«Загорье»

  1. Отец и сын

— В конце этого месяца у нас гости. Я бы хотел, чтобы на этот раз ты вел себя прилично, мальчик мой.

Эверт поморщился  на обманчиво ласковый шепот и нехотя открыл глаза. Вампир сидел у ног отца, положив голову на его колени, и меньше всего ему хотелось, чтобы идиллия этой теплой ночи портилась нудными нотациями.

Он вздохнул:

— Вы так говорите, словно я одним своим видом попираю моральные устои. Я и в прошлый раз не сделал ничего предосудительного.

Сверху послышался мягкий смешок:

— Так уж ничего предосудительного? — на плечо Эверта опустилась рука, — а вот крайнее возмущение на лице Мараяра красноречиво говорило о другом…

— Отец! Побойтесь Всевыш… хм-м… побойтесь хоть кого-нибудь! У Мараяра всегда такое выражение лица. Я лишь ни на что не намекающим жестом коснулся его, а он… — раздраженно протянул Эверт, вспоминая каким ледяным взглядом его одарил Мараяр, когда вампир мягко приобнял того за плечи.

— Я согласен, что нарушил его личное пространство. И… возможно, переборщил. Совсем немного! Но это не повод прятаться от меня по всем темным углам, словно я чумной крестьянин! — громче, чем следовало, возмутился Эверт, но затих, когда длинные пальцы Вильгельма погрузились в золото его волос, медленно перебирая волнистые пряди.

Эверт мог сидеть так часами, наслаждаясь отцовским обществом, и ни о чем не думать. А если и думать, то о чем-то крайне ненапряженном, что случалось не всегда. Пока Вильгельм держал свое обещание и берег своих людей от волколаков, что нередко появлялись в его лесах, ухо приходилось держать востро.

— Потому я и прошу тебя впредь не нарушать личного пространства Мараяра… чтобы мне не пришлось перед Темным владыкой извиняться за твое поведение.

Интонации  вампира-отца сменились с назидательных на повелительные. Не дождавшись ответа, он  тихо добавил:

— Ты же не хочешь меня расстраивать?

Вампир молча покачал головой. Эверту ничего не оставалось, как только подчиниться. Мараяр в любом случае был для него пока недосягаем, а расстраивать отца ему совершенно не хотелось. Видеть на родном и таком любимом лице пренебрежение к своей персоне для Эверта было удовольствием малоприятным.  Однако, несмотря на это, он часто делал что хотел, и крайне не терпел, когда его желания оказывались не удовлетворены. Он с самого детства обладал тем природным очарованием, которое помогало добиваться желаемого  фактически одной улыбкой и вовремя опущенными ресницами. Конечно, в этом ему помогала и прекрасная внешность, доставшаяся от покойной матери. Светловолосый и голубоглазый, он походил на ангела.

Да только его поведение было отнюдь не ангельским.

Однако, балансируя на тонкой грани, он всегда знал, когда следовало остановиться, а когда – проявить настойчивость.

— Как пожелаете, mon pere, — согласился Эверт, по привычке обращаясь к родителю на залесском, родном языке своей матери. Перехватив ладонь отца, он поднес ее к губам, чтобы поцеловать бледные пальцы, унизанные драгоценными перстнями.

— Что-то ты на редкость покладист сегодня. Опять что-то натворил?

Разумеется, Вильгельм на провокации сына не поддавался.

— Ну что вы, когда бы я успел? Я сижу с вами с самого заката,  — обворожительно улыбнулся Эверт, поднимая глаза на отца.

Черноволосый вампир в кресле был по обыкновению величественен и статен.  Вильгельм оставался дворянином до мозга костей и не потерял и капли достоинства, даже когда в его земли пришел мрак. Он внушал благоговение и трепет не только своим людям, но и собственному сыну. Эверт всегда восхищался им: его несокрушимой волей, упорством и хладнокровием.  Отец казался ему незыблемой константой, гранитной стеной.

В отличие от жизнерадостного и болтливого сына, Вильгельм был сдержан и несколько мрачен. И считал эти качества более достойными своего статуса, что безуспешно пытался втолковать Эверту.

— И еще… — начал было Вильгельм, но сделал паузу. Эверт сложил локти на отцовских коленях и заинтересованно посмотрел в спокойное лицо отца, лишенное возраста, единственным ярким пятном на котором были синие глаза под хищным разлетом бровей.

— Помимо твоего обожаемого Мараяра к нам прибудет одна прекрасная юная особа. И мне бы очень хотелось, чтобы ты был с ней особенно учтив и вежлив.

Эверт нахмурился. Что отец имеет в виду?

— Не много ли вы сегодня хотите? Что еще за… юная особа?

Он незамедлительно поднялся на ноги, смерив отца взглядом сверху вниз.

Женить сына Вильгельм не успел. Да и вряд ли бы смог. Эверту было всего двадцать, когда он все-таки сумел выпросить у хозяина Загорья свое темное наследство. После этого он тем более не интересовался никакими красавицами. Разве что в гастрономическом смысле.

— Уж не хотите ли вы, ко всему прочему, еще мне эту особу навязать? — возмутился Эверт.

Вильгельм посмотрел на сына ничего не выражающим взглядом, привычный к спектаклям, которые порой устраивал его наследник. Как-то раз, еще в прошлой жизни сына, он имел неосторожность заикнуться о возможной партии для Эверта, после того, как узнал о его не совсем… обычных пристрастиях.  Нельзя сказать, что Вильгельм тогда был особо зол, но и счастлив он тоже не был.

— Отец! О чем вы там опять задумались! Отвечайте!

— Не шуми, — вампир потер виски, словно у него начиналась мигрень, — я всего лишь хочу… нет, требую, чтобы ты проявил гостеприимство, как хозяин дома. Пока я буду решать дела, ты займешь юную гостью.

— Да? Всего лишь? А мне кажется, это история с вашим бывшем камердинером не дает вам покоя по сей день, — усмехнулся Эверт, устав ломать комедию, и сложил руки на груди.

— Этот нахал осмелился за моей спиной творить непотребства. Что еще я должен был, по-твоему, делать?  Как бы там ни было, камердинер тебе точно не пара.

— Ах, papá, отослав его, вы разбили мне сердце! — Эверт демонстративно всплеснул руками, вспоминая грустную историю своей далекой человеческой юности.

— Да неужели? А как же Мараяр? — спокойным тоном спросил Вильгельм, заинтересовавшись своими многочисленными кольцами. 

— У вас нет ни чувства юмора… ни такта, — добавил Эверт и растеряно прикусил губу. Он бы с куда большим удовольствием провел время с несговорчивым хмурым Мараяром, чем с неизвестной юной особой, какой бы красавицей она ни была.

— Не тебе говорить мне о такте, сын, — Вильгельм сцепил пальцы перед собой.

— Не вам говорить мне о морали и приличиях, отец, —  парировал Эверт, выгнув бровь, как это порой делал сам Вильгельм.

Вампир откинул голову на спинку кресла и вздохнул. Порой Эверт был просто невыносим.

Помолчав с минуту, Вильгельм прикрыл глаза и сделал плавный жест ладонью, поманив сына:

— Вернись ко мне.

Эверт словно только этого и ждал. Он незамедлительно опустился на ковер рядом и, взяв отца за руки, вновь принялся целовать их, чуть касаясь кожи холодными губами.

— Я сделаю все, как вы велели, отец.

Его сознания теплой волной коснулось ментальное воздействие, такое успокаивающее и мягкое, что Эверт закрыл глаза от удовольствия и прижался щекой к ладони отца. Вильгельм склонился к сыну, зашуршав обивкой кресла, и запустив пальцы в его длинные волосы, коротко поцеловал в  уголок губ.

— На другой ответ я и не рассчитывал, мой дорогой мальчик, — довольно произнес он, вновь откидываясь на спинку кресла.

Эверт нехотя поднялся с колен. У него еще были дела в городе, которые нужно было успеть сделать до того, как отец поймет, что его поручения не выполнены до сих пор. Все, что спасало молодого вампира, это то, что Вильгельм был занят подготовкой к приему гостей, чтобы отвлекаться на посторонние заботы, которые он и взвалил на плечи своего сына.

— Не буду вас более отвлекать, papá. Увидимся позже, —  он склонил голову в знак почтения  и направился к выходу.

— Доброй ночи, мой мальчик. И все-таки не забудь выполнить те поручения, которые я тебе дал. Люди, особенно наш достопочтенный примар, терпением не отличаются.

Эверт, успев закрыть за собой дверь, раздосадовано процедил сквозь зубы проклятье.

 

  1. Семейные узы

 

Грандиозный склеп под сводами замка, хранивший в себе останки давно почивших, не выставлял на обозрение ни роскошных могильных плит, ни урн, как было принято в других благородных семьях. Исключение было сделано ровно для одного случая, попиравшего многовековую традицию.

У дальней стены, прямо напротив входа, на небольшом возвышении стоял один единственный мраморный саркофаг, на который со своих ниш на стенах едва ли не с укором смотрели мемориальные таблички всего рода. Мягкое пламя оплывших свечей поедало тьму, бросая зловещие тени на белоснежные лилии, разложенные вокруг саркофага. Удушающий запах цветов смешивался с запахом тлена и ладана.

Эверт давно не приходил сюда. Не потому, что старался забыть сюда дорогу, но потому, что в душе боялся молчаливого презрения хозяйки усыпальницы. В момент, когда он наконец-то переступил порог, держа в руках букет белых лилий, он уже знал, что пути назад не будет.

Опустившись на колени перед саркофагом, он положил цветы в изножье и провел ладонями по холодной мраморной плите. Резьба на крышке изображала прекрасного ангела, утопающего все в тех же лилиях.

Жюстина очень любила эти цветы.

— Здравствуй, матушка, — прошептал Эверт, — прости, что так долго не приносил тебе твои любимые лилии. Думаю, я должен объяснить тебе свое долгое отсутствие, но я… не знаю с чего начать.

Эверт замолчал, подняв голову. Сколько времени прошло? Год? Два? Больше? Он беседовал так с матерью всего единожды, да и то это больше напоминало горькую исповедь сквозь слезы.

— Я знаю, что отец тоже разговаривает с тобой. Я видел… один раз, когда был совсем ребенком. Он еще очень разозлился на меня за то, что я подслушивал. Но я не подслушивал на самом деле, поэтому я даже не имею понятия, знаешь ли ты, что с ним произошло в год, когда тебя не стало. Наверное, ты знаешь… Я помню, он как-то говорил, что никогда не имел от тебя секретов.

Эверт остановился. Ему всегда казалось, что покойная мать будет на его стороне, что бы ни происходило. И в горе и в радости. Но поведать один единственный раз о любви к камердинеру Вильгельма это одно, а признаться в том, что он разделил проклятие отца – это другое. И не важно, что он сам просил этого.

— В прошлом году… мне исполнилось двадцать. А это означает, что тебя уже шестнадцать лет нет с нами. Я… — руки Эверта дрогнули, и он убрал их с плиты, — ты же знаешь – кроме отца у меня никого нет.  Раньше мне казалось, что… что я нужен ему только как наследник, а не как сын. Я почти не видел его. Гувернеры и прислуга как один говорили, что началась война, и поэтому днем он очень занят, что у него нет и минуты на меня. А вечером я засиживался допоздна, чтобы хоть раз увидеть его в полумраке своей комнаты.   Я очень скучал… и очень злился, но был слишком мал, чтобы понять, что происходит на самом деле.

Мне было почти двенадцать, когда я наконец-то узнал о его страшном секрете. Я тогда уже начинал догадываться… ты сама знаешь, в каком темном месте мы живем, да и слухи об отце ходили один ужаснее другого.

Эверт вздохнул, на секунду подумав о том, какие же слухи теперь ходили  о нем самом. Он коснулся пальцами резного ангела, лицом так похожего на женский портрет, что когда-то висел в галерее, и тихо продолжил:

— Это… это случилось одним зимним вечером. Он позвал меня в главный холл, где ярко горели свечи, и жарко пылало пламя камина – как сейчас помню – и наконец-то увидел отца при свете впервые за столько лет.  Матушка, ты можешь поверить? Единственный родной человек за все это время стал мне… почти чужим. К тому моменту я уже ненавидел его всем сердцем за то, что он бросил меня. Ненавидел, но… все так же восхищался. Я не знаю, как эти два противоречивых чувства уживались вместе, но так было до того вечера.  Отец рассказал мне о том, что с ним произошло в тот год…  что он был вынужден держаться от меня подальше, потому что боялся причинить мне вред. Он говорил долго, а я лишь стоял и не знал, что мне делать.  Я был потрясен и напуган. И мне стало мучительно горько, когда он сказал, что отныне, как и впредь, он всегда будет рядом, чтобы со мной не случилось. Что не оставит меня, как когда-то скоропостижно оставила ты.  Наверное, он очень удивился, когда я, вместо того чтобы держать дистанцию, бросился к нему, чтобы обнять. Я долго плакал, уткнувшись ему в грудь, потому что… потому что услышал биение его сердца, — Эверт опустил глаза, словно сказал Что-то непотребное, — а ведь я всегда думал, что вампиры это нежить, восстающая ночами из могил, и никакого сердца у них быть не может…

Он замолчал снова. Долгая прелюдия к самому важному подходила к концу.

— Я всегда смотрел на него с неподдельным уважением. Он с такой яростью удерживал свой клочок земли от посягательств завоевателей, что я просто не мог не восхищаться им. И… не смотря на то, что я стал чаще проводить с ним время, я понимал, что он безнадежно одинок в своих ночных мытарствах. И я не хотел, чтобы он и дальше погружался в этот беспросветный мрак.

Мои дни были пусты. Я не знал к чему мне стремиться. Я был его наследником, и хотел оставаться им до конца… каким бы этот конец ни был. В ночь, когда отец сказал, что я единственное, что осталось от его прежней жизни, все что осталось от тебя, я принял решение.

Я долго упрашивал его, чуть ли не на коленях молил. Не ради сверхчеловеческой силы и бессмертия, а ради него самого. Я хотел остаться с ним, разделить его наследие, его проклятие. Отец обещал, что никогда меня не оставит, и я в итоге заставил сдержать это обещание. Его кровь стала моим подарком на мое двадцатилетие.

Эверт поднялся на ноги:

— Прости меня, матушка. Быть может, я поступил неразумно. С той ночи прошел год и единственное о чем я жалею, это то, что тебя нет с нами…

Вампир склонился над плитой и, поцеловав резного ангела в лоб, бесшумно покинул склеп.

 

В замке почти не осталось прислуги. Его Сиятельство разогнал почти всех. Точнее гнал он всех, но не все люди пожелали покинуть своих хозяев. Что руководило ими – страх, преданность или глупость  – Эверт не знал.  И не стремился узнать.

Отец запретил трогать людей в замке, таким образом, пообещав тем, кто остался, полную безопасность. Их кровь была под запретом, но Эверт знал, что многие из прислуги добровольно делились ей с Вильгельмом.  У вампира хватало выдержки остановиться после нескольких глотков, а люди, таким образом, уверялись в том, что хозяин замка не станет лишний раз мучить народ в своих землях. И до поры до времени это работало, увеличивая время между жуткой данью, которую Его Сиятельство собирал вместе с деньгами.

Эверт застал отца как раз за такой трапезой. Вильгельм оторвался от запястья горничной в тот момент, когда его сын открывал дверь. Вампир недовольно фыркнул, резко повернувшись к Эверту спиной, а женщина исчезла за соседней дверью так быстро, словно ее и не было здесь.

— Отец…

Вильгельм оглянулся, касаясь окровавленного подбородка изящным и таким привычным жестом:

— Что?

Его бледные губы были перепачканы медленно остывающей кровью. Вампир достал черный шелковый платок, но воспользоваться им не успел. Эверт в одно мгновение оказался рядом и совершенно не задумываясь о последствиях, осторожно стер кровь с губ отца своими.

В одном он не признался своей матери, надеясь, что Жюстина знала об этом всегда – в том, что Эверт любил своего отца больше всего на свете.

 

  1. Вкусовые пристрастия

 

Казалось, осень в этом году задержалась только для того, чтобы Эверт мог как можно дольше любоваться погрязшим в смерть садом.  Разбитый на заднем дворе, он давно утратил свою роскошь, неухоженный, отдавшись во власть неуемному времени. Но в это время года любые сорные травы исчезали и оставались только деревья, одетые в траурные, по-осеннему яркие одежды. Резные желтые и красные листья летели под ноги, торжественно провозглашая увядание жизненных сил лета.

Осень напоминала Эверту жертвы отца. Вильгельм нередко наряжал обреченную девушку в красивое и дорогое платье – красное, синее или цвета весенней зелени, чтобы в роковой час испачканное кровью оно пало к его ногам, подобно разноцветным листьям.

Эверт отложил книгу и посмотрел в распахнутое окно. Там в вечерней тиши утопали безликие деревья, царапающие своими скрюченными ветвями низкое темное небо. Несколько фонарей освещали покрытые листвой дорожки, что змеились вдоль замковой стены. Вампиры прекрасно видели в темноте без света, но значение того комфорта, что давали золотистые отблески огня переоценить было сложно. От некоторых человеческих привычек трудно было избавиться даже с годами.

Под старым кленом, как раз напротив окна, Эверт увидел две фигуры – Вильгельм и его нынешняя гостья. Отец возвышался темным зловещим силуэтом над хрупкой темноволосой девушкой, сцепившей тонкие пальцы судорожным жестом. Она из всех сил пыталась показать, что ей совсем не страшно, но даже Эверту с его места было видно, что это не так. Разум девушки был кристально чист, хотя Вильгельм нередко дурманил свои жертвы, превращая их в послушных его воле и зову марионеток. Но если она вздумает упасть в обморок, то ему придется применить минимальное ментальное воздействие.

Вечер становился холоднее с каждой минутой,  и Вильгельм набросил на плечи девушки свой тяжелый плащ, черный, словно сотканный из самой ночи. Он почти полностью скрыл фигуру, разливаясь тьмой возле ее ног, но Эверт успел заметить, что платье на прекрасной незнакомке в этот раз было синим.

Эверт вздохнул, но не потому, что пожалел девушку. Близость теплой человеческой плоти и ток горячей крови под тонкой кожей лишь еще больше распаляли голод. Вампир уже спокойно переносил наличие других людей в замке, но страх, который источала девушка, сводил все его старания на нет. Эверт надеялся, что со временем он будет контролировать себя лучше, но сейчас от этого запаха ныли десны и усиливалась хватка голода, выкручивая все естество болезненным узлом. Светловолосый вампир мог только позавидовать Вильгельму с его выдержкой. Отца в его сладостном нетерпении выдавали только более резкие жесты да порой ходящие на скулах желваки.

Девушка появилась в замке несколько дней назад. Эверт так и не выяснил, кто привез ее, но она мало походила на местное угощение  – слишком уж ухожена для девушки из обычной крестьянской семьи. Прислуга ничего не знала, а отец по обыкновению отмалчивался.

Предоставляемые в качестве дани люди обычно проводили в замке от одного до нескольких дней. Они могли беспрепятственно ходить где им вздумается, кроме внутреннего двора и склепа, и получали в свое владение, хоть и временное, роскошные апартаменты.  В случае если жертва представляла собой интересного собеседника или же как-то иначе могла занять скучающих хозяев, то она могла прожить подольше.  Эверт, который в отличие от Вильгельма не отличался терпением, однажды очень удивил отца тем, что почти месяц держал подле себя одного юношу. Молодой человек знал массу историй, которые рассказывал вампиру каждую ночь до тех пор, пока не исчерпал их запас. Хотя Вильгельм полагал, что у сына просто кончилось терпение.

Эверт вернулся было к книге, но снова посмотрел в окно. Отец тем временем медленно повел девушку по  освещенным дорожкам. Она несмело держала его под локоть и была едва ли не бледнее чем сам вампир. Казалось еще немного, и она поддастся рациональному ужасу, чтобы  предпринять бессмысленную попытку вырваться и убежать. Эверт уже хорошо знал, что сад был последним местом  в замке, которое отец показывал своим недолгим компаньонкам. Сам Вильгельм называл это прогулкой перед ужином.

Прежде чем свернуть за угол и покинуть зону, что хорошо просматривалась из окна, вампир поднял голову  и, поймав взгляд сына, неодобрительно покачал головой, чуть нахмурив брови.

— Знаю-знаю, подглядывать нехорошо, — проворчал Эверт, отходя от окна в глубину комнаты.

 

К тому моменту как Эверт спустился в гостиную, Вильгельм уже полулежал на небольшом диванчике возле камина и со скучающим видом листал какую-то книгу. Бархатный плащ тяжелыми волнами растекался по обивке и полу, красноречиво говоря, что девушке в синем платье он теперь без надобности.

Эверт бесшумно подошел ближе и по обыкновению расположился рядом на полу. Он запрокинул голову и  заметил перемены в облике отца. Лицо Вильгельма не было столь бледным как обычно, а тени вокруг глаз, что придавали ему усталый вид, почти исчезли. Сейчас вампир напоминал Эверту того дворянина, которого так любила его покойная мать.

— Признаться честно, я думал, что вы после трапезы будете веселее.

— Что ты имеешь в виду под словом «веселее»? — Вильгельм отложил книгу на пол, окончательно потеряв к ней всякий интерес.

— Обычно вы выглядите более… м-м… довольным, — нашелся Эверт, вспоминая обычное отцовское благодушие после сытного ужина.

Вильгельм промолчал, обращая свой взор к камину слегка повернув голову. В длинных черных волосах на мгновение сверкнули серебристые нити. По мнению Эверта, седина, появившаяся после смерти Жюстины, совершенно не портила благородный облик отца.

— Так вы мне скажете, откуда появилась та девушка? Непохожа она на местную. Если только примар не отдал вам одну из своих красавиц дочерей, — улыбнулся Эверт.

— Это подарок Темного владыки западных земель.

— Подарок? Чем вы заслужили такой дар?

— Оказался радушным хозяином в его прошлый приезд.

— О.. — протянул Эверт, задумавшись.

Подарок был действительно роскошный. Примар самого крупного селения в отцовских землях отправлял в замок данью беглых крестьян, осужденных на смерть преступников, а иногда даже подозрительных ему пришлых. Часто это были замученные и больные люди, поэтому возможности напиться хорошей крови у вампиров было мало.  Примар может и рад был бы угодить хозяевам, но что было, то было. Вильгельм большего не требовал, и все вполне были довольны сделкой. Его Сиятельство оберегал свои владения от внешних посягательств и других темных взамен на ежемесячную дань в виде нескольких людей. Находились те, кто считал эту сделку номинальной, и они были абсолютно правы – род Вильгельма правил этими землями столетиями и лишь одному ему было решать, как распоряжаться жизнями своих людей и какие правила устанавливать.

Подумав о качестве, Эверт вспомнил свою последнюю трапезу. Кровь тщедушного молодого человека пахла полынью и на вкус оставляла желать лучшего.

— Она была вкусной? — не удержался он и чуть не прокусил себе губу.

— Очень, — Вильгельм наконец-то улыбнулся.

—  Я бы тоже хотел такой подарок! — сверкнул глазами Эверт, повернувшись к отцу в пол-оборота. Хватит с него крестьян с немытыми шеями и дурными манерами!

— Ты же сам сказал, что подарок нужно заслужить, — вампир снова стал убийственно серьезен, — не припомню я, чтобы твое поведение было достойно такого дара.

— Ах, papa, вы меня совершенно не любите! — фыркнул Эверт и дернул подбородком.

— А мне кажется наоборот – слишком избаловал, — Вильгельм коснулся щеки сына тыльной стороной ладони. Вампир прикрыл глаза, потянувшись навстречу жесту.

Mon pere, как же тепло… — мечтательно прошептал Эверт и, позабыв про достойное поведение, полез к отцу. Он прижался щекой к груди Вильгельма, продолжая Что-то шептать на родном языке своей матери и закрыл глаза, когда вампир обхватил его одной рукой за талию, а второй скользнул по спине.

Теплота человеческой крови грела лучше любого огня. Изнуряющий голод утолить полностью было невозможно, только приглушить, и на секунду Эверт допустил мысль, что сейчас он безгранично завидует отцу.

— А если я постараюсь, я заслужу такой подарок?

— Я подумаю, — отозвался Вильгельм, целуя сына в макушку.

— Сердца у вас нет, — сокрушенно вздохнул Эверт.

Помолчав какое-то время в теплых объятиях своего родителя, он вспомнил кое о чем, и, решив воспользоваться благодушием отца, заговорил снова:

Papá, меня давно интересует один вопрос…

— Если я отвечу на него, ты замолчишь? — устало раздалось над головой, и Эверт приподнялся чтобы видеть лицо Вильгельма.

— Якоб…

— Какой Якоб?

— Ваш камердинер, которого вы уволили…

Вильгельм молча вздохнул и, не удержавшись, закатил глаза, чем позабавил собственного сына, редко видевшего на лице отца столько эмоций сразу.

— Нет, прошу! Просто ответьте – вы его правда отослали из замка или же съели?

Вильгельм вопросительно приподнял бровь. Такая возмутительная наглость уже ни в какие ворота не лезла. Но молчание отца Эверт растолковал по-своему:

— А, вы задумались! Значит все-таки съели, — с мрачным удовлетворением подытожил вампир, — ну и ладно. Может так даже лучше…

Он вновь вернулся на грудь к отцу, но не прошло и минуты, как он спросил снова:

— Он хотя бы вкусный был?

— Эверт!

 

 

  1. Фон Штерн

 

Длинная темная галерея едва освещалась четверкой канделябров. Отблески свечей мерцали на старинных золоченых рамах, бросая тени на сами полотна. Вильгельм медленно шел мимо картин, чувствуя на себе хмурый взгляд давным-давно почивших родственников. Род Штернов прославился своими жестокими мужчинами и коварными женщинами, и люди часто говорили, что все они прокляты и обречены на вечные страдания. Каждый из изображенных на полотнах людей запомнился своим современникам и их потомкам ужасными слухами.

Так Вильгельм помнил рассказы о своей тетке по линии отца, что отравила свою собственную сестру, позавидовав ее красоте. Прадед отличался крайней жестокостью и обожал издеваться над пленными в казематах замка. Отец унаследовал титул, убив деда Вильгельма в его собственных апартаментах, посчитав, что крепкий старик зажился на свете. Сам он погиб, когда Вильгельму было девятнадцать. Мужчина упал с лошади и неудачно ударился головой. Он почти неделю пролежал в полном беспамятстве, прежде чем отдать Всевышнему душу. Было бы неверно говорить, что Вильгельм сильно скорбел об утрате. В конце концов, отец издевался над женой, холодной и чопорной женщиной. К его смерти Вильгельм не был причастен и всегда старался быть не похожим в этом на своих предков. Он не запугивал людей, не обкладывал их непомерными налогами, часто выезжал в свет, чтобы не прослыть мрачным отшельником, но что на роду написано, того избежать было нельзя.

Вампир дошел до конца галереи и перед самой лестницей на верхний этаж резко обернулся, словно услышал в спину злорадный смех. Лица с портретов провожали его с усмешками, напоминая о том, что в этом роду никто не будет счастлив. «Тебе не удалось сбежать от судьбы, Вильгельм. Посмотри на себя, ты теперь даже хуже чем все мы».

Взгляд вампира зацепился за пустующее место на стене. Здесь когда-то висел портрет его покойной жены, но спустя несколько лет после ее смерти Вильгельм велел снять картину. Ей было не место среди всех этих маньяков и убийц.

Златокудрая Жюстина происходила из знатного, но обедневшего рода. Ее удачное замужество было последней надеждой отца упрочить свои позиции в светском обществе. Штерны были богаты, чтобы позволить себе не замечать бедное приданое, и весьма влиятельны, чтобы воплотить мечты барона в реальность.

Впервые Вильгельм встретился с Жюстиной за год до помолвки на очередном скучном, но необходимом рауте.  Вместо танцев и сплетен, которые к тому времени невероятно надоели молодому мужчине, она предпочитала прогулки и поэзию, чем ввергла Вильгельма в приятное удивление. Жюстина была начитана, серьезна и одновременно бесконечно мила, и если Вильгельму удавалось развеселить девушку удачной шуткой, то в награду он получал ее звонкий смех. Иногда ей не хватало такта, и она могла поднимать темы, не достойные женщины ее круга, но чем только еще больше очаровывала. Покойный граф фон Штерн точно бы не одобрил такую партию для своего сына.

Жюстина была младше своего мужа на семь лет и считалась настоящей жемчужиной своего родного края – изумрудного Залесья.  Переехав в хмурое Загорье, в фамильный замок Штернов, она привезла с собой луковицы любимых цветов и на следующий год темные сады расцвели белоснежными лилиями.

Брак и масса новых обязательств совсем не тяготили Жюстину, и она очень скоро стала полноправной хозяйкой в замке. Ей нравилось проводить время с Вильгельмом и развенчивать все те слухи, что она про него слышала. «Mon mari осторожен и задумчив», — говорила Жюстина, когда кто-либо обвинял ее мужа в излишней мрачности и холодности. Никто не знал его так, как знала она.  

Вильгельм сам не заметил как из милой, не по годам смышленой жены, Жюстина превратилась в самого дорогого человека на свете.

Он считал себя единственным из всего рода Штернов, кому повезло в браке, но его счастье длилось недолго, о чем теперь так настойчиво напоминали картины в галерее. Спустя пять лет после рождения Эверта, Жюстина умерла от продолжительной болезни. Холодный климат Загорья сломил ее и без того хрупкое здоровье. Оставшихся сил не хватило, чтобы перенести очередную суровую зиму. Жюстину больше не согревали ни одеяла, ни заботливые объятия мужа. Она кашляла кровью и едва держалась на ногах, пока окончательно не слегла в постель. Жюстина промаялась остаток зимы и умерла в первый солнечный весенний день. Она просто не проснулась.

Всегда скупой на эмоции Вильгельм был поражен свалившимся на него несчастьем. Эверт остался единственным напоминанием о любимой жене.

Картины в галерее вновь были правы, несмотря на то, что эта правда была неприятна. С нетерпением они ждали своего часа, чтобы провозгласить Вильгельма таким же проклятым, как и они. «Ты наш…», — слышалось ему каждый раз, когда он проходил по галерее.

В год смерти Жюстины, мрак, стремительно разливавшийся по миру, добрался и до Загорья. Возвращаясь осенним вечером с охоты, Вильгельм сбился с пути. Столь знакомый ему с детства лес путал тропы и закрывал ветвями небо. В очередной раз делая бессмысленный круг среди темных совершенно чужих деревьев, мужчина из охотника превратился в жертву.

Существо, так внезапно напавшее на Вильгельма, было словно соткано из тени. От одного его присутствия сердце заходилось в ужасе, а холод парализовал настолько, что невозможно было пошевелиться. Расправившись с лошадью, тень одним взмахом выбила из руки бесполезный меч, и повалила мужчину в сухие листья, навалившись на него всем телом. Сила существа была невероятна. Цепкие белые руки гладили Вильгельма по лицу, перебирали волосы, царапая острыми когтями до крови. Хриплый свистящий голос восхищался хрупкостью человеческой красоты. Янтарные, хищные глаза смотрели насквозь, бесстыдно разглядывая самые потаенные уголки души.

«Ты так отчаянно противишься неизбежному, что это восхищает меня. Хочешь, я подарю тебе жизнь?» — прохрипело существо, улыбаясь звериным оскалом.

«Хочу!» — воскликнул Вильгельм, не зная, на что соглашается в слепом отчаянии.

Бледные губы разжались, длинные клыки  впились в горло. Боль застелила взор кровавой пеленой. Он судорожно пытался сбросить с себя жуткое существо, но стремительно терял силы, проваливаясь  в холодную темноту.

«Глотай, если хочешь жить».

Сквозь плавающий дурман, балансируя на краю смерти, Вильгельм увидел, как существо прокусило себе запястье, а потом поцеловало его липкими и влажными от крови губами, протискивая сквозь стиснутые спазмом зубы свой язык.

Вильгельм не знал, как он добрался до замка, один, истекающий кровью. Он плохо помнил, что было потом, и сколько дней прометался в горячке, прежде чем очнулся над разодранным телом своей экономки. Его руки, лицо, одежда… все было в крови, такой теплой и сладкой, что остановиться он был не в силах.

Вампир закрыл глаза и поморщился, недовольный тем, что поддался воспоминаниям вековой давности. Жалел ли он о том, что случилось?  Испытывал ли раскаяние за содеянное? Возможно когда-то, но не теперь.

Жюстину все равно не вернуть к жизни.

Papá, ну наконец-то! Я ищу вас по всему крылу!

Эверт появился внезапно, словно шагнул из тени. Вильгельм настолько углубился в собственные мысли, что даже не почувствовал приближения сына.

— Право, отец, вы опять где-то витаете! А меж тем утро уже близко! — Эверт сложил руки на груди, неодобрительно посмотрев на родителя.

— Польщен, что ты искал меня только для того, чтобы сообщить мне об этом, — вампир медленно двинулся к лестнице, желая скорее покинуть галерею.

— В том числе, — как всегда нашелся Эверт, не отступая от отца ни на шаг, — мне нужно поговорить с вами.

— Дай угадаю, —  Вильгельм повернулся к сыну, придерживая рукой взметнувшуюся полу плаща, — опять о камердинере? Я был уверен, что мы все выяснили в прошлый раз.

— Нет-нет, — Эверт удивился не на шутку и замахал руками, — что вы! Я серьезен как никогда!

В глазах вампира действительно плескалось некоторое беспокойство.

Вильгельм коротко вдохнул и сложил на груди руки. Терпеть сцены Эверта он был сегодня не в настроении:

— Что случилось?

— Я был в городе, выполнял ваши поручения, когда примар признался мне, что сегодня днем в соседней деревне видели вооруженный отряд человек на десять.

— Десять? — Вильгельм не смог сдержать изумления в голосе.

— Примар извиняется, что не сообщил ранее, как обычно, — продолжил Эверт. — Якобы ему пришлось потратить много времени, чтобы выяснить, кто они такие и зачем пожаловали. Это вольнонаемные, так что…

—…примар устроит мне встречу с ними, — закончил за сына вампир и Эверт кивнул.

— Какие прекрасные новости. Жаль только поздние. Люди могут уйти, как уже бывало…  — Вильгельм снова задумался, постукивая пальцем по предплечью. Десять человек, десять полнокровных человек! Подумать только! В Загорье в последнее время редко бывали гости, такой случай упускать было нельзя. Разве можно было отказаться от жертв, пришедших сюда чуть ли не добровольно?

— Примар клялся и божился, что они не уйдут, mon père. Особенно после того, как я сказал, что в противном случае вы сами его сожрете.

Вильгельм неодобрительно посмотрел на него:

— Эверт, ну что за дикость. Во-первых, не «сожру», а «выпью». Разница принципиальная. А во-вторых… твои слова натолкнули меня на одну мысль как впредь держать в узде нашего дорогого примара.

В прошлом городской управляющий не единожды упускал подобных незваных гостей, жертвуя спокойствием своих сограждан ради звонкой монеты в казну. Вильгельм всегда относился с пониманием к собственным людям, но не тогда когда границы дозволенного пересекались наглым образом. Примар играл не с огнем, а со старым вампиром, что было в разы опаснее.

Вильгельм прикрыл глаза. Возможные сложности не отменяли того, что рассказанное Эвертом было единственными хорошими вестями за сегодняшнюю ночь. Теперь спокойно можно было предаться дневному сну, не думая больше о том, что растревоженное прошлое будет терзать своими навязчивыми образами.

Вампир поманил к себе сына и когда тот приблизился, мягко сжал ладонями его плечи и поцеловал в лоб.

— Я отправлюсь к примару сразу же после заката, — прошептал Эверт, не удержавшись от возможности накрыть руку отца своей.

— Хорошо. Доброго дня, мой мальчик.

— Доброго дня, отец.

Вильгельм в последний раз обвел взглядом портреты на стенах и стал подниматься по лестнице. Пора покончить с этим.

 — Что вы делали в галерее? — не удержался от вопроса Эверт.

— Подумывал внять твоему совету и избавиться от этих чудовищных картин, — ответил Вильгельм, не оборачиваясь.

 

 

 

 

  1. Вампирское милосердие

 

— Мужайся, — сказал старый кастелян бесцветным тоном. Его грубая рука железной хваткой держала Фридриха за плечо. — Не ты первый, не ты последний.

Он буквально тащил юношу по тусклому освещенному коридору. Стены, укрытые темными гобеленами исчезали с потолком в глухой черноте, что лишь усиливало ужас, расцветавший в отчаянно колотящемся сердце с каждой минутой.

— Но ведь можно убежать! Если вы меня отпустите никто и не узнает.

Мужчина хмыкнул, подталкивая замедлившего шаг Фридриха:

— В прятки с Их Милостью играть вздумал? Не советую. В такую игру тебе точно не выиграть. И сомневаюсь я, что ты лишний раз забавлять его хочешь.

— Но вы сами… как вы можете… — не унимался парень.

Хмурый провожатый, не первый год выполнявший роль своеобразного палача, глубоко вздохнул:

— Бессмысленно давить на мою совесть. Моя семья живет в этих стенах уже несколько поколений. Хозяева они не требовательные, да и всегда относились к нам уважительно. У нас есть крыша над головой, непыльная работенка, жалование и их защита. Всяко лучше, чем там, снаружи. Так что, милок, бесполезно это все.

Кастелян довел переставшего упираться Фридриха до дверей и потянул за медную ручку:

— Мужайся, — повторил он. — Раз решил примар, что тебе быть здесь должно, значит, так тому и быть. Понравишься Их Милости – проживешь недельку, не понравишься – съест сразу. Уж больно он переменчив, угодить невозможно.

Фридрих и рта раскрыть не успел, как дверь за ним захлопнулась, и он оказался в большой библиотеке. Огромные стеллажи попирали стены, и на их полках стояло столько книг, сколько он никогда в своей жизни не видел.

Свечи в канделябрах на большом столе и ярко полыхавшее в камине пламя давали достаточно света, чтобы чтение не утомляло глаз. Фридрих в любой другой ситуации обязательно бы заглянул в пару книг, но сейчас он лишь настороженно осматривался, боясь даже сдвинуться с места.

— Судя по тому, как ты косишься на книги, литература тебе не чужда и ты умеешь читать.

Раздавшийся голос вывел Фридриха из оцепенения, и он вздрогнул, едва не подскочив на месте от неожиданности.

— Ну же, проходи. Не бойся.

Голос был высок и свеж. Он доносился со стороны пары кресел, стоящих у стола высокими спинками к входу. Поднявшаяся бледная рука поманила Фридриха длинными пальцами, наполовину прикрытыми белоснежным кружевом. Юноша нервно сжал борт своего старого жакета. Он никогда не видел вампиров: ни тех, что властвовали над этими землями, ни каких-либо других. Какое существо ждало его у стола? Фридрих медленно приблизился и нерешительно остановился, увидев на изящной руке длинные и, несомненно, острые когти.

— Кто же это у нас такой нерешительный? — насмешливо протянул хозяин библиотеки и выглянул из-за спинки кресла.

Фридрих был уже готов увидеть что угодно, но не… обворожительного голубоглазого юношу.  Его длинные локоны казались золотыми в свете пламени камина. Ворот белой батистовой сорочки обнажал ключицы и длинную шею. Он напомнил Фридриху ангела с рождественских открыток, которые он однажды видел зимой на ярмарке. С той лишь разницей, что у ангелов не бывает таких когтей. И клыков, которые без сомнения скрывались под этими узкими болезненно бледными губами.

— О, да ты симпатичный. А по голосу не скажешь… — поднявшийся из кресла вампир оказался выше Фридриха почти на полголовы. Юноша отступил назад – от изящной, узкой в плечах фигуры исходила смертельно опасная аура.

— Как тебя зовут? — спросил он, обходя юношу по дуге.

— Фридрих.

— Ах, Фридрих! Какое красивое имя! Будем знакомы.

Вампир протянул вперед руку и юноша замялся. Он никогда не встречался со знатью и не имел представления о том, что ему надлежало сейчас сделать. Отпущенное на раздумья время стремительно истекало и вампир, выгнув бровь, требовательно пошевелил пальцами, явно не отличаясь терпением. Раздражать того от кого в прямом смысле зависела жизнь, было крайне неразумно и Фридрих сделал шаг вперед. Он поцеловал протянутую руку, неуверенно взяв вампира за холодные, как лед, пальцы.

— Что ж, на крестьянина с немытой шеей ты не похож. Присаживайся, — он сделал властный жест рукой, и юноше ничего не осталось, как повиноваться.

— И что же ты натворил, Фридрих, раз попал сюда? — поинтересовался вампир, разворачивая кресло и располагаясь напротив юноши. Опираясь локтем о подлокотник, он стал перебирать собственные волосы. Движения длинных пальцев были почти гипнотическими, и Фридриху с трудом удалось отвести взгляд в сторону.

— Ничего… — и вспомнив, как кастелян назвал своего хозяина, добавил, — Ваша Милость.

— Ничего? Как скучно… — фыркнул вампир, раздосадовано дернув подбородком.

Фридрих не знал, как ответить на его вопрос. Как объяснить существу, прожившему свою длинную жизнь в роскошном, пусть и частично запущенном замке, о тяготах человеческой жизни? Фридрих был сыном торговца. Дела отца до поры до времени шли гладко – его большая семья не бедствовала, но и богатой тоже не была. Но в последние месяцы торговец с трудом сводил концы с концами. Займы, которые он вынужден был брать у примара на новое дело, сыграли с ним злую шутку. Фридрих действительно ничего не сделал – его продали за долги.

 Сильнее страха им владело другое чувство – горькое отчаяние. Если бы не Фридрих, то его отец мог попасть в долговую яму, и что тогда стало бы с матерью и двумя сестрами, он даже не мог представить и не хотел представлять. Своей жизнью Фридрих выторговал семье шанс начать все заново, но мог ли он выторговать ее у голодного вампира?

— Что вы будете со мной делать? — не место и время для таких вопросов, но он не мог не спросить.

— А как ты думаешь? — улыбнулся вампир, прикрывая глаза.

— Я имел в виду… до этого.

Фридрих помнил слухи о том, что были люди, которые покидали замок живыми. Это давало ему призрачную надежду на спасение. Быть может, ему удастся заговорить вампиру зубы? Но что он будет делать тогда? Куда пойдет? Дома у него больше не было – семья не стала оставаться в городе после случившегося, несмотря на то, что все долги с отца были сняты. А как он объяснит примару и его людям, что не сбежал? Вряд ли кто-то захочет отправиться в замок за разъяснениями.

— А это уже от тебя зависит, — загадкой ответил вампир, отчего юноша разволновался еще сильнее. Ладони мгновенно взмокли и по спине пробежали мурашки.

Вампир медленно встал с кресла и подошел к стеллажам:

— Так ты не ответил на мой вопрос, Фридрих. Ты любишь читать?

— Не особо. У нас было не так много книг, как у вас.

Он смотрел, как вампир ходил вдоль полок, легко прикасаясь кончиками пальцев к корешкам, пока, наконец, не выбрал нужный том.

— А я люблю. Правда больше поэзию, чем прозу. И часто читаю что-нибудь наизусть отцу длинными вечерами…

Он открыл книгу и, листая пожелтевшие от времени страницы, медленно прошел мимо, скрываясь из поля зрения Фридриха за спинкой кресла.  Юноша скосил глаза на дверь. Желанный выход был так близок – он бы достиг его в два прыжка, а далее по коридору направо и вниз по лестнице, через главный холл замка до парадного входа. А потом… а что потом?

— Даже не думай, — тяжелая рука легла ему на плечо, и Фридрих обмер, — тебе не добежать до двери – я поймаю тебя сразу же. Боюсь, это сильно меня расстроит… — рука скользнула вверх и нежно погладила шею от плеча до линии подбородка, заставляя юношу откинуть голову. Фридрих оцепенел от нахлынувшей на него волны ужаса.

— Но если тебе так не терпится покончить с этим, что ж – так и быть, — раздался над ухом мягкий шепот, от которого по спине прошла ледяная дрожь,  — я с удовольствием пойду тебе навстречу…

Пальцы огладили пульсирующую жилку и Фридрих, не выдержав, вскочил с места, поддавшись захлестнувшей его панике.  Как бы он не рассуждал, но близость смерти лишала его силы воли.

— Нет!

— Нет? – удивленно спросил вампир, чуть склонив голову на бок. Взгляд у него при этом был совершенно невинный, и он улыбался так дружелюбно, насколько мог.

— Подождите, Ваша Милость, — Фридрих схватился за свою шею, не представляя как, наверное, забавляет вампира своим поведением.

— Чего ждать? Лицом ты может и вышел, но собеседник из тебя скверный, — печально вздохнул  он и вернулся к полкам.

Положив книгу на место, вампир сложил руки на груди и прислонился плечом к стеллажам. На обманчиво юном лице застыла скука:

— Так как ты оказался здесь? Почему примар выбрал тебя? — он внимательно осматривал Фридриха сверху вниз, — ты не похож на убийцу, и не пахнешь болезнью. Не чужеземец, случайно забредший в земли моего отца. В чем же твой секрет?

Юноша поднял взгляд и посмотрел в лицо вампиру. Мысли роились в его голове бесполезными словами. Он воскрешал в памяти образы отца, матери и сестер и от всего сердца надеялся, что теперь они в безопасности. Это то, ради чего и жизни не жалко — за семью, которая всегда была с ним, чтобы не случилось.  Неожиданно на него опустилось такое спокойствие, что Фридрих смог расслабить плечи. Сердце перестало трепыхаться в груди.

— Меня продали за долги, — произнес он и замолчал, не в силах больше вымолвить ни слова.

— Вот как? – удивился вампир, — а я еще слышал, что это мы жестоки. Ты считаешь, что с тобой обошлись несправедливо?

Юноша замотал головой:

— Нет. Это был мой собственный выбор. Когда примар прислал своих людей, отец хотел оспорить это решение и просил забрать его, но я не дал ему это сделать. Моя семья… без отца они бы пропали. Моя мать больна, она не может работать много. А что бы ждало сестер? Они только-только вступили в пору своей юности. Они словно весенние цветы, которые так легко оборвать грубой рукой. Я не мог поступить иначе… Выбор есть всегда. И я его сделал.

— Тебе страшно? — в тихом голосе почти скользнуло сочувствие.

— Очень. Поэтому… — Фридрих проглотил ставшей густой слюну и, стянув с себя свой старый жакет, бросил его на пол, — поэтому я прошу вас как можно быстрее покончить с этим.

— О! Но ты ведь совсем недавно хотел убежать? Что заставило тебя переменить ход твоих мыслей?

— Мне некуда бежать, — юноша покачал головой и опустил глаза. —  Малодушно я решил, что смогу спастись, но на самом деле… больше чем смерти я боюсь за своих родных. Даже если вы меня отпустите, никто не поверит мне.

Холодные пальцы приподняли его подбородок, и Фридрих утонул в небесной синеве — он не заметил, как вампир оказался рядом с ним.

— Ты не похож на других. Обычно все пытаются правдами и неправдами выкупить свою жизнь. Редко кто смиряется со своей участью. Я мог бы дать тебе время… — пальцы скользнули к щеке, коснулись темных вихров волос.

— Чтобы продлить мои мучения и дразнить мою нерешительность? Простите, Ваша Милость, но я не доставлю вам такого удовольствия.

Вампир улыбнулся:

— Твое право. Будь по-твоему.

Фридрих вздохнул, в последний момент с кристальной ясностью осознав, что терять ему было нечего. Самое дорогое, что у него было, он уже потерял.

— Я могу попросить вас о последнем желании? 

— В рамках разумного – все, что угодно.

— Вы можете сделать так, чтобы я ничего не ощутил? На самом деле я очень боюсь боли…

— Шш… — вампир коснулся губ юноши указательным пальцем и мягко прошептал, склонившись к его уху, — закрой глаза… больно не будет…

Фридрих послушно смежил веки и подался вперед, навстречу крепким, но нежным объятиям. Развернувшаяся над ним тьма оказалась совсем не страшной.

Вампир не соврал – юноша не почувствовал боли.

 

  1. Дневной сон, или пока смерть не разлучит нас

 

Ночь сочилась сквозь треснувшую крышу склепа звездным нектаром. Туман стелился по земле, покрывая кладбище белесым саваном, что вздымался от малейшего движения. Он змеился по каменному полу, робко касаясь разбитых саркофагов, и сворачивался кольцами на откинутой крышке гроба. 

— Как тихо… — прошептала она, прижимаясь полупрозрачной щекой к затянутому в черную парчу плечу. — Даже сов не слышно… 

Она провела узкой рукой по бархату плаща, что перелившись через бортик гроба, красивыми складками растекался чернотой по стылому полу. 

— Красиво… 

Приподнявшись на локте, она столкнулась с кобальтовой синевой чужого взгляда и потонула в ней. Как в первый раз. А это могло быть и вчера и целую вечность назад. Времени в привычном понимании на этом кладбище не существовало. 

