Двойное сердцебиение

Кто все эти люди в черном? Что им от него надо? Они думают, что могут судить его жизнь, его поступки? Эти трое в черных атласных одеждах сидят с умными лицами, а на самом деле в их глазах пустота. Они ведь уже все решили, вернее за них решил тот, кто пытался и за него решать. Тот невидимый, и неосязвемый, кто контролирует этот мир. Кто пытался влезть в его голову и провалить миссию. Но он не поддался. А те, которые сидят сейчас в зале и шлют проклятия в его сторону, что они о жизни знают? Они все, все без исключения выполняют чью-то волю. Он видит их насквозь, их грязные души, такого же цвета, как и одежды тех троих. Только они все думают, что если будут служить тому, кто за всех решает, то останутся бессмертными. Нееет. Это он получит долгую жизнь. За то, что жил без условностей, за то, что пытался очистить этот мир от тех, у кого под одеждой чернота. Кого эта дрянь заполнила полностью, уже не спасешь. Но ведь есть и те, на кого темнота только начинала спускаться. Вот их и надо было вести к свету. А все, кто в чёрном, не понимают этого и никогда не поймут.

Этот человек в синем стоит напротив, раздражая своим противным голосом. Бубнит и бубнит. Сколько можно говорить?! И ведь самостоятельно-то слова сказать не может. Всё по бумажке читает. Читает, читает и читает. Противно.

Женщина в зале закричала. Чёрная, как ведьма. У неё даже руки чёрные. А он не любит этот цвет. Совсем не любит. Небо ночью тоже темное. И свет звезд не доходит сквозь мрак. А без этого ему холодно и одиноко. И сознание всё время путается, то унося его в бескрайний космос, то возвращая на землю, в то тело, которое ему досталось. Он не знает как себя вести, в каком из состояний он настоящий. Память, коварно подбрасывает ему картинки из разных миров. И кто он, остается загадкой даже для его воспаленного воображения. Только одно он знает твердо, ему нельзя допустить, чтобы его мозг, и его сердце тоже затянуло во тьму.

Его любимый цвет красный. Это — солнце на рассвете, цветы под окнами и свет родной звезды. Он помнит, какое наслаждение наступало, когда его руки окрашивались алым сиянием. Они просто горели необычным огнем. И пахли. Как они пахли, уму непостижимо! Это были самые чудесные моменты в его жизни. Яркое алое пятно, расползаясь по белому полю, несло спокойствие и наслаждение. Это очень красиво, когда красное на белом.

Он перевел взгляд на свои руки. Маленькие сморщенные, какие-то серые. Они сейчас мелко дрожали и потели, выдавая состояние своего хозяина. Он сжимал их в кулаки, чтобы присутствующие в зале не заметили и не приняли это за его слабость. Ему никогда не нравились его руки. По ним можно было определить, когда он нервничал.

А женщина все кричит. Он не любит крики с детства. С того самого момента как ушёл отец, мать стала все время орать на него, обвиняя что это из-за него разбили ей сердце.

Сердце! Как прекрасно, как волшебно оно билось в его руках. Это самое чудесное зрелище. Импульсы, вызываемые его сокращением, приятно покалывая, прокатывались по пальцам. Потом жаром проносились по всему телу, наполняя каждую клеточку эйфорией, заставляя уже его сердце биться в разы быстрее, а затем взрывались в мозгу, вызывая непередаваемые чувства. Нет в мире эмоций сильнее этих. Даже оргазм теряет остроту ощущений на фоне двойного сердцебиения. Эти люди, что собрались здесь, даже не представляют какое он творил добро, оберегая сердца тех, кто заляпал их чернотой. Он ведь спасал их от того смрада и того зловония, что несли они в своем развращенном сознании, заставляя своё тело раз за разом идти против природы.

… по заключению судебной медико-психиатрической экспертизы признан здоровым, — доносился до сознания бубнеж человека в синем костюме.

Конечно, он здоров. Разве больной человек мог бы работать главным архивариусом центрального книгохранилища? Как там хорошо! Тихо, спокойно. Мир книг его никогда не утомлял. Он вообще любил тишину. Даже женился на глухонемой девушке, чтобы не слышать лишнего шума, не наблюдать сцен истерики. Для него тишина является обязательным условием его существования. Если бы он мог, он вообще провел все свое время в одиночестве. Но социум давил, просто жёг его своими правилами, каждый раз раздражая и заставляя преодолевать себя. Мир, что его окружал, был невыносим в своем несовершенстве, в своей жестокости и грязи.

