Тёмный менестрель
— «Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретимся с тобою…». Галинка, это Вы — солнышко лесное. Песня вам посвящается!
— Спасибо, конечно, за комплимент и посвящение. Но написал песню Юрий Визбор. А посвятил, наверно, своей возлюбленной или, я читала, есть версия, что Поляне посвятил — той самой, на которой они песни пели на Грушинском фестивале.
— Вы очень умная, Галина, и очень красивая девушка! Почему же вы всегда приезжаете одна?
— Ну, допустим, здесь я уже не одна! — она ловко ушла от ответа и отсела от незадачливого ухажёра.
Она часто посещала фестивали, концерты, поэтические слёты… и всё время чего-то ждала. За ней ухаживали. Дарили цветы, посвящали стихи и песни, не только Визбора, но иногда и собственного сочинения. Конечно, до «Солнышка лесного» этим опусам было далеко, но душу Галины они грели. А вот сердце растопить не могли!
Она умела веселиться, хохотать от души, поддерживать дружескую беседу у костра, но ей постоянно казалось, что это не совсем настоящее, а так — временное — отрезок жизни, который можно нескучно провести. Но потом, вот–вот, уже очень скоро что-то эдакое обязательно с ней произойдёт… Нельзя сказать, что она ждала «принца», потому что всё, к сожалению, о «принцах» уже знала. Себя Галина называла «женщиной средних лет», хотя выглядела гораздо моложе этой временнОй планки. Поэтому, когда очередной ухажёр с посвящениями слов Юрия Визбора пересел к другой даме, она особо не расстроилась.
Надо сказать, что хоть Галина и была завсегдатаем знаменитых многолюдных фестивалей, но в это местечко, затерявшееся среди Уральских гор, приехала впервые, и потому ожидание чего-то непредсказуемого, неожиданного заставляло трепетать сердце. «Неужели опять хочется влюбиться?!» — удивлялась своему состоянию Галина. И тут же себе честно отвечала: «Смешно! Видимо, хочу то — не знаю что! Возраст, наверно?» С юмором у неё всё было в порядке…
Вдруг ей показалось, что ветерок среди сосен и кедров прошелестел отчётливо: «Га–ли–на! Га–ли–на!» Она тряхнула кудрями, усмехнулась, отгоняя морок: «Вот и галюны для Галины!» Выбрала самую многолюдную тусовку у костра и устремилась туда весёлым парусником.
Счастливые люди пели весёлые песни, хохотали, общались, а когда устали, решили исполнить знаменитую финалочку — бессмертный гимн Митяева.
Изгиб гитары жёлтой ты обнимешь нежно,
Струна осколком эха пронзит тугую высь,
Качнётся купол неба, большой и звёздно–снежный,
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…
На словах «ты что грустишь, бродяга?» Галине вновь послышался порыв ветра, повторяющий её имя… и лёгкий вой. Но окружающие продолжали петь:
И всё же с болью в горле
Мы тех сегодня вспомним,
Чьи имена, как раны,
На сердце запеклись…
Вой стал отчётливее! Видимо, теперь его услышала не только Галина. Женщины опасливо переглянулись.
— На волков не похоже? — неуверенно произнесла одна. — Я работала на озвучке, волки в другом диапазоне воют. Или нет?
— Не волк это, — произнёс крупный мужчина, который только что был главным исполнителем.
Он отложил гитару и сурово повторил:
— Это не волк! Ты права, они так не воют. Да и не слышно уже ничего. Если бы это был волк, он бы дальше продолжал выть. Заметьте, вой оборвался, когда прервалась песня.
— Кто же это? — заволновались женщины.
— Это — тёмный бард!
— Шутишь!?
— Скажи, что пошутил!
— Ой, девочки, жуть какая!
— Какой такой тёмный бард?
— Это легенда такая?
— Я, кажется, слышала такую историю!
Дамы подняли нешуточный гвалт. Если бы любой тёмный бард был неподалёку, то, заслышав, такой курятник, обязательно бы убежал в тайгу, не оглядываясь и ломая кусты…
— Да, тише вы! Расшумелись на весь лес! Расскажу сейчас! — властно остановил женский переполох могучий солист.
