Чаща

1.

Сколько ему лет — определить было сложно. На лице тонкие морщины, шапка седых, торчащих в разные стороны волос, печальные карие глаза, высокий лоб… Это был высокий и сильный мужчина. Он был охотник, и целые дни проводил в лесу. Солнце и ветер наложили тёмный бронзовый загар на его лицо, шею, руки. Внимательность, осторожность и сосредоточенность чувствовались в его плавных движениях. Он был охотник, хорошо изучивший повадки зверей и научившийся всем тонкостям охотничьего промысла.

Жил он один-одинёшенек в большой бревенчатой избе, стоявшей на окраине станицы, у дремучего леса, на берегу реки. Отец и два старших брата погибли в походах, мать умерла от болезни, и остался Матвей один, никому не нужный, одинокий и бедный.

Ничего не было у Матвея, ни коней, ни верблюдов, ни коров, ни волов. Была только земля, но он не засевал её. Его земля поросла бурьяном и кустарником и, чтобы привести её в порядок требовалось затратить не мало усилий и не один год изнурительного труда. Но упадок хозяйства Матвея Дерюгина нисколько не заботил. Он кормился охотой, которая приносила ему не только пищу, но и кое-какой доход. Ему не нравилось пахать и сеять, так как прогулки по лесу занимали его больше всего.

Блуждания по лесу, кристально чистый, пахнущий травами и листвой воздух, таинственная, чарующая тишина… Матвей любил всё это. Он любил пробираться сквозь густую чащу леса, любил щебетание птиц, любил реку с её затонами, любил выслеживать и добывать зверя.

Возвращаясь в избу, он сам себе готовил пищу и, поужинав в привычном одиночестве, ложился спать. С наступлением утра всё начиналось сначала. Собрав котомку, он навешивал на плечо ружьё и снова уходил в манящий его своими прелестями лес.

Со станичниками он старался лишний раз не встречаться. Нет, он хорошо и доброжелательно относился к людям. Но привычка к одиночеству, укрепившаяся в нём за долгие годы, не располагала к общению с земляками. В конце концов, станичники тоже перестали замечать его. Чудак, он и есть чудак, не злой, бессловесный и безобидный.

Крепкого телосложения, мало-мальски привлекательный, он никак не реагировал на советы сердобольных людей обзавестись семьёй. Невест в станице было много, и любая с радостью пошла бы с ним под венец. Но Матвей оставался равнодушным к прелестям молодых казачек, предпочитая их сердечным ласкам прогулки в лес. А вот однажды…

Рано утром он вышел из избы с котомкой на левом плече и с ружьём на правом. Привычно прочтя молитву, способствующую удачной охоте, Матвей вышел за покосившиеся ворота и пошагал к лесу. Его лицо сразу же приняло серьёзное, сосредоточенное выражение, когда он вошёл в чащу. Неторопливые движения, слова, которые он шептал себе под нос — всё говорило о том, что охотник погружён в свои мысли. Блуждая по лесу, он всегда о чём-то размышлял, и это помогало ему не замечать колючие заросли, через которые приходилось продираться с трудом и помогало ему отвлечься от усталости и утомления.

Сегодня, так же как и всегда, он бодро шагал по едва видимой тропе, думая о чём-то своём и не мало не задумываясь, куда несут его ноги. День почему-то не задался. Матвей до полудня бродил по лесу, но так и не встретил ни одного зверя, достойного того, чтобы потратить на него заряд дроби. Когда уставшие от длительной ходьбы ноги заныли и потребовали отдыха, Матвей с неохотой решил сделать привал, собираясь перекусить и… Он оглянулся и оторопел. Матвей не узнавал места, в котором оказался и отголосок смутной тревоги вдруг зашевелился где-то внутри.

«Где это я? — подумал он, с беспокойством вращая головой. — Здесь я никогда не был, хотя всегда считал, что знаю лес очень хорошо?»

Место, в котором он оказался, поражало его своей неприступностью и непроходимостью. Стволы деревьев вокруг него произрастали так плотно друг с другом, что казалось, невозможно протиснуться между ними.

«Вот это да! — снова подумал Матвей, начиная дрожать, от поселившегося в душе жуткого страха. — Или леший заманил меня в эту чащобу непроходимую?»

Однако надо было что-то делать. Помощи просить было не у кого и Матвей решил выбираться из чащобы, полагаясь только на себя и Господа Бога, который, как твёрдо верил казак, не оставит его в беде. Он ещё раз внимательно осмотрелся и увидел тропу. Кем она протоптана, размышлять не приходилось. Главное, что она есть и по ней можно выбраться из глухой чащи на знакомую местность.

Не теряя времени, он поспешил к тропе, а когда ступил на неё, то снова задумался, пытаясь определиться, куда же идти, вправо или влево? Он поднял вверх голову, словно пытаясь прочесть подсказку в небесной голубизне, или выбрать направление, полагаясь на небесное светило. Но и тут его поджидали досада и разочарование: небо заволокла молочного цвета мгла, солнце померкло, и его едва было видно.

«Как же поступить? — подумал Матвей озадаченно. — Если это опять козни лешего, то быть беде… Чем же я эдак насолил ему, что он не выпускает меня из леса?»

Вдруг, откуда-то справа донёсся пронзительный женский крик:

— Люди добрые, помогите!

Услышав призыв о помощи, казак сбросил с плеча ружьё, взвёл курок и поспешил на крик. С трудом протискиваясь между огромных стволов деревьев, он спешил на помощь к попавшей в беду женщине, попутно раздумывая над тем, как несчастная смогла оказаться в этом глухом кошмарном месте.

Матвей не заметил и сам, как вышел на берег чудного большого озера с ружьём наперевес и тут же увидел кричащую женщину, которая сидела в воде. Перед ней стояло ужасное, похожее на медведя существо, которое недовольно рыча, тянуло к несчастной лапы с огромными, далеко не медвежьими когтями.

Жуткая усмешка исказила губы охотника. Он вскинул ружьё и прицелился. Существо, словно почувствовав опасность, резко дёрнуло головой, зыркнуло в его сторону и, издав холодящий в жилах кровь вопль, в одно мгновение исчезло из виду.

Так и не успев нажать на курок, Матвей замер и глубоко вздохнул. Ужасного существа он больше не видел, зато видел женщину, так неожиданно появившуюся в этой непроходимой глуши.

Внимательно разглядывая спасённую, казак к немалому своему удивлению увидел вместо женщины совсем молоденькую и поразительно красивую девушку, которая стояла по пояс в воде, стыдливо прикрывая обнажённую грудь локтями. Тоненькая и стройная, она напоминала гибкую веточку ивы, торчащую из воды. Её кожа, под лучами выглянувшего из-за матовой пелены солнца, выглядела золотистой. Светло-русые волосы обрамляли красивую голову и пышными вьющимися прядями спускались по телу, теряясь где-то в воде озера. Матвею даже показалось, что он видит, как сияют зелёным светом её глаза. Заметив охотника, девушка присела в воду по плечи и чистым, звонким голоском закричала:

— Не гляди так на меня, бесстыдник, и ружьё своё убери!

Как только казак опустил ружьё стволом в землю, девушка рассмеялась, сверкая жемчужными зубками и не сводя с обалдевшего Матвея зелёных горящих глаз. С трудом проглотив заполнившую рот вязкую слюну, он тоже попытался улыбнуться ей в ответ, но лишь какая-то кислая гримаса исказила его губы.

Матвей смотрел на юную красавицу и не верил своим глазам. Он не мог объяснить, как она вообще оказалась одна в этом жутком месте, и почему она сидит перед ним в воде и видимо не собирается выходить на берег?

— Ты чья будешь, чадо Божье? — спросил он, смущаясь и отводя глаза в сторону. — Как тебя эдак угораздило оказаться в этом гиблом лесу?

— Заблудилась я, — ответила девушка, с усмешкой глядя на своего спасителя. — А ещё солнце очень печёт, вот я и залезла в воду.

Матвей снова посмотрел на неё и, встретившись с её взглядом, спешно отвернулся. Взгляд странной красавицы острыми иглами одновременно пронзил его мозг и сердце.

— Ну, мне пора идти, — с трудом выдавил он из себя фразу, однако не сдвинулся с места.

— А куда? — прозвенел колокольчиком её вопрос. — Ты знаешь отсюда дорогу?

«И правда? Как же я отсюда выйду? — со страхом подумал Матвей, вспомнив своё бедственное положение, в каковом оказался. — Я же не знаю дороги?»

А вслух он спросил:

— Постой, а ты как же забрела сюда? Одна, такая молоденькая? И где твоя одежда? Не собираешься же ты до конца дней своих сидеть в этом озере?

Девушка снова звонко рассмеялась и кивнула в сторону противоположного берега озера, на котором Матвей с удивлением рассмотрел большой красивый терем.

— Я живу в том доме с матерью и своими сёстрами, — сказала она.

— Чудеса! — воскликнул потрясённый казак. — Да разве можно жить в такой жуткой глуши? Да и озера этого я никогда раньше не видел? Откуда оно взялось здесь?

Девушка выпрямилась. На этот раз она даже не закрывала своей красивой девичьей груди локтями. Её глаза засверкали и у Матвея задрожали ноги.

— Этому озеру очень много лет, — сказала она с жутковатой улыбкой. — И моя семья всегда проживала на его берегу. Мы здесь очень счастливы и другой жизни нам не надо!

Казак посмотрел на неё с удивлением, почти с тревогой и отвёл взгляд, потому что вид нагой юной красавицы смущал его, а блеск, который источали её зелёные глаза, словно обжигал его.

— Но-о-о… Как же ты переплыла это озеро? — пролепетал он, едва ворочая языком. — Его на лодке переплывать устанешь, а ты…

— А мне это делать не сложно, — хихикнула красавица. — Я очень хорошо умею плавать.

— Ну, тогда мне пора уходить, — снова засобирался Матвей, чувствуя, что сердце изнемогает от страшного предчувствия и тревоги. — А ты не заплывай так далеко от дома… Тебя сейчас чуть медведь не задрал, но может случится и эдак, что никто не придёт тебе на помощь.

— Нет, медведи и другие звери меня не трогают, — поведя глазами, хихикнула девушка. — А тот, кого ты видел…— Она звонко рассмеялась и сменила тему. — А ты не уходи… Оставайся со мной, Матвей, и будешь моим заступником?

— Постой, а откуда тебе известно моё имя? — опешил казак. — Мне никогда раньше тебя видеть не приходилось? Я даже со станичниками редко общаюсь, а ты…

Она посмотрела на него так странно, что Матвея охватил озноб. А когда он, проглотив остаток фразы, замолчал, девушка сказала:

— Ты охотник и очень много времени проводишь в лесу…

Казак утвердительно кивнул. Он смотрел на эту девушку во все глаза. Ему стало казаться, что она меняется и уже не кажется такой уж юной и сказочно прекрасной. Теперь её лицо не было гладеньким и юным, оно выглядело несколько помято. Золотистого цвета кожа поблекла и имела нездоровый оттенок, большие глаза утратили свой блеск, а на лбу стали появляться морщинки. Невероятно, но девушка старела прямо на глазах. Странно, но она по-прежнему оставалась невероятно привлекательной, и от неё исходило что-то неотразимо волнующее и влекущее.

— И не жалко тебе бедных животных, которых ты убиваешь почти каждый день? — спросила она, продолжая стоять по пояс в воде.

— Жалко? Нет… Ну, не совсем, — возразил Матвей.

— А почему ты так добываешь себе пищу, и зарабатываешь на жизнь? У тебя есть земля… Возделывай её, расти и убирай хлеб?

— Не могу я жить эдак… Не по мне ковыряться в земле и содержать хозяйство.

Девушка выслушала его, молча, после чего сказала:

— Худое ремесло твоё, живых тварей жизни лишать. Занимался бы больше своим огородом, он бы и кормил тебя…

Матвей покраснел, и как ему показалось до корней волос.

— Стало быть я плохой, считаешь ты?

Она усмехнулась и тихо ответила:

— Нет, ты не плохой, но поступаешь плохо. Ты поддерживаешь свою жизнь, лишая жизней других, пусть даже бессловесных тварей.

Слова женщины немного задели казака, но он сделал вид, что не заметил высказанного странной незнакомкой упрёка.

— Я такой, какой есть, ясно тебе? Как хочу, так и живу, а зверья разного в лесу много.

Женщина поджала губы, её взгляд сделался мрачным, и по лицу скользнула зловещая судорога.

— Не будешь ты больше охотником, — сказала она уже не звонким, а хриплым, старческим голосом. — Ты никогда больше не увидишь зверей в лесу, так и знай. Ты хороший охотник, Матвей, но…

Она вдруг задрожала, взглянула на небо и, взмахнув руками, скрылась под водой. Матвей с открытым ртом ещё несколько минут потоптался на месте, но женщина на поверхности озера так и не появилась.

«Что это со мной? Может мне всё энто приснилось? — думал он, отыскивая глазами тропу, которая привела его к берегу дивного озера. — Много про кикимор слыхивать приходилось, а она… Уж не одна ли из этих тварей болотных эта девица?»