— Ты стал гораздо опаснее чем в прошлой жизни, любовь моя… Этот образ тебе подходит больше всего. И траурный черный так идет к твоей холодной бледности. Или же всему виной мое посмертие в котором я стала ощущать иначе? 

— Возможно. Но смерть так же сохранила и твою красоту, — улыбнулся он в ответ, блеснув длинными клыками. 

Ее тонкая кисть потянулась вперед, чтобы совсем невесомо коснуться кончиками пальцев его бледного, как лепестки жасмина лица. Ей приходилось прилагать усилия чтобы хоть Что-то ощущать – и поэтому сейчас она чувствовала под своими прикосновениями тепло. Ладонь скользнула ниже, цепляя нежным рукавом пеньюара пуговицы на камзоле и привычным жестом легла на его живот. 

— Ужин на двоих? – улыбнулась она, вновь прильнув к телу своего мужа. 

— Почему на двоих? На одного. 

— А кажется что на двоих. Но это ничего, — кончики пальцев скользнули верх-вниз. 

— Ты меня не осуждаешь? — в мягком голосе, бархатистом, как ткань его плаща, скользнула улыбка. 

— Что мне теперь до мира живых, любовь моя, — прошептала она и посмотрела сквозь свою призрачную ладонь. 

Он перебрал ее длинные волосы, ставшие совсем серебряными в свете заглянувшей в пролом на крыше луны. Нежное тело в объятиях светло-бежевого пеньюара было по-прежнему прекрасно. Вампир прикрыл веки, коснувшись когтями невесомого одеяния: 

— Мне кажется, я хоронил тебя в другом платье. В этом пеньюаре ты умерла. 

— Умерла… Но ты помнишь наши свадебные клятвы? 

— … в болезни и здравии, в печали и радости, пока смерть не разлучит нас… 

— Смотри, Вильгельм, разве смерти под силу нас разлучить? — спросила она почти восторженно, но ответом ей была густая ночная тишина. 

Вместо слов вампир приподнялся в тесном для двоих гробу, и призрак потянулась за долгожданным поцелуем. Ее губы были холодны и совершенно безвкусны… 

Они медленно шли по одной из множества кладбищенских аллей. Клубы тумана вздымались при каждом шаге, оседая на стелившемся по земле плаще. Призрак держала мужа под руку и время от времени поднимала на него взгляд, словно боялась забыть каждую черту его лица. 

— Я очень рада, что ты меня навестил, любовь моя, — она погладила его предплечье, — тебя так долго не было. 

Вампир улыбнулся, склонив голову. Он действительно давно не бывал в этом месте, но теперь мог провести со своей покойной супругой еще немного времени, отпущенного ему безжалостным солнцем. 

— Прости меня, впредь обещаю приходить чаще. 

Призрак потянулась рукой, чтобы убрать ему за ухо выбившуюся черную прядь. Нежный жест, так знакомый Вильгельму из прошлой жизни. Его жена всегда была очень внимательна. Даже сейчас она не потеряла своего обаяния, несмотря на то, что ее жизнь давно оборвалась, а нынешнее существование было связано с тонким миром. Образ бесплотного духа, который усилием оставшейся у него воли мог хоть на время обрести телесное чувство. 

— Тебе не скучно здесь? 

— Иногда сюда приходят заблудшие души – тогда появляются свежие могилы и пока они их не найдут, мне есть с кем поговорить. Но я не хочу покидать это место, не хочу уходить вместе с ними. 

— Почему? 

— Покинув это кладбище, я потеряю шанс видеться с тобой. Этой причины вполне достаточно, чтобы коротать здесь свое посмертие. Но если ты разлюбишь меня, я разыщу свою могилу и уйду следом за другими заблудшими душами. 

Она улыбалась, но говорила совершенно серьезно. Горечь в ее голосе неприятно отзывалась где-то в глубине его сердца, которого по определению людей у вампиров не было и быть не могло. 

— Я и сам не человек больше. Как я могу разлюбить тебя? 

Призрак промолчала. Только вложила свои некогда хрупкие пальцы в его ладонь… 

Вскоре они остановились возле высоких кладбищенских ворот. Кованые створки были чуть приоткрыты. Две крылатые горгульи, как безмолвные стражи, устало смотрели со своих постаментов. 

— Мы пришли, — вздохнул Вильгельм, посмотрев в темноту за воротами. Тьма содрогнулась, словно живая, и пошла рябью. 

— Тебе пора… 

Вампир перехватил ее руку и поцеловал полупрозрачные пальцы, ощущая, как она истаивает с каждой минутой. Кладбище никого не отпускало, с наступлением рассвета возвращая его обитателям временный покой. 

— До скорой встречи, любовь моя. 

Поднявшийся ветер скользнул по щеке Вильгельма рукавом пеньюара, и он почувствовал аромат лилий. Он сделал шаг за ворота и, оглянувшись, прошептал в темноту: 

— Je t’aime, Justine…

 

  1. Силы и слабости

 

Щетка скользила по длинным волосам сверху вниз, тщательно расчесывая каждую прядь раз за разом. Волосы Вильгельма были густыми, и Эверту приходилось тратить много времени, чтобы хорошо расчесать их. Он неспешно распутывал цеплявшиеся за щетку прядки, любовно оглаживая пальцами гладкое черное полотно, в котором изредка мерцали серебристые нити.  Вильгельму только и оставалось, что терпеливо ждать, когда Эверт закончит приводить его в порядок.

Во время своего методичного занятия, сын о чем-то болтал без умолку, но вампир его почти не слышал. В отличие от Эверта, Вильгельм тяжелее просыпался вечерами, и ему требовалось какое-то время, чтобы полностью прийти в себя. По этой причине он вставал почти на час позже после заката, но зато мог бодрствовать гораздо дольше Эверта.

В апартаментах Вильгельма было темно. Единственным источником света были свечи,  что Эверт разжег у зеркала, но их свет скорее тонул в окружавшем мраке, чем разгонял его. Окна были наглухо заколочены и для пущей верности скрыты за тяжелыми плотными портьерами.

Вильгельм не коротал дни в гробу, запрятанном в склепе, хотя первое время признавал, что так было бы безопаснее, и некоторое время действительно спал под тяжелой крышкой. Но позже научился доверять замковой прислуге и навсегда покинул склеп, оставив его за покойной женой. Он знал что никто из них не вломится днем в спальню, чтобы отрубить топором голову, как и прислуга знала, что не станет ужином для хозяев. Вампиры следили ночью за безопасностью своих людей, так же, как люди оберегали покой вампиров днем. 

Вильгельм зевнул, прикрыв рот тыльной стороной ладони, и поднял глаза на свое отражение в зеркале. Вопреки мнению все тех же горожан, оно у него все-таки было. Вампир не спешил развенчивать мифы и слухи, которые только были ему на руку.  Чем меньше люди знали правду, тем лучше.

— Вам помочь одеться? — спросил Эверт, наконец, отложив щетку к зеркалу. Он коснулся изгибом пальца скулы отца, словно убирая этим ненавязчивым жестом непослушную тонкую прядку с его щеки. В отражении Вильгельм увидел, как светловолосый вампир опустил руку, невесомо скользнув кончиками пальцев по шее к распахнутой на груди черной сорочке.

— Нет, я сам справлюсь. Ты что, решил поиграть в камердинера? — вампир перехватил руку сына за запястье и поднял на него взгляд. По бледным губам скользнула ухмылка – Вильгельм уже знал ответ.

— Вы же съели своего прошлого.

— Даже если и нет, он все равно бы не дожил до сегодняшнего дня. Как-никак люди смертны.

— Ах, papá, ну почему вы не сознаетесь?

— Я не доставлю тебе такого удовольствия, — усмехнулся Вильгельм, поднимаясь с места.

— И все, же позвольте мне за вами поухаживать, раз я здесь.

Эверт возник из-под локтя, помешав отцу самостоятельно застегнуть пуговицы. Потом он подал Вильгельму узкий камзол, пошитый из черной парчи и бархата.

— Я передал примару ваше послание, — будничным тоном начал свой доклад Эверт, расправляя кружевные манжеты отцовский сорочки. — Он с нетерпением будет ждать вашего визита.

— Хорошо, — Вильгельм приподнял подбородок, чтобы сыну было удобнее повязывать на шею батистовый черный платок, — не будем заставлять его ждать. И, к слову, напомним ему, с кем он имеет дело. Мне кажется, наш дражайший примар стал забывать об этом. Поедешь со мной.

— Как пожелаете, отец. 

Вампир отошел в сторону, чтобы Вильгельм оценил результат его работы в зеркале. Пока он критично осматривал завязанный платок, едва касаясь действительно аккуратно завязанного узла когтями, Эверт заключил Вильгельма со спины в крепкие, но вместе с тем нежные объятия. Он коснулся губами затянутого в бархат отцовского плеча и положил на него голову.

Среди людей ходило мнение, что вампиры с годами не испытывали эмоций и не имели привязанностей. О самом Вильгельме селяне говорили, что все его чувства отмерли за ненадобностью. Иногда ему действительно было жаль, что это не так. Наверное, только замковая прислуга знала, что за холодным непоколебимым фасадом скрывался любящий и заботливый родитель, поэтому перемены в настроении сына он подмечал мгновенно.

Он поднял руку, проведя пальцами по светлым волосам, в свете свечей казавшимся совсем золотыми:

— Чем ты расстроен, мой мальчик?

Эверт помолчал, обдумывая свой ответ, и негромко спросил:

— Я могу уехать на время, пока у вас будут гости?

— Во-первых – не у меня, а у нас. А во-вторых – нет, — холодно ответил Вильгельм, убирая руку. Эти номера Эверта с ним не пройдут.

— Но отец…

— Это не обсуждается, — безжалостно перебил его вампир, разглядывая кольца на своих пальцах (три на левой руке, и четыре – на правой), — к тому же ты обещал мне, что составишь компанию нашей гостье.

Эверт поднял голову, и Вильгельм поймал в зеркале недовольное выражение его лица.

— Правду о вас люди говорят в городе – сердца у вас нет, papá.

— Это я уже слышал. Лучше расскажи мне что-нибудь новое.

Эверт выпустил отца и демонстративно направился к двери.

— Подготовь лошадей, — бросил Вильгельм ему вдогонку и усмехнулся, заметив, как не получивший желаемого сын нервно сжал руку в кулак.

 

 В конюшне Его Сиятельства всего две лошади не боялись возить на своей спине порождения мрака. Два диковинных по меркам конюшего вороных, Вильгельм привел с собой, вернувшись из одного путешествия. Где вампир достал этих коней не знал никто, даже Эверт, но слухи упорно твердили, что он выменял их у соседнего Темного владыки, ибо лошади были тронуты мраком – алое пламя мерцало на дне их глаз и эти скакуны не ели овса.

Эверт встретил Вильгельма во внутреннем дворе. Одного вороного он оседлал, а второго держал под уздцы. Конь бил копытом землю, соскучившись по прогулке.

— А могли бы и так спуститься вниз, — проворчал Эверт, отбрасывая за спину длинные светлые волосы. Он предпочитал более скорый метод перемещения в пространстве – шагать сквозь тени. Телепортация работала только на короткие расстояния и при наличии густых теней, но этого шага вполне было достаточно, чтобы пересечь рощу, отделявшую замок Штерн от ближайшего поселения. Это экономило уйму времени и вампир, выполняя поручения отца, никогда не брал лошадь для этих нужд, всегда шагая сквозь тени.

— Неужели тебе так претит конная прогулка в моей компании? — обронил Вильгельм, забираясь в седло. Он поправил плащ и тронул поводья. Конь двинулся с места, и Эверт молча поехал следом.

Ночное небо нависло низкими тучами и казалось, что сосны царапали его своими вершинами. Вильгельм еще помнил, что дни в этих краях были так же мрачны и унылы, как и вечера, а по-настоящему солнечное небо можно было увидеть лишь несколько раз за сезон. После того как в его земли пришел мрак, день часто невозможно было отличить от густых сумерек, а с наступлением зимы он и вовсе был подобен ночи.

Город встретил пустыми улицами. Жители после заката солнца старались не выходить за порог, а если им и приходилось покидать дома, то перемещались они исключительно быстрым шагом. Вильгельма это забавляло – люди прекрасно знали, что от вампира не убежать.

Живущие рядом с мраком были крайне суеверны. На дверях и ставнях можно было найти подвешенные гроздья рябины или связки чеснока. Пахли они действительно очень неприятно, но отвести от дома по-настоящему голодного волколака или вампира вряд ли могли и висели больше для успокоения совести. Куда лучше работал символ Всевышнего – крест с двойной перекладиной. Отлитый из серебра и намоленный искренне верующим священником, и он жег плоть порождений мрака подобно огню. Но Вильгельм давно уже не видел священнослужителей, искренне преданных своему божеству. Старая церковь на холме у кладбища возвышалась как памятник давно почившей в этих краях вере. Вильгельм в последний раз входил под старые деревянные своды несколько десятилетий назад, чтобы с некоторой тоской убедиться, что истинная сила Всевышнего была мертва в этом месте. С тех пор ничего не изменилось, и местные священники годились только для того, чтобы провести обряд похорон или свадьбы. Вампир знал, что в городе жила пара истинно верующих людей, но они своими молитвами не могли вернуть святость старой церкви. Другие же больше боялись гнева Его Сиятельства, чем Всевышнего, хотя бы потому, что в существовании первого они не сомневались. Вильгельм не мучил людей ради забавы, но были моменты, когда ему приходилось напоминать, чем же был печально знаменит род Штернов.

Дом примара был один из самых больших и богатых. И самых старых. Вильгельм не мог припомнить, скольких хозяев сменил этот особняк с бордовыми крышами, и сколько раз он сам поднимался на второй этаж, чтобы выслушать очередные сбивчивые оправдания градоправителя.  На его памяти только один примар держался с достоинством, не трясся в припадке от страха, но и не выказывал наигранного раболепия. Тот человек знал, что нужно горожанам, и при этом умел находить общий язык с хозяином замка. Как жаль, что человеческие жизни так хрупки и недолговечны.

Прислуга пряталась по углам, скрывалась в густых тенях, а семья примара не покидала своих комнат. Эверт был здесь частым, и не сказать что желанным гостем, в отличие от Вильгельма, который редко посещал дом примара лично. Сквозь легкую волну страха он ощущал и любопытство – людям было интересно хоть одним глазком посмотреть на хозяина этих земель, о котором говорят столь много. Вильгельм великодушно дал всем желающим такую возможность в хорошо освещенном свечами фойе. Он остановился перед лестницей наверх, чтобы сбросить на руки сына свой дорожный плащ. Всего несколько мгновений чтобы челядь перешептывалась об увиденном дни напролет.

— Ваше Сиятельство!

Примар, невысокий поджарый мужчина лет сорока, поклонился появившемуся на пороге полутемной гостиной вампиру. Эверт бесшумной тенью скользил следом за отцом.

Вильгельм ответил на приветствие скупым кивком и невольно окинул взглядом помещение. Добротный дубовый стол в центре просторной комнаты знал не одного владельца. Как и стулья с высокими резными спинками. Дорогие, но уже старые гобелены, изображавшие юных прелестниц на отдыхе, покрывали стены. На этажерках в свете напольных канделябров блестели фарфоровые безделушки и дорогой сервиз с золоченой каймой. В этой комнате ничего не менялось с годами.

Вильгельм медленно прошел к окну, из которого открывался вид на его фамильный замок, что возвышался над городом и рощей черной громадой не лишенной изящества в остроконечных башнях.

— Что же, господин примар… вы хотите меня огорчить или порадовать? — вампир чинно сплел пальцы и оглянулся через плечо. Судя по выражению лица примара, радовать хозяина он не собирался.

А жаль.

— Ваше Сиятельство… — мужчина замялся на мгновение, — те наемники, о которых я говорил… нижайше прошу прощения, но мне не удалось задержать всех. Только четверо заинтересовались вашим предложением.

Вампир задумчиво расправил кружевной манжет, лежавший на бледной ладони черной тенью. Другого ответа он и не ожидал. Стоило один раз дать слабину, как примар решил, что может пользоваться этим безнаказанно.

Интересно, сколько заплатили вольнонаемные примару за свои ничтожные жизни?

— Очень жаль, — скупо произнес Вильгельм, вновь обращая свой взор к окну.

— Ваше Сиятельство, я был убедителен, но не все они купились на байку о волколаках и деньгах, которые вы якобы готовы заплатить за их головы

— За прошедшие сутки они вполне могли разузнать о том, что волколаки нас давно не беспокоят. Да вот только кто посмел рассказать им об этом?

— Я выясню, Ваше Сиятельство, — мужчина поклонился.

«Какое бесстыдное вранье! Сам же и рассказал, я уверен!» — не выдержал Эверт, бесцеремонно ворвавшись в мысли отца. Вильгельм поморщился от громкого эха, но отвечать не стал.

— Надеюсь, вы больше меня не подведете, господин примар.

— Никак нет, — мгновенно отозвался мужчина.

— Есть еще одна вещь, которую я хочу обсудить с вами.

— Что пожелаете? — голос примара дрогнул и Вильгельм почувствовал, как ухмыляется Эверт.

— Насколько я помню у вас три дочери.  Все они красивы и прилежны, в особенности младшая. Герда, если я не ошибаюсь? — вампир развернулся к мужчине, по лицу которого скользнул ужас.

— Д-да, Герда, все верно, Ваше Сиятельство.

— Могу я просить вашего дозволения отпустить ее со мной? Мне необходима еще одна горничная в связи с приездом гостей. Девушка должна быть скромна и аккуратна, и боюсь лучшей кандидатуры, чем ваша Герда, мне не найти. Разумеется, я щедро вас награжу.

Примар переменился в лице. Какой родитель добровольно отдаст вампиру любимую дочь, пусть даже за все сокровища мира?

— Помилуйте, Ваше Сиятельство! Разве моя дочка вам подойдет? Не знаю, почему вы решили, что она аккуратна. Герда порой тарелки в руках удержать не может, разиня эдакая.

— Не скромничайте, господин примар. Обещаю, вы останетесь довольны наградой.

— Я нисколько не сомневаюсь в вашем богатстве, но…

Вильгельм мягко улыбнулся, впрочем, не обещая своей улыбкой ничего хорошего:

— С помощью силы, господин примар, можно получить все что угодно. И данный случай не исключение. Но я предпочитаю честные сделки. Никто не даст вам цены больше.

— Но мне ничего не нужно! — воскликнул примар слишком громко и Эверт, продолжавший безмолвно стоять в тени, поморщился. — Совсем ничего! Ваше Сиятельство…. — спешно начал мужчина, потеряв самообладание, но Вильгельм прервал его возражения четким движением ладони.

— Совсем ничего? Ах, вы еще и лукавите.

— Я и не думал… я бы не посмел!

— Мне кажется, господин примар, что вы забыли, кто я такой.

— Никак нет, Ваше Сиятельство.

Но Вильгельм лишь покачал головой:

— Что ж, обойдемся без долгих прелюдий…

Вампир плавно двинулся вперед, застав примара врасплох. Одной рукой он схватил человека за плечо, а второй обхватил за голову. Оскалившись, Вильгельм с шипением склонился над открытой шеей, чувствуя, как в предвкушении напрягся Эверт, наблюдавший за действиями отца. Мужчина испуганно вскрикнул и повалился в ноги вампиру:

— Нет! Нет! Умоляю, пощадите!

— Кажется, сделка состоится, — удовлетворенно протянул Вильгельм. — А вы говорили, что вам ничего не нужно. Жизнь отличная цена, вы не находите?

Примару оставалось лишь кивнуть, испуганно хватаясь за свою шею.

— Вот и замечательно, — вампир медленно вернулся к окну и, сплетя пальцы, обратился уже к сыну. — Эверт, проследи за тем, чтобы господин примар велел своей дочери собираться.

— Да, отец, — склонил голову вампир.

— А вы, господин примар, после того как закончите сборы, сопроводите оставшихся наемников до замковых ворот. Сегодня же. Кажется, я дал вам достаточно времени на решение этого вопроса, но вы продолжили безнаказанно пользоваться моей добротой, и посмотрите, к чему это вас привело. Советую вам быть более осмотрительным, иначе нам придется подыскать другого градоправителя. Признаться, ваши игры меня забавляли до определенного момента, но всему есть придел, моему терпению тоже. Вам все ясно, господин примар?

— Да, Ваше Сиятельство… — мужчина с трудом поднялся на ноги.

— Я рад, что мы пришли к пониманию.

Вильгельм закрыл глаза и глубоко вздохнул, слушая, как сын выводит человека из комнаты. Больше примар не будет проделывать за спиной хозяина свои честолюбивые планы. По крайней мере, пока дорожит жизнью своей дочери.

 

— Отец, зачем  мы привезли эту девушку? От нее нет никакого толку и к тому же она постоянно плачет. Уже голова болит этого бесконечного нытья!

Эверт недовольно мотнул головой, запуская длинные пальцы в пряди у лица – верный признак того, что он был недоволен происходящим и пытался безуспешно взять себя в руки.

— Не поверю, что вы не могли по-другому повлиять на примара. Так много нитей, но вы решили дернуть за эту!

— А ты думал, я шучу, когда говорил, что твои стенания доводят меня до мигрени? — Вильгельм откинулся на спинку кресла.

Эверт оставил замечание отца без внимания, в который раз перепорхнув из одной части апартаментов Вильгельма в другую. Несмотря на приближающийся рассвет, он был крайне возбужден и не мог найти себе места.

— Потому что в случае примара это нить была самой верной. Но даже если я ошибся, мы не теряем равным счетом ничего. Девушка юна и прекрасна, ей можно любоваться до поры до времени, пока не захочется иного… — сладко улыбнулся Вильгельм, поведя в воздухе ладонью.

— Признайтесь, что вы это задумали с самого начала! — Эверт снова появился в его поле зрения, — что вам всегда нравилась младшая дочка примара и вы желали ее заполучить!

— Желал. И заполучил. Я столько лет ждал, когда милое дитя вырастет в прелестную деву. Примар будет надеяться, что я верну ему дочь целой и невредимой через какое-то время, если он  будет беспрекословно выполнять мою волю, как это было раньше. Но… — вампир красноречиво замолчал, смотря сыну в глаза.

— Вы не намерены ее отпускать.

— Разумеется, нет. Никто еще не покидал стен этого замка, получив мое приглашение. Я буду ждать ровно столько, сколько потребуется. Пока она мне не надоест. Но если тебе так хочется, то я, может быть, уступлю ее тебе.

Эверт возмущенно фыркнул, в который раз исчезнув за отцовским креслом. Он не выносил, когда все шло не так, как ему хотелось.

— Ты перестанешь мельтешить перед глазами? Успокойся.

— Она мне не нравится, — капризно раздалось из самого темного угла, в котором стояла большая кровать, скрытая бархатным балдахином.

Вильгельм только покачал головой.

— Она и не должна тебе нравиться. И даже – занимать твои мысли. Вполне достаточно того, что она нравится мне. Подумай лучше о том, чем ты будешь занимать гостей. Ну, кроме Мараяра, разумеется. Вряд ли твои развлечения придутся ему по вкусу…

— Не хочу. Ни девушек, ни гостей.

— Ни Мараяра?

— Отец! — недовольно воскликнул Эверт, но ожидаемой тирады в ответ Вильгельм не услышал.

— Позволь мне задать один вопрос?

— Не позволю.

Вампир бесшумно покинул кресло и подошел к сыну, сидящему на кровати, ссутулив плечи. Эверт хмурился, пытаясь за напускным гневом скрыть от отца свое истинное настроение, заранее зная, что подобная попытка обречена на провал.

Вильгельм протянул руку. Он осторожным движением убрал прядь волос Эверту за ухо и двумя пальцами приподнял его подбородок, вынуждая сына смотреть в глаза.

— Ты больше ревнуешь меня к гостям или к девушке? — спросил он, и кончики бледных узких губ дрогнули в ухмылке.

Эверт дернул головой, заставляя Вильгельма убрать руку, и гневно воззрился на него:

— Вам с вашей бурной фантазией только книги писать, papá!

— О, Эверт… почему ты опять задумался над тем, что кто-то может занять твое место или место твоей матери? — мягко улыбнулся вампир и голос его зазвучал бархатисто и нежно.

Вампир промолчал, позволив отцу погладить себя по голове. Эверт сдался после того, как пальцы Вильгельма опустились в его волосы. Он подался вперед, обнимая отца за пояс и заставляя его подойти еще ближе, совсем вплотную. Эверт прижался щекой к камзолу и закрыл глаза. Десятилетие назад он не на шутку испугался, что Вильгельм решил обзавестись компаньонкой. Или компаньоном. Одна мысль о том, что ему придется с кем-то делить отца, наполняла его болезненной яростью.

— Какой же ты эгоист, мой мальчик, — произнес Вильгельм, вновь поглаживая сына по голове.

— Не больше вашего, papá.

Поймав себя на мысли, что сам того не ожидая он попался на провокацию Эверта, Вильгельм цокнул языком и неодобрительно качнул головой:

— Еще и хитрец к тому же. Тебе не стыдно?

Эверт поднял голову, упираясь подбородком отцу в живот, и лучезарно улыбнулся:

— Мне не может быть стыдно — я ваш сын.

Настроения и эмоции Эверта были переменчивы и порой противоречивы. Теперь же он был полностью расслаблен, добившись своего, и Вильгельм ощущал это так же четко, как и нежно обнимавшие его руки. Тонкая ментальная связь между мастером и обращенным лучше всего объясняла то, что невозможно было выразить словами.

— Вы не сердитесь на меня? — спросил Эверт совершено искренне, пуская ладонь вдоль спины Вильгельма. Вампир качнул головой, зная, что сын спрашивает больше по привычке — связь работала в обе стороны и за прошедшие годы они хорошо научились читать ее.

— Но не трогай девушку без моего дозволения.

— Не буду, отец. Она только ваша, — в голосе Эверта больше не было и тени былого негодования.

— Солнце взойдет с минуты на минуту, — Вильгельм мягко толкнул сына в плечи, намекая на то, что интерлюдия закончена.  

Нехотя выпустив отца, Эверт откинулся на руки и, склонив голову набок, произнес совершенно невинным тоном, наблюдая за тем, как отец потянулся к шейному платку:

— Вам помочь раздеться?

 

 

  1. Камердинер Его Сиятельства

 

— Я думаю, что это не очень хорошая идея, — произнес Якоб, запирая дверь на ключ. Замок щелкнул, оградив помещение от остального мира.

— Не волнуйся. Никто не узнает. Тем более ты единственный кто имеет право находиться в апартаментах отца в его отсутствие.

Эверт стоял за его спиной и улыбался. Он раздвинул плотные шторы на окнах, и теперь густое солнце молодого лета золотило его светлые волосы и заставляло щурить светло-голубые глаза.

Темноволосый, худощавый молодой человек не смог не улыбнуться ему в ответ.

Якоб приехал в замок Штерн несколько лет назад и был камердинером Его Сиятельства. Ему было почти двадцать три, но из-за того что он постоянно хмурился и сутулил спину никто не давал ему истинного возраста.  Он происходил из интеллигентной, но попавшей в трудную финансовую ситуации семьи. После того как за долги у отца отобрали фамильное поместье, Якобу и братьям пришлось искать работу, чтобы свести концы с концами и окончательно не уронить свое доброе имя в грязь. С их хорошим образованием и знанием нескольких языков найти приличную работу в знатных семьях было не сложно, но Якоб не хотел быть гувернером. Нанимаясь в замок Штерн, о хозяевах которого слухи ходили один ужаснее другого, он считал, что ему повезло больше других братьев – все-таки у камердинера графа было другое положение, чем у обычного гувернера.

О том, что Вильгельм фон Штерн уже почти двенадцать лет как принадлежал мраку, Якоб узнал лишь в свой первый рабочий день, но это его почти не испугало.  Земли Загорья считались мирными, а значит, их хозяин зря не запугивал людей и не был склонен к необдуманному насилию. И уж тем более не питался собственной прислугой. К тому же он платил хорошо, а требовал мало. В связи с ночным образом жизни хозяина замка, Якоб был единственным из всей прислуги, кому дозволялось вставать после полудня. Но поздние отходы ко сну все равно сказались на нем болезненной бледностью и тенями под глазами.

Несмотря на свой юный возраст, Якоб был покладист и исполнителен. Он нравился Его Сиятельству своей немногословной тихой речью и незаметностью. Казалось, замковая прислуга должна была быть привычной ко всему, но она все равно невольно сторонилась Якоба – худощавый и бледный он сам походил на вампира.

— Мне бы вашу уверенность, Ваша Милость… — несмело произнес он.

— Мы же договорились – никаких титулов. Просто Эверт, — улыбнулся сын графа.

— Да, Эверт. Прости. Надеюсь, ты прав.

Наследнику Его Сиятельства этой зимой исполнилось семнадцать. Он был единственным сыном своего отца и вырос избалованным и в чем-то капризным юношей. На удивление он не унаследовал мрачный характер Штернов, и был больше похож на свою покойную мать со своей легкой улыбкой, ангельским взором и светлыми мыслями. Он любил безраздельное внимание к своей персоне и с помощью своего обаяния мог заполучить практически что угодно. Его Сиятельство был строг к нему, но не жалел денег ни на его образование, ни на его наряды. Сам Эверт себя избалованным не считал. За деньги отца можно было купить все, что угодно, кроме любви, которой он был лишен в детстве, предоставленный на воспитание экономкам и гувернерам после смерти матери. Его Сиятельство, фигура мистическая, был от него слишком далек в те годы и до четырнадцати лет Эверт, ради собственного блага, ничего не знал о страшном секрете хозяина замка.

Когда ему исполнилось пятнадцать, от продолжительной болезни умер Густав, прежний камердинер отца, но Его Сиятельство нанял нового только лишь спустя полгода.

Старый Густав прислуживал ещё отцу Вильгельма и своего нынешнего хозяина знал с малых лет. Мягкосердечный мужчина по молодости сносил побои вспыльчивого графа фон Штерна, и в сыне его, меланхоличном и отрешенном Вильгельме, души не чаял. Густав утешал его после смерти жены и был первым человеком, кому Его Сиятельство рассказал о том, что случилось с ним тем злополучным вечером, когда он возвращался с охоты домой.

Смерть мужчины сильно опечалила Вильгельма, и он сомневался, что сможет доверять кому-то так же, как Густаву. Он был глазами Его Сиятельства днём, и вампиру пришлось долго подбирать подходящую кандидатуру. Он не мог положиться в некоторых делах на совсем юного Эверта и так в замке появился Якоб.

— Никто не станет искать нас здесь, — сказал Эверт, подходя ближе и проводя ладонью по предплечью камердинера. Нежно и заискивающе. Якоб перехватил его руку, крепко сжимая длинные холеные пальцы и сделав шаг, обнял юношу за пояс. Сухие, потрескавшиеся губы коснулись нежной щеки.

Год назад Эверт с тревожным замиранием сердца понял, что от камердинера отца глаз оторвать не может. Он постоянно пытался с ним пересечься и завести хотя бы короткую беседу. Мог подолгу крутиться в кабинете отца, чтобы украдкой поглядывать на Якоба и при этом делать вид, что камердинер его вовсе не интересует.

При отце Эверт вел себя с Якобом в привычной для него высокомерной манере, стараясь сделать все возможное, лишь бы Его Сиятельство ничего не заметил, и даже мысли не допустил о том, что его сын имеет такие пагубные пристрастия. Юноша однажды думал, что возможно, стоило признаться отцу в своих вкусах до того, как тот начнет подыскивать ему невесту, но обмирал от ужаса, представляя какую реакцию это может произвести. Вильгельм, конечно, не прославился как деспот или маньяк, в отличие от своих предков, но запросто мог лишить Эверта не только наследства, но и своего внимания, которого юноша боялся потерять больше чем что-либо. Но что он мог поделать с тем, что от одного взгляда на Якоба его бросало то в жар, то в холод, а за грудиной щемило так нежно, стоило юноше увидеть его скромную улыбку или заслышать тихий мягкий голос? О страсти Эверта знала только Матильда, его комнатная служанка, единственный человек, с которым юноша мог посекретничать, зная, что девушка не разнесет это по всем замку. Именно через нее Эверт отослал свою первую записку Якобу, особо ни на что не надеясь, и не мог поверить своему счастью, когда молодой человек ответил на нее.

Их тайные встречи продолжались уже несколько месяцев. Якоба поражало, как Эверт отличался от Его Сиятельства и в то же время был на него похож. Он был так же высок и когда юноша горделиво задирал подбородок, рассказывая о своих достижениях в учебе, Якоб видел в нем отцовскую стать. Эверт читал ему стихи собственного сочинения и учил танцевать в залитом солнцем отцовском кабинете. Рядом с ним Якоб забывал о погрязшей в долгах семье и кичливых братьях, ибо даже в родных стенах никто не относился к нему с такой нежностью и вниманием как Его Милость. 

Якоб молча уткнулся юноше носом в шею, на секунду задумавшись о Его Сиятельстве, и глубоко вздохнул. Кожа и волосы Эверта пахли лавандовой водой и на ощупь казались приятнее бархата и шелка.

— Отец ничего не заподозрит, — прошептал Эверт, словно читая его мысли. Пальцы заскользили по спине, и когда вплелись в темные волосы, заставили Якоба невольно вздрогнуть. — И ты, и я бываем здесь довольно часто, чтобы он как-то иначе реагировал на запах. Поверь, это самое безопасное место из всех.

— Разве вам… тебе самому не страшно?

Эверт предпочел не отвечать, обжигая губы Якоба своими и крепко обнимая его за шею. Шелк заскрипел под пальцами, разгоряченное тело прижалось в ответ, и Якоб забыл, как дышать, когда холодные руки Эверта проникли под одежду.

Несколько свободных часов до того, как солнце зачерпнет алым краем горизонт. Несколько часов, чтобы один получил долгожданную ласку, а второй – забвение в сладкой истоме. Якоб щедро дарил юноше всю свою нежность без остатка, стараясь не оставлять на нежной коже следов, и Эверт самозабвенно отдавался ему раз за разом.

Поздним вечером, отдавая бумаги Его Сиятельству на подпись, Якоб поймал на себе его странный задумчивый взгляд. В ту же секунду молодому человеку показалось, что вампир прекрасно знает о том, как Якоб проводит время с его сыном, и ему с трудом удалось убедить себя, что это не что иное, как разыгравшееся воображение. Сердце сорвалось с размеренного ритма и это не ускользнуло от внимания Его Сиятельства:

— Ты обеспокоен чем-то? Выглядишь неважно, — монотонно произнес он, осматривая камердинера сверху вниз. 

— Я… я плохо сплю, Ваше Сиятельство, — нашелся Якоб, и в горле его пересохло.

— И что же стало причиной твоей бессонницы?

Вампир обошел стол и медленно опустился в кресло. Камердинер почувствовал, как по спине пробежал озноб, когда Его Сиятельство не мигая уставился на него своими синими глазами, ожидая ответа. Необходимо было срочно ответить хоть что-то, ибо под такой заминкой хозяин замка мог заподозрить уже вообще что угодно: от кражи, до разглашений каких-либо важных сведений. Хотя какой безумец осмелился бы проводить подобные махинации под носом у вампира?  Запоздало Якоб понял, что он и есть этот самый безумец.

Черные брови на мраморно-бледном лице чуть сдвинулись, и гладкий лоб прочертила вертикальная морщина. Среди людей ходили слухи, что вампиры умели читать мысли, но Эверт утверждал, что его отцу такое было не под силу. А что если он ошибался?

— Некоторые проблемы дома. Но ничего не поправимого, Ваше Сиятельство, — торопливо ответил Якоб, и вампир откинулся на спинку кресла, видимо удовлетворенный ответом. 

— Вот как. Очень жаль. Если тебе нужны деньги, мне не составит труда тебе помочь, Якоб.

— В этом нет необходимости, Ваше Сиятельство, — он коснулся рукой груди и слегка поклонился, — вы и так очень многое сделали для меня.

— Можешь идти отдыхать. Список поручений на завтрашний день я оставлю на столе, как обычно.

— Спасибо, Ваше Сиятельство, — Якоб поклонился снова и направился к двери. Потянув на себя ручку, он обернулся, — доброй ночи.

— Доброй ночи, Якоб, — улыбнулся вампир, прикрыв глаза.

Оказавшись в полутемном коридоре, молодой человек бесшумным шагом  прошел до галереи и только тогда остановился. Задумавшись, он прислонился плечом к стене. Чем больше времени он проводил с Эвертом, тем тревожнее ему становилось. С одной стороны он был более чем счастлив, но с другой беспокоился за изящного сына хозяина замка больше, чем за себя. Долго скрываться они не смогут, и рано или поздно тайное станет явным. И если Якоб не боялся оказаться на улице, то что станет с этим женственным юношей? Его Сиятельство производил сугубо мрачное и гнетущее впечатление. Эверт никогда не рассказывал о его отношениях с отцом, но Якоб знал насколько непреклонным и чопорным тот мог быть. 

Якоб мог винить только себя. Было большой ошибкой отвечать на записки юноши. Но мог ли он знать, что простая симпатия заведет его так далеко? Решив завтра же с утра переговорить с Эвертом, как только выпадет такая возможность, Якоб немного успокоился и спустился по лестнице в холл, не заметив, что все это время за ним из темноты галереи наблюдала высокая тень.

 

  1. Наследство

 

«— Нет.

— Вы обещали подумать!

— Обещал. И я подумал. Мой ответ нет.

— Предпочитаете увидеть, как я умру? Вам одной смерти недостаточно? Вы так уверены в этом? Наш род проклят, отец. Позвольте мне… нет, не так… я  хочу разделить ваше проклятье! Я не желаю оставлять вас один на один с этой тьмой!

— Эверт…

— Будьте уверены, отец, я добьюсь своего, во что бы то ни стало!»

Эверт добился. Почти. Этот разговор, состоявший в основном из его гневного крика, запомнился ему больше остальных. Может быть потому, что он был в числе первых. Он произошел больше двух лет назад, но осел в памяти так крепко, словно состоялся буквально вчера. Сколько раз Эверт поднимал тему своего обращения, но никогда больше не видел отца таким мрачным и уязвимым, как в тот вечер. Словно своими опрометчивыми словами Эверту удалось задеть обычно непоколебимого и холодного Вильгельма.

Вампир-отец сдался несколько месяцев назад. Когда юноша по обыкновению свел один из разговоров к любимому вопросу, Вильгельм согласился после долгого молчания, но с условием, что сначала Эверт справит свое совершеннолетие, которое наступало в середине зимы. Это целый месяц ожиданий, но юноша был безмерно благодарен отцу за принятое  решение.

«— Твоя мать меня не простит за содеянное.

— Она бы не стала сердиться, я уверен. Вечность в одиночестве… Разве бы она хотела этого для вас?»

Прислуга была в немом ужасе, узнав о намерениях Эверта. Матильда даже пыталась отговорить своевольного юношу от опрометчивого решения, но рассерженный Эверт выгнал ее вон, и последние часы своей человеческой жизни провел в полном одиночестве. Он смотрел на клонившееся к горизонту слепое зимнее солнце, и в его голове роились противоречащие друг другу мысли. Он думал о матери, о склепе, в котором сейчас спал отец, о прогулках под летним солнцем, о заплаканной Матильде, о тишине зимней ночи, о блестящей глади протекающей мимо реки.

Вся его жизнь должна была измениться за одну ночь, но Эверт не боялся. И что было этому виной – его самоуверенность или упрямство, или же все сразу – понять было сложно.

Вечер тянулся долго, словно догадывался, что должно было произойти, и пытался продлить земное существование юноши хотя бы на миг. Эверт стоял у окна и смотрел, как небо над черной рощей меняет краски, постепенно погружаясь в синие сумерки, до тех пор, пока вся палитра не смешалась в густую темноту.

Почувствовав за спиной чужое присутствие, Эверт обернулся. Вильгельм держался тени, словно нарочно избегал отблесков огня в камине. Юноша давно привык к тому, что отец появлялся в его комнате совершенно бесшумно и порой неожиданно. В детстве Эверта полуночные визиты оставались незамеченными, поскольку Вильгельм часто приходил тогда, когда он давно уже спал, но теперь юноша уже привык ждать его.

— Отец… — Эверт сделал шаг, но остановился, осознав, что Вильгельм не спешит покидать свою тень.

— Ты не передумал, мальчик мой? — голос хозяина замка прозвучал тихо и юноша с легким раздражением понял, что отец не собирается сдаваться.

— Нет, я не отступлюсь.

— Ты такой упрямец, Эверт.

— Весь в вас. Я сын своего отца.

Вильгельм сделал шаг вперед, остановившись на размытой границе полумрака и тусклого света, и внимательно посмотрел на стоявшего перед ним юношу, так похожего тонкой фигурой и чертами лица на покойную супругу.

— Ты действительно так хочешь остаться со мной? — сорвалось с его губ помимо воли, но сказанного вернуть уже было нельзя. — Отдаться на волю мраку и изнуряющему голоду? Отдать все ради того, чтобы навечно остаться пленником этого замка и его густых теней?

— Да, papá, — не раздумывая ответил юноша, словно у него на каждый вопрос уже был подготовлен ответ, — я давно решил это для себя. Вы часто говорили, что у вас не было выбора, но он у меня есть, и я его сделал.

— Ты еще юн, у тебя впереди столько возможностей… — начал было Вильгельм, но Эверт упрямо мотнул головой. От резкого движения золотистые волосы рассыпались по плечам.

— У проклятого рода Штерн всегда было мало возможностей. И вы это знаете лучше меня. Так может, стоит все начать с чистого листа в кромешной темноте?

— Темнота не так ласкова, как кажется. Ты осознаешь, на какое существование ты себя обрекаешь?

— Я осознаю все риски. Неужели вы мной совсем не дорожите, что хотите бросить так? — Эверт неопределенно взмахнул точеной рукой, — я ваш наследник. И ваше наследие принадлежит мне по праву.

— Я не хочу этого делать именно потому, что ты мне слишком дорог, Эверт, — жестче, чем хотелось, отозвался Вильгельм.

— Или все-таки хотите? — не отставал юноша, сделав шаг к вампиру, — отец… вы сами пообещали, что будете со мной, что бы ни случилось. Не кажется ли вам, что моя смертность несколько мешает выполнению этого обещания? Потому что когда за мной придет смерть, я останусь с ней один на один. И вас не будет рядом.

В воздухе пахнувшим догорающими поленьями и воском повисла тишина. Эверт увидел, как поменялось лицо Вильгельма и понял, что попал в цель.

— Отец, прошу. Вы больше не будете бояться навредить мне… Я по вашим глазам вижу, что вы сами думали об этом.

— Думал, — признался Вильгельм после небольшой паузы, — я всегда об этом думал.

— Значит, наши желания взаимны, — заключил Эверт и заискивающе улыбнулся.

— Кажется, я упустил момент, когда ты действительно повзрослел, — с грустью произнес Вильгельм,  испытывая гордость за прозорливого сына и ощущая щемящую тоску.

— Хорошо, будь по-твоему. — Он протянул руку ладонью вверх и мягко произнес: — Иди ко мне, мой мальчик. Пусть это будет твоим подарком на совершеннолетие.

Эверт без тени сомнения вложил свою узкую теплую ладонь в отцовскую прохладную, и крепко сжал пальцы. Пути назад уже не было.

Вильгельм привлек его к себе и нежно обнял. Эверт закрыл глаза, когда когтистая ладонь неспешно погладила его по голове. Юноша попытался расслабиться, но часть сознания упрямо отказывалась не бояться, и сердце предательски колотилось в груди.

— Шшш… —  услышал он над ухом и по спине пробежали мурашки от чувства, совсем не похожего на страх, — я постараюсь сделать так, чтобы тебе не было больно как мне.

Юноша молча убрал назад волосы, открывая длинную гладкую шею и невольно вздрогнул, когда отец провел по ней кончиками пальцев. Вильгельм судорожно втянул воздух через сжатые зубы, борясь с нахлынувшим на него желанием осушить столь заманчивый сосуд до капли. Вернув себе самообладание, он поцеловал сына в лоб, а потом в щеку.

— Прошу, не медлите… — хриплым шепотом взмолился юноша, когда холодные, но такие мягкие губы скользнули со щеки на шею, заставив его склонить голову набок. Он стиснул ткань на плече вампира, и жгучее нетерпение напополам с тревогой охватило его с ног до головы. За грудиной похолодело. Всего на мгновение Эверт ощутил дыхание на своей коже и в ту же секунду широко распахнул глаза. Обжигающая боль пронзила шею, отразившись на лице юноши. Эверт вцепился в напряженные плечи отца, и сдавленный мучительный стон сорвался с его губ.

Через глухой удар сердца боль стихла, сменившись теплой истомой, и тело ослабло. Эверт запустил подрагивающие пальцы в волосы Вильгельма, проваливаясь в наползавшую со всех сторон тьму, такую мягкую и нежную, что хотелось, чтобы это длилось вечность.  Силы покидали его, ноги отказывались держать и Эверт непременно упал бы на пол, если бы его не держали крепкие и уже не такие холодные объятия.

Реальность поплыла, цвета смешались. Он не знал, почему лежит на коленях у отца, и что это такое ароматное и невообразимо приятное на вкус он чувствует на своих губах за вечность до того, как жадно вцепился в предложенное ему запястье. Взор затмила алая пелена, и после третьего глотка Эверт не помнил уже ничего.

 

Эверт тяжело открыл глаза. Веки словно налились свинцом, и он долго не мог сфокусировать взгляд, поддернутый туманной дымкой, сквозь которую иногда проступали темные пятна. Наконец взор прояснился, и он увидел часть стены, задрапированной знакомым гобеленом, угол массивного стола и мерцание оплывших свечей.

В реальность медленно возвращались звуки – от глухого стука сердца под ухом, до неуловимых голосов, доносящихся неизвестно откуда. От секунды к секунде звуков становилось все больше, Эверт растерялся и сонм превратился в гулкий громкий шум, от которого хотелось спрятаться. Он попытался закрыть руками уши, но не смог пошевелиться. Эверт зажмурился, и наваждение исчезло так же быстро, как и наступило, и воцарилась тишина, единственным звуком в которой осталось умиротворяющие биение сердца.

 Тело постепенно начало чувствовать, а разум – осознавать. Разорванный на фрагменты мир складывался в единое полотно – похожее, как сестра-близнец на прошлое, но в том же время совсем в другое. Странный привкус на языке вернул Эверта воспоминаниями к объятиям отца, но что-то неуловимо ускользало от него прочь.

Он попытался приподняться, но рука, все это время гладившая его по волосам и спине, мягко, но властно прижала за пояс.

— Не спеши. Свыкнись с ощущениями.

Голос отца раздался над самым ухом и Эверт медленно отнял голову от его груди, с некоторым удивлением наконец-то поняв, что все это время они лежали на небольшом диванчике в его покоях. Внезапно к горлу подкатила тошнота, и Эверт зажал рот ладонью, чтобы справиться с приступом.

— Это пройдет… — донесся до него успокаивающий голос Вильгельма и Эверт, почувствовав ужасную усталость, вернулся к нему на грудь.

— Наконец-то ты пришел в себя. На самом деле я немного испугался, так как себя в этот момент я со стороны не видел — ты несколько дней провел в агонии. Но не исключаю, что у всех этот процесс проходит по-разному.  Ты помнишь что-нибудь?

Эверт покачал головой. После объятий отца он не помнил ни единой четкой картины. Отрывки воспоминаний больше напоминали несуразный кошмар, в котором он метался в горячке.

Юноша провел языком по зубам, оценив перемены, и тяжело вздохнул:

— Тошнота… выворачивает меня наизнанку. Мне плохо, но одновременно так хорошо. И этот привкус… такой приятный… — слова давались тяжело,  язык не слушался и натыкался на удлиненные клыки.

— Это была твоя первая трапеза, но во второй раз уже все будет по-другому. Это я тебе точно могу обещать.

— Я не помню… ничего. Я сделал… что-то…?

— Никто из прислуги не пострадал, — уклончиво ответил Вильгельм и вновь погладил сына по спине. — Теперь отдыхай. Эта ночь – твой последний рубеж.

Эверт послушно закрыл глаза. Он лежал в объятиях отца, и все остальное перестало иметь значение.

В нахлынувшей на него последней человеческой дреме остался только один звук – биение сердца – и больше ничего.

 

 

 

  1. Ключ от воспоминаний

 

— Куда ты полез, мальчик мой?

Эверт прикусил кончик языка и медленно выпрямился, оборачиваясь. Он посмотрел в  темноту впереди себя, где располагалась хозяйская кровать, и улыбнулся, прекрасно зная, что Вильгельм хорошо видит его со своего места.

— О чем вы, отец? Я лишь зашел пожелать вам доброго вечера.

— Правда? При этом так старательно изучая мой камзол, что я так некстати оставил в кресле? — насмешливо поинтересовался вампир.

— Вовсе нет, — рука Эверта скользнула по черному, расшитому шелком рукаву отцовского одеяния. — Видимо он упал со спинки, ибо я обнаружил его на полу, когда вошел.

