В Скале

«Blооdsucker» — когда включаешь эту вещь из альбома «Deep Purple in Roсk» и в твои уши врывается виртуозная гитара Ритчи Блэкмора, в твоей голове словно бы кто-то переводит стрелку, и локомотив твоего сознания несётся по неистовым жёстким риффам, как по рельсам, в неведомые глубины преисподней. А финальные пронзительные вокальные рулады Яна Гиллана не могут напоминать ничего иного, кроме криков жертвы этого самого «бладсакера», не к ночи он будет упомянут…

Я люблю в самом начале дежурства после всей суеты с построениями дежурных смен, счётом-пересчётом документации и прочей скукотой сдачи-приёма дежурства немного расслабиться в комнате отдыха, завалившись в глубокое кресло, сделанное мной из остатков старого дивана. Перед тем я прошёлся по боевым постам — всё было в порядке. Личный состав надел головные телефоны радиоприёмников, сел за телефонные коммутаторы, забился в укромные тёплые местечки боевых постов — всё было, как обычно, в пределах допустимого, на ближайшие четверо суток. До ужина ещё пара часов, телефон под рукой, а коли что случится на смене, так на то есть громкая связь, так что «наши ушки на макушке» и вот он, «Bloodsucker» моя самая любимая вещь из лучшего альбома лучшей группы в мире «Deep Purple»! Даёшь! Стране угля и Rock-а! С такой музыкой нам сам чёрт не страшен, не то что какая-то Америка со своим NATO-м! Пусть «Рождённый в USA» отдыхает, когда капитан SU Army набирается сил, вкушая духовную пищу от этих чумовых британских парней! Нам песня строить и жить помогает!

После такой получасовой аудиозарядки я мог горы свернуть, по крайней мере попытаться что-нибудь сделать с той, под которой я в данный момент находился, а это ни много ни мало с полкилометра сплошного гранита над тем местом, где расположен наш Узел связи. Но по крайней мере спать не захочется часов пять-шесть, как раз до положенного мне по распорядку времени. Можно, конечно, в любое время придавить с 20-00 до 08-00, ночью никто не проверит, слищком много сложностей с проходом через несколько поясов охраны, начальник каждого из которых твой приятель и тебя, естественно, предупредит, смысла нет даже пытаться нагрянуть нежданным гостем — это не роту в казарме проверить после отбоя. Но у нас, дежурных по связи, есть свой негласный Кодекс, не спать, когда не положено, и пару раз проверить смену во время сна положенного. Бережёного, как говорится и сам Дежурный по Центральному Узлу связи бережёт и, к слову сказать, в среднем раз в год эта истина подтверждается.

Надо мной полкилометра гранита. За всё время службы здесь, на восточной окраине страны, я ни от кого не слышал вслух произнесённых слов о том, что находится с нами по соседству в уходящих в разные стороны от центральной галереи штреках. В глубинах подсознания каждого из нас, от рядового до генерала, всегда скрывалось то, что даже и страхом то назвать нельзя. Перед тем, что находилось в боковых штреках. Все боятся своей личной Смерти, правда, каждый по-разному, но даже мёртвые боятся Конца Света.

Он может наступить каждую секунду. Произойдёт это примерно так — сержант за радиоприёмником Р-250М, вторым от входа в приёмный радиоцентр, включит левой рукой диктофон и динамик, затем тумблер сигнализации о поступлении Сигнала Боевого Управления, а правая рука уже будет писать в рабочем журнале цифры и буквы, затем снова те же самые цифры и буквы (сигналы всегда дублируются). Вся остальная смена тоже принимает этот сигнал. Если сержант ошибётся, что почти невозможно, ведь за эту радиосеть сажают только самых лучших, с классной специальностью не ниже второй и только на последнем периоде службы, но, если всё-таки… другие радисты подстрахуют.

Сигнал в этой радиосети нельзя не принять. Ни в коем случае.

Точно такой же набор цифр и букв в это время печатает телеграфный аппарат в штабе части. Тоже подстраховка. Оперативный дежурный принимает по громкоговорящей связи сигнал нашего радиста, сверяет с полученной телеграфной лентой и вскрывает сейф с опечатанными пакетами. Через несколько секунд он узнает, что это за сигнал.