Углубившись в чащу, Матвей так, на всякий случай, делал ножом зарубки на стволах деревьев. Так он помечал тропу, собираясь снова вернуться на это, забытое Богом место. Для чего он это делал, казак не знал и сам. Просто делал зарубки и делал. Он с трудом пробирался сквозь чащу и… Вскоре лес стал редеть и идти становилось легче.

Матвей шёл, не оборачиваясь. Тупо глядя вперёд, он упрямо шагал по тропинке, даже не замечая, что она тут же зарастает за ним следом густой травой. Да и зарубки на деревьях, которые он делал, помечая путь, тут же исчезали на стволах, покрываясь свежей корой.

2.

Матвей не помнил, как оказался дома. Зато очень хорошо запомнил непроходимую чащу и озеро, на которое забрёл, как ему казалось, совершенно случайно. Но чаще всего он вспоминал ту загадочную девушку, видимую им в водах озера, и потерял покой.

Весь следующий день он провёл дома. Матвей ничего не ел и как будто похудел, а веки глаз потемнели. Он, молча, сидел за столом у окна, крепко сжав зубы и не сводя тоскливых глаз с леса за окном. В избе было тихо. Поздно вечером он прилёг, накрылся с головой одеялом и скоро уснул.

Прошла неделя. За эти дни Матвей был то на верху блаженства, то впадал в отчаяние. Изначально он пару дней не выходил из избы, а потом бесцельно бродил по лесу, погружённый в свои думы и, не замечая ничего вокруг. Возвращаясь в избу поздно вечером, он, немного перекусив, снова ложился в постель, натягивая на голову одеяло.

Прошёл месяц. Каковы бы не были тайные чувства Матвея, но он нашёл в себе силы вести обычный образ жизни и внешне почти не изменился. Только вот лицо немного осунулось и стало казаться длиннее, а из глаз исчезло выражение спокойствия. Теперь, если внимательнее присмотреться, он стал выглядеть немного старше своих лет и, как будто продолжая стареть с каждым днём. Исчезла былая резвость. Матвей как бы отяжелел. Ходить он стал медленнее и вовсе сторонился людей. В лес он ходил, как и прежде, вот только охота как-то не ладилась. Что-то случилось с казаком непонятное, он перестал испытывать желание к охоте. Ему стало жаль стрелять в зверей. Но, а жить-то как-то надо?

Тогда он сменил охотничий промысел на рыбачий…

Ещё месяц спустя, однажды утром, он сел в лодку и поплыл к тому месту, где накануне поставил сети. Час был ранний. Матвей, работая веслом, уверенно направлял лодку к месту расстановки снастей и вдруг… Лодку качнуло. Не успел он опомниться, как кто-то вынырнул из реки и легко запрыгнул в лодку прямо перед ним. Приходя в себя, он с удивлением увидел ту самую девицу, которую видел на озере и о которой думал все эти месяцы напролёт.

Девушка была прекрасна, как и прежде. Она лукаво посмеивалась, глядя на него, разводила руками то одной, то другой, а ногами болтала в воде, поднимая фонтан брызг. Её стройное гибкое тело облегала мокрая рубаха, и… Матвея бросило в дрожь от её манящего присутствия, а ослабевшие руки едва не выронили весло.

— Вот мы снова встретились, Матвей, — прощебетала красавица своим чистым приятным голоском. — Ты же всё это время мечтал увидеться со мной?

Смущённый казак не проронил ни слова. Он был настолько обескуражен столь неожиданным и необычным появлением девушки, что просто не мог выдавить из себя ни единого членораздельного звука.

— Можешь молчать, я знаю, — вновь заговорила она, чертя ногами круги на поверхности воды. — А ты красивый и очень мне нравишься.

Девушка говорила так проникновенно, что каждое произносимое ею слово, чётко отпечатывалось в голове Матвея. Ничуть не смущаясь, она пытливо разглядывала лицо казака своими прекрасными глазами.

А Матвей разглядывал её украдкой. Привыкший сторониться людей, он не знал как себя вести со своей гостьей и что при этом говорить ей, отвечая на её вопросы. Вся живая, гибкая и какая-то стремительная, она даже близко не напоминала Матвею тех станичных молодух, с которыми ему приходилось проживать рядом. В ней было что-то незнакомое, таинственное, неотразимое и влекущее. И это сочетание трудно было понять казаку. Внешне девушка казалась весёлой и беззаботной, но от неё исходило что-то пугающее, что навевало на душу Матвея смутную тревогу. Когда красавица замолкала, ему начинало казаться, что взгляд её становился отнюдь не весёлым, а каким-то угрюмым и злобным. Однако похвалы девушки приходились по сердцу казаку. А может радовало его что-то другое? Слушая её, он бестолково улыбался и, словно растворялся, млея от счастья и ничем необъяснимого восторга.

Ближе к полудню, как и во время их прошлой встречи, Матвей стал замечать, что гостья как будто начинает стареть. Её золотистая кожа стала блёкнуть и покрываться едва заметными морщинами. Она как бы на глазах превращалась из красивого юного создания в красивую женщину. Это превращение совсем не умоляло её красоты в глазах казака, но… У него на душе стала зарождаться смутная тревога.

— Ой, мне пора, — встрепенулась гостья. — Мне очень приятно было тебя видеть и разговаривать с тобой…

— А может останешься ещё на чуток? — не ожидая от себя такой храбрости, вдруг выпалил Матвей.

— Ой, нет, мама сердиться и ругаться будет.

Казак собрался было спросить, кто она и почему всегда встречает его в воде, но девушка, как огромная рыбина соскочила с лодки в реку и исчезла под водой. Матвей в течении нескольких минут крутил головой, стараясь увидеть, где же она вынырнет, но девушка, как и в прошлый раз, больше не показывалась на поверхности воды. Она словно утонула, исчезнув навсегда из его жизни.

Обеспокоенный казак заработал веслом, продолжая обозревать поверхность реки, но когда лодка отплыла на значительное расстояние от того места, где нырнула в воду таинственная незнакомка, он вдруг услышал зов и резко обернулся.

— Эй, Матвей, обожди?

Он придержал лодку, которая закрутилась на месте от напора течения. «Утопленница» стояла по пояс в воде у берега, залитая лучами послеполуденного солнца, вся какая-то растрепанная и кричала:

— Матвей, я ещё хочу увидеться с тобой, слышишь?

— Я тоже хочу, — откликнулся он.

— А меня Ивой зовут, слышишь?

Матвей не успел ей ответить, как девушка снова нырнула в воду. Вынырнула она на середине реки и прикрыла глаза ладошкой, провожая взглядом уплывающую лодку.

3.

Улов в это утро был просто невероятным. Казак до полудня выбирал рыбу из сетей. Лодка едва не черпала краями бортов воду из реки, так как была сильно перегружена добычей. Матвею несколько раз приходилось ходить к дому от берега реки и возвращаться обратно. За один раз перенести домой весь улов оказалось невозможно.

Дома он выпотрошил всю пойманную рыбу, пересыпал её солью и… впал в уныние. Его мысли до того были заняты образом прекрасной незнакомки, что не хотелось ни есть, ни пить. Он не дотронулся до еды, а выпил всего лишь ковш воды и долго не выходил из-за стола, вспоминая свою прогулку по реке в обществе загадочной красавицы. Еда ему не шла в горло, и не тянуло ко сну. Проходили часы, приближалась полночь, а он так и сидел, упершись в поверхность стола локтями и обхватив голову ладонями.

Когда наступила полночь, Матвей вздрогнул, вскочил из-за стола и, как угорелый, выбежал из избы. Ему показалось, что красавица незнакомка пришла к его жилищу и стоит у ворот, не решаясь войти. Но… Как во дворе, так и вокруг, никого не оказалось.

Он стоял у ворот, прислонившись к ним спиною. Матвею не хватало воздуха, и он дышал тяжело и шумно, как человек только что выполнивший тяжёлую работу. Его глаза, не мигая, смотрели в сторону леса, словно ожидая увидеть кого-то. Но видели они только деревья, стоявшие тёмной могучей стеной, тихо и безмолвно. Такое же зловещее безмолвие окутывало всё вокруг. И только тогда, когда казак собрался вернуться в избу, вдруг откуда-то подул ветерок, зашумели листьями деревья, и ветерок умчался куда-то в глубь, в лесную чащу. И тут же новый, более сильный порыв ветра затряс стволы деревьев, как будто жалкий кустарник. Не известно откуда взявшиеся тяжёлые чёрные тучи заволокли небо и… Начался сильный дождь. Когда дождь перерос в ливень, Матвей взошёл на крыльцо и в этот миг…

На крышу избы опустилась ворона. Она расправила крылья и противно закаркала. Казак поднял голову и вдруг услышал, как тихо скрипнула калитка. Затем кто-то быстро прошёл в темноте по двору, и перед ним выросла женская фигурка.

— Матвей! — окликнула она его зловещим шёпотом.

— Чего надо? Кто ты? — спросил казак, не узнавая гостью.

Она ответила не сразу. Высокая, стройная…

— Вижу, меня ждёшь, — прошептала незнакомка. — Ну, вот я и пришла… Веди меня в избу, я умираю от любопытства… Очень хочется видеть, как ты живёшь.

Матвей узнал гостью и, не трогаясь с места, сказал:

— Почему ты говоришь шёпотом? Вблизи никого нет и нас некому подслушать?

— Ты меня слышишь, а остальное неважно, — снова шёпотом ответила Ива, и этот шёпот был сопоставим с тем шёпотом, каковым говорят люди у постели умирающего, или у его гроба.

— Мы долго ещё будем стоять на крыльце? — спросила девушка настойчивее. — Идём в избу, а то промокнешь и захвораешь.

Матвей не шелохнулся. Его почему-то смутила настойчивость гостьи.

— Чего ты пришла, Ива? Чего тебе нужно от меня? — спросил он угрюмо. — А ежели люди тебя видели, что они про нас скажут?

— В такой ливень все по домам сидят, — заверила его девушка. — Идём в избу, не упрямься… Я знаю, что говорю.

Они вдвоём вошли в холостяцкое жилище Матвея. Едва переступив порог, Ива сбросила с себя мокрую верхнюю одежду, оставшись в красивом цветастом сарафане. Затем она осмотрелась. Казак смутился. Он чувствовал неловкость за ту убогость, которая царила в избе. Сразу же угадав его состояние, девушка впилась в его лицо своими живыми зелёными глазами, покачала укоризненно головой и тихо сказала:

— Ты выглядишь так, будто уже с утра помирать собираешься?

В избе она говорила всё громче и веселее. А когда Матвей собрался разжечь печь, девушка схватила его за руку.

— Не зажигай огня! — потребовала она. — Отойди от печи и положи на место спички!

Казак застыл в растерянности. Необъяснимый порыв Ивы напугал его. Звонкий голосок девушки вдруг сделался хриплым, и в нём послышалась такая мука, такое жуткое волнение, каковые Матвею никогда слышать не приходилось. Ему стало не по себе, и он отошёл от печки. Остановившись у окна, казак обернулся и посмотрел на гостью.

— Ты промокла насквозь, — сказал он. — В избе холодно и ты замёрзнешь?

Красивый лоб девушки прорезали две глубокие морщины. Она была похожа на ребёнка, который вот-вот заплачет. Но больше всего привлекли внимание Матвея глаза Ивы, мутные и отталкивающие. Она, не мигая, смотрела куда-то вперёд, в какое-то пространство, словно в лесную чащу за стенами избы.

— Не надо огня, мне не холодно, — прошептала она совсем тихо.

— Но почему? — нахмурился Матвей.

— Не надо, не допытывайся… Просто не зажигай огня, я тебя прошу…

Казак почувствовал, что с ним происходит что-то странное: краска залила его лицо, глаза заслезились, а сердце забилось учащённо. Он схватил Иву, прижал её к себе и прильнул губами к её губам. Испуганно вскрикнув, она с ловкостью кошки вывернулась из его крепких рук и, отскочив в сторону, замерла.

— Ишь ты какой прыткий? — сказала она с улыбкой. — А кажешься таким нерешительным и тихим?

Матвей сконфуженно опустил голову и пробормотал:

— Сам не ведаю, что на меня накатило… Думал раз сама пришла, ну… значит… не так просто…

Ива подошла, взяла его за руку и заглянула в глаза.

— По-твоему, если девушка в гости заглянула, так значит её можно и спать положить с собой рядышком?

— Нет, я эдак не думал, — вздохнул Матвей сокрушённо. — Я отродясь не грешил этим… А сегодня ей богу не пойму, что на меня накатило. А ты не серчай и не бойся, упаси Бог, я не повторю того, что проделал уже не по своей воле.

Ива припала лицом к его груди.

— То, чему суждено случиться, то и случится, — сказала она загадочно. — А теперь давай сядем рядышком и посидим, если сказать друг другу нечего будет.

От удивления и смущения Матвей даже разинул рот. Однако он сел рядом с гостьей на «приличном» расстоянии от неё.

— Ты чего это? — улыбнулась она. — Двигайся ближе. Я не кусаюсь и не царапаюсь, так и знай.

Она сама придвинулась к нему так близко, что коснулась плечом его плеча.

— Никакая печь не сможет согреть меня так, как твоё тело, — прошептала Ива, и какое-то душевное упоение послышалось в её шёпоте.

