Чадолюбивый отец

Историю эту я записал, когда еще был послушником и по долгу службы ухаживал за многими несчастными, приходившими в святую обитель ордена проповедников в поисках врачевания как телесного, так и духового. Случилась она, как я понимаю, за несколько лет до моего прибытия в монастырь, а потому у меня не имелось никакой возможности стать свидетелем тех, в высшей степени таинственных и ужасающих событий. Рассказал мне о них плотник Йоханнес Циммерманн, уроженец нашего города Шесбурга, прославленного на всё Семиградье благочестием и богобоязненностью жителей. Долгое время потрясения прошлого терзали сердце того страдальца, и он искал утешение в душеспасительных беседах с досточтимым настоятелем и братьями. Но боль сего мужа ослабевала лишь ненадолго. Сам же недуг казался мне подобным незаживающей зловонной язве, которая то зарастает, то вновь открывается. Поведанное же несчастным вызвало у меня такое потрясение, что вслед за пророком Амосом мне захотелось воскликнуть «Si erit malum in civitate, nonne Dominus fecit?» . И до сих пор, когда по Божьей воле мне довелось многое испытать и постичь, я так и не смог найти ответа на вопрос, сколько же в этой истории от попущения Всевышнего и сколько от козней Дьявола. Далее я постараюсь изложить всё теми же словами, которые мне довелось услышать.

Старая Барбара Кюршнер. Тогда ее знал весь Шесбург. Мерзкая карга вечно бродила по улицам, будто сам Дьявол не давал ей покоя и постоянно подгонял. Горбатая спина, сморщенное лицо, крючковатый нос, паучьи пальцы. А к тому же вечно грязная одежда и стоптанные башмаки, да еще и суковатая клюка, которой бабка громко стучала по мостовой. Каждый день я напарывался на нее, то на рынке в Нижнем Городе, то у приходской церкви, то на кладбище, то у башни Портных. И чего же ей не сиделось дома, как другим пожилым матронам?

Больше всего на свете старуха хотела иметь детей, да, видимо, чем-то прогневала Бога. Когда еще был жив ее муж, он, напившись, частенько поколачивал Барбару за бесплодие. А та постоянно ревела. Но скоро черт забрал пропойцу к себе. Говорили, перебрал он лишнего, упал без памяти в сугроб, да там и околел. Тогда бедняжке стало легче, однако надежды стать матерью испарились. С тех пор она, когда встречала на улице девочку или мальчика, всякий раз тянула к ребенку свои узловатые пальцы и говорила: «Ах какое чудесное дитятко, пошли ко мне жить». Большинство матерей едва терпели мерзкую женщину. Дети пугались и плакали. Иногда бабка давала ребятам сладости и яблоки. Чаще всего родители отнимали ее подарки и выбрасывали, как только старуха скрывалась за ближайшим поворотом. Сглазить ведь могла, пусть даже ненарочно. Некоторые думали, что она — ведьма, иные же — что просто сумасшедшая, большинство же горожан считали каргу, по меньшей мере, странной. Торговка Магда Фляйшер и вовсе говорила, будто встретить на улице вдову Кюршнер — плохая примета: всё наперекосяк пойдет до следующего утра.

В тот день жена моя Хильда повела дочку Катарину на Рыночную площадь в Нижний город, старалась приобщать ее к ведению хозяйства. Купили всё быстро и с полными корзинами снеди направились домой. На обратном пути они увидели старуху Барбару. Та ковыляла навстречу и, как всегда, громко стучала клюкой по мостовой. Свернуть было некуда. Оставалось только пережить неминуемое и надеяться на то, что общение с мерзкой теткой не продлится долго.

— Бог вам в помощь, госпожа Кюршнер, — как и приличествовало, поприветствовала каргу моя супруга.

— И вам доброго денечка, — отвечала та скрипучим голосом. При этом слюна ее между редкими зубами вылетала изо рта. — Ах какая красивая девочка, маме помогает, вот заглядение! — расплылась грымза в улыбке и протянула к испуганной Катарине свои паучьи пальцы с нестрижеными ногтями. — Ну что, пойдешь ко мне жить? Я подарю тебе красивое платье.

Дочка моя отстранилась, с мольбой в глазах посмотрела на маму и вцепилась ей в подол.

— Ладно, госпожа Кюршнер, мы уже пойдем. Да пребудет с Вами Господь, — произнесла Хильда.

