Коготь и осьминог

 

Генрих Редько по прозвищу Коготь шёл по ноябрьской улице и нервно кусал губу. Что-то было неладно в городе. Он чувствовал, чувствовал, что происходит какая-то дрянь, но никак не мог поймать след или отголосок, чтобы размотать клубок и от тревоги перейти к фактам.

Пятое ноября. Уже отгремел День Всех Святых. Пусть в городе не особо его праздновали, но всё же несколько баров устроили шумные вечеринки с маскарадом, в витринах мелькали черепа и ведьмы, а пару фонтанов подсветили красным. Но время прошло, праздник забыт, и у многих мысли о новом годе… от чего же чувство, что явилось зло и протягивает свои усики сквозь брусчатку?

Генрих сплюнул на стылый асфальт. Был поздний вечер, подмораживало, и влажный после дневного дождя камень был покрыт причудливой изморозью. Генрих хмыкнул. Вынул руки из тёплых карманов пальто и присел на корточки, разглядывая узор.

— Будь я проклят, если это не руны, — пробормотал он, поводив рукой над снежком.

Проходящий мимо старичок покосился на него с подозрением:

— Мальчик, ты не поздно гуляешь?

«Сам ты мальчик», — молча огрызнулся Генрих и прищурился на незнакомца. Тот качнул головой, зашаркал дальше. Генрих встал и проводил его оценивающим взглядом — как знать, даже такая случайная встреча может оказаться неслучайной в его деле. Усмехнулся воображению. Видеть в обычном прохожем подручного Зла, пожалуй, чересчур даже для него.

Генрих достал блокнот и зарисовал узор с места, где стоял. Потом прошёлся за набросками до нескольких ключевых точек города: кладбища, церкви, мэрии, школы и двух перекрёстков. Дома сравнит и поищет ключи в своих книгах. Глянул на башенные часы над площадью. Совсем поздно, почти десять вечера. Поспешил домой.

Мать, конечно, заждалась. Кутаясь в старенькую шаль, привычно проворчала, что она волнуется, что ужин на плите, чтобы постарался выспаться. Генрих в ответ привычно поцеловал её в щёку, скинул свою грязную одежду в корзину и укрылся в комнате. Глянул на себя в зеркало. Мальчик, значит? Ну, может быть. Вид молодой, тёмные волосы встрёпаны, кожа не грубая. Зато взгляд мрачный и, хотелось бы думать, загадочный. Понимал, это уж точно мальчишество — но у всех свои слабости, в конце концов.

Несколько ночей Генрих корпел над рисунками. Листал свои конспекты с письменами и чужими языками, древними и искусственными. Даже заглянул в закрытый раздел библиотеки института — было кому провести. Сделал ещё несколько эскизов — благо, ночи стояли морозные, а снегопады пока не начались.

Он даже обратился за помощью к коллегам. Но Виктор Вендин, он же Лис, знал ещё меньше, хотя вызвался побродить в ночное время и послушать город. А Шустрый, Дин Сашкец, был слишком загружен.

Но в полнолуние Генриху, наконец, повезло. Интуитивно он выбрал путь домой через другой, горбатый, мост над каналом — и, когда наверху обернулся, увидел, как лунный свет ярко и чётко высветил запутанную дорожку, которая шла от мэрии — в сторону то ли кладбища, то ли церкви. Генрих сдавленно усмехнулся в шарф. Всё-таки не руны. Или руны, но целью был не текст, а направление. И куда ведёт дорожка из узора, он скоро выяснит.

Торопливым шагом, не забывая смотреть по сторонам, Генрих последовал по серебряной тропе. Мать просила сегодня прийти пораньше к ужину, но что поделать — работа важнее. Она понимает. Должна понять. Дорожка вилась по улицам, ныряла в переулки, почти исчезала и появлялась снова, ветвилась — и тогда Генриху приходилось чутьём определять верное направление — а под конец вливалась в ограду заброшенной пожарной части.

Каланча угрюмо возвышалась, зияя белыми прорехами облупившейся краски. Чернели проёмы в боксы для пожарных машин, не пропуская внутрь ни единого лучика или отблеска. На площадке перед зданием расстелился ковёр сухих листьев — здесь почти никогда не убирались. На стене каланчи нарисован силуэт осьминога или иной твари с щупальцами, а прямо перед воротами валялся кошелёк, по-видимому, обронённый недавно.

Генрих пожалел, что не курит. Сейчас было бы уместно посмолить трубку, обдумать хорошенько, что творится. Он подобрал портмоне и заставил себя отступить. В одиночку и ночью исследовать убежище тёмных сил — отчаянная идея, а он считал себя разумным сыщиком. Он попросит Лиса последить за каланчой, а в выходной с утра они заберутся туда вместе.

В кошельке была визитка аптекаря Грегори Лаптоша, несколько банкнот, кредитки. Генрих наведался к нему на следующий день в аптеку, где уже бывал раньше. Из чужих разговоров он знал, что у аптекаря большая семья, которая любит собираться время от времени за одним столом, а ещё мечтает поехать на море.

Генрих сделал вид, что выбирает витаминки, ненавязчиво задал несколько вопросов. Лаптош сказал, что не помнит семейных праздников и не собирается брать отпуск в ближайшие годы.

— А что насчёт вашего пса? — ухватился за последнюю крупицу информации Генрих. — Который умер пару месяцев назад. Вы помните, как любили гулять с ним по бульвару?

— Да ты достал уже, поганец! — внезапно вспылил аптекарь. — Выбрал — оплачивай и убирайся!

Генрих торопливо кинул несколько монет в лоток для денег, схватил простую аскорбинку и ретировался.

— Всё ясно, — с горечью покачал он головой. — Ему стёрли счастливые воспоминания. Выкачали радость из души…

Он быстро шагал в сторону дома, а воображение продолжало раскручивать трагедию. Взамен счастья бедному аптекарю накачали пальцы мерзким ядом, так что ему достаточно коснуться своих пузырьков, блистеров и коробочек, чтобы те превратились в яд, пусть это и работает не всегда. Если не помочь бедняге Грегори, скоро люди начнут умирать! Но прежде надо разобраться с осьминогом в каланче, и хорошо, что уже есть прямое свидетельство его злодеяний. С чего бы начать?

За неимением трубки Генрих принялся грызть фалангу пальца — так и поднялся до своей квартиры. А когда вошёл и стал снимать пальто, мать вышла из кухни и с улыбкой сказала:

— Генри, дядя приехал.

— Дядя Николас? — расплылся в улыбке Генри.

Тучный мужчина с густыми усами и поредевшей макушкой выглянул из комнаты:

— Здорово, Коготь! Ну, как твои расследования? Как дела в школе?

— Нормально, — смутился парень.

По географии пошли тройки, но какая разница? Главное, дядя здесь, а значит, есть с кем обсудить таинственные дела в городе и, возможно, даже выбраться ночью на разведку. Он единственный из взрослых поддерживал Генри, балансируя между добродушным баловством в ущерб учёбе и поучительным совместным досугом с подростком. Пусть иногда ворчала мать и жаловались учителя — если дядя был в городе, он находил, как выгородить Генри.

Хорошо, что он приехал. Зимними вечерами порой хотелось посидеть с книгой, пусть даже учебником, а не стоять на ветру, карауля подозрительную крысу. С дядей расследования приходилось доводить до конца, и мальчик гордился своим списком раскрытых дел.

Первые дни после прибытия Николас всегда посвящал своим делам. Когда он освободился через неделю, к субботе, Генри с Лисом и Шустрым успели разузнать про других тронутых осьминогом. Двусмысленное выражение заставляло хихикать, но в целом довольно точно отражало ситуацию.

Живущее в каланче чудовище, решили ребята, как-то касалось выбранных людей, и те менялись, становились не такими — возможно, слегка чокнутыми. Например, учитель младших классов перестал узнавать своих любимчиков, оставлял после уроков наравне со всеми и говорил с птицами. Ну, иначе же не объяснить, почему он только посмотрит на воробьёв — и те улетают с насиженного места. Это повторялось уже раза три.