— А дождь на улице льёт, как из ведра, — сказал Матвей задумчиво и тут же умолк, подумав, что «сморозил» что-то лишнее.

— А я люблю дождь и ненастную погоду, — сказала гостья едва слышно. — Дождь, вода… Это целая жизнь, поверь мне.

Казак вздрогнул и поёжился. Каким-то внутренним чутьём он уловил в сказанной собеседницей фразе что-то злое и мистическое. Ива тут же уловила смену настроения в поведении Матвея, резким движением выпрямилась и оживлённо заговорила:

— Ты не думай, я не на шею вешаться к тебе пришла. Просто решила навестить тебя, пока мама с сёстрами заняты делами своими.

И тут произошло то, чего никак не ожидал не знавший женской ласки казак. Ива обхватила его шею своими гибкими руками и обожгла его губы горячим поцелуем. Матвей оторопел и оттолкнул девушку, но она цепко держалась за него.

— Послушай, Ива, — сказал он. — Я совсем не понимаю тебя. Ты же сказала, что пришла ко мне не на шею вешаться и… Не вводи меня в греховное искушение, бесстыдница.

Ничего не говоря в ответ, девушка вдруг взяла его на руки и, словно маленького ребёнка, легко перенесла на кровать. Больше Матвей ничего не помнил. Он провалился в тяжёлый сон, потеряв счёт времени и растворившись в пространстве…

4.

Наступило утро. Матвей во сне раз-другой пошевелился и застонал. Подушка и одеяло были пропитаны влагой, хоть выжимай. Он был бледен, а губы покрылись коркой, но он не просыпался. Временами он стонал и корчился от боли, к горлу подступала тошнота…

За час до полудня он сел на кровати, свесив ноги на пол. Жгучая боль и тошнота, которые казалось бы, прекратились, вернулись снова. Матвей схватился за грудь и застонал. Тело ломало, и оно покрылось испариной.

Из угла послышался шорох. Казак напрягся. С большим трудом он разглядел чью-то фигуру, которая бесшумно появилась перед ним. Фигура остановилась посреди избы и замерла.

— Ива, ты это? — позвал Матвей слабым голосом.

Фигура, стоявшая перед ним, молчала.

— Ива, чего молчишь? — снова позвал Матвей, ёжась скорее от разрывающей внутренности боли, чем от страха.

— Нет в избе твоей русалки, ушла она, — вдруг прозвучал надтреснутый старческий голос. — В своё логово подалась Ива твоя, забрав с собой то, за чем приходила.

Этот голос словно разбудил казака от тяжёлого сна. Он задрожал, резко выдохнул, вскочил с кровати и бросился к выходу. Но дорогу ему преградила всё та же фигура, присутствующая в избе. Несколько минут в избе царила суматоха. Перестав что -либо соображать от охватившего его ужаса, Матвей несколько раз пытался выбежать из избы, но незваный гость всякий раз пресекал его попытки, загораживая собою дверь. Казак не контролировал как себя, так и свои силы. Он упорно пробивался к выходу, но тот, кто присутствовал в избе, удерживал его и отталкивал от двери. Потеряв в борьбе остатки сил, Матвей упал на кровать и закрыл лицо ладонями. Так он и лежал, безмолвный и неподвижный, пока незваный гость не приблизился к нему и уселся у изголовья на табурет.

— Ну что, успокоился? — снова прозвучал надтреснутый старушечий голос.

Матвей промолчал. Сумбур в голове не позволял ему подобрать для ответа хоть какое-то мало-мальски членораздельное слово.

— На-ка вот, испей отварчика целебного, — сказала старуха, сидевшая у его изголовья. — Он поможет тебе восстановить силы.

Она поднесла к его губам глиняную чашку с каким-то пахнущим полынью отваром, и казак, против воли, выпил всё до дна.

— Сейчас полегчает, обожди чуток.

— А ты кто? Как оказалась в моей избе? — прошептал Матвей, чувствуя, как корка на губах размягчается и затихает боль внутри.

— Ты лучше поспи, милок, — ответила старуха. — Как отдохнёшь, вот тогда и знакомиться будем. Сон свежих сил тебе придаст, а вечером уже про хворь свою позабудешь.

Остаток дня и всю ночь Матвей провёл в забытьи. Он мучился, стонал и просил пить. Таинственная старуха не отходила от него ни на шаг. Она растопила печь и готовила в ней отвар из пахучих трав. Когда казак просил пить, старуха подносила к его губам чашу и утоляла жажду больного. Только к утру Матвей стал успокаиваться. Он больше не стонал, и тело не сводили судороги. С его лица исчезла маска боли и страдания. С наступлением рассвета его лицо приняло свой обычный вид.

— Тебе легче, сынок? — спросила, нагибаясь к нему старуха.

— Кажись полегчало, — слабым голосом ответил Матвей.

— С постели встать можешь?

— Нет… Сил на то нету…

Казак закрыл глаза. Он узнал старуху. Все в станице называли её ведьмой, а избу обходили стороной. Сейчас она смотрела на Матвея и её седые волосы, выбившиеся из-под платка, едва не касались его лица. Большие впалые глаза старухи, горели странным огнём, и её легко можно было принять за сумасшедшую. Но станичникам она казалась сверхъестественным существом, исчадием ада. Люди крестились, когда старуха Агафья выходила из избы и шла по станице.

— Матвей, — сказала Агафья серьёзно и мягко. — Ты слышишь меня, Матвей? Русалка едва не сгубила тебя. Но теперь её рядом нет, ушла она… Она взяла с тебя, что ей было нужно и ушла. Благодари Бога, что жив остался после общения с рыбиной этой. А теперь я тебя спасу…

Казак сначала слушал старуху, не понимая смысла её слов, но вдруг он часто-часто задышал и прошептал в отчаянии:

— Агафья? Я узнал тебя, ведьма старая…

— Это я-то ведьма? — рассмеялась беззубым ртом старуха. — Ничего, меня эдак вот повсюду величают, и я не сержусь на то.

Агафья, хоть и называли её в станице колдуньей, или ведьмой, на самом деле была ведуньей. Она обладала колдовской силой, хорошо знала все колдовские заклятия, но никогда не использовала их во вред людям. Она любила делать добро людям и всякое зло было ей противно, как смертный грех.

— Ты чего пришла? — прошептал свой вопрос Матвей, облизывая губы. — Разве я тебя звал к себе в гости?

— Нет, не звал, я сама пришла, — ответила старуха.

— А чего тебя привело ко мне? Мы никогда не водили с тобой дружбу?

— Я спасти тебя дурня пришла, и не уйду, покуда не исполню всё, что нужно.

— Меня? Спасти? Но от кого?

— Я уже говорила от кого, от русалки.

— От какой ещё русалки?

— От той, которая привадилась к тебе и едва не погубила.

— Да нет же, нет… Эта девушка, Ива, ко мне в гости приходила!

— Она приходила за тем, что унесла с собой, но на этом твои беды ещё не закончились.

Матвей схватился за голову. У него сразу словно глаза открылись. Ну, конечно, старуха права и это ясно как день! Ива — русалка?! И он провёл с ней наедине…

— Как ты проведала, что в моей избе русалка? — спросил он у Агафьи, замирая от ужаса.

— Просто всё, — ответила старуха. — Со всей станицы коты и кошки к твоей избе сбежались. Ты бы видел, сколько их вокруг мяукало…

— Какие ещё коты и кошки? — удивился Матвей. — Я никакой кошачьей возни вокруг своей избы не слышал?

— Ещё бы, — усмехнулась Агафья. — Ты сам себя-то помнишь? Неделю почитай во власти русалки пребывал… Акромя неё, ты ничего не видел и не слышал.

Матвей присел на кровати и встряхнул головой, как бы отгоняя туманившее мозг наваждение.

— Я провёл с ней целую неделю? — не поверил он. — Да она только вчера ко мне заглянула и всё?

— Выходит, ты даже как с ней постель делил, не помнишь, — нахмурилась старуха. — Плохи дела твои, Матвей… Получается, что русалка тебе навредила ещё больше, чем я думала…

— Нет, Ива не может быть русалкой, — сказал казак, с недоверием глядя, на Агафью. — Я не видел у неё рыбьего хвоста, и… Я видел её избу… Она не в воде живёт, а с матерью и сёстрами.

— И что с того? — ухмыльнулась старуха. — Русалки живут и в избе, и в реке, и в озере… В морях — окиянах тоже живут они…

— А с чего ты взяла, что она неделю у меня гостевала? Или коты столько времени мяукали у меня на дворе?

— Ежели водяная дева приходит к кому в избу, то ровно на неделю, — вздохнула ведунья. — Только после её ухода избранник её зараз на кладбище переселяется.

Казак опустил с кровати ноги, сел, обхватил голову руками и попытался вникнуть в смысл слов старухи.

— Ты где её встретил, в реке, или в озере? — спросила Агафья с таким видом, будто заранее знала ответ на свой вопрос.

— В лесной чаще, в озере, — нехотя ответил Матвей. — Я был на охоте, забрёл в чащу, в которой никогда раньше не был и… Пробившись сквозь густые заросли, вышел к озеру.

— И там ты увидел её? — поинтересовалась ведунья.

— Да, увидел.

— Она плавала в озере?

— Нет, она стояла по пояс в воде. К ней подбиралось какое-то лохматое животное, похожее на медведя, и она звала на помощь.

— И ты отпугнул зверя?

— Да, отпугнул.

— Ты стрелял в него?

— Нет, не успел. Увидев меня, зверь тут же скрылся в чаще.

— А девушка поблагодарила тебя, не выходя из воды?

— Да, но откуда ты знаешь?

Агафья улыбнулась.

— Эдак я и думала, — сказала она. — Тебя заманили в сети!

Матвей промолчал. Он выжидательно смотрел на старуху, ожидая от неё вопросов. В его голове всё ещё не укладывалось, что Ива не человек, а русалка. Ему много приходилось слышать рассказов о водяных девах, но он как-то мало верил в их существование. Матвей верил в Бога, верил в рай и ад, верил в домовых и лешаков, но в кикимор и русалок…

— Это леший заманил тебя в ту чащу по велению водяной девы, — заговорила вдруг Агафья. — Без помощи хозяина леса на озеро русалок пути никто не знает.

— А мне казалось, что я знаю лес, как свою родную избу, — пробубнил Матвей. — А тут на тебе… Я потом несколько раз тропу к тому озеру искал, но так и не нашёл ни чащи, ни озера…

— Это озеро русалок, и они оберегают его, — пояснила ведунья.

— Хорошо, пусть будет эдак, как ты говоришь, — хмыкнул казак недоверчиво. — Но почему я русалке понадобился? Почему она велела лешаку именно меня в ту чащу заманить и привести к заветному озеру?

— Они ещё «спасителем» тебя сделали, — добавила Агафья вздыхая. — Леший будто бы нападал в образе зверя на жертву, а ты вдруг явился и спас её…

Матвей напрягся.

— Ты полагаешь, что эдак они мне голову морочили?

— Именно эдак я и мыслю, — ответила задумчиво старуха.

— Но для какого ляда?

— Чтобы подчинить твой разум своему влиянию. Когда ты пробирался сквозь чащу, то думал об одном. А когда ты вышел к озеру, то думал о другом. Апосля русалка околдовала тебя, и ты позабыл обо всём… Ты лишился разума, казак, знай это.

Матвей провёл по лицу ладонями. Странно, но что-то ему подсказывало, что от слов ведуньи не следует отмахиваться, а следует доверять ей.

— Скажи, а для чего ей всё это понадобилось? — спросил он озадаченно. — Почему она всё это проделала со мной, а не с кем-то другим из станицы?

Агафья пожала плечами.

— Трудно объяснить почему выбор водяной девы пал именно на тебя, — сказала она. — Наверное, ты ей понадобился для зачатия ребёночка. Они выбирают именно эдаких как ты, Матвей, мужчин здоровых и не женатых. Она взяла от тебя то, чего хотела, но… Теперь страшная смерть ждёт тебя.

— Смерть? — Глаза казака округлились. — Но почему смерть? Она же получила от меня то, чего хотела? Для чего убивать ей меня теперь?

Ведунья вздохнула и развела руками.

— Дева не желает смерти твоей, — сказала она. — Если бы ты помер сразу, после встречи с ней, то избежал бы того, чего ожидает тебя теперь.

— А что меня теперь ожидает? — напрягся Матвей.

— Ребёночек, кого она родит, должён будет съесть твои внутренности… Тогда он будет расти крепким и здоровым…

— И кого бы съел ребёнок русалкин, если бы я не выжил, а помер?

— Тогда русалки кого— нибудь другого похитили и ребёночку бы зараз и скормили… Обошлись бы они без тебя, казак, но раз ты выжил…

От слов ведуньи по телу казака пробежала нервная дрожь, а душу сковал убийственный холод.

— И что? Как же мне спастись от эдакого лиха? — простонал он. — Как же избежать мне погибели лютой, Агафья?

— Покуда не знаю, — ответила старуха задумчиво. — Сперва попою тебя травками, чтобы вернуть тебе здоровье. Русалка тебя беспокоить до весны не будет, покуда ребёночка не родит. Ну а опосля перво-наперво тебе наказываю, больше не подпускай её к себе ежели одна, или с дитём явится… Запрись в избе и на реку не ходи!

5.

