Трансильвания: воцарение ночи

Единственному на свете.

Моей любви, которую я проношу в сердце

сквозь время уже много лет,

Ричарду Р. посвящается.

Без тебя этой книги просто не существовало бы…

Также посвящается тому, кто никогда не оставлял.

Все герои, события и места действия являются вымышленными и не имеют никакого отношения к реальным лицам. Любые совпадения с людьми и фактами, имеющими место в жизни или истории, случайны и непреднамеренны. Ответственности за возможные найденные в романе соответствия реальной действительности автор не несет. Приятного погружения в жаждущий крови мир. Не оставляйте шеи открытыми. Они уже чувствуют биение Ваших сердец…

Любовь — психическое заболевание, наркотический психоз параноидального типа на сексуальной почве. В острой фазе (влюбленность) вызывается амфетаминовой наркоманией, в хронической — эндорфиновой. Параноидальные симптомы ярче всего проявляются в острой фазе: бред сверхценной идеи, потеря адекватности восприятия, неспособность критически оценивать объект любви (часто сопряженная с агрессией против попыток дать такую оценку) при сохранении возможности здраво рассуждать на отвлеченные темы, эмоциональная нестабильность и тому подобное. Как и другие параноидальные расстройства, возникает чаще в молодом возрасте и протекает с весенне-осенними обострениями. Хроническую фазу часто называют «настоящей любовью» и противопоставляют острой, хотя на самом деле это две формы одного заболевания. Хотя хроническая фаза обычно внешне протекает спокойнее острой, это — спокойствие наркомана, регулярно получающего свою дозу наркотика: стоит возникнуть проблемам с дозой — и абстинентный синдром пробуждает к жизни не менее, а порой и более бурные страсти, чем в острой фазе. Шифр неподтвержденного в конечном итоге ВОЗ заболевания, предположительно — F63.9 по МКБ-10.

1. Быть человеком

Глава 1.Отголоски памяти

Остерегайтесь снов. Те, кто обитают в них, могут украсть Ваши сердце, душу и рассудок. Они могут заразить Вас безумием.

Полумгла обволакивала меня темным пульсирующим кольцом. С величайшим трудом я могла в ней рассмотреть только стены. От них: каменных, покрытых инеем, веяло холодом и сыростью, которые оседали, сдавливали виски, задурманивали сознание. Своды этой каменной тюрьмы, как казалось на первый взгляд, уходили шпилями в небеса и терялись в облаках, что порождало во мне ощущение немого ужаса. Окружающая обстановка навевала атмосферу Средневековья, и, помимо всего прочего, я была прикована цепями к чему-то жесткому и бесконечно холодному. Также вырезанному из камня. К алтарю…

Мои руки и ноги онемели от обездвиженности, — цепи не давали ни малейшей возможности пошевелиться. Розовый полупрозрачный ситец платья холодил кожу, ежеминутно покрывавшуюся крупными мурашками. Я имела возможность наблюдать за собой со стороны, и, к своему удивлению, отметила, что выглядела года на четыре моложе своего истинного возраста. Озноб касался каждого воспаленного нерва в моем теле, зубы стучали в ритм сердца, а шея ощущала себя непривычно. И через несколько мгновений, когда я окончательно поборола сонливость, состояние ступора и кататонии, я поняла, что распятие на серебряной цепочке исчезло с моей груди.

— Мне холодно. Я устала. Я не могу пошевелиться. Я хочу домой к маме и папе!!!

Святая наивность. Неужели это имело хоть какое-то значение для моих похитителей?.. Я не помню абсолютно ничего: я уснула дома, в своей мягкой постели, а пришла в себя здесь, в холоде и пустоте. С каменных высот навязчиво стекала по капле вода… КАП, КАП, КАП… Звук проникал в голову, разъедая мозг… – это текст автора разъел мозг членам жюри

Видение походило на воспоминание, фрагмент из прошлого, но в одном я была уверена на все сто: ничего подобного со мной никогда не происходило. Сами собой открылись двери моей тюрьмы. Сначала раздался скрежещущий пронзительный звук, а потом, ненадолго, в открытый дверной проем хлынули яркие и ослепительные потоки. Я запрокинула голову назад, вглядываясь в источник внезапного света. Перевернутая вверх тормашками реальность сбивала с толку, но все же лучше, чем ничего. Черная тень отделилась от яркого мира и сделала шаг во мрак. В это мгновение источник света исчез. Двери закрылись, и, по моим ощущениям, температура воздуха упала на несколько градусов. Некто уже находился рядом. Его перемещение оказалось столь стремительным, что я даже не успела удивиться. Лик его был скрыт туманом. Как я ни силилась, я не могла запомнить его черты, они ускользали от меня в белесых полосах наваждения. Зато запомнились его глаза — черные, хищные, злые, враждебные, нечеловеческие… Демон Ночи, а может, и самой Смерти склонился надо мной, и его рука легла мне на грудь, сжав ее… Холодная, мертвая рука покойника. Запах зефира, ванили и гниения заставлял мое дыхание прерываться от его омерзительно-сладостной вони. Меня резко затошнило.

— Пожалуйста, мистер, я хочу домой…

Ледяные пальцы легонько пробежались по моей нижней губе, заставляя рот приоткрыться, будто выводя огненные узоры на устах, всколыхнув жар, поднимающийся из груди. Омерзение охватило всю меня, когда холодный язык самой Смерти проник сквозь мои губы. Я попыталась закричать. Тщетно. Из горла вырывался только хрип. Полупрозрачному розовому ситцу не удалось оказать сопротивление не-мертвому…

Его руки проникали под платье. Ласкали и терзали. Боль и волны жара сдавливали мой череп. Оргазмические конвульсии летели по венам, заставляя сжиматься и разжиматься каждый нерв тела поминутно. Липкая и теплая масса застывала, оборачивая мое тело в свой кокон. Красная липкая масса. Кровь.

Сдавленный вой вырвался из груди. Его пальцы внутри меня вновь заставили меня хрипеть от боли и наслаждения. Острые когти причиняли невыразимое мучение, вызывавшее улыбку на лице монстра. Личине, запачканной кровью, каждый раз, как он решал найти еще одну невскрытую вену на моем теле. Еще немного живого места в моем лоне. Боль, ни с чем не сравнимая, прострелила висок, когда он вошел в меня. Противоестественно, порочно, омерзительно, убийственно… Но… Я не могла понять, почему после многочасовых пыток мое тело отвечает. Почему кровь летит по венам, сшибая рассудок и все органы чувств, чтобы отдать себя мертвецу. Он жрал меня, он пил меня, насиловал и резал своими чудовищными зубами… И не было на свете ничего более возбуждающего, прекрасного и эстетичного. Омерзение и благоговение сплелись в одно, и сознание вытащило на поверхность, как из шкатулки, имя его, за которое я продала душу, жизнь и тело — Владислав…

***

Я резко подскочила на кровати. Тело было напряжено, как натянутая пружина, и болело, будто я бежала несколько дистанций подряд. Я быстро скользнула рукой по шее. Мое распятие на месте. Слава Богу! Убрав пряди волос, назойливо свисавшие на глаза, я опустила голову. Снова этот сон… Которую ночь подряд он меня изводит… Ничего подобного со мной раньше не происходило, я знала это, я точно была в этом уверена, но кошмар был настолько явственным, будто его сюжет являлся воспоминанием из прошлого. Или из прошлой жизни. Я не могла утверждать…

Ах да, я совсем забыла представиться. Меня зовут Лора. Лора Уилсон. Мне шестнадцать лет. Вместе с родителями, Сарой и Томасом Уилсонами, я живу в Коннектикуте — штате на северо-востоке Новой Англии, в городе Хартфорд. Внешность всегда была подарком, данным мне от Бога. Или проклятием… Светлые русые волосы, волнами струящиеся ниже лопаток, выразительные изумрудно-зеленые глаза, слегка заостренный тонкий нос, полные чувственные губы. Ростом я не выделялась на фоне своих слишком высоких однокурсниц — всего сто шестьдесят четыре, зато за глаза говорили, что моя фигура могла свести с ума даже святого, поэтому моя чересчур религиозная мать покупала мне широкие и просторные вещи, и только втайне от нее, под этот слой огромной и просторной одежды, я одевала топ или футболку и узкие джинсы Райдер, чтобы не позориться перед заносчивыми нордическими красавицами, учащимися со мной на одном курсе в Институте Кулинарии.

До моих семнадцати оставалось всего несколько месяцев, и в этом году я сдавала выпускные экзамены, защищала диплом и шла на свободу — к построению своей собственной жизни и к работе. На своем курсе я была самой юной. Моим коллегам уже исполнилось по двадцать один-двадцать два года. Мне же было лишь шестнадцать, в свое время экстерном я сдала пять классов средней школы.

— Лора, время вставать. В институт опоздаешь!

Это и не удивительно. Часы уже пробили семь тридцать, а я по-прежнему сидела на кровати, одержимая ночным кошмаром, в запутанных мыслях, еще не приступив к сборам.

— Да, мам, поставь, пожалуйста, чайник!

Сегодня физкультура стояла третьей парой, поэтому я надела спортивный костюм-тройку — топ белого цвета с вышитой на нем застывшей в прыжке пантерой, черную спортивную кофту из флиса с рукавом в три четверти и черные узкие леггинсы. Институт не провозглашал дресс-код. Каждый одевался, как ему вздумается.

Чайник жалобно просвистел, оповестив о том, что вода закипела, и, когда я вышла из комнаты, мать уже наливала ароматный земляничный чай в чашки. Следом поднялся отец. В своих пушистых тапочках с зайцами он гордо прошествовал в ванную комнату и закрыл за собой дверь. Сверхострый слух — еще одно качество, за которое я себя любила. Я собрала волосы в высокий аккуратный хвостик и направилась на кухню.

— Лора, опять ты оделась неподобающе!

— Мам, не начинай! — Я поморщилась.

— Истинная христианка не станет выставлять свое тело напоказ!

Она снова завела свою церковную шарманку. Каждый день после занятий я проводила время на службе, а потом исповедовалась за грехи, которых не совершала.

— К тому же. — Мать продолжила тираду. — Если ты хочешь выйти замуж за честного и порядочного юношу, такого, как Дэвид Теннант, тебе нужно бы одеваться чуть поскромней! — Сара Уилсон произнесла слово «чуть» так, будто в нем было как минимум три буквы «у».

— Мама, я не собираюсь замуж за Дэвида Теннанта! У меня нет к нему чувств! — Я окинула мать без пяти минут яростным взглядом. Кроме этого хотелось сокрушить рукой стену, но я удержалась.

— Ах, глупая, глупая доченька моя. — Мать убрала с моего лица прядь волос, выбившихся из идеально ровного хвоста, но я нервно тряхнула головой, и прядь снова вернулась в исходное положение. — Твоя любовь — это не то, что нужно для идеального брака! Он красив, богат, умен, амбициозен… Или ты знаешь иного претендента, идеально подходящего?

В воображении моментально нарисовался образ мужчины, прекрасного чудовища, убийцы и насильника с черными злыми глазами, который красиво издевался надо мной в каждом сне, после чего я просыпалась с ужасающей мигренью, но я вновь тряхнула головой, отправив мысли о нем на задворки сознания, и просто ответила.

— Где-то в мире, наверняка, такой найдется.

— Глупая. — Мать махнула рукой.

Я откусила кусочек от бутерброда с семгой и задумалась. Мать явно перегибала палку, рассуждая об этом ничтожестве, Дэвиде Теннанте. Красив? Едва ли. Рыжий; с омерзительными конопушками, усеивающими все его крысиное лицо; ниже меня ростом, где-то, от силы, сто пятьдесят шесть-сто пятьдесят восемь. Амбициозен? Да. Его эго всегда оказывало определенный эффект на окружающих наравне с количеством нулей после единицы на чеках банковского счета его отца. Умен? Сказки пожилой бабульки. Занудно болтать часами об автомобильных гонках, дабы понравиться такой девушке, как я? Совсем не то. Меня интересовало почти все, кроме соревнований стритрейсеров. Я не понимала, зачем люди сознательно идут на смерть, а потом ропщут на судьбу, что машина, ехавшая со скоростью, превышающей все допустимые нормы, цепляется за бордюр и переворачивается.

Я любила музыку, живопись, поэзию, — весь этот культурный, просветительский и филологический мир; ненавидела точные науки, хотя они мне всегда давались практически даром.

— Мисс Уилсон у нас талант технического ума. — Шутил наш физик по имени мистер Коллтрэйн.

— И гуманитарного. — Добавлял профессор итальянского, мистер Сваровски.

И, возможно, они и были правы. В гранит науки я вгрызалась, подобно Фенриру, поглощающему Солнце. В моей жизни не было места для Дэвида Теннанта, и пределом моих мечтаний не являлось увеличение популяции рыжих конопатых чертей. Я не желала встречать старость, кидая восхищенные взгляды на морщинистого, обрюзгшего Теннанта.

Мать этого не понимала, да и какое ей вообще дело? Я промолчала.

— Ладно, мам, мне пора! — Я чмокнула ее в щеку, тем самым прекращая дискуссию, и отправилась собирать легкий учебный ранец.

***

Мой Институт провозглашал, что важнее хлеба нет ничего на свете. Мудрые профессора; некоторые из них в прошлом — лучшие повара, элита; учили нас постигать кулинарное мастерство с особым рвением, но помимо профессиональных предметов, у нас был и стандартный курс — физическая культура, психология, языки по выбору — итальянский или испанский, английский и литература, история колонизации земель США.

Весь курс собрался на лекцию по психологии. Я успела забежать в библиотеку, чтобы взять учебник, быстро прошла по коридору до аудитории и села за последний стол, который остался единственным свободным. Лекция повествовала о психических процессах: произвольной и непроизвольной памяти. Я уходила в подсознание, медленно, но верно погружаясь в транс, не переставая рисовать в тетради цифру «восемь», как знак бесконечности.

— Иногда у людей случаются дежавю. Мы будто бы знаем, что должно произойти в определенный момент, и это действительно происходит. Оказываясь в совершенно незнакомом месте, мы узнаем предметы мебели, обстановку, людей…

Эти слова вырвали меня из состояния погружения.

— Профессор, скажите, верите ли Вы в то, что наша память может отсылать нас к событиям из прошлого, которые никогда не происходили с нами в период нашего существования… То есть к прошлой жизни?..

— Мисс Уилсон, я верю в реинкарнацию! Ведь феномен «дежавю» попросту не имел бы места быть, если бы мы уже не проживали свои жизни когда-то. Рождаясь, мы обновляемся для того, чтобы вернуть себе свою бессмертную душу, которую теряем с наступлением физической смерти, а когда умираем повторно, ждем своего нового рождения… Итак, продолжим занятие…

Я снова медленно погружалась в недра подсознания. Знак бесконечности в тетради постепенно расплылся, стены раздвинулись, свет погас. Я снова лежала прикованной цепями на алтаре. Он тоже был там.

— Скоро ты присоединишься ко мне в вечной жизни, Лора.

Мужчина вдыхал запах моих волос, словно дикий зверь.

— Отпусти меня, пожалуйста… Освободи мне руки. — Мой голос звучал надрывно и хрипло. Холод сковал тело, обездвижив. — Mea dragostea, Vladislaus. (Любовь моя, Владислав. /рум./ — примечание автора).

Цепи больше не удерживали меня. Но не смотря на то, что мороз пронизывал все тело до костей, я чувствовала согревающее статическое электричество между нами. Против своей воли, я обвила руками его шею и поцеловала в губы. Страсть трещала между нами, как потрескивает обвиненный горящий на костре.

Эта девушка определенно не могла быть мной. Целовать кошмар своих ночей не входило в список моих дел на «сегодня», но… Как наваждение… Мои пальцы проскользнули в ворот его рубашки, расстегивая пуговицы одну за одной, в то время, как он целовал мои плечи и ключицы.

Внезапно лицо его стало демоническим, и я увидела острые клыки. Шею пронзила нестерпимая боль. Я закричала… И… Все исчезло.

Я снова переместилась в аудиторию. Голову разорвал снаряд адской мигрени, тем временем на меня воззрились тридцать две пары глаз. И тридцать третьи — профессорские. Похоже, я кричала и наяву.

— Мисс Уилсон, с Вами все в порядке?

— Да, да. Извините.

Я покраснела и заправила прядь челки за ухо. Лекция продолжилась.

Что я сказала этому мужчине? На каком языке?..

Я сидела, вжав голову в плечи, когда боковым зрением увидела Его в дверях аудитории. Резко сорвавшись с места и не потрудившись извиниться перед профессором, я выбежала в коридор, но, видимо, слишком поздно. Там никого не оказалось.

— Кто ты, черт возьми? Прекрати преследовать меня! — Выкрикнула я в пустоту.

На физкультуре играя в баскетбол, я пропустила три подачи, и меня обвинили в рассеянности. За пару вместо десяти баллов, что считалось наилучшим результатом, я получила всего пять — удовлетворительно.

Я вышла из центральных дверей Института и направилась в единственное место на Земле, где мне могли помочь. И это была не церковь, в которой, по мнению матери, истинно верующему даруют прощение, избавление от кошмаров, и рай, если не в жизни грядущей, то уж точно на небесах.

Я отправилась к психоаналитику.

Глава 2. Выпускной бал

И пестрел на балу маскарад масками притворства и лжи.

В коридоре никого не оказалось, приемные часы психоаналитика подходили к концу. Полагаю, он уже собирал свой старый чемоданчик, снимал пальто и шляпу с вешалки и собирался уходить домой, но я нарушила его планы, пробарабанив пальцами по обветшалой деревянной двери с позолоченной табличкой «Мистер Нолан» на ней.

— Мисс, прошу меня простить, но мой рабочий день окончен.

Но Лора Уилсон не была бы Лорой Уилсон, если бы позволила себе сдаться, развернуться и уйти…

— Доктор, умоляю… Надолго я Вас все равно не задержу, но мне, как никогда ранее в жизни, необходим Ваш совет. Кажется, я схожу с ума.

Пожилой мужчина с минуту оценивал меня внимательным взглядом, пытаясь понять, заслуживаю ли я тех минут общения с ним, за которые ему, вероятно, никто не заплатит, так как он не был частным практиком (на частного практика даже подающей надежды студентке взять денег неоткуда), затем нехотя снял пальто; водрузил его обратно на крючок вешалки, и указал мне рукой на стул возле окна рядом с письменным столом, загруженным кипой бумаг: рецептов на мятой бумаге с закрученными кончиками, рекомендаций, медицинских карт и напоминалок на желтых листочках с клеевой основой, прикрепленных к пластмассовому набору ручек и карандашей.

— Мисс???

В его вопросе прозвучало, как минимум, три знака вопроса, и я тихо добавила.

— Уилсон. Лора Уилсон.

Он вернулся за свой стол, и, опустившись на невысокое сидение, практически исчезнув за своим рабочим местом и нагромождением бумаг, обвел взглядом кабинет; все, что в нем находилось: удобное кожаное кресло для релаксации с высокими подлокотниками в правом углу, цветные фотографии на стенах с жизнерадостными щенками и котятами на руках у детей.

Ближе к нам висела картина, изображавшая синее спокойное и безмятежное море, отражающее блики солнца своей тихой и обездвиженной гладью. В недра кабинета вела еще одна дверь, за которой было настолько темно, что не представлялось возможности что-либо разглядеть. В дверном проеме брезжил, поминутно мерцая, слабый свет. Очевидно, это небольшое помещение было предназначено для введения в транс или гипноз. Над входом с потолка свисал небольшой декоративный маятник, мерно раскачивающийся вправо-влево, а из глубин комнаты доносилось негромкое постукивание настенных часов.

— Что Вас беспокоит, мисс Уилсон? — Доктор окинул меня взглядом из-под очков в черной роговой оправе, и взгляд этот был глубоким, пронзительным, изучающим. Вероятно, за его плечами остались годы опыта погружения людей в состояние гипноза и транса. На мгновение и я почувствовала себя расслабленно, умиротворенно, будто погрузилась в глубины синего безбрежного моря с картины, которая невообразимо притягивала меня, манила. Даже вопреки тому, что еще десять минут назад я вошла в кабинет в абсолютно раздерганном состоянии нервной системы, и мой ночной кошмар влек, преследовал и пожирал меня в мыслях и наяву.

— Я почти не сплю уже много ночей подряд. — Пожаловалась я, отерев холодный пот со лба — характерный признак сосудистой дистонии. — А когда отключаюсь, все эти недолгие крупицы времени, меня преследует один и тот же кошмар. Он изводит меня. Из-за него я перестаю быть собой, начинаю вести себя неадекватно. Мои нервы на пределе, самочувствие ухудшается с каждым днем, даже снизилась успеваемость в Институте из-за невозможности сосредоточиться на обучении. Иногда этот кошмар вбирает мой рассудок в себя и посреди дня, например, во время занятий или по дороге в Институт, а иногда мне кажется… — Я бессознательно крепко зажала в пальцах распятие. — Что он преследует меня по-настоящему. Что все, что в нем происходит, реально. Каждый раз, после того, как пробуждение возвращает меня в реальность из этого мучительного сновидения, я испытываю жуткую головную боль, мигрень, от которой не спасает ни одно обезболивающее. Что мне делать с этим, доктор? Я очень боюсь действительно сойти с ума…

— Какова природа этого кошмара? Что Вам снится? — Очки психоаналитика постепенно сползли с его переносицы, и он поправил их легким движением руки.

— Даже не знаю, с чего и начать…

Мужчина снова взглянул на меня из-под очков и улыбнулся.

— Давайте начнем по старинке, как и все. С начала.

Я колебалась, рассказывать было все же неловко. Даже профессору. Если проигнорировать все ужасы, присущие кошмарным сновидениям, в них присутствовала и некая, быть может, и извращенная, но интимность, о которой я бы точно не поведала ни матери, ни отцу. Но сюда я обратилась в поисках помощи, и, если я действительно хотела таковую получить, я обязана была рассказать все.

— Мне снится мужчина. Он… Высокий и носит черное. Лица его я не могу разглядеть. Ни разу не смогла за все это время. Иногда, мне кажется, что я знаю его целую вечность; порой, он мне чужд. Он… Насилует меня и пьет мою кровь. Я думаю, что он… Vampir.

Меня резко передернуло от собственного произношения, коим я одарила последнее сказанное слово. Оно было чуждым моему родному английскому, ведь в нем отсутствовала характерная литера [е] на конце, и акцент, с которым я произнесла его, не имел ничего общего ни с одним из языков, которыми я владела…

—  Сейчас я задам Вам два вопроса. Попробуйте ответить максимально честно. Вы любите смотреть фильмы ужасов, Мисс Уилсон?

— Нет. — Машинально ответила я. Следом, шаг за шагом, пришло осознание, куда клонил психоаналитик, преподнося мне свой вопрос. — Что Вы хотите утвердить этим вопросом? Я — не какая-нибудь инфантильная, впечатлительная девчонка, психику которой можно изуродовать просмотром фильмов ужасов, профессор. Я далека от подобного вида искусства, оное и искусством назвать — оскорбление для искусства. Я предпочитаю классику: Шекспира, Байрона, Бронте…

— А, на первый взгляд, похоже, что так. — Взгляд доктора внезапно стал холодным, липким и неприветливым. Доброжелательность исчезла с его лица, будто ее стерли. — К Вашему возрасту, милая, Вам бы положено было знать, что вампиров не существует. Exanimus (Мертвые. /лат./ — примечание автора) — существа, придуманные в свое время чересчур мнительным автором, не имеющие отношения к действительности. И, второй вопрос. У Вас есть мальчик, Мисс Уилсон?

— Нет. И никогда не было. Но какое это отношение имеет к делу?

— Видите ли, Мисс. У Вас юный организм, и Вы находитесь в фазе полового созревания. Может, Вам стоит озаботиться и поискать спутника жизни, чтобы не сходить с ума от буйства эротических фантазий?..

Это был удар ниже пояса в дополнение к его ехидной ухмылке, не сходившей с его лица, с момента, как я рассказала ему о так называемой «природе» кошмаров. Зря я вообще позволила ему влезть к себе в душу. Доктора не умеют снимать грязные ботинки перед тем, как входить в стерильное помещение. Не умеют не оставлять грязных следов в человеческих душах.

— Чутко. А самое главное, так профессионально! — Я совершила практически театральный жест, всплеснув руками в воздухе. — И как Вы до сих пор при лицензии с такими советами. При всем уважении, кого и когда мне искать, мне подскажет природа. А буйство эротических фантазий, по Вашим словам, принесло мне только боль и страдания. Поэтому у Вас просто права нет так со мной разговаривать. Я не получаю удовольствия от кошмаров, радости они мне не доставляют.

— А вот тут Вы лжете сами себе, юная леди. Еще как получаете. Девочка, я в три раза старше Вас, я повидал много женщин и экзальтацию чую за милю. Взгляд с поволокой при разговоре о загадочном властном незнакомце. Буря эмоций и страстей, которые Вы гасите лишь при мне, чтобы казаться спокойной. Может, сейчас Вам и кажется, что я смеюсь над Вами, но однажды Вы поймете, что я дал Вам единственно правильный в Вашем случае совет. Искушение можно побороть, только поддавшись ему. И найти молодого человека Вашего возраста — действительно, явилось бы решением многих психологических проблем девы вроде Вас, очень распространенного типа «nina matada» (Мертвая девушка. — примечание автора), полубольной, полубезумной, полумертвой от любви. Если, конечно, властный доминант из кошмара не стал важнее реальных отношений. Что думаете, м?

Мистер Нолан не сводил с меня глаз, и я искренне и честно пожалела, что пришла. Его пристальный взгляд обезоруживал, лез в душу и вытаскивал мой грязный секрет наружу. Да. Я желала незнакомца из сна. Всем телом, всей кровью и плотью, всем организмом и душой. Но какое кому до этого дело, если он нереален. И я пришла сюда избавиться от него, а не вести о нем беседы, что нервировало меня и забавляло психоаналитика, который читал язык моего тела и видел меня насквозь.

— Хорошо. Я постараюсь внять Вашим советам. — С нажимом произнесла я, давая понять, что не желаю продолжения беседы.

— Я выпишу Вам рецепт на «Диазепам». Это транквилизатор. Сон должен наладиться и стабилизироваться. Нейролептик же «Аминазин» снизит возможность появления галлюцинаций и навязчивого бреда. Но задумайтесь о вторичной выгоде, Лора. Ни один кошмар не будет длиться вечно, если Вы не будете желать, чтобы он длился. Отпустите его. Он Вам не нужен. Отпустите свое ощущение триумфа, непобедимости, защищенности, полета, которыми он Вас связал. Он — уродство, вызванное состоянием Вашей расшатанной психики, его не существует в реальности… Не имеет значения, как сильно Вы желаете его — его нет.

Он прошелся по моим нервам. «Его нет». Слова эхом звучали внутри меня, бились в сознании раненой птицей. Стиснув зубы, я уже выходила из кабинета с рецептом в руках, подписанным психоаналитиком от чужого имени (видимо, не в его компетенции было назначать препараты); еще один повод для лишения лицензии — пронеслось в голове; когда голос мистера Нолана заставил меня моментально впасть в паническое состояние.

— Если Вы желаете, мы можем поместить Вас в больницу для дальнейших исследований Вашего преневротического состояния и галлюцинаций, с ним связанных, но мне нужно посоветоваться об этом с Вашими родителями, пока Вы еще не являетесь совершеннолетней.

За лекарствами до аптеки я не шла, я летела. Оказавшись дома, я отключила телефонный кабель от сети. Хоть и был еще ранний вечер, родители уже спали.

Если Нолан расскажет матери о моих видениях, Сара положит конец моей счастливой жизни и превратит ее в ад. Оставалось лишь надеяться, что психоаналитик не успел совершить звонок во время моего пребывания в аптеке…

Я приняла нейролептик и тоже прилегла на постель. Но навязчивое кошмарное видение не исчезло, как было обещано. Сегодня пытки моего личного садиста достигли пика. Он практически выворачивал меня наизнанку и выпивал из меня жизнь… Так больше не могло продолжаться. Господи, за что мне это?..

Снова проснувшись от того, что меня приподняло от нервов, я села на кровати, прижала распятие с шеи к губам, подтянула колени к груди и заплакала. Нейролептик, увы, оказался бессилен… От Него меня не спасет ни одно лекарство в мире.

***

К утру мои худшие опасения подтвердились. Психоаналитик связался с моей матерью и поведал ей всю «природу» нашего разговора, которая ко времени его звонка, к моему проклятию, была дома. Я напала на старого и очень хорошего друга Сары Уилсон, который одно время помогал и ей решать ее психологические проблемы, затем был даже влюблен в нее, и, в конце концов, просто притворялся, что  не знает, кто я такая, разыгрывал драму, а потом просто вывалил всех тараканов ее дочери на голову любви своей молодости за десять минут.

День начался обыденно: подъем, завтрак. Мать молчала, что, на удивление, было редкостью. Причины тому я не знала.

— Идем. — После завтрака Сара, не поделившись своими соображениями, взяла меня за руку и вытащила из дома.

— Я хотя бы могу узнать, куда мы направляемся?

Мать лишь подтолкнула меня вперед.

Через пять минут показалось здание католической церкви, которое я посещала каждый день после окончания обучения. Дверь в здание собора была отворена, и мать втолкнула меня, держа за волосы, внутрь.

Внутри стоял сильный запах ладана и елейного масла. Своды церкви уходили высоко в небеса, и на потолках руками художников, чьи имена вряд ли были вписаны в книги по истории, роспись фресок повествовала иллюстрированную картину низвержения Люцифера в ад архангелом Михаилом. Со всех стен на меня взирали лики святых с золотистыми ореолами нимбов над их головами. Посреди церкви на полу стоял алтарь, а над ним, в самом центре, висело распятие. Мать швырнула меня к возвышению, поставив ниц. С моментально ссаженных коленей зазмеилась кровь.

— Гляди! Гляди! Даже Иисус от тебя отвернулся, сатанинская шлюха!

Лик Всевышнего, действительно, был повернут вправо, будто Он был не в состоянии глядеть на меня.

— Проси прощения, кайся, грешница! Иначе ты будешь гореть в пламени ада! Разве не все я ради тебя сделала? Разве не положила я жизнь на твое воспитание, чтобы ты имела право платить мне такой монетой, проклятое отродье? Моя дочь боролась бы ценой жизни и смерти, чтобы сопротивляться искусу. А ты… Ты более не дочь мне.

Краем глаза я увидела рясу спешащего к месту учиненного беспредела священника.

— Что Вы себе позволяете в священном месте, Миссис? Отпустите девушку.

— Я Вас умоляю, святой отец, не вмешиваться! Исчадие ада должно испросить у Бога прощения!

— Я не позволю Вам в обители Божьей издеваться над человеком!

— Пусть прочтет молитву Господню! — Мать отступила на шаг. — Я разговаривала с ее психоаналитиком. Он рассказал мне о ее ночных кошмарах — соитии с сыном Сатаны! Он ввел ее во искушение, и ей нравилось это. Она рассказывала об ужасе, который терзал ее, а глаза! Глаза ее, которые недостойны видеть свет, подергивались поволокой томления! Пусть в храме Божьем теперь вымаливает прощение.

Святой отец крепко сжал мою руку в своей.

— Очистись от греха, девочка. И твой кошмар никогда больше не явится к тебе. Попроси у Бога нашего, Иисуса, защиты, и Он поможет. Изгони из себя демона. Читай «Отче Наш».

— Господи, прости меня. — Я распласталась на полу. Слезы безвольно стекали по щекам. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Не помню, сколько раз я прочла текст по кругу, в слезах, еле держась, но продолжая стоять на разбитых в кровь коленях. Сколько святой отец с матерью внесли поправок в текст молитвы после фразы «и не введи нас в искушение»: избавь от мечтаний о развратных некрофилических сладостных утехах, о пороках сластолюбия, изгони демона из души моей, избави от власти его надо мной, даруй мне прощение и райские врата, даруй мне очищение от грехов…

После нескольких часов коленопреклонения и чтения молитвы в качестве исповеди в соборе, мать отвела меня домой. Путь пролег в гробовом молчании. Когда я попыталась его нарушить, Сара одарила меня пощечиной наотмашь. Щека горела, горело и в груди от ярости. В церкви, доме Божьем, у меня не было права чувствовать злобу, которая снедала меня сейчас. Да и я была слишком ничтожна и распластана. У меня просто не было сил на агрессию. А теперь… Ярость бушевала, выжигая меня изнутри. Мое внутреннее «я» восставало против перегиба с религиозными замашками. Я не выбирала эти видения, я не получала от них удовольствия, они искажали и разрушали мою психику, и за это я еще и платила унижением перед святым отцом… И даже перед Богом.

***

10 мая 2004 года.

Оглядываясь на недавние события, могу подметить, что время пролетело слишком быстро. По защите дипломной работы я получила наивысший балл, и сегодня мне предстояло получить сам диплом, который предоставлял уникальную возможность выхода в большой свет и переезда из дома родного в другой, хоть и чуждый мне город.

У меня не осталось более никакого желания продолжать жить здесь. Я уехала бы на край света, чтобы никогда не видеть мать. Чаша терпения лопнула с треском после того, как в марте она подвергла меня унижению перед святым отцом в соборе.

Я перегрызла бы себе вены зубами с огромной радостью, если пришлось бы прожить в этом доме еще хоть месяц. Разрешения я не спрашивала; ни Сара, ни Том Уилсон не знали о моих дальнейших планах, и пусть…

Этой ночью я оставлю записку, прикрепленной на холодильнике, и они оба больше никогда в жизни меня не увидят. Немного жаль было оставлять отца, — в отношении меня он всегда был готов противодействовать жене. На него зла я никогда не держала. Лишь для него я и собиралась оставить послание с названием города, в который переезжаю. Только с названием. Никакого точного адреса. А искать меня в огромном Иллинойсе абсолютно бессмысленная затея, все равно, что иголку в стоге сена.

Я отвлеклась на мгновение от своих мыслей. Весь наш курс уже получил дипломы. Я была последней в списке. Моя фамилия начиналась с буквы «W».

— Лора Уилсон!

Я взошла на кафедру, приняла диплом из рук ректора и наклонилась к микрофону.

— Спасибо Вам всем! Все Вы — наши профессора, вложили в нас столько знаний, которые без Вас мы не получили бы и за всю жизнь! Вы помогли нам в восхождении по лестнице жизни наверх! Именно Вы научили нас тому, что хлеб, как часто любят поговаривать в русских традициях, всему голова! Я очень горжусь тем, что мне довелось обучаться здесь. И не только кулинарии, но и жизни…

Раздались громкие аплодисменты, и я спустилась с кафедры.

Перед глазами то и дело мелькали яркие желтые мантии выпускников и островерхие шапочки с желтой кисточкой. Наш Институт в последний день словно подпитался духом какой-нибудь Академии, сочетая вычурные слова, яркие одежды и помпезность поздравлений.

Оставалось четыре часа до выпускного бала, а делать мне укладку должна была моя сокурсница… Подруга. По крайней мере, единственная, кому я могла поведать хоть что-то о себе. Понятие дружбы, естественно, было относительным, а сама дружба — довольно формальной, ведь всецело я никому не доверяла, но Елена Шеффер была единственным человеком, кого я могла считать достаточно надежной.

Из толпы ее выделить оказалось не так и трудно. Высокая голубоглазая эффектная блондинка даже на фоне других нордических красавиц выглядела выигрышно, благодаря тому, что излучала тепло и доброту своей улыбкой, в то время, как от ее заносчивых и неулыбчивых сестер по цвету волос всегда веяло холодом и неприязнью.

— Лора, вот ты где, а я уж было подумала, что придется тебя искать. — Она улыбнулась уголками рта, став еще милее на мгновение.

— Елена. — Я обняла девушку в качестве приветствия. До церемонии вручения не было времени поздороваться. — Готова к балу?

— Относительно. Готово только мое платье. Сама я морально не готова ни на грамм. Та же беда с моей прической. Мы договаривались, что я сделаю тебе завивку. А ты мне поможешь?

— Да без проблем. — Я улыбнулась в ответ на ее улыбку. — В нашей аудитории есть розетка. Идем туда. Наш куратор еще где-то в Институте; должно быть открыто.

— Идем.

Елена хотела сделать свои вьющиеся волосы идеально ровными, поэтому я включила в розетку утюжок, и, пока шел процесс нагревания, начала расчесывать непослушные кудри подруги.

— Есть какие-нибудь мысли насчет работы? Где ты желаешь обрести свое место?

— Пока еще не знаю, но точно не здесь. — Я сосредоточенно свела брови, пытаясь провести расческой сквозь запутавшиеся пряди волос блондинки. — Я уезжаю из Хартфорда, Елена.

— Куда хочешь податься? Честно говоря, трудно представить тебя где-то еще.

— В Иллинойс. О деталях сообщу подробнее в письме. Я пока смутно все это представляю, но мое решение окончательно.

— Лора, Боже мой, зачем тебе это нужно? Разве здесь, в Хартфорде, мало места для реализации планов на жизнь?

— Тебе меня не понять. Здесь — не мое. С детства я ощущала, что родилась для чего-то, по-настоящему, значимого, а вместо этого… — Я вовремя прикусила язык, чуть не проболтавшись о прилюдном унижении в церкви. Нет, этого я не могла рассказать даже Елене. Религиозный фанатизм сделал из матери рабыню. Рабыню по сути, рабыню по убеждениям. Урезал ее кругозор, сузил круг интересов, лишил свободы воли и мышления. Я не злилась на нее больше. Такая помешанность, жизнь в шорах, без возможности шире взглянуть на жизнь и события, на добро и зло, скорее, вызывали сострадание и жалость, нежели агрессию. Вместо того, чтобы завершить фразу, закончив с прической подруги, я повернула ее на стуле к зеркалу и предложила оценить прическу, которая отняла сорок минут моего времени. Она внимательно и придирчиво изучила свое отражение в зеркале, и, оказавшись довольной результатом, сердечно меня поблагодарила.

— Что насчет тебя? — Я, наконец, нарушила воцарившееся молчание, когда первый аккуратный локон выскользнул из зажима плойки на мою щеку.

— Я… Не знаю. Я останусь здесь, в Хартфорде, с родителями до лета. А в июне мы с Диланом должны пожениться. Окажешь мне честь быть моей подружкой невесты?

— Обязательно. — Я рассеянно улыбнулась, вызывая в памяти образ долговязого и добродушного Дилана Эллиота. Честно говоря, получилось у меня это с трудом. Я могла запомнить и сохранить в памяти только то, что было для меня чрезвычайно важным, а чужие мальчики в список важности никогда не входили. Да, быть может, я — самая эгоистичная и корыстная подруга века, и пальма первенства по себялюбию — моя, но я не считала важным сохранять в голове образы людей, которые никак со мной не связаны и не будут фигурировать в моей дальнейшей жизни.

— Я буду ждать твоей весточки из Иллинойса. Не забывай обо мне, Лора, пожалуйста. Ты — моя самая лучшая подруга.

Я просто сказала «спасибо», нервно прикусив губу. Елена считала, что я полностью искренна с ней, как и она со мной, в чем, по сути, не было и доли правды, но я не хотела убивать в ней мечту об идеальной дружбе. Я далека даже от того, чтобы быть хорошим другом, что уж говорить об идеальном… Я всегда была закрыта от окружающего мира: странная и никем не понятая чудачка-социофоб из примерной и чересчур религиозной семьи; не такая, как все.

Вскоре и моя прическа была готова. Тугие и идеально ровные локоны ниспадали практически до талии. Я осталась довольна укладкой. Затем каждая из нас нанесла себе макияж, и мы надели платья. Ее — черное, от Шанель, выглядело, на мой взгляд, чересчур откровенно. Оно скреплялось по бокам золотыми булавками, а декольте практически ничего не скрывало. Мое же платье — фиолетовое, от Роберто Кавалли, струилось, шелками ниспадая до пола. Длинный шлейф стлался и волочился за платьем. Эдакое подвенечное платье, разве что не белоснежно белое. Я выходила замуж за будущее, разводясь с прошлым… От спины до груди на плечах сходились бретели. Наряд выглядел воздушным из-за полупрозрачного шифона ткани. Фасон одновременно казался строгим и немного кокетливым. Платье не показывало слишком много, но и не скрывало достоинств. Удовлетворившись своим внешним видом в зеркале, мы спустились вниз, в кафетерий.

Бал начался с поздравления выпускников ректором Института. Деканы и кураторы в честь торжества, как и выпускники, облачились в вечерние платья и костюмы от известных модельеров.

Вступила музыка, и дамы со своими кавалерами закружились в медленном венском вальсе. Так как пары были распределены заранее, я сразу встала рядом с Дэвидом Теннантом, который выглядел здесь настолько же неуместно, насколько неуместной была разница в возрасте между нами. Он был старше на семь лет, что создавало визуальный эффект дисгармонии. Остальные пары в зале были ровесниками. А я, одна была здесь, как снежинка-дитя, среди взрослых сугробов. На Теннанте красовался строгий черный костюм и черная рубашка с галстуком, но даже официальный вид не добавлял ему привлекательности. Для меня он по-прежнему выглядел, как омерзительный червь, которого хотелось раздавить.

На мгновение я склонила голову, как того требовал этикет танца, затем рука Теннанта медленно опустилась на мою поясницу. Вальсируя, мы продвигались по просторному помещению актового зала. В связи с балом и танцами стулья были убраны, как и фортепьяно, занимавшее весь правый угол зала и, в течение года, используемое в качестве музыкального сопровождения к концертам начинающих музыкантов с дополнительных курсов нашего Института. Сейчас его заменял музыкальный проигрыватель «Айва», зацикливший воспроизведение медленной и непринужденной мелодии вальса. Дэвид самодовольно улыбнулся и возбужденно провел языком по нижней губе. Вышло довольно омерзительно.

— Я знаю, чего хочет Сара, твоя мать. Богатства и наживы. Она жаждет нашего союза, чтобы заполучить средства, которыми располагаем мы с отцом. Но я нескончаемо рад, что ты — мой весомый повод исполнить каприз твоей алчной матери добровольно и с удовольствием. Ты — венец самого совершенства. Ты — изумруд, которого не хватает в короне моей жизни.

Возможно, из чьих-то уст это и могло бы прозвучать романтично, но Дэвид Теннант был не из тех людей. В его голосе проскальзывали нотки похабщины. Мне было противно даже стоять рядом с ним.

— О, Дэвид. Я так не хотела тебя расстраивать. — Я нарисовала на лице самую печальную мину, на которую только была способна. — Но, увы, мне придется произнести это вслух. Твои мечты о свадьбе так и останутся мечтами.

— Сара и Том уже подыскали тебе работу в Бриджпорте — самом крупном из городов нашего штата, в, буквально говоря, торговой цивилизации Коннектикута, куда мы с тобой переедем в наш медовый месяц.

Он ехидно улыбнулся, и я представила, как его зубы элегантно ниспадают на пол под воздействием удара моей туфли. На душе немного просветлело, самую малость.

— Завтра я уезжаю в Иллинойс. Билет на поезд уже лежит в дорожной сумке.

Я смотрела на него в упор, глаза в глаза. Я мечтала и грезила увидеть, как самодовольная ухмылка сползет с его тошнотворной физиономии, и я добилась ожидаемого результата. Дэвид Теннант начал нервничать.

— Какой еще Иллинойс, Лора? Ты блефуешь. Если ты действительно куда-то собиралась бы уехать, твои родители дали бы мне знать.

— Напомни, я разве упоминала, что мои родители в курсе моих планов?

Теперь самодовольная ухмылка медленно расползалась по моему лицу. Дэвид же с каждым произнесенным мной словом, впадал в состояние бешенства.

— Я все им расскажу, и ты, птичка, никогда не покинешь своей клетки!

Его угрожающий тон становился слишком громким. Нас могли услышать посторонние.

— О, Дэвид, я ожидала этой реплики, и, к твоему несчастью, у меня нет ответа на твои молитвы. В первую очередь, переступив порог дома, я перережу провода телефонного кабеля. Телефон не поставит меня на колени. Никогда. Больше никогда. И не нанесет вреда моим планам.

Стало душно. Я на мгновение будто бы снова оказалась в церкви. Я переживала момент прилюдного унижения мысленно вновь и вновь. Этому больше не бывать. Никогда.

Дэвида я оставила в гнетущих мыслях, скрежетать зубами от злости. Сославшись на головную боль, дома я оказалась раньше других выпускников. По правилам хорошего тона Теннант был вынужден остаться на афтепати.

Аккуратно перерезав провода телефонного кабеля ножницами и убедившись, что сигнал не поступает, я сбросила изрядно надоевшее платье к ногам. Я стояла у зеркала нагая, в туфлях на пятнадцатисантиметровых каблуках. Тяжелые светлые локоны ниспадали на грудь, прикрывая соски. Зеленые глаза даже в темноте светились неистовым сиянием изумрудов, и взгляд, которым они окинули свое отражение, был горделивым, королевским. В нем отражалось презрение к миру, самолюбование, нарциссизм. Он смотрел на свою обладательницу, как на существо выше всего земного.

Я вспомнила сказки об эльфах, которые мне читала в детстве мать; об их неземной красоте; о долинах, в которых они живут; о землях, которыми владеют, и подумала, что моя внешность вполне могла бы подойти под их описание.

В зеркале позади меня материализовалась черная тень, приняв очертания кошмара каждого из моих снов. Я отметила, что уже научилась не вздрагивать каждый раз, когда он появлялся. На все мое тело обрушилась волна огненного томления. Зрачки стали широкими, а дыхание — прерывистым и тяжелым. Его пальцы коснулись кисти моей руки. Я повернула ладонь тыльной стороной и сжала его руку в своей. Подавшись назад, я склонила голову на его плечо. Спиной я чувствовала его сильную грудь. Опустив глаза вниз, но не голову, я положила его руку на бедро. Пальцы одной его руки медленно скользили вверх. Добравшись до груди, он плавно и резко сжал ее. Из моих полуоткрытых губ вырвался сдавленный стон. Прижавшись ледяными губами к моей шее, другой рукой незнакомец проскользнул к низу живота и между бедер, внутрь. Я моментально взмокла. Огненный огонь летел по венам и пульсировал все ниже и ниже, пока оргазмический стон не прорвался сквозь мое полупридушенное горло.

— Приходи ко мне. Я жду тебя. Я ждал тебя несколько веков. — Полухриплый с придыханием серебристый баритон звучал в моих ушах, а сладковатые запахи зефира, ванили и тления с примесью еще одного — сандала, кружили голову и дурманили в безумном полубреду…

Он исчез столь же внезапно, как и появился. И хоть я и видела лишь себя в отражении, его запахи, ощущение прикосновений и огонь в глубине моего лона доказывали, что он не был видением, что я не сошла с ума…

Надев ночную фланелевую рубашку, я свернулась калачиком на своей постели.

В четыре часа утра я уже была на ногах и передвигалась максимально бесшумно. Я собрала в дорожную сумку некоторые летние и зимние вещи; небольшой запас продуктов, которые не должны были скоро испортиться; документы, включая паспорт; билет на поезд; диплом; достаточное количество денег для того, чтобы прожить в гостинице какое-то время, пока не найду работу.

Я не взяла ничего из прошлого. Меня манило неизведанное будущее, поэтому все детские фотографии, подарки и открытки остались на том месте, где и лежали. Ну откуда мне было знать, что покидаю родной дом навечно? И что лет через сто, когда не будет в живых ни Сары, ни Томаса, и саму квартиру добросовестные риэлторы не смогут никому продать, я обнаружу эти самые открытки, покрытые толстым слоем пыли и паутины, подписанные с обратной стороны: «Моей дочке, Лоре, от мамы в ее шестой день рождения. 23.11.1993».

Оставив записку отцу прикрепленной на холодильнике, где просила понять меня и принять мой выбор, я без сожаления покинула родной дом в поисках приключений, которыми меня вскоре «наградила» Госпожа Судьба.

Пока же меня ждал Иллинойс и город, символизирующий полузабытый роман знаменитого треугольника: Вельмы Келли, Билли Флинна и Рокси Харт (Мюзикл «Чикаго». — примечание автора). Мой роковой и судьбоносный выбор пал на Чикаго.

Глава 3. Ночное rendez—vous с кошмаром

Мертвые ходят быстро.

Иллинойс. Чикаго. Десять дней спустя.

Я раздраженно захлопнула ноутбук, на который ушла добрая часть родительских средств, взятых мной из дома, не потрудившись его выключить; закинула в мусорную корзину газету с незамысловатым названием «Работа сегодня» и, потирая висок, пытаясь избавиться от навязчивой мигрени, возникшей из-за нескончаемого просмотра веб-страниц в поисках работы, взглянула в окно гостиницы, которое выходило на бесконечное, теряющееся среди перекрестков шоссе, в глубокой задумчивости. А призадуматься действительно было над чем. Может, я была слишком требовательна к себе, но даже десять дней, которые не продвинули меня ни на шаг к цели, казались мне вечностью, а от заполненных резюме и поиска вакансий меня уже порядком тошнило. Слишком много денег было вложено в ноутбук, ставший моим единственным другом здесь, в километрах от дома, также немало средств уходило на проживание, оплату номера гостиницы, пропитание и такси. Деньги стремительно подходили к концу, а квалифицированный повар из Хартфорда никому не требовался, при всем том, что я просмотрела бесконечное количество раз все мыслимые и немыслимые сайты и газеты.

Модем интернета несколько раз вспыхнул зеленым и трагически погас. Соединение с сервером разорвано. Веб-страница недоступна.

— Давай же! — Я раздраженно вытащила его из гнезда, побарабанила пальцами по столу в задумчивости, подождала чуть больше, чем полминуты и вернула злополучное приспособление на место. Минимальное везение посреди остова полуразбитых надежд. Индикатор зажегся мерным зеленым светом, и модем восстановил соединение.

Я обновила страницу и снова оказалась на просторах сайта под весьма ироничным для меня после бесконечности, проведенной в поисках своего места в жизни, названием «Работа найдется для каждого». Я не удержалась от саркастической ремарки о том, что вакансий так много, что еще чуть-чуть, и придется стоять у шоссе с протянутой рукой. Но даже это не шло ни в какое сравнение с мыслью о том, что придется вернуться домой. Я вздрогнула всем телом… Снова оказаться в религиозном рабстве матери, в шорах ее убеждений, и по ее велению выйти замуж за Дэвида Теннанта… Нет, этому не бывать никогда! Лучше умереть от голода сейчас и здесь, в Чикаго, чем всю жизнь проживать в неволе в Хартфорде, или, как упоминал сам Теннант о планах матери на нас двоих, — в Бриджпорте.

Тем временем, не смотря на то, что навязчивая паника уже сдавила тугим кольцом мой затылок, внимание привлек заголовок, красовавшийся посреди страницы крупными витиеватыми стилем шрифта красными буквами.

«Психиатрическая Больница штата Иллинойс в городе Чикаго №14 в поисках повара для кухни. Зарплата по договоренности с руководством. Принимаются люди в возрасте от шестнадцати до сорока пяти лет. Образование строго высшее. Подробности по телефону 555-55-22».

Не смея надеяться на чрезмерную удачу, я взяла в руки мобильный телефон.

Покинув родной город, я сменила и номер, но иногда ставила в телефон старую сим-карту, чтобы прочесть сообщения от Елены, увидеть оповещения о нескончаемых звонках от родителей и очистить историю входящих, с улыбкой прочесть смс-сообщения от отца, написанные с любовью и теплом. Каждый день он писал мне о том, что они с мамой не находят себе покоя, не имея возможности даже знать, в каком городе меня искать, умолял вернуться, и каждая его смс-ка оканчивалась постскриптумом «С любовью. Папа».

Зачем он разрывал мне сердце? Мне и без этого было нелегко осваиваться на новом месте, а он заставлял меня скучать по нему, по дому, страдать от угрызений совести, которыми я не должна была терзаться вовсе, учитывая отношение ко мне в семье. Я получила от него порядка двадцати сообщений, по два-три за каждый день, проведенный в Чикаго.

Отбросив в сторону печальные мысли, ухватившись за психиатрическую больницу, как за лучик последней надежды, я совершила вызов на номер «555-55-22».

— Заведующий Психиатрической Больницы №14. Я Вас слушаю.

Голос мужчины оказался довольно приятным. Он ласкал слух.