Или булочница. Перестала пробовать свои слойки, зато добавляет в пирожки обещание предательства. Шустрый видел, как морщился один покупатель, только надкусив.

А дочка капитана полиции? Раньше дружила с Лисом, а на днях перестала даже разговаривать. Там, правда, был серьёзный разговор с отцом и испорченные документы, но неважно. Жаль, потому что про неё говорили, что она очень чувствительна к тонким материям и имеет хорошую интуицию. Правда, всегда высмеивала их работу и не верила в Зло, так что, наверное, брешут. Зато теперь стоило ей кого-то коснуться и шепнуть заклятие и человек мог умереть за пару дней.

С осьминогом надо было разбираться. Дядя Николас выслушал племянника со всем вниманием и даже ни разу не улыбнулся.

— Что ж, — согласился он. — Дело серьёзное. Одеться надо тепло, уже не май месяц. Берём с собой виски и галеты — чай с печеньем, конечно. Шоколад тоже нужен, он хорошо помогает от эманаций зла, ты помнишь.

— Фонарики, верёвка, крюки, ножи, — перечислил Генри.

— Да. Нож будет один, и у меня, но при необходимости воспользуемся. Мелки берём? Приманка?

— Кровь, — пожал плечом Коготь.

— Ишь ты, так своей кровью разбрасываешься. Значит, пластырь, бинт и перекись водорода. А обезвреживать как будешь?

— Возможно, подойдёт то же заклинание, что и в прошлом году, когда мы поймали тень кота-убийцы?

— Может быть. Потренируйся его читать, чтобы не сбиться в самый неподходящий момент.

— Да уж, не помешает…

Весь вечер Генри провёл, тарабаня заклинание из пяти четверостиший. На самом деле это был польский стих, но пока выговоришь хоть пару строк, сломаешь язык. Вот и нечисть не любит, когда её слогами связывают и перемалывают.

Ночь была морозная, ясная и пустынная. Когда пробило полночь, компания отправилась на охоту.

— Хорошо, что мы успели до зимнего солнцестояния, — тихо проговорил Виктор, стараясь не отставать.

Его родители работали вместе с дядей Николасом, и неохотно, но отпускали сына на ночные прогулки под его присмотром.

— Да, — так же негромко согласился Генри. — Иначе бы осьминог вошёл в полную силу. Лучше бы летом вообще, но солнце и не дало бы ему появиться здесь.

Шустрый на эту ночь сбежал из дома. Он жил с тётей и кузенами, и улизнуть почти никогда не было проблемой. Он тоже добавил атмосферы:

— Если бы мы промедлили, осьминог не просто бы стал сильным. Самая длинная ночь — повод для большой крови. Наверняка он устроит что-нибудь большое и гадкое.

Дядя Николас улыбнулся в усы, кивнул.

— Молодцы, ребята, не даёте пропасть. Сейчас поймаем гада, а завтра отпразднуем у нас пирогом, идёт?

— Класс!

— Я приду!

Ребята обрадовались, но Генри призвал к порядку:

— Сначала дело. Не делим шкуру неубитого медведя.

Наконец, дошли. С тех пор как Генри нашёл кошелёк аптекаря, успел дважды пойти и растаять снег, а сегодня снова ударил мороз: выбелил стены и края листьев во дворе, превратил грязь в острые гребни вдоль дороги.

Николас подошёл прямо к боксам для машин, посветил фонариком — убедиться, что никого нет. Мальчишки рассеялись вдоль ограды, изучая следы. Потом Лис принялся изучать боксы вместе с Николасом, а Шустрый попробовал потянуть дверь каланчи, но её заклинило. Коготь обошёл башню вокруг. На миг ему показалось, что в одном из окон без стёкол кто-то есть — будто кто-то смотрел немигающим рыбьим взглядом.

Генри поёжился, но ощущение пропало, и он, мрачно улыбнувшись, позвал друзей.

— Не будем ломиться в каланчу. Осьминог сам выползет, когда мы позовём его.

Охотники расчистили площадку от листьев, нарисовали витиеватую схему с четырьмя выраженными углами. Шустрый положил по периметру дубовых листьев — для крепости границы. Лис прочёл заклятие удачи. Генри переглянулся с дядей, немного постоял, разглядывая пар изо рта. Потом взял у него нож и аккуратно — не в первый раз уже — надрезал себе палец на левой руке.

Брызнул перед собой, стараясь попасть в центр схемы.

— Явись, гр…

«Грязное чудовище». Он запнулся. Порывы ветра играли с тенями, казалось, что брусчатка не то плывёт, не то колышется. Или из неё вовсе лезут усики.

«Круто!» — в итоге вдохновился Генри. Собрался звонко позвать монстра и начать эпизод по его укрощению, напоследок посмотрел в лица замерших друзей.

После чего из-под камня под каждым из них вырвались тонкие блестящие щупальца, свернулись вокруг людей в петли и плотно сжались, в одну секунду превратив тела в фарш. Никто из них не успел даже крикнуть, только хрустнули кости, чавкнула плоть и обильно полилась между щупалец чёрная в темноте кровь. Лужи медленно заливали нарисованную мелом схему, пара дубовых листков поплыла. Поднимался пар. 

Генри окаменел, не смея вдохнуть. Всё замерло на несколько секунд, ему казалось, что его глаза стекают вниз, по щекам, холодными слизняками. Билось ли у него ещё сердце? Он сделал крохотный шажок назад, начиная издавать очень тихий, скулящий звук.

Щупальца расслабились, с мокрым шелестом развалились лепестками вокруг куч из мяса и одежды. От каланчи прошла по земле слабая волна, будто вздох. И то, что было прежде друзьями Генри, пошевелилось и начало превращаться в три фигуры. Они принимали очертания взрослого и двух детей, неловко подёргивали руками и будто состояли из червей — вся плоть их мелко шевелилась, поблёскивала, шуршала.

Генри сделал ещё один маленький шажок назад, горло снова сковало оцепенение.

То ли от каланчи, то ли из-под брусчатки раздался густой шёпот:

— Спасибо за кровь, мальчик.

Фигура, похожая на Лиса, сделала шаг в сторону, уже совсем сухая и в целой одежде. А потом сказала голосом его друга Виктора:

— Коготь, дашь списать историю?

И тогда у Генри совершенно внезапно и неуместно вырвалась икота. Это вывело его из ступора. Парень резко повернулся и кинулся наутёк.

Он даже не представлял, что умеет так бегать. Ледяной ветер свистел в ушах, шапка потерялась на одном из поворотов. Один раз он таки поскользнулся и разбил руки и колени о лёд, но тут же вскочил и продолжил бежать, пока не оказался перед своим домом. Взлетел по лестнице на свой этаж, трясущимися руками открыл замок и притворил за собой дверь. 

Что делать, он не знал, знал только опустошающий страх в своём животе и не придумал ничего надёжнее, чем переодеться в пижаму и спрятаться под родное тёплое одеяло с головой. Он просидел в полудрёме всю ночь, даже не подозревая, что за ним никто не гнался.

Когда утром небо чуть-чуть посерело, а с кухни раздался дразнящий запах блинов, Генри проснулся. Недоумённо посмотрел на синяки на коленях, потёр саднящие ладони. Горло сильно болело — похоже, простыл.

— Вот это кошмар мне приснился, — неуверенно произнёс он. — Даже с кровати свалился. Доигрался…

Встряхнулся, сбрасывая мерзкие воспоминания. Серьёзно, не могло же такое быть правдой! Вот и голос дяди с кухни, надо пойти поздороваться. Надев только тапочки, Генри прошёл на кухню. Мать в фартуке возилась у плиты, а дядя Николас сидел спрятавшись с газетой и то потягивал кофе, то кусал свёрнутый блинчик.