Эверт в мгновение ока оказался рядом с кроватью и, поднырнув под нависший балдахин, сел возле отца. Тьма была кромешной, но вампиру не нужен был свет, чтобы хорошо видеть в ней.

Вильгельм приподнялся на подушках:

— Обманываешь меня? — сладко протянул он, прикрыв глаза.

— Вы же знаете, papá, я всегда говорю вам правду, — улыбнулся Эверт и, наклонившись к отцу, поцеловал его в щеку. — Вы хорошо спали?

— Без кошмаров на этот раз.

Что снится вампиру во время дневного сна? Иногда это гулкая пустота, в которой нет ничего, даже голода.  Иногда это неприятные события прошлого. Последнее, на радость картинам в галерее, тревожили Вильгельма чаще всего. 

— Есть что-то срочное?

— Нет, papá, — вампир качнул головой, — ничего кроме обычных счетов и ничем не примечательной корреспонденции.

Вильгельм хмыкнул, сцепив пальцы в замок на животе, и задумавшись, посмотрел куда-то мимо сына.

— А что-то должно было быть? — Эверт, привыкший находиться в курсе отцовских дел, насторожился, вспоминая полученные сегодня от кастеляна бумаги. Нет, среди них определенно не было срочных донесений.

— Возможно… Но я все о постройке часовни в деревне по ту сторону леса…

— Часовня как часовня, — пожал плечами Эверт, — тем более – рядом с лесом, охваченным мраком. Ей там самое место. Что вас смущает?

— Меня смущает то, что, судя по тому, что я узнал, речь идет уже не о маленькой часовне, как мы договаривались, а о чем-то более… грандиозном. А я на это ни денег, ни разрешения не давал. Смекаешь? — Вильгельм посмотрел на сына.

— Откуда у них деньги на строительство?

— Я все ждал донесений, но так и не дождался.  Хочу нанести визит и самому посмотреть, что там строится на самом деле и за чей счет.

Эверт мысленно порадовался – отъезд отца как нельзя кстати.

— Как пожелаете. Для меня будут особые поручения?

— Нет. Можешь идти.

Он взмахнул рукой, показывая Эверту, что ему здесь больше нечего делать. Вампир поймал ладонь отца в свои и прижался к ней губами.

Выйдя в полумрачный коридор, виконт запустил пальцы за манжету и достал длинный ключ на черной тесьме, который ранее он вытащил из кармана отцовского камзола. Оба вампира прекрасно знали, что именно Эверт искал в апартаментах отца. Где на самом деле Вильгельм хранил ключ, Эверт не имел представления, но иногда, как специально, он находил его то в ящике отцовского стола, то в шкатулке, то на каминной полке, то,  как сегодня, в кармане.  Все остальное зависело уже от самого Эверта. Взять ключ, отпереть дверь, потом закрыть ее и вернуть ключ на место он должен был так, чтобы Вильгельм этого не видел.

Убедившись, что отец покинул замок, вампир спешно поднялся наверх, прихватив у прислуги пару канделябров с оплывшими свечами. Коридор, в который он пришел, редко посещался хозяевами, а люди сюда и вовсе почти не заходили. Десять человек занимавшие нижние помещения замка,  как и полагалось прислуге, поддерживали порядок в нескольких жилых комнатах для недолгих гостей и выполняли мелкие поручения своих господ. Помимо этого люди следовали нехитрым, но обязательным правилам – им запрещалось спускаться в склеп и посещать определенные территории и комнаты в левом крыле замка до тех пор, пока их туда не пригласят. Особо любопытные исчезали бесследно. На памяти Эверта была пара случаев, когда он сам ловил забредших не туда слуг.

Коридор был темен и глух. Под ногами хрустела осыпавшаяся с потолка известка. Здесь никто не убирался и не зажигал свечи, чтобы их свет не плясал на старых стенах. Остановившись у поворота, вампир обвел долгим взглядом потолок и стены, с трудом вспоминая цвет отделки – темно-красный, как сладкое вино. Или как вытекающая из раны кровь. Вампир усмехнулся сравнению, раньше он никогда не задумывался об этом.

Эверт поставил канделябры на пол и запалил свечи. Золотистый свет выхватил из мрака часть стены – действительно, красный – и темную дверь.

Вампир достал заветный ключ, повертел некоторое время в руках, рассматривая, и отпер им старый замок. После  нажатия на ручку дверь медленно поддалась, впуская в недра комнаты темный силуэт, охваченный теплым светом свечей. Эверт пересек темноту, поставил один канделябр на покрытый тонким слоем пыли стол, а второй – на каминную полку, и затем раздвинул в сторону тяжелые шторы. Свет полной луны мгновенно прогнал все тени, и время,  застывшее в каждом предмете, нехотя пошло вспять, рассказывая единственному зрителю свою историю.

Вампир повернулся спиной к окну, скользя взглядом по убранству апартаментов – от вычурных, но аккуратных шкатулок на столике в будуаре, до тронутого сединой пыли некогда темно-красного полога над широкой кроватью. Легкий аромат лаванды, столь знакомый этим уже бездушным вещам, принес сюда Эверт на своей коже, но даже он не мог вдохнуть в эти комнаты подобие жизни. Их хозяйка слишком давно была мертва.

Подхватив со стола канделябр, Эверт шагнул в самый темный угол. Тени шарахнулись в стороны, затаившись под потолком. Оставив свечи на низком табурете, Эверт замер перед задрапированной над комодом стеной. Под тонкой тканью проглядывался прямоугольный силуэт. Вампир протянул руку, но замер, словно задумавшись на мгновение. Вздохнув, он любовно отвел ткань в сторону, являя тусклому свету картину в старой позолоченной раме, что когда-то висела в галерее.

Женщина, смотревшая на Эверта нежными голубыми глазами, была похожа на него, как сестра. Те же острые скулы, тот же высокий лоб и изящный тонкий нос. Светлые волосы, подхваченные коралловым гребнем, крупными локонами спадали на узкие плечи. Ее бархатное платье со вставками из белоснежной парчи было того же винного оттенка, как балдахин над кроватью и отделка стен.

Жюстина очень любила этот темно-красный цвет.

— Здравствуй, матушка, — улыбнулся Эверт. — Отцу не нравится, когда я сюда прихожу. Для него это место по-прежнему свято и он не хочет делиться им ни с кем. Даже со мной. Но что я могу поделать, если именно сюда он убрал твой портрет? А я совсем не хочу забывать, как ты выглядишь.

Он провел кончиками пальцев над ее лицом и прикрыл глаза. Все самые яркие воспоминания Эверта о матери приходились на последние полгода ее жизни. Возможно потому, что они были последними. Он признавался себе, что запомнил не столько саму мать, сколько  ощущения, связанные с ней. Прикосновение нежных рук, ласковый шепот, сюжеты прочитанных сказок, запах лаванды от ее кожи, к которому позже присоединился горький запах лечебных трав.

Как она говорила с ним на своем родном залесском языке, словно создавала для себя и своего маленького сына один мир, в котором были только они вдвоем. Как пела колыбельные. Как гуляла с ним в саду. Как играла с ним в прятки, и больше всего Эверту нравилось прятаться от нее за плащом отца. Как она постоянно кашляла. Как тряслись ее тонкие руки. Как… как к нему однажды  пришел отец он тоже помнил. Это залитое солнцем утро Эверт запомнил слишком хорошо. Отец был очень странный. Очень бледный, на нем лица не было. И одежды его были неправильно черными для первого дня календарной весны. Он дошел до середины комнаты, опустился на колени и протянул к сыну руки. Эверт бросил свои игрушки, чтобы подбежать к отцу и обнять его за шею. Отец молчал какое-то время, гладя сына по голове, а потом произнес, и голос его был хриплый и надломленный: «Мой дорогой мальчик… Всевышний забрал твою маму».

Эверт мотнул головой, прогоняя наваждение, и снова поднял глаза на портрет. Графиня фон Штерн смотрела на своего сына с мягкой улыбкой на устах.

Вампир обошел комнату медленным шагом, внимательно осматривая каждый предмет. Он ничего не брал в руки, лишь скользил вдоль них невесомым движением ладони, снова пытаясь запомнить больше ощущения от принадлежащих матери вещей, чем их самих. Память – вот настоящее сокровище.

— Возможно, я теперь понимаю, почему отцу так не нравится даже сама мысль, что в эти комнаты  может войти кто-то еще.  Это как влезать в чужую память насильно.

Эверт вернулся к картине и со вздохом опустил ткань:

— Не будем больше сердить его. Пусть это будет нашим с тобой маленьким секретом. Ты же не расскажешь ему, правда?

Жюстина молчала, но Эверт чувствовал ее взгляд сквозь легкую завесу.

Убедившись, что ничего не сдвинуто с места, он зашторил окно и потушил свечи. Комната погрузилась в мягкую тьму.

— Доброй ночи, мама.

 

Часовня, как и ожидал Вильгельм, ей вовсе не оказалась. По приезду в деревню он увидел тянувшийся к небу деревянный скелет колокольни. Староста строил самую настоящую церковь, и, судя по взведенному каркасу, работа шла не покладая рук каждый день.

Староста приезду хозяина хоть и удивился, но совсем не испугался. И, как показалось Вильгельму, даже обрадовался. Мужчина извинился за отклонение от первоначального плана, поясняя тем, что с церковью простым людям будет куда спокойнее, чем с часовней, а недостающую сумму они сами собрали. Всем селением. 

Староста показал Вильгельму стройку, рассказывая все подробности, а потом привел в свой дом и предъявил в доказательство своих слов все счета и чертежи, что у него были. Вампир молча перебирал бумаги, слушая все, что говорил ему мужчина.

— Зачем деньги, если тебя того и гляди лес слопает? Не сердитесь, Ваше Сиятельство, но  мрак в лесу крепчает с каждым годом. Зима скоро, а в морозы волколаки даже днем к околице подходят. Страшно жить, Ваше Сиятельство, вот и решили супротив вашей воли пойти. В церкви-то оно спокойнее находиться, нежели в маленькой часовне в которой даже алтаря нет…

— Нет толка в простых стенах, как их не называй. Неужели есть что на алтарь положить? — ухмыльнулся вампир и поднял на старосту взгляд.

— Есть одна вещица, Ваше Сиятельство. Серебряный кинжал. Святой отец нашел его в ларце, единственном уцелевшем после того, как сгорела старая часовня. Люди посчитали это чудом, знамением Всевышнего. Так отчего же не положить его на алтарь? Авось посеет в измученных душах свет надежды.

— Вот оно что… А что помешало донести до меня вести о том, что вы собрались вместо условленной часовни строить Что-то иное?

— Не хотели беспокоить вас такой глупостью, Ваше Сиятельство, — ответил староста с такой искренностью, что Вильгельм с трудом подавил смешок. — Часовня или церковь, вам, Ваше Сиятельство, ну какая, по сути, разница. Тем более, что мы сами средства, сталбыть, взыскали. Не сердитесь, Ваше Сиятельство.

— Это самоуправство. Сначала церковь, а потом Охотников по мою голову пригласите? — улыбнулся Вильгельм, забавляясь беседой.

— Прадед мой всегда говаривал, что не зверь вы.  А я прадеду своему верю. Вы к нам всегда великодушны были. Простите дурака старого, я все для людей стараюсь.

— Ладно-ладно, — махнул рукой Вильгельм. — Лес действительно другим стал. На первый раз тебе поверю. Но на второй милосердия моего не жди.

— Да кто я такой чтобы с вами шутки шутить, Ваше Сиятельство! — мужчина поднял руку, явно намереваясь осенить себя святым символом, но остановился.

Покидая дом старосты, Вильгельм подумал, что, возможно, зря не снял пару голов в доказательство слов своих. Но, с другой стороны, ему будет, чем заняться длинными и скучными ночами – теперь  придется приглядывать за этой деревенькой. Чем мрак не шутит, может староста и правда верил в лучшее и людей своих к тому же приучить пытался.

Вампир вернулся под своды замка до того, как небо начало светлеть, загоняя темноту ночи вглубь лесов. В холодном пустом зале его привычно встречал только один Эверт.

— Не стоит вам больше ужинать перед объездом земель, papá, вы становитесь излишне великодушным, — резюмировал он рассказ отца о том, как прошла поездка.

— Действительно, словно сам не свой…

— С вами точно все в порядке? — спросил Эверт, и Вильгельм уловил в его голосе беспокойство.

— Абсолютно. Позабавился беседой, только и всего.

В конце концов, что может случиться с вампиром?

— Тогда с вашего позволения я отправлюсь спать. Fais de beaux rêves, mon père[1], — Эверт обнял отца, и поцеловав его в уголок губ, исчез в темноте коридоров.

Вильгельм вынул из кармана длинный ключ на черной тесьме и тяжело вздохнул:

— Сегодня я и вправду излишне великодушен.

 

 

  1. Объятие

 

Поздний стук в дверь застал Эверта за чтением. Раздраженно нахмурившись, он бросил книгу на стол и обернулся, резким жестом убрав волосы от лица. Кого могло принести в такой час?

— Войдите!

Дверь приоткрылась, и Эверт, растеряв всю свою напыщенность, невольно сжал подлокотники кресла, увидев на пороге сухопарого мужчину, чьи волосы нещадно посеребрила седина. Густав. Камердинер отца.

— Не спите, Ваша Милость?

— Нет, Густав. Случилось что?

— Его Сиятельство зовет вас к себе, — ответил мужчина и, шагнув в сторону, сделал пригласительный жест рукой, давая понять, что Вильгельм желает видеть сына сейчас же.

Эверт, конечно, ждал возможности увидеться с отцом. Но с другой стороны, всякий визит был для него тревожен. Юноша нервно заправил волосы за ухо и встал с места.

— Хорошо.

— Не беспокойтесь, — добродушно улыбнулся Густав, пропуская юношу в тускло освещенный коридор, пахнувший свечным воском.

— За кого я действительно беспокоюсь так это за тебя, Густав, — сменил тему разговора Эверт, внимательно осматривая мужчину. Камердинер Его Сиятельства давно уже пересек полувековой рубеж и служил еще деду Эверта. За последние годы здоровье Густава сильно пошатнулось, прогнав блеск из глаз и ссутулив плечи. Если бы Эверта просили назвать самого доброго человека на свете, то он, не задумываясь, назвал бы его. У Густава был мягкий нрав и чуткое сердце, которое его, в конце концов, и подвело.

— Да что обо мне беспокоиться, Ваша Милость. Все что я должен был сделать за свою жизнь – я сделал, а остальное не так уж и важно, — улыбнулся он.

Эверт лишь неодобрительно покачал головой, шагая следом за невысоким Густавом, которого он уже обогнал в росте. Юноша вытянулся за последний год, все больше становясь похожим на отца. Густав был уверен, что через пару лет Эверт сравняется ростом с Его Сиятельством, вот только сомневался, что успеет увидеть юношу во всей красе. 

 Ночью и без того унылые коридоры верхних этажей казались еще мрачнее, наваливаясь своими тяжелыми темными стенами. С каждым шагом Эверту становилось все более не по себе.

— Я дважды за неделю нахамил гувернеру. Не удержался и дал пощечину служанке на кухне за ее неуемный длинный язык… Как ты думаешь, Густав, отец позвал меня из-за этого? — поделился юноша своим беспокойством.

— При мне никто Его Сиятельству не жаловался. Да и мне, признаться, не докладывал.  Но иногда мне кажется, что ваш отец теперь и без донесения прекрасно знает, что в его доме происходит.

Эверт вздохнул. Пусть юноша и не испытывал перед отцом того страха, который волей не волей владел всей замковой прислугой, это вовсе не означало, что он мог безнаказанно делать все, что хочет. Вильгельм никогда не повышал на него голос, и порой юноше хватало одного тяжелого взгляда, чтобы понять, что он не прав. Эверт терпеть не мог этот взгляд.

— Его Сиятельство… — камердинер запнулся, подбирая слова, — сейчас пребывает в благостном расположении духа. Поэтому я уверен, что он просто желает провести с вами время. Отец, как-никак.

Как-никак…

Густав постучал в дверь, а потом почти сразу открыл ее перед юношей. Эверт, охваченный своими мыслями,  только сейчас понял, что камердинер привел его не в кабинет отца, а в личные апартаменты, в которых Вильгельм теперь редко проводил время. Юноша и сам не помнил, когда в последний раз был здесь.

 Единственным источником света был огонь в камине и поэтому Эверт все равно ничего не мог рассмотреть. Золотистый свет мягко скрадывала темнота, что в углах и под потолком становилась непроглядно густой.  Одно из кресел было развернуто к камину так, что со стороны входа лица сидящего не было видно.

Эверт поймал себя на том, что мнется на границе света, и все никак не может оторвать взгляда от руки, лежавшей на подлокотнике. Длинные пальцы, прикрытые ажурной тенью черного кружева, выстукивали по дереву неспешный ритм. Драгоценные перстни блестели на свету при каждом движении.

Эверт спохватился и разомкнул губы, как бархатистый и неожиданно теплый голос произнес:

— Ну что ты там замер, мальчик мой? Иди ко мне.

Рука развернулась ладонью вверх, и Эверт молча подчинился, бесшумно подходя ближе. На секунду его сердце замерло то ли от страха, то ли от восторга. Вильгельм сидел, расслаблено откинувшись на спинку кресла. Как всегда затянутый в черный расшитый шелком камзол, он выглядел величественно даже в такой непринужденной позе, и мраморная бледность придавала его лику особое благородство. Длинные черные волосы были забраны назад, и двумя широкими гладкими прядями ложились на грудь. Вильгельм всегда был педантично аккуратен в своем гардеробе и внешности. Эверт редко видел отца на свету и постоянно терялся, не зная куда смотреть, лишь бы не разглядывать его лицо столь пристально. А особенно – не смотреть ему в рот, когда Вильгельм начинал говорить.  Клыки были длинными и, без сомнения, очень острыми и юношу не покидало неуместное желание рассмотреть их поближе.

— Добрый вечер, papá, — Эверт назвал отца на залесский манер, как это любила делать его мать, и по обыкновению взял Вильгельма за руку, чтобы на мгновение прижаться к бледным пальцам подбородком и губами. Но замер в замешательстве – ладонь отца была неожиданно теплой. Так вот что имел в виду Густав под «благостным расположением духа»…

— Добрый вечер. Я рад, что ты пришел.

Эверт поднял взгляд. Выражение довольства скользнуло по бледному лицу, и Вильгельм прикрыл глаза.

— Присаживайся, — он лениво махнул ладонью в направлении соседнего кресла и скользнул кончиком языка по губам. Эверт мгновенно задался вопросами, которые для его головы предназначены явно не были, отчего по худым плечам пробежала дрожь. Юноша посмотрел в сторону кресла и, недолго думая, сел на ковер у ног отца, сложив руки на его коленях.

Вильгельм вопросительно выгнул бровь, но потом улыбнулся и погладил сына по голове когтистой ладонью, запустив пальцы в светлые волосы, из-за отсветов огня в камине казавшихся жидким золотом.

Эверт закрыл глаза. Выпитая кровь согрела тело Вильгельма, возвращая юношу в далекое детство, когда отец еще был человеком.  Не беспричинно отец имел с ним долгие беседы лишь несколько раз за месяц.

— Расскажи мне, как проходят твои дни?

— Я очень соскучился, — признался Эверт больше самому себе, чем отцу.

— Правда? — отозвался Вильгельм, пропуская волосы сына сквозь пальцы, — мне приятно это слышать.

Юноша кивнул. Ему действительно не хватало внимания Вильгельма. Эверт до конца не мог разобраться в том букете противоречивых чувств, который вызывал в нем собственный отец. Были дни, когда юноша отчаянно его ненавидел, а потом ночами не мог уснуть от переполняющего его восторга. Импульсивный, находящийся в плену юношеского максимализма и горячности, Эверт пытался привлечь внимание отца всеми доступными ему способами. И если в детстве Вильгельм для собственного сына был недосягаем (что вовсе не означало, что Эверт был брошен на произвол судьбы), то сейчас юноша изо всех сил цеплялся за хрупкий мост, что отец перекинул между ними несколько лет назад.

— Я хочу, чтобы ты знал — ты можешь рассказывать мне обо всем, что тебя радует или огорчает.

— Среди прислуги ходит слух, что вы даже днем знаете о том, что происходит в стенах замка.

— Возможно, — уклончиво ответил Вильгельм, и устало подпер голову костяшками пальцев, упираясь локтем в подлокотник кресла. — Иначе как бы я узнал о твоем неподобающем поведении? Бить прислугу, тем более женщину, в высшей мере недостойно. Уважение и благородство отличает отпрысков знатного рода от сына крестьянина.

Эверту стало не по себе от того спокойного тона, каким говорил отец – хотелось зябко передернуть плечами. Это было гораздо неприятнее, чем если бы Вильгельм поднял голос. Вдобавок, юношу не покидало чувство, что в том, как отец расслабленно развалился в кресле, было что-то неуловимо опасное, отчего волоски на шее вставали дыбом.

Юноша хотел было возразить, но вовремя понял, что оправдания это то, что отец меньше всего хотел сейчас слушать.

— Надеюсь, ты примешь мои слова к сведению, и такого больше не повторится. Наши предки всегда строили свою власть на страхе, но я не хочу, чтобы ты уподоблялся им. Существует множество других способов завладеть сердцами и помыслами людей.

Впрочем, сам Вильгельм своему же совету следовать не спешил. Эверт прекрасно помнил, какие слухи отец распускал сам о себе среди окружавших их соседей – что якобы после смерти супруги он был несколько не в себе. Юноша доподлинно не знал, что сделал Вильгельм в качестве подтверждения слухов, однако соседи стали сторониться их границ еще больше.

Но кем был Эверт, чтобы осуждать действия отца?

— Ты понял меня, мой мальчик?

— Да, papá

— Чудно, — сыто улыбнулся Вильгельм и поманил сына к себе.

Эверт нерешительно замер, не ожидая такого щедрого предложения. Вильгельм очень редко подпускал сына к себе близко и, уж тем более, никогда не обнимал.

— Ну же… Меня даже на десерт уже не хватит.

Шутка получилась жуткой, но юноша все же подался вперед, осторожно обнимая отца за пояс. Он прижался щекой к его груди и невольно вздрогнул, когда Вильгельм запустил пальцы в волосы на его затылке.

— Не бойся…

— Я не боюсь, — уверенно сказал юноша и закрыл глаза, пытаясь унять беспокойное сердце.

Объятия Вильгельма были теплыми, и Эверту совершенно не хотелось его выпускать. Сейчас все было совсем не так как, несколько лет назад, когда Вильгельм впервые рассказал сыну свою историю. Юноша невольно задумался – распорядись судьба иначе, как бы пошла его жизнь? Юноша потерял мать и едва не потерял отца. Род Штерн никогда не славился примерными семьями, и Эверт не желал повторять путь собственных предков.

— Что тебя беспокоит?

— Ничего, отец, — солгал Эверт.

Меньше всего ему сейчас хотелось омрачать настроение отца серьезными разговорами. Тем более, что Эверт до конца не был уверен в собственных желаниях.

— Хорошо, — Вильгельм поцеловал сына в макушку и мягко отстранил от себя за плечи. — Уже поздно. Иди отдыхать.

Юноша нехотя поднялся на ноги. Если бы только у него была возможность проводить с отцом так вечера вечно…

— Доброй ночи, papá.

Вильгельм мягко улыбнулся в ответ и прикрыл глаза.

 

— О чем ты задумался?

Голос за спиной вывел вампира из омута памяти. Он вздохнул и покачал головой, сделав вид, что все это время рассматривал припорошенные снегом деревья в заброшенном саду.

— Да так… ни о чем. Просто… вспомнил кое-что.

— Что-то плохое?

Эверт обернулся. Отец стоял, завернувшись в зимний плащ, словно он мог испытывать холод и теперь пытался скрыться от непогоды. Мелкие снежинки, кружившиеся в воздухе, оседали на его волосах и черном меховом воротнике.

— Скорее наоборот.

Вильгельм внимательно посмотрел на него, а потом ухмыльнулся и раскрыл объятия, разворачивая плащ:

— Иди ко мне?

— Что это с вами, papá? — улыбнулся Эверт, делая шаг к отцу для объятий.

— Будто ты против… — мягко отозвался Вильгельм, заворачивая Эверта в плащ, — может я тоже… кое-что вспомнил.

Эверт промолчал. Лишь положил голову отцу на плечо и закрыл глаза.

Пара темных силуэтов стояла в тишине ночного сада под мелким снегом, и на многие мили вокруг не было никого ближе, чем они.

 

 

  1. Дневной сон, или еще один посмертный поцелуй

 

Если Вильгельм хотел, то он мог перемещаться совершенно бесшумно. Вот и сейчас, завернувшись в свой черный плащ, он невесомой тенью скользил мимо выцветших гобеленов не издавая и звука. Ряд стрельчатых окон на противоположенной стене открывали вид на безрадостный заснеженный пейзаж. Такие же холодные и отчужденные, как стены этого замка.

Вильгельм равнодушно посмотрел сквозь стекло. На небосводе среди рваных туч слепо щурилась луна, но стоило вампиру поднять на ее взгляд, как она вмиг скрылась от его взора.

— Как всегда… все как всегда… — пробормотал он себе под нос, делая шаг в глубины коридора.

Там за поворотом начиналась лестница, витком спирали уходящая вниз, в подернутую дымкой темноту. Вампир коснулся ладонью мраморного поручня, намереваясь спуститься, но остановился на первой ступени, почувствовав за своей спиной чужое присутствие.

В воздухе проплыл аромат лаванды.

— Здравствуй, любовь моя…

Мягкий голос был тих и звучал так близко, словно она стояла прямо за его плечом. Вильгельм медленно обернулся, и улыбка тронула его бледные губы.

Жюстина как никогда напоминала человека из плоти и крови, будучи при этом самым настоящим призраком. Ее кожа была бескровна и холодна, но грудь под полупрозрачным бежевым пеньюаром вздымалась как у живого человека. Она протянула к супругу точеные, словно вылепленные из фарфора руки. Вильгельм незамедлительно подхватил нежные ладони и поднес их к губам, склонив голову:

— Я знала, что ты придешь, Гильем, — улыбнулась она.

Жюстина говорила на языке Загорья с сильным акцентом и поэтому часто предпочитала ограничиваться простыми фразами. На залесском она общалась только с камеристкой, приехавшей вместе со своей госпожой. Родной язык, такой сокровенный для Жюстины, был практически единственной вещью, связывавшей ее с домом и дорогими сердцу вещами. И даже если она знала, что предполагаемый собеседник владеет залесским, то она предпочитала не использовать его.  Зная о такой причуде своей супруги, Вильгельм испытал потрясение, когда спустя полгода после свадьбы Жюстина впервые назвала его на залесский манер, добавив фразу, которую он не ожидал услышать. Глаза ее горели, и на щеках проступил румянец. Она крепко вцепилась в руку мужа, как он уже потом узнал – от волнения,  и словно сообщая ему большой секрет, прошептала на ухо: «Je suis amoureuse de toi, Guilhem[2]».

Призрак прильнула к груди вампира, и он прикрыл ее полой плаща. Она стояла на ледяном каменном полу босая, одетая в невесомый шифон, и будь она живой, то непременно бы замерзла. Вильгельм при всем своем желании не мог согреть ее.

— Я очень скучаю… — признался он.

— Я знаю, любовь моя. Иначе тебя бы здесь не было.

— Это место… я не узнаю. Оно другое. В нашем замке нет галереи с подобной лестницей.

— Так будет всегда, — туманно отозвалась Жюстина поднимая голову, — а хочешь узнать, куда она ведет?

Вильгельм кивнул.

Жюстина сжала его ладонь своей и медленно повела по лестнице вниз, придерживая рукой длинный воздушный подол пеньюара. Плащ Вильгельма скользил по ступеням, стирая следы.

Вампир почти не удивился, когда лестница привела их прямо к гостеприимно распахнутым воротам старого кладбища.  Жюстина спрыгнула с последней ступени в мягкий белоснежный снег. Он покрывал все кладбище насколько хватало глаз, мерцая под лунным светом на плечах грустных статуй и крышах склепов.

— Куда бы ты ни пошел, ты всегда выйдешь к кладбищу, — озвучила она его мысли. — Мне кажется это метафора нашего с тобой существования. Мы храним свое прошлое точно так же, как могилы хранят мертвецов.

Жюстина обернулась к мужу, подняв точеный подбородок.

— А разве призракам не положено скорбеть и вечно пребывать в унынии?  — усмехнулся Вильгельм, мягко сжимая ладонь своей покойной супруги.

— Какие глупости ты говоришь, Гильем, — искренне удивилась Жюстина. — Как я могу  скорбеть и прибывать в унынии, если ты здесь? Давай лучше прогуляемся. Такое кладбище – отличное место для прогулок.

Она потянула его за руку, и вампиру ничего не оставалось, как двинуться за ней следом сквозь белоснежный снег.  Жюстина исправно оставляла за собой цепочку следов и иногда сама смотрела на нее с долей любопытства. Она так редко могла позволить себе материальное тело, что каждый раз словно заново вспоминала его возможности.

— Ты такой молчаливый, mon mari… и мрачный… Ничего не хочешь мне рассказать? — спросила Жюстина и подняла голову, чтобы видеть его лицо.

Слова, которые должны были быть сказаны давно, просились с языка, но Вильгельм снова промолчал. Вместо ответа он прижал Жюстину к себе за талию и погладил ее по щеке тыльной стороной ладони, нежно улыбаясь.

— Гильем…

Длинный палец лег на ее губы, и Вильгельм качнул головой. Ни к чему нарушать тишину общей памяти ничего не значащими словами. Он перебрал когтями светлые локоны и медленно склонился над супругой. Жюстина приподнялась на цыпочках, цепляясь тонкими холодными пальцами за его плечи. Их губы встретились, и призрак закрыла глаза.

Терпкий привкус горьких трав не исчез даже после смерти.

Жюстина сделала шаг назад, оглаживая ладонью руку, спустившуюся на ее бедро. Призрак дотронулась до щеки Вильгельма кончиками пальцев и прошептала:

— Сможешь меня догнать?

Одно невесомое движение и в руках Вильгельма остался только ветер. Призрак скользнула между запорошенными снегом памятниками невесомой тенью. Крыльями птицы взметнулись широкие шифоновые рукава.

Догнать Жюстину казалось невозможным. Она исчезала в самый последний момент, когда казалось, что он вот-вот поймает ее. Разве можно поймать призрака, если он сам того не желает?

Вильгельм остановился у старого склепа, краем глазам заметив что-то светлое, мелькнувшее рядом с приоткрытой дверью. Она поддалась с громким скрежетом, явив взору вампира отбитые временем ступени. За ними открылся небольшой сводчатый зал с рядом гранитных саркофагов. На резной крышке одного из них сидела Жюстина. Поймав взгляд Вильгельма, она улыбнулась и поманила его рукой:

— Теряешь хватку, любовь моя. Как же ты ловишь своих жертв? Раньше ты был проворнее.

Жюстина качнула головой, и Вильгельм вспомнил, как когда-то давно, в прошлой жизни, она точно так же убегала и пряталась от него в дивном саду.

— Я их не преследую. Предпочитаю, что бы они приходили сами.

Вампир в мгновение ока оказался рядом, перехватывая тонкую руку и целуя запястье.

— Я бы тоже пришла… за поцелуй такого видного господина и жизнь свою отдать не жалко, — она придвинулась ближе, запуская пальцы в его волосы. — Даже завидую, что кто-то до сих пор может ощущать твои губы на своей шее…

Пусть голос Жюстины звучал серьезно, глаза ее смеялись. Самые красивые глаза на свете. Голубые, как небо над залесскими лугами.  Разве хоть одна из девиц, побывавших в объятиях Вильгельма, обладала такими глазами?

Embrasse-moi, Guilhem[3],  – прошептала она, расстегивая фибулу плаща. Бархатная ткань тяжело упала вампиру под ноги.

— Как же много с тебя снимать…

Слова потонули в желанном поцелуе. Вильгельм не дал ей договорить, и пальцы Жюстины замерли на воротнике его камзола. Призрак закрыла глаза, поддавшись напору. Крышка саркофага уперлась ей в спину, и Жюстина прерывисто вздохнула, когда Вильгельм мягко прикусил ее за шею. Клыки прижались к коже, но не оставили и следа.

— Призраки бесплотны, — с усмешкой произнес вампир, помогая супруге стягивать со своих плеч камзол.

— Для тебя можно сделать исключение…

Она прижалась к нему своими нежными бедрами, вспоминая каждый поцелуй и каждое прикосновение, воссоздавая реальность происходящего по утраченным чувствам.  Ее сердце не разгоняло кровь, но сейчас, в крепких, но таких нежных объятиях супруга, она могла вспомнить, как это было раньше. И напомнить ему самому.

Тело Жюстины было не теплее гранитной плиты под ее спиной.  Объятия были столь же стылыми, как воздух вокруг. Кожа белая как снег и такая же холодная не согревалась под ее поцелуями. Истерзанные губы оставались мертвенно бледными, и вена на длинной шее не манила к себе своим пульсом.

Пламя страсти, полыхавшее между ними, не давало тепла. Такая любовь принадлежала только им двоим. Неживая, и потому – вечная, неспособная согреть даже их самих.

— Я тебе немного завидую… — произнесла Жюстина, кутаясь в его черный плащ, как по старой привычке, и теснее прижалась к мужу. — Тебя может согреть вкус человеческой крови. Но даже тогда я никогда не смогу погреться в твоих объятиях. Ощущать тепло не значит иметь возможность его принимать. Теперь так будет всегда.

— Добровольное блуждание по кладбищу только ради возможности видеться со мной? Не велика ли твоя жертва?

Жюстина приподнялась на локте, и черный бархат оголил ее хрупкое плечо

— Глупый Гильем, — с жалостью сказала она, погладив его по волосам. — Разве тебе плохо здесь со мной?

Вампир покачал головой.

— Как и мне. Зачем мне вечный покой, в котором не будет тебя? Мне не страшно, Гильем. И не одиноко, когда я думаю о тебе, — она поцеловала его в уголок губ и медленно поднялась, заворачиваясь в свой пеньюар.

— День на исходе. Я буду ждать тебя.

Жюстина направилась к выходу из склепа, с каждым шагом истончаясь, как предрассветный туман.

— Подожди. Прошу… — Вильгельм встал на ноги, сливаясь с тенью своим черным плащом.

— Ты все-таки хочешь мне что-то сказать? – призрак обернулась на ступенях, и вампир увидел сквозь нее, как на кладбище клубилась тьма.

Скоро все закончится.

— Эверт… Наш сын… я… не смог ему отказать в этом проклятом даре…

— Я знаю, — поспешно ответила она, ибо больше не было времени на разговоры. — Но я все ждала, когда же ты мне признаешься. Боялся, что я не прощу тебе этого?

Вампир закрыл глаза, смиряясь с ответом, и тьма ворвалась в склеп.

«Ах, мой глупый Гильем… Не вини себя, я на тебя не сержусь», — донеслось до него прежде, чем он очнулся от своего дневного сна, который едва не окончился кошмаром.

Вильгельм вздохнул, впервые порадовавшись тому, что видит над собой не крышку саркофага, а тяжелый балдахин кровати.

Быть может, теперь все станет на порядок проще.

 

  1. Уязвимость

 

Мрак не видел различий между своими и чужими. В этом не сомневались даже люди, наблюдая за тем, как волколаки нападали на себе подобных или какие кровопролитные споры устраивали между собой вампиры. Зачастую от одних созданий мрака можно был спрятаться у других или же образовать хрупкий союз.

Вильгельм оказался заложником ситуации. В его случае мрак грубо навязал свои условия, не оставляя ему выбора. Род Штерн всегда был с причудами, так какая разница крестьянам, если их хозяин станет кровопийцей на самом деле?  Спустя несколько лет мрак все расставил на свои места, явно давая понять, что хозяин-вампир  в охваченном тьмой Загорье это лучшее, что могло произойти с местными жителями, окруженными хищными лесами и горными долинами, опасными не только ночами, но и хмурым днем.

Вильгельм не был Темным владыкой, но твари в мрачных чащобах редко появлялись на границах поселений, видимо еще помня с каким азартом вампир охотился на волколаков в прошлом. Гнева и ненависти в те времена у него было столь много, что Вильгельм предпочитал использовать их с пользой.

Наверное мрак помнил обидчиков, или же Загорье просто притягивало время от времени волколаков с других территорий. Как бы там ни было, но из своего последнего объезда подвластных ему лесов Вильгельм вернулся едва живым.  Он всегда был способен расправиться с несколькими волколаками одновременно, но в этот раз их было больше. Те, кто говорят, что  волколаки тупые животные, никогда не сталкивались с ними один на один, и непростительно забывали о том, что любой волколак когда-то был человеком. Покрытые шерстью двухметровые гротескные полулюди-полуволки. Они были обречены на подобное существование с того самого момента, как еще будучи людьми были укушены или поцарапаны волколаком. Редкий человек не умирал от таких ран на месте, но еще хуже приходилось тем, кто имел несчастье выжить.  Трансформация занимала почти сутки, и иного лекарства, чем обезглавливание не было. Став однажды волколаком вернуться в человеческий облик было невозможно.

Волколаки окружили Вильгельма в ущелье и неизвестно, чем бы окончился поединок, если бы вампир за долгие годы охоты на этих тварей не знал про их повадки и возможные уловки. Да и местность сыграла ему на руку, позволяя прикрыть спину. 

Конь, которого Вильгельму подарил Арден, не бросил своего раненого хозяина. Вампир с трудом забрался в седло. Утраченные силы нельзя было восполнить кровью волколаков,  которую теперь охотно впитывал лес. Вильгельм слишком далеко забрался в чащу, и ему оставалось уповать лишь на то, что конь успеет вывезти его к замку до рассвета.  Проверять насколько быстро тлеет плоть вампиров под солнечными лучами в его планы совершенно не входило.

Неправду говорят те, кто считает, что вампиры не испытывают боли. Человеческое тело после обращения становилось не менее хрупким, но лучше восстанавливалось. Если в раны не попал волчий яд, то любые повреждения полностью вылечивались за один дневной сон. А при наличии свежей крови – и того меньше. Боль от полученных травм не доводила до шока, но мешала трезво оценивать ситуацию. Вильгельм прилагал все усилия, чтобы сдерживать обжигающую боль, и потому ресурсов на то, чтобы хотя бы минимально подлатать свое тело у него уже не оставалось. Не говоря уже о возможности шагать сквозь тени, вампир и в седле держался с трудом. Раны подождут, сначала нужно было выбраться из леса.

Время сыграло с Вильгельмом злую шутку. Его конь ступил на деревенскую площадь, когда ночное небо начинало стремительно светлеть. Замковые башни темнели за рощей и казались бесконечно далекими.

Обострившийся голод выпустил шипы и на миг в глазах потемнело. Вильгельм покачнулся в седле  и свалился со спины лошади на выщербленную брусчатку. На бледных губах в который раз выступила собственная кровь. Презабавное зрелище для жителей ближайших домов. Вампир не мог видеть людей, но отчетливо слышал, как они тревожно переговариваются за частоколом. Он не разбирал ни слова, но мог догадаться, о чем шла речь. Как бы он сам поступил на месте невежественного крестьянина? Наверное, взял бы топор поострее и отсек кровопийце голову, не раздумывая о последствиях. А взошедшее солнце доделает все наверняка…

Если бы у вампира было хоть немного времени в запасе, то он бы не оказался в таком позорном положении. Вильгельм не мог даже перевернуться – удар спиной о булыжник брусчатки напомнил парализующей болью о сломанных ребрах.

Неясный гул голосов, наконец, обрел четкость  и форму:

— …я думал это кто заезжий… 

— …да кто к нам среди ночи со стороны лесу-то приедет? …лучше бы я обознался…

— …не донесем мы его до дома примара, глупая ты баба! На восток посмотри!

— …давайте ко мне в дом…

— …сохрани нас Всевышний! Что же это делается-то?

— …на нем и места живого нет… неужто волколаки добрались?

—…что ты мелешь! Как у нежити может быть живое место!

—…дурни, закройте рты! Давайте живее!

— …потерпите, Ваше Сиятельство…

Несколько пар рук дернули за плащ, потревожив кости, и голова Вильгельма безвольно запрокинулась. Светлое небо сверкнуло перед глазами яркой вспышкой на горизонте.

Последняя его мысль была о том, что он очень хочет увидеть своего сына.

Прямо сейчас.

 

Когда Вильгельм открыл глаза первое, что он увидел, была пара свечей, медленно оплывавшая на небольшом старом сундуке у стены. Некоторое время вампир просто смотрел на мерцающее пламя, прислушиваясь к собственному телу и окружающим звукам и запахам деревенского дома. Он лежал на узкой жесткой кровати в маленькой, но чистой комнате, пахнувшей овечьей шестью и дешевым воском. Низкий потолок поддерживали брусья, на которых крестьяне обычно развешивали травы. Или чеснок. Из-за приоткрытой двери доносились тихие взволнованные голоса.

Запах людей дразнил ноздри, заставляя голод подкатывать к горлу. Раны перестали сочиться темной кровью, но красноречиво напоминали Вильгельму, что ужин ему жизненно необходим. Приподнявшись на локте, вампир с удивлением обнаружил, что люди не побоялись перевязать его раны. Он провел когтями  по бинтам, покрытым бурыми пятнами, и задумался. За переломы можно было не беспокоиться. Дневного сна вполне хватало, чтобы залечить поврежденные кости. Но раны оставленные зубами и когтями волколаков не заживут столь быстро. Волчий яд заметно замедлял процессы регенерации и, конечно же, обычные люди этого знать не могли. Да и раненого вампира они впервые видели столь близко. Скорее всего, его состояние стало поводом для пересудов, домыслов и дополнительных страхов.

Вильгельм смежил веки и вернулся на жесткую подушку, сморщившись от боли. Что бы ни думали люди, вампир был благодарен тем, кто убрал его из под рассветного неба в безопасное место.

Внизу громко хлопнула дверь, кто-то испуганно вскрикнул и небольшой, но добротный крестьянский дом стал напоминать растревоженный улей. Вампир повернул голову к двери и вздохнул. Эверту всегда недоставало ни терпения, ни такта. Вильгельму пришлось использовать их ментальную связь и дотянуться до сознания сына. Он не был уверен, что ему хватит сил, но будет очень не хорошо, если Эверт покалечит действительно ни в чем не повинных людей.  Связь натянулась как струна, мгновенно  отозвавшись приступом мигрени. Тело заныло, требуя крови, и вампир зарычал сквозь стиснутые зубы.

Но его старания возымели успех.

Дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился Эверт. Он был растерян и встревожен, но от той бессильной ярости, что только что владела им, не осталось и следа.

— Отец… — выдохнул он и в ту же секунду оказался у кровати на коленях.

Его рука замерла в воздухе и в голубых глазах заплескался такой ужас, что Вильгельм невольно вспомнил, как он однажды, упав с лошади, сильно ушиб спину и сломал ногу. Жюстина смотрела на него точно так же.

— Тише-тише… Ничего страшного не произошло, — прошептал Вильгельм и улыбнулся.

— Я волновался. Да и сейчас волнуюсь! Вы не вернулись на рассвете, и я места себе не находил. Что я только не думал! – он скользнул взглядом по бинтам и голос его дрогнул, — что… что с вами случилось?

— Переоценил свои возможности и дал волколакам себя перехитрить.

— Почему вы поехали один? Почему вы мне ничего не сказали?

— Не стоит так беспокоиться, — ушел от ответа вампир. Зачем говорить мальчику о том, что его присутствие, скорее всего, больше бы помешало Вильгельму, чем помогло?

— Вам легко говорить! – воскликнул Эверт. – Я с трудом дождался заката, чтобы отправиться на ваши поиски! И где я вас нахожу? А эти крестьяне даже двух слов связать не могут!

— Эверт…

Светловолосый вампир раздраженно мотнул головой:

— Я заберу вас отсюда. Вам не место в этом… — он поспешно обвел взглядом комнату, — сарае. Вы сможете удержаться в седле…?

— Попробую.

Эверт нахмурился и резко махнул рукой в направлении двери:

— Вам станет гораздо лучше, если вы…

— Исключено. Я и так в долгу перед этими людьми. Научись смирению, Эверт.  Полезное качество, тебе не повредит.

Вампир поднялся на ноги, и Вильгельм успел заметить, как у Эверта заходили желваки на щеках, а глаза хищно сузились:

— Я не буду извиняться перед этими крестьянами.

— Эти крестьяне втащили меня под крышу, а могли отрубить голову топором.

— Ах, бросьте! Не могли, и вы это прекрасно знаете! Они не такие еще глупые! Вы не один  единственный вампир в округе! — Эверт нервно сделал круг по комнате. — Если бы с вами Что-то случилось, я бы с ума сошел!

— Ну конечно. От жалости к себе, — устало выдохнул Вильгельм. Бесконечная болтовня сына начинала его утомлять.

Papá! Да как вы можете!  — светловолосый вампир едва не задохнулся от возмущения, и Вильгельму показалось, что к нему возвращается мигрень. Круто развернувшись на каблуках, Эверт исчез за дверью. Не иначе как побежал доказывать, что он действительно волновался за отца, а не за себя.

Вильгельм скользнул языком по пересохшим губам и смежил веки. Как хорошо, что он мог играть на гордости сына, чтобы заставить его сделать то, что необходимо.

 

Эверт вызвался вести коня Вильгельма под уздцы. Пока отец забирался в седло, отвергнув предложение о помощи, сын молча гладил лошадь по шее. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы знать, о чем он думал. Точнее, сожалел — что ходить сквозь тени можно было только поодиночке. Эверт не мог переместить отца, а у Вильгельма не хватало сил для полноценного шага.

Демонстративное молчание сына было ему только на руку. И без того находиться рядом с людьми становилось все тяжелее, а собирать кровавую дань с тех, кто спас ему жизнь он не собирался. У Вильгельма были свои правила и понятия о чести, и он не думал их нарушать. В знак своей благодарности, вампир предложил хозяевам дома, где он коротал день, подумать, что он мог бы сделать для них. Конечно, кроме как убраться из их жилища поскорее.

Закутавшись в плащ, Вильгельм чуть сгорбился в седле. Он постоянно прижимал ладонь к левому боку, которому в неравном бою с волколаками досталась больше всего. У вампира было достаточно времени, чтобы обдумать свои ошибки и сделать соответствующие выводы, но теперь он был уверен наверняка, что на некоторое время леса были безопасны, по крайней мере, от этих созданий мрака.

 Эверт молча вел коня и думал о чем-то своем, осматривая деревенские дома, что смотрели в ночь слепыми окнами. Несколько дней люди еще будут перешептываться о случившемся, но потом их снова заест ежедневная рутина.

— Они думали, что вы неуязвимы, — Эверт нарушил тишину только когда они оказались на дороге, ведущей через рощу непосредственно к замковым воротам. Ветви деревьев сплетались над головой, скрывая от взора усыпанное звездами темное сукно неба.

— Я же не Темный владыка. Мои возможности ограничены, — пожал плечами Вильгельм.

— Но их это напугало. Мне кажется, прошлые поколения больше надеялись на себя, а не на вас. На нас, — мгновенно поправился Эверт. — Я как-то… обескуражен. Или дело в том, что мрак с каждым годом все глубже и крепче?

— Боятся, что некому будет их защитить? — Вильгельм вопросительно выгнул бровь.

— Похоже не то. По крайней мере, мне хозяин дома выражал искреннее беспокойство, когда я спустился, чтобы принести свои извинения, — сдержанно ответил вампир, ускоряя шаг вслед за почуявшей родное стойло лошадью.

— Хороший мальчик…

Вильгельм прикрыл глаза, качнувшись в седле. Эверт разыгрывал покорность, но вампир прекрасно знал, что это ненадолго. Он помнил множество случаев, когда сын старался угодить ему в силу различных причин. Конечно, чаще всего, чтобы добиться желаемого. Но это вовсе не означало, что Эверт не был способен на искренность.

 

…По прибытию в замок Эверт распорядился подыскать отцу подходящий ужин. И не медлить, иначе этим ужином станет кто-то из прислуги. Пока разбуженные люди выполняли поручения, он отвел отца в его апартаменты, осмотрел раны и помог ему переодеться.

Позже, когда Вильгельма сморило от усталости и выпитой крови, Эверт устроился рядом  с ним без зазрений совести, вместо того чтобы оставить отца в покое и дать ему отдохнуть. Он осторожно обнял вампира и спрятал лицо в изгиб его шеи. Так Эверт пролежал какое-то время молча, прежде чем нарушить зыбкую дрему Вильгельма.

— Отец… 

Вампир не открывая глаз, положил ладонь на его макушку:

 — Не волнуйся, мой дорогой мальчик. Ты привез меня домой, накормил, позаботился о моих ранах. Я очень благодарен тебе.

Эверт спокойно выдохнул и поцеловал его в шею. Потом в щеку, запустив пальцы в гладкие волосы. Он не солгал, он действительно очень переживал за отца, но теперь мог позволить себе расслабиться.