— Здравствуйте. Меня зовут Лора Уилсон. Я прочла Ваше объявление в интернете о вакансии на должность повара. Около двух недель назад я закончила Институт Кулинарии в Хартфорде и получила диплом с отличием о высшем образовании. Я хотела бы поинтересоваться, есть ли у меня шанс быть принятой к Вам на работу?

На добрых секунд пятнадцать в трубке воцарилось молчание. Затем мужчина спросил на два тона ниже.

— Сколько Вам лет, Мисс Уилсон? По голосу слышу, что Вы еще очень молоды.

— Почти семнадцать. — Я почему-то смутилась.

На связи повис приглушенный вздох. — Вы еще так юны, Лора. Поищите себе другое место работы. Вы нам… — Заведующий выждал несколько томительных минут молчания. — Не подходите.

— Пожалуйста. — Мой голос своей надломленностью удивил даже меня саму. — Вы даже не представляете себе, как мне нужна эта работа, Мистер. Не отказывайте мне, умоляю! Мой дом остался в Хартфорде. Здесь, в Чикаго, я доживаю на свои последние деньги, мне некуда податься, нечем платить за проживание в гостинице. Если так и дальше пойдет, я окажусь на улице. Молю… Есть в Вас хоть капля человечности?..

На несколько минут в трубке снова воцарилось напряженное молчание, затем заведующий нарушил его каким-то грустным и обреченным голосом.

— Скажите мне, Мисс Уилсон, Вы умеете работать беспрекословно, выполнять поручения без колебаний и лишних вопросов? Настолько ли Вы безрассудны, чтобы в шестнадцать лет ставить свою жизнь под угрозу? Нам… — Секундная пауза. — Нужны работники всегда. Вопрос лишь в том, подходите ли Вы нам? Готовы ли Вы к этой работе?

— Я готова. Можете во мне не сомневаться.

— Будь по-вашему. Подъезжайте завтра с утра оформлять документы. После этого Вы сразу сможете приступить к исполнению своих обязанностей. Наш адрес легко найти на просторах интернета. Я буду ожидать Вас к восьми. Спец-одежду получите на месте. Не опаздывайте.

В трубке послышались короткие гудки. Я победно улыбнулась своему отражению в зеркале на стене. Долой рабство и унижения. Прощай, никчемная прошлая жизнь, больше я к тебе никогда не вернусь…

***

Психиатрическая Больница штата Иллинойс номером четырнадцать находилась всего в двадцати минутах от моей гостиницы. Поймав такси и заплатив водителю два доллара, я отчетливо назвала улицу и номер дома и склонила голову на дверное оконное стекло машины. Больница оказалась видна издалека. Высокое серое и оформленное в готическом стиле здание казалось бесконечным из салона такси. На небе сгустились темные зловещие тучи, словно предвещая беду, а здание всем своим видом отталкивало и упрашивало бежать прочь. Да вот только те, кому некуда бежать, не внемлют таким молчаливым советам и знакам, посланным судьбой. А они были. Странным оказалось уже то, что водитель высадил меня посреди шоссе, наотрез отказавшись подъезжать к воротам, сопроводив довольно странными речами свой отказ.

— Жалко тебя, девочка. Еще жизни не познала. А уже смерть. Она за тобой. Она облюбовала тебя и ждет удобного момента, чтобы запустить свои когти в твое горло. Береги себя.

Позже я обнаружила, что два доллара, которые я отдала водителю, таинственным образом оказались в кармане моих джинс, а такси, стоило мне отвернуться, чтобы окинуть больницу оценивающим взглядом, мистически и бесшумно исчезло с проезжей части так, будто бы его и не было вовсе.

Больница, на первый взгляд, казалось, была лишена всяких признаков жизни и существовала в каком-то полусне. Медперсонал в белом лениво перемещался по ветхим коридорам. Постройка просила всем своим видом обновления, но, видимо, властям города не было до этого никакого дела. Мимо меня медленно проскользил пожилой старик с полубезумным взглядом и неопрятными седыми, разметавшимися по его плечам волосами в темно-зеленой поношенной пижаме, и полуживая медсестра, спешно схватив его за руку, проводила в палату.

У самой двери он обернулся в мою сторону и улыбнулся дико и страшно.

— Смерть, девочка, здесь везде смерть. Мы обречены. Я обречен. Она обречена. — Старик пальцем указал на свою сопровождающую. — И ты теперь тоже.

Я изумленно взглянула на медсестру, и она нервно пожала плечами, тихо извинившись, вжав голову в плечи и подталкивая старика к двери.

— Пожалуйста. Мистер Уингфилд. Пройдите к себе.

— Мы все обречены. — Взвыл дедок, и лицо его исказила гримаса безумия…

Я зябко поежилась. Его глаза сильно испугали меня, но не мне было осуждать его за сумасшествие… Не прошло еще и месяца с тех пор, как я сама находилась на грани отчаяния и безумия. И пусть сейчас сон стабилизировался, кошмары на время отпустили из мертвого захвата, а лекарства, прописанные Ноланом работали, как часы, все же я понимала, что грань между нормальностью и психическим расстройством тонка, как паутина…

Не помню, как судьба привела меня к зоне рекреации. Я брела будто во сне, все еще не справившись с состоянием шока. Я была сбита с толку и речью водителя такси, и словами безумца. Оба они утверждали, что это место — Цитадель Зла, а я не могла с точностью утверждать, что им нельзя доверять. Больница давила атмосферой, всем своим видом и состоянием. Вдобавок к удручающей картине зарядил дождь, дополнив и без того серую картину небес еще несколькими оттенками серости. Больные сидели за столами в зоне отдыха, собирая паззлы и составляя из кубиков слова. Глубоко ушедшие в себя, психически разломанные, кто из них находился в межмирье, а кто уже и вовсе не принадлежал этому миру.

Пожилая старушка у окна считала листья на дереве, заглядывавшем сквозь полуоткрытые ставни.

— Пятьдесят шесть. Пятьдесят семь. Пятьдесят восемь. — Губы бормотали в полубреду, поминутно сбиваясь и начиная песню счета заново. Снова и снова.

Я присела на стул рядом с ней и попыталась завести разговор.

— Здравствуйте, Мисс. Меня зовут Лора. А как Ваше имя?

Больная посмотрела мне прямо в глаза, улыбнулась и, широко открыв рот, вдруг выкрикнула.

— Шестьдесят один!

Тогда я отдала себе отчет в том, что смотрела она не на меня, а скорее сквозь. Меня она просто не замечала.

— Можете не стараться и не тратить время. Она Вам не ответит. Миссис Спаркл здесь с тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Она в таком состоянии с тех пор, как муж ее внучки в состоянии аффекта на ее глазах зарезал двух ее маленьких правнуков и свою собственную жену. Бедняжка не вынесла этого и сошла с ума. Теперь она где-то далеко. А чтобы успокоиться, она постоянно считает. Все, что попадается на глаза. Рассудок — хрупкая вещь, Мисс Уилсон. И эта вещь так легко ломается. Вряд ли Вы найдете повод не согласиться со мной…

— Не найду. — Я обернулась в сторону, как я уже поняла по знакомому тембру голоса, который изо всех сил отвергал мою кандидатуру на вакансию повара по телефону, заведующего больницей.

— Алан Стэнфилд. — Обладатель одного из самых приятных голосов этого мира протянул мне руку. Я спешно ее пожала.

— Полагаю, мое имя Вам знакомо и нет нужды представляться. — Я натянуто улыбнулась, разглядывая заведующего. Алан оказался голубоглазым шатеном, весьма приятным на внешность, высокого роста, (где-то сто восемьдесят пять) и крепкого телосложения. Во время телефонного разговора, как оказалось, я нарисовала в воображении образ, практически идентичный его настоящей внешности. Разве что не сумела предугадать, что заведующий носит очки.

— Теперь Вы видите, с чем нам приходится иметь дело ежедневно. — С нажимом произнес он. — Просто я хочу, чтобы Вы поняли, что работать здесь — не развлечение, а тяжелый физический труд. Вы еще не передумали?

— Быть может, внешность моя обманчива, и я произвожу впечатление глупой провинциальной инфантильной девицы, но смею Вас уверить, что первое впечатление практически никогда не бывает правдивым. Я не из тех, кто отказывается от своих слов. Любая работа сопряжена с трудностями. Я готова их преодолевать.

На мгновение лицо его помрачнело, затем он попытался выдавить подобие улыбки.

— Что ж, тогда пройдемте в мой кабинет.

Процедура оформления документов не заняла много времени, и, несколько раз оставив свою подпись, я получила спец-одежду — накрахмаленный белый халат чуть выше колена. Покинув кабинет Стэнфилда, я вышла в холл, дабы приступить к своим должностным обязанностям.

Психиатрическая Больница штата Иллинойс в городе Чикаго №14 растянулась на четыре этажа, не смотря на то, что казалась бесконечностью из окна такси. Около семидесяти палат, две зоны рекреации, столовая для медицинского персонала, процедурные…

К моему неприятному удивлению, повар в штате больницы уже числился, так что моей обязанностью назначили разнесение по палатам завтраков, обедов и ужинов, уделяя особенное внимание тяжело больным пациентам. Но вскоре я перестала злиться из-за наличия повара. Пожилой низкорослый и усатый мужчина по имени Мистер Браун оказался таким радушным и открытым человеком, настоящим солнцем этого мрачного заведения, всегда готовым оказать помощь своей неловкой и маленькой помощнице, что уже в первый день мне посчастливилось обрести хорошего друга.

Зарплата моя, в конечном итоге, должна была составить достаточно неплохую сумму, чтобы жить и выживать в мире без родителей, поэтому пока переживать ни о чем не стоило.

***

С рассветом пришел и второй день работы. Двадцать второе мая две тысячи четвертого года. О, поверьте, этот день мне уже не забыть никогда. После консилиума Мистер Стэнфилд вручил мне меню для пациентов с подробными инструкциями, в какую палату в какое время суток какую пищу я должна была относить. Около получаса, пока вся больница замерла на время сна, я внимательно изучала и запоминала его…

Пока кое-что в меню не показалось мне лишенным смысла настолько, что я отказалась понимать и принимать. Мне было известно, что все семьдесят палат были заняты. В больнице не было свободных мест. И все же…

Напротив номеров шестьдесят шесть, шестьдесят пять, пятьдесят девять, пятьдесят семь, пятьдесят четыре и пятьдесят два в списке стояли прочерки. Все эти палаты располагались на последнем, четвертом этаже больницы, и пациенты четвертого этажа, по всей видимости, все время существования больницы питались святым духом.

— Нонсенс. — Подумалось мне, пока я входила в кабинет Алана Стэнфилда.

— Присаживайтесь, Мисс Уилсон. — Заведующий жестом указал мне на кресло возле стола напротив себя.

— Спасибо, Мистер Стэнфилд, за заботу, я себя комфортно чувствую. В отличие от пациентов четвертого этажа. В меню допущена ошибка. Неужели, если человек психически болен и не отдает себе отчета, в каком мире пребывает, у Вас есть право лишать его пищи и экономить бюджет больницы? А, может быть, блаженным места сего не достается пищи, чтобы Вы во главе персонала имели возможность набивать свой желудок вторыми завтраками? Любопытно, что бы на это сказали власти. Интересно, как Вам сейчас вообще хватает смелости смотреть мне в глаза, зная, что Вы ущемляете права несчастных больных, которых поклялись спасать…

В глазах моих пылал яростный огонь. Я готова была отстаивать свои убеждения до победного конца, ибо то, чему я стала свидетелем, не по людским законам, не по законам гуманности. Такого не должно было случиться ни в одном цивилизованном обществе.

Убийца в белом халате. Вот кем мне сейчас представлялся заведующий Психиатрической Больницы №14.

Лицо Алана исказила злобная гримаса. Закрыв глаза, он совершил глубокий вдох, вероятно, сосчитал до десяти и медленно приподнялся с кресла. Возвышаясь надо мной подобно рокочущему вулкану, готовому к извержению в любой момент, он процедил сквозь зубы. Его голос, тихий, но звенящий, таил в себе скрытую угрозу, и я, не отдавая себе в том отчета, вжала голову в плечи, словно приготовившись к удару.

— Разве Вы не поставили подпись добровольно, Мисс Уилсон? О чем я Вас предупреждал, когда мы с Вами беседовали по телефону? Что Вы должны работать беспрекословно, выполнять поручения без колебаний и лишних вопросов и стараться держать рот на замке в течение рабочего дня. Вам было дано поручение? Извольте его исполнять по выданной Вам инструкции. Можете быть свободны, Мисс Уилсон. Если посмеете ослушаться и подняться на четвертый этаж, посетить хотя бы одну из палат с прочерками, будете немедленно уволены… — И уже на полтона тише он добавил. — Разумеется, если, конечно, останетесь живы.

Я не сдвинулась с места, все еще испепеляя его взглядом и нервно сжимая руки в кулаки. Он поднял на меня глаза и посмотрел из-под очков, словно спрашивая «ты еще тут?», а затем с нажимом и сталью в голосе произнес. — Можете быть свободны, Мисс Уилсон.

Я вышла, не постеснявшись хлопнуть дверью кабинета заведующего. Он опустился до нелепых угроз. Как никчемно с его стороны. Пережив тиранию матери и сбежав от нее, пережив порядка тридцати кошмаров и выпутавшись из них, мне стал настолько неведом страх, что меня уже начинал подстегивать поиск ответа на вопрос, чем он вообще планировал напугать меня.

На время тихого часа я прилегла на кровать Мистера Уингфилда, который, вероятно, был вызван на процедуры, и сон ненадолго сморил меня. Пригладив растрепанные волосы, полчаса спустя, я вышла в холл, услышав, как кто-то вскрикнул. Весь медперсонал собрался в коридоре, ожесточенно жестикулируя и разговаривая на повышенных тонах. Краем глаза я увидела каталку, накрытую простыней, вокруг которой столпились медсестры во главе со Стэнфилдом. Я оказалась в самом эпицентре событий. Пару раз меня даже чуть не сбили с ног. Идеально белая простыня, которой был накрыт лежавший в каталке, насквозь пропиталась кровью. Заведующий прожег провожатую Мистера Уингфилда яростным взглядом и сквозь зубы прошипел.

— Как? Что случилось?

Медсестры переглянулись, дабы удостовериться, что никто из пациентов их не слышит и тихо произнесли в один голос. — Mortuus.

— Увозите. — Лицо заведующего помрачнело.

Я подбежала к нему.

— Что произошло? Кто пострадал?

Стэнфилд смерил меня пронзительным взглядом, словно решая, заслуживаю я знать правду или нет, затем тихо и коротко произнес. — Старик Уингфилд. Несчастный случай. Эта больница просто разваливается на части. Здесь нельзя больше оставаться.

Он лгал. И я знала об этом. И он знал, что я знаю. Видел это в моих глазах. Тем не менее отчаянно цеплялся за свою ложь.

В двух вещах я была уверена абсолютно точно. Во-первых, старика, который еще вчера предупреждал об опасности, сгубил не несчастный случай. Да, разумеется, больница пребывала не в лучшем состоянии, но и не в настолько плохом, как утверждал Стэнфилд. И, хотя, штукатурка облезла и осыпалась, сама клиника еще держалась крепко. А, во-вторых, Мистер Уингфилд не был сумасшедшим. Стены этого здания были пропитаны злом, которое угрожало каждому, кто здесь находился. В сознании всплыл отрывок из телефонного разговора с заведующим.

— Нам нужны работники всегда.

Разумеется, поток бесконечный. Если каждый день кто-то будет умирать.

Еще один вопрос оставался без ответа. Что медсестры подразумевали под словом «mortuus»? Я достаточно разбиралась в языках и понимала, что «mortuus» на латыни — аналог французского слова «morte». Смерть. Или мертвый.

С первого взгляда становилось ясно, что лежавший на каталке был мертв, так почему медсестры с таким опасением переглядывались? Почему следили за тем, чтобы их никто не услышал? Они ведь говорили очевидное? Или все же нет?.. А, быть может, в слово «мертвый» вкладывалось иное значение? Я была сбита с толку.

После происшествия часть персонала была освобождена от работы, включая меня. Я слонялась из угла в угол, не находя себе применение. Возвращаться в гостиницу не было никакого желания, платить за ночь дополнительного проживания тоже, поэтому я осталась на ночное дежурство. Пролистав несколько карт пациентов медленно и лениво, я сложила их в ровную стопку на столе в ординаторской и опустила голову на сплетенные пальцы рук…

Из-за пережитого стресса я отключилась надолго и пришла в себя, когда больница уже опустела.

Я потерла глаза, окончательно проснувшись. На глаза мне попалось злополучное меню, которое оказалось на столе прямо у меня под рукой, вызвавшее днем бурный ажиотаж. Цифры на листе бумаги не давали мне покоя. Шестьдесят шесть, шестьдесят пять, пятьдесят девять, пятьдесят семь, пятьдесят четыре и пятьдесят два…

Ночь вступала в свои права. Путь на четвертый этаж мне был заказан приказом заведующего больницы. Но кто будет следить за исполнением приказа, если Алан Стэнфилд уже наверняка мирно спит в своей постели, а единственным, кто остался здесь на ночь кроме меня, был наш охранник, Мистер Коулман?..

Цифры завораживали меня, притягивали… Но они были не единственной причиной, по которой я решила выполнить то, что задумала. Помимо загадочной тайны, которая просила ее разгадать, я для себя решила, что сегодня рискну всем, но узнаю, что за чертовщина творится в больнице. И пусть это может кончиться для меня плохо, быть может, и Алан Стэнфилд не напрасно предупреждал об опасности, но у Лоры Уилсон с детства в характере был один пунктик. Если появилась навязчивая идея — претвори ее в жизнь, иначе не сможешь спокойно спать.

Одернув на себе белый халат чуть выше колена и поправив волосы, забранные в спиральный пучок, я зажала в правой руке меню и вышла в коридор. Тишина стояла мертвая, ни единым звуком не нарушаемая. Неясным мерцанием с потолка подмигивала люминесцентная лампа. Стук моих каблуков по мраморному полу раздавался по всему коридору. Эдакое сердце больницы забилось посреди ночи. Мистер Коулман пребывал в сладкой дреме, положив руки под голову и тихонько посапывая.

— Типичный русский богатырь. Хоть чем бей, теперь до рассвета не разбудишь. — Подумалось мне.

Ординаторская находилась на втором этаже. Я вышла на лестницу и, пролетев два пролета вниз, торопливо отстучав каблуками ритм по ступеням, толкнула дверь в столовую. В воздухе повис запах кислых щей. Поморщившись и отогнав пару назойливых мух, я подошла к плите. В огромной кастрюле, наверняка не меньше, чем в половину моего роста, лежало картофельное пюре, которое готовил Мистер Браун с утра. Я включила плиту и невероятным усилием передвинула кастрюлю на нагревающуюся конфорку. Мысль о воплощении плана заставляла мою кожу покрываться мурашками, а дух — воспрянуть на совершение авантюрных приключений. Руки заметно дрожали, а дыхание стало тяжелым и прерывистым. Появиться в одной из палат просто так я не могла. Нужен был повод. Даже если там содержат самых буйных психопатов, вид и запах теплой еды должен удержать их от того, чтобы в один прыжок сломать мне шею. Положив разогретое пюре в тарелки, добавив по несколько кусочков жареной рыбы с тимьяном в каждую, я окинула взглядом меню, оставленное на столе.

Цифры за это время будто бы выросли и выгнулись на бумаге рельефом. Шестьдесят шесть, шестьдесят пять, пятьдесят девять, пятьдесят семь, пятьдесят четыре, пятьдесят два.

— Ну что же, Лора. — Нервно улыбнулась я самой себе. — Начнем с шестьдесят шестой. Страшнее уже не будет.

Меня не впечатлял мистицизм, которым окутывал Алан Стэнфилд и его приближенные то, что творилось в больнице, не пугала таинственность, с которой он говорил о четвертом этаже. И сегодня я узнаю, что здесь творится. Не сегодня. А прямо сейчас…

С трудом маневрируя с подносом на каблуках, я поднялась на четвертый этаж.

Двери в палаты в больнице на всех этажах были приоткрыты. На всех, кроме этого. Я дернула ручку двери палаты номер пятьдесят два, затем — пятьдесят четыре. Они оказались заперты, что было, действительно, странно, учитывая, что ни одна из палат не пустовала. Углы коридора затянулись паутиной, а люминесцентные лампы на этаже едва мерцали. И, если, на первый взгляд, мне показалось, что «жилые» этажи больницы находились в запустении, то дать определение хаосу, который творился здесь, я просто не могла. Штукатурка отошла от стен, на полу, среди мусора и паутины, валялись шприцы, пинцеты. При столь скудном освещении я все же рассмотрела и маленькую куклу с темными вьющимися волосами. Она лежала, широко раскинув руки, и смотрела на меня своими широко открытыми черными глазами-пуговицами. От этого взгляда мороз прошелся по коже, и я носком туфли откинула мерзость в угол. Надо напомнить себе все-таки сообщить властям города о состоянии больницы. Конечно, если я переживу эту ночь. Коридор подходил к концу. Осталась последняя палата, в которую я и собиралась изначально. Шестьдесят шесть. Сердце пропустило два удара. Я коснулась ладонью латунной ручки, затем крепко сжала ее в руке, и, наконец, легонечко толкнула дверь внутрь. Она не замедлила отвориться, со зловещим и мистическим скрипом приглашая войти внутрь…

Сырость, затхлость и тление моментально сбили с толку, ранив все органы чувств так, что я едва не задохнулась. Я совершила один неверный шаг, затем — второй, исключительно по инерции, и стоило этому произойти, дверь тут же захлопнулась за моей спиной. Путь к отступлению был отрезан. Я застряла здесь навечно. И слово «навечно» перестало быть метафорой, едва мне стоило поглядеть под ноги…

На полу, на темно-желтом, старом линолеуме в черную полоску, у самого входа, среди паутины, в пыли, покоились тела. Около десятка мертвых тел. От них исходило такое зловоние, что этот запах, казалось, проникал до основания костей и в голову, разъедая слизистую оболочку носа. На удивление, тучи из насекомых в воздухе над трупами не оказалось…

Смерть посетила усопших в разное время. У каждого трупа был свой собственный срок давности. На двух маленьких, рассыпавшихся в труху скелетиках возлежали полуразложившиеся мужчина и женщина. Кровь на горле старика, завершившего ужасающую пирамиду, став ее верхушкой, только застыла, и две капли стекли по горлу к груди. Все жертвы были одеты в уже знакомые мне темно-зеленые пижамы. Одежда пациентов четырнадцатой Психиатрической Больницы штата Иллинойс. Глаза несчастных убиенных, еще не истлевших до состояния скелетов, закатились так, что остались видны только белки. Их шеи были безжалостно разорваны. На молочно-белых искаженных посмертно лицах застыло выражение немого ужаса.

Я не владела собой. На мгновение дух будто покинул мое тело, и поднос выпал из дрожавших крупной дрожью рук. Целую вечность он приземлялся, прежде, чем посуда с пюре разлетелась вдребезги на осколки.

Дышать стало трудно. Я подняла голову вверх. Со всех стен на меня взирали кресты и распятия. Некоторые из них висели вниз головой. На оконной раме тоже обнаружилось одно.

С трудом переводя дыхание, приложив ладонь ко лбу и опустив голову, я, наконец, заметила того, кто лежал на кровати, облокотившись на ее край и разглядывая меня так пристально, как хищник смотрит на жертву. Да. Теперь мне довелось рассмотреть его. Мужчине, ростом около ста девяноста пяти, на вид можно было дать не больше сорока-сорока пяти лет. Он был облачен в черную рубашку, черные брюки-галифе, заправленные в высокие сапоги до колена длиной и черный плащ, а длинные цвета воронова крыла волосы его были собраны в конский хвост. В левом ухе поблескивала золотая серьга. Тонкие губы искривились в порочной и злобной усмешке. Темные пряди волос спадали на невероятно красивый и будто высеченный из мрамора, остроносый профиль. Его порочную красоту породила сама Преисподняя: его широкую грудь, сильные плечи и пламя из адской бездны в черных, как сама ночь, глазах. Я дернулась, как муха, попавшая в сети паука, силой заставив себя оторваться от этих гипнотических злобных глаз. Столько безумных ночей в муках кошмара они меня истязали. Эти глаза невозможно было не узнать. Они сводили с ума и лишали ясных мыслей. Усилием воли я выдернула сама себя из состояния транса, и, резко развернувшись к мужчине спиной, дернула спасительную ручку двери. Тщетно. Дверь оказалась заперта, будто бы я и не попала несколько минут назад сюда именно через нее. Пламя окутало меня с головы до ног. В солнечном сплетении стало душно и тошно. Тугое кольцо боли сдавило череп.

— Кто-нибудь! На помощь! Помогите! Умоляю!

Я бешено молотила руками по двери, истошно крича, пока голос не охрип. На минуту я закрыла глаза, чтобы отвлечься от боли, разорвавшей все мое тело. Мягкий шелк оперения касался моих глаз и щек. Ленты из вороньих крыльев. Резко и отрывисто ударив меня по щекам, наваждение исчезло. Послышался его голос. Холодный, отражавшийся от стен эхом в моей груди и насмешливый.

— Бабочка только залетела на огонек и уже пытается сбежать? Хоть сбей руки до крови, тебя отсюда никто не услышит. И никто не спасет. Бабочка боится, что ее тоненькие крылышки сломают, а пыльцу сотрут грубым движением властной руки. Лора, Лора, почему ты до сих пор боишься? После всего, через что мы прошли?

— Мы? О чем Вы говорите? — Тяжело дыша и держась за голову, безжалостно разбитую взрывом мигрени, дрожащими руками, я обернулась в его сторону. Голос хрипел. Каждое слово вырывалось из груди с жаром и болью, словно оставляя в ней ожоги.

— Признаюсь, не ожидал, что человеческий рассудок — такая хрупкая материя. И любое вмешательство в него вызывает адскую головную боль. Прости меня, милая.

Злобная усмешка на его лице свидетельствовала о том, что он и не думал извиняться. Весь этот разговор напоминал дешевую театральную постановку с марионетками.

— А в конце пьесы кукле сломают шею. — Как-то некстати подумалось мне.

Я ничего не ответила, и он продолжил. Играет, как кошка с мышью. Зачем убивать быстро, когда жертва итак никуда не денется.

— Признайся уже самой себе. — Чарующий баритон шептал хрипло и прерывисто у меня в голове, пока я неистово пыталась сломать ручку двери и хоть как-то вырвать себе путь к свободе. От него кружилась голова, и сдавливало сердце. Воздух в легких кончился, и даже стоять на дрожащих ногах стало трудно.

— Давай же! Давай! — Я тщетно умоляла дверь хоть немного податься.

— Ты бежишь не от меня, а от самой себя. Эти сны, которые, на самом деле, наше прошлое, недоступное твоей памяти по ряду причин, пугали тебя и доводили до нервных срывов, потому что ты боишься. Но не меня, а самой себя. Ты боишься почувствовать. Боишься бездны, в которую проваливаешься, когда начинаешь испытывать ко мне чувства, боишься огненной лавины, которая уничтожит и перечеркнет всю твою прежнюю жизнь. А за нее ты отчаянно цепляешься, потому что тебя очень долго учили тому, что есть добро, а что зло. Порочные страсти — зло. Испытывать нечто, что люди не принимают — зло. А это шоры, за которые ты сама винишь свою мать. Прекрати бежать от себя, Лора. Прими себя такой, какая ты есть. Когда ты это сделаешь, ты поймешь то, чего сейчас не понимаешь. Только со мной ты можешь стать самой собой. Не притворяться, не скрывать свои чувства, не лгать, не надевать маски добродушия и любви к людям. Ты ненавидишь их не меньше моего. И единственное место, где ты сейчас хочешь быть, это не там, снаружи, в мире жалких и никчемных людишек. Ты хочешь быть здесь. — Рука кошмара моих ночей мягко и нежно прошлась по подушке, лежавшей рядом с ним. Ногти, удлинившиеся и превратившиеся в острые когти, располосовали наволочку.

Тяжело дыша, я оперлась спиной на стену. Все равно пути к отступлению были закрыты. Моя рука легла на горло. Каждый вздох был невыносим. Я будто огонь вдыхала. Он летел по венам, задевая каждый нерв, конвульсирующий в теле и заставляющий выгибаться руки и дрожать всем естеством.

— Выпустите или убейте. Прекратите истязать. Если отпустите, я сделаю вид, что не видела всего этого. — Я кивнула на пирамиду из мертвых тел. По щекам стекали слезы от возникшего кома в области солнечного сплетения, который разрастался, от которого тошнило так, что слезная жидкость выступала сама собой. Лицо моментально высыхало от лихорадки, которая подавила меня, согнула в дугу.

Теперь стало ясно, почему медсестры употребили в разговоре слово «mortuus». Их страхи здесь, наконец, обретали смысл. Мертвый, пьющий кровь, вампир.

Психиатрическая лечебница оказалась лишь прикрытием для другого грандиозного проекта. Здание, по крайней мере, весь четвертый этаж, стало тюрьмой для заключения в нем созданий вроде моего мучителя. Монстров и чудовищ. Вот о какой страшной тайне говорили вполголоса, вот чего боялись медсестры и пациенты… Все стены здания, действительно, оказались пропитаны злом. Жаль, что об этой тайне не узнает мир. К утру я стану еще одним кирпичиком в пирамиде смерти на полу.

— Я вернусь домой. Никто о Вас не узнает. Ни власти, ни полиция.

Вампир только усмехнулся. — К мамочке потянуло, м? Колени уже зажили после поклонов Боженьке? А, нет, постой. Как же я мог забыть. Наверное, к любимому Дэвиду вернуться хочется. Разделить с ним каждую ночь, завести семью, родить несколько рыжих чертей и до конца жизни посещать Мистера Нолана, жалуясь на ужасные кошмары обо мне. Такие ужасные, что ты горишь. Горишь, еще не приблизившись ко мне. Ты никого не обманешь. Ни меня, ни даже своего психоаналитика. В чем-то я даже апплодировал ему, стоя. Властный доминант из кошмара, действительно, стал намного важнее реальных отношений. Да и разве же это были бы отношения? Ты — умная, начитанная и образованная девушка, Лора. А те, кто окружают тебя, не ровня тебе. Тебе даже поговорить не с кем, потому что все эти мальчишки — ограниченные болваны. Ты заслуживаешь большего… Потом же этот напыщенный кретин подорвал всю свою репутацию в моих глазах. Сначала он начал говорить о каких-то мальчиках, не имея ни малейшего представления о сознании твоей перерождающейся души, разбитой вдребезги и от века к веку хранившей верность только одному мужчине — мне. Следом, Нолан и вовсе превратился в циркового клоуна. «Не имеет значения, как сильно Вы желаете его — его нет.» Он сказал, что меня нет. Проводя время в заточении, мне, действительно, иногда казалось, что меня уже нет. Но не до такой же степени, чтобы поверить в то, что меня не существует… К слову сказать, пожалуй, здесь, на самом деле, стало слишком жарко, не находишь? Как насчет того, чтобы немного остудить невыносимую лихорадку?

Он все еще улыбался, а принуждение, которое я не могла побороть, уже завладело моим рассудком, проникнув в мою голову, подобно маленькому паразиту с острыми зубами-иглами, впивающимися в ткани мозга. Не отдавая себе отчета в том, я начала медленно расстегивать накрахмаленный белый халат. Пуговицу за пуговицей. Завершив начатое, я отбросила его к ногам, оставшись в одном кружевном черном нижнем белье. Бледная кожа покрылась пурпурными пятнами. Я опустила глаза.

— Что Вы делаете? — Мои зубы стучали, а кровь ударила в голову, разбиваясь пульсом в каждой клетке тела.

— Просто хочу на тебя посмотреть… Как я и запомнил. Идеальна. — Его и без того темные глаза потемнели еще больше. Да, он был монстром вне всякого сомнения, но при всем этом он все еще оставался мужчиной. Магия влечения работала на нем практически так же сильно, как и на мне. Только он не боялся в отличие от меня… — А попутно решаю твои психологические проблемы, девочка. Не борись с основным инстинктом. Это природа. Никакой силе духа не справиться с ней. Что же насчет дома. Ты им не то место называешь. Твой дом — это мой замок. Твой дом — это мой мир, который я отдам тебе в руки. Вместе с короной.

— Но почему? — Только и выдавила я из себя.

— Потому что… — В мгновение ока он оказался рядом и оперся руками на стену за моей спиной, заставив меня вжаться в нее, чтобы не почувствовать соприкосновение с его телом. Он выдыхал мне в висок каждое слово, пока я отвернулась к стене, пытаясь проглотить душащий меня комок в солнечном сплетении. — Ты — реинкарнация моей погибшей шесть веков назад жены. И я вернулся из смерти, чтобы дождаться тебя. Ради тебя я проклял Бога и всех святых. Ради тебя я стал чудовищем, которого ты теперь боишься.

Он распустил мои волосы резким рывком, и они рассыпались по моим плечам.

— Глупая. — Он смотрел мне в глаза, коснувшись моей щеки своей холодной, как снег ладонью. — Стоило бежать столько времени, когда можно было принять меня и стать счастливой навечно?

— Что ты хочешь услышать? Да, я боюсь тебя, но не монстра внутри тебя, а оболочку, которую вижу собственными глазами! Боюсь себя, боюсь терять опору и землю под ногами! А ведь это происходит каждый раз, как только я тебя вижу. Я боюсь твоей вечности. Боюсь нести ответственность за эту любовь целую вечность, потому что чувствую и знаю, что меньше, чем через вечность, мне не выпутаться, если я приму тебя. Если я приму себя такой, какая есть. Сводимой с ума ужасом моих ночей. Я боюсь снова и снова ощущать то, что меня поглощает, поэтому я боюсь тебя. И каждого видения, связанного с тобой.  Я боюсь тебя видеть. Потому что каждый взгляд возвращает меня к мысли о том, что ты — жуткая, порочная, но все-таки моя Вселенная… Мать говорила, что ты — исчадие ада, сын Сатаны… Это правда? — Я уже не отводила взгляд. Бесполезно, когда липкие сети паутины окутали настолько, что в этом сладком сиропе ты просто засыпаешь, погружаешься в вечный сон, не в силах лететь прочь.

— А это имеет значение, если я — твоя судьба? — Он склонил голову к моей шее и коснулся ее ледяными губами. Пульс бился все быстрее, отстукивая в голове «Пляску смерти» Сен-Санса.

— И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. — Все еще сопротивляясь, мои губы шептали молитву.

— А ты не сдаешься так просто, да? — Он усмехнулся, покусывая мою шею и сжимая мои дрожащие руки в своих. — Противишься каждому импульсу. Слушай крик своего тела. Слушай Симфонию Безумия Грига. Она тебе понравится. Войди со мной в пещеру горного короля…

— Я ненавижу тебя. Ты растлил меня. Из-за тебя я повисла на грани жизни и смерти. Столько ночей в кошмарах… Ты пытал меня без зазрения совести.

— Я прожил половину тысячелетия. Я продал совесть за богатство и власть. Я продал за бессмертие все человеческое.

Его руки легли мне на бедра. Еще полминуты я смотрела на него, и сил к сопротивлению во мне просто не осталось. Он развернул меня в противоположную сторону. Целуя в шею, он подталкивал меня в сторону своей кровати. Я отпихнула носком туфли с дороги руку одного из убиенных вампиром, и, борясь с застежками плаща кошмара всех моих ночей, опустилась на его кровать.

— Он ввел ее во искушение, и ей нравилось это. — Звенел в голове голос матери. И пусть она сотню раз была права, пусть я легко стала продажной девкой сил зла, я уже ни о чем не жалела. Его поцелуи причиняли мне боль, лишали меня моей непорочности, потому что в сплетении наших языков, я чувствовала горький привкус ада во рту. Ваниль, зефир, сандал и тление… Ловким движением левой руки, он расстегнул лифчик, а я ногой обвила его за талию, пока его рука поглаживала мое бедро, постепенно лишая меня последнего оставшегося на мне белья. Я вытянулась в струну и открыла ему шею, поигрывая пальцами с пряжкой брюк, жадно влезая под ткань его исподнего, уже расстегнув рубашку и оставив дорожку из поцелуев на сильной и холодной груди. Он не спрашивал ни разрешения, ни приглашения. Из-под верхней губы его показались два острых клыка. Через мгновение они пронзили нежную кожу моего горла, отыскав яремную вену. Эйфория ударила в голову…

Он коснулся пальцами моей нижней губы. Он сочетал нежность и грубость так искусно, что у меня не осталось воли, не осталось меня ни в одном из смыслов. Вся обратившись в чувственное ощущение, я раздвинула ноги. Он вошел в меня, он пил мою кровь из каждой венки на теле: из рук, ног, живота, груди. Ферменты его слюны оказывали обезболивающее и заживляющее воздействие. Но шрамы оставались. После насильственных действий они не могли не остаться, но в тот миг мне не было до них никакого дела. Я стонала от боли, которую порождали вновь и вновь вспарываемые клыками вены, и похоти.

Он провел правой рукой, на которой красовался массивный перстень с изображением дракона, под ямочкой на шее, из которой струилась кровь; затем я почувствовала прикосновение к горлу ледяного языка, слизывающего кровь. — Шрамы останутся, как подарок, чтобы ты помнила обо мне…

— Владислав. — Прошептала я, запрокинув голову. — Ты — проклятие мое…

Он погрузил клыки в вену на запястьи. Тошнотворный кровавый привкус железа на языке и сандаловый запах его парфюма — все, что я могла сейчас ощущать. Омерзительно… Эйфория… Наши тела, словно клубок змей, свились в одно и двигались слаженно, в унисон. Живое к мертвому. Так начиналась любая вечность. Я вспомнила имена всех Богов, дойдя до пика. Сминая простыни в оргазмических конвульсиях, я рыдала и стонала его по имени. Я молила не отворачиваться. Все, что я хотела видеть в этот миг; все, чем жила сейчас, было его лицо…

Позже, отдохнув несколько мгновений, пока он еще держал меня в объятиях, в то время, как жар и нервный тремор покидали мое тело, сменяясь покоем и отдыхом после бесконечных мук, он уговорил меня снять распятия со стен и окон и выбросить их в открытые ставни. Сейчас я ради него сделала бы что угодно. Даже вошла бы в пещеру горного короля…

Я покинула место заключения моего кошмара, не оглядываясь, и успела сделать буквально пару шагов. Из дверей палаты шестьдесят пять показалось омерзительное существо змеиной породы. Все тело его было покрыто зеленой чешуей, а голову венчали отростки оранжевого цвета. Я оказалась зажата между стеной и трехметровой змеей, которая открыла свою пасть надо мной. Приготовившись к неминуемой смерти от чудовищной твари, в существование которой не поверила бы еще вчера, я зажмурилась в тот момент, когда дверь шестьдесят шестой палаты отворилась. Повеяло холодом. На пороге стоял граф Владислав Дракула. Не миф, не легенда. Реальность.

Он что-то произнес на латыни, и существо, склонив голову и издав пару трелей шипения, скрылось за дверью своего обиталища.

Кошмар каждого из моих снов улыбнулся и подмигнул мне. — Если захочешь, эта ночь станет одной из тысячи подобных. Возвращайся, Лора. Не имеет значения, сколько времени тебе понадобится, чтобы принять решение. И меня. Я буду ждать…

Пришла в себя я уже в душе номера гостиницы. Под струями воды я, наконец, рассмотрела, что он сотворил со мной. Кровоподтеки, синяки, рубцы в виде полумесяцев по всему телу.

— Господи, что я позволила с собой сотворить?..

Состояние эйфории покинуло. Боль вернулась во всей ее ужасающей и разрушающей ипостаси. Болел каждый участок тела, словно поры кожи искололи и заполонили ядом. Каждый нерв в моем теле сходил с ума от боли. Панический ужас и запах тления забили легкие. Тление исходило от меня, висело в воздухе. Кажется, я начинала разлагаться изнутри. Я села на край ванной, положила подбородок на согнутые колени и обвила их руками. Сил даже на то, чтобы расплакаться, уже, увы, не осталось.

Глава 4. Дом, милый дом

Мир грез, жди меня, я в пути.

Меня разбудил приступ головной боли за несколько часов до будильника. Сев на кровати, сдавив руками затылок и поморщившись, я задумалась. Как я попала в гостиницу, если оставалась на ночное дежурство?..

Постепенно события вчерашней ночи начали всплывать одно за другим. Дерзкая вылазка на четвертый этаж назло Стэнфилду, обескровленные тела, он, ночь с ним…

— Дерьмо. — Я громко выругалась вслух.

Посреди ночи девица выбегает из психушки в крови, шрамах, с диким взглядом, в состоянии дурмана. Кто, черт возьми, взял на себя ответственность посадить такую в такси и довезти до гостиницы? С кем остаток ночи провели пациенты, если в больнице оставались только я и охранник — Мистер Коулман? Вашу ж Машу… Я дала обещание, что согласна на ответственную работу. На меня возложили надежды и чаяния. На меня оставили всю больницу. И что я сделала? Я подвела их всех. А что я сделала еще? Нечто гораздо более преступное, нежели взвалить ответственность за больных на плечи охранника. Я выпустила древнее зло, уничтожавшее людей. Пациентов этой больницы. Я сняла распятия — единственное, что сдерживало его силы, и выбросила в окно. Какой хаос должен был воцариться за ночь, если голодавший неизвестно сколько дней, месяцев, лет вампир обрел свободу? Да чтоб меня! Встав с кровати, я пару раз стукнулась лбом о стену. Вены горели. Зудело, чесалось и болело все тело. А в голове звучал его приторный хрипловатый и невыносимо сексуальный голос.

— Шрамы останутся, как подарок, чтобы ты помнила обо мне…

Нет мне прощения. Тьфу, Боже мой, о чем я вообще думаю?.. А я думала о нем. И не могла остановиться. События прошлой ночи так врезались в память, что их было не вычистить, не отскоблить даже с порошком. И, пожалуй, с порошком их оттирать было бы уместно. Ибо так грязно и омерзительно до сегодняшнего дня я себя еще никогда не чувствовала. Надо прополоскать рот, ибо целоваться с мертвецом — действие за гранью всех допустимых норм. А дать ему доступ к своему телу… Боже, как я могла так пасть… Я с горечью посмотрела на себя в зеркало.

— Поверь мне, солнышко, это еще не предел. Ты бы и ниже пала, предоставилась бы только возможность. — Прошептало с хрипотцой подсознание. И почему даже у моего подсознания его голос?

— А есть куда ниже? — Скептически и укоризненно спросила я у отражения.

Слава Богу, оно ничего не ответило. Да и что тут ответишь? Я нарушила обещание, данное мной заведующему, подвергла опасности жизни вверенных мне больных, оставила больницу в то время, когда требовалось мое присутствие. В своем лице я видела предательницу рода людского, потому что дала свободу демону, насытив своей плотью и кровью, которого, быть может, годами удерживали в заточении, чтобы спасти от него людей. Я клялась, что надежна… И я не лгала. Не в моем характере было поступать безответственно. Но все же я так поступила. Хоть и впервые. И ради чего? Ради простого секса? Да что со мной не так?..

— Не простого, а феерического секса, радость моя. — Подсознание издевалось и подтрунивало надо мной голосом мрачного, мертвого садиста.

— Заткнись. — Процедила я сквозь стиснутые зубы.

Внутреннее «я» снова визгливо сцепилось в диалоге с подсознанием.

— Меня зачаровали. Меня могли убить. У меня не было шансов сопротивляться. Как я еще могла поступить?

— А хотела ли сопротивляться? — Тихий, насмешливый голос в голове гаденько захихикал.

— Так. Заткнулись оба. — Скомандовала я вслух. — Кто бы там в голове ни болтал, нам всем нужно сейчас привести себя в порядок и идти с повинной к Алану Стэнфилду, молясь об увольнении без судебной за произошедшее ответственности.

За ночь рубцы и шрамы значительно побелели, что не могло не радовать, но, разумеется, испариться они не могли, а моя паранойя заставляла меня думать, что их видно даже через одежду. Мне казалось, что они горят огненным узором поверх моего демисезонного пальто, чтобы каждый прохожий мог увидеть и ткнуть в меня пальцем, чтобы показать всем, во что я превратилась и до чего докатилась. Чувствуя себя стесненно и пристыженно, я спрятала лицо в воротник…

Май подходил к концу, но трава еще была припорошена тонким слоем утреннего инея. Решив пройтись пешком, чтобы не привлекать внимания к моим мыслям посторонних, я, наконец, вспомнила, что ночью до гостиницы меня довез водитель такси, таинственным образом исчезнувший посреди шоссе в первый день, когда я вышла на работу; бормотавший об угрозе, нависшей надо мной и мистическим образом вернувший мне деньги. Вряд ли он был так прост, как казалось на первый взгляд. Возможно, он узнал меня. Но даже это не меняет того факта, что села я в такси с окровавленной шеей и лицом, в состоянии наркотической эйфории ПОСРЕДИ НОЧИ! Вряд ли обычный человек не озадачился бы до такой степени, чтобы хотя бы задать несколько вопросов. Но нет. Этот довез меня до круглых дверей гостиницы, молча. Кажется, весь мир был в курсе о существовании монстров и угрозе, от них исходившей. Кроме меня…

Двери больницы захлопнулись за моей спиной, я поздоровалась с Мистером Коулманом, который отчего-то пристально смотрел на меня, не отрываясь. Пытаясь укрыться от этого обличающего взгляда, я вжала голову в плечи. Забежав на минуту в ординаторскую и оставив там сумку и пальто на крючке, я вышла в холл второго этажа. Творилось нечто невероятное. Медперсонал стягивался в центр холла с каталками, накрытыми простынями. Все до одной были залиты кровью. Я насчитала в общей сумме десять каталок. Меня резко затошнило, и я прижала ладонь к лицу, с трудом сдерживая подступающие слезы. Мистер Уингфилд стал виной трагической оплошности. Он зашел, куда не следовало, и поплатился. Все, что творилось здесь и сейчас, было исключительно моей виной. И мне теперь с этим жить. Все равно, что я убила бы всех этих людей собственными руками. Капризная инфанта. Я захотела то, что мне не принадлежало, и ценой за это стали человеческие жизни. Все эти несчастные люди стали жертвами. Только вчера я обвиняла Стэнфилда в том, что он — чудовище. А на деле единственным чудовищем в этом помещении была я. Даже не Владислав.

Я дернулась и замерла. Впервые даже мысленно я назвала его по имени, избежав эпитетов «кошмар», «садист» и им подобных.

Но в этом была своя правда. Он был измучен жаждой. И насыщал свою утробу. В этой ситуации действовал принцип естественного отбора. Чудовище, которым стала я, было многим хуже. Я не выживала, не жаждала их крови. Я просто их убила, встав на сторону того, кого считала проклятием своей жизни. На этот раз я слишком далеко зашла. На этот раз у Бога не нашлось бы для меня прощения.

Заметив меня, неуверенно топчущуюся у дверей ординаторской, заведующий подошел ко мне вплотную и коротко бросил через плечо.

— Нам нужно поговорить. Прямо сейчас, в моем кабинете.

Я окинула его быстрым взглядом. Он был смертельно бледен, вены выступили у него на лбу, а тени залегли под глазами, отчего он стал выглядеть намного старше своего возраста. Не дойдя до кабинета, заведующий развернулся в мою сторону и снял очки. Отерев пот со лба, он начал свою речь.

— Следовало сразу ввести Вас в курс дела, Мисс Уилсон, но не предоставилось возможности, а сейчас мы в абсолютно бедственном положении, поэтому у меня не остается выбора. Мистер Коулман доложил нам, что поутру не обнаружил Вас на рабочем месте, и, поверьте мне, в иной ситуации взыскания с Вас не ограничились бы обычным штрафом, но сегодня я Вас прощаю. Сегодня мы нуждаемся в любой помощи от каждого из наших сотрудников. Какая бы глупость ни сподвигла Вас бежать отсюда, это моя вина в том, что я оставил больницу на новичка. Побегом Вы, возможно, спасли себе жизнь, и я не виню Вас в этом. Возможно, Вас напугали мои слова, но они были сказаны не просто так. Вчера я солгал по поводу смерти Мистера Уингфилда. И Вы мне не поверили. Я понял это по Вашим глазам. Вы слишком умны, Лора, чтобы даже человек со стажем мог Вас обмануть. Больного убил не несчастный случай. Психиатрическая больница штата Иллинойс №14 уже пятьдесят с лишним лет служит тюрьмой для самых опасных в мире преступников. — Стэнфилд понизил голос. — Страшнейших монстров и чудовищ из кошмаров, которыми люди любят пугать своих детей. Они реальны. Святой Орден из Рима охотится на них при помощи своих знаменитейших в мире охотников и доставляет сюда, а мы обеспечиваем их заключение. Охотники также приглядывают за их содержанием, за тем, чтобы они не выбрались отсюда. Но последние две недели они настолько загружены работой, что не могут быть с нами. Ни власти, ни пациенты не догадываются, кого в своих стенах скрывает больница. А если кто-нибудь из больных и узнает правду, мы — очень выгодное место для прикрытия подобной деятельности. Нашим пациентам все равно никто не поверит. Четвертый этаж содержит в своих палатах абсолютное зло. Каким бы монстром Вы меня не считали, Мисс Уилсон, я не экономлю бюджет больницы. В меню напротив палат четвертого этажа стояли прочерки, потому что четвертый этаж уже давно не больница, а тюрьма. Это рисковое предприятие, Мисс Уилсон. Держать монстров в непосредственной близости от людей, но, с другой стороны, где в нашем мире вообще возможно было бы держать в секрете подобное?.. А это важно, чтобы никто во внешнем мире не знал правды. Для их же безопасности. Старик Уингфилд по глупости своей поднялся на четвертый этаж. И поплатился за это своей жизнью. Но это было лишь начало череды бедствий. Похоже, что отведав его крови, самый могущественный и ужасающий зверь, которого мы держим здесь уже практически сорок лет, вырвался на свободу. Он уже совершал подобное дважды. Три года и почти что семнадцать лет назад. Он бежал, его гнали, но все-таки поймали и вернули сюда. А сейчас он слишком голоден и силен, он линчует всех, кто встает у него на пути. Будьте осторожны. Он выглядит, как мы. У него человеческая личина, но душа абсолютного зла. Он — Дьявол во плоти. И, если он освободится, и, как гласит пророчество монахов Святого Ордена, найдет свою погибшую несколько веков назад жену, реинкарнировавшую в нашем времени… Она — ключ к его воцарению. К воцарению Ночи над всем миром. С ее помощью он станет непобедим. Вместе они низвергнут всю сеть миров в прах. Да-да. Вы не ослышались. Наш мир — не единственный. Есть и другие… И все они будут порабощены властью тирана и ненасытного убийцы. Приспешники его ищут девушку по всему миру, ту, с которой он обвенчался еще в смертной жизни, чтобы привести к нему, уже около десяти лет. Он чувствует, что она вернулась. Вампирские пары создаются навечно. И он ни перед чем не остановится, чтобы найти и вернуть ее. Без нее он — ничто. Будет гоним и пойман всякий раз. Но она… Она все миры поставит на колени и заставит склонить головы перед ним… Он умеет заставить работать на него. Многие купились его человеческой внешностью и помогали ему, не подозревая, кто он на самом деле, многих он соблазнил обещаниями вечной жизни и богатства, но итог оказывался всегда один. Все, кто помогает ему, получают единственное вознаграждение. Смерть. Он манипулирует сознанием, совращая самых невинных. Теперь Вы все знаете. Поэтому…

Алан Стэнфилд не успел договорить. Его взгляд упал на рубцы в форме полумесяцев на моей открывшейся глазам шее и ключицах, потому что, выслушивая его рассказ, я разнервничалась и опустила руки вдоль тела, которые держала поднятыми к горлу, скрывая шрамы.

— Ты…

С обезумевшими глазами он отпрянул от меня в сторону, как от чудовища. Стиснув виски руками, заметавшись по коридору, он внезапно остановился и надрывно вскрикнул, взмахнув руками в отчаянии.

— Боже мой! Тебя! Чем он тебя смог подкупить, Лора?! Обещаниями вечной прекрасной жизни? Богатством? Любовью? Это ложь! Ложь и абсурд! Ему нужна только она. Ведьма Маргарита Ланшери, которую он ищет по всему миру. Любой девочке, которой он морочил голову, обещая золотые горы и вечную жизнь с вечной любовью, он уже перегрыз глотку, как только стала не нужна. Пока ты работаешь на него, ты и останешься жива. Ты ведь спала с ним?.. Так знай, что ты умрешь, если он не обратит тебя в вампира. Что ему абсолютно не нужно. Как думаешь, что с тобой станет после физического контакта с мертвецом? С ядом, который источает его мертвое тело, его мертвая плоть? Ты сгниешь. Ты уже начинаешь разлагаться, ему и убивать тебя не нужно. Маленькая глупая идиотка!

