Опека

День не заладился с самого утра. Я всю ночь не мог заснуть, ворочаясь на своей стороне кровати, пока Кира не выгнала меня на кухню. Раскладушка нещадно скрипела, а из не заклеенной щели в оконной раме тянуло сквозняком. Несколько раз я вставал и гипнотизировал внутренности холодильника и отключился только к шести утра.

Будильник не прозвонил — я случайно поставил телефон на беззвучный вместо режима «не беспокоить» и проснулся, когда Кира включала чайник.

— А ты разве сегодня не на удалёнке? — спросила жена.

— Сегодня нет, — я с отчаянием посмотрел на пропущенные звонки и сообщения в вотсапе.

Толком не позавтракав, пошёл откапывать машину. Метель замела и двор, и парковочные места, а, когда я всё же сел за руль, старенький двигатель отказался заводиться. Кира, зевая, принесла мне пластиковую коробку с бутербродами.

Я твёрдо решил, что как только вернусь домой, сразу лягу спать.

Но, стоило мне приехать в офис, как надежды на вечернюю дрёму растворились. Опоздал я на два часа, и на два же часа должен был остаться. Бутерброды забыл в машине, и так и не нашёл времени за ними вернуться. Уже поздно вечером, закрыв за собой офисное помещение, не нашёл смартфон. Пришлось открывать замки, выключать сигнализацию, и рыться в рабочем столе в поисках девайса только ради того, чтобы обнаружить пропажу в собственной куртке, провалившейся в дырку в кармане.

В общем, приполз я домой голодный, не выспавшийся и с острым желанием уволиться и уехать бомжевать в какой-нибудь курортный город.

— Можете официально меня застрелить, — сказал я, падая ничком на диван.

Кира ничего не ответила. Она стояла в дверном проёме, уставившись в смартфон, будто ожидая сообщения или звонка.

— Что-то случилось?

— Дома проблемы.

— Понятно, — пробормотал я.

Случиться в семье Киры могло только что-то одно. И у этого «что-то» были имя, фамилия, прописка и индивидуальный налоговый номер.

Кира — вторая из четырёх детей. Старший брат эмигрировал в Германию. Младший кочевал от женщины к женщине, перебиваясь редкими заработками и называясь вольным художником.

А ещё была Маша.

По словам тёщи, Машка — особенная и душевно-нездоровая. Уж что там за диагноз, сам чёрт не разберёт, но Кира, будучи всего на пять лет старше, с самого рождения сестры выполняла роль полноценной няньки. Играла, вставала по ночам, водила в школу, сглаживала конфликтные ситуации и огребала по полной программе.

А Машка творила, всё, что желала. Она била одноклассников, воровала деньги. Портила вещи Киры, уничтожала её домашние задания. Когда жена уже училась в институте, сестра разбила ноутбук, разозлившись, что не смогла подобрать пароль. И виновата во внезапном приступе ярости старшеклассницы Маши была сама Кира — зачем, спрашивается, поставила пароль и расстроила «особенную» девочку?

Когда мы несколько лет назад съехались, я даже работу поменял, чтобы перебраться в другой район города. Конечно, Киру тогда прессовали, заставляя остаться подле сестры. Старший брат, тот, что уехал в Германию, даже называл меня разрушителем семьи. Заблокировать я его заблокировал, но какой ушат дерьма вылили на Киру, я и близко не мог вообразить.

Ведь Кира была не просто одной из четырёх детей. Она была Кирой-Опекуншей. Её задача и её забота — следить за сестрой. А если ей это не удавалось — значит, надо было стараться лучше. Ведь Маша тяжело больна. Она не виновата, что не контролирует себя. А Кира — Кира старшая, она обязана заботиться о младшей, опекать и спасать.

Но, как по мне, Машка была абсолютно вменяема. Государство, кстати, придерживалось того же мнения. У родственницы была полная дееспособность и даже права на машину. Вот только вместо воспитания или, на худой конец, лечения она получила пожизненный карт-бланш на беспредел.

Ситуация дошла до края на нашей свадьбе. Мы планировали быстро расписаться, а потом уехать на море. Об этом узнал младший брат. Тёща, естественно, устроила скандал, что, мы, мол, ненавидим всех и вся, а ведь её Машуня так хотела стать подружкой невесты у старшей сестры.

