ЭЛИКСИР
Шёлковая пёстрая туника упала на ковёр, и Боб увидел, что белья под ней нет.
Ставшего уже знакомым, привычным на ощупь до каждой впадинки и выпуклости, тела тоже не было. Тела его Сильвы. Перед ним стояла другая. Лицо – Сильвы, её карие глаза с золотыми смешинками, ореол её каштановых волос, грудь – упругие конусы, упрямо не поддающиеся всемирному тяготению, глядящие больше вперёд и в стороны, чем вниз. А вот ниже… Живот, бока, бёдра были покрыты роскошным узором. Пятна и полосы. Серое и бежевое. Рысь, почти леопард.
– Ххх, – зашлось у него дыхание от восторга. – Тату? Терпеливица ты моя…
Поводила головой отрицательно, каштановая грива летящее повторила движение.
– Ну обними же…
Два шага, руки сами снимают галстук, падает с плеч тяжёлое, сковывающее, и – искры из-под пальцев! Она вся в меху! Руки, неистово мечась, гладили спину, бока, плечи, трепетно искали любимые ложбинки меж рёбер. Пятна и полосы ходили перед глазами северным сиянием. Каждая шерстинка – своего, особого цвета, своих, особых полос. Он дул в мех, и это был её мех. Не надетый, не сшитый, не грация или комбинезон. Росший из её кожи. Как прежде, рашелево-смуглой между пушинками. Густыми-густыми. Раздвигал и перебирал их, не в силах насытиться. Она отвечала. Гладила его волосы, уши, шею, брови.
Потом они лежали, обнявшись, и с его губ опять слетело:
– Терпеливица… Так вот зачем тебе был этот санаторий… Вот чью визитку…
Она вторила тихими стонами:
– Санаторий, а не отдохнула… Устала ещё больше.
– Ну, ещё бы, столько меху вырастить. Энергия же. Кормили хоть, или по ЗОЖу?
– Пополам с таблетками, – засмеялась она, – и всю обкололи.
– Где? Я поцелую, чтоб зажило…
День за днём Боб жил как в сказочной грёзе. Работа, контора, друзья, траттории – всё это словно отодвинулось в туман, в миф. То есть да, каждое утро вставал. С трудом отрывая ладони от обожаемого меха любимой. Шёл к компьютеру. Остро страдая от ощущения постылой пластмассы. Если надо было, куда-то ехал. Разик-другой чуть не совершил аварию. Потому что всё вокруг застили неподражаемые, рысьи пятна и полосы. Возвращался и утапливал в них лицо. Больше ничего не хотелось видеть, тем более осязать.
Ночи стали жаркими и быстрыми. Спала она теперь в основном днём.
– Зато отдохнёшь, пока я мотаюсь.
– Да и не спится как-то… Три минутки придремлю – и просыпаюсь.
– Ты и в этом как кошка стала, что ль? Там предупреждали, может, такая побочка?
– Не знаю, – утомлённо качала она головой, шевелюра испуганно взлетала на каждое движение. Прятались и снова проступали тени под глазами.
– Ну сходи к своему врачу, попроси что-нибудь для сна.
От врача Сильва вернулась совсем разбитая.
– Прямо полоса несчастий. Тереза в госпитале. И даже в новости попало.
– А чего их смотреть. У нас хорошего кино сколько выкачано… Или вовсе выкинь пульт от телика. Если нервирует.
– Ты не знаешь. Такой ужас… Белей, чем в гробу.
Надо действовать, решил Боб. Женская логика: страшно, вредно, а прилипну. Заблокировал телепросмотр. Теперь в его отсутствие Сильва сможет смотреть только видео с домашнего хранилища или с дисков. А теперь узнать, что же такое её вывело из равновесия.
Набрал тэг – название родного городка. Вывалилось: «И зимой нет спасения». Местное телевидение сообщало о молодой особе, пострадавшей от, предположительно, комаров или оводов.
– Где встретилась госпожа Микура со стаей летних врагов человека сейчас, в преддверии рождества, – вещал молодой человек с трагическими, уголком, бровями, – она расскажет нашим телезрителям, вероятно, позднее, по выписке из госпиталя, где находится в связи с последствиями нападения. Предполагается, что атаковавшая её раса жалящих имеет крупные размеры и весьма сильнодействующие ферменты, вызывающие эффект падения кровяного давления… который, возможно, заинтересует фармацевтов.
Дальше отзывы, в основном беззубые «жаль» и «поправляйся». Один деловитый: где, дескать, покусали-то, можно и половить неведомых членистоногих. Подпись – студент биофака.
