Одиннадцатый дом

Каждую осень Семеновна уезжала в город к сыну. Раньше, конечно не ездила: оставалась в деревне, в своем доме. Топила печь, чистила снег, носила воду в ведре, кормила толстого рыжего кота, который забыл зачем его брали. А брали его ловить мышей, еще маленьким тощим котенком у заядлой подруги Томки. Кот вырос. Потолстел и обнаглел. Понял, что еду можно получать из миски, а не выжидать по полдня в хлеву или подполе. Обнаглел еще больше. И перестал ловить мышей.

Семеновна кота любила. Называла подлецом и обормотом, однако же кормила, разговаривала с ним, гладила. А он мурчал, жмуря глаза на недовольной морде, делая вид, что терпит ласку.

Поэтому когда сын начал звать мать в город, мотивируя тем, что она стала старой, не может каждый год справляться с нехитрым хозяйством, Семеновна отказывалась. Кто же еще будет присматривать за котом, у которого имя было только три дня после появления в доме? А потом, когда он уронил со стола стопку тарелок, появилось другое, ругательное, прилепившееся на много лет вперед.

Так и жили они. Пока кот не пропал. Вышел однажды утром на обычный свой променад, да так и не вернулся.

В деревне к тому времени почти не осталось жителей. Люди то были, и много, но только сезонные. Дачники. Кто дом продал, подавшись к детям. А кто и умер, и уже его родственники решали что сделать с неожиданным наследством.

Или ожиданным. Тут уж как вышло.

Последняя из ровесниц Семеновны умерла с год назад. А из коренных жителей осталась сама Семеновна, Томка, бывшая на пять лет моложе и Тимофей, самый младший из них троих, но и самый бестолковый. Мужик то он не пьющий, просто ленивый. Ах да, еще Жук. Тощий беспородный пес, которого Тимофей однажды вытащил из подтопленной канавы, когда дожидался автолавку. Может кто с дачников выбросил ненужного щенка. Может из мимо проезжавшей машины выкинули. Кто знает. Но Жук в деревне не просто прижился, но трех коренных жителей знал и принимал за своих. А вот дачников узнавал, но не жаловал.

Поэтому когда кот пропал, а произошло это ранней весной, было всего два дома, куда пошла Семеновна. Сначала к Томке, которая жила поближе, да и была все же подругой, а не просто соседкой. А потом они, уже вдвоем, пошли к Тимофею. Но тот тоже не видел наглого рыжего кота.

А больше в деревне тогда еще никого не было. Через месяц только появились первые дачники. Кто знакомый с детства. Или приехавший впервые. Приезжали кто на месяц, кто на выходные, а потом обратно. Как маятники на часах: туда-обратно.

И кот так не появился.

Все лето ждала его Семеновна. Садила грядки, рвала сорняки, собрала небольшой урожай. Катала банки. И ждала кота.

Осенью сын не выдержал, и почти насильно забрал ее в город. Окончательно Семеновна согласилась только когда он пообещал вернуть ее весной обратно. И уехала. Оставила Томке номер телефона, чтобы та обязательно позвонила если кот вдруг объявится.

Томка конечно позвонила. Но про кота не вспоминала. Говорила только, как тоскливо в деревне теперь. Как Тимофей опять не хочет чистить дорогу, и автолавке не доехать до перекрестка. Приходится идти по сугробам аж до таблички с названием деревни. Да и так, поговорить хотелось. Семеновна слушала и усмехалась. Это теперь они не считали разницу в возрасте разницей. А когда-то давно звалась Семеновна Шурочкой или Шуркой, а Томка была просто «малявкой». Даже по имени не называли. Она таскалась следом за ними хвостиком. Как ни отгоняли, а все ходила. Маленькая была, тихая. Даже не поверишь, что выросла в такую болтушку.

Тимофея тогда не было, не родился.

Весной Семеновна вернулась в деревню. Опять потянулись спокойные дни, одинаковые, рутинные и надежные. Садились огороды, росли яблоки, собирался урожай.

В следующую весну Семеновна опять приехала в деревню, но уехала намного раньше запланированного. А следующей весной не вернулась из города вовсе. Тяжело стало. Прав был сын Павлик. Старая стала. Даже ведро воды не принести лишний раз, пусть даже колодец во дворе находится.

Томка продолжала звонить. Сын два раза ездил в деревню, обкосить траву, да печь протопить. И на шашлыки один раз выехали семьей. Семеновна в городе осталась, не захотела.

А весной разразилась беда.

Вновь позвонила Томка. Долго рассказывала о том, как они пережили март. А потом, между делом сообщила, что дом номер одиннадцать купили.

— Как купили? — спросила Семеновна.

— Купили, — радостно подтвердила Томка. — За базовую. Сельсовет выставил, люди и нашлись. Дом этот, сколько лет заколоченный стоит? Почти всю мою жизнь. Хозяин прошлый умер еще при Сталине. Так дом и стоял. А теперь продали. Хорошо ведь, Шура? Не будет стоять этот дом. Старый, страшный.

Томка засмеялась. А у Семеновны зашумело в ушах.

— Веришь, Шура, я всегда так этот дом боялась, — продолжала Тамара. — Прям с детства. А теперь так рада, что у него хозяин есть. Не будет пустой стоять.

— Тома, так ты ничего не помнишь? — чуть слышно прошептала Семеновна.

— Что? Что я должна помнить?

В груди сдавило. Сильно, сильнее обычного.

— Томочка, неужели ты не помнишь? — прошептала Семеновна, наклоняясь в сторону.

Телефон выпал из ослабевших пальцев. В груди сжало так, что она стала задыхаться. В глазах потемнело. Семеновна упала на пол, чувствуя, как боль из груди разливается по всему телу.

Очнулась она уже в больнице. С капельницей в руке, под одеялом. Все как положено. Палата хорошая двухместная, но соседняя кровать свободна. Пришлось ждать, пока придет медсестра менять капельницу.

Павлику позвонили довольно быстро. Но ему ничего говорить было нельзя: не поверит. Да и пожилой он уже. Это кажется, что дети всегда дети. И Павлик для Семеновны так и останется крошечным лысым мальчишкой с огромным ртом. Но сейчас, когда пришла беда, он не помощник.

Больше всего любила Семеновна внучку. И не потому, что имена у них одинаковые. Нет. Внучка была крепкая по характеру, настойчивая, знала чего хочет. И никогда не относилась к бабушке с тем скептическим пренебрежением, которое свойственно более молодому поколению. И которое, к слову, проскальзывало иногда у ее двух старших братьев.

Семеновна понимала, что нужно ехать самой. Не поручать этого никому, не доверять. Да и поверит ли любимая внучка старой бабке? Не примет ли за сумасшедшую?

Но здоровье… Здоровье подвело Семеновну. Не могла она даже с кровати подняться. Даже воды попить без помощи.

Подкосило Семеновну известие о том, что в одиннадцатом доме появились новые хозяева. А значит, скоро там могут жить.

Сашенька приехала только к вечеру. С мужем и детьми, как полагается. Проведать бабушку и прабабушку. Но Семеновна не могла радоваться их визиту. Сашенька словно поняла, что что-то случилось, а потому отправила детей с супругом домой, а сама осторожно села на край кровати.

— Бабушка, ты так испугалась из-за приступа? — мягко заговорила она, поправляя одеяло. — Доктор говорит, что ничего страшного, просто возраст и сердце…

— Погоди, Саша, — тихо заговорила Семеновна. — Погоди. Выслушай сначала.

И она стала рассказывать. Тихо и торопливо, словно боялась опоздать. Даже потом Саша не могла понять, почему поверила. Что-то было в бабушкином взгляде, в ее словах, выражении лица. Нечто такое… неуловимое… во что веришь сразу и никогда не сомневаешься.

