Дочь Сандомирского воеводы

Пойду я в чисто поле, есть в чистом поле белый кречет. Попрошу я белого кречета: слетал бы он в чисто поле, в синее море, в крутыя горы, в темные леса, в зыбучия болота и попросил бы он окаянную силу, чтобы дала она ему помощи…

***

Тьма такая, что хоть глаз выколи, ни зги не видать. Точно вымер весь город. Страшно ей, ох, как страшно, но если решила — надо идти. Она подбирает юбки, отсылает испуганно мяукающую служанку и, забрав у нее фонарь, на цыпочках выходит из дома. Ее ждет крытая повозка, запряженная гнедой лошадкой, и, полная решимости, она дает знак вознице трогаться.

Приказав остановиться около кладбища, она вышла и твердыми шагами направилась к прислонившемуся к ограде, почти неразличимому во тьме домику. Постучав, как было условлено, три раза, она вошла в беззвучно отворившуюся дверь. Ее оглушил пряный запах сушеных трав, ослепил внезапно вспыхнувший огонек свечи, но она сохранила самообладание, даже когда невидимая рука цепко схватила ее за запястье и повлекла вглубь дома.

Там, в комнате с низким потолком, старуха усадила гостью на скамеечку и начала возиться около очага. Она подбросила в огонь полено, и разыгравшееся пламя осветило будто нарочно оставленную паутину в углах, диковинного вида шкафы, содержимое которых было скрыто плотными занавесями, котлы различных форм, пучки трав, развешенные над очагом, и пустую позолоченную птичью клетку с приоткрытой дверцей.

— Ты даже не спросишь, кто я? — растерянно сказала девушка.

— Ответ твой мне без надобности, ясная панна Марина.

Марина вздрогнула, но, рассудив, что глупо удивляться знанию той, к кому она пришла, продолжила:

— Отец собирается выдать меня замуж за старого князя Сокольского. Я не хочу этого брака, но и перечить отцу не в силах.

— Так суждено всем ясным паннам. В шелках и бархатах, да в неволе.

— Барбара сказала, будто у тебя есть верное средство, способное помочь в моей беде. — Марина старалась говорить уверенно, но непрошеные слезы подступали к ее глазам.

— У меня, панна, все есть. Только тебе другое средство нужно. — Старуха вдруг приблизилась к девушке, схватила ее за подбородок и вгляделась в ее темные глаза. — Ты же страсть познать хочешь, Марина… Носящие твое имя обречены на это.

Колдунья, бормоча по-русски заговор, извлекла из высокого кувшина щепотку сладко пахнувшего порошка и бросила его в котел, который уже успела поставить на огонь. Зелье сразу зашипело, наливаясь черным и красным цветом.

— Не забудь! — отрывисто воскликнула ведьма, и Марина торопливо достала заранее припрятанную церковную свечу. Колдунья зажгла ее от плясавшего пламени и подняла высоко над котлом. Мгновение спустя поверхность зелья очистилась, и на его прозрачной глади Марина с изумлением увидела проступившее лицо — такое же живое, как ее собственное.

Глядит Марина и не понимает: перед нею — не князь Сокольский, не кто-то из знакомых дворян, а человек в простой черной одежде, с рыжеватыми волосами и задумчивыми темно-голубыми глазами, вовсе непохожий на рыцаря.

— Точно монах, — прошептала Марина. — Неужели я его приворожить должна?

— Это он тебя приворожит! — хрипло рассмеялась ведьма. — Вот он, твой суженый, судьба твоя, от которой не уйти и не скрыться.

И в эту минуту лицо, на которое Марина так пристально смотрела, вдруг начало расплываться, искажаясь в странной гримасе, будто печального монаха подменил его глумливый брат-близнец.

— Завтра! — громовым голосом объявила старуха.

Марина вскрикнула, свеча в руке колдуньи погасла, и все исчезло. И выбежала из страшного дома Марина, позабыв уплатить ведьме условленный золотой.

***

Рассвет просачивается сквозь легкие перистые облака на крыши старинного Самбора. Просыпаются ремесленники и торговцы, перекликается на все голоса рынок. Оживает и замок сандомирского воеводы Юрия Мнишка. Вступает в свои права, разгораясь, новый день.

