Одиссей и Сирена

Корабль уверенно бежал по темной воде. Люди спали, пользуясь возможностью отдохнуть от тяжелой работы, пока дул попутный, ровный, сильный ветер, наполнявший белые паруса и вселявший надежду на скорое окончание долгого путешествия. Чудесная заря вставала над морем, превратив в золото воды на горизонте, и вдруг у борта выпрыгнуло прямо из волны стремительное тело и понеслось рядом с кораблем, смеясь и дурачась; то были дельфины.

Добрый знак.

Лишь один человек не спал. Немолодой мужчина смотрел на восходящие солнце, но не видел красоты утра и не ощущал свежести ветра; он думал о пройденном пути и пути предстоящем. В чертах лица его, обрамленного густой бородой, застыли страдание и печаль, горечь и упрямство. Чуть прищуренные глаза его глядели на светило не мигая, оно отражалась в зрачках, и они становились янтарными, как у львов и леопардов. Он, сам того не желая, словно бросал вызов солнцу — «не мешай, не вставай на моем пути».

На обнаженных руках бугрились мышцы, широченная грудь мерно вздымалась в такт волнам, а к поясу был пристегнут меч. Он стоял, уперев руки в бока и широко расставив мощные ноги, и эта поза показывала, кроме навыка мореплавания, еще и привычку к власти, а морщины на переносице и несколько лукавый прищур выдавали человека непростого, мыслящего, и пожалуй, хитрого. Такой человек сначала думает, рассчитывает, и лишь потом делает.

У его ног лежала кювета, наполненная чем-то светло-желтым, и несколько бухт крепкого троса.

Вдали показались скалистые берега, изрезанные глубокими таинственными щелями, и полоска желтого пляжа, перед которым вскипала белая пена прибоя. Ветер внезапно стих, и игравшие у кормы дельфины разом исчезли. Мужчина вгляделся в берег, обернулся и крикнул:

— Паруса убрать! Весла на воду раз!

Захлопало, сползая на палубу, мокрое тяжелое полотно. Сонные матросы двигались медленно, потягивались, зевали.

— А ну живо, черепахи, левая табань, правая на воду!

Кто-то подпустил шепотом матерку, кто-то сплюнул за борт длинной, коричневой от дешевого табака слюной. Вокруг весел забурлила вода.

— Так, легче гресть.

Человек отвернулся от рассвета и обратился к матросам:

— Слушайте сюда. Видите эту землю, парни? Здесь дают бесплатное шоу. Это остров концертов, фестивалей, самый крутой оупен-эйр в мире. Трэш, угар, все такое. Но есть одна загвоздка, ребята: живут тут гадюки похлеще, чем на Ээе. Там вы хотя бы сохраняли способность хрюкать, тут и пискнуть не успеете. Местные девочки устраивают такой рок-н-ролл, что мы мухой отправимся танцевать в царство Аида! На том песке валяется много костей всяких музыкальных фанатов. Короче, парни, если мы хотим добраться домой целыми и невредимыми, всем следует заткнуть уши крепко-накрепко, чтобы ни одно гребаное соло не проскочило, а не то не совладаете с собой и пропадете на этих распроклятых островах.

Поднялся ропот.

— Капитан, мы уже через столько прошли, нам ли бояться каких-то сопливых певичек!

— Мы таких девок навидались, куда там этим, кэп!

— А я бы не отказался сейчас послушать Good Golly Miss Molly!

Лицо капитана стало жестким.

— Кто желает помереть, перечить не стану, остальным подойти сюда.

Подошли все.

Капитан нагнулся и взял в широкие ладони кювету.

— Я грел воск на солнце все утро, — сказал он, довольный своей выдумкой. — Давай, налетай, братва, подставляй уши. Через такую пробку никакой хеви-метал не пройдет. Дома споем и спляшем, да, парни?

— А вы, капитан?

