Крещение Трансильвании

Глава 1

Христиане и язычники

На каменном мосту под пурпурным небом стоит шут и бдительно несёт свою стражу. На голове его одеты штаны, из которых выглядывает лицо с козьей бородкой и весёлым прищуром глаз. А на ногах вместо штанов юбка до колен. Это бог Симаргл — божественный мытарь, последний из языческих богов. Все русские боги пали под натиском христиан: с позором был низвергнут молниеносный Перун, изгнали щедрого Велеса, даже перестали уважать плодородную Макошь. Лишь один Симаргл остался. Здесь, на Калиновом мосту между миром живых и миром мёртвых он неуязвим. Шут сосредоточенно смотрит куда-то вдаль, в руках он держит гусли, ловкие пальцы трепетно гуляют по струнам. Музыка льётся и далеко разносится эхом. Симаргл смотрит на землю славян и скифов, он видит, что князь Владимир идёт со своим войском на Трансильванию — хочет крестить эту землю в христианство. Но есть на этой земле и кое-кто поопаснее, зло древнее и могучее. Когда-то оно дремало, устрашённое языческими богами, но теперь, когда языческие боги пали — пробудилось. Как Симаргл может его остановить? У него есть лишь гусли, есть лишь его музыка. И вот он играет, а музыка всё льётся, пытаясь донестись до ушей русских людей. Бог хочет, чтобы они услышали эту музыку, чтобы били в барабаны, чтобы танцевали. На ногах и на руках, на голове и кверху задом, в присядку и в припрыжку, телом и своими мыслями. Кто хорошо танцует, тот хорошо сражается. Но смогут ли христианские воины услышать призыв Симаргла, хватит ли им сил, чтобы одолеть ужасную напасть, нависшую над Трансильванией?

Едва князь Владимир сел у костра и вцепился зубами в жаренную баранью ляжку, как перед очами его предстал воин в кольчуге и шлеме. За собой на поводке, как собаку, воин вёл человекоподобное существо со звериными клыками и до того грязное и мерзкое, что, не будь у князя столько боевого опыта, у него, пожалуй, даже испортился бы аппетит.

— Это что ещё за дрянь? — брезгливо скривил лицо князь Владимир.

— А ты посмотри внимательнее, владыка. Не видишь ничего необычного, странного?

— Миша, не делай мне нервы, что я должен увидеть?

— Взгляни, владыка, мы весь день держали этого упыря на открытом солнце, и он даже не покрылся пятнами. У нас появились кровососы, которые не боятся солнечного света.

— Ну и что? — пожал плечами киевский князь.

— А то, владыка, — не унимался Миша, — что такие кровососы могут служить только очень сильному вождю, который сам не боится света солнца. Это Кощей, великий князь, я знаю, я чувствую. Он убил моего брата, позволь мне найти его.

Князь лишь утомлённо закатил кверху глаза и покачал головой. С тех пор, как он с войском прибыл к Трансильвании, богатырь Михаил Потык никак не унимался и постоянно вёл охоту на упырей, пытаясь найти убийцу своего брата.

— Сколько раз я тебе говорил, Миша, — заговорил князь Владимир, — убийца твоего брата мёртв, новгородские богатыри утопили его в болоте. А тот, кто называет себя Кощеем Бессмертным — это просто самозванец. Хочет людей запугать, страху навести этим зловещим именем. А ты хочешь гоняться за ним по всей Хорватии? У нас и без того забот хватает. Не известно, где Дюла скрылся со своим бойцами, а этот сукин сын уже нанёс нам одно поражение. И поверь моим словам, пока он жив, эта земля нам не покорится.

— А что, если Дюла объединится с Кощеем? — продолжал напирать Михаил, пользуясь тем, что князь обедал у костра и пока не был ничем занят.

— Дюла и упыри? — удивился князь, — ну нет, он наш враг, но он благородный, он не опуститься до такой мерзости, чтобы впутывать в наш спор живых мертвецов. Ты вот что, Миша, кровососа этого прикончи, если так хочешь, а ко мне с такой ерундой не приставай.

И Михаил с яростью взялся за конец верёвки, которым были связаны руки упыря и повёл его за собой вглубь леса. Одним ударом меча богатырь срубил кровососу голову, но на этом не успокоился. В тело упыря Михаил велел забить осиновый кол, непременно прямо в сердце, и лишь после этого труп закопали в землю. Теперь кровосос точно не возродится к жизни, с ним было покончено. Пожалуй, не было на земле существ, которых Михаил ненавидел бы больше, чем вампиров. Проклятые создания, которые даже не показывались на солнце, выходили на охоту лишь во мраке ночи, нападали тайком и пили кровь живых существ. И самое омерзительное, что покусанный человек сам мог обратиться в такого же упыря. Такая зараза была неизлечима, единственным лекарством от него была смерть. Однако, естественная смерть не была страшна кровососам, серьёзно ранить их было очень непросто, болезни их не брали, только делали ещё уродливее, чем они есть. Смерть упыря всегда была смерть насильственная, непременно зверская, с отрубанием головы, с сожжением тела в огне или на солнце. Пожалуй, наименее отвратительный способ — кол в сердце, лучше осиновый, но против сильнейших кровососов это могло оказаться бесполезным. И больная душа Михаила мучилась от этого. С каждым убитым кровососом богатырь испытывал к себе всё больше отвращения. Но он не мог их не убивать, ведь после смерти брата он уже не видел другого смысла в жизни, кроме как месть. Нужно было отомстить всем им, и в первую очередь тому упырю, что своей рукой нанёс смертельный удар — Кощею Бессмертному. А меж тем, нужно было продолжать путь.

 Когда богатыри после казни упыря вернулись на стоянку, князь Владимир приказал сниматься с лагеря и двигаться дальше. Силы киевского войска были уже на исходе, а противник оказался злым и упрямым. Карпатские горы были похожи на крепостные стены, надёжно защищавшие местечко, называемое Угорьем. Передвигаться здесь верхом и с обозом было невозможно. Уже много дней богатыри и дружина пешком карабкались по горам, словно закованные в железо горцы. Местные сражались без таких тяжёлых доспехов, скакали по горам с козлиной резвостью, доставали далеко своими копьями и пиками и быстро скрывались в зарослях леса или в горных ущельях. Киевское войско за ними не усевало, к тому же оно уже давно вело эту войну, много народов уже покорило и обратило в христианскую веру и потому успело устать. Богатыри, возглавляемые воеводой Анастасом, в этом походе шли в авангарде, поскольку им не нужно было объяснять, почему нельзя грабить покорённые дома и насиловать женщин. Дружинники не понимали, что такое война за веру и зачем непременно нужно все племена к западу от Киева обращать в христианство. Да и князь Владимир не видел в этом необходимости, но его крёстный отец — Анастас настоял, и вот киевское войско уже одолело древлян и дреговичей, сломило ятвягов, покорило Хорватию, теперь на очереди была Трансильвания, или, как её называли на Руси — Угороье.

— Самая непокорная земля, населённая язычниками, — говорил Михаилу Анастас, — светловолосый, голубоглазый болгарин, лет за 50. От долгого изнурительного подъёма на гору он теперь тяжело дышал.

— Надёжное убежище для сил сатаны, — вторил ему Михаил.

— Язычники не служат сатане, у них свои боги.

— Но ведь, владыка, есть же лишь один Бог, а все остальные — это сатана. Разве нет?

— Не совсем, Михаил. Сатана — лжец, он лжёт против Бога, возводит на него клевету, искушает верующих. Но ведь такое искушение всё равно полезно им, поскольку через него они могут укрепиться в вере. Сатана знает о существовании Бога, язычники не знают, они не ведают, и лишь от невежества своего пребывают во тьме.

— А упыри? Они порой живут веками и многое знают.

— Ты всё о своём, — улыбнулся Анастас, — мне рассказали, как ты просил у князя соизволения пойти по следу упырей. Это не разумно, Михаил, месть погубит твою ду….

Но не успел воевода договорить, как Михаил грубо схватил его за кольчугу и оттянул на себя. Когда Анастас опомнился, он был уже позади богатыря, а в следующее мгновение в щит Михаила воткнулось копьё и едва не свалило его с ног. Он закрыл собой воеводу, и сам чуть не был ранен.

— К бою! — прокричал Анастас. Враг меж тем атаковал, он был повсюду, из-за каждого куста выглядывала бородатая славянская морда. Богатыри понимали, что их единственный шанс выжить — это забраться как можно выше на гору, но наверху так же уже повсюду были местные. Дубинами и кистенями они били по щитам и шлемам богатырей, прокалывали пиками им шеи и груди. Михаила вместе с воеводой как-то сразу оттеснили назад, больших усилий им стоил удержаться на отвесном склоне, чтобы не покатиться вниз. Дюжины две богатырей ещё стояли в авангарде, сомкнув щиты, и пытались протолкнуться к вершине. Остальные ниже под градом стрел и камней пытались прорваться к своим товарищам наверху. Михаил поймал своим щитом уже несколько стрел, ему было сложнее, он закрывал не только себя, но и Анастаса. В какой-то момент показалось, что богатыри в авангарде продвигаются вперёд, значит, местные отступают под их натиском, несмотря на свою выгодную позицию. Это придало бодрости болгарским витязям, Михаил врезал щитом по какой-то бородатой физиономии и свалил с ног одного местного. Добивать не стал, так как ему в шлем прилетел увесистый камень, и богатырь сам чуть не свалился без чувств. Сверху дождём падали поверженные богатыри. Раненные скатывались по склону горы, сбивали других, начиналась свалка. Но авангард ещё держался, то отступая, то напирая вновь, и нередко вниз катился какой-нибудь местный в овчинном тулупе. Пощады таким раненным не было. Едва Михаил опомнился от удара камня, как к его ногам скатился такой местный и чуть самого не свалил с ног. Богатырь на лету поймал его копьём и придавил к земле, местный обхватил древко руками и мучительно выпучил глаза. Михаил встретился с ним взглядом и на мгновение отшатнулся от ужасного зрелища, представшего его глазам. В следующее мгновение ужас усилился, когда другой богатырь с силой опустил свой меч на шею раненного и, отделив голову от тела, избавил его от мучений. Град камней, обрушившийся с неба, привёл Михаила в чувства и заставил поднять щит. Тем не менее, один небольшой камень угодил-таки ему по голове, чуть ниже виска. Острая боль пронзила челюсть. В этот момент авангард богатырей окончательно потерял позиции, строй витязей был поломан, а их раненные тела одно за другим покатились с горного склона. Контрнаступление было провалено, и теперь у богатырей оставался лишь один путь — назад, вниз по горе.

Отступали они долго и тяжело, в жуткой давке, преследуемые ошалевшим от вкуса крови противником. Михаил несколько раз мог потерять равновесие, и только чудо позволяло ему устоять на ногах. От ранения правый глаз начал слезиться, видимость ухудшилась, а ноги поневоле подкашивались. С трудом Михаил нашёл взглядом воеводу Анастаса, и, забыв про себя, поспешил к воеводе на помощь. Богатырь знал его очень давно, они многое пережили вместе, когда ещё Русь была языческой, а князь Владимир был врагом их обоих. С тех пор многое изменилось, Анастас стал крёстным отцом киевского князя, и с его подачи уже многие земли окрест Киева были обращены в христианскую веру. Лишь упрямая Трансильвания никак не хотела покоряться.

Из битвы на горе богатыри вышли израненными и уставшими, многих товарищей они потеряли в той схватке, много новых шрамов заполучили себе выжившие. Михаил перевязал платком себе раненную голову и радовался, что камень не попал ему в глаз. Проклятая земля. Здесь не было храма,чтобы помолиться, не было светлых духовных лиц, здесь не действовали законы и правда. Все богатыри хотели теперь лишь одного: поскорее убраться отсюда, вернуться в Киев, а лучше в свою родную Болгарию. В этом богатыри уступали дружинникам князя, которые так привыкли ночевать на земле, есть, пить и даже справлять нужду верхом на конях,что в военном походе чувствовали себя, как дома. Даже умирали они как-то легче и не страдали так от ран. Сам князь Владимир в былые времена был ранен неоднократно и всё равно каким-то чудом оставался жив. И всё же, сейчас войско не меньше, чем ему, подчинялось Анастасу — старому и мало испытанному в боях болгарину. Его возраст вместе с его выдержкой вызывали у дружинников уважение, казалось, воевода — это единственный богатырь, который мог по выносливости сравниться с дружинниками. Может быть, поэтому дружина не стала роптать, когда Анастас после поражения на горе сказал собравшимся у костра боярам:

— Уходить нужно, эта земля нам не покорится.

Но князь Владимир, видя, как спокойно это выслушала дружина, сам пришёл в неистовство и поднялся на ноги.

— О чём ты говоришь, крёстный? Мы покорили уже всю Хорватию, которая лет 10 не платила мне дани. Что нам это маленькое Угорье с его гордым вождём? Прыщик на заду Хорватии.

— Язычество слишком глубоко здесь укоренилось, — спокойно отвечал Анастас после того, как дружна прекратила смеяться словам князя, — мы можем их раздавить, но мы не сможем их крестить. Зачем тебе побеждать, если ты всё равно не сможешь добиться от них покорности?

— Потому, что только трусы сдаются в таком положении. Когда мы уже столького достигли, когда у нас за спиной столько побед. После победы над медведем ты предлагаешь мне отступить перед сусликом?

— Вспомни своего отца, владыка, славного князя Святослава — могучего воина, хоть и язычника, не знающего истинной веры. Он не знал поражения и разбил даже Ромейскую державу. Величие Рима не устояло перед ним, и что? В тот самый миг, когда он достиг вершины своего могущества, когда возвысился выше самых высоких гор, он и рухнул с этой вершины вниз — в пропасть. Кто получает всё, тот непременно срывается вниз. За много веков до нас греческий князь Александр весь мир подчинили своей власти, но как раз в этот момент он и погиб, будучи того же возраста, что и ты сейчас.

— Что ты хочешь этим сказать, владыка?

— Я говорю тебе: ты уже достиг многого, но не пытайся достичь всего, иначе ты падёшь, и держава твоя тут же развалился, как распалась держава твоего отца после его смерти.

— И что, мы просто уйдём, даже не попрощавшись?

— Нет, мы попрощаемся, — отвечал Анастас, — я говорил тут с послом Угорья, мы заключим союзный договор на выгодных для нас условиях. Захваченные земли сохраним за собой.

И князь Владимир послушался своего крёстного. Говорили, что не под тяжестью аргументов Анастаса, а лишь потому, что у них просто был какой-то хитроумный тайный план, как крестить Трансильванию, не проливая своей крови. Дружина стала готовиться к возвращению в Киев. В этот же день князь встретился с послом вождя Дюлы, а вскоре увиделся и с самим вождём. Мир был заключен, хоть пришлось во многом уступить угорцам, отдать им малую часть земель, но по сравнению со всей державой Владимира это были совсем незначительные территории. Казалось, все остались довольны, всех устраивал этот союз. И лишь один Михаил не находил себе места и всё пытался увлечь Анастаса за собой, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. Наконец, они смогли уединиться под вековым дубом.

— Кто-то должен остаться здесь, владыка, — молвил Михаил, — я знаю, что где-то по этой земле ходит Кощей Бессмертный, убивший моего брата — славного богатыря. Ты же знал его, даже лучше, чем меня.

— Я же говорил тебе, Михаил, месть разъедает душу, словно ржавчина железо, ты напрасно мучаешь себя.

— Дало не в мести, владыка, — солгал богатырь, — представь, если этот бессмертный упырь действительно здесь? Это чудовище способно на всё, он опасен.

— Как ты хочешь его одолеть, если он бессмертен?

— Я уверен, есть способ. Бог поможет нам.

— Эх, Миша, ты не представляешь, на какую опасность себя обрекаешь. Ты хочешь остаться один, среди язычников, чтобы остановить тьму. Берегись же, чтобы тьма не поглотила тебя, помни, что ты должен нести людям свет.

— Я помню, владыка.

— Сначала просвещение тех, кто слеп от тьмы, и лишь потом война против сил тьмы, а никак не наоборот. Запомни это, Миша, а иначе погибнешь.

— Добро, владыка, сначала просвещение.

— И береги тех, кто останутся с тобой, каждый из них — жемчужина. Столько соблазнов будет мучить вас, столько искушений вы встретите на этой земле. Но не поддавайся тьме, Михаил, и всегда помни о своём брате. Он погиб от сил тьмы, но лишь потому, что сам сперва впустил тьму в своё сердце. В тебе больше света, чем в нём, береги же его, и, надеюсь, он укажет тебе верный путь для победы над Кощеем.

Благо, переговоры ещё не окончились, и Анастас внёс ещё одно условие: в Угорье должны были остаться три сотни богатырей во главе с Михаилом, чтобы охотиться на вампиров и крестить тех, кто пожелает креститься. Это условие чуть было не сорвало переговоры, местные встретили его бурей негодования. Князь не понимал, зачем всё это Анастасу, но решил сделать своему крёстному приятное. В конце концов, чем чёрт не шутит, может, Михаил и вправду как-то сможет крестить Трансильванию, и тогда и эта земля перейдёт в подчинение Киеву. Князь Владимир был ещё молод, он больше думал о войне и о победе. Тяжело было выбрать 300 богатырей, что останутся с Михаилом на этой земле, никто не хотел здесь задерживаться и дня. Русские и скандинавские богатыри сразу выразили отказ, остались лишь болгары — верные старые соратники. Так началась история крещения Трансильвании.

Глава 2

Корсунь

С Анастасом Михаил познакомился много лет назад, уже после войны болгар против Ромейской Державы. Болгары в той войне бросили вызов самому ромейскому императору, который считался наместником Бога на земле. Но болгарские христиане тогда отказывались это признавать. Михаил был ещё совсем юн, он не был на той войне, вот его брат — Леон побывал там и вернулся оттуда испытанным в сражениях витязем с наградами и шрамами на теле. Братья вместе выросли в болгарской деревне, принадлежавшей их отцу, вдали от столицы. Леон был очень сильным, гораздо сильнее младшего брата, Михаил же с детства был мягок и оттого чаще ходил в церковь и проводил время за молитвой. С детства будущий богатырь освоил латынь, это позволяло ему читать много книг. Михаил всегда мечтал о путешествиях по миру, хотел повидать многие страны, побывать в святых местах,Леону же было достаточно того, что он мог услышать про эти страны от других, и потому старший брат больше уделял внимания домашнему хозяйству: пас коз вместе с крестьянами, ездил вместе с ними в город торговать, руководил севом и жатвой, хотя, последнее конечно, больше делал их отец. А потом Леон ушёл, он вступил в армию, а вслед за тем сразу отправился на войну. Михаил тосковал по старшему брату, тогда он был ещё совсем мальчишка. Особенно тяжело стало, когда умер отец, но со временем будущий богатырь свыкся с тем, что теперь он стал старшим в семье и в деревне, даже, пожалуй, смирился с тем, что его старший брат уже мёртв. Тем более неожиданным было возвращение Леона — израненного, потрёпанного и повзрослевшего, но живого. Он приехал верхом на коне, на спине к доспехам были прикреплены белые лебединые крылья.

— Ты не представляешь, как ромеев злят эти крылья, — хвастался тогда Леон, — мы в них словно ангелы, сошедшие с небес, мы несём добро и свет с мечом в руке против этих проклятых азиатов.

— Это же сколько нужно было лебедей убить, — совсем невпопад тогда сказал Михаил, — чтобы целому войску дать крылья.

— Ну, во-первых, не целому, — нахмурился брат, — а только нашему отборному отряду, который называется «воины Бога». А во-вторых, Михаил, ты говоришь совсем, как ромеи, я тебя не понимаю.

— Просто… ты вырос здесь, в деревне.

— Прошу, брат, забудь эту дыру, я видел такие города, возведённые руками человека. А сколько ещё мест, где я не был. Теперь, когда мы одолели самого ромейского императора — нам все дороги открыты.

Действительно, тогда болгары побеждали, в 986-ом году от рождества Христова они нанесли императорским войскам тяжелейшее поражение, самого императора Василия чуть не взяли в плен. Но вот война закончилась, Леон заработал кое-какие деньги и уговорил брата продать поместье. На все деньги, что у них были, они купили себе корабль и стали готовился отправиться в плавание. Теперь Леон всерьёз решил заняться торговлей, у него появилась команда верных товарищей из числа «воинов Бога». Михаил тогда так же вошёл в эту команду, ему предстояло увидеть воочию те города и народы, о которых прежде он только читал в книгах. Судьба и море заносили их судно то к смуглым арабам, то к берегам Италии, где торговцы не смогли удержаться от того, чтобы не посетить вечный город Рим. Но путешественники были разочарованы: великие постройки Рима превратились в руины, город опустел, население его не превышало население небольшого военного лагеря. Римский форум зарос травой, здесь теперь паслись коровы, а когда-то это был оживлённый политический и торговый центр столицы могучей империи.

— Sictransitcloriamundi, — произнёсМихаилна латыни привиде этого.

— И поэтому мы победили римлян, — вторил ему Леон.

Бывали они и в Греции, посещали Пелопоннес, заезжали в Афины и везде, как им казалось, они видели упадок. Но в одном месте путники были приятно удивлены. В тот месяц их занесло далеко на Восток по Чёрному морю, на полуостров Крым, где находилась богатая ромейская колония — Херсонес. Здесь болгары попали в богатый и хорошо укреплённый город, где жизнь кипела и бурлящими потоками перетекала от порта к агоре и от агоры к храму. Здесь братья Михаил и Леон впервые встретились с Анастасом. По происхождению он был болгарин, хоть и с примесью греческой крови, и никогда не терял связи со своими светловолосыми соплеменниками. Поразительно было уже то, что он в разгар войны между Болгарией и Византией находился в Византийской колонии, хоть и на окраине, и даже был здесь священником, имеющим некоторое влияние. Купцы очень быстро прознали о нём, и вот они уже обедали в хорошо обставленном доме Анастаса.

— Непросто мне здесь, — говорил будущий киевский воевода, — когда началась война между Болгарией и империей, вокруг меня поневоле стали собираться местные болгары, чтобы получить от меня защиту. Это едва меня не погубило.

— Тебя хотели убить? — беспокоился Леон.

— Нет, до этого не дошло, хотели лишь изгнать, объявить еретиком и отлучить от церкви.

— И что же они посчитали ересью?

— Я сказал как-то, что знание — это свет, а невежество — тьма, а потому вера — это тоже знание. Мы несём миру свет, переданный нам от Спасителя.

— И что же спасло тебя от погибели, владыка?

— Ни что, а кто. Иоаким — местный епископ. Меня отправили в заточение, и пока я мёрз в темнице, многих болгар казнили или выгнали из города. А меня всё не трогали, а затем Иоаким добился, чтобы меня отпустили и помиловали, а я добился освобождения и для своих друзей, что ещё остались в живых.

— Наша победа принесла тебе несчастия, — опечалился Леон, — но мы не допустим больше этого. Мы победили императора, и мы хотим тебе помочь. Возможно, когда-нибудь мы захватим и этот город, и наведём здесь порядок, ведь ромейская держава после поражения в войне уже трещит по швам и скоро развалился. Но пока мы просим тебя, Анастас, стать нашим братом, вступить в ряды воинов Бога.

Хоть Леон говорил от имени всех, но Михаил от неожиданности чуть не подавился салатом. Действующий священник станет воином? Да ещё и в ромейском городе.

— Люди воспримут это, как заговор, — молвил меж тем Анастас, которого, видимо, одолевали те же мысли, — я ценю твою заботу, Леон, но не могу принять ту честь, что ты мне предлагаешь.

— Понимаю, владыка, ты боишься лишиться сана. Но ведь здесь тебя могут и вовсе отлучить от церкви. С нами тебе не будет угрожать такая опасность.

— Ты ведь не магистр, Леон, ты не можешь делать мне таких предложений. Или это магистр нарочно подослал тебя сюда, чтобы сделать мне это предложение?

— У него большие планы на этот город.

Михаил теперь вытаращил глаза на брата и не мог скрыть удивления. На его глазах созревал заговор, плелись интриги, а он до последнего момента ничего об этом не знал и до конца был уверен, что они заехали в такую даль исключительно для целей торговли.

— Я бы вступил в ваше братство, — говорил Анастас, — правда, вы мне очень нравитесь. Воины Бога с лебедиными крыльями за плечами. Но вы не сделали чего-то очень важного: во время войны вы не убили императора Василия. А пока он жив, ромеи не побеждены, хоть их провинции и откалываются от империи. И как бы магистр не хотел бы войти в Херсонес, он этого не сможет. Император Василий для своей армии, как бог, солдаты прощают ему любое поражение, а всё потому, что он сам такой же солдат. Василий не жалеет себя ни капли, мучается от ран и проводит время в походах, презирает роскошь, презирает страх и боль. Это очень страшный человек, он пойдёт на всё, чтобы сохранить империю. Я слышал, он призвал с севера какого-то языческого правителя по имени Владимир, чтобы подавить восстание в Антиохии. Видите, он даже готов использовать язычников, этот человек ни перед чем не остановится.

— Что ж, владыка, — поднялся со своего места Леон, — ты сказал своё слово, а нам уже пора идти. У нас много дел, мы и так уже задержались в Херсонесе.

В тот же день болгары отправились в порт, но к своему удивлению обнаружили его закрытым. Никто не покидал город, никто не заплывал в его гавань, когда купцы спросили, в чём дело, им ответили, что у стен города появилось войско варваров. Тогда болгары и представить не могли, на какой долгий срок им придётся задержаться в Крыму. Враг пришёл надолго и обосновался очень прочно — киевский князь Владимир взял его в осаду, полагая таким образом надавить на самого императора. Как известно, император был в равной степени суров как с врагами, так и с друзьями, никто не мог обещать, что он сжалится над крымскими заложниками и сделает то, чего он него хочет киевский князь. А князь Владимир хотел взять себе в жёны византийскую царевну Анну, говорили, он даже нарочно для этого тайно принял христианскую веру. Император обещал ему царевну за услугу — князь должен был подавить внутри Византии восстание Варды Фоки. Князь выполнил свою часть договора, но царевны так и не увидел, а потому в отместку напал на владения императора — богатейший крымский город Херсонес. Очень быстро городок был взят в плотную осаду.

— Нам нужно отправиться к Владимиру, — говорил Леон своему брату Михаилу, — он бы нас выпустил, ведь у нас общий враг, а, значит, мы — союзники.

— Наш общий враг совсем недавно был ему другом, — возражал тогда Михаил, — а в будущем может станет ему тестем.

— Что было раньше и что будет потом — это их дело, нам главное сейчас вырваться отсюда, чтобы не терять напрасно время.

Но никакой возможности выйти на контакт с киевским князем не было. За болгарами пристально следили, к городским стенам не подпускали и вообще не доверяли. Леона это явно раздражало, ведь он прибыл сюда по заданию магистра и должен был дать ему ответ. Другие купцы тоже были взволнованы, кроме Михаила, поскольку он тогда воином Бога ещё не был, про все интриги своих друзей узнал недавно и до сих пор вёл себя так, словно он обычный торговец и путешественник, каким он, собственно, и был тогда. Михаил завёл себе несколько интересных знакомств и стал ходить с визитами в разные дома. В основном это были дома священником, но была и пара купеческих домов, в которых всегда угощали особенно щедро, невзирая даже на блокаду города. Именно здесь Михаил познакомился с купеческой дочерью — Полиной, ещё совсем юной темноволосой, кареглазой красавицей. Её общество позволяла купцу отвлечься от происходящего вокруг, ведь война всё равно давала о себе знать. То и дело разгорались страшные битвы за городскими стенами, то и дело в городе появлялись раненные, а вместе с ними тревога о том, что однажды враг проникнет в город.

— Говорят, эти русы самые жестокие варвары, — говорила как-то Полина, когда Михаил провожал её в храм, — настоящие звери.

— Не удивительно, ведь они были друзьями императора, — отвечал ей Михаил, внезапно забывшись.

— Ты сравниваешь нашего императора с этими язычниками? — вспыхнула тут же Полина.

— Они друг друга стоят, жаль, что из-за их ссоры страдает ваш город.

— От войны с болгарами мы тоже страдали, — нахмурилась Полина, и, задрав нос, ускорила шаг.

Михаил понял, что наговорил много лишнего — всё-таки его греческий язык был далёк от совершенства, но он не стал её догонять: ему нужно было совершить ещё один визит. На этот раз он вместе с братом и другими болгарами направился снова к Анастасу. И здесь снова пошли тревожные разговоры, пахнущие заговором. Михаил опоздал и застал своего брата взволновано отмеряющим по комнате.

— Как ты не понимаешь, владыка, — говорил Леон, — нам нужно покинуть город, нам нельзя здесь оставаться, да и тебе тоже. Сама судьба гонит тебя из этого логова еретиков и служителей Сатаны.

— Сатана может быть очень полезен Богу, — отмахнулся от него Анастас, сидя в своём кресле у окна. В этот момент мимо дома с громкими криками пробежали несколько воинов.

— Скоро город начнёт голодать, — не сдавался Леон, — а вслед за тем горожане начнут пожирать друг друга. И тогда они вспомнят тебе всё, о чём прежде обещали забыть.

— Я не знаю, как связаться с князем Владимиром, — нервно отвечал Анастас, — а если бы и знал, я бы не успел выбраться за стену, как меня объявили бы предателем.

— А если он сам придёт сюда? — молвил невзначай Михаил, но на него тут же молча уставились все присутствующие с вопросительными взглядами. Пришлось договаривать.

— Если вы не можете прийти к Владимиру, пусть Владимир сам придёт к вам. Впустите его в город.

— У тебя есть план, как это сделать? — спросил Леон, — да даже если и был бы, мы не можем погубить жителей этого города, они не виноваты, что находятся под властью императора.

— Да я пошутил, брат, конечно, мы не можем быть с ними так жестоки, они же тоже христиане. К тому же, от моего плана мы тоже могли бы сильно пострадать.

— Так что же это за план? — оживился вдруг Анастас. Михаил уже пожалел, что начал говорить. Ведь ему так хотелось щегольнуть своим интеллектом, поделиться познаниями в науке, не зря же он читал Вегеция и Юлия Цезаря.

— Да это и не план вовсе, — отвечал он, — просто размышления о стратегии. Если бы кто-то захотел взять этот город, он легко бы смог это сделать, если взглянул бы на карту водопровода. Он бы смог снаружи перекрыть поток воды, в городе началась бы жажда.

— А ты жестокий человек, брат мой, — многозначительно вымолвил Леон.

— Это не жестокость, брат, это просто стратегия, научный интерес. Так поступил бы умный полководец, но я бы никогда так не сделал, не заставил бы целый город мучиться от жажды.

— А ты можешь показать мне всё на карте? — спрашивал Анастас.

— А зачем тебе, владыка? Уж не планируешь ли ты….

— Просто научный интерес.

Михаил чувствовал какую-то интригу, но сдавать назад было уже поздно. Он откладывал, сколько мог, и лишь спустя много дней, когда откладывать было больше нельзя, появился в доме священника с необходимыми картами. Михаил не знал, что таиться на уме у Анастаса и его брата, а плохого не позволял себе о них думать. Как молод он тогда ещё был, как наивен! А меж тем, приближалась зима, и хоть холода здесь были не сильные, но море в такую погоду было очень неспокойное, и теперь до весны можно было забыть о том, чтобы уплыть отсюда. Вскоре горожане стали экономить на еде, хоть и до серьёзного голода было ещё далеко. Анастас ходил всё время сам не свой: бледный и какой-то взвинченный, избегал общества Леона и вообще старался никого у себя не принимать. Сам Леон тоже был взволнован, хоть зимой и позволил себе немного расслабиться, поскольку теперь всё равно ни в какое плавание невозможно было выйти. Вместе с Михаилом он ходил играть в кости, нарды и прочие, уже забытые историей игры, в одно игорной заведение, где они весело проводили время. Какими родным, каким живым тогда был Леон, Михаил и по сей день с болью вспоминал те времена, когда его брат был жив, и они так много времени проводили вместе. И хоть они тогда находились в осаждённом городе, эта маленькая неприятность меркла по сравнению с теми бедами, что братьям предстояло пережить в будущем.

Глава 3

Апула

В русских летописях Трансильванию называли Семиградьем, но тогда она так не называлась, да и не было здесь семи городов, лишь один, состоящий наполовину из римских руин городок — Апула. Римляне во время своих завоеваний построили его как военный лагерь, потом из него разросся целый город. Когда Римская Империя пришла в упадок, город этот постепенно пришёл в запустение. Во время переселения народов снова был заселён. Очень быстро местное население поняло, в каком тактически выгодном месте находится Угорье и создали своё маленькое независимое государство. Именно в Апулу привели обезоруженных Михаила и его 300 богатырей. Их привели, словно пленных, хотя подлинных пленных вождь Дюла уже отослал к князю Владимиру по условиям мирного договора. Сам вождь с богатырями не поехал, отправил своего тысяцкого — Всеслава Волхва. Почему тот получил такое прозвище — было не ясно, но, судя по всему, он был языческим волхвом, который теперь вёл в город безоружных христиан. Михаил уже начинал жалеть о своём желании остаться в Трансильвании, он начинал чувствовать себя заложником. Всеслав был к ним холоден, хотя со своими много шутил, а когда они прибыли в город, Волхв и вовсе пропал, приказав богатырям ожидать на улице. В Апуле в этот момент происходил какой-то праздник. Балагуры вытворяли с лошадьми такое, на что едва ли был способен даже самый опытный ездок. Они мало того, что ездили без седла и стремени — этим в те времена никого нельзя было удивить, поскольку седло и стремя лишь недавно изобрели где-то на Востоке. Но кривоногие балагуры могли ездить, вставая ногами на спину лошади, порой даже при этом делали сальто в воздухе и благополучно приземлялись ногами на землю. Это зрелище завораживало горожан, лишь один Михаил беспокоился, поскольку солнце уже клонилось к закату, а он ещё не говорил с вождём Трансильвании. Нужно ещё было решить, где богатырям остановиться на ночлег — не в лесу же, окружающем густыми зарослями деревянные городские постройки. Вечером языческий балаган всё больше начинал походить на сатанинские игрища. Балагуры в самых причудливых масках или в штанах на головах и в широких юбках ходили по канату и жонглировали кинжалами, факиры раздували мощные струи огня, великаны на ходулях разгуливали промеж прохожих. Женщины не одевали на голову штаны, а одевали пояса, к каждому из которых был привязан большой деревянный мужской член. Вождь всего этого зрелища так же носил штаны на голове, но у него не было специальной прорези для лица, только для глаз и ноздрей, поэтому не было видно, кто он такой, но сразу было ясно, что на этом шутовском карнавале его избрали вождём.

— Такого вам не покажут волхвы и волшебники, — твердил он, — на такие чудеса не способны даже чародеи.

— А если вождь вообще сегодня не приедет? — спрашивал у Михаила темноволосый богатырь без двух пальцев на правой руке.

— Тогда, Давид, мы пойдём ночевать в лес, — отвечал Михаил, — если нас раньше не прирежут.

— В лесу с нами точно разделяются.

— Это мы ещё посмотрим, кто кого.

Шутовские игрища тем временем всё больше начинали походить на завораживающую вакханалию. Особенно Михаилу не нравился вождь балагуров, которого всё время окружала свита в масках упырей. Бледные лица с огромными клыками так напоминали упыря, убившего брата богатыря — Леона. Ночь продолжалась, а карнавал даже и не думал затихать. Становилось ясно, что вождь Дюла сегодня не приедет в город, а в Апуле оставаться было опасно. Богатыри пытались найти взглядом хотя бы тысяцкого Всеслава Волхва, привезшего их сюда.

— Сегодня воистину великий день, — молвил вождь балагуров, став рядом с Михаилом, — и ещё более великая ночь. Великий бог Симаргл способен примирить меж собой даже самых лютых врагов, как, например, наши честные угорцы и христиане. Да, да, христианские богатыри когда-то убивали ваших отцов, братьев и мужей, а сегодня они здесь, с нами, без оружия и без доспехов.

И с этими словами лицедей положил руку на плечо Михаилу. Богатырь отшатнулся и схватился за эфес кинжала, скрытого глубоко в складке тулупа. Другие витязи тоже встревожились и стали жаться друг ко другу, готовясь к схватке, в то время как местные стали собираться вокруг них.

— Вы ошиблись с выбором бога, богатыри, — продолжал во всеуслышание произносить балагур, — вам бы следовало принять веру Симаргла, он дал бы вам защиту.

Михаил начинал терять самообладание, глядя на маски упырей.

— А чем твой Симаргл лучше Христа? — спросил он, понимая, что поддаётся на провокацию и тем самым подставляет под удар всю свою команду.

— Симаргл чем-то похож на Христа, — отвечал ему балагур, в то время как кольцо местных сжималось, — он когда-то так же бродил по земле и причащал всех вином. Пьянки устраивал такие, что гудели даже в Киеве. Сам он при этом превращался то в женщину, то в мужчину, то в волка, то в зайца. Но однажды упыри схватили его и попытались убить. Что бы они не делали, у них ничего не получалось, и тогда кровососы решили просто разорвать его на кусочки. Вашего бога убили люди, Симаргла порвали на части упыри. Но затем пришла жена Симаргла — Белая Лебедь, собрала почти все кусочки до единого, облила мёртвой водой, и кусочки слились воедино, облила живой водой, и восстал добрый молодец, жив-живёхонек. Но душа Симаргла уже перешла через реку Смородину, и отправился он за своей душой, и пришёл на Калином мост, что проходит над Смородиной и соединят мир живых и мир мёртвых. Боги согласились вернуть ему душу, но телу его не хватало одного важного кусочка, который жена его так и не смогла найти. Поэтому Симаргл не мог уже вернуться на землю к своей любимой, он был ни жив, ни мёртв, он застрял ровно посередине — на Калиновом мосту. Так он и стал богом, равным другим богам. Со временем за его проделки боги превратили его в крылатого пса и запретили ходить по земле. С тех пор он может ходить только по мостовой Калинова моста и летать по небу.

— Всё это очень занимательно, — раздражённо говорил Михаил, — но зачем ты нам это рассказываешь?

— А затем, богатырь, — наклонился шут и схватил себя за задницу, — что наш бог тоже воскрес из мёртвых, но мы поклоняемся богу воскресшему, вы же поклоняетесь богу мёртвому, распятому.

— И всё же выходит, шут, что у наших богов один враг — упыри. Я пришёл сюда, чтобы разделаться ними, я пришёл сюда за жизнью Кощей Бессмертного.

— И как же ты хочешь забрать жизнь у бессмертного? — продолжал балагур говорить задницей, — ты же даже не чародей, простой смертный.

— Вижу, балагур, вам он тоже поперёк горла, — отвечал Михаил, с трудом сдерживаясь, чтобы не засмеяться. — Можем объединить усилия и вместе раздавить эту гадину.

Михаил догадывался, что этот балагур — не простой балагур, но под штанами не видно было его лица, а голос пока не выдавал эмоций.

— Христиане нам не друзья, — разогнулся лицедей, и в голосе его появились нотки ярости, — вы ведь такие же кровососы, пьёте кровь своего бога. Убирайтесь из города, пока целы. И благодарите Симаргла, что он не велит сегодня проливать крови.

И богатыри, не поворачиваясь к горожанам спиной, направились в сторону леса. Они ещё надеялись, что, когда появится вождь Дюла, всё прояснится, а этот злой балагур будет наказан, хоть и не просто будет найти того, кто скрывается под маской. Пока же болгарам нужно было как-то провести эту ночь на голой земле, под открытым небом. Из-за этого спали они плохо. Однако, они не могли злиться на шута, поскольку, как только они вспоминали, что из города их выгнал хлопец, разговаривающий задницей, их тут же разбирал смех. Наконец, все утихли и стали засыпать. Михаила ещё долго одолевали мысли, он вспоминал всё, что знал про бога Симаргла и его культ. Идол этого бога в своё время стоял на капище в Киеве, рядом с другими языческими богами из пантеона князя Владимира. Симаргл так же почитался как покровитель поэзии и музыки, сам всё время носил с собой гусли, но чаще изображался как крылатый пёс. Говорили, что помимо музыкантов и поэтов, этого бога больше всего почитали оборотни. Михаил слышал про два клана оборотней на Руси и один где-то за её пределами. Клан Белых Волков был уничтожен, это богатырь знал точно, поскольку этот клан уничтожили его друзья — новгородские богатыри. Второй клан находился на новгородской земле и сумел как-то подружиться с новгородцами. Оборотни считались самыми лютыми врагами упырей. Хотя у них было много похожего. Силы и тех и других возрастали ночью, особенно при полной луне, оба уподоблялись хищным зверям, оборотни даже могли пить человеческую кровь, хоть и не нуждались в ней так, как вампиры. Но самое главное: оборотни чуяли упырей, легко их находили и были неуязвимы для их укусов. В борьбе против Кощея Бессмертного нельзя было найти лучшего союзника, чем оборотни. Только где же их найти?Возможно, здесь, среди поклонников Симаргла можно было найти хотя бы одного оборотня. Михаил вдруг вспомнил, что Симаргл был единственным славянским богом, который не был исконно славянским. До славян этому богу поклонялись древние скифы, держава которых находилась там же, где сегодня находилась Русь. Возможно, Симаргла почитали и даки — родственники скифов. А земля даков находилась как раз в Трансильвании. И хоть после завоевания римлянами местная культура сильно изменилась, всё равно в Апуле могло сохраниться даже древнее святилище Симаргла. Ну и кроме всего прочего, крылатый пёс был проводником душ умерших в мир мёртвых. По преданию после смерти каждый человек попадал на Калинов мост и встречался там с богом-шутом. Чтобы протий дальше, человек должен был заплатить богу плату, но что это за плата, Михаил никак не мог вспомнить, а может, он и не знал этого никогда. Небо уже становилось тёмно-синим — свидетельство приближающегося восхода солнца, когда сон овладел Михаилом. Последняя мысль его была о том, как же всё-таки хорошо, несмотря на предрассветные холод и отсутствие постели, ночевать в лесу, под открытым небом, под гул и писк сов, под шелест листьев и ласку прохладного ветра. Сознание перенесло Михаила в маленькую болгарскую церквушку, которую он регулярно посещал с матерью. Храм был сделан из дерева, в основном сюда ходили местные селяне, и все друг друга знали, отчего всегда на душе было так легко и так спокойно. Запах ладана как-то особенно пьянил, а голос священника казался каким-то особенно добрым. Разбудили Михаила уже днём, к своей радости он увидел рядом знакомую светловолосую фигуру Всеслава Волхва.

— Ой ты гой еси и член соси, — произнёс тот.

— Чего? — спросонья богатырь подумал, что ему послышалось.

— Шучу я, всегда шучу. Я же оборотень, жрец Симаргла, сам бог велит мне шутить. Вот и вчера я шутил, когда выгнал вас в лес. Уж не обессудь, богатырь. Вождя Дюлы всё равно не было в городе, а я не знал, куда вас разместить. Тем более праздник был, и меня избрали вождём балагуров.

— Так это был ты? — удивился Михаил, — штаны на голове тебе к лицу.

— О, да ты тоже шутник. Штаны на голове носит даже наш бог — Симаргл.

— Не знал, что ты оборотень. Из какого ты клана?

— Не из какого, но до того, как меня изгнали, я жил в клане Белого Волка.

— А за что изгнали?

Всеслав сделал вид, что не заметил этого вопроса.

— Вождь Дюла приехал, — продолжил он, — он желает говорить с тобой, Михаил, велел доставить тебя в Апулу. Пускай твои люди подождут тебя здесь.

Михаил всё-таки взял с собой несколько человек сопровождения. Всеслав тоже ехал не один, его верхом на лошадях сопровождали его ополченцы, в которых узнавались вчерашние балагуры, выкрикивающие непристойности со штанами на головах и разговаривающие задницей. Волхв был весел и всю дорогу травил болгарским гостям какие-то байки.

— Слышу, в дверь кто-то пихается, вот-вот с петель её снимет. Открываю, а там медведь, наглую свою морду сует ко мне прямо домой. Я хочу копьё взять, а копьё-то далеко, взял веник и веником ему прямо по голове. Думал, набросится на меня мишка, с таким зверем мне не справиться, даже если в волка превратиться. Но нет, видимо, крика моего он испугался и убёг обратно в лес.

Эта история многих развеселила, но Михаил был не весел. Он с трудом сдерживал своё недоумение. Ещё вчера балагур выгнал его из города, а уже сегодня превратился в воеводу угорского ополчения и вёз гостей обратно. Это говорило лишь об одном: в Трансильвании сейчас происходит полный бардак, и даже власти не могут договориться между собой. Теперь путники не задерживались на площади, а отправились прямиком в боярскую думу. Здание это, видимо, было построено ещё древними римлянами, поскольку было сделано из камня и заметно выделялось на фоне окружающих его деревянных построек. Оконные и дверные проёмы, разумеется, были арками, крыша — каменный купол. Здание боярской думы было просторными светлым, как и все здания Античности, здесь хорошо было видно подражание природе, стремление к естеству. Как позже выяснилось, в здании ещё были водопровод и канализация, сделанные из керамики, чем жилые постройки в городе не могли похвастаться. Михаил один вошёл в просторную гридницу с сильным эхом, из мебели в ней были только деревянные лавки возле стен и большое кресло на возвышении у дальней стены. На кресле этом сидел вождь Дюла, не узнать его было сложно. Одет он был богато, но без лишней помпезности, украшений мало, одежда из кожи и шерсти, за поясом самый обычный кинжал с эфесом из кости. Лишь перстень с печаткой на пальце выдавал в этом задумчивом бородаче с широким облысевшим лбом большого вельможу.

— Ну здравствуй, богатырь, — молвил вождь со своего кресла на возвышении, — садись, будь моим гостем.

— Благодарю, владыка, — сел на лавку Михаил, — мы вчера уже сполна отведали твоего гостеприимства.

— Ой, владыка, оставь это, — скривил лицо Дюла, — Всеслав Волхв — шут. Но он тысяцкий, народ избрал его, и я не могу этому противиться. Я задержался в походе, потому что с нами шли пленные, которых вернул ваш князь Владимир. Так как лошадей он им не предоставил, пленные шли пешком, и мы вместе с ними. Поэтому раньше я принять тебя не мог, но виноват в этом только твой князь.

— Он не мой князь, — отвечал Михаил, — я служу Богу, а не ему. Я — богатырь, воин Бога. Приказать мне может Анастас, но не князь Владимир.

— Добро, пусть так. Теперь ты на моей земле, как и твои люди. Я прикажу вернуть вам ваше оружие, позволю вам жить здесь и даже сражаться против упырей. Но если вы вздумаете угрожать нам, вас всех казнят, как наших врагов. И я никак не смогу вас защитить. Здесь у меня связаны руки.

— Ты же вождь, владыка? –удивился Михаил.

— Вождь, но не тиран. Я обладаю полнотой власти только во время войны, здесь же я должен считаться с волей народа и дружины.

— Вечно язычники в политике всё усложняют, — произнёс богатырь.

— А кто тебе сказал, что я язычник? — прищурился Дюла.

— Я разве нет?

— Я уже давно принял христианскую веру, — отвечал вождь, спускаясь со своего кресла. В следующее мгновение он развязал шнурок у себя на груди, обнажил шею и достал из-под одежды нательный крест.

— Но как же это, владыка? — поднялся Михаил, — почему же тогда твоё ополчение возглавляет оборотень? Почему твоя страна является языческой, почему ты воевал против князя Владимира?

— Моя страна является свободной. Вы называете нас угорцами, но здесь, в Апуле мы называем себя румынами. То есть римлянами. Мы помним, что когда-то были частью могучей Римской империи, которая погибла. Осталась только восточная империя. Но до того, как город Рим пал, там уживались и христиане и язычники, одни там поклонялись Христу, другие Геркулесу, и никак не мешали друг другу. Нам нравится эта свобода, нравится быть независимыми. А если мы примем христианство, мы должны будет стать либо частью Венгрии, либо частью Руси. И можешь мне поверить, богатырь, Венгрия сейчас для нас гораздо опаснее, чем Русь. Со стороны Руси нас защищают горы, а со стороны Венгрии к нам есть свободный проход по равнине.

— Князь Владимир дал бы тебе защиту, если ты позволил бы ему крестить свою землю.

— Князь Владимир хотел ограбить меня, — возражал вождь Дюла, — а уже затем, ограбленную и униженную страну мою крестить. Ты погляди, сколько крови он пролил, когда крестил свою землю. Я так не хочу. К тому же, из-за этого мы так ослабли бы, что венгры точно бы нас захватили.

— Анастас бы не позволил. Мы бы не позволили утопить Угорье в крови.

— Владимир — еретик, он уже погубил свою душу. И все, кто служили ему, даже если вы называете себя богатырями. Но теперь, Михаил, ты здесь, в моей гриднице, стало быть, ты хочешь служить мне, а не киевскому князю.

— Я лишь хочу убить одного упыря, — отвечал Михаил, стоя у окна, — очень сильного упыря, которого все считают бессмертным. Он очень опасен, и теперь я понимаю, вождь, почему он спрятался именно на твоей земле.

— Ты хочешь одолеть его со своими тремя сотнями воинов?

— Я думаю, уничтожить Кощея — в твоих интересах, владыка. Ты же не хочешь, чтобы упыри захватили Угорье?

— Нет, богатырь, здесь я тебе не помощник. Моей дружине не к месту гоняться за кровососами, это слишком ничтожный враг для нас. Я выделю вам землю в городе, где вы построите себе жильё, выделю вам хлеб, чтобы вы не голодали, а в остальном вы уже как-нибудь сами.

— И на том благодарю, владыка, — поклонился Михаил. Вскоре он вышел из гридницы вместе с думским дьяком, который должен был показать ему, какое место отвёл им Дюла для строительства казарм. Когда богатыри вышли во двор, Михаил к своему удивлению обнаружил, что оборотень Всеслав был ещё здесь, он отделился от стены, как только увидел путников, и направился к ним.

— Ну что, значит, тебе нужен Кощей? –спросил тысяцкий.

— Да, я пришёл за ним, — отвечал Михаил.

— А если ты с ним покончишь, ты уйдёшь с нашей земли?

— Уйду, — без раздумий отвечал богатырь.

— Добро, тогда я помогу тебе. Готовь своих людей, завтра мы отправимся на охоту. Посмотрим, какой из тебя убийца упырей.

Глава 4

Норманны

Как часто Михаил вспоминал в последнее время о своём прошлом, о своём брате. Стоило ему заснуть, как тут же в голове всплывали образы из прошлого. Сейчас богатырю снова снился Херсонес. Он видел старика с плешивой головой и белыми волосами на груди, старик усиленно молился, его дрожащее голое тело выглядело жалко, а те, кто прежде знали его, теперь приходили в ужас от такого зрелища. Богатый прежде купец нынче был унижен, опозорен, его вели на верёвке, как собаку, старый член его сжался и сморщился, как будто старик навсегда утратил своё мужское достоинство.

— Вы только поглядите, — смеялся на своём языке один из плечистых блондинов в кольчуге и тыкал мечом на статую голого мужчины, — даже у этого каменного воина пиписька больше, чем у этого старика.

И другие викинги дружно расхохотались его шутке. У мужских греческих статуй всегда был маленький член, с большим возбуждённым членом изображали только богов.

— Воды, умоляю, дайте воды, — умолял старик на греческом языке. Как ни странно, викинги его понял.

— Подожди, когда я захочу мочиться, — бросил ему один молодой воин. У него не было ещё даже бороды, только тёмный пушок под носом, а голос был уже грубый и хриплый, и он позволял себе так говорить со стариком. Светловолосые голубоглазые норманны наводнили город в мгновение ока: жители Херсонеса сами открыли им ворота. Общим голосованием на народном собрании Крым покорился русским захватчикам и их князю — Владимиру. Люди рассчитывали на милосердие русов, но получили лишь боль и унижение. Это была самая страшная весна в жизни Михаила. Лишь немногие не покорились воле народа и с мечом в руке вышли встречать гостей: все они погибли или хуже того — были взяты в плен и теперь терпели всяческие унижения. Никто не мог унять безудержную похоть викингов, и уже у городских ворот несколько женщин были изнасилованы. Но особенно унизительно было смотреть, как женщины сами отдаются викингам за воду. Люди долгие дни страдали от жажды, многие за глоток воды готовы были пойти на такие унижения, что совершенно теряли человеческое лицо. Михаил с болью смотрел, ка страдает от жажды купеческая дочка Полина. Он успел уже привязаться к этой кареглазой красавице, стал получать удовольствие от их долгих бесед и даже ловил себя на том, что будет скучать, если им придётся расстаться. Иногда ему приходила в голов глупая мысль, что всё это судьба, божий промысел, и все эти страдания — лишь плата за будущее семейное счастье. Но эти иллюзии рассеялись, как только норманны ступили на мощёные камнем улицы Херсонеса. Из крымской красавицы Полина тут же превратилась в истеричную девчонку, без всяких признаков интеллекта. Михаилу она почему-то стала неприятна.

— Почему ты ничего не делаешь, трус? — бросала она ему.

— Ты же знаешь, что у нас нет оружия, — отвечал ей Михаил, силясь сохранить спокойствие.

— Так достаньте же его! Боже мой, я не хочу умирать так, только не так. Мы так мучались от жажды, и теперь мы умрём, так и не напившись. Нет, пусть меня убьют, но перед этим я напьюсь воды.

— Опомнись, Поля, что ты такое говоришь?

Он взял её за плечи, пытался остановить.

— Оставь меня, — оттолкнула она его, — ты не мужчина.

— Зачем ты так говоришь?

— Наш город взят, норманны, что служат князю русов, принесли с собой воды, нужно только пойти и попросить у них.

— А ты знаешь, какую цену тебе придётся заплатить за это?

— Знаю, — с каким-то остервенением отвечала Полина, закутывая голову в платок.

— Поменьше одежды, милая, — съязвил Михаил, — если ты идёшь продавать себя варварам, ты должна быть привлекательна.

— Ты ревнуешь, милый? Ты бы хотел, чтобы я отдалась тебе? Пожалуй, сейчас я бы сделала это за глоток воды, и мне бы не было неприятно, как будет с ними. Но ты не можешь достать воды, и теперь ты мне противен.

Она вышла из их скромного убежища, Михаил невольно последовал за ней, стараясь оставаться незаметным. С улицы ещё доносились женские крики и звон стали: кто-то ещё пытался сопротивляться, но больше из отчаяния и безысходности. Полина почти сразу заметила, что Михаил следует за ней, но не убавила шаг и даже не обернулась на него. Она была полна решимости, и эта решимость пугала её болгарского друга. Рядом не было его друзей: почти в самом начале схватки ноги понесли Михаила к ней, а брат и друзья остались дома. Так же как они пытались остановить его, так же и он теперь желал вернуть Полину, проходя по улицам Херсонеса. Но вот вскоре впереди показалась горстка голубоглазых норманнов. Впереди с огромной секирой шёл рослый длинноволосый воин с маленькой бородкой и бритыми впалыми щеками. Полина подбежала к нему и стала молить его дать ей воды. Они не понимали её языка и лишь смеялись, но викинг с секирой всё-таки дал ей флягу с вожделенной жидкостью. Михаил наблюдал за всем с безопасного расстояния и молил Бога о том, чтобы всё закончилось хорошо. Но не успела Полина допить, как викинг прикоснулся к её милому лицу, стал гладить по щекам. Когда девушка оторвалась от фляги, незнакомец уже обхватил её за талию и притянул к себе. Какой-то ловкач тоже попытался к ней прикоснуться, но викинг с секирой его оттолкнул и что-то сказал на своём языке. Стало ясно, что он среди них главный и он хочет первым отведать этой греческой красавицы. Норманн взял её за бёдра, приподнял над землёй и прижал к стене, а губами впился в её губы. Здесь Полина уже не выдержала и оттолкнула его. Викинг засмеялся и снова заключил её в объятия, на этот раз такие крепкие, что девушка, как ни старалась, не смогла его оттолкнуть и невольно вскрикнула. Михаил не помнил себя, когда выбежал из своего убежища и оказался рядом с жестокими норманнами.

— Я не позволю тебе! — прокричал он и, схватив викинга за плечо, потянул на себя, — так нельзя!

