Яровит и Мара

Слушай…

Всё случилось далеко отсюда, ближе к Заходу.

Князь одного из племен захотел взять в жены волховью Перуна — красавицу и мастерицу в любви и в чарах. Когда на город и окрестности нашла засуха, говорят, она и умолила господина излиться дождём на землю. Говорят, летала к нему на метле под самый свод неба.

Другие волхвы и мудрые люди говорили князю, что делать этого не надо. Его возлюбленная принадлежит богу, а у него самого достаточно наложниц. Если хочет жену, княгиню, пусть возьмет юницу из доброй семьи…

Но князь любил волховью.

А она любила лишь Перуна и все знали, что ему она отдавалась ночами в дубраве, куда он слетал с громом огненным вихрем.

Но за князя пошла.

Княгиней пробыла недолго.

Когда на второй месяц княжения у неё стал расти живот, разум у князя прояснился. Врать она не стала — честно сказала, что в её чреве сын от Перуна.

Князь думал. Кто он такой, чтоб состязаться с Перуном? Да и разве не счастье и благословение — младенец от божественного семени?

Но две наложницы, прежде особо любимые князем, старались шепнуть ему на ухо, заложить в голову простую мысль — а с Перуном ли миловалась княгиня в дубраве?

Князь понимал, что шепчут об этом не только его наложницы, и терзаниям его не было конца.

В конце концов он решил подождать рождения ребёнка. Ведь должно же будет оказаться по младенцу видно — в самом ли деле он сын Перуна?

Перун обещал своей волховье, что будет сын и она ждала, ходила в тяжести счастливая, княгиней, и, напевая колыбельные, чувствовала как растёт огромный живот…

Рожала она тяжело, и бушевала в ту ночь страшная буря — будто и вправду Громовержец явился приглядеть за своим потомством.

Не доглядел…

Родила волховья двоих — златокудрого крепкого мальчика и черноволосую маленькую, хилую девочку.

Пока волховья лежала без памяти от перенесенных мук, повитуха, которая была кормилицей одной из старших жён, забрала из колыбели мальчика, подменив его волчонком.

Мальчика же отдала своему брату, чтобы тот отнёс его в лес и оставил волкам. Тот так и сделал. Только волки не тронули младенца, и его подобрал ведающий старик, живущий в лесу. Старик сразу понял, в чем дело — о волховье на сносях слухи дошли и до его угла. Старика кормил лес, а люди его почитали и боялись, и шли за его помощью только когда уже было невмоготу.

Старик оставил ребёнка себе, решив выкормить его молоком зверей и воспитать до того дня, когда тот сможет сам себя защитить и заявить перед всеми о своём праве.

А князю показали колыбель с девочкой и волчонком. Увидев такой приплод, князь рассвирипел. Велел волчонка выбросить в лес, а волховью замуровать с дочерью в просмоленный сундук и пустить по реке.

Говорят, волховья тронулась умом, так и пела колыбельную своей новорождённой дочке, и та молчала, пока их замуровывали в сундук…

Шли годы.

В народе говорили, что сын Перунов от погубленной волховьи все-таки родился, был украден и однажды явится.

А старшие жены родили князю по сыну и только и ждали, кого из них он объявит своим наследником, передав символ власти — сияющий как солнце золочёный щит. Во всем княжичи получились одинаковые: силой вышли, умом — нет, на лицо не отличишь ни друг от друга, ни от прочих.

В конце концов, им придумали испытание.

В окрестностях завёлся страшный вепрь, размером с небольшого медведя. Выбегая из леса, он вытаптывал посевы и задрал насмерть нескольких человек.

Княжичи провели ночь на капище перед чурами предков, повязали ленты на ветви священного дуба в роще на холме и ушли в лес. С тех пор их никто не видел.

Но через три дня из леса вышли трое с одной мёртвой головой.

Последним шёл ведающий старик, перед ним перебирал тяжелыми лапами по пыльной дороге матёрый волк светлой масти, а первым вышагивал юноша в неподпоясанной рубахе и с лесными цветами в волосах. Через плечо у него была перекинута палка, на которой болталась обвязанная верёвкой голова громадного вепря. С головы капала на дорогу кровь, которую время от времени слизывал волк.