То лето было очень жарким. Дети замучались таскать ведра с водой из реки: ручей, который был поближе к деревне, почти обмелел. Ведра были тяжелые, а песок нещадно жег босые ступни.

Странным было то пятое по счету послевоенное лето. В их деревне дождя не было целый месяц, а солнце, казалось, не гасло даже ночью. В соседнем же селе никому не приходилось таскать воду в ведрах в попытке сохранить урожай в огородах. Который, к тому же, наотрез отказывался расти.

Но странным было даже не это. Самым главным событием был крик, раздавшийся однажды в знойный полдень:

— Колдун умер!

Вся деревня знала, что в одиннадцатом доме жил колдун. А если и были где-то черные колдуны, занимавшиеся той самой, смертельной магией, то старик был самым главным из них. Одиннадцатый дом обходили стороной, стараясь даже, чтобы корова ненароком, идя с поля, не коснулась забора хвостом. Именем старика пугали детей не только в этой деревне, но и во всей округе. И, однако же, к нему приходили за помощью.

Не раз Шурочка видела, как в ворота соседнего дома шмыгали пузатые тетки, а выходили уже без живота. Или приезжала машина, невиданное диво для глухой белорусской деревни, а из нее выходила дамочка, одетая в красивое платье, и обязательно заплаканная. Все знали, что колдун мог навести смертельную порчу на заклятого врага или вернуть мужа в семью. Но плата за то была непомерной.

Все знали, что если и существует дьявол, то старик служит именно ему.

Даже немцы испугались колдуна. Когда впервые пришли в деревню, и пошли по хатам, отбирая приглянувшееся. Однако как только два солдата вошли в дом, вышли почти сразу. Оба были смертельно бледны и явно напуганы. Затем в дом прошел офицер с солдатами. Вроде несколько минут они там пробыли. Но видела маленькая Шурочка, как вспыхнуло в печной трубе, вылетело оттуда несколько искр. А затем из дома, окутанные черным дымом, выскочили немцы. Громко выкрикивая что-то на своем грубом лающем языке, вскочили в машины, собрали остальных солдат, да и были таковы.

Еще несколько недель ждали в деревне расправы. Но немцы так и не появились. Только через год приехало несколько полицаев, забрали оставшихся мужиков, не заходя в дом колдуна, да и были таковы. Тогда же забрали и Шурочкиного папку, и Томкиного. Томкин вернулся, и в последний год войны она родилась. Шурочка своего больше не увидела.

А колдун продолжал жить. Иногда выходил во двор. Чаще всего по вечерам. Зыркал через забор на пробегавших мимо ребятишек или бредущих по своим делам женщин. Но никогда ни с кем не пытался заговорить. Двор у него порос бурьяном, хозяйство он никогда не держал. Помощи не просил. Даже семья Шурочки, жившая ближе всех, видела его только через забор.

После войны колдун все чаще стал выходить из дома. Иногда он подолгу стоял во дворе, оглядывая проходивших мимо людей. В такие дни мать загоняла детей домой и не подпускала их к окнам. Однажды Шурочка слышала, как шепчет она старшему брату, что колдун совсем старый, и что пора ему замену найти, вот наверное ищет.

Так никто и не понял, кто нашел мертвого колдуна. Может очередная вертихвостка пришла избавиться от живота или городская краля решила увести партийного работника из семьи. Кто знает, чей голос пронесся в знойный полдень, когда дети попрятались по хатам и хлевам, не выдержав жары. А родители вернулись кто с полей, кто с огородов, так же прячась от солнца.

Невыносимая была жара тем летом.

Как только услышали, узнали, что колдун умер, потянулись к одиннадцатому дому взрослые. Всех детей заперли в домах, строго-настрого запретив старшим выпускать младших и выходить самим. А сами пошли. Видела Шурочка через грязное крошечное окошко, как собралась толпа, как не решались пройти они через ворота, а когда подошли к дому, стали боятся еще больше. И не все решились войти внутрь.

Мать вернулась через несколько часов, когда начало уже смеркаться, а с поля пришли недоенные мычащие коровы. Быстро отправила детей помогать по хозяйству, и заговорила только когда за окном наступила темнота. Двое самых маленьких уже сопели на печи и ничего не хотели знать. А Шурочка и Вадик сидели на полу, прижавшись к материным ногам, и слушали. Слушали про то, что колдун был очень старый и сильный. Что жил он еще при материной бабке. А значит, давно должен был помереть. Вот только не отпустят его бесы из жизни, пока темный дар не передаст. А раз помер старик, значит либо дар передал, и в деревне теперь есть новый, молодой колдун, и нужно его найти, пока дел страшных не наделал. Или, что еще хуже, не успел дар передать. А значит дух его сейчас в доме заперт, рядом с телом. И хоронить его пока что нельзя.

Мать, как и все матери в деревне в тот вечер, запретила детям подходить к одиннадцатому дому.

Запретили. Только кто же им поверил? Они же еще и в бога верили, к батюшке ходили, жулику, живущему в соседней, большой, деревне. А тут старик, да еще колдун. Такой же жулик и обманщик. Но поверить, что душа у него есть и в доме заперта?

Дети есть дети. Глупые. Смелые. Старшие побоялись ослушаться родителей. А может им было все равно. Это уже пятое мирное лето, но голод еще не отступил полностью. К тому же невыносимая жара делала свое дело, угрожая уничтожить урожай. Малышам дела не было до колдуна и его смерти. Часто умирали старики, никого этим не удивишь.

А вот Шурочкины ровесники другое дело. Сколько часов провели они, глазея на дом колдуна, отыскивая хоть малейший намек на то, что бродит он еще где-то по двору. Выискивает жертву, которой хочет передать дар. Пугает недалеких деревенских женщин.

Было в то лето их четверо. Сама Шура, Генка, Аленка, Димка. И пятая, которую никто никогда не считал. Томка. Как она привязалась к их компании? Семеновна не могла вспомнить, хотя и прошло уже больше семидесяти лет. А тогда таскалась за ними. С младшими никогда не играла, только за ними, старшими, тянулась. И вела себя очень тихо. Они даже сами иногда не знали, что она рядом где-то.

Так они и пялились впятером на дом колдуна. Иногда утром приходили, заглянуть через забор, чтобы убедиться, что там никого нет. А иногда и к вечеру, пока родителей еще не было дома и они не могли отогнать ребятишек от мертвого дома.

Так продолжалось несколько недель. Пока в один вечер не предложил Генка перелезть через забор, чтобы подойти к дому поближе. Забор предлагался с той стороны, где был дом Шурочки, и откуда их нельзя было увидеть со стороны улицы. Тем более уже наступали сумерки, взрослые собирались на вечерние посиделки на лавочках. Никто не следил за бегающей ребятней.

Аленка боялась, но глядя на Шурочку, которая всегда была смелой, даже когда приходилось прятаться от артналетов на болоте и есть кашу из коры, согласилась. Следом же пролез и робкий Димка, читавший лучше всех в классе.

Они подошли к дому очень близко, прям руку протяни и можно дотронуться. И все же было страшно. Никто из них не мог признаться в этом, однако заросший по самую крышу двор и дом с темными холодными окнами, пугал их. Рядом прошуршала трава, и четверка разом подпрыгнула. Но это была Томка, пролезшая следом через сдвинутую доску в заборе. Аленка рассмеялась, а за ней и Генка.

— Томка, дуреха, — проговорил он, — ты зачем тут?

Томка улыбалась, утирая нос рукавом, и смотрела на всех большими глазенками.