Викинг сделал вид, что удивился, а в руке ещё держал руку Полины. Она ещё пыталась вырваться, за это девушка получила сильную оплеуху. Михаил, снова забыв обо всём, молниеносно набросился на обидчика и, собрав всю силу в кулак, дал ему по лицу. Но норманн не упал, лишь немного отшатнулся и вытер рукой с губы кровь. Полина воспользовался этим, чтобы вырваться и убежать. А Михаил зажмурился, ожидая удара кулака. Пусть избивают, главное, что она спасена. Но кулака он не увидел, блондин засмеялся и поднял с земли свою секиру.

— Я безоружен, — поднял руки Михаил, — хочешь сразиться со мной, дай мне оружие!

Удивительно, но викинги поняли его речи и дали ему какой-то топорик. Все они почему-то смеялись, а Михаил в душе молился. С самого начала поединка он начал отступать назад — это единственное, что он мог. А викинг всё напирал, размахивая секирой, как маятником. Совсем недалеко был дом, где скрывался Леон с товарищами, нужно было лишь добраться туда, и Михаил вдруг повернулся и бросился бежать. Но викинги позади него уже ожидали этого жеста, они схватили из-за угла свою жертву и в один миг обезоружили. Норманн с секирой приблизился, но вместо того, чтобы убить, что-то сказал, и Михаила повели прочь. Дальше всё было, как в бреду. С него содрали всю одежду, оставив совсем голым и загнали в какую-то лачугу. Михаил понял, что быстро он не умрёт. Сначала ему нанесли немного ударов по лицу и по телу и свалили с ног. Лицо от этого стало гореть огнём, а после ударов по рёбрам стало трудно дышать. Затем Михаилу швырнули какую-то тряпку и деревянное ведро с водой. Тряпка была грязной и избитый с отвращением отшвырнул её. Тогда Михаила подняли на ноги и снова стали наносить кулаками удар за ударом. Лицо теперь жутко горело и истекало кровью, воздуха не хватало до тошноты, а от жажды рассудок окончательно помутился. Ему снова швырнули мокрую тряпку, и теперь Михаил каким-то инстинктом выживания понял, что они от него хотят. Он взял тряпку и стал мыть пол. Викинги выразили одобрение, по крайней мере они его теперь не били, лишь временами слегка пинали ногами в знак презрения. Когда Михаил закончил, на него накинули какой-то плащ, чтобы прикрыть наготу и повели за собой. Ноги юного болгарина едва шевелились, всё тело дрожало. Михаила отвели в один из богатых домов, весь занятый викингами, дали воды и даже накормили. В этом здании находились ещё пленные: голые мужчины и женщины, многие из них были ранены. Все они теперь стали предметом торга: норманны отдавали пленных друг другу за монеты и ценные вещи, просто проигрывали в кости и сами пользовали столько, сколько хотели. Михаил провёл здесь следующие четыре дня. На него не находилось покупателей, желающих его забрать, так как лицо его изменилось до неузнаваемости. Глаз заплыл и теперь ничего не видел, губы и щёки распухли так, что несчастный едва мог говорить, он словно превратился в животное, в бессловесную скотину. Он чувствовал себя мышью, с которой играет кошка перед тем, чтобы убить. Самое гадкое в подобном унижении заключалось в том, что человек сам должен унижать себя, чтобы его не били, чтобы давали еду и воду. Самые гордые и стойкие не унижались, но Михаил был не из таких. Он уже показал свою покорность, когда взял в руки тряпку, теперь он постоянно мыл пол в помещении и совершал всю грязную работу. В этом плане ему повезло даже меньше, чем остальным. Другие пленные мужчины за это смотрели на него с презрением, а, может, ему просто так казалось. Так или иначе, Михаил получал каждый день свой кусок хлеба и воду, и ни с кем этим не делился. В глубине души он тоже презирал гордых пленных за их жалкое положение, за их желание голодать и мучиться. Они в отличии от него могли надеяться, что их выкупят, у них ещё остались состоятельные родственники и друзья на свободе, кто-то владел ремеслом, был пекарем или гончаром, и его продавали в рабство по профессии. Таким рабам давали одежду и еду. Михаилу не на что было надеяться, а на четвёртый день болгарин окончательно пришёл в отчаяние, когда в доме появилась Полина.

Её привёл сюда юный викинг с секирой, которого, как выяснилось, звали Хотен. Видимо, греческая красавица так ему приглянулась, что он разыскал её. Жертвы Михаила в одночасье обесценились, он молился, чтобы девушка не узнала его. Но Полина его узнала, похоже она знала обо всём, что с ним случилось и смотрела на него теперь с презрением. Ведь он теперь пошёл на то, отчего предостерегал её — унизился за воду. Девушку, однако, не пустили по кругу, она досталась только Хотену, после секса он покормил её и дал вдоволь с собой воды. Он знал, что завтра она придёт к нему снова и будет ходить к нему каждый день, пока не надоест ему. В этот день Михаил сам отказался от еды: отдал её другому, его снова побили, хоть уже без кулаков — надавали подзатыльников и отняли плащ, оставив совсем голым. Затем какой-то рыжим принёс пленному болгарину тряпку и ведро с водой, заставилмыть пол. Михаил выпил часть воды и приступил к работе.Закончил он уже вечером, когда норманны были заняты играми и попойками. На Михаила никто не обращал внимания и потому он позволил себе взять половую тряпку и повязать себе на бёдра, чтобы хоть как-то прикрыть наготу. В нём ещё оставалось что-то человеческое, раны на лице заживали, и теперь лицо обретало свои привычные очертания. На следующий день Михаил как во сне увидел своего брата. Затем мираж растаял, и начался полный ужасов день. У Михаила отняли его набедренную повязку и заставили смотреть, как танцуют голые греческие пленницы. Болгарин как мог, прикрывал руками свой поднимающийся член ко всеобщему смеху викингов. А затем норманны у него на глаза стали совокупляться с этими женщинами, ему, естественно, ничего такого не позволили. Михаил не выдержал этого зрелища и заплакал. Он был унижен, был раздавлен, как мужчина. Но затем снова появился его брат Леон, на этот раз он был не один. Болгары долго о чём-то разговаривали с викингами, наконец, отсыпали им монет и забрали у них своего униженного и раздавленного брата. Они шли молча, Михаилу было стыдно смотреть на Леона, как будто тот уже не был его родным братом.

— Мы уж думали, тебя нет в живых, — первым заговорил Леон, — везде тебя обыскались. Полина рассказала нам, где тебя держат. Чёртовы варвары.

Михаил, услышав имя Полины, снова заплакал, Леон обнял его, но они не могли останавливаться, нужно было как можно скорее отсюда убираться.

— Я хотел забрать тебя ещё утром, — продолжал Леон, — но не смог сторговаться с этими варварами. Они пытались мне продать вместе с тобой одну из своих женщин. Мы сказали, что пожалуемся их князю, но они убеждали нас, что ты первым напал на них. В результате нам пришлось согласиться на их условия и выкупить вместе с тобой ещё одну пленную. Анастас дал мне нужную сумму, мы должны быть благодарны ему.

— Анастас? — удивился Михаил, — он на свободе?

— Конечно, Владимир — варварский князь освободил его из темницы. Он очень обязан Анастасу за то, что тот дал ему план водопровода и помог взять город. А вот тех священников, что раскрыли его измену и упрятали нашего друга в темницу, теперь наоборот посадили на цепь.

— И ты хочешь, чтобы я благодарил Анастаса? Я поверил ему, я нарисовал карту водопровода, а он взял, и отправил её к князю Владимиру. Мы так долго мучились от жажды из-за Анастаса. Брат мой, я теперь даже не мужчина. И я должен благодарить Анастаса? Да я жалею, что его не повесили сразу, как его измена открылась. И ещё об одном жалею: однажды возле меня лежал нож для хлеба, совсем рядом, я мог схватить его и убить себя, но даже этого я не сделал. Я оказался настолько слаб, что не смог даже покончить с собой.

— Брат мой, — приобнял его Леон, — ты так убиваешься из-за Полины? Её положение лучше, чем твоё, хоть и она тоже теперь пленница. Но, думаю, мы сможем ей помочь.

— Как?

— Я поговорю с Анастасом, чтобы он отвёл нас к князю Владимиру. Они очень коротко сошлись, Анастас даже хочет его просить даровать свободу заточённым священникам. Многим из них, в особенности — Иоакиму, Анастас очень обязан.

Вскоре Михаил уже получил одежду и впервые наелся досыта, ему хотелось заснуть на несколько дней, забыться, чтобы потом казалось, что всё случившееся с ним было лишь сновидением. Он представлял себе взгляд Полины, смотрящей на него с презрением, и молился о том, чтобы она ничего ему не сказала. Всю следующую неделю Михаил не выходил из помещения, боясь встретить знакомых норманнов. Все думали, что он болен, и не хотели ему докучать, но через неделю его всё-таки вытащили из дома. Анастас собрал всех своих болгарских друзей и отправился к князю Владимиру, обосновавшемуся во дворце прокуратора. У многих была какая-то своя просьба к вождю русов, Леон хотел просить дать ему с товарищами отплыть из города. Но первым должен был говорить Анастас, так как он уже несколько раз говорил с князем Владимиром.

— Его окружение уже начинает меня ненавидеть, — говорил священник, — один Добрыня как на меня смотрит, а ещё грязные шуточки этого норманна Хотена.

Услышав знакомое имя, Михаил вздрогнул.

— Хотен тоже будет там?

— Конечно, он же вождь норманнов, они слушаются только его, а он слушается только князя Владимира. Мне кажется, они с Добрыней недолюбливают друг друга.

Теперь нервная дрожь не оставляла Михаила. Виновник его позора будет там, вряд ли кто-то сможет заткнуть ему рот, и если уж сам вождь викингов взял себе Полину, то спасти её будет невозможно.

 Князь Владимир сидел в большом зале дворца на кресле, похожем на трон. Зал был переполнен народом, все шли к князю с просьбами и предложениями, многие даже не доходили до него, натыкаясь на приближённых. Михаил снова услышал раздражающую норманнскую речь, вскоре он встретился взглядом с Хотеном, который, впрочем, не подал виду, что узнал его. Князь в кольчуге и в кожаных сапогах был окружён людьми, лишь к некоторым из них он успевал прислушаться и ответить на их просьбы. Михаил поймал себя на желании не быть услышанным, остаться для всехнезаметным. Меж тем Анастас решительно подошёл к Владимиру и поклонился.

— Молчание, — в повелительном жесте поднял руку князь, — пусть говорит наш добрый друг Анастас.

— Владыка, вечной славы тебе, — молвил священник.

— Я смотрю, ты не один сегодня.

— Это болгары и мои единоверцы, они прибыли сюда, как купцы и теперь стали заложниками положения. Позволь отбыть им, их ждут дела и семьи.

— Я их не держу, милый друг. Только все корабли, какие были в гавани, теперь принадлежат мне.

— Владыка, без своего корабля они разорятся.

— Хорошо, когда всё закончится, они смогут забрать свой корабль. Но пока мне нужды все суда. Вдруг император нападёт на нас с моря? От этого козла всего можно ожидать.

— Думаю, великий вождь, тебе известно, что болгары — враги императора, как и ты по воле судьбы, желая стать его зятем, стал его врагом.

— Вы с императором одной веры, — вымолвил рослый дружинник с толстой шей и проседью в бороде, — мы уже убедились, что христианам нельзя доверять. Только клятвы именем Перуна имеют силу.

— Ты видно забыл, Добрыня, — обратился к нему Владимир, — что мы поклялись императору обратиться в христианство, если он отдаст мне в жёны свою сестру.

— Но он не сдержал слова, на то воля Перуна. Пока бог войны благоволит тебе: ты побеждаешь. Но удача может нам изменить, если мы отречёмся от сильнейшего из богов, а ты, князь, можешь прогневать его тем, что привечаешь этого жреца. Тех других ты уже бросил в темницу, чем лучше этот? Он ещё хуже, он предал своих, он обрёк их на страдания.

— Владыка, — обратился Анастас и поймал на себе гневный взгляд Добрыни, — если позволишь, мы могли бы помочь твоему делу. Я хотел просить тебя за тех священников, что ты отправил в темницу, о которых упомянул любезный Добрыня. Там есть достойные люди, например, отец Иоаким. Ты мог бы отправить их к императору, и они бы уговорили его сдержать слово.

— Ты видишь, — поднял вверх кулаки Добрыня, — он проси отпустить врагов, умышляющих против нашей веры.

— Прошу, Добрыня, оставь это, — прервал его Владимир, — я не видел ещё таких больших храмов в честь Перуна, какие ставят здесь в честь Христа. Я был слеп и теперь прозрел, я должен принять эту веру ромеев, и я ещё не отказываюсь от намерения породниться с ромейским императором.

 И с этими словами он вдруг встал с кресла, подошёл к Анастасу, поклонился и поцеловал его руку.

— Отныне никто не тронет христианских жрецов. Мы выпустим их из темницы, а одного отправим гонцом к императору. Путь присылает к нам жреца, который станет митрополитом Киева. Мы крестим всю нашу державу. Но прежде я сам приму христианство, ибо этот человек не предатель. Анастас лишь жрец, он выполнял волю своего Бога, и это христианский Бог, а не Перун сделал нас победителями.

Многие дружинники встретили ликованием эти слова князя. Добрыня лишь закатил глаза к небу.

— Проси, что хочешь, Анастас, — продолжал Владимир, положа ему руки на плечи, — ибо ты будешь моим крёстным отцом.

— Владыка, я не смею тебя больше тревожить. Прошу лишь выслушать моих спутников и земляков.

Михаила вытолкнули вперёд, он силился не смотреть на Хотена и едва сдерживал дрожь.

— Владыка, — молвил он, — прошу тебя лишь о справедливости. Один из твоих людей надругался над честной девушкой из достойной семьи и продолжает это делать. Прежде вы были язычниками, но теперь…. Христиане так друг с другом не поступают…. Эта девушка…. Прошу тебя….

— Я понял. Можешь указать мне на этого моего человека?

Михаил кивнул головой в знак согласия и лишь вымолвил:

— Хотен.

— Хотен — блудливый член? — усмехнулся Владимир, — ну, рассказывай, что ещё за девица?

— Ой, владыка, я даже не знаю её имени, — улыбался Хотен, — она сама ко мне ходит, такая странная. Даже еду мне готовит. Я бы давно прогнал её, но она ходит за мной, как тень, сама навязывается.

— Говорят, из достойного дома.

— Не слушай эту поломойку, князь, — отвечал Хотен, — хоть он и выглядит как мужчина, но я видел, как он за еду мыл пол моим людям.

— Будьте вы прокляты! — прокричал Михаил, он уже не мог скрывать дрожь и старался не смотреть на брата.

— Анастас, — обратился князь, — я доверяю тебе. Выясни, кто эта девица, и если она и вправду из достойной семьи, Хотен женится на ней.

— Но князь, — возмутился норманн, — у меня уже есть жена.

— У меня много жён и сотни наложниц, Хотен. Но это теперь ничего не значит, я сочетаюсь христианским браком, а значит, я разрываю с языческим прошлым. И все вы разрываете. Ваши языческие жёны вам теперь никто, если они не крестятся и не обвенчаются с вами по христианскому обряду.

Никогда ещё Михаил не ненавидел себя так, как в это мгновение. Он был унижен и раздавлен, жизнь его была окончена. Ведь Полина теперь станет женой этого зверя, унизившего его перед всеми, перед братом. Если бы Леон тогда отрёкся от брата, Михаил в тот же день наложил бы на себя руки. Но брат был очень великодушен, он никому не позволил распространять грязных слухов. Тогда болгары так и не вернулись домой. Вскоре в город прибыл священник, которого прислал император, чтобы тот стал киевским митрополитом. Он оправился в Киев, но сопровождали его не славяне и не викинги. Безопасность митрополита мог гарантировать только Анастас. Он теперь вступил в орден воинов Бога, и магистр ордена прислал в Крым целую дружину болгарских воинов. Все они вместе с Леоном и его командой теперь должны были отправиться на Русь, пока Владимир улаживал свои дела в империи.

Глава 5

Облава

Всеслав Волхв всю дорогу шутил и был весел, чем только подтверждал своё звание вождя шутов, которое он получил во время карнавала.

— Фу, Завид, ты что ли перуна пустил? — спросил как-то он у ехавшего рядом всадника, — вонь такая, как будто кошка сдохла.

— Да нет, — отвечал ополченец Завид, — если воняет, значит, не мой, из моей задницы злой дух всегда пахнет цветами.

Волхв любил разъезжать на своём коне задом наперёд, хорошо, что ещё не одевал на голову штаны и не разговаривал задницей. Зато тысяцкий всячески подшучивал над болгарскими богатырями, особенно над их лебедиными крыльями, которые они носили на спинах и снимали только во время привала. За это богатырей прозвали потыками, то есть птицами, и это было ещё не самое обидное прозвище. Однако, взглянув на хмурое лицо старосты богатырей — Михаила, местные забывали все эти обидные прозвища и вели себя смирно. Знали бы они, что за этой хмуростью скрывается не злоба, а скорее страх, боязнь снова быть униженным и раздавленным, как три года назад в Херсонесе. Теперь Михаил уже не был тем восторженным и любознательным мальчишкой, он старался не доверять людям, хоть его природная мягкость нередко вылезала наружу и выдавала в нём человека доброго и отзывчивого. Но нынче он был командиром трёх сотен отборных христианских воинов, и хоть они не испытывали к нему уважения, но и не подсмеивались и не издевались, что уже было хорошо. Для всех, включая самого Михаила, до сих было загадкой, почему именно его назначили главным. Ведь он никогда не был командиром. Да, он спас жизнь Анастасу, но это был не подвиг, а скорее его долг — стоять грудьюза командира. Возможно, Анастас чувствовал себя виноватым перед ним за то, что случилось в Херсонесе и за смерть Леона? Но и это тоже не объясняло, почему чуть ли не молодого и самого слабого воина Бога вдруг назначили командиром.

Передвигалось войско достаточно быстро и уже скоро должно было настичь упырей и их вождя — Кощей Бессмертного.

— Ну смотри, Потык, — говорил Всеслав Михаилу в редкие минуты серьёзности, — если кого-то из ваших людей покусает кровосос, его придётся прикончить. Это мне их укусы не страшны, оборотни упырями не становятся, а вы — простые люди.

— Я знаю, — не меняясь в выражении, отвечал Михаил, — не в первый раз.

В ответ на его слова Всеслав лишь усмехнулся.

— Что здесь смешного, оборотень?

— Не похоже, что ты не в первый раз бьёшься против упырей. Иначе ты не был бы так уверен. Вас всего 300 воинов, и моих сотен пять, а их тут без числа. Думаешь, мы сами не пытались уничтожить эту мерзость? Я же знаю, как их найти, и все знают, упыри даже особо не прячутся. Но сколько уже народу полегло, пытаясь одолеть эту напасть. А Кощей — их вождь, он же вообще бессмертный.

— Тут всего два ответа, Всеслав. Либо я безумен и иду навстречу своей смерти, либо я просто уверен, что мои 300 богатырей лучше ваших тысяч.

— Ну да, то-то вы так драпали от нас на той горе.

Теперь лицо Михаила изменилось и выражало растерянность, он был в шаге от того, чтобы выдать себя, показать себя слабым. Но он не должен был забывать, что теперь он не один, за ним стоит целая дружина.

— Вам повезло, что мы были пешком, — заговорил богатырь, — гора дала вам преимущество, а здесь нет горы, и мы можем сражаться верхом.

Всеслав ничего не ответил, лишь продолжил улыбаться. Но вскоре ему довелось воочию убедиться в словах богатыря. Воины, наконец, настигли большую группу кровососов. Упыри побежали к своим, там к ним примкнула другая группа, и число их серьёзно возросло. Против них было около сотни богатырей и две сотни местных ополченцев. Богатыри без капли страха рванули вперёд и вступили в бой, не слезая с коней. И здесь были поражены все местные. Болгары достали свои большие мечи и стали искусно рубить сверху, не слезая с коней. Прежде, чем кровососы успели что-то понять, каждый богатырь уже срубил голову одному врагу. Болгар невозможно было ранить, можно было задеть только их коней, но и это было непросто. Богатыри в свой черёд легко доставали пеших упырей и разрубали их на части. Кровососы пытались кусать людям ноги, но те были хорошо защищены металлическими кольчугами. В результате лишь единицам кровососов удалось уйти, болгары истребил целое войско и не потеряли ни одного человека убитым или покусанным. Когда Всеслав услышал об этом, он лишь в тревоге произнёс:

— Да, нам и впрямь повезло тогда, что они были пешими.

Тогда седло и стремя лишь недавно были изобретены, и потому коней использовали лишь для доставки войска до места, а в бою воины всегда слезали с коней и сражались пешком. Но не таковы были болгарские богатыри. Седло и стремя позволяли им сражаться верхом, и это делало упырей беззащитными перед ними. Конница оказалась лучшим оружием против кровососов. Именно поэтому, хоть упыри, как известно, и сторонились городов, но почти не обитали там, где жили кочевники, которых с детства обучали верховой езде. Вечером у костра Всеслав подсел к Михаилу и говорил уже без тени насмешки.

— Похоже, Потык, что ты и без моих людей отлично справишься.

— Возможно, — отвечал Михаил, отложив в сторону заячью ляжку, — но нельзя недооценивать упырей.

— Мы тебе здесь не помощники. У нас нет седла и стремени, мы можем лишь бесславно пасть на поле боя, а вы — другое дело, вы любого упыря убьёте с лёгкостью и без потерь.

— Не любого. Я знаю одного упыря, который устоял даже против конницы. Мой брат был великий воин, прозванный Леоном Отважным, он разрубил кровососу шею мечом, но голова упыря осталась на месте. Его невозможно было убить, только ранить, и то не сильно. Никогда прежде я такого не видел. А затем упырь взял копьё и проткнул им моего брата. Этим упырём и был Кощей Бессмертный.

— Да… — тяжело вздохнул Всеслав, будто тоже что-то вспомнил из прошлой жизни, — но в конце концов, Кощея совсем не обязательно убивать, можно взять его в плен, посадить в клетку, как обезьяну, и пусть живёт дальше в вечных муках.

Этой шутке рассмеялся даже Михаил, а вслед за ним и многие другие богатыри, но их смех был прерван отчаянным криком боли. На ополченцев в карауле напали, остальные воины тут же стали готовиться к обороне. Отовсюду из леса показывались клыкастые, безобразные морды, повсюду был слышен шорох и шелест, люди были окружены.

— Значит, ночью решили напасть, — в ярости произнёс Михаил, подражая тому, как злился Леон.

— Смотри, Потык, ночью они сильнее, чем днём. Гораздо сильнее.

 Но даже это не встревожило богатырей. Болгары живо забрались в сёдла, схватились за мечи и пошли в бой. Некоторые во второй руке держали факелы, чтобы освещать путь, остальные держали щиты. Ополченцы растерялись и не нашли ничего лучше, как тоже забраться на своих скакунов и держаться позади богатырей. Упыри ночью и впрямь были сильнее, чем днём. Они подпрыгивали на большую высоту, спрыгивали с деревьев на спины воинам, но даже это им не помогло. Достаточно было коню встать на дыбы, и кровосос сваливался на землю, главное — сделать это быстро, пока он не успел совершить укус. Михаил поймал своим мечом в прыжке уже троих упырей и разрубил их на части, затем он увидел, как кровосос прыгнул на спину его товарищу и разрубил пополам уже и этого паразита. Богатыри были окружены, но даже это не мешало им побеждать с минимальными потерями. Упыри атаковали снова и снова, будто чья-то властная воля толкала их на эту верную смерть. И богатыри снова и снова убивали их, пока кровососы, наконец, не обратились в бегство.

— Кощей! — раздался во тьме громкий голос Михаила, — я пришёл за твоей головой. Ты ответишь за смерть Леона Отважного.

Кони легко догоняли упырей и затаптывали их, а затем богатыри добивали врагов копьями и осиновыми стрелами. Уже днём они ещё раз проехались по полю боя, находили живых кровососов и отрубали им головы. Мёртвых тел было слишком много, и не было никакой возможности их закопать. К тому же появилось немало раненных богатырей, один даже пал в бою. Михаил велел богатырям осмотреть друг друга, и у троих товарищей на теле были найдены укусы. Для таких участь была незавидна: с них сняли доспехи, оставив в одной рубахе и стали читать над ними молитву. Богатыри просили у Бога принять к себе своих верных рабов и простить им все прегрешения.

— Что ж, братцы, — обратился к ним Михаил, снова подражая Леону, — вы сослужили хорошую службу Богу, вы заслужили себе вечное блаженство.

После этого всем троим отрубили головы. Их тела были похоронены со всеми почестями и отпеты по христианскому обычаю, после чего богатыри отправились дальше. Михаил чувствовал, что Кощей уже где-то рядом, что тот лихорадочно вспоминает, кто такой Леон Отважный и строит планы, как спасти свою шкуру. Но теперь упыри стали менять тактику. Если они и вступали в бой, то только ночью, а днём всегда отступали, из-за чего у многих на коже стали появляться следы солнечной болезни. Это говорило о том, что большинство из них всё-таки ещё боялись солнца. Во всём этот отступлении просматривался какой-то порядок, не присущий кровососам, вскоре стало ясно, что все они следуют единой тактике.

— Они уходят в сторону гор, — предположил как-то Всеслав, — я знаю эти места, да и ты, Потык, должен помнить эти горы, на которые вы так и не могли забраться.

Михаил нахмурился, вспомнив о битве на горе, Волхв заметил это и решил шуткой разрядить напряжение:

— Помню эту битву, как сейчас. Мы так долго сидели в засаде, что мне захотелось мочиться. А выйти я не мог, вот и терпел. А когда уже началась битва, тем более никуда не отойдёшь: вы своим натиском всё время держали нас в напряжении. Так и пришлось мне обмочиться в штаны.

Михаил смягчился и даже слегка улыбнулся уголком губ.

— Значит, Всеслав, ты считаешь, что кровососам хватило ума перенять вашу тактику и уйти в горы?

— У меня чутьё волка, Потык, я чую их следы, и чутьё подсказывает мне, что они все идут в одно место — в горы.

— Значит, Кощей догадался о недостатках нашей тактики. Этого стоило ожидать, ведь он умнее любого из них, он живёт уже многие века, и до сих пор его никто не убил. Мы должны во что бы то ни стало преградить им путь, не дать им всем уйти в горы.

Но в глубине души Михаил уже понимал, что их слишком мало, чтобы осуществить такую сложную задачу. Нужно было на порядок больше умелых всадников, чтобы занять нужные позиции, окружить орды упырей и погнать их прочь от гор. Вскоре вдали показались и сами эти горы. Подножье было скрыто зарослями деревьев, вершины спрятаны в шапке облаков, которые в тот день после тумана проплывали как-то особенно близко к земле. Ночью на богатырей снова напали, точнее, они сами нарвались, так как разбили лагерь возле моста через реку. Упыри боялись большой воды, хоть и не умирали, если утонут, а, возможно, именно поэтому и боялись. Бесконечное прозябание на дне, страшные муки пугали их больше смерти, и потому можно было не сомневаться, что они пойдут именно по мосту.

— Помню, наши рыбаки как-то вытащили в сетях из воды упыря, — травил байки Всеслав, — это было жалкое зрелище. Он заживо гнил и разлагался, кожа его была покрыта живыми и мёртвыми ракушками, которые питались его телом. Ещё он был весь в водорослях, которые росли прямо на его лице. Мерзкое зрелище, и некоторых даже вырвало, когда эта тварь ожила, открыла глаза и попыталась заговорить. Сказать он ничего не смог, так как его язык съели раки, в итоге рыбаки сжалились над упырём и отрубили ему голову.

Время уже близилось к вечеру, а Всеслав всё не умолкал, продолжая промеж своих травить какие-то байки. А если он и молчал, тот тут же брался за гусли и начинал играть какую-то мелодию, нередко подпевая себе.

— Я думаю, что смерти нет, ведь Симаргл всех нас возвращает из нави обратно на землю.

— Стало быть, душа бессмертна? — вопрошал его один из богатырей, — ты говоришь, как христианин, только зачем душе нужно возвращаться на землю, если у неё есть по ту сторону вечная жизнь?

— Я говорю — смерти нет. Это не значит, что душа бессмертна.

— Это как?

Волхв нахмурил лоб, что говорило о том, что он глубоко о чём-то задумался, пытался подобрать подходящие слова.

— Твой что ли перун воняет? — Вдруг прервал его Завид, — нешто ты так упырей испугался, тысяцкий?

Все, кто его слышали, расхохотались этой шутке.

— Дело не в страхе, — так же шутливо отвечал Всеслав, который, похоже, действительно испортил воздух, — моя жопа ещё со вчерашнего дня плохо себя ведёт, живот крутит и мутит.

— Не удивительно, — продолжал шутить Завид, — я бы на её месте тоже бы себя плохо вёл. Зачем ты каких-то грибов непонятных объелся?

Но не успели воины рассмеяться его новой шутке, как в стоящего выше всех витязя из лесной чащи прилетело копьё. Витязь упал на колени и схватился руками за древко, даже во тьме было видно, что рана смертельна.

— Си…маргл, — вымолил лишь ополченец и испустил дух.

— Всем в круг, приготовиться, — командовал Михаил. Отовсюду к мосту шли кровососы, это был их последний шанс прорваться в горы, что говорило о том, что битва будет жаркой.

Богатыри быстро подожгли от костра факелы и уселись на своих коней, язычники стали следовать их примеру. Кровососы навалились сразу огромной массой, будто их как-то подгонял сзади, смели передние ряды всадников и рванули к мосту. Но здесь их уже поджидали конные ополченцы, которые тоже кое-чему успели научиться у богатырей. Крик стоял, как на стадионе. Михаил ещё никогда не видел столько отрубленных голов, плечо его уже начало ныть от того, что рука устала размахивать мечом. Повсюду были клыкастые морды и когтистые руки, повсюду полуголые полузвери-полулюди. Многие кровососы спаслись тем, что попрыгали в воду, но из них многие не умели плавать и начали тонуть — это предвещало им ужасную участь на долгие годы.

 Всеслав Волхв был одни из тех, кто стояли у самого моста и сдерживали натиск упырей. Кровососов было так много, что в глазах рябило. Всеслав весь уже перепачкался во вражьей крови, липкая жидкость попала ему в глаза, и он принялся спешно их протирать. В этот момент Волхва и вытеснили на мост — упыри прорывались. Всеслав с ужасом увидел, как у его коня, ослабленного укусами и порезами, подогнулись лапы. Всеслав стал сражаться пешком, набросился на самого яростного упыря и проткнул ему сердце копьём.

— И это всё? — промолвил почему-то ещё живой упырь и харкнул на врага своей кровью. Всеслав в ярости отбросил его на мост вместе с копьём. Кровосос давно уже должен был скончаться — он был поражён в самое сердце, но этот оказался выносливее всех других. Упырь сам вынул из сердца копьё и пошёл по мосту на тот берег — он стал единственным, кому удалось перейти этот мост. Остальных всё-таки удалось оттеснить. Наутро люди ужаснулись количеству мёртвой плоти у их ног. При дневном свете богатыри бросились преследовать своих врагов, а язычники остались сторожить мост. Всеслава весь день не оставляла тревога, он боялся, что упырь, перешедший на тот берег, вернётся с подмогой, и тогда людям придётся отбиваться с двух сторон и непременно погибнуть. Но даже не это пугало тысяцкого, а возможность увидеть своих товарищей упырями. Однако, день прошёл тихо, а к вечеру к мосту вернулись богатыри. У них всё было не так спокойно. Михаил был бледен, как мрамор и едва сидел в седле, на землю ему помогли спуститься товарищи. Всё говорило о том, что он серьёзно ранен и потерял много крови.

— Долго он не протянет, — произнёс Всеслав, осмотрев раненного, — нужно в город его везти.

— Боюсь, я до города не дотяну, — скептически проговорил Михаил, — скоро увижу, что там — на той стороне, твой Симаргл или наш Христос.

Ночь витязи провели у моста, отбиваясь от вялых атак кровососов. Можно было подумать, что основная их масса уже перебита. Наутро раненный Михаил настоял на том, чтобы переправиться на тот берег и прогуляться немного там. Он всё ещё хотел отыскать Кощея. Самого богатыря уже охватывал озноб, всем было ясно, что ему осталось недолго. На том берегу Всеслав встретил упыря, которого ранил в сердце пару дней назад. Душа Волхва успокоилась: кровосос казался мёртвым — лежал на спине, в глазницах уже копошились черви, видимо, внутри червей было ещё больше, поскольку от тела шла страшная вонь. От этого зрелища у многих скривились лица.

— Сдался тебе этот Кощей, — вымолвил Всеслав.

— Он убил моего брата, — выдавил из себя Михаил, — скоро я встречусь с Леоном, но перед этим я должен убедиться, что он отмщён, и Кощей убит. На том берегу я его не увидел, попробуем поискать здесь.

— Это самоубийство, тебя ещё можно вылечить, — не сдавался Всеслав, сам удивляясь своей заботе, — вспомни, ты ведь тоже немало убил чьих-то братьев из нашего города, но мы не мстим тебе.

— Леон Отважный, — послышался позади незнакомый голос, — как же, как же, помню его.

Всеслав и Михаил одновременно обернулись и увидели ожившего мертвеца. Это было отвратительное зрелище: в глазницах упыря ещё продолжали копошиться черви, от него воняло мертвечиной, но он уже твёрдо стоял на ногах и разговаривал. Все оторопели от этого зрелища и пришли в ужас: такое чудовище выглядело воистину бессмертным, и потому никто не решился напасть на него. А меж тем, кровосос продолжал:

— А ты ведь не узнал меня, Михаил Потык, хоть и клялся, что на всю жизнь запомнил моё лицо.

— Выглядишь неважно, прямо скажу, дерьмово, — отвечал Михаил, — но теперь я узнаю тебя, Кощей Бессмертный.

Это была та самая морда с клыками, изуродованная челюсть, застывшая в улыбке, хотя, если приглядеться, можно было увидеть не улыбку, а оскал.

— Да, я бессмертный. Ты пришёл сюда, чтобы убить бессмертного, и вот теперь ты умираешь, как и твой брат. Он первым ринулся на меня, его оскорбила та смелость, с какой я с ним говорил. Он хотел отрубить мне голову, лишь после этого я проткнул ему копьём печень.

— Пришёл час расплаты, — проговорил Михаил, как можно громче, но голос его в конце стих: он стремительно терял силы.

— Не утруждай себя, Потык, твоя история закончена, а моя продолжается. Я живу уже шесть веков, видел тысячи таких, как ты.

В этот момент кого-то вырвало от вида Кощея.

— Хочешь, скажу, что будет дальше? — продолжал упырь с трупными червями в глазах, — ты быстро угаснешь, не успев добраться до города. Твои люди проведут здесь ещё какое-то время. За это время местные им припомнят всё зло, что они сделали во время войны. В общем, до зимы твои друзья не доживут. А я со своими упырями уйду в горы, где богатыри меня не достанут. А весной я вернусь, и мы продолжим жить, как жили, как я живу уже много веков.

— Этому не бывать! — из последних сил прокричал Михаил, — убейте его, убейте!

Но прежде, чем кто-то успел атаковать, Кощей рванул назад к реке и исчез под водой. Сомнений не было, что он точно не утонет и уйдёт в горы. А обессилевший Михаил между тем лишился чувств, богатыри успели подхватить его, когда он падал с коня.

Глава 6

Леон Отважный

Раны не затягивались, болезнь быстро развивалась, и очень скоро Михаил почти перестал приходить в сознание, всё время бредил. Бред казался настолько приятным, что не хотелось просыпаться. Сознание возвращало богатыря в те времена, когда его брат Леон был ещё жив, когда они впервые оказались на Руси. Пока князь Владимир прибывал в империи и подавлял там восстание, на его родной земле на самой вспыхнул мятеж. Правда, бунтовали в основном не против киевского князя, а против своих мелких князей и вождей. Некоторые земли, как Ростов и Угорье (Трансильвания) просто перестали платить дань, но один человек — черниговский князь Всеволод Додон с небольшим войском отважился бросить вызов самому князю Владимиру и пойти на Киев. Конечно, это была авантюра, поскольку, если бы Владимир со своим огромным войском пришёл на Русь, он прихлопнул бы восстание как муху. Но если бы Додон успел взять Киев и объявить себя князем, то вся русская держава развалилась бы на маленькие княжества, и Владимиру пришлось бы отдельно завоёвывать каждое из них и, возможно, даже отдать Киев новому князю или заключить с ним какой-нибудь выгодный для черниговского князя договор. Но у Додона не хватало сил даже для осады Киева, поэтому он лишь захватывал мелкие города и погосты и уговаривал других вождей, чтобы они присоединились к мятежу. Большую надежду черниговский князь возлагал на свободолюбивый Новгород, но и тот не поддавался на уговоры. Когда митрополит прибыл в Киев, город ещё находился в военном положении, его защищали в основном местные городские и крестьянские ополченцы, поскольку дружинники в основной их массе были с князем в империи. Митрополит прибыл с отрядом тяжело вооружённых болгар и сообщил, что из Болгарии идёт ещё несколько таких отрядов, названных теперь богатырями. Михаил вместе с Анастасом и братом Леоном на корабле по Днепру проник в Киев, здесь они тут же начали готовиться выступить против князя Додона. Здесь же они встретили около сотни осетинских витязей-христиан, когда-то те пришли в Киев со Святых гор. Они были настоящими великанами, их вождь — Руслан Святогор быстро сошёлся с Анастасом.

— Князь Додон когда-то был другом Владимира, — говорил смуглый голубоглазый великан, — а сейчас колдуны затуманили голову черниговскому князю. Один он не посмел бы пойти против Киева, с ним идёт только его дружина, нет ополчения и почти нет наёмников. Зато колдуны все за него, а это тоже немалая сила.

— Всеволод слаб, мы быстро разобьём его, — говорил Анастас в княжеской гриднице, сидя на княжеском троне — у нас собралось уже целое войско из болгарских добровольцев.

— Мало разбить Всеволода, — молвил в ответ старый митрополит, — нужно отобрать у него фамильные владения, забрать у него Чернигов, а самого пленить или изгнать с русской земли.

— Ну зачем же сразу так, владыка?–Смутился Святогор, — Всеволод — благородный человек, дальний родственник князя Владимира. Я хорошо его знаю.

— Он — язычник, он обещал перевешать всех, кто в Киеве примет христианство. Пока он на Руси и свободен, люди не покорятся князю Владимиру.

— Пожалуй, владыка прав, — согласился Анастас с митрополитом, — мы должны идти на Чернигов.

— Воля ваша, владыки, — нахмурился лишь Святогор. А вскоре первые русские богатыри отправились в поход и стали отвоёвывать у врага один мелкий город за другим. Додон вместе с колдунами отчаянно сопротивлялся, и лишь когда понял, что сопротивление бесполезно, оставил последние погосты и спешно отступил в Чернигов. Но богатыри, как и было условлено, не остановились на достигнутом, они пошли дальше и взяли в осаду родной город Додона. Теперь враг сопротивлялся ещё более отчаянно и, казалось, что он выстоит до зимы, после чего осаду придётся снять. Несколько раз Святогор отправлялся в город на переговоры и несколько раз возвращался ни с чем. Додон наотрез отказывался договариваться с христианами и уж тем более не мог позволить крестить кого-то у себя в городе, даже если бы они пошли на это добровольно. Анастас здесь открыл в себе способности хорошего полководца. Он решил использовать хитрость. На один христианский праздник он собрал всех богатырей, велел принести бочки с вином и всем пить и пышно праздновать. Анастас знал, что повсюду за ними следят черниговские лазутчики, которые передадут в город обо всём происходящем. Расчёт был на то, что Додон решит напасть на пьяного и расслабленного врага, чтобы легко с ним разделаться. Так черниговский князь и поступил. Он напал ночью, но хитрость заключалась в том, что пьяной была только половина войска, а вторую половину Анастас спрятал в лесу. И вот трезвая половина теперь выбралась из засады и ударила по черниговскому войску. Додон тогда потерял очень много людей убитыми и раненными, после этого осада города не продлилась и двух недель, как город был взят. Сам князь сбежал на Восток — в небольшой городок на черниговской земле — Муром.

— Что ж, брат мой, — говорил Михаилу Леон спустя несколько дней, разъезжая верхом по захваченному Чернигову, — ты хорошо сражался и у тебя уже большой опыт, думаю, пора тебе начинать командовать отрядом. Я, как сотник, хочу подчинить тебе десять наших витязей, над которыми ты будешь командиром.

Михаилу такое предложение не понравилось, он нахмурился и даже как-то загрустил.

— В чём дело? — не понимал Леон.

— Брат мой, ты же знаешь мой позор, и другие наши товарищи тоже про него знают. Неужели ты думаешь, что после этого кто-то из них захочет мне подчиняться? Они презирают меня, хоть и пытаются скрывать это. Если бы я не был твоим братом, меня давно бы уже изгнали из братства.

— Глупости, — возразил Леон, — ты сам это всё выдумал.

— Может быть, но я теперь и сам себя презираю и не позволю себе быть чьим-то командиром.

— Нет, дело не в этом, — нахмурился Леон и как-то пристально посмотрел на своего младшего брата, — ты просто не хочешь быть мужчиной. Я видел тебя вчера вечером у тебя в комнате, переодетым в женское платье. Ты часто так делаешь, когда остаёшься один и любуешься своим отражением в стали. А ведь если я тебя увидел, мог увидеть и ещё кто-то.

Михаил смутился и не знал, что ответить.

— Ты позоришь себя, Миша, — продолжал Леон, — зачем ты это делаешь?

— Потому что я теперь не знаю, кто я, — выдавил из себя Михаил, — мужчина, женщина или ни то, ни сё.

— Ты мой брат, — положил ему руку на плечо Леон.

— Леон, я пошёл за тобой на Русь, я пойду за тобой на смерть, но прошу тебя, не делай меня командиром.

И Леон послушался тогда своего младшего брата, оставил его рядовым витязем в богатырском войске. Вскоре богатыри покинули Чернигов, оставив здесь лишь небольшой гарнизон. Михаил снова оказался в Киеве, а вскоре сюда вернулся и князь Владимир. Он добился своего: император сдержал своё слово и выслал свою сестру в Херсонес. Теперь ей предстояло стать женой киевского князя, принявшего христианство. Вместе с Владимиром вернулся и Хотен со своими викингами. С ним была и Полина, она привязалась к нему, как собачонка, всюду ходила за ним, смотрела любящими глазами и старалась не встречаться взглядом с Михаилом. Викинги же постоянно над ним посмеивались, сам их язык вызывал у богатыря страх и желание убить их или себя, только чтобы снова не переживать того, что он пережил в Херсонесе. Когда князь прибыл в Киев, крестилась уже не только дружина, но и весь город. Народ толпой отправился на Днепр, где каждый окунулся в тёплую летнюю воду и после совершения над ним молитвы, считался христианином. Хотен тоже крестился, и даже взял себе крёстного отца — киевского боярина Блуда, за что был прозван Хотеном Блудовичем. Но больше всего возмутило Михаила то, что Хотен стал богатырём, говорили, что он сам изъявил к этому желание, а вслед за ним все наёмники из викингов стали богатырями. Получилось целое богатырское войско, по численности не уступающее болгарам, но которое всё равно подчинялось Анастасу. Анастас теперь был крёстным отцом князя Владимира, он получил власть даже больше, чем у киевского митрополита. Вскоре пришли вести из Новгорода, там народ наотрез отказался креститься и даже выгнал епископа. Анастас в ответ отправил епископом в Новгород своего товарища из Херсонеса — Иоакима. Вслед за ним Владимир отправил своего родного дядю — Добрыню, чтобы крестить Новгород силой, если он не захочет креститься добровольно. Новгород в тот год крестился, хоть для этого пришлось применить силу. Иоаким стал новгородским епископом, Добрыня стал новгородским князем.

На следующий год князь Владимир с большим войском отправился на Восток, чтобы крестить местные племена и по возможности склонить на свою сторону могущественный город Ростов. В помощь Владимиру из Новгорода вышло другое войско, которое возглавлял Добрыня. Киевское войско остановилось на реке Клязьме, вскоре с ним соединилось и войско новгородское. Князь решил основать на этой реке заставу, позиция здесь была крайне удобная: с севера застава обеспечивала защиту от Додона, который ещё представлял опасность в Муроме, с востока защищала от Ростова. Строить эту огромную заставу должны были сами воины. И вот Михаил взялся за лопату и принялся копать, а так же рубить топором деревья, возводить ограждения и совершать много других строительных работ. Здесь он познакомился со многими новгородскими богатырям, в том числе и с их совсем молодым воеводой — Василием Буслаевым. На тот момент ему не было и 25-ти лет, то есть он был более чем в два раза моложе воеводы Анастаса. Михаил тут же почувствовал какую-то непреодолимую тягу к Василию, немного спустя понял, что эта тяга не дружеская, а совсем другого характера. Василий хорошо обращался с Михаилом, не презирал, да и вообще снисходительно относился ко многому из того, что христиане считали пороком. И при этом был очень сильным, о его силе ходили легенды, и даже новгородские викинги его побаивались. Михаил во всём старался угодить Василию, будто бы был его слугой, но воевода не относился к нему, как к слуге, а любил, как равного.

— Проклятье, — злился новгородский богатырь, доставая из ладони очередную занозу, — в кого мы превращаемся, братцы? Мы уже не богатыри, мы даже не плотники, мы — строители. Я не чувствую себя воином, я чувствую себя конём.

— А я лошадью, — пошутил новгородский богатырь Садко.

— Нельзя идти против воли князя, — молвил Михаил, — иначе наказание будет суровым.

— Этого вашего князя выбрали мы, новгородцы, — отвечал ему Василий, — а если бы не выбрали мы его князем и не дали бы ему войска, не стал бы он потом и князем киевским, и вообще никем бы не стал. А теперь, гляди, каким важным стал, даже слушать нас не желает. Вот что, братцы, решать вам, конечно, но я считаю, что мы должны заставить князя нас выслушать. Уйдём с заставы, без нас стройка встанет, и придётся князю с нами договариваться.

И все богатыри заликовали и проголосовали за решение своего вождя.

— Опомнись, Василий, — умолял его Михаил, — если князь с тобой что-то сделает, я… мы потерям величайшего богатыря.

— Не сделает, если ты не выдашь ему наш замысел.

— Если сомневаешься во мне, прикажи, и я отрежу себе язык.

Но Василию не нужны были такие жертвы, он был благородным и милосердным вождём. Вскоре новгородцы действительно ушли, и князю действительно пришлось с ними договариваться. Хитростью Владимир заставил их продолжить стройку, а когда переговоры с Ростовом закончились, вместе с войском отправился обратно в Киев. Вместе с ним уехали и болгары.

 Михаил начал тосковать по Василию, даже несколько раз видел могучего богатыря во сне. Между тем, потыки не добрались до Киева в тот год. Князь подчинил Леону небольшое войско для усиления Чернигова на случай возвращения Додона. Здесь, в Чернигове уже находился Руслан Святогор с русскими и осетинскими богатырями. Все они, по предписанию князя, теперь должны были подчиниться Леону Отважному. Святогору это не понравилось, ведь он уже много лет жил на Руси, лично хорошо знал и князя Владимира, и князя Додона, он был христианином задолго до крещения Руси, и вот теперь он должен был подчиняться какому-то пришлому болгарину. Между тем, оставив богатырей в Чернигове, князь Владимир отправился крестить западную Русь. Князь Додон тут же решил воспользоваться этим и вместе с колдунами и своей дружиной выдвинулся из Мурома, чтобы вернуть себе своей Чернигов. Снова болгары оказались в осаде, снова Михаил почувствовал знакомый ему страх. Он боялся умереть в бою, но ещё больше боялся попасть в плен и снова пережить те унижения, что он некогда пережил в Херсонесе. Чтобы не думать о викингах, Михаил думал о Василии Буслаеве, представлял, как обнимает его, как пользуется его защитой. Но Василий был далеко, и едва ли стоило ждать от него помощи, а враг был уже совсем рядом. Князь Додон несколько раз отправлял переговорщиков в Чернигов, которые уговаривали местных людей признать своего прежнего князя.

— Пусть разорвёт свою дружбу с колдунами, — говорил им Руслан Святогор, — и тогда князь Владимир сам вернёт Додону Чернигов.

— Колдуны поклоняются Перуну, — отвечали на это послы, — Перуну поклонялся и отец князя Владимира, и его дед, и прадед. Перун — бог воинов и дружины. Пусть Владимир прогонит христианских жрецов, и Додон помириться с ним. Если нет, тогда Перун — бог войны и грома будет врагом вашего князя.

— Вас всё равно слишком мало, — бросил послам Святогор, — вы не сможете взять город.

— Перун поможет нам.

Время от времени богатыри совершали боевые вылазки из города: небольшими группами ночью пробирались за стену, чтобы атаковать врага. Так они узнали, что прямо напротив ворот стоят колдуны и вождь чародейской дружины. Однажды пришёл черёд выходить на такую вылазку Руслану Святогору с его витязями. Ночьюон выбрался за городскую стену и больше уже не возвращался. Его ждали на следующий день и на все последующие дни, но богатырь не появился. Все уже стали думать, что он погиб, а меж тем ходил упорный слух, что он перешёл на сторону Додона. Впрочем, говорили и то, что Святогор не перешёл на сторону врага, а попал в плен, и Додон сохранил ему жизнь, как старому знакомому и по той же причине хорошо с ним обращался. А меж тем, положение в городе становилось всё хуже, очень многие черниговцы уже изъявляли желание вернуться под власть своего старого князя. С трудом удавалось подавлять мятежный слух о предательстве Святогора, который только увеличивал уверенность местных изменников. Спасение пришло в самый критический момент, когда горожане уже были на пороге восстания. Кто-то атаковал лагерь колдунов за стеной, видимо, князь Владимир прислал подмогу. Через стену проливного дождя было трудно уследить за ходом схватки, а сами богатыри не решились выйти на помощь своим неожиданным друзьям, поскольку это всё могло оказаться лишь ловушкой. Но вот битва закончилась, и колдуны, судя по всему, были разбиты, а войско победителей приближалось к городу. Как же в груди Михаила забилось сердце, когда он во главе своих спасителей увидел Василия Буслаева! Какая-то почти детская надежда проснулась в душе, будто новгородский богатырь пришёл спасти именно его, своего болгарского друга. Когда ворота Чернигова были открыты, Михаил радостно побежал навстречу спасителям. Леона пока здесь не было, он держал совет с другими командирами.

— Вы спасли нас, — радовался Михаил, восторженно глядя на грязного и израненного Василия.

— Да, мы прикончили самого вождя колдунов, — молвил Садко и обнял болгарина за плечи, — теперь все эти чародейские кланы перегрызутся друг с другом, чародейская дружина распадётся. А без них князь Додон быстро подожмёт хвост и убежит.

— Да, теперь-то мы с ним разделаемся.

Но надежды Михаила оказались преждевременными. Как выяснилось, новгородцев здесь было не так уж много, только богатыри, и пришли они не по приказу свыше, а по своей инициативе. Конечно, с этими силами можно было дать отпор врагу и снять осаду, но нужно было время, а в Чернигове уже начинался голод. В свете всего этого героический рывок новгородцев казался безумием. Несколько дней они провели в городе, совместно с Леоном строя планы по обороне и снятию осады. Все эти дни Михаил старался быть как можно ближе к Василию, слушал его речи, буквально любовался им и наслаждался его великодушием. Пока богатыри зализывали раны, ни о какой новой вылазке не могло быть и речи. Михаил лично перевязывал и обрабатывал раны Василия, даже ходил с ним в баню, но здесь вместе с ними было ещё полно народу, и юный болгарин не мог сблизиться с новгородцем так, как ему бы хотелось. А затем появился он — Кощей Бессмертный. Он вошёл через главные ворота, вошёл один, как переговорщик. Худощавый, с грязными длинными волосами, больше похожими на солому, с клыками изо рта и этим ужасным заставшим выражением улыбки или оскала на лице, угловатый и вкрадчивый, как гиена.

— Чего тебе нужно? — спросил его Леон Отважный.

— Это ты Леон? — спросил его упырь, — верно, ты, больше некому. Я вашего брата-болгарина хорошо изучил. Столько лет жил на вашей земле. Эх, точно даже не скажу, пятьдесят или сто.

— Кто ты такой? — спрашивал его Леон.

— Я? — кривлялся упырь, будто не понимал, к кому обращается богатырь, — я — никто. Просто Кощей. Кощей Бессмертный, если угодно.

Богатыри переглянулись и обменялись усмешками, которые лёгким смехом прокатились по отряду. Кощей и сам усмехнулся вместе с ними, и при этом продолжил кривляться.

— Кому же ты служишь, бессмертный раб, и что тебе нужно? — спрашивал его Леон.

— Мой вождь — Вахрамей, прозванный Соловьём. Великий чародей, нужно сказать, даже великодушный. Предлагает вам спасти свои шкуры. Особенно его заботит судьба какого-то Василия Буслаева. Хоть, говорит, Василий меня и ненавидит, но губить его я не хочу.

— Врёшь! — вышел вперёд Василий.

— О, а ты, стало быть, Василий, — показал в него когтистым пальцем Кощей.

— Да, это я.

— Вахрамей просил благодарить тебя за твою блистательную победу. Ловко ты уделал колдунов, молодец. Вахрамей и сам их недолюбливает, хоть и сражается сейчас на их стороне. Но это так, дань памяти тому, что когда-то в Чернигове он был верховным жрецом. С такимивоинами, как я и мои упыри, он может посылать к чертям и князя Всеволода, и всех колдунов.

Снова богатыри дружно рассмеялись словам упыря, теперь ещё громче, чем прежде. И снова Кощей смеялся вместе с ними, однако, наглым повелительным жестом он призвал их к молчанию.

— Короче, условия вашего спасения таковы. Вы выдадите Вахрамею всех пленных, что взяли вчера в бою. За это он позволит вам уйти обратно на заставу. Можете даже прихватить с собой Леона по старой дружбе.

— И мы должны поверить слову Вахрамея? — усмехнулся Василий.

— Эх, глупый юноша, ты даже не представляешь, как ты ему нужен.

— Ты назвал меня глупцом? — побагровел воевода, — хочешь, чтобы я проверил, какой ты бессмертный?

— Уверяю, не стоит, — улыбался чему-то Кощей. — Итак, мне передать Вахрамею, что вы отказываетесь? Что ж, я пойду.

— Обратно пойдёт только твоя голова, — яростно прокричал Леон и с невероятной скоростью на своём коне помчался на нахального упыря. Уже сам факт, что к нему на переговоры прислали кровососа, был для него унижением, а уж выпустить самоуверенного наглеца было просто невозможно. Леон ловко взмахнул своим мечом и рубанул прямо по шее упырю. Кощей свалился на землю, но голова его осталась на месте. Видимо, воевода на перерубил её до конца. Но не было и крови, не было даже никакой раны при том, что все видели, что Леон точно попал в цель. А затем все услышали какой-то сухой кашель и увидели поднимающегося на ноги упыря.

— Глупец, — вымолвил он, — если бы меня было так просто убить, думаешь, я пришёл бы к вам?

Тут многие богатыри невольно в ужасе попятились назад, хоть кровосос и не думал наступать ни них. Другие же, напротив, стали атаковать и кидать в него копья, которые упырь ловко отбивал. Садко отпустил тетиву, и стрела угодила прямо кровососу в сердце.

— Осиновая, специально против упырей, — вымолвил при этом новгородский богатырь. Но Кощей вскоре вынул из себя стрелу без единой капли крови. Казалось, на его насмешливом лице теперь выражался гнев. Кощей поднял с земли одно из тех копий, которые в него швыряли богатыри. Василий в этот момент уже добрался, наконец, до своей палицы и уже собирался ринуться в атаку. Леон снова атаковал, но в этот раз не смог ударить сильно, меч его застрял прямо в шее упыря как раз в то время, когда Кощей в ответ проткнул копьём его живот. Упырь поднял богатыря высоко над собой и вместе с копьём швырнул в ноги богатырям, а затем с совершенно равнодушным видом вынул из шеи меч. У Михаила в тоже мгновение от ужаса потемнело в глаза, а сердце будто окатили кипятком. Что было дальше, он помнил уже плохо, поскольку находился подле умирающего брата до той минуты, пока тот не испустил дух.

