Друзья

 В воде кто-то жил.

Мутная, тёмная, прохладная — она шла рябью, будто старый телек, и со дна изредка всплывали пузыри.

Спрятав запястья в рукава свитера, Даня облокотилась на ограду моста, до упора застегнув куртку, прищемив при этом пару орехового цвета волосков.

Кованая решётка знавала и лучшие времена. Краска, некогда белая, теперь же — грязно-серая, местами облупилась и потрескалась. По всему периметру на перекладины крепились замочки — в их небольшом городе мост через неширокую, но глубокую Маевку во все времена оставался главной достопримечательностью, и каждая пара новобрачных непременно оставляла на ограде свой замочек. Самым старым было уже несколько десятков лет.

Оглядев перекладины, Даня попыталась отыскать взглядом новые, но неожиданно поняла — их нет. Ржавые, в зелёном налёте, грязи, с почерневшими выцарапанными инициалами… И ни одного нового, блестящего, искрящегося счастьем созданной только что семьи.

От этой мысли Дане стало плохо. Она поспешно закуталась в куртку посильнее и перевела взгляд обратно на воду. Теперь она казалась совсем чёрной.

Сзади Даню накрыла тень, и прежде чем она успела оглянуться, в воду с характерным звуком полетел смачный плевок.

Поморщившись, Даня скосила глаза на Матрёшку. Та на неё не смотрела, сосредоточенно ковыряясь в полупустой пачке, пытаясь выудить сигарету своими жирными, видимо, окоченевшими от холода пальцами. Раздражённо сдув со щеки жёлтую прядь, Матрёшка наконец достала злосчастную сигарету. Даня молча протянула зажигалку, и минуты три над мостом стояла тишина.

— Хреново выглядишь, — молчание нарушила Матрёшка, выдохнув в воздух грязное облачко.

Даня скептически оглядела её выпирающие из старой ветровки формы шестидесятого размера, колготки с замазанными лаком стрелками и не до конца застегнувшиеся на икрах сапоги.

— Ты тоже ничего, — меланхолично отозвалась она, решив не отстаивать заранее проигрышную позицию.

Матрёшка хмыкнула, заправив жёлтую прядь под берет. Интересно, это у них в салонах делают такую красоту?

— Не думала, что придёшь, — следующая фраза собеседницы прозвучала уже абсолютно сухо, без насмешки и сарказма.

— Каждый год одно и то же слышу, пластинку смени, — ответила Даня. Матрёшка не засмеялась.

«…я сажаю алюминиевые огурцы, на брезентовом поле», — вспомнилась строчка из песни. В детстве она звучала из каждого утюга, из каждого открытого окна, даже, наверное, из ветра.

В детстве он был другим — лёгким, насыщенным. И пах скошенной травой, цветами, пирогами тёти Светы с первого этажа.

Теперь от ветра тянуло смертью, дохлятиной и старым тряпьём.

Вода пахла так же.

— Ириска обещала минут двадцать назад приехать, — вспомнила Матрёшка спустя ещё полторы сигареты.

— Ириска? Она вообще хоть раз куда-то пришла вовремя? — Даня страдальчески закатила глаза. Перед мысленным взором как живая встала Ириска — так миниатюрная Ира Стрельцова высоким писклявым голосом всегда требовала называть себя — её тоненькие пальцы пианистки, надрывные интонации драматической актрисы и характер избалованной папенькиной дочки.

— Ну, может, просто не хочет тебя видеть? — философско-издевательски хмыкнула Матрёшка, — меня от твоей рожи вообще тошнит.

Вслед за невесёлым смешком окурок полетел в холодную мутную воду, задержался на поверхности на пару секунд и пошёл ко дну. Даня не обиделась.

В то лето был очень популярен сериал про частных детективов. Его показывали как раз между местными новостными выпусками и мутью для взрослых вроде «Что? Где? Когда?». Частенько серия обрывалась на середине, перебитая теми самыми локальными новостями «Измайловск ТВ», и дворовые дети высыпали на улицу, наперебой предлагая свои варианты разгадок. В такие моменты самые непримиримые враги — такие, как Матрёшка и Ириска, которым родители почти одновременно купили одинаковых кукол — забывали распри и горячо принимались отстаивать свою точку зрения.

Вспоминая сейчас те самые детские теории, Даня, бывало, улыбалась и ностальгически прикрывала глаза. Наткнувшись на любимый сериал спустя годы, она жутко разочаровалась: убийцей неизменно становился условный дворецкий, и детские наивные «Да это тётка евойная, из-за наследства!» и «Зуб даю, охранник, по-любому они с женой сговорились!» становились буквально шедеврами детективного жанра.

Самые изощрённые версии преступления, конечно, всегда получались у Лизки. Даже сейчас, спустя почти двадцать лет, Даня не могла не восхищаться сценариями из Лизкиной головы. То пропавшая дама сделала себе пластическую операцию и превратилась в нелюдимого дворника, и он травил соседей с помощью ядовитого газа, который распыляла его метла, то убитый оказывался тайным агентом американской разведки, посланным в Россию, чтобы выведать исконно-славянский рецепт пирога бабушки главной героини. Не улыбаться этим воспоминаниям было нельзя. Лизка — длинная, почти на голову выше любого, самого высокого мальчишки с их двора, без намёка на характерные формы, зато с отличным ударом левой и меткостью, достойной Робина Гуда. Она тоже вставала перед глазами как живая. Вот только, в отличие от Ириски, живой уже не была.

В то лето ветер и стал пахнуть смертью. И все дети с их двора прекрасно знали, чья это смерть.

 То лето. Измайловск

 — Тише-едешь-дальше-будешь-как-приедешь-всё-забудешь-СТОП! — выкрикнула Ириска, и её визгливое восклицание заставило всех замереть. Краем глаза Даня заметила, как Матрёшка под сурдинку сделала ещё пару осторожных шажков.

Просторный неухоженный двор четырёхподъездной пятиэтажки утопал в летнем мареве. Солнце палило так, что под подошвами китайских сланцев плавился размягчённый асфальт. Бельё, которое развешивала на натянутых верёвках неулыбчивая вечно курящая соседка из крайнего подъезда, высыхало ещё до того, как рассеивалась в воздухе вонь дешёвого табака. Бабушки рядом с копошащимися в песочнице карапузами охали, обмахивались книжками и зорко следили, чтобы подопечные не снимали панамок.

— Два гигантских, три кирпича, один верблюжий! — деловито выдала Матрёшка. Как отбежавшая дальше всех от воды, она начинала первой.

Когда она пухлыми ногами, затянутыми в шортики явно большими усилиями, делала «верблюжий», смачно харкнув, Даня поморщилась. Плевок приземлился почти ей на сланец.

Володька позади издал что-то вроде полусмешка-полухрюканья.

— Мячик!

Дверь подъезда распахнулась, и наружу вылетел резиновый мячик, разрисованный зайцами, в сопровождении победно улыбающегося Димки Есаулова.

«Тише-едешь» было мгновенно забыто, и, не сговариваясь, все понеслись к вытоптанному футбольному полю.

Важно оглядев группку, Есаул — как владелец мяча и, соответственно, самый незаменимый — ткнул пальцем в Лизку, которая с независимым видом ковыряла сланцем какую-то корягу. Иронично отсалютовав, она подошла и встала рядом, возвышаясь над Есаулом почти на голову. Худая, даже тощая, нескладная, с короткой неровной стрижкой, в поношенной безрукавке явно с чужого плеча и вдоль и поперёк покрытых неумелыми заплатками джинсовых шортиках, Лиза Комиссарова давно и прочно вписалась в дворовый мир как непререкаемый авторитет. Даже мальчишки его признавали без вопросов — что Димка, которому вполне хватало славы владельца мяча, что Володька.

Даня взглянула на брата, который уже успел перекочевать в команду к Лизке. Только он из всей их скромной компании пятиклассников не уступал ей ростом. Помимо этого, впрочем, хорошо сложенный, всегда прилично одетый и ровно подстриженный Володя Лизку ничем не напоминал. Он даже пару лет отзанимался в местной спортшколе, в секции айкидо, пока отец не запретил, аргументировав это не очень понятным Даньке, но ёмким «танцульки какие-то, как пидоры, тьфу».

— Данька, пошли! — нетерпеливо, едва дождавшись, пока Володя займёт место, выкрикнул Есаул. Вряд ли он считал Даньку таким уж хорошим игроком, просто хотел насолить Лизке с Володькой. К тому же, имея в своём распоряжении только слонопотама-Матрёшку и миниатюрную жеманную Ириску, которая начинала рыдать от малейшего подтёка грязи на своей импортной маечке, шансы выиграть стремились к нулю.

Свою излюбленную игру они называли «регби», хотя к настоящему регби она едва ли имела какое-то отношение. Иногда они пинали мячик, иногда перехватывали руками и, отбиваясь от членов команды-противника, неслись к воротам — двум криво вбитым на расстоянии в пару шагов скобам. Когда-то там была и сетка, но кто-то, видимо, нашёл ей применение получше.

Данька краем глаза следила за обстановкой — брат играючи завладел мячом, пронёсся по полю, поднимая тучу пыли — он единственный сегодня вышел в кроссовках — и, ловко нырнув под руку Матрёшке, закинул мяч в ворота. Несмотря на то, что ворота были её команды, Даня улыбнулась и показала брату большой палец.

В следующие полчаса игра набирала обороты. Есаул забил-таки один гол, но Лизка на пару с Володей раскатали противников по полю. Данька не напрягалась. Специально не проигрывала, но и против брата особенно не лезла.

— Было! — яростно спорил Есаул, чуть ли не с пеной у рта отстаивая второй гол.

— Не было нифига! — хладнокровно возражала Лизка.

— Да ты слепая?! Вон он, за воротами!

— Он поверху пролетел!

— Нет там никакого верха!

Данька хмыкнула. Спорить Лизка обожала, а Есаул девчонке уступать не хотел, поэтому бессмысленный переброс однотипными «было-не было» грозил затянуться. Оглядевшись, она нашарила взглядом наименее рельефный из больших валунов и устроилась там, вытряхивая из сланца песок и морщась от жара нагретого камня.

Володя приблизился, присев на корточки. От него пахло потом, нагретой резиной и жевачкой за руб-писят.

— Щас они пересрутся, Есаул мяч отберёт, — меланхолично прокомментировал Володька.

— С ним потом неделю никто разговаривать не будет, — возразила Даня, с яростью стуча подошвой о камень: какая-то крупная частица никак не желала выскакивать и колола ступню.

Договорились до пенальти. Толком никто не понимал, что это, так что просто возобновили игру, забив на дурацкий счёт.

В конце все уже просто как обычно носились по полю как угорелые, обращая на мяч внимание разве что номинально. Вот резиновые зайчики подлетели в воздух и каким-то образом оказались у Ириски. Та скривила миловидную мордашку, будто к ней в руки упал таракан, и побежала к воротам — кажется, к собственным — чтобы от него избавиться, держа на вытянутых руках. Володя налетел сбоку, отбил — вернее, просто забрал — трофей и кинулся забивать. На траектории оказалась Матрёшка, попытавшаяся задавить массой, но Володька ловко поднырнул под пухлым локтем, и мяч угодил на ту сторону ворот.

Постепенно игра затухла. Время близилось к полудню, жара нарастала, и сгустившийся воздух вокруг колыхался, а горячий ветер вместо облегчения, казалось, обдавал струёй пара из вскипевшего чайника.

Обливаясь потом, обмахиваясь руками и чем придётся и задирая футболки как можно выше, шестёрка доползла до вожделенного островка прохлады — в самый край двора, куда падала широкая тень от следующего дома. Газоном как таковым это назвать было сложно: траву никто не стриг, сорняки разрослись и заполонили собой всё свободное пространство. Дикая вишня, чахлая яблонька, участок с какими-то кустиками, огороженный старыми шинами, выкрашенными разными цветами, но под солнцем давно выгоревшими. За этой пародией на сад зорко следила с балкона дряхлая бабзина. Периодически она гоняла детей и даже взрослых пацанов из местного ПТУ, грозя узловатой массивной палкой и выдавая такие непечатные выражения, которые те же ПТУ-шники за ней явно записывали, чтобы потом похвастаться своим.

— Жара, — лениво констатировал Есаул.

Нестройный хор что-то промычал с разной степенью согласия.

— Чё будем делать?

— В магаз? У кого деньги есть?

Данька приоткрыла один глаз, на случай, если кто-то поднимет руку или хотя бы начнёт шарить по карманам. Но мелочи не оказалось даже у Ириски.

— Мне специально не дали, — буркнула она, поймав Данькин взгляд, — мама сказала, чтоб со двора ни ногой.

Несинхронный хор снова подтвердил, что понимает.

Первое объявление появилось в марте. Аккурат седьмого, когда их пораньше отпустили с Физ-ры, на стенке остановке, и так заклеенной разными «Куплю-продам-сдам-сниму» по самую крышу. Оно на остальные не походило, крупное, взятое в жирную красную рамку, с пугающей надписью «ПРОПАЛ РЕБЁНОК!». С чёрно-белой фотографии исподлобья смотрела чернявая девчонка с густыми бровями.

Спустя пару недель объявлений стало два. Чуть поблекшее уже — о чернявой девочке, и второе, свежее и даже более пугающее — девочке оттуда было года три, если не меньше. В этот раз, чтобы посмотреть на листовки, пришлось растолкать пару человек.

В последний раз, когда их отпустили из школы на долгожданные летние каникулы, совсем недавно — объявлений насчитывалось пять или шесть. Только вот народ расталкивать уже не пришлось. Да и сама Данька подходить не стала.

— Мама говорит, цыгане своих детей сами на органы продают, — задумчиво протянул Есаул. Ириска издала протяжное «фу-у-у-у-у-у!», а Лизка хмыкнула.

— А мой папа говорит, они их убивают и котлеты жарят.

— Нет, они их отправляют в метро побираться, а ментам говорят, что пропали, — со знанием дела вставила Матрёшка.

— Зачем в метро прибираться? — недоумённо переспросила Ириска. Грянувший следом хохот заставил компанию испуганных воробьёв вспорхнуть с ближайшей вишни.

— А мне Костик сказал, они своих детей в жертву приносят, — неожиданно сказал Есаул, когда все уже успокоились и молча лежали, глядя в небо.

Данька нахмурилась и скосила на Димку глаза. Его брат, недавно вернувшийся из Чечни здоровенный накачанный лоб, был молчалив и хмур практически в любой момент времени. Не пел под гитару, не щёлкал семки с соседскими ровесниками, не распивал пиво или самогонку за гаражами. А если и показывался на улице, то обычно молча курил у мусорки, даже на приветствия проходящих соседей отвечал лаконичными кивками.

— В жертву? — заинтересовалась Лизка, — кому это?

Пока Есаул собирался с мыслями, Даня успела сорвать длинную травинку осоки и сунуть в рот, раскусывая и распрямляя языком.

— Не знаю. Просто мы проходили мимо остановки с Костиком, он остановился и вот это вот говорит… Ну и… в общем, ещё сказал, что лучше бы они не возвращались.

Воцарилась неловкая тишина. Даня жевала травинку, лениво следя глазами за карабкающейся по ближайшему цветку божьей коровкой.

— Инна! — раздался откуда-то сверху требовательный окрик.

Матрёшка встрепенулась и кинулась на голос.

— Обедать пошла, — констатировала Лизка, увидев, как Матрёшка скрывается в своём подъезде, напоследок махнув куда-то в их направлении.

— Меня щас тоже позовут, — оживился Димка. Угукнула Ириска. Оба засобирались, видимо, проголодавшись, и потянулись к своим подъездам. Как-то очень быстро от их шестёрки осталась тройка. Данин-Володин отец на обед оставался у себя в заводской столовке, да и Лизка даже не рыпнулась к своему крайнему подъезду.

— Может, правда в магаз? — мысленно пошарив в холодильнике и не найдя ничего, подходящего под определение «обед», предложила Даня, — может, тёть Люба чего из просрочки даст?

— Да не, у неё сын из армии вернулся, она ему теперь всё таскает, — напомнил Володька.

— А денег нет? — слова Лизы совпали с утробным урчанием живота. Даня с сочувствием взглянула на подругу и помотала головой.

— Папа говорит, есть два раза в день достаточно.

— Ааа.

Лежать втроём стало как-то скучно, и троица, не сговариваясь, поднялась и, отряхнувшись, направилась поближе к цивилизации.

Стоял второй час, жара и необходимость торчать на заводе согнали с улиц народ, и только редкие голуби клевали трещины в асфальте.

Путь до магазина лежал мимо приснопамятной остановки, и все трое невольно замедлили шаг, оказавшись у павильона. Рядом телефон-автомат щеголял оборванным проводом.

Переступив через полосу препятствий из плевков и кожуры от семечек, Даня, склонив голову, изучала стену с листовками. Всё те же «Куплю-сниму-продам». И те же лица тех же никому особо не нужных цыганят.

Впрочем, было там и кое-что ещё.

Значок походил на жука, расплющенного чьей-то безжалостной подошвой. Намеренно неправильный круг с торчащими тут и там закорючками, зигзагами, скомканными линиями.

Даня наклонила голову сперва в одну сторону, затем в другую. Вытянула из-за уха прядь ореховых волос, сосредоточенно намотала на палец. Куснула пару раз нижнюю губу, вздохнула и выдала глубокомысленное:

— Это чё?

— Через плечо, — хмыкнула Лизка, — маркер кто-то расписывал.

— Он симметричный, — заметил Володька.

— О, а вы смотрели «Расследование начинается»? Последнюю серию, — оживилась Лиза, разглядывая значок с уже большим вниманием.

— Не, нас спать загнали, — буркнула Данька.

— Короче, там было про секту людоедов-бомжей, которые для своих оставляли в разных местах условные знаки. Ну типа этого. Только разные, со всякими смыслами. Они, короче, заманивали всяких людей к себе в гаражи или там на стройки всякие и жрали! И кишки выпускали и на них потом развешивали другие органы, и когда менты их накрыли, они как раз там сидели сжирали… сожрали там тёлку, а она… а они… а менты!..

Даня слушала вполуха. Лизкины пересказы серий «Расследования…» к концу неизменно перерастали в масштабные перестрелки, где на кону всенепременно стояла судьба целого мира, а то и галактики. Фантазия её поистине не знала границ — в этом Даня убедилась, когда случайно наткнулась на повтор серии. Со слов подруги, речь там шла о международном заговоре учителей, которые вместо одобренных показывали ученикам запрещённые фильмы, от которых те сходили с ума и становились зомби. На деле же, интрига серии сводилась к завхозу, ворующему учебные диафильмы, чтобы толкнуть на развале у привокзальной площади.

— … и они ка-ак шмальнут! А бомж ка-ак увернётся! А пуля ка-а-ак попадёт в другого мента!! — вдохновенно рассказывала Лиза.

Даня хихикнула, и подруга оскорблённо замахнулась на неё.

Володька, до того не особенно вмешивающийся в разговор, неожиданно указал куда-то девчонкам за спины.

Там, как по заказу, нарисовалась цыганка — неопределённого возраста тётка, несмотря на дикую жару закутанная в несколько юбок в пол, косынку и кофту с длинными рукавами. Волоча за собой клетчатую сумку, она упорно продвигалась по кромке лесополосы, отделённая от ребят проезжей частью.

— Куда это она? — напряжённо о чём-то размышляя, спросила Лизка, непроизвольно покусывая внутреннюю сторону щеки.

— К гаражам. Или чего там?

— На остановку идёт, — спустя минут пять констатировала Лизка уже вполне очевидное, когда цыганка добралась до павильона почти точно напротив них.

Подкатил автобус — совсем новенький, раскрашенный весёлой зелёно-голубой краской. В салоне одиноко маялась от скуки немолодая кондукторша, обмахиваясь неожиданно кокетливым розовым веером.

Вопреки ожиданиям, цыганка сесть в подъехавший ЛиАЗ не торопилась, демонстративно игнорируя. Автобус постоял секунд десять, но вынужден был стартовать без добычи.

— Машину, может, ждёт?

Даня оглянулась на друзей и с долей весёлого удивления поняла, что все трое как один поглощены загадочной тёткой.

— Не, там же ещё тот, на окраину, ездит, — наморщив лоб, вспомнил Володя.

Минут пять спустя к остановке, натужно шипя и урча, приблизился стрёмного вида ПАЗик. Скрипя и охая ему под стать, цыганка втиснулась в грязно-жёлтые недра, не забыв затащить следом сумку.

Провожая взглядом чёрный след из выхлопной трубы, Лизка вздохнула.

— А вдруг она прям щас там ребёнка дохлого везёт?

Из её уст это прозвучало, скорее, с энтузиазмом, чем со страхом.

— Да шмотки прёт, продавать на рынке будет, — отмахнулся рациональный Володька, — они там круглый год с утра до ночи сидят.

Даня бездумно покивала, но Лизка не намеревалась уступать. Спорить с ней было себе дороже.

— Ага, а что ПАЗик мимо рынка не едет, ничё?

— Ну рядом где-то едет, — вышло у Володи вяло: в конце концов, ЛиАЗ, который цыганка специально пропустила, останавливался как раз у самого базара.

— Да не едет он и близко там! Отсюда прям в промзону. А там одни стройки, шиномонтажки и гаражи. Самое оно, чтобы кого-нибудь в жертву принести!

Даня слегка отвлеклась — спорили Володька с Лизкой исключительно ради самого спора — и тут же, ойкнув, дёрнула подругу за рукав.

Лиза недоумённо повернулась к ней и скривилась, мгновенно замолкнув и отпрянув за стенку павильона.

По тротуару, медленно, но крайне упорно, покачиваясь и на ходу говоря сама с собой, ковыляла сухощавая старуха в шерстяном проеденном молью платье, калошах и телогрейке.

— Она сюда? — одновременно пытаясь понизить голос и сделать вид, что ничего не происходит, спросила Лизка.

Даня пожала плечами.

— Может, к ларьку свернёт?

— Бутылки идёт сдавать?

