё воображение пыталось дорисовать ужасные картины, в которых живые мертвецы неожиданно появлялись в самых невероятных местах, например, на хорошо проглядываемом поле со стриженой травой. А потом я услышала настоящий, непридуманный громкий шорох, который мог производить кто-то, по крайней мере, не меньше взрослой овчарки.

— Винсент? Кто это?

Шум прекратился. Рене был прав, у меня действительно есть газовый баллончик, только сейчас он остался в рюкзаке. Я не хотела поворачиваться к лесу спиной, поэтому попятилась назад. Камень под скользкой травой оказался у меня под ногой, и я полетела вниз.

— Прости! Я не хотел, чтобы ты падала.

Голос мне казался незнакомым и каким-то неправильным. Он принадлежал мужчине, наверное, иностранцу. Он картавил, но было ещё что-то неправильное в его речи.

Такой странный голос не мог принадлежать кому-то страшному, поэтому сначала я осмотрела свои грязные ладони с содранной кожей, а лишь потом подняла голову, чтобы оглянуться по сторонам. Сначала я увидела, как кто-то высокий медленно выходит из леса, а потом, в следующую секунду, он оказался рядом со мной. Я поняла, что это вампир, прежде, чем узнала в нём того самого парня, который махал мне на игре. Он наклонился ко мне, и я закричала.

— Не бойся, я не хочу тебя кусать или как-то ещё обижать.

Я быстро справилась с тем, чтобы заставить себя замолкнуть. Наверное, и закричала я не так сильно, потому что никто даже не вышел во двор. Ещё с утра я рассматривала вариант стать вампиром, поэтому я не должна была вести себя так. Он потянулся ко мне, я смотрела за движениями его руки, вдохнув больше воздуха, чтобы казаться спокойной. Он погладил меня по тыльной стороне ладони. Я ожидала, что почувствую холод и жуткое ощущение от того, что это так не похоже на человеческое прикосновение, но его рука оказалась только чуть менее теплая, чем должна была быть. Возможно, я даже и это придумала. Ночью вампиры были почти такими же, как и люди.

— Все хорошо?

Я закивала ему и, только когда окончательно убедилась, что его рука не отличается от человеческой, подняла голову, чтобы посмотреть на него. Такого чистого светлого взгляда я никогда не видела. Как ясное голубое небо, освещенное солнцем, но не прожженное им. Даже в такой темноте его глаза не приобретали хищности или даже таинственности, он был совершенно открыт предо мной. На нижних веках залегали синяки, которые делали хотя бы немного земными его нечеловеческие добрые глаза. В остальном его черты лица были правильными и красивыми. Он смотрел мне в глаза, на губах была отстраненная улыбка, будто бы не связанная с его взглядом.

Он потянул меня за руку, помогая встать, и я ощутила его силу, и она, в отличие от тепла кожи, точно была нечеловеческой. Мы стояли друг рядом с другом, я думала, что сказать, а он, казалось, принюхивался ко мне. Потом его улыбка стала более осмысленной.

— Моё имя Йозеф. Я — вампир.

Оставалось добавить только что-то вроде: я не убиваю людей вот уже пять месяцев. За это ему бы не аплодировали. Было известно, что вампирам нужно убивать как минимум двух людей в год. Если этого не делать, жажда крови берет верх, и они совершенно теряют контроль, бросаясь на людей без разбора. Утоляет голод лишь убийство. Оставляя жертву живой, вампиры лишь поддерживают себя в относительно разумном состоянии, но не могут с уверенностью утверждать, что сдержат себя в следующую секунду. Лучше регулярные контролируемые убийства, чем озверевшие от голода звери, это принимали даже мы, люди.

— Я — Эми, — мне не хотелось говорить, что я человек, потому что я никогда так не представлялась, — я — студентка государственного научного университета, учусь на биологическом факультете. Заканчиваю в этом году. То есть, должна была закончить.

— Учеба в университете — это очень хорошее занятие.

Казалось, он порадовался за меня. Я не знала, уместно ли спросить у вампира, чем он занимается. Что делала большая часть вампиров, для меня было загадкой. Были король, королева, вампиры, отвечающие за связь с общественностью, ещё несколько появлялись на телевидении вместе с королевой. Их все люди знали в лицо и по именам. А что делали остальные? Никогда не слышала о вампире-сантехнике или, например, учителе. Неожиданно для себя я ощутила любопытство, мне захотелось узнать что-то о них. Желание поговорить с Йозефом боролось с моим естественным инстинктом, побуждающим к бегству от хищника.

Он стоял и смотрел на меня, не чувствуя неловкости из-за нашего молчания, вполне довольный происходящим.

— Извини за такой вопрос, но что ты тут делал, в лесу, рядом с лагерем?

Уже озвучив свой вопрос, я поняла, как глупо было обращаться к нему на «ты». Он выглядел, может быть, чуть старше меня, но на самом деле ему могло оказаться сто лет или даже больше. Однако Йозеф не заметил моего панибратского обращения.

— Как раз хотел извиниться, что напугал тебя. Я тут стал ходить в лесу, как только шоу закончилось. Хотел убедиться, что с вами всё хорошо, и проследить, что другие вампиры не захотят вас как-нибудь напугать. Они могут это сделать не со зла. Некоторые такие старые, что просто не помнят, как нормально общаться. А некоторые могли хотеть пошутить. Например, Шери. Ну ты знаешь её, она та ещё шутница.

Я кивала ему, хотя мне казалось, что он говорил дичайшие вещи, объясняя свои наблюдения за людьми заботой.

— А, ты не знаешь её. Но вышло все плохо, это я сам напугал тебя, а других вампиров не встретил. Софи говорила мне, что лучше не ходить.

Он вдруг погрустнел, как-то очень по-настоящему, но чересчур заметно для взрослого мужчины. Наверное, я даже испытала каплю жалости к нему в этот момент. Может быть, он разучился нормально выражать свои эмоции, или в его время, каким бы оно ни было, с ними обращались проще.

— А кто такая Софи?

Он снова воспрянул.

— Софи — это моя создательница. Она очень хорошая, она спасла меня от смерти и многому меня научила.

Наверное, это была та женщина, которая одёрнула его на стадионе, когда он махал мне. Я не стала у него спрашивать, как же она его спасла, но мне стало ещё интереснее узнать что-то о нём. Может быть, у вампиров есть свои войны, где можно кого-то спасать.

— А ты ходила ночью одна, потому что ты искала какого-то Винсента. Хочешь я тебе помогу?

Я кивнула.

— Я правда не знаю, кто такой Винсент. На стадионе ты мне так понравилась, что я плохо запомнил имена остальных людей. Но на улице тут только один парень, я думаю, что он Винсент.

Фразу о том, что я ему понравилась, он сказал с такой же интонацией, как и остальное. Я не знала, стоит мне смущаться или бежать в дом и запирать двери. Когда вампир говорит, что ему кто-то понравился, в первую очередь кажется, будто он не против выпить твоей крови, а затем убить. Но я постоянно думала о них, как о чудовищах, может быть, у вампиров есть предпочтения, которые касаются не только их еды.

— Так где ты его видел?

— Вон туда. Можно держать тебя под руку, потому что ты падучая?

— Я думаю, я больше не упаду.

— Ладно. Тогда я буду идти сзади.

Я уже пожалела, что не одобрила его побуждение вести меня под руку, потому что ощущение от присутствия вампира за спиной, куда хуже.

Мы дошли до середины площадки, где раньше лежали чемоданы, и я увидела там Винсента. Наверное, в первый раз я его не различила, потому что все еще ассоциировала это место с вещами, и приняла его силуэт за чей-то чемодан. Это было неудивительно, потому что Винсент лежал на земле с закрытыми глазами, положив руки за голову. Он казался спящим, поэтому он не вызвал у меня никакого беспокойства. В свете фонаря на его щеках дрожали несоразмерно длинные тени от его ресниц.

— Я сливаюсь с природой, — сказал он, не открывая глаз, — Раз мы находимся на территории хищников, я хочу максимально познать свою животную суть. Я буду спать на земле, пить из ручья, есть только сырое мясо и зелень, и в тот момент, когда я встречусь с хищником, мне будет, что ему ответить.

Мне стало невероятно стыдно за его слова перед Йозефом. Стыдно, а не страшно, это было удивительно. То есть, я сама думала про них, как про диких зверей, но все равно я не стала бы озвучивать это существу, способному мыслить.

— Что за чушь ты несешь?! — воскликнула я, когда вдумалась в содержание его слов. Я вдруг разозлилась на Винсента так, будто мы были давно знакомы.

— Ты подвергаешь мою теорию разрушительной не аргументированной критике, потому что согласна с ней, но никогда бы на такое не решилась.

— Ты ночуешь здесь, потому что твои брат и сестра не пускают тебя в дом!

— Как это ужасно, — сочувственно сказал ему Йозеф.

Винсент открыл глаза и быстро пробежался по нему взглядом, видимо, сразу поняв, что перед ним вампир. Его глаза стали очень внимательными в этот момент, а потом его лицо снова стало расслабленным.

— Я не имею ни малейшего понятия о делах моих сиблингов. Причину, по которой я сплю на улице, я уже озвучил тебе.

Бывают люди, которые через несколько минут после знакомства вызывают раздражение, основанное не только на неприязни, но и на эмоциональном вовлечении в их судьбу. Это был именно тот случай.

— Иди в дом, — сказала я и поразилась строгости своего голоса.

— Иди, пожалуйста, в дом, ей это очень надо, — и снова я услышала по голосу Йозефа и увидела по его лицу, что он очень сочувствует и правда хочет, чтобы Винсент пошёл в дом.

Винсент приподнялся на локтях и огляделся по сторонам, как будто бы искал себе зрителей. Но не найдя их, обратился ко мне:

— Слияние с природой так же интимно, как оральный секс с любимой женщиной, и должно происходить только для вас двоих. Вы все испортили, я чувствую себя грязным, поэтому мне ничего не остается, кроме как скрыться.

— У тебя действительно грязная рубашка, — сказал Йозеф.

— Иди в дом, — ещё раз повторила я.

Винсент встал с земли и направился в сторону дома. Мы с Йозефом пошли за ним следом, но перед входом в дом я остановилась. Это было странное ощущение, будто мы вдруг стали одной командой во время разговора с Винсентом, но сейчас, когда я повернулась к Йозефу, я снова думала лишь о том, что передо мной чудовище.

— Спокойной ночи, Эми. Я тоже пойду, а то скоро рассвет, у меня уже вибрирует телефон, Софи звонит, чтобы напомнить об этом. Увидимся завтра ночью!

Я не поняла, мы должны увидеться следующей ночью, потому что будут какие-то испытания для участников или потому что он снова придет сюда. Мысль об ужасной сути его природы нависла надо мной, и мне захотелось поскорее оказаться в доме. Поэтому спрашивать я не стала.

— Спокойной ночи!

Я забежала в дом. Винсент стоял, прислонившись к двери в мою комнату, мешая мне пройти. Он пристально смотрел на меня. Я не могла распознать его взгляд, казалось, его синие глаза были противоположностью открытых ясных глаз Йозефа.

— Можно пройти?

Винсент не пошевелился, продолжая смотреть на меня. Мне стало неуютно от его взгляда, и меня разозлило, что у него получается выделяться даже без чайки на голове.

— Эй! Мне нужно пройти в комнату.

Винсент продолжал стоять на месте, и мне пришлось протискиваться внутрь между ним и дверным проемом. Я почувствовала его цитрусовый парфюм, нехарактерный для мужчин. Запах не был резким, поэтому только при таком близком контакте я смогла его распознать. Все это меня разозлило, и я наступила ему на ногу. Только когда я оказалась в комнате, Винсент спокойно отошёл от двери, направившись в комнату напротив.

После сильного стресса либо не засыпаешь вовсе, либо это происходит мгновенно. Сегодня мне повезло.

5 глава

Когда я проснулась, я долго не могла понять, чья это постель, что это за дом, и почему здесь так пахнет сыростью. Вспомнив, я вскочила с кровати, подумав, что я непременно что-то пропустила, остальные участники уже куда-то ушли, и мне нужно торопиться и догонять их. Но я быстро смогла взять контроль над своей паникой, без меня бы никто никуда не сдвинулся, на мне, как и на других участниках, было завязано шоу, поэтому если мне куда-то и следовало бежать, так только отсюда.

Я вернулась в кровать, уже не собираясь спать, но и выходить без надобности из своей комнаты я тоже не хотела. Оказалось, что из-за бессонной ночи я проспала до трех часов дня. Я отодвинула шторку своего закругленного окна и увидела на улице Фабьен. Она тоже была студенткой, как я. У неё были две толстые косы до плеч, в которые чудесным образом вплетались фиолетовые цветочки, и смешной джинсовый комбинезон. В интернете на форуме был скандал с её отцом после выступления моего папы, потому что он тоже требовал связи с королем, чтобы участвовать вместе со своей дочерью. Но на его просьбу никто не откликнулся.

Фабьен ходила с большим фотоаппаратом и снимала природу вокруг неё. Я долго за ней наблюдала, она то садилась коленками на землю, чтобы заснять что-то совсем близко в траве, то наоборот, вся вытягивалась, и объектив её фотоаппарата задвигался. В какой-то момент она отложила камеру и достала телефон, чтобы сфотографировать саму себя. Она уткнулась в телефон, наверное, собиралась выставить эту фотографию в какую-то социальную сеть. Неужели здесь работала мобильная связь и интернет? Фабьен снова взяла фотоаппарат, навела камеру на моё окно, видимо, случайно заметив меня. Она продолжала смотреть на меня через объектив, но вдруг я увидела, как над корпусом камеры появился её средний палец. Я поспешила задвинуть шторы.

Кто-то постучался в дверь и, не дождавшись моего ответа, открыл её. На пороге стоял Рене в шёлковом темно-фиолетовом халате с восточными узорами, только один вид которого разозлил меня. Халат не выглядел по-домашнему удобным и казался отчего-то невероятно пошлым. В руках Рене держал две кружки с кофе.

— Доброе утро, Эми, — сказал он невозмутимо, — мы с Дебби спросили пароль от Wi-Fi. Нужен?

— Да, спасибо.

Когда я подошла к двери, я увидела Дебби, стоявшую у комнаты Винсента. Она была в мужской майке, завязанной на животе, и в трусах, которые не выглядели особенно скромными. Под ними виднелась татуировка с розами. Кажется, Дебби была вполне дружелюбно настроена к Винсенту сегодня.

— Ты, наверное, не завтракала. Наша кухня скоро закроется на перерыв, но я взял для тебя кофе и сэндвич. Возьми, он у меня в кармане, не волнуйся, он в вакуумной упаковке.

Его халат отчего-то казался самой мерзкой вещью на свете, хотя и выглядел чистым, а сам Рене был опрятным. Я не стала лезть к нему в карман, но взяла у него кофе.

— Это очень мило.

Он с невозмутимым видом пожал плечами, отпил кофе и достал освободившейся рукой сэндвич, который всё равно вручил мне, прежде чем уйти. Я ещё постояла у порога, стараясь лучше рассмотреть татуировку Дебби, но, осознав, как это может выглядеть со стороны, быстро закрыла дверь.

На самом деле я была благодарна Рене и за еду, и за пароль. Я достала свой ноутбук, зашла в интернет и нашла ночной выпуск. Кроме открытия шоу там была и оставшаяся часть вечера. Я увидела, как хорошо на моём лице видна ложь, когда я отказываю Нине, и как она с остервенением рассказывает об этом Курту, который, казалось, слушает её только из вежливости. Видела взгляд Рене, когда он предлагал мне жить с ними (на экране он выглядел куда более заинтересованным, чем в жизни), и как он приобнимет Фабьен за плечи, рассматривая её снимки на фотоаппарате. Видела, как Бен, парень, лицо которого даже люди моего возраста могли бы назвать подушкой для иголок из-за обилия пирсинга, пытается ещё до моего прихода согнать Винсента с земли.

Показали и мой разговор с Йозефом. Я пересмотрела его несколько раз. Ещё ночью у меня закрадывались некоторые подозрения на его счёт. Сейчас же я убедилась, что есть что-то отчётливо неправильное в его речи, мимике и даже походке. Я пересмотрела речь короля, интервью с королевой, выступления других вампиров, чтобы найти сходства, но все вампиры были совершенно разными, словно люди. Один из пользователей в комментарии к видео написал, что у Йозефа легкая степень умственной отсталости. Он ссылался на статью прошлого года, в которой рассматривался вопрос, есть ли среди вампиров психически больные люди. Я не могла сформулировать, что я почувствовала, узнав об этом. То ли жалость, то ли сочувствие, то ли ещё больший страх перед тем, что этот голодный зверь может вести себя более неразумно, чем другие ему подобные. Мне хотелось обсудить это с Одри, но я боялась, что она плохо отреагирует на моё общение с вампиром. Поэтому я просто написала ей, спросив, не злится ли она на меня.

Мобильная связь тоже оказалась доступной, и я позвонила папе. Голос у него был сонный и невразумительный.

— Да, детка? С тобой всё в порядке?

Я рассказала ему коротко о моем вчерашнем дне, потому что вряд ли он успел посмотреть записи шоу. С ним ничего интересного не произошло, я это видела и сама, поэтому он ничего и не рассказал. Попытки Шери взять у него интервью он проигнорировал, будто бы не испытывал никакого страха перед вампиром, ему предлагала жить вместе с ним Бригитта, та красивая девушка из его команды, но он отказался. Некоторые участники пытались поговорить с ним, как с лидером команды, но папа сразу ушёл в комнату в свободном доме, и все время провалялся в кровати, слушая музыку. В итоге он оказался в одно доме с мужчиной по имени Альфред, про которого я не могла вспомнить ничего примечательного.

Сейчас я чувствовала, что он беспокоится обо мне, хочет поговорить, но его голос казался блёклым, будто слова давались ему с трудом. Скорее всего, он старался изо всех сил не проявить себя перед зрителями, а, может быть, у него начиналась депрессия. В любом случае, оба варианта были грустными.

Я хотела позвонить маме, но в комнату без стука вошла Дебби. Она уже была одета, но мне думалось, что скорее это произошло из-за стечения каких-то обстоятельств, чем потому, что ей показалось неприличным ходить в полуголом виде, когда на неё направлены десятки камер.

— Будешь с нами пить сегодня вечером?

— Я не против, если нас не заставят пойти на какое-нибудь испытание.

— Тогда собирайся, подруга, пойдешь с нами за алкоголем.

— На кухне и выпивка есть?

— Всё проверили, даже жалкой баночки пива не положили.

— Если ты имеешь в виду, что нам придется пойти через лес, то ты же помнишь, что участникам нельзя выходить за территорию?

— А это нигде не сказано. Если действительно нельзя, нас остановят, а если можно, они будут только рады пойти за нами с камерами. Так что собирайся, мы ждём тебя на улице.

Дебби мне подмигнула. Я всегда боялась оказаться там, где быть запрещено, сделать действие, которое противоречит правилам владельца данной территории или каким-то образом ещё повести себя не так, как принято в этом обществе. Но, в конце концов, организаторы шоу не могли нас за это как-либо наказать, поэтому мне стало даже немного радостно оттого, что я собиралась нарушить запрет. К тому же, мне польстило, что такие яркие люди зовут меня веселиться вместе с ними.

За спиной Дебби появился Винсент.

— Если ты будешь краситься так же долго, как блондинки из шуток, то я не подвергну тебя освистыванию только в том случае, если твой макияж поразит меня настолько сильно, что мне захочется снять тебя в моей новой постановке.

— Ты не ставишь пьесы, Винсент, ты рисуешь бездарные картины. Я буду ждать тебя в любом случае.

Мне не хотелось, чтобы меня воспринимали, как блондинку из анекдотов, но после его слов во мне вспыхнуло злорадство. Я села перед зеркалом и постаралась как можно дольше красить ресницы, отделяя щеточкой одну за другой. Мне довольно быстро надоела эта затея, и я вышла к ним через несколько минут.

Солнце показалось сегодня особенно ослепляющим, таким, что на небо было больно смотреть. Вампира бы оно сожгло за несколько секунд. Это было единственным превосходством человеческого вида над ними. Вампиры были сильнее, быстрее и, обычно, гораздо умнее, ввиду их накопленного за долгие годы опыта, и знаний, которые они держали в секрете от людей. Интересно, сколько же лет прожил Йозеф?

Все трое моих сожителей были в солнцезащитных очках, абсолютно разных, но объединяющих их владельцев. Рене был в черных клубных очках без нижней оправы, Дебби — в жёлтых очках-стрекозах, отражающих солнечные лучи. Винсент же был в чёрных круглых очках без оправы, как для слепых. Сегодня у него не было чайки в волосах, лишь восточные птички на футболке, будто бы срисованные с обоев во дворцах, но и они смотрелись почти нормально.

Когда мы вошли в лес, сирены не загудели, и нас не повязали безликие мужчины в форме, как рисовало моё воображение. Мы спокойно шли по тропинке, идущей через лес, и никто поначалу даже не обратил на нас внимания. На некоторых деревьях я замечала камеры, но их было не так много, как на нашей официальной площадке. Вскоре за нами увязались несколько операторов, но они вели себя так тихо и незаметно, что я представила нас деловыми старшими братьями и сестрами, которые не обращают внимание на младших детей в семье, желающих поиграть с ними.

Они втроем постоянно переговаривались, но я ощущала свою сопричастность к ним, поэтому не чувствовала себя одинокой и лишней. В одну из пауз, которая образовалась после их очередного яркого спора, я решила вступить с ними в беседу.

— А кем вы раньше работали? Или на кого учились?

Сегодня с утра, когда я просматривала их анкеты на форуме, я уже отметила, что Дебби с Рене по двадцать пять лет, они двойняшки, а Винсенту на год меньше. Наверняка, они уже работали, но я решила уточнить из вежливости.

— Я переводчик, — сказал Рене.

— А я тренер по смешанным единоборствам.

Несмотря на вычурный внешний вид Дебби, который был одновременно глупым и сексуальным, я не удивилась её работе. Оба они назвали свои профессии небрежно, будто бы не придавали никакого значения своим занятиям. Я повернулась к Винсенту, он будто бы выжидал, когда я обращусь к нему лично.

— Ты ведь художник?

— Я — лжец и садист.

— Жутко. Ты мучаешь людей?

— Я раскрываю людям глаза на правду об их пороках с помощью искусства.

— Тогда почему же ты лжец, если раскрываешь правду?

— Потому что искусство — сплошная ложь.

— Звучит очень нелогично.

Обычно мне хотелось вступить в спор с людьми, которые вели себя вычурно и странно. Но так как я хотела найти с моими соседями общий язык, я старалась говорить спокойно, и это даже вышло забавно. Дебби и Рене остановились и обернулись к нам. То ли им было интересно посмотреть, как я буду реагировать, то ли ожидали, что придумает Винсент. Я видела, что они посмеивались над ним, но они его не презирали, может быть, даже восхищались. Или, по крайней мере, воспринимали, как диковинку, которая всегда может их развлечь и которую интересно показать другим.

— Эй, Винсент, — окликнул его Рене, — а расскажи о своей выставке.

Я немного удивилась, что у него были собственные выставки. Я не сомневалась, что он может быть популярен, но Рене и Дебби выглядели такими поверхностными, не воспринимающими свою работу всерьез, что я автоматически причислила и Винсента к людям такого сорта.

— Она называлась «Их лица съедят голуби и крысы». Я рисовал бездомных за их естественными занятиями в окружении цветов.

— Нет, ты лучше расскажи, где ты её устроил.

Я заметила удивительную способность Дебби и Рене говорить по очереди, если они находились вместе. Они казались невероятно близкими друг другу, хотя и были разными по характеру.

— Под Северным Мостом в естественной для них среде.

— Там, где живут сами бездомные?!

— Да, все именно так.

— Это так аморально.

— Я морально не просто беден, я морально пуст, но я рад, что ты разглядела мою иронию.

— Ты хотел, чтобы тебя повесили в Музее Искусств, но взяли только на помойку, — вновь вмешался Рене.

— Молчи! Вы на этом реалити-шоу только потому, что вы родственники молодого талантливого художника Винсента Купера.

Вы здесь потому, что не проголосовали друг за друг. Вслух я не стала об этом говорить.

Они ещё некоторое время продолжали перебранку, я потеряла нить повествования, но поняла, что это их обычная манера общения друг с другом. Мы свернули с дороги, и мне пришлось сосредоточиться больше на камнях и ветках у меня под ногами. Лес был вычищен от старых деревьев, кусты почти не встречались, поэтому он хорошо просматривался. Я заметила некоторую странность у моих спутников. Большую часть времени все трое выглядели совершенно расслабленными, но изредка их взгляды становились внимательными, будто они боялись увидеть кого-то вдалеке или, по крайней мере, искали грибы, когда смотрели себе под ноги. Легкая параноидальность была присуща даже им.

Вскоре Дебби, видимо, надоело участвовать в споре, и она повернулась ко мне. Оказалось, вся суть была в том, чтобы спорить втроём, потому что Рене и Винсент тут же потеряли интерес друг к другу и замолчали.

— Эми, а ты не думаешь, что мы завели тебя в лес, чтобы избавиться от тебя? Так-то мы конкуренты.

Видимо моя настороженность дала сбой, я была так поглощена своими переживаниями о вампирах и о правилах, что совсем забыла о возможной опасности от участников. Слова Дебби меня напугали, ведь если бы они оказались правдой, я бы выставила себя полной дурой перед всей страной. Ко мне подошёл Рене и прошептал мне в самое ухо:

— Не волнуйся, на самом деле мы пошли в лес, чтобы избавиться от Винсента.

Дебби смотрела на меня изучающе, но, когда к ней повернулся Винсент, по-дурацки высунула язык и согнула шею, изображая удушение веревкой.

Все это было шуткой и ребячеством, но я не смогла расслабиться до тех пор, пока мы снова не вышли на дорогу. Я поняла, что мы здорово сократили путь, будто бы мои спутники хорошо знали местность.

— Вы здесь были раньше?

— Я ориентируюсь на свой внутренний зов, — ответил Винсент.

— Какой ещё внутренний зов?

— Это всё, благодаря моему приложению с картами, доступными по всему миру. Смотри, как удобно. Теперь я никогда не потеряюсь, пока мой телефон со мной.

Рене показал мне отметку навигатора на экране своего телефона. Выглядело так, будто бы он продался владельцам этого приложения и сейчас только что прорекламировал его зрителям. Возможно, это и было так. В конце концов, мы в реалити-шоу. Этот эпизод сделал всё происходящее нереальным, будто бы это была не моя жизнь, а я смотрела этот момент по телевизору.

Из-за моей дереализации я не сразу услышала шум приближающегося автомобиля. К нам подъехал на большой скорости запачканный чёрный джип, из которого выпрыгнул мужчина, стоило только остановиться двигателю. Я узнала в нём военного не только по одежде защитного цвета, коротко стриженным волосам и подтянутой фигуре, но и по злым внимательным глазам и резким чертам лица. Решающим аргументам был автомат в его руке. Ни разу в жизни на меня не наставляли оружия, но это оказалось не так страшно, как встреча с вампиром.

— Какого хрена вы тут шатаетесь?! Я не собираюсь разъезжать вовсему гребаному лесу, чтобы вылавливать таких придурков, как вы, и отправлять их на место съемок. Вы должны сидеть в своем уютном лесном гнездышке и носов своих любопытных не высовывать! Хотите, чтобы я вам их сломал?! Или, может быть, вы предпочитаете, чтобы я в целях профилактики переломал вам что-нибудь другое? Вот ты, какую кость готов пожертвовать взамен моего потраченного на вас времени?

Он ткнул пальцем в Рене. Я ожидала, что нас может ожидать наказание за наш уход, но я не могла предположить, что оно будет высказано в такой грубой форме, а тем более, что это может повлечь за собой нашу травматизацию. Глаза этого мужчины горели яростью, я неожиданно для себя сделала шаг вперед, отчего-то решив, будто смогу защитить Рене. Может быть, этот человек не станет бить девушку. Но когда я увидела выражение лица Рене, меня снова посетило ощущение разлада с реальностью. Он выглядел совершенно невозмутимым. Дебби недовольно сжала губы, но она тоже не испытывала никакого беспокойства. Винсент воскликнул:

— Бей в челюсть! Я знаю, он дорожит своим лицом!

А Рене сказал:

— Здравствуй, папа.

Если бы это был мой отец, наверное, я была бы самым несчастным человеком в мире. Мне все показалось глупой шуткой, таким же неестественным моментом, как реклама приложения с картами. Мужчина оскалился, будто бы обрадовался, что Рене назвал его папой, но не стал ни на каплю менее злым. Его взгляд был рассредоточенным, и я боялась того, что произойдет, если он вдруг сфокусируется на ком-то из нас. Автомат в его руках по-прежнему был вскинут, ремень от него ритмично болтался в воздухе, будто бы отчитывая секунды до выстрела. Я должна была успокоиться, оттого что человек с оружием оказался их отцом, но ситуация стала только более напряжённой.

— Пап, прекрати быть чокнутым и дай нам пройти, — сказала Дебби, и мужчина повернулся в её сторону. Лицо его стало чуточку мягче.

— Я выполняю свою работу и охраняю территорию, чтобы одни придурки не вышли отсюда, а другие придурки не вошли. Так какого черта я должен вам давать куда-то пройти? Куда вы вообще собрались?

— Мы хотим наполнить себя хотя бы какими-то чувствами, кроме страха, чтобы хотя бы на вечер перестать быть такими пустыми внутри.

Их отец резко перевел дуло своего автомата на Винсента, и я от неожиданности вскрикнула, прижав руки ко рту.

— Ты напугал нашу новую подругу. Кстати, папа, это Эми, — все так же спокойно сказал Рене. Винсент тоже не вздрогнул.

— Я в курсе, кто она такая.

— Тогда, Эми, это — Дуэйн, наш папка. Он нанялся сюда работать, чтобы унижать нас до самой смерти.

Дебби улыбнулась, и я вдруг увидела ту же хищность, что и у её отца. Дуэйн даже не взглянул в мою сторону, да и мне не хотелось говорить ему «приятно познакомиться». Наверное, раз он нанялся сюда работать, он беспокоился о своих детях, но, может быть, Дебби была и права насчет его намерений.

— В общем, нам нужен алкоголь.

Дуэйн не стал реагировать на это агрессией. Наоборот, он достал из кармана телефон и стал кому-то звонить. Судя по всему, он звонил организаторам шоу или каким-то своим начальникам, потому что он спрашивал, можно ли пить на телешоу, и разрешено ли под его надзором свозить участников в магазин. Все это время он смотрел на Винсента, наставив на него дуло автомата, поэтому все равно не перестал выглядеть жутковато.

— Двое придурков со мной в машину, двое ждут здесь.

— Да как вы можете наставлять на своих детей оружие и так с ними разговаривать?! — наконец сказала я, и сразу об этом пожалела. Я явно приняла плохое решение, не только потому, что не стоит вмешиваться в чужие семейные отношения. Может быть, я смотрелась бы менее глупо, если бы выкрикнула это сразу, как только Дуэйн наставил автомат на Рене.

— Зануда со мной не поедет.

Для меня все закончилось менее травматично, чем я ожидала. Добиваться ответа на мой вопрос я не стала.

— Даже на игре, в которой решается, буду ли я жить, мне не хватает ощущений для вдохновения на новые картины. Мне нужен стресс, поэтому я поеду с тобой, отец!

— Я ни за что бы не сел в машину добровольно, но я не доверяю Винсенту выбор алкоголя.

Винсент и Рене отправились со своим отцом, и машина уехала так же быстро, как появилась. Мы с Дебби остались одни, если не считать безликого оператора. Второй уехал с остальными на машине. Дебби отошла от дороги и тут же повалилась на траву. Я немного полюбовалась, как красиво её рыжие волосы разметались по ярко-зеленой траве. Где-то огненный цвет полностью скрывал зеленый, а где-то её волосы проваливались сквозь травинки, скрываясь от моих глаз. Жаль, что Винсент уехал, может быть, и он бы нашел в этом красоту и вдохновение. Дебби достала из кармана пачку толстых сигарет с оранжевыми фильтрами, и яркость цветов разбавилась дымным серым. Я последовала её примеру и легла рядом.

— Как тебе наш дикий папка?

Она не жаловалась, не хотела вызвать сочувствие. Наоборот, мне даже показалось, что она им гордится. Или воспринимает, как и Винсента, как нечто странное, что интересно показывать.

— Впечатляет. Никогда не видела ничего подобного.

— А ты молодец, ловко ушла от ответа. Как с мамой развелся, совсем одичал.

— И он вас воспитывал в отсутствии матери? Или вы жили с ней?

— О, расслабься, они развелись пару лет назад, когда мы уже давно не жили вместе с ними.

Наверное, это было время для того, чтобы рассказать историю о своей семье. Но мне не хотелось на всю страну говорить, что у моей мамы шизофрения, а мой папа практически не занимался моим воспитанием до тех пор, пока не стал знаменитым актером. Может быть, это бы и повысило мои рейтинги, но, если понадобится, я успею рассказать что-нибудь такое в любой момент, раз меня снимают каждую минуту моей оставшейся жизни. Бледная кожа, красные губы, рыжий фильтр, белая бумага и серый пепел. Если повести взгляд ниже, то снова бледная кожа, черные ногти и разноцветный рисунок татуировки на тыльной стороне руки, идущий вверх. Я смотрела на неё, и мне казалось, что если бы её снимали сейчас в фильме, то художник-постановщик взял бы золотую статуэтку за эту работу.

Дебби повернулась ко мне, и я отвела взгляд.

— Ну что, замутишь с тем вампиром, который к тебе вчера приходил?

Ей оставалось только потереться об меня плечом, интонация у неё была, как у подружки настаивающей быть смелее в отношениях с парнями. Я немного растерялась. Я не знала, смогу ли я это сделать ради того, чтобы не умереть окончательно, понравилась ли я ему на самом деле, и что стоит отвечать под прицелом камер в этой ситуации.

— Я не знаю, мы так мало знакомы.

— Да ладно тебе, он красавчик. За такую внешность можно даже простить то, что он тупой.

— Он не тупой.

Я сказала это слишком резко. Мне показалось невероятно неправильным говорить так на всю страну о человеке с психическими проблемами. Стоило сказать: за такую внешность можно простить, что он вампир. И это бы оказалось неправдой. Наиболее верным утверждением было бы: ради спасения своей жизни, стоит попробовать заинтересовать его настолько, чтобы он укусил меня. Дебби снова улыбнулась, как её отец.

— Йозеф и Эми, похоже на название качественной мелодрамы. Так что вперед, подруга.

Она потрепала меня по голове, закинув волосы мне на лицо. Мне не хотелось их убирать, чтобы хотя бы ненадолго скрыться от телекамер. Было так глупо и стыдно обсуждать вероятность этих отношений, потому что пока я чувствовала по поводу Йозефа лишь страх, жалость и неловкость.

На самом деле, неважно, что я чувствовала. Главное, что у меня было желание жить.

Вскоре вернулись Дуэйн, Рене и Винсент. Машина остановилась прямо напротив нас, окатив пылью из-за резкой остановки. Не успела я отойти от неприятного ощущения песка в глазах, как на меня обрушился новый стресс в виде долгого гудка. Оказалось, так Дуэйн призывает нас забраться в машину. До чего же невозможный человек.

Его машина тоже оказалась противной. Душная, прокуренная и пропахшая бензином. Он ехал неаккуратно, не пропуская ни одной кочки и, наверное, инженеры этого автомобиля не слышали о таком понятии, как амортизация. Когда машина резко остановилась, я порадовалась, что была зажата между Дебби и Рене, и не вылетела вперед от резкого толчка. Меня уже подташнивало, поэтому я выскочила так же резко, как Дуэйн, когда подъехал к нам в первый раз.

— Как вы это выносите?!

Рене достал из переполненного пакета бутылку лазурного цвета и сделал большой глоток. Если бы реклама алкоголя не была запрещена, его можно было бы сейчас снимать для неё, так красиво он обхватил тонкими пальцами бутылку и так порывисто выпил, сумев это сделать достойно и с пафосом. Пока я смотрела, как прозрачная капля стекает с голубого стекла на белую этикетку, оповещающую о том, что это джин, Дебби сунула мне в руку холодную бутылку вина.

— На самом деле они пытаются оправдать свой алкоголизм тяжелым детством и пустотой внутри.

Винсент тоже достал из пакета бутылку вина.

— Я пью совершенно по другим причинам. Исключительно ради саморазрушения.

Рене взял у меня бутылку и открыл штопором, который не глядя вытащил из кармана шорт Дебби. Они втроём взаимодействовали так легко и привычно, будто бы были единым организмом. Словно гармоничная музыкальная композиция, где каждый инструмент играет свою партию. Он снова вручил мне бутылку.

— Но я не хочу пить прямо сейчас.

Никто из них ничего не ответил мне, и они втроем ушли в дом. Я осталась стоять с бутылкой вина, не зная, куда её деть, и куда податься самой. Я оглядывалась вокруг, будто бы дома или деревья могли помочь мне. В десятке метров за моей спиной стоял Генрих и пристально смотрел на меня. Когда я обернулась к нему, он не отвел взгляд. Наверное, он видел, и как нас привез Дуэйн. Если Генрих знал, что тот охраняет здесь территорию, то теперь в его глазах мы выглядели привилегированными жуликами.

— Что?

Он ничего не ответил. От его взгляда было очень неуютно. Я попробовала тоже смотреть на него, надеясь, что тогда он ответит мне хоть что-нибудь, но выражение его лица никак не изменилось. В детской игре в гляделки он бы взял кубок. Генрих злил меня до сих пор, у меня появилось нелепое желание показать ему язык или средний палец. Но я не стала потакать ему, вместо этого я сделала большой глоток вина, ещё немного посмотрела на Генриха, и пошла сторону своего дома, стараясь выглядеть победителем.

Я села на ступеньки и вошла в интернет через телефон. В личные сообщения мне пришло много хороших пожеланий с поддержкой, как от случайных знакомых, так и от совершенно неизвестных мне людей. Я долго благодарила их, стараясь выглядеть искренней. Мне действительно было приятно, от трогательного сообщения от девятилетней девочки я почти прослезилась, но параллельно я все равно думала, что мне их пожелания не нужны, это лишь их попытка доказать себе, что они добрые люди. И напоминание мне о том, что я не нахожусь в яркой компании странных людей, а соревнуюсь с ними ради выживания.

На форуме ситуация оказалась хуже, большинство меня поддерживало, но кто-то писал, что моё и папино появление на шоу спланировано, это лишь попытка Кита Мура прославиться ещё больше, другие утверждали, что это я хочу получить известность и пойти по стопам отца. Ещё один пользователь настаивал на том, что моя и папина победа давно куплена, а другой без объяснения причины выставил огромное сообщение, где обзывал меня самыми грубыми словами и желал мне, чтобы меня быстрее убили вампиры. В остальном все было хорошо и совсем не обидно. Когда мне надоело, бутылка была выпита на треть.

Все это время, пока я сидела на лестнице, я слышала раз за разом повторяющуюся песню. Кажется, это был голос Фабьен. Видимо она стояла где-то на улице, но я не видела её за домами. В песне говорилось, как она скучает по дому и вспоминает, как просто было, когда мама забирала её за руку из школы и говорила о том, что не нужно расстраиваться по мелочам.

Я зашла в дом, оттуда раздавалась совершенно другая музыка. Тяжелая и кричащая, я знала эту группу и любила её. Я слышала, как смеется Дебби, как что-то отвечают её братья. На этот раз я не стала ждать приглашения и сама поднялась к ним, в комнату Рене. Там было душно, воздух пропах сигаретным дымом, алкоголем, краской и чьими-то духами, слишком горькими для женщины и слишком сладкими для мужчины. Винсент стоял у мольберта, держа в одной руке кисть, а в другой бокал с вином. Края бокала были испачканы краской, будто бы он несколько раз окунул туда кисть, хотя, может, это предположение и не было ошибкой. На холсте я различила девушку с болезненной, сардонической улыбкой на фоне розового замка, который поедал как пряничный домик огромный саблезубый тигр. У девушки вместо волос были желтые цветы, а вместо глаз — голубые экраны телевизоров. Я очень надеялась, что это не я, поэтому на всякий случай не стала спрашивать Винсента, что он рисует. Рене лежал на кровати в ботинках, опасно вливая в себя содержимое на этот раз бутылки зеленого цвета. Дебби танцевала посреди комнаты с палитрой в руках, то ли отняв её у Винсента, то ли держа её для него.

— Я думаю, — говорил Рене, — что не существует плохих людей, но и хороших тоже. Никакого добра и зла, все находятся ровно посередине, и ни один самый грандиозный поступок никуда не отклоняет человека от этой середины настолько сильно, чтобы этим нельзя было бы пренебречь. Но существует счастье и горе. Убивая человека, например, ты не становишься от этого хуже, потому что в мировых масштабах это ничего не значит. Но ты делаешь несчастными его близких, и весь вопрос заключается в том, сделает ли это несчастным тебя.

На его бесплодные рассуждения никто не отвечал. Может быть, Рене и не обращался к кому-то конкретному.

— Я думаю, — сказал Винсент, — что толпа готова смотреть, как незнакомому человеку отрывают голову, но не готова слышать правдивые объяснения, почему это делается, предпочитая заранее считать палачей злом, а жертв великими мучениками.

Ему же все-таки ответила Дебби:

— Какое дерьмо, Винсент. Зачем ты нас самих оскорбляешь, зачем, зачем?

Она подошла к нему и несколько раз несильно ударила его в живот, повторяя «зачем». Винсент за это время успел окунуть кисть в краску на палитре. Дебби вернулась к танцам и продолжила:

— Я думаю, что зло — это когда придурок на тачке несётся вдоль тротуара через двор и обрызгивает тебя из лужи, а ты можешь только кричать ему вслед, чтоб он сдох. Но если, например, у тебя под рукой оказывается камень, который ты кидаешь ему вдогонку, оставляя царапину на его долбаной машине, то его зло нивелируется. Короче, зло — это та обида или издевательство, на которое нельзя ответить, желательно с удвоенной силой.

— А ты что думаешь, Эми? — спросил Рене.

Я стояла в дверях и думала, что они не знают о моём присутствии, я не видела, чтобы хотя бы один из них кинул на меня взгляд. Дебби и Винсент стояли спиной ко мне, а Рене смотрел в потолок. Наверное, услышали мои шаги.

— О чём?

Дебби повернулась ко мне.

— Не тупи. Мы играем в игру «говори, что думаешь и пей». Сейчас у нас тема зло.

— Я не знаю такую игру. А пить в каком случае, если не смог сказать что-то новое по этой теме?

— Пить в любом случае.

Я не очень любила выражать свои мысли, но то, с какой легкостью это делали они, придало мне смелости.

— Ладно. Я думаю, что осознанно делать то, что заденет другого человека, это — зло. Например, вчера я осознанно отказалась жить с Ниной, зная наверняка, что это её это обидит. Но это маленькое зло. Не буду приводить примеры чего-то более глобального. Нужно стараться никогда не делать зла, но у меня никогда не получится, потому что как бы хорошо я ни старалась себя вести, мои мысли о людях вовсе не добрые.

— Как скучно, — сказал Винсент.

— Но мило, — добавил Рене.

— Ты как добрый оленёнок.

Мы много выпили, продолжая играть в их игру. Когда я устала стоять, я села на кровать к Рене. Скоро я почувствовала, как он ко мне прикасается, мне было весело, поэтому я даже не разозлилась, просто пересела на пол. Винсент сказал, что это хорошо, потому что так на меня лучше падает свет, и у него удачнее получится передать меня на картине. К сожалению, это все-таки была я. На вопрос, есть ли у меня столбняк на этой картине, он ответил отрицательно, сказав, что я так улыбаюсь на камеру. Меня бы это больше расстроило в любой другой ситуации, но сейчас я чувствовала себя такой расслабленной, что даже не смогла высказать свое недовольство. Дебби, казалось, обладала невероятным запасом энергии, и все время, что мы просидели вместе, танцевала. Потом Рене оставил нас, и Дебби пояснила мне, что он отправился на поиски любовного приключения.

— Я думаю, — говорила я перед тем, как меня начало мутить, — что виноград — это идеально упругая ягода на ощупь. Вы когда-нибудь пробовали зажать его между пальцами и надавить, какое сопротивление вы получаете в ответ? Это так здорово. Это не то, что какая-нибудь малина или клубника, которые тут же продавятся и испачкают тебя своей жижей.

Может быть, из-за того, что я подумала о еде или просто достигла максимума того, что могу выпить, я почувствовала, что меня тошнит. Предупредив об этом остальных, я решила выйти на улицу.

Оказалось, что уже стемнело, воздух стал свежим и прохладным. Мне стало лучше, и я решила пойти поесть, надеясь, что это поможет мне быстрее прийти в нормальное состояние. Столовая уже не работала, но кухня ещё была открыта.

Она оказалась большой, но тесной из-за обилия кухонных принадлежностей. В отличие от наших мрачных комнат, она была выполнена в светлых тонах. За небольшим столиком сидел Курт и пил кофе из толстостенной круглой кружки.

— Привет. Я пришла в поисках еды.

В холодильнике первым на глаза мне попался треугольный желтый кусок сыра с дырочками, такой аппетитный, что художник мог бы пририсовать к нему мышку в платьице для идеальной иллюстрации в детской книге. Я попробовала отрезать кусочек для бутерброда, но оказалось, что координация моих движений была нарушена сильнее, чем я предполагала. Курт помог мне справиться с этим.

— Странно, я думал, что только я один сейчас не репетирую, — сказал он, закончив с моим бутербродом.

— В этом как раз нет ничего странного. Мы же не на репетиции в театре.

— Действительно. Но я говорю о репетиции завтрашней песни.

Я смотрела на него непонимающим взглядом, и Курт расценил его правильно.

— Тебе не передали? Вас не было, когда к нам пришел ведущий и сказал, что каждый из нас завтра будет выступать с песней. До завтрашнего утра мы должны скинуть название песни, чтобы звукорежиссёр подобрал музыку. Нина должна была передать вам.

Вот как. Нам ничего не сказали не только участники, но и организаторы. Честности на этом шоу не будет. Я поблагодарила Курта и пошла предупреждать моих сожителей.

Ни Винсента, ни Дебби эта новость не взволновала. Я попыталась поговорить с ними, рассказывая, что я плохо пою и совершенно не знаю, какую песню выбрать, чтобы скрыть свой ужасный голос. Но они отмахнулись от этого, как от совершенно неинтересной темы. Удивительно, рассуждения ни о чем им нравились, а новость, касающаяся шоу и их жизней, им не пришлась по вкусу. Дебби все время смотрела в окно, пока в какой-то момент не закричала:

— Твой вампир пришел! Давай спускайся!

Мне не хотелось выходить. Вчера я уже столкнулась с вампиром, и, несмотря на то, что он оказался вполне себе милым, я больше не хотела подобных встреч. Но желание пережить страх, чтобы доказать себе свою силу, победило меня, и я послушалась Дебби.

Когда я открыла дверь, Йозеф стоял у крыльца и широко улыбался мне. Я медленно спускалась с невысокой лестницы, а он улыбался мне всё теплее. Я чувствовала себя школьницей из фильма, которая выходит в красивом платье к своему партнеру, чтобы поехать на выпускной вечер. Но я была так медлительна не из-за того, что хотела покрасоваться перед ним, а потому, что боялась его, а ещё потому, что боялась споткнуться.

— Привет, Эми. Ты такая красивая. Я рад тебя видеть!

Он продолжил говорить так, будто мы действительно отправляемся с ним на бал. Я не думала, что сейчас я выгляжу хорошо, наверняка, мои глаза отекли, и взгляд казался мутным. Вот Йозеф, наоборот, казался мне красивее, хотя и при первой встрече мне понравилась его внешность. Я подумала, что он лучше всех красивых актёров, которых я видела лично, и в нём совершенно ничто не выдает мертвеца. Ночью он должен быть словно человек, но раньше, когда я смотрела на вампиров по телевизору, я не могла избавиться от ощущения, что передо мной труп. Йозеф был полон жизни, и даже синяки под его глазами были очень человеческими. Будто бы он работал весь день и просто устал.

— Спасибо. Ты тоже ничего.

Я стояла близко к нему, даже чувствовала запах его одеколона или шампуня. Скорее второе, потому что запах был сладко-молочный. Вампирам, наверное, не нужно часто мыться, ни сальные, ни потовые железы у них не работают. Хотя, может быть, ночью его организм функционирует так же как и мой? Наверняка, ведь глаза его были влажные, и я даже видела, как бьется сонная артерия на его шее. Иллюзия это, или ночью он действительно жив?

— Хочешь погулять в лесу?

— В лесу? Я бы не пошла ночью в лес и с обычным малознакомым парнем.

Хорошо, что я не успела добавить «не то, что с вампиром». Или, например, «а с вампиром я даже стоять рядом не хочу». Мне не стоило так ему отвечать, но он, кажется, не понял, к чему я это сказала.

— Прости, я не подумал, что в лесу могут жить маньяки или волки. Давай прогуляемся вокруг домов?

Я кивнула. Он подал мне руку, и я бесстрашно ответила на этот жест. Сегодня Йозеф был в свитере, и я не чувствовала ничего необычного, кроме того, как шерсть колет мою открытую кожу. Ночью воздух был холоднее, мне даже хотелось прижаться к Йозефу сильнее, но я не стала этого делать. Я шла с ним, как дама с кавалером, и даже представила себя в круглой шляпе, а его в цилиндре. Может быть, в его время так и было принято.

— А сколько тебе лет? Я имею в виду, по-настоящему?

— Сейчас мне двадцать восемь лет. Но когда меня спасла создательница, мне было двадцать пять. Это означает, что я уже три года как стал вампиром.

Меня это поразило и даже рассмешило. Почему-то я думала, что раз он вампир, то должен быть непременно старше, по крайней мере, моей бабушки. Мне стало легче, пропасть между нами оказалась чуточку меньше. Я рассмеялась.

— То есть, получается, возможно, мы с тобой любим даже одну и ту же музыку, а в детстве читали одни и те же книжки и смотрели одни мультфильмы? И даже, может быть, вместе ждём нового сезона того сериала про королей из девятнадцатого века не потому, что это были твои времена, а потому что классный сериал?

— Думаю, так и есть.

— Выходит, мы могли бы даже ходить в одну школу, только когда ты был в одиннадцатом классе, я была в шестом.

 — Не думаю, что мы могли бы ходить в одну школу. И я не учился в старших классах.

Он сказал это без тени обиды, просто рассказывал мне про себя. Мне стало неловко, и я решила перевести тему.

— Завтра на конкурсе мне нужно будет спеть песню. Представляешь, я только что об этом узнала, никто из участников мне не сказал.

— Наверное, они просто забыли. Но я уверен, ты споешь красиво.

— Вряд ли они забыли. Наверняка, они сделали это специально, мы все-таки конкуренты.

— Закрутились, может. Или случились какие-то неприятности, и один подумал, что сказал другой. А остальные так же подумали. Наверное, они переживают из-за этого.

Когда-то у меня был друг, который, как мне казалось, специально постоянно оправдывал тех, кто, по моему мнению, поступил со мной несправедливо. Сейчас у меня подобного впечатления не возникало, Йозеф действительно так думал.

— Ты что, правда, думаешь, что здесь люди такие добрые?

— Да. А ты думаешь по-другому? Прости, я могу ошибаться, я иногда не понимаю каких-то вещей.

— Всё в порядке. Давай лучше подумаем, что мне спеть завтра. Если честно, сейчас мне на ум приходят только матерные песенки, которые нравились во дворе. Но было бы нехорошо их исполнить. Я вообще пою нормально, но не люблю это делать. К тому же, мне нравятся грустные или кричащие песни. Такие, от которых хочется застрелиться, если ты понимаешь, о чем я. Нравятся и другие, но вот эти особенно. Хочешь спою матерную песенку?

— Очень хочу.

— Это плохая идея.

Я не стала ему петь матерные песни, потому что осознала, какой глупой я себя выставляю. Вместо этого я спела ему народную песню с растянутыми нотами про реку, которая никогда не высохнет, и про бабочку, которая живет один день. Я знала её с детства, отчего-то мама пела мне её вместо колыбельной, когда изредка приходила укладывать меня спать. У мамы был хриплый гнусавый голос, я же пела совсем по-другому, и, несмотря на то, что я никогда не хотела быть похожей на неё, меня это немного расстроило.

— В конце концов, мне завтра ещё петь на всю страну. И наверняка другие участники поют сегодня весь день, так что это нормально, что я спела тебе.

— Не оправдывайся, мне очень понравилось. Кстати, ты спела про бабочку, и я вспомнил, что у меня есть подарок для тебя. Извини, если он покажется тебе очень личным. Софи говорила мне, что такое не дарят при второй встрече, но я все равно хочу подарить.

Йозеф замер, а я сделала ещё несколько шагов. Когда я шла рядом с ними и пела, то я не испытывала никакого страха, но стоило мне остановиться, я снова вспомнила о своей безопасности. Йозеф снял рюкзак и стал что-то высматривать в нем. Меня пугала интимность подарка, но в то же время мне было безгранично интересно, что личного может подарить мне вампир.

Сначала Йозеф достал целлофановый пакет, в котором лежали несколько головок белых роз. Он протянул мне его, чтобы я подержала, и я надеялась, что подарок заключается не в этом, иначе я бы я совершенно не знала, как на него реагировать. Он порылся ещё и достал стеклянную банку. Я видела, в ней что-то шевелилось.

— Пожалуйста, скажи, что оно не живое.

— Живое и неживое. Он просто часть меня.