Он снова взял гитару, для порядка проверил колок, настраиваясь на нужный лад…
А сердечко Галины почему-то пропустило один удар и ухнуло куда-то к ногам, прокатилось кубарем до головы и заполыхало на щеках румянцем. Хорошо, что в темноте при всполохах костра этого никому не было видно…
«Давненько он не появлялся в этих краях, — начал рассказчик. — Вообще-то ничего хорошего он не предвещает, после его подвываний всегда что-нибудь случается. А был он обычным хлипким очкариком–романтиком, имени его толком никто не знал. Веселиться он не умел, сидел всегда в сторонке, хмуро струны перебирал. Когда его кто-нибудь спеть просил, он долго отнекивался, потом начинал бурчать что-то мрачное с речитативом «все умрём, мы все однажды умрём, умрё–ём…» Ну, его сколько–то слушали, потом устали от его вечного ожидания неизбежного конца. Умрём! Но не надо же об этом всё время вспоминать! Но он вдруг стал навязчивым. Не пропускал ни одного даже мало–мальского фестиваля и уже сам подсаживался к костру исполнить свой ужасный речитатив. А там, где он пел, неприятности потом случались. То котелок с кипятком на себя опрокинут, то руку сломают, то лучшие друзья раздерутся между собой. Надоел всем! Его стали избегать, на фестивали не приглашали. Он стал одиноко бродить у костров и бряцать своё унылое — «умрё–ём, мы все очень скоро умрём». Больной, наверно, человек был; фобия, может, у него была или ещё какое расстройство…»
Рассказчик внезапно замолчал. Прислушался…
— Ты чего? — заволновались слушатели.
— Нет! Послышалось, наверно, — рассказчик тряхнул головой. — Будто издалека подвывает кто снова его коронное «у–умрё–ём».
Сердечко Галинки пропустило ещё пару ударов. Ей показалось, что в воздухе разлился запах прелой хвои, влажной земли и листьев, словно в свежевскопанном огороде. Слушая легенду, она поняла, что тёмный бард — это и есть то, что она ждала и искала.
— Что же с ним стало? — она старалась голосом не выдать волнения, охватившего её.
— Умер, как и мечтал, — мрачно пошутил рассказчик. — В него кто-то головешкой от костра кинул, кто-то камешком. Он в тайгу от отчаяния ушёл, ну и заплутал там, не рассчитал сил…
Рассказчик помолчал, словно к прыжку в прорубь, готовя слушателей к финалу истории.
— Поискали его утром — не нашли. Потом уже поисковый отряд вызвали… В общем, нашли, но не всего. Съели его! Дикие звери, наверно. Который мужик первым наткнулся на останки, так чуть сознание не потерял, хотя всякое видывал! Не было у трупа ни головы, ни внутренностей, ни сердца. А руки обглоданные, говорил тот мужик–поисковик, к груди гитару прижимали… Что осталось от угрюмого очкарика похоронили в закрытом гробу… Но спустя время стал он то тут, то там появляться. Вроде, петь хочет, а не может, вот и слышится всем разное…
Да, вроде, и нам послышалось! Запугал я вас, бабоньки? Ну-ка давайте весёлое да с матерком, чтобы всех тёмных бардов отсюда отогнать! Галинка, запевай!
Неожиданно все повернулись к ней! А ей казалось, что лицо её полыхает не меньше костра…
— Я? Мне? Мне попить надо, — с трудом выдавила Галина.
— Чего уж, попить! Выпить! Эй, там, тащите, чего в рюкзаках запрятано для сугреву!
Руки с кружками потянулись за горячительным. Нет–нет, беспробудного пьянства на фестивале не было! Но «для сугреву» и после такой истории всем хотелось сделать пару глотков напитка, снимающего нервное напряжение.
Галина пить не стала. Она отошла от костра и решила побродить по поляне, впрочем, не заходя далеко. Ей представлялся тёмный бард — робкий незадачливый худощавый мужчина в плюсовых очках с роговой оправой. У него обязательно были немного оттопырены уши, на затылке слегка взъерошены волосы — это делало его трогательным и беззащитным. Он был мечтательным, умным, возможно, даже учёным. Может, он обладал какими-то сверхспособностями, которые не давали ему покоя, показывая мрачное будущее. Он был ранимым, впечатлительным и очень несчастным. Возможно, болел. И его совсем–совсем некому было пожалеть. Не было рядом ни одной души, способной его понять, не было чуткого сердца, готового сопереживать, не было женщины, готовой ласково провести рукой по волосам, аккуратно снять очки и поцеловать по-матерински и по-женски — ласково и нежно, неистово и страстно.
