История одной заметки

• . Gazeta Gdanska, 2 мая 1918 года

Раздел: «происшествия».

«Вчера портовыми рабочими в одном из пакгаузов был обнаружен труп повешенного немецкого солдата. Рабочие были задержаны полицией, несколько из них было избито. Уже после задержания обнаружилось, что погибший вероятнее всего совершил самоубийство. По нашим данным, в кармане шинели у него была обнаружена предсмертная записка.

Содержание записки, а также личность убитого нам неизвестны. Все рабочие отпущены без принесения извинений».

• Неотправленное письмо Й. Вайса, 3 марта 1918 года.

Дорогой Йозеф!

Между нами наверняка не может быть никаких сантиментов. И, возможно, в тот момент, когда ты увидишь эти письма (а я хочу писать вплоть до своего отъезда) они немедленно отправятся в камин. Но я подметил, что память начинает играть с нами в странные игры, и хотел лишь оставить напоминания об этой странной весне. Надеюсь, ты будешь ко мне снисходителен по прошествии тех лет, что вскоре разделят нас.

Сначала о тривиальном: уже вскоре здесь появится Фридрих со своим выводком, и на некоторое время наш старый тихий дом вновь оживет. Уже страшно представить, что ты обнаружишь по возвращении. Его младшенький, Пауль, давно примеряется к флигелю. Желание этого юнца устроить там художественную мастерскую граничит с одержимостью. В последнем письме Фридрих упоминал, что тот увлекся этим ужасным авангардизмом. Боюсь представить, как наша галерея преобразится после этого посещения. 

Что касается Греты, то я с превеликим трудом но согласился с ее предложением по обновлению сада. Если ей удастся вдохнуть в него свежие краски… впрочем, увидим. Надеюсь, мы с тобой не будем разочарованы. Хоть эта уединенная мрачная атмосфера для меня и привычна, сохранять ее и дальше было бы не слишком разумно. Тем более, что этой уступкой Фридриху я добился того, что он перестал говорить об электричестве.

Электричество! Металл, заключенный в стекло, нагревается до каких-то невероятных температур и ослепляет, будто солнце. Только подумать, что этим они пытаются заменить мягкое пламя свечей, с этим невероятно уютным запахом плавящегося воска! Дико!

Теперь об ожидаемом. Сегодня в газетах написали, что Германия заключила мир с Россией. А чуть позже почтальон принес известие о гибели Рихарда. Я едва удержал Барбару. Нужно будет следить за бедняжкой — она так импульсивна! 

Подробностей события нет, кроме того, что пуля настигла его первого марта. Впрочем, я ожидал подобного с тех пор, как он отправился на эту войну. Рихард, сколько я его помню, не мог похвастаться расположением Фортуны. Но погибнуть за два дня до заключения мира — здесь он превзошел самого себя!

Вместе с сообщением почтальон передал его последние письма и бумаги. В том числе и стихи. Ох, Вседержитель, у этого мальчишки всегда был ужасный стиль, но нынешние его экзерсисы куда хуже предыдущих. Столько пафоса при полном отсутствии слога! Когда Гертруда зачитывала их вслух, я думал, что свод центрального зала рухнет нам на головы от такого дурновкусия! Надеюсь, Рихард был доволен хотя бы наполовину от того, насколько я был возмущен! 

Даже с высоты прожитых следующих десятилетий ты, конечно, поймешь это мое возмущение, и ничто не поколеблет нашу приверженность к классическим идеалам немецкого искусства, и, в первую очередь, поэзии.

Что же касается Рихарда, то я очень желаю его мятежной душе покоя. Слишком уж часто он метался из края в край, и последние события могли бы стать тем уроком, которого ему так не хватало.

Но, что говорится, поживем — увидим.

Оставляю это письмо в известном тебе месте, дорогой Йозеф. Надеюсь, ты обнаружишь его в целостности.

Йозеф Вайс

• Донесение ефрейтора Ганса Штандера оберлейтенанту 3 секции Генерального штаба Германской Империи Герману фон Манвитцу (после расшифровки), отпечатано в двух экземплярах, прикреплено к делу 10 марта 1918 года. Второй экземпляр направлен хауптману Вальтеру Фишеру.

Герр Оберлейтенант!

В полном соответствии с вашим приказом я прибыл в Кёнигсберг четвертого марта, в четверть первого дня. После чего, заказав извозчика, направился по известному Вам адресу в пригороде. Сколько заняла дорога, я не могу сказать точно из-за неисправности часов. На место назначение я прибыл до темноты.

Как и описывал несчастный Рихард, особняк его семьи выглядит древним. Я обошел строение по периметру и могу сказать, что во всех местах высокая каменная ограда надежна и монолитна. Нигде нет ни плюща, ни трещин, ни еще чего-либо, что могло бы помочь перебраться через нее без труда. Единственный вход — это массивные стальные ворота с постоянно открытой калиткой. 