Я понимала по размерам шевелящегося объекта, что, скорее всего, это какое-то насекомое. Я представила маслянистого надутого опарыша, которого Йозеф мог бы снять с себя днём. Если в солнечное время суток вампиры выглядят, как мертвецы, их должны поедать насекомые. Только в этом случае существо в банке можно было бы назвать его частью.

Йозеф поднес ко мне ёмкость, и я увидела сквозь прозрачное стекло, что это вовсе не опарыш, а большой черный мотылек с вкраплениями желтого рисунка на крыльях. На его пушистой спинке было круглое пятно, которое отдаленно напоминало череп. Он устало ползал по банке, будто бы тоже пережил тяжёлый рабочий день. Мне хотелось посмотреть на него с раскрытыми крыльями, но вряд ли он когда-нибудь будет снова летать.

— Я много смотрел про тебя в интернете. Особенно мне нравилось смотреть на твои фотографии. Ты хорошая и очень красивая. Я хочу тебе помочь на игре. И, чтобы ты знала, что я говорю серьезно, я хочу подарить тебе свою часть. Пожалуйста, храни мотылька в темном месте.

Ситуация казалась совершенно абсурдной. Я смотрела ему в глаза, силясь хоть что-то понять в этой ситуации. Его слова казались искренними, я действительно успела ему понравиться, но я не видела связи с мотыльком.

— Я не понимаю.

Он протянул мне банку и улыбнулся. Зрачки его были расширены, но взгляд оставался совершенно чистым. В глазах отражалось солнечное небо, которое он никогда больше не увидит по-настоящему. Йозеф ждал от меня ответа, я должна была поблагодарить его за это личное насекомое, но я только растерянно смотрела на него, прижав к себе банку. Его взгляд застыл на мне в живом ожидании, он не был стеклянным или отсутствующим, какой бывает у людей, случайно поймавших своим вниманием одну точку, но в то же время Йозеф неотрывно смотрел на меня. Я во второй раз за день попала в неловкую ситуацию со взглядами, и мне стало смешно.

— Почему ты смеешься? Я неправильно сделал, что подарил его тебе?

Его лицо вдруг стало очень грустным, он виновато сморщил брови, будто провинившийся ребенок. Ему показалось, что я посмеялась над чем-то очень важным для него, и мне стало стыдно за то, что я не подумала, как это будет выглядеть со стороны.

— Нет, нет, я посмеялась совсем по другим причинам. Мне приятно, что ты подарил мне мотылька. Хороший мотылек, спасибо.

Прозвучало, как оправдание. Йозеф все равно выглядел обеспокоенным, и я подалась к нему и поцеловала в щеку. Я не испытала отвращения, наоборот, я будто целовала обычного мужчину, с которым мы находились в опасной ситуации. Наверное, так выглядит настоящая влюбленность, моё сердце трепыхалось от страха и волнения, что я так близко подошла к вампиру, а дыхание замерло во время поцелуя и вернулось ко мне не сразу. Йозеф посмотрел на меня очень серьезно и наклонился ко мне. На мгновение мне показалось, что он сейчас вцепится мне в шею, как голодный зверь. Тормозное действие алкоголя на мою нервную систему испарилось вмиг, и я была готова в любой момент сорваться с места и побежать. Единственная причина, по которой я этого не сделала — мне и вправду показалось, что он не причинит мне вреда. Йозеф медленно, осторожно приблизился ко мне и неожиданно порывисто поцеловал меня в губы. Он прижимал меня к себе и целовал так, будто мы были страстными любовниками, встретившимися после долгой разлуки. Страх, алкоголь и открывшееся влечение к нему заставили меня саму прижаться к Йозефу и ответить на поцелуй. Мне нравилось это ощущение, но глаза я так и не смогла закрыть.

Когда он перестал прижимать меня к себе, я сделала несколько шагов назад. Дело было не в страхе, а в желании продолжить. Йозеф смотрел на меня с тем же ожиданием, как при вручении своего мотылька.

— Все нормально, — сказала я, — все хорошо. Оставь мне свой телефончик.

Я снова засмеялась, на этот раз из-за своих нелепых попыток завершить ситуацию благополучно. Йозеф не расстроился, лицо его стало непонимающим.

— Хорошо. Записывай мой телефон.

Он действительно стал диктовать свой номер, и я даже записала его, чтобы уйти от объяснений моей шутки.

— Приходи ко мне завтра ночью, хорошо? То есть, сюда же, на улицу. Я буду ждать. А сейчас мне нужно пойти немного поспать, я завтра рано встану, чтобы хотя бы немного порепетировать песню.

Он улыбнулся и, видимо, расслабился. Мы были близко от моего дома, поэтому я тоже ему улыбнулась и пошла к двери.

— Подожди, совсем забыл. Ты не хочешь сходить завтра в гости ко мне и Софи? Она тебе очень понравится, потому что она добрая. Я куплю чай и конфеты.

— Да, почему бы и нет.

Эти слова вырвались у меня то ли из вежливости, привитой мне бабушкой, то ли от желания быстрее оказаться в доме. Причиной, почему бы и нет, было то, что даже репортеры крайне редко бывали в вампирских домах.

— Отлично! Я зайду за тобой, как только стемнеет.

Я дошла до двери и, прежде чем войти в дом, обернулась. Йозефа уже не было. Шанс отказаться был практически упущен. Когда я зашла к себе в комнату, я достала один из цветков из пакета и кинула его в банку к мотыльку, пытаясь не раздавить. Мотылек по-прежнему еле ползал по стеклянному дну, не пытаясь вырваться на свободу. Я выполнила указания Йозефа и поставила банку под кровать, ожидая, что завтра с утра мотылёк уже будет мертв.

6 глава

Проснуться пришлось рано, как в институт. Я потратила много времени, работая над своим образом после моих вчерашних выходок. Я надела самое милое из новых платьев, белое в нежно-розовый горошек, будто бы я хорошая обертка для дорогих пирожных. Самые злые критики в лице подростков наверняка уже обнаружили моё лицемерие. Мне повезло, что в моей прошлой жизни я старалась не следовать какому-то определенному образу, пытаясь выглядеть наиболее нейтрально. По крайней мере, не было такого разительного контраста, как если бы образ конфетной девочки примерила на себя Одри. Хотя, возможно, разница между кричащими образами мрачной и милой девушки была даже меньше, чем между мной сегодня и неделю назад.

Зрителям могло показаться, что я слишком тороплюсь с Йозефом, наверняка, были догадки, что я хочу использовать его, чтобы выжить. Наверное, если бы он был человеком, в нормальной жизни я смогла бы быть искренней с ним и, может быть, даже по-настоящему влюбиться. Меня удивляли его доброта и открытость, возможно, вызванные недостаточным развитием когнитивных функций, но это ни в коем случае не принижало такие качества. Чтобы так искренне верить в людей, нельзя было быть просто наивным, для этого нужно ещё обладать сильной волей, тем более учитывая его вампирскую сущность. У меня сохранился его номер, и мне нужно было написать ему в сообщении что-то милое, чтобы камеры сняли это и реабилитировали меня в глазах телезрителей. Что-то такое, чтобы меня саму не отвратило моё лицемерие. Я не хотела его обижать этим. Я написала Йозефу, что во время сегодняшнего выступления постараюсь найти его среди зрителей, чтобы смотреть на него.

Подобрать песню оказалось сложнее всего. Я пересмотрела всю свою любимую музыку и плейлисты своих друзей, и всё не могла понять, что мне подходит (ни мне самой, ни моему новому образу). У меня оставалось совсем мало времени до встречи с организаторами, тем более нужно было преступить к репетиции. Несмотря на разность поколений, папа разбирался в современной музыке лучше меня, поэтому я позвонила ему.

Голос папы снова был сонным.

— Папа, я до сих пор не выбрала песню. Как ты думаешь, что лучше?

Я сделала упор на слово «лучше», но я надеялась, что папа и так все понял. Он долго молчал, я даже успела подумать, что связь оборвалась.

— Детка, я думаю, теперь тебе стоит спеть песню о любви.

От бабушки я всегда скрывала не только свои прошлые отношения, но и вообще наличие мужчин в моем окружении. Для родителей моя личная жизнь всегда была довольно прозрачной, насколько это было возможно, учитывая, что я вообще не любила много рассказывать о себе. Сейчас же мне стало стыдно оттого, что папа видел меня и Йозефа. Должно быть, он теперь ещё больше беспокоился за мою безопасность, хотя наверняка рассматривал вариант о моем становлении вампиром. Раз папа уже видел ночной эфир, его голос был вовсе не сонным, а грустным.

— Я имею ввиду ту самую песню, которая тебе недавно нравилась. Не помню название.

Это была нелепая маскировка, никакой «той самой песни» не было.

— А что ты будешь петь?

— Ещё не думал.

Папе было совсем плохо, он потерял какую-либо мотивацию выжить самому. Я пока не знала, как ему помочь, казалось, всё, что я скажу, только больше его расстроит. Если я буду говорить, что мы обязательно победим вдвоем, он не поверит. Я могла утешить его, сказав: ты выиграешь шоу благодаря своей популярности, а я попробую привлечь вампира. Но такие слова только сделали бы ему больнее. Я поблагодарила его и вернулась к выбору песни. В итоге я остановилась на вполне приятной песне о снеге над вечно холодным городом, который можно пережить только вдвоем.

Я долго говорила со звукорежиссёром и стилистом про сегодняшнее выступление. У меня сложилось впечатление, будто бы для них этот вечер важнее, чем для меня. Прежде, чем преступить к репетициям, я снова зашла в интернет, чтобы быстро пролистать, чем занимались другие участники. Папа просидел практически весь день в своей комнате. Двое участников из той команды подрались, и одного из них даже возили в больницу, в которой, впрочем, кроме нескольких ушибов и сотрясения головного мозга ему ничего не поставили. Один из них работал менеджером в компании по продаже канцелярских товаров, у него было двое детей и квартира в кредит, его звали Феликс. Второй, Найджел, отсидел в тюрьме за оказание сопротивления полицейскому при попытке отвезти его в отделение, водил в пьяном виде. В больнице оказался Найджел. Бригитта набирала популярность. Оказалось, она тоже успела завести знакомство с вампиром. Он был из конца позапрошлого века, надменный и мрачный, каким и должен быть вампир. Бригитта держалась с ним достойно, мне самой было приятно наблюдать, как она красиво, по-женски обольщает его, будто бы они с ним находятся в равных условиях. Правда меня не покидало ощущение, что он присматривается к ней вовсе не для того, чтобы сделать её себе подобной.

Наше небольшое поселение сегодня было особенно притихшим. Я думала, что даже мои громкие соседи старались вести себя незаметнее. Я выяснила позже, что они в пижамах вышли к звукорежиссеру, чтобы сказать названия песен, а потом оборвали его попытки обсудить выступление грубо и весомо и вернулись обратно спать.

Оставшуюся часть дня я репетировала. У меня не было ощущения, что я стала петь лучше, наоборот, с каждой новой попыткой я нравилась себе всё меньше. Хотелось бросить репетиции, но я не могла позволить себе такую халатность. Мысль о том, что решение остановиться было продиктовано моей слабой волей, и я всего лишь хочу найти оправдание, ссылаясь на отрицательный результат, не дала бы мне покоя. Я не хотела ненавидеть себя, по крайней мере, не в то время, когда я не знаю, выживу или нет. Поэтому я пела и пела, голос мой стал хриплым и лишенным эмоций.

Меня прервали мои новые друзья, которые, наконец, проспались и вышли из своих комнат ближе к вечеру в поисках новых приключений. Они без предупреждения вошли ко мне, сразу заполнив все пространство. Дебби и Рене сели по обе стороны от меня на кровати, Винсент прислонился к стене рядом с картиной, которая так не мне понравилась в первый вечер.

— Как же сладко ты поешь, — сказала Дебби.

— Я лежал на полу и прижимался к холодному камню, чтобы слушать твой голос, — добавил Рене.

— Где упал, там и лежал. Ты же был пьяный, и тебе лень было дойти до кровати.

— Не без этого. Но это не означает, что я не наслаждался голосом Эми.

— В любом случае, спасибо,— сказала я. Я старалась придумать корректную формулировку, чтобы спросить, зачем они пришли. Я была искренне рада, что они здесь, но должна же быть на это причина. Однако я не успела спросить, потому что то, что сделал Винсент, прервало все мои возможные мысленные поиски. Винсент приблизился к картине совсем близко, будто бы рассчитывал, что с расстояния в несколько сантиметров сможет лучше её рассмотреть. А потом он высунул язык и облизал картину, ровно в том месте, где голодный длинноногий пес выхватывал мясо из рук своего хозяина.

— Какая гадость! Что ты делаешь?

— Безвкусица, — ответил он и заулыбался из-за двойного значения своей реплики, — Для завершения этой картины художник должен был пропитать нарисованное мясо вкусом настоящего. Или хотя бы придать характерный запах. Ни того, ни другого я не отметил.

— Мне кажется, картина уже выглядит завершенной.

— Сейчас она не представляет никакой культурной ценности, всего лишь бездумное копирование объектов на холст.

Винсент снял картину с петли, и я увидела камеру, висящую за ней. Лишь объектив возвышался сверху рамы, он был направлен в сторону моей кровати. До этого я даже его не замечала. Камера полетела вниз и с треском ударилась об пол, вызвав во мне бурю негодования от испуга за разбившуюся технику. Винсент открыл окно и выкинул картину.

— Ты что, больной?!

— Совершенно точно больной. Я думаю, мамка пила, пока вынашивала его. Или перенесла краснуху, по крайней мере.

— А я думаю, что отец уронил его в раннем детстве.

Несмотря на то, что Дебби и Рене пытались его оскорбить, лица их не изменились, они даже взглядом не проследили за улетающей в окно картиной.

— Хватит, мама никогда не пила, а отец обладает животной ловкостью даже в самом глубоком опьянении.

— Значит, он уронил тебя специально. Ты сразу никому не понравился.

Наверное, когда у тебя есть родные брат и сестра, всегда ощущаешь их присутствие рядом. У меня было много кузенов, но я не была с ними близка. Наоборот, я ощущала себя более одинокой, когда была рядом с ними. Не было чувства близости и понимания, которое должно быть в одной семье, оттого пропасть между нами иногда была даже больше, чем между мной и другими, случайными знакомыми. Винсент, Дебби и Рене были едины, и, может быть, их совместное участие в конкурсе было ещё более чудовищным, чем моё и папино.

Я ещё немного посокрушалась над чужим разбитым имуществом, но довольно быстро смогла успокоить себя. А что собственно могут сделать мне организаторы конкурса за разбитую камеру и испорченную картину? Оштрафовать меня? Применить ко мне какие-то санкции, вызвав народное волнение, потому что организаторы шоу ухудшают последние недели жизни молодой девушки из-за разбитой камеры? Человек, которому грозит смерть, обретает могущество и безнаказанность, в глазах тех, кому предназначена долгая и счастливая жизнь. Я могу облить дом бензином и поджечь, и вряд ли кто-то осмелится мне что-то сказать.

Мои новые друзья продолжали выяснять отношения, и я, дождавшись паузы, наконец, решила задать вопрос негостеприимного хозяина.

— А что вы, собственно, пришли ко мне в комнату?

Дебби и Рене тут же переключили свое внимание на меня, а Винсент, наоборот, демонстративно зевнул, достал пачку сигарет и закурил, полностью увлекшись процессом. У меня были все поводы возмутиться по поводу курения в моей комнате, но я лишь покачала головой.

— Мы соскучились по тебе, — шепнула мне на ухо Дебби, и у меня побежали мурашки от прикосновения её губ.

— Вчера мы надеялись, что ты останешься с нами на всю ночь, — Рене тоже шептал.

— Что?!

— Эми, дорогая, — Дебби сказала это в голос, улыбнулась, а потом прижалась к самому моему уху, и я едва различила её шепот, — нам нужно тебе кое-что рассказать.

— Подыграй нам, — так же тихо прошептал Рене.

Я ожидала, что они скрывают какую-то тайну, и, может быть, даже вовлекут меня в странную историю, но скорее боялась, что это окажется так, чем ожидала этого. Наверное, они что-то знали про шоу, чего не знала я, и собирались либо сбежать, либо спровоцировать восстание. Несмотря на то, что мне не хотелось с этим связываться, любопытство взяло надо мной верх.

— Что вы вообще говорите? — спросила я, изобразив смущение.

Дебби подмигнула мне. Рене достал из кармана жвачку, но он не успел даже вытащить пластинку, так как Дебби вырвала её у него из рук. Он удивленно поднял брови и, кажется, был даже немного недоволен. Дебби засунула в рот сразу несколько пластинок, смотря на него. Казалось, будто они о чем-то переговариваются без слов. Потом Рене усмехнулся, тоже достал сигарету и подошел к Винсенту, чтобы подкурить.

— Давай будем честны друг с другом, ты мне нравишься, я тебе нравлюсь, — сказала Дебби.

Она погладила меня пальцем по носу, и я заметила на её коже рядом с красным ногтем желтое никотиновое пятно, а выше, на уровне сустава — тонкий белый шрам. Когда Дебби убирала руку, я увидела, что на том же уровне на остальных пальцах есть точно такие же шрамы, образующие вместе одну линию. Наверное, след от ножа. Эта мысль показалась мне очень логичной по отношению к ней. Я перехватила её руку и провела пальцами вдоль шрамов.

— Папа учил драться, перед тем как выдать мне разрешение гулять по ночам в старшей школе.

Дебби криво улыбнулась и положила руку мне на бедро, кончики её пальцев скрылись под краем моей юбки. Я понимала, к чему она ведет, и как я должна ей подыграть. Но на каком этапе Дебби собиралась перейти к рассказу их секрета, я не понимала. Сердце билось часто, как у мышки, и мне сложно было определить, что волнует меня больше всего: то, что они хотят мне рассказать или неправильность происходящего и сама Дебби.

— Давай будем честными.

Я краем глаза увидела, что Винсент и Рене уходят, и услышала, как хлопнула дверь. Дебби приблизилась ко мне, будто хотела поцеловать меня, но вместо этого она выдула огромный пузырь из жвачки, которому не хватило нескольких миллиметров до моего лица. Звучно лопнув его, Дебби вынула жвачку изо рта и поцеловала меня в губы. Я почувствовала сладковатый вкус помады на её губах, мятный запах, оставшийся от жвачки и горьковатый запах духов от её кожи. Дебби целовала меня, а я стала перебирать её лохматые волосы, накручивая их себе на палец, будто бы очень волновалась. Я вспомнила про свой милый образ на игре, про моё вчерашнее свидание с Йозефом, и что из-за этого поцелуя я могу потерять часть своих зрителей и возможность стать вампиром. Может быть, на этом шоу вообще не стоило пытаться найти способы выжить, а нужно было просто смириться и развлечься напоследок? Наш поцелуй стал более чувственным, Дебби надавила мне на плечи, и я оказалась на спине под ней. А потом я вспомнила, как вчера ночью я целовалась с Йозефом. Это было светлое воспоминание, будто бы у меня не было никакой корыстной цели соблазнить его ради становления. Мне стало противно от того, что я делаю, и я бы отодвинулась от Дебби, если бы она не успела сделать это самостоятельно. Кажется, она все поняла, но от своего плана не отступила. Дебби встала с кровати, не отрывая взгляд от меня, и улыбаясь. Она подошла к камере и заклеила жвачкой её объектив, повернув наним ещё какую-то кнопку.

Я тут же села и расправила юбку, показывая, что я поняла, для чего это было нужно. Дебби быстро вернулась ко мне на кровать и, не дав мне шанса что-либо понять насчет её реакции, быстро зашептала:

— Короче, Эми, мы охотники на вампиров из группы «Последователи Солнца». Мы здесь ради того, чтобы убивать вампиров, и, если мы добудем то, что нам нужно, мы сможем осуществить их массовое уничтожение. Мы можем спасти всех: тебя, твоего папу, Курта, Фабьен и так далее, ты поняла. Вампиры оставят в живых только одного, никого обратить вампирам не позволят. Думаешь, трехлетнему вампиру с не слишком блестящими способностями дадут это сделать? У них своя иерархия и законы, мы знаем многие, и я тебя уверяю, что у Йозефа не будет этого разрешения.

Дебби не давала мне времени, чтобы среагировать, ей нужно было донести до меня всю информацию, пока к нам не зашли налаживать камеру. Я не верила, что охотники могут сделать что-то вампирам, потому что ни разу не видела доказательств их успешной деятельности. Но оказавшись на этом шоу, мне хотелось иметь надежду на спасение.

— Чего вы хотите от меня?

— Нам нужна кровь вампира. Это не наша конечная цель, но она даст нам оружие. Вампиров ничего не берет, кроме лезвий, опороченных кровью их сородичей. Ты общаешься с вампиром, пойдешь сегодня в его дом. Ты можешь помочь нам достать кровь. Он не пострадает, такой безобидный вампир нас не интересует. Но его кровь нужна нам. Всем нам нужна твоя помощь. Ты спасешь себя и своего папу, Эми.

Дебби схватила меня за плечо для пущей убедительности. У неё было совсем немного времени, чтобы меня уговорить. У меня словно окаменели все мышцы и побежали мурашки от того, что она мне предлагала. Дебби слегка тряхнула меня за плечо, пытаясь заставить говорить.

— Но как я это сделаю?

— Мы наблюдали за тобой, ты неплохо умеешь врать. Ты сможешь что-нибудь сказать, придумай какую-нибудь клятву верности с этим вампиром или расскажи, что слышала, будто бы вампирская кровь может залечивать раны, попроси попробовать. Можешь устроить проверку, сможет ли он устоять против своих инстинктов и не наброситься на тебя, когда у него у самого течет кровь, только вот это придется делать в зоне нашей досягаемости.

— У вас же на этот момент ещё не будет оружия.

— Мы сможем помочь. Можно подключить его создательницу Софи, она пропагандирует то, что вампирам вовсе не обязательно убивать своих жертв. В крайнем случае, если испугаешься или не сможешь по другим причинам, продолжай с ним общаться, и скажи, что хочешь познакомить его со мной или моими братьями. Нам придется потратить ещё несколько ночей, чтобы войти к нему в доверие, как ты, поэтому это крайний вариант. Ты согласна, Эми? Помни, что это не ради нас, а ради тебя самой, твоего отца и жизней других людей.

Варианты, которые она мне предлагала, казались абсурдными, а план в целом невыполнимым. Я понимала, что Дебби пытается манипулировать мной, давя на мою совесть и самолюбие, акцентируя внимание на роли спасителя. И у нее это получалось, потому что мысль о том, что я могла бы кого-то спасти и отказалась от этой возможности убила бы меня раньше, чем вампирские клыки. Я активно закивала.

— Супер. Ты молодец. Они ничего не заподозрят. Главное, добудь кровь, хоть сколько-нибудь. Мы сами заберем её у тебя. А сейчас, подруга, изобрази, что ты мне не дала, чтобы твой вампир вдруг не обиделся.

Мне нужно было время, чтобы все обдумать, десятки мыслей одновременно лезли в голову, и я не могла остановиться на одной. Сейчас я была не способна ничего изображать. Я вдруг подумала, если их организация называется «Последователи Солнца», могла ли Одри связаться с ними? Она говорила, что поможет мне, и на открытие шоу пришла в футболке с изображением солнца.

— Подожди, а ты знаешь Одри?

— Какую к черту Одри? Ту бунтующую малышку с ракетницей? Нет, Эми, мы не играем в эти игры. Мы существуем уже не первое столетие под разными названиями, передавая знания из поколения в поколение, всегда оставаясь в тени. Пафосно сказала, да? А теперь приготовься.

Я услышала за дверью голос Рене, который видимо должен был предупредить нас:

— Я бы сам с превеликим удовольствием посмотрел, что происходит за дверью, но должны же мы сохранять хотя бы долю интимности.

Я все смотрела на Дебби, не зная, что сказать. Как я могла взять у вампира кровь, если мне казалось практически невозможным изобразить отказ Дебби после того, как я целовалась с ней на камеру. Она смотрела на меня в ожидании, в итоге встала с кровати и сама закричала:

— Да ладно тебе, Эми? Что такого?

В этот момент дверь в комнату начала открываться. Я до сих пор чувствовала сердцебиение, адреналин зашкаливал в крови, и я была в полной растерянности. Я тоже подскочила с кровати и резко ударила Дебби ладонью по щеке. Мой жест оказался неожиданностью для меня самой. Я никогда никого не била и даже в детстве избегала всех драк.

— Что такого, Дебби? Что такого?! Я растерялась! Я не такая, как ты подумала! И с чего ты вообще решила подобное про меня?!

Дебби потёрла щеку, я видела, её глаза были удивлённо расширены, а брови приподняты. Она вдруг улыбнулась мне, прикрывшись ладонью от оператора в дверях.

— Успокойся, ладно? Нет, так нет.

Образ миловидной девушки, наигранная реакция на поцелуй с Дебби, моё настоящее хорошее отношение к ней и прошлый образ незаметной студентки смешались в голове. Я обернулась на дверь, из-за которой за нами с интересом наблюдали Рене и Винсент, увидела глазок камеры в руках оператора и ещё раз кинула взгляд на не по-настоящему обиженную Дебби. Мне захотелось быть как можно дальше отсюда. Я издала странный звук, средний между расстроенным стоном и разозленным криком, и забежала в ванную, хлопнув дверью. Я прижалась к двери, будто за мной была погоня. Кто-то стукнул рукой по двери с той стороны.

— Но я надеюсь, мы сможем остаться подругами?

Дебби не стала дожидаться моего ответа и вышла из комнаты. Она что-то сказала своим братьям, и я слышала, как они засмеялись, уходя от моей двери. Человек с камерой что-то делал в комнате, наверное, налаживал оборудование. Потом и он ушел. Я, наконец-то смогла почувствовать себя в одиночестве и подошла к раковине, чтобы умыться. С рамы зеркала на меня смотрела камера.

Мои глаза намокли от едва сдерживаемых слёз, щеки раскраснелись, а тщательно завитые волосы лезли в лицо, словно пытаясь скрыть меня настоящую. Дебби убила во мне надежду на то, что я смогу спастись благодаря Йозефу. Я могла бы поверить в охотников, в то, что с их помощью мы сможем выжить, но я не сумела. Эми, ты молодец, если ты достанешь кровь вампира, то сможешь спасти себя, своего отца и других участников. Я умылась, освободила себя от косметики и забрала волосы в хвост, чтобы попробовать рассмотреть себя настоящую и понять, действительно ли я смогу. Теперь мои глаза были сухими, зрачки суженными до капель чернил от потекшей ручки, голубая радужка казалась кукольной и пустой. Губы, впрочем, были слишком бледные для хорошей куклы. Моё лицо не было напряжено, в нём не осталось ни расстройства, ни злости. Сейчас я ничего не представляла собой и могла наполнить себя любыми свойствами. Может быть, я могу стать шпионкой охотников, передающих свои страшные секреты из поколения в поколение и способных на массовое убийство вампиров. Не получится, так что ж, это просто ничего не поменяет в истории. Они найдут кого-то другого или сделают все сами. Нет незаменимых людей. Потерял друга — в новой компании появится другой. Не вышел роман — так в мире ещё полно достойных мужчин. Да что там, и женщин. Потеря одного человека делала несчастным десять человек, как говорил король Габриэль. Но в целом-то, это ничего не меняет. Вот если у охотников получится, это действительно будут настоящие перемены. Поэтому мне и стоило попробовать помочь им. Может быть, я тем самым увековечу себя в истории куда больше, чем моя одна единственная научная работа и сотни фотографий в социальных сетях.

Я вышла из ванной и заглянула под кровать. Мотылёк в банке всё ещё ползал по стенкам, и я подкинула ему ещё один бутон розы. На экране моего мобильного телефона светилось одно новое сообщение от Йозефа, которое он умудрился напечатать мне днём своими окоченевшими трупными пальцами. Он писал, что ждёт мое выступление, чтобы увидеть меня. Он, наверное, ни в чем не был виновен, и меня снова кольнул стыд оттого, что я собираюсь использовать его, на этот раз по-другому. Я надеялась, что Дебби не соврала, сказав, что он не пострадает. Мне хотелось проявить к нему нежность, может быть, если у меня ничего не выйдет, то смысл моего существования в том, чтобы порадовать хотя бы несколько дней, должно быть, несчастного вампира, который был человеком совсем недавно. Я снова совершенно ничего не знала о себе и не понимала, что является лицемерием, что жалостью, а что настоящими чувствами, поэтому просто отправила ему в ответ на сообщение изображение с сердечка.

Мне хотелось найти в интернете информацию пор «Последователей «Солнца», но все мои записи и запросы просматривались. Поэтому я решила хотя бы посмотреть статьи про кровь вампиров. Для этого мне пришлось проделать долгий путь, чтобы остаться нераскрытой перед камерами. Я начала с запросов об анатомии и физиологии вампиров. Будто я даже была заинтересована возможностью их половой функции, хотя и в действительности эта тема не была мне безынтересна. Потом, через множество ссылок, я вышла на статьи про вампирскую кровь, ни одна из которых не сообщала ничего точного и не являлась научно ценной. Тогда я, наконец, смогла придумать план своих благих действий.

В студию нас забрали довольно рано. В машине я сидела рядом с Винсентом, он рассказывал мне про современного зрителя и древние языческие культы, я так и не уловила, как это связано между собой. Меня больше волновал цитрусовый запах, исходящий от его одежды, и мне было бы куда приятнее, если бы Винсент сидел рядом молча. Дебби предприняла несколько попыток заговорить со мной, но сейчас легче всего мне было изобразить сдержанное равнодушие после произошедшего в комнате. Если у меня получится достать кровь без последствий, я обязательно разыграю теплое примирение с ней. Я вдруг поняла, что общение с Дебби и её братьями оказалось одним из самых счастливых и странных событий в моей жизни. Даже если я их и заинтересовала только из-за того, что на меня обратил внимание вампир.

В студии меня долго красили и причесывали, стилисты подобрали мне на выбор несколько платьев для выступления, это было очень мило с их стороны. Я выбрала белое платье, похожее на ночную рубашку, потому что я подумала, что так буду похожа на вампирскую невесту, на белой ткани и бледной коже красиво смотрелась бы кровь.

Мы довольно быстро закончили с моим образом, поэтому, когда я вышла в комнату к другим участникам, их было не так уж и много. Ни папы, ни моих загадочных друзей ещё не было, поэтому я села на диван рядом с Лени, тем самым мальчиком из приюта. Он заметно смутился оттого, что я вторглась в его личное пространство, и я видела, что он чувствует себя обязанным завести разговор. Я прекрасно понимала это ощущение, но с открывшимся во мне равнодушием сегодня, я не хотела помогать ему выйти из неловкой ситуации.

— Привет, — наконец, сказал Лени, — Твой папа очень грустит. Он все время лежит в своей комнате и почти не выходит есть. Знаешь, у меня был одноклассник, который тоже лежал у себя в комнате перед выпуском и никуда не выходил, а потом сбросился с крыши. Правда, он выжил, но остался инвалидом.

Я резко обернулась к нему. Лени выглядел предельно неловко, было видно, что он сказал это не со зла, а действительно для того, чтобы поддержать разговор. Он прижал руку ко лбу, поняв, что не стоило озвучивать такие мысли, и отвернулся от меня, пытаясь найти в комнате предмет, за который он мог бы зацепиться взглядом. В итоге он достал телефон и уставился в пустой экран.

— Я попробую поговорить со своим папой, спасибо.

Пока мы сидели с ним вдвоём, я даже сумела проникнуться его чувством неловкости. Потом в комнату вошла Бригитта, одетая в красное шелковое платье, изящно облегавшее её красивое тело. Чёрные волосы спадали аккуратными волнами на голые плечи, а глаза были подведены слишком толстыми линиями для обычной жизни, но в самый раз, чтобы привлекательно смотреться с экранов телевизоров. Она встала рядом со мной, прислонившись к стене.

— Это мечта любой неудачницы, выступить на сцене с песней, но не по своему желанию, а по вине независящих от неё обстоятельств. Ты так не думаешь?

А вот её слова были сказаны со зла. Я не понимала, почему она решила отнести меня к неудачницам. Я всегда была довольно незаметной, но, в конце концов, мой папа был известнейшим актером, я жила в огромном доме в центре столицы, училась в престижном институте и даже получала стипендию. Я не чувствовала себя неудачницей, если не брать в расчёт то, что моя мама забыла сходить на голосование, и я оказалась здесь вместе с другими такими же неудачниками.

Сегодня я могла бы ничего не отвечать, при этом не почувствовав себя униженной. Вчера я бы ответила Бригитте, что ей виднее. Мне вдруг стало весело, и я решила ещё поиграться в свой милый образ.

— Я не думаю, что мы можем судить о ком-то, как о неудачнике. Если человек не обладает таким же количеством друзей, как другие, или даже если не имеет их совсем, это его выбор, значит, так ему комфортнее. Если человек не стремится выглядеть привлекательно, то это не означает, что он становится чем-то хуже. У всех людей разные вкусы, и кому-нибудь он наверняка понравится таким, какой есть. К тому же, вызывать сексуальное возбуждение не для всех является приоритетной целью. А если человек не так успешен в своей работе или учебе, то, наверняка, у него есть другие увлечения, которые отнимают время от его социально одобряемой деятельности. И если у него это все же не выходит, несмотря на его старания, то к такому человеку стоит проявить сочувствие и предложить помощь, а не вешать на него ярлыки.

Я говорила это нравоучительным тоном отличницы. Я старалась себя не выдать. Наверное, я забавно смотрелась в этот момент.

— Смотрю, эта тема тебя волнует.

Бригитта кинула на меня снисходительный взгляд и отошла в другой угол комнаты.

— Она бывает очень злая, не обращай внимания, — сказал Лени, вглядываясь в моё лицо, видимо, пытаясь понять мою реакцию.

Я улыбнулась ему.

— Всё в порядке, все мы нервничаем из-за конкурса.

Папа пришел только перед самым началом концерта. Я успела лишь обняться с ним, затем нас снова разлучили и вывели на сцену. Целый стадион был заполнен зрителями, несмотря на будний день и предстоящую завтра работу. Сегодня шоу начиналось позже, вампиры уже были на своих местах. Пока что наша первостепенная задача состояла в том, чтобы махать зрителям, когда ведущий называет имена. Потом нас усадили и назвали порядок, в котором мы будем выступать. Сначала капитаны должны были показать нам пример и зарядить своей энергией. Моя песня шла второй по номеру, сразу после папиной. Перед тем, как, наконец, начать конкурс, король Габриэль искренне пожелал всем удачи, сказав, что уже приготовил телефон для голосования за особенно отличившихся участников. Королева воздержалась от напутственных слов.

Генрих спел старую трогательную военную песню, и если бы он сам был более обаятельным, весь зал вытирал бы слёзы. Но я не могла не признать, что на сцене он держался чуть более живо, чем в реальной жизни. Его взгляд был обращен куда-то в сторону, будто бы он пел кому-то, кого я не вижу. Тем не менее, его провожали бурные аплодисменты. После выступления показывались основные моменты из жизни Генриха за эти два дня для зрителей, которые не смотрели ежедневные выпуски.

Папа спел совершенно бездарную песню со скучной мелодией про воробьев. В ней говорилось, как птицы собирают крошки и прыгают по дорогам. Более бессмысленную песню было сложно припомнить. Папа не хотел выделяться, но я уже представляла, как в скором времени в интернете папины воробьи станут символом уныния. Видео про папу были совсем короткими, показали лишь то, как другие участники ругались на его бездействие, и попытку Бригитты сожительствовать с ним.

К моему выступлению папа, наоборот, очень оживился. Он не стал садиться на своё место, а слушал стоя, прижав кулак к губам. Но я не могла долго смотреть на него. Как и обещала, я пыталась найти Йозефа взглядом, в итоге мне показали его на большом экране. Модераторы шоу знали, что нужно сделать. Пару раз на видео Йозефа меняли на Дебби, но на второй раз она показала средний палец в камеру, жест был адресован, видимо, не мне, а оператору, и она больше не появлялась на экране в моё выступление. Мой голос звучал хрипло из-за вчерашнего вечернего алкоголя, долгих утренних тренировок и дневных слез. Я почти не фальшивила, но после второго куплета мой голос сорвался, я растеряла свою уверенность и закончила песню скомкано. Йозеф всё равно улыбался и показывал большой палец. Я была готова впасть в панику из-за своего неудавшегося выступления, но мне вдруг показалась невероятно милой поддержка Йозефа, и я смогла улыбнуться зрителям. В конце концов, мне не выиграть конкурс, теперь я должна думать о том, что мы сможем его остановить. Но все же я не сумела быть настолько равнодушной к происходящему, как я ожидала от себя. Когда показывали мои пьяные похождения и поцелуи, мне хотелось, чтобы кто-то обнадежил меня, сказал, что все это — плохой сон. Единственное, что я отметила с радостью: моя ссора с Дебби не казалось более искусственной, чем другие конфликты в телешоу.

Дебби исполнила хулиганский панк, и в те моменты, когда она не кричала, а все-таки пела, её голос казался ужасным. Но за её обаянием это не сильно бросалось в глаза. Я видела, что ей самой нравится, как она поет, и вряд ли бы кто осмелился сказать иначе. Рене тоже был крайне доволен собой, исполнив ленивую песню в стиле блюз-рока, под которую ему не хватало стакана виски в руках и девушки, танцующей только для него. В целом, он смотрелся не менее обаятельно, чем его сестра, и мог понравиться, наверное, даже более широкому кругу людей. Винсент поразил больше остальных. Он принес огромные бронзовые поющие чаши, под медитативный звон которых сам стал издавать не менее странные звуки. Всё было бы ничего, если бы он спел и ушёл со сцены. Но он изображал состояние полного отчуждения от всего происходящего, не прекращал свою песню и не обращал внимания на несколько безрезультатных попыток ведущего намекнуть ему на то, что пора заканчивать. В итоге, Винсента увели со сцены.

Интересные номера были и у участников другой команды. У Бригитты оказался невероятно сильный и одновременно мягкий голос. Весь зал замер, когда она запела, у меня самой будто перехватило дыхание. Она пела доброжелательную веселую песню начала прошлого века под аккомпанемент фортепиано. Эта песня сделала её образ менее злобным даже в моих глазах. Она очаровательно улыбалась, обнажая белые зубы, как настоящая телезвезда. Даже папа поднял на неё взгляд. Ещё впечатлила Меган, девушка лет тридцати, которая училась в консерватории игре на скрипке. Её голос тоже оказался чистейшим, но весь зал не мог оторваться от мелодии её скрипки. Песня была о волшебной стране эльфов, она весь оставшийся вечер навязчиво звучала у меня в голове.

По итогам конкурса выиграла команда папы. Они получили особый приз: поездку в город под присмотром камер. Большинство участников из нашей команды не расстроилось из-за потери подобного приза. Грустила лишь Фабьен, которая хотела встретиться с родителями.

После завершения съёмок на стадионе, я не ушла с остальными участниками, а осталась ждать Йозефа на ступеньках при входе в зрительный зал. Я предупредила об этом организаторов, заранее зная, что они позволят мне пойти в дом вампира, это повысит рейтинги шоу. Мы с Йозефом не договорились о каком-то конкретном месте, но я надеялась, что он быстро меня найдет, благодаря своим вампирским инстинктам (интересно, он почувствует мой запах или тепло моей крови?). Стадион пустел, и я заметила Курта, он тоже не торопился к остальным участникам, бесцельно бродя между сидениями, недалеко от меня. Я надеялась, что он уйдет, но, когда людей почти не осталось, я решила окликнуть его. Он подошёл ко мне и успел опередить меня с вопросом.

— Почему ты не уходишь?

— Я кое-кого жду. Ты тоже?

— А если он не придет? Как ты пойдешь обратно одна?

Курт был младше меня, и я удивилась внезапной строгости его голоса. Он наверняка догадывался, кого я жду.

— Даже если я очень захочу пойти одна, у меня это не выйдет. За мной везде будут следовать парни с камерами.

Он кивнул, но уходить не собирался. Курт немного потоптался на месте, а потом спросил:

— А тебе не кажется, что опасно ходить домой к вампирам?

Я не понимала, почему он пытается проявить такую заботу обо мне. Я все-таки была его конкуренткой и не особенно много общалась с ним. Я видела, что не нравлюсь ему, как женщина, но отчего-то он желал позаботиться обо мне. Возможно, он просто был добрым человеком.

— Он мне ничего не сделает. Тем более, повторюсь ещё раз, вокруг меня будет полно людей с камерами. Даже если бы там был самый дикий вампир, он не стал бы нападать, когда его снимают.

Я сама не верила в свои слова, но говорила очень убедительно. То есть, в Йозефе я действительно была уверенна, но я не знала, кто такая Софи. Йозеф говорил, что она хорошая, но это могло быть субъективным мнением вампира.

Курт ещё какое-то время походил рядом, но в итоге ушёл сам. Я понадеялась, что и он отправится в наш лагерь сквозь территорию, которая могла быть заполнена вампирами, в окружении камер.

Вскоре стадион совсем опустел. Ушли даже уборщицы, решив продолжить свою работу в более светлое время суток. Остались только несколько операторов, сидевших от меня в стороне и куривших одну сигарету за другой. Они о чем-то тихо переговаривались, ко мне не обращались, наверное, это было запрещено. Я поглаживала свои голые руки, потому что в отсутствие стресса, прожекторов и огромного количества людей, здесь становилось холодно. Йозеф ушел куда-то с другими вампирами после окончания шоу, но он должен был вернуться за мной. Я несколько раз набрала его номер, но Йозеф не подходил к телефону.

7 глава

Я долго ждала Йозефа, прежде чем поверить, что он не придет. Мысли были самыми разными. Наиболее ужасно было бы, если Дебби не нашла одну из камер, и вампиры услышали о том, что я должна сделать. Менее ужасной, но более правдоподобной была мысль о том, что он просто забыл. Операторы не стали скрывать свою радость, когда я поднялась, чтобы уходить. Но у меня это так и не вышло. На другом конце стадиона появилась фигура высокой женщины в длинном черном платье, которое положено носить настоящим ведьмам. Она в мгновение оказалась на середине поля, не оставив сомнений в том, что она — не человек. Женщина осмотрелась по сторонам, мне очень хотелось, чтобы она не заметила меня. Но, конечно, это было невозможно. Через несколько секунд она оказалась прямо передо мной. Один из операторов шепнул другому «Патрисия».

— Что вам нужно?

Патрисия ничего не ответила. Она медленно осмотрела меня с головы до ног. Её стальной взгляд одновременно был цепко внимательным и снисходительно равнодушным. За все время она ни разу не моргнула. В отличие от Йозефа, только по её движениям и слабой мимике было видно, что она не человек. Будто бы, несмотря на её с виду живое тело, она забыла, как с ним обращаться. Я чувствовала, что Патрисия ходит по этой земле гораздо больше лет, чем предназначалось ей от рождения. Не было ни малейшего шанса, что от неё можно спастись, поэтому я не стала сопротивляться, когда она потянула ко мне руку. Её пальцы, тонкие косточки обтянутые обескровленной кожей, могли свернуть мне шею. На них было множество золотых колец, выполненных слишком грубо для современного мастера. Через самый большой камень среди её колец, темно-красный гранат, шла широкая трещина. Он не пережил свое время, а его обладательница по-прежнему здесь.

Патрисия взяла меня за подбородок и осторожно покрутила мою голову из стороны в сторону, будто боялась, что может оторвать её. Я не закрывала глаза, хотя очень хотелось. Моё любопытство взяло вверх, я бы хотела видеть, как меня убивают, если это случится. Я поймала её взгляд, когда Патрисия смотрела мне в глаза. Она разглядывала меня, но по-прежнему ничего нельзя было прочитать на её лице. Наконец, она довольно грубо убрала от меня руку.

— Нет.

Её голос оказался сильным и громким, но таким же замогильным и безликим, как и её лицо. Я ещё не успела ничего спросить, и вот её уже не было рядом со мной. Я снова смогла чётко различить её, когда она остановилась на противоположной стороне стадиона. Рядом с ней стоял Йозеф.

Я повернулась к операторам, которые сами были заметно напряжены.

— Кто это? — прошептала я.

Они переглянулись, молчаливо спрашивая друг у друга разрешение ответить мне. В итоге, заговорил парень с бородой и в очках.

— Патрисия, ей триста лет, а может и больше. Я не знаю, какой у неё титул, но она вместе с королем принимает решение о становлении новых вампиров. Говорят, она же является председателем суда.

Я не стала спрашивать, почему этот парень употребил именно слово «титул», но он явно был осведомлен о жизни вампиров больше меня. Неудивительно, что я ничего не знала про Патрисию, она занималась внутренними делами вампиров и не контактировала с людьми. Йозеф о чём-то говорил с ней, но я их не слышала, а вот они нас —наверняка. Он говорил с ней, склонив голову. Видимо, Патрисия вызывала страх не только у людей.

Я поняла, что означает её «нет». Вероятно, она не разрешила сделать меня вампиром. Это лишь подтвердило слова Дебби и усилило мою решительность.

Разговор Патрисии и Йозефа был едва ли длиннее, чем её со мной. Йозеф медленно направился в мою сторону, не применяя свою способность. Может быть, он вспомнил, как напугал меня в первый день. Наблюдая за ним сверху, я еще лучше различала, что в его походке отчетливо виден дефект, она казалась слишком прыгающей, его немного качало. Дело было не в патологии скелета, а, скорее всего, в его восприятии самого процесса ходьбы. После встречи с Патрисией мне казалось, что рядом с ним я даже нахожусь в безопасности, поэтому я стала спускаться ему навстречу. Главное, успеть поймать момент, когда моё доверие превратится в безрассудство. Когда мы встретились, я осталась стоять на две ступеньки выше него, чтобы быть с ним одного роста.

— Прости, что так много опоздал. И прости, если эта женщина тебя напугала. Она не хотела сделать ничего плохого.

Он всё время извинялся, и я видела, что это действительно его расстраивало. Я могла бы его поцеловать, но боялась повторения объятий перед нашим вчерашним расставанием. Поэтому я протянула ему обе руки, и он осторожно подставил ладони и стал поглаживать мои пальцы. Может быть, он опасался того же.

— Привет. Я замерзла. Может быть, уже пойдем в гости к твоей создательнице? Если нет, то просто отведи меня в более теплое место.

— Да, конечно, Софи уже ждет нас. Думаю, она беспокоится, что мы задерживаемся. Она даже не пошла смотреть ваше шоу, потому что убиралась дома и покупала еду. Но Софи видела твою песню по телевизору, и ей очень понравилось. Мне тоже.

Йозеф погладил меня по плечам, наверное, пытаясь согреть. Потом он взял меня за руку, и мы пошли через поле к выходу со стадиона, как настоящая влюбленная пара. Я могла бы у него спросить про Патрисию и её отказ, но решила притвориться, что я в неведении. Йозеф выглядел печальным, мой вопрос только усугубил бы его настроение. Мне самой стало грустно оттого, что никто из нас не может помочь друг другу. Я так погрузилась в свои мысли, что мне пришлось часто моргать, чтобы не заплакать. Мои грустные рассуждения оборвал его голос, который неожиданно прозвучал более жестко, чем обычно:

— А что у тебя за отношения с той рыжей девушкой?

Я вздрогнула. Отчего-то я перестала думать, что Йозефа может взволновать моя сцена с Дебби. То ли потому, что я не ощущала нас, как полноценную пару, то ли из-за ещё большего стресса, чем поцелуй с девушкой, который я испытала сегодня.

— Дружеские. Я ошиблась, у нас ничего нет. Да и не было практически.

Йозеф немного помолчал, а потом ответил таким же строгим тоном:

— Хорошо.

Он не был удовлетворен моим объяснением, а я была слишком удивлена его ревностью. Между нами повисло неприятное молчание, схожее с ощущением от звука стекла, по которому провели металлом. Я пыталась отвлечься на посторонние мысли, но у меня это не получалось. Потом я услышала, как один из операторов громко выругался, споткнувшись о камень и напомнив о своем присутствии. Мне стало от этого смешно, Йозеф остановился и удивленно посмотрел на меня. Потом он тоже улыбнулся, и, казалось, наша короткая ссора разрешилась.

Нас ждало такси, которое должно было довезти нас до дома Йозефа. Было странно, когда не только на переднее сидение залез бородатый оператор, но ещё и заднее нам пришлось делить с его коллегой. Меня прижало к двери, потому что оператор поставил между собой и Йозефом свой портфель, сделав наше место ещё меньше. Видимо, он не был рад соседству с вампиром. Другие операторы уехали в такси следом.

Ехали мы недолго. Такси довезло нас до окраины леса, где стоял дом, окруженный с одной стороны деревьями. Он был небольшим, но предназначенным для людей знатного происхождения начала прошлого века или конца позапрошлого. В нём было два этажа и огромный чердак под несколькими острыми треугольными крышами, одна из которых была с острым шпилем, как у башни. На втором этаже вдоль всего дома шел узкий балкон с белыми узорными бордюрами, широкое крыльцо внизу украшали тонкие колонны. Будь этот дом чуть менее ухоженным, в нём непременно завелись бы призраки, которые свели бы в могилу всех последующих жильцов. Вокруг дома росли кустистые фиолетовые цветы. Из скромных познаний моей мамы по садоводству я знала, что они называются маттиолой и распускаются по ночам. Среди цветов стоял белый плетеный столик с парой легких стульев для чаепития в прекрасном саду, а у двери висели очаровательные фонарики с настоящими свечами. Дом выглядел слишком приятным и ухоженным, и это только усилило мою тревогу.

— У нас очень красивый дом. Софи хорошо ухаживает за ним, — пояснил Йозеф, и теперь он выглядел совершенно счастливым, — Я ещё никого не водил сюда.

Наверное, это был значимый и волнительный момент и для него, мне захотелось его поддержать, я похвалила их сад и даже рассказала о попытках моей мамы вырастить клумбу.

Входная дверь открылась прежде, чем Йозеф успел позвонить. На пороге стояла женщина, которую я видела в первый день рядом с Йозефом. На ней было старомодное платье с кружевным воротником и бархоткой под шеей, соответствующее эпохе их дома, темные волосы были забраны наверх. Несмотря на строгость одежды, она была скорее похожа на гимназистку выпускного курса, чем на учительницу, которой больше подошло бы подобное платье. Дело было в её тонких тревожных чертах лица, наверное, она стала вампиром, когда была едва ли старше меня. Её истинный возраст, наверное, соответствовал её стилю, хотя ощущения страха, как Патрисия, она и не вызывала.

— Йозеф! Что-то случилось? Почему тебя не было так долго?

Я никогда не слышала столько беспокойства даже в голосе моей мамы или бабушки, а ведь Софи была даже не родственницей Йозефа. Возможно, у неё проснулся материнский инстинкт к своему потомку. Всё это казалось мне невероятно странным, потому что, говоря о вампирах, в первую очередь, думаешь о совершенно других инстинктах. Может быть, дело было в том, что вампирам сложно добиться разрешения на обращение, поэтому Софи так им дорожит.

— Я задержался из-за разговоров, не беспокойся. Познакомься Эми, это Софи.

Я видела, как ей стало неловко из-за того, что она не сразу поздоровалась со своим гостем. Софи нервно улыбнулась мне и открыла дверь шире, приглашая нас войти.

— Очень рада с тобой познакомиться, Эми, Йозеф много рассказывал про тебя. Проходи, пожалуйста, на кухню, я принесу чай.

— И мне очень приятно.

Я снова на мгновение рассталась с реальностью, представив, как абсурдно мы смотримся. Вампир вежливо приглашает меня в дом, чтобы налить мне чай.

Вся мебель в доме была из темного дерева, качественная, наверное, ручной работы. Обои, подушки и многочисленные картины, наоборот, были светлых тонов и украшены блеклыми цветами, совершенно не такими, как на моих новых платьях. Мы прошли в гостиную, посреди которой стоял массивный дубовый стол, накрытый кружевной салфеткой. На столе стояли стеклянная ваза со свежими цветами и фарфоровый чайный сервиз, а в серебряныхконфетницах было разложено печенье. Я никогда не видела более милого приема. Йозеф отодвинул для меня стул, и я села за стол. Напротив меня стоял шкаф, заставленный черно-белыми фотографиями и старомодной посудой. Я с удовольствием рассматривала золотые ручки на чашечках, изысканные розочки на тарелках и людей в шляпах с широкими полями со снимков. Потом я снова перевела взгляд на стол, он был сервирован на троих, и я с ужасом представила, что же Йозеф и Софи будут пить из этих милых чашечек.

Когда Софи зашла в комнату, она сразу спохватилась о том, что съемочная группа стоит, и попыталась усадить их за стол пить чай с нами, но те неловко отказались. Она несколько раз пробовала настоять на своем гостеприимстве, и лишь убедившись, что это бесполезно, стала наливать нам чай из высокого серебряного чайника с тонкой ручкой и горлышком. Жидкость карамельного цвета в моей чашке пахла мятой и розмарином, и я вспомнила, что когда-то ходил слух, будто именно эти запахи отпугивают вампиров. Я поблагодарила Софи и сделала глоток. Софи положила сахар себе в чашку и медленно размешала, едва слышно постукивая ложечкой о тонкие фарфоровые стенки.

— Мы с Йозефом не столь часто приглашаем гостей, — сказала Софи, будто бы извиняясь передо мной за недостаточно хороший приём, хотя это было неоправданно.