… мать, в возрасте семнадцати лет, — снова донесся до сознания голос синего человека.

Да, первая была мать. Эти воспоминания намертво отпечатались в его памяти, каленым железом выжигая её образ в душе. Бесцветное лицо обрамленное растрепанными жиденькими волосенками, с вечно-синими кругами под глазами и перекошенным в крике ртом, заставляло чувствовать себя постоянно виноватым. Он не уберег тогда её сердце. Не смог. Не хватило знаний и опыта. И от этого чувство вины стало ещё острее. Он проштудировал все книги, что нашел. По медицине, судебной криминалистике, судебной психологии, благо времени и доступа к ним было более чем достаточно. Потом принялся за практику. Хорошо, что их квартира располагалась на окраине города, а в округе бегало множество беспризорных животных. Ему руку набить ничего не стоило. А мертвые туши потом сжигал за городом. И они воняли. Воняли точно так, как пахнут все эти черные тени, возомнившие себя его судьями.

Он всегда чувствовал, что лучше, талантливее всех окружавших его людей. Он знал, что пришел в этот мир из далекой вселенной, и что за его неприметной внешностью прячется не обыкновенный человек, а тот, кто в состоянии перевернуть мир и защитить тех, кого сжирает черная сущность. А люди этого никогда не видели и не ценили его. Вечные насмешки, придирки и крик. Крик. Как же он ненавидит этот звук. На него нельзя повышать голос. Он не такой, как все. Мать не могла этого понять. И не было у неё разбитого сердца. Теперь он точно это знает. Значит, она тоже, как и все, его обманывала и презирала, обвиняя в том, чего не было. Может поэтому не смог он сохранить её сердце. Чудом тогда отвертелся от следователя. Зато понял, что на эмоциях ничего не надо делать. Всему есть свое время и своя цена. Мир перевернулся в тот момент, когда он почувствовал это бьющееся чудо в руках. Оно так радовалось ему, и именно в тот миг он понял, что оболочка в виде человеческого тела только помеха для этого идеального создания природы. Что вот так, напрямую, он может с ним общаться и говорить. И только именно в том аппарате, который он создал, оно честное и доброе. А все остальное, что есть в человеке, его тело и самое главное — человеческий мозг, это лишние. Именно из головы идет весь негатив: враньё, злость, лицемерие. Именно с момента освобождения от матери он стал видеть чистые сердца.

… всего двадцать пять эпизодов, — продолжал этот ненавистный голос.

Да что они все так шумят?! Думают, если спрятались за черными одеждами, то никто о них ничего не узнает? Но запах никуда не спрячешь. А от них от всех смердит. Точно так, как от тушек тех животных, которые он сжигал. Сейчас на их лицах скорбь. Но в сердцах у них холод. Ведь все девочки были изгоями в своих семьях. Он видел, он чувствовал, как сердца этих бедолаг постепенно поедала чернота. Их надо было спасти. Иначе они тоже стали — бы такими же вонючими, как и те, кто здесь сидит. Скольких девушек спас он от той зловонной ямы, в которую они падали. Он помнил каждую. Их тела, разложенные на белой простыне, светились ясными светом, подтверждая то, что из них ушла эта черная зараза. А сердца, которые он помещал в специальные резервуары, с им же самим разработанной жидкостью, разбавленной кровью, они не просто горели, они сверкали всеми красками алого. Своими собственными руками он сконструировал аппарат, поддерживающий в них жизнь. Сколько раз он приезжал в старый домишко в глухой деревне, доставшийся ему от деда и любовался тем чистым непередаваемым светом, который струился из этих спасенных, неомраченных ненавистью и злостью сердец…

… используя хирургические инструменты, — голос синего человека просто звенел в абсолютной тишине, все нарастая и нарастая. Мешая думать и наслаждаться одиночеством среди толпы.

