Полночная клиника
Кровь и честь
Пролог
Per arnica silentia lunae.[1]
Черная речка в Санкт-Петербурге издавна считалась местом гиблым. В ней то и дело находили утопленников-душегубов. Мрачности добавляла и располагавшаяся неподалеку злосчастная березовая роща близ Комендантской дачи…
Тем не менее, это место в Северной Пальмире считалось культовым, особенно, среди романтически настроенных, страдающих «скубентов». Но полночный путник, пробиравшийся сквозь редколесье берез при свете полной луны студентом, терзающимся от высоких чувств, не был. Этому субъекту вообще были чужды человеческие переживания. Его влекла иная жажда — вековечное и ненасытное желание крови.
Но между «полночным охотником» и его ненасытной жаждой встала преграда. Еще одна фигура, похожая на человеческую, вышла из тени. Холодный серебристый луч ночного светила скользнул по граненому стволу револьвера.
— Уступи мне дорогу, че-ло-век…
— Вам, сударь, я могу уступить лишь только место на погосте! — в темноте сухо щелкнул взведенный курок.
— Думаешь, че-ло-век, ты остановишь меня выстрелами из своего жалкого оружия?! Да я напьюсь твоей крови раньше, чем провернется барабан револьвера!
«Полночный охотник» низко припал к земле, порастеряв остатки человеческого. Теперь это был не модный денди, совершающий свой моцион «при благосклонном молчании полной луны», а мерзкое кровожадное исчадие — порождение самых темных закоулков и самых потаенных областей человеческой души.
Однако же, подобная метаморфоза ничуть не смутила того, кто бросил вызов «полночному охотнику». Первый выстрел грянул в тот самый миг, когда исчадие рванулось вперед в длинном смертоносном прыжке, долженствующем окончиться у горла жертвы. Далее выстрелы следовали в хорошем темпе созданного в 1884 году Хайремом Максимом пулемета!
В итоге, смертоносный бросок вампира к горлу врага окончился весьма плачевно: пара пуль из выпущенных шести уж точно нашли свою цель. Упырь тяжело шлепнулся на траву и зашипел от невыносимой боли. В бледных лунных лучах было видно, что раны его дымились, как от попадания концентрированной серной кислоты. Его нечистую плоть и действительно разъедало, но производило это действие благородное серебро. Именно из него были отлиты пули в револьвере незнакомца.
Черты лица, или, скорее — морды полночного чудовища исказились еще более, волна спазмов пробежала по его мышцам. И деформированные, увесистые куски серебра стали сами собою выходить из ран! И вот уже две пули весом в три золотника[2] каждая падают на обагренную кровью траву заповедной березовой рощи…
Тем временем, стрелок не мешкал: он откинул переломную рамку револьвера и вставлял по одному в каморы барабана увесистые цилиндрики патронов образца «.455 Webley Mk II», аналогичных принятому в САСШ[3] «сорок пятому» калибру. Дилемма скорострельности: чем выше темп огня — тем быстрее расходуются боеприпасы.
— Вижу, сударь, скорострельность моего английского револьвера явилась для Вас весьма пренеприятной неожиданностью! — даже в минуты смертельной опасности стрелок не уставал балагурить.
Раненый вампир собирался с силами, странный и страшный поединок был еще не кончен.
Два щелчка, прозвучавшие в настороженной тишине ночи, возвестили о том, что переломная рамка револьвера с полностью снаряженным барабаном встала на место, и что курок снова взведен. Оружие готово к бою.
«Webley-Fosbery Automatic Revolver» был, пожалуй, самым примечательным оружием. Единственный автоматический револьвер, сочетающий барабан с подвижной рамкой!
Стрелок нажал на спуск. При выстреле от отдачи верхняя часть рамки сдвинулась назад. А специальный Y-образный вырез на поверхности барабана провернул его на половину хода. Но вот подвижная рамка накатывает вперед, и барабан с патронами проворачивается еще на половину хода, завершая цикл. И вот уже следующая камора с патроном стоит против ствола. Скорострельность при таком оригинальном механизме составляет до двадцати выстрелов в минуту!
Точность стрельбы из «Веблей-Фосбери» была просто недостижима для обычных самовзводных револьверов! Ведь там на проворот барабана тратилось значительное усилие не только указательного пальца, но и всей ладони! Например, известный британский стрелок Уолтер Винанс из спортивной модификации «Webley-Fosbery» сумел уложить полтора десятка пуль в двухдюймовом круге на расстоянии всего около пятнадцати метров при быстром огне навскидку!
За счет малой отдачи, легкого спуска и скорострельности этот револьвер очень полюбили британские офицеры и спортсмены-стрелки.
Но были у «Webley-Fosbery» и недостатки. И среди них самый главный — сложность конструкции. Большое количество подвижных частей приводило к частым осечкам.
Вот как сейчас: автоматический револьвер «обрезал» уже на третьем выстреле. В обычном револьвере достаточно просто нажать спуск, барабан провернется — и все, можно стрелять дальше. А в «Веблей-Фосбери» по инструкции сначала нужно «переломить» оружие, затем провернуть барабан «на один щелчок» и вернуть ствол на свое место.
Однако же британские офицеры, которым очень полюбился этот «револьвер-пистолет», делали совершено не так, как написано в инструкции. В случае осечки они просто резко дергали ствол назад, имитируя выстрел, дальше автоматика сама проворачивала барабан. Совсем как в автоматических пистолетах!
Также поступил и стрелок. Но — поздно.
Вампир все же успел достать своего врага: скользящий удар когтистой лапы перечеркнул живот стрелка. Касание страшных когтей было легким и мимолетным, но, тем не менее, последствия удара оказались фатальными. На сером жилете под распахнутым жакетом стрелка стало расплываться мокрое пятно, черная тягучая кровь полилась по брюкам. Несчастный схватился ладонью за рану, потом поднес ее к лицу. Рука окрасились кровью.
— Что ж, че-ло-век, ты умираешь на том же месте, где погиб ваш знаменитый поэт. И от раны, такой же, какая была у него… — философствовал страшный «полночный охотник». — «Погиб поэт, невольник чести… Пал, оклеветанный молвой…» Но о тебе никто не напишет такой возвышенной эпитафии.[4]
Сказав это, упырь припал к горлу агонизирующего человека, и теплая солоноватая кровь хлынула в его клыкастую пасть…
Глава 1
Дым Отечества нам сладок и приятен…
Я возвращался в свое Отечество, однако же, никаких возвышенных чувств не испытывал. Снова — в Санкт-Петербург… Что ждет меня в Северной Пальмире? Служба, кутеж и, скука. Или снова — серые промозглые стены крепости среди свинцово-серых волн Балтики… Впрочем, сейчас лето, и вода вполне теплая и годится для купанья. Но мне, все равно, вспоминается другая пора — поздняя осень, промозглый порывистый ветер, и раскачивающийся на волнах небольшой паровой катерок под смешным названьем «Микроб»…
Спине стало зябко, будто я почувствовал наяву промозглое дыхание Финского залива. Но нет, вздор — в распахнутое окно уютного купе врывался теплый ветер летней полночи. Позади остались Минск, Белосток, Осовец — и уже к утру поезд будет в Петербурге.
Мое служение отдано не Венере — богине любви, а Асклепию — богу врачевания. Хотя, скорее уж Харону… Да, ну и ладно, сам выбрал из всех медицинских наук самую передовую, но и самую опасную — микробиологию и эпидемиологию. Сейчас я возвращался из поездки по научным институтам Франции, Англии и Германии. Свой вояж я совместил с отдыхом, благо средств пока хватало.
Дела у папеньки с маменькой в Юзовке, что в благодатном Донбасском бассейне, шли вполне себе неплохо. В Варшаве письмо от них получил: просили своего непутевого сына заезжать в гости. Батюшка, артиллерии полковник, бранил меня за то, что вестей подолгу не шлю, но, по обыкновению, не сильно. В Крымскую войну 56-го года он молодым корнетом воевал вместе с графом Львом Николаевичем Толстым на знаменитом Малаховом кургане. Их артиллерийские батареи вкупе с укреплениями гениального военного инженера Тотлебена стали той твердыней, о которую разбились англо-французские и турецкие завоеватели. Да, Крымскую войну Россия проиграла, но легендарный Севастополь не покорился захватчикам.
Сейчас отец трудился на металлургическом заводе Джона Юза под началом известнейшего специалиста Михаила Константиновича Курако. Отставной артиллерист занимался при нем механическими испытаниями различных марок стали — на практике знал, как «ведет себя» металл при различных нагрузках. Не раз видел, как неверно взятый заряд пороха разрывал прочную оружейную сталь. Так, что на юге России он продолжал дело покойного ныне Альфонса Александровича Ржешотарского, который создал на Путиловском заводе Санкт-Петербурга первую металлографическую лабораторию в Российской империи.
А после работы проводил время в трудах литературных: он задумал написать военные мемуары, «в назидание потомкам», и все справлялся у меня, могу ли я пристроить рукопись в какой-нибудь из издательских домов Санкт-Петербурга…
Как приеду в столицу, поспособствую родителю.
***
Ну, а пока я направился в вагон-ресторан, желая поужинать. Там, несмотря на поздний час, собралась компания офицеров, судя по погонам и знакам различия — Варшавского полка.
— Господа, честь имею!
— Здравия желаем, штабс-капитан. Присоединяйтесь, выпивки и яств хватит на всех.
— Благодарствую, но прошу меня простить — сегодня не расположен к возлияниям.
— Экий Вы сноб, штабс!
Я только лишь пожал плечами, заказал ужин: бокал красного вина, салат, икры красной и хорошо прожаренный бифштекс. Компания офицеров продолжала веселиться, но я словно бы и не слышал их. Покончив с едой, я тщательно вытер руки салфеткой. Привычка.
Завтра я уж буду в Санкт-Петербурге, представлюсь в штабе, а потом пароходик со смешным названием «Микроб» увезет меня в страшную обитель науки. Только там я могу сейчас отрешиться от тяжких дум, что одолевают меня вот уже шесть долгих лет.
С такими мыслями я вышел в темный тамбур, здесь стоял грохот колес и гарь паровозного дыма. Пройдя в свой вагон, остановился у раскрытого окна.
— Господин офицер, закурить не будет? — поручик варшавского полка остановился подле меня.
Щеголь. Сапоги начищены, и это ночью-то. Мундир с иголочки, на груди «Владимир с мечами», пуговицы на мундире и кокарда на фуражке надраены до блеска.
— Не курю.
— Что так? Ой, виноват, господин штабс-капитан! — офицер разглядел-таки, в полумраке мои погоны.
— Ничего, поручик, мы не на службе.
— Вы больно-то молоды для штабс-капитана…
— Воевал, — я не делал из этого особого секрета, но и распространяться более, чем это необходимо, не любил.
Поручик разжился папиросой у проходящего мимо пассажира. Закурил, и выпустил дым в открытое окно вагона. Сизая струйка взвихрилась и растворилась во тьме. Ярко вспыхнул огонек папиросы, осветив молодое лицо с тщательно взращиваемыми усами.
— С японцем?
— Точно так, с ним, окаянным. Устроили, ети их мать, «маленькую победоносную войну»!.. «За царя и Отечество»! — пусть бы сам царь и гнил бы в окопах под Мукденом или в тифозном бараке!
— Опасные речи говорите, господин…
— Савин Виктор Николаевич, служу по медицинской части. Ну, а званье мое Вы уж разглядели.
— Георгиевский кавалер, — с нотками восхищенья и плохо скрываемой зависти проговорил мой полночный собеседник и процитировал:
«Ни высокая порода , ни полученные пред неприятелем раны, не дают право быть пожалованным сим орденом: но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком, или подали мудрые, и для Нашей воинской службы полезные советы… Сей орден никогда не снимать: ибо заслугами оный приобретается…»[5]
— Честно говоря, я тогда не о славе ратной думал, а о том, как раненых от наступающих японцев оборонить. Окружили нас пятеро с офицером ихним у солдат — винтовки, а офицер саблей своей японской размахивает. А у меня против них — автоматический пистолет «Маузер-К96». Понятное дело, супротив десятка пуль никакой «Банзай!» не поможет.
Это со всей очевидностью доказал один молодой и талантливый военный корреспондент Уинстон Черчилль,[6] застреливший из такого же «Маузера-К96» нескольких бедуинов в битве при Омдурмане несколькими годами ранее.
Да и страшно было сильно: сам стреляю, и думаю, как бы осечки не было — пистолет, хоть и надежный, но и хваленое качество «сумрачного тевтонского гения» тоже может подвести. Так что — тренируйтесь в стрельбе, юноша, это уменье жизнь спасает.
Поручик в последний раз затянулся и выбросил сигарету в окно.
— Да, у Вас у самого «Владимир с мечами» на груди.
— Это — за усердие в воинской службе, — отмахнулся молодой офицер. — А хотелось бы себе награду в бою добыть — честью и доблестью!
— Увы, но честь и доблесть часто идут рядом с грязью и кровью, сыпным тифом и холерой, чумой и «маньчжурским поносом»… А к наградам негоже так легкомысленно относиться, юноша. Их цена — Ваша доблесть.
— Виноват, господин штабс-капитан.
— Да, пустое… Честь имею!
— Честь имею!
***
В купе я никак не мог заснуть, все думал над словами молодого «варшавца». Складно у него все выходило: героизм, самопожертвование, ратная слава. Но последняя война, призванная укрепить экономику Российской Империи и повысить престиж ее, поставила все с ног на голову. Вместо блистательной победы — позорный Портсмутский мирный договор, а вместо стабильности и процветания Империи — революция 1905 года.
Я — солдат, и как никто другой завишу от состояния государства. А государство наше больно, и эту заразу тяжело, а порой мне кажется, что и вовсе невозможно вылечить. Разве что взяться за скальпель и ампутировать пораженные участки, чтобы чуть погодя не браться уже за секционный нож.
Но с другой стороны, и убеждение мое просто непоколебимо: главная движущая сила общества и государства — это научно-технический прогресс! Только внедрение науки и техники во все сферы государственности способствует всестороннему развитию.
А у нас до сих пор страна аграрная, крепостничество отменили, но тем и все кончилось. И стало чуть ли ни еще хуже, чем было. Для крестьянства на Руси: «Свобода — есть веселие пити». Вот и пьют-с… без просыху.
Глава 2
Мрак над Северной Пальмирой
Черная речка — место гиблое. Потому городовой отделения полиции вовсе даже и не удивился, когда знакомый дворник Алексей с самого утра пришел в околоток.
— Ну, чего там? — городовой закрутил усы.
— Там, ваш-благородие натуральнейшим образом мертвяк-с.
— Да мало ли у нас мертвяков в городе… — городовой поправил шашку на боку и пошел следом за дворником.
Пропетляв по сумрачным трущобам, они вышли к берегу Черной речки. Тело уже вытащили на берег возле мостков, на которых хозяйки полоскали белье.
— Студент, что ли какой? — подкрутил ус городовой.
— Да нешто оно так, ваше благородие… — согласился дворник.
Утопленник выглядел вполне себе обычно. Бледное лицо с тонкими чертами, в широко раскрытых глазах застыла смесь смертной муки и какого-то неизъяснимого блаженства. Тело облачено во все черное, но материал костюма выглядел достаточно дорогим, даже испорченный грязною водою.
— Тут телефон поблизости наличествует? Нужно труповозку вызвать и врача по мертвякам тоже. А ты сторожи пока.
Судя по выражению лица дворника, перспектива стеречь утопленника в это раннее утро его совсем не обрадовала. Однако же, человеком он был ко всему привычным. А потому присел рядом на поваленное бревно и закурил вонючую дешевую папиросу.
— Эк, угораздило тебя… — обратился он к покойнику, с жалостью на него глядя. — Молодой же поди еще… Вот так — был молодой, да весь вышел.
Вскоре подъехал фургон, запряженный парой флегматичных лошадей, а еще через пару минут пожаловал и доктор. Дворник помог загрузить тело внутрь и, сокрушенно вздыхая, пошел мести улицу.
— От чего он помер? Мне в рапорте указать нужно.
— Вскрытие покажет… — флегматично, глядя на удаляющийся с цокотом копыт экипаж, ответил доктор.
***
Эта, самая незатейливая процедура, именующаяся по-латыни «аутопсия» не на шутку удивила доктора.
Неестественная бледность утопленника, не зависела от способа утопления. Дело в том, что разделяют «белую смерть», когда вода попадает на голосовые связки, они рефлекторно схлопываются, и происходит мгновенное удушение. А вот при «синей смерти» вода проникает непосредственно в легкие, и лицо утопленника принимает синюшный оттенок. Так вот у этого утопленника вода в легких была, и, тем не менее, он был бледен! Причина этого раскрылась быстро и была страшна: почти полное обескровливание организма. Из необходимого объема необходимой для жизни крови, а это — более четырех литров для здорового человека, в утопленнике оставалось чуть менее штофа.[7]
Значит, побледнение кожи случилось вследствие острой анемии, обескровливания всего организма. Об этом же свидетельствует и рваная рана на шее утопленника, фатально повредившая и сонную артерию, и яремную вену.
Патологоанатом нахмурился, придвинул лампу с рефлектором поближе. Рана напоминала таковую, причиненную диким зверем. Однако же края были не так сильно изорваны. Похоже, что это не волк и не собака. Но тогда кто же?
Вскрытие проводилось по методике профессора Абрикосова, то есть — органы извлекались, так сказать, по системам: отдельно легкие, желудок вместе с печенью, кишками и поджелудочной железой. На сегодняшний день[8] это было прорывом в медицине и патологической анатомии, так как можно было действительно понять, почему больной умер, исследуя каждую эту систему. «Врач мертвых» обратился к печени, что лежала сейчас на специальном эмалированном подносе. Положив на весы извлеченный из тела орган, он убедился, что весила печенка чуть более положенного. Да и визуально была несколько увеличена. Казалось бы, что же тут такого? Студенты вообще отличаются неумеренностью в поглощении горячительных напитков. А некоторые так и вовсе марафетом[9] да морфием балуются, особливо те, кто по медицинской части науки проходят. Вот патологоанатом в бурной и отнюдь не розовой юности, тоже… Ну, да ладно.
И все же, все же… Что-то не давало покоя. Уж слишком печень была твердокаменная. А это означало только одно: поражение каким-либо токсином либо ядом.
Тонкие химические анализы здесь были недоступны, и патологоанатом, вооружившись скальпелем, стал отрезать кусочки пораженного органа и раскладывать их по стерильным пробиркам. Взял также образцы из селезенки и почек. Препараты сердца и легких также присовокупил, не надеясь, впрочем, что причина в них. Уж очень он грешил, все ж, на печень… Готовые препараты патологоанатом велел отнести на ледник, чтоб впоследствии специальным нарочным отправить их в Императорский институт экспериментальной медицины.
***
Страшное происшествие, все более смахивавшее на преступление, так удивившее патологоанатома, было не единственным, и оно действительно не укладывалось ни в какие рамки криминалистики и сыскного дела. Зло зачастую не спешит себя обнаруживать до самого фатального момента. Посему — любая даже самая идиллическая картина может быть нарушена самым кровавым образом.
Было самое начало августа, сезон знаменитых белых ночей уже заканчивался, однако еще было довольно светло. Так что некоторые лавки работали до позднего часа, а о трактирах и кафе и говорить не приходилось.
После суетного дня так приятно пройтись под сенью аллей, посидеть под фонтанами, наслаждаясь свежестью, а то и совершить водный моцион по каналам «Северной Венеции». Но было место, которое благочестивая публика избегала в своих вечерних вояжах.
Это — окрестности Михайловского дворца. В народе его считали «нечестивым». Несмотря на то, что сейчас это здание было отдано под Главное инженерное училище и трижды перепланировано, людскую молву было не переубедить. Все равно находился кто-нибудь, видевший ночью светящуюся фигуру убиенного императора, царствовавшего столько, сколько букв в библейском изречении на фасаде сумрачного замка.[10]
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец –
Так писал об этом замке и о мрачных событиях, что здесь свершились, Александр Сергеевич Пушкин в оде «Вольность». И был прав.
Зато место это полюбили молодые люди из числа вольнодумцев: не веря ни в бога, ни в черта, они бросали вызов русским традициям. Здесь, у истоков Мойки и Фонтанки, читали запрещенные стихи и прозу. Спорили о народничестве, сравнивая «Русский социализм» Герцена и «общинность» Чернышевского.
Но не нужно полагать, что лишь вольнодумство всецело занимало умы и сердца юных парней и девушек. «Науки юношей питают…» — но и не только. Дела амурные юношей и их спутниц питали не менее сильно.
Одна такая парочка уединилась на скамейке на берегу Фонтанки, юноша осыпал пылкими поцелуями губы, щеки и шею спутницы, жадно спускаясь к декольте. Девушка отбивалась лишь для виду, хихикая и томно закатывая глаза. Светлые волосы ее растрепались, кокетливая шляпка лежала на скамейке рядом с тростью кавалера, увенчанной набалдашником в виде скалящегося черепа.
— Какая милая, идиллическая картинка! — раздался прямо над ними насмешливый голос.
Рядом с лавочкой остановился молодой франт, небрежно опираясь на массивную трость черного дерева с набалдашником в виде песьей головы с поднятыми кверху острыми ушами. Бледное, с тонкими аристократическими чертами, лицо резко контрастировало со смоляными «кудрями длинными до плеч». Темно-синий сюртук модного кроя, такого же цвета брюки, лаковые штиблеты выдавали в нем того, кто привык наслаждаться жизнью и не спрашивать о цене. На левой стороне груди драгоценными камнями переливался восьмилучевой Мальтийский крест.
— Что Вы себе позволяете, сударь?!! — оторванный бестактным замечанием от сладкой девичьей груди студент Инженерного училища был вне себя от ярости. — Сейчас же убирайтесь прочь, или будете иметь дело со мной!
— С Вами, mon cher?[11] Много чести! А вот с Вашей спутницей я с удовольствием имел бы дело…
— Ну, все, полно, сударь! Вы — невежда, хам и грубиян, и я буду драться! — сказавши это, молодой человек поднял свою трость.
С легким щелчком деревянная часть отделилась от рукоятки, обнажив узкий клинок чуть менее двадцати вершков[12] длины.
— Желаете фехтовать? — глумливый франт с резким щелчком обнажил и свой клинок, его трость тоже была с «сюрпризом». — En guarde! — К бою!
С тонким звоном оба потайных клинка ударились друг о друга, чтобы в следующую секунду начать смертоносный танец, ведя хозяев своих или к поражению, или к победе. Будущий инженер не слишком хорошо фехтовал, трость с потайным клинком была для него, скорее, занятной и опасной игрушкой, которой приятно хвастать. А вот у франта владение потайным оружием было отточено в совершенстве. Сразу стало ясно, что он только лишь играет со своим соперником, выматывая его атаками и легко парируя сильные, но неуклюжие выпады студента. Клинок, увенчанный рукоятью в форме песьей головы, был шире и короче, но именно таким оружием и было легче фехтовать в ближнем бою.
Однако несколькими особенно мощными ударами студент-инженер сумел все ж прорубиться сквозь изящную защиту наглого незнакомца. Кончик шпаги-трости чиркнул по левой щеке франта, оставив темную, в полумраке полосу.
— Полно, сударь, Вы свое уже получили, — победитель отступил на шаг. — Убирайтесь прочь, и уносите сей шрам на память о нашей встрече.
— Ну, уж нет — дерись, щенок!
И снова сталь ударилась о сталь. Но на сей раз ненадолго: молниеносными движениями шпаги-трости франт с Мальтийским орденом на груди обрушил на соперника град молниеносных ударов. А затем, парировав очередной неуклюжий выпад, обманчиво-легким движением проткнул глазницу несчастного!
— Туше! — убийца надавил на рукоять шпаги-трости, одновременно проворачивая клинок. — Страшно расставаться с жизнью, че-ло-век?..
Умирающий соперник содрогался в конвульсиях, буквально вися на тонкой полоске отточенной стали. Его лицо исказила предсмертная судорога, но — высшая жестокость! — умирая, несчастный все еще чувствовал и страдал. А его мучитель еще и направил свое ужасное оружие снизу вверх, да так, что голова несчастного сама насаживалась глазницей на клинок. По мере того, как сталь рассекала тонкие структуры нервных клеток, тело умирающего, но еще не умершего содрогалось, словно марионетка в руках неопытного кукловода. Конвульсивные сокращения мышц были страшны. Но вот острие шпаги-трости прошло сквозь мозг и уперлось о внутренний край черепа. Резким движением убийца выдернул клинок из глазницы убиенного и рванулся вперед. Со стороны это было просто отвратительно: он словно бы заключил убитого в объятия, намереваясь вручить посмертный поцелуй. Но метил он не в губы, уже синеющие, а в горло. Мерзкие чавкающие звуки наполнили мертвенную тишину позднего вечера. Насытившись, монстр в человечьем обличье обернулся к замершей в ужасе девушке. За все время кровавого поединка она не издала ни звука.
Так, встретившись с его глазами,
Замрет на месте всякий вдруг,
невольный чувствуя испуг…
Его улыбка, взгляд очей,
Грехом как будто заражают,
И страх таинственный вселяют…[13]
Девушка продолжала заворожено смотреть на полночное исчадие, не издав ни звука. Он подошел к ней, наклонился и заключил в смертоносные объятия…
Глава 3
Здесь живет чума
Кронштадт встретил меня серой моросью, гудками кораблей, грохотом казенного железа. Чугунная мостовая выглядела, будто лакированная. То и дело козыряю морским офицерам в черной форме с золотым шитьем. Здесь мой зеленый полевой мундир смотрится непривычно. Не замечая непогоды, я прошел по треугольной Якорной площади, сняв фуражку, перекрестился на золотой крест на куполе Никольского морского собора. Религия для меня — дело сомнительное, однако же, нужно уважать традиции моряков и защитников Балтики.
Путь мой лежал на Петровскую пристань. На ошвартованных у причалов боевых кораблях звонко отбивали склянки, слышалась приглушенная перебранка матросов и такой же приглушенный гул корабельных механизмов.
— Чего ждете, Ваше благородие? — поинтересовался вислоусый кондуктор.[14] На его черно-серые погоны с золотой пуговицею осела дождевая влага.
— Пароход «Микроб» не приходил еще?
— А, Вы, вашбродь, из энтих… — кондуктор заметно отодвинулся от меня и мигом потерял всякий интерес к расспросам. — Никак нет, не приходил.
Вскоре моя паровая ладья Харона все ж подошла. Передав чемодан, я прыгнул на борт, и пароходик «Микроб», чуть больше буксира, отчалил. Вез он меня на другой берег Стикса, где ждали с шампанским друзья и коллеги.
***
Посудина, пыхтя трубой, переваливалась с волны на волну, а я стоял на носу, вглядываясь в смутную даль. Из-за серой пелены выползла черная глыба форта «Александр I».
Пожалуй, невозможно найти места более подходящего для нашего рода деятельности. Три орудийных когда-то яруса. Трехметровые массивные стены, облицованные гранитом. В помещениях общей площадью больше пяти тысяч квадратных метров в те времена мог разместиться гарнизон почти в тыщу штыков!
Но сейчас там было гораздо меньше народу.
Как всегда, не подавая швартовых, «Микроб» приблизился к причальной стенке. Выбросив свои пожитки в руки подоспевшего жандарма, я выпрыгнул на твердую почву.
— Здравия желаю, Ваше благородие! — вытянулся во фрунт служака департамента сыскных дел.
— Ну, здравствуй, Петрович, — я пожал мозолистую руку жандарма. — Что ж ты мне козыряешь, как самому попечителю нашему принцу Ольденбургскому? Али не признал?
— Признал, Ваше благородие, просто это от усердного несения службы. Вы проходите во внутренний дворик. Там ждут уж Вас, из Кронштадта телефонировали.
Поскольку лаборатория наша была объектом строгого режима, а тем паче — в прошлом военным фортом, то по штату полагался и жандармский надзор. «Для благонадежности».
Делать ему в форте-лаборатории было совершенно нечего, так что он изнывал от тоски и скуки среди массивных каменных стен, почитай и сам — как в тюрьме. Вот такой казус: абсолютно «нестрашный» жандарм и благодушные врачи, занимающиеся самыми страшными на тот момент в мире экспериментами!..
Усмехнувшись собственным мыслям я прошел через массивные ворота с львиными мордами в небольшой внутренний дворик к башне.
Двухэтажный снаружи, «Чумной форт» имел внутри три этажа. Здание было симметрично разделено на две половины, и у каждой была своя лестница. Одна из камня, другая чугунная. Правая часть форта, состоящая из служебных помещений, была «заразная», левая — «незаразная».
Едва поднялся по лестнице, как в коридоре меня встретили «наши» врачи во главе с начальником «Чумного форта» доктором Александром Николаевичем Червенцовым и милейшим Данилой Кирилловичем Заболотным — «скромным светилом первой величины».
— О, милейший Виктор Николаевич, а мы Вас заждались!
— Здравия желаю, господа, ну, вот я и снова дома!
— Пройдемте, пройдемте скорее в библиотеку, там уже все наши. Нынче у нас аншлаг, целых восемь человек врачей. Приехали из «Ольденбугского института», — расхохотался Данила Кириллович. Так мы называли ИИЭМ в честь нашего попечителя.
— Хорошо, господа, но сперва я должен доложиться по всей форме начальнику лаборатории.
— Хорошо, милейший отставляйте вещи и пройдемте ко мне в квартиру, — доктор Червенцов занимал две комнаты с прихожей на втором этаже.
Я доложился о прибытии, рассказал о своей учебе в Берлине и Париже, передал привет от Ильи Ильича Мечникова.
— Спасибо. Да, нет пророка в своем Отечестве: Мечников — в Париже, Хавкин — в Бомбее… Хорошо, хотя бы, что они остаются русскими людьми даже на краю света, — вздохнул заведующий «Чумным фортом». — Приступите к работе завтра же. Но пока — в «незаразных» лабораториях. Потом перейдете в «черную». Много дел. Ну, а пока — Gaudeamus! — Веселитесь!
Уютная библиотека, соратники, шампанское, изысканные яства!.. Здесь мы действительно были одной семьей, сплоченным фронтом против самого страшного, что есть на свете — чужой и враждебной жизни.
— Давайте выпьем за наши успехи и вообще — за жизнь! — провозгласил тост Заболотный. — Мы ведь господа знаем, как никто другой: «Sic transit gloria mundi»![15]
— Данила Кириллович, сложно было на Дальнем востоке? — спросил я, улучив минутку.
— Сложно, Витя. Очень сложно, тридцать девять человек в Харбине этом, будь он неладен, потеряли, — тихо и серьезно ответил Заболотный. — Тень страшных воспоминаний легла на его чело.
В 1910 — 1911 годах на Дальнем Востоке свирепствовала чума. Она зародилась на китайских свалках и в опиумкурильнях. Прибавьте к этому традиционный восточный фатализм и весьма злобное отношение местного населения к нашим врачам. Тогда вакцинацию и карантинные мероприятия удалось провести буквально на штыках русских солдат.
Ну, а я в это время, как раз работал и учился на Клостерштрассе в Берлине. В Гигиеническом Институте нам преподавали такие светила микробиологии и медицины, как Пфейффер, Эсмарх, Френкель, Нохт. Мы изучали методики микроскопирования, приготавливали питательные среды для микробов, получали чистые культуры. Немцы относились к нам — русским ученым-эпидемиологам с большим уважением. Сам Роберт Кох поддерживал тесные научные отношения с Ильей Ильичом Мечниковым в Париже.
— Веселитесь, потом будет не до того, — отсалютовал мне бокалом профессор Заболотный.
***
И вот я обряжаюсь, словно водолаз или воздухоплаватель какой. Штаны из тонкой прорезиненной ткани, специальный прорезиненный халат, на голову — стерильный холщовый колпак. На руках — резиновые перчатки. На ногах — прорезиненные калоши. Все это плотно увязывается, чтоб не оставить ни малейшей щели.
Раньше, даже при вскрытии чумных животных мы не пользовались марлевыми повязками, и вообще никак не защищали органы дыхания. Однако после вспышки чумы в 1910 — 1911 годах, о которой я говорил раньше, профессор Заболотный велел использовать марлевые повязки, а при вскрытии инфицированных животных и даже очки, подобные мотоциклетным или воздухоплавательским. Но в предстоящей процедуре очки бы мне не поспособствовали. А скорее — наоборот.
Марлевая повязка плотно закрыла нос и рот.
Дышать в этих «доспехах» было почти что невозможно, пот сразу же заструился у меня меж лопаток. Однако же смертоносная бацилла примиряла с неудобствами. Служитель, облачавший меня, часто крестит в спину.
Поднимаюсь в «черную лабораторию», там, где мы «варим чуму». Сегодня мне и моему коллеге доктору Карлу Григорьевичу Войновичу предстоят крайне опасные манипуляции. Нужно приготовить так называемые, «бульонные разводки» для приготовления «Лимфы Хавкина», так мы называли вакцину, созданную нашим талантливым соотечественником в Бомбее. В мире сейчас только мы, Бомбейская лаборатория доктора Владимира Ароновича Хавкина и Пастеровский институт в Париже могли сотворить подобные противочумные сыворотки.
Герметично закрывается дверь. Над головою гудит вентилятор приточно-воздушной системы. Мы с коллегой двигаемся медленно и аккуратно. Приготавливаем себе рабочее место. Разжигаем спиртовки, над которыми будем делать пересевы культур смертоносного возбудителя. Фиолетовые язычки пламени пляшут на фитилях над стеклянными сосудами. Рядом — широкогорлые банки с раствором сулемы, лизолом и карболкой. В них мы ополаскиваем руки при манипуляциях.
Раскрываю лабораторный журнал. Ставлю дату время, фамилию, инициалы, роспись. Кратко пишу цели и задачи манипуляций.
На рабочем столике все было готово. Микроскоп с электрической подсветкой. Набор предметных и покровных стекол для приготавливания микропрепаратов Bacillus pestis,[16] стерильные иглы, крючки и петли, пипетки, пробирки с пробками из отожженной ваты, чашки Петри.
Из одного термостата достаем пробирки с притертыми пробками, в них — вирулентная культура чумы. А из другого — стеклянные баллоны с мясным бульоном — питательной средой для смертоносной заразы. Именно так переводится с латыни слово «Pestis».
Для начала берем контрольную пробу в стерильные чашки Петри с питательной средой из мясопептонного агара. Для этого тонкой петлей вносим культуру из одного бактериологического сосуда в другой. Вот она — смерть — под толстым стеклом. Аккуратно приподнимаю крышку, царапаю тонкой платиновой петелькой на стальном держателе по культуре Bacillus pestis и переношу ее в стерильную чашку. Все это — над пламенем спиртовки. Закрываю крышку, надписываю специальными стойкими чернилами этикетку и отставляю инфицированную чашку Петри на специальный лоток.
Бросаю использованный инструмент в лоток с карболовой кислотой. Она убьет возбудитель. Окунаю руки в резиновых перчатках в банку с раствором сулемы, а потом — в карболку.
Теперь Вы понимаете, почему я такой «чистюля»? Мойте руки перед едой — проживете дольше.
Заболевание начинается как обычная простуда: повышается температура, начинается кашель. В этот период больной особенно заразен — в его мокроте мириады толстых палочек — биполярно-окращиваемых фуксином бацилл. Потом распухают лимфатические узлы, наполняясь гноем и кровью. Жар прогрессирует, начинается бред. Чума превращает ваши легкие в дырявые кровоточащие мешки. И вы уже выхаркиваете куски их вместе с кровавой мокротой. От распада внутри и от токсинов, что выделяет зараза, развивается сепсис — общее заражение крови. Печень отказывает также пораженная и переполненная ядами, которые уже не в силах переработать. При кишечной форме чумы, которая наступает как осложнение всего вышеперечисленного, прибавляется еще и кровавый понос. Выжить — практически невозможно.
Да, и еще немного статистики: в XIV веке в Европе эпидемия чумы выкосила подчистую около тридцати четырех миллионов человек из восьмидесяти за какие-то четыре года, с 1347-го по 1351-й. А это на тот момент треть населения всей Европы.
Мне — страшно, и это нормально.
Теперь — главное.
Аккуратно вытаскиваю притертую пробку из пробирки. Внутри на косом срезе агара — смерть! Смерть здесь повсюду, и нет от нее спасения![17] Стараешься не дышать, страх подкатывает колючим комком к горлу… Но нужно взять себя в руки — и работать. Движения расчетливы и точны, эмоции уходят куда-то в глубины сознания. Стерильным крючком зацепляешь кусочки агар-агара из пробирки и погружаешь в стеклянный баллон. После герметично закрываешь крышку и обтираешь тампоном с раствором сулемы. Пишешь стойкими чернилами несмываемую этикетку. Время тянется медленно. И уже не знаешь, то ли это в ушах гудит, то ли это вентилятор подачи воздуха в нашу мрачную обитель.
Все, последний, хотя мы, суеверные врачи, предпочитаем другое слово — «крайний» баллон с питательной средой инфицирован чумной бациллой и тщательно закрыт. Теперь можно сделать перерыв. Складываю использованные инструменты на лоток с раствором сулемы. Опускаю руки в перчатках в карболку.
Теперь — контроль. Готовлю препарат из инфицированного агар-агара. Капля воды растекается по предметному стеклу. Острой иглой добавляю инфекционный агент, накрываю покровным стеклышком и кладу на предметный столик микроскопа. Прижимаю винтом зажим, включаю подсветку. В окуляре микроскопа копошатся малопонятные полупрозрачные тельца. Набираю в пипетку фуксина и капаю на препарат. Палочки тут же окрашиваются алым на противоположных концах! Да, это — Bacillus pestis!
Записываю в лабораторный журнал — проба положительная. Ставлю время, дату и подпись. Все.
Теперь зараженные емкости с мясным бульоном поместят на четыре недели в термостат, «дозревать». А после из этих, крайне вирулентных разводок сделают «мертвый препарат». Бациллы убьют кипячением в течение часа при 60 градусах Цельсия, а потом введут суспензию лошадям. А уж из их крови, вернее — плазмы крови и получат ту самую «Лимфу Хавкина». Ее мы производили в количестве двухсот тысяч готовых к употреблению флаконов в год!
Сыворотки и вакцины, произведенные на форте «Александр I», поставляются почти что по всему миру: в Австро-Венгрию, Бельгию, Бразилию, Португалию. И, что характерно, на международном рынке цены на нашу «продукцию» были ниже, чем у пастеровского института в Париже и его филиала в Бомбее — где работал сам доктор Хавкин.
Теперь — дезинфекция. Расслабляться пока рано. Моемся раствором сулемы. Потом обычной водою, а уж затем только осторожно разоблачаемся.
Горячая пенная ванна, наполненная до краев рюмка коньяку и щедрый бутерброд с черной икрою — нет в мире лучшей награды измученному микробиологу!
***
Вечером мы все встретились в библиотеке. Обсуждали дела дня прошедшего, проведенные опыты, результаты. Спорили: кто о науке, а кто о театре, музыке, живописи. Врачи, а тем более, микробиологи и бактериологи — странные люди. Ежедневная смертельная опасность, которой мы подвергаемся практически постоянно, кровь, грязь, заразный гной, человеческие страдания отнюдь не притупляют в нас лучшие человеческие качества. Иначе не было бы и самопожертвования врача ради исцеления пациента. Тот же самый многоуважаемый доктор Хавкин в Бомбее все свои вакцины проверял вначале на себе.
А еще раньше другой русский врач Данила Самойлович надел белье человека, умершего от чумы на голое тело и носил его сутки. Белье это было окурено ядовитыми порошками. Отважный доктор Самойлович справедливо считал, что «живое язвенное начало», то есть, возбудитель чумы, должно погибнуть от окуривания. Рискованный опыт прошел успешно, Самойлович не заболел. Так наука за сто лет до открытия французом Александром Иерсеном чумной бациллы получила косвенное подтверждение того, что возбудителем этой страшной болезни является живой микроорганизм.
И вместе с тем, постоянное соприкосновение со смертью научило нас любить жизнь, ощущать, так сказать, полноту бытия. Обсуждали репертуар театров, премьеры, ходили в кинематограф. Также интересовались и политикой, обсуждая нынешние вольности и реформы.
Кое-кто из молодых врачей увлекался воздухоплаваньем, и даже поднимался на монгольфьере. Тем более что два года назад в Санкт-Петербурге состоялся первый публичный полет первого российского летчика Михаила Ефимова. А на заводе «Первого Всероссийского товарищества воздухоплавания» был создан первый типовой российский самолет «Россия-А», сконструированный отечественными авиационными инженерами. 15 августа 1910 года «Россия-А» прошел первые летные испытания на Гатчинском аэродроме. В том же году в Петербурге состоялось еще два важнейших события, положивших начало российской авиации: первый Всероссийский праздник воздухоплавания и первая в России Международная неделя авиации.
Лично я больше увлекался новинками техники, авто и мотогонками. И даже купил мотоциклет «Инди», который переделал лично под свои потребности. Не забывал я также и о стрельбе, участвуя во всеразличных соревнованиях.
Но все ж, как ни крути, разговоры опять возвращались к вопросам медицины, микробиологии и бактериологии.
— Как прошел эксперимент, Виктор Николаевич? — поинтересовался Заболотный.
— Нормально, Данила Кириллович, выполнил перенос культуры возбудителя на бульонную питательную среду. Через четыре недели «дозреет». Можно будет вводить лошадям.
— Хорошо. А что у Вас на завтра назначено?
— Морские свинки и крысы.
— Скоро должен к нам поступить новый чумной штамм,[18] надобно его проверить.
Глава 4
Дуэль
Минуло три недели, последний месяц лета увядал, скоро — яблочный Спас. В делах я задержался в Санкт-Петербурге, хотя и следовало уже мне быть на Чумном форте, мрачной нашей цитадели современной науки.
С приближением осени погода портилась. Золотой шпиль собора Петра и Павла утопал в облаках, шел мелкий дождь. С Финского залива налетал порывами сырой ветер. Мне он не мешал, люблю такую погоду: когда пасмурно, меньше суеты. А вот прохожие, зябко согнувшись, ускоряли шаг, кляня сырость и ветер. По мостовой напротив биржи катил нескончаемый поток экипажей, омнибусов, рессорных колясок. Могучие першероны тянули тяжело груженые телеги. В воздухе стояла ругань извозчиков, цокот подков по брусчатке и лошадиное ржанье.
У бордюра толпился под зонтами народ, желающий перейти проезжую часть. Некоторые смельчаки пытались это сделать, однако тут же отпрыгивали назад, никому не хотелось попасть под тяжело груженый воз. Но вот одной девушке было, наверное, и вовсе невтерпеж. Она рванулась вперед, но раскрытый зонт затенял ей обзор. Девушка едва не попала прямо под пару гнедых, запряженных в дорогой экипаж. Я еле успел схватить ее под локоть и буквально выдернуть из-под копыт.
— Эй, ты, мать-перемать! Куда прешь, малахольная! — гаркнул кучер.
— Ну, ты, мужик полегче, а то, как бы самому вожжей не отведать! — я выразительно положил руку на рукоять шашки.
Тот заметно окоротил, разумея, что господин офицер все ж свое слово сдержит.
— Вы делаете мне больно, господин офицер, — девушка была напугана, но все же взяла себя в руки, и голос ее почти не дрожал.
— Что?.. Ах, да, прошу меня простить, — забывшись, я сильно сжал ее руку. — Вы не ушиблись, все ли в порядке?
— Да, благодарю, это я немножко зазевалась. Временами бываю такой рассеянной, — девушка сказала это без жеманства, с легкими нотками извинения.
— Что Вы, не стоит, такое со всяким может случиться. Движение и вправду чересчур уж интенсивное. Я люблю прогресс, но предполагаю, что Человечество из-за него еще натерпится, — говоря это, я постарался лучше разглядеть незнакомку.
Она была красива — не той показной красотою, что «блещут» истерические и худосочные «благородные девицы» или же напротив — капризные и раскормленные чиновничьи дочки. Но истинно женственной красотою: плавные изгибы тела прятались под шелками модного платья, высокая грудь вздымалась от пережитого волнения. Тем не менее, вместе с элегантностью чувствовалась и некая крепость конституции, свойственная уроженкам южнорусских земель. Взгляд изумрудно-зеленых кошачьих глаз был исполнен волнения из-за досадного происшествия. Незнакомка поправила жакет с серебряным шитьем поверх платья, наклонилась, чтобы подобрать оброненный зонт, но тут ее качнуло в сторону, и я был вынужден снова подхватить ее под руку.
— Зайдемте в какое-нибудь кафе. Вам нужно согреться, — я поднял зонт, отряхнул его от дождевой влаги и прикрыл незнакомку от непогоды.
— Хорошо, благодарю за участие, что-то мне действительно не по себе.
— Как Вас зовут, сударыня?
— Катерина Пустовит, я учусь в Александровском институте, буду педагогом. А как Ваше имя, господин офицер?
— Виктор Николаевич Савин, штабс-капитан, занятый на медицинской службе, честь имею!
Мы прошли по набережной Невы под моросящим дождем. Неподалеку был небольшой ресторанчик, куда мы и направились.
— А это не будет чересчур дорого? — осторожно спросила моя спутница. — Вы и так уже озаботились мною достаточно. Я вынуждена отклонить столь щедрое предложение.
— Это отнюдь не щедрое предложение, а медицинская предосторожность. От нервного шока и непогоды Вы, можете слечь в постель недели на две. Тем более, при таком климате, — я решительно отмел ее возражения.
Мы спрятались от непогоды в уютном ресторанчике «Севѣрная Пальмiра» под сенью величавых сфинксов и грифонов. Я помог даме снять верхнюю одежду, повесил фуражку, отряхнул водяную пыль с погон мундира. В зале было тихо, приглушенный свет, изящная драпировка, уютные диванчики, свечи на столиках в причудливых бокалах… Тихо и тонко играла скрипка.
— Человек![19]
— Чего господа изволят-с? — прилизанный официант в крахмальной рубашке и с тонкими усиками стрелкой замер пред нами, появившись совершенно ниоткуда.
— Вы будете кофе?..
Моя спутница кивнула.
— Сладкий со сливками и венских булочек. Мне — рюмку коньяку и горячий сладкий чай, белого хлеба, сыр и сливочного масла.
— Коньяк французский, шустовский?
— Шустовский, он весьма неплох. Кроме того, отдадим дань соотечественнику, который смог побить даже французов на их же поле боя!
— Принесите и мне тоже рюмку коньяку.
— Сей секунд.
Крепкий ароматный напиток растекся теплом по телу и вызвал приятное головокружение. Впрочем — не только от коньяка, но и от общества милой и весьма неглупой девушки.
— Да, правда Ваша, к здешнему климату привыкнуть довольно сложно, — продолжила девушка прерванный гастрономическими изысками разговор. — Я сама из Полтавской губернии Малороссии, а там у нас солнечно, простор. Очень скучаю теперь, в сырости и величии Петербурга.
— И, тем не менее, решились приехать сюда на учебу?.. Вы — очень смелая девушка! Ваше здоровье! — я поднял пузатую рюмку, наполненную терпким ароматным напитком. Стекло тонко зазвенело о стекло.
Здесь я сумел получше разглядеть Катерину. Смуглое чуть скуластое лицо, тот тип, что так часто встречается на юге России. Чуть вздернутый носик, полные чувственные губы. Черные, как смоль волосы, уложены в затейливую прическу. В зеленых кошачьих глазах уже не было тревоги, они светились спокойствием. И мне тоже вдруг сделалось удивительно спокойно рядом с нею.
— Мой папенька — крупный сахарозаводчик в Полтавской губернии, отправил меня учиться в Петербург, денег не пожалел, чтобы я в науках уму-разуму набиралась, — продолжила Катерина повествование о себе.
— Многие приезжают на учебу, чтоб избежать строгого надзора родителей и проводят дни в праздности… Но — не вы, Катя. Можно ли Вас так называть?
Девушка кивнула, пожалуй, с излишней горячностью.
— Вы правы, конечно же! Столько интересного, я книги читаю запоем! Особенно мне нравится английская классическая литература и философия. Сейчас именно философия движет обществом. Еще читаю немецких авторов, но язык «сумрачного тевтонского гения» не шибко-то и нравится…
— Позволю с Вами не согласиться, по моему скромному мнению, движет обществом как раз не философия, а техника. Тот самый «сумрачный тевтонский гений». Они развивают технологии: металлургию, механику, создают новые машины. Также уважают и естественные науки: физику, химию, биологию, и смежные дисциплины.
— Увы, в естественных науках я не слишком сведуща, — грустно констатировала моя собеседница.
Следующий тост я тоже провозгласил за нее, Катерина чуть покраснела и смущенно опустила длинные ресницы.
— Что ж, это не страшно. Вы красивы и умны, как для женщины…
— Что значит, как для женщины?! — мгновенно вспыхнула она. — Господи, что за нелепый шовинизм!
— Прошу простить меня, сударыня, — я машинально взял ее за руку, ощутив силу и непреклонность собеседницы. Она вырвала руку, отставив в сторону полупустую рюмку коньяка.
— Позвольте загладить бестактность: я вовсе не имел ничего дурного, напротив — хотел лишь подчеркнуть, что Ваше стремление к познанию столь редкое, даже в наш просвещенный век. Не более того. Вы просто неправильно истолковали мои слова.
— Хорошо, я поняла Вас. Но давайте отложим нашу беседу на другой раз, Виктор Николаевич. Телефонируйте по номеру 32-12, это пансион, где я остановилась. Разрешите откланяться, и спасибо за все, — она встала из-за стола.
— Честь имею, — я помог ей надеть пиджак и шляпку и проводил до выхода.
Вернувшись, заказал себе еще коньяка, салат и прожаренный бифштекс. «А, все-таки, какая девушка»! — подумалось мне.
***
Второй раз я увидел незнакомку спустя пару дней, в салоне графини Н. Публика здесь собралась самая разнообразная. Пили вино, обсуждали столичные новости и самые различные идеи, вплоть до самых реакционных. Она меня тоже узнала, но лишь опустила ресницы и едва склонила голову в знак приветствия. Ваш покорный слуга также не навязывал своего общества.
В общий разговор я пока не вмешивался, предпочитая общей компании общенье с хозяйкою салона. Графиня Н. была словно точеная статуэтка слоновой кости. Тонкая, миниатюрная, изящная, она глядела на мир чернотою своих восхитительных глаз под сенью длинных ресниц. Улыбка удивительным образом смягчала черты ее лица, которые некоторым могли бы показаться излишне резкими. Красота Н. была красотою горного хрусталя. Это «гордый» минерал: единственный, который, будучи зажат в ладони, остается холоден, он не воспринимает теплоту человеческих рук.
Изящные пальцы держат на отлете длинный мундштук тонкой папиросы, вьется сизый ароматный дымок. На столике — хрустальный бокал, наполненный красным вином.
Хозяйка вечера блистала перед нами в элегантном аквамариновом платье, подчеркивающем ее изящество и грациозность.
— Как Вы находите моих гостей?
— Публика разная… — пожал плечами я, — однако, в большинстве своем — приятная. Да и разговоры здесь ведутся вполне занимательные, хотя некоторые и не лишены рискованности.
— Вам-то что? Вы же не из «синих мундиров»…[20] — графиня Н. сделала затяжку и отставила руку с тонкой папиросой в сторону.
— Ну, уж я сумею отстоять собственную точку зрения даже в споре с «синими мундирами». — Н. насмешливо поглядела на меня — И, поверьте многие из них вовсе не такие держиморды, коими их хотят выставить всякие там бомбисты-народовольцы и прочие террористы.
Муж графини Н. служил в весьма высоких чинах по дипломатической части, а сама она подвизалась на литературной и репортерской ниве. Заметки и корреспонденции, написанные в острой и яркой манере, мало кого из читающей публики Санкт-Петербурга оставляли равнодушным. Графиня Н. зналась со многими газетчиками и известными авторами, в частности, с Аверченко, Тэффи,[21] печаталась в «Сатириконе».[22] Графиня была воплощенным примером утонченной эмансипации — той эмансипации, которую я всецело разделял.
Я поднял свой бокал:
— За Ваше общество!
— Что ж, спасибо, — она говорила так тихо, что хрустальный звон бокалов почудился мне эхом ее голоса.
Мы подошли к компании молодых людей, и хозяйка салона представила меня остальным.
— А, это тот самый офицер, который спас меня из-под копыт разъяренных коней Диомеда![23] — улыбка у девушки была чуть застенчивой, я уже заметил, что вполне свободно чувствующая себя в беседе тет-а-тет, на людях Катерина несколько тушевалась.
Невольно из-за нашего диалога внимание присутствующих переключилось на меня. Чтобы не быть невежливым я поинтересовался темой общей беседы.
— Да, вот, обсуждаем проблемы эмансипации, — несколько развязно ответил молодой человек, примерно моего возраста в дорогом костюме-тройке и галстуке-бабочке. Графиня Н. представила его: Казимир Белецкий, титулярный советник финансового ведомства. — Хотелось бы услышать мнение господина штабс-капитана по сему, модному ныне вопросу.
— Не считаю этот вопрос «модным» или «немодным».
— Вот и я так считаю — женщинам не место в традиционно мужских профессиях!
— Все не так-то просто, — возразил я. — Да, быть занятыми в традиционно мужских профессиях женщинам действительно не имеет смысла. Однако же, нельзя сбрасывать со счетов и огромный гуманитарный потенциал женщин. Современный научно-технический прогресс требует от нас огромнейшего напряжения сил, и нужно использовать знания общества без разделения на пол. А руководствоваться лишь общей пользою для общества.
— Ну, господин офицер, Вы прямо-таки, лекцию прочли. Но мое же мнение неизменно — женщинам не место в профессиональной деятельности рядом с мужчинами! Это подрывает сами устои общества!
— Господин Белецкий, позвольте не согласиться! — вмешалась Катерина. Ее зеленые глаза метали молнии. — Я поступила на курсы Александровского института и намереваюсь добиться определенных результатов…
— А потом намереваетесь вернуться к родным пенатам и преподавать сельским ребятишкам изящную словесность и историю с географией? — передразнил ее титулярный советник. — А не пугает тот факт, что своею школою составите конкуренцию церковно-приходской?
— Всенепременно, — Катерина насупилась, давая понять, что своими взглядами не поступится. — Да, это непросто — спорить с церковью, и чревато многими неприятностями, особенно на селе. И все же, если хотя бы один из моих подопечных узреет свет знаний, значит — и мои труды не пропадут даром! Церковники — да ну их! Уважаемые народом батюшки, которые авторитет церковный верою да собственным примером подтверждают, только по селам и остались. А тут да в Москве… И говорить не хочется. Всегда у нас одно и то же: на первый взгляд тишь да благолепие, а копни глубже — смрад могильный! — Катерина разгорячилась и отпила вина из бокала.