Ну, мечты сбывается. Машка залила шампанским динамики в ресторане, повисела на шее у всех мужиков, включая официантов, а потом в истерике вцепилась в Киру и изорвала ей платье.

Девочка-то наша особенная, приговаривала мать, а оттаскивать Машу от Киры пришлось мне.

Тогда-то тёще посторонние люди втолковали, что либо Машка нездорова и её надо лечить, либо она вменяемая, но тогда девке необходимо вправить мозги.

На полгода семья Киры исчезла с горизонта, а потом всё понеслось по новой. Телефон не затыкался ни на минуту — сделай то, сделай это. Маша украла на работе деньги, надо договориться. Маша ударила соседского ребёнка. Машу надо свозить к очередной гадалке-цыганке.

Ситуация усугубилась давно уже существующей, но игнорируемой проблемой с алкоголем. Машка заливала в себя спиртное как не в себя. И, по-моему мнению, увлекалась она далеко не только выпивкой.

Когда я пытался показать жене абсурдность ситуации, то Кира говорила, что ей жалко сестру. В такие моменты я слышал голос тёщи — убеждавшей, что Машка так ведёт не со зла, а от больших и тяжёлых проблем с «кукухой».

— Дай угадаю, — пробормотал я.— Ограбила пенсионерку? Подралась с ментами? Что?

Кира не ответила. Трубку взяли, и девушка вышла на кухню. Снаружи шёл снегопад, и я подумал, что не выйду из дома даже под угрозой расстрела.

До меня долетали обрывки разговоров. Кира очень громко и очень зло оправдывалась.

— Да что же я такого в прошлой жизни сделал, — я стряхнул морок сна. — Что там?

Кира сидела за столом сжимая в руках смартфон.

— Мне надо в Ржавки.

— Прямо сейчас?

Кира включила голосовое сообщение. Сначала я ничего не разобрал среди криков и брани, но потом понял, что слышу истеричный голос Машки.

— А я спрыгну! — вопила она. — Спрыгну!

Потом другая голосовая, от тёщи. Пожилая женщина была в истерике — Машка собиралась совершить самоубийство на какой-то крыше в посёлке городского типа. И Кира должна была прийти на помощь — ведь больше Машенька никого не послушает.

Кира закрыла лицо руками.

— Слушай, я с ней просто поговорю, потом отвезу к матери.

Я разозлился.

— Знаешь, люди, которые собираются прыгать с крыши, не названивают членам семьи с угрозами!

— А что, у тебя большой опыт? — огрызнулась Кира. — Она моя сестра! Не хочешь ехать, блин, отдай ключи! — она направилась в коридор.

— Нет, — твёрдо сказал я.— Сам поеду. Пиши, где она беспределит. Только это в последний раз. Хватит! Пусть ей нарколечебницу найдут, и там на цепи держат.

— Спасибо, — пробормотала Кира, а я, не давая сну вновь сморить меня, вышел из квартиры.

Ледяной воздух обжёг лицо, а крупные снежинки забились за воротник, стоило выйти из подъезда. Машину еще не успело как следует завалить снегом, а двигатель — остыть.

— Ржавки… Ржавки…Ленина, 15, — я вбил координаты в навигатор. Может, полоумной родственнице надоест стоять на крыше в такую холодрыгу. Правда, тогда она найдёт приключения поинтереснее. И процесс извлечения из неприятностей сильно усложнится.

Снег резко перестал идти, когда я выехал из города. Температура начать падать, будто я оказался в фильме про глобальное похолодание. Мимо проезжали редкие автомобили и автобусы дальнего следования, но, по большей части, дорога была пуста, как если бы вся жизнь сосредоточилась в областном центре. А за невидимой границей начиналась то ли пустошь, то ли исполинское кладбище несбывшихся надежд на светлое будущее.

Я набрал Кире.

— Ну, чего там? — я искренне надеялся, что проблема рассосалась без моего вмешательства.

— Всё там же. Зря я не поехала, она же с тобой разговаривать не станет.

— Разговаривать я не собираюсь.