Ведунья прожила в избе Матвея три дня. Всё это время она выхаживала казака, отпаивая его отварами из трав, и рассказывала ему о русалках. Здоровье казака шло на поправку, а рассказы старухи о водяных девах, вызывали в нём противоречивые чувства.

— Русалки бывают разными, — рассказывала Агафья, присаживаясь рядом с его кроватью. — Обычно это красивые длинноволосые девушки. А живут они в озёрах, реках и, бывает, что в колодцах. Чаще всего селятся девы в омутах…

— Но откель они взялись? — спрашивал Матвей заинтригованно. — Они что, как и демоны из ада явились на погибель людскую?

— Русалками становятся зачастую утопленницы, — пожимая плечами, отвечала Агафья. — Некрещённые дети, проклятые люди и просватанные девушки, не дожившие до своей свадьбы. Рыбий хвост у них появляется, когда они плавают в воде, а когда выходят на сушу, то хвосты превращаются в ноги. А ещё они могут являться в том убранстве, в котором их похоронили — с распущенными волосами и венком на голове. Чаще всего их видят греющимися на солнце где-нибудь на берегу озера, или реки.

«А ведь права старуха, — слушая ведунью, мысленно ужасался казак. — Иву я встретил в чаще леса, куда не ступала нога человека, на озере, о котором знать не знал и ведать не ведал. А ещё… Она разговаривала со мной, не выходя из воды. Почему? Чтобы скрыть от меня свой рыбий хвост?»

— Прекрасными девами русалки становятся с полуночи и до полудня, — продолжала Агафья. — А потом они начинают внешне стареть. Вечером дополуденные красавицы выглядят хуже некуда. Страшные, косматые старухи с огромными сиськами, которые закидывают за плечи, и громадными ртами. В это время они вовсю стараются никому не попадаться на глаза…

«И то верно, — подумал Матвей, вспоминая свои встречи с Ивой. — Она всегда подбиралась ко мне по воде, а я, дурень безмозглый, совсем не обращал на это внимания. И замечать приходилось, как стареет она… В это время она всегда от меня и уходила…»

— Если деве понравится какой -нибудь молодец, и она захочет иметь от него ребёнка, то пиши пропало… Она этого бедолагу уже от себя никогда не отпустит.

— Постой, обожди, — облизнув губы, прошептал Матвей. — А ежели мужчине всё же удастся устоять супротив чар водяной девы?

— Не удастся, коли она на него глаз положила, — черезчур уверенно ответила Агафья. — Русалка притягивает несчастного не столько красотой своей восхитительной, сколько запахом своего тела, противостоять которому не может никто. А когда её избранник попадёт в её власть, русалка усыпляет его и делает с ним всё, что захотит.

— А как девы избранников себе находят? — после минутного раздумья спросил Матвей, глядя на старуху. — Ведь не часто молодцы у рек и озёр разгуливают?

— Не часто, — согласилась Агафья. — Русалки и сами в станицу придти могут…

— В станицу? — удивился казак. — Да ведь их сразу же заприметят казаки? Чужие быстро на глаза людям попадаются и на их длинные языки ?

— Эй, нет, — замотала головой ведунья. — Они приходят тогда, когда их никто не увидит, и не привлекают к себе внимания.

— А как же вода? Они же русалки и разве могут долго обходиться без неё? — наседал с вопросами Матвей. — Я мыслил, что они вообще от рек и озёр не отходят?

— Да, без воды они не могут, — согласилась Агафья. — А вот «в гости» к избранникам сходить, так это запросто… Своим колдовством девы вызывают дождь и тогда идут куда захотят. А ты вспомни, какой дождь лил, когда Ива к тебе приходила? Как из ведра лил, не переставая, покуда она из тебя в постели соки твои жизненные выжимала… Жила она у тебя почитай неделю, и дождь хлестал, не переставая неделю. А когда она ушла, насытившись, так и дождь перестал. Ни капельки больше с небес не упало!

Выслушав старуху, казак был вынужден согласиться с её правотой, и теперь он был твёрдо убеждён, что волею судьбы и вопреки своей воли, попал в страшную беду. В его некогда беспечную жизнь вторглась водяная дева — русалка, и теперь только одному Богу известно как дальше жить и что с ним будет…

6.

Спустя три дня и три ночи, Агафья засобиралась домой.

— Не уходи, погости ещё чуток? — пробовал отговорить её Матвей. — Я так привык к твоему присутствию в моей избе, что и представить теперь не могу, как буду снова жить в одиночестве?

— Нет, пора мне, — вздохнула старуха. — А ты девку засватай и семью заведи. Негоже бобылём век коротать и людей чураться… В церковь тоже не забывай заглядывать… Заживёшь, как Хосподь велит чадам своим, вот тогда и русалка от тебя глядишь и отстанет.

— Ты мыслишь, что она ещё заявит о себе? — спросил Матвей у Агафьи, когда она уже вышла на крыльцо.

— Эдак и будет, не сумлевайся, — ответила она, задержавшись на минуту. — Как её отвадить покуда ума не приложу, но… Ты бы не шлялся больше в лес и к реке, казак… Я не ведаю, как поведёт себя русалка, но, ежели что худое на тебя замыслит, её не остановит ничто.

Ведунья ушла, оставив казака наедине с собой и своими страхами. А он, проводив её сгорбленную фигуру долгим тоскливым взглядом, поспешил вернуться в избу. Страх перед будущим сжимал обручем стонущую душу, и теперь одинокая жизнь больше не казалась ему сказочной и прекрасной.

7.

Больше в лес и на реку Матвей не ходил. Он боялся снова встретиться с русалкой. Но жить как-то было надо. И он решил ходить на охоту в степь. «Туда не леший не забредёт, не русалка не заплывёт, — успокаивал он сам себя, изготовляя силки и капканы. — Что ж, раз стрелять в зверей теперь рука не поднимается, буду их хитростью ловить…»

И дело пошло. В степи тоже водилось много животных, и вскоре свежее мясо снова стало основным продуктом питания казака. Сначала ему казалось, что беды все позади, и жизнь налаживается, но… Он стал чувствовать, что с душою твориться что-то неладное. Образ красавицы русалки всё чаще и чаще стал преследовать его. Обычно днём образ Ивы вставал у него перед глазами, и тут же закипала сжигающая душу страсть. И перед его взором, привыкшим созерцать лес, реку и степные просторы, теперь виделась только она и свет, озаряющий её божественную стройную фигурку.

Шли дни, осень сменила лето, и приближалась зима. Иву Матвей больше не видел, однако её образ прочно закрепился в сознании казака. Он не находил себе места и сходил с ума, думая только о ней. В его лице часто, без всякой видимой причины стал замечаться страх, граничащий с ужасом, словно его мучили какие-то тайные мысли или встававшие перед ним страшные видения. Жил он так же, как и жил, ходил в степь на охоту, но… Вдруг что-то находило на него, и он замирал, устремив куда-то мрачный и тоскующий взгляд.

Зимой его жизнь превратилась в сущий ад. Днём ещё так-сяк, он находил себе занятие и отвлекался от навязчивых мыслей о прекрасной русалке, а вот ночью… Ночью ему было не до сна. Как только Матвей ложился в постель и тушил лампу, на него тут же накатывала жесточайшая тоска и страх. Гробовая тишина, царящая в избе, взвинчивала нервы.

Тишина царила не только в избе казака. Тёмные морозные ночи были долгими и мрачными. Ни звука, ни шороха. А если начиналась метель… Матвей забивался в угол и сидел, кутаясь в одеяло, выпрямившись и напрягая слух. А если завывания ветра усиливались, он срывал со стены ружьё, наводил ствол на дверь и трясся от страха до утра, изнемогая от усталости и нервного напряжения.

В одну из ночей мороз «давил» крепче обычного. Матвей с вечера запер дверь, подбросил в печь несколько поленьев, снял со стены ружьё и улёгся в кровать. Тишина, как на улице, так и в избе была просто ужасной. А когда он закрыл глаза и попытался уснуть, вдруг услышал странные звуки, доносящиеся из-за двери.

Душа казака ушла в пятки, а руки потянулись к стоявшему у изголовья ружью. Матвею казалось, что он слышит зловещий шёпот зовущий его. Этот шёпот звучал на столько ужасно, что тело казака покрылось мурашками, а сердце сковал лютый холод.

А шёпот звучал всё сильнее и ужаснее. Он был похож на шипение неприкаянных душ грешников, взывающих из недр ада.

— О Хосподи, спаси и помилуй, — зашептал Матвей, крестясь и дрожа от страха. — Владыка Небесный, огради меня от бесовских домоганий…

На помощь он призывал не только Бога, но и всех святых, чьи имена приходили на ум.

— Матвей, я по тебе скучаю, — вдруг явственно прозвучала фраза из-за двери, от чего сердце внутри казака ёкнуло и замерло, а на лбу выступил пот.

— Кто там? — крикнул он, едва владея собой.

— Ты знаешь, — прозвучал зловещий шёпот.

— Ничего я не знаю, — с трудом проглотив подкативший к горлу ком, сказал казак. — Я хорошо запер дверь в сени, и её никто не мог открыть, вот что я знаю!

— Для меня нет преград, — послышался шёпот. — А ты не бойся меня, Матвей, я не причиню тебе зла.

— Тогда чего тебе надо? — простонал едва живой от страха казак. — Чего прицепилась ко мне? Чего тебе надо от меня?

— Мне от тебя ничего не надо, — последовал ответ. — Что было надо, я уже взяла.

— Так это ты, Ива? — спросил Матвей, замирая. — Ты русалка или человек, скажи мне?

Ответа он не дождался, как ни напрягал слух. А вот ночную тишину нарушил сильнейший порыв злого ветра, прилетевшего из степи, или из леса. Он обрушился на избу казака, и вдруг всё закипело, забурлило и наполнилось оглушительным шумом. Казалось, огромные камни падают с небес и с грохотом врезаются в землю. В порывах ветра чудился зловещий вой большой волчьей стаи, хлопанье крыльев, треск и грохот. Матвей, едва живой от страха, ожидал, что его избёнка вот-вот разлетится по брёвнышкам, или под ней разверзнется пропасть и поглотит его вместе с жилищем в тартарары. А ещё он каждую минуту ожидал, что вот сейчас с треском распахнётся настежь дверь и в дом ворвётся взбешенная русалка Ива, но не в образе прекрасной девы, а в обличье ужасного чудовища…

Лишь только к утру буря стала стихать и у Матвея отлегло от сердца. Окна стали светлеть, но казак так и не прилёг на кровать, продолжая сидеть с ней рядом на табурете и с ружьём в руках. Взлохмаченный, с непросохшими на лице каплями пота, он всё ещё не отводил глаз от двери.

Ветер всё ещё бушевал на улице. Свистел и выл вокруг избы, стучал в двери и окна. Но разрушительная мощь бури уже иссякла и не грозила разрушением жилищу казака.

Час спустя в избу пожаловала Агафья. Переступив порог, старуха остановилась, принюхалась и подошла к столу, за которым с безучастным видом сидел Матвей.

— Чую гости у тебя ночью были, — сказала она, снимая с себя верхнюю одежду. — Странно всё это… Обычно зимою русалки в омутах отлёживаются, а эта… Какая-то бесшабашная она, Ива твоя «преподобная»…

— Какая ещё моя, — сердито буркнул Матвей. — Она отродье бесовское, вот кто она…

Агафья уселась за стол, напротив казака, сложила перед собой руки и спросила:

— Ты её видел, Матвей? Спрашивал, чего приходила?

Старуха замолчала, с жадным любопытством ожидая, что ответит казак. Но ждать ей пришлось долго. Матвей молчал. Лишь четверть часа спустя, он заговорил чужим, незнакомым голосом:

— А ведь она и правда русалка, бесовское отродье…

В этих словах прозвучала безграничная боль и досада. Агафья сразу же оживилась и спросила:

— Да неужто это только сейчас до тебя дошло, Матюша?

На этот раз она не дождалась ответа и, помолчав, стала рассказывать свой сон, который видела минувшей ночью. А видела она русалку, явившуюся в дом Матвея. Агафья говорила странные вещи. Она пересказывала слово в слово то, что действительно случилось с казаком минувшей ночью. Только она видела Иву в своём сне, а Матвей всего лишь слышал её зловещий шёпот.

— Так вот, стоит она у тебя в сенях, нагая и светится светом зелёным, — говорила Агафья, пристально глядя в полные суеверного страха глаза казака. — Перед дверью в избу стоит, а войти не решается. В сенях мороз как на улице, а ей хоть бы что. Вся нагая бесстыдница, босиком и не мёрзнет вовсе.

Старуха сделала паузу — очень ей хотелось послушать, что скажет Матвей. Но он только смотрел на неё, не произнося ни слова.

— «Скучаю я», — молвит тебе она, — продолжила Агафья. — А ты— «кто там»? спрашиваешь. Она — «ты знаешь», — отвечает, а ты — «ничего я не знаю», — говоришь, -« я хорошо запер дверь в сени и её никто не мог отпереть…» Дева сердиться стала. Уж очень её  злило то, что неприветливо встречаешь её и в избу войти не приглашаешь. «Для меня нет преград», — говорит она тебе, «а ты меня не бойся, я не причиню тебе зла…» А ты спрашиваешь «чего тебе надо? Чего прицепилась ко мне?», а она «что надо, я уже взяла!» Тогда ты спрашиваешь «русалка ты, Ива, или человек» Вот тут дева шибко осерчала… Да так, что…

— Стой, дальше не надо, — нахмурился казак. — Ты так всё хорошо знаешь, что было ночью, будто не русалка, а сама ко мне в гости наведывалась.