— Да не, вчера сдавала, — буркнула Лизка, — заодно и учебники мои кому-то сдала. Ну и хрен бы с ними, только место занимали.

Даня и Володя переглянулись. Лизиной бабке, Авдотье Вячеславовне, было что-то около пятидесяти, и бабушкой называть себя она запрещала всем, включая собственную внучку. В хорошем настроении она говорила: «Да какая я тебе баба Дуня»? Мы с мамкой твоей ровесницы почти!». В плохом же на глаза ей лучше было вообще не попадаться. Вопреки расхожему во дворе мнению, что пьяная женщина становится доброй и уступчивой — Авдотья Вячеславовна, приняв на грудь, начинала материться, швырялась всем, что попадётся под руку, и щедро раздавала разве что оплеухи. Последнему, кто попался ей на пути — Ванюшке Соколову — она разбила губу, а после он с визгами улепётывал от бабкиной нечёсаной чёрной псины до самого подъезда.

— Тварь блохастую не видно? — будто прочитав последнюю Данину мысль, осведомилась Лизка, сама по-прежнему не решаясь выглянуть из павильона. Несмотря на родство с хозяйкой, Грач Лизку своей не признавал и не брезговал повиснуть на штанине или рукаве.

— Не, нету Грача, — сообщил Володя и обрадовал, — свернула к ларьку.

Лиза не посчитала нужным сдерживать облегчённый выдох.

— Пошли к вам, а? — почти жалобно попросила она, но тут же, тряхнув головой, быстро добавила, — в смысле, там уже скоро «Расследование…» будет, повтор.

Даня и Володя снова обменялись красноречивыми взглядами и синхронно кивнули.

 …Провернув ключ в скважине, Володька впустил всех в квартиру. Дохнуло спёртым воздухом, духота мгновенно обволокла ребят и заставила майку прилипнуть к спине. Даня сковырнула сланцы и протопала босыми ногами в кухню, первым делом присосавшись к крану.

Лизка уже деловито врубила телек. С выпуклого экрана вещал что-то диктор с локального канала.

— Блин, хоть бы не перекрыли, — протянул Володька. Данька согласно угукнула.

— А где Манька моя? — спросила Лиза, вытягивая длинную шею и собирая коротенькие волосы в пучок на затылке, спасаясь от духоты.

— У меня, — Данька подскочила с дивана, где на её месте уже намечалось влажное пятно. Мебель у Карелиных была тёмная, с тяжёлыми плотными покрывалами. Да и вся квартира в целом. Высокие потолки, но узкие, закрытые бордовыми бархатными шторами окна. Массивная полированная стенка, огромная пыльная люстра, из пяти «рожков» которой исправно горели лишь два. Книжный шкаф со стеклянными дверцами — на первом плане гордо красуется с десяток книг с лаконичной надписью «Ленин». На полу ковёр — вероятно, когда-то он был пушистым, но с течением времени уплотнился и потяжелел, так что свернуть и вынести его к выбивалке во дворе могли только отец с Володькой вдвоём.

Даня слышала, что раньше их дом считался престижным, и квартиру там дали папиным родителям за какие-то особенные заслуги. Может, поэтому каждая деталь с тех пор оставалась на своём месте. Когда бабушка с дедушкой были ещё живы, то строго-настрого запрещали двигать мебель, а уж тем более выбрасывать.

Данькина-Володькина спальня встретила всё тем же спёртым воздухом, запахом пыли и средства от моли. Данька метнулась к своей кровати, отодвинула сложенные друг на друга тяжеленные подушки и сунула руку в нишу за настенным ковром.

— Во, — на свет показалась Манька, и Лизка с радостным восклицанием выхватила любимицу из Данькиных рук.

Вопреки простецкому имени, Манька была воистину шикарна: золотые кудри, тщательно уложенные в два хвоста с бантами, пышное белоснежное платьице, аккуратные туфельки. На фарфоровом личике — наивно распахнутые голубые глаза, застывшая розовая улыбочка и малиновые щёчки.

Откуда у Лизки взялась кукла, она никому не говорила. Просто однажды с заговорщическим видом отвела Даню в сторонку и показала содержимое драной обувной коробки, попросив спрятать у себя. В принципе, просьбе Даня не удивилась — бабка могла запросто утащить куклу и попытаться продать посетителям местной пивнушки.

Лизка уже отошла со своей Манькой в угол, к трюмо, и начала воодушевлённо что-то расправлять, заплетать и вполголоса бормотать.

Даня хмыкнула и отправилась в зал, откуда уже доносились звуки заставки «Расследование начинается».

 ***

 Даня потянулась и сбросила с себя влажное одеяло, потягиваясь и наслаждаясь ощущением, что торопиться некуда. Из щели между плотными коричневыми шторами пробивались солнечные лучи, чирикали где-то совсем рядом птички. За стенкой начиналась программа «Доброе утро», и отец что-то ворчливо вторил ведущему под звуки обувной щётки.

Выходить и выслушивать, какую она вчера сварила невкусную кашу, не хотелось. Готовить Даня вообще не умела и учиться желанием не горела, оттого постоянно прослушивала лекции на тему «Ты же будущая хозяйка».

Она с некоторым трудом чуть сдвинула подушку и легла, закинув руки за голову. Тикали настенные часы. Володька, свесив с постели руку, спал на животе, уткнувшись в свою подушку лицом. В отличие от сестры, ему как мужчине достался раскладной диван с лезущими пружинами. Над ним вместо ковра висела карта мира, а напротив три зеркала в трельяже отражали сонную взъерошенную Даню, книжную полку и палас на полу.

Входная дверь захлопнулась, повернулся ключ, и они остались одни. Володька, видимо, от шума, зашевелился и проснулся, приоткрыв сперва один, голубой, затем второй, карий глаз.

— Привет, — сонно буркнул он и вяло махнул. Даня хихикнула.

— Мне знаешь чё приснилось… Что кукла Лизкина уродская ожила, прикинь? И типа мы такие сидим в зале, а она из спальни скребётся. И смеётся ещё, противно так, прям как Ириска.

Даня прыснула. Ирка и правда смеялась преотвратно: на одной высокой ноте.

— А мне не помню чего. Мы там взрослые были.

— И какой я буду взрослый? — Володя отзеркалил позу сестры, закинув руки за голову.

Даня пожевала нижнюю губу и оценивающе всмотрелась в брата.

— Ну-у-у-у, ты будешь курить, бухать самогонку и лизаться по подъездам с тёлками.

— Вот и нет, я буду занят.

— Чем?

— Буду отгонять желающих полизаться с тобой, — фыркнул Володька, и Данины губы невольно расползлись в улыбке.

— О! Слышь? — брат оживился, приложив палец к губам. Стало слышно, как радио в кухне передаёт что-то из «Кино». Володька встал на кровать и потянулся к висящей чуть в стороне от карты гитаре. Одно время, до того, как ушёл в армию, Костя Есаулов учил его играть, но после возвращения на Володьку и в целом по сторонам вообще не смотрел. Да и подходить к нему с глупыми просьбами и расспросами Володя считал неправильным и смущался.

— «…А я сажаю алюминиевые огурцы, а-а, на брезентовом поле…» — начал брат, и Даня с удовольствием подхватила. Кажется, обоих природа обделила слухом, но рядом с Володькой неловкости не чувствовалось.

Помучив гитару ещё минут двадцать, они наскоро собрались и выбежали во двор. С их первого этажа было отлично слышно, когда кто-то из «своих» выходил гулять.

Есаул на пару с Матрёшкой играли в Лягушки у боковой стороны дома. Пухлой Инне никак не удавалось подпрыгнуть на достаточную высоту, и она постоянно с кислым выражением лица вставала к стене. Ириска, обсасывая леденец на длинной палочке, наблюдала со стороны.

— А Лизка где? — почти синхронно спросили друг у друга Володька и Есаул.

— Мы не видели. Грач тут где-то лаял с утра, а её не было, — невнятно из-за леденца поведала Ирка.

Без Лизки любое времяпрепровождение автоматически становилось скучнее в разы, особенно учитывая, что со двора выходить им не разрешали: за этим зорко следила Ирискина мать. Она почти весь день проводила на балконе их второго этажа и нянчила Иркиного мелкого братика.

— Всё, задрало, я больше не играю! — в очередной раз не сумев перепрыгнуть мяч, Матрёшка надулась и скрестила на груди руки.

Неожиданно дверь крайнего подъезда приоткрылась, и из щели донеслось заговорщическое «Пст!». Из тёмных недр вынырнула тоненькая рука с обгрызенными ногтями и синяком чуть выше запястья. По этим приметам безошибочно узнавалась Лизка. Собственно, и подъезд был её.

Не сговариваясь, вся компания ринулась туда, только Ириска задержалась, что-то лепеча по направлению своего балкона.

— Гля, чё есть, — Лиза с гордостью поманила друзей мимо площадки с обожжёнными почтовыми ящиками, полуподвала под лестницей с парой догнивающих велосипедных рам, вверх, к мусоропроводу. Там, между первым и вторым этажами, она остановилась и взяла стоящую на подоконнике картонную коробку.

— Чего там? — все четверо на лестнице не умещались, и Ирка снизу нетерпеливо подпрыгивала, вытягивая шею.

— А то, — жестом фокусника Лизка открыла коробку и продемонстрировала самый настоящий торт — белый, слегка помятый, украшенный кое-где раздавленными розовыми кремовыми цветочками.

Непроизвольно у Матрёшки, Ириски и Дани вырвался восторженный выдох.

— Это откуда? — не сводя с торта взгляда, прошептала Инна, видимо, боясь, что громким голосом может привлечь ещё претендентов на произведение кондитерского искусства.

— Ну… это, в общем, мне, — лишь чуть-чуть отведя глаза, бодро отозвалась Лизка.

— А почему написано «С Днём Рождения, Дашечка!»? — вкрадчиво осведомился Володька.

— Не насрать тебе? Дашечке ещё купят, — прошипела Лиза. Остальные поддержали её нестройным хором. С видом «Да я чё? Я ничё» Володя поднял руки в примирительном жесте.

Торт уговорили тут же, в подъезде. Вернее, на подъезде.

От массивного висячего замка на чердак оставалась лишь видимость на распиленной дужке. Негласным правилом было лишь не забывать вешать его обратно.

Преодолев пыльный, пропахший затхлостью и сыростью одновременно чердак, они выбрались на крышу пятого этажа, неровную, в буграх, нагретую не в меру щедрым в этом году июньским солнцем. По периметру крышу огораживала хлипкая решётка сантиметров в тридцать. Мальчишки тут же понеслись туда и уселись, просунув сквозь решётку ноги и болтая ими в воздухе.

Лизка торжественно опустила торт прямо на пол и плюхнулась рядом, скинув грязные шлёпки и скрестив ноги. Даня последовала её примеру. Постепенно вокруг торта, как у костра, собрались все. Ели прямо руками, вытирая об шорты.

— А попить нет ничё? — сыто вздохнув, спросила Матрёшка, широко зевнув. Вопрос был риторический, так что никто не отозвался.

Даня стянула кепку и легла, забросив руки за голову и наблюдая за застывшими в небе облаками. Чуть погодя брат пристроился рядом.

— Я тут фильм смотрел, там у мужика был пирог с проклятием. И типа кто его съест, тот начинает худеть, пока не умрёт, — на этих словах Димка покосился на Матрёшку, но она не оценила и молча замахнулась на него стянутым с ноги сланцем.

— И чё он с ним делал? С пирогом.

— А, ну его случайно дочка мужика съела.

— А почему он его не выкинул?

— Не знаю, я только на конец успел, когда мамка уже спать легла.

— Я бы его бабке скормила, — неожиданно вставила Лизка с такой мечтательной интонацией, что Даня отвлеклась от облаков и взглянула на неё. Подруга с задумчивым видом разглядывала свою руку с синяком.

— А я бы биологичке, — подхватил Димка, — задолбала уже, митоз, мейоз, говноз…

Грянул взрыв смеха, и ещё долго после этого они обсуждали, кому бы скормили отравленный пирог.

В какой-то момент поверхность крыши нагрелась так, что лежать и даже сидеть стало больно. Так же, через чердак, спустились обратно в подъезд.

— Поливалка! — крикнула Матрёшка. Да и без неё все уже услышали знакомый вдохновляющий звук и наперегонки кинулись во двор.

Неповоротливая машина с оранжевым баком как раз выворачивала из-за угла по направлению к стене кустов. Восторженно повизгивая, друзья рванули под манящие струи, смывая с себя грязь, пот и остатки крема. Водитель, высунувшись из кабины, для вида погрозил кулаком, но всерьёз гонять никого не стал.

— Ирина, не лезь туда! — сквозь шум воды услышала Даня и весело проводила взглядом плетущуюся к своему балкону Ириску.

Машина окатила её мощной ледяной струёй, и Дане стало хорошо, беззаботно и прохладно. Она смеялась, подставляла под струи лицо, выбросив кепку в траву, и прыгала в хлюпающих набухших сланцах.

Володька рядом смешно тряс головой — похоже, вода попала в уши — но всё равно веселился, щуря свои разноцветные глаза и пытаясь отряхнуться по-собачьи.

 …Спустя час или около того половина компании, как обычно, разошлась по домам на обед. Понурая Ириска, передразнивая мать, бубнила себе под нос: «Лучше под душем помойся, кто знает, откуда они эту воду берут… негиенично, нигие… негиенично…». Матрёшка и Димка, заглушив голод тортом, особо не рвались в душные квартиры, но всё равно ушли, опасаясь, что иначе потом вообще на улицу не выпустят.

Лизка, комкая и отжимая низ просторной майки, невозмутимо жевала травинку. Данька с Володькой лениво перебрасывались дурацкими старыми анекдотами.

Их любимый остановочный павильон оказался занят какими-то старшеклассниками, и они бесцельно бродили по периметру двора, дожидаясь, пока остальные вернутся с обеда.

— Квас охота, — вздохнула Даня, когда в поле зрения в очередной раз появилась пузатая жёлтая бочка.

— Кому не охота, — хмыкнул Володька.

— Я слышала, в одном городе наливали из такой бочки квас — а там червяки, — вдохновенно начала Лизка, — приехала милиция, открыли бочку, а там трупешник! Типа наливали на заводе, а откуда взялся, фиг знает.

— Фу, — буркнула Даня, пиная попавшийся под сланец пустой спичечный коробок.

— А я слышал, там червяки внутри ползают. Поэтому из бочки у кваса вкус другой, не как из магаза.

Лизка фыркнула и пнула откатившийся к ней коробок. Ноги у неё были пыльные, в сероватых влажных подтёках, а почти все ногти обломанные.

Минуту-две стояла тишина, полная шума листьев, стрекотания и жужжания комаров под ухом. А потом Лиза остановилась, смерила Даню и Володьку оценивающим взглядом и, чуть понизив голос, спросила:

— Хотите чего покажу? По секрету.

 ***

 Пахло смолой, разогретой полуденным солнцем.

Этот запах был первым, что подсказало Дане — они уже не совсем в городе.

Путь до секретного Лизкиного места сперва пролегал через знакомые магазины, пешеходный проспект, Школу Искусств и набережную Маевки. Где-то на полпути это перестало казаться Дане хорошей идеей. Она начала оглядываться и с некоторой тревогой улавливала, что народ, который редко, но попадался на пути, окончательно куда-то испарился. Даже шума машин больше не было слышно.

От Маевки повеяло холодом, но не долгожданным, а каким-то неприятно липким.

Ещё спустя минут десять Даня поняла, что пропали комары, и это осознание внушило ей практически панический ужас. Она невольно схватила брата за руку и заработала удивлённый взгляд.

— Чего ты? — спросил Володя в полный голос. Это дало Дане понять: страшно тут только ей. И брат, и Лизка невозмутимо продвигались к неизвестной пока цели.

Лиза обернулась, уловив, что друзья остановились.

— Чё тормозим? — поинтересовалась она, накручивая на палец каштановую прядь.

Даня помотала головой и первой двинулась дальше. Прослыть трусихой перед Лизкой не хотелось. Не то чтобы она стала бы дразниться или издеваться по этому поводу, но одобрение Лизы как негласного главаря было важно всем, даже Димке с Володей.

— Тут вон, чуть-чуть осталось, — Лизка ободряюще улыбнулась, смешно наморщив носик, и Даня хихикнула.

Они преодолели неширокую лесополосу и вышли к железке. Справа мелькнули гаражи, но Лиза уверенно вела в другую сторону, и Даня вздохнула с облегчением.

Перебравшись через рельсы, троица спустилась по насыпи, нырнув в следующую лесополосу, которую в принципе уже можно было назвать полноценным лесом. С другой его стороны начинались дачи, и здесь в осенний период то и дело всплывали сообщения о потерявшихся грибниках.

Лизка остановилась, ориентируясь на местности. На секунду… да не только на секунду, если уж совсем честно, Дане захотелось, чтобы Лиза просто наморщила свой подвижный носик и призналась, что не помнит, куда идти. И они повернут обратно. К железке, людям, комарам.

— О! — Лизка оживилась и свернула налево, махнув рукой. По уверенному разгладившемуся лицу стало ясно: в маршруте она больше не сомневается.

Даня уныло побрела следом, держась за Володьку. Тот, кажется, чувствовал её страх, но больше вслух ничего не спрашивал, изредка оборачиваясь и успокаивающе улыбаясь своими разноцветными глазами.

Одни деревья менялись другими, в основном, соснами. Запах разогретой смолы усиливался. В полуденном лесу было светло и не страшно — солнечные зайчики сновали между стволами, шелестели под горячим ветром немногочисленные берёзки. Майка липла к спине, и Даня всё время, недовольно морщась, дёргала лопатками. А неутомимая Лизка пёрла вперёд с упорством, достойным лучшего применения.

— Долго ещё? — недовольно буркнул Володька. Он бесцеремонно стянул с головы сестры кепку и начал обмахиваться.

— Быстро только кошки родятся, — отозвалась Лизка. Даня хмыкнула, узнав любимую поговорку бабзины.

— Смотри, щас заведёт нас подальше в лес и того, — Володя пихнул сестру локтем и чиркнул пальцем по горлу. Даня хихикнула.

— А как я Маньку свою потом заберу? — закатив глаза, как нечто само собой разумеющееся возразила Лизка.

— Всегда можешь у Дашечки новую стащить, — неожиданно язвительно сказал Володя, и Лиза остановилась. Даня тоже посмотрела на брата с удивлением.

— Чё сказал?

— А что слышала, — с вызовом ответил Володя.

— Чё, совесть тебя заела? А торт жрать не заела, да? — с какой-то очень взрослой усмешкой бросила Лизка и, не дожидаясь ответа, повернулась, продолжив путь.

— Ты ку-ку? — тихонько возмутилась Данька, покрутив пальцем у виска. Брат задумчиво посмотрел на неё, но ничего не сказал.

Путь через бесчисленные сосны занял ещё с четверть часа. Часов ни у кого не было — только у Ириски, розовые, с изящным плетёным ремешком и маленькими стразиками вместо цифр. Правда, определять по ним время Ирка не умела, поэтому носила просто для красоты.

— Пришли, — с исключительно довольным видом возвестила Лиза. Володя присвистнул, первым преодолев последние ёлки на пути.

Открылась небольшая прогалина, не поляна, а, скорее, просто просвет между деревьями. Взгляд Дани заметался и наткнулся на… да, в общем-то, ни на что он не наткнулся. Прогалина, щедро посыпанная сухими, отпавшими от изнуряющей жары листьями, показалась ей пустой. Только когда Лизка, недовольно фыркнув, прошмыгнула к тому, что казалось небольшой ямой, и помахала, мол, надо смотреть сюда, стало ясно, что они просто зашли на полянку не с той стороны.

И с неё-то открывался куда более любопытный вид.

— Это что? — спросил Володька, деловито присев на корточки, разглядывая каменные ступеньки, — бункер?

— Бункер, ага, — довольная произведённым эффектом, отозвалась Лизка.

Даня наклонила голову то в одну сторону, то в другую. Ступеньки вели на дно «ямы», к низкому чёрному провалу двери. Со стороны создавалось впечатление, что кто-то выдрал из здания кусок заплесневелой, поросшей мхом сырой стены с дверным проёмом и вставил в картину безмятежного летнего леса.

— А что там? — непроизвольно понизив голос, спросила она, борясь с желанием сделать шаг назад. Сквозь чёрный провал не просматривалось ни одного предмета, будто кусок стены висел в кромешной пустоте.

— Печеньки бесплатные, — с непроницаемым лицом заявила Лизка, — иди, проверь.

Володька рассерженно шикнул на неё и толкнул плечом, как будто Данька и правда могла на такое повестись.

— Да не знаю я, что там, я что, тупая, туда лазить? — хмыкнула Лиза, — а вдруг потолок обрушится?

— А нас нафига притащила? Будем тут стоять и пялиться?

— Да нет, это так, ориентир, — непонятно сказала Лизка и отошла, всматриваясь куда-то себе под ноги.

— Кстати, — что-то подсчитывая в уме и делая широкие шаги, она продвигалась дальше в сторону деревьев, — я знаю, откуда бункер. Как-то в девяностые у нас тут была секта… Ну не у нас, там, в Опятовке. Они думали, будет конец света. Ну и построили эту хрень, чтобы спрятаться. А денег только на такое говно хватило. Это я в газете прочитала. У меня в комнате под обоями наклеены. К бабке какие-то алкаши приходили, подрали стены мне зачем-то по пьяной харе… Ну короче, там под обоями всякие старпёрские «Правды», жёлтые такие. Про съезды пишут, чё-то там КПСС решил… Ну и про бункер тоже… Да твою мать, было же четырнадцать…

Последние слова она пробурчала уже себе под нос, но в пустом лесу слышимость была прекрасная.

Эта мысль навела Даню на новую.

Почему в лесу, собственно, так тихо? Где птицы? Почему комары не достают? Даже мерзких вездесущих чёрных мушек не было.

— Володь… — начала она, дёрнув брата за руку, но тут Лизка издала победный возглас.