Он расхаживал по коридору взад-вперед, нервно сжав руки в кулаки, а я стояла, опустив голову, покраснев и чувствуя себя предательницей. Огромным усилием взяв себя в руки, заведующий выдохнул, успокоился и повернулся ко мне, стиснув в руках мои плечи.

— Ты будешь судиться со всей строгостью за совершенное преступление. Остаток твоей никчемной жизни, пока ты еще не сгнила, ты будешь жалеть, что родилась на свет. Я чувствовал, что не стоит брать тебя на работу. Я пригрел змею на груди, которая ужалила меня прямо в сердце. Которая угробила годы моего труда. Которая уничтожила моих пациентов. Тебе уже все равно, кому платить по счетам. Я окажу тебе услугу. Он убьет тебя коварнее и изощреннее. А я предоставлю медперсоналу принять решение, что с тобой сделать и какую выбрать для тебя казнь.

— А, быть может, он и не станет меня убивать? Быть может, я — не очередная жертва? — Сквозь зубы процедила я. — Как-то было бы неучтиво ждать свою девушку половину тысячелетия, чтобы потом за несколько дней убить ее, м?

Я холодно, с вызовом посмотрела ему в глаза. Стэнфилд побелел, и, схватив меня за руку, резко рванул рукав халата, обнажая мое плечо. На нем красовалась метка, которую я всю жизнь считала родимым пятном. Змея с короной на голове, своим телом обвивающая розу.

— Господи. — Стэнфилд отшатнулся. — Змей — это он. Библейский символ демона-искусителя. Роза символизирует женское начало. А корона на голове змея — его будущее воцарение над мирами. Когда он поймает ее и оплетет своими сетями, он получит царство. А он уже поймал и получил ее. Уже взял свое. Миры обречены… Подобная метка была только у нее, у Маргариты. Ей выжгли точно такое же клеймо, когда она была еще подростком, а обвинили в колдовстве и сожгли в тысяча четыреста шестьдесят втором году. Они оба погибли в тот год. Ты — это она. Значит, ты — та, за кого он жизнь отдаст. Ты — его шлюха.

Вокруг заведующего постепенно собирались медсестры…

— Взять ее! Не медлите! Убейте ее! До следующей реинкарнации могут пройти сотни лет. Наша святая миссия перед лицом Ватикана хотя бы отсрочить гибель миров.

***

Вверх по ступеням лестницы. Выше и выше. От выхода меня отделяла живая стена из сотрудников Психиатрической Больницы штата Иллинойс №14, поэтому единственным путем обрести спасение, было решение кинуться в омут. Медсестры во главе с сопровождающей Мистера Уингфилда и Аланом вооружились скальпелями и шприцами. Безумие отражалось в их глазах. Стремление уничтожить то, что им приказали уничтожить, любой ценой. Теперь внешне, кроме спец-одежды, ничто не отличало их от пациентов. Маниакальные взгляды; объект беззащитной жертвы, который они постепенно окружали в кольцо, преследуя и затравливая, как добычу. Это был бег на выживание. В холле четвертого этажа по дороге к заветной палате я каблуком раздавила мерзкую темноволосую и черноглазую куклу с глазами-пуговицами. Ни секунды на то, чтобы перевести дыхание. Три этажа вверх…

Я резко дернула ручку двери шестьдесят шестой палаты и ворвалась внутрь. Толпа сотрудников больницы — следом за мной. Я искренне надеялась, что они побоятся переступать порог, что движущая сила страха остановит их, но эта надежда была напрасной…

Безрассудство победило здравый смысл. Их было больше. Они были вооружены и в порыве преследования не испугались бы даже самого Дьявола.

Граф лениво возлежал на больничной койке, положив ногу на ногу и не дрогнул ни одним мускулом, когда безумная толпа со мной во главе ворвалась в его обиталище. Обернувшись и взглянув на нас, как на назойливых мух, он только безмятежно улыбнулся, обращаясь ко мне.

— Ах, эта Мисс Уилсон. Ни дня без неприятностей. Попала в затруднительное положение?

— Толпа со скальпелями, желающая твоей смерти, нынче называется затруднительным положением? По-моему, это катастрофа. — Сквозь зубы процедила я, не отворачиваясь и не сводя взгляда с толпы, застывшей в дверях и тяжело дышавшей, предвосхищая вкус крови врага. Отступать было некуда. Я находилась совсем рядом с его кроватью, уже спиной чувствуя дыхание вампира.

— Ты преувеличиваешь возможности этого дешевого балагана. Зрелищность — десять баллов, функциональность не тянет и на слабенькую троечку.  — Слегка коснувшись моей спины ладонью, он встал рядом.

Стэнфилд вытащил из кармана серебряное распятие с рубином в центре. Надавив на камень пальцем и ухмыльнувшись, он позволил нам медленно наблюдать, как выезжает острое лезвие с одной из сторон креста. Владислав только усмехнулся, демонстрируя клыки.

— Доктор, доктор… Мальчик достает свои игрушки. Я должен быть шокирован или уже умирать от страха?

— Ты умрешь по-настоящему, когда это лезвие пронзит твое сердце. — Стэнфилд осклабился в презрительной усмешке. — А с твоей потаскушкой будет отдельный разговор. Эта гниющая тварь познает всю силу возвращающегося бумеранга ее предательства.

Граф сделал вдох, чтобы загасить ярость, которая тенью отразилась на его лице, когда Стэнфилд упомянул обо мне. Презрительная ухмылка все еще не сходила с его лица.

— А вот это ты зря.

В мгновение ока он оказался рядом со Стэнфилдом и уже занес руку с когтями для удара, когда вперед выбежала медсестра, следившая за стариком Уингфилдом, и закрыла заведующего собой. Одно, как казалось на первый взгляд, легкое прикосновение острых когтей к ее горлу хирургически ровно отсекло ей голову, которая покатилась по полу комнаты в угол. По толпе пронесся рокот и безумный вой. Я оторопело смотрела на фонтанирующее кровью из шеи, извивающееся в конвульсиях тело.

Обронив серебряное распятие с рубином, заведующий упал на колени к обездвиженной погибшей медсестре и взвыл нечеловеческим голосом. — Нэнси!.. Нэнси!..

— Все равно, что индейку распотрошить к Новому году. Ничего особенного. — Владислав улыбнулся, попробовав кровь обезглавленной на вкус, облизав окровавленные пальцы, и наклонился к Алану, схватив его за горло и подняв в воздух, как пушинку, над толпой. Медперсонал замер. Ни звука, ни движения. Все просто продолжали шокированно смотреть на обездвиженное мертвое тело.

— Чувствуешь приближающуюся смерть? Хотя, зачем я спрашиваю. Твой страх витает в воздухе, ничтожество. Я убью тебя с радостью.

Вампир оскалил зубы и приготовился вцепиться в глотку заведующего больницы. Силой заставив себя оторвать взгляд от мертвого тела медсестры, я кинулась к нему и схватила за руку, вскрикнув:

— Нет.

Граф с удивлением обернулся в мою сторону, не выпуская Стэнфилда. Когти на его руке погрузились в горло заведующего. Тот хрипел и пытался вырваться из последних сил. Струйки крови стекали с его шеи тонкими алыми полосками.

Владислав смотрел на меня вопросительно, с долей раздражения во взгляде и явно недоумевал, как я могу проявлять такое бесстрашие после только что имевшего место быть инцидента с медсестрой Нэнси.

— Пожалуйста, не убивай его. — Только и вымолвила я, отпуская холодную мертвую руку вампира и с долей затравленности во взгляде опуская глаза. 

— Почему же я должен проявлять такую неслыханную милость? Он бы тебя не отпустил. Мне показалось, что ты пришла ко мне в поисках помощи, а не критиковать мои методы наказания тех, кто посмел даже подумать о том, чтобы поднять руку на мою законную жену.

— Пожалуйста. Если для тебя имеет хоть какое-то значение мое слово, отпусти его. Он просто защищает своих. Он верит, что хочет для них лучшего. К тому же, жизни больных в его руках. Он отвечает за эту больницу, и без него эти люди не справятся. Они все. И персонал, и пациенты.

— Они пришли жечь тебя, резать и убивать. А ты просишь для них милосердия. Милая, милая девочка, когда будем жить вместе, я научу тебя, как надо поступать с врагами. А пока… — Владислав вдохнул запах дрожавшего и обезумевшего от страха Алана Стэнфилда и откинул его прямо в находившуюся в состоянии шока и онемения толпу.

— Запомни, доктор. — Граф обратился к заведующему. — Ваше идиотское пророчество столь же лживо, сколь и монахи, что выдумали его. Ты остался жив только благодаря своей королеве. Не смотря на то, что пытался убить ее. Твоя королева милосердна, чего не скажешь обо мне, ведь я бы разделал тебя на куски без суда и сомнений, потому что ты и тебе подобные — лишь пища для меня. Поэтому помни об этом, просыпаясь каждое утро. Ты обязан ей жизнью. И передай своим дружкам-охотникам, когда они вернутся сюда. Не смейте больше меня преследовать. Теперь нас двое. Любые попытки бесполезны. Вместо того, чтобы вернуть меня в заключение, вы обречете свои головы украшать пики ворот моего замка.

Вампир обернулся ко мне. — Готова покинуть это злачное место и вернуться домой?

— Да. — Коротко ответила я.

— Тогда забирайся ко мне на спину. И держись крепче.

В столбе вихря человек, который только что стоял передо мной, исчез. Вместо него посреди комнаты оказался огромный черный нетопырь, пожалуй, в три моих роста. Два перепончатых крыла развернулись и накрыли собой все пространство палаты. В мускулистом теле чудовища перекатывались мышцы, а так называемое лицо летучей мыши с высоко поднятыми висками, вертикальными зрачками хищных пурпурных глаз и острыми, как лезвия зубами, воистину могло заставить остановиться даже самое бесстрашное сердце. Он мягко опустился на пол и ждал.

Персонал больницы отпрянул и перекрестился. Я колебалась. Теперь я видела чудовище в его истинном обличии. Так стоило ли доверять ему?

— Справедливости ради, надо заметить, что он только что спас тебе жизнь. — Укоризненно подметило подсознание.

— Да-да. — Вступило с ним в извечный спор внутреннее «я». — Спас от того, во что сам втянул. Разве можно доверять тому, кто только что отсек бедной женщине голову.

— Можно подумать, был шанс избежать этого. — Презрительно фыркнуло подсознание. — Пророчество все равно бы сбылось. Они должны были быть вместе. К тому же, боится ли теперь Лора Владислава, избавившись от панического ужаса не подпускать его, чтобы не обречь себя на вечные чувства, м? А женщина сама напросилась.

— Надоели оба. — Вмешалась я.

Я сделала шаг вперед и коснулась головы монстра ладонью. Он был ужасен, устрашал, но я больше не боялась. Страх исчез. На коленях я взобралась на спину монстра и крепко обвила его руками за шею, склонив свою голову к его.

— Я доверяю тебе. Я приняла решение и сделала выбор. В этом мире мне не осталось места. Забери меня в свой. — Прошептала я на ухо зверю. Нетопырь моментально взмыл в воздух, разбил своими огромными крыльями окно палаты и полетел навстречу голубому небу и облакам…

Солнце весело припекало; облака летели по голубому покрывалу, подобно взмыленным коням; на душе было как-то легко и безмятежно, если, конечно, не смотреть вниз и не думать о том, что я лечу по небу не на самолете, а на спине нетопыря-вампира, который является мифом тысячелетия — графом Владиславом Дракулой. Это заставляло задуматься в какой-то мере, но сейчас я не хотела думать. Меньше часа назад я избежала смерти от рук своих же коллег, я устала физически и морально. Отдавшись воле судьбы, я решила: будь что будет. Как принято говорить — двум смертям не бывать, одной не миновать. Пролетая над центральным парком, нетопырь начал снижаться. Утро еще было в самом разгаре, и никого не было видно на улицах, хотя, пройдет всего пара часов, и аллеи заполнят суровые, но нежные голоса матерей и веселые детские.

Опустившись рядом с раскидистым деревом, вампир спустил меня на землю на своем крыле и принял человеческое обличие.

— Солнце слишком активное. Поднимемся в воздух на закате, а пока отдохнем. Главное, оторвались от преследователей. — Владислав тяжело дышал, а кожа на его лице покрылась ожогами.

Я предпочла промолчать о том, что преследователи, наверняка, сейчас заняты более важным делом, чем преследовать нас — отстирыванием своих штанов, и легла на землю под раскидистые ветви дуба. Вампир мягко опустился рядом. Он не сводил с меня глаз. Глубоких, черных и печальных. Сейчас они не выглядели пугающе. Сейчас мне не казалось, что я смотрю в глаза самой Смерти.

Я улыбнулась. Солнце светило мне в глаза, поэтому я смотрела прищуренно. Одним глазом.

— Что?

— Ты тут. Просто в это трудно поверить. Ты бы поняла, если бы ждала кого-то больше пяти столетий. Может, я — зверь и чудовище, садист, каковым ты имеешь право меня считать, но сейчас у монстра болит где-то слева. Там, где половину тысячелетия уже ничего не бьется. Сегодня я чуть не потерял тебя, едва получив. Снова. Не знаю, был ли я готов. И привыкну ли когда-нибудь к тому, что Судьба всегда тебя забирает. Потому что чудовища не заслуживают свое «долго и счастливо». — Он нежно убрал прядь волос с моей щеки. От прикосновения холодных пальцев меня пробрал озноб. Взгляд глаза в глаза длился всего несколько мгновений, потом он отвернулся.

— Сегодня ты отпустил заведующего, когда я попросила. Быть может, ты и не такое чудовище, каковым себя считаешь? — Я коснулась ладонью его щеки, и он едва заметно дрогнул, прикрыв глаза.

— Быть может, ты просто сильно на меня влияешь, и я не могу сопротивляться тебе, Рита.

Затем он снова посмотрел на меня, и какая-то уязвленная нежность, которая на это короткое мгновение проскользнула в его глазах, исчезла, сменившись привычным отсутствующим, пустым и холодным взглядом. — Ты сегодня пережила глубокий стресс. Постарайся поспать. Путь предстоит долгий.

Я опустила голову ему на грудь. Дали о себе знать усталость, напряжение и страх подступающей смерти. Сон постепенно смежил мне веки, сделав их тяжелыми, почти что каменными, и я отключилась…

Архипелаг звезд рассыпался по вечернему небу, которое постепенно из темно-синего перекрашивалось в черный. Казалось, можно было подать рукой, чтобы сорвать любую звезду с эбенового покрывала. Я задумчиво смотрела на звезды, и сердце мое замирало от тоски. Тоски одиночества… Покидая мир людей, свой мир, я внезапно осознала, что в нем не осталось ни одного человека, которому я была бы нужна. Разве что, кроме отца. Тяготило мое сердце еще и понимание того, что больше я никогда не вернусь домой. И, хоть по дому я и не скучала, все равно отпускать свое прошлое во имя неясного неизведанного будущего не так-то и просто…

Неторопливо, сонно и лениво дорога подошла к концу, когда в небе загорелась первая утренняя звезда, и показались высокие и мрачные шпили темного средневекового замка. Мой «экипаж» начал постепенно снижаться на поляну на территории замка, миновав по воздуху высокие черные железные ворота с пиками.

— Прибыли. — В смятении обреченно прошептало мое внутреннее «я».

***

Пролетая над облаками и шпилями величественного и средневекового замка, я и представить себе не могла, что если посмотреть снизу, островерхие края башен, на самом деле, уходят так высоко в небо, что теряются в утренних тучах, скрывающих солнечный свет. Я взирала на построение с тревогой и благоговением. Замок был столь величественным и, одновременно, наполненным поражающего тишиной безмолвия, что захватывало дух, и от трепета мурашки ползли по коже. Я положила руку на плечо своего спасителя и разрушителя, он же в ответ крепко сжал мои пальцы ладонью.

На поляне, возле стен завораживающего, магического, древнего сооружения находились лишь мы двое. Я посмотрела на себя, и, к своему удивлению, обнаружила, что на мне не оказалось белого, рабочего халата Психиатрической Больницы штата Иллинойс №14. Не обнаружилось также шрамов и рубцов. Моя кожа напоминала хрупкий и нежный, бледный фарфор, не побитый, не искалеченный насильственными действиями человека, который сейчас держал меня за руку.

Вместо халата на мне оказалось голубое шелковое платье с корсетом, плотно облегающим бедра. Подол струился шелками, ниспадая до земли. На ногах моих обнаружились светло-голубые туфельки на маленьком каблуке с блестками.

— Но как? — Я обернулась к сопровождающему меня графу-вампиру, изумленно взглянув на него.

— Ничего удивительного, Лора. Ты была самой могущественной ведьмой нашего мира. Природа чувствует твое возвращение. Твоя земля признает тебя и выражает свое почтение таким образом. Излечивая раны, удивляя нарядами…

Модель платья оставляла плечи открытыми, но я не ощущала холода. По коже блуждал теплый летний ветерок. Я чувствовала себя так умиротворенно и спокойно, как никогда ранее. Мои длинные волосы, завитые в тугие локоны, были забраны в высокую прическу, и, спадая на спину, так искрились в лучах несколько секунд назад пробившегося сквозь тучи солнца, что слепили глаза. Золотые серьги с темно-синими сапфирами и перстень с лазуритом на среднем пальце правой руки удачно дополнили картину наряда. Но больше всего здесь удивляли даже не чудеса преображения, а ощущение того, что в этом мире возможно все.

— Добро пожаловать домой. Половину тысячелетия спустя мы, наконец, дома. Вместе… Ради этого стоило продать душу и обречь себя на превращение в чудовище.

Владислав нежно посмотрел на меня. А в глазах его блестели искорки смеха. Он говорил о превращении в монстра, шутя. Он знал, что все, кто здесь находится, прекрасно знали, что его устраивает жизнь проклятого существа. Более того, он гордится тем, кто он есть. Глядя на него сейчас: на обезоруживающую улыбку на тонких и бледных губах; на пряди волос, спадающие на невыносимо прекрасное лицо; на искру жизни и улыбки в глазах, трудно было вообразить, что он — вампир, существо, внушающее и изводящее ночными кошмарами, пьющее кровь и, время от времени, обращающееся в нетопыря. Он был идеален до безбожности, но идеален порочно. Каждый взгляд в его сторону заставлял пробуждаться зверя во мне самой. Голодного, ненасытного, жаждущего… С той же страстью, что он желал крови и ужаса в глазах жертвы, я желала его. Он так легко читал мои мысли, что я отвернулась, чтобы он не заподозрил, о чем я думаю. Порочно и неправильно. Но я не хотела, чтобы человек, которого я вижу всего лишь второй раз, догадывался, что стал моей Вселенной…

Окна замка выходили на поляну, о которой я уже упоминала. За нашими же спинами расположился огромный, по своим масштабам, черный, и, достаточно, неприветливый лес. На самой его опушке обосновалась крошечная каменная пещерка. За грядой деревьев, не внушающих особого доверия, тянулся в обе стороны от самой высокой своей точки гребень Карпатских гор, уходивший пиками высоко вверх. Взошедшее солнце ложилось на него своими утренними лучами, заставляя искриться и блестеть радугой самоцветов. Я восхищенно вздохнула и замерла.

Насколько хватало обзора, по другую сторону замка не оказалось ничего выдающегося: старая полуразрушенная мельница, пятнадцатого века постройки, небольшая деревушка из покосившихся старых и ветхих домов…

Трансильвания — райский и запретный уголок Румынии, куда еще не проникла цивилизация и ее модерн. Здесь казалось более реальным встретить на тропинке вдоль леса проезжающую мимо карету, запряженную шестеркой лошадей. С другой стороны, то, что было обыденным для меня, здесь бы не вписалось в пейзаж. Представить автомобиль, бесшумно скользящий между вековых сосен, казалось абсурдом.

Едва достигнув дверей, я удостоилась чести наблюдать, как они сами собой растворяются, словно приглашая войти.

Все еще не отпуская моей руки, Владислав посмотрел на меня.

— Больше не будет ни страдания, ни боли. Только счастье. Здесь ты не будешь странной, никем не понятой чудачкой. Ты станешь королевой. И своего народа, и моей. Ты готова к этому? Теперь все изменится. Кончился век гонения и презрений. Любой, кто посмеет теперь сказать хоть одно нелицеприятное слово в твой адрес… Сама решишь, как его уничтожить. Больше никто и никогда здесь, в этом мире, пока я — король, не заставит тебя страдать, я обещаю.

— Я совсем не готовилась к пафосным речам, поэтому, давайте просто зайдем, Ваше Величество. — Я рассмеялась сквозь слезы, и одной рукой придерживая подол платья, другой крепко сжимая руку темного рыцаря моей жизни, переступила порог королевского замка.

Внешне замок производил неприветливое и даже угнетающее впечатление, но внутреннее его убранство поразило своей роскошью. Порядка сорока этажей. Винтовая лестница с перилами, украшенными каменными цветами, по которой было возможно подняться и осмотреть весь замок тем, кто не владел огромными и сильными крыльями. Двери, инкрустированные золотом, серебром и другими драгоценными камнями, отворялись наружу, таким же образом, как и входная, открывая взору великолепные и большие кровати под багровым балдахином, горящие золотом и серебром прикроватные столики, трюмо.

Постепенно поднимаясь по лестнице, мы, наконец, достигли шестнадцатого этажа. Миновав ряд черных дубовых дверей, мы подошли к единственной и самой большой, вырезанной из красного дерева. Граф слегка коснулся ее, и она отворилась…

Внутри оказался пожилой мужчина, лет пятидесяти-шестидесяти на вид. Он вытирал пыль с прикроватного стеклянного столика. Помимо этого, в комнате оказалось трюмо с раздвижными зеркалами, зеркало в позолоченной раме от пола до потолка на противоположной от окна стене, внушительных размеров кровать на золотых ножках, спинка которой была украшена, как и лестница, каменными розами. Вдобавок к этому убранство комнаты завершало бархатное алое покрывало на кровати.

Услышав звук открываемой двери, пожилой мужчина обернулся. На его лице отобразились одновременно изумление и страх, смешанные с безумным поклонением, едва он увидел своего повелителя.

— Ваше Величество! — Седовласый дворецкий рухнул ниц под ноги графа. — Не могу поверить! Вы вернулись! Но… Как это возможно?

— Встаньте с колен, Роберт. — Мягко и властно произнес Владислав. — И принесите завтрак для юной леди. С дороги она очень проголодалась, вдобавок к этому, она не ела уже два дня.

Я почувствовала себя неловко, ведь дома я привыкла обслуживать себя сама, и, бросив робкий взгляд на Роберта, произнесла.

— О, право, прошу Вас не беспокоиться. Я совсем не голодна.

— Я все же настаиваю на том, чтобы Вы позавтракали, Миледи. — Требовательно произнес граф, прищуренно исподлобья глядя на меня. — От того, насколько Вы будете сыты, зависит то, насколько буду сыт я, поэтому я, пожалуй, вынужден принудить Вас к здоровому питанию.

Роберт поклонился, и, вжав голову в плечи, вышел из комнаты. Краска моментально ударила мне в лицо. Определенно, у короля этого мира не было совести. Ни на грамм. Он при своем же дворецком объявил, что намерен мной питаться. И не в качестве шутки, а совершенно серьезно. Вряд ли в замке были люди кроме меня. Вряд ли он желал выходить на охоту в первый же день возвращения домой… Я не понимала, как в нем уживалась эта двойственность. Одновременно он питал ко мне некие нежные чувства. Он с трепетом, хоть и едва заметным, брал меня за руку, касался моего лица, почти любовно убирая волосы, гладил тыльной стороной ладони мою щеку. Но и тот, кто насылал на меня кошмары каждую ночь, он, эта его темная сторона никуда не делась. Этот Владислав был готов на все, чтобы иметь возможность брать меня и мою кровь, когда ему захочется. Оставлять шрамы и улыбаться мне в глаза, вскрывая мои вены. Он получал все, что желал. И это была непреложная истина. Потому что ступившие за грань вампиризма уже с трудом ощущают и понимают, что такое душа, которая скорее, присуща смертным, нежели бессмертным, потому что сама суть души в ее смертности. Для тех же, кто живет вечно, она — бесполезный и слишком тяжелый груз. Подав голос, граф вывел меня из раздумий.

— Это моя комната. — Тихо произнес он, опустившись на кровать и коснувшись ладонью алого бархатного покрывала. Он видел, что я слежу за движением его руки,  и поэтому сдавил ткань так, что я едва не задохнулась. Будто это было мое горло. Усмехнувшись, он продолжил. — Теперь она принадлежит и тебе.

Я не уловила, сказал он это о комнате или же о кровати, глядя на которую, я внезапно почувствовала невыносимую усталость. Она невероятно манила своей мягкой пуховой лебяжьей периной прилечь и уснуть. Гробовым сном.

— Если честно, я ожидала, увидеть гробы вместо кровати. — Вжав голову в плечи, тихо и неуверенно произнесла я.

— Гробы… — Владислав снова усмехнулся. — Мой гроб в подвале замка. Там я проводил сотни дней в одиночестве, пока спал один. Кровать здесь, как исключение, для тебя. Но если ты не страдаешь клаустрофобией и не против присоединиться ко мне в подвале, я могу и тебя в гроб засунуть. Ты же знаешь, милая. Чувствуешь, что твой страх, который сейчас сдавливает тебе виски, потому что ты боишься смерти, твои муки забавляют меня и делают сильнее. Я — хищник. Каким бы мягким я, порой, ни казался, ты прекрасно понимаешь, что меня не изменить и не исцелить. Человеческие эмоции насыщают меня почти так же, как и кровь. А твои эмоции… — Он крепко сжал пальцами мой подбородок. — Это пик райского наслаждения. Чувствовать твою любовь, наивность, неиспорченность… Это храм для зверя.

Он склонил голову к моей шее, пока я судорожно пыталась заставить себя унять дрожь в руках, но в это мгновение раздался стук в дверь. Резким движением граф усадил меня к себе на колени прямо на глазах дворецкого. Тот опустил взгляд в пол, а поднос с завтраком на стол. Нежнейшее белое мясо куропатки, приправленное тмином, аккуратные ломтики отварного картофеля с добавлением мускатного ореха, форель, и на десерт — чашка горячего латте и шоколадный мусс. Я скупо улыбнулась, насколько хватало смелости, учитывая свое положение. Меня стесняло, что я оказалась на коленях у мужчины, наличие прислуги, а также то, что мне подают завтрак.

На лбу у Роберта выступила испарина. Он затравленно косился в сторону графа, он боялся.

Чашка с латте предательски соскользнула с подноса практически у самого стола, и, упав ему под ноги, пролилась на персидский ковер.

— Боже мой, Роберт, Вы не обожглись? — Я вырвалась из крепкого обхвата рук вампира и, подбежав к дворецкому, наклонилась, чтобы поднять чашку. Моментально вскочив с кровати и оказавшись рядом со мной, граф резко дернул меня за руку, заставив распрямиться, и закатил глаза.

— Что ты делаешь, Лора? Никакой демократии. Никакого якшания с прислугой. Над преображением в королеву, видимо, придется еще работать и работать. В этом перерождении тебе черствости характера не досталось. Значит, придется ломать эту мягкость, как шею кукле.

Он определенно знал все мои мысли. Сравнение с кукольной шеей пришло мне в голову еще в больнице, когда впервые увидела его. На редкость, неприятным обстоятельством стала его постоянная прописка в моей голове.

Я выдернула руку из захвата вампира и холодно посмотрела на него. — Он просто человек. Любой совершает ошибки. Мир не из идеальных людей состоит.

Опасный огонь сверкнул в глазах Владислава наряду с внезапной вспышкой ярости, которую вызвала моя непокорность. Вдох-выдох. Он взял зверя в себе под контроль и улыбнулся.

— Это точно ты, Рита. Этот непокорный характер и острый язык заставили меня влюбиться без памяти в пятнадцатом веке.

И уже, когда дворецкий покинул комнату, он добавил. — Но сейчас не пятнадцатый век. Тот влюбленный мальчик умер, чтобы смог родиться я. Запомни, не стоит провоцировать меня и перечить мне при прислуге. Понимаешь?

Он сгреб меня в охапку, сжав мою талию в своих руках. — Понимаешь, птичка?

— Мне извиниться? — Я наивно посмотрела ему в глаза и как бы невзначай коснулась рукой своей шеи и открытых, незащищенных плеч. — А, может, я уже прощена, Ваше Величество?

— Принимаю извинение от твоих вен и артерий. — Улыбнулся он.

— Они подумают над этим. — Я закусила губу, склонив голову набок и коснувшись пряжки ремня с эмблемой Ордена Дракона. Расстегивая ремень, я улыбнулась в ответ, глядя ему в глаза. — Думаешь, у меня слишком мягкий характер? Я умею и жестко играть.

— Твой завтрак остывает. — Граф изогнул бровь и вопросительно посмотрел на меня.

— Меня изводит голод другой природы. Поэтому, мне плевать.

Мгновение он смотрел мне в глаза, затем просто отшвырнул меня на кровать, осторожно опустившись сверху и зажав мое лицо в ладонях. — Наедине, можешь вести себя, как хочешь, ведьма. Любой каприз…

***

Последнюю неделю моего человеческого существования мы очень редко выходили из спальни. Голод, страшный нечеловеческий голод по единению душ и тел швырял нас в объятия друг друга. Сбросив маски своих человеческих лиц и отдавшись инстинктам животных внутри себя, мы готовы были разорвать друг друга. Уничтожение, поглощение и похоть. В каком направлении скрылась та непорочная половина моей души, о которой он так часто любил говорить, я не имела представления…

Тридцать первого мая две тысячи четвертого года граф сделал мне предложение. Он не вставал на одно колено, не давал клятв, а просто произнес, глядя мне в глаза.

— Лора Уилсон. Окажешь мне честь стать моей женой?

Я коснулась его лица, и, прижавшись своим лбом к его, закрыв глаза, прошептала. — К чему эти вопросы. Ты и без них знаешь, что я твоя. С первого взгляда, с первой встречи я проклята тобой. Я не могу без тебя. Больше не смогу. Я стану твоей женой, только пообещай мне, что это навечно. Пообещай, что никуда не денешься, не исчезнешь, не пропадешь, не бросишь. Я боялась влюбляться в тебя, но ты настоял и не оставил мне выбора. Теперь, не смей исчезать. Если тебя не станет, я просто сойду с ума.

— Я никуда от тебя не денусь. — Он коснулся моей щеки. — Ты зря боишься меня потерять. С сегодняшнего дня и до скончания веков. Мы будем жить вечно.

— Я согласна…

Золотое кольцо с бриллиантом в десять карат стало продолжением моей руки. Спиной ощущая шелковые простыни, я сгорала дотла от жадных поцелуев, обжигающих адским пламенем мою шею и плечи.

— Обещаю. Навечно. — Произнес он. Острые клыки, едва коснувшись кожи, вонзились в яремную вену. Сделав пару глотков, граф отстранился и посмотрел на меня. Взгляд длился всего несколько мгновений. Затем грубым и отточенно быстрым движением рук вампир сломал мне шею…

1. Быть вампиром

Глава 5. Пробуждение от человечности

И не знала ее жажда крови границ. Желание убивать стало вторым дыханием. Чистая сердцем при жизни, в смерти она обратилась к тьме.

Я горела…

Постаравшись пересечь закипающий океан огня внутри и снаружи, вынырнуть в прохладную атмосферу и пошевелить хотя бы пальцем, я обнаружила, что ничего из этого у меня не выходит, и, издав крик не то боли, не то отчаяния, замерла, окончив тщетные попытки. Я не смогла даже открыть глаза. Веки будто стали каменными и невыносимо тяжелыми. Обоняние включилось раньше всех остальных органов чувств. И не просто включилось. Оно будто запустилось в работу на двести процентов. Я вдохнула, превозмогая боль от жара и электрического тока, пронзавшего все мое тело. В воздухе повис запах чего-то неземного. В этом запахе переплелись земля и небо, огонь и ветер, голод и насыщение. Этот волшебный запах увлекал за собой мое сознание, и я уже почти приготовилась следовать за ним, но, не без труда, одернула себя и снова втянула воздух в легкие. В комнате летали и кружились и другие запахи: сандал, запах древесной коры, лаванда, едва ощутимый запах разложения. Здесь безумно вальсировали и трепещали также запахи и совсем иной природы: сероватый запах страха, заряженный ярко-оранжевым выбросом адреналина, запах страсти, алыми огоньками отплясывающий чечетку на поверхности сознания, темно-багровый и вязкий, тягучий, словно сорная топь, запах вожделения и обсидианово-черный без единого вкрапления другого цвета запах смерти. Смерть. Да, это определенно смерть. Она была здесь повсюду. Ползала по полу, как змея, взбиралась на стены, как вор, кружилась под потолком, как привидение. В этой комнате кто-то умер. И судя по запаху, не меньше, чем полчаса назад. Кто? Запах почившего был слишком знаком. Будто я ощущала его возле себя всю свою жизнь. Я… Это был мой запах. Я умерла…

Как распрямившаяся струна, которую долго и безуспешно гнули в противоположную сторону, я сорвалась с кровати, и тут же ударилась спиной о стену. Огромным усилием воли я разжала каменные веки и взглянула на мир, тут же пожалев об этом скоропалительном решении. Видеть таким зрением было абсолютно невозможно. Маленькие желтые огоньки свечей плясали и вздымались вверх, как демоны на раскаленных углях. Полумрак казался живым. В нем что-то постоянно передвигалось и вибрировало.

Краем глаза я увидела зеркало на стене. Резкий рывок, и вот я уже стою перед ним и не вижу себя в отражении. Зеркало отражало лишь окно, выходившее на зеленую поляну и хребет Карпатских гор, покрытый искрившимся на солнце ослепительным белым снегом. Где же я?.. Зеркальная гладь не казалась ровной. Она состояла из частиц, крошек стекла, заполнивших всю поверхность зеркала, которая ежесекундно подергивалась и рябила.

Я отпрянула, сделав шаг назад. Вместо того, чтобы оказаться у края кровати, я почувствовала, как вжимаюсь спиной в оконную раму и стекло, которые оказались, на удивление, очень теплыми.

— Что со мной?.. — Тихо произнесла я. Пришлось зажать уши руками. Мой собственный голос раздавался внутри моей головы. Он сводил с ума сверхчувствительный слух. А, быть может, это был вовсе и не мой голос. В нем исчезли все привычные нотки, тембр, который вкладывала в него жизнь все мои шестнадцать лет. Этот голос напоминал трескающийся морозный лед.

— Процесс обращения в вампира всегда мучителен. А учитывая то, какой ты была в жизни человеческой, учитывая, что вся твоя жизнь была агонией, скажу лишь, что в смерти, посмертии и бессмертии будет еще труднее. Агония станет адской мукой. Придется терпеть, свыкаться и учиться жить заново. Все, что было в человеческой жизни, больше не понадобится…

Его голос… Теперь он звучал еще прекраснее, и как я раньше могла этого не замечать?.. Легкая хрипотца мелодичного баритона серебристого оттенка, в котором звучала гробовая жадная вечность, переполненная мягкими оттенками любви, вязким влечением, смертельной глубиной.

Внезапно я почувствовала навязчивый зуд в деснах. Что-то было не так с моими зубами. Клыки заострялись, удлинялись, становились тонкими и острыми, как иглы. Болезненные ощущения в верхней и нижней челюсти продолжили мою агонию. Я упала на пол. Позвоночник выгнулся, а затем проделал то же самое, только в обратную сторону. Я слышала хруст ломаемых костей и хрящей. Дышать не осталось сил. Я взвыла. Что-то не так было и с моими руками. Бледная алебастровая кожа бугрилась и деформировалась, становилась молочно-белой и перепончатой. Ногти неестественно вытягивались, превращаясь в когти. Некая сила вывернула руки к спине, из лопаток которой внезапно прорезалось два огромных крыла, как у летучей мыши. В безумии я взвилась под потолок. Что-то со звоном рухнуло на пол. Бриллиантовая люстра. Это меня не остановило. Бешено взмахивая крыльями, я пыталась скинуть с себя эту личину вместе с ее крыльями, вырваться из собственной чудовищной шкуры. Какая-то тень мелькнула рядом, и резкий удар в позвоночник уронил меня на кровать. Черная тень сжала в когтистых лапах мои крылья с такой силой, что я взвыла от боли. Его обжигающий голос довлел надо мной. Он раздавался в моей голове.

— Нет уж, милая. Так дело не пойдет. Эта люстра пришла ко мне прямиком из восемнадцатого века. Плохая девочка. Нельзя бить дорогие вещи. Контролируй себя. Контролируй свои эмоции, и тогда, и только тогда ты сумеешь взять власть и над своим обращением. Дыши глубже. Ты можешь это контролировать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Вес его тела был невыносим. Мне казалось, что он раздробит все кости в моем теле. Огромный нетопырь и не планировал отпускать мои крылья из своего звериного захвата. Это причиняло невообразимую боль. Усилием воли я заставила себя сделать длинный вдох и короткий выдох и сконцентрироваться.

— Я могу это контролировать. Я могу это контролировать… — Шептало внутреннее «я», внушая телу подчиниться. Крылья сложились, уменьшились и исчезли в спине. Когти укорачивались с каждой секундой. Вдох-выдох. — Я могу это контролировать.

Бестия-летучая мышь снова приобрела человеческое обличие. Насколько я вообще теперь имела право называться человеком. Скорее даже не обличие, а форму. Теперь у меня было две формы: человеческая и звериная. Я лежала на животе, обнаженная и дрожавшая, запустив бледные и бескровные руки в волосы, влажные от холодного пота, бисеринками осыпавшего все мое тело. Спиной же я все еще ощущала силу адской твари весом в несколько тонн, вжимавшей меня в кровать. Лапы с когтями коснулись моей шеи и щеки.

— Наконец-то наши с тобой силы равны, и мне не придется быть осторожным, постоянно пребывать в человеческом обличии и бояться не рассчитать силы и прикончить тебя в каждом соитии. — Тихо рассмеялся он.

— Быстро отпусти меня!

Каким-то чудом мне удалось повернуться на спину. Чудовище было рядом. Оно дышало мне в лицо зловонным дыханием Смерти. Острые уши, огромные челюсти и зубы-иглы в зверином оскале, багровая радужка глаз вокруг вертикальных зрачков. Он был омерзителен. Наверняка, я сама выглядела не лучше в звериной фазе.

— Или что?

— Владислав, я не шучу.

— Используй свои новообретенные силы. Вырывайся. — Его голос все еще звучал в сознании, а лапы с когтями вжали мои обнаженные плечи в постель из шелка.

— Вот так значит.

Я резко рванулась. Я металась по кровати, как Дьявол в тисках, но высвободиться не удавалось. Чудовище было сильнее. Я тяжело дышала, отирая пот со лба.

— Конечно, в звериной форме ты будешь сильнее. У меня-то хрупкое человеческое тело. — Злобно прошипела я, извиваясь и выкручиваясь.

— Да как угодно. — Внезапно раздался его голос. Впервые он говорил вслух. Нетопырь уменьшался в размерах, превращаясь в мужчину. — Не имеет значения, в какой ты форме: человека или зверя. Твоя сила внутри тебя. И пусть твое тело сейчас и человеческое, но, отнюдь, не хрупкое.

Я замерла. Впервые я увидела его лицо своим новым зрением. Теперь оно казалось еще прекраснее и более исполненным дьявольщины. Черные глаза пронзительно смотрели на меня в обрамлении темных прядей волос, спадающих на лицо. По бледной и сильной обнаженной груди катились капельки пота. Эта неземная красота завораживала и манила. Что-то обожгло меня изнутри, но я не позволила этому разрастись. Теперь, когда человеческими руками он вжимал мои плечи в кровать, я просто нанесла удар когтями в сгиб локтя, которого он явно не ожидал, затем резкий удар в плечо и, опрокинув его на кровать, села сверху, повторив его жест и вдавив его плечи в кровать руками. Оскалившись, я склонила голову к его шее, желая вонзиться в артерию и пить без остановки.

— Один-один, Ваше Величество. Быть может, резерв сил одинаковый, что в звериной, что в человеческой форме, но элемент неожиданности, признайте, важнее.

Из моего горла вырвалось утробное рычание, злобная усмешка заиграла на губах, а алчные клыки оказались в паре сантиметров от его лица, на котором тьма и свет играли полутенями. Я чувствовала его запах. Теперь иначе, чем человеческим обонянием. Запахи зефира и ванили, смешивающиеся с запахом тления сейчас слились в один: запах Смерти и полутысячелетнего разложения, которые едва-едва перебивал запах его парфюма с сандалом.

— Держи себя под контролем. Все твои чувства сейчас обострены. — Долю секунды он внимательно смотрел мне в глаза, а едва только время для меня остановилось, пока я смотрела на его губы, граф снова обманным маневром оказался сверху, вжимая меня в кровать.

— Да. Пожалуй, ты прав. Но мне это чертовски нравится. Я голодна, Владислав.

 Он наклонился ко мне, и я полуоткрыла холодные губы…

Мои клыки слегка покусывали его язык, ощущая во рту вкус слияния солнца и луны — вампирской крови, которая, впрочем, не удовлетворяла мой голод. Хотелось чего-нибудь более теплого. Я льнула к его телу своим, ставшим идеальным. Маленьким и естественным для человека недостаткам фигуры пришел конец. Теперь я была статуэткой из мрамора. Холодной, мертвой и идеальной. В свете луны фарфор кожи — хрупкой, но твердой, светился серебром. Каждый свой вожделенный взгляд граф уже не мог прятать маской холодного и мертвого равнодушия.

— Ну что же. По крайней мере, мы теперь одинаковой температуры, и мне не придется больше мерзнуть и покрываться инеем. — Я сжала его руку в своей. Теперь она казалась мне теплой. По сравнению с холодом и пустотой внутри, сменившими жар. В пылу, жару и агонии после смерти тела и возвращении в сознание умирала моя человеческая душа. И теперь, когда ее не стало, я, наконец, обрела покой.

Это было странно. Тело все еще горело, подчиняясь власти каждого прикосновения графа, но внутри, в области сердца, застыла ледяная глыба, не омываемая кровью. Сердце Лоры Уилсон остановилось здесь, в этой кровати, около двух часов назад. Здесь же умерла и ее бессмертная, данная лишь смертной оболочке душа, чтобы могла возродиться я. Лора Дракула. Как птица феникс из пепла. Мертвый, холодный и бездушный вампир с сердцем, которое не бьется. Новую себя мне еще только предстояло узнать, но не было смысла торопиться, когда вечность впереди.

Смутные человеческие воспоминания о времени, проведенном с ним, канули в Лету, теперь они казались недостаточно яркими. Обостренное зрение наблюдало, как от пальцев Владислава исходили ультрафиолетовые лучи тока, которые в ту же секунду впитывала моя кожа. Кожа, которая, на удивление, быстро регенерировала. Моя обретенная способность заживлять раны дала новое поле деятельности для его извращенного сознания. Каждый день он придумывал новый способ причинить мне боль. Его когти двигались по животу вниз, оставляя длинные полосы крови и шрамы. Для меня иной любви, с отсутствием боли, просто не существовало. Любовь должна быть остра. Ведь она — страсть, она — боль, она — вожделение и смерть. Любовь — теневая сторона души. Она позволяет любому пороку стать дозволенным. Потому что она — движущая сила всех планет. Жизни и смерти.

Острые когти резко вошли в плоть. По моим ногам сочилась кровь, я задыхалась, но не чувствовала боли. Лишь неистовство. Я пила его практически черную мертвую кровь, вонзив клыки в шею, поглощая вампирскую энергию, запечатанную на долгие пять столетий, касаясь грудью его груди. Оказавшись сверху, он развел мои ноги и резко рванул меня за бедра к себе. Пластичность нового тела удивляла меня саму. Холодными стопами я касалась его спины, чувствовала позвоночник. Я могла переломать несколько костей за один раз легким движением ноги. Прикусывая до крови кожу его живота, груди, плеч, я снова добралась до заветных губ. Бедра соприкоснулись, и я ощутила его в себе. Резкими движениями он вгрызался своей плотью в мою, но грубость больше не доставляла мне боли, а лишь заводила. Крылья сами по себе вырвались из спины, и я накрыла ими, как одеялом, бледное тело мертвого любовника. Чем быстрее и резче становился темп содроганий наших тел, тем глубже я вонзалась в его спину когтями, уже чувствуя позвоночник наощупь. Его черные крылья коснулись моей спины, обнимая и переплетаясь с моими белоснежными в тот миг, когда я почувствовала оргазмическую волну обрушившуюся на меня с высоты.

Я откинула голову назад, пока граф сжимал мои руки в своих. Это было ни с чем не сравнимо. Все человеческие ощущения никак не могли передать того, что происходило со мной сейчас. Если бы я была матерью и имела веру, как она, я назвала бы это религией, воссоединением с Богом. Что-то внутри меня сломалось несколько раз, позвоночник выгнулся, мышцы внизу живота сладостно сжались и разжались несколько раз, а затем огонь ударил пламенным взрывом по каждому нерву. Я лежала, судорожно глотая ртом воздух и дрожа всем телом, все еще изгибаясь и хрипя, а по моим глазам стекали слезы. Благоговения и радости. Все, что с ним связано, было болезненно и алчуще.

Я коснулась лица единственного мужчины своей жизни ладонью, а затем его лба своим. Раньше я чувствовала некую связь с ним. После обращения я почувствовала иное, более глубокое. Он дал мне новую жизнь, теперь он был моим отцом и ментором. Хозяином и Богом. Переступая порог замка, я мысленно назвала его своей Вселенной. Для нового определения моей к нему привязанности составители словарей и другие лингвисты еще не изобрели слова.

— Любовь моя. — Я тяжело дышала, касаясь его лица ладонями, целуя в висок и щеку. Обнявшись крыльями, мы крепко прижались друг к другу. — Я всю жизнь тебя ждала.

Он убрал темную прядь волос с моего лица и, нежно поцеловав, прошептал на ухо. — Я знаю. Я тоже ждал…

Ощущение соприкосновения наших крыльев было, как сорвавшийся из ниоткуда пик нежности и блаженства… Все равно что чувствовать друг друга обнаженными плечами.

Я коснулась рукой его крыла, оно было жестким, состоявшим из костной и хрящевой ткани. Удивительно, но каким уязвимым…

Я все еще не избавилась от ощущения, что теперь обоняние видит, осязание слышит, слух осязает, а зрение вбирает в себя все органы чувств.

— Теперь твоя душа принадлежит мне. — Его рука легла мне на грудь. — Больше ты никогда не услышишь биение своего сердца. И даже стук пульса. Возможно, ты скажешь, что то, что сейчас было — лучшее из того, что тебе пришлось пережить, но когда ты узнаешь все о новой себе, поймешь, какие горизонты теперь перед тобой открываются, научишься управлять своей новой сущностью, нам удастся пережить такие минуты, по сравнению с которыми сегодняшняя эйфория — бледное отражение. И в нашем распоряжении теперь целая вечность. К слову, об отражениях. Идем. Я покажу тебе кое-что. Покажу, кем ты стала.

Он накинул на себя плащ, обернул меня в шелковую кофейного цвета простыню и взял за руку.

Мы взошли по винтовой лестнице, перила которой были украшены каменными розами, на тридцать пятый этаж, в огромный зал, где мебель была накрыта белыми покрывалами, а в центре стояло еще одно зеркало в позолоченной раме только больше по размеру, нежели то, что висело в нашей комнате.

— Это зеркало единственное, способное отражать нас. — Прошептал Владислав, резким движением срывая с меня простыню и откидывая ее на пол. Я даже не почувствовала себя стесненно или пристыженно. Еще один плюс превращения в вампира. Избавление от комплексов.

— Нагота с эпохи Ренессанса считается наивысшей степенью красоты и эстетичности. Чего стесняться? Кого? Мы с тобой единое целое.

— Опять читаешь мои мысли. — Я улыбнулась, стоя к нему спиной.

— Само собой выходит. Слишком уж твое сознание открыто для меня. Всегда было. Например: ты обнаженная, я и зеркало. В первый раз. В день твоего выпускного. Помнишь?

— Я опять переживаю дежавю. Такое невозможно забыть. После этого я и приняла окончательное решение покинуть дом. Весь день меня терзали смутные сомнения о том, правильно это или нет, но когда я увидела тебя, все будто встало на свои места. Я почувствовала, что это правильно. В смысле, строить свое будущее вдали от дома. И я не жалею. Это решение привело меня к тебе.

Я посмотрела в зеркало. В этом я не увидела стеклянной крошки; его гладь была ровной и гладкой, как безбрежный океан, в котором напрочь отсутствовала шероховатость. В этой глади я увидела новую себя.

Длинные, цвета воронова крыла, волосы локонами ниспадали до бедер, кожа блестела серебром в свете луны, высокая грудь, плавный изгиб бедер, идеально ровные длинные ноги… Розоватый человеческий оттенок кожи, усеянный белыми точками, навек утерял свой человеческий цвет. Теперь моя кожа была бледной, жемчужной и тонкой, не скрывавшей сеть полых голубых вен. Отнюдь не идеальное лицо теперь обрело четкие, правильные и немного резкие черты… Единственной данью памяти человеческой девушке по имени Лора Уилсон остались глаза, как и до смерти пронзительно-изумрудные, светившиеся во тьме. Да и сама тьма светилась, как живая. Мои тонкие белые руки обвили шею любовника.

— Это не я. Такого не может быть.

— Это ты. Столько лет спустя ты, наконец, вернулась.

Он коснулся моего лица, пристально глядя на меня, словно запечатлевая каждую черту. — Ты такая красивая, что я схожу с ума. Ты, как рай, который мне вернули после кромешного ада, в котором я горю уже половину тысячелетия. Ради тебя, только ради тебя стоило жить, умереть и продать душу.

— Пророчество — ложь. Такая любовь хоть и могла бы уничтожить мир, но она созидающая, я уверена. Я выведу тебя из тьмы к свету. Помогу вспомнить все, что забыл; все, от чего отказался, считая себя проклятым. Чувства, нежность, забота, любовь. Я верну все это в наш дом. И пусть дорога и будет мучительной, но я пройду по ножам, чтобы вернуть тебе душу. Обещаю… — Я коснулась его руки своей, и мы на время замерли в глубоком молчании…

***

День был слишком удушливым, и, едва я добралась до кровати, я тут же отключилась. Первым знанием о новой себе стало то, что вампиры, оказывается, спят. Вероятнее, даже вторым. Насчет обостренных эмоций меня ввели в курс дела немногим ранее. Сколько я спала? Я не могла сказать, наверняка. Голос из темноты принял решение оповестить меня об этом буквально через пару секунд с момента, как я задумалась.

— Прошло около четырех часов. До рассвета около двух еще есть в запасе. И есть время начать обучение.

Он обнимал меня за плечи, и каждая вена в моем голодном теле ощущала его присутствие. Весь мой организм кричал о желании стать еще ближе. В кромешной темноте, обернувшись в его сторону, я видела каждую черту его лица, как днем, но во мраке его внешность была еще таинственнее, еще притягательнее, чем обычно. Я снова потянулась к нему, но почувствовала руки, крепко сжавшие мои запястья и воздвигнувшие барьер.

— Это иной голод. — Тихо произнес он. — Это не то, чего ты хочешь. Я и сам не против провести эту вечность в постели, но тебе надо питаться, иначе ты умрешь.

— Все, чего я хочу, это быть с тобой.

Он поднялся и рывком поставил меня на ноги. Получилось у него это не без труда. Сила моего сопротивления теперь значительно выросла.

— Ты же не хочешь быть со мной в качестве изголодавшейся и иссушенной мумии? Я вот, например, не хочу спать с трупом невесты. Приятнее быть живым мертвецом. Одевайся.

Его голос звучал повелительно и властно. Электрический ток пробегал по моей коже  от звука каждого его слова. Я не посмела ослушаться, поэтому встала с кровати и подошла к зеркалу, возле которого, на вешалке, висело платье, напоминавшее паутинку: тонкое, белое, полупрозрачное, с длинными гипюровыми рукавами. Ткань собиралась на груди, образуя трехслойный лиф, а к подолу расходилась в разные стороны. Я восхищенно вздохнула.