А потом позади нее появилась рука. Страшная, синяя рука, вся в морщинах и пигментных пятнах. Только рука, и никакого тела не было. И рука эта, которая не должна была двигаться, схватила маленькую Томку и потащила в дом. Девочка упала, ничком, лицом прямо в траву, заплакала, запищала. И этот писк вывел из ступора детей. Генка бросился следом, схватил Томку за руки. Та пищала, вырывалась, звала на помощь. И Генка тянул. А рука, та, страшная, крепко держала Томкину ногу, не отпускала. Боязливая Аленка вцепилась в мертвые пальцы, пытаясь их расцепить, ослабить. И почти сразу свалилась на землю, стала извиваться, отбиваясь от чего то невидимого.

— Аленка! Помогите! — вдруг пришла в себя Шурочка. Подбежала к подружке, пытаясь ее поднять, и увидела… синие пальцы, сжавшие тонкую шейку девочки.

Две руки! Их было две! Они тащили детей в дом, к своему хозяину, не обращая внимания на крики. Даже когда Димка достал где-то палку, и принялся лупить по руке, она не замедлилась и хватку не ослабила. Шурочка ухватилась за Аленкины ноги, потянула на себя, уперлась в землю, стараясь удержать подружку. А потом увидела, как лицо у девочки посинело, глаза закатились, и поняла, что та сейчас задохнется, разжала пальчики. И рука исчезла в черном проеме двери вместе со своей добычей.

Заревела, закричала Томка, громко, надрывно. А мимо застывшей от страха и потрясения Шурки, проползла другая рука, волочившая за собой почти не двигавшегося Генку.

Каким-то чудом Димка очнулся первым, схватил в охапку двух девчонок, и выволок через ворота на улицу. Закричал так, что по всей деревне залаяли, завыли собаки, подняли рев коровы и козы.

Люди сбежались сразу. Томку сгребла в охапку мать и бросилась к своему дому. А Шурку с Димкой растащили силой. Мальчик только всхлипывал, показывая грязным пальцем на дом. А Шурка ревела не хуже тех коров.

Никогда в жизни не били так Шуру, как в тот вечер. Не мать била: брат. Отлупил так, что встать она не могла на следующий день, и еще долго ходила подволакивая ногу.

До самого утра бесновались по деревне животные. И слышно было дикие крики матерей Генки и Аленки. Забрать их растерзанные тела смогли только утром: не пустили взрослые обезумевших родителей в страшный дом. Побоялись.

А на следующий день случилось невиданное: никто из деревни не пришел на работу в колхоз. Приехал рассерженный председатель, переговорил с жителями, посмотрел на женщин, сгорбленных возле двух маленьких тел, и уехал.

А взрослые стали вести себя очень странно. Сначала мужики поехали в лес, а двух женщин отправили в соседнюю деревню. Другие принялись расчищать двор дома номер одиннадцать. Вывозили мусор, жгли его за чертой деревни. Потом вернулись женщины с батюшкой, который принялся ходить вокруг дома, читать молитвы да чадить кадилом. Запах стоял крепкий, ощущался по всей деревне.

Когда батюшка уехал, вернулись мужики. В телеге лежали доски и очень много саженцев. Затем те, кто был посмелее, вошли в дом. Вышли они через полчаса, бледные и напуганные, но все живые. Затем достали доски, стали закрывать на окнах ставни, заколачивать их и двери. Вадик залез на крышу и забил печную трубу еловыми лапками. А женщины принялись высаживать саженцы вокруг дома и по участку. Рябина и береза. Несколько кустов можжевельника.

К ночи стали работать быстрее и успели до темноты. В полной тишине разошлись по домам. Ночью из одиннадцатого дома раздался вой. Дух колдуна пытался выйти из дома. Он ревел, метался по дому. В окнах то там, то тут вспыхивали огоньки. А ветки свежепосаженных деревьев качались из стороны в сторону. Хотя по деревне не шелохнулось ни веточки. Ближе к полуночи вновь завыли собаки.

Дух бесновался до самого утра, а когда он затих, пошел дождь. Потом говорили, что колдун проклял деревню, не желая умирать. А потому чуть не сгубил урожай и всех жителей заодно. Может хотел так приманить кого-то, чтобы передать темный дар.

Больше к дому никогда не подходили. Мать сказала, что тело колдуна опустили в подпол. Его привязали к этому дому, заперли внутри, утихомирили. Дух его и без того был силен, а дети усилили его. Теперь в дом нельзя заходить. Он будет склепом. Пройдет много лет, прежде, чем он ослабнет. Если бы дети не нарушили запрета, то через несколько недель колдуна похоронили, заперли в гробу. Да что уж теперь…

Димка не говорил целый месяц. Отец его тоже поколотил, но мальчишке было не привыкать. Томка еще больше привязалась к Шурке, ходила следом как собачка. О произошедшем они никогда больше не разговаривали.

Одиннадцатый дом там и стоял. Он не гнил, не разваливался, как полагается заброшенным домам. Только потемнел от времени, да мхом порос на крыше. Деревья, посаженные кругом, выросли и окрепли. Через несколько лет дом почти перестало быть видно с улицы.

Димка сразу после школы ушел в армию, и в деревню больше не возвращался. Даже когда родителей забирал к себе, в родном доме не появился. Шурочка же осталась. Ей казалось важным следить за домом, присматривать. Чтобы никто не стал в нем жить. Она даже втайне, где-то в душе, радовалась, когда деревня стала вымирать. Значит, никогда и никому не достанется этот дом.

А спустя более, чем семьдесят лет все это показалось уже не таким важным. Забыли про дом, про колдуна. Из живых свидетелей остались только Шурочка да Тома, которая, как оказалось, ничего не помнила.

Обо всем этом думала Сашенька, направляясь в деревню. В ушах все еще звучал бабушкин полушепот: его нужно сжечь… его дух привязан к костям… их нужно сжечь, Сашенька, сжечь…

Муж Илья сидел рядом, внимательно глядя на дорогу, и молчал. То ли сердился, то ли был сосредоточен за рулем.

Сначала Саша собиралась ехать одна, ничего никому не рассказывая. Но муж понял, что что-то не так.

— Ты с ума сошла? — спросил он, выслушав рассказ о колдуне, о заброшенном доме и спрятанном в подполе трупе. — Бабка давно спятила, вот и выдумывает.

— Нет, Илья, она не сумасшедшая, — резко ответила Саша. — Ты не видел… ее глаза, то, как она говорила…

Саша замолчала, не в силах подобрать слова. Она вновь вспомнила бабушку Шуру. Как та не смогла сдержать слез, рассказывая о погибших друзьях. А потом долго пыталась утереть лицо, а руки не слушались.

— Тогда я поеду с тобой, — сказал Илья. — Детей нечего тащить туда, в апреле в деревне только в грязи копаться. К тому же я уверен, что ничего толкового из этой поездки не выйдет. Только зря бензин потратим.

И они поехали.

Бабушкин дом встретил их неприветливо темными окнами и холодной печью. Пока Илья возился с дровами, Саша прошла по двору. Прошла через огород. Подошла к забору и заглянула через штакетник. Как-то вышло, что она никогда не обращала внимание на соседний дом. Даже когда с братьями они носились по всей деревне, выискивая себе приключения. Лазали по деревьям, купались в реке, прыгали в карьер с обрыва, усыпаясь песком. И ни разу не попытались залезть в заброшенный дом номер одиннадцать?

Может бабушка не позволила? А потом они просто об этом забыли?

Теперь, наверное, это к лучшему. Хорошо, что они не залезли туда.

Дом теперь не выглядел таким заброшенным. Теперешние хозяева постарались. Вырубили деревья, обкосили траву. Сняли с окон и двери доски. Даже ворота успели обновить. Были заметны следы от колес машины. Наверное, часто приезжают.