Фамилию Микура Боб знал. Крупный землевладелец, виноградники в предгорьях. Мелькнуло фоном в голове – и вылетело, потому что зазвонил телефон.
– Пэ-ж-жай, – выдохнулось оттуда, – не-а-гу…
Когда примчался, Сильва была одета от шеи до пят в толстое, много слоёв тряпок. Свитер-«водолазка», с высоким горлом. Вопреки так радовавшей его новообретённой способности ходить по дому неодетой даже сейчас, в холодный сезон.
– Ну что ты, глупышка?
– Ты тут… Ффф… Там огонь…
– Кошмар приснился? Расскажи, чтоб отпустило.
– Выскочила из угла комнаты… Жёлтая тварь, длинная как змея, но зверь. Уши, лапы… И крик, или хохот, во всю комнату, заполнило всю. Я шарахнулась, а там внизу огонь. Круглая яма, и вот в ней. И туда упал человек, а в него вцепилась, даже не сказать кто. Как смогла шевелиться, так тебе позвонила. Вот из этого угла…
Боб осмотрел угол комнаты. Стеновые панели сходятся без малейшей щели, отделочный профиль-вагонка, с полом сведены так же аккуратно, такого же стиля уголки-плинтусы. На одной стене гобелен. Заглянул за него. Нагнулся, потрогал плинтус пальцем. Закреплён надёжно. Он понимал, что ничего не было и быть не могло, что все эти пассы – только чтоб Сильва успокоилась.
– Хочешь, подарю тебе на рождество вазу? В этот угол поставим, а?
– Н… нет. Она будет… в вазе прятаться…
– Кто – она?
– Она, ведь не он же. Не ревнуй… – улыбнулась девушка посиневшими губами.
Расцеловал в стылые щёки и в губы:
– Здорово, что ты об этом. Буду ревновать! Ты ж красивая, вот на тебя и зарятся. Рыжие.
На соборе пробило полночь. Потом четверть первого, половину, три четверти. Последняя музыкальная фраза трёх четвертей угасла глухо, будто за язык колокола взялись мягкой лапой.
Теперь Боб оберегал любимую даже от себя. И, видимо, шло на пользу. Вон она как хорошо спит. Раскинулась на простыне, кошачий, рысий мех играет всеми красками от кофе с молоком до иссиня-серой грозовой тучи. Рот приоткрылся, веки слегка вздрагивают… наверно, видит сон.
Боб стелил себе отдельно. Всё успеется потом, когда она отдохнёт.
Сильва в это время летела в глубокой небесной синеве. Где не было туч. Были звёзды. Над ней и под ней. Был их металлический свет. Нет, не плыла, именно летела. В живот, в подмышки, снизу шеи поддавал упругий ветер. Его создавали крылья того, кто летел сзади.
Чёрные, идеально, смоляно чёрные. Такой асфоделевый цвет возможен на земле лишь силою преисподней.
Каждое крыло – на пяти спицах. Жёсткий свист взмахов. Щщ, щщ.
Между крыльями – стройное тело с гибким позвоночником, назад, как у прыгуна в воду, вытянуты мускулистые ноги. Но прыгает их хозяин не в бассейн. Во тьму, полную уютных ароматов жилища. И тут же эти флюиды выносит вон, будто прошлась метла пламени. Воцаряется запах хищника, тяжёлый и резкий. Красный, бурый, сырой.
Кто-то пробуждается в этой тьме.
– Ах чтоб тебя… – недопроснувшийся бородатый голос.
Щщщ. Щщщ! Сверху! Сверкает чёрное, отражая огненный отблеск. Визг, рвущий уши. Недопроснувшийся вскакивает, загораживается рукой.
Ещё визг. Теперь это команда:
– Взять!
Сильва рычит. Никогда раньше ей не удавались такие звуки. Невыразимо сладостные. Блаженствует горло, изрыгая гибель этому уютному мирку. Ей кажется, что рушатся стены спальни. Сильва мяукает, хрипло, раздирающе. Лапы, рысьи лапы обрушиваются на спину бородатого. Под когтями извиваются лопатки, бежать некуда, всего-то два шага. Ещё визг, ещё «взять!» – и появляется ласка. Жёлто-рыжая молния прядает, хватает, виснет на бороде несчастного. Он отрывает её с клочком волос. Сверху бесшумно пикирует огромное, в мягких перьях. Бородатый пытается крикнуть, наискось раззявливается рот. Но ни звука. В глазах его, безумных, белёсых, пляшут отблески огня. Целой стаей ласок. Удар крюком клюва по голове. Он рушится кучкой на пол. Сильва прыгает на спину поверженному, придавливает его к полу. Крылья о пяти спицах складываются, щёлкающий лязг – зубы сомкнулись на шее.