С самого утра Марина одета в тяжелое от золотого шитья бархатное платье темного винного цвета. Оно старит ее, превращая совсем еще девочку во взрослую даму, но плотное кружево стоячего воротника и жемчужные нити, разбросанные по лифу, оттеняют снежную белизну ее кожи.

Ее нервы напряжены до предела, она ловит каждый доносящийся с улицы звук, но все же застигнута врасплох появлением отца, объявляющего о приезде гостя, которого следует встретить с достоинством, но ласково, как будущего супруга. Марина уже слышит, как звенят его шпоры, и понимает по легкости его походки, что увидит не князя Сокольского. Она отворачивается к окну и с неожиданным интересом следит за скачущей в луже вороной, а услышав скрип двери, рукой зажимает прыгающее в груди сердце. Сначала она замечает только то, что платье на нем — польское, гусарское, а потом, когда он после поклона поднимает на нее взгляд, сразу узнает это монашеское лицо со впалыми щеками, глаза цвета сумеречного неба и отливающие бронзой волосы.

Он — чудом спасшийся от рук подосланных убийц русский царевич Димитрий, сын покойного царя Иоанна, имеющий все права на московский престол. Марина слышала о жестокости царя, и ей сложно поверить, что у него такой приятный, обходительный сын. Путаясь в польском языке, он называет ее «пани», а не «панной», будто она уже его жена, и подыскивает слова, достойные описать ее красоту. Увлекшись, он обещает ей какие-то неизвестные Новгород и Псков, и Маринино воображение рисует ей вечно покрытые снегом угрюмые деревянные города. Вообще вся Московия представляется ей огромным заснеженным полем с редкими куполами, но, пока она слушает Димитрия, это поле обрастает сказочными теремами и расцвечивается самыми яркими красками.

Марина не может дать ему согласие или отказать, все уже решено, отец поставил на козырную карту, но эта карта определенно нравится ей больше предыдущей. Конечно, он не так красив, как отчаянные шляхтичи, ищущие ее внимания на балах, но в его глазах светятся такие ум и воля, каких ей не приходилось видеть. И — ради нее, ради брака с нею он тайно сменил веру. Она станет первой, но не последней чужеземной царицей Московии, именно ей выпадет честь открыть дорогу в незнакомую холодную страну принцессам европейских домов, и ее имя останется в веках.

…И сел бы белый кречет на белую грудь, на ретиво сердце, и вложил бы рабу Божию Димитрию из своих окаянных уст, чтобы он не мог без рабы Божией Марины ни жить, ни быть…

***

Время то бежит, как резвая тройка, то течет по капле. Промозглой осенью на помолвке в Кракове Димитрия заменяет бородатый думный дьяк, и Марине смешно оттого, что он не смеет прикоснуться к ее руке. Зато он привез такие подарки от жениха, что невеста, забыв о своей новой роли царицы, захлопала в ладоши. Ее не так обрадовали диковинные часы, усыпанные каменьями чаши, серебряные фигуры павлина и оленя, отрезы желтого персидского атласа и турецкого, с серебряным отливом, как бесценные жемчужины размером с орех каждая — именно они свидетельствовали о неугасшей любви Димитрия, не забывшего ее страсти к жемчугу.

Медлит Мнишек с отъездом, сгорает от нетерпения Марина. Снова прибыли гонцы от царя Димитрия, привезли цепь из червонного золота с сотней сверкавших, как плененные солнечные лучи, бриллиантов, сияющий, как осенний закат, ларец тонкой работы, браслеты, перстни, драгоценную утварь, отрезы кроваво-красного и голубого, как весеннее небо, бархата.

***

И защити меня, государыня царица Богородица, своею ризою золотою нетленною, и покрой меня, государыня Богородица, своим покровом от всякия стрелы и летящия, и от жимолостныя стрелы, и костяныя…

Долог путь польской воеводенки в Московское царство. Еще не отпраздновали Рождество, как царь Димитрий начал слать страстные письма, торопя невесту, а хитрый сандомирский воевода все оттягивал отъезд, получая от царя тысячи золотых и жалуясь на нищету и долги. Полтора года не видела жениха Марина, но любовь только разгоралась в ее душе все сильнее.