Однако! Девушка, хоть и наивна, но отнюдь не глупа. Я отставил свой бокал с вином. Ее пылкие слова удивительным образом соотнеслись с собственными наблюдениями вашего покорного слуги…
Но оппонент ее и не думал унять свой полемический пыл.
— Да что с вас взять: бабы, они бабы и есть! Они годятся только для черной работы, возни с детьми и прислуживания за столом.
— Ну, знаете ли, господин титулярный советник. А как же наука?! Взять, хотя бы нашу соотечественницу — профессора Софью Ковалевскую![24] Она не только математик, но и выдающийся философ современности, что доказала своей повестью «Нигилистка»!
— Что касается повести и социалистических пристрастий Ковалевской, то это вопрос спорный. Но вот ее заслуги в науке — неоспоримы, равно, как и ее звание,— заметил я, принимая в споре сторону Катерины.
— Вы-то что, штабс, понимаете в этом. Становясь на сторону бабы, рискуете и сам стать… — тут Белецкий прикусил язык, сообразив, что сболтнул лишнего.
Но поздно.
— Вольтер, если мне не изменяет память, как-то сказал, обращаясь к оппоненту: «Сэр я не разделяю Ваших взглядов, но я готов отдать жизнь за право Вам их исповедовать». Так вот, я выступаю на стороне этой девушки, чтобы она тоже могла высказывать собственное мнение!
— Да, что тут можно разделять или не разделять! Думаете — нацепили «Георгия» и можете указывать, что и кому говорить?! Я тоже «Станислава» имею за усердие… — тон его спича под конец сделался и вовсе жалким.
— Императорский Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия имею за воинские заслуги. Я вызываю Вас — на пятнадцати шагах из револьверов, по одному патрону в барабане. Вызываю по трем причинам: Вы, во-первых, допустили нелестные отзывы о женщинах, во-вторых — в защиту точки зрения Катерины Пустовит, и в третьих, за публичное оскорбление боевого ордена Святого Георгия.
В собрании вдруг повеяло могильною тишиной. Белецкий побледнел — понял, что пустые разговоры закончились для него самым, что ни на есть плачевным образом. Но все ж проявил выдержку.
— Что ж, если угодно — то завтра у Черной речки.
Чин титулярного советника был приблизительно равен моему званию штабс-капитана. Но вот заслуг было поболее, все же, у вашего покорного слуги. Большинство титулярных советников навеки оставались в этом чине, не рассчитывая на большее. Таких чиновников называли «вечными титулярными советниками», а насмешливо — «штулярами» или «титуляшками». Как раз такой «титуляшка» и сидел сейчас передо мною. Для него и чин коллежского асессора был мечтою несбыточной, потому так резко отзывался сей субъект и о прекрасной половине Человечества и о тех, кто добился на службе большего. Таких я насквозь видел.
— Господа, да полно вам! Я даже готова поступиться своими принципами, лишь бы не допустить кровопролития! — Катерина Пустовит первой поняла, что невинная, в общем-то, перебранка уже перешла в дело гораздо более серьезное. — Оставим этот casus belli,[25] господа…
Она поправила непослушный локон вьющихся волос, так мило подчеркивающий романтичный образ ученой девицы. Меня она просто очаровала, причем не только красотою и природной грацией, но еще и умом, готовностью отстаивать свою точку зрения.
— Вот уж не думала, господа, что в моем собрании произойдет нечто подобное, — графиня Н. отпила вина и поставила бокал на стол. Несколько рубиновых капель упали на крахмальную салфетку, словно бы будущая кровь уже пролилась…
После сего инцидента публика как-то быстро разошлась.
— Катерина, позвольте проводить Вас.
— Хорошо, господин штабс-капитан, — девушка была подавлена предстоящей перспективой кровопролития и винила себя в этом инциденте.
— Не стоит, Катюша, так сильно переживать, — я мягко взял ее под локоть. — Эскападу[26] этого господина и действительно невозможно было более терпеть. В своих насмешках он зашел слишком далеко.
— Вы именно поэтому решили заступиться за меня?
— Конечно же!
— И Вы не против эмансипации? — вернулась Катерина к прошлой теме.
— Не вижу поводов быть против. Женщины должны иметь право на образование и общественно-полезный труд. Однако же, я сомневаюсь, что прекрасная половина Человечества пойдет работать слесарями на Путиловский или Русско-Балтийский заводы. Хотя в сфере естествознания, гуманитарных наук, педагогики женщины могут сделать многое. Не стоит сбрасывать со счетов и их интеллектуальный потенциал — примером тому упомянутая Вами Софья Ковалевская или Мария Склодовская-Кюри.
— Не слишком ли критично Вы рассуждаете о нас, женщинах?..
Я лишь пожал плечами.
— Для меня лично эмансипация — это следствие научно-технического прогресса. У женщин огромный интеллектуальный, и, что самое главное, эмоциональный, чувственный запас. В этом они вполне могли бы помочь и нам, мужчинам. Правда, в этом случае лучше быть Марией Склодовской-Кюри и заниматься наукой, а не Софьей Ковалевской и увлекаться нигилизмом.
— Вы и сам — нигилист до мозга костей!
— Никак нет, пред Вами — романтик, верящий в торжество человеческого гения, — я рассмеялся.
— Как странно, я только недавно начала читать повесть Антона Павловича Чехова «Дуэль», а тут — как по-писаному… Вы похожи на фон Корена — такой же упрямый рационалист!
Я лишь только усмехнулся, не став разубеждать мою спутницу. У дверей пансиона, где она проживала, мы тепло, по-дружески попрощались.
***
Как бы то ни было, дуэль — дело серьезное. И вполне может окончиться смертию одного из нас. Убивать глупого и заносчивого «штуляра» я не собирался — прострелю ему, к примеру, плечо, и делу конец.
Я всегда относился с уважением к оружию, и оно не раз спасало мне жизнь, в том числе, и в недавней войне. Более всего ценил я пистолеты и револьверы — за то, что они всегда под рукою. В Российской Империи любой после получения аттестата зрелости мог приобрести в личное пользование пистолет или револьвер любой модели. Такие законы мне по душе!..
Правда, так было до революции 1905 года, когда начались массовые выступления крестьянства и рабочего люда. И тут поражение в войне с японцами сыграло злую шутку. «Маленькой победоносной войны», как назвал ее министр внутренних дел Российской Империи Вячеслав Константиновичем Плеве, не случилось. Равно, как и ожидаемого после «победы» выхода России из кризиса. Вместо этого полыхнуло так, что впору было вводить военное положение. Да и после лихорадило так, что мама — не горюй! А на Столыпина социалисты-максималисты вообще чуть ли ни загонную охоту открыли. Одиннадцать покушений, черт побери!
Правда, даже в «цензурированном» варианте ограничения на покупку личного оружия оставались вполне демократичными. А что касается армии и флота, то в дополнение к принятым на вооружение образцам, или взамен господа офицеры вольны были приобретать любую модель короткоствольного оружья.
Правда, и тут было не без огрехов. В 1907 году появился «высочайше одобренный» приказ №74, разрешивший офицерам иметь в строю вместо положенных «Наганов» девятимиллиметровые пистолеты Браунинга и Борхардта-Люгера, тот самый «Парабеллум». А вне строя — пистолеты Браунинга калибров 7,65 и 6,35 миллиметров. Утверждение в России пистолетов германского и бельгийского производства не было случайностью, и связано это было не только с их техническими параметрами. В то время наиболее активно действовал в нашей стране Шифлер — «главноуполномоченный в России германских и бельгийских оружейных заводов». Через него-то пистолеты, в основном, и шли на российский рынок. Так что, опять все решало мздоимство чиновников от армии. Ну, да ладно, господа офицеры и сами не лыком шиты: знали, какому оружию доверить свою жизнь! А на «высочайшие» указы смотрели сквозь пальцы — им воевать и им умирать.
Для дуэли точность единственного выстрела важна более, чем убойность. Поэтому я выбрал револьвер системы Нагана образца 1895 года. В обычных условиях он был, прямо скажем, весьма и весьма неудобен. Патроны в барабан заряжались по одному через откидную дверцу. При этом прежде, также по одной, нужно было вынуть стреляные гильзы. А в бою «мешкотность»[27] заряжания могла стоить жизни. Так что, знающие офицеры это оружие иначе как «семизарядным кастетом» и не величали.
Но были у полезного изобретения Лео Нагана и два неоспоримых преимущества. Первое: при выстреле у него барабан специальным вырезом надвигался на ствол. И это исключало прорыв пороховых газов — так называемую обтюрацию. Второе: боевая пружина в револьвере Нагана была плоской, двуперой, одним пером она упиралась в спусковой крючок, а другим — в курок. Таким образом, спуск был относительно плавным, хоть и тугим. Обе эти особенности самым положительным образом влияли на точность боя. Патроны я отобрал из новой пачки, внимательно их осмотрев. Осечка в данном деле неприемлема.
***
На следующий день мы встретились в роще у Черной речки. Здесь тоже когда-то стрелялся титулярный советник, но нынешний был — не чета ему.[28] Действительно: «Вот были люди в наше время — не то, что нынешнее племя»!
Секундантом я выбрал своего приятеля, морского офицера капитан-лейтенанта Николая Альбертовича фон Штерна. Мой оппонент тоже явился с секундантом из своего ведомства. Кроме напрямую заинтересованных лиц, здесь собралась также почти вся вчерашняя компания. Графиня Н. курила с отстраненным видом. Она едва кивнула мне, предпочитая переживать все внутри, не давая повода к пустой экзальтации.
Тут же был доктор, который должен был засвидетельствовать кровавый финал нашей встречи.
Катерина Пустовит стояла бледная, как полотно.
— Пусть дама кинет платок, давая знак к ристалищу! — не вытерпел Белецкий.
Сволочь!
— Белецкий, имейте совесть, не издевайтесь над девушкой! Иначе после Вам придется дуэлировать еще и со мною! — призвал его к порядку фон Штерн, положа ладонь на эфес парадной сабли.
У меня к парадному мундиру полагалась офицерская шашка. Холодным оружием я владею так себе, но все же готов разрубить Белецкого от плеча до пояса. Единственное, что меня удержало: не хотелось пятнать посеребренный по офицерской моде клинок кровью негодяя. К тому же, удобная и легкая шашка была подарком боевого товарища.
Мы отдали секундантам свое оружие: у меня — револьвер Нагана, а у Белецкого — 4,2-линейный «Смит-Вессон русский», третьей модели. Тот, который со шпорою на спусковой скобе.
Н-да, вот так незадача… Противник решил меня, все ж, прикончить. У «Смит-Вессона» калибр поболее, и пуля потяжелее, ежели попадет, то я уж действительно повторю судьбу нашего знаменитого поэта! Да и шпора на спусковой скобе способствует удобству удержания. А для такого, как этот «титуляшка», который оружие берет, чтоб только по воробьям стрелять, это было важно.
Секунданты осмотрели и зарядили оружие. На поляне фон Штерн воткнул в землю саблю, обозначая барьер. Шагами отмерили положенное расстояние.
— Господа, мы в последний раз предлагаем вам завершить дело мировой, — произнесли они положенные по благородному уложению слова.
— Сие невозможно, — холодно ответил я, занимая позицию.
Нам надлежало сближаться, стрелять можно было либо на ходу, либо же остановившись. После первого выстрела, в случае промаха, также надлежало остановиться и ждать своей судьбы от стреляющего следом.
Я стал левым боком, поднял револьвер к плечу и взвел курок. Барабан провернулся, совмещая единственный патрон со стволом. То же самое проделал и Белецкий.
Положенье мое было совсем незавидным: я левша, и, развернувшись боком в классическую дуэльную стойку, подставлял прямо свое сердце под удар пули неприятеля. Что ж, вот и увидим, есть ли Бог на самом деле…
— Сходитесь!
Весь мир для меня сузился до размеров мушки на стволе револьвера. Стараясь идти плавно, я вытянул руку с «Наганом». Один шаг… Второй… Третий… Пятый…
Вдруг гром выстрела разорвал в клочья хрустальную тишину раннего летнего утра. Противно взвизгнула пуля, казалось, она пролетела у самого уха. Я остановился, переведя взгляд с мушки на цель. Белецкий стоял бледный, опустив массивный револьвер, глаза его затравленно метались. Именно размеры, тяжесть оружия, видимо, и подвели его — рука дрогнула, ствол вильнул, и пуля ушла неизвестно куда.
У меня рука не дрогнет — я повел стволом «Нагана» целя ему в левое плечо. Обойдемся малой кровью, ни к чему мне неприятности по службе. Да и не хотелось брать на грех душу. Курок взведен, одно нажатие на спусковой крючок, и спор наш разрешится.
— Не-е-ет! Я не хочу умирать! — Белецкий, титулярный советник, кавалер ордена Станислава и дерзкий оратор, развернулся и отбросил в сторону разряженный револьвер, а потом задал стрекача!
Вот дьявол! — лишил меня законной сатисфакции. А также возможности пустить его ничтожную кровь!
— Господа! Стрелять в спину трусу — ниже моего достоинства! — я поднял револьвер к плечу и снял курок с боевого взвода. — В качестве компенсации за несостоявшуюся дуэль, надеюсь, я вправе претендовать на его оружие?
— Как будет угодно господину штабс-капитану, — его секундант, смущаясь, подобрал и передал мне «Смит-Вессон».
— Вот и все, господа! — я подошел к поджидающей меня компании. — Зло в очередной раз покарало само себя — и самым эффектным образом! А все же жаль, надо было ему в задницу пальнуть! Испортил мой «Coup de feu»[29] самым позорным образом, — последние замечание вашего покорного слуги вызвало бурю смеха, коей разрядили нервное напряжение.
Катя, нервно теребившая в руках тонкие перчатки, как-то странно посмотрела на меня, а в следующую секунду без чувств опустилась на траву.
— Доктора немедля! Даме плохо! — я бросился и поднял ее на руки.
Тут же подбежал врач со склянкой нашатырного спирта. Вот уж ирония судьбы: тот, кто должен был засвидетельствовать смерть одного из дуэлянтов, сейчас приводит в чувство девушку, чье мнение я отстаивал на дуэли!
Глава 5
Скользящий во тьме
Мужчина средних лет зашел в оружейный магазин «ФедоровЪ и Ко». В российской Империи пистолеты и револьверы невозбранно мог купить любой гражданин, получивший аттестат зрелости. К услугам почтенной публики были самые разнообразные модели оружия от Смитта и Вессона, Кольта, Винчестера, Маузера и других, не менее известных в оружейном мире фамилий. Правда, вот незадача, из-за революции 1905 года продажу огнестрельного оружия все же ограничили. Но даже в таком, «цензурированном» виде право на владение личным «карманным» оружием оставалось весьма демократичным.
Вошедший имел вид весьма респектабельный: дорогой костюм, котелок, резная тросточка с набалдашником в форме орлиной головы. Его мягкое лицо булочника было украшено пушистыми усами, карие глаза светились той лаской, которая относится к малым детям и бездомным собакам. Про такого скажут: «мухи не обидит». Если ему и понадобилось чего в оружейной лавке, то всенепременно для обороны от лихих людей, которыми, как известно, земля полнится. И в самом деле, нельзя же почтенному коммерсанту, коим, без сомнения, являлся усатый господин в котелке, быть безоружным…
— Чего изволите, господин хороший? — приказчик, читавший «Русское слово» скучающим взглядом скользнул по посетителю.
— Пару револьверов Нагана и патроны к ним.
— Есть и более мощные модели — «Смитт-Вессон», например.
— Я же сказал, меня интересуют лишь револьверы «Нагана»! — пожалуй, излишне резко ответствовал зашедший господин. — И триста патронов к ним.
— Извольте, — приказчик проявил рвение, но отнюдь не из уважения к клиенту, а, скорее, наоборот, дабы от него поскорее избавиться.
Излишне экзальтированный незнакомец удалился. Два «Нагана» были нужны ему для совершенно определенной цели.
Взяв извозчика, человек в котелке направился в доходный дом княгини Урусовой. Там, на набережной Фонтанки, он проживал в меблированных комнатах.
Вернувшись, господин с мягким лицом булочника переоделся в домашний халат и занялся своими покупками.
Оба револьвера бельгийского изобретателя Лео Нагана были упакованы в коробки и обернуты в промасленную бумагу. Покупатель разобрал каждый из них, тщательно протер детали и рамку оружия и заново смазал. Снарядил в барабаны по семь длинных латунных патронов. Особенность конструкции этих револьверов позволяла стрелку переснаряжать оружие только по одному патрону через откидную дверцу барабана справа. Сначала нужно было по одной извлечь все стреляные гильзы, а потом все также, по одному, загнать боевые патроны. В итоге «Наган» в бою превращался в семизарядный увесистый кусок металла.
Однако у этого револьвера имелась одна особенность, которая и была важна для покупателя. А именно — при выстреле у него барабан специальным вырезом надвигался на ствол, что исключало прорыв пороховых газов, так называемую, обтюрацию. И звук от него был гораздо тише, чем от иных пистолетов и револьверов.
А у покупателя были соображения, как его уменьшить еще более чем полностью. Для этого у квартиранта меблированных комнат в доме княгини Урусовой были заготовлены специальные приспособления. Они имели вид толстых резиновых трубок. Концы их заглушались пробками с просверленными отверстиями. На одном конце имелось металлическое устройство с прорезью, в которое входила мушка револьвера, фиксируя эту конструкцию на стволе. Удержанию также способствовала и специальная пружинная защелка. В основу действия сего прибора был положен физический закон, открытый в 1662 году Робертом Бойлем и независимо от него найденный Эдмом Мариоттом четырьмя годами позднее. Закон Бойля-Мариотта описывает соотношение давления и объема идеального газа. С поправками он применим и к обычным газам, например — пороховым. При выстреле они вылетают из одного, тесного объема ствола, и попадают в больший объем той самой толстой резиновой трубки. Они расширяются и тем самым уменьшают ударную волну. Разумеется, это объяснение поверхностно для почтенной публике, но дает понимание, какую пользу можно извлечь из знания физики.
Потому-то и важно было отсутствие обтюрации между стволом и барабаном в револьвере Нагана образца 1895 года.
Вскинув оснащенный таким образом револьвер, постоялец меблированных комнат княгини Урусовой несколько раз выстрелил в прислоненный к спинке дивана толстый книжный том. Слышно было только сухое клацанье курка и приглушенные хлопки, которые перекрывались даже шумом извозчичьих экипажей с улицы. А в книге появились четыре аккуратные дырочки диаметром в три линии или — чуть более семи с половиной миллиметров.
***
Санкт-Петербург, величественный днем, с наступлением сумерек становился опасен. И если по Дворцовой набережной и Невскому проспекту, по большинству центральных улиц ходили патрули и были расставлены полосатые будки городовых, то вот ближе к окраинам столицы, в бедных районах процветали разбой, разврат и пьянство. Особенно отличалась на поприще разгула и самых низких нравов Сенная площадь.
Днем здесь шла торговля а ночью в многочисленных кабаках и шалманах пропивалось заработанное честным, и не очень трудом. Здесь ночи напролет напивались вдрызг, горланили песни, в грязных закутках тискали доступных девок, резали один другого до смерти, дрались страшно и братались, отдавая последнюю рваную, рубашку.
Немногочисленные прохожие, забредшие сюда по неосторожности в вечерние часы, торопились унести поскорее ноги. Даже самые отчаянные сорвиголовы — искатели приключений старались сюда не соваться. Здесь все было взаправду: и продажная страсть, и тусклый отблеск ножа, и собственная кровь на руках, пытающихся зажать расползающиеся внутренности. Изредка вязкую темень разрывали вспышки выстрелов, а разухабистую музыку и многоголосый гомон перекрывали пронзительные свистки городовых. Но свистом все зачастую и заканчивалось. Правда время от времени на Сенной случались большие облавы, и тогда ножи и револьверы шли в ход так же легко, как до этого в карты продувались последние гроши.
— Ты меня уважаешь?! Нет?! Получай, паскуда!
— Ну, вот ужо я тя щас…
Со звоном разбилась полупустая бутылка, послышались вязкие шлепки увесистых ударов. Двое забулдыг выясняли отношения наиболее доступным им способом.
Однако у неторопливо идущего через площадь человека средних лет они никаких чувств не вызвали. Пустое место, да и только. Из подворотни вынырнул попрошайка. Вернее, днем он являлся таковым, а с приходом сумерек являл свою истинную хищную натуру. Засапожный нож был надежнее, да и гораздо дешевле новомодных «шпалеров», а владел им беглый каторжанин мастерски.
— Господин хороший, не раздолжите ль… — тут опасный «проситель» осекся, встретившись с пронзительным, как дула «шпалеров», взглядом незнакомца. — Свят!.. Свят!.. Свят!..
Человек в костюме и котелке продолжил свой путь.
— Да пошел ты, паскудник! Нечего меня в постель к грязным старикашкам укладывать! Хозяин нашелся… Да я к Жоржу уйду, давно он меня зовет, у него и девочки больше получают!.. — это проститутка ругается со своим сутенером-«котом».
— Ах ты, потаскуха кабацкая! — яростный спич «жрицы любви» прервал звонкий шлепок оплеухи.
Мамзель тоже в долгу не осталась и рванула когтями лицо «кота», да еще и пнула, метя по тому самому месту мужчины, которое было объектом ее заработка. Забрала и заработок, выпавший из кармана «кота». А потом развернулась и с гордо поднятой головою пошла прочь, каблучки зацокали по мостовой. Маленькая победа окрылила девушку, и она была преисполнена решимости изменить свою жизнь к лучшему. Ну, для начала — устроится к другому «коту», тому самому Жоржу, у которого не было привычки избивать девушек за утаенную в декольте ассигнацию.
Наблюдавший эту сцену благообразный господин в котелке отер испарину со лба. Глаза его хищно блеснули в отблеске луны, показавшейся ненадолго из-за облаков. Бесшумно ступая, он осторожно двинулся за ней.
Весьма фривольная профессия обостряет чувство опасности, а женская интуиция, к тому же, вполне способна дать сто очков вперед мужской логике. Почуяв неладное, мамзель обернулась, но никого в сером сумраке питерской ночи не увидела. Тем не менее, ощущение чего-то липкого, холодного, ползущего вдоль хребта и сводящего кишки, не проходило. Девушка юркнула в первую попавшуюся подворотню. Лучше бы она этого не делала, низкий свод открывался во двор-колодец. Темные стекла домов отражали безжалостную луну, и только кое-где за занавесками в этот поздний час мерцал слабый огонек свечи или керосиновой лампы.
Липкий ледяной ком подступил к горлу, в голове у девушки помутилось. Она уже и не знала, галлюцинация ли это или явь: бесшумно скользящая во тьме фигура с хищным блеском в глазах.
Вдруг раздался совсем нестрашный и негромкий хлопок, и девушка со стоном сползла по стене, схватившись за живот. Между пальцами ее проступила кровь. А страшный незнакомец ринулся на жертву, задрал ей юбки и приступил к своим мерзким действиям…
***
Когда он закончил и вышел из подворотни, стоявший напротив юноша с рассыпанными по плечам черными волосами и в черном же костюме с мальтийским крестом захлопал в ладоши, подхватив небрежно трость с набалдашником в виде остроухой песьей головы.
— Браво! Браво! Вы, милейший, ежели будете продолжать в том же духе, вскорости затмите и самого Джека Потрошителя, грозу лондонских проституток!..
— Кто ты? — в вопросе маньяка не было страха, только холодный, рассудочный интерес.
— Я тот, кто избрал путь во Тьму задолго до того, как известный вам — людям, мир стал таким. Меня называют кровавым исчадием полночи, но даже этот «титул» не может описать всей жестокости, таящейся в самых мрачных закоулках темного подобия души!..
— Вот как, — хмыкнул маньяк. — А если я убью тебя?
— Попробуй, че-ло-век…
Ответом ему было несколько приглушенных и негромких хлопков, незнакомец с тростью пошатнулся, но устоял на ногах. Посмотрел на револьвер с толстой трубкой на стволе в руке «собеседника».
— Ха! А ведь это — мысль! Че-ло-век, я прощаю тебя за то, что ты испортил мой костюм. А ведь я убивал и за меньшее… — в дюйме от глаз маньяка сверкнула полоска остро отточенной стали. — Но дарую тебе свое черное благословение, Скользящий во тьме. И не буду чинить препятствий в осуществлении твоих низменных страстей!
С этими словами еще более страшный, чем маньяк, легко чиркнул острием шпаги-трости по щеке «визави».
Завершив сумрачную акколаду[30], молодой человек пошел прочь, небрежно постукивая тростью по камням мостовой…
Глава 6
Два вскрытия
После такой неожиданной дуэли я вернулся в Чумной форт. Снова встречал меня знакомый жандарм и массивные ворота со львами, тесный внутренний дворик и наша тесная компания чумологов.
— Вы как раз вовремя, батенька, — обратился ко мне Заболотный. — Из Индии через Пастеровский институт пришел новый интересный штамм чумы от Владимира Ароновича Хавкина. Хотим провести опыты по заражению лошадей с последующим вскрытием оных и изучением патологических изменений в анатомическом устройстве. Будете участвовать?
— Конечно же, Данила Кириллович, довольно интересная тематика.
— Да, правда Ваша, тематика интересная. Значит, в ближайшую неделю из крепости — не отлучаться, считайте себя ссыльным. Будете заниматься микроскопированием и сложными видами биохимических анализов.
— Что ж, я и так обрек себя на добровольное заточение во имя науки, так послужим же ей! — рассмеялся ваш покорный слуга.
— Послужим! — поддержал меня неунывающий доктор, который видел смертей больше, нежели иной полководец на поле битвы. Эпидемии в холеры в Санкт-Петербурге и в Одессе, чума в Харбине отнюдь не ожесточили его характер, но научили ценить жизнь.
***
И вот в прорезиненном противочумном костюме, тщательно увязанном и закрытом, в марлевой повязке и плотно прилегающих защитных очках вхожу я в специально отведенную комнату в «заразной» половине Чумного форта. Напротив в стойле похрапывает лошадь, обреченная на заклание. Ее подняли сюда на специальном лифте из конюшни на первом этаже форта. Всего в этой конюшне могло содержаться до двух десятков лошадей.
В нашей лаборатории — самое передовое в научном отношении оснащение, в том числе, и прекрасный виварий. Для опытов у нас имеются лабораторные крысы, белые мыши, морские свинки, собаки. Для получения вакцины и более обширных экспериментов мы используем лошадей и даже одногорбых верблюдов! Роль лабораторных животных — неоценима, но участь их — печальна. Что ж, опасное занятие отчасти уравнивает и человека, и братьев меньших. Для чумной бациллы мы все — лишь инкубаторы для размножения.
На небольшой столик кладу все, что нужно для заражения. Лабораторный журнал уже заполнен, он остался в другой, «незаразной» комнате. А тут — широкогорлая банка с карболовой кислотой для дезинфекции, лоток для использованных инструментов, пузырек со спиртом, вата, стерилизатор со шприцами и пробирка с притертой пробкою, полная чумных бацилл.
Лошадь храпит и нервничает, косит большим влажным глазом, будто бы предчувствуя тот ужас, который ей предстоит. Протираю спиртом участок на шее, вблизи лимфатического узла. Навинчиваю на шприц иглу, тонкое стальное жало окунается в пробирку. Поршень — на себя. Игла с заметным усилием пробивает кожу животного и далее идет легко. Жму на поршень: суспензия смертоносных бацилл устремляется в кровяное русло обреченного животного. Первый этап эксперимента завершен.
Осторожно кладу использованный шприц в лоток, ранее туда, под слой карболки отправилась и опустошенная пробирка.
Выхожу из помещения, служители здесь все приберут и продезинфицируют.
***
И вот через четыре дня труп лошади установлен на металлическом столе для вскрытия. Ноги распялены и привязаны ремнями к специальным стойкам. Течение болезни и симптоматику, как по-ученому зовутся страдания бедного животного, я опущу по этическим соображениям. Не знаю, кому как, а мне братьев наших меньших жальче, чем людей.
Сегодня я ассистирую на вскрытии Даниле Кирилловичу. Профессор Заболотный сам ведет эксперимент. В его руке острейший секционный нож, им он делает длинный разрез. Я прихватываю края зажимами и развожу в стороны, подсекаю по хрящам ребра, раскрываю грудную клетку.
Вскрытие проводится по методике профессора Абрикосова: извлекались системы органов, взвешивались и описывались. Особый интерес вызвало состояние легких животного.
— Как думаете, коллега, в чем причина? — голос профессора Заболотного звучал глухо из-под маски.
— Данила Кириллович, тут дело ясное: налицо чумная пневмония, — я пододвинул сильную лупу на кронштейне с электрическим рефлектором. — Общая гиперемия легких со значительным отеком. Вот видите, уважаемый профессор: красноватые места на слизистой оболочке бронхов, однако же, без явных признаков бронхита. Из бронхов выдавливается пенисто-водянистая жидкость с примесью крови и гноя. Пневмонические очаги разбросаны в легком, имеют величину от горошины до яйца. Плевра над чумными фокусами шероховатая и представляет первые явления воспаления. Очаги имеют вид первой и второй стадии лобулярной пневмонии. В правом легком поражено около половины нижней доли.
— М-да… Исчерпывающий анамнез. Виктор Николаевич, голубчик, потрудитесь взять образцы на микроскопию и биохимические анализы.
— Всенепременно, Данила Кириллович, — пинцетом я отобрал необходимые пробы. Потом посижу в лаборатории над препаратами. Нужно будет отфильтровать суспензию, выделить возбудитель и окрасить его фуксином. А также провести биохимические опыты с различными реактивами.
Данила Кириллович Заболотный продолжал опыт. Мы обмеривали и взвешивали извлеченные органы животного, кроме легких особый интерес вызвали селезенка и печень. Последняя была раздута и чересчур плотная. Это и понятно: природный фильтр не смог справиться со всеми бактериальными ядами.
Мой старший коллега работал увлеченно, это был настоящий рыцарь науки, который неведомые опасности встречал с открытым забралом.
Именно профессор Заболотный вместе с доктором Высоковичем получили в 1897-м году экспериментальную чумную пневмонию. Они вводили возбудитель чумы обезьянам в трахею через зонд, предварительно захлороформировав животное. Животные погибали от первичной чумной пневмонии, но при этом наблюдались бубоны подчелюстные или шейные вторичного происхождения.
Работали мы аккуратно и расчетливо — любая, даже самая незначительная ошибка здесь равносильна смерти. Мы контролировали действия друг друга, внимательно осматривая на предмет целостности прорезиненные наши доспехи. Время от времени опускали руки в резиновых перчатках в банки с раствором карболки и орошали стол и пол лаборатории раствором сулемы.
Наконец вскрытие было завершено. Отдельные пробы были разложены в пробирки и чашки Петри с надписанными этикетками.
Мы оставили нашу страшную комнату и пошли на процедуру обеззараживания. Нас ждало обмывание щетками с сулемой и карболкой, душ, который смыл бы с нас всю страшную заразу, а потом и обычный душ. Полотенца, прорезиненные халаты и холщовые колпаки стерилизовались паром и только после стерилизации отдавались в тщательную стирку.
Пол комнаты для вскрытия по окончании работ орошается сулемой. Труп лошади будет сожжен в кремационной печи. У нас таких было две, располагались они на первом этаже форта рядом с конюшней. Они предназначались для сжигания трупов, павших от чумы лошадей, мелких животных, навоза и всех остальных отбросов. В них также сжигали и тела врачей, умерших от чумы…
— Ну, что, устали, Виктор Николаевич?
— Никак нет, Данила Кириллович, опыт был очень познавательным.
— Тогда вот что, отдохните и сделайте пару анализов. Они совсем несложные. Прислали по жандармскому ведомству, какой-то утопленник свел счеты с жизнью в Черной Речке.
— А почему прислали к нам образцы, а не на кафедру патологической анатомии?
— Почем я знаю, милейший? У нас оборудование — самое лучшее. Займетесь?
— Всенепременно, только чаю выпью.
***
После пребывания в «заразной» половине лаборатории, один на один с чумной смертью, эти анализы были мне совершенно не в тягость. В сопроводительных бумагах патологоанатом выражал сомнения в правильности диагноза. И немудрено. В представленных образцах печени я не нашел характерных изменений, связанных ни с утоплением, ни с обескровливанием.
Микроскопические кусочки тканей и органов ложились на предметные стекла, окрашивались различными пигментами и реактивами и со всем тщанием исследовались под микроскопом. Также я испытывал и действие различных, порою довольно сложных реактивов на присланные нам образцы. Но сложные анализы лишь добавили вопросов.
Тонкие клеточные структуры природного фильтра человека, который гонит через себя кровь, осаждая все неприятные химические соединения, оказались странным образом изменены. Словно бы здесь поработал какой-то яд… Но какой? — это я затруднялся сказать. Вообще картина больше всего походила на укус ядовитой змеи, нежели на классическое утопление…
Свои соображения я изложил Даниле Кирилловичу. Именитый микробиолог нахмурил брови, разглядывая листки с анализами. Причин не доверять мне у Заболотного не было, равно, как и не доверять самому себе.
— Знаете, батенька, на что это похоже?
— Догадываюсь. Я сделал контрольные пересевы микрофлоры над пламенем горелки… Через бактериальный фильтр — керамическую свечу Шамберлена.
— Н-да, похоже на то… Вот, что, Виктор Николаевич, поезжайте и осмотрите это тело лично. А заодно и поговорите с тем патологоанатомом. Судя по сопроводительным бумагам, что он выправил, специалист там весьма неплохой.
***
И вот уже пароходик «Микроб» везет меня обратно в Северную Пальмиру. Дел и тут хватало, но, все же, хоть какое-то разнообразие вместо строгих, почти казарменных порядков, на которые мы добровольно обрекали себя в Чумном форте.
Было раннее утро, когда «Микроб» ошвартовался в Кронштадте. Попавши в Петербург, я взял извозчика и направился в свою небольшую квартиру — следовало привести себя в порядок и подготовиться к визиту. Апартаменты мои были невелики и состояли из спальни, она же — кабинет и гостиная, а также небольшой ванной комнаты, и кухни. Особым достоинством жилья я считал теплый ватерклозет.
В кабинете полки были уставлены разномастными томами: здесь были и труды по медицине, по оружейному делу, и сочинения Жюля Верна, Луи Буссенара, Майн Рида, и Эдгара Алана По. На отдельной полке стояли номера весьма любимого мною журнала «Развѣдчикъ». Но все же назвать эту квартиру домом можно было с большой натяжкой. Так, холостяцкое казенное жилье. Еду готовила приходящая кухарка за два рубля в месяц, порядок поддерживала горничная. Здесь иногда я устраивал пирушки или бывал с дамами. Но — редко, в основном работал в Чумном форте, выезжал на охоты или на стрельбища с господами офицерами.
Один из уголков гостиной, к тому ж напоминал, скорее, оружейную мастерскую. Здесь был небольшой верстак с тисками, которые используют ювелиры, небольшие тигли для плавки свинца, пулелейки под разные калибры, машинка для снаряжения патронов, аптекарские весы, мерки для засыпания пороха, всеразличные хитрые инструменты, и тому подобное. Люблю, знаете, иногда и сам экспериментировать с убойностью пуль и навесками пороха. Но это — скорее, увлечение. Или, как модно называть это теперь на английский манер — хобби.
Дома принял ванну и переоделся, затем телефонировал в жандармское управление, чтобы мне выправили бумаги для посещения морга. С этим проблем не возникло: служащий Императорского института экспериментальной медицины, да еще и офицер, был на особом счету.
К моргу я прокатился на извозчике, а возле дверей меня уже ждал околоточный надзиратель с зелеными погонами с серым просветом, с шашкою на боку и при «Нагане» в кобуре.
— Здравия желаю, господин штабс-капитан. Ваш пропуск, проходите.
— Здравия желаю. Вы будете присутствовать при вскрытии… Ах да, вскрытие уже было. Ну, тогда при осмотре тела.
— Никак нет, Ваше благородие. Мертвяков на дух не переношу-с.
— Хорошо.
Навстречу нам из полутемного коридора на свет вышел средних лет человек в белом хирургическом халате и фартуке.
— Желаю здравствовать, господа. Я — патологоанатом Ивченко Иван Федорович, — руки он не подал, наверняка, профессиональная привычка. — Проходите.
— Мне бы переодеться, а господин околоточный пока подождет, — я представился.
— Халат, фартук и перчатки я Вам выдам, тело сейчас доставят с ледника. А господин околоточный может пока чайком побаловаться. С плюшками.
В нос мне ударил знакомый резкий запах карболки и спирта. И терпкий, душноватый, хорошо различимый — запах смерти. Стеклянные шкафы с различными инструментами и реактивами терялись в полутьме на фоне белых кафельных стен. Капли воды из неплотно закрытого крана в вязкой тишине гулко бились о жестяную раковину. В круге света под рефлектором на секционном столе лежало накрытое тело.
Я откинул простыню, внимательно оглядывая тело утопленника. Характерный Y-образный разрез для вскрытия был зашит прямым швом. Довольно аккуратно, надо заметить.
— Кожные покровы бледные, трупное окоченение прошло. Трупных же пятен вследствие отсутствия крови практически не наблюдалось… Да, все точно. А все-таки, зря Вы так, Иван Федорович с полицейским. Не всем же, как нам с трупами забавляться, — фраза прозвучала весьма двусмысленно.
— Пусть его…
— Когда было утопление?
— Да уж поди третья неделя…
— И что, тела вот в таком состоянии? Или у вас здесь очень хороший ледник, или… Я даже не знаю, что и думать!..
— Сами в смятеньи. Не гниет-с… Впору к лику святых причислять…
— Ну-ну, не богохульствуйте, милейший, это не к лицу служителю Танатоса.[31] — Пальцами в перчатках я ощупал подчелюстные и околоушные лимфатические узлы. Приподнял с небольшим усилием голову мертвеца и проверил еще и шейные узлы. Все они оказались вздувшимися. Что это: последствия смерти или нечто иное? — Подайте-ка ланцет.
— Сию секунду.
Блестящим скальпелем я аккуратно разрезал лимфоузел, оттуда брызнул какой-то экссудат. Осторожно промокнув его салфеткой, я приступил к другому лимфоузлу и действовал уже гораздо аккуратнее.
— Шприц с длинной иглой и стерильную пробирку или флакон с притертой пробкою.
— Возьмите.
Рассекши кожу скальпелем, я обнажил лимфатический узел и вонзил в него иглу, потянув за поршень. Стеклянная колба шприца стала наполняться жидкостью. Ее я аккуратно слил в стерильный флакон с притертою пробкою и вдобавок обложил льдом.
— Это может показаться интересным.
— Н-да, несомненно…
Так закончилось второе вскрытие за неделю, в котором я принимал участие. И, хоть первое и было более страшным, второе, где мною были вырезаны лишь две малозначительные железы, обещало явить, возможно, более интригующие результаты.
После работы я тщательно вымыл руки с мылом и протер их спиртом.
Околоточный надзиратель от предложенного чая отказался с брезгливою гримасой на лице. Впрочем, я его прекрасно понимаю. Даже в нашем медицинском цинизме не стоит заходить слишком далеко — именно потому, что люди в белых халатах знают истинную цену жизни и смерти.
Глава 7
Один субботний день
Времени оставалось еще полно, мой вояж растягивался примерно на неделю. Необходимые анализы я намеревался выполнить в клинике, при которой состоял морг, все необходимые инструменты, оборудование и реактивы там наличествовали.
А пока я поехал на свою холостяцкую квартиру, принять горячую пенную ванну и немного вздремнуть. Как хорошо сбросить с себя тяжесть праведного труда и предаться простому и незамысловатому времяпрепровождению: в домашнем халате, на диване, с томиком Жюля Верна в руке и бутылкой шампанского у изголовья.
Помните, как там, у Ивана Александровича Гончарова:
«В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов.
Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока».[32]
Шампанское я попивал, наливая его в высокий тонкий бокал богемского хрусталя и вместе с Капитаном Немо на подводной лодке «Наутилус» опускался все глубже в пучину морскую…
Впрочем, чересчур предаваться безделью я не намеревался. Дело в том, что мы с Катериною условились встретиться, если с какой-либо оказией буду в Петербурге. Приехавши, я телефонировал в пансион, где квартировала девушка. В столице не так уж много телефонных и телеграфных аппаратов, не так, как в Европе, где я проходил микробиологические курсы. Но все же — на то она и столица, хотя и Киев не отставал в области технического прогресса, оставляя далеко удельную Москву.
В третьем часу пополудни, я привел себя в порядок и направился к Александровскому институту. Как раз окончились уроки, и стайки девушек выпорхнули из дверей сего заведения. Среди них я заметил мою знакомицу, Катерину Пустовит, и приветливо взмахнул рукой. Она остановилась вместе со стайкой девушек и приветливо кивнула.
Я пропустил проезжавший мимо экипаж, процокали по мостовой копыта пары гнедых лошадей по булыжникам мостовой.
— Добрый вечер, Катя, приятно Вас встретить снова. Здравствуйте, милые барышни, — я поцеловал изящную и крепкую ладонь девушки.
Подруги Катерины смущенно захихикали, впрочем, стреляя глазками из-под томно опущенных ресниц.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич. Приятно снова встретиться.
Темно-синее форменное платье и легкий жакет с элегантным серебряным шитьем только подчеркивали ее высокую грудь и тонкую талию. Она откинула прядь вьющихся волос со лба. Шляпка ее несколько отличалась от тех, что носили воспитанницы Александровского института, на самой грани дозволенного. Головной убор подчеркивал элегантность и недюжинный характер девушки, способной противостоять весьма строгим требованиям к внешнему виду воспитанниц.
— Не будете против, если мы прогуляемся по Летнему саду?
— Отчего же, господин штабс-капитан, — девушка ничуть не смутилась, только щеки ее немного порозовели под аккомпанементы веселых смешков подружек.
— Тогда прошу, — я взял ее под руку, и мы неспешно пошли по тротуару.
Стоял ранний осенний вечер, сухой и теплый, что для Петербурга, в общем-то, несвойственно.
Гуляя, мы вышли на Пантелеймоновскую улицу к одноименному мосту через Фонтанку. Прошлись немного по расположенному рядом Первому Инженерному мосту через исток Мойки. Я рассказывал Катерине городские легенды, в частности и об Инженерном замке, который раньше назывался Михайловским. Поведал и легенду о гибели императора Павла I, который «прожил столько, сколько букв в девизе на фронтоне дворца». Особый интерес у Кати вызвало то, что несчастный император был еще и Магистром ордена Тамплиеров, и даже решил ввести изображение Мальтийского креста в герб Российской Империи.
Прогуливаясь, мы купили у торговки жареных тыквенных семечек. Отдавая сдачу, словоохотливая старушка огорошила новостью:
— Тут недалече третьего дня скрубента[33] какого-то убили! Прямо шашкой казацкой голову срубили! А молодуху евонную — задушили!
Катерину аж передернуло от подобной «доброй» новости. Довольная произведенным эффектом, бабка еще что-то кудахтала. Я подхватил девушку под локоть и поспешил ее увести подальше от такого рода вестей и сплетен.
— Катя, не принимайте близко к сердцу, это — всего лишь старушечьи пересуды.
Она через силу улыбнулась:
— У нас это называется «балачки», — произнесла она с ударением на последний слог. — И тоже оптимизмом не отличаются.
— Ага, как там у Николая Васильевича Гоголя, — и стал цитировать по памяти.
« — Утонул! ей-богу, утонул! вот чтобы я не сошла с этого места, если не утонул! — лепетала толстая ткачиха, стоя в куче диканьских баб посереди улицы.
— Что ж, разве я лгунья какая? разве я у кого-нибудь корову украла? разве я сглазила кого, что ко мне не имеют веры? — кричала баба в козацкой свитке, с фиолетовым носом, размахивая руками. — Вот чтобы мне воды не захотелось пить, если старая Переперчиха не видела собственными глазами, как повесился кузнец!
— Кузнец повесился? вот тебе на! — сказал Голова, выходячи от Чуба, остановился и протеснился ближе к разговаривавшим.
— Скажи лучше, чтоб тебе водки не захотелось пить, старая пьяница! — отвечала ткачиха, — нужно быть такой сумасшедшей, как ты, чтобы повеситься! Он утонул! утонул в пролубе! Это я так знаю, как то, что ты была сейчас у шинкарки.
— Срамница! вишь, чем стала попрекать! — гневно возразила баба с фиолетовым носом. — Молчала бы, негодница! Разве я не знаю, что к тебе дьяк ходит каждый вечер?
Ткачиха вспыхнула.
— Что дьяк? к кому дьяк? что ты врешь?
— Дьяк? — пропела, теснясь к спорившим, дьячиха, в тулупе из заячьего меха, крытом синею китайкой. — Я дам знать дьяка! Кто это говорит — дьяк?
— А вот к кому ходит дьяк! — сказала баба с фиолетовым носом, указывая на ткачиху…»[34]
Катерина не выдержала и звонко рассмеялась:
— Да, это точно про нас! Николай Васильевич был талантливым и наблюдательным человеком.
Потом мы гуляли по аллеям Летнего сада, который уже заботливо позолотила осень, любовались изысканными статуями, покоем и умиротворением, царящим здесь, посреди шумного столичного города.
Стемнело. Зажглись газовые фонари. Из Летнего сада по мостам, повторяя прежний маршрут, мы двинулись к центру. Увидав тумбу с красочными объявлениями, Катерина обернулась ко мне:
— Хочу в синематограф! На французский фильм.
— Хорошо, но тут, видите ли Катя, французский фильм — «Le masque d’horreur».
— Я знаю, по-русски будет «Маска ужаса», кажется.
— Да, это фильм ужасов. Я подумал, Катя, что после той новости, которая так неприятно поразила Вас, это не тот фильм, который придется по нраву…
— Ай, да ладно, это же все не по-настоящему. А страсти на киноэкране мне даже нравятся!
Ну, вот и понимай этих женщин…
Тем не менее, кинокартина мне даже понравилась. В ней молодой скульптор одержим идеей в скульптуре запечатлеть предсмертную агонию — «маску ужаса». Он пробует это сделать много раз, но у него ничего не выходит. Не хватает глубины переживаний. И тогда одержимый скульптор принимает смертельную дозу яда и лепит «маску ужаса», наблюдая в зеркале за предсмертным выражением собственного лица.
— А знаешь, Катя, мне очень понравилась кинокартина, Абель Ганс[35] — настоящий «мрачный гений»! У тебя неплохой художественный вкус.
— Ну, вот видишь, а говорил, не понравится… — она улыбнулась. — А ты любишь кино?
— Конечно, особенно фантастические кинокартины, такие, как «Le Voyage dans la Lune», тоже французский — «Путешествие на Луну» режиссера Мельеса. Снято по произведению Жюля Верна «Из пушки — на Луну». Замечательное произведение. Знаешь, Катюша, по моему мнению, синематограф совершит огромный прорыв в искусстве, и более всего — в фантастическом и приключенческом жанре.
— Вы так думаете?
— Несомненно! Дело в том, что такие кинокартины будут зрелищными, а это и нужно публике. И именно через массы будет вестись популяризация науки и достижений технического прогресса. Это же очевидно!.. — так, болтая обо всем на свете, мы и подошли к пансиону, в котором квартировала Катя.
— Ну, до свидания Катерина, благодарю за прекрасный вечер, — я поцеловал руку девушки, поразившей меня не только красотою, но и живым умом, стремлением познавать новое.
— Да, господин штабс-капитан, и я Вас благодарю за прекрасный вечер.
— Катя, но мы ведь уже перешли на «ты».
— Хорошо, давай на «ты», — легко согласилась девушка.
Этой прямотою Катя еще раз приятно удивила меня: в ней не было ни капли жеманства. Она не притворялась «недоступной», а просто говорила, что думает. Поэтому и мне приходилось подбирать слова, чтобы ее ненароком не обидеть и не прервать нелепостью чистый родник ее отношения к жизни.
— Катя, какие у тебя планы назавтра?
— А завтра, что — суббота?.. Совсем забегалась с этой учебой. Планы у меня завтра, как у Бонапарта, нужно сходить на рынок и закупить продуктов на неделю. Меня девочки постоянно отряжают, потому как считают, что я ответственная. На самом же деле — просто не хотят рано вставать. А я вот, совершенно торговаться не умею.
— Хорошо, первую половину дня я совершенно свободен и помогу Бонапарту не проиграть Ватерлоо на Сенном рынке! Ну, до завтра.
— Спасибо большое.
***
Сенная встретила нас поутру людской разноголосицей, перезвоном трамваев, цокотом копыт и скрипом повозок. Над «чревом Санкт-Петербурга» возвышалась величественная пятиглавая церковь Успения Пресвятой Богородицы. Вот уж действительно: «И храм, и срам»! Ну, почему на Руси всегда так?..
Вместе с моей милой спутницей мы доехали до места на вагоне электрического трамвая. Причем, на девушку сия новинка прогресса не произвела ровным счетом никакого впечатления.
— Подумаешь! Электрический трамвай у нас, в Кременчуге, появился еще в 1899 году! — пожала плечами девушка. — Бельгийцы провели, мы еще на них от Песчаной горы по Екатерининской катались. А в Санкт-Петербурге когда трамвай появился?
— В 1907 году… — со вздохом признался я. — Но с девяносто четвертого у нас ходит трамвай зимой, по льду Невы.
— Хм, интересно будет посмотреть. Ну, а сейчас пойдемте за покупками.
Вместе с Катей мы обошли ряды Сенного рынка. Четыре продуктовых павильона были специально построены архитектором Китнером и напоминали, скорее, вокзал. Но даже этим помпезным сооружениям не удалось изгнать нищету и разложение этого мрачного места. Тем не менее, не смотря на несчастное прошлое, сейчас торговля шла довольно бойко. И через час уже, нагруженные всевозможными съестными припасами, мы выбирались из толпы. Позади нас также с грузом снеди и совершенно необходимых покупок плелся нанятый человек.
— На трамвай мы с таким «обозом» не влезем, — критически констатировал я. — Ничего, возьмем извозчика.
— Помилуйте, Виктор, но ведь это же дорого! — девушка снова невольно перешла на «Вы».
— Ничего, это будет намного проще и надежнее, чем тащиться на переполненном трамвае или на омнибусе.[36]
И тут внимание мое привлек разговор торговок неподалеку от нас.
— Тут недалече молодуху снасильничали, а потом убили!
— Да ты что!
— Вот те крест святой! — ее товарка повернулась и перекрестилась на купола Спаса-на-Сенной, так в народе называли храм Успения Пресвятой Богородицы. — То-то жандармы так и рыщут! Так и рыщут! Аки волки лютыя!..
Заинтересовавшись, я подошел к одному такому «волку лютому» и предъявил бумагу, которой меня снабдили в жандармском ведомстве, перед тем, как я отправился осматривать труп. Да, еще сегодня не забыть анализы сделать…
— Господин околоточный, это правда, что люди промеж собою говорят?
— Так точно, Ваше благородие… Снасильничали тут одну гулящую да и придушили. И уж совсем приватно: не первый это случай, ой не первый!
Мрачный, я вернулся к своей спутнице. Катя без слов поняла мое настроение. Некоторое время мы прошли молча. Потом я махнул проезжавшему экипажу.
— Свободен?
— Ага, вашбродь! Изволите ехать?
— Да, покупки прими.
Мы устроились в пролетке и покатили по шумным в этот субботний день улицам Санкт-Петербурга. Катерина взяла меня за руку.
— Я боюсь… Не хотела тебе говорить, но и у нас, в Александровском институте, ходят нехорошие слухи, будто бы кто-то насилует и убивает молодых девушек. Это ужасно!
— Успокойся, скорее всего, мерзавца очень скоро поймают. Градоначальник и обер-полицмейстер, шеф столичной полиции не станут медлить. Это — вопрос чести.
— Надеюсь, что так и будет.
Мы распрощались, тепло, как и вчера у дверей пансиона. А меня вновь ждала холостяцкая квартира, а прямо сейчас — неведомые анализы.
***
Я снова облачен в белый халат, а на руках — тонкие резиновые перчатки. Лицо прикрыто маской: авторитет Данилы Кирилловича Заболотного и здравый смысл не позволяют относиться легкомысленно к малейшей угрозе заражения.
Экссудат, выделенный из лимфатических узлов утопленника, подвергнут воздействию самых различных химикатов и реактивов. Посеяны питательные среды. Несколько пробирок с герметическими пробками возьму с собой в Чумной форт — у нас оборудование, все ж, получше будет. Проверю все более подробно.
Но уже можно сказать с уверенностью: для человеческого организма сия субстанция крайне нетипична. Возможно, это и нечто совсем иное, чем бактериальная инфекция. Скорее всего — вирус, из тех мизерных микроорганизмов на грани жизни и небытия, что открыл наш соотечественник Дмитрий Иосифович Ивановский в 1892 году. И, подозреваю, причиной смерти могло быть именно помешательство, вызванное разновидностью вируса бешенства, который влияет на головной мозг и центральную нервную систему…
Однако это еще надобно доказать.
Ну, ничего, приеду в нашу чумную лабораторию — проконсультируюсь с профессором Заболотным и другими специалистами.
Анализы я кончил уже довольно поздно. А потому, сдавши ключи от лаборатории сторожу, направился домой пешком. Решил, так сказать, совместить приятное с полезным. Люблю прогулки при луне по Санкт-Петербургу. Пора «белых ночей» уж давно прошла, но все равно, город был прекрасен, расцвеченный мириадами огней. Столица Российской Империи была еще и огромным городом-заводом, в цехах и на верфях которого денно и нощно трудились десятки тысяч рабочих, мастеровых, инженеров.
Я шел по пустынным улицам мимо разведенных на ночь мостов, глядя на темные громады барж и пароходов, идущих вверх по величавой Неве. Свежий сырой воздух бодрил, а к непогоде я относился равнодушно. Вечером на мне был гражданский костюм, но в наплечной кобуре покоился верный «Браунинг-М1910», я редко когда расставался с оружием. Но здесь, в центре, было вполне спокойно даже в столь поздний час. Конные разъезды патрулировали улицы, практически везде в центре горел свет газовых фонарей. Однако же окраины Санкт-Петербурга тонули во мраке…
Глава 8
Призрак смуты
Столыпина убили!
Эта новость обескуражила всех.
В конце сентября августейшая чета и одиозный премьер-министр отправились в Киев, дабы открыть памятник Александру II, поставленный в связи с пятидесятилетием отмены им крепостного права.
Трагедия случилась 18 сентября 1912 года. Самодержец всероссийский Николай II вместе с женой, сановниками и Петром Аркадьевичем Столыпиным отправились в Киевскую оперу на постановку «Сказки о Царе Салтане». И там его застрелил из пистолета какой-то студент-анархист. Позже стало известно и имя убийцы, им оказался некто Богров.