— Дядя Николас? — позвал Генри, почти успокоившись.

— М? — промычал тот, не отрываясь от чтения.

— Может быть, пойдём охотиться на осьминога днём?

Дядя отложил газету и закатил глаза:

— Малыш, сколько можно заниматься ерундой. У тебя по географии сплошные тройки! Лучше бы за ум взялся, чем по городу болтаться.

— Да ладно тебе, Ник, — усмехнулась мать. Выключила плиту и повернулась. — О Боже! Генри! Почему ты… Почему ты седой?!

Генри под палец попалась свежая ранка на фаланге, и одновременно он понял, что усов у дяди больше нет. Он беспомощно повернулся к матери и обнаружил, что язык отнялся. Он промычал что-то, сделал пару шагов назад, глаза наполнились слезами. Мать шагнула к нему, обняла:

— Мой дорогой, ну что ты, что ты? Что случилось? Я рядом!

— Да, наверное, книг своих перечитал на ночь, — дядя перелистнул страницы газеты, стал разглядывать объявления. — Лавкрафт не для впечатлительных подростков.

— Генри? Николас, ты же знаешь, что он свои сказки перечитал по десятку раз за последние несколько лет!

— Ну, значит, нашёл что-то новенькое. Не волнуйся, Кэрри, пройдёт.

— Каролина, — машинально поморщилась женщина. — Малыш, ты можешь объяснить, что случилось?

Генри замотал головой, освободился из маминых объятий, закусил губу и бросил ещё один взгляд на дядю, после чего торопливо скрылся в своей комнате. Он слышал, как мать звякает посудой, заканчивая готовку, и бормочет что-то про школьного психолога и невролога. Да уж, было бы волшебно, если бы мозгоправ мог как-то помочь с чудовищем под каланчой.

И осьминог в дяде назвал маму Кэрри, сокращая многолетнюю дистанцию.

Генри сидел в своей комнате, растерянный и потерянный. Хотел позвонить друзьям, поддаться иллюзии, что они живы. Сжал кулаки, удерживаясь. Услышал, как Николас одевается и уходит. А потом мать заглянула в комнату с завтраком. Как в детстве: молоко вместо растворимого кофе, блинчики со сметаной под сахаром, тонко нарезанное яблоко.

«Спасибо, мама». Он кивнул и постарался изобразить благодарную улыбку. Она нахмурилась в ответ, погладила его по голове.

— Неужели и правда прочитал что-то новое и жуткое? Надеюсь, ты не попал в беду, Генри. Ты знаешь, я всегда готова выслушать и помочь. Может, над тобой в школе издевались?

Он снова покачал головой.

— Я люблю тебя. Если не хочешь делиться проблемами, хотя бы обойдись без поспешных решений, ладно? Не сделай хуже и… ничего непоправимого.

Она испытующе смотрела на сына, пока Генри не встретился с ней взглядом и не кивнул. Тогда Каролина ещё раз взлохматила ему волосы и вышла из комнаты. С трудом Генри заставил себя поесть.

Появилась первая связная мысль с этой ночи: нужно сберечь маму. Попросить её не ходить в старую пожарную часть? Скорее, это её приманит — поймёт, что именно там что-то с ним случилось. Не говорить ничего? Но вдруг какая-нибудь случайная надобность приведёт её в пасть… клюв (ведь у осьминогов клюв?) чудовища. Но лучше рискнуть, чем фактически пригласить в ловушку напрямую.

Мальчик оглядел свои полки с «оккультными» книгами. Два года игры в мистического детектива, а ему совсем нечего противопоставить кошмару из плоти. Он сражался против теней, шорохов и призраков, Того, Кто Крадёт Сны, и Шепчущего Имена — и так блистательно их побеждал! Оказывается, очень многое зависело от уверенности, что опасности на самом деле нет. Он вспомнил густой запах крови, и блинчики попросились обратно.

Генри встал и достал из стола несколько вещиц, мальчишеских сокровищ. Сувенирная монетка, подаренная Виктором, половинка кружки от Дина, ворох фигурных скрепок, которые он стащил у Моники, дочки начальника полиции, ещё мелочовка. Была и поляроидная фотография его друзей. Генри положил её, монетку и полкружки на полку. Поджёг рядом палочку для благовоний и тонкую чёрную свечку. Выдохнул беззвучно: «Счастливой охоты, Лис. Прощай, Шустрый». Потом плотно сжал губы и долго смотрел на тлеющий кончик и огонёк.

Месть? Да как?

Пойти в полицию? А с чем? Как докажешь, что это ненастоящие люди?

А теперь даже посоветоваться не с кем.

Он слышал, как мать шьёт в соседней комнате. Потом включил радио — лишь бы слышать живой голос, пусть бормочет. Взял бумагу и стал бездумно водить по листу шариковой ручкой. Петли, узоры и почеркушки. Одиночные буквы и зачёркивания. Частая штриховка. Щупальце с когтями через весь лист. Скомкал бумагу и взял чистую, продолжил рисовать без цели, снова и снова.

Хлопнула входная дверь: вернулся дядя. Он шумно поздоровался, мать прошла по коридору его встретить, потом на кухню, чтобы сделать поздний обед. Николас протопал до двери Генри, заглянул:

— Опять ерундой страдаешь? Только бумагу изводишь. Ты уроки сделал? Чтобы исправил географию на этой неделе, я проверю! 

Погрозил напоследок пальцем и пошёл в выделенную ему комнату, где когда-то спал дедушка.

Мальчик не повернулся: страх сковал его тело, затаился холодом в сердце. Однако новая мысль поселилась в голове. А почему он остался жив? «Наверное, я Избранный», — подумал он и нервно хихикнул. Но думать о чем-то было сложно. Пережитое не отпускало его, стиснув когтями все нервы, и Генри пошёл самым простым путём — достал учебник надоевшей географии. Мозг охотно переключился на что-то безопасное и привычное, так что, когда мать позвала Генри обедать, он едва оторвался от контурных карт. Хотел отозваться — забыл, что язык онемел.

Задумался на секунду, достал из ящика стола блокнот с ручкой. Написал сообщение для матери и пошёл к столу. Мать взяла листок у него из рук, прочла:

— «Буду копить Силу, обет молчания не некоторое время. Не волнуйся. Волосы покрасил на спор, извини, что напугал», — мать обернулась к нему. — Генри, все эти игры… Давай заканчивать, в новом году — всё, никаких больше поисков привидений и ночных прогулок. Это не смешно, Николас!

Дядя только зашёл на кухню, но успел услышать содержимое записки, и это его развеселило. Он посмеивался, пока усаживался на табурет напротив племянника.

— Никакое молчание не поможет тебе в школе, как ты собираешься исправлять оценки? — он подмигнул, и Генри вспотел.

Прозвучало, как будто дядя говорил не о школе, что «аскеза» бессмысленна. И он будто не знал о вынужденной немоте. Генри сглотнул, подумал: «Не всезнающий». Мать разлила им в тарелки густую похлёбку, пока они смотрели друг другу в глаза. Один — насмешливо, второй — то ли не смея оторвать глаз, то ли изучая. Пауза затянулась, и мальчик похолодел. К счастью, запах варева отвлёк чудовище:

— Кэрри, сегодня ты превзошла себя! Пахнет изумительно!

Генри перевёл дыхание, взял ложку и принялся есть, опустив глаза в тарелку.

— Николас! Спасибо, но… Что ты сегодня… — на этот раз мать не стала поправлять его фамильярность, задумалась, бросила фразу и на полсекунды задержала взгляд на девере.

Повисла небольшая пауза, мать тоже присела поесть, и какое-то время на кухне только постукивали ложки. Когда Генри поднялся помыть за собой посуду, дядя снова заговорил:

— Я ожидаю, Генри, что ты закончишь со своими играми и будешь примерным учеником. Не пропускай уроки, не огорчай нас с мамой. Не заставляй меня принимать меры, ладно?