Он, этот самый сигнал ЦБУ (Центрального Боевого Управления) всегда учебный для связистов и дежурной службы и ещё несколько раз в год открывает большие учения всей части. Но в сейфе лежит один пакет, который никогда не вскрывают. Когда его вскроют, то и начнётся тот самый Конец света. Ну, а всё остальное просто закончится.

Закончится Всё. И остановить Это будет невозможно.

Однажды ещё в лейтенантские годы я спросил про «Это» у одного мудрого старого майора, соседа по офицерской общаге, частенько забредающего ко мне «на огонёк» или «на посидеть». Вечерами одному в общаговской комнате невыносимо скучно, и мы сдружились, несмотря на разницу в возрасте и звании, хотя вообще порядки у них в инженерной службе были гораздо демократичнее, чем в наших строевых подразделениях. И вот как-то за вечерним «посидеть» я спросил у него, как он думает, насколько будет болезненна наша смерть, если «вдруг, не дай Бог…»

Мой собеседник задумался, став похожим на … чуть не сказал — Эйнштейна, а тот то на своём знаменитом портрете с высунутым языком прямо дурак-дураком, нет — на китайского философа Конфуция похож, откуда я его видел? Не видел ну и что? Похож короче.  И став похожим на Конфуция майор изрёк:

— Эх, Серёга! Как говорится «Не упоминай Господа всуе.» У него другие заботы в нашем мире. А если это самое «вдруг» случится, то для нас этот мир закончится. И начнётся другой. А этот, другой мир живёт по совсем иным законам, там всё гораздо быстрее происходит. У нас секунда только мгновение, а в том мире … вечность. Ты представляешь себе тысячную долю секунды, а миллионную? Если Это случится, то перейдёшь в тот самый мир и будешь жить там по их времени, наверное долго, ты же молодой ещё. Может пару миллионных долей секунды, или целых три. После нашей смерти пройдёт ещё одна вечность, по меркам того мира и через тысячную долю секунды вся наша гора превратится в плазму.

 Вот такой ответ. Мудрый. Точно Конфуций.

Слухи. Они начали ходить около семи лет назад, ещё до моего прибытия в часть. «Слухи ходят» — довольно таки зловещая фраза для тех, кто сутками, а то и неделями живёт в мире подземных штреков и галерей, в мире странных, непонятных звуков и постоянного ощущения присутствия за спиной чего-то зловещего. Это чувство возникает сразу после того, как ты закрываешь за собой первую дверь шлюзового коридора. Всего их три, и каждая следующая открывается, только когда плотно закрыты оставшиеся две, а, чтобы их плотно закрыть, нужно как следует покрутить колесо винтового запирающего устройства, которое выдвигает массивные клиновые упоры по всему дверному проёму, вся конструкция рассчитана на противостояние приличной ударной волне и выполнена из броневой танковой стали. Существует специальный норматив для прохода через двери — «шлюзование», не более одной минуты. Его сдают все, кто прибывает к нам служить независимо от звания, поэтому лучше всего это делать молодым, после сдачи руки болят, как у штангиста на Олимпийских играх. Шлюзование также изолирует нас внешней среды. Когда закрывая третью дверь, делаешь последний тугой оборот запорного колеса, устало вдыхаешь воздух нашей «скалы», как её называем мы, связисты, практически живущие здесь, и уважающие свой дом, в отличие от прочего приходящего народа, называющего это место «норой», то в тебя вместе с воздухом проникают первые миллилитры её атмосферы. Запах камня и стали.

 Камень вокруг, а запах стали от лопастей множества огромных вентиляторов, загоняющих кубометры наружного воздуха через систему фильтров внутрь, в бесконечные коридоры и штреки. Я тоже не верил, что сталь имеет свой запах. Имеет — он похож на запах тающего льда, только не весеннего, набравшегося за долгую зиму грязи и человеческой подлости, а первого осеннего, тонкого и честного, как утренний луч таёжного солнца.