Оружия ни у старика, ни у юноши с собой не было.

Когда все трое двигались мимо людей — крестьян на полях у стен города — волк шёл у самых ног юноши как пёс.

Так, трое и пришли ко дворцу князя.

Старый князь вышел на крыльцо и юноша положил к его ногам голову вепря.

Себя юноша назвал Яровитом, волка — своим названым братцем.

А дальше говорил старик.

Он рассказал, что это брат повитухи принес златокудрого младенца в лес в ночь, когда рожала перунова волховья.

Князь поверил ведуну и юноше. Разве можно было усомниться в таких красоте и силе — разве это не сын Перуна?

А на самом деле князь уже был стар и других наследников все равно не имел.

Старших жён он приказал ослепить, засмолить в сундуке и пустить по реке, а дряхлую уже повитуху и её брата — повесить на городских воротах.

В тот же вечер зажарили голову вепря-великана и каждому на княжьем дворе досталось по кусочку мяса.

Князь отдал Яровиту свой золоченый щит, который сам уже еле мог поднять. И скоро умер.

Так в городе стал править Яровит, сын Перуна, красивый как весеннее солнце.

Даже древние, вековые старики не помнили такого счастья — на полях всходило втрое больше засеянного, птица словно сама шла в силки, зверь на охотника, рыба в сети. Гости из дальних земель будто позабыли другие пути и везли товары на торжище в этот город.

Не хватало только княгини и наследника. Наложниц было достаточно и некоторые их них даже родили, но на пирах Яровита было так весело, многолюдно и вольно, что никто не мог бы поклясться, чьи это дети.

И вот, на следующую весну Яровит попросил у своего отца Перуна свести его с такой девой, которая прильнула бы к нему как одна половинка к другой. Попросил, в ответ пообещал в дар вдоволь вепревого мяса и отправился на охоту.

С ним было много славных воинов, молодых и матёрых, но в один момент Яровит остался вдруг один и из леса его белый конь вынес хозяина в широкое поле.

А в поле будто прошла битва и теперь лежали мертвецы. Было тихо, слетались вороны.

Яровит сошёл с коня, огляделся — и увидел, что один из мертвецов, ещё не отошел, на последнем издыхании.

— Что случилось? — спросил Яровит. — С кем вы бились?

— Бились с самой прекрасной Марой, чтоб взять ее за себя в жёны… — ответил молодой воин и тут же умер.

А Яровиту стало любопытно — что это за Мара и сколь она прекрасна, раз за возможность взять её в жены можно и умереть.

Назвав эту охоту своим великим ловом, молодой князь отправился искать прекрасную Мару. Ведь не могла она уйти далеко, раз кое-кто из неудавшихся женихов только что дышал.

Ночь прошла, и на рассвете на широком лугу Яровит увидел шатёр.

Дорогу ему тут же заступили воины. Совсем живые.

И вперёд вышла и вправду прекрасная чернобровая и черноволосая девушка в облачении воина.

— Это ты прекрасная Мара? — спросил Яровит, улыбаясь ей.

— А кто ты? — спросила Мара.

Яровит назвал себя и сказал, что хочет помериться с ней силой — ведь ему и его городу нужна княгиня.

Так он вызвал её на поединок.

И победил.

Они бились почти весь день и Яровит был изумлен силе и мастерству воительницы, способной так противостоять сыну Перуна… Он решил, что это знак от кровного, то есть небесного отца.

Пока бился князь с невестой, княжьи слуги как раз забили вепря в лесу — Перуну в жертву .

Уже с невестой Яровит собрался в обратный путь.

А невеста была бледна и ничего не говорила. Только смотрела на жениха. То ли не могла поверить, что тот её поборол. То ли не могла наглядеться…

Вместе с невестой отправилась в город Яровита и её дружина. То были воины, что отказались биться с прекрасной Марой, а поклялись ей служить. С радостью Яровит принял всех, сказал, что добрые воины всегда пригодятся и станут потом служить их с Марой детям…

Дорогой в город Мара поведала про себя, что она — дочь одного старого князя, чей прах давно развеян по ветру, как и его крохотное княжество, чьим богатством было разве что устье малого рукава реки, выходящей в море.