— Позвольте мне остаться с вами, mon père. Я не буду мешать… — прошептал он, склонив голову ему на грудь.

Вместо ответа Вильгельм обнял сына за плечи и поцеловал в макушку.

В конце концов, он тоже боялся не увидеть Эверта больше.

 

  1. Семейный ужин

 

В этот раз все было иначе. Не было ни красивых платьев, ни прогулок, ни попыток к задушевным беседам.  Раз Вильгельм изъявил желание изменить своей привычке, то Эверт был готов изменить своей. Лишь бы иметь возможность поучаствовать самому.

Напуганная и оттого бледная девушка прекрасно осознавала происходящее.  Она сидела на краю большой кровати и нервно заламывала руки. О пощаде уже не молила и слез не лила. Все причитания и мольбы остались в коридоре за дверью, когда Эверт вел ее, а точнее сказать буквально тащил в апартаменты отца.

Уходить вампир не собирался. Вместо этого он растянулся на противоположенной стороне кровати и, подперев голову рукой, наблюдал за подневольной гостьей. Вместе они дожидались хозяина замка. Она – с ужасом, он – с нетерпением.

— Как тебя зовут? — спросил Эверт, чтобы хоть как-то занять время.

— Хельга… — не сразу отозвалась девушка и робко обернулась к вампиру.

Эверт находил ее весьма милой, но никак не аппетитной. Среднего роста, аккуратно сложенная, но не хрупкая, как фарфоровая статуэтка. Девушка была одета в обычное платье из крашеного домотканого полотна, которые носили все деревенские девушки. Темные вьющиеся волосы находились в таком беспорядке, что Эверт не выдержал и подсел ближе к Хельге, чем еще больше напугал ее.

— Ну, не стоит так бояться, — как можно дружелюбнее протянул он, аккуратно собирая волосы девушки в хвост. На миг он зацепился взглядом за открывшуюся шею и нервно повел плечами.

— Я не причиню тебе вреда. У меня совсем… другие вкусы.

Девушка всхлипнула, но Эверт не обратил на это никакого внимания. Он разделил ее волосы на три равные пряди и стал не спеша заплетать их. Закончив, вампир стянул со своих волос ленту и перевязал получившуюся косу.

Отклонившись назад, он оценил свои старания:

— Ну вот. Так гораздо лучше, ты не находишь? Да и отцу будет удобнее, — Эверт коснулся кончиками пальцев прибранных волос. — Распущенные они всегда мешают. Хотя мне очень нравится смотреть, как он почти невесомым движением убирает волосы с шеи…

Хельга двинулась в сторону, избегая неприятного прикосновения. Она испуганно вцепилась в косу побелевшими пальцами. В больших шоколадных глазах плескалось отчаяние.

— Отпустите меня… — Я не сделала ничего плохого, — голос Хельги дрогнул, и она судорожно вздохнула.

Эверт склонил голову на бок, осматривая ее округлый подбородок и россыпь веснушек на скулах:

— Не мне судить, но сюда просто так редко кто попадает. Сделала ты Что-то или нет – мне абсолютно все равно. Если ты оказалась в нашем замке, значит, так решил примар. А чем ты ему не понравилась это уже не моя забота. Главное, чтобы ты понравилась моему отцу.

Хельга не ответила. Лишь отвела взор от бледного лица и смежила веки.

Эверт улыбнулся. Присутствие живого человека рядом хоть и дразнило голод, но не вызывало желания немедленно выпить этот сосуд до капли. Возможно, будь на ее месте юноша, Эверт бы рассуждал иначе, но он и так получал удовольствие от происходящего. Однако от мысли, что и ему, возможно, достанется один пряный глоток, становилось так сладко, что над клыками зудела десна. Потому что никакой вампир не откажется от крови.

Дверь, наконец, открылась. Хельга вздрогнула, а Эверт невольно подался вперед. Появившийся из густой тени Вильгельм вопросительно посмотрел на сына, но ничего не сказал. Расценив молчание отца как разрешение остаться, Эверт склонил голову, легко улыбаясь.

Девушка словно застыла, впервые увидев хозяина замка, и Эверт придвинулся чуть ближе ничего не желая упускать.

Камзол Вильгельм оставил в кабинете, представ перед гостей в батистовой черной рубашке и черном же тесном жилете из расшитой шелком парчи. Под воротником-стойкой красовался шейный платок, без которого, как порой казалось Эверту, его отец себя просто не мыслил.

Вампир протянул руку и тыльной стороной ладони нежно коснулся линии подбородка девушки, заставляя ее приподнять голову. Губы Вильгельма дрогнули, на мгновение, показав белые зубы, но в ту же секунду он вернул себе самообладание, проглотив слюну.

Эверт вздрогнул и уперся языком в десны, чувствуя голод отца, как свой собственный. Наблюдать за чужой трапезой было слишком соблазнительно, и отчасти считалось дурным тоном. Все равно, что подглядывать за любовниками.

Наклонившись к Хельге, Вильгельм втянул носом воздух возле ее шеи и довольно прикрыл глаза, облизнувшись:

— Как дивно ты пахнешь. Ягодами и свежим сеном…

Хельга сидела, не шелохнувшись, словно очарованная одним присутствием вампира. Вильгельм вводил жертву в транс, предпочитая наслаждаться трапезой в тишине и покое, как можно дальше растягивая ее. У Эверта же не хватало выдержки, и у него не было сил бороться с желанием выпить все сразу.

Вильгельм толкнул Хельгу на кровать, и она медленно легла спиной на темное покрывало. Эверту пришлось сдвинуться в сторону, чтобы ее голова не оказалась на его коленях.

— Брезгуешь? – ухмыльнулся Вильгельм.

Эверт посмотрел на Хельгу. На опущенные ресницы, на щеки, кожу которых расцветил вернувшийся румянец, на нежную шею. Девушка была спокойна, находясь во власти блаженного дурмана, но Эверт знал, что одного щелчка пальцев Вильгельма хватит, чтобы вернуть ее обратно во власть ужаса.

— Она же безвольна, словно кукла. Так даже не интересно, — вампир поморщил нос.

— Если ты еще не заметил, то у меня нет желания ни наряжать ее, ни вести бесед. Эта неделя выдалась крайне сложной, — Вильгельм сел рядом с девушкой и медленно склонился над ней, опираясь на одну руку, — и все что я хочу – это спокойно поесть и отдохнуть.

Он провел ладонью над лицом Хельги, и та сипло вздохнула, открыв глаза. Вильгельм отвел ее подбородок в сторону и погладил двумя пальцами по открывшейся шее вверх—вниз. Девушка задрожала и хватила ртом воздух, беспокойно сжав в кулаке покрывало на кровати. Ее пульс заметно участился, заставив Эверта невольно закусить губу, а Вильгельма улыбнуться.

— Зачем вам вампирское очарование, papá? Вы и так любой девушке вскружите голову. И смею заметить не только девушке… А уж тем более такой простушке как эта, — совершено искренне поделился светловолосый вампир наблюдая за тем, как беспокойно ерзала Хельга под нависшим над ней Вильгельмом, снедаемая желаниями о которых она, как и любая благопристойная девушка, боялась даже подумать. Не лучше ли все осознавать? Тем более в такой момент, как этот? Эверт смотрел и ловил себя на мысли, что завидует ей – ибо этот поцелуй самый сладкий и страстный поцелуй на свете. Эверт помнил каждое мгновение и жалел, что больше не может получить его, ведь вампир так мог поцеловать смертного только один раз.

Вильгельм поднял на сына взгляд, полный искреннего недовольства, и Эверт мгновенно вернулся с небес на землю.

— Я, кажется, сказал «поесть спокойно». Разве нет? Услышу хоть еще одно слово, и я выставлю тебя за дверь.

— Я вовсе не… — начал было Эверт, но вовремя спохватился и прижал ладонь к собственным губам. Мешать отцу он совершенно точно не хотел.

Вильгельм наклонился над девушкой и Эверт вздрогнул вместе с ней: она – от неожиданности и боли, он – от щемящего удовольствия, накрывшего его в тот момент, когда клыки отца впились в нежное горло.

Вампир отвел взгляд, чтобы не видеть, как меняется выражение лица Хельги, как слабеют ее тонкие руки, сжимавшие покрывало, как глаза заволакивает пелена. Запах крови коснулся ноздрей и Эверт шумно втянул воздух через сжатые зубы, скаля клыки. Не дожидаясь позволения, вампир схватил девушку за руку и, задрав рукав платья, впился в изгиб локтя, ловя нитевидный пульс. Еще немного и было бы поздно – сосуд и так был почти опустошен.

Вампир закрыл глаза, делая поспешные глотки. Тепло крови окутало все тело, одновременно успокаивая и придавая сил. Голодная боль притупилась, уступая место блаженной истоме. Эверт сильнее вонзил клыки в плоть и с сожалением понял, что пить больше было нечего. Но вампир не ожидал, что ему достанется больше чем пара глотков.

Выпрямившись, Эверт оттер перепачканные кровью губы и начисто слизал ее с пальцев.

— Спасибо… – произнес он, наблюдая, как Вильгельм вытирает кровь с губ и подбородка сложенным черным платком.

Эверт благодарно поцеловал отца в уголок губ и поспешил вынести обескровленное тело за дверь, где его позже подберет вездесущая прислуга.

Вильгельм снял с себя жилет и стал развязывать платок на шее. Сытная трапеза отзывалась приятной истомой во всем теле. Он мог бесконечно наслаждаться этим блаженным чувством сытости – едва ли не единственная радость, доступная вампиру. Закрыв глаза, Вильгельм откинулся на подушки, разрешив себе позабыть обо всем на свете хотя бы на это время.

— Вы позволите?

Ну, или почти обо всем.

— Я и не надеялся, что ты оставишь меня в покое.

— У меня и мысли не было, — привычно отозвался Эверт и только по смеху отца понял, что сказал что-то совсем не то.

— Конечно не было, мальчик мой, я ни на секунду в тебе не сомневался, — довольно улыбнулся Вильгельм и поманил сына к себе, — ладно-ладно. Иди сюда.

Эверт подлез ему под руку, с комфортом устраиваясь у вампира на груди. Он был рад любой возможности побыть с отцом наедине, тем более такой, когда мог погреться в его объятиях.

— Спасибо за возможность разделить с вами трапезу, — прошептал Эверт, спуская ладонь на живот Вильгельма.

— Я же обещал тебя порадовать. Правда…

—… я этого не заслужил своим поведением, — улыбнулся Эверт, зная слова отца наперед, — уж придумали бы что-нибудь новое.

— Могу придумать тебя не баловать больше, — в свою очередь отозвался Вильгельм и Эверт скривился, покачав головой.

— Ах, papá, лучше молчите!

Вильгельм вздохнул и, погладив сына по голове, закрыл глаза:

— Охотно, мой мальчик. Крайне охотно.

 

 

  1. Олень

 

Эверт сидел на широком подоконнике и смотрел в окно на летящий крупный снег.  Снегопад по словам прислуги начался с самого утра и не переставал ни на минуту, заваливая окрестности белоснежными сугробами. Если он продолжит так сыпать всю ночь, то на следующий день будет проблематично покинуть замок.

Эверт потянулся. Он любил зиму и мог долго любоваться снегом. Скоро у людей начнется череда праздников и можно будет, устроившись где-нибудь на крыше, безопасно наблюдать за тем, как они украшают свои жилища разноцветными лентами и игрушками. А если повезет, то он наконец-то вытащит отца на прогулку, о чем Эверт мечтал уже который день, но Вильгельм был особенно нелюдим и несговорчив в последнее время.

От размышлений вампира отвлек стук в дверь. Эверт спрыгнул с подоконника в тот момент, когда в комнату вошла служанка с небольшой корзиной в руках, накрытой отрезом серого полотна.

— Нашла, Ваша Милость, — сухопарая женщина неопределенного возраста поставила свою ношу на пол, куда Эверт указал кивком, и вытерла руки о передник, — ума не приложу, зачем оно вам? Вроде как Вашей Милости все эти штуки уже ни к чему…  Батюшке вашему это не придется по нраву.

— Ох, батюшке моему сейчас вообще мало что приходится по нраву, — махнул рукой Эверт, — поэтому даже нечего про него вспоминать.

Служанка не стала спорить:

— Как изволите, Ваша Милость.

— Я позову тебя, когда понадобиться.

Женщина сдержанно поклонилась и исчезла за дверью.

Эверт задумчиво посмотрел на корзину,  а потом медленно сел перед ней, скрестив ноги.

Papá действительно не оценит, — вздохнул он, снимая ткань.

В тусклом свете свечей, которые Эверт разжигал больше для своего комфорта, в ворохе старой мишуры заблестели старые елочные игрушки. Когда-то их было гораздо больше, теперь же все, что осталось, хранилось в этой корзине где-то в кладовке. Хрупкие шарики, выцветшие звезды и фигурки зверей – остатки былого великолепия, сделанного из тонкого стекла.

Эверт подцепил за крючок верхнюю игрушку и вытащил ее из корзины. Это оказался прозрачный шарик с нарисованными серебряными снежинками. Часть краски облупилась и гладкий бок в нескольких местах покрыла паутинка трещин. Вампир с тоской покатал елочную игрушку на ладони. Очень давно, в прошлой жизни, когда Эверт был маленьким мальчиком, он находил утешение в этих сверкающих побрякушках. 

Вильгельм не верил в высшие силы – ни в привычного большинству Всевышнего, ни в его противника Падшего, ни в лесных божеств, которых по-своему чтила его покойная жена. Ель в замке наряжали как дань повсеместной традиции, корней которой уже было не найти – так переплелись древние обряды разных верований.

После смерти Жюстины все праздники – большие и малые – были забыты, но Эверт продолжал из года в год настойчиво украшать свою комнату к сочельнику, в надежде прогнать свое одиночество хотя бы так. Несмотря на то, что каждый день мальчика окружала прислуга и воспитатели, одиноко ему было всегда. Эверт мог заниматься с зимними украшениями дни напролет, развешивая хрупкие игрушки на еловые ветки, которые ему приносил садовник. И на какой-то миг мальчик забывал, что никому нет до него дела. Особенно вечно занятому отцу.

Вампир поднялся на ноги и осмотрел свои апартаменты, думая, куда же привесить этот шарик, а за ним и все, что лежало в этой корзине. Иногда Эверта посещали былые настроения, и он вспоминал, как сейчас, старые привычки, с острым желанием развесить везде эти игрушки, чтобы потом любоваться их холодным мерцанием. Но была этому еще одна причина.

Скука – постоянный спутник вампира. Суета мирской жизни им была недоступна. Одинаковые дни тянулись за днями, складываясь в года, а затем в века. Эверт мог плохо представить, чем занимались вампиры, что не вели никаких дел с миром людей, с которым ему приходилось сталкиваться практически еженощно. Он охотно выполнял поручения отца и часто ездил по соседним от замка деревням в одиночку.  Люди в его присутствии не так нервничали и порой вели с ним беседу охотнее, чем с Вильгельмом. Потому Эверт знал практически все местные слухи и новости, которые потом пересказывал отцу долгими вечерами. Это тоже было своего рода развлечением для обоих.  А гости в замке Штерн были явлением редким, тем более, когда эти гости не превращались в угощение для радушных хозяев, поэтому отец и сын оставались едва ли не единственными собеседниками друг для друга.

Эверт развесил игрушки на канделябрах и подвесил несколько шариков за корешки книг. Смотрелось странно, но тем же самым он занимался в детстве, когда на еловых ветках не оставалось места. Вернувшись к корзине за мишурой, он обнаружил под ней стеклянного оленя с отбитым рогом. Эверт медленно сел на пол, вертя в пальцах елочную игрушку. Темно-коричневая краска когда-то была покрыта блестками, но теперь они облетели, а сама краска местами слезла.

Некогда грациозная фигурка стала собственным гротеском.

Вампир горько усмехнулся.

Более столетия назад в окрестностях замка обитали олени. Это были небольшие стройные животные с пятнистой шкуркой и бархатистыми рожками-веточками. Они так полюбились графине, что она запретила охотиться на оленей, приходящих в рощу перед замком, и по ее настоянию лесничий в зиму смастерил несколько кормушек.

Впервые Эверт увидел чудесных животных, когда Жюстина в свою последнюю осень взяла его с собой на прогулку в рощу. Олени забавно вытягивали шеи, наблюдая за людьми с безопасного расстояния, но те, кто осмеливался подойти поближе, получали с ладони угощение – кусочек яблока. Это был настоящий восторг для ребенка, до этого видевшего оленей только на ярких открытках. Вот оно, живое чудо, стоит только руку протянуть и можно коснуться его гладкой морды.

Во второй раз Эверт увидел оленей спустя год накануне злополучной охоты графа. Изначально Вильгельм не собирался водить сына в рощу, озадаченный странным поведением волков, явно чуявших скорые перемены в здешних местах, но после долгих просьб все же сдался и отвел Эверта  к кормушкам.  Олени были там, как и прежде – с пятнистыми спинами, влажными глазами и теплыми бархатными носами.

Вскоре после этого осень погрузилась во мрак. А вместе с ней и беззаботное детство.

…Покидать территорию замка без сопровождения было запрещено, но Эверт в свои десять лет умудрялся пробираться сквозь гувернеров и охрану так, что его никто не замечал. В потемневшую рощу, которая раньше была такой зеленой, его тянули детские воспоминания, но за все те несколько раз, что он рисковал, Эверт встретил оленя только однажды. Но завидя мальчика, испуганное животное мгновенно исчезло за деревьями. После этого Эверт больше не ходил в рощу, окончательно простившись с чудесами.

Медленно расползающийся по Загорью мрак менял все, до чего мог дотянуться. И без того темный край из года в год становился все угрюмее, стирая яркие краски. О том, что же такое мрак, Эверт впервые услышал от отца, когда ему исполнилось тринадцать, а увидел еще раньше: стремительно чернеющий лес и молчаливая темная фигура, чьей тени боялась вся челядь, были лучшим доказательствами.

 В окрестных лесах и даже роще стало небезопасно. Эверт неоднократно слышал об огромных волках, что часто стали нападать на селян. Впрочем, некоторые слухи говорили, что это вовсе не волки, а сам хозяин замка и так продолжалось до тех пор, пока однажды туши этих волков не появились на заднем дворе. Вокруг них толпилась испуганная прислуга, и действительно было чего бояться. В два раза крупнее обычных, с огромными зубами и черной шерстью с красными подпалинами эти волки даже будучи мертвыми внушали страх. Земля под ними пропиталась кровью, и в воздухе висел тошнотворный запах. Одна из голов этих чудовищ была развернута так, что немигающий взор навечно застывших алых глаз смотрел прямо на Эверта. Юноша еще никогда не видел взгляда полного такой ненависти. Но волки лежали тут, у ног людей, поверженные. А значит, было что противопоставить мраку.

Спустя несколько дней Эверт разругался с отцом. Юноша считал себя достаточно взрослым и самостоятельным, чтобы самому участвовать в рейдах по отлову волков, на что у Вильгельма было свое мнение. Доказать свою точку зрения Эверт не смог ни спокойным голосом, ни криком. Отец оставался непреклонен и невероятно холоден, что к концу своей эмоциональной тирады Эверт понял, что больше всего его задевает отчужденность Вильгельма, его спокойный и тяжелый взгляд. Громко хлопнув дверью отцовского кабинета, Эверт остался в смешанных чувствах. Мало того, что ему не удалось добиться желаемого, так еще он и пал в собственных глазах – раньше ему не приходилось так усердно что-либо вымаливать у отца. Но уязвленный юноша не собирался оставлять все просто так.

Зачем он решил срезать дорогу через рощу Эверт и сам не знал – может, чтобы проверить собственную храбрость и доказать отцу что он не трус, или же чтобы подтвердить слова Вильгельма о том, что его сын недальновиден и глуп.

Этим путем не пользовались уже несколько лет, после того как в роще стали иногда пропадать люди. Мрак путал тропы, вынуждая обреченных плутать до самой смерти, которая неизбежно приходила с заходом солнца. Оставаться на ночь среди темных чужих деревьев было смертельно опасно. Мрак признавал только Вильгельма, позволяя ему беспрепятственно бродить там, где вздумается.

День выдался на редкость солнечным, потому Эверт направил коня в рощу без малейших сомнений. Башни замка чернели над деревьями и служили настолько хорошим ориентиром, что юноша не понимал, как здесь можно было заблудиться.

Конь спокойно ступал по успевшей заростки травой тропе. Над головой пели птицы и зеленела листва. Эверт успел приободриться и представлял удивление и испуг прислуги, когда она узнает, что он совершенно спокойно проехал сквозь рощу. Юноша настолько замечтался, что не заметил, как солнце скрылось за серыми облаками, а прозрачный до этого воздух подернулся дымкой. И только когда конь занервничал под седоком, Эверт понял – что-то не так. Тропа исчезла, словно растворилась в траве, и он оказался на узкой поляне, окруженной темными деревьями. Лошадь прижимала уши, переступая с ноги на ногу, и отказывалась идти дальше. Эверт спрыгнул с седла и осмотрелся. Как так могло быть? Буквально только что солнце было на месте, а теперь вокруг царила серая хмарь. Сколько прошло времени? Он поднял голову и не смог найти на однотонном небе знакомых замковых башен. Процедив сквозь зубы проклятие, Эверт оглянулся – за спиной лежало заросшее мхом поваленное дерево. Его точно не было здесь, когда юноша въезжал на поляну, в этом Эверт был уверен! Все в единую минуту стало чужим, словно вместо знакомой с детства рощи вырос иной лес. Неестественный и отталкивающий.

Пугающий.

Эверт нахмурился, борясь с наплывающей жутью, и сжал влажную ладонь в кулак. Может и правда стоит хоть иногда прислушиваться к тому, что говорят крестьяне. Юноша коснулся рукой шеи своего коня, чтобы почувствовать рядом живое существо, и потянулся за кинжалом в голенище сапога. Посеребренное лезвие печально сверкнуло в серых сумерках, не вселяя в сердце Эверта никакой надежды.

Где-то в темных зарослях громко хрустнула ветка. Конь, испуганно заржав, шарахнулся в сторону, чуть не сбив Эверта с ног, и скрылся в стремительно надвигающихся сумерках.

Ощутив на своем затылке чужой пристальный взгляд, юноша воочию представил тех огромных волков, что некогда лежали на заднем дворе замка. Слишком запоздало он понял, что обратного пути из этой рощи у него уже не будет. Время здесь текло иначе и вряд ли его успеют хватиться в замке до того, как тьма окончательно накроет собой поляну. Все предрешено.

Крепче сжав рукоять кинжала, Эверт медленно повернулся, ожидая столкнуться с алыми глазами и обмер, потрясенный увиденным. Прямо перед ним из переплетения колючих ветвей вышел олень. Или то, что когда-то было оленем. Вид этого темного существа, стоявшего на тонких длинных ногах, вселяло тревогу. Темно-серая шерсть топорщилась в разные стороны. Узкую голову – обтянутую кожей череп – венчали рога, больше напоминавшие кривые древесные ветки. В черных провалах глаз горели желтые точки. От прекрасного грациозного животного из детства Эверта остался только искореженный мраком остов.

Кинжал в руке дрогнул. Кому сейчас стоило бояться больше?

Олень сделал шаг, склонив рогатую голову и не сводя с юноши взгляда, полного пугающей осмысленности. Эверт замер. Сердце отчаянно билось о ребра. Юноша медленно отвел руку с кинжалом, готовясь к неизбежному, как вдруг темное создание вскинуло голову, словно почуяв опасность.

В этот момент Эверту стало по-настоящему страшно.

Описав рогам дугу, олень исчез серой тенью столь же внезапно, как и появился. Только колыхавшиеся ветки напоминали о его былом присутствии. Эверт оглянулся и кинжал выпал из враз ослабевшей руки. Колени подкосились, и юноша пожалел, что не может исчезнуть вслед за оленем. За его спиной грозной фигурой высился отец. Вильгельм смерил сына презрительным взглядом, от которого Эверту стало невыносимо горько, и, развернувшись, молча пошел прочь. Эверту ничего не оставалось как подобрать кинжал и отправиться следом. Все слова разом застряли в горле, потеряв всякий смысл.

Наследие Штернов проявилось в Вильгельме по-особому. Он хоть и не мучил людей забавы ради, но наказывая, лишал их самого дорого. Так Эверт лишился благосклонности своего отца почти на месяц.

Встреча с оленем раз и навсегда доказала юноше, что привычного ему мира больше не существует…

Вампир вернул фигурку оленя в корзину. Она всякий раз напоминала Эверту о той истории в роще, несмотря на то, что он надеялся на обратное. Что с годами воспоминание уйдет в глубины памяти, и не будет беспокоить столь сильно. Однако вампир ошибся. Его память напоминала болото, в котором он вязнул по неосторожности как в самой настоящей трясине. А сжать фигурку в кулаке так, чтобы от нее осталась только пыль, у него не хватало решимости.  Этот стеклянный олень, привезенный Жюстиной, был одной из тех немногих вещей, что остались Эверту в память о матери.

Он раздраженно дернул головой, борясь с желанием найти отца и заключить его в объятия.

— Хватит с меня воспоминаний на сегодня, — фыркнул он и вытащил из корзины еще одну вещь – гирлянду из бумажного остролиста, выцветшую и потрепавшуюся от времени.

— Анна! Иди сюда!

Женщина появилась на пороге, словно все это время так и простояла за дверью.

— Да, Ваша Милость.

Эверт поднялся и поманил ее пальцем. Дождавшись, когда Анна подойдет ближе, он повесил гирлянду ей на шею, перекинув один конец через плечо.

— Вот, это тебе украшение. И носи, пока я не велю снять.

Женщина недоуменно покосилась на блеклые листья, но лишь сдержанно поклонилась:

— Как скажете, господин, — и, подумав, добавила, — спасибо.

— Красиво? — улыбнулся Эверт, блеснув клыками.

— Красиво, — ответила Анна, давно уяснив, что с придурью хозяина лучше всегда соглашаться.

Отпустив женщину, Эверт осмотрел развешанные по комнате елочные игрушки, думая, куда можно пристроить оставшиеся. Дверь за его спиной открылась в очередной раз и вампир недовольно поморщился. Кто посмел отвлекать его от размышлений?

— Сын, потрудись объясниться?

Вампир мгновенно переменился в лице, оборачиваясь. На пороге стоял Вильгельм, придерживая за плечи растерянную Анну.

— Отец? Добрый вечер… Что случилось?

— Это я должен тебя спросить. Что это за  фарс? – длинные пальцы пробежались по бумажному остролисту, чуть приподнимая его. Вильгельм был серьезен, если не сказать, что мрачен.  И что его сердило больше – эта дурацкая выходка или терзающий голод, который ему не удалось утолить на этой неделе – Эверт не знал.

— Ах, это… — вампир заискивающе улыбнулся, — это всего лишь бумажный остролист и моя скука. Ничего больше.

— Опять ты за свое… — Вильгельм сдернул несчастную гирлянду с шеи Анны. Бумажные листья закружились в воздухе, оседая на пол. Поднырнув под руку хозяину, женщина поспешила убраться восвояси.

— Не сердитесь, papá, — Эверт мягко тронул отца за плечо, — давайте лучше прогуляемся.

— Что за причуды, Эверт?

— Никаких причуд.

Вильгельм внимательно посмотрел на него пытаясь понять, есть ли в словах сына подвох.

— Ну пожалуйста. И мне больше не придется развешивать украшения по замку…

—… и прислуге, — усмехнулся вампир-отец. — Ну хорошо, буду ждать тебя внизу.

Эверт довольно улыбнулся и закрыл за Вильгельмом дверь. Все же по большей части он умел добиваться своего.

 

  1. Гертруда

 

В замок Штерн Гертруда попала несколько месяцев назад, но так и не стала угощением для хозяина. Почему, она не знала. Анна только пожимала плечами и говорила, что не стоит искать причин и Гертруде просто повезло. Альбрехт, седой кастелян, предположил, что скорее всего господам понадобилась новая служанка, а девушка удачно подвернулась. Может, так оно и было. В конце концов, никто не обязан ей объяснять.

Прислуживающих вампирам людей было не больше десяти. Чьи-то семьи жили в тени замковых стен поколениями, кто-то же, совсем отчаявшийся, пришел сюда в надежде на вампирскую милость. Среди селян о замковой прислуге ходили неприятные слухи и Гертруда удивилась, когда узнала, что ничего страшного или хотя бы неприятного в этих людях не было. Все, чем они занимались, это следили за замком, а не крали детей и молодых девушек, как часто слышала Гертруда, и не делали других омерзительных вещей, как любили поговаривать.

Анна и Альбрехт пользовались особым расположением хозяев, поскольку их родители родились в этом замке. Они не только занимались хозяйством, но и следили за тем, чтобы остальные слуги соблюдали ряд нехитрых правил, введенных ради их собственного блага.

В первые недели Гертруда уже знала, что хозяева не любят излишнего шума. Вампирский слух был очень тонок, поэтому грохот упавшей на пол посуды в нижних помещениях был прекрасно слышен им наверху. В самые темные коридоры верхних этажей, которые начинались за портретной галереей, заходить было запрещено без особого дозволения. Несмотря на то, что вампиры обещали замковой прислуге полную безопасность, любопытство строго каралось, и иногда Гертруда думала, что она теперь просто занимает место какой-нибудь особо любознательной служанки. Сама она не отличалась любопытством, делала строго только то, что было велено, и никогда не поднималась на верхние этажи, если только ее не засылала Анна, чтобы протереть пыль или заменить свечи. Гертруда всегда обходила стороной широкую темную лестницу, ведущую к галерее, где висели портреты всего рода Штерн.

Она почти не видела хозяев, но подспудно всегда опасалась, что рано или поздно ее постигнет та участь, что ей и была уготована в тот час, когда она впервые попала в замок.

— У меня для тебя новое поручение, — деловито сообщила ей Анна вечером, заходя на кухню, где хлопотала девушка, — отнеси графу письма, а хлебом я сама займусь.

Гертруда едва не выронила сито, которым она начала сеять муку, и ее прошиб озноб.

— Смотри, что ты делаешь! Муки и так мало, а ты сыплешь ей на пол!

— Я не… — Гертруда растеряно уставилась на пачку писем, которые с собой с мороза принесла женщина, но Анна растолковала ее ступор по-своему.

— Чему ты удивляешься? Ты думаешь ему письма летучие мыши приносят? Давай-давай, он ждет, — женщина забрала у Гертруды сито и поставила его на стол. — С тестом у тебя все равно по-прежнему нелады, а тут хотя бы польза будет.

Гертруда вытерла дрожащие руки о передник. Анна была спокойна и даже не смотрела на девушку, принявшись заниматься тестом.

— Поднос возьми. Поднимешься по лестнице на два пролета и повернешь направо. Третья дверь. Не пройдешь мимо. Граф знает, что придешь ты.

Гертруде стало не по себе.

— Откуда…? — выдохнула девушка, и Анна недоуменно уставилась на нее.

— Да что с тобой такое? Не съест он тебя, глупая ты девка.

Может и глупая. Но лучше быть глупой, чем выпитой до капли. Гертруда вздохнула, но ничего больше не сказала.

Хозяева общались на расстоянии с Анной и Альбрехтом, но при этом не могли читать их мысли. Анна говорила, что это похоже на то, словно ты в голове слышишь чужой голос, и Гертруда зябко передергивала плечами. Для нее это было действительно жутко.

Положив письма на поднос, девушка сняла косынку, которой подвязывала волосы когда работала на кухне, и вышла за дверь. Длинный скупо освещенный коридор казался ей еще недружелюбнее, чем обычно. Каждый месяц граф выделял Анне средства на содержание замка, и женщина часто экономила на свечах, чтобы иметь возможность купить более нужные вещи. Собрав волю в кулак и запретив себе трястись, Гертруда решительно поднялась наверх, следуя указаниям Анны. Обрадовавшись, что ей не пришлось подниматься по лестнице, ведущей в темную галерею, девушка уже с другим настроением подошла к нужной двери, но замялась у порога.

Хозяина замка, Вильгельма фон Штерн, она видела всего один раз спустя неделю, как попала сюда вместе с еще одной девушкой. Их обеих привез примар, выбранных как дань. Но судя по тому, что Гертруда больше не видела свою соседку по несчастью, девушка отправилась к вампиру на ужин. Куда чаще она встречала себялюбивого виконта. Эверт иногда приходил на кухню, и Гертруду невероятно беспокоило его присутствие, пока Анна развлекала графского сына всевозможными байками, которых она знала огромное множество.

Подумав в который раз, что удача понятие относительное и переходящее, Гертруда перехватила поднос и медленно открыла дверь, нажав на латунную ручку. Ее взору открылась просторная комната, чье богатое убранство тут же приковало взгляд Гертруды. Девушка до сего дня никогда не поднималась на второй этаж, довольствуясь работой и жизнью в нижних помещениях, предназначенных для прислуги.

Гертруда поискала глазами высокую фигуру, и уже открыла было рот, как заметила небольшой диван в правой части комнаты, куда почти не доставал ореол света от нескольких пар канделябров.  Вампир лежал среди подушек, закинув длинные ноги на подлокотник – он никак бы не уместился на этом диване во весь свой немалый рост. Одна рука покоилась на животе.

Девушка бесшумно пересекла комнату и аккуратно поставила поднос на небольшой столик. Поддавшись искушению, она перевела взгляд с писем на хозяина. С места, где она стояла, было хорошо видно его бледное лицо. Глаза закрыты. Спит? Но разве вампиры могут спать ночью?

Посчитав, что с задачей она справилась более чем успешно, девушка столь же бесшумно отправилась к двери. Спит вампир или нет, это ее уже не касалось.

— Не торопись… — раздался негромкий, но властный голос и Гертруда замерла, — подай мне письма.

Девушка вернулась к столику, запоздало вспомнив, что нужно было сначала как-то ответить, или хотя бы поклониться. Но она так переволновалась, что когда брала поднос, ее руки ощутимо дрожали.

— Прошу прощения, Ваше Сиятельство, — пролепетала она и склонила голову, чтобы не сталкиваться с его глазами, такими неестественно синими.

— Зачем же так волноваться? — спросил вампир и в его мягком голосе скользнула усмешка. Он протянул левую руку, собирая с подноса письма. На свету блеснули кольца, среди которых Гертруда успела заметить тонкий обод обручального.

Среди всех слухов, ходивших о Вильгельме, история про покойную графиню была похожа на красивую сказку с печальным концом, которую так часто можно было слышать в детстве. Но Гертруда не особо верила в нее. Она считала, что ее хозяин по-настоящему мог любить только одну вещь – горячую кровь, текущую в жилах.

— Я могу идти? – робко спросила Гертруда, наблюдая за тем, как вампир когтем вскрывает запечатанный конверт.

— Нет, не можешь, — ответил он, и руки девушки задрожали снова.

Вампир улыбнулся, не разжимая губ, почувствовав ее страх:

— Не нужно так трястись. Лучше присядь рядом.

Девушка совсем растерялась. Ей стоило найти стул? Сесть на пол? Или…

— Ну же, — Вильгельм хлопнул ладонью по диванной обивке рядом с собой. —Гертруда, тебя же так зовут?

— Да, Ваше Сиятельство, — отозвалась она и несмело присела на краешек дивана, стараясь не прикасаться бедром к ногам вампира.

— Расскажи мне что-нибудь, — велел хозяин, не отрывая глаз от корреспонденции.

Гертруда сжала руками передник. Что можно рассказать вампиру, прожившему почти два столетия? И что он вообще хочет услышать?

— Простите, Ваше Сиятельство, но мне совершенно нечего вам рассказать. Я обычная девушка и…

— Правда нечего? Очень жаль, — перебил он ее таким тоном, что унявшей беспокойство Гертруде снова стало не по себе.

— Тогда, может быть, ты знаешь о последних новостях в городе или слухах? Всегда интересно послушать, что говорят люди. Анна нет-нет да принесет порой что-то занятное.

— Нет, Ваше Сиятельство… — Гертруда покачала головой, догадываясь, что ответ неверный. Хозяевам часто было скучно и беседы с прислугой велись только с одной целью – развлечь.

— Чем ты занималась здесь все это время? — Вильгельм поднял на нее взгляд, отложив письма в сторону.

— Я… помогала Анне на кухне, — растерялась девушка.

— И все? – вампир выгнул бровь, внимательно посмотрев на Гертруду. — А что ты еще полезного умеешь делать?

— Я умею немного готовить и шить.

— Ты белошвейка?

— Простите, мой господин, но я не настолько искусна…

— Хм… — отозвался Вильгельм и прикрыл глаза, неспешно барабаня когтями по животу. Было в этом жесте что-то пугающее, словно вампир намекал, где ей самое место, и Гертруда лишь сильнее сжала в побелевших пальцах передник.

— В какой семье ты родилась? — наконец спросил хозяин, когда молчание начало неприятно затягиваться.

— В купеческой.

— Ах, понятно. Избалованное дитя ничего делать не умеющее, — вздохнул он с таким сожалением, что Гертруда невольно подалась вперед и лихорадочно произнесла:

— Но я стараюсь, Ваше Сиятельство. Я готова научиться чему угодно!

— Разумеется, ты и представить себе не можешь, каких только обещаний я не слышал. Но когда доходит до дела…  — вампир нахмурился и недовольно цокнул языком. — Анна знает, как я не люблю безделье, и говорит, что ты — девушка работящая. Но признаться честно, я до сих пор не знаю, что с тобой делать, но пока… я буду ориентироваться на слова Анны. Ей лучше знать, кто ей нужен.

— Я буду очень стараться.

— Мне нужны не обещания, а результаты. Моя милость не безгранична, и если  ты не стала десертом сразу, это не означает, что я не решу полакомиться тобой позже. Эти люди заслужили мою защиту делом. Так что все зависит от тебя.

Гертруда кивнула и чуть не заплакала. То ли от страха, то ли от чувства, что не все еще потеряно.

— Полагаю, мои слова достигли цели, — равнодушно добавил он, возвращаясь к письмам. – Теперь можешь идти – я узнал все, что хотел.

Девушка поднялась с места и осознала, что у нее сильно дрожат колени, но она справилась с волнением. По крайней мере, теперь она была уверена в том, что ее не съедят просто так, а в ее положении это было хоть какой-то гарантией безопасности.

Разумеется, до первого провала.

— Спасибо, Ваше Сиятельство.

 

 

  1. Сказка

 

Агнесс отложила в сторону вышивание и посмотрела в темное окно. В стекле отражалось только пламя свечи, да часть комнаты.

— Хочешь, я расскажу тебе одну историю? Но не такую, как в твоих книжках?

— Какую, няня? — подала голос маленькая Петра, что до этого усердно делал вид, что спит.

Но разве можно обмануть няню?

— Особенную, — улыбнулась Агнесс. —  Не похожую ни на какие другие.

— Конечно, хочу!

— Тогда пойдем со мной. Такие истории не рассказывают в узких стенах.

Детская ручка доверительно легла в протянутую ладонь, и они бесшумно вышли в коридор, спустились по лестнице, перешагнув скрипевшую ступеньку, а затем через заднюю дверь попали  в темный сад.

Перед взором Петры открылся ночной купол бездонного неба, усеянный яркими звездами, как блестящим бисером, которым так любила вышивать няня.

— Как красиво! – прошептала Петра и застыла на месте от восторга, запрокинув голову.

Выходить ночью даже во двор строжайше запрещалось, поэтому девочка никогда еще не видела такого звездного неба, зная о нем только из рассказов няни.  Улыбнувшись Агнесс прижала палец к губам и взяла девочку за руку. Вместе они дошли до старой яблони,  что давно не приносила плодов, хотя исправно цвела каждый год, и девушка опустилась на колени в шелковую траву. Обхватив Петру одной рукой, другой она указала в сторону леса, что грозной стеной возвышался почти за самым забором. Высоченные дубы и сосны почти доставали своими верхушками неба.

— Видишь замковые башни?

Петра кивнула. Черный замок, как и горные хребты окружавшие лес, был виден из любой точки в городке.

— Ты знаешь, кто там живет? — спросила Агнесс, и ее голос упал до шепота, словно у ночи были уши, и они могут услышать то, что им слышать не предназначалось.

— Граф. Мама говорит, что он очень плохой человек.

— Все правильно. Но когда-то, очень давно, он был другим.

— Правда?

— Правда, — кивнула Агнесс. — Разве твоя няня хоть раз тебя обманула?

Петра улыбнулась и замотала головой.

— Много лет назад, когда трава была зеленее, солнце ярче, а лес приветливее, жила-была в этом замке девушка, и краше ее не было во всем Загорье. А может быть и во всем мире.

— А как она выглядела? — спросила Петра, перебивая няню.

— Как небесная дева с рождественской открытки, — серьезно ответила Агнесс.

— Как красиво! А что же эта девушка делала в этом страшном замке?

— Она была женой графа, и он любил ее больше всего на свете.

— А она его тоже любила?

— Конечно! Очень любила. Они все время проводили вместе. Люди очень удивлялись, как ей удалось растопить его сердце, ведь все знали, что вместо него у графа кусок льда.

— Она что, была волшебницей? — искренне удивилась Петра.

Агнесс засмеялась:

— О, вовсе нет. Графиня была простым человеком, как ты или я. Но дар, которым она обладала, был действительно волшебный.

— Какой дар?

— Она была очень доброй. А добро творит чудеса даже со злыми людьми.

— Даже с такими злыми, как граф?

— Да, даже с такими… Белым цветком лилии расцвела она среди густых лесов и высоких гор.  Прислуга в ней души не чаяла, да и сам граф под ее влиянием стал другим. Хорошо людям жилось вместе с такой графиней.

Петра вновь посмотрела на черные башни замка и попыталась представить, какими они были когда-то. Наверное, не такими мрачными и страшными как сейчас.

— А потом? Что было потом?

— А потом… — Агнесс вздохнула, — графу пришлось расплачиваться за свои злодеяния собственным счастьем. Так всегда бывает с теми,  кто был жестоким с другими. Но даже граф не заслужил такого горя. Графиня тяжело заболела и никто ни в Загорье, ни в других землях не мог ей помочь. Граф был в ярости. Он молился то Всевышнему, то Падшему, но никто не отвечал на его молитвы. Все что он мог, это беспомощно наблюдать, как медленно угасала его любимая жена.

В день, когда она умерла, небо затянуло тучами, и несколько дней подряд лил холодный серый дождь, словно вся природа вместе с графом оплакивала ее кончину.

— Наверное, ему было очень больно, — вздохнула Петра.

— Да, очень. Он сильно горевал и не находил себе места. Граф с каждым днем становился таким мрачным, что, в конце концов, все земли Загорья накрыла его тень, полная отчаяния и гнева. Солнце спряталось за серой пеленой, а лес почернел. Сердце графа вновь обратилось в лед. Он так тосковал по любимой, что стал искать ее образ среди других девушек, в надежде что кто-то из них вновь растопит его сердце и прогонит сгустившийся в его душе мрак.  И тогда солнце снова засияет на небосводе, а лес наполнится красками. В его замке побывало много разных девушек, но ни одна из них не могла даже сравниться с прекрасной графиней. Но он до сих пор не оставляет надежды и продолжает свои поиски.

Агнесс замолчала.

— Какая грустная история! Няня, а как ты думаешь, он найдет ее?

Девушка посмотрела на Петру и заставила себя улыбнуться:

— Конечно найдет. И я скажу тебе по большому секрету – скорее всего, именно мне и удастся растопить его ледяное сердце.

Петра округлила глаза, но Агнесс снова приложила палец к губам и шикнула. Руки ощутимо дрожали, но она изо всех сил старалась не подавать виду.

— Да. Это так. Мне придется тебя оставить, но я обещаю, что это ненадолго. Завтра вечером я уеду в замок. Но ты не печалься! Я уверена, что у меня все получится, так что… — Агнесс запнулась, но тут же взяла себя в руки, — так что ты скоро увидишь настоящее голубое небо, бездонное, как наше озеро, и яркое солнце.

— Няня! Обещай, что обязательно вернешься!

— Обещаю. Разве твоя няня хоть раз не сдержала обещаний? — девушка улыбнулась. Какое счастье, что девочка в этой ночной темноте не видит ее лица. Как бы Агнесс не было страшно, Петра не должна знать об этом.

— Ох, няня… — Петра обняла Агнесс за шею и затихла.

Девушка вздохнула гладя воспитанницу по голове. Самое сложное было позади. Агнесс, как никогда, была рада детской наивности. Ей было тяжело так обманывать Петру, но из двух зол она выбирала меньшее.

Ах, если бы ее история, которую она придумала для Петры, оказалась действительно правдой!

— Пойдем… — Агнес скользнула ладонью по своей щеке. — Если твоя матушка узнает, что мы выходили в сад, она рассердится и непременно нас накажет.

Петра кивнула, и нехотя выпустив няню, убежала по тропинке к дому. Девушка посмотрела ей вслед. Она сожалела только о том, что у нее не будет возможности увидеть, как вырастет Петра.

Агнесс обернулась и вновь подняла глаза на черные башни замка. Быть может, если бы графиня осталась жива, все было бы иначе?

 

  1. Долг платежом красен

 

Осознав, что он блуждает кругами, Ганс прислонился спиной к дереву, жадно хватая ртом морозный воздух.

Со всех сторон его неотвратимо обступил лес. Ночной, глухой и незнакомый. Взрытые им же самим сугробы белели между черных стволов, не оставляя Гансу ни малейшего шанса найти выход. Он сбился с проторенной охотниками тропы, и все, что ему оставалось, это ругать себя за неосмотрительность.

Ганс пришел в лес засветло, чтобы переставить силки, но после того как солнце  склонилось к горизонту, среди деревьев опустилась тьма.  Сначала юноша ориентировался по башням замка, пока они не слились с лесом, потом по собственным следам, пока наконец не понял, что окончательно заблудился. 

Куда идти теперь? Ганс очень устал, силы были на исходе. На его стороне этой ночью была только погода – зима в этом году выдалась очень снежной и на редкость теплой, поэтому смерть от мороза была ему не страшна. От этих мыслей юношу пробрал озноб – уж лучше замерзнуть, чем попасться в когти здешнему зверю. Особенно если он ходил на двух ногах и умел разговаривать.

С самых ранних лет Ганс слышал от отца, что в этой части леса давно не видели волков. Вся территория от ручья до старого оврага была в полном распоряжении жителей соседних селений, и они часто ловили здесь дичь и рубили дерево. Но всякий раз, приходя сюда, чтобы расставить силки, Гансу казалось, что он делал это под пристальным взором хозяев замка.

Юноша не знал, как далеко от него замерзший ручей и заваленный снегом овраг. Никто не говорил, что случалось с теми, кто нарушал условную границу. Не говорил, но все знали, почему эти люди не возвращались. И Гансу не хотелось быть одним из них.

Он закрыл глаза, выравнивая дыхание. Возможно, стоило забраться повыше, на случай если волки решат вернуться. Да и неизвестно какие темные твари обитали в чаще леса. Кроме ножа другого оружия у Ганса не было и вряд ли это хорошее средство от невиданного зверя.

Юноша внимательно осмотрел дерево, к которому прислонялся. До нижних ветвей можно было дотянуться рукой в прыжке. Заткнув рукавицы за пояс, Ганс примерился, как бы ловчее схватиться за ветку. «Интересно, вампиры умеют лазить по деревьям?» — пронеслась в голове странная мысль.

Прыгнуть он не успел. Тяжелый взгляд буквально пригвоздил к месту. Ганс медленно обернулся, но никого не увидел. Ни волков, ни волколаков, ни…

— Добрый вечер, — раздалось из-за деревьев, и к юноше навстречу вышел высокий черный силуэт.

Ганс вжался спиной в ствол. Медленно стянул шапку с головы и неуверенно поклонился, боясь отводить взгляд от фигуры, закутанной в длинный тяжелый плащ.  Ганс никогда не видел хозяина этих мест даже издали, и считал это хорошим знаком.

До сего дня.

— Добрый вечер, Ваше С-сиятельство…

Вампир улыбнулся и склонил голову.

— Я ходил за силками и немного заблудился… — начал оправдываться Ганс, вспоминая слова уже покойного деда о том, что граф никогда не убивает потехи ради. В конце концов, если бы вампир хотел выпить его крови, он бы это уже сделал. Разве нет? По крайней мере, юноша очень надеялся, что рассуждает верно.

— Я наблюдаю за вами уже несколько часов, — к удивлению Ганса у вампира был очень приятный голос. Как раз подходящий для того, чтобы одурманивать жертвы. — Не знаю, что в вашем понятии означает «немного», но если бы вы придерживались своего последнего курса, то всего через полчаса вышли бы к моему порогу. Неужели так не терпится проверить на себе мое гостеприимство?

В мягком голосе скользнула усмешка, но интонации были до того пугающими, что Ганс поспешно замотал головой:

— Вовсе нет!