— Во-о-о!

Подойдя ближе, Даня увидела, на что Лиза так восторженно смотрит.

Это определённо были остатки колодца. Он единственным чёрным глазом крайне недружелюбно смотрел на гостей и скалился сколотыми краями.

Однажды Даня уже видела в лесу колодец, но совсем другой. Тогда они с папой ездили в деревню к его друзьям, а потом, по пути на станцию электрички, наткнулись на то, что маленькая Даня приняла за деревянный домик — у него были высокие бортики, самая настоящая крыша и металлическое ведро на цепочке. Они с Володькой хотели набрать воды, но папа сказал, что она грязная и они все измараются, если будут трогать «это ведро помойное».

Этот же колодец был каменным. Даже, скорее, бетонным, с гладкими стенками. Пространство вокруг усеивали какие-то мелкие бусинки, ленточки, пуговицы и камешки.

Даня уже хотела было подойти и заглянуть вниз, но Володя оттащил её за плечи.

— Не смотри, голова закружится, упадёшь, — наставительно напомнил он. Она покивала.

— Ой, ну и ссыкло ты, Вован, — хмыкнула Лизка, — ничё не закружится.

Демонстрируя свою правоту, она одним широким шагом преодолела расстояние до колодца и заглянула в чёрный зев. Даже подняла одну ногу, сделав «ласточку», и показала Володьке язык. Тот впечатлённым не выглядел.

— Ну и чё мы, дыр в земле не видели? Мне бункер больше понравился.

— Идите сюда, — Лизка устроилась прямо на земле, скрестив ноги по-турецки, и схватила первую попавшуюся бусину, блестящую, зелёную, с какими-то тёмными прожилками.

— Туда смотрите, — она указала в дыру и, протянув руку, отпустила бусину прямо в чернеющую пустоту.

Воцарилась тишина. То и дело Даня готовилась услышать усиленный эхом от бетонных стенок всплеск. Но его не было.

— Там просто дно мягкое, мох или ещё что, вот и не слышно, как… — начал Володька со снисходительным видом, но возгордиться логикой брата Даня не успела.

Бусина вылетела из дыры и с шелестом бухнулась на ближайший клочок земли.

На этот раз тишина продлилась дольше.

— Вот так вот, — с довольным видом вставила Лизка, подняла бусину и продемонстрировала на просвет, — она? Она.

Даня сглотнула. Её настигло вполне обоснованное желание отползти от колодца как можно дальше и бесшумнее. Но Лиза сидела у самого края дыры как ни в чём не бывало.

— К… как это вообще? — Володька выглядел в целом как обычно, но по светлому голубому глазу было заметно, как расширились зрачки.

— А вот так, — Лизка схватила с земли пуговицу и уже не так торжественно швырнула в колодец. Спустя пару секунд пуговица вылетела из дыры и, приземлившись на ребро, покатилась по земле.

— Это… наверное, явление какое-то, — неуверенно предположил Володя, — природное.

— Да уж понятно, что не тролль там сидит и в «Горячую картошку» с нами играет, — хмыкнула Лиза, снова подобрав камушек и бросив в чёрный провал.

Теперь Даня поняла, откуда тут все эти бусинки и пуговицы.

— А это всё ты принесла?

— Не, откуда у меня такая фигня, — Лизка подобрала один из предметов — сломанную брошку в виде черепахи с отколовшимся камнем на месте панциря.

— То есть, кто-то ещё сюда ходит?

— Я никого не видела, — подруга пожала плечами, — может, походили и перестали. Особо тут больше нечего делать.

Володя, осмелев, сам подобрал поблизости камешек, не став трогать чужую бижутерию, и отправил в полёт вниз. Даня в целом готовилась к тому, что произойдёт, но всё же дёрнулась, когда камешек выскочил, будто бы и правда выброшенный из колодца чьей-то рукой.

— А ты пробовала бросать что-то побольше? — спросил Володя спустя минут пятнадцать экспериментов с веточками, камешками и шишками.

В этот момент в груди у Дани что-то защемило, больно-больно, сжалось и тут же отпустило.

Будто этот невинный и логичный, в принципе, вопрос, запустил какой-то механизм, завёл, как будильник, и до звонка осталось совсем немного.

 ***

 Жаркие летние дни тянулись как прилипшая к подошве сланца жевачка, наполненные маревом, писком комаров и горячим ветром.

Ириска уехала с родителями в Адлер, в последние дни перед отъездом непрерывно хвастаясь, что по дороге, в Москве, мама обещала ей зайти в настоящий МакДональдс. Матрёшка умудрилась попасться за курением и в наказание сидела дома, уныло наблюдая за жизнью из окна. Есаул сломал два пальца на ноге, пытаясь покорить местный корявый дуб, ветеран дворовых деревьев, причём как-то крайне неудачно, так что уехал в больницу в область.

Так, как-то постепенно они остались втроём. Рассудительный взрослый Володька, доверчивая общительная Данька и безбашенная Лизка. Лишившись надзора вездесущей Иркиной мамаши, они пустились во все тяжкие — бегали через три двора кататься на тарзанке над оврагом, втихаря проскальзывали в переполненную пивнушку, подбирали с пола мелочь и покупали на троих вожделенный квас из пузатой бочки. Карабкались наперегонки на приснопамятный дуб, садились на верхние ветки и травили подслушанные в пивнушке похабные анекдоты.

Ну и, разумеется, о колодце никто из них тоже не забыл.

С того, первого раза место у бункера стало для трёх друзей их собственным «шалашом», секретиком под стекляшкой, тайником с конфетами. Они приносили целый рюкзак разных предметов, сперва ненужных, вроде пустых бутылок, найденных на улице сигаретных пачек и крышек из-под газировки. Затем, осмелев, пустили в ход собственные сланцы, расчёски, Володька даже кинул аудиокассету с записанными с обеих сторон «Квинами». И всё благополучно вернулось обратно. Даже кассета не треснула.

Кому первым пришло в голову пытаться бросать что-то живое, Даня точно не помнила. Но отчего-то даже не сомневалась, что Лизке.

Набрав полный коробок божьих коровок, они оставили маленькую щёлочку «для воздуха» и отпустили в полёт.

Коробок пробкой вылетел обратно, и друзья уже записали эксперимент в категорию «всё как всегда», когда сердобольная Даня открыла упавший коробок, чтобы выпустить насекомых.

— Воло-о-одь, — жалобно протянула она, дёрнув брата за короткий рукав.

— А? — он обернулся и глянул на Даню сперва с недоумение, но после перевёл взгляд на её руки.

— Их там нет, — совсем уж тихо пискнула Даня.

— Да там щель была, разбежались уже, — отмахнулась Лизка.

Даня с Володей переглянулись.

Именно в этот момент Даня вспомнила все свои опасения и наблюдения. Ведь только в этом месте лесополосы по-прежнему не было слышно птиц, и её не укусил ещё ни один комар. Дятлы не выстукивали стволы, шустрые сероватые белочки не теребили лапками кору. Да даже этих божьих коровок они набирали у себя во дворе!

— Пошли отсюда, а?

Лизка закатила глаза, но согласилась, что сегодня больше делать тут явно нечего.

У насыпи послышался шум приближающегося поезда, и ребята, не сговариваясь, побрели вдоль рельсов, дожидаясь, пока состав закончится.

Оттого перебрались на ту сторону они не в обычном месте, а чуть ближе к гаражам. И как-то сразу в глаза Дане бросился притормозивший у ближайшей остановки ржавый жёлтый ПАЗик.

 

 …Вечер застал их у теннисного стола. Играли в «На столе и под столом» — Лизка из-за своего высокого роста всегда сама вызывалась водить, разувалась и лезла на стол, не боясь никаких заноз. Володька с Данькой, весело смеясь, забирались под него и пытались ускользнуть от Лизкиных длинных рук. Удавалось с переменным успехом, но, кажется, Лиза поддавалась, потому что сама не хотела под стол.

Когда уже совсем стемнело, играть надоело, и они все втроём, отдуваясь и обмахиваясь майками, легли на жёсткую деревянную столешницу, болтая ногами и выискивая в воздухе редких светляков. Стрекотали кузнечики, наконец подуло что-то похожее на прохладный ветерок.

Даня смотрела в небо и думала о чём-то абстрактном. Какой хочет дневник в шестом классе, как по Маевке плавают утки с прикольными маленькими утятами, как мама иногда пишет из Америки, но почерк её очень уж похож на папин, как колодец сожрал божьих коровок, а коробок оставил, потому что невкусный.

— Володя! — раздался из окна их комнаты ничего хорошего не предвещающий голос.

— Блин! — синхронно выпрямившись, брат с сестрой вскочили со стола и, не прощаясь, побежали к подъезду. Лизка проводила их взглядом, лениво помахивая.

— Где вы шляетесь целый день? — спокойным, но, опять же, не предвещающим ничего хорошего тоном осведомился папа. Его высокая широкоплечая фигура возвышалась над ними, как статуя Ленина на центральной площади, — еда не приготовлена, в квартире бардак, посуда не помыта.

Даня пристыженно молчала, втянув голову в плечи.

— Я от соседки слышал, Трошкиных дочка курить начала, — папа наклонился, видимо, принюхиваясь, и Даня задержала дыхание, — узнаю, что из вас кто курит, выпорю, ясно?

Угроза была вполне реальной, как и висящий в отцовской комнате дедушкин ремень, так что Володя с Даней поспешно закивали.

— Мы не курим. И с Инкой не гуляем, — быстро добавил Володя.

— А это кто там? — папа слегка остыл и выглянул в окно, смотря на стол.

— Лиза.

— Комиссарова, что ли? Ещё чего не хватало, — кустистые брови поползли к переносице, — бабка её пьянь подзаборная, да и девка шпаной растёт. Видали её и в пивнушке, и деньги у прохожих таскала, бывало. Чтоб с Лизкой не общались мне. По ней колония плачет.

— Угу, — понуро кивнули Даня с Володей.

— Марш в ванную, — удовлетворившись, скомандовал папа, при свете тусклой жёлтой лампы разглядывая их почти чёрные от грязи ноги.

Спустя полчаса, отмывшись от железнодорожной пыли, Даня лежала на кровати, наслаждаясь кратковременным периодом прохлады, и смотрела в окно. Несколько минут она различала в тёмном дворе теннисный стол и одинокую фигурку, которая явно не планировала никуда уходить.

Потом вошедший Володька щёлкнул выключателем, и вспыхнувший свет скрыл и двор, и Лизку.

 ***

 Даня сосредоточенно ползала по земле, пытаясь изобразить на асфальте прямые квадраты. С тех пор, как Есаул загремел в больницу, мяча им было не видать, как своих ушей, зато Лизка откуда-то притаранила покоцанную хоккейную шайбу, и «классики», играть в которые толком не умели ни Даня, ни Лиза, неожиданно увлекли. Каждое утро теперь они чертили на асфальте домики и старательно выдумывали новый виток правил.

Володя участия не принимал, но и на скуку не жаловался, залипая рядом на скамейке в тетрис и выстраивая там конструктор.

— Криво как-то, — поморщилась Лизка, рассматривая явно неравноценные «домики», — ладно, фиг с ним.

Она кинула шайбу и начала старательно прыгать на одной ноге. Вторая, вытянутая в воздух, демонстрировала четыре подживающих шрама, опоясывающих голень.

Дверь подъезда открылась, совсем чуть-чуть, и спустя минуту показался Костя Есаулов. Он всегда покидал подъезд именно так — не сразу, будто хотел переждать, пока на открывшуюся дверь перестанут смотреть.

Остановившись у перегородки к мусоропроводу, он вынул из кармана джинсов пачку сигарет и закурил, не стесняясь ребят и не обращая на них никакого внимания. Постепенно Даня тоже перестала на него смотреть, увлёкшись попытками «перепрыгать» Лизку. Ещё с полчаса они со смехом прыгали, но после очередного броска шайбы Лиза неожиданно замерла на месте, вскинув голову. Даня поняла, что она куда-то сосредоточенно всматривается, и проследила за её взглядом.

У вытащенного в преддверие приезда мусорной машины контейнера возилась тощая серая кошка.

— Ты чего вылупилась? — хмыкнула Даня, но Лизка шикнула на неё, метнулась к своей безрукавке, оставленной на лавке рядом с Володькой, и вытащила из кармана маленький примятый пакет с чем-то кашеобразным. Бросив «ща вернусь», она быстрым шагом направилась к мусорке.

От удивления Даня почувствовала, как приоткрывается рот, и повернулась к брату.

— Она реально кота кормить пошла? Самой же жрать нечего.

Володька пожал плечами, а ответ на Данин вопрос последовал с неожиданной стороны.

— Прикармливает, — метко швырнув окурок в мусорное ведро и потянувшись за следующей сигаретой, протянул Костя, сверля Лизкину присевшую на корточки рядом с кошкой фигурку недобрым взглядом.

— А? — ответа от Константина Даня ожидала примерно так же, как от куста черёмухи, поэтому чего-то более осмысленного выдать не смогла.

— Не к добру, — уронил Костя и сдвинул брови. Как-то очень некстати вспомнились слова Димки.

«А мне Костик сказал, они своих детей в жертву приносят… и ещё, что лучше бы они не возвращались».

Лизка вернулась, бодро подпрыгивая при ходьбе, и проворно схватила шайбу, излучая добродушие и веселье. Спрашивать про кошку Даня не стала.

 … В следующий раз наведаться к колодцу предложил брат. Отец Пашки из параллельного класса увлекался рыбалкой, и Володька выпросил у друга на денёк мощный фонарь и моток верёвки. Всю дорогу до насыпи он ворчал, что пришлось на это время отдать Пашке кассету с двумя частями «Злого дома» и «его дишманский видик по-любому её зажует».

Даня отнеслась к затее прохладно — ей в лесу было не по себе, а вот Лизка приняла с энтузиазмом и поддерживала как могла.

Володя так боялся потерять фонарь, что несколько раз завязывал и развязывал верёвку вокруг ручки, опасаясь, что она ослабнет в самый неподходящий момент, и в итоге затянул так, что пластик чуть не треснул.

Сперва просто посветили в колодец, но луч утонул в черноте, выхватив только бетонные стенки на полметра вниз, не больше.

Вздохнув, Володя на всякий случай несколько раз обмотал свободный конец верёвки вокруг руки.

— Да не ссы, Вован, даже если упадёт, он обратно вылетит сразу, — в сотый, должно быть, раз повторила раздражённая от нетерпения Лиза.

— А вдруг разобьётся, когда вылетит? — в тот же раз ответил Володя, и спор затух.

Фонарь опускался, освещая потрескавшийся бетон. Периодически сквозь трещины пробивался мох. Верёвка опускала луч света ниже, но ни следа воды, дна или хотя бы чего-то, помимо бесконечных стенок, не обнаруживалось.

— Как он вообще может быть таким длинным? — задала Даня резонный вопрос, хотя понимала, что никакого ответа не дождётся.

Верёвка кончилась, хотя, свиваясь в кольца на земле, казалась просто огромной.

— Он не длинный. Он бесконечный. У него нет дна.

Кто сказал это свистящим шёпотом, Даня не поняла, потому что почти в эту же секунду услышала другой звук и резко вскинула голову.

— Там кто-то идёт!

Ещё не рядом, но в зоне слышимости, шуршали листья под тяжёлыми шагами, трещали ломающиеся ветки, и всё это в обычно абсолютно безмолвном лесу звучало настолько инородно, что пугало едва ли не сильнее бездонного колодца.

Володька, не задавая глупых вопросов в никуда, быстро смотал верёвку, вытащил и выключил фонарь.

Не сговариваясь, все трое рванули в сторону, рассредоточившись между тремя толстыми деревьями — благо почти каждая сосна здесь была в два раза крупнее двенадцатилетнего ребёнка.

Спустя время на прогалину, кряхтя и волоча за собой челночную сумку, ввалилась чернявая тётка неопределённого возраста. Даня не смогла понять, та же самая это цыганка, что садилась на ПАЗик, или другая — куча юбок, звякающие на ходу браслеты и платок с бахромой, съехавший набок, кажется, передавались у этой части населения по наследству.

Тётка целенаправленно подтащила сумку к колодцу и расстегнула «молнию». К «Даниному» дереву она стояла спиной, поэтому, что цыганка достаёт и опускает в дыру, видно не было. То, что это определённо к лучшему, Даня поняла, когда содержимое сумки не вылетело из колодца обратно, а тётка, отдышавшись, потащилась назад. Но далеко не ушла — вместо того, чтобы идти к насыпи, цыганка приблизилась к бункеру. Расширившимися глазами Даня смотрела, как та с трудом наклоняется и буквально сползает по ступенькам к чёрному провалу двери.

Она почувствовала, как влажные руки колет сосновая кора, а в нос заползает тягучий запах смолы. Спина взмокла, вниз по шее текла неприятно холодная струйка. Невыносимо хотелось кашлянуть, переступить с ноги на ногу или просто убрать руки с липкого ствола. Но Даня не осмелилась сделать этого вплоть до момента, пока цыганка вернулась и, захватив опустевшую сумку, деловито поковыляла обратно.

Едва она скрылась из виду, а кряхтение затихло вдали, Лизка позади шумно выдохнула.

— Фига се-е-е, — почти восторженно протянула она, — вот кто тут бусины раскидывал!

— Кто, старуха эта? — скептически фыркнул Володька, — ну конечно, секретики из них собирали, вместе с дедом.

Лизка поджала губы, понимая, что правда сморозила чушь, но уступать не стала:

— Ну не они, значит, дети ихние! Чё она в колодец кинула, видел?

— Не, не видел, спиной же стояла.

— А я видела! — с победным видом заявила Лиза, — кроссовок!

— Она обувь ненужную в дыру скидывала? — откровенно насмешливо поддразнил Володька.

— Да не просто кроссовок, даун, — начала закипать Лизка, — а ногу в кроссовке!

Воцарилась тишина. И даже, кажется, сама Лиза только что осознала, что именно сказала.

Володька подскочил к колодцу и посветил вглубь своим мощным фонарём, но по тому, как долго он вглядывался вниз, стало ясно, что ничего по-прежнему не видно.

— Пойдём отсюда, а? — Даня дёрнула Володьку за руку, и он рассеянно кивнул.

— Да вы чего? Пошлите в бункер! — неожиданно с горящими глазами предложила Лизка, — она же вошла и вышла целая, и ничего не случилось!

— Ну а вдруг, чтобы туда войти и выйти, надо сначала кого-то в колодец скинуть? — несмело предположила Даня, и снова повисла тишина.

— Блин, — буркнула Лизка и повернулась к Володе, — дай фонарь, хоть посветим внутрь.

Брат без вопросов отдал, и Лиза осторожно приблизилась к лестнице в бункер.

— Может, не надо?

— Кто со мной, тот герой, кто без меня, тот паршивая свинья, — задорно улыбнулась Лизка, так обаятельно и весело, что Даня невольно сделала шаг к ней, но Володя дёрнул её назад.

— Иди одна, если хочешь.

Лиза закатила глаза и спустилась, на первый взгляд, совершенно спокойно. Повозилась с фонарём, и мощный луч ударил в дверной проём.

Подруга уже стояла к ним спиной, и выражения лица видно не было, но в позе не было ничего испуганного или напряжённого. Она перебросила фонарь в другую руку и шагнула в бункер.

Даня тяжело сглотнула.

— Она реально туда пошла, — сиплым голосом шепнула она брату.

— Ну и дура, — буркнул он.

— Эй, ну вы где там? — Лизкина лохматая голова высунулась из проёма так неожиданно, что Даня вздрогнула, — пошли, тут ничего страшного нет!

Дане живо представилось, как монстр по ту сторону двери отрывает Лизке голову и, насадив на палку, высовывает наружу.

— Ну и что там? — с сомнением спросил Володя.

— Да особо ничего, — признала Лиза, выходя обратно полностью и пожимая плечами, — каменюка какая-то… А, тут ещё этот жук. Ну, с остановки.

— Стой тут, — Володька сделал осторожный шаг к бункеру, оставив сестру взволнованно кусать губы и сцеплять и расцеплять пальцы.

— Да чё вы за ссыкуны-то такие, — Лизка сложила руки рупором и крикнула, — э-эй, Чудо-Юдо! Я тут, сожри меня! А лучше Даньку, вон она, на самом видном месте!!

Даня ойкнула и, сорвавшись с места, догнала брата. Тот укоризненно посмотрел на Лизу.

— Ты того? А если тётка услышит?

— Ну услышит, и чего? Она ходит как черепаха, чё мы не убежим от неё?

Благодаря мощному фонарю, внутри бункера практически не осталось неосвещённых участков. Вернее, сам бункер наверняка находился под землёй — в полу был закрытый люк — но уж туда-то Даня точно не полезла бы ни за какие шиши. А вот небольшое помещение с земляным полом и очень низким потолком действительно совсем не внушало страха.

По крайней мере, пока Даня не сделала ещё шаг. В поле зрения показалось то, что Лизка называла каменюкой — широкий, неровный, похоже, вполне естественного происхождения валун с относительно плоской «столешницей». Вокруг по земле были раскиданы те же бусинки, ленточки и осколки разноцветных стёклышек. По периметру — оплавленные свечи, похоже, самодельные, криво слепленные, прогоревшие уже почти до основания.

— Не тряси ты фонарь, блин, — Володька раздражённо вырвал его у Лизки и направил на стену над камнем.

В глаза бросились фотографии. Десятки фотографий, потрёпанные и совсем новые, нечёткие и профессиональные. Детские лица смотрели с них и улыбались или оставались серьёзными. Взгляд выхватил чернявую девочку и ещё одну, совсем маленькую. Поверх обе они были закрашены странным символом, похожим на раздавленного жука.

Володя сглотнул и отвёл фонарь, щёлкнув переключателем.

На это даже Лизка не нашлась, что сказать.

 ***

 — Кис-кис-кис! — было первым, что услышала Даня утром первого июля.