 — А знаешь, — сказала Кира после недолгой паузы. — Однажды я её чуть не убила. У меня была домашняя крыса, Таська. Белая такая, с розовыми ушками. Я держала её на высокой полке и выпускала только, когда все уходили. А Маша, эта мелкая дрянь, каким-то образом добралась до неё и задушила. Просто так, потому что захотелось. Я весь вечер проревела, а мама только и сказала, что крыс не жалко и что Таська бы сама сдохла через пару месяцев.

— Шикарная у тебя мамаша.

— И вот в ту ночь брат готовился к олимпиаде, и Машку положили спать на кухне. Я пошла налить воды и вижу — сестра спит в детской кроватке с этой своей мерзкой улыбкой на лице. И мне подумалось — вот бы у меня не было сестры. Задушить бы её, как она задушила Таську.

— Завидую твоей выдержке.

— Я потом несколько месяцев страдала из-за этого. Даже кошмары снились. Машка же маленькая, решила я. Она же просто не понимает.

Голос Киры начал прерываться, пока звонок не сбросился. Вместо комфортного значка 4g в правом верхнем углу появился зачёркнутый кружок.

Свет фар выхватил из темноты белый указатель — пгт. Ржавки

Посёлок выглядел заброшенным. Я вообще с трудом припоминал населённый пункт с таким названием, хотя прожил в этом районе всю жизнь. Двух- и трёхэтажные дома, частная застройка. В некоторых окнах горел свет, но я не заметил ни штор, ни цветов на подоконниках. На глаза попался закрытый ларёк. Вывеска была грязной, словно в Ржавках никто не жил с середины девяностых.

Ленина пятнадцать, значит. Я вырулил на центральную улицу. Где-то вдалеке кричала пьяная компания.

В тусклом свете фонарей я едва различал номера домов. Ленина двенадцать и Ленина тринадцать были двухэтажками с плоскими крышами, а Ленина четырнадцать и вовсе деревянной избой.

Я вышел из машины, и изо рта вырвался пар. По моим прикидкам, уже было градусов десять мороза, но на первом этаже Ленина двенадцать было открыто кухонное окно. В тишине громко кричал телевизор — работал федеральный канал, заливая улицу информационным ядом.

Руки замёрзли, и я привычным жестом сунул их в карман. Перчаток там не оказалось.

— Да твою ж дивизию, — выругался я. Пальцы закоченели.

Надо было побыстрее найти Ленина пятнадцать. Вот только за тринадцатым домом сразу шёл семнадцатый, а между ними располагалась помойка.

Связь так и не появилась, и я обошёл барак в поисках нужного здания. По правую руку надо мной высилась пятиэтажка, казавшаяся на фоне посёлка небоскребом. Квартирный дом был заброшен, и смотрел на меня разбитыми глазницами окон. На третьем этаже горел слабый отсвет.

Ленина, 15.

Приблизившись к постройке, я услышал крики и музыку. Конечно, где ещё проводить время — только на заброшке. Я потянул на себя дверь подъезда. В нос ударил запах мочи. На ступенях лежали битые бутылки и шприцы.

Первый этаж, второй, третий. Пятый. Ржавая лестница вела на крышу, и из квадратного лаза на меня смотрело прояснившееся холодное зимнее небо.

— Маш, ты там? — крикнул я. Тишина. Металл обжёг кожу, когда я вцепился в лестницу голыми руками.

Сугробы покрывали крышу белым полотном. Я тут же провалился по колено в снег, и пальцы на ногах скрутило от холода.

— Маша!

Я различил силуэт девушки у самого края. Она бродила туда-сюда как сомнамбула.

— Маш, — я постарался сделать голос как можно спокойнее, — поехали домой.

Мария задрала голову к небу и расхохоталась. Потом схватилась за волосы и упала коленями в снег.

Я подошел ближе. На девушке было летнее платье, порванные капроновые колготки и короткая жёлтая куртка. Судя по состоянию и запаху последней, она принадлежала кому-то из обитателей заброшки.

— Чего тебе, урод? — вскинулась она. — На кой хрен припёрся?!

— За тебя мать с Кирой переживают. Поехали.

— Аа, переживают?! Да ни хрена! — Машка захохотала. — Если я сброшусь с крыши, вы все будете рады! И ты особенно! Хочешь, подарок на новый год сделаю, — она встала у самого края и расправила руки. — Ну давай! Скажи! Скажи, как меня ненавидишь! И я сброшусь, потому что на хрен никому не нужна!