Агафья поморщилась и сказала:

— Ты, Матюша, ближе к Хосподу будь. Гляжу на тебя и диву даюсь… Околдовала тебя русалка. Влюбился ты в неё без памяти на погибель свою. Покуда всё не зашло шибко далеко, и ребёночка она тебе не показала, ты молись, молись и молись! В церковь прямо сегодня ступай, исповедуйся… Плюнь на эту негодницу и живи как жил раньше, тихо и спокойно. А там девку найдёшь, под венец её сведёшь и заживёте, радуя друг дружку. Чего тебе не хватает? Спроси сам у себя? Изба есть, не стар ещё, да и здоровьем Хосподь не обидел… Не отворачивайся от Бога, казак, а слушай его. А ту беду, что с тобой стряслась, ты изживёшь, сам увидишь.

Матвей, молча, выслушал все доводы ведуньи, а потом сказал:

— Я и сам знаю, что ничего хорошего от встреч с русалкой ждать не приходится и боюсь её как огня. Но поделать с собой ничего не могу. Душа моя к ней тянется… Ох, горе мне, горе…

— Ну-ну, не убивайся эдак, — посочувствовала ему Агафья. — Ни один человек без горя на свете не проживает. Бывают несчастья и на много хуже, чем у тебя.

— Может и бывает, — согласился казак, вздыхая. — Да вот только мне от этого как-то не легче.

— Да, твоё горюшко-горе, на другие не похоже, — кивнула старуха. — Сатанинская дочь душою твоею овладела. Она когтями в неё вцепилась, казак, и теперь к себе тянет, в омут свой забрать пытается. А ты отрекайся от неё, покуда не поздно. Чужая она тебе и всему роду человеческому — чужой и останется. В церковь сходи, и там отрекись от неё. Пущай сгинет окаянная и из сердца твоего вон убирается.

Ведунья говорила ещё долго и убедительно. В конце концов, она замолчала, переводя дыхание.

— Ну, — промолвила она после короткой паузы. — Скажи хоть ты-то что нибудь? Выговоришься — легче станет.

Хорошо знала людей ведунья. Она видела их насквозь. А вот в душу Матвея она проникнуть не смогла. Скрытный и нелюдимый, он умел таить свои эмоции и чувства.

— Вот, что я скажу тебе, Агафья, — заговорил он, после длительного молчания. — Раз уж свалилась на меня эдакая беда, значит, я должён нести крест свой. Видать судьба моя эдакая. Да, Ива покорила моё сердце, может быть и колдовством, я не знаю. Пусть и не человек она, но… Ива разбудила во мне то, что люди называют любовь, и я не хочу, чтобы она ушла из меня, ясно?

Сначала старуха слушала его с жадным вниманием. А когда казак высказался и замолчал, у неё даже дух захватило, и отнялся язык. Наконец, кое-как оправившись от потрясения, Агафья сказала:

— Ты что, сдурел, Матюша? Ты же этим Господа Бога отвергаешь?

Но Матвей не обратил серьёзного внимания на её слова.

— Я видеть её хочу, и всё на том, — заговорил он медленно, в глубоком раздумье. — А она не появляется… Пусть не человек она, но очень на нас похожая и красива так, что потягаться с ней никто не сможет!

В волнении Агафья встала с табурета и сказала:

— Нет, тебе уже не помочь, душа пропащая… Не стоит больше и говорить с тобой. Давай-ка поужинаем, и спать вались. Может Господь, а не русалка блудная явятся к тебе во сне, и даст тебе совет праведный. А я уж у тебя заночую… Ежели русалка вдруг объявится, то я сама хочу покалякать с ней… Чего ей от тебя надобно вызнать собираюсь я…

8.

Вяло поужинав, Матвей сразу же улёгся на кровать. Устал он за день смертельно и очень хотел спать. Суета минувших суток, страх, бессонница и одиночество заметно подточили его крепкий организм, и сейчас он остро нуждался в отдыхе. Присутствие ведуньи, пожелавшей провести ночь под одной крышей с ним, подействовало на казака расслабляющее и, едва коснувшись головой подушки, он сразу же провалился в глубокий сон.

Агафья прибралась на столе, перекрестилась, тихо прочла молитву «на сон грядущий» и прилегла на лавке у печи.

Матвей спал как ребёнок. Он ворочался во сне, стонал и охал. А когда он, найдя удобную позу затих, изба погрузилась в тишину, а снаружи… Снаружи проникали в избу таинственные, пугающие звуки.

В полночь старуха открыла глаза и прислушалась. Ей послышались странные всплески за окном.

«Странно, — подумала Агафья вставая. — На дворе зима лютая, мороз страшенный, а мне чудится, что идёт дождь?»

Но самым странным было то, что дождь не лил ровно с неба, а как бы бродил вокруг избы казака. Всплески воды слышались то из-за окна, то из-за двери, то за стеной, у которой на кровати спал Матвей.

Ведунья вскочила со скамьи и прошептала:

— Явилась таки, не запылилась, красотка из омута…

Она извлекла из кармана своей потрепанной овчинной шубейки иконку с ликом Николы Чудотворца и повесила её над дверью.

— Отче наш, иже еси на небеси, — зашептала она молитву, стоя перед дверью. — Во имя отца и сына и святого духа… Аминь!

Громкий стук в дверь разбудил Матвея. Он вскочил с кровати и завертел головой, не понимая со сна, что происходит. Агафья неистово молилась у двери. Её шёпот, проникнутый жаркой мольбой, звучал от двери внятно и возвышенно. Стук в дверь повторился, и ведунья стала читать молитвы громче, изо всех сил стараясь с их помощью изгнать из избы непрошенную гостью.

— Постой, чего ты делаешь, Агафья? — спросил казак, приближаясь к ней сзади.

— Гостью твою силой молитвы выпроваживаю, — ответила старуха, оглянувшись.

— Но почему ты это делаешь, меня не спросясь? — возмутился Матвей. — Ты же знаешь, что я к ней очень хорошо отношусь?

— Я знаю, что русалка за тобой припёрлась, — ответила ведунья. — Откроешь ей дверь и…

Сильнейший удар из сеней едва не вышиб дверь из петель. Агафья задрожала от страха и попятилась. У Матвея тоже застыла в жилах кровь, но он поборол в себе страх, проникший в его душу. Набравшись храбрости, казак перекрестился, набрал полные лёгкие воздуха и шагнул к двери.

— Стой, стой, не делай этого! — преградила ему путь ведунья. — Впустишь в избу русалку, не дожить до утра нам обоим!

Казак проигнорировал предостережение Агафьи, отодвинул её в сторону, открыл дверь и ужаснулся. Ива стояла перед ним нагая, злая и растрепанная. Она потрясала кулаками над головой и изрыгала из себя чудовищные проклятия. Сейчас она выглядела лет на пятьдесят, а то и больше. Глаза глубоко посаженные, лоб выпуклый и лицо круглое, как сковорода. Такой её Матвей ещё не видел. Та, которая сейчас стояла перед ним и изрыгала проклятия, была полной противоположностью той, которую он знал и полюбил.

Русалка выглядела ужасно. Она не переступала порог и напоминала дикого зверя, загнанного в угол и одержимого яростью и жаждой свободы.

— Ива, ты это?! — не веря своим глазам, воскликнул Матвей. — Ежели ты, то, что с тобой случилось?

— С ней ничего, — ответила за русалку Агафья. — Это одна из её личин. После полуночи она начнёт молодеть и снова будет красивой девушкой…

Ива в избу не вошла. Она перестала злиться, сникла, закрыла лицо ладонями и бросилась бежать прочь из сеней на улицу. Матвей бросился за ней следом, но от русалки и след простыл. Удручённый и подавленный, он вернулся в избу и уселся на кровать, обхватив голову руками.

Старуха, вся дрожа, по-прежнему стояла у двери и беспрерывно крестилась. И в эти минуты, при тусклом свете лампы, которую она успела зажечь, было видно, что глаза её полны мрачной, застывшей скорби.

— Я больше не приду в твою избу, — сказала Агафья, закончив молиться. — Ты, похоже, не нуждаешься в моей помощи, Матюша. Пустить в избу русалку может только сумасшедший, или отвернувшийся от Бога грешник.

— А я и не звал тебя, — хмуро буркнул Матвей, даже не взглянув на ведунью. — Обо мне не надо заботиться, я сам хозяин своей судьбы, и что бы не было, приму как должное…

— Раз так, тогда прощай, казак, — сказала Агафья, натягивая на себя свою шубейку. — Я над дверью иконку повесила, вот русалка и не вошла в избу. Захочешь побыстрее в лапы нечистого попасть, тогда не поленись и сними её.

— Давай, ступай себе, — крикнул Матвей раздражённо. — В гости больше не зову, а захочешь придти… Твоё дело.

Ведунья ушла, а казак прилёг на кровать.

Он не жалел о том, что обошёлся со старухой не ласково. Ему было не до неё. Противоречивые чувства бурлили внутри, и он не способен был отличить сейчас хорошее от плохого. Он не испытывал никаких сомнений, никаких угрызений совести и душевной борьбы. Он никогда не испытывал этих чувств. У него душа словно дремала внутри и не реагировала ни на какие чувства. А вот русалка… Её стремительное вторжение в его спокойную умеренную жизнь, перевернуло всё вверх кармашками внутри Матвея, и он перестал ориентироваться во времени и пространстве, оказавшись беспомощным как младенец, перед испытанием, всю тяжесть которого всё ещё не мог понять и осмыслить.

9.

Наступила весна. После той памятной ночи, когда ведунья Агафья с помощью молитв не пустила в избу казака Иву, она больше к нему не приходила. Переживания и страдания Матвея с приходом весны стали слабеть и гаснуть. Чувственность не была свойственна его замкнутой натуре. Страсть, разбуженная в нём русалкой, стала меркнуть.

Когда вскрылась река, Матвей отправился на её берег, посмотреть на ледоход. Он несколько часов бродил по берегу и любовался плывущими по воде огромными льдинами. Яркое солнце над головой, щебет птиц способствовали подъёму настроения. Плывущие по воде льдины, завораживали взгляд. Они были самых разнообразных и причудливых форм. Одни похожи на сказочные хрустальные замки, другие на замысловатые сооружения, третьи на холмики и т.д. и т. п. У берегов река была ещё скована льдом, но наступать на него во время разлива было крайне опасно.

Матвей дышал всей грудью. Пробуждение природы от зимней спячки вызывало восторг в его душе, которая, как ему казалось, тоже пробуждалась от зимней спячки. Он с восторгом провожал плывущие льдины, поцокивая языком и покачивая головой. И вдруг… Дрожь пробежала по его телу. На одной из льдин, плывущей по реке, Матвей увидел девушку.

Она была прекрасна: волнистые русые волосы, ослепительно белая кожа… Девица расчёсывала пальцами свои роскошные волосы, а её ноги были скрыты водой. Она сидела спиной к берегу, на котором стоял казак, и со стороны казалось, что она погружена в глубокое раздумье. А когда льдина проплывала мимо Матвея, девушка на одно лишь мгновение резко обернулась и, одарив казака обворожительной улыбкой, соскользнула в воду и скрылась в реке.

Потеряв русалку из виду, казак протёр глаза и снова уставился на льдину, которая уже находилась от места, на котором он стоял, на значительном расстоянии. Но девы на ней не было. Вместе с её исчезновением исчезло и прекрасное настроение Матвея. Его бедное сердце снова наполнилось печалью и переживанием. Ему захотелось плакать и вздыхать. Ива (а это была она), снова пробудила в его душе, подзабытое было чувство. Тогда он упал на колени и громко зарыдал.

Так он стоял на речном берегу на коленях и плакал почти час, размазывая по лицу слёзы и утирая нос рукавом. Неожиданное появление Ивы послужило мощным толчком, который вывел из хрупкого равновесия его наболевшую душу. Наконец, в последний раз надрывно всхлипнув и утерев нос, он разбитый и удручённый поплёлся домой. В его глазах, ещё мокрых от слёз, снова засветилась надежда. Он очень давно не видел Иву и вдруг начал осознавать, что она показалась ему не просто так, а с каким-то смыслом…

Вернувшись домой, он сразу же улёгся на кровать. Есть не хотелось. Мозг будоражили противоречивые мысли. После ясного солнечного дня, вдруг наступила бурная ветреная ночь. Вокруг избы ветер просто неиствовствовал. Скоро наступила ночь, и чёрная тьма закралась в избу. Но темнота и ветер за окном не заостряли на себя внимание Матвея. Он лежал на кровати с открытыми глазами и не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок на скрипучей кровати, стонал от безысходности и тяжело вздыхал. Потом вздохи и стоны сменили слова, которые казак говорил и говорил, сам их не слыша:

— Хосподи, смилуйся надо мной… Помоги мне разобраться в себе и в душе моей грешной…

За окном засверкали молнии, и было слышно, что пошёл дождь. И вдруг его слух уловил какой-то звук, очень напоминающий скрип двери. Матвей приподнял над подушкой голову и прислушался. Нет, показалось, всё тихо. Вот только молнии за окном засверкали ещё яростнее, загремел гром, а ветер и дождь усилились.