Генри по-прежнему не мог выдавить ни звука и, чтобы кивнуть, поднял снова глаза на дядю. Тот без усов и так смотрелся непривычно и странно, но во взгляде, в морщинках вокруг глаз появилось что-то чуждое, цепенящее и холодное, если не сказать мёртвое. И он почти не моргал. Намного реже, чем сам Генри.

Мальчик отправился в комнату и покорно собрал школьные вещи на завтра.

Он будто оцепенел. Надо бы всё же сообщить в полицию, но что? Кроме того, вчера же было не первое убийство: портмоне — пусть косвенный, но след. Осьминог проник в город, и одному Богу ведомо, сколькими людьми он уже притворяется. В школе Генри всматривался в одноклассников, учителей и уборщиков, сторонился своих мёртвых друзей. Те, к счастью, и не пытались сблизиться с ним.

Он не мог себе представить и не хотел знать, как отреагирует, если Дин посмотрит ему в глаза и подмигнёт, как раньше. Заметят ли остальные, кто-нибудь, что он избегает их? Скажут ли что-нибудь? А если нет, значит ли это, что они тоже клоны? На этих мыслях Генри опускал глаза в тетрадь и сосредотачивался на уравнениях и формулах, чтобы отвлечься и не сойти с ума.

В рутине прошёл день, и второй, и ещё. К Генри не обращались со сложными вопросами, любой диалог ему удавалось сводить к кивкам или пожатию плеч. Никто не спрашивал, почему он молчит, не вызывали к доске. Как будто все были в курсе. Мальчик уверился в мысли, что большинство, если не все, убиты и он едва ли не последний выживший. Вместе с матерью, и на том спасибо.

 В пятницу к нему в начале третьего урока подсела Моника, дочка начальника полиции. В первый миг он не обратил внимания — если вести себя как обычно, то чудовище перестанет его замечать. Во второй — вздрогнул, потому что мизинца коснулась рука девочки. Сознание будто раздвоилось: она правда убивает прикосновением или это он выдумал с друзьями? В третий — обнаружил под пальцами записку. Осторожно развернул: «Круто выглядит».

Непонимающе посмотрел на неё, она кивнула на его голову. Дошло: седые волосы. Генри отвернулся, не желая продолжать тему, но Моника быстро написала ещё несколько слов: «Надо поговорить. Давай после уроков в раздевалке?» Мальчик снова посмотрел на неё. Кто она? А впрочем, что ему терять. Генри кивнул.

Моника была по-своему симпатичная, пусть и немного полновата. Но в этом возрасте кто без изъяна? Зато её русые волосы были всегда чистые и собраны заколкой, и она не вела себя вызывающе, спокойно училась, не была замешана в скандалах. Могло у них получиться с Лисом, если бы она не была тронута осьминогом. Или не была?

Генри выждал, пока остальные ученики разойдутся, только потом зашёл в раздевалку. В ряду, где висело его пальто, Моника прислонилась к стене, покусывала губу и разглядывала крючки для одежды. Он дождался, пока она обратит на него внимание, и вопросительно поднял брови. Девочка поманила его поближе и заговорила:

— Вообще, я хотела обсудить это с Виктором, но после того случая не могу ему доверять. Ваша компания давно играет в ловлю всяких демонов, и я думала, баловство…

Она снова закусила губу, прикрыла глаза.

— А теперь боюсь, что вы не играли и зло существует. Что-то не так с моим папой. Ты же столько всего читал о силах тьмы, мог бы ты посмотреть?

Генри незаметно перевёл дух. Девочка была чиста. А её отец… Что ж, это логично, если осьминог забрал его: некому будет расследовать пропажу и убийство людей. Значит, начальник полиции мёртв. А перед ним стояла живая девочка, которая, может, и подозревала что-то, но вряд ли могла вообразить то, что видел Генри недавней ночью. Сказать ей?

Хотя нет. Вдруг он ошибается? Часом ранее он верил, что все вокруг только щупальца чудовища, которые притворяются людьми. Может, и поведение начальника полиции имеет простое объяснение? Генри позволил себе немного надежды и кивнул Монике.

Её отца звали Кристиан Лоренцо. Обычно он встречал дочь после школы на машине, и сегодня было так же. Дети подошли к нему, Моника впереди, Генри в двух шагах позади. Он исподлобья всмотрелся в Лоренцо: внешне изменений не было. Всё та же короткая стрижка и рыжая бородка, аккуратная форма, бородавка на щеке. Но когда они подошли поближе, полицейский широко улыбнулся, и сердце мальчика снова упало.

Ведь Лоренцо не любил детей. Избегал, игнорировал детские драки, отказывал в мелкой помощи вроде дать позвонить или помочь достать упаковку с верхних полок магазина. Если случалось, что кто-то из малышей сталкивался с ним в игре, Лоренцо морщился, отодвигался, а то и проходился резким словцом. Были даже слухи, что однажды мальчика из младших классов ограбили подростки из соседней школы, а Лоренцо просто прошёл мимо! Может, и слухи, но не на пустом месте.

Улыбка полицейского была широкой, открытой, искренней — даже глаза лучились.

— Привет, Редько! — Он похлопал мальчика по плечу. — Как жизнь? Всех демонов поймал? Может, пора и в отпуск? Дочка, садись, сейчас едем за пончиками. Может, и ты, парень, хочешь с нами?

Моника открыла дверцу, но посмотрела на Генри красноречивым взглядом. Он не собирался, конечно, ехать, но и угрозы своей жизни пока не чувствовал. А вот что насчёт неё? И Генри резко кивнул, пролез на заднее сиденье к подруге. Теперь уже, похоже, подруге. Он достал из рюкзака блокнот, написал ей записку, и она без удивления озвучила вопрос от себя:

— А где эти пончики, куда поедем?

«Главное, не в заброшенную пожарную часть».

— Да в соседнем районе! Всего две улицы проехать. А потом твоего приятеля до дома добросим, дел пока особо нет.

Это и впрямь было подозрительно. Генри переглядывался с Моникой, поджимая губы и то и дело хмурясь. С одной стороны, он был уверен, что полицейский мёртв и перед ним чудовище. С другой — сердце ныло от надежды, что всё ему приснилось, показалось и что изменения в характерах легко объяснить десятком других причин. Холод от друзей можно пережить, потерю дяди как союзника — тоже, а вот на одиночество и однозначное недоверие от остальных живых не обращать внимания куда тяжелее. Может, он и правда ошибся?

Но если нет — как сказать об этом Монике?

Они остановились возле новой пекарни, и Лоренцо сам сходил внутрь и принёс полную коробку горячих, присыпанных пудрой, румяных пончиков. Вручил ребятам, пошутил, подмигнул, снова сел за руль. Моника тихонько хлопнула ладонью по руке Генри и громко заговорила — чуть быстрее, чем нужно:

— У тебя пятёрки по литературе всегда. Можешь мне помочь разобраться с последней темой? Даже последними тремя.

Генри внимательно смотрел на неё, кивнул, когда Моника закончила. Она только сейчас заметила, что он ни разу не сказал ни слова, удивлённо подняла брови и хотела, возможно, спросить об этом, но полицейский опередил её.

— И долго ты будешь свой обет молчания всем под нос тыкать? Сказал же, не поможет. Лучше и правда, помоги Монике с уроками, запустила она их.

Забылся осьминог или не заметил, что сказал? Генри опустил глаза, сжал ладонь девочки. Значит, не приснилось. Лоренцо высадил их у дома мальчика, попрощался, поцеловал напоследок дочку и уехал. Дети направились к подъезду, чтобы подняться в квартиру. Бумажный пакет с пончиками болтался в кулаке Генри.

— Ты заметил?

Кивок.

— Он же совсем странный! Не такой!

Генри неопределённо дёрнул плечом, ещё не зная, как подойти к этой теме.