 Для новичков считается критическим первый час непрерывного пребывания здесь. Ты наконец-то понимаешь, где находишься, сколько сот метров гранита над тобой и вокруг тебя, для чего вообще эта скала и зачем ты здесь. Если она, «скала», приняла тебя, ты ощущаешь её защиту, ты частица её плоти, маленький камушек, вернувшийся из скитаний в родной дом. Если же не приняла — человек чувствует себя похороненным заживо и знает, что из этой могилы ему никогда не выбраться, гранит не мягкий крымский известняк. Я видел, как человек внезапно бледнеет, падает в конвульсиях на пол, изо рта идёт кровавая пена. Медики в госпитале опять скажут, что это какая-нибудь там «клаустрофобия», но нас не обманешь. «Скала не приняла» — какая уж там медицина! А непринятый теряет между тем сознание и тогда его срочно нужно выносить наружу, пока не очнулся, второй припадок может быть последним. Не более минуты на шлюзование — это слишком много, поэтому кто-то один просто рукой отжимает контактный рычажок на двери, магнитные замки разблокируются, и бегом, бегом к выходу. Что чувствуешь на выходе не описать — буря запахов просто сшибает с ног, и несколько минут кружится голова. Но через пару минут некоторым, долгое время пробывшим в «скале», хочется побыстрее вернуться обратно. А вот это уже диагноз.

«Слухи ходят». Очень зловещая фраза. Сразу представляется Нечто, медленно двигающееся по центральной галерее. Нечёткая размытая тень медленно скользит по стенам, почти совсем исчезая в местах перегоревших лампочек, вновь появляется из сумрака и медленно приближается. С другой стороны галереи тоже появляется тень. В «скале» зрительное восприятие расстояний и перспективы сильно искажено. В частности, из-за освещения, ну и, естественно, по психологическим причинам. Также искажено чувство времени. Всегда поздний вечер. Тени всё ближе и ближе, внутри всё замирает от сладкого ужаса. Сейчас, сейчас… ещё ближе.

Возможно, это электрик и оператор машинного зала. Ну, или наоборот. Возможно. Простые ответы на сложные вопросы не всегда бывают правильными.

Слухи.

При строительстве «Сооружения» (так в служебных документах называется наша «скала») пропали два человека. Правильнее сказать «пропали без вести», потому что это были военнослужащие, два солдата строительного батальона, сооружающего эту пирамиду Хеопса наоборот, именно такой объём гранита был изъят из горы. Работа не прекращалась ни днём, ни ночью, сроки были очень сжатыми, а проходческие машины постоянно выходили из строя, не выдерживая прочности местного гранита. Приходилось работать почти одной взрывчаткой.

 Чтобы скрыть огромный объём взрывных работ в семи километрах от строительства в спешном порядке открыли карьер и построили завод по добыче и переработки гранитной крошки, он, кстати, работает до сих пор. Для ускорения работ начальник строительства предложил вести проходку центрального штрека одновременно с двух сторон. Пройти три километра в граните, выдерживая вертикальное и горизонтальное направление так, чтобы два штрека совместились, при уровне техники начала семидесятых годов, было довольно-таки непросто, и генералу разрешили рискнуть только под свою личную ответственность.

В те годы наши люди умели строить. Хоть Саяно-Шушенскую ГЭС, хоть ЭТО. Ошибка составила чуть более одного градуса. Место, где встретились две штольни сейчас не найдёт никто, а генерал через месяц получил Героя Социалистического труда. Потом начались работы по проходке боковых галерей и, собственно, изыманию породы из мест самих огромных залов.

Из-за круглосуточного характера работ исчезновение солдат обнаружили не сразу. Также не смогли выяснить, на каком участке они работали в последний раз, когда их видели. Поиски внутри сооружения шли недолго, остановить работы было невозможно. Прибывший из Москвы следователь военной прокуратуры остановился на наиболее удобной версии — дезертирство, тем более, что в ходе разбирательства выяснилось — пропавшие были земляками, а побывав же на самой стройке, следователь признался, что он и сам бы сбежал бы из этого рукотворного ада.

Слухи.