Платье село по фигуре, будто его шили специально на меня под заказ. Его ткань облегала каждый миллиметр тела, становясь второй кожей.

Владислав взял меня под руку, и мы вышли на лестницу. Пока же мы спускались, я заметила то, что не замечала, поднимаясь сюда впервые, будучи еще человеком. С каждого пролета на нас печально и молчаливо смотрели статуи прекрасных, светлых, мраморных ангелов с застывшей маской страдания на лице. Их душили и терзали рогатые, волосатые и козлоногие черти, чьи кровожадные глаза горели алым огнем. Я отвела взгляд. Это выглядело довольно дико и устрашающе.

Поток холодного ночного и свежего воздуха ударил мне в лицо, едва я оказалась на первом этаже у выхода на улицу. Двери сами собой распахнулись, приглашая выйти в ночь. И сколько запахов притаилось в этой внезапной ночной свежести!.. Я босиком выбежала на зеленую, залитую сумраком ночи поляну и втянула воздух в легкие. Если бы мое сердце все еще умело биться, в такой момент оно, определенно, стучало бы сильнее, чем обычно.

Воздух источал ароматы разных трав, деревьев (на удивление, даже они обладают своим неповторимым запахом), прозрачного и морозного снега, устлавшего высоты Карпатских гор. Я заправила непослушный локон за ухо и закрыла глаза, чтобы сосредоточиться…

И я услышала, как копошились в траве муравьи, как протяжно ухали совы в казавшемся черным посреди ночи лесу, как мягко с вершин к подножью самой высокой горы скатывались и обрушивались комья снега, повисая на ветках деревьев и кустарников.

Я открыла глаза. Темный неприветливый лес уже не казался таковым. Он был освещен мириадом свечей. Это были светлячки. Сотни светлячков, трепещущих своими крылышками, разливая свет и у крон самых высоких деревьев, и внизу, в траве. Картина была настолько прекрасной, что я не смогла сдержать улыбку. Подпрыгнув на ножке, я приложила руки к щекам и рассмеялась. Прекрасная ночь манила оторваться от порога и кинуться в самую чащу леса на вампирской скорости, кружиться и ловить светлячков. Шелковая прядь моих волос цвета воронова крыла снова мягко опустилась мне на щеку. Я чувствовала себя выше, сильнее, быстрее, непобедимее. И я хотела бежать. Ноги тянули меня сорваться с места и не останавливаться. Я обернулась, вопросительно глядя на Владислава.

— Ни в чем себе не отказывай. Ты теперь владеешь такой скоростью, что можешь бежать и в этот момент оставаться невидимой человеческому зрению. — Граф улыбнулся. Резкий, серебристый и прекрасный баритон звучал в моей голове. — Сегодня ты будешь жертвой, а я — хищником. Беги так, будто спасаешь свою жизнь. Попадешься, считай, ты — покойница, принцесса.

— А если не попадусь, я выиграла. И потребую все, что захочу. Попробуйте, Ваше Величество, посоревноваться с новообращенной. Я читала литературу о вампирах. И знаю, что новички сильнее старых вампиров.

С диким и безудержным смехом я сорвалась с места. Скорость сводила с ума, голые ступни ног не успевали касаться травы. Ветер свистел в ушах, трещал словно раскатами грома в майскую грозу, грохотал, ревел… Он безжалостно бил меня в лицо, шею, плечи, руки, грудь, живот, ноги с такой скоростью, что, казалось, еще немного и от столкновения рассыплется на осколки.

Я сбавила темп только тогда, когда оказалась в лесу. Еще не осознавая, каким смертоносным существом я стала, я по привычке вжала голову в плечи, озираясь вокруг, и втянула воздух. Только лес, только горы. Ни единой души.

Голос графа нарушил молчание ночи. Он снова звучал у меня в голове.

— Я уже близко, принцесса. Спасай свою жизнь.

Я снова сорвалась с места и припустила вперед. Несколько миль без остановки вглубь, в чащу, пока холодный ночной воздух не донес кое-что иное, помимо природных ароматов. Я почувствовала смесь нескольких запахов в одном: отчаяние, сломленность, подавленность, горе, тоска, страх. Было и еще кое-что. Медленный, тихий, но равномерный стук. Биение человеческого сердца.

— Помогите! — Из глубины леса донесся голос, наполненный до краев абсолютным горем, несущий запах вязкого кислотно-зеленого схождения с ума.

Сорвавшись с места, я стрелой полетела по направлению к звуку. Длинные гипюровые рукава и подол белого платья цеплялись за крючковатые, напоминавшие пальцы мертвеца, сучья, пока я неспешно скользила по плотно утрамбованной почве. Не прошло и двадцати секунд, как я увидела ее.

Этой крестьянке, сидевшей под старым и полусгнившим дубом, в рваном, зиявшем дырами платье, не было и тридцати пяти, хоть она и выглядела старше своих лет. Обхватив руками колени и заливаясь горючими слезами, поминутно сопровождаемыми всхлипами, она обреченно качала головой, даже не глядя в мою сторону.

Только когда я подошла к ней совсем близко, она соизволила заметить меня и отшатнуться, преисполненная ужасом. Вжавшись спиной в массивный ствол, она неистово осеняла себя крестным знамением. Не то, чтобы мне стало от этого плохо, как пишут в книгах, но раздражало это невыносимо. Насчет религии в моей семье был особый пунктик и связанное с Богом омрачало мое сознание не как вампира, а как уставшего от одержимости религией человека. Когда я по ее губам поняла, что она читает «Отче Наш», ярость и вовсе хлынула неудержимым потоком по венам. Владислав говорил об обостренных эмоциях, возможно, это и контролируется.

—  Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Читая молитву по кругу, каждый раз девушка останавливалась на фразе «избавь нас от лукавого», чтобы выставить в мою сторону крест со своей груди. Я сделала несколько глубоких вдохов, и, подавив ярость, колыхавшуюся внутри и летевшую по венам огнем, наклонилась к крестьянке спросить, не нужна ли ей помощь, и могу ли я ей как-то помочь, но она не дала мне шанса совершить благородный поступок. Слепо взмахивая руками вокруг себя в воздухе, она пыталась нарисовать барьер, способный ее защитить от исчадия ада.

Она оказалась очень теплой, почти горячей. Крестьянка источала запах живой, ослепительно белой, человеческой энергии, которую я хотела поглотить, вытянуть до капли.

— Что у нас тут? Еда сама ползет в руки желающего перекусить? — Раздался голос за моей спиной.

Я боролась из последних сил с жаждой. И лес, и сама крестьянка внезапно стали багровыми. Видимо, глаза мои налились кровью.

— Уведи меня отсюда. Я не хочу ей навредить. — Я обернулась в сторону Владислава. Он стоял, скрестив руки на груди и глядя на меня в упор.

— Да брось. Кто будет скучать по религиозной фанатичке? Сделай ей одолжение. Убей ее, чтобы не доставала окружающих. Если бы тебе не нужна была пища, я бы уже сам свернул ей шею. — Он схватил меня за руки и резко развернул в сторону крестьянки. — Ты слишком держишься за свою правильную человеческую сторону, но ты умерла. Ты больше не человек. Теперь ты — вампир. И у тебя есть потребности. Посмотри, как бьется пульс на ее шее. Войди в ее разум. Внуши ей бояться и трепетать. Ничего слаще крови с привкусом ужаса нет на Земле.

Я закрыла глаза и мысленно потянулась в сторону девушки. Нащупав краешек ее сознания и зацепившись за него, как за островок в океане, я показала ей шаг за шагом, как склоняюсь к ней, пью ее кровь и отрываю ей голову. Она неистово вскрикнула, слепо озираясь вокруг.

— Что? Что вы со мной делаете? Господи, помоги мне. Защити от всего, что приходит в ночи, умоляю. Спаси меня от этих адских тварей.

— Надеюсь, Иисус позволит мне один глоточек. Могу даже еще раз встать на колени и попросить прощения за негодное поведение. — Резким движением правой руки схватив ее за горло и подняв вверх, я оскалила клыки. — Прости, милая, не в тебе дело. Просто я чертовски голодна. И меня бесит религиозный настрой.

Осев на землю и притянув жертву к себе, слегка коснувшись языком ее шеи, я быстро впилась клыками в сонную артерию девушки. Живая, чистая, белоснежная человеческая энергия толчками хлынула в мое иссохшее и измученное жаждой горло. Крики боли несчастной жертвы разорвали ночную тишину. Я рвала ее кожу на лоскутки, вгрызаясь все глубже, пытаясь высосать всю эту прекрасную, животворящую амброзию до последней капли. Белый шифон и гипюр платья насквозь пропитались кровью. Я отпрянула, шумно вдыхая воздух, сомкнув челюсти со скрежетом.

В голове шумом раскатывалось насыщение. Оно разлилось по всему телу и будто даже согрело мои мертвые конечности. Вены перестали ныть и болеть. Я поднялась на ноги. Платье было безнадежно испачкано багровыми пятнами, с рук стекала густая теплая масса. Мгновенная эйфория сменилась тревогой, паникой и безотчетным ужасом. Я задыхалась, а за моей спиной кто-то стоял. Холодный, мертвый и чужой. Чудовище, насылавшее на меня кошмары, забравшее мою душу, сделавшее меня абсолютным злом, внушившее убить ни в чем не повинную девушку. Я отпрянула от него, как от чумы.

— Что я с ней сделала? Что ты заставил меня сделать с этой несчастной женщиной? — В моем голосе звучали панические истерические нотки.

— То, что и должна была сделать. Ты ее убила. Ты — вампир, и это теперь твоя суть. Сделай глубокий вдох, а затем — выдох. Прими себя и получай удовольствие. — Холодный, грубый, беспринципный голос…

— Моя мать была права. Ты — действительно, исчадие ада и сын Дьявола. Неужели ты не чувствуешь раскаяния за то, что творишь? Как можно убивать с холодным взглядом? Как можно получать от этого удовольствие? Это ужасно. Все, что я сейчас чувствую, это раскаяние, боль и вину. Я убила ее. — Я отвернулась от него и сдавила руками виски, упав на землю, разразившись рыданиями. — В кого ты меня превратил.

Владислав грубо схватил меня за руку и поставил на ноги, обернув к себе. Взгляд его метал молнии. В нем не осталось ничего от человека. Холод, ярость и наплевательство к чужим судьбам. Дикое и озлобленное животное во плоти.

— Я не чувствую раскаяния. Я не позволяю чувствам владеть собой. Я не потакаю своим слабостям. Я беру, что хочу, во что бы то ни стало. Так я выживал половину тысячелетия. И если ты — не дура и не хочешь выглядеть жалкой и ущербной, поступай также. Отпусти свою человечность. Ее сердце еще бьется. Прикончи эту идиотку. Или я прикончу тебя, раздавив, как бабочку на стекле.

Он отшвырнул меня в сторону.

— Отпускай. Убивай. — Рявкнул он так, что по каждому сантиметру моего тела пробежала дрожь.

Я обернулась к девушке, лежавшей под дубом. Закрыла глаза и мысленно отпустила боль, которая сдавила мне голову и каждый нерв в теле. Когда я их открыла, по всему телу разлилась тьма пустоты, заполонила каждый участок внутри меня. Я чувствовала запах практически обескровленной девушки. Никаких сомнений. Только голод владел мной. И владел безраздельно. Я кинулась на нее и снова вцепилась зубами ей в шею. Я пила до тех пор, пока ее голова не отделилась от тела и не покатилась в высокие кусты орешника.

— Как-то глупо вышло. Она, как бумажная была. — Я тихонько расхохоталась, развернувшись в сторону Владислава.

— Говорил же, проще простого. — Усмехнулся он, обхватив меня за талию грубой холодной рукой, сдавившей подгрудные ребра. — Я был уверен, что ты справишься.

Его богомерзкие алчные поцелуи… Вокруг же лишь кровь. Я лежала на земле, а мое белое платье стало пурпурным и багровым от запекшейся крови. Кровь была повсюду. Висела в воздухе, рождая безумное желание во мне, она была на мне, внутри меня. Все пороки моей души, все демоны вырвались на свободу. Его поцелуи горели на коже, проводя внутри меня линии огня от нерва к нерву, от вены к вене. Руки Владислава в крови жертвы, которую мы безжалостно прикончили, оставляли кровавые полосы на моих щеках от каждого прикосновения. Это было невозможно уже даже назвать любовью. Неистовство и безумие двух кровожадных монстров возле трупа обескровленной женщины. Но я нашла это приятным. Отключиться. Ничего не чувствовать. Ни угрызений совести, ни стыда, ни желания поступать правильно, ни гуманности, ни сочувствия, ни сострадания. Ни-че-го. В мозгу билась лишь одна мысль раненой птицей. Граф — моя болезнь, моя инфекция и лихорадка. И ради всего святого и несвятого… Я не хочу ни лечиться, ни выздоравливать, как бы глубоко на дно он меня ни затащил, какими бы моральными принципами мне бы ни пришлось поступиться, на какое бы преступление он бы меня ни толкнул, не хочу.

В его глазах отражались сотни моих демонов, адских и уродливых. И я в них отражалась тоже. Пурпурные глаза, которые превращали для меня ночь из черной в огненно-алую; губы, щеки, подбородок, шея и платье в крови. Душа в агонии. Тело и нервы в огне.

И я дала волю своей аморальности прямо возле трупа собственной жертвы. Два часа ночи до рассвета — время вожделения и пламени. И пусть весь мир меня проклянет с сегодняшнего дня, и не будет мне прощения больше никогда, но я желала утонуть в любви, совершив убийство. Его черные глаза невыносимо влекли, так, что я дрожала, замирая, словно муха, попавшаяся в липкие сети паутины. Я умирала и возрождалась вновь и вновь в его руках. И это был переломный момент. Только теперь я поняла и дала себе отчет в том, что Лора Уилсон, выпускница Института Кулинарии, добрая, отзывчивая, хотя и немного скрытная девушка-отличница, окончательно мертва. Я стала кем-то другим. Я стала чем-то другим…

***

По моей просьбе наш дворецкий согласился перенести зеркало, способное отражать вампиров, в нашу с без тридцати минут мужем комнату. Я стояла в свадебном платье посреди спальни, закусив губу и придирчиво изучая свое отражение. Оставалось лишь полчаса до того мной долгожданного момента, как меня и Владислава соединят узами вечного и нерушимого брака. Я волновалась. На свадьбе должны были присутствовать многие старейшины древних вампирских кланов. Не каждый день приходится выступать перед огромной аудиторией. Что уж говорить о зрителях такого рода… Помилуйте, меня трясло и лихорадило даже, когда я защищала диплом. А люди все-таки не такая опасная и неукротимая публика, как вампиры, которым несколько тысяч лет. Я снова внезапно почувствовала себя студенткой, да и в голове, как нарочно, проснулось внутреннее «я», которое сегодня решило побеседовать со мной голосом матери.

— Неужели ты не замечаешь, как далеко зашла? Остановись, Лора, Бога ради, неужели ты не видишь, что превращаешься в чудовище рядом с ним? Он тянет тебя за собой на дно. Не позволяй ему. Скажи «нет». Не выходи за него. Сохрани те остатки души, что он еще не уничтожил своим дурным влиянием, потому что, уверяю тебя, труп одной бедной крестьянки — это только начало. Когда он с тобой закончит, ты станешь своим худшим ночным кошмаром. Прежде, чем ты сможешь хоть немного его изменить, он пропустит тебя через ад и мясорубку…

Я бросила злобный взгляд на свое отражение и произнесла уже вслух.

— О, не тебе меня учить, мама. Я слушала ровно до того момента, как были произнесены слова «Бога ради». Я ненавижу веру, я ненавижу эту веру в тебе, и хоть ты — всего лишь голос в моей голове, я бы хотела, чтобы ты видела каждую жертву, каждую кровь на моих руках, и знала, что именно твои нездоровые увлечения сделали нас с тобой чужими. Ты выбрала церковь вместо родной дочери. Твой выбор превратил меня в чудовище. Теперь я хочу, чтобы ты видела каждый шаг этого чудовища, захлебывалась кровью моих жертв и прятала глаза, глядя, как я буду погружать мир во мрак в руках сына Сатаны, от которого пыталась меня спасти. Хочу, чтобы ты видела все, что я позволяю ему с собой делать. И чтобы познала ту же боль, которую чувствовала я. Когда ты отрицала меня, не понимала, отказывала в объятиях с детства и как смотрела на меня, узнав о видениях, которые меня изводили. Ты смотрела на меня, как на тварь, не заслуживающую права жить. И теперь я буду это право отнимать у тебе подобных — хороших и верующих людей. И мне больше не нужны твои объятия. Теперь меня обнимает чудовище вместо матери. И вот ведь в чем печальная ирония. Чудовище способно дать больше любви, чем родная мать. Поэтому всеми силами ада заклинаю тебя замолчать и выйти вон из моей головы. — Последнюю фразу я выдохнула с шипением. Голос матери, действительно, смолк после моей речи, обращенной к своему отражению.

Мы были предопределены друг другу еще до моего рождения. Конечно, я не считала, что у меня совсем не было выбора. Я предпочитала думать, что приняла решение любить этого мужчину по собственной воле. Логика, возможно, и была обманной. С одной стороны, я знала, что принуждать любить его, если бы я не захотела, он бы не стал. Но, с другой стороны, он — человек (безумная игра слов, знаю), привыкший получать все, что захочет. Так что, возможно, хоть я и сделала выбор по своей воле, но он эту волю организовал, отсек остальные возможные альтернативные версии моей жизни…

Так или иначе, уже слишком поздно что-либо менять. Все случилось так, как должно было случиться. Или как случилось. Быть может, эта любовь и внушенная, навязанная и спланированная хитроумным пауком, ловко расставившим сети, чтобы поймать глупую и неосторожную, юную и не познавшую жизни муху, но душой я уже мертва. Я не могу чувствовать ничего иное ни к кому иному. Сначала не могла. А теперь и не хочу.

Белое платье сияло в лучах полуденного солнца, излучая золотое и серебряное свечение каждой нитью. Тесный белый лиф был украшен бриллиантами, тугой корсет с шелковыми лентами демонстрировал идеальную тонкую талию и высокую грудь, тесно облегал бедра, спускаясь в пол каскадом с вплетением в белый изумительный тонкий шелк серебряных и золотых нитей, создающих эффект ослепительного сияния платья на свету, не важно, солнца или свечей. Белые лакированные туфли не отличались узорами, но имели устойчивый и высокий каблук. И особого упоминания заслуживала фата, которая оказалась настолько тонкой и прозрачной, что напоминала паутинку, грозившую разойтись на тонкие ниточки под угрозой даже легкого прикосновения. Облачение завершали тонкие белые перчатки до локтей, также украшенные бриллиантами.

За три с половиной часа до свадьбы в замок по моему приглашению нагрянул симпатичный стилист и парикмахер по имени Кейли Джефферсон, около двух часов занимавшаяся моим макияжем и укладывавшая мои длинные волосы в высокую прическу, на которую было израсходовано большое количество шпилек и лака для волос… Черные изящные брови, благодаря макияжу, превратились в тонкие изогнутые дуги, тушь подчеркнула выразительность зеленых глаз, а розовый блеск придал губам некоторое подобие живых, скрыв их мертвенную бледность.

В дверь трижды осторожно постучали. Это оказался дворецкий Роберт.

— Моей госпоже еще что-нибудь необходимо?

И хоть он и не был ни в чем виноват, я почувствовала сильное раздражение из-за вторжения в мое пространство. Перед свадьбой. С пятисотлетним вампиром. Черт…

— Нет. Сделайте одолжение, Роберт. Закройте дверь с другой стороны и оставьте меня наедине с собой.

Клыки непроизвольно заострились и удлинились. Я нервничала и еле держала себя в руках. Надеюсь, жениху не придется ловить меня на вампирской скорости посреди зала. Интересно. Чисто теоретически. Возможно ли упасть в обморок будучи бессмертным кровожадным существом? Потому что, ей-богу, у меня кружилась голова, и подкашивались ноги от недостатка воздуха в легких, и даже дышать сейчас было больно.

Послушно поклонившись и вжав голову в плечи, Роберт удалился, тихо прикрыв дверь с другой стороны, как я и просила. Владислав был прав. Якшаться со слугами нельзя, иначе они начинают попирать твое личное пространство. Откуда мне тогда было об этом знать? Его опыт правления исчислялся веками, а я прибыла в мир, где правит абсолютная монархия впервые… Скрыв лицо вуалью фаты, я покинула свою комнату.

Тронный зал, в котором нам с графом предстояло стать мужем и женой, был великолепен. Ослепительно белые стены полукруглого помещения, на которых были закреплены железные подсвечники с горящими в них белыми свечами, уходили высоко в потолок, наверняка, граничивший с облаками. Пол был устлан лепестками белых лилий. Лилась приятная тихая музыка, тихо словами напевавшая что-то о том, что Боги всем нам помогут. Все гости уже были в сборе, и их количество впечатляло. Мороз пробежал по коже. Я понимала, что среди приглашенных не было ни единого человека. Мой чувствительный слух не разобрал ни биения сердца, ни ритма пульса. И хоть я сама стала вампиром, я еще не отвыкла от человеческой жизни. И понимать, что нахожусь в зале, заполненным прекрасными дамами и их кавалерами, у которых уже несколько столетий не бьется сердце, было все равно необычайно и дико. Они выглядели важными, серьезными, может, даже чересчур напыщенными, а я шла между рядами гостей, вжав голову в плечи. Одна приятная пара — девушка-блондинка в облегающем гипюровом синем платье и темнокожий парень в черном фраке с белой рубашкой под ним, помахали мне рукой и улыбнулись, и тут же в голове я услышала приятный женский голос.

— Счастливой свадьбы, Лора. Я — Каролина, а моего парня зовут Морган.

Я улыбнулась девушке украдкой и мысленно ответила. — Спасибо за пожелание. Мне очень приятно.

Ну что же. Каролина и Морган не выглядели так устрашающе, как остальные. Может, и не все вампиры такие ужасные, какими они мне виделись. Я облегченно выдохнула.

Все присутствующие не-мертвые со своих мест безмолвно взирали на меня. Мужчины — с нескрываемым восхищением, женщины — с долей зависти, и все вместе, пытаясь по взгляду решить, достойна ли я их господина, заслуживаю ли я быть их королевой. Были даже взгляды, исполненные глубочайшего презрения. Чувствуя себя неуютно, я готова была сжаться в комок, когда услышала в голове еще один голос. Стальной, уверенный и громкий, звучавший, как раскат грома посреди ясного неба.

— Не сутулься, девочка. И не позволяй им видеть свой испуг и тревогу. Ты — их королева, потому что сам король тебя выбрал в жены. Какое тебе дело до того, что о тебе подумает стая невоспитанных вампиров?

Я обернулась, пытаясь найти глазами в толпе владельца голоса, когда седовласый, но статный старец лет восьмидесяти на вид с серого цвета стальными глазами, в которых читалась мудрость, как минимум, восьми столетий, а не десятков лет, взял меня под руку.

— Майкл. Я — Ваш посаженный отец. Пройдемте к Вашему трону. Сразу после брачной клятвы состоится присяга королю и коронация. — Произнес он вслух, а затем телепатически добавил. — Выше голову, ровнее плечи. Покажи им всем, кто здесь королева.

— Вы ведь тоже вампир? — Мысленно спросила я.

— Тысяча сто первый год как. — Улыбнулся Майкл, и мы двинулись вперед к уже ожидавшему нас возле двух высоких золотых, обитых алым бархатом стульев, на спинке каждого из которых черными нитями было вышито изображение летучей мыши, королю. Я подняла голову, распрямила плечи и, улыбнувшись старцу, сделала непроницаемо холодный, типичный для моего будущего мужа взгляд. Ведь и правда, какое дело кошке до того, что о ней пищат мыши? Майкл был прав. За исключением жениха, тысячелетний вампир стал третьим на церемонии бракосочетания не только не вызвавшим отвращения, но тем, к кому я прониклась симпатией и уважением. Первыми двумя были Каролина и Морган.

Старец бережно сжал мою руку, по локоть затянутую в белую перчатку, своей, подбадривая.

Глубоко в остановившемся еще вчера сердце я почувствовала ноющую боль, едва взглянув на жениха. Он был прекрасен в своем черном костюме, черной рубашке, с алой розой, выглядывавшей из кармана пиджака. Падший ангел, которому запретили вернуться в рай. Едва взглянув, я уже не могла отвести от него взгляд. Стянутые в тугой конский хвост черные волосы, золотая серьга, острый нос, тонкие губы с такой искренней улыбкой, черные, как ночь, глаза, маленький шрам над губой, изящная шея, сильная грудь и плечи, любимые руки. Черный цвет будто бы всегда был его родным и подходил ему идеально. В подернувшемся алым мире перед глазами снова и снова представало видение, в котором эти сильные плечи опускаются на меня. Желание и любовь разрывали меня на части перед вампирской публикой. Этому не было конца. Обострившиеся эмоции доводили до грани и разрушали меня…

Майкл отпустил мою руку и вернулся на свое место в зале. Каблук моей белой свадебной туфли уверенно ступил на ступеньку подъема к тронным креслам. Граф аккуратно взял меня за руку и двумя пальцами провел по ладони к запястью. Даже через перчатку я почувствовала электрический ток, пробежавший по руке, и воздуха в легких не осталось. Владислав лишь улыбнулся и через долю секунды послышался его голос в голове.

— Я знаю, что тебе не терпится сорвать с меня одежду, но позволь хотя бы мужем твоим стать, приличия ради.

— Лицемер. — Телепатически ответила я, покачав головой и закатив глаза. — В твоем словаре нет слова «приличие». Вымерший пятьсот лет назад архаизм. Надеюсь, хотя бы в человеческой жизни у тебя совесть была.

— Ты готова к этой вечности?

— Пожалуй, процентов на девяносто восемь. — Я усмехнулась с самым озорным выражением лица.

— А что с двумя процентами стало?

— Ушли поспать, чтобы мой будущий муж не зазнавался…

Он только усмехнулся и покачал головой. Как из ниоткуда перед нами возник мужчина лет пятидесяти пяти в черном, встал между нами и начал свою речь.

— Любовь — это чувство, которое живет вечно. Даже когда смерть забирает все, любовь дает жизнь. Заставляет сражаться, жертвовать и побеждать. Только любовь может сподвигнуть людей жить вечно, чтобы дождаться ее. Той самой. Единственной. Которая воспламеняет сердца, которая толкает людей на поступки, а поэтов — на стихи. И даже после смерти только любовь позволяет оставаться живым в памяти навечно. Все мы собрались здесь сегодня, под сводами этого замка, чтобы соединить вечными и нерушимыми узами брака два сердца, которые пронесли любовь друг к другу через половину тысячелетия, перерождения и реинкарнации. Согласна ли ты, Лора Уилсон, создание мира земного, дщерь Томаса Роберта Уилсона, взять Его Величество, короля мира нашего Владислава Дракулу Первого, сына Валерия-завоевателя в мужья, разделить с ним вечность, быть ему поддержкой и опорой, быть с ним рядом в горе и в радости, до той поры, пока Вечность не решит иначе?

— Навсегда и дольше. — Слезы стекали, размывая тушь, но мне было все равно. Я уже не могла сдерживать эмоции. Невеста всегда плачет на свадьбе. Вполне себе человеческий закон.

— Согласны ли Вы, Ваше Величество, король мира нашего, сын Валерия-завоевателя Владислав Дракула Первый взять Лору Уилсон, создание мира земного, дщерь Томаса Роберта Уилсона в жены, разделить с ней вечность, быть ей поддержкой и опорой, быть с ней рядом в горе и в радости, до той поры, пока Вечность не решит иначе?

— Навсегда и дольше. Зря что ли я потратил столько времени на ее поиски. — Граф улыбнулся.

— Если кто-то имеет возражения по поводу этого союза, пусть…

Владислав слегка коснулся плеча оратора, связывавшего нас узами брака.

— Эта строчка здесь ни к чему, падре. — Затем обернулся к залу и продолжил реплику вышеупомянутого. — Пусть молчат или познают гнев мой на своей шкуре.

По залу прокатился возмущенный рокот. Никто не ожидал такого поворота событий и невозможности высказаться. Я с благодарностью посмотрела на мужа. Половина зала была готова проголосовать против меня. Уверена, им было, что сказать.

Каролина и Морган принесли нам золотые обручальные кольца в бархатных алых коробочках. Это были особые кольца, с маленькими переплетенными крыльями летучих мышей. Так вампиры символизируют вечность. Когда мы ими обменялись, падре, наконец, разрешил жениху поцеловать невесту. Поцелуй был горячим и обжигающим, он украл у меня возможность дышать и связно мыслить. С трудом оторвавшись от его губ, я затуманенным взглядом посмотрела ему в глаза.

— Муж… — Мысленно прошептала я.

— Жена. — Также телепатически ответил он.

Когда церемония бракосочетания подошла к концу, со своих мест поднялось четверо вампиров в длинных черных мантиях. Они окружили нас с мужем, который мысленно подал мне сигнал опуститься на колени и склонить голову.

Падре, тем временем, продолжил. — Дщерь Томаса Роберта Уилсона, ты встаешь на колени в последний раз в своей жизни. Отныне все остальные будут стоять на коленях пред тобой или познают гнев твой во всем его могуществе. Принимаешь ли ты власть супруга своего, короля мира нашего Владислава Дракулы Первого, сына Валерия-завоевателя, признаешь ли ты его королем своим, единственным истинным правителем мира нашего и всея Трансильвании, чтобы стать королевой его вовеки веков?

— Я принимаю его власть, как власть единственного истинного короля вовеки веков, чтобы стать его королевой.

— Целуй его перстень. — Тихо обратился ко мне один из старейшин. Тот, у которого были длинные волосы.

Я аккуратно и нежно взяла правую руку мужа в свою. Безумно красивые тонкие пальцы. Его руки были такими изящными, словно произведение искусства. На мгновение коснувшись губами безымянного пальца, я прильнула к перстню с изображением дракона, а затем прикоснулась к нему лбом.

Старейшина с длинными волосами вытащил из-под мантии изогнутый золотой кинжал и сделал тонкий надрез на своей ладони.

— Кровь Елизара даст Вам Мудрость. Да здравствует Ее Величество, мудрая королева Лора Дракула Первая, дщерь мира нашего. — Окровавленной рукой он коснулся моего лба.

Вперед вышел второй старейшина, проделав то же самое со своей рукой. — Кровь Аластара подарит Справедливость. Да здравствует Ее Величество, справедливая королева Лора Дракула Первая. — Своей окровавленной дланью он коснулся моей левой руки, оставив след из крови на моем запястьи.

— Кровь Велиара дарует Щедрость. Да здравствует Ее Величество, щедрая королева Лора Дракула Первая. — Кровь третьего старейшины оставила след на моем белоснежном платье в области груди и сердца.

— Кровь Виктора одарит Вас Беспощадностью. Да здравствует Ее Величество, беспощадная королева Лора Дракула Первая. — Четвертый след из крови остался на моем правом запястьи.

— Поднимитесь, Ваше Величество. — Произнес падре, и граф поставил меня на ноги. Каролина и Морган принесли маленькую бриллиантовую диадему, которую старейшины возложили мне на голову, сорвав фату.

— Его и Ее Величество могут быть свободны и приступать к своим обязательствам в качестве супругов. — Громко огласил оратор. Вопросительно взглянув на Владислава, я получила мысленный положительный ответ, и, в мгновение ока трансформировавшись перед публикой, огромный черный нетопырь и белоснежная бестия взвились к потолку и сделав умопомрачительный круг над головами присутствующих, вылетели в широко распахнутые окна.

Жена своего мужа, королева мира, в который недавно прибыла, я, наконец-то, чувствовала себя дома. Наконец-то, ощутила, что предназначение распорядилось правильно. Еще не зная, что ожидает меня дальше, пока я не желала думать ни о чем. Впереди меня ожидал медовый месяц по-вампирски и никакой ответственности. Никаких забот. И самое главное, что безмерно радовало меня, это отсутствие раздражающего назойливого голоска моего внутреннего «я», всегда диктующего поступать правильно. А именно — человечности.

Глава 6. Подчинение голода и контроль

И стоило ль на свете этом появляться?..

О, если б знать заранее, что дальше ждет.

День выдался пасмурным и туманным. Проснувшись после неистовой, срывающей все покровы с души, огненной и наполненной эйфорией первой брачной ночи, лежа на груди мужа, я решила еще на часок притвориться, что сплю.

— Я слышу твое дыхание. Можешь не притворяться, тебе меня не обмануть. Вставай и надень что-нибудь особое. У меня для тебя есть свадебный подарок, который я хочу тебе торжественно вручить. Слуги несколько дней занимались твоим гардеробом, снимая мерки со свадебного платья, так что, думаю, есть, что выбрать. — Произнес мой неумолимый муж, принуждая меня подняться.

— Я уже говорила, что ты — бездушное зло? — Тяжело вздохнула я, отворачиваясь от него и укрываясь с головой одеялом.

— Ты мне это каждый день говоришь. — Граф безжалостно сорвал с меня мой барьер, отгораживавший меня от внешнего мира, и легонько подтолкнул к краю кровати.

— Вот сейчас очень чутко было.

— Авантюризма в этом перерождении не хватило? Я уже понял, что мечта всей твоей жизни — проспать ее от начала до конца. Учитывая, что она теперь бессмертная, интересно даже, через сколько тысяч лет тебе надоест?.. Поднимайся. Подарок вечно не станет ждать. Мы опаздываем.

Я тяжело вздохнула, вставая с кровати в полусонном состоянии. Спорить с тираном бесполезно.

Выбрав зеленое платье из парчи и уложив волосы, я позволила вывести себя из замка.

— Куда мы направляемся я хотя бы могу узнать? — Спросила я, касаясь лба ладонью и из последних сил пытаясь сбросить с себя остатки сна.

— В маленькой церквушке в соседней деревне сейчас утренняя служба. Сколько прекрасных живых артерий в одном месте. А самое главное — в каком месте! Тебя заставляли преклонить колени перед ликом божьим. Я знаю, что ты бы хотела заставить прихожан склонить колени перед тобой. Назваться их богиней. Перед тем, как выпьешь их досуха.

— А знаешь. Не напрасно ты вырвал меня из объятий сна. Прямо даже настроение поднимается. — Я прибавила шаг, и вскоре мы достигли безымянной деревушки, располагавшейся за тыльной стороной территории замка.

Население вымерло на время утренней службы. Мы проходили мимо опустевших и покосившихся от времени домов, тем временем я неторопливо разглядывала местную архитектуру, пока не показались купола с распятьями. Двери такой же ветхой, как и деревенские домики, церквушки оказались приоткрыты. Из-под них лилось мягкое золоченое свечение, и слышалось песнопение церковного хора.

Я вошла первой, мой супруг следом. Опустив руку в купель со святой водой и осенив себя крестным знамением, я улыбнулась. Зуд и кровавая сыпь на коже, с шипением разъедавшая плоть, стоили произведенного эффекта, когда выстроившиеся в ряды прихожане обернулись в нашу сторону. Уже собравшись рассыпаться по углам церкви, испугавшиеся до чертиков люди стронулись со своих мест, когда на вампирской скорости я достигла алтаря и мягко положила руку на плечо священнослужителя. Обведя взглядом всех присутствующих, я улыбнулась и мысленно протянув нити к сознанию каждого из присутствующих, коротко и отрывисто приказала.

— А теперь все заткнулись и замерли.

— Знаешь, почему я больше люблю людей нашего мира, чем того, откуда я тебя выдернул? — Послышался голос моего мужа из-за спин замерших и застывших, как изваяния, прихожан.

— И? — Я изогнула бровь дугой, глядя в его сторону.

— В них есть вера. А в ком она есть, есть и страх, и уважение. Люди же твоего мира потеряли веру и забыли, кого нужно бояться. Ты — яркий представитель своей части человечества без веры. После обращения ты стала совершенно чокнутой. Поэтому с тобой и весело.

— Чтобы не обижаться, сочту это за комплимент. — Я натянуто улыбнулась и уселась на алтарь, положив ногу на ногу, обводя взором обездвиженных присутствующих.

— Что вы творите в обители Божьей? — Тихо произнес священнослужитель, заставив меня вспомнить о его присутствии.

— Ах да, святой отец. Вы еще тут. — Я схватила его за рясу и перекинула через алтарь к своим ногам. — Видите ли, со вчерашнего дня я стала Вашей королевой. И хочу, чтобы этот храм был моим, а не вашего Бога. Молитесь своей королеве, святой отец. Сейчас не Бог решает жить Вам или умирать.

Я поставила ногу на плечо священнослужителя и слегка надавила каблуком. Он поморщился от боли. Я улыбнулась.

— Воздавайте мне почести, святой отец, пока я беседую с остальными присутствующими.

Обведя взглядом парализованных моим внушением людей еще раз, я медленно развела ноги, приподняв подол платья, так, чтобы стала видна полоска черного кружевного белья. Прихожане не могли ни пошевелиться, ни издать ни звука, но стыд, агрессия, шок, а у некоторых мужчин и плохо скрываемое вожделение застыло на их обездвиженных лицах эмоциональными гримасами.

— И куда делась та невинная и добрая девочка, которая умоляла меня пощадить заведующего больницы? Кошмарные видения довели ее до приема препаратов. Если бы она знала, что станет такой, она бы засунула голову в петлю и сломала себе шею. — Владислав покачал головой, но на губах его блуждала улыбка. Его обращенная дочь начинала соответствовать представлениям об истинном вампире своего ментора. Ни совести, ни жалости, ни сострадания. Взгляд же его, как и у остальных прихожан, был прикован к моим широко расставленным ногам на тончайших, высоких шпильках зеленых босоножек, шелковыми лентами перетягивающих лодыжки и икры. И к черному кружеву белья между ними.

— Вы сломали ей шею на своем ложе тридцать первого мая, Ваше Величество. И Вы были правы, ибо она была слаба и никчемна. Я — лучшее, что могло с ней случиться за всю ее скучную человеческую жизнь. — Я обвела взглядом прихожан и громко оповестила. — Можете говорить. Все, что хотите. Сдвинетесь с места — разорву горло.

— Бог тебя покарает, нехристь. — Тихо произнесла пожилая женщина в серой мешковатой одежде и перекрестилась.

— А мне кажется, что ты сдохнешь здесь сегодня. Проверим, что произойдет сначала. — Я отпихнула каблуком тело истошно молившегося святого отца из-под ноги и легко спрыгнула вниз. Ударив кулаком по камню алтаря, а затем еще несколько раз, я превратила его в горстку пыли. Затем, обратившись в бестию, я взмыла под потолок, разбивая и круша иконы, и все, что попадалось под руку. Вдоволь насладившись разрушением, я, наконец, успокоилась и опустилась вниз, принимая человеческую форму. — Как видите, я все еще здесь, цела и невредима. Быть может, Бог и не против моего присутствия в своей обители? Попирая веру, я подтверждаю существование Всевышнего, а не отрицаю, как атеисты. Жаль, что в нашем мире нет современной техники, и я не могу передать послание моей любимой мамочке. Я бы с удовольствием записала на камеру для этой дочери божьей все, что здесь творится с моей подачи.

Владислав медленно подошел ко мне и встал за моей спиной.

— Посмотри-ка, вон тот похож на Дэвида Теннанта. — Усмехнулась я, указав пальцем на юного бледного рыжеволосого юношу, смотревшего в пол. — Знаешь…

На вампирской скорости подскочив к упомянутому юноше и поставив его на колени, я сжала в руке его подбородок. — Ты мне не нравишься. Ты умрешь особой смертью от рук моего мужа.

— Вообще-то ты принесла мне присягу. Это предполагает, что я указываю, что делать. — Послышался ухмыляющийся (я это ощущала спиной) голос моего супруга.

— А после этого меня объявили королевой. А женщине-монарху нужно идти на уступки. — Я криво улыбнулась через плечо и снова обернулась к практически обмершему от страха юноше. — Ты знаешь, что мои родители хотели, чтобы я вышла замуж за такого, как ты? Никчемного, человеческого, не наделенного мозгами юнца. Я должна была бы всю жизнь готовить, стирать и ухаживать за мальчиком, подобным тебе. При всем том, что меня раздражают молодые бестолковые мальчики, и я предпочитаю мужчин постарше. Но нет. Мои родители считали такого, как ты, апогеем моей жизни, всем, чего я могла достичь. Знаешь, как это напрягает? При всем том, что любила я его. — Я кивнула головой в сторону Владислава. — Но кто бы стал меня слушать? Его считали средоточием зла. А знаешь почему? Мои родители страшными сказками пресытились. И религия разъела им мозг. Они всегда хотели быть правильными и поступать правильно. Потому что это правильно выбрать такого, как ты, завести детей, состариться и умереть. А быть с ним, убивать, чтобы питаться, повергать мир в хаос и террор — это неправильно. Против Бога. А я свергну любого Бога с пьедестала, который запретит мне любить. Потому что я неправильная. Потому что я не могу отменить то, что я чувствую. А то, что я чувствую. — Я рассмеялась дико и страшно, стирая набежавшую слезу со щеки. — Мой психоаналитик назвал бы созависимостью. Да, я — ужасный человек. У меня психологические проблемы. Я стала наркоманкой, и если бы моей дурью была бы настоящая дурь, это было бы еще полбеды, а мой наркотик — чувства к этому мужчине, которые толкают меня сначала поговорить с тобой, а потом разорвать тебе глотку, потому что ты — уродливое напоминание о том, кем я должна была стать, а он так влияет на меня, что я бегу от жизни смертных, потому что хочу большего. Обещание вечной любви всех ее ожидающих с ума сводит. Когда ты чувствуешь, что это то самое, пусть и трижды для всех неправильное. Знаешь, что ради него и во имя его ты убила бы сотню предложенных тебе в мужья мальчиков. Я ничего не могу сделать с этими чувствами. Они въелись в меня и грызут где-то на уровне сердца. И все меня ненавидят за это. Даже собственная мать, спланировавшая мою жизнь до последнего ее вздоха. Тогда мне ничего не остается, кроме как подтвердить ее слова о том, что я — чудовище. Я — чудовище. И я бы все отдала, чтобы никогда больше не быть человеком.

Оскалив клыки, я вонзилась ими в шею юноши. Кровь брызнула на образа, взиравшие на всех присутствующих с печальной кротостью.

— Заканчивай с ним. — С презрением глядя на юношу, обратилась я к Владиславу, отвернувшись. По звуку покатившегося по полу предмета я поняла, что мальчик был обезглавлен.

— Вот и хорошо. — Улыбнулась я прихожанам. — На одного меньше. Когда я закончу здесь, я раскрашу все стены алой палитрой. Подойдите, Ваше Величество.

Владислав подошел и вложил свою окровавленную руку в мою, улыбнувшись людям беспечной улыбкой.

— Как думаешь… — Придвигаясь все ближе к груди супруга, я замерла в нескольких миллиметрах от его губ. — Местные занимаются любовью только в темноте и под одеялом?

— Полагаю, что да.

— Как насчет того, чтобы преподать им мастер-класс о том, как нужно заниматься этим правильно? — Я хищно смотрела ему в глаза, касаясь пальцами его окровавленных губ. — Боже, какой ты красивый. У меня ноги подкашиваются, и голова, как в тумане.

— Хочешь сделать это в обители Божьей? — Он усмехнулся, не сводя с меня пристального взгляда. — Этому даже я тебя не учил. Как ты только смеешь все еще именовать меня силой зла? Ты же сама — конченная психопатка без крыши.

— Ни чувств, ни сожаления, ни совести, ни человечности. Этому ты учил. Я лишь внесла приятные дополнения в правила. Усовершенствовала их, так скажем. Так рождались демоны во многих фильмах ужасов. Антихристы, которые потом уничтожали мир. Это наш с тобой маленький бесплатный медовый апокалипсис.

Запустив руку в его волосы, я коснулась его губ своими…

Мы творили беспредел и разврат на святой земле, а образа взирали и взирали на нас своими печальными взглядами… Когда оргазмическая волна оставила нас обоих в покое, одернув платье, я тихо произнесла. — Пора кончать с ними. Веселье закончилось.

Мы пили кровь прихожан и рвали их тела на куски. Мы утоляли жажду, как дикие животные, голодавшие месяцами. Мы залили всю церковь кровью своих жертв. И я не могу сказать, что это вызвало ужас хотя бы в одном из нас. Мы чувствовали, что поступаем правильно. Ведь мы находились на самой верхушке пищевой цепи, и нам не было дела до человеческих чувств или жизней. Кровь насыщала нас и фонтанировала потоками из разорванных тел. Мы были самыми жестокими художниками своего времени, ведь, чтобы смешать палитру для своего творчества, мы покончили с жизнью двадцати шести жителей безымянной деревни… Позже, когда мы прилегли в поле на закате, смыв с себя кровь жертв в близлежавшем озере, я взяла в руки ромашку.

— Зачем гадать, когда и без ромашки знаешь ответ? Любит. — Улыбнулся Владислав, касаясь моего лица теплыми пальцами.

— Такой самоуверенный. — Я рассмеялась и покачала головой. — Как знать, быть может, объект моих гаданий какой-нибудь известный высокий голубоглазый красавец блондин?

— Ты разбила мне сердце, моя королева. — Улыбнулся он в ответ, сосредоточенно глядя на меня. — Это правда? Неужели чувства ко мне так влияют на тебя? Я знаю, что ничего не чувствую, просто не могу. У меня же нет души. Но все же мне больно знать, что мое влияние так болезненно и разрушительно для тебя.

— Все в порядке. Я в порядке. В смысле, нет. Не совсем. Ты в моей голове проводишь больше времени, чем дома. Ты все знаешь. Пока ты здесь, все будет хорошо. Я буду в порядке. Сейчас я выпустила пар. Я сдерживала эмоции все мои семнадцать лет, и эта массовая резня… Она была необходима. Я чувствую, что установив свои правила, становлюсь менее зависимой от чужого мнения. Сейчас я морально очищена и свободна. И даже сыта. Но ты знаешь, в какой день я рассыплюсь на осколки, любовь моя. Если ты оставишь меня… Или если… — Я с трудом выдавила из себя следующее слово. — Погибнешь… Если с тобой что-то случится… Я держусь в жизни этой лишь за тебя. Если в моей жизни по какой-либо причине тебя не станет…  Я уничтожу всех, до кого смогу добраться, уничтожу этот мир. А когда он будет гореть, и уже ничего больше не останется живого: ни растения, ни последнего бьющегося сердца, я убью себя. — В глазах моих стояли слезы. — Не бросай меня. Теперь я не смогу продолжать одна. Я — ничто без тебя.

Я обвила руками его шею, прижавшись к нему всем телом, как ребенок льнет к матери. Сильные руки крепко сжали мое тело в объятьях. — Не отпущу, родная. Ничего не бойся. Я с тобой навсегда. Я удержу тебя над пропастью.

— Это же притворство. — Мой голос звучал глухо и тихо. — Насчет отсутствия души, человечности и чувств. Ты переживаешь из-за меня. Я плачу сейчас. Мы — не бездушные твари. Мы чувствуем. Просто иначе. Острее. В нас нет лицемерия, как в людях. В силу того, что они смертны и всего боятся, боятся мстить, потому что им мешает закон, боятся говорить правду друг другу, потому что зависимы от мнения окружающих о себе, они и распыляются. Сегодня лицемерная улыбка соседу. Завтра — врагу. С близкими же, как кошка с собакой. А в нас нет страха. Главные чувства в нашей жизни для нас все. И мы направляем все свои чувства на того, кого любим, не растрачивая их на посторонних. Потому что нам не надо лицемерить. Потому что мы можем ненавидеть религию и уничтожить церковь, не боясь попасть в тюрьму. Нас может раздражать сосед, и мы можем внушить ему ударить себя ножом, не боясь того, что с утра придется интересоваться о его здоровьи, до которого нам нет никакого дела. Зато, если касается дело нас двоих, мы уничтожим миры, чтобы сохранить друг друга. Честность и любовь к единственному близкому человеку. Вот как мы стали чудовищами.

— Пожалуй, ты права. — Муж нежно поцеловал меня в щеку и, сорвав ромашку, вплел ее в локон у меня за ухом. — Ужасно так говорить, но когда ты плачешь, ты становишься красивой и невинной, как наивное дитя.

— Перестань. — Я попыталась спрятать лицо у него под рукой, тихо смеясь. — Невинное дитя только что прикончило двадцать шесть человек, расписало церковь кровью и занималось сексом с тобой на глазах испуганных прихожан. Не льсти мне и не скрывай правды. Я ужасна в момент психологического кризиса. Когда я — человек, я пью психотропные и сбегаю из дома, когда вампир, устраиваю массовую резню прихожан с уничтожением храма Божьего. Я — провал года. Худший человек и худший вампир.

— Да ты права. Ты ужасна. — С совершенно серьезным выражением на лице произнес Владислав. — Ты больше пролила крови, чем выпила и половину присутствующих даже убить не смогла. Мне пришлось. Ты — однозначно худший вампир тысячелетия.

— Твоя чуткость меня поражает второй раз за сегодняшний день. — С деланной серьезностью произнесла я, и мы расхохотались вдвоем одновременно.

— Зато в других талантах тебе не откажешь. Ты красива и потрясно целуешься. — Слегка коснувшись моих губ, он отстранился и посмотрел мне в глаза. — Пойдем домой. Любая массовая резня требует продолжительного отдыха… Даже если этот свадебный подарок и был просто психологически необходим.

Две фигуры, обнявшись, медленно удалялись по пшеничному полю прямиком в закат.

***

Неделя после массовой резни в церкви прошла, как в тумане. Болела голова, тело пребывало в безразличном к миру оцепенении, а рассудок и сердце находились в состоянии смятения. До дел государственной важности муж меня еще не допускал, поэтому, когда сам он исчезал, я бродила по замку, слоняясь по коридорам, а когда и пересекая их на вампирской скорости, в надежде отыскать что-нибудь, чего до сих пор еще не видела. Мой дом, моя крепость стал и местом моего заключения, как и вся моя прежняя человеческая жизнь. Время останавливалось и замирало, когда Владислав не мог находиться рядом, и я опять начинала чувствовать себя чужой, будто ничего и не менялось. Будто и здесь мне не было места, как и во внешнем мире. Но когда появлялся он, все менялось. Мы ходили на прогулки, разговаривали о жизни, о поэзии, о музыке, могли часами лежать на природе, отключившись от реальности, и понимать друг друга с полумолчания. Нам не нужны были слова. О чувствах друг друга мы знали и без них.

А через неделю он предложил мне познакомиться кое с кем. Приближался вечер. Солнце уже пересекло линию горизонта, и, когда мы вышли на улицу, мы попали в предсумрачный мрак. В потемках обычный человек с трудом смог бы разглядеть даже смутные очертания леса, но мои глаза видели все: каждый листик на дереве, каждую травинку, каждую частицу воздуха в обществе других, ей подобных частиц. Они располагались слишком плотно по отношению к друг другу, чем и создавали для человеческого глаза ложное ощущение целостности.

Через пару минут я поняла, почему Владислав так сосредоточенно всматривается куда-то в глубину темного и мрачного леса. Из-за деревьев показалась стройная и изящная фигура женщины, затянутая в латексный черный костюм. Не смотря на то, что она находилась в километрах от нас (лес создавал ложное ощущение близости к замку), даже на таком немалом расстоянии я смогла разглядеть ее. Она была определенно выше меня, около ста семидесяти-ста семидесяти двух, ее короткие черные волосы, в беспорядке прилипшие к лицу, были мокрыми, благодаря утреннему дождю. В синих глазах, сиявших ледяным зимним огнем, казалось, застыла зиявшая черным пустота. Они делали черты ее красивого лица жесткими и безупречными. Девушка была не в меру худа, следующей стадией подобной худобы называют анорексию. Она даже нарушала все мыслимые и немыслимые законы гравитации, ибо ее черные сапоги на высоких каблуках не увязали в почве. Она передвигалась быстрым, уверенным шагом, словно паря в нескольких миллиметрах от земли. Вампирша была красива, но красота эта была холодной и отчужденной. Не прошло и сорока секунд, как она уже стояла перед нами.