— А жаль. Мой сын был бы рад вашей компании, — вампир протянул вперед руку и перебрал острыми когтями русые волосы впавшего в оцепенение человека, — Ганс… вас вроде так зовут?

Сил не хватило даже на кивок, но Его Сиятельство вряд ли волновали ответы простых крестьян.

— Если я не ошибаюсь, то тех акров леса до старого оврага вам всегда хватало.  Основываюсь только на том, что я крайне редко ловлю зашедших не туда людей. Что-то изменилось?

Вампир был очень похож на свой лес – такой же холодный и пугающий. Его лицо было бледным как снег, а одежды черны, как кора затянутых в ночь деревьев.  Говорят, что когда-то граф был человеком, но юноша смотрел и видел перед собой только воплощение всех долгих зимних ночей, таких же опасных и безразличных.  Не щадящих никого.

— Я… я совсем не хотел вас беспокоить, Ваше Сиятельство, — поспешно пробормотал Ганс.

Вздохнув, вампир наконец-то отошел в сторону, и юноше стало легче дышать. Цепкий страх, что держал Ганса за горло, чуть разжал свою хватку.

— Что вы со мной сделаете? — задал он вопрос, ответ на который не хотел слышать, и нервно сжал шапку в побелевших от напряжения и холода пальцах.

— А вы что предлагаете? — спросил Его Сиятельство, снова запахиваясь в свой плащ. Что-то подсказывало Гансу, что этот жест скорее привычка, чем надобность. Он никогда не слышал, чтобы вампиры страдали от зимних морозов.

— Отпустите меня…

— Но я тебя и не держу, — со смешком отозвался вампир и внимательно посмотрел на Ганса. — В окрестных селениях прекрасно знают, что все, что находится за оврагом, принадлежит мне. В том числе и люди, забредшие сюда по неосторожности или глупости. Что в некоторых случая одно и то же. 

Ганс не спорил. Он был согласен с каждым словом, и хотел только одного — что бы все это поскорее закончилось. Неважно  как. Ожидание неизвестного было для него гораздо хуже самой ужасной развязки.

— Вы забавный юноша. Очень похожи на своего деда в пору его юности…

— Его давно нет в живых.

— Я знаю, — отозвался вампир, складывая перед собой руки, — но услуга, которую я задолжал ему, жива до сих пор.

— К..какая..?

Дед никогда не рассказал Гансу о том, что он встречался с хозяином замка. Быть может Его Сиятельство что-то перепутал? Даже будучи вампиром невозможно помнить столько имен и лиц!

— Следуйте за мной, — тень вампира двинулась в бок, и Ганс заколебался, едва не последовав на зов.

— Либо вы идете, либо остаетесь здесь и дожидаетесь смерти. Я дважды повторять не люблю.

Ганс вспомнил своего деда, этого чудаковатого старика, считавшего вампиров не бездушными жадными до чужой крови монстрами, а мыслящими существами с другой моралью и принципами. Из всех историй о них, что сказывали в родной деревне, дедовы нравились юноше больше всех. Может быть, именно потому, что они рассказывали не о том, как вампиры жаждут выпить всех на свете.

Ганс натянул шапку на голову и побрел сквозь сугробы за Его Сиятельством, надеясь, что дед знал, о чем говорил.

— Как же так случилось, что вы сошли с тропы? — спросил вампир, не оборачиваясь, когда они отошли на добрую сотню шагов.

Юноша едва поспевал за ним, боясь потерять из виду скользящую между деревьев фигуру. Граф так же, как и он, проваливался в снег почти по колено, но двигался невероятно легко. Ганс не знал, куда вампир ведет его, но переплетение кривых ветвей над головой  и абсолютная тишина леса пугали гораздо больше.

— Я… я не знаю. Это получилось случайно. Я решил переставить силки и сам не заметил, как потерял ориентир… — звук собственного голоса предал Гансу уверенности и сил, и ему уже не так хотелось упасть лицом в снег и не вставать больше.

— Вот как… Ваша неосмотрительность может вам дорогого стоить. Не отставайте, а то рискуете остаться тут навсегда.

 Юноша кивнул, ускоряя шаг насколько это вообще было для него возможно. Он шумно дышал и чувствовал себя невероятным увальнем. По лбу и спине струился пот и стоило Гансу остановиться хоть на мгновение, чтобы перевести дух, как стылый воздух пробирался за распахнутый воротник и хватал за разгоряченную кожу. 

Они шли целую вечность сквозь ночную зиму, пока юноше не показалось, что лес начал редеть. Ганс запрокинул голову и обрадовался, увидев над головой лоскут темного неба, которое больше не стремились скрыть ветви. Звездная река бледной полосой протянулась с юга на север.

Вампир остановился и развернулся к юноше:

— С вашего позволения дальше я не пойду — я и так проводил вас более чем достаточно. Обернитесь.

Ганс обернулся и увидел, как над верхушками деревьев возвышались башни замка.

— Следите, чтобы они были за вашей спиной и вскоре выйдете на тропу.

— Спа…спасибо, Ваше Сиятельство! — юноша снова стащил с головы шапку и поклонился так низко как мог. Ганс не верил своему счастью, но радость осознания, что до дома рукой подать, отравляла смутная тревога.

— Благодарите своего деда. Это услуга за услугу, ничего более.

— Я не понимаю…

— Его звали Гюнтер, верно? И он промышлял рыбалкой всю свою жизнь.

Ганс растеряно кивнул.

— Когда ему было примерно столько же лет, сколько и вам, он помог моему сыну переждать день. Очень рискованно с точки зрения человека помогать вампиру, но тем не менее. Я был очень благодарен вашему деду, — Его Сиятельство коснулся ладонью груди и сдержанно поклонился, — но он так ничего и не попросил в замен, а я не люблю оставаться в должниках. Впредь будьте внимательны – отныне у меня нет обязательств перед Гюнтером.

— Оказывается мой чудаковатый дед таковым вовсе не был… — обронил Ганс, вспоминая истории, что он слышал от старика  в детстве. Теперь все стало на свои места.

— Мне нравились обезличенные истории, что умел рассказывать ваш дед, но вас я попрошу никому не говорить о нашей встрече.

— У меня и в мыслях не было. Все что я хочу — это живым добраться до дома.

— Доберетесь, — вампир прикрыл глаза и улыбнулся, — доброй ночи.

Ганс открыл было рот, но отвечать было уже некому. Хозяин замка исчез так же внезапно, как и появился, оставив юношу наедине с лесом и снегом.

Оглянувшись на башни в последний раз, Ганс побежал сквозь сугробы вперед, не собираясь больше искушать судьбу.

 

 

  1. Ванная комната

 

— Ваша Милость… вы весь в крови…  даже волосы… — пролепетала Анна, принимая у Эверта почти насквозь пропитанный кровью камзол.

Вампир вернулся в замок после полуночи, растрепанный и нервный. Анна обычно никогда не встречала господ, но хозяин был в столь неподобающем виде, что она рискнула выйти к нему навстречу в главном холле.

— Благодарю покорно за бесценную информацию. А то я даже не догадывался, — злобно отозвался Эверт, разглядывая на себе безнадежно испорченные вещи, — эту сорочку теперь не отстирать. Да ничего вообще не отстирать!

Он нервно всплеснул руками.

— Вы не ранены? — робко спросила экономка.

— Не надейся! — буркнул Эверт.

— Да ну что вы, Ваша Милость. Я только…

— Перестань причитать и подготовь мне ванную. Эта кровь пахнет просто омерзительно! Ненавижу волколаков! — вампир поморщил нос  и поспешно поднялся по лестнице, желая поскорее снять стянуть с себя пропитанную чужой темной кровью одежду.

Разбираться с волколаками, что время от времени забредали в здешние леса, Эверту доводилось уже не в первый раз. Обычно вампиры ловили этих созданий мрака на территории леса, но иногда, по вине самих людей, волколаки появлялись и в селениях. Оцарапанные или укушенные люди, пережившие нападение огромных полулюдей-полуволков, всегда надеялись на чудо, что именно их минует чудовищная метаморфоза.  Очень часто выжившие после встречи с волколаком возвращались домой, к своим семьям, или же прятались где-нибудь на окраине, пока их страшный секрет не раскрывался на третью ночь, забирая с собой несколько человеческих жизней.  В больших городах за  такими людьми зорко следил особый корпус, что не давал им вернуться за городские стены и тем самым повлечь еще больше смертей, но здесь, в Загорье, где лес подступал  к самому порогу, все было на совести людей и по воле Всевышнего.

Так случилось и в этот раз.  Один из охотников был ранен волколаком, скорее всего тем, которого Вильгельм убил прошлой ночью. Сегодня же монстр,  дремавший в человеке, вырвался на свободу с восходом луны.

Никто из селян не пострадал по чистой случайности. Охотник прятался в старой хибаре на окраине городка, а Эверт в этот вечер как раз гулял по улочкам. Разумеется, разборка с обезумевшим зверем в его планы совершенно не входила, но с правилами, введенными мраком приходилось считаться не только людям, но и вампирам. К тому же Вильгельм терпеть не мог, когда кто-то покушался на то, что принадлежало ему по праву – будь то территории или люди на них проживающие. Он оберегал их сон ночью взамен на дань, позволяя людям выбирать необходимую жертву самим. А ежели кого-то не устраивала такая сделка, те могли спокойно уйти в другое место, если конечно  у них хватит духу двинуться ночью по тракту, тянувшемуся через лес и горный перевал.

У Эверта не было с собой ни шпаги, ни меча, поэтому ему пришлось использовать в качестве оружия найденные на месте старый тупой топор и ржавые вилы. Поединок вышел неуклюжим и в итоге монстр умер залив вампира своей кровью, однако успев зацепить Эверта своей лапищей по спине.

Оказавшись в своих апартаментах, вампир наконец-то  избавился от промокшей насквозь сорочки и бросил ее на пол. Эверт посмотрел на себя в большое зеркало. Плечи и грудь были перепачканы, в светлых волосах засохла кровь. Он попытался осмотреть себе спину и дотронулся кончиками пальцев до длинных, но не глубоких царапин.

— Мерзость какая… — вампир передернул плечами и подошел к гардеробной, чтобы выбрать новую одежду. Любимый камзол было жаль, вряд ли даже Анна сможет отстирать его от крови и залатать так, чтобы он выглядел как новый.

«Аккуратней надо быть», — как наяву он услышал голос отца, и раздраженно вздохнув, Эверт отправился в ванную комнату, надеясь, что Анна расторопна как всегда и успела выполнить его поручение. 

Мысленно уже погружаясь в горячую воду, вампир потянул на себя дверь и невольно замер на пороге. В окружении многочисленных свечей рядом с резной ширмой стоял Вильгельм и закатывал рукава свой черной сорочки. С бортов наполненной ванны свисали клочья белоснежной пены, что едва не падали ему на мыски сапог.

— Что вы здесь делаете? — изумился Эверт.

— Узнал от Анны, что ты вернулся весь в крови, — невозмутимо ответил Вильгельм, не отрываясь от своего занятия.

— Я велел набрать ванную для себя, — предупредил Эверт, закрывая за собой дверь.

— О, я и не претендую, — отозвался вампир, осматривая сына с головы до ног. — Того случая больше не повторится, уверяю тебя.

Эверт нахмурился, вспомнив, как один раз остался без водных процедур по своей же вине. Пока он бранился с Анной из-за того, что вода, по его мнению, была не достаточно горячей, из неудачной поездки вернулся рассерженный хозяин замка. Вильгельм, не слушая оправданий, выгнал спорщиков из ванной комнаты, надавав обоим столько распоряжений, что Эверт вспомнил о ванной только когда поднявшееся солнце загнало его в кровать.

— Ну же, иди сюда. Ты ранен?

Эверт медленно сложил свои вещи на скамье и подошел к отцу:

— Несколько царапин, но это не считается.

— Позволь я посмотрю, — произнес Вильгельм тоном не терпящим возражений, и Эверту ничего не оставалось, как повиноваться. Он повернулся к нему спиной и почувствовал, как отец водит ладонью над ранами, протянувшимся от правого плеча к пояснице. Это совсем невесомое чувство  было настолько приятным, что Эверт уже был рад присутствию Вильгельма.

— Убедились? Ничего серьезного.

Вместо ответа Вильгельм многозначительно хмыкнул.

— Отец…

Эверт развернулся и поймал ладонь вампира в свои. Пока Его Сиятельство проявляет заботу не грех этим воспользоваться. Он поднес к губам бледные пальцы под вопросительный взгляд отца.

— Вижу ты хочешь меня о чем-то попросить, — самодовольно усмехнулся он.

— Не откажите мне в помощи?

— Вот как? А я думал ты потребуешь от меня ужин. Второй за неделю.

— Это тоже было бы не плохо… — заискивающе улыбнулся Эверт, наконец-то отпуская руку Вильгельма.

— О, ну разумеется. Кто же из нас откажется от ужина…

Вильгельм сцепил пальцы и смерил шагами ванную комнату, задумавшись о чем-то своем. Эверт проводил его взглядом, а потом, смахнув в сторону пену, присел на край ванны стягивать сапоги.

— Хотеть хорошо, — подал голос Вильгельм, — только ужинать не время. И не кем.

— Именно потому не время, что не кем? — недовольно пробурчал Эверт, забираясь в горячую воду. Он смежил веки, с наслаждением откидывая голову на бортик. Наконец-то можно смыть с себя всю эту кровь и расслабиться!

— Так что же ты от меня хочешь? — донеслось до его слуха.

Эверт открыл глаза. Отец нависал над ним, сложив руки на груди. Вампир невольно подумал, что тень их фамильного замка точно так же нависает над округой мрачным непоколебимым силуэтом, внушавшим такой же трепет…

— Эверт.

— А? — вампир очнулся от размышлений, — что?

— О чем ты хотел меня попросить?

— А!

Эверт поискал что-то на дне ванны и, торжественно протянув Вильгельму свою находку, произнес, широко улыбаясь:

Papá, потрите мне спинку?

В последний раз Эверт видел столько эмоций на лице отца в тот раз, когда сказал ему, что догадывается, куда на самом деле девался камердинер Якоб почти сто лет назад. Правда отец ничего не подтвердил, как впрочем,  и не опровергнул.

Его Сиятельство смерил взглядом протянутую губку, с которой капала вода и пена, и забрал ее со вздохом:

— Ну хорошо.

— Вы же для этого рукава закатали? — улыбнулся Эверт, садясь прямо.

Вильгельм проигнорировал замечание, примеряясь как бы ему встать удобнее:

— Анна сказала, что ты убил волколака в городе? Я что-то упустил в прошлый раз?

Эверт закрыл глаза и улыбнулся. То ли от прикосновения мочалки к коже, там, где ее не исчерчивали царапины, то ли от того, как нежно отец сжал его плечо.

— Возможно, если это была жертва того волколака, которого вы выследили у нашего замка. И, кстати, никто больше не пострадал. А вы говорили, что в моих «бесцельных шатаниях по улицам» нет никакого прока. Как видите – есть.

— Кажется, я говорил несколько иначе…

— Неважно, — махнул рукой Эверт, вновь откидываясь на бортик. Вода всколыхнулась, плеснув на выложенный темной мраморной плиткой пол.

Вампир снова закрыл глаза и через мгновенье ощутил прикосновение холодных рук на своих плечах. Поддавшись их давлению, Эверт больше погрузился в воду, спускаясь по стенке. Вот одна рука скользнула по волосам, смывая кровь, пока вторая придерживала голову вампира над водой, подставив ладонь под затылок.  Эверт находился во власти этого блаженного момента и готов был отдать все на свете, лишь бы он длился на миг дольше, поэтому, когда отец закончил мыть его волосы, Эверт вернулся в реальность с легким разочарованием.

Он открыл глаза. Вильгельм вытирал руки о полотенце.

— Куда ты дел тело волколака?

— Сжег на опушке. Все как вы велите делать в таких случаях.

— Хорошо.

Вильгельм повесил полотенце на ширму, собираясь покинуть ванную комнату. Он узнал все, что хотел, и убедился в необходимом.

Эверт мягко поймал его за запястье, когда вампир проходил мимо.

— Отец.

Вильгельм обернулся, вопросительно подняв бровь. Эверт продолжал держать его за руку и отпускать не намеривался.

— Что такое, мой мальчик?

— Может быть вы… составите мне компанию? — лукаво улыбнулся светловолосый вампир.

— Что за вздор, Эверт!? Еще чего не хватало – лезть к тебе в холодную воду! — Вильгельм нахмурился, выдергивая руку из цепких пальцев сына.

— Какой же вы зануда, papá. Подумаешь, немного остыла! — Эверт вновь откинулся на бортик ванны, скривив презрительную гримасу.

Вильгельм по обыкновению не отреагировал. Поймать отца на провокацию Эверту удавалось всего лишь несколько раз.

— Я буду ждать тебя в своем кабинете. Расскажешь мне подробнее о своей встрече с волколаком. Дело важное. Не задерживайся, до рассвета не так много времени, как тебе кажется.

Вильгельм закрыл за собой дверь, а Эверт со вздохом ушел с головой под воду, вцепившись в края ванной. Вынырнув через некоторое время, он провел ладонями по мокрым волосам и задумался над словами отца. Скорее всего, им придется расспросить всех, кто последним видел раненного волколаком охотника и последить за селением в  течение нескольких ночей, на случай если были еще пострадавшие. Вампир вздохнул, понимая необходимость подобных мер, и нехотя поднялся. Вода потоком стекла с гладкой мраморной кожи, оставляя брызги на полу.

Впрочем, если разговор затянется, то у него есть все шансы провести день под боком у отца. А ради такого Эверт был готов терпеть любых волколаков.

 

  1. Синее платье

 

Герду тянуло к нему непреодолимо с того самого вечера, когда она в первый раз посмотрела в его глаза. Синие, как сапфиры, которые она однажды увидела в ларце у матери. И глубокие, как воды в лесном озере. В том, что он обратил на нее внимание и велел привезти в свой замок, Герда видела особый знак. И потому считала себя особенной. То чувство, что разливалось в ее груди только от одного его присутствия рядом, было ей не знакомым, но приятным и теплым. Дарящим такую легкость, словно у девушки за спиной выросли два огромных крыла.

Никогда еще она не была такой счастливой!

Прошлая жизнь казалась Герде нелепой и скучной, покрытой туманом. Все ее настоящее — здесь. Ее будущее — в стенах этого замка. 

Он был высок настолько, что ей приходилось поднимать подбородок, чтобы посмотреть на него. Да и как от такого можно отвести взгляд? Статный, и к тому же очень хорош собой. Герда никогда не покидала родных краев, но была уверена, что с его красотой не сравнится ничья в целом мире. Его улыбка была мягкой, но девушку печалило то, что она ничего не могла прочитать по его лицу.

Герде еще не приходилось встречать столь воспитанного и благонравного мужчину. Он был галантен, обходителен и невероятно нежен. От его изысканных комплиментов ее щеки рдели, а сердце трепетало. Она потеряла голову, была готова пойти за ним следом хоть в рай, хоть в ад. Ослепшая, Герда считала себя самой зрячей из всех.

Он знал множество интересных и забавных историй, не давая ей тем самым заскучать. Она заливисто смеялась над его шутками, и в один вечер позволила себе доверительно прижаться к плечу, когда они вышли погулять в сад.  Он говорил ей, что она самая прекрасная и желанная женщина на свете. И Герда верила каждому его слову.

Ибо не могло быть иначе.

В первый же вечер ее пребывания он сказал, что замок теперь ее дом и что она может ходить в нем, где пожелает. Герда долго расхаживала по темным коридорам и галереям,  забыв о времени, любуясь огромными залами и богатыми комнатами. Она поднималась на самую высокую башню, чтобы с высоты птичьего полета созерцать окрестные леса и величественные горы, и от восторга у нее кружилась голова. Она рассматривала старинные портеры в галерее и видела довольные улыбки на надменных, но таких прекрасных лицах.

Но не замечала их злорадства.

Кем Герда мнила себя? Любовницей? Женой? Она еще не решила, но точно знала, что сможет развеять тоску Его Сиятельства. Себя же она считала более чем подходящей – в меру болтливой, жеманной и, конечно же, готовой отдать всю свою любовь без остатка.

До последней капли.

На пятый день он подарил ей платье из синей парчи и нежно-голубого кружева. Ни один наряд, что был до этого у Герды, не мог сравниться с этим. Девушка трепетно прижимала к себе дорогое платье и кружилась с ним по комнате, не в силах поверить, что все, что происходит, – происходит на самом деле. Сердце Герды пело, душа трепетала. Неужели он действительно любит ее?

«Очень скоро ты станешь моей. Именно такую, как ты, я искал все это время».

В назначенный час две служанки помогли Герде одеться в новое платье и собрали ее волосы в красивую прическу. Она улыбалась своему отражению в зеркале и совсем не замечала, как дрожат руки у девушек и как они избегают встречаться с ней взглядом.

Сегодня важный вечер. Она знала это, чувствовала всей душой, но не понимала – почему.

Он ждал ее в своих апартаментах, невероятно прекрасный и величественный. Герда замерла от восторга и волнения, когда робко вложила свою тонкую руку в протянутую ладонь. Все слова, что она готовила для этой встречи, застыли на ее приоткрытых губах. Девушка потянулась к нему, не помня себя, не видя ничего, кроме него. От его пронизывающего взгляда сердце Герды пропустило удар, дыхание сбилось, а по спине прошла волна дрожи. Она тонула в синеве его глаз, как в дурмане, и молилась Всевышнему, чтобы это продолжалось вечность…

Он прижал ее к себе за талию столь крепко, что на долю секунды мир перед глазами Герды приобрел четкие очертания и она засомневалась в происходящем. Словно в ее дивный сон просочился ночной кошмар. Холод его ладони жег спину сквозь парчу. Девушка вновь подняла на него взгляд и на бледном, как мрамор, лице не увидела ни единой эмоции. Он цепко поймал ее за точеный подбородок, и морок окончательно спал с ее взора, являя во всей своей губительной красе сущность хозяина замка. Животный ужас окатил Герду с ног до головы удушающей волной, от которой болезненно сжалось сердце, а спазм так перехватил горло, что девушка не смогла издать и звука. Она дернулась всем телом, но хватка последних в ее жизни объятий была невероятно крепкой.

Вампир довольно прикрыл глаза, наслаждаясь испугом и беспомощностью своей жертвы. Бледные губы разомкнулись, и Герда увидела то, на что под властью морока не обращала внимания – пару длинных и острых клыков.

Ужас осознания сковал ее члены. Она зажмурилась и попыталась отвернуться, когда острые когти погладили ее по щеке.

— Разве я тебе солгал? Ты — самая желанная девушка на свете, — прошипел он, склоняясь над Гердой черной тенью. Страстная притягательность сменилась смертельной опасностью. Девушка вскрикнула, когда вампир с силой вцепился ей в шею, и отдала себя во власть ненасытного голода. 

 

Вильгельм скользнул языком по губам и достал из-за манжета платок, чтобы оттереть испачканный в крови подбородок. Девушка провела в его замке почти месяц, услаждая его взор и одновременно распаляя жажду, заставляя вампира оттягивать сладостный для себя момент. Он делал все, что она хотела, ибо таковы были установленные им самим правила – радовать жертву до самого ее последнего часа.

Эверт появился совершенно бесшумно, словно он все это время находился рядом, скрываясь в тенях покоев. Приблизившись к отцу, он мягко обнял его за пояс и поцеловал теплеющую щеку, задержав губы на коже на мгновение дольше положенного.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришел насладиться ее последним мгновением, — Эверт перевел взгляд на тело девушки, лежащее возле его ног.

— Я помню, что она тебе не нравилась с самого начала.

Эверт фыркнул. Девушка напоминала ему сломанную фарфоровую куклу в дорогом наряде. Такая же пустая внутри и столь же хрупкая. Отец следил за дочерью примара с самого  детства, пока Герда, наконец, не выросла. Красивая. Юная. И такая свежая… В одном Эверт был согласен с Вильгельмом – такой чудесный десерт нужно было еще поискать.

— О чем она думала, отец?

— Не знаю, мой мальчик, — равнодушно пожал плечами Вильгельм, убирая испачканный в крови платок, — может о том, что я полюбил ее на веки вечные? Ты же этого опасался? Впрочем, в последние дни она явно считала себя самой счастливой девушкой на свете. Кто я такой чтобы отказывать ей в ее этом?

Эверт засмеялся, а Вильгельм равнодушно посмотрел на Герду. Она отдала ему все самое ценное и с последней каплей крови перестала иметь для него значение. 

 

 

  1. Байки у костра

 

— Почему мы здесь остановились? — Ян боязливо покосился на стены замка, темнеющие сквозь деревья. Так близко, будто до них было рукой подать. Темнота скрадывала краски, добавляя зимней ночи ледяного беспокойства, плескавшегося в жилах юноши. Тишина преследовала их с самой опушки, и Ян был готов даже песни петь, лишь бы не становиться ее пленником. 

— Потому что энто самое безопасное место в лесу, а нам нужен привал. Мы на энтой поляне всегда останавливаемся. Я уже не в том возрасте, чтобы тягать тяжести без перерыву. А к замку энтому ни одни зверь не сунется – ни обычный, ни мраком тронутый, — старый Увэ сбросил с плеча вязанку хвороста и стал хлопотать над костром. — Хозяин замка еще держит свое слово и не охотится на людей, как на лань. Так что не переживай, никто тебя не сцапает. 

Ян вздохнул, присаживаясь на свою вязанку хвороста, и достал из-за пазухи фляжку с питьем. Вынув пробку, он еще раз посмотрел на мрачные стены замка и только после этого сделал небольшой глоток. 

— Неужели… здесь ни разу не было охотников? 

— Отчего же, — хмыкнул Увэ, доставая из-за пазухи трубку и кисет с табаком, — бывал один. Я когда мальцом был, мне отец сказывал. Якобы дошли слухи о нашем графе до одного странствующего охотника. Приехал он к нам в Загорье, да и давай расспрашивать, что да как. Ну люд, ясное дело, молчит. Никто поначалу в энтого охотника не верил. Вдруг он проходимец какой? Он мог говорить о себе что угодно, но слова лучше всего проверять делом. На охотника из именитых домов он не походил, но через некоторое время ему удалось собрать приличное количество людей, поверивших его словам. Энтот охотник ушел в замок и… больше его никто не видел. Его Сиятельство потом наведался к нам в городок, поинтересоваться, кто же такой дерзкий нанял охотника. Да только разве объяснить ему, что он сюда случайно забрел? — Увэ замолчал, раскуривая трубку. 

— А потом? — замер Ян. 

— Что потом? 

— Что он сделал? 

Увэ вновь хмыкнул, но промолчал, многозначительно посмотрев на Яна. Воображение тут же нарисовало ужасные картины того, что мог сделать разгневанный граф. По спине юноши пробежал холодок, и он передернул плечами. 

— С тех пор я не помню, чтобы охотники на энту нечисть к нам захаживали. Но по мне так лучше жить у этой нечисти под ногой, но в покое, чем самолично от волколаков и прочего зверья отбиваться. Леса с каждым годом гуще да страшнее, и твари всякой тут предостаточно. Пока он тут, — Увэ ткнул трубкой себе за спину, — хотя бы есть уверенность в том, что тебя волчья морда за околицей не утащит. Может в тех местах, откуда ты родом, все было по-другому, но у нас здесь приходится мириться с таким соседством. Род Штернов тут столетиями правил, а знать всегда кровь сосет у простого люда, уж если не в прямом смысле, то в переносном. Слава о них всегда дурная шла. На гербе ихнем летучая мышь и два копья. Сам видел! С летучей мышью-то кровопийской все понятно, а копья, видимо, для того, чтобы людей на них сажать. 

— Жутко… 

Ян снова поднял голову, осматривая башни, нависавшие над их маленькой стоянкой. И чем больше он смотрел, тем больше начинало ему казаться, что кто-то столь же пристально смотрит на него в ответ. 

— Расскажи о себе лучше. Отто говорит, что ты парень смышленый. Как ты к нам приблудился? 

— Я с того берега Быстры, — не сразу сказал Ян, собираясь с мыслями. — Отто знает… В нашей деревне был пожар. Правильно ты сказал про знать, Увэ. Совсем задушили нас поборами, сумасброды окаянные. Срок подошел, а отдавать нам нечего. Все уже отдали, а год неурожайный был. Может потому и пожгли нашу деревеньку, чтобы неповадно было. Шут их знает, в чем причина. Те, кто жив остался, разбрелись кто куда. Края опасные, вот я и двигался вдоль течения реки от селения к селению. Нигде пришлых не любят. А тут возьми да и пригодился. Отто меня в своей кузнице приветил, дай Всевышний ему здоровья. Все равно, правда, порой соседи волком смотрят, но унывать мне некогда, работы много. 

— Вон оно чего. Ну да, незавидная судьба, незавидная… — вздохнул Увэ, подкидывая хворост в костер, — ну ничего. Свыкнешься. И люди привыкнут. Ты на них не серчай, народ у нас осторожный к пришлым. Не любит гостей, в отличие от хозяев… Да что ты все время ерзаешь, словно на угольях сидишь? 

— Да чувство такое, словно смотрит кто-то на меня, — признался Ян, втягивая голову в меховой воротник тулупа, словно замерз, хотя ночь была не по-зимнему теплой. 

— А, энто, — улыбнулся Увэ, выпуская терпкий дым, — все может быть… Слыхал я, что граф обо всех людях в своих владениях знает. Кто, что, как звать. Так-то может энто он и к тебе приглядывается. А может и не он. 

— А кто? — Яну стало совсем не по себе. О хозяине Загорья он знал очень мало, да и то все по многочисленным слухам на уровне баек, что были одна чуднее другой. И разобраться, что из этого было хотя бы отчасти правдой, он не мог. Каждый рассказчик клялся и божился, что его история самая правдивая, даже когда россказни начинали противоречить друг другу. Все только в одном сходились — в том, что хозяин замка вампир. 

— Его сын, — как-то нехорошо усмехнулся Увэ и умолк. 

— Сын? Разве вампиры могут иметь детей? Они же мертвые! 

— Мертвые или нет, энтого я не знаю. Да и понятия не имею, как там у них с детьми дело обстоит, но знающие люди говорят, что они схожи лицом и статью. А значит точно родственники. 

Ян не стал спорить – таких «знающих» был целый городок. 

— А какая тогда разница, кто из них за мной следит? 

— Вампирам, конечно, все равно кто ты, мужик али баба, но слышал я, что графский сын мужицкую кровь любит больше, — Увэ развел руками. – Я никогда не видел самого графа, он редко покидает замок. Но вот его сына видел неоднократно. Надо только знать, куда смотреть. 

— Ты о них говоришь, как о диковинных зверях, — Ян перестал осматриваться и снова отпил из фляжки. Видимо, для храбрости. 

— А они и есть звери. Пусть тебя их человечий вид не сбивает с толку. Не приведи Всевышний тебя встретить кого-нибудь из них! А ежели встретишь, то в глаза им смотреть не вздумай. Заберут твою душу, навечно в их власти останешься. И даже знать об энтом не будешь. 

— Правда? — Ян настороженно нахмурился, готовый к очередной байке. 

И не прогадал. 

— А вот послушай! Жил-был один паренек, годками может чуть помладше тебя. Простой был, ничем не выдающийся. Стриг овец, на дуде играл да девок лапал в кабаке – все как обычно. Звали его, насколько мне помнится, Карлом. Как-то раз вышел он из кабака поздней ночью, да такой пьяный, что на ногах еле держался. Квартал прошел да и налетел за поворотом на… кого-то. С головы незнакомца слетел капюшон, и Карл столкнулся с его взглядом, голубым, как лазурь. Даже лица не запомнил. Только взгляд. На следующее утро Карл и думать забыл об этой встрече, но проснулся среди ночи от ощущения, что кто-то зовет его по имени, — Увэ понизил голос и наклонился ближе к огню, вынуждая Яна податься вперед. – С тех самых пор парень потерял покой. Он днем и ночью думал об обладателе голубых глаз. Карл не спал, не ел. Порой ночи напролет стоял у окна. Ждал… 

— Чего ждал? — шепотом спросил Ян, не на шутку заинтригованный историей. 

— Что голубоглазый за ним придет. Знаешь, что такое вампирий зов? Не знаешь? Вот и Карл до поры до времени не знал. Соседи поздно поняли, в чем дело. Хотя я понятия не имею, как от вампирьего зова избавиться можно. Карл своего дождался. Увела его за собой какая-то тень. Тело паренька полностью обескровленным нашли в лесу. 

— Неужто сам видел? 

— Лично я – нет. Но мой деверь знал того, кто видел. Вот те крест, ей богу не вру! 
Ян вздохнул, но на всякий случай осенил себя знаком Всевышнего. Если и была в этих рассказах доля правды, то явно где-то глубоко. Он отхлебнул из фляжки и вспомнил, как кузнец Отто рассказал ему историю про соседку, которая в полную луну обрастала волчьей шерстью и бегала по лесу. Ян застал в Загорье уже два полнолуния, но так и не увидел, чтобы хорошенькая брюнетка из дома по ту сторону улицы оборачивалась волком. Да и немыслимо это! Даже дети знали, что волколак никогда больше не станет человеком. 

— Не боись. Ты парень дельный, в беду не попадешь, — подбодрил Яна Увэ, по-своему расценив молчание юноши. 

Вытряхнув пепел из трубки и убрав кисет, он спросил: 

— Ну что, отдохнул? Пойдем дальше? Негоже перед глазами господ так долго рассиживать. 

Ян кивнул, поднимаясь с вязанки хвороста. 

Зашумевший ветер заскрипел ветвями, и ощущение чужого взгляда исчезло, словно перемена погоды спугнула невидимого наблюдателя. Если он, конечно, был. После всех историй, что сегодня услышал Ян, у него вполне могло не на шутку разыграться воображение. 

Взвалив хворост себе на плечи, он отправился следом за Увэ, беспечно начавшему рассказывать очередную историю про хозяина замка. Когда они почти покинули поляну, Ян не выдержал и обернулся. 

Показалось, или действительно краем глаза он увидел высокую светловолосую фигуру?

 

 

 

  1. Эрих

 

Настойчивый стук в дверь отвлек Эриха от позднего ужина. Юноша насторожился и отложил в сторону вилку. После заката селяне предпочитали сидеть по домам или в кабаке до первых петухов, а не бродить по округе. Юноша жил один и точно знал, что никто не мог прийти к нему в гости в столь темное время суток. Если только конечно не случилось Что-то страшное. Эрих изучал медицину и помогал местному лекарю, поэтому люди уже привыкли обращаться к нему за помощью.

Этот старый дом достался Эриху от отца, несколько лет назад погибшего  на стройке новой мельницы. Рабочие сказали, что это был несчастный случай, но юноше так не казалось. Его отец был хорошим проектировщиком,  и мельницу, как и многие дома в новой части городка, строили по его чертежам. Эрих даже мог сказать, кому была выгодна его смерть, но добиться правосудия ему не удалось. Для этого у него не оказалось ни доказательств, ни свидетелей. Но даже если бы у него  было все необходимое, он вряд ли бы мог надеяться на справедливый суд. И судья и примар за свои места держались так же, как и за жизни, и уже не раз бывало, что в замок Штерн отправлялись совершенно невинные люди. Хозяевам же здешних земель было все равно. Все, что оставалось Эриху, это попытаться накопить денег и уехать отсюда. Любое необдуманное действие здесь могло кончиться для него стенами замка. Если только не…

Стук повторился. Эрих вытер руки о старое полотенце, что использовал вместо салфетки, и покинул маленькую кухню, прихватив с собой оплывшую свечу в заляпанном воском подсвечнике.

— Кто там? – спросил он, пытаясь предать своему голосу уверенности. Кто бы там ни был, следовало держать себя в руках.

— Открывай, — раздался вкрадчивый голос, и свеча в руке Эриха дрогнула.

Юноша отпер засов, который уже не казался ему таким крепким, и открыл дверь. На пороге оказалась высокая фигура, тонкокостная и легкая, одетая совсем не по холодной зимней погоде. Острые плечи и голову скрывал тонкий пошитый из дорогого черного сукна плащ с капюшоном.

— Ваша Милость… что вы здесь делаете? — изумился Эрих, пропуская нежданного ночного гостя. — Как… как вы узнали, где я живу?

Он едва успел захлопнуть дверь и побежал за вампиром, что уже прошел в комнату, служившую Эриху одновременно гостиной и кабинетом. Здесь юноша сидел над книгами, занимался исследованиями и здесь же спал на старом низком диванчике. Он уже не помнил, когда поднимался в спальню, что располагалась на втором этаже.

— Мы же договорились, что ты будешь звать меня по имени – Эверт, — пропустив вопросы мимо ушей, гость скинул на спинку дивана свой плащ и встряхнул головой, рассыпав по плечам светлые длинные локоны.

— Но…

Эрих со свечой в руке растерянно наблюдал, как Его Милость занял единственное кресло в комнате и закинул длинные ноги на угол стола.

— Я принес твою книгу, — улыбнулся Эверт, и юноша наконец-то заметил, что вампир в изящной руке держал старый фолиант в обложке, обтянутой темным бархатом.

— Вы… — начал было Эрих, но заметив как Эверт нахмурил свои светлые брови, исправился, — ты… ты пришел только поэтому?

— А что, я помешал твоему уединению? – вампир склонил голову к плечу, наматывая длинную прядь на палец.

— Вовсе нет… — поспешно уверил гостя Эрих, сожалея о недоеденном ужине.

Чувство страха, что овладело им поначалу, отступило на второй план, милостиво позволив юноше рассуждать здраво. Он потушил ненужную в освещенной комнате свечу и поставил ее на полку, наконец-то освободив руки.

— Я думал… что не встречусь больше с тобой… на этой неделе.

— Вот как? – насмешливо раздалось в ответ.

В первый раз Эрих повстречался с графским сыном лицом к лицу полтора месяца назад. Юноша задержался в лавке лекаря и поздно возвращался домой. Сам Эрих не считал, что на улицах ночью было опаснее, чем днем, но скользнувшей рядом тени испугался, да так, что от неожиданности выронил свои книги. Тень извинилась и помогла подобрать старые тома, разлетевшиеся по белому снегу. Эверт не первый вечер следил за юношей. После того, как от прислуги в замке он услышал о том, что у лекаря появился новый помощник – очень грамотный юноша – вампиру стало интересно посмотреть на него поближе.  А после того, как оказалось, что это именно Эрих подобрал для тяжело заболевшей Анны верное леченее, Эверт решил лично поблагодарить юношу за оказанную помощь. Из всей замковой прислуги вампиры больше всех доверяли экономке и, можно сказать, по-своему любили ее.  Иначе как еще можно было объяснить то, что Анна могла сетовать на виконта в его присутствии и даже спорить с Его Сиятельством?

Эверта заинтересовали книги, что нес с собой Эрих. Таких, по его словам, в замковой библиотеке почти не было. Он неоднократно приходил в лавку, безошибочно определяя, когда Эрих задерживался, чтобы не столкнуться с другими людьми. Юноша не мог не признать, что ему нравилось беседовать с вампиром. Эверт был интересным собеседником, открытым к различным теориям и дискуссиям, совсем не похожий на упрямого лекаря, гнувшего только одну линию и опасавшегося браться за новое. Книги, которые вампир брал у Эриха в лавке, юноше не принадлежали, но разве он мог отказать графскому сыну, хотя бы исходя из принципов собственной безопасности?

— Ты утверждал, что эта книга принадлежит лично тебе, потому я и пришел ее вернуть.

— Вы могли оставить ее себе, Ваша Милость…

— «Эверт». Мы же договорились.

Эрих вздохнул. У него не получалось обращаться к вампиру как к равному. Этому мешал и статус Эверта и его сущность.

— Прошу прощения – Эверт. Ты мог бы оставить книгу себе. Совсем не стоило утруждаться ее возвращать.

Вампир внимательно посмотрел на Эриха, присевшего на край дивана. Юноша был напряжен и не знал, куда деть руки.

— Ты меня боишься? — Эверт улыбнулся.

— Хозяев всегда боятся, так или иначе, — нашелся Эрих с ответом.

— Ну, сейчас я гость в твоем доме, — справедливо заметил вампир, лениво помахивая книгой.

Гостей было принято угощать, но Эрих понятия не имел, что может предложить Эверту. Точнее имел, конечно, но…

Вампир покинул кресло и, отложив книгу на стол, подошел к большому книжному шкафу, занимавшему почти всю стену. Он внимательно осмотрел стоящие на полах книги, иногда прикасаясь к корешкам кончиками когтей:

— Сколько всего… — восхитился вампир, вытаскивая несколько томов. — Признаться, это превзошло все мои ожидания. Не ожидал, что в таком небогатом доме могут быть такие сокровища. Откуда у тебя столько книг?

— Моя мать была лекарем и занималась естествознанием. Эти книги она собирала всю свою жизнь.

— Так ты, значит, продолжаешь дело матери, — подытожил вампир, садясь на пол с выбранными книгами. —  В нашей библиотеке нет таких книг по естествознанию. Признаться, у нас их не так уж и много.

— А что у вас есть? — подал голос Эрих, вообразив себе размеры графской библиотеки.

— Помимо прозы и поэзии? Отец увлекался историей и философией, а мне такое не по нраву. А что? – он посмотрел на Эриха и улыбнулся так, что юноше стало не по себе от сверкнувших клыков. – Хочешь посмотреть? Это несложно устроить.

— Думаю, пока не стоит, — качнул головой юноша, представляя возможную цену за посещение библиотеки в замке. Как бы не был велик соблазн, Эрих привык к благоразумию. —  Мне  и этих книг хватит на оставшуюся жизнь. А вот вы-то свои, наверное, уже давно все прочли.

Эверт засмеялся. У вампира был чистый звонкий и совершенно искренний смех. Красивые черты лица, мягкий голос и яркие голубые глаза путали Эриха. Существо, сидевшее перед ним, выглядело невинным человеком, по возрасту едва старше самого помощника лекаря, и это усыпляло его тревогу. Но в  моменты, когда в плавных движениях появлялась нечеловеческая резкость, а в поле зрения показывались острые когти, Эрих вспоминал о том, кем являлся его собеседник.  Интересно, скольким такое опасное заблуждение стоило жизни?

— Можно и так сказать. Я очень много стихов знаю наизусть, — Эверт поднялся на ноги, закончив просматривать выбранные книги. Одну он поставил на полку, а со второй развернулся к Эриху. – Ты же не против, если я возьму ее почитать?

— Конечно, не против, — ответил Эрих прекрасно понимая, что произнесенные вампиром слова просьбой небыли. Это была простая констатация факта. Такие, как он, не знают отказа и берут, что хотят, не спрашивая.

Эрих знал о хозяевах замка только то, что народ пересказывал друг другу. Но среди массы небылиц человеку наблюдательному и рассудительному было несложно вычленить правду. Эрих видел отражение Эверта не только в зеркале, но и других поверхностях, обладающих схожими свойствами. Тень, отбрасываемая вампиром, была очень густой и более темной, чем тень самого Эриха. Это никак не сходилось с историями о том, что вампиры и в зеркалах не отражались, и тени не отбрасывали. Предание о серебре, якобы оставляющем на коже вампиров ожоги, тоже оказалось сомнительным, после того  как Эрих еще в первую встречу обратил внимание на перстни Эверта из светлого металла. Изящные кольца явно были сделаны не из золота. Эрих засомневался в эффективности чеснока и некоторых трав, но у него не хватило смелости спросить об этом у Эверта напрямую.

Вампир медленно прошелся по комнате, рассматривая стеллажи и подвесные полки. На них в коробках Эрих хранил свой инструментарий, необходимый ему для работы и исследований – от скальпелей до хрупких линз разных диаметров. Оборудование было дорогим, но точно не дороже пары узконосых сапог Эверта с подбитыми металлом каблуками.

Эверт обошел стол,  заваленный книгами и тетрадями, а затем снова сел в кресло.

— Пыльно у тебя здесь, — фыркнул он, стряхивая невидимые пылинки со своего плеча, а затем снова посмотрел на Эриха.

Взгляд холодных голубых глаз был таким пронзительным, что Эриху становилось не по себе. Складывалось ощущение, что вампир следил за каждым его движением. Он слышал о том, что Эверт прекрасным девушкам предпочитал юношей. И не только в гастрономическом плане. Что из этого звучало более жутко, Эрих не брался решать. Да и кем он был, чтобы судить бессмертного вампира за его способы разделаться со скукой? Радовало только то, что хозяева не убивали ради развлечения, однако это вовсе не означало, что Эриху не стоило проявлять осторожность.

— Мне приходится вытаскивать из тебя каждое слово. А я думал, тебе нравятся наши беседы, — в голосе Эверта скользнула обида.

— Так и есть – я действительно нахожу их занимательными.

— Я и в прошлый раз сказал, что не причиню тебе вреда. В чем смысл мне убивать такого замечательного собеседника? Очевидно, единственного на всю округу. Поужинать можно кем-нибудь и менее образованным. Тебя так беспокоит мое присутствие в твоем доме?

— Как вы узнали, где я живу? — повторил Эрих свой вопрос.

— Это несложно, — вампир пожал плечами, — я тебя выследил. Точно так же я знаю, что ты живешь один.

— Мой отец умер в прошлом году.  А мать пострадала от волколаков, когда я был еще ребенком.

— Отец тоже был лекарем? – Эверт откинулся на спинку кресла.

— Нет, он был архитектором, а я всегда мечтал лечить людей, как это делала моя мать. Работа в лавке помогает мне двигаться к моей цели – у меня есть возможность учиться и познавать новое. Но наш лекарь старой закалки и не приемлет новых методов.

— Хм… однако твои методы помогли нашей Анне. Полагаю, если бы ее лечил не ты, то она бы не выжила… — он задумался. — Как благородно с твоей стороны  помогать тем, кто живет в нашем замке.

Эрих пожал плечами:

— Я лишь делал то, что должен. Для меня важна человеческая жизнь. Каждый имеет право на помощь.

Эверт поймал его взгляд:

— Я редко встречал людей, думающих о других, и уж тем более – ставящих это своей целью. Но если ты и дальше будешь продолжать заниматься своими изысканиями за спиной лекаря, то он рано или поздно выставит тебя вон, обвинив в шарлатанстве или еще в чем-нибудь. Так часто бывает. Более дальновидный присвоил бы твои открытия себе. В любом случае — исход один. Что ты тогда будешь делать? — глаза вампира блеснули.

Эверт забавлялся. Что для него человеческая судьба? Одна быстро гаснущая свеча в бесконечности его ночи.

— Не знаю, — честно сказал Эрих, с трудом отведя взгляд от глаз вампира, — но я… думал об этом и эти мысли не приносят мне умиротворения. Лекарь хорошо знает примара, если я не буду осторожным, то могу оказаться не только на улице… — он замолчал, сцепив пальцы в замок, не осмелившись продолжать. Может, Эверта и забавляли их беседы, но Эрих сомневался, что сможет заговорить зубы Его Сиятельству.

Вампир улыбнулся, прикрыв глаза:

— Хорошего лекаря сложно найти… Будет странно, если примар решит отправить тебя, как дань. Если только ты не успел ему насолить, — он склонил голову набок.

— Не совсем… — вздохнул Эрих и промолчал. Насколько бы мирно не был настроен вампир, юноша точно не собирался с ним это обсуждать. Усложнять себе и без того непростую жизнь ему не хотелось.

—  Я бы уехал отсюда, Ваша Милость. Поступил бы в академию, выучился бы на настоящего врача. Мечтать не вредно, — Эрих улыбнулся, но улыбка вышла натянутой и не веселой.

— И что тебе мешает покинуть наш негостеприимный край? – Эверт постучал когтями по подлокотнику кресла, — ну, кроме волколаков в лесу.

— Для всего этого нужны средства, которых у меня нет. Мне даже этот дом не удастся продать.

Вампир неопределенно хмыкнул, уходя в свои мысли. Вряд ли сына графа когда-либо беспокоил вопрос денег – ни в той жизни, ни в этой.

— Что же. Думаю, уже слишком поздно, чтобы и дальше злоупотреблять твоим гостеприимством, — протянул он, вставая с места.

Эрих не стал спорить. Несмотря на то, что старая загорская поговорка «мой дом – моя крепость» уже почти потеряла свой смысл, юноша в родных стенах ощущал себя в безопасности, но присутствие вампира лишний раз подтверждало, что эта «крепость» была иллюзорна. Возможно, Эриху и будет интересно мнение Эверта относительно книги, которой он заинтересовался, но не сегодня  и в другом месте.

Вампир забрал со спинки дивана свой плащ и ловким движением закинул его себе на плечи.

— Доброй ночи, Эрих. Надеюсь на скорую встречу.

— Доброй ночи, виконт.

Закрыв за Эвертом дверь, юноша вернулся на кухню, но к остывшему ужину он так и не притронулся. Руки Эриха дрожали так, как никогда в жизни.

 

Эверт пропал на несколько месяцев, и Эрих стал ловить себя на мысли, что скучает по их совместным полуночным беседам. Иногда он даже специально задерживался в лавке, ожидая визита, но вампир так и не приходил. К концу второго месяца Эрих перестал ждать, решив, что Эверт нашел себе другое развлечение и поэтому оставил юношу в покое.