Я схватил Машу за руку.

— А ну пусти! — она завопила, перемежая крики с отборным матом. — А хочешь вместе прыгнем?! — внезапно спокойно спросила она.

С обратной стороны лаза послышались пьяные шаги. Кто-то из обитателей заброшки пытался вылезти на крышу. Потасовка в мои планы не входила, и я потянул Машку на себя, понадеявшись, что хватит сил удержать девицу как от побега, так и от финального прыжка.

Машка скользнула под моей рукой.

— А ты чего припёрся? Мне с Кирой поговорить надо!

— Дома она. Завтра поговоришь.

— А мне надо сегодня! — она снова захохотала.

Чёрта с два, решил я. Появится на пороге, с лестницы спущу.

Машка попыталась снова подбежать к краю, но я успел схватить девушку за ворот куртки.

— А ну руки убери! Тебя что, мать позвала?! Да пусть старая корова дерьмом подавится! Ты чего в семейные дела лезешь?!

Нахлобученная шапка слетела, и тёмно-рыжие волосы Машки встали дыбом. То ли от ветра, то ли от статического электричества, они торчали во все стороны, и мне показалось, что они шевелятся сами по себе.

— Маш, — вкрадчиво сказал я, — поехали домой. Кира переживает. Если тебя кто-то обидел, разберёмся. Заявление напишем, найдем, кого надо.

Девушка замерла на мгновение, а потом упала на снег и как-то по-детски заплакала.

— Я не знаю, что со мной! — хныкала она. — Почему со мной всё не так?

Я подошел ближе и, стараясь не обращать внимание на вонь, поднял Машу на ноги. Та ревела, размазывая сопли и остатки косметики по лицу.

Машка не вырывалась, не кричала, а шла как расстроенная первоклашка, получившая первую в жизни тройку.

И я её пожалел. Машка была ребёнком в теле взрослого, так и не научившейся контролировать себя и вечно становящейся жертвой окружающих.

А потом она до крови вцепилась мне в руку зубами. Отпрянув в сторону, я поскользнулся и упал в сугроб.

— Эй, сволочь, не тронь девчонку! — обладатель пьяного голоса выбрался на крышу.

Я встал, потирая укушенную руку, и тут же получил удар по голове.

Должно быть, я на какое-то время отключился, потому что, когда во второй раз привёл себя в вертикальное состояние, на крыше не было ни Машки, ни пьяницы. Неровные следы вели к лазу. Оставалось надеяться, что у девицы снова сменилась линия поведения и мне удастся дотащить родственницу до машины. Как именно я буду ехать по заснеженной тёмной дороге с буйной Машкой на заднем сидении, я не знал и предпочел пока не думать.

Пошатываясь от холода и усталости, я спустился по лестнице в подъезд. Стояла мёртвая тишина, будто, пока я был без сознания, приехали менты и всех разогнали.

— Маш?

Держась за поручни, я спустился на четвертый этаж, затем на третий. Проёмы некогда жилых квартир смотрели на меня гниющей пустотой. Голова нещадно болела, будто над правым глазом изнутри сверлили дрелью.

— Маша! — крикнул я.

На третьем этаже один из четырёх проёмов был загорожен сорванной с петель дверью. У порога лежала изорванная жёлтая куртка.

Попробовать вызвать полицию? Но вряд ли они приедут сразу, а за это время с Машкой может случиться всё, что угодно. Я отпихнул куртку в сторону, и пролез в квартиру.

Меня опутала гнилая тьма, из которой доносилось чавканье и хлюпанье.

В глубине мозга отчаянно кричал инстинкт самосохранения — бежать, надо бежать как можно быстрее. Давить на газ и ехать прочь от этого поселка.

Но что я скажу Кире? Что бросил её сестру в притоне? Что испугался настолько, что, поджав хвост, побежал домой?

Я достал телефон и включил фонарик. Яркий голубой свет выхватил очертания жилья, превращённого в помойку. Из-за разбитых окон там не было тошнотворного запаха как в подъезде. Под ногами хрустела замёрзшая грязь и битое стекло.

И снова этот звук. Чавканье, хлюпанье, словно рядом копошилась гигантская куча личинок и червей. Я заглянул на кухню. Никого. Там, где раньше была плита, догорал маленький костерок.