— Владислав… — Она чуть склонила голову, приветствуя моего мужа. Девушка оказалась первой, не преклонившей колени, не испытывавшей страха, не трепетавшей перед королем Трансильвании и всего этого мира. Она вела себя так, будто была с ним на равных. Он тоже вел себя иначе. Смотрел на нее каким-то туманным взглядом, при этом в глазах его вспыхнула и тут же погасла неуловимая искра. То же самое произошло и с мимолетной улыбкой на его губах, появившейся и застывшей, едва он поглядел на нее. Я поочередно смотрела на них обоих. Они напоминали мне друг друга, как две половины одного целого. Властный взгляд, презрение к миру живых в глазах, ледяная красота и черный цвет одежд. Когда они смотрели друг на друга, словно планеты становились в ряд, потому что это было правильно. Я отвернулась, делая вид, что любуюсь пейзажем и замком в вечерних сумерках, потому что не могла смотреть на них вместе. Тяжело ощущать себя третьей лишней, а я именно ей сейчас и была, в кругу любовников, которых, наверняка, развело пророчество. Я. Потому что страсти здесь точно не остыли и не утихли. Девушка смотрела на меня несколько холодно и с долей плохо скрываемого презрения. Неизвестно, сколько сотен лет они были вместе. Пока не появилась я.

— Прекрати. — Раздался голос в моей голове, и муж крепко сжал мою руку в своей. — Как можно быть настолько неуверенной в себе? В конечном итоге я выбрал тебя. Не ее. Она знала, на что шла. Знала, что добровольно соглашается на отношения без будущего, лишь на время, пока я жду тебя. А если она вообразила, что ты никогда не переродишься, не вернешься домой, и корона, и трон, и статус моей жены достанутся ей, это лишь ее вина и ничья больше.

— Так значит, она должна была стать королевой. Сколько бы ты еще ждал меня, прежде чем надоело настолько, чтобы жениться на другой? — Я направила мысленный поток речи отточенно резко и быстро в сознание супруга. Кажется, удалось спровоцировать небольшую мигрень. Вот и славно.

— Малютка качает права. Не ревнуй. Я бы никогда не сделал ее королевой. Я и начал с ней встречаться только потому что внешне она — точная копия девушки, потомка с моего семейного древа, которую я близко знал в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году. Та девушка хоть и была охотницей, но восхищала меня своей красотой, характером и силой воли. Она была отчаянно храброй и безумно сильной. В ней был огонь, который я разглядел и в ее вампирском двойнике. На этом все. Тебе достаточно знать это? — Он коснулся виска, улыбаясь.

— Вполне. — Я, наконец, улыбнулась в ответ, хоть и вышло довольно скупо. Мешало статическое электричество, повисшее в воздухе между парой вампиров.

— Лора, это Селена. — Наконец, произнес он вслух, не потрудившись представить меня ей. — Она станет твоим учителем и научит тебя охотиться и выживать в мире людей и охотников на вампиров.

— Ты… Ты не поступишь так со мной. — Вспышка ярости отразилась на лице вампирши, и она кинула уничтожающий, испепеляющий дотла взгляд в мою сторону. — Сначала ты привез ее сюда, и будто этого было недостаточно, теперь ты еще хочешь, чтобы я обучала ее? Если она — твоя судьба, так, может, сам и займешься ее воспитанием? Слухи идут. В церкви на окраине деревни у вас неплохо получилось, может, и дальше справитесь сами? Если за время пребывания в тюрьме другого измерения ты и забыл, то я могу напомнить, что ты можешь подчинить и заставить работать на себя кого угодно. Но со мной у тебя не выйдет провернуть то же самое. Я — не твоя рабыня.

— Пожалуй ты права, моя дорогая. Я могу подчинить и заставить работать на себя кого угодно. — Владислав помедлил, а потом быстрым движением схватил девушку за горло и сдавил так, что она начала судорожно задыхаться. — Тех же, кто смеет проявить храбрость и отказаться играть по моим правилам, я убиваю. Ну так что, радость моя? Проявишь хотя бы толику уважения к своей королеве или хочешь, чтобы твое вековое существование оборвалось завтра на рассвете, на казни? Незаменимых не бывает, я могу найти для жены и другого, более сговорчивого наставника.

Как бы мне ни хотелось сбросить все его прошлое вместе с бывшими женщинами в яму, облить бензином и бросить зажженную спичку, однако, я понимала, что начинать строить отношения с насилия — не лучший способ подружиться с бешеной бывшей моего мужа. Если же он счел, что именно она должна стать моим наставником, значит, мы с ней должны дойти до фазы какого-то согласия и научиться терпеть друг друга. Поэтому я положила руку на плечо Владислава и тихо прошептала.

— Пожалуйста, отпусти ее. Ей нужно время, чтобы принять подобное. Это непривычно. Шокирует. Даже меня.

— Новая порция демократии от Лоры Уилсон-Дракула. — Он улыбнулся уголками рта, и, отпустив девушку, с удовлетворением проследил, как она падает на землю плашмя.

Поднявшись, она одарила его взглядом, который дал понять, что упала она сама, а не ее достоинство. Молча взяв меня за руку и больше не произнося ни слова, она развернулась в сторону леса и зашагала в быстром темпе. Когда мы с ней оказались на опушке, она повернулась в мою сторону и раздраженно, с плохо скрываемой яростью в голосе произнесла.

— Слушать внимательно все, что я буду говорить. Не перебивать. Не вставлять свои реплики. Не ныть и не жаловаться. Сосредоточить все внимание. Все поняла? Я знаю, что пигалицам из миров без магии, весьма трудно выполнять эти указания, потому что мозги ваши заточены только под компьютерные игры и безделье, но уж будь добра, постарайся. И, Бога ради, не лезь на колья грудью, иначе этот ублюдок душу из меня вытрясет.

— Селена, я не враг тебе. И если Владислав так настроен, то я не…

— Еще одно. Не произносить имени этого сукиного сына вслух. Насчет остального, разберемся. Прибавь шаг, иначе мы до рассвета не доберемся. — Произнесла она, увлекая меня за собой в чащу леса.

Прикосновение к девушке прокатилось по мне волной озноба, когда она первый раз взяла меня за руку. Учитывая, что сама я была не наделенным теплом мертвым вампиром, она, на удивление, оказалась еще холоднее меня.

— Мы идем в деревню, да? — Нарушив неловкое, воцарившееся на долгое время молчание, спросила я, когда мы уже углубились в лес.

— Тебя когда-нибудь постигало глубокое разочарование? — Молвила Селена, не оборачиваясь ко мне, но шагая со мной бок о бок. — Когда все, чего ты ждала, рушится и идет прахом из-за обычной человеческой девчонки? Что в тебе такого, чего ему не хватало во мне?

Вампирша обернулась ко мне и посмотрела на меня с горечью. В глазах у нее стояли слезы.

— Это к твоей фразе о том, что ты мне не враг. Да, возможно, ты и права. Но ты всю мою жизнь под откос пустила. Как мне смотреть на тебя? Я верила ему. Он обещал жениться на мне. Я любила его без памяти, беззаветно… Тебе ли не знать, какое влияние он и его внешность могут оказать на женщину. Он влюбил в себя даже меня. Мне сто двадцать один год. Я прожила целое столетие и думала, что уже никто не сможет разбить мне сердце. Что я уже не маленькая девочка и не позволю этому случиться. Но все-таки это случилось, и хоть я и знаю, что ты не виновата в том, какого мужчину выбрала, согласись, что тебе самой неприятно, когда прошлое мужа всплывает и так внезапно. Но все же ты вступилась за меня. Спасибо… Наверное. Мне бы не хватило великодушия поступить, как ты. Быть может, в твоем мире без магии и не все одинаковые и примитивные создания…

— Пожалуйста. Нам, девочкам, надо держаться вместе. — Я улыбнулась ей, заметив и ее неловкую ответную улыбку, которую она, как ни старалась, так и не сумела скрыть.

— Просто хочу предупредить, потому что ты на стерву не похожа. Твой супруг не такой мягкий и сердечный, каким пытается казаться. Может, пока у вашего брака и нежная стадия развития, но, поверь мне, ты его знаешь не так, как я. Со мной он даже не пытался казаться джентльменом, как с тобой. Я знаю его семьдесят три года, и все эти годы я любила его, а он пытался внести как можно больше разочарования в мою жизнь. Но каждый раз, как я говорила «хватит», что не намерена продолжать порочный круг этих отношений, он возвращал меня обратно. А я возвращалась, потому что хотела любить его. Потому что когда его любишь, он становится центром твоего мироздания, и ты хочешь возвращаться, сколько бы боли ни испытала, спасать его от врагов в надежде, в робкой надежде на то, что он полюбит тебя хотя бы немного больше, чем себя самого. Я была на твоем месте еще до твоего рождения. Но с сегодняшнего дня я больше не хочу бороться за эти отношения. Семьдесят три года — слишком долгий срок. В обмен на присягу, преданность, верность и любовь я получила только боль и разочарование. Теперь это твой крест, Лора Уилсон. И тебе его нести вечно. Возможно, мы и подружимся.

Последние слова Селена произнесла, когда мы уже входили в ничем не отличавшуюся от той, что мы с Владиславом уже посетили в поисках пищи и развлечений, деревню.

Мое закрытое сине-черное бархатное платье волочилось по грязной и мокрой от утреннего дождя земле. Оно было каким-то особенным, поэтому я и выбрала именно его. Благодаря нашему дворецкому Роберту и еще нескольким слугам мой гардероб был полностью обновлен всевозможными платьями, туфлями, корсетами, кружевным нижним бельем, однако же в нем не оказалось ничего практичного. В скором времени я планировала исправить это упущение и добавить в свой шкаф брюки и какие-нибудь соответствующие стилю эпохи и места сапоги. Платья во время охоты значительно стесняли движения. Помимо этого еще раз наступив каблуком на злосчастный подол, я едва удержалась от искушения оторвать его.

Старые, покосившиеся от времени дома с крышами, зиявшими на просвет… На улице деревни не оказалось ни единого крестьянина. Тишину можно было бы даже назвать мертвой, если бы не пение птиц, доносившееся из леса, оставшегося у нас за спиной. В самом центре деревни, дома которой располагались полукругом, располагался темный и глубокий колодец.

Селена толкнула дверь одного из домов, обладателя самой ветхой крыши во всей деревне, которая, на удивление, оказалась не заперта и незамедлительно, с протяжным скрипом отворилась внутрь. В этом мире жизнь застыла в эпохе начала девятнадцатого века, поэтому не стоило рассчитывать обнаружить здесь электричество. Во всей близлежавшей местности свет искусственной природы был проведен только в королевском замке. Темноту полузаснувшего дома разряжал только тусклый свет свечи на столе, которая, едва стоило нам пустить поток свежего воздуха в дом через открытую дверь, обратилась в огарок, тонкой полоской испустивший в воздух вьющийся серый дымок.

На низенькой кровати, прикрывшись пыльным мешком, в котором женщина, наверняка, хранила всю зиму овощи, лежала мать со своим младенцем.

— Вот тебе урок номер один. — Раздался голос Селены в моем подсознании. — Если укушенный умрет с ядом вампира в крови, но его тело будет обескровлено не полностью, он воскреснет для бессмертного существования в качестве не-мертвого. Как ты сама понимаешь, обращать кого попало нам запрещают старейшины кланов, которые хранят баланс и следят за соблюдением кодекса правил вампирского мира. Ты с ними, наверняка, познакомилась на коронации. Их четверо — Елизар, Аластар, Велиар и Виктор. Последний, к слову сказать, обратил меня. Виктор видел во мне потенциал. — Селена помолчала несколько секунд, затем продолжила. — Ты должна чувствовать, осушила ли человека полностью, потому что после укуса возможность превращения жертвы в живого мертвеца, очень велика. Не имеет значения, сломаешь ли ты шею жертве, обескровленной частично, или позволишь умереть от потери крови, если на момент смерти в ней останется хоть капля человеческой крови, она обратится. Пока за тобой наблюдал Владислав, он следил, чтобы ты по глупости не создала новичка. Теперь ответственность за возможные ошибки лежит на тебе. Пока я рядом и наблюдаю, можешь начинать охоту. Затем я проверю, как ты усвоила урок.

На вампирской скорости она подскочила к грубо сколоченной лежанке, на которой спали мирным сном крестьянка со своим маленьким сыном.

— Приступай. — Селена провела ногтем указательного пальца, заострившимся до состояния когтя, по шее женщины. Тонкая струйка крови стекла по горлу уже пробуждавшейся крестьянки к ее груди. Старый дом, женщина с ребенком и Селена внезапно стали кроваво-алыми, а картинка перед глазами — четкой, даже резкой и ярче всего в ней выделялись капли крови. Если бы я сейчас могла посмотреть на себя со стороны, я бы увидела, что глазное яблоко и радужка моих глаз стали багрово-красными, а круглый зрачок вытянулся, став вертикальным. Клыки заострились и вытянулись. Я наклонилась к полусонной и слизнула кровь с ее горла. В этот момент крестьянка проснулась.

Всего несколько секунд ей хватило, чтобы начать понимать, что происходит. Она с ужасом смотрела на нас с Селеной, прижимая к груди младенца, пока, наконец, вероятно, не смирилась со своей участью. Тогда она тихо прошептала, закрыв глаза и опустив голову.

— Убейте меня. Возьмите мою жизнь, только не трогайте ребенка. Отпустите моего малыша. — Слезы безвольно стекали по ее щекам.

— Прости, мамаша. — Селена сдавила шею женщины в руке, наклоняя ее в мою сторону. От звука ее голоса проснулся младенец и громко, надрывисто заплакал. — Мужика я здесь не вижу, а мы с Ее Величеством не похожи на воспитательниц или сиделок. Приюта для сирот мы тоже пока не организовывали. Так что, не обессудь. И ничего личного. Просто сегодня твоя очередь.

Я приложила палец к губам крестьянки и мысленно попросила ее не дергаться. Погрузив клыки в вену, я почувствовала, как белая человеческая жизненная энергия вливается в мое тело, согревая его, и бежит по пищеводу в желудок. Женщина только тихо всхлипывала, чувствуя, что обречена, и назойливо громко кричал и плакал ее ребенок. Это невыносимо раздражало. Через пару минут крестьянка лишилась сознания из-за потери крови. Вдоволь насытившись ею, я откинула от себя бессознательное тело на лежанку, вытерла тыльной стороной ладони кровь с губ и вопросительно поглядела на Селену.

— А вот тебе и первая ошибка в первом же домашнем задании. — Сейчас нам не было необходимости разговаривать мысленно, поэтому Селена говорила вслух. — Думаешь, что осушила ее досуха?

— Пульс замедлен. Сердце почти остановилось. Да. Она осушена. — Я прислушалась к импульсам умирающего тела и утвердительно кивнула головой.

— Похоже, что ты прогуливала уроки биологии и анатомии. Когда человек умирает от потери крови, это не значит, что в нем не остается ни капли, это значит, что он потерял большую ее часть. Данный человеческий индивид осушен на три четверти. И в данный момент ее тело проходит через трансформацию, потому что сердце готово остановиться. Тогда процесс будет уже необратим, и потребуется осиновый кол. Выпей ее до конца, пока сердце еще бьется. Как я уже упоминала, не каждый заслуживает вечную жизнь.

Пожав плечами, я снова прильнула к ране на горле женщины. Через несколько секунд я почувствовала предсмертную конвульсию, в которой несколько раз неестественно дернулось и изогнулось тело крестьянки, а потом поток ее жизненной энергии внезапно прекратился, словно перекрыли кран. Судорога продолжалась по инерции еще секунд сорок, затем тело жертвы обмякло.

— Есть разница? — Селена удовлетворительно посмотрела на меня, и я улыбнулась ей.

— Я и не думала, что быть вампиром, значит, нести такую ответственность. В организме человека, в среднем, четыре-пять литров крови. Как мы умудряемся столько питаться и оставаться в форме?

— Мы — самые быстрые существа во всех мирах. И обмен веществ в нашем организме работает на большой скорости. — Ответила Селена, кивнув головой в сторону кричащего младенца. — Проблема в том, что скорость эта гипертрофированно большая. Поэтому мы голодны всегда, сколько бы жертв ни осушили. Теперь — ребенок. Попытка номер два.

Младенец кричал. Мой сверхчувствительный слух был раздражен, а барабанные перепонки разрывались. В голове и глазах лопались сосуды. Мигрень начинала накрывать меня своей черной отвратительной волной боли.

— Когда же ты успокоишься и заткнешься.

Я с раздражением взяла маленькое тельце, завернутое в грубую холщину. На долю секунды внутри меня всколыхнулось самой мне неведомое чувство. Но я была вампиром без человечности. Мне была неведома мораль, и я не собиралась соблюдать ее рамки, поэтому я задвинула это ноющее чувство жалости куда подальше. Я была голодна, а ребенок был моей пищей. Моим шведским столом. С повышенным остервенением от раздражения я вонзила клыки в тощую крохотную шейку.

Крик стал невыносим. Эта ультразвуковая волна безжалостно проходилась по моей голове и каждому нерву. И хоть это издевательство над сверхчувствительным вампирским слухом длилось всего пару мгновений, мне это время показалось вечностью, пока я не почувствала короткую, но сильную телесную конвульсию, и не услышала звук долгожданной, возвращавшейся в окружающее меня пространство тишины. Тонкие струйки голубоватой непорочной детской энергии иссякли, и, опустив младенца на грудь мертвой матери, я посмотрела на Селену вопросительным взглядом.

— Думаю, первый урок ты усвоила. А сейчас мы отправляемся на второй. Некоторых селян не устраивает наличие вампиров в нашем мире, и они пытаются бунтовать. В этой деревне живет семейство местных охотников. Они не высококвалифицированные, как те, что заточили Владислава в твоем мире, поэтому он оставил их в живых шутки ради. Разумеется, доля риска есть. Но ты никогда не научишься обороняться от охотников, если не встретишься с ними лицом к лицу. Главное, ничего не бойся. Я с тобой, и прослежу за тем, чтобы ты не налетела на кол. Иначе обычной казнью я не отделаюсь. Его Величество мысленно мне сказал, что если с его бабочкой что-нибудь случится, он почтет за удовольствие взять нож и собственноручно срезать с меня кожу до последнего лоскута. Он любит тебя, Лора. Как меня бы никогда не стал.

На лице Селены отразилась плохо скрываемая горечь, но она тут же взяла себя в руки. Закрыв за собой дверь, мы вышли из дома и побрели по тропинке к хижине на самой окраине деревни.

— А сейчас самое главное, когда идешь в дом к охотникам. Не крадись, не прячься. Используй элемент неожиданности. — Селена с первого удара ноги вышибла дверь, даже не потрудившись остаться незамеченной.

На столе горели свечи. Вокруг него собрались трое. Мужчина преклонных лет, рыжеволосая девушка (вероятно, его дочь) и юноша. Они склонились над разложенными распятиями, серебряными и осиновыми кольями, бутылями со святой водой.

Каждый импульс моего вампирского тела внушал мне бежать отсюда прочь, но Селена подтолкнула меня войти, не оставив мне выбора. Как удобно для нее. Если она подставит меня и уйдет отсюда, со временем, которого им обоим отписано безмерно, когда Владислав сможет ее простить за осиновый кол в моей груди, она снова станет главной претенденткой на трон. В воздухе повисла фиолетовым облаком опасность, и я развернулась к двери, чтобы убраться отсюда подальше. Холодная рука Селены сжала мое плечо в смертоносные тиски.

— Нет пути назад, Лора. Вечно убегать и отступать ты не сможешь. Я не собираюсь подставлять тебя, что бы ты обо мне ни думала. Мы с ним — дело давно минувших дней. Нападай и помни, что сражаешься за выживание, а не пропитание, поэтому убивай.

Оценив противников за долю секунды и выбрав самого потенциально опасного, я молниеносно атаковала юношу. Нанеся два тяжелых удара ему в грудь и обойдя его, я сдавила рукой его плечо так, что послышался хруст ломаемой ключицы.

— Что это было, милый охотник? Кажется, ключица? — Я улыбнулась, ожидая, что перелом удержит юношу от ответных действий. Но вопреки этому он оказался резистентным к боли. Когда смыслом твоей жизни становится убийство бессмертных кровожадных тварей ночи, видимо, порог боли становится выше, а тренировки позволяют развить скорость до молниеносности.

— Защищайся! Кол! Осторожно! — Вскрикнула Селена, опоздав с возгласом. Брызги святой воды попали мне в глаза, ослепив, и тут же я почувствовала кол, нацеленный мне прямо в сердце.

Ослепнув и истошно визжа от попадания святой воды на поверхность глазных яблок, я пыталась увернуться от кола вслепую, когда услышала вскрик и, несколько секунд спустя, звук дробления костей. Когда зрение постепенно вернулось ко мне, я увидела труп юноши на полу со сломанной шеей. Селена уже занималась девушкой, которая сжимала в руке распятие с рубином и острым лезвием, точь-в-точь, как оружие Алана Стэнфилда, которым он безуспешно пытался убить моего мужа.

Когда девушка попробовала вонзить распятие в сердце вампирши, Селена блокировала ее удар, рукой прикрывая сердце. Кол проткнул запястье моей наставницы, не причинив ей вреда. Селена молниеносно вытащила деревяшку и отбросила кол в угол, вцепившись клыками в шею девушки до предсмертной судороги.

Когда мы обернулись в поисках старика, мы обнаружили, что он исчез. Дверь открылась и захлопнулась за нашими спинами, и резвый дед исчез в сгустившихся сумерках.

— Пожалуй, на сегодня хватит. — Сделав глубокий вдох и выдох следом за ним, Селена стерла кровь с губ и обернулась ко мне. — Ты заставила меня понервничать. Еще бы немного, и бежать было бы уже бесполезно. Владислав нашел бы меня даже на краю мира. Даже на краю любого из сети миров. Видела, как я защищалась? Возьми на вооружение. И не отвлекайся на минутный триумф. Промедление часто стоит жизни новичкам.

Тяжело дыша, я стерла морозный пот со лба и заправила пару выбившихся из прически локонов за уши. Платье было безнадежно порвано на груди, в зоне декольте. Моя грудь медленно и тяжело вздымалась и опускалась от каждого хриплого вдоха и выдоха. Идеально ровная прическа превратилась в хаос. Ссадины и царапины на лице и шее, не успевшие регенерировать, говорили о том, что борьба была недолгой, но яростной. Глаза все еще горели, будто после воздействия перцового баллончика.

— Идем. — Селена протянула мне руку. — Доставлю тебя супругу. Надеюсь, что хотя бы пару уроков о том, как защищаться и правильно питаться, из нашего сегодняшнего променада ты извлекла.

Молча, без возражений, я вышла за вампиршей из дома охотников, и мы направились в сторону замка.

***

Около двух месяцев Селена учила меня защищаться от охотников на вампиров и борьбе. Когда миновало это время, я отдала ей должное, признав, что если бы не ее так называемые уроки, мне, как новообращенной, было бы практически невозможно выживать в этом удивительном, но опасном мире.

Через несколько дней после моей просьбы Роберт доставил прямо в мою спальню мой заказ для охоты: черные вельветовые брюки, черные ботфорты из замши со шнуровкой, размером до колена, белую блузу с длинными рукавами, с принтом из маленьких красных цветов, черный тугой корсет, идеально подчеркивавший талию и грудь, и фиолетовый плащ с капюшоном.

В тот день, когда Селена сочла меня готовой жить и выживать в этом мире без ее помощи, я сидела абсолютно без сил на кровати в своей комнате, вернувшись из деревни, после сражения одновременно с тремя охотниками, когда прямо посреди дня зашел Владислав.

— Уже освободился от государственных дел? — Я улыбнулась, глядя на него.

— Я решил сегодня оставить все дела на своих заместителей и показать тебе кое-что.

Я только тяжело вздохнула. Всю ночь я сражалась с опытными охотниками и была выжатой и уставшей, но так как спорить с ним абсолютно бесполезно, я просто накинула фиолетовый плащ на плечи, и, взяв мужа за руку, вышла на лестницу. Последнее время из-за тренировок и вылазок в деревню, а также из-за его королевских обязанностей мы очень мало времени проводили вместе, что меня очень сильно расстраивало, поэтому, хоть я и валилась с ног, я была рада возможности куда-то выбраться с ним вместе…

Миновав округ деревни, из которой недавно вернулась, который я называла дистриктом на англоязычный манер, и поле, мы оказались перед крепкой высокой деревянной постройкой.

И сколько доносилось из-за двери запахов! Свежескошенная трава, сено, молоко, лошадиный запах и даже запах человека.

— Королевская конюшня. — Владислав сосредоточил взгляд на двери, и она тихо и осторожно отворилась. Я изумленно приоткрыла рот. Столько времени спустя я все еще не перестала удивляться, сколько возможностей открыто перед тобой, если ты — вампир. А уж особенно если ты — древний вампир, как мой муж…

Мы вошли. В ноздри ударил резкий лошадиный запах и красноватый запах раздражения животного. Крайнее стойло в правом углу было открыто. Внутри находилась молодая девушка с русыми волосами, собранными на затылке, в грубой серой робе, гребнем расчесывая волнистую золотистую гриву пегой лошади.

Увидев нас, работница конюшни вздрогнула. Склонив голову под выразительным взглядом графа в качестве приветствия монархических особ, она поспешно покинула конюшню, выйдя наружу из противоположных ворот.

Каблуки моих сапог уверенно ступали по деревянным доскам и мягкому сену.

— Выбирай себе любую лошадь. Мы отправляемся в горы. — Произнес мой муж, мягко улыбнувшись. — Я видел, с какой грустью ты смотришь на них и решил, что ты не будешь против прогулки в горах.

Его улыбка сокрушала мое сердце, которое расцветало, словно посреди весны. Я отвела взгляд, пряча глаза и краснея. Я все еще смущалась, не в силах привыкнуть к тому, что я с ним, что судьба свела меня с прекрасным, как сама ночь, падшим ангелом.

Мы подошли к стойлу, за заграждением которого послушно стоял черный и прекрасный, сильный конь. Шелковая шерстка животного лоснилась и блестела в лучах восходящего солнца.

Владислав остановился рядом с ним и посмотрел на лошадь чуть ли не с любовью. Граф положил руку животному на переносицу, поглаживая шелковистую шерстку. Конь в ответ лишь фыркнул и нетерпеливо ударил копытом, предвосхищая долгий и быстрый, как ветер, бег.

— Познакомься с Велесом. Мой конь. — Произнес Владислав, с восхищением и любовью продолжая поглаживать коня.

— Велес? Как Бог Плодородия? — Я удивленно изогнула правую бровь.

— Да. Он был назван в честь Божества, потому что он, действительно, божественный, но и быстрый, и сильный, как черт. Лошади его породы необычайно миролюбивы, но одновременно с этим, своенравны, и не выносят неволи. Они свободны, как ветер в поле. Лошадь пойдет за тобой куда угодно, если ты дашь ей понять, что она — твой партнер и верный товарищ. Но только смей пытаться доказать ей, что ты — ее хозяин, смело жди, что вышибет из седла. Именно лошадь тебя ведет. В вашем тандеме она главная.

— Никогда не могла даже подумать, что у человека власти, который держит в подчинении весь мир и пытается контролировать даже близких людей, может быть такое, на удивление, миролюбивое увлечение.

— Ну какое-то увлечение даже у таких тиранов, как я, должно же быть. Я — вампир, но не бессердечная тварь. — Улыбнулся Владислав, продолжив разговор о лошадях. — Велес является прямым потомком Крога. С ним мы вместе прошли не одну войну, выиграли не одно сражение в пятнадцатом веке. И Велес, и Крог — лошади фризской породы, которая была выведена в Нидерландах. И, к слову сказать, ты была знакома с Крогом непонаслышке в твоей прошлой жизни, Рита…

Каждый раз, когда он глубоко задумывался о прошлом, словно отсылаясь мысленно к тому времени, он всегда называл меня Ритой, а не Лорой. Я же лишь молчала, не зная, что сказать. Я не чувствовала себя ею, я ничего не помнила из прошлой жизни. Что если я — не Маргарита Ланшери? Вдруг он ошибается? И что будет со мной, если он поймет, что не я — любовь всей его жизни? Где я окажусь тогда? Я, которая дышит лишь им. Я, которая была не в силах мыслить о чем-либо, о ком-либо, кроме него. Я, в эпицентре жизни которой был лишь он. Вокруг него вращалась вся моя Вселенная… Если он меня прогонит… Я решила не продолжать мысль и не думать об этом. Если я начинала, мне становилось по-настоящему страшно. За три месяца мы ни дня не провели в разлуке, и я всем организмом чувствовала, что если такой день настанет, мое сердце разорвется от тоски, и я умру. Даже в моменты, когда Селена занималась моим обучением, я чувствовала себя оторванной от части себя и неполноценной вдали от него.

Владислав открыл стойло и вывел коня. Я же прошла чуть дальше и увидела чудесную жемчужного цвета тонконогую лошадь с необычайно длинной, заплетенной в косы белоснежной гривой.

— Эту кобылицу зовут Лира. Я догадывался, что она тебе понравится.

Мой муж снова улыбнулся одной из тех редких улыбок, за которую и жизнь отдать ничего не стоит.

Я наклонилась головой к шее кобылицы. Та меня совсем не боялась. Потуже затянув волосы в узел на затылке, выведя лошадь из стойла, с помощью Владислава я уверенно влезла к ней на спину. Я не находилась в седле с детства, но навык не утеряла. Сжав поводья в руках, я почувствовала, что готова. Переглянувшись с мужем, я натянула их, а Владислав пришпорил Велеса. Вслед за мужем я выскочила из конюшни на прекрасной белоснежной Лире…

Воздух становился все более чистым и свежим, чем ближе мы подъезжали к подножию Карпатских гор. Велес резко остановился, почувствовав, как его всадник натянул поводья, будто ждал этого каждую минуту бега. Послушная моей команде, Лира послушно встала рядом с черным жеребцом графа.

— Если ты живешь в Трансильвании, у тебя нет никакого права отказаться от уникальной возможности увидеть Карпаты вблизи. — Произнес мой супруг, устремляя взгляд вверх. Я последовала его примеру.

Снег горел. Он переливался на вершине яркими самоцветами. Там, где не ступала еще нога человеческая, снежный покров отличался чистотой, белизной, нетронутостью. Высота самой высокой точки поражала. Вправо и влево хребет гор тянулся нескончаемой полосой чередующихся с огромными верхушками, устремленными в небо, небольших холмиков с редкой, но яркой и зеленой порослью.

Мы с мужем находились настолько рядом, что я ощущала плечом его плечо. Меня возводила до божественного одухотворения дивная и невыносимая красота Карпатских гор.

— Даже не знаю, что и сказать. Владислав, это прекрасно. — Маленькая слезинка скатилась с моей щеки, застывая на ней маленькой капелькой льда.

***

Несколько дней спустя мы посетили еще одну деревню. Граф называл ее Васерией. В длинном белом кружевном платье под свадебным белым зонтом, прячущим меня от солнца, я шла вдоль деревни, держа мужа в идеальном черном под руку. Мы были, как черное и белое, как ночь и день, как вечные жених и невеста.

— В этой деревне живет женщина, которая является моим прямым потомком. Моим и Риты. — Тихо сказал он. — Мы никогда не охотимся здесь. Это непреложный закон.

Мы шли, осыпая улицу золотыми монетами, и жители выглядывали из окон, приветственно нам кивая и улыбаясь. Они не боялись вампиров. Похоже они знали и чувствовали, что находятся под защитой короля.

Худая юная девушка выбежала на улицу и, поймав свою горсть золотых монет из нашей казны, закружилась в воздухе, вскрикнув. — Да здравствует король Владислав! Да здравствует королева Лора!

— Как тебя зовут? — Я улыбнулась милой крестьянке с озорными конопушками на лице.

— Арина! Ваше Величество, меня зовут Арина! — Весело ответила мне девушка, вальсируя босыми ступнями по грязи и смеясь от всей души…

А золотые монеты все летели и летели, кружась в воздухе и осыпаясь на землю богатым и ярким летним ливнем…

Глава 7. Черное Рождество и посвящение в королевы

Все имеет свой черед. Особенно плохое. Оно выжидает удобный момент, чтобы ударить внезапно.

День бежал за другим, словно вереницей, оставляя позади часы, сутки и месяцы моего вампирского существования. Миновало и мое семнадцатилетие, и это был первый год, на который я не стала старше.

— Джингл-беллс, джингл-беллс, джингл…

Бренча в коридоре подарками и другой рождественско-новогодней чепухой, я переступила порог своей комнаты и обмерла. Ель, высотой до потолка, была с макушки до подставки украшена елочными игрушками, гирляндами, серебристым дождиком, конфетами, мандаринами и мишурой. Я открыла рот от возмущения, когда голос моего мужа решил опередить бранную тираду.

— Красиво, не правда ли? Роберт и слуги старались два с половиной часа, пока ты грабила магазины в пригороде.

— Владислав, это красиво, но является катастрофой, чумой и несколькими сотнями казней египетских, хотя я знаю, что их было меньше. — Я поставила сумки на пол и присела на персидский ковер.

— Но почему? — Граф пожал плечами, удивленно глядя на меня.

— Какой смысл в елке, когда не можешь нарядить ее? — Я сдвинула брови, делая вид, что смертельно обижена, и отвернулась от Его Всезнающего Величества.

— На это у нас в замке и содержится целый штат прислуги, чтобы мы могли не заморачиваться и посвящать себя чему-нибудь более полезному. И прогрессивному. — Он наклонился ко мне, целуя меня в ухо, и я глубоко обиженно выдохнула.

— Ты все испортил.

— Почему для тебя так важно Рождество и Новый год? В смысле… Ты — безжалостный бесчеловечный вампир. Ты убила двадцать шесть человек в церкви, вымазав иконы их кровью. Так почему ты хочешь отмечать праздник божий? Ты же давно не во Христе. — Он склонил голову набок и, прищурившись, внимательно вглядывался в мое лицо. Мне стало даже немного неловко.

— Дело не в религии. Милый… Просто. Это самый семейный праздник. В смысле… Ты, я, елка и новогодняя магия. Индейка на столе и подарки… Свет лампочек в комнате без света… — Поднявшись с пола, я нащупала выключатель на стене и мягко опустила вниз. На долю секунды мир погрузился в абсолютный мрак и тут же окрасился алыми, зелеными, синими всполохами огней. — Видишь… Я хочу сделать это ради тебя. Я хочу, чтобы все было по-настоящему. Ты…

Я выдохнула последнее слово ему в шею, присев к нему на колени и склонившись к губам, которые магнетически и гипнотически притягивали меня, обезоруживая. — Ты — моя Вселенная, мой отец и наставник, ты — моя Вечность, моя религия. Так трудно поверить, что я хочу, чтобы ты был счастлив? Я хочу праздники… Для тебя и для нас. Ты не видел добра последние пятьсот лет. Охотники, гонения, тюрьмы, предательства и ненадежные люди рядом. Немного магии этого вечера не помешает… Потому что когда ты исчезаешь, мир для меня рушится. Я не чувствую себя собой, не чувствую себя вообще кем-либо. Я хочу радовать моего короля, дарить ему подарки, быть им любимой. И хочу глупый Новый год и глупое Рождество… Чтобы быть к нему ближе. К моему единственному… — Я коснулась его губ, и слезы сами собой потекли по щекам. Я сама не понимала, почему испытываю боль, находясь рядом с ним. Рядом, а как в разлуке. Но ближе быть невозможно, так почему что-то в сердце сжалось, тянет и мешает?.. Мешает жить, наслаждаясь счастьем? Будто это все сон, а когда я проснусь, окажется, что ничего не было. И не будет. И Томас Уилсон ведет меня к алтарю. А там… Дэвид Теннант.

— Не плачь, Лора. Лорели, перестань. — Он мягко отер слезы с моих щек, вновь поцеловав, запустив руку в мои волосы и гладя теплыми пальцами по голове.

— Это правда или я сплю? — Голос звучал хрипло, не подчиняясь моей воле.

— Пойдем и распакуем подарки. Тогда ты поймешь, наконец, что я не собираюсь никуда исчезать.

Он мягко подтолкнул меня к ели, и я доползла на коленках до красной коробочки, перевязанной розовой лентой. Внутри оказались золотые серьги с изумрудами в тон моих глаз, такое же кольцо и кулон в форме летучей мыши. Бронза потемнела от времени, но от этого украшение не перестало выглядеть искусно выполненным.

— Этот кулон был на мне, когда я умер. И после перерождения остался. Заключивший со мной сделку сказал, что он в какой-то мере часть меня и может меня контролировать. Если будет совсем одиноко… — Владислав аккуратно застегнул цепочку, касаясь будто бы ненароком пальцами моей шеи. Я закрыла глаза, судорожно вдохнув. Боль и ломка возбуждения прошли по телу снизу вверх и вернулись в ноги. — У тебя навсегда останется часть меня. И ты почувствуешь, что я в порядке. И что вернусь к тебе.

Я обернулась, поглядев на него грустными, заволоченными пеленой слез глазами. — Весь этот разговор… Я не глупая. Ты прощаешься. И как долго… — Голос сорвался, не дав окончить фразу.

— Две недели, не больше.

— Две недели… — Я с шумом выдохнула, подавляя волну приступа накатывающей истерики. Но она догнала, сжав меня пополам. В солнечном сплетении стало душно и больно. Я глотала ртом воздух, не в силах дышать. — Я умру…

— Девочка моя, ты драматизируешь. Ты жила до меня и даже, когда я пришел, бежала, ставила баррикады, пытаясь видеть только худшее во мне, чтобы не влюбляться. Ты сильнее, чем ты думаешь. — Взяв мои тонкие руки в свои, он касался их губами. Каждого пальца…

— Я знала. Я просто чувствовала, что если впущу тебя в свое сердце и жизнь, мне конец. Здесь больше подходит другое слово, с ним рифмующееся, матерное, потому что у меня нет обычных земных слов, чтобы описать разрушение, к которому ты ведешь меня каждым своим отсутствием. Тебя не было, и я могла. Жить, дышать, вставать с кровати, учиться, думать о будущем. Но ты пришел и все перевернул. К чертям собачьим, понимаешь? Я просила тебя еще в больнице дать мне шанс уйти, убежать от безумия. Но ты не позволил. Тебе обязательно нужно было раздеть меня и затащить на свое ложе грязи и порока… И теперь я не могу. Я как под тремя метрами слоя льда пытаюсь дышать, а нечем… Тебе никогда не понять моей боли. Никому не понять. Я, наверное, единственный экземпляр, после обращения у которого душа осталась жить в теле. Уходи… Уходи к Дьяволу и всем его слугам. И побыстрее. — Мои руки выгнулись в противоположную сторону, послышался хруст. Меня выламывало страшно и дико, и в той черной и душной волне, накрывшей меня с головы до ног, не было ни луча, ни шанса на просвет…

— Я люблю тебя, мой хрупкий мотылек. — Он поцеловал меня в макушку, встав с пола и взяв в руки коробочку с моим подарком. Я отреставрировала у мастера его кольцо с символом Ордена Дракона, но думала вручить при более радостных обстоятельствах. А сейчас и Рождество, и Новый год окрасились в изысканный черный. Ломко и грубо. — Картрайт, один из моих заместителей, покажет тебе бумаги на днях. Через три дня нанесут визит в наш замок французский барон и восточная принцесса. Оба они хотят получить Соверен, замок и его территорию, хозяин которых недавно отошел в мир иной, в пяти километрах отсюда к западу. Кто заплатит больше, тому и… Не слишком хитрый закон торговли, но тебе придется это сделать, птичка. Ради меня. Меня ждут дела на границе. Готовится мятеж, и генерал армии вампиров пограничия вызывает меня срочно. Займись делом, Лора. В делах любая боль имеет свойство рассасываться.

— Уходи. — Рявкнула я и не узнала свой голос. Холодный, стальной и чуждый, он трещал, свистел и противно дрожал в воздухе.

— Хотел бы я, чтобы стало легче, но не могу. Так всегда было. Из жизни в жизнь ты страдаешь из-за моих поступков. Прости, Лора…

Он вышел. Спиной я чувствовала его отсутствие. Что ж, пусть катится клубочком. С глаз долой, из сердца вон.

Первым вырвался горловой крик, потом — рычание, потом, без сил опустившись на пол, пришли слезы. Тело не слушалось, извиваясь и заставляя меня саму ненавидеть себя за то, что он — моя доза, которой не хватает сейчас.

А губы тихо шептали и напевали добрую рождественскую песенку, что часто пела мне мама, еще с колыбели.

— Сегодня с нами Рождество, и мир наш ожидает тайны, затихнув в инее хрустальном, мне он подарит волшебство… Я ожидаю в час чудесный, чтоб устремиться взглядом ввысь, ответа на мольбы над бездной, вернись ко мне, прошу… Вернись…

Через пять часов беспрерывных рыданий я заснула беспробудным сном… Перед сном еще раз напомнив себе, за что возненавидела религию. Может быть, падшие существа вроде меня и не заслуживают счастья, и антигероям не положен счастливый конец, но это Черное Рождество стало еще одним поводом напомнить себе, что вера — шлак. В тот день, когда тебе положено чудо, у тебя забирают твое единственное счастье. И не остается ничего. Больше ничего…

***

Несколько дней пустоты и тишины, лишь мерное тиканье настенных часов, оповещавших о том, что если я их еще слышу, я жива… Близился полдень. Именно сегодня мне предстояло встретиться с двумя людьми, двумя важными по статусу людьми, а у не-мертвой болела голова, сердце и весь организм.

Часто утоление жажды помогает поднять настроение. В робкой надежде на это, я встала с постели, надела свои пушистые зеленые тапочки и, потуже стянув болотного цвета халат пеньюара поясом, прошествовала в небольшую кухонку на шестнадцатом этаже. Открыв холодильник, я вытащила пакет донорской крови, которых здесь, к слову, хранилось невероятное количество, и, вспоров его когтем, налила фужер до краев. У меня не было ни сил, ни желания охотиться. Да и с течением времени начинаешь довольствоваться малым. Кровь из холодильника вместо теплой артерии, наличие кулона вместо мужа… Дикое желание рвать людей в клочья и несдержанность в поглощении крови новичка постепенно утихли через два месяца, научилась я сносно переваривать кровь из пакетов — через три, азарт и желание травить жертву уходили прямо сейчас. Оживший труп на ножках уже ничего не интересует. Даже собственная жизнь. Посмотрев на дно фужера, я улыбнулась. Когда-то я убила двадцать шесть человек в церкви. Полгода назад. Сейчас бы у меня не хватило на это ни куража, ни подавно — желания… Приняв очередную дозу кровавой Мэри (хотя, как знать, может, это был Джон?), я почувствовала себя немного лучше, но пульсация и ноющая боль из груди не исчезли. Мое сердце уже достаточно давно перестало биться, но все еще, увы, не забыло, как болеть и страдать. Никому не нужный, никчемный орган. Я покачала головой.

Картрайт зашел за мной в половине второго. Он что-то нудно и долго рассказывал, разостлав передо мной кипу бумаг. Это было так интересно, что увольте меня кто-нибудь из королев… Я кивала головой, делая вид, что слушаю, но апатия побрала меня ко всем чертям. Кроме как спать и спать, и спать, и спать до тех пор, пока все снова станет хорошо, я ничего не хотела. Вернувшись в спальню после трех часов беседы, я открыла шкаф и выбрала неброское закрытое сиреневое платье без рукавов длиной до колена и серебристые туфельки на маленьком каблуке. Волосы я забрала в высокий хвост и водрузила на голову бриллиантовую диадему. Так посоветовал Картрайт, сказав, что королева должна носить отличительный знак…

Поспешно влетев ко мне в комнату и извинившись за то, что не постучал, Роберт воскликнул.

— Ваше Величество, мсье де Обер прибыл. Он ожидает Вас в комнате приема на четырнадцатом этаже.

— Хорошо, Роберт. Доложи ему, что Ее Величество уже спускается.

Дворецкий поклонился и выбежал из комнаты, в очередной раз заставив меня подивиться его скорости и услужливости.

Последний раз окинув свое отражение в зеркале грустным взглядом, я встала с кровати и вышла в коридор. Спускаясь по лестнице, я каждое мгновение напоминала себе держать голову высоко поднятой, а спину ровной, как острие меча…

Барон де Обер оказался стареющим и седеющим типичным аристократом в черном фраке. Его внешность оказалась нисколько не примечательна: сильно выдающиеся скулы, пустые, почти бесцветные, будто бы рыбьи глаза, широкий нос с горбинкой и усы. Телосложением французский барон обладал худощавым, но его фигуру заметно портил выдающихся размеров живот. Плечи низко опущены, взгляд, устремленный в пол и лицо, выеденное оспинами. Видимо, пока еще был человеком, он переболел этой страшной болезнью, оставившей свое уродливое клеймо на и без того не слишком отличавшемся красотой лице…

Барон приподнялся с места, завидев меня, поклонился и с пылом поцеловал мою руку.

— Мадам Дракула, это честь для меня. Примите мое искреннее почтение и уважение.

Я слегка склонила голову в ответ на его пламенную тираду и села за письменный стол напротив де Обера.

За течением разговора я обратила внимание на бумаги и папки, в определенном порядке, аккуратно до уровня педантичности разложенные на столе. На корешке папок каллиграфическим почерком была выведена цифра две тысячи четыре. Комнату-кабинет приема от двери до окна вдоль стены занимали стеллажи с архивами. От нижней до верхней полки на них ютились архивные папки, датированные с тысяча шестьсот сорок пятого по две тысячи третий год. Древние, ветхие и выцветшие, подписанные углем от семнадцатого и восемнадцатого века. У тех, что выглядели новее, относившихся к девятнадцатому и началу двадцатого века, дата была проставлена пером с чернилами. Папки последних лет с не успевшим истрепаться и пожелтеть белоснежным корешком были подписаны гелевыми ручками. Уголь, чернила и гелевые ручки черного цвета… За последние годы и века несколько раз сменились орудия для письма, но что осталось неизменным — почерк, который датировал папки. Изящный, витиеватый, в меру ровные буквы с легким наклоном. Почерк человека, привыкшего контролировать все в своей жизни, даже себя. И всех. Правда, иногда буквы соскальзывали со строки и прорывали бумагу. И это тоже было о нем. Когда он выходил из-под контроля и выпускал из себя зверя в окружавший его мир, рвалась не только бумага, а гибло все вокруг. Мой ласковый маньячный зверь. Психически неустойчивый, но в спокойное время такой любящий и прекрасный. А прекрасный всегда. Даже в приступе гнева. Я поймала себя на мысли, что уже несколько минут мой взгляд контролируют цифры на корешках папок, и я не слушаю барона де Обера. Я смотрела на аккуратно выведенные символы на бумаге, и как это удивительно и одновременно ненормально, даже они причиняли мне боль и мешали дышать. Четыре века он записывал все, каждую деталь, каждую сделку и отчеты о продаже. Вот уж воистину титанический труд. Так он контролировал зверя в себе, уходя с головой в работу? Или же ему нравилось держать под контролем процесс государственных дел? Может, это вообще было хобби? Что ж… Не имея возможности спросить, вряд ли найдешь ответ на вопрос…

Силой заставив себя оторваться от цифр, заволокших туманом мое сознание, я кинула взгляд на барона де Обера.

— Я собираюсь купить замок и поместье Соверен, Мадам Дракула. — Слегка сухо, с нотками требовательности и желанием заставить меня играть по его правилам, произнес мужчина.

Я развязала ленты папки, датированной августом две тысячи четвертого года, уютно примостившейся на краю стола и вытащила бумаги, относившиеся к Соверену: так называемая купчая, краткая сводка достоинств и недостатков поместья, а также территориальных размеров поместья и замка, и окинула быстрым взглядом сведения.

— Мсье де Обер. — Я медленно подняла на него глаза, отрываясь от бумаг и, прищуренно глядя ему в лоб, намеренно заговорила с ним на французском. — Исходя из статистических данных, представленных в бумагах, можно сделать вывод о том, что в поместье «Соверен» благодатная для посевов почва, которая, по итогам годовых подсчетов, дает урожай, равный тройному объему, производимого здесь, в округе Васерии и некоторых других безымянных деревень Трансильвании. Валовый доход за год в Соверене, практически в единственном поместье на наших территориях, а, возможно, и на территориях всего нашего мира, превышает расходы и затраты на посевные, крупный рогатый скот и уход за ними. Превышали, пока предыдущий владелец трагически не погиб. Такая земля, вне всякого сомнения, пользуется большим спросом, и почему Вы решили, что именно Вы достойны владеть ею? Я смотрю на Вас и вижу, без обид, аристократа с идеальными белыми, не познавшими за всю жизнь работы руками, поэтому не вижу перспективы, в которой Вы трудитесь на благо поместья. А даже если бы я и захотела его продать, Вы должны себе отдавать отчет в том, что если достойного претендента не найдется, я буду продавать поместье по принципу аукциона. Кто больше даст, тот и получит свой желанный приз. — Я с улыбкой бесстрашно посмотрела в глаза вампира. Не прошло и получаса в его обществе, а он, по необъяснимой причине, начал меня невыносимо раздражать, и единственное, чему бы я могла обрадоваться сейчас, так это возможности избавить себя от его присутствия. Однако, мне нравилось играть в правительницу, оперировать терминами, и я забавлялась, глядя на его погоню за наживой. Такое шоу, вне всякого сомнения, стоило того, чтобы досмотреть его до конца.

Не выдержав напора взгляда моих изумрудных глаз, он отвернулся и с раздражением произнес. — Ваше Величество, хочу донести до Вашего сведения то, что и без того прекрасно знает Ваш супруг. О том, что я в состоянии заплатить любую сумму, за деньгами вопрос не постоит. И если бы он здесь был, мы бы уже заключили сделку. Возмутительно уже то, что я вынужден обсуждать вопросы государственной важности с капризной девочкой, только недавно добравшейся до трона. Так просто, чтобы Вы знали, я — самый уважаемый и богатый человек Лиона. И я дам больше самой красной цены стоимости поместья в два раза. Двести тысяч золотых монет по валюте нашего мира. Поверьте, у меня есть кого подрядить на работу. Когда карман полон, нет необходимости пачкать руки самому. Мне нужна самая плодородная почва нашего мира, и я готов платить за райский уголок.

— О, мсье де Обер. — Владислав мне это припомнит и отомстит. Я была уверена в этом, но сейчас пришел черед моей мести. Сделке конец, не смотря на то, что двести тысяч золотых монет по валюте нашего мира, кроме француза вряд ли кто-то в состоянии был заплатить. Но конец окончательный и точка. Де Обер мне не нравился. И не стоило оставлять меня одну. Наедине с делами, которые меня абсолютно не трогают. Он должен подозревать, что я буду издеваться. И никого не минует чаша сия. За его отсутствие поплатятся все. И виновные, и невиновные. Потому что я, как он и говорил, бездушный и бесчеловечный вампир, и мне плевать. Когда страдаю я, я заставлю страдать всех вокруг. Я на всех отыграюсь. Это мой непреложный закон. По приезде он узнает, что мой характер не из легких. — Разумеется, мне приятно видеть перед собой самого уважаемого человека Лиона, но при всей Вашей напускной щедрости, щедры Вы недостаточно. Спешу Вам напомнить, если Вы еще не забыли, что Соверен — это не только земли, но и замок, который тоже имеет свою цену. А на двести тысяч золотых тянет только земля.

С замком я выставляю Вам счет в триста тысяч золотых монет по валюте нашего мира. По рукам?

— Да как Вы смеете! — Де Обер нервно вскочил с места, рукоплеская. Его щеки побагровели. — Это самое натуральное воровство. Я желаю говорить с Его Величеством. С ним я бы заключил договор и за девяносто тысяч золотых. При всем уважении, милая мамзель, Вам бы не лезть в политику и торговлю еще лет пятнадцать.

— Триста тысяч золотых, и разговор окончен. — Оскалив клыки, я угрожающе приподнялась из-за стола, нависая над де Обером. На моей руке, возлегшей на стол, медленно выросли когти. — К Вашему неудовольствию, мой муж сейчас за пределами замка, в деловой поездке. И Вам придется говорить только со мной. И Вам еще повезло, что Владислав отсутствует и не слышит, в каком тоне Вы со мной разговариваете. Иначе Ваша голова бы уже была на пике. В моей компетенции выставить Вас за дверь, мсье де Обер. И я прошу Вас покинуть помещение. Стоимость золотых монет обесценивается. Из миров, подобных моему родному, к нам медленно внедряется евро в качестве основной валюты. А пока этого окончательно не произошло, и фондовый рынок в прострации и в тяжелых думах о том, оставить ли монеты в качестве основной валюты или же принять евро, я буду собирать в казну монеты. На случай, если валюта останется прежней. А теперь, покиньте кабинет, остудите свой пыл, приготовьтесь принести извинения. А сейчас у меня разговор с другим претендентом. Доброго дня.