— У вас дома очень мило, — сказала я и почувствовала, что это очередной предельно странный разговор в моей жизни. Софи взяла с тарелки песочное печенье, покрытое белой глазурью, и положила себе в тарелку, все ещё не притрагиваясь ни к чаю, ни к еде. Йозеф же не проявлял никакого интереса к угощению перед ним. Он тихо сидел, не пытаясь ни с кем из нас заговорить, на его лице застыла довольная улыбка. Кажется, ему достаточно было того, что он привел меня к себе домой. Мы сидели молча, я пила чай, судорожно пытаясь придумать тему для разговора, а Софи отламывала маленькие кусочки от печенья, кроша его между пальцами. Наконец, она сказала:

— Я чувствую, ты немного напряжена. И это совершенно нормально, мы с Йозефом все понимаем и не живем, отгородившись от реальности.

Тут она запнулась и кинула быстрый взгляд на Йозефа, который по-прежнему сидел и улыбался каким-то своим мыслям. Я сделала вид, что не замечаю этого, и кивнула ей.

— Я знаю, что люди боятся вампиров, я ведь и сама когда-то была человеком. Думаю, в моё время этот страх был ещё более велик, как ты понимаешь, порядки были другие. Когда я стала такой, я пообещала самой себе никогда не забывать об этом страхе, чтобы не стать, как вампиры, которыми меня в детстве пугали старшие сестры. Этот страх до сих пор со мной. Общество становится более гуманным, то, что можно было делать в начале прошлого века, сейчас осуждается не только людьми, но и молодыми вампирами. Мировоззрение тех, кто был рожден даже раньше меня, конечно, изменить сложно. Многие молодые вампиры, которые совсем недавно были людьми со своими страхами и привязанностями, попадают под их влияние. И по факту, становятся даже большими чудовищами, потому что у них был шанс пойти по другому пути, в отличие от вампиров прошлого.

Последнюю фразу она говорила медленно и задумчиво, будто бы тоже на мгновение потеряла связь с реальностью, как Йозеф. Или как я, когда пыталась оценить ситуацию со стороны. Потом ее взгляд, наоборот, стал очень внимательным и испуганным. Она посмотрела сначала на меня, а потом на операторов. Софи говорила лишнее для камеры, но это, конечно, не покажут по телевидению, однако заинтересованные лица всё равно увидят. Я не знала, либерально ли общество вампиров по отношению к своему же народу, интуиция мне подсказывала, что вовсе нет. К тому же, Софи могла подумать, что напугала меня. Её опасения не сбылись. Я была уже достаточно напугана, и очередное подтверждение чудовищности вампиров по сути ничего не меняло. Наоборот, слышать такие слова от вампира было легче, не оставалось места для догадок, которые иной раз могли быть куда хуже реальности.

— Как же вы живете с этим страхом?

Я задала этот вопрос очень осторожно, хотя понимала, что Софи не из тех, кто кидается на людей за некорректные слова. Но я всё равно сгладила формулировку, конечно, мне хотелось спросить: как вы живете с тем, что сами стали чудовищем? Предположительно, она уже около сотни лет не видела солнца, и каково ей живется с тем, что ради этого времени она убила, около двухсот человек?

— Я борюсь. Мы с Йозефом стараемся противостоять своей вампирской сущности. У человека есть три основных инстинкта, у вампиров же жажда крови не только становится на место пищевого, но и берет верх над инстинктами самосохранения и продолжения рода, отчасти заменяя их. Но современный человек не вырывает еду у прохожих, если он голоден, и не берет силой женщину, вызывающую у него желание. Есть люди, которые соблюдают строжайшие диеты, а есть те, кто выбирает для себя сексуальное воздержание. Вампир не может существовать без крови, но большинство считает, что и без убийств. Да, чтобы полностью утолить это животное неконтролируемое желание крови на какое-то ограниченное время, нужно действительно не просто пить кровь человека, нужно израсходовать его до конца. Но это не совсем так. Убийство нужно ради утоления голода, но если пить кровь постоянно, то это может поддерживать нас на той грани между насыщением и неконтролируемым желанием напасть на первого встретившегося человека. Для этого требуются усилия, но это делает нас с Йозефом на ступень ближе к равноправному, этичному совместному существованию людей и вампиров.

Король Габриэль всегда объяснял, что желание заполучить кровь не подвластно воле, вампир лишается не только всех своих моральных представлений, но и способности к какому-либо анализу ситуации. Он приводил примеры, когда родители убивали своих детей, а жены — мужей, которые им принадлежали, пока они были живыми. Тем самым он оправдывал голосование, обрекающее на смерть людей, которые не получили свои голоса.

Я понимала, почему Софи это говорит, она хотела повысить моё доверие к ним с Йозефом, чтобы я вычеркнула их из своего сознания, как чудовищ. Если бы это сделала я, Софи сама в своих мыслях стала бы ближе к своему желаемому образу. Но то ли она за свою жизнь растеряла навыки общения с людьми, то ли я обладала слишком большой степенью подозрительности, потому что я увидела перед собой голодных вампиров, которые едва сдерживаются, чтобы не вцепиться зубами мне в шею. Я смогла почти довериться Йозефу, но теперь, наблюдая за его блуждающей улыбкой и неземным взглядом, я представляла, что он думает совсем не о том, как здорово, что он привел меня сюда к своей Софи, а о том, как интенсивно бьются сонные артерии на моей шее. Я ничего не говорила, мое молчание становилось слишком долгим для того, чтобы решить, что я просто подбираю слова. Нужно было просто кивнуть ей и сказать несколько слов в поддержку, но я не смогла заставить себя это сделать.

— У тебя закончился чай, я налью тебе ещё?

Я ничего не ответила, Софи взяла мою чашку и налила чай. Она взяла ещё одно печенье и положила его сверху крошек. Йозеф вдруг посмотрел на меня очень осмысленным взглядом и положил руку сверху моей.

— Эми, а расскажи про свою учебу. Софи следит за развитием науки, потому что она — очень умная.

Полуголодное чудовище, которое сдерживается, чтобы не убить меня, должно было вызвать у меня отвращение и страх. Мысль об их выборе не давала мне покоя, но, когда Йозеф дотронулся до меня, я почувствовала, что мне, наоборот, стало спокойнее. Наверное, моя ненужная симпатия к нему, как к личности, избавила меня от моих инстинктивных страхов. Я смогла подумать о том, зачем я на самом деле здесь, и я смогла продолжить свой разговор, как ни в чем не бывало.

— О, знаете, я считаю, что когда-нибудь вампиры и люди должны прийти, как вы и сказали, к возможности гармонично сосуществовать вместе. То есть, сейчас вампиры всё-таки занимают в основном управляющие должности, и это правильно, потому что опыт прожитых лет нельзя недооценивать. Но мы живем будто бы совершенно в разных мирах, люди ничего не понимают про вампиров, мы лишь изредка видим их, то есть вас, по телевидению, но никто ничего не знает про традиции, законы вампиров. А ведь это было бы очень интересно, я думаю, что вампирам, с таким богатым жизненным опытом есть что рассказать. Но это не главное. Человек всю свою историю пытается понять, что же он из себя представляет. Я сейчас даже не говорю о каких-то экзистенциальных поисках, а говорю о том, что мы даже не знаем ничего о физиологии вампиров. Всем известно, что если у человека остановится сердце, он умрет, но никто не знает, почему вампиры продолжают существовать днём без сердцебиения, по крайней мере, этой информации нет в открытом доступе, и о ней не говорят. Что такого в человеческой крови, что позволяет вампиру существовать? Меняется ли эта кровь, когда попадает в организм вампира? Где она находится, и какую функцию она выполняет?

Я говорила взволнованно, надеясь, что Софи не заметит, моей неискренности и незаинтересованности в этой проблеме. Она слушала меня очень внимательно.

— На самом деле, про физиологию вампиров действительно практически ничего неизвестно. Дело не в том, что вампиры скрывают эту информацию от людей, по крайней мере, я никогда не слышала о законе, который запрещал бы подобные исследования. А я предпочитаю знать обо всех правилах, чтобы не столкнуться с проблемами, я думаю, подобные исследования просто не ведутся, но будет здорово, если кто-то ими займётся.

У меня промелькнула злая мысль о том, что нужно отвечать за свои слова. Я мысленно досчитала до десяти, прежде чем смогла озвучить то, ради я здесь.

— Я вместе с коллегами по кафедре занимаюсь патологией крови. У нас было несколько теорий, касающихся вампирской крови, но никогда не было возможности провести реальные исследования. Может быть, вы могли бы этому поспособствовать?

Софи замерла с очередным печеньем в руке, и я подумала, что это конец. Дебби меня обманула, и вампиры знали об оружии, для которого нужна кровь, и Софи за свою сотню лет жизни, конечно же, была оповещена. Но она всё сидела, не пытаясь меня убить. Йозеф достал из кармана монетки и стал складывать из них пирамиду, снова полностью отрешившись от нашей беседы.

— Почему бы и нет, — наконец, сказала Софи, — мы с Йозефом пытаемся бороться за возможность безопасного сосуществования вампиров и людей, поэтому я буду рада тебе помочь. Я даже должна поблагодарить тебя за подобную просьбу, потому что своим примером я покажу остальному сообществу, что люди во многом больше преуспели. Я принесу шприц, мы с Йозефом покупаем их для того, чтобы периодически вкалывать себе кровь.

Я была готова к тому, что у меня ничего не выйдет даже больше, чем к тому, что всё получится. Софи не спросила меня, каким же образом я смогу изучить её кровь, когда я живу в лесу, в доме, где меня снимают сотни камер, не поинтересовалась моей квалификацией. Видимо, она была слишком взволнована, чтобы обо всем этом подумать. Я кинула взгляд на Йозефа, он складывал поверх каждой монетки крошки, оставленные Софи в тарелке, тоже абсолютно ничего не заподозрив.

Отчего-то я ожидала, что Софи вернется с огромным медным шприцом, но она принесла вполне современный шприц в вакуумной упаковке. У меня не было с собой пробирки, и я надеялась, что она не обратит и на это внимания, просто передав мне кровь в шприце и не подумав о её дальнейшей судьбе.

Софи расстегнула пуговицы на рукаве платья, скрывавшего её руки до самого запястья. Я настолько мало знала о вампирах, что даже не была уверена до конца в том, что их кровь находится в сосудах. Софи повязала жгут на плечо и протянула мне шприц, чтобы я всё сделала сама.

Я думала, что раз ночью вампиры выглядят, как живые, то и кровь у них человеческая. Но у меня никак не получалось набрать её в шприц. Сначала я решила, что просто не попала иглой в вену, но потом кровь все-таки появилась, неприятная, темная и густая, она едва ли просачивалась через иглу. Кровь медленно наполняла шприц, и когда я закончила и посмотрела на Софи, она показалась мне бледнее, чем несколько минут назад. Я не обратила на это внимания, не придала значения и тому, что её кожа стала холоднее. Софи растерянно посмотрела на свою руку, а потом перевела взгляд на меня. Её лицо казалось испуганным и глубоко несчастным. Она поднесла руку к губам и удивленно провела по ним пальцем. Я успела увидеть, как увеличились её клыки и боковые резцы. Вот он, источник смерти и жизни. Я попятилась назад.

— Йозеф, — тихо позвала я, будто бы только он мог меня услышать. Йозеф отвлёкся от своих монет и посмотрел на Софи, взгляд его стал точно таким же испуганным, как у неё. Он все смотрел на неё, и я уже подумала, будто у меня совершенно нет шансов, потому что Йозеф тоже не знает, что делать. Но потом в один момент он оказался рядом с ней и взял её за руку.

— Всё хорошо, пойдем со мной, мы возьмем с тобой кровь из холодильника.

Йозеф стал махать рукой нам со съемочной группой, чтобы мы уходили из дома. Отчего-то мы негласно решили, что лучше не совершать резких движений, мы двинулись к выходу тихо и медленно. Я слышала, как громко скрипят половицы, как отчаянно стучит моё сердце. Стоило мне услышать хотя бы звук со стороны Софи, я бы не выдержала и побежала, как испуганный олень.

Мы синхронно и бесшумно остановились перед входной дверью, и пока главный оператор, первый в нашей процессии, поворачивал щеколду, я оглянулась. Софи повернулась к нам лицом и стояла на несколько шагов ближе, чем должна была. Она по-прежнему была испугана, но её лицо стало более заинтересованным. Я заметила, что бородатый оператор, который удосужился сегодня ответить мне на стадионе, тоже обернулся к ней. Нам хотелось посмотреть в лицо смерти. Может быть, я смогла с ней смириться, потому что я медленно повернулась к двери, где другой смирившийся парень с некрасивой родинкой на шее, методично пытался отодвинуть щеколду, которая не поддавалась ему из-за дрожащих рук. А вот оператор с бородой не выдержал и кинулся к двери, оттолкнул своего товарища и рывком открыл щеколду. Он выбежал на улицу, и я успела лишь на мгновение увидеть перед собой Софи, прежде чем услышала крик. Она не стала догонять его, Софи вцепилась в шею тому парню, который не смог справиться со щеколдой. Я всегда представляла, что это должен быть лишь один укус, после которого вампир расслабленно пьёт кровь из артерии, как коктейль через трубочку. Софи вгрызалась ему в шею, раздирая его плоть, кровь брызгала и стекала по вороту его рубашки. Люди, оставшиеся внутри, отбежали от двери, потому что Софи теперь преграждала нам выход. Я вдруг, сама того не осознавая, кинулась к ней, будто рассчитывала, что смогу защитить этого парня. Но я не успела даже дотронуться до неё, как вдруг почувствовал сильный удар в плечо и полетела на пол. Йозеф схватил Софи за руки, пытаясь оттащить её. Софи отпустила безжизненное тело, и я увидела её звериный взгляд и стекающую по подбородку алую кровь, оставляющую пятна на её платье, застёгнутом на все пуговицы. Тем не менее, она поддалась, и Йозеф почти без усилий утащил её за собой.

Вот и произошла моя встреча с чудовищем, которая волей случая закончилась для меня удачно. Если можно назвать убийство на моих глазах удачей. Я смотрела на мёртвое тело передо мной, не сосредотачиваясь на том, что это был за человек, и как чудовищно, что его больше нет, а думая лишь о том, что переживаю я. А ведь я виновата в этой смерти. Я все ещё сжимала шприц с кровью, превративший Софи, пытающуюся сохранить свою человечность в того, кем она должна быть.

Я видела, как ещё два человека, которые были с нами, сбежали, но одна девушка осталась. Она зажала рукой рваную рану на шее её товарища и пыталась остановить остальных. Она что-то кричала, и я не сразу сообразила, что она обращается ко мне.

— Помоги мне! Качай сердце, слышишь? Вдруг его еще можно спасти! Я вызвала скорую!

Я послушалась её, но только вместо того, чтобы оказывать реанимационные мероприятия, я зажала его рану, из которой уже почти не сочилась кровь, вместо неё. Девушка отчаянно стала давить на его область сердца, проминая грудную клетку чуть ли не до сломанных ребер, периодически прерываясь для того, чтобы попробовать вдохнуть воздух ему через рот. Удивительно, я всё ещё не могла подумать о том, как мне жаль этого человека. В голове крутилась мысль лишь о том, что я не на его месте, но, тем не менее, я не убежала вместе с остальными. Я была рада, что жива, но выходит, я не хотела бороться за свое выживание? Я сосредоточилась на движениях девушки, которая пыталась оживить труп. Тридцать компрессий в области сердца, два выдоха рот в рот, и снова перейти к грудной клетке. Счет привел мои мысли в порядок, и я поняла, что я не пытаюсь помочь ей, а стараюсь оправдать саму себя. Где-то в доме слышался шум, возможно Софи и Йозеф дрались, но им я точно не могла помочь. Я схватила девушку рядом со мной за руку, оставив пятно крови на её клетчатой рубашке.

— Он мертв. Мы должны уходить.

Её руки застыли на его груди, а потом она активно замотала головой, и из её глаз полились слезы.

— Нет! Мы поможем Джонатану, мне кажется, я почувствовала сердцебиение.

Она продолжила качать его сердце.

— Нет. Джонатан мертв, мы ничего уже не сделаем.

Я думала, что если назову его по имени и покажу, что для меня он тоже не какой-то безликий парень с некрасивой родинкой, я смогу до неё достучаться, но она продолжала так же маниакально пытаться реанимировать его. Я схватила её за запястье и сунула её пальцы прямо в рану под неровные остатки кожи в разорванные красные мышцы.

— Он мертв!

Я не знала, что я способна на такие отвратительные поступки, но это помогло. Девушка оторвалась от него, заплакав сильнее прежнего. Но она смогла встать, и мы выбежали из дома.

Никто за нами не гнался, но мне казалось, будто я чувствую холодные руки на своей шее и лязг клыков. Стоило только остановиться, и я буду, как Джонатан. Иногда я оборачивалась и видела, что за нами никого нет, но ощущение так и не пропадало. Мы пробежали сквозь ночные цветы Софи и добрались до леса. Черные стволы деревьев прыгали передо мной, искажая пространство, но я инстинктивно перескакивала все корни и кочки, уворачивалась от веток и держала равновесие, соскальзывая по мокрым листьям.

Лес освещался только луной, поэтому темную фигуру перед собой я увидела, только когда столкнулась с ней. Я сразу узнала Патрисию, и я закричала.

— К остальным, — повелительно сказала она.

Я не сразу заметила, что рядом с ней стоит кто-то ещё. Это был мужчина небольшого роста в костюме, более я ничего не могла сказать о нём в темноте. Он схватил меня одной рукой, а второй уже держал девушку-оператора. Она пыталась вырваться, я тоже подергалась, но довольно быстро сдалась. Весь мой ажиотаж по поводу возможности побега снова угас, я безвольно повисла в его руках и сделала лишь одно действие ради своей безопасности, спрятав шприц в карман платья.

Мужчина прижимал нас к себе, но нёс так, будто бы мы не были чем-то живым, словно он просто пытался ухватиться удобнее. Я чувствовала голыми плечами, что ткань его костюма бархатная, а когда мы подошли обратно к дому Софи и попали в свет фонаря, я заметила, что его костюм ещё и противного болотного цвета, а ботинки начищены до блеска.

Он перешагнул через Джонатана, дотащил нас до гостиной, где мы недавно изображали чаепитие. Оставшиеся операторы сидели за столом, и мы без слов поняли, что нам тоже следует занять свои места. Патрисия встала около нас и замерла, будто бы она никогда не двигалась, а была скульптурой самой себя. Мужчина в дурацком бархатном костюме вышел и вскоре вернулся вместе с Йозефом и Софи. Йозеф плакал, вытирая слезы рукавом, а Софи теперь была похожа на дикого зверя только подтеками крови на подбородке. В остальном, её лицо было скорее скорбным. Она увидела своё отражение в зеркале с узловатым орнаментом на раме и вытащила из-под вазочки с цветами белую кружевную салфетку, чтобы вытереть кровь.

— Патрисия, Шон, пожалуйста, не убивайте её, она хорошая, — плакал Йозеф. Он выглядел совершенно беззащитным, скорее похожим на беспомощного ребенка, чем на чудовищного вампира. Чувство вины вновь смогло проявиться за страхом, и мне захотелось оказаться рядом с ним и попробовать его успокоить. Шприц, казалось, давил на меня в кармане, и я физически ощущала опасность от него, будто он весил, как целый булыжник.

— Почему ты убила человека, который не был отдан тебе для питания? — спросила Патрисия.

Шприц стал ещё тяжелее, и я закрыла глаза.

— Я не смогла себя контролировать среди такого большого количества людей.

Я посмотрела на неё и увидела, что Софи тоже закрыла глаза. Она соврала и боялась, что её ложь раскроют. Может быть, она знала, что обречена, и решила защитить меня. Или всё было гораздо сложнее, и Софи пыталась скрыть, что она не убивала людей ради питания столько лет, чтобы не пострадал ещё и Йозеф.

— Что ж, думаю, причина вполне себе вероятная, — чрезмерно весело сказал Шон в болотном в костюме. Патрисия молчала, остановившись взглядом на Софи. Она явно была главнее своего напарника, и он ждал её решения. Молчание с каждой секундой становилось всё более напряжённым, и даже Йозеф перестал плакать и с надеждой смотрел на Патрисию.

— Да. Исполняй приговор.

Шон снял с пояса длинный чехол и достал из него тонкое лезвие с острым концом.

— Не надо, прошу вас, не убивайте её, — причитал Йозеф, подходя к Шону и пытаясь взять его за руку, но тот не позволил ему это сделать, ловко высвободившись из объятий и слегка оттолкнув.

— Йозеф, мальчик мой, пожалуйста, не плачь. Я прожила хорошую жизнь, и погибну счастливой, зная, что ты останешься после меня. Я надеюсь, что ты сможешь продолжить наше дело, и будешь успешнее в этом, чем я. Я верю в тебя.

Она хотела сказать что-то ещё, но Шон не дал ей договорить: он легко размахнулся и проткнул лезвием её сердце, словно это было его привычной несложной работой. То, что раньше представляла собой Софи, вдруг распалось на множество кусочков, показавшихся мне сухими листьями, между которыми на мгновение замерли круглые капельки крови, принадлежавшие Джонатану и, наверное, каким-то другим людям. А потом они все опали, и я увидела, что это были вовсе не листья, а крылья мертвых мотыльков, испачкавшиеся кровью. Йозеф кинулся к ним и стал сгребать их руками, будто бы пытался собрать.

Патрисия повернулась к нам, и я подумала, что наша смерть должна быть ещё более внезапной, но такой же быстрой.

— Король думает, что лучше казнить, а королева желает продолжать шоу, — сказал Шон.

— Вы видели закон в действии. Права людей также защищаются, — обратилась к нам Патрисия и сделала несколько шагов к выходу, прежде чем скрыться. Я надеялась, что и Шон последует её примеру, но он проводил её взглядом и тут же резко развернулся на каблуках к нам.

— Я вообще работаю палачом, связь с людьми не входит в мою компетенцию, по правде говоря. Но раз Патрисия не пожелала заниматься этим самостоятельно, мне, страдальцу, придется разговаривать с вами.

Шон зачем-то пытался напугать нас, будто бы мы уже не испытывали невероятный страх. Наверное, тем самым он хотел вызвать восхищение у себя самого, что у него, несомненно, получилось, потому что он был в приподнятом настроении. Никто из нас ему не ответил.

— Не переживайте, с вами ничего не случится, мне нужно лишь убедиться, что вы не собираетесь никому рассказывать о сегодняшнем происшествии. Давайте попробуем использовать раздельный допрос, раз вы принадлежите к разным категориям граждан. Участница пока останется здесь, а остальные последуют за мной.

Они покорно встали и пошли за ним, даже парень с бородой, который так боролся за свою жизнь, не возражал. Возможно, нас всех еще сильнее напугал провал побега в лесу, ведь ничто так не разрушает надежду, как разрушенная вера в то, что всё может закончиться хорошо.

Когда они дошли до двери, Шон сказал:

— Мы будем разговаривать на улице. Надеюсь, никто меня не разочарует и не попробует сбежать, все равно догоню.

Я помотала головой, и, хотя Шон и стоял ко мне спиной, он, видимо, сумел это услышать.

— Вот и чудненько!

Когда они скрылись за дверью, я подошла к Йозефу, который так и сидел на полу. На всякий случай я обошла его спереди, чтобы посмотреть, нет ли и у него клыков. Может быть, вампиры могли озвереть не только от голода, но и от ярких эмоций. На горестном светлом лице Йозефа, казалось, никогда не могло быть клыков.

— Вот и всё, — сказал Йозеф, не отрывая взгляд от пола. Действительно, вот и всё. От человека остается тело, потом кости, и лишь через много-много лет он исчезает полностью, распадаясь на вещества и молекулы, которые когда-нибудь войдут в структуру другого живого существа или станут составляющими почвы. Во мне сейчас молекулы углерода, которые когда-то принадлежали кому-то или чему-то совсем другому. Может быть, я ношу сейчас элементы тираннозавра или вавилонского астронома. То, чем была Софи, гораздо быстрее пройдет трансформацию. Молекулы её крови не принадлежали ей, а мотыльки, в которых превратилось её тело, не поддавались обоснованию, заставляя поверить в чудеса. Я была уверена, что существование вампиров когда-нибудь сможет объяснить наука, но, увидев сухие крылышки вместо существа в телесной оболочке, я перестала надеяться, что у всего есть причина. Я вспомнила, что, когда Йозеф подарил мне мотылька в банке, он сказал, что это его часть, теперь мне совершенно расхотелось задумываться над истинным смыслом его слов. Может быть, вампиры состояли из множества ночных насекомых. Ещё час назад такие слова показались бы мне абсурдом.

— Она прожила долгую жизнь и даже сказала, что счастливую.

Я прикоснулась к его руке, и это оказалось совсем не страшно.

— Она могла бы жить вечно, — ответил Йозеф.

Осмысление гибели существа, срок жизни которого теоретически может быть ограничен лишь существованием человечества, выходило за пределы моего разума. Никто не готов к смерти, но каждый человек понимает, что его время ограничено, и когда-нибудь этот день настанет. Никто не знает, когда именно это случится, но каждый надеется, что это произойдёт в глубокой старости. Но если для вечной жизни достаточно не видеть солнечный свет и не нарушать законы, встретить смерть является такой же неожиданностью, как умереть в молодом возрасте от кирпича, упавшего на голову.

Мне хотелось сказать Йозефу, что она умерла незаслуженно, но в нескольких метрах от нас лежал Джонатан, к которому так и не приехала скорая помощь. Несмотря на старания Софи, вряд ли это был первый мертвец на её совести. Для развития личности важна не цель, а путь, который человек выбрал, силы, которые потратил и смелость, которую проявил. Это помогает осознать собственную значимость и попробовать приблизиться к познанию своей сути. Для окружающих, по большей части, важна именно цель. То, что Софи пыталась сдержать свою истинную сущность, делало ее, несомненно, лучшей среди вампиров, но это не искупало её убийство, даже если его спровоцировали внешние факторы. Триггером была я, и кровь Джонатана была на моих руках не только физически.

Я только сейчас подумала о том, что трогаю Йозефа рукой, испачканной в человеческой крови, а это может пробудить и в нем инстинкты убийцы. Но то ли он был сытым, то ли вампиры реагировали не на саму кровь, а на то, как она бьется в сосудах и на её тепло.

— Хочешь, мы поговорим о ней? Или хочешь, я уберу крылья и вытру кровь?

Я не могла утешить Йозефа словами, потому что не позволила бы себе быть лицемерной в такой трагичной ситуации. Я зря назвала то, что раньше составляло Софи, крыльями и кровью, и я надеялась, что он пропустит это.

Йозеф поднял на меня свои бессмысленные глаза, то ли не наполненные вовсе, то ли опустевшие от горя, и кивнул мне. Он взял меня за вторую руку. Наверное, он не видел моей вины в смерти Софи.

— Я расскажу. Когда говорю о ком-то, другие узнают о нём, и это увековечивает память о человеке. До тех пор, пока и слушатель не умрет.

Я кивнула. Мне хотелось увести его от этого места, но Йозеф отвернулся от меня, и его лицо стало совсем отсутствующим, каким было недавно, когда мы сидели за столом. Видимо, теперь он снова мысленно находился далеко не здесь и не замечал останков Софи. Я же всегда могла потерпеть.

— Мы познакомились три года назад, даже чуть больше, пока я ещё был человеком. Я всегда был болен, и головой и телом. Потом голова стала ещё хуже, когда у меня нашли метастазы в мозге. Сначала была просто меланома, её вырезали, но метастазы всё равно появились. Мне было больно, и я знал, что скоро умру, потому что всё время лежал в больнице. Но я тогда ходил и не стал тощим, как многие другие пациенты. Мне нравилось гулять по больнице, и меня ругали медсестры, что я хожу-брожу тут из отделения в отделение, когда мне нужно лежать в палате. Я думаю, они не со зла, просто у них такая работа. И однажды я дошел до станции переливания крови. Там была Софи, у неё были красивые серебряные пуговицы на платье с листьями, поэтому я с ней заговорил. Она рассказала, что она — вампир, и что она приходит в больницу покупать кровь, хотя это и незаконно. Ещё она рассказала, что недавно совершила плохой поступок и ищет, как его можно искупить, хотя бы чуть-чуть. Она бы хотела помогать в больнице, но знает как. Мне стало жалко её, и я рассказал ей, что скоро умру, и мне будет приятно, если она будет навещать меня. Потому что радовать тяжелобольного человека — это хороший поступок. И она навещала меня каждую ночь, разговаривала со мной и приносила мне подарки. Когда у меня стало плохо со зрением, Софи читала мне. Потом мне стало её жалко, и я стал думать, что зря хотел совершить хороший поступок для того, чтобы она совершила хороший поступок. Потому что она стала много плакать и расстраиваться из-за того, что привязалась ко мне. Я тоже так сделал.

Ветер резко открыл окно, и я испугалась, что это вернулся Шон или кто-то другой. Я почувствовала холодный воздух, и мои глаза заслезились то ли от температурного раздражителя, то ли от истории Йозефа. Я гладила его по руке, пока он говорил.

— Потом оказалось, что она почти всё наше знакомство добивалась того, чтобы ей позволили меня сделать вампиром, и я окончательно не умер. Ей много лет, и у неё ещё не было потомков, поэтому она имела право. Но я не нравился Патрисии. Однажды Софи даже уговорила её прийти и посмотреть на меня. Патрисия даже смеялась, хотя Шери сказала мне, что я это придумал, потому что Патрисия ни разу за свою жизнь даже не улыбнулась. Софи была настойчивой, как настоящая героиня, и добилась разговора с королем. Он — очень хороший, мы все его любим. Король разрешил ей обратить меня, и даже обнял меня, когда увидел. Потом Софи сделала меня вампиром, и я больше не умирал. Мы стали покупать кровь и жили хорошо до этого момента.

Я обняла его. По-настоящему, крепко, без попыток что-то вложить в свои объятия, а с искренним чувством. Я гладила его по волосам, а он положил голову мне на плечо, прикасаясь к моей пульсирующей шее. Я считала, что вампиров не должно существовать, тело рядом с нами было тому доказательством. Но это не означало, что все они были чудовищами по собственной воле, и их нельзя было жалеть.

— Софи была хорошей, — еще раз повторил Йозеф и осторожно отстранил меня от себя. Он улыбался, счастливо, как будто бы вдруг понял что-то по-настоящему важное, и вся его печаль ушла.

— И это главное, — сказал он и снова потянулся ко мне, чтобы поцеловать. Я смогла закрыть глаза, и наш поцелуй вышел совсем не таким, как в первый раз. Мы едва соприкасались губами, и я чувствовала волнение совершенно другого рода, будто бы это и был наш первый поцелуй.

Я вздрогнула, отодвинувшись от Йозефа, когда услышала непривычно громкий звук будильника, будто проехавшийся по всем моим нервам.

— О, черт, я совсем забыл.

Йозеф встал и подошел к полке, чтобы выключить массивный будильник, заключенный в деревянную рамку, похожую на надгробие с золотыми шпилями по углам, под его прозрачным циферблатом шевелились резные колёсики.

— Софи всегда на всякий случай ставила будильник за десять минут до рассвета. Она обычно вспоминала об этом раньше и закрывала все окна. Но теперь она умерла, поэтому только будильник напомнил об этом.

Вид у него стал скорее озадаченным, но я видела, что Йозеф снова заметно погрустнел.

— Я помогу тебе закрыть окна.

— Да, иди, закрывай, я пойду, скажу Шону, чтобы он зашел, а то он сгорит.

Если бы я была на месте Йозефа, я не стала бы предупреждать Шона, хотя, наверняка, он и так знал о рассвете. Я побежала закрывать окна сначала на этом этаже, потому что десять минут показались мне очень коротким сроком, и я боялась, что не успею. Сначала я не заметила, но оказалось, что сверху окон были тяжелые сплошные жалюзи, которые я закрывала с трудом, постоянно опасаясь, что где-то оставила щель для света. Для верности я прикрывала все массивными шторами. Я слышала, как на улице Йозеф звал Шона, но тот не откликался. Вскоре он вернулся.

— Ушел. И операторы ушли.

Йозеф не предал этому никакого значения, а моё воображение уже дорисовало причину, по которой их нет. Меня не оказалось в их числе, потому что я была участницей, а королева желала продолжения шоу. Вряд ли я увижу их ещё раз. Это не поселило в моём сердце столько боли, как рассказ Йозефа, но убедило в том, что, несмотря на то, что вампиры сами являются жертвами своего голода, их уничтожение предотвратило бы больше смертей и горя. В любом случае, уничтожение вампиров надо было начинать не с Йозефа, и так как я не верила в реальную возможность полной ликвидации, я и не думала всерьёз о том, что он может быть убит. Поэтому я закричала:

— Не смей ходить наверх! Я сама закрою все окна! Жди меня здесь и проверь, хорошо ли ты закрыл дверь.

— До рассвета есть ещё несколько минут, с моей скоростью, я точно успею с этим справиться.

Мне стало так страшно, что ещё кто-то умрет по моей вине, поэтому я активно замотала головой и даже встала в проходе на лестницу.

Йозеф едва заметно улыбнулся мне.

— Хорошо, я буду ждать тут.

Я побежала на второй этаж и стала заходить в комнату за комнатой, чтобы закрывать окна. Удивительно, зачем Софи и Йозеф их вообще открывали, если знали, что это может быть опасно. Я не успевала рассматривать обстановку комнат достаточно хорошо, но в основном они были похожи по интерьеру на первый этаж: темная деревянная мебель с белоснежными покрывалами, множество фигурок, фотографий и диковинные вещи, такие как пресс-папье и граммофон. Но попадались и совершенно выбивающиеся из общей картины предметы, я встретила несколько ноутбуков, телевизор и даже электрическую зубную щетку.

Когда я закончила и сбежала вниз, Йозеф был совершенно другим. Его лицо стало бледной тестообразной маской, а белки, наоборот, покраснели. Он сидел на кровати, и его руки безвольно повисли, а ноги были неестественно выпрямлены, будто бы он не сам принял позу, а его усадили на диван. Когда Йозеф поднял на меня голову, я вздрогнула и едва не закричала, потому что мёртвое не должно двигаться. Я понимала, что на рассвете все вампиры выглядят, как трупы, даже видела их по телевизору, но никогда не сталкивалась с этим по-настоящему, если не считать ту мимолетную встречу с королевой.

— Хочешь посмотреть открытки, которые собирала Софи?

Я хотела, чтобы он вновь выглядел, как человек. Йозеф постучал рядом с собой неповоротливой ладонью, и я медленно спустилась вниз к нему. Я не могла его винить за то, кто он такой, но, тем не менее, инстинктивно мне хотелось отодвинуться от него подальше, что показало бы моё отношение и обидело бы его. Когда я села рядом с ним, я ощутила запах — смесь воздуха из мясной лавки и пропавших продуктов в холодильнике. Йозеф протянул мне старый альбом с засушенными цветами на обложке, будто бы совсем не замечая в себе изменений. Я осторожно взяла альбом и стала листать пожелтевшие от времени страницы. Йозеф придвинулся ко мне и сам с интересом стал заглядывать в альбом, иногда показывая пальцем с синюшным кончиком на особенно любимые им картинки. Я видела черно-белых мужчин в шляпах на смешных велосипедах, женщин, игриво прижимающих мизинцы к губам, нарисованных девочек, кроликов и мышек, всех в красивых платьях и лентах. Иногда попадались призывы в армию со стройными солдатами, реклама сигарет, запрещенная в настоящее время, и даже изображения предыдущего короля. Мне нравилось перелистывать этот альбом, знакомиться с антуражем истории, но сосредоточиться мне мешал запах Йозефа. В этом можно было найти свою иронию, я смотрела на фотографии давно мертвых людей и на рисунки с канувшими в прошлое идеалами, ощущая запах мертвеца.

Йозеф был так сосредоточен на картинках, мелькающих на страницах, что казалось, будто он совсем забыл о происходящем. Я не могла это сделать, и периодически кидала взгляды на скопление мотыльков в углу и на настоящий труп у двери. Я даже решила позвонить в скорую помощь ещё раз, но всё не могла придумать формулировку. Вскоре я услышала шум приближающейся машины.

— Кто-то едет! Йозеф, они откроют двери, и ты сгоришь!

— Обычно мы с Софи не открываем дверь днём, но на всякий случай, запираемся в подвале. Наверное, это люди пришли за тобой.

Йозеф встал с дивана и взял у меня альбом. Он неуклюже подошёл к столу, будто бы не совсем умел управлять своим телом, и забрал полную чашку чая Софи. Было слишком оптимистично предполагать, что Йозеф перестал грустить. Выражение его лица менялось с трудом, но вещи Софи в его руках выдавали печаль.

Я подбежала к Йозефу и погладила его по холодной неприятной щеке.

— Пока, Эми, был рад увидеться с тобой.

Такая формальность меня немного обидела. Я кивнула ему. Мне хотелось кинуться к нему и обнять, попробовать отогреть, чтобы заглушить его горе, но Йозеф быстро развернулся и пошёл вглубь дома. Наверное, он хотел остаться один. В дверь громко постучали, но я подошла к ней только после того, как услышала, что Йозеф повернул замок. Когда я заглянула в глазок, то увидела Дуэйна. Я сразу потянулась в карман, шприц всё ещё был там. Мне бы хотелось, чтобы за мной прислали кого-нибудь более приятного, но я была рада, что меня заберут из этого оскверненного смертью места.

— Меня прислали посмотреть, что тут у тебя. Да и вообще, тебе домой пора.

Наверное, Дуэйн думал, что нас всё ещё могут снимать камеры. Вероятность того, что они были заранее установлены в доме вампиров, была минимальна. Тогда я убедилась, что операторы мертвы, потому что Дуэйн действительно приехал посмотреть, что здесь происходит, ведь съёмочной команде известно лишь то, что ночью я в компании Йозефа и пяти операторов поехала к Софи.

Дуэйн сразу стал заглядывать мне за спину. Я хотела выйти к нему на улицу, но вместо этого он сам успел просочиться в дом. Он толком не смотрел на труп Джонатана, уделяя больше внимания углам комнаты. Дуэйн кивнул в сторону мотыльков.

— Где второй вампир?

— Йозеф ушёл в подвал.

Уже озвучив свои слова, я поняла, какую глупость сказала. Дуэйн был охотником на вампиров, и ему не следовало говорить о местоположении Йозефа. Но, наверное, если Дуэйн откроет подвал, солнечные лучи туда не доберутся, а в подобной ситуации у человека нет шансов против вампира. Однако, оказалось, Дуэйн не был заинтересован в Йозефе.

Осмотрев все углы, за которыми могла таиться опасность, он перестал быть серьёзным, более того, его лицо стало пугающе весёлым.

— Так, сейчас мы с тобой приведём всё в цивильный вид, пока сюда не слетелись, как мухи, придурки с камерами и не наснимали скандальных новостей, а потом я отвезу тебя обратно в лагерь.

Дуэйн грубо взял на руки тело Джонатана и вынес его на улицу. Он сказал, что позвонит в скорую помощь, но вместо объяснения ситуации назвал какой-то код. Опасная работа Джонатана снимать вампиров на камеру наверняка закончилась так, как предсказывали его родители, которые, скорее всего, даже не получат его тело. Пока Дуэйн занимался им, я вспомнила об одном важном деле. Я нашла в интернете календарь восходов солнца и поставила будильник ровно за десять минут до рассвета. Потом Дуэйн сгреб в одну сторону крылья мотыльков и стал вытирать кровь Софи тряпкой. Сначала я подумала, что это неуважительно по отношению к Йозефу, но потом решила, что поощрять его безумие и горе тоже нехорошо, потому что по вампирским меркам, наверное, это было всё равно, что хранить в доме мертвое тело. Тем не менее, я сложила крылышки аккуратной стопкой на столе.

Перед уходом я нашла пустой листочек, где нарисовала сердечко, как из школьной тетради, надеясь, что Дуэйн не заметит. Но он увидел его и скривился.

— Живо в машину! Думаешь, если тебя по телевизору показывают, я буду ждать тебя?

Я залезла к нему в автомобиль, пропахший сигаретным дымом. Оказалось, что на второй машине приехали ещё два незнакомых мне оператора, один из которых рвался в машину к нам. Дуэйн орал на него, что меня нельзя снимать в таком виде, и чтобы он проваливал в свою «задохлую» машину. Я была уверена, он победит, и мы поедем вдвоем. Ведь действительно, я сейчас выглядела неподходяще для экранов телевизоров. Моё белое платье было в крови, которая должна была так живописно смотреть на нём, руки тоже ещё не обтерлись полностью. Над лобовым стеклом висело зеркало, но я не решалась заглянуть в него. В доме Йозефа я могла нервничать, бояться, переживать и расстраиваться, но, оказавшись вдали от места событий, я поняла, что полностью истощилась. Если передо мной упадёт огромный метеорит и уничтожит половину человечества, я и глазом не моргну. У меня было чудовищное, давящее ощущение вины где-то в глубине моей грудной клетки, но я даже не могла заставить себя думать об этом, не то, что проявить какие-то эмоции.

Дуэйн победил и сел в машину, зажав сигарету в зубах.

— Учти, что я на многое насмотрелась, и если ты будешь гнать, меня вырвет на лобовое стекло.

Дуэйн, что удивительно, прислушался и ехал медленно. Я заметила, что у него под сидением валяются тряпки, которыми он вытирал кровь Софи. Я дала охотникам больше крови, чем они рассчитывали. Я достала шприц, покрутила его в руках и, будто бы задумавшись, положила его на сидение рядом с собой вместо кармана. Я тоже не могла избавиться от ощущения, что нас по-прежнему снимают.

— Рассказывай.

Я ничего не утаила, но вела рассказ так, будто бы я действительно просила кровь для исследований. Дуэйн сказал вспомнить, как выглядело лезвие, которым казнили Софи, но я не смогла сказать ничего интересного для него.

— Ты молодец, справилась, как настоящий солдат.

Я посмотрела на него, он улыбнулся мне, но в этом не было тепла, будто бы по-настоящему улыбаться он и не умел. Он пытался приободрить меня, как ребенка, может быть, потому что я была возраста его дочери, хотя со своими детьми он и разговаривал совсем по-другому. Скорее всего, охотникам было нужно что-то ещё.

— Ты готова помогать нам дальше?

Я молчала, и он заметно напрягся, перестал улыбаться и полез в карман ещё за одной сигаретой. Я подумала, что если я откажусь, меня убьют, как свидетеля, словно в шпионском фильме. Но, наверное, я просто насмотрелась на убийства сегодня ночью, охотники были созданы для того, чтобы защищать людей, а не только бороться с вампирами.

— Когда у нас есть оружие и доступ к верхушкам общества вампиров, мы сможем убить нескольких из них. Смерть одного вампира — десяток нового оружия. Мы поднимем людей на восстание и уничтожим эту хищную свору. А если вдруг что-то пойдет не так, у нас есть пути к отступлению. Мы вытащим вас отсюда в любом случае.

Если у нас даже получится убить какого-то вампира, путей к отступлению больше не будет. Я не думала, что можно поднять народное восстание и уничтожить существ, которые правили нами всю историю. Но если убить даже нескольких, то в перспективе десятки и сотни человеческих жизней будут спасены. Если, конечно, вместо погибшего, не обратят другого.

— Я готова. Но не стоит на меня полагаться слишком сильно, я не уверена, что в следующий момент я не струшу.

— Мы умеем оценивать чужие силы.

Дуэйн остановил машину за несколько сотен метров до лагеря не заглушая двигатель. Он достал из кармана небольшой кинжал, длиною с мою ладонь с малахитовой ручкой якореобразной формы. Через лезвие шли несколько тонких трещин красноватого цвета, и я поняла, что недостаточно просто помазать оружие вампирской кровью, его нужно преобразовать как-то ещё.

— Держи. Этим недоразвитым придуркам, названным моими детьми, я передам оружие завтра, когда будет готово новое, а со мной тебе лучше больше не пересекаться.

Я спрятала кинжал в тот же карман, где раньше был шприц. Меня так легко было обыскать и найти компрометирующие меня вещи, но вряд ли бы это пришло кому-то голову. Мы стояли на месте, Дуэйн хотел сказать мне что-то ещё, но не решался. Я терпеливо ждала.

— Если струсишь, не выдавай моих детей, хорошо? Если нужно будет скинуть на кого-то вину, говори, что это я тебя пытался завербовать. Я подстроюсь под любую твою ложь.

Вот почему он напрягся. Все-таки любой родитель хочет защитить своих детей. Даже если сам отправил их на смертельно опасное мероприятие. Я кивнула.

Мы доехали до дома, Дуэйн дал мне свою куртку, в которой я почти утонула, чтобы другие участники не видели моего окровавленного платья. Наверное, это было не его решением, а приказом со стороны организаторов, потому что перед тем как выйти из машины, Дуэйн сказал:

— Всю дорогу я промывал тебе мозги, чтобы ты не трепалась ни другим, ни на камеру насчёт произошедшего ночью.

Я только успела захлопнуть дверь, как Дуэйн вдавил педаль в пол, и машина скрылась за деревьями. Было раннее утро, вряд ли кто-то не спал, разве что те, кто сумел сохранить привычку вставать с рассветом на работу. Я проскользнула в дом, но не успела зайти к себе в комнату, как из-за двери напротив выглянул Винсент. Я помнила, что когда мы пили, он говорил, что спит и ходит по своей комнате голым, и, казалось, лишь дверь скрывала от меня возможность убедиться в том, что он не соврал. Он обеспокоенно смотрел на меня, и я ему кивнула, не зная, как ещё показать, что я сделала то, о чём они просили меня. Я первая отвернулась и зашла в комнату.

В душе я долго отмывала от себя грязь и кровь, будто бы надеялась, что хлорированная вода поможет смыть и мою вину. Это не помогло, не заставило меня снова суметь что-то чувствовать и даже не расслабило. Я лишь поняла, как сильно устала. Когда я надела чистую пижаму и вышла за дверь, в моей комнате сидел оператор.

— Что вам нужно? — не скрывая агрессии, спросила я.

— Вы не могли бы сказать на камеру, что вы расстроились, что Йозеф не пришел к вам на стадион?

Я сначала не поняла, зачем мне это говорить, а потом увидела, что мои окна были закрыты черным картоном, который должен был имитировать темноту. Для зрителей этой ночи не было. Я рассказала оператору, как я обижена, что Йозеф не пришел, и как я ждала встречи с ним. Перед тем, как оператор ушёл, он спросил меня, не знаю ли я, где его коллеги. Я долго смотрела на него, прежде чем ответить.

— Понятия не имею. Может быть, задержались, чтобы что-то снять в другом месте.

Мне снова пришлось бесчеловечно соврать. Может быть, они были его друзьями, а может теперь он беспокоился о себе. Но что поделать, таковы были правила шоу.

8 глава

Звон бьющегося стекла застал меня врасплох, я вскочила с кровати, толком не понимая, где я нахожусь, и что должна делать. Я задела кружку, которая, видимо, стояла на полу, и снова услышала, как вдребезги бьётся посуда. Потом я увидела Дебби и Рене, которые стояли около моей двери.

— Доброе утро, Эми, — сказал Рене.

— Прости, я задела локтем стакан Рене, и ты, видимо, проснулась от шума.

Я, наконец, осознала, что происходит, и постаралась сделать своё лицо менее диким. На полу рядом со мной стояли тарелки с фруктами и бутербродами, окруженные водой и керамическими осколками, а рядом с Рене осколки были цветными и стеклянными. По крайней мере, содержимое своего стакана он успел допить, прежде чем Дебби его задела. У меня сложилось впечатление, что это было сделано не случайно.

— Чего вы пришли? — спросила я не слишком дружелюбно, расстроенная своим прерванным сном и беспорядком в комнате.

— Чтобы накормить тебя завтраком, дорогая.

Рене ловко поднял тарелки с пола ровно за мгновение до того, как до них должна была добраться вода. Он поставил их на мою чистую кровать и сам сел рядом. Дебби присоединилась к нему. Я пошла в коридор за тряпкой и веником, когда я вернулась, Дебби ела один из бутербродов, а Рене — виноград. Меня разозлило такое вторжение в моё личное пространство, и даже завтрак, который изначально они принесли для меня, не радовал. Пока я собирала осколки и вытирала пол, в комнату, как ни в чём не бывало, зашел Винсент, в руках у него была тарелка с жаренной рыбой, запах которой тут же заполнил всё пространство. Он сел на тумбочку около моей кровати, предварительно подвинув её удобнее для себя.

— Может быть, пойдем поедим в столовой? — спросила я.

— Да не, не хочу, — непринужденно сказала Дебби.

— Тем более, я не голоден, — Рене потянулся за долькой мандарина.

— В столовой дурной запах и дурное ощущение причастности к обществу людей, которым давно всё равно на свою жизнь.

Мне вдруг стало смешно, моя злость оставила меня, и я протиснулась на кровать между Дебби и Рене. Я взяла один из бутербродов, а Рене положил мне в рот дольку мандарина, и я не стала сопротивляться.

— Мы беспокоились о тебе, малышка, когда ты пошла на свидание с Йозефом, — сказала Дебби, и, несмотря на то, что она лгала на камеру, в её словах не было лицемерия.

— Со мной всё в порядке, я долго его ждала, но он не пришел. Потом меня довёз до лагеря ваш папа.

Я пыталась передать им тайное сообщение, чтобы они встретились с Дуэйном, но они даже не переглянулись.

— Надеюсь, он не был слишком большим козлом.

— Вряд ли не был, иначе это был не наш отец, а дух-обманщик, принявший его облик.

— Да нет, мы доехали вполне удачно.

Моё очередное послание было проигнорировано снова.

— И что, Йозеф даже не написал, почему не пришел?

— Написал ночью. Сказал, что у его создательницы Софи были какие-то неприятности.

Мы вместе позавтракали, а потом они ушли гулять по лесу. Меня тоже звали с собой, но я отказалась. Я не хотела оставаться наедине со своими мыслями, поэтому позвонила сначала папе, потом Одри, потом маме. Все беспокоились обо мне, но ни с кем не вышло поговорить откровенно, от этого общение выходило бестолковым и коротким. Я взяла книгу и провалялась с ней целый день в гамаке, который кто-то радушно повесил во дворе. Днём ко мне присоединился Курт, он сел на скамейку недалеко от меня, тоже уткнувшись в книгу. Мы не сказали друг другу ни слова, но всё же было ощущение общности, которое так не нравилось Винсенту. Нас почти никто не трогал, лишь Нина подошла к Курту и демонстративно предложила ему сыграть с ней в бадминтон. Он вежливо отказался и поблагодарил за приглашение. Меня Нина проигнорировала, либо до сих пор злилась на мой отказ, либо же ей не нравилась моя связь с вампиром.

Периодически перед моими глазами появлялись моменты вчерашнего дня: Софи, разливающая чай и плачущий Йозеф, мертвые губы оператора и отчаянные губы девушки, которая пыталась вдохнуть в него жизнь, медленно наполняющийся шприц и улыбка Шона, мои руки в чужой крови и взрыв из крылышек и красных капель. Я пыталась отгонять от себя эти воспоминания, сосредотачиваясь на странном сюжете книги о мальчике, который изменил все имена на названия звёзд. Вечером, к моей радости, меня снова начало клонить в сон, и я решила воспользоваться этой возможностью ни о чем не думать. Я не знала, что ждёт меня сегодня ночью, придет ли Йозеф или кто-то ещё, поэтому поставила будильник на десять вечера, чтобы хотя бы проверить обстановку и позвонить Йозефу.

Мне снились беспокойные сны, будто бы я то прячусь в своем собственном доме от маньяка, то вдруг убиваю ножом какую-то продавщицу молочных продуктов, не сделавшую мне ничего плохого. Я проснулась до будильника от жуткого ощущения, что кто-то смотрит на меня. Я всё не могла заставить себя открыть глаза и надеялась, что просто кто-то из моих странных друзей снова нагло вошёл в мою комнату.

— Ты посмотри, как она сладко спит!

Я открыла глаза и увидела, что прямо рядом со мной, на моей постели, сидит король Габриэль. Не полностью отойдя от страха, я снова закрыла глаза и закричала во весь голос.

— Ой, да успокойся, никто тебя не съест.

Говорила женщина, я перестала кричать и приоткрыла один глаз. Шери сидела на подоконнике, высоко задрав ногу на противоположную раму. Она помахала мне рукой с браслетами и кольцами, искрящимися от блесток.

— Прости, что напугал тебя!

Король широко улыбнулся мне, приподняв брови, видимо, надеясь таким образом выглядеть дружелюбнее. Я ещё не успела ничего ответить, как дверь комнаты открылась, и из-за неё показался Винсент.

— Ты кричала, всё в порядке?

Потом он увидел короля и покорно склонил голову.

— О, простите, мой король, что побеспокоил вас.

— Ничего страшного, у нас все в порядке! Иди.

Когда король повернулся к нему, он по-прежнему улыбался так же широко. Винсент ещё раз извинился, мне показалось, чрезмерно демонстративно, и закрыл дверь, но я не слышала, чтобы он отходил от неё. Меня охватил ужас оттого, как я отреагировала на присутствие короля, я попыталась встать с кровати, но он замахал рукой, показывая, что я могу оставаться на своём месте.

— Простите, что закричала, мой король, просто мне снился плохой сон, и я не сразу сообразила, что не сплю.

— По тому, как ты вздыхала, я подумала, что тебе снятся мальчики.

Мне стало жутко из-за того, что Шери снова следила за мной. Как долго они стояли у моей кровати?

— Ты ни в чем не виновата, мы же не предупреждали о своём визите. Я так переживал за тебя! Я-то знаю, что произошло вчера ночью. Такое юное нежное создание не должно было попасть в подобную историю.

Интонация короля всегда была вычурно эмоциональной, казалось, без восклицаний он вообще не разговаривает. Его вид тоже был странным, на его голове криво красовалась корона, а одет он был в кожаную рубашку и штаны. Не будь он королём, мне было бы стыдно идти с ним в одной компании по улице. Но он был королём, поэтому внушал трепет.