Говорили, что, получив смертельные раны, Столыпин успел перекрестить Николая II, и ясно, отчетливо произнес: «Счастлив умереть за Царя»!
Через несколько дней Столыпин умер — так окончился земной путь единственного подле царя честного человека, которому судьба России была небезразлична.
«Дайте мне еще двадцать лет покоя — и Россия оставит соперников позади»! — увы…
До сего рокового выстрела в Киевской опере на Столыпина покушались одиннадцать раз! В него стреляли, бросали бомбу, направляли в грудь револьвер… Шесть лет назад, из-за взрыва на Аптекарском острове тяжело пострадали его дети. Дочь Наталья едва не лишилась ног. И только мастерство хирургов уберегло ее от ампутации. Именно тогда Столыпин и сказал царю Николаю II знаменитые слова: «Я не продаю кровь своих детей»!
Меня лично возмутило то, что наш дражайший государь-император даже не уделил внимания прощанию с покойным, который вытащил Россию из смуты 1905 — 1906 годов и столько сделал для страны! Николай II почти сразу же уехал из Киева на маневры. Конечно же, пьянствовать с господами офицерами гораздо важнее, нежели воздать почести государственному мужу!
Да, согласен — Столыпин действовал жестко, и не зря его в народе прозвали «Вешателем». Однако же стоит учесть, что и страна представляла, да и представляет сейчас исключительно больной организм, которому помочь может только ампутация! Столыпин был смелым человеком, и мужественно взял на себя непростой вопрос реформирования нашей, прямо скажем, не шибко блестящей экономики. Особенно — после «маленькой и победоносной войны», которую мы позорно продули самураям!
И действительно, весьма правдиво описал жесткость, и даже жестокость премьер-министра Владимир Короленко в статье «Бытовое явление» вышедшей двумя годами ранее[37] в журнале «Русское богатство»:
«…Оказалось, что едет он в Таврию и дела у него не торговые… А какие? — Да так… несчастие маленькое вышло… Что ж. И это дело обычное. «Со всяким человеком случаются несчастия». «Без этого невозможно. Дело житейское». — Болен кто-нибудь?… — Никто и не болен… Сына повесили. Всех поразил спокойный, по-видимому, тон этого ответа. Известие было неожиданное и не совсем обычное. К такому «бытовому явлению» даже наша российская публика ещё не совсем притерпелась, как к обычному предмету особого разговора…»[38]
Но ведь и ситуация была — из ряда вон! Не хватало нам Великой Французской революции в российском-то духе…
Прав был наш светоч, Александр Сергеевич:
«Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».[39]
Приметы новой беды не заставили себя долго ждать — снова, как и шесть лет назад, повеяло смутой. Даже в столице появились пикеты и конные казацкие разъезды. Полиция была переведена на усиленный режим несения службы.
Но, несмотря на это, частенько в глухих подворотнях на Лиговке и на Сенной звучали выстрелы. Власти объявили беспощадную войну столичной преступности, а заодно и всем «политическим». Под подозрение попали, как всегда, «жиды[40] и скрубенты», а также интеллигенция. То есть — наиболее прогрессивные слои общества. Идиотизм какой-то…
***
В делах я уехал обратно, в Чумной форт. Отвез загадочные образцы лимфы утопленника и провел еще серию исследований, но уже на нашем оборудовании и в условиях строжайшей стерильности, асептики и антисептики. Результаты были такими же обескураживающими. Часть экссудата из лимфатических сосудов умершего в различных разведениях я ввел белым лабораторным мышам. И даже самый слабый раствор вызывал у них долгую и мучительную смерть от судорожных припадков. Позже я исследовал патологические препараты, полученные из их крови. И отметил странные изменения в эритроцитах. Разрушив оболочку красных кровяных телец специальными реактивами, под микроскопом я увидел белковые тонкие тяжи. Гемоглобин в них потерял плотную конформацию стал рыхлым. Также я, не удовлетворившись только опытами с препаратами крови, решил провести последовательно анализы всех органов. Патологические изменения я нашел в печени погибших грызунов, отнеся их к поражению неизвестными токсинами. Картина была более чем ясной, просто классической.
А вот препараты нервной ткани обескуражили не только меня, но и профессора Заболотного. Данила Кириллович даже пригласил знаменитого профессора Бехтерева из Психоневрологического института. Но даже Владимир Михайлович только озадаченно крякнул и потряс окладистой бородой.
— Молодой человек, — обратился он ко мне. — Сие удивительно! Такой патологической картины мне наблюдать еще не доводилось. И если Вы выясните еще что-нибудь интересное, то телефонируйте незамедлительно или в Психоневрологический институт, или же прямиком в мой особняк на набережной малой Невки, дом № 25.
— Почту за честь, уважаемый Владимир Михайлович.
— Данила Кириллович, умеете Вы подбирать себе кадры, ничего не скажешь! А что, если я переманю этого юношу, — оглаживая бороду, рассмеялся создатель первого в мире специализированного научного центра по изучению тайн человеческого мозга и нервной деятельности.
А вот мне как раз было не до смеха. Микропрепараты нервной ткани лабораторных мышей показывали почти полную утрату миелиновой белковой оболочки отростков нейронов — аксонов. Это также, как если бы содрали резиновую изоляцию с электрических проводов! Нервные токи не проходят по нейронам, рассеиваются — отсюда и судороги.
Сам же мозг грызунов выглядел, словно губка, поврежденная неизвестным паразитом! Такой патологической морфологии бешенства еще не описывал никто!
Для того, чтобы найти что-либо похожее, нужно было возвращаться в Санкт-Петербург и основательно посидеть в научных библиотеках, листая подшивки журналов и монографии.
Ну, а пока оставалась и здесь работа. Те вирулентные чумные разводки, что мы приготовили на питательном бульоне, уже «дозрели» в термостатах.
Бациллы в них уничтожили кипячением в течение пяти минут. А потом полученную суспензию ввели лошадям. Животные и были «маленькими биологическими фабриками» по производству вакцины. Через несколько дней у них развились легкие симптомы лихорадки. Но потом все прошло. И вскоре очередная партия флаконов с единственным, на сегодня, спасением от «Черной смерти» была готова.
После этого я с легким сердцем отправился в Санкт-Петербург. Кроме научного интереса мной двигало еще и желание увидеться с Катериной. Честно говоря, я очень волновался за судьбу девушки. Убийство Столыпина всколыхнуло столицу, откуда ни возьмись, повылезало всякое уголовное отребье и всеразличные террористы, бомбисты и революционеры. Могло случиться самое страшное…
***
Я волновался за Катерину, но она телефонировала мне первой. Девушка была напугана и взволнована. Мы условились встретиться неподалеку от Летнего сада. По пути к ней меня несколько раз останавливали патрули и проверяли документы, хотя я был в форме и при оружии.
— Бог весть, что здесь творится! На улицах — конные разъезды казаков, патрули из матросов и солдат. Ночью даже у нас слышны выстрелы, — Катя сдерживалась, но я видел, как она напугана.
Я мягко обнял девушку, погладил ее по спине, нашептывая на ушко слова успокоения. Она пару раз всхлипнула, а потом успокоилась.
— Виктор, помоги мне достать оружие, — вдруг решительно попросила девушка. — До этого времени сама мысль об убийстве была мне противна, но… Вчера убили одну из наших студенток. Это был тот самый маньяк, что и на Сенной площади. Он выстрелил ей в горло, чтобы несчастная не смогла позвать на помощь, а потом — изнасиловал. И бросил ее истекать кровью…
От такого повествования даже у меня пошли мурашки.
— Катюша, успокойся, найдем мы тебе миниатюрный и исключительно надежный — «дамский» пистолет.
На следующий день мы отправились с Катей «за покупками», путь наш лежал мимо дорогих и помпезных оружейных салонов, предлагающих господам «самые смертоносные изобретенья Человечества». А остановились мы у неприметного магазинчика с массивной окованной железом дубовой дверью. Я потянул за массивное кольцо в пасти свирепого бронзового льва, и мы попали из прогрессивного века XX-го в глубь иных столетий. Это была настоящая выставка антиквариата, не только богатая, но и обставленная с исключительным вкусом, любовью и знанием дела.
— Чем могу быть полезен господам? — с неподражаемым акцентом спросил сам хозяин заведения, мой давний знакомый Самуил Карлович Леманн. — А, это Вы, мой друг… Что привело вас вместе со спутницею в эту скромную лавку старого и скучного, как десять заповедей, еврея?
Самуил Карлович изрядно грешил против истины, да и не только против нее одной. Дела у почтенного антиквара шли вполне успешно. И можно с уверенностью сказать, что не только благодаря продаже исторических ценностей — а здесь были представлены только подлинники. Да-да, любезный господин Леманн торговал не только «преданиями старины глубокой», но и вполне себе современными орудиями смертоубийства.
За которыми мы и пришли.
— Хотим подобрать миниатюрный и надежный «дамский» пистолет.
— Никаких проблем! Даже в каталог заглядывать не будем — я сам все расскажу, — Самуил Карлович подвел нас к огромной витрине, где на темно-зеленом бархате под стеклом поблескивали хромированием и воронением десятки образцов пистолетов и револьверов. — Вот, например, надежный и эффективный револьвер Смита и Вессона — модель «Smith&Wesson top-break Double Action» со стволами длиной 3¾, 5 и 6 дюймов. Пятизарядный барабан. Патрон «.38S&W». Быстро перезаряжается переломом ствола. Для самообороны — то, что надо!
Владелец магазина продемонстрировал нам небольшой и весьма удобный револьвер. Раскрыл переломную рамку, демонстрируя барабан с пятью каморами. С клацаньем закрыл и прицелился. Признаться, вещица занятная…
— А что есть из самозарядных пистолетов? Важен ведь еще и темп стрельбы.
— Вы абсолютно правы. Конечно же, я не буду вам предлагать таких монстров, как австрийский «Roth Steyr model 1907»… Итак, из миниатюрных пистолетов в наличии имеются французский «Этаблисман Бернадон-Мартен», американский «Кольт» 1908 года, его «прародитель» — «Браунинг М1905/06».
— Ой, а что это за пистолетики? — Катерина указывала на вычурные кремневые пистолеты весьма миниатюрных размеров.
Изящные вещицы таили смертельную опасность. И это придавало им дополнительное очарование. Кремневые замки в виде изящных птичьих голов, сдержанный растительный орнамент, плавные изгибы рукояток, оканчивающихся замысловатыми крючками…
— У Вашей спутницы, господин штабс-капитан, неплохой художественный вкус, — рассмеялся оружейник-еврей. — Это действительно, очень редкие пистолеты шотландских горцев. Эта пара цельнометаллических пистолетов принадлежит руке Мэрдока, известного шотландского оружейного мастера. Он был настоящим художником! Тем не менее, сейчас они представляют скорее антикварную, а не боевую ценность. Ну, как, выбрали что-нибудь?
— А что сие за пистолет? — мое внимание привлек угловатый миниатюрный представитель мира короткоствольного оружия с характерной «бородкой» под стволом. — Судя по виду, это — творение сумрачного германского гения». Я прав?
— Абсолютно! Совсем о нем забыл, видно, пора на покой… Поеду в Полтаву или Умань, устроюсь при синагоге. У меня там и родственники имеются, — притворно опечалился Самуил Карлович.
— Ну, будет Вам сокрушаться, — улыбнулся я. — Дайте-ка вот этот пистолет.
Оружие идеально подошло Катерине. Этот пистолет был разработан под относительно маломощный патрон 6.35×16 миллиметров SR, также он обозначался как «.25ACP». Конечно, убойная сила у него была не слишком велика, но и отдача тоже не сбивала прицел при стрельбе. А для девушки это было важно. Классическая схема автоматики на основе отдачи свободного кожуха-затвора. Возвратная пружина располагалась под стволом. Сам ствол крепился в рамке за проушины в двух нижних приливах особым продольным стержнем. Последний удерживался в рамке трением и байонетной защелкой — той самой «бородкой».
Ударный механизм ударникового типа имел указатель взведения. Неавтоматический флажковый предохранитель слева запирал спусковую тягу и кожух-затвор. Автоматический магазинный предохранитель при вынутом магазине запирал спусковую тягу и поднимал затворную задержку. После того, как магазин вставлен, затворная задержка снималась. Таким образом, магазинный предохранитель делал разборку и сборку пистолета безопаснее, а перезаряжание — несколько быстрее обычного.
Магазин у миниатюрного «Маузера» был рассчитан на девять вместо обычных для карманных пистолетов шести патронов. Пистолет был исключительно смертоносен и точен: пуля карманного «Маузера» с семнадцати метров пробивала пять дюймовых сосновых досок, а пуля «Нагана» — лишь три. При стрельбе с пятнадцати метров все пули не выходили из «девятки».
По сравнению с другими образцами этого типа, карманный «Маузер» был крупнее, однако удобство и высокая надежность сделали его весьма популярным. Также нельзя было не отметить и своеобразное изящество этого оружия.
Я взял в руки этот пистолет, передернул несколько раз затвор. Вытащил магазин, поставил и снял пистолет с затворной задержки. Кстати, это действие производилось при защелкивании магазина в рукоятке, и не важно, с патронами он был или без них. Качество изготовления всех деталей оружия было на высочайшем уровне. В подтверждение этого на левой стороне кожуха затвора была выгравирована надпись: «Waffenfabrik Mauser A-G Oberndorf» и чуть ниже — «Mauser’s Patent».
Я передал пистолет в руки Катерины. Объяснил, как производить с ним все необходимые манипуляции.
— Позже мы пойдем на стрельбище, и я научу тебя, как обращаться с пистолетом. Самуил Карлович, запишите покупку на мой счет.
— Конечно-конечно… Заходите еще. Для мадемуазель у меня найдутся прелестнейшие безделушки.
Выйдя из магазина, мы увидали патруль гардемаринов во главе с мичманом. Все трое были при палашах — отличительном знаке для всех «гардемаринов». Будущие моряки приосанились, увидав интересную барышню, а мичман молодцевато мне откозырял.
Время было уже позднее, и я вызвался проводить Катю до пансиона. А назавтра мы решили поупражняться в стрельбе.
Глава 9
Жатва смерти
Патруль из двух воспитанников Морского, Его Императорского Высочества наследника Цесаревича, корпуса и командовавшего ими мичмана свернула на Захарьевскую. Чуть дальше возвышалась Церковь святых Захарии и Елизаветы — кавалергардский полковой храм.
Но внезапно из тени вынырнула темная фигура.
— Эй! А ну стой! Стой тебе говорят! — прикрикнул мичман.
При ближайшем рассмотрении «фигура» оказалась юношей в щегольском костюме и с тростью в руках с навершием в виде собачьей головы с длинными острыми ушами.
— К вашим услугам, господа, — в тоне незнакомца не было ни капли страха или робости перед тремя вооруженными, а тем паче — облеченными властью людьми.
— Предъявите документ!
— И не подумаю! — наглый юнец растянул губы в издевательской ухмылке, поигрывая вычурной тростью.
— Тогда мы препроводим тебя силою! Эй, ребята — взять этого молодчика! — рявкнул старший наряда. Его ладонь легла на эфес шашки. Жест был более чем красноречив.
По уставу мичману полагалась сабля, но он, видимо, предпочитал более компактное и легкое оружие.
Молодые гардемарины с нетерпеньем подступили к странному незнакомцу. Этот патруль был первым их заданием, и учащиеся стремились не посрамить чести Морского, Его Императорского Высочества наследника Цесаревича, корпуса — наследника славных традиций основанной лично Петром Алексеевичем в 1701 году московской Навигацкой школы.
— Прочь, щенки! — увесистые оплеухи, которые раздал гардемаринам несносный недоносок звонко прозвучали в ночной тиши.
— Ах, ты — сучий потрох! — тут уж и молодой мичман не выдержал.
Лязгнули освобожденные от ножен клинки абордажных палашей — самое то оружие для рубки в тесноте улиц! От кавалерийских морские их «собратья» отличались меньшими размерами и несколько изогнутым клинком. Косо поставленные ребра, являющихся продолжением обуха и доходящие до острия, придавали клинку прочность. Гарда эфеса была простой, без изыска. Именно такое — простое и страшное оружие называлось в былые времена поднаторевшими в беспощадной рубке наемниками старым немецким словом «kampfmesser» — всего-то «боевой нож»!
И рубка им была простой и страшной.
Однако на юнца тускло блестящие в полумраке клинки абордажных палашей должного впечатления не произвели.
— Драка? Замечательно! — с едва слышным щелчком древко вычурной трости слетело, открывая до поры замаскированный, узкий и острый, словно бритва клинок. — En guarde!
Оба гардемарина кинулись вперед, занося палаши для удара, но узкий клинок шпаги-трости без труда отразил оба весьма сильных удара. Страшный юноша играл со своими противниками, как кошка с мышью. Те не обладали достаточными навыками клинкового боя. Гардемарины изучали фехтование, скорее, как дань моде, предпочитая в бою клинку — револьвер. В общем-то, правильно… Но только не сегодняшней ночью.
Однако палаш и не был рассчитан на умелого фехтовальщика, удел такого клинка — яростная рубка, бой, в котором важны сила и натиск, а не филигранное мастерство. Даже защита обеспечивалась не столько умением фехтовальщика, сколько особенностями конструкции палаша: развитой гардой и более широким клинком «боевых ножей».
А вот незнакомец с длинными, до плеч, черными волосами испытывал, казалось, от фехтования, эстетическое наслаждение. Двигался он со стремительным изяществом хищника, отбивая неумелые выпады и сильные рубящие удары. Узким клинком шпаги-трости он соткал стальную паутину вокруг себя. Удар, отбив, укол, перемена стойки, выпад…
— Туше! — длинноволосый юноша отбил сверкнувший у самых глаз клинок палаша одного из гардемаринов и выполнил молниеносный контрвыпад.
Узкий хищный клинок шпаги-трости скользнул по гарде, но тут же изменил траекторию и вошел точно под левое подреберье, снизу — вверх. Гардемарин выронил палаш из ослабевшей руки и медленно опустился на камни тротуара. И тут же незнакомец парировал несколько мощных, но не слишком сложных ударов второго гардемарина, а потом также молниеносно чиркнул острием узкого клинка по шее своего противника. И тут же приник к бьющему из горла умирающего потоку соленой, пьянящей крови…
Мичман стоял в оцепенении, глядя на эту страшную картину. Одеревеневшие пальцы бессмысленно и судорожно ощупывали оголовок рукояти шашки. И вдруг, решившись, мичман ударил! Шашка в ножнах, обычно, носилась лезвием вверх — как раз для такого вот внезапного выпада. Оружие это довольно короткое, менее двадцати вершков[41] по клинку, неплохо подходило для внезапных стычек — это было злободневно и в диких горах Кавказа, и на ночных улицах Санкт-Петербурга в период волнений и смуты. Шесть лет назад, усмиряя народ, казаки использовали шашки с кровавым усердием.
Молодой мичман фехтованием владел поболее своих подчиненных, все ж — аристократ по духу и по крови, правда, обедневший. Хотя именно у таких дворян и развито чрезмерно чувство собственного достоинства, вынуждающее хвататься то за револьвер, то за «благородный клинок». По скорости и подвижности шашка не уступала в бою более изящному и вычурному оружию страшного незнакомца. А секущие удары ее вынуждали даже этого кровавого франта несколько отступить, опасаясь страшных резаных ран. К тому же, и особенности боевого применения шашки были на руку молодому мичману: при ударе клинок «сайшхо» стремительно выносится вперед, а корпус подается назад.
Некоторое время длинноволосый незнакомец вынужден был уйти в глухую оборону, парируя мощные рассекающие удары шашкою. Его шпага-трость зло звенела при каждом ударе. Но все ж он так искусно принимал удары на клинок, смягчая и отводя их, что не тратил много сил.
А вот мичман уже стал выдыхаться: наносить град молниеносных ударов в весьма высоком темпе было проблематично. Это ведь не филигранное фехтование шпагою, но рубка на скорость.
Следующий удар стал для него роковым — длинноволосый любитель фехтования отбил выпад, и хитрым круговым движением на возвратном движенье подрезал запястье атакующей руки. Узкий и острый, как бритва, клинок рассек кровеносные сосуды и связки до кости, враз лишив соперника возможности продолжать поединок.
— Туше! — подавшись вперед, длинноволосый незнакомец размашисто ударил клинком наотмашь по горлу мичмана.
Кровь фонтаном выплеснулась на мостовую. Несчастный выронил шашку и повалился на колени, последними усилиями гаснущего рассудка пытаясь зажать страшную рану алой полосой пересекшую гортань, обе сонные артерии и яремные вены.
Незнакомец рывком поднял умирающего человека и приник к располосованному горлу, втягивая в себя соленую, терпкую и пьянящую влагу. При каждом глотке он отвратительно причмокивал. Он упивался, в прямом и переносном смысле, своею властью над живым и жившим всего несколько мгновений назад мыслящим существом. Сейчас же обескровленное тело только лишь бессмысленно дергалось в конвульсиях, словно марионетка в руках пьяного кукловода. И с каждым глотком крови толика жизни покидала его. Завершив свою страшную трапезу, незнакомец отшвырнул обескровленное тело на мостовую.
А потом, как ни в чем не бывало, достал кружевной батистовый платок с монограммою, отер им клинок и губы от крови. Неверный свет луны осветил его гипертрофированные клыки. Вложивши клинок со щелчком в ножны-трость, страшный незнакомец быстро удалился с места сего жуткого преступленья.
***
В эту злосчастную ночь одним преступлением не ограничилось.
Не совсем законопослушным, скажем так, обитателям Сенной площади стало совсем уж туго. Их обиталища: притоны, «воровские малины», низкопробные кабаки, буквально выворачивали наизнанку служители закона. Искали, в основном, «политических», но «под раздачу» попадали все.
Едва темнело, как на Сенную стягивались жандармы и казаки. Остальные обитатели площади, в основном притерпелись, продолжали ходить трамваи, цокали копыта коней, тянущих пролетки и другие экипажи, прохожие озирались на суровых казаков, гарцевавших по мостовой.
И лихие люди тоже притерпелись: проститутки голосили и раздавали оплеухи щипавшим их жандармам. Лиходеи и бывшие каторжники терпеливо сносили притеснения и грубости казаков и полиции. Чай, терпели и не такое. Полиция и жандармы их особо уже и не трогали, большинство беглых было уже переловлено, и сидело в мрачно знаменитых Крестах, и в других тюрьмах. К тому же, полицейские и жандармы с известным уважением относились к воровским традициям, на которые была богата каторжанская Россия. Вскоре облавы стали, в известной мере, рутиной, как для тех, кто ловит, так и для тех, кого ловят.
И в этот раз тоже все происходило, как всегда.
— Спешиться! — приказал командир Особой конной сотни есаул Тарас Завальный.
Ничем не примечательный кабак, которых на Сенной было, как на барбоске — блох, нужно было проверить. По сообщению «свистуна», там собирались какие-то социалисты. Воры сами их сдали, чтобы полиция не хватала под белы руки «честных бродяг».
Несколько казаков, взяв наизготовку револьверы, были готовы ворваться в сомнительное заведение. Действовали они всегда решительно и умело, иначе и быть не могло. За время революции 1905 года они весьма поднаторели и в уличных боях и в усмирении непокорных демонстрантов. В отличие от простых солдат, восставшие казаков не жалели, те тоже отвечали взаимностью, замешанной на крови и ненависти.
«Строго отличайте ваших сознательных врагов от врагов бессознательных, случайных. Первых уничтожайте, вторых щадите. Пехоты, по возможности, не трогайте. Солдаты — дети народа и по своей воле против народа не пойдут. … У городовых только отнимайте оружие и заставляйте служить не полиции, а вам. Казаков не жалейте, на них много народной крови, они всегдашние враги рабочих. Пусть уезжают в свои края, где у них земля и семьи, или пусть сидят безвыходно в своих казармах. Там вы их не трогайте. Но как только они выйдут на улицу — конные или пешие, вооруженные или безоружные, — смотрите на них как на злейших врагов и уничтожайте их без пощады…» — такие советы восставшим рабочим давали в 1905 году устроители кровавого русского бунта, бессмысленного и беспощадного, как и все предыдущие.
— Вперед! — Тарас поудобнее перехватил рукоятку массивного револьвера «Смитт-Вессон — Русский» модели №3 и со щелчком взвел курок.
С грохотом распахнулись тяжелые створки дверей, и казаки вихрем ворвались внутрь. Смолкла разухабистая гармошка, завсегдатаи самого затрапезного и разбойничьего вида тихо поставили глиняные пивные кружки и стаканы с водкой на столы. Всем был известен крутой и жесткий нрав казаков.
И тут из дальнего угла раздались выстрелы! Сухие хлопки «Наганов» ни с чем не спутаешь! Звонко бил «Браунинг». Пули свистнули в плотном, спертом воздухе кабака.
— Врассыпную! Наземь! — гаркнул Тарас.
Многих, кто впервые видел есаула, вводила в обман его довольно плотная комплекция. Несмотря на свои более чем приличные габариты, он успел дважды выстрелить из русского «Смитт-Вессона», прежде, чем укрыться за ближайшим ко входу столом. И в кого-то, судя по короткому вскрику, попал.
У него над головой вдребезги разлетелся штоф водки. Ответные пули глухо шлепали в сосновые и дубовые доски.
— Ах ты, тля! — выругался Тарас, откидывая рамку с барабаном и дозаряжая отстреленные два патрона в каморах. Покончив с этим, он щелкнул рамкой и взвел курок. — Граждане социалисты! Предлагаю вам немедленно сдаться и избегнуть бессмысленного кровопролития!
— К черту! Мы — за народную волю! — Из дальнего угла раздался грохот переворачиваемого стола. Укрывшись за ним, как за баррикадою, террористы-социалисты ответили новой стрельбой.
— Живыми — не брать!
Тарас выскочил из-за импровизированного укрытия и начал стрелять, заполняя грохотом и свинцом затхлое пространство кабака. Завсегдатаи, и не такое видевшие на своем суровом веку, уже давно и предусмотрительно вжимались в пол. Вонючие и заблеванные доски казались им сейчас такими родными…
Вместе с командиром Особой сотни стали стрелять и остальные казаки. Они были вооружены «Наганами» и даже массивными десятизарядными «Маузерами» — так, что у социалистов-народовольцев шансов было менее, чем никаких.
Перестрелка закончилась очень быстро.
— Эй, хлопцы! Все целы?
— Все, господин есаул.
Быстро вытряхнув стрелянные гильзы из барабана, Тарас вставлял в гнезда новые патроны. Снова клацнул взводимый курок. Подойдя ближе, есаул Завальный взял с соседнего стола чудом уцелевшую керосиновую лампу и поднял повыше. Неверный свет озарил картину настоящего побоища. Тарас встретился взглядом с остекленевшими глазами молодой девушки. Все платье ее было залито кровью, а в руке она продолжала сжимать миниатюрный «Браунинг», вставший в затворную задержку.
— Господи! Со святыми упокой… — есаул перекрестился.
Еще трое юнцов, наверняка — студенты, лежали вповалку, среди луж крови. Еще один сидел на полу и скулил, зажимая здоровой рукой раненое плечо.
— Берите этого гада и тащите к тюремному фургону. Можете уронить пару раз по дороге, ежели он сразу не издох, то ужо никуда не денется…
Тарас Завальный вышел вместе со своими людьми из разгромленного кабака, двое казаков тащили раненого террориста, по дороге они и действительно пару раз уронили его и приложили головой об косяк — «чтоб думалось легше».
Операция была успешно закончена, потерь среди казаков не было… Внезапно, внимание есаула привлек благообразный господин, быстрым шагом удаляющийся к трамвайным путям. Конечно же, это мог быть обыкновенный чиновник средней руки, взалкавший запретных приключений в сомнительном районе Санкт-Петербурга. Но адреналин все еще кипел в крови командира Особой сотни, к тому же нехорошее предчувствие кольнуло сердце. Начинавший службу на неспокойном Кавказе терский казак привык доверять интуиции.
— Эй! А ну, стой! Боря — за ним!
Незнакомец, придерживая шляпу-котелок припустил со всех ног к остановке трамвая, наверное, хотел успеть уехать. И наверняка — к опостылевшей женушке, от которой сковородки дождешься чаще, чем ее вкусного содержимого. Иначе бы не бегал по самым мерзким притонам на Сенной…
Подхорунжий Лозовой вместе с еще одним казаком бросились в погоню за странным джентльменом. Их «Наганы» оказались разряжены после перестрелки, но шашки со свистом покинувшие ножны на боку были не менее грозным оружием в умелых руках. Подошвы казаков скользили от масла и жира, что натек на нечищеный пол в кабаке. Тем не менее, тренированные бойцы нагоняли одышливого господина.
Но внезапно незнакомец, уже добежавший до трамвайных рельсов, обернулся и вдруг начал стрелять по казакам с двух рук, «по-македонски»!
Звуки выстрелов при этом были не громче хлопков открываемых пробок на бутылках шампанского. Тем не менее, бегущий рядом с подхорунжим казак споткнулся и упал. И больше не поднялся.
— Ах, ты, сволочь! — Борис Лозовой яростно взмахнул шашкой, намереваясь рассечь незнакомца надвое.
Но тут в него самого попала пуля. Подхорунжий покачнулся, сама по себе огнестрельная рана, даже и полученная в упор, не была смертельной. Все-таки у «Нагана» был не слишком крупный калибр. К тому же нога подхорунжего поехала на скользком металле рельса. И казак грянулся наземь. Звякнула о мостовую выпущенная из руки шашка.
— Стой, гад! — раненый казак не ощущал пока боли в раненом боку и был готов настигнуть стрелявшего.
Позвякивая, показался трамвай, освещая циклопьим глазом электрического фонаря блестящие рельсы и неуклюже ворочающего на них человека в военной форме. Вагоновожатая нажала на тормоз, из-под реборд колес выбило искры, но они продолжали скользить по рельсам.
Подхорунжий, даже несмотря на рану, наверняка, спасся бы, не потянись он за шашкою…
Не рассчитал, не успел.
И трамвайное колесо, словно острейший нож гильотины, вмиг отделило голову казака от туловища. Трамвай, наконец, остановился, попутно смяв уже обезглавленное тело. Истошно завопила вагоновожатая.
А стрелявший в казаков незнакомец исчез, воспользовавшись суматохой.
***
«Я убиваю, чтобы ощущать вкус существования»! — простая и логичная мысль. Молодой человек шел во тьме, окутывающей столицу, и размышлял о Вечности. Делал он это со всегдашней леностью. Жизнь человеческая — одна, и она конечна. А вот существование можно продлевать за счет жизней других. И вкус бессчетных лет, десятилетий, веков — это солоноватый вкус крови на губах. Чужой крови бесчисленных жертв.
«Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей… »[42]
Он чувствовал себя вправе убивать — слишком много смертей он видел, чтобы породниться со Злом, тем, что обитает в самых дремучих закоулках человеческой души. И избавиться от него можно, лишь перестав быть человеком. И тогда уже не будет ни добра, ни зла, останутся лишь личные потребности. Мизантропия, свойственная определенной породе людей, чаще всего пресыщенных и умных, тоже переходит в совершенно новое качество — не пастуха над «овечье-человечьим» стадом, но волка. Ибо понимаешь, что пастыря своего они будут ненавидеть больше, лицемеря перед ним. А вот хищника будут бояться, и преклоняться пред его жестокостью.
Зло завораживает и входит в плоть и кровь. И все дальнейшее существование — есть лишь осмысленное привнесение зла в этот и так не слишком гармоничный мир. Радует лишь кровь все новых и новых жертв, возбуждают лишь все новые и новые пороки.
Упившись кровью до беспамятства (и такое бывало с ним довольно часто!) юноша, который уже и не был человеком, направлялся в бордель, чтобы предаваться гнуснейшим из извращений. Но и это непотребство, возведенное в абсолют, согревало его ледяную, чуждую кровь все меньше и меньше. Однако извращенный, нечеловеческий разум нашел новую забаву: соблазнение и медленное изощренное издевательство над жертвами. Когда жажда крови утихала, полночный скиталец выбирал девушку, очаровывал и донимал ухаживаниями, попутно по каплям выпивая жизнь жертвы. Страстные поцелуи и жаркие лобзания изящной шеи юной красавицы оканчивались двумя совсем незаметными ранками наутро и небольшим, но очень милым синячком. Подобные «любовные отметины» дамы тщательно запудривали, но при случае хвастали, стыдливо хихикая перед подругами. Но только не в этот раз. Девушка после таких «страстных» ухаживаний увядала буквально на глазах… Собственно, это уже другая история.
Никогда еще физиология не отождествлялась так ярко с самыми причудливыми и пугающими проявлениями Первородного зла…
Это замечательно отразил в своем произведении Оскар Уайльд, но его молодой и жестокий в своем равнодушии гедонист был всего лишь человеком. А сам автор романа писал в 1890 году редактору «Скотс обсервер»:
«Каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи. В чем состоят грехи Дориана Грея, не знает никто. Тот, кто находит их, привнес их сам».
А если бы Дориан Грей не был человеком? Как бы тогда умножились людские страдания? Молодой человек, прогуливающийся легкою походкой по ночным улицам Санкт-Петербурга после жестоких убийств, решил на практике найти ответ на этот страшный вопрос.
Глава 10
Осенний пикник
Мы снова встретились с Катей, и я поймал себя на мысли, что ждал этого рандеву. Мы условились с нею отправиться на пикник, хотелось сделать приятное девушке после тех ее переживаний на Сенной площади. Да и вообще, нам стоило немного развеяться от не слишком приятной атмосферы Санкт-Петербурга. Удушающее время едва не начавшейся смуты уступало размеренному и неторопливому течению жизни. И стоило этому поспособствовать в отношении одной небезразличной мне особы.
Время без Катерины тянулось особенно неспешно, хоть водоворот событий последних дней, казалось бы, полностью поглотил меня. И вот я снова любуюсь тонким, но крепким станом, искристыми зелеными глазами. Ее черные волосы были заплетены в строгую, но очаровательную косу. Девушка приветливо улыбнулась.
— Здравствуй, Катюша, я очень рад снова видеть тебя, — я поцеловал ее изящную руку.
— Мне тоже приятно увидеться, Виктор. Какое же приключение ждет нас сегодня? Может, прогулка верхом?
— Верхом на железном коне! Хочу пригласить тебя на пикник на лоне природы, а доберемся мы туда на моем мотоциклете. Или же вы предпочитаете элегантное дамское ландо?[43]
— Ничего, я и с бричкой управлюсь, если будет такая необходимость,— с иронией парировала девушка.
— Ну, что, сюрприз удался?
— Вы умеете эпатировать юную и неискушенную в жизненных реалиях деву, господин штабс-капитан!..
Я рассмеялся удачной шутке моей очаровательной спутницы.
Мой верный «Инди» весело трещал мотором, несясь на головокружительной скорости в полсотни километров в час. За спиной, обхватив меня за пояс, восседала верхом на железном коне Катерина, а по бокам, на манер переметных сумок были приторочены наши нехитрые припасы.
Как приятно иногда покинуть шумный и суетный Петербург, давящий величием дворцов и ослепляющий позолотой куполов!.. В лицо бил ветер, и мы, молодые и полные сил наслаждались скоростью и свободой.
Для пикника мы избрали уютное местечко близ небольшого озера, коих так много в окрестностях нашей столицы. Печально клонились к воде ивы, ярким золотом светились тонкие березки, оранжевым огнем увядания полыхали клены. А дальше в легкой дымке строились полковыми колоннами мачтовые сосны. Казалось бы, сколько ни изводили лес вокруг Санкт-Петербурга на нужды флота и самой столицы, а его все не убывает. И так еще — со времен Петра Алексеевича. И это здорово — пусть радуют и потомков наших янтарной желтизною коры и строгим, «преображенским»,[44] цветом хвойных мундиров. Пожелтевшая осока тихо шелестела под легким ветерком.
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы
— продекламировал я известные, но все равно чарующие строки Александра Сергеевича Пушкина.
Но Катерина, хитро прищурившись, прочла по памяти стихотворение иного поэта — Федора Ивановича Тютчева: более прозаическое
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
— Браво, Катюша! Браво! — я даже зааплодировал. — По моему скромному мнению, трудно подобрать строки, которые более всего соответствовали нынешнему положению дел и душевному настрою.
После такого «литературного вступления» мы устроились на расстеленном на земле теплом пледе, подставив лица свои нежаркому осеннему солнцу. Стояла середина сентября — «бабье лето». Приятно было отдохнуть на природе, тем более, с такой очаровательной спутницей. Катерина по случаю поездки надела плотные брюки, заправленные в мягкие сапожки и блузу с удлиненным жакетом. Модную шляпку заменил мотоциклетный шлем с защитными очками, сейчас они лежали рядом. А девушка поправляла иссиня-черную косу. Я был одет почти так же: удобные брюки, сапоги с короткими голенищами, кожаная куртка.
Мы пили кофе из еще одного чуда науки, нашедшего практическое применение — термоса и закусывали бодрящий ароматный напиток эклерами, у нас их была целая коробка! А я развлекал Катю рассказами о принципе действия сей волшебной «термической фляги». Удивительно, но ей действительно было интересно. Она производила весьма неоднозначное впечатление: тянулась к наукам, обладая живым умом и желанием самообразовываться, столь редким в наше время. И все же в процессе познания ее привлекал романический флер ярких открытий, а не вдумчивая работа исследователей.
— Чтобы достичь высот, в любом деянии надобен талант! — утверждала Катерина.
— А я не признаю абсолютного влияния таланта. Только серьезными и целенаправленными усилиями можно чего-то добиться в этой жизни. А талант — он для тех, кто уповает на слепой случай, даже когда логика говорит решительное «нет»!
— Экий ты скучный тип…
— Вовсе нет, но ведь, посуди сама, сколько талантливых людей так и не раскрыли свой дар! Михайло Васильевич Ломоносов пешком пошел из Астрахани в столицу, потому как знал — среди невежественных рыбаков его знания бесполезны. Нет, по моему скромному мнению, талант — это лишь предпосылка к дальнейшему, очень тяжелому и кропотливому труду над собою! — пространная оратория несколько утомила, и я отпил глоток ароматного кофе из жестяной кружки.
— Эта ваша «целенаправленная деятельность» вконец приведет Человечество к погибели! — нахмурилась Катя, явно не собираясь уступать в споре. Я заметил, что подобные диспуты, какими бы жаркими они ни были, взаимно обогащают нас.
— Вовсе нет — мы создаем новое, строим города, улучшаем жизнь. Просто социальная жизнь еще не охвачена наукой, а зря. Природа любит повторять себя в большом и малом. А значит, что и обществом нашим движут законы природы.
— Конечно, а что можно сказать вот, например, на это, — упрямая девушка указала на прислоненный к дереву мотоциклет. Катя не желала сдавать позиции в споре. — Запах масла, бензина, разогретого металла перебивают ароматы природы…
— Хм… Лошадь тоже источает «ароматы природы», от которых хотелось бы держаться подальше, — не удержался я.
— Простите мои слова, не к еде будь сказано… Но все ж предпочту ароматы бензина и масла. К тому же тонкий аромат горячего кофе из сосуда Дьюара, коим является термос — продукт физики и техники, приятен не менее.
Катя улыбнулась:
— Интересно с тобой спорить, Виктор.
— Спасибо, — я поднял стаканчик с кофе. — За прогресс!
— За разумный прогресс, — не утерпела Катерина. Своенравность девушки удивительным образом сочеталась с широким кругозором и живым пытливым умом. Это придавало ей своеобразный шарм.
— Все развивается по единым законам Бытия… — позволил я себе пофилософствовать.
— Ну, некоторым закон не писан, — тяжело вздохнула девушка. — Именно поэтому я должна ходить с пистолетом, хотя терпеть не могу оружия.
— Оружием еще нужно уметь пользоваться, — заметил я, откусывая эклер.
Девушка подлила еще кофе из термоса себе и мне.
— А давай сейчас и постреляем… С того раза, когда мы ходили на стрельбище, я уже порядком подзабыла, как нужно обращаться с пистолетом.
— Пожалуйста, Катя. Но как быть с патронами?
— Не беда! У меня две запасные обоймы с собою, одной можно пожертвовать ради уменья.
На полянке неподалеку я приметил средних размеров вывороченный пенек, пристроил его боком на поваленном дереве шагах в пятнадцати от Катерины.
— Вот это и будет нашей мишенью. Теперь доставай пистолет… Кстати, в сумочке носить его не слишком удобно, нужна кобура, — наконец, из небольшой дамской сумочки появился такой же пистолетик с характерной «бородкой». — Заряжен?
Девушка кивнула.
— Сними «Маузер-М1910» с предохранителя, вот рычажок слева, и плотно обхвати рукоятку пистолета рукою, чтоб сработал и второй, автоматический предохранитель на тыльной стороне. Теперь передергивай затвор: отводи назад и резко бросай. Доводить рукою его не стоит, а то патрон перекосит в патроннике.
— Как все сложно, — нахмурилась моя милая спутница.
— Ну, а что же ты думала — оружие нужно уважать, и тогда оно тебя не подведет. Огонь!
В хрустальной тишине леса раздались резкие хлопки, пенек, поставленный на бок как раз на уровне груди взрослого человека, покрылся выщерблинами. Катя стреляла удивительно точно. Но при каждом хлопке жмурилась.
— Расслабься, а руку с пистолетом держи жестко, не прищуривайся сильно, это утомляет глаза, — попадания стали ложиться еще более кучно в центр.
Я встал позади девушки, поддерживая ее руку. Катя скосила на меня глаза и чуточку покраснела. Мне тоже стало немного не по себе от такой близости. Прозвучал последний, девятый выстрел, и затвор миниатюрного «Маузера» встал в задержку.
Мы подошли ближе, разглядывая попадания: практически весь центр пенька был превращен в труху.
— Хм, недурственно… Поздравляю, Катя, ты — весьма неплохой стрелок, — я поцеловал изящную, но крепкую ладонь, все еще сжимающую рукоятку разряженного пистолета.
— Странно, — сыронизировала она. — Как будто ты признаешься в любви к оружию. Это и есть твоя единственная страсть, Виктор?
— Нет, — неожиданно для самого себя я смутился. Вопрос был поставлен вроде бы и несерьезно, но слишком уж прямо, и только иронией я смог скрыть замешательство. — Эта страсть побеждена другой, не менее сильной.
— А я уж подумала…
— Давай помогу перезарядить, — вытащив пустую обойму, я взял у девушки снаряженную и вогнал в рукоятку. Затвор автоматически подался вперед.
— Спасибо.
— Да не за что, — тут я заметил в руках Катерины и вторую полную обойму. Маленький патрончик калибра 6,35 миллиметров наверху блестел не медью, покрыт он был белым металлом. — Это мельхиор или серебро?
— Серебро.
— Никак благородная ученая дама решила поохотиться на нечисть? — я позволил себе ироничную улыбку.
Но Катерина отнеслась к моим словам чересчур уж серьезно. Она молча взяла у меня заряженный пистолет, и, проверив предохранитель, сунула обратно в сумочку. Странно… Но ее молчаливость я отнес на счет недавнего и весьма двусмысленного диалога.
После мы разговаривали на разные темы, гуляли по осеннему лесу, устраивая «салюты» из опавших листьев, которые разлетались желтыми и багряными крыльями дивных бабочек. Незаметно подступил вечер, и вот уже желтый круг мотоциклетной фары указывает нам путь домой…
Прощаясь, Катя вдруг прижалась ко мне.
— Спасибо за прекрасный день. Виктор, ты такой надежный, — она доверчиво смотрела на меня и в глубине бездонно-зеленых глаз вспыхивали, будто бы маленькие искорки.
Чуть наклонившись, я сорвал с ее губ первый, самый нежный и чувственный, мимолетный поцелуй.
***
— Виктор, ты ведь врач, знаешь естественные науки. Анатомию и биологию?.. Только не смейся, пожалуйста… Скажи, а вампиры могут существовать в действительности?
Признаться, этот вопрос Катерины застал меня врасплох.
Мы не виделись с нею дней десять: было много неотложной работы в Чумном форте. Я вернулся третьего дня, и субботу вместе с воскресеньем провел с Катей. Мы гуляли по столь любимому мною Санкт-Петербургу, побывали на опере «Евгений Онегин» в Мариинском театре, не оставили своим вниманием и детище научно-технического прогресса — синематограф. Катя оценила по достоинству и научно-фантастическую кинокартину «Первые люди на Луне».
Расспрашивал я ее и об учебе, мы вместе обсуждали научные проблемы, в особенности — связанные с естественнонаучной областью: химия, физика, биология. В свою очередь, Катя рассказывала мне о новинках литературы, модных философских течениях, искусстве. Эта замечательная девушка поражала меня красотой и умом, жаждой познания, так ценимой мною с самого первого дня нашего знакомства.
Но, черт возьми, при чем здесь упыри из бабушкиных сказок?!
— Катя, не ожидал от тебя подобного вопроса. Ведь вампиры и прочая нечисть — просто мифы, сказки из тех времен, когда на медведя с рогатиной ходили! Сейчас, в начале XX века, происходят наимасштабнейшие по значимости научные открытия! Научно-технический прогресс движется семимильными шагами! Аэропланы, паровозы, автомобили, «ныряющие лодки», повсеместное использование электричества и двигателя внутреннего сгорания, не говоря уже о паровых машинах! Какие, к черту вампиры, если англичанин Резерфорд открыл активность X-лучей!
— Я так и знала, что ты будешь надо мною насмехаться!
— Катя, не обижайся, пожалуйста, но твой вопрос абсолютно лишен здравого смысла. Наверное, ты просто перечитала мрачной романтической литературы Эдгара Алана По, Оскара Уайльда или Джона Уильяма Полидори…
Девушка порывисто поправила прическу и сверкнула глазами — упрямство светилось в ее взгляде.
— Хорошо, но тот же Резерфорд вместе с Фредериком Содди опубликовали исследования, посвященные атомным трансмутациям элементов! Их работы печатались еще в 1902 — 1903 годах в «Философском журнале». Вот цитата из их трудов, я даже записала… — порывшись в сумочке, девушка извлекла блокнот и, перелистнув несколько страничек, прочла: — «В результате атомного превращения образуется вещество совершенно нового вида, полностью отличное по своим физическим и химическим свойствам от первоначального вещества»…
— Ну и что?
— Как это что?! Алхимики Средневековья бились над псевдонаучной проблемой превращения свинца или ртути в золото, власти над элементами, но ученые эпохи Возрождения доказали, что это невозможно. Что это — просто миф, — с издевкой повторила она мои слова. — И вот сейчас Человечество все же обрело вожделенную власть над элементами, но уже с помощью совсем иных методов — не химии, но физики! А что если и с вампирами так же?
Признаться, такая постановка вопроса изрядно охладила мой пыл. Катерина сумела найти неожиданный, но весьма объективный аргумент.
— Ну, хорошо — признаю свою ошибку и приношу извинения. Ты спрашиваешь, могут ли существовать вампиры? Говорю откровенно: не знаю. Но, если они, все же, существуют (в чем я испытываю большие сомнения) то должны подчиняться всем известным естественнонаучным законам. Они, ни в коем случае, не «ожившие мертвецы», ибо смерть есть распад сложных белковых молекул, без которых жизнь невозможна в принципе. Это, должно быть, своеобразные хищники Рода Человеческого… И вот тут проблема: всякий хищник умнее своих жертв. Катюша, как ты думаешь, что определяет хищнический образ жизни?
— Сила, ну, может быть, еще и ярость, беспощадность.
— Вовсе нет. Главное качество хищника — это быстрота. Быстрота оценки ситуации, поиска слабых сторон жертвы и наиболее выгодного пути овладеть добычей. Волки охотятся стаей, словно хорошо слаженный воинский отряд — у них все роли расписаны заранее. Есть разведчики, есть авангард и арьергард, они могут зайти с флангов или измотать жертву, к примеру, крупного лося. Также будут действовать и упыри, если они, конечно же, существуют… Ко всему прочему прилагаются и пришедшие из легенд феноменальные способности вампиров: невиданная сила и молниеносная скорость, способность залечивать любые, даже самые страшные раны. Так, что если бы кровососы существовали, то мы бы были для них лакомой и весьма легкой добычей.
— Ужас! — передернула плечами девушка.
— Катя, может, ты мне расскажешь все по порядку?
— Хорошо, — решилась моя упрямая и незаангажированная собеседница и начала свой рассказ…
***
Вместе с Катериной Пустовит училась девушка откуда-то из-под Лемберга[45] — Стефания Беньовская. Они стали подругами, жили вместе в пансионе, обе были охочие до наук.
Правда Стефания, дочь мелкопоместного шляхтича, вела более вольный образ жизни. За нею увивались кавалеры, дарили ей огромные букеты, увозили в шикарные рестораны… И неудивительно — тонкая, как тростинка, Стефа отличалась изяществом истинной аристократки. Правда, ее отцу приходилось каждый раз прилагать большие усилия, чтобы обеспечить средствами свою дочь. Но Стефа не унывала, и продолжала устраивать веселые разгулы и упиваться обществом блистательных кавалеров столицы.
Как ни странно, но Стефания относилась к подобному времяпрепровождению с легкостью и весельем. При этом еще и успевала весьма неплохо учиться. «Жизнь — одна, и нужно жить в удовольствие»! — часто повторяла девица.
Катя была несколько иного мнения, для нее на первом месте была учеба, она тянулась к знаниям самозабвенно, как человек, который страдал от жажды, и очутился бы вдруг перед хрустально-чистым источником. К Стефе она относилась с юмором, и подруга разделяла ее добрую иронию. Для Катерины эпатажные выходки подруги были не более чем еще одним проявлением эмансипации.
Однажды Стефа вернулась в пансион только под утро, к вящему неудовольствию его хозяйки. Хихикая, она продемонстрировала сонной подруге багровый след от поцелуя чуть выше ключицы слева.
— Мой новый ухажер загадочен и обладает нечеловеческой страстью — это мечта любой кокетки! — объявила Стефа. — Познакомилась с ним третьего дня.
Ну, а Катерина, как всегда, по-доброму подтрунила над подругой.
Все последующее время, примерно недели полторы, подруга ходила радостная и возбужденная. При этом экзальтация ее только усиливалась. Стефания носилась, как на крыльях, по самому малому поводу взрывалась безудержным весельем! Но при этом девушка становилась все более рассеянной, на лекциях буквально засыпала, отвечала преподавателям невпопад. Но, казалось, девушку заботила теперь только ее ночная жизнь и таинственный ухажер…
— Подобная «загадочная» болезнь вполне может оказаться заурядной истерией, — заметил я.
— Погоди, не перебивай…
Со временем Катерина заметила, что Стефа стала избегать солнца. Вообще-то заметить это было непросто в силу того, что дневное светило не баловало столицу ясными днями. Сама же Катя была ярой «солнцепоклонницей», как она сама себя называла. Стефания тоже раньше разделяла это пристрастие подруги. Но вот с некоторых пор все изменилось. Окно в комнате девушек теперь почти всегда было зашторено. Катя насколько раз даже ссорилась с подругой из-за этого.
Но Стефа пребывала в такой сильной ажитации, что Катя мирилась и зажигала лампу. Потом, правда, Стефания извинялась, но неприятный осадок остался… А подруга все не унималась, и могла проплакать в подушку ночь напролет. И тут уже Катерине приходилось ее успокаивать…
— Погоди, Катя, эти симптомы напоминают нервное расстройство или же, вполне возможно, бешенство. Эта загадочная болезнь наравне с чумой и проказой, в течение веков породила самые страшные домыслы и суеверия. Такое наблюдалось, пожалуй, во всех странах и на всех континентах, где встречалось бешенство. И мы до сих пор не знаем что оно за болезнь.
Только сравнительно недавно было установлено, что вызывает ее вирус, специфическая форма живой материи, также открытая недавно нашим соотечественником Ивановским.
Вирусный контагиозный агент бешенства вызывает воспаление головного мозга у животных и человека — энцефалит. Кстати, заразное начало передается со слюной при укусе и вызывает тяжелые необратимые нарушения нервных клеток коры головного мозга. Правда, так долго бешенство развиваться не может, твоя подруга почти наверняка сразу бы слегла. Но я бы мог обследовать ее, например, у вас в пансионе.
— Ой, я уж не знаю, что и думать… Тебе не будет сложно это сделать?
— Конечно же, нет, я ведь врач.
Глава 11
Полночное предупреждение
Всю последующую неделю заботы полностью поглотили мое время и внимание. Надобно было кончить с теми посмертными анализами. Сколько времени прошло, а ясности с ними все еще не было. Инфекционный агент так и не был выявлен, хотя белые лабораторные мыши, которым я вводил небольшие дозы экссудата, становились агрессивными, а потом умирали в конвульсиях. Их кровь я тоже перегонял на плазму и отправлял на ледник. Между прочим, коллеги уже стали надо мною посмеиваться, мол, занялся тут эскулап алхимией…
Да и кроме этих весьма экстравагантных опытов работы в Чумном форте скопилось достаточно. Снова: анализы, пересевы страшных чумных бацилл, приготовление сывороток, ассистирование в опытах профессору Заболотному, постановка собственных научных экспериментов…
И все это время у меня из головы не шли слова Катерины о болезни ее подруги. Выбрав время, я все же наведался в пансион к девушкам. Перед этим в телефонном разговоре я предупредил Катю о предстоящем визите, она же сообщила мне, что подруге стало значительно хуже.
В четыре часа пополудни, как и было условлено, я явился в пансион одетый в скромный гражданский костюм и с врачебным саквояжем. Еще бы пенсне, благородную бородку и тросточку, чтобы совсем уж не смущать юных кокеток…
По крайней мере, так я подумал, глядя на недовольное лицо владелицы пансиона. Но врачу она отказать не могла.
Мы вошли в комнату, типичную для подобного рода заведений. Две аккуратно застеленные кровати, шкаф, письменный стол темного дерева. Внимание мое привлекла этажерка, полная книг, не слишком уж часто их встретишь у молодых девушек. Скорее уж тут будут модные парижские журналы. Впрочем, и они имелись, сложенные аккуратной стопкою на столе.
На небольшом диване лежала девушка, перелистывая какую-то книгу. Как я понял, это и была моя пациентка.
Стефания Беньовская действительно была очень привлекательна. Пожалуй, она была чуть худовата, великолепная осанка и грация, длинные черные волосы по контрасту с «аристократичной» бледностью лица, невольно притягивали взор. Единственное, что несколько портило впечатление: выражение легкой надменности и превосходства в темных глазах.
Я всмотрелся внимательнее, оценивая не красоту, но телесное, и, по возможности, душевное состояние девушки. И тут мне явилась совсем иная картина. Под глазами залегли тени, белки были в красных прожилках капилляров, веки набрякли. Хм… весьма нездоровая картина.
На меня Стефания посмотрела равнодушно, отложила книгу и поднялась навстречу нам с Катей.