Каково же было его удивление, когда однажды вечером по возвращению домой он нашел на своем столе книгу и белый конверт. В конверте были три серебряных кольца, которые он когда-то видел на пальцах виконта, и письмо, которое растерянный Эрих перечитал несколько раз.

«Мой дорогой друг! Я прошу прощения за то, что так долго не давал о себе знать, но мне понадобилось время, чтобы принять решение. Твоя история опечалила меня и вдохновила на поступок, мне совершенно несвойственный. Я благодарен тебе за проведенные со мной часы и, конечно же, я всегда буду помнить то, что ты сделал для нашей экономки. Надеюсь, мой маленький подарок поможет тебе в осуществлении твоей заветной мечты. Езжай через главный тракт днем и ни о чем не беспокойся. Я позаботился о том, чтобы люди примара не смели тебе мешать. Доверять вампиру не просто, но я надеюсь, что ты внемлешь моим словам. Будь счастлив. Искренне твой, Эверт.»

 

С террасы открывался вид  на раскинувшийся у подножия замка лес, утопающий в седом тумане. Сквозь рваные облака на черном сукне неба несмело выглядывала молодая луна.

— Это на тебя непохоже… — раздалось за спиной, и Эверт недовольно дернул плечом, отрываясь от созерцания безмятежного пейзажа.

Он оглянулся. Вильгельм стоял у самой стены, завернувшись в плащ так, словно ему было холодно.

— О чем вы?

— Ты всегда обычно такой эгоист.

— Как вы умудряетесь знать все на свете? — Эверт выгнул бровь.

— Это же мои земли. И я знаю, что в них происходит. Люди неспроста говорят, что я всеведущий.

— Я вас удивил своим поступком?

Вильгельм многозначительно усмехнулся:

— Что такого было в этом юноше, что отличало его от других ему подобных?

Эверт замедлил с ответом и растерянно пожал плечами:

— Он был действительно интересным собеседником. Мне просто захотелось ему помочь.

— Ты уверен, что он воспользуется твоим предложением?

— Уже воспользовался. Его дом пуст. Я уже был там сегодня, — Эверт вернулся к созерцанию леса.

— Тебя это больше радует или расстраивает?

— Люди живут недолго, — вздохнул светловолосый вампир, — к ним не стоит привязываться. Мне, конечно, будет не хватать наших встреч, но это лучшее, что я могу для него сделать. Мне будет…  мне действительно будет приятно, если Эрих помянет меня добрым словом.

Вильгельм промолчал. Эверт чувствовал спиной его взгляд, в котором не было ни сочувствия, ни безразличия. Холодное, но еле различимое недоумение. Отец его не понимал.

— Вы опять против?

— Нет, сын. Я не против, — вздохнул Вильгельм, и Эверту этот вздох не понравился.

Он нахмурился, но не стал возмущаться. Все равно у отца найдется аргумент на любое его слово. Эверт выигрывал с ним в споре, только если Вильгельм сам этого хотел. И сейчас явно не этот случай.

— Это твой выбор, — отозвался Вильгельм, и Эверт скорее почувствовал, чем услышал, что отец ушел.

Вампир посмотрел поверх леса и грустно улыбнулся, прежде чем самому исчезнуть в темноте замковых стен.

 

 

  1. Незваные гости

 

С одной стороны Анна была рада, что ей не пришлось спускаться в фамильный склеп и пытаться сдвинуть тяжелую плиту саркофага. Но с другой… Полная решимости, что она поступает правильно, экономка замерла у двери апартаментов графа, всю эту решимость растеряв в последний момент. Женщина беспокойно оглянулась на лестничный пролет, подсвеченный настенными канделябрами, – в полумрачном коридоре без окон она была одна. Никто не рискнул подниматься с Анной.  Беспокоить хозяйский дневной сон было запрещено, но дело не требовало отлагательств. Выбирая из двух зол меньшее, Анна собиралась разбудить Эверта, посчитав, что так будет безопаснее. Но она не нашла виконта в его спальне. Где он мог быть? Прекрасно зная с каким пиететом вампир относился к собственному отцу, Анна пришла к двери Его Сиятельства. Собрав всю волю в кулак, женщина нажала на латунную ручку двери, изо всех сил пытаясь убедить себя, что совершает благое дело.

Не убьет же ее граф в конце концов? Или убьет?

 Анна проскользнула в открывшийся проем вместе с тусклой полоской света и окунулась в чернильную темноту. Окна здесь были не только плотно завешаны тяжелыми шторами, но и заколочены досками, чтобы ни один даже самый крохотный лучик солнечного света не проник в комнаты. Женщине пришлось потратить драгоценное время, чтобы привыкнуть к темноте, прежде чем она смогла сделать хотя бы шаг.

Бледная полоса света за ее спиной робко тянулась по полу от двери до большой кровати с резными столбиками, что поддерживали тяжелый балдахин. Едва не налетев на небольшой столик, Анна как можно тише достигла своей цели и, затаив дыхание, протянула руку, чтобы отодвинуть в сторону полог. Сердце в груди стучало так, что ей казалось будто его слышно на весь замок.

Женщина не ошиблась.  Прямо перед ней, на краю постели лежал виконт, закинув точеную руку за голову. Анна вздохнула и качнула головой, едва не цокнув языком. Теперь она знала, почему иногда после заката заставала Эверта в помятой одежде – в постели отца вампир спал не раздеваясь. Женщина невольно скользнула взглядом на противоположенную сторону кровати, до которой не доходил свет из полуоткрытой двери, но не увидела ничего кроме глухой темноты. Побоявшись всматриваться в ее глубины, экономка отвела взор.

Анна склонилась над Эвертом и негромко позвала:

— Ваша Милость… проснитесь…

Не дождавшись ответа, она неуверенно потрясла вампира за плечо. Безрезультатно. Красивое, навечно юное лицо осталось безмятежным.

Как разбудить вампира?

Теперь Анна понимала, насколько хозяева доверяли прислуге и были уверенны в своей безопасности, если предпочитали свои прежние комнаты более надежному склепу. Тяжелую крышку саркофага не всякий сдвинет…

— Ваша Милость!  — она с силой тряхнула за оба плеча, — это очень важно!

В ответ раздалось низкое шипение, и когтистая рука замерла у ее горла. Женщина даже не успела заметить столь стремительное движение. Она лишь охнула и выпустила плечи виконта.

— Анна? — хрипло отозвался Эверт. — Ты с ума сошла? Как бесцеремонно!

— Ваша Милость, я прошу прощения за беспокойство, — прервала она едва начавшийся поток возмущений, — но я видела в городе охотников на вампиров.

Эверт переменился в лице и медленно сел.

— Что…?

— Точнее, я не совсем уверена, что это охотники, — забеспокоилась Анна под пристальным вампирским взглядом, — двое мужчин приехали совсем недавно. У них добротная одежда из кожи и странное оружие. Никогда такого не видела. У одного я заметила сумку со странными склянками и серебряный кинжал. Они постоянно перешептывались и смотрели и в сторону замка. Я не могла оставить это без внимания и спокойно дожидаться вечера, Ваша Милость. Не сердитесь, если я  оплошала…

— Ступай вниз. Я… мы спустимся, и ты расскажешь все подробно, — судя по оскудевшей речи, вампир был взволнован не на шутку.

— Как прикажете, Ваша Милость, — Анна склонила голову и исчезла за дверью, по пути все-таки налетев на столик.  В комнатах вновь воцарилась темнота и тишина.

Эверт потер лицо ладонями, пытаясь привести себя в чувство. Сколько лет здесь не было охотников на вампиров? Пять, десять, больше? Конечно, ему хотелось, чтобы Анна на самом деле ошиблась, но оставлять такую весть без проверки было нельзя. Они пришли сюда сами или их кто-то навел? Слишком много вопросов, на которые хотелось получить ответы незамедлительно.

Ментальная нить между двумя вампирами натянулась, и чтобы разбудить отца Эверту не пришлось прилагать усилий. Вильгельм открыл глаза, почувствовав беспокойный зов.

—   Просыпайтесь, отец… у нас незваные гости.

 

Вильгельм сидел в кресле у камина в маленькой гостиной без окон.  Устало подпирая висок рукой, он барабанил когтями по лакированному подлокотнику. Рядом замерла Анна, закончив свой сбивчивый рассказ. Она стояла, боясь не то что пошевелиться, а даже вздохнуть.

— Ну и кто мог к нам заявиться? — спросил он, наконец.

Вопрос повис в тишине.  Опасаясь невыспавшегося вампира, экономка  молчала, не смея больше выдвигать предположений.

— Ладно, — вздохнул Вильгельм, откидываясь на спинку кресла, и махнул Анне рукой, — иди.  И проследи, чтобы никто не покидал людскую с вечера до самого утра ни при каких условиях.

— Да, Ваше Сиятельство, — экономка поклонилась и поспешила выполнить поручение.

— Господин примар решил открыть на нас охоту? —  Эверт, появившийся в поле зрения отца, недоуменно выгнул бровь.

— Если это так, то я господину примару не завидую, — Вильгельм потер виски – лучшее доказательство того, что у него начиналась мигрень, — но я думаю даже он не смог бы поступить так опрометчиво.

Вампир зевнул, прикрыв рот тыльной стороной ладони. Солнце давило на его плечи и убаюкивало так же, как людей убаюкивает луна.

— Простите, отец. Но я не понимаю, к чему вы клоните, — Эверт по привычке сел вампиру в ноги и откинул голову ему на бедро.

— Допустим, примар решил, что подступающий мрак для него меньшее из зол, и он захотел избавиться от нас с тобой. Кто бы смог помочь ему в этом? Скорее всего, он даже при всей своей скупости связался бы с кем-то из именитых домов, а не обратился к первым попавшимся проходимцам, готовых нажиться на страданиях простых людей.  Почему? Если охотники потерпят неудачу, то из замка выйду я, крайне не в духе, и примар дорого заплатит за то, что меня побеспокоил.  Он не будет так рисковать жизнями многих людей понапрасну.  Так что… к тому же, что это за охотники такие, если даже у прислуги они вызвали подозрения?

Вильгельм был совершенно спокоен, словно речь шла действительно о чем-то незначительном.

— Вы думаете, что Анна ошиблась? — Эверт поднял на него взгляд.

— Не знаю. Если бы это были охотники из именитых домов, нас бы не поднял среди бела дня. Никто бы вообще не знал об их приезде до самого последнего момента. Подождем. Если это любители быстрой наживы, наслушавшиеся о подвигах Руэла Торнвипа, то они придут сюда сами.

Papá, кто охотится на вампиров ночью? — нахмурился Эверт.

— Отчаянные самоуверенные  храбрецы или переоценившие свои возможности безумцы? — вампир равнодушно пожал плечами. — Для меня это одно и то же. 

Эверт неопределенно хмыкнул. Конечно, он слышал о Руэле Торнвипе, известном охотнике из Столичного края, что когда-то в одиночку выстоял против Темного владыки на его территории в темное время суток. Слава о нем гремела от Заречья до Загорья, но вампир сомневался, что кто-либо из охотников был столь же умел, как Руэл. Но дом Торнвип несомненно гордился своим удачливым предком.  Эверт почему-то был уверен, что если бы у Руэла было больше времени, отпущенного ему свыше, то ему бы удалось упокоить Темного владыку.

Вильгельм погладил сына по щеке костяшками пальцев и мягко улыбнулся:

— Не стоит так беспокоиться. Охотники они или нет, я не буду смотреть на это сквозь пальцы.

Эверт уткнулся носом ему в ладонь и закрыл глаза, думая о том, что, возможно, напрасно разбудил отца так рано.

 

Вильгельм не обманул. Незваные, но при этом уже ожидаемые гости заявились через несколько часов, когда солнце стало клониться к горизонту. Прежде чем уйти в людскую, Альбрехт оповестил своего хозяина о том, что видел их у замковых ворот, явно решавших головоломку с их преодолением.

Эверт получил разрешение немного поспать, но вампир был настолько взволнован происходящим, что так и не смог погрузить свой разум в сон. Поэтому последний час он провел, наблюдая с кровати за тем, как Вильгельм приводил себя в порядок.  «Если мы ждем гостей, то и выглядеть стоит подобающе».  На нем был черный расшитый серебряной нитью камзол без рукавов, а под камзолом – черная шелковая сорочка. Кружевные манжеты резной тенью падали на узкие бледные кисти рук. Вильгельм тщательно расчесал волосы и забрал их в хвост атласной лентой. Темно-синей, как отметил про себя Эверт.

— Это же просто пара крестьян, papá. Зачем вы так нарядились, словно получили приглашение ко двору как минимум? — вампир сел на кровати, скрестив ноги. Разумеется, он был не против наблюдать за отцом, но…

Вильгельм задумался, словно пытался вспомнить, когда в последний раз он был при дворе, и развернулся к сыну:

— Гостей принято встречать при параде. Тем более – таких, — он усмехнулся. — Приведи себя в порядок.

Эверт фыркнул: вот еще!

— Хотя да, ты прав – для этого уже слишком поздно, — вздохнул Вильгельм и посмотрел на себя в зеркало. — Где-то на юге живет Темный владыка, что умеет возвращать свой прежний, человеческий облик. Никаких клыков или этой белой, как луна, кожи. Очень бы сейчас пригодилось…

— Что вы задумали? — Эверт снова нахмурился, — признаться, я играть в кошки-мышки не в настроении. Я думал, мы просто поедим и все.

Вампир был крайне раздражен и хотел спать.  Ему часто нравилось вводить в заблуждение собственные жертвы, но сегодня явно не тот день, чтобы развлекаться подобным образом.

— Поедим, но не просто.

— Вы ведете себя как… — Эверт запнулся, почуяв в собственных словах неладное.

— Как кто? Как ты? Теперь ты понимаешь, почему я часто не в восторге от твоих затей? – Вильгельм развернулся к нему, чуть склонив голову набок.

Эверт возмущенно сверкнул глазами. И совсем не похоже!

— Я никуда не пойду с вами! — демонстративно заявил он, ложась на кровать и поворачиваясь к отцу спиной.

— Как пожелаешь.  Мне же лучше – не придется с тобой делиться, — равнодушно заметил он и вышел, прежде чем Эверт успел вскочить, уязвленный подобным высказыванием.

— Отец! У вас совсем нет совести!

 

С крепостной стены Вильгельм наблюдал за тем, как по внутреннему двору скользили две тени. Одна широкоплечая и высокая, вторая субтильная, на пол головы ниже первой. Вот они остановились у амбара, задумавшись, что делать дальше.

Вильгельм вздохнул. Он стал мысленно перебирать тех, кто мог рассказать этим людям какие-либо подробности о замке, – расположение некоторых комнат, наличие охраны и прислуги. Кроме примара никто не шел на ум, поскольку он был практически единственным человеком, кто бывал в замке неоднократно, не считая его обитателей. Эта версия была столь абсурдной, что Вильгельму не очень хотелось в нее верить. Однако она хорошо говорила о том, что примара уже давно пора было заменить другим человеком. Более разумным.

Тени за амбаром не двигались, и Вильгельм уже начал сомневаться в том, что эти люди вообще видели вампиров, а не то, что убивали их. Что тогда привело их в замок?

— Что они здесь делают? — раздраженно раздалось из-за плеча.

— Ты пришел сюда мои мысли читать, сын? Кажется, ты не желал иметь с этим делом ничего общего.

— Я подумал, что вы без меня не справитесь.

— Вот как. Что ж, спасибо за заботу, мой мальчик, — Вильгельм позволил себе улыбнуться. – Но мне, признаться, уже начинает надоедать этот фарс. Шутка не смешная и непозволительно затянулась.  Во двор-то они попали, но, кажется, пока не имеют представления, как попасть в замок…

Эверт проследил за взглядом отца. Люди сидели за амбаром, очевидно, считая, что находятся в хорошем укрытии, и даже не подозревали, что кто-то может следить за ними сверху. Тем более те, чья острота зрения превосходит человеческую.

— Хотите спуститься вниз?

— Я? Уже нет. Передумал, пока наблюдал за ними. А вот ты – можешь.

— Все, что пожелаете.  Мне появиться с парадного хода или из той чудесной густой тени за их спинами? — Эверт дернул уголком губ, предвкушая небольшое развлечение. Он уже не выглядел таким недовольным, как раньше.

— Из тени. Только осторожно. Если ты их случайно убьешь, то другого ужина в ближайшее время у нас не будет. Я буду ждать в холле.

Вильгельм развернулся и уже не видел, как Эверт послушно шагнул в тень, чтобы появиться за спинами не ожидавших того людей…

 

Вильгельм расслабленно сидел в кресле, закрыв глаза. Все его нетерпение выдавала лишь бесшумная дробь пальцев  по подлокотнику. Тишина вокруг  была полная и такая уютная, что будь он человеком, то непременно бы уже задремал, но ему приходилось держать ухо востро.  Закрытые глаза вовсе не означали, что он не понимал, что происходит вокруг него.

Рядом с камином стоял Эверт, и Вильгельму не нужно было видеть, чтобы знать, как подрагивают руки сына. Ну еще бы – вампир немного перестарался, выполняя поручение отца, и теперь по всей маленькой гостиной разносился легкий аромат крови.  Он дразнил ноздри, заставляя внутренности болезненно сжиматься в сладостном предвкушении долгожданной трапезы. Поначалу Вильгельм остался недоволен случившимся, но теперь этот запах придавал происходящему особую остроту и начинал нравиться.

Он открыл глаза в тот момент, когда один из незваных гостей наконец-то соизволил очнуться.  Застонав, мужчина приподнялся на мягкой кушетке, куда его и положил Вильгельм. Второго, совсем юношу, он запер в соседней комнате, решив сначала побеседовать со старшим.  Незнакомец, кем бы он ни был самом деле, схватился рукой за голову, и на его пальцах остался след крови. Эверт так приложил людей лбами, что без травм не обошлось.

— Где я? — раздался хриплый голос.

— В моем замке, — последовал ответ. — И я бы не сказал, что я вам рад.

Мужчина сфокусировал взгляд перед собой, но из-за неверного света не мог рассмотреть сидевшего в тени вампира:

— В замке?… мы же были за… Как я здесь оказался?

— То же самое и я бы хотел узнать, — Вильгельм нахмурился, внимательно разглядывая мужчину. – Это вам в деревне за рощей подсказали сюда заглянуть?

Он был высок и широкоплеч, и своими резкими движениями больше походил на лесоруба, чем на охотника за нечистью, которым требовалась немалая прыть и гибкость. Щербатое лицо было темным, наполовину скрытым густой черной бородой. Давно немытые волосы торчали беспорядочными вихрами.   Вильгельм краем глаза заметил, как брезгливо поморщился Эверт. От мужчины пахло дешевой брагой и застарелой человеческой кровью.

Вместо ответа мужчина обвел взглядом богато обставленную гостиную, и от Вильгельма  не укрылось, как блестели его глаза, перебегая от одного предмета к другому. Вампир тихо вздохнул. Сомнений больше не осталось. Оба гостя были обычными головорезами и ворами, пришедшими за легкой наживой. Кто бы из пришлых не полез в замок, в котором отсутствует охрана и почти нет слуг? Селяне, не желая попадаться на жребий, часто меняли свои жизни на чужие. Так что можно было сказать, что гостям в Загорье были рады не только хозяева.   

За странное оружие, которое Вильгельм отобрал у этих людей, Анна приняла пару крючьев и багор. А вот дорогой кинжал и склянки со снадобьями могли быть вполне крадеными.

— Где мой брат? — спросил мужчина и потянулся к поясу, хмуря кустистые брови. Пальцы схватили пустоту. Обычный охотничий нож Вильгельм отобрал тоже – он терпеть не мог, когда кто-то портил его вещи.

— Я вижу, на беседу вы не настроены, — подытожил вампир, соединив перед собой кончики пальцев.

— А я вижу, что мне не о чем с тобой разговаривать. Нож ты у меня отобрал, но я с тобой и голыми руками справлюсь. Все вы, дворяне, самонадеянные…

Мужчина медленно поднялся. От него качнуло волной такой неслыханной злости, что Эверт ощерился и сделал шаг в его сторону, но Вильгельм остановил его жестом.

— Самонадеянные? Вот как. А лезть в чужой дом, не зная, что скрывают его стены, разве не самонадеянно?

Мужчина зарычал, как медведь, явно намереваясь свернуть своему собеседнику шею. Вильгельм поднялся за мгновение до броска. Он сбил нападавшего с ног и с грохотом повалил его на пол, оседлав сверху. Колено вампира прижало одну руку к туловищу, как тисками, не давая даже шевельнуться.  Оскалившись, Вильгельм схватил мужчину за волосы, выворачивая ему голову.

— Не смей! — воскликнул он, пытаясь достать вампира свободной рукой. В широко открытых глазах плеснулся ужас.

Вильгельм с силой сжал его плечо до хруста, и под болезненный вопль вцепился клыками в шею под ухом. Человек дернулся всем телом, безуспешно пытаясь скинуть с себя вампира. Силы покинули его, тело обмякло.

Где-то рядом всхлипнул Эверт, но Вильгельм его уже не слышал,  полностью погрузившись в сладострастное наслаждение. Смежив веки, он жадно глотал горячую кровь, стараясь не упустить ни капли. Чужое сердце сорвалось с ритма и затихло так быстро, что вампир недовольно подумал, что Эверт осмелился помешать его единоличной трапезе. Он разжал челюсти, выпуская уже мертвое тело, распростершееся под ним, и посмотрел на сына. Эверт не сдвинулся с места. Обхватив себя за плечи, он завороженно наблюдал за отцом.

Распрямив спину, Вильгельм тяжело вздохнул и скользнул языком по губам. Вот и все. Оттерев рукой подбородок, он уже собрался было облизать окровавленные пальцы, но передумал. Вместо этого он протянул руку в сторону сына. Эверт незамедлительно упал на колени и, схватив отца за запястье, начисто вылизал его пальцы.

— Твой ужин ждет тебя в соседней комнате. Ты же не думал, что я серьезно решил забрать все себе?

— Спасибо, отец! — Эверт поцеловал вампира в уголок перепачканных губ и растворился в густой тени.

Вильгельм закрыл глаза, и ему ужасно захотелось прилечь. Да хотя бы здесь же, в этой маленькой гостиной, которая ему всегда нравилась. Выпитая кровь теплом разливалась по всему телу, но вместо того, чтобы придавать сил, она почему-то тянула вампира к полу. «Наверное, потому что не выспался», — недовольно подумалось ему.

Вильгельм снова коснулся подбородка пальцами и достал из-за манжеты платок. Приведя себя в порядок, он медленно поднялся и посмотрел на тело, лежащее у его ног. Завтра он обязательно наведается в селение, лично разузнает об этих проходимцах, и может даже скажет спасибо за незапланированный, но всегда желанный ужин. А сейчас лучше поспать.

Определенно. 

 

 

  1. Портрет

 

В картинной галерее царила тишина, но, в отличие от беззвучия прочих коридоров, она была неприятна Вильгельму. Словно вот-вот в спину раздастся едкий смешок или колкое слово. Холеные надменные лица с портретов следили за ним, пока он тенью скользил мимо, и вампир едва ли не физически ощущал их взгляд, полный злого торжества.

«Разве ты не лучший из нас? Смотри! Все Загорье сотрясается в страхе от звука твоего имени! Ты добился того, чего не смогли мы! Почему бы тебе не насладиться своим триумфом? Ты заслужил его по праву!»

Вильгельм дернул плечом. Его уже не в первый раз посещала мысль избавиться от портретов предков или хотя бы просто убрать их с глаз долой. Но он с сожалением понимал, что это не избавило бы его от наследия семьи, как и от их голосов в своей голове.

«Ты тот, кто ты есть, Вильгельм. Мы очень гордимся тобой».

Сам он не видел повода для гордости. По правде Вильгельм не искал встречи с мраком специально. Им двигало желание выжить, и не столько ради себя, сколько ради маленького сына, и так оставшегося без матери. Жалел ли он о совершенном выборе? Возможно, когда-то, но сейчас не осталось и тени от того сожаления.

Почти дойдя до конца галереи, вампир медленно развернулся, качнув полой тяжелого плаща. Перед его взором оказался портрет сестры прадеда. Роскошная женщина в черном платье с нисхождением смотрела на Вильгельма сквозь полуопущенные ресницы. Генриетта обладала самым смертельным женским оружием – утонченной красотой и острым умом, в сетях которого погиб не один человек. Она была не только самым доверенным человеком своего брата, Генриха фон Штерн, но и его любовницей. От этой связи у Генриетты родился сын, но этот факт не помешал графу удачно выдать свою сестру замуж. Однако она недолго пробыла в браке. Спустя год совместной жизни, Генриетта избавилась от своего мужа с помощью яда. И пока он долго умирал в мучениях от якобы неведомой болезни, она изображала из себя заботливую сиделку. Благодаря ее интригам все земли покойного отошли к Штерн. Генриетта, как и ее брат, не останавливалась не перед чем во имя достижения своих целей.

После скоропостижной смерти Генриха, Генриетта сошла с ума и сбросилась с крепостной стены, а спустя год умер и графский бастард. Хозяйкой Загорья осталась несчастная графиня, а единственным наследником – ее десятилетний сын. Вильгельм никогда не сомневался, что это именно она отправила прадеда, его сестру и их отпрыска на тот свет. В противном случае вряд ли дед Вильгельма дожил бы до своего совершеннолетия.

Вампир невольно перевел взгляд на противоположенную стену, где рядом с портретом прадеда висел портрет отца. Вольфганг был жестким, очень вспыльчивым человеком, совсем не похожим в этом на своих невозмутимых предков. Своей педантичностью и любовью к тишине Вильгельм был обязан ему. Вольфганг никогда не уделял своему сыну должного внимания и был, по сути, для него больше чужим человеком, чем родным. Иногда в его присутствии Вильгельм испытывал чувство страха, и было из-за чего.  Когда отец допьяна напивался вина, то его охватывал неконтролируемый гнев, и тогда доставалось всем, кто имел неосторожность попасть ему под горячую руку. Вильгельм часто прятался под кроватью или в кладовке в надежде, что отец не достанет его ни вожжами, ни розгами. Мать ничего не могла поделать с собственным мужем, которого боялась и ненавидела больше всего на свете. Единственный человек, с теплотой относившийся к Вильгельму, был Густав, камердинер Вольфганга. И, быть может, именно благодаря ему, следующий хозяин замка не вырос очередным бездушным психопатом. 

Графиня умерла от внутреннего кровоизлияния, когда Вильгельму было пятнадцать. Вольфганг так сильно ударил ее, что женщина не оправилась от травмы. Спустя четыре года он неудачно упал с лошади и погиб сам, проломив череп. Вильгельм не особо переживал из-за кончины родителей – их не связывало ничего, кроме кровных уз. Единственное, за что он действительно мог поблагодарить своего отца, так это за достойное образование и пример, как не стоит поступать ни с подвластными ему людьми, ни с домочадцами.

Вильгельм соединил кончики пальцев и скользнул взглядом вдоль картин, пока не наткнулся на пустое место.  Портрет, некогда висевший здесь, был в сто крат лучше всех картин галереи вместе взятых. И дело даже было не в красоте полотна или дороговизне рамы. Может, Жюстина и не отличалась скромностью и жеманностью, но по сравнению с видными представителями рода Штерн она была невинна, как цветок лилии. Покойной графине было не место среди этих маньяков и садистов.  Не потому ли она умерла так рано…?

Собственные мысли расстроили и разозлили Вильгельма одновременно. Он нахмурился,  плотнее запахиваясь в плащ, словно спасался от навязчивого сквозняка. Жюстина всегда говорила ему, что портреты в галерее смотрят на нее со злостью и пренебрежением. Вампир был согласен с тем, что картины дурно влияли и на него самого. Почти каждый раз они ловили его в капкан неприятных воспоминаний, а Вильгельм не выносил, когда воспоминания о покойной супруге ввергали его в бессильное отчаяние. Потому он убрал портрет Жюстины из галереи, чтобы избавить себя от лишних терзаний.

Только Вильгельм никак не мог вспомнить, почему вместо того, чтобы просто перевесить портрет на другое видное место он спрятал его под ключ.

Papá, вы снова здесь? — раздался рядом звонкий голос, разбив густую тишину.

Ах да, Эверт… Ну конечно.

— Застыли, как изваяние. Я вам говорил, что вы похожи на наш фамильный замок? Так же мрачны и непоколебимы. Да и фасад скрывает много интересного…

Вильгельм прикрыл глаза и мягко улыбнулся, оборачиваясь на голос:

— Что-то случилось, дитя мое?

Эверт стоял за его спиной, сложив руки на груди и мягко улыбался. Светлые волосы свободно спадали на плечи непослушной волной, еще больше подчеркивая его утонченные, почти женские черты. Долгожданный сын. Самое дорогое, что могла подарить графу его покойная жена. Только по злой иронии ее образ продолжал жить в Эверте. В его голубых глазах, в изгибе тонких губ, в изящном наклоне головы. Даже в том невесомом жесте, каким  Эверт иногда касался предплечья отца. А когда он был излишне взволнован или сильно впечатлен, то начинал без умолку болтать на залесском.

Совсем как Жюстина.

— Случилось? Нет, papá. А вы, я гляжу, опять в раздумьях.

— В раздумьях… — вздохнул Вильгельм, вновь оглядывая картины и принимая решение.

Эверт проследил за его взглядом и вопросительно изогнул бровь, став в одно мгновение копией отца.

— Только не говорите мне, что вы наконец-то решились на перестановку.

— В какой-то степени… — согласился хозяин замка и медленно двинулся вперед. Он поманил сына за собой, желая покинуть галерею как можно скорее. Воспоминания скреблись изнутри, не предвещая ничего хорошего.

«— Вильгельм, а это правда, что говорят о ваших родственниках? Все эти жуткие слухи?

— Отчасти. Обо мне тоже говорят много, хм, интересного. Но тебе нечего бояться.

— А разве я говорила, что мне страшно? »

Прикосновение ее руки он ощутил, как наяву, но это был всего лишь Эверт.

— Предлагаю спалить полотна на заднем дворе.

— Сын, как не стыдно! Это наши предки, и мы обязаны их уважать. Что бы ни происходило, они всегда заботились о процветании нашего рода.

— Я и гляжу, что из всех дворян в этой глуши только мы в итоге и остались, — фыркнул Эверт.

Вильгельм неодобрительно посмотрел на него, но мысленно был согласен с сыном. Сжечь полотна. А пепел развеять. Только он понимал, что это ничего не даст. Нет никаких гарантий, что покойные родичи тогда не станут донимать его во время дневного сна.

— А что тогда вы решили… Ох, неужели!? — от внезапности догадки Эверт запнулся на полушаге и застыл. — Что это с вами?!

— А что не так? — Вильгельм остановился у лестницы, ведущей вниз, и повернулся к сыну.

Эверт в ту же секунду оказался рядом. Он коснулся ладонью отцовского лба, а потом своего, запоздало понимая, что горячки у отца уже быть никак не может.

— Не паясничай. Ее портрет можно повесить в маленькой гостиной. Или в холле. Или в библиотеке. Я еще не решил…  Но подумал, что стоит вернуть его обратно. Среди прислуги ходит слух о том, что я убрал портрет только для того, чтобы о ней не вспоминать лишний раз… как противоречиво, — Вильгельм замолчал.

Эверт внимательно посмотрел на отца, пытаясь хоть что-то прочитать по бледному лицу, хранившему привычную невозмутимость. Ничего. Только в синих глазах мелькнуло нечто такое, что вампир не успел ухватить.

А жаль.

— Отец… — начал было Эверт, но запнулся, намереваясь снова задать вопрос, на который когда-то получил в ответ молчание. Столь ледяное и выразительное, что он больше не осмеливался спрашивать об этом.

— Ну? Продолжай.

—  Зачем вы спрятали его от меня?

Вильгельм вздохнул. И, наконец, ответил:

— Не от тебя. Я не хотел, чтобы она видела… чтобы она знала о том, что я с тобой сделал.  Но я слишком поздно понял, что дело не в портрете.

— Что же теперь изменилось?

— Я попросил прощения, — сказал Вильгельм и прикрыл глаза.

— У портрета? Я не понимаю… — Эверт протянул к отцу руку, желая коснуться его плеча, но в последний момент одернул пальцы, побоявшись, что собьет его с мысли, как уже бывало.  Тогда Вильгельм выходил из своего задумчивого транса и говорил что-то вроде «не имеет значения», и Эверт оставался одураченным.

— Нет. Ее дух привязан к нашему замку. Иногда… иногда я вижу ее во сне. Теперь ты имеешь полное право знать.

Вильгельм замолчал.

«Ах, мой глупый Гильем… Не вини себя, я на тебя не сержусь».

Глупый старый вампир. Разве он спорил? Разве он хоть когда-то спорил с ней? Жюстина всегда умела видеть суть вещей.

— А я могу увидеть ее…? – шепотом спросил Эверт, растерянно уставившись на отца. Выражение его лица стало таким скорбным, что Вильгельм на секунду пожалел о сказанном. «Ожидаемый вопрос, Вильгельм. Наивно было полагать, что он не спросит».

Вампир не ответил, лишь молча развернулся и стал спускаться по лестнице. Тяжелый плащ скользил по ступеням, пересчитывая их. Напряженной спиной он чувствовал недоуменный взгляд Эверта.

— Mon pere… Papá…

Нет, не сейчас. Еще рано.

— Прошу, отец… скажите, что я могу, — мольба в голосе была столь отчаянная, что хозяин замка не выдержал и остановился. Какой родитель останется глух к мучениям любимого дитя?

Вильгельм закрыл глаза и со вздохом произнес:

— Приходи перед рассветом. Я скажу, что нужно делать.

В конце концов, разве Эверт не имел на это полное право?

 

 

 

  1. Наедине во мраке

 

— Ну, что ты сидишь?

Глухо, словно сквозь воду, раздался негромкий голос за спиной. Слова потонули в ночной тишине, не встретив сопротивления.

Эверт не ответил. Вместо этого он поднял лицо к полуночному небу, что лениво проглядывало сквозь голые ветви деревьев, и откинулся назад, падая спиной на мягкий снег. Вздохнув полной грудью, вампир поморщился. В стылом воздухе висел густой запах крови, горькой, непригодной в пищу. Почти яд. Его источник, лесной варг, лежал на краю поляны. Темная кровь пропитала бурую свалявшуюся шерсть и впиталась в снег до самой земли.

Варги нередко забредали в эту часть Загорья, но пока хозяевам замка удавалось выследить их до того, как звери добредали до людского жилища. Чудовищный волк мог казаться неповоротливым из-за своих огромных размеров, но на самом деле был противником быстрым и ловким. Человек бы не выстоял против него в одиночку, и даже Эверту при всей своей нечеловеческой природе пришлось нелегко. Несмотря на то, что вампир двигался быстрее, ему порой не хватало сноровки. Атаки Эверт пропускал крайне редко, но и редко мог прикончить огромного зверя с нескольких точных ударов.

Вампир поднес к лицу руку. Бледная ладонь была запачкана дурно пахнущей кровью – Эверт как всегда в поединке развел грязь. Благо хоть он не запачкал свой черный длиннополый доломан. Скривившись, вампир брезгливо обтер ладонь о снег. Эверт никогда не был хорошим охотником. Впрочем, как и его отец.

— Ты не будешь мне помогать?

— Я уже помог. Я убил варга, пока вы наблюдали со стороны,  — отозвался Эверт и закрыл глаза.

Возможно, вдвоем они бы справились быстрее, но он попросил отца не вмешиваться.

Эверт устал. Холодный воздух привычно обжигал легкие, и горький запах крови почти перестал обращать на себя внимание. Легкий хруст снега под мягкими шагами почти умиротворял вампира. Ему не нужно было открывать глаз и поднимать головы чтобы знать, чем занимался отец – он собирал костер из сухих ветвей. Огонь – лучшее средство против созданий мрака.  У охотников на вампиров, конечно, были и свои методы, но для простого народа они совсем не годились. А вот острый топор да промасленный факел в любой деревне найдутся.

Загорье всегда было тихим местом, и Эверт не мог припомнить случая, чтобы хоть кто-то в здравом уме попытался избавиться от него или его отца. Особенно после того, как Вильгельм много лет назад целенаправленно упустил пару волколаков. Примар не считал равноценным ежемесячный обмен невинных людей на спокойные ночи. Если он и хотел позвать охотников из именитых семей, чтобы избавиться от своего несправедливого хозяина, то не успел. Уверенность людей в том, что они способны справиться с мраком своими силами была разрушена в одну ночь. Город не ожидал нападения, привыкший к относительному покою за годы, и, прежде чем храбрецам удалось справиться с волколаками, много жителей пострадало. Гораздо больше, чем в месяц забирал хозяин замка. Вильгельм не любил насилие ради насилия, что очень расстраивало родню в картинной галерее, но это вовсе не означало, что он не мог ставить людей на место.  Жить хотели все. И с правилами, введенными вампиром, пришлось мириться.

Эверт слышал, что были места и города, в которых ничего не знали о мраке, но он сомневался, что они существовали на самом деле. У мрака не было ни начала, ни конца. Он был всегда. Появляясь из недр дремучих лесов, поднимаясь со дна горных пещер, он то наступал на этот бренный мир, то откатывался назад, как волна во время отлива, словно ожидал время перед очередным броском. Люди винили в происхождении мрака то Падшего, то Всевышнего, то магию,  то других людей. Когда-то в прошлой жизни Эверт спрашивал отца, о том, что такое мрак, и Вильгельм, задумавшись перед ответом, называл его изъяном этого мира. Пороком. Неотъемлемой его частью. Той самой силой, что дремлет до определенного момента, а потом поднимается из недр, разбуженная самим миром, и меняет все, до чего прикоснется. Словно стремится уровнять собой все мирские несправедливости. Эверт лишь пожимал плечами, но спустя время, после обращения, он понял, что отец был прав и мрак никогда не был творением чьих-то рук.

От пространных мыслей, совсем не связанных с происходящим, его отвлек запах паленой шерсти. Сколько же времени он пролежал так? Эверт медленно сел и повернулся лицом к полыхающему костру. Воистину погребальному. Рыжие языки пламени взметались высоко в небо, словно собирались сжечь низко висевшие звезды. Вильгельм стоял к сыну спиной, завернувшись в свой тяжелый зимний плащ. Талый снег блестел на меховом воротнике, как мелкий бисер.

— Отец?

Почувствовав на себе взгляд, вампир медленно обернулся:

— Что такое, мой мальчик? — сегодня он общался исключительно вопросами.

— Вы же не торопитесь закрыться до утра в своем кабинете? — Эверт склонил голову на бок, подхватывая тон заданный отцом.

— А что? — голос Вильгельма стал мягче.

— Составите мне компанию?

Эверт был даже благодарен варгу за то, что тот выманил отца из замка. Эверт часто бродил тенью среди людей, теряясь среди многочисленных улочек и проулков, когда как Вильгельм не очень любил покидать родные стены. Он редко показывался в селениях – только по делу, да и то если это дело требовало его непосредственного присутствия. Небольшой город у подножия замковой рощи давно привык к частым визитам Эверта, но всегда настораживался, если Вильгельм сам обходил окрестности. Его узкие следы на свежевыпавшем снеге могли взволновать людей больше, чем присутствие волколаков за околицей.  А все потому, что они прекрасно знали о том, что хозяин никогда не спускается просто так.

— И что же ты от меня хочешь? — спросил Вильгельм, наблюдая за тем, как догорает туша. Запах горелой плоти разносился по лесу лучше любого предостережения.

— Небольшую прогулку, — Эверт встал на ноги, оттряхивая снег со своего доломана.

— Ох… — вздохнул Вильгельм, вновь поворачиваясь к сыну. Бледное лицо осталось бесстрастным, но взгляд синих глубоких как омуты глаз изменился.

— Ну пожалуйста, papa. Вы обещали.

Эверт прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, когда он в последний раз был с отцом на городских улицах. Воспоминание, пришедшее на ум, было очень старым, но столь приятным, что Эверт не стал его прогонять. Это было время, когда отец учил его охотиться. Быть незаметным, бесшумным. Он учил его познавать свою новую сущность. Учил, как мог, на основе своих проб и ошибок, потому что у самого Вильгельма наставника не было. Эверт обожал слушать ночи, становясь при этом вместе с отцом чем-то единым целым. Никогда больше он не ощущал кровь Вильгельма в своих венах столь сильно, столь ярко. Иногда даже не мог сказать, где были его чувства, а где чувства отца.

Спустя время, когда Эверт освоился, вампир просто давал ему глоток своей крови и отпускал уже одного. Так Вильгельм мог знать, где он, а Эверт в тоже время ощущал присутствие отца.

— Обещал? — хозяин замка вопросительно выгнул бровь. Уголок бледных губ дрогнул в улыбке.

— Обещали.

Эверт протянул Вильгельму руку ладонью вверх. С варгом покончено, а его вечного мрачному отцу не помешает развеяться:

— Вам понравится. Близится какой-то очередной праздник – я, признаться, уже путаюсь в них – и люди сейчас украшают дома разноцветными огнями. С крыши старой церкви открывается восхитительный вид. Горы и лес за вашим окном конечно живописны, но немного действительно живого зрелища вам не повредит.

Вампир задумался. Потом сделал шаг и, медленно выпростав из складок плаща руку, вложил ее в ладонь сына:

— Хорошо. Раз дело сделано, можно и посмотреть, как развлекаются люди.

Когда Эверту было тринадцать лет, одним зимним вечером Вильгельм взял его с собой на конную прогулку. Он был очень воодушевлен, но хотел выглядеть перед отцом серьезным юношей, а не счастливым ребенком, наконец-то получившим долгожданное внимание.

В отрочестве Эверта были и другие выезды с Вильгельмом, но эта поездка по заснеженным окрестностям запомнилась ему больше прочих. Возможно потому, что она была первой, а может и потому, что она ознаменовала собой новую веху общения с отцом. Когда вокруг не было ни души, никто не мог прервать их беседу или подслушать то, что не предназначалось для чужих ушей. Кто знает, что потом может растрепать вездесущая челядь.

Ехать с ним по ночному лесу было совсем не страшно. Чистое ночное небо сверкало звездами, и покров свежевыпавшего снега словно светился изнутри. У этих мест был только один хозяин, и мрак был послушен ему – он ложился ночными тенями под ноги совершенно спокойного коня и прогонял прочь дикое лесное зверье. Раз отец сказал, что пока он рядом, бояться нечего, значит, так оно и было.  И Эверт верил ему, каждому слову. Как тогда, так и сейчас.

— Ну, веди куда хочешь. Только быстрее, пока я не передумал, — усмехнулся Вильгельм.

Эверт улыбнулся, поймав мягкий тон его голоса, и крепко сжал отцовскую ладонь в своей.

— Вам понравится, — повторил он, делая шаг и утопая в снегу по щиколотку.

Если эта прогулка пройдет так, как ему хочется, то Эверт тоже запомнит ее надолго.

 

 

  1. Дневной сон, или свидание в туманном саду

 

Жюстина медленно шла по саду, едва касаясь кончиками пальцев замковой стены, увитой высохшим плющом. Небо над ее головой было хмурым и столь низким, что острые антрацитовые башни едва не царапали его клубящиеся тьмой тучи.

Она ступала по жесткой сухой траве, но не оставляла следов. Ветер шелестел голыми ветвями, но не касался ее распущенных светлых волос и не беспокоил легкую ткань пеньюара, словно Жюстина была лишь мимолетным видением, миражом, не имеющим ничего общего с физической реальностью.

Остановившись у величественных кованых ворот, ведущих из старого сада во внешний двор замка к хозяйственным постройкам, она помедлила секунду, а потом протянула невесомую руку. Пальцы прошли сквозь воздух и у самых прутьев, покрытых пятнами ржавчины, натолкнулись на невидимую преграду. Жюстина отдернула руку, обжегшись могильным холодом, – далее ей путь был заказан. Место, к которому она себя привязала – и привязала добровольно – было строго ограничено садом, кладбищем и самим замком. Умирая, она никак не могла позволить себе уйти с миром. Слишком многое было неокончено, слишком многое держало ее здесь. Любимый муж, маленький сын – как она могла оставить их?

Посмертие оказалось совсем не таким, каким Жюстина его себе представляла. Оно предстало перед ней бесконечным серым кладбищем, по каменным дорожкам которого бродили невесомые души, пытающиеся найти свою могилу, чтобы уйти навечно. Возможно, она бы тоже могла найти упокоение, но Жюстина не стремилась к нему. 

Тонкий мир был ее домом, и призрак подчинялась его правилам, потому реальность живых была мало ей подвластна. Еще будучи ребенком, она неоднократно слышал истории о призраках, чья ненависть и агония были столь сильны, что они могли перемещать предметы силой мысли, превращая свои бывшие жилища в царство настоящего хаоса. Тогда эти истории впечатляли и пугали Жюстину, теперь же она верила в их правдивость с трудом. А возможно дело было лишь в том, что она умерла своей смертью. Отчаяния хватило ей задержаться в посмертии, но не дало ей необыкновенных для призрака сил. Жюстине приходилось прилагать множество усилий, чтобы хоть кто-то смог увидеть ее мимолетное движение или почувствовать ее присутствие, напоминавшее холодное дыхание с края могилы. А вот сон, младший брат смерти, открывал для нее куда больше возможностей. То, что было недосягаемым, становилось близким, а зыбкое – реальным.  Однако она не могла свободно бродить по чужим снам – чтобы попасть туда в первый раз, требовалось приглашение. С этим у призрака проблем не было, хотя первое время она действительно боялась, что Вильгельм забыл о ней и не тосковал, желая увидеть ее хотя бы еще раз.  

Участь неупокоенного призрака – лишь пассивное наблюдение. Жюстина видела, как по землям Загорья растекался мрак, и мучилась от бессилия.  Она сходила с ума от невозможности быть с тем, кто в тот момент нуждался в ней больше всего. Бесполезный, привязанный к месту призрак… что она могла сделать?

Жюстина повернулась лицом к саду, замечая, как смазывается потянувшаяся за ее боковым зрением картинка. Тусклые краски потемнели, приобрели глубину и подернулись туманной дымкой, через мгновение опавшей к ее ногам белой легкой шалью.

Значит сегодня это сад.

Призрак скользнула к темным, почти черным остовам деревьев, неуловимо вытянувшихся  к налитым свинцом небесам. Тонкие кольца тумана закружились у ее ног, хватая за лодыжки. Некогда роскошный, сад давно пришел в упадок, напоминая о былом величии лишь размахом своих территорий.  Но здесь, в тонкой зыби чужого сна, он выглядел почти настоящим. Буквально за несколько шагов призрака по шуршащим гравием дорожкам деревья переменились, обрастая черной листвой. Кусты разрослись, и среди острых шипов распустились настоящие цветы, темные, как застоявшаяся кровь. Вьюны холодными змеям поползли по ажурным беседкам и обвили старые статуи крылатых дев и изящных оленей своими неживыми объятиями.

Полноликая луна выглянула из-за туч только ради того, чтобы осветить Жюстине путь.   Закутанный во мрак сад услужливо показывал ей дорогу мглистой поземкой, уводя все глубже и глубже под сень тяжелых крон.

Пруд, появившийся из-за колючих кустов, блеснул отраженным лунным светом на черной глянцевой глади. Вот и конец пути. Луна закатилась за тучи, оставив Жюстину возле изогнутого над водой старого мостика. Черная высокая фигура, одиноко стоявшая на мосту, медленно развернулась ровно в тот момент, когда призрак ступила на серый, покрытый трещинами камень.

— Здравствуй, любовь моя… — слетело с ее бескровных губ едва слышно, и вампир сделал шаг, протянув ей руку. Черты его холодного и бледного лица смягчились и призрак, улыбнувшись, в мгновение ока преодолела разделявшее их расстояние.

Она сжала его ладонь, остановившись в полушаге, но вампир неожиданно привлек ее к себе и обнял, прикрыв тяжелой полой плаща. Жюстина замерла, как сотни раз до этого, и прошептала фразу, которую ей было суждено повторять из раза в раз:

— Я рада, что ты пришел, mon cher.

Каким бы ни было это место, прорастало ли оно в сон или из сна, времени как такового здесь не существовало. День сменялся ночью, прогоняя обитателей тонкого мира на кладбище посмертия, и все начиналось сначала. Жюстина никогда не могла сказать, как давно была их последняя встреча. Временные промежутки казались ей почти одинаковыми, но она знала, что на самом деле это не так. Неописуемая река настоящего текла и мимо, и сквозь нее, оставляя призрака в полном неведении.

— О чем ты расскажешь мне сегодня? — Жюстина подняла подбородок, чтобы заглянуть супругу в безмятежное лицо. Вампир был очень высок – выше ее почти на голову.

— О чем захочешь, — бархатный голос прокатился в тишине, заставив призрака повести плечами от удовольствия. Острые когти погладили ее волосы, перебирая свободно струящиеся пряди.