Бульк, бульк, бульк.
Сильва, ласка, сова кружком, почтительно созерцают, как течёт красное, бурое, смоляное по зубам крылатого чудовища. По подбородку. Жирно капает, клокочет, чавкает. В горло и в мешок под горлом.
Сильва видит отражающееся в глазах совы, в оранжевых пропастях, полных пламени: поверженный летит туда. Бесконечно летит, безнадёжно. Вращаясь. Вращаются меж звёзд и туманностей ласка, чёрные крылья, мешок под зубастой челюстью, разбухший от крови. Она сама.
– А-а-а!
Боб стоит рядом. Колокола собора вызванивают прихожан к утрене.
– Что-то случилось, милая? Опять кошмар?
Нет, ни за какие златые горы не рассказать.
Телефон позвонил, и Сильва схватилась за трубку с облегчением.
– Вам звонят от психотерапевта, по просьбе госпожи Микуры.
Сильва знала: если тебе плохо, нужно начать кому-нибудь помогать. Уже было. Участвовала в благотворительных акциях, когда оказалось, что учиться слишком трудно, и пришлось бросить университет.
– Чем могу помочь? И… она же в госпитале?
– Да-да, и хочет вас видеть.
На такси до госпиталя меньше пяти минут. Безликое желтовато-белое здание в парке. Вестибюль, мраморно-гулкие полы и картины на стенах – цветы, натюрморты с фруктами, пейзажи с садами и уютными домиками. Навстречу словно ниоткуда вынырнула молоденькая крепкощёкая девчонка:
– Ведь вы госпожа Сильва Параверде? Меня зовут Стаси, я ассистент психотерапевта. Нам придётся чуть подождать, сейчас процедуры.
Куда-то вбок, по коридору, где уже ничего не висело, и пол был линолеумный. Крепкощёкая трещала без умолку, казалось, трещит электричеством её курчавая причёска. Сильва слушала рассеянно.
– У моего шефа такая метода. Он считает сон главным лекарством и исцелил многих, воздействуя на сферу сна, о чём указывает даже на визитках. А если пациент видит во сне определённого человека, это ниточка для психотерапевтического вмешательства. Госпожа Микура, видимо, очень любит вас. Точнее, нуждается в вас. Это могут быть отношения зависимости. Она видит вас во сне, и эти сны её тяготят. Мой шеф считает, что нужно перезапечатление. То есть – чтобы госпожа Тереза увидела вас в ярком аттрактивном облике, тогда прежний, застрявший в коре мозга негатив заместится на позитив. Вы ведь не откажетесь сыграть маленький спектакль ради вашей хорошей знакомой? Если уж вы заметны, когда только ещё входите в дверь, значит вы незаурядный человек, должно получиться…
– Тесси видит меня во сне? – перебила Сильва.
Комнатка, в которую они вошли, была крохотной, ничего, кроме полок с горами пожелтелых бумаг, маленького столика с древним кинескопным монитором и двух конторских облезлых стульев, на которые они с девушкой и сели. Смотреть было решительно не на что, и Сильва смотрела в лицо собеседницы, живое, дышавшее энтузиазмом.
– Да-да, во сне. Мы записали эти сны, что-то про кошку. Вы не знаете, у неё есть кошка?
– Раньше не было, но…
– А какие-нибудь другие питомцы? – перебила девушка. – Она мне показалась большой любительницей природы. Экзотики. Мы говорили о куницах…
– А куница жёлтая? – спросила Сильва, вспомнив свои кошмары. – Ведь воротники из неё коричневые с огненным оттенком? Или это глаза у куниц огненные?
– Правильно помните, коричневая, – подхватила собеседница, – конечно, ей с вами должно быть интересно, вы и природу знаете лучше. Так значит, нет?
Сильва пожала плечами, потом кивнула.
– Шеф говорил также, что нарушение сна может быть следствием зависти к вам. Госпожа Тереза высказывала вам что-то похожее на неприязнь?
– Нам не из-за чего было ссориться. Мы и встречались-то до того, как ей не повезло, два месяца назад, на приёме в мэрии. Потом я была в санатории, потом – дом, знаете ли, требует… А в новостях – это правда, что её осы покусали? Я же не спрашивала, зачем о дурном…
– Вот проныры папарацци, – вскинулась юная помощница психотерапевта, – повод для суда, вмешательство в частную жизнь! Санаторий? Сочувствую. Жизнь не сахар и у вас, понимаю…
– Да-да, – поддакивала Сильва, – красота требует жертв.