— Я только хотел убедиться, что ты никому не расскажешь об этом ужасном происшествии. Ты же понимаешь, как мне самому обидно за Джонатана Пренсиса, он пал жертвой невежества вампира, который позволил себе полуголодное состояние. Ах, Джонатан, Джонни! Мы выслали его семье деньги и соболезнования, а его убийца больше никого не потревожит.

Казалось, ему действительно жаль, что это случилось, король выглядел расстроенным. В отличие от Шери, которая смотрела на меня с глуповатой насмешкой.

— А как же другие операторы? Те, что ушли с Шоном?

— С ними всё хорошо! Шон отвёл их на студию. Или ты мне не веришь? Правда? Хочешь, позвоним Шону на студию, и ты спросишь у него всё сама?

Когда король спрашивал, верю ли я ему, его голос, при всем своем дружелюбии, показался мне угрожающим. Но я верила ему. Если что-то и произошло с теми людьми, то по вине Шона, а не по велению короля. Моя вера была странной, ведь я сама была жива лишь, потому что королева хотела продолжения шоу. Король говорил Шону казнить нас. Я покачала головой.

— Умничка, — сказала Шери.

Король всё смотрел на меня, будто бы ожидал чего-то ещё. Казалось, он не жалеет своё государственно важное время, и готов так сидеть до следующего утра. Может быть, он понял про время нечто такое, что не было подвластно мне с моей короткой жизнью, подходящей к концу. Он ожидал, а не торопил меня, но это всё равно нервировало.

— Мой король, конечно же, я никому не скажу. Убийца был справедливо наказан, и я не вижу смысла больше об этом говорить.

Король кивнул мне, но выражение его лица не изменилось. Я испугалась, что я не знаю чего-то очевидного об этикете вампиров и людей и упустила что-то важное.

— Габриэль, банка, — требовательно сказала Шери. Мне было странно слышать, что она называет его просто так, по имени, хотя по телевизору даже более старшие вампиры обращались к нему уважительно. Наверное, с создателем формировалась действительно крепкая связь, похожая на отношения родителя и ребенка.

Шери спустилась с подоконника, наступив мне на ноги, перегнулась через кровать и достала банку с мотыльком. На этот раз он не был мертвецки вялым, мотылек завис в центре банки в виде серой вибрирующей точки, то и дело, стукаясь о стенки крылышками. Шери его потрясла, и он свалился на дно, более не пытаясь взлететь.

— Точно, спасибо, дорогая. Это опасный подарок. Больше не бери такое, хорошо? Ты поняла меня?

Он все ещё улыбался, но мне стало страшно. Наверное, я узнала вампирский секрет про эту странную связь их тел с мотыльками, и теперь мне грозило какое-то наказание. Я не знала, так ли это, но король в любом случае хотел защитить свой народ. Настораживало то, что в эфире не показали, как Йозеф дарил мне этого мотылька, а значит, вампиры просматривали все отснятые пленки.

— Конечно, поняла. Я просто не знала, что нельзя брать такой подарок.

— Вот и славно!

Король встал с кровати. Я тоже хотела, наконец, вылезти из-под одеяла, потому что мне казалось, что я не имею права лежать, пока он стоит, но я не успела. Король исчез так быстро, будто бы вдруг вспомнил, что я не стою его времени. А вот Шери задержалась.

— Нравится твоя пижама.

— Спасибо.

— Тоже хочу такую.

— Тебе написать адрес магазина?

— Может, ты мне просто её подаришь?

Я знала, что я не могу ей отказать. Мне не было жаль моих вещей, но сам факт того, что она хочет, чтобы я сняла с себя одежду и отдала её, унижал меня.

— Подарю. Завтра ночью я тебе её отдам, когда она будет чистой.

— Давай сейчас. Сама постираю.

Я через силу кивнула, пытаясь убедить себя, что в этом нет ничего оскорбительного. Если бы Одри или даже Дебби попросили бы подарить им какие-то мои вещи, я бы, не колеблясь, согласилась. Но с Шери мы не были подругами, более того, она принадлежала к правящей расе. Король Габриэль утверждал, что у власти находятся лишь несколько вампиров, а остальные имеют такие же права, как и люди, но все знали, что это не так. Я взяла новую одежду и зашла в ванную, чтобы переодеться. Пока я была там, я слышала, как Шери ходит по моей комнате и трогает мои вещи.

Я протянула Шери пижаму, и она кинулась обнимать меня, заставив моё сердце бешено колотиться.

— Спасибо, спасибо! Одену ее на ваш следующий конкурс! По секрету, оденься поудобнее. А вот тебе в обмен мой браслет. Правда, красивый?

Она сняла с руки золотой браслет, состоящий из множества тонких цепочек, на которых висели безвкусные разноцветные сердечки. Мне это казалось не обменом, а подачкой.

— Спасибо.

Шери перестала меня обнимать и снова полезла к окну, совершенно игнорируя дверь в моей комнате.

— Ну и дурочка же ты, — сказала она, прежде чем окончательно исчезнуть. Я так и не поняла, издевалась ли она, или я действительно была заносчивой дурочкой. Первый вариант оказался бы приятнее, потому что затрагивал гордость людей в целом, а не конкретно мою.

Мне снова захотелось лечь спать, чтобы забыться, но я не могла позволить себе стать такой ноющей девочкой, чахнущей, как над золотом, над своими проблемами. Я должна была сделать всё, чтобы не думать о них, и для этого было вовсе не обязательно запираться от внешнего мира, пытаясь погрузить себя в сон или в мир книг. Я уже позволила себе такой перерыв на целый день, и теперь, наконец, должна была делать то, что мне положено.

Я позвонила Йозефу. Его голос был грустным, и сам он был каким-то заторможенным, если бы Йозеф был человеком, я подумала бы, что он только что проснулся. Он не хотел приходить ко мне, объясняя это занятостью. Ему явно не хотелось говорить о вчерашней ночи, поэтому и я не знала, что ему сказать. Я спросила, закроет ли он все окна, когда прозвенит будильник, и сможет ли завести его снова. Я пообещала написать ему сообщение с напоминанием об этом. Через силу я неловко спросила о том, не забыл ли он выпить донорскую кровь. Я не знала, как часто питались Софи и Йозеф, но его не смутил мой вопрос, он уже сделал всё, что нужно. Кратко я рассказала ему о приходе короля, акцентируя внимание на мотыльке, но, казалось, Йозефу это было сейчас безразлично. Разговор не складывался, я думала класть трубку, но мне вдруг стало так обидно от того, что ему плохо, а я даже ничего не могу сказать, поэтому я все-таки спросила:

— Тебе грустно?

Йозеф промычал что-то, видимо, являющееся положительным ответом.

— Мне тоже. Не так, как тебе, но я грущу вместе с тобой.

— Спасибо, грустить вместе, наверное, не так обидно.

— Что ты на самом деле делаешь сейчас? Может быть, я могу побыть с тобой хотя бы по телефону?

Йозеф ответил не сразу, оказалось, и ему не так легко озвучивать свои мысли, как мне подумалось с первого взгляда.

— Я хотел посмотреть шоу, но сразу наткнулся на выпуск о прошлой ночи, где были Софи и Шон. Я передумал. Хотел почитать книги, но это все книги Софи.

Когда я проматывала кадры вчерашней ночи, там ничего не показали про Софи. Операторы в тот момент даже ничего не снимали. Видимо, у Софи в доме всё-таки были камеры, установленные до нашего прихода.

— Йозеф, но в интернете не показывали прошлую ночь. Мне пришлось соврать на камеру, что мы не встретились.

— Я смотрел по каналу только для нас, — не задумываясь, Йозеф ответил то, что не следовало говорить участнику. Не было смысла выяснять что-либо ещё, мы все были, как на ладони, даже яснее, чем я предполагала. Вампиры рассматривали меня под лупой со всех сторон, и не было больше никакой трагедии, которая могла возмутить зрителей.

— Но что ты сейчас делаешь, Йозеф?

— Сижу у книжного шкафа на полу и смотрю, как по стене ползет муравей.

— Хочешь, я почитаю тебе? Правда, у меня с собой всего несколько книг, так что выбор небольшой. Но если вдруг тебя совсем не устроит мой вкус, я могу найти что-нибудь в интернете и почитать с ноутбука.

— Мне нравится слушать.

И я читала ему несколько часов, отчаянно пытаясь придать своему голосу выражение и не сбиваться. Йозеф ничего не говорил, но я чувствовала, что он слушает. Иногда я вставала и ходила с книгой по комнате, чтобы избежать сонливости, которая преследовала меня целый день. Под конец, я все-таки начала путаться в словах. Когда буквы стали едва различимы из-под моих полузакрытых век, я, наконец, услышала голос Йозефа.

— Спокойной ночи, Эми. Спасибо тебе.

Я так и заснула с телефоном около уха.

9 глава

Я, наконец, проснулась с утра, и первой моей мыслью было, что я не встретила с Йозефом рассвет, а он забыл закрыть окна. Но когда я набрала его номер, Йозеф сразу взял трубку и попросил не отвлекать его от просмотра передачи про нелетающих птиц. Мне показалось, что это абсурдный сон, но я убедила себя, что необязательно всё должно заканчиваться плохо.

Весь день я провела расслабленно, будто бы скучающий студент в общежитии, которому необязательно ходить на занятия, чтобы получить аттестат. Мы посмотрели с Винсентом странный фильм про старика, который считал себя инопланетянином, но оказалось, что на самом деле он ребёнок в камере сенсорной депривации, поиграли с Рене в бильярд, где он поддался мне все шесть раз, и приготовили с Дебби самую уродливую пиццу, которой она ни с кем не поделилась. Мне было весело, я будто бы совсем забыла о своей грусти и вине, и на смену моей печали пришли привычные мысли о том, как же бесполезно я трачу свое время. Однако я не могла полностью окунуться в беспокойство из-за них, потому что мне было слишком хорошо проводить это время с Дебби, Рене и Винсентом.

Сегодня должен быть конкурс, но нас не предупредили заранее, в чём его суть. Я послушалась совета Шери и надела удобные короткие шорты, футболку и кроссовки, все в бело-розовых тонах, чтобы не забывать свой образ. Я чувствовала себя похожей на молоденькую продавщицу мороженого на солнечном пляже, в этом было своё очарование и стыд. Нас забрали ранним вечером, но не повезли в сторону стадиона. Фабьен пыталась узнать у водителя, куда мы едем, но её попытка оказалась безуспешной.

— Я надеюсь, что нас везут в клуб. Мы должны будем танцевать и флиртовать, и люди будут смотреть на нас в ожидании пикантных подробностей — сказал Рене. Дебби тут же подключилась:

— А я надеюсь, что нас везут на вертолетную базу, чтобы мы прыгали с парашюта. Я так это и не попробовала, но всегда хотела, а людям будет интересно смотреть на наш страх.

— Я надеюсь, — сказал Винсент, — что нас выкинут голыми в разных частях музея изобразительного искусства, чтобы мы шокировали публику, показывая зрителю, как несовершенен образ настоящего человека по сравнению с взглядом художника.

— Мне бы хотелось, то есть, я надеюсь, — осеклась я, зная, что мне оставляют место для моей реплики, но правила игры я ещё не могу менять, — что нас отвезут в планетарий, чтобы зритель мог увидеть, как ничтожны наши жизни в рамках вселенной, и ему было легче голосовать.

— А я бы хотел, чтобы вы заткнулись, — сказал Бен, который, хотя и носил ирокез, выглядел теперь скорее мрачно, чем агрессивно. А ведь изначально он показался мне довольно добрым. Наверное, всех раздражало, как Рене, Дебби и Винсент непосредственно ведут себя, да теперь и я вместе с ними. Остальные воздержались, только Джулия, незаметная подруга Нины с вечным насморком и дрожащими руками, вдруг хмыкнула.

Оказалось, что ничьи надежды не сбылись. Нас снова привезли в лес, казавшийся менее диким и более просматриваемым. Скорее, это было огромное поле, в котором периодически встречались деревья, где-то совсем близко друг к другу, а где-то лишь редкой просекой. Отчетливо была видна рука человека не только по искусственной посадке деревьев, но по хаотично переплетенным веревкам между ними, насыпям песка и недавно вырытым ямам.

Нас собрали вместе со второй командой, чтобы объяснить правила предстоящего испытания. Вскоре нас ожидала командная игра с индивидуальным рейтингом. Мы должны будем скрываться в лесу, охотясь на членов противоположной команды, которых нужно будет ловить и отводить в плен. Осаленным считается тот, до кого дотронулись двумя руками, он становится пленником, которого нужно довести до своей базы. Пленник не имеет права вырываться, но ему могут помочь другие члены команды, если дотронутся до него по пути до базы. Тот, кто оказался в плену на базе, выбывает из игры, в остальном тебя могут салить бесконечное число раз. В конце складывается общий рейтинг каждого члена команды из количества осаленных участников, освобожденных товарищей и помощи другим в поимке противников. Отнимаются баллы за попадания в плен. Бить друг друга и наносить прочий ущерб, запрещалось, за нарушение этого правила могли дисквалифицировать. Простые и пугающие правила для взрослого человека. Я была уверенна, что многие будут протестовать, особенно те участники, которым за тридцать. Но они, наоборот, слушали особенно внимательно.

Победителю доставался особый приз — личная встреча с королевой. Нам намекнули, что мы сможем попробовать даже о чём-то просить её. Я увидела, что папа впервые за игру оживился. После объявления награды он несколько раз уточнял правила, и даже, наконец, принял свою руководящую роль, пробуя организовать командную работу. Для меня он тоже уделил время.

— Детка, помнишь, я говорил тебе, что королева может помочь? Кто-то из нас должен выиграть этот конкурс любой ценой. Мы в разных командах, это будет сложно, но мы должны попробовать. Любой ценой, понимаешь?

Я не была уверена, что я хочу выигрывать любой ценой, да и вряд ли это было возможно. Может быть, я могла лишь помочь выиграть папе. Мои чрезмерные эмоции будто бы избирательно выжгли зоны мозга, отвечающие за инстинкт самосохранения, и я совершенно перестала думать о возможности победить. Даже с Йозефом я теперь была вовсе не из-за того , что надеялась, стать вампиром, Дебби отняла мою надежду.

Однако кое-что всё-таки смогло меня взбодрить. Я видела, что возможность встретиться с королевой взбудоражила многих участников, в том числе и моих друзей. Они заметно повеселели, стали азартнее и злее, будто бы заранее знали, что победят. Кто именно из них выиграет, им было неважно, хотя Рене и сказал, что если по какой-то счастливой случайности победит Винсент, он будет искать выход из этой реальности, потому что забрел в другой мир. Дебби его поддержала. Но на самом деле это был фарс, я была уверена, что неважно, кто из них доберется с оружием до королевы. Когда они только получили возможность убить вампира, я не знала, метили ли они так высоко, но теперь они не упустят свой шанс. Я понимала, что это — поступок смертника. Поэтому мне даже захотелось выиграть этот конкурс, чтобы никто из них не добрался до королевы. Я сомневалась в своих возможностях, но сохранила у себя эту мысль.

Генрих тоже пришел в ажиотаж от этого испытания, хотя это было едва заметно по его каменному лицу, но я видела патологичный блеск его глаз и чрезмерную резкость движений. Он тоже собрал вокруг себя людей, убеждая, что кто бы ни выиграл в конкурс, для начала им нужно держаться вместе. Он не позвал только нас, и я не понимала, как так вышло, что мы стали вдруг врагами. Все слушали Генриха, и только Курт отказался от командного взаимодействия.

— Я бы тоже хотел выиграть, и не считаю достойным поступком обманывать своих коллег по команде в начале, зная, что предашь их в конце.

Ему было всего девятнадцать, а он старался вести себя, как совершенно взрослый мужчина, у него почти получалось не выглядеть смешным. Генрих принял его отказ без злобы. Может быть, он и сам не хотел видеть под своим подчинением человека, который понимает его план, потому что Нина, Фабьен, Бен и Джулия смотрели на него с щенячьей надеждой, будто бы считали, что он всех спасет даже после слов Курта.

— Эми, ты с нами, — повелительным тоном сказала Дебби. У меня снова промелькнула веселая романтичная мысль, что с ней я пойду, куда угодно. Хорошо, что на этом мои размышления оборвались.

Мы зашли в темнеющий на глазах лес, искусственный свет которого вдруг ослепил нас яркой вспышкой. Его зажгли, и я увидела, что на ветвях деревьев, в траве и даже в ямах прикреплены тысячи фонариков, которые делают лес ярче дневного света. Я долго моргала, прежде чем привыкла к ярко-белому цвету. Сколько же средств было затрачено на то, чтобы нашу игру могли увидеть и вампиры. Вокруг не было зрительного зала, люди будут смотреть на нас только через экраны. Но я не удивлюсь, если вампирам будет разрешено гулять по лесу прямо во время соревнования. Может быть, они могут даже вмешиваться в него.

Наши команды развели на противоположные стороны леса. До старта игры мы стояли вместе, я вглядывалась в лица своих соратников по команде, на них читался страх, доступный только взрослым в детской игре. Лишь мои друзья веселились, будто они — школьные задиры, которые только рады погонять других детей. Я чувствовала страх лишь, когда представляла, что они победят, и лёгкое волнение за папу, для которого была важна наша победа. Сама игра меня не волновала, потому что я знала, что медленно бегаю, плохо управляю своим телом и склонна впадать в панику в стрессовых ситуациях. У меня не было шансов, поэтому я могла не волноваться за свой результат в игре.

Когда жеманный голос ведущего объявил о начале игры, наша команда разделилась. Генрих и его компания пошли по одному краю леса, мы — по другому. Курт направился в нашу сторону, но вскоре затерялся среди деревьев. Дебби дёргала за веревки, свисавшие с ветвей, будто проверяя их пригодность. Пару раз она, держась руками за веревку, залезала на деревья. Рене же, наоборот, смотрел на землю, разглядывал ямы. Он также несколько раз спускался в них и благополучно вылезал, даже не запачкав свои брюки, бросающиеся в глаза невероятной аккуратностью для леса. Винсент осматривал обстановку на уровне своих глаз. Они разделили обязанности, но я не представляла, как им удалось договориться об этом и делать все так слаженно. Возможно, я просто романтизировала их образ охотников и в каждом их движении видела бойцов, выращенных их отцом.

Когда мы дошли до небольшой поляны посреди леса, Винсент жестом велел остановиться. Мы сгруппировались за кустом и стали вглядываться в просвет между деревьев напротив, будто любопытные дети. Рене присел на корточки, а Дебби села верхом на его плечи. Первое время только по внимательному взгляду Винсента я видела, что там что-то происходит, сколько я не всматривалась, я ничего не различала, кроме серых стволов деревьев и навязчивого света ламп. Я увидела движение только за несколько секунд до появления большей части моей команды, бегущей от кого-то в лесу. Среди них рядом с Генрихом бежала Эрика, участница папиной команды. Вокруг её головы был повязан красный платок, оповещающий о том, что она взята в плен и обязана следовать за тем, кто её осалил. У Эрики был диагностирован СПИД, и она была активисткой борьбы за права больных. Когда я прочитала про неё на сайте шоу, мне стало как-то по-особенному грустно. Наверное, её борьба оказалось безуспешной даже в среде близких. Конечно, могли быть и другие причины, почему за неё не проголосовали, но эта приходила на ум в первую очередь. У больных людей всегда было меньше шансов получить свои голоса. Однажды я видела чьи-то размышления в интернет-журнале, не заболеет ли вампир, если будет пить кровь Эрики, и меня ужаснула такая бестактность. Когда я смотрела на Эрику издалека, она вовсе не выглядела больной, лишь расстроенной, потому что попала в плен.

Вслед за моей командой выбежало несколько участников противоположной. Я увидела папу, он схватил Фабьен, она даже не успела попробовать осалить его. Вслед за этим мы потерпели ещё одну неудачу: Жоэль, талантливый, но ещё совершенно неизвестный футболист, осалил Нину. Но он не успел скрыться вместе с ней, Генрих рывком бросился в его сторону и дотронулся до Нины, освободив её из плена. После общей суматохи, понеся потери, обе команды разбежались в разные стороны.

Все трое моих друзей вдруг сорвались с места и побежали в сторону вражеской команды. Я не успела сообразить, почему именно сейчас, но мне ничего не оставалось делать, кроме как последовать за ними. Обычно я внимательно смотрела под ноги, опасаясь споткнуться о малейшее препятствие, но сейчас я бежала легко и свободно, будто бы тоже была бесстрашной, как Дебби. Мне стало весело, наверное, так чувствуют себя бегущие дети, не знающие цели своей погони. О подобных ощущениях я могла лишь догадываться, потому что даже в детстве я была серьезным ребенком. Когда я догнала остальных, Винсент одевал красный платок на Меган, которая недавно так поразила меня своей игрой на скрипке. Она улыбнулась Винсенту, показывая, что все нормально, но его лицо осталось непроницаемым. Неподалеку я увидела Рене, Бригитту и Альфреда, хмурого медбрата, носившего штаны цвета хаки и походный рюкзак. Но, судя по тому, как нелепо он пытался защититься от тощего щеголеватого Рене, его военный вид был лишь фарсом. Бригитта ютилась за его спиной, прячась от Рене и пытаясь найти момент для нападения. Казалось, что они танцевали какой-то странный шаманский танец, в котором Рене был вождем. В конце концов, он все-таки осалил Альфреда, который, уже будучи пойманным, перекрыл дорогу Рене к Бригитте, и та сумела сбежать.

— Это не по правилам! Ты уже в плену! — мой голос прозвучал неожиданно взвинчено.

— Я всего лишь оступился, и не виноват, что он не смог меня обойти, — сказал Альфред, едва сдерживая хитрую самодовольную улыбку.

Я издала что-то среднее между визгом и рычанием, без слов показывая мое негодование.

— Какая злая ирония! Мужчина жертвует собой, чтобы дать возможность женщине спастись, а она уходит, не попытавшись ему помочь. Нет, даже не оглянувшись, — сказал Винсент.

Рене подвел своего пленника к нам, многозначительно смотря то на Альфреда, то на Меган, пытаясь показать Винсенту, что его улов более успешен, но не дождался реакции.

— Может быть, пойдем на базу? — робко спросила Меган. Наверное, она не хотела выигрывать приз в этом конкурсе и была рада, что её так быстро поймали.

— Не будем тратить на это время, — сказал Рене.

— Но ведь наших пленников тогда могут освободить!

— Ты, правда, так думаешь? — я и не подозревала, что безразличие может быть пафосным, но у Винсента получилось сказать именно таким образом.

— Лучше найдем Дебби.

В этот момент послышался свист, и я сразу поняла, что его издавала она. Рене и Винсент пошли в ту сторону, Меган и Альфреду пришлось следовать за ними. Мы не особо торопились, а значит, с Дебби всё было в порядке.

Она стояла под деревом и с кем-то разговаривала. Я ожидала, что на этой игре кто-нибудь сойдёт с ума, но это точно не Дебби. Подойдя ближе, я увидела её собеседника. Это был Лени, он сидел на ветке дерева высоко над её головой.

— Слезай, и тогда твоя кончина будет быстрой и безболезненной, — Дебби веселилась, и в этот момент она показалась мне похожей на собаку, загнавшую кота на дерева.

— Нет, нет, я лучше посижу здесь, — меланхолично ответил Лени.

— Слезай-слезай, у тебя нет шансов, мы всё равно тебя съедим.

Видимо, и у Дебби возникли ассоциации с животными. Мы подошли к дереву, и я с разочарованием подумала, что не забралась бы даже на него. Винсент обошел дерево, примеряясь, чтобы залезть, но Дебби стукнула его по руке, стоило ему только прикоснуться к ветвям. Рене даже не взглянул на Лени, наблюдая только за Дебби. Он улыбнулся.

— Знаете, если вы полезете за мной, у меня будет большое преимущество, потому что я сверху и осалю вас быстрее.

— Невероятно.

— Ну, вы сами понимаете, что это так. Вы, конечно, тут же освободите из плена павшего друга, но, когда полезете снова, я опять осалю первым. И так до бесконечности, пока я не выиграю конкурс, потому что каждая ваша поимка будет плюсовать мне балл.

— Сейчас я стяну тебя, и ты полетишь головой вниз.

— А может, подожжем дерево? — предложил Винсент.

— А давайте поучим нашу малышку охотиться? Стащим его с дерева, и пусть Эми его салит и добивает.

Винсент кинул короткий тревожный взгляд на Рене, успев понять что-то недоступное мне. Он тут же принял его сторону.

— Превосходная идея! Мы будем, как кошки, которые ломают хребет мышкам, и смотрят, как котята их добивают.

— Нет! — сказала Дебби неожиданно зло, — если вы надумали выигрыш за моей спиной, чтобы увидеться с вашей обожаемой королевой, то хрен вам! Я не уступлю никому свою жертву!

Они слишком хорошо читали мысли друг друга. На самом деле они соревновались между собой за выигрыш не только ради тщеславия, но и чтобы защитить остальных. Даже при всей своей самоуверенности они считали попытку убийства королевы, если не смертельным, то крайне опасным делом. Дебби схватилась за ствол дерева и полезла наверх.

— Не стоит ко мне приближаться, ещё раз повторяю. Я вам по секрету скажу, как последний трус, на самом деле я тут в качестве приманки, на вас уже готовится командное покушение.

Но болтовня Лени ему не помогла. Когда Дебби оказалась рядом с ним, он действительно попытался осалить её из своего выигрышного положения, но Дебби махнула веревкой, свисающей с дерева у него перед носом, заставив его уклониться. Он нелепо обманулся, и Дебби схватила его за ногу.

— Вот это обидно, — сказал Лени. А Дебби крикнула:

— Ха!

Потом она спрыгнула с дерева и показала Рене язык.

Мы отправились дальше. Мы, победители, шли впереди, наши пленные молча плелись за нами. Будто бы мы все забыли, что это всего лишь игра, поэтому проигравшие, не хотели напоминать о своем существовании. А мы, гордые и шумные, были выше того, чтобы обращать на них внимание. Дебби, Рене и Винсент разговаривали громко, будто бы намеренно пытались привлечь противоположную команду, но долгое время нам никто не попадался. Иногда мы слышали крики где-то вдалеке, игра продолжалась и у других.

Потом я заметила, как Дебби и Рене переглянулись. Я уже научилась распознавать их послания друг другу и поняла, что мы здесь не одни. Я никого не видела и не слышала, но старалась держаться ближе к ним. Дебби остановилась, чтобы завязать шнурки, а мы не стали её дожидаться и прошли дальше вместе со своими пленниками. В этом было что-то зловещее, отставший казался беззащитным, и я знала, что наши враги это не пропустят. Так и вышло, из-за деревьев выбежали два человека, которые кинулись к Дебби. Я ещё не успела их рассмотреть, как мимо меня по направлению к ним пробежал Винсент. Я ожидала, что и Рене направится туда же, но он побежал в гущу деревьев, откуда выбежали наши враги. Я думала, Дебби даже не успеет подняться, но она, будто дикая кошка, прыгнула на одного из врагов, свалив его с ног. Её жертва громко вскрикнула, я поняла по голосу, что это — Джанет. Её родители приехали из какой-то южной страны много лет назад, они передали дочери свои национальные традиции и фенотип. У их народов были крепкие семейные связи, я до сих пор не знала, как Джанет могла оказаться на игре. За неё горячо болели все представители дружественной национальности, и она имела довольно высокие рейтинги, хотя, конечно, до Бригитты ей было далеко. Дебби свалила Джанет с ног, и я представила, как тысячи людей возненавидели её.

Вторым оказался Феликс, тот самый офисный работник, который сумел отправить в больницу бывшего заключенного. Я была уверена, что он схватит Дебби, но она ловко успела перекатиться, Феликс дотронулся до неё только одной рукой, и его осалил Винсент. Теперь у нас в плену была ровно половина второй команды, и ещё было неизвестно, приведет ли Рене кого-то из леса.

Пока я переживала за участь своих боевых друзей, я не заметила, как сама стала потенциальной жертвой, отбившейся от стаи. Я увидела Бригитту лишь за несколько метров от меня и успела многое понять о своих качествах борца, когда я сорвалась с места и побежала. Даже осознав, что я могла бы попробовать тоже осалить её, я не остановилась.

Навстречу мне выбежал Курт, размахивая руками и показывая, чтобы я двигалась дальше, а он, герой, разберётся во всем сам. Оказалось, что Бригитта была более проворной, и когда Курт подбежал к ней, она первая вцепилась в него обеими руками. Я не ожидала от неё такой прыти, возможно, она была распалена моим страхом. Бригитта посмотрела на меня блестящим мутным взглядом, слишком диким для этой игры, и я представила её первобытной охотницей с ножом. Ещё мгновение, и Бригитта кинулась бы на меня, но она услышала сзади чьи-то шаги и побежала сама. В нашу сторону направлялся Рене, который выглядел неторопливым и расслабленным, даже когда бежал. Курту пришлось направиться за ней, и я опомнилась лишь, когда он стал отдаляться от меня. Я добежала до него и освободила. Бригитта снова скрылась, а Рене, пробежав ещё несколько метров, остановился и не стал её догонять.

— Спасибо большое, Эми, — сказал Курт, будто бы вовсе забыл, что попался из-за меня. Я даже не стала отвечать ему «пожалуйста», чтобы не казаться себе двуличной и самодовольной. Но и неловко извиниться перед ним за его благородную неудачу, было ниже моего достоинства. Поэтому Курт снова скрылся в лесу, не дождавшись моего ответа.

— Джанет и Феликса поймал кто-то один или каждый своего? — спросил подошедший ко мне Рене.

— Дебби поймала Джанет, Винсент — Феликса. А ты?

Мой голос показался мне визгливым и запыхавшимся, будто бы я слышала себя со стороны.

— Я только освободил Джулию, которая была их пленницей.

Я отчетливо слышала в его голосе разочарование, так несвойственное ему. Рене переживал, что отстал от Дебби и Винсента, и дело было не только в задетом самолюбии.

— Но Джулия согласилась сегодня выпить со мной, — добавил он в своей обычной самодовольной манере.

Мы снова собрались вместе, и было решено двигаться на базу. Целью было не просто сдать пленников, а подстеречь оставшихся. Я теперь не сомневалась, что выиграют Дебби или Винсент, и я поймала себя на постыдной надежде, что победит Винсент. Может быть, он не будет таким безрассудным и не попробует убить королеву. Это было моим успокоением, в которое я сама не верила.

До самой базы мы не дошли, решив остановиться неподалеку среди деревьев. Мы заставили наших пленников залезть в яму, чтобы их команде было сложнее до них добраться. Они сопротивлялись и ругались, но, как наши пленники, они обязаны были сидеть там, где скажем мы. Рене лично помог спуститься в яму Меган и Джанет, хотя это было не так уж и сложно. Мы остались сидеть неподалеку, и, по тому, что никто не разговаривал, я поняла, что мы затаились.

— А вы знаете, что вон то дерево с коричневым стволом — это тоже береза? Не все из них черно-белые, — достался голос Лени из ямы.

Я посмотрела на дерево с кривым стволом и обширной низкой кроной. Я раньше не знала, как оно называется, но, присмотревшись, увидела неровные листья, будто вырезанные неаккуратным учеником на уроке труда, и березовые сережки. Сколько ещё я не знала об этом мире вокруг меня? Каждый день я ходила на учебу через парк и до сих пор не могла назвать каждое дерево. Да и про сам парк я знала лишь то, что он назывался «Озерный», а когда он был основан, кто в нём гулял, я понятия не имела. Может быть, это была доступная информация, которую мог прочитать любой турист, листая брошюрку о нашей старейшей столице Киферу, а может быть, его история была настолько неинтересной, что кроме года основания ничего и нельзя было сказать. Но главным было не то, как ограничены мои знания об окружающем мире, а то, сколько ещё я могла бы узнать за свою жизнь, но всё это так и останется для меня неприметной загадкой.

— Помолчи, Лени, это никому неинтересно, — сказал то ли Альфред, то ли Феликс.

— Вы просто не понимаете, как это интересно на самом деле. Вообще это дерево называется березой Шмидта, это самое крепкое дерево в мире, его даже нельзя срубить топором.

— Я не думаю, что его нельзя срубить топором, и что оно вообще является самым крепким деревом в мире, — вмешалась я, потому что действительно так не думала, а не потому, что хотела его уязвить из-за большего кругозора, чем мой в области деревьев.

А Дебби сказала громким шепотом:

— И правда, заткнись.

Я почувствовала себя глупой предательницей из-за того, что нарушила наше молчание, едва осознав, что мы скрываемся. Лени, видимо, тоже это понял, поэтому и начал рассказывать про деревья во весь голос. После шепота Дебби и остальные пленники догадались.

— Не вижу никаких причин ему перестать разговаривать, — с вызовом сказала Джанет.

— Вы в плену, для государства вы равносильны мертвым. А мертвые обычно не имеют привычки разговаривать, если не являются в виде галлюцинаций психически нестабильным людям, — сказал Винсент. Или если они не вампиры, мысленно добавила я.

— Где ты видел такое государство? — поинтересовался Лени, а Альфред издал мерзкий громкий смешок. Я все ещё не была уверена, отличу ли я его голос от голоса Феликса, но из-за того, как он усмехался, когда помешал Рене, у меня сложилось впечатление, что только он в этом мире способен так мерзко смеяться. Когда плохо знаешь человека, хватает одного жеста, чтобы сложить ошибочное мнение обо всей его личности, которое кажется безукоризненно правильным. Но все мы представляем собой гораздо большее, чем о нас может подумать даже самый близкий человек, поэтому наталкиваться среди своих мыслей на впечатления о чьём-то образе всегда и забавно, и постыдно.

— Я сейчас спущусь к вам и расскажу, где, — сказала Дебби. Никто ничего ей не ответил, будто бы одной грозной фразой она смогла подавить их бунт. Дебби бы ничего им не сделала, но позиция победителей и проигравших оставляла след. Дебби поднялась с земли и обошла яму, встав с противоположной стороны от неё. Обычно, когда кто-то кому-то угрожает и дело доходит до исполнения, агрессор стушевывается, в момент, становясь жертвой, незнающей, куда деться от неловкости, чтобы не потерять лицо. Но я знала, что Дебби выкрутится.

Я ожидала увидеть триумф Дебби, но все провалилось. Сзади неё вдруг оказался Найджел, который попытался схватить Дебби со спины. Он действительно дотронулся до её шеи, и Дебби, не разворачиваясь, ударила его локтем в лицо. Он пошатнулся и прижал ладонь к месту удара, из-за его пальцев показалась кровь. Рядом с Дебби тут же оказались Рене и Винсент. Дебби ударила необдуманно, казалось, это было её рефлексом из-за нападения со спины. Она потянулась к Найджелу, видимо, желая помочь, но он, всё ещё шатаясь, кинулся на неё, свалив её в яму, спиной вниз. Наверное, он тоже делал это неосознанно в ответ на нападение. Тем не менее, в этот момент я возненавидела его больше, чем всех, кого когда-либо знала. Моё воображение сразу нарисовало, как Дебби падает и ломает шею, и я тоже побежала в их сторону.

— Урод! — крикнула я, снова не распознав свой голос. Но я ничего не успела сделать, Рене ударил Найджела, в этот момент с ним рядом оказались Жоэль и мой папа, которые кинулись на Рене, бесчеловечно разбившего лицо Найджелу ещё больше. Винсент присоединился к Рене, и в их общей драке я перестала понимать, кто кого бьет. Казалось, каждый из них был в ярости, даже мой папа. Я никогда раньше не видела, чтобы он дрался с кем-то не на экране телевизора, и теперь он показался мне не менее опасным, чем его герой из боевика про агента разведки.

Я крутилась рядом и кричала, пытаясь влезть к ним, чтобы разнять. Но их действия были слишком резкие и хаотичные, и когда я хотела схватить папу за руку, рядом уже оказывалось плечо Винсента, а потом нога Жоэля.

Оставив свои попытки остановить их драку руками и визгом, я решилась узнать, что произошло с Дебби. Пленники вылезли, видимо, решив посмотреть на драку, а с Дебби всё было не так плохо, как я успела себе нафантазировать. Она была слишком заторможена для себя, но никаких видимых повреждений у неё не было. Меган и Лени помогали ей выбраться из ямы, и я надеялась, что это займёт у них как можно больше времени, чтобы Дебби не успела влезть в драку. Но я снова пошла против своих желаний и здравого смысла, и подбежала к ней, растолкав остальных, и сама вытянула её за руку.

— Как ты? С тобой все в порядке? Конечно, нет! Но скажи, что с тобой?

Я гладила её по запястьям, наверное, смотрясь в этот момент невероятно глупой. Взгляд Дебби был мутноватым и расслабленным, он делал её больше похожей на Рене.

— Синяк на копчике будет, а так нормально все.

Дебби криво улыбнулась мне, а потом её взгляд стал очень осмысленным, и она заорала во весь голос, поставив под угрозу сохранность моих барабанных перепонок.

— Винсент, прекрати!

Я обернулась и увидела, что Винсент сидит сверху Жоэля и методично бьёт его кулаком по лицу. Это была необоснованная жестокость, Жоэль просто вступился за своего друга, никому ничего не сделав. Пробежавшись взглядом по Рене и Винсенту, я поняла, что вряд ли он сделал что-то особенно серьезное и им. Я в ужасе перевела свой взгляд на папу, он все ещё дрался с Рене, но никто из них не доходил до крайностей. Винсент повернулся на голос Дебби и действительно прекратил. Он пожал плечами, будто бы ничего особенного и не произошло. Краем глаза я увидела рядом Бригитту, она пробежалась вокруг наших бывших пленников, наверное, освободив каждого из них.

Дебби отодвинула меня в сторону и подошла к Винсенту. Она вздернула его за руку, заставляя подняться, будто бы была его строгой матерью, которая собирается его отчитать. Я увидела ещё какое-то движение, которое моё зрение не смогло уловить достаточно чётко. Рядом со мной оказалась Шери, в её руках был розовый блестящий рупор, в который она заорала:

— Стоп игра!

Папа и Рене тоже остановились, и мне хотелось поддержать их обоих. Конечно, за папу я переживала больше, но и злилась из них всех я только на него и Найджела. В оправдание моим друзьям я могла сказать, что они защищали друг друга, нужно было учитывать их общность, нападая на Дебби. Будь мой папа не столь близким мне, я тоже сказала бы, что можно понять, почему он влез в драку, ведь он хотел заступиться за членов своей команды. Но это был мой папа, я слишком хорошо его знала, поэтому любая деталь, не соответствующая его образу в моем мире, вызывала во мне злость. Тем не менее, я подошла к нему. Я знала, что правильно было бы его обнять, или сказать какие-то хорошие слова, но я лишь критически его осмотрела и отвернулась. По его подбородку шла довольно глубокая ссадина, одежда стала серой от пыли, но остальное в целом было нормально.

Шери подошла к Жоэлю, который так и лежал на земле. Я со своей склонностью к пессимизму сразу же решила, что он мертв. Шери потрясла его за плечо.

— Сколько крови! Ты вообще живой?

Жоэль что-то промычал и зашевелился, видимо, силясь встать. Среди людей ходила байка о том, что вампиры не могут сдержать себя при виде крови, поэтому меня ужаснуло то, что Шери к нему прикасалась. Когда она повернулась в нашу сторону, сначала я увидела четыре торчащих клыка на верхней челюсти, а только потом её выставленные пальцы, испачканные в крови Жоэля. Папа потащил меня назад, все остальные участники тоже попятились, даже мои охотники.

— Шутка! — сказала Шери и без каких-либо усилий убрала клыки, — Врача сюда!

Она отошла от Жоэля и еще раз потребовала в рупор медицинскую помощь. Выполнив свои обязанности ответственного гражданина, Шери продолжила говорить в рупор.

— Все, кто до сих пор находится в лесу, собираемся на мой голос! На каком же горячем моменте нам пришлось прервать игру, дорогие зрители? Бедняга Жоэль, наверняка, он привык изображать только на поле, как он корчится от боли, а тут все произошло совершенно по-настоящему! Найджелу, кстати, мы тоже все глубоко сочувствуем, хоть он и поступил, как последний мерзавец, завалив девушку не в том смысле, в каком многим из вас бы хотелось. А пока все собираются, я расскажу о некоторых мерах, которые нам придётся применить. Жоэль, Найджел, Кит, Рене, Винсент и Дебби дисквалифицированы с игры за драку! Это было единственное правило, которое нельзя нарушать в этом конкурсе. Целых шесть участников! Какой кошмар!

Рене хотел что-то сказать, но Шери его остановила, приложив палец к его губам. Потом она будто бы забыла о нашем существовании, достала свой малиновый телефон с кошачьими ушами на чехле и стала писать кому-то сообщение. Никто не проронил ни слова, пока она снова не вернулась к нам. Остальные участники тоже подошли, и Шери пересчитала всех, загибая пальцы.

— Какая же была веселая игра! Каждый из вас молодец, хотя некоторые совершенно не старались, и я ожидала большего. Тем не менее, наши эксперты уже посчитали ваши баллы, и результат вышел ошеломляющим! С учетом всех тех, кто выбыл из игры, потому что их довели до базы, и тех, кого я сама удалила, побеждает Бригитта! Она просто вырвала себе победу с мясом, буквально в последние несколько минут игры, когда освободила пятерых участников своей команды! Это блестяще! Давайте все поаплодируем ей! Кстати, вы уже видели общие рейтинги? Пока Бригитта лидирует даже в зрительском голосовании!

Шери захлопала в ладоши, и я с грустью поняла, что здесь нет телезрителей, которые бы сделали это за нас. Я подняла ладони первая и вяло похлопала, остальные неохотно последовали за мной. Бригитта был счастлива, она широко улыбалась, то и дело, бросая счастливые взгляды на нас. Я поняла, что это не было злорадством, она действительно радовалась, что победила, но ей была важна сама победа, а не превосходство над другими. В этот раз я определенно смогла повысить о ней моё плохое мнение. У неё была красивая улыбка, которая резко контрастировала с её острыми чертами лица и ярким макияжем. Будто бы она вмиг стала совершенно другим человеком, её вычурная агрессивная сексуальность растворилась в ней, хотя и не исчезла полностью. Может быть, в прошлой жизни до игры, она не была такой стервой, как мне казалось. Конечно, её образ не был взят из воздуха, я была уверена, что многие черты ей были присущи и в жизни, но, может быть, они были выражены меньше или проявлялись в каких-то определенных ситуациях, например, при общении с мужчинами или на работе. Шери стала разговаривать лишь с Бригиттой, да и подоспевшие операторы почти перестали снимать нас. Шери рассказывала ей о том, как прекрасна королева, и какой запоминающейся будет их встреча. Жоэля и Найджела, тем временем, забрали на скорой помощи, раны остальных участников драки тоже были наспех обработаны.

Когда основные съемки закончились, нас стали развозить в лагерь. Места на лесной дороге было немного, поэтому сначала микроавтобус забрал папину команду, оставив лишь Бригитту, которая обсуждала что-то с организаторами. Я немного боялась подходить к моим друзьям из-за того, что после драки избрала папину сторону, но оказалось, что все мы взрослые люди и всё понимаем. Никто из них ничего не сказал мне, они продолжили общаться со мной, как и раньше.

Пока мы ждали запаздывающий автобус, изнывая от скуки, я поймала взгляд Генриха. Он смотрел прямо на Бригитту, губы его скривились, а черты лица заострились. Генрих стоял совершенно неподвижно, но поза его была напряженной, будто бы ему стоило больших усилий оставаться на месте. Я показала Дебби на него, и она среагировала на удивление серьезно, кивнув своим братьям посмотреть на Генриха. Будто бы они и про него понимали нечто большее, чем я. Хотя и мне интуитивно было понятно, что, несмотря на каменную позу Генриха, его психика сейчас переживает не лучшее состояние, и, возможно, он даже представляет опасность.

Генрих вдруг ожил, расправил плечи, размял шею, и подошёл к Шери, Бригитте и организаторам:

— Я стоял и считал. На втором месте после Бригитты должен быть я.

Шери недовольно скривила губы и закатила глаза, но всё-таки достала телефон, чтобы посмотреть что-то.

— Ага, ты. Но у нас не предусмотрено утешительного приза, так что извини.

— В первый день шоу я спрашивал, есть ли какие-то особые правила на игре.

— И?

— И я знаю о второй линии вещания шоу.

Не только я могла узнать о том, что вампиры смотрят за нами по отдельному каналу. Йозеф проговорился об этом случайно, но, наверное, вампиры не очень скрывали это. Они не берегли эту информацию, но всё-таки не распространяли, потому что Шери сказала:

— Какая ещё вторая линия?

— Та, где вам нравится смотреть.

Шери в ожидании посмотрела на него еще несколько секунд, а потом снова отвернулась к Бригитте. Я ещё больше уверилась в том, что сейчас что-то произойдет. Винсент сделал несколько шагов в их сторону, и мы все отправились за ним.

— Помогите мне, если сможете, — улыбаясь, сказала Бригитта девушке в костюме рядом с ней, явно не имея в виду ничего серьезного. Может быть, она говорила про манеры во дворце королевы, может, о прическе перед съемками.

Генрих достал что-то из кармана куртки, направил руку к голове Бригитты, и раздался оглушительный выстрел. Сквозь звон в ушах я услышала хлопанье крыльев птиц, взмывающих в воздух, и глухой стук тела Бригитты о землю. Шери вскрикнула и отскочила в сторону, будто бы ей могли быть страшны пули. Дебби и Рене кинулись на Генриха и без сопротивления отобрали оружие. Надо же, а ведь наши вещи действительно не проверяли, у кого угодно в кармане мог оказаться пистолет. Я и Нина подбежали к Бригитте, но её прекрасное лицо было залито кровью, стекающей на зеленую, как её глаза, траву, и ей совершенно точно нельзя было помочь. Нина зарыдала, а я повернулась к Генриху. Взгляд его страшных глаз, совсем не изменившись, так и был направлен в точку, где ещё несколько секунд назад стояла Бригитта. Шери собралась и подскочила к Генриху, заломив ему руки. Это смотрелось так забавно, учитывая их габариты.

Я осекла себя на этой глупейшей мысли. Ничего забавного в этой ситуации быть не могло. Я готовила себя к тому, что большая часть из нас умрёт, но я не думала, что кто-то будет убит не по вине вампира. Чтобы стать чудовищем необязательно обладать клыками и жаждой крови. Необязательно даже быть охотником на вампиров или сумасшедшим, частные предприниматели, придумывающие газировку для подростков также способны на это.

— Все по машинам, быстренько! — кричала Шери. Мы кое-как послушались. Кто-то сразу побежал к машине, кого-то пришлось уговаривать, а Нину даже заталкивать. Я шла добровольно, но перед тем, как сесть в машину, обернулась, чтобы последний раз посмотреть на лицо Бригитты. Но лица-то как раз там больше и не было.

«Помогите мне, если сможете», последнее, что сказала Бригитта, совершенно не представляя, какая помощь ей на самом деле нужна. Никто не смог, но никто и не ожидал подобного. Конечно, эта ситуация породила неприятное слабо пульсирующее чувство вины. Я же почувствовала, что скоро что-то произойдет. Да и Винсент, Дебби и Рене, может быть, даже больше приблизились в своих подозрениях к тому, что должно случиться. Это чувство не было сравнимо с моё виной перед Софи, но всё же от него хотелось избавиться. Не так, чтобы забыть, а так, чтобы Бригитта сейчас пришла в маске, испачканной кетчупом, и со смехом сказала, что это их с Генрихом розыгрыш. Интересно, его казнят, как Софи, или выпьют его кровь, как у Джонатана?

— Не нервничай так сильно. Хочешь леденец?

Оказалось, я сидела рядом с Куртом и дергала себя поочередно за пальцы каждой руки. Он протягивал мне золотистый леденец с медовым вкусом, и я взяла его для успокоения нас обоих. Я оглядела автобус, мои друзья сидели далеко впереди меня, и в этот момент я даже обрадовалась этому. Вряд ли они были так унизительно чувствительны по отношению к смерти малознакомой девушки и не скрывались за компульсивными движениями пальцев.

— Я так и не поблагодарила тебя за то, что ты помог мне.

Ужас своих слов я осознала, только сказав их. Он помог мне не попасться Бригитте. Может быть, если бы я была менее пугливой, мы вдвоем с Куртом смогли бы поймать её, конкурс выиграл бы Генрих, и никому бы не пришлось умирать так рано. Я разозлилась на саму себя, и мне стало невыносимо сидеть рядом с Куртом, который мог думать примерно о том же.

— Почему ты вообще стал мне помогать? Чтобы осалить её? Но я заметила, ты и раньше пытался мне помочь, что с тобой такое?

Вышло необоснованно грубо. Обычно у меня получалось скрывать своё раздражение. Но когда у меня все-таки не выходило, я говорила колко и постыдно. Прежде чем я успела извиниться, Курт ответил:

— Как только я увидел тебя, то вспомнил о моей сестре. Она умерла прошлым летом, но и она, обладая милейшим видом, могла бить автомат с кофе ногой при неприятных обстоятельствах, или в одну секунду искренне поблагодарить меня, а в другую сказать, что со мной что-то не так.

Сравнение с его сестрой отчего-то было обидным для меня. Я не хотела создавать себе какого-то особого образа, чтобы меня можно было назвать похожей на кого-то. Вовсе не потому, что я хотела подчеркнуть свою индивидуальность, а потому что не хотела ни для кого её выявлять. Когда в разговоре всплывает чей-то мертвый родственник, все последующие реплики обретают отдушку неловкости, и я еще раз пожалела, что спросила у него об этом. Как, должно быть, тяжело родителям Курта, прошлым летом забрали дочь, а этим под угрозой находится их сын.

— Твоя сестра не набрала голоса в прошлый День Любви?

Курт посмотрел на меня очень удивленно, настолько, что будь у него шляпа, он непременно бы приподнял её.

— Что? Её все любили. Констанцию сбил пьяный водитель, когда она перебегала дорогу, торопясь в институт.

Пример с Генрихом будто бы ничему не научил меня. Находясь под властью убийц, мы привыкли скидывать все наши беды на них. Но не все зло шло от вампиров. Бывали ещё социопаты, которые стреляют в лица девушкам, и пьяные водители, которые не учитывают, что некоторые студентки скорее попадут под колеса, чем опоздают на занятия.

Когда мы доехали до лагеря, я разрывалась между двумя желаниями: спрятаться под одеяло в кровать, которая стала мне лучшим убежищем в последние дни, и позвонить Йозефу, чтобы попросить зайти ко мне. Но сегодня я не стала отвлекать его от горя своими переживаниями. Лечь в кровать мне тоже не удалось. Пока я меланхолично плелась от автобуса до дома, остальные уже были там. Когда я открыла дверь, я увидела Винсента и Рене, которые перетаскивали мою кровать в комнату Винсента. Дебби тоже была с ними, но она им явно не помогала, усевшись сверху моей кровати и подначивая их работать быстрее.

Я даже не стала ничего спрашивать. Я прислонилась к холодной стене, наблюдая, что будет дальше. Они перенесли кровати Дебби и Рене туда же, и теперь в комнате Винсента практически не осталось свободного места.

— Ты, должно быть, хочешь разъяснений, — сказал Рене, когда я вошла в их комнату, — нам сложно предположить, что будет с нами со всеми после выходки нашего капитана команды, поэтому из паранойяльных соображений мы решили держаться вместе.

— Если понадобится выбить окно, намотай на руку полотенце, — сказал Винсент.

— Или просто воспользуйся щеколдой, — добавила Дебби, доставая из шкафа бутылку.

Мне вовсе не хотелось пить, но я взяла свой бокал с ромом красивого янтарного цвета без возражений.

— У Бригитты была классная фигура, перед такими ногами не стыдно склониться. А волосы? Черный шелк, из которого можно вить веревки для очень плохих девочек, — сказал Рене и выпил.

Его слова были чрезмерно кощунственными и циничными по отношению к покойной. Я почувствовала, как раскраснелись мои щеки, но не могла распознать от злости это, или из-за стыда за его слова.

— У Бригитты была коллекция кружевных вееров и своя настоящая скаковая лошадь. Это я прочитала про неё на сайте. Ещё я прочла, что за неё не проголосовала новая жена её отца, которую сложно было бы назвать полноценной мачехой для Бригитты, потому что она давно жила отдельно, но эта женщина претендовала на деньги своего престарелого мужа. Такая вот история, то ли из сказки о злой мачехе, то ли из сериала по главному каналу.

Дебби, в отличие от Рене, выпила все содержимое стакана залпом. Винсент вышел в центр небольшого пространства между кроватями.

— Бригитта была страстной кипящей волной, готовой смести города на своем пути ради того, чтобы осветить нас всех на мгновение улыбкой, от которой становилось тепло и завидно.

Совершенно глупое сравнение, у меня подобных ассоциаций с ней не возникло. Может быть, лишь их отголоски. То, что они говорили, было ужасно неправильным в моих глазах, но я понимала смысл их разговора. Они прорабатывали этот момент, чтобы двигаться дальше. Терапия, направленная на предотвращение осложнений от смерти на твоих глазах молодой девушки полной жизни.

— Бригитта не была достаточно знакома мне, чтобы я могла сказать о ней что-то по-настоящему. Она была впечатляющей, запоминающейся и сильной, и умерла грустно и несправедливо.

Я тоже опустошила стакан. Продолжения никому не требовалось. Первым должен был дежурить Рене, и я эгоистично легла спать, даже не спросив, нужна ли моя помощь в нашем надзоре за чужим сном. Мне хотелось, чтобы мне приснилось что-то доброе и светлое, и я засыпала с мыслями о Йозефе.