Глава 7

Авдотья

Бородатый трансильванец по имени Завид сидел возле стога сена, прислонясь с к нему спиной и, облизываясь, словно кот при виде сметаны, смотрел не местных сельских девиц. Рядом с ним сидел и тысяцкий Всеслав Волхв и задумчиво жевал соломинку.

— Ты погляди, какие сиськи, — толкнул его локтем Завид, глядя на одну полногрудую красавицу.

— Это что, — отвечал ему Всеслав, не поворачивая головы, — ты туда посмотри, вот это я понимаю — сиськи.

И с этими словами он указал на корову с большим выменем, низ которого исчезал в луговой траве. Корова паслась неподалёку от села и расположившихся на сеновале ополченцев. Один из них, улыбнувшись шутке Всеслава, тут же вздохнул и промолвил:

— Эх, сейчас бы молочка.

— Так иди, я же вижу: вымя полное, можно пристроиться, прямо из сиськи.

Угорцы снова рассмеялись. Настроение у их тысяцкого было игривое, но многим, особенно болгарам, сейчас было не до смеха. В одной избе сейчас умирал тяжело раненный Михаил. Его довезли до села еле живого, дальше ехать он уже не мог. Местные приняли часть воинов на погост и пытались помочь раненному. Но вот дверь в избу отворилась, и на пороге снова появилась старуха-горбунья, занимавшаяся лечением Михаилом. Она подозвала к себе болгар, Всеслав Волхв тоже поднялся на ноги и направился к избе.

— Плохо дело, хлопчики, — молвила старуха, — копайте могилу. Не сегодня, так завтра, вождь ваш преставится.

Болгары опечалились. Кажется, их недолгий поход в Трансильванию подходил к концу, теперь им предстояло ни с чем вернуться в Киев. Впрочем, теперь они точно знали, что Кощей Бессмертный не самозванец, он выжил, но теперь ему хватило ума не нарываться на богатырей и вообще скрываться на окраинах Руси. С этой информацией можно было уже идти к Анастасу, и всё-таки, задача не была выполнена: Кощей скрылся в горах с остатками своих упырей, здесь они были недоступны. А меж тем старая горбунья стала показывать Всеславу какие-то знаки и звать за собой. Волхв отправился вслед за ней, и вскоре они уединились за стеной избы.

— Хочешь болгарина спасти? — спросила она, когда убедилась, что их никто не слышит и не видит.

— Он, конечно, зануда, — молвил Всеслав, — но упырей убивает знатно, а без него его хлопцы уйдут. Он нужен нам.

— Есть одно, последнее средство, — продолжила старуха, — я болгарам говорить не стала, они — христиане, и всего этого сторонятся, а ты нашей веры и к тому же волхв.

— Говори же, бабуля.

— Есть верстах в пяти от села одинокая избушка, живёт там одна девица, которую наши бабы ненавидят, а мужики обожают, хоть она и не даёт им.

— А почему не даёт?

— Да погоди ты, не об том сейчас речь. Она ведьма, и ещё очень молодая, красивая, хоть и не красотой славится, а большим умом. Если по красоте её многие молодые бабы обойдут, то по уму ей любая уступит. Раньше в том доме жила другая ведьма, да давно померла, а дом долго пустовал, наши его стороной обходили. А эта молодая ведьма вытворяет такое, чего и старая не могла. Слепые прозревают, хромые с хромотой расстаются, старики к бабкам своим опять ластиться начинают, хоть прежде и смирились уже с висячим членом. Езжай к этой ведьме, звать её Авдотья, да зови её сюда, на помощь вашему болгарину. Если она не поможет, ему никто уже не поможет. И торопись — времени мало, не ровен час, Симаргл хлопца к себе приберёт.

Уговаривать Всеслава не было нужды, он тут же взял коня, двоих хлопцев из ополчения, включая Завида, и отправился с ними в указанном направлении. Старая изба действительно стояла на отшибе, в зарослях леса, покосившаяся на одну сторону, рядом с большой пашней. Во дворе гуляли куры, гуси и козы, оставалось только удивляться, как женщина в одиночку справляется со всем этим хозяйством. Во дворе находилась и сама хозяйка, которая кормила кур. Из-под платка, повязанного поверху, хорошо были видны жёсткие рыжие волосы, впрочем, не настолько жёсткие, чтобы завиваться в кудри. В подпоясанном сарафане до земли ведьма была хороша собой. Вблизи угорцы увидели на лице её веснушки, что делало её ещё и милой.

— Моё почтение, владыня, — молвил Всеслав, слезая с коня, — уже не ты ли есть Авдотья?

— А она тебе по какой нужде? — насторожилась девушка.

— Человечек один поломался, нужно бы починить.

— Что за человечек? Это не христианин ли?

— А если и христианин?

— Ты сам-то в каких богов веруешь, владыка?

— Во многих, но больше всего почитаю Симаргла.

— Зачем же тогда ты хочешь спасти христианина? Они ведь наших богов ругают.

— Он не просто христианин, он воин, какого свет не видывал, упырей убивает, как сам Симаргл, когда тот был ещё человеком.

— Что ж вы во дверях стоите, владыки, — кончила кормить кур Авдотья, — проходите, квасом угощу.

— Некогда нам, милая, — молвил Всеслав, — умирает человек, надо бы вылечить его, а то отправится к Симарглу.

— И чем мне отплатит христианин за такую доброту? Разрушит мой дом, а меня сожжёт?

— Верь моему слову, Авдотья, я не христианин, и им тебя обижать не позволю. А если оживишь моего хлопца, сам Всеслав Волхв будет твоим должником.

— Всеслав Волхв — это ты? — удивилась Авдотья, — что же ты сразу не сказал? Это другое дело, ты человек известный. Знаю я, что слов ты на ветер не бросаешь.

Больше уговаривать Авдотью не пришлось, она собралась так быстро, как только могла, уселась по-мужски на лошадь и вскоре вместе с ополченцами была уже в селе. Найти нужную избу было не сложно, возле неё собралось немало богатырей, которые теперь стояли, потупив головы.

— Может оно и к лучшему, что так вышло, — молвил кто-то из болгар, — любой мужчина лучше умрёт, чем будет жить с таким позором.

— На тебе позора не меньше, — отвечал ему другой, — ведь Михаил был твоим начальником, как и моим, так что молчи лучше.

— Иди к чёрту, такова была воля Анастаса — сделать его старшим.

Казалось, ещё немного, и болгары уже передерутся между собой, но появление Всеслава и других всадников заставило их отвлечься.

— Что случилось, богатыри? — спрашивал Волхв.

— Сначала слезь с коня, потом и разговаривай, — отвечали ему хмурые болгары.

— Преставился, — ответила горбатая старуха.

— Как так?Давно?

— Да только что, в последний раз воздуха в грудь набрал, выдохнул и на этом всё, сердце остановилось.

Всеслав с мольбой взглянул на Авдотью, та, ничего не говоря, ворвалась в избу, вселив в богатырей надежду. А сознание Михаила меж тем было уже далеко от этого места. Сначала он блуждал в своих воспоминаниях. Виделся второй поход на Чернигов, который богатыри совершили уже после смерти Леона, и в котором опять выбили Додона в Муром. Затем все услышали о том, что и убийца Леона — Кощей Бессмертный мёртв, Василий Буслаев убил его ценой своей жизни. Говорили, что упыря утопили в Кощинских болотах, правда, Кощинскими они стали называться потом, как раз потому, что в них утопили Кощея. В этих же болотах теперь покоилось и тело Василия. За кого теперь мстил Михаил здесь, в Трансильвании? Всем он говорил, что мстит за брата, но тоска по Василию Буслаеву была почему-то сильнее, и особенно больно было от того, что новгородский богатырь погиб напрасно. Но внезапно все видения из прошлого пропали, и Михаил оказался совсем в другом, не знакомом ему мире, и теперь ему стало невероятно легко, вся боль в одночасье исчезла. Михаил осмотрелся. Небо было затянуто белыми облаками, и богатырь не сразу понял, что оно пурпурного цвета. Местность с первого взгляда напоминала собой лиственный лес, через который проходила извилистая тропинка. Но когда богатырь пригляделся, он понял, что каждую секунду всё в этом лесу, кроме тропинки, изменяется и движется с невероятной быстротой. С огромной скоростью на деревьях распускались цветы, из этих цветов вдруг зарождались уже взрослые насекомые и птицы, которые тут же взмывали в небо. Грибы превращались в лягушек и змей, а те превращались в палки и камни, но и это не было окончанием движения. Если лягушка сжирала какое-то насекомое, она меняла цвет и становилась красной, жёлтой или коричневой. Очертания коры на деревьях, расположение веток, цвет и форма листьев тоже постоянно менялись, и порой листья на деревьях превращались в иглы. Михаил понял, что если свернёт с тропинки, то тоже попадёт в этот круговорот превращений, и потому решил никуда не сворачивать. Он шёл, наблюдая, как куча фекалий какого-то животного превращается в муравейник, как бабочка опыляла ноздри соловья, и тот превращался в цветок, как заяц и зайчиха совокуплялись, непрерывно меняя цвет шерсти. Этот лес был в высшей степени странным. Помимо реальных существ богатырь заметил здесь множество самых фантастических тварей. Из луж здесь выныривали русалки, через густые заросли, ломая ветки, пробирались козлы, ходящие прямо, совсем, как человек. «Лес — это храм», — говорило человеческим голосом дупло на дереве, открываясь и закрываясь, как самый настоящий человеческий рот.

— Где я? Что со мной?–остановился возле дупла Михаил.

— Лес — это храм, — повторяло лишь дупло, а затем в него заскочила белка, и дупло перестало говорить, так как принялось жевать кричащего от боли зверька.

— С ума сойти можно, — промолвил богатырь.

— Можно, можно, можно, — повторило эхо разными голосами. Поперёк тропинки в воздухе, размахивая плавниками, пролетела огромная рыба. Михаил продолжал свой путь, какое-то время рядом с ним прошло небольшое дерево, а затем присело и корнями вросло в землю. Какой-то заяц начал испражняться, но тут же прирос задом к земле и стал с силой вырываться, пока не превратился в какую-то красную крысу и не рванул прочь уже в этом образе. Птичий помёт и вовсе не долетал сверху до земли и по дороге превращался в летающих жуков, мух, пчёл или бабочек, иногда это превращение происходило ещё в заднице у птицы. Но вот тропинка стала подходить к широкой реке, и Михаил понадеялся, что скоро всему этому безумию придёт конец. Тропинка выходила к большому навесному мосту из серого камня, судя по всему, это было единственное место, в котором можно было перейти реку. Но не успел богатырь приблизиться к мосту, как в пурпурном небе появилось крылатое существо, намного больше любой птицы. Как выяснилось, это был крылатый пёс, который стал стремительно спускаться к мосту. Михаил схватил себя за бок, чтобы достать меч, но не обнаружил при себе никакого оружия. Меж тем оставаться в этом страшном лесу он был не намерен и продолжал свой путь прямо на мост. Каменная мостовая была горячей, снизу из реки доносился неприятный запах. Крылатый пёс присел на середине моста. Этот причудливый зверь был великаном, пепельная шерсть его серебрилась на солнце, осанка гордая. Пернатые крылья тут же сложились вместе, уши пса сдвинулись одно к другому, глаза прищурились, а уголки губ приподнялись, отчего показалось, что зверь улыбается. Михаил с любопытством приближался к существу, уже догадываясь, что перед ним языческое божество, хоть и отгонял от себя эту мысль. А пёс меж тем встал на задние лапы и начал принимать человеческие черты. Оборотень. Вскоре перед Михаилом предстал двуногий человек, по-видимому, мужчина. Смешливое лицо его выглядывало из отверстия в штанах, одетых прямо на голову. Туловище было обнажено, на ногах до колен широкая юбка, а ниже — красные кожаные сапоги, в руке незнакомец держал гусли. Всем своим видом божество вызывало смех, и у любого, кто видел его, тут же напрочь пропадал страх, включая и страх смерти.

— Симаргл? — приблизившись, спросил у него Михаил.

— Симаргл, — передразнил его чей-то писклявые голос, хотя рот незнакомца был закрыт.

— А ну — тихо, — приказал бог своей заднице, — у нас тут гость. Представлюсь: я — Симаргл, божественный мытарь, Страж Времени и переправы между миром и Туманом, князь Калинова моста.

— Калинова моста, — передразнил его голос из задницы.

— Неужели я умер? — спросил Михаил, но без тревоги в голосе, так как улыбка не сходила с его лица.

— Ещё не умер, — отвечал Симаргл, — ты ещё не перешёл в Туман. Чтобы умереть, нужно перейти этот мост.

— Туман? — Михаил только сейчас заметил, что на другом берегу ничего не видно, там всё было заполнено туманом. Если присмотреться, можно было услышать, как из Тумана доносится приятный хор. Нетрудно было догадаться, что это поют мёртвые, слившиеся в единое целое.

— А сейчас где я? — спросил богатырь.

— Это Лукоморье, — отвечал божественный мытарь, и, когда закрыл рот, продолжила говорить уже его задница, — здесь находится река Смородина и Калинов мост. Этот священный лес создан владыкой Велесом.

Михаил снова взглянул на пурпурное небо. Солнце здесь неподвижно находилось на линии горизонта.

— Сейчас закат или рассвет? — спрашивал он.

— И тот и другое, Михаил, — отвечал Симаргл уже своим ртом, — на Калиновом мосту солнце всегда на горизонте. Здесь закат и рассвет, смерть и рождение совпадают.

Михаил пуще прежнего заулыбался, на душе стало как-то невероятно легко, будто великий груз упал с плеч.

— Что же теперь со мной будет? — спросил он без тени тревоги, лишь с любопытством.

— После смерти тела душа человека тоже умирает. Но не сразу, а постепенно, — отвечал бог со штанами на голове, — душа умирает частями.Каждый раз, как умирает тело, часть души умирает, а часть души рождается в другом теле. Со временем младенец взрослеет, учится, становится личностью, душа его обретает целостность, хоть и меняется на протяжении всей жизни. А затем, после смерти тела снова часть души бесследно погибает, а часть перерождается. Бывает, что вторая часть души тоже остаётся жить, и тогда она бродит по земле в виде призрака. В конечном итоге, спустя несколько перерождений от первоначальной души ничего не останется.

— Как можно сохранить первоначальную душу, Симаргл?

— Духовные упражнения и сила воли позволяют душе сохраняться дольше, а целой остаётся большая её часть. У лучших людей такая связь может сохраняться века и тысячелетия.

— Но не вечно? Часть души, хоть самая малая, всё равно будет умирать. Выходит, владыка, что никакого бессмертия нет?

— Смерти нет, Михаил, это ли не бессмертие? Путь оно и не вечно. Но посуди сам, если бы целая душа дана была бы тебе от рождения, то уже ничто не могло бы тронуть эту душу, изменить её. Лик твоей матери не оттачивался бы в твоей душе, а так частичка твоей души всегда будет копировать её душу. А кроме того, твои друзья, близкие, родные. Все они живут в твоей душе потому, что изначально она не является целой, она должна обучаться, повторять за другими, расти и пополняться чужим, общим духом. В этом духе живут все души, и Леон — твой брат, и Василий Буслаев. Можно сказать, что часть души, которая умирает, просто сливается с этим духом, а другая часть перерождается. Но я не могу быть уверен, что дух этот вечен. Я давно стою на этом мосту и ещё ничего вечного я не видел.

— Что ж, Симаргл, пожалуй, ты и прав. Пора и мне отправиться в Туман, слиться с душами брата и Василия. Многое я хотел бы забыть, от многого хотел бы очиститься, избавиться.

С лёгкой душой Михаил продолжил путь по Калинову мосту, всё сильнее он слышал манящее хоровое пение на том берегу, но всё горячее и горячее становилась мостовая под его босыми стопами. Когда он дошёл до середины моста, жар вдруг стал ощутимо обжигать ноги. Богатырю показалось, что он видит на том берегу какие-то размытые человеческие фигуры.

— Брат мой, и ты здесь? — послышался голос с той стороны.

— Леон? Это ты?

Вне всяких сомнений, это был голос Леона. Михаил сделал ещё шаг и увидел в Тумане лицо брата.

— Ты выполнил своё обещание? — спросил Леон, — ты отомстил за меня?

— Я не смог, — с тоской в голосе ответил младший брат, — прости, его и вправду невозможно убить.

— Поверь мне, Миша, я познал смерть, и говорю тебе, что любого можно убить, в том числе и Кощея. Нужно найти только чары, которые его ослабят. Эти чары заключены в одном предмете, созданном колдунами. Он называется — посох Велеса. Найди дочь Вахрамея, она поможет тебе найти посох, который поможет одолеть Кощея.

— Нет, я не могу, — продолжал сопротивляться Михаил, — я устал, я слаб, я хочу к тебе. И я понятия не имею, где можно найти дочь Вахрамея.

— Она сама уже нашла тебя. Ты только вернись и закончи дело.

Жар на мосту стал уже совсем невыносимым, недаром мост называли Калиновым. Теперь мостовая действительно была раскалена, Михаил взвыл от боли и побежал назад — туда, откуда пришёл.

— Что-то не так с мостом?— спросил он Симаргла.

— Что-то не так с тобой, — отвечал ему бог, — ты не хочешь умирать, держишься за иллюзию. Твоего тела сейчас нет здесь, оно далеко, в одной избе на угорской земле. А, значит, твои ноги — это лишь иллюзия, они не могут болеть, чувствовать жара или холода.

— И всё-таки я чувствую.

— Потому, что хочешь вернуться.

— А разве это возможно, Страж Времени?

— Да, Михаил, пока ещё возможно. Сердце твоё не бьётся, но его ещё можно завести, прошло мало времени. Однако никто не возвращается с Калинова моста целиком, часть твоей души навсегда уйдёт в Туман, погибнет. Такова плата за возрождение. Но у тебя есть привилегия, богатырь. Обычно я сам решаю, какая часть души исчезнет, а какая останется — такова плата за проход на тот берег, но ты не перешёл, значит, ты можешь сам выбрать, какая часть души умрёт.

— Добро, — задумчиво отвечал Михаил, — я хочу вырвать из себя ту часть, что унижалась перед викингами, что делает меня не мужчиной. Я хочу снова испытывать влечение к женщинам и однажды полюбить женщину.

— Ты уверен, что хочешь этого? — прищурился бог в юбке.

— Да, владыка.

— Что ж, да будет так.

И Симаргл ударил трезубцем о мостовую. Голова Михаила тут же закружилась, он вдруг сразу почувствовал и боль, и тяжесть, и бешеное сердцебиение. Когда он очнулся, то уже сидел в постели и жадно глотал воздух. В избе кроме него была какая-то рыжеволосая голубоглазая девица, молодая и довольно милая.

— Ты дочь Вахрамея? — спросил почему-то Михаил.

— Да, это я, — отвечала девушка, — меня зовут Авдотья.

Глава 8

Сказки

Михаил задумчиво глядел на небо, оно снова было голубым, хоть и было затянуто серыми тучами чуть ли не до самого горизонта. Лёгкий ветерок ласкал кожу, пока конь нёс по дороге к Апуле. Ещё недавно Михаил был мёртв, сердце его не билось, а теперь он легко разъезжал верхом и не чувствовал боли. Ведьма Авдотья сотворила чудо, и сейчас она ехала вместе с богатырями. Оказалось, она одна из немногих, кто видели посох Велеса, её отец — Вахрамей владел этим посохом, и лишь перед смертью расстался с ним.

— Видимо, это судьба, — говорил Михаил, когда они ещё находились в той избе, где ведьма вернула его к жизни, — Симаргл велел мне найти дочь Вахрамея, и вот ты здесь.

О боги, какой же красивой она казалась ему в этот миг. Михаил поймал себя на том, что его половой член крайне возбуждён, то ли от присутствия женщины рядом, то ли оттого, что он ещё находился между жизнь и смертью. В любом случае, это впечатление сыграло свою роль, и с тех пор Авдотья всегда казалась ему неземной красавицей, какой, конечно, её назвать было нельзя.

— Зачем тебе посох Велеса, богатырь? — спрашиваладевица, поглядывая на него сбоку, смотреть в глаза она упорно не хотела.

— Чтобы одолеть Кощея, чтобы отомстить за брата, — отвечал он

— И всё? Твоя цель — всего лишь месть, не более?

— Не только. Я знаю, что таким тварям, как Кощей, не место не земле: он — исчадье ада, он — антихрист.

— Месть никого ещё не сделала лучше, — молвила девушка, когда ему так хотелось соглашаться с её словами, хотелось обнять её, прикоснуться к её лицу….— она может погубить тебя, сделать хуже, чем ты есть. Ведь только задумайся, богатырь, в своих мыслях ты уже сотни раз убивал Кощея, ты представлял это в подробностях, и, если ты убьёшь его ещё раз, по-настоящему, ты всё равно мысленно снова и снова будешь его убивать. Только теперь твоя ярость будет изливаться на других людей.

— Он очень много бед причинил людям, и, если я его уничтожу, неважно, почему, все мне скажут только спасибо. Так что, дочь Вахрамея, ты поможешь мне?

— Я помогу тебе, — отвечала Авдотья, — чем смогу, так как посоха Велеса у меня всё равно нет, и я не знаю, где он.

— Эх, Леон, мой милый брат, — затосковал вдруг Михаил, — я видел его сегодня, там — в Тумане. Как будто он и не умирал.

У богатыря теперь не выходила из головы та встреча, о которой он никому из болгар не рассказывал, чтобы никто не подумал, что впал в язычество. Скорее всего, это сатана его искушал в обличии языческого божества Симаргла, но Леон…. Михаил видел его, он тянулся к нему всем сердцем и уже начинал жалеть, что не умер и не отправился к брату. Теперь он был полон решимости разделаться с Кощеем, ведь Авдотья ехала вместе с богатырями. Михаил впервые видел, чтобы женщина ехала по-мужски верхом и носила штаны.

— Ну что, каково быть воскресшим? — подъехал к Михаилу другой всадник, это был Всеслав Волхв, вместе с ним был и один из ополченцев.

— Я чувствую, что что-то изменилось во мне, — отвечал Всеславу богатырь, — но не могу понять, что.

Ополченец в этот миг снял со своего пояса мех и стал пить из него жидкость, а когда отнял мех от губ, громко рыгнул.

— Тьфу ты, Броня Злодышащий, — бросил ему Всеслав.

— Что это значит? — спросил его Михаил.

— Что?

— Броня Злодышащий.

— А ты не слышал эту историю? Что ж, тогда слушай. Ни для кого не секрет, что лучшая закуска к вину на пиру — это что-нибудь острое и что-нибудь жирное. Первое помогает проглотить, а второе — не отрыгнуть. И вот однажды, в древние времена Броня на пиру у вождя поспорил, что один выпьет целый бочок вина. От жирной закуски он отказался, чтобы не забивать живот, и закусывал только острым: чесноком, хреном, редькой и так далее. В итоге Броня допил свой бочонок и вышел из-за стола по нужде. По дороге он встретил слугу вождя и так дыхнул на него, что тот от такого запаха тут же свалился замертво. Затем Броня вышел на улицу, дыхнул на свою лошадь, и та тут же сдохла. Вся живность во дворе от него бежала во все стороны, а листья на деревьях становились жёлтыми. С тех пор его и прозвали Броней Злодышащим.

Эта история рассмешила Михаила, ему хотелось смеяться шуткам Всеслава, хотелось слушать его байки — он был в очень хорошем расположении духа. Рядом послышался милый, почти детский смех. Михаил обернулся на Авдотью и на мгновение его охватило то же чувство, как в тот день в избе. Она показалась ему очень милой. До вечера путники так и не добрались до города, пришлось остановиться на привал в лесу. Разожгли большой костёр, не столько для еды, сколько для того, чтобы отогнать комаров и согреться. Михаил попросил Всеслава рассказать ещё что-нибудь про Симаргла.

— Про божественного мытаря есть много забавных историй, — начал Всеслав, ковыряясь палкой в горящих головешках, — например, когда он был женат на Белой Лебеди. Однажды они поссорились, и Лебедь не разговаривала с ним целый месяц. Как Симаргл ни пытался с ней заговорить, как ни пытался её рассмешить — всё без толку, жена его была непреклонна. Тогда Симаргл снял свои штаны, одел их на голову и, подойдя к Лебеди, стал разговаривать с ней задницей. Мол, это же не я с тобой говорю, а мой зад, с ним ты не ссорилась. Так жена его одновременно и рассмеялась, и разговорилась.

Эта история рассмешила всех, Авдотья прикрыла даже рот ладонью, чтобы не выдавать, что она смеётся непристойной шутке.

— Постойте-ка, — вдруг прервал свой смех Всеслав, — а ведь Авдотья, получается, как Белая Лебедь, вернула к жизни нашего богатыря. Михаил, ты теперь обязан на ней жениться.

— Ну, раз надо, я с радостью, — отвечал, улыбаясь, богатырь, — а кто такая Белая Лебедь?

— О, брат, она одновременно и великое счастье, и великая беда Симаргла. Говорят, она дочь бога войны — Перуна. Якобы, когда враги захватили их посёлок, сам Перун изнасиловал их мать. Другие женщины обычно от этого умирают, поскольку семя Перуна очень сильное, но она выжила и зачала от этого насилия двоих детей — близнецов Ярбоя и Лебедь. Яробой стал великим воином и вождём большого княжества. Никто не мог с ним сравниваться в силе и скорости, он всегда первым шёл в бой и всегда возвращался с богатой добычей. И хоть Яробой нажил немалые богатства, сам при этом всегда жил скромно, как во время военного похода, и не любил большой роскоши. Решил однажды Яробой женить свою засидевшуюся в девках сестру — Лебедь, но отдать её хотел за своего лучшего воина — Бояна. Боян был старый и грубый вояка, намного старше Лебеди, и она не хотела выходить за него замуж. Тогда Яробой объявил, что тот, кто победит в борьбе Бояна, сможет взять в жёны сестру, а если до зимы никому этого не удастся, тогда Лебеди придётся стать его женой. Она согласилась на это. Съехалось много женихов, но кто бы из них не пытал счастья, никому не удавалось одолеть опытного и могучего Бояна. Но тут появился Симаргл, и вместо того, чтобы принять участие в соревновании, взял и просто выкрал Лебедь. Яробой в ярости послал Бояна вернуть сестру. Симаргл долго петлял и прятался от своих преследователей и в конце концов заманил их в ловушку и убил Бояна. После этого он вместе с Лебедью и головой Бояна вернулся в посёлок и торжественно объявил, что одолел Бояна и теперь вправе жениться на девушке. Яробой был в ярости, но вынужден был сдержать слово и отдать сестру за Симаргла. Впрочем, кто-то передаёт, что Яробой был ей не братом, а отцом, а Симаргл, говорят, был при нём шутом. Но как не начинается эта история, заканчивается она всегда одинаково.

— А какая участь постигла Яробоя?

— Что-то Михаил, тебя стали очень интересовать наши языческие сказки, — удивился Всеслав, — что ж, так и быть, расскажу перед сном. Яробой был хоть и могучий воин, но суров он был не только к врагам, но и к друзьям. Народ страдал от его жестокости, а жрецы проклинали его за непочтительность к ним. Однажды случилось людям Яробоя вести войну против Хазарской державы. Враг превосходил их числом раз в 10 или в 20. Яробой, как всегда, сражался в первых рядах и был ранен, упал с коня и лишился чувств. Войско же не могло забрать его тело, так как обратилось в бегство и долго ещё в страхе отступало. Когда же войско вернулось в посёлок, то обнаружило, что вождя с ними нет, и сочло его погибшим. То ли на радостях от этого, то ли от того, что унесли ноги от преследующих их по пятам хазар, устроили они праздник. И началась в посёлке большая пьянка и оргия. Когда все уже изрядно напились, самые смелые из них стали говорить, что боги наградили их смертью вождя, и им очень повезло, что они избавились от страшного тирана. Тогда в посёлке стали хватать выживших телохранителей и доносчиков Яробоя и кидать их в яму, а затем решили избрать нового вождя, а иные предлагали и вовсе больше не избирать вождей, а передать власть народу. В самый разгар праздника появилась Яробой. Весь в грязи и в крови, он был больше похож на призрак, что сильно напугало всех, кто так радовались его смерти. Когда же Яробой спросил, по какому поводу праздник, и чему все так радуются, сразу несколько селян набросились на него и закончили то, что начали хазары. Потом люди, конечно, раскаялись в содеянном, изгнали убийц их могучего вождя и принесли большую искупительную жертву богу. Но это их не спасло, в скором времени их посёлок разорили викинги.

— И что это был за посёлок?

— Тот, что сейчас называют Киевом, а точнее, один из семи его холмов.

Михаил вскоре заснул под треск дров в костре и спал так, как не спал уже очень давно. Ему снились древние, легендарные времена, могучий и жестокий вождь Яробой, прекрасная Лебедь и хитрый Симаргл, обманом женившийся на ней. Поутру войско продолжило свой путь, город был уже совсем рядом.

— Думаешь, той стражи, что мы оставили на реке, хватит, чтобы сдержать упырей? — спрашивал богатыря Всеслав.

— Они справятся, я уверен. Главное, не выпускать кровососов из гор, пока мы не придумаем, как достать Кощея.

— А у тебя есть план?

— Я же говорил тебе, что есть. Но делиться им я пока не буду, ни с тобой, ни с кем-либо другим.

Какое-то время они проехали молча, Всеслав не ускорял и не тормозил своего скакуна, но и ничего не говорил, ожидая, видимо, что богатырь выдаст ему часть своего плана.

— Ты вот что, — обратился к нему Михаил, — расскажи-как лучше мне про Симаргла.

— Что же ты хочешь знать?

— Всё, как можно больше. Как он родился, его приключения, его друзей и врагов.

— Откуда такой интерес?

— Хочу получше понять вас, мне же, судя по всему, ещё долго здесь жить придётся.

— По преданию Симаргл — сын бога Велеса и чародейки Агнии, — начал Всеслав без вчерашнего задора, борясь с зевотой. — Законная жена Велеса — Дива ревновала его и хотела погубить Агнию. Тогда Велес, чтобы скрыть её от козней своей жены, превратил её в волчицу. Так она и родила ребёнка, будучи волчицей. Симаргл родился человеком, но мог превращаться в волка, он стал первым оборотнем. Мать в образе волчицы его не могла научить ничему человеческому и подбросила его людям, чтобы они вырастили ребёнка. Приёмные родители ребёнка, чтобы спрятать его от гнева богини, воспитывали его как девочку, наряжали всегда в женское платье, учили вышивать и готовить еду. Работы было очень много, икогда Симаргл был уже подростком, он решил сбежать. Как раз в это время в его посёлок приехал бродячий балаган. Один шут влюбился в него, подумав, что это девушка, и с ним мальчика сбежал из дому. Потом, когда выяснилось, что Симаргл всё-таки мальчик, артисты оценили его актёрские способности и взяли к себе в балаган, обучили мальчика актёрству и шутовству, научили играть музыку. Говорят, он стал лучшим гусляром и пел таким чудным голосом, что вскоре стал известным во многих городах, и многие готовы были поверить тому, что он сын бога. Дива — жена Велеса, меж тем не оставляла замысла погубить мальчика, она обратилась за помощью к Чернобогу, который был у неё в долгу, и Чернобог отправил на поиски мальчика своих самых лютых слуг — упырей. Так упыри стали врагами Симаргла, и лишь превратившись в волка, он мог отбиваться от них. Но не всегда он мог защитить своих друзей, и многие гибли от этой войны. Тогда Симаргл отправился в самоизгнание, чтобы никто больше не страдал от его вражды с кровососами. Везде, куда бы он не приходил, его преследовали кровососы, пытались его убить и причиняли людям немалые бедствия. Между тем, люди всё равно любили Симаргла, поскольку всюду, куда он приходил, он учил людей пить вино и курить коноплю. Говорят, он и сейчас, когда является на люди в образе человека, то имеет при себе плащ, шутовской колпак, сделанный из одетых на голову штанов и трубку, забитую дурман-травой. Ещё известно, что Симаргл пользовался большой любовью женщин и устраивал оргии. Так, когда вождь древлян изгнал его, полубог наслал на женщин безумие, и они ушли из домов, чтобы предаться оргиям. А когда вождь пришёл, чтобы вернуть их, то они его просто растерзали. Так, что ещё…. Много есть всяких баек и рассказов. Как он прятался от упырей у фей, как с той же целью жил среди стаи волков в образе волка. На многих врагов своих он насылал безумие, а многих друзей своих научил чарам оборотня, и они в итоге стали обращаться в волков, медведей и прочих зверей, и в таком виде охотились на упырей. Тогда, то есть с самого появления оборотней и началась их вечная вражда с упырями.

— И что, никогда оборотни и упыри не жили между собой в мире? — спрашивал Михаил.

— Мы очень похожи с упырями, — отвечал ему Всеслав, — мы даже можем пить кровь, тогда мы лучше понимаем кровососов и лучше их выслеживаем. Но мы никогда не были друзьями с ними. Единственное, как мы можем жить вместе — это когда они находятся у нас в рабстве. Так жил Вахрамей — вождь клана Белых Волков, у него было много упырей на службе.

Авдотья оживилась, услышав имя отца, и чуть было не выдала себя.

— Кощей служил ему, — вспомнил вдруг Михаил встречу в Чернигове, — говорят, это Вахрамей сделал его бессмертным.

— Возможно, — отвечал Всеслав, — но я тоже был в клане Белых Волков, пока Вахрамей не изгнал меня. Кощея я не помню, помню его надменного сынка и больную дочурку. Теперь они, должно быть, уже выросли, теперь их и не узнать.

Михаил, прищурившись, взглянул на Всеслава. Что Волхв хочет сказать своими словами? Узнал ли он Авдотью? Что вообще у него на уме? Всеслав меж тем ни одним мускулом лица не изменился, продолжая дружескую беседу. Нет, он наверняка догадался, жрец дураков был далеко не дурак.

— А посох Велеса ты видел у Вахрамея? — начал издалека Михаил.

— Не видел, и у Вахрамея его не было. Колдуны запретили ему прикасаться к посоху.

— Так почему же он сказал, что посох был у Вахрамея?

— Ты о чём? — испытывающе взглянул на него Всеслав, — кто сказал?

Михаил вдруг понял, что проговорился.

— Не важно, скажи лучше, почему Вахрамею запрещено было прикасаться к посоху?

— К нему прикасался лишь вождь чародейской дружины. Вахрамей очень хотел стать таким вождём, и, пожалуй, больше других этого заслуживал, но чародеи выбрали другого. Они не доверяли оборотню, тем более полукровке. Вахрамей был в бешенстве, собирался идти на них войной, потом стал тайком готовить против них какие-то гадости. Видимо, Кощей и был одной из таких гадостей, но это уже было после меня. Я слышал, что Вахрамей добился большой власти, но всё равно погиб, как собака.

Авдотья почему-то притормозила своего коня и повернула в сторону леса.

— Так может быть он выкрал посох? — не сдавался Михаил, — я точно знаю: посох был у него ещё незадолго до смерти.

— Возможно, он мог отважиться на такую дерзость, но я этого не помню. Я был изгнан из клана.

 — А правду говорят, что Вахрамей в одиночку одолел оборотня-медведя?

— Слухи ходят, но это тоже было после меня, сам я не видел. Оборотни-медведи намного глупее волков, в них больше звериного, их не отличить от настоящего медведя. И обратно в человека им превратиться очень сложно. Медведь силнее волка, но при поддержке свыше оборотень-волк сможет с ним справиться.

За интересным разговором они не заметили, как уже оказались у ворот города. Долгий путь был позади, но не все вернулись в Апулу. На реке возле гор оставалась застава из богатырей и местных, которые должны были стеречь покой Трансильвании и не давать упырям вернуться.

Глава 9

Застава у горной реки

Прежде, чем наступила зима, с севера пришли холодные ветра и принесли с собой дождевые тучи. Дождь лил нерегулярно, порывисто, порой надолго прекращался, но свинцовые тучи всё равно продолжали нависать над землёй, угрожая в любой момент пролить на неё поток холодной воды. В такую погоду меньше всего хотелось что-то делать, тоска проникала в душу вместе с заунывным свистом ветра. Болгары и ополченцы, оставленные Михаилом на заставе, уже подготовились к зимовке и старались по возможности не выбираться за стену. Но время от времени некоторым всё равно приходилось уходить в дозор, и возвращались они, как правило, с какими-то припасами, взятыми у крестьян и торговцев за деньги или силой. Так на заставе появились коровы, козы, куры и гуси. Поначалу по нескольку человек регулярно отправлялись в дозор, изначально среди дозорных половина должна была быть из болгар, другая из числа ополченцев. В этот раз в дозоре был старый друг Всеслава Волхва — ополченец Завид. Пришёл он позже всех, пеший и измотанный, товарищи тут же окружили его.

— И без коня и без вина, — бросил один из них.

— Скажи спасибо, что вообще живой, — отвечал Завид, — хуторские совсем страх потеряли: отказались давать мне вина в долг. Надо бы к ним наведаться.

— Наведаемся весной, когда будем долги возвращать, — послышался голос воеводы Левши. Он возник как-то внезапно, и никто не заметил его появления.

— Где твой конь? — спросил Левша у богатыря.

— А вот нету, — отвечал Завид, — украли моего коня. В том же хуторе, где я ночевал и где мне не дали вина. Мало того, что спать положили с коровами, так ещё и без скакуна оставили.

— Как же ты это допустил, если был трезвый? — спросил один из товарищей.

— Конь на улице остался, ему места в коровнике не нашлось. Кто угодно мог его стащить, но это точно кто-то из хутора.

— Ладно, разберёмся, — недовольно скривил лицо Левша, — а пока лучше штаны свои зашей, а то срамно.

Штаны Завида действительно были сильно порваны в промежности так, что приходилось придерживать дыру руками, чтобы член не вывалился наружу.

— Это я так на бревне растянулся, — оправдывался богатырь, — решил пройти по бревну, а там скользко, мокро, я поскользнулся: одна нога в одну сторону, другая — в другую, штаны пополам, а яйца чуть на сук не наделись.

Богатыри дружно расхохотались его грубой шутке.

— Ну согрейте, братцы, — взмолился Завид, — я за трое суток весь промёрз, пока шёл.

— Согреем, согреем, — дружно молвили товарищи, доставая фляги с вином. Завид принял спиртного напитка и сразу стал веселее, начал согреваться.

— А ты, Левша, будешь? — спросили воеводу товарищи.

— Ты же знаешь, я с утра не пью, а ты, Гриша, не расходись, завтра тебе в дозор ехать.

Проглотив слюну, воевода оставил своих товарищей. Все знали, что Левша не похмеляется, и все знали, как тяжело ему это даётся. Обязанности воеводы заставляли его хотя бы первую половину дня оставаться трезвым, иначе всё их дело пошло бы прахом: Кощей вернулся бы и погубил их всех. Воевода решал, кому уходить в дозор, а для этого предварительно нужно было вывести будущих дозорных из запоя. Нужно было поддерживать порядок на заставе, теперь вот появилась необходимость наказать крестьян, но на это не было уже времени — близилась зима. Левшу богатыри уважали, возможно, даже больше, чем Михаила, и многие именно его хотели бы видеть своим командиром. Своё прозвище воевода получил, когда потерял в бою часть большого и указательного пальца на правой руке. После этого ему долгое время пришлось учиться сражаться, писать и есть левой рукой. Правая рука могла только держать щит, левая стала держать меч, поэтому богатырь не потерял боевых навыков. Левшой его прозвали даже не болгары, а русские, но затем это прозвище закрепилось за ним и среди болгар. А так от рождения он получил модное в то время ветхозаветное имя — Давид. После того, как Завид отправился пить вино с богатырями, Левша пошёл к себе в избу. Его стол был весь завален исписанным пергаментом: здесь воевода со своими помощниками пытался сосчитать, сколько богатырям нужно припасов, чтобы пережить зиму и потом ещё дотянуть до сбора урожая. По всем подсчётам припасов не хватало, можно было охотиться, но это только весной, да и то на этом долго не продержаться. Стало быть, рано или поздно придётся обирать крестьян, забирать у них еду силой или в долг, чтобы потом расплатиться чем-нибудь из Апулы. Но пока ссориться с хуторянами Левша не хотел, так как те в ответ могли пойти на сговор с Кощеем.

Осенние дни тянулись медленно и тоскливо, вечерами богатыри напивались до беспамятства, начинали играть в кости и нарды, пели песни. Воевода пил вместе с ними. Порой казалось, что он уже потерял счёт времени, забыл, какой сегодня месяц и день недели, но в конце концов всегда как-то это вспоминал. В один из таких хмурых осенних дней возле заставы появился человек настолько жалкого, безобразного вида, что на него было страшно смотреть. Уже издали было видно висящий пустой рукав, в котором не были руки, на другой руке было лишь два пальца: большой и указательный. Лицо его было безобразно: нос и уши отрезаны, под бородой скрывались шрамы. Гость бил в ворота ногами и молил его впустить. Сердце богатырей сжалось, когда в этом исхудавшем человеке они признали такого же богатыря по имени Павел. Один из их товарищей был ранен в битве с упырями у моста и свалился в реку. Его тела тогда не нашли и сочли его погибшим, даже если бы он выжил, упыри всё равно поймали бы его и покусали. И тем не менее, сейчас он стоял здесь, а богатыри уговаривали воеводу впустить его.

— Его не было столько времени, — отбивался от них Левша, — где он жил, что он ел? Может кровососы покусали его?

— У него же нет рук, воевода, — настаивали его товарищи, — ну что он может сделать? Впусти его и сам обо всём расспросишь.

— Подумайте, как он выжил без рук? Кто его кормил, кто ему задницу вытирал? Нет, не нравится мне всё это.

— Тогда давай убьём его, — предложил кто-то из ополченцев, — чтобы избавить его от мучений.

Но болгарские богатыри посмотрели на него с укоризной.

— Пустите, братцы, — молил за воротами Павел, — мне холодно и очень хочется есть. Впустите, это же я.

— Если упыри его покусали, — молвил Завид, — то зачем они его так покалечили?

— Потому что они выродки, — отвечал Левша, — и потому, что не знают жалости к своим. Но так уж и быть, мы впустим его, даже накормим, но, если я что-то заподозрю, мы тут же его прогоним.

И вот ворота со скрипом открылись, и несчастный гость вошёл на заставу. Его сразу же опоили вином и накормили, после чего закутанного в льняной плащ отправили на допрос к Левше.

— Рассказывать-то особо нечего, — говорил безносый и беспалый человек, — меня после той битвы захватили упыри, но не убили и даже не покусали. Среди них было много таких, как я. Кровососы издевались над нами, делали нам надрезы и пили кровь, наносили увечья, иногда убивали и лишь некоторых обращали. Когда попадаешь туда, больше жить уже не хочется. Кому я теперь нужен такой? Даже в монастырь уйти не смогу. Сам не знаю, зачем я сбежал,просто увидел лодку, прыгнул в неё, оттолкнулся ногами и поплыл по реке. Потом меня прибило к берегу, я узнал эти места, мы там были, а затем от одного бродяги услышал про эту заставу и решил податься сюда.

— Хорошо, допустим, я тебе поверил, — молвил Левша, — расскажи, что ты видел? Кощея видел? Знаешь, что он собирается делать?

— Видел, — молвил богатырь и, показалось, будто на лице его появилось выражение страха, — из всех них он самый лютый зверь. Он прожил уже много веков, а теперь обрёл большую силу и хочет собрать целое войско кровососов.

— А они ему подчиняются?

— Теперь да, мы в этом подсобили Кощею. Теперь все упыри сплотились вокруг него, поскольку боятся нас. Раньше он не имел над ними такой власти. Там, в горах их сотни, даже тысячи, и будьте уверены, по весне они все будут здесь.

— Хорошие дела, лучше не придумаешь, — нахмурился Левша, — и зачем упырям нужно войско? Они что, вздумали создать своё царство? Я думал, им противна сама идея государства.

— Кощей не такой, как другие, он умнее, сильнее, больше похож на человека, когда клыки подпилит. Он хочет быть цезарем, уже называет себя царём Кощеем.

— Царство упырей, — усмехнулся воевода, — да оно и года не простоит, как кровососы перебьют друг друга. Либо Кощей безумец, либо у него есть план. Только какой у упыря может быть план?

И с этими словами Левша налил себе кружку вина и залпом её осушил. Глядя на это, богатыри поняли, что дело плохо, ведь ещё не наступил даже полдень. Павел меж тем попросил налить ему ещё вина, схватил единственными двумя пальцами, как пинцетом, кружку и быстро проглотил её содержимое. От такого богатыря на заставе не будет никакого толку, и всё же, его кормили и поили, больше из жалости. Он стал кем-то вроде местного юродивого. Во всяком случае, подозревать Павла в чём-либо перестали, никаких признаков того, что он был кровососом, у него не нашли. Дни на заставе тянулись вязко, как смола, как и прежде — без происшествий. Утром все похмелялись, вечером напивались, кто-то возвращался с дозора, а кто-то уходил в дозор. Следов возвращения упырей не было вплоть до того злополучного вечера. Левша тогда был уже изрядно пьян, но вино неожиданно закончилось, а всем хотелось ещё. И тут воевода вспомнил о бочке пива, лежащей у него в избе, в погребе. По всем расчётам она должна была быть полна наполовину. И вот двое богатырей вместе с Левшой направились к его избе за вожделенным напитком. Уже издали они заметили что-то неладное: дверь была не заперта. Но подвыпивших богатырей это не остановило: они вошли вовнутрь. Один витязь остался стоять в прихожей: всё-таки воины не теряли бдительности даже в таком состоянии, двоя прошли внутрь. Здесь второй богатырь полез в погреб за пивом, а Левша остался ждать его наверху, видимо, поэтому он и услышал эти звуки: странный грохот, как будто в прихожей что-то свалилось на пол. Воевода с мечом в руке ринулся к выходу и тут же увидел страшную картину. Какой-то человек склонился над израненным телом того, что остался в прихожей, и жадно высасывал у него кровь из шейной артерии. В темноте Левша плохо видел происходящее, но он быстро понял, что здесь происходит и с силой рубанул мечом. Сталь сломала несколько рёбер на спине существа и застряла в его плоти. Упырь вскрикнул от боли и отполз в угол вместе с торчащим из него клинком.

— Пощади! — взмолился он, — я не могу совладать с собой.

— Левша! — вдруг послышался голос из погреба, второй богатырь, видимо, не мог один вынуть бочку пива.

— Сюда, здесь кровососы! — прокричал воевода.

— Так это ты, Левша? — удивлённо спросил упырь, — кажется, я покусал не того.

И какими-то неестественно кривыми на бок из-за сломанных рёбер движениями он ринулся в атаку. Левша лишь успел снять со стены висящий там старый серп и нанести удар. Кровосос был уже совсем близко, и когда серп застрял у него в голове под ухом, взвыл от боли и повалился на пол.

— Будь ты проклят, — кажется, серп порвал ему рот.

— Какая мерзость, — послышался позади голос богатыря из погреба.

— Ему нужен был я, — вымолвил Левша, — они хотел обратить меня в свой поганый род, чтобы воевода сам открыл им ворота на заставу. Повезло, что я возвращался домой не один.

— А кому-то не повезло, — молвил витязь, глядя на изуродованное тело своего товарища в луже собственной крови на полу, — а кто обратил этого?

— Это мы выясним. Обязательно.

Упырь взвыл от мысли о предстоящих пытках. А между тем, богатырей назавтра ожидал очень тяжёлый день: им предстояло прикончить своего ни в чём неповинного собрата. Он был покусан, скоро он начнёт обращаться в упыря. Всё, чем богатыри могли ему помочь — это устроить ему лёгкую смерть. С печалью они собрались на следующий день на площади и с тяжёлым сердцем наблюдали, как их израненный товарищ молит их о пощаде.

— Братцы, пощадите, — молил он, — я же ещё не жил совсем. Клянусь, я не буду таким, как они. Я не буду пить человеческую кровь, только кровь животных. Я не буду служить Кощею.

— Когда ты станешь упырём — ты станешь уже иным, — говорил Левша, и все удивлялись его суровости, — ты уже меняешься, скулишь, как сука, просишь о пощаде. Раньше ты не был так труслив.

— Я не трушу. Просто солнце делает меня таким слабым.

И действительно, несмотря на осеннюю пору, на теле богатыря уже стали появляться следы солнечной болезни. Он страдал, и оттого становился боязлив. Чтобы не мучить своего брата, богатыри решили как можно быстрее с этим покончить. Голову его положили на пень, схватили тяжёлый топор.

— А ведь ты, Левша, тоже проклят, — молвил богатырь.

— Рубите! — вскрикнул воевода, и топор опустился на шею. Тот, кто сегодня исполнял обязанности палача, уже похмелился с утра, руки его не тряслись, и он сумел отсечь голову одним ударом. А Левша, едва закончилась казнь, отправился в избу, где допрашивали другого бывшего богатыря, но уже потерявшего человеческий облик, окончательно озверевшего. Раны, причинённые воеводой, ещё больше его изуродовали: щека была разрезана, кусок её свисал с лица, голова в одном месте словно раздвоилась от удара серпа, да ещё от сломанных рёбер кровосос не мог сидеть прямо, постоянно клонился на бок.

— Говори, — велел Левша и вдруг тяжело и сильно закашлял.

— Нездоровится, воевода? — спросил кровосос, и, показалось, будто он улыбался своей второй щекой.

— Ты тоже боишься солнца? — спрашивал Левша, когда приступ кашля прошёл, — мы можем тебя оставить погреться на солнышке.

— Если скажу, кто меня обратил, обещаешь меня не мучить?

— Даю слово.

— Это Павел. Тот безносый калека. Он меня обратил, он же велел мне покусать тебя.

— Издеваешься, сукин сын? Мы осмотрели Павла с ног до головы, он не кровосос, он человек.

— Он не человек, но и не кровосос. Это существо другого рода, но тоже воскресший мертвец. Гомункул. Пожалуй, Кощей и таких может создавать, хотя обычно на это способны только очень сильные колдуны. Из трупа богатыря Павла, огня и серы он сделал гомункула огромной силы. Эти твари, как механизмы, годятся лишь для выполнения одной задачи. Его задачей было заразить кого-нибудь заразой упыря, чтобы тот покусал тебя. Он лишь претворялся немощным, на самом деле он очень сильный, это всё маскировка лишь.

— Приведите ко мне Павла, — распорядился Левша, и несколько богатырей тут же вышли выполнять его приказание.

— Будь осторожен, — продолжал кровосос, — если тебя не удастся покусать, тебя приказано убить.

— И как же он меня убьёт?

— Я же сказал, он сделан из огня и серы.

— Что это значит? Бред какой-то.

— Я бы объяснил тебе, но ты ведь меня всё равно не пощадишь. Раньше упыри были хорошими рабами, пощади меня, Левша, и я стану тебе хорошим рабом. Я не хочу служить Кощею, в те мгновения, когда разум ко мне возвращается, я начинаю презирать эту тварь.

— Я не могу пощадить тебя, Яша, я только сегодня приказал отрубить голову такому же, как и ты, нашему брату, который ещё был человеком, и которого ты покусал.

— Прошу, не пускай Павла в дом, он убьёт нас.

Эти слова были произнесены вовремя, поскольку богатыри уже вели в избу безносого гомункула.

— Не заводите его в избу! — крикнул им в окно Левша. От этих слов Павел вдруг оживился, раскидал своих спутников и рванул к дому в надежде ещё выполнить своё поручение. В нём уже не было ничего человеческого: глаза были пусты, на лице не шевелился ни один мускул, словно это был маска. Как раньше можно было этого не замечать? Богатыри пустили ему в спину несколько стрел, раненный рухнул на землю, но, когда витязи его окружили, вдруг раздался мощный взрыв, и человеческая плоть фонтаном разлетелась в разные стороны. Дверь в избе сорвалась с петель и повалила Левшу, но всё-таки не убила. Теперь снаружи она была вся забрызгана кровью, где-то рядом валялась оторванная голова одного из богатырей. Левша взглянул на неё, и ему показалось, что она пытается что-то сказать, открывая рот, подобно рыбе в воде.

— Я же сказал, он сделан из огня и серы, — молвил Яша.

— Проклятье, — молвил Левша, выбираясь из-под завалов, — нам нужно больше вина.

Глава 10

Смерть посадника

Авдотья не выходила у Михаила из головы, он не мог о ней забыть, он не встречал ещё таких женщин, как она. Юная фея казалась такой неземной, порой и во взгляде её было что-то такое: она просто шла и смотрела на небо, вместо того, чтобы смотреть под ноги, и иногда из-за этого спотыкалась. Чудачка. У неё было много причуд, которые выдавали в ней пренебрежение ко всему материальному, ко всему плотскому, ко всей мирской грязи. Странно, что она не была христианкой, и это недоразумение Михаил решил во что бы то ни стало исправить. И уже по прибытии в Апулу в один из дней он увязался с Авдотьей в лес, когда она отправилась за травами, девушка позволила ему сопровождать её.

— Честно признаться, я удивлён, что ты ещё не приняла христианство, — говорил Михаил.

— Почему?

— Ну, ты такая милая… то есть, я хотел сказать, такая неземная.

— Ты меня совсем не знаешь.

Девушка часто краснела в его присутствии, вот и сейчас на щеках выступил лёгкий румянец. Она смутилась и пошла в сторону, собирать ягоды. Но Михаил и не думал оставлять её в покое.

— Ты, видимо, в этой глуши ничего не слышала о христианстве? — спросил богатырь.

— Слышала, — сухо и как-то обиженно отвечала Авдотья, — я не всегда жила в глуши.

— Я не хотел тебя обидеть. Даже если бы ты никогда не видела городов, я бы всё равно восхищался тобой.

— Не забывай богатырь, что мой отец — Вахрамей был верховным жрецом в Чернигове и одним из вождей чародеев в войне против христиан.

— Я знаю, знаю. Но, возможно, тебе лгали про христианство или неверно передавали его суть.

— Возможно, и в чём же его суть?

— Милосердие, любовь к людям, любовь к ближнему. Христос учит, если тебе дали по одной щеке — подставь другую.

— И ты следуешь этому совету, воин? — усмехнулась Авдотья.

— Ему следуют те, кто приказали мне воевать. Наш мир ещё далёк от идеала, и поэтому я должен сражаться. Ради лучшего мира, в котором больше не будет убийств.

— Ты убиваешь, чтобы больше никогда не убивать?

— Именно так, но я боюсь, что в этом новом счастливом мире для меня не найдётся места, и я обречён на несчастье на земле.

Но последние его слова Авдотья словно не услышала и бросилась бежать. Они как раза вышли на лесную опушку, поросшую клевером, и Авдотья радостно побежала, чтобы сорвать один из листов.

— Смотри, пятилистник, — улыбалась она и даже прыгала от радости, держа в руке пятиконечный лист клевера, — примета, обещающая большое счастье для того, кто найдёт этот лист. А ты говоришь «несчастье».

Она была ещё ребёнок, маленькое играющее дитя, и это трогало сердце юного богатыря.

— Что это значит? — он не знал славянских примет.

— А ты как думаешь? — она любила отвечать вопросом на вопрос. И тут же начала делать себе венок из цветов, как будто кроме неё здесь никого не было. Она была слишком неземной, слишком лёгкой для этого мира, Михаил со своей нежностью был для неё слишком груб, и поэтому она нуждалась в его защите. Она была совсем не то, что Полина — дочь византийского торговца, которая готова была часами обсуждать всякие детали торгового быта. Если в Херсонесе была бы не она, а Авдотья, то за неё богатырь умер бы, не задумываясь, на одном инстинкте, как умирает курица за своих цыплят или волчица за своих волчат. Чем больше они говорили, тем больше Михаил ловил себя на том, что никогда ещё не получал такого удовольствия от простой беседы. Фея оказалась начитанной, она много знала, и узнавать что-то от неё было чистым удовольствием. Михаил всё бы отдал за это удовольствие, он готов был защищать Авдотью от всех невзгод, быть её телохранителем, и ему представился такой случай. Когда они уже выходили из леса, то увидели несущуюся на них по дороге повозку. Ямщик тщетно пытался остановить лошадей: те словно взбесились. Михаил и Авдотья сошли с дороги, но лошади, завидев их, стали поворачивать, а повозка резко наклонилась и стала падать на пеших спутников. Богатырь закрыл собой девушку и принял весь удар на себя, с большим трудом он устоял на ногах и затем оттолкнул спиной повозку. Лошади проехали ещё немного и остановились, а затем повозка открылась, и из неё вышел человек. Незнакомец был одет в кольчугу, со спины свисал чёрный плащ, голова почти вся была обрита, но с макушки свисал чёрный чуб, похожий на конский хвост, а лицо украшали лишь длинные усы.