– А-а. Санаторий с косметологическим уклоном?
Сильва улыбнулась. Ей даже стало на минутку весело.
– Ах, так это вам я подаю повод для зависти. И вы перекладываете на бедную Тесси?
– Что вы, что вы, – и девушка взглянула на старомодные наручные часики, – Конечно, мне подаёте, я бы тоже хотела найти время и средства… кстати, не осталось у вас их проспектика? А нам, между прочим, пора. Вручите госпоже Микуре вот этот букет, – откуда-то из-за полок явилась ваза с живыми, но непахнущими белыми цветами, – и будет яркое позитивное…
Яркого, пожалуй, не случилось. Конечно, цветы вызвали еле-елешный интерес, на большее Тереза вряд ли была способна по своему состоянию. Синие губы, синие, ударяющие в бурый, круги под глазами.
– Сплю целыми днями, а спать не могу, всё чудится… – Терезу передёрнуло. – Хоть ты меня не оставляешь, grand merci. Вчера никого дозваться нельзя было, потом говорили, тяжёлый несчастный случай, еле спасли. Как хорошо, что тут спасают…
Инспектор Котаньи слушал, а крепкощёкая особа повествовала.
– Во-первых, не комары точно. Оводы или осы, может быть. Два следа на шее, напоминают проколы, могут быть и ужалениями, – на мониторе перед инспектором появилось фото телефонного качества, но две точки запёкшейся крови были видны отчётливо.
– Нет волдыря, – жевнул крупными губами инспектор. – Даже красноты.
– Прошло четыре дня, может уже и не быть.
– При общем… гмм… полудохлом состоянии? Я говорил с врачом. Ну, дальше.
– Тогда во-вторых. Всего два укуса, и такое общее состояние. Сами говорите. Не вяжется. И не нашли же яда, следов слюны этих насекомых. Ферментов, так, кажется. Меры детоксикации тоже не дали эффекта. Круги под глазами и прочее, всё как было. Только сегодня видела.
– Логично. Дальше.
– Ночной таксист, попавший в госпиталь вчера. Вот снимок.
На мониторе появилось то же самое фото. Нет, не то же самое. Покусы, проколы или что это было – явно находились на мужской шее. С торчащими иссиня-чёрными волосинами бороды.
– Н-да, – покрутил головой инспектор. – И?
– Амбуланца с самого начала определила массивную кровопотерю. Как говорил врач, были предприняты стандартные меры, и сейчас жизнь пострадавшего вне опасности.
– Н-да, – повторил инспектор. – У трупа-то точно то же.
Холодные, с фиолетово-стальным отливом, глаза Котаньи встретились с чёрными, как маслины – помощницы. Труп, о котором шла речь, был обнаружен неделю назад. И до того, как стать трупом, был Эугеном Пруне, наследником крупнейшего в городе состояния. Дом семнадцатого века постройки, принадлежавший когда-то герцогам Мештерхази, потом графам Мунтяну. Фабрика пластмассовых изделий. Акции нефтепромыслов и акции трансатлантического пароходства на миллионы долларов. И всё это зависло в неопределённости из-за нелепой ночной смерти в своей постели.
Нелепой. Ни в какие ворота не лезущей. В заключении эксперта было указано – от гипоксии. Перестал дышать. Паралич дыхания. Ни следов насилия, ни ядов. Известных ядов, по крайней мере. Включая наркотики и алкоголь. Не считать же укусы мошкары насилием. Труп успел дожить только до двадцати трёх, недавно окончил университет по специальности макроэкономика, жизнь сулила блестящие перспективы – по крайней мере, так считал безутешный отец. И жал на мэра как на хлебную ковригу, а уж тот жал на полицмейстера. Слышать не желая ни о каких насекомых, ни о каких точечных проколах – этаким-то разве можно убить, ты, дескать, не на бобах разводи, а преступника подай!
– Не совсем то же. Там ещё отпечаток лапы на спине. Когти.
– А-а. Ну, так нападение бродячего животного. Повреждения другие. Азбуку забыла?
– То есть – где пересекались Пруне и Микура, это в-следующих?
– Всё ж сама знаешь, Нисас, – губы инспектора не улыбались, но маленькие полукруги возле их уголков появились. Как вокруг ожившей от клёва лески.