Клянусь, герр оберлейтенант, ни одного охранника, часового или даже собачьей будки! Просто открытая калитка выглядит насмешкой на фоне этого несомненного чуда немецкого зодчества — ограды! Весь путь через изрядно заросший парк ко входу в особняк я опасался услышать собачий лай или окрик сторожа. Но, как я уже сказал, ни сторожа, ни собак на территории не было.

Сам особняк действительно производит впечатление. Я не могу назвать себя деревенским простаком — мой отец, как Вам известно, был уважаемым писарем при магистрате Данцига. Но перед этим домом я ощутил свою малость, и (простите мне эту слабость, которую я смог преодолеть) желание убежать без оглядки. Дом, или лучше все-таки сказать, дворец, трехэтажный, с двумя небольшими флигелями по бокам. Цвета он светло-коричневого, с серыми прожилками карнизов. Окна стрельчатые, узкие. Как будто в кирхе, а не в человеческом жилище. Разве что стекло самое обычное. 

А вот дверь массивная и тяжелая. И гораздо темнее, чем остальное знание. Дубовая, не иначе. Пока я ждал, что мне откроют, думал, что такая дверь выдержала бы даже взрыв мины. Вообще, дом похож на оставленную гарнизоном крепость. Вместе с заброшенностью парка это производит гнетущее впечатление. Я бы даже подумал, что попал в совершенно мертвую усадьбу, если бы все это так не соответствовало тому, как говорил Рихард о своем родовом поместье. Прошу простить мне словоохотливость, но Вы сами приказывали описывать все в точности, в том числе и мои мысли. 

Дверь мне открыло милое создание, которое всем, кроме цвета волос, соответствовало истинному образу настоящей немецкой девушки. Вы знаете, что я женат, герр оберлейтенант. Так вот, у моей жены, этого худого костлявого призрака, от истинной женщины есть только белый цвет волос. А у той, что мне открыла, волосы были рыжие. Но все остальное было при ней. Не буду утомлять Вас описанием — но у Гертруды (она настоящая красотка!) все на месте во всех местах (простите за каламбур).

Да, ее зовут Гертруда, и она кузина бедняги Рихарда. Кроме нее в доме присутствовали ее отец Йозеф и еще одна девушка, Барбара, которая называла Гертруду «тетей», а Йозефа — дедом. Барбара и Гертруда почти ровесницы, так что точно сказать, как они соотносятся друг с другом не могу. Барбара тоньше, чем Гертруда, и брюнетка, с вьющимися волосами. Сразу было видно, что я привлек ее внимание. 

Меня представили герру Йозефу Вайсу, хозяину дома. Он уже знал о кончине Рихарда. Подумать только, как хорошо может работать наша почта, когда не надо. Я передал ему написанные беднягой бумаги, внутренне сжавшись (ведь мне уже не приходилось рассчитывать на неожиданность) и сказал все так, как Вы меня учили: про последнюю волю покойного, и про наше боевое братство. Мне кажется, он поверил. По крайней мере, не погнал сразу и предложил погостить. 

В общем, мне удалось закрепиться в особняке Вайсов, откуда я сейчас Вам и пишу, соблюдая известные предосторожности. Я слышал разговор Барбары и Гертруды о некоем несчастье с местным почтальоном. Надеюсь, письмо дойдет вовремя.

Долгой жизни кайзеру Вильгельму!

Ваш Ганс. 

(подпись дана без шифра).

• Письмо хауптмана 3 секции Генерального штаба Германской Империи Вальтера Фишера оберлейтенанту Герману фон Манвитцу. 11 марта 1918 года. Передано лично в руки посыльным.

Дорогой Герман!

Я прочитал пояснительную записку и письмо агента. 

Несмотря на авантюрный характер этой затеи, я склонен поддержать Ваши усилия. И не только из уважения к Вашему отцу. ,

Как Вы знаете, положение наше, даже несмотря на мир на востоке, отчаянное, а настроения в тылу оставляют желать много лучшего. И если нам и нужны решительные меры, то нужны они именно сейчас. Удачно раскрытый заговор аристократии против кайзера, в который были бы втянуты как англичане и французы, так и большевики, мог бы вызвать прилив патриотизма, который нам сейчас так необходим.

И если первоначально я не одобрял выбор агента, то теперь начинаю понимать Вашу настойчивость. Действительно, этот Ганс может соответствовать нашим задачам. А учитывая его связь с казненным Рихардом Вайсом, мы можем рассматривать разные варианты развития этой истории.

С нетерпением жду от Вас донесений. 

Хауптман В. Фишер.

P.S. Скажите этому ефрейтору, чтобы он не подписывал письма здравницами кайзеру. Как бы мы не любили нашего великого монарха, пожелания доброго здоровья тетке Урсуле могут насторожить случайного читателя, если таковой вдруг появится. 

1. Запись в дневнике Августы Штандер, 11 марта 1918 года.

Милая моя доченька Марта!

Сегодня тебе могло бы исполниться пять лет, и я снова решила написать, как мне тебя не хватает. Надеюсь, на Небесах, рядом с Иисусом и девой Марией тебе хорошо видно, как я молюсь за тебя. 