Отступили морозы, начали таять, прощаясь с землей, снега, запели весенние ветры, и в самую распутицу Марина с отцом и многочисленной свитой отбыла из родного Самбора. Они ехали, а их встречали в разных местах дороги бесконечной рекой текущие подарки от царя: нитки восточного жемчуга, иконы в самоцветных окладах, яхонтовый венец, усыпанная бриллиантами корона, рубиновые пряжки, алмазные четки и прочие неисчислимые сокровища. Пока отец услаждал свое воображение картинами царской казны, Марина смотрела в окно и мечтала.

Дивно хороша была Русь в уборе из цветущих яблонь и сладко пахнувшей сирени; прекрасна она, как и рассказывал Димитрий тогда, в Самборе. Вот уже показались зубчатые башни дворца над рекою. Колокольным звоном и громом пушек встречает свою юную царицу Москва, а у врат Вознесенского монастыря ждет ее Димитрий.

Как изменился его взгляд: тогда, при первой встрече, он печально смотрел куда-то мимо собеседника, будто пытался рассмотреть далеко вдали свое будущее царство; теперь, во всем блеске своего величия, он был настоящим правителем сказочной державы. Марина уже виделась с ним неделю назад в Вяземах, куда он примчался тайно, не совладав с собственным нетерпением. Она как раз примеряла украшения из присланной им баснословно дорогой шкатулки, когда он появился на пороге и, отбросив церемонии, кинулся к ней — обнять ее колени, поцеловать руки, убедиться в том, что она не забыла его.

Тяжела корона Московского государства. Длинны непонятные православные службы. Странно и чуждо здесь все Марине. Само имя у нее теперь новое — имя Девы Марии. Ей душно в наглухо закрытом русском наряде. Едва стоит она под тяжестью парчового платья, в жмущих сафьяновых сапожках, и слушает глуховатое пение патриарха, венчаясь сначала с Московским царством и только потом — с Димитрием. Ей кажется, что и он не очень хорошо понимает речи патриарха, но сохраняет полную серьезность, как подобает государю.

А после, в раззолоченной палате, рекой льются старые вина, пенится в кубках можжевеловый и черемуховый мед; как живые, выплывают на драгоценных блюдах жареные лебеди и фазаны, переливаются янтарным блеском красная и черная икра. В серебряных тазах подаются осетры и щуки небывалой величины.

Марина уже избавилась от непривычного русского платья и блистает в тонко выделанных французских тканях. Без устали играют на флейтах и скрипках музыканты, без устали пляшет переодевшийся в гусарский костюм Димитрий. Полонез и краковяк сменяются мазуркой, жарко от пылающих свечей, и кипит кровь, и счастье бесконечно.

Ночью за ночью пируют царь и царица, стараясь не замечать бесчинств гостей, ночь за ночью не пустеют серебряные кубки, ночь за ночью не знают в Кремле, что нарастает за его стенами ненависть к распоясавшимся полякам, среди которых первой ненавидят Марину, чужую царицу. Платья ее — срам один. А царь, говорят, вовсе бросил в храм ходить, ему теперь оно ни к чему, если он впал — страшно сказать! — в латинскую ересь, а может, и во что похуже. Царица-то сама ест маленькими дьявольскими вилами, привезенными из Польши, и царь следует ее примеру. Не смолкает в их покоях музыка ни в скоромные, ни в постные дни, и не знают они, что целое войско собралось у ворот Москвы и ждет приказа ворваться за кремлевские стены.

К рассвету, усталая, клонит Марина голову на грудь Димитрия, любуясь меняющимися оттенками зари. Никогда не думала она, что муж будет ее ближайшим другом. Ему интересны ее рассказы о детстве, о красавице-матери и о добрейшей няньке, о том, как отец учил ее скакать верхом и предсказывал ей великое будущее. Димитрий гладит ее волосы, и они засыпают, против обычая, вместе.

***

И буди его тело, раба Божия Димитрия, крепче шелома, и пансыря, и всякаго железа, ратнаго и нератнаго, и белово камени, и синево булату…

Набатный звон тысяч колоколов врывается в ее прозрачные, легкие сны. «Пожар!» — разносится по Кремлю, и Марина, отдыхающая в своих покоях, выбегает из опочивальни в сени, где мечутся в панике ее фрейлины. Звон оружия, крики, польские ругательства — все смешивается в одном жутком вихре.