10 глава

Сначала меня разбудил мелодичный звук будильника, который я ненавидела. Я не успела протянуть руку, чтобы выключить его, как в меня полетела подушка, пропахшая резкими розовыми духами Дебби.

— Выруби эту дрянь!

Казалось, никто в моей жизни не кричал на меня так грубо, но в этом не оказалось ничего обидного.

— Подушку отдай, — промычала она с меньшей злостью.

Я послушно выполнила все её указания. Дебби спала отвратительно, её одеяло не просто было зажато между ног, а будто бы обвязало её вокруг несколькими узлами, одна её рука безжизненно свешивалась с кровати, а другая — скрывалась среди лохматых волос. Её лицо было перекошено из-за неудобной позы, а вокруг глаз были черно-зеленые круги от вчерашней косметики. Меньше минуты назад Дебби говорила со мной, но, когда я подошла к ней, чтобы подсунуть под неё подушку, она даже не шелохнулась, будто бы была в глубочайшей фазе своего сна. Рене на соседней кровати спал, наоборот, очень картинно, подложив одну руку себе под голову, а вторую, будто бы раскрыв для объятий. Словно в любую секунду он был готов к тому, что окажется не один в кровати. Его ровное лицо с правильными чертами никак не было изменено сном, будто бы он просто моргнул на фотографии. Винсент же спал, обхватив себя руками, а глаза его нервно дергались под веками. Я не ожидала от него такой беззащитной позы. Он что-то периодически мычал и невнятно бормотал, но в этом было скорее волнение, чем страх. Мне стало смешно оттого, как по-разному у них все выходит, но не один не обходится в своих действиях без некой драматичности. Даже во сне у них получалось быть вычурными и восхитительными.

Солнце било в окна, опасность, исходящая от вампиров уже миновала, и я спокойно прошла в свою комнату переодеться. Перед шкафом с вещами я задумалась. Нужно было узнать, что показали в шоу по телевидению для людей. Если шоу закрывается после случая с Бригиттой, то я смогу взять свою привычную повседневную одежду и больше не волноваться о своём внешнем виде. Но мне хотелось оттянуть момент, когда снова придется вернуться во вчерашние воспоминания, поэтому я не стала заходить в интернет сразу. Я была трусихой, и всегда предпочитала перестраховаться, поэтому надела белое платье с рисунком в виде розовых ракушек. Морская тема была так же модна, как цветы и бабочки в последний год.

Наш лагерь жил в ритме студентов на каникулах, поэтому, хотя день и перевалил далеко за полдень, все спали в своих домах. Тишина была неспокойной, даже птиц не было слышно, лишь шелестели ветви на ветру. Я подумала, а вдруг вчера ночью всех остальных участников тоже убили, как свидетелей такого бесчинства на телешоу по главному каналу, а птицам свернули шеи, чтобы они не выдали остальным, что экзекуторы пришли. Нас убить не успели, потому что близился рассвет. Мы так и будем ходить весь день среди домов с преющими на жаре телами, а ночью придут и за нами. Мысль была совершенно абсурдной и дичайшей, я попыталась со смехом избавиться от неё. Я перестала думать о трупах в домах, но от тревоги я никуда не смогла деться.

Я пришла на кухню, решив занять себя приготовлением завтрака. У меня был выбор съесть хлопья с молоком, прорекламировав тем самым наших спонсоров, если шоу ещё продолжается, но я решила сделать что-то чуточку более сложное, чтобы потратить время. Я очень старательно резала зелень и помидоры для омлета, долго взбивала яйца до воздушной пены, измеряла молоко в специальном стакане с делениями, хотя даже не представляла, какой пропорции я хочу добиться. Объективно времени на игре у меня было так мало, считанные дни, когда я могла заявить о себе миру и оставить хоть какую-то память. Но на самом деле время тянулось мучительно долго между очередными событиями, которых лучше бы никогда не было. Поэтому омлет я порезала вилочкой и ножом на совершенно одинаковые четырнадцать кусочков, а пакетик земляничного черного чая болтала в кружке ровно две минуты, молясь о том, чтобы температура воды была девяносто градусов, как написано в инструкции.

Когда я, наконец, приступила к завтраку, я услышала чьи-то шаги в прихожей перед кухней. Я сидела спиной к двери, мне хотелось, чтобы посетитель застал меня в самой непринужденной обстановке и увидел мои идеально порезанные кусочки омлета симметрично разложенные по тарелке, поэтому я не стала оборачиваться. Шаги были тяжелыми, мужскими, и мне даже захотелось, чтобы это был Винсент, который непременно бы прокомментировал мой завтрак, хотя и, наверняка, не очень лестно.

— Приятного аппетита, — сказал Генрих.

Я обернулась, надеясь, что мне послышалось. Генрих стоял около кофемашины и загружал в неё капсулы. Я была уверена, что он мертв. Но он выглядел совершенно так же, как и вчера, будто бы убийство человека его никак не изменило. Я не знала, какие должны были случиться перемены в нём после этого, я вовсе не думала, что у него нальются кровью глаза, или он станет ходить с тесаком в руке, но хоть что-то должно было измениться.

— Тебе налить кофе?

Кое-что все-таки изменилось. Его голос звучал чуточку более весело, чем раньше. Да я и не ожидала, что он может предлагать кому-то кофе с утра или даже желать приятного аппетита.

— Нет, — ответила я, удержав себя от привычной вежливости.

Генрих достал из шкафа черничный пирог, который обычно заказывала для себя Джулия. Она была вечно простужена и боялась отслоения сетчатки из-за плохого зрения, поэтому заявила организаторам, что каждый день ей непременно нужно есть чернику. В принципе, мы все могли исполнять свои капризы в еде. Поняв это, Бен просил ежедневно доставлять ему еду из разныхфастфудов, а Винсент устроил истерику, что не представляет свою жизнь питайи. Но, несмотря на нашу конкуренцию за выживание, я не видела, чтобы кто-то претендовал на чужую еду. Генрих сел напротив меня, поставил перед собой целый пирог, предназначенный Джулии на несколько дней вперёд, и стал разрезать его на крупные куски. Я поймала себя на дурацкой мысли, что это показалось мне почти таким же кощунственным, как выстрел в лицо Бригитты.

Генрих взял со стола мою чайную ложку, которую я приготовила для того, чтобы положить себе сахар. Он будто бы совсем этого не заметил, хотя всё время, что я его знала, он казался мне очень внимательным. Он стал ломать пирог ложкой, разбрызгивая начинку, и с нескрываемым удовольствием погружать куски себе в рот.

— Хотел поздравить тебя. Я сегодня смотрел рейтинги шоу, ты в первой пятерке. Организаторы шоу не раскрывают конкретные цифры, чтобы сохранить интригу. В первой пятерке ты, твой отец, Фабьен и Лени.

Он назвал лишь четверых, упустив Бригитту. Вряд ли рейтинги шоу успели обновить со вчерашней ночи, она должна быть пятой. Я ничего не ответила, мне хотелось уйти. Но отчего-то я представила, что если я поднимусь с места и повернусь к двери, он выстрелит мне в спину. Если после убийства Бригитты он до сих пор здесь, почему бы ему не сделать это снова. Генрих залпом выпил свою маленькую чашку с кофе и поднялся, чтобы налить чай. Он снова взял не свою кружку. Я не знала, чью, но она явно принадлежала не ему, на ней были нарисованы розовые кролики. Пока он наливал кипяток, я подумала, что это лучший момент, чтобы сбежать, но так и не сдвинулась с места. Когда Генрих вернулся за стол, я сделала вид, будто бы вовсе его не замечаю, продолжив есть свой омлет.

— Помоги мне понять, почему эти люди — самые популярные. Я думаю, что дело в жалости. Это такое привязчивое чувство, которое заставляет людей стыдиться своего благополучия и делать поступки, которые не несут им никакой пользы. Возьмем для примера Лени. Восемнадцатилетний молодой человек, который только вышел из сиротского дома. Он обладает щенячьими грустными глазами и очаровательной манерой разговаривать. В целом, он ничего не добился и не принес никому пользы. Государство всю его жизнь тратило на него деньги, и ему придется проработать, по крайней мере, ещё восемнадцать лет, чтобы хотя бы покрыть расходы. Более того, у него нет родителей или других родных, которые будут грустить, если он умрет, и понизят на время свою работоспособность. Тем не менее, среди двадцати человек, каждый из которых полезнее него, он в пятерке лидеров.

Мне стало стыдно оттого, что Генрих был прав. Он говорил об этом цинично, я никогда не мыслила в рамках пользы для общества, но, тем не менее, была согласна, что жалость является превалирующим чувством в выборе, кого нужно спасать. Я сама сочувствовала Лени и желала ему чуточку больше добра, чем другим людям. Но я предпочитала называть это не постыдным словом «жалость», а желанием помочь более одинокому и незащищенному.

— Он может казаться людям интересным, — соврала я, чтобы убедить скорее себя. Каждый человек интересен, не бывает посредственных и скучных, но далеко не во всех это можно рассмотреть сразу, тем более с экрана телевизора.

— Брось. Далее Фабьен. Её история с отцом похожа на твою, только заканчивается хуже. Она — не дочь телезвезды, поэтому она на шоу в одиночестве. Люди жалеют её. Но Фабьен, в отличие от Лени, играет не только на жалости. Она пробует выжить, я даже испытываю уважение к ней. Ты видела её видеоблог про события на игре и её чувства, который стал так популярен среди школьников?

Мне не хотелось ничего комментировать про Фабьен, поэтому я только покачала головой.

— Далее твой отец. Он так старался спасти свою дочь, и теперь так картинно страдает перед камерами, что просто не мог не вызвать литры слез у женщин среднего возраста. Не стоит забывать и о более молодых представительницах, которые любят его только за его высокие скулы и белозубую улыбку.

Я не думала, что Генрих может быть таким говорливым. Его голос звучал очень самоуверенно, я и не предполагала, что ему можно попробовать возразить. Мой папа не страдал перед камерами, и он действительно пытался мне помочь, он не заслуживал того, чтобы говорить о нём в таком тоне.

— И, наконец, ты. Жалость все из-за той же звездной истории года. Плюс милая юбочка и овечьи глаза. Но ты пошла дальше, завела роман с вампиром, как в худшей романтической книге, заставив чувствовать жалость населения не только к себе, но и к своему умственно отсталому парню.

Генрих съел почти половину пирога. На его губах остались крошки, а по воротнику белоснежной рубашки стекал черничным джем. Я не отвечала ему не только из-за страха, но и потому, что вдруг поняла, что он сошёл с ума. Убийство его все-таки изменило, сделало его нестабильным и расторможенным.

— Узнать бы ещё вампирский рейтинг, все-таки, как все мы здесь понимаем, он куда важнее. Хочешь сплетню?

Я снова покачала головой.

— Я слышал из своих источников, что сама Патрисия хочет обратить одного из участников, чтобы сделать своим учеником. Из менее достоверных источников я слышал, что она выбрала Рене.

Я испугалась ещё больше и понадеялась, что Генрих соврал. Это могло бы быть хорошей новостью для Рене, если бы он не попытался её убить.

— Что? Откуда ты это узнал?

— Из своих источников, я же сказал. Совсем забыл предложить тебе пирог, будешь?

Он пододвинул ко мне тарелку, на половине, которая должна быть пустой, оставалось множество крупных крошек от его неаккуратного обращения с пирогом. Я поняла, что любой мой ответ будет неправильным, и его предложение угощения, куда важнее, чем все предыдущие вопросы. Я потянулась к столовому ножу, хотя прекрасно осознавала, что не только против пистолета, но и против самого Генриха он мне ничем не поможет.

— Генрих! Что ты здесь делаешь?! — услышала я визг Нины за своей спиной. Я вскочила с места и побежала из кухни. Нина продолжила что-то восклицать, и я надеялась, что ей он ничего не сделает, потому что рейтинги у Нины низкие. Она совершенно точно спасла меня, потому что Генрих не пошел за мной.

Я отошла за угол дома, чтобы Генрих не смог выстрелить в меня сразу из-за двери, и позвала Нину. Она не ответила, но я слышала, что она продолжает говорить что-то визгливым голосом, однако слов я не могла разобрать. Я ждала, и, наконец, она вышла на улицу, только тогда я позволила себе побежать в сторону своего дома.

Когда я только открыла дверь в спальню, все ещё спали, но я не успела сделать и шага, как у Рене и Винсента синхронно открылись глаза. Видимо, Дебби хуже реагировала на малейший шум или просто больше себе позволяла. Винсент внимательно осмотрел меня и пространство за моей спиной, томно вздохнул и закрыл глаза снова. Рене изучил меня не менее тщательно, потом взгляд его стал привычно расслабленным, он с неохотой подставил подушку себе под спину и принял полусидячее положение.

— У тебя что-то случилось? — спросил он тихо и мягко. Прозвучало так гармонично, что от его голоса не проснулся бы даже самый тревожный человек, приняв его за шум ветра или фразу из приятного сна. Он жестом предложил мне сесть рядом.

У меня был повод всех будить и создавать панику, но я будто бы была то ли околдована, то ли влюблена во всех них, поэтому уважение к их сну вышло на первый план. Я тихо прошла к Рене и села на его кровати. Я на расстоянии чувствовала его сонное тепло, это показалось мне несколько неприличным, и я отодвинулась на самый край.

— Да, хорошо, что ты проснулся, потому что про тебя мне тоже кое-что нужно сказать потом, — зашептала я.

— Начни с меня.

— Ладно. Генрих сказал мне, что слышал от кого-то, что Патрисия хочет тебя обратить в вампира.

Лицо Рене стало напряженным, а взгляд замер. Сначала я подумала, будто он тоже удивлен, что Генрих ещё здесь, но потом я увидела, как его взгляд скользнул сначала в сторону Дебби, а потом Винсента. Он не хотел, чтобы они услышали эту информацию, но вряд ли это было возможно.

— То есть, Генрих здесь? — сказал он, приподняв брови, не скрывая от меня свою игру. Я смогла выйти из-под их власти и перестала шептать, сказав громко:

— Да! С ним ничего не сделали, Генрих по-прежнему участвует в игре! Я с ним разговаривала, и он будто бы сошёл с ума. Я не могу назвать что-то конкретное, но он очень изменился. Он рассказывал мне о рейтинге участников, и я боюсь, что он убьет кого-то ещё. Мне кажется, что у него даже не отобрали пистолет, потому что вампирам нравиться смотреть на убийства.

Я не сразу поняла, как это антиправительственно прозвучало. Будто бы я на камеру засомневалась в чистоте намерений вампиров, устроивших эту игру и сделавших отдельный канал, на котором можно посмотреть куда больше, чем покажет даже самое низкорейтинговое телевидение. С другой стороны я сделала очевидные выводы в этой ситуации, и мои чудовищные слушатели должны были это понять.

Рене не усомнился в истинности моих суждений и встал с кровати.

— Вставайте, нам нужно отобрать пистолет у поехавшего бизнесмена. Если мы, конечно, не хотим пустить все на самотёк и подождать пока он перестреляет всех, а мы без особых усилий выиграем шоу.

Его последняя фраза была шуткой, но в целом он говорил очень доброжелательно. Я представила, что если бы Дебби пришлось призывать нас к бою, она могла бы сказать те же слова, только куда грубее и громче. Что бы придумал Винсент, мне было сложно представить.

— Может, без меня управитесь? — промычала Дебби в подушку. Винсент же, наоборот, бодро вскочил с кровати.

— Ни в коем случае не вставай с постели! Я обязательно умру, чтобы твоя жизнь невыразимо изменилась, и ты прибывала в гнетущей бездне боли и вины за смерть своего младшего брата до окончания дней своих, — Винсент говорил слегка эйфорически, лицо его было воодушевлённым, будто бы его обрадовало присутствие Генриха.

— Вот ублюдок, — сказала Дебби и тоже поднялась с кровати.

Они собрались, Рене взял из своего чемодана веревку, и мы пошли в сторону кухни. Недалеко от неё в гамаке сидела Нина. Но она не была расслабленной, как требовало её местоположение. Её и без того бледные руки побелели от того, как она цеплялась за сетку.

— Лучше не ходите туда, — сказала она, — он всё ещё ест.

Конечно, мы пошли внутрь. Рядом с ними мне перестало быть страшно, однако слова Нины прозвучали жутко, и мне захотелось, чтобы она ошибалась.

Моё желание сбылось. На столе была пустая тарелка с размазанным по ней джемом, а Генрих стоял у раковины и мыл наши кружки. Он насвистывал какую-то мелодию, будто бы снимался в старой рекламе.

Они не стали задумываться о чести бойца и молча напали на него втроём. У Генриха действительно не отобрали пистолет, и через несколько минут он уже оказался в руках у Дебби, в то время, как Рене и Винсент связывали Генриха.

— Давайте-давайте, вперед, — повторял Генрих.

— Оставим его здесь, — сказала Дебби, когда руки Генриха были связаны.

— Это же кухня, как же мы будем есть? — спросила я, не сразу осознав всю циничность своей фразы. Будто бы Генрих стал неприятной вещицей, которую лучше держать на балконе.

— Действительно. Отведем на улицу и привяжем к дереву.

Оказалось, что другие жильцы попрятались по домам и следили за нами через окна, потому что, когда мы вывели Генриха, каждый вышел из своего дома.

— Жалость, конечно же! Привязывайте, это только повысит мой рейтинг, а ваши, к сведению, понизит. Представьте себе, наивный зритель увидит, как вы привязываете своего лидера к дереву на улице, совершенно не имея на то причины. Вы уже смотрели вчерашний выпуск? Вы видели, что Бригитта получила травму во время игры и больше не может продолжать участвовать в шоу?

Вот, значит, что они сказали. Интересно, а не задастся ли вопросом телезритель, что нам всем тогда лучше получить травмы, чтобы не продолжать участие в шоу. Наверное, и на это есть свой ответ у организаторов!

— Чем бессмысленнее наше действие будет казаться для зрителя, тем больше значения оно будет приобретать в его глазах. Свержение лидера, власть — народу!

За общей болтовней Винсента контекст терялся. Сегодня мы могли говорить особенно революционные фразы, оставаясь практически незамеченными. Я смотрела, как они привязывают Генриха к дереву веревками, вспоминая, как он убил Бригитту. Нам понадобилось меньше недели, чтобы превратиться в одичавших детей на искусственном острове, устроивших охоту друг на друга. То, что мы делали с Генрихом, казалось мне правильным, не только потому, что тем самым мы обезопасили себя, а ещё потому, что он должен был страдать. Я не чувствовала раскаяния при разговоре с ним, и раз он не может познать его ментально, то познает физически. Однако, это приближало нас самих к чудовищам.

— Он будет привязан стоя? Нужно установить надзор за ним, чтобы поить его и следить за его состоянием, пока его, наконец, не заберут, — предложила я.

— Если мы будет помогать ему, он не пройдет путь очищения, — сказал Винсент.

Я поняла, что он имел в виду то же самое, о чем думала я. Однако употребление словосочетания «помогать ему», было излишним. Как мы можем помогать ему в ситуации, когда сами заточили?

— Пусть сдохнет без воды. Мы повесим его иссохший труп на столб, чтобы нас боялась чужая команда и остерегались злые духи, — сказала Дебби. Я не стала с ними спорить, решив для себя, что все-таки принесу Генриху воды. Я хотела, чтобы он страдал, но я не была готова брать ответственность за его смерть. Всегда хочется, чтобы плохой человек получил по заслугам, но при условии, что ты сам остаешься в стороне от исполнения наказания. У меня промелькнула ужасная постыдная мысль, что на самом деле я просто рассказала своим друзьям об опасности, и не мои руки связывали его. Я, в общем-то, ни при чем. Но наблюдение — это тоже соучастие.

Я заметила, что Бен держит в руках камень. У Бена было много пирсинга, на голове ирокез, а в кармане кастет. Наверняка, раньше он бил витрины магазинов или фары машин. Ему хотелось кинуть камень в Генриха, так бы он подтвердил свой бунтарский статус самому себе, но Бен, повертев его немного в руках, бросил себе под ноги.

Я боролась с любопытством и осознанием неправильности происходящего, не зная, уйти мне или остаться посмотреть, что будет дальше. Выбор мне помог сделать телефонный звонок от папы. Я отошла в сторону, потому что среди игроков образовался обоюдный этикет, что никто никому не мешает вести личные разговоры, так же как никто не тревожит других своими телефонными драмами.

— Папа, я соскучилась по нормальному общению, мы видимся лишь урывками. И по маме тоже, — сразу сказала я, чтобы не забыть и не застесняться произнести это в конце разговора.

— Детка, и я соскучился! Скоро это закончится, и все будет как прежде.

Папин голос звучал необычайно весело. Я даже подумала, а не пьян ли он, но это было маловероятно.

— Тебе уже сообщили новость? Ты пойдешь к королеве вместо Бригитты! Мы сделали это, ты молодец. Я уверен, ты понравишься королеве. Ты же попробуешь ей понравиться, правда?

Моё сердце забилось быстро, а мое тело застыло, словно меня окатили ледяной водой. Будто бы мне одновременно сказали плохую новость и ещё в этот момент оскорбили. Ваша собака умерла, а ещё вы туповатая и, в целом, никчемная.

— То есть, я пойду к королеве?

— Бригитта на игре получила травму. Упала в канаву и подвернула ногу, как ей сначала показалось. Когда она осталась после игры, она все-таки решила показать ногу врачам. Оказывается, там была рана, в которую попала земля, и голень вся распухла. Её повезли в больницу, там выяснилось, что все куда хуже, чем казалось на первый взгляд, и она какое-то время там пролежит. Следующим после неё был Генрих, но он отказался, обменяв свой приз на то, чтобы увидеться с мамой. А на третьем месте была ты!

Вот, значит как. Той команде ничего не сказали. По отношению к Генриху все-таки были применены какие-то санкции за убийство, и его лишили приза. Если я расскажу папе о смерти Бригитты, я подвергну его сильнейшему стрессу, он будет беспокоиться обо мне до тех пор, пока Генриха не изолируют. Тем более вторая линия шоу тоже его обеспокоит. Но, с другой стороны, я подвергну его опасности, если он вдруг где-то пересечется с Генрихом, не зная, на что он способен. Когда я начала заботиться о спокойствии и безопасности родителей больше, чем они сами? Наверное, я опередила этот момент лет на тридцать вперед. В принципе, я должна была успеть попробовать в жизни, как можно больше.

Я сделала выбор и сказала, что попробую понравиться королеве. Несколько часов я провела за просмотром её фотографий, чтобы понять её чуточку больше. Но по снимкам я могла лишь сказать, что она холодна и обворожительна в равной степени. Даже в статьях о ней ясно не говорилось о её личности. Единственное, что я выяснила — её стиль одежды и любимый макияж. Созданием образа я прозанималась ещё часть вечера.

Сегодня я противоречила своему образу конфетной девочки, меня было не отличить от одной из девиц в свите Королевы Элиз. Моя одежда, как и раньше, была нежного пастельного цвета и украшена цветами, но юбка спереди была на уровне, где должны были бы заканчиваться чулки, и мои ноги выглядели ещё пошлее оттого, что сзади у неё был длинный подол. Я была на высоких каблуках, которые, несомненно, принесут мне много страданий, от них шли ленты, обвивающие мои голени. Сверху был корсет, целью ношения которого было не приподнять мою грудь, а, наоборот, утянуть мою грудную клетку и талию. Я зачесала волосы так высоко, что боялась сбить прическу о дверной проем. Мне так хотелось иронично вставить в пряди искусственных мотыльков, но я ограничилась мелкими красными цветами.

Я снова не узнавала себя в зеркале, больше это не пугало и не расстраивало меня. В конце концов, я шла во дворец, где обычной Эми было не место. Я запуталась, кому я должна понравиться, зрителям, Йозефу или королеве, но все это постепенно теряло значение, потому что я, наконец, начинала с чем-то определяться. Я хотела остаться с охотниками. Вряд ли я смогу снова быть им полезной, но я думала, что они меня примут. Бороться за любовь зрителей мне надоело, хотя и оказалось, что у меня это выходит. Королева вряд ли пожелает обращать меня в вампира, да и мне это больше было не нужно. Что до Йозефа, он навсегда и ненадолго останется в моем сердце, ведь вряд ли моя жизнь будет длинной рядом с охотниками. По крайней мере, у меня будет идея, и я буду знать, что все мои действия имеют какой-то смысл. То ли за сегодняшний вечер, проведенный перед зеркалом, я, наконец, смирилась с ожиданием смерти, то ли это было просто настроение, и завтра я захочу бороться за свою жизнь, как никогда ранее. Пребывание в одиночестве наедине со своими мыслями всегда приводит к неприятным последствиям.

Когда я закончила, я выглянула в окно и увидела, что Генрих до сих пор привязан к дереву. Никто его не забрал и вряд ли собирался. Мне стало интересно, показали ли это в эфире. Я залезла в интернет и быстро пролистала сегодняшнюю запись. Меня показали трижды: как я просыпаюсь от подушки Дебби, как Генрих желает мне приятного аппетита, и как я крашусь перед зеркалом. Генриха показали ровно один раз, со мной. Зрители не знали, что он привязан к дереву в нашем дворе. Вся страна прибывала в неведении, наблюдая за нашим относительным благополучием. У меня появилось желание сфотографировать его и выложить в интернет, но это была бы бессмысленная провокация.

У меня ещё оставалось немного времени до выхода, и я хотела провести его вместе с Дебби, Рене и Винсентом. Но не успела я выйти из комнаты, как они втроём сами появились у меня на пороге.

— Вау! — воскликнула Дебби.

— Ты потрясающе выглядишь, — подтвердил Рене.

— Это называется мимикрия, — сказал Винсент.

 — Спасибо, но я чувствую себя довольно неловко.

— Да ты выглядишь, как проститутка люкс-класса! — кажется, Дебби хотела сделать мне комплимент. Они втроем рассматривали меня, и это показалось мне немного необычным. Они отличались яркостью и краткосрочностью эмоций. В целом, все трое были любопытными, но во мне сейчас не было ничего по-настоящему интересного. У меня промелькнула мысль, что они хотят, чтобы я попыталась убить королеву или взять её кровь, но я была почти уверена, что они не будут просить меня об этом.

— Не хватает пера! Одну минуточку! — сказал, наконец, Винсент, и исчез за дверью.

— И колец! — сказала Дебби и сняла с себя наиболее классическое кольцо с небольшим красным камушком, слишком скромным для неё. Дебби протянула его мне, и я взяла его, хотя видела, что кольцо мне не подходит.

— Такую девушку опасно отпускать одну, — добавил Рене до неприличия банальную фразу и тоже скрылся за дверью. Он вернулся первым, взял у меня сумочку и положил в неё перцовый баллончик и складной нож. Я догадывалась, что это не обычный нож, но он действительно был дан мне для самообороны, а не для нападения. Никаких знаков, по крайней мере, я не видела. Винсент вернулся с двумя страусиными перьями, белым и красным, и стал осторожно пристраивать их в мою огромную прическу. Когда я посмотрелась в зеркало, оказалось, что перья действительно дополнили мой образ. Все трое ещё немного посмотрели на меня, прежде чем Дебби, наконец, сказала:

— Мы пойдем, прогуляемся.

— Пока не наступила темнота.

— Что? Куда?

— Может, дойдем до магазина снова.

— Просто до магазина? Вы же…, — я не знала, как окончить фразу, чтобы не выдать нас зрителям. Они что-то придумали, и я боялась, что они пойдут исполнять свою миссию.

— Мы возьмем тебе малиновый ликер.

— Я могу пойти с вами?

— Ты так воодушевилась идеей ликера, что хочешь пропустить ради него встречу с королевой?

— Нет, просто, может быть, мы пойдем вместе гулять завтра?

— О, не волнуйся, Эми, мы принесем тебе его в целости и сохранности, и вместе выпьем, когда ты вернешься.

Я надеялась, что, говоря о сохранности ликера, Рене имел в виду, что они вернутся. А, может быть, я хотела найти утешение, и не стоило искать тайный смысл в каждой их фразе и жесте, и иногда ликер — это просто ликер. Они могли действительно пойти за выпивкой, а я придавала всему слишком большое значение из-за нестабильности происходящего.

А потом Дебби крепко обняла меня, и я сразу поняла, что вовсе не ошибалась.

— Удачи, моя хорошая, покажи королеве, какая ты у нас умница.

Но Дебби обнимала меня не долго, когда полное осознание причины их ухода позволило мне двигаться, и я потянулась, чтобы тоже её обнять, она снова отошла к Рене.

— Я думаю, сама королева будет очарована тобой сегодня, — сказал он и улыбнулся мне так тепло, что я поверила не только его улыбке, но и глазам.

— Будь запоминающейся! Порази её! Подожги своё платье и её занавески! — Винсент подмигнул мне.

Вроде бы я все время думала о том, что они могут вот-вот умереть, и что вижу их последний раз, но я не была готова к этому моменту, похожему на прощание. Я просто стояла и кивала им. Я была готова лишь к тому, чтобы драматизировать ситуацию, считая, что они обязательно умрут. А ведь, может быть, я вернусь от королевы, а они будут распивать малиновый ликер и вести смешные философские разговоры. А если я последую совету Винсента и подожгу занавески во дворце королевы, то я сама не вернусь и, в общем-то, все будет уже неважно.

— Возвращайтесь к моему приходу! Я хочу малиновый ликер!

— Конечно.

Больше они не стали растягивать момент и направились к выходу. Я осталась стоять на месте, даже не подошла к окну, чтобы проводить их взглядом. Но я отчетливо могла представить, как они уходят от меня, как что-то обсуждают с интересом, который был у них друг к другу всегда. Дебби идёт будто бы пьяная, её шатает от одного брата к другому, она кого-то то берет под руку, то хлопает по спине. А у Рене даже походка выходит самовлюбленной и расслабленной, он медленно взмахивает рукой, делая свою речь ещё более вязкой и непринужденной. Винсент же идет слишком спокойно, и его взгляд чересчур внимательный для той чуши, что он обычно говорит. Как бы я хотела разгадать его взгляд и долго-долго смотреть ему в глаза, чтобы Винсенту самому стало неловко. Все могло закончиться хорошо, но мне было сложно самостоятельно верить, без чьих-либо подсказок, в хорошие исходы.

Я вышла на улицу, в надежде встретить там кого-нибудь хотя бы для того, чтобы занять свои мысли и не думать о нашем прощании, но во дворе был только Генрих. Когда он увидел меня, то закричал:

— Дай мне воды!

Он не требовал освободить его, будто бы осознавал, что этого не случится. Но при этом Генрих позволял себе требовать воду. Может, знал, что мне покажется слишком бесчеловечным держать его так, а, может, не было никакой связи, и Генрих просто сошел с ума. Я медленно подошла к нему, пытаясь насладиться своей властью и ролью судьи и мучителя, но у меня это не вышло. Мне лишь стало противно оттого, что мы вообще смогли прийти к этому.

— Ты убил Бригитту, — холодный голос, однако, у меня вышел.

— Да, я убил Бригитту, — нетерпеливо сказал он, — Дай мне воды.

Генрих не пытался создать образ насмешливого убийцы, он действительно не понимал, что жестоко ставить эти два предложения подряд.

Конечно, я поддалась. Я пошла в сторону кухни настолько быстро, несколько мне позволяли мои каблуки.

— И еды! Я хочу есть.

Сначала мне показалось, что это чересчур милосердно принести ему ещё и еду после того, что он сделал, но как только я зашла на кухню, то тут же стала искать, что ему можно дать. Слишком мягкотелой я всё же не была и твердо решила, что приложу к обеспечению его пропитания минимальные усилия. Я взяла стакан воды и банан, потому что его было легко резать и он довольно калорийный.

Генрих пил жадно, будто бы его уже не первый день мучила жажда. Я кормила его с рук бананом, методично поднося его ко рту, когда он дожевывал, но в какой-то момент Генрих отвернулся, не боясь, что я могу передумать продолжать.

— Знаешь, я был хорошим руководителем. У меня был успешный бизнес. Я увольнял много людей, если они ошибались или переставали быть полезными.

Я снова попробовала поднести банан к его рту, но Генрих продолжил говорить.

— Однажды я уволил жену мужчины, у которого много лет подряд покупал один из голосов. Его жена проработала в моей компании семнадцать лет, но в последних трех отчётах у неё были допущены ошибки в вычислениях. Её было под шестьдесят лет, и я решил, что в такие годы в тяжелых случаях уже может начинаться деменция. В этом возрасте сложно найти новую работу, поэтому её муж, несмотря на деньги, которые я ему платил за голоса, так поступил.

Какая злая история. Как будто в его корпорации работали одни психопаты, потому что увольнение не равносильно убийству, и в этой ситуации я была полностью на стороне Генриха.

— Суть этой историю не в том, чтобы вызвать у тебя всеми любимую жалость. Суть в том, что я нужен. Я не перестал быть полезным, и я не ошибся на шоу. Вампиры хотят смотреть на меня в действии, поэтому я до сих пор здесь, даже после убийства Бригитты. Телезрители ничего не решают, только вампиры, которые смотрят за реакцией населения, как за частью шоу.

Снова начались опасные разговоры, последствий которых я не хотела. Но Генрих, наверное, был прав, по крайней мере, вот он, здесь, передо мной, а где Бригитта?

— Но я не только наказывал людей. Я награждал тех, кто работал добросовестно. Премии, отпуска, оплачиваемая мобильная связь, автомобили, в зависимости от должности. Я уверен, что все успешные люди действуют по той же схеме. На шоу я — хороший работник. Я продолжу радовать вампиров, и я получу своё вознаграждение.

— Продолжишь убивать людей?

— Да. Им это нравится.

— Даже если ты и получишь это вознаграждение, ты уверен, что смерть не покажется тебе лучше, когда ты осознаешь, что ты на самом деле сделал?

— Да, я абсолютно уверен.

Он хотел продолжить говорить, но я почти всунула ему остатки банана в рот. Его холодный взгляд замер на моих пальцах, будто бы от этого в моих руках могло появится что-то ещё. Совсем как собака или кошка.

От дальнейших разговоров меня отвлек гудок машины. Моя карета прибыла, пора было отправляться во дворец. По интенсивности и продолжительности звука, я поняла, что за мной приехал Дуэйн.

— Пока, Генрих.

— Пока, Эми. Когда я освобожусь, скорее всего, я убью тебя.

Я не стала ему отвечать и побежала в сторону до сих пор гудящей машины.

11 глава

Воздух в машине Дуэйна был тяжелым и горячим, будто бы железо раскалилось под солнцем в сорокаградусную жару, и в ней расплавился блок сигарет, апельсиновый ароматизатор и канистра бензина. Только был уже вечер, и машина должна была давно остыть. На языке вертелась шутка про его горячий темперамент, но я так и не смогла её оформить достаточно смешно, поэтому не сказала вслух.

— Хочешь, дам газу назад и отрежем бампером ноги этому уроду?

— Не надо, давай поедем во дворец.

— Да давай, никто нас не осудит.

— Не стоит.

— Может, хоть немного придавим? Сломаем коленки? Что скажешь?

— Поехали вперед, ладно?

Я надеялась, что это была лишь бравада, и Дуэйн на самом деле не собирается это делать. Но кто знает. За нами двинулась машина с операторами, уже никто не решался сесть в салон. Дуэйн был настолько злым и этим интересным, что его даже показывали по телевизору, когда он подвозил Джулию на встречу со своей сестрой. Он довел её до слез, а её сестра кинула в его машину пустую банку из-под газировки, которую производил Генрих.

— Шоу близится к концу, — сказал он спокойно, поджигая сигарету от прикуривателя.

— Вообще-то ещё должно пройти несколько конкурсов.

— Ты глупая? На твоих глазах вампирша убивает парня, потом её казнят, а через пару дней один из участников сносит башку конкурентке. А теперь этот козёл стоит привязанный посреди лагеря, и никто на это не обращает внимания. Ещё пару дней и вас употребят в пищу, как рыбок из аквариума, которые сначала украшают твой ресторан, а потом ты достаешь их и заворачиваешь в рис и водоросли.

— Никто не делает так с аквариумными рыбками!

— Ты и правда, дура, да? Никогда не была в ресторане узкоглазых? Те самые оранжевые рыбы в аквариуме, которые потом нежно таят у тебя на языке под слоем сливочного сыра!

Дуэйн был прав. В последнее время все самые пессимистичные высказывания оказываются правдой. Игра скатывалась в хаос, скоро действительно объявят победителя для телезрителей, а остальных поделят и съедят. Мы будем изысканным ужином, потому что наблюдать за нами, наверное, было особым удовольствием.

— Сегодня устроить ваш отъезд не получится. Будь хорошей скучной девочкой у королевы и не нарывайся. Да и вряд ли ты способна нарваться. Завтра я вас заберу, передай этим придуркам.

Значит, Дуэйн не был в курсе, куда пошли его дети. Это могло быть и очень хорошим знаком, и очень плохим. Может быть, они не следовали никакому плану и говорили правду о том, что идут за алкоголем. Я посмотрела на Дуэйна. Он зажимал сигарету в зубах, уверенно держал руку на руле, а голос его был крикливым, но в то же время Дуэйн оставался спокойнее, чем обычно. Даже когда он придумал историю про рыбу из ресторана и называл меня дурой. Он заметил, что я на него смотрю, но сначала его это не обеспокоило. Потом сигарета догорела, испачкав его военные штаны пеплом, и он слишком быстро вытащил её изо рта и швырнул из окна на дорогу, выдав своё истинное напряжение.

— Что смотришь?

— Я передам им, когда они вернутся. Они втроем куда-то пошли около получаса назад.

— А, — протянул Дуэйн, как будто бы я просто сообщила ему ненужную информацию о том, что его дети пошли в магазин за кукурузой, которую он даже не ест. Мы ехали молча несколько минут, внешне Дуэйн выглядел ещё спокойнее, даже на его губах играла легкая, ничего не значащая улыбка. Он будто бы давил на меня своим спокойствием, и мне также не хотелось ничего говорить.

Я понимала, что это не может длиться долго. Дуэйн нажал на тормоз, меня сначала повело резко вперед, а потом снова откинуло на сидение. Он ударил кулаком по стеклу рядом с собой, оставив на нём красный развод.

— Дьявол!

Он повернулся ко мне, его взгляд был совершенно диким. Будто бы он тоже был готов сойти с ума. Но если бы он перешагнул за границу безумия, то стал бы ещё страшнее Генриха.

— Куда они пошли?

Я покачала головой.

— Повтори, что они тебе сказали перед уходом, я пойму.

Я сомневалась, что он поймет, потому что они и правда не сказали ничего, что было бы хотя бы похожим на намёк об их местоположении, но я все пересказала. Упомянула я и слух о Патрисии и её планах на Рене, может быть, они были с ней.

— Понятно, — сказал Дуэйн, вряд ли узнав что-то наверняка. Я видела, как он несколько раз кинул взгляд на машину операторов сзади. Наверное, он хотел скинуть меня на них и поехать искать своих детей, но даже ему приходилось играть определенную роль. Он нажал на газ, и мы поехали быстро, нарушая всевозможные правила.                                                          

До дворца, оказалось, ехать не так долго. Я думала, Дуэйн молча уедет, едва я успею выйти из машины, но перед тем, как дверь за мной захлопнулась, он сказал:

— Все в силе. Я их найду, и завтра вы все свалите отсюда.

Я не стала ничего отвечать ему, потому что уже стояла на улице, и не могла точно сказать, кто меня видит и слышит сейчас. Дуэйн уехал, и я была рада оказаться на свежем воздухе, вдали от очередного отца, которого раздирало отчаянное беспокойство за своих детей. До сих пор окончательно не стемнело, и я чувствовала приятную прохладу вечера с особенно ярким цветочным запахом. Это были розы, которыми пахло так сильно, будто бы я наклонилась понюхать букет. Но самих цветов я пока не замечала, потому что я стояла за коваными воротами замка, однако сквозь прутья я видела множество стриженых кустов, которые видимо и источали этот приятный резкий аромат.

Ворота казались слишком высокими и величественными, рядом с ними я чувствовала себя незначительной и маленькой, наверное, хуже я буду себя ощущать только рядом с дворцом. Может быть, если бы я была более состоявшейся личностью, я бы, наоборот, чувствовала себя значимой оттого, что меня пригласили в такое место. Но сейчас черные чугунные стебли с золотыми листьями, обвивающие тонкие прутья ворот, будто бы забирали остатки моей растерянной на игре личности. Вокруг никого не было, и я стеснялась заходить внутрь просто так. Я вообще не хотела подходить к дворцу, по крайней мере, до тех пор, пока ночь не вступит в свои права полностью. Мне было страшно снова увидеть вампира в его истинной мертвой оболочке. Я заглядывала за ворота, но сад казался абсолютно пустым. Несколько раз я звала людей поблизости, но мне снова не ответили. Колеблясь между своим желанием войти только после темноты и страхом опоздать на прием к королеве, я решила, что второе весомее. Когда я дотронулась до круглой холодной ручки ворот, они сразу же мне поддались. Все было открыто, и никто будто бы не боялся, что в прекрасный дворец заберутся недоброжелатели. Да кто бы сюда добровольно сунулся.

Я вступила на мраморную дорожку, и стук моих каблуков стал более звучным, будто бы я не шла, а выстукивала ритм к песни. Вокруг меня простирались кусты розовых пионов с тяжелыми головками, но среди них не было видно ни одного вялого или пожухлого. Только лучшие цветы для королевы. Запах роз стал ещё сильнее, но их я по-прежнему не видела. Где-то в глубине сад становился более густым, и я предполагала, что они именно там. Моя звучная дорожка вела меня прямо к дворцу, и я не хотела бродить здесь дольше необходимого. Начищенные до блеска окна ловили последние лучи солнца, оставляя световые пятна на кремовых стенах. Сам дворец казался мощным и красивым, я ярко могла представить, как в одном из залов здесь могла танцевать королева несколько веков назад. Внутри он представлялся богаче и интереснее, чем снаружи. Потому что, несмотря на все великолепие, я ожидала, что королевский дворец будет чуточку изящнее. По бокам от меня были не только цветы пионов, иногда попадались мраморные статуи мужчин с красивыми сильными телами и женщин с прямыми носами в длинных туниках с проработанными складками или, наоборот, совершенно обнаженных. Кроме того, сам газон загибался как волны из детских книжек.

По пути к дворцу мне нужно было обогнуть искусственно созданный пруд. Вокруг него стояли бронзовые статуи в виде голов животных на тонком длинном шесте. Они были выполнены куда менее профессионально, чем статуи античных героев, но всё же они придавали этому месту особый жестокий шарм. В центре озера купались позолоченные кони, скульптор которых не пожалел времени на проработку их мышечных систем. Среди всей этой красоты я почувствовала себя невероятно одинокой, и чтобы не оставаться с этой мыслью надолго, я решила позвонить Йозефу. Но стоило мне только потянуться к сумке с телефоном, как он позвонил сам.

— Эми! С тобой все нормально?

— Скорее да, а ты как? — я улыбалась в трубку, но голос меня не выдавал. Меня ничего не смешило и я не чувствовала себя особенно довольной для своей улыбки, но чудесное совпадение, что Йозеф позвонил именно тогда, когда я достала телефон, обрадовало меня, приблизив на эти мгновения к тому, чтобы стать счастливой.

— Я не смотрел телевизор вчера, а когда включил, там этот Генрих убил Бригитту, и я потом беспокоился за тебя. Он поступил очень не хорошо.

— Я бы даже сказала, очень плохо.

Голос Йозефа звучал беспокойно, и вряд ли он сейчас мог понять мой шутливый тон.

— И ещё я узнал, что ты идешь к королеве. Уже почти ночь, скоро я смогу пойти с тобой и помочь тебе.

— Спасибо, Йозеф, правда, очень мило. Но давай ты лучше встретишь меня после.

— Хорошо. Но подумай, я могу прийти. Хотя там очень сильная охрана, они могут попробовать меня не пустить.

Я не видела охраны, но вряд ли он врал. Оттого, что она была очень сильной, и при этом я её не видела, меня передёрнуло, и по коже побежали мурашки.

— Не подвергай себя опасности, со мной все будет хорошо.

Пруд с устрашающими бронзовыми конями снова сменился белоснежными изящными статуями посреди розовых цветов. Рядом с одной из них, изображающей обнаженного кудрявого юношу, натягивающего тетиву лука, я заметила какое-то движение. Будто бы кто-то стоял рядом со статуей, а потом мгновенно растворился среди цветов. Я ускорила шаг, чтобы быстрее оказаться около статуи. Сначала я внимательно осмотрела её, будто бы таинственный прячущийся мог оказаться в складках тоги, свисающей с руки каменного юноши, но абсолютно ничего не прикрывающей. Потом я оглянулась по сторонам, но тоже ничего не увидела. Моё воображение снова сыграло со мной злую шутку. На этот раз я даже не рассмеялась, более того, я разозлилась на себя. Солнце так и не зашло, никто не мог прятаться за статуями и исчезать с такой скоростью.

— Эми? Эми, ты меня слышишь? С тобой что-то случилось?

Я всё ещё держала телефон около уха, но, занятая своими страхами, не слышала, о чем до этого говорил Йозеф.

— Прости, я засмотрелась на прекрасный сад вокруг дворца.

— Да, сад действительно прекрасный. Я говорил, что хочу тебя увидеть.

— Да, и я хочу.

К этому моменту я как раз дошла до ступеней дворца. Прекрасные мраморные люди сменились каменными сфинксами. Эти сфинксы охраняли двери, но, видимо, не слишком хорошо, потому что они были слегка приоткрыты.

— Что побудило людей придумать женщин-львов с крыльями? У них красивые лица и голая грудь, здесь явно есть сексуальный подтекст. А что побуждало украшать ими золотые дворцы с нежным розовым садом вокруг? Извращение, не правда ли? А моя бабушка говорила, что это мы —пропавшее поколение.

— Что, Эми? Ты видишь голых женщин-львов?

— Ты прав, я не правильно сказала. Они не львы, а львицы. Они же женщины.

— Но я не говорил, что ты не права.

— Прости, Йозеф. Я дошла до дверей. Все пройдет хорошо, ни о чем не беспокойся. Не ходи за мной, но встреть меня после, ладно? Я люблю тебя, пока.

— Хорошо, Эми, я…

Я не дала ему договорить и сбросила звонок. Я начала нести чушь, что было плохим знаком для моего психического состояния и хорошим для наших с Йозефом отношений. Это означало, что я сильно нервничаю, и что я доверяю ему. Я не знала, зачем я сказала ему, что люблю его. Это вышло легко и не вызвало у меня стыда. Просто это прозвучало очень нормально, хотя и вряд ли правдиво. Абсолютной ложью это тоже не могло быть, потому что иначе я бы почувствовала хотя бы легкое угрызение совести.

Прежде чем взяться за золотую ручку белоснежной двери, я посмотрела на часы на телефоне. Солнце зашло. Открывая дверь, я почувствовала, что за моей спиной в саду кто-то есть. Теперь это было абсолютной правдой, а не игрой моего воображения. Он был не один, я слышала едва различимые и почти неосознаваемые звуки воздуха рассекаемого множеством тел. Но я не стала оборачиваться и вошла во дворец, так и не узнав, кто же был в саду.

Я оказалась в просторном пустом зале, игравшем роль то ли прихожей, то ли музейной комнаты. Пол был уложен плиткой гранитного розового и белого цвета, такой чистой и гладкой, что даже мне, привыкшей в последние годы к роскоши, не хотелось вступать на неё в уличной обуви. Стены были оформлены в тех же цветах, круглые, до блеска гладкие колонны сменялись острыми углами их оснований. Верхушки колон украшали золотые цветы, и, казалось бы, только ими можно было любоваться и восхищаться. Но колонны были лишь незаметной деталью в общей картине. В нишах стены стояли белоснежные скульптуры ещё более прекрасные, чем в саду. Носы были по-особенному остры, пустые глаза будто бы обрели выразительность, а листья в венках каменных людей были проработаны до прожилок. На стенах висели картины с легкими сюжетами. На одной молодая девушка с серебристыми волосами сидела на качелях, привязанных к кудрявому дереву, на другой мужчина в голубом камзоле и туфлях с пряжками шептал что-то на ухо смеющейся даме в шляпе. С полусферы потолка на меня смотрели ангелы посреди цианового неба, залитого солнечным светом. Мой восторг омрачился внезапной фантазией — королева посреди этой красоты, впившаяся в горло такой же прекрасной девушке, как та, что на качелях. А до королевы Элиз здесь жила другая королева со своим королем, а до этого ещё и еще, с тех самых пор, как этот дворец был построен. Вряд ли кто-нибудь из них считал дурным тоном убивать людей в зале с розовыми колонными и ангелами на потолке.

Я всё ожидала, когда ко мне выйдет красивый молодой человек похожий на принца с превосходными манерами, чтобы проводить меня к королеве. Устав ждать его, я представила одновременно почтенного и услужливого пожилого человека, работавшего здесь уже более тридцати лет, ещё при прошлом короле. Но он тоже не появился. Не появилась ни тощая фрейлин королевы в узком корсете и острыми нервными плечами, ни полная дама, которая всё про всех знает и всё подмечает, ни гордый карлик с мерзкими мыслями, ни глупый мальчик, сын той самой полной дамы. Ни один из образов, которые я могла представить для встречи гостей, не вышел ко мне. Во дворце было тихо-тихо, будто бы он был населен одними мертвецами. Я отправилась дальше самостоятельно.

За дверью оказалась огромная лестница, которая по своему размеру была больше предыдущего помещения. Посередине стоял фонтан, украшенный каменными рыбами и раковинами, две лестницы огибали его с разных сторон, сливаясь наверху. Я не стала останавливаться здесь надолго, стараясь не рассматривать детали, оставив себе возможность наслаждаться общей картиной. По бокам помещения находились двери, и я прошла в одну из них. За ней оказался огромный зал, устланный паркетом и украшенный множеством зеркал в золотых рамах. Наверное, это был бальный зал. Не считая фортепьяно и нескольких ваз по углам, он так же был безмолвным и пустым. У меня появилось детское глупое желание покружиться в нем, раскинув руки, или снять туфли и скользить по паркету, как это делали мальчишки в школе. Но я удержала себя от обоих импульсов. В конце зала была очередная дверь, но я не успела пойти в её сторону. За спиной наверху я услышала музыку и вернулась обратно к лестнице.

Играла скрипка. Я слышала, что это не запись, музыкант иногда ошибался и тогда повторял не получившийся отрывок снова. Музыка была светлая и нежная, будто бы это была главная партия из песни о любви, взятой из оперы. Я взбежала вверх по лестнице, оказавшись на втором этаже. С одной стороны с балкона можно было наблюдать за бальным залом, маневрируя взглядом между огромными хрустальными люстрами, с другой шёл длинный коридор, освещенный окнами в полный рост. Там находились помещения поменьше, судя по частоте дверей в длинном коридоре. Музыка лилась оттуда.

Я открыла первую дверь, и мне сразу повезло. Напротив открытого окна, кружевные занавески вокруг которого стремились на улицу, стоял мужчина, будто бы в таком же голубом камзоле, как на картине внизу. У него были длинные светлые кудрявые волосы и тонкие ноги, я бы с лёгкостью могла сначала перепутать его с женщиной, если бы не тонкие усы, которые при всем его воздушном образе смотрелись крайне нелепо. Мужчина не мог не заметить меня, но он не перестал играть и даже не кинул взгляд в мою сторону. Я не сразу решилась к нему обратиться и заговорила лишь после его третьей ошибки в партии.

— Простите!

— Что?! Ты не видишь, я репетирую! — сказал он крайне раздраженно и капризно, вздернув смычок. Будто бы он так и ждал момента, когда я его перебью.

— Я — Эмилия Мур, мне назначена аудиенция с королевой. Вы не могли бы мне подсказать, где я могу её найти?

— А больше тебе ничего не назначено?

На удивление, его интонация была нескрываемо сельской, хотя он и выглядел, как привычный посетитель дворца.

— Только встреча с королевой. Так вы подскажите, где её найти?

— Иди-ка ты отсюда. Закрой дверь с другой стороны. Шу!

Он снова приставил смычок к скрипке и начал свою парию сначала. Происходящее опять выходило за рамки разумного, я снова теряла связь с реальностью, находясь будто бы по ту сторону экрана и наблюдая за абсурдным фильмом, снятым эстетичным сюрреалистом.

— Скажите, где королева?

Он не реагировал на меня.

— Эй!

Я ещё несколько раз попробовала его позвать, впрочем, не выкладываясь полностью из-за состояния дереализации, настигшего меня. Так и не дождавшись ответа, я вышла за дверь и отправилась дальше по коридору. Следующие две комнаты оказались пустыми и ничем не отличались друг от друга. Открыв третью дверь, я не сразу поверила в увиденное. На огромной кровати, застеленной шелковым покрывалом с серебряной бахромой, лежал лев. Настоящий лев с пушистой гривой и мощными лапами. Он смотрел на меня, и я тоже не могла отвести взгляд и вообще что-либо сделать. Лишь когда он начал лениво подниматься на ноги, я захлопнула дверь. Не может быть, лев! Мне захотелось снова открыть дверь, чтобы убедиться, что мне не показалось, но я отправилась к следующей комнате.

Там не оказалось ничего интересного, зато в следующей мой взгляд привлекли золотые цепи, тянувшиеся от стены. Я не стала предполагать, зачем они там нужны. В шестой по счёту комнате снова будто бы не было ничего интересного, но я заметила маленькое круглое пятно крови на мраморном полу у резной ножки лакированного стула. В следующей комнате, наконец, оказалась королева.