Передай, пожалуйста, бабушке и дедушке, что их я тоже люблю. И что очень бы хотела быть сейчас вместе с вами. Если бы не моя глупость, я бы успела на тот трамвай, и мы бы уже были все вместе. Но твоя мама всегда была неуклюжей копушей. Наверное, поэтому твой папа так не спешит к ней сейчас, даже после всех этих лет.

Да, папа прислал письмо. Оно пришло три дня назад. С ним все хорошо, золотце. Он уже покинул фронт, но не может сейчас вернуться. Он не написал почему. Но ты-то и сама это знаешь, ты же сейчас все видишь, и от тебя он не может ничего скрыть. В память о тебе он наверняка не стал бы отрекаться от тех клятв, которые мы давали друг другу. Значит, и я не буду додумывать зазря. 

Вчера заходила тетя Камилла. Принесла немного еды и новости. Новости я не помню, милая доченька, и рассказывать нечего. Когда я поела, то была так зла на твою тетю — ведь если бы она не пришла, то я бы и не вспомнила, что надо есть. Так бы и умерла, сидя над твоей колыбелькой. И сейчас была бы с тобой. А колыбелька все такая же красивая, только рушники немного пожелтели. Я бы не заметила, но тетя Камилла попыталась их снять. Ах, как я на нее зла, дорогая моя Марта.

Думала, что после ее ухода напишу твоему папе. Расскажу, как хорошо в нашем маленьком чистом домике. Напишу, что убираю каждый день и жду его прихода. Что устала быть одна и была бы рада даже тому, чтобы он наконец снова назвал меня непутевой и накричал. Но решила написать тебе. Что мне, дурехе, жаловаться ему на свои горести, когда он только вернулся с фронта, где… (строка размыта, предложение обрывается).

Тетя Камилла обещала зайти и завтра, но я очень надеюсь, что она забудет… или что за вечер на наш маленький, чистый домик, с такими уютными занавесками, начищенными до блеска кастрюлями и натертыми полами, упадет английская или французская бомба. 

Я очень скучаю, моя милая Марта. 

Но скоро мы будем вместе. Я верю.

1. Неотправленное письмо Й. Вайса, 12 марта 1918 года.

Дорогой Йозеф!

Знаю, что с высоты прошедших лет ты можешь обвинить меня в словоблудии и нежелании заниматься действительно важными делами, но я снова выделил время и решил написать тебе о событиях последних дней.

Проклятая война все еще продолжается, и это отражается на наших планах как нельзя горше. Фридрих задерживается, и нам придется отложить отъезд на некоторое время. А ведь я ему говорил, что не стоило возлагать все свои надежды на это адово отродье, что зовется железной дорогой. Отправься они в экипажах, задержка была бы не столь долгой, и мы могли бы отбыть уже к концу следующего цикла. Но — нет, старика никто не может послушать! Всем нужно приобщаться к этому самому «прогрессу».

Да, я опять ворчу, дорогой Йозеф. И, я думаю, ты будешь меня понимать. И, возможно, даже слишком хорошо — ведь неизвестно, что эти вздорные людишки придумают в ближайшие десять лет. И ведь ты единственный, кто в нашей семье еще может здраво рассуждать. Даром Фридрих младше меня всего на два десятка лет — а все туда же. Хорошо, что он не решился на покупку аэроплана!

Русские решили перенести столицу из Санкт-Петербурга в Москву. На мой взгляд, опоздали с этим решением лет на сто. И, похоже, они верят заключенному с Вилли миру не более, чем верит в него сам Вилли. Но я не осуждаю русских. И правильно говорит Рихард, хоть и торопыга он жуткий. Это чертову семейку давно пора бы вывесить на солнышке. Застой делает кровь дурной, а уж у этих застой в крови такой долгий, что даже пиявка побрезговала бы. 

Да, к слову о крови. Явившийся к нам в дом сослуживец Рихарда оказался весьма смешным малым. За несколько дней отъелся до румяных щек. Будь сейчас не так холодно, я бы выдал ему коротенькие штанишки и заставил бы носить их в доме. Вот была бы потеха. А еще он очень мило отреагировал на портретную галерею в моем кабинете. Пришлось даже пожертвовать одним из твоих лучших коньяков, но когда вспомнишь об этом, вспомни и его гримасу — это бесценное зрелище!

Он очень много говорит о Рихарде. Если хоть часть из услышанного мною за последние дни правда, то нам с Фридрихом стоит побеспокоиться. Хотя суета здесь может только навредить, но мне это все совершенно не нравится. Может, я и напрасно волнуюсь, но мы потому и живем долго, что привыкли быть настороже. Надеюсь, вся эта затея не была большой глупостью.

Девочек приходится держать в узде. Никогда не думал, что Гертруда будет настолько нетерпелива. А ведь она должна была бы подавать своей воспитаннице пример! Я все еще надеюсь, что этот мальчик Ганс выберет Барбару. Но, как ты сам прекрасно знаешь, вещам редко свойственно идти точно в согласии с нашими ожиданиями.

