Солнце, Лава и любовь
Солнечный май я встретила в Питере. Первого допоздна гуляла. Целовала Исаакий, лизала пудру на пышках и щекотала атлантам пальцы. Они позировали без ворчания — спокойные, безмятежные. Потом я три дня училась на отделении УЗИ в Первом медицинском. Время пронеслось незаметно. Из отеля выписалась утром, поэтому в аэропорт приехала заранее.
Выпила латте, съела штрудель, листая соцсети. Впопыхах не успевала следить за калейдоскопом огородов/шашлыков, утирала слюнки. Выложила селфи во «ВКонтакте». Губы обветрились, но вид довольный, даже глаза смеются. А новая заколка-фиолетовая прядь — это что-то на свободном питерском.
Добралась до зала ожидания, вытянула джинсовые ноги и достала книгу. Мориарти, «Последний шанс». Перенеслась за мгновение на остров Скрибли-Гам, чтобы следить за тайной младенца Манро. Главной героине Софи сочувствовала: мало того, что мы тезки, так обе не замужем и без детей.
В общем, вечер шел хорошо, пока не объявили о задержке рейса. Ну подумаешь, какой-то час. Но я занервничала. И не напрасно. Второй. Третий час. Читала и не понимала, что’ читаю. Бездумно щурилась на табло. Наматывала километры по залам. Пила-ходила в туалет-пила.
К моменту посадки во мне плескалась тревога, разбавленная чаем и кофе. Думала, не усну. Но посмотрела в иллюминатор, одолела пару страниц «S7 Airlines» — и улетела к Морфею в гости.
Разбудил храп соседа. Часы показывали три ночи. Прикинула время. Пока сядем, пока доеду, пока сварю. Опоздаю? Нельзя! Снова переживала, но деваться было некуда.
Вспомнила, как иронизировал по поводу моей мнительности Игорек. И постоянно опаздывал — вот единственное, что меня в нем раздражало. Ну и дурой же я оказалась. За год так и не поняла, что он живет на два дома и врет всем. Как это ему удавалось — загадка. А, к черту! Прошло три года, пора забыть.
Я грызла леденец и молилась. Сосед продолжал храпеть. На тычки в пиджачный бок внимания не обращал. От нечего делать я стала его разглядывать. Черные волосы уложены наверх, горбинка на носу, аккуратная борода. Типичный модник лет двадцати пяти. То есть моложе меня на десять… Стоп! Ближайшие два часа мне будет тридцать четыре, поправила я себя. А он распахнул глаза и пробасил:
— Я Вам нравлюсь?
— Нет! — выпалила я. — Терпеть не могу храп!
— А-а, — рассмеялся он. — Со мной такое исключительно в самолетах. На земле рядом с дамами сплю тихо. Тем более с такими фигуристыми блондинками. Хотите проверить? У вас или у меня?
— Хам! — восхитилась я.
— Не хам, а Игорь.
— Вы тем более мне не нравитесь.
Я отвернулась. Перед выходом из салона он сунул визитку в нагрудный карман моей джинсовки: «Позвоните, когда будет настроение!» Фыркнула, но почему-то покраснела…
Бегу со всех ног. Лохматая и бледная от недосыпа. Каблучки по асфальту, в руках пакет. Должна успеть! До пяти целых три минуты.
Вот она, беседка у яблони. Вхожу. Поеживаюсь. Переодеться после самолета не успела, а на улице прохладно. Она уже ждет. Постукивает костяшками домино по столу. Видит меня и улыбается уголком алого рта:
— Привет! С днем рождения, родная!
— Спасибо!
Вынимаю из пакета блюдо с ее любимыми хинкали. Открываю крышку. Запах разносится по пустому двору. Где-то лают собаки, но кажется: сейчас мы в мире одни. Сажусь напротив. Деревянный стол с зазубринками и постаревшие лавки знакомы с детства.
— Сначала гадаем или едим? — спрашивает она.
— Давай есть! Я с дороги.
Кивает.