Она попыталась игнорировать, но настойчивое «кис-кис» где-то совсем близко не давало спокойно уснуть, и Даня раздражённо села, откинув одеяло.

Володька лежал на своём диване, отвернувшись к стене, и, похоже, его сон невидимый любитель кошек не нарушил.

Одновременно пытаясь протереть сонные глаза и натянуть футболку, Даня прошла к окну и рывком раздвинула занавески.

— Кис-кис! — настойчиво продолжал какой-то очень знакомый голос, но сквозь закрытое окно его обладателя видно было не.

Недолго думая, Даня повернула шпингалет, и в комнату ворвался тёплый утренний ветер. Занавески раздулись, а оконная створка негромко ударилась о стену.

Внизу, не замечая никого и ничего, на корточках сидела Лизка и упорно кискискала в подвальный лаз.

Даня перегнулась через подоконник и с любопытством выглянула.

— Кис-киссссс! — буквально прошипела Лизка, и, сжалившись, Даня подсказала:

— Котят вчера Кузьмины на дачу забрали.

Вздрогнув, Лиза отдёрнулась от лаза и подняла голову. Растерянность в серых глазах сменилась осознанием услышанного.

— Тьфу ты! — в сердцах она швырнула кусок колбасы, который держала в руке, куда-то в траву.

— Куда тебе кот? — удивлённо спросила Даня, — его ж Грач сожрёт.

Лизка поморщилась, как будто услышала явную глупость.

— Ну ясен хрен не домой тащить… А где у нас ещё кошки, не видела?

— Ну… — Даня наморщила нос, пытаясь сообразить, — а ты смотрела в?..

Тут сзади ей на плечо легла рука, и Володя перебил:

— Привет, Лиз.

— Привет, привет, — торопливо кивнула она, — так что там с кошками?

— Нет нигде тут кошек, — твёрдо ответил Володя. Даня с удивлением посмотрела на него. Она знала как минимум ещё пару таких лазов, но с братом спорить не привыкла.

— Ладно, — неожиданно спокойно согласилась она и подняла с земли большой матерчатый рюкзак, — я к вам? Там «Расследование…» скоро.

Даня радостно закивала и побежала одеваться.

Володя остался у окна, похоже, следя за Лизой.

— Зачем ей кошка, она ж сроду животных не любила, — хмыкнула Даня, пытаясь настроить брата на весёлый лад, — помнишь, у неё однажды канарейка?..

— А зачем тётке на поляне та сумка? — прервал её Володя на полуслове.

Рассказывать дальше про канарейку Даня не стала.

Совместный просмотр детективов, распутавших сложнейшее дело о взятках в мясном отделе гастронома, сгладил негативное начало дня. Данька сварила компот из оставленных папой сухофруктов, но так как всё время отвлекалась на телевизор, посластила его три раза вместо одного. Лизка первым делом схватилась за свою Маньку и нянчила её с такой нежностью, что Даня и думать забыла о своих подозрениях.

Прихлопнув комара, она с досадой посмотрела на закрывавшую форточку марлю, и взгляд невольно скользнул дальше, во двор.

Несмотря на заверения синоптиков, погода по-прежнему стояла аномально жаркая. Температура уже несколько недель упорно держалась выше отметки «30», а никакого намёка на дождь, не беря в расчёт поливалки, под которыми троица регулярно отводила душу по утрам, не предвиделось.

И вот сегодня наконец небо не просто заволокло тучами — над городом нависало огромное тёмно-синее, почти чёрное грозовое облако, грозя… вернее, обещая обрушиться на головы настоящим ливнем. Однако солнце не сдавалось, продолжая палить, стало даже, кажется, ещё жарче.

Позади раздался громкий Лизкин смех, и Даня отвлеклась. По экрану старенького телевизора ползли титры.

— Чем кончилось? — рассеянно спросила Даня.

— Они накрыли банду этих взяточников, а потом они оказались ещё и каннибалами, у них в логове нашли кости, приехала милиция…

После можно было уже не слушать. Даня, хихикнув, налила компот и пошла к друзьям.

— А ещё одна будет серия? — с надеждой спросила она, но тут же её надежды, как и сигнал кабельного, оборвали местные новости.

— Тьфу, блин, — недовольно пробормотал Володька и взялся за пульт, но тут Лизка замерла и перехватила его за запястье.

— Стой!

— Чего? Очень интересно, какие у нас урожаи пшеницы? — буркнул Володя, закатив глаза. Но Лиза на него не смотрела, она буквально сверлила глазами экран.

Даня, заинтересовавшись, подошла ближе. Передавали, разумеется, городские новости.

— …маз Рустамович, — монотонно вещал диктор, а в свободном углу экрана появилась фотография щуплого чумазого мальчишки в драных шортах и кроссовках, — ушёл из дома и не вернулся двадцать девятого июня. Был одет в шорты, футболку с Микки-Маусом и красные кроссовки. Особая примета — родимое пятно в районе колена.

— Блин, так пойдёт, вообще из дома выпускать перестанут, — с досадой выдохнул Володька. Даня согласно кивнула. Пропажи детей, вроде бы, прекратились в мае, большинство связывало это с приездом какой-то крутой спецгруппы из областного центра. Потихоньку начали выдыхать, мелюзга снова носилась по дворам до самого вечера. И вот те раз.

Лизка, хмурясь, продолжала смотреть в экран, где передавали уже совсем другую новость, судя по видеоряду, что-то о плачевном состоянии городских подъездов. Манька замерла в её руках, сверкая чахоточным румянцем.

— Ты чего?

— Помните, тётка в колодец что-то пропихивала? Я думала, может, манекен какой… Кукла, там, резиновая… Мало ли.

— Ну?

— А кроссовок-то тот же, — выдала необычайно серьёзная Лиза и на этом замолчала.

— Может, папе скажем? — жалобно выдавила Даня спустя паузу, неосознанно теребя свою ореховую косу, переброшенную через плечо.

Володя посмотрел на неё взглядом старшего брата, и она вздохнула.

«Пап, мы у гаражей спускались через железку в лес, нашли волшебный колодец, и туда цыганка спихнула труп».

Взгляд невольно скользнул дальше по коридору, к папиной комнате и висящему в шкафу дедушкиному ремню.

— Даже не думай! — возмущённо отреагировала Лизка, — это же секрет!

— Может, с автомата в милицию позвоним?

— Валентина Васильна говорила, они могут по голосу опознать, у них там оборудование специальное.

— Да она специально так говорила, дебил, — снисходительно фыркнула Лизка, — чтобы все подряд не звонили, что в школе бомба. Нет такого оборудования!

Но тут же, явно уже пожалев, что поддалась желанию поспорить и опровергла теорию «опознают по голосу», она торопливо добавила:

— Но звонить всё равно не будем. Там ларёк рядом, продавщица по-любому нас узнает.

За окном угрожающе заворчал пока ещё бесконечно далёкий громовой раскат.

— Айда на улицу, щас дождик будет, — азартно предложила Лизка.

Перспектива попрыгать под дождём по лужам и наконец-то хоть немного охладиться — поливалку они уже пропустили из-за «Расследования…» — заставила всех оживиться.

Снаружи было ещё жарко, ярко и очень душно, но даже это не испортило предвкушения. Туча не рассосалась, нависая над двором, и небо казалось совсем низким потолком.

Отмахиваясь от комаров, троица добралась до любимой остановки. Поблизости не было никого, ни одного человека — улицы и даже площадка у пивнушки казались вымершими. Только голуби лениво ковырялись клювами в асфальтовых трещинах, недовольно урча и важно нахохлившись. Бочка с квасом, и та стояла закрытой.

Даня машинально отметила, что фотография мальчика в кроссовках появилась среди объявлений, и смогла увидеть его имя теперь полностью.

— Алмаз, — произнесла она вслух, чтобы разогнать неестественную тишину жаркого полудня. Володя с Лизкой проследили за её взглядом.

— Интересно, это ребёнок той цыганки? Зачем она его скормила колодцу?

— Мы не знаем, как всё было, — возразил Володька, — может, там реально манекен?

— А обратно почему не вылетел?

— Мы вообще не знаем, как работает этот колодец. Может…

Между Володей и Лизкой начался новый виток обсуждения. Даня не стала вслушиваться — это был спор ради спора. В конечном счёте, никто из них толком не знал, да и никогда не узнает ничего про эту странную дыру и жуткий камень с фотографиями в бункере.

В какой-то момент улица перестала быть безлюдной. Взгляд выхватил из скопления неподвижных деревьев — несмотря на периодические громовые раскаты, не было даже намёка на ветерок — грузную фигуру с хозяйственной сумкой.

Забыв как дышать, Даня судорожно ухватила брата за руку, и спор на периферии смолк.

— Это та же тётка? — с сомнением уточнила Лизка, машинально перебирая Манькины кудряшки. Володя пожал плечами — с такого расстояния и правда сказать было непросто.

— Так, — Лиза первой пришла в себя и затараторила, — автобуса нет? Если побежим, через набережную сократим, успеем раньше неё.

— Что успеем? — Володя глянул на подругу как на дядю Виталю, местного алкаша, который постоянно бормотал какую-то чушь о людях-насекомых и летающих тарелках.

— Ну проследим, что она будет бросать в колодец!

— И что потом?

— Позвоним тогда уж ментам, чё, — неохотно буркнула Лизка, — ну или, может, там мусор какой.

Даня сглотнула. Ей категорически не хотелось идти в лес. Настолько, что она почти готова была признать, что испугалась.

Но Володька вдруг согласно кивнул:

— Ладно, пошли.

Лизка первой сорвалась с места. Брат дёрнул Даню за руку и вопросительно поднял брови, чего, мол, тормозишь.

— Давай не пойдём. Ну Вов. Ну давай не пойдём, — прошептала она, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.

— Мы не будем ничего делать, просто посмотрим, — Володя взял её за плечи, — если хочешь, иди домой, я Лизке скажу, что у тебя месячные начались.

Даня почувствовала к брату прилив нежности и невольно улыбнулась, воспрянув было духом. Но тут же сообразила, что сидя дома будет каждую секунду выглядывать в окно и выдумывать новые подробности, как монстр вылез из колодца и сожрал Лизку с Володей живьём.

— Пошли вместе, — она стиснула руку брата и первой потянула его к ожидающей Лизе.

 … Однако их ожидало разочарование. У дыры никого не было, а глазастая Лизка заметила, что злосчастный ПАЗик стоит у остановки, похоже, на обеденном перерыве.

— Опоздали, блин, — Лизка с досадой пнула ближайший камень и сморщилась от боли, попав по большому пальцу с обломанным ногтем.

Дыра в земле не изменилась. Ничто не говорило о том, что тут происходило в ближайшее время.

— Подождём минут десять, чтобы наверняка, — высказался Володя, — и обратно.

Даня с готовностью кивнула и встала поодаль и от колодца, и от бункера. Фонаря с ними не было, так что туда соваться она точно не собиралась.

Лизка бродила вокруг дыры, заглядывала внутрь, становясь на самый бортик, комкала и мяла Манькино платьице и о чём-то, хмуря густые тёмные брови, напряжённо размышляла.

Неожиданно где-то поодаль послышался отчётливый писк. Все трое как по команде вскинули головы. На фоне абсолютной тишины этой части леса любой звук казался оглушающим и каким-то пугающим.

Лизка первой поняла, откуда идёт звук, и сорвалась с места, мгновенно скрывшись в переплетении стволов.

— Чё за писк? — удивилась Даня, — на что вообще похоже?

Володька не менее удивлённо пожал плечами и двинулся было вслед за исчезнувшей подругой, как та уже вернулась, да не одна. В сложенных ковшиком загорелых руках сидел почти лысый, покрытый пушком птенец и громко пищал. Манька с наклеенной улыбкой торчала подмышкой.

— Ой, какой! — восторженно выдохнула Даня, подскочив ближе. От резкого движения птенец недовольно запищал и выставил тощую, как спичку, лапу.

— Ты зачем его принесла? Надо обратно в гнездо посадить, он выпал, наверное, — Володя протянул руку, но Лизка проворно отпрянула.

— Не, погоди, проверить хочу кое-что.

Она приблизилась к колодцу и начала вытягивать сложенные ладошки над ним, но Володька мгновенно среагировал и дёрнул её назад.

— Ты дура?! Чё творишь?

Даня сглотнула и тоже сделала к Лизке пару шагов.

— А что? Всё равно ему одному не выжить. Это судьба, — Лиза прищурила широко расставленные серые глаза.

— И у кошек тоже судьба? — мрачно уточнил Володя.

Лиза остановилась, даже застыла с чуть приподнятой ногой.

— Какие кошки? — невозмутимо переспросила она.

— Дворовые.

— Я их покормить хотела. У бабки колбаса осталась, дай, думаю…

— Харэ, — оборвал Володя, — ты этих кошек всё время пинаешь, как видишь. И собак ненавидишь. И канарейку свою ты сама…

Он осёкся, глянув на Даню через плечо, и тряхнул головой.

— Отдай, — он протянул руки, но Лизка рассерженно стиснула зубы и отступила ближе к дыре.

— Не отдам, — каким-то свистящим шёпотом ответила она, — хочешь сказать, тебе не хочется посмотреть, что будет? Ну скажи, что не хочется!

— Мне не хочется, — немедленно отозвалась Даня, ожидая, что брат её поддержит. Но Володька промолчал.

— Я всё время об этом думаю, — Лизку будто прорвало. Забыв о птенце, она говорила и говорила, — каждый день, с тех пор, как я сюда пришла. Я заглянула, без фонарика, без ничего, а там эта… чернота. И я кидала туда эти бусинки, шарики, камни. Но мне всё время хочется ещё. Мне хочется кинуть что-то ещё, что-то другое… А когда мы бросали тех божьих коровок, мне стало так хорошо, и… я поняла. Ты понимаешь меня, Вов? Ты понимаешь?

Володя чуть отвёл руку в сторону, прикрывая Даню.

— Ты понимаешь, — уже без вопросительной интонации кивнула Лиза, — и тебе хочется, да? Хоть меня толкнуть, хоть самому прыгнуть. Хоть Даньку скинуть.

Даня почувствовала, как глаза округлились до предела.

— Чё за бред, Лиз. Ты чего? — тихонько спросила она, на что та только криво усмехнулась.

— Ну давай. Давай вместе его сбросим, он всё равно от голода сдохнет.

Володя молча приблизился. Даня протестующе открыла рот, сделав шаг к ним, но Володька уже выхватил птенца — от тряски тот заорал ещё громче — и всучил сестре.

Даня бережно сжала ладошками пушистый комочек и отпрянула на несколько шагов.

Лизка и Вовка стояли у колодца. Брат был к Дане спиной, а вот лицо Лизы выражало такую злость, что по голым рукам побежали мурашки.

— Хочешь что-нибудь бросить? — Володькин голос тоже звучал рассерженно, — давай бросим.

Он мгновенным движением выхватил Маньку из Лизкиных рук и швырнул в дыру. Ойкнув, Лиза отшатнулась, оступилась и упала.

Володя спрыгнул с бортика и подошёл к сестре.

— Давай поищем, где гнездо.

Она закивала. Хотелось убраться от проклятой дыры как можно дальше и быстрее.

Найти оказалось несложно — отойдя от колодца шагов на десять, ребята услышали писк других птенцов и по нему обнаружили нужное дерево. Володя подсадил сестру, и она водрузила будущую птичку в гнездо, где копошились и пищали ещё несколько таких же.

Вид милых созданий вернул Дане хорошее настроение. Спустившись на землю, она звонко чмокнула брата в щёку, и тот смущённо улыбнулся.

— По какому поводу слюнявишь?

— Пошли уже, — Даня засмеялась и потянула его обратно.

Лизку они нашли у колодца. Ухватившись за бортик, она всматривалась внутрь.

— Ты чего?

Она вскинула голову.

— Она не возвращается!

В глазах подруги стояли слёзы, и Даня оторопела. Она никогда, то есть, вообще никогда прежде не видела, чтобы Лиза плакала.

Увидев, что Володька собирается ввернуть что-то резкое, она пихнула его локтем и подбежала к подруге.

— Манька? Не вернулась?

Лизка помотала головой и указала вниз, в дыру.

— Вон, застряла в чём-то, похоже.

С опаской издалека заглянув в глубину колодца, Даня увидела, что Манька и правда торчит совсем близко от края, не меняя дебильно-счастливого выражения фарфорового лица.

— Подержишь меня за ноги? — с совершенно несвойственной ей просящей интонацией произнесла Лиза, демонстративно не глядя в Володькину сторону. Даня с готовностью кивнула и ухватила её за ноги, тощие, почти как у того птенца, в подтёках грязи и шрамах.

Лизка потянулась в колодец, перегнувшись через бортик, и Даня сжала её ноги сильнее. Вздохнув, Володя приблизился, и на тощие голени легла ещё одна пара рук.

— Ща… Ещё чуть-чуть, точно зацепилась, — пыхтя, отрапортовала Лиза. Из колодца голос её звучал жутковато. Она ещё сильнее наклонилась.

— Йес! — крикнула подруга спустя пару секунд. И тут одновременно грянули молния и оглушительный громовой раскат. Такой силы, что на миг всё пропало в белоснежной вспышке, где-то далеко завыли сигнализации потревоженных машин, а Даня взвизгнула, рефлекторно подавшись назад. Володька инстинктивно дёрнулся к ней.

Худые Лизкины ножки скользнули вперёд, проехались по мху, мелким камешкам и вслед за хозяйкой исчезли в чёрном проёме колодца. Раздался тонкий детский вскрик. И тут же оборвался на высокой ноте.

Хлынул дождь, накрыв город, железную дорогу, гаражи и лес. Ледяные капли забарабанили по плечам, почти мгновенно превратившись в струи. Волосы намокли, майка прилипла к телу, подтёки грязи и пыли стекали по коленкам, впитываясь в почву.

Даня сидела, глядя на колодец, открывая и закрывая рот, но не издавая ни звука.

Володька рванул к колодцу и свесился почти по пояс. Мгновение он вглядывался в недра и отошёл… нет, отскочил, с перекошенным от ужаса лицом.

Данька подумала, что он увидел там разбившуюся Лизку, и тоже дёрнулась к дыре, но брат перехватил её за пояс и с силой притянул к себе, не столько обнимая, сколько, казалось, не давая повернуться к колодцу лицом.

Сперва Даня думала, что слышит шум дождя и шелест листьев под тяжестью капель, но потом поняла, что это сбивчивый торопливый шёпот.

— Не смотри, не смотри, не-смотри, несмотри, несмотринесмотринесмотри…

— Там Лизка! — тихонько пискнула она, пытаясь вырваться и подбежать к колодцу.

— Её там нет.

— Она туда упала! Мы же видели! Я видела!!

— Её там нет, Дань, её там нет. Ничего там нет. Там ничего. Ничего.

«Он не длинный. Он бесконечный. У него нет дна».

 ***

 Даня сидела на диване, закутанная в плед, держа в руках чашку чая. На фоне бормотал что-то «Измайловск ТВ», чуть позади радио передавало очередной хит «Руки Вверх».

Володя тоже стоял где-то там, на границе зала и кухни, дожидаясь, пока вскипит чайник. За окном бушевал дождь. Наконец он пришёл, вместе с ветром, тьмой и холодом.

— Мы убили Лизку, — всхлипнув, Даня шмыгнула носом. Володька вздохнул и подошёл ближе, присев перед ней на корточки.

— Это несчастный случай.

— Надо папе сказать.

— Нет, мы не…

— Да уже пофиг, что он нас выпорет! — взорвалась Даня, с грохотом отставив чашку на столик, — Лизка упала в колодец!

— Не в этом дело, — напряжённо облизнув губы, Володя взял сестру за руки. Ладони его были ледяными, — мы не можем никому сказать. Нельзя, чтобы кто-то ещё смотрел в этот колодец.

— В смысле? — чуть приглушив голос, спросила Даня.

— Он… Там что-то… Там что-то злое внизу, — сказал Володя и отвёл глаза, — Лизка права. Я… думал об этом. Чтобы сбросить…

— Птенца? — быстро закончила за него Даня, опасаясь… нет, до ужаса боясь настоящего окончания этой фразы.

Брат промолчал.

— Он как будто… я не знаю, тебе не показалось, что Лизка изменилась? В последнее время. Она стала… злее.

Даня нехотя кивнула.

— Мне кажется, она сама это понимала, помнишь, она говорила? «С тех пор, как я сюда пришла».

— И что мы будем делать? — Даня стиснула холодные ладони брата, которые отчего-то совершенно не хотели нагреваться.

Засвистел на кухне чайник, и оба подскочили на месте.

— Ничего, — налив себе чаю, ответил Володя, вернувшись в зал, — ничего не будем делать. Что мы можем? У этой дыры нет дна, ты знаешь. А если туда набегут спасатели, и всякие любопытные дети потом решат на спор туда заглядывать? На остановке места не хватит, столько листовок вешать.

Даня всхлипнула. С одной стороны, сама она была не в состоянии что-то там анализировать, предсказывать последствия и думать наперёд. С другой — брату она безоговорочно доверяла. В свои двенадцать он мог склеить чашку, прибивать полки, починить табуретку, сломанную во время Даниного рейда на шкаф в поисках новогоднего подарка. Легко лез в драку против двух и даже трёх противников, давал отпор приставшему к ним однажды бомжу. И вообще всегда вёл себя вдвойне смело, вдвойне ответственно и вдвойне решительно. Потому что за двоих.

И Даня ему поверила, как верила всегда. Она кивнула и отхлебнула из чашки, стойко перетерпев немыслимую горечь чая, который брат, как обычно, забыл посластить.

Так, под «Измайловск ТВ», она и уснула. Если бы кто-то ещё вчера сказал ей, что она будет радоваться локальному телеканалу, Даня бы от души посмеялась. Но теперь понимала — если увидит сейчас заставку «Расследование начинается» — у неё случится истерика.

 … — Пойдём поиграем, — сказала Лиза.