— Кто ты, назовись? — спросил незнакомец.

— Я — богатырский голова Михаил Потык, возвращаюсь в город.

— А моё имя — Святобой, я советник вождя Дюлы, благодарю тебя, Михаил Потык, ты мне очень помог.

— Ты ведь колдун, владыка?Твоя внешность указывает на это.

— Когда-то я был колдуном, владыка, — отвечал Святобой, — но наш клан разбили, а я смог бежать сюда и заступить на службу к вождю.

— А ведь вождь Дюла — христианин, — лукаво прищурился Михаил.

— Так и есть. В прежние времена мы стали бы с тобой врагами, но теперь это в прошлом. Не будем же ссориться, Михаил Потык, я благодарен тебе за помощь, значит, будет благодарен и вождь, я здесь по его поручению.

— Что ж, надеюсь, когда ты вернёшься, ты устроишь мне встречу с вождём? А то с тех пор, как я вернулся в Апулу, я никак не могу с ним увидеться.

— Как тебе будет угодно, — склонил голову Святобой. Дальнейший путь он продолжил пешком, пока ямщик разбирался с лошадьми.

— Чёртовы колдуны, — еле слышно выругался Михаил, но Авдотья услышала его и, казалось, даже нахмурилась.

— Тебе не нравится Святобой?

— А за что он должен мне нравится? Он же жрец Перуна — бога войны, как и все колдуны.Убийца, их бог требует кровавых жертв.

— Он ведь тоже богатырь, как и ты.

— Нет, хотя да, их первыми стали называть богатырями, но это единственное, что нас объединяет. Я не являюсь жрецом христианской веры, наши жрецы не сражаются, да и вообще жрецы не должны этим заниматься. Исключение составляют только колдуны — жрецы Перуна. Наши священники благороднее всех остальных, мы почитаем их за скромность, за ненасилие, за благородство.

— Хм, — молвила лишь девушка, и, приподняв носик, снова стала смотреть на небо, как она часто делала при ходьбе. Это означало, что ей надоел этот спор и наскучила эта тема.

Михаил ещё немного на взводе последовал за ней. Вскоре они оказались в городе, распрощались, и богатырь направился к казармам, построенным специально для болгарских гостей. Для воеводы здесь была выделена отдельно комната 5 на 6 метров, в которой он и заперся, предаваясь размышлениям. Сведёт ли Святобой его с вождём Дюлой, как обещал? С тех пор, как Михаил вернулся с войны в Апулу, он лишь однажды говорил с вождём, тот лишь похвалил богатыря и разрешил остаться здесь на зиму. Они не встречались наедине, встреча вообще произошла на улице. Этого было слишком мало, богатырь не терял надежды уговорить вождя Угорьякрестить свою землю, тогда и Авдотья, может быть, крестилась бы. Но вождь тянул с приёмом, а, может, Святобой ещё не вернулся из поездки. На этой неделе Михаил лишь встретился с Всеславом Волхвом, причём встретился в неприятных обстоятельствах. Чародей о чём-то мило беседовал с Авдотьей, и та даже смеялась. Увидев идущего Михаила, Волхв тут же направился к нему.

— Я тебя обыскался. Белая Лебедь сказала, что ты ушёл к вождю.

— Я не был у вождя. А почему ты называешь её Белой Лебедью? Ты всем что ли даёшь прозвища? Может ты и жене Дюлы дал прозвище?

Волхв принял это за шутку и рассмеялся.

— Ну как же, он спасла тебя, — отвечал Всеслав, — как Белая Лебедь когда-то спасла Симаргла. Так все её называют, не только я.

— Глупая языческая кличка. Так зачем ты меня искал?

— Гонец прибыл с нашей заставы у реки. Страшные вещи рассказывает про каких-то гомункулов.

— Где он?

— Пойдём, я покажу.

И Михаилу пришлось последовать за Всеславом.

— Ты уже выяснил у неё про посох Велеса? — спрашивал тысяцкий.

— А откуда она может про него знать?

— Не держи меня за дурака. Я узнал её, это дочь Вахрамея. Хотя я очень удивился, что она теперь может ходить. Не беспокойся, если хочешь, я никому не открою, кто её отец. Но она может знать, где находится посох Велеса, который поможет нам убить Кощея.

— Она не знает. Она уже сказал мне всё, что знала.

— Я не был бы так уверен. Тебе следовало бы надавить на неё.

— Я не стану этого делать, я ей верю, она не стала бы мне лгать.

— О, Потык, знал бы ты, какие дела вытворял в своё время её папаша. А, ну ты же знаешь, ты же воевал против него. Но ты знаешь не всё.

— Это не имеет значения.

 — А я был в их клане, но меня слишком рано изгнали. Авдотья ещё была ребёнком. Но уже тогда она была та ещё штучка.

— О чем это ты? — оживился Михаил.

— Я помню, что она не могла ходить. Лежала в постели, ноги у неё отказали. А теперь вот ходит, как ни в чём не бывало, здесь не обошлось без тёмных чар.

Но эти слова вызвали в Михаиле ещё больше нежности к этой милой фее. Ему было жаль Авдотью, но она была так горда, что никогда не позволила бы ему жалеть себя. Это одновременно оскорбляло и трогало.

 Вскоре перед богатырём предстал гонец из заставы, богатырь из местных ополченцев. Михаил его не знал, и потому вид его не показался ему странным. Обычный путник, измученный дорогой, с большими покраснениями вокруг глаз, с плотной кожей, многочисленными ранами на кончиках пальцев, а главное — запах от этого гонца исходил крайне неприятный. Михаил выслушал его и тут же приказал отправить в баню, хотя все понимали, что баня этот запах на отмоет, и, скорее всего, человек этот чем-то тяжело, неизлечимо болен.

— Хорошо, хоть Давид остался жив, — молвил Михаил, когда гонца увели.

— Кто? — не понял Всеслав незнакомого имени.

— Левша. Кощей — страшный монстр, я знал, что он способен на многое, что неподвластно простым упырям, но такое…. Я и не предполагал, что он способен создавать гомункулов. Как же нам бороться с таким чудовищем? Мы долго его не сможем сдержать, нам нужно найти посох Велеса.

— Спроси у своей феи, где он, — стоял на своём Волхв.

Уже в этот же день Михаил снова прогуливался с Авдотьей, но он никак не мог подобраться к теме — так велика была его нежность к ней.

— Я знаю, как ты мучилась, — говорил он, — Всеслав узнал тебя и рассказал мне. Ты не могла ходить.

— Да, моё здоровье было слишком хрупким, — печально улыбалась девушка.

— И что же помогло тебе?

— Бог. Точнее — богиня. Была в древности такая богиня — Геката. Меня привезли к священному камню, горячему даже зимой, я прикоснулась к нему, помолилась, попросила богиню так, как не просила никогда, и она помогла мне, исцелила меня. Теперь ты понимаешь, богатырь, почему я не хочу принимать христианство?

— О, милая Дуня. Ты позволишь мне так тебя называть? Я бы с радостью принял бы всю эту боль за тебя, и даже сверх того, лишь бы ты была счастлива. Но, ведь я вижу, что болезнь научила тебя с презрением относиться ко всему плотскому. Христос учит нас парить над всем земным, над всем мирским злом, над бытом. Наш бог есть любовь. А что может быть выше любви? Ничего, теперь я это понимаю.

Авдотья смутилась его внезапному приливу нежности, его расширенным зрачкам, с которыми он на неё смотрел, и с загадочной улыбкой прошла дальше, хрустя ветками под ногами. Она не была красавицей, особенно сейчас, с платком на голове и в шерстяном тулупе, но как же она была мила! Вся её загадочность, её лёгкость, её улыбки и взгляды сбоку. Авдотья редко смотрела в глаза, и, чтобы посмотреть на Михаила, смотрела на него, не поворачивая головы.

— Ты любила своего отца? — спросил вдруг её богатырь, вспомнив о деле.

— А ты как думаешь? — спросила она.

— Я когда-то потерял брата, своего старшего брата — Леона. Его отнял у меня Кощей, ну ты знаешь. А теперь Кощей прорывается сюда, и я скорее погибну, чем позволю ему вернуться. Он обладает слишком большой, нечеловеческой мощью, нужен посох Велеса, чтобы его остановить.

— Посох…. — Загадочно молвила девушка, глядя на небо, — сегодня будет снег, ты чувствуешь это?

— Я? Нет, я… может быть, ты хотела сказать «дождь»?

— Нет, именно снег, я чувствую это.

— Дуня, милая, пожалуйста, помоги мне, — Михаил стал прямо перед ней, и сердце его вдруг замерло и заколотилось неожиданно быстро.

— Миша, — вздохнула она, — могу ли я тебе верить? Ты очень милый, но, если я открою тебе тайну посоха, очень многие могут пострадать, близкие мне люди.

— Я обещаю, я клянусь, что не причиню им боль.

— А если ты узнаешь, кто мой брат, возможно, ты начнёшь смотреть на меня по-другому, а то и вовсе с презрением.

— Нет, этому не бывать, я всегда буду смотреть на тебя, как на ангела.

Авдотья снова смутилась и зарумянилась, но не ушла, а лишь опустила взгляд, чтобы не смотреть в глаза.

— Мой брат — Чеслав, стал разбойником после смерти отца. Посох находится у него, у моего брата.

И девушка спешно пошла вперёд, гонимая стыдом.

— Как это случилось? — следовал за ней Михаил, — и почему ты раньше об этом не говорила?

— Я не хочу, чтобы мой брат пострадал, я всё ещё люблю его, хоть он и пал так низко. В своей последней битве наш отец — Вахрамей, видимо, понимая, что может погибнуть, отдал посох брату и отправил меня с ним бежать. Дальше ты знаешь: отец погиб на Кощинской дрягве, Кощей утонул в болоте. И вот Чеслав стал заниматься разбоем, чтобы прокормить нас, стал собирать вокруг себя банду. Он говорил, что я должна быть благодарна, что иначе нам не выжить. Но однажды я решилась и сбежала от него на самую окраину Руси — в Угорье. Как ни странно, Кощей бежал тоже сюда, как и многие другие изгнанники, например, знакомый тебе колдун Святобой или Волхв Всеслав.

— Но ты сказала, что Кощей утонул в болоте. Я тоже слышал эту легенду: великий богатырь Васили Буслаев пожертвовал собой, он утопил упыря и вместе с ним утонул в трясине. Получается, его жертва была напрасной? Как Кощей мог выжить?

— Этого я не знаю, но я точно знаю, что он выжил, и что он сейчас находится здесь, в Угорье. Я это чувствую, его ауру, я её ни с чем не спутаю.

Пока они говорили, в лесу сильно похолодало, и, как и предсказывала Авдотья, действительно пошёл первый снег. Она снова оказалась права. Как часто в последнее время Михаил убеждался в её правоте, так же часто, как часто она угадывала с полуслова, что он хочет сказать, понимала его, как никто. Они были такими разными, но у них оказалось так много общего. Лёгкие белые хлопья теперь кружились под хмурым небом, оседали на ветки деревьев, иногда достигали земли. Воздух весь проникся морозной свежестью, деревья ожили и зашевелились. Хотя в этом движении не было жизни, скорее рука какого-то кукловода, который весь лес привёл в движение.

— Холодно, — промолвила Авдотья, пытаясь спрятать в тепло обнажённые кисти рук. Михаил с осторожностью, с какой только мог, приблизился к ней и взял её за руки.

— Позволь, согрею…. — молвил он, хотел сказать что-то ещё, но от волнения пропали слова. Михаил словно прикоснулся к чему-то неземному, к чему-то божественному. Когда они шли обратно, он попеременно брал то одну, то другую руку девушки, не давая им замёрзнуть. В какой-то момент богатырь даже почувствовал себя пьяным от такой нежности, но, когда он вернулся в город, ему пришлось отрезветь. Все местные были чем-то взволнованы, какая-то страшная новость гуляла между домами вместе с ветром. Что-то случилось. Михаил велел Авдотье закрыться дома, а сам отправился к Всеславу выяснить, что случилось.

— Посадника убили, — произнёс Волхв, — его убил гонец с нашей заставы, и многих других. Сам при этом был много раз ранен, но выжил. Человек бы на его месте не выжил.

— Я хочу его увидеть, — сказал лишь богатырь. Но далеко не сразу он смог оказаться наедине с преступником. Сначала с гонцом говорили местные власти, говорил колдун Святобой, говорил сам вождь Дюла. И лишь затем, спустя часы, к нему допустили Михаила. Гонец был уже весь в крови, тяжело дышал, лицо всё в ссадинах. Трудно было понять, нанесли ли ему эти раны во время пыток или во время бойни на площади.

— Он не в себе, — произнёс Всеслав Волхв, который тоже ещё был здесь, — срывает с себя куски кожи, кричит и просит снять с него шкуру. Представляешь, сам просит!

— Зачем ты убил посадника? — спросил Михаил.

— Кощей приказал мне, — отвечал преступник.

— Ты — упырь?

— Да, я много дней не пил крови, я страдаю. Моя шкура мешает мне, снимите её. Снимите!

И снова он поднял крик и начал подпрыгивать на лавке, к которой был привязан. Всеслав надавил ему руками на плечи.

— Кощей скоро вернётся, верно? — спрашивал Михаил.

— Я бы на его месте вернулся, — вымолвил Всеслав.

— Не знаю, он мне не говорил, — молвил гонец, — он лишь велел мне убить посадника. Он показал мне голову, голова страшнее Кощея. Они надели на меня шкуру, чтобы я не боялся солнца. Но это мучительно, я гнию заживо, к чёрту такое бессмертие.

— Вот видишь, он бредит, — произнёс Волхв, — ничего путного.

— А что с той кожей, что он срывал с себя? — спросил Михаил.

— Ничего, вон она лежит, на полу. Гниёт как-то быстро, я бы на её месте так быстро не гнил бы.

Всеслав пытался шутить, но Михаилу было не до шуток. Он велел Всеславу держать кровососа, а сам с кинжалом в руке принялся срезать ему кусок кожи на лице.

— Вижу, любовь к ближнему переполняет тебя, — скривил лицо Всеслав.

— Смотри, — произнёс Михаил, когда закончил, — здесь есть кровь, но нет раны, под его кожей кроется ещё один слой. Там другое лицо.

И затем он сделал надрезы по всему кругу вокруг лица гонца, после воткнул пальцы в ноздри и дёрнул. Лицо стало отрываться, оно очень слабо крепилось к голове, и вот уже перед витязями предстало совсем другое лицо — безобразное лицо упыря, только без клыков.

— Вот так намного лучше, — молвил гонец.

— Вот почему они не боятся солнечного света, — вымолвил Михаил, — эти твари носят чужую кожу. Наш гонец мёртв, а его кожу одела эта тварь.

— Симаргл меня побери, — ужаснулся Всеслав.

— Я пойду, — произнёс Михаил, — потом продолжим, мне что-то нехорошо.

И действительно, от всего произошедшего ему скрутило живот. Не было такой мерзости, на которую не решился бы Кощей. Он заставлял своих упырей одевать чужую, гниющую прямо на них кожу, они и сами гнили заживо, но всё равно сражались за него и даже умирали. Даже смерть их больше не пугала, хотя, возможно, потому она их и не пугала, что жизнь их была слишком невыносима. В одном можно было не сомневаться: Кощей теперь стал использовать смертников. В эти тяжёлые минуты лишь мысль о Авдотье не позволяла Михаилу потерять себя. Она была для него лучом света в этом грязном мире, была единственным чистым созданием, которое ещё можно было любить.

Глава 11

Зов крови

Кони дышали тяжело и напористо, с каждым выдохом выпуская из ноздрей пар. Они уже слишком далеко ушли от заставы и унесли с собой своих всадников. Многим идея покинуть заставу в такую погоду казалось плохой: несколько раз богатыри уже попадали под снегопад. Но их предводитель Левша был настроен решительно. Он намеревался отправиться в разведку прежде, чем зима окончательно вступит в свои права, чтобы обследовать местность. Дозорным доверять было нельзя: они доезжали лишь по главной дороге вдоль реки до моста — туда и обратно, заезжали для ночлега в близлежащие сёла, но дальше не забирались. А ведь Левша был уверен, что где-то здесь кроются упыри и твари куда страшнее, созданные самим Кощеем Бессмертным. Возможно, имело смысл зайти на мост или вовсе его уничтожить, что отрежет кровососам дорогу.

— Ты кого-нибудь чувствуешь? — спрашивал воевода у упыря Яши, который теперь тоже разъезжал верхом. Странно, ведь кони боялись упырей, но этот скакун привык к своему всаднику и почему-то его не сторонился.

— Пока нет, — отвечал кровосос. Он был не очень разговорчив, и, казалось, даже обижался, что на него надели кожаный намордник, чтобы он никого не укусил. Страшные раны на его голове и лице теперь заросли и превратились в не менее страшные шрамы, делающие левую сторону лица совершенно уродливой.

— Ну смотри, Яша, пока ты мне нужен. Не будешь чувствовать упырей, мы от тебя избавимся.

Стоило Левше лишь приказать, даже не кому-то конкретно, и богатыри тут же наперебой стали бы хватать кровососа и рвать на части. Они считали, что воевода поступил несправедливо, не убив это существо, ведь он приказал убить другого богатыря, который был покусан. Правда, тот был из местных, а Яша, он же Иаков — болгарин, и многие уже поговаривали о том, что Левша не убил его лишь как своего соплеменника, в то время как казнённый богатырь был из ополченцев Угорья. Этим были недовольны местные, гневались, правда, и болгары, понимая, к чему это может привести. Меж тем, ещё один день прошёл впустую. Темнело теперь рано, а пробираться по лесу в темноте не было смысла, и богатыри стали устраиваться на ночлег. Яша слез с коня, его тут же привязали верёвкой к дереву и лишь после этого сняли намордник. Кровосос без солнечного света становился сильнее и вместе с тем тупее. Он совсем уже был не похож на человека, скалил свои отросшие за долгие дни клыки, выл и бесновался.

— А если он призовёт кого-то из своих? — нахмурился Завид, глядя на всё это, — я слышал, упыри за много вёрст могут слышат зов своего собрата.

— Хорошо, это нам и нужно, — отвечал Левша, — если кровососы есть по эту сторону моста, мы должны их уничтожить.

— А если сам Кощей явится сюда? Он же бессмертный.

— Не думаю, он же вождь, ему нужно повелевать кланом. Он будет посылать кого-то из своих слуг.

Когда упырь немного успокоился, богатыри кинули ему чашку с похлёбкой и кусок хлеба. Яша накинулся на еду, как зверь, многое уронил и стал есть руками прямо с земли.

— Кровь! — прокричал вдруг он, — мне нужна кровь, дайте мне крови.

— Я тебе дам сейчас крови! — разгневался один богатырь и достал свой меч.

— Нет, — взял его за руку Левша, — он не может без чужой крови, без неё они погибают, а он нужен нам живым.

— Он нужен тебе, а не нам, владыка, — бросил ему богатырь. И, тем не менее, Левша взял у вернувшихся с охоты товарищей подстреленного глухаря и бросил его кровососу. Яша тут же присосался к телу птицы, жадно поглощая её кровь.

— Мерзость какая, — отвернулись некоторые.

— Странно, почему птицы и животные не обращаются в упырей? — спросил кто-то.

— Это проклятье лишь человеческого рода, — отвечал Левша, готовясь отойти ко сну. Утром уже переставшему бесноваться Яше накинули на шею верёвку, прижали к земле и надели на лицо кожаный намордник. Пора было продолжать путь.

— Спасибо, что подпитываешь меня кровью, — сказал он Левше, — а то бы я умер. И так солнце меня сильно мучит, хоть оно и слабое: скрыто тучами и ветками и восходит ненадолго.

— Ты всё ещё один из нас, — отвечал ему Левша, — любой бы мог оказаться на твоём месте, хоть у человека и есть выбор. Можно не пить крови, и тогда умрёшь очень быстро.

— Это невыносимо, поверь мне, Левша, это очень сильная жажда.

— Верю, и жалею о тех временах, когда за кровососами охотились колдуны, а не мы. На колдунах наложено заклятье, которое убивало упыря, покусавшего кого-то из них, а вместе с ним убивало и самого покусанного. Они столько лет, даже веков истребляли этих тварей, если бы мы их не победили и не изгнали с Руси, возможно, и Кощей бы в скором времени был бы уничтожен.

— Но назад пути нет, — с тоской молвил Яша, — я знаю, что не вернусь домой, к своей любимой жене Маше, к своим сыновьям и дочерям. Я так тоскую по ним, я не видел их с того самого дня, как мы покинули Болгарию. Прошу, Левша, когда вернёшься, скажи им, что я умер человеком, не говори о том, что со мной случилось.

— Как скажешь, — согласился с ним воевода. Самое неприятное в этой ситуации было то, что Яша прекрасно помнил те мерзости и зло, что совершал в приступах бешенства ночью, но в момент приступа напрочь забывал себя дневного. Однако, все эти мысли развеялись, когда всадники добрались до очередного хутора. Пожалуй, в такую глушь они ещё не заходили, и Яша серьёзно заволновался, он почувствовал чьё-то присутствие. Здесь во дворе не гуляли гуси и куры, не было никакой скотины, казалось, и людей здесь уже нет, но когда богатыри приблизились к одному двору, то увидели быстро убегающую человеческую фигуру. Хуторянин скрылся в избе, а богатыри вошли во двор и стали стучаться во все окна и двери.

— Мы богатыри с заставы, — говорил Левша, — откройте, нам ничего от вас не нужно, мы лишь хотим узнать, что здесь случилось?

Так продолжалось довольно долго, пока дверь, наконец, не открылась, и во двор не вышел мужик в овчинном тулупе без рукавов.

— Уходите, если вам дорога жизнь, — молвил он с испуганным видом, — здесь повсюду кровососы, они приходят каждую ночь и забирают кого-то из нас, они уже перебили всю нашу скотину.

— Взгляни на нас, мужик, — отвечал ему Левша, — разве мы похожи на тех, кто убегает? Нас много, и мы вооружены. Мы пришли сюда, чтобы истреблять упырей, мы можем вам помочь.

— Вы нам не поможете, — возражал сломленный хозяин, но богатыри его не слушали и, оттолкнув в сторону, заходили в дом. Левша отдавал приказания: кому-то спрятаться в хлеву, кто-то должен строить ловушки по периметру, кто-то будет встречать врага на крыше. В доме, помимо хозяина, был лишь ещё один взрослый мужчина, остальные — женщины и дети. Всё это объяснялось тем, что почти все мужчины были перебиты, отбиваясь от кровососов. В спальне в постели лежал больной ребёнок, всё говорило о том, что домочадцы не заботились о несчастном и старались лишний раз к нему не приближаться, а точнее — к ней: это была девочка. Когда богатыри приблизились к ней, то тут же отшатнулись.

— Её покусали, — вымолвил в ярости Лева.

— Да, она умирает, — с тоской сказал хозяин.

— Она не умирает, она превращается в упыря.

— Я знаю, знаю, но она моя дочь, я не мог её оставить им, я не мог её… сделать с ней что-то.

— Ты, видимо, никогда не видел полуобращённых, — заговорил странный гость в кожаном наморднике и с изуродованным лицом, — подросток, особенно девочка не может стать полноценным упырём. Они мучительно и долго умирают, их кости искривляются, вырастет горб, они теряют дар речи. И так они могут прожить 10, 20 лет. Хотя женщин-упырей кровососы обычно сразу убивают при встрече. Но она может жить в одиночестве, и это ещё ужаснее. Упыри ведь не стареют. Став упырём, ребёнок перестаёт взрослеть, но не перестаёт меняться, и лучше уж сразу его убить, чем смотреть, как он умирает. Упыри таких обычно убивают или делают своими рабами.

— Я не могу убить родную дочь, — в отчаянии прокричал хозяин, — я ведь первый человек, которому она улыбнулась, когда была ещё младенцем. Но вы, вас мне послали боги, вы сможете помочь мне и ей. Прошу вас, избавьте её от страданий.

— Мы сделаем это, — произнёс Левша, — она не будет мучиться.

До наступления темноты ещё оставалось время, богатыри решили не медлить и сделать всё сегодня. Для этого они отправились в лес. Воевода отправился вместе с ними, почему-то ему не хотелось оставаться в этой избе: то ли ему не нравилась теснота и грязные стены, то ли раздражал здешний запах. В его отсутствие старшим был оставлен Завид, упырь Яша так же остался здесь. Хозяин ничего не смог собрать на стол — упыри перебили всю их домашнюю живность, крестьяне голодали. Богатырям самим пришлось кормить их. Дети, словно безумные, набросились на хлеб и жадно стали поглощать крупные куски, почти не пережёвывая, заедая небольшим количеством мяса маленьких птиц, убитых на охоте. Мать, перестав лить слёзы по своей дочери, взяла подаренную муку, чтобы испечь из неё свежего хлеба.

— Благодетели вы наши, — твердил в исступлении отец.

— Как её убьют?Нашу сестру, — спросил вдруг уже взрослый юноша, видимо, старший сын.

— Сын, перестань, — попытался остановить его отец.

— Колом в сердце или отрубят голову?

Мать закрыла рот рукой и в слезах отвернулась к стене.

— Скорее второе, — вмешался в беседу Яша, — ведь кол в сердце должен быть осиновый: осина не гниёт и надолго останется в груди, а, значит, упырь не воскреснет. Но здесь нет осин, стало быть, ей отсекут голову и предадут земле отдельно от тела. Поверь, это лучше, чем если бы её сожгли, утопили и заживо высушили на солнце. Последний способ самый жестокий, так можно умирать много дней.

— Если ты не замолчишь, кровосос, — грозно произнёс Завид, — то мы тебя высушим на солнце.

— Кровосос? — встрепенулся отец, — вы отвели на убой мою дочь, а сами привезли ко мне в дом упыря?

— Он помогает нам ловить этих выродков.

— О боги, откуда они вообще взялись? Проклятие человеческого рода.

— Об этом есть много легенд, — продолжал Яша, — я больше верю в ту, что говорит, будто упыри были рабами колдунов. В древнем Египте жрецами могли быть только чистокровные чародеи, а их сыновья — полукровки становились их приближёнными рабами, нередко таких рабов приносили в жертву богам. Девочки становились ведьмами и могли стать матерями новых колдунов. Потом, уже в варварской Европе полукровки создали свои кланы и стали называть свои чары светлыми, а чистокровные чародеи утратили способности к белой магии и стали называть себя тёмными. Но в Египте всё было иначе. Здесь жрецы-колдуны владели и светлыми и тёмными чарами, а полукровки поднимали восстания против жрецов и каждый раз терпели поражение. Последнее такое крупное восстание было в городе Крокодилополе, где поклонялись богу-крокодилу. Жрецы подавили восстание, уничтожили всех своих рабов, но поняли, что без них не справляются. Тогда они использовали всю тёмную мощь бога-крокодила, чтобы вернуть к жизни убитых рабов. Тёмные чародеи ведь все некроманты: они создают из мёртвого живое или что-то похожее на живое, куклу живого, а самыми искусными некромантами тогда были колдуны из клана Крокодила. Говорят, уже тогда они не владели белой магией и занимались только чёрной. Они смогли воскресить трупы некоторых убитых полукровок, но сделали так, чтобы те боялись солнца и были зависимыми от крови. Этоещё не были упыри, лишь гомункулы. Никто точно не знает, когда они научились передавать свою заразу людям. Но однажды покусанные этими рабами люди стали умирать и затем возрождаться к жизни такими же кровососами. Так по всему Египту распространились упыри, их первое поколение. Оно было ещё самым слабым.

— А были ещё и другие поколения? — спросил старший сын.

— Конечно, упыри знали и эпохи великого вымирания. Например, одно поколение погибает от какого-нибудь мора. Новое поколение упырей уже приспосабливается к этой болезни и не болеет ей. Но затем стали появляться особенные болезни, которыми болели только упыри, и которые тоже истребляли целые поколения. К ним тоже нужно было приспособиться. В конце концов, были и эпохи истребления.Одна такая эпоха случилась, когда Египет захватили персы. Тогда у кровососов появился даже вождь, проживший больше ста лет. Персидский царь приказал привести его к себе, чтобы самому сделаться бессмертным. Упырь отказался, обосновав этот тем, что такое бессмертие есть безумие, и только через много десятилетий покусанный человек может снова вернуть себе разум, если доживёт. Тогда разгневанный царь сказал ему так: «Только царь царей может быть бессмертным. Если ему это не дозволено, то не дозволено никому». Упыря казнили страшной казню, говорят, его заживо мумифицировали, и умер он лишь тогда, когда ему вырезали сердце. А затем по приказу царя были созданы нарочные отряды для охоты на других упырей. Так среди людей появились первые охотники на кровососов, которые в короткий срок уничтожили всё поколение.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросили богатыри, когда он кончил.

— Не помню, рассказывал кто-то.

За увлекательным разговором возле уютной печкибогатыри не заметили, как солнечный диск, скрытый хмурыми облаками, похожими на скомканное одеяло, скрылся за верхушками деревьев. На улице стало стремительно темнеть, воинам пора было занимать боевые позиции, а Левши всё не было.

— Это недобрый знак, — молвил Завид.

— Что-то мне нехорошо, — заговорил Яша, — кости ломит.

— Быстро, вяжите его, — приказал старшина, и прежде, чем упырь впал в беспамятство, его всего перевязали верёвками и, не снимая намордник, бросили в холодный погреб, лишив тем самым ужина. Если бы он околел, все были бы только рады этому. Первыми странное движение в лесу заметили те воины, что находились на крыше. С ветвей деревьев стал осыпаться снег, будто через лес кто-то пробирался, стали раздаваться странные крики, не похожие на животные. Завид невольно перекрестился и натянул тетиву лука. Первые же человекоподобные фигуры, выскочившие из леса, были поражены стрелами.Это были не люди, упыри. Оставалось смириться со страшной мыслью: Левша с товарищами сгинул в лесу. Меж тем, первые раненные не были убиты, а лишь пуще прежнего разъярились и рванули к хутору. За ними потянулись и остальные. Прямо с земли они перепрыгивали через забор, где их встречали копьями, топорами и мечами. Богатыри в основном сражались верхом, так шансы не быть покусанными возрастали. И упыри, несмотря на их число и нечеловеческую физическую силу, не могли никого серьёзно ранить или покусать. Однозначно они не ожидали такого отпора, за много дней кровососы привыкли брать всё, зачем они приходили, и уходить живыми. Когда с плеч слетели первые головы упырей, остальные стали в панике разбегаться. Богатыри верхом на конях и с факелами в руках погнались за ними и многих убили ещё при отступлении, но далеко не всех. Христианские витязи побоялись заходить далеко в лес и решили вернуться в хутор, чтобы продолжить погоню днём. По свежим следам нетрудно будет отыскать ослабших при свете солнца кровососов. Когда Завид вернулся из погони, во дворе ещё добивали оставшихся упырей. Двое уродливых созданий, все израненные, стояли в кругу всадников и пытались отражать атаки. Одеты они были в какую-то рванину из мешковатой ткани, клыкастые бородатые лица были больше похожи на звериные морды. Богатыри не спешили их убивать, и, забавляясь их яростью, пускали в них одну стрелу за другой. Когда появился Завид, он поднял на копьё одного кровососа, а другой богатырь срубил созданию голову. Второго упыря конь сбил копытами, но его убивать не стали, решили взять в плен. Всего таких израненных пленных удалось взять троих, причём один с отрубленной рукой и порезанной шеей был едва живой — с ним было бесполезно разговаривать. И богатыри взялись за тех двоих.

— Вы видели богатырей там в лесу сегодня? — спрашивал Завид, — с ними была ещё девочка, покусанная кем-то из вас, падаль.

— Видели, — сказал один из кровососов, — они все мертвы. Хотя, может, ещё и воскреснут, и станут такими же, как и мы.

— Тогда они умрут. Зачем Кощей послал вас? Как вы перешли через мост?

— Мы не переходили не через какой мост, мы все местные. А Кощей здесь, в лесу, он скоро придёт, и ты сможешь сам его обо всём спросить.

— Не выходит у нас разговора, — вымолвил Завид и достал меч, чтобы что-то отрубить кровососу. Но тут позади раздался крик отчаяния, и ему в ноги бросился хозяин двора.

— Пощади, — взмолился он, — пощади его, владыка, это мой брат. Он всегда жил с нами и пострадал, сражаясь с упырями.

— А этот? — Завид указал на второго, прилагая титанические усилия, чтобы не пасть духом.

— Он тоже из нашего хутора, только из другого дома.

— Похоже, здесь и вправду все местные. Кощей перебрался через реку, это он может запросто, а потом одного за другим обратил этих. Решил полакомиться человечиной, а с остальными не поделился. Если это так, завтра днём мы настигнем эту тварь и отомстим за Левшу.

— Не горячись, Завид, — молвил кто-то из богатырей, — он же всё-таки бессмертный.

— Ему же хуже, мы сделаем так, что он пожалеет о своём бессмертии.

Пленных упырей связали и бросили в погреб к Яше, которого, видимо, в недалёком будущем теперь ожидала такая же участь, как и их. А после богатыри заснули мертвецким сном и проспали до обеда. Они бы пропасли и больше, но их разбудил стук в ворота: кто-то пришёл. Все насторожились и взялись за оружие. Когда богатыри впустили гостя, то и вовсе все обомлели: перед ними стоял потрёпанный, измотанный человек без двух пальцев на правой руке.

— Левша, — удивился Завид, — ты живой?

— Как видишь. Все остальные погибли, но я смог уйти. Мой конь был тяжело ранен и вскоре пал, а я заблудился и с трудом нашёл вас.

Воеводу тут же впустили в дом и посадили возле печи. В глазах богатырей застыл один и тот же вопрос, который, наконец, озвучил Завид:

— Ты видел его? Ты видел Кощея?

— Да, я его видел. Гадкая, синюшная тварь. Он напал на нас днём. Мы сделали всё, как обещали: покончили с девицей, но она так громко кричала, что призвала своих. Уйти нам уже не дали. Сначала они ранили наших коней, затем пошли по следу, временами нападая и отступая. Я выжил лишь потому, что наши братья защищали меня и потому, что в какой-то момент я понял, что их уже не спасти, повернул коня и поехал, как я думал, в сторону хутора. Была уже ночь, но они не стали меня искать.

— Понятное дело — ночью они все были здесь. Было очень жарко, но мы отбились и даже троих взяли в плен.

— Где они? Ведите их сюда.

Всех упырей, включая Яшу, достали из погреба и привели к очам воеводы. Вид их был жалок, на некоторых частях тела были видны следы обморожения. Левша достал меч и с размаху отсёк голову брату хозяина дома. Несчастный хозяин взвыл и в отчаянии упал на колени. Затем Левша обезглавил и второго упыря, и еле живого третьего. Когда дело дошло до Яши, тот зажмурился и даже заскулил, но сталь не коснулась его плоти.

— Собирайтесь, — приказал воевода, — мы нагоним их и всех убьём.

— Погоди, владыка, — остановил вдруг его Завид, — сначала мы тебя осмотрим: не покусали ли тебя.

— После того, что я сделал, вы ещё сомневаетесь?

— Но ведь этого, четвёртого ты не убил, — молвил кто-то из богатырей.

Левша поначалу заиграл желваками, взгляд его сделался злобным, глаза готовы были вырваться из орбит, но в следующее мгновение богатырь смирился и уединился с богатырями в комнате. Здесь воевода разделся донага, и товарищи принялись его осматривать. На коже его нашли много свежих порезов разной глубины, по спине проходила большая красная полоса, как от удара мечом или саблей, был бы удар чуть глубже, и богатырь бы уже не выжил. Но следов укусов на его теле так и не нашли. Лишь после этого богатыри отправились в погоню. Погода меж тем начала портиться, стало как-то слишком холодно, задул неприятный ветер, пошёл снег. Но витязям это не помешало найти следы упырей, а по ним и тех, кто прятались в своих тайниках от солнца. Теперь кровососы были намного слабее. Богатыри успели до наступления темноты, они достали всех, кроме одного. Кощея нигде не было, он словно испарился. В разных местах удалось найти лишь четыре освежёванных тела, принадлежавших, судя по всему, богатырям. Но какое из них было чьё — понять было невозможно, найти их кожу так же не удалось. Все сошлись на том, что нужно возвращаться на заставу, и решили взять с собой хуторские семьи, пострадавшие от жестокости кровососов.

Глава 12

Зимняя охота

Зимой человек особенно чувствует свою власть над природой, когда находится в тепле и комфорте, созданных искусственно человеческой же рукой, невзирая на суровые условия. Великое блаженство — не работать зимой. Тогда это время года действительно становится волшебным, сам ход времени останавливается. Но жители Апулы в этот день разъезжали верхом по лесу, здесь было много представителей элиты, с ними был и Михаил.

— Должно быть, на Калиновом мосту так же спокойно, — говорил Всеслав Волхв, разъезжая верхом по зимнему снегу.

— Покой — это удел рабов, — отвечал ему колдун Святобой, который ехал рядом и услышал его слова. — Перун учит нас всегда быть готовыми к войне.

— Мы перунами называем заднее дыхание, а ещё овладевание девицей.

— Ответь мне, Святобой, — молвил Михаил, желая прекратить этот нескончаемый спор двух язычников, — почему верховым богом для вас стал Перун? Я слышал, раньше люди как верховному богу поклонялись Даждьбогу, а некоторые больше Роду.

— Этому есть объяснение, владыка. Сразу видно, что ты чужеземец и не знаешь наших сказаний. Род, он же Сварог воистину является творцом Вселенной, родителем всех богов, духов, рожениц и берегинь. А коварный Даждьбог пошёл против его воли во время войны с прорвами. Прорвы — это порожденияХаоса, древнее самого Рода, хоть и не являются бессмертными. Боги убивали их, но Хаос рождал новых, снова и снова, больше и больше, и они пожирали всё, что могли создать боги. Прорвы были настолько ненасытными тварями, что даже жрали друг друга, когда не находили другой пищи. Боги же, хоть и бессмертны, но несли потерли в этой войне, теряли силы, а потери прорв всегда восполнялись. Когда бог Род погрузился в вечный сон, Даждьбог Сварожич — сын его решил заключить союз с прорвами. Был создал новый вид существ, которые должны были одинаково поклоняться богам и прорвам, хранить равновесие. Это были люди. При Сварожиче наступил их золотой век, были созданы ремёсла, были приручены звери, боги и прорвы жили в мире. Но затем перемирие было нарушено, из-за этого боги восстали против Даждьбога. Перун — сын его возглавил это восстание, он завладел молнией Сварожича и обещал никогда больше не заключать перемирия с прорвами. Даждьбог был отправлен в вечный сон, а бороться с прорвами отныне должны были не только боги, но и люди с помощью бога Перуна.

— А потом пришёл Христос и объявил, что всё это лишь нелепые сказки, а бог один, и это он, — усмехнулся Всеслав. Но Михаил ничего не сказал на это, меньше всего ему сейчас были нужны споры о религии. Нужно было отыскать не мифических прорв, а самых натуральных, притаившихся в чужой коже кровососов, не было сомнений: они где-то здесь — в лесу. После разоблачения и казни ложного гонца горожане смогли вычислить ещё одного замаскированного кровососа. Как выяснилось, собаки чувствовали таких вражеских посланцев, их нюх очень чутко реагировал на тлеющую кожу на чужом теле. Теперь охотники взяли с собой множество охотничьих псов, сначала проверили город, а теперь отправились прочёсывать близлежащие сёла и заснеженный лес. Святобой, как посвящённый колдун, вождём Дюлой был назначен главным в этом деле, что очень не нравилось христианским богатырям. После долгих часов поисков собаки вдруг стали тревожно лаять и всем своим видом показывать, что они напали на след. Охотники пустили своих коней в галоп, нагоняя гончих, и в конце концов оказались возле небольшого кургана, насыпанного, судя по всему, совсем недавно. Стали копать и раскопали околевшее человеческое тело, вид которого поверг всех в ужас. С тела была полностью, с головы до пят снята кожи. Были видны все мышцы, забитые землёй, плотно сжатые челюсти, не покрытые губами и щеками, даже мясистая шишка между ног, что указывало на то, что несчастный при жизни был мужчиной. От одной мысли о том, как упыри неспешно и аккуратно, со знанием дела снимают с мёртвого тела кожу, чтобы закутаться в неё — вызывала желудочные спазмы. Человек давно принял за правило убивать зверя, чтобы забрать его шкуру, сделать из неё себе одежду. Теперь зверь проделывал тоже самое с человеком.

— Симаргл меня побери, — вымолвил Всеслав, — знать бы, кто это такой.

— Возможно, это и есть ваш гонец, — произнёс Святобой.

— В любом случае, его нужно похоронить, — сказал Михаил. Все охотники с ним согласились и предали тело земле в том же месте, где нашли. Их вылазка за город продолжалась ещё довольно долго, но не принесла плодов: никаких следов упырей не было обнаружено. Это должно было успокоить вождя Дюлу, который был очень взволнован убийством посадника. Когда охотники вернулись, все командиры экспедиции отправились в боярскую думу к вождю. Здесь на широкой лавке возле стены Михаил к своему удивлению обнаружил Авдотью. Хотя, удивляться было нечему, ведь она была феей и тоже кое-что понимала в кровососах. Здесь же у стен было множество бояр и советников вождя, среди последних встречались самые редкие бродяги и изгнанники со всей Руси. Здесь рядом сидели беглые греки и евреи, имевшие прежде на Руси большое влияние, опальные бояре из Киева, языческие вожди, воевавшие прежде против крещения Руси, и, конечно же, беглый колдун Святобой и изгнанный из клана оборотень — Всеслав Волхв. Больше всех говорил Святобой, подробно рассказывая о вылазке. Михаил его почти не слушал: он не отрывал взгляд от Авдотьи. Как же она была мила в этот момент! В серой кофте со скромной вышивкой и белым кружевным воротничком, с золотыми серьгами в ушах и серебряной цепью на шее, волнистые рыжие волосы распущены. Правда, сначала волосы её были собраны на затылке, но по ходу собрания она их зачем-то распустила и даже стала гладить себя по волосам. От этого множество мужских глаз уставились на неё, а Михаил даже почувствовал незнакомое жгучее чувство в груди, причиняющее сладкую боль. Она хотела нравиться им, чтобы они её хотели. Есть что-то привлекательное в распущенных волосах, особенно если они волнистые, вьющиеся, это радует глаз, как многочисленные складки на женских платьях, как кружева и прочие элементы барокко. Барокко всегда делает женщину более загадочной, в гораздо большей степени, чем обнажение каких-то участков тела. Барокко — это загадочный стиль, и Авдотья со всей своей причудливой загадочностью это хорошо понимала. Милая рыжая красавица с веснушками. Несколько раз она заметила на себе восторженный взгляд Михаила и пару раз ответила вопросительным взглядом ему. Он не мог оторваться, и лишь изредка отводил взгляд в сторону.

— Кто-нибудь хочет ещё что-то сказать? — спросил меж тем вождь Дюла.

— Да, я хочу, — поднял руку Михаил, ему дали слово.— Владыка, я уже больше месяца добиваюсь встречи с тобой, нам нужно переговорить по одному важному делу.

— Так говори, я тебя слушаю.

— Я хотел поговорить наедине.

— О нет, болгарин, я не настолько хорошо тебя знаю.

Лицо Дюлы казалось слишком большим, видимо потому, что при облысевшем лбе и густой растительности на лице, он носил длинные волосы, обрамляющие челюсти где-то за ушами.

— Мы с тобой одной веры, владыка, — продолжал богатырь, — но я не вижу, чтобы здесь что-то предпринималось для крещения Угорья. Здесь даже нет нормального христианского храма, лишь какой-то молельный дом. А твой совет….

— Довольно, — поднял руку вождь, — ты пришёл в мой совет, чтобы оскорблять его? Тебя вообще здесь не должно быть, но за тебя попросила Авдотья. Да, я принял христианство, и знаешь, почему? Потому что к Западу от нас — христиане, венгры, к Востоку — христиане, русы, и даже на севере. Но я не намерен изменять своим обычаям и прислушиваться к твоим советам.

Михаил сел на своё место, опустив глаза. Он никого не хотел видеть, зная, что все они смотрят на него с презрением. Кроме неё. Авдотья смотрела на него с некоторым сочувствием. Михаил взглянул на неё, и сердце его снова забилось с замиранием. Было в её лице, в её фигуре что-то возвышенное. Юная девушка в составе верховного совета Угорья, она стала теперь ещё более нравственной, просто сама добродетель. В этот момент Михаила посетила странная мысль: если бы у мудрости была плоть, то это была бы Авдотья. Афина, София — сколько у неё уже было имён, и воистину её достоинство заключалось не столько в красоте, сколько в этой воплощённой во плоти, спокойной и стройной мудрости. Когда совет закончился, Михаил взялся провожать её до дома, она позволила, как и всегда позволяла. Теперь вид её несколько изменился, она надела короткое пальто на лисьем меху, руки закутала в шерстяные рукавицы, волосы спрятала в платок. В одно мгновение она преобразилась. Теперь лицо её стало какое-то рыбье из-за пухлых губ, но Михаила больше интересовали глаза, голубые, как летнее небо. Он всё время пытался заглянуть к ней в глаза, но получалось это крайне редко.

— Ты была сегодня так прекрасна, я не мог оторваться, — молвил богатырь и попытался взять её за руку.

— Не нужно, — молвила она, на людях она позволяла ему меньше, чем наедине.

— Ты злишься на меня?

— Ты снова за своё? Хочешь крестить эту землю в христианство, а ты не думаешь, сколько крови от этого прольётся?

— Я бы хотел, чтобы нисколько.

— Так не бывает. Вспомни, как крестили Новгород.

— Новгород — это исключение, в других городах всё было иначе. Дуня, милая, ты просто не понимаешь сути христианства. Такая, как ты — лучшая из женщин уже по духу должна быть христианкой.

— Почему? — сегодня она как-то холодно реагировала на комплименты.

— Потому что христианский бог есть любовь.

— Можно подумать, на любви весь свет сошёлся клином. А ты не думаешь, Миша, что любовь, как и любая человеческая страсть — это порок, если она не обуздана. А любовь есть самая сильная и потому самая необузданная и страстей. Это болезнь. Редко, когда она бывает счастливой, так, может, лучше не любить вовсе?

И она на мгновение взглянула на него, он заглянул-таки ей в глаза и увидел там некоторую раздражённость.

— Невозможно жить без любви, — отвечал Михаил, — я знал в детстве одного угрюмого старика. Он жил один, говорил, что не любит людей и часто на всех гневался. Когда кто-то умирал, он радовался, когда кто-то рождался — печалился, потому что считал, что человек рождён на страшные муки. Не было у него ни детей, ни близких родственников, ни друзей. Однако, когда умерла его собака, он плакал, как ребёнок, похоронил её с почестями и потом долго оплакивал. Тогда я понял, что тот, кто стремится никого не любить, влюбляется в какой-то самый жалкий предмет, привязывается к тому, чем другие люди зачастую пренебрегают. Я потом встречал много раз похожих людей в жизни: суровые ко всем, злобные, но влюблённые без памяти, например, в ребёнка своей рабыни или какого-нибудь недостойного человека. Женщины, которые желали никого не любить, в итоге влюблялись в каких-нибудь мужчин совершенно гадких и пренебрегающих ими, а то и открыто их унижающих.

Авдотья молча слушала его, и, казалось, временами улыбалась. Она вообще часто улыбалась во время беседы, и это было невероятно мило.

— А у тебя есть друзья? — спросил её Михаил.

— Нет. От прошлой жизни никого не осталось, а здесь я никого не знаю.

— А как же вождь Дюла, Святобой, Всеслав Волхв? Они не стали тебе друзьями?

— Вождь Дюла просто знал моего отца и думает, что часть его могущества передалась мне. Святобою я, очевидно, нравлюсь, как женщина, как и многие женщины, ведь он так самолюбив, а Всеслав, пожалуй, слишком легкомысленный.

 Такая характеристика очень порадовала Михаила. Очевидно, всё это Авдотья говорила не просто так, она хотела ему угодить, значит, и он — Михаил, нравился ей. От одной этой мысли сердце замирало. Не верилось, что всё это происходит наяву. При следующей прогулке Михаил снова начал с ней разговаривать про любовь и про бога, который есть любовь. На этот раз она лишь мило улыбалась ему и косилась сбоку, и от этого почему-то становилась ещё прекрасней.

— Кажется, Платон писал, что любовь — это тирания, — прервала вдруг она восторженное молчание Михаила и уже одной этой фразой вызвала у него ещё большее восхищение.

— Ты читала Платона? — удивился он, — древнегреческого философа? Да ты… ты просто восхитительна.

— Ты тоже его читал?–спрашивала Авдотья.

— Я…очень давно читал, понемногу. В Крыму, например, помню, на книжной полке у Анастаса как-то увидел один из диалогов. А теперь Анастас — первый богатырь на Руси. Но я так и не выяснил, читал он этот диалог или нет.

— Платон считал, кажется, что любовь со временем становится либо дружбой, либо остаётся любовью и тогда она есть полнейшая тирания, — продолжала Авдотья, — и та любовь лучше, которая превращается в дружбу. Так что ваш бог, который есть любовь, должен быть страшный тиран.

— Ох уже эти древние греки, — Михаил с усилием вспоминал всё, что знал о них, — они были убеждены, что любовь между мужчиной и женщиной не может превратиться в дружбу. Поэтому самая возвышенная любовь — это любовь между мужчинами, а, точнее, между мужчиной и мальчиком. У греков это было в порядке вещей. Потом мальчик становится мужчиной, у него вырастает щетина, и любовь к нему превращается в дружбу. А Христос говорил совсем про другую любовь, про любовь ко всем людям.

На это Авдотья ничего не ответила, а Михаил воспользовался тем, что они вошли в тихий переулок и взял её за руку. Она не стала отнимать руки, лишь слегка смутившись, улыбнулась. Михаил норовил проникнуть пальцами под рукавицу и прикоснуться к её коже.

— Ты мой ангел, — говорил он, — ты спасла мою жизнь, и теперь я обязан посвятить свою жизнь тебе.

— Ты что, раздеваешь мою кисть? — улыбаясь, спросила Авдотья.

— Я никогда не встречал никого милее, чем ты. Знаешь, когда я вернулся с того света и первым, что я увидел, была ты, то я подумал: «боже, как она прекрасна», и мне сразу захотелось жить дальше. Твои глаза, твои веснушки, твои волосы такие красивые.

— Хочешь себе такие же? — иронизировала она. Михаил был ею полностью очарован, но вот они стали выходить на людное место, и их пальцы расцепились. Они вышли на какую-то шумную площадь, где происходило какое-то торжество. Вокруг разряженной в пёстро расшитые туники пары с венками на голове собрались люди, забрасывающие их цветочными лепестками. Так же здесь ходило несколько человек в шутовских колпаках, по сути в штанах, одетых на голову с прорезью для лица на месте зада.

— Свадьба, — смекнула Авдотья.

— Так это жрецы Симаргла? — указал Михаил на шутов.

— Именно так. Но они здесь, чтобы попытаться рассорить молодых, точнее, изобразить это. Поэтому гости должны делать всё, чтобы не подпустить их к молодым. За семейный очаг отвечает не Симаргл, а Белая Лебедь, а вот и храм Белой Лебеди.

Михаил повернул голову и действительно увидел деревянный молельный дом, похожий на обычную избу, но с шатровой крышей с зубцами по краям. Михаил сразу вспомнил христианский храм, в который ходил в детстве. Трудно описать, как он теперь скучал по звону церковных колоколов, по этому складному хору певчих и монотонным чтениям священника. Тогда мир был таким маленьким, он заканчивался на границе посёлка, а христианский храм казался буквально центром этого мира. И поныне Михаил регулярно возвращался в этот маленький мирок в своих сновидениях, ходил в церковь, в сад, на реку.

— Тебя ведь тоже называют Белой Лебедью, ты знаешь? — спрашивал он у Авдотьи. Та снова взглянула на него как-то сбоку, не желая смотреть в глаза.

— Я знаю, — отвечала она, — но в таком случае ты должен быть Симарглом.

— А как же Всеслав? Это же он верховный жрец Симаргла.

— Ну я же спасла не его, а тебя, за это и получила своё прозвище.

— Думаю, Белая Лебедь сильно уступала тебе по красоте.

— Почему же?

— Любая бы уступила.

Эта милая лесть, очевидно, нравилась Авдотье, поначалу даже щёки её заливались краской от таких слов, но затем она привыкла к нескончаемому потоку комплиментов и восторженных взглядов. Понемногу Михаил узнавал о ней всё больше. Так, он узнал, что первые годы жизни Авдотья жила не у отца, а у матери, а потом отец забрал её, и она больше никогда не видела свою мать. Мать ей заменила бабушка — добрая женщина, мать Вахрамея. Она буквально воспитала Авдотью, обучила её многим светлым чарам. Одно время они долго жили в городе Чернигове, где Вахрамей получил должность верховного жреца в храме Перуна. Все дружинники приносили щедрые жертвы в этом храме, на его территории происходили военные советы и раздел военной добычи. Потом князь Владимир решил крестить Русь в христианство, черниговский князь отказался ему подчиниться и стал вождём мятежных язычников. После первых же его поражений Вахрамей вывез детей из Чернигова, и Авдотья стала жить в маленьком посёлке, где располагался клан Белого Волка. Вождём этого клана был её отец, а одним из белых волков — Всеслав Волхв, но он к тому времени был уже изгнан, так что Авдотья его почти совсем не помнила. Как выяснилось, Всеслав был единственный из клана, кто продолжал выше всех почитать Симаргла. По сути, Вахрамей — вождь клана, первый изменил своим обычаям, когда стал жрецом Перуна и весь свой клан заставил больше всех почитать бога войны. Многие оборотни ещё сопротивлялись этому и продолжали по обычаю поклоняться Симарглу, но, когда вождь стал верховным жрецом Перуна в большом городе, он всё-таки склонил на свою сторону всех несогласных братьев по клану. Лишь один Всеслав отказался признать верховенство бога войны и за это был изгнан вождём.В войне против христиан он уже не участвовал и к мятежу князя Додона не имел никакого отношения. Когда Додон потерпел сокрушительное поражение от христиан, самым опасным врагом киевского князя стал Вахрамей, который к тому времени уже создал себе сильнейшего помощника, который во всём ему подчинялся — Кощея Бессмертного. Но и это не спасло Вахрамея, новгородские богатыри разгромили его и утопили Кощея в болоте.

— Как же он выжил? — спрашивал у неё Михаил, когда они покинули свадебное торжество.

— Я не знаю. Все его упыри погибли вместе с ним, никто не знал, где именно он лежит и как его достать оттуда. Мы с братом — единственные, кто выжили из клана, но мы ушли до битвы и не знаем, на каком именно болоте всё произошло. Ведь болот там было много.

— И всё-таки здесь, в Угорье Кощей подлинный, значит, кто-то его спас. Странно получается: ты, Всеслав и Кощей когда-то были в одном клане, а теперь вы все оказались здесь.

— Не удивительно, ведь это самое безопасное место. Сюда ещё не добрались христиане, нам никто не навредит.

— Я лучше умру, чем причиню тебе вред, — поклялся Михаил.

— Прости, — смутилась Авдотья, — я говорил не про тебя.

— Так что же Кощей? Почему посох Велеса поможет его убить?

— Потому, что он был создан при помощи этого посоха. Мой отец выкрал посох у киевских колдунов, а те создали этот посох потому, что князь Владимир отказался принимать Велеса в список главных богов. Посохом владел верховный жрец Перуна в Киеве. Мой отец не имел права на этот посох, и я не горжусь им. При помощи посоха он сделал Кощея бессмертным и своим рабом.

— А кем был Кощей до этого?

— Древним упырём. Он пережил не одну сотню лет, поэтому он умнее других, больше похож на человека. К тому же Кощей — полумаг, до обращения в упыри он был чародеем. Говорили, что он помнит ещё древнюю Римскую империю. Такие упыри не бывают рабами, в отличии от своих собратьев, обычно они бывают вождям над другими упырями. Но мой отец поймал его и сделал рабом, а вместе с тем даровал ему бессмертие.