Это письмо я прикладываю к предыдущему.  

Йозеф Вайс.

VII. Донесение ефрейтора Ганса Штандера оберлейтенанту 3 секции Генерального штаба Германской Империи Герману фон Манвитцу (после расшифровки), отпечатано в двух экземплярах, прикреплено к делу 18 марта 1918 года. Второй экземпляр направлен хауптману Вальтеру Фишеру.

Герр Оберлейтенант!

Получил Ваше распоряжение 14 марта в полдень на почтовой станции. Принял к исполнению. Но мне, если позволите, хотелось бы понять, почему Вы настаиваете, чтобы я отправил письма жене не лично, а при посредничестве Вайсов? Старый почтальон так некстати пропал без вести, а нового еще не прислали, и письма ездит отправлять Барбара. Я не знаю, не будет ли слишком невежливо с моей стороны просить ее сделать мне одолжение. Приказ, однако, я выполню — уже придумал, как изобразить сильный вывих ноги. Придется пролежать в постели неделю-другую. Поэтому следующее письмо отправлю по прошествии этого срока. Верю в вашу мудрость, герр оберлейтенант!

Об обстановке в доме. Как мне и показалось в первый раз, прислуга здесь не в почете. Кухарка и прачка живут в домике на удалении. Мне удалось выяснить у них, что наняли их недавно и ненадолго. Предыдущую прислугу герр Йозеф уволил, так как семейство собирается вскоре покинуть особняк. Я поинтересовался у Гертруды, в чем причина продажи, но она ответила, что продавать особняк они не хотят. Просто «уехать на время». Большего узнать пока не удалось. 

Так, как прислуги в доме недостаточно, за стариком в основном ухаживает Барбара. Она бойкая и покладистая, и, по всему, все-таки младше Гертруды. По крайней мере, хозяйство и общение с прислугой лежит на ней. Иногда она и сама готовит и трет полы. Странно, и даже немного дико видеть такое в этом доме.

Но еще более странным для меня был кабинет старого Вайса. Клянусь, когда я зашел туда, мне еле хватило выдержки, чтобы не закричать. А Вы знаете — я не робкого десятка, и не раз ходил в атаку на русских. Но здесь…

Герр оберлейтенант, в окопах мне доводилось слышать пересказы истории какого-то английского писаки о старом вампире, живущем в замке где-то в славянских горах. Так вот, здесь не славянские горы, но готов поклясться: герр Йозеф в этом кабинете напоминает самого что ни на есть старого кровососа. Вместо крови он пьет коньяк, но впечатление производит жуткое. И все эти портреты… Не сочтите меня сумасшедшим, но когда я впервые взглянул на галерею, то мне показалось, что на меня глядят глаза Рихарда. С трех портретов. Поэтому я едва и не закричал. 

Я помню его глаза перед расстрелом. Такое сложно забыть, герр оберлейтенант. И тут я видел точно те же глаза — только на трех портретах. Герр Йозеф заметил мое замешательство. Его вообще трудно было бы не заметить. Он объяснил мне (хотя я и не просил), что на портретах кроме самого Рихарда (а он тут точно такой, каким я его впервые встретил на фронте в 1915), изображены еще его отец и дед. Дед погиб во франко-прусскую, отец пропал без вести где-то в Африке. А Рихард, по словам самого герра Йозефа, продолжил семейную традицию.

После этого старик налил мне коньяка, и мы весьма добро побеседовали. Мне даже стало несколько неудобно, что мы их подозреваем, герр оберлейтенант! Я даже начал думать, что, возможно, все-таки мы ошиблись, и не все семя у них гнилое. Рихард действительно мог стать жертвой большевистской пропаганды. Но уж точно он не стал бы в это ввязывать свою семью.

Но ночью я отогнал от себя эти мысли. Ведь я солдат, и действую от имени нашей великой Империи. А Империя не может ошибаться.

Долг… (зачеркнуто)

Ваш Ганс. (Подпись дана без шифра).

VIII. Письмо хауптмана 3 секции Генерального штаба Германской Империи Вальтера Фишера оберлейтенанту Герману фон Манвитцу. 21 марта 1918 года. Передано лично в руки посыльным.

Дорогой Герман!

Твою записку вместе с копией доклада агента получил позавчера. Однако было много работы, в основном по полякам. Проклятые славяне сейчас занимают гораздо больше времени, чем даже когда мы вели открытые действия на востоке. Поэтому запоздал с ответом, и пишу его только теперь.

Я несколько обеспокоен тоном Ганса в конце письма. Нет, я знаю, что ты просчитывал эту возможность и держишь все под контролем. Но уж слишком ефрейтор поддался сантиментам. Ты не хуже меня знаешь, что сантиментам нет места на войне, а война все еще не закончена. Даже здесь, в тылу. Или, я бы даже сказал, особенно здесь. Так что держи ухо востро.