Матвей снова закрыл глаза и опустил голову на подушку. И вдруг… Теперь он ясно услышал, что в сенях скрипнула наружная дверь. Вскочив с кровати, он замер и напрягся как струна.

В сенях послышались шаги. Но это были лёгкие шаги, не такие громкие я тяжёлые, как обычно ходят казаки. Тот, кто вошёл, ступал тихо, крадучись. Матвей сидел в напряжении и не сводил глаз с двери. Шаги затихли, а дверь не открывалась. Казак в жесточайшем волнении закрыл глаза, не решаясь встать и встретить гостью. Он догадывался, кто стоит за дверью, но…

— Кто там, заходи? — сказал он, не выдержав напряжения дрогнувшим голосом.

Из-за двери послышалось, как ему показалось всхлипывание, после чего прозвучал ответ:

— Я это… Впустишь?

— Это ты, Ива? — спросил Матвей и, будучи не в силах сдерживать в себе закипевшие внутри чувства, поспешил к двери.

— Да, это я, ты не ошибся…

Казак порывисто распахнул дверь. Ива стояла перед ним в лёгком сарафанчике, промокшая от дождя. По ней буквально стекала вода. В руках она держала какой-то свёрток. Матвей отступил на шаг и впился в неё жадным взглядом.

— Ты?

Он пожирал гостью взглядом, такую мокрую и беззащитную. Только глаза Ивы горели как угольки, большие-большие и загадочные, как всегда.

— Вот пришла к тебе… В избу впустишь?

— Конечно-конечно, — ответил Матвей суетливо. — Заходи?

— Икону убери, что над дверью висит, — сказала Ива, бескровными губами. — Она не пускает меня… Не позволяет войти.

Казак всплеснул руками и, проглотив заполнившую рот слюну, поспешно снял прикреплённую над дверью Агафьей иконку. Заметавшись по избе, он, наконец-то сообразил, куда спрятать подальше лик святого и положил её в сундук. А Ива всё ещё стояла в сенях, не решаясь войти.

— Ну, чего ещё? Заходи? — попросил Матвей, возвращаясь к двери.

От волнения он покрылся испариной. Взяв гостью за руку, он завёл её в избу и протянул руки к свёртку в её руках. Ива отшатнулась. Она выглядела не важно и испуганно. Она дрожала как в лихорадке, да так, что зуб на зуб не попадал. Не говоря ни слова, она поднесла свёрток к кровати и уложила поверх одеяла. Затем она подошла к столу, села на лавку и сложила перед собой руки. Влажные волосы, растрёпанные и спутанные ветром, спадали ей на лоб и плечи. А лицо выглядело скорбным и изможденным. Матвей присел на табурет, напротив гостьи и жадно смотрел на неё.

— С чем на этот раз пожаловала? — спросил он, нервно облизывая губы. — На меня поглядеть, или за жизнью моей?

— Я по делу пришла, — ответила Ива. — Не хотела идти, но должна была…

Матвей обеспокоенно вскинул брови.

— И как же тебя понимать прикажешь? Какое такое дело вынудило тебя придти ко мне?

Будто в ответ на его вопрос кулёк на кровати шевельнулся и пискнул.

Казак, повернув голову, посмотрел на кровать и усмехнулся:

— Стало быть за жизнью моей пожаловала…

Ива закрыла лицо руками и, судорожно всхлипнув, сказала:

— Это девочка, наша с тобой доченька…

Матвей вздохнул и нахмурил брови. Он встал, прибавил огонь в лампе и подошёл к кровати. Наморщенный лоб и крепко сжатые губы придавали ему угрожающий, суровый вид.

— Развернуть бы надо, жарко ей, — сказал он, обернувшись.

Ива не шевельнулась. Она словно окаменела.

Матвей снова повернулся к девочке и стал разворачивать свёрток.

— Постой, не делай этого, — крикнула пронзительно Ива и вскочила как ужаленная. — Не развязывай её, голодна она…

Матвей скупо улыбнулся.

— Ежели голодна, то мы сейчас её покормим, — сказал он спокойно.

— У тебя в избе нет такой пищи, какая ей надобна, — покачала головой Ива, явно нервничая. — Девочка моя дочь и ей, чтобы расти здоровой и крепкой, нужно съесть внутренности отца.

— Да, я знаю об этом, — вздохнул сокрушённо казак. — И я готов к смерти, чтобы дитя наше здоровеньким росло…

— Я не хочу этого, — тихо прошептала Ива. — Но не придти не могла… Мне очень жалко тебя, Матвей, но… Так всегда было и быть должно. Дети русалок поедают внутренности своих отцов, и я не могу ничего поделать…

— Раз ничего нельзя поделать, так всё пусть будет так, как есть, — сказал Матвей, печально усмехаясь. — Мы с тобой не виноваты, что всё сложилось эдак… Я полюбил тебя всем сердцем и жить без тебя не могу. А ещё понимаю я, что жить мы вместе не сможем… Так для чего мне сдалась эдакая жизнь? Пущай лучше вон дочурка наша растёт крепкой и здоровой.

Дрожащими руками он стал разворачивать одеяла, в которые была завёрнута девочка. Наконец из них появилось маленькое прихорошенькое создание, которое сразу же село на постели. Светлорусые как у матери волосы, огромные зелёные глаза… Девочка больше походила на ангелочка с небес, а не на дитя русалки, готовящееся вгрызться своими острыми зубками во внутренности отца. Взгляд девочки остановился на животе казака и замер.

— Кушать… дай. Кушать, — захныкала она жалобным, просящим голоском, а ручки потянулись к животу Матвея.

Он отпрянул в сторону и едва не упал на пол. Сердце сжалось от ужаса и омерзения, а в голове всё перевернулось с ног на голову. Матвей смотрел на это, похожее на ангелочка кровожадное существо и не мог поверить, что это его дочка.

И тут что-то нашло на него. Взгляд девочки сделал его каким-то мягким и податливым. Из сердца ушёл страх, в голове всё упорядочилось, и им овладело полное безразличие. Матвей взял девочку на руки. Она оказалась крохотной и лёгкой, как пушинка. Девочка обняла его за шею и тотчас потянулась к горлу, открывая зубастенький ротик. Казак даже не почувствовал как её острые зубки впились в его горло и спустя некоторое время после укуса по телу пробежала сладкая истома.

В избе царила гробовая тишина, которую нарушало только чмоканье «малышки», сосущей кровь из шеи отца и тяжёлое дыхание казака. Лицо его сделалось белым как известь, а глаза плотно сжаты, как будто он уже мёртв, или отходит в мир иной.

Когда дитё «утолило жажду», Матвей был ещё жив. Несколько минут девочка радостно урчала. Он вздрогнул и открыл глаза лишь тогда, когда Ива подошла к кровати и сказала:

— Всё, она сыта… Внутренности твои пожирать не будет. Сейчас я её запеленаю, и мы уйдём. Спасибо тебе, Матвей, слышишь?

— Я что, ещё жив? — спросил он тихим голосом, едва владея языком.

— Ты жив, — ответила русалка, так же тихо.

— А дочку твою как зовут? — прошептал Матвей, облизывая кончиком языка пересохшие губы.

— Аквиана, — ответила Ива.

— Аквиана, — повторил казак и умолк.

После довольно длительной паузы, он заговорил снова:

— А сколько ей месяцев? Она выглядит как двухгодовалый ребёнок?

— Ей семь месяцев, — ответила Ива. — Дети русалок растут и развиваются быстро. Уже следующей весной она будет взрослой и красивой девушкой… И это благодаря тебе, любимый…

— Что ты сказала? — немного оживился Матвей. — Ты назвала меня любимым, или я ослышался?

— Нет, ты не ослышался, — прошептала Ива. — Такое случается очень редко, но случается… Я полюбила тебя.

Её длинные ресницы опустились, с грустной улыбкой сомкнулись красивые губки. Она склонилась над казаком и поцеловала его в лоб. Ну а дальше… Он провалился в глубокий тяжёлый сон.

А во сне он ворочался на кровати, и его тяжёлые вздохи перемешивались с шёпотом. Его стонущая душа металась среди противоречивых чувств. Снилась ему дочь-русалка с большим рыбьим хвостом вместо ног, и это видение острым ножом проникало в его сердце. В эту долгую зловещую ночь ему снилось, что ангелы и демоны рвут друг у друга его душу, а она истекает кровью, струящуюся из многочисленных ран. Он изнемогал от боли и от отчаяния. Он не знал что делать. Матвей видел Иву с дочерью на руках и не знал, как с ними поступить. Позвать попа и людей? Но это значит обречь их на верную гибель? А ведь русалка Ива мать его ребёнка?

— Не знаю как быть, не знаю, — шептал он во сне, обливаясь потом. — Хосподи, подскажи как быть мне? Укажи, как поступить мне, Хосподи?!

Наступил рассвет. Первые лучики зари, проникшие через окно в избу, застали Матвея спящим. Одетый и обутый он лежал на кровати, вытянувшись на спине. Открыв глаза, он сразу же вспомнил всё случившееся накануне, тяжело привстал с кровати и осмотрелся.

В избе никого не было и ровным счётом ничего не напоминало ему о присутствии минувшей ночью в его избе русалки Ивы и её дочери…

10.

Прошёл год. Матвей выжил и на этот раз, после свидания с русалкой. Его здоровый, крепкий организм выдержал потерю крови, после укуса дочери русалки. Его не подкосила и не ослабила страшная болезнь, вызванная укусом «малышки». А вот год тянулся ужасающей рутиной в его однообразной, убогой жизни.

С наступлением весны, Матвей поправился на столько, что решил сходить к берегу реки, понаблюдать за ледоходом. Он вышел из избы немного сгорбленный, поседевший, преждевременно состарившийся, но выглядел бодро и уверенно.

Со дня своей последней встречи с Ивой, минули лето, осень и зима. Болезнь ушла, и казак даже немного повеселел. Это не значит, что он стал общительным и стал встречаться с людьми. Но он больше и не сторонился их. От страданий и переживаний Матвей заметно постарел. На голове обозначились залысины, поседели усы и борода. Но руки по-прежнему оставались сильными, и ноги всё ещё не знали усталости, свойственной старикам.

Наступившая весна была ранней. Снег растаял быстро, и так же быстро сошёл с реки лёд. И это благодаря тому, что разлив был слишком значительным. Никогда река не разливалась так широко как в этот год. Матвей, стоя на крутом берегу, зачарованно наблюдал, как мутные воды подмывали вековые деревья прибрежного леса и стремительно несли их вниз по течению, как крохотные спички. Посредине реки ещё неслись обломки льдин, но они не казались уже огромными и значительными, как вначале ледохода. О рыбалке пока ещё нечего было и думать, наступила пора, когда река не подпускала к себе рыбаков. И тогда Матвей решил поохотиться в лесу. Он давно уже не бродил с ружьём по лесу… с той самой поры, когда Ива запретила ему стрелять в лесных зверушек.

На следующий день, прямо с утра, он снял со стены ружьё, сложил в сумку продукты и боеприпасы, после чего запер избу и ушёл на охоту. Шагая среди деревьев, он часто озирался и вертел головой по сторонам, с напряжением и вниманием выискивая уже подзабытые полянки, опушки и тропки. Он словно искал чего-то глазами среди деревьев. По временам он останавливался, ещё чаще озирался и напрягал зрение. Матвей не узнавал мест, по которым шёл, но что-то ему подсказывало, что уже приходилось проходить здесь раньше.

И вдруг, когда лес стал на столько непроходимым, что протиснуться между стволов деревьев становилось очень трудно, Матвей заметил зарубку на стволе одного дерева, которую, как он был твёрдо уверен, оставлена его рукой. Не отрывая от зарубки беспокойного взгляда, казак снял с плеча ружьё, взвёл курок и большими шагами направился к дереву.

В это время над головой, как по волшебству сгустились тучи. Пошёл сильный дождь. Разбушевавшийся ветер гнул стонущие деревья чуть-ли не до земли. Сермяга Матвея промокла и отяжелела от воды. Прижавшись к стволу того самого дерева, на котором он обнаружил зарубку, казак достал из сумки кусок жареного мяса и принялся с жадностью есть. Смутный страх закрадывался в душу и он, то и дело, вертел головой, пытаясь высмотреть хоть что-то сквозь густую пелену дождя. Матвей смотрел пристально, словно впервые в жизни видел такой плотный ливень.

Вскоре ветер усилил натиск, усилился и ливень. Матвей прижался к стволу, обхватил его руками и в глубоком раздумье закрыл глаза. Он напряжённо прислушивался к доносившимся отовсюду звукам.

«Хосподи, что творится вокруг? — думал казак. — Помилуй меня грешного, Хосподи, не отступи…»

Вдруг он поднял голову и замер в позе человека, который весь обратился в слух. Справа, из кустов, послышался такой треск и топот, словно через них продиралось какое-то очень крупное животное. Матвей не видел, кто это, и содрогнулся от предчувствия страшной беды.