— Ты не понимаешь… Папа всегда был холодным со мной, много лет. Он не завтракал со мной, не желал добрых снов, на день рождения оставлял подарок на столе, а не давал в руки. Я знала, что он любит меня, просто не показывает. Это после смерти мамы — он очень трудно переживал это. А сейчас вот! Меня до смерти пугает это. И я не чувствую больше его запертого тепла. Как будто кто-то чужой притворяется добрым папой.

Моника всхлипнула и прошептала:

— Это очень глупо, я знаю. Но я теперь боюсь, что этот кто-то меня однажды сожрёт и никто не узнает, что случилось.

Она тихо расплакалась прямо перед дверью Генри. Он приобнял её, положил свой лоб на её плечо. Острый комок сдавил горло, он несколько секунд не мог вдохнуть, а потом неловко булькнул пару раз, ощутил собственные слёзы на щеках и прижал девочку к себе. Сам не заметил, как отпустило, и он смог пообещать:

— Я смогу тебя защитить. Но если я не ошибаюсь, твой отец мёртв.

Она вздрогнула, вцепилась пальцами в его пальто.

— Ты уверен? Может быть, он спрятан где-то и его можно спасти, вытащить?

— Если бы я мог. Мой дядя и Дин с Виктором тоже погибли. Если, конечно, я не сошёл с ума.

Моника перестала плакать, только смаргивала с ресниц капли.

— А что за обет молчания?

— Да не было обета. Просто… — горло опять схватило, но в этот раз удалось продышаться.

Генри не стал продолжать, а постучал в дверь. Мать открыла им, обрадовалась гостье, ещё больше — голосу сына.

— Наконец-то ты взялся за ум!

Она угостила их лёгким обедом. Пончики тоже вызвали у неё улыбку, хотя она и поворчала про перебитый аппетит. Когда рыба с овощами была съедена, Каролина убрала тарелки и сказала:

— Николас позвал меня прогуляться в библиотеку на той стороне реки. Там сейчас выставка рукодельниц, можно договориться о рождественской ярмарке. Я столько дома работаю, что даже пропустила такое событие! Обязательно схожу.

Моника отмалчивалась, а Генри поднял глаза на мать:

— Ты могла бы сходить и без него. А давай лучше я схожу за тебя? Путь неблизкий, трамвай туда не ходит.

— Ну что ты, я сама хочу посмотреть! Да и не так уж далеко, это рядом с заброшенной пожарной каланчой, знаешь такую?

Знал лучше, чем хотелось бы. Мать сполоснула тарелки и продолжила:

— Схожу завтра после обеда, наверное. Всего три дня длится, лучше не откладывать.

Ну что он мог сказать? «Остерегайся дяди»? Стиснул зубы, глянул на подругу и мотнул головой в сторону своей комнаты.

— Спасибо, мама, мы пойдём уроки поделаем.

— Давай, милый, увидимся за ужином, — напоследок она ласково кивнула Монике.

У себя Генри плюхнулся на кровать, показал девочке на стул. Она осмотрелась и заметила на полке свечу рядом с фотографией. Поднесла ладонь ко рту, грустно взглянула на мальчика и всё же села. Он молча и мрачно смотрел на неё. Так провели несколько минут. Потом Генри собрался и полушёпотом рассказал всё, что видел и что предполагал. Говорил, разглядывая стёртый ковёр на полу. Причудливый узор, напоминающий паучьи лапы и жвала, когда-то его первое чудовище. Убитое отражённым в зеркале лунным светом. Генри усмехнулся, закончил рассказ.

— Я верю тебе. — Моника смотрела серьёзно и задумчиво. Генри ответил ей благодарным взглядом, но она продолжила. — Отец в начале недели как раз туда и собирался. Говорил, что молодые парни видели дикого зверя, и по описанию все, конечно, решили, что галлюцинации. Тем более, ребята и так на карандаше стояли. И отец поехал посмотреть, нет ли там шприцов, бутылок, каких-то следов. Темно уже было. И домой вернулся с тортом и радостный. Назвал дочкой любимой, — Моника закусила губу. — Я на пару минут даже поверила, думала, ну наконец оттаял, отпустил…

Девочка покачала головой. Поднялась со стула, выглянула в окно, подошла к книжному шкафу. Пару минут читала авторов: Лавкрафт, По, Говард, Стокер, Алджернон. Иногда дотрагивалась до корешков: твёрдые, помягче, разлохмаченные, кожаный, пара новеньких лаковых. Дошла до учебников по польскому и латыни, потеряла интерес и встала в профиль, снова глядя на оконное стекла. Нашла отражение Генри.

— Как ты собираешься его убить?

Генри вскинулся. Убить? Она сказала, что Генри собирается его убить? Его глаза расширились, а пульс зачастил. Мальчик шумно вдохнул, чувствуя, как расправляются лёгкие и спине возвращается подвижность. Он даже не замечал, насколько был зажат всё это время. Встал с кровати и тоже уставился в окно. Немного задрожали пальцы, но уже от возбуждения, а не от страха. Мальчик выдавил из себя усмешку:

— Я пока в поисках стратегии. Не поможешь мне со сбором информации? — проглотил горькую слюну. — Компаньон?

— Конечно. Говори, что делать.

— Во-первых, нужна причина, чтобы моя мать не ходила на тот берег — ни с дядей, ни сама по себе. Сейчас достаточно пропустить выставку, а дальше следить.

— Поняла.

— Во-вторых, я хочу знать, сколько осталось живых в городе и сколько тронутых. Хотя бы примерно. Будем опрашивать знакомых и дальних родственников. Времени — две недели, до седьмого декабря. Мы должны покончить с ним до наступления самой долгой ночи, ясно?

— Так точно! — отозвалась девочка.

Её ладонь нашла его руку и слегка сжала. Она почти не боялась.

Они переглянулись, и Генри продолжил:

— К каланче до особого распоряжения не приближаться. — Она заколебалась с ответом, и он добавил, — это приказ!

— Принято.

Дети пожали друг другу руки, и Моника ушла.

Надеждой это было не назвать. Но сковывающий ужас отступил и дал место воодушевлению. Теперь у Когтя было дело, он мог снова говорить и жаждал занять свой ум. Он запрещал себе думать о самом вероятном исходе так же, как и о победе, но осторожно дотрагивался мыслью до каланчи и монстра. Чего он боится? Чему он уступит? Где его слабость и где его жадность?

С мамой повезло. Она простыла к следующему вечеру и несколько дней кашляла дома и куталась в шаль. Расстроилась, конечно. Генри сбегал для неё на выставку, как предлагал, и принёс несколько мелочей в утешение.

А вот с поиском клонов было сложнее: тронутых было много, и вычислить их оказалось непросто. Начали со школы. Учитель младших классов оказался ни при чём, зато много ребят показали на завуча. Женщина сменила причёску, вдруг полюбила чёрный кофе, хотя всегда пила чай и только иногда цикорий, и стала куда лояльнее к хулиганам. Раньше родителей в школу вызывала, угрожала отчислением, звонко ругалась на весь этаж, а теперь мягко журила, брала «честное слово» и отпускала с миром.

Примерно каждый десятый школьник — не так уж много, но и не мало — упоминал изменения в родственниках. Привычки, одежда, общение с близкими, любимые блюда или радиопередачи — Моника и Генри шли, проверяли информацию у других и собирали длинный список возможных жертв. Иногда им везло, и кто-то упоминал, что люди ходили на ту сторону реки или даже к каланче. Расспросили и об аптекаре, Грегори Лаптоше. Он, скорее, был жив, просто влез в долги из-за семьи, так что о море мог и дальше только мечтать, а с родными встречался по привычке, замыкаясь в себе и не принимая участия в общем веселье.

Список вероятных клонов приближался к двумстам, когда выяснилось, что мэрия организовывает детский новогодний праздник. Непосредственно в новогоднюю ночь школьники вместе с родителями приглашались в старую пожарную часть, которая будет прибрана и великолепно украшена. Будут угощенья, подарки, костюмы и представление. От афиш и обещаний просто дух захватывало!