— Стефа, вот тот доктор, о котором я тебе говорила. Господин Савин.
— Честь имею, сударыня. Вы не будете ли против небольшого медосмотра?
Она лишь пожала плечами и скинула до пояса ночную рубашку. Темные соски резко выделялись на фоне бледной кожи.
Для начала я прослушал девушку фонендоскопом, в легких несильные хрипы, видимо, из-за курения, тоны сердца глуховаты. В общем, ничего серьезного.
Ощупывая околоушные и подчелюстные лимфоузлы, я ощутил уплотнения под пальцами. Над левой грудью я заметил две крохотные ранки и чуть покрасневшую от воспаления кожу вокруг них. И тут же интуитивно убрал руки, не успев коснуться этих ранок. Только — в тонких резиновых перчатках.
Опыт работы с заразными болезнями вымуштровал меня по части гигиены не хуже, чем старый унтер — нерадивого солдата. Вот и сейчас, прежде чем приступить к осмотру я тщательно вымыл руки. Подозрительные ранки и язвочки лучше просто так не трогать.
— Не угодно ль лечь на диван, мне нужно пропальпировать живот.
Кожа ее была холодна. Правое подреберье проминалось нормально, значит, печень в порядке. А вот в левом прощупывалось какое-то уплотнение. Я стал внимательнее выстукивать и прощупывать эту область. Так и есть — селезенка увеличена.
— Давайте проверим рефлексы. Встаньте и закройте глаза.
Девушка послушно набросила ночную рубашку на плечи и встала посреди комнаты.
— Теперь разведите руки в стороны и поочередно коснитесь кончика носа указательным пальцем сначала левой, а потом правой руки, — я внимательно наблюдал за движениями девушки.
Вот она медленно повела правую руку к кончику носа, но промахнулась. То же самое произошло и с левой рукою.
— Не открывая глаз, вытяните руки перед собою ладонями вниз и слегка расслабьте пальцы.
Пальцы девушки дрожали. Гиперметрия — избыточное движение по траектории и тремор. Налицо расстройство координации, а, следовательно, и функций мозжечка — важнейшей структуры мозга, ответственной за координацию движений, дыхание и сердцебиение. Более серьезное повреждение этого участка мозга влечет немедленную смерть.
— Теперь присаживайтесь, проверим аккомодацию, — я включил квадратный карманный фонарик.
И тут же девушка отпрянула от яркого электрического луча! Что за странность?.. — я пребывал в растерянности.
— Вам неприятен яркий свет?
— Пожалуйста… Не нужно.
— Вы принимали ли какие-либо наркотические препараты: кокаин, морфин, опиум?
— Да, принимала, и не раз, — пожала плечами Стефания. — А как еще можно развлечься? Везде серость и уныние, даже в «Сиятельном Петербурге».
— Мне не важна этическая подоплека этого, важен сейчас лишь только факт. Я советовал бы Вам обратиться к доктору, и, возможно, пройти курс лечения. Это стоит не так уж и дорого, и уж тем более, все можно сделать инкогнито…
— Вы, что — не доктор?
— Я по другой специальности. Кстати, извольте обнажить грудь. Ничего страшного не будет, я лишь только возьму весьма незначительный анализ…
С этими словами я достал стерильную, плотно укупоренную пробирку с питательным раствором и иглу, коей поцарапал воспалившиеся ранки над левой грудью девушки. Иголку же окунул в пробирку и снова закрыл притертой пробкою.
— Все, можете одеваться.
— Я провожу Вас, — Катерина подхватила меня под руку и увлекла наружу. — Что скажете, Виктор Николаевич?
— Честно говоря — не знаю. Такая болезнь мне неведома, но одно могу сказать точно: она, несомненно, заразна и убивает медленно. Можно было бы назвать ее «медленным бешенством». Вообще-то… Но нет! — недостаточно данных. И… мне нужно проконсультироваться.
— Она — умрет? — голос Катерины дрогнул.
Я клял себя, что не могу найти слов, чтобы утешить девушку, в голове вертелись только лишь обрывки латыни и медицинские термины. Но, в конце концов, сейчас я был при исполнении, и вынужден поступать прежде так, как велит мне долг врача и расчетливый ум ученого. Но облегчения это не приносило.
— Это — медленная инфекция, и, думаю, у нас есть еще время. Извините, засим разрешите откланяться, безотлагательные дела ждать не будут. Честь имею!
***
Необходимо было еще заехать в больничный морг для аутопсии тел, найденных на Сенной площади.
Обычная уличная девка, у нее и билет соответствующий имелся от жандармского управления на занятие греховным ремеслом. Найдена мертвой и изнасилованной. И, тем не менее, убита она была несколько «нетрадиционным» для женщины ее сомнительной профессии методом: ее не задушили, не прирезали, а пустили пулю из револьвера. Вот она, позвякивает в стеклянной пробирке — обычный кусочек свинца, только деформированный. Тяжелый металл, вкусивший человеческой крови. Правда, как было написано в протоколе, никто ничего не слышал, а «Наган» бьет отрывисто и довольно громко. Странно…
— Эй, ваше благородие, я смотрю, Вы не из робкого десятка. У нас тут и еще один жмур имеется, тому голову трамваем начисто отрезало, — служитель морга был явно навеселе и решил самую малость покуражиться. Зря это он, право, зря.
Я подошел к другому прозекторскому столу, на котором под заскорузлой простыней лежало тело. На бледной коже шеи чернели ости хирургических нитей, которыми была небрежно прихвачена голова. Откинув простыню ниже, я увидел входное пулевое отверстие.
— В него тоже стреляли?
— Да, но ранение — легкое, и помер он не от этого. А оттого, что его трамвай переехал…
— А слышал ли кто-нибудь выстрелы?
— Никак нет, Ваше благородие. Это тело казаки привезли, они-то и обсказали, как дело было. На Сенной-то давеча облава была со стрельбою, политических прижали, вот и началось.
— Все ясно. Тут я закончил, дел еще много, а посему — честь имею.
***
Я шел по улице, не замечая ни мелкого холодного дождя, ни сырого ветра с Финского залива, который срывал мокрые, блестящие, словно лаковые листья с деревьев и бросал недолговечное золото под ноги немногочисленным прохожим.
Я любовался осенней пышностью природы, а мысли кружились в иных сферах… Итак: никто не слышал выстрелов. Когда стреляли в казака, и также не было никакого приметного звука, коий должен оставить по себе выстрел из «нагана», в случае, когда убили гулящую девку.
Нужно было прояснить это темное дело, и я знал, у кого спросить совета.
Как это ни странно, но почтенный оружейник Самуил Карлович Леманн моему вопросу вовсе не удивился.
— Глушитель выстрела? Конечно-конечно, не угодно ль взглянуть каталог.
Красочная реклама гласила:
«Сенсационная новость! Чудо оружейной техники! Беззвучная американская винтовка! Может ли охотник представить себе тот эффект, когда он будет стрелять по лосю, оленю, кабану или другому крупному зверю до тех пор, пока меткая пуля не уложит зверя на месте? Или на глухариных токах, на охоте на дроф, гусей, лебедей и т.п. можно всякий промах поправить, т.к. выстрелов не будет слышно. Шум при стрельбе, даже самым крупным патроном станет похожим на слабый хлопок в ладоши»!
— Вот это да! Я гоняюсь за призраками, а, оказывается, ответ-то на поверхности. Самуил Карлович, а Вы не просветите меня на счет конструкции и использования этого самого устройства?
— Охотно, уважаемый Виктор Николаевич, но сперва позвольте предложить вам кофею!
— С превеликим удовольствием.
Ароматный напиток дымился в чашках, на уютном столике в хрустальных вазочках были разложены сладости, рядом стояла пузатая бутылка «Шустова».
— Итак, о глушителе… — начал свой рассказ знаток оружейных дел. — Изобрел его французский полковник Гумберт для винтовки Лебеля под патрон с бездымным порохом. «Прибор для бесшумной стрельбы» представлял собой насадку, навинченную на конец ствола. Внутри насадки находился шарик, лежавший ниже дула. При выстреле пуля пролетала свободно. Но двигавшиеся за ней пороховые газы подхватывали шарик, он катился по наклонной стенке насадки и плотно затыкал собой выходное отверстие глушителя. Газы оказывались запертыми в канале ствола. Они могли лишь медленно стравляться через тонкие боковые отверстия в задней стенке глушителя. Но были у нового устройства и весьма серьезные недостатки: камера глушителя быстро засоряется, а шариковый клапан теряет плотность. Громоздкое устройство могло действовать лишь в том случае, если оружие находилось в горизонтальном положении. При стрельбе вверх или вниз шарик еще до выстрела закрывал либо дуло винтовки, либо выходное отверстие насадки. А это грозило разрывом ствола. По этим причинам устройство французского полковника применения не получило.
Прошел год после того, как Гумберт объявил о своем изобретении, и два датских оружейника Борренсен и Сигбьерсен взяли патент на глушитель совсем другого, так называемого, расширительного типа. Впрочем, датчанами была высказана только сама идея. Воплотили же эту идею в реальную конструкцию знаменитый изобретатель пулемета Хайрем Максим и его сын. От года к году они улучшали свой глушитель. А в 1910 году Максимом-младшим была основана фирма по выпуску «подавителей звука».
Глушитель Максима представляет собой надульную насадку, имевшую цилиндрическую форму. После выстрела пороховые газы расширялись и охлаждались в ней, теряли энергию, а потому выходили наружу более или менее тихо. Попутно расширительный глушитель играл роль и пламегасителя. Первыми оценили сей усовершенствованный прибор охотники — ружья с глушителями Максима можно сейчас купить в любом оружейном магазине.
— А я и предположить не мог, что все так просто, — отпив ароматный горячий напиток, я поставил изящную кофейную чашку на блюдце. — Скажите, пожалуйста, Самуил Карлович, а можно ли изготовить такой глушитель и для пистолета.
— Да, запросто, мой юный друг! Физические принципы-то одни и те же, а применительно к пистолетам это даже проще — ведь патрон не такой мощный, как винтовочный. И при наличии необходимых инженерных знаний двухкамерный расширительный глушитель соорудить не так уж и сложно.
— Ну, спасибо Вам за кофе и за увлекательную беседу.
— Молодой человек, не хотите ли взглянуть на мои новинки?
— Хотелось бы, уважаемый Самуил Карлович, да все некогда — служба…
— Хорошо, не смею Вас задерживать. И все же приходите, навестите старика. К тому же, — владелец оружейного магазинчика, заговорщицки подмигнул. — Вскорости ожидаю партию отличнейших пистолетов из Североамериканских Штатов.
— Обязательно зайду.
***
На Санкт-Петербург опускались сумерки, вкрадчиво, будто пушистый серый кот взмахнул хвостом и прищурился желтым глазом ранней луны.
Все стало серым и зыбким в тончайшем мареве. Время, когда мягкий свет из-под штор ласково-желтым кругом ложится у окна… Зажглись электрические и газовые фонари, засветились огни реклам ресторанов, гостиниц, витрины магазинов. Сумерки от этого только сгустились, резче очертив туманные ореолы света. Людская толпа на тротуарах взбурлила и заголосила еще сильнее. Над улицами стоял сплошной цокот копыт, экипажи развозили их владельцев по домам. Совсем редко квакали сигналами автомобили — они были еще в диковинку, но уже прочно конкурировали с конными экипажами. Затянутые в черную туго скрипящую кожу «шоффэры» были вне конкуренции у дам всеразличных сословий.
Величаво простер над вечерним Санкт-Петербургом руку его основатель на бронзовом коне, золотой шпиль Адмиралтейства тонул в сумерках, темной громадою возвышался Исаакий.
Я вышел на набережную Невы и остановился у свирепых каменных львов, прижимавших лапой каменные шары. Говорят, что пока каменные шары не выкатятся из-под лап величественных статуй, с Санкт-Петербургом ничего не случится. Из-за недавних событий, связанных с убийством Столыпина каменные шары едва не выкатились из-под лап львов, и Бог знает, что еще нам уготовано…
А величественная Нева неспешно катила свои воды к седой, промозглой и суровой Балтике. «Люблю тебя, Петра творенье»!.. Петр Великий, отстроив город, повелел его жителям осваивать основы мореходного дела. Главным проспектом Северной Пальмиры стала величественная Нева, а по множеству каналов сновали лодки. Даже дома вельмож имели свои водные пути, чтобы можно было передвигаться не в каретах, а тоже — на лодках. Отсюда, кстати, и пошло выражение: «С корабля на бал».
По Неве плыли какие-то лодчонки, прогулочные пароходики, баркасы. Совсем уж скоро мосты разведут, и тогда пыхтящие из высоких дымовых труб угольной копотью буксиры-курильщики потянут за собою вереницы больших барж с самыми всеразличными грузами. Со стороны Адмиралтейских верфей слышались протяжные удары и лязг, там строили и ремонтировали боевые корабли. После ужаса Цусимы флот, любимую игрушку государя нашего императора, привели более-менее в божеский вид.
Набегающий сырой ветер освежал — это и было мне сейчас нужно. А то вся эта история с анемичными девицами, маньяками и отрезанными колесами трамвая головами стала здорово напоминать клубок шерстяных ниток, с которыми позабавился игривый котенок. Клубок противоречий превратился в настоящий Гордиев узел. И следовало не рубить с плеча, а аккуратно разрезать его острым скальпелем…
Пройдя вдоль закованной в мрамор реки, я перешел улицу и направился домой. Следовало привести себя в порядок, выпить сто пятьдесят граммов хорошего коньяку и выспаться. «Утро вечера мудренее», — оспорить правильность, а уж тем паче — рациональность этой поговорки мало кто мог. Разве что заядлый любитель крепкого кофе Оноре де Бальзак. Но, я — не Бальзак, я спать хочу.
От центра толпа прохожих заметно поредела. Помпезность и размах центральных улиц и площадей сменялась темной теснотою переулков. Шаги стали гулкими, отражаясь в сводах арок и переходов, а шум и гомон центральных проспектов притих за каменными громадами домов. Немногочисленные прохожие невольно вжимали голову в плечи и настороженно оглядывались по сторонам,
Именно невольная настороженность и позволила поймать мне намек на движение в полумраке узкой, зажатой рядами домов, улочки. Неясная тень сгустилась из непроглядного мрака, казалось, что материализовалась сама Тьма.
— Че-ло-век… Отступись, че-ло-век, ибо то, что ты делаешь — не в твоих мизерных силах и не в твоей власти. Иначе — смерть! — тихий, словно шелест сабли в замахе, голос леденил кровь.
«Браунинг-М1910» — надежный и компактный пистолет, казалось, сам прыгнул в ладонь. Большой палец левой руки безошибочно нашел клавишу неавтоматического предохранителя — немного неудобно для левши, но я привык. А автоматический предохранитель уже и сам был выключен плотным хватом рукоятки оружия.
— Кто ты? Выходи или тебе не поздоровится! — уверенность придавал надежный пистолет с шестью 9-миллиметровыми патронами. Вполне достаточно, чтобы урезонить любого лиходея, и даже не одного.
— Я предупредил тебя, че-ло-век…
Узкая улочка была пустынна, а я, как дурак, оставался стоять на ней, сжимая пистолет вспотевшей ладонью.
Глава 12
Дуэль под грифонами
Изящный мост изогнул спину над свинцово-серыми водами Екатерининского канала. Две пары златокрылых грифонов держали в своих пастях прочные стальные тросы, на которых держалась вся конструкция. А над головами мифических благородных созданий, словно нимбы, горели фонари. Они наполняли неверным светом черноту ночи, луна пряталась в облаках, а вокруг оседало сырое марево мельчайших водяных брызг — не туман, и не дождь, а что-то среднее… В такую погоду, говорят, хороший хозяин и собаку из дому не выпустит, а потому улицы Северной Пальмиры опустели задолго до того, как всемогущая ночь вступила в свои права.
Со стороны Государственного российского банка, бывшего Ассигнационного, на мост взошел молодой человек с небрежно распущенными по плечам иссиня-черными волосами. Длинные локоны небрежно спадали на воротник дорогого, одетого нараспашку пальто. Изящная трость с набалдашником в виде собачьей головы постукивала по дощатому настилу.
С другой стороны моста появился невысокий полноватый мужчина в дорогом, но неброском пальто и шляпе-котелке. Благородная седина на висках, пенсне на тонкой золотой цепочке, седые, аккуратно подстриженные усы и бородка — его вполне можно было принять за столичного профессора. К примеру, преподающего мудреное, со сложными формулами и расчетами, сопротивление материалов студентам Главного инженерного училища. Вместо полагающегося для полноты картины дорогого кожаного портфеля, в руке мужчина баюкал продолговатый черный сверток.
— Ты звал меня — вот он я,— первым начал полночную беседу импозантный немолодой мужчина.
— И что?
— Мы вольны делать, что захотим и как захотим. Правда есть одно маленькое «но»… И ты его знаешь. К чему такая демонстративность, Мальтиец, — открытые нападения, поединки? Ты ведь ставишь под удар остальных, ведешь себя просто как распоследний, разнузданный маниак, — пожилой мужчина говорил тихо, но глаза его преобразились, и преобразили лицо его и фигуру, саму манеру держаться.
Похожий на профессора физики господин внешне никак не изменился. В глубине его глаз появилась необъяснимая сила. Незнакомец, прогуливающийся около полуночи по набережной Екатерининского канала, обладал опасным, чуждым магнетизмом. Это чувствовалось на каком-то подсознательном уровне. Невидимые и смертоносные, словно X-лучи Рентгена, от него расходились волны холодной и безжалостной силы. Силы, способной скрутить в бараний рог кого угодно и превратить свирепого льва в кроткого котенка.
Молодой человек даже попятился, как от ледяного ветра. Но он быстро справился с паникой, которую вызывал теперь вид самого обычного, на первый взгляд, пожилого интеллигента в пенсне с тонкой золотой цепочкой.
Тонкие пальцы, держащие трость с рукоятью в виде собачьей морды с длинными острыми ушами, занемели, как от морозной вьюги. Юноша зябко переложил трость в другую руку.
Все же, он нашел в себе силы ответствовать, и сделал это с усмешкой:
— Долгая жизнь воспитывает благородство?
— Благородство — в крови, оно либо есть, либо его нет.
— В той крови, которую ты пьешь — много ль благородства? — оскалился длинноволосый юноша — тот, кого назвали Мальтийцем.
Мужчина зябко поежился и кивнул:
— Да, но никогда не переходил границ, не чувствовал себя даже выше людей, хотя искушение, признаюсь — велико,— мужчина в котелке искривил тонкие губы в саркастической улыбке в ответ на недоверчивый взгляд юноши. — Да, mon cher, даже зло, которому мы оба служим, имеет означенный предел. Все знают о пресловутом принципе «меньшего из зол». Но мало, кто догадывается и о существовании «большего из зол».
— Что ж, мне как раз по душе — «большее из зол»! — тонко свистнула, рассекая стылый воздух извлеченная из замаскированных ножен шпага-трость.
Безжалостная полоса отточенной стали молниеносным росчерком устремилась к горлу благообразного господина в золоченых очках. Казалось, все окончится брызгами крови из перерезанных артерий, а противник, только что рассуждавший о принципах «большего иль меньшего зла» сейчас проверит свои утверждения на практике, которая была столь горькою, сколь и неотвратимою. Но в самый последний момент сталь ударилась о сталь — вместо черного свертка в руке господина оказался клинок, шляпа-котелок полетела в лицо юноше, а дорогое пальто оказалось вмиг сорвано с плеч и теперь свисало на манер плаща тореадора с левой руки.
***
Первый — внезапный, удар был отбит, и благообразный господин со стальным взглядом застыл в фехтовальной стойке. В его правой руке хищно поблескивал прямой меч с ажурной закрытой гардой. Один изогнутый ее край, которой соединялся с навершием эфеса и образовывал своеобразную «корзину», полностью защищавшую кисть руки.
Венецианский клинок «gli shiavoni» — чиавона или же скъявона, несмотря на внешнее изящество, было мощным оружием, рассчитанным более на сильные, «пробивные» удары, нежели на изящные и заковыристые приемы шпажного боя. Чиавоной назывался прямой клинок, приблизительно равный по длине шпаге-трости, то есть около двадцати вершков.[46] На обухе заточка сохранялась только приблизительно на одну треть. Это было сделано, скорее, не для подрезов, как елмань у сабли, а для более удобного колющего удара. Скорее — мощного, протыкающего. А у ажурно выкованного корзинчатого эфеса присутствовал и изогнутый выступ-ловушка для вражеского клинка. Так, что чиавона удачно сочетала в себе изящество и крепость, прямолинейность и хитрость.
И все же — не первый, так второй выпад достиг цели. Обойдя защиту, длинноволосый ударил наотмашь — наискось, через грудь. Пожилой пошатнулся, а лицо его скривилось от невыносимой боли.
— Аргентум!..
— Да, это — серебро, и оно для тебя — смертельно.
— Для нас обоих, — сквозь боль уточнил благообразный джентльмен.
Пожилой господин сдаваться и не собирался, и, судя по всему, виртуозно использовал все преимущества своего оружия. Сталь просто пела вокруг него сплетая смертоносную паутину финтов и отбивов, выпадов и контрвыпадов. Дрался он умело, хладнокровно и расчетливо, с легкостью выдерживая бешеный темп, который сходу задал длинноволосый юноша.
И теперь этот «юноша бледный со взглядом горящим», оскалив клыки, неистово орудовал шпагой-тростью, пытаясь пробить виртуозную защиту своего оппонента. Дорогое пальто, висящее на левой руке пожилого господина, как щит, уж было исполосовано в бахрому. Жаль хорошую вещь…
Иссиня-черные длинные волосы разметались по плечам и слиплись от пота. Молодой человек, двигался, словно разъяренный леопард, исподлобья злобно сверкал глазами, меняя направления атак, пробуя клинком крепость защиты своего виртуозного противника. Но — тщетно.
А вот чиавона испила крови, пару раз острие рассекало не только воздух, но и кожу поединщика, оставляя кровавые полосы на теле и одежде длинноволосого юноши.
Тот явно разъярился еще больше, но внешне это проявлялось только в более резких и отрывистых движениях шпагой. Не полагаясь только на один клинок, тот, кого назвали Мальтийцем, левой рукой рванул из потайных ножен широкий нож. Это была не вполне дага — парное к шпаге дополнительное оружие. Но оно вполне выполняло ее функции.
Два мастера фехтования продолжали смертоносный и молниеносный обмен ударами, каждому из них не хватало буквально доли дюйма, чтобы достать своим клинком соперника.
Пальто на левой руке импозантного господина, который таковым уж и не выглядел, разлезлось лоскутами. Тем не менее, оно отчасти, исполнило свою защитную роль. Но в следующий раз удар узкой полоски отточенной стали пришлась уже полевой, незащищенной рукой. Но и тут закаленный металл встретил достойную преграду: шпага-трость с лязгом отскочила от невероятно отросших когтей «благообразного господина»!
Он преображался прямо на глазах: кожа приобрела бледный, землистый оттенок, глазные впадины ввалились, и из черных провалов в сумрак полночи пялились налитые кровью, огненные глаза. Но зато и движения нелюдя стали еще более стремительными и смертоносными.
Такая же метаморфоза приключилась и с его соперником. Теперь черные волосы вились вокруг почти, что мумифицированного черепа с ввалившимися глазницами, горящими буркалами и гипертрофированными клыкастыми челюстями.
Сопернику длинноволосого не было нужды использовать парное оружие к чиавоне в правой руке: с этим вполне успешно справлялись удлинившиеся когти на левой руке — скорее, лапе. Они были тверже стали и высекали искры при каждом ударе. Темп ударов, финтов и отбивов был просто сверхскоростным — человеческому глазу было просто невозможно уследить за размытой круговертью стали, клыков и когтей.
Узкая хищная трость сталкивалась с прямолинейным клинком чиавоны, рассыпая свист и звон, сталь высекала искры при каждом ударе.
Импозантный господин (интересно кто бы сейчас назвал таковым совершенно невообразимое существо, что сражалось нынче на мосту под грифонами с таким же исчадием) в очередной раз когтями отбил широкое лезвие ножа длинноволосого. Узкий клинок шпаги-трости после серии скоростных ударов попал на контрприем более опытного поединщика. Тот провел финт и быстрым круговым движением отбил опасный удар. Шпага в очередной раз спела свою смертоносную песнь, рассекая воздух, скользнула по прямому лезвию чиавоны и заклинилась между ним и изогнутым выступом-ловушкой возле ажурной кованой гарды. Тонко взвизгнув, шпага-трость вылетела из руки длинноволосого исчадия. Тот попытался ударить ножом, но его соперник легко отбил смертоносный металл гипертрофированными когтями левой руки. И, пригнувшись, метнулся вперед, в ноги сопернику. Но не для того, чтобы свалить его на доски моста. Резким движением челюстей он рванул изрядный кусок мяса из ноги длинноволосого! Тихо и страшно затрещали сухожилия, из страшной раны сплошным потоком хлынула кровь, заливая деревянный настил моста. И тут же более опытный соперник, держа на отлете чиавону, ударил когтями — наотмашь, по горлу и лицу длинноволосого.
— А-а-а-а-а!!! — протяжно взвыл раненый и упал на одно колено. И тут же, развернувшись, на отходе полоснул клинком чиавоны! Атака была не просто смертельной — убийственной! Длинноволосый юноша, с такой беззаботностью начавший поединок, был теперь превращен в исполосованную кровоточащую тушу. Кровь просто вытекала из широких разрезов и рваных ран, и остановить этот исход жизни было просто невозможно.
Его соперник отступил на полшага, замысловато крутанув чиавону в руке. Сталь запела победную песнь, рассекая стылый ночной воздух. Исчадие снова приобретало человеческие черты. И вот уж на Банковом мосту под загадочными златокрылыми грифонами стоит вполне обычный мужчина с благородной сединою на висках, только вид у него несколько растрепанный. А прямой клинок чиавоны, обагренный кровью, резко контрастирует с близоруким прищуром глаз.
— Вот и все, Мальтиец. Принцип меньшего из зол.
— Я все же предпочитаю… Большее зло! — лежащий вдруг выбросил правую руку — резкий звук и вспышка выстрела разорвали мглу над Екатерининским каналом. Отблеск дульного пламени полыхнул в настороженных глазах загадочных грифонов.
***
В руке длинноволосого блестел воронением обманчиво-изящный пистолет с характерным шарнирным затвором и сильно наклоненной рукояткой. «Si vis pacem, Para bellum»! — «Хочешь мира, готовься к войне»! — эта латинская пословица известна почти всем. А производители немецкой фирмы DWM нарекли так коммерческую модель пистолета Гуго Бохарда и Георга Люгера. В 1900-1902 годах Швейцария первой приняла на вооружение «Parabellum» калибра 7,65 миллиметров, а уже в 1904 году «Парабеллум» калибра девять миллиметров был принят на вооружение германского флота, а в 1908 году — и в германской армии.
Новый выстрел — характерный шарнирно-сочлененный затвор, который изобрел Гуго Бохард, а модифицировал Георг Люгер «сложился» — выбрасывая дымящуюся гильзу. Пистолет дернулся от отдачи, но удобная рукоятка, расположенная под углом, способствовала надежному хвату оружия.
Длинноволосый, тот, кого назвали Мальтийцем, всаживал пулю за пулей в своего противника. Тот явно не ожидал такого оборота, и лишь содрогался всем телом, опираясь на ажурные металлические перила Банкового моста. Девятимиллиметровые пули были непростыми — серебряными. И жгли нечеловеческую плоть немилосердно. Распростертый на настиле моста молодой упырь не мог высоко поднять пистолет и потому целил в живот. Боль при каждом попадании, казалось, усиливалась стократ и жгла, словно огонь адовой бездны…
Из восьми пуль шесть попали в цель: одна застряла в бедре, но остальные пять серебряных вестников смерти сделали свое страшное дело. На такой дистанции просто невозможно промахнуться, тем более — существу с совершенным ночным зрением.
Сухо щелкнул, «сложившись» под углом шарнирно-сочлененный затвор — «сердце» всего сложного немецкого механизма. Последняя, восьмая по счету гильза, дымясь, вылетела из затвора, ударилась в абсолютной тишине о доски настила Банкового моста и скатилась вниз, канув в темных водах Екатерининского канала.
— Этому фокусу научил меня один мой знакомый — маниак. Че-ло-век. Оказывается, у них тоже есть, чему поучиться. Вот видишь, а ты думал — я закоснел в своих привычках.
Пожилой ответил протяжным глухим стоном: он потерял много крови, брюхо было изорвано в кровавые клочья. В мгновение ока искусство фехтования было повержено еще более страшным искусством прицельной стрельбы. Тяжелораненый вампир с тяжким усилием поднялся и перевалился за перила моста, все еще сжимая в холодеющей руке прямой клинок с ажурной кованой гардой.
Громкий всплеск темной воды канала, брызги, долетевшие почти, что до перил — и более ничего.
Глава 13
Катя оказалась права
Припозднившись, я возвращался от старинного товарища, с которым служили еще в Японскую. Теперь он уже не тот удалой вахмистр, что отчаянно рубился с япошками — только шашка и сверкала! Сейчас он уже — есаул, командует особой сотней. Продвижение по службе он получил после событий 1905 –1906 годов, когда только казаки могли сдержать натиск революционеров, самых разнообразных террористов и прочего отребья. Он не любил вспоминать о тех событиях, и небезосновательно. Казаки действительно топили восстания в крови восставших, не останавливаясь ни перед чем. Чем и снискали «всенародную любовь». Но виною их жестокости было вопиющее разгильдяйство верхушки при нашем «добром царе», который слушал не своих министров, а полуграмотного распутного «старца». А есаул нес службу справно, наградами отмечен. До недавнего времени эскортировал и самого покойного Столыпина. Кстати о нем, в отличие от всяческих «социалистов-максималистов» мой товарищ отзывался с большим уважением.
Но, как бы то ни было, для меня Тарас Завальный, чьи предки перебрались аж на Кавказ с овеянной славой Запорожской Сечи, оставался добрым товарищем, с которым можно «добряче посидеть», как он любит говорить. Вот и сегодня «добряче посидели», приговорив штоф немировской на двоих, да под хорошую закуску. Жена его расстаралась: «Если уж решили «горилки» выпить, так хоть покушайте». Мария на сие возлияние смотрела неодобрительно, но в мужские дела не лезла. А супружница его, из хохлушек, вполне может и норов показать — хохлушки, они такие…
Я улыбнулся, вспоминая наши неспешные разговоры. Не смотря на выпитое, голова оставалась ясной, походка — твердой. И только по телу разлилось приятное тепло и истома. Л-лепота…
— Че-ло-век…— легкий шелестящий голос насторожил.
В Петербурге хватает лихих людней, так замечательно описанных Федором Михайловичем Достоевским. Живший на Сенной площади среди всякого отребья писатель знал толк в предмете. Левая рука скользнула к кобуре, в которой до поры покоился удобный «Браунинг-М1910».
Сбавив шаг, я расстегнул кобуру, ладонь привычно обхватила рукоятку пистолета. Для того чтобы напасть на офицера, нужно быть и вовсе бесшабашным, как говорят, «на всю голову». Но после убийства Столыпина уж всего можно было ожидать!..
Палец сдвинул рычажок ручного предохранителя слева на рамке, автоматический же, на тыльной стороне рукоятки был выключен плотным обхватом оружия. Я вскинул пистолет, единственное неудобство «Браунинга» образца 1910 года — это маленький магазин всего на шесть 9-миллиметровых патронов. Но, в самом деле, же не «Маузер-К96» мне с собою таскать?.. Держа пистолет наготове, я осторожно продвигался по темной улице. Внезапно из подворотни ко мне стремительно бросилась неясная тень. О таких говорят: «Запаслив — в рукаве кистень, в голенище засапожник».
— Стой! Иначе выстрелю… — я надеялся, что вид готового к бою оружия охладит пыл полнощного татя. Алкоголь окончательно выветрился из головы, истома сменилась настороженностью.
Да не тут-то было!.. Лиходей бросился на меня, шипя сквозь зубы, и что удивительно — быстрее, чем мог обычный человек! Вот тут ратная привычка, вскормленная Японской войною, и дала о себе знать.
Вскинувши «Браунинг», я нажал на спусковой крючок. Вспышка выстрела осветила искаженное лицо нападавшего, и его нечеловеческий оскал. Пуля попала ему в грудь и отбросила на несколько шагов. Не ограничившись, я добавил еще. Так-то! Одним дохлым разбойником меньше. Я уже намеревался вернуть оружие в кобуру, как тело зашевелилось, а потом медленно и неуверенно поднялось с грязной мостовой.
— Твою же мать! — я заковыристо выругался, снова наводя пистолет.
Доводилось видеть на войне, как простреленные в нескольких местах и исполосованные саблями солдаты все равно шли в бой. Это было сродни боевому безумству древних скандинавов. Но то — в бою, когда ярость удесятеряет силы. Но никак не на ночной улице, после двух пуль в грудь! Я снова нажал на спусковой крючок. Одну за другой я посылал пули в странного противника: по меньшей мере, три из них попали в грудь и одна в голову. Моего супротивника после каждого попадания отбрасывало на добрых пять — шесть шагов, но и даже после попадания в голову он продолжал надвигаться на меня, жутко скалясь! Сухо клацнул затвор, встав в задержку. Мой новейший, выпущенный всего лишь два года назад «Браунинг» оказался бессилен, а его девятимиллиметровые пули — что слону дробина!
Перезарядить оружие не было времени, я отбросил его, схватившись за шашку. Признаться, владеньем холодным оружием я изрядно манкировал, не то, что мой товарищ — потомственный казак. Тем не менее, пару-тройку мощных и неотразимых ударов я знал, более того затвердил в мышцах тренировками намертво. Вот и сейчас мой «волчок» — по клейму волка, что ставилось только на Кавказе, обрушился серебристой молнией на мистического противника! Косой удар справа налево через грудь заставил моего врага взвыть нечеловеческим голосом — людское горло просто не может издавать таких звуков! Я продолжил атаку, рубанув с оттяжкой по плечу полночного исчадия. Истошный визг был мне ответом — неведомое существо скрылось во тьме. А я все еще стоял посреди темной улицы, сжимая потной ладонью шашку. Потом вложил ее в ножны и подобрал валявшийся рядом «Браунинг», сменил опустошенную обойму и сунул в кобуру. Дальнейший путь домой я проделал будто бы в каком-то сомнамбулическом трансе.
***
Всю ночь я не мог заснуть, и только под утро впал в кошмарное липкое забытье. А, проснувшись, чувствовал себя, как с жуткого похмелья. Справедливости ради, нужно сказать, что вчера с Тарасом выпили мы немало. Но все ж употребляли чистую, как слеза, немировскую, да и после таких возлияний обычно оба пребывали в добром здравии и прекрасном расположении духа. Мы же, все-таки, офицеры, а не шантрапа кабацкая…
Причина разбитости была иного рода. Катя оказалась права. Нет, не стоит обвинять меня в шовинизме. Девушка, ведь, давно мне говорила, что они, я все еще не мог даже произнести это вслух — существуют! Примером тому была необычная «болезнь» ее подруги. Да и какие, к черту, упыри?!! На дворе начало XX-го века, сулящего нам невиданные блага прогресса и торжество человеческой мысли! Три года назад, 25 июля 1909 года, французский авиатор Луи Блерио перелетел через Ла-Манш! А в апреле сего года подвиг отважного француза повторила женщина-летчик, англичанка Гарриет Квимби. Совершены огромной значимости научные открытия, построены аэропланы и автомобили, паровозы и пароходы. Даже созданы проекты первых «ныряющих лодок»!
В современном, техническом до мозга костей мире вампирам просто нет места!
И все же, я абсолютно уверен в том, что видел собственными глазами минувшей ночью. Ни один мой выстрел не пропал втуне. Не может человек сопротивляться с пятью пулями в груди и одной — в голове. Если бы это были «маузеровские» патроны — калибра 7,65 миллиметра, тогда еще можно было поверить… Но я же стрелял в него патронами 9×17 «.380ACP»!
Так, соберись! Ты видел это все своими глазами — сомнений быть не может! Но если мерзкие кровососы существуют, то они, несомненно, подчиняются общим для всех законам природы. Научным законам. Просто мы их еще не знаем. Итак, они пьют кровь, и вероятно, именно она и дает упырям нечеловеческую силу и возможность к регенерации. Бр-р-р! Я передернул плечами, вспомнив страшный оскал полночного незнакомца и то, как он принимал в себя смертоносные свинцовые пули…
Так, свинец его не берет, тогда что будет для него смертельно? Правильно — серебро! Чеснок и святую воду я отмел из-за их эфемерной значимости. Скуплю серебро у знакомых ювелиров и сам изготовлю пули. Но вот как быть с калибром — если даже девятимиллиметровые пули полночное исчадие не берут? Я невольно перекрестился, хотя, зачастую в особенности перед Катериной, бравировал атеизмом.
Однако мой дражайший Самуил Карлович Леманн упоминал, что к нему должна поступить партия новых американских пистолетов. Что ж, надо бы заглянуть к нему.
Но сейчас даже не это заботило меня. Нужно было знать, с кем или же с чем имеешь дело. «Предупрежден — значит вооружен». И в этом мне могла помочь Катерина, девушка, которую я так опрометчиво осмеял за «оккультные увлечения». Да, все же временами женская интуиция оказывается гораздо эффективнее прямолинейной логики мужчин.
Кроме того, сейчас судьба Катерины очень тревожила меня. Если девушка сама так легко догадалась о причине странной болезни подруги, но она, несомненно, попадет в круг «интересов» таких же богомерзких тварей, как и та, что напала на меня прошлой ночью. И той, что укусила ее подругу.
Надев мундир, я вложил в кобуру вычищенный и смазанный оружейным маслом «Браунинг». На его воронении, осталось несколько царапин после вчерашнего. Но это — больше для душевного успокоения. К поясу я привесил ножны с шашкою — вот это уже было гораздо более действенным оружием супротив новых врагов.
***
Катерину я встретил прямо в ее «alma mater» — Александровском институте.
— Пойдем быстрее, — я ухватил девушку за локоть.
— Что случилось?! Да как ты смеешь со мною так обращаться! Тем более на людях?!!
— Катя, совершенно нет времени! К сожалению, ты оказалась права, и теперь — в опасности. Пойдем, дорогою я все тебе объясню.
— Подожди, дай я хотя бы вещи свои заберу!
— Быстро!
Не мешкая, я нанял закрытый экипаж, назвал извозчику адрес, и мы спешно покинули сие богоугодное заведение — храм науки для лиц слабого полу. Хотя Катерина, как раз и не слабо сопротивлялась. Не удержавшись, я хмыкнул:
— Представляю, какие сплетни поползут завтра о нас: господин офицер силком тащит благовоспитанную девицу в экипаж! И все это прямо посреди перерыва между великоучеными занятиями…
Ответом мне послужила звонкая пощечина.
— Катя, ты была абсолютно права! — вынужден был признать я, потирая скулу. — Упыри и действительно существуют. Один из них напал на меня вчера ночью, но я сумел отбиться. До сих пор не представляю, как невероятно мне повезло.
— Куда уж там! Благородный офицер снизошел до признания неправоты перед девицею, — полные и таки манящие губы Катерины сложились в презрительную полуулыбку.
— Не время иронизировать. Твоя соседка сейчас в пансионе?
— Нет, уже дня два, как не появлялась…
— Поживешь пока на моей казенной квартире. Она, конечно же, небольшая, но там есть все удобства, а главное — об этом жилище мало кто знает. Разве, что — квартирмейстерская служба.
— Это, что — арест? — с вызовом спросила девушка.
— Господи, ну почему женщины такие нелогичные?! Катерина, ты же сама настаивала на том, что вампиры, упыри эти существуют. И теперь не можешь, или не хочешь понять, что необходимо просто элементарно поберечься. Если твою соседку по пансиону укусили, а это теперь более чем вероятно, то и ты тоже в опасности. А я не могу позволить, чтобы с тобой случилось что-то страшное… — я запнулся.
Девушка с интересом смотрела на меня, заметно покраснев, это было видно даже в полумраке экипажа.
Соскочив на землю, я подал руку девушке. Мы расплатились с кучером, и экипаж, погромыхивая на выбоинах мостовой, укатил.
— Все это так неожиданно…
— И именно поэтому нам нужно спешить, — я взял девушку под руку, и мы пошли к большому каменному дому на углу улицы. Там и находилась моя небольшая квартира.
— Что же теперь делать? — растерянно спросила она.
— Действовать! Ну, а пока нужно просто отдохнуть и решить, как быть дальше.
***
— А у тебя тут довольно мило, — заметила Катерина. Я помог девушке снять пальто. — И книг много.
— Это главное мое сокровище. Проходи, располагайся. Сейчас приготовлю чай.
— А кофе есть?
— Побережем нервы на ночь глядя. А чай — с мятой, он успокоит. Сейчас нам нужна ясная голова.
Девушка кивнула с таким обреченным видом, будто бы собиралась выпить цианид.
— Катя, а у меня к чаю есть эклеры, — этими словами мне все же удалось вызвать у девушки улыбку.
На столике в гостиной уютно дымились чашки ароматного чая, в вазочке лежали аппетитные пирожные. В фаянсовой сахарнице — горкою сахар. Эта идиллическая картина имела мало общего с той темой, которую мы обсуждали.
— Катя, давай рассуждать логически: если эти твари существуют, то они — из плоти и крови. А значит — упырей тоже можно убить!
— Но как же убить упыря, ведь он обладает нечеловеческой силой, быстротой, и раны на нем затягиваются почти мгновенно? — резонно возразила девушка.
— Ну, вот! Это уже дугой разговор — ты ставишь вполне рациональный вопрос: «Как что-либо сделать»? И это — уже хорошо. Мы с тобой оба понимаем суть проблемы, а предупрежден — значит вооружен. Другие не верили в вампиров и не допускали самой возможности их существования: «этого не может быть, потому, что не может быть никогда»! И они поплатились за этот свой показной скептицизм. Так не будем же повторять их ошибок! Поэтому, Катя, просвети, пожалуйста, меня по поводу того, что удалось тебе найти.
— Охотно, у меня — все здесь, — с этими словами девушка щелкнула замочком небольшого саквояжа, который часто носила с собою. На свет появился тот же самый блокнот, который я уже видел ранее, а также свернутая вдвое кипа рукописных листов, в изучение которых с шуршанием погрузилась моя нечаянная гостья. — Ты знаешь, Виктор, я сделала подборку материалов из того, что удалось раскопать в библиотеке. Сейчас, конечно же, прослеживается интерес ко всяким там «оккультным штучкам». Но, как это ни удивительно, тема вампиров вовсе не нова! Много раньше романы, повести, рассказы, пьесы и поэмы о вампирах исчислялись десятками. А в 1897 году вышел в свет «Дракула» Брэма Стокера, превративший популярную тему «страшной» беллетристики в актуальный культурный миф Новейшего времени. Собственно, значительная часть наших, так называемых, «знаний о вампирах» основана на романе Стокера «Дракула». Именно Брэм Стокер, в лице своего персонажа профессора Абрахама Ван Хелсинга, открыл традицию именовать вампира красиво и загадочно звучащим словом «Носферату».
— Это по-гречески, означает: «Не-мертвый», — заметил я, отхлебывая чай с мятой.
Катерина откусила кусочек пирожного и продолжила:
— В общепринятом биологическом смысле вампир — каким его изображает Стокер — действительно не жив и не мертв, можно сказать, что он являет собой особую форму органической жизни, режимы существования которой внешне и впрямь напоминают человеческие состояния «живого» и «мертвого», но на самом деле лишь маскируют иную, нечеловеческую сущность…
— Вот видишь, Катя, это — как раз наш случай. Эти вампиры действительно, живые, только живут они по своим, странным и страшным законам нечеловеческого бытия.
— Ты прав, но не перебивай, прошу тебя. Впрочем, эта особенность вампира прослеживается и в произведениях, написанных раньше романа Стокера. В 1797 году Гете написал балладу «Коринфская невеста», главная героиня которой возвращается с того света и совершает обряд кровавой инициации, выпивая кровь у своего недавнего жениха:
И покончив с ним,
Я пойду к другим, –
Я должна идти за жизнью вновь! –
этот голодный возглас коринфской вампирши ясно указывает ее сущность — не живая и не мертвая, нуждающаяся в похищении чужой жизни, чтобы продолжить собственное существование. Вскоре эта тема получила продолжение уже в английской поэзии. Были написаны поэмы «Кристабель» Сэмюэля Тейлора Кольриджа в 1798 — 1799 годах, «Талаба-разрушитель» Роберта Саути в 1799 –1800 годах и «Гяур» Джорджа Гордона Байрона в 1813-ом.
Но подлинный дебют вампира как литературного героя состоялся не в поэзии, а в повествовательной прозе. Он связан с рождением жанра «готического» или «черного» романа, который утвердился в европейской словесности рубежа XVIII-XIX веков. В этом образе соединились представления об одержимых дьяволом живых мертвецах, широко распространенные в западноевропейской христианской демонологии Средних веков. Легенды о вервольфах, людях-оборотнях, которые способны превращаться в волков, а после смерти, согласно балканским и карпатским поверьям, становятся кровожадными зомби, и, наконец, слухи и сообщения о конкретных случаях вампиризма — с указанием названий мест, имен участников событий и страшных подробностей, призванных придать рассказанному правдоподобие. На рубеже XVII-XVIII веков число подобных сообщений нарастает с такой скоростью, что они вызывают в странах Восточной Европы массовую панику, а в Западной Европе начинают фиксироваться на бумаге — в различных отчетах, трактатах, «размышлениях» и «рассуждениях», авторы которых стремятся тем или иным образом прояснить природу этого загадочного явления. Вампиризм превращается в популярную тему интеллектуальных спекуляций медиков, философов и богословов; один за другим выходят в свет вампирологические тексты — «Физическое рассуждение о кровососущих мертвецах» Иоганна Кристиана Штока — 1732 год, «Рассуждение о людях, ставших после смерти кровососами, в просторечии именуемых вампирами» Иоганна Кристофа Роля и Иоганна Гертеля 1732-го, «Рассуждение о вампирах» Джузеппе Даванцати, датированное 1744 годом и многие другие. Наиболее подробным и обстоятельным среди этих сочинений был двухтомный труд французского монаха-бенедиктинца, известного толкователя Библии Огюстена Кальме, жившего в 1672 — 1757 годах. Его труд назывался более основательно: «Рассуждения о явлении ангелов, демонов и духов, а также призраков и вампиров в Венгрии, Богемии, Моравии и Силезии». Этот трактат был издан 1746 году, который на долгое время сделался едва ли не главным источником сведений о вампиризме для авторов, обращавшихся к этой теме в исследовательских или художественных целях…[47]
— И что же говорят эти авторы?
— Что вампиров почти что невозможно убить, — в голосе девушки слышалось уныние.
— Что ж, Катюша, ты оказалась права… к сожалению. Но поверь, я сделаю все, чтобы эти твари до нас не добрались.
Как я был наивен, произнеся эти слова — впрочем, было одно важное обстоятельство, которое оправдывало меня.
Глава 14
«God Made Man. Colt Made Men Equal»[48]
В Санкт-Петербурге есть масса оружейных магазинов: представительства таких славных контор, как «Мартини-Генри», «Перде», «Смитт-Вессон», «Маузер и Ко» и их представительств: компаний «Альфа», «Кунст и Альберст», «Венинг — Петербург». Продавались и наши «тульские пряники» — притом не хуже иных иноземных образцов оружия убиения себе подобных и не очень.
Однако же меня интересовала совершенно неприметная лавочка, которая совершенно терялась среди дорогих магазинов с яркими витринами. Впрочем, среди определенного рода публики, интересующейся историческими вещицами, в широкой рекламе она не нуждалась. Содержатель ее, почтенный коммерсант Леманн, знал цену и себе, и собственному товару. Правда, говаривали, что в былые годы он знал цену не только своему товару. Впрочем — кто из нас без греха?
Я, не без некоторого усилия открыл массивную дубовую створку двери и очутился в полумраке торгового зала. Здесь были собраны диковины со всего мира: маски египетских фараонов, жемчуга из южных морей, индийские пряности и благовония, статуэтки многоруких богинь и богов со слоновьим хоботом заместо лица…
На отдельной витрине под стеклом холодно поблескивали клинки самой причудливой формы, собранные с разных концов света. Взгляд зацепился за плавные изгибы японских сабель. Катана — изящная смерть. Под Мукденом против наших пулеметов самураям это, правда, не слишком помогло. Да если бы еще и собственное командование солдат не предавало… Ну, да ладно.
За стеклом другой витрины поблескивали воронением различного рода пистолеты и револьверы — от старинных кремневых времен Отечественной войны и до вполне современных моделей повторительного действия.
— Господина что-нибудь заинтересовало? — а вот и владелец лавки, попыхивает папиросой в затейливом резном мундштуке.
— Доброго дня Самуил Карлович, зашел полюбоваться на выставку Ваших произведений искусства.
— Здравствуйте, Виктор Иванович, как служба? — Леманн общался с посетителями вовсе без лакейства. А к таким как я завсегдатаям относился с уважением. Мало, кто разбирался в огнестрельном и холодном оружии так же хорошо, как хозяин заведения.
— Служба вполне себе соответствует. Есть много интересных моментов.
Самуил Карлович знал, что я занят в Императорском институте экспериментальной медицины, однако, предполагая зарытый характер работ, любопытства своего не проявлял.
— Вот, зашел к Вам, поинтересоваться, нет ли чего интересного.
— Таки, есть, молодой человек, — краешком губ улыбнулся содержатель лавки, круглые очки его блеснули в полутьме. Это означало только одно: с пустыми руками я сегодня уж точно не уйду.
Кроме меня в лавке была только парочка: юноша, судя по длинным волосам и мундиру — студент, и его спутница, типичная «смолянка». Студент вертел в руках короткий и широкий прямой меч, клинок которого имел заметное сужение к острию. Рукоять защищала массивная витая гарда в виде латинской буквы S.
— Как же называется сей инструмент для выпускания кишок? — насмешливо поинтересовался длинноволосый молодой субъект.
— Это кацбальгер, меч немецких наемников, — коротко пояснил Самуил Карлович. С посетителями лавки он был одинаково сдержан и вежлив.
— Кацбальгер — это что-то немецкое?.. — поинтересовалось утонченное создание в белом форменном платье, однозначно указывающем на близкий выпуск его обладательницы.
— Это — «кошкодер». Меч сей так прозван оттого, что его носили в ножнах, сшитых из шкур рыжих котов, — блеснул эрудицией «юноша бледный со взглядом горящим». Скорее — горячечным.
Экий неприятный субъект: намеренно эпатирует спутницу. Та, от такого эпатажу закатила глаза и обвисла на его руке. Наблюдавший эту несуразную сцену хозяин лавки молча забрал у него меч, поменяв его на флакон нашатыря, дабы привести в чувство воспитанницу Института благородных девиц. Но та уже и сама соизволила оклематься. Н-да, с таким притворством она наверняка рассчитывает получить заветный екатерининский вензель лучшей ученицы.
— Юноша, не потчуйте свою спутницу дешевым умничаньем. История про ножны из кошачьих шкур не более чем выдумка. В старину у ландскнехтов было такое выражение «wie-die-Katzen-balgen» — «драться, как кошки». Или «кошачья свалка» — когда рубились в плотном строю, — холодно пояснил Леманн. — А вообще вам бы желательно сейчас в кафетерию сходить, побаловать мадемуазель крем-брюле. А не эпатировать понапрасну.
Когда дверь за сомнительной парочкой затворилась, хозяин лавки попросил меня во внутренние покои. Там он держал свои самые выдающиеся «экспонаты».
Я глянул на новенький пистолет-карабин Маузера повторительного действия, выстроенного на витрине. Такое же оружие, только образца 1896 года спасло мне жизнь. Рядом ровно, будто на параде выстроились винчестеры.
Я взял с полки пистолет-карабин и прицелился. Оружие было несколько угловатым, но рукоятка вполне удобна. Ну, а к угловатой кобуре-прикладу нужно было просто привыкнуть.
— Ай, господин военмед, положьте на место. Этот громоздкий продукт «сумрачного тевтонского гения» хорош на дальней дистанции. Вам же я сейчас продемонстрирую нечто, действительно достойное внимания.
— Так, вспомнилось…
— Думаю, Вы оцените… — с этими словами Самуил Карлович достал увесистый ящик темного полированного дерева и с некоторым усилием водрузил его на стол. — Берите-берите. Стеснение здесь не к месту
В ящике покоилась пара черных массивных пистолетов. Я взял один, выщелкнул обойму, оттянул тугой затвор. Клацнула затворная задержка. Посмотрел на верхний патрон в обойме — блестящий латунный цилиндрик с полусферой пули был необычно большим. Такие патроны, насколько я знал, применялись в револьверах, но отнюдь — не в многозарядных пистолетах! Что я и высказал хозяину оружейной лавки.
— Вы абсолютно правы, господин штабс-капитан! Но время не стоит на месте, и патрон этот — не револьверный. А само оружие — уникально в оружейном мире! Это — новейший крупнокалиберный пистолет повторительного действия американского изобретателя Джона Браунинга. «Colt-Browning» модели одиннадцатого года. Как следует из названия — появился всего год назад. Если быть точным, патент за № 984519 от 14 февраля 1911 года. А на вооружение американской армии сей пистолет принят 29 марта того же года. И он уже стал популярен, прошу заметить!
Все сказанное о пистолете подтверждали надписи, выгравированные на массивном затворе-кожухе, полностью охватывавшем ствол. С левой стороны, позади номеров патентов значилось: «СОLT’SРТ. F.А. МFG. СО.» Позади насечек в задней части кожуха-затвора, которые облегчали взведение оружия, была фирменная эмблема «Кольта» — изображение вставшего на дыбы жеребенка. А с правой — еще одна гравированная надпись: «МОDEL ОF 1911 U.S. АRМY».
Пистолет заметно оттягивал руку и привлекал сочетанием массивности и, вместе с тем, плавностью форм. Мощь в нем чувствовалась необычайная. Я вогнал обойму в рукоятку и щелкнул рычагом затворной задержки. Оружие лежало в ладони ровно, рукоятка была сравнительно широкой, но это только добавляло удобства, даже для меня — левши. Рычаг автоматического предохранителя на ее тыльной стороне был плотно прижат при хвате. Гораздо удобнее, чем у британского «Веблея-Скотта». А массивный ствол исключал сильный подброс при стрельбе.
Я выщелкнул обойму и передернул затвор, подхватив вылетевший из окна выбрасывателя уже досланный патрон.
— Прошу заметить, убойность — просто адская! «Сорок пятый» калибр, принятый в Североамериканских Штатах, пуля весит 14,8 граммов — такая и медведя, и кабана свалит! — заметил «продавец смерти».