На рекламе клиники-санатория, взятом у Сильвы, значилось: доктор Каценеленбоген, косметолог-эндокринолог, венская знаменитость. Прямым текстом. Записаться к нему без ожидания, на приём в день обращения, оказалось непросто, но стоило-таки трудов.
Приёмная, пожалуй, свидетельствовала о нестандартном вкусе хозяина. Дверной колокольчик держала лапа какого-то зверька. Точь-в-точь настоящая, в пушистой шкурке. И сова над входом в кабинет – как живая. Оранжевые глаза так и прожигали. И ласка на декоративной древесной ветви в углу – тоже. А вот глянцевые журналы были как везде. У портных, у парикмахеров, у стоматологов. Похоже, привезены из последнего отпуска. Замки-крепости, Южные Карпаты, Семиградье, интерьеры чёрного дерева. Стаси Нисас полистала страницы и обратилась к регистраторше.
– И неужели всё это натуральное, хенд-мейд?
Обвела рукой приёмную. Регистраторша напыщенно кивнула.
– О-о… А я могу видеть… эээ… герра…
– Можно.
Доктор появился из кабинета. Длинный нос смотрел вниз, точно перевешивая, глаз было не видать. Клочковатые чёрные брови, смуглая залысина. Стаси изложила цель визита.
– Вполне возможно, – сказал и доктор. – Шерсть какой фактуры и цвета, на какой площади, на какой период мы укажем в договоре?
– На всю зиму… эээ… холодный период, – начала она с конца. – Естественно, не на лице. А также руки и… – она показала жестом вырез платья.
– Зона декольте, – кивнул он, кивнула и кожа на смуглом лбу, сойдясь-разойдясь, точно рёбра концертины. – Обозначьте.
Голос доктора не подходил под определение «венский». Венские стулья – округло-гнутые, венская опера – лёгкость и мелодичность, венская сдоба пышна и сладостна. А у него был взлаивающий альпийский фальцет.
Альбом, фото кошек, барсов, леопардов и прочих природных красавцев. Стаси достала телефон и щёлкнула несколько раз.
– Осталось сдать анализ крови.
– Вы знаете… – Стаси замялась. Пожалуй, слишком кокетливо. – Как-то врасплох… Очень боюсь уколов, не готова. Наверно, в следующий раз. Я ещё подумаю. С недельку. Давайте?
От приёмной венского косметолога до квартиры Стаси было десять минут даже пешком. Монитор, телефон, кабель. Тоненький, а сколько на нём важного висит.
Да, вот оно, последнее фото. Доктор Каценеленбоген говорит. Рот приоткрыт. Два передних зуба. Ни у кого раньше Стаси таких не видела. А вот – те два фото. Одно сделано в палате госпожи Терезы Микуры, другое позавчера, бородатый Эрвин, спасённый амбуланцей.
Два прокола. Или прокуса. Не осиными жалами. Двумя острыми зубами.
Увеличить. Совместить. Ещё увеличить.
Совпало. С обоими фото пострадавших.
– Алло! Инспектор Котаньи? Отправляю письмо с тремя фотографиями.
– Ты сбесилась, Нисас! – бушевал инспектор. – Торпедируешь всю мораль и всю нравственность. Кому тогда верить? Он пользует всех! От жены мэра до семьи самого потерпевшего. Мы, мы тоже лишимся почвы под ногами. Думай, что говоришь! Мало сказать говоришь – пишешь!
Бородавка под нижней губой, и та тряслась в праведном гневе. Всеми тремя щетинами.
Стаси, напротив, была холодна как оружейная сталь, даже щёки затвердели.
– После трёх четвертей первого ночи можно будет брать с поличным.
– И где? – издевательски скривилась нижняя губа инспектора.
– По одному из этих адресов, – изящные пальцы Стаси провернули колесо мышки, и на экране монитора возникло фото нескольких тетрадок, помеченных фамилиями и именами.
– Четыре… Это ж всех, кто есть, задействовать, – выдохнул Котаньи, и Стаси поняла: перешёл к планированию операции.
Должно быть, она слышно перевела дух, потому что далее последовало:
– Катись! Розыск – это тайна!
До полуночи, занимаясь текущими делами, потягивая кофе «У Касперле», так называлась кофейня без особых претензий на фешенебельность, стуча каблучками по городскому скверу с фонтаном, молчавшим под снежной шапкой, она пыталась вычислить, кто из четверых вероятнее.
Учитель классической литературы. Жёлчный субъект, в ссоре со всеми: с богатыми и чиновными, с львицей полусвета и звездой местного театра. Покойного наследника миллионов тоже не жаловал: учился тот скверно.