Саша зашла в дом, чтобы захватить сумку, и вышла на улицу. Нужно было зайти к бабе Тамаре, передать привет и отдать гостинцы.

И поговорить было бы неплохо. Может все-таки что-то она помнит?

Бабушка Тамара удивилась и обрадовалась. Как закадычная подруга Семеновны она, конечно, хорошо знала и Сашеньку, и ее братьев. Помнила мужа Илью и двух деток-погодок.

— Бабушка Тома, а вы не знаете, кто купил дом рядом с бабушкиным? — заговорила Саша, когда с приветствиями было покончено, и все основные новости рассказаны.

— Да городские какие-то, — пожала плечами баба Тома. Говорила она на обычной для этой местности смеси русского, белорусского и польского. Уже коренная жительница большого города Саша с непривычки половину слов не понимала. — Сначала машина приезжала, дорогая такая, блестящая. Потом трактор какой-то. А может экскаватор. Большая такая. Деревья спилили, на дрова порезали. Кусты вырубили. Забор меняли. Мы с Тимофеем как кино ходили смотреть. А что нам в деревне, скучно. А так хоть какое-то развлечение.

— А с самим хозяином вы еще не познакомились? — спросила Саша, думая о том, не могли же они случайно найти труп под полом.

— Познакомились. Молодой такой мужчина, веселый. Телефон свой дал, на всякий случай. Да тут дачники часто номера дают. Если не дай бог что с домом случиться. Сашенька, а бабушка не собирается вернуться летом?

— Вряд ли, баба Тома, — автоматически ответила Саша. — Болеет она. А новые жильцы не оставались еще ночевать в доме?

— Нет, конечно, кто ж останется ночевать в доме, где почитай семьдесят лет никто не жил. Я им так и сказала, что сама маленькой была, когда старый хозяин умер. И что с тех пор никого в доме не было.

— А что с прошлым хозяином случилось, вы не помните? — осторожно спросила Сашенька.

— Нет, конечно, — пожала плечами баба Тома. — Мне лет пять было. Так ты бы у Семеновны спросила, она почти взрослая была, десять годков тогда исполнилось. Но мама мне говорила, что в доме жил очень плохой человек. В деревне его все колдуном считали.

— Колдуном?

— Ой, Сашенька, — рассмеялась баба Тома. — Да что ты, веришь в колдунов?

Саша натянуто рассмеялась в ответ. Значит баба Тома ничего не помнит, бабушка была права.

В подсознании мелькнула гаденькая мысль, что бабушка Шура могла ошибаться. Что детские страхи из-за болезни переросли в воспоминания, которых не было.

Ну и что? Подумалось Саше. И что с того, если даже бабушка это выдумала? Ее бабушка золотой человек, самая любимая и родная. Даже если на старости лет ей стало чудиться то, чего нет, она, Саша, должна ее поддержать. Какая разница? Ну поговорит она с бабой Томой. Может даже к одиннадцатому дому сходит. В окна посмотрит. И ладно.

От бабы Томы Саша смогла уйти только через час. Старушке хотелось поболтать с кем-то еще, кроме как с Тимофеем или продавцом автолавки. Но Саша понимала, что нужно бы еще успеть до ночи сходить к одиннадцатому дому.

Отчего-то не хотелось идти к нему после наступления темноты.

А потому, хоть и с большим трудом, но Саша ушла от бабушки Томы намного раньше, чем хотелось.

— Может лучше у меня переночуете? — уже возле ворот спросила пожилая женщина. — Дом холодный, даже если печку протопить.

— Нет, спасибо, мы сами, — ответила Саша.

 Вся деревня состояла всего из трех улиц, встречающихся в одном месте, называемом «перекресток». Хотя на самом деле это было просто пересечение трех дорог. И так вышло (кто теперь знает, может и не случайно), что на каждой из этих улиц оставался житель. До недавнего времени, пока Семеновна еще жила в деревне.

Саша брела по раскисшей улице и думала про бабушку. Как та месяцами жила в деревне, почти одна. Может вот так же ходила в гости к бабе Томе или Тимофею (уже сам дед, а все еще не любил, когда его так называют). Наверное, было целое событие: собраться и пойти. И такое же событие дождаться автолавку, особенно зимой. И были тут старики совсем одни. Даже Саша, обожавшая бабушку, совсем не приезжала.

Тоскливо было Саше. Идти по улице, на которой никто не жил. Смотреть в пустые окна. И думать о том, что когда-то семьдесят лет назад это была огромная населенная деревня, где кипела жизнь.

Думая о своем, она дошла до перекрестка. Посмотрела на улицу, где жил Тимофей. Идти? Если только поздороваться. Все равно про колдуна он ничего знать не может. Его тогда даже на свете не было.

Она глянула на поклонный крест. Рушник потемнел за зиму, нужно бы заменить. Интересно, кто за ним ухаживает? Вряд ли Тимофей.

Бабушкин дом был последний на улице. Тринадцатый. А одиннадцатый предпоследний. И возле этого дома стоял синий блестящий автомобиль.

Сердце у Саши застучало быстро-быстро. Из новеньких ворот на дорогу вышло двое мужчин. В одном из них Саша узнала собственного мужа. Второго видела впервые.

— Как сходила? — спросил Илья, когда она дошла до ворот. — А это наш новый сосед. Кирилл, знакомься, это моя супруга Александра.

— Приятно познакомиться, — сказал Кирилл. — Вы ходили к Тамаре Климовне? Приятная женщина. Мы в прошлый мой приезд разговаривали. Как она?

— Нормально, — пробормотала Саша. И, не удержавшись, посмотрела на дом номер одиннадцать.

Дверь веранды была открыта нараспашку. Но дальше ничего видно не было: только темнота. И дом этот совсем не выглядел нежилым. Словно проснувшийся после длинного сна, после зимы, ожидающий своих хозяев. Обновленный.

— Я смотрю, вы много сделали, — заметила Саша, не в силах оторвать взгляда от дверной пасти. — Такой… аккуратный…

— Да мы пока ничего и не делали, — весело ответил Кирилл, оглядываясь. — Дом оказался на удивление крепким. Ни одного гнилого бревнышка, представляете? Мы даже с Машкой специалиста привозили. Машка это моя жена, — он коротко хохотнул. — Про что я? Ах да. Дом. Крепкий оказался. Я попытался печь протопить. Ради интереса. Но дым в дом пошел. Наверное птица какая-то гнездо свила в трубе. Или от старости уже. Хотя печь выглядит как новая. Ни трещинки. Хотите посмотреть?

Саша и Илья ответили одновременно. Он согласился. Она оказалась. Кирилл удивленно посмотрел на них по очереди.

— Да, может сейчас и поздно уже, — прервал неловкую паузу Илья. — Вы же домой сегодня?

— Конечно, тут не переночуешь, — ответил новый хозяин одиннадцатого дома. — Домой поеду.

Он назвал город, из которого приехали Саша с Ильей. Илья тут же спросил, с какого Кирилл микрорайона и мужчины заговорили о чем-то.

Саша вновь посмотрела на дом. Как новый. Дом, который простоял семьдесят лет заброшенным. За которым никто никогда не ухаживал. И даже деревья не разрушили фундамент, а короеды не поселились в бревнах сруба.

А ведь помнила Саша, насколько густые здесь росли кусты, а за деревьями и дома видно не было.

Кто-то легко коснулся ее руки. Саша вздрогнула и посмотрела вниз. Ей прямо в глаза смотрел какой-то пес. Она ойкнула, сначала испугавшись, а потом вспомнила, что в деревне есть только одна собака, Тимофеевский Жук.

— Привет, — сказала она, соображая, можно ли погладить собаку, или не стоит.