Она лежала на диванчике, где были разложены мягкие шелковые подушки с лилиями. Перед ней стоял журнальный столик, будто бы покрытый перламутром, и кресло, которое, я надеялась, предназначалось для меня. На подоконнике сидела тонкая высокая девушка, одетая в узкое лиловое платье под цвет её неестественных волос. Она смотрела в телефон в чехле со стразами и совсем не обратила на меня внимания. Королева проявила себя более участливо. Она села и указала мне изящной ручкой в кремовой кружевной перчатке на кресло. В другой руке она держала обычную сигарету с оранжевым фильтром.

— О, ты, наконец, пришла. Ещё пару минут, и я бы совсем заскучала.

В её фразе не было угрозы, но мне всё равно не хотелось думать о том, что бы произошло, если бы она заскучала. Королева внимательно осмотрела меня, но я ничего не смогла понять по взгляду её ледяных синих глаз. Кажется, недовольной она не была. Я поблагодарила её и села в кресло.

— Рассказывай, — сказала она и опустила кончик сигареты в золотую пепельницу в виде ракушки.

Королева сняла свои тонкие перчатки, будто бы желала продемонстрировать мне руки, никогда не знавшие работы, с изящными пальцами. На её круглых аккуратных ногтях были изображены золотые ангелы. Даже рисунок на ногтях королевы можно было назвать произведением искусства. Лучшие художники стали раскрашивать ногти. Я не знала, что ей рассказывать, меня не предупредили, что я должна делать у неё на приеме, и как развлекать её.

— О чем вы хотите послушать?

— Ах, я надеялась, ты сама предложишь тему. Ведь ты нуждаешься во мне куда больше, чем я в тебе.

Я понимала, что она ждала, когда я начну просить её обратить меня или повлиять на голосование. У меня не было таких намерений, да и едва ли это бы получилось. Я злорадно подумала, что она нуждается в моей крови и смерти, а я прекрасно бы прожила без неё до самой старости.

— Простите.

— Я придумала! Ты — молодая девушка, интересующаяся красотой и крутящаяся в научной сфере. Расскажи мне про ринопластику. Мне кажется, мой нос недостаточно ровный, будто бы там есть небольшая горбинка. Видишь?

Королева провела пальцем по идеально ровному носу. Такой нос избавил бы любую девушку от комплексов. На её темно-розовых губах промелькнула едва уловимая улыбка, и она внимательно на меня посмотрела, будто бы задала очень важный вопрос. Я не знала, нужно ли согласиться или же восхвалять её прекрасные черты лица. Мне самой хотелось второго.

— Нет, королева, не вижу. У вас очень красивый нос.

— Не видишь? Присмотрись получше. Может быть, сбоку лучше видно?

Она поманила меня пальчиком к себе. Я успела пообщаться со многими вампирами с тех пор, как оказалась на игре, но к ней мне совсем не хотелось приближаться. В голове промелькнула мамина нескладная считалочка. Четыре капли, за тобой пришла Элиз. Я привстала и нагнулась к ней, но, рассматривая её нос, снова не нашла в нём изъяна.

— У вас очень ровный нос, королева.

Она чуть сморщила подкрашенные брови, будто бы расстроилась. Я надеялась, что это лишь видимость.

— Проведи пальцем, и ты почувствуешь её.

Я потянулась к ней рукой и осторожно провела пальцем по переносице, будто бы боялась, что способна сделать больно такому древнему чудовищу, как она. Королева резко подалась к моему запястью и остановилась за несколько миллиметров до кожи над синеющими венами. Я вздрогнула, но руку не убрала.

— Отличные духи. Но не сравнятся с теми, которые представляю я. Ирис, принеси для Эмилии флакончик моих духов.

Я где-то уже слышала, что королева называла девушек из своей свиты по именам цветов. Присмотревшись, я действительно увидела среди её лиловых волос цветок ириса. Прежде чем отправиться выполнять приказ королевы, девушка закончила что-то писать в своём смартфоне. Видимо, необязательно прибывать в постоянном страхе, служа королеве. Интересно, была Ирис вампиром или человеком?

Она вернулась и поставила передо мной флакон с высокой золотой крышкой, на угловатом стекле которого были нарисованы пчелы.

— Это подарок.

Я поблагодарила и села на место. Мне срочно нужно было придумать тему для разговора, потому что вряд ли королева бы захотела снова что-то предлагать. А мне хотелось бы оставить тему её кривого носа. Я сняла крышечку с флакона и брызнула себе на руку. Пахло розами, как в саду, и мёдом.

— Какой интересный запах. Какие оттенки здесь есть?

Королева взмахнула рукой, чтобы я замолчала.

— Ты уверена, что встретившись со своей королевой, ходящей по этой земле не первое столетие, хочешь узнать состав ее парфюма?

Я замолчала, это действительно выглядело глупо. Но меня с самого моего появления во дворце не покидало ощущение, будто бы я играю в каком-то абсурдном спектакле, и я думала, что мне нужно играть по его правилам. Раз мне давалась возможность узнать что-то действительно меня интересующее, то я решила быть смелой.

— Рассказы о вашей жестокости в прошлом правдивы? Про балы, на которых вы убивали всех плохих танцоров, про спектакли, где вы, наоборот, выпивали кровь у хороших актеров, и про светские чаепития, где вы вообще не оставляли никого в живых?

Королева вдруг залилась звонким девичьим смехом. Мне бы хотелось, чтобы мой вопрос был смешным из-за излишней паранойяльности и доверчивости.

— Ах, слухи, слухи, их всегда ходило много вокруг меня, но ещё больше я распространяла сама. Скажу так: я всегда была модницей. Следовала духу своего времени.

— Может быть, я не права, но разве вы не были законодательницей моды в большинстве случаев?

— Я оказывала долю влияния, но ты преувеличиваешь мои возможности. Кстати, вам уже говорили, что скоро бал?

Королева подмигнула мне. Судя по тому, что люди тихо говорили между собой о вампирах, устраивающих кровавые балы, она сообщила мне о моей скорейшей смерти. А судя по тому, что писали в СМИ о доброжелательности вампиров, она просто вспомнила о предстоящем бале. Видимо мой сложный мыслительный процесс отразился на моём лице, и королева вновь залилась смехом.

— А ты совсем не понимаешь иронии и не умеешь веселиться. Вот твой отец всегда умел меня развлечь.

Её последняя фраза прозвучала мерзко. Судя по словам моего папы о том, что я могу обратиться к королеве, они были знакомы. Но я не могла и предположить, что они были знакомы близко.

— Ах, ты, что совсем ничего не знаешь?

— Я бы и не хотела узнавать.

— Тебе никогда не казалось странным, что всю жизнь твой отец был неудачником, который был даже не в состоянии воспользоваться своим симпатичным личиком, чтобы пробиться в шоу-бизнес, а потом вдруг стал ведущим актером Киферу? Он разбогател, перебрался вместе со своей сумасшедшей женой и милой дочерью из своего района с воздухом, отравленным заводом по производству двигателей, в центр города, задымленный выхлопными газами машин, работающих на этих самых двигателях.

Королева назвала мою сумасшедшую маму таковой. А главное, она рассказала мне, что производит этот завод с трубами, как рождественские конфеты. Я была так зла на неё и на папу, что предпочла бы всю жизнь прожить в своем районе с загрязненным воздухом в бабушкиной квартире, лишь бы этого разговора не было. Отчего-то я всегда идеализировала своего отца, и, несмотря на его популярность и толпы поклонниц, я считала его верным маме. Иначе, зачем он был с ней, несмотря на её болезнь, если не любил её.

— Твой отец был молодым и красивым парнем, умеющим обходиться с женщинами и читающим наизусть сотни прелестных стихов. Он понравился мне, и я вытащила его в свет. А теперь я собираюсь его обратить.

Надо же, до чего неприятно прозвучала новость о папином спасении. Он не умрёт, получит вечную жизнь, возможно, будет иметь хоть какой-то статус, раз станет подопечным самой королевы. Будет убивать по два человека в год, больше никаких голосований и сложных выборов. Никогда не увидит солнечного света и будет спать днём в подвале, только теперь не нашего дома. Что до мамы, то, наверняка, он оставит ей наш большой дом и деньги, но вряд ли в свите королевы у него найдется время видеться с ней. Папа будет спасён, и эта новость должна меня обрадовать. На мои глаза навернулись слезы, и я не смогла их сдержать.

— Дорогая, у тебя потекла тушь. Ирис, дай ей салфетку.

Ирис не просто дала её мне, а сама вытерла мне серые от туши слезы. Взгляд у неё при этом был совершенно равнодушным, мертвым, таким, какой, несомненно, мог принадлежать только вампиру. Вот они, будущие папины глаза. Хотя у Йозефа был выразительный и живой взгляд, но, может быть, тут играла роль его неполноценность или моя влюбленность. А у короля Габриэля взгляд был горящий, но в нём чувствовалось маниакальное безумие. Наверное, они оба — исключения.

— Это — здорово. Спасибо вам, что вы решили обратить моего отца.

— Какая забавная семья выходит. Твой отец никогда не хотел быть вампиром, но станет им, ты, наоборот, приложила все усилия для этого, но поставила не на того парня, поэтому вряд ли у тебя выйдет, а твоя мать тоже никогда не хотела этого, но её насильно попытались обратить.

Теперь она сказала что-то, о чем я никогда не догадывалась и не слышала. Моя мама для меня всегда оставалась загадкой, поэтому на этот раз я посмотрела на королеву внимательно, ожидая разъяснений.

— Вижу, что и об этом тебе не говорили. Ты могла слышать подобное, как страшную байку, хотя может, такие истории уже были непопулярны в твое время. Чтобы обратить человека, сначала вампир выпивает почти всю кровь у своей жертвы, оставляя в теле чуть теплящуюся жизнь. Потом он обмазывает губы и язык жертвы своей кровью, пытаясь при этом не завершить свой ужин от собственной кровопотери. Затем он закапывает жертву в землю на целый солнечный день и поливает её сверху человеческой кровью для того, чтобы на следующую ночь, когда новоиспечённый вампир будет пробовать выбраться из земли, он знал направление. Обращение не всегда проходит удачно, иногда на следующую ночь в земле лежит труп, погибший от нехватки воздуха или потери крови. Однако в начале позапрошлого века отчего-то пошла мода не закапывать своих жертв в землю, а класть в гроб. И тогда в случае неудачи можно было открыть крышку и увидеть там человека, выжившего благодаря вампирской крови, но совершенно обезумевшего от неё. Людям не стоит пить нашу кровь, запомни это, дорогая. И твоей маме повезло лишь в том, что тот, кто пытался её обратить, был приверженцем новых традиций и не стал закапывать её в землю. Я, например, слишком консервативна для этого.

— Кто это был?

— Совершенно не помню, может быть, даже не интересовалась.

Я не могла поверить, что с моей мамой могло произойти такое. Я отчего-то представила её совсем юной девочкой с обескровленными губами, проведшей целый день в гробу. Мне снова стало жалко её до слёз. А потом я представила папу, который ночью выбирается на запах крови из-под земли.

— Но как же генетика? Как же иммунные нарушения? Как же дофаминовая система? Вот что должно быть залогом маминого диагноза!

— Да-да, всё это могло быть, но не с ней. Твой отец рассказал мне эту историю, не вижу никакого смысла придумывать такое.

А мне ни папа, ни мама ничего подобного не рассказывали. Я жила в чудесном мире, даже не осознавая, как он ужасен для моих родителей на самом деле.

— Что ж, я рассказала тебе историю про твоего отца и про твою мать. Осталась лишь ты.

Я ожидала чего-то необычайно страшного, как и мамина история. Моё воображение разыграло сцену, где мама лежит не просто с обескровленными губами, а ещё и с круглым животом. Что я, на самом деле, тоже должна быть безумна или как-то неполноценна, потому что я была там с ней. Но королева не рассказала ничего подобного.

— Ты — скучная, обычная девочка. Мне совершенно неинтересно за тобой наблюдать. Ты старалась привлечь глупого вампира, целовалась с девушкой, присутствовала при казни Софи и при убийстве девушки с игры, но, тем не менее, не вызвала во мне никакого интереса.

Она пыталась надавить на мои комплексы, но после её историй, мне не было ни капельки обидно.

— Разве вам не интересно ломать меня сейчас?

Королева улыбнулась.

— Я приятно удивлена.

Я ничего не ответила, и мы обе замолчали на какое-то время. Я стала беспокоиться, что у королевы пропадет какое-либо приятное ощущение от разговора со мной. У меня появилось чувство, что мне становится все равно, развлеку я королеву или нет, и оно меня испугало. Вот я переживаю от того, что я боюсь сказать что-то не так про нос королевы, вот я плачу над судьбами моих родителей, а вот я уже посматриваю на молочно-белый циферблат часов с аметистовыми стрелками и думаю, через сколько времени я окажусь в своей кровати.

Ирис оторвалась от телефона и спасла меня от убийственного молчания:

— Королева, Камелия написала, что по телевизору началось что-то интересное. Вам привезти его?

— Будем надеяться, Камелия не обманывает. Вези.

Только чего-то интересного на шоу мне сейчас не хватало. Я сразу подумала о Дебби, Рене и Винсенте, которые могли быть чем-то интересным, раз вампиров развлекали убийства. Потом я зло и постыдно понадеялась, что Генрих вырвался и застрелил кого-то, это будет гораздо лучше, чем смерть моих друзей. Но я не совсем обезумела в своей злобе, потому что смогла признать, что и это будет ужасно.

— Посмотри на эти картины вокруг? Разве они не чудесны?

Королева отвлекла меня от тяжелых мыслей, и я не могла не признать, что окружающее действительно является шедевром.

— Прекрасны, королева.

— Их рисовали лучшие мастера своего времени. Каждая из этих картин сейчас стоила бы миллионы. Их почерк так уникален, что вряд ли кто-то осмелится повторить. Посмотри на эти детали, кажется, их можно рассматривать вечность. Видишь, как прорисован мой профиль на брошке дамы в саду? А можешь пересчитать листики лозы винограда, к которому наклонился вон тот юноша. Мне это все надоело. Мне нужно нечто большое для того, чтобы это увлекло меня хоть сколько-нибудь. Поэтому мы и устроили шоу. Я столько всего повидала, что лишь новшества нового общества и излишняя власть могут меня развлечь.

— Разве за столько лет нельзя найти смысл жизни, более наполняющий, чем бесконечные развлечения?

Королева вдруг снова рассмеялась, будто бы я сумела удачно сострить на светском вечере. Она даже помахала ручкой перед собой, будто бы ей не хватало воздуха от смеха.

— Мои развлечения наполнены плотью и кровью, так что не называй их пустыми.

В комнату вошла Ирис, привезя с собой большой плазменный телевизор на столике с серебряными плетеными ножками и узорными стенками, а вот телевизор был самый настоящий, какой мог стоять в любом доме. Он настолько нелепо смотрелся посреди дворца, что я снова потеряла связь с реальностью, ощутив себя в дурацком сне.

Королева взяла пульт и сама включила его, вытянув руку вперед. Было ощущение, что ей доставляет удовольствие нажимать на кнопки. Может быть, это ей ещё не наскучило.

На экране оказалось то, чего я боялась больше всего. Я узнала сад перед дворцом. На скамейке сидела Патрисия с закрытой книгой на коленях, рядом с ней был Рене, а за ними стояла Дебби, опираясь локтями на спинку. Винсента я не заметила. Ракурс был плохим, их всех показывали сзади, и почти ничего не было слышно. Я сразу догадалась, что Дебби и Рене испортили камеры. Только вот одну не нашли.

Королева опять вытянула руку вперед и сделала звук максимально громким. Она кинула на меня взгляд, и мне показалось, что она хвастается тем, как умеет обращаться с пультом.

— Так ты говоришь на четырех языках? — спросила Патрисия.

— Да, я учился на лингвиста. К тому же, занимался самостоятельно. Продемонстрировать?

Я и не знала о Рене такого. Мне стало обидно оттого, что я так сильно была к ним привязана, а они почти ничего не рассказывали мне о свой жизни, хотя я знала, что каждый из них думает о смерти, винограде и об интеграции женщин в политику. Если Рене говорил на четырёх языках, то, наверное, не только грубый отец имел большое влияние на них, наверняка, у них была образованная мать.

— Латынь среди них есть?

— Да, мой брат и не такое знает! — восторженно сказала Дебби. Патрисия не обратила на неё никакого внимания, ожидая ответа от Рене. Очевидно, Дебби не должна была присутствовать на их встрече, но Патрисия согласилась её потерпеть.

— К сожалению, помню только пару десятков пословиц, которые запомнил, чтобы выделываться.

— Некоторые законы тебе придется выучить на латыни, но, я предполагаю, что ты справишься. Если, конечно, я выберу тебя.

Патрисия говорила медленно, низким голосом без оттенков. Я видела её лишь одну ночь, но тогда она обратила на меня не больше внимания, чем на невкусный йогурт среди товаров в супермаркете. К Рене она проявляла интерес, и мне показалось, что вряд ли бы она уделила ему внимание, если бы действительно не предполагала сделать его своим потомком.

— Впрочем, мне подходит твоё спокойствие, я вижу, что ты не глупый, и мне нравится твоё лицо.

Что в руках у твоей сестры?

В голосе Патрисии не появилось заинтересованности, чтобы ни было в руках у Дебби, ей это было не страшно. Охотники говорили, что вампиры не знают об их оружии, и как я надеялась, что это действительно так. С другой стороны, если бы у нее оказался обычный нож, который бы не навредил Патрисии, может быть, Дебби пощадили бы, она ведь нужна для шоу. Я не заметила, как встала и подошла к экрану. Обернувшись к королеве, я увидела, что она тоже подалась вперед и смотрит с интересом.

— Жвачка. Хотите жвачку с арбузным вкусом?

— Если я убью у тебя на глазах твою сестру, ты будешь ненавидеть меня всю жизнь. Неспокойный ты мне не нужен, я не люблю, когда мне надоедают. Поэтому покажи, что у тебя в руке?

Дебби протянула руку вперед, мне хотелось закрыть глаза, но вместо этого я зажала себе рот. Со спины не было видно, что действительно у неё в руке, но Патрисия никак на это не отреагировала.

— Видите, это действительно просто жвачка. Никто сейчас не обходится без смартфона и жвачки в кармане, — сказал Рене. Дебби все ещё держала вытянутую руку, и Рене потянулся к ней будто бы за жвачкой. А потом будто бы ничего особенного не произошло. Рене дернулся, затем подалась вперед Патрисия и откинула его от себя с невероятной силой. Он ещё даже не успел упасть на землю, как дернулась Дебби. Я вскрикнула, Рене упал на спину, вроде бы не повредив голову. Пока я смотрела, как он в своём костюме с иголочки проезжается по земле, я не уследила, как получилось, что вместо Патрисии на землю осыпаются серые крылышки мотыльков вперемешку с каплями крови.

— Они убили Патрисию! — вскрикнула королева без злости с долей удивления и восторга. Они действительно сделали это, и я примерно представляла, что сейчас будет.

— Но как? Как? Ей было четыре сотни лет, её не мог взять ни один металл! Как?

Королева не боялась, что увидела оружие, которое способно убить вампира, она действительно была поражена. На экране появился Шон, я различила его лишь по зеленому костюму, потому что он только на мгновение оказался перед Рене, пытавшимся встать, потом перед Дебби, которая уже шла в сторону брата. Кажется, он ничего с ними не сделал сразу, но они все исчезли с экрана. Камеры начали переключаться на разные участки сада, видимо режиссер шоу тоже не мог понять, где они.

— Королева, пожалуйста, не убивайте их! — я буквально упала перед ней на колени, ноги меня не держали.

— Что это за оружие? — ни к кому не обращаясь, спросила она. В следующую секунду королевы передо мной не было.

Я тут же смогла вскочить на ноги, на ходу избавляясь от неудобных туфель, и выбежала из комнаты. Когда я проносилась по коридору, я снова увидела льва, только теперь дверь к нему была открыта. Спустившись по лестнице, я сначала в панике повернула в другую сторону, но всё-таки смогла найти выход. Выбежав из дворца, я на несколько секунд остановилась, надеясь, увидеть хоть что-нибудь сверху. Сад сначала показался пустым, но потом я почувствовала, что он движется. Движения были почти неуловимыми, это было скорее ощущение, будто множество вампиров проносятся по дорожкам среди деревьев и скульптур, подобно ночным насекомым. Никто из них не останавливался, и я никого не могла различить. Не зная, куда мне нужно попасть, я просто побежала вперед, выкрикивая имена Дебби и Рене. Они не отвечали мне, я слышала лишь шаги и жужжание разрезанного воздуха. В какой-то момент меня кто-то задел, и я упала на землю, расцарапав колени и ладони об узорную плитку. Мне повезло, что никто не врезался в меня лоб в лоб, иначе вряд ли бы от меня что-то осталось. Крови было мало, но мне вдруг показалось, что на несколько секунд какое-либо движение прекратилось, жужжание исчезло. Будто бы они принюхивались ко мне. Я никого не рассмотрела, потому что в этот момент пыталась встать. Но мне повезло, никто из них не заинтересовался мною достаточно, они снова продолжили своё движение.

Я тоже побежала дальше, стараясь заглядывать во все закоулки сада, будто Шон стал бы их прятать в кустах. Меня остановило то, что кто-то схватил меня за руку.

— Эми, Эми! Стой! — я не смогла сразу сфокусировать взгляд, но по странному знакомому акценту поняла, что это Йозеф.

— Они убили их? Убили? Да?

— Нет, нет, Эми, они не сделали это. Они будут интересоваться ими, выпрашивать все. Но тебе здесь тоже опасно находиться, мы должны уйти.

— Выпрашивать? То есть допрашивать, да? Они будут их пытать?

— Я не знаю, Эми. Вряд ли, я не думаю, что кто-то так ещё делает. Пойдем со мной, ладно?

— Нет, нет, мы должны их найти. Отпусти меня.

Йозеф всё ещё держал меня за руку, и я даже почувствовала боль. Я попыталась вырваться, но он держал меня крепко.

— Эми, мы должны срочно уйти. Все будет хорошо. Доверься мне.

— Пусти!

Йозеф приподнял меня от земли, прижав к себе. Я почувствовала, как всё кружится перед глазами, как воздух режет мне кожу, будто бы я еду на огромной скорости в машине, высунувшись в люк. Перед глазами помутнело, и я почувствовала, как окончательно теряю связь с реальностью.

12 глава

Я лежала на диване с задранными ногами, уложенными на его спинку. Перед собой я видела тёмный потолок, а вокруг чувствовался запах старого дерева и пыли. Потом появился перевернутый Йозеф, склонившийся ко мне.

— Эми, ты пришла в себя?

— Что происходит?

— Ты вроде бы потеряла сознание.

— Я по какой-то странной причине стояла на спинке дивана и упала вниз головой?

— Это было бы даже смешно. Нет, я тебя так положил. Потому что когда человек рядом с тобой теряет сознание, нужно обеспечить доступ воздуха, положить его с поднятыми ногами и вызвать бригаду скорой помощи.

— Ты вызвал скорую?

— Нет, ещё не успел. А нужно, если ты уже пришла в себя?

Я опустила ноги вниз. Наверное, я бы засмеялась, если бы не вспомнила, что только что произошло. Наверное, Дебби и Рене уже мертвы, а я лежу у Йозефа на диване и ничего не могу сделать. Мне не у кого было просить пощадить их. Единственным из вампиров, кто прислушался бы ко мне, был Йозеф, но он не имел никакого статуса в их среде.

— Ты думаешь, их уже убили?

— Нет, конечно. Их не могут казнить без суда. Так что постарайся переживать чуть меньше, ладно?

Я вспомнила суд над Софи, который происходил на месте и длился не более минуты. Может быть, у них была лишь одна судья, Патрисия, теперь произойдёт бюрократический хаос, и мои друзья получат лишние часы жизни.

— Йозеф, они убили вампира, которому было более четырех столетий. У них нет шансов.

Йозеф положил руку мне на лоб и погладил меня, случайно задев мой нос нелепым движением. Я повернулась к нему, он сидел рядом со мной на полу, и я снова поразилась, какой удивительно чистый и добрый у него взгляд.

— Эми, ты должна верить в лучшее.

Наверное, если бы сейчас я не смотрела ему в глаза, я бы разозлилась на такой совет. Но это не было утешительной фразой, сказанной из-за неловкости перед грустящим человеком. Йозеф действительно верил в лучшее и знал, что есть небольшая вероятность, при которой они останутся живы.

— Может быть, их не будут убивать, потому что вампиры захотят узнать, какое у них оружие? А потом они сумеют сбежать? Или, может, они, наоборот, всем понравились, и за ними и дальше будут наблюдать, как за участниками?

— Может быть, Эми.

Йозеф продолжал меня гладить, и моя оглушительная тревога будто бы утихла. Вперед выступила грусть, правильная для этой ситуации. Я расплакалась, схватив Йозефа за руку и прижав её к своему лицу, будто бы его большая ладонь была моим носовым платком. Он не сопротивлялся, перестал меня гладить, а мои рыдания становились всё громче и громче. Йозеф осторожно посадил меня и сел рядом. Я обняла его, продолжив вытирать свои слезы о его плечо.

— Ничего ведь не осталось, кроме надежды! Что я вообще могу сделать? — обрывисто промычала я сквозь рыдания. Но Йозеф меня понял и тоже обнял. Моя шея была в нескольких сантиметрах от его зубов, но я совершенно его не боялась.

Когда я, наконец, перестала рыдать, я легла ему головой на колени, снова обнимая его руку. Я подумала, а где же Винсент? Может быть, он ещё жив? Глупо было бы на это надеяться, они всегда ходили втроем. Может быть, его просто не зафиксировала камера, а, может, он прятался где-то в кустах, чтобы помочь им в нужный момент. Но его, конечно же, нашли. Вряд ли есть шанс скрыться от вампиров. Я попыталась позвонить ему, но абонент был недоступен. Однако я не теряла надежды, вдруг его нашёл отец и забрал, или к нему пришла муза, и Винсент решил, что лучшим выбором для него будет нарисовать картину, а не убить вампира. Я ещё несколько раз безуспешно пробовала набрать его номер.

Я долго лежала у Йозефа на коленях, может быть, даже проваливалась в сон. Я вспоминала, как я пила с ними ром, и попыталась выскрести из своей памяти малейшие детали того вечера. У Дебби были веснушки, у Рене было золотое кольцо на мизинце, а Винсент рассказывал о том, что единственное, чего он не умеет, это петь фальцетом. Мне стало приятно от этих воспоминаний, и одновременно противно от самой себя, что я уже думаю о них в прошедшем времени. Ведь шансы были.

Из моего полузабытья меня вывел голос Йозефа.

— Вот-вот рассвет. Мне нужно закрыть окна и пойти в подвал.

Я испуганно села, будто бы насильно держала Йозефа рядом с собой. Он пошел закрывать окна, а я осталась на месте, потому что знала, что он справится. Я смотрела за ним и отметила, что у него широкие плечи, а на шее круглый шрам от трахеотомии. Благодаря ему у меня снова будто бы появились силы действовать, и я знала, что мне сейчас нужно делать.

Когда Йозеф закончил с окнами, я сама подошла к нему.

— Спасибо тебе, мне стало лучше.

Я приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, которая через несколько минут перестанет быть теплой. Мне понравилась его кожа и запах, и я поняла, что этот поцелуй был искренним. Я не знала, могла бы я по-настоящему поцеловать его в губы, но я знала, что сейчас я ничего не играла. Йозеф тоже не притворствовал, но он тут же попробовал поцеловать меня в губы, однако я побоялась, что могу испортить все свои настоящие впечатления, если соглашусь. Поэтому я потерлась носом о его нос и отстранилась.

— Йозеф, ты должен идти в подвал. А я должна вернуться в лагерь.

— Останься, пожалуйста, там опасно.

— Вовсе нет, сейчас же день, вампиры не могут выходить, а люди не сделают мне ничего плохого.

— Да, наверное, людям незачем что-то делать тебе.

Голос Йозефа звучал неуверенно. Я взяла его за плечи и улыбнулась, выражая этим полную уверенность в своих словах. Вот так я обманула его и себя. Йозеф ещё смотрел на меня несколько секунд, пытаясь что-то прочитать по моим глазам, но я была непроницаема.

— Я приду к тебе завтра ночью. А теперь тебе пора.

Я ещё раз поцеловала его в щеку и проводила до двери в подвал. Все еще оглядываясь на меня, он спустился внутрь, и когда дверь за ним закрылась, я тут же пошла к выходу. Мое лицо по-прежнему выражало уверенность, и я всеми силами старалась хотя бы на шаг приблизиться в мыслях к своему внешнему виду.

На улице было пусто, и я сразу растерялась, едва успев выйти из дома. Отчего-то я ожидала, что здесь обязана быть машина Дуэйна или хотя бы операторов, на которой меня и доставят до лагеря. Но к Йозефу меня никто не вёз, поэтому с чего бы им ждать меня с машиной. Может быть, никто и не знал, что я здесь.

В саду Софи распустились туберозы, за которыми вряд ли кто-то теперь будет ухаживать. На высокой головке одного из цветков я отчетливо различила камеру. Всё они знали, подсматривали краем глаза, просто сейчас в другом месте происходили более интересные события. А может, моя личность совсем потеряла популярность.

— Эй, может быть, пришлёте за мной машину? Мне нужно в лагерь ко всем остальным, чтобы продолжать участвовать в вашем дурацком телешоу!

Я разговаривала в пустом саду с цветком, как умалишенная. Ни цветок, ни камера не подали никаких знаков, что поняли меня, и я со злости пнула растение, свалив с него едва заметную камеру. Если я все ещё — телезвезда, то они простят мне мои капризы, если нет, то всё это не имеет смысла.

Я пошла по дороге, надеясь, что смогу вспомнить нужный поворот к лагерю. Но одинаковые зеленые кроны и кривые стволы понижали мою веру в успех. Пока я ехала на машине с Дуэйном, я была слишком увлечена его злой натурой, чтобы смотреть по сторонам. Поиск пути был последней моей проблемой, поэтому я решила положиться на интуицию и пока что просто идти вперед. Я хотела ещё раз попробовать позвонить Винсенту, а потом разбудить папу телефонным звонком, чтобы рассказать о встрече с королевой и его предстоящей судьбе, но связь не работала. Наверное, дело было в том, что я шла по лесу.

По моим ощущениям, я прошла около половины дороги, когда организаторы, наконец, решили удовлетворить мою потребность в транспорте. Рядом со мной остановился белый джип, и я сразу поняла, что Дуэйна в нём не будет.

Дверь мне открыл не менее крепкий мужчина. Кроме него в машине было ещё двое, подобных ему по комплекции. В нормальной жизни я бы ни за что добровольно не села с ними в машину, вид у них был такой, будто они вполне могли заставить меня сделать это и против воли.

— Мы отвезем вас в лагерь, — сказал тот, что открыл мне дверь, будто бы немного смущенно. Возможно, он прочитал по моему лицу мои мысли.

— А где Дуэйн?

— У него выходной.

Я кивнула и все-таки забралась в машину. По пути я попыталась разговорить их, но они отвечали мне кратко, не давая совершенно никакой информации. Вернее, отвечал мне лишь один из них.

Они не уехали после того, как высадили меня. Машина осталась стоять совсем рядом с лагерем, они даже не скрывались от обзора основных камер. Это вызывало во мне некоторое беспокойство. Кроме того, лагерь снова казался подозрительно пустым. Я бы могла предположить, что здесь вовсе никого нет, скоро и меня заберут, если бы не знала, что большинству участников моей команды свойственно запереться дома и ждать, когда все несчастья пройдут.

В первую очередь я забежала в наш дом и стала звать Винсента. Там было пусто, я проверила каждую комнату, заглянула в ванную и зачем-то под кровати. Мои вещи и одежда Рене были на месте, аккуратно разложены, где мы их и оставили, а вещи Винсента и Дебби хаотично разбросаны, там, куда они их и швырнули. Убедившись, что здесь совершенно точно нет людей, я решила поискать какое-то послание для себя, всё ещё мысленно играя с ними в шпионскую игру. Я перерыла все вещи Винсента, случайно наткнувшись на его обнажённые фотографии на коне и испачкавшись в пастели, разбросанной у него по сумке. Я не стала отмывать руки, потому что мне было приятно, что его вещь теперь со мной. В своей комнате записку я тоже не нашла. К Дебби и Рене я не стала подниматься, попытавшись обосновать это тем, что Винсент бы не оставил записку у них. Это было логическое объяснение, скрывающее то, что мне страшно попасть туда ещё раз.

Когда я снова вышла на улицу, то поняла, почему пустота и тишина показались мне особенно тягостными. Я была слишком озабочена поиском Винсента и не заметила, что Генриха нет. Около деревьев лежала веревка, как единственное упоминание о казни, которая могла произойти здесь. С одной стороны, это лишило меня жалкой картины обезвоженного и грязного Генриха, наверняка бы уже умолявшего меня освободить его, но, с другой стороны, теперь он может выстрелить мне в лицо, как сделал это с Бригиттой. С одной стороны его может ожидать справедливый суд, а с другой, будет ли он вообще?

От моих пессимистичных, ничего не меняющих размышлений меня отвлекла Фабьен. Она вышла на порог своего дома, одной рукой придерживая дверь, видимо, для того, чтобы быстро забежать обратно, если это понадобится, а другой рукой она зажала телефон, высоко подняв его над головой. Я пошла в её сторону, и она резко посмотрела на меня. В её глазах был испуг, будто бы я была прокаженной.

— Интернет не ловит. Связь тоже, — сказала Фабьен, и я различила ее старания говорить спокойно.

— И у меня. Это подозрительно. Ты не видела Винсента? Не могу его найти со вчерашнего вечера.

Фабьен покачала головой, в её глазах стало меньше страха, но больше тоски. Наверное, она понимала, что вряд ли кто-то мог просто потеряться.

— Генрих говорил правду про второй канал для вампиров? Где показали убийство той девушки? Ты должна знать, ты была у королевы и встречаешься с вампиром! — Фабьен то ли набралась смелости, то ли выражала ко мне свою неприязнь. В любом случае, она сказала это с большей страстью, чем говорила обычно. Я и забыла, что кто-то может до сих пор переживать эту драму.

Я кивнула ей. Фабьен хмыкнула, и на глазах у неё появились слёзы. Наверное, ей хотелось выговориться по этому поводу, но я была неприятна ей, поэтому она молчала.

— А где Генрих, кстати?

— Его забрали. Скоро и нас заберут. Мы будем готовиться к балу, — она говорила с отвращением, и я поняла, что она так же пытается отторгнуть происходящее, как и я.

— Точно, королева говорила про бал.

При упоминании королевы Фабьен скривилась. Скорее ей была противна не сама королева, а моя встреча с ней. Мы немного помолчали, и я решила уйти, когда это, наконец, стало бы приемлемо и вежливо. Фабьен явно вздохнула с облегчением, но перед моим уходом все-таки окликнула меня.

— Эй, хочешь таблеток, которые помогут уснуть? Нас предупредили, что перед балом лучше хорошо выспаться.

Я поблагодарила её и сказала, что мне это не нужно. Мы, наконец, разошлись, и я стала стучаться в другие дома. Никто не видел Винсента со вчерашнего вечера.

Я отправилась на кухню съесть хоть что-нибудь, и надеясь придумать запасной план. Стол по-прежнему был испачкан пятнами от черничного пирога. То ли все потеряли аппетит от страха, то ли настолько боялись обращать внимание на существование Генриха. Смотря на эти фиолетовые пятна, я тоже захотела забрать еду и поесть где-нибудь на улице, но я осталась за столом и, более того, вытерла их.

Связи по-прежнему не было, поэтому я решила переместиться в ещё более небезопасное место. Я подошла к машине охранников, и ко мне сразу вышел тот, который был относительно разговорчивым.

— Почему нет связи? Скоро будет происходить что-то страшное, и вам нельзя допустить, чтобы участники успели об этом донести? — в моём голосе вдруг появилась несвойственная мне строгость. Я узнала отголоски воспитания моей бабушки, но, в отличие от неё, вряд ли я выглядела внушительно.

— Перебои на вышке.

— Отвезите меня во дворец.

Охранник кивнул и открыл передо мной заднюю дверь. Я уже мысленно продумывала остроумный грубый ответ, когда они откажутся меня везти, поэтому такая простота меня напугала.

Однако, несмотря на подозрительность ситуации, меня привезли именно к замку. На этот раз сад рядом с ним был куда оживленнее, садовники подстригали и рассаживали цветы, а туристы фотографировались на фоне фонтанов. С замиранием сердца я проследовала взглядом за детской экскурсионной группой.

Один из охранников вышел за мной и сказал, что проводит туда, где меня ждут. Это была бы утешительная фраза, если бы меня мог ждать кто-то приятный. По пути к дворцу я остановилась, узнав место, где сидели Дебби, Рене и Патрисия. Все лавочки вокруг были одинаковыми, но я была совершенно уверена, что это то самое место. Ночью я не узнала его в панике. Сегодня на этой скамейке сидели совсем маленькие мальчик и девочка. Он ел мороженое, а она играла с плюшевой игрушкой. Их мамы стояли рядом и разговаривали между собой, совсем не обращая внимания на то, какие их дети чудесные.

Охранник поторопил меня, но, оказалось, не из-за того, что он не мог постоять со мной ещё. Меня заметили, какая-то девушка показывала на меня пальцем, а кто-то другой закричал: «Эмилия Мур». Люди стали доставать телефоны, чтобы сфотографировать меня издалека, другие же направились прямо ко мне. Охранник попытался заставить меня идти быстрее, но я остановилась. Он легко мог бы принудить меня к этому силой, если бы вокруг нас не было столько камер.

— Я вовсе не против того, чтобы сфотографироваться со зрителями.

Что будет, если я сейчас начну кричать людям, что участников шоу убивают?

Я видела, что какие-то мужчины в форме бегут ко мне из дворца, но толпа уже собралась около меня. Один особо бойкий парень почти касался меня и показывал большой палец в окошко камеры его друга. Вдруг где-то неподалеку от нас включили громкую музыку, и я узнала в ней вступительную песню к телешоу. Она заполнила всю улицу, скрыв за собой все звуки. Даже если бы я хотела что-то сказать, никто бы меня не услышал.

Я нагнулась к этому активному парню и поцеловала его в щеку, вызвав у него бурю эмоций от его минуты славы в социальных сетях.

— Бригитта не в больнице, её убил Генрих. Дебби, Рене и Винсента уже убили или скоро убьют. Вам показывают неправду, пожалуйста, расскажи об этом, — громко зашептала я ему на ухо. Я не знала, услышал ли он меня, понял ли, но радостная улыбка тут же слезла с его лица. Охрана стала разгонять людей, работая скорее своим грозным видом, чем физической силой, а мой конвоир довольно грубо дернул за меня плечо, поведя за собой во дворец. Я попыталась обернуться, чтобы посмотреть ещё раз на того парня, но не различила его среди толпы.

Дворец на этот раз оказался запертым, но нам довольно быстро открыл пожилой мужчина в парике, как я и представляла. Днём замок не выглядел пустым, я встретила уборщиц и работников телевизионной студии. Меня повели вниз, оказалось, что в другой части дворца есть не менее представительная узорная лестница, ведущая на нижний этаж. Я испугалась, что меня доставят к вампирам, для которых, наверняка, дворец продолжался вниз. Я непременно бы стала сопротивляться, если бы всё ещё не питала надежду, что меня могут отвести к моим друзьям. Внизу лестницы тоже стоял фонтан с длинноволосой девушкой, сидящей на спине то ли дельфина, то ли какой-то другой рыбы, в руках над головой она держала месяц. Сама скульптура была сделана из белого мрамора, однако дно фонтана было выстлано темно-синим камнем и создавало ощущение ночи. Напротив фонтана были толстые мощные двери, окрашенные в кремовый цвет и украшенные серебряным рисунком, в отличие от золотых вензелей верхней части дворца. Но охранники не повели меня туда, мы обогнули фонтан и оказались перед более скромной дверью, однако также не лишенной серебристых веток с виноградными лозами, проходящих по её раме. Дверь открывалась ключом, украшенным на обратном конце крыльями бабочки, будто бы он был взят из сказки.

Мы оказались в длинном коридоре, как и сама дверь чуть более скромном, чем остальной дворец. Но и здесь стояли огромные вазы с ручками, похожими на каменные локоны, на стенах висели светильники с ангелами, а под потолком шли извилистые карнизы с цветами.

— Дебби и Рене за одной из этих дверей? Да? Вы отведете меня к ним?

Про Винсента я не решалась спросить в одном предложении вместе с ними, будто бы кто-то мог поверить в его непричастность. Охранник мне ничего не сказал, а я всё повторяла, что меня нужно отвести именно к ним. Меня подвели к одной из дверей, закрытой снаружи на ключ, и, поняв, что это последний шанс найти Дебби и Рене, я стала звать их по именам. Но никто не отозвался мне, коридор был удивительно бесшумен, я слышала только, как поворачивается ключ в замке. Дверь открылась, и меня завели в хорошо освещенную полупустую комнату. Около небольшого столика с полукруглыми ножками стояла девушка и нарезала фрукты на серебряном подносе. На столе также был графин с какой-то жидкостью персикового цвета, в которой плавали листья мяты, бутылка минеральной воды, два стакана, тарелка с сыром, мясом и корзина с хлебом. Кроме этого в комнате стояла высокая просторная кровать, однако предназначенная скорее для одного человека, стул и зеркало в полный рост на подставке.

— Вас уже привели, — доброжелательно сказала женщина, повернувшись ко мне, — позавтракайте, и я бы советовала вам немного отдохнуть перед ночным балом.

— Где Дебби и Рене?

— Я принесла холодные закуски, но, может быть, вы хотели бы поесть что-то более существенное? Или вы желаете чай или кофе? Могу предложить на выбор также клубничный торт и черничный пирог.

— Скажите хотя бы, живы ли они?

— В обед вам принесут легкий овощной суп и горячее. Вы предпочитаете мясо или рыбу? Если вы хотите что-то определенное, может быть, наш повар ещё успеет приготовить именно то, что вы хотите.

— Прекратите! Пожалуйста, скажите мне хоть что-нибудь про них!

— Если вы не желаете ничего определенного, и вас все устраивает, я вернусь к вам в обед.

Девушка безлико улыбнулась мне, вытерла сок, натекший с фруктов, забрала нож и направилась к выходу. Если бы я схватила этот нож первая и приставила ей к горлу, она что-нибудь сказала бы мне? Может быть, она действительно ничего не знает. А если бы я забрала у неё ключ и вывела её вместе с собой, как заложницу, прислужники вампиров выбрали бы её жизнь и сказали бы мне правду?

— Подождите. На обед я хочу вареные артишоки, фаршированные ветчиной, устрицы в свекольном муссе, крем-суп из спаржи и чёрной трески, и, пожалуй, омара в грейпфрутовом соусе. Ах, да, десерт выберите сами, но только чтобы он был диетическим, и никаких ягод и йогуртов.

Пока я это говорила, девушка достала блокнот и стала записывать. Она вежливо улыбнулась мне без тени скепсиса или удивления.

— Хорошо, мы учтем ваши желания и постараемся удовлетворить ваши запросы, — сказала она и стала открывать дверь.

— Где они? Где Дебби и Рене? Вы их уже убили, да?!

Я кинулась к ней, но она ловко скрылась за дверью. Я попробовала потянуть ручку на себя, не дать ей закрыть дверь, но у меня не хватило сил. Возможно, ей помогла охрана снаружи. Я стала то стучать в дверь, то просить, чтобы мне открыли, а то требовать этого в грубейшей форме, но никто мне не отвечал. Телефон был по-прежнему со мной, но ни связи, ни интернета не было.

Отчаявшись, я сделала то, что от меня и ожидали. Выпила напиток из графина, который действительно оказался персиковым, съела сыр и виноград, насладившись чудесным сочетанием вкусов. Книг или телевизора в комнате не было, даже окон, в которые я могла бы посмотреть, не было. Единственным моим развлечением могло быть созерцание самой себя в зеркале. Я видела своё отражение краем глаза, когда ходила по комнате, но отчего-то мне не хотелось к нему подходить. Поэтому я выполнила все их планы на меня, легла на кровать, и, сама того не замечая, уснула.

13 глава

Как только я открыла глаза, я тут же вскочила с кровати, в панике думая, что я всё проспала. Я не преувеличивала, это действительно оказалось так. На столе уже стоял мой обед, а я даже не проснулась, когда мне его принесли. Я попыталась найти часы, чтобы понять, сколько прошло времени, но их нигде не было, и даже мой телефон разрядился. Я подошла к двери и стала стучать в неё.

— Сколько сейчас времени? Откройте дверь! Мне нужно в туалет!

— Пообедайте, и мы вас отведем в ванную комнату. К тому времени вам уже придется собираться на бал.

Не было смысла спорить с ними, и я подошла к столу. Они действительно приготовили мне омара в соусе, в котором чувствовался грейпфрут. Другие мои запросы не были выполнены, однако мне сделали свекольный салат и порезали ветчину с овощами. На десерт снова были фрукты, однако никаких ягод среди них не было. Я немного поела и попыталась составить план, как я могу заставить их рассказать мне, что случилось с моими друзьями. Но чем больше я думала об этом, тем больше закипала во мне бессильная ярость. Она подтолкнула меня к нелепому хулиганству — я взяла почти нетронутый салат и вывалила его на белоснежные простыни. Потом с помощью мягчайшей подушки я стала размазывать салат по кровати. Через несколько минут почти вся постель покрылась свекольными пятнами. Салатницу я кинула в зеркало, и оно разлетелось на множество серебристых осколков, едва не задевших меня. Я стала думать, что здесь ещё можно испортить, но поняла, что моя ярость угасала, и способность думать трезво потихоньку стала возвращаться ко мне. Вряд ли моя инфантильная месть навредит хоть кому-то, кроме уборщиц, которые вряд ли причастны к происходящему.

Я перешагнула через осколки и постучалась в дверь.

— Я готова.

Никто не обратил внимания на моё хулиганство. Меня привели в ванную и дали полчаса на то, чтобы я могла привести себя в порядок. Та самая улыбчивая женщина в деловом костюме сказала, что меня ожидает чистая удобная пижама. Они хотят, чтобы мне было комфортно, пока мне будут класть макияж и укладывать волосы к балу. Пока я принимаю ванну, она поставит мой телефон на зарядку и сделает мне кофе.

У меня была мысль проверить, будут ли они заставлять меня мыться, если я вдруг пожелаю выйти к балу потной и грязной. Однако это осталось лишь мыслью, и я с радостью приняла ванну.

После меня долго красили, ресницы стали огромными, как у звезды прошлого века, а губы — будто блестящими от влаги. У меня никогда не получалось добиться такого эффекта, и я какое-то время сидела перед зеркалом, поворачивая голову из стороны в сторону, наблюдая, как меняются блики. Волосы мне традиционно убрали наверх, оставив впереди пару завитых прядей, и засыпали всю прическу мелкими белыми цветами. Потом одели в пышное йогуртово-розовое платье, как настоящую принцессу, а руки, шею и уши покрыли белым золотом. Я прошлась, платье шуршало, но не путалось под ногами, мне это понравилось. Мне сказали, что я красивая, но нужно держать спину более прямо, и я держала.

Я вела себя смирно, потому что не думала, что стилисты, гримёры и парикмахеры что-то знают. Я лишь спросила, пригласили ли всех участников на бал, и будут ли там вампиры. Мне сказали, что это грандиозное событие, и придут все. Ещё я спросила, не могу ли я увидеться до бала с папой, мне ответили, что, конечно, могу, но у нас осталось так мало времени, а мой образ ещё не готов.

Когда, наконец, каждый лепесток на цветах, которыми меня украсили, лежал на своём месте, меня повели наверх. Я величественно прошлась по лестнице, как будто я была жительницей этого замка. Я даже спросила у охранника, где мой кавалер, но он мне не ответил.

— Ах, какая жалость, что вы столь неприветливы в общении с дамой, иначе бы я непременно попросила вас быть моим спутником.

Наверху я, наконец, увидела окна и поняла, что уже стемнело. Меня повели к бальному залу, но не через главный вход. Оказалось, в бальный зал вело множество путей. Когда передо мной уже открывали дверь, я увидела, что к соседнему входу подводят Эрику. Её волосы были распущенными, а платье куда более закрытым, чем моё, чтобы её тощее тело, изъеденное болезнью, тоже красиво смотрелось на балу.

Я приготовилась махать гостям ручкой, как это могла бы делать, наверное, королева Элиз, но, когда меня ввели в зал, никто не обратил на меня внимания. Зал показался мне ещё более огромным, чем в первый раз. Он был наполнен людьми и, наверное, вампирами, с первого взгляда я не смогла различить. Однако в середине оставалось место и для танцев. Среди гостей ходили люди с камерами, которых тоже одели, словно на бал, хотя их образы и не были достаточно продуманы. Я стала разглядывать толпу, пытаясь различить участников. Все они были разбросаны по залу, и я не смогла сразу найти большинство из них. В какой-то момент мне показалось, что в толпе я увидела рыжие волосы Дебби, но оказалось, что это другая девушка, непохожая на неё ни чем, кроме прически. Я хотела пройтись по залу, но не успела. Заиграла громкая триумфальная музыка, и в центре зала появился король Габриэль. Он был в удлиненном бархатном пиджаке фиолетового цвета, напоминающем халат, а на шее у него была повязана щегольская черная бабочка.

— Друзья! Вы бы знали, как я рад приветствовать вас в своём дворце! Добро пожаловать! — он говорил чрезмерно радостно, но мне показалось, что взгляд у него расфокусирован, будто бы он растерянно кого-то ищет в зале или вообще слабо представляет, где оказался. Мы все зааплодировали лишь одному приветствию.

— Мы целую неделю так сильно переживали за наших участников, отдавали за них свои голоса и любовь. Мы с лихвой заполнили дыры в их сердечках, пустующие без любви. Мы любили их всей страной, и наши участники, которым, казалось, не доставало привязанностей, раз они оказались в этом шоу, наконец-то с уверенностью смогут сказать, что они познали любовь. И вот, наконец, настал долгожданный день, когда мы готовы объявить победителя телешоу.

По залу прокатился гул, я и сама стала оглядываться в поисках того, с кем разделить своё удивление. Никто не предупреждал, что сегодня будет объявлен победитель. Может быть, шоу решили свернуть из-за уменьшающегося количества участников. У меня было дурное предчувствие, что на этом всё не закончится. Казалось бы, я должна была переживать, что это и есть конец, победителя объявят, а оставшихся участников отдадут на съедение вампирам. Но на самом деле неизвестность пугала ещё больше смерти.

Король оглядел зал, и его улыбка стала менее отчетливой. Я услышала голос Бена, который громко спросил, почему победителя объявляют сегодня. Король снова стал улыбаться.

— Так вот, продолжим. Кто же стал победителем сегодня? Кто стал любимцем страны? За кем мы смотрели с замиранием сердец у экранов своих телевизоров? Как волнительно, как волнительно! Зрители могут видеть на своих экранах, как же распределяются голоса в процентах.

Мы все завертели головами в поисках экранов, но телевизоров в зале не было. Если это был прямой эфир, то сейчас, наверное, телезрители видели ползущие вверх диаграммы с распределением голосов и наши взволнованные лица. Один из операторов чуть ли не залез на меня со своей камерой, поэтому моё выражение лица на экране должно было быть, как минимум, недовольное. Потом должны были остаться два или три лидера, и вот, ведущий произносит имя победителя, и все видят на экране его слезы счастья.

— Фабьен Кларк! Вот она, дорогие телезрители, победительница шоу! Поаплодируем же ей всей страной!

Король продолжил говорить, но я перестала его слушать. Мне, как и всем остальным, стало интересно посмотреть на Фабьен. Интересно, почему она? Я не завидовала, я была удивлена. Ведь странно, что в последний раз, когда я видела рейтинги, они были выше у меня, папы и Лени. Она тоже была популярна, но не так, как мы. Если мои параноидальные догадки верны, может, у Фабьен не самый высокий рейтинг, просто она не так интересна вампирам, и её готовы отпустить?

Шери, в сверкающем от блесток бальном платье, вытащила Фабьен в центр зала. Чёрные косы Фабьен были переплетены наверху в нечто, похожее на бантик, однако при этом она стала выглядеть будто бы взрослее. Может быть, дело было в открытых плечах и взрослом макияже. Она казалась растерянной, смотрела то на короля, то на Шери, а потом действительно расплакалась. Шери пыталась протянуть ей микрофон, но Фабьен не могла остановиться, закрыла лицо ладонями и только мотала головой на все предложения.

— Наша победительница никак не может справиться с эмоциями. Ещё бы, и я бы рыдала от счастья на её месте.

Шери обняла Фабьен, а потом надела на неё сверкающую диадему, и только тогда Фабьен, наконец, оторвала руки от лица и улыбнулась сквозь слезы.

— Спасибо, — сказала она и снова расплакалась. Прошло не так много времени, но каждый участник здорово подпортил свою нервную систему. Оператор рядом со мной попросил меня прокомментировать победу Фабьен.

— Я рада за неё. Правда, рада, — у меня вышло чересчур безэмоционально, но я не соврала. Я видела, что тем временем другие операторы снимают остальных участников. Все происходило в суматохе, вряд ли это был прямой эфир, потом будет монтироваться целый выпуск из наших ответов и реакций на её победу. Кто-то выкрикнул вопрос о том, что будет с остальными участниками, но ни король Габриэль, ни Шери не ответили на него.