— И вас, и вас, голубицы мои, спаси и помилуй пресвятая Богородица…

Барбара еще что-то лепетала им в след, но жена моя схватила малышку за руку и быстро-быстро зашагала вверх по улице.

После обеда она отпустила Катарину поиграть с подружками, а сама принялась хлопотать по хозяйству. Дел скопилось много, а времени на всё не хватало. Нужно было и еду приготовить, и пол вымыть, и воды принести и чугунки почистить. Только когда вечером после работы я пришел домой, Хильда вдруг поняла, что дочь наша так и не вернулась с прогулки. Она тут же вспомнила встречу в Барбарой и рассказала мне.

— А вдруг это старуха Кюршнер в самом деле забрала ее себе?

— Да ну, быть такого не может, — отвечал я. — Она, конечно, странная, но еще никогда не воровала детей.

— Всё случается в первый раз, — угрюмо произнесла супруга.

Я быстро покидал в себя ужин и пошел расспросить соседей, тех самых, с детьми которых играла Катарина. Ох, как я надеялся, что она зашла погостить у кого-то из них. Но уже тогда дурное предчувствие говорило об обратном. Так и оказалось. Все подруги утверждали, будто дочь наша, как всегда, отправилась домой и не говорила, собирается ли куда-то еще. Я вернулся к Хильде. Она была сама не своя, совсем побледнела, едва подавляла слезы. Я обнял ее и заверил, что немедленно отправлюсь на поиски и обязательно найду нашу девочку.

Со мной вызвались пойти мои друзья: мечник Христиан Дайнхаммер, ювелир Дитер Гольдшмид, торговец тканями Валентинус Вайс и сын городского сенатора Хельмут Шустер. Вместе мы исходили всю цитадель: побывали на Школьной горе, городском кладбище, площади Уток, прошли по Штадмауэрцайле, Пфарргассе, Клостергассе, Циннгисергассе и другим улицам. Всякого встречного мы спрашивали о том, не видели ли они малышку Катарину. Мы стучались в дома знакомых и пытались узнать у них. Но всё было бесполезно.

Чем больше проходило времени, тем сильнее я распалялся. На смену беспокойству, растерянности, страху пришла злоба. Постепенно она заполняла все мои мысли и вытеснила остальные чувства. Я злился на Хильду, за то, что вовремя не спохватилась, на прохожих, за то, что никто из них ничего не заметил, на друзей, за то, что у них всё хорошо, на других детей, за то, что те не потерялись, на узкие петляющие улицы и дома, за то, что они скрывают обзор, и, конечно же, на себя за то, что не смог ни предвидеть, ни отвести беду.

Смеркалось. Промозглый ветер гнал по мостовой сухие листья. С каждым часом становилось холоднее. Людей нам попадалось всё меньше и меньше. Горожане ужинали, отдыхали после рабочего дня, готовились ко сну. Лишь мы не находили покоя, стараясь прочесать каждый закоулок.

Теперь мы перешли в Нижний город. То разделяясь, то соединяясь снова, мы обошли Мюльгассе, Рыночную площадь, Шпитальсгассе, Хюлльгассе и побывали в кварталах на берегу Хундсбаха, но никаких следов малышки Катарины так и не нашли. И тут я вспомнил о старухе. Быть может, Хильда была права, и она всё-таки решилась похитить мою дочь.

— Послушайте, я знаю, что вы устали, но я прошу, давайте сходим к Барбаре Кюршнер. Мне жена рассказывала. Эта тварь сегодня приставала к моей девочке, как всегда, приглашала жить у нее. Может статься, она действительно забрала Катарину себе.

— Вот ты загнул, Хензель, — удивился Христиан Дайнхаммер, — Да она живет тут уже тысячу лет, и никого пальцем не тронула. Это безобидная бабка, хоть и странная. Я б на нее не подумал.

Дитер многозначительно посмотрел на небо:

— Скоро полнолуние. В такие дни всяким сбрендившим обычно сносит крышу.

— Ладно, пошли, парни, — махнул рукой Хельмут Шустер, — только для тебя Ханс. А то будешь себя терзать, дескать там-то мы не проверили.

— Спасибо, друзья, — ответил я. — С меня причитается.

И мы снова побрели по извилистым улицам Нижнего города, на юго-западную окраину. Карга жила в самом конце Шаасергассе. Идти было прилично. Ветер дул в лицо и пронизывал насквозь. Ноги скользили на влажных камнях мостовой. Стало почти по-зимнему холодно. Шли молча. Больше ни один прохожий не попался нам навстречу. Мы сильно рисковали нарваться на ночную стражу. Однако то ли Бог, то ли Дьявол хранил нас и позволил добраться без происшествий.