На набережной всё было каким-то серым. То ли мутное сонное утро, то ли гасящий солнце вечер. Маевка волновалась, и её холодные даже этим раскалённым летом брызги долетали до Дани и жалили щёки.

— А во что? — она обернулась. Лиза стояла сзади, тоненькая, костлявая, со своими обгрызенными ногтями и подтёками грязи на ногах.

— В куклы.

— У нас нет кукол, — на всякий случай оглядевшись, Даня просканировала взглядом пустынную утренне-вечернюю набережную. Там в принципе никогда и не было ничего, кроме пары лавочек с отваливающимися досками, урны и качелей настолько ржавых, что никто не хотел на них даже садиться — такой ужасный скрип они издавали при любом движении.

— А ты будешь куклой. Я буду с тобой играть, — Лизка улыбалась. Две тонюсенькие неровные косички — Лиза сама всегда стригла себе волосы — подрагивали в такт её словам.

— И что мне делать?

Лиза осмотрелась и указала куда-то ей за спину. Даня обернулась. Позади стояла скамейка без спинки.

— Ложись. Вечер. Тебе уже пора спать, — по лицу Лизы пробегали и тут же успокаивались какие-то эмоции, но слишком быстро, чтобы можно было ухватить хоть одну.

Даня подошла и легла на лавку. Лизка взяла её руки и положила на грудь.

Даня с опаской взглянула на подругу.

— Закрой глаза. Ты же кукла. Когда кукла лежит, глаза закрыты, — скомандовала Лиза и улыбнулась одними губами, как никогда раньше не умела.

Даня зажмурилась.

А когда снова открыла глаза, поняла, что лежит у себя на кровати.

Первым, что Даня увидела, был кусок ковра с абстрактными треугольниками. Стояла глухая ночь — даже сверчков за окном не было слышно. Повернувшись, Даня едва не взвизгнула, в последний момент успев зажать себе рот обеими ладонями.

В свете единственного жёлтого фонаря со двора она увидела над кроватью тёмный силуэт.

— Володь… ты чё? — с трудом различив знакомые черты, с опаской спросила Даня.

— Да-ань, ты была права, — негромко произнёс брат, — Лизка там. В колодце. Пошли туда.

— Ты чего, а? — сглотнув пересохшим горлом, она подтянулась и села, прижавшись к спинке кровати.

— Пошли туда. Ну давай пойдём, — точно с той же, слегка просящей интонацией повторил Володя.

— Ну давай папе скажем, — шёпотом предложила Даня, хотя сама мысль внушала ей чистый ужас и воспоминание о дедушкином ремне.

— Нет. Давай вдвоём сходим. Пойдём. Ну пойдём.

Володька вытянул руку, и Даня рефлекторно отпрянула, вжимаясь в угол.

— Ты же сам сказал, что там ничего нет.

— Она там. Нужно туда. Туда нужно. Пошли. Пошли туда. Туда-а-а, — это последнее слово он протянул практически жалобно и снова вытянул руку.

Даня поняла, что если брат до неё дотронется, она просто заорёт, и никакой ремень её уже не напугает сильнее этого тихого «туда-а-а».

— Не пойду, — пискнула она, — никуда не пойду, ясно? Не пойду!

Силуэт наклонился вперёд, протягивая уже обе руки, и Даня сделала то единственное, на что напуганный мозг смог её натолкнуть.

Ухватив край одеяла, которое за ненадобностью в жару валялось где-то в ногах, она накрылась с головой и отвернулась к стене.

В следующий раз она проснулась уже от того, что в лицо назойливо били солнечные лучи. Поморщившись, Даня зевнула, отбросила одеяло и потянулась. За окном чирикали птички, смеялась мелюзга, которую бабушки выгуливали с утра пораньше, «до жары». О вчерашнем жутком ливне ничто не напоминало, снова ни облачка, жарко и душно.

Даня спустила ноги с кровати и покосилась на пустой расправленный диван.

Прошлёпав босиком до двери, она вышла и, увидев завтракающего за столом на кухне папу, сонно потирая глаза, спросила:

— Пап? А Володя где?

 ***

 Тётя Глаша просила называть себя «Глафира Андреевна». В принципе, её можно было понять — сокращать красивое имя до дурацкого «тётьглаш» казалось почти неприличным. Но никакого желания как-либо называть её и вообще кого угодно из череды людей, побывавших в их квартире за последние дни, у Дани не возникало.

Володька пропал. Просто исчез из своей кровати, то ли ночью, то ли утром, до того, как проснулся отец.

В отличие от чернявых девочек и Алмаза, до пропажи Вовы Карелина было дело многим. Пенсионерки судачили у подъездов, ахали и охали продавщицы в ближайших магазинах, тётя Света с первого этажа крестилась и всё время приносила Дане с папой пироги.

Приходили милиционеры, серьёзные, даже хмурые. Говорили с папой без Дани и с Даней, но уже только при папе. Она не знала, что сказать, поэтому не сказала ничего. Ни о Лизе, ни о колодце, ни о красных кроссовках.

Потом начались поиски. То и дело к папе приходили люди, добровольцы, докладывали, что результатов нет и что это тоже сам по себе результат. Папа кивал, сухо благодарил и уходил к себе.

У батареи в кухне начали выстраиваться бутылки.

Кажется, на этом фоне об исчезновении Лизки никто и не подумал, и это кололо Данину совесть. Но потом она смотрела на пустой Володькин диван и забывала про Лизку.

Тётя Глафира Андреевна приехала спустя пять дней, шумно протиснув в дверной проём сперва себя, что уже было непростой задачей, потом пару баулов, в одном из которых что-то глухо звякнуло.

Одарив Даню несколькими слюнявыми поцелуями и оставив на лбу и щеках жирный след помады, тётя стиснула её в медвежьих объятиях, не переставая причитать:

— Ох ты моя бедненькая… Ох деточка… Беда-то какая… Горе какое, сперва мамаша, потом вот это ещё… Что ж делается-то… Говорила я Алёшке, переезжайте ко мне, место дурное, цыгане да бомжи одни!..

Пока Даня бездумно оттирала в ванной красные поцелуи тётьглаши, на кухонном столе выросла гора каких-то банок, солений, бубликов и пряников.

— Декабриночка! — обрадовалась тётя, увидев её, — ну-ка иди нам на стол накрой! За встречу вып… посидим, в смысле.

Даня замерла на месте, переводя взгляд с Глафиры Андреевны на отца, уставшего, небритого и как-то будто бы враз ставшего ниже ростом. Поймав её взгляд, папа нахмурился:

— Ну помоги, Дань, чего стоишь. Тётя с дороги устала.

«А у меня брат пропал!»

Даня понуро поплелась накрывать на стол.

«За встречу» её не пригласили. Папа с тётей что-то шумно обсуждали, прикрыв дверь, и про «Декабриночку», кажется, вообще забыли.

Она выглянула в окно. Солнце уже клонилось к горизонту, но дворовая жизнь продолжалась. Старшеклассники оккупировали футбольное поле, пара мамочек с колясками — самые удобные лавочки. С угла раздавались знакомые голоса. Матрёшку наконец выпустили погулять, Ирка приехала с моря ещё позавчера, а судя по стуку мяча — и Есаул вернулся из больницы.

Даня переоделась и, с опаской проскользнув мимо кухонной двери, откуда звяканье стаканов непрерывно слышалось уже минут пятнадцать, вышла.

Друзья действительно обнаружились у боковой стены. Девчонки играли в Ляги, Димка же с загипсованной ступнёй уселся на большой валун.

— … теперь менты ходят, я уже сегодня штук пять видела, — заканчивала фразу Инна, когда Даня показалась из-за угла.

Ирка пихнула Матрёшку, а Есаул поперхнулся и закашлялся.

— Привет, — неловко буркнула Даня, когда пауза затянулась.

— Приве-ет, — протянула Ириска, — ну ты это… как там?

— Нормально, — отводя глаза, кивнула Даня.

Снова повисла тишина. Кажется, до её появления обсуждали Володькину пропажу и теперь понятия не имели, как себя вести. С одной стороны, смеяться, прыгать и играть было как-то неловко, но с другой — очень хотелось.

— Ну ладно… У меня дела, — сказала Даня и пошла дальше. Чуть погодя позади послышались торопливые перешёптывания.

Куда она вообще идёт, Даня даже не задумывалась. Просто шла, даже по сторонам особо не смотрела.

Она так и не решила для себя, был ли Володькин силуэт над кроватью настоящим, или это всё — продолжение сна? А если нет, то что, брат ушёл к колодцу?

«И тебе хочется, да? Хоть меня толкнуть, хоть самому прыгнуть. Хоть Даньку скинуть».

А вдруг правда хотелось? Вдруг правда спрыгнул? Что, если Володька там ещё жив и просто упал на дно колодца? Что, если Лизка была ещё жива, когда упала во время грозы? Вдруг оба они ещё живы, и всё, что нужно, это просто идти, бежать, нестись туда со всех ног и…

«Туда-а-а».

Даня замерла на месте и, будто очнувшись, вскинула голову.

Так и есть — она стояла на мосту через Маевку. Ноги несли её по очень знакомому маршруту.

Тряхнув головой, Даня спустилась к набережной. Туда, где происходило действие её недавнего сна.

И как раз вечер.

Сглотнув, она облизнула губы и попыталась отогнать страх. Подошла ближе к реке, заключённой в каменные бортики, присела на корточки. Река волновалась, она вообще редко когда была спокойна, волны колыхались, набегали на камень, пенились и отступали, забрызгивая Данины сланцы.

Она протянула руку, чтобы коснуться воды, но тут с очередной волной на борт прямо рядом с ней вынесло рыбину. Настоящую, крупную. И безо всяких сомнений мёртвую.

Даня, шумно выдохнув, спрыгнула с бортика и отскочила подальше, не отрывая испуганного взгляда от рыбы, будто та могла на неё прыгнуть. Как зомби в любимом Володькином фильме «Злой дом».

Но рыбина никуда не собиралась. С одной стороны она была уже обглодана до скелета чьими-то длинными и острыми зубами.

— Привет, — раздалось позади, и Даня резко обернулась, чуть не потеряв равновесие.

Сзади стояла Лиза.

Прежде чем мозг смог сгенерировать хоть одну связную мысль, Даня кинулась к ней и с разбегу обняла, прижимаясь всем телом. Только много позже она поняла, что раздражающие всхлипы и неразборчивые странные звуки издаёт она сама.

И ещё чуть позже почувствовала, насколько Лиза холодная.

Отпрянув, Даня встала рядом с подругой, размазывая по щекам слёзы, всё ещё неконтролируемо всхлипывая и разглядывая её с ног до головы.

Да, это была она, Лизка — длинная, тощая, очень высокая. Но…

— У тебя волосы отросли, — выдавила из себя Даня, испытывая неприятное чувство, что несёт какой-то бред.

Они не просто отросли. Волосы, которые Лизка всегда намеренно стригла так, чтобы собрать из них можно было лишь «крысиный хвостик», лежали на плечах, завиваясь в безупречные локоны, закреплённые двумя шёлковыми бантами.

И, заметив одну эту деталь, Даня уже не могла остановиться. Взгляд выхватил кожу, обычно грязную, кое-где красновато-воспалённую — помыться Лизке удавалось нечасто. Теперь же лицо её будто светилось изнутри — гладкий белоснежный лоб, подбородок без единого прыщика, розоватые щёчки. И губы — не потрескавшиеся, без следов болячек — покрытые ровным персиковым тоном. Никаких следов не осталось от обломанных ногтей на руках и ногах. И от шрамов тоже. Синяки прошли, аккуратные ножки выглядывали из-под белоснежного сарафана и кончались изящными плетёными босоножками.

— Угу, — подтвердила Лиза, и, подняв снова глаза к её лицу, Даня ощутила жуткое дежа вю. По лицу подруги пробегали эмоции, волнами накатывали и уходили, словно пытались и не могли проглянуть сквозь кожу. В целом доброжелательное выражение периодически подёргивалось, будто бы в мгновенной судороге, пытаясь, но не в силах измениться.

— Лиз, — не отрывая взгляд от прозрачных голубых глаз, которые меньше недели назад были ещё грязно-серыми, пробормотала Даня, — Володя пропал.

Повисла пауза. Она не знала, что ещё спросить. «Ты его случайно не видела в колодце?» Чушь собачья.

— Что там, в… внизу? — наконец выдавила она совсем не то, что собиралась и, в принципе, хотела.

Лиза поймала её взгляд, и Даня отстранённо поняла, что та не моргает.

— Ничего, — приторно-сладким голоском ответила Лизка. Не к месту подумалось, что теперь ей бы больше подошло «Лизавета» или «Лизонька».

Даня не поняла, что конкретно заставило её спину покрыться мурашками в этот жаркий вечер. Она почувствовала удушающий, иррациональный страх. И всё же не могла убежать, не попытавшись узнать что-то о судьбе брата.

— Лиз… а… ты думаешь, Володя?.. — начала было Даня, но тут же поняла, что её пыльным облаком накрывает стыд. Ведь это Лизка, их Лизка, которую она ещё пять минут назад считала погибшей! Стоит тут, живая, целая, улыбается, а она даже не чувствует радости. Как она может не чувствовать радости?

— Я… так рада, что ты вернулась, — буквально выпихнула из себя Даня и почувствовала, что краснеет. Она уже готовилась выслушивать обвинения, угрозы, мат, даже морально смирилась с будущими синяками.

Но Лизка громко расхохоталась.

Этот смех звенел в ушах Дани ещё долго после того, как она опрометью бросилась с набережной, чуть не сбив проходящую мимо влюблённую парочку.

 ***

 Показывали «Летучий корабль». Даня бездумно пялилась в телек, сидя в зале, кутаясь в плед и трясясь так, что зубы клацали друг о друга.

Кажется, папа и тётка даже не заметили, что она отлучалась. Вбежав в квартиру и судорожно захлопнув за собой дверь, Даня ещё долго не могла отлипнуть от неё, прислушиваясь к полному отсутствию звуков снаружи, и поэтому отлично слышала звуки с кухни. Звон бокалов, бряцанье посуды, торопливые жалобные восклицания папы и какие-то полуистеричные всхлипы тётьглаши.

Она вообще хоть раз видела Володю?

На экране стартовали на ступах Бабки Ёжки. Даня крепче стиснула плед в пальцах, но всё равно чувствовала холод.

Вероятно, он шёл изнутри.

В спальню заходить ей не хотелось — всё там напоминало о Володе. Везде всё напоминало о Володе, но там, в темноте, Даня будто всё ещё слышала его негромкое протяжное «туда-а-а».

Однако время подходило к одиннадцати. Мультики сменились выпусками новостей, затем какими-то реалити-шоу. Из кухни, грузно, как пропарывающий льдины ледокол, выплыла Глафира Андреевна. Высокая причёска сместилась набок, помада смазалась на щёку.

— Иди-ка, посуду помой… Декабриночка, — чуть заплетающимся языком медленно сказала она, — мы там… братика твоего вс… поминали.

Данька молча встала и поплелась на кухню. Ей не хотелось ни спорить, ни сидеть у телека.

Отец спал, уронив голову на столешницу рядом с недопитой стопкой.

Даня сморщилась: в воздухе витала отвратительная смесь запахов — перегар, пот, соленья и табак. Она оглядела фронт работ, и взгляд упал на приоткрытое окно.

Снаружи стояла Лизка. В сгустившейся темноте на неё падал лишь рассеянный свет от оконного проёма, и ничто не отличало её от любой другой соседской девочки.

Подняв руку, она помахала и улыбнулась.

Даня помахала в ответ.

 … — Дядьлёш, а можно Декабрина выйдет? — было первым, что услышала Даня сквозь мутный неприятный сон, полный тревоги, крови и дохлой обглоданной рыбы.

— Нельзя, — бухнул папин голос, недовольный и сипло-сонный.

— Ну на немножко, мы во дворе поиграем, — приторно-сладкий голосок проникал в квартиру всё глубже, заполняя угол за углом. И наконец Даня поняла, что это голос Лизки… Новой Лизки.

— Ну Алёш, пусть погуляет, чего девке дома сидеть, — вмешался кто-то третий, вальяжный, надтреснутый.

— Даня! — крикнул отец, и тут же вальяжный голос зажужжал недовольным ульем:

— Ну Лёша, ну что за Даня? Красивое же имя, Декабрина, нет, надо как пацана обзывать.

Даня поняла, что в спальне отсидеться не получится, и стянула себя с кровати.

В коридоре было людно.

— Декабриночка, иди с подружкой погуляй, — засюсюкала тётка, — со двора только ни ногой.

Лиза по ту сторону дверного проёма сверкала журнальной улыбкой. Её каштановые волосы, казалось, чуть посветлели и теперь уверенно могли сойти за «карамельные». Увидев подругу, Лиза протянула руку, ладонью вверх.

— Ща умоюсь, — хрипло буркнула Даня и со всей возможной скоростью скрылась в ванной.

Сделанные вчера выводы с утра казались каким-то… преувеличенными. Да, Лизка выглядела странно, но по-хорошему странно. Если вчера она внушала смутный страх, то сегодня излучала добродушие.

Приведя себя в порядок, уже на ходу заплетая косу, Даня сунула ноги в шорты и вышла в коридор. Папа говорил по телефону, хмурясь и отвечая односложными предложениями.

Она застыла на месте, стиснув пальцы. Неужели?..

— Ничего такого, — повесив трубку, отец вздохнул, — добровольцы. Пока ничего не нашли.

Даня толкнула подъездную дверь и вышла в залитый солнцем раскалённый Измайловск. Мимо промчались два карапуза, поливая друг друга из дырявых бутылок. На асфальте кто-то расчертил стрелки для «Казаков-разбойников».

Даня чуть не взвизгнула, уловив шевеление справа, но тут же успокоилась, поняв, что это Костя по обыкновению стоит и курит у мусорки. Она уже собралась идти дальше, когда услышала короткое:

— Жаль твоего брата.

Резко обернувшись, Даня столкнулась с внимательным тяжёлым взглядом тёмных глаз. На младшего брата Димку высокий, мощный, молчаливо-задумчивый Костя не походил совершенно, и как себя с ним вести, Даня не совсем понимала, поэтому просто кивнула.

Костя выбросил сигарету и раздавил носком ботинка. Даже в такую жару на нём были камуфляжные штаны и массивные военные ботинки.

Неожиданно при виде этого спокойного ленивого жеста Даня разозлилась.

— А почему ты его не ищешь? — прозвучало как наезд, и она тут же стушевалась, опустив глаза.

— Я знаю, что искать не стоит, — всё так же спокойно отозвался Костя.

— Что?.. Ты что-то видел? Что-то можешь сказать? — вскинув голову, Даня подошла ближе.

Костя молча посмотрел куда-то Дане за плечо и, отвернувшись, вернулся в подъезд.

Она обернулась и увидела Лизку. Вернее, вокруг круглых качелей были все: и Димка в гипсе, и загоревшая Ириска в модном блестящем топике, и пухлая Матрёшка.

Даня нерешительно приблизилась, и Лиза устремила на неё взгляд голубых глаз. Солнце золотило пышные хвосты, на белоснежном сарафане ни пятнышка.

— А где Манька? — неожиданно вырвалось у Дани, и остальные посмотрели с удивлением.

— Кто? — уточнила Матрёшка, выдувая из жевачки розовый пузырь.

Лиза тонко улыбнулась.

— Ну что, в мячик? — начисто проигнорировав вопрос, предложила она. Димка насупился. В конце концов, мяч принадлежал ему, но сам Есаул толком ничего не мог, кроме как сидеть на лавке.

— В съедобное и несъедобное? — пожалев его, предложила Даня. Самой ей играть, бегать и вообще даже разговаривать не хотелось. Сразу вспоминались загорелые Вовкины руки, передающие ей пас, задорные выкрики и дразнилки. Это же именно языкастый Володька придумал Инке Трошкиной прозвище «Матрёшка».

Даня поняла, что на глаза наворачиваются слёзы, и приказала себе заткнуться. Если она сейчас разревётся при всех, её будут сторониться пуще прежнего.

— Давайте! — воспрянул духом Есаул, и все переместились к лавке. Ириска что-то ворчала по поводу тупых игр, но вслух не высказывалась.

Водила Лизка, остальные четверо выстроились в линию и по очереди «ели» или «не ели» мяч.

— Апельсин!

— Пуфик!

— Босоножка!

— Малина!

— Дохлая обглоданная рыба! — мяч стукнул ошарашенную застывшую на месте Даню по запястью и отскочил. Как ни в чём не бывало Лизка продолжила игру.

— Цветок!

Растерявшаяся Ирка поймала мяч, но тут же принялась горячо доказывать, что цветы можно есть.

— Вафля!

— Батарея!

— «Цитрон»! — мяч угодил в руке Матрёшке, но Лизка качнула головой.

— Неправильно. Его есть нельзя.

Не обращая на возмущения Инки ни малейшего внимания, Лиза продолжила:

— Колбаса!

— Учебник Математики!

— Пирамида Хеопса!

— Колодец! — мяч прыгнул к Дане, и та отскочила в сторону как ошпаренная.

От её реакции Ирка и Матрёшка расхохотались.

— Не хочешь есть колодец? — нараспев, тоненько улыбаясь, произнесла Лизка. Окончание фразы утонуло в дружном хохоте, но Даня прочитала его по идеальным персиковым губам: — «А он тебя хочет».

С балкона высунулась неопрятного вида женщина с растрёпанными волосами и крикнула:

— Дима! Обедать!

— Щас, мам, — уныло отозвался Есаул и отчалил вместе с мячом.

Даня засмотрелась на показавшегося из подъездной двери Костю, который помогал брату подниматься до квартиры, и поймала только окончание фразы:

— …в «Десять-двацать-три-пятнадцать»?

Очнувшись, она увидела направленные на неё выжидающие взгляды и кивнула.

Девчонки встали кругом, выставив вперёд правую ногу. Данин взгляд зацепился за аккуратную Лизкину ступню в босоножке.