Синхронно беремся за хвостики. Выпиваем горячий бульон, съедаем нежное мясо. Хлюпаем, чавкаем. Убеждаемся: на блюде ни единой капли. Повторяем три раза.
— Лепота-а! — заключает бабушка.
Затягивается папиросой и устремляет взгляд в сторону домов.
Молчит, а потом говорит чуть хриплым голосом:
— Однажды мы с твоим дедом обедали, и я по неопытности слопала хинкали целиком. Павлуша так изумился! Ты что, мол, не знаешь? Хвостик считается солнцем, а складочки — лучами. Мне было очень неловко.
— На глазах у Солнцева ты съела солнце, — подхватываю я.
Смеемся.
Утерев слезы, кладет костяшки домино в мешочек и встряхивает. Я смотрю во все глаза. Как же здорово она выглядит! Жемчужные кудри, подведенные карандашом узкие глаза, изящные скулы. Серый костюм с черной брошью в виде вулкана.
— Со-оня! Очнись. Времени мало. Итак, впереди очередной семилетний цикл твоей жизни. Сосредоточься и задавай первый вопрос.
— Что будет с работой?
Она достает костяшку, ворча: «Никакого уважения к Клавдии Петровне!»
Выпадает 5:3.
Бабушка улыбается:
— Тебя ждет спокойный период, гармония, поддержка друзей. Устраивает?
— Вполне.
— Давай второй.
— М-м. Как будет со здоровьем?
Она хмыкает. Перемешивает кости снова. Итог — 5:2. Хватает следующую папиросу и хохочет. Всласть, от души.
— Дорогая, это означает рождение ребенка. Так что готовься.
— Да ну, — не верю я.
Клавдия Петровна выгибает бровь:
— Что за скептицизм? Пятого ноль пятого в пять утра кости не врут! Ну-ка вспомни, что они предсказали в прошлый раз?
— Смену профессии, необычное путешествие и предательство близкого человека.
— И-и? Не сбылось?
Молчу, опустив лицо. Тогда, на пороге двадцативосьмилетия, я была в полном раздрае. Не понимала, куда двигаться. Сон, встреча и гадание все изменили. Я ушла из педиатрии в ультразвуковую диагностику. И это прекрасно. Новую работу нежно люблю. Решилась одна слетать на Камчатку — воспоминаний миллион! Ох, какая там обалденная икра! А из неприятного… Конечно, Игорь. Втрескалась, как идиотка. Ключи ему сделала на третий день. И пыталась не замечать, что кормлю и одеваю здорового лба за свой счет. Да, подозревала, что он не тот, кем кажется. Но правда все же больно ранила. С тех пор от отношений любого вида уклоняюсь.
— Прием.
Бабушка щелкает пальцами и строго произносит:
— Не хмурь брови, Соняша. Тебе всего тридцать пять, но лицо надо беречь. Пока ты барахтаешься в прошлом, жизнь проходит. И самое время что-то менять. Уверена, третий вопрос как раз об этом.
— Все-то ты знаешь! Да-а. Что ждет на любовном фронте?
Мешочек звенит, и моя ответственная гадалка вытаскивает кость с дублем 6:6. Догадываюсь, что это очень неплохо.
— Самая удачная комбинация! Скорое счастье и большая удача. Слушай, ты точно найдешь того самого мужчину. Или уже? Почему покраснела?
Я тру щеки и протягиваю «ну-у…». Рассказываю о симпатичном ночном попутчике, не забыв уточнить, что он по недоразумению тоже Игорь и слишком молод. И вообще не верю я ни в какую любовь.
Бабушка качает головой. Выуживает последнюю папиросу из пачки и говорит:
— Ох, милочка! Я не делилась с тобой раньше, но к счастью тоже шла через страдания. В шестнадцать отчаянно сохла по мальчишке из соседнего дома. Бегала за ним долго. Он притворился, будто влюблен. А потом высмеял перед всем двором, зачитал вслух мои записки. Как я горевала! Думала, все: мир рухнул. Потихоньку отошла. На людях шутила и смеялась, но никого не подпускала. Когда мне исполнилось двадцать, отец сказал, что сын его давнего друга, капитан, хочет на мне жениться. Я согласилась в расчете на стабильную жизнь.