Вот и дом старухи. Я подошел к двери и громко постучал кулаком. Послышались шаркающие шаги.

— Кто там? — спросила карга мерзким хриплым голосом.

— Это Йоханнес Циммерманн, мастер-плотник. Госпожа Кюршнер, нам очень надо поговорить. Откройте ради всего святого.

Щелкнул засов, и дверь распахнулась. Барбара стояла в проеме с сальной свечкой. Бледная, сморщенная, в каком-то сером грязном балахоне. Клокастые седые волосы торчали во все стороны. Больше всего она походила на злобную ведьму из детских сказок.

— Господа Кюршнер, — начал я, еле сдерживая злобу, — Моя дочь Катарина потерялась сегодня днем. Я знаю, что вы встречали ее утром и даже просили уйти к вам жить. Возможно, она …

— Ее здесь нет, и не мешайте мне спать! — злобно фыркнула старуха и захлопнула дверь перед самым моим носом.

Я постучал еще и еще.

— Я вам не открою. Оставьте меня в покое! — донеслось изнутри.

Тогда я стал просто барабанить кулаками по доскам. С каждым ударом во мне вскипала ярость. Негодование застило мне разум. «Почему она не хочет говорить? От чего не дает войти? Наверняка, моя малышка там, иначе бы хозяйке нечего нас бояться, нечего скрывать», — так думалось мне в ту злополучную ночь. Уж не сам ли Лукавый нашептывал мне такие мысли? Больше я не чувствовал холода. Наоборот, меня бросило в жар, тело прошиб пот. Зубы сжались и заскрипели. Я повернулся к друзьям. Уж не знаю, как я тогда выглядел, бешеный, взмокший, должно быть, страшный в отблесках фонарей. Спутники мои смолкли.

— Она там, она точно там, я знаю! Моя дочь у нее!

Товарищи недоуменно глядели на меня.

— Если нет, то чего она скрывает? Почему не пускает нас? — продолжил я.

— Брось, Хензель, — решил образумить меня Христиан. — Да она нас просто боится. Вот что бы ты подумал, если бы посреди ночи к тебе решили бы нагрянуть несколько незнакомых крепких мужчин?

— Невиновной скрывать нечего! — отрезал я.

— Пошли, вернемся завтра после рассвета, — предложил Хельмут Шустер. — Может кого из магистрата прихватим для убедительности.

— Да вы не понимаете, что ли? — взбесился я. — Моя дочь у нее! С ней всякое может случиться, если уже не случилось.

— Да нет ее там, — бросил мечник.

— Я должен сам убедиться, не поверю, пока не увижу собственными глазами. Всё, я вышибаю дверь.

— Мы тут тебе не помощники. Смотри, Хензель, если что, мы скажем, что ты это сделал сам, а мы тебя отговаривали, — предостерег Валентинус.

Но я уже не слушал, а разогнался и со всей дури плечом врезался в дверь. Та подалась. С третьего удара она слетела с петель.

Барбара выскочила и загородила мне проход. В руке у нее был кухонный нож.

— Не подходи, а то, клянусь Богом, я вспорю тебе брюхо!

«Если она так защищается, то, значит, ей есть, что скрывать», — пронеслось у меня в голове. Ярость вновь вскипела во мне. Я бросился на мерзкую фурию и, не успела та даже замахнуться, схватил ее за запястье и повернул. Старуха заверещала от боли, резак выпал, а я оттолкнул женщину от себя. То ли злоба утроила мои силы, то ли сам Дьявол. Карга отлетела к противоположной от входа стене и врезалась в полки с котлами, сковородками и прочей посудой. Те обвалились, и чугунки попадали вниз, при чем некоторые угодили владелице прямиком по голове.

Я замер, думая, что хозяйка вот-вот поднимется, но время шло, а она даже не двигалась и не издавала ни звука. Дом погрузился в гробовую тишину. Тело же мое оцепенело. Должно быть, прошло лишь несколько мгновений, но мне они показались вечностью. В себя я пришел только, когда услышал шаги друзей за спиной. Послышались голоса:

— Что с ней?

— Да у нее кровь.

— Голова разбита.

Я же продолжал стоять и глядеть прямо вперед немигающим взглядом. Почему-то я уже тогда знал, что случилось непоправимое. Меж тем Христиан и Дитер начали разбирать полки и посуду, а Хельмут и Валентинус занялись пожилой женщиной.