Внутри «скалы» стали происходить странные явления. Срабатывания систем сигнализации в закрытых помещениях, доклады дежурных служб о чьих-то шагах в ночное время в заведомо пустых галереях, незнакомые голоса за спиной и так далее. Долго пытались не обращать на это внимания, мало ли что кажется в такой необычной обстановке, да и к тому же никакого вреда никому и ничему не было нанесено. Всё считалось в пределах допустимых паранормальных явлений. (Если кому непонятно, то про эти явления я пишу вполне серьёзно. В Генеральном штабе Советской армии относились и к упомянутым явлениям, и ко всяческим НЛО, как к фактическому статистическому материалу, и статистика эта весьма впечатляюща. Существовало множество тщательно разработанных инструкций и приказов по действиям дежурных служб в случае их обнаружения, существовало даже такое вполне официальное понятие, как дни наиболее вероятного воздействия аномальных явлений на технику и личный состав) 

Но однажды, по словам всезнающих и вездесущих очевидцев, которыми битком набиты армейские штабы, в отличие от солдатских казарм с хроническим некомплектом офицеров ротного звена, начальник гарнизонного военного госпиталя прибыл к командиру части с необычным докладом:

— Товарищ генерал-майор, за последние два месяца к нам обратились несколько офицеров и прапорщиков с жалобами на состояние здоровья после несения дежурства в сооружении. Они говорят о зрительных и слуховых галлюцинациях во время дежурств в ночное время.

— Что там с радиационным фоном?

— В норме. К тому же, большая часть симптомов не может быть вызвана лишними рентгенами, у последних обратившихся мы провели анализы крови, с ней всё в порядке…  Почти, и это самое странное. Самой крови слишком мало. Объём её у всех заболевших резко снижен на момент проверки, и оттого низкое давление. Наш хирург недавно прибыл из Афганистана и не мог ошибиться, накануне у всех обратившихся были большие потери крови. Следов ранений ни у кого на теле не обнаружено, на вопросы о возможных травмах отвечают отрицательно. Вчера прапорщика после смены увезли в окружной госпиталь с аналогичными симптомами. Только ему уже потребовалась донорская кровь. В округе также не смогли поставить точный диагноз.

— Ваши предложения?

— Если в ближайшие несколько дней поступит ещё хотя бы один человек с подобными симптомами, я вынужден буду докладывать в Москву об эпидемии.

— Заболевших так много? Сколько точнее?

— Товарищ генерал-майор, вот мой письменный рапорт…

Генерал начал читать и, дойдя до конца, надел очки, лежащие на столе, и перечитал конец рапорта:

— А почему вы докладываете только сейчас?

— Большинство симптомов характерны для простого гриппа, в это время года обычное явление, к тому же через несколько дней люди полностью выздоравливают. Предлагаю с сегодняшнего дня включить в состав дежурной смены по одному из офицеров нашего госпиталя.

— Хорошо, — генерал снял трубку телефонного концентратора и нажал на клавишу «Начальник штаба», — зайдите ко мне.

Через два дня вся дежурная смена: капитан и два прапорщика оказались в госпитале, их туда привёз майор медик, дежуривший с ними и, в отличие от них, чувствовавший себя вполне нормально.

После доклада в Москву, через пару дней прилетела комиссия. Три офицера из медицинской службы управления, гражданский профессор, майор с внимательным взглядом, и, как принято, в нагрузку, какая-то штабная штучка в чине подполковника. Комиссия работала неделю, материалы расследования были засекречены, во время её работы заболел ещё один человек, но это был последний поступивший в госпиталь с подобными симптомами. Всё прекратилось, и вовремя, потому что люди стали отказываться заступать на дежурство. Как под всякими предлогами, так и без, хотя это подсудное дело.

После отъезда комиссии помещение отдыха дежурной смены перенесли в другое место, а всех, кто переболел странной болезнью, по-тихому начали переводить в другие части, и через год не осталось никого. Также через некоторое время многие «переболевшие» заметили, что их не ставят на злосчастное дежурство в сооружение, заменив это другими нарядами. То же самое касалось и вновь прибывших в часть. Эта практика продолжалась несколько лет, потом на дежурство стали назначать всех, как обычно — по очереди.

Одной из странностей в этих событиях было то, что дюжина солдат и сержантов, а также офицеры и прапорщики, дежурившие на Узле связи, не почувствовали никаких недомоганий, хотя находились в том же сооружении по соседству и дышали тем же воздухом. И, самое странное, почему всё-таки заболевали не все, почему все дежурившие врачи были здоровы? Болезнь опасалась профессиональных медиков… так, что ли получается?