Галина почувствовала, что слёзы бегут по её щекам, а с губ срываются рифмованные строчки. Кажется, она влюбилась! Бродя по краю поляны у кромки леса, она бормотала строки своих новых стихов… Вдруг ей показалось, что из тайги раздался слабый нежный мелодичный перебор гитарных струн, очень совпадающий с её словами. Она замерла.
— Га–ли–на! Га–ли–на!..
— Галка! Ты где пропала? До ветру что ли ушла? — очарование было нарушено внезапным вторжением заботливой подруги.
Вздохнув, Галина пошла к костру навстречу подруге.
— Ну, где ты там? От рассказа про барда обделалась?
— Если бы обделалась, к тёмному лесу бы не пошла, — огрызнулась Галя на навязчивую заботу.
— Ну, чего бука такая? Пошли по пять грамм и короночку нашу исполним?
— Не хочу! Пять грамм не хочу, а петь пойду, — миролюбивый Галин нрав не позволял ей обижать и обижаться.
Все вместе у костра со светлой грустью они запели:
Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…
Галина вкладывала теперь в эти слова особый смысл, ведомый только влюблённым.
Тих и печален ручей у янтарной сосны
Пеплом несмелым подёрнулись угли костра,
Вот и закончилось всё — расставаться пора.
Ей показалось, что неподалёку грустный голос исполнил по-своему: «Вот и закончилось время, мне в вечность пора…»
Она долго ждала, когда все улягутся и уснут, дремала сама, потом просыпалась, ей казалось, что сердце стучит в голове, в ногах, что она — одно огромное сердце — сострадательное и влюблённое. Но рядом с палаткой долго не умолкали разговоры — спорили мужчины, хихикали женщины. Выходить из палатки и при свидетелях идти к лесу, слушая дежурные шутки и заботливые вопросы, не хотелось…
Под утро она очнулась. Занимался рассвет. Поёживаясь, Галина выбралась из палатки. Очарование таёжной ночи отступало, но поднимавшийся предрассветный туман, словно пожирал любую фальшь ночных бесед и укутывал трепещущее сердечко уютным безопасным покрывалом.
Безбоязненно Галинка двинулась к кромке леса.
— Ты здесь? Я знаю, что здесь, — тихо произнесла она.
— Здесь, — прошелестела листва.
— Тебе плохо?
— Плохо.
— Тебе больно?
— Больно.
— Почему ты всё время пел о смерти?
— О смерти.
— Тебе, наверно, было одиноко?
— Одиноко.
— Тебе не хватало любви?
— Любви.
— Хочешь, я буду тебя любить?
— Любить.
— Мы будем петь!
— Петь.
— Не только о смерти!
— О смерти.
— Ты уже споришь? Я говорю, мы будем петь о любви!
— О любви!
— О любви вечной!
— Вечной!..
Никто не подрался, не поранился, не упал на этом фестивале. Напротив, всем казалось, что после той сумбурной ночи, когда им почудился призрак тёмного барда, все краски мира стали ярче. А, может, это казалось только Галине — женщине средних лет. Она вдруг стала выдавать такие талантливые сильные стихи, что подруги стали подтрунивать: «не иначе влюблена, ведь так пишут, как дышат, только когда любят!» Но кого? Досужие сплетники рядом с Галинкой никого не замечали, но метаморфозу чувствовали.
А она ждала с нетерпением следующий фестиваль, зная, что её тёмный менестрель обязательно окажется рядом. Он будет тихо перебирать струны гитары, их услышит только она: «Милая моя, солнышко Лесное! Где, в каких краях встретимся с тобою?»
Только на очередном долгожданном фестивале один незадачливый ухажёр, не добившись расположения Галины, усмехнулся и, припомнив прошлогоднюю историю, пророчески произнёс: «Галя, а ты случайно не невеста тёмного барда?» Женщина средних лет грустно улыбнулась и ничего не ответила…
[1] Менестрель – (здесь в переносном) автор–исполнитель собственных песен, бард