Марина слышит страшный крик «Царь убит!» и цепенеет, но, увлекаемая людским потоком, несется вниз, в подвал. Кто-то шепчет ей в ухо, что именно здесь ее станут искать с минуты на минуту, и она решает вернуться в свои комнаты. По дороге ее сталкивают с лестницы; не чувствуя боли, она поднимается и упорно продолжает идти вверх. Едва она успевает захлопнуть за собой двери, как в них начинают ломиться мятежники. Мгновение — и двери уже рушатся под натиском толпы, и падает пронзенный саблей камердинер Марины. Ворвавшиеся раздирают тонкие скатерти, сбрасывают наземь и тут же отнимают друг у друга золотые и серебряные кубки, вытряхивают из шкатулок драгоценности. Марина должна благодарить небо за то, что не успела одеться: так коротко было ее царствование, что она легко затерялась среди собственной свиты. Не узнали ее в растрепанной девочке, одетой в одну сорочку, а когда предводители мятежа подступили к фрейлинам с допросом, где царица, она нырнула за юбку гофмейстерины Барбары и была спасена.

***

Что днем, что ночью темно в хмуром Ярославле.

Никогда не забыть Марине, как встречал ее, иноземную панну, русский народ. Они уже любили ее, эти простые крестьяне и горожане, восхищались ее юной красотой, были, казалось, искренне готовы ей служить. И как все перевернулось!

Тоскливо Марине. Она ненавидит колокольный звон с той страшной ночи, но он пронзает ее одинокие рассветы и тонет в ее печальных вечерних грезах. Вот она, Московия, с которой она обвенчалась. Настоящая, не вызолоченная, то самое безлюдное заснеженное поле. День за днем, ночь за ночью Марина одна. Фрейлины покинули ее, найдя себе женихов, отец занят тайной перепиской с Польшей, а с нею остается только верная гофмейстерина.

Память милосердна: многого из произошедшего той ночью забылось. Все лето Марина провела в Москве, и силы жить и бороться ей давал только поползший неотвратимо, как туман на болотах, слух о том, что царь Димитрий жив. В самом деле, говорила она себе, выставленное за воротами Кремля изуродованное тело могло принадлежать кому угодно. Чудесно спасенный в детстве, обласканный удачей, подарившей ему трон огромной страны без крови и насилия, разве мог он погибнуть от рук разбойников?

Время шло, а слухи о воскресшем Димитрии мало-помалу превращались в достоверные сведения. Потому и мрачнел новый царь, потому и отец Марины, все время ссылки пристально следивший за событиями в Москве и за ее пределами, вовсе не стремился как можно быстрее оказаться на родине и твердо знал, как будет действовать дальше. Получив разрешение покинуть Московию, сандомирский воевода с дочерью выехали из столицы, будто бы направившись к границе. В короткой схватке с собственной охраной свита Мнишка одержала победу, и путь был открыт. Всего несколько дней отделяют теперь Марину от долгожданной встречи с Димитрием. Ее душа поет от счастья, и она с радостным удивлением оглядывает лагерь, раскинувшийся на берегу речушки Всходни.

От толпы отделяется и идет ей навстречу невысокий рыжеватый человек в богатой одежде, и ее сердце дрожит и пылает. Она рванулась к нему — и похолодела: с первого взгляда узнала она кривую усмешку, когда-то показанную ей в волшебном зеркале самборской колдуньей. Не скрывая отвращения, глядит Марина на его лицо, так похожее на лицо Димитрия и вместе с тем так отличающееся от него, как отличается скоморошья маска от иконного лика. И все ее мечты оказываются разбитыми, как тонкая утварь в ночь мятежа. Она ловит предостерегающий взгляд отца и вдруг вспоминает о том, что только от нее сейчас зависит их дальнейшая судьба. Снова и снова с безумной надеждой она ищет в его чертах черты того, ищет и не находит. В наступившей тишине слышно дыхание каждого присутствующего. Марина собирается с духом и со сверкнувшей на ресницах слезой падает в объятия самозванца.