Слухов и домыслов было в избытке, со временем они превратились в некую сагу с налётом вампиризма, поскольку в слухах, родившихся в госпитале в отличие от прочих, свободных полётов фантазии, присутствовала абсолютно достоверная информация о потере крови каждым из пострадавших. Но шло время и поскольку ничего подобного более не случалось, легенда стала просто страшной сказкой, а сказкам в наши дни вообще никто не верит.

Никто и не верил. До вчерашнего дня.

В прошлом месяце в часть прибыл для дальнейшего прохождения службы майор, в своё время молодым лейтенантом участвовавший в тех самых событиях в самом прямом смысле слова и, как и все прочие, переведённый в другую часть. Наверное, в кадровой службе произошёл какой-то сбой или был отменён предыдущий приказ, но это случилось. Офицер этот ничем особенным не выделялся и быстро влился в коллектив, тем более всё ему было знакомо, и он даже попал в своё бывшее подразделение. Сослуживцы особенно его не расспрашивали, а если случалось за каким-нибудь застольем разговорить, то он признавался, что ничего толком не помнит. Как золотая фраза из классики советского кинематографа — «Шёл, упал, очнулся — гипс»

Когда пришло время, распределения нарядов на месяц, он, как все, получил свою долю из пары нарядов по части и пары по сооружению, ничем не выразив какого-либо неудовольствия, и знойным июльским вечером заступил на дежурство. В помощниках у него было два прапорщика: один на Восточный, а другой на Западный вход.

В 18:00 инженерная служба закончила работу и покинула сооружение.

В 19:00 заступающий Дежурный по Узлу связи привёл новую смену.

В 19:30 сменившаяся смена Узла связи вышла из ворот Восточного входа, молодой прапорщик закрыл ворота, через пять минут прошёл шлюзовую, закрыв специальные замки запорных механизмов на первой и последней двери, а ключи положил в металлический пенал с завинчивающейся крышкой и опечатал. До 08:00 следующего дня.

 В это самое время я откинулся в кресле, и гитара Ритчи Блэкмора отправила меня в нокдаун. «Bloodsucker» — по моему мнению, лучшая вещь в альбоме. Да и сам «Deep Purple in Rock», пожалуй, лучший из их альбомов, хотя там и нет самой главной вещи, самого знамени тяжёлого рока — «Smoke on the Water».

 На это дежурство я попал не по графику, расписанному у нас на полгода вперёд. Надо было отходить в начале месяца свои наряды, чтобы в конце взять неделю отпуска по семейным обстоятельствам и создать эту самую семью. Жениться надумал то я давно, но второй главный участник, точнее участница намечающегося мероприятия, пришла к такому же решению только накануне. Что подвигло её на этот шаг, неизвестно до сих пор, не только мне, но, наверное, и ей самой.

 Моя репутация, с великими трудами созданная в виде некоей компиляции всевозможных нарушений общественных норм и стереотипов поведения от известных музыкальных предпочтений до заталкивания невесть откуда взявшихся маленьких рыжих чёртиков в водопроводный кран после последних посиделок мне окончательно наскучила. У жизненного пути должно быть другое решение. Насколько оно верное, покажет время, а пока я устроился в кресле и ешё с полчасика могу порелаксировать, как говорит будущая супруга. Умная очень…

В конце вещи Ян Гиллан выдаёт парочку своих фирменных воплей и ими собственно вещица и заканчивается, но странно — музыки нет, а крик стоит, да и вовсе не Гиллановский голос то. До меня доходит — кто-то вопит вне моих наушников. Вылетаю из дежурки в галерею и вижу, как у закрытой входной решётки в полумраке мечутся две фигуры. Расстояние до входа чуть больше двух десятков метров, бегу и вижу, как из всех дверей выглядывают удивлённые лица. Ору им, — «Постов не покидать! По местам!», — и подбегаю к решётке, перегораживающей вход в наш Узел связи. Решётка и калитка, сваренные из арматуры, вмурованы в гранитную стену. Замок, ключи от которого есть только у меня, тоже намертво приварен. Как говорится «граница на замке», но тем не менее тогда я всем нутром пожалел, что дежурные по связи у нас несут службу без оружия. До самого последнего мгновения своего бытия на этом свете я буду помнить то, что довелось увидеть…

 Решётка тряслась и, казалось, вылетит из стены, Человек в изорванном кителе с перекошенным от ужаса лицом окровавленными руками вцепился в решётку и бешено тряс её, выкрикивая что-то нечленораздельное. Я узнал его — это был Женя, прапорщик с Южного входа. И Женя не сошёл с ума. Я тоже кричал бы, может быть даже громче, если бы в тот миг оказался по ту сторону решётки.