Сжимая в руках ружьё, он обернулся и прижался к стволу дерева спиной. Вокруг никого не было. А может это дерево упало где-то рядом в лесной чаще, создав тот самый шум, похожий на продирающееся сквозь непроходимые заросли крупного животного? С этой мыслью казак отошёл от дерева, к которому прижимался и сделал несколько шагов вправо, готовясь встретиться с любой опасностью лицом к лицу. Но ничего страшного он не увидел, хотя…

Матвей почувствовал, что ему чего-то сильно недостаёт. Может быть, потому он шёл с ружьём куда-то в глубь чащи, которая привела его в недалёком прошлом к таинственному озеру, на котором он встретил Иву?

Его лицо вытянулось, и он пал духом. Казака покинули спокойствие и мужество, они рассеялись как дым. Сейчас, когда он увидел тропу к озеру, его ноги наполнились свинцовой тяжестью, а колени предательски задрожали. По телу пробежала нервная дрожь. Съёжившись и дрожа, он привалился плечом к стволу ближайшего дерева и затаил дыхание. Дождь и ветер стихли. Наступила такая звенящая тишина, что Матвей слышал только собственное дыхание.

Сколько прошло времени, он, конечно же, не знал, но его прошло много. Когда он принял-таки решение идти к озеру, над чащей начали сгущаться сумерки. Матвей шагал по тропе с таким видом, как будто его сильно побили. Он был бледен как покойник, и тяжкая мука обезобразила его лицо глубокими морщинами.

Казак пришёл в себя лишь тогда, когда оказался на берегу озера у самой кромки воды. И лишь только он остановился, перед ним вынырнула русалка. Красивая, стройная, как молоденькая берёзка, стояла она перед ним и… Её лицо было злым и ужасным. Рот полуоткрыт, но она молчала. Неподвижно и молча стояли они друг перед другом — он с ружьём в трясущихся руках, а она выпрямившись и растопырив пальцы, с острыми как иглы ногтями, словно готовясь к броску. Ива глядела на него сузившимися глазами из-под спадавших на глаза волос. Кроме них, на песчаном берегу не было ни души. Даже озёрная вода из-за отсутствия ветра казалась неподвижной.

Ива хищно оскалила свои жемчужные острые зубки и, с неожиданным взрывом яростной энергии, как зверь, готовящийся к броску, свирепо рыкнула:

— Готовься к страшной смерти, подлый убийца!

Переминаясь с ноги на ногу, злобно сверкая глазами, она продолжила:

— Из-за тебя погибла моя мама, проклятый человек! Из-за любви к тебе она пожертвовала собой, а я… Я никогда не прощу тебе того, что её нет со мною рядом!

Голос Ивы звучал жёстко. От неё исходила такая чёрная и жуткая энергия, что казак ни на минуту не усомнился, что доживает последние мгновения своей жизни.

— Ива, о какой маме ты говоришь? — спросил он, ожидая броска русалки. — Ты же знаешь, что мне никогда с ней встречаться не приходилось?

— Не приходилось?! — взвизгнула, будучи вне себя Ива. — А я плод твоего воображения? Это не она, а ты должен был умереть! Ты жив, а её нет и всё потому, что она не убила тебя тогда и лишила себя вечной жизни!

Долго ещё она выкрикивала полные угроз фразы, взбешённая тем, что Матвей слушал её с каменным спокойствием. И только тогда, когда она замолчала, он спросил:

— Ива, я всё ещё не пойму, чем вызван твой гнев? Я не убивал твоей мамы, и видеть её никогда не видывал?

Русалка молчала и стояла перед ним полная угрозы. Её лицо старело прямо на глазах. Сейчас она уже выглядела сорокалетней женщиной, но… Её лицо, окрашенное отблесками заходящего солнца, выражало едва заметную нерешимость, сомнения и раздумье. Бушевавшая в ней злобная ярость, как будто утихла, а щёки судорожно задёргались, и она закрыла глаза.

— Не называй меня Ивой, — сказала она тихо. — Ива умерла, а меня зовут… Меня зовут Аквиана.

Матвей некоторое время смотрел на неё рассеянным взглядом, в котором по временам вспыхивали искорки недоверия. Потом он опустил взгляд себе в ноги. Быть может он сделал это, чтобы не видеть лица русалки, или хотел прогнать мысли, вертевшиеся у него в голове? Он снова побледнел как смерть и тяжело дышал.

Аквиана тоже не проявляла признаков агрессивности. Она выжидательно смотрела на своего отца, как будто решая, что с ним делать, или как его убить.

— Ива, ты лжёшь, — сказал Матвей, не отводя взгляда от своих сапог. — Ты не можешь быть Аквианой потому, что…

— Русалки взрослеют быстро, — не дав ему договорить, продолжила Аквиана. — Для того я и пила твою кровь… Кровь своего отца. Высосать остатки из тебя должна была моя мама, тогда она была бы сейчас жива. Она даже не позволила мне выгрызть твои внутренности и полакомиться ими… Ради тебя и своей любви к тебе, человеку, она пожертвовала собой. Она не стала пить твою кровь и оставила тебе жизнь, а сама…

— И ты хочешь отомстить мне за её смерть, доченька? — прошептал потрясённый происходящим Матвей.

Он смотрел на свою дочь-русалку и не находил слов. Его, полные муки глаза страдальчески и ошеломлённо смотрели на искажённое гневом лицо Аквианы, на её светло русые волосы. Грудь её тяжело поднималась, но из плотно сжатых губ не вырвался ни один звук. Она стояла, опустив руки, и по всему было видно, что русалка подавлена и растеряна. Прошла минута, другая… Веки её дрогнули, поднялись, и глаза, встретившись с глазами отца, вдруг наполнились слезами.

— Уходи, — сказала она, дрогнувшим голосом. — И не приходи больше сюда. Я оставляю тебя живым лишь потому, что мама очень сильно любила тебя. Она мне рассказывала, что такие случаи очень редки и обязательно приводят к гибели, но… Она сама этого захотела.

— Обожди, не гони меня, доченька?! — взмолился Матвей, протягивая к ней руки. — Дозволь мне хоть изредка видеться с тобой? Ты же плоть от моей плоти, Аквиана? Я же отец твой?

— Не смей назвать меня своей дочерью, ничтожество! — грозно воскликнула она, хмуря брови. — У русалок нет отцов. Вы нам нужны только для продолжения рода, а потом вы пища для матерей и их детей! Такова наша природа!

— Постой, выслушай меня, Аквиана? — чуть не плача, взмолился казак. — Дозволь мне тебя любить так же, как я любил маму твою? Ведь нет у меня никого больше на свете белом?

Русалка нахмурилась. Видимо слова несчастного отца что-то надломили в её жестокой душе. Молча, без единого слова, она вдруг отвесила ему земной поклон, да так, что волосы её коснулись озёрной воды. Затем она резко выпрямилась, отвернулась, высоко подпрыгнула и, красиво изогнувшись в воздухе, исчезла в озере. Матвей провёл ладонью по лицу и тяжело вздохнул. Так он простоял, не шевелясь несколько минут. Аквиана не возвращалась. И тогда он понял, что больше не увидит её никогда.

Колени Матвея подогнулись, а к горлу подкатил ком горечи. Теперь он окончательно уяснил, что потерял любимую и свою дочь навсегда. Заливаясь слезами, он упал на песок. Он не кричал надрывно, заглушая криком свою боль, он не плакал и не стонал. Уткнувшись лицом в песок, он лежал как мёртвый, и только его плечи сотрясались от разрывающих душу рыданий…

11.

Вернулся Матвей в станицу сам не свой. Он не помнил, где был и что делал. Тщетно ведунья Агафья засыпала его вопросами и тщетно пыталась привести его в чувство. Стиснув зубы и хмуря покрытый капельками пота лоб, он лежал на кровати, не шевелясь, вперив бессмысленный взгляд в потолок и, казалось, ничего не слышал, не видел и не осознавал. А ещё через день, он и вовсе стал похож на мертвеца, так как лежал всё в той же позе на спине, но уже с закрытыми глазами.

По станице поползли слухи, что он при смерти. И эти слухи были не так уж далеки от истины, так как только тяжёлое, учащённое дыхание подсказывало, что он пока ещё жив.

Кроме Авдотьи в его избу никто не заходил. По станице уже давно ходили слухи, что Дерюгин «снюхался» с нечистой силой и люди, цепенея от страха, крестясь и бормоча молитвы, обходили его жилище стороной.

И так минуло лето, наступила осень. Матвей не поднимался с кровати даже по нужде. Люди не навещали его, а вот Авдотья… Ведунья не отходила от него, ухаживая как за близким родственником. Старя, сгорбленная годами, она хозяйничала в избе казака, делая всё быстро, старательно и бесшумно.

Как-то раз, поздней осенью, Матвей открыл глаза и сел, свесив с кровати ноги. Авдотья тут же оказалась рядом и протянула ему чашку с дымящимся отваром. Протянув руку, он взял чашку и с жадностью стал пить. Ведунья со стороны наблюдала за ним и тревожно хмурила лоб.

Выпив «колдовское пойло», Матвей закрыл глаза. По его лицу было видно, что он смертельно устал.

— Ну чего, достукался, страдалец несчастный? — спросила ведунья, ставя у изголовья его кровати табурет и присаживаясь на него. — А я ведь упреждала, что худо всё для тебя обернётся, ежели с русалками дружбу водить начнёшь…

— С русалками? — казак напрягся и заинтересованно посмотрел на старуху. — О чём ты? О каких русалках говоришь?

Агафья развела руками.

— Я вот всё про тебя знаю, Матюша, а ты сам про себя не всё, — сказала она, качая головой. — Ты сам мне всё рассказал, как на исповеди! Я диву давалась, слухая тебя.

Матвей едва не задохнулся от жуткого волнения, вдруг пробудившегося внутри.

— Я чего-то тебе рассказал? — спросил он, едва шевеля губами. — А что я мог тебе рассказать, ежели сам ничегошеньки не помню?

— Это ты когда бодрствуешь ничегошеньки не помнишь, а во сне, — ведунья пожала своими сухенькими плечиками. — Всё у тебя в памяти осталось, только вот русалка молодая заглушила её.

Матвей побледнел, нахмурился, закрыл глаза, но, что-то выудить из «заглушенной» памяти так и не смог.

— Скажи, а ты как в мои мозги заглядывала? — спросил он хрипло. — Наколдуй, постарайся, чтобы я вспомнил всё?

— А для какого ляду тебе это? — усмехнулась Агафья. — Узнаешь всё, легче от этого не станет.

— И всё одно я хочу вспомнить, что со мной было! — потребовал Матвей настойчиво. — Что я тебе рассказал во сне, теперь сказывай мне, живо!

Старуха покачала головой, перекрестилась, прошептала себе под нос какую-то молитву, после чего пересказала ему всё, что ей удалось выудить из его головы, когда он пребывал в беспамятстве. Её рассказ подействовал на Матвея как заклятье. Он вспомнил всё и едва не потерял сознание от вернувшейся как ком снега на голову памяти. Издав громкий стон, он обхватил голову руками и снова повалился на постель. Матвей так лежал четверть часа, восстанавливая в памяти порядок минувших событий.

— Померла, выходит, Ива моя! — выкрикнул он надрывно, царапая давно не стриженными ногтями своё лицо. — А дочка видеть меня не хочет и в смерти матери винит?

— Скажи спасибо, что в живых она тебя оставила, — прошептала старуха. — У дев водных никаких чувств к людям нет. Ума не приложу, как это она тебя живым отпустила?

— Лучше бы убила она меня, — смахнув с глаз слёзы, простонал Матвей. — Видать на муки она меня обрекла, потому и отпустила.

— Вот и я чую, что не к добру всё это, — покачала в задумчивости головой Агафья. — Изведёт тебя теперь «доченька ненаглядная», или с собой в омут опосля заберёт, помяни моё слово верное. Ты теперь проклят, как и они все, и нет теперь тебе к Господу пути-дороги.

— Проклят? — ужаснулся Матвей. — Но почему ты говоришь эдакие страшные слова, старуха?

— Что есть, то и говорю, — буркнула в ответ Агафья. — Не забывай, что я ведунья и знаниями многими обладаю.

— Но с чего ты взяла, что проклят я? — воскликнул казак. — Я же ничего эдакого не сделал, чтобы Хосподу отвернуться от меня в омерзении?

— Это ты-то ничего не сделал? — глянула на него с упрёком старуха. — Да на душе твоей теперь столько грехов смертных, что девать некуда! Твой первый страшный грех — что Иве своей хвостатой полюбовником стал, и дитё нечистое она от тебя зачла! Но ты тогда не ведал, что творил, русалкой околдованный. Тогда Господь простил бы тебя неразумного, ежели бы ты меня послушал и в церковь на исповедь сходил. Но ты не захотел внять словам моим и поступил по-своему. Вот этим ты и погубил свою душу, пенёк неразумный. Вместо церкви, ты с Ивой встречи искал и погряз в грехах, как в трясине болотной!

— И что теперь? — растерялся Матвей. — А ежели я нынче в церковь схожу? Неужто Хосподь не примет моего раскаяния?