Недавно приехавшая в город эстрадная певичка. Ничем шумным пока не засветилась.
Домовладелец того возраста, в котором принято пылко отрицать эпитет «пожилой». Уже сед, ещё бодр на ногу. Дни напролёт в кафе и бильярдных. Кажется, бильярд даёт ему неплохой приварок к доходу от сдачи дома покомнатно. Желающие его устранения? Могут и найтись.
И служащая ателье мод. На первый взгляд, человек совсем другого круга. Общаются с заказчиками только закройщик и кассир. Юный миллионер в этом ателье что-то заказывал…
В туалетной комнате кафе Стаси проверила сумочку и карманы. Всё на месте. И освежитель-ароматизатор «Ладан», вместо перцового аэрозоля, и травматик, заряженный самодельным зарядом, и маленький кинжал.
Она не торопилась. Сквер, тихая по ночному времени улица бесчисленных лавок, ещё улица, ещё. Почти окраина. Вот и доходный дом, где живёт девушка из ателье, Роза. Доносились отдалённые перезвоны четвертей, заглушённо, как из мягкой лапы. На тротуаре лежала чёткая тень ветвей громадного дерева с круглой кроной, лунное сияние делало из них спицы…
Шрр! – просвиристело сверху. Ещё одна тень. В небе – серебряный полумесяц, на земле – резко-чёрный.
Успела обернуться. Чёрная морда, оранжево пылают обведённые белым глаза. Оскал – мелкие, пилой, искрят синеватым зубы, сверху два острых, чуть изогнутых. Размах крыл больше человеческого роста. И не птичьи! Авангардным, некруглым зонтом. Спицы и свистящая на взмахах обтяжка. Пасть раскрылась, зубы мелькнули слепящим бликом.
– И-и-и! – ввинтилось в уши.
Баллончик! Облачко – в сторону морды. Опоздала. Ударило в грудь точно утюгом, чугунной, разверзающей тяжестью. Впилось. Отпрянула. Бестолку. Не отцепить. Руки без участия сознания отрывали чудовище от тела. Боль застилала глаза красной пеленой, но руки пока свободны, и в мозг пробилось сквозь звенящую завесу: голыми руками – нет, чушь! Левой… где у него шея, болевой приём! Воздуха уже не было, удалось куда-то ткнуть, хватка чуть ослабла – ровно на один дых. Но крылья молотили, хлестали, что-то шваркнуло по голове. И в обнимку с врагом она упала боком на газон, щекой на мокрое. Пронзило холодом, как окошко открылось в мозгу. Карман придавлен своим же телом, бедро чувствует ствол травматика, значит – проскрестись в сумочку! Сантиметры жалкие до рукоятки… ах ты, тварь, в ногу тоже кто-то вцепился! Сил хватило ровно на один рывок влево-вверх, правая рука освободилась, ощутила рукоять. И – под морду, хуком…
Пока лёгкие смогли дышать, а глаза начали видеть, прошло, кажется, немало времени. Руки и ноги заледенели, но она смогла полусесть, опереться на локоть. Рядом никого не было. Запёкшиеся пятна крови, и всё. Мобила на месте, инспектор – быстрый вызов одной кнопкой…
– Без меня не получится, – Стаси пыталась быть напористой, но не очень получалось. Два шва на ноге, около десятка на груди, на макушке выбрили тонзуру, как у патера, и налепили наклейку. Правда, после переливания крови не только отогрелись руки-ноги, но и извилины как будто тоже оттаяли. – Вы же не видели, как кинжал вошёл, а я видела. И крышу, обязательно наблюдение за крышей!
– Вот чертовка, Нисас, – буркнуло в трубке восхищённо, – коли сможешь вечером, давай.
Тихо выбраться из госпиталя после того, как отшумит дневная суета, уйдут санитарки, останется в коридорах только дежурный свет – не задачка для помощницы инспектора. Мобила, такси, домой переодеться – не в госпитальном же халате к шефу. Котаньи возликовал неподдельно:
– Ну, если не обманула!
– Нужен ещё фельдшер. Если шея перевязана. И перезарядите оружие. Всё, с каким едем.
Сунула в руку инспектору горсть патронов. Самоделок даже с виду. Скорее жаканов.
– Совсем с глузду съехала, – покачал головой Котаньи, но покосился на бинт, видневшийся в распахе блузы помощницы, и замолк.