И перехватывало у двоих друзей. Шёл снег, они стояли рядом с пёстрой доской объявлений, пробегали глазами по строчкам. Пар поднимался от их дыхания, а руки прятались в карманах.

— Надо спешить, — вынес вердикт Генри. — Странно, что не на двадцать первое декабря, но это всего лишь неделя форы.

Моника покусала губу.

— Приступаем к активным действиям?

— Пора. Я обдумаю сегодня и завтра перед школой расскажу. Ещё есть время попробовать варианты, а не бить наобум.

Пока шёл домой, Генри грыз фалангу пальца по старой привычке, распинывал ботинками мелкую снежную кашу и крутил в голове идеи. У клонов не имелось ни общих привычек, ни общих слабостей. Они были обыкновенными людьми с настоящей плотью и с обычным, пусть другим, поведением. Единственное, что их объединяло — это смерть и управление осьминогом. Можно ли подобраться к нему? Наверное, он чувствует каждый шаг на своей территории. Если Генри появится там, всё закончится очень быстро и мокро.

Мальчик на миг задержал шаг. А кстати, почему его не убили сразу? Даже Лоренцо мог довезти его до каланчи и бросить там на смерть. Хороший вопрос. Он задумывался об этом в первые дни, но потом отвлёкся, а ведь это, возможно, его шанс?

Дома Генри разделся, заставляя себя не торопиться, поздоровался с мамой и прошёл в комнату к дяде.

— Надо поговорить, — заявил он и прикрыл за собой дверь.

Николас отложил бумаги на край стола. Что-то про недвижимость и лицензии от мэрии, пара доверенностей… Не так важно. Дядя сложил руки перед собой, насмешливо посмотрел на мальчика.

— И о чём?

На пару секунд Генри всё-таки струсил. А что, если показалось? Всё расследование — чушь, и Монике он наплёл какую-то чертовщину, хотя отец её жив и счастлив? Что, если дяде всего лишь надоели его усы? Но он заставил себя произнести:

— Почему ты меня не убил?

Николас расплылся в довольной улыбке:

— Разве могу я навредить, да даже солгать тому, кто дал мне кровь добровольно? Невинную, чистую, горячую и такую жизнелюбивую… — он прищурился и сглотнул, будто набежала слюна.

— Здорово, — сказал Генри пересохшим ртом, лишь бы хоть что-то сказать. — Мне нравится быть живым. Чего тебе надо?

— Быть. Я хочу быть везде — насколько дотянусь, насколько смогу.

— И на сколько же тебя хватит? — Генри бравировал, выталкивая иронию.

— Восемьсот маленьких пальчиков… — дядя помахал перед лицом пятернёй, поиграл пальцами. — Всего лишь восемьсот. Но ведь главное не сколько, а кто. Если один из них командует тысячей, то это и моя тысяча, правда?

— Ты монстр, — Генри передёрнуло. — Имя у тебя есть? Назовись!

Ох, как часто имя было ключом к победе над чудовищем!

— Есть, — медленно кивнул Николас, упёрся кулаками в стол и чуть приподнялся над ним.

Раздался пронзительный и мерзкий скрежет, будто глубоко под водой рвалось железо. Генри вспотел и чуть не сделал шаг назад.

— Хочешь напугать меня? — он не смог вдохнуть и решил показать чуть-чуть слабости. — Ещё больше?

— О нет! Это моё имя.

Дядя снова развалился в кресле, положил ногу на ногу и обратился сам:

— Приходи ко мне. Отдай добровольно всю кровь — и станешь младшим братом. Весь город у твоих ног. Потом переберёмся в мегаполис, разгуляемся.

— Нет, — выдавил Генри осипшим голосом. — Ответь, если и правда не можешь солгать. Можно тебя убить, отрубая «пальчики»?

— Не-а, — рассеянно ответил он. — Если у тебя всё, ступай, мальчик.

И Генри ушёл на подгибающихся ногах. Он посвятил остаток вечера книге с народными средствами против нечисти. Ещё надо взять в библиотеке книг про морских гадов — стоило вообще это сделать сразу! До того, как они все пошли «изгонять зло». Понадеялся на заклинание, наивный дурак.

Когда лёг спать, долго ворочался. Вера в то, что изгнать или убить монстра возможно, крепла и пробивалась тонким ростком, и адреналин гудел в венах. Потом он услышал, как за тонкой стеной на кухне мужской голос вкрадчиво спрашивает:

— Как давно ты одна, Каролина? Позволь, я угощу тебя хорошим коньяком. Привёз из столицы, между прочим.

— Ах, нет, Никки. Мне завтра рано вставать, но спасибо. Одна? Даже не знаю. Сначала, конечно, и смотреть ни на кого не хотелось, а теперь то работа, то заботы, то игры эти Генри. Некогда оглядеться, сходить куда-нибудь.

— А зачем? Ты посмотри перед собой. И идти никуда не надо.

Секундная пауза и лёгкий шлепок со смешком:

— Ишь ты! Я пошла спать, не выдумывай.

— Не буду, а вот ты задумайся, задумайся. Кэрри.

— Ой, всё, ничего не слышу! Доброй ночи.

— Доброй.

Утром мать и правда ушла рано, и Генри встретил дядю на кухне. Сразу набычился, на безопасном расстоянии спросил:

— Чего тебе надо от моей мамы? Отвяжись!

— Ну ты же не хочешь стать моим родственником другим способом?

Дядя рассмеялся, затрясся всем телом. Генри сбросил оцепенение и сбежал в школу.

Моника уже ждала его, и мальчик поделился новыми сведениями. Она задумалась, потом схватила его за рукав:

— Ты что, пойдёшь туда? Не сомневаюсь в твоей смелости, но это же безумие!

— А что здесь не безумие? Я должен найти способ уничтожить осьминога… Осьмисотнога. Изучить его. Если клонов трогать бесполезно, значит, только там он уязвим.

— Я боюсь за тебя.

Генри улыбнулся:

—  А ты наблюдай. Если что, зови на помощь. Хоть бы и мою маму. Ясно, компаньон?

Это скользило на грани игры. Если игра пойдёт не по плану — зови взрослых. Только оба понимали, что «не по плану» означает смерть.

— Ясно, Коготь, — подыграла Моника и через силу тоже улыбнулась.

— Я начну с соли.

После уроков они впервые вместе пришли к заброшенной пожарной части. Лёгкий снежок покрывал крышу каланчи, боксы, площадку. Виднелись кое-какие следы — будто люди ходили туда и обратно, иногда кружили. Как дядя в ту злополучную ночь. Дети замерли на долгие минуты перед входом, между каменными опорами забора.

Снегопада больше не было, зато под снежком угадывался лёд.

— Ну, я пошёл.

— Нет, смотри! — Моника остановила его за манжету пальто.

В одном из открытых боксов кто-то сидел на полу, качаясь из стороны в сторону.

— Живой? — тихонько спросила девочка у Генри.

— Может быть, — неуверенно ответил он. Крикнул. — Эй! Лучше бы вам уйти оттуда!

Генри почувствовал себя идиотом. Может, попробовать незаметно сделать дело? Или прийти завтра? Но человек уже услышал. Он поднялся, держась за стенку, зашатался и направился к ним. Под накинутым капюшоном Генри увидел лысый череп, а на щеке — татуировку в виде перевёрнутого креста.

— Чо те н-нада?! — блеющим голосом набросился мужик. — Чо те, трахаться негде?! Сам пшёл, я те…

Для человека под кайфом он двигался довольно быстро, и Моника уже собралась пнуть Генри и вместе сбежать, когда из-под снега, чуть сзади наркомана, прыгнуло щупальце и схватило его за ногу. Тот рухнул, ударившись головой о лёд, застонал и тут же попытался подняться. Щупальце отпустило ногу, стремительно обвилось вокруг всего тела и сжалось. С силой во все стороны брызнула кровь. Щупальце пульсировало несколько секунд, потом отвалилось и неохотно втянулось обратно под землю, не оставив следов ни на снегу, ни на брусчатке. Не считая трупа.