Он добился того, что скальпелем стал владеть не хуже хирурга. Именно эта особенность и опыт по скрытию следов, подчеркнутый в учебниках, и помогали много лет скрываться от этих злых и тупых черных людей. Думали, что все делает врач. Настолько профессионально он вскрывал грудные клетки. Все просчитывал. Каждую мелочь продумывал. Долго наблюдал за каждым сосудом, в котором скрывалось ещё не зараженное чернотой сердце. А потом быстро выходил из тени и стремительно делал укол. Никто и подумать не мог, что он, внешне такой тщедушный человечек в огромных роговых очках, с жидкими вечно жирными волосенками, завязанными в куцый хвостик на макушке, настоящий спаситель тех, кто погряз в темноте. Его старенький, покрытый ржавчиной, «Москвич» даже полицейские не останавливали, сочувственно глядя ему в след. Вот на нем он и перевозил бессознательных девушек в дедову избу на окраине глухого села, в котором жили только древние старухи. Сердца надо было осторожно вытащить из ненадежных сосудов, которые безжалостно их использовали и неосмотрительно подвергали кощунству.

С каждым годом становилось все труднее и труднее спасать человечество от неизменно надвигающейся на него катастрофы. На каждом углу повесили камеры наблюдения. Но он справлялся. Он — присланный на Землю герой. А все эти…

… доставал сердца из живых ещё жертв, — продолжал гундеть противный голос черного человека. Не просто черного, а антрацитового. И синий мундир не скрывает его сущности. Судить людей человек со светлой душой и добрым сердцем никогда не сможет.

Да. Доставал из живых. А как не убить сердце, если его сосуд умертвишь раньше времени? Он пробовал. Сначала он пытался ударить по голове, так, чтобы человек упал замертво. Но сердце не всегда выдерживало. Оно умирало от того всплеска темной энергии, что не могла вырваться из плена тела. И ему было больно. Больно так, что казалось, мрак рвет на части и его сердце. Поэтому дедов дом пришлось приспособить под операционную и лабораторию одновременно. Он знал, что все делает правильно.

… разложенные на белых простынях, — голос ввинчивался в мозг, отупляя и напрягая.

Эти девочки так красиво смотрелись на белом полотне! Он делал надрезы так, что кровь, фонтаном бьющая из грудной клетки, растекалась по всему столу, капая на пол. Звук этих капель, волшебной музыкой струилась по всему дому. Он старался придать им позу летящего ангела. Веря в то, что именно они, эти космические существа, помогают ему, показывая те сосуды, в которых ещё есть чистота.

… будь ты проклят, — истеричный женский крик заглушил голос человека в синем, и женщина с отвратительным опухшим лицом попыталась прорваться к клетке, в которой он сидел.

Заседание прервалось. Двое мужчин сдерживали истеричку, не давая дотянуться до него. Люди в белых халатах бежали с бутылкой воды и красным чемоданчиком. Его снова стало трясти. Трясти точно так, как в тот раз, когда он допустил ту самую роковую ошибку. Тогда на него тоже кричали. Он всего-то наступил в магазине на хвост мелкой шавке, которая непрерывно крутилась под ногами и старалась схватить его за штанину. Ведь её не должно было быть там. Нельзя заходить туда с животными. Какая-то тёмная сущность с огромным ярко накрашенным ртом орала на него так, что в голове сразу появился звон. Он старался закрыться от неё рукой: от этих красных толстых губ, от мелькающих перед его лицом рук с таким же красными ногтями, от неестественно зеленых глаз. Он просил её замолчать. Но женщина ничего не слышала и никак не могла успокоиться. Её раскрасневшаяся морда стремительно становилась черной. Это не его цвет и на него нельзя кричать. На слабеющих ногах он тогда еле дотащился домой. Отмахнулся от жены, а в ночь ушёл. Ушёл, чтобы освободить ещё одно сердце от того смрада, что ему было уготовано.

Его вычислили. Так всё было нелепо. Он не мог просчитаться с дозой, а видно всё-таки ошибся. Выбили его из равновесия. И девушка каким-то неимоверным образом пришла в себя и на светофоре начала стучать в крышку багажника, а один из прохожих обратил на это внимание. Его впервые в жизни остановили полицейские и осмотрели машину. А дальше всё завертелось, закрутилось. Арест, камера, бесконечные допросы, следственные эксперименты, заседания. Он никак не мог остаться один. И сейчас он сидел в зале суда, отрешенный от всего. Вот только этот истеричный крик вывел его из того спокойствия, которым он окружил сам себя, как непроницаемым коконом.

… назначить наказание в виде пожизненного лишения свободы с отбыванием срока в колонии особого режима, — каждое слово судьи маленькими фонтанчиками взрывалось в голове.