Шери объявила, что родители, мужья и жены участников пришли поболеть за них в этот ответственный день, и вывела вперёд отца и мать Фабьен. Они тоже не могли справиться со своими эмоциями. Вокруг было много людей, но если бы здесь ещё были родственники каждого участника, не осталось бы места для танцев. Поэтому я даже не стала искать взглядом маму, организаторам заранее было известно, кому именно позволят стать победителем, поэтому привезли лишь родителей Фабьен.

Потом операторы сказали мне пробираться сквозь толпу людей, чтобы обнять и поздравить Фабьен. Я не торопилась, надеясь задержаться, чтобы спросить у кого-то из вампиров про Дебби и Рене. Я пропускала всех, но своей очереди так и не дождалась. Шери вдруг громко объявила в микрофон:

— Она идет!

Я на мгновение эгоцентрично подумала, будто Шери сказала про меня, но меня быстро разубедило то, что меня вместе с остальными стали уводить от центра зала. Даже Шери ушла, остались только король Габриэля и Фабьен. Мы все замерли, с трепетом смотря на двери. Каждый понимал, кто именно идёт, но отчего-то момент ожидания казался волнительным. Как будто бы она специально выжидала, чтобы пощекотать наши нервы. Даже король замер в предвкушении.

Двери, наконец, открылись, и мы увидели королеву Элиз. Мне показалось, будто бы от неё исходит свет, так она была прекрасна. Возможно, это действительно была подсветка, но, тем не менее, она являла собой великолепное зрелище. Сначала были видны контуры её тонкой талии и плеч, пышной юбки и высокой короны. Она остановилась в дверях, будто бы давая возможность рассмотреть её в таком ракурсе. Её голова держалась прямо, и сама она не была заинтересована в том, чтобы осмотреть зал. Потом она царственно, медленно и в тоже время решительно направилась к центру зала. Каждый взгляд был обращён к ней, и все поворачивали головы ей вслед. Верх её платья был нежно-розовым, почти как у меня, но чем ниже, тем темнее оно становилось. Подол уже был насыщенного багрового цвета и тянулся далеко за ней. Корсет был тонким и кружевным, низ же платья был выполнен даже нарочито грубовато. Прекрасная королева шла по бальному залу, и будто бы кровавый след тянулся у неё за спиной. Вчера, когда королева казалась скучающей и смешливой, она выглядела пугающей, но сегодня она была царственно страшна.

Она остановилась в центре, и я увидела, как дрожат у Фабьен плечи. Королева медленно поцеловала её сначала в одну щеку, потом в другую. Фабьен сжалась ещё больше, будто не зная, нужно падать перед ней на колени или нет.

— Поздравляю с победой.

Фабьен приподняла голову и закивала, не решаясь ответить. Но она поступила правильно, потому что королева не ждала ответа. Она медленно проследовала дальше и встала рядом с королем. Король поцеловал ей руку, и я заметила, как она едва кивнула головой в сторону Фабьен. Король тут же вышел вперед и заговорил в микрофон.

— Что ж, друзья, думаю, победительнице не терпится оказаться дома! Я думаю, мы с вами увидим её на экранах телевизоров ещё не раз, а пока что отпустим её к родным и близким. Любви и благополучия её дому!

Рядом с Фабьен оказались две девушки, одной из которых была Ирис, и они быстро повели её из зала под общие аплодисменты. Операторы оставили свои камеры у стен и тоже стали покидать дворец. Какие-то люди последовали за ними, возможно, это были организаторы шоу. Я увидела, что Жоэль, футболист из папиной команды, тоже попытался уйти, но фрейлины королевы его не пустили.

— Оставшиеся участники, дорогие, мы не забыли про вас, — король неловко рассмеялся, видимо, самостоятельно осознав, как устрашающе прозвучала его фраза, — Нет, нет, не бойтесь, прошу вас! Мы продолжаем шоу, будет ещё один победитель! Мы с королевой подумали и решили, что мы должны дать каждому из вас шанс получить ещё хотя бы немного любви.

Как я и ожидала, ничего не закончилось. Шоу должно продолжаться, только вряд ли его будут теперь показывать по телевидению. Интересно, понимали ли это остальные участники? Я должна была рассказать папе, что я знаю, и я стала искать его взглядом среди толпы. На папе был белый костюм и бабочка на фоне чёрной рубашки. Видимо, он решил хотя бы раз показать себя перед телезрителями, или же его просто заставили. Папа тоже смотрел на меня. Он медленно кивнул мне и едва улыбнулся, будто бы показывая, что всё хорошо, у нас ещё есть шанс выжить.

— Сегодня не будет никаких конкурсов, сегодня, дорогие друзья, мы с королевой, как хозяева этого вечера, приглашаем вас на бал!

Заиграла музыка, кажется, это был ритм вальса. В конце зала стояли музыканты, среди них я узнала хамоватого скрипача. Король поклонился королеве и протянул ей руку. Она тоже склонила голову перед ним, прежде чем приняла его приглашение. Вторую руку она с ожиданием вытянула в сторону, и одна из её фрейлин прицепила подол платья к браслету на руке королевы, будто бы теперь кровь стекала с её запястья. Король закружил её в танце. Никто не решался присоединиться к ним весь их первый танец. Сначала они двигались медленно, будто наслаждаясь друг другом, и давая такую возможность остальным. Потом они стали танцевать всё быстрее и прижиматься друг к другу всё ближе. Казалось, что музыка подстраивалась под их темп и разгорающуюся страсть. Последние мгновения танца уже не были доступны моему зрению, я видела лишь, как что-то проносится мимо. Музыка остановилась резко, и я снова различила короля и королеву в центре зала, стоящих на приемлемо близком расстоянии друг от друга. Они поклонились друг другу, и на следующий танец королеву пригласил незнакомый мне вампир, наверное, обладающий немалым статусом, раз он осмелился танцевать с королевой сразу после короля. Шери тоже сначала вышла в центр и громко заявила, что хочет танцевать с человеком, но никто не решился пригласить вампирскую воспитанницу короля. Тогда она сама вытянула себе из толпы партнера, им оказался Лени, который неловко положил руки ей на талию, стараясь не смотреть в глаза. Я самодовольно отметила, что ни у кого из участников не было столько опыта общения с вампирами, сколько у меня, поэтому они боялись их сильнее. Разве что, кроме папы.

Мысли о связи папы и королевы отрезвили меня, и я перестала наблюдать за танцорами. Сейчас мне нужно было найти его, а потом Йозефа, чтобы тот помог мне разузнать о судьбах моих друзей. Я испугалась того, что Йозеф не достаточно высок в вампирской иерархии, и его не пустили на бал. Но стоило мне подумать о нём, и я увидела, как он вежливо пытается пройти мимо людей, направляясь ко мне. Я пошла ему навстречу, он уже протянул мне руку, но я не успела за неё схватиться. Передо мной оказался сам король.

— Не окажешь ли ты мне честь, согласившись на танец? — спросил он, галантно протягивая мне открытую ладонь. Мне пришлось оказать ему эту честь, а Йозефу — пропустить этот танец. Это был король, поэтому даже я, несмотря на свой хваленый опыт, едва сдерживала дрожь, протягивая ему руку.

Когда я оканчивала школу, я ездила на бал медалистов. Перед ним нас немного научили танцевать, однако с тех пор прошло шесть лет, и я едва могла вспомнить что-то, кроме того, что про себя нужно считать «раз-два-три, раз-два-три». Но меня вел сам король, и я смогла быстро сориентироваться. Вроде бы мальчик-медалист прижимал меня к себе куда меньше.

— Ты чудесно выглядишь! Как свежий бутон чайной розы, только начинающей распускать свои лепестки! — сказал король вполне доброжелательно, но из-за его восхищенной улыбки и рассредоточенного взгляда вышло всё равно довольно страшно.

— Спасибо, король.

— Цветок только начал распускаться, но если приблизиться, уже можно почувствовать аромат розы.

Наверное, если бы подобную фразу мне сказал, например, однокурсник, я бы покрутила пальцем у виска и ушла. От короля это не воспринималась глупо и, я надеялась, что сегодня у него поэтичное настроение, или пускай даже это даже был пошлый намек, лишь бы под ароматом он не имел в виду запах крови. Я не должна была думать о том, почему король пригласил меня на танец, нужно ли ему что-то, хочет ли он меня убить, или это просто случайный выбор. Это был мой шанс, просить самого короля освободить моих друзей, если они ещё живы, но мой инстинкт самосохранения брал верх, и я никак не могла сформулировать свой вопрос.

— Ты, должно быть, хочешь что-то сказать? Не стесняйся, говори.

Мне стало ещё более жутко, будто бы король прочитал мои мысли. Но, наверное, элементарного понимания людей хватило бы, чтобы увидеть это по моему лицу.

— Да, король. Вчера ночью я видела у королевы по телевизору Дебби и Рене, они были в моей команде, как вы знаете. Я хотела спросить, живы ли они?

Про Винсента я по-прежнему боялась спрашивать, потому что мне казалось, что упоминание о его существовании как-то может выдать его.

— Живы. Я даже пригласил их на бал. Их слишком поздно повели переодеваться, но, думаю, они будут с минуты на минуту.

Голова немного закружилась, но это оказалось даже приятно, будто бы растаял ледяной ком, сжимающий внутри мои органы, а я не могу справиться с тем, что теперь они функционируют нормально. Я старалась смотреть по сторонам, чтобы король не заметил, что я пытаюсь сдержать свою улыбку. Мимо проносились пары, прекрасные танцоры и совсем нелепые. Почти никто из людей не умел танцевать, зато вампиры прекрасно вели. Зал кружился и плыл вместе со всеми. Мимо меня прошел Эдмер, тот самый, который отвечал за связь с людьми. На мгновение мне снова показалось, что с ним кружится Дебби, но нет, эти крашеные рыжие волосы принадлежали Нине. Потом я будто бы увидела в толпе Рене, но, наверняка, это тоже был не он. Хотя король сказал, что они будут здесь, я больше не хотела верить своему зрению.

Мы снова чуть не столкнулись с Эдмером и Ниной, одной рукой он держал её за талию, а другой поглаживал её шею. И тогда я всё поняла.

— Тебе плохо? Давай я скажу прислуге принести тебе воды?

Я поняла, что практически повисла на короле, ноги едва меня держали. Я закивала, и мы остановились. Постепенно зал вокруг перестал кружиться, только пары продолжали свой танец.

— Их казнят позже? После бала?

Кто-то подал мне воду, рядом я увидела Йозефа, который, видимо, забеспокоился, почему мы остановились посреди танца. Король снова взял меня за руку и притянул к себе. Мы продолжили танцевать, только теперь куда медленнее, даже музыка нас опережала.

— Давай мы с тобой порассуждаем. Твоя подруга и твой друг убили мою подругу. Но попробуем абстрагироваться. Двое молодых людей убили женщину. Ждёт ли их наказание?

Я понимала, что мне его не заговорить, но это единственное, что мне оставалось. Я закрыла глаза и попробовала досчитать до пяти, как советуют не сильно незаинтересованные в твоем психическом состоянии люди, однако перестать бояться и паниковать это не помогло. Спасла меня мысль о том, что если меня захотят убить, это сделают в любом случае.

— Могу ли я говорить с вами откровенно?

— Ничего не бойся.

— А если двое молодых людей убили женщину, забравшую сотни жизней?

Король скривился, будто бы у него остро заболел зуб. Мне бы стоило не послушаться его совета и снова начать бояться, но он улыбнулся снова.

— У меня есть сразу две мысли. Первая заключается в моем к тебе вопросе, наказывают ли убийцу за то, что он лишил мир доброго честного человека? Или его сажают за сам поступок? За то, что человек добровольно смог лишить кого-то жизни?

В таком случае нужно судить всех вампиров, подумала, но не сказала об этом.

— Теоретически за поступок. Но если было совершенно убийство такого преступника, который забрал множество жизней и причинил людям так много боли, то никто бы не осудил его убийц. Люди закрыли бы на это убийство глаза.

— Никто? А если бы, например, у этого предполагаемого злодея была мать? Или дочь? Для них бы его убийство осталось бы безнаказанным?

Какая мать? Какая дочь? Сменилось множество поколений после того, как они могли быть у Патрисии. Но я понимала, что и у неё могли быть близкие. У Йозефа же была Софи, например. Король подводил меня к мысли, что поэтому-то закон и един для всех. Только это было не так.

— Вы правы. Каждый желал бы отмщения за смерть своего близкого. А если это и была месть?

— Тут мы и подходим ко второй моей мысли. Являлась бы самооборона смягчающим обстоятельством?

— Да, конечно, — быстро ответила я. У меня появилась новая надежда на то, что вдруг казни действительно не будет и Патрисия напала на них. Хотя я сама этого не видела.

— Человек обороняется, чтобы сохранить себе жизнь. А если для того, чтобы её сохранить, приходится нападать? Будет ли это считаться смягчающим обстоятельством? Я отвечу за тебя: будет. Патрисия не делала ничего сверх того, что было бы разрешено законом того или иного времени. Она никогда не убивала людей больше, чем ей требовалось для поддержания своей жизни. По крайней мере, с тех пор, как это стало запрещено. Отмечу, что я издал закон, защищающий и жизни людей, в случае их незаконного убийства, и ты видела его в действии.

С точки зрения законодательства король несомненно был прав. Наверное, и с точки зрения морали в его словах была доля правды. Только если считать невозможным вариант уничтожения нескольких тысяч вампиров для сохранения миллионов жизней в будущем.

— Я понимаю, как тебе тяжело. Ты любишь их, и твоё сердце потеряет две важные частички с их уходом. Именно поэтому я создал День Любви, чтобы было как можно меньше разбитых сердец. И, конечно же, чтобы люди могли делиться своей любовью, залечивая трещинки в сердцах друг другу.

Последнюю фразу король сказал с неприятным восхищением. Интересно, читал ли он девчачьи дневнички прежде чем прийти к мысли о трещинках на сердечках?

— Король, за убийство положен тюремный срок. Оно не было массовым, было совершенно без особой жестокости.

Король замолчал и поднял голову вверх, будто бы прислушиваясь к музыке. Вскоре мы остановились, и король мне поклонился.

— Спасибо за танец и интересный разговор. Как же жаль, что музыка закончилась, меня ждут другие партнерши. Кстати, ты можешь себе представить, что сердца молодых взволнованных дам бьются словно сердечки крохотных птичек?

Король поклонился мне и ушел, не дожидаясь моей реакции. У меня оставалось ещё много вопросов к королю. Например, как он допустил безнаказанность Генриха? Как он допустил вторую линию телешоу для вампиров, если он старается придерживаться ситуационно приемлемого гуманизму? Почему он женат на королеве Элиз, раз про её жесткость столько слухов? Все его попытки сделать жизнь людей лучше — это просто фарс? Он не ответил на мой вопрос о тюрьме, а значит, отчасти это действительно было так. Самый любимый людьми король оказался страшнее, чем его представляли, но в то же время, наверное, действительно лучше, чем все предыдущие. А король-то — кровавый.

По крайней мере, кроме того, что я теперь до конца своих дней могла рассказывать, что я танцевала с самим королем, я теперь обладала хоть какой-то информацией. Дебби и Рене живы, но их убьют. Про Винсента король не говорил, и волнение на его счёт всё ещё не отступало. Я снова стала искать глазами Йозефа, может быть, вместе с ним у нас получится придумать, как вывести отсюда моих друзей живыми.

— Эми, ты потанцуешь со мной? — услышала я за спиной голос Йозефа и вздрогнула от неожиданности. Интересно, если бы у меня были время и силы, смогла бы я так привязаться к Йозефу, чтобы не пугаться, а радоваться от неожиданности?

Я поклонилась ему, представив, как игриво я могла бы сделать это, если бы меня не посещало так много тяжелых мыслей. Он обнял меня за талию, а я его — за плечи, осознавая нашу неудобную разницу в росте. Минуту мы потоптались на месте, меня это успокоило, и я даже отвлеклась, думая, что за этими плечами я могла бы чувствовать себя защищенной. Конечно, это было лишь ощущение. Я сама взяла его за руку, заставляя танцевать со мной, как положено на балу.

— Ты очень красиво выглядишь, как цветок, мыльный пузырь и тюль в ветряную погоду. Как ты?

— Спасибо, мне нравится твоё удачное сравнение. Я бы сказала, что я в ужасном состоянии, если бы могла его оценить. Но я думаю совсем о другом. Мне нужна твоя помощь.

— Я помогу, обещаю.

Он закивал, его светлые глаза были обеспокоенными и искренними. Он действительно хотел мне помочь, даже не зная о том, что мне нужно, и, наверное, считал, что сможет.

— Ты знаешь, что вчера произошло. Дебби и Рене живы, они должны скоро появиться на балу или даже уже здесь. Я ещё не придумала, как, но мы должны их найти и вывести отсюда, иначе их убьют. Возможно, с ними будет Винсент, возможно, нет. Если будет, то и его, соответственно, уведём.

— Я читал книгу моей младшей сестре о фее. У феи с картинки были такие же длинные, круглые ресницы, как у тебя.

Мои шансы на успех уменьшались. Я представила себе ситуацию, в которой бы заулыбалась ему от таких слов, она была вполне вероятной.

— Спасибо, Йозеф, но, пожалуйста, попробуй сконцентрироваться на моих словах.

— Да, я понял, мы ищем твоих друзей и уходим с ними.

— Это может быть опасно, мы должны придумать, как это можно сделать.

— Так опасно, что их могут убить, меня могут убить, но тебя не убьют, потому что королева сказала тебя не убивать.

— Что?

— Сказала, что на тебя интересно смотреть, и запретила тебя убивать пока что.

— А тебя? Я имела в виду, тебя тоже могут убить за подобную помощь?

— У нас есть закон, по которому нельзя забирать чужих жертв. Иногда нарушение карается смертью.

— И чьи же они жертвы? Короля и королевы?

— Я думаю, Шона. Он же исполняет приговоры.

Нам пришлось замолчать, мы оказались недалеко от королевы с её партнером. Йозеф танцевал очень неловко, один раз задел меня коленкой по бедру, другой раз наступил на ногу. Я была очень усталой, хотя и проспала целый день, мне не хотелось танцевать. Но его нелепые движения отчасти даже смешили меня, то есть, я опять могла бы представить ситуацию, в которой нам было бы весело от такого танца. По крайней мере, мне, я не знала, что достаточно смешит Йозефа, потому что сейчас он казался мне по-дурацки серьезным. Я поцеловала его с закрытыми глазами на настоящем балу. Мы остановились, кто-то задел меня и даже что-то недовольно сказал по этому поводу. Я должна была выбрать, подвергать мне опасности Йозефа или нет. В лучшем случае, мы спасемся с Дебби и Рене, найдем Винсента, и нас всех будет ждать счастливый конец где-то в другой стране. Конечно, это был самый идеальный и невозможный исход, мне казалось, что из дворца мы не выберемся, а из страны уехать ещё сложнее. В худшем случае кроме Дебби, Рене и Винсента, погибнет и Йозеф. Я бы многое отдала, чтобы у меня никогда не было этого момента выбора, даже больше, чем за то, чтобы не попасть на шоу.

— Давай сначала найдем их? За то, что мы их просто поищем, нам ведь ничего не сделают? Правда? Может быть, они ещё где-то во дворце, и мы успели бы их вывести ещё до того, как их приведут сюда?

Йозеф задумался. Иногда его эмоции казались немного карикатурными, будто бы он показывал в шарадах слово «задумчивость».

— Думаю, ничего не будет. Давай ты посмотришь по залу, вдруг мы их не увидели среди других. А я поищу в остальном дворце, потому что я очень быстро хожу и смогу это сделать лучше, чем ты.

— Может быть, я пойду с тобой?

— Мне кажется, это плохая идея. В прошлый раз, когда я быстро тебя нёс, ты потеряла сознание. К тому же, ты слабая, а я сильный, и ты мне ничем не поможешь.

— Но зачем вообще сила? Ты же сказал, что ничего не будет, если мы их просто поищем? Если ты найдешь их, ничего не делай, хорошо? Вернись ко мне, и мы решим.

— Ничего не будет, сила мне не понадобится, я просто хотел похвастаться перед тобой, что я сильный. Я пойду.

Я улыбнулась ему и ещё раз коротко поцеловала в губы. Йозеф ушёл так быстро, что мое воздушное платье всколыхнулось, как от ветра. Когда он ушел, я с удивлением заметила, что не могу вспомнить деталей его одежды. Когда я с ним, я смотрю только на его лицо, особенно глаза. Это показалось мне странным, и я решила непременно запомнить детали его одежды, когда он вернется. Лишь бы я не отправила его на смерть. У меня появилась ужасная мысль, что вдруг его убьют мои охотники, потому что Йозеф вампир. Но даже если бы у них появилась такая мысль, то вряд ли они сейчас в том состоянии, в котором могут убить вампира.

Я осталась на балу одна, вокруг было слишком много танцующих пар, чтобы я могла осмотреться. Я прошла половину зала, когда кто-то положил руку мне на плечо.

— Потанцуешь со мной? — я услышала голос Генриха. Я не наткнулась на него взглядом, пока осматривалась, поэтому уже успела забыть о его существовании. Я попробовала уйти вперед, но он схватил меня за руку и развернул к себе.

— Потанцуешь со мной, — сказал он утвердительно. Я попробовала высвободиться, но он держал меня крепко. Генрих положил вторую руку мне на талию и повел меня танцевать.

— Я не хочу с тобой танцевать, отпусти, — сказала я, скорее со злобой, чем со страхом.

— Я люблю танцевать. Я никогда не танцевал, но я уверен, что мне это понравится.

— Тебе совсем не понравится, я — плохой партнер.

— Да мне все равно.

Настроение у него было приподнятое. Генрих действительно не умел танцевать, но очень старался двигаться, как все. Возможно, он даже слишком старался и некоторые его движения казались гротескными. Генрих был одет в серый костюм, куда больше подходящий для офиса, чем для подобных мероприятий, из-за этого он тоже смотрелся немного по-дурацки. Я ещё раз попробовала освободиться, но Генрих только сильнее прижал меня к себе.

— Не советую тебе вырываться. Я слышал, вампиры реагируют на агрессию. Если кто-то рядом с ними ведет себя агрессивно, им тоже передастся это настроение, и они нападут.

— Я не думаю, что вампиры настолько примитивные.

Генрих невесело улыбнулся. Мне показалось, что он держал меня совсем за дуру и придумал это. Вряд ли кто-либо в адекватном состоянии стал бы пускать столь нелепый слух.

— Я хотел убить тебя сегодня. Когда сказали, что объявят победителя, я думал, это будешь ты. У меня забрали пистолет, но я бы мог, например, задушить тебя.

— Генрих, отпусти меня.

— Фабьен стала большой неожиданностью для меня. Я даже подумал, что голосование фальсифицировано. Может быть, ты знаешь, что происходит? Ты же общаешься с вампирами.

Он говорил так, будто бы мы были с ним за одно. Будто бы он объяснял ситуацию, в которой мы оказались, и сейчас мы должны будем провести мозговой штурм, чтобы принять правильное решение. А ведь предложением ранее, он говорил, что думал о моём убийстве.

— Я сама не понимаю, что происходит. И если бы я знала, ты думаешь, я стала бы говорить человеку, убившему участницу?

— Ты же принесла мне воду и даже банан, когда меня привязали твои же друзья. Я сделал вывод, что ты сердобольная. Я таких обычно использую.

Я не любила, когда люди так спокойно говорят о своих отрицательных качествах. Мне всегда казалось, что они преувеличивают, чтобы казаться более злыми, особенными и непонятыми. Люди говорят об этом даже с горделивостью, которую пытаются скрыть, либо же, с гротескной неловкостью, сами ставят своего собеседника одновременно и морально выше себя и ниже в плане уникальности. Генрих же просто делился этой информацией, и его приподнятый тон нисколько не был связан с гордостью. Это так меня злило, что я представляла, что будь я Дебби, я ударила бы его сейчас.

— Слышишь? Кажется, у этого вальса должны быть слова.

Генрих стал мычать, будто бы вспоминая текст песни. Я была уверена, что композитор никогда не предполагал, что на эту музыку могут быть наложены слова. Пока он отвлекся, я вертела головой по сторонам, в надежде отыскать своих друзей. Иногда я встречалась с кем-то взглядом, и мне казалось, они понимали, что мой танец с Генрихом не является добровольным. Люди быстро отводили взгляды, а вампиры продолжали смотреть.

— Не могу вспомнить. Я не стал убивать Фабьен, потому что конкурс продолжается. Мне усложнили задачу, но я понял, что я должен избавиться от всех участников, чтобы выжить и вернуться к нормальной жизни.

— К нормальной жизни после того, как ты убьешь столько человек?!

Я не выдержала и сорвалась на крик. Вокруг нас стало ещё больше заинтересованных взглядов, однако никто ничего не сделал.

— Я не думаю, что меня посадят в тюрьму, раз шоу больше не показывают для людей.

— Ради чего ты готов убивать людей, которые тебе ничего не сделали? Я читала про тебя, у тебя нет ни семьи, ни друзей, только твои идиотские напитки в жестяных банках! Даже в анкете в разделе хобби у тебя стоит прочерк. Что ты за жизнь вообще цепляешься?

Генрих замахнулся, наверное, собираясь ударить меня по лицу. Я попробовала увернуться и зажмурила глаза, но удара так и не последовало.

— Отпусти мою дочь, — я услышала голос папы, необычайно спокойный для него. Папа держал его за руку, вскинутую для удара. Генрих отпустил меня, и в ту же секунду папа ударил его. Генрих издал нервный смешок, приложил руку к разбитому носу и попятился назад. Папа стоял на месте, я думала на этом всё и закончится, но, когда я попробовала к нему подойти, он снова кинулся на Генриха. Папа бил его и никто не хотел его остановить. Генрих упал на пол, не пытаясь дать отпор, он только поджал ноги и прикрывал руками лицо. Вокруг столпились люди и вампиры, а впереди них всех стояла королева. Я видела, что ей это нравится.

— Папа! Прекрати! — закричала я, испугавшись, что он его убьет. Казалось, папа хотел выместить на Генрихе всю злость и боль, которые скопились у него за это время. Я второй раз за несколько дней видела, как папа дерется, но на этот раз это выглядело страшнее. Он тоже будто бы сходил с ума, как и все здесь. Я подбежала к нему, и лишь когда папа увидел меня, он остановился.

Я взяла его за руку, отводя от Генриха. Он тяжело дышал, на манжете его рубашки осталась кровь.

— Детка, прости, я увлекся. С тобой всё хорошо? — папа погладил меня по голове, будто бы действительно пытался в этом убедиться. Его любящий взгляд, обращенный ко мне, совсем не ассоциировался с тем, что минуту назад он мог избивать человека. Я закивала ему и обняла.

Только когда музыка снова заиграла, я поняла, что во время драки она затихла. Люди стали возвращаться к танцам. Я обернулась на Генриха, боясь увидеть, что он мёртв. Две девушки в похожих кремовых платьях, обвязанных голубой лентой, поднимали его на ноги. По той легкости, с которой они это делали, я поняла, что они — вампиры. Генрих едва стоял, но он был жив. Одна из девушек вытирала ему кровь шелковым платочком, а другая смущенно смотрела на него, будто бы она была героиней старой комедии, пытающейся скрыть свою влюбленность. А потом они обе взяли его за руки, и через секунду я уже не видела ни девушек, ни Генриха.

— Не забывайте, что вы на балу, — сказала королева, проходя мимо нас. Папа подал мне руку, влажную от крови Генриха, и мы стали двигаться под музыку, как и все остальные.

— Детка, мы должны сбежать. Я не думаю, что мы сможем выжить после бала.

Я не могла сказать ему про охотников, он бы не оставил меня помогать им. Я могла попробовать соврать, что если мы их найдем, то они помогут нам сбежать, потому что у нас мало шансов выбраться живыми. Даже если вампиры не собирались убивать нас всех во время бала, попытку к бегству они нам не простят.

— Я всё устрою, не переживай. Мы скоро сбежим, вернемся домой к маме, и всё будет хорошо. Только нужно выждать подходящий момент.

Мне стало спокойнее от его слов, будто бы я снова смогла почувствовать себя маленькой девочкой и взвалить все свои проблемы на папу. Только я понимала, что плана у него нет. Убаюкивая меня своим вызывающим доверие голосом, папа успокаивал и себя. Я бы хотела, чтобы его слова были правдой, но я не смогла бы сбежать, так ничего и не узнав про охотников. А потом я вспомнила о королеве, которая могла бы разрешить хотя бы одно мое беспокойство.

— Папа, когда я была у королевы, она сказала, что собирается сделать тебя вампиром.

Папа — вампир лучше, чем мертвый папа. Он сжал губы, видимо, поняв, что королева могла мне рассказать. Папа покачал головой, и я уже заранее знала, что он не захочет использовать свой шанс на спасение, если я не буду в безопасности. Поэтому мне пришлось врать.

— Королева сказала, что, может быть, она обратит и меня. Она ещё не решила, достаточно ли я развлекаю её или нет. Но ведь ты мог бы на неё повлиять, правда? Она могла бы сделать нас обоих вампирами.

Я смотрела ему в глаза самым чистым взглядом, на который была способна. Но папа тоже не отрывал взгляд от меня, и я видела, что он сомневается в моих словах. Все-таки папа знал, как я вру.

— Ты же понимаешь, что мы вряд ли сможем сбежать. Королева — наш единственный выход.

Папа отвёл взгляд, он принял мои слова. Лишь бы королева не солгала мне по поводу него.

Мы молча закончили этот танец и остановились вместе со всеми. Наверное, его посещали сейчас куда более тяжелые мысли, чем мои. Он обнял меня.

— Всё будет хорошо. Я поговорю с королевой, и мы оба спасемся.

Папа ушел, чтобы попробовать пригласить королеву на танец. Я испугалась, что совершенно не подготовила себя к мысли о том, что будет, если у него получится. Даже когда я думала, что Йозеф может обратить меня в вампира, я не представляла, каково мне будет после. Впрочем, вряд ли моя ложь отцу станет явью.

Я шла вдоль стен, чтобы казаться более незаметной, надеясь, что меня не пригласит кто-то из уставших танцоров. Я рассматривала людей и вампиров, стараясь никому не заглядывать в лица, когда услышала заветный голос:

— Могу ли я пригласить на танец самую прелестную малышку этого вечера?

Я обернулась и увидела Рене. Он стоял, прислонившись к стене, будто романтический герой азиатского мультфильма. На нём был узкий пиджак с золотыми петлями, который на любом другом мужчине смотрелся бы смешно. Я кинулась обнимать его. Я повторяла, как я рада, что с ним все хорошо, может быть, Рене это даже показалось странным, ведь мы были знакомы не так давно.

Мы не могли долго стоять вместе, поэтому я потянула его за руку, чтобы слиться с остальными танцующими. Мне показалось, будто бы Рене с усилием оторвался от стены, но я попробовала принять это за его ленивые движения.

— А Дебби? — когда я задала этот вопрос, моя радость на мгновение сменилась тем же тревожным страхом, который я испытывала весь день. Дышать стало тяжелее, а танцующие пары вокруг слились в единую пеструю линию.

— Скоро ты её увидишь, — сказал Рене и расслабленно улыбнулся. Потом я увидела, как он нервно сглотнул.

— Скоро?

— Её повели в другую гримерку. Предполагаю, что красить и причесывать её чуточку дольше, чем меня.

По крайней мере, она была жива. Я чувствовала, что скоро увижу и её.

— Отлично! Значит, скоро мы увидим на балу и Дебби, — сказала я чрезмерно весело. Не только Рене мог подбадривать меня, но и я его.

Я заметила, что сжимаю руку Рене куда сильнее, чем он мою. Его кожа под моими пальцами побелела. Рене вскинул брови, когда увидел, что я смотрю на наши руки, и я ослабила хватку.

— Ты случаем не видела нашего младшего бесполезного брата?

— Я боялась, что Винсент с вами.

— Нет. Значит, он успел сбежать.

Рене снова улыбнулся, но на этот раз без притворства. Он вдруг показался мне очень усталым. Я тоже выдохнула, раз Рене среагировал улыбкой на исчезновение Винсента, я могла больше не беспокоиться о нём.

— А Йозеф? Он должен был вас искать, вы его видели? — новая волна страха нахлынула на меня. Рене покачал головой. Впрочем, наверняка я волновалась зря. Хуже было бы, если бы Йозефа увидели вместе с ними, поэтому это были скорее хорошие новости. Если Йозеф будет просто бродить по залам дворца, это вполне можно принять за обычный интерес.

Песня, под которую мы танцевали, была на удивление весёлой, будто бы музыка подстроилась под мою долгожданную встречу с охотниками. Рене поднял руку вместе с моей, и я поняла, что он хочет, чтобы я покружилась. В эти несколько секунд, пока окружающее добровольно плыло вокруг меня, я даже смогла почувствовать себя веселее. Остановившись, я увидела бинты под задравшимся рукавом пиджака Рене.

Ничего не закончилось, и то, что они с Дебби оба живы, ничего не означало.

— Что с вами делали? И что ещё будут?

Рене невозмутимо поправил рукав, и я успела увидеть, что с обратной стороны ткань пропиталась кровью. Хотя он и улыбался, его взгляд был затуманенным, а вовсе не расслабленным, движения давались ему с трудом, хотя и оставили за собой право быть неповторимо ленивыми.

— Всё будет хорошо, мы с Дебби всё уладили. Мы раскрыли им секрет нашего оружия взамен на наши жизни. Такие мы — продажные охотники.

Рене не понизил голос, когда говорил, что они — охотники. Но не только это в его словах показалось мне подозрительным.

— Ты уверен, что вас отпустят?

— Эми, — сказал Рене очень серьезно, посмотрев мне в глаза, — если бы я не был уверен в своих словах и в себе в целом, я бы никогда не решился пригласить на танец такую обворожительную девчонку.

Я не смогла не улыбнуться после того, как он напугал меня своей серьезной интонацией. Мне захотелось стукнуть его, но я вспомнила про его спрятанные за бинтами раны.

— Я уверен, — сказал он с прежней интонацией, — мы сказали им часть, остальную мы пришлем, когда будем уже далеко отсюда. Такой вот уговор. Как ты успела увидеть, у нас были не самые приятные переговоры, но результат меня устраивает.

Я кивнула. Я не знала, как допросить его, чтобы он сказал мне правду. Может быть, это она и была, а я оказалась слишком взвинчена, чтобы поверить в хорошее окончание этой истории.

— Скажи, что веришь мне. Твое волнение передается мне, и я могу занервничать и наступить тебе на ногу.

Мне это далось с трудом, но в итоге я сказала:

— Верю. Вы с Дебби спасетесь.

Сказав это, я действительно поверила. Рене говорил логичные вещи, они выдали вампирам секрет, который до этого не знал ни один из них. Это куда выгоднее, чем их смерть. Может быть, если бы здесь кто-то так сильно скорбел по Патрисии, их бы убили, несмотря на ту информацию, которой они обладали. Но я не замечала особой грусти среди вампиров.

Танец под веселую музыку я закончила с подходящим для него настроением. Я готова была кружиться с ним и дальше, но я увидела, как он улыбнулся и подмигнул кому-то за моей спиной.

— Мы с Дебби уйдем после бала, — сказал Рене и отошёл от меня.

Мое дыхание перехватило, но на этот раз от радостного предвкушения. Я обернулась и увидела Дебби. Её красные волосы были собраны в прилизанный пучок, совершенно неподходящий молодой девушке на балу. На ней не было воздушного платья, как на остальных, Дебби стояла в полосатом костюме с жилеткой, галстуком на зажиме и белой грубой рубашкой. Губы её были, как и всегда красными, но впервые накрашенными ровно.

— Потанцуем? — сказала я, подходя к ней.

Дебби обняла меня сама. Я, как и с Рене, не могла перестать повторять, как рада.

Она повела меня танцевать, и вряд ли мы могли остаться незаметными. Подругам неприлично было танцевать на серьёзном мероприятии, и я непроизвольно представила укоризненный взгляд бабушки. Только не она должна была играть роль моей совести, а мама, но её взгляд всегда был потусторонним и мутным.

— Как ты? Я старалась вас найти, но у меня не вышло даже поискать вас во дворце.

Дебби скривилась, а потом ухмыльнулась.

— Не чувствуй себя из-за этого неполноценной, ты всего лишь наша малышка Эми, ты ничего не можешь сделать против вампирского рассадника. Эта гниль неискоренима девочками с добрыми намерениями, запомни это и попробуй смириться.

Её голос был чересчур громким для её слов. По лицу Дебби блуждала странная улыбка, будто бы она пыталась не рассмеяться. Или будто бы она скалилась, иногда скрывая зубы за улыбкой. Она напугала меня и своим громким голосом, будто бы совершенно не осталось того, что нужно скрывать. Я закивала, словно решила преданно подтвердить свою бесполезность.

— Но я доверяю тебе, правда. И благодарна тебе, что ты стала нашей подругой.

Дебби наклонилась к самому моему уху и едва различимо прошептала: «и была с нами». Все-таки ей осталось, что скрывать — мою причастность к ним. Было очевидно, что они — охотники на вампиров, также известно, откуда я знаю о них, ведь я видела убийство Патрисии. Но в то, что я не знала о них заранее, ещё можно было поиграть. Только теперь это показалось мне бессмысленным.

— Дебби, почему ты всё это говоришь?

— Потому что я пришла попрощаться, глупышка, — Дебби погладила меня по щеке. Её улыбка перестала быть жуткой, лицо с агрессивным макияжем показалось мне нежным и грустным. Я почувствовала, как по моей щеке стекает слеза.

— Но Рене сказал…

— Нам предупредили, что если мы кому-то скажем, нам будет только хуже. Но что может быть хуже смерти? Не плачь, мы были готовы к этому, когда втыкали нож в ту древнюю тварь. Я говорю это не потому, что хочу, чтобы тебе было больнее. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя обманутой. Я доверяю тебе, и знаю, ты сможешь это пережить. И сможешь выбраться отсюда живой.

— Но может быть, еще есть шанс? Мы можем попробовать сбежать…

— Нет. Другие охотники должны были пробовать нас освободить. У них не вышло даже днем. А пытаться сбежать самостоятельно нет никакого смысла, какими бы крутыми и удачливыми мы ни были.

— Зачем же вас привели на бал? — голос мой истерически срывался. Я всё качала головой, пытаясь не верить её словам.

— Посмотри вокруг, Эми. Они смотрят на нас. Нас привели на бал, чтобы показать.

Пока Дебби говорила, я не замечала ничего. Сейчас я видела, что вокруг нас почти никто не танцует. Они образовали круг, я видела их внимательные взгляды. Среди них я рассмотрела королеву, а рядом папу. Он был обеспокоенным, папа не понимал, что происходит, и в любой момент был готов кинуться ко мне.

Я снова обняла Дебби. Она подняла руку с вытянутым средним пальцем, и мы медленно закружились. Я закрыла глаза, чтобы не видеть лиц вокруг нас, и пыталась придумать хоть что-то. Может быть, охотники и сейчас пробуют их освободить, им просто нужно время. Если я попробую его потянуть, они спасут их. Главное, удержать внимание вампиров на них, чтобы они были интересны им и дальше, а не стали расходным материалом. Если я поцелую Дебби, это будет интересно? Вряд ли, это всё для телезрителей. А если ударю? Её или Рене, может быть, это заинтересует?

— Прошу прощения, — кто-то мягко потянул меня за плечо. Я открыла глаза и увидела рядом с собой Шона, все в том же идиотском бархатном костюме и с тростью, которой он убил Софи. Я вцепилась в Дебби со всей силой, на которую была способна, а Дебби, наоборот, отпустила меня.

— Пожалуйста, не надо.

Дебби улыбнулась мне совсем расслабленно, как Рене. А потом Шон вырвал её из моих объятий, и в следующую секунду их с Дебби не было рядом со мной. Я закричала, стала пытаться найти взглядом Рене, и увидела такое же быстрое движение в толпе. Кто-то другой забрал и его. Я побежала к выходу за ними, и никто меня не остановил.

— Детка, стой! Эми! — я услышала позади голос папы, но ему, видимо, не позволили побежать за мной.

14 глава

Наверное, бег — это моё призвание, отстраненно думала я, пытаясь заглушить невыносимое чувство предстоящей потери. Я бежала так быстро, будто за мной гналась сама смерть, но я не путалась в платье и не чувствовала одышки, сжимающей грудь. Что-то жгло и душило меня изнутри, но я была уверена, дело было не в физической нагрузке. Я бежала по коридору, заглядывала во все двери подряд, потому что не могла уследить, куда забрали Дебби и Рене. Что будет, когда я всё-таки их найду? Я побегу дальше, как испуганный олень, или я гордо и абсолютно бесполезно попытаюсь отстоять их право на жизнь? Умру глупо, смело и зло, достойно открыв себя перед лицом смерти. Эта история из фантазий, которые иногда посещают по пути домой, когда забываешь наушники и совершенно не знаешь, чем себя занять. Это — не моя история.

Моя история — это прогулка за ромом через лес с Дебби, Рене и Винсентом, это моя комната, оккупированная ими, и, может быть, я и Йозеф, неловко гуляющие вокруг дома.

Странно, если вампиры так любят смотреть, почему они не казнили их в зале? Может быть, не все могут быть такими стойкими, как Шери, на глазах которой нас всех забрызгало кровью Бригитты. Я подумала, ведь дворец стоит полукругом, а в бальном зале высокие окна во всю стену. С их развитым зрением вампиры бы увидели всё, если казнить Дебби и Рене на улице.

Я боялась, что дверь будет заперта, но она оказалось распахнутой настежь. Сначала в глаза бросились яркие звезды над головой, которые не увидишь в задымленном Киферу, потом желтые фонари, такие же яркие, как городские, только кованные из чугуна, а потом я увидела двоих людей в середине открытой площадки напротив фонтана. Я узнала Йозефа, он стоял, взявшись за голову, будто его мучила мигрень, если бы она могла у него быть. Подойдя ближе, я поняла, что вторым был Шон. У его ног что-то лежало, будто он небрежно кинул сумки на землю, чтобы поздороваться с Йозефом. Конечно, я знала, что это были вовсе не вещи. Там лежали мои Дебби и Рене. Красные волосы Дебби блестели в свете фонарей. Подойдя ещё ближе, я узнала золотые петли на пиджаке Рене. Потом я увидела темные пятна вокруг них на белом кирпиче. Вампиры не стали пить их кровь. Затем я поняла, что они и вовсе лежат как-то нескладно, будто бы очертания их тел какие-то неправильные. Дальше я не стала смотреть. Я не заплакала и не закричала, а просто потеряла последнюю связь с реальностью. Будто бы стала гостьей в своём теле, совершенно незаинтересованной задержаться в нем подольше.

Я обернулась к дворцу, вампиры стояли около окон и смотрели. Бездвижные, как куклы, издалека мне могло показаться, что это — не окна, а огромная картина на всю стену. Через дальнюю дверь дворца кого-то выводили на улицу, судя по скорости их передвижения, это были люди. Собираются ли вампиры отдать их Шону, или просто бал закончился?

Я пошла к Йозефу и Шону, абсолютно без цели, не собираясь ни пробовать мстить, ни падать на колени перед моими друзьями. Они что-то говорили, но мои чувства казались мне приглушенными и ватными, поэтому я не сразу смогла сфокусироваться на их речи. Кажется, Йозеф был расстроен, я это поняла сначала по интонации.

— Почему ты такой жестокий? — спросил он Шона, совершенно искренне, не понимая. Йозеф, и правда, наверное, хотел знать.

Шон приложил руку к груди, будто бы удивился, что говорят про него. Он повертел трость в руке, и я ожидала, что сейчас он покажет какой-нибудь фокус.

— Я бы назвал это профессиональной деформацией. В основном, мой карьерный рост проходил в несколько более жестокие времена, поэтому я могу казаться молодому поколению чрезмерным.

Йозеф махнул рукой, будто бы надеялся с помощью этого жеста заставить его говорить прямо.

— Ты что не знаешь, что от твоих действий им было больно?

Шон развернулся к окнам дворца и развёл руками, мол, посмотрите, какой он — идиот. Может быть, он даже представил закадровый смех.

— Или ты знаешь, да?

— Кажется, он начинает что-то подозревать.

— Но это же живые существа, они не должны страдать. Ты и так их убиваешь, но зачем заставлять страдать? Разве ты не должен делать все, для того, чтобы им не было больно? Разве ты не хочешь, чтобы никому не было больно?

Я подошла к Йозефу и взяла его за руку. Мне стало грустно от его слов, словно я могла ещё что-то испытывать. Шон легко засмеялся, даже будто бы совсем без злобы. А потом он и Йозеф оба резко развернулись к дворцу. В следующую секунду я увидела и услышала взрыв.

 Йозеф успел развернуть меня так, чтобы я стояла за его спиной, но с нами ничего не случилось, я только слышала звон в ушах и почувствовала инстинктивное желание снова бежать. Бальный зал дворца горел, некоторые вампиры оказались на площадке недалеко от нас, они тоже были в огне. Они в панике пытались потушить свою одежду, но никто из них не кричал, лишь один ругался на незнакомом мне языке. Но их было не так много, неужели остальные взорвались вместе с дворцом?

Из огня стали появляться серые мотыльки, которых становилось всё больше и больше. У некоторых из них горели крылышки, и они падали вниз. Их были сотни, может быть, даже тысячи, они собирались над горящим дворцом, но никуда не отлетали от него.

— Как красиво, — сказала я.

Йозеф тоже был заворожен. Он гладил меня по спине, будто бы меня мог расстроить взрыв вампирского дворца.

— Они все умерли?

Йозеф покачал головой.

— Им просто нужно время, чтобы заново собраться.

Один из горящих вампиров рядом с нами, тот самый, что ругался, вдруг упал на землю, и я подумала, что он не сможет себя потушить, и вот он-то точно умер. Его горящее тело вдруг распалось, и в воздух взмыли мотыльки. Теперь ему тоже нужно было время, чтобы собраться. Вампиров не убивал огонь, он наносил лишь легкие повреждения, которые они могли пережить, потеряв ненадолго своё тело.

Я немного расстроилась, поэтому отвернулась. С другой стороны к нам кто-то приближался, и я почти сразу узнала в нем Винсента. Моя живость вернулась ко мне, и я стала оглядываться, чтобы понять, видел ли его кто-то, кроме меня. Но все вампиры были заняты огнем или вовсе потеряли свой облик, и даже Шон куда-то пропал. Сейчас Винсент добежит до нас и увидит своих брата и сестру в таком состоянии. Я дернула Йозефа за рукав и побежала Винсенту навстречу.

— Винсент, не ходи туда! Они, Дебби и Рене, они…, — я не могла сформулировать то, что надо сказать. Винсент быстро перебил меня, и его интонация показалась мне чрезмерно холодной.

— Мертвы?

— Мне так жаль!

— Ты уверена?

Я закивала, а Йозеф сказал:

— Да, я видел, как их казнили.

Он говорил с настоящим сожалением, совсем не понимая, что он, как вампир, не должен вмешиваться в этот диалог.

— Тогда, Эми, нам нужно бежать. А ты прикрой нас.

Винсент схватил меня за руку и потянул за собой. Я остановилась, не давая ему это сделать. Я посмотрела на Йозефа, потому что не знала, насколько опасно нас прикрывать, и есть ли у нас вообще шанс сбежать.

— Эми, ты, правда, должна бежать. Теперь они точно тебя убьют. Бегите, пока они заняты, я свяжусь с тобой попозже.

Винсент дернул меня за руку снова, и я побежала за ним. Я не понимала, хочу ли я выжить, но если мне вдруг это все-таки нужно, то совершенно точно необходимо было бежать. Я оглядывалась на Йозефа, но он не делал ничего опасного, а просто стоял на месте и смотрел по сторонам. За нами никто не гнался, и мы смогли пробраться сквозь сад до машины Винсента, припаркованной за забором. Она была заведена, и мы сразу тронулись с места. В машине омерзительно приторно пахло кокосовымароматизатором, и я даже подумала, что он повешен здесь, чтобы заглушить наш запах.

Пока мы не выехали на переполненное шоссе, мы оба молчали. Потом Винсент включил музыку, это была игра на не распознанном мною струнном инструменте под звуки природы.

— Винсент, я думаю, уже ничего нельзя было сделать.

Он звонко хмыкнул, возмущенный моими словами, и достал сигарету.

— Если бы мы смогли прийти немного раньше, мои брат и сестра были бы с нами. Ты знаешь, что, спросив у прохожего дорогу до исторического музея, ты можешь изменить весь ход его жизни? Например, если бы он не потратил на тебя двадцать секунд своего времени, то его бы сбила машина. Но ты остановила его, и этот прохожий остался жив. И, допустим, через двадцать лет он откроет безопасный способ передвижения со скоростью выше световой. И твои внуки будут жить на другой планете или, может быть, их уничтожит инопланетная цивилизация. И то, что ты остановила этого прохожего, чтобы спросить дорогу, станет самым значимым событием твоей жизни, не идущим в сравнение с твоими слабенькими научными трудами или твоими замечательными детьми.

— Винсент.

— Я это подвожу к тому, что мы пришли именно в этот момент из-за того, что Николь прищемила палец дверью, и цепочка событий, идущая за этим, привела, к тому, что мои брат и сестра погибли. Хочешь, расскажу?

Я кивнула. Он стал рассказывать, но я практически не слушала, что он говорит. Голос его звучал громко и возбужденно, а я запомнила его спокойным, хотя и несколько эксцентричным. Он не хотел говорить о смерти Дебби и Рене, и я понимала, почему. Я почувствовала в себе силы заплакать, но старательно пыталась сдерживаться. Я смотрела в окно, мы ехали на большой скорости, и деревья за ним сливались в единую линию, как вампиры, когда применяли свою способность к быстрым передвижениям. Значило ли это, что вампиры и машина Винсента двигаются примерно с одной скоростью? Кто-нибудь вообще измерял скорость вампиров? А есть ли самый быстроходный вампир?

Когда Винсент замолчал, я поняла, что не могу ничего ответить ему, потому что полностью прослушала его речь. Но я должна была сказать что-то другое, ведь, наверное, он не хотел оставаться в тишине. Я вспомнила Нину, которая не могла прекратить говорить, когда нас только везли на шоу. Я должна была его поддержать, поэтому спросила, что за ужас играет у него в машине. Винсент без интереса сказал название группы и замолчал. Я попробовала еще несколько раз разговорить его на какую-нибудь тему, но он отвечал мне односложно, и я прекратила свои попытки.

Мы въехали в Киферу, город, сумевший скрыть даже звезды. Светлело только через час, поэтому машин было не так много, и мы ехали почти без остановок. Отчего-то я была уверенна, что охотники за вампирами базируются где-то в лесу или, может быть, в безымянной деревне, но никак не в столице. Винсент остановил машину у клуба с неоновой надписью и пьяными молодыми людьми, курящими снаружи.

— Не думал, что когда-нибудь эта фраза сорвется с моих губ, но нам лучше не выделяться.

Наши лица мелькали каждый день во всех телевизорах страны. И даже, если предположить, будто наше поколение считает, что телевидение — сплошная пропаганда, реклама и нарушение свободы выбора, в интернете нас видели не менее часто. Да и к тому же я была в бальном платье.

Даже в такой незначительной проблеме, я оказалась бесполезна. Винсент достал нож, и у меня появилось странное желание, чтобы он вдруг оказался маньяком-убийцей. Но он передал его мне и сказал разобраться с платьем. Сам Винсент взял деньги из бардачка и вышел из машины. Пока я срезала с себя куски розового платья, он успел вернуться. В руках у него были две толстовки, чёрная и сиреневая, которые, по его словам, он выменял у наркоманов. Я посмотрела на свои ноги, незаметно для меня покрывшиеся синяками, и решила, что толстовка наркомана мне вполне подходит.

Винсент взял себе сиреневую, не сумев избежать искушения выделиться хотя бы немного. Надев их, мы действительно слились со стандартными ночными жителями этого города. Я была девочкой, не определившейся до конца, пытается она быть сексуальной и ходить в короткой юбке, или хочет показаться слишком равнодушной к общественному мнению, надев бесформенную толстовку.

Оказалось, что секретное убежище находится не в клубе с неоновой вывеской, Винсент просто оставил машину в людном месте. До него мы должны были идти пешком, переживая своё горе за неловким для меня молчанием. Я должна была ему сказать хоть что-то хорошее, но слова не приходили в голову.

— Почему собаки защищают своих щенков? — спросил Винсент после долгого молчания. Мы проходили между домов, у одного из подъездов стояла миска с костями.

— Думаю, дело в материнском инстинкте, — ответила я, прежде чем поняла, что вопрос был риторическим.

— Почему тогда слоны образуют круг, когда детенышам их стада угрожает опасность? Или почему обезьяны защищают детенышей своей стаи, но могут убить чужого?

Я решила не повторять своей ошибки и не стала отвечать на эти вопросы.

— Почему, Винсент?

Мимо нас проехала машина, слишком медленно, будто бы водитель кого-то высматривал. Я не испугалась, мне даже показалось, что после сегодняшней ночи я стала абсолютно бесстрашной. Я не стала смелой, но после их смерти будто бы не осталось вещей, которых я могла бы бояться. В голове промелькнул образ папы среди вампиров на балу. Они — его спасение, а не смерть, ещё раз повторила я и снова ничего не боялась.

Машина давно проехала, а Винсент всё молчал. Я думала, он больше ничего не скажет, когда он вдруг крикнул:

— Почему человечество пошло ещё дальше?! Куда завел нас наш гуманизм? Почему мы стали считать нужным защищать не только детей, но и вообще тех, кто моложе?!