Генри быстро глянул на подругу. Нет, она не собиралась падать в обморок или извергать обед. Напряглась, кажется, до крови впилась себе ногтями в ладони… Держалась.

Труп поднялся невредимым, отряхнул снег с чистой куртки и джинсов, отошёл в сторону и с улыбкой сделал шутливый галантный жест.

— Проходи!

Это типа осьминог их спас, что ли?!!

Не глядя на подругу, Генри сделал два шага вперёд и, хоть и ждал этого, поскользнулся и шлёпнулся. Сердце скакнуло в глотку и рухнуло в живот, но ничего не произошло, и мальчик встал, смахнул налипший снег. Кивнул подруге и пошёл к центру, попутно расстёгивая рюкзак и доставая новенькую пачку самой обычной поваренной соли. Разорвал картонку и лёгкими движениями стал рассыпать: веер налево, веер направо. Лысый хихикнул:

— Прибираешься к празднику? Хорошо! Только ещё наметёт, приходи попозже!

Генри удержал себя на месте, только просыпал сразу полпачки. «Я в безопасности», — напомнил он себе. — «Я до сих пор жив». Сдвинул с места непослушные ноги, по хрустящей соли дошёл до башни и бросил горсть вверх, на рисунок осьминога. Кристаллы обыденно скатились вниз. Мальчик пожал плечами, не сильно-то и ожидал результата сразу, но получилось, скорее, нервное передёргивание. Удерживая себя от бега, он вышел за пределы пожарной части и без сил прислонился к холодной ограде.

— Ты просто космос, Коготь, — с уважением произнесла Моника.

— Увидимся! — мужик тоже уходил.

Они проводили его взглядом и пошли отогреваться в кофейню. За сырными слойками составили план, когда и что пробовать. Как насчёт святой воды? Неподалёку была одна церквушка, в которую мало кто ходил, но она действовала. Может, сработает пепел мертвеца — Моника знала нескольких, кто хранит урны с прахом дома. Слёзы девственницы — цинично, банально, маловероятно, но попробовать всё равно нужно.

— Попробуй свои ногти, — накинула идею девочка. — Ты Коготь, как часть твоего сильного имени. А может, поцарапаешь рисунок?

— Угу, — вздохнул Генри.

Всё это начинало казаться такой фальшью с тухлым запахом. Как игра в карты на костях, прикрытых платком. Но за такими размышлениями и действиями в голову могло прийти и что-то получше.

— Мы должны попробовать разное время суток.

— Должны.

— Ты один не справишься, тебе нужна помощь. А если я тоже дам ему своей крови?

— Даже не думай! — Генри как очнулся. Впился в девочку взглядом и дёрнулся, уронив блюдце на пол. Оно разбилось с холодным ясным звоном. — Не смей, Моника!

— Почему?

— Я не знаю. Мы не знаем, что даёт ему такая кровь, ничего не знаем. Только то, что он позволил нам думать, что я неуязвим. Он и в этом мог солгать.

— Вообще, мог, — признала Моника. — Когда лжец говорит, что он не врёт.

— Обещай, что не сделаешь этого. Пожалуйста.

Она уловила нервозность в его голосе, постучала пальцами по столу.

— Конечно. Я понимаю.

И они продолжили. Моника сопровождала его каждый раз, но Генри выматывался сильнее. В полдень, в полночь и в час Волка они приходили к воротам, и мальчик рассыпал, разбрасывал, разливал или размазывал очередное вещество, принесённое с собой. Ответственность за судьбу города придавала сил и торжественности каждому походу. Но ощущение игры и какой-никакой азарт сыграли злую шутку: им так и не пришло в голову пробовать больше одного средства за раз. А время шло. Недосып копился, и внимание притуплялось.

Они даже не заметили, когда календарь добрался до зимнего солнцестояния. 21 декабря в четыре утра они механически перешли по мосту, не забывая смотреть под ноги и порой ловить друг друга под локоть, не давая упасть на льду. Моника и Генри не видели, что у стены ближайшего дома стояли трое курильщиков. Они переглянулись и побрели за ребятами. Было очень тихо, дороги покрывал небольшой слой пушистого снега, мягко искрящегося в свете фонарей. Генри привычно прошёл к середине площадки пожарной части напротив каланчи, достал из кармана свёрток и принялся его разворачивать — кажется, теперь это были осколки зеркала, разбитого в полдень летнего солнцестояния. Моника привычно остановилась на пороге, и через полминуты по обе стороны от неё прошли незнакомцы.

Она ещё не сразу среагировала: моргнула, всмотрелась, только потом крикнула:

— Генри!

Он сжимал в руке первую горсть стёклышек. Услышав крик, обернулся, на всякий случай делая шаг назад, но это не помогло. Когда так долго ведёшь борьбу с тварями из других миров, реальные они или нет, можно упустить из виду самых обычных хулиганов. Короткий удар по скуле уложил мальчика на снег, шапка слетела и серые волосы разметались. Тут же твёрдый сапог врезал по носу, от чего брызнула и часто закапала кровь.

— Ооо! — сказал густой голос, раздававшийся одновременно из-под земли, из каланчи и от одного из нападавших. — Как же ты хорош, маленький Коготь!

Мальчик попытался встать, тут же получил ещё один ленивый, но сильный удар под рёбра. Генри перекатился дальше. Хотел посмотреть на Монику, но она исчезла. Пусть. Хорошо даже, пусть сбережётся. Ему не давали подняться всё новые удары: в живот и спину, по ногам и время от времени снова по носу и губам, заставляя их кровоточить ещё сильнее. Избивали двое, третий — лысый с татуировкой на щеке — стоял рядом, подавшись вперёд и жадно впитывая каждый стон, каждый вскрик Генри и его попытки защититься.

— Как же я надеялся, мальчик, — страстно пробормотал он, облизываясь, — что ты придёшь именно сегодня!

Генри вспомнил, какой сегодня день, и горестно зажмурился, чертыхнулся про себя. Лысый на мгновение улыбнулся, но ему сейчас было не до издевательств. Кровь мальчика сводила его с ума.

— Конечно, было бы лучше, если бы ты сам отдал её. Но даже тех капель было достаточно, чтобы вся твоя кровь стала моим вином и радостью. Сегодня я возьму всё, Генри, всё! Вскрывай!

Последнее относилось к подручным. Один из них сел на мальчика, зафиксировав ему правую руку, а другой задрал рукав пальто и слегка резанул вену поперёк. Темная струйка неохотно поползла по ладони и впилась в островок снега.

— Да-а! — как сумасшедший заорал лысый, обхватил свой череп и крутанулся на месте. — Не спешите, не спешите… Я не хочу слишком быстро. Я хочу смаковать до самого рассвета. В эту ночь так обостряются все чувства! Правда, мальчик?

Генри считал, что обострение чувств связано не с ночью, а с очень-очень близкой смертью, но заговорил о другом, с трудом ворочая языком и выплёскивая кровь изо рта:

— А как же… Как же «не причинять вред»?

— Ну что ты как маленький. Разве я тебя трогаю?

— Разве они…

Генри, насколько смог осмотрел своих обидчиков. Клона не отличишь от живого человека. А подонков всегда хватало.

— Чёрт, чёрт!..

Он задёргался от досады и ярости, попытался выскользнуть из-под хулигана, но безуспешно.

Лысый опять смеялся. Спустя несколько минут он снова приказал надрезать запястье, и новая струйка, поживее, побежала вниз. Сама земля будто дрожала от вожделения.