Но Жук решил за нее. Он прошел через ворота к дому. Подошел к крыльцу и посмотрел на дверь. А потом принялся лаять.

Саша смотрела на пса затаив дыхание. Он лаял, заливаясь, захлебываясь, местами переходя на вой. Шерсть на холке у Жука вздыбилась. Он то припадал на передние лапы, словно собираясь прыгнуть, то отскакивал в сторону.

Из-за этого лая, не злобного, но и не радостного, Саша не услышала, как раскричался Кирилл, пытаясь успокоить пса. А Илья шуганул Жука, топнул ногой. Но пес не обратил никакого внимания на людей. Он прыгал и прыгал возле крыльца. Пока кто-то рядом не гаркнул, очень громко, разом перекрыв и лай, и крики двух мужчин.

— Жук, ко мне!

Пес замолчал, словно захлебнулся собственным голосом. Поджал хвост и побрел к хозяину.

— Здравствуйте, Тимофей, — сказала Саша, глядя на невысокого худого мужчину. Назвать Тимофея стариком язык не поворачивался. Не выглядел он на свой возраст. Да и был очень живым, приветливым, всегда гладко выбритым. Хоть и от одного взгляда было понятно: живет Тимофей один.

— И тебе здравствуйте, — сказал Тимофей. — Не Семеновны внучка?

— Семеновны.

— И как она? Обратно не собирается?

— Нет. Болеет. Тяжело одной в деревне.

Тимофей хмыкнул, поздоровался с мужчинами, кликнул Жука и пошел обратно. И не понятно чего приходил.

— Ладно, мы пойдем, — сказал Илья. Он уже не выглядел таким веселым, как всего десять минут назад. — Уже темнеет. Да и печь же у меня.

— Да… да, до свидания, — пробормотал Кирилл, кивая Саше и возвращаясь к воротам: закрыть. — Может еще пересечемся.

— Конечно.

Когда они подошли к своей калитке, Саша взяла Илью за локоть и остановила.

— Ты видел? Видел, как бесновался Жук?

— Видел, — нервно оглядываясь, ответил Илья. — И про дом слышал. Что он как новый.

— Ты не думаешь…

— Думаю. Думаю! — он оглянулся в сторону одиннадцатого дома. Кирилл возился во дворе. Может закрывал двери, может решил еще чего прибрать. — Погоди, пусть уедет. А потом посмотрим. Сходим и посмотрим.

Новый сосед уехал только через полчаса. Долго-долго закрывал ворота, потом возился во дворе. Но потом все же уехал. Они подождали еще минут пятнадцать — а вдруг вернется — и после этого вышли из дома.

Уже почти стемнело. Нужно бы вернуться назад, а потом уже наведаться в одиннадцатый дом утром. Но Кирилл говорил, что завтра сам может приехать. Должны какие-то материалы привезти. Или еще что.

А было страшно. Саша видела, что Илья тоже боится. Боится, только не признается. В деревне пусто. Ни звука. Собак тут нет, кроме Жука, так и тот на другой улице. Кошка какая-то у бабы Томы жила. И она дома. Но птиц тоже слышно не было. Может не сезон еще? Или спать легли…

Они прошли через ворота, решив не закрывать. Мало ли, придется быстро уходить.

Куда уходить? Откуда? Глупость какая-то…

— Не нравится мне все это, — сказал Илья отчего-то шепотом.

— И мне.

Саша подошла к крыльцу и заглянула в окно. Темно. Ей пришлось вглядываться несколько секунд, пока она смогла разглядеть пол и стены. Какая-то мебель. Стекло было настолько грязным, что видно только силуэты и тени. Даже не ясно, мебель ли это старого хозяина или нового.

— Тут замок, — сказал Илья. Он стоял возле двери, держа в руках тяжелый амбарный замок. Наверное еще советского производства, настолько старым он выглядел.

Саша отошла от окна и подошла к двери. Действительно замок. А что они ожидали? Открытые двери и надпись: добро пожаловать, соседи, труп колдуна в подвале.

Она подергала замок, со всей силы, словно пыталась его оторвать.

— Саш, мы же не будем взламывать дверь, — Илья вытаращил глаза, глядя на жену. — Это преступление. Это совсем, ни разу не законно. И нас посадят.

— Да не буду я ничего ломать, — пробормотала Саша, отпуская замок. Зачем-то подергала дверную ручку. Потрогала косяк. Доски были толстые, основательные. Такие просто так не сломать. Прочный дом. Строился на века.

А автомате Саша вновь попыталась подергать замок. Но его не оказалось.

— Что за…

Замка не было. И новеньких петель для этого замка не было.

— Илья…

Муж обернулся.

— Что это?..

Дверь медленно открылась. И за порогом кроме темноты ничего не было.

— Сашенька, — Илья медленно коснулся пальцами Сашиной руки. — Может…

Он не договорил. Темнота стала не такой густой. Внутри нее скрутился кокон, который стал вращаться, разворачиваться, и из него появился старик.

— Здравствуйте, — проговорил старик. — Проходите.

Он отошел в сторону, уступая дорогу. И Илья перешагнул через порог. Его ладонь выскользнула из Сашиной руки. Она только сжала пальцы, ухватив пустоту.

— Проходите, — сказал голос из темноты, в которой исчез Илья. — Я рад гостям.

Голос был настоящий. Не шелест призрака. Не полушепот галлюцинации. Реальный осязаемый голос. Даже приятный. Хозяин этого голоса был настоящим. И он забрал Илью.

Ошалев от ужаса, Саша шагнула во тьму.

Она оказалась на кухне. Наверное когда-то это была кухня или столовая. Стена напротив представляла собой побеленный бок огромной печи. Рядом виднелся крохотный дверной проем. У правой стены, прямо под окном, стоял огромный стол. За которым, спиной к комнате, сидел Илья.

— Мы будем обедать. Я всегда рад гостям.

Повинуясь голосу, или страху, Саша подошла к столу. Села на стул рядом. Илья смотрел остекленевшим взглядом прямо перед собой. На улице уже должно было стемнеть, но лицо мужа было ярко освещено, словно за окном был яркий летний день.

— Мы будем есть, — сказал голос прямо в ухо.

Саша дернулась, обернулась, но рядом никого не было.

Колдун стоял в проеме двери. Той самой, крохотной, ведущий в закуток возле печи. Он стоял, а руки его ставили на стол две миски. А потом рядом так же появились ложки.

Посуда была алюминиевая, вся в сколах и вмятинах. И была полна какой-то каши. Илья взял ложку и начал есть. Взгляда от окна он так и не отвел.

— И-иилья, — еле-еле смогла прошептать Саша.

Илья жевал. Ложка громко стукалась о его зубы, он чавкал. Кусочек каши прилип к губам.

— Иилья, — повторила Саша, беря ложку. Набрала каши, поднесла ко рту. И посмотрела.

Вместо каши на ложке были опарыши. И в миске тоже. Илья жевал и чавкал, а опарыши шевелились у него в миске и даже на губах. Он чавкал, а опарыши шевелились. Они падали с ложки, расползались по столу. А Илья ел.

Старик в дверях захохотал.

Саша закричала. Все кругом померкло, смазалось. Остался только Сашин крик и хохот колдуна.

А потом она очнулась от тишины.

Они стояли на пороге дома. Сашина рука лежала на косяке. Доска была толстая, основательная. Просто так не сломать.

Саша повернулась к мужу. Взгляды их встретились. И Саша поняла, что это им не приснилось, и галлюцинацией не было.

Илья круто развернулся, резко наклонился и его вырвало. Еще живые опарыши извивались в жидкой массе. Илью вновь вырвало.

Старик захохотал.

— Я жду вас в гости. У меня давно не было гостей.