— Нет, — замотала головой Агафья. — Ты «дочуркой» своей укушен! Она выпила из тебя кровь и от того стала тем, кем ты самолично зрил её! А теперь самое страшное, что может ожидать тебя, — перешла на зловещий шёпот ведунья, — так это то, что Аквиана, тьфу, будь она неладна, тебя к себе заберёт. Вы теперь почитай одного поля ягоды. Она выпила из тебя половину крови, а вторую половину Ива выпить была должна. Тогда бы мать и дочь были бы вместе, а ты гнил бы телом на кладбище, а душою горел бы в аду. Но мать-русалка почему-то не стала убивать тебя, себе во вред. Может и взаправду полюбила? Это объяснить сейчас не ведаю как. Ведаю одно, что с русалками эдакого не бывает. Ну а теперь, лишившись матери, «дочка» твоя осталась одна и… Чует моё сердце, Матюша, что не нынче так завтра, она ещё о себе напомнит.

— Так что же мне делать, скажи? — спросил Матвей, изнывая от страха. — Подсоби, Агафья? Отведи в церковь прямо сейчас, или батюшку сюда приведи?

Ведунья в течении нескольких минут о чём-то сосредоточенно размышляла, после чего пытливо посмотрела на казака:

— А ты сам у себя спроси, желаешь ли перед Господом Богом покаяться и от дочери поганой отречься?

— Я? — Матвей облизнул губы и сказал:— Да, желаю…

— Тогда ты Аквианку свою изловить должён, когда она к тебе в избу явится! — Огорошила его уже совсем неожиданным требованием старуха. — Отведёшь её в церковь насильно и перед ликами святых на колени поставишь! Вот тогда Бог, быть может, снова облагоденствует тебя вниманием своим.

— А что, иначе никак нельзя? — испуганно поинтересовался Матвей. — Нельзя ведь в церковь кого-то насильно тащить?

— Ведаешь как, поступай иначе, — ответила Агафья сурово. — А вот я выхода для тебя иного не нахожу.

12.

В конце ноября, в один из дней, дождь зарядил с самого утра. В этот день Матвей собирался идти в степь, ставить капканы на косуль, но передумал. Сильно болела голова. Он никак не мог унять боль, мучившую его уже две недели, а сегодня голова разболелась особенно сильно.

С того самого дня, когда он пообещал ведунье изловить русалку и отвести её в церковь, у него и появилась ноющая боль в голове. Матвей ни ел, ни пил толком за минувшие две недели. Он исхудал и обессилил. По утрам, поднимаясь с постели, он дрожал от озноба и, шатаясь бродил по избе как неприкаянный. Он и на охоту собирался идти с головной болью, так как заставляла нужда. Есть дома было нечего. Начавшийся дождь и головная боль, которая стала невыносимой, не позволили ему идти в степь.

Выглянув на улицу, Матвей посмотрел на затянутое тучами небо и шёпотом промолвил:

— Хосподи милосердный… Да что же это творится эдакое?

Трудно сказать, что он имел ввиду, говоря это. Может быть хотел встряхнуть и вернуть к действительности душу, погружённую в глубокое оцепенение. Он стоял под проливным дождём и словно не замечал его. Его глаза были устремлены в сторону реки, лицо его судорожно дёргалось, а дрожащие губы шептали:

— Хосподи Иисусе, помилуй душу мою пропащую… Не требуй с меня, Хосподи того, чего я исполнить не в состоянии, даже в угоду тебе…

Подойдя к калитке, казак вдруг увидел сгорбленную фигурку Авдотьи, и до его ушей донёсся её хриплый шёпот:

— Господи Иисусе, помилуй нас!

Она нашёптывала что-то ещё, глядя в сторону реки, и сейчас в её бормотании слышались растерянность и страх. А её молитвы звучали чересчур искренне и отчаянно. Матвей не обратил на старуху внимания. Он привык уже видеть её в своей избе. Когда он приблизился к ведунье, она проворно отскочила в сторону и замерла.

Покачав головой, казак развернулся и пошёл к избе, а старуха, быстро проскользнув во двор, засеменила за ним следом.

— Матюша, постой! — окликнула она его, останавливаясь посреди двора. — Выслушай меня, прежде, чем в избу войдёшь…

Казак остановился и обернулся.

— Ну, говори чего надо? — сказал он, хмуря брови.

Агафья присела на стоявший рядом пенёк, на котором Матвей обычно рубил мясо. Прежде, чем ответить на вопрос казака, она вдруг снова начала горячо молиться. Ведунья вела себя так, как никогда раньше. Матвею показалось, что она очень хочет что-то ему сказать, но никак не может решиться.

— Чего, язык проглотила? — спросил казак, не дождавшись ответа на уже заданный вопрос. — Не хочешь под дождём языком молоть, заходи в избу… Чай не забыла в неё дорогу?

— Матюша, ты на небеса глянь, — пробормотала Агафья, тыча пальцем в небо. — Зришь, какой дождь льёт?

— Зрю, на слепой ещё, — ответил казак.

— Не хороший это дождь, Матюша… Злой он, промозглый. Эдакие ливни в недобрый час на землю проливаются.

— Да будя тебе сызнова околесицу нести, — отмахнулся казак. — Нынче пора эдакая, дождливая. Дожди прольют, опосля снег на землю ляжет. Эдак каждую осень случается, и удивляться чему?

— Нет, этот дождь не Богом на землю послан, — зашептала страстно старуха, приближаясь, хватая за руку Матвея и заглядывая ему в глаза. — Это русалка колдовством дождь вызвала. Только под ливнем она может далеко от омута своего отходить.

Казак задумался. Слова старухи озадачили его.

— Сейчас «дочка» твоя окаянная к тебе идёт, — продолжила Агафья зловещим шёпотом. — За тобой она идёт, сохрани и помилуй, Господи! — Она трижды перекрестилась. — Вспомни, какое обещание ты мне дал, Матюша? Схвати, скрути эту стерву злобную и в церковь тащи. Только тогда ты очистишь от скверны свою душу грешную… Всегда помни об этом Матвей!

— Ты вот что, — он нахмурил брови, — или в избу ступай, или со двора… Я уж как нибудь сам разберусь, что делать и как поступить.

— Матюша, слухай что я тебе говорю, — настаивала ведунья. — Я-то знаю, что русалка по твою душу идёт… Негоже это, что твари эти в станицу нашу захаживать повадились. Ох, быть беде… Быть беде, помяни слово моё верное…

— А ну прочь с глаз моих, чертовка! — рассердился не на шутку казак. — Устал я уже твои причитания выслушивать!

— Опомнись, Матюша! — завопила старуха. — Да ведь сатанинское отродье эта подлюга!

— А ещё она моя дочь! — отрезал Матвей. — Плоть от моей плоти! Я это тоже помню хорошо, как и…

Крики множества людей, донесшиеся от берега реки, отвлекли его внимание.

— Чего это там?! — воскликнул он удивлённо.

— А это люди русалку твою изловили, — ответила Агафья, облегчённо вздыхая.

— Как это изловили? Почему? — всполошился Матвей.

— Да вот эдак, подкараулили и изловили, — недобро ухмыльнулась старуха. — Нечистой силе нечего разгуливать по станице, будто по собственной избе.

— Так это ты их подговорила, — догадался казак. — Это ты подбила станичников убить дочь мою?

— Ой-ой-ой, — завидев глаза Матвея пылающие лютой злобой и ненавистью, старуха закрестилась и поспешила прочь, подальше от его избы, боясь попасть под горячую руку разгневанного казака.

Забежав в избу, Матвей схватил ружьё и поспешил к берегу реки, где собралась толпа казаков и казачек. Видимо чем-то испуганные, они кричали, галдели наперебой и указывали пальцами туда, где между двух лодок стояла красивая стройная молодая девушка. Уловив несколько слов, выкрикиваемых в толпе, Матвей как безумный ускорил бег. В эти минуты мощный шквал ветра едва не сдул станичников с высокого берега в реку. А когда Матвей добежал до толпы, то люди, увидев его лицо, попятились, позабыв о русалке и о порыве ветра, так неожиданно накрывшего их.

Да, Матвей был страшен в охватившем его гневе. И ещё, станичники видимо рассмотрели в его лице что-то такое, что повергло всех в ужас.

— А ну прочь от неё, псы безродные! — закричал Матвей, потрясая ружьём и дико вращая глазами. — Хоть один волосок упадёт с её головы, не пощажу никого, ей богу! Не к вам шла эта дева, не вам и суд над нею чинить! Пусть выйдет тот, кому она зло причинила, или навредить чем поспела?

Толпа станичников молчала. Люди угрюмо топтались на месте, но не смели перейти к решительным действиям. Все молчали, но… Растолкав толпу, вперёд вышла ведунья Агафья.

— И чего вы пугаетесь его, станичники? — закричала она, воздев вверх руки. — Люди! Казаки! И от чего вы бываете такими, будто овцы робкие? Или кары Божьей страшитесь, за дело правое? Не бойтесь! Я вам говорю, не робейте! Тащите эту русалку в церковь, пущай батюшка окатит её водицею святой от макушки до пяток!

— Только попробуйте подойти к ней! — прорычал Матвей, вскидывая ружьё. — Убью сразу, кто первым шаг к моей дочери сделает!

— Да не будет он стрелять, станичники! — вещала Агафья. — Я знаю его так, как будто сама выносила и родила. Охотник он, рыбак, все знаете… Но на человека, чадо господнее, никогда руки не поднимет! — Она повернулась к Матвею:— И ты, сынок, дурь-то из башки выброси! Ну, погляди на неё, на дочь свою? Не человек она, а тварь бесовская! Смирись, сведи её в Храм Божий? Пущай окрестит её батюшка, и она как все мы будет!

Толпа загудела, заволновалась. Видимо проникновенные слова ведуньи достигли слабых струнок в душах станичников.

Аквиана, стоя за спиной Матвея, слушала старуху молча. На щеках у неё выступил румянец. Нет, ничего зловещего во внешности её не было. Статная, высокая, красивая, она смотрела на толпу с гордо вскинутой головой. Надменный и властный взгляд её огромных глаз, действовал на станичников отрезвляюще. Ничего не выдавало в ней смирения и страха. Она чувствовала себя на столько уверенно и непринуждённо, словно не являлась пленницей станичников, а все они были её пленниками, или даже рабами.

— Да что говорить, казаки! — выкрикнул кто-то из толпы, оставаясь невидимым. — Не крестить её надо, а дубьём по башке! Да так садануть, чтобы мозги вон! Русалки — бесовские отродья, а раз в станицу нашу повадилась, то…

— И русалку и папашку её, Матвея приподобного дубьём зараз оховячить! — взвизгнула какая-то бабёнка. — Я вон его избу за версту обхожу, а нам остаётся трястись от страха за души свои!

Толпа загудела снова и уже более возбуждённо. Мнения людей разошлись. Одни требовали немедленно «пришибить» грешника Матвея вместе с русалкой, другие предлагали их обоих в церковь свести и перед алтарём на колени поставить. В конце концов победили первые. И тогда толпа пришла в движение. Вооружившись чем попало, озлобленные люди стали медленно приближаться к Матвею и его дочери. А им ничего не оставалось, как пятиться к обрыву. Но и там им путь к отступлению был отрезан. Казаки успели весь речной берег у кромки воды опутать рыболовными сетями.

И тут случилось невозможное. Прямо над головами людей грянул оглушительный гром. Толпа пришла в замешательство. И вдруг между станичниками и русалкой появился огромный огненный шар, который завис в метре над землёй. Шар переливался всеми цветами радуги и сиял так ярко, что глаза перепуганных этим потрясающим явлением людей, заслезились. Оглушённая и ослеплённая толпа попятилась. Затем людей охватила паника, и все бросились бежать от реки к станице.

«Хосподи, Владыка Небесный, спаси и сохрани меня…», — подумал Матвей. Он хотел выкрикнуть эту фразу вслух, но язык будто прилип к нёбу. Тогда он захотел перекреститься, но и рука повисла плетью. «Что это со мной?»— подумал Матвей в отчаянии, но ясность всему внесла его дочь Аквиана.

— Теперь ты для всех умер, папа, — сказала она как-то нежно и ласково, но глядя не на Матвея, а на чудесный шар, который медленно поднимался в небо. — Сейчас мы отправимся туда, куда может попасть не каждый смертный живым.

— А что, есть такие места на земле, дочка? — прошептал он, едва ли что-то понимая.

— Скоро сам всё увидишь и узнаешь, — пообещала Аквиана, подходя к нему сзади, обнимая за плечи и крепко прижимая к себе.

Не успел казак хоть что-то осмыслить, как русалка подпрыгнула высоко над землёй, и легко перелетев рыбацкие сети, нырнула в воду вместе со своим отцом на середине реки. Больше их в станице никто и никогда не видел…

Происшествие на речном берегу люди перемалывали неделю, а может чуть больше. Но вскоре другое событие отвлекло внимание станичников. Ведунью Агафью ужалила огромная чёрная змея, которая тут же исчезла, сделав своё дело. Старуха умерла в страшных муках, но и о ней скоро позабыли. И в этом ничего удивительного нет. У людей, как известно, языки длинные, а память короткая… Посудачили, повздыхали и забыли. А теперь вот думай и гадай, было ли всё это на самом деле, или не было.