— Возмутительно! Это ни в какие рамки не вписывается. — Де Обер грязно выругался по-французски, и вышел, громко хлопнув дверью. Через пару мгновений раздался стук, и в комнату-кабинет вошла принцесса…

Меня поразили глаза этой дочери Востока, пустынь и миражей: глубокие, кофейного цвета, завораживающие, они смотрели насквозь. В душу. Половина лица девушки была закрыта чадрой нежного персикового цвета, хиджаб в таких же тонах скрывал полностью ее тело, руки и ноги. Таким образом, для взгляда извне оставались видны только глаза. И как удивительно то, что глаза одного человека могут сказать о себе больше, чем можно сказать о других, глядя им в непокрытое лицо. В эту комнату-кабинет вошла волевая, независимая девушка с тяжелой судьбой. Омраченный взгляд свидетельствовал о том, что в жизни ей приходилось нелегко. И, помимо этого, я лицезрела одну из самых красивых женщин во всех мирах. А, быть может, и самую красивую… Человеческую женщину. Осознание того, что она человек, ее гулкое сердцебиение и учащенный пульс повергли меня в глубочайшее удивление.

Барон де Обер был вампиром. Запах его разложения был достаточно сильным, чтобы достигнуть моего обоняния и дать понять природу его вида, но эта девушка. Она меня поразила своим бесстрашием и целеустремленностью. Вопросом о том, как она вообще не боится переступать порог дома безжалостных вампиров, которые убивали наслаждения ради, я задавалась сейчас вновь и вновь. Я чувствовала, как по ее жилам бежит свежая кровь. Мир постепенно начал заволакиваться алым, а клыки заостряться, но в голове снова решило со мной пообщаться мое подсознание, голосом Владислава напоминая о контроле. Я с шумом вдохнула воздух, и краски окружавшего меня пространства снова приобрели естественные оттенки, лишенные багрового налета. Восточная красавица никак не отреагировала на изменение цвета моих глаз и на клыки. Она бесстрашно, и, если бы не была человеком, я бы подумала, что высокомерно, смотрела на меня сверху вниз, так как обладала более высоким ростом. Каждый ее плавный и уверенный шаг свидетельствовал о том, что передо мной сейчас находится важная персона человеческой элиты общества, занимавшая высокое положение.

— Ас-саляму алейкум, госпожа Лора-ханум. — Девушка склонила голову в дань уважения, но лишь едва. Поступи так кто-нибудь другой, я восприняла бы это, как отсутствие уважения, но в каждом жесте дочери пустынь было столько изящества и красоты, что даже это легкое движение можно было принять скорее за ее признание меня в качестве своей королевы, нежели нанесение оскорбления.

— Алейкум ас-салям… — Я вопросительно подняла брови, намеренно делая паузу.

— Дизара. — Ответила девушка, немного помолчав. Мою протянутую в качестве приветствия руку она то ли намеренно проигнорировала, то ли не заметила. О восточной культуре я знала мало, поэтому, решив проигнорировать игнорирование, я указала ей на стул, садясь напротив.

После минутного молчания Дизара начала свою речь, и я не смела даже словом попытаться перебить это восьмое чудо света.

— Я уже обращалась к Вашему мужу, храни его Аллах. Мы заключали сделку о покупке поместья, граничащего с Совереном. Я провела там незабываемые моменты своей жизни, и замок мне дорог, как память, поэтому решила просить у Вас разрешения выкупить поместье. Конечно, мои возможности, не безграничны, и я пойму, если Вы откажете мне из-за цены, но, надеюсь, что Вы так не поступите. Потому что мне необходимо туда вернуться. Всего три года назад мой отец владел поместьем, и я могла там жить, но потом он умер, и Соверен перекупили. А сейчас, улучив возможность после смерти нового хозяина, я прошу Вас разрешить мне умереть в том месте, где я была счастлива. Это место — рай на всей Земле, благословленный Аллахом. Мне необходимо туда вернуться. Умоляю… — Голос Дизары задрожал, и, в немой мольбе, она схватила меня за руку. Когда это случилось, тут же произошло три вещи. Просторный рукав хиджаба сполз вниз до локтя вместе с бинтом, обмотанным вокруг ее руки, в ноздри мне ударил резкий головокружительный запах гниения, и я увидела то, что увидела. Средневековая проказа вернулась и царила в наше время безнаказанно. Прелестная тонкая и изящная рука принцессы пустынь была покрыта гниющими тошнотворными пузырившимися ранами. Из вскрывшихся от резкого движения некогда сухих корост сочилась алая кровь с гноем, пеной и звуком шипения. Я резко отдернула руку, почувствовав тошноту и головокружение. Я убивала. Я отрывала головы голыми руками, но даже я не могла на это смотреть. Это было омерзительно. Не оставалось теперь никакого сомнения, почему Дизара не страшилась войти в дом к убийцам. Она знала, что умирает. И больше не боялась. Страх ушел, и, наверняка, она предпочла бы смерть от рук вампира, быструю и молниеносную, многолетнему разложению.

— Как Вы можете думать о каком-то поместье в такой момент? Вам нужна медицинская помощь. Я могу позвать лекаря прямо сейчас. И посмотрим, что он скажет. — Я находилась в состоянии ступора, от шока глядя себе под ноги.

— Он не скажет ничего такого, что бы мне уже не сказали в свое время другие. — Девушка горько и болезненно усмехнулась, издав тихий стон. Каждое движение причиняло ей невыносимую боль. Это объясняло, почему переступив порог кабинета, каждый шаг ее сопровождался глубоким свистом, вырывавшимся из легких, о природе которого я поначалу и не задумывалась. — Я умру, но умру там, где чувствовала себя более дома, нежели за всю жизнь, которую я прожила на востоке. Я молю Вас позволить крышке моего гроба закрыться надо мной в Соверене…

Дизара закрыла лицо руками от бессилия. Рукава и бинты сползали все ниже, открывая моим глазам все новые ее раны. На девушку было больно смотреть. Она разлагалась заживо. Такая молодая и красивая. И сгоревшая в самом расцвете.

— Если болезнь неизлечима, есть и другой способ выжить. — Я внимательно посмотрела на нее, пытаясь намекнуть ей на то, что имею в виду, без слов.

Дизара же лишь рассмеялась. Страшно и дико. И как-то даже надрывно. — Мы ценим нашу бессмертную душу, госпожа. То, что предлагаете Вы — не жизнь. Мне уже немного осталось, и я получу свои подушки в раю. Буду лежать на них, вкушая виноград и не заботясь ни о чем. Лучше умереть, чем быть проклятой всю жизнь. Я не осуждаю Вас за то, что Вы сделали иной выбор, но это скорее разница во взглядах и религиозных убеждениях, менталитете. Западные люди всегда выбирают жизнь и заботятся, в основном, только о себе. Они забыли, что такое душа, и для чего она дается им Аллахом и готовы продать ее за еще один день бытия. Они одиноки, их страшит смерть и посмертие. У нас не так. Нам нечего бояться. Мы отдаем себе отчет в том, что жизнь — всего лишь короткий луч солнца, а загробная жизнь — это все солнце целиком. И чтобы достигнуть солнца, нужно пройти по лучу и покинуть его. Душа важнее. Ее непорочность важнее жизни. А жизнь после смерти только начинается. Для тех, кто жил праведно, будет и рай. Поэтому нас не страшит то, что за завесой. Но это не единственная причина, по которой я ни за что не согласилась бы стать нежитью… Три года назад в моей жизни появился он. Он приходил ко мне каждой ночью. Он был так красив и умен, что я теряла рассудок, когда он снова оказывался рядом. Его голос, глаза, губы… Он так манил меня, что я сделала то, чего стыжусь больше всего на свете, и за что плачу перед лицом Аллаха уже три года. Я должна была выйти замуж… Но мой ночной посетитель был так настойчив, что одним вечером я не смогла ему сопротивляться. Он был нежен и жесток… Его двойственная натура ангела и демона в одном лице всегда сбивала с толку, потому что не имеешь ни малейшего представления о том, чего от него можно ожидать в ту или иную секунду. Я была маленькой, невинной девственницей, принцессой. А после этого стала опороченной принцессой. Муж от меня отказался. Я осталась с отцом, на голову которого свалила несчастье быть опозоренным. Тогда-то он и привез меня сюда, в Соверен, из маленького городка под названием Фес, в Марокко. Но мой ночной гость не перестал меня навещать. Он говорил мне, что все будет хорошо. Что мне не придется всю жизнь жить опозоренной, что он женится на мне. И я ему верила. Еженощно мы занимались с ним любовью, но однажды он просто исчез. А через два месяца со мной начало происходить это. Тогда-то я и узнала сразу о двух вещах. Тот, кого я полюбила настолько, чтобы потерять голову, был мертвым вампиром. Нежитью, приходящей из ночи. Его мертвая плоть, соприкоснувшись с моей, убила меня кадаверином, бактериями, сотнями штаммов микроорганизмов, уже не причиняющих неудобств живым мертвецам, но смертельных для обычных людей. И теперь я гнию заживо, потому что демоны ночи ядовиты, и даже их тела источают смертельный яд. Но я надеюсь, что эта болезнь, съевшая мое тело, муками очистила мою душу, и мне не придется гореть в пламени ада. Аллах, прости меня. Я виновата лишь в том, что полюбила, будучи столь глупой и неопытной…

— Какое чудовище могло сотворить подобное… Он же знал, что это убьет Вас. Почему он не попытался спасти Вас, Дизара? — Я ошарашенно смотрела на нее, и у меня просто не хватало слов для описания омерзительности злодеяния этого вампира.

— Потому что я была трофеем, и когда он наигрался, ему стало скучно. А на вопрос о том, какое чудовище… Вы знаете его не хуже меня. Его Королевское Величество, граф Владислав Дракула…

— Нет… Он… Не может быть. — Лихорадочные мысли в голове роились, как растревоженные осы, хватаясь за соломинку, чтобы оправдать того, кого любила больше жизни. Хотя я без оправданий знала все, что нужно было знать. Это он. Это его почерк. Это на него похоже. Любая женщина была его игрушкой, для удовлетворения его потребностей, даже я в какой-то мере. И выбирал он самых красивых. Дизара вполне соответствовала вышеизложенному описанию.

— Мой муж сорок лет был заперт в тюрьме для монстров в моем мире. — Наконец, уверенно выдохнула я. — Это не может быть он.

— Да уж. — Дизара горько усмехнулась. — Я и не рассчитывала, что его жена отнесется с пониманием или хотя бы поверит. Ее муж — алчное, ненасытное чудовище. С особым вниманием к красивым девочкам. Его манит их невинность так сильно, что он одержимо берет ее любой ценой. А потом с улыбкой на лице со стороны наблюдает, как они гниют и ложатся в гроб. Его забавляет, что подобных мне настигает кара в виде гниения и разложения, потому что он считает, что за ночь с ним нужно платить непомерно высокую цену. Потому что он влюблен только в себя и в то зеркало, что может его отражать. Но Вы ведь это и так знали, не правда ли? Вы и исправлять его не хотите, потому что Вам нужен господин. Черствый, мрачный, бездушный садист. И только в безумных душевных страданиях Вы видите смысл, потому что выстроенные им, они — часть его идеологии, и позволяют быть ближе к нему. Если он еще не бил Вас, значит, Вы еще не до конца его знаете. Рано или поздно он поднимет на Вас руку. И Вас жаль даже больше. Потому что, когда шрамы зарубцуются, Вы захотите еще. И еще. Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе. И ближе. И процесс деградации и падения будет вечным. Западным женщинам без Бога в душе всегда хочется острых ощущений. Но они за это дорого платят.

То, что случилось с Дизарой, мысленно вернуло меня к событиям полугодовой давности. И к словам заведующего четырнадцатой Психиатрической Больницы Алана Стэнфилда.

— …Как думаешь, что с тобой станет после физического контакта с мертвецом? С ядом, который источает его мертвое тело, его мертвая плоть? Ты сгниешь. Ты уже начинаешь разлагаться, ему и убивать тебя не нужно. Маленькая глупая идиотка!.. — Он говорил что-то еще. Что?.. Я напрягала память, пытаясь заставить всплыть в воспоминаниях важный фрагмент, за который зацепилось мое подсознание, вернув меня во времени с декабря к маю… Вот оно. Нашла… — …Самый могущественный и ужасающий зверь, которого мы держим здесь уже практически сорок лет, вырвался на свободу. Он уже совершал подобное дважды. Три года и почти что семнадцать лет назад. Он бежал, его гнали, но все-таки поймали и вернули сюда…

Три года назад он бежал. По всей видимости, запутывая следы, сначала он прятался в Фесе, в Марокко, а потом, даже не Дизары ради, просто вернулся домой. Чудесным совпадением оказалась ее остановка в Соверене, и он снова смог ее посещать. Девушка не врала. На мучительную гибель ее обрек мой супруг. И почему-то это отличалось от массовой резни в церкви. В смысле… Да. Мы с ним убили двадцать шесть человек. Но умерли они практически моментально, ничего не почувствовав. А эта девушка гнила три года. Я бы так ни с кем никогда не поступила… Просто не смогла бы.

— Я могу помочь Вам окончить мучения. Вы хотите этого? — Теперь я предлагала ей другой вариант избавления от мук. Смерть.

— Я бы хотела сначала попрощаться. С Совереном. С короткими минутами счастья, за которые сейчас плачу жизнью. Каждый миллиметр замка напоминает мне о моем Владиславе. Не о том чудовище, что обрекло меня на смерть, но о том мужчине, который подарил мне страсть, любовь, приключение, надежду. И веру в светлое будущее. Можете передать ему, что я не злюсь. Я отпустила злобу, чтобы уйти в мире.

Я без слов протянула ей бумаги на поместье и замок «Соверен» вместе с купчей и договором.

— Сколько золотых я Вам должна, госпожа Лора-ханум?

Я положила руку на руку девушки поверх хиджаба. Открытых участков ее тела, не смотря на то, что я — вампир, и никакие штаммы мне не страшны, я все равно сторонилась. — Мое почтение, Дизара. Соверен достается Вам бесплатно.

— Спасибо, Ваше Величество. Да хранит Вас Аллах…

Не оглядываясь в мою сторону, Дизара вышла. Дверь закрылась за ее спиной, оставив меня совсем одинокой, наедине с тревожными и подавляющими меня мыслями.

***

В нашем мире, как оказалось позже, совершенно другое летоисчисление. Временные рамки миров, где я родилась и где жила, имели немалое расхождение. И если там, где-нибудь в Хартфорде, проходил год, здесь, в Трансильвании, он равнялся десяти годам. А месяц и несколько дней, проведенные здесь, составляли год по нашему календарю.

Таким образом, с тех пор, как граф Владислав Дракула привез меня к себе и сделал своей женой, в реальном, моем мире, прошло лишь семь с половиной месяцев, что по нашему календарю составляло примерно восемь лет. Сутки здесь шли за неделю, а в неделе нашего мира оказалось не семь, а восемь календарных дней. Время шло и запутывало меня настолько, что я уже не знала, сколько миновало.

Соверен был не единственным поместьем на нашей территории, подлежавшим продаже и имевшим спрос. Несколько раз в неделю мой замок навещали необычайно богатые люди и вампиры с разных краев нашего мира. Я организовала рабочее время. Теперь мой прием длился с одиннадцати до трех часов дня. После я отдыхала. Солнце последние дни было абсолютно нещадным, поэтому путь на улицу был мне заказан под страхом получения глубоких ожогов или и вовсе превращения в кучку королевского пепла. Раз в неделю, по ночам мы с Селеной наведывались в деревню ради охоты. Я настолько привыкла к пакетированной крови и погрузилась в апатию, что даже ради теплой человеческой крови не желала выходить из дома. Днем же, в часы до и после приема, я примеряла платья, которые невесть где заказывал Роберт специально для меня, приглашала массажистов в замок и посещала массаж. И, пожалуй, на этом все. Больше я ничем не занималась. Было одно новое и странное увлечение… Я так неистово скучала по нему, что зажимала им подаренный кулон на Рождество в ладони до крови. Разумеется, я быстро регенерировала, но эта боль и капли крови на ладони доказывали, что я не сошла с ума, и что он был в моей жизни, хоть и исчез, как и эти капли спустя мгновение. Сара Уилсон была права, рассказав священнослужителю о том, что мне нравилось в этих снах и видениях быть с ним. Да, в человеческом бытие, мне нравилось и хотелось быть рядом. То, что творилось со мной после обращения, невозможно было описать словами. Связь с создателем, темная, мрачная, ощущавшаяся, как петля на шее, как камень, тянула вниз. И если бы я на секунду подумала, что сейчас его нет, потому что и раньше не было, что он — плод моего больного воображения, я бы затянула на шее уже не метафорическую петлю… Хотя, в моем случае, подошел бы лишь кол в сердце или вырвать сердце… Миновал месяц с тех пор, как мой муж обещал через две недели вернуться… И теперь я понимала, почему в свое время он просил меня принять себя и войти в пещеру горного короля Грига с ним. Там, в психиатрической больнице, мы переживали лишь начало музыки, осторожный и тихий марш, готового подкрасться в любой момент безумия. Сейчас, вдавливая до крови кулон в ладони, я была на середине. Где сумасшествие уже ступает к тебе уверенной поступью, не прячась и не скрываясь, с гордо поднятой головой. Всего этого бы не случилось, если бы он не уехал… Любимый… Единственный… Создатель… Я с остервенением вдавила крыло летучей мыши из бронзы в ладонь. Еще и еще, пока кровь не начала стекать по руке на пол…

Перестав издеваться над ладонью, я вышла на балкон на шестнадцатом этаже и перегнулась через перила, глядя вниз, на поляну, лес, пещеру и хребет Карпатских гор. Он обещал вернуться… А вдруг его уже нет в живых?.. Давая слово, Владислав никогда его не нарушал, а сейчас прошло в два раза больше времени, чем он обещал. Я не могла ни дышать, ни жить дальше. Время встало, и вялая апатия все краски постепенно превратила в серый. И это еще было более менее сносно. Когда приходила меланхолия — маленький дикий волчонок, сжиравший сердце, сменяя апатию, мир из серого вовсе становился черным.

И тогда я прибегла к сознательному эскапизму, чтобы смочь продолжать хоть как-то жить. Я бежала и днем, и ночью к кровати, погрузиться в сон, чтобы на несколько часов прийти к нему и быть счастливой. Кроме снов и видений мне ничего не осталось. С его нематериально-призрачной привиденческой формой я вскоре начала разговаривать…

В этой пустоши серых будней, куда бы я ни посмотрела, я видела только, что его нет рядом. Стоило ли вообще открывать глаза, чтобы увидеть это?..

А за балконным парапетом смеркалось, и ночь вступала в свои права, источая аромат диких роз. В зарослях терновника сладко пел соловей.

Весь вечер и следующая за ним ночь были полны щемящей своей сладостью боли. Черные оттенки ночи ложились поверх синих, вечерних. Память начинала стирать черты его лица. Постепенно. Одну за другой. Потому что память хотела, чтобы ее обладательница выжила и осталась в рассудке. А я — нет. Уже нет. Я бы предпочла агонию каждой минуты, удерживая в памяти каждую его черту, лишь бы никогда не забывать того, что было. Я лучше прошла бы через ад сотню раз, чем позволила себе забыть о нем. Вот и ночь постепенно умерла в лучах зари, а я с места не сошла. Я обернулась к призраку, стоявшему рядом, и с улыбкой опустила голову ему на плечо. Он тоже улыбнулся. Только как-то грустно. Черные глаза так и остались безжизненными.

— Мне холодно, Владислав, обними меня.

— Ты же знаешь, что не могу. — Ответил печальный призрак. — Любовь моя, я — лишь игра воображения. Меня здесь нет.

— Не говори так… Просто посмотри на небо. Все здесь, и всё. И ты, и я, и луна, и звезды…

Призрак медленно растворился в утренней дымке. Я отвернулась от взошедшего солнца, пряча лицо в тень и задумалась о вести, которую принес вчера Роберт. Соверен снова подлежит продаже. Принцесса Дизара скончалась двадцать третьего января, и ее похоронили оставшиеся родственники в закрытом гробу в Соверене, как она и хотела. Закончились три года мучений и гниения заживо. Три чертовых года. Как она это выносила и продолжала жить, испытывая такие боли, я даже представить себе не могла. Оставался лишь один вопрос, злобный даже для меня самой. Как я могла вообще скучать по изгнившему до кончиков человечности, изувеченному и искалеченному душой моральному уроду?..

При этом я не оправдывала себя. Я жаждала власти, я любила видеть страх в глазах жертвы, он подпитывал меня, и я забирала жизнь. Но обречь кого-то гнить три года… Все мои жертвы умирали моментально… Растянутая во времени смерть — это форма жестокой и изощренной средневековой экзекуции. Да, у королевы Лоры Дракула был более скверный характер, нежели у студентки-выпускницы института Кулинарии, Лоры Уилсон. Я очень быстро научилась быть абсолютным монархом. В самом его кошмарном виде. Порой, я неуважительно относилась к слугам, порой задерживала оплату труда, позволяла себе капризы и истерики в присутствии дворецкого и заламывала неестественно большие суммы, занимаясь сделками. Но разве это то же самое, что заставить кого-то гнить три года, забрав у него все?..

Еще не столкнувшись с предательством, я все равно чувствовала, что моногамией и верностью мой муж страдать не намерен. Прошло пятьсот лет, и у него, наверняка, были тысячи и миллионы женщин, при том, что я досталась ему девочкой, не успев ни с кем даже повстречаться. Он был Дьяволом в состоянии искуса каждой ночью, это подтверждало опытность в искусстве любви, но только сейчас, на примере Дизары, я задумалась о том, что это значит. Каждая его девушка, каждая случайная связь, если она не была вампиром, умерла после многолетних мук. Я с шумом выдохнула. Принять это было тяжело и практически невозможно. За пятьсот с лишним лет этот мужчина выучил все языки, включая мертвые наречия, увлекался лошадьми и верховой ездой. В человеческом, моем мире, получил научную степень по психологии, педагогике, астрономии, физике, медицине. А еще будучи человеком, он прошел столько войн. Он был лучшим из лучших воином, полководцем и лидером, за которым шли тысячи тысяч. В свободное время он играл на фортепьяно и писал музыку и стихи. Черт возьми, он мог, что угодно. Даже достать мне с неба Луну, если бы я попросила. Но была и оборотная сторона у ума, расширявшего границы, у ума, которому было подвластно любое знание в этом мире. Он сажал турков на кол при жизни и пил их кровь, а после смерти вряд ли его шутки ради прозвали сыном Сатаны. В новой, открывшейся мне правде он доказал свой статус адского отродья. А еще особенную радость ему доставляли пытки женщин и маленьких детей. Видимо, чем острее ум, тем темнее оборотная сторона. Жажду крови он подавлял огромным количеством алкоголя, а, может, и наркотических веществ. Добавлять к этому, как он относился ко мне в постели, по-моему, вообще было излишне. И хоть мне и нравилась его грубость, и в этом была своя фишка, но после двенадцати, двадцати четырех, а когда и сорока восьми часов ее проявления в беспрерывных соитиях я уже не чувствовала ног и тела, и себя. Только смертельную усталость. Он выжимал все мои соки и одинаково убивал меня, как присутствием, так и отсутствием. И он получал редкостное удовольствие, наблюдая за тенью боли в моих глазах, оставляя рваные раны на всем моем теле, которые затягивались медленно, даже при ускоренной вампирской регенерации. Иногда кровь сочилась и сквозь одежду. Злобный гений, впервые изнасиловавший меня в двенадцать. Маленькую девочку… Черт меня побери. Разум кричал во все горло бежать от него, что есть силы, а тело предательницы здравого смысла горело адским кровавым пламенем от одной мысли о его лице и теле. И в битве между телом и разумом еще и сердце встревало, умоляя не уходить еще немного, чтобы хотя бы последний раз увидеть его улыбку…

Мои размышления прервал внезапный звук растворившихся на первом этаже дверей. Странно, я сегодня не ожидала посетителей. До обоняния донесся запах, тот самый запах слияния Солнца и Луны. Вампирская кровь. Что-то было неладно. В довершение ко всему остальному, его кулон в моей руке внезапно стал аномально горячим и обжег мне ладонь. Владислав… Я вылетела из комнаты на лестничный пролет и рванула вниз. Через пятнадцать секунд я уже стояла в коридоре первого этажа напротив открытых дверей…

Да, граф Владислав Дракула, действительно, вернулся домой. Он стоял, оперевшись на стену, а его правая рука переломанной плетью повисла вдоль тела. Из глубоких рваных ран на шее и груди, видневшихся сквозь располосованную в лоскуты черную рубашку, сочилась кровь. Его лицо, бледнее обычного, в кровоточивших шрамах на щеках, исполнилось боли. Волосы, в беспорядке прилипшие к лицу, тоже были вымазаны кровью.

— Лора. Любовь моя… — Он протянул в мою сторону здоровую руку. — Помоги мне.

Это были его последние слова перед тем, как он, как подкошенный, чуть не рухнул на пол. В мгновение ока я оказалась рядом, обхватив рукой израненную грудь. Он лишился сознания.

— Я держу. Я держу тебя. Оставайся со мной. Пожалуйста…

Паника была готова захватить меня в свои железные тиски, но позволить ей это сделать, было бы роскошью в такой момент и бесполезной тратой времени.

— Соберись. — Размеренно ровно сказало подсознание. — Вдох и глубокий выдох. Неси его наверх.

Я трансформировалась в бестию, и взмыла вверх, к шестнадцатому этажу, неся раненую жертву на спине. Что делать дальше, я пока не имела ни малейшего представления…

Глава 8. Навестить вервольфа

Обвиняя чудовище, бойся стать еще большим чудовищем. Благими намерениями испокон веков была выложена дорога в ад.

Прошло около сорока минут. Часы на стене назойливо тикали, отмеряя каждую молчаливую секунду. Мой муж больше не приходил в себя. Я сидела на полу возле его постели, сжав похолодевшую, изувеченную руку с перстнем Ордена Дракона в ладони. Время остановилось, и мир замер со всей его уродливой правдой. Память медленно и постепенно отказывала мне. Я не помню, каких адских усилий я заняла у Дьявола и всех его слуг, чтобы поднять Владислава в нашу спальню на шестнадцатом этаже.

Любая рана на теле вампира имеет свойство регенерировать за считанные доли секунды. И эти должны были уже давно затянуться. Но, вопреки всем законам о неуязвимости вампиров, они кровоточили без остановки, а рваные их края упорно не желали стягиваться.

В дверях молчаливой и скорбной фигурой застыл наш дворецкий, Роберт. На стуле, приставленном к кровати, сидела Селена. Девушка еле держалась, из последних сил сохраняя самообладание, хотя слезы упорно катились и катились по ее щекам. Но стерев их снова и снова, она надевала на себя маску напускного безразличия.

— Не надо, Селена. — Мой голос звучал хрипло, грубовато и отчужденно. — Прекрати притворяться. Я тебе не мешаю. Если хочешь, можешь плакать. Семьдесят с лишним лет жизни не выбросишь только потому, что скажешь, что оставила все в прошлом.

— Лора, ты в порядке? — Девушка сочувственно коснулась моего плеча. Она больше не скрывала слез, тонкими струйками стекавших по бледному, обрамленному темными волосами лицу.

— Буду, когда уйду вместе с ним. — Снова опустив голову на безвольно свисавшую с кровати руку супруга, я закрыла глаза. Слез не было. Лишь немое отупение и невозможность принять случившееся, потому что такого не могло произойти. Не с ним, не со мной, не с нами. Этого нет. Я проснусь. Вот сейчас. Очень скоро. И все снова будет хорошо. Кошмар закончится. Я в этом была уверена на все сто. Иного варианта развития событий просто не существовало. Все, что я сейчас вижу, не более, чем кошмарное сновидение.

— Что нам делать, Селена? Что делать мне?..

Глаза горели, все окружавшее меня стало каким-то размытым, словно старую кинопленку окончательно и безвозвратно испортили. Предметы мебели и обстановки расплывались, становились двойными, тройными. Все в этом мире заволоклось и подернулось дымкой немого и безразличного отупения.

— Он больше не придет в себя, не вернется, да?

Селена печально кивнула головой. — Он впал в кому. Скоро все закончится. Я уже видела подобное, происходившее с другими вампирами. Ему осталось несколько часов. Попрощайся, Лора. Будет тяжело и невыносимо, но придется отпустить. Мы с Робертом можем оставить вас наедине, если ты хочешь сказать ему напоследок что-то личное.

Я покачала головой грустно и почти безразлично.

— Я не хочу, чтобы вы уходили, Селена. Но и чтобы оставались тоже не хочу. Если ты уже видела подобное, происходившее с другими вампирами, самое время озвучить, как можно вернуть Владислава к жизни. И что, собственно, вообще произошло…

Голос сорвался на фальцет. Писклявый и отвратительный свист резал даже мой собственный слух, нарушая молчание, в котором и муха не пролетела бы бесшумно. В голове появился невнятный стук. Сначала он был тихим, а затем стал нарастать, усиливаться, и, в конце концов, начал раздавливать голову, причиняя невыносимую боль, распирая виски. Я закрыла глаза. Вдох. Выдох. Контроль. Открыть.

— Да, я видела такие раны, Лора. И, нет, ты ничем не сможешь ему помочь. Помоги себе и возьми свои чувства под контроль. Не имеет значения, насколько вампир древний. От когтей и укусов оборотня его ничто не спасет. Перед лицом этой болезни мы все — ничто. Яд, который содержится в их слюне, не позволяет регенерировать. А когти и зубы — из чистейшего серебра. — Невыразительный и почти что мертвый голос Селены резанул по воцарившемуся молчанию.

— Оборотни? — Я презрительно фыркнула. — Горе заставило тебя выжить из ума? Их не существует. Это же глупые страшные сказки, которые рассказывают детям, чтобы заставить их съесть суп. Если бы эти создания, действительно, существовали, я, как королева этого мира, наверняка, знала бы об этом. Или и мои слуги, и друзья, и помощники, и даже мой муж хранят тайны от меня?..

— Дело все в том, что их осталось не так и много. Обычно они держатся вместе и не высовываются, потому что миром заправляют вампиры. Никто тебе не говорил, потому что мы думали, что все они вымерли. Но незаживающие раны на теле вампира доказывают, что мы ошибались. Несколько особей выжило. И они отчаянно сражаются за сохранение своего вида. И, как и бывало, в то время, когда я только обратилась, а количество существующих в мире вампиров и оборотней было примерно одинаковым, они по-прежнему ненавидят вампиров, стремясь их уничтожить, стерев с лица Земли. — Лицо Селены было непроницаемым, мрачным. На долю секунды в ее глазах проскользнуло плохо скрываемое презрение. — Вдобавок ко всему, они невероятно сильны. Ребенок вервольфа в состоянии положить конец тысячелетнему вампиру несколькими укусами. В том, что случилось с Владиславом… — Девушка помедлила. — Судя по размерам нанесенных ран… Вряд ли в этом замешана взрослая особь. Скорее, подросток. А если обратить внимание на угол удара, последствием которого стали шрамы на лице, била девчонка.

Я окинула Селену пронзительным немигающим взглядом.

— Девочка? Подросток? Ты это сейчас серьезно сказала?.. Допустим, ты права, и это так. Сто лет назад меня не было еще даже в проекте, поэтому я не могу проверить достоверность твоих слов. Но если ты права, я отыщу этого мерзкого волчонка по запаху, вырву ей когти, сломаю шею, из зубов сделаю себе бусы и еще полчаса буду глумиться над трупом. С дороги. Сейчас же!

Я резко вскочила с места и попыталась обойти Селену, но вампирша резким движением схватила меня за руку и оттолкнула назад. Комната начала заплывать алым с периферии. Я зарычала и кинулась на бывшую наставницу. Клыки заострились. И помещение, и Селена, и Роберт, беспомощно жавшийся в дверях, окрасились красным цветом. Издав пронзительный визг, я вцепилась брюнетке в волосы и изо всех сил отшвырнула ее в сторону. Девушка ударилась спиной о стену так, что едва не пробила ее. Что же… Лес рубят, щепки летят.

— Останавливать меня вздумала? Давай. Попробуй. — Когда девушка попыталась нанести удар мне в живот, подлетев ко мне на вампирской скорости, я ударила ее по лицу и позволила упасть. Пробив грудь вампирши рукой, я крепко сжала ее сердце в ладони. — Не смей вставать у меня на пути, уяснила? Твое сердце в моих руках, в прямом смысле. Может, до того, как мне прикончить девчонку-волка, мне стоит и твою жалкую жизнь забрать?

— Лора, успокойся, прекрати, это не ты. Это злость. Ну же. Ты же не хочешь моей смерти. — Изо рта Селены кровавой струей змеилась кровь. Она кашляла, с каждым произнесенным словом выплевывая алые сгустки.

Я резко вырвала руку из ее грудной клетки, и девушка свернулась на полу калачиком, дрожа и кашляя до рвотных позывов.

— Ты успокойся, к чертовой матери! Мой муж умирает, понимаешь? МОЙ. МУЖ. УМИРАЕТ. — Я кричала, переходя на визг и истошные вопли. — Ну же, Селена. Все мы здесь знаем, что ты до сих пор его любишь. Как знать, может, если бы ты поднапрягла мозги и отыскала способ, как его спасти, у нас бы и получилось. Жить втроем и стать шведской семьей. Хочешь этого? Хочешь снова увидеть его улыбку? Готова на все пойти? Я не могу. Не могу. Не могу. Не могу. — Я осела на пол, и, сдавив виски руками, закричала дико и громко. Наконец-то слезы брызнули, остужая разгоряченную голову и снимая с нее напряжение, готовое взорвать ее ко всем чертям. Я свернулась в клубок, а тело начало конвульсировать в судорогах истерии. Каждый нерв извивался глубоко внутри. Кости выламывало до хруста, который в тишине раздавался, словно звук набата. — Кто-нибудь заберите эту боль, пожалуйста… Я не могу. Не могу. Не могу. Не могу…

Холодная рука Селены коснулась моего огненного лба. — Роберт, принесите мокрое полотенце. У нее нервный жар. По-моему, она сейчас взорвется.

— Сию минуту, госпожа Селена. — Откланялся дворецкий и пулей вылетел из комнаты.

— Ты пытаешься направлять свою боль и гнев в действие, чтобы они тебя не ели заживо. Но, поверь мне, Лора, потратишь хотя бы минуту жизни на ненависть к оборотню и проиграешь. Твой муж прожил половину тысячелетия, заключил сделку с Дьяволом, и, все же, он умирает. Что значат твои силы по сравнению с его? Испытывать скорбь — не значит сразу кидаться и совершать самоубийство. У тебя сейчас будет много дел по организации похорон, выступлению перед народом. Мы не можем потерять сразу двух монархов. Весь мир сейчас нуждается в объяснении случившегося и каких-то утешительных словах. Потому что смена власти всегда означает нестабильность и перемены. А люди страшатся перемен. Боятся утерять твердую землю под ногами. Он бы хотел, чтобы ты жила дальше. И правила. А не стала еще одной жертвой волчьих когтей.

— У него сейчас нет права голоса. — Картинка перед глазами расплывалась от слез. Даже лежа на полу, я чувствовала головокружение. Мир вращался. — Ты… Такая прагматичная. И практичная. Думаешь о будущем, о людях и их потребностях. Побуждаешь меня готовить гроб для еще живого мужа и жить дальше. Я была не права насчет тебя. Ты его не любишь. И никогда не любила. Ты — просто дешевка, Селена. При чем тут люди и правление? Это лишь глупая игра, которую я была вынуждена поддерживать, как его супруга. Без него все это теряет значение. Потому что мне был нужен любимый мужчина, а не его корона, как думает большинство моих подданных. В таком случае, и в виду его приближающейся смерти, пусть. Они. Все. Горят. В. Аду. Вместе. С. Тобой. — Последние слова я отчеканила медленно, выставляя паузу после каждого произнесенного слова.

С силой ударив ладонью по руке вампирши с холодным и мокрым полотенцем, которое она прикладывала к моему огненному лбу, не удостоив ее даже высокомерным взглядом, я подползла к краю кровати и взяла холодную руку мужа в свои, прижав ко рту, губами касаясь каждого пальца. Кровь уже застывала и сворачивалась. Похоже, осталось недолго. Я смотрела на его лицо. Оно было спокойным, не смотря на то, сколько боли его носителю пришлось вынести. Даже сейчас оно напоминало лицо покойника. Бледное, за исключением рваных алых ран, обрамленное темными волосами. Горделивый, непреклонный профиль истинного короля. Серьга в виде колечка в ухе освещала золотым лучом полумрак комнаты.

— Достаточно зрелищ. — Тихим, но одновременно с этим стальным голосом неумолимо и холодно произнесла я. — Вон отсюда. Всех касается.

— Но, Лора, тебе не обязательно оставаться одной в такой момент. Я могла бы…

— Что? Что ты могла бы? — Обернувшись через плечо, я посмотрела на подпиравшую дверной косяк Селену. — Пользы от тебя, как от дохлого муравья. А кроме того, что ты так пронзительно пуста и бесполезна, ты еще и говоришь такие вещи, за которые тебе сердце вырвать не жалко. Убирайтесь. Последние минуты его жизни я хочу провести с ним, а не с бесполезными людьми, на жизни которых мне плевать.

Роберт и Селена замерли, не подавая признаков движения, и тогда, повысив голос, я оскалилась. — УБИРАЙТЕСЬ!

Селена вышла, раздраженно хлопнув дверью. Я опустила голову на руку Владислава и позволила слезам взять свое. Теперь, когда никого нет, можно больше не прятать боль. Я сейчас не хотела быть сильной, не хотела продолжать, не хотела жить дальше. И последнее, чем я хотела бы заниматься, это готовить гроб по совету этой лицемерки.

— Ваше Величество… — Подал признаки жизни молчаливый Роберт. Я даже и не заметила, что все то время, с тех пор, как Селена вышла, дворецкий продолжал оставаться здесь.

— Я разве не предельно ясно выразилась о том, чтобы выметались все? Повторить более громко? — Раздражение в моем голосе зашкаливало.

— Я живу на этом свете в три раза дольше госпожи Селены. И кое-что понимаю в ядах и противоядиях. Я знаю, что госпожа Селена ни за что не позволит Вам выйти отсюда, чтобы мир не лишился последнего монарха, но есть способ спасти Вашего мужа, Ваше Величество. Он есть…

— Что? — Я повернула голову в сторону Роберта, и черные локоны волос разметались по моим плечам и лицу. — И все это время ты молчал?

— Я не уверен в том, готовы ли Вы к подобному выходу из сложившейся ситуации и пойдете ли Вы на это. И, к тому же, нельзя было, чтобы она слышала об этом. Она бы Вам помешала…

— Я бы убила ее, если бы она посмела помешать. Говорите же, не тяните.

Роберт откашлялся и опустил глаза, не выдержав яростного маньячного блеска в моих изумрудных глазах. — Я плохо разбираюсь в биологии и анатомии, Ваше Величество, но, как Вы сами, наверняка, знаете, организм ребенка более пластичен, чем у взрослого человека. Раны и ссадины заживают быстрее. Любые болезни в детском возрасте проходят достаточно быстро и без осложнений. Я наблюдал за этим и имею опыт работы полевым врачом в местах сражений. Я занимался лечением людей до того, как заступил на службу к бывшему королю нашего мира — Его Величеству Карлу. Мы редко прибегаем к подобному. Но кровь нескольких младенцев очищает организм вампира от любого яда. Даже от яда оборотня. Но вряд ли Вам, конечно, подходит этот вариант. Девушка, в любом случае, в первую очередь, будущая мать. Вы не сможете загубить пять невинных детских душ.

Я усмехнулась. Звук моего болезненного голоса зазвенел, отражаясь от оконных стекол. — Знаете, я просто обожаю, когда мне говорят, что я чего-то не могу. И, пожалуй, единственное, что мне нравится даже больше этого, так это не оправдывать ожидания, разрушать сложившееся и устоявшееся мнение о том, какая я хорошая девочка. Неужели я похожа на курицу-наседку, которая мечтает нянчиться с детьми?.. Подайте мне мой плащ и выведите Лиру из конюшни. Время нанести визит в деревню. Знаете, какое сейчас время, Роберт? — Готова спорить на миллиарды золотых, моя кривая ухмылка и нездоровый блеск в глазах в совокупности с голосом, напоминавшим звук удара по мрамору, делали меня в его глазах маньячкой. — Время убивать.

***

Взгляд, которым одарил меня дворецкий, когда я выезжала на своей белоснежной кобылице в фиолетовом плаще, покрыв капюшоном голову, из ворот, был далек от хотя бы приблизительно понимающего. Но у меня не было времени заботиться о чувствах людей, которые я могла ранить. Неужели он рассчитывал, что рассказав мне о способе спасти единственного мужчину, которого я любила, я бы отступила из-за моральных принципов?.. Или же он, как и практически все вокруг нас, спал и видел смерть монарха. Злобного, всеми ненавистного. Любой в нашем мире мечтал от него избавиться. Как бы то ни было, я все же не понимала, что во мне видят и чего от меня хотят даже вампиры. Я — не человек, я — адская тварь и порождение ночи. Почему все стараются укорить меня в аморальности? Можно подумать, Роберт был не вампиром, а матерью Терезой, благодетельницей. Мы убиваем людей. В этом наша природа и суть. У меня хотя бы имеется мотив. А был ли он у Роберта? Вряд ли он жил животной диетой. Все эти мысли бешено и беспрестанно роились в голове, пока Лира переходила в галоп и мчалась быстрее скорости ветра. Я — вампир. Зачем мне лошадь? Спросил бы любой из Вас, но я слишком плохо видела. Слезы затуманили мне глаза, а на трансформацию в бестию-нетопыря не осталось сил. Переживая эмоциональные душевные терзания, я уставала физически так, будто разгружала вагон валунов.

Холодный северный ветер налетел, развевая черные кольца моих волос, словно шутя, трепал фиолетовый плащ, но, не смотря на адское сопротивление стихии, я лишь крепче сжимала поводья заледеневшими руками в кашемировых черных перчатках, и, то и дело подгоняла кобылу, ударяя ее каблуками по бокам.

Голод неистово терзал и истязал меня. Я не ела несколько часов, сидя у постели Владислава, я не ела около недели до инцидента, потому что попеременно сменявшие друг друга меланхолия и апатия полностью отбивали аппетит и подталкивали лечь, отказаться от питания и ждать, пока все закончится. Сейчас же, в самый неподходящий момент, голод включился на сто процентов и даже больше. В тот момент, когда у меня не было права думать о себе. Но теперь мне хотелось устроить охоту для себя самой. Заполнить изнывавший от всепоглощающего голода организм светлой и непорочной энергией человеческих жизней. От слабости мои руки еле удерживали поводья. Зрение же позволяло видеть лишь как в машине в дождь через стекло. Без дворников. Найти пять младенцев являлось лишь частью проблемы. Справиться с их родителями было самой неприятной и основной частью. Высокая вероятность нарваться на охотников. С такой мной, как сейчас, не нужно и охотником быть, нет необходимости обладать огромной силой. Сейчас меня мог убить и простой смертный, если бы очень постарался. От быстрого движения я чувствовала, как вены трутся друг о друга, и ощущение это было сравнимо лишь с соприкосновением наждачной бумаги с чувствительной кожей. Я настолько высохла, даже не замечая этого, что живы во мне остались только изумрудные, залитые горем и яростью глаза, которые впрочем, на данный момент, даже не давали стопроцентного вампирского зрения.

События той ночи, когда мной было похищено трое детей из семей обычных крестьян и еще двое — из семей охотников, я запомнила весьма смутно. Было стремительно и слишком кроваво. Головы летели, как снег с небес под Новый год, а в сражениях всем заправлял нон-стоп. Если бы я хоть на секунду остановилась, прекратив нападать, совершать ложные выпады, бить когтями и вгрызаться клыками, случилось бы одно из двух: либо меня бы убили, вонзив кол в мое сердце, либо я сама свалилась бы от усталости. В голове, не замолкая, трещали голоса подсознания и внутреннего «я». Первое, как и обычно, вещало голосом Владислава, второе сегодня решило говорить со мной в качестве Селены. Любимый голос уговаривал держаться и быть сильной, а самая лицемерная и псевдоправильная вампирша в мире напоминала об осторожности, предупреждала об опасности и о том, что враг собирается нанести удар.

Домой я возвращалась абсолютно уничтоженной, раздавленной и практически мертвой с живым и кричавшим мешком из грубой ткани, наскоро привязанным к седлу. Каждый звук для моего измученного и острого слуха был искусным способом убийства, без трупа в качестве результата.

Я расположилась на тумбочке возле трюмо с раздвижными зеркалами. Кинжал делал тонкие и ровные надрезы на маленьких шейках и в колбы, расставленные в беспорядке по полу, медленно стекала маленькими струйками багрово-красная вязкая тягучая жидкость. Поминутно сознание мое заволакивалось алым. Теперь я понимала, что помимо горя толкнуло меня практически вырвать сердце своей экс-наставнице. Меня терзала не только мешавшая мне дышать боль, но и ничем не притупляемый голод. Клыки, чувствовавшие кровь, алчно увеличивались в размерах, а ее запах сводил с ума, умоляя прильнуть к маленькой шейке и поглотить детскую непорочную энергию целиком. Не помню, каких адских усилий я заняла, чтобы не сорваться и не насытиться…

Кровь ему в рот, через плотно стиснутые челюсти человека в коме, я вливала дрожавшими руками. Ни Роберт, ни Селена не явились на помощь. Совершая адское злодеяние, страшись остаться в своем деле одна одинешенька. Сантиметр за сантиметром, уродливые раны постепенно начинали стягиваться сами собой, пока от них не осталось ни единого рубца, шрама и даже царапины. А когда последняя капля крови последнего убиенного младенца была поглощена, Владислав открыл глаза.

Едва это случилось, произошло и кое-что еще. Я рухнула в обморок прямо на пол возле нашей кровати…

***

Очнулась я в полумраке, свидетельствовавшем о том, что вечерний закат медленно и лениво выполз на темнеющее с каждой минутой небо. Мои губы оказались липкими и одновременно мокрыми. Я провела языком по краешку губы. Кровь… Пакетированная. Что ж. Сойдет. Для такого ужасного дня подошел бы любой кролик и даже белка.

— Лора, ты в порядке? — Этот голос сначала раздался внутри меня, потом разросся, заполняя каждую клеточку моего организма, а затем я просто, как ужаленная, подскочила на кровати и кинулась к нему на шею.

— Владислав… Ты жив… Ты в порядке.

Я целовала его в шею бесконечно долго, пока он шутливо и с долей сарказма в голосе не заметил.

— Я да. Чего не скажешь о пяти убиенных младенцах. Ты меня удивляешь, Лора Уилсон-Дракула. Каждый раз ты превосходишь себя. Предательство своих пациентов в больнице, резня в церкви с последующими двадцатью шестью жертвами на руках, а теперь пять убиенных младенцев… А я-то искренне думал, что эта девушка помогает спасать ни в чем не повинных заведующих больниц.

— Постой, постой. — Я отстранилась и посмотрела ему в глаза, выставив ладонь вперед. — Полегче. Я теперь, выходит, отвратительный человек? И на каком этапе я оглохла, когда ты сказал: «Здравствуй, любовь моя. Спасибо, что спасла мне жизнь, еле передвигая ноги сама, потому что не питалась в заваренной мной каше апатии и меланхолии. Потому что я, как последний изверг и самая павшая нечисть нашего мира, обещал вернуться в добром здравии через две недели, уехав на границу, а ввалился, истекая кровью и умирая через месяц. А еще как ты справлялась с государственными делами, пока меня не было? Прости, что скучала, тосковала и умирала ежедневно без меня.» Ах да, прости, я не оглохла. Ты не говорил.

Я резко отодвинулась, почувствовав, что закипаю, и села на кровати, повернувшись к нему спиной.

— Да что с тобой такое? Все в порядке. Что за болезненная реакция на шутки? — Сухо произнес он, и тут меня и вовсе понесло, как говорится, не в те дебри.

— В порядке? А было бы? Мои руки в крови пяти чертовых младенцев. Пяти, Владислав! А все потому что ты вляпался в перепалку с мифическим оборотнем, о существовании которого я даже не знала. Я билась с родителями, которые, как животные, до последней капли крови защищали свои норы и гнезда. При всем этом я не питалась неделю. Неделю, любовь моя! Я была слабой и изможденной. Меня могли убить! А еще я с ума сходила, думая, что ты умер. Я чуть не сошла, пока ты был в коме. Я практически этими самыми руками вырвала сердце подруге, которая уговаривала меня жить дальше. Это был месяц морального гниения и разложения. Как ты смеешь явиться после всего, когда все более менее наладилось, и корить меня за обидчивость на твои саркастические идиотские ремарки о том, о чем даже понятия не имеешь. Убери. Убери от меня свои поганые руки.

Я била его по рукам, пока он сгребал меня в охапку, подминая под себя.

— Комок нервов, милая. — Холодно и злобно прошипел граф. — Страдание от недотраха в течение месяца сделало из тебя истеричку. А расслабляться надо. Надо, мое солнышко.

— Не в сексе дело, ты — примитивный шовинист и гребаный Нарцисс. Это ты только об этом и думаешь. Но не у всех, как у тебя, ублюдка, душа отсутствует.

Он заламывал мне руки, а я извивалась, кусалась и плевалась, как бешеное животное. Вдобавок к этому орала я в полный голос. — Убила. Убила бы тебя этими руками.

Истерически размахивая всеми конечностями, я пыталась дотянуться до него, желая приложить так хорошенько, чтобы звезды из глаз полетели. — Ненавижу! Ненавижу тебя, тварь. Надо было позволить тебе сгнить здесь. Как только очнулся, ты открыл свой поганый рот и все испортил. Тут же.

— Поганые руки. Поганый рот. — Он злобно усмехнулся, покачав головой, из последних сил удерживая мои сцепленные им в замок руки над головой, наклоняясь и обследуя мои губы языком. — На тебе клеймо горит, оповещающее о том, что маленькая грязная сучка хочет поганых рук и поганого рта своего хозяина. Давай, отрицай дальше. Извиваешься подо мной, как дрянная шлюшка. Расслабься уже и дай мне тебя успокоить.

— Через мой труп. — Я все-таки извернулась, ударив его коленом в живот, смачно плюнув в лицо и отвесив пощечину. Тяжело дыша, я села на край кровати, оправляя полуразорванное платье.

— Бешеная сучка. — Обреченно вздохнул он, снова падая на подушки. — Хотел ее поприветствовать, пожалеть, взмокшую, злобную и истеричную, а она…

— Не надо быть козлом. Не стоило произносить вслух этот адский ад. Не переоценивай себя, я не взмокшая.

— Не переоценивай себя, думая, что я не влезу, куда надо и не проверю. Руки мне Господь дал не только для того, чтобы кашу мешать ложкой. — Он поднял правую руку вверх, нахально выписывая в воздухе пальцами узоры.

— Если бы Господь знал, как творения по его образу и подобию будут использовать им подаренные руки, он бы их вообще не раздавал. — Сначала я презрительно фыркнула, потом плотину прорвало, и я, сначала тихонько захихикав, через полторы минуты разразилась громоподобным смехом, упав на подушки. — Ты чего сегодня лезешь, как одержимый?

— Не только у вас, Миссис Дракула, не было мужчины последний месяц. У меня женщины не было тоже.

— Хорошо, что не было. Иначе бы я убила ее. — Я наклонилась к нему вплотную. В темноте его глаза являли собой сиявший переливами черного эбеновый пламень. Я закусила губу, расстегивая пуговицы рубашки одну за другой. — Эту рубашку все равно испортила псина. В утиль ее.

Сорвав исполосованную когтями оборотня рубашку резко и нетерпеливо и отшвырнув на пол, я припала губами к его сильной и прекрасной груди.

— Что произошло, имею я право знать или нет? — Спускаясь поцелуями по животу вниз медленно и со вкусом, я руками расстегивала ремень, не забывая и о беседе.