Саша стояла в комнате с большим столом. Илья сидел спиной к ней и что-то ел. Желтые стариковские глаза блестели в закутке возле печи.

Она хотела подойти к мужу. Хотела отобрать ложку, выбросить миску в окно и убежать отсюда. Но не сделала этого.

Вместо этого Саша посмотрела на стену напротив окна. Там была дверь.

Желтые глаза внимательно следили за Ильей, совсем не обращая внимания на Сашу. И она решилась. Открыла незнакомую дверь и вошла.

Это была большая светлая комната. В дальнем углу, за ширмой, виднелась кровать с кучей подушек. Рядом тяжелый шифоньер. Вдоль окон висели какие-то травы. И мусор. Между окнами тяжелый буфет. На полу: цветные коврики. И еще там кто-то плакал.

Тоненький голосок, словно ребенок хныкал в углу. Саша сделала шаг вперед. Обернулась посмотреть на дверь. В проеме мелькнули желтые глаза и широкая улыбка в зверском оскале. Дверь закрылась.

Кто-то плакал. Саша поискала взглядом вокруг и увидела, как что-то шевельнулось в углу.

— Кто там? — прошептала Саша.

Только тихий плач. Похожий на скулежь.

«Не нужно туда подходить. Не нужно» — подумала Саша.

И подошла. Осторожно, стараясь не шуметь. Кого она боялась напугать? Колдуна? Или Илью, поедающего опарышей в соседней комнате?

Маленькое серое существо заворочалось в углу. Плач чуть затих.

— Что ты тут делаешь? — спросила Саша.

Это был мальчик. Только вместо глаз у него были огромные черные провалы. И одежда какая-то, словно мешковина. Худенький, волосы всклокочены. И все лицо в белых шрамах. Словно когда-то давно монстр разодрал ему все лицо.

— Я жду…

— Кого? — холодея, спросила Саша. Она не ожидала, что существо может говорить.

— Аленку…

Мальчик стал подниматься. Моргнул. Подсознательно Саша ожидала, что когда веки откроются, там окажутся обычные человеческие глаза, но там были все те же провалы.

— Аленка ушла, оставила меня одного…

Ребенок сел на корточки, по-лягушачьи. Коленки у него были остренькие. Ручки как прутики.

Саша сделала шаг назад. А мальчик повернул голову и перестал быть похож на настоящего ребенка окончательно. Из-под его одежды стали выползать то ли насекомые, то ли лысые крысята. Они корчились, извивались как головастики, ползли к Саше. А она, от ужаса, не могла пошевелиться. Они быстро доползли до ее ног, коснулись ботинок, подцепились за джинсы, потянулись вверх. И только когда Саша смогла их рассмотреть, понять, что никакие это не крысята, и даже не насекомые, это были эмбрионы, человеческие зародыши. Только после этого Саша смогла закричать. Эмбриончики завизжали. Мальчик заплакал. Горько, навзрыд.

Саша стояла на крыльце и трогала доску косяка. Рядом с ней никого не было.

— Я очень люблю гостей, — сказал голос старика из темноты дверного проема. — Он пока побудет со мной.

И дверь закрылась. Тяжелый замок качался на новеньких петельках.

Саша заколотила в дверь. Ладонью, кулаками. Она звала и кричала, лупила пяткой по доскам, пытаясь их выломать. Бросилась к окну. Но там была только тьма. Даже мебели не видно.

Рядом с домом было вычищено до земли. Ни мусоринки. Саша подскочила к воротам, с силой распахнув их и чуть не полетела следом. Вдоль забора дома напротив аккуратными рядами лежал декоративный камень. Она выдрала один из булыжников и бросилась обратно. С силой бросила камень в окно. Тот отскочил, даже не оцарапав стекло. Она бросила вновь и вновь. Потом в другое окно. И в дверь. Ничего не изменилось.

Обессилив, Саша села на землю. Камень валялся рядом. В доме кто-то хихикал.

— Я всегда рад гостям, — сказал старик. Дверь медленно открылась.

Саша сидела на земле и смотрела в черный провал. Он приглашал ее. Издевался. Играл, как с игрушкой.

Сжечь кости. Нужно сжечь кости. И тогда она будет свободна. И Илья будет свободен.

Рядом сел Жук. Посмотрел на Сашу. Саша посмотрела на Жука.

— Ты здесь что делаешь?

Жук молчал.

Саша тяжело поднялась. Отряхнула джинсы и руки. Достала из кармана зажигалку. Не такую, чтобы сигарету подкуривать. Длинная, для газовых плит или чтобы печку разжечь.

Сжечь колдуна.

Она сунула зажигалку в карман куртки. Нужно найти кости.

Жук подбежал к ступенькам крыльца и посмотрел на Сашу. Дождался ее. И в дверь они вошли вдвоем.

Они стояли в комнате с большим столом. Илья сидел спиной к ним, а две руки обслуживали его. Подавали миски с едой. Убирали грязную посуду. В закутке возле печи хихикал колдун.

— Я не боюсь тебя, — зачем-то сказала Саша.

— Ты так думаешь?

Жук жался к ее ноге, дрожа всем телом. Но отчего-то эта поддержка придавала храбрости.

— Думаю.

Колдун оказался очень близко. Он был отдельно, а руки его отдельно. Желтые глаза с точками-зрачками. Широкий оскал улыбки, уголки губ почти касаются ушей. Зубы как костяной частокол. Он говорил, а рот не шевелился.

— Мне не нравится, когда так говорят. Я люблю гостей. Послушных гостей.

Он смотрел прямо Саше в глаза. Она не выдержала и отвела взгляд.

— Я люблю послушных гостей.

Колдун стоял возле Ильи. Схватил его за загривок, откинул голову назад.

— Я люблю гостей.

Широкая пасть распахнулась еще больше. Зубы превратились в ряд клыков. Секунда, и старик вонзил их в шею Ильи.

Саша закричала. Жук залаял. Старик захохотал. Раздался треск, грохот. По комнате пролетел порыв ветра. Старик вытер с губ кровь. Вернул Илью в сидячее положение. И тот продолжил есть.

Саша кричала. С губ колдуна стекала капелька крови. А доски пола дрожали и подпрыгивали.

Жук вцепился зубами в Сашину штанину и потащил к двери. Не той, через которую они появились тут. А к той, что вела в другую комнату.

— Не боишься, не боишься, — звенело вокруг.

Саша споткнулась о порог и упала. Дверь захлопнулась. Жук принялся лизать ей лицо.

— Уйди, — попросила Саша через несколько секунд. Он послушно отошел, а она смогла сесть. — Ты видел? В той комнате нет люка от подпола. Значит он здесь.

Она оглядела комнату. Потянула на себя один из цветных ковриков. Отшвырнула в сторону. И увидела металлическое колечко от люка.

И тут же заплакал мальчик. Его худенькие плечики вздрагивали. Казалось, он стал еще меньше, чем был.

Жук посмотрел на мальчика, поджал хвост и вновь прижался к Саше.

— Он убьет тебя.

Голос принадлежал мальчику, только теперь был какой-то неживой.

— Что?

Мальчик повернул голову. А тело осталось неподвижно.

— Он убьет тебя, как всех нас, — хрипло сказал мальчик, вскакивая на ноги.

Из его одежды посыпались существа, похожие на новорожденных крысят. Они поползли к Саше, попискивая, словно стайка мышат.

Мальчик же пополз по стене вверх. Жук всхлипнул, совсем как человек.

Саша словно очнулась. Вскочила на ноги, отшвырнув от себя несколько эмбрионов. Жук вертелся волчком, не давая им подползти ближе. Саша рванула к петле от люка в подпол. Ухватилась за нее и потянула вверх. Мальчик плакал и ползал по стенам.