Дом, в нём же находился и кабинет «венской знаменитости Каценеленбогена», стоял на отшибе. Городской адрес был формальностью. Проехали вдоль ограды к массивным, с замысловатыми готическими завитушками, воротам.
– Полиция.
Привратник долго звонил в дом – здесь даже имелся внутренний телефон! – пока, наконец, донеслось:
– Не вызывали.
– Да какое вызывали! – гаркнул Котаньи. – Именем закона, по делу об убийстве и нападении на младшего инспектора полиции!
Выскочил из машины, потряс ордером и трижды ударил в ворота рукояткой пистолета, обозначая серьёзность намерений.
Опять долгие переговоры, но в итоге ворота распахнулись.
– Все служащие готовы дать необходимые показания, – сказал затянутый в мундир до горла дворецкий, – но хозяина мы не имеем права беспокоить. Он болен.
– Сами побеспокоим, – не выдержала Стаси, – ваши слова подтверждают наши подозрения!
В группе прислуги произошло движение, мелькнула чья-то спина, хлопнула дверь сбоку дома, и инспектор выкрикнул:
– За мной! Двери настежь! Кто не подчинится – стреляю!
Он мчался впереди всех, отпирать было некому. Швырял двери с ноги. Вламывался в тёмные портьеры, обрывал их, скидывал с себя. Стаси держалась сзади, иногда теряя шефа из виду и ориентируясь по треску дверных полотен и косяков, отмечавшему его путь. Наконец в глубине великолепного зала – камин, рояль, шандала на стенах, тропическая листва в кадках – раздался грохот. Котаньи выламывал запертую дверь, по-настоящему запертую, не на побрякушку – на серьёзный замок. Из-за неё ощутимо тянуло дымом. Не дровяным и не угольным. Ноги Стаси подгибались, швы горели, но она схватила каминную кочергу и принялась помогать.
Тарарах!
– Руки вверх, стреляю!
Два звука слились, инспектор перескочил через рухнувшую дверь и увидел морду. Чёрная шерсть, адски блестящая. Вокруг глаз, лихорадочно сверкающих, шерсти нет, нездорово-сероватая кожа. Нет и губ. Оскаленные пилой мелкие зубы. Два крупных и острых резца выделялись, перекрывали нижнюю челюсть почти до подбородка, с них капало жирно-красное. С тошнотворным «ляп… ляп…».
– А-а-а! – заорал, себя не помня, шарахнулся, но Стаси взвизгнула за спиной:
– Пли!
И выстрелила сама. Пороховая гарь застлала кабинет. Чёрная морда пошла волнами, как в струях текучей воды, словно размылись контуры туловища ниже неё – и ещё один звук падения. Протяжный шелест. Тело не рухнуло, а сползло. Стал слышен приближающийся из недр дома топот слуг. И, тихо, но вплотную близко – ещё какой-то шорох. Не от человека исходящий.
Думать было некогда. Жёлто-рыжая молния метнулась по полу. Стаси выстрелила ещё раз. Мимо. Жёлтое тело пало на грудь лежащему. Кабинет наполнился скулящими звуками.
– Вяжи!
Ласка не давалась в руки, огрызалась. Всеми четырьмя лапами вцепилась в того, кого признавала за хозяина. Рука Стаси нырнула в карман, и на свет явилась та самая лапка, державшая колокольчик. Ласка тут же сошла с тела и улеглась в углу.
Шрр – влетело что-то большое, пёстрое. Взмах лапки – на шкафу сидит сова. Неподвижно уставясь оранжевыми глазами на полицейских.
Стаси перевела дух.
– Та самая «Katze Nelenbogen». Кошачий локоть. Им и управлял своей стаей.
– Ну и логово. Эй, там! – наугад позвал Котаньи, обращаясь в дверной проём. Не успел даже вскинуть оружие – из тьмы прыгнуло пятнистое, оба упали, покатились по полу, валя стулья, рассыпая книги. Упал и погас торшер. Прогремел выстрел, и вдруг оказалось, что инспектор борется не с рысью, а с человеком. С женщиной, большую часть тела которой покрывал мех.
– Кто такая, тв-варь?
– Стойте! – крикнула Стаси. – Параверде!
Объятие схватившихся распалось, полицейский вскочил. А рысь, став дамой, сразу потеряла ловкость и подвижность. Глаза моргали, точно их ослепил трепетный огонёк плошки на столе – другого света здесь не осталось. Руки шарили слепо. Лицо исказила гримаса конфуза.
– Госпожа Параверде, стоп! Мы знаем, вы потерпевшая!
Сильва встала и неловко прикрыла руками наготу.