«Плохой охотник из тебя, Коготь», — прощался с собой Генри. Откинул голову назад, уставился в чёрное небо. Уже чувствовалась слабость. Вряд ли он протянет до рассвета. Только маму жалко.

Но прослезиться уже не успел. Лысый, смакуя каждую каплю, зажмурился и всё пропустил. Как чугунная сковородка снесла парня, сидящего на Генри, как вскочил и замахнулся ножом другой. Клон открыл глаза, когда взбешённая Каролина с растрёпанными волосами и в не застёгнутой куртке схватила нож за лезвие. Противник не сумел выдернуть нож с первого раза и отступил под её яростным взглядом. Женщина повернулась к лысому.

— Нравится смотреть, ублюдок? Наслаждаешься?

Она продолжала крепко держать нож, не чувствуя боли, а лысый задумчиво проводил взглядом первую каплю с её ладони. Приготовился вкушать и раскрыл все возможные рецепторы, чтобы не пропустить ни одной молекулы удовольствия. За миг до того, как её кровь коснулась снега, Каролина добавила:

— Тебе конец.

Земля под ними дрогнула.

Добровольно отданная кровь всегда была ценным ресурсом. Но пролитая матерью за дитя, она оборачивается силой, перед которой отступает даже ад. Двое бандитов посмотрели на каланчу, с которой посыпался снег, и начали отступать подальше. Лысый посерел, а женщина перехватила нож, взмахнув перед его лицом:

— Никто, мерзавец, никто не посмеет обидеть моего сына! В сторонке не отсидишься! Каждая капля, что он потерял здесь, обернётся для тебя пыткой, я обещаю!

Каланча жалобно заскрежетала, брусчатка пошла рябью.

— Дрянь такая, сколько ты детей уже угробил?! Сдохни, тварь!

Она кинулась на лысого с ножом, тот рефлекторно увернулся, даже случайно вышиб из её руки оружие, и свирепая Кэрри рухнула на колени, впечатывая кровоточащую ладонь в брусчатку.

На краткий миг всё вокруг замерло. Генри разглядел, как у лысого расширяются зрачки. Потом с шелестом старой краски осыпался рисунок осьминога с каланчи. Генри впился слабыми пальцами в снег: ему показалось, что рисунок восстанет реальным монстром. Будто имя врага, раздался звук рвущегося железа под водой, протяжный и затухающий. Потом с пугающим громким треском раскололась каланча, и просела брусчатка. Лысый схватился за сердце, сделал ещё несколько шагов назад и неловко убежал, уводя подельников. Генри осторожно перевёл дух, косясь на башню: не рухнет?

Мать поднялась, убрала волосы с лица.

— Я до вас ещё доберусь! Всех запомнила, сидеть будете до конца жизни! — она раскашлялась, смерила осуждающим взглядом разрушения и повернулась к сыну.

Рядом появилась Моника. Взяла её за руку, осмотрела мельком рану и присела рядом с другом. Откуда у неё с собой сумка с аптечкой? Генри не помнил, когда девочка стала таскать с собой набор первой помощи. «Какая она всё-таки классная», — решил он и закрыл глаза.

Пришёл в сознание Генри только к следующему вечеру. Рядом сидела мать с замотанной рукой, возился у стола доктор. Оба заметили его пробуждение. Мама улыбнулась и положила руку ему на лоб. Генри смущённо улыбнулся в ответ.

Он долго, почти минуту смотрел на неё, разглядывая столь привычное и родное лицо. Неужели это она? Она сумела сделать невероятное? Его мама просто пришла и прогнала чудовище?.. Как в раннем детстве, когда он боялся старой вороны у мусорного бака, а мама заставляла её улететь взмахом руки. У Генри защипало в носу, и он поспешил взять себя в руки.

— Спасибо, мама.

— Никто не посмеет тронуть тебя, — она наклонилась поцеловать его в макушку. — Тебе стоило сразу мне всё рассказать, малыш. Это из-за них ты поседел?

Мальчик кивнул.

— Глупыш. Я так испугалась за тебя… Думала, не успела. Это Моника разбудила меня бешеным стуком в дверь, славная девочка. Я хотела взять с собой Николаса, но он не ночевал в этот раз дома. А сегодня утром…

— Не надо волновать ребёнка! — прервал её доктор.

Мать переглянулась с ним, но Генри потянул её за рукав:

— Я в порядке, договори! Что-то случилось? Он напал на кого-то?

— С чего ты взял? Нет, нет… Его нашли утром недалеко от мэрии. Инсульт. Бог знает, что он там делал, конечно.

Мальчик потрясённо промолчал, и мама продолжила:

— Сочувствую, вы были так близки. Правда, в последнее время мало разговаривали, но и у него было полно дел, — она вздохнула. — Жалко. И на свидание я с ним так и не сходила, а ведь звал. Не поверила я, что привлекательна для него. Зря, наверное.

«Не зря», — Генри мудро прикусил язык.

«Как же мне с тобой повезло. Всем нам».

 

С разрушением каланчи, конечно, праздник перенесли в другое место. Отпраздновали новый год всем городом на главной площади перед ратушей, с тремя ёлками, что росли в центре. Январь показался детям непривычно белым и пушистым, часто были снегопады, но не такие густые, чтобы сделать непроходимыми дороги. Мама Генри всё-таки сходила на рукодельную ярмарку — пусть не как участник, но она была очень довольна новыми знакомствами. В феврале пришла оттепель, а потом зашептали ледяные дожди и вновь ударил мороз. Тогда нашли двух злодеев, которые напали на Генри, и отправили в колонию через полстраны. А в середине марта начали стремительно таять сугробы, распускаться подснежники, так что уже в апреле проклюнулись первые листочки.

За три месяца умерли все, кто был в списке Генри и Моники. Это были и быстрые болезни, и несчастные случаи; пара человек покончили с собой, несколько впали в глубокую кому, из которой обычно не возвращаются. Никто из клонов не сделал попыток приблизиться к детям. Тронутые доживали свой срок, как пустые оболочки со скопированной памятью. Виктор Вендин, когда-то звавшийся Лисом, выпал из окна, пока мыл стёкла на дежурстве в школе, Дин Сашкец, бывший Шустрый, утонул в ванной у себя дома. Кристиан Лоренцо отравился старыми консервами. Его дочь переехала к бабушке в соседний дом.

В начале мая в город приехала большая ярмарка с акробатами, огромными воздушными шарами и аттракционами. Город встрепенулся, принарядился во флаги, решил заодно шумно отпраздновать день всевозможных игр. Организовал лотерею — и главный приз достался аптекарю. Грегори Лаптош неожиданно для всех объявил, что потратит его на отпуск, а не покрытие долгов. Услышав об этом, Генри невольно улыбнулся, порадовался за него и вспомнил, что так и не отдал портмоне. Кошелёк лежал у него в нижнем ящике стола под толстой пачкой рисунков рун и схем ловли чудовищ.

Праздник захватил Генри, заставляя забыть пережитое. Он звал Монику покататься на каруселях, она его — пострелять в тире, они беззаботно проводили время бок о бок, ели мороженое и пили газировку. А когда они сидели на фонтане и смотрели салют, Моника накрыла его руку своей, и по обоим прошли волны мурашек. Генри покраснел, но сплел свои пальцы с её, и ребята снова уставились в небо.

Уже в конце двухнедельного праздника, в субботу, Генри собирался сводить Монику в кино. Надел свежую рубашку, причесался, начистил ботинки — и столкнулся в коридоре с матерью в новеньком ярком платье, в лакированных туфельках и с яркой помадой.

— Мам? — удивился он.

— Да! — подтвердила она. — В конце концов, я ещё молодая женщина! Я тоже хочу повеселиться, пока праздник не кончился. Передавай привет Монике, я побежала.

Она подмигнула напоследок и выскользнула за дверь.

— Ну дела… — Генри почесал затылок, портя подобие укладки.

Но он был вполне уверен, что чудовище из старой пожарной части мертво. Определённо.