— Десять, двадцать, три, пятнадцать, ноль, одиннадцать, двенадцать! — хором выкрикнули все и отпрыгнули как можно дальше. Ириска, Даня и Лизка без проблем замерли на разном расстоянии, а вот Матрёшка умудрилась зацепиться подошвой сланца за корень и упала, ободрав ладони. Надувшись, она заявила, что больше не играет, и плюхнулась на лавку, слюнявя сорванный тут же подорожник. На ободранной ладошке проступила кровь, и Даня брезгливо отвела глаза, наткнувшись на Лизку. Та, напротив, смотрела на Инку почти не отрываясь. Ноздри чуть расширились, словно…

Даня сглотнула.

— Ира! Кушать! — жуткий момент разрушил визгливый высокий голос. Ириска явно унаследовала свой раздражающий тембр от матери. Она встрепенулась и, помахав, сорвалась с места, скрывшись в подъезде.

— Инн, а ты пойдёшь? — спросила Даня, краем глаза, но всё ещё прекрасно видящая, что Лиза по-прежнему неотрывно смотрит на Матрёшку. Вернее, на её разбитые в кровь ладошки.

— Да ну, если мамка увидит, домой загонит, — буркнула Инна.

Лиза приблизилась и присела на лавочку рядом.

— Давай я посмотрю. Твоя мама ничего не заметит, — каким-то свистящим шёпотом предложила она, — можно?

— Угу, — явно не заметив ничего подозрительного, дуя на повреждённую кожу, кивнула Матрёшка.

Даня следила за ними, буквально замерев от какой-то нереальности, неправильности всего происходящего. Лизка взяла ладонь обеими своими и, поднеся к губам, лизнула. Язык её оставался обычным, ярко-розовым, и Даня слегка устыдилась своей подозрительности.

— Декабриночка! — раздалось раздражающее уменьшительно-ласкательное из окон её собственной спальни. Тётка выглядывала, подзывая её к себе настойчивым жестом.

— На, сходишь в ларёк, возьмёшь… — начала тётка, перечисляя, что ей нужно, загибая толстые пальцы и шевеля тонкими напомаженными губами.

Даня скрипнула зубами, но ссориться с тёткой не стала. Выхватив у Глафиры Андреевны авоську и деньги, она обернулась, но Лизки с Матрёшкой на месте уже не было. Удивлённо подняв брови, Даня осмотрела двор, вытягивая шею, но так никого из них и не обнаружила.

Она поплелась в магазин.

День разгорался. Поливалка уже проехала, судя по следам на асфальте. Толстые голуби наворачивали круги вокруг торгующей семечками бабушки, к ним из-под лавки подбирался тощий рыжий котяра. Купив всё по списку, на сдачу Даня взяла себе мороженое в стаканчике и присела напротив семечницы, поставив пакет рядом и рассеянно водя ногами по земле, загребая пальцами пыль.

Мимо, гомоня, смеясь и крича, прошествовала шеренга детсадовцев во главе с молодой воспиталкой. Периодически та останавливала подопечных и начинала пересчитывать.

Дане вспомнились собственные дни в детском саду. Они с Володькой, в отличие от остальных детей в группе, любили садик, потому что можно было весь день играть вдвоём. Володя всегда был ответственным и серьёзным, сам кормил сестру с ложки, когда она капризничала, отчитывал, если она приставала к более слабым, и нещадно лупил тех, кто задирал её саму.

День враз перестал быть хорошим. Солнечная улица будто растеряла краски, и окружающие показались неприятными, печальными и зловещими. Бабка с семечками скоро умрёт, весёлая компания у пивнушки дома будет колотить жён и орать на детей. Тупые слюнявые детсадовцы вырастут точно такими же одинокими бабками и посетителями пивнушек.

Солнце палило и жгло обнажённые плечи, мороженое растаяло и стекло через дыру в дне стаканчика. Даня выбросила его в урну и поднялась, вытирая липкие руки о шорты.

Проходя мимо остановки, она ухватила взглядом группку парней внутри павильона. Головы от асфальта Даня не поднимала, поэтому увидела только длинные смуглые ноги. В районе колена расплывалось уродское родимое пятно.

Двор опустел — солнце разошлось на полную катушку, и в воздухе висело плотное подвижное марево.

Даня вошла в подъезд и снова чуть не вскрикнула, когда привыкший к темноте глаз выхватил во мраке мощную фигуру.

— Твою мать, — в сердцах прошипела она и едва удержалась, чтобы не толкнуть Костю плечом. Снова он, спокойный как удав, невозмутимый и хладнокровно прикуривающий от коробка спичек.

Дома оказалась одна тётка. Нагрузив Даню кучей работы, она села смотреть какое-то мыло по телеку. Машинально стирая пыль, помешивая гречку в кастрюле, развешивая бельё на балконе, Даня смотрела на улицу, где раскалённый день сменился чуть менее раскалённым вечером. Снова высыпала во двор малышня, оживились пенсионерки, ПТУ-шники курили и плевались семками у теннисного стола. Орала на кого-то грозная бабзина, выясняли отношения коты.

Из своих никого не было, и Даня понемногу начинала волноваться. Куда подевались Матрёшка с Лизкой? Может, пока сама она говорила с тётьглашей, Инкина мать выглянула в окно и загнала её домой? А где Лиза?

— Грач! — послышался совсем рядом с балконом знакомый голос. Без пьяных ноток Авдотью Вячеславовну узнать было непросто, но это несомненно была она. Кутаясь в драный халат, бабка звала пса, прохаживаясь туда-сюда вдоль подъездов.

— Грач!

Пёс из дома прежде не убегал, и в душе Даньки поселилось жутковатое предчувствие.

— Грач! Грачик!

«А внучку свою так не звала», — кольнула неуместная мысль.

Тут взгляд её сместился на группу людей в практичной разноцветной одежде. Волонтёры, Даня видела их в первый день поисков. Сердце забилось с бешеной силой, и она вытянула шею, силясь рассмотреть, нет ли среди них Володьки. Воображение уже рисовало картинку брата — чумазого, уставшего, но целого и невредимого. Может, он пошёл к колодцу, но не нашёл его и заблудился в лесу? Может, он просто ушёл и скрывался, мучаясь виной за смерть Лизки, а узнав, что она выбралась, вернулся? Может?..

Группа подошла к её балкону, но брата Даня не увидела.

— А Вова где? — не своим голосом спросила она, уже настолько настроившись на счастливый исход, что не представляла какого-то иного.

Несколько парней синхронно подняли головы, и на их уставших лицах проступило смущение.

— Прости, Декабрин, — совсем тихо произнёс один из них, совершенно незнакомый, — мы пока что его не нашли.

Позади Дани нарисовалась тётка. Отпихнув её от открытого окна, Глафира начала охать и причитать, истерично вопрошая, за что ей такое горе.

Даня молча открывала и закрывала рот. Она чувствовала себя лишней.

 ***

 Даня сидела на скамейке у подъезда, болтала ногами и изо всех сил боролась со сном. Ночью она не сомкнула глаз. Стоило провалиться в темноту, сквозь неё проступали очертания колодца в земле, обломанных бетонных краёв и разбросанных по земле пуговиц и шариков.

Во сне она садилась и брала их в руки. Сперва черепашку без панциря, потом пустой спичечный коробок, каменный с прожилками шарик. И каждый из них рассыпался в ладонях, расползался под пальцами, прогнивал и исходил чёрной плесенью за доли секунды.

Ажиотаж вокруг пропажи Володи спадал. Люди переставали провожать Даню взглядами и останавливать на улицах с вопросами. Волонтёры все реже звонили и больше никогда не приходили лично. Отец мрачнел и уходил в себя. Пить он перестал, но теперь вышел на работу и возвращался даже ещё позже, чем всегда. Даня целыми днями шаталась по двору, не находя себе места. Папа, вероятно, думал, что за ней присматривает тётка, но та постоянно сидела на телефоне, жалобно рассказывая кому-то на той стороне, как ей тяжело после пропажи Володеньки и как чёрствые жестокие милиционеры ничего не делают.

Даня снова потёрла глаза, когда куст черёмухи начал раздваиваться.

Приоткрылась дверь подъезда и с запозданием выпустила Костю. Своим привычкам он не изменил и встал у мусорки с сигаретой.

— А почему Димка не выходит? — спросила Даня. Есаул уже пару дней не появлялся во дворе, по телефону отнекивался и даже — небывалая щедрость — предложил сбросить им мячик с балкона, лишь бы отстали. Сперва Даня подумала, что он тоже побаивается новую Лизку, но тут Костя неожиданно ответил:

— Я сказал, что если он будет общаться с этой тварью, сломаю ему вторую ногу, а родителям скажу, что сам с лестницы упал.

Даня округлила глаза. Она недостаточно знала Костю, этого, послевоенного Костю, чтобы сказать, шутка это или нет.

— С кем не общался? — выдавила она спустя пару минут.

Но на это её ответом не удостоили.

— Дань! — послышалось со стороны остановки, и она встрепенулась. Из-за угла ей махала Матрёшка, и Даня поспешила туда. Рядом с Костей ей становилось как-то не по себе.

В павильоне, помимо Инны, обнаружились Ириска и Лиза, всё в том же белоснежном сарафане. Создавалось ощущение, что она его не то что не меняла, но даже ни разу не сняла. Но платье по-прежнему сияло белизной и чистотой, а в полутьме, казалось, слегка светилось.

Ириска жевала жевачку «Love Is…» и старательно разглядывала вкладыш.

— Чего там? — спросила Даня, чтобы хоть что-то спросить. Лиза выдернула у Ириски вкладыш и вслух зачитала:

— Любовь — это вместе смотреть в колодец.

Даня недоверчиво вскинула голову.

— Что? — шепнула она, глядя в насмешливые голубые глаза, и выхватила у Лизки вкладыш.

«Любовь — это говорить друг другу комплименты», — пояснял большеголовый мальчик с картинки.

— В колодец? — фыркнула Ириска, — какой ещё колодец?

— О, у меня есть один на примете, — Лиза дружелюбно улыбнулась, оправив платьице, — хочешь, покажу?

— Не надо! — испуганно воскликнула Даня, и все трое покосились на неё.

— Ладно, заинтриговали, — хохотнула Матрёшка, — чего там за колодец?

Даня сглотнула.

— Это далеко, — стараясь, чтобы голос звучал равнодушно, произнесла она, — родители не пустят.

— Да мамка дрыхнет после смены, — отмахнулась Инна.

— А моя вон, смотрит, даже за дом нельзя, сразу визжать начинает, — недовольно отметила Ириска и передразнила, — «какая ты неосознательная, Ира! Вот Володя без спросу уходил, и видишь, что?..»

Она осеклась, но было уже поздно, и повисло неловкое молчание. Матрёшка и Ирка отвели глаза, Лизка же, напротив, смотрела пристально, изучающе.

— Это… Мне уже обедать пора, — спохватилась Ириска и, торопливо попрощавшись, убежала.

— Ну это… пошли твой колодец смотреть? — увидев, что Иркина мать покинула свой пост на балконе, сказала Матрёшка.

— Не надо. Инн, серьёзно, не надо, — схватив её за руку, попросила Даня и неожиданно заметила, что никаких следов содранной до крови кожи на ладонях Инны нет.

Лиза не вмешивалась, глядя на подруг со смесью любопытства и какого-то очень взрослого снисхождения.

— Ну а чё ещё делать? — Матрёшка закатила глаза и выдернула руку, — ты можешь хоть до посинения сидеть и смотреть в одну точку, Вовка не вернётся.

Даня отшатнулась, врезавшись в стенку павильона. Инна, пожалев о своих резких словах, тут же затараторила:

— Я… В смысле, он от этого не вернётся… А так вернётся, конечно. Его волонтёры найдут. Точно-точно.

Даня бездумно кивала, ничего больше не говоря.

Матрёшка и Лизка ушли. Последним, что Даня рассмотрела до того, как они скрылись за углом дома, было то, как Лиза, потянувшись, с силой ухватила Инку за руку.

Глубоко вздохнув, она сползла на сиденье и вцепилась пальцами в перекладину.

Лизка столкнёт Матрёшку в дыру. Надо бежать и её остановить, рассказать Инке всё как есть.

Но Даня оставалась сидеть.

С расклеенных по стенкам павильона фотографий на неё во все глаза смотрели фарфоровые куклы.

 

 … Поздно-поздно вечером, когда Даня вернулась домой, устав торчать на остановке с жёсткой деревяшкой вместо скамейки и ждать у моря погоды, она сидела у себя и расчёсывала волосы, не зажигая света. Видеть комнату не хотелось.

Отец вернулся со смены, сухо бросил «накрывай на стол» и больше не обронил ни слова за весь вечер. Тётка, напротив, что-то щебетала, бурно жестикулируя, и увивалась вокруг него змеёй.

Из открытого на ночь окна неожиданно послышались голоса. Сперва Даня списала всё на ПТУ-шников, но голоса становились всё взволнованнее. Вскоре она различила слова «проснулась», «после смены» и «Инна» и подскочила с кровати, прильнув к подоконнику.

В стороне собралась небольшая группка людей — всех их Даня наглядно представляла, но по именам не помнила. В центре что-то, всхлипывая, рассказывала Матрёшкина мать, продавщица из единственного в городе супермаркета.

Группа остановилась недостаточно близко от Даниных окон, но ей не надо было слышать, что они говорят. Она знала и так: Инка не вернулась от колодца.

Из колодца.

Внизу вспыхнул огонёк, и в этот раз Даня только чуть дёрнулась.

— Курить вредно, — буркнула она и собиралась уже было закрыть окно, несмотря на удушающую жару, дымом дышать не хотелось. Но тут Костя подал голос:

— Есть такая история… у писателя, зарубежного. Про мужа с женой, которые пришли на представление к фокуснику. Сначала он показывал крутые фокусы, глотал кинжалы, держал огонь голыми руками. А потом попросил добровольца из зала. Для фокуса с исчезновением. И жена вызвалась добровольцем. Фокус прошёл идеально. Она исчезла, все хлопали и веселились. Потом, после представления, муж начал искать жену, но её нигде не было. Он бегал, искал, пошёл в служебные помещения. И везде спрашивал: «Вы не видели мою жену?». Но все только качали головой и смотрели на него как на идиота.

— И она не вернулась? Никогда? — Даня слушала, раскрыв рот. Она никогда не слышала от Кости столько слов сразу.

Тот покачал головой, и тлеющий огонёк сигареты повторил его движение.

— И… о чём эта история?

— Сама скажи. Я же тебе её только что рассказал.

— О том, что… — Даня на секунду задумалась, — не надо вызываться добровольцем для фокусов?

Костя засмеялся, тяжело, с каким-то проскальзывающим сипением.

— Может, и так.

— Ну а… взаправду?

Костя выдохнул в тёмный воздух облачко дыма.

— О том, что иногда люди исчезают. И пробовать их вернуть не стоит.

— Ты про Мат… про Инку? — сглотнув, уточнила Даня, — или про Володьку?

— Есть и ещё один вариант, — хмыкнув, Костя ткнул сигаретой в кирпичную стену, и вокруг стало ещё чуть темнее.

Не прощаясь, Даня всё же закрыла створки и задёрнула шторы.

 ***

Разбудили Даню опять-таки громкие возбуждённые голоса. Она уже искренне хотела отвернуться и накрыться подушкой, потому что не желала слышать об исчезновении Матрёшки и её безуспешных поисках, как вдруг в сознание ворвалось громкое:

— Ну ма-а-а-м!

Даню как подбросили. Она сорвалась с кровати и кинулась к окну, дрожащими руками отдёрнув шторы и распахнув раму. Разгорячённое лицо обдало потоком свежего утреннего воздуха.

— Ну прости, ма-а-а-а-м, — гундосила Инка, и её раскатистый низкий голос разносился по двору подобно нежному звону серебряных колокольчиков. Даня готова была поклясться, что все остальные собравшиеся во дворе — обнимающая Инку мать, спрятавший в ладонях лицо отец и взбудораженные соседи — чувствовали сейчас точно то же самое. Надежду. На то, что если вернулась одна пропавшая, вернутся и остальные.

Даня подорвалась, рванула к шкафу, натянула первые попавшиеся вещи и выскочила из сонной квартиры. Стоял пятый час утра.

Вылетев из подъездной двери, она прямо по газону, промочив ноги росой, помчалась к Матрёшке и остановилась рядом с переговаривающимися людьми.

Инна стояла в их центре в обнимку с матерью, и ещё долю секунды Даня испытывала к ней только нежность и любовь, ту самую, для которой нужно говорить комплименты.

А потом взгляд выхватил Инкино лицо, белоснежную кожу без единого изъяна, гладкий лоб и холодные ярко-голубые глаза.

И всё закончилось. Надежда, которая долгие, бесконечные минуты жила внутри Дани, надежда, что и Володька вот-вот вернётся к ней, растаяла, разбилась об эту фарфорово-гладкую кожу.

Даня незаметно попятилась и вывернулась из толпы. Обернувшись, за углом дома она заметила Лизку. Она смеялась, весело, заразительно, но совершенно беззвучно.

Даня хотела было уйти, но поняла, что её уже заметили, и неожиданно разозлилась.

Широкими шагами приблизившись к Лизе, она рассерженно прошипела:

— Ты сбросила её в колодец?

Лизка перестала смеяться. Выражение её лица будто переключили с веселья на собранность и серьёзность.

— Она сама прыгнула.

— Ты думаешь… Володька тоже прыгнул? — голос Дани дрогнул, и она осеклась на полуслове.

С минуту Лиза сверлила её голубым кукольным взглядом.

— Хочешь проверить?

Даня судорожно замотала головой и попятилась, спиной вперёд, чтобы не выпускать Лизку из виду. У подъезда она на секунду отвлеклась, а когда снова подняла глаза, угол дома был пуст.

Больше гулять с бывшими лучшими друзьями она не выходила.

В окно, развешивая белье на балконе или просто бессмысленно пялясь во двор, Даня часто видела, как у Лизки появляются всё новые и новые друзья. Она обрастала ими, как священник — паствой. Как основатель секты — последователями. Совсем маленькие дети и старшеклассники, хилые ботаники в очках и брутальные ПТУ-шники — с утра до ночи рядом с Лизой неизменно находился кто-то из них. Один момент будто яркий кадр навсегда врезался в Данькину память. Под вечер, выглянув в окно своей спальни, она увидела Лизу сидящей на теннисном столе. Вокруг, на голой земле, расположились они — дети разных возрастов, с их двора и с соседних, но более всего там было цыган. Смуглые, чумазые, на фоне обычных детей они выглядели словно Маугли, в обносках, грязных штанах и юбках, нечёсаные и босые. И ни один «нормальный» ребёнок не смутился, не возразил и даже не отодвинулся. Лизка объединяла их, в своём сияющем платьице, с шёлковыми бантиками и яркими голубыми глазами, как сказочник, читающий увлекательную историю.

Даня мгновенно задёрнула штору, но кадр уже запечатлелся на сетчатке, сохранился в голове, чтобы никогда больше её не покинуть.

Даже папа заметил, что она перестала выходить из дома вообще. Сперва она могла свалить всё на пропажу Володьки, затем на ужасную жару. Но, в конце концов, в свой выходной отец буквально выпихнул её «подышать свежим воздухом».

Даня планировала отсидеться в подъезде, но уже спустя минут пять поняла, что на тёмных пролётах ей чудятся зловещие силуэты и приближающиеся тени, и пулей вылетела за дверь.

На первый взгляд всё было спокойно: жара стояла на прежней отметке, воздух сгустился, дышать становилось тяжело. Но из Даниных проблем эта была далеко не на первом месте. Двор казался погружённым в послеобеденный сон. Птицы чирикали как-то лениво, через раз, лениво развалился в тени каштана тощий рыжий кот.

Пара старушек с вязанием устроились на скамейке у последнего подъезда, но никаких детей видно не было.

Решив не испытывать судьбу, Даня присела на лавку максимально близко к подъездной двери.

Из приоткрытого окна тёти Светы пахло пирогами. Колыхалось на верёвках влажное бельё. Ещё из чьей-то форточки лилась тихая музыка:

— …Ты попала

К настоящему колдуну,

Он загубил таких, как ты, не одну!

Словно куклой в час ночной

Теперь он может управлять тобой!

 

Даня вздрогнула и задрала голову, пытаясь понять, откуда доносится радио. А песня, тем временем, прервалась. Похоже, кто-то переключал станции.

 

— Не бросайте люди кукол

И уж скоро полночь на часах

И у куклы слезы на глазах…

 

Снова шуршание, и песня сменилась другой:

 

— Ты останешься одна среди берёз,

Ты прольёшь ещё немало горьких слёз.

Он тебя не пожалеет не простит,

Твоё сердце разобьётся о гранит…

 

Шипение.

 

 — Ах, до чего порой обидно,

Что хозяина не видно,

Вверх и в темноту уходит нить.

А куклы так ему послушны,

И мы верим простодушно

В то, что кукла может говорить…

 

Даня вскочила. Кто-то наверху переключал и переключал станции и неизменно попадал на отрывки песен.

 

— Сказать я пытался:

Чудовищ нет на земле.

Hо тут же раздался

Ужасный голос во мгле…

 

— Я не буду ждать утра, чтоб не видеть, как он,

Пробудившись ото сна, станет другим…

 

 — Можно верить и в отсутствие веры…

 

— Это значит, что здесь скрывается зверь…

 

Круглыми от ужаса глазами Даня смотрела наверх и всё никак не могла заставить себя уйти.

Радио издало громкий «клик» и пропело:

— Все, что тебя касается,

Все только начинается…

 

На этом моменте звук испортился. Послышались помехи, звук «зажевало», и низкий бас, многократно замедленный, растягивая каждый звук до предела, прошипел:

— Всё-о-о-о то-о-олько-о-о начина-а-а-ается-а-а-а…

Даня сорвалась с места и бросилась бежать. Куда конкретно, она не имела ни малейшего понятия. Она бежала и бежала — вокруг мелькали дома, магазины, горячий ветер бил по щекам, она на кого-то натыкалась, вскрикивала и бежала дальше. Голуби испуганно вспархивали с асфальта, противные чёрные мушки залетали в рот.