Наш человек в Данциге проверил письма, отправленные ефрейтором жене, и в тот же день доставил их по написанному адресу. Перед этим мы следили за домом несколько дней — но кроме одной невзрачной старухи туда никто не ходил. А в самом доме действительно живет только одна женщина, вернее призрак женщины, если позволить себе говорить образно. По крайней мере, мой человек так описал существо, открывшее ему дверь. Человек этот абсолютно лишен фантазии и неспособен к речевым оборотам, поэтому если он говорит «призрак», то, вероятно, мы имеем дело с существом уже наполовину преступившим порог, отделяющий наш мир от мира небесного.

Посему я принял решение снять наблюдение с дома Штандера. Людей и так не хватает, а следить за беднягой, которая вскоре отдаст богу душу, нет необходимости. К тому же, как ясно из прошлого письма ефрейтора, к своей жене он относится, мягко скажем, без пиетета. Думаю, ты согласен с моим решением.

В остальном же, я надеюсь на твою прозорливость. Незамедлительно информируй меня, когда ефрейтор снова выйдет на связь

Хауптман В. Фишер.

1. Запись в дневнике Августы Штандер, 22 марта 1918 года.

Милая моя доченька Марта!

Я знаю, что не должна тебе это писать. Знаю, что сказали бы бабушка и дедушка, будь они рядом. Но у меня сейчас нет сил, чтобы держать это в себе. А тетя Камилла вряд ли придет скоро. Особенно после того, чем завершился наш последний разговор.

Я знаю, что должна быть добра к ней так же, как она добра ко мне. Господь завещал нам быть смиренными к выпадающем невзгодам. Тетя Камилла права — мне бы следовало покинуть дом и добраться до кирхи. Поговорить с пастором. Но я так боюсь оставить дом. Боюсь, что снаряд добрых наших братьев-французов или бомба братьев-англичан может упасть сюда тогда, когда меня здесь не будет. Я так хочу умереть рядом с твоей колыбелькой, моя милая Марта.

Хочу… хотела… бы.

Четыре дня назад посыльный принес письмо от твоего папы. У него все хорошо. Он пишет, что живет сейчас в особняке у семьи своего однополчанина. Однополчанин погиб от пули на русском фронте, и теперь папе нужно утешать его бедную семью. А твоя мама и ты могут подождать, как ждали все эти годы. Иисус велел быть добрыми к ближним и терпеть. Наш папа исполняет первую из этих заповедей. А нам оставляет вторую.

Да, дорогая Марта, я откладываю самое главное. Это смешно, ведь тебе с твоего облачка все равно все видно. Но, надеюсь, ты и дева Мария простите недостойную за это.

Вчера вечером ко мне заходил сослуживец твоего папы. Его зовут Рихард, и он приехал навестить папу Ганса, так как думал, что тот вернулся домой. Узнав, что его дома нет, Рихард попросил разрешения войти. И я разрешила. Я знаю, что не должна была, что я теперь в глазах соседей навсегда останусь падшей женщиной. Но мне так вдруг захотелось услышать незнакомый голос в этих стенах, что я не смогла отказать. Не смогла и все.

Прости меня, Марта.

Рихард был добр ко мне. И даже накормил из своей походной сумки. А все должно было случиться наоборот. Никудышная я хозяйка! Твой папа наверняка ударил бы меня за такой прием гостя, да еще такого, как благородный солдат нашей армии.

А Рихард учтиво попрощался и ушел. «Фрау Августа, — сказал он. — Мне было приятно провести с вами вечер». Наверное, я бы покраснела, если бы в моем изможденном теле осталась хоть капля не порченой крови. Но в этот момент я впервые с тех пор, как ты умерла, моя милая Марта, почувствовала себя женщиной.

Я знаю, что это глупо. Не может быть женщиной та, чья утроба мертва и не может более родить. Прости меня, Марта, за эти мысли. Попроси прощения у бабушки и дедушки. Но, похоже, мои силы на исходе, и дьявол в моих мыслях ищет хоть один повод, чтобы сохранить мою душу в этом грешном теле.

Прости меня, доченька! Я все еще очень хочу к тебе!

1. Неотправленное письмо Й. Вайса, 24 марта 1918 года.

Дорогой Йозеф!

Возможно, когда ты это прочтешь, то от души посмеешься. Но прямо сейчас я в бешенстве. Этот мир начинает походить на дешевый спектакль, и наше семейство, как мне кажется, собирается исполнить в нем главную роль.

Посуди сам: в газетах пишут, что вчера Вилли признал независимость Литвы. Событие невероятное, чего уж тут скромничать. Страшно представить, что будет ждать нас дальше. Германский принц на литовском престоле? Украинское государство в тройственном союзе? Может, отдадим полякам Данциг, а русским Кенигсберг? Я уже не чувствую себя в том расцвете сил, чтобы учить русский или польский! Что бы там не говорил Рихард о дружбе народов.

Наконец, прислали нового почтальона. Предыдущий мне нравился больше. Он был постарше и мог поддержать разговор на крыльце. Этот же какой-то суетливый, постоянно оглядывается и будто бы дрожит, как от лихорадки. Что же это наступают за времена, когда деревенский почтальон не может посмотреть в глаза судьбе с должным мужеством?