— Как же такое возможно? — недоумевал богатырь, — скажи мне, как врач.

— Трудно сказать. Гиппократ об этом не писал. А в чёрных книгах лишь описывается, как сделать из мёртвой плоти гомункула. Возможно, упырь — это что-то наподобие. Гомункул, который каким-то чудом смог сохранить память. Возможно, он пьёт кровь, чтобы оставаться сильным и не стареть. Когда гомункул ещё не ожил, и его лишь готовят к воскрешению, его подпитывают кровью, и колдун, совершающий ритуал, обязательно должен пожертвовать немного своей крови. Возможно, упырь — это гомункул, который всегда находится в подготовительной стадии, который не воскрес до конца.

Она была так умна, что можно было заслушаться. А меж тем они ужеприблизились к дому, в котором фея снимала комнату. Несмотря на то, что она была дочерью Вахрамея, Михаил почему-то был ей очарован и смотрел на неё с восхищением. Перед расставанием он буквально стал напротив неё и взял её за руку. Так Михаил смог заглянуть ей в глаза, тогда он впервые позволил себе поцеловать её руку, она улыбнулась. Домой богатырь вернулся с улыбкой на устах, благодаря бога, что судьба занесла его в Трансильванию.

Глава 13

Холод

Во время сильных метелей вся деревянная стена заставы начинала скрипеть и ходить ходуном. Порой этот скрип становился невыносимым, и даже вино не позволяло отвлечься от него. Когда богатыри вернулись из своей опасной вылазки, они продолжили пить со страшной силой, ещё хуже, чем прежде, и в этом алкогольном угаре даже упырю Яше наливали, и он напивался вместе с остальными. Правда, с лица его всё равно не снимали кожаного намордника, лишь проделали в нём отверстия для жидкости. В начале зимы было очевидно, что спиртного не хватит до конца этого сурового времени года. А меж тем на заставу обрушилась новая напасть: с окрестных сёл стали прибывать хуторяне и просить дать им защиту, предоставить убежище. Сначала приходили те, у кого ещё летом сгорел хутор. Таких было немало, учитывая, что в каждый сезон один хутор непременно сгорал, и жители его шли по миру с протянутой рукой. Теперь они решили просить милостей на заставе. Вслед за ними потянулись и другие, уже напуганные слухами о том, что творит Кощей Бессмертный. Эти везли с собой продовольствие и спиртное, но их всё равно не пускали. Пока на заставе всего хватало, но однажды это всё должно было закончится. А впустить такую массу чужих людей означало то же самое, что открыть ворота заставы упырям. Нельзя было поручиться, что кто-то из хуторян не был кровососом. Но хуторяне отказывались уходить, они разбивали себе шатры или начинали жить прямо в своих повозках у самых стен заставы. Постоянно дозорные по возвращении из разведки докладывали о несчастных, ожидающих за стеной, и каждый раз слышали от Левши лишь одно:

— Пусть уходят или умирают, но мы не нарушим приказа.

Когда Завид отправлялся в дозор, он заранее приготовился к самому худшему, но сердце богатыря не было каменным, и к тому же он не был болгарином, он был из местных, из тысячи Всеслава Волхва, и потому особенно сочувствовал беженцам за стеной. Богатырь и сам жил прежде в хуторе, пока однажды не нанялся в городскую тысячу и не задержался в ней неожиданно для самого себя на долгие годы. Всеслав Волхв хоть был и чужеземец, но очень полюбился местным с его шутовской религией и был выбран тысяцким. Народное ополчение по традиции лишь называлось тысячей, но в действительности никогда здесь не насчитывало столько воинов. И всё-таки, в отличии от дружины, здесь служили исключительно люди из народа: мелкие земледельцы или даже безземельные, сыновья ремесленников. Завид был сыном одного бедного крестьянина, и чтобы поправить дела своего дома, пошёл в ополчение. До его хутора здесь было далеко, однако, он не один вышел в дозор, и второй дозорный, едва только ворота заставы захлопнулись за его спиной, так заговорил со своим спутником:

— Мне нужно в лагерь беженцев, Завид. Я хочу проверить, там ли мои родные, мой хутор совсем рядом.

— Чёрт побери, Боря, мы же в дозоре.

— Я ненадолго, Завидушка, только узнаю, здесь они или нет.

— А если они здесь, что ты будешь делать?

— Поговорю с Левшой, чтобы тот впустил их на заставу. Он же не железный, я смогу его уговорить.

— Хорошо, только ненадолго.

И рослый Боря криво улыбнулся своему коллеге. Ничего не случится, если они поедут к мосту немного позже. Между тем, дорога по сугробам до лагеря заняла много времени, несколько раз приходилось останавливаться, чтобы дать лошадям передохнуть, и вести их за собой под уздцы. Ещё в пятидесяти метрах до первых шатров богатыри наткнулись на пятерых мужчин, копающих яму в мёрзлой земле. Гости хотели, было, спросить у них, что они делают, но затем к своей печали увидели рядом плохо закутанное в саван окоченевшее маленькое тело. Это были похороны, и хоронили, судя по всему, ребёнка.

— Вам не спастись от кровососов, — обратился к богатырям один из мужчин, — они уже здесь, они нападают на нас и убивают. Мы никому не позволяем обратиться в упыря, хороним их с колом в сердце.

— Его покусали? — спросил Завид, кивнув на ребёнка.

— Вчера ночью. И так каждый день, приходит какой-то зверь и забирает одного из нас. Вы должны нам помочь, иначе он перебьёт нас всех.

— Он? Так он один?

— Может, это и разные упыри, но он всегда приходит один.

Завид и Борис переглянулись. Они подумали об одном и том же: Кощей Бессмертный где-то здесь, он совсем потерял страх и подобрался к самой стене заставы. Нужно было доложить воеводе, чтобы устроить облаву на проклятого врага, но прежде необходимо было во всём удостовериться. Богатыри отправились в лагерь, чтобы разузнать как можно больше. Здесь они увидели множество больных, измученных людей. Кого-то уже замучил кашель, кто-то пытался из сырых дров разжечь костёр, чтобы приготовить себе обед, целая семья отчаянно плакала над околевшей лошадью. Из одного шатра доносились звонкие женские крики. Богатыри взялись за мечи, желая помочь несчастной, но когда вошли в шатёр, то увидел несколько женщин, окруживших одну в одной окровавленной рубахе. Из шатра доносился крепкий запах сырого мяса и ещё чего-то крайне неприятного. Прежде, чем женщины с криком выпроводили незваных гостей, те успели разглядеть, что та, что лежала в центре с раздвинутыми ногами, была беременна и изо всех сил пыталась родить.

— Симаргл меня побери, — вымолвил Борис, — там же холодно так же, как и на улице. Как в таких условиях можно рожать?

— Владыки, — обратился к ним какой-то седой дед с обожжённой рукой, — просим вас быть у нас гостями, отведать нашей браги.

Богатыри охотно согласились и прошли в шатёр неподалёку. Здесь в кругу сидело уже несколько мужчин, гости присоединились к ним, и вскоре каждый осушил по чаше.

— Я вижу, у вас здесь каждый за себя, — произнёс разнеженный Завид, — никто не помогает друг другу.

— Здесь люди из разных хуторов, — заговорил дед, — никто друг друга не знает. Некоторые приходят по одному, не понятно откуда, живут прямо в повозках. Если мы находим мёртвых, не покусанных упырями, мы относим их в лес. Может быть, дикие звери сожрут их и не нападут тогда на нас.

— И многие здесь так умирают?

— Ну, каждый день по мертвецу выносим — это самое малое, не считая покусанных, которых закапывают с колом в сердце.

Борису явно не нравилось здесь. Тёмное место, почти ничего не видно, множество незнакомых мужчин, скорее всего — вооружённых, брага хоть и била в голову, но вкуса была неприятного, отрыжка от неё сладкая, гадкая. Богатырь уже хотел, было, встать и уйти, но Завид положил ему руку на плечо и слегка придавил к земле.

— А расскажите о том, кто кусает хуторян, — попросил он.

— Обычный кровосос, — заговорил дед таким же ровным тоном, — приходит ночами, убивает и всегда уходит. Как бы ни пытались его изловить, какие бы силки на него ни ставили.

— И что же, ни одной ночи не пропускает?

— Ни одной, можешь остаться, он и сегодня придёт: налюбуетесь на него, если успеете.

— А откуда он приходит? — спрашивал богатырь. Мужики вдруг умолкли, будто что-то мешало им говорить.

— Да ясное дело откуда, — молвил Борис, — из лесу, со стороны моста.

— Да нет, — возразил дед, — он приходит со стороны заставы и, клянусь богами, многие видели, как он выпрыгивает из-за забора.

— Стало быть, это не Кощей, — перевёл дух Завид, — если вы говорите правду, сегодня ночью мы изловим этого мелкого гадёныша.

Завид хоть и пошатывался, как колосок на ветру от выпитого спиртного, но решительно стал готовиться изловить кровососа, которым, как он был теперь почти уверен, был Яша. И действительно, упырь уже давно не пил крови, а без этого ему подобные быстро впадают в кому. Кровосос пил только брагу и вино, и к вечеру богатыри на заставе так напивались, что уже не могли следить за ним. Пока мужики готовили ловушки, Борис куда-то пропал, очевидно, продолжил поиски своих родственников или односельчан. Меж тем, уже начинало темнеть, зимой тьмы всегда больше, чем света. Не спасть всю длинную зимнюю ночь — это большое испытание, которое многие не выдерживали. Пьяные мужики один за другим погружались в сон. Завид, чтобы не заснуть, умывал своё лицо снегом, какое-то время это помогало. Богатырь был закутан в тёплую медвежью шубу, высокий воротник закрывал ему лицо и лишь выпирающий наружу нос замерзал от мороза и испускал пар, словно закипевший самовар. Было уже поздно, когда вдали по сугробам зашагала чья-то фигура в шубе, в темноте больше похожая на двуногого зверя, чем на человека. Медведь или оборотень — в обоих случаях такая встреча сейчас была крайне нежелательна. Завид вынул руку из тепла и взялся за деревянный эфес своего меча.

— А, вот вы где, — промолвила тёмная фигура голосом Бориса, — а я вас обыскался.

— А ну-ка ляг, — велел ему Завид, — не видишь, что мы здесь в засаде сидим?

Борис тут же лёг под дерево в сугроб рядом с остальными мужчинами.

— Представляешь, нашёл я их, — шёпотом заговорил он, — и отца, и мать, и сестру с братом. Сестру замуж уже выдали, дочке её уже третий год пошёл, а я и не знал с этой службой. Владели бы они грамотой, черкнули бы хоть письмецо какое.

— Ты сам-то грамотой владеешь? — спрашивал его Завид, пытаясь спрятать всё лицо в свой воротник.

— Читать умею, — отвечал богатырь, — а писать как-то не наловчился, это уже особая наука.

— Тихо! — прервал его Завид, и мужики все навострились. Показалось или он действительно что-то услышал? Кроме него никто ничего подозрительного не заметил. Но тут прямо из-за стены заставы выпрыгнуло существо в мешковатом балахоне. Чтобы совершить такой прыжок, нужно было обладать огромной силой. Неужели Яша действительно был так силён и всё это время лишь тщательно скрывал свою силу? Существо меж тем быстро направилось к лагерю. Мужики уже знали, что делать, они взялись за луки и направились вслед незваному гостю. В какой-то момент им показалось, что они потеряли упыря, но тут из лагеря раздался дикий крик боли. Охотники побежали на звук и вскоре увидели угодившего в капкан кровососа

— Ну вот ты и попался, сукин сын, — ухмылялся Завид. Остальные лишь удивлялись, как он догадался, что упырь пойдёт именно сюда.

— Это вы попались, — произнёс монстр нечеловеческим голосом и взметнулся с проворством кошки на ближайшее дерево. Нога его тут же вырвалась из капкана, оставив в нём кусочки плоти, что, видимо, причиняло существу страшную боль, на которую оно не обращало внимания.

— Стреляйте же, стреляйте! — приказал Завид, и из луков вылетели стрелы с привязанными к ним верёвками. Упыря удалось ранить в нескольких местах, мужики стали тянуть его за верёвки к земле. К своему ужасу они заметили, что глаза существа засветились зелёным, как у кошки. Упырь снова прыгнул, пятеро мужчин не могли его удержать. Лишь когда Борис выпустил шестую стрелу и пробил злодею ногу, тот поскользнулся на ветке, и его удалось стащить на землю.

— Теперь уже не выкрутишься, Яша, — победно произнёс Завид, — уж теперь мы точно тебя казним.

— Многие пытались меня убить, — отвечал кровосос, судорожно пытаясь вырваться на свободу, — но я бессмертен.

— Даже сильнейшие из вас не могут жить без чужой крови. Ваше бессмертие — это проклятие, а не жизнь.

— Ты так говоришь потому, что боишься умереть после укуса. Если бы ты был уверен, что обратишься, ты давно бы уже принял наше бессмертие. Люди готовы пить кровь, даже мочу, лишь бы хоть немного продлить свои дни. А я предлагаю спасение, защиту от всех болезней, от старости, от немощи.

— Быть мерзким зверем, как ты? Ты только посмотри на себя. Это ты называешь жизнью?

— Даже паразиты живут. Черви, мухи, клопы — они все живые, не меньше, чем мы.

Пока кровосос говорил, никто не видел его лица — оно было закрыто капюшоном балахона. Дед решил приблизиться к зверю и кончиком своей пики всё-таки скинуть с него капюшон, чтобы взглянуть в эту зверскую морду.

— Нет! — попытался остановить его Завид, но было уже поздно. Кровосос схватился за пику и с невероятной силой притянул старика к себе. Не успел тот опомниться, как упырь вцепился зубами в его руку, в зверя в ответ полетели стрелы, тот с силой рванул и бросился бежать. Охотники направились за ним, но упырь снова забрался на дерево, с дерева же одним ловким прыжком перемахнул через стену.

— Ничего, никуда не денется, — проговорил богатырь, — завтра мы вернёмся на заставу и казним эту мразь, а пока дайте мне браги, сколько можно ходить трезвым!

— Пойдём, — увёл его за собой Борис, — к моим родным, в гости.

Завид сначала отпирался, не хотел никого будить среди ночи, но Борис настоял на своём и отвёл его к своей семье. Лишь здесь, после пары кружек браги, он заговорил со своим товарищем:

— С теми мужиками лучше не пить, мне многое про них порассказали. Они пришли из какого-то сгоревшего хутора, ничего за душой не имеют. Ты заметил, что у них нет женщин, нет детей?

— К чему ты клонишь, Боря?

— Странные они какие-то. Ходит слух, что пара бродяг, забредших к ним, просто пропали, а потом люди находили их отрезанные головы, руки и ноги. А куда делось всё остальное? И чем питаются эти хуторяне, если у них нет ничего, кроме браги? Вот и стали поговаривать, что они тех бродяг споили, а потом съели.

— Хочешь сказать, они людоеды?

— Это только слух, доказательств нет, но лучше с ними не пить.

Эту ночь богатыри провели в палатке, в которой обосновалась семья Бориса, а наутро, вооружившись мечами, снова отправились к шатру предполагаемых людоедов.

— Вы упустили упыря, — набросился на них их вождь — седовласый дед. Он изменился после вчерашнего, даже как-то помолодел.

— Скоро ты сам станешь упырём, — отвечал Завид и обратился к остальным шести мужчинам, — если вам дороги ваши жизни, нам следует убить его и похоронить с колом в сердце.

Но мужики все, как один, закрыли собой вождя.

— Опомнитесь, он уже мёртв. Ночью он начнёт превращаться в того скота, что ночью его покусал.

— Ну нет, таким я не стану, — возражал дед, — моя бабка, мать моего отца была ведьмой, в моих жилах есть немного чародейской крови, а это значит, что я не потеряю свой разум и человеческое лицо. Я не стану таким, как большая часть упырей.

— Ты всё равно не сможешь жить без чужой крови.

— Я смогу сдерживаться, смогу ограничиваться кровью животных. При этом я стану моложе и сильнее.

— Ну и чёрт с вами! — выругался Завид. Он понял, что ничего не добьётся. Сейчас же первым делом нужно было разделаться с подлым Яшей, а для этого богатыри вернулись на заставу. Они вернулись слишком рано, никто не ожидал такого раннего возвращения дозорных, в том числе и Левша, который ещё спал после вчерашней попойки. Лишь через несколько часов воевода пробудился и захромал к богатырям. Когда у него спросили, что с его ногой, он лишь ответил, что пьяный поскользнулся на покрытой коркой льда ступеньке и подвернул себе ногу, когда ночью выходил в уборную. Дозорные извинились, что вернулись так рано и рассказали про всё пережитое ими за последние сутки. При этом Борис постоянно рассказывал про своих родных и просил за них. Но Левша этого словно не слышал, а когда дозорные закончили свой рассказал, он велел привести к своим очам Яшу. Вскоре сюда притащили упыря в кожаном наморднике и бросили к ногам воеводы.

— Ну что, бессмертный, — злорадно взглянул на него Завид, — посмотрим, как ты переживёшь свою казнь.

— Братцы, за что? — взмолился Яша и встал на колени перед Левшой, — повелитель, я верно служил тебе, я хранил твою тайну.

— Какую тайну? — ухмыльнулся Левша, — ты, видимо, бредишь, кровосос, у меня нет никаких тайн от моих братьев.

— Скажи, — продолжал Завид, — как тебе удавалось каждую ночь незаметно выбираться из заставы?

— Брат, я не понимаю, о чём ты. Я всегда был здесь, клянусь вам. Если бы я мог сбежать, зачем бы я возвращался?

— Это я тебя спрашиваю! К чёрту, оставим эту болтовню, разденьте его, и вы увидите на нём следы от ран от нашей вчерашней встречи.

И богатыри в миг сорвали с Яши всю одежду, оставив его голым на морозе. Но никаких ран на его теле не было, не было даже шрамов на тех местах, куда он был вчера ранен.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами Завид.

— Тут и не надо ничего понимать, — достал свой меч Левша, — все эти уловки кровососов — это проделки дьявола.

— Прошу, повелитель, — заскулил Яша, — я никому не сказал, я не выдал, я всегда был верен тебе.

— Ты всегда служил Кощею, — произнёс Левша, будто и не слышал его, — имей же смелость и умереть за него.

И эти слова, как ни странно, подействовали на Яшу. Упырь, весь дрожа, ни то от холода, ни то от страха, склонил свою голову. В следующий миг голова его отделилась от тела под ударом холодного клинка.

— Ну вот и всё, — вымолвил воевода, — а теперь пить.

— Левша, — взмолился Борис, — моя семья там, за стеной, в холоде, с упырями и людоедами. Позволь привезти их сюда.

— У кого-то ещё есть семьи в близлежащих хуторах? — спросил воевода, несколько богатырей нерешительно шагнули вперёд.

— Отлично, убирайтесь прочь с заставы, к своим родственникам и куда ещё захотите. Мы изгоняем вас.

Как богатыри не молили, как не уговаривали Левшу, он был непреклонен. Болгары схватили с дюжину славянских богатырей и выставили их за ворота.

— А ты что скажешь, Завид? — обратился к богатырю воевода, — по-твоему, япоступил несправедливо?

Завид понял, что от его ответа зависит, останется ли он здесь или так же будет изгнан.

— Когда я просил ночлега у местных хуторян, — молвил он, — они мне отказали. Думаю, справедливо поступить с ними так же.

Славянские товарищи посмотрели на богатыря с ненавистью, но он остался на заставе и в душе радовался этому.

Глава 14

Святобой

В тот день Авдотья сама первая взяла Михаила за руку, он был так растроган, что даже слегка опьянел от этого. Обычно он старался не прикасаться к ней на людях, она сама того избегала. Там, откуда Михаил был родом, за такие прикосновения к девушке можно было хлопотать от её отца и родственников. И вот теперь, среди массы общих знакомых рыжая красавица сама вела его за руку, словно демонстрируя всем, что он принадлежит ей. Они вместе шли на приём к одному местному боярину. После того заседания в совете Михаил стал вхож в знатные дома, он из гостя города превратился в гостя боярских домов. Правда, в подобных домах богатырь всегда чувствовал себя неловко, он не понимал правил этих светских обедов, этих бесед. Женщины здесь чувствовали себя слишком свободно, а мужчины нередко походили на женщин, здесь было дозволено всё, кроме грубости. Любые разговоры Михаила о христианстве переводились в шутку, о вере здесь говорили с непозволительной лёгкостью, даже о своих богах люди говорили так же. И вот теперь впервые богатырь шёл на такой приём вместе с Авдотьей. Она улыбалась ему и, как всегда, была мила. В подворотне какой-то пьяный перегородил им дорогу.

— Гони деньгу за проход! — прокричал он, едва держась на ногах.

— Пойдём по другой улице, — потянула Авдотья за собой Михаила.

— Смеёшься? — удивился он, — он же едва держится на ногах.

— Иди сюда, божий член, — кричал хулиган.

 Михаил уже готов был подойти, но Авдотья увела его за собой. Какая же она была хрупкая, беспомощная в быту.

— Неужели ты думаешь, я стал бы с ним драться? Он же пьян, я бы его просто оттолкнул, и мы бы прошли.

— Не нужно, — нахмурилась девушка, — а вот уже и боярский дом.

Михаил лишь громко рассмеялся её милой трусливости.

— Нравится дом? — спросила она меж тем своего спутника.

— Ну, неплохой такой, сделан во многом по канонам Витрувия. Подражание природе: арки, колонны.

— А мне не нравится.

— Почему?

— Я думаю о тех средствах, на которые он был построен. Это пот и кровь бедных хуторян и горожан, это детские слёзы.

— Почему же мы тогда идём в этот дом?

— Изнутри он не так уродлив, — лишь улыбнулась Дуня. И вот вскоре они оказались среди тех самых людей из верховного совета. Многих из них Михаил уже знал, включая тысяцкого Всеслава Волхва и колдуна Святобоя. Были и те, которые ему откровенно не нравились, как еврей Матвей, сбежавший когда-то из Новгорода со своим капиталом и пригретый вождём Дюлой. Появился и хозяин дома — крепкий боярин Игорь со своей женой Верой. Первым делом Игорь взял за руку Авдотью и поцеловал её. Михаил был ошеломлён этим, он много дней ухаживал за ней, прежде чем позволил себе целовать её руку. Здесь же это делалось запросто и многими. После хозяина появились и другие мужчины, которые точно так же приветствовали рыжеволосую фею, среди них был и Матвей, которого богатырь с того момента навсегда возненавидел за это так, что готов был убить. Между тем, пока он стоял, оглядывая всех исподлобья, Авдотья преобразилась до неузнаваемости. Из беспомощной и хрупкой девушки она стала светской барышней, сразу завязала разговор с женой хозяина.

— Ты ещё не была на том балагане? — удивлялась Вера, — тебе непременно нужно там побывать. Эти приезжие шуты такое вытворяют.

— Ходят по канату и дышат огнём?

— Нет, что ты, Дуня, этим уже никого не удивишь. Эти устраивают настоящее представление, называют это «театр».

— Театр? Я знаю, что такое театр. Ещё в Чернигове у нас балагуры ставили представления. Но я ни разу там не была. Очень хотела сходить, но не с кем. Не везёт мне как-то с этим.

— Как, неужели никто не может сходить с тобой в театр?

— Ну, один меня уже приглашал, — улыбаясь Авдотья, — но я пока ему не ответила.

Михаил сжал кулак. Он-то точно не приглашал её в театр, у него просто не было на это денег. Проклятье, значит, был кто-то ещё, кто-то другой и более богатый. Жгучая ревность запылала в груди богатыря, он не знал, куда себя деть, но теперь он ненавидел всех богачей города, многие из которых сейчас окружали его. Михаил ощущал себя чужим среди них.

— Расслабься, Потык, ты не на войне, — послышался голос Всеслава возле самого уха, — здесь кулаками ничего не решить. Здесь бьют словами, а убивают пощёчиной, здесь нужно уметь вести себя непринуждённо, иначе эти милые люди сожрут тебя.

Пока Волхв говорил эти слова, он всё время улыбался.

— Они считают меня варваром, верно? — спросил Михаил.

— Некоторые да, — отвечал Всеслав, — хотя по большей части им плевать.

— Но они же язычники, это они варвары, а я — христианин.

Последнюю его фразу услышал Матвей и тут же приблизился.

— А ведь мои предки тоже считали себя избранным народом, — вмешался он в разговор, когда Авдотья и Вера ушли уже совсем далеко и смешались с собравшимися.

— Времена меняются, — тонким, почти женским голоском продолжал еврей, — нет уже Римской империи и римлян, считавших всех варварами, кроме себя. Наш народ был для них козлом отпущения. Европейцам всегда нужен козёл отпущения, искупительная жертва, хотя они убеждают всех, что Христос был последней такой искупительной жертвой и освободил человечество от необходимости таких жертв.

— О, я смотрю, вы и сейчас считаете себя избранным народом, — усмехнулся на это Всеслав, готовя в уме какую-то шутку.

— Ни в коем случае. Это не мы, это другие люди делают нас избранными для жертвоприношения народом. Заприте любых десять человек в комнате на долгий срок, и один из них станет козлом отпущения. Что бы не случилось, виноват будет он, и даже если случится что-то совершенно от него не зависящее, например, землетрясение, его всё равно убьют, как искупительную жертву.

— Общество всегда нуждается в ком-то слабом, — продолжил Михаил его мысль.

— Хуже того, не просто в слабом, а в отвергнутом, в изгое, страдающем от общих унижений, над которым каждый может издеваться, который один будет нести на себе груз вины за всех. Хотя его вина лишь в том, что он не похож на других. Пока такой козёл отпущения есть, общество держится, и все в нём нормально общаются, когда такой козёл отпущения исчезает, и бить становится некого, все начинают беспорядочно бить друг друга. Почему-то людям непременно нужно кого-то бить, издеваться над кем-то. Но Христос сам принёс себя в жертву, добровольно. Этим он хотел положить конец бесконечным унижениям, завершить вековой обычай козла отпущения. И что мы видим? Его последователи — христиане, устраивают еврейские погромы и так же ищут крайнего, ищут искупительную жертву, и козлом отпущения делают мой народ. Каждый европеец норовит побить еврея, и пока у них есть эта жертва, европейские народы дружны друг с другом.

— Козёл — это любимое животное Симаргла, — вымолвил Всеслав, — а вы ведь до сих пор ещё делаете себе обрезание члена?

— Это дань традиции, — отвечал ему Матвей, — обрезание делаем не только мы. Его делали древние египтяне, вавилоняне, сирийцы.

— То есть все те, кто делали из вашего народа козлов отпущения? А я вот на свой член хочу, наоборот, повестить гирю, чтобы шкура была по длиннее, как у слона.

Пока все смеялись над грубой шуткой Всеслава, Михаил ревностно принялся искать Авдотью и обнаружил её смеющейся в обществе колдуна Святобоя. Здесь было ещё несколько дам, которым колдун что-то оживлённо рассказывал. Чуб на его бритой голове был как-то слишком аккуратно украшен и уложен. «Ну, если это ты её пригласил в театр, — подумал Михаил, — то тебе не помогут никакие чары».

— Вы даже не представляете, как наши кони испугались верблюда, — смялся меж тем Святобой, — больше они боятся разве что ослов, которые сводят их с ума своим криком.

— И упырей, — молвил Михаил, совсем неуместно вмешиваясь в беседу, — ещё они как огня боятся упырей.

— Упырей все боятся, — молвила Вера, — но охотников за упырями порой боятся не меньше.

— Кого владыня имеет в виду? — спрашивал Михаил.

— Вас, конечно, христиан. Страшные люди. Говорят, вы совсем не признаёте шутовства и балаганов.

— Это языческие игрища, — отвечал Михаил, и почему-то над ним рассмеялись все, включая Авдотью, хоть она и старалась сдерживаться.

— А женщина у вас может любить своего мужчину только раз в месяц, — продолжала жена хозяина, вспоминая все нелепые слухи о христианстве, — и только в одной позе.

Меньше всего Михаил хотел участвовать в этом разговоре с женщинами, но Авдотья даже не смутилась этим словам, а лишь сдержанно улыбнулась этой злой шутке. Все свои усилия богатырь сосредоточил на том, чтобы не пасть духом.

— Послушайте, — заговорил Святобой, — христианам же нельзя заниматься любовью до свадьбы. Выходит, наш бравый воин ещё мальчик.

— Чтобы убивать упырей и… колдунов, не нужно быть бабником, — отвечал Михаил, — ой, прости, ты же тоже колдун.

— Ничего, меня ещё ни одному христианину убить не удалось. Жаль, что столь многие из них погибли, не познав женской ласки.

— Да, воистину жаль их, — молвила Вера, — это большая трагедия.

Михаил вдруг вспомнил покойного брата. Он никогда не спрашивал у Леона, познал ли тот женскую ласку. У него не было любовницы в тот период, когда братья были вместе, а была ли раньше? Во всяком случае, боль за убитого брата усилилась многократно. Но к счастью Михаила, его скоро оставили в покое. Он был раздавлен и унижен, почувствовал себя козлом отпущения, и Авдотья ушла со всеми его уничтожителями.

— Вы хотите балаган? — прокричал меж тем уже пьяный Всеслав, — будет вам балаган. Такого балагана вы нигде не увидите!

И с этими словами он вдруг вышел на открытое пространство и сделал сальто через голову. Публика восторженно зашумела и зааплодировала ему.

— Клянусь членом Перуна и жопой Велеса, что за пару монет могу ещё и не такое.

«Городской тысяцкий, вождь ополчения, зачем он так унижает себя?» — пронеслось в голове у Михаила. Хотя, возможно поэтому Всеслава и выбралитысяцким, ведь он далеко не был невеждой, и всё-таки местный народец как-то за него проголосовал.

— Владыки, прошу внимания, — произнёс Святобой, — хочу поделиться с вами новостью. Так как посадник наш был подло убит, и скоро выборы нового посадника, я решил предложить себя на голосовании на эту должность.

— Но как? — спросила кто-то из женщин, — ведь для этого нужно быть боярином.

— Именно так, — продолжал колдун, — я ещё осенью прикупил себе большое владение на этой земле, с разрешения вождя. И вот теперь вождь Дюла согласился признать меня боярином.

— Немыслимо, — закачали головами одни.

— Поздравляю, — заговорили другие.

— Будь ты проклят, — говорил в душе Михаил, видя рядом со Святобоем Авдотью, пришедшую за руку с ним — с Михаилом. С того вечера он ушёл уже один, хоть это и несколько удивило рыжую фею. Михаил больше не хотел её видеть, и она уже вовсе не казалась ему такой милой, как раньше. Теперь вспоминались лишь её недостатки: её непропорциональная фигура — тончайшая талия и при этом большие бёдра со следами ожирения, её боязливость, её беспомощность в быту. Раньше эта беспомощность казалась ему трогательной, теперь же богатырь видел в ней лишь лёгкое презрение к нему, надменность, высокомерие. Она презирала его силу, а если бы узнала о его слабости, стала бы презирать ещё больше. Как мог он быть так слеп? Дочь его врага точно не могла быть ему парой, в душе она должна была ненавидеть всех христиан и любить лишь ту богиню, что дала ей исцеление — Гекату. Михаил долго и мучительно вспоминал всё, что знал про эту богиню. Совета спросить было не у кого, никто не способен был поделиться с ним знаниями. Но в конце концов богатырь добыл и вспомнил какую-то информацию. Геката была самой таинственной богиней, и воистину Авдотья в своём поведении следовала своей покровительнице. Только Геката была ещё и страшным божеством, покровителем колдовства, особенно женского колдовства. Втайне ведьмы почитали эту богиню больше всего, но нередко скрывали это, называя свою богиню просто Тайной, а открыто отдавали почтение главным языческим божествам. Говорят, некоторые жрецы Перуна могли и убить за поклонение богине женской ярости. Так же Геката была покровительницей всех ядовитых растений, и яды — самое подлое и излюбленное оружие женщин, были обязаны своим происхождением именно этой богине. Безусловно, Авдотья хорошо разбиралась не только в лекарствах, но и в ядах, и она была хорошим лекарем лишь потому, что отлично понимала, как и чем можно отравить человека. Гекату изображали как бледную женщину с чёрными волосами, ночами она выходила на охоту в сопровождении своих адских псов. Для ведьм такими адскими псами нередко выступали упыри. И вот эта богиня как-то исцелила Авдотью, спасла её от недуга, от которого несчастная страдала долгое время. Но чем девушка заплатила за эту милость Гекаты? Оставалось только гадать.

Михаил долго не мог заснуть той ночью, мысли и сомнения мучили его. А уже на следующий день в Апуле все стали готовиться к выборам посадника, и одним из кандидатов был колдун Святобой. Были и другие кандидаты, по обычаю все они набирались из числа бояр. Посадник по полномочиям был кем-то вроде второго вождя, его соправителем. Только должность вождя принадлежала одной семье и предавалась старшему мужчине в роду. Дюла был таким старшим, хотя, говорили, были и другие, старше его по возрасту, но он оказался влиятельнее них, дружина назначила его. Вождя в Трансильвании не выбирали, зато выбирали посадника и тысяцкого. Тысяцким мог стать любой, его выбирали на народной сходке всеми куриями, это был вождь народного ополчения. Посадник же выбирался исключительно из числа дружинников, но выбирал его так же народ на общей сходке. Народ здесь состоял из множества курий, или, как их здесь называли — копн. Каждый местный знал, к какой копне он принадлежит, хоть он мог и не быть родственником других членов копны. Копной называлась так же территория, охватывавшая множество хуторов, и каждый, чьи предки проживали в этой копне, считался принадлежащим к ней. Это в своё время и помогло Всеславу Волхву, выяснилось, что когда-то кто-то из его предков жил здесь, и хоть сейчас его близких родственников здесь не осталось, Всеслав смог войти в одну из копен, а вслед за тем стать и тысяцким.

Процедура выборов здесь заслуживает отдельного упоминания. Разумеется, созывать всех жителей окрестностей не было никакой возможности, поэтому голосовали лишь те мужчины, что на момент выборов оказывались в черте города Апулы. Одна копна подавала один голос за того, за кого голосовало большинство присутствующих из копны. Обычно к выборам старалось собраться как можно больше народу и обязательно пребывали старейшины копн. Вот и сейчас, едва только по окрестностям разнёсся слух о смерти посадника, народ, невзирая на зимнюю пору, стал стягиваться в город, ожидая выборов нового посадника. Святобой простым людям понравился сразу по двум причинам. Во-первых, его поддержал вождь Дюла, а во-вторых, он не был родовитым боярином, вошёл в дружину совсем недавно, и потому простые люди видели в нём своего. Предвыборная компания была недолгой. Не прошло и месяца после убийства прежнего посадника, как горожане уже выбирали нового, и каждый боярин сулил им щедрые обещания, чтобы только выбрали его. До Михаила дошёл причиняющий боль слух о том, что Авдотья и многие светские дамы, даже жёны других кандидатов, поддерживают колдуна в этом соревновании. Михаил лишь сильнее ненавидел его за это и ненавидел себя то, что научился ненавидеть. Кощея Бессмертного, к примеру он не ненавидел, а лишь боялся, и потому всех настраивал на убийство упыря. Он был бы рад, если бы Анастас кого-то другого отправил в Трансильванию уничтожить кровососа, а Михаил отбыл бы в Киев ожидать вестей о смерти убийцы своего брата. Богатырь считал, что вера не запрещает ему страх, но она точно не поощряет ненависть. И вот теперь Михаил не чувствовал вовсе страха, но он чувствовал именно готовность ввязаться в борьбу насмерть. Святобой был богаче него, он мог позволить себе кого-нибудь пригласить в театр, и уже этим фактом он глубоко унижал богатыря и вызывал в нём гнев. Михаил стыдился этих чувств и объяснял их тем, что какая-то часть его души умерла, когда он оказался на Калиновом мосту. Быть может, это была лучшая часть его души?

 Так или иначе, но спустя несколько дней Михаилу вновь пришлось увидеться с Авдотьей. Он одновременно и хотел, и боялся этой встречи, но ему необходимо было присутствовать на выборах посадника. Ведь Михаил ещё не оставлял своей мечты — крестить в христианство Трансильванию. Авдотья была здесь, на площади, рядом с другими дамами. Лишь Михаил увидел её, как сразу почувствовал, как у него участилось сердцебиение. Он не приветствовал Её и старался держаться подальше, он боялся, что стоит ему с ней заговорить, как он тут же падёт к её ногам. Так он простоял довольно долго, наблюдая за процессом выборов. Всеслав Волхв тоже был здесь.

— Похоже, колдун всё-таки станет новым посадником, — подошёл он к богатырю.

— Ты рад этому?

— С чего меня это должно радовать?

— Ты чародей, он тоже чародей.

— Мы всегда втайне ненавидели колдунов, ведь они чистокровные, и так гордятся этим. В нашем клане вождём был полукровка, который украл у колдунов посох Велеса в отместку за то, что они не признали его равным себе.

— А теперь дочь этого вождя поддерживает Святобоя.

— Кто? Авдотья? Это просто их женские штучки. Святобой умеет обходиться с женщинами. Но, насколько я знаю, твоя фея настойчиво отвергает его ухаживания.

Одновременно гнев и радость ударили в голову Михаилу. Радость от того, что Авдотья не встречается с колдуном, и гнев за то, что он за ней всё-таки ухаживает. А тем временем, незаметно для богатыря рядом оказалась Авдотья, пришедшая вместе с другими женщинами.

— Уже уходите? — спросил их Всеслав.

— Мы скоро вернёмся, мы хотим увидеться с женой вождя.

И действительно, жена Дюлы сидела где-то позади в своей карете, и дамы направились к ней.

— Похоже, тебе не нравятся выборы, — язвительно бросила богатырю Авдотья, — республика — это же язычество.

— Не совсем, — сухо отвечал Михаил, боясь сказать больше, боясь взглянуть ей в глаза. Он оглянулся и с тревогой увидел, что Всеслав куда-то пропал вместе с дамами.

— Тебе не нужно к жене вождя? — на одном выдохе спросил Михаил, стараясь не задерживать свой взгляд на её милом лице.

— Я с ней ещё увижусь, — снова холодно, даже немного язвительно сказала Дуня.

— Откладываешь встречу на потом, так же как свой поход в театр? Не боишься отказывать Святобою, он же теперь посадник?

Сказал, сказал вслух. Язык предательски выдал то, что было на уме. Но Дуня проигнорировала его вопрос, а он теперь почувствовал себя перед ней виноватым.

— Прости, — заговорил вдруг он, не помня себя, — просто, ты же не любишь поэзию.

— Не люблю.

— Хотя, и богатые дома ты тоже не любишь, но ходишь в них. Можешь и не любить поэзию, а ходить в театр. Я вот тоже в последнее время перестал понимать поэзию, даже забыл те стихи, что учил в детстве. Возможно, это как-то связано с Симарглом, ведь после встречи с ним я потерял какую-то часть своей души.

— Обычно после встречи с Симарглом все начинают, наоборот, любить искусство, — улыбалась кокетливо Дуня, — ведь Симаргл — бог искусства и покровитель артистов.

— Может быть, я не знаю…я…я скучаю по тебе.

Не выдержал, взглянул в её глаза, в её прекрасные, голубые глаза. А она вдруг достала из складки платья какой-то свиток и вручила его ему.

— Держи, — молвила она, — это драма одного писателя, из тех, что ставят в театре. Я от руки переписала её и хочу, чтобы ты это прочитал.

— Ты переписала от руки целую драму для меня? — растрогался Михаил и даже принялся целовать её руку.

— Не забудь потом вернуть, — вырвалась Авдотья, — всё, мне пора, обещай, что прочитаешь.

— Клянусь, милая Дуня.

 А меж тем выборы подошли к концу, результат голосования не был неожиданным: каналья Святобой отныне стал посадником Апулы….

Глава 15

Спасение

В ту ночь с городом творилось что-то невообразимое. Сначала улицы огласил многократный вой волков, затем нескончаемый собачий лай не давал уснуть горожанам. Поднялась метель, замело дороги, замело двери в домах. Богатыри замучились подкладывать дров в печку, и всё равно жар стоял лишь возле печи, а чуть отойдя от неё, согреться уже было невозможно. Казарма вся никак не протапливалась. Грелись по очереди, иные же, закутавшись в шубу на своих постелях пытались заснуть. В какой-то момент и Михаил решил отойти ко сну и отправился в свою маленькую комнатку. Здесь было ещё холоднее, чем в остальной казарме, поскольку строители приладили к этой комнате отдельную дверь. Из этой двери теперь свистел ветер, и даже было слышно, как её присыпает снегом. Михаил не сразу услышал, как в дверь кто-то настойчиво стучится. Наконец, богатырь открыл и к своему удивлению увидел стоящего на пороге волка. Белая шерсть животного была вся набита снегом и оттого теперь напоминала иглы ежа, уши прижались в голове, весь он сгорбился, и, казалось, даже дрожал.

— Дай пройду, Потык, — заговорил волк человеческим голосом, — разговор есть.

Оторопевший Михаил отступил в сторону и освободил странному гостю дорогу. Волк, к его удивлению, встал на задние лапы и такой походкой зашёл в помещение.

— Закрывай же дверь, — зарычал он на богатыря, — холодно же.

Михаил снова подчинился и уселся в своей постели, волк же совершенно по-человечески уселся на лавку.

— Чего ты смотришь так? — Спрашивал он, — нешто не узнал?

Голос был знакомый.

— Ты же… ты….

— Да, это я, Всеслав. Ты что, никогда не видел оборотня в образе?

— Если честно, нет, — признался Михаил.

— В волчьей шкуре ходить теплее, а то на улице холод собачий. Дело есть, я как узнал, решил не откладывать и сразу пошёл к тебе.

— Что узнал? — Михаил никак не мог поверить, что разговаривает с волком, потому его мозг отказывался соображать.

— Я кое-что учуял своим звериным чутьём. Мы — оборотни упырей за версту чуем. Я не почуял ту тварь, что убила посадника, это оттого, что я давно уже не превращался в волка. В образе зверя я становлюсь глупее, а в нашем городишке, сам понимаешь, нужно сохранять трезвый ум. Чёрт, что же у тебя так холодно? Совсем невозможно согреться.

— Держи, — Михаил бросил ему шубу.

— Ну и как я должен её надевать? У меня же не руки, а лапы. Превращение отнимает много сил и времени, а времени у нас мало, уже поверь мне.

Михаил в ответ осторожно приблизился и накинул шубу на сидящего на лавке волка.

— В общем, слушай, — продолжил зверь, щёлкая зубами, — я точно тебе говорю, я учуял ещё одну дрянь. Упырь, возможно, снова в чужой шкуре. Сукин сын. Это рабСвятобоя, тот, светловолосый с ожогом на руке. Помнишь? Похоже, скоро у нас убьют ещё одного посадника, если мы, конечно, это не остановим.

— Думаешь, он здесь, чтобы убить Святобоя?

— А зачем ещё? Сам подумай, почему он претворяется именно его рабом, а не чьим-то ещё?

— А может, Святобой просто заодно с Кощеем?

— Святобой с Кощеем? Я бы засмеялся, если бы у меня был рот. Святобой поубивал за свою жизнь чёртову кучу упырей. Он — колдун, а это значит, что, если его покусает кровосос, он сразу погибнет, как и тот, кто его покусал. У нас — оборотней тоже самое. Поверь мне, Святобоя Кощей боится больше, чем тебя. Ты смог загнать упырей в горы, но ты не можешь выследить кого-то из них. А Святобой может, и я могу.

— Я просто пытаюсь понять логику. Понятно, зачем Кощею убивать тебя и Святобоя, но зачем ему нужно было убивать того, старого посадника? С другой стороны, если бы старый посадник был бы жив, Святобой не стал бы посадником. Вот я и подумал, что колдун с Кощеем заодно.

— Я не знаю, зачем Кощей убил прежнего посадника, как помнишь, мы у того упыря так толком ничего и не выпытали. Но я ручаюсь тебе, если бы Святобой был бы заодно с упырями, я бы об этом уже узнал. Ладно, Потык, я сказал всё, что хотел сказать, а теперь подумай, как защитить Святобоя, пока его раб раньше не придумал, как выбрать удачный момент для убийства. А я пойду, холодно тут у тебя.

И с этими словами волк сбросил с себя вымокшую шубу и направился к выходу. Своими лапами он кое-как отодвинул засов и в одно мгновение оказался на улице. От одной мысли о том, чтобы выйти на улицу, Михаилу становилось дурно, он закутался, как мог, в одеяло, накинул сверху шубу и стал думать об услышанном. За все эти дни, что Святобой был посадником, ненависть богатыря к нему только росла. Он часто видел Авдотью в компании колдуна вместе с другими членами совета, но никогда не приближался к ней.Богатырь старался избегать своей рыжей феи и не говорил с ней с того самого дня, как прошли выборы. Напоминанием о ней служил лишь свиток пергамента с драмой, которую Михаил постоянно перечитывал. Он давно уже изучил эту простую комедию про старого ростовщика, который никак не мог уследить за своей молодой женой. В драме всё это, конечно, высмеивалось, особенно смешной выставлялась ревность старика, который из-за жадности не мог обеспечить запросы своей жены. Но богатырь даже сочувствовал герою потому, что был беден и так же сильно, жгуче ревновал. И почему Авдотья вручила ему именно это сочинение? Поэзию она не любила, стало быть, её привлекала не художественная ценность произведения, она лишь этим жестом на что-то намекала, например на то, что его ревность смешна. Или хотела причинить боль, указать на ничтожность его положения? Михаил ведь хоть и был вхож в богатые дома, но к себе пригласить никого не мог, поскольку жил в казарме. Возможно, в том была главная причина, почему он теперь не виделся с Авдотьей. Осенью с ней ещё можно было отправляться на прогулку, но сейчас — в такую стужу её можно было увидеть лишь на каком-то светском приёме, где христианского богатыря снова начали бы высмеивать или просто презирать. Михаил и сам теперь начинал себя призирать. Он снова и снова брался за пергамент — не для того, чтобы читать, а лишь чтобы полюбоваться её почерком. Сразу богатырь начинал представлять, как Авдотья своими маленькими пальчиками выводит эти буквы, обмакивает перо в чернильницу и снова пишет, час и часом, и всё это время думает только о Михаиле. Сердце сжималось от этой мысли. Бесконечная благодарность наполняла сердце Михаила, к этому чувству примешивалась ещё и мучительная боль от невозможности эту благодарность как-то выразить. И богатырь лишь тосковал, целовал пергамент и в душе мечтал умереть. Видимо, по этой причине он сейчас лежал в своей холодной комнате и не шёл греться к печке. «Холодно? Так тебе и надо, хорошо, заслужил, презренный» — твердил он себе. Он, будучи в таком жалком положении, осмелился желать Её, осмелился вообще кого-то желать.

Но как быть со Святобоем? Помочь ему или помочь его убить? Да и как это поможет богатырю в его любви к Авдотье? Если Авдотья любит Святобоя (боже, от одной этой мысли сдавливало сердце), то, конечно, она будет благодарна Михаилу за спасение колдуна. Он станет для неё хорошим другом — и только. Какое унижение перед колдуном, унижение всего христианства перед язычеством. Язычница станет женой язычника, а христианин, для которого Бог есть любовь — станет просто другом. А если Михаил, наоборот, поможет убить Святобоя, а не спасти, то Авдотья не только не станет ему другом, она станет ему никем. Лучше уж сразу смерть, чем такое безразличие. И всё-таки, Михаил, сжавшись в клубок под одеялом, смог уловить какую-то трезвую мысль в этом своём потоке эмоций. Ведь получалось, если Авдотья любит колдуна, то спасёт ли его Михаил или нет — это ничего для него не изменит. Значит, и не о ней нужно думать, а о других вещах. Итак, на одну чашу весов была положена польза от смерти Святобоя, на другую — польза от его жизни. И теперь от живого колдуна пользы было больше, ведь с его помощью легче было дать отпор Кощею. Итак, решено: Святобоя нужно спасать.

Уже на следующий день Михаил отправился в боярскую думу. Здесь время от времени проходили заседания совета, здесь же во все дни должен был присутствовать посадник. Святобой был здесь, но богатырь попал к нему не сразу — ему пришлось какое-то время просидеть в тёмных сенях. Здесь же вместе с ним сидела ещё пара человек, ожидающих приёма — лица незнакомые. Наконец, когда какой-то незнакомец вышел из гридницы в сени, юная девушка в платье позвала и богатыря. Михаил тут же очутился в светлой гриднице. Свечи здесь были повсюду, подсвечники висели чуть ли не на каждом бревне, и потому, несмотря на закрытые ставни, здесь было светло, как днём.

— Хм, а оказывается, тёмные чародеи любят свет, — вымолвил, глядя на это, Михаил.

— Тьма древнее и старше света, — отвечал Святобой с большого трона на возвышении, — но без света не было бы молнии Перуна.

— Теперь и у тебя в руках молнии, владыка, — молвил Михаил, усаживаясь на лавку у стены, — ты стал посадником.

В помещении была хорошая акустика, и все звуки многократно усиливались гулким эхо.

— У тебя ко мне какое-то дело? — спросил Святобой.

— Даже несколько, не знаю, с чего начать. Первое: я решил последовать твоему примеру и купить землю в Угорье. Денег у меня нет, но есть у церкви. Я послал письмо в Хорватию к епископу, думаю, он выделит мне необходимые средства. Если вы не хотите, чтобы я построил храм в Апуле, я построю христианский храм рядом, на той земле, которую купит церковь. Надеюсь, посадник не помешает мне в этом?

— Разве посадник может что-то запретить свободным людям? — фальшиво улыбнулся Святобой. Михаил в этот момент почему-то заметил, что чуб колдуна как-то слишком высоко приподнят над головой при помощи металлические колец у его основания. Это делало его голову похожей на римский шлем.

— И ещё, — продолжал богатырь, — твой раб с обожжённой рукой…мне нужно допросить его.

— Зачем? Ты же знаешь, здешних упырей бесполезно допрашивать.

— Как? Ты знаешь? — удивился Михаил и тут же опустил руку на эфес меча. Смутные подозрения вновь овладели им.

— Как же я могу этого не знать? — отвечал ему Святобой, — я же служу Кощею Бессмертному.

Наступила недолгая пауза, после которой колдун громко издевательски расхохотался прямо Михаилу в лицо.

— Видел бы ты своё лицо, — молвил он сквозь смех, — вы, христиане, такие подозрительные! Неужели ты думаешь, что Всеслав рассказал всё тебе, но ничего не рассказал мне?

— Я думал, он будет умнее, — нахмурился Михаил.

— Он достаточно умён, чтобы не подозревать меня в связи с Кощеем. А вот ты меня явно подозреваешь, поэтому и не хотел мне говорить, что мой раб — кровосос.

— Если ты всё знаешь, почему он до сих пор жив и не под стражей?

— Это наш с Всеславом план. Даже вождь Дюла о нём не знает, но тебя я посвящу, так и быть. Ты же понял уже, что эту дрянь в чужой шкуре бесполезно допрашивать. Он не скажет нам, как найти Кощея и чего хочет их вождь, значит, надо действовать тоньше. Мы проследим, как этот кровосос поддерживает связь со своим вождём, как получает приказы, как им управляют. Упыри — существа глупые, и лазутчики никудышные, а эти — невероятно умны, мастерские прикидываются, как настоящие актёры. Как им это удаётся? Как ты думаешь?

— Не знаю, — честно признался Михаил.

— Вот вам и охотник на упырей. Всё просто: Кощей где-то рядом, он управляет ими, отдаёт им приказы и контролирует при помощи чар. Никому другому это не под силу. Он хитрый, но мы хитрее. Мы обратим его план против него. Кощей подобрался слишком близко, он рискует, на этом мы его и поймаем.

Михаилу пришлось признать, что план действительно отличный, и оставалось полагаться, что он сработает.

— Что ж, Святобой, я признаю, я был не прав, подозревая тебя. Ты всецело можешь рассчитывать на мою помощь и помощь моих людей.

— Ну вот и отлично, — поднялся с трона посадник. Михаил ушёл от него всё-таки с горьким осадком на душе. Все следующие дни он корил себя за свою близорукость и одновременно злился на Всеслава и Святобоя, что они сразу не посвятили его в свой план. Но сама мысль о том, что скоро с Кощеем будет покончено, затмевала собой любое недовольство. Михаил посмотрит в глаза этому упырю, он напомнит ему про своего брата, а потом пусть бессмертный вечно мучается в заточении, пока кто-нибудь не придумает способ его убить. Лишь одно теперь огорчало богатыря: Авдотья. Михаил мечтал увидеть её, хоть ненадолго, хоть издалека, и непременно запомнить каждую чёрточку её лица, каждое выражение, каждый жест и предмет одежды, чтобы потом вспоминать это всё с блаженной улыбкой на устах, мысленно утопая в её голубых глазах, вдыхая запах её волос, прикасаясь к её веснушкам, просто находясь рядом. Иногда он доходил до того, что хотел бросить всё, прийти к ней и признаться в любви. Но что она на это ответит? Цитатой из Платона, что любовь — это тирания? Или долгой тирадой о том, что страсти — это болезнь. Как добиться взаимности от той, что вообще не хочет любить или считает, что любовь со временем должна превратиться в дружбу? Но Михаилу мало было дружбы, в глубине души он понимал, что однажды Авдотья кого-нибудь полюбит, женщины ведь так легко меняют свои убеждения, и если её избранником будет не он, а кто-то другой, то он этого не выдержит, сердце его разобьётся. Не зря ведь греки считали, что лишь любовь между мужчинами должна превратиться в дружбу, а не любовь между мужчиной и женщиной. Примерно в таких размышлениях Михаил находился, сидя в своей комнате, закутанный в шубу, когда в дверь к нему снова постучались. Богатырь ожидал вновь увидеть белого волка, поспешил открыть, но снова он был удивлён, поскольку на пороге стоял человек. Маленький, заросший бородой и волосами так, что чёлка закрывала ему глаза, неопрятный, на тыльной стороне ладони был хорошо виден шрам от ожога.

— Ты? — на мгновение был ошеломлён богатырь. Перед ним стоял тот самый раб Святобоя, про которого уже все знали, что он кровосос.

— Чего тебе? — спросил Михаил, всеми силами стараясь не выдать, что он всё знает.

— Впусти, владыка, разговор есть, — взмолился раб.

— Впустить тебя сюда? Зачем?

— Ну не стоять же мне на морозе. Прошу, я уже измучился, я всё расскажу тебе про Кощея, у меня больше нет сил мучиться в чужой шкуре. Я не хотел этого, он меня заставляет.

 Михаил был так ошеломлён, что впустил слугу к себе. Богатырь тут же закрыл дверь на все засовы, чтобы не замёрзнуть.

— Ну, говори, что там Кощей? — обратился он к слуге.

— Он просил передать тебе привет, — решительно ответил упырь и тут же с невиданной силой набросился на богатыря. Михаил всё-таки успел разглядеть кинжал в его руке и отразить удар рукой. Не будь на нём так много одежды, он бы был сильно ранен, а так лишь отделался лёгким порезом чуть выше запястья. В мгновение ока богатырь скинул с плеч своих шубу и набросил её на кровососа, ударил ногой и выбежал через дверь в казарму, призывая на помощь. Когда упырь высвободился, наконец, из шубы, его встретили уже с дюжину вооружённых мужчин. После недолгой схватки кровосос был повержен и связан на полу.

— Почему я? — недоумевал Михаил, — целью же был Святобой.

— Не нут, — отвечал кровосос, — моей целью с самого начала был ты, и я выполнил то, что приказал мне Кощей.

Едва он договорил, как у Михаила перехватило горло, а ноги стали подкашиваться. Он видел такое и сразу понял в чём дело.

— Зовите лекарей, — выдавил он из себя, — клинок был отравлен.

Яд действовал быстро, уже через несколько мгновений богатырь провалился во мрак, и у него начались судороги. Перед глазами мелькали разные образы: Леон, Анастас, Василий Буслаев и Она. Образ Авдотьи не исчез, она была совсем рядом, так близко, что можно было прикоснуться. Михаил протянул руку и стал гладить её по щеке, по волосам.

— Дуня, милая, — произнёс он.

— Молчи, не двигайся, — приказала ему девушка, — яд ещё не обезврежен.

Михаил огляделся, он был снова в своей комнате наедине с Авдотьей, она склонилась над ним, совершая какой-то ритуал.