— Кстати, Самуил Карлович, а почему Вы используете метрическую систему, в то время как в оружейных торговых домах Москвы, к примеру, «Торгового дома вдова Я. Зимина и Ко», вес указывается традиционно для России, в золотниках?
— Очевидно, потому, молодой человек что, мы с Вами не в Москве, а в Санкт-Петербурге. С момента принятия во Франции в 1837 году метрической системы мер, нет инструмента более совершенного для прогрессивного развития техники. Она позволяет стандартизовать совершенно разные механические приспособления с высокою точностью. Развитие прогресса напрямую развито именно с метрической системой, недаром за ее введение так ратовал Дмитрий Иванович Менделеев. И именно по его проекту в 1899 году метрическая система мер была принята и в России, правда, в необязательном порядке.
— Вы правы совершенно, не боюсь признать этого.
Тяжелый блестящий цилиндрик патрона перекатывался в ладони.
— Так в обойме-то всего, что и есть, семь зарядов, — вернулся я к более насущным проблемам.
— Ну, так и в новомодном револьвере г-на Лео Нагана — сколько? Столько же, да вот только пуля у него легковата, Вам не кажется? А тут — как кувалдой!.. Быстрая смена магазина позволяет, также и избежать «мешкотности» перезаряжания, которой не лишены все без исключенья револьверы. Ну, а кроме того, если господин штабс-капитан изволит, то у меня, таки, найдутся «уширенные» обоймы и на десять патронов.[49] Изобретение кустарное, однако же, весьма надежное.
— Что ж… Сколько за пару?
— Э, нет-нет! Деньгами не возьму! Знаю я, есть у Вас одна вещица…
— Имеется ввиду трофейная японская сабля? — я позволил себе улыбнуться.
— Она самая.
— Что ж, она дорога мне лишь как трофей. Забирайте, Бог с Вами, Самуил Карлович. И пять сотен патронов к пистолетам.
— Забирайте всю тыщу, да еще к ним две наплечные кобуры на ременной портупее. Для потайного ношения под одеждою. А нихонский меч на неделе занесете, я верю Вашему слову чести, любезный Виктор Иванович.
— Что ж, благодарю Вас, Самуил Карлович.
И, довольные друг другом, мы раскланялись.
***
Пулелейка под американский калибр у меня была, равно, как и машинка для снаряжения патронов. Серебро я скупил по пути, завернув в несколько ломбардов и средней руки ювелирных лавок. Если приказчики и удивились, то виду, как всегда, не показали. А платил я щедро. Кстати дома, у меня был еще припрятан увесистый мешочек с пятаками. Была у меня такая слабость, в память о детстве, наверное: собирать именно «серебрушки». Странно, конечно, для взрослого-то мужчины. А вот, поди ж ты — пригодилось!
В квартире вкусно пахло приготовленным ужином, все ж приятно, когда женщина в доме.
— Спасибо, Катюша, за хлеб-соль! — шутливо поблагодарил я девушку.
— Ерунда, — отмахнулась она, — вот мама у меня в Кременчуге готовит — пальчики оближешь!
Правда, за ужином я был не в пример рассеян, чем огорчил Катерину. Мысли мои витали далеко и были окрашены отнюдь не в радостные тона. Девушка это видела и не на шутку встревожилась. Я успокоил Катерину, как мог. К счастью, она заинтересовалась богатым собранием книг, и с томиком Луи Буссенара отправилась в спальню, прихватив с собой чашку кофе и конфеты.
А я занялся военными приготовлениями.
Прежде всего, разобрал, почистил и тщательно смазал все детали обоих массивных пистолетов. «Кольты», несмотря на свой внушительный вид оказались не намного сложней, чем мой «Браунинг-1910».
Все-таки, Джон Мозес Браунинг — великий изобретатель! Он действительно создал настоящий шедевр среди пистолетов — убойный, надежный и довольно компактный для такого калибра и габаритов. Собрав пистолеты, я проверил ход затвора, поставил и снял оружие с затворной задержки, взвел и спустил курки, проверил работу автоматического и обычного предохранителей. Идеально! Металлический лязг частей оружия и сухие щелчки курков звучали для меня симфонией Людвига Ван Бетховина. Масляно блестящее воронение оружейного металла странным образом успокаивало и вселяло уверенность в собственные силы. Такие же чувства, вероятно, испытывал и древний человек, беря в руку крепкую дубину, дабы отогнать ночного хищника от костра.
Теперь настала очередь изготовить боеприпасы.
Огненный расплавленный аргентум мягко колыхался в тигле. Тонкая струйка заполняла пулелейку. Вот металл остыл, и я аккуратно выбил его деревяшкою из пулелейки. Примерно через полтора часа работы уже образовалась горка увесистых снарядов с закругленными носами. Каждую пулю я вышлифовывал на небольшом станочке, добиваясь идеальной формы. Потом, аккуратно развальцевав патроны 45-го калибра, я по-новой снарядил гильзы серебряными пулями. Работа эта была кропотливой и точной. При малейшем пороке металла, уже готовая пуля отправлялась на переплавку, а порох взвешивался с аптекарской точностью. В итоге, после неспешных, но ответственных манипуляций образовалось около сотни боеприпасов, способных преизрядно досадить нашим новым недругам. С легкими щелчками патроны занимали свое место в обоймах. Защелкнувши две из них, в рукоятки пистолетов я поставил оружие на предохранитель.
На часах было два часа ночи. Отложив оружие, я тихо прошел в спальню. Катерина тихонько посапывала, разметав по подушке роскошные волосы. Она была спокойна и безмятежна, словно ребенок, и я невольно залюбовался ею, волна необъяснимой нежности к этой девушке захлестнула мое сердце, омыла его искренностью и теплотой самого прекрасного в мире чувства…
Не знаю, что нам уготовано судьбой, но я был готов пройти любые испытания, чтобы защитить так неожиданно обретенное счастье.
***
Утро следующего дня началось с лязга передергиваемого затвора и сухого щелчка взводимого курка. Я еще раз проверял пистолеты.
Испуганная резкими звуками Катерина, кутаясь в одеяло, настороженно выглянула из спальни. Она зевнула, прикрыв рот ладошкой.
— Это что, вместо утреннего кофе?
— Утренний кофе тоже будет. Сейчас мы позавтракаем, и я отлучусь ненадолго по делам. К тому же, нужно еще и вещи твои забрать.
— Хорошо, но жить здесь пленницей…
— Катерина, ты прекрасно знаешь, почему ты здесь. Я пытаюсь спасти тебя от этих… упырей, — все-таки констатация сего факта все равно вызывало противоречивые чувства.
С точки зрения рациональной логики, вампиров просто не могло существовать, но все ли мы знаем о том мире, в котором живем? Ведь на заре XX-го века мы только подошли к пониманию тех фундаментальных законов, согласно которым происходят атомные преобразования, протекают химические реакции, текут в проводниках токи, пульсирует жизнь в крохотных, микроскопических клетках. Одно лишь изобретение микроскопа Левенгуком открыло перед нами целую Вселенную, населенную самыми разными микроорганизмами — «анималькулями». Как до того, Галилей или Джордано Бруно, обратившие взгляды людей за границы небес — к звездам.
А вот теперь мне пришлось спуститься с небес на грешную землю и лить пули из благородного металла, чтобы защитить понравившуюся мне девушку и себя от злобных порождений полночи. Что ж — в принципе, и тут обязана существовать своя, хоть и достаточно извращенная логика.
***
Первым делом я направился в больницу, где проводил вскрытия «странных» трупов — утопленника и гулящей девки с Сенной площади. Мне нужны были протоколы вскрытия. Конечно же, это — должностной подлог, завладение казенными медицинскими бумагами. Но когда логика переворачивается с ног на голову, то и этика катится ко всем чертям!
После я заглянул в полицию и на правах привлеченного к делу медицинского эксперта заново проштудировал документы и сделал соответствующие выписки. Особых затруднений это не вызвало, хоть я и был одет в гражданское платье: костюм-тройку, а поверх него — пальто. Головного убора я не носил, разве что, по службе.
Изучая документы, сопоставляя бумаги сыскного ведомства, рапорты околоточных и медицинские освидетельствования, я понемногу улавливал общую картину. Кто-то вот уж почти что полгода убивает в столице людей. Причем — абсолютно разных, но всегда с особой целеустремленной жестокостью. И все тела его жертв потом отличаются, в числе прочих, еще и анемичностью. Этот неведомый и страшный «кто-то» попросту питается людьми! Подобное не просто чудовищно, а вообще уже за гранью всяческой морали и этики!
За всеми этими тягостными заботами день минул практически незаметно. Возвращаться пришлось, когда уж почти стемнело. Признаться, я был, что называется, «на взводе», даже думал заглянуть в ближайший ресторан и успокоить нервы ста пятьюдесятью граммами хорошего коньяка. Но передумал, поскольку в наплечных кобурах покоились увесистые «Кольты», а я не позволяю себе алкоголь, когда вооружен. Это — неуважение к оружию!
Но как раз, таки, взвинченные нервы и помогли мне распознать угрозу.
Торопясь, я свернул в узкий переулок, намереваясь сократить путь. Как вдруг затылок обжег леденящий, полный ненависти взгляд, и стремительная тень бросилась на меня со спины. Дыхание сперло от физически ощутимого ужаса, так бывает в кошмарном сновидении. Когда не можешь проснуться. Нечто темное, размытое скоростью, но при этом я твердо знал — клыкастое и когтистое, неслось на меня в невообразимо длинном прыжке.
Раздумывать было некогда, разворачиваясь, я выдернул оба крупнокалиберных вороненых «Кольта» из наплечных кобур. На японской войне я научился стрелять с двух рук, это довольно сложно, но все же, ваш слуга покорный — левша, а это существенно упрощает задачу.
Такая манера ведения огня называется по-разному: по-казачьи, по-турецки, по-сипайски, по-рейтарски, по-македонски. Собственно, научили меня этой мудреной науке казаки-пластуны, которые наводили шороху среди япошек. А стрельбой по-македонски сия убийственная метода зовется, поскольку применялась, собственно, македонскими террористами во второй половине XIX века против турецких/югославских и прочих оккупантов.[50]
Как бы то ни было, стреляя с двух рук, выпускаешь по врагу вдвое больше раскаленного свинца. В данном конкретном случае — вдвое больше раскаленного серебра по Врагу рода Человеческого! Тяжкий мощный грохот и вспышки дульного пламени сопровождали каждый выстрел. Мощные пистолеты бились в ладонях, словно живые, и совладать с довольно ощутимой отдачею было непросто. Но зато и эффект превзошел все ожиданья! Нечеловеческая скорость и ловкость упыря отлично уравновесилась темпом работы надежных механизмов обоих «Кольтов-М1911» и скоростью полета пуль, составлявшей 280 метров в секунду. Я успел произвести, в общей сложности, шесть выстрелов из обоих стволов — четыре пули попали в цель. Несущийся на меня упырь, оскаливший свои страшные клыки и выпустивший когти — теперь я уже ясно это видел, дико взвыл и отлетел в противоположную сторону, смачно шмякнувшись об стену. Попадания четырех пуль, по пятнадцати граммов каждая, буквально разворотили грудную клетку кровожадного упыря, превратив ее в истекающий нечестивой кровью кратер страшного вулкана! Кровосос страшно выл, скребя когтями по камням мостовой. Даже при смерти он тянулся ко мне, стоящему всего в паре шагов от него и жадно клацал гипертрофированными челюстями. Вскинув «Кольт» в левой руке, я поймал голову мерзкого упыря на мушку и плавно нажал на спуск. Надежный и мощный пистолет дернулся от отдачи, узкий переулок озарила вспышка дульного пламени и грохот выстрела, а клыкастая сволочь хорошенько пораскинула мозгами!
Уловив движение откуда-то сверху, я вскинул оба пистолета, и «Кольты» вновь огласили окрестности слитным мощным грохотом. Второй упырь бежал по вертикальной стене дома, цепко впиваясь когтями в старую кирпичную кладку. Ракурс прицеливания был совершенно невообразимым — под каким-то невероятным углом к вертикали. А сам вампир двигался с кровожадным проворством и целеустремленностью гигантского паука. Мои «Кольты» били по нему, оставляя отметины тяжелых пуль 45-го калибра на стене. И вот, наконец, мне удалось взять верное упреждение по рикошетам, искрящим в полумраке. От очередного выстрела вампир с визгом полетел наземь, раскаленное серебро пронзило его проклятую плоть! Из последних сил покалеченное пулями 45-го калибра чудовище рванулось ко мне на подламывающихся ногах, хотя скорее — лапах. Прогремели выстрелы, и одновременно с тем, как тяжелые полусферические пули раскроили нечисти череп, расплескав мозги, затворы обоих «Кольтов М-1911» встали в задержку. Несмотря на то, что я использовал «уширенные» обоймы на десять патронов, боеприпасы закончились очень быстро. Лихорадочно сменив магазины, я спрятал пустые в карман и щелкнул затворными задержками пистолетов. Почти синхронно кожухи-затворы лязгнули — под действием мощной возвратной пружины под стволом они пошли вперед, подхватив первый патрон из обоймы и дослав их в патронники. Курки уже и так были взведены, я был готов к бою. Но очередного нападения не последовало. Спустив курки с боевого взвода, я щелкнул механическими предохранителями и отправил «Кольты» в наплечные кобуры.
Первая кровь в самой невероятной и жестокой войне пролилась — и это была кровь вампиров!
Глава 15
Полночная хирургия
Перестрелка с упырями, несмотря на то, что окончилась неоспоримой победой, все же привела меня в некоторое замешательство.
Да, пара «Кольтов М-1911» — мощное, смертоносное и современное оружие. И выйти с ним против любого, даже самого невероятного противника вполне годится. Но все же мне не давал покоя тот факт, что и этим оружием убить упыря не так-то просто. Серебряные пули — само собой, крупный калибр — прекрасно! Но я же хотел убивать исчадия крови с первого выстрела — и наповал!
За помощью мне пришлось обратиться к верным союзникам — физике и химии. И еще отчасти — к биологии.
Сначала пошла в дело физика. Что есть пуля? Обтекаемый снаряд, который со страшной силою бьет в человека. Убойность определяется калибром, массой пули (у «Кольта» с этим все в порядке) и начальной скоростью полета ранящего снаряда. Об этом еще Николай Иванович Пирогов писал в своих блестящих трудах по полевой хирургии во время Крымской войны 1855 — 1856 годов. Той самой героической обороны Севастополя, в которой вместе с молодым и талантливым литератором — артиллерии поручиком графом Толстым, отличился и мой батюшка.
Дело в том, что очень долгое время, практически — столетия, в тогда еще довольно примитивном огнестрельном оружии использовались мягкие безоболочечные свинцовые пули довольно крупного калибра. При попадании в мягкие ткани они расплющивались, нанося обширные и тяжелые раны.
Такие же боеприпасы применялись в английских и французских штуцерах под названием «пуля Минье» во время Крымской войны 1855 — 1856 годов. Русские войска, вооруженные гладкоствольными ружьями, могли вести эффективную стрельбу по неприятелю на дистанции примерно трех сотен шагов. А вот англо-французские оккупанты благодаря применению пули Минье могли стрелять прицельно на дистанцию вчетверо большую.
Так мне рассказывал и мой отец, мрачно и красочно описывая ужасающие ранения от таких пуль. Отчасти это и послужило причиной того, что я и стал военным врачом — хотелось облегчить муки страждущих на поле боя.
Такая же тяжелая штуцерная пуля Минье ударила в висок героического и трагического адмирала Нахимова. Он ненамного пережил свой затопленный, дабы преградить неприятелю вход в Севастопольскую бухту, флот…
При переходе на бездымный порох и уменьшении калибра с семи до трех линий выяснилось, что поражающее и останавливающее действие новых пуль совсем незначительное. Особенно это было фатально для колониальных армий, в большей степени — Британской. Их яростные противники продолжали сражаться, даже и не замечая ран.
В результате британское военное руководство поставило задачу разработать пулю, которая:
«Inflict a wound sufficiently severe to stop even the most determined fanatic» — «Сможет нанести рану, достаточно тяжелую, чтобы остановить даже самого непримиримого фанатика».
И в начале 1890-х годов на Британской королевской оружейной фабрике в рабочем пригороде Калькутты Дум-дум, офицер британской армии капитан Невилл Берти-Клэй создал новую пулю к патрону распространенного калибра «.303 British», который использовался в винтовках «Lee-Metford» и «Lee-Enfield». Их носик был лишен оболочки, они так и назывались — «полуоболочечные».
По месту разработки и производства их и стали именовать пули «дум-дум».
Позднее появились самые разные виды таких боеприпасов. Револьверные пули калибра «.455» Mk.III имели даже весьма красноречивое название — «Man-stopper». С полой головной частью, за счет которой они сминались, чуть ли ни выворачиваясь наизнанку! Какие они после этого оставляли раны — лучше и не знать!..
Также существовали и охотничьи пули с Х-образным разрезом в головной части, смысл которых был тем же — «раскрываться» при попадании в живую мишень. Впоследствии, уже после официального запрещения «дум-дум», при помощи крестовидных надрезов «дорабатывали» оболочечные пули в войсках с целью повысить их поражающее действие. Такие пули также нередко называли «дум-дум».
Во время первой «современной», Англо-бурской войны 1899 — 1902 годов, командир Миддлсекского полка полковник Хилл заявил, что лучше быть раненым двумя пулями «Мартини-Генри», чем одной — «дум-дум». Позднее, в ходе парламентских дебатов Лорд Хэмилтон заявил, что любой, имеющий нож, может в считанные секунды переделать обычные пули в «дум-дум».
Боевое применение этих пуль вызвало протесты со стороны международного сообщества как «негуманное» и «нарушающее законы и обычаи войны». И вскоре — в 1899 году раскрывающиеся и деформирующиеся пули были запрещены к военному применению Первой Гаагской мирной конвенцией. Вторая Гаагская конвенция 1907-го года подтвердила этот запрет.
Ну, а я, ничтоже сумняшеся, взялся за нож, а точнее, острую пилку по металлу, и «осенил» головки пуль 45-го калибра Североамериканских Соединенных Штатов крестообразными распилами.
Но на этом моя богатая фантазия и пытливый ум не остановились.
Аккуратно обернув патроны с серебряными пулями полосками кожи, дабы по неосторожности не поцарапать, я зажал их в миниатюрных ювелирных тисках. Потом тонким сверлышком аккуратно рассверлил «убойные пустоты» в их головных частях. Тут бы мне остановится, но к вящему ужасу полночных исчадий, наряду с физикой я вспомнил заодно и химию.
А из химии известно такое соединение, как амальгама. Это — раствор металлов, чаще всего благородных, в ртути. Золото, которым покрывают купола церквей — это и есть амальгама. А если растворить в жидкой ртути благородный аргентум?
Такой раствор с отравленной серебряной пулей проникнет во все органы вампира и убьет его — спасенья чудовищу не будет!
Что я и предпринял. Надев на руки защитные резиновые перчатки, я под вытяжкою приготовил раствор серебра в ртути. Пипеткою с величайшей аккуратностью закапал жидкий аргентум внутрь серебряных пуль, запаял и зашлифовал отверстия. Меры предосторожности при химических опытах были нелишни, я не хотел разделить судьбу сумасбродного ученого Хемфри Дэви,[51] который умер оттого, что вдыхал яды и подвергал свой организм воздействиям различных вредных веществ на потеху публике. Благодаря ртути такие боеприпасы оказались еще и тяжелее обычных. То-то будет мерзким кровососам погибель!
Но и это тоже было не все, ваш покорный слуга — натура зело увлеченная, особенно, в естествоиспытательстве. Так-то.
Следующей моей находкой стала смесь магния и белого фосфора, которая используется в обычной фотографии для вспышки. К ней я добавил мелко растертый порошок перманганата калия, и — вуаля! Адская смесь готова!
Разрывные пули уже давно вошли в обиход армий разных стран, и даже были запрещены раньше, чем «дум-дум». Причем в ходе Санкт-Петербуржской Международной мирной конференции!
Четвертого мая 1868 года военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин обратился к министру иностранных дел и государственному канцлеру Александру Михайловичу Горчакову с письмом, в котором просил содействия в устройстве оной конференции. Ее целью должно было стать запрещение разрывных пуль, которые военный министр находил «чисто варварским средством, не оправдываемым никакими боевыми требованиями».
Известный российский юрист-международник Федор Федорович Мартенс так описывает отказ Российской империи от использования разрывных пуль:
«Честь почина этого дѣла принадлежитъ военному министру, генералъ-адъютанту графу Д. А. Милютину.
Въ отношеніи военнаго министра къ государственному канцлеру, отъ 4 мая 1868 г., указывается на опыты, произведенные въ русской и иностранныхъ арміяхъ надъ разрывными пулями безъ капсюля, воспламененіе и разрывъ которыхъ происходятъ послѣ удара въ предметъ, имѣющій незначительную плотность (напр. Хлѣбъ, тѣло животныхъ и т. п.). Въ случаѣ разрыва такой пули внутри человѣка, рана будетъ смертельная и очень мучительная, такъ какъ эти пули разлетаются на десять и болѣе осколковъ. Сверхъ того, составныя части ударнаго пороха, весьма вредно дѣйствуя на человѣческій организмъ, совершенно бесполезно увеличиваютъ страданія».[52]
Уже в ноябре в Санкт-Петербургской декларации 1868 года был утверждён международный запрет на применение пуль, которые «имеют свойство взрывчатости или снаряжены ударным или горючим составом». Данный запрет на применение разрывных и зажигательных пуль позже, в Гаагских конвенциях и декларациях 1899 и 1907 годов, был расширен также и для «легко разворачивающихся или сплющивающихся в человеческом теле» — тех пуль, о которых мы говорили ранее.
Я же никакими договорами стеснен не был и вел войну тотальную — A la guerre com a la guerre![53]
Посему и зажигательные пули нашли свое почетное место в моем скромном арсенале. Такие боеприпасы горят даже в воде, а для воспламенения им нужна лишь малая толика свободного воздуха. Остальной кислород для горения, они получали из марганцовки, химическая формула которой — KMnO4, предполагала избыточное наличие оксигениума.
***
Полночный звонок отвлек меня от почти что завершенного занятия. Катерина уже давно спала, и я осторожно снял трубку, прикрыв ее ладонью.
— У аппарата.
— Уважаемый Виктор Николаевич, срочно нужна Ваша помощь, как врача, — раздался взволнованный, это было даже сквозь треск помех, голос Самуила Карловича Лемана. И захватите с собою медицинские принадлежности — случай очень сложный и весьма деликатный. Автомобиль заедет за Вами через полчаса, — и короткие гудки в трубке прежде, чем я смог проронить хоть слово.
Нехорошее предчувствие кольнуло сердце и заставило пальцы чуть быстрее, чем обычно снарядить обоймы «Кольтов» 45-го калибра только что сделанными патронами с «комбинированными», как я их назвал пулями. Ирония судьбы: вместе с медицинскими принадлежностями, назначение которых — спасать жизнь, приходится брать с собою и более смертоносные «инструменты».
Да, я был крайне удивлен, однако, армейская привычка позволила не тратить время и нервы на пустопорожние измышления. Нужно — значит нужно. Оставив записку Кате, чтоб не волновалась, когда проснется, я рассовал пистолеты, запасные обоймы, проверил медицинский саквояж и, тихонько затворив дверь, вышел на улицу — в ночь и неизвестность.
***
Легковой автомобиль с поднятым сейчас кожаным верхом вез меня, тарахтя мотором, куда-то на окраину Санкт-Петербурга. Конечно, это — не провонявшие тухлой рыбой трущобы, но центром светской жизни этот район не назовешь. Нехорошее место. И автомобиль здесь — словно броненосный крейсер у туземного побережья… Кстати сказать, откуда у скромного содержателя оружейного магазина авто? Сие покамест редкость. Обычные господа, в основном, экипажами да извозчиками обходятся.
Автомобиль подъехал к запущенному парку за чугунной оградою, и остановился у кованых ворот, сразу же погасив яркие электрические фары. Не проронивший до этого ни слова водитель поцедил сквозь зубы:
— Через парк — там Вас встретят.
Я молча отправился указанной моим любезным спутником дорогою.
В глубине парка прятался небольшой особняк из серого камня. Если бы не пара-тройка тускло светящихся окон, то его и вовсе можно было бы счесть и явно нежилой. Но все равно, от этого строения и от парка его окружавшего несло такой тоскою, что впору было удавиться. Обустраивая Северную Пальмиру, государь наш Петр Алексеевич повелел строить белокаменные дома с богато украшенными фасадами, дабы радовали они взор. А вот владельцы серых и унылых домов платили довольно большой налог. Неожиданно это породило своеобразную «моду» среди зажиточных купцов и аристократии: богатые люди нарочно строили мрачные особняки, дабы показать, что им и большие налоги нипочем. Весьма своеобразное хвастовство.
У широкой лестницы с растрескавшимися, а, местами и осыпавшимися ступенями, меня встретили двое. В руках у «стражей» особняка, так я окрестил их про себя, были массивные автоматические пистолеты «Маузера», и держали они их на виду. Причем это были довольно редкие модели снабженные не десяти-, а удлиненными — двадцатизарядными неотъемными магазинами, кобуры-приклады у них были примкнуты, а целики — приподняты и выставлены на дистанцию верного огня. Однако!
Правда, меня не обыскивали, а сразу же повели внутрь. Один из них молча принял у меня пальто.
В просторном вестибюле меня ожидал взволнованный Самуил Карлович, коротко поздоровался и повел по извилистым полутемным коридорам и лестницам через гулкие залы, наполненные обветшалой красотою и пыльным величием.
— Виктор Николаевич, прошу меня покорнейше простить, что втравил Вас в эту историю. Но, право же, мне более не к кому было обратиться. Мы давно знаем друг друга, и поверьте — если все пройдет удачно, то Вы ни в чем не будете нуждаться…
— Я так понимаю, что есть пациент, нуждающийся в медицинской помощи, но в больницу Вы обращаться не стали. А, значит, случай и действительно — из ряда вон выходящий?
— Действительно — из ряда вон…
Мы поднялись на второй этаж, в комнате у камина на низкой кушетке лежал пациент. Столик рядом с кушеткою уставлен всевозможными лекарствами. В нос ударил знакомый еще с войны тяжелый запах крови, йода, хлороформа, спирта, и бог весть чего еще. По спине пробежали мурашки, а сердце снова отчетливо кольнула тонкая игла необъяснимой тревоги.
Тонкие, аристократические, черты лица мужчины были искажены страданием, он бредил и стонал. Крупные капли пота стекали по посеребренным благородной сединою вискам. На простыне, которой он был укрыт — пятна крови в области живота.
Вымыв руки и плеснув на них спирта, я осторожно откинул простыню, и снял мокрую от крови повязку покрывающую рану. Картина, представшая перед глазами, заставила бы даже Торквемаду упасть без чувств.
Слепое абдоминальное огнестрельное ранение — вот как это называется на суховатом медицинском языке: брюшная полость была изорвана многочисленными пулевыми попаданиями. Насмотрелся уж вдосталь на такие под Мукденом и в осажденном Порт-Артуре. Раневые отверстия располагались рядом, а это значило, что стреляли, скорее всего, в упор. И о том, что натворили ранящие снаряды внутри брюшной полости, предположения были мрачны и однозначны.
Раненого бил озноб, кожные покровы бледные, дыхание частое и поверхностное, черты его лица заострились. Пульса на запястье уже не было, а на сонной артерии он едва прощупывался. Это был шок, фактически — уже предагональное состояние.
Обернувшись, я поймал растерянный взгляд Самуила Карловича.
— Увы…
— Вот именно, — «увы»! Вряд ли я смогу хоть чем-то ему помочь. Разве, что вколоть морфию, чтоб не мучился… Здесь нужна операция, но даже она вряд ли поможет, скорее, только продлит мучения умирающего.
— Операционная находится в соседней комнате. Сделайте, что сможете, если нужно — я буду ассистировать.
Я только пожал плечами.
— Нам нужно подготовиться. И подготовить пациента.
— За это не беспокойтесь, раненого подготовят.
***
Вместе с Самуилом Карловичем обрабатываем руки первомуром — обеззараживающей смесью спирта и муравьиной кислоты. Ни один микроб после такого не выживет. После при помощи все тех же молчаливых прислужников, сменивших «Маузеры» на медицинские инструменты, облачаемся в хирургические стерильные халаты, белые колпаки, марлевые повязки закрывают лица, пальцы чутко обтягивают стерильные резиновые перчатки. Ну, что ж — приступим. Входим в другую комнату — это операционная. И, надо сказать, весьма недурственно обставленная. Интересно, сколько же денег сюда вложено? Замечаю, что помимо фиксирующих ремней, коими пациент пристегнут к операционному столу, его опутывают еще и тонкие блестящие цепочки. На мой недоуменный взгляд Самуил Карлович только пожимает плечами.
— Так надо Виктор Николаевич.
Мы что же тут — Франкенштейна оживлять собрались? Впрочем, оставим странности на потом.
Пациент уже подготовлен и спит под хлороформным наркозом. Проверяю пульс дыхание, измеряю артериальное давление.
— Жизненные показатели более-менее в норме, можно начинать.
Желтое от йода операционное поле, черные входные отверстия пуль в ярком свете хирургических ламп. Рядом — Самуил Карлович, его черные круглые очки в железной оправе резко контрастируют с нашими белыми одеждами и таким же белым убранством операционной.
Блестящим брюшистым скальпелем делаю первый разрез, тонкое лезвие скользит по коже, оставляя черный разрез. Нужно иссечь рану, чтобы извлечь пули и вычистить все внутри. Развожу края раны крючками и фиксирую их. Прохожу подкожную жировую клетчатку, ее почти нет, и расслаиваю мышцы, проникая в брюшину. Раздвигаю ткани, ставлю расширители. Все, я — в брюшине, среди окровавленной разорванной требухи.
Внутри — месиво!
Как вообще можно с такими повреждениями удержался на краю Бытия?! Человеку такое не под силу, хотя на войне и не такое случалось видеть… Перевожу удивленный взгляд на ассистента. Самуил Карлович понимающе кивает.
Зондом углубляюсь в кровавое месиво в брюшной полости. К тяжкому запаху крови добавляется еще и запах каловых масс, а это значит, что пробит и кишечник. Это уж совсем хреново! Оттуда болезнетворные микробы попадут, а вообще-то — уже попали в брюшную полость, да на кровь — самую благотворную питательную среду. Теперь — однозначный перитонит. И какой такой матери я вообще согласился на эту хирургическую авантюру?!! Ведь ясно, как день: пациент — обречен!
Я удалял сгустки крови, пинцетом вытаскивал из окровавленной плоти отломки костей, вырезал скальпелем участки омертвевшей ткани, подбираясь к засевшим в глубине пулям. Они в своем смертоносном движении внутри организма рвали мягкие ткани, дробили кости, пробивали внутренние органы.
Зонд натыкается на что-то твердое. Осторожно вынимаю его из раны и кончиками пальцев ощупываю это место. Так и есть — пуля.
— Остроконечный скальпель… — им я рассекаю ткань, чтобы добраться до ранящего снаряда, причинившего столько бед в своем страшном полете. — Зажим, придержите здесь.
— Держу.
— Скальпель, изогнутый пинцет…
— Вот скальпель, пинцет.
Остроконечным скальпелем я поддеваю пулю и крепко захватываю ее край изогнутыми «лапками» пинцета. Теперь — медленно и плавно тяну на себя. По телу раненого вдруг проходит дрожь!
— Пульс?
— Участился.
В ярком свете операционного рефлектора было видно, как израненная плоть дымится. Чернея на глазах от соприкосновения с деформированным кусочком металла! Судороги не прекращались, пока я не выдернул покрытую черной спекшейся кровью изуродованную ударом пулю.
Она звякнула, упав в подставленную ассистентом «почечницу».
— Уберите сгустки крови.
— Убираю.
Работа — очень кропотливая и тонкая. Вообще-то я микробиолог, а не полевой хирург, но на Японской войне пришлось вспомнить учебный курс и на практике осваивать «рукоделие» — именно так с латыни переводится слово «хирургия». Вот и сейчас пришлось «рукоделие» вспомнить: навыки и знания остались, да и помощник у меня неплохой. Самуил Карлович ассистировал на диво хорошо. Чего еще я не знаю об этом немногословном, но исполненном достоинства человеке? Однако же, пока рано отвлекаться.
Кровь сочилась довольно обильно, но все же меньше, чем я ожидал. Пришлось, конечно, поставить несколько «москитных» зажимов на кровоточащие сосуды и периодически осушать рану, но все же массированного кровотечения не было. А это значило, что хотя бы крупные сосуды брюшной полости оказались целы. Что, впрочем, почти невероятно, учитывая их анатомическое месторасположение.
Я подцепил и вытащил на свет Божий еще парочку деформированных кусочков металла. Пули засели довольно глубоко, и пришлось изрядно повозиться, прежде чем удалось зацепить их изогнутыми «лапками» длинного пинцета. И опять я наблюдал странное обугливание тканей брюшной полости, они буквально дымились и чернели прямо на глазах, будто бы политые серной кислотою! Странно…
Мысль о том, кого, на самом деле я сейчас оперирую, родилась в мозгу как бы сама собою: просто сошлись воедино все вычурные кусочки сложной мозаики. Необычайная стойкость к смертельному ранению и общая таинственность всей этой экстраординарной ситуации, блестящие цепочки, которыми пациент был прикован к операционному столу (они наверняка — серебряные). В довершение ко всему — те знания, которыми поделилась со мною Катерина Пустовит. Девушка сумела выделить главное из самых разных литературных источников, и это мне очень помогло. А дымящаяся от пуль плоть, на глазах чернеющая, словно ожог, стала окончательным тому подтверждением.
Могу поспорить, что и пули, которые я раз за разом извлекал из кровавых ошметков изорванной плоти — серебряные.
Как это ни странно, однако сия мысль не вызвала ожидаемого ужаса: передо мною на операционном столе распростерся пациент, который остро нуждался в медицинской, хирургической помощи. Интересно, а Клятва Гиппократа действительна в случае с вампиром?
«Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygiamque et Panaceam juro, deos deasque omnes testes citans, mepte viribus et judicio meo hos jusjurandum et hanc stipulationem plene praestaturum….»[54] — я невольно усмехнулся.
— Самуил Карлович, мы ведь оперируем не человека?
— Вы испугались?
— Не то, чтобы… Просто все это так необычно. Впрочем, продолжим.
Больше всего меня беспокоило раздробление нижних ребер и подвздошной кости: костные отломки буквально усеивали мягкие ткани. Другая, и гораздо более серьезная проблема — это, конечно же — заражение крови. Огнестрельное ранение было множественным, и с каждым ранящим снарядом шансы выжить у раненого фатальным образом сокращались.
Помнится, в роковой день 27 января 1837 года одна лишь пулевая рана в живот привела к мучительной кончине гения, длившейся еще целых два дня.
— Нужно промыть брюшную полость физраствором, прежде чем извлекать оставшиеся пули. Готовьте полуторапроцентный водный раствор Chloraminum.
— Он уже готов.
Хлорамин — сильный антисептик, в сто раз сильнее карболовой кислоты. Набираю его в шприц и орошаю отверстую рану. Самуил Карлович промокает рану стерильными тампонами на корнцанге.
Теперь самое главное. Ввожу в рану брюшное зеркало, чтобы более четко осмотреть «диспозицию». Рана промыта, сгустки крови и все, что мешало, убрано. Но пули не видно. Вновь принимаю из рук ассистента зонд и исследую им раневой канал. Судя по всему, пуля засела у воротной вены печени –vena portae. А это очень опасно, поскольку в эту кровяную магистраль впадают и другие вены, которые несут наполненную продуктами распада кровь в наш «естественный фильтр». Это венечная вена желудка — vena coronaria ventriculi, вена выхода желудка — vena pylorica и вена желчного пузыря vena cystica. Если воротная вена печени повредится во время извлечения пули, то операция закончится досрочно. Смерть от массированной кровопотери наступит в течение нескольких секунд, будь мой полночный пациент хоть трижды упырем!
Накладываю три лигатуры шелковыми нитками на пульсирующую совсем близко от застрявшей пули вену. На ощупь орудую двумя пинцетами, пытаясь расширить раневой канал. Дело в том, что за счет эластичности тканей организма раневой канал почти всегда уже калибра, то есть диаметра ранящего снаряда. Поддев пулю изогнутым пинцетом, я аккуратно, буквально по долям миллиметра вытаскиваю ее из глубокого раневого канала. И только потом уж, крепко взявшись пинцетом, буквально вырываю ее из раны! Еще один окровавленный кусочек деформированного металла звякает об дно «почечницы».
— Осталась еще одна пуля, — тихо сказал Самуил Карлович.
— Да, и она засела у позвоночного столба, порвав при этом кишки.
Ковырять пальцами глубоко в ране, в кроваво бурой жиже, пытаясь хирургическими инструментами нащупать и поддеть смертоносный кусочек металла — это занятие для безумцев. Несколько раз чуткие «лапки» пинцета соскальзывали с покатых боков пули. Скальпелем я, насколько можно, иссек ткани вокруг, но все равно вытащить пулю стоило огромных трудов. Все время, пока я ее доставал, деформированный кусочек серебра дочерна жег нечеловеческую плоть моего полночного пациента. И вот она, в почерневшей «патине» свернувшейся крови зажата в тонких изогнутых «лапках» пинцета. Н-да…
— Жизненные показатели?
— Пульс неровный, дыхание замедляется.
— Готовьте камфару, двадцатипроцентный раствор.
— Сейчас, — ассистент набирает раствор в шприц.
Solutio Camphorae oleosa — масляный раствор камфары, десять или двадцать процентов. Это средство для поддержания дыхания и сердечного ритма. Принимаю наполненный шприц, защипываю кожу и протыкаю иглой. Ввожу медленно, преодолевая сопротивление вязкого масляного раствора. Впрыснутая под кожу камфара стабилизировала пульс, дыхание полночного пациента стало ровнее.
Кроме пули в ране были еще и мелкие костные осколки поврежденного позвонка, которые я кропотливо выбирал пинцетом. Сколько времени прошло? Кто ж его знает…
— Промокните пот, Самуил Карлович.
Ассистент обтер мне лоб салфеткою на корнцанге.
— Благодарю.
Наконец, все костные отломки, даже самые мелкие были «выловлены» и извлечены из раны. Та же участь постигла и кровяные сгустки вместе с омертвевшими участками ткани. Но нужно было еще раз продезинфицировать рану, иначе обширность повреждений даст богатую, в прямом смысле слова, пищу всеразличным болезнетворным микробам. Этому же способствовали и весьма серьезные химические ожоги от серебра пуль, извлеченных мною.
Посему я решил отказаться от хлорамина в пользу более действенного, но и более жестокого средства обеззараживания. Первомур, смесь спирта и муравьиной кислоты — самое эффективное противомикробное средство, сильнейший антисептик, но к тому же и сам вызывает химические ожоги. Что ж — клин клином вышибают!
— Готовьте раствор первомура, будем проводить им орошение раны.
— Но это же… Он же…
— Если это не человек, и все что известно о нашем пациенте — правда, то он выдержит. Продезинфицировать рану, так или иначе, необходимо. А то, что она заведомо смертельна ставит нас в еще более сложное положение. Признаться, я впервые оперирую «Nosferatu» — «Не-мертвого»…
Самуил Карлович молча передал мне большой шприц, наполненный раствором муравьиной кислоты и спирта.
В романе Фенимора Купера «Открыватель следов»[55] была такая сцена: пленному индейцу его враги надрезали кожу в правом подреберье и запускали в печень красных муравьев. Так вот то, что я сейчас намеревался сотворить со своим пациентом, было стократ хуже! Концентрация муравьиной кислоты — неизмеримо выше, да еще и растворенной в этиловом спирте!
Пациент выгнулся дугою, как при столбняке, когда едкая, остро пахнущая жидкость полилась из шприца в его разверстую утробу! Наркоз уже не действовал, болевое воздействие начисто смело все барьеры реакции торможения в головном мозгу. Упырь протяжно выл на одной ноте, его лицо страшным образом деформировались: челюсти и клыки выдались вперед, глаза ввалились, и без того заостренные черты лица стали и вовсе уж демоническими. Гипертрофированные когти оставляли на металле операционного стола глубокие борозды. И, если бы не тонкие, но исключительно прочные, серебряные цепи на его руках и ногах, то нам было бы несдобровать…
— Готовьте препарат кураре, нужно расслабить его мышцы, иначе его и вовсе в узел завяжет! Быстрее!
— Сейчас!
Только после укола лошадиной дозы миорелаксанта, расслабившего мышцы, жуткий полночный пациент стал затихать, конвульсии постепенно сошли на нет. Следовало бы уколоть морфию, но это обезболивающее сильно угнетает дыхание и сердцебиение. А пациент на операционном столе и так, в буквальном смысле, дышал на ладан.
Тем не менее, жестокий дезинфицирующий раствор самым действенным образом произвел обеззараживание обширной операционной раны. Теперь я хотя бы не боялся перитонита или воспаления вен — флебита. Именно от последнего принял мучительную кончину Александр Сергеевич Пушкин.
Нам остались сущие пустяки: ушить изорванные ткани и наложить швы. Тут уж привычные и чуткие пальцы полевого хирурга действовали сами, почти, что без участия сознания. Блестела в свете яркого операционного рефлектора изогнутая иголка в зажиме иглодержателя, стежок за стежком шел операционный шов. Сначала — кетгутом, стерильными бараньими жилами, а потом — шелковой нитью. Я оставил небольшое отверстие для дренажной трубки, по которой стекал бы в специальную банку экссудат.
Пластырем приклеиваю стерильную марлю, прикрывающую рану. Все. Операция завершена.
Глава 16
Жуткая разгадка всех тайн
— У Вас есть коньяк?
— Нет, но есть виски.
Потягивая американское ячменное пойло, я наслаждался покоем. Руки и ноги сковала внезапная усталость, голова гудела, а глаза слезились от переутомления. Но дело свое мы с Самуилом Карловичем сделали, и при том — хорошо. Теперь оставалось только лишь ждать, пока невероятная живучесть нашего «полночного пациента» не возьмет верх над последствиями трижды смертельного для обычного человека ранения.
— Sapere aude — по латыни это значит: «дерзай знать». Вот и я дерзну все же узнать, что же, черт побери, это значит?!
Самуил Карлович предпочел традиционно русский напиток, и теперь медленно, глотками, осушал граненый стакан горькой. С последними каплями животрепещущего напитка он шумно выдохнул и с громким стуком поставил пустой стакан на стол.
— Виктор Николаевич, надеюсь, Вы понимаете, что теперь Долг Крови зависит даже не от меня. Посему я уполномочен открыть любые тайны, которые знаю.
— Ну, что ж, — повторил я. — Sapere aude…
— Хотите знать… Да, — наш сегодняшний пациент — вампир.
— Это и так понятно. В Санкт-Петербурге сейчас творятся вещи, в высшей степени странные и страшные. Кроме того, моя очень хорошая знакомая в опасности, а ее подруга — фактически при смерти. Что в этом случае можно сделать?— Боюсь, что ничего поделать уже нельзя. Увы.
— Не верю. Если вампиры существуют и обличены в физическую форму, то они вполне подчиняются физическим, физиологическим и биологическим законам. Осталось выявить эти законы и заставить их работать на нас.
— Это не так просто.
— А я и не говорю, что просто! Но все же — возможно. Они ведь тоже, в некоторой степени, живые. Не ожившие, как это принято считать, а живые, правда — на свой лад.
— Виктор Николаевич, Вы можете и сами сможете расспросить обо всем нашего э… пациента.
— Знаете, я, наверное, поеду домой, отложим вопросы на более подходящее время. И потом, врачи — люди суеверные, так, что — подождем.
***
Катерина открыла двери, испуганно глядя на меня.
— Виктор, где ты был? Я волновалась.
— Ну, вот ты меня уже попрекаешь отлучками из дому, а ведь мы еще и не женаты, — я нашел в себе силы пошутить.
Девушка состроила недовольную гримаску:
— Господин штабс-капитан, не забывайтесь, что за неуместное гусарство?!
— Прошу меня простить,— я церемонно раскланялся, сбрасывая пиджак, а заодно и — «сбрую» с крупнокалиберными автоматическими пистолетами.
— Я поесть приготовила, садись обедать.
— Спасибо, Катюша. Ты извини меня, но сейчас все так навалилось… Как говорится: «Пришла беда — отворяй ворота»!
Мы вместе отобедали щами, гречневой кашей со шницелями. Оказывается, Катя изумительно готовила: вкусно и сытно. За чаем я рассказал девушке о полночной операции вампира. Катя слушала внимательно, выражение растерянности и недоверия на лице сменилось откровенной тревогой.
— Как же теперь?..
Встав из-за стола, я обнял девушку за плечи.
— А сейчас — спать! Я с ног валюсь. Утро вечера, как говорится, мудренее. Хотя — уже и день на дворе — переходим на ночной образ жизни, — неуклюже пошутил я.
Мягкие объятия Морфея поглотили меня…
На улице уже зажигались первые фонари. Горько-сладкий ароматный кофе уютно дымится в чашке тонкого фарфора. Теплый свет керосиновой лампы отражается изумрудными искорками в глазах Катерины. Жизнь продолжалась, не смотря на страшное соседство с миром людей мира кровавых исчадий полночи. Как же не хотелось покидать этот нечаянно обретенный уют! Но это было необходимо.
— Катя, мне нужно отлучиться, а ты пока побудь здесь и не беспокойся, — наклонившись, я легонько поцеловал девушку в щеку.
— Будь осторожен. И… спасибо, что ты все это для меня делаешь.
Я лишь пожал плечами. Действительно — а ради кого еще рисковать? События развивались слишком быстро, обстоятельства выстраивались совершенно роковым образом, и единственное, что оставалось — это быть собою. Мужчина должен защищать женщину, чтобы оставаться собой.
***
Серый особняк на окраине Санкт-Петербурга ждал, жаждал раскрыть серые тайны…
— Как пациент?
— Гораздо лучше. Он Вас ждет, Виктор Николаевич.
Вампир, облаченный в дорогой домашний халат с золотым шитьем, утопал в глубоком и уютном кресле. На низком столике рядом — томик в кожаном переплете, чашка кофе. Диссонансом к этой уютной картине: клинок на коленях у сидящего и шелест точильного камня по кромке закаленного металла.
— Как Ваше здоровье?
— О, об этом не переживайте! Вы сделали главное — вытащили из меня смертоносное серебро. Теперь процесс заживления не займет много времени. Присаживайтесь. Как Вас звать?
— Виктор.
— Кофе? Что-нибудь покрепче? — продолжал разыгрывать из себя радушного хозяина мой визави под шелест и скрип точильного камня, скользящего по острой кромке клинка.
— Коньяк. Шустовский.
— Можете звать меня Генри. Итак: «Sapere aude»… Что ж, теперь по отношению к своему спасителю я связан Долгом Крови — а выше и нет ничего. Когда-то я был одним из тех, кто услышал сие латинское изречение впервые. Опустим очевидные вещи — кто я, и так понятно.
«Dolce et decorum est pro Patria morti»! — «Красиво и прекрасно — умереть за свою Родину»! — чеканные слова, исполненные возвышенного смысла. Но ничего более за ними нет. Поверьте, че-ло-ве-чес-ка-я природа ничуть не изменилась за те две тысячи лет, что я живу… э, существую. Как всегда, враждуют сильнее те, кто ближе по крови. Так и греки в седой древности враждовали друг с другом постоянно. Спартанцы недолюбливали изнеженных афинян. Демократичных коринфян возмущала тирания Спарты. А переселенцам из Сиракуз и вообще дела не было до того, что творится на Пелопоннесе. Только Олимпийские Игры во имя Великого Зевса — царя богов, хотя бы на время примиряли горячую кровь древних эллинов — моих соплеменников. И только одно их всех сплотило — вторжение персов на благословенный Пелопоннесский полуостров. Орды Ксеркса пришли из Малой Азии и намеревались затоптать огонь знаний и утонченной культуры копытами боевых коней закованных в броню катафрактариев.
Спартанцы царя Леонида героической смертью в Фермопильском ущелье спасли всех эллинов — дали возможность мобилизовать войско и достойно встретить беспощадного врага.
Как говорится: «Urbi et orbi» — «Городу и миру»! Как оказалось, горстка отважных спасла не только Спарту и прочие греческие полисы, но и весь мир от владычества жадных и жестоких персов.
И наша фаланга, ведомая славным Диодором, сыном Алкивиадоса выступила против персов в составе объединенного эллинского войска.
В тот день я умер за Грецию — такой героической и славной смерти нечего было и желать! Персидские тяжелые всадники — катафрактарии, атаковали клином — казалось, нет такой силы, которая может остановить их! Они неслись на нас, словно сверкающие демоны смерти — лучи солнца отражались на чешуйчатой броне, сплошь покрывавшей и всадников и боевых коней… — вампир Генри прикрыл глаза, погрузившись в воспоминания, которые для всего Человечества стали уж давно всего лишь ветхой страницей истории.
***
В тот день на поле брани сошлись равные по силе армии. Каждый гоплит в фаланге был профессиональным воином-эфебом, два года проходившим военную и физическую повинность — эфебат. Многие уже участвовали в кровопролитных сражениях.
Закованные в металл всадники на бронированных лошадях ударили в первые ряды гоплитов, но не пробили брешей и не смяли боевой порядок. Длинными мечами они пытались обрубить наконечники копий-ксистонов, но те были укреплены бронзовыми полосами. А вот всадники мигом полетели из седел, ведь у них еще не было стремян. Пронзительно ржали кони, также пронзительно кричали раненые и умирающие. Зачастую четырехметровое копье гоплита пробивало коня вместе с всадником! Остро пахло кровью и смертью. Темно-красные брызги летели на лица греческих воинов, отдавались вкусом драгоценного железа на губах…
И тогда на помощь катафрактариям ринулась восточная пехота. Персы были вооружены более короткими копьями и мечами, защищали их кожаные или соломенные щиты и стеганое одеяние, напоминающие халаты из грубого материала.
Конечно же, их вооружение не шло ни в какое сравнение с бронзовыми доспехами греческих воителей! Анатомическая кираса — гиппоторакс весил около таланта.[56] На ногах — поножи-книмиды. Наручи и круглый щит-гоплон дополняли комплект пехотного оснащения гоплита. Голову защищал глухой коринфский щит с высоким гребнем, который мог отклонить и пущенную стрелу.
Вдобавок фалангу прикрывали стрелки с мощными ахейскими луками.
Восточная пехота персов пробилась к фаланге — себе на погибель. Многие из «бессмертных» так и повисли на остриях копий-ксистонов. Остальные персидские пехотинцы все же прорубились сквозь частокол копий, но только лишь для того, чтобы погибнуть под безжалостными ударами греческих мечей — махайр. Короткие кривые клинки из бронзы с обратным изгибом были идеально приспособлены для рубки в тесноте ближнего боя. Им кололи и секли, нанося страшные и зачастую смертельные раны. Каждый грек с рождения совершенствовался в искусстве фехтования. Так же, как и в дромосе,[57] математике и философских беседах. За каждого павшего гоплита персы заплатили тремя своими воинами.
В панике бросая убитых и раненых, щедро орошая землю Эллады кровью, остатки персидской конницы и пехоты отступили. На полях сражений после такого зреет самый лучший виноград, его ягоды будто наполнены пролитой в бою кровью героев…
Тесный строй гоплитов огласился криками радости. Но до победы было далеко. Персы использовали трусливую тактику ауксилии — легкой стреляющей конницы. Они буквально засыпали дротиками и стрелами тесный строй неповоротливой фаланги. А затем снова клин катафрактариев врезался в поредевший строй гоплитов-копьеносцев. В тот день много отважных и благородных эллинов погибло под ударами тяжелой персидской кавалерии.
«Даже храбрейшие не могут сражаться выше своих сил»! — так сказал однажды Агис II Спартанский. И, к сожалению, он оказался прав…
***
— А что же дальше?
Вампир Генри отложил прямой клинок с полуторной заточкой и ажурно выкованным корзинчатым эфесом.
— А дальше я возродился в новом облике — ужасного исчадия ночи, слуги мрачной богини Гекаты. Каких мук стоило принять собственную судьбу, известно только мне. Не хочу призывать в свидетели Высшие силы, ибо не имею права. Но вампиры гораздо древнее даже Древней Греции… которая была тьму веков тому назад моей родиной, — вампир тяжело, совсем по-человечески, вздохнул. — Почти уверен, что вампиры каким-либо, загадочным даже для меня образом, зародились еще в Древнем Шумере или Ассиро-Вавилонском царстве. Там в междуречье Тигра и Евфрата, возможно, существовала уже целая цивилизация вампиров! Культ крови — доминировал, со всеми отвратительными и мерзкими ритуалами… Как бы то ни было, но во времена Древней Греции возникли представления о ламиях и эмпусах, которые похищали младенцев и убивали прекрасных юношей-греков в своих смертоносных объятиях…
Ну, а я потом прожил несколько жизней в Великом Риме в облике кровавого стрикса. Это было совсем несложно, ибо основанный, как прогрессивная республика, он к закату могущества превратился в кровавое болото! Кстати то же самое я наблюдаю и сейчас с современными вам, людям, империями. А теперь задайте себе вопрос: насколько же сильно изменились люди за прошедшие тысячи лет?
Вместе с легионами Цезаря я ушел, чтобы воевать в сумрачных лесах Галлии, и далее — на восток, в дикие земли германских и праславянских племен… Гай Соллюстий Крисп в своих «Записках о галльской войне» довольно подробно и правдиво описал наш быт, победы и поражения легионеров. Ну, а я — стрикс, наводивший ужас на ночных улицах Вечного Города, превратился в стрыгу… Исчадие уже более восточной, славянской мифологии.
Тяжело пришлось «Полночному племени» и в 100 — 1100 годы вашей эры — проклятое тысячелетие Темных веков. Хотя поначалу для меня и таких, как я, все складывалось отлично. «Сон разума порождает чудовищ»! — вот мы к тому и пришли. Вместе с ужасными, опустошительными эпидемиями чумы, дьяволопоклонничеством, повальной необразованностью. И это после ясного света умов знаменитых философов Аристотеля и Платона, гения Александра Македонского и отваги царя Леонида!
Но «Inquisitio Haereticae Pravitatis Sanctum Officium» — «Святой отдел расследований еретической греховности», созданный 1215 году папой Иннокентием постепенно входил в силу, огнем, мечом и Словом Божьим, уничтожая все, что не укладывалось в жесткие, и надо сказать, ограниченные рамки «святого благочестия».
Инквизиторы сжимали огненное кольцо вокруг нас — реальных исчадий и извечных ваших ночных страхов. Опять же, во имя исторической правды следует сказать: даже жестокие суды над еретиками порою были действительно необходимы. Жестокие времена порождают и жестокие действия.