— Двенадцатилетняя девчонка, оборотень. Кажется, ее зовут Андреа. Точно не вспомню.

— Что ты ей сделал? — Скользя пальцами по черному шелку его исподнего, я уже ощущала его эрекцию, не спеша избавить его напряженное тело от томительного ожидания. Он был на взводе, я это чувствовала и издевалась намеренно, поглаживая и сжимая его плоть через белье на долю секунды и отпуская на достаточно длительное время, чтобы оттянуть процесс разрядки.

— Извечная вражда кланов. Оборотни против вампиров и тому подобное. Сначала она порвала мне крыло, потом, словно пропустила через мясорубку. При всем этом я ей даже слова не сказал.

Я тяжело вздохнула, возвращаясь в памяти к самому неприятному, оставившему на мне тяжелый и гнусный отпечаток моменту. — А Дизаре сказал. Говорил, говорил и не мог наговориться. Договорился до того, что девушка загнила.

— Ну и как же сейчас себя чувствует принцесса Дизара? — С презрительной усмешкой граф посмотрел на меня. Эту блуждавшую самодовольную ухмылку с его лица раздражение внутри меня так и хотело счистить еще одной пощечиной.

— Она умерла несколько дней назад. Похоронена в Соверене. Можешь изрыгать на меня проклятия, но я отдала ей поместье бесплатно, пытаясь исправить твой ничем не заглаженный эгоистичный и омерзительный косяк. Ты обрек человека гнить заживо три года, почему себя чувствую виноватой и ответственной за твои поступки я? — Я села на кровати, установив глазной контакт с ним. Ни тени раскаяния. Только коварная ухмылка, и больше ничего. Сегодня он по полной программе оправдывал свой титул «адской бездушной твари».

— Чем это хуже, чем убить пять невинных младенцев, чтобы спасти такое чудовище, как я? — Он недобро покосился на меня.

— Если убиваешь, то пусть это будет быстро и не зря. Я спасала мужа, и мне это не доставило удовольствия. А ты. Ты наслаждался каждой минутой ее страданий, зная, что каждое ваше противоестественное единение сокращает девушке жизнь. Но ты ведь не мог остановиться, не так ли? Альфа-самец берет все, что хочет и когда хочет, игнорируя последствия. Тошнит от тебя. Пойду поищу другую спальню. Пожалуй, что-нибудь и подберу. Доброй ночи.

Я уже встала с кровати, когда грубая монархическая рука затащила меня обратно. Уложив меня на живот, он вдавил одной рукой мою поясницу в кровать, другой поглаживая мои бедра и ягодицы.

— Рано уходишь, девочка. Я еще не закончил с тобой и церемониться, выслушивая идиотские обвинения, я больше не намерен, ибо полвечера уже терплю твои истерики. Знаешь, я помню эту Дизару. То еще мясо было. Но потом мне стало скучно, понимаешь? Она же затыкаться не умела. Прямо как ты. Молила Аллаха каждую ночь простить ее за грех, за то, что допустила меня в свою жизнь и кровать. Какое облегчение! Сейчас она, наверняка, получила честь разговаривать с ним лично и отмаливать грехи в аудиенции тет-а-тет. Ты же знаешь, что я — не герой. Я получаю, что хочу. У нее была роза, я оборвал с нее лепестки, а потом все закончилось. Долгие нудные разговоры о свадьбе и совместном будущем меня утомляли. И она знала, что за все идеальное в жизни придется заплатить высокую цену. Lune de miel, lune de fiel. (Медовый месяц, бедовый месяц /франц./ — примечание автора.) Какого Дьявола тебя вообще тревожит этот расходный материал?

— Я. На ее месте могла быть я. — Полузадушенно вскрикнула я. Дышать с головой, вжатой в кровать, оказалось не так и просто. — Или я тоже расходный материал и мясо? Она хотя бы была инфанта. А я кто? Студентка Института Кулинарии, которая так и не нашла свое место в жизни. Ты изнасиловал меня в двенадцать. Я бы тоже могла сгнить, но меня ты не предупредил, как и ее.

— Сгнила уже? По-моему, все в порядке. Хватит драматизировать, Лора. У тебя иммунитет к штаммам микроорганизмов любого типа. Вспомни, начиная с детства, болела ли ты хоть раз простудой, гриппом, оспой? Ангиной болеют все хотя бы раз в жизни. Ну? — Владислав взял с кровати свой пояс и щелкнул им, рассекая воздух.

— Я закаленная.

— Чушь. Ты была рождена для меня. В каждой своей реинкарнации, это чудо, но мы не задаемся вопросами, ты рождаешься физически здоровой и с иммунитетом от процессов распада и гниения. Природа защищает тебя, потому что в пятнадцатом веке ты была самой могущественной ведьмой.

Молниеносно он приподнял меня над кроватью, сдавив рукой под грудью. Кожаный ремень коснулся моего горла мягко и нежно. Затем граф начал тянуть на себя и душить. Я хрипела, чувствуя как в солнечном сплетении становится тяжело, омерзительно и сладко от отсутствия воздуха.

Окончательно разорвав на мне платье, он грубо ощупал мою грудь. Свободная рука его вползла мне под исподнее и, как я ни сжимала ноги, его пальцы все-таки проникли внутрь. Извиваясь в хрипе и стоне и вибрируя всем телом, я закричала.

— Как я и говорил. Врешь мне, сучка. Ты изнемогла и вся взмокшая. Зачем только раздражаешь и будишь лихо, я, наверное, никогда не пойму. Даже этот ремень доказывает неприглядную и омерзительную тебе самой правду. Ты перестала вырываться и сопротивляться. А я ведь убиваю тебя. — Он склонился к моему уху, выдыхая каждое слово мне в шею, от чего я дрожала, как осиновый листок на ветру. — Ты удавишься на моем ремне, лишь бы я, твой повелитель, тебя отодрал, как дешевку. И тебя раздражает, что ход твоих мыслей я знаю, как свои пять пальцев. А еще тебя доводит моя мягкость, потому что ты скучаешь по темной моей стороне. Может, я и вправду слишком полюбил тебя, что дал слабину и позволил тебе своими поступками любящего, заботливого мужа, забыть о том, какое я — чудовище на самом деле. Думаешь, владеешь ситуацией и мной полностью? Думаешь, ТЫ контролируешь, получу я оргазм или останусь неудовлетворенным? Ты ошибаешься, моя милая. У тебя есть надо мной контроль и власть, когда я тебе это позволяю. И когда я этого сам хочу. А вот сейчас я не хочу. И церемониться, и слушать тебя тоже. Слишком долго и безнаказанно ты болтала своим ртом и имела несчастье дразнить меня.

Стащив меня с кровати и кинув на пол, он встал, и, откинув в сторону ремень, из-за удавливания на котором я согнулась на полу калачиком и кашляла, схватил меня за волосы, поставив на колени. — Давай, милая. Новый уровень, мой бедный мотылек. В сексе, как и в жизни нужно попробовать все. Будешь сопротивляться, отхватишь поясом по щекам. Займи свой рот чем-то более полезным, чем пустое разглагольствование. Слишком долго я жалел твои хрупкие чувства, отказывая себе в этом восхитительном наслаждении.

Его пальцы сдавили мой затылок. Я чувствовала боль, чувствовала и его раздражение, злобу, желание сорваться и неудовлетворенность. Последняя правила сегодня нами обоими, превращая нас в психов с обостренными эмоциями. Оттянув резинку его белья и обхватив ладонью его огненное наощупь естество, я придвинулась ближе. Языком я коснулась крайней плоти, а затем двинулась вверх. Он закрыл глаза. Его руки дрожали так, что он уже не мог удерживать мою голову. Да и в этом не было необходимости. Я сама желала удовлетворить потребности этого сукиного сына, чтобы с ним стало возможно хотя бы обменяться парой слов без грызни. Он слишком долго этого ждал, поэтому, стоило мне лишь сжать губами его пульсировавший, затвердевший и налившийся кровью член, эякуляция произошла сама собой. Солоновато-сладкая с привкусом горечи сперма заполнила мой рот, и, сглотнув, я встала с колен.

На пару минут в воздухе повисло молчание, затем он выдохнул и схватил меня, направлявшуюся безмолвно к кровати, за руку, развернув к себе. — Извини, я… Я не должен был вести себя так грубо. Извини за страдания, что выносила в разлуке, за проблемы. Спасибо. Спасибо за все. Спасибо, что вернула меня в мир живых, спасибо, что не дрогнула, убивая младенцев, спасибо, что сейчас позволила зверю прекратить терзать меня и выпустила его из клетки. Ты — прекрасная и мудрая женщина. Другой такой я вечность бы не нашел. Как ты меня терпишь? Лора, как? — Он зажал мое лицо в своих ладонях. В черных глазах блестело живое отчаяние.

— Когда искренне, не надо терпеть. Привыкаешь и миришься. — Я лишь махнула рукой и коснулась рукой шеи. Следы удавки от пояса до сих пор причиняли боль. — Пошли спать. Я устала.

Обнявшись так крепко, что уже, пожалуй, было не разделить, где я, где он, мы, на удивление, крепко и мирно уснули до утра.

***

Старенький фотоаппарат издал тихий щелчок, запечатлевая нас. Мы стояли на белом мосту, перила и парапет которого были архитектурно украшены белоснежными металлическими лилиями. Мост был перекинут через мелкую и темную стоячую речку, в которой плавали розовые и оранжевые кувшинки. Я подняла воротник бежевого кашемирового пальто, и, склонив голову на плечо мужа и посмотрев в объектив, улыбнулась. Владислав убрал фотоаппарат в карман своего черного плаща.

— Мне всегда нравилось в этом парке. — Задумчиво произнес он, перегнувшись через перила моста и бросая золотые монетки в воду. Я последовала его примеру, положив руку ему на спину.

Ветер колыхал стеклянную водяную гладь реки, создавая рябь, и развевал мои распущенные волосы. Я подставила лицо его резким порывам и молчаливо замерла, чувствуя кожей каждое легкое дуновение. Только сейчас, завершив круг страданий, паники и ада, через которые я проходила последний месяц, а по меркам нашего измерения почти что год (я никак не могла привыкнуть к местному летоисчислению), я впервые задумалась, что пять детских жертв были соломинкой в море для утопавшего. Я находилась в стадии последнего издыхания, и, если бы это не сработало, я бы потеряла мужчину, который стоял сейчас со мной бок о бок, навсегда. Я попыталась отогнать мрачные мысли прочь, когда подсознание и внутреннее «я» снова затеяли пикировку.

— Потеряла бы, оплакала и двинулась дальше. — Резонно и спокойно заметило внутреннее «я». — Таким, с позволения сказать, людям вообще запрещено своими грязными ногами топтать этот светлый мир. Зато пять невинных душ повзрослели бы, нашли свое место в жизни, узнали хотя бы, что такое жизнь, которую у них так бессовестно отняли. А ведь они только вступили на белый свет. Только начали жить. И пошли в расход из-за того, кто должен был сдохнуть и упокоиться еще пять столетий назад, но до сих пор почему-то не покидает эту прекрасную землю.

— Нашли свое место в жизни? Сеять морковь и выкапывать картошку? — Ехидно заметило подсознание голосом Владислава. — Какое место в жизни могли бы найти крестьянские дети? Лора сделала им одолжение, положив конец их грустному, мрачному будущему существованию в деревенскому быту. Такого места в жизни и врагу не пожелаешь. Она спасла свою любовь.

— Это место — место свободных людей. А какой толк в участи, которую предписали ей? Она сбежала из домашнего рабства, чтобы угодить в еще большее здесь. Богатство, роскошь, шик. А что с другой стороны медали? Этот ублюдок в любое время морально раздавит, поставит ее на колени и заставит сделать все, что пожелает его низменная похотливая натура. Или ты считаешь это благодарностью за спасение? Омерзительная какая-то благодарность.

— А, может, ты за нее решать не будешь? — Встало на дыбы подсознание. — Мы с ней, кажется, уже сошлись на факте, что она могла бы пасть гораздо ниже, нежели там, в больнице. Если бы только предоставилась возможность. И тогда мы говорили именно об этой возможности. Не то, чтобы она была очень против или вырывалась, или сопротивлялась. По-моему, ей даже понравилось.

Я сдавила пальцами виски, словно пытаясь удержать голову от болезненного разрыва каждого нерва в ней и тихо прошипела. — Заткнитесь, ублюдки. Обоих ненавижу.

Муж взял меня за руку и притянул к себе. — Чувство вины оставляет свой уродливый отпечаток на душе, я слышал об этом. Жалеешь о содеянном?

— Нет. Я… Если бы можно было отмотать время назад, я поступила бы точно так же. Приоритеты мной расставлены уже давно. И даже не в этом дело. Я не сожалею о том, что сделала, просто с этим трудно жить… Но, здесь, у реки, так тихо и спокойно, что я совершенно не хочу думать, и, тем более, говорить об этом.

Я окинула его быстрым взглядом через плечо.

— Но внутренние демоны разрывают тебя. Ты привыкла всегда поступать правильно, а сейчас чувства толкают тебя пойти против своей воли и совершать гнусные, противные твоей природе поступки. Ради меня. Это так эгоистично затаскивать тебя сюда и менять в тебе все, во что ты верила. Надо было отпустить тебя там, в больнице. Позволить жить своей жизнью и найти мужчину, который тебе подходит. Который будет холить, лелеять, носить тебя на руках, а не ставить на колени по первой прихоти. Мы не подходим друг другу, а со вчерашнего дня и вовсе чужие. Твоя обида и омерзение из-за меня и моих поступков залегли между нами непроницаемой стеной. А я не хочу быть ответственным и чувствовать вину за свои поступки, когда очередной демон моей исковерканной души захочет выйти погулять. — Он раздраженно и нервно кидал монетки в воду. — Можешь уходить. Если захочешь, я могу отправить тебя домой. Ступив за грань измерения, ты снова станешь человеком, потому что магия нашего мира не действует за его пределами. Ты принадлежишь миру тому, а не нашему. Если у нас, чужеродных уродов, запертых в психушке, остался неизменным наш биологический вид, ты, в отличие от нас, сможешь начать с начала. Все стало гораздо хуже с того момента, как мы встретились впервые. И это дно. Беспросветное. Тебе нужна перезагрузка. А монстры из ночных кошмаров — последнее, что способствует ей.

Я видела с какой болью ему давались эти слова. Он не хотел меня отпускать, но был готов это сделать, чтобы сохранить мою человечность. Отвернувшись от меня, он спрятал лицо в воротник своего плаща, и только тогда я увидела в его глазах взгляд, который давал понять, как все искарежено внутри.

— Малейшие сложности, и ты уже отталкиваешь меня, отступаешь, все бросаешь и принимаешь решение забыть, через что мы прошли? Так знай, что я не хочу забывать. Даже если это агония и наивысшая стадия мучения, я лучше буду гореть в пламени ада вновь и вновь, чем сотру из памяти каждый момент счастья с тобой, чтобы начать с чистого листа. — Я коснулась ладонью его лица и заставила посмотреть мне в глаза. — Прекрати это делать. Не смей отрекаться от меня, ибо, Богом клянусь, я не прощу тебе этого. Ты прекрасно знаешь, что дома у меня ничего и никого не осталось. Я — не идеал. Я совершала ужасные поступки, в которых не было твоей вины. Я устроила резню в церкви, я убила двадцать шесть человек.

— Вот видишь, о чем я говорю? — Голос Владислава сорвался на крик. — Вот почему у нас ничего не получится. Ты даже ведь не слушаешь меня. Ты убила двадцать шесть человек, потому что, черт возьми, я… Я обратил тебя в вампира!!! Я помню, каким человеком ты была. Розовые щечки, вся жизнь впереди, веселый смех и «Пожалуйста, не убивай его» о заведующем больницы. Сейчас ты смеешься? Хоть раз смеялась с тех пор, как оказалась здесь? На выпускном ты чувствовала себя легко, непринужденно и весело. А здесь ты плачешь днями и ночами. Я видел Селену с утра, она мне рассказала, что творилось до того, как Роберт посоветовал тебе спасти меня путем принесения в жертву пять невинных детских душ. Там тебе было лучше. Ты отказываешься это признавать, потому что мое влияние уже насквозь протравило тебе мозги, но ты не счастлива здесь. Здесь ты в стране кошмаров. Здесь — твой ад. А эти отношения — это не отношения, это интоксикация всего организма. — Он убрал мои руки от себя, крепко сжав запястья, потом отпустив. — Прекрати сопротивляться. Уходи.

Слезы на моих щеках застывали, их срывал холодный ветер и уносил прочь.

— Я совершала ужасные поступки не потому что ты дурно на меня влияешь. — Мой голос звучал тихо и как-то надтреснуто. — А потому что я люблю тебя.

— Так разлюби. — В его голосе звучало ничем не прикрытое отчаяние.

— Я не могу. — Я отвернулась от него, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. — Ты вернулся. Я думала все снова будет хорошо, и я смогу быть счастливой, каковой чувствовала себя до твоего отъезда. Но ты явился сказать то, что режет меня больнее ножа и снова причинить боль. Уговаривать меня бросить любовь всей моей жизни.

— Прости меня, бабочка. Твои крылья слишком тонкие для такого, как я. — Слегка коснувшись рукой моей спины, он исчез, оставив меня лежать на мосту в слезах под порывами ледяного пронизывающего январского ветра и бросать, и бросать золотые монетки в рябь водной глади реки…

***

С того момента на мосту у реки мы больше не разговаривали. И, хоть он и вернулся, лучше я себя не почувствовала, потому что душой он остался далек и всеми возможными способами пытался оттолкнуть меня, намеренно игнорируя, и даже не поднимая глаз, когда я вхожу в комнату, угрюмо уставившись в какую-нибудь книгу. По ночам я чувствовала через одеяло спиной его спину. На этом все и заканчивалось. Так мы стали соседствующими тенями прекрасного прошлого…

В один, не сказать, чтобы прекрасный день, солнце спряталось за тучи, не досаждая своим светом. День обещал быть пасмурным и относительно безопасным для прогулок. В любом случае, солнце всегда можно переждать в тени, поэтому я решилась выйти из дома, который с каждым днем все меньше напоминал мне дом в его истинном понимании, и просто побыть наедине с собой.

Задумавшись о жизни и ей сопутствовавших печалях, я поправила темные очки, которые уберегали мое чувствительное зрение от солнца, одернула на себе коричневую юбку до колена и такого же цвета блузку. Я перестала последнее время носить платья, практичности и удобства ради… Всю дорогу пребывая где-то на дне подсознания, я внезапно для себя осознала, что стою на окраине леса возле небольшой каменной пещеры. Той самой, которую я заметила еще в первый день, когда прилетела сюда вместе с мужем, еще будучи человеком…

На первый взгляд, она казалась необитаемой, потому что от так называемой крыши до земли была овита плющом и поросла мхом, но, если рассматривать ее вблизи и детально, тут же становилось ясно, что и плющ, и мох — умелая маскировка и идеально сфабрикованный обман зрения. Серые камни свода прилежали один к одному так плотно, что издалека пещера казалась вырезанной из цельного камня, эдакой огромной глыбы. Вблизи же становились видны грубые и далекие от идеала «швы».

У входа, умело замаскированного мхом и плющом, на земле лежал серый камень такой же породы, что и те, из которых была сложена пещера. На нем сидела худощавая и миниатюрная девочка лет двенадцати и затачивала нож о точильный камень. Ее каштановые волосы были коротко острижены и упрямо топорщились в разные стороны, чем придавали кукольному личику подростка схожесть с эльфами или феями, или другими миниатюрными созданиями из детских сказок. В глубоких и беспокойных карих глазах девчонки было что-то такое, что делало ее на внешний вид несколько старше истинного возраста. Острый ум отражался в мудрых не по годам глазах, едва она подняла голову и окинула меня оценивающим взглядом сверху вниз. Чему-то улыбнувшись и совершенно точно поняв, перед кем ей «повезло» оказаться, она отточенным и резким движением вонзила нож в землю около камня.

Присмотревшись к ней внимательнее, я заметила, что ее одежда, которую составляли коричневого цвета джинсы и кожаная куртка, сидела на ней свободно и была даже великовата. Не смотря на обстоятельства, это не портило ее внешнего вида. Жаль того же самого нельзя было сказать об уродливых синих и багровых пятнах на шее девчонки и ее тонких запястьях.

— Ты — Лора? — Скорее утвердила, чем спросила она, не поднимая на меня глаз и изучая шнурки на своих забрызганных грязью ботинках, впоследствии устремив взгляд на просторы поляны, замка и деревень, находившихся за его территорией.

— Для всех незнакомых и даже для маленьких девочек — «Ваше Величество». Но, в общем и целом, примерно как-то так. А тебя как зовут?

Девчонка снова пространно улыбнулась мне. Вытащив из земли свой складной ножик, она дважды разложила и сложила его, а потом, замахнувшись, четким отрепетированным движением запустила его в левую от себя сторону, в дерево. Сила удара, по всей видимости, оказалась ошеломляющей, потому что ножик вошел в твердую сосновую кору, словно в мякоть персика.

— Я — причина твоих страданий и душевных мук в течение последних дней. Твой ледяной ужас на ножках остаться без милого супруга, по имени Андреа. Неплохо я с твоим разделалась, да?

Она, наконец, подняла на меня глаза, и на кукольном личике девочки блеснуло подобие улыбки. Первый нервный импульс проскочил по моему телу, но вдохом и глубоким выдохом я задавила подступающий выброс агрессии. Я сняла очки и, подперев правый бок рукой, посмотрела ей прямо в глаза, холодным и ничего хорошего не обещавшим взглядом изумрудных глаз. От этого взгляда даже наш дворецкий, Роберт, покрывался инеем, что уж говорить о смертных людях и других слугах.

— Ну и чего с того? Хочешь во мне дыру проглядеть? Гляди. Так, для справочки, на меня этот умопомрачительный взгляд не действует. Все вампиры одинаково предсказуемы и пафосны. А ты с этим взглядом так вообще копия своего мужа в юбке.

Девчонка совершенно меня не боялась и смотрела теплым и слегка насмешливым взглядом своих карих глаз.

После таких заявлений я решила завязать с театральщиной, по крайней мере, на сегодня точно. Но раздражение не позволило остаться в стороне от угроз.

— Ты ведь понимаешь, что перед тобой смертоносный вампир, и я могу свернуть тебе шею легким движением руки, милый маленький щеночек?

— Ой, тетенька, только не бейте ногами. Щекотки боюсь. — Улыбнулась она и тут же посерьезнела. — Не начинай даже. Я ничего против тебя не имею, но попробуешь напасть, даже если не убью, несколько ударов моих когтей по твоему телу, и неприятная лихорадка на грани комы на несколько дней.

— Хорошо. — Я предусмотрительно сделала шаг назад. — Зачем ты это сделала?

На мгновение на ее лице отразилось сильное чувство, тут же вновь сменившись безмятежным безразличием. Это промелькнул гнев.

— Сначала спроси его, зачем он это сделал. — Она убрала пряди волос, закрывавшие правую половину ее лица, и дрожь пробежала по моему телу. От глаза до подбородка спускался уродливый рваный шрам, оставленный вампирскими когтями. Несколько точно таких же шрамов рассекали ее тонкую худощавую шею. — У каждого своя правда, вне всякого сомнения, но что бы ты там ни думала обо мне, и как бы ни относилась теперь к оборотням, будь уверена, я просто защищалась. А будь ты маленькой двенадцатилетней девочкой, которую попытались бы изнасиловать, ты бы тоже старалась дать отпор… Хотя. Слухами земля полнится. Ты была на моем месте четыре года назад. И похоже, что из нас двоих, только я смогла дать отпор. Или только я хотела спасти себя, а ты дать без отпора и выйти замуж? Впрочем, это не имеет особого значения, но, как видишь, у нас с тобой есть кое-что общее. Так что, в следующий раз, когда захочешь назвать его невинной жертвой, взрослого мужика, вдобавок ко всему, вампира, просто подумай, кем тогда была двенадцатилетняя девочка, пусть даже оборотень, которую хотели изнасиловать, убить и закопать, как утопленного котенка. Это же любимая его схема. Еще до твоего появления. Его всегда привлекали девочки, не достигшие возраста согласия. Насиловать, истязать и убивать. Это то, чего он всегда хотел. А уж придушить щенка из враждебного клана даже для рядового вампира — святой долг, что уж говорить о короле и создателе. Да-да, именно он создал этот мир, но у него нет полномочий править им. Не было, пока не появилась ты, чтобы пророчество сбылось. Жаль все-таки, что он выжил. Это была досадная оплошность. Если бы удалось дотянуться когтями до сонной артерии, ты бы не успела ничего предпринять, но двух рук оказалось мало для того, чтобы и отбиваться, и наносить удары в правильные места.

Ее лицо на мгновение исказилось презрением, смешанным с омерзением.

— Я… Я не знаю, что сказать. — Я смягчила тон. Внезапно показалось жестоким и несправедливым после случившегося давить на ребенка.

— А что ты можешь сказать? В его гребаном мире любовь побеждает все, и он выживает, а невинные жертвы оказываются закопаны в каком-нибудь овраге. Благо, когда я вырасту, у меня появится шанс изменить ход истории в свою сторону. Ты спасла того, кого я ненавижу больше всех в жизни, по-моему, мы не тянем на собеседников века. Ты сейчас хоть тысячу раз скажи, что он не такой, что он лучше, но даже ты, его законная супруга, знаешь только ту часть истории, которую он позволяет тебе знать. И, не смотря на то, что ты — предпоследний человек в этом мире, с кем я хотела бы беседовать после инцидента, ты можешь принять мое приглашение на чай и услышать столько интересного о секретах своего милого, в которые он никогда тебя не посвятит.

Заметив мое смятение и неуверенность, когда дверь пещеры растворилась сама собой, вернее будет сказать, по молчаливому мысленному приказу девочки-волка, приглашая войти в ее темное лоно, Андреа фыркнула. — Вот так. Великая королева вампиров и всея нашего мира, пятнадцать минут назад угрожавшая мне расправой, боится войти в темную пещеру. Не дрожи. Я тебя не трону. У меня есть телефон. Не спрашивай, как и откуда, но у меня много чего есть. Если почувствуешь себя в опасности, всегда можешь отзвонить благоверному с просьбой вызволить тебя из плена страшной серой волчицы. Но что-то мне подсказывает, что ты не захочешь уходить, пока не узнаешь всю правду.

Карие дикие глаза волчонка смотрели мне прямо в душу. Становилось как-то не по себе. Мурашки коснулись спины, и я сделала неуверенный робкий шаг в разверстую темноту…

***

Изнутри пещера оказалась такой же каменной, как и снаружи. Одновременно с этим, она была оснащена современным оборудованием, которое последний раз я видела в своем родном мире. В каменные стены были вмонтированы панели больших экранов, с потолка мистически и таинственно подмигивали небольшие лампочки непонятного назначения, то и дело раскрашивая стены пещеры в разноцветные тона. Не смотря на это, света все равно было недостаточно, и пещера даже в цвете лампочек была погружена в полумрак, потому что дверь, которую мы с Андреа переступили, тут же неумолимо закрылась и, наверняка, снаружи ее тут же опутали маскировочные мох и плющ. Я оказалась одна в логове оборотней, и мне абсолютно не хотелось думать, что Андреа взяла меня, как трофей, чтобы отомстить Владиславу за нанесенные ей увечья, но мысли подобного толка роились и лезли в голову сами собой. Каблуки моих туфель гулко стучали по каменному полу, а единственное, что радовало, так это то, что в пещерном полумраке мои глаза, долго претерпевавшие сомнительные прелести дневного света, наконец-то, отдыхали. Я подняла темные очки наверх. Без них, в которых мне приходилось смотреть через несовершенные частицы дешевых стекол, мое вампирское зрение позволяло в полумраке рассмотреть мне каждый камушек.

Андреа подошла вплотную к массивной железной двери, которая тянулась от потолка до пола, и вложила руку в углубление сбоку. По всей видимости это был идентификатор личности, которые часто показывают в наших старых добрых американских боевиках и приключенческих фильмах.

— Идентификация отпечатков пальцев. Подождите. — Раздался приятный женский голос электронной чудо-техники. — Сканирование сетчатки глаза… Добро пожаловать, Андреа.

Поприветствовав владелицу, голос умолк, а дверь отворилась, приглашая войти в небольшую уютную комнатку с кроватью у стены, застланной белым шерстяным покрывалом. Единственное окно этой комнатушки выходило в лес. Насколько хватало обзора, пещеру со всех сторон обступали деревья, преимущественно, хвойные. Именно поэтому издалека наш лес и казался таким мрачным и неприветливым.

В противоположном от кровати углу стояла ничем не покрытая раскладушка, на которой лежал серый волк, размером чуть больше среднего. Внимательный взгляд желтых пронзительных глаз с вертикальными зрачками изучающе сканировал меня с головы до ног. Я попятилась назад. Не смотря на то, что оборотней сегодня я видела впервые, инстинктивная клеточная память о вражде видов заставляла меня испытывать страх и неприятие к этим представителям волчьих.

Андреа кивнула головой в сторону волка и села на белое шерстяное покрывало, поджав ноги под себя. — Познакомься с Дераном. Это мой парень. Он — оборотень лишь наполовину. Его отец был оборотнем, а мать — обычной волчицей, поэтому у него нет человеческого обличия. Зато и трансформироваться ему нет необходимости. Такие, как он, менее смертоносны для вампиров, в отличие от меня. Поэтому можешь его не бояться. Я — здесь единственная, кого стоит бояться.

— Здравствуй, Деран. — С опаской тихо произнесла я. Голос от напряжения дрогнул.

— Здравствуй, Лора.

Я вздрогнула всем телом. Прожив в этом мире достаточно долго, я все равно никак не могла привыкнуть к тому, что здесь возможно абсолютно все. В том мире, где я родилась, волки только выли в полнолуние на Луну. Ни о каких задушевных разговорах за чашечкой чая между человеком и волком не могло быть и речи.

Явно отследив ход моих мыслей, Деран хрипло кашлянул. Это было похоже на смешок, и звучало еще более странно. Смеющийся волк… Это, определенно, нужно было как-то переварить. Но не сейчас. Я повернулась в сторону Андреа, и девочка посмотрела мне в глаза.

— Итак. — Она помедлила. — Что ты хочешь знать?

— Все, что знаешь ты и можешь мне рассказать.

Я подвинула табурет, стоявший у окна, к ее кровати, и присела на самый край.

— Ну что же… История правления в этом мире всегда была необычной, неординарной и, подчас, трагической. Граф Владислав Дракула — боль и кровавый нарыв этих земель и всего мира в целом. Замок, в котором вы живете, он занимал за почти что шесть веков около десяти раз. Но каждый раз, когда появлялся более сильный соперник или его взашей гнали и травили охотники, мир получал нового правителя и ненадолго расцветал. Пока он снова не шел войной и снова не отвоевывал это место себе. Может быть, где-то в замке, где ты принимаешь богатых и знатных особ, ты видела документы на земли разных веков и лет, подписанные его рукой, что создает, наверняка, ложное впечатление о том, что шесть веков он здесь правил беспрерывно. Однако, это не так. Около трех или четырех лет назад, когда мне только-только исполнилось девять, королем и королевой этого мира была чета Тедеуш. Короля звали Карл, королеву — Лизбет. Не смотря на их вампирское происхождение, их правление всех устраивало, даже оборотней, потому что они были добрыми, мудрыми и справедливыми. А кроме этого сказочно красивыми. У короля Карла были огненные рыжие волосы и редкого цвета пурпурные глаза. Он напоминал сильного, могучего и волевого льва. Львом его и звали все жители этого мира. Его жена, Лизбет, в дальнейшем, я буду называть ее Бет, потому что мы близко знали друг друга в качестве лучших друзей, была добрейшей женщиной на всем белом свете. И как она была прекрасна… Золотые волосы струились до пят, словно у принцессы из сказки, а голубые глаза напоминали цвет лазурных небес! Бет не хотела становиться вампиром. Она любила свое человеческое бытие. Правда кое-что она все-таки любила больше, чем жизнь. Кое-кого. Карла. Не в силах бороться со своей любовью, она пожертвовала своей человечностью, жизнью и семьей, чтобы вечно быть с ним. Хотя, насчет того, что у вампира нет души или человечности — это распространенный миф, которым прикрывается каждое создание ночи, чтобы оправдать испорченность характера или жестокость своих поступков. На деле же обостренные эмоции и отсутствие ответственности за содеянное открывают в полной красе все то, что было в них в человеческой жизни, до обращения. В чем они либо боялись себе признаться, либо еще не чувствовали этого так четко из-за того, что эмоции были не на пике. Потому что Бет даже после обращения осталась собой. Она пила кровь из пакетов и за всю свою недолгую жизнь в качестве вампира не убила ни одного человека, даже в периоды страшной жажды. В такие моменты она просила Карла запереть ее в подвале, чтобы она никому не навредила. О, что это была за женщина!.. Она раздавала детишкам из деревень и нуждавшимся матерям золото. И так счастливо и в гармонии мы жили около десяти лет. А потом, три с половиной года назад, явился падальщик-колосажатель. Цвет его одежд был столь же черен, как и его душа. С давних пор все в нашем мире прозвали его Вороном, под описание которого он подходил, как никто другой. Черные одежды, черная душа, как оперенье ворона. Убийца и падальщик, как и любая эта омерзительная птица. Разумеется, ему оказалось негде жить, а довольствоваться малым он не хотел. Ему был нужен его замок, где жили Карл и Бет. И он пошел на все, чтобы снова захватить власть. Короля Карла он убил во сне, предательски вырвав ему сердце, и насильно заставил Бет стать его женой. Наша королева и после обращения, как и при жизни, по-прежнему оставалась такой же набожной. А графа Владислава раздражало имя Божье в своей обители. Он считал себя правильным вампиром, испорченный омерзительный ублюдок, не чувствующий рамок дозволенного. Убивать ради развлечения, поджигать церкви и стирать с лица земли верующих людей было его настольной Библией. И он был готов выбивать веру из Бет побоями. Была у него, в его подвале, особая игрушка. Посеребреный хлыст. Раны Бет после соприкосновения с серебром не заживали месяцами. Она была робкой и покорной, но лишь своему мужу и Господу Богу. Ворону же она оказывала сопротивление, как могла. Когда это происходило, в припадках ярости, он бил ее ногами, выбивая покорность. Тогда Бет обрезала свои роскошные золотые волосы, чтобы он не мог таскать ее за них и, что еще хуже, удавливать красавицу на ее же волосах. Она каждый день плакала, приходя ко мне в пещеру и жалуясь, а я лелеяла тот момент, когда смогу вонзить зубы ему в шею и порвать все вены и артерии, чтобы он захлебнулся кровью своих поступков, чтобы он заткнулся навечно. Но мне было всего девять лет. Даже оборотень не сможет противостоять вампиру в таком юном возрасте.

Меня передернуло после слов Андреа о планах, которые она взращивала. Ни для Дерана, ни для нее самой этот факт не остался незамеченным.

— Выдыхаем. — Волчица-подросток положила руку мне на плечо. — Дело прошлое. Я его не трону. Пока… Готова услышать о том, как твой несравненный положил конец жизни моей лучшей подруги? Он изменял ей. На его ложе порока, полагаю, в вашей же спальне, каждый день оказывалась новая шлюха. Как ты только не опасаешься вшей и сифилиса, ложась к нему в кровать, я вообще поражаюсь. Он же полное и безоговорочное дно. Пока тебя не было, он устраивал здесь космические оргии за гранью добра и зла…

— Знаешь, это к делу не относится. Давай не будем переходить на личности. Я пришла сюда узнать о прошлом этого мира, а не обсуждать личную жизнь моего мужа. Она у всех была до постоянных отношений. И даже ты — не исключение. — Раздраженно вклинилась я в ее речь.

— Такой днищной, как у него, ни у кого не было. А ты выдыхай почаще, а то закипаешь уже. Не моя вина в том, что ты правду слышать не хочешь, а рядом с ним и вовсе слепо закрываешь на все глаза. На себя злись. Это ты очевидных вещей не видишь и выходишь из себя, когда я с тебя розовые очки снимаю.

— Каждый считает своим долгом поучить меня жить и сказать, что он — бесчеловечная черная тварь, не заслужившая не только быть моим мужем, а и вообще жить на этом свете. Советчиков столько, что хоть засаливай на зиму. — Сквозь зубы процедила я.

— Так, может быть, одна ты не права, если их, одинаково мыслящих, так много? — После минутной паузы Андреа продолжила. — Он доводил мою подругу до абсолютного отчаяния, а однажды она не пришла ко мне пожаловаться. Когда четверо старейшин вернули ему корону, как мужу королевы-регента, он убил Бет. Владислав Дракула всадил ей серебряный кол прямо в сердце и похоронил ее, сапфир нашего мира, в пустоши, где рос один терновник и чертополох. Но из каждой капли ее крови, пролившейся на землю, выросло фруктовое дерево, плоды которого слаще всех известных во всех мирах. И кроме как в этом саду такие деревья ты не найдешь больше нигде. Сад, возникший на месте погребения Бет, ты, наверняка, видела и не раз. Он находится за территорией парка, в котором есть быстрая речка и прекрасный белый мост над ней… Тем временем, памятуя об опыте девятнадцатого века, когда он жил здесь с тремя невестами: рыжей, брюнетке и пепельной блондинке, конец жизни которым положили местная цыганская принцесса, потомок его семейного древа, и знаменитый охотник на нечисть, Владислав решил, что жить без жены как-то не очень интересно, уже пожалев, что избавил предыдущую от мучений, а не продолжил держать возле себя и истязать, и женился снова. Элеонора Дракула была абсолютно конченной сумасшедшей. У нее были темные волосы и карие глаза. Чем-то она даже тебя напоминала, поэтому он и купился на внешность. Но любовь оказалась зла. Через несколько дней после обращения, в самый пик солнечного лета, сумасшедшая решила, что ей наскучило сидеть в помещении и надо прогуляться. Она убеждала слуг, что солнечный свет им никак не навредит. Дескать, она когда-то уже проверила. Во сне разве что… Роберт, дворецкий, пытался ее остановить, но это оказалось пустой тратой времени. Захватив с собой несколько слабых на голову слуг, Элеонора выбежала на солнце, и, ухватив доли секунды счастья находиться под солнцем, они оставили от себя несколько ровных горок пепла. Король ни минуты не горевал. Да и было не до того. Наступило время массовой облавы на вампиров. Оборотни, в том малом количестве, которым удалось выжить, ликовали, в надежде вздохнуть свободно и избавиться от гнета тирана и самодура, который сделал целью своей жизни истребление нам подобных. Ворон практически уничтожил наш мир, обрушил на него голод и хаос во всей красе, и не осталось ни единого существа на этой земле, не испытывавшего ненависти к нему. Да и как-то уж очень раздражало пророчество, гласившее, что отыскав свою единственную, он воцарится над мирами навсегда и обрушит ночь и мрак на наши головы. Тебя здесь все заочно начали ненавидеть вместе с ним, а ведь ты еще даже не появлялась. Но удача улыбнулась нам. Помощь подоспела совершенно неожиданно. В Трансильвании появился один охотник. Его звали Ван Хельсинг. У него с Владиславом своя жгучая история отношений. Он убил его в тысяча четыреста шестьдесят втором году, как человека. Он перегрыз ему горло, обратившись в вервольфа, в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, как вампиру. Нам он до сих пор симпатизирует и не трогает нас. Видимо, волчий ген, отвечающий за стайное чувство солидарности, хоть он и принял сыворотку, снявшую с него проклятие, так и остался в нем навсегда. Не зная, как еще убить твоего мужа в конце двухтысячного года, чтобы пословица «Бог любит троицу» воплотилась в жизнь, Ван Хельсинг, выслушав советы монахов из Ватикана, просто перевез его в реальный мир. В твой мир. И оставил в тюрьме, откуда ему не было возврата. Но судьба и на печке найдет, ведь верно? Его возлюбленная, его предназначение, реинкарнация его жены-ведьмы из пятнадцатого века, по чистой случайности, работала рядом. Открыв ему двери в себя, она открыла ему двери и на выход из тюрьмы. Дальше ты знаешь и не хуже меня, что было. Но, помяни мое слово, хлебнешь и ты горя, кормя ворон. У тебя высокая вероятность стать второй Бет. Инстинкты истинно порочного существа: жажда наживы, крови, власти и игры с невинностью. Ты красивая. Умная. Его судьба. Но даже это не меняет того факта, что не являешься девственницей. А получать то, что уже имеешь, не так и весело. Не думай, что брак и пара обещаний выбили из него всю дурь и все пороки. У него есть и другие девушки. А, может, даже девочки. Возраст зависит от настроения. Ты для него всего лишь ключ к воцарению над мирами, Лора. Пока не поздно, уходи, беги со всех ног. Даже такой прогнивший ублюдок, как он, дал тебе шанс уйти. Не спрашивай, откуда я знаю. Я знаю все, что творится в этом мире. У тебя есть шанс, которого никогда не было у Бет. Но если ее ждала смерть, твоя доля еще хуже. Моральный распад и деградация, потому что твоя зависимость от него уже убивает тебя.

— Спасибо на добром слове, я, пожалуй, останусь и продолжу бороться. — Сквозь зубы процедила я. — Послов доброй воли за последнее время хоть отстреливай. Тебе-то какое дело до моей судьбы? Я — не Бет. Я — его отражение. И я не пью из пакетов. Я убиваю людей.

— Я ненавижу твоего Владислава всеми фибрами души. — Андреа посмотрела мне в глаза. — Я буду бесконечно счастлива, если его не станет. Я служила Лизбет, и мы были лучшими подругами, а он убил ее. Такое не прощается, а от этой боли мне невозможно сбежать. Это не идет ни в какое сравнение даже с тем, что он практически уничтожил мир, добравшись до власти. Он убил такого человека, как Бет!.. Исправляясь тысячелетие, он никогда не заслужит быть достойным волоса на ее голове. А его жизнь не стоит и сломанного ногтя Бет. Ты принимаешь решение, ты делаешь выбор, но мне есть дело до твоей судьбы, потому что вы с Бет похожи, как две капли воды. У тебя тот же потерянный блеск в глазах, и ты, как и она, пожертвовала ради любви всем, включая семью.

— Нечем было жертвовать. — Я отрицательно покачала головой, и сердце предательски дернулось, вспомнив об отце. А потом сразу затихло. Томас никогда не встал бы на мою сторону и, что бы ни случилось, всегда защищал Сару. В таком случае, он мне и не отец вовсе. — У меня нет семьи. И не было.

Последнюю фразу я произнесла холодно, но уверенно.

— Не обманывай саму себя. У тебя была семья. Ты просто внезапно посчитала Ворона чудесным избавлением от своей никчемной прошлой жизни, что, разумеется, в корне не является правдой. Существование в роли его вещи или каждый день через скандалы и побои — участь, намного хуже возвращения в семью. — Андреа поднялась с кровати. — Короче говоря, что бы там ни было, в любом случае, буду рада тебя видеть снова. Можешь приходить сюда в любое время, когда станет грустно или невыносимо дома.

Кареглазая маленькая волчица протянула мне руку. Я колебалась. Как я и говорила ранее, я — социофоб, и формирование союзов — не моя сильная сторона. Я никогда не умела дружить. Но сейчас, где-то глубоко в ее глазах, я видела, что Андреа искренне желает мне добра. Она могла бы стать ТЕМ САМЫМ другом, потому что знает все обо всем. От нее у меня нет секретов, а если бы и были, наверняка, она бы их разузнала другим способом, не вытаскивая из меня. Вдобавок к этому, все то время, что я находилась здесь, ни она, ни Деран не пытались причинить мне вред и разговаривали очень дружелюбно, располагая к себе, а мне так… Так не хватало друзей. Впервые я смогла себе в этом признаться. Муж не может быть другом. Он — та самая планета и мир, по орбите которых я вращалась. Селена была моей подругой ровно настолько, насколько ученица вообще может дружить со своим учителем… И с бывшей претенденткой на мой престол и моего мужа. Это значительно сужало радиус дружбы до холодного терпения. Что уж греха таить, я обожала нашего дворецкого Роберта и, когда была свободна, могла часами с ним болтать абсолютно обо всем, но загвоздка была в том, что мы с ним находились на разных ступенях пирамиды по положению в обществе. Он никогда не обратится ко мне на «ты», а именно таких друзей, с которыми можно быть открытой и общаться наравне, обращаясь друг к другу на «ты» у меня не было. Были еще Каролина и Морган, со дня свадьбы с которыми я теперь тесно общалась, но они были, по большей части заняты и увлечены друг другом. Андреа и Деран же казались мне теми, с кем я могла по-настоящему подружиться, и поэтому я пожала протянутую руку. Опустив на переносицу темные очки, я позволила Андреа проводить меня на выход из пещеры. У самой двери я обернулась к ней.

— Спасибо тебе. За правду.

— И почему ты думаешь, что это правда, а не гнусная ложь и навет, чтобы испортить репутацию мужа в твоих глазах? Как знать, если я ненавижу его и желаю смерти, я могу сказать, что угодно, чтобы очернить Его Величество. — Недобрая усмешка скривила губы девочки. Она была так умна не по годам, что меня это даже поражало. В двенадцать лет я была более беззаботной… Ну… Вероятно, до инцидента, о котором не помню, но знаю по отрывочным видениям из кошмаров. — Любовь же вроде как предполагает безоговорочное доверие любимому. Может, ничего этого не было, и Бет — вымышленный мифический персонаж, а Владислав правил здесь изначально?

— Да, быть может, я тебя и совсем не знаю, а его знаю целую вечность. Я люблю его, Андреа, я умру за него и готова служить ему всю жизнь, но я чувствую, когда мне врут. Ты не обманываешь меня. А он… Он — никому не доверяющий социопат с маниакальными наклонностями, поэтому он никогда не станет искренне разговаривать. Даже со мной. Недавно я узнала о его страшнейшем злодеянии, и он подтвердил, но… Сам бы никогда не рассказал. В общем, до свидания, Андреа. До встречи.

Девочка стояла, оперевшись локтем на каменную стену. Она внимательно и с грустью в глазах на меня посмотрела.

— Надеюсь, хотя бы в отношении тебя все, что я говорила, останется ложью. Надеюсь, что твоя жизнь окажется красивой сказкой, и потому говорю тебе «прощай», а не «до свидания», потому что желаю, чтобы у тебя никогда не появилось повода приходить сюда и жаловаться, как делала Бет. Удачи, Лора. И береги себя. Почаще думай о себе и о том, что ТЕБЕ нужно. Постарайся поменьше жить его волеизъявлением и желаниями. Не забывай о том, что ты — тоже личность, а не красивое приложение к королю.

— Хорошо. И тебе удачи.

Не оборачиваясь больше в сторону Андреа, но все еще ощущая ее внимательный и сосредоточенный взгляд в спину, я вышла из пещеры на окраину леса и зашагала в сторону замка…

Из моей комнаты доносились приглушенные стоны и крики боли. Я резко толкнула дверь внутрь, когда ко мне подбежал испуганный Роберт с просьбой подождать снаружи, пойти на кухню или заняться чем-нибудь еще. Но нет. Я хотела видеть уродливую правду, глаза на которую мне около двух часов открывала Андреа в нашем разговоре. На моей постели лежали король нашего мира и девушка. Человек. Полностью обнаженные. Подняв на меня взгляд, Владислав улыбнулся, оскалил клыки и впился ей в шею над ключицей. Теплая алая кровь заструилась по ее шее и маленькой обнаженной груди с затвердевшими сосками, которую он намеренно сжимал в руках и расцарапывал до крови когтями, глядя мне в глаза и усмехаясь произведенному эффекту ошарашенности. Он снова прильнул губами к ране на шее блондинки, и она обвила его ногами, руками тем временем касаясь его спины и постанывая, как грязная шлюха. Роберт коснулся моей руки, затем крепко сжал ее и прошептал едва слышно.

— Ваше Величество, идемте отсюда. Вам не обязательно на это смотреть.

— А, может, и обязательно, Роберт. Чтобы уяснить для себя навсегда, что он — неисправимый моральный урод, которого десять могил не исправят. — Я выплюнула эти слова, глядя в глаза королю с вызовом и без страха. И хоть слезы и начали стекать по щекам, взгляд мой был омраченно жестоким и практически безразличным. — Идемте, Роберт. Здесь мне больше нечего делать. Пусть упивается своими развлечениями и знает, что с этого момента он мертв для меня. Я хочу помнить мужа другим. Надо было позволить ему сдохнуть, пока он лежал в коме. Оплакать и жить дальше. Но я была слишком наивной и верной девочкой. Благо, сейчас внутри что-то надломилось, и я хочу пожелать ему приятного горения в аду.

Держа Роберта за руку, я изо всех сил хлопнула дверью и направилась к лестнице. Я была зла настолько, что унизила его при дворецком. Я знала, что он не простит, но мне было все равно. И я знала, что его гнев, отнюдь, не закончится скандалом, я знала, что оставались считанные минуты до физической расправы, поэтому, спустившись с Робертом вниз, на первый этаж, села в кресло с подлокотниками в стиле викторианской эпохи и стала ждать королевской немилости. Дворецкий молчаливо присел на подлокотник спиной ко мне. Время тянулось медленно, но неумолимо…

Глава 9. Подчинение контроля гневу

Пусть это будет зваться любовью,

Самой нелепой, самой земною,

Пусть это будет дьявольским зноем,

Зноем, сжигающим все.

Ожидая неминуемой расправы, я склонила голову к груди. Молчание, воцарившееся с тех пор, как мы с дворецким спустились на первый этаж, было угрюмым и каким-то полуживым. Опустив одну руку на колени, а вторую — на подлокотник кресла, я переваривала увиденное в комнате и в открытом для вампира разуме девушки. А чтобы узнать о его любовнице все, мне не пришлось даже сосредотачиваться. Блондинку звали Гейл, она жила в Васерии — в деревне, на которую моим мужем было наложено вето охоты, ей было пятнадцать лет и до грязного инцидента в моей собственной спальне, невольной свидетельницей которого мне пришлось стать, она была девственницей. Я коснулась раскаленного лба. Нервная лихорадка снова с лихвой завладевала мной, как и тогда, когда Владислав находился на грани жизни и смерти. В коме. Владислав, Владислав… Подсознание нашептывало его имя, которое благоухало в воздухе сейчас помоечной сладостью гниения. Порочный ублюдок… Я его ненавидела… Но голос шептал приторно, сладко и незабвенно. Удушливо. Почему я не могу его возненавидеть, когда он может любить и одновременно с этим изменять, издеваться морально и физически? Почему ему все под силу, а я так слаба?.. Почему?.. Как бы ни было тошно это признавать, но Андреа была права, когда говорила о девочках и девушках Его Величества. Я знала, что она не лжет, но хотела верить, что король, которому я вручила все в своей жизни, включая себя, постарается, хотя бы постарается быть выше сложившегося о нем мнения и ползущих с каждым днем по миру все дальше грязных слухов. Но он намеренно мне мстил. Он хотел доказать, что он — не герой, что его не стоит любить. Он хотел, чтобы я ушла. Убеждал меня уйти еще на мосту. Но… Черт меня побери, если бы я могла…

— Мне нужна кровь. Сопроводите меня на кухню шестнадцатого этажа, Роберт. Пожалуйста…

Мы взошли по лестнице наверх, и, медленно переступив порог кухни и достав из холодильника пакет, я опустила свое безвольное тело на клетчатый сине-коричневый диван.

— Роберт. — Ощущая себя до предела изможденной и беспомощной, обратилась я к дворецкому. — Пожалуйста, присаживайтесь. Нет правды в ногах. Хотя, если рассуждать серьезно, ее нет ни в чем и ни в ком…

Роберт чувствовал себя неловко, но, не смея ослушаться своей королевы, присел на краешек дивана. Слезы струились по моим щекам. Нет, нервный срыв не накрыл меня черной волной с головой, как это бывало раньше. На этот раз это были тихие слезы девушки, уставшей и от такого к себе отношения, и от жизни в целом.

— Сил не хватает возненавидеть его окончательно. А был бы шанс… Только дали бы мне иммунитет против этой болезни, у которой черные глаза, я бы сердце ему вырвала. Чтобы он почувствовал, что, когда в груди становится пусто, эту пустоту уже ничто не заполнит и не вылечит.