Нечто, в существование которого отказывалось верить сознание — чудовище, поднявшееся из самых нижних кругов ада и шагнувшее к нам из гранитных стен. Самые кошмарные персонажи картин Иеронима Босха могли бы служить ему лишь нейтральным фоном. Руки с чудовищно вздувшимися венами, похожие на корни деревьев, из-под ногтей которых сочилась кровь, оскалившаяся окровавленная пасть, с трепещущим в глотке жадным языком и … глаза, с огромными зрачками, неправдоподобно выпученные, пожирающие взглядом жертву…   

В моих руках ничего, кроме связки ключей.

— Нуль! Чаки! — в экстремальных ситуациях подсознание само подсказывает, что говорить и что делать. «Нуль» — это прозвище моего лучшего телефонного механика ЗАС, производное от его фамилии Манулик, а «Чаки» — народное название «волшебных палочек», с которыми герой тогдашнего видеопроката Брюс Ли побеждал неисчислимые орды плохих парней. В нашей части, несмотря на все гонения и запреты, мода на кручение палок, связанных верёвкой, жила и процветала. Особенно в местах, закрытых от начальства. Помещения спецаппаратных Узла связи, куда доступ был до безобразия ограничен (по мнению нашего замполита, того права не имеющего), являлись идеальным местом для произрастания ростков чуждого для советских людей мировоззрения. В то время занятия карате почему-то приравняли к антисоветской пропаганде вместе с группой «Nazareth» и абсолютно безобидной «Машиной времени». Но у меня был свой взгляд на такие вещи и, как начальник этих потенциальных врагов народа, я смотрел сквозь пальцы на их занятия, периодически конфисковывая наиболее удачно изготовленные образцы крамольного спортивного инвентаря, и потом сам в одиночестве с удовольствием покручивал всякие горизонтальные и вертикальные «восьмёрки».

— Нуль! Чаки! — и чтобы вывезти того из ступора, добавил стандартное — резче! …твою мать!! 

  «Молодец, принёс уже», — в правую ладонь ткнулось отполированное дерево, а левая уже делала последний оборот ключа.

К тому времени у решётки уже никого не было, женькины руки не выдержали, или он вообще потерял сознание, но его тело было уже у поворота в центральную галерею, когда мы ИХ догнали. Никаких эффектных приёмов работы с нунчаками типа «откат волны» или «горный обвал» я делать не стал, а просто врезал кому надо сверху вниз со всего размаху несколько раз. Нет, не Брюс Ли. Но тоже весьма эффективно. Вырубил начисто…

Прапорщика мы быстро привели в себя нашатырным спиртом из аптечки, потом я ему из своей «аптечки» налил уже другого спирта, сам не стал, хотя не мешало бы. Пострадавший дрожал и молчал, раскачиваясь из стороны в сторону, как метроном. Его можно было понять.

 Тело в майорском кителе мы хорошенько обмотали «полевиком» («полевик» — это, кто не знает, полевой телефонный кабель П-274, необычайно прочный из-за добавленных к медным стальных жил, идеален у офицерских жён в качестве бельевых верёвок), как мумию и вовремя. Сначала начались страшные судороги, а, когда они прекратились, то послышалось бессвязное бормотание, прерываемое отдельными выкриками. То, что поначалу нельзя было назвать человеческим лицом — эта страшная оскалившаяся маска с окровавленной пастью и горящими глазами какого-то жуткого существа, неведомого нашему миру, постепенно приобретала узнаваемые человеческие черты. И чем больше в этом существе появлялось человеческого, тем осмысленнее становились издаваемые им звуки.

— Почему, почему нас никто не ищет… мы, рядовые Терентьев и Фомин …восьмой штрек … почему не ищут… умираем … жить … хочу жить …жить …жить…

И ещё под конец какое-то совсем уж бессвязное бормотание. Вскоре по лицу можно было узнать майора, утром заступившего на дежурство. Бормотание перешло в стоны, и он вскоре затих, но пульс был ровный, и можно было идти к телефону докладывать.