— Жива, — облегченно воскликнул Шустер.

Только тогда я вышел из оцепенения. Парни подхватили старуху, аккуратно положили на лавку и повязали какую-то тряпку на голову.

— Ну ты и натворил делов Ханс. Молись, брат, чтобы всё обошлось, — осуждающе произнес мечник.

— Давайте осмотрим дом, — сказал я. — Катарина может быть здесь.

Мы обшарили две небольшие комнаты, заглянули в сундуки, спустились в подвал, поднялись на чердак, проверили сарай. Никого.

— Вот видишь, — упрекнул меня кузнец. — Я же говорил. Чего было лезть?

— Откуда ж я знал-то? — огрызнулся я.

— Так это и так понятно было.

— Тебе понятно, мне — нет!

И тут наш спор прервал Хельмут:

— Она не дышит!

Мы повернулись к лавке. Сын сенатора склонился над совершенно бледной старухой с окровавленной тряпкой на голове. Я подлетел и зачем-то схватил ее за руку — холодная. На мой недоуменный взгляд друг ответил:

— Она умерла… Она умерла, Ханс.

Меня снова прошиб пот. Все члены враз потяжелели, будто кто-то положил мне на плечи мешок с песком.

— Нет! Проклятая карга! — заорал я не своим голосом.

Я схватил тело за плечи и принялся трясти в надежде, что Барбара придет в себя и подаст хоть какие-то признаки жизни. Но чуда не произошло. Лишь голова со стуком билась о доски. Повязка слетела на пол.

— Она мертва, — повторил Шустер.

— Хватит, брат, довольно, — Христиан попытался меня оттащить.

Тут мне пришлось смириться с неизбежным.

— Послушайте, — сказал я, поразмыслив. — Пообещайте мне, что никому не скажете.

— Хорошо. Конечно, мы тебя не сдадим, — ответил за всех Валентинус Вайс. — Сами мы никуда не пойдем. Но, если к нам нагрянут с допросом, то не обессудь.

— Ладно, большего от вас я требовать не вправе.

Дитер закрыл покойнице глаза и прочитал короткую молитву. Друзья вышли на улицу, а я как мог приладил дверь на место, по крайней мере, издали не было видно, что она выбита.

Когда я вернулся домой, один, без дочери, Хильда ничего не спросила, а просто бросилась ко мне на грудь и долго проплакала. Всю ночь мы не спали. А утром, когда я позавтракал и собирался идти на работу, к нам постучали. Жена открыла. На пороге стояла Мария Дайнхаммер, супруга Христиана. За руку она держала малышку Катарину. Ты была бледная, вся в слезах.

— Вот, — сказала женщина. — Она всю ночь пряталась у нас в сарае. Ее туда наша Сара привела. Мы с мужем ничего не знали. А сегодня мы заметили, что Сара крадче пытается зачем-то унести еду со стола. Надавили на нее хорошенько и обнаружили беглянку. Так ведь идти домой не хотела. Пришлось вести силком. Ох уж эти детки.

Оказалось, что дочь наша сбежала потому, что мать не купила ей вчера куклу на рынке. Девочка всерьез считала, будто, если мы ее потеряем, а потом найдем, то подарим ей всё, что угодно. Конечно же Хильда взгрела ее хорошенько, а затем заперла в наказание. Я же отправился работать. На сердце у меня полегчало.

О гибели несчастной Барбары Кюршнер я жалел только из-за боязни быть обвиненным в убийстве. К ней самой я испытывал лишь отвращение. Совесть меня не мучила. Наоборот, где-то в глубине души я, наверняка, даже радовался, что избавил город от мерзкой ведьмы. Она всегда раздражала меня одним своим существованием. Уверен, большинство моих друзей испытывали то же самое.

И всё же на душе было тревожно. Вдруг кто заметил суматоху на Шаасергассе? В Шесбурге повсюду любопытные глаза и уши. Работы в тот день выдалось много, но я использовал каждую возможность узнать последние городские новости. Однако никаких сообщений об убийстве не поступало. Со старухой Кюршнер почти никто не общался, и вряд ли кому-то пришло в голову заглянуть к ней домой. Время работало на меня, однако беспокойство не проходило.

Домой я вернулся, как обычно. Хильда ждала меня на пороге вся в слезах:

— Катарина пропала, — только и успела она сказать, как вновь разревелась

— Как опять? Не может быть.