— Выпей это, — она дала ему кружку с каким-то отваром, — не медли.

Михаил выпил, его тут же начало тошнить и затем вырвало в стоящий рядом таз.

— Ты снова спасла меня, — сознание возвращалось к нему, — я никогда не смогу отплатить тебе за это в полной мере.

— Перестань, — отвечала фея, — ты мне ничего не должен.

— Нет, должен, — он взял её за руку, — ты мой ангел, моё солнце, ты дважды спасала меня, а я…я люблю тебя.

Наступила неловкая пауза. Он сам не понял, как это случилось, что он сказал это вслух.

— Я знаю, ты считаешь, что любовь — это тирания, — продолжил Михаил, — но я ничего не могу с собой поделать. Если кто-то из нас двоих должен быть рабом, то пусть это буду это.

— А я, значит, буду тираном? — обиделась Авдотья, — сильно же ты меня любишь, если считаешь, что я способна на такое.

— Можно по очереди меняться ролями: один будет тираном, другой рабом, потом наоборот. Так мы оба будет свободны. Эх, лучше бы ты дала мне умереть: мне всё равно не жить, если я тебе безразличен.

— С чего ты взял, что ты мне безразличен?

— Нет? Не безразличен? — надежда заблестела в его глазах.

— Нет.

Никогда ещё Михаил не был так счастлив, он вскочил с постели и заключил её в крепкие объятия. Она в ответ обняла его. Казалось, он всю жизнь жил ради этого и теперь готов был целую вечность просто вот так вот обнимать её, гладить по голове и по лицу, вдыхать запах её рыжих волос — самый приятный запах на земле. Почему ему так нравилось к ней прикасаться? Она казалась ему совершенно неземной, каким-то лёгким, небесным существом. Прикасаться к ней, как прикасаться к божеству. Но у божества есть плоть — это было крайне удивительно. Каждое прикосновение — это удивление. Как будто Дуня только вот сейчас обрела плоть, и исключительно для того, чтобы он мог к ней прикоснуться, чтобы мог ощутить себя богом. Чтобы он мог проникнуть в её плоть, к ней под кожу, стать ей, поменяться с ней телами, а лучше стать чем-то единым целым с ней. Почему любовь избавляет порой от страха смерти? Человек здесь полностью перешёл в другое тело, он в какой-то степени уже умер потому, что растворился в другом. Всё своё для него перестало что-то значить, смысл обрело лишь всё её. В таком положении: в объятиях друг друга Михаил и Авдотья провели довольно много времени. Он не целовал её и ничего не говорил — всё это слишком земное, плотское, он лишь держал её, обнимал и ни за что на свете не хотел отпускать. Но Авдотья всё-таки соблюла приличия и, наконец, шепнула ему на ухо: «Мне нужно идти, а тебе выздоравливать». Медленно она стала уходить. По пути она даже споткнулась — признак того, что она была сильно взволнована, хоть внешне оставалась спокойной. Пожалуй, ей было даже стыдно за то, что страсть, которая есть болезнь и порок, теперь так коварно овладела ей. Внешне девушка ещё оставалась бесстрастна, говорила чётко и ясно, но всё валилось у неё из рук, выдавая вырывающуюся на свободу страсть. Вскоре Дуня исчезла за дверью, но Михаил был уверен, что она ещё вернётся и будет навещать его, и они проведут ещё много чудесных мгновений вместе.

Глава 16

Поединок

— Ну что, господа чародеи? — Михаил снова был у Святобоя, на этот раз здесь присутствовал и Всеслав Волхв.

— Похоже, меня Кощей боится больше, чем вас, — продолжал богатырь.

— Да, похоже, что так, — отвечал Святобой, — он не собирался убивать меня, он с самого начала готовился убить тебя.

— Однако, какой расчётливый сукин сын, — вымолвил Всеслав, — он всё просчитал, он предугадал, что мы будем делать. Он сделал упыря твоим рабом, Святобой, но лишь для того, чтобы упырь смог подобраться к Потыку. Он знал, что мы вычислим кровососа и не убьём его сразу. Знал, что Потык клюнет на живца.

— Он перехитрил нас, — должен был признать Святобой. Теперь он сидел не на троне, а нервно расхаживал по гриднице.

— Но не всё так плохо, — продолжал Всеслав, — этот упырь оказался более разговорчив, чем убийца посадника. Он рассказал нам много про царя Кощея. Да, так они его называют — царь Кощей. Смешно, царь-раб. Так вот, этот упырь, как ни странно, был в своей шкуре. Он солгал тебе, Потык, чтобы ты впустил его к себе в покои.

— Что же это за существо?

— Полумаг. Упырь, в котором есть чародейская кровь. Мы со Святобоем такими никогда не станем, но есть такие чародеи, которые либо светлые, либо вообще не светлые и не тёмные — не посвящённые. Наш был непосвящённым, его бабка была ведьмой. Кощей покусал его, и он стал упырём. Такие полумаги намного сильнее остальных кровососов, они обычно становятся их вождями. Кощей такой же полумаг, только древний: он прожил много веков и потому стал ещё сильнее. Убийца посадника был смертником, наш же полумаг вовсе не собирался умирать, он рассчитывал убить тебя и скрыться.

— Как он прошёл мимо заставы у реки, он не сказал? — спрашивал Михаил.

— А вот это самое интересное. Он не проходил нашу заставу, он пришёл из хутора окрест заставы, долгое время жил беженцем возле её стен. Упырь говорит, там теперь много таких, просят приюта у твоего Левши, но он никого не пускает. Так вот, упырь сказал мне, где находится Кощей. Он говорит, что Кощей уже там — на заставе. Каждую ночь он выбирается оттуда и забирается обратно, и каждую ночь кусает кого-то. Он многих так уже сделал упырями, все они живут в лагере возле заставы. Кощей один прошёл через мост, никто с ним не пришёл: все остальные остались в горах. Теперь он на заставе, но наши люди и Левша не знают об этом. Я отправил своего гонца с письмом к моему человеку — Завиду, чтобы предупредить.

— Почему ты не написал Давиду? Левше то есть.

— Левша — твой человек, болгарин. Сам ему и пиши.

— Я не мог ему писать, я лежал больной от яда всю неделю.

— Не доверяю я твоему Левше, — добавил Всеслав, — он прозевал, как сам Кощей проник к нему на заставу.

— Глупости, христианин никогда не пойдёт на сделку с упырём, а вот язычник может. Твои люди — язычники.

— Христине не умеют выслеживать кровососов.

— Довольно, — вмешался в их спор Святобой, — если Кощей действительно так умён, то скоро он будет здесь — в Апуле со своим войском. Давайте лучше подумаем, как ему помешать.

— Всё просто, Угорье должно принять христианство, — молвил Михаил, — тогда Бог защитит нас. Но вы же в это не верите, так что мы обречены. Устройте мне лучше встречу с вождём Дюлой.

— Это ещё зачем? — удивился посадник.

— Потому, что ты обещал мне. Забыл, посадник? Когда я не дал твоей повозке перевернуться в лесу, когда мы впервые встретились. Ты так и не сдержал ещё своего слова.

— Тогда я не мог так повлиять на вождя Дюлу, — оправдывался Святобой, — но теперь я посадник, и я устрою вам встречу.

Михаил ушёл довольный собой: теперь он снова владел ситуацией. Недавно ему пришёл ответ из Хорватии: ему разрешили купить землю для церкви в Угорье и обещали всё оплатить. Теперь лишь нужно было получить разрешение вождя. Богатырь полностью восстановился после отравления, о чём даже немного жалел, поскольку Авдотья теперь перестала приходить к нему: не было повода. И всё-таки за эти дни они очень сблизились. Михаил постоянно обнимал её и так в объятиях они могли проводить много времени. Большего они себе не позволяли. Авдотья говорила, что лишь присматривается к нему и ещё не решила, быть ли им вместе. Михаил этого не понимал, ведь он не считал нужным подчинять страсти разуму и был готов идти на поводу у любовной страсти. Дуня обнимает его, держит за руки, позволяет гладить по лицу, значит, они и так уже вместе. Но Авдотья сомневалась, разум в ней ещё боролся со страстью. Она теперь говорила, что любовь должна быт разумной, без бури страстей.

— Ты вот говоришь, что без ума от меня, — говорила как-то она, — но так не должно быть, это слишком земная любовь, она короткая. Настоящая любовь не знает такой бури страстей, она тихая и разумная.

— Это уже получается какая-то братская любовь, — возражал ей Михаил, целуя её руки.

— Братская любовь гораздо разумнее, чем любая страсть. Она должна служить идеалом.

Но Михаил так не мог. Ему нужны были эмоции, он хотел преклоняться перед своей любимой, бесконечно льстить ей, посвящать стихи. Для него любовь была именно бурей эмоций, а так называемая «разумная любовь», казалось чем-то мёртвым, механическим. К тому же, вся эта разумная возвышенность казалось лишь мещанской расчётливостью, возведённой на небеса. Разумная любовь — почти тоже самое, что любовь по расчёту, только расчёт уже идёт не на деньги, а на брак и на возможность совместного проживания. Страсть Михаила была совершенно лишена какого-то расчёта, какого-то разума, это было лишь безудержное желание, завладевшее его душой. Для Авдотьи брак был серьёзным шагом, к нему нужно было подготовиться, чтобы супругам было хотя бы где жить. Богатырь же уже сейчас, ни о чём не думая, готов был жениться на фее, но всё-таки не высказывал ей явно своего намерения: боялся всё испортить, не хотел её к чему-то принуждать. Эх, если бы у Авдотьи был родственник-мужчина, Михаил бы мигом попросил у него её руки, заслал бы к нему сватов. Но её брат — Чеслав был где-то далеко, он был разбойником, скрывающимся от людей. А ведь у этого разбойника в руках был посох Велеса — оружие, которым можно было ослабить Кощея. Так Михаил тогда думал. Отсутствие родственников у Авдотьи сильно усложняло ситуацию, теперь взять её в жёны означало почти тоже самое, что взять её в плен. Никто не вмешается, если муж начнёт её обижать, не у кого ей искать защиты, возможно, поэтому она до сих пор ещё не стала ни чьей женой. Меж тем, уже тогда фея иногда начинала относиться к своему поклоннику, как врач к больному, и пыталась вылечить или хотя бы снять симптомы его любовной страсти. Чтобы видеться со своей возлюбленной, Михаилу пришлось снова начать делать визиты в богатые дома, а по дороге туда и обратно останавливаться где-нибудь в подворотне с Авдотьей и обнимать её.

— Опять они издеваются над христианством, — говорил он ей однажды тёмным вечером, провожая до дома.

— Нет, ты не так их понял. Ты слишком серьёзно всё воспринимаешь, Миша.

— Я просто говорю, что слышал.

— Пойми, в этом обществе просто не принято идти на поводу у страстей и вообще принято скрывать их, как можно глубже, а лучше подавлять. Ты со своим открытым сердцем среди этих людей словно голый среди одетых.

— Может ты и права. Я просто не понимаю, зачем нужно скрывать страсть. Тем более, если это не порочная страсть, а, например, вера.

— Может страсти и не всегда порочны, но разум всегда непорочен, поэтому добродетельнее прислушиваться к голосу разума.

— Ты говоришь, как философ, — восторженно улыбался Михаил, понимая, что уже своей восторженностью идёт на поводу у страстей. Но ум Авдотьи почему-то пробуждал в нём только ещё большую страсть. В глубине души Михаил чувствовал, что и в ней дремлет такая же страсть, только нужно дать пробудиться этому вулкану и потом утопать в этой лаве любви, предназначенной лишь ему одному.

— Я помню лишь одного такого же умного человека, — говорил ей богатырь, — это Анастас. Он тоже казался нам философом, за это мы многое ему прощали.

— Анастаса, помнится, хотели объявить еретиком, — произнесла Авдотья, — в Крыму его чуть не изгнали из города за болгарскую ересь.

— Откуда ты знаешь? — удивился Михаил, — я ничего тебе прежде не рассказывал про Анастаса.

— Слышала. Он же первый богатырь на Руси. А ты вправду покупаешь землю в Угорье?

— Не я, а наша церковь. Я буду лишь управляющим на этой земле, она не будет моей собственностью.

— Для хуторян ты будешь просто владыкой, который их грабит. А если грабить будет церковь, тогда где же тут любовь?

— Вот здесь, — отвечал Михаил и притянул её руку к своим губам. Он целовал ей каждый палец и затем долго держал её руки в своих руках, согревая их. Он не торопился, он чувствовал, как в ней пробуждается страсть, глубоко дремлющая и оттого лишь невероятно сильная, предназначенная тому, кто сможет её разбудить и освободить от тирании разума. Разум представлялся Михаилу драконом, держащим в заточении красавицу, которую он — богатырь, должен освободить.

— Согрелись? — спрашивал он спустя время, ещё держа её руки в своих руках.

— Да, — отвечала девушка. Одного этого было достаточно, чтобы у Михаила заблестели глаза от нежности, а член стал влажным и твёрдым. Иногда он проклинал свой член за то, что тот так грубо вмешивался в их духовную близость. Плоть желала близости телесной. Но иногда Михаилу как-то удавалось усилием воли усмирить зверя в своих штанах и тогда он просто обнимал Авдотью, как свою сестру. В такие моменты ему казалось, что он понимает, что она имеет в виду под разумной любовью. Так бывало, когда Михаил ещё лежал больной от отравления, а она приходила его лечить. Но теперь всё изменилось. Они стали ходить на светские приёмы, где Авдотья распускала волосы, улыбалась и флиртовала с мужчинами, и при этом была совершенно бесстрастна и холодна. И от этого Михаил снова начинал хотеть её всей своей плотью, мечтать овладеть ей. Он снова начинал ревновать. Казалось, теперь, когда все мужчины знали, что Авдотья встречается с Михаилом, они ещё больше стали флиртовать с ней, словно назло. Особенно Святобой, будь он неладен. Колдун действительно за ней ухаживал, как она рассказала, но она не приняла его ухаживания. И вот теперь, видя, кого она предпочла вместо него, колдун возобновил свои ненавязчивые, едва заметные домогательства. Михаил снова начал ревновать, и от этого вся его душа горела огнём, а член готов был взорваться от желания. Теперь он вдруг начал бояться, что он действительно пробудит в девушке страсть, но эта страсть будет не к нему, а он — победитель дракона-разума, будет лишь наблюдать, как освобождённая им пленница будет ублажать другого.

— Знаешь, — сказал он Авдотье как-то пьяный от счастья, — это такое счастье: быть полезным тебе, даже в таких мелочах.

Он каждый раз согревал её руки в своих руках, а однажды даже взял её на руки. Случилось это в каком-то тёмном переулке. Как выяснилось, Авдотья очень боялась собак, а тут как раз на них выскочил откуда-то охотничий пёс. И Михаил героически поднял на руках свою возлюбленную над землей, чтобы спасти её от зубов зверя, и, рискуя быть покусанным, пронёс через опасное место. Позже Михаил снова обнял её. Так они простояли молча в объятиях долгие минуты.

— Скажи мне, ты счастлива? — спросил, наконец, Михаил.

— Да, — ответила Авдотья, и сердце его замерло. Слова застревали на языке и выходили путанными и дрожащими:

— Хорошо, это самое главное.

— А как же ты? — спросила его милая Дуня.

— Если ты будешь счастлива, то и я буду счастлив.

И она тяжело вздохнула и обняла его ещё крепче. Неужели любит? Неужели дракон побеждён? Одна эта мысль опьяняла, Михаил чувствовал себя Александром Великим, захватившим мир. Михаил ещё долго думал о своей милой, когда вернулся в казарму, и лишь поздно ночью смог собраться с мыслями, чтобы подумать о чём-то ещё. Вождь Дюла тоже был на сегодняшнем приёме вместе со своей женой. По её шуткам и словам легко можно было понять, что её муж замышляет какое-то дело с Михаилом. Стало быть, встреча богатыря с вождём вскоре всё-таки состоится. И она состоялась уже на следующий день. Думский дьяк позвал Михаила в боярскую думу. Теперь на троне сидел не посадник, а сам вождь. Выглядел он как-то свежо и даже молодо, кажется, укоротил себе бороду. Собеседники впервые остались наедине.

— Ну что, Михаил, — молвил Дюла, — ты добился своего: заслужил моё доверие, сам Святобой за тебя просит. О чём же ты хотел со мной поговорить?

— Думаю, ты уже знаешь, владыка, — отвечал Михаил, сидя на лавке, — я хочу просить у тебя разрешения на постройку христианского храма на своей земле за пределами Апулы.

— Стройте, кто вам не даёт? Если владелец земли не против, как я могу возражать?Угорье — страна свободная. Я как-то прочитал в одной книге про основание города Рима. Ромул, Рэм — вот это всё, ну ты знаешь. Так вот, Ромул — первый римский царь, чтобы усилить своё царство, объявил, что город Рим превращается в убежище для всех изгнанников и беглецов. Ох, сколько народу туда набежало, самый разный сброд со всей Италии. С тех пор они тысячу лет не проигрывали ни одной войны.

— Так в этом твой план, владыка?

— А почему нет? Если у Ромула получилось, может, и у меня получится. Пока у меня тут собираются изгои в основном из Руси, кто бегут от христианства. Но и христиан мы не гоним, если они не служат князю Владимиру. Ты тому пример.

— И всё-таки, владыка, ты тоже христианин. И это не просто политический ход.

— Хочешь заманить меня в свой новый храм? — улыбался Дюла, — да, ты прав, это не просто политический ход. Мне кажется, дело Христа чем-то близко делу Ромула. Так мне сказал священник, который меня крестил, так он меня убедил креститься. Ведь Христос проповедовал любовь к людям. «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие Небесное. Блаженны скорбящие, ибо будут утешены». Эту книгу я тоже потом прочитал. Ведь великая любовь к человеку — это любовь и к изгнаннику, и к бродяге; и к блуднице, и к разбойнику; и к иудею, и к язычнику. Так что в каком-то смысле я больший христианин, чем вы — болгары, чем греки. Хотя и вы, и они мечтают о империи Рима, но мы знаем, что сначала Рим был убежищем.

— Я всегда знал, что ты мудрый вождь, владыка. Позволь же и мне внести свой вклад в твоё дело. Позволь мне купить себе имение на твоей земле, чтобы построить на нём храм?

— Вот как? А ты ловкач, Михаил, хочешь стать боярином?

— Мне не нужно боярство, я покупаю имение не себе, а в имущество церкви. Я не буду владеть им, буду лишь временно распоряжаться.

— А почему в Апуле не хочешь храм построить?

— Здесь мне могут помешать. Например, Святобой. Я уже понял, что он на дух не переносит христианство.

— Да уж, колдун таков. И чем будет платить твоя церковь?

— Золотом, владыка. Дай разрешение, и плату тебе привезут из Хорватии.

— Хм, а вот это уже серьёзный разговор. Только учти, земля у меня дорогая, так что пусть раскошелятся. Я люблю богатых чужаков, они обычно щедро платят, чтобы жить здесь. Святобой выплатил кучу денег, чтобы стать боярином. А сколько ты дашь?

— Владыка, я же сказал: я не хочу становиться боярином.

— Таков закон. Покупаешь землю, становишься дружинником. Сама по себе эта земля ничего не стоит, а если я буду продавать её по завышенной цене, мои бояре обнаглеют и свою землю тоже будут ценить так же дорого. А вот брать большие деньги за место в думе можно, за такую сумму и разговор не скучно вести.

 Как ни крути, а Михаилу пришлось согласиться. Когда Дюла назвал ему сумму, богатырь подумал, что напрасно он вообще затеял это дело: никто ему не даст таких денег. Но когда встретился с гонцом из Хорватии, тот, к его удивлению, согласился и обещал выслать деньги как можно скорее. Михаил в тот же вечер поделился этой новостью с Авдотьей. Он станет боярином. Михаил снова шёл впереди неё и пятился назад, держа её за руки. Так он мог заглянуть ей в глаза. Иногда она улыбалась, но, когда Михаил попытался её обнять, она вдруг поспешила освободиться от его объятий.

— В чём дело? — удивился он.

— Ни в чём, — улыбаясь, отвечала она, — просто иди рядом.

Что-то случилось, что-то нехорошее.

— Я же люблю тебя, — молвил богатырь, — так что тебе мешает любить меня, милая?

— Воспитание. Всё, что мы делаем, должно делать после свадьбы.

— Так выходи за меня замуж.

— Замуж за боярина? Пожалуй, любая здесь мечтает об этом, но не стоит так торопиться. Я к тебе ещё присматриваюсь, ты меня совсем не знаешь.

Михаил всё ещё шёл с ней за руку и радовался, что хоть этой привилегии он ещё не лишён.

— Как можно одновременно поклоняться разуму и поклоняться Гекате? — спросил вдруг почему-то он.

— Сложно объяснить, — лишь пожала плечами Авдотья.

— А ты попытайся.

— Не хочу.

Она улыбалась, но была холодна, как лёд, словно дракон разума снова заключил её тело в темницу.

— Я буду обеспечен, мы не будем ни в чём нуждаться, — молвил богатырь, возвращаясь к теме женитьбы, — ведь всё это я затеял ради нас. Написал письмо в Хорватию, купил землю. Сейчас я беден, я бы не посмел тебе предложить замужество, но теперь всё изменится. В конце концов, надо же нам что-то есть.

— А сейчас что ты ешь?

— Я и мои богатыри кормимся милостью вождя Дюлы. Он дал нам хлеба на зиму с расчётом, что церковь за нас ему отплатит.

— Вот и я живу милостью вождя.

— Но не может же так продолжаться вечно, душа моя. Щедрость вождя не бесконечна.

— Ничего, посадник тоже щедр.

— Святобой, — сжал кулак Михаил, жгучая боль пронзила его сердце. Проклятый колдун не просто так флиртовал с Авдотьей, он обеспечивал её из городской казны. Сукин сын, негодяй. Михаил выпустил руку Авдотьи, теперь его сердце наполняла лишь ненависть. До боярского дома они дошли молча. Внутри же злоба Михаила усилилась в разы, поскольку здесь, среди прочих гостей был и Святобой. Но теперь богатырь оказался в центре внимания: все уже знали о его разговоре с вождём. Теперь иронии и колкостей в адрес христианства было больше, сильнее всех издевался сам колдун. Все хотели узнать, собирается ли богатырь платить за место в дружине. Спрашивали не так, не напрямую, намёками. Михаил ответил, что выполнит все условия Дюлы, и это означало, что он заплатит. Теперь некоторые стали уже открыто возмущаться. Михаил же всё время думал о Авдотье? Что значит её охлаждение к нему? Разум всё-таки взял верх над страстью или сбылись самые худшие ожидания: страсть пробудилась, но это была страсть к другому мужчине? Эта мысль тянула сердце, казалась невыносимой. Авдотья была где-то в стороне, с другими дамами. Вскоре к ним подошёл Святобой и небрежно положил ей руку на талию. Михаил в миг оглох и стал весь зрением. Он уже не слышал своих собеседников, ноги сами понесли его вперёд. Конечно, Авдотья тут же убрала от себя руку колдуна, но сделала это с неловкой улыбкой, так же, как накануне отталкивала объятия любящего её богатыря. Этого было достаточно. Михаил приблизился к Святобою и влепил ему пощёчину.

— Вот так да, — молвил колдун, — только стал боярином и уже поднимает руку на посадника.

— Не прикасайся к ней, колдун, иначе останешься без рук!

— Да? Даже так? Она не твоя жена, а я всё ещё посадник. Я бы, пожалуй, простилтебя, но раз ты поднял на меня руку, то это уже серьёзно. За такое я могу бросить в темницу.

— Мне не нужно твоё прощение, мерзавец. Можешь бросить меня в темницу, если боишься встретиться со мной, как мужчина.

— Да ты вызываешь меня на поединок? — удивился Святобой, — признаться, я не планировал тебя убивать, ты бы посидел и вышел. Но раз ты требуешь смертного приговора, что ж, бешеного пса лучше умертвить.

И Святобой направился на улицу, Михаил же задержался в доме.

— Какой же ты дурак, — закрыла руками лицо Авдотья, — подумай, ты ещё не отомстил за своего брата, а уже торопишься погубить себя.

— Думаешь, этот пёс убьёт меня? — пытался сохранять спокойствие Михаил.

— Святобой поклоняется богу войны, он сильный воин.

— Ах вот как, ну что ж, пускай. Всё равно мне без тебя не жить. Иногда смерть — это единственное лекарство от боли.

 И Михаил рванул к выходу. На улице уже собрались люди с факелами в руках, отчего стало светло, как днём. Ночь была тихая, лунная, мороз не сильный. Святобой уже стоял здесь без шубы с мечом в руке, богатырю тоже дали меч.

— Владыка Перун, — молвил колдун, — прими эту мою жертву.

Михаил тоже тихо помолился, перекрестился, пытаясь унять дрожь в руках, и ринулся навстречу врагу. Святобой сразу взял в свои руки инициативу. Он атаковал, Михаил лишь оборонялся и лишь изредка совершал какую-то атаку в ответ. Колдун был очень быстр и легко уходил из-под удара. Первую рану Михаил получил кулаком по лицу и чуть не упал. Губа его сразу распухла, и он сплюнул кровью на снег.

— Эх, если бы на Руси всё решалось такими честными поединками, — произнёс Святобой, — вы бы никогда не крестили эту землю в христианство.

Михаил снова атаковал и снова получил удар кулаком, на этот раз в ухо. Боль в разы усиливалась тем, что эти люди из света за всем наблюдали, иные даже подбадривали колдуна, болели за него. Михаилу всё сложнее было уходить от удара, и однажды меч врага всё-таки порезал ему плечо. Теперь богатырь лишь отступал и защищался. Он постепенно пятился назад, даже толпе пришлось расступиться, чтобы дать ему дорогу.

— Долго думаешь убегать? — засмеялся Святобой, и остальные тоже рассмеялись. Михаил искал глазами Авдотью, но её не было. И он продолжал пятиться, пока не оказался на скользком льду. Теперь ходить стало сложно. И откуда взялся этот лёд? Видимо, кто-то пролил воду накануне. Михаил замер на месте, боясь упасть.

— Не бойся, я не стану тебя убивать, — молвил колдун, нанося очередной удар, — лишь преподам урок.

От удара Михаил соскользнул назад и почувствовал под ногами прочное основание — лёд закончился. «Лучше смерть» — подумал он. И действительно, жить, зная, что Святобой его пощадил — невыносимо. Меж тем теперь колдун ступил на лёд и от этого вынужден был воздержаться от сильной атаки. Богатырь воспользовался этим, ловко увернулся от меча Святобоя и ударил. Удар был незначительный — царапина, но колдун поскользнулся на льду и упал. Михаил тут же наступил на его меч и нанёс удар: на этот раз наверняка — в шею. Меч воткнулся в горло и застрял в нём.

— А я тебя убивать стану, — произнёс Михаил и вынул клинок. Кровь тут же растеклась лужей поверх льда.

— Ваше самомнение, вот что погубило вас на Руси.

Рана была смертельной, и, как не пытались окружающие помочь Святобою, тот вскоре скончался. Теперь все смотрели на Михаила с ненавистью, готовы были его раздавить. Он бросил меч и побрёл прочь от этого места, ему больше нечего было здесь делать.

Глава 17

Выборы

В маленькой болгарской деревне в своей компании Михаил всегда был самым младшим. Возможно, это было связано с тем, что он всегда старался быть рядом со старшим братом, а Леон старался держаться компании своих сверстников. Одно время с ними бегал мохнатый пёс, принадлежащий одному из мальчишек. Однако все из той компании считали этого пса за своего, подкармливали его, гладили, играли с ним. Михаил хорошо это помнил. Он много раз возвращался во сне к этим временам, когда Леон был ещё жив, и его собственной жизни тоже ничего не угрожало. Но в этот раз в деревне появилась Авдотья, и все как-то уже были с ней знакомы, принялись шутить и дружески беседовать, даже четвероногий друг вилял перед ней хвостом. Михаил пытался с ней заговорить, но она молчала и не отвечала ему, он пытался подойти, она снова уходила. Мальчишки куда-то пропали, на небе стали сгущаться тучи.

— Дуня, прошу, не уходи! — кричал он, но она будто не замечала его. Сердце разрывалось от боли. Совсем недавно они были так близки, находили столько общего друг у друга, даже в мелочах, а теперь стали такими чужими, будто никогда и не были знакомы. Так не должно быть, так не может быть! С ней нужно лишь поговорить, объяснить ей всё, и она поймёт его, как всегда понимала, и она простит. Но она не хотела слушать. Да и за что прощать, если он не сделал ей ничего плохого? Она должна была сначала объяснить, почему они вдруг стали чужими. Но она молчала, как каменная глыба, между ними была пропасть. Михаил любовался ей издалека, но и этой радости он так же внезапно и беспричинно лишился. Она исчезла, а он остался один во всём мире, крича и плача, призывая её.

Наконец, Михаил очнулся ото сна. На сердце словно повис тяжёлый груз и тянул вниз, тоска казалось невыносимой. Богатырь не сразу понял, что его разбудило. Кто-то постучался в дверь, и вот, когда Михаил уже проснулся, стук раздался снова. Богатырь встал в валенки, накинул поверх ночной рубахи шубу, которой во сне укрывался поверх одеяла, и пошёл открывать.

— Владыка, — заговорили с порога младшие дружинники, — вождь желает видеть тебя, велит немедленно явиться в боярскую думу.

— Дайте хоть одеться, — зевая, сказал Михаил. Сознание возвращало его в реальность ноющей болью. Распухшие ухо и губа напомнили о том, что он давно уже не ребёнок и находится далеко не в своей деревне. Вчера вечером он убил посадник Святобоя. Наверняка, вождь Дюла был в ярости и потому срочно требовал богатыря к себе. Михаил зачерпнул ковшом воды из деревянного ведра и принялся пить. Вино закончилось ещё вчера ночью. Вода была настолько ледяной, что сводило зубы, отчего напиться так и не удалось. Нужно было разогреть кипятка в печи, но на это не было времени, и богатырь стал одеваться, одновременно поглощая кусок пирога, оставшийся от вчерашней закуски. Богатырь старался не думать о своём сне и о том, что произошло вчера, да и холод не позволял ни о чём думать. Напоследок Михаил помочился в ведро и вышел на улицу. День выдался морозный и ясный, на улице было невероятно тихо, только скрип снега под ногами богатыря и двух его спутников нарушал тишину. Как будто они оказались в мёртвом посёлке, и в домах живут уже не люди, а загадочные лешие и домовые. В том, что там кто-то есть, не было сомнений: из печных труб валил густой дым. Михаилу казалось, что он ещё спит и всё это снится ему. Пока они шли до боярской думы, его спутники не проронили ни слова. В здание они вошли так же молча, и вот Михаил предстал перед мрачным вождём Дюлой.

— Здравствуй, владыка, — поклонился богатырь.

— Скажи, Михаил, ты нарочно это делаешь? Расстраиваешь все мои планы, ставишь мне палки в колёса.

— Владыка, это был честный поединок.

— Второй посадник за год! Ты думаешь, я просто так посоветовал Святобою идти в посадники? Он — воин, жрец бога войны, все военные сборы у нас происходят на перуновом поле, воинов в бой провожает жрец Перуна и приносит Перуну жертву. Нам сейчас нужно сильное войско, и жрец Перуна, ставший посадником, мог для меня такое войско собрать и даже повести его в бой. Святобой был воином по своей природе.

— Я оказался лучшим воином, — отвечал Михаил, отбитое ухо назойливо ныло, не давая забыть о вчерашнем.

— Ты не имел права с ним сражаться, ты ещё даже не боярин, и не известно, станешь ли им. Тебе бы следовало голову отрубить, но это уже не вернёт Святобоя. И всё из-за какой-то девчонки. Вот же Вахрамей — сукин сын, с того света мне гадит, породил дочку нам на погибель. Значит так, Миша, если через семь дней не придёт плата за землю, я велю тебя казнить. А пока живи и постарайся не высовывать носа, чтобы никто тебя не видел.

Богатырь пообещал не выходить без крайней нужды из квартиры, но, выйдя из думы, направился не в казарму, а к острогу. Здесь сидел взаперти кровосос-полумаг, который получил задание убить богатыря. Скоро его должны были замучить на дыбе, и Михаил хотел напоследок ещё раз с ним побеседовать.

— Мучаешься без крови? — Спросил он, глядя на бледное существо за решёткой, — а если я дам тебе испить крови?

— Брешешь? — сомневался упырь.

— Да нет, правду говорю. Скажи только, как мне Кощея найти, где он находится? Где-то рядом?

— Ближе, чем ты думаешь.

— Ты сказал: он на заставе у реки. А почему мои богатыри его на замечают? Отвечай же.

Но кровосос молчал.

— Не понимаю, — продолжал богатырь, — за что же вы так своего Кощея любите, что готовы умирать за него? Или не любите, а боитесь? Почему ты служишь ему?

— Тебе не понять. Упырь — это всегда жертва, искупительная жертва, как козёл отпущения. Мы все мертвы и поэтому мы смертники. Сегодня меня судьба сделала искупительной жертвой, завтра ей станет кто-нибудь другой. Людям нужны жертвы, они без этого не могут. Всегда ищут слабого, на которого можно было бы свалить всю вину. А мы — упыри, не ищем, мы все равны, все жертвы, и тот, на кого случайно выпадет жребий, должен пожертвовать собой. Если раньше ты не замечал за нами такой отваги, то лишь потому, что у нас не было такого вождя, как Кощей, который мог бы нам объяснить нашу суть.

— И что же в Кощее такого особенного?

— Да хоть его имя. Ты вот почему князя Владимира уважаешь? Потому, что он назвал себя рабом — рабом Бога. Властелин всей земли русской, а раб. Такой царь должен быть справедлив. Вот и Кощей — это раб, на севере Руси рабов так и называют — кощеями. Только вот царь Кощей не раб Божий, он называет себя рабом тех, над кем царствует. Но он сейчас не может быть нашим рабом, поскольку над ним стоит чародей, как когда-то стоял Вахрамей, и хоть власть этого чародея не так сильна, но Кощей временами должен ему подчиняться. А вот если чародея убить, то и мы все будем свободны.

— И кто же стоит над Кощеем? И как моя смерть помогла бы убить этого чародея?

— Этого я не знаю, а если бы знал, то не сказал бы. Так что, богатырь, ты дашь мне крови?

— Только если поможешь мне убить Кощея.

— Тогда лучше убейте меня.

В общем, разговор этот ни к чему не привёл, но какую-то пользу богатырь из него извлёк: он понял, что здесь замешан ещё какой-то чародей, и если он находится в городе, то круг подозреваемых значительно сужался. На выходе из острога Михаил столкнулся с Всеславом.

— О, а ты чего тут? — удивился Волхв.

— Да вот, допросить ещё раз хотел….

— Ну ты, брат, даёшь! Не ожидал от тебя. Святобоя кончить — это не каждый сможет. Наделал ты шуму. Надо же так влюбиться, и в кого — в дочку Вахрамея, в Белую Лебедь. Мой тебе совет: отступись ты от того, она тебя погубит. Я эту семейку знаю: отца её, и брата….

— Брат Чеслав, у которого посох Велеса? — оживился Михаил. Только Чеслав мог быть тем чародеем, который повелевает Кощеем. Стало быть, он тоже был где-то в Угорье. Авдотья лгала или просто не знала, что брат отправился вслед за ней в Трансильванию.

— Мне нужно поговорить с Авдотьей, — молвил лишь богатырь и чуть ли не бегом рванул прочь.

Всеслав лишь развёл руками. Слова упыря ещё отдавались эхом в голове Михаила, но сознание не хотело верить, что такая мерзкая, безжалостная тварь, как Кощей, может быть благородным царём, который одновременно называет себя рабом. Это просто уловка: он называет себя царём Кощеем, и слабоумные кровососы верят, что он действительность царь и кощей, царь-раб, царь рабов. И готовы ради него совершать всякие мерзости, медленно и аккуратно снимать с мёртвого человека кожу, а потом одевать эту кожу на себя, как одежду. А после долгие дни мучиться в этой гниющей коже, невосприимчивой не только к солнечному свету, но и вообще ни к чему. Смотреть в зеркало и каждый раз видеть лицо убитого и зверски изуродованного человека — от одной этой мысли бросало в дрожь. Нет, Кощей — лишь жалкий кровосос, который по нелепому недоразумению прожил 6 веков и теперь он, наконец-то сдохнет. Михаил приближался к дому, где снимала комнату Авдотья и на мгновение застыл возле двери, не решаясь постучать. В конце концов, он убедил себя, что он пришёл к ней лишь для того, чтобы поговорить о брате, набрался мужества и постучал. Дверь открыл ребёнок — сын многодетного хозяина дома. Михаила пустили в помещение, и вскоре он оказался в одной комнатке с Авдотьей. Здесь было довольно тесно, а стены такие тонкие, что было слышно, как в другой комнате мать ругается на своих детей, кажется, за то, что они, играя, опрокинули со стула таз с водой, приготовленный для стирки. Быт здесь был крайне ужасен, достаточно было лишь представить, как здесь можно справлять нужду или, например, мыться. Дверь хоть и закрывалась на засов, но, если её дёрнуть на себя, появлялась маленькая щель, через которую любой желающий мог увидеть, как обнажённая рыжая девушка моется, например. Возможно, сыновья хозяина временами так и делали.

— Здесь нельзя жить, — заключил Михаил, когда они остались одни.

Авдотья в ответ не проронила ни слова, лишь смотрела вопросительным взглядом, будто спрашивала: зачем он пришёл, и молчала, как всегда гордая и неприступная.

— Ты обижаешься на меня?

 Она молчала

— А если бы он убил меня, ты была бы рада?

Снова молчание.

— Эх прав был Всеслав, эта любовь меня погубит. Я так люблю тебя, что ненавижу себя. Ненавижу за то, что не могу немедленно забрать тебя из этого дома, что не могу сделать тебя счастливой, сделать своей женой.

Она снова молчала, как воды в рот набрала.

— Что ж, здесь хотя бы тепло, — продолжал Михаил, — а у меня в комнате холод собачий. Я хотел поговорить с тобой о твоём брате. Дуня, ты уверена, что он не отправился вслед за тобой в Угорье? У него посох Велеса, а пленный полумаг сказал мне, что какой-то чародей управляет Кощеем, как когда-то твой отец.

Авдотья взглянула на него с каким-то возмущением и вместе с тем с презрением, их глаза лишь на миг встретились, а затем она отвернулась и продолжила молчать.

— Дуня, прошу, это уже не шутки. Я должен остановить Кощея. Скажи мне, ты знаешь, где твой брат?

 Снова молчание. Что это, она издевается над ним, презирает? Сегодняшний тоскливый сон повторялся с пугающей точностью.

— Ладно, я всё равно узнаю, — отвечал Михаил, изо всех сил стараясь не повышать голос, — а ты всё равно станешь моей женой, я сделаю тебя счастливой, даже если для этого мне придётся стать тем, кем я никогда не был. Я стану новым посадником.

Она снова взглянула на него, но теперь даже с некоторой жалостью. Что она думает в этот миг, почему ничего не говорит? Уходя, Михаил вспоминал, как носил её на руках, как дарил ей всякие мелочи, вроде платка, как согревал её руки. Неужели всё это для неё ничего не значит? Неужели ей часто попадались мужчины, готовые носить её на руках? Эти мысли причиняли ему жуткую боль, которую он пытался утопить в вине. К счастью, вина была много, и богатырь погрузился в забвение на все семь дней. За эти дни его шальная мысль, брошенная невзначай, становилась навязчивой — он должен стать новым посадником. Власть всё изменит, он займёт место Святобоя, и Дуня уже не сможет ему отказать. Но как это можно устроить? Первое препятствие на пути к этой цели было устранено быстро — золото из Хорватии прибыло в срок. Теперь Михаил считался боярином, хотя всегда подчёркивал, что купленная земля принадлежит не ему, а церкви, а он всего лишь её представитель. Но главное — теперь он мог выдвигать свою кандидатуру на должность посадника. Никто не верил, что он сможет выиграть, даже он сам. Его соперниками стали родовитые бояре или просто богачи, купившие себе место в дружине. Все они были язычниками, все чтили местные традиции и были искушёнными политиками. Мало было быть лучше них, нужно было ещё обличать их и поливать грязью, к чему Михаил точно был не готов. А вот его соперники, не понятно — откуда, узнали о нём всё. Они узнали про страшное унижение, которое Михаил пережил в Корсуни, как он мыл полы и прислуживал викингам. И каждый раз прилюдно напоминали богатырю про его позор. Михаилу же совершенно было нечем ответить, и он очень быстро пожалел, что ввязался в это дело. Его предвыборные речи больше напоминали христианскую проповедь, где он рассказывал про блаженство нищих и слабых, про любовь к ближнему, про спасение после смерти. Однажды в ответ на это кто-то выкрикнул из толпы:

— Упыри тоже обещают вечную жизнь после смерти.

— Упыри прокляты и душой, и телом, — отвечал Михаил с помоста, изо рта его валил пар, — они всё равно умрут однажды, но вечной жизни они не увидят. Только те, кто с Христом, попадут в рай.

— А кто моет полы варягам, попадает в рай или в ад?

И толпа дружно рассмеялась этой шутке. Прозвище «варяжская поломойка» теперь закрепилось за Михаилом. Он был раздавлен, даже богатыри теперь стыдились его. До этого они слушались своего командира и даже любили его за мягкость, за то, что он делил их долю, жил так же в холоде и голоде. Но любить — не значит уважать. Пожалуй, теперь даже Авдотья стала его презирать, если раньше не презирала. Теперь он видел её в основном лишь во снах, эти сны причиняли ему страшную боль, и порой он даже просыпался от них со слезами на глазах. Она была слишком безжалостна, она никому не давала второго шанса. Теперь Михаил это понял, но по едва заметным намёкам узнавал, что он всё ещё не безразличен ей. Так, выяснилось, что фея ходила к вождю Дюле и просила его запретить богатырю участвовать в выборах. Даже если она и ненавидела Михаил, для него это было лучше равнодушия.

Однажды ему пришло письмо, которое изменило всё. Это писал Левша с заставы у реки. Большую часть письма он убеждал Михаила, что на заставе всё спокойно, и даже мышь не проскочит. Никакого Кощея здесь нет и быть не может, хоть присутствие этой твари и ощущается за стеной, где разбили свой лагерь замерзающие беженцы. Вторая часть письма повергла Михаила в замешательство. Левша не только знал, что его командир избирается в посадники, но даже давал ему очень ценные советы, как можно победить на этих выборах. Возможно, местные ополченцы на заставе посвятили Левшу в тонкости политической жизни Апулы — не известно. Михаил решил последовать советам и отправился к думскому дьяку Соломону. Если верить Левше, именно этот дьяк мог помочь взять верх на выборах. Соломон был евреем и знал про местных бояр что-то такое, чего никто кроме него не знал. Михаилу не составило труда найти этого плешивого, гладковыбритого мужчину, но чрезвычайно трудно было заманить его на свою сторону.

— Бояре меня порубят на куски, — говорил Соломон, — а у Соломона жена, маленькие дети, я не могу так рисковать. Моё мастерство заключается в том, что я хорошо считаю и знаю, сколько должно быть денег в казне, а сколько их там на самом деле. Но я маленький человек, и, если я начну говорить, меня уничтожат.

— А если я стану посадником и возьму за горло всех проворовавшихся бояр? А дьяка Соломона наделю всякими почестями и буду добиваться, чтобы сделать его боярином.

— Боярство — это большая честь для Соломона. Но подумай, владыка, что будет, если ты не станешь посадником?

— Если народ выберет вора своим посадником, тогда этот народ не стоит того, чтобы служить ему. Но что-то мне подсказывает, что люди не захотят голосовать за того, кто ворует их общие деньги. Ведь голосуют здесь только мужчины, а точнее — отцы семейства. Думаю, мужское достоинство и копные старосты не позволят им проголосовать за воров.

Соломон ещё долго сомневался, но всё-таки согласился. В день выборов город снова был переполнен народом, хоть, конечно, пришли далеко на все, но достаточно, чтобы каждая копна могла оставить по одному голосу. Кандидаты все собрались на помосте, одетые в дорогие шубы, расшитые золотом. У Михаила тоже была шуба, но на помост он взошёл в бедном овчинном тулупе, в простых штанах и валенках. Кандидаты стали вести перед народом красивые речи — один лучше другого, щедро раздавать обещания и не забывать поносить своих конкурентов. Каждый из них не забывал и про Михаила, напоминая ему о его позоре в Крыму. Богатырь стойко выдержал всё это. Когда пришла его очередь говорить, он вызвал на помост Соломона. Дьяк начал неуверенно, читал с листа, спокойно и монотонно зачитывал, кем из кандидатов, сколько и при каких обстоятельствах было украдено из казны. Несколько раз бояре пытались помешать ему говорить, но болгарские богатыри вставали у них на пути. А Соломон продолжал под всеобщее возмущение народа. Он снова говорил про закупку меди по завышенной цене по бумагам, говорил о деньгах, выделенных на снабжение войска, часть из которых пропала, говорил о других случаях воровства. Когда он закончил, народ готов был разорвать кандидатов. Но тут вперёд вышел Михаил, и собравшиеся замолчали, давая ему сказать.

— Как видите, каждый, кто хотел стать посадником Апулы, воровал у вас, — говорил болгарин на чистом русском языке, — и теперь каждый из них хочет стать посадником, чтобы воровать ещё больше. Мне же это не нужно, ибо Бог и так даёт мне всё необходимое. Я обещаю, что, если вы сделаете меня посадником, я не буду воровать и не позволю другим это делать. Я разберусь с ворами. Я обещаю править справедливо и не повышать налоги. И пусть Бог отправит мою душу в ад, если я нарушу своё обещание.

Тянуть больше было нельзя: на улице уже темнело, и народ стал подавать голоса. Пришлось зажечь факелы, чтобы в темноте прочитать написанное на черепках. Разные копны голосовали по-разному, но теперь большинство было на стороне Михаила. Богатырь уже весь продрог от холода в своём тулупе, когда его вызвали на помост. Он стоял на вершине, над ним было лишь бескрайнее тёмное небо, изо рта и из носа от мороза валил пар, а у ног его был народ Апулы, признавший его своим властелином. Этот момент Михаил запомнил на всю жизнь, когда он, глядя поверх собравшихся на освещённую факелами улицу, услышал, как дьяк объявляет его новым посадником.

Глава 18

Свадьба

— Ну что, ты опять добился своего, — вождь Дюла с утра был немного раздражён, но не зол, — ты получил в свои руки власть. Вопрос, сможешь ли ты её удержать?

— Я не стремился к власти, владыка, — отвечал новый посадник, — возможно, поэтому народ и выбрал меня. Один мудрый человек однажды сказал мне: богат не тот, который много имеет, а тот, который мало хочет.

— В таком случае, владыка, мы с тобой оба нищие. Скажи же мне, посадник, чего ты хочешь, что намерен делать? С чего начнёшь своё правление?

— Для начала я хотел бы жениться.

— А-а-а, — понимающе улыбнулся Дюла, — женщины — вот что заставляет нас хотеть богатства, власти и славы. Без женщин мы, пожалуй, могли бы жить скромно, как эти монахи-пустынники. Возможно, я не стал бы вождём, если бы не моя жена. Но даже она ещё кроткая овечка по сравнению с твоей Авдотьей. С такой женой ты либо погибнешь, либо вознесёшься до небес. Она уже дала своё согласие на замужество?

— Ещё нет, я думал, ты мне его дашь, владыка.

— Я?

— Конечно, ведь у неё нет родственников-мужчин, стало быть, просить её руки мне следует у тебя, как у лица, наделённого властью на этой земле.

— Ну, считай, что моё согласие у тебя есть. Можешь засылать к ней сватов.

— Благодарю, владыка.

— Удачи тебе, посадник.

Михаил и вождь Дюла, казалось, расстались друзьями. Иначе и быть не могло, ведь формально они теперь были равны. Понятно, что искушённый в политике вождь всегда сможет раздавить неугодного ему посадника-новичка, потому для начала нужно было всеми силами завоевать доверие вождя. Положение усугублялось тем, что Михаил в своей должности должен был опираться на дружину, но дружинники его теперь ненавидели. Многих из них впоследствии вождь заставит выплатить в казну всё украденное и сверх того заплатить штраф. И всё из-за разоблачений Михаила. Местные бояре, видимо, чувствовали, что скоро языческие времена закончатся, и им придётся бежать отсюда, поэтому и стремились украсть побольше, чтобы увезти потом с собой. И как раз эта жадность их и погубила, поскольку из-за неё посадником теперь стал христианин.

Свататься Михаил взял с собой думского дьяка Соломона и пару богатырей. Переговоры вёл Соломон, и, поскольку вождь Дюла, исполняющий роль опекуна, уже благословил этот брак, то у Авдотьи, по сути, не было выбора, за неё уже всё было решено. Соломон лишь сообщил ей о решении Дюлы и предложил поговорить с Михаилом: она отказалась. Возможно, Авдотья теперь ненавидела богатыря, как никогда, но скоро она всё равно будет его женой, матерью его детей — эта мысль грела душу.

— У неё есть условие, — вышел Соломон к Михаилу, — она отказывается принимать христианство и хочет, чтобы вы венчались в храме Белой Лебеди.

— Хорошо, пусть будет так, — Михаил так торопился сделать её своей женой, что готов был уже на всё. Всё равно она потом примет христианство, никуда не денется. Жена обязана была покоряться мужу. Свадьба в языческом храме — это её последний каприз, последнее проявление непокорности. Зачем же отказывать ей в этом?

— И кое-что ещё, — продолжал меж тем Соломон, — она требует особого залога твоей верности, владыка. Право, не знаю, как и сказать.

— Говори, как есть.

— Она хочет, чтобы в храме вы оба принесли клятву. Если кто-то из вас двоих умрёт, то прежде, чем пройдут сутки, второй должен будет выпить яд и отправиться вслед за супругом. Яд для этого случая она изготовит сама.

— Да, странное условие, — задумался Михаил, — моя вера запрещает мне совершать самоубийство.

— Боюсь, владыка, если это условие не будет выполнено, она сама выпьет этот яд, лишь бы не стать твоей женой.

— Вот как? Так она сказала? Вот проклятье. Хорошо, я согласен.

Они ещё молоды и не собираются умирать — так тогда подумал Михаил. А когда с годами эта земля непременно станет христианской, то все языческие обряды и клятвы здесь уже станут недействительными. Одно не нравилось Михаилу в этом условии. Если у них появятся дети, и так случится, что они потеряют кого-то одного из родителей, то вслед за ним должны будут потерять и второго родителя, оставшись круглыми сиротами. Об этом Авдотья почему-то не думала. Что ж, Михаил уже давно понял, что она беспощадна, как понял и то, что не может её разлюбить — это чувство было сильнее него. Оставалось лишь надеяться, что с появлением детей она смягчится и сама признает глупостью это своё жестокое условие. Сейчас же, учитывая, что у девушки не было родственников-мужчин, и она полностью попадала во власть своего мужа, это брачное условие было её единственной защитой, единственным оружием против возможной тирании. И Михаил принял его, чтобы сделать Авдотью своей женой. Чем больше она его презирала, тем сильнее она ему нравилась. Теперь эта симпатия была не только духовной, он хотел её всем своим телом, каждым членом. Её загадочность и строгость лишь манили. Она так любила отвечать вопросом на вопрос и редко когда смотрела в глаза, а теперь она и вовсе всегда молчала. Всё это придавало ей привлекательной таинственности. Авдотья словно знала какую-то тайну, которую не хотела или даже не могла рассказать. Возможно, эту тайну и вовсе невозможно было передать в словах. Она читала Платона! Во всей Трансильвании она, пожалуй, была единственной, с кем Михаил мог обсудить книги, которые он читал. Она была единственной, с кем он не чувствовал себя одиноким. И теперь она молчала, после того, как дала ему почувствовать, что он не одинок, после того, как обнимала его и позволяла носить себя на руках. «Мне нравится носить тебя на руках, — говорил он ей, — так я чувствую, что моё счастье в моих руках».

— Никуда не убежит? — улыбалась она, — а ведь я совсем не лёгкая, это с виду кажется, что я мало вешу.

— Если бы ты весила даже в два раза больше, мне всё равно было бы легко. Счастье придаёт мне сил.

И он дальше нёс её и действительно не чувствовал усталости. И вот теперь она молчала, будто он не достоин услышать от неё ни слова. Мучительно и загадочно. Михаил был готов на всё, чтобы положить этому конец, чтобы снова носить её на руках и говорить с ней о философии. Теперь богатырь уже не жил в казарме — ему выделили целую избу, хоть и не богатую, но здесь всегда было тепло: печка отапливала всё помещение. Здесь можно было жить с женой и с детьми. Когда богатырь упал в постель на пуховую перину, то сразу почувствовал себя посадником. Здесь не нужно было на ночь укрываться шубой поверх одеяла, чтобы не замёрзнуть, здесь слуги всегда принесут ему кипятка, приготовят еды, помогут во всём, что нужно. Михаил лишь жалел, что не может так же улучшить быт прочих богатырей, но близилась весна, и вскоре холод должен был отступить перед теплом, а там, возможно, удастся построить для болгар другое жильё. Теперь всё должно было наладиться. Михаил не сомневался, что вскоре он доберётся и до Кощея Бессмертного. Нужно было лишь призвать сюда брата Авдотьи и добыть у него посох Велеса, а затем вместе с этим оружием и оборотнем Всеславом идти уже на проклятого упыря.

Справлять свадьбу зимой — это, конечно, не лучшее решение, но ждать Михаил больше не мог. Сердце его мучилось от тоски по Авдотье и больше всего мучилось от того, что он не понимал причины, почему она к нему так охладела. Сама она ничего не говорила, оставалось только догадываться. Убийство Святобоя? Но Авдотья охладела ещё до поединка двух богатырей. Но всё это стало неважным, когда в заветный день в храме Белой Лебеди появилась она, наряженная в длинное белое платье, расширенное в бёдрах и зауженное в талии. Волосы были красиво убраны дорогими заколками, движения её были легки и грациозны. В её внешнем виде не было ни грамма вульгарной сексуальности, лишь какая-то материнская женственность и строгость, подчёркнутая сдержанными жестами и тонкой фигурой. Какой красивой, какой неземной, возвышенной казалась она ему тогда. Глядя на неё, богатырь не испытывал похоти, но лишь испытывал нежное желание стать отцом её детей. И дело не только в наряде и жестах, весь храм был наполнен символами материнства. Михаил не мог поверить, что всё это происходит наяву, что он не спит. Авдотья шла в компании двух женщин-жриц Белой Лебеди, одетых так же в белое. В середине храма стоял большой деревянный кумир в виде лебеди. Белая Лебедь — возлюбленная Симаргла, которую он обманом сделал своей женой, после чего она ещё долго изводила своего мужа, пока однажды упыри не схватили его и не разорвали на куски. И тут склочная Белая Лебедь, по легенде, вдруг проявила чудеса верности: собрала по кусочкам тело своего мужа, полила мёртвой водой, чтобы кусочки срослись воедино, а затем живой водой. Симаргл ожил, но один, какой-то очень важный кусочек его тела жена не смогла найти. Одни говорили, что это была часть сердца, в простонародье говорили, что либо нос, либо половой член. Так или иначе, Симаргл теперь не мог остаться с женой и детьми, он застрял между миром живых и миром мёртвых — на Калиновом мосту, он стал богом. А вот что случилось затем с Белой Лебедью, легенды не рассказывали, и уж точно Михаил не знал, как она стала богиней и покровительницей семейного очага. Кстати, о очаге: в храме он тоже был. Прямо здесь, в печи выпекли свежий хлеб и подали его новобрачным. Каждый из них отломил по кусочку и проглотил, затем служительницы Белой Лебеди налили в чашу вина и дали испить по очереди сначала жениху, затем невесте.

— Я люблю тебя, — шепнул на ухо Авдотье Михаил, и без вина уже пьяный от счастья. Авдотья снова промолчала, но на лице её не было выражения злобы или досады, казалось, она была даже рада.

— Что ж, теперь клятва, — распорядилась служительница храма, — клянётесь ли вы быть вместе и в горе, и в радости, до самой смерти?

— Клянусь, — не медля ни секунды, отвечал Михаил.

— Клянусь, — произнесла Авдотья, и его сердце вдруг ускорило своё биение, словно собиралось выскочить из груди.