— Какой еще капитан? А дед?
— Не спеши, торопыга. В общем, мама платье мне шила, подружки сочиняли задания для выкупа. А за пять дней до свадьбы Павлуша Солнцев перевелся на наш журфак. Тоненький блондин с щербинкой. При его появлении я громко сообщала «солнце взошло», а он называл меня не Клавой, а Лавой. Ты, объяснял, сама как вулкан, но не знаешь об этом.
В моей сумке орет телефон. Бабушка умолкает. Я отвечаю на поздравительный звонок коллеги и в нетерпении кладу трубку.
— Так вот. Сходили мы с ним в кино, а потом до рассвета не могли наболтаться. Ах, какие у него соленые были губы! В общем, свадьбу пришлось отменить. Отец сильно сердился и не мог простить «безумства». А я полюбила, понимаешь! По-настоящему, взахлеб и взаимно. Через месяц пошла замуж за Павлушу. Только фамилию не меняла по просьбе отца.
— Долго он злился?
— Да почти всю жизнь. Я же родила рано и променяла карьеру на семью и дом. Заботилась о муже. Он очень быстро рос в своей газете. Растила дочку. Шила, вязала, училась готовить разные блюда. То хинкали лепила, то лагман варила. Позже дача появилась. Там вообще дел невпроворот стало. Но ощущение восторга не покидало ни на минуту. Семья — это, конечно, работа без выходных. Но оно того стоит, поверь.
— Да я понимаю.
— А жить боишься. И совершенно зря. В общем, все. Собирайся. Спасибо за хинкали. В следующий раз приходи с дочкой. Можешь Клавой назвать.
Смеемся.
— А если пацан? — закидываю удочку.
Вздыхает.
— Нет, гадать по-прежнему могу только женщинам. Ступай.
— Пока-пока! — говорим в голос.
Выхожу из беседки, не оглядываясь. Таков уговор. На часах ровно шесть. До работы надо помыться и нарядиться. А там потерпеть до обеда — и свобода.
Запись плотная. Делаю УЗИ взрослым и грудничкам. Щитовидки, груди, почки. Из головы не выходит предсказание. В промежутке успеваю написать красавчику из самолета. Игорь Веретенников, вот как его зовут. Ему тридцать, и он иллюстратор детских книг! С ума сойти! Договариваемся о прогулке на завтра.
Ровно в двенадцать забираю деда. Он в белой рубашке под цвет волос и темных брюках — стрелками можно порезаться, я проверяла.
Протягивает букет тюльпанов. Улыбается, открывая натуральные зубы с щербинкой: «С днем рождения, малыш! Платье специально под цвет неба подбирала?»
На заднее сидение кладет кремовые розы. Трогаемся. Обсуждаем планы на день. Выбираем японский ресторан. Родители возвращаются из санатория через две недели, отметим юбилей еще раз.
Потом замолкаем.
— Все в порядке? — спрашивает, наконец. Я чувствую: вопрос не обо мне.
— Да. Хороша и невозмутима, как всегда!
Кивает. Хочу чмокнуть его в щеку — сегодня морщинками она напоминает хинкали — но на дороге оживленно. А я излишне аккуратный водитель.
Добираемся быстро.
Здесь жарко. Ветерок бегает по зацветающей сирени, поют птицы. Май набирает силу.
Дед идет впереди и даже не сутулится. В свои семьдесят восемь он преподает на журфаке и пишет статьи. Невольно выпрямляю плечи.
Три поворота — и замираем у памятника. «Калиниченко Клавдия Петровна, 20.01.1946-20.01.2016».
— Здравствуй, Лавушка! Солнце взошло! — преувеличенно бодро говорит дед Павел и ставит в банку розы.
Только он знает, что мне является покойная бабушка.
Я пла‘чу. И жду новой встречи.
Осталось каких-то семь лет.
Время пошло.