Жюстина знала обо всем, что происходило в замке, но ей больше нравилось слышать, как об этом рассказывал сам Вильгельм. Звук его негромкого голоса успокаивал ее, возвращая к тому времени, когда призрак была живым человеком.

— Почему ты выбрал сад? – спросила она, привычно оглаживая его предплечье.

— Подумал, что мы давно в нем не было. Он когда-то нравился тебе.

С этими словами Вильгельм увел Жюстину с моста, обнимая ее за талию. Она поддерживала на своем плече полу его плаща. Призрак до сих пор помнила, как было тепло в нем осенними холодными вечерами. Вильгельм никогда ни в чем ей не отказывал — да и просила она всегда мало.  И если графиня желала завернуться в плащ мужа и сидеть в нем у камина всю ночь напролет – значит, так тому и быть.

Вильгельм ничуть не изменился – он никогда не отличался здоровым цветом лица и любовью к солнечному свету. Жюстина не могла назвать его монстром – его и так называли кровопийцей  в прошлой жизни, и по ее мнению, совсем не заслужено.  Вильгельм по-прежнему был сдержан и обходителен, и его новая сущность придавала ему больше шарма, чем чудовищности.

А, может, дело было лишь в том, что она сама уже давно не была человеком.

После злополучной охоты, когда Вильгельм вернулся в замок весь в крови и едва живой, призрак очень боялась встретить его на одной из своих троп. Но мрак распорядился иначе. Жюстина слышала о людях, что выбирали смерть подобному существованию, но ее супруг был не из таких. Она слышала его историю о том, что с ним случилось, наблюдая за Вильгельмом в фамильном склепе. Это было что-то вроде исповеди, только вместо скамьи и святого отца – гроб и мертвая жена, что в этот момент заиндевела за его плечом невидимой тенью.

В первую их встречу в вампирском сне она поделилась тем, что ей очень понравился саркофаг и цветы вокруг. Белых лилий и правда было очень много.

Но к саркофагу покойной графини их приносил не только Вильгельм…

Жюстина обратила свой взор к бледному диску луны – он то скрывался под толщей туч, то выныривал обратно, отражаясь в спокойных водах. Призрак тоже любила игру в прятки – в этом самом саду, душными летними вечерами.

Она прижалась спиной к груди супруга, заворачиваясь в мягкий бархат плаща и, подняв голову, просила:

— Почему ты никогда не говоришь со мной о нашем сыне, Гильем?

Вильгельм не ответил — как она и ожидала. Пауза затянулась, и призрак довольно прикрыла глаза – редко кто мог застать вампира врасплох.

— Что же ты молчишь, mon amour? – Жюстина повернулась к супругу лицом, касаясь кончиками пальцев его груди легким жестом. – Ты же знаешь, что мне все и так известно. Что же мешает тебе сказать это вслух?

— Я уже сказал это вслух…. В прошлый раз, — тихо отозвался Вильгельм и внимательно посмотрел на жену.

Жюстина нахмурилась. Ее всегда напрягало, когда она не могла определить по лицу мужа, о чем он думает и что чувствует в данный момент. Бесспорно, это полезный навык в придворных играх, но она не любила, когда Вильгельм вел себя так с ней. Она его жена, а значит – союзник.

Речь шла не о том, что на его лице ничего не отражалось, а о том, что по этим эмоциям ничего нельзя было сказать. Когда он ухмылялся или выразительно приподнимал бровь, Жюстина порой терялась в догадках об истинном смысле. 

Как сейчас.

— Гильем…

Вампир вздохнул и медленно заговорил, подбирая слова:

— Если бы ты винила меня за содеянное – что ж, значит, в этом был бы смысл. Но я… больше беспокоился, что ты могла не принять его выбор. И осталась бы глуха к нему, когда он приходил в склеп побеседовать с тобой.

— Глупый старый вампир! Как я могу винить своего мальчика за его выбор?

— Его выбор… — тяжело вздохнул Вильгельм, — это действительно было его желание. Самое сокровенное…. Но я и сам не желал его отпускать, — признался вампир больше самому себе. Его прозорливая жена всегда все знала.

— Ты такой собственник, Гильем, — улыбнулась она, снова пуская руку вдоль его предплечья вверх-вниз. — А я – ужасная эгоистка. Мы идеально подходили друг другу с самого начала…

Вильгельм медленно склонился над ней. Мягко касаясь дыханием ее белой, сияющей в лунном свете кожи, он прошептал в шею под ухом:

— Ты живешь в каждом его жесте, в каждом его взгляде. Как я мог отпустить его?

Жюстина вздрогнула и невольно подняла подбородок, подставляю ему свою шею. Она улыбнулась, когда холодные губы скользнули по мертвому пульсу и клыки прижались к коже. На мгновение призрак задумалась, что будет, если Вильгельм укусит ее и даже уже протянула руку, чтобы мягко, но настойчиво, надавить ладонью на его затылок, как вампир отстранился.

— Думаешь, невкусно? — вздохнула она, грустно улыбнувшись.

Призрак выскользнула из его объятий и плавно двинулась дальше через сад. Через пару минут Жюстина обернулась, чтобы убедиться, что Вильгельм следует за ней непроницаемой тенью.

— У меня еще будет время узнать – вкусно или нет, — услышала Жюстина его голос.

— Ты прав, — призрак вмиг стала серьезной, — время это единственное, что теперь у нас с тобой есть.

Ее слова прозвучали слишком горько, и она зябко поежилась, словно воздух вокруг наполнил ледяной холод. Как бы снег не пошел… Вильгельм вполне мог повлиять на зыбкую реальность сна.

Жюстина так и не смогла привыкнуть к долгим загорским зимам – снежным, стылым, пронизывающим до костей холодными ветрами. Зима была по нраву Вильгельму, и эта любовь явно была взаимной. Длинные, снежные ночи не желали делить своего хозяина с чужой им женщиной, что пришла из теплого и солнечного края.

Из мучительной бесконечной горячки, терзавшей ее в последний зимний месяц, Жюстина запомнила только одну ночь. Ту самую, в которой огонь за грудиной отступил и больше не красил ее губы в кровавый цвет. Ту самую, когда Вильгельм просидел на полу у ее кровати до самого утра. Ту самую ночь, подарившую ей спокойный сон, после которого она уже не проснулась.

Может быть, все призраки помнили свой последний день из смертной жизни лучше других. Жюстине не у кого было спросить.

— О чем ты задумалась?

— Ни о чем, — улыбнулась она, услышав в его голосе беспокойство.

Призрак села на скамью возле старого фонтана. Крылатая фея поднималась из гранитного бассейна и держала на обнаженном плече амфору, из которой когда-то лилась вода. Сейчас же фонтан был мертв и нем, а скульптуру оплел колючий плющ.

Вильгельм высился рядом молчаливой фигурой, черной и немыслимо мрачной. Такой же неприступный, как и его замок, он всем своим видом показывал, что он – истинный хозяин этих мест. Этого сада. Этого сна… и памяти о женщине, что сидела сейчас перед ним.

Жюстина протянула ему руку, сквозь которую вне сна было видно все, что происходит вокруг. Тонкий мир не позволял призракам обретать физическое тело, но сны… сны это совершенно другой мир. В чем-то схожий со смертью, но при этом иной.

Вампир сделал шаг и накрыл тонкую ладонь супруги своими. Он наклонился и поднес ее нежные белые пальцы к холодным губам, на которых застыл легкий запах крови. 

Что ж, в галантности ему до сих пор невозможно было отказать.

Призрак улыбнулась. Освободив руку из нежного захвата, она потянулась к лицу Вильгельма и провела кончиками пальцев по его щеке, заставив вампира прикрыть глаза. 

— Ближе… — прошептала Жюстина, и его густая черная тень сокрыла ее от взора луны, подобно плащу.

— Ещё ближе….

Вильгельм склонился к ее лицу, опираясь рукой о спинку скамейки. Пальцы Жюстины пробежались по его плечам, прежде чем окунулись в гладкий тяжёлый шелк  волос.

— Кажется, самое время… Ты не находишь? — произнесла Жюстина тихо-тихо, едва касаясь своими губами его. — Одно движение… мне всегда было интересно узнать… каково это…

Тишина. Плотно сжатые бледные губы остались немы.  Кончики когтей, скользнувшие по ее шее, были красноречивее любого слова. Жюстина подняла подбородок и закрыла глаза в ожидании. Вильгельм целовал ее по всякому, но так – еще никогда. Иногда призрак ужасно ревновала супруга ко всем его жертвам, даже не смотря на то, что его крепкие объятия и этот поцелуй были последними в жизни несчастных – или все-таки счастливых? – девушек. 

Если бы ее сердце билось, то его стук был бы подобен ритму жаркого танца. Грудь под тонким бежевым пеньюаром тяжело вздымалась, но отнюдь не от страха, заставлявшего рефлекторно хватать ртом воздух, а совсем от другого чувства.  Кровь не пульсировала в ее венах,  и на какое-то мгновение Жюстина допустила мысль, что становится от этого менее желанной, какой могла быть, будь она из плоти и крови. Призрак не отдавала тепла и не пахла так, как пахнут полные томления юные и – главное – живые девы.

Вампир коснулся языком ее шеи, оставив длинную влажную дорожку. Рука в его волосах вздрогнула, когда Вильгельм, оставив в стороне все возможные прелюдии, прокусил кожу там, где когда-то билась жилка. Длинные и острые клыки вонзились в шею столь неожиданно, что у призрака перехватило ее фантомное дыхание. Боль тонкой ниточкой заполнила мир, мгновенно сменившись ощущением более значимым и приятным. Вампир обнимал ее за талию и призраку показалось, что она больше не чувствует холода, как раньше.

Ей  было жаль, что она не живая. Что посмертие лишило ее страсти, присущей лишь тем, чье сердце бьется.  Холод смерти трезвил рассудок, в ее жилах не было тепла, которое было бы страшно, но вместе с тем так желанно хотелось бы отдать.  Жюстина бы отдала Вильгельму все до последней капли, если бы могла, но у смерти были свои планы.

— Мне очень жаль…

Жюстина сама не знала, кому эти слова предназначались – ей самой или отпустившему ее супругу. Она накрыла ладонью аккуратные, но совершенно бескровные ранки на шее. Поцелуй вампира хоть и был ей приятен, но не имел над ней всепоглощающей власти уже потому, что тело призрака не содержало ни капли крови.

— Меня это совсем не расстроило, — его голос прозвучал мягко и успокаивающе. — У твоей кожи превосходный вкус.

Вильгельм поцеловал Жюстину в губы и медленно выпрямился. Край тяжелого плаща соскользнул со скамейки к его ногам.

— Продолжим прогулку? Если хочешь, можем попробовать что-нибудь еще.

Вампир подал ей руку, и призрак уверенно взяла его ладонь, поднимаясь. Один шаг – и она снова оказалась в плену его объятий, под мягким покровом черного бархата. Пользуясь моментом, Жюстина крепко обняла его за пояс, прижимаясь всем телом. Что ж, можно и попробовать что-нибудь еще. Странное чувство, щекочущее, словно за грудиной  распустились цветы, заставило ее невольно улыбнуться.  Наверное, это и есть то самое счастье, о котором она порой начинала забывать.

— Гильем, пообещай, что сделаешь для меня одну вещь.

— Какую?

Жюстина подняла голову и заглянула в кобальтовую синь его глаз:

— Пообещай, что ты позволишь мне встретиться с моим сыном. Я хочу, чтобы он знал, что я  слышала каждое его слово, каждую его мольбу. Что я всегда была на его стороне… Обещаешь?

Взгляд Вильгельма не изменился. Он не оброс льдом и не потяжелел сталью, как опасалась призрак. Жюстина вздохнула. Не значит ли это, что вампир наконец-то перестал чувствовать себя виноватым перед ней?

— Хорошо. Обещаю.

Вместо ответных слов она одарила его своей самой обворожительной улыбкой, вновь погладив по предплечью. Вот теперь Жюстина была по-настоящему счастлива.

 

 

  1. Ульрика

 

Красивое лицо вампира было искажено гневом. Светлые брови сошлись к переносице, тонкие ноздри трепетали, а искривленные бескровные губы едва не оголяли клыки. Он возвышался над коренастым Йоргом почти на голову.

Мужчина стоял спиной к двери, всем своим видом показывая, что он не пропустит вампира в дом ни при каких условиях и уговорах. Ночной ветер шелестел в листве старой раскидистой яблони. Густые тени, что отбрасывали ее ветви, сиротливо жались к ногам Эверта, словно преданные псы. На секунду Йоргу стало не по себе, но он мгновенно взял себя в руки. Он не мог спасовать!

— Повтори, что ты сказал? — гневно прошипел Эверт, делая шаг к человеку, стоящему у него на пути.

Мужчина не выказал и тени сомнения, задвинув глубже свой страх перед хищником:

— Мы сами разберемся, ваша Милость, — произнес он не дрогнувшим голосом.

— Сами? – вампир выгнул бровь, поставленный заявлением Йорга в тупик.

— Она никому не причинит вреда. Она просто больна.

— Глупый человек! Ты не понимаешь, о чем говоришь! — оскалился вампир, поднимая голос.

— Его Сиятельство дал слово, что не тронет мою семью, — с нажимом произнес мужчина, напоминая Эверту о том, что именно он просил у хозяина Загорья взамен на помощь. Йорг укрыл раненого волколаками вампира от лучей заходящего солнца в своем доме.

— Да. И потому, пользуясь его милосердием, вы решили скрыть от нас то, что произошло? Не выйдет!

— Вы не пойдете против воли своего отца.

Эверта едва не перекосило от этой фразы.

— Ты прав – не пойду. Но будь уверен, отец не оставит это просто так. Своим упрямством ты навредишь не только себе, но и всем остальным.

Вернув себе самообладание, он сделал шаг назад и растворился в тенях – по-другому пояснить исчезновение вампира Йорг не мог.

Оттерев трясущейся рукой пот со лба, мужчина подошел к двери в дом, но прежде чем скрыться за порогом, он оглянулся, почувствовав спиной чужой злобный взгляд. Но ночная тьма скрыла в своих объятиях незваного гостя.

 

В дом Йорга пришла беда.

Пришла неожиданно со стороны тракта в одно хмурое утро.

Его дочь вернулась из поездки больной.

Месяц назад Йорг с трудом согласился на безумную авантюру своих детей-погодок –  Ульрики и Юргена – и отпустил их в долгую поездку на ярмарку в ближайший к границам вампирских владений крупный город. Тракт, которым редко пользовались селяне, был безопасен только днем, а в ночное время редко кто в одиночку мог противостоять угрозе из леса, охваченного мраком. Но молодые люди были уверены, что Его Сиятельство позволит им покинуть свои владения беспрепятственно. Граф всегда держал свое слово, и Йоргу оставалось только надеяться, что так будет и на этот раз. Что мог попросить обычный человек за помощь хозяину этих мрачных земель кроме неприкосновенности для своей семьи?

Странная хворь, поразившая Ульрику, не была известна местному лекарю. Юрген лишь пожимал плечами на все расспросы – он знал лишь, что сестре стало плохо за один вечер, когда они возвращались с ярмарки на постой.

Ульрика день ото дня таяла, словно свечка. Легкое недомогание сменилось сильной слабостью, а на исходе четвертого дня после возвращения домой ужасная лихорадка загнала ее в кровать. С того дня девушка больше не поднималась и почти не приходила в себя, пребывая в бреду.

Горожане сторонились дома Йорга, полагая, что Ульрика привезла с собой опасную болезнь, грозившую всем эпидемией. Мужчина не мог винить их за отчужденность и не сильно удивился, когда на седьмой день встретил у своего порога виконта. Это был лишь вопрос времени, когда весть достигнет ворот замка. 

Йорг обманывал сам себя, делая вид, что не знает, о чем говорит вампир. Отказывался верить фактам. Словно это происходило не с ним и не в его доме. Страшная правда вскрылась несколько дней назад, но Йорг продолжал упорствовать. «Я слышал», — говорил он своей пораженной невыразимым ужасом жене, — «что против этого есть средство». Гретхен лишь молча плакала в ответ, а перед глазами вставали две небольшие ранки, которые она нашла на внутренней стороне бедра дочери, когда в первый раз переодевала впавшую в беспамятство Ульрику.

Юрген сознался в тот же вечер. Он понимал тяжесть своего проступка, но не мог нарушить слова, данного сестре –молчать несмотря ни на что. Неизвестно, на что надеялась Ульрика, но Гретхен, в отличие от одержимого яростью Йорга, понимала, что раннее признание Юргена никак бы не помогло несчастной. Гретхен, в отличие от своего мужа, не верила в сказки о лекарстве от вампиризма.

Так Йорг узнал о том, что Ульрика пережила нападение. Темная тень следила за ней все вечера на ярмарочной площади и напала, когда девушка осталась одна в узком переулке. Ульрика умоляла тень сохранить ей жизнь и получила желаемое в извращенной мраком форме. Напуганная до смерти девушка убедила брата никому не рассказывать о случившемся, быть может, веря в то, что людская молва была все-таки права и у нее еще есть шанс остаться человеком.

Йорг использовал все средства, о которых ему когда-то удалось узнать у местных ведьм и кочевых цыган. Не считаясь с мнением Гретхен, он мучил свою дочь всевозможными настойками, от которых ее нутро судорожно выворачивалось кровавыми сгустками. Читал над ней молитвы и прикладывал серебряный крест Всевышнего. Пока она еще была в трезвом рассудке, он отвел ее, бледную и слабую, как тень, в старую церковь на холме в ночь, когда луна была полной, а небо безоблачным. Там, усадив измученную первыми приступами лихорадки девушку на алтарь, он чертил на ее лбу и щеках древние руны кровью ягненка, рожденного в полночь и убитого на закате. Этот обряд Йорг проводил в строжайшей тайне ото всех, ибо ни один священник не позволил бы осквернять подобным деянием храм Всевышнего.

Но ничего не помогало.

Йорг знал, что и не поможет, но упрямо отказывался опускать руки. Время текло неумолимо, и было не на его стороне. Гретхен плакала, прося подарить нечастной Ульрике покой, но мужчина не мог совладать с собственным упрямством, за которым скрывался липкий страх, который становился сильнее день ото дня. Страх того, что в роковой час он так и не сможет поднять на собственную дочь руку.

Мужчина устало сел за стол, на котором сиротливо горела оплывшая свеча, и потер лицо руками, пытаясь понять, что же ему делать дальше. Виконт, конечно же, вернется на следующий вечер. Возможно, не один…

— Это должно прекратиться, — тихий голос прервал его мысли, и Йорг обернулся.

В дверном проеме скрываясь от тусклого света свечи, стоял Юрген. Юноша был бледен, под его глазами залегли такие же глубокие тени, как и у Йорга.

— Ей не станет лучше, отец… Ульрика не заслужила таких мучений.

— Так это были не соседи, — багровея, мужчина медленно поднялся со стула, — это ты все им рассказал. Ты… да как только у тебя хватило наглости!

— Да, это сделал я. И ничуть об этом не сожалею.

— Ты желаешь своей сестре смерти!?

— Она и так уже мертва! – воскликнул Юрген.

Йорг двинулся на сына, не помня себя от охватившего его гнева. Отрубить его красавице-дочке голову? Никогда! Никто не посмеет к ней прикоснуться! Он найдет средство! Обязательно найдет!

Стук упавшего на пол табурета, раздавшийся со второго этажа, отрезвил мужчину лучше ушата ледяной воды. Он замер и следом за сыном взволновано посмотрел наверх, в темноту лестничного пролета. Там, под мансардой находилась комната Ульрики.

— Гретхен? — позвал Йорг и не узнал своего осипшего голоса. Горло сдавило спазмом тревоги, медленно перетекавшей в страх.

Ответом была черная гнетущая тишина.

Юрген сделал шаг к лестнице, но Йорг остановил его, продолжая напряженно вглядываться в темноту до боли в глазах.

Скрипнувшие над головой половицы заставили волоски на шее встать дыбом. Йорг облизал пересохшие вмиг губы и сделал шаг назад, тесня сына к двери на кухню, как самой ближайшей. Тьма на лестнице пришла в движение, исторгая из себя белую тень, застывшую на ступенях.

Юрген издал сдавленный полувсхлип-полустон, но Йорг не слышал его, не в силах отвести взора от фигуры, пришедшей в явь из глубин его самых худших кошмаров. Существо, стоявшее на лестнице, никак не могло  быть его кроткой Ульрикой!

Стройное тело было сгорбленно, словно изломано приступом сильной боли. Она походила на призрака – белая, как молоко, кожа сливалась с ее ночной сорочкой. Темные спутанные волосы висели паклей. В бледных, широко распахнутых глазах, не было и грана смысла. Тонкая рука с силой сжимала деревянный поручень судорожным спазмом с такой силой, что было видно, как напряглись острые костяшки. По испачканному подбородку на грудь стекала вязкая кровавая слюна.

Йорг на ватных ногах сделал еще шаг, назад и Ульрика мучительно улыбнулась, обнажив в этом оскале окровавленные зубы:

— Папочка… мне так холодно, папочка, — пропела она и протянула к мужчинам скрюченные пальцы. — Подойди… обними свою ненаглядную Ульрику.

Мужчина толкнул впавшего в оцепенение сына в спину, и они оба в мгновение ока скрылись на кухне. Йорг едва успел захлопнуть дверь, как вампир с силой ударила в нее.

— Открой! — взвизгнула Ульрика и заскребла когтями по двери.

Йорг навалился спиной на дверь и уперся ногами в пол, становясь живым засовом. Реальность расплылась перед его глазами и потекла по щекам горячими каплями.  Он не видел ничего вокруг.

— Прости меня, дурака старого… — забормотал Йорг, непонятно к кому обращаясь — к сыну ли, пытавшемуся найти подходящее оружие, или к дочери, терявшей человечность с каждым биением сердца.

— Открой! Открой немедленно! — выла Ульрика, переходя то в плач, то в глухие стенания.

Она все била и била в дверь, и Йорг содрогался всем телом от каждого удара, но продолжал сдерживать вампира.

— Всевышний, помоги нам!

Юрген схватил тесак, но не был уверен в том, что теперь сможет сладить с собственной сестрой. Даже не смотря на то, что Ульрика собой не владела, она была гораздо сильнее и быстрее.

— Мрак тебя дери, Юрген! Брось ты эту бесполезную железку! — воскликнул Йорг и осекся,  выхватив взглядом очаг, в котором до сих пор полыхали угли, оставленные Гретхен. Женщина понесла дочери очередной бесполезный отвар, намереваясь вернуться на кухню, но этому случиться было не суждено.

— Впусти меня… — вновь заплакала Ульрика и сердце Йорга дрогнуло. — Мне так больно… мне так холодно. Впусти меня, пожалуйста, впусти…

На мгновение он почти поддался. Почти поверил. Почти отошел от двери. В чувство его привел Юрген, что с силой навалился плечом на дверь. Раздался громкий стук, и Ульрика гневно закричала.

Мужчина отчаянно замотал головой, прогоняя морок. Нет, это не его Ульрика! Она умерла. Вместо нее появилось ужасное чудовище, что убило Гретхен, а теперь пытается добраться до него и Юргена!

— Убирайся немедленно! Через окно! У меня не хватит сил держать ее вечно! Спасайся!

— Ты не справишься с ней один! Я помогу!

Юрген мотнул головой. Он не мог бросить отца на растерзание сестре-вампиру, а это непременно случится, если юноша последует совету Йорга. Мужчина не сможет в одиночку сдерживать дверь вечно. С каждым ударом дерево жалобно трещало и отпущенное людям время истекало, как песок сквозь пальцы.

— Не будь таким же упрямцем, как и я! Если останешься – погибнем оба!

Юрген не успел ответить. Крики и вой за дверью стихли, напугав свой внезапной тишиной обоих. Сердце похолодело, ладони взмокли. По виску потекла капелька пота…

— Не открывай… — произнес юноша одними губами, и в его глазах заплескался такой ужас, что Йорг только по одному его взгляду понял, что произойдет.

Дверь слетела с петель с оглушительным треском. Юрген чудом удержался на ногах, а Йорг упал вперед и рядом с ним повалились выломанные доски. Сильный удар в спину едва не лишил его дыхания.

Ульрика замешкалась у развороченной двери, и этих секунд хватило, чтобы Юрген успел помочь отцу подняться и оттащить его в сторону. Тесак юноша не отбросил, но он с трудом держался в дрожащей влажной ладони.

Вампир не успела пересечь порог. Что-то за спиной привлекло ее внимание настолько, что она забыла о загнанных в угол людях.  Эмоции сменялись на  ее лице, как калейдоскоп, и она обернулась, медленно делая шаг в сторону, но продолжая держаться рукой за расщепленное дерево.

Мужчины замерли. Открывшееся им зрелище приковало к месту, не давая сделать шаг. Посреди теней соседней комнаты стоял хозяин замка. Йорг бы ни с кем его не спутал – он видел графа всего несколько раз, но это спокойное лицо и пронзительные синие глаза мужчина запомнил на всю жизнь.

Выжидал ли вампир момент или же попросту оказался вовремя, этого узнать уже было нельзя. Он протянул руку к Ульрике и улыбнулся. Улыбка была мягкой и доброжелательной:

— Подойди. Не бойся.

Юрген невольно заглянул графу в глаза и едва сам не сделал шаг следом за сестрой, настолько властным был его взгляд.

Мрак растекся по углам и стенам, словно живой, привлекая беспокойный разум Ульрики. Она с готовностью вложила руку в предложенную ладонь и потянулась к Вильгельму, приподнимаясь на цыпочках. Вампир позволял ей обнять себя за шею тонкими руками.

— Вот так… умница…

Вильгельм обхватил ее голову ладонью, но, словно передумав, склонился над ее шеей. Ульрика вздрогнула, болезненно вскрикнув. Раздался неприятный влажный хруст и ее рука, которой она судорожно вцепилась в его плечо, повисла плетью вдоль тела.

Юрген закрыл глаза и выронил тесак из ослабевшей руки. Дурнота накрыла его с головой, и он едва удержался на ногах. Он не увидел, лишь услышал рядом глухие рыдания отца.

 

Погребальный костер, на скорую руку сооруженный во дворе старой церкви, полыхал до небес. Вокруг толпились люди, и было непонятно, то ли они пришли проститься с безвременно почившей дочерью Йорга, или же это были просто зеваки, разбуженные непонятной ночной суетой.

Ветер сносил голоса, но Эверту не хотелось вслушиваться. Городок будет еще несколько дней напоминать растревоженный улей, прежде чем все пересуды умолкнут и люди займутся своими делами. Мрак был причиной смерти не в первый, но и не в последний раз.

Они расположились на крыше старого дома, возле которого разросся высоченный кряжистый дуб. Из-под его ветвей в окружении густых ночных теней было удобно наблюдать за полыхающим пламенем. 

— Посмотри, до чего человека довело упрямство.

Эверт хмыкнул:

— Он так настойчиво пытался ее вылечить. Будто бы от этого, — он неопределенно всплеснул руками, —  есть лечение.

Вильгельм помолчал, а потом произнес:

— Среди Охотников из именитых домов ходит слух о том, что такое однажды действительно было. Темный владыка поделился со мной этой историей. Уж не знаю, насколько она правдива, но суть ее в том, что одному Охотнику удалось заставить мрак отступить под силой невиданных реликвий. А что это за реликвии и где их найти сейчас – неизвестно.

— Вот как? Похоже на очередную сказку. Непонятно что, непонятно где, непонятно как, — Эверт пожал плечами. — Даже если допустить что это правда, то Йорг бы все равно остался ни с чем. Как бы он в кротчайшие сроки нашел эти реликвии? Никак. Если бы он сразу внял моим словам, то все было бы иначе. В итоге же он потерял жену и дочь, поставил под угрозу жизнь сына и едва не погиб сам.

— Но если бы не этот юноша, что не побоялся нам все рассказать, жертв могло было быть гораздо больше, – Вильгельм вздохнул. — Я слишком разленился за последние годы. Вот и просмотрел потенциальную опасность. Учтем тракт на будущее.

— Хорошо, papá. Я буду внимательнее к тому, что происходит у нас под носом.

Эверт, сидевший на краю ската поднял взгляд на отца. Вильгельм стоял, сложив руки на груди, и задумчиво смотрел на огонь.

— Вы не оторвали ей голову.

— В этом уже не было нужды. Огонь завершит начатое.

— Хм, — Эверт задумался, нахмурив брови, — как-то раз я прочел в одной книге, что если выпить крови другого вампира, то можно забрать его силы. Я хотел спросить вас об этом, но отвлекся и забыл. А сейчас случай представился как нельзя кстати.

Вильгельм опустил на сына взгляд и усмехнулся:

— В какой книге? В той же, где сказано, что мы превращаемся в летучих мышей?

Эверт фыркнул и откинулся на спину, сменив вид костра на темное ночное небо. Опять сказки?

— Это утверждение справедливо, только если твоя жертва — Темный владыка, а сам ты прожил не меньше ста лет. В таком случае ты действительно заберешь все его силы. По сути, станешь новым Темным владыкой.

— Вы никогда не говорили мне об этом.

— А был повод? А то, что я выпил ее кровь… она для меня была ничем не лучше людской.

— Но и не хуже?

Вильгельм поморщился:

— Отвратительна на вкус.

— Тогда почему… — начал было Эверт, но замолк, понимая. На месте отца он бы тоже не отказался от возможности насытиться. Пусть даже так. Голод не спрашивал, он брал свое.

— Останешься здесь?

Эверт покачал головой. Наблюдения за чужими страданиями его вовсе не радовали, что печалило его дедов и прадедов. Люди сами заслужили свои горести, в чем радость их созерцать?

— Несмотря на то, что Йорг сам это выбрал, мне жаль его.

— Жаль? — раздалось уже откуда-то сзади. Вильгельм намеривался вернуться в замок.

— Отец, а вы бы сильно расстроились, если бы со мной что-то случилось? — улыбнулся Эверт и, приподнявшись на локте, обернулся на графа.

Ответом ему был тяжкий вздох, и плотная тень слилась с ночью, оставив вампира одного. Он поднялся, оттряхнул свой камзол от пыли, и прежде чем шагнуть за отцом в тень подумал, что возможно стоит познакомиться с этим Юргеном поближе.

 

 

  1. Дневной сон, или «mon ange»

 

Ледяной ветер продувал старую смотровую башню насквозь. Ему не за что было в ней зацепиться: ставни давно были сорваны, а цветные осколки витражного стекла валялись под ногами на старом, покрытом вековой пылью полу.

Башня была пуста, и ее единственным обитателем был вой ветра. Винтовая лестница сохранилась лишь частично, и через обвалившуюся внутрь стену, засыпавшую камнем ступени, можно было попасть на двускатную крышу замка.

Вид с нее открывался холодный и безрадостный. С одной стороны в молочной дымке тумана простиралось темное воинство леса, а с другой, на всю линию горизонта, попирая хищными вершинами свинцовые низкие тучи, вытянулись неприступные горы. Ветер ревел, разметая на все стороны света мелкий колючий снег, срывавшийся с небес, и трепал старый штандарт, на котором с трудом узнавались очертания летучей мыши, раскинувшей крылья.

В эту башню Эверт попал по узкому каменному мостику из похожей на нее как две капли воды соседней башни. Теперь вампир стоял в проломе, размышляя, стоит ли спускаться вниз. Он уже несколько часов блуждал по замку. Его окружали знакомые с детства стены, но вампир не узнавал ни зал, ни галерей. Пустые, холодные и совершенно чужие они водили его кругами. Перед ним возникали комнаты, которых не было, и переходы, которых не могло существовать. Лестницы зияли провалами, а коридоры уводили в тупик. Замок неуловимо менялся и играл с хозяином – хозяином ли? – в прятки.

Вампир внимательно осмотрел скат крыши и спрыгнул вниз – все равно другого пути у него не было. Под ногами треснула старая черепица. Ее осколки заскользили вниз, в пропасть, что разверзлась под замковыми стенами. Эверт равнодушно проследил за их падением и медленно двинулся вперед – ущелье, над которым нависал замок, его не интересовало. Он пересек крышу вдоль и по гнилому деревянному настилу спустился на уровень ниже. Здесь ветер завывал уже не столь свирепо, сдерживаемый монолитом постройки.

Узкий карниз, на котором, как на насесте, уместилось несколько грозного вида горгулий, тянулся на всю длину стены до самого поворота. Эверт огляделся, убедился в том, что больше идти ему некуда, и легко взобрался на карниз. Неожиданный порыв холодного ветра взъерошил его светлые волосы, бросив их на лицо. Убрав непослушные пряди одним движением, Эверт сделал шаг, придерживаясь рукой за шершавый камень стены. Внизу раскинулась бездонная пропасть, но вампир не испытывал ни страха, ни беспокойства. Эверта даже не посетила мысль о том, боялся ли он высоты вообще или же это ощущение покинуло его только здесь.

Крылатые горгульи остались недвижимы, но Эверт не удивился, если бы базальтовые статуи ожили в самый неподходящий момент. Замок менялся и вампир привыкал к каждому его изменению, как если бы это было чем-то совершенно естественным. Словно то, что происходило, было неотъемлемой частью его существования.

Карниз, завернув за угол, привел Эверта на полукруглый балкон с обвалившимся парапетом. Дверной проем, в котором остались лишь ржавые петли, был прикрыт тяжелой бархатной портьерой, по цвету напоминавшую застывающую кровь. Вампир медленно протянул  руку, почти уверенный в том, что на его пальцах останутся красные пятна. Этого, конечно, не произошло, но мягкий ворс оказался неожиданно теплым на ощупь. Эверт отвел бархат в сторону, не замечая, как он стекает на пол безобразными лужами.

Комната, в которой Эверт оказался, не была ни большой, ни маленький, ни темной, ни светлой. Она менялась и бесконечно перетекала из одного образа в другой, в зависимости от угла зрения. Гобелены на стенах незаметно сменялись картинами, мягкая мебель меняла свои очертания. Даже пламя в камине горело с разной интенсивностью, стоило остановить на нем взор.

Лишь одно оставалось неизменным. Женская фигура у дальнего окна. Невысокая, обманчиво хрупкая, она стояла к Эверту спиной. Бежевый пеньюар струился до самого пола. Светлые, волнистые волосы были распущены и спускались почти до пояса.

Вампир бесшумно подошёл ближе. Он протянул руку, чтобы коснуться ее затянутого в полупрозрачный шифон плеча, но замер в нерешительности. Эверт так мечтал об этой встрече, а теперь ему было почти страшно. Он боялся увидеть ее лицо и не понимал, что крылось под этим страхом.

Что он знал о ней? Что у него было, кроме смутных детских воспоминаний, рассказов отца и ее портрета, который спустя много лет вернулся в картинную галерею?

Охваченный своими тревожными мыслями, Эверт едва не упустил момент, когда она медленно повернулась.

— Я знала, что ты придешь, mon ange, — мягко произнесла Жюстина.

Эверт смотрел на нее со смешанными чувствами и понимал, что мать не похожа ни на его детские воспоминания, ни на портрет. Она была другой – реальной, осязаемой. И ее нежная улыбка, в отличие от улыбки на холсте, была настоящей.

Призрак протянула руки, чтобы дотронуться до его лица, так похожего на нее собственное. Эверт ощутил холод ее ладони, тепло ее василькового взгляда и нежный аромат лаванды, совсем не вязавшийся с запахом мирры и ладана в фамильном склепе, где стоял ее саркофаг. Вампир молчал. Лишь рассеянно гладил кончиками пальцев ее тонкие руки и не сводил взгляда с ее лица, пытаясь навечно запомнить каждую его черту.

— Матушка… — прошептал он. Спазм перехватил горло, и голос мучительно дрогнул.

Она всегда была для Эверта лунным светом в темную ночь, образом спасительным и утешающим. К ней он обращался в мыслях, когда весь мир был не справедлив к нему, и ему всегда казалось, что покойная мать, чтобы ни случалось, была на его стороне.

Эверт хотел поговорить с ней, ему хотелось знать – прав ли он в своих суждениях, но теперь не находил слов. Он лишь смотрел, боясь, что она исчезнет в любой миг, как исчезают все призраки.

— Никаких слов не хватит, чтобы сказать, как я скучал по тебе…

Жюстина положила палец на его губы и качнула головой, призывая к молчанию:

— Я чувствую это без всяких слов. Я слышу твою тоску сквозь время. Не печалься, есть вещи, против которых мы бессильны, — на мгновение ее сияющий взор подернулся дымкой грусти, но призрак улыбнулась снова. — Спасибо, что навестил меня.

Это было действительно не просто. Эверту начинало казаться, что отец не случайно оттягивал момент этой встречи. Смятение было столь сильным, что вампир не знал с чего начать, что делать и делать ли вообще. Он попытался представить, каково отцу было впервые встретиться во сне с призраком супруги, и ему стало столь горько, что он тряхнул головой.

Мысли ушли, но горечь осталась.

— Матушка… — начал было Эверт снова, но запнулся.

— Дай я на тебя посмотрю… — прошептала она, скользнув ладонью по его предплечью, — в последний раз я видела тебя так близко очень и очень давно. С того момента ты так вырос. Стал таким высоким. Таким красивым.

Эверт улыбнулся. Она говорила столь мягко и смотрела столь нежно, что он почти тонул в ее голубом взгляде, полном той теплоты, которую он ощущал когда-то в далеком детстве, когда мать была рядом. Вампир вздохнул и поднес к губам ее узкие ладони.

— Мой милый, я столько упустила… Я так хочу знать о том, что дорого твоему сердцу.

— Отец говорил, что ты знаешь обо всем, что происходит в замке.

— Все, да не все, — уклончиво ответила Жюстина. — Я больше предпочитаю слушать. Лучше всего я слышу в своем склепе. Но только во сне могу отвечать. Сделай мне одолжение, Эверт? — неожиданно попросила она, и вампир уловил в ее голосе тревогу.

— Конечно, матушка, все что угодно

Жюстина с силой сжала его ладони, и Эверт краем глаза заметил, как реальность вокруг них поплыла, изменяясь.   

— Расскажи, как ты жил все это время. Расскажи, ничего не утаивая. Расскажи, как самому себе… Времени не так много, а я бы хотела услышать как можно больше.

Эверт улыбнулся и закрыл глаза, когда стены замка проросли ветвями старого сада, в котором он когда-то так любил играть с матерью. Горечь разрослась, отравила сердце и разум:

— Хорошо.

 

Ему давно не было так спокойно. Именно спокойно. Когда на душе царила безмятежность, но совсем не та, которая бывает после первого глотка крови. Его не терзал голод, и в мыслях не было мрака.

Они сидели на ступенях старой беседки с обвалившейся крышей, а вокруг них высился черный сад. Царившее безмолвие было полным – в темной листве никогда не пели птицы. Этот сад был частью посмертия Жюстины, как кладбище, по которому она больше всего любила гулять с Вильгельмом, и сад не принадлежал сну. Открыть сюда тропу могла только она. Эверт с трудом справлялся с реалиями собственного сна, и Жюстине пришлось помочь ему. Он не мог концентрироваться, замок бесконечно распадался на воспоминания, накладывая один образ на другой.

— Тебе… одиноко здесь? — Эверт нарушил тишину и посмотрел на низкое серое небо, очень похожее на то, что нависало над башнями фамильного замка.

Жюстина покачала головой:

— Нет. Пока мне есть ради кого возвращаться, мне не может быть одиноко. К тому же – я сама себя приговорила к посмертию. Мне некого винить и не на кого обижаться. Это был мой выбор.

— Выбор… хм, — вампир подтянул колено к груди и обхватил его руками, задумчиво упираясь в него подбородком.

— Что тебя беспокоит? —  призрак запустила пальцы в его волосы, оглаживая светлые пряди.

— Отец говорил, что… у него не было выбора. Но мне кажется, он лукавит. Выбор есть всегда, просто не всегда есть подходящие варианты. Я тоже сделал свой выбор, несмотря на то, что отец делал вид, что ему не нравится мое решение. Ты же его знаешь – если бы он этого действительно не хотел, он бы никогда этого не сделал, сколько бы я его не умолял. Скажи, матушка, ты… ты не осуждаешь меня за мой выбор и отца за то, что он обратил меня?

Жюстина улыбнулась и приобняла сына за плечи:

— Что касается твоего отца, то я всегда доверяла его действиям, как своим собственным. Мне не за что его винить. Но знаешь… Когда мрак пришел на наши земли, я так боялась, что была готова на что угодно, лишь бы оградить вас от беды… но что может сделать обычный призрак? Охота никогда не была центром его интересов, и всякий раз, когда он на нее собирался, я не находила себе места. Из Вильгельма неважный охотник, и он сам прекрасно знал об этом. Один раз, еще до твоего рождения, он упал на охоте с лошади и сломал ногу, а во второй… а во второй раз охота привела его во мрак. Но он остался жив, а как… это уже были детали, — она запнулась, но скоро продолжила, — я и он — мы ужасные эгоисты, мой милый. Так что кто угодно может осуждать тебя за твое решение, но только не я. Это было твое право.

— Я не мог его оставить…

— Я знаю. Я помню, что ты очень любишь его. Не кори себя, мой мальчик. Ни за выбор, ни за отца.

Эверт улыбнулся. Улыбка вышла грустной.

— Ты улыбаешься совсем как отец, — заметила Жюстина, убирая от его лица пряди непослушных волос.

Вампир вопросительно выгнул бровь и призрак засмеялась:

— А это уж совсем его жест.

— Да? А он говорит обратное — что это я похож на тебя.

— Мы до конца будем видеть в тебе друг друга, mon ange. Это неизбежно.

— Тебе не грустно от этого?

Жюстина прикрыла глаза и улыбнулась:

— Нет.

— А ему?

Эверт внимательно проследил за ее лицом, боясь эмоций матери, но она осталась все такой же безмятежной.

— Он тоскует, а не убивается горем. Это разные вещи, Эверт.

Голубые глаза не лгали.

— Иногда на него находит… — начал было вампир, вспоминая редкие состояния отца, когда он был мрачнее обычного и начинал бесцельно бродить по замку, но по тому, как мать недовольно повела плечом, он понял, что она прекрасно знала, о чем должна была пойти речь.

— Мальчик мой, я была неизлечимо больна. Он ничем бы не смог мне помочь. Даже если бы он отправил меня в Залесье на всю зиму, как уже было однажды, это лишь оттянуло бы мою кончину, не более. Ничего бы не изменилось.

— А если… — Эверт выпрямился и внимательно посмотрел на мать, прикрыв глаза, — а если бы ты дожила до осени? Если бы он предложил тебе присоединиться к нему во мраке, чтобы спасти твою жизнь, ты бы согласилась?

Жюстина промолчала, посмотрев куда-то на восток, и нахмурилась. Она медленно встала и спустилась по ступеням, скользя подолом пеньюара по старому камню. Неожиданно поднявшийся ветер зашумел в листве темных деревьев и раздул ее волосы.

— Брак по расчету редко бывают счастливым, mon ange. Везенье это или нет, но я была счастлива, хоть и недолго. Твой отец был человеком, который отстаивал мою честь на дуэлях, и за которым я была готова пойти хоть в темницу, хоть на костер, — она вздохнула. — Ты прекрасно знаешь ответ, Эверт.

Странный шум на востоке привлек внимание Жюстины, и Эверт вскочил на ноги, наконец-то заметив то, что ранее увидела она. Темные деревья качало ветром и сквозь ветви и стволы сочилась гулкая тьма, пожирая небеса и землю. Невыразимая воронка приближалась, сметая все на своем пути.

— Что это!?

— Время на исходе. Солнце заходит, тебе пора… Посмертие не любит непрошеных гостей.

— Я увижу тебя снова? – Эверт сделал шаг к матери, но Жюстина покачала головой, вынудив его замереть на месте. Очертания призрака истончились, и сквозь бледную кожу вампир видел надвигающуюся тьму.

— Только если будешь готов к этому.

Эверт не успел ничего сказать ей в ответ. Чернота захлестнула его удушающей волной, словно он попал в самый настоящий шторм, и потащила в самые глубины, лишая даже возможности двигаться. Прежде чем тьма пролилась в его разум, лишая зрения и слуха, Эверт ощутил прикосновение ладоней на своих плечах и услышал тихий шепот:

— Я люблю тебя, mon ange.

 

Пробуждение было резким, словно невидимая рука вышвырнула его из сна. Эверт открыл глаза, пытаясь прийти в себя от увиденного и услышанного. Ему пришлось даже сесть на постели, чтобы прогнать остатки липкой темноты, влекущей его куда-то вниз, несмотря на то, что это был всего лишь образ из сна.

Вампир чувствовал себя разбитым и очень уставшим, словно он бодрствовал целый день. Отец предупреждал его об этом, но Эверт был слишком упрям, чтобы внимать каким-либо предупреждениям. Жажда сжала его горло с такой силой, словно он питался в последний раз несколько недель назад. Но все это было неважно. Больше обострившегося голода его мучил один вопрос – была ли Жюстина настоящей, или это была ловушка разума, принявшая образ кошмара?

Он рассеяно коснулся кончиками мелко подрагивающих пальцев своего лица, вспоминая прикосновение ее ладоней и звук нежного голос. Нет, это не могло быть просто наваждением. Как тогда объяснить его бессилие и непреодолимое желание напиться крови? Мать была рядом, он действительно говорил с ней…

А что если…?

Легкий, но столь навязчивый лавандовый аромат поплыл по комнате, ярко воскрешая в памяти все, что он видел во сне. Эверт дернулся, растеряно огляделся по сторонам, запоздало понимая, что запах исходит от его собственных волос. Он замер, опустив голову, и напряженно вслушался в окружавшую его тишину, не зная, что хотел услышать за ее плотной завесой.

А потом упал на спину и, закрыв лицо руками, судорожно вздохнул.

 

 

  1. Пока я рядом

 

Зима в этом году выдалась особенно снежной. Снег щедро сыпал с низких небес, грозя перекрыть горные перевалы и замести дороги. Прислуга едва успевала чистить внутренний двор и единственный подъезд к замку.

Эверт сидел с книгой за столом, но больше смотрел не на страницы, а в окно, наблюдая за плавным кружением снежинок. Снегопад начался на закате и не прекращался до сих пор. Если он так и продлится всю ночь, то спуститься в город с утра будет затруднительно.  Эверт вздохнул – видимо, ему так и придется провести весь завтрашний день над учебниками. Он снова вернулся к развороту страниц, но, не продержавшись и пяти минут, поднял глаза на окно.  Исторический эпос, фрагмент которого нужно было выучить к завтрашнему дню, не шел ни в какое сравнение со сказочными видами чародейки-зимы. Крепостную стену и крыши флигелей и башен покрывали шапки белоснежного снега, а роща была укутана снежным покровом, как шалью.

Эверт встал из-за стола и уселся на широкий подоконник, прислонившись плечом к холодному стеклу. Вот бы пробежаться сейчас по свежевыпавшему снегу, так заманчиво сверкавшему в свете редких факелов, освещавших внутренний двор! Но для прогулок было уже поздно. Ни гувернер, ни экономка, ни тем более Густав не выпустят его погулять, несмотря на то, что Эверт считал себя уже совсем взрослым. В прошлом месяце ему исполнилось тринадцать.

Пронаблюдав некоторое время за кружевным снегопадом, мальчик снова вздохнул и нехотя слез с подоконника. Следовало вернуться к книге, эпос сам себя не выучит. Однако вместо этого Эверт забрал с тарелки яблоко, оставшееся от ужина, и забрался с ногами на кровать. Там он достал из-под подушки другую книгу, в разы интереснее. В ней шла речь о приключениях моряков, пытавшихся найти сокровища старого пирата.

Этот роман несколько дней назад принес Густав, устав слушать причитания Эверта о скучной учебе. Камердинер строго настрого запретил молодому господину показывать книгу кому либо, тем более гувернерам, и мальчик прятал ее под подушкой или в ящике стола. Раскрыв заложенную вороньим пером страницу, Эверт сначала посмотрел на часы над камином – еще не было и восьми – потом скосил глаза на дверь и только после этого погрузился в чтение. Он постоянно прислушивался к шагам в коридоре, чтобы в любой момент захлопнуть книгу и принять безразличный ко всему вид. Эверт слышал, как мимо проносилась торопливая прислуга или неспешно проходил Густав. Но только одну поступь он не мог расслышать никогда…

Скрипнувшая дверь застала его врасплох. Мальчик вскинулся, поспешно пряча книгу за спину, и вытянулся в струнку. Сердце замерло при виде высокой статной фигуры в черном, появившейся на пороге, и на мгновенье Эверту стало не по себе. Но он никак не мог понять – от страха это или от волнения перед долгожданной встречей.

— Добрый вечер, мой мальчик.

Голос хозяина замка прокатился бархатной волной. Он был столь приятен, что в него хотелось завернуться как в шаль.

— Добрый вечер, отец.

— Что, не ждал меня так рано? — усмехнулся Вильгельм, подходя к кровати. Эверт замотал головой, пересаживаясь так, чтобы книга, которую он прижимал к спине, не попала в поле зрения отца.