— Клянётесь ли вы, — продолжала жрица Белой Лебеди, -умертвить себя быстрее, чем за сутки, если один из вас умрёт?

Обычно такой клятвы не произносили на свадьбе, но это был особый случай.

— Клянусь, — молвил Михаил, не сводя глаз с Авдотьи.

— Клянусь, — произнесла она, не глядя на него.

— В таком случае, — продолжала жрица, — именем Белой Лебеди объявляю вас мужем и женой.

Михаил взял Авдотью за руку, она не сопротивлялась. Она, как и прежде, была холодна, но теперь он обнял её, и она обняла его в ответ. Правда, продлилось это недолго — дальше последовали поздравления гостей. Гостей было много, и значительная часть из них состояла из бояр и их жён, так ненавидевших нового посадника. Появился среди них и тысяцкий Всеслав Волхв.

— Не завидую я тебе, Потык, — сказал он Михаилу так, чтобы его мог слышать только он.

— Почему? — не понял богатырь.

— Твоя жена — Белая Лебедь. А Белая Лебедь не просто спасла Симаргла, это она же натравила на него упырей, которые его разорвали. Приревновала его, решила отомстить. Потом раскаялась, собрала его по кусочкам, только к ней он уже не вернулся.

— Я бы прислушался к тебе Всеслав, если бы ты не был жрецом Симаргла. Ведь такой у вас обычай, что на свадьбах шуты пытаются рассорить молодых.

Действительно, как только все вышли из храма, с толпой смешались шуты, которые стали смеяться над семейной жизнью, рассказывать всякие шутки про измену жены и мужа или просто про тяжесть семейного быта. Кто твердил про храпящую во сне жену, а кто-то про пьяницу-мужа. По одним этим рассказам можно было узнать про все тяготы семейной жизни, чтобы молодожёны заранее уже знали, что их ожидает не только счастливое блаженство. Шуты не исчезли, даже когда гости уселись за стол в местном трактире и начали пировать. Балагуры носили на головах колпаки, сделанные из штанов, многие из них были уже изрядно пьяны, хотя понять, кто действительно пьян, а кто лишь претворяется — было совершенно невозможно. Шуты читали стихи и песни, играли в чехарду, танцевали и развлекали гостей.

— Ну вот и всё, — вымолвил Михаил, — теперь мы с тобой супруги.

— Ты доволен? — строго спрашивала Авдотья, не глядя на него.

-Я уже говорил: для меня главное, чтобы ты была счастлива. Скажи мне, ты счастлива?

— А ты как думаешь?

— Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос, — сжал зубы Михаил, — и никогда не сморишь в глаза. Ты мучаешь меня, копошишься ножом в моём сердце, а я всё равно люблю тебя.

Богатырь взял кружку вина и одним махом осушил её. Хотелось напиться, хотелось подраться, чтобы большая и грубая боль заглушила маленькую и тонкую. А Авдотья меж тем вдруг рассмеялась от души какой-то шутке шута и даже попросила гусляра сыграть какую-нибудь музыку. Гости стали парами выходить танцевать, но все ждали, когда выйдут молодожёны — виновники торжества. Чем больше муж тянул с этим, тем больший выходил конфуз. В конце концов Михаил всё-таки взял свою жену за руку и вывел на середину зала. Она совершенно не умела танцевать, но и без этого была изящна и грациозна. Михаил же двигался ровно и ритмично, он знал много разных видов танцев и ещё не успел их забыть.

— Я люблю тебя, — говорил он на ухо жене, — как мне сделать, чтобы снова всё стало, как раньше? Молчишь? Ты не хочешь со мной говорить, презираешь меня?

— Я просто не знаю, что ответить. Что ты понимаешь под этим «раньше»?

Краем глаза Михаил заметил, что некоторые гости посмеиваются над неуклюжими движениями Авдотья. А ведь она теперь была женой посадника, при желании её муж мог уничтожить каждого из насмешников. Он знал, что почти каждого здесь можно поймать на воровстве — дьяк Соломон охотно поможет ему в этом. Но вот пытка в виде танца закончилась, и молодые уселись на свои места. Михаил держал Авдотью за руку, гладил её по щекам, и, казалось, она теплеет к нему, женское тело брало верх над разумом. Вдруг дверь в трактир открылась и появился вождь Дюла со своей свитой. Ему сразу налили большой кубок вина.

— Что ж, дети мои, — начал он, — если бы мне три месяца назад сказали, что Авдотья, дочь Вахрамея выйдет замуж за христианского богатыря, я счёл бы, что говорящий это бредит. С другой стороны, кто бы мог подумать, что посадником в Апуле станет пришлый христианин? И воистину, лучшего мужа для нашей Дуни я и пожелать не мог бы, чем посадник нашего города. Дочь такого великого отца, безусловно, заслуживает самого лучшего. Что ж, счастья молодым.

И вождь отпил вина из кубка. Дюла здесь пробыл совсем недолго, его приход, судя по всему, был просто формальностью. Не мог же он не прийти на свадьбу к посаднику. Михаил же по словам вождя стал до чего-то догадываться. Дюла мечтал выдать Авдотью за посадника, но посадником совсем недавно был Святобой. И пока девушка гуляла по улице за ручку с богатырём, вождь отговаривал её от этого и пытался свести с колдуном, который тоже вроде был не против. Но Михаил поломалих планы, он всех их переиграл, так почему же он сейчас пил одну кружку вина за другой, словно пытался напиться?

Ночь наступила так же неумолимо, как наступала и всегда. Михаил, слегка шатаясь из стороны в сторону, за руку с Авдотьей и в сопровождении гостей добрался до своей избы. Здесь они, наконец-то остались наедине. Он принялся целовать её с безудержной страстью. Целовал её руки, её шею, лоб, щёки, словно пытаясь расцеловать каждую веснушку на них. Наконец, их губы встретились в крепком поцелуе. Она целовала его, от одного этого уже кружилась голова. Михаил взял её на руки и отнёс в постель.

— Милая моя, единственная, любимая, — твердил он, стягивая с неё шерстяные колготки и одновременно целуя ноги. И так с поцелуями Михаил постепенно снимал с неё всю одежду. Он ещё никак не мог поверить, что не спит, когда увидел нежную упругую грудь и принялся ласкать её. Что она говорила, он уже и не помнил, но было ясно, что это ей тоже нравится. Михаил обнимал её так крепко и так нежно, как никогда в жизни — он не торопился. Казалось, всю свою жизнь он шёл лишь к этой ночи. Всё прошлое теперь поблекло, всё потеряло всякий смысл, кроме того, что происходило сейчас. В темноте он с трудом мог разглядеть её обнажённое тело, но был уверен, что оно прекрасно. Ему нравилась её кожа, нравилось её несовершенство, как родинки илилишний жирна бёдрах, нравились её волосы. Вся душевная боль теперь превратилась в нежную страсть, с которой Михаил входил в свою молодую жену. Их тела слились воедино. Она была счастлива — это можно было понять по её нежным стонам, по внезапным объятиям и поцелуям, по тому приятному бреду, который она говорила. Михаил, возможно, бредил не меньше, а бёдра его настойчиво двигались, доставляя ему невероятное удовольствие. Теперь богатырь не сомневался, что это судьба, и благодарил Бога, даже языческого Симаргла за эту встречу, за эту любовь. Авдотья была человеком, из плоти и крови: это открытие будто удивляло и радовало Михаила. Такое лёгкое, неземное создание имело плоть, к которой можно было прикасаться, которую можно было ласкать. Казалось, небеса спустилисьна землю, или он — Михаил поднялся с земли на небо. В любом случае, он парил, всё быстрее двигая бёдрами. Когда он кончал, то произносил лишь её имя, а после заснул в её объятиях, как самый счастливый человек на земле.

Глава 19

Власть

Следующие две недели Михаил ходил, как пьяный, улыбался, как блаженный и с трудом заставлял себя принимать серьёзное выражение лица, выполняя обязанности посадника. Вскоре после свадьбы он получил письмо с заставы у реки и снова был поражён осведомлённостью тамошних богатырей. Левша поздравлял его с новой должностью и с женитьбой. Почерк, правда, был совсем не его — аккуратный, мелкий, видимо, богатырю трудно было писать левой рукой, и кто-то писал под его диктовку. Михаил тревожился каждый раз, как расставался с Авдотьей и к вечеру успевал так соскучиться, что она просто утопала в его ласке. Но вскоре посадника немного опустили землю — пришло тревожное сообщение от богатырей. Нужно было срочно садиться на коня и выезжать за город. Вскоре он вместе со своими спутниками добрался до места. Здесь в снегу лежал окоченевший труп коровы, твёрдый, как камень. На трупе были многочисленные следы от укусов, и, судя по всему, это были укусы упырей.

— Кровосос был не один, — говорили богатыри, — четверо, может больше. У людей стали пропадать животные из хлевов, а потом находились за городом. Сначала, видно, упырь был один, потом их стало двоя, теперь вон ещё больше.

— А чего раньше мне не сказали?

— А мы сами не знали, этим делом ополченцы Волхва занимались, они нам лишь сегодня всё рассказали про других животных.

— Значит, Всеслав что-то утаивает от меня. Что ж, разберёмся.

В Апулу Михаил вернулся за полдень и решил заглянуть на обед домой. Как оказалось, Авдотья ещё и прекрасно готовит. Каждый раз, когда она накрывала на стол, он целовал ей руки — настолько трогательной казалась ему эта забота. Вот и сейчас он радостно вошёл в дом, но тут услышал в комнате мужской голос и звонкий женский смех. Михаил как можно тише стал пробираться вперёд, стараясь разобрать слова.

— Честное слово, когда он превращался в волка, он ел прямо с собачьей миски и сношался с волчицами, — раздавался знакомый мужской голос, после которого снова следовал женский смех. Но смех прекратился, как только в комнате появился Михаил. Здесь за одним столом он увидел Авдотью и Всеслава Волхва.

— А ты чего здесь? — спросил его богатырь.

— Да так, беседуем, — отвечал Волхв.

— Всеслав рассказывал мне про оборотней из клана моего отца, — молвила Авдотья, — как-никак, он ведь тоже из этого клана.

— Лучше бы подумали, как нам связаться с твоим братом и забрать у него посох Велеса. Он ведь такой же волк, как и ты, Всеслав, разве вы не чуете друг друга?

— Чеслав — не оборотень, — отвечал Всеслав, — он так и не научился этим чарам. Дети Вахрамея не унаследовали его способностей.

— А почему ты не сказал мне про кровососов, которые нападают на скотину у нас в окрестностях? Я только что был за городом, видел там растерзанную корову.

— Не хотел отвлекать тебя на такие мелочи, — отвечал Всеслав, — ведь на людей упыри не нападают, только на животных.

— Не нападают на людей, говоришь? А почему тогда упырей становится больше?

— Я хотел сказать, в городе ни на кого не нападают.

Всеслав ещё какое-то время побыл здесь, но разговор теперь не клеился, и оборотень вскоре ушёл.

— И давно он к тебе захаживает? — строгим тоном спросил Михаил.

— Он вообще пришёл к тебе, — нахмурилась Авдотья, — но мы тут разговорились, вспомнили о прошлом.

— Я не хочу, чтобы ты с ним говорила в моё отсутствие.

— Вот как? Тогда посади меня на цепь, — бросила ему жена, — я же теперь в твоей власти, ты добился своего, ты стал господином.

Михаил с трудом пересиливал в себе желание упасть перед ней на колени и начать извиняться. Вместо этого он пошёл в наступление:

— Я не хочу быть твоим господином, но я не хочу и становиться твоим рабом. Пойми правильно, душа моя, ты ведь не была девушкой, когда вышла за меня. И я не знаю твоих бывших мужчин, ты же мне ничего о себе не рассказываешь.

— Я говорила, что ты меня совсем не знаешь, — вспыхнула Авдотья и захотела выйти, но Михаил схватил её за руку и притянул к себе. Он снова целовал её руки, её пальцы.

— Отпусти, — вырывалась она.

— Если бы ты была более откровенна со мной, — продолжал он целовать её руки, — я бы не ревновал тебя к Всеславу и прочим. Мне ты говорила: «после свадьбы», но был кто-то, кому ты отдалась без этого условия. Кто же он? Святобой?

Авдотья с силой вырвалась от него и вышла прочь.

— Хорошо, если это он, — прокричал ей вслед Михаил, — к мёртвым можно не ревновать. Как удачно, что я убил его.

Он сам себе был противен. Душевная боль его усиливалась сознанием того, что он причинил боль и своей любимой. Но неужели она не понимает, как он её любит и какую боль она причиняет ему? К чему вся эта загадочность? Может быть, за её молчанием скрываются какие-то грязные тайны из прошлого, о которых ей просто стыдно рассказывать? Так или иначе, ночью они снова спали вместе, и Михаил снова был счастлив.

— Ты должна креститься в христианство, — говорил он ей перед сном.

— Это ничего не изменит, — отвечала ему жена, — я всё равно останусь феей и дочерью своего отца.

— Изменит в глазах окружающих. Скоро вся эта земля будет христианской, у меня есть план.

Счастливое опьянение стало постепенно спадать, и Михаил решил всерьёз заняться управлением города. Все свои усилия, весь свой ум он направил на то, чтобы как можно быстрее крестить Угорье в христианство. Они не смогли взять эту землю силой, но теперь он один, без поддержки Анастаса и князя Владимира каким-то чудом стал здешним посадником и мог нанести удар в самое сердце язычества. Начал он с храма Перуна, произнёс большую речь о том, что покуда он посадник, город не будет поклоняться богам войны. Храм не снесли, было велено лишь в спешном порядке перестроить его, убрать языческие атрибуты и внести христианские. Теперь на время это здание должно было стать христианским храмом, покуда не будет построен новый. Затем демонстративно в этом храме крестилась Авдотья, а так же ещё несколько человек из приближённых посадника. Не крестился только еврей Соломон, он предпочёл сохранить свою веру, которая всё равно была ближе к христианству, чем к язычеству.

— Владыка, ты обещал меня сделать боярином, — каждый раз напоминал Михаилу думский дьяк.

— Погоди, Соломон, — отвечал ему посадник — это дело не простое, так быстро не решить. Но ты не беспокойся, я тебя в обиду не дам, ты и твоя семья под моей защитой.

Михаил всё больше ощущал свою власть в городе и всё думал, что бы такое ещё сделать, чтобы привлечь жителей города в христианство. Многое новому посаднику здесь не нравилось, многое он хотел запретить, переделать. Например, хотелось переделать театр, сделать его более серьёзным.

— Хочешь, чтобы все умерли со скуки? — противилась ему Авдотья, — я ведь так и не успела побывать в театре.

— А кто тебя тогда приглашал в театр? Святобой?

— А ты как думаешь? — снова отвечала она вопросом на вопрос. Михаила это уже начинало раздражать, но он, как мог, старался не подавать виду.

— Ты же всё равно не любишь искусство, — продолжал богатырь, — так зачем тебе театр? И зачем ты ходишь в богатые дома, если не любишь богачей?

— В театр ходят не ради любви к искусству, а просто, чтобы был повод собраться вместе. Свет должен где-то собираться, причём добровольно, без принуждения властей. Если шуты предоставляют им для этого свой балаган или богачи свои дома, что ж, зачем же от этого отказываться?

— И всё-таки, почему ты не любишь искусство, поэзию? — не унимался муж, — я в юности как-то пытался писать стихи, подражая Гомеру.

— Ты же читал Платона, Миша. А он как раз хотел запретить театр в идеальном государстве. Он даже Гомера хотел запретить, потому что считал вредным его подражание. Когда Гомер говорит не от своего лица, а от лица, например, Ахиллеса. Платон считал, что поэт должен говорить от своего лица. Театр он считал глупым кривлянием, подражанием. Думаю, это у Платона христиане научились так не любить шутов и балаганы. Странно, что ты не разделяешь эту нелюбовь.

— Я бы поверил Платону, если бы он сам не был поэтом и не говорил бы от чужого лица.

 Авдотья в ответ лишь пожала плечами. Она не слушалась своего мужа и продолжала ходить в гости, видеться там с местным светом и беседовать с Всеславом. А Михаил всё никак не мог понять, почему его это так раздражает. Но потом понял. Все эти вульгарные шуточки, которые отпускал Всеслав, его непристойности, и то, что Авдотья так охотно смеялась над ними без капли смущения. Его милая, неземная и тонкая Дуня, оказывается, не чуралась и простонародной грубости. Похоже, Михаил действительно её совсем не знал. В её присутствии он всегда тщательно подбирал слова, боясь сказать какую-нибудь непристойность. При этом он хорошо умел говорить на языке грубости, но в присутствии Дуни его речь становилась совсем другой: крайне вежливой, книжной. И вот этот шут позволяет себе рассказывать ей свои пошлые анекдоты, а она от души смеётся над ними. Михаил чувствовал себя униженным, как в тот день, когда викинг на его глазах изнасиловал Полину в Крыму, а самого болгарина варяги заставили мыть пол. История повторялась, только в более изощрённой, более завуалированной форме. А ведь не будь богатырь так близорук и ослеплёнэрудицией Авдотьи, он, пожалуй, сразу бы увидел эту её мужеподобность. Ведь она нередко носила штаны, ездила по-мужски на лошади. Позже выяснилось, что в детстве она играла не с девочками, а с мальчишками и была своей в их компании. Всей этой тонкости и лёгкости она, возможно, научилась только в последние пару лет, а до этого может и вовсе была совсем другой: грубой и жёсткой. Всё это только усиливало ярость Михаила и подталкивало его к новым решительным действиям. Он снова беседовал с Соломоном, ставшим его ближайшим советником.

— Я должен как можно быстрее крестить Апулу, — говорил посадник, — и сделать это так, чтобы Дюла не мог мне помешать.

— Понимаю, владыка, — откликнулся дьяк, — это твой единственный способ сохранить свою власть.

— И сохранить при себе мою жену. Это для меня сейчас намного важнее. Скажи мне, Соломон, многие ли бояре у нас могут быть уличены в воровстве?

— Многие. Послушай Соломона, владыка, ты не сможешь один бороться против всей дружины. Они связаны круговой порукой: схватишь одного, ниточки потянутся к другим.

— Я не собираюсь воевать с ними, я хочу обратить их в свою веру.

У Михаила появился новый план, который он начал лихорадочно воплощать в жизнь. Посадник решил не собирать боярскую думу, а говорил с каждым боярином по отдельности. Он угрожал им расправой за воровство и вместе с тем одновременно предлагал спасение: принять христианство и выплатить из своих доходов десятину в пользу церкви. Всё это стоило богатырю огромных усилий и самой тонкой игры. Он был убедителен, как никогда, хоть и понимал, что блефует. Если бы он говорил сразу со всеми боярами, то, будто они хоть тысячу раз ворами, они бы сплотились против посадника и отказали ему. Ведь невозможно было наказать всю дружину разом. Но в разговорах с глазу на глаз Михаил очень многих смог склонить на свою сторону, убеждая их, что лишь те, кто первыми примут христианство, смогут избежать суда. И вот один за другим бояре начинали креститься и отрекаться от язычества. Раньше они с оружием в руках сражались против христианского войска князя Владимира и потому даже не рассчитывали на прощение. И вот теперь они становились христианами, забыв про своих павших в бою товарищей. Многие, приняв таким образом новую веру, становились её яростными ревнителями и изо всех сил порицали теперь язычество. Возможно, так они хотели показать, что приняли новую веру не из страха и не из корысти, а из убеждения. Не успел вождь Дюла опомниться, как большая часть его дружины была уже крещена в христианство.

— Ловко ты это, — говорил вождь наедине Михаилу, — я и не подозревал в тебе таких способностей к интригам.

— Что ты, владыка, это лишь Божья помощь. Твои бояре были слепы, а теперь прозрели, как прозрел когда-то и ты, когда принял христианство. Я советую тебе написать в Киев — к митрополиту, чтобы он прислал в Апулу епископа. Лучше, если наша церковь будет частью церкви киевской.

— Даже если я это сделаю, не думай, Михаил, что наша земля покориться вашему князю Владимиру. Народ уже проявляет непокорность. Тот самый народ, что недавно выбрал тебя посадником. Они надеялись, что ты разгонишь проворовавшуюся дружину, а не подружишься с ней. Зреет бунт. Я говорил с Всеславом-тысяцким, он говорит, что многие ополченцы готовы с оружием стать за старую веру.

— Всеслав Волхв угрожал тебе бунтом? Да за одно это его уже можно бросить в темницу.

— Он не угрожал. Но он тысяцкий лишь потому, что выполняет волю народа, и, если народ поднимется, Всеслав либо поддержит это восстание, либо они выберут нового тысяцкого.

— Ну что ж, владыка, назад у нас дороги нет. Если хотят бунтовать, пусть бунтуют.

Ревность лишь усиливала в груди Михаила неприязнь к Всеславу, и в душе он уже ждал бунта, чтобы выступить против Волхва. Возможно, поэтому посадник вёл себя так вызывающе, и, как могло показаться со стороны, необдуманно. Он словно провоцировал народ. Последней каплей стало закрытие храма Хорса — бога солнца. Оставалось около месяца до весеннего равноденствия — одного из самых светлых местных праздников. В этот день люди радовались солнцу, молились на него, гадали на урожай. В этот день праздновалось наступление нового года. День теперь должен был стать длиннее ночи, и это означало начало нового посевного сезона. Зачем нужно было закрывать этот храм сейчас — не понятно, но реакция последовала незамедлительно. Сначала возле храма солнечного бога стали просто собираться горожане. Многие выражали своё недовольство спокойно, другие открыто ругали бояр и посадника, требуя справедливости. Унимать народ пришёл тысяцкий. Всеслав долго уговаривал людей разойтись, поначалу все слушали его речи, а затем то один, то другой стал выкрикивать своё недовольство.

— Долой тысяцкого, — вдруг прокричал кто-то, — выберем другого.

— Прошу, дайте мне поговорить с вождём и посадником. Посадник вот-вот прибудет сюда, он уже услышал о случившемся. Он был моим соратником, я смогу его образумить.

— Сколько можно ждать?

И действительно, Михаила не было слишком долго, как будто он и не собирался приезжать. Здесь были его богатыри, были крещёные дружинники, но не было того, кто всю эту кашу заварил. Всадники в кольчугах меж тем медленно напирали на пеший народ, оттесняя его назад.

— Где посадник? — спросил Всеслав у одного конного богатыря.

— Занят, — отвечал богатырь, продолжая понукать своего коня плестись вперёд, легко, но ощутимо тесня людей.

— Ну раз так, — произнёс Всеслав, — тогда бей их, братцы.

И народ тут же откликнулся на призыв тысяцкого и набросился на всадников. Конечно, Михаила предупредили о собравшемся митинге, и, конечно, от тут же вышел из дому и сел на коня. Но поехал посадник не к храму Хорса, а совсем в другую сторону. С дюжину богатырей ехали за ним по опустевшим улицам города. Казалось, здесь не осталось ни одно живой души — все отправились на площадь, но вот вдали показались две человеческих фигуры. Один закутанный в балахон человек склонился над вторым, который лежал на земле и не шевелился. Первый, омерзительно причмокивая, пил из шеи второго кровь. Богатыри быстро окружили упыря и при первой же попытке убежать Михаил отрубил ему руку. Кровосос взвыл от боли и свалился на землю рядом со своей жертвой — совсем юной, светловолосой девушкой, яркие голубые глаза которой застыли в выражении ужаса.

— Вот ты и попался, — произнёс посадник, — я знал, что стоит всем горожанам куда-то уйти, как один из вас появится в городе. Теперь-то ты выведешь меня на остальных или будешь умирать очень долго. Последний кровосос так и сдох у нас на дыбе.

Раненного упыря связали и бросили в погреб, укушенной девушке в сердце воткнули осиновый кол. Лишь после этого дюжина богатырей вместе с Михаилом отправились к храму Хорса. Здесь народ уже теснил богатырей и дружинников, сбрасывая их с коней, и, наконец, прорвался к храму солнечного бога. Но тут с тыла ударила та самая дюжина богатырей, возглавляемая посадником, и стала стремительно рассеивать ряды мятежников. К такому народ оказался не готов и обратился в бегство. Многие тогда были в давке затоптаны, иные ранены, а иные и прирезаны насмерть. Всеслава Волхва Михаил приказал взять живым, и вскоре тысяцкого с разбитым лицом привели к очам посадника.

— К чему всё это, Потык? — недоумевал Всеслав.

— Вы помогли мне выследить упыря. Таков был план.

— Я бы и сам их отловил всех. Нужно было лишь дождаться полной луны, обратиться в волка, и я бы всех выследил. При полной луне мои силы и моё чутьё увеличиваются.

— У нас нет времени ждать, — отвечал Михаил, — пока их четверо, а до полнолуния могло бы стать больше вдвое, втрое.

— Глупец, ты использовал народ, как разменную монету в своём плане. Народ такого не прощает.

— Это ещё не мой народ, Всеслав, это язычники. А вот теперь они станут моим народом, теперь они окончательно станут христианами. Я не стану казнить тебя за твоё восстание — всё-таки мы были соратниками. Я дам тебе уйти, но, если завтра ты будешь ещё в городе, мы тебя прикончим.

Гадкое чувство мучило душу Михаила, но он утешал себя тем, что всё это ради любви, чтобы Авдотья не бросила его. Возможно, она, наконец, поймёт, как он её любит и полюбит его так же?

Глава 20

Одна смерть на двоих

Два гроба несли с собой на кладбище угорские мужчины, двоих хоронили в этот день по христианскому обряду. Ещё совсем молодые, молодожёны. Она — рыжеволосая девушка с лицом, усыпанном веснушками, он — светловолосый хлопец с короткой бородой клином на лице. Позади них шёл вождь Дюла и время от времени причитал: «Третий посадник за год. Подумать только, это какое-то проклятие». И действительно, на кладбище несли холодный труп посадника Михаила, за короткий срок крестившего Угорье в христианство. В другом гробу несли его жену — фею Авдотью. Теперь у Апулы не было ни посадника, ни тысяцкого — за короткий срок исчезли оба: один отправился в изгнание, другой вслед за этим умер. Михаил не успел поставить нового тысяцкого, хоть и всеми силами готовился к этому. Как только убрался Всеслав Волхв, посадник тут же взялся за организацию выборов. Сложность состояла в том, что нужно было подобрать верного человека, которого народ выберет после подавленного восстания. Михаил никак не мог решить эту задачу. А меж тем в темнице ещё томился пленный кровосос с отрубленной рукой, который под пыткой никак не хотел выдавать своих подельников. Михаил сам нередко пытал упыря, однажды даже приказал вырезать ему кусок печени и бросить на сковороду.

— С тебя же всё равно не убудет, — говорил кровососу богатырь, — у тебя же новая отрастёт, верно? Вам же всё нипочём, ничто вас не берёт. Попадётся к нам ваш Кощей, мы так же его разделывать будем, найдём способ. Ну, говори, где остальные кровососы? Где Кощей, где Чеслав — сын Вахрамея?

— Не знаю, владыка, — врал кровосос, — они все разбежались. Кощей на заставе был, послал нас сюда.

— Ну хорошо. Скольким людям ты уже кровь выпил, людоед проклятый? Я вашу людоедскую породу знаю, только я вас — людоедов, сам всех сожру вместе с Кощеем вашим.

И с этими словами Михаил снял ножом со сковороды обжаренную печень и отправил её к себе в рот

— Хм, а на вкус очень даже неплохо, — произнёс посадник, — а я думал, ваше мясо — это вонючая мертвечина.

— Прошу, владыка, смилуйся, — стонал упырь, — всё скажу, скажу. Они у Логова все скрылись, у хутора. Там мы обычно собирались днём, прятались. А Кощей на заставе.

Михаил тут же отправил к Логову богатырей, а сам принялся писать письмо на заставу. Уже второй упырь говорил ему, что Кощей находится на заставе, что бы это могло значить? Не успел Михаил закончить, как его отвлёк думский дьяк Соломон, он напомнил посаднику, что тому следует быть на совете. Действительно, сегодня же вождь собирал совет, нужно было непременно быть. Письмо Михаил писал прямо в остроге, хотя по обычаю должен был вести дела в здании боярской думы. Богатырь всё же закончил писать и лишь затем вышел на улицу, сел на коня и отправился к боярской думе. В итоге он опоздал, заседание уже началось. К своему удивлению Михаил увидел на совете свою жену — Авдотью. Хотя, удивляться было нечего, ведь, ещё не будучи боярыней, она давно уже получила от вождя право присутствовать на совете боярской думы. Удивляло другое: почему он, посадник и её муж узнал о том, что она будет здесь, в самый последний момент? Уже несколько дней, с тех пор как был изгнан Всеслав, она не разговаривала со своим мужем. Михаил мучился, и из-за этого жгучая ревность только сильнее разгоралась в его груди. Авдотья вела себя так, будто это её муж виноват; когда женщина чувствует себя виноватой в измене, он ведёт себя иначе. Любая обычная женщина, но эта рыжая фея не была обычной, она была уникальна, совершенно не похожа на других. Возможно, в её голове всё перевернулось, и она, питая страсть к Всеславу, вела себя так, словно её муж ещё и виноват, что помешал этой страсти воплотиться. Эти мысли не давали покоя Михаилу, он просыпался по ночам, а спал от теперь отдельно от своей любимой. Если она любит другого, то он не будет её неволить, просто убьёт себя, потому что не сможет вынести этой боли. Но почему она молчит, почему открыто всего не расскажет? Или боится стать причиной его смерти? В таком случае, Михаилу действительно незачем жить, ведь она уже любит Всеслава. Или нет? Или она молчит потому, что он действительно виноват? Эти мысли мучили Михаила каждую ночь, днём он ещё как-то мог собраться и начать заниматься делами. Молчание его жены превратилось для него в пытку. И вот теперь он вдруг встретил её на заседании совета, промеж угорских бояр, красивую — в узкой короткой блузке и кожаных штанах, с распущенными волнистыми волосами. Михаил опустился на свободное место, не сводя с неё глаз. Она на него даже не смотрела.

— Владыка, — обратился к нему вождь Дюла, — мы тут говорили про выборы тысяцкого. Не гоже угорскому ополчению оставаться без головы. Но если тысяцким станет язычник — снова начнётся раздор, а за христианина народ не проголосует.

— Есть у меня одна идея, — молвил Михаил, с трудом оторвав взгляд от Авдотьи. Ему теперь хотелось быть плохим, гадким.

— Только не знаю, бояре, поддержите ли вы, — продолжал он. — Нам нужен общий враг, в борьбе с которым можно будет учинить сбор большого ополчения. А как народ соберётся в ополчение, то будет следовать приказу и примет любого тысяцкого, какого мы им подсунем.

Бояре действительно зароптали, очень многих возмутил этот грязный план. А Михаил взглянул на Авдотью, она лишь на миг посмотрела на него. Но посмотрела, посмотрела прямо в глаза!

— Тихо! — прервал бояр Дюла, — и кто же будет для нас этим общим врагом, Михаил? Уж не на Русь ли ты предлагаешь идти?

— Нет, владыка. Наш враг гораздо ближе, сидит в горах, а, может, и ещё ближе. Это Кощей Бессмертный.

В боярской думе вновь поднялся гул от множества возмущённых голосов.

— Ты предлагаешь в конец одурачить нам свой народ? — молвил Дюла, — даже если у нас получится, ничем хорошим это не закончится. Бояре совсем оторвутся от народа, того самого народа, который тебя выбрал посадником. А моя должность подразумевает, что я должен быть примирителем народа и бояр. Так что на этот раз, владыка, я не могу тебя поддержать.

— Что ж, владыка, послушаем, что скажут бояре. Они тут возмущались, потому что выгоды своей не видели, а ты им на их выгоду только что сам указал. Что, бояре, теперь скажете?

И дружина теперь стала держать совет, временами переходя на крик, но по большей части спокойно. Авдотья увлечённо беседовала с окружающими её мужчинами. Михаил с тоской наблюдал за этим, вспоминая их сладкие ночи. Он мог лишь восхищаться красотой своей жены и её спокойной, логически выверенной грацией жестов. Например, она любила делать рукой одновременно небрежный и повелительный жест, когда во время речи двигала в воздухе кистью, ладонью вниз, растопырив пальцы. Всё в ней говорило о какой-то врождённой склонности к логике, к точности и счёту. Она замечала такие мелочи в словах и в поведении своего мужа, на которые он никогда не обращал внимания. И Михаил поневоле начинал говорить иначе, например, учился не использовать слово «заставлять», иначе стал вести себя в быту под надзором этой амурной полиции. Каким-то образом расчётливость и зависть в Авдотье сочетались с бескорыстием. Она завидовала богатым и сильнейшей мира сего, но не с тем, чтобы самой стать богатой, а лишь с тем, чтобы увидеть их нищими и слабыми. Возможно, теперь и Михаила она хотела увидеть униженным? Так или иначе, но вскоре бояре изъявили желание голосовать, и теперь большинство из них голосовали за предложение посадника.

— Вот оно как, бояре? — вымолвил Дюла, — добрая половина из вас совсем недавно ещё не были боярами. Моя ошибка: я погнался за деньгой, пригрел змею у себя на груди. Но вы ведь знаете, что я, как вождь, могу отменить ваше решение, а если будете упорствовать, могу обратиться к народу.

— Не можешь, владыка, — мгновенно отвечал ему Михаил, — для этого тебе нужен тысяцкий, чтобы через него говорить к народу. А говорить с толпой напрямую тебе не по чину.

— Да я на всё готов, лишь бы не дать тебе всю власть прибрать в одни свои руки.

 Вождь, очевидно, был в отчаянии, он чувствовал, как рушится старый политический порядок и на его место приходит другой — христианский. Пожалуй, Дюла даже мог бы извлечь из этого пользу, как христианин, стать помазанником Божьим, но всё это шло наперекор его собственным планам, всем его целям, самому стилю его правления. Вождь не мог в один момент это всё переменить, да и не хотел, а потому уже предчувствовал тот момент, когда должен будет столкнуться в борьбе за власть с этим выскочкой — Михаилом, подсунутым ему князем Владимиром. Возможно, поэтому сейчас, на похоронах посадника и его молодой жены Дюла хоть и сокрушался прилюдно о смерти третьего посадника за год, но в душе был доволен, что всё так обернулось. Пожалуй, другого выхода и не было.

С того заседания совета Михаил ушёл вместе с Авдотьей — всё-таки она была его женой.

— Зачем ты всё это делаешь? — заговорила она по дороге домой, — ты же добился своего, ты крестил Апулу в христианство. Что тебе ещё нужно?

— Смерть Кощея. Ты же знаешь, я прибыл сюда только за этим.

— А когда убьёшь его, что будешь делать? Уедешь обратно в Киев, служить на поводке у князя Владимира? Откажешься от места посадника и будешь мыть пол викингам?

— Не смей, — Михаил с силой схватил её за руку, — я обещал Анастасу, что сделаю всё, чтобы крестить эту землю. И ещё, магистру нашего ордена я обещал уничтожить Кощея, так что это не просто месть, это мой долг. Но князю Владимиру я ничего не обещал и ничего ему не должен. Я хотел бы, чтобы Угорье и впредь оставалось независимым.

— Пусти, больно, — вырвалась Авдотья.

— Прости, милая Дуня, любовь моя, — догонял её богатырь, — слишком много обязательств и клятв связывает меня. Я не могу пойти против долга. Прошу, скажи мне, почему ты не хочешь, чтобы я шёл против Кощея? Твой брат там, с ним? У него посох Велеса?

— Я не знаю, — лишь отвечала ему жена.

— Кощей очень опасен, пойми. Никто здесь всерьёз не воспринимает эту опасность, да и я, глядя на них, стал уже сомневаться и чувствовать себя подонком. Но ты ведь моя жена, моя любимая, ты понимаешь меня, как никто. Кощей уже называет себя царём, все его приспешники называют его царём. Он хочет создать своё царство здесь, в Угорье, и он может это сделать.

Тем временем они уже подошли к дому, уродливый слуга встретил их на пороге. Этот слуга появился у них совсем недавно, примерно в то время, когда Авдотья чем-то сильно поранила себе руку и ходила с перевязанной кистью. Тогда же она откуда-то привела этого слугу. Он был немой, и, кажется, ничего не слышал, но её как-то понимал, лицо его было всё изуродовано шрамами, часть из которых скрывались под короткой бородой. Лицо слуги и взгляд казались Михаилу знакомыми, но он никак не мог вспомнить, где он его раньше видел. В ту ночь супруги снова спали в разных постелях. Эх, если бы Михаил знал, что ему лишь пару дней остаётся быть рядом со своей любимой, то сделал бы всё, чтобы вымолить у неё прощение и ласку. Но сейчас он наслаждался тем, что она просто рядом, живёт, дышит в соседней комнате. И уже этому он был счастлив. На следующий день богатырь отправился в боярскую думу. Здесь дьяки сообщили ему, что бояре в своём большинстве решительно готовы следовать за посадником вопреки воле вождя. Михаил уселся на трон. Вчера во время заседания на этом троне сидел сам вождь, а в обычное время его грел своей задницей посадник. «По сути, чем я не вождь? — подумалось вдруг богатырю. — Разве что нет такого высокого происхождения, но если бы я стал помазанником Божьим, то мог бы основать новую христианскую династию правителей Угорья».

— Владыка, — послышался голос Соломона в дальнему углу гридницы.

— А ты, Соломон, проходи, садись. Что там у тебя?

И дьяк уселся на лавку у стены, в руках у него был свиток пергамента.

— Да вот, владыка, произвёл кое-какие расчёты к твоему походу: сколько будет стоить содержание большого ополчения.

— Говори же, милый друг, я слушаю тебя.

— В общем, денег в казне на это нет. Может, обойдёмся обычным ополчением, владыка? Зачем против Кощея такое войско посылать?

— Кощей должен быть уничтожен. Это не моя прихоть, Соломон. Открою тебе тайну, которую я никому не открывал, даже воевода Анастас об этом не знает. Уничтожить Кощея мне приказал магистр ордена воинов Бога. Это не месть за брата, я ведь не мстительный человека. Но магистр написал мне, что Кощей — это ангел распада, он был одним из тех, кто уничтожили Римскую Империю и теперь не даёт её возродить. Он паразит, пожирающий Европу, высасывающий из неё жизненные соки. А Болгары ведь хотят возродить единую и сильную Европу, мы даже называет Болгарию третьим Римом. Поэтому наш долг — уничтожить Кощея. А для этого нам нужно крестить Угорье в христианство, сделать тысяцким христианина. Обычное ополчение –это слишком мало избирателей, их голоса не будут иметь большого веса при выборе тысяцкого.

— Тогда нам нужно срочно придумать, где достать деньги.

— Введём новую подать на этот поход. Народ сейчас зажат в угол, никуда не денется, заплатит.

— Но так же нельзя, владыка.

— Почему нельзя, владыка? Кто же нам помешает?

— Не гневайся, владыка, — слова словно застряли на языке у Соломона, но он всё же продолжал, — это нарушает твоё предвыборное обещание. Ты обещал не вводить новых податей.

— Что за вздор, — поднялся на ноги Михаил, — народ ведь голосовал не за обещания, а за меня, за живого человека. А если кто голосовал за обещания, значит, он просто дурак. Они выбрали единственного боярина, который не был и не будет вором. И в этом я остаюсь верен себе.

Богатырь теперь уселся на лавку рядом с дьяком.

— Всё-таки так нельзя, — опустил голову Соломон, — ты же представляешь народ, но изменяешь тому, что обещал перед выборами.

— Я не представляю народ, Соломон, я представляю власть. А высшая власть находится в руках Бога. Ну что такого, если я нарушу свои обещания? Говори прямо, я хочу понять, ведь в политике я человек новый. Что случится, если я вдруг нарушу свои предвыборные обещания? Народ поднимается? Но мы уже подавили их восстание.

— Боюсь, владыка, что не только народ, но и бояре перестанут тебя поддерживать. И все, кто идут за тобой. Если ты начнёшь так открыто нарушать данные перед выборами обещания, как политику тебе никто не будет верить.

Михаил задумался, и, казалось, даже нахмурился. Это выражение напугало Соломона, поскольку он хорошо знал, какие страшные намерения могут скрываться за этим красивым и добрым лицом. И вот посадник снова заговорил своим мягким голосом:

— Ты прав, владыка. Эх, Соломон, милый мой товарищ, что бы я без тебя делал. Мне ещё столькому нужно научиться. Будь уверен, как только осуществиться мой замысел с большим ополчением, я тут же выполню и обещание, данное тебе — ты станешь боярином.

— Но, владыка, — поднял на него глаза Соломон, — а как же деньги? Где мы возьмём деньги на это ополчение?

— Деньги…. Ну что ж, не можем взять с народа, возьмём у богатых. Есть среди них некоторые, которые меня так и не поддержали, и не приняли христианство. Например, иудей Матвей. Не печалься, Соломон, я хочу наказать его не за веру, а за то, что он…он может погубить наше начинание. Перед нами стоит великая цель, ради которой можно пойти на всё.

В действительности Михаил намеревался ограбить лишь тех, кто не нравились лично ему. В список пока попали лишь три человека, но их денег должно было хватить, чтобы восполнить недостаток средств. Людей из этого списка не собирались судить, над ними не собирались даже вести никакого следствия и не предъявили им никаких обвинений. Они были виноваты лишь в том, что богаты. Лояльным боярам было сообщено о намерениях посадника, они должны были выразить согласие с этим списком. Согласились не все, многие хотели вычеркнуть как минимум какое-нибудь одно имя, так как оно принадлежало их другу и хорошему человеку. Но Михаил настаивал на своём, и на третий день список был утверждён. Вождь Дюла даже не был поставлен в известность, но он всё равно обо всём прознал и пришёл в ярость. Однако, он уже не пытался поговорить с посадником, понимая, что переубедить того будет невозможно. В тот злополучный день в город вернулись богатыри, отправленные в Логово. Они привели с собой схваченных там упырей. Михаил был доволен собой и назавтра планировал приступить к грабежам. Всем троим богачам заведомо был вынесен смертный приговор. Единственное, что удручало Михаила, что Авдотья по-прежнему не допускала его к себе и не желала с ним говорить. Но в этот вечер всё было ещё хуже. Придя домой, Михаил узнал, что его возлюбленная уже в постели. Немой уродливый слуга приготовил какой-то ужин, хотя обычно этим занималась она. Богатырь молча поел и отправился к ней в комнату. Жена спала, отвернувшись к стене.

— Милая моя, — сел на край постели её муж, — ты всё ещё сердишься на меня за Всеслава? Молчишь? Скоро всё изменится, этот город, эта местность станет святой землёй — примером для всех христианских держав. Мы создадим мир чистый и справедливый, без насилия и зависти. Я чувствую, как Бог направляет меня, как руководит мной. Чего же ты всё молчишь?

Михаил взял её за плечо и повернул к себе, голова её откатилась на подушке, шея неестественно выгнулась. Богатырь в ужасе отскочил к стене. Авдотья была холодна и бледна, как мрамор, она не дышала. Нет, это невозможно, в это нельзя было поверить. Михаил вышел из комнаты, помолился и вернулся обратно. Ничего не изменилось, тело лежало в таком же положении, в каком муж его и оставил. И тут он заскулил, как пёс, молящий о пощаде. Забитая, гонимая миром дворняга, которую ещё раз ударили те, кому она доверяла. Слезы вырвались из его глаз, Михаил взял тело на руки, как любил носить на руках живую, стал целовать её холодные щёки, губы. Внезапно он обнаружил свиток пергамента, который до этого, видимо, валялся под подушкой. Михаил сразу догадался, что это, и сердце его сжалось от боли. Её последнее слово, посмертная записка, маленький кусочек пергамента для убитого горем мужа стал самой ценной вещью на свете. Михаил сквозь слёзы стал читать ровные буквы и каждый раз лишь твердил про себя: «Нет. Нет! Зачем?» С трудом он смог разобрать смысл написанного: «Миша, муж мой, я не могу видеть, как ты превращаешься в чудовище. Прав был Платон: любовь превращает человека в тирана, лучше бы мы остались друзьями. Но такая дружба считается мужчинами унизительной. Что ж, если это единственный способ спасти этот город и эту землю от тирана, то я с радостью принесу эту жертву. Прощай, мой богатырь, правь достойно и не забывай своих обещаний». Последние предложения Михаил прочитал несколько раз и никак не мог понять их смысла. Боль разрывала душу настолько, что хотелось умереть. Михаил не помнил, сколько просидел здесь, возле постели, скуля и плача, но в какой-то момент появился уродливый слуга и передал ему какую-то склянку, наполненную наполовину. Очевидно, слуга выполнял последнюю волю своей госпожи. И тут Михаил сразу всё понял, он догадался, что в склянке тот самый яд, которым отравилась его жена. «Не забывай своих обещаний», — писала она ему в посмертном письме. Он обещал ей, что умрёт с ней в один день, и он сдержит это обещание.

После похорон Дюла почувствовал некоторое облегчение, хотя на него теперь легло больше обязанностей, чем прежде. В городе не было ни тысяцкого, ни посадника, временно вождь должен был замещать их обоих. И Дюла пробыл в боярской думе до глубокой ночи, беседуя с боярами и дьяками. Когда, наконец, все разошлись, в гридницу вкрадчиво вошёл дьяк Соломон.

— А, это ты, — молвил Дюла, — несладко тебе теперь придётся, дьяк. Бояре тебя нынче не пожалеют.

— Позволь служить тебе, владыка, — упал на колени Соломон.

— Ты и так служишь мне. Но я не буду защищать тебя от гнева бояр. Ведь ты служил этому выскочке. Думали, вождь уже стареет, думали, этот щегол сможет меня обставить? А вот и нет.

— Владыка, яд, которым они отравились. Я изучил его, этот яд не является смертельным. Он лишь погружает животное в долгий и очень глубокий сон. Я верно знаю, это ведь тот самый яд, которым однажды был уже отравлен Михаил, но Авдотья вылечила его. Хотя, наверное, она же его и отравила.

— Вот как? — задумался Дюла и вдруг разразился громким хохотом, — это что же получается, мы их живыми в землю закопали?

Когда вождь перестал смеяться, то отдал приказ подать ему коня. Вместе с несколькими спутниками Дюла отправился на христианское кладбище. К своему удивлению, вождь обнаружил, что одна могла раскопана, гроб открыт, а внутри нет никого. Это была могила Авдотьи.

— Вот чертовка, — удивился Дюла, — не вздумайте только этого откопать.

Когда всадники вернулись в город, их встретили встревоженные стражники, они сообщили ещё вести. Кто-то напал на острог и вызволил оттуда всех схваченных накануне в Логове упырей.

Глава 21

Весна

Когда снег начал таять, и дороги превратились в грязевое месиво, письма на заставу у реки перестали приходить. Пробираться по таким дорогам было совершенно невозможно. И всё же Левша продолжал регулярно отправлять в дозор по два богатыря. Дозорные пропадали по нескольку дней, застревали в грязи, шли пешком, постоянно мокрые и в холоде — нередко они возвращались простуженными. Весна наступала постепенно: днём всё таяло, а ночью вполне мог ударить мороз, из-за чего ночью несложно было замёрзнуть. Из-за этого дозорные спали плохо. После очередной такой мучительной ночи Завид уже едва держался в седле и постоянно клевал носом. Со вчерашнего дня у него поднялась температура, и сегодня она становилась только выше. Второй дозорный чувствовал себя лучше, он был моложе, и Левша редко посылал его в дозор. Завиду же повезло рассердить однажды воеводу, за что он теперь и расплачивался частыми вылазками. Утешало лишь то, что они уже возвращались обратно на заставу.

— Гляди, упыри, — окликнул богатыря его товарищ-дозорный. Завид словно очнулся ото сна и стал оглядываться. Действительно, совсем не таясь, у дороги сидел какой-то кровосос и высасывал соки из давно сдохшей туши лисицы. Крови в ней уже не было, так как животное давно сдохло — это было видно, но днём на солнце её окоченевший труп оттаял, и появился этот омерзительный падальщик. Лицо его ещё имело человеческие черты, но не было сомнений, что с годами от такого образа жизни упырь подхватит массу болезней, которые его не убьют, но превратят в жуткого урода. Единственным желанием Завида было немедленно прикончить эту тварь, и, собравшись с силами, богатырь достал свой меч и съехал с дороги. Кровосос даже не пытался убежать, он словно ждал удара. Завид уже занёс меч, но тут рука его дрогнула.

— Борис? Ты ли это?

— В чём дело? — подъехал к богатырю второй дозорный.

— Это Борис, один из наших братьев. Зимой он был изгнан за то, что хотел привести своих родных на заставу. И вот во что он теперь превратился. Как твоя сестра, Боря? Как твои родители, твоя племянница? Они живы?

— Живы, — неосознанно повторил упырь, — как ты меня назвал?

— Борис. Это твоём имя, так мы назвали тебя, когда ты был одним низ нас.

Упырь прищурился, стал вглядываться во всадника, и на обезображенном лице его вдруг появилось выражение боли.

— Завид, — промычал он, словно контуженный, — я тебя знаю. Прошу, убей меня, я больше не могу. Это не бессмертие, Левша солгал нам. Лучше смерть, чем такая жизнь.

— Левша? А причём тут Левша? Ты хотел сказать «Кощей»?

Борис нахмурил лоб, словно задумался, да так крепко, что зрачки его исчезли под веками, остались лишь одни белки глаз.

— Убей меня, — продолжил он, когда зрачки его вернулись на место. Казалось, он уже забыл человеческую речь, и каждое слово давалось ему с невероятным усилием.

— Я не могу, — отвечал Завид, — ты сделаешь это? — обратился он ко второму дозорному, который и сам был встревожен этим зрелищем. Но он нашёл в себе силы достать меч и рубануть по шее измученному кровососу. Голова свалилась в сугроб, а тело спокойно рухнуло рядом, без всяких судорог.

— Покойся с миром, брат мой, — вымолвил Завид и поместил отсечённую голову в мешок. Ещё до наступления темноты дозорные прибыли на заставу и тут же были вызваны на доклад к Левше. Воевода в компании ещё нескольких богатырей распивал у себя в гриднице вино. Когда он был пьяный, характер его особенно портился. Завид за долгую зиму многократно страдал от этого и даже жалел, что не ушёл вместе с изгнанниками, когда была возможность. Но после сегодняшней встречи богатырь снова готов был стерпеть что угодно, лишь бы его не изгнали.

— Говори, — молвил Левша, едва дозорные пересекли порог.

— У моста упырей нет, воевода, — повёл свою речь Завид, — зато в лагере беженцев их полно. Те, кого покусал покойный Яша, покусали других, и теперь их число растёт с невероятной быстротой. С этим нужно что-то делать, иначе скоро они будут здесь — на заставе.

— Я разве спрашивал твоего совета? — поставил кружку с вином воевода, — просто докладывай. Мне нужны детали, а не два слова о том, что там всё нормально, а здесь всё плохо.

— Детали? Ну вот тебе детали.

 И Завид достал из мешка голову Бориса.

— Это ещё что за дрянь? — скривился Левша.

— Это Борис, наш изгнанный брат, которого мы встретили по дороге на заставу. Он стал кровососом.

— Вот как? Он никого из вас не покусал? Надо будет вас осмотреть. Раздевайтесь.

Дозорным ничего не оставалось, кроме как подчиниться. В конце концов, когда-то и Левшу так осматривали, когда он пропал из хутора на целую ночь и вернулся утром раненным, но не покусанным упырями. Богатыри со свечами в руках быстро приблизились к дозорным и осмотрели их со всех сторон.

— Не знаю, сколько мы ещё здесь продержимся, — молвил меж тем Левша, — еда у нас закончилась, выпивка на исходе. Мы всю живность уже съели, какая у нас была, начинаем есть лошадей, пока только больных и негодных. Долго мы так ещё протянем, а, Завид?

— Не знаю, Левша. Ты воевода, тебе виднее.

— А я скажу: скоро мы все перемрём от голода и болезней. Вот и у тебя, как я вижу — жар. Может завтра ты уже отдашь Богу душу. А если бы тебя покусал упырь, ты в миг бы вылечится и жил бы так вечно, не зная болезней и старости.

— Шутишь, воевода? Лучше уж смерть.

— Что может быть страшнее смерти? Ведь ты только подумай, что хорошего было в твоей жизни? А она ведь проходит, моложе мы не становимся. И другой жизни у нас нет: умер и всё — темнота. Смерть — это же взаправду, смерть — это же навсегда. А став упырём, ты, может, и лишишься однажды головы, но ты получишь шанс, отсрочку. Ты с такой силой сможешь получить все удовольствия, в которых себе прежде отказывал. Опьянение без вина, море половой ласки, какой захочешь, крепкий сон, никаких страданий от голода, никаких границ. Выпей ты хоть ведро браги, ты не отравишься и даже если захлебнёшься своей собственной блевотиной, то всё равно не задохнёшься, как задохнулся бы человек. Да за один месяц такой жизни ты получишь столько удовольствий, что уже не жалко будет и умирать.

Левша так увлёкся своим рассказом, что уже было не понятно, серьёзно он говорит или издевается.

— Ладно, — опомнился вдруг воевода, — подумайте лучше вот о чём. У тех людей за стеной есть еда, есть припасы, а у нас нет. Единственный выход для нас — это впустить их сюда.

— И тогда все упыри будут здесь, — отвечал Завид.

— А когда-то ты и сам хотел впустить их сюда. Там же наши изгнанные братья, они тоже страдают.

Завид вышел от воеводы уже затемно и был сильно озадачен. Поужинав кониной, богатырь отправился спать. Ему снился его хутор, кто-то из мальчишек раздобыл увеличительное стекло и теперь поджигал листья и ветки, создавая большой костёр. Жар становился всё сильнее, а костров вокруг становилось всё больше. Завид пытался куда-то деться, но скрыться было негде — весь хутор пылал. Воевода проснулся в сильном жару, кости его ломило, горло распухло и болело. Завид ещё долго провалялся в постели, убеждая самого себя подняться. Болезнь словно приковала его, и нужно было совершить большое усилие, чтобы всё-таки встать на ноги. Нужно было выяснить, куда все делись, почему в казарме никого нет? Завид натянул валенки, закутался в шубу и вышел на улицу. Здесь он поблагодарил судьбу за то, что у него не было насморка, поскольку нос его уловил чудесный запах сырости и расцвета. Приятный ветер приносил весну и баловал ноздри измученному зимой человеку. Снег на заставе уже растаял, и поверхность вся превратилась в грязевое месиво. Небо было ещё пасмурным. И самое главное: отовсюду слышалось торжественное карканье грачей. Эти птицы были медными трубами весны, они гулко возвещали о своём прилёте и о возрождении, которое должно было за ним последовать. Грачи были здесь повсюду, они переносились с дерева на дерево, каркали, опускались к земле и поднимались к небесам. Все были чем-то заняты. Целые летающий посёлок рядом с наземной заставой. Но куда же все подевались с заставы? Наземное поселение вдруг опустело, больной Завид, с трудом передвигая ватными ногами, смог найти лишь одного богатыря.

— Где остальные? — спросил у него больной.

— Ушли за едой, — отвечал ему товарищ.

— Куда это? За стену? К тем несчастным? И Левша вместе с ними? Чёрт возьми, он совсем с ума сошёл. Он хочет ограбить тех хуторян, что пришли к нам за защитой?

Но силы оставляли Завида, болезнь брала своё. Богатырь с трудом доковылял до постели и снова провалился в бред. В его голове кружились какие-то каркающие под самым потолком рыбы, упыри без глаз и носов, лишь с огромными клыкастыми пастями во всё лицо. «Мне нужны детали» — слышался голос Левши. Завид проснулся от ломоты в костях, его тело казалось ему каким-то чужим. Воевода был прав: время шло, а он только мучился и страдал, он не видел в жизни ничего хорошего. В деревне он уже женился бы, зимой бы валялся на печи, а летом ходил бы на рыбалку, но здесь он был словно проклят. Чужой целому миру, заброшенный в эту дыру, к этим мерзким кровососам. Бред был спасением, и Завид с радостью погрузился снова в свои больные фантазии. Несколько раз он так ещё приходил в себя и снова погружался в бред, понимая, что бред намного лучше и приятнее этой удручающей реальности. В очередной раз, когда Завид очнулся, он услышал какой-то шум: застава заполнялась людьми. Богатырь снова сделал усилие над собой, чтобы выбраться на улицу. Здесь был ещё светлый день, хоть и ближе к вечеру. Ворота заставы были открыты, и через них снаружи шло шествие, возглавляемое Левшой. Завид сперва подумал, что он ещё бредит, или глаза просто обманывают его, поскольку на заставу вместе с богатырями стали заходить и местные хуторяне, среди которых было немало женщин. В этой компании легко можно было разглядеть и клыкастые морды упырей, которые, как ни в чём не бывало, шли рядом с людьми. Богатырь из стражи хотел, было, преградить им путь, но сам Левша обхватил его и позволил какому-то кровососу впиться нечастному клыками в шею. Труп стражника рухнул на землю, а толпа, перешагивая через него, стала двигаться дальше. Завид и сам уже хотел схватиться за меч, но больное тело не слушалось его. Его охватил озноб, то ли от болезни, то ли от потрясения, и богатырь поплотнее закутался в шубу.