В доме у нас настоящий цирк! Сначала этот откормленный розовощекий кабанчик разыграл комедию с вывернутой ногой. Еле удержался от желания повесить его за эту самую ногу. Пришлось изображать заботу. Мы поселили его в бывшей комнате Рихарда, на втором этаже, и я (надеюсь, ты простишь эту слабость) каждые несколько часов справлялся о его здоровье. Держу пари: воспоминание о его физиономии скрасит тебе вечер после возвращения — когда ты прочитаешь это письмо.

А потом им занялась Гертруда. Я уже писал тебе о том, как меня выводит из себя ее манера читать стихи? Так вот, ее тяга к громкой куртуазности раздражает еще больше. Какой пример она подает Барбаре? Кем станет этот юный птенец, если ее мать позволяет себе столь безобразное поведение? Не думал, что моя собственная кровь будет способна на такое! Полное падение нравов! 

Я знаю, что ты не сможешь сдержать улыбку. Действительно, какой еще должна быть расплата за грехи нашей молодости? Тем не менее, сейчас такое поведение вызывает у меня только раздражение. И голод. Надо будет наведаться в деревню в ближайшее время — вместе с Гертрудой, конечно. Рихард весьма расстроится, если с кабанчиком что-то случится без его непосредственного участия.

Надеюсь, дорогой Йозеф, нам не придется пожалеть о его выборе и действиях. Рихард всегда отличался выдающимся умом и прозорливостью. За это его Фридрих и выбрал, как ты сам помнишь. Но не заиграется ли бедный мой мальчик в этот раз? 

Жаль ты не можешь написать мне ответ, который, без сомнения, тебе известен. 

Это письмо прикладываю к предыдущему.

Йозеф Вайс.

ХI. Донесение ефрейтора Ганса Штандера оберлейтенанту 3 секции Генерального штаба Германской Империи Герману фон Манвитцу (после расшифровки), отпечатано в двух экземплярах, прикреплено к делу 30 марта 1918 года. Второй экземпляр направлен хауптману Вальтеру Фишеру.

Герр Оберлейтенант!

Я пишу Вам эти строки, находясь в сомнениях и смятении. Их смысл я позволю себе изложить Вам, так как только Вам — своему непосредственному командиру — я могу доверить эти мысли. И надеюсь, Вы поддержите меня.

Дело в том, что чем глубже я проникал в семейство Вайсов, тем больше понимал, насколько это честное, истинно немецкое аристократическое семейство. И старый Йозеф, и Барбара, и конечно Гертруда. Плоть от плоти прусского духа. Я уверен, что они не могли предать нашего любимого Кайзера, и нашу Великую Империю.

Расскажу подробнее. Все те дни, которые я (по Вашему приказу) изображал травму ноги, старик Йозеф по нескольку раз на дню лично справлялся о моем самочувствии. Столько беспокойства и участия я не чувствовал ни в одном из полевых госпиталей и лазаретов, а их, как Вы верно знаете, я повидал немало. Поверите ли, но так обо мне не заботилась даже матушка. И всякий раз он говорил мне, какого солдата в моем лице может потерять наша Империя. И каждый раз от этих его слов веяло истинным немецким патриотизмом. Я уверен в этом, герр оберлейтенант.

В семействе их нет не капли зазнайства. Как и полагается истинным аристократам духа, Вайсы скромны. Если раньше я с подозрением относился к занятиям Барбары по домоводству, то теперь прекрасно понимаю, зачем старик Йозеф все устроил именно так. Дух и воспитание, воспитание и дух — вот что отличает истинного поданного Германской Империи от проходимцев и прохиндеев только прикрывающихся гордым именем немца. Именно в этом духе воспитывают молодую Барбару. Именно в этом духе воспитана Гертруда.

Гертруда… от того, как она читает стихи, у меня мурашки бегут по коже. Вы знаете, что я не робкого десятка… (зачеркнуто, восстановлено дешифровщиком). Гертруда сочиняет замечательные стихи, полные патриотизма и любви к родной земле. Я не большой знаток изящной поэзии, но в следующем письме, когда вернусь из Данцига, обязательно отправлю Вам ее рукопись. Она прекрасна, и ничуть не похожа на памфлеты Рихарда, которые я Вам передал тогда, в феврале.

Да, я немного опережаю события. Когда Вы будете это читать, я уже выеду в Данциг. Я, наконец, принял решение порвать со своей женой. После то… (зачеркнуто, замазано, не подлежит восстановлению).

Я прошу прощения за самовольную отлучку, но я верю в то, что за время моего отсутствия ничего дурного не произойдет.

Долгой жизни Кайзеру Вильгельму.

Ваш Ганс.

XII. Письмо хауптмана 3 секции Генерального штаба Германской Империи Вальтера Фишера оберлейтенанту Герману фон Манвитцу. 01 апреля 1918 года. Передано лично в руки посыльным.

Дорогой Герман!