Я толкнул белую дверь с круглой ручкой в единственную комнату. И то, что я увидел, будет преследовать меня в кошмарах до конца жизни.

Фонарик выхватил тело мужчины — того самого пьяницы. Его зрачки были мутными, будто покрывшись катарактой.

А сверху как демон сонного паралича восседала Машка или то, что когда-то было ей. Силуэт девушки был абсолютно чёрным, а волосы шевелились как полчище змей. От рук и ног по стенам и потолку расползались мерзкие, похожие на дождевых червей, нити. Чёрные когти до крови царапали кожу мужчины.

Я выронил смартфон, и луч света скользнул по морде твари.

Чудовище обернулось, и я увидел, что вместо глаз у Машки две сквозные дырки. Тварь зашипела, встала и, дёргаясь как дешёвый спецэффект в старых ужастиках, направилась к двери.

Черные волосы-черви расползались по стенам, покрывая их слоем бесформенной плоти.

— Ну иди сюда! — визгливо кричала тварь. — Иди! Иди ко мне!

Из длинных пальцев вырвались нити и прилипли к коже. Коснувшись меня, они покраснели, будто насыщаясь. Я принялся отдирать их от себя, а они пиявками только сильнее вгрызались в плоть.

Лицо Машки окончательно потеряло человеческие черты. Упыриха, нежить из дешёвых ужастиков, с той лишь разницей, что это чудовище было абсолютно реальным.

Я рванул прочь из квартиры. Тварь, смеясь и крича, следовала по пятам. Она ползла по стенам, по потолку, и я не мог понять, где она сама, а где разросшиеся черви-волосы и живые нити.

Только бы не обернуться. Только бы не обернуться. Я знал, что тварь позади меня, что если бы она захотела, то уже бы схватила. Но сейчас она играет, так же как играла на крыше, заставляя верить в её планы на суицид.

Морозный воздух протрезвил меня, и на мгновение я подумал, что всё было галлюцинацией, наркоманским бредом.

Но укушенная рука горела огнём, а на запястьях остались следы от нитей-пиявок.

Машина стояла метрах в пятидесяти, и это были самые долгие пятьдесят метров в моей жизни. Из открытого окна на первом этаже вопило политическое ток-шоу. Я сунул руку в карман. Ключа не было.

Где я его выронил? Там, в той квартире, где стены покрылись живой плотью? На крыше, в сугробе? На лестнице в месиве из блевотины, испражнений и мусора?

Я огляделся, но твари нигде не было. Может, она не может покинуть подъезд? Или не хочет? Что она такое? Оно притворялось Машкой — или притворялась человеком долгие четверть века?

У Киры на руках ведь такие же следы. Она как-то сказала, что поранилась в детстве леской для рыбалки.

А потом красные нити опутали меня, как плесень.

— А куда ты собрался? — человеческим голосом проговорила Машка.

Нити стали жёсткими. Они проникали в самое нутро, лишая последних сил. Каждое движение отдавалось резкой болью.

Я поднял голову. В Машке не было ничего ни чудовищного, ни чуждого — просто не очень здоровая и не отдающая себе отчёт в поступках девушка.

Чем глубже проникали нити, тем сильнее я жалел родственницу. Вечно чужая даже для своей семьи, не нужная ни собутыльникам, ни очередному мужику. Она наклонила голову совсем как маленькая девочка.

— Ты же отвезешь меня домой? — вкрадчиво спросила она.

Я согласно кивнул. Да, я отвезу её к нам с Кирой. Пусть переночует на раскладушке. И что я так взъелся, честное слово.

— Эй, придурки! Задолбали орать! — с громким стуком захлопнулось окно.

Я увидел над собой безглазую тварь с шевелящимися будто черви волосами. Красные нити порвались, и меня пронзила боль, словно разом выдернули зубы без анестезии. Раздался треск ткани — куртка приказала долго жить, как если бы по ней прошлись маленькими ножами

Ключи, видимо, провалившиеся в дырку в кармане, выпали на холодный асфальт. Я схватил их прежде, чем тварь успела меня опередить и рванул к водительскому сидению.

— Ну давай, сволочь, заводись! — я ударил ладонью по рулю.