— А мне охота послушать. Мне можно, парни. Но помирать я не желаю! — ощерился вдруг злобно капитан. — Не для того мы скитаемся уже черт знает сколько по всему миру. Вы меня принайтуйте к мачте, да не жалейте моей шкуры, затяните узлы, и дело с концом! Сами же за весла — и вперед. Да, парни, если увидите, что я велю меня отпустить, пустите в ход еще одну бухту — и не отвязывайте, пока мы не отплывем так далеко, чтобы не видеть этих скал! Ясно?

Команда без особой охоты, но подчинилась. Каждый по очереди подходил, и капитан собственноручно зачерпывал из кюветы мягкий воск и замазывал уши разных размеров и форм, замазывал тщательно, крепко, следя за тем, чтобы ушные отверстия были крепко-накрепко закупорены; после такой процедуры уши у матросов заалели, словно красные маячки по обе стороны давно не стриженых голов.

Когда отошел, потирая мочки, последний тощий молодой юнга, капитан встал спиной к мачте и кивнул — «вяжи». Его привязали так, что могучее тело почти исчезло под кольцами толстого каната, причинившего мужчине боль, так что он выругался пару раз, но его никто не услышал. Поняв это, капитан остался доволен.

Команда расселась по бортам и корабль полетел вперед. Земля приближалась.

— Вот уж я-то их послушаю, — бормотал капитан, хмуря брови. — С одноглазым придурком справились, с этой безумной повелительницей свиней год аж прожил, с самими богами бодался… Теперь в самый раз песенку послушать, и выжить при том, чтоб они сдохли. Миру спокойней станет без ихней музыки, так я думаю.

Корабль уже плыл рядом с островом, и капитан различил в тени скал какое-то движение.

— Ну что ж, посмотрим, насколько Сирены сладкоголосы, хватит ли у вас таланта, чтобы обольстить меня, Одиссея, возвращающегося на Итаку!

Капитан изготовился, но беззвучным оставался пляж и в тишине высились серые острые скалы. Даже корабль скользил по воде у самого берега легко и тихо, словно пушинка, и лишь прибой шуршал разноцветной галькой.

— Да где же вы, черт побери? Где пение? Где морок?

Капитан ждал прекрасных дев то ли с рыбьими хвостами, то ли с птичьими лапами вместо ног, однако из одной из глубоких расщелин, откуда смердело так невыносимо, что гребцы стали грести одной рукой, а другой зажали носы, медленно и тяжело выползла на свет какая-то страшная и раздутая туша.

Капитан выпучил глаза и зашелся в кашле.

— Сейчас сблюю, — простонал он. — Господи, ну и вонища!

Туша подползла к воде, и тогда люди разглядели, что это женщина, но боже, что стало с несчастной! Ее тело, обтянутое серой пятнистой кожей, распухло до невероятных размеров. Она тяжело, с присвистом дышала, то и дело хватаясь за сердце. Лицо чудовища было обезображено какой-то болезнью, кости деформированы, по всему телу кровоточили язвы, но глаза — глаза ее были глазами молодой девушки; они были наполнены таким отчаянием, которого не испытывало ни одно живое существо.

            Страшилище остановилось напротив корабля, почти замершего в зеркальных водах, простерло к матросам скрюченные руки, открыло гнилую пасть и захрипело, и Одиссей оторопело подумал: «Да это же она поет!»

— Заткнись, ради богов! — крикнул он. — И отвечай: кто ты и что ты делаешь на этом берегу? Где Сирены, что должны завлекать путников сладкоголосым пением?

Женщина перестала хрипеть.

— Я Сирена, — проговорила с трудом она.

— Врешь, — капитан обалдел.