Принято считать, что инквизиция повинна в массовых казнях, убийствах сотен и тысяч ни в чем не повинных людей, только лишь подозреваемых в колдовстве. Поверьте мне, как очевидцу тех далеких событий, о которых все вы даже представления не имеете — во многом инквизиторы были правы!
Люди фанатично верили в Бога, но также фанатично верили и в его противоположность. И вера в дьявола заставляла их вытапливать жир из некрещеных младенцев, приносить в жертву особо извращенным образом юношей и девушек.
Именно тогда, на волне всеобщей религиозной истерии, было уничтожено и немало вампиров. Пришлось более тщательно скрывать свою сущность, притворяться, выживать… Век железа и пара ознаменовал бурный рост промышленности и городского населения. Именно тогда вампиры и сблизились с людьми настолько, что стали их темным «альтер-эго» в современной, городской цивилизации.
— А кто же тогда наш враг?
— «Наш враг», — насмешливо и удивленно приподнял бровь умудренный веками вампир Генри. Вот оно как: «враг моего врага — мой друг»!.. Молодой че-ло-век, Вам не откажешь в проницательности. Но держитесь настороже, ибо: «Vae victus»!
— «Горе побежденным»…
— Именно. А враг Ваш… наш, — насмешливо склонил голову кровосос, — зело силен. Он даже сильнее меня. Мы называем его Мальтийцем, но это исчадие крови гораздо старше, можно сказать — древнее. Говорят, что он родился во времена фараонов в Древнем Египте. Хотя я считаю, что он пришел из Древнего Шумера, с его кровавыми, даже для Древнего мира, обрядами. Там, в Бад-Тибире[58] блудницы насыщались кровью и семенем безымянных демонов, а младенцы жаждали не материнского молока, а крови… Он пережил все эти бесконечные, даже по меркам вампиров, века. Устав от кровавых вакханалий он поселился в городке Амальфи у Салернского залива.
Тогда этот романтический городок был столицею средневековой морской республики, портом, который вполне мог посягнуть на славу Пизы и Генуи. Морское право Амальфи главенствовало в Италии до 1570 года. Кстати восьмиконечный крест был гербом города.
— Что же привело сюда, в Северную Пальмиру это исчадие крови?!
— Скука. Знаю, это звучит одновременно просто и страшно. Это исчадие, даже по меркам нас, вампиров, уж и не знает, как разогреть свои страсти. Он делает то, что умеет лучше всего: сеет смерть и горе везде, где только появляется. Для него это — способ существования, только так древний вампир ощущает, хм… жизнь. Кроме того, он уже умудрился наплодить целую свору упырей, у которых действуют только кровожадные инстинкты. Они не так умны, как их кровавый демиург, но все же опасны, особенно в стае.
— Значит, этот Мальтиец — просто воплощение первородного зла?! Кровожадный, могущественный и неуязвимый демон?!! — в отчаянии вывел я закономерный итог.
Признаться, я уж столько всего видывал, и хорошего, и плохого, что мог позволить себе быть вполне уверенным и самодостаточным в жизни. Однако события последних дней и недель окончательно обрушили всю систему ценностей! И теперь я чувствовал себя таким же беззащитным, как и крестьянин-новобранец перед штыковой атакою…
— Вы неправы, молодой че-ло-век, абсолютную неуязвимость категорически воспрещают законы Бытия… Законы вашей физики, и других естественных дисциплин, — назидательно проговорил вампир, рожденный во времена Гомера и спартанского царя Леонида.
— Значит, все-таки я прав: даже вампиры — живые существа, подчиняющиеся законам природы, хоть и извращенным… — коньяк обжег мне горло. Тепло и спокойствие разлилось по телу. Интересно, это было следствием подобного умозаключения или алкоголь подействовал? — И, значит — я буду бороться! К тому же, в эту кровавую историю невольно оказалась вовлечена девушка, и теперь ей, несомненно, грозит опасность.
— Что ж, раз уж мы — союзники, — вампир Генри позволил легкую улыбку, на секунду обозначившую клыки, — то можете всецело располагать моими возможностями. А они, уж поверьте, весьма обширны.
— Ответьте тогда еще на один вопрос — кто тот кровавый маниак, который убивает и насилует женщин? Эта сволочь, по-видимому, пользуется револьверами с глушителем.
— Вот уж чего не знаю, того не знаю!.. — озадаченно развел руками вампир. Но это точно — не Полночные охотники.
В комнате воцарилась тишина. Сказать, что я потрясен до глубины души, было бы фатальным преуменьшением. Разгадка всех тайн случилась одним махом! Обычно, в детективных романах герои долго и распутывают зловещий клубок интриг, чтобы вывести на чистую воду трансцендентного злодея. А тут — все и сразу. Но оптимизма сие обстоятельство отнюдь не прибавило. Ответы породили еще больше вопросов, а их цена неимоверно возросла. Я допил коньяк.
— Кстати, если Ваша знакомая в опасности, то стоит ее перевезти, ну… хотя бы сюда.
— Премного благодарствую! Прямо в логово могущественного вампира!
— Ошибаетесь, молодой че-ло-век, именно здесь она будет в большей безопасности.
— Хорошо, — решился я. — Нужно собрать кое-какие припасы и уговорить девушку приехать сюда.
— Авто в Вашем распоряжении, молодой че-ло-век. Отвезет, куда скажете. Когда будете готовы, позвоните вот по этому номеру, автомобили будут ждать у подъезда.
— Благодарю. Честь имею!
***
Вечерело. Безумная круговерть размыла границы дня и ночи, тем более что в Санкт-Петербурге эти различия сугубо номинальные. Летом — пора белых ночей, а почти что все остальное время золотая «игла» Адмиралтейства и шпиль церкви Петра и Павла на Заячьем острове царапают подбрюшье хмурых облаков.
Авто я отпустил на Дворцовой Набережной, хотелось пройтись, еще раз хорошенько все обдумать. Сырой ветер с Финского залива трепал пожелтевшие листья деревьев, Нева неспешно катила свинцовые воды мимо закованных в гранит берегов. Мимо куда-то торопились прохожие, ржали кони, гремели повозки, сигналили немногочисленные автомобили. А я будто бы выпал из этой круговерти… Воспринимал все отстраненно. Сколько среди этих прохожих нелюдей? Сейчас как раз наступает их время.
Ладно, пройдусь немного пешком, а потом уж возьму извозчика и поеду на квартиру. Катерина, наверное, уже заждалась…
Но моцион мой грубо прервали уже за углом ближайшего дома.
— Стоять! — на меня смотрел бульдог — нет, не собака, а бельгийский револьвер, сочетающий в себе «дамские» размеры и совсем не женственную убойность. Цельная рамка и относительно короткий, всего два с половиною дюйма ствол позволяли использовать его накоротке с очень мощными патронами.
Рукоятку оружия сжимала изящная ладонь в темно-зеленой бархатной перчатке. И она не дрожала, держа довольно увесистое оружие. Черт подери! Опять эти революционеры-социалисты-нигилисты! Россия не пойми куда катится, войну с японцами просрали, Столыпина убили, анархисты распоясались, а вдобавок еще и вампиры устроили в столице кровавый шабаш!
Как же мне все это надоело!!!
Но все ж титаническим усилием воли я заставил себя проявить благоразумие.
— Не дергайтесь, сударь! Иначе… — выражения глаз незнакомки под вуалью модной шляпки было не разобрать, но не сомневаюсь, что оно было весьма решительным.
— Я и не собираюсь ничего предпринимать, тем более каким-либо образом вредить Вам. И… Мы не встречались раньше? Ваш голос, кажется, мне знаком.
Все еще держа меня на мушке, молодая женщина вышла на свет и откинула короткую вуаль.
— Теперь узнали?
— Конечно, графиня. Но манера держать своего визави на прицеле во время беседы, несколько обескураживает… Вам так не кажется?
Сухой щелчок взведенного курка был красноречивее всяких слов. Бельгийские револьверы «Бульдог» имели механизм двойного действия и могли стрелять самовзводом. Однако, из-за тугого спуска это было непросто сделать даже крепкому мужчине, не то, что такой утонченной барышне, как графиня Н. А это, несомненно, была она.
— Вы тоже из этих?..
— Из «этих», кого? — осмелюсь уточнить.
Меня беседа под дулом взведенного револьвера уже начала порядком утомлять.
— Как, я же… Нет, постойте, — графиня была явно смущена.
— Во-первых, хватит держать меня на мушке. Во-вторых, может быть, разъясните, в чем, собственно, дело?..
Графиня Н. опустила взор и прикусила губу, явно задумавшись о чем-то серьезном. Но руку с оружием не опускала. В конце концов, она решилась:
— Хорошо, я раскрою карты, но и Вы не должны от меня скрывать ответы на мои вопросы, — щелчком она сняла курок с боевого взвода и поставила револьвер на предохранитель. «Дамский», небольших размеров «Бульдог» как раз имел такую деталь, оберегающую владельца или владелицу от случайного выстрела.
— Что ж, тут недалеко есть ресторан. Приглашаю Вас, отобедаем и поговорим спокойно.
Трепещущее пламя свечей отражалось в бокале белого вина и в глазах собеседницы. Тонкие черты матовой белизны лица, нос с едва заметной горбинкой. Темные глаза с легким миндалевидным разрезом в опахале ресниц смотрели настороженно, тонкие брови нахмурены, чувственные губы сжаты. Чувствуется, что ей весьма непросто начинать этот разговор.
Чтобы не нервировать даму, я отвлекся на обозрение внутреннего убранства ресторана. В иное время с удовольствием бы здесь отобедал, но сейчас позволил себе лишь чашку чая с лимоном. Вышколенные официанты бесшумно скользили по залу, меняя блюда. От новомодного электрического освещения здесь отказались в пользу свечей в массивных канделябрах, и это только пошло на пользу заведению. Интерьер был выдержан в классическом стиле, это же, по-видимому, касалось и кухни.
Впрочем, пауза изрядно затянулась…
— Прошу простить меня за ту выходку с пистолетом…
— Револьвером… — машинально поправил я собеседницу.
— Просто я не знала, что и думать. Вы постоянно интересовались покойниками, ошивались, простите за выражение, в моргах, полицейских участках, в различных зловонных углах и норах на Сенной… Вот я и подумала, грешным делом, что Вы тоже замешаны во всем этом.
— Да, я в этом замешан. Неважно, какие обстоятельства тому способствовали, но теперь я готов идти до конца, — крепкий сладкий чай обжег губы и прояснил мысли. — Катерина, та девушка, из-за которой состоялась дуэль с дураком Белецким… Ей пришлось сильно потрудиться, чтобы убедить меня в том, что «механистичное», по ее словам, восприятие мира не отменяет, э-э-э… некоторых несоответствий научным законам. И вопиющим исключением из них как раз и являются Полночные охотники.
Графиня Н. грустно усмехнулась, изящные пальцы вставили тонкую папиросу в мундштук. И тут же около нас возник официант с зажженною спичкою.
— Благодарю, — она жадно затянулась, задержав дым, а потом медленно, словно смакуя, выдохнула. — Катерина оказалась права. Вампиры — существуют, и это так же ясно, как для Вас — уравнения электричества или Закон всемирного тяготения Исаака Ньютона.
Я лишь пожал плечами.
— Все это правда, я репортер, и давно веду собственное расследование, — голос моей визави дрожал, набрав необычайную силу. Слова она бросала отрывисто… При этом графиня не забыла аккуратно отложить мундштук с тлеющей папиросой на блюдце. Поразительная женщина! — Это древнее Зло, которое, несомненно, должно быть покарано!
— Послушайте, барышня…
— «Барышни» на — бульваре!..
— Виноват. Тем не менее, именно поэтому Ваш револьвер заряжен серебряными пулями. Если не ошибаюсь, это — бельгийский «Бульдог» двойного действия. Сколько в нем зарядов — пять? Будете стрелять как Вера Засулич — петербургского градоначальника Трепова…[59] Скольких вампиров Вы сможете убить?
Графиня Н. промолчала, пытаясь отгородиться от фактов пеленою терпкого дыма. А я продолжил:
— Мне было нелегко принять существование кровавых исчадий полночи в наш просвещенный век технического прогресса. Буквально вчера я спас одного могущественного вампира, прооперировал его, вытащил из требухи все серебро! А взамен получил его покровительство, подкрепленное Долгом Крови. Я не собираюсь начинать крестовый поход и уничтожить всех упырей. А всего лишь пытаюсь уберечь от беды одну-единственную девушку, человека, потому что испытываю к ней определенные чувства и среди них — ответственность — не на последнем месте. Можете убить меня прямо сейчас, графиня, ведь я помог Злу возродиться. И тем позволите случиться еще большему Злу!
— Уважаю Ваш нравственный выбор.
— В данной ситуации он — единственно верный. Честь имею!
Глава 17
Полночное побоище
Приехавши домой, на казенную квартиру, я застал вместе с Катериной и Стефанию Беньовскую.
— Ты где пропадал так долго?.. Я взволнована! И Стефа тоже. Мы сидим здесь, словно пленницы.
— Стефа тоже здесь? Откуда?
— Я позвонила в пансион с твоего номера, а она случайно оказалась дома…
Ох, уж эти женщины! Катерина, позвонив с моего номера в пансион, вполне могла обнаружить себя. На телефонной станции недолго справиться о том, с какого номера и кому звонили. А значит, наши недруги, как минимум, осведомлены о местопребывании девушек. Хотя, с другой стороны — сейчас вообще мало, кто представляет себе возможности современной техники. И, в частности, способов передачи информации по проводам посредством электричества. К коим относятся телефон и телеграф.
— Катя, собирайся скорее… Собирайтесь обе, мы уезжаем.
— Куда?
— В место, более безопасное, нежели это, — не теряя времени, я стал паковать и свои вещи.
— А что случилось?
— Все — потом! Собирайтесь.
Не мешкая, я позвонил по известному номеру и вызвал авто. Изрядная, и наиболее увесистая часть моей поклажи составляла запас патронов с серебряными пулями, инструменты для снаряжения боеприпасов, кое-какие химические реактивы. К сожалению, нельзя было забрать все. Вторыми по весу были книги: медицинские и фармакологические, справочники, монографии по военно-полевой хирургии, биохимии, микробиологии. Если мы намереваемся ехать на авто, лучше взять больше.
Внизу раздались звуки мотора — как раз к тому времени, когда мы уже упаковали вещи.
— Пойдемте, барышни.
Катерина выглядела испуганной, но все же держалась стойко. А вот Стефания Беньовская была бледной, словно сама Смерть, ее бил сильный озноб. Перехватив мой внимательный взгляд, подруга Катерины потупила глаза.
Два лестничных пролета я преодолел, держа один из автоматических «Кольтов» 45-го калибра в левой руке. Курок — взведен, патрон — в патроннике. Внизу нас встретили
— Вас ждет авто, — двое молчаливых парней из свиты вампира Генри караулили у дверей дома.
В руках — все те же автоматические «Маузеры-К96» с пристегнутыми деревянными прикладами-кобурами. В темноте лязгнули взводимые затворы, досылая первый патрон с серебряной пулей из двадцатизарядной обоймы.
Вооруженные «шоффэры» в кожаных куртках сторожили авто, тоже держась наготове.
Девушки изрядно удивились, увидев диковинные автомобили. Немногословные сопровождающие с автоматическими «Маузерами» помогли девушкам усесться в салоне авто и погрузить наш багаж. Я сел в головную машину рядом с девушками. Плечи мне оттягивали две увесистые кобуры с автоматическими крупнокалиберными кольтами. Потому-то я и пальто держал нараспашку. И цивильный пиджак — тоже. Впереди, рядом с водителем сел немногословный сопровождающий. Автоматический «Маузер» он держал наготове, несмотря на то, что примкнутая кобура-приклад изрядно прибавляла «мешкотности» и неудобства.
— Поехали! — «шоффэр» коротко кивнул и надвинул на глаза козырек кожаной кепки. Рыкнув моторами, два авто проехали по лабиринту тесных санкт-петербуржских дворов и вырулили на главную улицу.
Мы мчались по темным проспектам, улицам, мимо площадей и дворцов Санкт-Петербурга. Был уже поздний вечер, то время, когда улицы уже опустели, но в окнах домов еще теплится свет. Свернули на ярко освещенный электричеством Невский проспект, пронеслись по Аничкову мосту через Неву. Удивительное дело — езда на автомобиле: кажется, что сидишь в синематографе, а перед глазами прокручивают разнообразные виды города. Я сам несколько раз пробовал управлять автомобилем, преинтересное занятие, скажу я вам! Но то было всего лишь пару раз, да и времени минуло — порядочно…
Еще несколько крутых поворотов, на которых оба автомобиля заносило от скорости — и я уже не мог узнать улиц, по которым мы мчались. Во след нам испуганно ржали кони немногочисленных в столь поздний час экипажей, да шарахались в стороны припозднившиеся прохожие.
Внезапно в лучах яркого электрического света мелькнула фигура. Очередной припозднившийся прохожий повел себя странно. Вместо того чтобы в испуге прыгнуть на тротуар, он развернулся, бесстрашно глядя на несущийся прямо на него ревущий автомобиль. Отблеск электрических фар отразился на вороненом дульном срезе изящного и смертоносного «Парабеллума» у него в руке. Еще секунда и дуло автоматического пистолета озарилось вспышкою неотразимого выстрела. В лобовом стекле возникла пробоина — прямо напротив водителя, расплескавшего содержимое своего черепа на всех нас. Девятимиллиметровая пуля попала ему под правый глаз, сокрушила скуловую кость, прошила мозг, разрывая по пути тончайшие нейронные связи, и вырвала изрядный кусок затылочной кости. От динамического удара уже мертвое тело «шоффэра» швырнуло на руль, который он вывернул уже мертвыми, закостеневшими руками. Наше авто занесло вправо юзом, поперек движения и почти развернуло задом наперед. Чудо еще, что мы вообще не перевернулись.
И тут ночь буквально взорвалась вспышками выстрелов! С полдесятка пуль попала в уже мертвого водителя авто, и это позволило его напарнику открыть огонь из автоматического «Маузера-К96». Лупил он в хорошем темпе, буквально залив пространство 7,65-миллиметровыми пулями.
И при этом одной рукой он чудом сумел вывернуть руль!
И тут уж я не мешкал, рванул оба крупнокалиберных автоматических «Кольта» из наплечных кобур. Взвести курки было делом доли секунды, а патроны уже были досланы в стволы. И тут же по металлической крыше авто что-то грохнуло, а сама она прогнулась, словно под тяжестью довольно увесистой туши! Заслонив собою девушек, я немедленно открыл огонь, держа пистолеты на уровне лица. Страшный грохот, вспышки, выстрелы и клубы едкого порохового дыма заполнили тесный салон авто. А в его крыше образовались две огромные дыры. Пули весом о пятнадцати граммах каждая снесли того, кто попытался атаковать нас сверху. Одна из горячих гильз вылетела из затвора и пребольно ударила меня прямо в лоб, обжегши, к тому же кожу. Вот черт! Но это была совсем небольшая цена за наши жизни. Тело того, кто попытался напасть на нас сверху, ударилось о выступающий вперед капот автомобиля и сползло на мостовую.
Сидящий впереди напарник уже мертвого водителя от души влепил несколько пуль из автоматического «Маузера-С96», добивая нашего полночного недруга.
И тут же краем глаза я заметил справа какое-то стремительное движение и выкинул руку с «Кольтом» в направлении угрозы. Одновременно слева истошно завопила Стефания. Не глядя, я выбросил левую руку и нажал на спуск — прямо сквозь стекло задней дверцы! И тут же грохнул и правый «Кольт». Вспышка дульного пламени выхватила из тьмы искаженное нечеловеческой злобой лицо, точнее — морду упыря. Из полураскрытой пасти торчали гипертрофированные клыки. В эту пасть и попала серебряная пуля с крестообразной насечкой на вершинке. «Дум-дум» для упыря сработала безукоризненно — она снесла нелюдю полчерепа! Обломки костей, кровавые брызги, ошметки мозга — все разлетелось в стороны, словно в черепе вампира граната взорвалась! Обезглавленное тело рухнуло в конвульсиях на мостовую, извиваясь, словно перерубленный пополам лопатою дождевой червь.
Слева дела были хуже: пуля только лишь ударила в плечо другому нападавшему. Человек от такого ранения попросту умер бы от болевого шока, а вот мерзкому кровососу — что слону дробина! Левое плечо было разворочено экспансивной пулей с серебряной амальгамой: сустав вместе с костями и мышцами представлял собою отборное кровавое месиво. Жидкий аргентум буквально плавил кости, сжигал плоть. Упырь выл на одной ноте, но все ж снова попытался кинуться.
Отодвинувшись назад, я вытянул обе руки с пистолетами и снова нажал на спуск. На этот раз серебряные пули содержали смесь магния и белого фосфора, которая используется в обычной фотографии для вспышки. Но в эту смесь еще был добавлен и мелко растертый порошок перманганата калия. Поистине адский рецепт!
Обе пули пронзили грудь упыря, очутившись в легких. И тут уж действительно — грудная клетка вампира полыхнула настоящим взрывом! Белый фосфор обладает способностью самовоспламеняться на воздухе, магний — горит ярчайшим белым пламенем, а разогретый перманганат калия питает эту гремучую смесь кислородом. Мгновенное жаркое пламя не только выжгло сердце и легкие, но распространилось еще и вверх по трахее, сжигая и глотку. На мостовую упали уже обугленные головешки.
Вдруг у самого моего уха грохнул выстрел! В бога, душу мать!!! — кажется, это я проорал в полную силу легких. А как вы думали, когда тебя не просто оглушает, а почти что контузит?.. К тому же за шиворот полетела маленькая, но очень горячая гильза от патрона «6,35x16SR». Очень надеюсь, что мои мучения были не зря. И точно, это Катерина умудрилась извернуться в тесноте салона авто и выстрелила прямо по появившейся в заднем стекле клыкастой морде.
И правда — всякий удар смертелен, когда для этого есть подходящее время. Катерина, нужно отдать ей должное, не растерялась. Совсем маленькая пуля калибра 6,35 миллиметра и ничтожным весом всего лишь в 3,25 грамма ударила упыря в глаз и вошла в мозг. Такое ранение было смертельно даже для исчадия! Кровосос забился в агонии и исчез из поля зрения. Сомневаюсь, чтобы он выжил.
***
Распахнув переднюю дверцу и укрываясь за нею, как за щитом палил из двадцатизарядного «Маузера-К96» наш молчаливый сопровождающий. Я последовал его примеру. И тут же, выскочив, наконец-то из салона авто развернулся назад, краем глаза уловив движение.
Такое со мной уже было на Японской войне: адреналин кипит в жилах, и начинаешь двигаться и стрелять с нечеловеческой скоростью, замечаешь малейшее движение, попадаешь, почти не целясь. Это просыпаются могучие инстинкты, дремавшие все эти тысячелетия под тонким слоем, так называемой «цивилизованности».
Оба «Кольта» в руках ударили попеременно, вспышки выстрелов яркими сполохами разорвали темень, озарив перекошенную морду упыря с оскаленной пастью. И две серебряные пули «дум-дум» с крестообразной насечкой попали в грудь кровавого исчадия, отшвырнув его на мостовую. Нелюдь забился в конвульсиях на грязных булыжниках. Кончина вампира была также страшна, как и его мерзкое существование. Два увесистых куска серебра о пятнадцати граммах каждый превратили грудь нелюдя в кровавое месиво из обломков костей, обрывков сердца, легких. Первая пуля 45-го калибра была из цельного куска благородного металла с крестообразной насечкой «дум-дум» на вершинке, а вторая содержала амальгаму. И теперь растворенное в ртути серебро смертельно отравляло нечеловеческую плоть.
Впрочем, долго любоваться результатом своей работы мне не дали. Кто-то очень меткий, довольно толково бил по вспышкам моих выстрелов из автоматического пистолета. Перекатившись, я встал на одно колено и ударил в ответ. «Кольты» дернулись в моих ладонях, послав еще пару увесистых пуль в едва заметный силуэт. Судя по сдавленному воплю и по тому, что в нас уже не стреляли, по крайней мере, одна из пуль достигла цели.
За спиною послышался отчаянный визг покрышек, вторая машина затормозила, выхватывая из тьмы страшные мечущиеся силуэты упырей. Развернувшись, я открыл по ним беглый огонь из обоих пистолетов. Из затворов вылетали дымящиеся гильзы, мощно била в ладони отдача, вспышки дульного пламени выхватывали из тьмы адские уродливые хари с гипертрофированными клыками.
Оба стрелка из второй машины и наш молчаливый сопровождающий тоже даром времени не теряли. Их автоматические «Маузеры-К96» трещали без умолку, выпуливая два десятка серебряных пуль за считанные секунды. Из затворов пистолетов латунным горохом сыпались дымящиеся гильзы. При этом наши новые знакомые явно были умелыми бойцами, поскольку один прикрывал другого, пока тот перезаряжал пистолет. Все трое уцелевших «молчунов» из «свиты» вампира Генри старались создать максимальную плотность огня, дабы не подпустить неприятеля вплотную. Но в этой тактике скрывался и весьма существенный камень преткновения, а именно: запас боеприпасов у нас был не безграничен.
— Прикрой! У меня патроны на исходе, — бросил через плечо мой нечаянный союзник.
Было совершенно непонятно, сколько врагов нас атакует. С их стороны преимуществом была стремительность, а с нашей — благородный хладный металл, выплескивающийся из стволов в ореоле дульного пламени. Скорострельность современных автоматических пистолетов, их огневая мощь позволяла компенсировать преимущество осаждавших нас упырей в силе и проворстве.
Я бросился к авто, стреляя на ходу «по-македонски», в то время как стрелок одним движением вогнал десять патронов из пластинчатой обоймы в неотъемный магазин «Маузера», потом выдавил столько же их другой обоймы. Раздались характерные «кастаньетные» щелчки, лязг затвора возвестил о том, что оружие готово к бою.
И вовремя — у меня как раз закончились патроны в обоих «Кольтах». Выбросив отстреленные десятизарядные магазины, я быстро вставил в широкие рукоятки пистолетов новые и нажал на клавиши затворной задержки. Массивные кожухи-затворы синхронно лязгнули под действием мощных возвратных пружин — надежная автоматика «Кольтов-М1911» работала безукоризненно, вселяя оптимизм.
— Нужно вытащить водителя и уносить ноги!
— Действуй, я прикрою! — пара крупнокалиберных «Кольтов» 45-го калибра, да еще и с десятизарядными обоймами даже превосходила по огневой мощи «Маузер-К96».
Молчаливый стрелок перемахнул через длинный капот нашего авто и выволок своего напарника. В это же самое время пара моих «Кольтов» непрерывно изрыгала раскаленное серебро. Мир сузился до кончика мушки на кожухе-затворе, отдача била в ладонь, грохот выстрелов уже воспринимался, как биение собственного сердца, а вспышки выстрелов помогали подсвечивать поле нашего неожиданного ночного боя. Ярко вспыхивали при попадании пули, начиненные смесью магния, белого фосфора и марганцовки. Мерзкие кровососы превращались в пылающие, воющие от ужаса «временно живые» факелы.
Внезапно выстрелы позади нас стихли, но тишина на поле боя еще более непредсказуема и опасна, нежели гром самой мощной канонады. Я резко обернулся, вскидывая оба «Кольта»… Увиденное потрясло до глубины души.
В салоне второго авто горел неяркий электрический свет, он-то и подсвечивал всю картину трагедии. Оба наших сопровождающих из второй машины, что автоматическими двадцатизарядными «Маузерами-К96» сдерживали натиск упырей, оказались бессильны против одной лишь тонкой полосы отточенного металла.
Длинноволосый гибкий юноша оказался прямо перед ними — «Маузеры» коротко протрещали, но все впустую. Полночный противник одним гибким, каким-то текучим движением оказался уже между стрелками, и тут же рассеянный свет острым бликом отразился от тонкого клинка. Внезапную тишину разорвал вопль, полный боли и ужаса, на камни мостовой, упала примерно половина предплечья, кисть руки все еще сжимала мертвой, в прямом смысле этого слова, хваткой рукоятку массивного «Маузера». Тут же второй в упор выпустил по страшному фехтовальщику несколько пуль. Тот покачнулся, но устоял — еще один росчерк хладного металла, и звуки выстрелов сменились булькающим хрипом. Опустив окровавленный клинок, длинноволосый припал к рассеченному горлу жертвы и длинными глотками выцеживал из него терпко-соленую жизнь!..
Вампир обернулся, переднее авто стояло задом наперед, свет одной уцелевшей фары упал на него. Большего кошмара мне не доводилось видеть! Если бы его облик был бы более демоническим, то, наверное, наш враг выглядел бы менее отталкивающе. А так у него было почти человеческое лицо, но все же что-то вызывало ужас — видимо пропорции лица и черепа были странным и страшным образом нарушены. Он походил на карикатуру человека, но карикатуру ужасную. Пугающий и отвратительный облик дополняли выпирающие клыки гипертрофированных челюстей и глубоко ввалившиеся в глазницы буркалы, отсвечивающие зеленоватым, потусторонним сиянием. Покрытое чужой кровью лицо упыря исказила вдруг судорога, все его тело медленно, толчками, сокращалось, словно у удава, заглотившего добычу. Вампира буквально корежило. И вот из его ран показались деформированные серебряные пули от «Маузера» калибра 7,63 миллиметра. Неожиданно звонко они упали серебряным горохом на серые окровавленные камни мостовой.
Отшвырнув обескровленное тело, вампир шагнул к нам. И тут же ударили мои «Кольты»! Но случилось немыслимое: мерзкое исчадие без труда уворачивалось от пуль, двигаясь с молниеносной быстротою. Те, другие, что нападали на нас, тоже отнюдь не были флегматиками, но это!..
Я почти, что и сам почти увидел или представил, как полукруглые тупорылые пули прошивали тугой ночной воздух, оставляя позади полупрозрачные расширяющиеся «дорожки» турбулентных вихрей. Подобные «дорожки» были запечатлены на фотографиях немецкого физика Эрнста Маха, который экспериментировал с пулями и звуковым барьером.
Стремительным прыжком вампир перемахнул авто и оказался у задней дверцы, прямо перед глазами блеснула сталь. Инстинктивно я выстрелил — только это меня и спасло. Остановить клинком пулю весом добрых пятнадцать граммов и летящую со скоростью двести пятьдесят метров в секунду не смогло даже кровавое исчадие полночи! Тонкая шпага вылетела из когтистой лапы, а вампира отшвырнуло на добрый десяток шагов. Крестообразно надпиленная пуля 45-го калибра разворотила тому кисть руки, превратив ее в кровавые лохмотья кожи сухожилий и перемолотых костей. Кровосос глухо зарычал от боли, его морда исказилась страшной гримасой боли и дикой, какой-то темной, первородной злобы.
Но вдруг тонкие губы исчадия искривились в презрительной и торжествующей улыбке. Собрав остатки сил, он рванулся — но не на меня!
Вампир избрал наиболее беззащитную жертву: подло, но зато эффективно. В одно мгновение, и для исчадия — даже раненого, это было проще простого, он оказался рядом с Катериной. Легко выбив у девушки миниатюрный пистолет, вампир полоснул ее клыками по горлу и приник к ране!
Впрочем, почти сразу же он отпустил, осторожно придержав уже бесчувственное, но еще живое тело. Катерина была обречена, хоть в ней и теплился еще уголек жизни. Но глаза девушки уже подернулись пеплом того страшного будущего, которое было ей уготовано. Пожалуй, что и расстрел имел большие шансы на более гуманный пересмотр приговора. Случилось же такое с Федором Михайловичем Достоевским…
А тут — пустота и безысходность.
— Че-ло-век, что теперь ты будешь делать? Она — или умрет, или станет таким же кровожадным исчадием. Выбор за тобой! Еще увидимся, че-ло-век…
***
Не помню, как мы добрались до серого особняка на окраине Санкт-Петербурга. Все было будто бы в наркотическом трансе. Катерина пребывала в еще более странном и страшном в своей неопределенности состоянии. При одном только воспоминании о том, что совершил этот мерзавец, хотелось волком выть на луну.
Тем не менее, у меня хватило сил все подробно и обстоятельно рассказать хозяину особняка. К слову, он уже совсем оправился от страшных ран и двигался легко и плавно. Надо сказать, что мое известие вампира Генри отнюдь не обрадовало.
— Что теперь ждет бедную девушку?
— Судьба, более страшная, нежели смерть, — отрывисто бросил вампир. — Скоро начнется перерождение че-ло-ве-чес-ко-го организма в нечто иное… Придет страшная, первородная боль, судороги будут скручивать мышцы так, что они могут порваться. Возможно, для этой девушки все закончится благополучно, и она умрет от болевого шока…
Я молчал, словно громом пораженный, а старый вампир безжалостно, абсолютно спокойным тоном продолжал:
— Если она выживет, то впадет в глубокий, похожий на смерть сон — организм ее изменится окончательно. После чего Ваша знакомая станет кровожадным монстром. Но — не сразу, а через один лунный месяц — двадцать восемь суток. Между первыми двумя фазами полнолуния она будет чувствовать себя прекрасно, ощущая черную мощь Ночи. А в разгар следующего полнолуния придет расплата: девушка почувствует неодолимую и неконтролируемую жажду крови и насилия. И начнет убивать людей, которые станут всего лишь добычей.
— Но должен же быть какой-то выход?!!
— Увы, его нет, — разочарованно развел руками тот, кто лучше всех знал, о чем говорит. — Надеюсь, молодой че-ло-век, Вы не собираетесь вести бесполезный спор с судьбою…
— Нет, не собираюсь! — я упрямо мотнул головой.
Вспомнилось, с каким жаром убеждала меня Катерина в самом факте существования кровососущих исчадий полночи. «Алхимики Средневековья бились над псевдонаучной проблемой превращения свинца или ртути в золото, власти над элементами. И вот сейчас Человечество все же обрело вожделенную власть над элементами, но уже с помощью совсем иных методов — не химии, но физики! А что если и с вампирами так же»? — говорила она.
Бедная девочка! — предполагала ли она, что сама вскоре станет жертвою обретшего плоть и кровь страшного мифа. Плоть и кровь…
Кровь! — в ней разгадка нечеловеческой природы вампиров. Именно она поможет Катерине снова стать человеком! Это было подобно озарению, наверное, мой разум под воздействием страшных перипетий последних дней или же, пытаясь найти решение безвыходной проблемы, выкинул совершеннейший фортель. Логическое сознание и трансцендентное подсознание обработали огромный поток разрозненных, на первый взгляд, фактов, впечатлений — и выдали совершенно невероятное решение. Решение это было простым и изящным, однако требовало огромного труда.
— Я не буду спорить с судьбой. Нужно всего лишь исходить из объективных научных законов.
— И что Вы предлагаете?
— Для начала — сменить место жительства.
Глава 18
Капля крови
Капля крови застыла на кончике пипетки и упала, сверкнув чистейшим рубином в свете яркой электрической лампы на закругленное донышко пробирки. Сложная смесь реактивов была добавлена секундой позже, и пробирка заняла свое место в ряду таких же, покоящихся на специальной подставке. Рядом стоял отличный немецкий микроскоп фабрики Карла Цейсса. Штативы с пробирками, разнообразные колбы, реторты, склянки заполняли тесное пространство химической лаборатории, оборудованной по последнему слову техники. Только в одном медицинском заведении было такое разнообразное научное оборудование — в нашем Чумном форте. И сейчас я корпел над тончайшими анализами, прочитывал сотни и тысячи страниц, выуживая крупицы необходимых мне знаний. Даже умудрился из Кронштадта отправить телеграфное сообщение профессору Мечникову в Париж, в Пастеровский институт! Сейчас требовалась вся возможная информация из совершенно разных областей науки: биологической химии, микробиологии, физиологии и совсем молодых областей знания: иммунологии и вирусологии. И еще многие-многие другие факты, научные теории, открытия, гипотезы складывались разноцветными кусочками стекла в причудливый витраж стройной системы нового знания. Того знания, которое можно применить на практике. В запасе у меня оставалось двадцать четыре из двадцати восьми дней — того самого лунного месяца, о котором говорил вампир Генри. Не слишком много, как для полноценного развития научной теории, потому и работать приходилось, ну просто на грани возможностей организма.
На секунду прикрыл слезящиеся глаза, и сразу же нахлынули недавние воспоминания…
***
Сказать, что мое заявление обескуражило старого вампира, это значит — изрядно согрешить против истины. Вы видели когда-нибудь растерянного вампира? Я — да.
— Э-э-э… Вы, молодой че-ло-век, уверенны в собственной адекватности?
— Мне уж нечего терять, а уж тем более терять нечего бедным девушкам! Есть только одно место во всем Санкт-Петербурге, где можно провести все необходимые исследования. И действовать необходимо быстро!
— Вы настаиваете?.. — испытующе поглядел на меня умудренный бесконечными жизнями вампир.
— Больше ничего не остается.
— Что ж, тогда я, пожалуй, составлю Вам компанию.
— Нужно еще отправить телеграф, чтобы нас встретили.
— А телефон подойдет?
— Отсюда — не дозвониться, телефон — только из Кронштадта.
— Вы все же попробуйте, молодой че-ло-век…— как-то странно усмехнулся вампир. На миг показались его гипертрофированные клыки.
Скептически пожав плечами, я взялся крутить ручку телефонного аппарата, стоящего на столе. Н-да, пора бы мне перестать удивляться, имея дело с вампирами… В трубке раздались гудки. А потом молодой женский голос произнес:
— Телефонная станция, слушаю.
— Барышня, наберите 48 — 85, добавочный — 507.
— Одну минуту, соединяю, — и тут же: — У аппарата! — раздался сочный баритон Заболотного.
— Данила Кириллович, это Вас беспокоит Виктор Николаевич Савин. Нам нужна Ваша помощь, можно ли приехать сейчас в лабораторию?
— Кому это — «нам»? Впрочем, приезжайте, разберемся на месте. Я распоряжусь, чтобы выслали паровой катер.
Ученые — странные люди, они не делают различий между работой и отдыхом. Для них главное — решение научных проблем. Попечитель Императорского института экспериментальной медицины Александр Петрович Ольденбургский знал об этих странностях и велел подчиненным не слишком-то обращать внимание на причуды «господ ученых». Так, что появление парового катера у пристани на Неве особых вопросов и не вызвало бы. Вот только нужно было еще добраться до этой пристани…
В комнату вбежал встревоженный Самуил Карлович, в руках у него был «Винчестер» со скобой Генри.
— Нас выследили.
Вампир Генри удостоил его лишь взгляда и легкого кивка. Внизу, на первом этаже, послышался топот и характерный металлический лязг. Молчаливая гвардия вампира готовилась его защищать. Уверен, что драться они будут до последней капли крови.
Генри рассказал мне, что все эти люди — добровольцы, и все знали. Кто на самом деле их хозяин. Но служили не за страх, а за совесть. Вампир платил им огромные деньги, всячески покровительствовал семьям. В нынешней России все делалось исключительно «по блату» или за огромную мзду. Разжиревшие чиновники и пальцем не хотели шевельнуть ради простого просителя: мещанина ли, обедневшего дворянина, а уж тем паче — крестьянина или работного человека. Искать справедливости становилось просто невозможно, а наивность зачастую становилась непозволительной, а то и опасной роскошью. Но у вампира Генри, умудренного опытом тысячелетий, везде водились знакомства, и отказать ему было просто немыслимо. К тому же, многие из его «молчаливой гвардии» втайне гордились могущественным покровителем. И, как ни странно, я их понимал. Одной из бед в России, которую, к тому же и перенес на собственной шкуре, я считал почти повальное отсутствие достойного начальства.
«Служить бы рад, прислуживаться — тошно»! — слова Чацкого из бессмертной комедии Грибоедова «Горе от ума» не потеряли актуальности и в наши дни.
Мне же несказанно повезло с начальством: у Данилы Кирилловича Заболотного было чему поучиться, да и сам он являл образец гуманизма и честности. Что в наше время, увы, нечасто встретишь…
— Поспешим! — хозяин дома оскалился, продемонстрировав внушительные клыки, и подхватил саблю с корзинчатой гардою.
— Где девушки?! — у меня в руках уже отсвечивали тусклым воронением оба «Кольта-М-1911», пряча до поры в стволах серебро.
Вампир Генри покосился на оружие и щелкнул языком, выражая недовольство. Плевать я на него сейчас хотел — если нужно, то вмиг нашпигую благородным металлом! Хоть и не люблю портить свою же работу.
— В гостевой спальне, Самуил Карлович, проводите…
— Будет сделано.
Гостевая спальня была направо по коридору. Стефания Беньовская лежала, разметавшись на огромной кровати, а Катерина свернулась калачиком под пледом на уютном диване. Я едва смог привести ее в чувство, пока Самуил Карлович занимался Стефанией. Вдвоем мы кое-как одели девушек и вывели их из комнаты.
А внизу уж вовсю шла пальба, люди умирали в безнадежном сражении с порождениями мрака и ужаса. И все ж — огнестрельное оружие несколько уравнивало шансы. Выстрел крупной «волчьей картечью» сносил упырю голову или же разрывал брюхо, грудную клетку. Тяжелые пули отрывали исчадиям руки и ноги. Естественно, что и пули, и картечь были благородного металла. Раскатистый грохот ружей, отрывистый треск автоматических «Маузеров-К96», стоны и вопли создавали адскую какофонию, пахло кровью, смертью и сгоревшим порохом. Дверь была взломана, окна — разбиты, повсюду гуляли сквозняки. Шторы и занавеси все до одной окрасились красным. Упыри не знали жалости и пощады, они шли по трупам людей и своих же «полночных кровных братьев». Неоднократно простреленные, раненые вампиры набрасывались на стрелков и впивались им в горло. Исчадия пили человеческую кровь, тут же восстанавливая свои силы. Деформированное серебро само выдавливалось из ран, которые заживали почти мгновенно!
Люди понимали, что отступать им некуда, и палили отчаянно по подступающим упырям. Тут даже и целиться особо не было нужды: каждый выстрел пронзал раскаленным серебром кого-нибудь из кровавых исчадий полночи. Картечь разлеталась широкими снопами — кого-нибудь их этих тварей, да и заденет! К тому же и плотность ружейной пальбы была весьма высокой.
А в центре всего этого побоища неистовствовал сам вампир Генри. Он рубился так, что клинок со стороны выглядел сверкающим ореолом стали. Тому, кто практиковался в убийствах со времен Древней Греции, не было нужды даже использовать серебро! Нападавших упырей он расчленял с хирургической точностью взмахами чиавоны, лезвие которой было багряным от крови по самую гарду!
Мы бросились к лестнице на первый этаж. Впереди шел Самуил Карлович, буквально прорубая нам дорогу выстрелами из «Винчестера». Его полуавтоматический дробовик был снаряжен картечными патронами, и при каждом выстреле очередной упырь отлетал прочь, забрызгивая все вокруг собственной кровью. Нажав на спуск, Самуил Карлович энергично отводил вниз рычаг затвора, и очередная дымящаяся гильза отлетала прочь. Скоба Генри была не слишком привычной, в отличие от классического «болтового» затвора, но почтенный оружейник управлялся с американским ружьем на диво хорошо. Сноп серебряной картечи в упор — стопроцентная смерть даже для кровавых исчадий полночи! Но запас патронов все же не бесконечен.
— Прикрой меня, пока я перезаряжу ружье!
— Понял! — я вскинул оба автоматических «Кольта» 45-го калибра.
Пистолеты загрохотали слитно, и каждая тяжелая серебряная пуля находила свою цель! Кроме того, они ведь были у меня, что называется — «с секретом»… Экспансивные пули били мерзкие исчадия наповал! В нечеловеческих телах они разворачивались смертоносными «лепестками» и существенно увеличивали и без того немаленький диаметр в 14,8 миллиметров. Каждое попадание — высшая мера для атакующего вампира!
Вот одному пуля с зажигательным составом попала прямо в раззявленную пасть, превратив кровососа в Змея Горыныча! Факел ослепительно белого, ярчайшего магниевого пламени вмиг выжег гортань чудовища и сварил его мозги прямо в черепе. Следующий выстрел — экспансивная пуля с капелькой серебряной амальгамы растекается смертоносной «кляксою», пронзает тело кровососа. «Амеба» из аргентума раскидывает «ложноножки» благородного металла, отравляя проклятую плоть. Еще две экспансивные пули, одновременно вылетевшие из стволов «Кольтов» 45-го калибра фактически отрывает еще одному исчадию его когтистую лапу. Другого кровососа я беру на мушку и жму на спуск — только так можно побороть ужас перед этими исчадиями полночи! Попал я не совсем туда, куда целил: в грудь, а не в голову. Тем не менее, серебряная «пуля с секретом» сумела превратить его грудную клетку в кровавый кратер с обломками костей и обрывками сердца внутри.
Краем глаза замечаю движение слева и рефлекторно, на одних инстинктах выбрасываю навстречу распластавшемуся в прыжке упырю левую руку с пистолетом. «Кольт-М1911» грохнул, «выплевывая» из крупнокалиберного ствола серебряную экспансивную пулю. Ударила в руку отдача, массивный кожух-затвор откатился назад, выбрасывая дымящуюся латунную гильзу с характерным пояском-каннелюрой. Пятнадцать граммов чистого серебра ударили кровососа влет, тотчас же превратившись в смертоносную «кляксу». Пуля зацепила монстра вскользь, но и в этом случае ее массы, помноженной на квадрат скорости, было достаточно, чтобы он рухнул на залитый кровью пол, извиваясь, как перерубленный лопатою дождевой червяк. К пистолету в левой руке добавил огня и тот «Кольт», что был в правой. Выстрел залпом из двух стволов окончательно оборвал страшную жизнь исчадия.
Еще пара выстрелов, и вот уже у меня затворы обоих «Кольтов» фиксируются в крайнем заднем положении. Самуил Карлович чертовски вовремя открывает огонь из «Винчестера», пока я выбрасываю пустые обоймы, вставляю новые и щелкаю рычагами затворной задержки. Как приятен лязг становящегося на боевой взвод мощного пистолета!
Тем временем вампир Генри обращает к нам залитое чужой кровью лицо, клыкастая пасть оскалена, глаза такого же исчадия горят адским огнем. В когтистой лапе зажат окровавленный клинок. Еще мгновенье — и он кинется уже на нас! Рефлекторно вскидываю оба «Кольта».
— Уходите к автомобильному сараю! — глухо рычит «наш» вампир. Все же он совладал с кровавым безумием.
Мы бросаемся к дверям черного входа. Самуил Карлович бьет прикладом особо ретивого упыря, а я всаживаю в него пару тяжелых серебряных пуль. Странно, но изо всех эмоций осталась лишь только холодная, расчетливая ярость. Именно она сейчас руководит мною, помогая опережать даже молниеносные атаки упырей.
Мы вырвались из дома, я вместе с девушками едва поспевал за нашим провожатым. Возле автомобильного сарая нас остановили выстрелом под ноги.
— Кто такие? — вопрос не сулил ничего хорошего в случае неверного ответа.
— Свои! От Хозяина! Отворяй ворота и заводи мотор.
Один из молчаливых слуг с «Маузером-К96» распахнул ворота. Там стояло целых пять автомобилей, в том числе, и простреленный — тот, на котором мы приехали.
— В одной из машин наши припасы, перегрузите их — это очень важно! — крикнул я.
Молчаливые слуги быстро и проворно исполнили приказание.
— Самуил Карлович, а нет ли здесь мотоциклета?
— Здесь есть все, наверное, кроме аэроплана. Какой мотоциклет предпочитаете?
— «Инди».
— Берите «Инди».
— Я поеду вперед, проложу дорогу! А вы езжайте на набережную Невы, там вас будет ждать паровой катер.
«Инди» затрещал мотором, я приторочил к мотоциклетной раме увесистую сумку с боеприпасами и ружейными принадлежностями и вскочил на «железного коня». Мотоциклет стремительно вырвался из сарая, освещая путь электрической фарой. По пути я сшиб одного упыря, а второго пристрелил из «Кольта». Я сделал широкий круг по двору, стреляя в упырей. Появление «кавалерии» внесло смятенье в ряды кровососов, и это позволило моим спутникам успешно покинуть особняк. Автомобиль с вампиром Генри, его провожатыми и обеими девушками вырвался из разгромленного особняка.
Упыри попытались было пуститься за нами в погоню, но моторы и огнестрельное оружие не только уравняли шансы в извечном противостоянии, но и чуть ли ни впервые дали существенное преимущество людям. Это как раз и была победа прогресса, человеческого гения над порождениями вековечного мрака!
Впереди несся я на мотоциклете и расстреливал особо ретивых упырей. И здесь уж они ничего не смогли мне противопоставить! Расстреляв все десять патронов из одного «Кольта-М1911», я сунул его в кобуру и продолжил стрелять из другого — теперь уже с правой руки. Вскоре мы покинули окраины Санкт-Петербурга и неслись теперь к его центру. На набережной Невы нас должен был ждать паровой катер. Ночной ветер холодил лицо, грязь грунтовки сменилась твердой брусчаткою мостовых. Величественный город спал под защитою каменных львов, златокрылых грифонов и загадочных сфинксов.
Небольшой катерок, попыхивая дымом, ждал нас, причалив к самой набережной. Мы быстро спустились по ступенькам, помогли перейти на борт суденышка девушкам, погрузили припасы.
— Быстрее! — оскалился вампир. — Скоро рассвет.
— Успеем…
***
Мы успели. Данила Кириллович Заболотный, конечно, был весьма шокирован моим рассказом, но вспомоществовать любыми средствами. По-моему, свою роль в его решении сыграл не только гуманизм врача, но и интерес исследователя. Мы, наконец-то получили возможность перевести дух. Приняли ванну, со вкусом отобедали, сменили одежду.
Вампир Генри отправился почивать: массивные каменные стены Чумного форта давали надежную защиту от губительных для него солнечных лучей.
Девушек мы разместили в палате на третьем этаже. Это была одна из бывших лабораторий. Комнаты здесь были выше, обширнее и светлее, чем на первом и втором этажах.
Стефания Беньовская балансировала на грани беспамятства, и все наши усилия поначалу были направлены на то, чтоб хотя бы стабилизировать ее состояние.
Катерина же находилась в сознании, хоть и в легкой прострации. Зловещие симптомы превращения в вампира проявлялись относительно медленно, но первый из них — светобоязнь, был весьма красноречив. Смуглая кожа полтавской красавицы заметно побледнела. К тому же общее подавленное состояние девушки оптимизма не прибавляло. Меня Катерина стеснялась, и по ее просьбе осмотр провел профессор Заболотный. Результаты обсервации, которые он мне поведал, были удручающи: страшная болезнь брала свое. Отмечались начальные симптомы расстройства нервной системы, нарушение рефлексов.
Тем не менее, Катерина Пустовит в самом начале даже находила в себе силы выходить к нам на чай, мы беседовали на разные темы и, как могли, поддерживали оптимистический настрой девушки. Только Генри был немногословен, внимательно наблюдая за Катериной. Вампир был погружен в собственный мысли, и спасибо ему за эту немногословность…
— Виктор, у меня к тебе серьезный разговор, — сказала однажды девушка после одного из таких «чайных вечеров».
— Слушаю тебя.
— Я не хочу пить людскую кровь, и… В общем, если ничего не выйдет обещай, что я не буду мучиться, — Катерина глядела мне прямо в глаза, и столько чувств было в ее взгляде!.. Затаенная надежда, горечь, страх, решимость. — Мы много рассуждали о гуманизме, представлять, какие блага готовит нам молодой XX-й век. Не хочу топить в крови свои… и твои тоже — идеалы! Могу ли я рассчитывать на тебя, возлагая эту горькую и страшную обязанность?..
— Да. Ради нас… Ради наших идеалов.
У самураев, с которыми я сражался в 1905 году, есть такой обычай: запятнавший свою честь воин убивает себя страшным ритуалом сэппуку. Он вспарывает себе живот коротким мечом вакидзаси или ножом-танто, а в это время его лучший друг сносит ему голову одним ударом длинного меча, чтобы боль не заставила казнящего себя потерять честь и достоинство.
О чем-то, гораздо более страшном просила меня сейчас Катерина. Что я мог поделать?..
Но прежде, я сделаю все, что в моих силах — и даже больше, чтобы не допустить этого!
***
Надо сказать, что профессор Заболотный изрядно удивил меня довольно спокойным отношением к произошедшему. Хотя… Его, известнейшего эпидемиолога, прошедшего ужасы чумы в Харбине мало что могло вывести из душевного равновесия. Ну, вампир, кровь пьет — эка невидаль! Занятия медициной вообще располагают к философскому отношению к жизни. А уж военной медициной — так в особенности.
Так что, сейчас Данила Кириллович стал моим вернейшим помощником. Он же решил проблему «питания» вампира Генри. Как ведущий специалист в области экспериментальной медицины, профессор мог заказывать столько флаконов свежей донорской крови, сколько потребуется.[60]
А я, что называется, с головой, ушел в совершенно невероятные, но, тем не менее — весьма объективные, исследования. Нужно было, во что бы то ни стало разгадать тайну вампирьей крови. От этого зависела жизнь двух девушек.
Кроме биологии в этих исследованиях пришлось обратиться еще и к истории. На эту идею несколько ранее меня натолкнула Катерина своей лекцией о литературных образчиках вампиризма. Теперь же я просто продолжил то, что не успела сделать она. Научные факты из медицины и биологии, соединившись с событиями давно минувших дней дали поразительные результаты, подтверждая мои догадки!
О сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель…
Некстати пришедшие на ум строки великого поэта, убитого на дуэли воспринимались сейчас, как горькая и злая ирония. Но, я все же верил в торжество разума и науки. Пока что лирика уступила место точным расчетам, химическим формулам и сухой медицинской латыни.
Признаки вампиризма были исключительно похожи на этиологию страшного, но вполне себе реального заболевания — бешенства. Беспощадная смертельная болезнь поражает ту часть головного мозга, которая влияет на рефлекторное поведение человека, посему несчастные склонны к быстрому возбуждению, внезапно они могут наброситься и искусать. Также человек, зараженный бешенством, проводит бессонные ночи и бодрствует, когда все остальные спят. У него повышается чувствительность к свету, и пациент днем предпочитает находиться в затемненном месте, избегает отражающих солнечные лучи зеркал. Болезнь вызывает судороги мышц лица, которые во сне напрягаются и вызывают оскал, совсем, как у вампира. Согласно легендам, вампир боится святой воды, но ведь и больной бешенством боится любой воды!
Эпидемия бешенства свирепствовала в Европе в XVIII веке — именно в то время появляется большинство преданий о вампирах. Бешенство поражает людей, но одновременно с ними собак и волков, как было в Венгрии между 1721 и 1728 годами. И это историческое свидетельство тоже косвенно подтверждает инфекционной природы не только этой болезни, но и, собственно, вампиризма.