— Сама не понимаю. Ты же помнишь, я заперла ее в наказание в комнате наверху. А вот недавно заглянула туда, а ее нет. И дверь была заперта снаружи, и окна целы и тоже закрыты. Она как будто исчезла. Неужели мятежные духи воздуха …

— Да чего ты несешь? Ты должно быть, выпустила ее сама.

— Нет, клянусь тебе.

Я прошел по дому, заглядывая во все помещения, поднялся на чердак, спустился в подвал. Но дочери моей нигде не было. Как же так? Исчезла из-под замка! Просто немыслимо.

Этот вечер практически повторял вчерашний, за исключением лишь некоторых деталей. Как будто бы я вернулся в прошлое и вынужден был пережить то же самое дважды. Я вновь собрал друзей. Христиан Дайнхаммер, Дитер Гольдшмид, Валентинус Вайс и Хельмут Шустер во второй раз отправились со мной на поиски. Шли мы прежним маршрутом. Сначала Верхний город: площадь Цитадели, Шульгассе, Школьная гора, городское кладбище с приходской церковью, Циннгисергассе, Энтенплатц, Штадмауэрцайле, Пфарргассе, Клостергассе. И снова никто ничего не видел и на знал. Некоторые люди даже недоумевали: «Как, до сих пор не нашли?»

Как и в прошлый раз меня одолевали злоба, негодование и ярость. Но было что-то еще. И этого я точно не замечал вчера, некая безысходность, чувство предрешенности. Если вчера я надеялся найти дочку, то сейчас почему-то крепла уверенность, что она пропала совсем. А шел я только дабы сделать всё от меня зависящее и не мучиться потом угрызениями совести. Когда мы перешли в Нижний город, я наконец-то понял, почему. И снова всему виной была Барбара Кюршнер, точнее, ее гибель. Провидение забрало у меня малышку дабы воздать за убийство. Какая горькая ирония. Я вломился к старухе из-за Катарины, допустил роковую ошибку и стал причиной смерти невинной. И теперь Бог или Дьявол забрали у меня то самое, из-за чего я взял на себя тяжкий грех.

Меж тем друзья мои прочесывали Мюльгассе, Рыночную площадь, Шпитальсгассе, Хюлльгассе и прочие улицы. Но я уже знал: ничего они там не найдут. Однако, если бы я попытался их остановить, то выглядел бы, по меньшей мере, странно. Нет, пусть уж рыщут и не догадываются о моем отчаянии. Внутри у меня всё тряслось, как в лихорадке. Если вчера я винил в исчезновении дочки кого угодно: жену, подружек, Барбару Кюршнер, то теперь только себя. И это было тяжелее всего. Оглядываясь назад, теперь я понимаю, у меня не было никаких резонов связывать пропажу ребенка с убийством несчастной, однако, по какой-то неведомой причине, в ту ночь всё для меня было очевидно. Неужели враг рода человеческого нашептал мне такие мысли? Я дрожал всем телом, ком подкатывал к горлу, а остатки ужина грозились выплеснуться наружу. Какими силами мне удавалось еще держаться на ногах?

И вот, когда мои товарищи уже обыскали почти все закоулки и готовы были поворачивать домой, я наконец-то подал голос:

— Давайте еще сходим в дом Барбары Кюршнер.

— Ты что, совсем свихнулся на этой старухе? — удивился Христиан.

— Ребята, вы можете считать меня сумасшедшим, но мне почему-то кажется … Нет я уверен. Нам нужно туда.

— Вчера ты был тоже уверен, — с горькой насмешкой произнес мечник.

— Ладно, черт с тобой, идем, посмотришь на труп старухи и расходимся, — сказал Хельмут. Наверное, ее уже хорошенько обглодали крысы.

Мы снова двинулись в путь по улицам ночного Шесбурга. Спутники мои посматривали на меня криво. Но он понимали, что в таком состоянии я нормально мыслить просто не мог. Парни старались поддержать меня, и за это я благодарен им по сей день. Говорят, убийца всегда возвращается на место преступления. Неужели всех остальных, также, как и меня, влечет туда Провидение? По крайней мере, точно не по своему разумению я шел на Шаасергассе.

Вот и дом, маленький, бедный, но опрятный. Дверь стояла в точности так, как я приладил вчера. Я отставил ее в сторону и, опасаясь войти, просунул в проем фонарь. Свет выхватил поваленные полки и котелки со сковородками, которые вчера наспех сложили мои друзья. Прислушался — тихо, как в могиле. Я постоял немного на пороге, а затем шагнул внутрь. Мне уже приходилось видеть покойников и не раз, но тут я струхнул. Очень уж не хотелось смотреть на труп Барбары Кюршнер. Но я собрал волю в кулак и повернулся.