Когда воины-жрецы одного жадного многоликого бога решили разорить их земли и привести жертв и рабов своему господину, мало кому удалось спастись. И уцелевшие разбрелись по свету кто куда. Но успела по краям разлететься и слава о черноволосой красавице, так и не ставшей тогда добычей…

Месяц спустя играли свадьбу.

Важные бабы, приставленные к Маре, и волховьи, готовившие её к свадьбе, все как одна ходили недовольные, а то и вовсе украдкой плакали по молодому князю. Говорили, правда, и что они думали подсунуть Яровиту своих дочерей хотя бы в наложницы.

Наложницы тоже появлению молодой княгини не радовались.

Короче говоря, никому в городе невеста была не мила, кроме Яровита.

Но свадьбу все равно гуляли знатно. Закололи дюжину бычков, выставили сорок бочек мёду, город и окрестности гудели три дня.

И как-то словно не приметил Яровит, что вокруг священного дуба их с Марой обвел пухленький вороватый волхв, потому что старый его воспитатель, званый на свадьбу, так и не пришёл, будто пропал в чаще, со своими духами.

Когда Яровит вводил молодую жену во дворец, первым делом представил названому брату — серому, лежащему на подстилке у очага. Серый братец сразу признал молодую за свою.

А потом остались за дверьми опочивальни и серый братец, и дружки, и воины, и волхвы, и скоморохи… Яровит и Мара остались одни, легли на ложе и провели ночь, как подобает мужу с женой.

Под утро, ещё во тьме, Яровит сказал супруге:

— Я поверил тебе на слово, когда ты рассказывала о себе. Так ты пришлась мне по сердцу. Но теперь скажи, всё ли было правдой? Есть ли что-то, что ты утаила?

Отстранившись от него и сев на ложе — было темно и Яровит только чувствовал кожей, но не видел — Мара заговорила:

— Есть. Старый князь, правивший у реки, впадавшей в большое море, звал меня дочерью — это правда. Но я не была его родной дочерью. Он молил богов послать в его семью ребёнка, и однажды река вынесла просмоленый сундук, оплетенный веревками. Его бы унесло и дальше, в море, но он застрял меж двух прибрежных скал. Полная от дождей река выбросила его и спала обратно. Кто-то даже хотел уже найденный сундук пустить дальше по волнам, не открывать. Но тут изнутри послышался детский плач и сундук открыли. Внутри лежала мертвая женщина, в которой по украшениям и узорами на коже узнали волховью. И под боком у неё лежал едва живой младенец — я…

Взошло Солнце, и Яровит ясно увидел лицо своей сестры. А Мара не могла понять, почему её молодой муж смотрит на неё с выражением такого изумления и горя.

Долго молодые не выходили, а слуги их не тревожили, только изумлялись, отчего так тихо в опочивальне. А город и двор продолжали гулять.

Наконец, в полдень, Яровит и Мара вышли ко всем как князь и княгиня, по их велению раздали ещё сладких медовых лепешек…

И гордые жители города стали рассказывать, что у них правит теперь не просто самый красивый молодой князь, Перунов сын, у которого кудри как золото, но и его прекрасная молодая княгиня, у которой кожа как снег, а волосы как ночь.

Иноземные гости стали рассказывать, что приехали именно сюда на торг только чтобы хоть глазком взглянуть на княгиню.

А Мара не пряталась на женской половине. Ходила волхвовать и гадать с другими женщинами, участвовала во всех обрядах.

А иногда отлучалась на охоту. Она брала с собой нескольких воинов из своей малой дружины и Яровит отряжал с ними дядьку, служившего ещё старому князю.

И вот, вернувшись раз после ночного лова, Мара поняла, что в княжеской опочивальне без неё было веселье — пахло вином, людским духом, а в углу лежал, укатившийся и не подобранный браслет с маленькой бабьей ножки.

Яровит радостно улыбался жене, а она спросила:

— Ты помнишь, на что мы пошли, чтоб остаться вместе? Скажи, для чего мы это сделали?