Вот только что? Решил сначала зайти в «их» дежурку, благо недалеко. Кстати, где второй помощник, по времени должен давно быть там на месте. В отличие от меня их наряд заступал на дежурство с оружием, и у обоих наших «гостей», Женьки и Этого, в кобурах были табельные «ПМ-ы». Оба магазина полные, затворы не взведены, стоят на предохранителе. Я от души выругался и снял обе кобуры, надев их на свою портупею. Идти было недалеко, метров с полсотни…

Но никакая дорога в моей жизни не была такой длиной.

Подходя, увидел открытую дверь, достал оружие с правого бедра, как можно тише передёрнул затвор и заглянул внутрь.

Я допускал возможность увидеть нечто подобное, исходя из логики развития событий, но всё-таки надеялся на что-либо другое. Но это был самый худший вариант. Перевёрнутый стол … на кушетке тело с разорванным горлом, но вытекшей крови мало … никакого пульса … какой уж тут пульс…Оружие также на месте, кобура застёгнута. Очевидно, жертва была застигнута врасплох. А кого здесь бояться? Выходы закрыты, остались все свои. Вон и нарды уже достал, играть собрался. Проиграл, выходит…

Телефон, встроенный в пульт, не пострадал. Я позвонил оперативному дежурному и, как мог, доложил о ЧП.

 Первым к нашему Восточному входу прибыл старший лейтенант из особого отдела и, поскольку ответственное за пропускной режим данного объекта должностное ничего не слышало, старательно изображая метроном, мне пришлось открывать входные двери взятыми у него ключами. По пути я коротко обрисовал ситуацию и, похоже, как-то слишком особиста не удивил. На месте событий старлей собрал со всех подписки о неразглашении, так что докладывать что-либо было уже никому нельзя, и на том спасибо. Тело и того, связанного, вскоре унесли прибывшие медики, а вслед за ними увели под руки прапорщика Женю. Особист со мной ещё немного побеседовал, но, кроме того, что я ручкой от швабры уложил наповал съехавшего с катушек дежурного по сооружению, ему выяснить ничего не удалось.

После его ухода прибыла новая дежурная смена на замену вышедшей из строя. Я отдал им ключи и капитан, старший наряда попросил отдать оружие, которое у них передавалось по дежурству, и вот тогда на меня с опозданием накатил страх, да такой сильный, что я передумал отдавать оказавшиеся у меня чужие пистолеты, и до утра сидел у нашей входной решётки с двумя «ПМ-ми в обоих руках и одним в кобуре. А утром меня сменили, хотя дежурить оставалось ещё трое суток, пистолеты забрали, и начальство дало два дня отдыха.

 Но не тут-то было.

 Первый день я провёл в особом отделе, отвечая на множество вопросов, половина из которых была по-военному дубовой, а другая просто предназначалась для олигофренов. Но был один, замаскированный между «где в это время находился личный состав?» и «почему вы решили, что прапорщику Никитину требуется ваша помощь?».

— Сергей Викторович, сошедший с ума случайно не называл какие-нибудь имена, фамилии или какие-либо конкретные места?

Почему-то меня этот вопрос насторожил, и я ответил, что не расслышал ничего похожего. После этого, задав ещё несколько пустяковых вопросов, мне разрешили идти.

 Второй день закончился знакомыми рыжими чёртиками, которые упорно не желали залезать в водопроводный кран… от умывальника меня еле оттащили, а наутро я поклялся больше никогда не мешать «Пшеничную» с «777-м» портвейном и запивать «Токайским».       

  Более меня на беседу с особистами не вызывали, а через пару месяцев я с молодой женой был неожиданно переведён в другую часть, а вскоре вообще наступили девяностые, и стало совсем не до воспоминаний.

Но и эти девяностые оказались не бесконечными. В начале двухтысячных пользуясь служебным положением, я попросил навести кое-какие справки в архиве Управления и в том числе данные о закрытых уголовных делах личного состава моей бывшей части. Ответ был тот, который я и ожидал, надеясь ошибиться: рядовые Терентьев В.А. и Фомин Ю.С., дезертировавшие из войсковой части такой-то, в таком-то году были объявлены во Всесоюзный розыск, но так и не найдены. Дело закрыто за давностью лет.