— Что же это такое, воевода? — спросил он у приближающегося Левши.

— Эх, Завид, Завидушка. Нешто ты ещё ничего не понял? Я нашёл выход, как одновременно спасти от голода нас и от холода их.

— Что здесь делают эти? — Завид судорожно указал на кровососов.

— Я же сказал: я нашёл спасение. Упыри не умирают от голода и холода, они могут переносить такие лишения, на которые другие не способны. Мы все станем упырями, мы спасёмся.

— Но упыри не могут жить без крови.

— Кровь мы достанем, ведь впереди весна, а с ней придёт лесной зверь, придёт и человек из Апулы.

— И солнце придёт, вам придётся от него прятаться.

— Что ж, это плата за лучшую жизнь. Спроси у кого хочешь, любой тебе ответит, что он счастлив тому, что стал упырём. Эй ты, подойди. Скажи, ты благодарен, что я тебя обратил?

— Ещё как благодарен, — отвечал низкорослый упырь, — лучше тьма и жажда крови, чем холод и голод.

— Вот видишь, — обратился Левша снова к богатырю.

— Как это? — дрожал уже всем телом Завид, — как это ты его обратил, воевода? Ты же не кровосос.

— Ах да, забыл сказать.

Левша вдруг закинул руки за голову, вцепился пальцами себе в затылок и с силой рванул. В один момент кожа с его головы слезла, словно маска, а под ней оказалось другое лицо, перепачканное в крови, уродливое, но всё же знакомое.

— Эх, какое облегчение, ты не представляешь, как это тяжело: носить чужую кожу. Она вроде бы прирастает к тебе, но всё равно тлеет, пропадает. Другой бы на моём месте давно бы сорвался и набросился бы на всех окружающих от такой муки.

И кровосос сорвал с себя всю остальную кожу вместе с одеждой и швырнул на землю. Завид в горячке рухнул на колени, поднял кожу воеводы и стал её рассматривать.

— Воевода, — в отчаянии промолвил он, и вдруг, из последних сил закричал, — где Левша?

— Левша давно мёртв, — отвечал кровосос, — это всё, что от него осталось.

— Ты! Ты же Кощей Бессмертный, будь ты проклят.

— Вот ты и признал меня, богатырь, — опустил ему руку на голову упырь, — да, это я, Кощей Бессмертный.

— Как же это? Зачем это? И давно?

— Давно. С того дня, как вы ночевали в хуторе. Когда Левша исчез на ночь, а вернулся уже не он. Мы убили его сразу, ещё вечером, а затем срезали кожу, я влез в эту кожу и остаток ночи ждал, когда она ко мне прирастёт. Другие упыри пожертвовали собой, сражаясь с вами. А я потом пришёл к вам, вы меня осмотрели и нашли только шрамы от порезов.

— Не может быть. Нельзя. Как же это? — мотал головой из стороны в сторону Завид, горячечное сознание его сопротивлялось. Богатырь уже не замечал, что стоит на коленях в грязи и сам весь перепачкан. Он дрожал, в конце концов руки его ослабли так, что уже не могли держать шубу, и та свалилась на землю, оставив больного в одной ночной рубахе. Сознание словно пробудилось, и Завид поднял голову на всё ещё стоящего здесь Кощея. Упырь разговаривал с кем-то из своих.

— Столько времени ты был воеводой, — прорычал Завид сквозь зубы, — мы принимали тебя за Левшу. Выходит, это вовсе не Яша, это ты, ты прыгал через стену и набрасывался на беженцев.

— Да, богатырь, так оно и было, — отвлёкся на него Кощей, — днём я был вашим воеводой, а ночами ходил пить кровь. Вообще, я долго могу обходиться без крови — недели, месяцы. Я пил кровь не для пополнения сил, а чтобы обратить как можно больше людей. Теперь я для них такой же цезарь, как и для тех, кто за рекой на горе ожидают моего возвращения.

— Но Яшу-то ты прикончил, своими руками. Сначала обратил его, а потом убил.

— Обратил его не я, а мой гомункул. Когда-то, 6 веков назад я был колдуном, вот и вспомнил старое: сделал себе гомункула. А он уже моей слюной заразил этого Яшу. Но главной целью был, конечно, Левша. И Яша хорошо справился со своей задачей, он доставил ко мне Левшу. Больше он мне был не нужен.

— Хороший же ты цезарь. И этих тоже в расход пустишь, когда они тебе станут не нужными?

— Да, если понадобится. И они с радостью пожертвуют собой ради меня и нашего дела. Ведь мы не боимся смерти, мы уже мертвы. Все мы смертники.

— Врёшь, кровосос, врёшь. Не можете вы собой жертвовать. Ты просто используешь их, но сам-то ты собой никогда не пожертвуешь. Не знаю, как тебе удаётся их обманывать. Они же все знают, что ты прожил уже шесть веков.

— Здесь нет никакого обмана, я совершенно честен с ними. Знаешь ли, человек, что такое есть упырь? Я расскажу тебе, поскольку я лично знал основателя нашего поколения, а он видел живого Иисуса, когда тот был ещё человеком. Упырь — это козёл отпущения, искупительная жертва. Людям нужны такие козлы отпущения, чтобы сваливать на них все свои беды. В этом смысл человеческих жертвоприношений. Толпа собирается, чтобы убить кого-то одного. Его не приносят в жертву богам, его не облагораживают, его просто убивают, как самого слабого. Люди всегда нуждались в такой жертве. Христос думал, что добровольно пожертвовав собой, освободил людей от нужды в козле отпущения. Но это не так, и мы — упыри тому доказательство. Тебя никогда не мучила эта мысль, что в каждом человеческом обществе всегда появляется один изгой, не совсем правильный, не такой, как все, над которым все издеваются, которого все унижают? И каждый в этом обществе боится занять место такого униженного одиночки, он бы и рад не унижать его, но тогда сам станет не таким, как все. Пока такой одиночка есть, общество спокойно, оно существует, и все остальные хорошо общаются друг с другом. Все живут в мире, пока есть кого унижать, есть над кем издеваться. Убери этого козла отпущения, и все начнут беспорядочно рвать друг друга, пока снова из них не выделится один самый слабый, которого все будут унижать. Упыри все являются такими изгоями. Когда мы появилось, человечеству стало проще, теперь всю вину можно было свалить на нас, на нас можно было устраивать гонения. Мы же всё равно мертвы, мы смертники. Никто и представить не мог, что козлы отпущения могут начать мстить человечеству. Смертник, которого приносят в жертву, прежде чем погибнуть, забирает с собой одну или множество человеческих жизней. Такого ещё не было в истории, я изобрёл этот террор смертников. В этом месть козлов отпущения. Кто однажды уже умер, тот не боится смерти. Вся жизнь смертника — это унижения и издевательства, как и вся жизнь упыря, всё его бессмертие. Когда он убивает себя, он избавляет себя от страданий, но вместе с тем он мстит, забирая человеческие жизни. Равновесие восстанавливается. Если упырь при этом останется жив, это не будет местью козла отпущения. Ведь тот, кто убивает других, тот становится сильнее них, он перестаёт быть слабым, перестаёт быть жертвой. Но тот, кто убивает других и себя, тот до конца остаётся жертвой, и при этом мстит своим угнетателям.

— Пожертвуй-ка лучше собой, — бросил упырю Завид.

— Я уже был жертвой. Поэтому мои упыри и слушаются меня и так легко жертвуют собой, если я им прикажу. Шесть веков назад в королевстве вандалов начались страшные гонения на колдунов. А я был в этом королевстве, я был вандалом, вместе с ними я разрушал Рим. И я был колдуном. Я видел, как одного за другим моих собратьев отлавливают и сжигают на кострах. Мой клан исчезал на глазах. И тогда колдуны из моего клана решили принять сложное решение. Они решили совершить древний ритуал, сами решили принести в жертву одного из своих и тем самым очиститься от проклятия. Жребий выпал на меня. В ночь перед жертвоприношением ко мне явился основатель нынешнего поколения упырей, великий упырь, ученик Иуды Искариота. Он покусал меня, и, когда меня казнили, я выжил, став таким же упырём. Позже я убил всех колдунов из своего клана. Но я всё равно выжил, я не стал тем смертником, как эти тысячи других упырей, как Яша. Он был лучше меня, я же ещё жив, и за это я плачу страшными муками своего тела все шесть веков.

Завида вдруг охватил внезапный приступ тошноты, ему стало так омерзительно, что скрутило живот. Богатырь не смог сдержаться и вырвал в лужу рядом с собой. Это всё было слишком невыносимо. Мерзкие существа заполнили всю заставу, они торжествовали и бесновались, а голого окровавленного уродца называли своим цезарем. Простые люди смотрели на это обречённо, они понимали, что их привели сюда, как еду, чтобы в будущем использовать или обратить. Кощей победил, мерзость победила. Завид сжал кулаки и со стоном поднялся на ноги. Шатаясь из стороны в сторону под хохот кровососов, богатырь забежал к себе в казарму и холодными дрожащими руками вынул меч. Убить. А кого убить? Бессмертного Кощея, который уже шесть веков сеет ужас на земле, который убивает, насилует, уродует и снова и снова остаётся безнаказанным? Даже здоровый человек не смог бы с ним справиться, а Завид был болен. С трудом он вышел с мечом на улицу, ожидая, что кто-то на него нападёт. Но упыри лишь отвратительно хохотали над шатающимся в горячке богатырём. Над землёй ещё летали грачи, там была жизнь, весна. А здесь, на земле уже всё погибло: всё захватили мертвецы. И Завид направил острие меча себе в сердце, а эфес поставил в грязь. Упыри смотрели с недоумением, как он протыкает себя клинком в грудь. Больной человек, отказавшийся от бессмертия.

— Симаргл! — прокричал напоследок Завид и рухнул замертво.

Глава 22

Живой мертвец

Темно, тесно и холодно. Если это смерть, то почему он чувствует холод, почему ещё дышит, хоть и тяжело? Чья-то злая шутка, дьявольская забава. Михаил не мог пошевелиться, не мог ничего увидеть, панический страх тут же овладел им, едва он очнулся ото сна. Он забыл обо всех причинах, что заставили его выпить яд, он кричал и бился, он звал на помощь. Но сознание уже понимало, что помощи ждать неоткуда. Страшная дрожь охватила тело и превращалась в судороги. Наверное, ад — это не яркое пекло, а такая вот темнота и холод. Так значит он в аду? Но остатки здравого смысла подсказывали, что Михаил ещё жив, хотя лучше бы он был мёртв. Он догадался, что находится под землёй, в гробу, похоронен заживо. Но несмотря на это понимание, он продолжал кричать, он отказывался в это верить.

— Господи, за что? За что, Господи? Забери меня, прошу, не мучай меня больше. Я больше не могу. Прошу, Боже.

Но даже Бог безмолвствовал. Михаил набивал слабые удары по крышке гроба, перевернулся, попытался выгнуться, но доски были слишком крепкими. От холода зуб на зуб не попадал, дышать становилось всё тяжелее. Михаил понимал, что понапрасну расходует запасы воздуха, что в состоянии покоя он бы протянул дольше, но какое это теперь имело значение?

— Симаргл, прошу! Зачем же ты не дал мне умереть в прошлый раз? Зачем не забираешь меня?

Какой-то ехидный смех послышался поблизости. Но кто мог смеяться под землёй? «Тьма любит зайчатину» — пронеслось у Михаила в голове и повторялось снова и снова, застряв где-то в голове. Глупое выражение, от которого он никак не мог отделаться. Михаил смеялся над ним, затем плакал, попытался заставить себя подумать о чём-то ещё, но тут из-под земли кто-то повторил: «Тьма любит зайчатину», и ехидно засмеялся. «Будьте вы прокляты, клювокрылые обезьяны!» — произнёс Михаил, царапая в отчаянии крышку гроба. Повсюду его окружали пласты земли, повсюду плотная, тяжёлая тьма. Он уже не чувствовал пальцев на руках: они онемели, так же как ноги. Кто-то настойчиво копошился под землёй, какие-то хищные кроты пробирались к нему одновременно со всех сторон, они спешили отведать его плоти, не хотел даже ждать, когда он скончается. Вот-вот они набросятся и заживо сожрут его по кусочкам. Закончится когда-нибудь эта пытка? «Может и никакой смерти нет, лишь бесконечная пытка? Тело разлагается, его пожирают паразиты, а ты всё чувствуешь, только не можешь ничего с этим поделать. Потом ты скелет, потом гниль. Должен же когда-то наступить конец!» Кроты были всё ближе, они подбирались. Вот один из них ударился о крышку гроба. В этот момент дышать стало совсем трудно, Михаил начал судорожно хватать воздух, издавая звуки, подобные крикам осла. Он поднимался, летел. Что это? Новая пытка или вознесение в небо? Михаил замер, ему стало казаться, что он находится где-то в открытом космосе, летает в бесконечной пустоте внутри деревянного ящика, и вокруг ни одной живой души на тысячи километров. Лишь пустота, и он в этом ящике. Но вот полёт прекратился, и мощные удары разнесли крышку гроба. Воздух потоком хлынул в лёгкие, и Михаил сильно закашлялся. Как только образовался достаточный проём, богатырь выскочил наружу и стала кататься по земле, кашляя и пытаясь отдышаться. Мимо со смехом пробежал какой-то шут со штанами на голове.

— Кто здесь, — поднялся на ноги Михаил, шатаясь из стороны в сторону, — где я?

— На кладбище, где же ещё, — послышался знакомый голос. Михаил не мог разглядеть лиц своих спасителей, так как была ночь. Ноги его были ватные и едва держал его.

— Что это со мной?

— Видно, это ещё не прошло действия яда, — говорил Всеслав Волхв, это точно был он, — ты должен был ещё спать и умереть во сне, но, похоже, холод разбудил тебя.

— Да уж, там дьявольски холодно, — молвил богатырь и тут же схватил Волхва за воротник, — Зачем? Зачем ты спас меня?

— Честно признаться, в этот раз я уже не хотел тебя выручать. Дюла запретил тебя выкапывать. Но мне во сне явился Симаргла и велел выкопать тебя из могилы. Он сказал, что Авдотья тебя отравила.

— Не сметь так говорить о моей покойной жене! Я сам выпил яд, я сдержал слово, данное на свадьбе, я умер с ней в один день.

— Да, вот только она это слово не сдержала, — отвечал Всеслав, кивнув на вторую откопанную могилу, — дочь Вахрамея всех провела. Убила посадника, а сама улизнула из города вместе с упырями из острога.

Михаил, не сгибая колен, зашагал ко второй могиле. Сомнений не было — внизу лежал пустой, вскрытый гроб. Она ушла, он ушла от него. Она не просто бросила своего мужа, но перед этим крайне хитроумным способом попыталась его убить. Зачем такие сложности, ведь она жила с ним и в любой момент могла его прирезать, подлить ему яду в вино? Но нет, она хотела, чтобы Михаил сам покончил с собой, чтобы он выполнил обещание. К тому же, так она легко могла избежать суда. «Тьма любит зайчатину», — снова пронеслось в голове. Где-то вдали снова пробежал со смехом шут.

— Коня, дайте мне коня, — взмолился богатырь. Ему помогли забраться в седло, но, когда всадники прибыли в центр города, и Михаила стали стаскивать на землю, его вырвало.

— Это что ещё за шутки? — подошёл к нему вождь Дюла. Вид Михаила был ужасен: он был весь перепачкан в земле. Волосы, борода напоминали собой грязевые сталактиты.

— Что здесь случилось? — спрашивал богатырь.

— Она сбежала, — отвечал Дюла, — и прибрала с собой упырей, захваченных в Логове.

— Зачем же ей понадобились упыри? — спросил Михаил.

— Он же фея, — молвил Дюла, — а феи нередко берут себе в рабство кровососов.

— Всё это странно, — заговорил Всеслав, — ни одна фея не может сразу поработить столько упырей. Только если у неё есть….

— Посох Велеса, — договорил за него Михаил, — я знаю, где её искать.

Богатырю помогли забраться на коня, и он поехал к казарме. Он старался не обращать внимания на шута, который бежал где-то рядом и непрерывно смеялся. Невозможно передать, как удивились богатыри, когда увидел своего воеводу живым. Одни обрадовались, другие насторожились, предположив, что их вождь превратился в нежить. Но когда увидел рядом Всеслава Волхва — успокоились. Оборотень уже учуял бы упыря и точно не стал бы водить с ним дружбы. Михаил приказал богатырям срочно собираться и ехать в погоню. Первым делом нужно было наведаться на заставу у реки и в лагерь беженцев возле неё.

— Она едет к Кощею, — рассуждал посадник, — а упыри под пыткой говорили, что Кощей на заставе. Я этому не верю, но он вполне может быть в лагере возле заставы. А если нет, я всё равно его из-под земли достану, сдохну, но его прикончу.

— Твоих богатырей для этого не хватит, — возражал ему Всеслав, — подожди, пока я соберу ополчение.

— Нет времени ждать. И ты был изгнан, не забывай.

— Я спас твою шкуру, не забыл? Симаргл хочет, чтобы я отправился воевать на Кощея Бессмертного. Езжай, ты ещё можешь нагнать Авдотью, только прошу, не суйся без нас на заставу, это может быть опасно.

— Тьма любит зайчатину, — сказал Михаил, и шут где-то рядом громко расхохотался. Никто не слышал этого шута, кроме Михаила, который никак не мог отделаться от навязчивого видения.

— Я отправлюсь на заставу, — продолжил он, — там возьму подкрепление, и вместе мы устроим на этой земле такую облаву, какой она ещё не видела. Мы достанем Кощея, даже если он спрятался в аду у дьявола.

Ноосуществить это оказалось гораздо сложнее, чем сказать. Голова Михаила болталась так, будто в шее у него не было костей, слабость по всему телу с трудом позволяла держаться в седле. А тут ещё эти видения. Из тьмы постоянно доносились каике-то звуки: насмешки шута, нелепые фразы, которые оседали в голове и никак не хотели оттуда выходить. Деревья без листьев напоминали растущие повсюду прямо из земли оленьи рога. Михаил прижался к гриве своего коня, обхватив его за шею. Вдруг он увидел, что почва исчезает из-под копыт, и конь начинает немного парить. Михаил оглянулся по сторонам: никто ничего не заметил. А конь меж тем поднимался всё выше и выше, двигая копытами, словно и не замечал, что земли под ними давно уже нет.

— Homohominilupusest, — произнёсконьна латыни. Михаил не поверил своим ушам и стал прислушиваться.

— Тарквиний погиб, а я-то остался жив, — продолжал конь. — Они столкнулись лоб в лоб. Брут и младший Тарквиний. Оба погибли, но кони выжили. В Карфагене нас почитал за богов.

 Михаил громко расхохотался и поднял голову к небу. Он окончательно сошёл с ума. Иногда сознание возвращалось к нему, как правило с болью, поскольку одна мучительная мысль теперь застряла в нём: «Она бросила меня, она ушла к Кощею». А он носил её на руках, так осторожно, бережно к ней прикасался. Снова и снова вспоминался день их последней встречи, последний разговор, последний поцелуй. Неужели это уже никогда не повторится?

Разумеется, за ночь богатыри никого не нагнали и под утро устроили привал. Все, включая Михаила, тут же погрузились в сон. Снова бред захватил его. Проснулись богатыри уже днём, и, пока они завтракали, командир несколько раз без причины начинал то хохотать, то горько плакать. Однажды на опушке он нашёл пятилистник клевера и вспомнил, как Авдотья радовалась этому пятилистнику, словно ребёнок. Такой наивный, чудаковатый ребёнок, как она могла оказаться такой жестокой? Слёзы сами вырвались из глаз, сопровождаемые рыданиями.

— А воевода-то того, умом тронулся, — стали поговаривать богатыри.

— Проклятый шут, прекрати смеяться! — прокричал командир, вскакивая на коня. Богатыри едва поспели за ним. Теперь они все пустились в галоп за существующим только в видениях Михаила шутом. После пробуждения, казалось, вялость в теле исчезла, силы вернулись к нему, кто знает, может, со временем и голова его прояснится? На следующий день, когда Михаил стал срезать себе мечом с головы повисшие грязными кусками волосы, богатырям пришлось его связать, а затем насильно отмыть его голову, лицо и шею. Ведь с тех пор, как командир выбрался из могилы, он так и не умывался. Меж тем, лес уже весь прел от наступающей весны, снег стал влажным, и кони проваливались в сугробы по самое пузо. Дорога же превратилась в грязевое месиво. Несчастные собаки с трудом находили след и вели по нему путников. Невероятно трудно было так пробираться вперёд. Путь продолжался ещё несколько дней, и всё это время Михаил продолжал дурковать и нести бред. Никаких отчётливых следов Авдотьи найти не удалось, но когда путники приблизились к заставе, то отчётливо увидели ведущие к ней конские следы. Странно, видимо, упыри тоже ехали верхом, хоть и эти животные на дух не переносили кровососов. Хотя, с посохом Велеса можно было сотворить и не такое, эти чары подчиняли животных воле человека. Возле заставы со стороны стало казаться, что сознание Михаила прояснилось, он сосредоточился. И вот ворота открылись, и богатыри увидели своих товарищей, оставленных здесь.

— Давид! — прокричал Михаил, — где Давид? Где Левша?

— Какая Левша? — захохотали богатыри на заставе, а ворота со скрипом стали закрываться за спиной. На улицу вышел человек, в руках он держал шест с надетой на него кожей Левши. От этого зрелища многие пришли в ужас. Михаил к своему удивлению узнал в человеке немого слугу Авдотьи и спрыгнул с коня.

— Где она? — спросил богатырь, — она где-то здесь! Где?

— Вопрос не в том, где она, а зачем она тебе, — послышался рядом знакомый до дрожи голос. Михаил инстинктивно достал мечи повернулся к Кощею. Снова он увидел отвратительную клыкастую морду с застывшим выражением улыбки.

— Morituritesalutant, — произнёсупырьналатыни.

— Смертники приветствуют тебя, — перевёл богатырь.

— Так говорили гладиаторы в Риме. Я такой же смертник, как и они, и поэтому я бессмертен. А ты всё ещё хочешь убить меня?

— Ты убил моего брата.

— А, этого? Как там его?

— Его звали Леон, — произнёс Михаил и нанёс удар. Меч прошёл через шею упыря, как через тесто. Кощей в ответ ударил Михаилу кистенем по шлему, богатырь оглушённый тут же рухнул на землю, в глазах у него потемнело. Это послужило сигналом к началу кровавой бойни. Упыри стали выбираться отовсюду и нападать на богатырей. Однако конные воины легко отбивались от нападающих, срубая им головы. Лишь некоторых удалось задавить массой, свалить на землю и покусать или прирезать. Богатыри собрались в кучу, окружённые со всех сторон враждебными созданиями, слабыми при дневном свете.

— Вы падёте, Кощей Бессмертный, — приходил в себя после удара Михаил, — ты допустил ошибку — ты не привёл с собой своё войско. Тебя нельзя убить, но мы заставим тебя так страдать, что ты будешь молить о смерти и навсегда запомнишь имя моего брата.

— Глупый богатырь, я прожил на земле шесть веков, и все эти века я невыносимо страдал. В последние месяцы я, например, мучился, расхаживая в шкуре Левши. У него ведь нет двух пальцев на руке, мне тоже пришлось отрезать себе эти два пальца, а потом они стали отрастать, но не могли прорасти через вторую кожу. Ты даже не представляешь, какая это пытка. У меня до сих пор рука трясётся и ноют кости в ней. А ещё клыки приходилось подпиливать. Вы ещё не придумали той пытки, что заставила бы меня страдать больше, чем я страдал. И все эти века я всегда молил о смерти. Но ведь я не могу убить себя.

— Должен же быть способ убить тебя.

— Он есть, но я должен бороться за свою жизнь. Я ведь не просто смертник, я убийца смертник, я должен умереть непременно так, чтобы забрать с собой множество человеческих жизней, как можно больше. Пока я жив, я страдаю, в первую очередь от того, что не имею свободы. Например, Вахрамей — отец твоей любимой жёнушки сделал меня однажды своим рабом. Я и сейчас не до конца свободен, не могу в полной мере наслаждаться своей силой. Кто бы мог подумать, что дочь Вахрамея будет обладать почти такой же силой, как и её отец, и сможет повелевать мной при помощи посоха Велеса.

— Я думал, что это её брат.

— О, она всех вас одурачила. С самого начала всё, что я делал в Угорье, было выполнением лишь её воли.

— Почему ты не убиваешь меня? — боль в душе у Михаила снова стала невыносимой, — ты же знаешь, что я хочу умереть. Жить с этой истиной я уже не смогу.

— Я не хочу убивать тебя, Михаил. Ты пришёл сюда не для того, чтобы умереть. Ты пришёл сюда, как жертва, как искупительная жертва. Вспомни, что творилось с тобой в Крыму. Ты всегда чувствовал себя забитым, униженным изгоем, козлом отпущения. Это великая миссия. Ты — миротворец, ведь пока есть козёл отпущения, люди живут в мире друг с другом. Ты такой же, как и мы,ты пришёл сюда, чтобы стать одним из нас.

Богатырь снова поднял свой меч, но упырь в миг обезоружил его.

— Я не стану неразумным скотом, как большинство твоих выродков. Я не буду пить кровь, лучше смерть.

— Ну нет, ты не станешь таким, как большинство. Ты ведь уже не человек. С Калинова моста никто не возвращается простым человеком. В тебе теперь есть чародейская сила, именно она позволила тебе победить Святобоя. Приняв кровавое посвящение, ты станешь полумагом — вождём упырей, как я, только моложе. Только так ты сможешь быть рядом со своей любимой.

— Ты врёшь, сатана, — ещё сопротивлялся Михаил, — она хотела убить меня, она предала меня.

— Хочешь убить её? Нет? Я так и думал.

— Я хочу знать: почему?

— Кто знает, это же женщины. Может быть, соскучилась по мне, может, ей надоело Угорье, а может — разлюбила тебя. А она любила тебя, уж в этом ты не сомневайся. Хотя изначально ей было нужно от тебя совсем другое.

— И что же?

— Она хотела, чтобы ты крестил Угорье.

— Ложь, она до последнего не хотела креститься.

— Разумеется, ведь она служит лишь одной богине — Гекате. Но она хотела спасти своего брата — Чеслава. Он был её первым мужчиной. Ещё когда их отец был жив. Она любила его одновременно и как брата и как мужчину — это она называла разумной любовью. Без сумасшедшей страсти, без восторгов и преклонения. А когда Вахрамей погиб, они захватили посох Велеса и бросились бежать.

— Это они вытащили тебя из болота, в котором тебя утопили богатыри?–Михаил чувствовал, как к горлу подступает рвота. Снова слабость охватила богатыря, и он отвернулся к деревянному зданию и положил голову на стену.

— Нет, не они, — отвечал Кощей.

— А кто?

— Этого я тебе не скажу. Скажу лишь, что Авдотья спасла твою жизнь после ранения лишь потому, что ты был нужен для осуществления плана. Ведь тогда, после битвы на болоте, названном после моим именем, брат и сестра недалеко ушли. Их схватили киевские богатыри и привели к воеводе Анастасу. Когда выяснилось, кто они такие, и что у них посох Велеса — им обоим должны были отрубить головы. Чеслав снова показал свою гордыню и готов был умереть. Но Авдотья стала молить о пощаде, не столько за себя, сколько за своего брата. Ей удалось договориться с Анастасом. Она поможет крестить Угорье в христианство, а воевода за это отпустит её брата. Кстати, Анастас сдержал слово. Как только ты крестил Угорье, Чеслава освободили. Одно только мучило Авдотью, что, осуществляя свой план, она полюбила тебя. Она всячески пыталась отделаться от этого чувства, но ты женился на ней.

— Так это всё была лишь часть плана?

— Всё. Убийство посадника, покушение упыря на твою жизнь. Этот яд изготовила сама Авдотья, он не смертельный. Но ей нужно было сблизиться с тобой. Во-первых, чтобы ты устранил Святобоя. Колдун начал о чём-то догадываться и даже шантажировать Авдотью этим, чтобы затащить в постель. Потом Всеслав Волхв — оборотень, он тоже начал о чём-то догадываться, когда ты сказал ему, что упырями управляет какой-то чародей. И ты убрал Волхва.

— Я не понимаю, — истина была столь тяжёлой, что Михаил свалился на колени, — как упыри связаны с миссией крещения?

— Мы ведь служили Авдотье, а она служила Анастасу. Можно сказать, это Анастас послал меня сюда. Забавно получается, Анастас хотел, чтобы я жил, а магистр вашего ордена хотел, чтобы я погиб.

— Как, ты и это знаешь?

— Конечно, друг мой, я же так долго живу, на моих глазах этот орден сформировался, я помню, как его центр переехал в Болгарию. И все эти века он охотился за мной и другими упырям. А теперь, когда я получил такую силу, меня особенно нужно уничтожить. А Анастас об этом не знал, а, может и знал, но всё же поверил, что меня можно использовать.

— Нет, нет, я не могу в это поверить. Ты же называешь себя царём, ты хочешь создать здесь своё царство. Скажешь, это тоже по воле Анастаса?

— Глупости. В этом весь смысл царя-Кощея, царя-раба, что он не может создать своего царства. Я царь рабов, царь без царства. Там, где я правлю, все империи, все царства рушатся. Я ведь происхожу из племени вандалов, я был один из тех, кто разрушал Рим. И всё, что я делаю эти шесть веков — разрушаю Рим. Разрушаю град земной, превращаю его в руины, чтобы люди мечтали о граде Божьем.

— Град Божий — это свет, а ты — Кощей, несёшь лишь тьму.

— Нет, богатырь, ты забыл, чему учил тебя Анастас. Тьма невежественна, она не знает про свет. Но сатана знает свет, он лишь лжёт про него, создаёт фальшивый свет, но всё-таки свет. А я служитель Сатаны, я сам сатана. Все вы: болгары, русы, ромеи, даже угорские румыны хотите возродить империю Рима, единую Европу, господствующую над остальным миром. Но пока вы все воюете между собой, никакой единой Европы не будет. И причина этой взаимной войны — христианство. Поэтому мне выгодно крещение в христианство, оно разлагает Европу и не даёт ей возродиться. Вот и Анастас, думая, что борется здесь за интересы Руси, в действительности губит её, и мы с радостью ему в этом помогаем. С моей помощью однажды вы уничтожите друг друга — те, кто мечтали возродить Рим, и похороните его окончательно. Разве не этого хотел бог, взошедший на крест? Месть искупительной жертвы, гибель, разложение Европы. Как говорил Анастас: сатана может быть полезен Богу.

— Откуда ты знаешь, что говорил мне Анастас?

— Ты же рассказывал Авдотье, а она рассказала мне.

Боль сковала грудину. Михаил, наверное, пронзил бы себя мечом, но в этот момент из избы вышла Авдотья, в руке она держала посох Велеса. Его рыжая фея — как она была властна и как от этого была прекрасна в этот миг. Волнистые волосы распущены, красное с оранжевым платье облегало тело. На шее были навешаны защитные амулеты и обереги. Посох Велеса представлял собой двух металлических змей, сплетённых меж собой спиралью. Наверху спираль расходилась, и змеи поворачивались мордами друг ко другу.

— Это правда? — спросил Михаил, — всё, что он рассказал?

Она кивнул в знак согласия, она снова молчала.

— Ты хотела убить меня, — поднялся на ноги Михаил, — так убей же. Я твой, и, если тебе нужно, чтобы я умер, делай, как считаешь нужным.

— Госпожа, прошу, не делай этого, — стал просить её Кощей, — скоро он изменится. Позволь мне обратить его.

— Лишь если он захочет, — молвила фея, — ты ведь знаешь, что он может не обратиться. Но будь посему, приказываю тебе его покусать.

— Нет, я всё-таки не понимаю, — расхохотался в истерике Михаил, — что может быть общего у вас? Авдотья — самое светлое создание из всех, которых я знал, поклоняется разуму, и ты — дитя фальшивого света и порочных страстей.

— Вспомни богатырь, что объединяет упырей и Белую Лебедь? — Заговорил Кощей, — они вместе погубили Симаргла — бога трагедии. Лебедь потом раскаялась и воскресила его, но Симаргл уже не мог вернуться к ней. А Лебедь стала повелевать упырями, как повелевает ныне Авдотья. У нас общий враг — Симаргл. Бог, мечтающий о возрождении Рима. Я противостою ему своей порочной страстью, Авдотья силами разума. Вместе мы уничтожим империю и главное оружие империи — искусство. Во имя равенства, во имя мести.

— Симаргл, — повторил Михаил и зажмурил глаза. Острые клыки пронзили его шею, тело вздрогнуло в судороге, но не смогло вырваться из крепкой хватки упыря. Михаил почувствовал, как силы его покидают, а сознание угасает.

Глава 23

Мёртвый

Той ночью над Угорьем взошла кровавая луна, а лес стал каким-то сказочным. Никогда лес не бывает таким таинственным, таким манящим и чарующим, как в полнолуние. Звёзды на небе перемигивались между собой, а совы с земли взывали к ним гулом и писком. При полной луне в лесу оживает всё самое магическое, а кровососы становятся невероятно сильны. До сумерек богатыри на заставе ещё как-то оборонялись и даже наступали. Больших усилий кровососам стоило сдержать их и не погибнуть самим. Все понимали, что ночью расстановка сил на заставе изменится противоположным образом. Богатыри торопились, они шли на таран, не ломая своего строя, и они не успели. Как только взошла полная луна, они были обречены. И всё-таки, витязи сделали большое дело — они срубили много голов, это облегчит задачу тем, кто придёт за ними. На следующий день, ближе к вечеру к заставе подошло войско, возглавляемое белым волком. Пожалуй, ополченцы взяли бы штурмом заставу, но наступила ночь, и перевес сил снова оказался на стороне упырей.

Этой ночью Михаил, наконец, пришёл в себя в небольшой комнате. Он снова почувствовал некоторую ясность ума и даже силу, и к своему удивлению обнаружил свои руки связанными за спиной. Длинная верёвка тянулась через небольшое окошко на улицу и концом была привязана к столбу.

— Где я? — прокричал он, — здесь есть кто-нибудь?

Дверь открылась, и в комнату вошёл немой слуга Авдотьи. Снова его лицо показалось Михаилу знакомым, будто они раньше хорошо знали друг друга. Но лицо слуги было изуродовано шрамами, причём очень ровными, какие бывают у гомункулов. Чародеи-некроманты правят лицо своим марионеткам, чтобы никто из людей не понял, чей труп был использован для создания гомункула.

— Позови ко мне Авдотью, — приказал Михаил. Слуга поклонился и вышел вон. Прошло ещё немало времени прежде, чем он вернулся и привёл с собой рыжую фею.

— Любовь моя, милая Дуня, — произнёс Михаил, но не смог выразить на лице, как был рад её видеть. Лицо его частично онемело, стало словно маска, точнее, как звериная морда. Изо рта торчали клыки, надбровные дуги нависли над глазами, скулы увеличились в размерах.

— Вижу, ты обратился, — улыбнулась Авдотья, усаживаясь на лавку — единственный предмет в комнате.

— Почему я связан, любовь моя? Ведь мы ещё муж и жена, я люблю тебя и буду служить тебе.

— И как же ты будешь служить мне, муж мой? Подумай лучше, чем ты будешь платить мне за удовольствие. В нашем мире все равны, а это значит, что никто ничего не делает бесплатно.

— Как же я могу тебе отплатить?

— Подумай, есть много способов доставить женщине удовольствие. Увы, ты пока этих способов не знаешь.

— Прикажи меня развязать.

— Тебя развяжут. Святобой.

И слуга тут же поспешил освободить Михаила от верёвок. Теперь упырь с ужасом вглядывался в его лицо, он узнал его.

— Это Святобой?

— Так я его называю, — как-то зловеще улыбнулась Авдотья, — понятно, что душа колдуна давно перешла через Калинов мост. Но тело. Я откопала его труп и сделал из него и других материалов себе верного гомункула. Пришлось порезать себе руку, чтобы напитать его кровью. А ты и не заметил, как я у нас в подвале занималась некромантией?

— Какой ужас. Но почему он?

— Святобой и сам при жизни был некромантом. Он делал таких же гомункулов, а после смерти его труп сам стал гомункулом. Чтобы избежать этого, колдуны обычно сжигают своих покойников, но мы ведь не стали сжигать Святобоя, а предали его земле. Конечно, он очень глуп, даже разговаривать не умеет, научить их говорить — это самое сложное. Так же как и чувства, у меня он почти глухой, с трудом мне удалось сделать его зрячим. Я не могу делать таких сложных гомункулов, как Кощей. Мне ведь не шесть веков.

Наконец, Михаил почувствовал себя свободным от пут и взглянул на свои запястья. К своему удивлению он не обнаружил на них шрамов от верёвок, его тело стало долговечнее, прочнее, мощнее.

— Так зачем вы меня связали?

— Чтобы ты никуда не убежал от меня, милый. Во время обращения упыри бывают неуправляемыми. Ты что-нибудь помнишь?

— Как в бреду?

— Не удивительно. В твою первую ночь ты так мучился, твои кости ломались, твоё тело менялось. Но тебе предложили крови, ты выпил, это означало, что ты принял обращение. Я так волновалась, что ты отвергнешь чашу и выберешь смерть. Но ты выбрал остаться на земле.

— Чтобы быть с тобой, любовь моя.

— Я знаю, — она погладила его по щеке, — сегодня днём ты болел и мучился от пережитого прошлой ночью, кидался на других упырей, и вот ночью нынешней ясность, наконец, вернулась к тебе. Теперь ты стал упырём.

— Я, кажется, снова видел Симаргла, — вспоминал Михаил, — всё как в тумане. Я плакал и жалел о своей судьбе, я проклинал божественного мытаря за то, что он загубил часть моей души, которая оказалась мне очень нужной. Та часть души, которая любила искусства, любила поэзию и драматургию. Бог сказал мне, что во мне умерла та часть душа, которая могла сделать меня победителем Кощея. Но Симаргл сказал, что я сам об этом попросил. Я просил убить ту часть души, что любит мужчин, чтобы я полюбил женщину. Симаргл выполнил мою волю, но он уже тогда знал, что эта любовь меня погубит. Так он сказал. Любовь — это всегда несвобода, говорил он. Любовь есть рабство или тирания. И даже если влюблённые по очереди будут тиранами, свободными от этого они не станут. Свободу даёт лишь дружба. Поэтому греки учили, что хороша та любовь, что со временем превращается в дружбу. Но такая любовь невозможна между мужчиной и женщиной.

Пока Михаил вспоминал и говорил, он снова почувствовал что-то человеческое, отчего защемило в сердце, и даже готов был расплакаться. Но Авдотья приблизилась и поцеловала его в лоб.

— Всё хорошо, любимый, я с тобой, — молвила она. Михаил хотел поцеловать её в губы, но с его новой челюстью это было невозможно, поэтому он лишь сел рядом на лавку и обнял её, а она его. Как раньше, как тогда, когда в их отношениях ещё не наступило охлаждение.

— Что же теперь будет? –спрашивал Михаил.

— Мы должны будем уйти в горы, — освободилась из объятий Авдотья, — но мы не оставим Угорье. Сначала я должна воссоединиться со своим братом, уже предвижу, что он будет меня ревновать к тебе. Но теперь я сильнее него и могу позволить себе жить хоть сразу с двумя мужчинами. Брат уже едет сюда. Но прежде всего мы должны вырваться из этой заставы. Всеслав Волхв и вождь Дюла явились сюда, они хотят нас уничтожить. Кощей говорит, что у него есть план, доверимся ему.

— А что ты хочешь сделать с Угорьем?

— Ничего особенного. Ты уже сделал половину дела — крестил эту землю, мы закончим вторую половину. Пусть Кощей продолжает своё восстание против Рима, уничтожая царство за царством. Я в отличии от него понимаю, что эта задача никогда не может быть завершена. Труп Рима может разлагаться бесконечно, только каждый раз более мелкие паразиты будут поедать его, приходя на смену более крупным. И в таком уничтожении тоже есть какое-то тщеславие, царь рабов — это всё равно царь. Мы же создадим своё княжество, совершенно новый мир, защищённый горами. Никакого христианства здесь не будет, мы пойдём дальше. Будем развивать науки, делать жизнь людей легче и приятнее. Сделаем всех равными, никто никому не будет ничего делать бесплатно. Для этого я даже придумала делать деньги из пергамента или папируса. Вместо золота и серебра. Но папирусе будет просто написано обещание, что за него дадут золото, заверенное моей печатью. Всё должно будет делаться за деньги. Почему в Угорье до сих пор нет храма денег? Мы построим такой храм и будем выдавать в нём деньги в долг под процент.

— Культ золотого тельца, — разочарованно молвил Михаил.

— Не говори так, — надула губы Авдотья, — дело ведь не в тельце, а в равенстве людей и в облегчении их жизни. Мы создадим множество гомункулов, например, из трупов лошадей. Такой гомункул получается намного мощнее обычной лошади и при этом может питаться горящей нефтью и другим топливом. Когда-то в Апуле жили сотни тысяч людей, здесь были водопровод и канализация. Мы вернём все это и сделаем ещё лучше, чем во времена Римской империи.

— Христианство несло людям спасение, — всё ещё возражал ей муж, — оно призывало парить над всем земным и плотским.

— Нет, ты всё-таки не любишь меня. Послушай, любимый, ты ведь читал Платона, а он писал, что знание — это свет, а вера — это тьма. Конечно, когда он это писал, христианства ещё не было. Но всё-таки вера есть вера. Если христианская вера — это не тьма, то она и не свет, а лишь фальшивый свет. Такой же, как у упырей, только, может, получше. Христианство никогда не знало чистого света, а упыри его знали и извратили, сделали фальшивым. В этом и вся разница.

— А как же Геката? Ты уже не веришь в тёмную богиню?

— В неё не нужно верить, нужно знать. Геката — это покровительница фей и ведьм, а оружие всех фей и ведьм — это знание. Тайные научные знания делают нас свободными. Даже Кощей с его желанием разрушить все царства не смог обойтись без моих знаний. Мне приходилось направлять его смертников, чтобы они не сбились с пути и не выдали себя. Так было с убийцей посадника. Посмотрим, как Кощей справится, когда я не буду ему помогать. Ой, что-то мы засиделись.

И Авдотья тут же поднялась с лавки.

— Тебе нужно обязательно испить сегодня крови. Сам найди себе жертву, любимый, а мне пора, нужно подготовиться к обороне заставы и ещё выспаться до завтра.

Она ещё раз поцеловала Михаила в лоб и уже собиралась уходить.

— Дуня, — окликнул её Михаил, — тебе не противно целовать ту дрянь, которой я стал?

— Так и я ведь далеко не красавица, — отвечала фея.

— Да нет, ты прекрасна.

Она исчезла, оставив его наедине с омерзительным гомункулом, сделанным из трупа Святобоя.

Тем временем Всеслав Волхв тоже не спал. В образе белого волка он бегал вокруг заставы, изучал и вынюхивал, готовился к предстоящей битве. Лишь под утро волк принял образ человека и позволил себе на несколько часов заснуть. Жрец Симаргла многое усвоил из болгарской тактики, научил своих бойцов сражаться верхом против кровососов, но многого он ещё не успел постичь. И вот теперь ему предстояла схватка против упырей, бывших в прошлой жизни болгарскими богатырями и румынскими ополченцами. Первые знали болгарскую тактику, вторые хорошо знали Всеслава. Кто знает, что они могли противопоставить и изобрести против своих же умений? Вчера упыри показали себя очень хорошо, они отстояли заставу при дневном свете, будучи в меньшинстве. Всеслав ожидал, что кровососы нападут ночью, но этого не случилось. Как он не обнюхивал заставу — никаких признаков вражьей вылазки он не обнаружил. Это настораживало ещё больше: упыри чувствуют себя настолько сильными, что даже не нападают при полной луне, когда их силы возрастают в разы. По этой причине на следующий день Всеслав слишком осторожничал, атаковал неспешно. К своему удивлению тысяцкий не встретил большого сопротивления ни до полудня, ни после, когда ополченцы, наконец прорвались за стены заставы. Вождь Дюла со своей дружиной не знал тактики боя против упырей, поэтому отсиживался в лесу. И лишь когда застава была полностью взята, он с помпой заехал туда, в окружении знаменосцев.

— Где Михаил? — спросил он почему-то первым делом. Его больше интересовала судьба откопанного из могилы посадника.

— Нет у нас больше посадника, — произнёс Всеслав.

— Погиб? — улыбнулся вождь.

— Хуже, владыка. Его нашли на улице, он пил кровь у какого-то упыря. Он стал одним из них, стал упырём, хоть и продолжает их убивать.

— Так прикончите же его поскорей, владыки.

— Я не буду этого делать, и другим не позволю.

— Не забывайся, Всеслав. Ты здесь потому, что я тебе позволил. Ты был изгнан, я отменил приказ Михаила и позволил тебе вернуться.

— Ты не можешь мне приказывать, владыка.

— Теперь могу. Теперь языческие порядки у нас ушли в прошлое. Нынче мы христиане, а я — христианский князь, помазанник Божий. К нам уже едет епископ из Киева.

— И всё-таки, вождь, я прошу тебя пока оставить Михаила в живых и казнить его в Апуле, после суда.

— Хм, никогда ещё мы не судили упырей. Н раз ты просишь меня, Всеслав, так и быть, я позволю это тебе. Мы будем судить Михаила вместе с Авдотьей и Кощеем Бессмертным.

— Авдотью мы схватили, — молвил Всеслав, — а вот Кощея нам найти не удалось. Говорят, его с ночи не видели на заставе. Скорее всего, он отправился в горы к своему войску.

— Проклятье, — говорил Дюла, всё ещё сидя в седле перед пешим тысяцким, — а посох Велеса у нас? Отлично, тогда нужно покончить поскорее с этой ведьмой, отродьем Вахрамея. Пока это войско упырей не явилось сюда. Раз Кощей на свободе, он непременно придёт за ней, если она будет жива.

— И как прикажешь её казнить, владыка?

— Как всегда у нас казнили самых гадких ведьм, причинивших вред всему городу. Четвертовать лошадьми. И чтобы Михаил это видел.

Михаил днём почувствовал себя плохо. Солнечный свет теперь причинял ему страдания. А весеннее солнце становилось всё теплее, растапливало снег и пробуждало к жизни всех, кроме живых мертвецов. Он был пиитом, был воином и даже политиком, но теперь весь мир его заключался в Авдотье. Она, волнующая его каждой своей веснушкой, казалась такой трогательной и такой властной. Михаилу нравилась её властность, нравилось, как она его ревнует, как не отпускает от себя. Ведь она всё равно была милой и хрупкой. И теперь эту милую и хрупкую Дуню вывели с растрёпанными волосами в овчинном тулупе поверх платья и стали вязать верёвками. Она уже знала, что с ней сделают и потому кричала и билась в истерике. Когда ей завязывали руки, Авдотья укусила одного из ополченцев, когда завязывали ноги, всё ещё пыталась вырваться и убежать.

— На помощь! Будьте вы прокляты, именем Перуна, именем Гекаты. Господи, вы не сделаете этого. Нет!

— Всеслав! — закричал так же связанный Михаил, — прошу, останови это.

— Не могу, — печально отвечал Волхв, — это приказ Дюлы. Он теперь христианский вождь и помазанник Бога.

— Я ваш посадник! Ладно, убейте лучше меня, это я во всём виноват, я всё спланировал. Я вас предал.

Но его никто не слушал. Пока двое ополченцев держали Авдотью, остальные привязывали концы четырёх верёвок к лошадям.

— Миша! — прокричала она и взглянула на него глазами, полными слёз. А в следующий момент лошади рванули в разные стороны, разрывая тело феи на части. В голове у Михаила снова помутилось, и он лишился чувств. Очнулся он уже в избе, судя по всему, уже наступила ночь. Вскоре к нему в комнату завился Всеслав, в руках он держал посох Велеса.

— Бесполезная штука, — молвил он, усаживаясь на стул. — Симаргл сказал мне, что посох не убьёт Кощея. И никто из нас уже не убьёт. Бог хочет создать для этой цели какого-то нового оборотня, с тремя головами, летающего и огнедышащего.

— Дуня, — твердил лишь в углу Михаил, заливаясь слезами, перед глазами у него стояла картина страшной казни. Это никак не увязывалось в голове: милая, лёгкая Дуня и ошмётки плоти, разлетающиеся в разные стороны.

— Поскорее бы вы уже казнили меня. Я всё равно теперь не смогу жить, но и убить себя я теперь не могу.

— Я не хотел, чтобы с Авдотьей так вышло, — с грустью говорил Всеслав. — Но иначе было нельзя.

— Вы всё сделали так, как хотел Кощей. Он всё спланировал. Ведь ему нужна свобода, а Авдотья с посохом сделала его рабом. Вот Кощей и сбежал перед битвой, отдал её вам в лапы, чтобы вы её убили. Теперь он свободен. Дураки, вы всего лишь пошли у него на поводу.

— Как и ты. Ты стал упрём, Миша, кто бы мог подумать? Ты же крестил Угорье в христианство, ты плёл такие интриги, на которые мало кто способен, ты всю власть почти прибрал к рукам. И на что ты теперь похож? Даже если мы казним тебя, это нас не спасёт. Все будут знать, что самый яростный борец с упырями сам стал упырём. Будут думать, что эта борьба безнадёжна.

— Если долго смотреть на свет, можно ослепнуть и погрузиться в кромешную тьму. Сначала тьма заполнила моё сердце, а затем погубила меня. Как и моего брата, только я пошёл дальше. Леону было бы стыдно за меня, но какое это теперь имеет значение?

— Ладно, Потык, ты ещё можешь нам помочь. Понимаешь, вождь поручил мне отыскать Кощея и покончить с ним. И хоть Симаргл сказал мне, что это невозможно, я всё равно теперь обречён гоняться за кровососом по всему миру, чтобы хотя бы сдержать его и не дать ему погубить человеческий род.

— Я думаю, я знаю, куда он пойдёт. Он захочет найти брата Авдотьи и покончить с ним. Пока Чеслав жив, он ещё может завладеть посохом Велеса и лишить Кощея свободы.

— Только где искать этого Чеслава?

— Его не нужно искать. Она сказала, что он уже едет сюда и скоро будет на заставе.

— Вот как? Хорошо, Потык, ты нам очень помог, — поднялся на ноги Всеслав.

— Всеслав, — взял его за руку Михаил, — я знаю, ты презираешь меня. Ведь ты оборотень, а я теперь вампир. Но ты должен понять, она была всем для меня, целым миром. Особенно сейчас, когда я потерял всё, чего так долго добивался, даже потерял человеческое лицо. Моя душа снова разделилась, часть души умерла. Ведь после укуса Кощея я опять отправился на Калинов мост. Симаргл сказал мне, что у Кощея вообще уже нет души. За шесть веков его душа так часто рвалась, что осталось лишь тело, как у гомункула. Он лишь подражает самому себе из прошлого.

— Плата за бессмертие тела, — вырвал у него свою руку Волхв.

— А вед Кощей прав: мы все жертвы, искупительные жертвы. Вечное проклятие человеческого рода, людям всегда нужно кого-то приносить в жертву, чтобы жить в мире.

— Ты так ничего и не понял, — грустно улыбался Всеслав, — Симаргл тоже был такой жертвой. Упыри разорвали его на части, а потом он воскрес. Он освободил человеческий род от проклятия, запретил жертвоприношения. Симаргл ведь бог трагедии. Трагедия — это тоже смерть, тоже убийство, которое происходит на сцене. Как жертвоприношение, только настоящая жертва там не приносится, и все остаются живы. Симаргл придумал трагедию, чтобы обмануть богов. За это боги наказали его и сделали так, чтобы он не мог ходить по земле. Но этот обман до сих пор действует. Вместо реальных жертв люди приносят мнимые жертвы, и все остаются довольны. Все бьют шута на сцене, а когда представление окончено, шут перестаёт быть козлом отпущения, становится, например, тысяцким, как я. Везде на земле, где была принята эта вера, где появлялось трагическое искусство, театр, люди переставали приносить в жертву других людей. Не все приняли эту веру, но все, кто стали частью Римской империи — приняли.

— Поэтому Симаргл хочет возродить империю?

— Империю, управляемую по типу республики.Он единственный бог, который не выбирает между светом и тьмой, а находится посередине между ними. Если бы ты, Потык, принял веру Симаргла, ты тоже спасся бы.

— Теперь меня уже не спасти, я конченный человек.

— Но и убивать я тебя не стану. Ты ведь меня не убил. Как ты тогда сказал: «Я не стану казнить тебя за твоё восстание — всё-таки мы были соратниками. Я дам тебе уйти, но, если завтра ты будешь ещё в городе, мы тебя прикончим». Ступай за мной.

И Всеслав вышел на улицу. Михаил накинул на плечи балахон и последовал за ним. Вскоре они вышли за ворота, никто не чинил им препятствий.

— Ступай, — молвил оборотень, — первый раз в жизнь я отпускаю на волю упыря.

— Спасибо.

И Михаил бросился бежать в лесную чащу, не зная, радоваться этому или проклинать свою участь. А Всеслав вернулся на заставу, предчувствуя назавтра тяжёлый разговор с Дюлой из-за сбежавшего пленника. Но Михаил теперь не был опасен для вождя, а Всеслав всё равно должен был остаться на заставе, чтобы встретить Чеслава и Кощея Бессмертного. Возможно, скоро и Апула перестанет быть приютом для жреца Симаргла, ведь Угорье теперь стало христианским. Этой ночью Всеслав снова принял образ белого волка и отправился в лес. Случившееся за последний год тяжким грузом легко ему на сердце. И волк стал выть на луну. Какой великой и какой яркой была полная луна среди толпы искрящихся звёзд, теперь она могла понять одиночество волка-одиночки. И красивый молодой волк снова и снова выл на эту луну, нарушая молчание спящего леса. И не было ещё в его вое столько боли, столько гордого отчаяния, как сегодня. Он выл, и, казалось, душа его рвётся, но всё же разорванная остаётся здесь, с ним. Но тут уши его навострились. Что это? Откуда-то доносился глухой вой, кто-то отвечал ему, он был здесь не одинок. Но кто это? Неужели это он? Конечно, это он, крылатый волк спустился с пурпурных небес на каменную мостовую, чтобы повыть на луну вместе со своим земным собратом. Два благородных зверя: один на Калиновом мосту, другой — в лесу выли вместе, хоть и были так далеко друг от друга. Белый волк знал: Симаргл не нарушит его одиночество, но облегчит его боль — такова сущность этого трагического бога.

Эпилог

Михаила ещё ни раз видели в деревнях Трансильвании, нередко он появлялся в женском платье и называл себя Марией. Временами он держал в руках гуся и со слезами на глазах просил у птицы за что-то прощения: то ли за то, что потыки отрывали лебедям крылья, то ли за то, что не спас Белую Лебедь.

Спустя двадцать лет после этих событий Болгария снова вступил в войну с империей и на этот раз потерпела сокрушительное поражение. Пленных болгар старый император приказал ослепить, а каждому десятому оставить по одному глазу, чтобы он был поводырём для остальных. После этого императора Василия стали называть Болгаробойцей.

Примерно в это же время на землю Трансильвании пришли венгры. Старый вождь Дюла поклялся в верности венгерскому королю и стал христианским князем, а Угорье стало провинцией Венгрии.

Всеслав Волхв, как и обещал, стал с посохом Велеса ожидать на заставе гостей. Здесь ему предстояло в последний раз встретиться с Кощеем Бессмертным.

22.12.2018