***

Огражуся от тех ратных людей, и от их ратнаго и воинского оружья светлым месяцем и частыми звездами…

Мчится она по подмосковным снегам; как пятно крови, алеет ее мужской бархатный костюм. Снова и снова она несется сквозь мрак и болота навстречу ему, так обманчиво-похожему на царя, и во снах иногда настоящий Димитрий снимает ее, усталую, с коня и, восхищаясь ее смелостью, смеется над ее запыленными сапогами. «Разве ты гусар, — шепчет он. — Разве ты гусар, моя чудная, несравненная, неповторимая Марина?..»

Холодно, всегда пронизывающе холодно в круглой башне. Вот и сейчас ее разбудил ворвавшийся сквозь оконную решетку порыв ледяного зимнего ветра. Что снилось ей — детские годы, проведенные в замке в Самборе, иней, покрывший деревья в майское утро после смерти Димитрия, скитания по астраханским степям в сопровождении атамана Заруцкого, ночные побеги, зарытый в тайном месте клад, ни на что теперь не нужный, казни на потеху толпе или ее собственное возвращение в Москву — ее, милостию Божией царицы и великой княгини всея Руси — связанной пленницей?

Высоко в небе показалась черная птица. Ворона. Марина устало проследила за ее полетом. Птица сделала круг и приблизилась к оконцу, кивнув головою, как человек, долго искавший что-то и, наконец, нашедший. Ворона уцепилась за решетку и протиснулась сквозь прутья. Узница огляделась в поисках хлебной корки, но птица вдруг ударилась об пол и обернулась старухой в грязном рубище. Марина вскрикнула, узнав в ней самборскую ведьму, бессильно прижалась к стене.

— Что еще я должна тебе? За девять дней царствования я уплатила годами в ссылке, гибелью трех мужей и смертью единственного сына!

— В чем моя вина, светлая панна? Я лишь показала тебе твоего настоящего жениха. А теперь проделала неблизкий путь, чтобы помочь тебе. Укажи мне, где спрятан бесценный клад казачьего атамана, и я сделаю так, что ты будешь жить еще долго-долго.

Марина расхохоталась.

— Я каждый день молю Бога о скорой смерти! На что мне бесконечная жизнь в крепости, жизнь, в которой нет ни моего мужа, ни ребенка?

Теперь рассмеялась ведьма:

— Разве стала бы я предлагать тебе такое? Вспомни, ясная панна, ведь это я уберегла тебя от брака со старым князем и предсказала тебе встречу с самим московским царем! Неужто ты думаешь, что мне не под силу вернуть тебе мужа? Два раза чудом спасся он от смерти, и я всегда была рядом с ним, а где два — там и третий.

Марина, обхватив голову руками, вдруг чувствует, что ей легче дышится; даже воздух стал как будто слаще и теплее. Она смеется и плачет, убеждая себя в том, что колдунья права: не мог он, с его умом и храбростью, не спастись и на этот раз.

А если Димитрий жив, то жива и она. Она смоет с себя въевшуюся грязь, приберет все еще прекрасные черные волосы, вплетет в них жемчужные нити, сменит лохмотья на одно из старых платьев — пусть они вышли из моды, он простит ее за это — и предстанет перед ним, словно и не было этих долгих лет. Она едва не обнимает старуху и торопливо рассказывает ей, где они с Заруцким закопали последний клад и какой опознавательный знак нужно искать.

— Взгляни на мир, который принадлежит тебе, — говорит ведьма, подводя Марину к окну.

И, стоя на краю оконного проема, ощутила вдруг Марина, как ее тонкие белые руки обрастают черными перьями, взгляд становится острее, и вот она, протиснувшись сквозь решетку вслед за колдуньей, уже парит между небом и землей, облетая башню своего заточения и хрипло смеясь. Самборская ведьма исчезает на горизонте. Марина остается одна в пелене мокрого снега.

Проходят месяцы, годы, столетия, а она так и вьется вороной вокруг башни и ждет, когда распахнутся ворота Кремля и въедет в них в рыцарских доспехах, улыбаясь и открывая ей объятия, Димитрий, царь Московский.