— Жук, сюда, скорее, — прохрипела Саша, откидывая в сторону доску. Внизу было темно. Саша достала из кармана зажигалку, щелкнула. Крохотный огонек замерцал на краешке металлической трубочки.

Шкаф и буфет затряслись почти одновременно. В буфете что-то зазвенело. Дверцы шифоньера распахнулись. Посыпалось на пол какое-то тряпье. Оно зашевелилось, и оттуда покатились черные мохнатые шарики.

Где-то стучали доски. И хохотал старик.

Эмбриончики были совсем рядом. Один из них даже успел залезть на Сашину ногу, и двигался дальше. Она с отвращением стряхнула его. Села на край досок, спустив ноги вниз, в подполье.

— Жук! Быстрее!

Пес подскочил ближе. Саша перехватила его под животом левой рукой. В правой сжимала горящую зажигалку. Мальчик плакал, переползая со стены на потолок. Саша последний раз посмотрела на дверь, ведущую на кухню. И прыгнула вниз.

Она больно ударилась пятками о землю, завалилась на бок. Зажигалка конечно погасла, но хоть не выпала из рук. Как и Жук. Саша так и продолжала прижимать пса к себе. Он, что странно, не сопротивлялся.

Кое-как Саша села на коленки и чиркнула зажигалкой. Маленький огонечек показался огромным факелом. И только после этого она отпустила Жука. Тот встряхнулся, но в сторону не отошел.

Саша медленно поворачивалась вокруг, пытаясь рассмотреть куда попала. Сверху ничего не было, хотя там должен был остаться люк. И стен никаких. Насколько помнила Саша, подпол это маленькое помещение для хранения картошки, совсем небольшое. А тут, судя по всему, места слишком много.

Темно. От ужаса у Саши крутило в животе. А стен видно не было.

— Господи, где же я? — пробормотала Саша. Она подумала, что только несколько минут назад стояла на улице, рядом с Ильей. Нужно было тогда развернуться и пойти домой. И забыть, забыть о доме, больше никогда не возвращаться в деревню.

По щекам потекли слезы.

— Он питается твоим страхом, — сказал Жук.

Саша посмотрела на пса. Голос точно шел от него. Только пасть не двигалась.

— Он питается твоим страхом, — повторил Жук, а затем принялся выгрызать с лапы невидимую блоху.

Она смотрела на собаку, ничего не понимая. Но, принимая во внимание все происходящее, приходилось смириться с этим: пес говорил.

— И что делать? — сглотнула Саша.

Жук принялся вылизывать яйца.

— Не боятся.

— Я так не могу, — сказала Саша, утирая слезы. Огонек в руке дрожал. — Мне страшно. Я хочу домой. Я хочу увидеть детей.

Не выдержав, Саша разрыдалась. Она до последнего старалась не думать об этом. Но уже начинала понимать: они останутся тут навсегда, и дети больше никогда не увидят родителей. Их отдадут в детский дом. И Бог знает, что может дальше случиться.

— Я хочу домой, — повторила она.

— Так и вернись домой, — Жук вновь посмотрел на нее, а потом зевнул. — Перестань бояться встречаться со своими страхами. Бояться это нормально. Любить это нормально. Ты просто человек.

— А он колдун, — прошептала Саша, вновь пытаясь утереть слезы. Только грязь по щекам размазала. — Ты видел… что он сделал с этими… детьми?

Жук промолчал. Саша ждала. Вновь посмотрела вокруг, пытаясь что-то увидеть.

— Что мне делать? — спросила она шепотом, даже не зная, к кому обращается. — Где он…

— Впереди, — сказал Жук. — Все, что нас ждет, всегда впереди.

Пес развернулся, и, помахивая хвостом, исчез где-то в темноте. Саша не успела ни окликнуть его, ни осознать, что происходит. А Жука уже не было.

Отчего-то Саша знала, что может стать в полный рост. И не ударится головой о доски пола. Но ползти было как-то… легче, что ли…

Она поползла в ту сторону, что и Жук. Может это и было «вперед»? Уж точно не назад. Было неудобно держать в одной руке зажигалку. Тем более она уже успела нагреться. Но погасить ее даже на секунду Саша боялась.

Тишина и темнота. Земля под руками. Чем-то это место напоминало могилу.

От напряжения рука дрогнула и зажигалка погасла. Саша всхлипнула от ужаса. Зажигалка чиркнула, еще раз, и зажглась только на третий. И тогда Саша увидела саму себя. Точнее свое лицо.

— Нужно было сразу уходить, — сказало лицо. — Возвращаться домой и никогда больше не вспоминать об этом месте.

Лицо было Сашино. Только какое-то слишком красивое. Идеальное. Без единой морщинки. А рот открывался и закрывался как у куклы.

— Ты просто повторяешь мои страхи, — сказала Саша. Рука с зажигалкой дрожала. Блики вокруг скакали словно нечистики. — Ты говоришь то, что я боюсь услышать.

— Может быть, — ответила другая Саша. — Или же я говорю правду, — голос ее стал искажаться, становиться все более грубым.

— Нет.

Голова расхохоталась. А потом закричала своим искаженным голосом, так похожим на голос старика:

— Ты умрешь, умрешь, умрешь здесь! И никто никогда не найдет твои кости!

— Зато я найду твои, — ответила Саша.

Голова завизжала, закрутилась и взорвалась. Сашу отбросило в сторону. Прокатило по земле. Лицо больно оцарапало. Во рту появился вкус крови, смешанной с грязью. А зажигалка выпала из руки.

Она не сразу пришла в себя. Даже несмотря на темноту голова кружилась.

Саша встала на четвереньки. Зашарила вокруг, пытаясь найти зажигалку. Темно. Хоть бы проблеск света. Хотя бы полутень.

Пальцы нащупали что-то твердое. То ли круглое, то ли плоское. Длинное. И пустота. Что-то мягкое, прямо в руках рассыпалось. А твердое осталось.

Саша щупала, щупала, пытаясь понять, что это такое. Пальцы проваливались в пустоты. И плоско-круглые штуки соединялись в одно. Словно щупальца уходили в стороны.

Рядом вспыхнуло два красных огонька. Саша отпрянула, но это был всего лишь Жук. Глаза его горели. Ярко, не так, как должно быть. Рядом стало более светло. И Саша поняла, что все это время пыталась ощупать ребра скелета.

Плоть уже не покрывала кости. Но местами сохранились остатки одежды. Верхняя часть черепа была повернута в сторону, и челюсти образовывали жуткий искривленный оскал.

Жук, совсем не похожий на собаку, аккуратно положил на ребра зажигалку. Пес стал значительно крупнее, оброс густой черной шерстью. И челюсти стали более мощные. Не говоря уж про огненные глаза.

— Спасибо, — прошептала Саша. Жук стал медленно исчезать в темноте, в последний раз вспыхнули красным огромные глаза, и все исчезло.

Саша нашарила на ребрах зажигалку и щелкнула. Появился маленький огонек. Она облегченно выдохнула. Погасила зажигалку, сунула в карман джинсов. Стянула с себя куртку и блузу. Надела куртку обратно. Щелкнула зажигалкой.

Что-то заскреблось. Вот такой звук, когда когтями скребут по доскам.

Саша поднесла огонек к краю блузки.

Звук превратился в частое дыхание. Тяжелое, словно кто-то бежал.

Блуза не хотела загораться. Искрила, но не горела.

«Сколько же будут гореть кости?» — думала Саша, стараясь не прислушиваться к звуку. Кто-то полз по земле. «Кости будут гореть долго, одной блузки не хватит».

Звук приближался. Саша ждала. Ей стало холодно. Голое тело под курткой было мокрым от пота.