Остановилась она, только когда очередная мерзкая мушка попала в глаз. Привалившись к стене какого-то здания, Даня попыталась отдышаться и потёрла глаза, но мелкая чёрная зараза не желала оставаться на пальцах.

«Надо вызвать слёзы», — подумала Даня и попыталась не моргать.

Тут-то она и увидела, где оказалась.

Совершенно неосознанно она добралась аж до самых гаражей и теперь стояла, прислонившись к одному из них. А впереди блестели на солнце рельсы железнодорожного полотна.

Отвернувшись от железки, Даня увидела криво прилепленный к стенке гаража лист бумаги.

«Владимир Карелин, 12 лет, волосы тёмно-русые, гетерохромия, правый глаз — голубой, левый — карий. В ночь на 1.07 предположительно ушёл из дома и не вернулся. Других особых примет нет».

Даня смотрела в лицо брата на чуть смазанной тусклой фотографии. На самом деле, на снимке они были вдвоём, стояли, держась за руки, на линейке Первого сентября. Володька тогда втихаря поставил ей «рожки», и Данька дулась на брата почти всю неделю. Найти фото, где Володю или Декабрину запечатлели бы друг без друга, вообще, наверное, было невыполнимой задачей. На каждом снимке они были вдвоём. Они вообще всегда были вдвоём.

Даня сползла по стенке гаража и разрыдалась, спрятав лицо в ладонях.

Она поняла, что до этого момента, до того, как увидела лицо брата в красной рамке, так до конца и не верила, что его нет. А сейчас уже не получалось верить, что есть.

Послышалось шуршание, шаги и тихий, какой-то неуверенный голос:

— Э! Ты кто? Наркоша, что ль? А ну вали, шалава малолетняя.

Даня не поняла, что обладатель голоса обращается к ней, пока не почувствовала ощутимый толчок в плечо.

Мужичку было на вид больше, чем Даниному папе. Невысокий, жилистый, в матерчатой кепке и охотничьей безрукавке с карманами.

С минуту они просто разглядывали друг друга. Даня — с недоумением. Она плохо ориентировалась в реальности и не до конца соображала, чего от неё хотят. Незнакомец же рассматривал её с недоверчивым любопытством.

— Ты кто? — уже не так агрессивно повторил мужичок.

— Д… Даня, — со второй попытки ответила та.

— А я дядя Федя. И чего тут у моего гаража трёшься, Таня? — похоже, дядя Федя оказался глуховат.

Даня пожала плечами.

— Ну пошли, что ли, чаем напою, — со вздохом предложил он, кивнув на распахнутую железную дверь.

Даня не зафиксировала момент, когда успела согласиться, но следующее, что она помнила — как сидела в тёмном тесном гараже, за самодельным столом из куска ДСП и сложенных друг на друга шин, и пялилась в эмалированную кружку с чаем.

Дядя Федя положил перед ней две конфеты «Цитрон» и сел напротив.

— Обидел, что ль, кто? — сочувственно поинтересовался он, помешивая сахар в чашке.

— У меня брат пропал.

— Вон оно чё. Это да, тут много кто пропадает. Из цыганят, что ль? Вроде светленькая, — мужичок подслеповато прищурился. Гараж освещался лишь тусклой лампочкой, и её едва-едва хватало, чтобы осветить импровизированную столешницу.

— Цыгане не люди, что ль? — буркнула Даня. Ей неожиданно стало совестно от того, что она обходила те объявления на остановке стороной.

Дядя Федя усмехнулся.

— А ты почём знаешь, что брата твоего не цыгане уволокли?

Даня исподлобья глянула на него и вздохнула. Дальнейший разговор не клеился. Мужичку явно не с кем было поболтать по душам, и он просто добродушно выкладывал факты из своей жизни, последние сплетни и даже какие-то технически термины. Даня пила чай, сунув конфету в карман.

Распрощались они через полчаса или около того. Дядя Федя — судя по виду, выговорившийся и вполне довольный жизнью — предлагал подвезти на старом Жигулёнке, но Даня отказалась, наврав, что идёт на автобус.

Проходя мимо набережной, она остановилась на мосту. Сегодня Маевка была спокойна и похожа, скорее, на пруд. Даня остановилась и, облокотившись на перила, свесилась вниз. Неожиданно прямо по направлению её взгляда вода пошла мелкой рябью, и со дна всплыл пузырь.

Сглотнув, Даня от греха подальше решила не задерживаться.

Но спокойно прийти домой ей было не суждено.

С момента её ухода — вернее, бегства — народу прибавилось. Старушки исчезли, а вот дети всех мастей обнаруживались на каждой горизонтальной поверхности. Одни сидели на теннисном столе, другие — на скамейках. На выбивалке для ковров и то примостились двое мелких.

Даня замерла у входа во двор, увидев эту мизансцену. Идти туда резко расхотелось, особенно учитывая, что дети отнюдь не вели себя по-детски. Они не ёрзали на месте, не играли, не болтали ногами, сидящая на качелях девчушка лет трёх даже не пыталась их раскачивать.

Все как один они не сводили взглядов с Дани.

Несмотря на прилипшую к спине от жары майку, в этот момент Декабрина почувствовала, что замерзает. К горлу подкатил ком паники. Она ощутила подступающую истерику, обводя взглядом каждое детское лицо и узнавая в них фотографии в красных рамках. Вон чернявая девочка, самая первая. А на качелях — та самая, что появилась после. Мальчик с красивым именем Алмаз стоял к Дане ближе всех, у скамейки первого подъезда. Он-то первым и сделал к ней шаг. Следом с лавки поднялся ещё один, незнакомый, на вид постарше, с кудрявыми волосами и серьгой в ухе.

Даня задышала часто-часто, сердце так бешено колотилось в груди, что, казалось, его контуры вот-вот проступят сквозь майку. Она осторожно отступила. Шаг назад, ещё один.

К счастью, никто из детей больше не двигался. Хотя Дане казалось, что ещё немного, одно её резкое движение, и все они как они, словно голуби с памятника Ленину, вспорхнут и кинутся к ней.

И знать, зачем, ей абсолютно не хотелось.

Дверь первого подъезда распахнулась. И уже по тому, что сразу никто не вышел, Даня поняла, кого увидит.

Костя, как всегда хмурый и собранный, показался из подъезда, на ходу оценивая обстановку. Просканировал взглядом детей, затем Даню, и сделал ей приглашающий жест.

Дважды просить не пришлось. Декабрина юркнула за широкую спину, не решаясь даже одним глазом смотреть, что там происходит вне безопасной зоны.

— Свалили, — коротко приказал Костя. Но, судя по отсутствию звуков, с места никто не двинулся.

Костя сунул руку в карман и достал перочинный нож. Даня сглотнула, глядя, как выдвигается блестящее узкое лезвие.

— Идём, домой доведу, — через плечо отрывисто бросил Есаулов, и она согласно закивала.

Путь через десяток метров газона, что удивительно, прошёл вообще без проблем. Никто из других детей не сделал попытки подняться. Но — даже не проверяя, Даня ощущала это затылком — все они продолжали провожать её внимательными недобрыми взглядами.

Едва дверь подъезда отрезала их с Костей от происходящего на улице, нож он спрятал в карман.

— Как тебя? — спросил парень, и Даня удивлённо шепнула:

— Декабрина.

Тут губы Кости тронула улыбка. Даня только хлопала глазами.

— Ты только добровольно им не поддавайся, Декабрина. Они того только и хотят.

— Ты… понимаешь, кто они? — шёпотом спросила Даня, косясь на дверь, — это же те… с фотографий.

— Вернулись всё-таки, — вздохнул Костя и, снова сунув руку в карман, не прощаясь, направился к выходу. Не дожидаясь, пока снова увидит в проёме хоть часть двора, Даня торопливо вытащила из кармана ключи.

Дома, кажется, всё осталось по-прежнему. За время её отсутствия тётка уговорила полбанки шпрот, которые хранились в шкафу на Новый Год, но Дане было плевать. Главное, её отлучки со двора не заметили.

— О, Декабриночка, — не то чтобы очень искренне обрадовалась Глафира Андреевна, — погуляла? Иди умывайся, за стол садись. Там гречка с подливой.

Покосившись на шпроты, Даня хмыкнула и поплелась в ванную. Глянув в зеркало, на своё красное от слёз лицо, опухшие глаза и растрёпанные волосы, она быстро умылась и вернулась на кухню. Тётка без умолку трещала обо всём подряд, но долетали до Дани только бессмысленные отрывки.

— …жара до середины августа… ни капельки… у нас в Воронеже…

Даня ковырялась в гречке безо всякого аппетита.

— …в гаражах пропадать… ну а что милиция… цыгане совсем уже как тараканы…

Вилка наткнулась на какой-то сухой ком и выскользнула из пальцев. Кряхтя, Даня отодвинула табуретку и полезла под стол под непрекращающийся бубнёж.

— … образование совсем ни к чёрту… вот у нас в Союзе…

Нашарив вилку, Даня собиралась выпрямиться, как взгляд скользнул чуть дальше, на тётьглашины ноги в рваных колготках и разношенных тапках. И ещё одни, голые, грязные, в подтёках земли и крови.

Даня завизжала и, упав назад, попыталась отползти. Но едва подняла глаза на изумлённую Глафиру, как обнаружила, что обладательницы грязных ног рядом с ней нет.

 ***

 Даня сидела на остановке, болтала ногами и изредка морщилась, почёсывая припухшую щёку. Сказать, что отец не поверил в рассказы о «мёртвых ногах», было бы приуменьшением. Закатив захлёбывающейся от слёз Дане звонкую оплеуху, он приказал не позорить его перед тёткой и прекратить дурить.

Фотографии с павильона как-то в один момент оказались залеплены поверх сотней других объявлений, начиная от самых невинных «Куплю-продам-сдам-куплю» и кончая вывертами в духе «Гнилые сны. Первым пяти позвонившим — скидка 20%», «Костяные валенки на детском меху», «Грибной бог ищет последователей». Всё чин по чину — аккуратно напечатанные строчки и вполне реальные шестизначные номера.

Что происходит — расползается это по швам привычная реальность, или же она больная на голову и скоро уедет в Америку к маме ­— Даня старалась не задумываться. Она просто сидела и болтала ногами, стараясь думать о приятном. Как пузырьки лимонада щекочут нос, как они втроём ловили в банку светлячков, а потом, конечно, отпускали, как облака умеют принимать форму разных животных — однажды Володька углядел там носатого кролика. Он так и сказал «носатый кролик», и Даня, проследив за его рукой, увидела тоже.

Густая тёмная тень подползла к ногам, и от неё инстинктивно захотелось шарахнуться, перелезть через лавку, просочиться сквозь стенку — лишь бы только не стать частью этого тёмного пятна.

Рядом стояла чернявая девочка с густыми бровями, та самая, что пропала первой. Тут Даня поняла, что даже не запомнила или вообще не взглянула на её имя.

— А как тебя зовут? — спросила она.

Девочка повела своими густыми бровями и ответила надломленным тонким голоском:

— Роза.

— Ясно, — сказала Даня, лишь бы что-то сказать.

Какое-то время стояла тишина. Роза перекатывалась с пятки на носок, и Даня невольно обратила внимание на её голые ноги в подтёках грязи.

Цыганка подошла к объявлениям и оторвала от одного полоску с номером.

«Продам гараж», — прочитала Даня и почувствовала, что от накала какого-то больного абсурда уже начинает ныть голова.

Роза сунула бумажку в карман поношенного сарафана.

— Конфету хочешь? — миролюбиво предложила девочка и начала доставать из кармана руку. Мелькнула жёлто-зелёная обёртка, но Даня замотала головой.

— Нет-нет. Спасибо.

Она осторожно встала, пятясь, отошла к пешеходному переходу и быстро пересекла его, оказавшись на стороне леса.

Роза продолжала стоять у остановочного павильона, и возвращаться у Дани никакого желания не было, хоть цыганская девчонка и не выглядела угрожающе. Сладкое, вон, даже предлагала.

Даню начал разбирать нездоровый смех, и она ущипнула себя за бедро, чтобы успокоиться.

На горизонте показался знакомый ржавый ПАЗик. И именно в этот момент Роза начала двигаться к переходу.

Даня сглотнула. Куда она? К ней? Или на автобус? Но цыганка смотрела на неё и ПАЗик игнорировала полностью. Она уже преодолела половину «зебры», и тогда Даня сорвалась с места, кинувшись к остановке, где жёлтое корыто уже распахнуло свои негостеприимные двери. Заскочив в салон в последний момент, Даня привалилась к поручню у окна. Казалось, ПАЗику не верилось, что кто-то в здравом уме решил почтить его своим присутствием, потому что закрывался он крайне медленно. Но дверцы всё же натужно сдвинулись, и Даня с облегчением поймала в заднем стекле фигурку Розы. Она, похоже, не расстроилась, что упустила Декабрину. Стоя у перехода, цыганка неторопливо разворачивала свою конфету.

— За проезд оплачиваем, — поднимаясь с места, встрепенулась кондукторша. Даня ойкнула, денег у неё, разумеется, не было.

Автобус пустовал, что неудивительно. Пыльные дырявые сидения, похоже, не видели желающих их занять уже лет двадцать. Только чуть в стороне от входа сидела молодая женщина в платке. По смуглому лицу, носу своеобразной формы и куче аляповатых юбок легко узнавалась цыганка. Поймав Данин взгляд, женщина чуть склонила голову.

— Ну? За проезд будем оплачивать? — раздражаясь с каждой секундой, всё сильнее разорялась кондукторша.

— Щас я выйду, — смущённо буркнула Даня, но явно скучающую тётку это не успокоило. Нависнув над Декабриной всей своей немалой тушей, втиснутой в старый спортивный костюм, кондукторша, дохнув на неё застарелым потом и мятными леденцами, пригрозила:

— Я те выйду. Щас доедем до конечной, я тебя в милицию сдам, шпана! Хулиганы, совсем распоясались, беспризорники, работать не дают!!

Даня поморщилась: визг кондукторши набирал обороты и вгрызался в барабанные перепонки.

Неожиданно цыганка встала и, тронув тётку за плечо, вручила ей пятирублёвую монетку. Обе — и Даня, и кондукторша — вытаращились на неё в немом изумлении.

Наконец кондукторша отмерла и, сунув цыганке сдачу, криво оторвала билетик от рулона и, поджав губы, всучила Даньке.

Ворча что-то про малолетнюю шпану, она с достоинством удалилась и взгромоздилась на своё кондукторское место.

Даня замерла, не имея ни малейшего понятия, как должна себя вести. Цыганка дружелюбно улыбнулась и помахала ей. Рукав кофточки задрался, обнажая смуглую в браслетах руку и чёрную татуировку на запястье.

Декабрину как током ударило. Она, не отрываясь, приоткрыв рот, уставилась на татуировку. Намеренно неправильный круг с торчащими тут и там зигзагами и закорючками. Теперь, после всего, Даня уже видела не раздавленного жука — казалось, сквозь символ проглядывало что-то. Что-то очень чёткое, ясное и… совсем не страшное.

Она подошла к цыганке и присела на свободное место рядом.

— А это у вас что? — спросила она прямо, не придумав, как это можно сделать иначе. Женщина проследила за её пальцем, посмотрела на татуировку так, будто сама увидела её впервые, и что-то сказала на своём цыганском языке.

— Я не понимаю, — виновато сказала Даня.

— Не говорит она по-нашему, — бросила сзади кондукторша, — сколько тут катается, ни разу слова нормального не добилась.

— Ааа, — протянула Даня. Цыганка по ходу не только не говорила по-русски, но и не понимала, потому что смотрела внимательно, но явно не осознавая, чего от неё хотят. Она перевела взгляд на свою татуировку, затем на Данино лицо.

— Гнилое. Срастается. Возвращается. Платит, — медленно, соскребая с уголков мозга все знакомые русские слова, с сильнейшим акцентом проговорила цыганка, указав на «жука».

— Говорила ж, ни шиша по-нашенски, — хмыкнула кондукторша, — сядут тут, катаются весь день, вонища от них на весь салон, да несут какую-то чушь…

Даня, тряхнув головой, постаралась не обращать внимания, сосредоточившись на женщине. Она улыбалась, тоже слегка виновато, как будто извиняясь, что больше ничего сказать может. Она что-то ещё добавила несколько раз на своём, но тут уже ничего не поняла Даня.

— А вы знаете Розу? — неожиданно спросила она, — и Алмаза?

Лицо женщины вытянулось. Может, смысла вопроса она не поняла, но имена уловила.

Тут ПАЗик тряхнуло. Подъехав к остановке, он начал неспешно раздвигать двери, и Даня спохватилась, что вообще понятия не имеет, куда едет это ржавое корыто, поэтому лучше поскорее выйти.

Остановка оказалась набережной. В лицо ударил горячий ветер, спина сразу же покрылась липким потом.

Спрыгнув из автобуса рядом с расписанием маршрутов, Даня огляделась и увидела свадьбу.

Молодожёны стояли на мосту. Девушка — в белоснежном платье и фате, при взгляде на которые становилось в три раза жарче и из лёгких пропадал весь воздух. Некомфортнее невесты явно было только жениху, тощему парню в плотном чёрном костюме. Даня даже улыбнулась, разглядывая мающихся от духоты гостей в праздничных нарядах. Женщины изо всех сил обмахивались веерами, сумочками и газетами. Детишки с весёлыми визгами сновали мимо, просились к воде, теребили замочки на ограждении и на одёргивания взрослых плевать хотели.

От всей этой нелепой, но крайне милой картины Дане стало хорошо, а потом сразу же накатила сильнейшая тоска. Раньше, в первое время, солнечными яркими днями Декабрине казалось, что Володька точно вернётся, что не может ничего плохого случиться летом, в каникулы, в такую ясную погоду. И только ночью она старалась побыстрее заснуть, чтобы не дать просочиться в голову плохим мыслям. О том, что никого из пропавших детей ещё не нашли. О том, что Вовка растворился в этих жарких днях так же, как женщина из той странной Костиной истории. И если она попробует доказать кому-то обратное, на неё посмотрят как на идиотку.

Даня присела на лавку под знаком с нарисованным автобусом и оперлась руками на колени, пытаясь дышать глубоко и не давать слезам прорваться наружу.

Кто-то хихикнул прямо над ухом, и она встрепенулась.

В шаге, по тротуару топала шеренга мелюзги с воспиталкой. Декабрина уже хотела отвернуться, но замерла.

Воспитательница в голове колонны была во всём чёрном. Чёрные туфли и колготки перерастали в юбку, блузку и чёрную шляпу с огромными полями. Даже перчатки на руках были чёрными. Дети же, напротив, как на подбор — все в белоснежных костюмчиках. Даже волосы у всех оказались светлыми. Даня глупо хлопала глазами, не понимая, какого хрена вообще происходит вокруг неё.

Один из белых мальчиков подошёл к ней и дёрнул за косу. Ойкнув от неожиданности, Декабрина отпрянула. Воспиталка обернулась — лицо её скрывала чёрная вуаль — и шикнула на подопечного. Тот мгновенно отошёл от Даньки и влился в шеренгу.

Под вуалью воспитательницы что-то шевельнулось. А волосы у детей были не светлыми, а абсолютно седыми.

Даня медленно встала и спиной вперёд прошла несколько шагов, пока шеренга детсадовцев не скрылась за углом. Тогда она шумно выдохнула и остановилась, облокотившись на перила моста.

Радостные восклицания молодожёнов послышались совсем близко.

— А теперь повесим замочек в знак крепкого союза! — предложил кто-то, и остальные поддержали нестройным хором.

Даня решила подождать, пока церемония закончится — пройти по мосту мешала плотная толпа сгрудившихся вокруг жениха и невесты гостей, а идти в обход, то есть, туда же, куда колонна детсадовцев, ей хотелось даже меньше, чем переплывать Маевку брассом.

— … Твой гараж-то продал? — неожиданно послышалось под ухом, и Декабрина, вздрогнув, полуобернулась, увидев двух женщин, похоже, из гостей.

— Да куда там, — поморщившись, ответила дама в мятно-зелёном атласном платье, — кто его купит. Там от кооператива одно название. Стоят, гниют. Один Федька и остался на все гаражи…

Гомон празднующей толпы подсказал, что с замочком успешно управились, и Даня направилась через мост.

К себе во двор она добралась без приключений, но обольщаться не стала. И правильно сделала.

На этот раз толп детишек с внимательными недетскими глазами не наблюдалось, но аккурат у её подъезда обнаружились Алмаз и его кудрявый приятель с серьгой. Сперва чуть расслабившись от отсутствия остальных, Даня их не заметила, а когда увидела, было уже поздно.

Оба синхронно поднялись со скамейки и подступили к ней.

— Вы чего? — пискнула Даня, отшатнувшись. Алмаз поднял руку и указал на соседний, Лизкин подъезд.

— Чего вам надо? — повторно попыталась вызвать их на разговор Декабрина, но добилась только того, что второй парень так же поднял руку и протянул к первому подъезду.

Облизнув губы, Даня решилась было попытаться прошмыгнуть к своему подъезду, но парни тут же преградили ей дорогу.

— Мне домой надо.

Снова вместо ответа направленные на первый подъезд пальцы. Декабрина помотала головой. Парни никак на это не отреагировали.

Так они и стояли — Даня и по обе стороны от неё пропавшие и вернувшиеся откуда-то мальчишки.

Наконец из Даниного подъезда послышались голоса и шаги, и она встрепенулась, надеясь, что это Костя. Но открывшаяся дверь выпустила тётю Свету и её дочку Снежану. Увлечённые разговором, они не обратили внимания на немую сцену и просто прошли мимо. Решив, что мальчишки отвлеклись хоть чуть-чуть, Декабрина рванула к закрывающимся дверям, но тут незнакомый парень без усилия схватил её за руку чуть выше запястья.