— Не ждал, но я очень рад, что вы пришли.

Эверт не лгал. Обычно если Вильгельм и наносил визит, то никак не раньше восьми вечера, и мальчику ужасно не хватало общения с ним.  Как можно проводить много времени с тем, кто исчезал с восходом солнца и появился лишь на закате?  Эверт понимал, что ограничивая с ним общение в далеком детстве, отец в первую очередь беспокоился о его безопасности, но мальчик все равно порой обижался на него. За прошедшие годы Вильгельм научился держать в узде свою жажду, но это вовсе не означало, что Эверт мог вести себя с ним как заблагорассудится.

— У меня выдался свободный вечер, — отозвался вампир-отец, присаживаясь на край кровати. Эверт поймал себя на мысли, что пристально его рассматривает: от тяжелых черных волос, перехваченных синей лентой, до кончиков длинных когтей. Рука, на которую опирался отец, находилась совсем рядом. Ладонь до костяшек была скрыта под тенью дорогого кружева, и на длинных пальцах блестели многочисленные перстни.

— Эверт…?

— Что? – мальчик вскинул голову, словно очнулся от наваждения,  и встретился с глазами отца. Кобальтовая синь на белом, как мрамор, лице. И таком же безмятежном. У Вильгельма больше не было возраста, мрак распорядился так, что ему навечно было тридцать четыре года.

— Что там у тебя? — мягко поинтересовался Вильгельм, пытаясь заглянуть сыну за спину.

— Ничего…

— Покажи, — выражение лица не изменилось, да и голос был столь же тих, но его интонации отбили всякое желание перечить. Эверту ничего не оставалось делать, как протянуть отцу книгу.  Старый том, обтянутый потертой темно-синей кожей перекочевал в бледную руку.

— Ах, вот оно что… — произнес он себе под нос, и Эверт заметил, что уголки отцовских губ едва заметно дрогнули. Вильгельм пролистал пожелтевшие от времени страницы и покрутил в пальцах воронье перо. — Не думал, что она сохранилась… Это Густав дал ее тебе?

— Да, — сказал Эверт и тут же спохватился, что выдал камердинера, — то есть, нет! — Поспешно начал он оправдываться, но Вильгельм небрежно взмахнул ладонью, и Эверт послушно замолчал.

Теперь Густаву влетит за то, что он потворствовал развлечению графского сына, вместо того чтобы заставлять его учиться?

Заметив, как изменилось лицо Эверта, Вильгельм улыбнулся, стараясь не разжимать губ, до того забавной казалась ему ситуация.

— Я не сержусь. И уж тем более не собираюсь отчитывать Густава за книгу, которую я сам когда-то перечитывал не один раз, — книга вернулась удивленному Эверту на колени, — рад, если она тебе нравится. Но и об учебе забывать не следует.

— Я не… я не забываю, отец.

— Вот и славно, — прикрыв глаза, отозвался Вильгельм, одним движением поднимаясь на ноги, — вообще я пришел не за тем, чтобы проверять, чем ты занимаешься вместо уроков. Одевайся теплее, я буду ждать тебя во внутреннем дворе.

— А уроки…? – недоуменно вопросил мальчик, пряча книгу под подушку. Но не этого ли он хотел – выйти под мягкий снег, вместо того чтобы зубрить ненавистный эпос?

— Не трать время понапрасну, Эверт, — ответил Вильгельм, не оборачиваясь, и бесшумно притворил за собой дверь.

 

 Когда Эверт вышел во внутренний двор, снегопад уже закончился. Ночное небо медленно прояснялось, мерцая сквозь разрывы туч холодными звездами. Над рощей туманным оком застыла полная луна, то появляясь, то снова стыдливо прячась за пеленой. Ветер стих уступив место ночной хрупкой тишине и обманчивому покою, и Эверт стянул с головы меховой капюшон, встряхнув волосами.

Мальчик поискал взглядом знакомый силуэт и в удивлении замер на полушаге, настолько необычным в его понимании было увиденное. Со стороны конюшен появился отец верхом на вороном жеребце. Этого огромного и злого коня Эверт помнил еще с раннего детства. Сапфир слушался только Вильгельма, и попытки конюхов оседлать его всегда заканчивались плачевно.  На поводу вампир вел белую лошадку Эверта, которою подарил сыну в прошлом году.  Топаз была кроткой и спокойной кобылой, уже привыкшей к своему юному хозяину.

Эверт никогда не совершал конных прогулок вместе с отцом. То, что у его сверстников было в избытке, для него считалось непозволительной роскошью. Любой крестьянский ребенок получал больше внимания и ласки. Сейчас же Эверта распирало от счастья и чувства собственной важности. Конечно, отец же отложил все свои дела, чтобы провести со своим единственным сыном вечер! Эверт был настолько в восторге от предвкушения предстоящей поездки, что с трудом держал себя в руках, чтобы выглядеть перед своим величественным и непоколебимым отцом серьезным юношей, а не легкомысленным мальчишкой.

— Небольшая прогулка тебе не повредит, — мягко произнес вампир-отец, останавливаясь перед сыном.

Эверт завороженно принял повод из белой и холодной как снег руки.

 Едва дождавшись, когда сын устроится в седле, Вильгельм развернул коня, направляясь к южным воротам.  Они проехали по подвесному мосту через ущелье и стали спускаться по чищеной дороге к роще. Эверт следовал за отцом, отставая от его лошади на полкорпуса.

Луна выглянула из-за толщи расходящихся туч и посеребрила шапки снега на еловых лапах. Ночная тьма отступила перед тусклым светом, затаившись на время в густых тенях. Лошади двигались вдоль рощи и замковой стены, как в своеобразном черном коридоре, белым пятном в котором выделялся лишь снежный покров под копытами. Справа замок нависал гнетущей громадой, а слева тянули свои корявые сучья старые деревья. Чернота между ними была абсолютной. Эверт попытался рассмотреть за стволами что-либо, но взамен получил лишь липкий страх неизвестности. 

— Не бойся. Пока я рядом тебе бояться нечего.

Эверт кивнул, хотя отец не мог видеть этого жеста. А потом невольно подумал, что никого опаснее его отца нет на мили кругом. Эта мысль ободряла и вселяла некий трепет перед темной фигурой впереди.

Вильгельм обернулся через плечо.

— Но это вовсе не означает, что тебе нужно плестись где-то сзади, — произнес он таким тоном, что Эверт поспешил пришпорить лошадь.

— Вот так лучше. Мальчик мой, я хочу с тобой поговорить.

Эверт поднял глаза на отца. Вильгельм сидел в седле с идеально прямой спиной, чуть приподняв подбородок. Белоснежный благородный профиль выделялся на фоне темной рощи.

— Это касается твоего дальнейшего обучения.

Сердце Эверта ёкнуло. Меньше всего он хотел уезжать из дома в какое-либо закрытое учебное заведение, даже если оно трижды элитное. В такие обычно принимали с тринадцати-четырнадцати лет, и обучение длилось четыре года. Четыре года вне родных стен! Но Эверт только-только начал налаживать отношения с отцом!

Вильгельм натянул повод, останавливаясь. Дорога стелилась дальше, круто заворачивая вправо и уводя вниз, к далеким огням селения. У копыт Сапфира начиналась узкая тропа, уводящая в темные глубины рощи.  Эверт знал, что ее протоптали звероловы отца, но сам бы он не рискнул пользоваться ей даже днем.

— Весной я хотел отправить тебя в пансион, в котором сам проучился когда-то, — начал Вильгельм, смотря перед собой. Его лицо было привычно бесстрастно. — Но потом передумал. Времена неспокойные, ехать до Заречья далеко — мрак затрагивает все больше земель. Мне спокойнее будет потратить больше средств и нанять для тебя гувернеров, чем отсылать практически в неизвестность.

— Правда? — воскликнул Эверт, не удержав эмоциональный порыв. Голос прозвучал настолько радостно, что Вильгельм внимательно посмотрел на него, расценив возглас по-своему:

— Только не думай, что это будет легко или ты заимеешь какие-то особые привилегии. Я собираюсь сделать из тебя образованного человека и не допустить, чтобы ты опустился до уровня неотесанного крестьянина.

— Нет, отец, я не думал даже. Я просто рад, что мне не придется вас покидать, — честно признался мальчик.

Вильгельм молча вздохнул и, протянув руку, взъерошил сыну волосы, чуть наклонившись в седле.

— Ну хорошо, кажется, мы оба довольны, — сказал он, и мальчик заметил, что с бескровных губ отца не срываются облачка пара.

Рука вампира мягко скользнула на его плечо.

Эверт поднял подбородок, впервые осмеливаясь надолго заглянуть отцу в глаза. Что там, на дне этих синих глубин?  Мальчик стянул перчатку и неуверенно дотронулся кончиками пальцев его ледяной ладони, прежде чем накрыть ее своей.

Они были совершенно одни. Вокруг лишь холод зимы и царство ночи. Эверту не было страшно, скорее, наоборот – с каждой секундой ему все больше хотелось постичь ее величие. То самое всепроникающее и всезнающее величие ночи, которое он видел в глазах Вильгельма.

Вампир медленно убрал руку из-под теплых пальцев сына и заметил, как изменилось его выражение лица.

— Не все сразу, — произнес Вильгельм, неизвестно к кому обращаясь.

Мальчик тянулся к нему, в том числе и физически.

Поднявшийся ветер заставил Эверта втянуть голову в плечи и спрятать подбородок к меховой воротник.

— Холодно тебе?

Мальчик шмыгнул носом и поспешно замотал головой, но Вильгельм, к его сожалению, уже разворачивал коня. Проезжая мимо, вампир протянул руку, одним жестом натянув Эверту на голову капюшон его зимнего плаща:

— Я же вроде сказал, чтобы ты оделся теплее.

 

— Вы возьмете меня на прогулку в следующий раз? — спросил Эверт, когда они вернулись в замок.

Вильгельм согласился проводить сына до комнаты, и они стояли у дверей в сумрачном коридоре. Мальчик в которой раз подметил, что у ног отца сгущаются тени. Казалось, они тянулись к нему отовсюду, сливаясь с подолом его черного плаща. Но стоило отвести взгляд, как наваждение исчезало.

— Возможно, — ответил Вильгельм. — Все зависит от твоего поведения.

Вместо ответа Эверт улыбнулся. Прислуга и гувернеры знали эту улыбку как «постараюсь, но ничего не обещаю».

— Доброй ночи, papa.

— Доброй ночи, Эверт.

Вильгельм неспешно двинулся в сторону и тени сиротливо потянулись за ним следом.

— Отец, подождите…

Вампир остановился и, развернувшись, вопросительно посмотрел на сына. Эверт уже открыл дверь в комнату, но замер на пороге в нерешительности.

— Что-то случилось?

— Нет, я просто… Я могу обнять вас? — спросил он, несколько смутившись, и сжал дверную ручку так, что побелели костяшки пальцев.

Вильгельм задумался. И в момент, когда Эверт уже было готов провалиться под землю от горечи и нелепости своей просьбы, вампир протянул ему руку.

Мальчик немедля заключил отца в объятия, боясь, что он может передумать. Глубоко вздохнув, Эверт прижался к его груди и закрыл глаза, изо всех сил пытаясь отогнать мучившую его мысль. Но когда отец мягко обнял за плечи и стал несмело перебирать его волосы, Эверт не выдержал и судорожно всхлипнул. В мыслях вновь всплыла одна единственная фраза, которую он так и не смог прогнать, и потому уцепился за нее, как утопающий за соломинку.

«Пока я рядом, тебе бояться нечего».

 

 

  1. Стихи

 

— Отец, смотрите, что я нашел! — Эверт появился на пороге покоев Вильгельма и взмахнул старой тетрадкой, которую он держал в руке.

Вампир лежал на кровати среди подушек и читал. Недовольно посмотрев на сына, он вздохнул, понимая, что спокойный вечер закончен, едва начавшись. Однако узнав тетрадь, он приподнялся на локте и недовольно сощурился.

— Кто тебе позволил рыться в моих вещах?

— А я не рылся. Она лежала в верхнем ящике вашего стола, — беспечно отозвался Эверт, проходя в комнаты. Он уселся на кровать, как бы невзначай соприкасаясь бедром с коленом отца, и всплеснул руками:

— Ах, рара, это не повод для злости! Я не знал, что вы писали стихи. Да ещё такие неплохие! Почему вы не показывали мне их раньше?

Вильгельм фыркнул, но сменил гнев на милость:

— Было бы что показывать. Будто бы ты сам никогда не писал стихов.

— Сами знаете, я в этом особо не преуспел. А у вас их так много, — Эверт поспешно пролистал пожелтевшие страницы, исписанные ровным почерком. — Могу поклясться, что такая тетрадка у вас не единственная.

Вильгельм внимательно посмотрел на сына и сцепил руки на животе. Эверт был слишком взбудоражен своей находкой. Значит, дело не только в тетради.

— Уверен я, что ты впорхнул так радостно отнюдь не от факта, что я когда-то писал стихи.

— Ваша проницательность меня порой пугает, — Эверт захлопнул тетрадку и улыбнулся, — вы действительно правы. Я здесь не столько из-за самих стихов, сколько из-за того, что я прочел в некоторых.

— И что же? — бровь вампира поползла вверх.

Вильгельм попытался вспомнить, что именно было под этой обложкой, раз смогло так заинтересовать Эверта. То, что ему было бы действительно интересно, хранилось в покоях графини в ларце под замком – альбом со стихами, рисунками, признаниями и прочими сентиментальными записями, среди страниц которых Жюстина хранила посвящения в свою честь. В том числе написанные рукой Вильгельма на салфетках или на вырванных из блокнотов листах. Вампир еще раз внимательно посмотрел на тетрадь в руках сына. Простая, в темной обложке. Нет, это точно не альбом покойной графини.

— Вы позволите? — Эверт вопросительно взглянул на него.

Вильгельм скупо кивнул, не совсем понимая, какого позволения спрашивал сын. Эверт довольно улыбнулся и лег рядом, устроившись с комфортом на плече отца.

Ах, вот оно что…

Эверт снова открыл тетрадь, нашел нужный сонет и зачитал пару строк.

— Что это за «сердечный друг», которым вы бесконечно восхищаетесь тут, и вот тут? – вампир поднял тетрадь и ткнул когтем в страницу.

— Просто друг, — Вильгельм улыбнулся, скользнув пальцами по щеке сына, — старый задушевный друг, с которым я был очень близок в молодости.

— Как его звали? — Эверт перехватил его руку и, перевернувшись на бок, заставил отца себя обнять. Ладонь Вильгельма послушно легла на его плечо.

— Зачем тебе? Он умер много лет назад.

— Эта заглавная «В» с точкой ни о чем мне не говорит.

— Его звали Вернер. Он был сыном наших ближайших соседей. Из тех, кто еще имел с нами дело.

Эверт прижался щекой к черному шёлку на груди Вильгельма и довольно опустил ресницы

— А вы никогда не рассказывали о нем.

— Хм… Правда? Ну значит когда-то я рассказывал про него твоей матери, а то вся ситуация мне кажется ужасно знакомой… — отозвался Вильгельм, задумчиво перебирая длинными пальцами светлые волосы сына, — это был… хм… очень светлый, жизнерадостный молодой человек. Таким я увидел его в первый день нашего знакомства, и таким он был все время, которое я его знал. Он писал оды, строчил злобные эпиграммы, пел сонеты — наверное, во всем Загорье не было поэта лучше, чем Вернер.

Вильгельм замолчал, задумавшись или вспоминая, продолжая рассеяно гладить волосы Эверта. Что он помнил о Вернере? Невысокого роста, с темными кудрями и по-детски наивным взглядом. Его внешность часто вводила в заблуждение, ибо с кулаками и шпагой он обращался так же хорошо, как и с пером. Вернер неоднократно попадал в неприятности если не из-за острого языка и дурного характера, то из-за женщин, и Вильгельму не единожды приходилось быть его секундантом.

Что он мог рассказать Эверту? Как они вместе разъезжали по окрестностям? Как Вернер, в очередной раз, страдая от неразделенной любви, напившись вина, пытался найти утешения в скупых объятиях Вильгельма? Дальше поцелуев дело не заходило, и они просто засыпали вместе на одной кровати. Вернер — утомленный своим горем, Вильгельм – утомленный долгим разговором.

Что хотел услышать Эверт? Такие приключения отца, конечно, ему были бы интересны.

— Вы в одном сонете упомянули о поцелуе, — многозначительно произнес Эверт, переворачиваясь так, чтобы видеть лицо вампира.

— Он был очень расстроен неудавшейся любовной историей.

— И вы решили его таким образом утешить? — Эверт вскинул светлые брови. — На вас это не похоже, отец.

Вильгельм скупо улыбнулся, опуская ладонь на спину сына:

— Вернер доверял мне абсолютно во всем. У нас было много общего – мы читали одинаковые книги, любили одних и тех же философов. Имели идентичные взгляды на жизнь. Ну, почти идентичные – он был человеком свободных нравов, меня же не прельщали бесконечные любовные похождения.  Но я действительно находил компанию Вернера приятной. Да и… у людей нашего рода редко были те, кого действительно можно было бы назвать другом. Ему не нужны были мои деньги или покровительство.

— А вы сами?

— Вернер не страдал от недостатка внимания. Он не испытывал нехватки в любовницах и любовниках и не собирался становиться одним из них.

— И все же вы меня почти удивили, — улыбнулся Эверт.

Вильгельм фыркнул, приподнимаясь на подушках. Он чуть сменил позу и, упираясь локтем в расшитую подушку, подпер голову ладонью:

— А ты думал, твой отец по молодости был скучным занудой?

— Не думаю, что моя матушка могла полюбить зануду. Значит, вы им потом стали.

— Видимо, ее смерть плохо на мне сказалась, — протянул Вильгельм, смежив веки. Не прошло и пары секунд, и он почувствовал, как ладонь Эверта стала поглаживать его бок.

— Я не хотел вас расстраивать. Не сердитесь, — вслед за тихими словами последовал поцелуй в щеку. – Лучше расскажите, что случилось с Вернером потом?

Вильгельм снова задумался, вспоминая события далекого прошлого. Это было непросто. Иногда его очень удивляли люди, утверждавшие, что он должен помнить все с кристальной ясностью только потому, что он вампир. Вильгельм иногда не мог вспомнить, кем ужинал в последний раз, что уж говорить о событиях более чем столетней давности? Открыв глаза, он убрал Эверту волосы за ухо и произнес:

— После моей свадьбы с твоей матерью, Вернер был частым гостем в нашем замке. Правда, очень скоро он уехал в Заречье следом за очередной любимой женщиной, молоденькой баронессой.  Какое-то время он писал и мне, и Жюстине и признавался в том, как ему плохо без нас и наших встреч.  Как сейчас помню один пассаж: «Мой милый граф! Мое сердце страдает без вашего внимания и тоскует по вашей обворожительной супруге! Молю, целуйте ее от моего имени. Я не устаю лелеять в своих мечтах надежду, что однажды мы снова встретимся с вами». Но несмотря на это Вернер никогда не звал нас к себе и не приезжал сам. Позже он написал о том, что попал в неприятности из-за своих свободных взглядов на отношения. Я уже не помню, что именно случилось – Вернер всегда нарывался на неприятности – но в тот раз эти неприятности были однозначно крупными. Из таких, от которых не откупиться деньгами. Его вызвал на дуэль сын не то генерала, не то еще какого-то высокопоставленного лица, — Вильгельм сделал витиеватый жест ладонью. – Думаю нетрудно догадаться, что это письмо было последним… Я тосковал. Мне действительно было жаль Вернера. Он не дожил до тридцати.

Дослушав, Эверт поджал губы и неопределенно хмыкнул.

Вильгельм не выдержал и улыбнулся:

— А что ты ожидал услышать? Историю про любовь?

— Помилуйте, papa, — произнес Эверт таким тоном, словно отец сказал неслыханную глупость. —  Даже картины в галерее знают, что вы любили только одного человека. Но тем и удивительна для меня эта история.

— Я удовлетворил твое любопытство?

— Вполне, — согласился вампир, — я узнал все, что хотел.

— Вот и чудно, — привычно отозвался Вильгельм и поманил к себе сына, чтобы поцеловать его в лоб. — Теперь можно поговорить о чем-то более насущном. И приятном. Например — об ужине. Ты же позаботился об этом?

Эверт медленно сел, выпустив из рук злосчастную тетрадь со стихами.

— Конечно, отец. Правда, только… м-м…

— Только что?

— Это снова крестьяне. Из тех, что должны были отправить на рудники.

Вильгельм вздохнул, постукивая когтями по пуговицам на камзоле:

— В этом месяце господин примар нас совсем не радует. Нехорошо…

— Того, что симпатичнее, я заберу себе, — Эверт склонил голову. — Простите великодушно.

— Нисколько не сомневался в этом, мой дорогой мальчик. Будь по-твоему, — с этими словами Вильгельм опустился на подушки, давая понять, что разговор на этом окончен.

— Засим оставлю вас в покое. Я позову, когда все будет готово, — Эверт наклонился, чтобы поцеловать отца в скулу, и вышел.

Проследив за сыном взглядом, Вильгельм сначала потянулся за книгой, но передумав, взял тетрадь, которую Эверт случайно или намеренно оставил на кровати. Невесело усмехнувшись самому себе, Вильгельм, тем не менее, с интересом заглянул в страницы, к которым не прикасался уже очень много лет.

 

 

 

  1. Волосы

 

Эверт сидел на ковре перед креслом, в котором вольготно расположился Вильгельм. Закрыв глаза, юноша прижимался щекой к отцовскому колену, вслушиваясь в каждое слово, произнесенное тихим мягким голосом.  Этот сборник стихов он знал от корки до корки, но был готов раз за разом слушать, как Вильгельм читал вслух:

«Мы, словно облака вокруг луны, –
Летим сквозь ночь, трепещем и блистаем.
Сомкнется тьма – и вмиг поглощены,
Мы навсегда бесследно исчезаем.

Мы точно звуки несогласных лир –
Ответ наш разный разным дуновеньям.
Не повторит на хрупких струнах мир
То, что с прошедшим отошло мгновеньем.

Мы спим – расстроен сновиденьем сон.
Встаем – мелькнувшей мыслью день отравлен.
Веселье, плач, надежда, смех и стон –
Что постоянно в мире? Кто избавлен

От вечных смен? – Для них свободен путь.
Ни радость, ни печаль не знают плена.
И день вчерашний завтра не вернуть.
Изменчивость – одна лишь неизменна[4]».

Вампир замолчал,  дочитав стихотворение до конца. Выпрямившись, юноша поднял на отца взгляд. Теплый свет свечей ложился на безмятежное лицо вампира,  и казалось, скрашивал его бледность. Эверт подозревал, что дело не столько в свете, сколько в выпитой отцом накануне крови. Когда юноша встречал его поцелуем в щеку, та была теплее обычного.

Вильгельм закрыл книгу и, скользнув ладонью по темной рельефной обложке, прикрыл глаза, наблюдая за тем, как Эверт лениво поднялся на ноги.  Поблагодарив отца, он снова поцеловал его в щеку, на этот раз в другую, и удалился вглубь комнаты, зевая и потягиваясь. Этой зимой ему исполнилось восемнадцать. Из долговязого и несколько неуклюжего подростка Эверт превратился в грациозного юношу. У него был нрав покойной матери, которая отнюдь не отличалась кротостью, и отцовская стать. Он легко находил со всеми общий язык, умел повернуть ситуацию с выгодой для себя, да так, что мало кто мог поймать его на этом. Прислуга как один говорила, что хозяин избаловал своего сына, но не могла назвать юношу жестокосердным или озлобленным.

Эверт сел на расстеленной кровати, поджав под себя ногу. Стянув с волос ленту, он снова зевнул и запустил руку в светлые пряди. Ворот его сорочки был  расстегнут, камзол небрежно висел на спинке кресла, повернутого к разожженному недавно камину. Юноша собирался ложиться спать, когда Вильгельм пришел к нему.

— Я рад, что вы все-таки нашли для меня время.

Вампир усмехнулся, постукивая когтями по книжной обложке:

— Ну не все же время дела обсуждать. Но все-таки я надеюсь, что ты ничего не упустил из нашего вечернего разговора.

— Не беспокойтесь, отец. Письма Герцогу я доставлю лично, чтобы он не думал, что мы боимся его. Я ничего не упущу и буду осторожен.

— Хорошо, — просто ответил Вильгельм, прикрыв глаза. Эверт повзрослел тоже очень быстро. Он охотно помогал отцу, и вампир в дневное время мог перепоручить ему некоторые дела.

Юноша пропустил тот момент, когда Вильгельм покинул кресло. Он уже привык к тому, что отец мог двигаться абсолютно незаметно и бесшумно. У сущности вампира было множество секретов, которые он, однако, не спешил открывать даже собственному сыну.

Вильгельм поставил книгу обратно на полку, задержавшись взглядом на названиях других томов, отчасти оказавшихся очень знакомыми. Когда-то некоторые из этих книг принадлежали покойной графине.

— Вы не подадите мне щетку? – спросил Эверт, собирая волосы в хвост, и перебрасывая его через плечо знакомым Вильгельму жестом.

Вампир шагнул к небольшому резному столику, на котором среди украшений и склянок с духами под рогами витого канделябра лежали несколько черепаховых гребней и щеток для волос.

— Я находил особое блаженство в том, чтобы расчесывать волосы твоей матери, — в полголоса произнес Вильгельм, едва касаясь кончиками пальцев жесткой щетины, — ты же не откажешь мне в удовольствии?

— Как вам будет угодно, papa.

Эверт сидел, не шелохнувшись, изучая отражение отца в высоком псише напротив. Давно, когда юноша впервые обнаружил, что зеркала в присутствии вампира вели себя точно так же, как и с остальными предметами в комнате, он очень удивился. И даже испугался, настолько реальность отличалась от всевозможных легенд, которые мог рассказать любой крестьянин в деревне. Но Вильгельм действительно отражался в зеркале в полный рост, полный величия и собственного достоинства.

Забрав щетку со столика, вампир бесшумно присел на край кровати рядом с сыном. Не дожидаясь просьбы, Эверт повернулся к нему спиной. Вильгельм запустил пальцы в гладкие светлые локоны, перебирая их и поглаживая. Щетка с приятным слуху шорохом скользнула по волосам от корней вниз. Раз за разом, погружая щетину в густое полотно волос, Вильгельм придерживал локоны рукой, терпеливо расчесывая каждую прядь.

Эверт закрыл глаза, отдаваясь во власть холодных, но таких осторожных и нежных рук. Он улыбался счастливо и беспечно, как ребенок, наконец-то получивший желаемое.

— Зачем ты днем спускался в склеп? – спросил Вильгельм и, послушав напряженную тишину, добавил с улыбкой, — думал, я не узнаю?

— Кто вам сказал?

— Никто. Я почувствовал твое присутствие, — вампир собрал щеткой волосы в хвост, а потом снова распустил.

— Я…  иногда мне крайне необходимо побыть рядом с вами, — ответил Эверт, замявшись, — чтобы успокоиться и собраться с мыслями.

—  Что дало тебе созерцание крышки саркофага?

—  Почему бы вам не вернуться в свои покои? – вопросом на вопрос ответил юноша.

— Не считаю это… безопасным.

— До сих пор?

Вампир не счел нужным отвечать, и Эверт порадовался, что не видит его лица.  Были темы, которые Вильгельм предпочитал не обсуждать ни с кем. В том числе с собственным сыном.

Юноша подался назад, свободно падая на руки отца, и Вильгельму со вздохом пришлось отложить в сторону щетку, чтобы Эверт смог удобнее устроиться в его объятиях. Какое-то время он лежал молча, безразлично уставившись куда-то в глубины комнаты, словно обдумывал некую непростую мысль. А потом, скользнув по руке отца ладонью, произнес, обхватив пальцами его предплечье чуть выше локтя:

Papa, я могу спросить?

Светлые брови сошлись к переносице, словно он сам не был уверен в своем вопросе.

Вильгельм внимательно посмотрел на него:

— Спрашивай.

Эверт с трудом выдержал отцовский взгляд, тяжелый и предосудительный, словно он уже догадывался о сути вопроса.

…интересно, вампиры могут читать мысли?

— То, что вы зовете своим проклятьем… могу я надеяться, что когда-либо вы разделите его со мной?

— Ох, Эверт! – сокрушенно вздохнул вампир, — забудь об этом!

— Но отец… — юноша сильнее сжал его предплечье, — просто подумайте… подумайте…

— Я не намерен обсуждать это с тобой, — тон Вильгельма стал холодным. Синие глаза обратились льдом, и Эверт почувствовал, как волоски на шее становятся дыбом.

— Как пожелаете…

Юноша не успел заметить, как остался на кровати один. Только что он лежал в объятиях вампира, и в ту же секунду – уже на кремовых простынях. Приподнявшись на локте, он медленно сел и увидел, как Вильгельм возвращает щетку на место. Его невозмутимый профиль был словно высечен из мрамора.

— Я не хочу, чтобы вы сердились, — признался Эверт, убирая волосы от лица чуть дрогнувшей рукой.

Вампир повернулся к нему. Бледное лицо в обрамлении распущенных черных волос как обычно ничего не выражало:

— У меня нет привычки сердиться без повода, ты же знаешь. Ложись спать, у тебя завтра тяжелый день.

Эверт и не думал спорить. Он хотел Что-то сказать, но  его губы лишь дрогнули, когда Вильгельм в мгновение ока оказался рядом. Вампир невесомо коснулся когтями гладких прядей юноши и, поразмыслив мгновение, склонился поцеловать его в макушку.

— Доброй ночи.

— Доброй  ночи… — растеряно прошептал Эверт, но поймать отца за руку он не успел.

Он посмотрел Вильгельму вслед, но стоило ему открыть дверь, как юноша подался вперед и окликнул его:

— Отец… просто подумайте…

Вампир замер на секунду и вышел из комнаты, не оборачиваясь.

 

 

 

 

  1. Анна

 

Отправив хлеб в печь, Анна вытерла руки об отрез сукна, который она использовала вместо полотенца. Устало вздохнув, женщина подняла взгляд на одно из окон. Серые осенние сумерки вступили в свои права, затянув небо над потемневшей рощей.

Здесь, в небольшой для такого размера замка кухне, было тепло из-за жарко полыхавшего очага, но Анна зябко повела плечами, представляя как холодно снаружи, за толщей камня и хрупкого оконного стекла.

Иногда ей было интересно, как живут люди там, за рощей. Сама она родилась и выросла в этом замке и никогда не жила, как обычный человек. Анна нередко спускалась в селение по делам и была бесконечно далека от хмурых горожан в их житейских заботах. Ее не изнурял каждодневный труд, не ждал холодный дом и голодные домочадцы.

Она была свободнее, чем любой житель любого селения, но при этом являлась самой настоящей пленницей замка. Из него не было выхода. Хозяева были к ней благосклоннее, чем к остальной прислуге, но если бы Анна действительно пожелала уйти, то не смогла бы это сделать.

Живым из замка не уходил никто.

И она точно знала, что вампиры не стали бы делать исключения даже для нее.

Единственный раз, когда хозяин дал своим людям выбор, был слишком давно, когда он только сменил дневной день на мрак ночи. Часть прислуги осталась вместе с ним, не боясь его изменившихся сущности, и Анна была прямым потомком этих людей.

— О чем ты задумалась? — мягко поинтересовалась темнота за ее спиной, и Анна обернулась, едва заметно вздрогнув от неожиданности.

На стуле с резной спинкой, закинув длинные ноги на угол старого дубового стола, вальяжно устроился светловолосый вампир.

— Добрый вечер, Ваша Милость, — Анна склонила голову и улыбнулась, — чем могу быть полезна сегодня?

Женщина привыкла, что виконт часто спускался в людскую, когда ему было скучно. Иногда он молча наблюдал за тем, как  хлопотала Анна, а иногда женщине приходилось забавлять его рассказами своей прабабки, коих она еще с раннего детства помнила бесчисленное множество. Прабабка была родом из кочевых цыган, и в наследство Анне досталась не только роскошная грива черных волос, но и все истории на свете.

Вместо ответа Эверт сладко улыбнулся, вселяя в собеседника чувство полной, но обманчивой безопасности. Но светло-голубые как лед глаза остались холодными. Иногда Анна думала о том, что когда-то в прошлой жизни глаза виконта не были такими бледными.

И голодными.

— Так над чем ты задумалась?

Анна помолчала, обдумывая ответ. Хозяева хорошо чувствовали любую ложь так, словно она витала в воздухе невиданным ей ароматом

— О том, что я прожила здесь без малого сорок лет.

— Ты хочешь уйти от нас? — Эверт поднял светлые брови, и голос его изменился.

Он протянул слова так, словно был расстроен возможной догадкой.

— Что вы, Ваша Милость. Как же я вас брошу. Вы ж тут совсем со скуки помрете тогда, — ответила Анна, принимаясь вытирать испачканный мукой стол.
Вампир рассмеялся, встряхнув золотистыми волосами. Локоны рассыпались по плечам.

Нет, Анна совсем не хотела уходить. Она не могла оставить ни живущих под крышей замка людей, ни своих хозяев, какими бы она ни были.

— Какой запах… что ты печешь? — спросил он потягиваясь.

— Хлеб.

— Ммм… хлеб… — протянул Эверт и снова улыбнулся, — сделай для меня кое-что.

— Для вашей милости – все что угодно.

— Свари мне кофе

— Опять? — совершенно искренне удивилась Анна, на мгновение забыв о приличиях.

Но вампир, кажется, этого не заметил, осматривая свои когти.

— Да, опять, — мягко подтвердил он.

Эверт спустил ноги вниз и откинулся на спинку стула, чуть склонив голову набок.

Анна не стала спорить, как бы ей не хотелось. За эту неделю она варила кофе для вампира уже во второй раз. Женщина достала с полки маленький мешочек с зерном, которое в здешних краях достать было невозможно, и, отсыпав меру в старую кофемолку, занялась приготовлением. Анна не очень хорошо варила кофе, но Эверт все равно не узнал бы этого. Единственный вкус, который мог чувствовать вампир, – это вкус крови.

Когда ароматный напиток был готов, Анна налила его в чашку из дорогого сервиза, из которого в свой последний раз ели жертвы господ, и поставила ее перед вампиром. Эверт взял чашку в обманчиво хрупкие ладони и поднес к лицу, вдыхая чудесный бодрящий запах.

— Как чудесно!

Он прикрыл глаза и довольно улыбнулся. Было видно, как искренне нравится ему этот бодрящий запах.

Интересно, в какие игры он сейчас играл со своей памятью?

— Жаль его теплом нельзя согреться, — вздохнул вампир то ли серьезно, то ли притворно. Настоящие чувства Эверта мог распознать только его отец, и Анна не всегда могла уловить настроение вампира.

Он отставил в сторону чашку, и женщина опять вздохнула. Чтобы выпить кофе самой, было уже поздно, да и не была она таким любителем этого напитка. Придется снова выливать.

— Что тебя огорчает?

— Ничего, — поспешно заверила его Анна, забирая чашку со стола.

Эверт проводил ее взглядом, казалось с интересом. Женщина привыкла к тому, что виконт постоянно пытался себя чем-то занять – вечность это, наверное, очень скучно. Его отец любил тишину и покой, что совсем не прельщало Эверта.

Он часто пропадал за стенами замка и нередко узнавал о последних новостях быстрее, чем Анна. Когда вампир был не в настроении, то мог днями напролет играть на старом рояле в гостиной столь яростно, словно срывал злобу на несчастном инструменте. Эверт никогда не обижал прислугу забавы ради и относился к ней с доверием, как и его отец. Анну же он мог позвать наверх, в комнаты, по любому поводу, и женщина была одним из немногих проживавших здесь людей, кто был вхож в господские покои или видел их спящими. Голоса хозяев, которые она слышала в своей голове, могли поднять ее и среди ночи, но они никогда не диктовали ей свою волю, не навязывали мыслей и не вторгались в ее сны, как могли делать это с любым человеком, попавшим под силу вампирского взгляда.

Отношения вампиров и их жертв мало касались женщины. Обреченные могли жить еще неделю, или даже месяц, если их общество забавляло хозяев, но потом их всех ждал один конец. Анна почти привыкла к тому, что все эти несчастные люди обречены, но за годы жизни в стенах замка ее сердце так и не очерствело. Между неизвестными безымянными жертвами и хозяевами, что были всегда добры к ней, она выбирала последних. Анна знала, что о господской прислуге, да и о ней самой, частенько ходили самые неприятные слухи, но никогда не обращала на них внимания.   

Иногда к замку поднимались отчаянные люди. Кто-то ехал издалека и искал бессмертия, а кто-то, устав от несправедливости жизни — убежища. Все они переступали порог, но Анна редко видела новые лица среди прислуги. Дань, которой граф обложил свои земли, вынуждала отдавать двух (при особых обстоятельствах – трех) людей в месяц. Большего он не мог себе позволить, а кровь животных была для вампиров пуста и безжизненна. Иногда они брали кровь у своих слуг. Но немного и не чаще одного раза в месяц. Хозяева терзались голодом и потому всегда радовались неожиданным визитерам.

Заметив движение у дальней стены, Эверт переменился в лице. Радушно улыбаясь, он наклонился вперед и, протянув руку, обратился к кому-то на залесском. Анна не поняла ни слова, но проследив за его взглядом невольно улыбнулась. Вампир пытался позвать к себе пушистого черного кота, который уже несколько лет жил на кухне и гонял мышей. Кот не отозвался на радушный призыв и, ускорив шаг, запрыгнул на комод, подальше от создания мрака.

— Oh, quel dommage[5], — сокрушенно вздохнул вампир, —  собаки рычат, прижимая уши, а кошки держатся подальше. Только лошади к нам благосклонны. Интересно, почему?

Анна не знала, что ему ответить. Хозяев сторонились даже волки в лесу. А лошади… до того как граф обзавелся двумя странными жеребцами, обычная, хоть и породистая лошадь, спокойно возила его на своей спине. Новые скакуны появились, когда Анне едва исполнилось двадцать. Сплошь черные, словно вылепленные из сгустков теней животные, в чьем взоре металось странное пламя. Эти кони были невероятно выносливыми и сильными. Девушка с трудом могла назвать их обыкновенными – время казалось, шло мимо них. Не были ли они созданиями мрака, как и их нынешний владелец?  Когда Анна осмелилась спросить у виконта, откуда у графа эти странные животные, Эверт лишь привычно улыбнулся и сказал, что это подарок.

Вампир медленно встал без лишних движений, таких свойственных простому человеку и замер, словно прислушиваясь к чему-то. По его бледному, обманчиво юному лицу скользнула тень, и он дернул уголком губ. 

— Ах… отца опять мучает мигрень, — протянул он, наконец, прикрыв глаза, — тяжелая будет ночь…

Анна посмотрела за окно. Пока она беседовала с виконтом, сумерки сменились глухой ночью. В отличие от сына, встававшего сразу после заката, граф просыпался позже, когда серая полоса неба не потемнеет окончательно.

Головные боли не оставили хозяина и в новой жизни. Проявлялись они не очень часто, но из-за обостренного слуха приносили в разы больше мучений. Стук ветвей в окно в ветреный вечер, звон оброненной в людской посуды, шаги по каменному полу – все это сводило графа с ума. Прежние средства, такие как отвары из трав, больше не могли ему помочь, только человеческая кровь приносила недолгое облегчение.

Анна внутренне подобралась и перевела взгляд на виконта. Вампир внимательно посмотрел на нее, как ей показалось, с некоторым сочувствием, и женщина лишь молча кивнула. Она достала поднос, поставила на него блюдце и чашку из сервиза. Когда Анна потянулась за ножом, дрогнувшая рука выдала ее волнение. Несмотря на то, что она делала это не в первый и далеко не в последний раз, самым сложным для женщины было самостоятельно отворить себе вену. 

Холодная рука, сверкнувшая в свете очага серебром колец, перехватила ее запястье. Нервная дрожь ушла, стоило вампиру сделать все самому. Анна почти не почувствовала боли, когда сталь ножа легко скользнула по коже, оставив стремительно набухшую кровью линию. Пальцы вампира сжали запястье Анны и женщина поморщилась от тонкой боли. Темно-алые капли упали на белоснежный фарфор друг за другом, превращаясь в тонкую струйку. Когда чашка наполнилась, Эверт склонился к порезу. Его губы коснулись кожи, и Анна почувствовала, как волоски на шее встали дыбом, а по спине пробежала дрожь. Ощущения колебались между удовольствием и страхом, не решаясь принять какую-либо сторону. Не удержавшись, Анна судорожно вздохнула. Вампир медленно слизал кровь, несколько раз скользнув языком по ране. Крылья тонкого носа затрепетали, и женщина на какой-то миг испугалась, что он не выдержит столь пленительного для него аромата и вкуса и вопьется в ее руку длинными клыками.

Выпрямившись, Эверт перевязал ее руку заранее подготовленным чистым отрезом ткани и миролюбиво улыбнулся, как ни в чем не бывало. Анна неосознанно прижала саднящую руку к груди.

Magnifique[6], — произнес вампир, подхватывая поднос с чашкой со стола, — отец будет тебе очень благодарен.

— Всегда рада услужить Его Сиятельству, — ответила Анна, склонив голову. Она пользовалась покровительством графа и была обязана ему своей относительно безопасной жизнью. Отдать чашку или две своей крови для нее ничего не стоило.  Иногда ей казалось, что если будет нужно, она отдаст все до последней капли.

— Я сам отнесу, — Эверт одарил ее одной из своих самых ослепительных улыбок и покинул кухню.

Оставшись одна, Анна проверила хлеб в печи и взялась за метлу. Не успев сделать и шага, она услышала, как за стеной сначала громко хлопнула дверь, а потом на пол упало Что-то тяжелое – это Альбрехт вернулся с вязанкой дров, которые он колол на заднем дворе.

«Анна!» – гневно раздалось в ее голове, и женщина вздохнула.

Невесело улыбнувшись, она подняла взгляд, словно могла видеть сквозь потолок, и покачала головой. Ночь действительно будет тяжелой.

 

 

 

 

  1. Белые лилии, красная кровь

 

Остановившись у ступеней огромной мраморной лестницы, ведущей на второй этаж, Вильгельм устало окинул взглядом полумрачные стены своего жилища, подняв повыше старый, заляпанный воском канделябр. Золотистый свет лизнул выцветшие от времени гобелены и исчез под высоким потолком. Некогда эти величественные коридоры были не так темны и пусты. Сейчас же тени, висевшие под сводами и в углах, как вековая паутина, напоминали о том, что время ушло безвозвратно, погрузив старый замок в ночную тьму.

Вильгельм ещё помнил, с чего все начиналось, хотя предпочел бы не вспомнить никогда тот солнечный март месяц, неотвратимо наступивший после бесконечной тяжёлой зимы.

Холодные зимы Загорья и стылые стены черного замка были в сговоре против слабого здоровья графини, в конце концов, поселив в ее легких пламя красного жара. Стоило снегам замести перевал, как состояние Жюстины резко ухудшилось. Она угасала как свеча день за днём, мучаясь ночами от озноба и терзавшего ее кашля, оставлявшего после себя следы крови на белом обшитом кружевом платке. В ее покоях всегда было жарко натоплено, но покрытые бледной, почти серой кожей руки были всегда холодными и казались столь хрупкими, что Вильгельм опасался, что они могут разбиться, как изысканный фарфор.

Блеклая улыбка на бескровных губах, которой она встречала графа каждый раз, слабела, неумолимо заглушая тот огонек надежды, что теплился в его сердце. Зима высосала из графини все силы, оставив тело хрупким, а вместо лёгких – кровоточащие сгустки плоти. Каждый раз, оставляя ее под утро, забывшейся неровным сном, Вильгельм боялся, что супруга больше не поднимет свои тонкие темные веки. Иногда он садился на пол у ее кровати и проводил с ней всю ночь напролет, проваливаясь в чуткую дрёму. Он просыпался от невесомых прикосновений ее руки к своим волосам и почти всегда слышал тихий голос: «Опять ты себя терзаешь, мой глупый Гильем. Тебе надо отдохнуть».

А потом пришла весна.

Спустя недели снежных сумерек в первый день весны выглянуло ослепительное солнце. Вильгельм помнил глухую, неестественную тишь коридоров и разливающийся в стрельчатые окна белый свет, холодный и такой яркий, что у него начинала болеть голова.

Предчувствие неминуемого тяготило Вильгельма до тех пор, пока тишина не разбилась на осколки пронзительным криком зовущей его служанки. Он метнулся по лестнице вверх, подгоняемый неким суеверным ужасом и шепотом картин в галерее. «Ты потомок проклятого рода, Вильгельм.  Неужели ты думаешь, что лучше нас?»

Солнечное мартовское утро поделило его жизнь на две части, как порог комнаты, который он спешно перешагнул, чтобы увидеть, насколько судьба к нему не благосклонна.

Светлые золоченные солнечным светом волосы разметались по подушкам. Мраморная грудь под бежевым пеньюаром была ужасающе недвижима. Жюстина лежала, смежив веки, такая неестественно кроткая, безропотная, отдавшаяся во власть смерти,  наконец-то избавившей ее от долгой мучительной болезни.

Вильгельм хотел забыть, выжечь из своей памяти бесконечность минут, как обнимал, прижимая к себе тонкое, еще теплое тело, вжимаясь разгоряченным лбом в изгиб шеи. И не воспоминать больше, как стенал от оглушившей его потери, впервые за много лет погружаясь в агонию раздирающих его на части эмоций, горьких и злых, заставляющих заходиться безудержными слезами.

Вильгельм вынес ее на руках, и яркий солнечный свет провожал его в спину, глухого и ослепшего ко всему.

«Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас».

Он хоронил ее на закате, пренебрегая всеми правилами, подальше от глаз вездесущего света, считая, что тот более недостоин порочить ее красоту своим присутствием. Фамильная усыпальница, что хранила в своих темных бархатных недрах останки рода Штерн, стала последним пристанищем графини.

В склепе, освещенным большим количеством свечей было тяжело дышать от охапок белоснежных лилий, возложенных у подножия саркофага. Их круживший голову аромат заглушал благоухание ладана и мирры.  С последней молитвой Вильгельм остался один на один со своей возлюбленной супругой, прогнав за дверь старого капеллана и слуг, готовых возложить на саркофаг тяжелую крышку.

Графиня лежала в гробу в любимом платье из бархата винного оттенка, так напоминавшему Вильгельму цвет крови. Рубиновое колье на ее шее переливалось, вспыхивая багровыми огнями на тонких гранях, отражая отблески света. Граф держал в руках алый кружевной саван и не мог отвести взгляда от ее спокойного и такого белого лица. Казалось, что Жюстина вот-вот восстанет, стоит только последнему солнечному лучу уйти за горизонт. Как она сожмет алебастровыми руками бортики гроба, как рефлекторно вдохнет высокой грудью воздух и поднимет на него взгляд голубых, как небеса, глаз. Вильгельм помнил, как отчаянно хотелось отдать ему все на свете, лишь бы этот морок воплотился в жизнь. Но ни Падшему, не Всевышнему не было под силу услышать его отчаянную и темную молитву.

С последними красками заката, оставшегося далеко за глухими замковыми стенами, он медленно опустил на лицо Жюстины кружевной саван, как изысканную вуаль, хороня вместе с графиней свое сердце.

На веки вечные…

Вампир нервно дернул уголком губ, нахмурившись своим болезненным и как никогда навязчивым воспоминаниям. Он когда-то слышал, что мрак забирал у своих жертв прошлые жизни, не оставляя ни единого фрагмента памяти, и порой очень жалел, что это было не так. Мрак не был столь великодушен, казалось, даже наоборот подчеркивал каждую неприятную или злобную мысль, возводил в абсолют всю темноту, которая некогда скрывалась за напускной маской добродетели и благодушия. Стоило мраку взять тебя за руку, и невозможно  было скрыться от его всепоглощающего взора.

Вильгельм повернулся к лестнице спиной, едва колыхнув полой тяжелого черного, как его плотная тень, плаща, и задул свечи, погружаясь в бесконечную темноту. Стоило огню погаснуть, как на него снизошло привычное отстраненное спокойствие. Морщина меж бровей разгладилась, и он смежил веки, возвращая своим мыслям долгожданный покой. На какую-то долю секунды вампиру показалось, словно свечи примкнули к его заклятому врагу – солнечному свету, – и нервировали Вильгельма до тех пор, пока он не положил конец их маленькому триумфу.

Пренебрежительно усмехнувшись этой мысли, Вильгельм двинулся сквозь густую тьму, ластившуюся к его ногам подобно послушному зверю.

«Я – это он, коронованный и всепобеждающий мрак».

 

 

 

 

 

 

[1] Сладких снов, отец

[2] Я влюблена в вас, Гильем

[3] Поцелуй меня, Гильем

[4] Перси Шелли «Изменчивость»

[5] О, какая жалость

[6] Великолепно