— Это я, — женщина кивнула. Слова выползали из ее рта, словно большие улитки. — Я — последняя оставшаяся в живых. Остальные умерли и лежат вон там, в пещере, и у меня нет сил даже похоронить их. Мы с сестрами жили там с тех пор, как негодяи ссадили нас с корабля без пищи и воды, обнаружив признаки болезни и испугавшись заразы. Они были убеждены, что мы скоро умрем, потому что мы сильно заболели, но мы приспособились ловить рыбу и собирать съедобные коренья. Мы выходили на берег в надежде, что какой-нибудь корабль заберет нас. Мы кричали, чтобы привлечь внимание — голоса далеко разносятся над водой, но слова разобрать трудно, и люди различали лишь похожие на щебет звуки и думали, что мы поем и превратились в птиц или рыб. Так мы жили очень долго. Мы стали легендой — легендой о злых демонах, завлекающих путников на смерть своим пением, а на самом деле мы умирали сами. Никто не рисковал протянуть руку помощи и хотя бы оставить нам еды. Все боялись и проплывали так далеко, что не слышали наших слов и не видели, кто мы такие. Вы первый, храбрый господин. Но осталась в живых я одна.

— Господи боже, — молвил пораженный до глубины души капитан. — Откуда же ты родом?

— С Итаки, — дрогнувшим голосом сказала несчастная и опустилась на песок; ноги больше не держали ее.

— С Итаки! — вскричал капитан. — С Итаки… Я спасу тебя, несчастная.  Великие боги, сколько горя видел я за дни своих скитаний, но не встречал еще такой несправедливости. Мы земляки; я возьму тебя домой и похороню твоих сестер.

Женщина распростерлась на песке, не смея поверить своему счастью. Она то рыдала, то смеялась от счастья, и Одиссей вновь поразился, какие у нее выразительные, молодые глаза. Должно быть, до того, как заболеть, она была очень красива.

— Да, ничего в мире нет страшнее людских предрассудков, и, пожалуй, трусости, — рассуждал Одиссей. — Они развязывают войны, подобно Троянской, разлучают мужей с женами, родителей с детьми — где-то мой Телемах, как там моя Пенелопа! Они заставляют людей превращаться в свиней — куда там Цирцее, голубушке! Уму непостижимо, как можно было испугаться какой-то призрачной болячке и бросить женщин одних на острове. А наворотили-то сколько, навыдумывали! Сирены! Пение! Приманивают людей и пожирают их! Такой глупости я не слыхал даже от мертвых. Да эта бедолага едва говорит и дышит, какое там пение… Эй, парни! Это приключение закончилось, не начавшись. Развяжите меня скорей, доставьте женщину на борт и накормите как следует. Мы похороним усопших и, наконец, поплывем дальше — прямиком в Итаку!

Женщина подняла голову, глядя на него с обожанием и восторгом, но моряки не услышали своего капитана. Они видели, что он говорит им что-то, и вспомнили его приказ, посему самые дюжие взяли еще веревки и дополнительно обмотали ими тело Одиссея так, что он не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой, и был способен только изрыгать проклятия.

— Освободите меня, глупцы, и заберите женщину! — вопил он, шипя и плюясь в бороду, но команда, видя гримасы капитана, налегла поспешно на весла и корабль рванулся вперед.

Женщина сначала не поняла, что они уплывают, потом пронзительно закричала, из последних сил поднялась, вошла в прибой и попыталась побежать за кораблем, но споткнулась и упала; ее накрыла волна, вторая, огромное тело закачалось на третьей волне, как туша кита, а когда отхлынула четвертая волна, поверхность моря ничто более не тревожило, и ничего уже не было слышно, кроме вечного шуршания гальки.

Когда скалы исчезли и линия горизонта снова стала ровной, моряки выковыряли из ушей восковые затычки, и, зубоскаля, освободили своего капитана.

— Ну как, кап, концерт?

— Вы, капитан, ужом вертелись, мы боялись, что вас не удержат никакие канаты! Неужели песня была такой зажигательной?

— А что за пьянчуга болталась на берегу, кэп, это что, здешний фан-клуб? Какие-то хиппари!

Капитан, разминая руки, пошел на нос, спихнув ногой за борт кювету с остатками воска, и долго глядел на солнечную дорожку в море, указывающую путь домой.

— Да, братцы, это был очень крутой концерт, — сказал он. — Ну и мерзкие твари эти Сирены! Слава богам, что вы этого не слышали.