Ты и сам, верно, в курсе наших дел, поэтому, думаю, отнесешься к задержке с пониманием. Генеральный штаб требует от нас прояснить положение вокруг так называемой белоросской интеллигенции и их действий 25 марта, а также перспектив сотрудничества с ними. Что, скажи мне, мы можем им ответить? Что эта оперетка (говорят, их первый «съезд» происходил в театре, и слово «оперетка» пристало к ним крепко) может дать Империи, кроме разрыва таким трудом заключенного мира с русскими? 

Теперь о твоем Гансе. Совершенно согласен с тем, что он идиот, но абсолютно осуждаю решение брать его в доме жены. Более того, настаиваю на том, чтобы он вернулся в поместье Вайсов, и после этого мы бы арестовали все семейство. Еще раз: не смей чинить ему препятствий в общении с женой. Это приказ.

Ты, дорогой мой Герман, молод и поэтому не понимаешь, что там произошло. А этот Йозеф просто подложил свою дочь под нашего бравого солдата. Отсюда все это восхищение поэзией и остальные словесные выкрутасы.

И скажи мне, зачем аристократ стал бы позволять своей дочери такие вольности со случайно забредшим к нему в дом солдатом? А если он об этом знал, то почему не выгнал наглеца сразу взашей, и не убил на месте? Думаю, твой уважаемый родитель поступил бы подобным образом с любым наглым ефрейтором, который посягнул бы на честь твоей сестры. Ты и сам знаешь об этом. Значит, не все так чисто в этом старинном поместье, как хочет напеть нам бедный Ганс. 

Необходимо следить за поместьем, и на следующий день после возвращения твоего ефрейтора, арестовать там всех. Думаю, начнем мы с укрывания дезертира. Потом обнаружим, что наш Ганс в гневе убил жену. Такой же вариант весьма вероятен, ты так не считаешь? И, поскольку мы сняли с ее дома наблюдение, то не смогли вовремя вмешаться. 

В остальном полагаюсь на твое чутье.

Хауптман В. Фишер.

XIII. Запись в дневнике Августы Штандер, 01 апреля 1918 года.

Милая моя доченька Марта!

Ты, как никто, знаешь — все эти годы я хотела к тебе. Даже страх перед геенной огненной, которая ожидает самоубийц, не остановил бы меня. Но я уверена, что ты сейчас в раю, на облачке, и наблюдаешь за моими метаниями. Только страх потерять тебя навечно заставлял меня ждать.

Теперь же… дорогая моя доченька Марта. Но разве это не будет прекрасно, если Рихард действительно сможет исцелить меня? Я не знаю, шарлатан ли он или действительно кудесник — такой, как он говорит. Но… разве может быть у него злой умысел? Разве позарился бы он на мое бледное тело или на наш небогатый дом? Ведь единственное мое сокровище здесь — это твоя колыбелька, моя милая Марта.

Но больше всего меня беспокоит твой папа. Если он вернется и узнает, что я снова могу… что мы можем… что он скажет? Будет ли он рад или назовет меня лгуньей и снова…

Я так и слышу его голос, милая Марта, я так и…

(запись обрывается здесь).

XIV. Предсмертная записка ефрейтора Ганса Штандера, найденная в кармане его шинели 2 мая 1918 года.

Этим письмом я хочу объявить, что я, Ганс Штандер, ефрейтор Великой Армии Германской Империи, нахожу себя более недостойным жить. Мои грехи перед людьми велики. 

Я многие годы истязал свою жену, Августу Штандер, издевался над ней и осквернял наше семейное ложе и свою плоть гнусными изменами. Я проклинал ее, но удерживал при себе и тем самым превратил ее жизнь в кромешный ад.

Я предал своего друга Рихарда Вайса, который доверил мне сокровенные мысли. Я донес на него, и Рихард был расстрелян как большевистский шпион. Я до сих пор помню его глаза, и они не дают мне покоя.

Более того, я, в надежде выбить себе положение в армии, проник в дом Вайсов и обманом пытался подставить этих честнейших людей под несправедливые обвинения.

Я прошу Бога простить меня, потому что среди людей мне нет оправданий.

В моей смерти прошу никого не винить.

Ганс Штандер.

1. Объяснительная записка оберлейтенанта Генриха фон Манвитца в главе 3 секции Генерального штаба Германской Империи (выдержка из расследования смерти ефрейтора Ганса Штандера), 4 мая 1918 года.

… таким образом, по всем доказательствам видно, что именно хауптман Фишер является единственным виновником данного инцидента. Если бы арест Штандера произошел так, как рекомендовал я, то мы получили бы живого свидетеля вместо мертвого обвиняемого. 

Если я также смею высказать свое мнение, то считаю хауптмана Фишера профессионально неподготовленным, склонным к раскрытию военной тайны и просто бесталанным человеком, который лишь порочит мундир германского офицера.

Что касается предсмертной записки покойного, то я не вижу ничего необычного в том, что человек перед встречей с Создателем несколько меняет стиль своего выражения. Показания его жены об их последнем разговоре также заслуживают полного доверия. Если бы Вы видели эту бедную женщину, Вы бы со мной согласились.