Яровит взял её за руки, ласково спросил, в чем дело.

А она ответила, что теперь пойдёт в дубовую рощу, проведёт там три дня — в этой спальне она ложиться не хочет. Сказала ещё, что прощает его сегодня, но если узнает, что он изменил ей с другой, пусть даже из своих наложниц, — она убьёт его.

Никто не удивился, что молодая княгиня захотела после удачного лова пообщаться с богами. В священной дубраве, говорят, можно было говорить с самим Перуном и он слышал.

Один из молодых воинов, приятелей Яровита, пошутил — не слетит ли и к Маре Громовержец огненным змеем, не родит ли она князю братика вместо сына. И шутника позабавило то, как побледнел Яровит, как попросил не произносить такого святотатства. Откуда шутнику было знать, что он говорил не просто о молодой княгине, а о Перуновой дочери?..

Но Яровит будто и сам позабыл, что и в его жене течёт кровь его небесного отца.

В самую вершину лета Мара вновь собралась на охоту — в дальний лес, сказала она, за рекой. Собралась и поехала, с дружиной, с дядькой. Дядьку в ближнем лесу привязали к осинке и тайно, в обход вернулись в город — до того, как закрыли на ночь ворота. На своём чёрном коне Мара коршуном пролетела через город, а в княжий дворец не вошла с крыльца — влезла по стене в окно.

В спальне Яровит был с белокурой румяной наложницей — та как раз сидела на нем как на жеребце. И все было весело и ладно, пока меж двух округлых белых грудей не вонзилась стрела. Другая пригвоздила к спинке ложа руку Яровита, потянувшуюся к мечу, а третья прошла через его шею поперек, не убив, но не давая ему ни сказать слова, ни вздохнуть. Отпихнув мертвую наложницу, Мара оседлала колени мужа и кривым ножом оскопила его. Потом перевела дух, выпив немного вина, и, переломив стрелу в шее Яровита, стала отрезать ему голову…

Не получив от Мары условного знака, что все хорошо, её воины сразу же перебили на дворе всех, кто мог держать оружие, а попавшихся стариков, женщин и детвору заперли или связали.

И вот, Мара вышла на крыльцо и подняла высоко, горделиво показывая всем, отрезанную златокудрую голову с застывшими на лице ужасом и болью.

Дружина радостно взревела.

Сама Мара стояла с ног до головы забрызганная кровью и чёрные ее косы влажно блестели, будто она только что вышла из воды.

Она вновь оседлала коня и спрятав пока голову под плащом, повела свою дружину прочь из города.

— Открыть ворота! — приказала она у стен, и стражи послушались своей княгини.

Вместе с Марой и её свитой из ворот метнулась к лесу серая тень — волк-братец.

И вот так они неслись — в свете догорающей зари, потом луны, в сполохах факелов, среди полей. Голову Мара уже вновь держала открыто, не таясь, и кровь, сколько ещё было, орошала землю.

Скоро город узнал, что произошло, обезумевшие люди пустились в погоню — мужчины, злые как зверье. Женщины в городе старались навести порядок на княжьем дворе, врачевали тех, кого ещё можно было спасти. Оплакивали мёртвых.

Мару и её воинов изловили. Воинов — кого-то зарубили сразу, кого-то рассадили на колья вдоль дороги, ведущей к городским воротам. Мару до города волокли привязанной к хвосту коня. В городе она оказалась жива, молчала и улыбалась. Боли от бросаемых в неё камней, от вырванных из её головы клочьев волос она будто не чувствовала. Ничего не чувствовала.

Её привязали к столбу на площади и воины её охраняли, пока дядька, отвязанный от осины, осипший, но живой, спрашивал людей, что теперь с ней делать. Допроситься не мог, потому как на выдумки народ оказался богат, и злости в нем было много.

Тут и появился ведающий лесной старик, что вырастил Яровита. С ним шёл волк, и только теперь народ заметил, что волк постарел — его век все же короче человечьего.

И старик сказал людям…

Одни боги ведают, откуда он узнал то, что сказал — то ли Яровит тайком ходил к нему в лес и говорил с ним, то ли старик говорил с волком, то ли старик всегда это знал, потому и не он вёл приёмного сына с невестой вокруг священного дуба.