– А на неё кошачья лапа не действует? – прищурился инспектор. – Прн-шу изь-нения…
– Вы лучше… – Стаси попыталась улыбнуться Сильве и бросила ей валявшийся на полу фартук. Судя по всему, хозяина лаборатории. Та пристроила его поверх груди, как тунику.
– Всё, кончилось зверьё? – громко спросил инспектор в темноту. – Выходи, стреляю!
– Не стреляйте, господин инспектор! – ответил голос давешнего дворецкого. – Мы наёмные служащие!
– Не расходиться, вот вам бумага, пишите, кто что знает о хозяине. С какого времени держал этот зоопарк, а особо про эту вот лабораторию. Вы тоже, госпожа… эээ… Параверде!
Перед Котаньи и его помощницей лежал монстр. Туловище и надетый на нём халат в разнообразных пятнах, руки, ноги, перебинтованная шея принадлежали, несомненно, человеку. Морда была бы крысиной, если бы не отсутствие усиков и явно человеческий, узнаваемый нос венской знаменитости. А уж два непомерных резца…
Дым никак не рассеивался – тянулся лентами со стола, на котором чадила плошка с тлеющей травой. Булькала двугорлая склянка, подвешенная на штативе. Скопище пузырьков, колб и чаш довершало картину домашней лаборатории. Стаси обошла шефа и нагнулась над телом.
– Кажется, готов. С одной. Кинжал-то тоже серебрёный был…
Бинт с шеи сматывался кольцами, ложился на пол.
– Ага, наискось, – она указала пальцем на маленькую, с сантиметр, но распухшую, с почернелыми краями ранку, – моя отметина. Можете кинжал приложить, сравнить, в сумочке лежит. Он не смог бы… полноценно сопротивляться.
– Пьяный бы не поверил, а уж трезвый… – отдувался инспектор.
– Однако наблюдаемый факт. Вурдалак обыкновенный, изволите ли.
– Так ты и мне всучила… заряды-то серебряные были, что ли?
Она кивнула.
– И что за бражку он тут варил?
Она уже рылась в бумагах, кучей громоздившихся на краю стола.
– Так и знала. Смотрите. Рецепт эликсира барона Жиля де Рец, – в руке помощницы инспектора был покоробленный, норовящий самовольно свернуться в трубку лист жёлтого, в разводах, материала, исписанного выцветшими буроватыми чернилами.
– Грамотные какие подчинённые пошли. Что, нынче в школах полиции такому учат?
– Нет, не учат. Пришлось самой прочесть. Когда заметила, что первого потерпевшего звали Эуген, после него была Тереза, дальше таксист Эрвин, а среди четверых намеченных на приём в ближайшие дни есть девушка по имени Роза… И у всех брал анализ крови. Узнавал, то есть, соответствуют ли свойства рецепту. Там довольно мудрёная биохимия. Сложите инициалы, это называется акроним…
– Eter… – щетинистая шевелюра Котаньи, и даже бородавка ниже губы, вздыбились вопросительно.
– Èternitè. Вечность. Барон был француз. Эликсир вечной жизни.
– Но у тебя-то имя на другую букву!
– Вероятно, узнал. Самозащита. И заодно уж – почему не попробовать и мою кровь.
– Из крови… то есть, он собирался загрызть восемь человек? Не просто причинение тяжких телесных и убийство, а серийное убийство из…
– Культовых побуждений, либо связанных с фашистской… – подхватила она, но шеф не дал договорить.
– Ох, лишнее сейчас. Короче, ради изготовления предмета… сатанинского предмета.
– Если не возражаете, протоколы – там, у нас, а не здесь. Дадим свидетельнице хотя бы одеться.
Уже в управлении Котаньи спросил:
– А тот лист… барона твоего французского – часом, не краденый? Из музея.
– Вряд ли ценность. Наверняка копия. Много ерундовых ошибок. За свои слова отвечаю, в школе по французскому «excellent» было.
– Судить, жаль, некого. Виновник убит. Но – для порядка.
– Интереснее узнать: ласка и сова – можно ли отыграть назад, как с мадам Параверде.
– Охрану-то я оставил, лапу эту вручил, Нико не совсем дубина, но… Брр! – бородавка опять затряслась возмущённо. – Старшего Пруне на донат раскручу. Оплатит тебе отдых. И поддержит моё ходатайство о награде. Однако в этих сферах…
Глаза шефа и помощницы встретились.
– Вы правы. Лист я сожгла, от соблазна… венским докторам.
Декабрь 2022