Тварь медленно встала перед лобовым стеклом. Волосы съёживались, становясь тонкими и рыжими. На месте отверстий снова появились глаза, а морда вернула прежний вид. Маша стояла на морозном воздухе в летнем платье и криво улыбалась. В тот момент она казалась копией Киры, если бы та отрастила волосы и стала носить сарафаны.

Да, это была не тварь, прикидывающаяся Машей. Это её истинное обличие. Упыриха, чудовище из какого-то ночного кошмара. Рождённая в обычной семье, младшей из четверых детей. И с самого начала она опутала их своими красными нитями. А тёща, Кира, собутыльники и случайные знакомые кормили присосавшегося к ним паразита.

— Я часть семьи! — зашипела она. — Ты никуда от меня не убежишь!

Её голос, потусторонний и чуждый, отпечатался в памяти клеймом. Видела ли когда-то Кира эту тварь в истинном облике? Или же Машка пила кровь, фигурально и образно, когда та спала?

Здесь некого спасать и некому помогать. Красные нити вонзались в самоотверженных спасателей, давая упырихе силы и пропитание.

Тварь посмотрела вправо, на подъезд жилого дома, а потом засеменила по снегу к окну и забарабанила по подоконнику.

— Помогите! Помогите! — закричала Машка, а потом без сил упала на асфальт, притворно дрожа от холода. Она стала выглядеть сильно младше двадцати пяти лет, превратившись в девочку-подростка, сбежавшую из дома.

Из подъезда выскочила женщина в пуховике поверх халата. Она запричитала, потом сняла с себя зимнюю куртку, накинула её на плечи Машки и повела тварь в дом. А чёрные нити опутали шею спасительницы, приобретая красный цвет.

***

Я добрался до дома лишь под утро. И впервые в жизни соврал Кире. Да и что бы я ей сказал? Твоя сестра — чудовище в прямом смысле слова, так что я бросил её там, где нашёл? Да и если бы на руках не остались следы от укуса и от нитей, я бы сам поверил, что словил наркоманский трип.

Машки там не было, сказал я. Обыскал весь поселок. Спросил у всех пьяниц и торчков, облазил заброшку вдоль и поперёк. Машку никто не видел. Её там, скорее всего и не было. Или же она передумала прыгать, и пошла развлекаться дальше.

А куртка? А раны на руках? Так нарвался на пьяную драку. Местечко то ещё.

И по глазам Киры я видел — она прекрасно знает, что я вру. И той частью своего сознания, которая была в курсе и про красные нити, и про волосы, похожих на червей, понимала, что я не могу сказать правду.

Под вечер в семейный чат прилетела фотография — Машка с синяком на лице опять в каком-то притоне. И в глазах упырихи читалось — я найду вас, где бы вы ни были.

Следующие несколько дней я плохо спал. Стоило закрыть глаза, как мне давило грудь, и я видел над собой бесформенное чудовище. Мне казалось, что оно лезет к нам через балкон или караулит в тёмных углах.

Прикрывшись семейными проблемами, я попросился на удалёнку. И никому ничего не говоря, даже друзьям (в конце концов, это кто-то из них рассказал про свадьбу), мы с Кирой уехали из города. Я впервые в жизни оценил масштабы расстояний в нашей стране — вроде, соседний крупный город, а ехать почти сутки, да и часовой пояс другой.

А потом Кира взяла и удалила свой номер из беседы. Потом ей звонили с разных номеров — братья, мать, сердобольные друзья семьи, но я забрал у жены телефон и планомерно всех заблокировал.

— Я ужасный человек? — вдруг спросила жена.

— Ты — нет.

— Мне кошмар снится уже несколько дней, — продолжила она. — Я снова дома с семьёй, мне лет десять или двенадцать. И Маша пытается меня задушить. И так реально как будто это воспоминание, а не сон.

Тонкая паутина шрамов на правой руке отозвалась фантомной болью.

— Я её не пущу больше. Если объявится на пороге, ментов вызову. Или сама побью. Она мне всю жизнь портила, хватит! — твёрдо сказала Кира.

Я взял жену за руку и выглянул в окно. И мне показалось, что в свете уличного фонаря стоит знакомый женский силуэт с взъерошенными рыжими волосами.