Старик сказал, что Мара — одной с Яровитом плоти и крови, это её с матерью-волховьей замуровали с сундук и пустили по реке. И Мара — дочь Перуна.

Народ, слушая, онемел, а Мара — так и сидела, молча улыбаясь.

Решили так.

Яровита предать огню, как и положено. И саму Мару отправить в тот же погребальный костер, но живой и замурованной в большой глиняной бочке, в каких из дальних земель привозили в город вино.

Перед самым костром, когда бочка уже лежала, зияя холодным пустым чревом, лесной старик предложил стоящей на коленях Маре дурманящий отвар из грибов, но та отвернулась, вновь усмехаясь.

Не сопротивляясь, Мара вступила в бочку. Пока её жерло закупоривали на совесть — деревом, смолой и железом — старик заколол старого волка, чтобы и его отправить вслед за братцем, и положил его худое тело рядом с Яровитом, обернутым льняным полотном, осыпанным цветами.

На поленницу размером с дом положили и мертвую наложницу, и вдоволь еды в дорогу, и закупоренную бочку.

Когда жар занялся, ещё слышались крики из чрева бочки, но скоро стихли.

После прах Яровита собрали в урну и похоронили, возведя над ней курган. А не расколовшийся от жара, закупоренную бочку на цепях отволокли в лес и утопили в болоте.

Настало время скорби… но никогда прежде ещё не собирали в этих краях столь богатого урожая. Словно земля, приняв в себя прах Яровита щедро воздала людям за утрату.

А весной взошли цветы…

Весь яровитов курган покрылся ярко-желтыми цветами, похожими на маленькие колокольчики. Люди тут же стали собирать их, плести венки для дочек, украшать дома. И каждое весеннее утро золотые цветы поднимали свои головки вновь.

Но были и другие цветы. Две любопытные сестрёнки, собирая хворост, забрели к болоту, в котором утопили Мару. И все его кочки и берега оказались покрыты цветами с острыми синими лепестками.

Люди пришли к болоту, докуда смогли дойти и дотянуться — выкосили и выпололи цветы. Прошло три дня и цветы взошли снова. Дядька-воевода и волхвы запретили к ним подходить.

Минул год. На кургане Яровита в день его смерти справили тризну… Но и в другие дни люди приходили к своему милому князю — несли ему требы и просили заступничества перед небесным отцом и дедом. Молились об урожае. О любви, об удаче.

Та красота, та радость, тот свет, который исходил от него так недолго, казалось людям, не могли пропасть запросто. Конечно, он больше не с ними, но значит — он с отцом, с Перуном.

От Мары береглись как от упырицы, опасаясь мести. Но она не появлялась.

Только вновь взошли синие цветы — теперь по кромке леса… Их вновь косили. Цветы всходили вновь, их косили снова.

А ещё год спустя цветы выросли вместе — синие и золотые на одном стебле покрыли не только курган и лесные опушки, а всю округу.

Так, сказали волхвы, встретились и примирились Яровит и Мара перед лицом своего отца.

В честь Яровита возвели храм над курганом и там оставили золотой княжеский щит.

На народном сходе выбрали нового князя и он заколол бычка на ступенях храма, под взором Яровита.

А Мару все равно поминали недобро.

Их обоих так и хоронили год за годом, но порознь. Его — летом, в земле, чтобы та плодоносила, как при его жизни и в год его смерти. А её — накануне весны, той поры, когда несчастные брат и сестра встретились… Но и её прах несли в поля и огороды, и она, говорят, стала помогать — земле легче и больше рожать, а от людей отводить злую, несужденную смерть.

Все равно в людской памяти осталась любовь.

Годы спустя стали рассказывать, что видели их двоих в далёких краях. В праздничном хороводе, на торжище… А один богатый гость, ходящий с товарами по северному морю, видел их на берегу, обоих в белых одеждах, Яровит — с золотой княжьей гривной на шее, Мара — в длинной редкой шали, похожей на рыболовную сеть. Они шли, держась за руки, среди трав…