Даня замерла. Перед глазами замелькали тёмные точки, удушающая жара уступила холоду, но не приятному, а жуткому, холоду страха, вызывающему мурашки и заставляющему ладони покрываться липким потом.

Она с силой вырвала руку и, отшатнувшись, не удержалась на ногах, упав на горячий асфальт.

Худые босоногие фигуры надвинулись на неё, закрывая солнце. Они не пытались снова её трогать, но Даня поняла — уйти ей тоже не дадут. Она облизнула губы, чувствуя во рту неприятный металлический привкус страха.

— Ладно, — шепнула она и соскребла себя с земли.

В первом подъезде ничего не изменилось с того дня, как их шестёрка забиралась на чердак, веселилась и руками загребала с торта мягкий крем. Пахло сыростью и хлоркой. Из некоторых квартир слышались голоса, смех и телевизор. Но ни в одну из них Даня и сопровождающие её парни не пошли. Они пошли в ту, откуда не доносилось ни звука.

Лизкина квартира и раньше не внушала Декабрине оптимизма. Внутри она никогда не была, но пару раз забегала в подъезд и видела эту дряхлую исполосованную когтями Грача и изрисованную неприличными надписями дверь. Как-то сразу подумалось, что Авдотью Вячеславовну она не встречала во дворе уже очень давно.

Алмаз дёрнул ручку и приоткрыл створку. Даня, сглотнув, сделала шаг в квартиру, и дверь за ней тут же захлопнули.

В нос ударила отвратительная смесь запахов — перегар, табак, плесень, всё та же сырость, похожая на запах извлечённой из погреба картошки. Повсюду свисали клочья какой-то тёмной паутины.

Прихожая радовала отсутствием света — действительно радовала, потому что Даня интуитивно понимала: в этом месте лучше ничего не видеть.

Она судорожно вздохнула, застыв на месте. Из прихожей вёл узкий коридор со свисающими со стен лохмотьями обоев. Постояв с минуту, Даня сделала глубокий вдох и начала продвигаться вглубь.

Первое ответвление вело на кухню, откуда вонь перегара била по обонянию с трёхкратной силой. Зажав нос, Декабрина преодолела заставленное бутылками, консервными банками и грязными тарелками помещение и оказалась на распутье. Дверь слева была закрыта наглухо, даже забита поверх досками. Правая оказалась слегка приоткрыта.

Даня тронула створку, дёрнувшись от отвращения — непонятная паутина добралась и сюда — и та распахнулась внутрь.

Окно было аккуратно заложено кирпичами — это первым бросилось в глаза, и Декабрина не сразу обратила внимание, что хозяйка комнаты тоже здесь.

Лиза сидела на полу, и её длинные волосы стелились по спине. В принципе, Даня и до того понимала, что в Лизкиной спальне вряд ли есть игрушки, книги или карта мира. Но здесь не было вообще ничего. Голые стены, обклеенные старыми пожелтевшими от времени газетами, и холодный бетонный пол. Даже занавески на заложенном окне отсутствовали — лишь гардина с металлическими колечками свидетельствовала, что когда-то они там были.

— А где кровать? — спросила Даня первое, что пришло в голову.

Лизка подняла на неё свои невыносимо голубые глаза. В темноте они казались голубыми светлячками.

— Не хочу спать, — ответила она, и по лицу пробежала тень эмоции, но так и не смогла прорваться через красивую гладкую кожу.

— Чего тебе надо? — буркнула Декабрина, ёжась от холода. Да, было холодно, голые плечи и коленки покрывались мурашками, а пол холодил ноги даже через сланцы, — могла бы сама прийти.

— Я уже не могу. Слишком светло, — Лиза, поморщившись, взглянула на кирпичное окно.

Даня поняла, что ей уже не просто не хочется здесь находиться — она буквально сдерживалась, чтобы не заорать и не начать бегать, тычась во все комнаты в поисках выхода, как безголовая курица.

— Иди сюда, — Лиза поднялась, её босые ноги казались совсем белыми.

— Зачем? — Даня попятилась.

— Иди сюда, Декабрина, — внимательно глядя на неё, приказала Лиза. И, смотря на её карамельные волосы, Даня неожиданно поняла, что повсюду с потолка свешивается не паутина.

Она подошла, медленно, неохотно, как будто был какой-то выбор.

Лиза жестом попросила её сесть, и в тоненьких изящных пальцах появился гребень.

Даня почувствовала, как холодные Лизкины руки распускают её косу и перебирают волосы.

— Ты меня позвала в парикмахерскую поиграть? — Декабрина сама испугалась своего вызывающего тона, но молчание давило на уши.

Лиза засмеялась. Гребень коснулся головы, мягко рассекая волосы, пополз вниз.

— Почему они все вернулись? Что им тут надо?

— Им нужно то же, что всем.

— Мозги? — Даня очень не вовремя вспомнила какой-то жуткий фильм, просмотренный ими с Вовкой после полуночи тайком от отца.

— Им нужно, чтобы за их покой кто-то заплатил, — безо всякого выражения ответила Лиза.

«Гнилое. Срастается. Возвращается. Платит»

— Я? — сглотнув ком в горле, выдавила Даня. Лизка хихикнула, совсем по-детски, как раньше. Оставив волосы в покое, она обошла Даню и села перед ней на колени, вытянув руку ладошкой вверх.

Декабрина положила свою ладонь поверх.

— Можно? — спросила Лиза. На что конкретно она просила разрешения, Даня не поняла, но машинально кивнула. Гребень сверкнул в воздухе, рассекая пространство, и полоснул по ладони, оставляя яркий красный след.

Даня взвизгнула от боли и неожиданности.

Лиза подняла голову, и её глаза сверкнули нестерпимой голубизной. Дёрнув Данину ладонь к себе, она прижалась к ней губами. Она обсасывала кожу, облизывала рану, жадно, издавая нечленораздельные утробные звуки. И когда оторвалась, место пореза онемело и даже как-то побелело.

Декабрина замерла, не дыша и не шевелясь. Лизино кукольное личико изменилось. Рот расширился, раздвинулся, выставляя напоказ длинные зубы. От губ расходилась сетка мелких трещин.

— Давай поиграем в дракончиков, — хриплым, совершенно не детским голосом рыкнула Лиза.

— Давай.

Даня вытянула ладони и поставила рядом с Лизкиными — одну внутри, вторую снаружи.

— Летели…

— Дракончики…

— Ели…

— Пончики…

— Сколько…

— Пончиков…

— Съели…

— Дракончики…

 ***

 Даня выходила из квартиры Комиссаровых со странным чувством. Проводив до прихожей и открыв дверь, Лизка оставила её аккурат на границе светлого подъезда. Никаких мальчишек снаружи уже не было.

— Хочешь загадку? — спросила Лиза, щурясь от мутного подъездного света.

— Угу, — согласилась Даня, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Зелёное в обёртке,

Внутри там шоколад,

Любой такой вкусняшке

Конечно будет рад.

Но вот лимонов жёлтых

Внутри ты не найдёшь,

Откусишь хоть кусочек

И сразу же умрёшь.

— Умрёшь-мрёшь-рёшь… — тут же услужливо повторило эхо подъездных стен, и Даня отшатнулась.

— Вот, — откуда-то из складок платья Лиза достала чёрный маркер и протянула ей. На вид и на ощупь это оказался обычный фломастер, разве что без названия фирмы на боку.

— Это зачем?

— Пригодится, — Лиза потянулась, чтобы закрыть дверь, и в последний момент Даня крикнула:

— А какой ответ-то?

— Это же загадка, — Лизка пожала плечами, — отгадай её.

Вплоть до самого дома Декабрина пыталась воспроизвести четверостишие в голове, но отчего-то то терялось, рассыпалось и не желало складываться. Разве что слово «умрёшь» накрепко засело в памяти.

На балконе тётьглаша дымила мерзкими тяжёлыми сигаретами. Даня испугалась было, что ей влетит за то, что ушла со двора, но Глафира проводила её каким-то равнодушно-задумчивым взглядом.

В кухне как обычно образовалась гора грязной посуды, вкупе с запахом алкоголя и консервов. Декабрина уже было собиралась уйти к себе, как ожило радио, шикнув и выдав негромкое:

— Не прячь музыку, она опиум

Для никого, только для нас,

Давай вечером умрём весело

Поиграем в декаданс…

 

— Фак! — Даня отпрянула, врезавшись в стол. Рюмки угрожающе звякнули.

Декабрина почувствовала, что её терпению приходит конец.

Она должна была испугаться. И, наверное, испугалась бы в любой другой день. Но вместо этого она разозлилась.

— Пошёл в жопу, ясно?! — прошипела она, — все пошли нахрен в жопу! Лизка, зомби-цыгане, мать их за ногу, ублюдские седые дети, мёртвые ноги под столами, в жопу вас! У меня брат пропал! У МЕНЯ БРАТ ПРОПАЛ!

Она рассерженно фыркнула и, выдохнув, развернулась, чтобы уйти, но тут радио ожило снова:

— Я приду к тебе на помощь,

Я с тобой, пока ты дышишь,

Было так всегда, ты помнишь?

Будет так всегда, ты слышишь?

 

Даня застыла, приросла к месту, спиной к радио, где мелодичный женский голос уже смолк, сменившись полнейшей тишиной. Она сделала рваный вдох, ещё один, и ещё.

— В… — начала она, по-прежнему стоя к радио спиной, но тут же осеклась, оборвала себя на полуслове.

«Зелёное в обёртке…»

Она кинулась в спальню, чуть не сбив тётку с ног, и, не слушая возмущённых охов, заперла дверь, бросившись к заваленному грязной одеждой стулу. Даже когда гора маек уже никак не помещалась и падала на пол, она не осмелилась положить на Володин диван ни одной.

Руки судорожно обыскивали карманы. Эти шорты? Нет, не эти… Эти? Блин, да почему они все такие одинаковые?!

Наконец пальцы выдавили из складок конфету, расплавившуюся от жары, похожую уже на бесформенный блин в ярком жёлто-зелёном фантике.

«Цитрон».

«Неправильно. Его есть нельзя».

«…в гаражах пропадать… ну а что милиция…»

«Продам гараж»

«…кто его купит… Стоят, гниют»

«Им нужно, чтобы за их покой кто-то заплатил»

Даня зависла, с закрытыми глазами перебирая про себя всё то, что казалось бредом воспалённого воображения. А потом схватилась за карман и достала маркер.

«Давай вечером умрём весело»

Перед ней расступались прохожие, возмущались вслед бабульки, испуганно шарахались рисующие «классики» малявки. Даня неслась к набережной, а вокруг распускался вечер.

Вот мост, Маевка лениво плещется, ударяясь о бортики. Голуби, потревоженные громкими девчачьими шагами, вспархивают и разлетаются по перилам ограждения.

Гаражи встали перед глазами единым мрачным монолитом. Где-то подгавкивали далёкие собаки. Ныли натёртые ноги. Порез на ладони саднил от попавшего пота. Зажатый в руке маркер будто пульсировал в нетерпении.

Вот он, гараж с фотографией Володьки.

Присев, скорее даже упав перед кирпичной стеной на колени, Даня взяла маркер в раненую ладонь и сдавила, попутно откручивая колпачок.

Приставив чёрный кончик к Володькиной фотке, прямо к лицу, Декабрина на секунду замерла, но тут же вдавила стержень в бумагу, проводя первую жирную линию. Из сжатого кулака капала кровь, а символ, похожий на раздавленного жука, вырисовывался на лице Володи. Символ и то, что было за ним. Совсем не страшное.

Её отпустило так же резко, в одну секунду, и Даня с хрипом втянула воздух, уронив руку с маркером.

Вместо Вовкиного лица на мир теперь смотрел раздавленный жук.

Лязгнула рядом дверца, и из-за угла выглянул дядя Федя. Даня хотела было вскочить, но поняла, что после пробежки от дома не может даже встать.

— Это ещё чт?.. — щурясь, грозно начал мужчина, но тут же узнал её, — о, опять ты, Таня?

— Даня я, — сипло ответила она, — Даня.

— Ну точно беспризорница. Детдомовская, что ль? — неодобрительно, кажется, вообще не обратив на её реплику внимания, дядя Федя рывком поднял её с земли и потянул в сторону двери в гараж.

Даня испуганно дёрнулась, но её уже втолкнули внутрь. Дядя Федя напоследок оглядел окрестности и вошёл сам, крепко заперев дверь изнутри.

— Конфеты не любишь? — миролюбиво осведомился он.

— Умирать не люблю, — ответила Даня, и его лицо на секунду перекосило, поплыло, и вместо добродушного пенсионера на мир глянуло что-то другое.

— Ну тебе ж хуже, — по-прежнему добродушным тоном отозвался он, и этот контраст между располагающим голосом и жуткой маской вместо лица заставил Даню дёрнуться.

Дядя Федя наклонился и поднял стоящий у дверей ломик.

Декабрина следила за ним, насколько позволяла покачивающаяся тусклая лампочка. Запоздало накатил страх.

Ну куда она попёрлась? Послушалась дурацкое радио. Где чёртова Лизка? Почему она ещё не?..

Дядя Федя кинулся вперёд, занося лом, и Даня рванулась в сторону. Реакция, закалённая играми во главе с Лизой, была у неё отменная.

Отскочив к дверям, она задёргала их, пытаясь открыть, но те не поддавались. Спиной почуяв опасность, она пригнулась, и заострённый конец лома пропорол створку, оставив на краске длинную царапину.

Вспомнив, что старик плохо видит, Даня метнулась в тёмный угол и замерла. Прищурившись, дядя Федя продвигался вдоль стены, держа лом на отлёте.

Неожиданно где-то под потолком зашипело радио. Мужчина вскинул голову, и Декабрина бросилась мимо него, пытаясь как можно быстрее повернуть ржавый ключ. Поворот, ещё поворот…

Дверь не поддалась, и Даня с ужасом сообразила, что поворачивала не в ту сторону.

Сзади её рванули за плечо и отшвырнули от двери. Проехавшись по бетонному полу, Декабрина попыталась вскочить, но дядя Федя рванул её за ногу, подтягивая к себе. Впервые в жизни Даня пожалела, что не весит сто килограмм, как Матрёшка. Посмотрела бы она, как этот маньяк потаскал по полу Инку.

Лом просвистел в воздухе, и лишь благодаря той же реакции вонзился в сантиметрах от Даниной головы, больно задев ухо. Она наугад пнула свободной ногой, но выпад прошёл впустую, а следующий замах ломом задел её руку, пропоров майку и кожу на плече.

Декабрина завизжала, и тут радио снова подало признаки жизни.

— Мертвый в доме — закрой зеркала,

Мертвый в доме — ждет из-за угла,

Мертвый в доме — ё-мое,

Он жаждет вашей крови — он получит ее…

Дядя Федя замер от неожиданности, и тут двери гаража вогнулись, будто снаружи в них ударилось что-то очень и очень мощное. Следующий удар просто вынес лист железа, и тот рухнул вниз. Только чудом Даня успела отползти с его траектории.

Дяде Феде уже было явно не до неё. В вывернутые наизнанку двери ступила Лиза, маленькая тоненькая девочка с двумя карамельными хвостиками.

Декабрина вскочила и бросилась мимо неё на улицу. Ещё никогда она так не радовалась липкому, душному и загазованному воздуху. Прислонившись к стене противоположного здания, она жадно вдыхала, запрокинув голову.

И поэтому не сразу заметила, что Лизка пришла к дяде Феде не одна.

Здесь были все они — все пропавшие дети, чумазые цыганята, чернявая Роза держала за руку трёхлетнюю девочку, Алмаз в майке с Микки-Маусом и его кудрявый друг тоже держались рядом. Так же, по одному, они заходили в вырванные двери, молча, без радости или страха в блестящих в темноте глазах, босыми ногами переступали порог и исчезали внутри.

Даня хотела, очень хотела уйти, отвернуться, просто закрыть глаза — но ничего этого не сделала. Да этого и не требовалось. Последний вошедший, Алмаз, аккуратно поднял дверь с пола и приставил на место. На секунду их с Данькой взгляды пересеклись, и парень кивнул.

Декабрина шумно выдохнула. С вставшей в проём дверью ей стало гораздо легче, словно отпустила натянутая внутри струна. Словно кто-то сверху, дёргающий за ниточки, обрезал их огромными костяными ножницами, и Даня сползла на пыльную землю, покрытую окурками, стекляшками и фантиками.

Изнутри гаража не доносилось ни звука.

Лизка вышла оттуда, когда уже окончательно стемнело. Просто отодвинула дверь и вышла. Лицо её было покрыто трещинами.

— А?.. А где остальные? — спросила Даня, с трудом справляясь с голосом.

— За их покой заплатили сполна, — без улыбки ответила Лиза.

Даня сглотнула.

— Значит, ты теперь?.. Тоже?..

— Нет, я здесь не из-за него.

Воцарилось молчание. Декабрина смотрела на Лизу, её потрескавшееся фарфоровое лицо, растрепавшиеся волосы и испачканное кровью платье, и наконец видела в ней ту, свою Лизку.

— Прости меня, Лиз, — выдохнула Даня, — прости.

Лиза первой подалась вперёд, обнимая её, сжимая Данькину ушибленную спину, порезанное предплечье, стискивая в ком майку. От неё пахло тёплой гнилью и сырой картошкой, но объятия были настоящими, искренними. И в этот момент Лизка не была холодной.

Отстранившись, Даня увидела на щеках у неё влажные дорожки.

— Я скажу тебе, где Володя, — тихо, каким-то надломленным голосом шепнула Лиза и указала рукой в сторону.

Проследив за её пальцем, Даня увидела мост. А когда повернула голову обратно, Лизки уже не было.

Первый шаг дался ей тяжелее всего. Так она думала, пока не сделала второй.

Даня преодолела лесополосу и вышла к набережной, знакомой до каждой трещины в старых лавках, до самого мелкого кустика.

До последнего что-то глубоко внутри продолжало надеяться, что выйдя к реке, она увидит Володьку.

Но набережная была пуста.

Декабрина подошла к бортику и села. Маевка никогда не бывала спокойна, но сегодня просто бесновалась. Волны с шумом ударялись о бортики, и каждая окатывала сидящую на коленях девчонку с ног до головы.

Даня всматривалась в тёмную воду, упираясь ладонями в каменный край. Солнце давно зашло, и даже будь река спокойна, отражения увидеть было невозможно.

— Володь? — шепнула Декабрина и не услышала своего голоса. Тогда она легла на бортик грудью, насколько могла, и опустила руку в воду.

Слёзы капали в Маевку и возвращались обратно солёными брызгами, жалящими щёки. Разве должна вода в реке быть солёной?

Даня облизнула губы и, открыв рот, тихонько запела:

— Зачем я сажаю алюминиевые огурцы, а-а, на брезентовом поле?..

Из мутной солёной глубины её ладони коснулись холодные пальцы.

Осень

Даня потушила сигарету о перила. Пепел осыпался на чей-то свадебный замочек. Она уже слышала приближение Ириски, её тоненький визгливый голосок где-то вдалеке, и чувствовала себя так, словно и не было этих двадцати лет.

Декабрина скосила глаза на Матрёшку, по-прежнему пухлую, даже толстую, с этой неудачной стрижкой она казалась даже ещё старше. Инна тоже расправилась со своей сигаретой и отправила окурок куда-то под ноги.

Ирка показалась на горизонте, всё такая же худенькая, в модной курточке с вышивкой, на высоченных шпильках, и жизнерадостно помахала. В отличие от Матрёшки, она казалась радостной.

— И где тебя носит? — пробурчала Инна, поправляя съехавший берет, — уже минут двадцать тебя ждём.

— Могла бы потратить это время на поход в салон красоты, — Ириска закатила глаза, — если тебя туда, конечно, пустят.

— Ты ещё хуже, чем я запомнила, — Матрёшка скривила накрашенные губы, — второе высшее не идёт тебе на пользу.

— Даня! — дружелюбно раскинув руки, взвизгнула Ира. Чтобы её обнять, Декабрине пришлось встать на носки.

— Привет, — всё же Ириске удалось вызвать у неё улыбку.

— Ну всё, идём-идём, — Ирка потянула Даню за руку, и она позволила.

Это был знакомый маршрут — от набережной к Школе Искусств, оттуда — к Площади Ленина, и наконец…

Осенняя реальность расползалась, расходилась в пальцах, стекала с плеч вместе с курткой, шапкой и прожитыми годами.

Из серого заброшенного городка Декабрина Карелина окунулась в лето.

Запахло пирогами тёти Светы, грозный голос бабзины окрикнул незадачливых охотников за яблоками. Вспорхнули со своего семечкового пира жирные голуби, прикормленные сердобольной пенсионеркой.

Пробежали мальчишки с дырявыми бутылками, окатив Даню струйкой воды, и она засмеялась детским тоненьким смехом.

Ирка и Матрёшка в маечках и шортиках потянули её дальше, к первому подъезду, мимо обожжённых хулиганской зажигалкой ящиков, на пятый этаж, к фальшивому замку.

Выбравшись на крышу, нагретую совсем не аномальным, а самым обычным ласковым солнышком, Даня на секунду зажмурилась после тёмного чердака.

А потом она увидела Лизу. Тощая и высокая, как столб на Масленицу, она сидела рядом с большой квадратной коробкой. Увидев подругу, она широко улыбнулась, сморщив свой подвижный носик, и на покрытых прыщиками щеках появились отчётливые ямочки.

Откинув с коробки крышку, Лизка продемонстрировала торт, белый, украшенный кремовыми цветами. Поверх было тоненько выведено: «С Днём Рождения, Даня!».

Даня заулыбалась так, что заболели щёки, а в глазах предательски защипало.

Она ещё вернётся к себе в реальность, в серую осень с покрытыми плесенью снега ощипанными газонами, к своему Косте, в город, далеко-далеко отсюда. И не будет вспоминать про Измайловск до следующей осени.

А пока она обернулась, и будто бы прямо из солнечного света, с трудом удерживая одной рукой массивную гитару, навстречу ей шагнул Володя.