Что самое главное — бешенство вызывает не микробный агент, а скорее всего вирус, который невозможно увидеть в микроскоп. Собственно, вирусы открыл не так давно, в 1892 году, наш великий соотечественник, ученый Дмитрий Иосифович Ивановский.
После проникновения в организм вирус бешенства распространяется по нервным окончаниям, поражая практически всю нервную систему. Наблюдаются отек, кровоизлияния, дегенеративные и некротические изменения нервных клеток головного и спинного мозга. Подобную картину невропатологии я наблюдал лично и совсем недавно — во время вскрытия тела утопленника. А потом проводил опыты с выделенным экссудатом на лабораторных мышах. Зверьки немедленно гибли в страшных судорогах при введении разведенного раствора. Помнится, Данила Кириллович Заболотный был настолько удивлен моими опытами, что пригласил для консультации профессора Владимира Михайловича Бехтерева из Психоневрологического института. Но и он тоже не смог внести ясность в это пугающее явление.
И вновь я докопался до истины, но открытие сие меня отнюдь не обрадовало. Однако был и еще один важный момент, который все же давал смутную, призрачную, как утренняя дымка, надежду.
За несколько лет до открытия вирусов Ивановским, другой корифей микробиологии и медицины — Луи Пастер, в 1885 году, работая в области иммунологии, вместе с Эмилем Ру получил вакцину против бешенства. Первая же прививка антирабической вакцины была сделана 6 июля 1885 года девятилетнему мальчику Йозефу Майстеру, которого покусала бешеная собака. Убитая горем мать обратилась к видному ученому за помощью, и тем спасла своего сына.
Так, что получив вакцину, есть надежда спасти Катерину, и Стефанию тоже — даже если еще точно не установлена причина, которой вызвано заражение. Конечно же — за пару недель, что у меня оставались, нельзя проверить ни одного научного допущения. Моим оружием был только невероятный синтез знаний, происходящий из разрозненных и, на первый взгляд, хаотичных фактов. Но что же еще оставалось делать?! Сейчас я запрещал себе даже малейшую мысль о том, что заблуждаюсь.
В этой безумной работе на грани отчаяния и надежды я руководствовался словами самого Луи Пастера: ««В жизни нужно посвятить все усилия, чтобы лучше всего делать то, на что способен… позвольте сообщить вам секрет моей удачи. Моя единственная сила — это мое упорство».
Вскоре общие принципы самой невероятной естественнонаучной теории вампиризма были установлены. Теперь настал черед экспериментов.
Через равные промежутки времени я брал у обеих девушек анализы крови: проверял биохимический состав плазмы, качественные и количественные изменения эритроцитов, лейкоцитов и тромбоцитов, готовил также и постоянные препараты для последующего изучения. Также велось пристальное наблюдение за симптоматикой и общим течением сего страшного перерождения. Все данные скрупулезно заносились в толстую тетрадь, служившую лабораторным журналом.
Первое, на что я обратил внимание — гемоглобин в эритроцитах приобрел рыхлую структуру. Разрушая оболочку красных кровяных клеток, я наблюдал, как плотные глобулы белка со связанной с ним небелковой частью — гемом, распадались на едва видимые под микроскопом волокна. Точно такую же картину микроскопии я наблюдал и у подопытных мышей, которым был введен раствор странного экссудата студента-самоубийцы, захлебнувшегося на Черной речке. Без сомнения, что и картина разрушений также будет тождественна той, что я наблюдал при вскрытиях, а также в опытах с лабораторными мышами. По понятным причинам сейчас я удостовериться в этом полностью не мог.
***
Раствора самого экссудата у меня уже почти, что и не оставалось, но был найдена весьма остроумная, но не самая безопасная метода. Кровь для исследований любезно предоставил сам вампир Генри!
Старый кровосос только весело оскалился на такое остроумное предложение:
— Вот это да! Все эти времена я привык отбирать кровь у других. Видимо, как говорит уважаемый Самуил Карлович, «пришло время собирать камни»… Признаться, это даже интересно, черт подери! Только предупреждаю, молодой че-ло-век, моя реакция даже на сам вид крови будет, гм… не вполне адекватной. Так, что советую запастись серебряными цепями и терпением.
— И того, и другого имеется вдосталь, — парировал я.
И вот мы приступаем к процедуре. Вампир Генри связан прочнейшей серебряной цепью, а в его руку впивается тонкое жало острой иглы. Тяну поршень. И в стеклянной колбе шприца растет уровень темно-вишневой, почти черной крови. Крови вампира. Самого «донора» прямо корежит, лицо его приобретает те самые, демонические черты, уже виденные мною во время страшного побоища в особняке.
А я нагло пользуюсь свойствами его нечеловеческого организма. Ничего, Генри восполнит кровь из запасов, любезно предоставленных профессором Заболотным. Вчера как раз пароходик «Микроб» доставил в Чумной форт несколько ящиков с флаконами крови. Это была экспериментальная партия, «законсервированная» добавками определенных веществ. Опыты по длительному хранению главной человеческой субстанции шли активно, но пока только лишь на стадии теоретической апробации.
А относительно крови, полученной от Генри, у меня были грандиозные планы. Воплощаться они стали в сложной конструкции из разнообразных колб, закрепленных на лабораторных штативах, стеклянных трубок и шлангов, холодильников и спиртовых горелок. Устройство более всего напоминало перегонный куб, но выполняло гораздо более сложную функцию. Здесь плазма, полученная из вампирьей крови, собиралась в колбу Бунзена с отводящим тубусом для последующего фильтрования в вакууме. Я вертел массивное колесо насоса Комовского, который создавал необходимое разрежение воздуха, внимательно наблюдая, как через бактериальный фильтр, свечу Шамберлена, жидкость собирается в коническую колбу Эрленмейера. Эта колба используется в химии и в микробиологии — для приготовления чистых бактериальных культур. Но, в общем-то, у нее много других назначений.
Контрольные пробы размещаю в плоских чашках Петри на питательной среде мясопептонного агара. Если там и есть какая-либо бактериальная микрофлора, то после помещения в термостат она обязательно «прорастет».
Конические колбы Эрленмейера с отфильтрованной плазмой крови вампира ставились на ледник. После мы вместе с профессором Заболотным приготавливали сыворотку. Для этого использовалась слегка измененная методика получения противочумной «лимфы Хавкина».
Препараты подвергались длительному кипячению, которое убивало любое живое инфекционно начало. Также повышенная температура воздействовала и на белки крови, изменяя их структуру. Известно, что белок меняет свою конформацию при воздействии высокой температуры, а при 53 градусах по Цельсию и вовсе разрушается.
Минимальные дозы полученного препарата вводились лошадям. А уж потом из их крови готовилась вакцина. Животные стали «маленькими биологическими фабриками».
Под микроскопом — очередная проба препарата вампирьей крови: при увеличении ясно видна рыхлая структура глобулярных нитей в окрашенных гетероауксином эритроцитах. Добавляю в пробирку с кровью Генри вакцину из шприца, взбалтываю некоторое время, чтобы обе жидкости равномерно смешались. Засекаю время. Осторожно, длинной пипеткой отбираю пробу и капаю на предметное стекло. Добавляю реактив, который разрушит оболочку эритроцитов и выпустит белок гемоглобин наружу. Именно на него и нацелен эксперимент.
Полученный препарат накрываю покровным стеклышком и ставлю под зажимы предметного столика микроскопа. В ярком свете рефлектора при большом увеличении видны почти незаметные изменения в структуре гемоглобина. Постепенно рыхлые нити из эритроцитов крови вампира под действием вакцины вновь сворачиваются в обычные белковые глобулы. Это победа! Эксперимент удался!
Но пока рано судить: нужна статистика. И поэтому провожу еще несколько серий этого эксперимента. Результаты стабильные — в более чем пятидесяти процентах случаев наблюдается та же картина благотворных изменений. Гемоглобин снова приобретает исходные, «человеческие» качества.
Делюсь радостью с профессором Заболотным, тот одобрительно кивает и довольно улыбается. В лабораторном дневнике победа знаменуется скупыми, по-научному сухими строчками:
«In vitro[61] при воздействии сыворотки на измененные эритроциты подопытного №1 наблюдается переход гемоглобина к первоначальной конформации. Дальнейшие опыты показывают сохранение функций гемоглобина, приведенного в нормальное состояние. В серии из ста опытов изменение произошло в 76% случаев. Опыты продолжаются in vitro, а также in vivo[62], на мелких грызунах».
Борьба добра и зла протекала теперь в крохотной капле крови, но от этого не становилась менее драматичной.
— Навряд ли мы получим за подобные исследования Nobelpriset[63] в области физиологии или медицины. И, тем не менее, сама научная задача весьма интересна, — замечает профессор Заболотный.
В этом и была идея: получить средство против самого явления вампиризма, используя наработки в области медицины, иммунологии и микробиологии!
После опытов или же вскрытий зараженных «лимфой вампира» грызунов, которые проводились с такими же строжайшими предосторожностями, как и работы с чумой, мы отдыхали. Я был категорически против перерывов, однако профессор Заболотный столь же категорически настоял на этом.
— Вы не сможете продуктивно мыслить, если как следует, не выспались. Или же допустите какую-нибудь роковую оплошность. Будьте благоразумны, наша профессия не прощает поспешности.
Нередко к нам за чаепитием или бокалом вина присоединялся и Генри. Умиротворенный обилием крови вампир оказался великолепным рассказчиком: в его устах оживали героические страницы Древней Греции, Великого Рима, темного Средневековья, романтического Ренессанса. Удивительно было видеть живого свидетеля тех событий, которые описаны в мудрых книгах. И еще более интересно было услышать собственное мнение очевидца этих событий, так сказать, альтернативную точку зрения.
Профессор Заболотный как-то обронил в беседе:
— Хорошо бы вот так стать вампиром и продолжать исследования на благо Человечества. Суммируя знания прошедших эпох!..
— Не льстите себе, уважаемый профессор. Став вампиром, перестаешь отождествлять себя с че-ло-ве-ком. Ваше благое намерение, в лучшем случае, сведется к попыткам вывести новую мясомолочную породу крупного рогатого скота. Да и, кроме того, не мне Вам говорить, что выстилают благие намерения. А устаревший, опыт и знания, скорее, тормозят разум, нежели развивают его, — не согласился Генри.
— Да уж, трудно спорить с тем, кто испытал все на собственном опыте, — кивнул я, отпивая красное вино из хрустального бокала.
— Каково же Ваше мнение, молодой че-ло-век?
— Меня не интересует борьба добра и зла, я просто хочу спасти Катерину — девушку, которая мне нравится, и к которой испытываю чувства. А также ее подругу. Если бы Ваше предложение было бы приемлемым, то я его принял незамедлительно. Но иной, рациональный путь решения проблемы — более эффективен.
— Вопрос спорный…
— Не нужно меня искушать. Это выбор не только мой, но и Катерины. Его стоит уважать.
— Несомненно.
Глава 19
Безумный эксперимент
А между тем, девушкам становилось все хуже и хуже. Стефания Беньовская впала почти, что в кататоническое состояние. Днем она лежала на постели, словно парализованная, и не реагировала ни на какие раздражители. Зато ночью ее охватывала лихорадка, температура поднималась под сорок градусов, девушка бредила. А всего через несколько минут она могла прийти в себя настолько, что могла даже разговаривать, отвечать на вопросы. Но со временем такие просветления становились все реже и реже.
У Катерины таких явных симптомов не было, но все к тому шло. Лихорадочные явления сменялись периодами апатии. Поменялись ритмы суточной активности, теперь девушка чаще бодрствовала ночью. Анализы крови были весьма неутешительны: процессы перерождения уже шли вовсю.
— Что же со мною будет? — непрестанно повторяла она.
Я как мог, утешал девушку, но прямо ответить мне было нечего. Время, те самые двадцать восемь суток лунного месяца, катастрофически убавлялось.
Наконец, я решился. Уже было наработано достаточное количество «вампирьей вакцины», проведены предварительные исследования. Оставалось только вколоть вакцину, но я все еще не был уверен в успехе. Теперь же тянуть время было уже бессмысленно.
***
— Данила Кириллович, приготовьте все, что необходимо для эксперимента, — я намеренно избегал, какой бы то ни было, эмоциональной окраски. Цена неудачи — жизни двух девушек, в том числе и той, которая стала за столь короткое время для меня очень много значить.
— Все будет сделано.
Для завершающей стадии этого невероятного исследования, которое могло стать завершающим актом трагедии мы избрали «заразный» лазарет на втором этаже Чумного форта.
Первой подвергнуть воздействию вакцины, добытой из крови вампира, я решил Стефанию Беньовскую. Объективно, ее состояние было более тяжелым, а организм ослаб недопустимо. Ярко выраженная светобоязнь, судороги теперь могли быть ослаблены только мощными курареподобными препаратами… Хотя, какая, к черту, объективность?! Я просто боялся, что вакцина не сработает.
Незадолго до этого Стефания Беньовская пришла в себя. Осматривавший девушку вместе со мною профессор Заболотный был удивлен не меньше, нежели ваш покорный слуга: перед нами уже было существо, только внешне походившее на человека. Биохимический состав крови изменился, кожные покровы приобрели неестественную бледность, когда-то карие глаза налились темнотою. Но самым разительным изменением стали небольшие аккуратные клыки, уже заметно оттягивающие губы.
Это был вампир, но еще не осознавший собственной силы.
— Как вы себя чувствуете, Стефания?
— Непривычно… Голова кружится, а в теле какая-то легкость, — голос девушки тоже изменился, стал тихим, шелестящим.
— Вы хотите снова стать человеком?
— Да, хочу, наверное.
— Что ж, тогда приступим к эксперименту.
И вот тонкое стальное жало шприца находит бледную, едва заметную вену на сгибе локтя. Тяну поршень на себя, и колбу заполняет темная венозная кровь. И вот уже поршень идет вперед, выталкивая в кровяное русло девушки драгоценную вакцину.
Теперь остается только ждать. Наготове — камфара для поддержания сердечной деятельности, курареподобные препараты для купирования мышечных судорог, другие необходимые лекарства.
Отмечаю время инъекции в лабораторном дневнике. Через четверть часа беру первую пробу крови, вместе с профессором Заболотным проводим тщательный анализ. Биохимические показатели обнаружили некоторые отклонения, но, в целом, все в пределах нормы.
Прошел еще час, анализы крови показали сворачивание гемоглобина эритроцитов из рыхлой конформации обратно в плотные глобулы. Биохимические показатели плазмы возвращались к норме медленнее.
Мы боялись поверить в успех. Анализы крови брали через каждые четверть часа, и они показывали неизменное восстановление картины крови. А записи в лабораторном дневнике показывали возрастающую положительную динамику.
— Можно открывать шампанское?
— Погодите, Данила Кириллович…
Прошел еще час. Измерили температуру тела нашей невероятной пациентки: градусник показал 37, 4 градуса Цельсия.
— Температура субфебрильная, скорее всего — обусловлена действием вакцины, — констатировал профессор Заболотный.
Но еще через полчаса температура тела стала расти — сразу до 39,5 градусов! По телу девушки пошли волны мышечных конвульсий. Стефания впала в беспамятство.
— Скорее, нужно купировать судороги!
— Пульс растет, участилось дыхание, у нее горячка!
— Это — реакция на сыворотку.
— Боюсь, сердце не выдержит.
— Ставьте укол камфары, двадцатипроцентный.
Защипываю кожу и прокалываю иглой. Ввожу медленно, преодолевая сопротивление вязкого масляного раствора. Камфара поддержит сердечный ритм и дыхание.
Но лекарство помогло слабо: пульс стабилизировался, но ненадолго. Вскоре он уже едва прощупывался, дыхание стало поверхностным, судороги не прекращались.
— У нее — агония, — грустно констатировал профессор Заболотный. — Вакцина несовместима с человеческим организмом.
— Еще камфары!
— Полно, Виктор Николаевич, это не поможет. Ее организм измучен, а реакция на сыворотку только приблизила кончину.
Как передать всю бездну моего отчаяния и горечи? Смерть Стефании поставила крест на и так почти что безнадежной затее… Все, что теперь оставалось — избавить Катерину от уготованных ей мучений и самому похолодить стволом висок.
— Пульс исчез совсем, остановка сердца. Дыхание прекратилось. Слабые постмортальные судороги, — безжалостно констатировал профессор Заболотный. — Время смерти — 14.37 пополудни.
— Заканчиваем…
***
Взяв бутылку водки, я поднялся на крышу Чумного форта. Было уже четыре часа пополудни. На Большой Кронштадский рейд уже спустились ранние сумерки. Зажглись огни на кораблях, сами серые громады броненосцев были не видны, окрашенные серой, шаровой краской. За спиною светились огни Кронштадта. Водка совсем не имела вкуса, я пил ее, как воду. Также не замечал я и пронизывающего сырого ветра.
Пойти и сказать Катерине, что вакцина не подействовала, и Стефания умерла в страшных муках. Теперь та же самая страшная участь ждет и ее… Это было выше моих человеческих сил. Лучше уж стразу кинуться с крыши Чумного форта прямо в студеную Балтику.
Уже совсем стемнело, бутылка водки пустела с пугающей быстротою. Рядом со мной на холодный камень форта легла тень. Чуть повернув голову, я увидал Генри. Вампир стоял за спиной, словно ангел смерти. Да он им и был.
— Можете праздновать победу, у меня ничего не вышло с вакциной.
— Ошибаетесь, молодой че-ло-век, мне нечего праздновать. Можете не верить, но я также «болел» этой идеей, хотел, чтобы у Вас все получилось. В конце концов, это же ведь моя кровь взята для эксперимента. И я поверил че-ло-ве-ку.
— Вот видите, Генри, ни способности человеческие, ни не-че-ло-ве-чес-кая кровь не смогли совершить чуда… — горько ответил я и отпил из бутылки.
Вампир Генри раздраженно щелкнул языком. Давно заметил за ним такую особенность: если вампиру что-то не нравилось, то он щелкал языком, издавая звуки подобные тем, как снаряжаются патроны в обойму.
— Мы, вампиры, не переносим крепкого алкоголя… А что до сил че-ло-ве-чес-ких, то я за свою долгую, по меркам людей, жизнь видел много героических поступков. Так, что не отчаивайтесь: очень многое — в силах че-ло-ве-чес-ких…
— Если бы я мог спасти Катерину, то отдал бы всю свою кровь!
— Кровь — это бесценный дар… — задумчиво произнес вампир. — Уж мне ли не знать.
— Как Вы сказали, бесценный дар?! — у меня перехватило дыхание. Я был сейчас пьян, но что-то пронзило мозг, словно вспышкою молнии! — Человеческая кровь — бесценный дар?!!
Вампир отшатнулся, снова цокнув языком и поморщившись от спиртового запаха.
— Ну, да, я так сказал. А что?
— Я понял свою ошибку!!!
Не помню, как я скатился вниз по лестнице и уже стучался в дверь комнаты профессора Заболотного.
— Проходите, Виктор Николаевич. Что случилось, Вы пьяны?
— Да, я пьян, но дело не в этом. Я понял свою ошибку в опытах!!! Голова кружится, выпил лишку, но пока, что соображаю… Лабораторный дневник при Вас?
— Да.
— Дайте, пожалуйста, пока меня окончательно не помутило.
— Хорошо-хорошо, держите. Но объясните, Бога ради, в чем же дело?..
Не слушая более уважаемого профессора-микробиолога, я судорожно стал выводить карандашом на чистой странице, пока сознание не помутилось окончательно…
***
Проснулся я, точней — очнулся с дикой головной болью. Возле моей постели сидел вампир Генри и участливо глядел на че-ло-ве-ка.
— М-м-м… Пирамидону…[64]
— Что же Вы, Виктор Николаевич. Так надираться-то… И уж поверьте, никакой пирамидон сейчас не поможет. Нужно лечить подобное — подобным.
На столике рядом с кроватью стоял серебряный поднос с графинчиком водки во льду и парой бутербродов с черной икрою.
Вампир, морщась, набулькал aqva vitae в хрустальную рюмку на высокой тонкой ножке и протянул мне. Как ни странно, ледяная водка помогла лучше всякого пирамидону, особенно — если закусить бутербродом с черной икрой.
— Примите «лекарство».
В комнату буквально ворвался профессор Заболотный, гневно размахивая лабораторным дневником. Признаться, я впервые видел таким веселого и сосредоточенного ученого, светоча мировой микробиологии.
— Виктор Николаевич, да Вы в своем уме?!! Что такого Вы тут понаписывали?!
— А что? Все верно. То, что случилось со Стефанией… — я запнулся, но продолжил. — Это клиническая картина «сывороточной болезни»,[65] которую подробно описал венский детский врач Клеменс Пирке. В 1902 году ввел себе противодифтерийную сыворотку Беринга и параллельно — сыворотку против скарлатины, ставя опыты на себе. И он подробно описал симптоматику и течение этого синдрома.
— Вы, полагаю, вдохновившись примером, тоже решили поставить опыт на себе?!
— Представьте себе — да! И это — объективная необходимость! Не хотел говорить это вчера, чтобы это не показалось пьяным ухарством. Я все обдумал еще вчера — в тот момент, когда все понял. Наша обычная метода приготовления вакцины посредством введения сыворотки лошади с последующим отбором крови и разделением на плазму и форменные элементы — вовсе не подходит для новой субстанции. Там все дело — как раз в белках плазмы крови, а не только в гемоглобине.
— И поэтому…
— И поэтому необходима именно че-ло-ве-чес-кая кровь! — ответил я, подражая интонациям вампира Генри. — Чтобы сохранить необходимые белки и тонкие структуры плазмы крови. И тогда удастся избежать фатальной «сывороточной болезни».
Тот лишь оскалился одобрительно.
— А что, я уважаю стремление молодого че-ло-ве-ка… Это — достойный поступок.
— Вас вообще не спрашивают, существо! — в голосе профессора прорезался металл, а в руке сверкнул небольшой пистолет. — Я все ж военный, хоть и врач. И не сомневайтесь, успею накормить серебром…
— Данила Кириллович, не нужно так.
— А как?! Виктор Николаевич, сказать, что я взбешен из-за подобной инфантильности. — это сильно согрешить против истины! Merde![66] — извините мой французский. — Вы что же думаете, что двух урн с прахом врачей Турчинович-Выжникевича и Шрейбера в нашей библиотеке недостаточно?[67]
— Послушайте, не нужно кричать, у меня сейчас голова лопнет… А по поводу опыта — да, я так решил. Сам ход эксперимента, если хотите, распишем вместе, чтобы исключить неприятные коллизии.
— Да у нас тут и так — сплошные коллизии. У меня одно условие — поставьте в известность Катерину.
–Это — самое сложное…
— Это приказ, и как младший по званию Вы не имеете права ослушаться.
***
— Нет, ты не можешь со мной так поступить! — Катерина плакала навзрыд. — Стефа умерла, и значит — выхода нет. Лучше убей меня сейчас…
— Стефания умерла, но выход есть. Послушай, Катюша, ты небезразлична мне, и только поэтому я решился на такой отчаянный шаг. Да, я готов пожертвовать собой ради тебя. Стефания Беньовская свой смертью показала нам выход из этой жуткой ситуации. Пусть ее жертва не будет напрасной. Иначе — действительно все зря.
Катерина отняла от лица ладони и внимательно посмотрела на меня. Слезы катились по щекам девушки, словно маленькие бриллианты. На бледном лице сквозь маску горечи светились надеждою чарующие зеленые глаза в опахале длинных черных ресниц. Черные волосы разметались по плечам. Странное дело, но страшный недуг сделал девушку еще прекраснее…
Я обнял и поцеловал Катю, глядя прямо в глаза:
— Поверь, у нас все получится.
***
— Генри, мне снова нужна Ваша кровь.
— Может, по-старинке — просто укусить…
— Нет, понадобится кровь вампира, а запасы сыворотки у меня имеются.
— И что же потом?
— Потом, когда начнется превращение, перерождение — введу себе вакцину. В результате этого в моей крови и выработаются необходимые антитела. Затем, сыворотку моей крови нужно будет ввести Катерине.
— Ну, что — готовы к своему безумному эксперименту? — спросил профессор Заболотный.
— Данила Кириллович, хочу предупредить о двух немаловажных особенностях. Во-первых, когда я стану вампиром — опасайтесь меня! Начну бросаться на людей — убейте! Вот мой «Кольт» 45-го калибра, в обойме — серебро. Во-вторых, в процессе эксперимента я могу умереть, но и тогда возьмите у меня кровь, приготовьте вакцину и вколите Катерине. Выбора у нас все равно нет.
— Я все сделаю, — профессор Заболотный лязгнул затвором «Кольта». — Будем готовить эксперимент.
И снова стеклянная колба шприца наполняется темной венозной кровью вампира. Теперь вместо бедных лошадок «маленькой биологической фабрикой вакцины» станет ваш покорный слуга. Но прежде придется претерпеть на собственной шкуре метаморфозу, которая гораздо страшнее смерти. Именно ту, которая сейчас происходила с Катериной. До конца лунного месяца, тех самых пресловутых двадцати восьми дней и ночей, оставалось менее десяти. А уж тогда — только серебро, нам обоим.
— Учтите, молодой че-ло-век, понадобится подождать три дня, плюс — минус, еще пару, — предупредил меня Генри. — А жаль, вы вдвоем с Катериной были бы идеальной парой, гм… вампиров.
— Вы мне очень импонируете, Генри, но я выстрелю прямо сейчас!
— Ладно-ладно. Но все ж примите к сведению мои слова.
— Обязательно.
Предплечье туго перетянуто жгутом, под кожей вздулись синие вены. Остро пахнет спиртом. Тонкая стальная игла легко проходит сквозь кожу и легко находит вену. Кровь вампира по каплям выдавливается в мою сердечно-сосудистую систему, я специально ввожу сразу десять миллилитров, чтобы перерождение протекало наиболее интенсивно. Ничего не чувствую, но пути назад нет. Alea jacta est — Решение принято, — как сказал бы Генри.
***
Понимал ли я, что делаю? Наверное, не совсем. Но такова уж судьба врача. Мы, микробиологи-бактериологи, привыкли к постоянному риску, ценой которого спасаем чужие жизни. Может, чересчур выспренно — но это так. Мы имеем на это право. Я имею на это право. Так уж повелось, что люди в белых халатах рискуют сперва своими жизнями, прежде, чем бороться за жизни других.
Еще в 1802 году доктор Уайт в Египте в экспериментальных целях занес себе в рану гной больного бубонной чумой. Эксперимент окончился смертью отважного ученого.
Когда Луи Пастер создал вакцину от бешенства, ее некоторое время боялись применять в случаях, когда не было точно известно, было ли бешенство у покусавшей человека собаки. Опасались, что, если собака окажется здоровой, то действие вакцины вызовет у человека бешенство. Врач Эммерих Ульман предложил Пастеру провести опыт на себе. Он просто пришел к Пастеру и сказал: «Сделайте мне прививку. Посмотрим, умру я от бешенства или нет». Ульман остался жив, и это помогло распространению пастеровской вакцины.
Доктор Хавкин в своей лаборатории в Бомбее не так давно тоже ставил опыты на себе. Владимир Аронович вообще отличается редкостным сплавом смелости экспериментатора и величайшего, не побоюсь этого слова, гуманизма.
Работая в институте Пастера в Париже, Хавкин разработал вакцину против холеры. Он решил испытать ее действие на себе: тайком от сотрудников ввел себе большую ее дозу. Реакция была сильной, но непродолжительной: температура, головная боль, ломота во всем теле. Через сутки все прошло, и был получен результат — холера не страшна привитому от нее! Пастер и Мечников сердечно поздравили Хавкина с выдающимся успехом. Парижские газеты восторженно писали: «Русскому врачу — браво»!
Что характерно, в этот период в России вспыхнула эпидемия холеры. Хавкин написал письмо принцу Ольденбургскому, родственнику царя и руководителю борьбы с эпидемией, и предложил передать безвозмездно вакцину. Однако царские власти отказались от помощи еврея, в итоге за три месяца от эпидемии в России погибло около трехсот тысяч человек.
А вот англичане безошибочно угадали в докторе и его вакцине высокий научно-практический потенциал. В Индии, тогдашней британской колонии, свирепствовала очередная эпидемия холеры, смерть выкашивала целые деревни. Хавкину предложили поработать, так сказать, на «переднем крае» борьбы со смертельной заразой. Летом 1893 года государственный бактериолог Британской короны Владимир Хавкин прибыл в Калькутту, чтобы бороться с холерой и чумой. Индусы не всегда встречали своего спасителя дружелюбно. Медицинский шприц с длинной стальной иглой вызывал у них ужас. У Хавкина было одно наглядное средство уговора, и он всегда прибегал к нему: снимал сюртук и на всю длину иглы всаживал шприц себе в живот. После двух лет каторжного труда смертность в охваченных эпидемией холеры районах снизилась на три четверти.
Потом в Бомбее он изготовил противочумную вакцину и испытал ее на себе, введя тройную дозу препарата, чтобы убедиться в его безопасности! Дата 10 января 1897 года стала днем рождения Индийского национального института имени «махатмы Хавкина». Махатма — это «Великая душа», так называли индусы впоследствии доктора Владимира Хавкина.
***
Что ж у меня был замечательный пример, но, признаюсь, легче от этого не становилось.
Первые симптомы проявились через два часа. Началось сильное головокружение, озноб, в горле пересохло. Меня изолировали в «заразном лазарете» на втором этаже. Тесная комнатка, железная кушетка, застеленная казенным бельем с лиловыми штемпелями на простынях. Рукомойник в углу, тумбочка, стол, стул. На столе — электрическая лампа. Такая же лампа, только тусклая — под потолком в жестяном круглом абажуре. Слышно, как в трубах гудит вода, из крана капает.
«Заразный лазарет» снился каждому в кошмарах. Попасть сюда — это почти, что стопроцентный смертный приговор. Оказалось, что даже чума — не самое страшное.
Странно, но на самом деле процесс перерождения проходил не так болезненно, как я предполагал. После незначительного повышения температуры, озноб и головная боль прошли. А потом наступило состояние оцепенения, апатии. Изредка это перемежалось довольно сильными судорогами, которые профессор Заболотный купировал курареподобными препаратами. Еще сильно донимала жажда: холодный клюквенный морс я потреблял чуть ли ни литрами. Временами я впадал в какое-то странное забытье, причем настолько, что терял ощущение той тонкой грани, которая отделяет грезы от реальности. Так продолжалось трое с половиною суток, пока в одну из ночей я не очнулся окончательно. Было ощущение небывалой легкости, и, хотя в моем добровольном узилище царил густой полумрак, были ясно различимы детали казенной обстановки.
Судя по ощущениям, было далеко заполночь, но спать не хотелось — довольно уже «почивать»! Встав с постели, я напился воды из-под крана, странно, но она никоим образом не освежала. Ну, да ладно, на столе лежал лабораторный дневник и еще какие-то бумаги, вероятно, забытые профессором Заболотным. Подсев к столу, я принялся изучать мудреную медицинскую казуистику.
Дверь со скрипом приотворилась, вошел профессор Заболотный.
— Данила Кириллович, доброй ночи. Как обстоят дела?
— Желаю здравствовать, Виктор Николаевич, покамест все неопределенно. А как Ваше самочувствие?
Я пожал плечами, переворачивая страницу лабораторного дневника, испещренную химическими формулами и латынью.
— Постойте… Вы читаете?
— А что тут такого, проверяю наши теоретические выкладки.
— Без света, даже не удосужившись включить электрическую лампу?!
И тут только до меня дошло. Я сидел в почти что во тьме, но ясно различал самые мелкие буквы и цифры отнюдь непростого «медицинского почерка», который впору разгадывать специалистам по древней арабской вязи! Обстановка вокруг также приобрела новые свойства: едва уловимые запахи, неясные шорохи, тончайшие вибрации создавали такую объемную картину восприятия, что на миг я даже испугался. Такое было со мною однажды — в Манчжурии, когда впервые попробовал кокаин. Японские хирурги использовали его для анестезии, а наши пластуны как раз захватили обоз с медикаментами…
Сейчас в голове была такая же пронзительная ясность восприятия, но только лишь не затуманенная бессмысленной эйфорией. Я просто жил в изменившемся мире, чувствуя все вокруг по-другому, и с молниеносной быстротою и легкостью осваиваясь с этой новой информацией. Это было потрясающее ощущенье интеллектуального могущества!
С трудом пересилив себя, вновь спустился на грешную землю к делам нашим насущным. Ладно, разберемся и с этим, но сейчас меня волновал более важный вопрос.
— Мне нужно увидеть Катерину, как она себя чувствует?
— Состояние ее стабилизировалось, девушка пришла в себя, но все еще слаба. Почти не ест.
— Пойдемте к ней.
— Хорошо.
Катерина отнюдь не выглядела слабой. Теперь-то я это понимал. Напротив, девушка была чертовски привлекательна. Бледность кожи только подчеркивала чарующий изумрудный оттенок глаз, алые, чувственные губы чуть оттягивали маленькие аккуратные клычки, полная грудь плавно вздымалась. Ее тело под тонкой, почти невесомой ночной сорочкой возбуждало своими изгибами.
Я подошел ближе и провел кончиками пальцев по щеке девушки.
— Как ты сейчас себя чувствуешь?
— Спасибо, уже гораздо лучше, только жажда мучит. Виктор, а ты стал совсем другим…
— И не мудрено! Теперь он такой, как и Вы, прекрасная полночная леди, — голос Генри был тихим и вкрадчивым. Мы не заметили, как он вошел. — Прекрасное чувство. Виктор Николаевич, не правда ли? Теперь Вы знаете, молодой, гм… Че-ло-век?
Да уж, теперь я знал многое. И уже почти не был человеком. Ведь что такое человек? Тело само по себе — всего лишь прах: задуй искру жизни в нем, и останется лишь манекен, подверженный гниению. Бытие определяет сознание, — но не только. Бытие определяет сущность. Сейчас и я, и Катерина, это чувствовалось, были готовы выбрать не-бытие. Ведь, в сущности — это же прекрасно! И вампиру Генри уже не было нужды пускать в ход свое смертоносное обаяние.
Не верилось, что творить зло окажется таким простым занятием! Убить че-ло-века не просто, а очень просто! — теперь я сам стал думать как вампир. Ведь что такое, в сущности, человеческое общество — копошение меркантильного, мелочного стада баранов под предводительством козлов!
Все это, и еще многое другое, воспринималось в полной мере. Мозг работал, словно скоростной арифмометр, выстраивая последовательность разрозненных, на первый взгляд фактов, событий, вероятностей в единую объемную картину нового мира. Того мира, в котором, мы — теперешние, обладали поистине огромной неисчерпаемой силой!
А главное, не нужно ничего уже делать — жребий брошен, alea jacta est. И мы будем существовать с Катериной всю следующую Вечность, без страха, без болезней, без боли. Остроумный и проницательный Генри станет нам закадычным другом, появятся и еще приятели… Пройдут годы, десятилетия, века, эпохи, и мы все вместе будем вспоминать нынешние, также, как наш полночный друг — времена Гомера и Эсхила.
Я не сводил взгляда с Катерины. В ее бездонных изумрудных глазах читалось то же самое.
Вот только тогда, при первом нашем знакомстве, я сумел в них разглядеть и кое-что еще: неуемную жажду жизни и неистребимый интерес к окружающему миру. Этого как раз и нет у вампиров. Они живут прошлым, а нам дано строить будущее.
Человеку ведь тоже дано немало! Жажда жизни и жажда знаний влечет его дальше — за горизонт, выше — к звездам! В этом сумбурном стремлении и происходит становление личности. Новые победы и поражения, смех и слезы, ошибки и гениальные прозрения — все это и позволило нам выйти из тьмы веков, высоко держа факел драгоценного огня Прометея. Огня разума!
Нет, я не променяю Вечность на яркий миг обычного человеческого счастья! Оно у нас — одно на двоих с Катериной.
— Продолжаем эксперимент, — в этот момент я увидел, как изменилось выражение глаз девушки, и понял, что сделал правильный выбор. — Генри, не нужно так глядеть на профессора. Малейшее движение, и я вынужден буду встать на Вашем пути.
Данила Кириллович отшатнулся, он многое повидал на своем веку, но только сейчас осознал, что находится в одной комнате с тремя вампирами! Профессор непроизвольно потянулся к поясу, за которым был заткнут мой «Кольт-М1911» с серебряными пулями.
— Не нужно, мы не собираемся причинять Вам вред, уважаемый профессор.
— Хорошо, поверю на слово. Мне необходимо взять образец крови, Виктор Николаевич.
— Конечно.
— Погодите, профессор,— вмешался в разговор Генри. Им обоим сейчас нужны силы, после превращения перестроенный организм потребляет очень много энергии, и только что обращенным вампирам необходимо питаться, иначе они попросту сгорят от интенсивного, этого, как его… — Тысячелетний вампир помедлил, припоминая мудреное слово. — Интенсивного метаболизма. Им нужна кровь.
И вот я вместе с Катериной держу бокал, наполненный темно-вишневой жидкостью. Не скрою, мне противно пробовать кровь, но это чисто человеческие, архаичные по отношению ко мне нынешнему, эмоции. Морщусь, но все же подношу бокал к губам. Странное дело, но вкус самой главной субстанции живого организма мне нравится. Соленый, слегка терпкий, он освежает. А сама кровь насыщает невероятно — будто чистая энергия вливается в жилы! Невероятно: мучительная жажда уступает блаженному ощущению экстаза, а тело наливается невероятной мощью! Темным, полночным могуществом кровавого исчадия…
Смотрю на Катерину: на ее лице такое же блаженство! С каждым глотком девушка буквально преображается, становясь невыносимо прекрасной принцессой Полночного царства. Зеленые глаза ее загораются фосфорическим пламенем, словно бы у большой кошки. На миг мне показалось, что и зрачки ее стали вертикальными!.. Но это всего лишь наваждение.
Лабораторные флаконы с кровью быстро пустели, а мы с Катериной все не могли остановиться. Вампир Генри испытующе смотрел на нас — молча и внимательно.
— Все, хватит! — выдохнул я. — Катя, хватит, а то не остановимся уже никогда.
Генри, в который раз с сожалением вздохнул, но промолчал.
Профессор Заболотный провел всех нас на третий этаж в лазарет, окна здесь выходили на восток.
— Виктор Николаевич, располагайтесь на кушетке,— сказал он мне. — Сейчас уже утро, и в нашем распоряжении — почти сутки. По телеграфу передали метеосводку: завтра ожидается ясная погода. Перед следующим рассветом я раздерну эти плотные шторы, и солнечный свет определит, результат этого эксперимента.
— Еще не поздно отказаться,— прошелестел легким ночным ветерком голос вампира Генри.
— Нет.
— Как знаете…
Открываю притертую пробку флакона с экстрактом инактивированной сыворотки крови вампира, набираю в стерильный шприц. Вот она — жизнь и смерть — в стеклянной колбе. Теперь я сам стану «маленьким биологическим заводиком» по производству «полночной вакцины»!
Ввожу препарат в вену. Ложусь на кушетку и жду, пока профессор Заболотный опутает меня тонкими серебряными цепями. Они невыносимо жгут, на коже остаются полосы химических ожогов.
Уходя из комнаты Катерина, оборачивается на пороге и долго смотрит на меня. В ее взгляде немая мольба, надежда и еще что-то, во, что я боюсь поверить.
Ну, что ж — теперь все зависит только от меня.
***
Началось все примерно через четверть часа. Нарастающая температура, озноб, затрудненное дыхание, сердце колотится так, что вот-вот проломит грудную клетку!
Встревоженный профессор Заболотный вкалывает мне камфару подкожно, дает подышать кислородом, но это лишь отчасти ослабляет жуткие симптомы. А вскоре не помогают и лекарства.
С моим бренным телом происходит сейчас нечто страшное: как будто внутренности все связали в тугой узел и залили концентрированной серной кислотою! Боль просто адская, будто обнаженные нервы прижигают каленым железом! Тело все в поту, мочусь и хожу под себя, забытье — как дар свыше. Это дает хоть какую-то возможность измученному организму пережить самые страшные моменты обратного превращения: из кровавого исчадия полночи — снова в человека.
Редкими моментами просветления я был обязан профессору Заболотному, который вводил мне внутривенно витаминные «коктейли» и препараты, облегчающие общее состояние. И если бы ни камфара подкожно, то мое сердце просто бы не выдержало.
На призрачной границе лихорадочного бреда и яви возникали странные и страшные видения: крылатые быки, оживающие на глазах каменные статуи темных богинь, утонченный разврат, в котором участвовали тысячи мужчин и женщин… И — кровь, кровь, кровь — повсюду!
Не знаю, сколько продолжались эти адовы муки. Казалось, что я проваливаюсь сквозь Дно Мира. Бездна боли, мук, страдания и отчаяния длится вечно. Ощущения такие, словно весь организм расслаивают — клетка за клеткою. Боль безжалостными фиолетовыми молниями электрических импульсов от нейронов бьет прямо в мозг.
Возвращение в сознание: будто всплываешь из мутной пучины боли и страданий к свету и прохладе морского бриза…
На деле это оказался прохладный компресс на голове.
Плотные шторы были раздернуты, как и обещано. Я был в буквальном смысле, прикован к постели, то не видел, как из-за горизонта в бледной дымке показалось солнце. Но первые лучи вызолотили небосвод и наполнили его чистейшим аквамарином. Вот поток чистейшего света добрался и до окна моей комнаты. Медленно он прочерчивает путь, подбираясь все ближе ко мне. А я лежу, скованный серебряными цепями, не в силах пошевелиться. Вот острый сияющий клинок могучего светила скользит по постели и касается кожи на руке. Сейчас она задымится, обуглится, покроется кровавыми пузырями и язвами!..
Но — ничего не происходит. Ничего!!! И вот уже вся комната до краев наполнена светом, и я лежу с блаженною улыбкою, не в силах поверить в свершившееся чудо!
Кстати, ожоги на руках от серебра прошли, и даже шрамов не оставили. Еще одно маленькое чудо.
***
— Катерина в очень плохом состоянии,— сообщил мне встревоженный профессор Заболотный. — Ее организм слаб и может не выдержать полной метаморфозы.
— А частичное превращение приведет к тому, что получится не вампир, а самый настоящий упырь — существо злобное, руководствующееся лишь низменными инстинктами. Полузверь — получеловек, — подтвердил Генри.
Мое же состояние сейчас оставляло желать лучшего. После многочасовых превращений на клеточном и молекулярном уровне мой организм снова «очеловечился». После исследования анализов крови профессор Заболотный констатировал, что микроскопическая картина эритроцитов вернулась к норме: гемоглобин уже не выглядит таким рыхлым, а тонкий биохимический анализ показывал присутствие новых антител. Плазма, правда, была с небольшими изменениями, но это уже было несущественно. Сев за микроскоп, я лично убедился в этом.
Вот только ваш слуга покорный едва не падал от слабости и чудовищной усталости. И еще — очень хотелось есть. Но времени уже практически не оставалось.
— Что с Катериной?
— Она угасает. Мы можем не успеть изготовить вакцину.
— Данила Кириллович, что можно сделать?
Профессор Заболотный только пожал плечами.
— Хорошо, сделаем прямое переливание крови! Содержащиеся там антитела смогут сдержать губительные процессы в организме девушки. Она в сознании?
— Пока да, но… Как же можно проводить переливание крови без дополнительных анализов. У вас хоть есть совпадение по группам крови? Мы же действуем практически наобум.
— Полно Вам, Данила Кириллович, у нас просто нет времени! Совпадение по группам крови есть, ведь мы оба стали полночными исчадиями.
Вместе с профессором Заболотным мы идем в комнату, где лежит Катерина. Каждый шаг отдавался ударом сердца. Я уже дошел до такого состояния, что, казалось, еще немного — и просто рухну. Все что, было сделано — только ради Катерины. Оставалось совсем немного, но — хватит ли меня на этот самый последний рывок с нечеловеческим напряжением всех сил и нервов? Что ж, нужно пройти весь этот путь до конца.
Катерина лежала на кушетке, скованная серебряными цепями, зеленые глаза ее лихорадочно блестели. Подле нее сидел вампир Генри.
— Она отказывается более пить кровь. Но без нее она умирает.
— Я не дам этому свершиться. Данила Кириллович, готовьте каталку и все, что необходимо, для переливания крови.
— Сейчас.
Катерина потянулась ко мне:
— Виктор, я не хочу пить кровь и убивать людей. Лучше потрать на меня серебряную пулю…
— Успокойся, Катюша, все будет хорошо,— я погладил девушку по щеке. — Поверь мне, потерпеть осталось совсем немного. И все будет, как прежде, и даже лучше.
— Хорошо, я потерплю. И… спасибо тебе за все.
Втроем с Самуилом Карловичем мы быстро подготовили все, что необходимо. Почтенный торговец антиквариатом, господин Леманн помогал нам, как мог. Он был незаметен и незаменим, взяв на себя все хозяйственные хлопоты. Также Самуил Карлович подготавливал нам реактивы, возился с химической посудою и оборудованием.
Я лег на каталку, и приготовился к переливанию. Остро пахло спиртом и другой медицинской химией. Катерина не сводила с меня взгляда, так, глаза в глаза, мы и провели все время, пока шла эта процедура.
Перелить кровь от одного человека другому лекари стремились с того момента, как в 1628 году английский врач Уильям Гарвей открыл сам процесс кровообращения в человеческом организме. Уже в 1665 году были проведены первые, официально зарегистрированные переливания крови. Тогда другой английский врач, Ричард Лоуэр успешно спасает жизни больных собак, переливая им кровь сородичей.
Но прошло более ста лет, прежде чем в 1795 году в Североамериканских Соединенных Штатах доктор Филипп Синг Физик (это фамилия такая) провел первую гемотрансфузию от человека к человеку. Свой опыт смелый экспериментатор оставил в тайне.
В 1818 году британский акушер Джеймс Бланделл произвел первое удачное переливание человеческой крови женщине с послеродовым кровотечением. Донором выступил муж пациентки. С 1825 по 1830 год Бланделл провел десять переливаний, пять из которых помогли пациентам. Бланделл опубликовал свои результаты, а также изобрел первые инструменты для взятия и переливания крови.
У нас в России переливание крови впервые было сделано в 1832 году в Санкт-Петербурге, и тоже — акушером. Врач Андрей Мартынович Вольф успешно перелил роженице с акушерским кровотечением кровь ее мужа и тем самым спас ей жизнь. Для переливания крови Вольф использовал методику, разработанную Бланделлом.
К 1912 году стараниями таких ученых, как Карл Ландштейнер, Альфред де Кастелло, Адриано Стурли, Гектоэн, Рубен Оттенберг, наука о крови — гематология развивалась довольно интенсивно. Но все равно, главная живительная субстанция человеческого организма уступала свои тайны весьма неохотно.
Профессор Заболотный ввел иглу мне в вену и подсоединил к системе переливания и потянул за поршень шприца на десять миллилитров. Кровь быстро наполнила резиновые трубки со специальными стеклянными вставками. Система для переливания имела стеклянный Y-образный тройник, к одному его концу присоединялся шприц, а к двум другим — резиновые трубки, ведущие к донору и реципиенту. Данила Кириллович заполнил систему, чтобы не осталось пузырьков воздуха. Из тонкой иглы показалась капля крови. Он ввел эту иглу в вену Катерины и зафиксировал пластырем. Теперь обе наши кровеносные системы были связаны.
Пережав зажимом резиновую трубку, ведущую к моей вене, профессор Заболотный выпустил содержимое шприца в трубку, ведущую к вене Катерины. Поставив зажим, он набрал крови из моих жил, и перекачал ее девушке, предварительно перекрыв путь зажимом в мое кровеносное русло. И так — несколько раз.
— Все, хватит. Этого достаточно. Виктор Николаевич, держитесь, нужно еще взять кровь для приготовления «полночной вакцины».
— Поспешим, уважаемый Данила Кириллович.
И снова моя кровь струится по стеклянным и резиновым трубкам, через систему сложных бактериальных фильтров, взаимодействуя с целым рядом многокомпонентных химических реактивов. В результате этого через несколько часов эксперимента в коническую колбу Эрленмейера по каплям собиралась драгоценная «полночная вакцина».
— Все, эксперимент завершен, — обернулся я к профессору Заболотному.
Тот только лишь кивнул.
— Виктор Николаевич, следовало бы отдохнуть…
— После, пойдемте скорее к Катерине, — я набрал драгоценную «полночную вакцину» в шприц прямо из колбы.
— Нужно подготовить все необходимые лекарства. Виктор Николаевич. Вы и сами чуть Богу душу не отдали, когда метались в бреду, у девушки сердце, глядишь, послабее будет, — справедливо урезонил меня многоопытный ученый.
— Вы правы, уважаемый Данила Кириллович, прошу простить мою горячность.
— Добрые дела нужно совершать во всеоружии, молодой человек. Чтобы не навредить благими намерениями.
Теперь лазарет, где лежала Катерина, более всего напоминал операционную. Комната была залита электрическим светом, на столиках под стерильными простынями в строгом порядке лежали хирургические инструменты. В шкафчиках за стеклом выстроились батареи пузырьков и флаконов с лекарствами.
И вот я делаю девушке укол, бесцветная жидкость — полночная вакцина», выдавливается поршнем в кровоток Катерины. Правила медицины запрещают проводить операции и выполнять лечение близких людей. А эта милая и такая беззащитная в своей целеустремленности девушка стала для меня самым близким человеком за последнее время. О большем я просто боялся загадывать.
И вот в лабораторном дневнике появилась еще одна запись: «Впрыснуто 10 куб. см. вакцины в vena mediaria левой руки».
— Виктор, я хочу сказать тебе, пока вакцина не подействовала: ты делаешь для меня такое, что затмевает даже бессмертную трагедию Шекспира…
Ох уж эти педагоги-гуманитарии, вечно стремятся к возвышенному… У меня перехватило дыхание, к горлу подкатил колючий горький ком. Едва сдержался, и даже нашел в себе силы, чтобы пошутить:
— На роль Отелло, увы, не гожусь!
Катерина лишь слабо улыбнулась, ее глаза блестели от слез, а в глубине таилась надежда.
«Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygiamque et Panaceam juro, deos deasque omnes testes citans, mepte viribus et judicio meo hos jusjurandum et hanc stipulationem plene praestaturum…», — припомнил я начальные строки клятвы Гиппократа. Сейчас — самое время
Но вот только все, что последовало дальше, было отнюдь не таким романтичным, как в романах Джона Уильяма Полидори или Брэма Стокера.
Судороги начались примерно через четверть часа, как и у меня недавно. Температура повысилась, пульс участился. Катерина впала в беспамятство, на лбу выступила испарина. Прекрасные черты лица девушки исказила гримаса невыносимого страдания.
Профессор Заболотный уколол препарат кураре, чтобы унять судороги, я постоянно менял компрессы и вытирал пот со лба девушки. Катерина металась в бреду.
— Пульс замедляется, дыхание поверхностное.
— Впрыскиваю камфору подкожно, — медленно давлю на поршень шприца, преодолевая сопротивление вязкого масляного раствора. Камфара стабилизировала пульс и дыхание девушки.
Прошли томительные часы у постели болящей. Температура тела была все еще высокой, но это были только симптомы той самой «сывороточной болезни». К слову сказать, она протекала гораздо легче, чем у меня, а все благодаря тому, что вакцина была получена иммунным ответом в человеческом организме. Моем организме. Антитела, альбумины и прочие белки уже не вызывали такого сильного отторжения. Но все равно, поволноваться нам с профессором Заболотным пришлось преизрядно. Сердце мое билось через раз — боялся услышать приговор от Данилы Кирилловича или самому констатировать непоправимое…
Предчувствие самого страшного сменялось яростной надеждою, и вот так — всю ночь. Конечно, на долю девушки выпало немало страданий, однако мне было стократ хуже.
Пытка эта закончилась с первыми, робкими лучами солнца следующего утра, которые пробились сквозь хмурые тучи над Кронштадтским рейдом. Катерина уже не металась в бреду, а просто спала, сейчас для нее это было самым главным лекарством. Тяжелый и страшный путь: De mortuo ad vivum — от мертвого к живому, был завершен для нас обоих.
С замиранием сердца я взял кровь на анализ. Рубиновая капля падает на предметное стекло, добавляется специальный краситель, и микропрепарат отправляется под микроскоп. Внимательно изучаю эритроциты, всматриваюсь в структуру гемоглобина. Белковая часть — гем, уже имеет плотную конформацию. Стеклянной пипеткою распределяю образцы крови по пробиркам, добавляю различные реактивы. Во всех качественных реакциях — норма или же совсем незначительные отклонения. Но это те анализы, которые можно сделать быстро. Все остальные тонкие биохимические исследования требуют времени. Но и сейчас ясно: наши надежды были не напрасны!
Странно, но вместо радости мною овладевает беспросветная свинцовая апатия. Сил уже просто нет.
Подходит профессор Заболотный, он измучен так же, как и я. Данила Кириллович молча похлопывает меня по плечу и кладет на лабораторный стол «Кольт-М1911». Теперь, когда опасность миновала, пистолет вновь возвращается к своему хозяину. Машинально выщелкиваю удлиненный десятизарядный магазин. И промахиваюсь, не в силах поймать его на лету. С глухим стуком он падает на лабораторный стол. И с таким же стуком рядом падает моя голова.
Мир меркнет в глазах, и мягкие волны сна обволакивают измученный нечеловеческими усилиями разум.
Глава 20
Ignis et Gladius![68]
Проснулся, а вернее — очнулся оттого, что нечто угловатое и металлическое больно впилось в лоб. Оказалось, что я лежу, уронив голову на лабораторный стол и уткнувши лицо в кусок тщательно обработанного оружейного металла под названием «Кольт-М1911». Все тело ломило, будто после дыбы, в горле пересохло. Но, на удивленье, голова была ясной, мысли были легки, и первой из них была: каково состояние Катерины?
Но прежде я умылся и привел себя в относительный порядок. Любые повороты судьбы я, как офицер, привык встречать с гордо поднятой головою и чисто выбритым.
Ответ на животрепещущий вопрос я узнал, сразу же, стоило заглянуть в библиотеку Чумного форта, служившую нам еще и местом для проведения досуга. Девушка сидела на удобном мягком диванчике, непринужденно закинув ногу за ногу, и увлеченно беседовала с вампиром Генри. Подле нее на низком столике стояли бокал с вином и початая бутылка, на блюде рядом — фрукты и шоколад. Катерина была великолепна в длинном темно-синем, почти черном платье с переливчатой «искрой». Декольте выгодно подчеркивало ее высокую грудь. Элегантное одеянье дополняли перчатки до локтя, оттеняющие мраморную белизну кожи. Густые черные волосы свободно струились по плечам девушки. На шее Катерины переливалось жемчужное ожерелье, такие же серьги в золотой оправе украшали ее изящные ушки.