Старухи на лавке не было. Вместо нее там виднелось что-то маленькое бледное. Я не сразу понял, что именно, сделал шаг вперед и обмер. Передо мной на грязной рогоже лежала Катарина в чужом платьице цвета снега, выпавшего в один день. Кожа ее белая-белая, чуть прозрачная выглядела так, будто под ней не осталось ни капли крови. Безмятежное выражение лица и закрытые глаза заставляли думать, будто она погружена в сон. Я протянул руку, но тут же отдернул ее — тельце оказалось ужасно холодным, таким же, как и воздух в давно не топленном доме. Кажется, память моя в тот миг отказала.

Остаток ночи я помню плохо, но о произошедшем мне рассказал Христиан Дайнхаммер. Должно быть, я взревел и заплакал— друзья мои вбежали внутрь и застали ужасную картину. Большого труда им стоило вывести меня на улицу. Тельце они завернули в ту самую рогожу и отнесли ко мне. А вот трупа Барбары Кюршнер они не нашли, хоть и снова обыскали ее жилище. Более того, обстановка была такой же, как и вчера, как если бы к старухе никто не заходил вовсе.

Ее объявили пропавшей без вести. Никаких останков так и не нашли, будто женщина буквально растворилась в воздухе. Родственникам стоило больших усилий вступить в наследство. Насколько мне известно, участок земли продали. Покупатель снес дом и выстроил новый. Однако всякий раз, когда путь мой лежит в конец Шаасергассе, мне становился не по себе, и я до сих пор стараюсь избегать этого места.

Перед погребением тело Катарины хорошо осмотрели опытные люди. Никаких переломов, ран, ссадин, синяков, царапин, укусов или следов надругательства обнаружить не удалось. Но самое поразительное: в жилах мертвой малышки не нашли ни капли крови. Что могло послужить причиной такой смерти, как дочь моя смогла покинуть запертую комнату и кто положил ее на лавку Барбары Кюршнер, не известно и по сей день.

С тех пор меня мучают кошмары. Во снах мне приходит старуха. Она хохочет, ухмыляется, скалит желтые зубы. Пару раз пригрезилось, как она надевает на мою дочку то самое белое платье, а Катарина смеется и кружится в танце. Порой я вижу, как ее рвет кровью, а я не могу ничем помочь.

Хильда, кажется, перенесла утрату легче меня, по крайней мере, те события она больше не вспоминает. Через год она подарила мне нового ребенка — малышку Михаэлу. Кажется, именно в ней жена моя нашла утешение. Однажды ночью девочка захворала, долго не могла уснуть, и я баюкал ее на руках. И вдруг мне показалось, что я качаю не её, а Катарину. Видение длилось буквально мгновение, но я так испугался, что чуть не выронил дочку из рук.

Многое еще тот плотник Йоханнес Циммерманн рассказал о своих мучениях и страхах. Но они вряд ли отличаются от мытарств других грешников, а потому нет смысла приводить их здесь. Насколько я понял, ему так и не стало жаль саму несчастную Барбару Кюршнер. Он лишь раскаивался в том, что очернил собственную душу богопротивным поступком. Возможно потому, что раскаяние его не было полным, Господь благостью своей не даровал ему избавления от тягот.

Что же именно произошло той роковой ночью, и почему Всевышний забрал к себе невинное дитя, я не могу даже и предполагать. Но, вне всяких сомнений, вышеизложенная история, как говорил Блаженный Августин, quae de hoc genere fallacium malignorumque spirituum, qui extrinsecus in animam ueniunt humanosque sensus sopitos uigilantesue deludunt .

В конце я лишь хочу добавить, сведения, которые я узнал от досточтимого настоятеля о той убиенной вдове. На самом деле она вела праведную богобоязненную жизнь, часто ходила в церковь и внесла вклад на вечное поминовение в нашем монастыре. Дома она не могла усидеть по той причине, что всякий раз, оказавшись одна, несчастная вспоминала о своем горе и начинала плакать. Потому в блуждании по улицам она находила отдохновение. А еще Барбара Кюршнер постоянно шила детскую одежду и относила ее в сиротский приют. Да упокоит Господь ее душу.

Написано братом Райнхардом Хельмшторффером, келарем доминиканского монастыря в Шесбурге в году MDXIX.

Екатеринбург, 2023 г.