Загорелась нитка. Огонек становился ярче. Пламя метнулось вверх, чуть не опалив Саше лицо. Поскуливая от боли, она запихнула горящую одежду под ребра скелета.

В подземелье разлился свет. И Саша уже не могла игнорировать приближающегося колдуна. Тело отдельно, руки отдельно. Желтые глаза с крошечными зрачками. Жуткий рот, застывший в оскале. Он полз к ней, загребая ногами как лопастями. Суставы выворачивало, ступни оказывались прямо перед головой.

Старик полз. Руки отдельно. Тело отдельно. Блуза горела.

Саша бросила зажигалку в разгорающееся пламя, надеясь, что та взорвется может быть, и будет гореть, сжигать ненавистные кости. Остатки ветхого тряпья искрили и разваливались.

Руки доползли первыми. Вцепились в Сашину шею, повалили на землю. Потом сверху навалился старик.

— Я очень люблю гостей. Я всегда жду гостей.

Саша задыхалась. Холодные пальцы сжимали горло. От старика нестерпимо воняло тухлым мясом и человеческими экскрементами. Вонь накрывала. А старик медленно раскрывал пасть. Шире… шире… зубы превратились в частокол…

— Гости очень вкусные.

Он вцепился в ее шею. Саша закричала, но рот наполнился вонью. Она задыхалась, захлебывалась. А старик пил ее кровь. При этом бесконечно повторяя, как сильно любит он гостей.

Из темноты выплыл красноглазый Жук. Он раздулся до размеров огромного шара. Он стал вдыхать, раздуваясь все больше и больше… а старик пил Сашину кровь… красные глаза смотрели на Сашу… Жук уже был в три раза больше своего роста…

Пес дунул на блузку, которая уже почти сгорела. Сдулся и исчез. Кости вспыхнули, словно посыпанные порохом. Пламя метнулось вверх, в стороны, охватывая весь скелет. Колдун заверещал, выгнулся, прижав Сашу к земле так сильно, словно хотел раздавить ее. А кости горели. Осыпались. Превращались в пепел.

Все случилось одновременно. Кости окончательно истлели. Старик исчез. Саша смогла дышать.

Она захлебнулась воздухом. Закашлялась. Перевернулась на бок, пытаясь дышать. Заставляла себя вдыхать и выдыхать. Думала о том, что истекает кровью.

Кто знает, сколько она так валялась. Боролась сама с собой и не хотела умирать. Дыхание в конце концов выровнялось. Сознание просветлилось. И вместе с ним она увидела что в подполье стало значительно светлее. Над головой появился серый прямоугольник люка.

Крови не было. Как и костей. Даже пепла не осталось.

Пока Саша выбиралась из подпола, осторожно, озираясь, вздрагивая от каждой тени, она все пыталась ощупать свою шею и ребра. Ребра болели. Шея тоже. Но судя по всему, ранений особых не наблюдалось.

В комнате было серо и тихо. Никаких плачущих детей и ползущих эмбрионов. Опять ночь. Хотя до этого в комнате было светло как днем. Опасаясь, Саша заглянула в подпол. Может Жук все еще там.

Пусто.

Она нашла доску люка и закрыла его. Только коврик не обнаружила. Да и вся обстановка в комнате изменилась. С кровати пропали подушки и одеяла. Буфет уже не выглядел таким новеньким и блестящим. Только шифоньер не поменялся. И еще паутина появилась по углам.

Илья.

Боже. Где Илья?

Он лежал на полу в соседней комнате. Прямо рядом с опрокинутым стулом. На столе так и стояли миски с ложками. Только теперь они были пусты.

— Илья, Илья, — позвала Саша, касаясь мужа и боясь этого. Он выглядел каким-то неживым. Такой бледный. Почти синий. Или может это лунный свет так падал через грязное стекло окна?

Муж шевельнулся, открыл глаза.

— Саша…

— Илья, поднимайся, пойдем отсюда.

— Саша, что случилось?..

Но она не слушала и в объяснения не пускалась. Выйти из дома, уйти подальше от этого ужаса.

— Саш, что-то мне нехорошо.

— Знаю. Пошли скорее.

Илья еле перебирал ногами, словно совсем ослаб.

— Он еще здесь? Этот старик?

— Нет. Его нет. Илья, давай уходить.

Они вышли из комнаты на веранду. Дверь на улицу была открыта нараспашку.

— Интересно, что скажет новый хозяин, когда увидит, что его чудесный дом вскрыли? — пробормотала Саша. Илью качнуло в сторону, в два шага он выскочил на улицу и его вырвало.

— Мне это не приснилось, — бормотал он между рвотными позывами. — Мне это не приснилось.

— Не приснилось, — ответила Саша, закрывая дверь и кое-как прилаживая замок. Он уже не закрывался. Но в принципе можно было подумать, что сломался. Со старыми замками это случается.

Они добрались до своего дома, старательно закрыли все замки и до самого рассвета не сомкнули глаз. Сидели, обнявшись на диване, и Саша рассказывала о том, что произошло. Илья почти ничего не помнил. Только какие-то вспышки остались, где он поедал всякую дрянь. После этого его вновь мутило, но переносилось уже легче.

— Почему он не убил нас? — спросил Илья, когда за окном забрезжил рассвет.

— Хотел побольше нажраться нашим страхом, — проговорила Саша, теснее прижимаясь к мужу. — Потом бы убил. И съел. Всех бы съел. Не представляю, во что могло превратиться это чудовище, пока было мертво.

— А теперь он точно умер?

— Думаю да.

После этого они немного задремали, и проснулись, когда уже солнце поднялось высоко, от стука в двери.

На пороге стоял Тимофей.

— Автолавка скоро приедет, — сказал он, почесывая щеку. — Может вам чего нужно?

— Нет, не нужно, — ответил Илья. Саша выглядывала из-за его спины.

— Ну, смотрите сами, — пожал плечами Тимофей и стал медленно спускаться с крыльца. Внизу ступеней сидел пес.

— Жук, Жук, — позвала Саша, сразу оживившись. Пес махнул хвостом, сметая мусор, встал и отошел в сторону. — Что это с ним?

 — Так он к людям не подходит, — сказал Тимофей. — Близко не подходит. И гладиться не дается. Только мне и Томке. Раньше еще Семеновну признавал, так ее теперь нету. К тебе не подойдет.

— Как не подойдет? — удивилась Саша. — А ночью… кхм… в смысле, я ночью выходила, он подходил ко мне…

— Ночью? — удивился Тимофей. — Нет, это тебе приснилось. Жук всю ночь со мной в хате проспал. Он же тоже не молодой, жалею его, в будке уже не оставляю. Холодно. Так в автолавке не нужно ничего? Так ладно.

И он ушел. Жук потрусил следом.

Никаких событий дальше не последовало. Илья еще неделю мучился несварением желудка. У Саши оказалось две трещины в ребрах. А на шее синяк, как от засоса. И еще они с полгода мучились кошмарами. Но даже это прошло.

В деревне они появились только через месяц. И вновь встретились с новым хозяином дома номер одиннадцать. Тот сетовал, что дом оказался не таким крепким. Это было очень неожиданно, ведь даже специалист приезжал, и говорил, что все в порядке. А нет. Два нижних венца оказались гнилыми. И пол в большой комнате прогнил местами.

По взломанную дверь он не упоминал, а супруги не стали спрашивать.

Александра Семеновна умерла в ту же ночь, что и колдун. Саша рыдала на кладбище, жалея, что не успела ничего рассказать. Хотя, может быть, бабушка все уже знала.

Кем был тот пес, которого Сашенька приняла за Жука, супруги так и не узнали. У них было много предположений, одно фантастичнее другого. Но правда… правда так и осталась в подполе дома номер одиннадцать.