Винсент считал себя виноватым в смерти Дебби и Рене. От мысли об этом стало больно, куда хуже, чем от жалости к себе по поводу навсегда потерянных друзей. Я взяла Винсента за руку, хотела погладить его, но он вдруг упал передо мною на колени.

— Почему, Эми? — спросил он, смотря на меня снизу вверх.

— Ты ни в чем не виноват, я знаю, ты сделал всё возможное, чтобы им помочь, — начала я, одновременно понимая, что такие слова меня бы только раздражали на его месте.

— Они сказали, чтобы я следил за выходом. Сказали, что приведут вампиршу туда, ведь оттуда бы мы успели сесть в машину. Конечно, они всегда мне врали, ни слова правды из их лживых ртов я не услышал от них за всю жизнь. Но кто бы мог подумать…

Винсент схватил меня за подол платья и расплакался. Я попробовала погладить его по голове, но он несколько раз скидывал мою руку. Винсенту не требовалось утешение, ему требовалось раскаяние. Так уж вышло, что это передо мной он стоял на коленях, и я должна была принять эту роль, чтобы хотя бы немного помочь ему. Он всё плакал, и лишь когда его рыдания стали стихать, он позволил положить руку ему на плечо. Так мы и стояли, странные, привлекающие к себе внимание, но чужое горе отпугивало, поэтому несколько человек, которые прошли мимо нас, не смотрели в нашу сторону. Даже бродячая собака, нашедшая ту самую миску с костями, не проявила к нам никакого интереса. Я смотрела на погасшие окна дома напротив, среди которых было лишь четыре желтых пятна, и слушала хруст костей. Интересно, почему собакам нельзя трубчатые кости, если их предки — дикие волки, и что будет с этой дворнягой, после того, как она наестся костей?

Плечи Винсента перестали дрожать, и он поднял на меня мокрые глаза, взгляд которых постепенно становился ясным:

— Ты стала зрителем этой простой человеческой трагедии, суть которой слишком очевидна, чтобы мы с тобой пускались в разговоры о смерти и вине. Это хороший момент для откровений, не думаешь ли? Чтобы я сейчас ни сказал, ты будешь воспринимать это через призму моего горя.

Меня испугали его слова, мне не хотелось слышать что-либо большее сегодня. Он все ещё держал меня за юбку, стоя на коленях, и мне захотелось поднять его или опуститься самой, чтобы быть с ним на одном уровне.

— Твоего отца задело взрывом.

— В смысле он умер? — этот вопрос показался мне на удивление простым. Меня не испугали его слова, я просто хотела разобраться, что он имел в виду.

— Вряд ли. Я видел, что он был ранен, было много крови, горела одежда, но её быстро потушила королева. Она, кажется, пыталась остановить у него кровотечение. Не волнуйся, я думаю, она смогла бы это сделать, потому что никогда не бывает голодной.

У меня появился неосознанный привычный импульс куда-то бежать. Я дернулась, но Винсент потянул меня за платье, заставляя остаться на месте. Как так, я думала, что мой папа будет спасен королевой от смерти. Но выходит он пострадал от взрыва, который устроили мои охотники, и возможно, все равно будет спасен королевой, которая пыталась оказать ему первую помощь? Для чего? Так она хотела обратить его в вампира? Королева просто не отступается от своих желаний, или у неё есть какие-то особые планы на него?

— Ещё умер Альфред, если тебя это интересует. Остальных участников вроде бы не задело, насколько я сумел рассмотреть, пробегая мимо.

То, что умер Альфред, меня действительно не интересовало. Я помнила о нём лишь то, что он работал медбратом, и что у него довольно неприятный характер.

— Ты сейчас никак не можешь помочь своему отцу. Единственное, что ты можешь для него сделать, это спасти саму себя. Пойдем со мной, и, может быть, у нас получится отомстить.

Когда Винсент сказал, что я ничего не могу сделать, чтобы помочь папе, это было аналогом моих слов, что Винсент сделал всё возможное, чтобы спасти Дебби и Рене. Отчего-то я подумала, что Винсент так выражает свое злорадство, но, когда я опустила взгляд на него, то никакой насмешки не увидела. Он действительно был прав. Даже если я сейчас побегу обратно в замок, то я ничего не сделаю ни в случае, если моему отцу требуется медицинская помощь, ни в случае, если ему нужна защита от вампиров. В груди сжимался тугой узел, я попробовала заплакать, но вышли лишь сухие стоны. Винсент обнял меня за талию, будто бы я только что сообщила ему, что жду от него ребенка. Я все пробовала заплакать, а Винсент прогнулся под моей рукой, позволяя его, наконец, пожалеть. Я погладила его по голове, и его утешение заменяло мне слезы.

Я вздрогнула, когда услышала скрип колес от чересчур большой скорости для угловатых дворов. Мимо нас пронеслась машина, её занесло на повороте, и она задела припаркованный у тротуара ухоженный семейный седан, который тут же разразился пульсирующим сигналом. Но водителя машины это не побудило остановиться, и он уехал дальше, сдирая резину колес об асфальт.

— А это мой отец? — спросил Винсент, не отрывая лица от моего живота. Я пригляделась и поняла, что да, действительно, это была его машина.

Винсент поднялся на ноги, и мы пошли туда, где под гул сигнализации скрылась машина. Мне казалось, что будто бы это мы — преступники, скрывшиеся с места аварии. Я представила, что сейчас приедет полиция, и нас заберут, как свидетелей.

— Представляешь, я только что испугалась полицейских, — поделилась я с Винсентом забавным откровением. Нас бы убили вампиры, если бы нашли нас, а я все ещё боялась полиции.

Через тихие дворы мы снова вышли к дороге, у которой стоял продуктовый сетевой магазин эконом-класса, работающий круглосуточно. Если у вас посреди ночи закончилась закуска к коньяку, или вам вдруг показалось жизненно необходимым съесть оливок в четыре часа утра, добро пожаловать.

Дуэйн стоял около входа в магазин и курил. Его машина была криво припаркована рядом, видимо, он решил пренебречь всеми правилами конспирации. Несмотря на его сумасшедшую езду, сейчас он выглядел спокойным. Его лицо освещалось лишь оранжевым огоньком его сигареты, но я отчетливо его видела. Он смотрел на нас, пока мы подходили к нему, и я испытала чувство стыда за то, что двое из его детей мертвы, а я нет. Наверное, ему было больно смотреть на Винсента, а, может быть, он был его единственным утешением. Плохие новости — двое ваших детей мертвы, хорошие — ваш младший сын сумел спастись.

Когда мы подошли к нему настолько близко, что стало бы неловко не поздороваться, Дуэйн докурил. Он с силой выкинул сигарету и яростно на неё наступил, будто бы она была первопричиной всего злого и несправедливого в этом мире. Он так ничего нам и не сказал, просто зашёл внутрь магазина. Винсент тоже достал сигарету, и мне показалось, что он не столько собирался курить, сколько не хотел заходить внутрь вместе с отцом. Я не сомневалась, что база охотников находилась где-то в подсобных помещениях магазина, или через него можно было выйти в жилой дом, к которому он примыкал.

— Отец занимался подрывом, я должен был искать брата и сестру.

Огонек его сигареты погас, прижатый к серой стене, и мы тоже зашли в магазин. В нем не оказалось ничего впечатляющего, точно такой же стоял около моего дома в бабушкином районе. Серые полки с цветными упаковками от продуктов, красные таблички на потолке между шкафами, и такого же цвета форма кассиров. Ночью работала только одна касса, и я слышала унылый писк сканера, считывающего никому непонятную информацию со штрих-кода. Во всем магазине было лишь двое посетителей, обнимающиеся парень и девушка, счастливые, скорее всего не от алкоголя, а из-за своего ночного приключения в виде похода в магазин. На кассовой ленте лежали чипсы и газировка, подтверждающие мою теорию.

Мы прошли мимо кассы внутрь, когда мне вдруг показалось, что здесь что-то не так. Я не сразу узнала продавца, чье лицо было скрыто за форменной кепкой.

— Вильгельм?

Кассир поднял на меня глаза, это действительно оказался Вильгельм. Я всё равно была готова не поверить себе, но на его красном поло был бейдж с его именем. В отличие от меня, Вильгельм нисколько не был удивлен. Он поднял длинный палец вверх, призывая меня подождать, и снова повернулся к кассовому аппарату, чтобы отсчитать сдачу. Когда парочка скрылась за дверью, он совершенно спокойно сказал мне:

— Привет, Эми. Одри ждет тебя внутри.

Вильгельм казался мне самым странным видением за последнее время. Будто бы люди из моей нормальной жизни существовали где-то в параллельной реальности, и моя встреча с ним была так же удивительна, как инопланетное вторжение. Ещё совсем недавно меня волновало, есть ли у него что-то с Одри, или они просто друзья, снимающие вместе квартиру, а теперь я сомневалась даже в возможности его существования.

— Мы только недавно пришли. Поэтому меня посадили сюда, следить за входом и выходом, — сказал Вильгельм, видимо, решив, что мое удивление касается его новой работы.

— Не льсти себе, мы просто издеваемся. Пойдем, Эми, — сказал Винсент, про существование которого я уже успела забыть.

— Я рада, что это ты, — сказала я Вильгельму, хотя всё ещё была слишком удивлена, чтобы понять, действительно ли мне нравится его появление.

— Идём-идём, — Винсент стал подталкивать меня дальше от кассы, как будто вдруг приревновал меня к моим прошлым друзьям.

Мы прошли сквозь подсобное помещение, слишком маленькое и переполненное для подобного магазина. Хотя я не могла об этом судить, ведь я ни разу в жизни нигде не работала, и вряд ли меня когда-либо ждала работа в магазине, поэтому, может быть, помещение было в самый раз. Между мешками с грязными овощами и коробками с шоколадками была ещё одна дверь, по самому виду которой создавалось ощущение, что за ней что-то запретное или, по крайней мере, опасное. Красная краска обнажала ржавое железо, слезая углами, будто бы это постарался неумелый ребенок, вырезающий из бумаги аппликации.

Винсент открыл дверь ключом, и сначала я увидела лишь синий искусственный свет, от которого у меня тут же заболели глаза. Не до конца привыкнув к синтетическому свету, я различила бетонные стены, разбросанные по полу пуфики, журналы, пачки чипсов, бутылки и прочие атрибуты то ли комнаты бунтующего подростка, то ли наркоманского притона, в котором, кстати, я тоже никогда не была, как и на работе. Источником света оказались неоновые трубки, неаккуратными группами прибитые к стенам. Приглядевшись, я поняла, что у них есть структура, и они изображают окна.

— Это мы придумывали дизайн комнаты, — гордо сказал Винсент, безусловно имея в виду ещё Дебби и Рене. Я бы поинтересовалась, что он здесь называет дизайном, но не стала. Вряд ли кого-либо из нас обрадовал бы шутливый разговор.

С пуфиков поднялись люди, силуэты которых я сначала приняла за тени от набросанных вещей. Их было трое, две девушки и парень. Еще один, более старший мужчина, вошел из соседней комнаты.

— Винсент, — сказал он, внушительным басом, — Дуэйн нам ничего не сказал. Ушёл наверх, заперся, как бы чего дурного не случилось.

К Винсенту подскочила одна из девушек, кудрявая, темноволосая, в смешном комбинезоне.

— Рене здесь? Он жив? А Дебби?

— У вас не вышло? — резко спросил парень, тоже подошедший к Винсенту. Он положил руку ему на плечо, вызвав у меня диссонанс между его требовательным тоном и поддерживающим жестом.

Вторая девушка осталась в тени, но я смогла узнать её по силуэту. Одри. Это меня не обрадовало, не расстроило. Не вызвало никаких эмоций, даже удивления, как с Вильгельмом, потому что он уже предупредил меня о ней. Мне стало мучительно жалко Винсента за их вопросы, и если бы он не заговорил ещё секунду, я бы набралась смелости ответить за него.

— Господа, давайте вы не будете наседать на несчастного героического Винсента все сразу. Я ещё не успел оправиться от горя.

Винсент говорил излишне пафосно, но отчего-то это никого не удивило и не разозлило в сложившейся ситуации.

— От горя?— переспросила девушка.

— От горя. Мои старшие брат и сестра, Дебора Купер и Рене Купер, — Винсент выдержал драматичную паузу, но я видела, как напряглась его шея, и как он судорожно сглотнул, прежде чем смог продолжить, — пали от рук вампиров.

Девушка вскрикнула, а мужчина попытался обнять Винсента, но тот не позволил ему этого сделать. Второй парень же, наоборот, снял руку с его плеча.

— А теперь, прошу меня извинить, я удалюсь к отцу. Все подробности и детали произошедшего вы непременно услышите от меня немного позже. Не переключайте канал, в следующей программе вас ожидает жалость ко мне, моему отцу и, конечно же, к самим себе. Также с вами сегодня приглашенная звезда Эми Мур. Удачного дня!

Винсент нёс чушь даже большую, чем обычно. Я была рада, когда он ловко обогнул своего большого товарища и скрылся за дверью. Ему не следовало отвечать сейчас на вопросы об их смерти.

— Винсент, скоро придут остальные. Приведи отца к нам, мы хотим знать, что будем делать дальше, — крикнул мужчина Винсенту вслед. Потом он поманил за собой остальных, и они все скрылись за дверью, кроме меня и Одри. Наверное, мы имели право пойти за ними, но мне это было не нужно. Я бы провела остаток ночи и здесь, свернувшись в мягком бесформенном пуфике, где мой силуэт почти не был бы различим для вошедшего в комнату человека. В идеале мне бы налили чай и позволили принять душ.

— Привет, — сказала Одри.

— Давно не виделись.

Я думала, что она обнимет меня, но она этого не сделала. Она смотрела на меня так, будто увидела приведение. Может быть, так же я смотрела на неё, потому что мы с ней были совсем из разных реальностей, даже несмотря на то, что она связалась с охотниками, и, наверное, была теперь вместе с ними. Мои слава, горе и стресс разделили нас с ней ещё больше, и мы не обладали нужной степенью близости или хотя бы открытости, чтобы преодолеть это сразу. Мне захотелось шутливо спросить: у меня что, размазалась помада или испортилась прическа? Но я бы тогда показалась себе злее, чем мне хотелось бы быть.

— Хочешь мне что-то рассказать? — осторожно спросила она.

— За чашечкой чаю.

Одри скривила губы, будто подумала, что я издеваюсь. Вот он был, тот момент, когда я могла раскрыть кому-то все свои переживания без самоосуждения за это, и я случайно его извратила.

— Ладно. Давай я тебе расскажу тебе, как здесь все устроено. Если захочешь, потом поговорим.

— Но я и правда не отказалась бы от чая! — я совершила еще одну попытку побороться за свои желания, но Одри снова не восприняла её. Она вышла из комнаты, и мне пришлось следовать за ней. За дверью оказался коридор с четырьмя дверьми, как на лестничной площадке, и лифт. Видимо, мы сейчас были на первом этаже жилого дома, к которому примыкал их супермаркет, поэтому за дверьми, вероятно, были квартиры. Одри стала рассказывать мне со знанием дела, что за одной из дверей у них находится оружие, две другие предназначены для временного жилья (никто здесь не останавливается надолго — опасно), а что происходит за четвертой дверью, ей не говорили. На лифте можно было попасть на крышу, где иногда проходили обряды. Я не спросила, что за обряды, потому что мне не было интересно, хотя я и подумала о том, что должно было бы. Одри говорила уверенно, но все же было видно, что она тут тоже новый человек, потому что она говорила «они», а не «мы».

Одри позвала меня в одну из жилых квартир, и я жутко боялась попасть в комнату Дебби и Рене. Но помещение оказалась слишком безликим, чтобы принадлежать кому-то из них. Одри указала мне на кровать, я сначала воспротивилась, потому что остатки моего платья были испачканы грязью, но потом решила, что раз я в квартире единственной антиправительственной организации в стране, я могу позволить себе такую роскошь. Когда я решила свои проблемы с кроватью, Одри продолжила:

— Они представляют собой что-то типа последователей бога Солнца. На каждое действие должно быть противодействие, если есть минус, значит, есть и плюс, если есть свет, то должна быть и тень. Так мне говорили, по крайней мере, сначала. Потом сказали, что на самом деле не стоит искать обоснование, почему есть вампиры, люди и бог. Все это череда случайностей или чей-то гениальный план, в который точно не мне совать свой незначительный нос. Это не дословно.

Одри немного смущалась, рассказывая мне это. Я старалась сфокусировать свой взгляд на ней, чтобы показать свою заинтересованность, но иногда Одри будто растворялась в пространстве, не отличимая от предметов в комнате, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы снова найти её. Сконцентрироваться на её словах иногда тоже не выходило. Последователи бога тогда солнца, значит. Интересно, они как-то повлияли на становление гелиоцентрической системы?

— Наверное, у них очень увлекательная история, — я попробовала поддержать разговор.

— Ну, да. В общем, они служат своему богу, почитают его и приносят ему жертвы. Взамен он освящает их оружие, чтобы они могли убивать вампиров.

— И много вампиров они убили? Кроме той, которую убили Дебби и Рене.

— Ты будешь критиковать? Они спасли тебя. Им не хватает людей, потому что вампиры не должны узнать о существовании последователей бога Солнца. Поэтому очень сложно находить новых участников. Меня нашли, когда мы с Вильгельмом вышли в футболках с горящим солнцем на открытии шоу. Это, кстати, было глупо, но мы говорим не обо мне. Суть в том, что охотники могут убить вампира, а не в том, скольких они убили. Нет ни единого способа уничтожить их, кроме как освященным оружием. Вампир может убить вампира, однако, сила, защищающая их, не позволяет им умереть от руки человека. Но, нанося удар освященным оружием, ты наносишь удар как бы от лица самого бога Солнца.

— Не я, я не убивала никаких вампиров оружием и не собираюсь.

— Зачем ты придираешься к словам?

Кажется, я начинала вникать в суть разговора, однако у меня плохо получалось отсортировать информацию. Отчасти я уже ее слышала, но тогда я не успела проработать её достаточно критически. Я почувствовала себя уже даже не на телешоу, а в глупом фантастическом фильме, где есть злодеи, герои и тайные организации.

— Прости, я вовсе не хочу сомневаться в твоих словах и полностью верю тебе. Просто мне кажется, я сегодня немного замоталась. Что ещё за сила, защищающая их от смерти от руки человека? Звучит немного волшебно.

— Так же волшебно, как существование бога Солнца. Он — отец всех богов, ни один другой бог не делает и шагу без его ведома, растения не цветут, пока он не посмотрит на них, тучи не сгущаются, пока он не нахмурится, ребенок не рождается, пока он не решит, что пришло время. Так было всегда, пока однажды в его тени не родилась его дочь Тьма. Она смогла обмануть отца, и, предложив ему себя, после того, как он потанцует с ней, она так закружила его в танце, что сама забралась на небо. Они по-прежнему кружатся в небесах, поэтому день и ночь сменяют друг друга. Она закрыла все цветы по ночам, скрыла тучи, так что в ночном небе больше нельзя было их разглядеть, и украла несколько человеческих детей, заставив их питаться своими братьями. Ни один её поступок не разозлил её отца так, как последний, поэтому в ярости он сжигал всех извращенных ею людей, которые стали называться вампирами. Вампиры боялись гнева отца своей хозяйки, поэтому прятались в ночи под её крылом. Тогда бог Солнца призвал людей убивать ночных тварей, однако его дочь Тьма собрала всех людей ночью, пока её отец не видел, и сказала им, что клинки их, лишь поцарапают её народ, их стрелы пройдут насквозь, не причинив боли. Тогда один из мужчин, что был там, схватил горящую ветвь из костра и кинул в вампира. Тьма испугалась, подумав, что это стрелы её отца, и превратила горящего вампира в сотни других своих слуг, ночных мотыльков, которые принадлежали только ей, и её отец не имел на них влияния. С тех пор, вампиры стали неуязвимы для человека, и только оружие, освященное истинными лучами бога Солнца, может их побороть. Короче, вот такая история, может, я что-то забыла.

Одри рассказывала очень неловко, ей самой не нравилось говорить с таким пафосом. Я понимала её смущение и смогла ей посочувствовать. Я представила, как эту историю могла бы рассказать Дебби, наверняка, у меня бы захватило дух, или Рене, от которого самые пафосные слова звучали бы красиво. Но я подумала, что наибольшее впечатление на меня бы произвел рассказ Винсента, и мне стало будто бы радостно.

— Очень интересно, хотя похоже на сказку.

— Да. Мне сказали, что эта история передавалась на протяжении множества поколений, и, может быть, она выдумка и не имеет никакого смысла. Но факт остается фактом, если почитать бога Солнца, он освятит оружие. Что-нибудь хочешь спросить?

Я подумала, а что с другими богами? А поклоняются ли вампиры Тьме? А как нужно почитать бога, и зачем для этого вампирская кровь? Эти вопросы возникли у меня, потому что я видела во всем этом огромную логическую яму. Мифы не нуждаются в объяснении, но если они вплетаются в настоящую жизнь, они должны подчиняться каким-то законам. Однако, все это вызывало лишь вопросы, ответы на которые мне вовсе не были интересны.

— Да. У тебя есть чистая одежда, и могу ли я где-нибудь принять ванну?

Одри быстро кивнула и вышла из комнаты. Либо она, наконец, поняла меня, либо ей самой не терпелось прекратить рассказывать. Она быстро вернулась, принеся для меня чёрную пижаму с тарантулами, и проводила меня в душ.

Пока я отмывала себя от грязи и косметики, я ещё раз попыталась осознать, что же я услышала. Отец Солнце и обманувшая его дочь Тьма. Я ведь тоже обманула своего отца, дав ему надежду, что королева обратит в вампира и меня. А теперь он где-то там, с ней, раненный, и я даже не знаю, жив ли он. Я всё плакала по своим охотникам, и моё горе казалось мне таким великим, что я не понимала, как найти место для ещё одного. Может быть, королева его не спасёт, и не будет у меня больше папы, только больная мама, любимая бабушка и неродная Одри. А если она его спасёт и сделает вампиром, то я не могла предположить, как на это повлияет моё тесное общение с охотниками.

Когда я вышла из душа, Одри постелила мне кровать и подогрела теплое молоко, как будто я болела. Этот жест вдруг так меня обрадовал, что я смогла сама её обнять. Кровать была двуспальной, и Одри легла вместе со мной. Я решила попробовать представить, что больше всего я и хотела бы спать в одной комнате со своей далекой подругой из детства. С кем бы ещё, о папе было больно думать, о маме не хотелось, с неё все это и началось, о Винсенте слишком тревожно, а о Йозефе страшно и грустно. Теплое молоко будто бы смогло немного расслабить болезненный спазм, сжимающий мне грудь, и в скором времени я смогла провалиться в сон.

15 глава

Сны были вязкими, неприятными, реалистичными. Когда я открыла глаза, то помнила лишь, что снилось, будто бы Йозеф пил мою кровь, а я лежала в этой самой кровати и не могла пошевелиться. Удивительно, из всех вампиров, которые могли меня убить, мне приснился именно Йозеф.

После подобных снов утро тянется невыносимо долго и становится таким же неприятным. Однако, сегодня я хотела быть смелой и действовать максимально эффективно. Я быстро умылась и причесалась, а потом без страха зашла на кухню и разогрела себе еду из чужого холодильника. В квартире никого не было, Одри ушла до того, как я проснулась, и после завтрака моя решительность стала куда-то пропадать. Я не вышла из квартиры, подумала, что там я буду только мешаться. Или это было моим оправданием, потому что я боялась услышать плохие новости. Мне хотелось позвонить папе или Йозефу, чтобы хотя бы что-то прояснить, но тем самым я могла выдать наше местоположение. Я сильно сомневалась, что вампиры были на это способны, однако это не означало, что они не могли обратить кого-то с достойным техническим образованием или просто заставить людей работать на них.

Я вернулась в комнату, мучаясь виной из-за того, что так и не вышла из квартиры, и сомнениями по поводу папы, и включила телевизор. Оранжевая вспышка озарила экран, и я вздрогнула, будто бы она могла достать до меня. Я не сразу поняла, что показывали вчерашний взрыв дворца. Кадр был урезанным и куда более страшным, чем на самом деле. Мотыльков, поднимающихся в воздух, не поместили в кадр, об этом не обязательно знать всем. Показали пожарные машины и машины скорой помощи, увозившие кого-то. Потом был кадр с Шери в блестящем платье, в руках которой был огромной огнетушитель. Она комично расставила ноги и неумело тушила пожар. То ли уже собралась из мотыльков, то ли взрыв её не задел. Потом показали короля, который выражал соболезнования родственникам погибших, пообещал лично проконтролировать состояние раненных, а также найти и передать в суд преступников, которые это сделали. Потом сказали, что покажут имена и фотографии погибших. Я ожидала увидеть там только Альфреда, про которого говорил Винсент, может быть, каких-то репортеров или слуг. Но кроме них я увидела фотографию Дебби и Рене. Оба они самодовольно улыбались и даже на фотографии казались куда более живыми, чем я в отражении зеркала. Потом я опустила взгляд и увидела среди погибших Бригитту и Генриха. Вот как, значит, они придумали объяснить смерти на игре. Как же повезло со взрывом. Генрих, значит, тоже мертв. Вряд ли он погиб от взрыва, я видела, как его, окровавленного, забрали две вампирши.

Следующим кадром объявили тех, кто находится в больнице в критическом состоянии, за чьи жизни отчаянно борются бригады врачей. Я услышала своё имя, затем Винсента. Кроме нас были ещё Нина и Лени. Значит, мы кандидаты на то, чтобы оказаться в списках трагично погибших от взрыва, подстроенного какими-то преступниками. Они ещё не решили, убить нас или оставить в живых, или это было сделано на всякий случай, если люди встретят нас на улицах до того, как они нас найдут? А если я прямо сейчас выйду, и меня начнут снимать на камеры телефонов? Или же я могу просто записать себя на видео и выложить в интернет, даже не вставая с места. Но это не входило в мои планы. Может быть, этим действием я могла бы поднять волнение в массах, и когда-нибудь это вылилось бы в революцию. Но раз сам факт существования шоу, где проигрыш равносилен смерти, не взбудоражил никого настолько сильно, чтобы это стало проблемой, то вряд ли волнение вышло бы дальше обсуждений в социальных сетях. Может, сняли бы дешевый фильм.

Интересно, почему Нина и Лени были отнесены к тяжелораненым? Потому что Эдмер потрогал шею Нины, а Шери вытащила Лени танцевать? Они их выбрали и, скорее всего, убьют, вероятно, так. Как жаль, что я обидела Нину в первый день, и жаль, что мы поймали Лени в лесу на игре. Как же мне было жаль себя на протяжении последних недель.

Были ещё и легкораненые, но вряд ли в этом списке был какой-то злой умысел, люди и правда, могли пострадать от взрыва. Папы не было ни в одном. Я должна была обрадоваться, скорее всего, он стал вампиром. Ведь если бы он погиб, он был бы вместе с Дебби и Рене, а если бы размышляли о его смерти, то со мной и Винсентом. Это новость ввела меня в замешательство, я сначала не поняла, почему я не смогла выдохнуть с облегчением. А потом я стала смеяться от радости, и была бы здесь королева, я непременно послала бы ей воздушный поцелуй.

Дверь в комнату резко и неприлично открылась, и Дуэйн застал меня смеющейся на полу у телевизора. Я даже не уследила, в какой момент я сползла с кровати на пол, когда узнала, что я в критическом состоянии или когда убедилась, что мой папа стал вампиром. Я знала, что при Дуэйне нельзя смеяться, он переживал горе, которое не оставит его со временем, но мне потребовалось ещё несколько секунд, чтобы остановиться.

— Шизанулась что ли? — спросил он вполне серьезно. Глаза у него были красными, опухшими, от него хотелось отвернуться и сделать вид, что я ничего не заметила.

Я покачала головой.

— Я узнала, что мой папа не умер.

Что он стал вампиром, я не решилась говорить. Я встала с пола, не только потому, что не хотела показаться странной, но и потому, что Дуэйн подавлял, даже сидя в машине и не возвышаясь так сильно надо мной. Он молчал, и я все не могла найти слов, которые могла ему сказать. Мне жаль, что твои дети умерли, ты сам в этом виноват, ведь отпустил их на шоу, но, в целом, не переживай. Слова поддержки от меня звучали бы не менее глупыми.

Дуэйн вдруг оскалился, как будто понял мою неловкость.

— Одри зарядила твой телефон?

Этот вопрос показался мне настолько неуместным и странным, будто бы он спросил меня, какой размер одежды у моей бабушки или предложил рассказать ему о своем первом поцелуе. Я глупо заморгала, пытаясь прогнать находящее ощущение ускользающей реальности.

— Одри зарядила твой телефон, наверняка завернутый в чехольчик с очаровательным зайчонком или пернатым совёнком.

Дуэйн действительно вытащил мой телефон из розетки у стены. Отчего-то мне стало приятно, что он назвал Одри по имени. Мне казалось, для него характерно было бы назвать её «девочкой» или даже «дурочкой». Дуэйн замер у стены с моим телефоном, не поворачиваясь ко мне. Я бы даже могла подумать, что он читает мои сообщения, но я видела, что вторую руку, зажатую в кулак, он приложил ко рту, будто бы боялся, что его вырвет. Вряд ли его так отвратил вид моего телефона. Мне снова захотелось сделать вид, будто я ничего не замечаю. Я притворилась, что занята тем, чтобы сделать звук телевизора тише, ожидая, пока он заговорит сам.

— Позвони своему вампиру. Пусть свяжет меня с королем по телефону. Для придания значимости и ускорения процесса объясни, что звонит глава охотников за их мертвыми задницами, — сказал он совсем тихо.

Дуэйн вытянул руку с телефоном, не поворачиваясь ко мне. Я быстро его взяла, будто бы Дуэйн передавал мне нечто опасное. Я испугалась, что он не соображает, что говорит. Его и так искали, зачем ему ещё и выдавать себя звонком. Но, наверное, он знал, что делает.

— Ты уверен, что нужно звонить королю? — осторожно спросила я. Дуэйн резко обернулся ко мне, на его лице сияла улыбка. Будто бы он тоже смог развеселиться так, как я после репортажа по телевизору.

— Ты знала моих детей, наверняка, и я сам оставил о себе неизгладимое впечатление. Как ты думаешь, могу ли я быть не уверенным в своих действиях?

Мне хотелось посоветоваться с Винсентом, но я не могла придумать повод пойти искать его. Они организовали взрыв дворца и почти успели спасти Дебби и Рене наверняка находясь в ещё более нестабильном состоянии. Он точно знал, что делает, а я должна была помочь им. Я стала набирать номер Йозефа.

Даже первый гудок не успел закончиться, когда он ответил на звонок:

— Эми! В какой ты больнице? Я приеду к тебе, когда сядет солнце? Я только что видел репортаж, где сказали, что ты ранена. Как ты?

Сначала мне показалось, что он смеется надо мной, прежде чем я осознала, что он действительно мог не понять. Вряд ли Йозеф мог думать, что меня ранило взрывом, он сам помогал мне уйти, но, видимо, он решил, что меня покалечили потом.

— Йозеф, — мягко сказала я, — со мной все в порядке, по телевизору соврали, что я в больнице. Как ты? Тебе ничего не сделали за то, что ты помог нам уйти?

— А, — растерянно протянул он, после чего ненадолго замолчал, осознавая новую информацию. — Мне ничего не сделали, они не заметили.

— Хорошо, спасибо тебе. Я соскучилась.

— Я беспокоился за тебя.

Я вдруг испытала к нему отчаянную нежность, будто бы напутать такую информацию было трогательно, а не грустно. Мне захотелось оказаться рядом с ним, чтобы убедить его, что со мной действительно всё хорошо. Потом я повернулась к Дуэйну, который смотрел на меня с застывшей улыбкой. Перед ним я в последнюю очередь хотела бы показывать свои неопределенные чувства к вампиру, поэтому заговорила быстро, пока Йозеф не успел сказать что-то ещё.

— Послушай, это очень важно. Ты случайно не в одном убежище с остальными вампирами? Мне очень нужно, чтобы ты передал телефон королю. Ты можешь это сделать?

Я ещё раз вопросительно посмотрела на Дуэйна, прежде чем добавила:

— С королем хочет связаться глава охотников на вампиров.

Йозефа это не впечатлило, будто бы я только что не произнесла слова, которые могли изменить ход истории вампиров и людей.

— О! Я как раз в одном убежище с ним. Мы там много с пожаром занимались и его последствиями, поэтому мы почти все пошли в одно убежище. Оно, кстати, очень красивое, прямо как ты. Подожди минутку, я перезвоню.

Он повесил трубку. В комнату зашел Винсент с другими охотниками. Винсент и тот взрослый мужчина, который вчера обнимал его, встали рядом с Дуэйном. Остальные смотрели, скорее с интересом, возможно, они не были в курсе происходящего.

— Ты ведь хорошо подумал? — заботливо спросил мужчина, приятным низким голосом.

— О чем Дуэйн должен был подумать, Пьер? — спросил кто-то из охотников.

— Все нормально. Я все продумал и решил. Мы все с вами ждали этого дня, и отныне каждому будет счастье и радость, — ответил Дуэйн, не сильно озаботившись их вопросами. Он взял у меня телефон, и мы все с трепетом стали ждать звонка.

Когда зазвонил телефон, мне впервые захотелось, чтобы это была реклама, или кто-то ошибся номером. Дуэйн не дал нам даже насладиться волнением от гудков. Он сразу ответил, поставив вызов на громкую связь.

— Это король? — его вопрос показался мне абсурдным, как будто он сейчас собирается показать юмористическую миниатюру в передаче, которую не смотрят люди моего поколения.

— О, ты потребовал разговора со мной, как равный, поэтому давай без этих условностей. Можешь называть меня просто Габриэль, — голос короля показался мне чуть более взвинченным, чем обычно. Он был то ли веселее, то ли опаснее. Вампирам нужна была правда о том, как охотники могут их убить, но также они казались им слишком жалкими, чтобы воспринимать охотников, как достаточную угрозу. Однако раньше им не угрожало ничего.

Дуэйн молчал, сжав зубы, я даже видела, как напряглись мышцы его шеи. Я думала, ещё секунду, и он бросит трубку. Но ровно в тот момент, когда и мои нервы натянулись до предела, Дуэйн сказал неожиданно весело:

— А можно просто Габ? Или Габби?

Король звонко рассмеялся. На лице Дуэйна осталась застывшая улыбка, и он терпеливо слушал, как король смеется. Пьер, который стоял ближе всего к Дуэйну, неловко поправил короткие волосы, будто ему самому стало стыдно за своего руководителя, а среди остальных охотников я услышала шепот. Но как только король заговорил, они разом замолчали, чтобы не пропустить ни слова.

— Как твое имя, глава охотников на вампиров? Твой голос кажется мне знакомым.

— Дуэйн, — его тон снова стал серьезным, и я надеялась, что в такой манере он и продолжит разговор.

— Хорошо, Дуэйн. Скажи мне, почему я никогда о тебе не слышал? Ни о тебе самом, ни о твоих друзьях? Вы прятались в тени годами или даже веками? Или вы появились только сейчас? Скажи мне, Дуэйн?

— Вы бы о нас никогда и не узнали. Вы ведь так ничего и не смогли выяснить от моей дочери и сына? Я знаю, не смогли. Просто больше нет причин скрываться. Вчера была ваша последняя ночь.

Кто-то зашептался, я почувствовала их волнение. Я посмотрела на Винсента, он оставался совершенно спокойным. То ли он был посвящен в план своего отца, то ли находился под действием сильнейших успокоительных, потому что в этой комнате будто бы даже воздух натянулся от напряжения.

— Конкретно моя последняя ночь? — король не поддержал серьёзный тон Дуэйна, а продолжил говорить так же весело.

— Не твоя, всех вас, вампиров. Что-нибудь слышал про бога Солнца? Ты просишь Тьму защитить себя от него, каждый раз вознося ей хвалу, проливая кровь.

— Не смей даже произносить имя нашей прародительницы! — неожиданно резко и злобно фыркнула в трубку королева. Значит, ей тоже интересно, о чём разговор. В трубке послышался какой-то неразборчивый шум, прежде чем снова заговорил король.

— Ты умеешь заинтересовать, Дуэйн. Скажи же мне, что ты хотел поведать мне о боге Солнца?

— В общем-то, немногое. Слышал о Долгой Ночи, которую не увидит ни один из детей Тьмы? А о Долгом Дне, наступившем, когда планета остановилась? Помнишь же, что день всегда предшествует ночи, а ночь всегда идет за днём, но никогда не бежит вперед него? У меня есть ритуал, который я проведу, и планета навсегда остановится. Шесть лунных месяцев будет длиться день, прежде чем наступит полугодовая ночь. За эти шесть месяцев, что будет круглосуточно светить солнце, я вскрою каждый бункер до единого. Как бы он ни был укреплен, у меня будет целых полгода, чтобы справиться с ним, и ни одна тварь не сможет мне помешать, так как мгновенно сгорит на солнце. Те, кого я достану на исходе дня, будут сами выбегать ко мне навстречу на запах моей крови, обезумевшие от голода. Ни один из вас никогда более не выйдет из своего бункера живым.

Король слушал внимательно, ни разу не прервав неторопливую речь Дуэйна. Но мы так и не услышали, что ответил король, потому что Дуэйн сбросил вызов. Я ожидала, что никто не поверит в его слова, а идея остановить планету каждому покажется смехотворной. Но вместо этого я услышала, как люди стали спрашивать, зачем он собирается сделать это, понимает ли он последствия, и что из-за этого ритуала погибнут не только вампиры. Ни один из них не усомнился в возможности осуществления подобного, но никто этого не хотел.

Дуэйн не отвечал на вопросы, будто бы не замечал присутствующих в комнате. Он среагировал только на голос Пьера:

— Послушай, Дуэйн, разве не случится катастрофа, если планета прекратит вращение? Разве всё, что есть на её поверхности, не продолжит двигаться по инерции, а? Разве не поднимутся огромные цунами, смерчи?

— Он остановит всё, землю, людей, воду и прочие вещи, которые тебя волнуют.

— И ты уверен, что даже, если это будет так, не последуют другие катастрофы? Это же всё-таки целая планета, Дуэйн, она не просто так вертится.

Дуэйн закивал понимающе и снова поднял мой телефон. Мне даже показалось, что он сейчас перезвонит королю и скажет, что всё отменяется. Но он кинул телефон мне прямо в руки и полез во внутренний карман куртки. Дуэйн достал пистолет.

— Либо вы со мной проводите ритуал, либо проваливаете к чертям собачьим прямо сейчас! — он вдруг истошно закричал.

— Останутся лишь те, чья вера истинна, остальные же — ступайте! — вдруг подключился Винсент, мгновенно вскочив с места и оказавшись около меня. Одну руку он поднял в театральном повелительном жесте, другую положил мне на плечо и чуть надавил. Я так и не поняла, пытается ли он подтолкнуть меня к выходу или удержать на месте.

Я видела, как двое из немногочисленных охотников вышли за дверь, другие же ещё пытались достучаться до Дуэйна. Он их не слушал, Дуэйн поднял руку с пистолетом вверх и выстрелил три раза в потолок. Как только я услышала первый выстрел, я инстинктивно рванула к выходу. Вот она, моя недавно хваленая смелость. Около выхода из комнаты образовался небольшой затор из нескольких человек, и я успела обернуться назад. Дуэйн направил пистолет в нашу сторону, а Винсент стоял всё в той же театральной позе. Мы встретились с ним взглядом, и он тут же отвернулся от меня, повернувшись к отцу. Он поставил ладонь перед дулом его пистолета, но, не дотрагиваясь до него. Прикосновение было бы провокацией.

Я всё-таки смогла выбраться из комнаты. У выхода стояла Одри, я схватила её за руку, и мы выбежали из квартиры. Позади я услышала выстрелы. Как бы мне хотелось, чтобы Дуэйн целился в потолок.

Пробегая через магазин, я попыталась найти глазами Вильгельма, но Одри махнула рукой и крикнула, что его здесь нет. На улице мы забежали за угол дома, и только после этого остановились. За нами никто не гнался, но отчего-то хотелось спрятаться, чтобы бы нас было не рассмотреть. Мы прошли на скамейку во двор, спрятавшись за обыденностью городского пейзажа. Просто две подруги, которые сидят летом во дворе на лавочке, курят и обсуждают сессию. Одри и правда достала сигарету. Я перебирала свои растрепанные волосы, стараясь максимально закрыть ими своё лицо, чтобы никто не узнал меня. Хотя вряд ли кто-то остановится на нас взглядом. Мне так понравилось ощущение своей вернувшейся неприметности, что захотелось поделиться им с Одри. Но я не стала, чтобы не казаться высокомерной.

— Ты веришь в то, что он может остановить планету?

— Я верю в то, что вижу своими глазами, — сказала Одри. Она глубоко затянулась, видимо, чтобы взять паузу в своём ответе, потом так же неторопливо стала стряхивать пепел, который снегом рассыпался по её чёрным джинсам.

— Я видела, как светились их ножи, пропитанные вампирской кровью, когда они просили осветить их оружие бога Солнца. По-настоящему светились, как будто это настоящее волшебство. Их потом передали охотникам на шоу.

А потом Дебби и Рене убили ими Патрисию. Что ж, вполне разумный аргумент. Ещё недавно, поверить в то, что человек может убить вампира, было так же сложно, как в то, что Земля может прекратить своё вращение. Убедившись в правдивости первого факта, в остальное поверить было гораздо легче.

— Знаешь, что будет, если планета остановится? — спросила я, — Даже если предположить, что ничего не случится непосредственно от остановки объекта такой массы, вращающейся со скоростью более полутора тысяч километров в час? За полгода планета нагреется до огромных температур с одной стороны, все люди, словно вампиры, будут прятаться от солнца. Повысится численность онкологических заболеваний, обострений хронических. Больные и старые люди не выдержат этого. Скорее всего, выйдут из строя спутниковые системы, связь, электричество, и людям, нуждающимся в помощи, её окажут с еще меньшей вероятностью. Обратная сторона планеты, наоборот, так охладится, что не все выживут в установившемся холоде. Многие растения и животные погибнут, как с той, так и с другой стороны. Я могу ошибаться, но, скорее всего, это еще не самое страшное. Магнитное поле планеты сместится к полюсам, утягивая за собой атмосферу и океаны. Воздух по экватору и рядом станет разряженным, там будет невозможно дышать, как при нахождении в каких-то очень высоких горах. По планете будут гулять огромные цунами по направлению к полюсам. Они будут смывать полностью небольшие острова, и затапливать огромные участки суши на материках. В зоне экватора вода, наоборот, уйдет, оголяя землю, которая сотни лет была под водой. Думаю, в итоге образуется только один континент по экватору и два океана вокруг него. Если после всего этого какие-то люди и останутся, то единственной пригодной землей для их проживания будут небольшие участки по краям материка, где еще хоть как-то можно дышать. Ветра перестанут дуть, а, значит, и дожди прекратятся. Кучке людей придется жить в условиях засухи, болезней, голода и нечеловеческих температур в отсутствие цивилизации. Вампиры действительно погибнут, но вряд ли останутся и люди.

Мне захотелось затянуться сигаретой, чтобы показаться ещё более глубокомысленной. Возможно, моя теория была далека от истины, но Одри этого не поняла и смотрела на меня с интересом.

— Тогда мы должны это остановить, — сказала она, выдержав вежливую паузу, дав мне возможность что-то добавить.

— Да, — сказала я, не осознав в полной мере, что для этого нужно сделать.

— Тогда пойдем.

Одри встала со скамейки, уже готовая возвращаться обратно к Дуэйну, который только что наставлял на нас огнестрельное оружие. Я осталась на месте, потому что мне требовалось хотя бы немного времени, чтобы проработать свои мысли и отделить их от ужаса происходящего. Одри вопросительно посмотрела на меня, а потом снова села на место, наверное, разочарованная во мне.

Все вампиры погибнут, и папа с Йозефом вместе с ними. Я скорбела бы об этом, если бы не погибла сама. А потом я вспомнила, как проводится ритуал обращения в вампира. Папу должны были закопать в землю на целый земной день. А световой день на планете будет длиться отныне сто восемьдесят нынешних суток. Папа будет лежать всё это время, зарытый землю, уже не живой, но еще не очерствевший без чувств, как большинство вампиров. И если за это время его не откопают, и землю над ним не размоет вода, возможно, он будет последним выжившим нечеловеком, совершенно точно сошедшим с ума. Вот что будет по-настоящему жутко. Может быть, мои догадки были неверными, и королева не стала делать его вампиром. Это было бы лучше. Я должна была знать наверняка, и стала набирать номер Йозефа.

— Охотник? — раздался в трубке голос короля. Из-за нахлынувшего на меня волнения я совсем не подумала о том, у кого сейчас телефон.

— Извините, мой король, — сбивчиво сказала я, — Можно мне поговорить с Йозефом?

— Я не буду искать Йозефа по всему убежищу! — возмущенно воскликнул король, но как-то не слишком уверенно. Мне показалось, что если бы я была чуть более настойчивой, я могла бы уговорить его отнести Йозефу телефон.

— Извините ещё раз. Может быть, тогда вы бы могли ответить на мой вопрос? Мой король, вы не знаете случайно, что с моим отцом, Китом Муром?

Я не понимала, зачем я говорю таким заискивающим тоном. И так была очевидна моя связь с охотниками, и я видела себя в списке раненых в критическом состоянии.

— О, мне так жаль, твой отец чуть не умер. Но Элиз спасла его, теперь он лежит под землей.

Я беспардонно бросила трубку, будто бы говорила не с королем. Большего мне было не нужно знать. Я поднялась со скамейки и вместе с Одри снова направилась к дому.

В квартирах охотников оказалось пусто, будто бы Винсент и Дуэйн передумали и решили уйти подальше от места, где им пришла в голову эта ужасная идея. В моей комнате, где все это и началось, не было никаких признаков того, что Дуйэн мог стрелять не в потолок. Я обрадовалась, однако это длилось не долго. Если их не было в доме, значит, они успели выйти из него, пока мы сидели во дворе с обратной стороны. Найти их в городе будет почти невозможным, Одри не знала никаких других баз. Мне хотелось сдаться, положиться на судьбу и снять с себя какую-либо ответственность оправданием, что я сделала всё, что могла. Но Одри помогла мне не поступить так. Она целенаправленно пошла в комнату с оружием, и мы взяли оттуда два пистолета. От меня не будет никакой пользы, я никогда не стреляла, к тому же пистолет казался мне тяжелым. Одри была куда более полезным членом команды, по крайней мере, она когда-то ходила в тир.

Одри спрятала пистолет в рюкзак с перевернутым крестом, смотрящимся нелепо для её возраста, я схватила чью-то забытую женскую сумку, и мы вышли на улицу. Я очень боялась, что Одри предложит разделиться, чтобы найти их быстрее. Если бы я осталась одна на улице, то, встретив их первой, я бы скорее обрадовалась нашему воссоединению, чем попробовала тем или иным образом остановить их. За это время я слишком привыкла, что каждую секунду на меня, по крайней мере, смотрит оператор по ту сторону экрана. Одри вряд ли почувствовала мой страх, но не стала предлагать разделяться, скорее по каким-то своим причинам.

Она наугад кивнула в сторону дороги, по которой я приехала, и мы пошли в том направлении. Мы прошли только несколько метров, когда я резко остановилась, впечатленная интуитивным знанием, внезапно пришедшим ко мне.

— Я знаю, где они. Если этот ритуал посвящен богу Солнца, они должны быть ближе к нему, у него на виду. Одри, они на крыше.

Кроме того, это было бы в стиле Винсента, устраивать представление всемирного масштаба на крыше высотки, с которой можно было бы рассмотреть треть города, если бы не другие, точно такие же одинаково высокие дома. Он бы определенно нашел в этом какой-то подтекст, который вертелся у меня на языке, но я не была способна оформить его в слова.

Одри посмотрела наверх, и, будто бы в подтверждение моих слов, мы услышали голос Дуэйна, который особенно громко на что-то выругался. То есть, здесь, с земли его голос казался довольно глухим, но я была уверена, что он как минимум ударился мизинцем об угол.

Мы снова пошли в сторону дома. Неизвестность пугала, но когда мы точно узнали их местоположение, мне стало еще страшнее. Может быть, крыша, будет закрыта, или там пьяные подростки, а вовсе не охотники, а, может быть, лифт остановится посреди туннеля и вовсе сорвется в шахту, забирая нас с собой. Но лифт плавно поднял нас на двадцатый этаж. На лестнице мы увидели сбитый замок под дверью, ведущей на крышу.

Одри рывком открыла дверь, и на мгновение меня ослепил солнечный свет. Я почувствовала запах разогретого асфальта, костра и чего-то железно-соленого. Они были там. Изначально я плохо их рассмотрела, всё было покрыто клубами серого дыма. По краям крыши стояли железные вёдра, из которых вырывался огонь (может, кто-то из соседей вызовет пожарных, и все закончится без моего участия?). Винсент окунал кисточку в банку с чем-то красным и рисовал на полу солярные знаки: диски, лучи и завитки. Я была уверена, в банке была кровь, я теперь её слишком хорошо узнавала. В этом даже не было ничего пугающего, это могла быть кровь свиньи или другого животного, о смерти которого мы не думаем за столом. Их религия, как и вампирская суть, была построена на ней: кровь вампира для оружия, кровь для другого ритуала. В середине его символов я увидела голову быка, настоящую, с дорожками крови вокруг основания. Вот чья это кровь.

— Интересно, как они притащили быка на крышу? Или они убили его еще в квартире? А где он у них жил? — шепотом спросила я у Одри, но она резко махнула на меня рукой. Никто не обратил на нас внимания, хотя вряд ли они могли не заметить, как мы вошли.

Дуэйн беспорядочно ходил по крыше, наступая на символы Винсента и оставляя красные следы за собой. В руках он держал бутылку, из которой периодически делал глоток. Дуэйн что-то бормотал, то ли это было какое-то заклинание, то ли его несвязный пьяный бред. Винсент периодически отвлекался от своих рисунков и подходил к Дуэйну, чтобы поправить растоптанные символы. Наверное, это могло продолжаться вечно, пока вся крыша не испачкалась бы в кровавых следах, и не было бы смысла пытаться проявить рисунок. Пьер ходил вдоль ведер с огнем и что-то подкидывал в них, отчего появлялись быстрые вспышки, и слышалось шипение. Я думала, это могли быть шишки или другие хорошо горящие растения, но они не придавали аромата, пахло по-прежнему бетоном и солью.

Мы с Одри долгое время молча смотрели за происходящим, даже не решаясь к ним обратиться.

— Винсент! — наконец, крикнула я, — Остановите это! Это безумие, мы все умрем!

Винсент отвлекся от своего занятия и посмотрел на нас так, будто бы действительно только что увидел. Он подошел ко мне с кисточкой в руках, с которой стекали красные капли, и поцеловал меня в лоб. Я не испугалась и не удивилась.

— О, Эми! Я бы все равно пригласил тебя в театр, когда бы все закончилось, но тебе повезло больше. Ты побываешь на глобальном представлении, в день, когда изменится весь мировой порядок.

— Ты бы позвал меня в театр? — спросила я и тут же почувствовала себя глупой. От моего неловкого вопроса в момент, когда решается судьба планеты, мне захотелось провалиться под землю даже больше, чем от того, что я нахожусь на крыше с сектантами.

— Непременно! Это будет красиво, Эми! Ты увидишь, как всё оно распадается, как рушатся города, люди и даже само небо! Разве не этого мы все хотели? В тот момент, когда почувствовали обиду от несправедливости того, что мы должны пойти на корм вампирам, что нас любят меньше других, что остальные в этот момент будут сидеть в своих уютных квартирах со своей семьей и смотреть по телевизору на наши унижения? Если мы должны умереть, почему весь мир имеет право существовать дальше? Разве не справедливее было бы, если ты умираешь так нелепо и таким молодым, чтобы весь мир канул в бездну вместе с тобой? Если Рене и Дебби умерли, почему время не должно остановиться?

Его взгляд горел. Он сошел с ума, так же, как и его отец. Так же, как и Генрих когда-то. Я не верила, что он мог хотеть разрушения мира в другом состоянии, если бы я могла как-то успокоить его, он бы остановился. Но я не знала, как это сделать, и была ли я на это способна, или в этой ситуации помогли бы лишь сильнодействующие препараты. Сейчас Винсент не тешил себя иллюзией, что если они смогут остановить планету, погибнут не только вампиры. И это знание его не останавливало.

— Прошу тебя, Винсент, подумай. Да, они мертвы, но тебе есть ради чего жить. В мире столько интересных книг, нерассказанных историй, неоткрытых изобретений, неузнанных людей. Это всё стоит того, чтобы жить! Люди должны жить, я хочу жить! Я не знала этого на самом деле, пока не побывала на шоу и не встретила вас. Я думала, моя жизнь скучная, ничего не стоящая, и со мной никогда не произойдет ничего такого, из-за чего я могла бы пережить настоящие сильные чувства, но я встретила вас! Когда я только узнала, что попаду сюда, я думала о том, чтобы свести счеты с жизнью и не мучиться лишнее время, но как же я счастлива, что я не сделала этого. Вы стали квинтэссенцией моей новой жизни, и суть даже не в том, что вы у меня были, суть в том, что в жизни всегда, даже в самой безвыходной ситуации может появиться что-то, что разбудит тебя, изменит и заставит снова полюбить жизнь.

У меня были ещё слова, которые я хотела сказать, но я остановилась от того, что Одри ткнула меня локтем в бок. Я подумала, что говорю слишком сентиментальные вещи, и ей не хочется меня слушать, но потом увидела Дуэйн