— Виктор! Мы не стали будить тебя, ты так и проспал почти сутки за лабораторным столом.
Катерина в одно мгновение оказалась рядом со мною, окутав облачком изысканно-тонкого парфюма. Ее изящные руки обвили мою шею, а чувственные алые губы подарили ни с чем не сравнимое блаженство сладостного поцелуя. Я всмотрелся в ее прекрасные зеленые глаза — наши взгляды были красноречивее самых прекрасных и возвышенных слов…
— Извините мою бестактность, Виктор Николаевич, тем более — в такой момент. Вы совершили чудо!
— Чудо — это вот она! Муза моих научных изысканий, — мы с Катюшей вновь закружились в хмельном вальсе поцелуев. Утолив жажду манящих губ, мы, наконец, уселись на диван под одобрительным взглядом Генри.
— Катерина, тебе очень идут серьги и это прекрасное ожерелье из жемчуга.
— Я позволил себе преподнести презент Вашей даме, уважаемый Виктор Николаевич.
— Весьма любезно с вашей стороны, Генри.
— За моего спасителя! — девушка наполнила два бокала, один из которых подала мне.
— Хороший тост, — одобрил вампир.
Вино оказалось на редкость приятным и освежающим. Но я больше налег на закуску, уж очень хотелось есть. Катерина заметила мой повышенный гастрономический интерес.
— Скоро будем завтракать, только добудимся профессора Заболотного. Он тоже все это время провел в объятиях Морфея.
Мы собрались в столовой, за столом предводительствовал профессор Заболотный.
— Предлагаю тост: за торжество разума и научного подхода!
— Поддерживаем!
— Виват!
Тонкий перезвон богемского хрусталя, словно салют всем нам.
— Друзья, — у меня перехватило дыхание. — Спасибо всем вам огромное за то, что помогли в самой невероятной битве Добра и Зла! Данила Кириллович, Самуил Карлович, Генри — вы все сделали невозможное.
–Все здесь присутствующие стали больше чем друзьями, всех здесь присутствующих связали самые священные и прочные узы — кровные! — провозгласила тост вслед за мною Катерина.
Мы выпивали и закусывали, обсуждали перипетии самого грандиозного эксперимента.
— Признаться, я потрясен Вашей настойчивостью и целеустремленностью. Несмотря на мою натуру, в этот раз я был на стороне че-ло-ве-ка,— признал вампир Генри. — Но битва наша еще не закончена. Я чувствую, что Мальтиец вскоре прибудет сюда, и не один, а со своей стаей.
— Но откуда?..
— Видите ли, молодой че-ло-век, нам присущ некоторый… гм, магнетизм. Особые способности, которые дарует бесценный дар крови. Вы тоже это почувствуете, ведь измененный организм уже не совсем че-ло-ве-чес-кий. Равно, как и у Катерины. Поверьте, чувства не изменяют мне: вы оба после всех этих экспериментов соединили в себе свойства и людей, и вампиров. Не знаю, как объяснить, но это совершенно точно.
— Что же будем делать?
— Драться! И я снова на Вашей стороне.
— И это мне по нраву!
***
Самуила Карловича я нашел в мастерской Чумного форта, на первом этаже возле конюшни. Он занимался тем, что укорачивал ствол ружья, зажатого в тисках с помощью ножовки по металлу. Отпиленный кусок приклада валялся подле.
— Зачем Вы это делаете?
— В тесноте комнат и коридоров лучше пользоваться более коротким оружием, но сохранять при этом внушительную огневую мощь. Это –«Winchester-M1887», ружье рычажного действия, а иначе «lever-action gun». У него перезарядка производится посредством рычага под ложей, так называемой скобой Генри. В подствольным трубчатом магазине — восемь патронов двенадцатого калибра, с серебром. Этого хватит, чтобы упокоить любого упыря.
— Так ведь отдача же…
— Это не самое страшное, руку, конечно же, «сушит», но как-нибудь переживу. А вот этим можно устроить знатную экстерминацию нашим врагам!
— Еще один вопрос не дает мне покоя… Но он к делу не относится.
— И все же интересно, что за вопрос?
— Уж простите, любезный Самуил Карлович, я очень уважаю обычаи Вашего народа. Но, как же удалось скромному еврейскому лавочнику избежать ограничений по черте оседлости.
— А я и не еврей, вовсе!.. — хитро прищурился мой собеседник из-за круглых стекол очков в железной оправе. — Таки, да
— И как это понимать?
— Просто старый и скромный лавочник, взял себе турецкое подданство. А на территории Российской Империи, как известно всякий иноземный подданный может открыть любое предприятие. Все просто.
— Чего еще я о Вас не знаю?
— Многого, — легко рассмеялся Леманн. Отрезок ствола с металлическим лязгом упал на слесарный верстак. А оружейник стал зачищать кромку наждаком. — Нужно еще фаску снять, чтобы обеспечить приемлемую кучность.
***
Кроме этого обреза у господина Леманна нашлось и еще несколько скорострельных «Винчестеров». Серебра для картечи тоже вполне хватало. Кроме того, оружие было у сторожа и жандарма. По плану мы собирались встретить кровососов вначале у причала, а потом уж и на втором «рубеже обороны» — во внутреннем дворике Чумного форта.
Профессор Заболотный проявил чудеса изобретательности и снабдил нас зажигательными бомбами, представляющие из себя пузатые колбы с самовоспламеняющейся смесью химических реактивов. Их тоже было в достатке в лабораториях форта.
Мне же следовало заняться «Кольтами-М1911». Руки безошибочно снимают кожух-затвор массивного автоматического пистолета, отделяется ствол, возвратная пружина на направляющем стержне. Протираю и тщательно смазываю ударно-спусковой механизм, прочищаю крупнокалиберный ствол, всматриваясь на просвет в блестящие расходящиеся нарезы. Затем собираю пистолет, детали становятся на строго отведенные им места с легкими щелчками. Теперь поставить оружие на затворную задержку и вогнать в широкую рукоятку десятизарядную обойму с серебром. Щелкнул рычаг задержки, массивный кожух-затвор «Кольта-М1911» под действием возвратной пружины пошел вперед, подхватывая первый патрон 45-го калибра и досылая его в патронник. Мощный автоматический пистолет готов к стрельбе!
Те же самые манипуляции проделываю и со вторым «Кольтом». Теперь можно встретить мерзких исчадий полночи во всеоружии!
Катерина тоже была занята военными приготовлениями: в дополнение к миниатюрному угловатому «Маузеру» образца 1910 года я отдал ей еще и свой 9-миллиметровый «Браунинг», с серебряными пулями, естественно.
Вампир Генри точил и полировал клинок прямого меча с корзинчатой гардой ажурной ковки. У эфеса был сделан изогнутый «зуб»-ловушка для вражеского клинка. «Gli shiavoni» — чиавона, не смотря на изящество, была сильным оружием, особенно в руках такого искусного фехтовальщика, как Генри, который военную карьеру начинал еще эфебом-гоплитом во времена Афин и Спарты. Вскоре клинку снова придется напиться крови.
Профессор Заболотный переснарядил свой служебный «Наган» серебряными пулями, а кроме того, взял у господина Леманна один из «Винчестеров». Данила Кириллович частенько хаживал на охоту, но теперь он приготовил серебряную картечь на гораздо более опасную «дичь», нежели волки.
Сторож и жандарм тоже были предупреждены о предстоящем нападении и им были выданы патроны с серебром. Прочие служители, занимавшиеся хозяйственными работами в Чумном форте, были отосланы в Кронштадт еще с самого начала наших безумных экспериментов.
Солнце склонялось к закату, так и не показавшись из-за туч. Маленький гарнизон защитников форта собрался на военный совет в библиотеке. На воротах остался лишь сторож. Наш жандарм, Петрович тоже был поставлен в известность о предстоящей баталии.
— Свят-свят-свят! — перекрестился он. — Однако, я тут поставлен блюсти надзор по жандармскому ведомству, и поста своего не покину.
— Встретим их за воротами, на подходе. А потом — во внутреннем дворике.
— Мы не любим водные пространства, особенно, открытые, — заметил вампир Генри, недовольно цокнув языком. — Это может быть нам на руку.
— А если зайдут с тыла?
— Обязательно зайдут, но и там им несладко придется, — ответствовал профессор Заболотный, по старшинству принявший на себя тяжкое полководческое бремя. — У нас ведь есть мазут для газовой станции.
— Так точно, Ваше благородие! — ответил жандарм.
— Кроме того, нужно не допустить распространения смертоносной заразы из Чумного форта! Не забывайте, господа, чем мы тут занимаемся. Но минированием смертоносного бактериологического содержимого наших лабораторий я займусь лично.
— Они уж на подходе, — тихо проговорил Генри.— Я чувствую.
— К оружию, друзья!
***
Два небольших паровых катера, пыхтя и дымя гарью из труб, подбирались, переваливаясь с волны на волну, к Чумному форту.
И вот уже первый из них ошвартовался у пристани. Наш пароходик «Микроб» делал это очень редко, только когда было много груза. Но и без того было ясно, что не друзья к нам пожаловали.
Черные тени показались уже возле массивных, обитых медью ворот форта. Медные львы на них бесстрастно воззрились на непрошенных гостей.
— Поджигай! — шепнул профессор Заболотный сторожу.
Несколько секунд спустя — полыхнуло!
На крыше нашего форта размещается кочегарка на два паровых котла и газоприготовительная станция. Там же находится и газгольдер. Газ мы получаем из мазута, которого у нас имелось достаточно. Настолько, чтобы вылить пару бочек возле пристани.
Да к тому же еще и заминировали самодельными зажигательными бомбами помещение для дворника и жандарма подле ворот! Фонтаны пламени поднялись вровень со вторым ярусом форта.
Вихрящийся огонь занялся мгновенно. Нефтепродукты легче воды, и пожар мгновенно распространился возле пристани по поверхности волн. Атакующие же упыри на фоне яркого пламени представляли собою легко различимые мишени! Полыхнул и взлетел на воздух один из паровых катеров, пламя пожирало берег и воду возле пристани с еще большей яростью.
Мы пустили в дело скорострельные «Винчестеры» с серебряной картечью. Многие из мерзких кровососов превратились в факелы, чтобы через несколько мгновений обратиться пеплом. Тренированный стрелок из «Винчестера» с ручной перезарядкой скобою Генри делает по выстрелу каждую секунду. Наш маленький гарнизон к такого рода оружию привычен не был, но все равно мы опустошили магазины ружей менее чем за минуту.
— Свят-свят-свят! — сторож палил из своей «берданки и тяжелые, 4,2-линейные серебряные пули находили своих жертв.
В то время, как «Винчестеры» создали огневой вал накоротке, старый опытный стрелок «выбивал» упырей на дальней дистанции.
— Отходим во внутренний дворик! — скомандовал профессор Заболотный.
Мы успели отойти, а вот старый сторож замешкался, перезаряжая «Берданку». Упыри накинулись на него мерзкой копошащейся лавиной и вмиг изорвали человека десятками клыков и когтей! Это было страшное зрелище: трепещущее сердце человека было вырвано из грудной клетки, и это последнее, что успел запечатлеть его мертвеющий взор.
Здесь, у берега в угасающем мазутном пламени дотлевали останки многих упырей, чадил взорванный катер. Еще один, счастливо не затронутый взрывом, качался на волнах. При первом штурме мы «упокоили» немало мерзких исчадий полночи. И все же, как бы ни был изощрен человеческий ум, какие бы инструменты для убиения не использовались, а вампиры были более быстры и смертоносны. И мы уступили им первую линию обороны Чумного форта.
Но зато приготовились встретить кровавых исчадий полночи во внутреннем дворике.
Я лихорадочно набивал магазин «Винчестера патронами 12-го калибра с серебряной картечью. Стоявший подле меня вампир Генри что-то длинно и неразборчиво произнес то ли — по латыни, то ли на языке древних греков.
— Это древняя клятва гоплита, — пояснил он, вытаскивая итальянский прямой клинок из ножен.
— «Клянусь не посрамить это священное оружие, не оставить товарища, стоящего рядом со мной в строю. Я буду защищать эти сакральные и гражданские места и не оставлю мое Отечество. Я сделаю все, чтобы оно стало больше и могущественнее. Я буду слушать тех, кто в данный момент находится у власти, и выполнять законы, которые действуют сейчас и будут действовать в будущем. Если кто-либо попытается отменить их, я не позволю им этого сделать, пока у меня будут силы. Я клянусь чтить своих предков. В свидетели я беру богов Аглавру, Гестию, Энея, Эниалия, Ареса, Афину, Зевса, Таллию, Ауксо, Гегемона, Геракла, границы отчизны и ее хлеба, ячмень, вино, оливки и фиговые деревья…».
— Ignis et Gladius! — кивнул я, вскидывая «Винчестер» — Огнем и мечом!
Вампиры все ж прорвались сквозь огонь у нашей маленькой пристани и сумели распахнуть массивные ворота крепости. Себе на беду.
Небольшой мощеный дворик занимал почти всю внутреннюю часть Чумного форта, сюда же и ринулись мерзкие упыри.
Ловлю стремительный силуэт на мушку, веду стволом, выбирая упреждение — уж очень быстро движется, гад! И жму на спуск. «Винчестер» бьет в плечо отдачею, а впереди переламывается пополам темный силуэт. И тут же скобу вниз — вылетает дымящаяся латунная гильза 12-го калибра, скобу вверх — очередной патрон досылается из подствольного трубчатого магазина американского ружья. И еще одна цель на мушке, новый выстрел!
Мы рассредоточились возле окон, выходящих на внутренний дворик, и вели ураганный огонь по упырям. Окна, как и полагается форту, более всего напоминали бойницы. Это было нам на руку.
Скорострельные «Винчестеры» буквально залили внутреннее пространство Чумного форта раскаленным свинцом. При этом почти, что каждое попадание для упырей было смертельным. В гильзу 12-го калибра помещаются девять картечин диаметром 8,3 миллиметра — три ряда по три шара, и общим весом в 36 граммов. Или же пуля диаметром 18,5 миллиметров той же массы. Это оружие гуманно к зверю — оно убивает наповал. Но отнюдь не гуманно по отношению к человеку! А к полночному исчадию крови — и подавно!
Это была бойня, но все же сдержать натиск атакующих кровососов всего лишь горстке людей и одному, хоть и опытному, вампиру было почти что нереально.
Мы бросили самодельные бомбы из лабораторных колб, наполненными горючими и взрывчатыми химикалиями. Взрывы и сполохи жидкого огня ненадолго задержали исчадий, но этого хватило, чтобы вновь перезарядить наши скорострельные ружья.
Но вот воспользоваться ними было уже затруднительно, оскаленные клыкастые пасти и длинные кривые когти были уже рядом! Одного особо ретивого упыря я огрел прикладом, отшвырнув в сторону и дострелил практически в упор. Все тридцать шесть граммов благородного металла буквально перерубили мерзкого кровососа огненным снопом!
Скобу вниз — вверх, и я вновь вскидываю мощное ружье. Гремит выстрел, и очередной сноп 8,5-миллиметровых картечин отрывает другому упырю ногу ниже колена. И даже воя от нестерпимой боли, мерзкий упырь ползет ко мне, волоча за собою мешанину из мяса и костей, позади темнеет широкий кровавый след, а длинные кривые когти царапают каменный пол. Кровосос утробно рычит, клацая зубами. Перезарядка рычагом-скобой занимает у меня меньше секунды, и вот голова мерзкого исчадия полночи взрывается кровавыми ошметками!
Еще один вампир бросается на меня, но магазин «Винчестера» пуст, я перехватываю оружье за горячий ствол и обрушиваю приклад на голову исчадия. Крепкое дерево разлетается в щепки, а упырь отлетает в сторону. Он снова прыгает на меня, растопырив когтистые пальцы и раскрыв клыкастую пасть. Успеваю выхватить «Кольт» и взвести курок: патрон уже в патроннике, и вот экспансивная серебряная пуля покидает ствол и проделывает огромную дыру в грудной клетке мерзкого кровососа. Тот в конвульсиях катится кубарем по земле. Боковым зрением замечаю еще одно движение, и вот уже второй «Кольт-М1911» выплевывает из ствола раскаленное серебро, которое в проклятом теле чудовища превращается в жидкое. Пуля — с растворенным в ртути аргентумом не оставляет никаких шансов!
Бью из двух «Кольтов-М1911» поочередно, из затворов вылетают дымящиеся гильзы, а раскаленные куски серебра, облеченные в обтекаемую форму смертоносных снарядов разят кровавых исчадий полночи наповал!
Целюсь, стреляю и двигаюсь я теперь заметно быстрее, и это уже нельзя списать только лишь на адреналин. К тому же и зренье мое поменялось кардинально: теперь ночью я видел также хорошо, как и днем, и даже лучше. Видимо, Генри был прав: все эти страшные изменения даровали нам взамен исключительные качества. Парадоксальные свойства физиологии вампиров, трансформировавшись под действием «полночной вакцины», явили совершенно уникальные для моего организма способности. Прежде всего, это, конечно — невероятная скорость восприятия и мышления. Настоящее интеллектуальное могущество, которым, как я подозреваю, овладел еще не в полной мере. Когда-то я говорил Катерине, что хищника как раз и отличает развитый интеллект и способность мыслить тактически, просчитывая варианты действий на много ходов вперед. Теперь я сам стал таким хищником! Скорость рефлексов и сила тоже многократно умножились, и по желанию, время текло теперь гораздо медленнее. На самом деле, это организм разгонялся до немыслимой скорости нейрофизиологических процессов.
Склонен предположить, что и у Катерины дела обстояли точно также. Дважды переродившись, вернувшись к своему человеческому началу, мы с ней приобрели совершенно парадоксальные способности, о которых даже и не мечтали. И все же — остались людьми.
Что ж, обратим это себе на пользу и во вред врагам!
Самуил Карлович Леманн отбросил разряженный «Винчестер» и взялся за обрез. Он оказался абсолютно прав: в стесненных условиях помещений форта это оружие было даже более смертоносным, нежели мои автоматические «Кольты». Те, кто считает евреев трусоватыми менялами, пекшимися о собственной выгоде, не видели в бою этого славного сына народа Израилева! Его обрез «Winchester-M1887» разил упырей наповал.
Пока я перезаряжал свои пистолеты, мерзкие кровососы уже успели подняться на второй этаж Чумного форта.
И тут дорогу им заступил Генри с итальянским мечом в руке.
— Я задержу их! Как в ущелье при Фермопилах…
Клинок будто ожил в руках искусного фехтовальщика! Никто из исчадий не смог приблизиться к Генри на расстояние меньшее, нежели длина его клинка. Сегодня могучий вампир явно не испытывал недостатка в крови!
Мы дрались, словно волчья стая, отвоевывая не свободу, нет! Но единственное право на жизнь. Стреляли, перезаряжали и прикрывали друг друга, и не думали, сколько же еще упырей лезет на нас.
***
Упыри теснили нас уже в гулких сводчатых коридорах Чумного форта. Расстреляв несколько кровососов, я спиною вперед ввалился в химическую лабораторию. В дверном проеме очередное исчадие полночи кровожадно оскалилось, готовясь к смертоносному прыжку. Сухо клацнул боек, кожух затвор автоматического «Кольта» с лязгом замер в крайнем заднем положении. Кончились патроны. Во втором пистолете — тоже…
— Че-ло-век, я буду убивать тебя медленно…
Дьявол побери! — оба «Кольта» полетели на стоящий рядом лабораторный стол. Перезаряжать их времени не оставалось. Но зато там же, на столе, возле штатива с пустыми пробирками я узрел широкогорлую лабораторную склянку, мы в таких хранили истертые в порошок реактивы. Одного взгляда на этикетку со знакомой формулой мне было достаточно, чтобы широко улыбнуться, а точнее оскалиться. Прямо в клыкастую мору упыря. На полке рядом стояла бутыль, издающая резкий и тоже знакомый запах.
— Накося — выкуси, паскуда кровожадная! — сорвав крышку я сыпанул серого порошка прямо в морду упырю.
Кровосос неожиданно громко чихнул, весь обсыпанный серой химической пылью. Не мешкая, я плеснул на него из бутыли. И тут же черты лица, если так можно выразиться упыря покрылись словно бы жидким блестящим металлом! А затем… Это была не азотная кислота, нет. И, тем не менее, мерзкое исчадие взвыло страшным голосом, царапая себе «морду лица» острейшими когтями! Меж пальцев сочился едкий дымок, а обугленная кожа сползала вместе с кусками обожженного мяса, сочилась сукровица.
Все же, человеческий разум — это еще и самое мощное в мире оружие!
Серый порошок в банке с этикеткой был азотнокислым серебром, а плеснул я концентрированной уксусной кислоты. Сами эти компоненты, хоть и неприятны, но совершенно не опасны, в особенности, для людей. А вот для кровавых исчадий полночи!..
При взаимодействии этих реактивов протекает весьма любопытная реакция, называемая «серебряным зеркалом»:
2AgNO3 + CH3COH → CH3COOH + 3NO2 + 2Ag ↓
В результате чего в осадок выпадает металлическое серебро. Оно-то и сожгло морду упыря. И продолжало жечь. Перезарядив пистолеты, я вышел из порядком разгромленной лаборатории, чтобы продолжать наше сражение. На извивающегося на полу обожженного упыря даже и не глянул — все равно уже не жилец, наука и тут превзошла вековое порожденье мрака!
***
Замешкавшись в очередной раз, я получил упырьими когтями по щеке. «Кольт-М1911» встал в задержку, снова кончились патроны. Да, боеприпасы стоило бы поберечь…
Не задумываясь, швыряю пистолет в морду упырю, а сам хватаю его за руку и выкручиваю конечность. Оказывается, я могу потягаться с исчадиями полночи не только в скорости реакции или ночном зрении, но даже и в силе! Захрустели сухожилия, и кость не выдержала — переломилась! Сахарно-белый отломок нелепо торчал в кровавой мешанине рваного мяса. Я заткнул воющую пасть покалеченного изрядным куском серебра.
Следующий патрон в десятизарядной обойме крупнокалиберного «Кольта» оказался с зажигательной пулей. Смесь фотографического магния с белым фосфором и перманганатом калия выжгла в груди другого упыря огненный кратер. Пробив ребра, она взорвалась прямо в правом легком, и вампир на мгновенье стал похож на сказочного Змея Горыныча, исторгнув из глотки клубы огня и дыма!
***
С тылу к нам тоже попытались подобраться «полночные охотники», как величал их Генри. Но там оборону держал Петрович, наш бравый служака-жандарм. Кровососы карабкались по отвесным гранитным стенам форта, словно гигантские мерзкие пауки. Но человеческий разум и тут оказался более изворотлив. Идея была до гениальности простой: эта стена Чумного форта тоже была сплошь залита мазутом. Мало того, что ползти по скользким камням было трудно, так еще Петрович «поддал огоньку». Полыхнуло почти так же здорово, как и у ворот!
Петрович разрядил все заряды своего «Винчестера» по извивающимся внизу темным силуэтам. Попал — не попал, а картечь свою цель всегда найдет! А когда опустел магазин ружья, жандарм вытащил из кобуры здоровенный «Смит-Вессон Русский» третьей модели, со спицею на спусковой скобе. Мощный 4,2-линейный револьвер успел бабахнуть четырежды, пока острые клыки упыря не разорвали еще одному защитнику крепости горло. Но свой долг старый служака все ж выполнил…
***
Данила Кириллович Заболотный прикончил уже троих упырей, еще парочку сжег самодельными бомбами. Мы вместе с Самуилом Карловичем и вообще перестали вести счет отправленным обратно в преисподнюю кровососам.
А наш знакомец, который был того же племени успел искупать клинок чиавоны в крови на всю длину — до корзинчатой гарды с шипом-ловушкой!
Неожиданную прыть проявила и наша милая дама. Катерина из застенчивой, в общем-то, девушки превратилась в сущую фурию! В ее руках даже мелкокалиберные пистолеты были смертоносны. Она мстила мерзким упырям за все то, что по воле их хозяина пришлось пережить всем нам, и ей — в первую очередь!
***
Кстати, о том самом хозяине…
Мы все успели извести десятка два кровососов уж точно, а то и больше. Все ж огнестрельное оружие дает огромные преимущества, как тут не вспомнить знаменитое выражение о Сэмюеле Кольте: «God Made Man. Colt Made Men Equal»! Да, оружие уравняло и наши шансы, относительно перспективы быть разорванными на клочки сворою обезумевших от крови исчадий полночи! Вот только тот, кто натравил сию кровожадную свору нелюдей пока что сюда не явился…
И вдруг, посреди всей этой кровавой вакханалии раздался один единственный сухой и отрывистый выстрел. Самуил Карлович покачнулся и выронил обрез, из которого разил кровопийц. Покачнувшись, он прижал ладони к груди, из-под пальцев показалась кровь. С тихим стоном он осел на пол.
На бесконечно долгое мгновенье мы перестали стрелять, осознавая, что еще один наш друг погиб!
— Кто?!! Кто посмел?!! — вампир Генри был в бешенстве! Видели ли вы когда-нибудь взбешенного вампира?..
— А ты как думаешь, отважный и благородный эфеб?! — ствол «Парабеллум» в руке длинноволосого Мальтийца все еще дымился после одного единственного выстрела.
В другой руке поблескивала шпага-трость, которой полночный убийца небрежно помахивал. Мальтиец, видимо, обладал чудовищной властью над своей стаей кровожадных исчадий: по одному его жесту недобитые нами остатки их прекратили нападение. Мы стояли у входа в библиотеку, трое людей и могущественный вампир, только что потерявший своего верного друга.
— Почему ты не выстрелил в меня?!!
— Ты знаешь, была такая мысль, — беспечным тоном ответствовал тот, чьим именем пугали детей еще в древнем Вавилоне, за многие сотни лет до этого краткого мига. — Понимаешь ли, мой драгоценный Генри, но я ведь питаюсь уж не столько кровью, сколько самими страданиями людскими. Только это и приносит мне радость, равно как и полноту существования.
— Ты — еще большее исчадие, нежели все мы!
— А может я — новое в этой, как ее: эволюции всего Полночного племени?.. Сейчас же модно развивать эволюционную теорию Чарльза Дарвина. А я решил, к тому же обезопасить себя и себе подобных самым простым и надежным способом. Подумать только, в этой крепости содержится самая страшная зараза в людской истории! Стоит лишь выпустить ее на улицы сияющей столицы, и в считанные дни и недели воцарится самое сумрачное Средневековье. Уж тогда-то мы и возьмем свое, устроим кровавый пир!
— Как бы то ни было, но твоя эволюция здесь и закончится. Гореть тебе в аду, сволочь! Уважаемый Генри, я понимаю, что у Вас больше прав требовать его крови. Но этот негодяй покусился еще и на жизнь Катерины. Разрешите мне убить его.
— Ха! Ничтожный че-ло-ве-чиш-ка, осмелился подать голос?..— и тут же длинноволосый сорвался с места, шпагой-тростью отбил выпад чиавоны Генри, одним движением разметал всех нас и схватил Катерину. — Сейчас я довершу то, что начал, а ты полюбуйся, как она будет умирать!
Я лишь улыбнулся: ну-ну…
Катерина Пустовит тоже думала несколько иначе. Она вывернулась из захвата мерзкого исчадия и тут же полоснула древнего вампира коготками по лицу.
— А-а-а! Она мне глаз чуть не выбила!
И тут же он встретился взглядом с черным зрачком дульного среза моего «Кольта» 45-го калибра.
— Человек — это звучит гордо! — знай это, мразь кровососущая.
— И что же теперь? — в глазах кровавого исчадия давно исчезнувшей темной цивилизации мелькнул не страх — растерянность…
— А теперь мы поднимемся с тобою на крышу Чумного форта, и вместе встретим там рассвет!
***
Поцелуй Катерины все еще грел мои губы, несмотря на пронизывающий порывистый ветер. Часть крыши форта плоская, до реконструкции тут стояли пушки, здесь мы и сошлись в последней битве.
Было ли это самоуверенностью с моей стороны? Уж не лучше было бы просто пристрелить его? В общем-то — да. Так почему же я не сделал этого, считал ли я себя выше подобного обхождения? Отнюдь нет. Мне доводилось делать вещи и похуже.
Вот только право, называться человеком, можно было заслужить только в борьбе! — это было моим наиглавнейшим убеждением. И это двигало мною сейчас.
У каждого — по автоматическому пистолету с полной обоймой. Сейчас начнется самая невероятная дуэль в истории противостояния человека и кровожадных исчадий полночи!
Рассыпав по плечам черные кудри, мой враг бросился в атаку, вскидывая изящный и смертоносный пистолет. «Парабеллум» — исторг пламя и раскаленный металл.
И вдруг что-то произошло со мною: реальность вдруг изменилась, время замедлилось сразу — рывком. Будто я нырнул в воду и попал в другой мир! Летящие в меня пули отсвечивали серебром, они вращались, буравя упругий воздух, позади расходились турбулентные потоки. Более того, можно было увидеть даже темные следы от нарезов ствола на покатых боках тупоносых смертельных снарядов!
Уклониться от таких медлительных посланцев смерти было несложно. Прыжок в сторону, кувырок, и вот уже я занял позицию для стрельбы с колена. Автоматический «Кольт» 45-го калибра изрыгает огонь и благородный металл. Отдача бьет в руку, гильзы зависают в неспешном полете из затвора. А массивные пятнадцатиграммовые пули чертят призрачные дорожки в спрессованном временем и скоростью воздухе. За доли секунды я выпустил все десять серебряных пуль! Скорострельность теперь ограничивалась только лишь скоростью перемещения деталей механизма пистолета.
Мой противник также быстро уклоняется от выстрелов, пули выбивают рикошеты, расплющиваются о гранитные плиты. Но, по крайней мере один кусочек благородного аргентума попадает ему в левое плечо. Чудовищный удар массы, помноженный на квадрат скорости, швыряет упыря навзничь на крышу форта.
Но навстречу мне летели две пули, выпущенные «полночным противником». И тут произошло еще дна удивительная вещь, обусловленная моей новой, мягко говоря, не совсем человеческой физиологией…
Только что пространство вокруг нас напоминало воду, которой можно было отслеживать, обманчиво-плавные, а на самом деле молниеносные движения кровожадного исчадия, вспышки выстрелов и вихревые «дорожки» выпущенных пуль. И вдруг «вода» пространства «заледенела», замерла, спрессованная до крайности стремительным течением времени! Теперь все вокруг напоминало «лед» — статическую картинку. Все замерло, и только выпущенные из «Парабеллума» пули медленно-медленно буравили эту «ледяную глыбу».
Но мысль быстрее любого материального объекта во Вселенной! Вспышка еще одного спонтанного решения пронзила мой мозг. Плавно (а на самом деле — с молниеносной стремительностью) я развернул «Кольт-М1911» и выстрелил, целя в неприятельскую пулю!!! Новые способности позволили даже мне просчитать немыслимое упреждение. Звука выстрела не было слышно, только затвор автоматического пистолета обманчиво-плавно откатился назад, выбрасывая зависшую в воздухе гильзу. Теперь навстречу неприятельским пулям летела и моя — 45-го калибра! Медленно вращаясь, обтекаемые куски серебра с косыми темными черточками следов от нарезов буравили «ледяную глыбу» замороженного временем пространства. И вот пуля 45-го калибра слегка задела один из выпущенных по мне ранящих снаряда.
И тут же искры взаимного рикошета в воздухе раскололи на острые обломки «ледяную глыбу» замершего воздуха! Время снова приняло свой обычный бег. А столкнувшиеся пули разлетелись прочь.
Мою грудь обожгла мгновенная и нестерпимая боль: все же вторая пуля нашла свою цель…
Удар и меня свалил с ног, но оружия я не потерял. Дикий кашель разрывает грудь, рубашка мокра от крови, но судорожные спазмы выталкивают пулю обратно из раневого канала! И вот уже деформированный кусочек серебра звякает у моих ног. Осторожно подбираю благородный металл и внимательно разглядываю его.
— Ты не че-ло-век!!! — моя способность к регенерации ошеломила вампира даже более, чем его собственная.
— Ошибаешься, я и есть человек! Пройдя через нечеловеческие испытания, выстрадав свое право на жизнь, я снова стал тем, кем и был ранее.
— Но твоя скорость… неуязвимость?!!
— И что же?.. Вампир Генри, например, более человечен, чем некоторые его жертвы. А я — человек, потому, что хочу быть им.
Вампир стоял напротив меня, также с пистолетом в руке, коленчатый затвор «Парабеллума» сложился углом. Мой «Кольт» также встал в затворную задержку.
Мы оба успели практически мгновенно перезарядить оружие, но я все же раньше успел нажать на рычаг затворной задержки. А затем — и на спусковой крючок! Серебряная пуля 45-калибра ударила упырю прямо в сердце, свалив его наповал.
Вот и все.
Тело кровососа все еще били постмортальные судороги. Но это ничего, через пару часов взойдет солнце и испепелит гнусные останки…
Но внезапно по телу исчадия крови прошла судорога сильнее прежней, и он стал подниматься! Признаться, вот тут я струсил — вполне по-человечески.
Тысячелетний могущественный вампир предстал передо мною теперь в своем истинном облике. Обтянутый пергаментной кожей череп с ввалившимися глазницами. И даже он сейчас казался деформированным. Челюсти гипертрофированны, изменены до неузнаваемости, пасть — вся утыкана острейшими клыками. Кисти рук превратились в когтистые лапы, нажимать на спуск пистолета он уже более не мог, и отбросил «Парабеллум» прочь.
И без того он был воплощением смерти, родившейся под темной сенью ушедших в небытие веков в страшной и кровавой цивилизации древнего Вавилона!
Исчадие полночи бросилось на меня — кто бы мог в это поверить?!! Но времени на какие-либо душевные метания не осталось вовсе — только на то, чтобы вскинуть массивный «Кольт-М1911». Черный зрачок уставился прямо на кровавое исчадие полночи. Промахнуться на таком расстоянии — просто немыслимо! Но и второго шанса на выстрел уже не будет.
Могущественный и древний, как пыль подземных склепов, вампир, утробно рыча, уже предвкушал мою кровь, гипертрофированные клыки, нет — клычища, были готовы вспороть горло беззащитной жертвы, светящиеся зеленым огнем буркала завораживали тоскливым смертельным гипнозом…
И тут я выстрелил.
Боек ударил по капсюлю патрона, воспламеняя заряд пороха. Серебряная пуля весом пятнадцать граммов стремительно заскользила по стволу, закручиваясь в нарезах. Сгоревший порох сообщают благородному аргентуму смертоносное ускорение, и вырывается яркой вспышкою дульного пламени.
Тупоконечная пуля развернулась «лепестками» разорвавшегося серебра прямо в черепе кровавого исчадия полночи, разбрызгав внутри амальгаму с благородным металлом. От гидродинамического удара голова кровожадного монстра разлетается кровавыми ошметками.
Удар на короткой дистанции был столь силен, что изменил траекторию туши вампира. Извивающиеся, словно дождевой червь, перерубленный лопатою, останки шлепнулись возле меня. Не задумываясь, я разрядил в них оставшуюся обойму «Кольта».
Рассвет мы встретили вместе с Катериной, жмурясь от ярких солнечных лучей. Дневное светило словно бы поприветствовало нас, людей, вернувшихся к своей истинной природе и друг к другу.
Глава 21
У каждого своя правда
В Санкт-Петербург мы втроем вернулись заполночь.
Некоторое время ушло на то, чтобы хот немного привести в порядок разгромленный Чумной форт. Прежде всего, мы с профессором Заболотным проверили систему вентиляции, стерильность и систему стоков, чтобы не допустить и малейшего распространения страшной заразы.
После настал черед горького ритуала. Тела троих погибших завернули в простыни и отправили в кремационную печь. Таковы правила, они одни для всех. Мы молча стояли. Понурив головы, и снова увы — борьба не бывает без потерь. Это всем ясно, но принять разумом, не значит — принять еще и душою.
— Я горд оттого, что сражался рядом с ними. Че-ло-век действительно звучит гордо, раз люди боролись и погибли за свое право оставаться людьми,— сказал вампир Генри. — Самуил Карлович и вовсе долгие годы был моим другом…
— И нашим тоже…
Профессор Заболотный ушел писать отчет о «пожаре», хлопот у него теперь было выше крыши. Ведь неприятности случились именно тогда, когда он оставался фактически главным врачом Чумного форта, однако, Генри обещал помочь. А как мы все убедились, его возможности были практически безграничны.
За нами прислали катер, и поздним сумрачным вечером вместе с Генри, мы отплыли от мрачного Чумного форта, который стал, как это ни странно — бастионом человечности. Вместе с немногочисленным багажом я увозил и бесценный лабораторный дневник. Сомневаюсь, что он пригодится кому-нибудь еще, да и, слава Богу. Но все же для меня это очень важная вещь.
***
Пароходик прошлепал по Кронштадтскому рейду, и вошел в устье Невы. Ошвартовались мы у небольшого причала практически в центре Санкт-Петербурга. Непривычно было видеть вокруг обычную мирную жизнь, светящиеся окна домов, толпы людей на улице. Ведь еще сутки назад мы сражались не на жизнь, а насмерть за право быть людьми.
— Ну, что ж, друзья, будем прощаться! Спасибо Вам, Генри за все, что сделали ради нас, — подала руку Катерина.
Вампир церемонно ее поцеловал.
— Спасибо за кровь, — пожал я ему руку.
— Спасибо и вам, — ответствовал могущественный «полночный охотник». Благодаря вам я многое узнал и переосмыслил.
— Очень рад, что это взаимно.
— Ой, а это кто? — Катерина встревожено взяла меня за руку.
В круг света от неяркого фонаря вошла молодая женщина. Поверх черного платья было накинуто манто, шляпка с вуалью скрывала черты лица. В руках незнакомки блеснул вороненый металл. Револьвер бельгийской системы «Бульдог» нацелился на нас жутким черным зрачком дульного среза.
–Я знаю, кто это… Графиня, Вам нет нужды прятать лицо, как и не было нужды приходить сюда с оружием.
— Правда? — молодая женщина откинула вуаль, все также удерживая нас на мушке. Увесистый «Бульдог» не дрогнул в ее изящной руке.
— Поверьте, графиня Н., мы многое пережили вместе, и этот вампир помог нам, людям. Не нужно ровнять все под одну гребенку. Добро и зло — в нас самих.
Сам могущественный вампир молча стоял, поблескивая стеклами золоченого пенсне. Генри, казалось, мало интересовало то, что его существование висит сейчас на волоске. И зависит только от движения изящного пальчика на спусковом крючке.
— Что-то с трудом верится…
— Но это — так!
— И все же, он — мерзкий кровопийца!
— Позвольте, леди, а сколько же людей каждодневно убивают друг друга? — вступил, наконец, в разговор Генри. — Может, нужно уничтожить все Человечество, чтобы искоренить зло.
— Вот этим вы и занимаетесь, а все остальное — проблемы людей!
— Хорошо, тогда скольких селян задирают волки в отдаленных деревнях? Людям вполне по силам отомстить четвероногим хищникам., извести их всех на корню, — говоря это, вампир медленно приближался к графине Н.
— Их ведет инстинкт, да к тому же — волки не убивают без причины.
— Проблема в другом: у Вас для всех есть оправдания, кроме нас, Полночного племени. Да, мы страшные исчадия, пьющие людскую кровь. Но уж такова наша природа. Да, зло нам ближе, но ведь и вы — не без греха, — вампир уже подошел вплотную к мстительнице и уперся грудью в короткий ствол «Бульдога».
Мощный патрон «.44 — 40» «Русский», такой может наделать дел, несмотря на то, что порядком устарел. Пули, естественно, серебряные. Ой, что будет! — сомневаюсь, что смогу спасти Генри во второй раз…
— Все равно… — глухие хлопки прервали графиню на полуслове.
Изо рта у нее показалась кровь, окрашивая ярко-алым и без того выразительные губы. Молодая женщина осела прямо на руки вампиру. Модная шляпка с вуалью покатилась по мостовой, звякнул о камни мостовой револьвер. Курок чудом не сорвался с боевого взвода. Я благословил тугой механизм оружия…
Удивленный взгляд выразительных карих глаз графини Н. тускнел с каждым мгновеньем. По подбородку текла кровь, выталкиваемая судорожными вздохами.
— Что за черт?! Кто стрелял?!! — оба автоматических «Кольта» буквально прыгнули мне в руки.
Катерина уже палила из своего миниатюрного «Маузера-М1910». Сухие хлопки выстрелов оглашали покой поздней ночи. Но пули неслись в пустоту, там уже никого не было. Генри поддерживал умирающую, на его благородном лице застыло выражение растерянности вместе с нарастающим гневом. Пенсне болталось на золоченой цепочке.
Спрятав «Кольты» в кобуры, я склонился над графиней. Сознание стремительно покидало молодую женщину.
— Сомнений нет, пули попали в спину и повредили легкие. Она умрет в течение ближайшего часа, ранящие снаряды, хоть и небольшого калибра, но дело свое они сделали. Это смертельное ранение.
Мы все растерянно переглянулись.
— Есть только одно средство,— я выразительно глянул на вампира.
— Думаете? Но ведь она ненавидит «полночное племя»…
— Что ж, пусть это будет горьким парадоксом, насмешкою судьбы, не более того. Но поспешите же, еще немного, и жизнь покинет ее вовсе!
— Хорошо, я сделаю это, — вампир Генри склонился над женщиной и крепко обнял ее. И тут же вонзил клыки в изящную шею графини Н.
На бледной коже выступили алые капельки крови, на миг вздрогнули черные опахала длинных ресниц. По телу, затянутому в упругие шелка пробежала дрожь, слабый стон вырвался из окрашенных кровью губ. Генри успел поделиться не-жизнью с графиней Н.
Эпилог
Благообразный господин шел осторожным шагом, таясь в тени домов. Впереди, нервно оглядываясь, шла припозднившаяся дамочка. Этот человек давно следил за нею: видел, как девушка со слезами на глазах поссорилась со своим молодым человеком. Крался за нею, когда бедняжка бесцельно бродила по улицам Северной Пальмиры… Она даже и не подозревала, что обречена. Маньяк вновь выслеживал очередную жертву.
Там, на пристани, он не успел насладиться результатом «охоты», хотя выстрелы сделал ювелирно. После «благообразный господин», почтенный отец семейства, едва мог справиться с собою и отложить на время выслеживание новой жертвы. Страх победил извращенный инстинкт убийцы и насильника.
И вот, десять дней спустя, снова нестерпимо заныло внизу живота, а плечи оттягивали две кобуры с «Наганами». Однажды вкусив легкости убийства, двуногий зверь снова стремился причинить горе, муки и смерть невинной, ни в чем не подозревающей жертве. Только так он мог удовлетворить свою похоть. Совершенно не нужно пить чужую кровь, чтобы называться исчадием…
Но теперь-то все пройдет быстро и гладко, как он любил. Глушители на револьверах скроют звуки выстрелов, а потом можно будет делать со смертельно раненой жертвой все, что пожелает его горячечный, нечеловеческий рассудок.
Он вскинул оба «Нагана». Маниакальный стрелок готов был стрелять, не подозревая, что и сам стал жертвою…
Но буквально за мгновение до того, как осталось только выжать тугой спуск, его внимание привлек неясный шорох за спиною.
В темной арке между домами в неверном свете редких фонарей и едва освещенных окон ночной стрелок вдруг увидел изящную фигуру женщины. Он ухмыльнулся — эта его привлекла больше, чем заплаканная курсистка. Он сделал несколько шагов, чтобы выстрелить почти в упор, наверняка!.. В низу живота заныло еще сильнее…
Несмотря на темень, на незнакомке была шляпка с вуалью, легким движением она откинула ее. Теперь маниак отшатнулся, словно увидев привидение!
— Это ты! Но я же убил тебя тогда…
— А теперь я пришла, чтобы взыскать свое! Что ж, и в посмертии есть свои преимущества, — тонкие алые губы на пугающе прекрасном, бледном лице молодой женщины сложились в презрительную улыбку. Ее темные глаза были похожи на два бездонных омута, в которых серебряными отблесками плескалась полная луна… Этот взгляд не предвещал ничего хорошего.
«Полночная охотница» не стала убивать сразу того, кто был большим исчадием, чем она сама.
Вместо того, она выбила из рук маньяка револьверы и одним движеньем обманчиво изящной руки швырнула стрелка наземь. Маньяк попытался, было, избежать уготованной ему участи, да где там! «Полночная охотница» перебила выстрелами из его же «Наганов» ноги проклятому стрелку.
Протяжные вопли маниака-душегуба превратились в истошный вой, а потом стихли, сменившись приглушенными всхлипами. Исчадие рода людского просто обезумело от страха. Привыкнув приносить другим зло, маньяк не привык примерять боль и страдания на себя.
Молодая женщина методично всадила всю оставшуюся в барабанах дюжину пуль в пах и брюхо маньяка. Глушители на револьверах сработали великолепно, звуки выстрелов почти не были слышны.
И лишь в завершение казни вампирша полоснула клыками по шее настоящего исчадия!..
***
Мы поженились с Катериной под Рождество, когда белый снег укутал мостовую и крыши домов, золото церквей и Медного Всадника. На рождественские каникулы уехали в Полтавскую губернию, к родителям новобрачной. Погуляли и там с размахом и весельем, которыми так славны места, описанные Николаем Васильевичем Гоголем.
Однажды поздним вечером мы прогуливались после спектакля в Мариинском театре. Белые пушистые хлопья падали, медленно кружась, ветра не было. Погода была просто сказочной, и мы наслаждались этим нежданным подарком.
Навстречу нам шла примечательная пара: статный мужчина в дорогом пальто и золотом пенсне, а с ним под руку изящная молодая женщина в дорогих мехах. Мы улыбнулись друг другу и церемонно раскланялись. Наши пути разошлись, но уверен, что ненадолго. Мы принадлежим разным мирам, и у каждого — своя правда: кто называет ее долгом крови, а кто — просто стремлением оставаться человеком в этом непростом и прекрасном мире. Но есть и то, что нас объединяет — свет разума, который может, как оказалось, развеять самый страшный мрак.
[1] При благосклонном молчании безмолвной луны (лат.) «Энеида». Публий Вергилий Марон поэт Древнего Рима, автор «Энеиды», прозван «мантуанским лебедем».
[2] Золотник — старая русская мера веса, равная 4,266 граммам или 1/96 фунта. Название «золотник» происходит, и, что естественно, от слова «золото». Еще в X веке в Киевской Руси золотник представлял собой золотую монету.
[3] Североамериканские Соединенные Штаты — так назывались США до Первой Мировой Войны.
[4] «Полночный охотник» намекает на дуэль великого русского поэта Александра Пушкина с Жоржем Дантесом-Геккерном 27 января, (8 февраля) 1837 года. Она состоялась на окраине Санкт-Петербурга, в районе Черной речки, в березовой роще близ Комендантской дачи. В результате Пушкин был смертельно ранен в живот и умер через двое суток мучений. Строки из стихотворения М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта».
[5] Выдержка из статута Императорского Военного ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия.
[6] Да-да, дорогой читатель — тот самый Уинстон Черчилль. И Нобелевскую премию он тоже получил в сфере журналистики.
[7] Старинная мера объема жидкостей, равная десяти чаркам или 1,2299 литра.
[8] Действие романа происходит в 1912 году.
[9] Старое название кокаина.
[10] Существует легенда, что за несколько месяцев до смерти императора появилась в Петербурге юродивая, говорят, что Ксения Петербургская, которая предрекла императору Павлу I, что жить ему столько лет, сколько букв в надписи над Воскресенскими воротами нового дворца. В библейском афоризме «ДОМУ ТВОЕМУ ПОДОБАЕТЪ СВЯТЫНЯ ГОСПОДНЯ ВЪ ДОЛГОТУ ДНЕЙ» сорок семь символов. Сорок седьмой год шел Павлу I, когда он был убит.
[11] Мой дорогой (фр.)
[12] 1 вершок равен 4,445 сантиметра.
[13] Джордж Гордон Байрон.
[14] Чин на флоте, промежуточный между матросскими и офицерскими званиями.
[15] «Так проходит слава земная»! — латинская пословица.
[16] Современное название возбудителя чумы — Yersinia pestis — в честь первооткрывателя чумной бациллы француза Александра Иерсена, появилось недавно. До того чумная бацилла называлась Bacterium pestis — до 1900 года, Bacillus pestis — до 1923-го, Pasteurella pestis — до 1970-года и, наконец, Yersinia pestis.
[17] Александр Флеминг открыл пенициллин в 1929 году, а промышленный выпуск первого антибиотика, сульфацетамида, начался на десять лет позже. А до того спасением от любой инфекции, в том числе и чумной была лишь прививка и противочумная сыворотка.
[18] Штамм — чистая изолированная культура вирусов, бактерий, других микроорганизмов или культура клеток.
[19] Так в ресторанах того времени подзывали официантов.
[20] Синие мундиры носили в Жандармском корпусе.
[21] Тэффи — литературный псевдоним Надежды Александровны Лохвицкой, сатирика, журналиста и писательницы первой половины ХХ века.
[22] Сатирический журнал, главным редактором, которого был Аркадий Аверченко. С 1913 года — «Новый Сатирикон».
[23] Колесничные кони, украденные Гераклом у фракийского царя Диомеда для микенского царя Эврисфея. Питались человеческим мясом.
[24] Софья Ковалевская — первая в России и в Северной Европе женщина-профессор и первая в мире женщина-профессор математики. Мария Аньези, ранее получившая это звание, никогда не преподавала, в отличие от Ковалевской.
[25] Случай, который может дать повод к войне. (лат.)
[26] Эскапада (устар.) — экстравагантная выходка.
[27] Мешкотность — (устар.) неповоротливость, медлительность.
[28] Герой намекает на дуэль Александра Пушкина и Дантеса. Пушкин тогда был тоже в чине титулярного советника.
[29] Выстрел (фр.)
[30] Церемония посвящения в рыцари. Гроссмейстер рыцарского ордена или совершавший посвящение торжественно обнимал принимаемого и возлагал ему свои руки на шею, по латыни «ad collum». Отсюда пошло французское выражение «accolade» — «объятие».
[31] Танатос — олицетворение смерти, брат-близнец бога сна Гипноса. Культ Танатоса существовал в Спарте.
[32] Гончаров «Обломов».
[33] Студента (устар.)
[34] Н.В. Гоголь «Ночь перед Рождеством».
[35] Абель Ганс — знаменитый французский режиссер немого кино.
[36] Омнибус — конная повозка, аналог современного автобуса.
[37] Соответственно — в1910 году.
[38] В.Г. Короленко. Собр. соч. в 5 тт. Л., «Худ. Лит.», Т. 3., 1990.
[39] А. С. Пушкин «Капитанская дочка».
[40] Автор заранее приносит извинения лицам еврейской национальности и напоминает, что в описываемые времена в Российской Империи этноним «жид» не являлся оскорбительным и отражал лишь национальные и социокультурные особенности.
[41] То есть, чуть более восьмидесяти сантиметров. Казачьи шашки достигали в длину и 90 сантиметров по клинку при весе 1300 — 1500 граммов. Данные взяты из книги Григория Панченко «Клинок в бою 5000 лет сражений; Москва «Эксмо» «Яуза» 2010.
[42] А.С. Пушкин, «Евгений Онегин».
[43] Тип открытого экипажа, который нанимали для прогулок, он считался «дамским»
[44] Первые, «потешные полки» молодого царя Петра, ставшие впоследствии Преображенским и Семеновским лейб-гвардии полками имели темно-зеленый цвет мундиров.
[45] Лемберг — старое название Львова.
[46] 1 вершок равен 4,445 сантиметра.
[47] Автор выражает признательность писательнице Катерине Булах за предоставленные фрагменты ее доклада на фестивале фантастики «Чумацкий шлях», проходившем в Донецке, Украина, в 2011 году.
[48] «Бог создал людей. Кольт сделал людей равными».
[49] Вообще-то стандартной для «Кольта М1911» является семизарядная обойма. Однако Автору приходилось видеть, например, фотографии арсенала, отобранного у небезызвестной банды Джона Дилинджера. Так вот, среди прочего «огнестрела» там была и весьма любопытная модель модернизированного «Кольта М1911»: с удлиненным стволом, снабженным прорезями-компенсаторами, передней рукояткой, как у «Томми-Гана» и удлиненным двадцатизарядным (!) магазином. Такой себе вариант сверхкомпактного пистолета-пулемета. Так, что и десятизарядная обойма для «Кольта» — это далеко не предел.
[50] Есть и еще одна версия, откуда пошло это выражение. В 1934 году македонский, а точнее, болгарский террорист Владо Черноземский, стреляя с двух рук, убил короля Югославии Александра I Карагеоргиевича. А французские полицейские в суматохе и с перепугу застрелили своего министра Луи Барту, чье убийство потом сорок лет сваливали на македонца. Современники, впечатленные результативностью террориста, назвали этот способ «стрельбой по-македонски».
[51] Хэмфри Дэви (1778 — 1829) английский химик и физик, известен открытием многих химических элементов, покровительствовал Фарадею на начальном этапе его научной деятельности. Прославился также скандальными опытами на себе.
[52] Ф.Ф. Мартенс «Восточная война и Брюссельская конференция 1874 — 1878 гг.»
[53] На войне, как на войне (фр.)
[54] «Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигиеей и Панацеей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу…» (лат.) — начальные слова Клятвы Гиппократа на латыни.
[55] Так назывался тогда знаменитый роман Фенимора Купера «Следопыт» (англ. «The Pathfinder»). Впервые он был переведен на русский язык в 1841 году и печатался вначале в журнале «Отечественные записки».
[56] Так называемый, «гомеровский талант» составлял 16,8 килограмма.
[57] Дромос (греч.) — бег.
[58] Один из древних шумерских городов.
[59] Вера Засулич — террористка, участница движения «Народная воля». 24 января 1878 года совершила покушение в знак протеста против избиения розгами уже осужденного за беспорядки студента Боголюбова. Вина студента была в том, что он вовремя не снял шапку перед Треповым, когда тот инспектировал тюрьму.
[60] Консервировать кровь добавлением раствора цитрата натрия научились только в 1914 году.
[61] В пробирке (лат.)
[62] Дословно — «в живом» (лат.), подразумеваются опыты на подопытных животных.
[63] Нобелевская премия (шведск.)
[64] Лекарство от головной боли.
[65] Сейчас это называется анафилаксия или аллергия — иммунная реакция организма.
[66] Дерьмо! (фр.)
[67] Урны с прахом врачей, погибших от чумы, которой они заразились во время опасных экспериментов, хранились в библиотеке Чумного форта.
[68] Огнем и мечом! (лат).