Долгой жизни Кайзеру Вильгельму

Оберлейтенант Г. фон Манвитц.

XVI. Письмо, отправленное из дома Августы Штандер 4 мая 1918 года в неприметное деревенское поместье под Берлином.

Дорогой дядя Йозеф!

Сперва я думал посетить поместье и шутки ради отправить Вам Ваши же письма. Но потом решил, что разнообразия для Вы должны получить послание от кого-нибудь другого. Я, с этой точки зрения, ни хуже и ни лучше любого адресата. Так что, извольте.

Вчера я долгое время стоял на пирсе и размышлял о том, что произошло на фронте в этот раз. И мне показалось, что я, наконец, открыл смысл нашего существования. У русских есть поговорка «на то и щука в море, чтобы карась не дремал». Не уверен, бывает ли в морях щука, но сравнение вполне верное. Мы, хищники, поставлены в особую связь со своими жертвами. Мы весьма заинтересованы в том, чтобы они не исчезли и за ними не исчезли мы. Нынешняя война дала мне отчетливое впечатление, что наши «караси» все ближе стоят к тому, чтобы заняться собственным уничтожением. С другой стороны, я с великим оптимизмом смотрю на то, что происходит сейчас в России. Но Вы, как и мой дорогой отец, знаете не хуже меня, как часто благие начинания уничтожались злопыхателями или нерадивым исполнением. Однажды, возможно, нам придется взять в свои руки спасение людей. Как бы это странно ни звучало.

Теперь о приземленном. Завтра мы начинаем путь в Новый Свет. Наша новая родственница чувствует себя прекрасно, полна идей и, если так можно выразиться, жизни. У нее множество планов, и мне приходится прилагать недюжинные усилия, чтобы сдерживать этот вырвавшийся на свободу темперамент. Если мне не удастся — то ожидайте чудных новостей из Америки. Однако я уверен, что сил у меня достаточно. Давно не чувствовал себя так хорошо.

Не в последнюю очередь благодаря бедняге Гансу. Чем Вы его кормили, дядя? Что за чудесные явства научилась готовить наша дорогая Гертруда, что мой бедный друг настолько поправился и приобрел чудесный запах и цвет? Прекрасное блюдо. И, смею вас уверить, моя милая дочь оценила всю иронию ситуации по достоинству. 

И я благодарю Вас за то, что послушали меня в этот раз. Я понимал Ваши сомнения, но, надеюсь, Вы убедились (вернее, убедитесь, когда мы сможем вернуться назад), что они не подтвердились.

Передавайте мои глубочайшие симпатии Гертруде и Барбаре. 

Искренне Ваш

Р. В.

P.S. Надеюсь, Вы простили меня за этого несчастного почтальона. 

XVII. Последняя запись в дневника Августы Штандер, 5 мая 1918 года.

Милая моя доченька Марта!

Я пишу тебе, чтобы попрощаться. Даже если существует рай, и ты смотришь сейчас на меня, я не смогу туда более попасть. Потому что демонам не место в раю. 

Но я верю Рихарду, а он говорит, что никакого рая и ада не существует. Что ты давно умерла, что от тебя остались одни кости, и никакой души, которая могла бы осуждать меня. Так же, как и от твоих бабушки и дедушки. Так же, как вскоре останутся от твоего папы. 

Ты менее всего из них повинна в моих бедах. Поэтому это прощальное письмо я пишу тебе. О них же я теперь думаю только одно: все-таки жаль, если Рихард прав, и никакого ада не существует. Как бы мне хотелось, чтобы они оказались там.

Всю жизнь они медленно убивали меня ради того, чтобы жить самим. И только после своей смерти теперь я могу жить. Жить, дышать, радоваться. А не склоняться над пустой детской колыбелью и желать поскорее закрыть глаза и не проснуться. Ждать с надеждой и страхом возвращения человека, которому никогда не была нужна. Слушать проповеди брехунов, которые только и хотят, что нажиться на чужом горе. 

Твой папа умирал медленно. Рихард позволил мне попробовать его крови, и она была невероятно хороша. Так мне вернулась малая толика того, что я отдавала ему в мои лучшие годы. Так что его смерть — хоть и слабое, но утешение. 

Я хотела убить еще и тетю Камиллу, но Рихард не позволил. Может, оно и к лучшему. Старуха все же заботилась обо мне, как умела. И без нее я не дожила бы до сегодняшнего дня. 

Рихард говорит, что у меня впереди целые столетия, но я все равно не могу поверить, что потратила столько лет на все… все это. Веришь, милая Марта, но вчера я впервые за несколько лет посмотрела на море. Как же вокруг красиво! Запахи и краски, звуки и прикосновения. Все это слишком прекрасно, чтобы чахнуть взаперти. Пускай мне пришлось умереть, чтобы начать жить — ведь это того стоит.

Знаешь, Рихард все же ошибается. Рай существует, и я теперь туда попала. Всего несколько лет, и я смогу окружить себя такими же ангелочками, какой была сама. 

Прощай, милая Марта. 

И иди к черту.