А в сердце приходило успокоение. Наконец он будет жить в тишине. Ему не надо будет думать о том, что нужно куда-то идти, чтобы заработать деньги. Не надо будет видеть перед собой жену, вечно смотрящую на него с немым обожанием. Он будет один, вечно один в своем загадочном мире, в своей вселенной. И никто не сможет нарушить его тишины. Правда, он не увидит освобожденные сердца и не сможет спасти эту планету от чёрных людей. Тоска затопила его душу. Но такова плата за ту тишину, которую он получит взамен.

Два конвоира его заломили так, что он мог видеть только пол здания, по которому его практически тащили. Щёлкнул замок, и его ввели в камеру, которая должна стать ему домом до самых последних дней жизни. Он, наконец, будет в одиночестве. Ему говорили, что в таких карцерах размещают в наказание, но его адвокат добился, чтобы он сидел один. Какие аргументы он выдвинул начальнику колонии, ему было все равно. Главное итог. Он будет один на один со своей галактикой, озаренный светом несправедливости. Он так хотел помочь этим людям, но всё оказалось ненужно, бессмысленно и обидно.

Конвоир снял наручники. Он услышал, как повернулся ключ в замке, постоял ещё какое-то время лицом к стене и развернулся. Счастливая улыбка ещё украшала его лицо, но в глазах плескались растерянность и возмущение. На единственной прикрученной к полу табуретке, с голым торсом, в полосатых арестантских штанах, сидел абсолютно лысый мужчина. Все видимые участки тела были украшены татуировками. На груди церковь с куполами, рядом оскалившийся лев в центре звезды, на плечах эполеты, пентаграмма, вписанная в круг из колючей проволоки, крылатая женщина на запястье, пальцы в перстнях. На голове линии из колючей проволоки повторяли строение костей. Лоб украшала звезда с оскалившимся черепом. Он в панике окинул взглядом камеру. Да нет же, все правильно. Одноместная. Вот единственные нары, прикованные к стене цепью. Он уже знал, что отцепят их поздно вечером, а утром опять пристегнут. На них положено лежать только в определенные часы. Так откуда тут появился незнакомец?

–Ну что, тяжеловес, взяли тебя на деле? Добро пожаловать в нашу хату,— мужик, радостно скалясь, обвел камеру руками.

–Ты кто?— Он почти сорвался на крик.— Мне… Мне обещали одиночку. Я хочу тишины. Я никого не хочу видеть. Мне адвокат обещал. Я… Я должен быть в своем мире, чтобы видеть, как просыпаются новые светила, и от них идет ярко-алое сияние.

— Спокойствия хочешь? — и странный незнакомец захохотал. Потом мужчина резко поднялся, подошел к нему вплотную и, дыша смрадом прямо в лицо, жестко бросил. — Инопланетянин, еб…ть твою налево. Неет. Твоё желание не исполнится. Не будет у такого, как ты, спокойного и тихого существования. Козлы не имеют право на жизнь вообще. Но если ты, убогий, все-таки родился на свет и не смог её прожить как человек, то здесь ты будешь последним гадом. И я буду с тобой до конца твоей никчемной жизни.

И мужчина выхватил прямо из воздуха остро наточенную косу.

— Смерть, — прошептал он обреченно, опускаясь на колени и наклоняя голову. — Но ведь меня приговорили к пожизненному заключению. Неужели так скоро все закончится?

— Ну нееет, — послышался скрипучий смех. — Все только начинается. Я действительно Смерть. Только медленная и мучительная. Ты молодец, что сам встал на колени, но немного неправильно. Развернись. Именно так ты проведешь все оставшиеся годы. Сколько душ ты погубил, отправив на тот свет, вырывая из живых жертв сердца? Столько лет тебе отмерено и ни днем позже. За каждую малолетку, ты ответишь сполна. Я превращу все твое тело в одну сплошную картинку. Знаешь сколько тату есть для таких, как ты? Так что через двадцать пять лет ты примешь конец с радостью, как избавление. Ты будешь молить о нем день и ночь, каждую минуту. Но я глухой. А в одиночку ты сам напросился. И упасть на крест у тебя не получится. Каждое утро ты будешь как новенький.Так что избавления не жди.

И перед его лицом мелькнула корявая, вся в зазубринах, ручка косы.