— Я понимаю Вашу боль, Ваше Величество. — Роберт положил свою руку на мою, глядя на меня самым теплым и добрым взглядом в мире. — Но умоляю Вас говорить тише. У стен есть уши. А Вы и без того сказали достаточно, чтобы его разозлить.

— А почему я должна щадить его чувства? Ему-то все равно, зла я или нет. — В моем голосе было больше пустоты, чем выразительности. Гораздо больше…

— Я боюсь за Вас, Ваше Величество… Я видел Его Величество в гневе. Никто другой бы не захотел это лицезреть, и, уж тем более, оказаться в эпицентре его ярости. Мне страшно от того, что этот эпицентр может Вас поглотить.

— Это все потому что Вам не больно. А когда в душе остается только лишь одна боль, ни страх, ни что-либо иное уже не трогает внутренних струн.

Слезы стекали по моим щекам, размывая тушь и тени, оставляя на жемчужной коже две черные обсидиановые полосы.

В коридоре раздались тяжелые шаги. Его поступь я легко отличу от поступи любого в толпе. Ее ритм я всегда чувствовала сердцем… Он возник на пороге кухни, как и всегда облаченный в черное. В глазах его пылал яростный гнев. Как-то не к времени вспомнилось стихотворение одного из русских поэтов Серебряного века о Черном человеке. Этот мрачный тип расписал жизнь лирического героя стиха в самых неприглядных и темных красках. Черный человек был тем, от кого не уйти, не сбежать, не спрятаться. Но у лирического героя это было хотя бы его альтер-эго. Мой Черный человек стоял сейчас передо мной, безжалостный и неумолимый. В его власти было забрать мою жизнь.

— Роберт. — Тихо обратился мой муж к дворецкому. Мягкий тон был обманным. Его голос дрожал от ярости. — Помоги Гейл собраться и оставь нас. Я хочу побеседовать с Ее Величеством с глазу на глаз.

Роберт покорно опустил голову и направился к двери, но остановился  уже около выхода.

— Умоляю, Ваше Величество, помните о том, что перед Вами та, кто Вас беззаветно любит. Каждый вздох без Вас для нее — мука. Не карайте ее. Такой, как она, Вы больше не найдете. — Обернувшись ко мне, он бросил на меня грустный, сочувствующий взгляд. — Удачи, Ваше Величество.

Я тепло улыбнулась дворецкому. До него меня в жизни никто не жалел и не защищал. Он вышел вон.

Тучи сгустились на маленькой кухне шестнадцатого этажа, и весь мир сжался до микроскопического расстояния между нами. Я опустила голову. Снова вспомнилась фраза из стихотворения о Черном человеке. Вот теперь никого со мной нет. Я одна. И разбитое зеркало…

— Я, как мне кажется, уже предупреждал тебя о резких высказываниях в мой адрес при прислуге. — Его глаза были черны, холодны и безжизненны. Таким безразличным ко всему до стадии замерзания я еще никогда его не видела.

— Значит, я проигнорировала твое предупреждение. — Я попыталась передать его интонацию фразой. Получилось более живо, чем у него, но все же менее эмоционально, чем у меня. — Можешь предупреждать теперь, кого хочешь и о чем хочешь. Я не жалею о том, что сказала. Гори в аду и будь ты проклят.

Я бесстрашно смотрела ему в глаза. Ярость, закипавшая изнутри и клокотавшая в каждом нерве тела, напрочь лишала чувства страха, которое в состоянии обезопасить, хотя я и никогда не позволяла себе недооценивать его. Я прекрасно знала, что если захочет, он в состоянии положить конец моему существованию. Но в отношениях, когда тебя предают, гордость превыше всего. Даже малодушного чувства страха.

— Решила вести себя, как гордая сучка? Доказать, что у тебя есть чувство собственного достоинства, самоуважения, да? Прекращай. При мне необязательно разводить театральщину. Мы оба знаем, что твое чувство собственного достоинства я с плинтусом равнял. Просто извинись за свой длинный язык и продолжим беседу в более приятных условиях.

— Нет. — Я вызывающе вздернула подбородок. — Нет, дорогой мой супруг. Что теперь сделаешь со мной? Убьешь?

— Ну как тебе сказать… — Он задумчиво посмотрел на свои руки, а потом снова на меня. — И без убийства вариантов масса. И один прекраснее другого.

Я не успела моргнуть, как он оказался рядом со мной, проделав путь в пару шагов за пару долей секунды, и схватил меня за волосы, намотав несколько длинных и прочных прядей на ладонь. — Пойдем со мной, любимая.

Путь по лестнице с шестнадцатого этажа до подвала замка мои коленные чашечки в будущем будут помнить даже после регенерации. Я пыталась смягчить удары коленей о ступени каменной лестницы руками, но делать это, одновременно пытаясь ослабить мертвую хватку, с которой изверг волочил меня за волосы вниз, было весьма трудно. Поэтому колени были разбиты и уже кровоточили. Регенерация достаточно быстро заставляла кожу срастаться, но юбка уже была безнадежно испорчена пятнами крови, а каждый новый удар о ступени добавлял все новые. Я не доставила ему наслаждения слышать мои крики боли. Стиснув зубы, я стойко сносила каждый удар своего тела о лестницу…

Подвал был настоящим музеем истории телесных наказаний. Объемное помещение от стены до стены заполняли камеры пыток, в каждой из которых находились свои особые игрушки: всамделишные гильотины, свисавшие с потолка объемных размеров секиры и алебарды, жаровни и цепи, щипцы для вырывания языка, воронки для того, чтобы заливать в горло жертвы кипяток или расплавленный металл, тиранические плети, всевозможные ножи, молотки и зажимы для того, чтобы ломать конечности людям. Исходя из того, что все эти орудия пыток и пол в камерах под ними были бурыми от запекшейся крови, а практически в каждой из камер можно было увидеть кости или даже целые скелеты, шанс на то, что представленные экспонаты — бутафория, был максимально низким. С другой стороны вдоль стен стояли столы, покрытые тройным слоем пыли. Здесь можно было увидеть золотые кубки, вина, плесневелые фрукты и мечи, обагренные кровью. Здесь же лежали посеребреные длинные хлысты и клещи. Вот он. Владислав Дракула во всей красе. Князь-колосажатель, тиран и изувер, чаша терпения которого переполнилась моими стараниями. И теперь мне придется за это заплатить.

В самом центре среди всего этого средневекового мракобесия стоял алтарь. Тот самый, на котором меня лишили девственности почти пять лет назад. Меня передернуло. Почему в кошмарах я не видела ничего кроме алтаря? Внутреннее «я» приняло решение смилостивиться и услужливо подсказать мне, что на тот период я была человеком, а сейчас я вижу в кромешной темноте только за счет обостренного вампирского зрения.

Не особо церемонясь со мной, граф втащил меня за волосы на алтарь, положив на живот, и тут же кандалы сомкнулись на моих руках и ногах. — Тебе прямо-таки не терпелось сюда вернуться. Это начало всех начал, бабочка. Начинай морально готовиться. Больно будет адски. Муки обращения в вампира — ничто по сравнению с тем, что ждет тебя сейчас.

Он исчез из поля моего зрения, а в камине, который находился где-то за рядом столов загорелся огонь. Я это поняла только потому что в помещении появилось минимальное освещение, и оно превратилось в черно-оранжевое из абсолютно черного.

— Ты готова, Лора? Посеребреный хлыст уже накалился. — Раздался издевательский голос Владислава. Я закусила губу до крови и мысленно послала его к черту. Я выдержу, хоть и намного слабее, чем думаю. Я выдержу, хоть и ненавижу чувствовать боль.

Он возложил руки на мою спину. — Как думаешь, через одежду будет более гуманно, любовь моя?

Он все еще насмехался. Я угрюмо промямлила. — Полагаю, что да.

— Тогда избавимся от нее. — Послышался треск разрываемой в клочья блузки, а следом и юбки. Затем я почувствовала холодные губы на своей шее. Ледяная дорожка от шеи до поясницы вызвала мурашки на моей коже, и я закрыла глаза. Что угодно, лишь бы не почувствовать вожделение, любившее избивать под живот огненными волнами с налету.

— Только подумать. Я раздеваю ее не для того, чтобы трахнуть. — Он покачал головой, словно бы даже разочарованно. — Не те времена настали. А всего-то нужно было извиниться, и сейчас мы могли бы заняться первым, а не вторым, милая хрупкая бабочка.

— Ты не получишь моих извинений за акт своей измены никогда. Чтоб мне подавиться, если я извинюсь за то, чему свидетелем стала в собственной спальне.

— Дело твое, и выбор твой. Я говорил тебе уходить, но ты такая упрямая. Зачем оставаться с чудовищем и ждать от него человеческих поступков, птичка? Нужно было уйти сразу. Может, хотя бы завтра ты рассмотришь мое предложение вернуться домой к родителям.

В воздухе послышался слабый, едва различимый свист, и я почувствовала обжегшую меня боль. Я открыла рот и ловила им воздух в истошном и адском крике, напрочь забыв о своих планах не издать ни звука боли, чтобы он видел, что мне все равно.

Прикосновение было почти что покровительским, отцовским и немного нежным. Он стер что-то влажное и липкое рукой, и я замерла в ожидании. Второй удар лишил меня возможности издавать звуки, потому что я, наконец-то, докричалась до того, что голос осип. Третий вызвал пелену перед глазами. Все предметы и объекты слились в нечто объемное и непонятное. Слюна пенилась и шипела в углу приоткрытого рта, который я была даже не в силах закрыть. И не только она издавала этот противный звук. Шипение доносилось откуда-то из-за спины. И тогда я поняла. Серебро растворяло вздувавшуюся от ударов кожу, и она распадалась, издавая этот омерзительный звук. Я уставилась в пустоту немигающим взглядом. По щекам стекали струи слез дикой боли, но, не смотря на жжение, я не сжимала глаз, чтобы ослабить его. Никакое жжение не сравнится с тем, что происходило здесь и сейчас. В горле клокотал с кровавой пеной хрип, но больше из меня не вырвалось ни крика. Его руки аккуратно и медленно сняли с моей спины лоскуты кожи на пятнадцатом ударе.

— Если бы ты только видела, какое здесь месиво, на этой нежной спинке, ты бы пожалела о том, что вообще переехала в Чикаго. Проваливай, Лора. Я закончу и отпущу тебя. Навсегда. Из-за накаливания хлыста серебро быстрее проникает во вскрытые раны. А раны становятся язвами. Сошедшую кожу я снимаю уже третий раз полосами длиной от ягодиц и до шеи. Ты не сможешь спать на спине несколько месяцев. Уходи. Пересечешь границу с миром обычных людей, исчезнет и это. А иначе изуродованной тебе жить около года. Уже около полутора лет.

Последовал новый удар. Помещение заплыло металлическим белым цветом тумана. Звон в ушах усилился, готовясь раздавить голову.

— Бросай меня, идиотка!!! Или мне начинать выжигать на твоих внутренних органах свое имя, чтобы ты прекратила смотреть на меня, иначе, чем на чудовище?! — Наконец-то голос изувера, исполненный самообладания и сдержанности, сорвался на крик.

Я сбилась со счету на сорок третьем ударе. Все смешалось, и в дикой агонии картинка перед глазами вертелась по диагоналям. Мое лицо было сплошь мокрым от пота, пены и кровавой слюны. Спину я больше не чувствовала. Где-то с тыла было что-то мокрое и вроде бы как еще мое, осами впиявливавшееся во все клетки организма, но одновременно что-то далекое и просто доставлявшее муки, каких даже в аду пережить не дано. Внезапно все кончилось. Даже кандалы меня больше не удерживали. Чьи-то, я уже не понимала чьи, руки поставили меня на ноги, и когда перед глазами разошлись полосы тумана, я увидела бледное, обрамленное иссиня-черными волосами лицо ангела смерти. Ноги подкосились, и я начала опадать на каменный пол.

— Держу, держу, ты не упадешь. — Раздался тихий, вкрадчивый голос мне на ухо. Постепенно, шаг за шагом прочь из подвала, сознание возвращалось паззл за паззлом, выстраиваясь в единую мозаику. У двери я все-таки вырвалась из его рук и села на ледяной пол, тяжело дыша. — Лора, вставай. Не сиди на холодном полу.

Я окинула его взглядом снизу вверх и, выдохнув, рассмеялась. Сейчас этот смех звучал психотически. — Ты боишься, что я замерзну? Какой, право, моветон, учитывая все, что было десять минут назад.

— Бессмысленные терзания и истязание своего организма не несут в себе никакого смысла. В отличие от урока, который был необходим. Зато завтра ты уже уедешь домой, и все в твоей жизни будет хорошо.

Я попыталась подняться без его помощи, но тут же снова упала, болезненно приземлившись на колени и снова ободрав их.

Владислав присел рядом сзади, касаясь моей спины. — Неслабо я тебя, да? Бедный мой мотылек…

Боль от его прикосновения оглушающе дала в голову, и перед глазами все снова зарябило.

— Владислав. — Я обернулась в его сторону и снова психотически рассмеялась, глядя ему прямо в глаза. — Ты — омерзительный ублюдок. Ты изменил мне и несколько мгновений назад, в прямом смысле, шкуру с меня спустил. Но знаешь, в чем ты ошибся?

Выждав минутную паузу и его непонимающий взгляд того, что меня так забавляет, я продолжила. — Я вот смотрю сейчас на тебя и вижу в твоих глазах сомнение о том, правильно ли было так поступать, сожаление и даже толику скорби, потому что ты веришь, что твой поступок стоил свеч во имя благой цели, но знаешь, что? Все еще будь ты проклят за свою измену, и этого ты из меня и ста ударами плетей не выбьешь. И еще я разрушаю твои надежды на разгульное будущее. Потому что я никуда не уйду. Я буду спать на этой спине и поворачиваться ей к тебе почаще, чтобы ты помнил о содеянном. Принцип «С глаз долой» позволяет очень быстро забывать кошмарные вещи, содеянные своей рукой, а я хочу, чтобы ты ими любовался очень долго. Я стану твоим адом, но не уйду от тебя. И не только потому что я чертовски зла и хочу мести. — Я склонилась к его губам и впилась в них жадным огненным поцелуем, от которого в и без того шумевшей голове стало еще более шумно. Отстранившись, я добавила. — А потому что я люблю тебя. И я не отказываюсь от тебя. Тебе не запугать меня ничем. А монстр из тебя так себе. До этого момента я даже не могла себе представить, что в боли кроется некая часть мрачного удовольствия.

Он ошарашенно смотрел мне в глаза. Он ждал от меня какой угодно реакции, но только не этой. Я глубоко дышала, и весь мой организм, как тело кошки, напрягся и сжался. Я втянула голову в плечи. Я не прекращала смеяться, запрокинув голову назад.

— Прекрати, Лора, это психоз.

— Серьезно? А я думала, это ромашка. Маленькая белая милая ромашка с желтенькой серединкой. — Я снова прыснула, не сводя с него глаз. Симфония безумия Грига явно подходила к концу в моем нынешнем состоянии.

— Ты заткнешься или нет? Ненормальная. Одержимая. Сумасшедшая. Я даже предположить не мог, как глубоко в твою душу пробрались демоны, когда впервые увидел тебя.

— А ты заставь меня заткнуться. Я тут через ад прошла и хочу чего-нибудь хорошего. — Я запустила пальцы в ворот рубашки мужа, подтягивая его к себе, рисуя ногтями круги на его груди.

— Да ты из ума выжила. — Прошипел он, сдавливая мои запястья до хруста и отшвыривая меня назад. — Ты ничего не замечаешь, да? Я показываю тебе, кто я есть на самом деле. Я не изменюсь и не стану лучше. За пять веков я привык к такой жизни и не хочу ничего менять. Но не хочу менять тебя. А ты ведешь себя, как пьяная, что танцует на краю стола.

— Я пьяна, мой граф, я отравлена Вами! — Как-то неправдоподобно взвыла я, накидываясь на него и опрокидывая на лопатки, игнорируя испытываемую боль из последних сил. Затем уже ровным голосом я добавила. — Ты — мой. Мне плевать, что ты там о себе думаешь из-за того, что твои комплексы длиннее и острее твоего носа. Я ими не страдаю. Любой, кто захочет отобрать тебя, получит по заслугам. Включая тебя самого. Я никому не позволю забрать мое.

Оставив несколько поцелуев на открытой бледной шее, я встала на ноги и, превозмогая боль, выпрямилась. Владислав протянул мне руку, но я ударила по ней изо всех сил. — Не надо со мной нянчиться, я — не ребенок.

Мы вышли в коридор и поднялись на шестнадцатый этаж. Дверь нашей спальни растворилась, и оттуда, испуганно озираясь, выглянула Гейл. Вот парадокс, я даже успела забыть о незадачливой любовнице мужа.

— Тебя-то я и ищу, маленькая развратница, похитительница чужих мужей. — Усмехнувшись, я дернула девушку за руку на себя, и все вокруг начало затягиваться алым. — Уходи отсюда и забудь все, что здесь произошло.

Внушение работало безотказно. Гейл отвернулась от меня и как-то неуклюже, как сломанная кукла направилась к лестнице, когда я остановила ее, выкрутив ей руку до хруста и обернув к себе.

— Что ты делаешь, Лора? — Осторожно спросил Владислав. Но не ему было задавать вопросы. Я ощущала себя на грани. — Она из Васерии. Люди, которые живут там, неприкосновенны. Ее нельзя убивать.

— Да не беспокойся ты так. Неприкосновенны, так неприкосновенны. В таком случае, я ее просто отпущу, да? — С кривой ухмылкой я оттолкнула от себя Гейл, и со скоростью света девушка полетела вниз по лестнице. Владислав рванулся ей на помощь, но, ударив его кулаком в живот и выбив воздух из легких силой удара, я наклонилась к его уху, практически касаясь его губами. — Создавая монстра по своему образу и подобию, папочка, опасайся того, что он превзойдет тебя.

Последний вскрик ознаменовал смерть девушки, когда послышался громкий хруст ломаемых шейных позвонков, и тело перестало кубарем катиться по лестнице.

— Это был конец пьесы. И кукле сломали шею. — Усмехнулась я. — Раньше я думала, что эти строки обо мне, но они очень подошли этой летящей недалекой идиотке.

— Что ты наделала… — Он смотрел пустым и безжизненным взглядом сквозь меня в сторону лестницы, где совершила свой первый и последний полет Гейл, его любовница.

— Похоже, что нарушила еще одно правило короля. Второй раз за день. Снова будешь хлыстиком меня шлепать, «чудовище»?

Я намеренно произнесла слово чудовище так, чтобы по интонации становилось ясно, что оно закавычено. — Хочешь быть чудовищем, милый, не имей мотива. Зло необосновано. Зло совершается просто так, а не ради добра, а иначе это не зло вовсе. Никак не ожидала, что буду учить этому не своих детей, а мужа-садиста. У меня был просто отвратительный день. И, как я и говорила, я никому не позволю забрать мое. А она попыталась.

Я, наконец, позволила Владиславу разогнуться, вырвав когти из его груди, которыми я уже нащупала сердце, потому что перестала ощущать его готовность убить меня в ту же секунду. — Смирись. Я буду следовать за тобой вечно.

Я переступила порог спальни, и, вытащив из тумбочки трюмо спички, собрала постельное белье с кровати, швырнув на пол, и облила его коньяком, стоявшим на тумбе в открытом состоянии, ожидая, пока его разопьют. Затем, широко раскрыв окно, я чиркнула спичкой, позволила шелку загореться, а ткани — полететь вниз, полыхая алым пламенем. Я не настолько не уважала себя, чтобы позволить себе лечь в кровать после того, как в ней покувыркалась проститутка. Закрыв окно, я окликнула Роберта, чтобы принес новые простыни и ушла в душ, предварительно вернувшись к трупу под лестницей и вырвав укушенной и умершей после этого Гейл сердце, во имя соблюдения правил старейшин. Блаженно улыбаясь, я, наконец, осознала, как мне этого не хватало. Морально поставить любовь всей моей жизни на колени и указать, где его истинное место…

***

К моему великому изумлению, следующий день оказался весьма оживленным. Я не имела ни малейшего понятия о том, откуда в магическом мире взяться толпе репортеров и с какой целью, но, по всей видимости, был у них некий экскурсионный день, когда они покидали пределы моего родного реального мира, чтобы воочию увидеть монархов мира проклятых, задать им пару вопросов и сделать фото на память, как с какой-нибудь голливудской знаменитостью. Мой муж с момента смерти Гейл со мной не разговаривал и усердно делал вид, что не замечает меня. До появления людей с микрофонами и фотоаппаратами.

— Надень закрытое платье, чтобы скрыть спину. — Безразлично бросил он через плечо, накидывая черный плащ поверх рубашки и брюк. — И спускайся вниз. Когда приезжают эти стервятники, надо быть ближе к ним и улыбаться, делая вид, что их присутствие здесь всегда желанно, а уж ничего лучше, чем беседовать с ними, вообще в мире не изобретено. Так решено было Хранителями Баланса Измерений, чтобы обеспечивать преемственность между мирами. Мы чаще навещаем их, чем они нас, потому что у нас больше власти и возможностей. И у организации Хранителей Баланса однажды возник законный вопрос, что если мы, не спрашивая, нагло вмешиваемся в бытие реального мира, у нас нет полномочий попирать право людей того измерения посещать нас, делать фотографии и узнавать о нашей жизни. Они приходят сюда очень редко, но если пришли, необходимо строить хорошую мину при плохой игре. Эти люди даже планируют организовать у нас печатное производство и выпускать еженедельник с новостями нашего мира. Возможно, что эта идея и приживется, когда твой мир пожертвует нам оборудование и немного электричества. С этими Хранителями столько волокиты. Они открывают двери между мирами и впускают сюда этих крыс. Помимо этого, главной их задачей было уберечь тебя от меня, чтобы предотвратить воцарение Ночи над всеми мирами. Но они провалились в своем единственном задании. И, чтоб ты знала, их запасным планом на случай, если им не удастся держать нас на расстоянии друг от друга, было твое убийство, чтобы остановить приход моего царствования. Алан Стэнфилд был одной из пешек Хранителей Баланса Измерений, но ему позволяли знать лишь необходимый минимум. Как видишь, даже минимума хватило, чтобы попытаться тебя уничтожить. Держи ухо востро и никому не доверяй. Вряд ли какой-нибудь Хранитель попытается остановить меня в праздник воссоединения двух миров и убить королеву, под видом репортера с фотоаппаратом, но осторожность никогда не бывает излишней.

Владислав покинул комнату, даже не одарив меня взглядом на прощание.

Я открыла гардероб, и началось самое неприятное в жизни. А именно, поиск достаточно закрытого платья, которое было бы в состоянии скрыть чудовищные шрамы, оставленные на память серебром. В результате я сделала выбор в пользу закрытого бархатного сиреневого платья. Но и оно было не без изъяна. Прочный и непрозрачный материал начинался в зоне декольте, а рукава были сделаны из тончайшего гипюра. Распустив волосы и придирчивым взглядом окинув себя в отражении, я решила, что если у репортеров нет обостренного вампирского зрения, высокая вероятность не заметить уже подживавшие, но все еще темные бордовые шрамы.

Вприпрыжку сбежав по лестнице, на каблуках отстучав ритм сердца, больного тахикардией, я толкнула входную дверь наружу…

Полагаю, здесь собрались репортеры нашего мира из всех его стран. Я видела людей разных рас и цветов повсюду. Владислав уже находился в центре внимания, разговаривая с каким-то юным парнишкой, лет восемнадцати, китайского происхождения, когда, завидев меня, решил совершенно искренне улыбнуться и объявить во всеуслышание.

— Дамы и господа, позвольте представить Вам королеву нашего мира и всех проклятых созданий ночи, Лору Аделлу Уилсон-Дракула, и, по совместительству, мою любимую жену и любовь всей моей жизни. — Все еще широко улыбаясь, он притянул меня за плечи к себе и развернулся в сторону нацеленных объективов, сдавив меня в неестественно наигранных объятиях. Что-то внутри трепетно рванулось, но тут же опало вниз, словно подстреленная в полете птица, потому что я почувствовала резкую боль в спине. Это вернуло мерзкую и ужасающую правду обратно, и я, даже не работая над искренностью, выключив напрочь свой неплохой актерский талант, улыбнулась в камеру фотоаппарата самой что ни на есть фальшивой улыбкой. Есть смысл стараться, когда второй стороне это тоже необходимо. А в тех отношениях, в которых мы были сейчас, все дополнявшее этот ужас на крыльях ночи, было бесполезным, включая усилия.

Через полчаса после начала маскарада фальши и лжи, кто-то из репортеров осмелился подойти достаточно близко ко мне. Со спины. Долю секунды спустя в воздухе повис слишком громко произнесенный и самый неподходящий вопрос дня.

— Ваше Величество, откуда у Вас такие ужасные шрамы? Разве бессмертным не под силу заживлять раны за считанные секунды времени?

Я замерла, а вот мой муж — нет. Схватив неудобного интервьюера, за пару секунд вместе с ним он оказался у опушки леса. Не зная, собирается ли он промыть мозги незадачливому писаке, насчет того, какие вопросы положено задавать Ее Величеству, или же просто там его и закопает, я отвернулась к толпе. Оживленно гудевшая масса людей даже не заметила потери бойца, обмениваясь впечатлениями о заморском мире. Я ограничилась пребыванием в центре, глупыми улыбками и жеманными помахиваниями ладонью репортерам, ожидая возвращение супруга.

Внезапно среди толпы разнаряженных по дресс-коду лиц, я заметила маленькую идеально сложенную фигурку в коричневой джинсовке. Андреа… Девочка-волк протиснулась сквозь людскую массу и встала, уперев руки в бока, воинственно глядя на меня своим внимательным взглядом карих глаз.

— Ты идешь со мной. Безо всяких отнекиваний и разговоров. —  Ее тон был сухим и достаточно повелительным. Больше, нежели бывает у детей в двенадцать лет. Дети моего мира в этом возрасте могли требовать, сучить руками и ногами, но Андреа приказывала. Этого приказа было невозможно ослушаться.

— Но… — Я беспомощно указала рукой на галдевшую толпу.

— А он здесь не для красоты. — Кивнула головой Андреа в сторону моего возвращавшегося с опушки леса супруга. Значит, убил, а не внушил, как-то некстати подумалось мне.

— Хорошо, пошли. — Я развернулась в сторону Андреа, когда резкий рывок за руку одернул меня назад, чуть не заставив упасть.

— Через мой труп. — Прошипел Владислав, уже напрочь игнорируя толпу. Сейчас для него существовали лишь мы трое среди сотен.

— А ты не соблазняй меня, воронья падаль. Это звучит уж слишком привлекательно, чтобы я сейчас же не перешла к действиям.

Я окинула обоих быстрым взглядом. Они тяжело дышали, закипая от ярости, а в глазах и Андреа, и Владислава горел ярый огонь обоюдного взаимного презрения и ненависти. В этот момент я поняла, что если не предприму что-то, они порвут друг друга в клочья даже при нескольких сотнях репортеров.

— Владислав. — Я обернулась к супругу. — Я скоро вернусь. Не надо так остро реагировать. Все в порядке. Мне просто нужно поговорить с подругой.

— С подругой? — Он усмехнулся горько и злобно, все еще не отпуская моей руки. — Напомнить, что эта подруга со мной сделала? Я чуть не умер. Ты никуда не пойдешь. И даже если считаешь, что скорешилась с волчицей за один разговор по душам, это ложь. Она вонзит тебе зубы в шею, когда ты меньше всего будешь этого ожидать.

— Не тебе решать. — Я вырвала руку из его и с яростью посмотрела в черные глаза, все еще имевшие власть довести меня до исступления. — Ударить в спину может любой, даже тот, кого любишь больше жизни и полностью доверяешь. И посильнее, чем она.

Я намеренно использовала метафорическую фразу. Только он из всех присутствовавших мог понять, что «удар в спину» совсем не метафора после случившегося. Остальным же было знать необязательно.

— Каждый день для меня начинается осознанием, что ты окончательно тронулась умом. Но на следующий, я убеждаюсь, что вчера все еще было терпимо по сравнению с сегодня. Это будет твой самый идиотский поступок, который может стать последним в жизни. Иди. Дураков учат только собственные ошибки. На чужих они познавать жизнь не умеют.

Он оттолкнул меня и развернулся к толпе, ехидно улыбаясь. Видимо, пробил час массового внушения, чтобы все присутствующие забыли о том, чему только что стали заткнувшимися, немыми свидетелями.

Я потянулась в его сторону, не желая уходить в скандале, но тут Андреа закатила глаза и тяжело вздохнула. — Господи Иисусе, если ты продолжишь, меня точно вырвет. Оставь свои нежности для спальни ночью, где нет людей. Пошли уже.

Больше я не оборачивалась. Подобрав подол платья, я на вампирской скорости рванула к пещере, оставляя Андреа шанс поупражняться в быстроте и попробовать догнать меня. К моему величайшему изумлению, когда я остановилась возле пещеры, маленькая волчица уже вовсю стояла, прислонившись к ней спиной. Когда я приблизилась, она нырнула в глубь своего жилища, коротко бросив. — Заходи.

Тусклый свет лампочек все так же не давал достаточно освещения. Разобравшись с вопросом идентификации, девочка-волк вошла, и, кинув нож на стул у окна, указала мне на кровать, а сама опустилась на раскладушку Дерана, которого, к слову сказать, в пещере не оказалось.

— И? Цель нашего собрания? — Все еще непонимающе спросила я, выдержав озлобленный взгляд карих глаз.

— Ничем поделиться не желаешь, подруга?

— Нет. А мы дошли уже до стадии, когда можно грузить друг друга своими проблемами? Прости, я думала, что друзья начинают этим заниматься чуть позже, чем второй раз друг друга в глаза видя.

— Прости, но меня не волнует, что вы там, в очередной раз не поделили со своим Вороном.

Я не успела опомниться, как Андреа уже оказалась за моей спиной и рванула бархат со всей своей звериной силой. Издав грузный треск, ткань разошлась до пояса, и Андреа яростно уставилась на мои шрамы.

— Я увидела их еще из толпы. Что это, черт побери, такое?

— Это… — Я помедлила. — Случайная травма.

Она даже прыснула со смеху. — Ты даже малолетку таким беспощадным трепом не обманешь. Это ведь хлыст, который он тестировал на Бет? Ну же, Лора, хватит молчать. Признайся честно уже.

— А тебе-то что за дело? — Раздраженно выпалила я. — Не у тебя, и радуйся.

— С недавнего времени это стало и моим делом, как бы мне ни было это противно.

Девочка скинула на пол джинсовую куртку и футболку и повернулась лицом к окну. Я только вздохнула. Ее спина была исполосована следами хлыста, и в этом кровавом месиве не было даже заметно ни сантиметра живого участка и белой кожи.

— Что это? Почему? — У меня не было даже слов, чтобы прокомментировать увиденное.

— Мы — волки, слуги природы. А Хранители Баланса Измерений знают, что смертность в этом мире правительниц необычайно высока. Бет погибла, психованная Элеонора покончила с собой самосожжением. Они не могут допустить гибель еще одной королевы. А ты им нужна для каких-то своих целей. Они больше не хотят твоей смерти, поэтому им нужен телохранитель для тебя. Меня, как дитя природы и самое сильное существо, которое в состоянии убить даже вампира, приставили охранять тебя ценой собственной жизни и односторонним способом связали с тобой. Все, что произойдет с тобой, случится и со мной тоже. Ты ранена, ранена я. Ты умрешь, умру и я. Они как-то посчитали, что если телохранителю смерть того, к кому он приставлен, тоже будет грозить смертью, заинтересованность в защите королевы вырастет. И я даже обвинить их не могу. Потому что личный фактор, действительно, мешает. А без него, я даже друзей снимать с пути деградации и лезть в их низменные секреты и таинства не намерена. Я — не мать Тереза. Но одностороннюю связь может разорвать только моя смерть, поэтому мне ничего не остается, как подчиниться. И вот такое несложное уравнение. Твоя смерть убивает меня. Моя избавляет меня от связи, но, увы, и от жизни тоже. Кто бы из нас ни умер, я умру в любом случае, а ты в одном из двух и по своей воле. Представь, каково это быть рабыней чужого тела и заложницей чужих темных желаний, решающих избить или покалечить… Представила? А теперь помни об этом постоянно. Даже в пророчестве было сказано, что цель всей моей жизни — охранять королеву, которая придет к власти в две тысячи четвертом году. А это ты. Так я тебя еще раз спрашиваю, какого черта здесь сотворилось?

— Я… Прости, я не могу сказать, это личное.

— Настолько личное, что двух слов не свяжешь, когда у подруги спина в мясо искромсана только потому что падальщик опять захотел установить свои правила? Там ничего личного. Он шкуру с тебя спустил и все на этом. А ты, как дурочка, молчишь, пуская даже мне пыль в глаза о том, что это несчастный случай. Я знаю его в три раза дольше тебя. Мне узнать его почерк, как посчитать дважды два. Но прежние жертвы жаловались, плакали, и я им помогала. А тут же совершенно другой вид связи, да? Скорее умрешь, чем даже словом поставишь его жалкую жизнь под угрозу? Во взаимоотношениях «хищник-жертва», похоже, появились за годы эволюции тенденции, не известные ученым. Лань, истекающая кровью, прячет от охотника льва, который пять минут назад отрывал от нее куски мяса. Видишь хотя бы на животном примере, как это абсурдно?.. Ладно. — Помедлив и немного успокоившись, Андреа продолжила. — Есть два варианта развития событий в этом случае. Первый. Ты завязываешь быть ковриком для его ног, какими бы прекрасными его ноги ни казались, и, как бы тебе ни казалось, что чувствовать их на своей груди, самое волшебное и чувственное из всего того, что есть в мире. В конце концов, королева ты или тряпка половая? Ну и второй вариант. Он тебе не понравится. И придется заказывать черное платье, как-то объясняя людям, куда делся король. Это мой любимый вариант. Я прокрутила в голове его миллионы раз, счищая королевскую нежную бледную кожу с его вороньей туши вот этими когтями.

Андреа ухмыльнулась, глядя на ладонь, на которой заострялись когти. — Первый вариант, думаю, тебя вполне устроит, потому что у тебя нет выхода. Больше терпеть подобное я не намерена. То, что на моей спине сейчас, года полтора заживать будет, а мне этого не надо. Я и без того ощущаю все, что чувствуешь ты.

Все. Что. Чувствую. Я. Что-то в этой фразе не сходилось и очень сильно меня тревожило.

— Ты чувствуешь все, что чувствую я? — Тревожным затравленным взглядом я исподлобья уставилась на девочку-волка.

— Еще бы тебя не растревожил этот вопрос. — Фыркнула она, едва не презрительно. — Я показала тебе на лоскуты разорванную спину, а все, что сейчас крутится в твоей голове, это не переживаю ли я на своей шкуре твои грязные ночи с Мистером Черные Трансильванские Глаза. Нет. Спи спокойно. Этого я не чувствую. Но мне и чувствовать не надо. Зная, какая ты, можно смело констатировать, что в той сфере вообще все — беспросветное дно с полным подчинением. Он хоть в глаза себе разрешает смотреть? Или плетка, колени и не поднимая взгляда за грязную работу?

Лицо девочки неприятно исказилось смешком ненависти. — Впрочем, эти нюансы — уже не мое дело. Но даже они станут моим, если вдруг в порыве страсти он захочет избить тебя или разорвать тебе горло глубоким укусом. Я ничего не чувствую, пока нет повреждений, а их я ощущаю все. И если ты регенерируешь достаточно быстро, у меня раны зарастают, как у обычного человека. Учти. Не сумеешь взять все под контроль и организовать вариант номер один, я приду исполнить номер два. И знай, что за Бет привести второй вариант в исполнение мне удовольствием будет. Значит, вряд ли я закончу быстро. Скулеж твой тоже слушать не стану. Просьбы о помиловании этой разлагающейся мертвой твари или быстрой смерти для него априори отклонены. Надеюсь, мы друг друга поняли. В твоих интересах соблюдать первый вариант.

Я кивнула головой, стиснув зубы в бессильной ярости. Девчонка явно нарывалась на приключение, и, даже проникнувшись к ней симпатией в прошлый раз, сейчас за все угрозы в его адрес этого мелкого никчемного создания, я была готова шею ей сломать. Оживить и снова сломать. Но я лишь промолчала. Спорить с созданием со смертоносными клыками, которые могут положить конец и тебе самой, и любви всей твоей жизни, бесполезно и неблагодарно. Только наживать мстительного ядовитого врага, которого самим не победить. Поэтому уверив ее в том, что вариант номер один сработает, я направилась к выходу из ее пещеры…

На повестке дня появился еще один пункт не оставлять этот мир и свое королевство. Сейчас между разъяренной волчицей из-за смерти подруги, нападения с избиением и попыткой изнасилования и еще и получением травм через всю спину, и ее потенциальной жертвой стояла лишь я. А он… Да. Мрачный, уродливый душой доминантный тип с психическими проблемами, подавлением контроля кипевшим через край гневом, склонностью калечить людей и иметь все, что движется… Но в этом больном безумном мире вышло так, что за одного больного безумца я была готова перебить всех мужчин во всех мирах, чтобы спасти его. Теперь я не могла уехать в закат или к родителям, о чем уже неистово думала последние дни, как о не самом плохом варианте. Теперь Маргарита должна была ценой жизни охранять своего Мастера…

***

Прошло несколько ничем не примечательных дней. Любой обмен взглядами, улыбка или даже попытка перекинуться парой фраз между нами с мужем были натянутыми. Он все еще злился на меня из-за Гейл. Тем временем, мои шрамы начинали подживать и уже не выглядели так зловеще, как в первый день. Возможно, Владислав и преувеличивал, говоря о том, что им заживать полтора года, чтобы попытаться запугать меня. Бесполезные попытки. Я никогда не была из робкого десятка, а теперь, зная ради чего и ради кого живу, готова была бороться за это до последнего вздоха…

Я окончательно проснулась и села на кровати, широко зевая. Мужа рядом не обнаружилось, не смотря на то, что по моим внутренним часам, было уже около трех после полуночи. Я встала с кровати, поплотнее запахнула пеньюар, накинув его на шелковую сорочку, и вышла из комнаты. Что-то привлекло мой сверхчувствительный слух. Стон боли и разговор на повышенных тонах. Устремившись на звук, я вышла на лестницу, пробежала пару пролетов мимо коварно улыбавшихся чертей и печальных ангелов, и, на пятнадцатом этаже, оказалась в длинном холле. Звуки доносились из первой комнаты у спуска с лестницы. Я толкнула дверь рукой, и глазам моим предстала такая картина, что я невольно вскрикнула, зажав ладонью рот. Пригвоздив моего мужа к стене высоко над своей головой и пробив его живот рукой, яростно поблескивая в темноте желтыми огоньками своих хищных глаз, посреди комнаты стояла Андреа. Даже не берусь описать, как дико это выглядело, учитывая, что она была двенадцатилетней девочкой, но сейчас… Она будто стала выше, сильнее и даже шире в плечах. Он хрипел, уже не пытаясь высвободиться, словно раздавленная муха на стекле. Лицо исказила гримаса боли. Растрепанные длинные волосы разметались по его щекам. Андреа окинула меня холодным презрительным взглядом.

— Что? Что случилось? Мы же договорились!!! — Я больше не владела голосом, и он сорвался на истерический крик.

— Тебя-то я и ждала. Заходи. Я как-то сочла, что вырвать ему сердце и остаться безымянной убийцей без свидетелей будет несправедливо по отношению к тебе. Этой твари! — Она повысила интонацию на последней фразе и вдавила руку еще глубже в его желудок. — Оказывается, у мертвой ледяной воронятины теплые потроха. Я из них фарш приготовлю и скормлю собакам!..

— Андреа… Андреа. — Я медленно опустилась на колени, склонив перед ней голову вниз. Слезы заволокли поле зрения туманом, руки не слушались из-за крупной дрожи. Меня всю трясло, и я лепетала убитым подавленным голосом. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Андреа, пожалуйста. Гляди, как сломлена моя гордыня. Кроме как перед Богом, я ни перед кем до сих пор не преклоняла колен. Пожалуйста, пожалуйста… Подруга…

Она смотрела на меня добрых три минуты, на то, как я вцепилась в волосы и рвала их, оттягивая вниз, на то, как заламывала руки и склоняла голову, униженно вымаливая пощады. Потом, нехотя, вырвав руку из внутренностей Владислава, она отшвырнула его на пол прямо к моим коленопреклоненным ногам. Единожды, чуть не потеряв мужа, я не представляла, что со мной случится, если ситуация повторится. Он тяжело дышал и хрипел, кашляя кровью. Склонившись, я положила руку ему на лоб тыльной стороной. Затем провела по темным волосам, раздавленно шепча бесконечные «спасибо» в адрес Андреа. Она указала на меня окровавленной его кровью рукой.

— Я в последний раз отпускаю эту мразь. — В голосе ее плескалось презрение через край. — Только ради тебя. Да и тебе бы не советовала тут задерживаться. В нем дерьма на девяносто девять и девять десятых процентов. А одна десятая — это смазливая мордашка и точеная фигурка, которые тебя с ума свели. Как человек — это полный ноль и дно. Влюбиться в красивые глаза, это я могу понять. Но как можно игнорировать все дерьмо поступков, КАК?

Я все еще не отвечала, не справившись со слезами. Голова моя дергалась от нервов, как марионеточная на ниточке. Она продолжила. — Проваливай отсюда. Чем быстрее, тем лучше. У него враги по всему миру из-за того, что он — чудовище, которому на всех и все плевать, кроме насыщения собственной утробы, и всех этих врагов наследуешь ты, как его жена. Он все равно не жилец. Не я, так кто-нибудь другой, кому он жизнь поломал, прикончит его. А ты будешь могилу себе живой рыть и ложиться в нее, рыдая. Потому что чем дальше, тем хуже. И сильнее эта гнусная связь. Ты скоро им вместо кислорода дышать будешь. Спасай себя, пока еще не слишком поздно… По головке она его гладит. Бедная несчастная жертва, безжалостно расправившаяся с семьей Дерана меньше месяца назад. Я же говорила, что отец Дерана — оборотень, а мать — волчица. После смерти Сааф, которую подстрелили охотники, он был безутешен. Но все двигаются дальше, в отличие от тебя. Два года назад он влюбился снова. На этот раз в девушку-оборотня и женился на ней. Они жили в одной из безымянных деревень Трансильвании. Там же недавно родилась и сводная сестренка Дерана. Совсем младенец. Это чудовище вырезало всю семью Кронина, отца Дерана. Младенец пропал бесследно. Но недавно я по запаху нашла маленький обескровленный трупик девочки вместе с еще четырьмя такими же обескровленными младенцами. Он даже не пытался замести следы преступления. Просто сбросил их в овраге в лесу, не закапывая. Ну, что ты на это скажешь, моя бедная подруга с комплексом симпатии к Дьяволу? Чего там обнимать, целуй давай. Как будто недостаточно этого дна на моих глазах. Ну? Никак не хочешь отреагировать, м? Любую нормальную девушку после того, что я сейчас сказала, унесло бы на километры от омерзительной вороньей туши, а она его, как голубка, обняла и грудью защищает. Тошно даже смотреть на это.

Я сделала глубокий вдох и выдох. Взяв трясущееся до изломов тело под контроль и хрипя от слез, я выдохнула надломленно, но громко. — Это не он прикончил пять младенцев и сбросил их в овраг, включая сестренку Дерана.

— Ну конечно, конечно, не он! — Андреа сплюнула на пол, переходя на крик. — Ты — клиническая идиотка, Лора. Беспрецедентно. Меня от этих выгораживаний тошнит уже. Мы все трое в этой комнате правду знаем. А ты, мелкая лгунья, мне пыль в глаза пускаешь. Снова. Хотя знаешь, что я легко отличаю ложь от правды. В генах заложена эта способность.

— Можешь ненавидеть меня. — Я все еще хрипела голосом, подняв глаза на кипевшую яростью девочку-волчицу, и не убирая руки от горевшего лба супруга. Лихорадка. Яд ее когтей, попав в организм, уже делал свое гнусное дело, поражая внутренние органы. — Не его. Пять младенцев были убиты вампиром, но не королем, а мной. Я убила пять детей, Андреа. Включая маленькую сестренку Дерана. И отца Дерана. Тогда я не знала ни тебя, ни Дерана, ни, уж тем более, его отца. Мне нужно было пять детских жертв любой ценой, а все, кто попался под руку, стали сопутствующим ущербом. Прости. И мсти мне. Можешь вырвать мне сердце. — Я закрыла глаза, убирая с груди волосы. — Ну же. Убей меня, твою мать!

— Ты лжешь. — В глазах девочки стояли слезы. — Ты опять лжешь мне. Ты даже готова взять вину на себя и лишиться моей дружбы, лишь бы уберечь его от расправы. Ты выше этого. Ты бы не убила пять детей. Тебе бы совесть не позволила.

— Да что ты говоришь? Еще одна недооценила меня и платит за это неверием. — Мой голос сорвался на крик. — Мой муж лежал в коме, твоей милости благодаря. И спасти его могла только детская кровь. Думаешь, я бы дрогнула?

Я рассмеялась психотически громко и дико. — Я такое же чудовище, Андреа. Мой отец создал меня по своему образу и подобию. Я ничем не лучше его. И если ты видишь в нем только плохое, а во мне только хорошее, то тебе нужно срочно озаботиться проверкой зрения. В нем есть добро. Просто это сложно увидеть. — Я с нежностью посмотрела на любимого, затем подняла остекленевший взгляд на подругу. — А я. Я — убийца, Андреа. Я не горжусь этим, но это так. Бог создал его, а меня — из ребра его. Я — его отражение. Я — не героиня. Я — такое же чудовище. Прости. Я не желала зла ни тебе, ни Дерану, ни его сестренке. Для меня вы все тогда были безымянными героями. Перед лицом спасения же моей семьи меня ничего не остановит. Даже мораль. Он — единственная моя семья. Был, есть и будет, как бы он со мной ни поступал. Но тебя я освобождаю от наблюдения за моим падением. Можешь больше не быть моей подругой. Можешь ненавидеть меня вечно. Мне будет больно, но я приму и переживу.

— В том-то и дело, Лора. — Слезы стекали по кукольному личику девочки-волка. — Я не хочу тебя ненавидеть. Если я начну, то у меня уже ничего не останется.

Андреа развернулась ко мне, все еще сидевшей на коленях, подогнув под себя ноги, спиной и зашагала на выход из комнаты. Ссутулившись, она как-то резко уменьшилась в размерах и снова стала похожа на маленькую девочку двенадцати лет.

— Андреа. — Окликнула я ее, совершая рывок в сторону волчицы. Мое сердце разрывалось от боли и сожаления.

— Не надо. — Не оборачиваясь, через плечо горько и сухо ответила она. — Не рвись ко мне. Мой яд в теле твоего мужа. Пойди зарежь кого-нибудь еще. Недостаточно, видимо, людей погибло, чтобы спасти его гнилую шкуру. То, что не он убил этих деток, не отменяет факта мучительной смерти Бет. Моя ненависть всегда будет в силе.

— Мне жаль, слышишь? Мне, правда, жаль, Андреа. — Мой голос звучал уверенно, хоть и все еще хрипло.

— Отмотай мысленно время назад. Ты поступила бы иначе? Можешь не отвечать. Мы обе знаем ответ. Прощай.

Девочка вышла из комнаты, не оборачиваясь…

***

Следующая неделя прошла под эгидой подготовки. Дело в том, что даже после инцидента, Владислав все еще меня игнорировал. И это уже становилось невыносимо. Встал он на ноги через пару дней, после того, как вампирский организм все-таки справился с ядом оборотня при помощи пакетированной крови. Похоже, что яд не слишком далеко успел распространиться, как в самый черный день моей жизни. Иначе бы уже творилось то же, что и в прошлый раз. Кома, предсмертие…

Отбросив эти мысли, я небрежно окинула взглядом короткое синее платье и надела его, белый парик и голубые линзы. Репортеры все еще гостевали в нашем мире, поэтому собрать публику в самом центре Васерии ничего не стоило. Он придет. Я знала об этом. Ни одно знаменательное событие он ни за что в жизни не пропустит. И если я не могла с ним поговорить, как Лора Дракула, придется сделать это, как Хелена Сторм, подающая надежды молодая английская певица, подавшаяся в Трансильванию, чтобы изучить местный колорит и поближе познакомиться с королем. А зная, что каждая новая юбка для него — азарт, я сняла обручальное кольцо, оставив его дома, и задумалась. Вокалом я владела неплохо, благодаря двум курсам уроков хорового пения в Институте.

Невесело улыбнувшись прошмандовке из зеркала — своему же отражению, измененному до неузнаваемости, я произнесла мелодично и певуче. — Ваше Величество, меня зовут Хелена Сторм, но для Вас и только для Вас, просто Хели…

Это было единственное платье из моего гардероба, которое еле прикрывало нижнее белье подолом, делая ноги такими длинными, что, пожалуй, переусердствовав в желании довести супруга до белого каления в стадии возбуждения, я вызову шквал эмоций и у других мужчин, которые потащатся за мной следом, как шлейф за невестой, с вытянутыми языками. Последнее, чего я, в принципе, желала…

На центральной площади Васерии я пела различные, в основном, песни дешевого жанра «поп». О любви, расставании, тяжелой доле и просьбах вернуться и начать все сначала. А завидев его взгляд в толпе, я начала особую песню. Я пела про шторм, как подчас он губителен и все сметает на своем пути, но даже после этого есть еще шанс вернуть то, что было и простить друг другу ошибки, потому что любовь в жизни бывает только раз. И чтобы ее не потерять, надо двигаться навстречу ей. Как говорили в моем мире в семье: «Извиняется чаще всего, Лора, не тот, кто обязательно виноват, а тот, кто дорожит отношениями». Я сейчас пела песни с извинениями за то, что мне изменили, исхлестали спину до состояния мяса, прогоняли домой и не разговаривали уже несколько недель к ряду. Внутреннее «я» восставало против подобного унижения, считая, что это уж чересчур, а подсознание вкрадчиво шептало его голосом продолжать, если хочу вернуть наши отношения.

После концерта, разумеется, девушка с ногами «от ушей» не могла остаться незамеченной, и вскоре мы с Владиславом пересекли парк с мостом, на котором безуспешно «расставались» и сад, выросший из каждой капли крови королевы Бет. За этими незамысловатыми пейзажами в тени деревьев стояла белая деревянная беседка, овитая кустами алых роз, как вьюном. Я села внутри на скамью, вытянув на ней ноги в черных босоножках на шпильках, положив их одну на другую и слегка разведя колени в разные стороны, поправляя платиновый парик. Ущербная, как этот пикап, луна проглядывала в окна беседки, а запах цветущих роз дурманил сознание.

— И, Мистер Дракула, у Вас есть семья? — Невинно поинтересовалась я, чуть разводя колени еще шире. Похоже, что спровоцировать углубленное дыхание у него мне таки удалось.

Положив руку на мое колено и начав ей движение вверх, он совсем склонился к моему уху. — Да. У меня есть жена. И она — маленькая лгунья. Она постоянно пытается меня обмануть или спровоцировать. Даже сейчас.

Отстранившись, он улыбался, сев на лавку напротив и откинув голову на ее спинку, на подставленные под затылок руки. Я разочарованно вздохнула и сняла с себя парик, откинув его на пол. Что ж. По крайней мере, ни намека на обиду или злость в его глазах не было.

— Парик был ужасен. — Констатировал Владислав. — Босоножки красивые. Платье — дешевка, но длина заставляет простить все его огрехи.

— Спустя три недели ты меня критикуешь в неумении привлечь внимание мужчины? С каких пор ты вообще решил, что это я?

— С первого взгляда, еще до глубокомысленной песни о шторме. А прикосновение здесь, в беседке, только доказало, что я прав. Кто бы как ни реагировал на меня, с такой силой реагируешь лишь ты одна.

— Я не знаю, что делать. Я выбилась из сил, Владислав. Всем своим поведением ты доказываешь, что тебе плевать на меня. А я не собираюсь уходить, как и говорила. Да, черт возьми, я признаю свои бездумные поступки. Убийство Гейл было перегибом палки, но как бы еще поступил ты, например, когда тебя предали и избили? А ты еще даже вину своих скандалов с мужем трогать права не имеешь.

— Я бы убил ее, а потом вырезал всю ее семью мести ради… Слушай, Лора. В общем, я тут подумал… Если бы ты не устроила эпоса с концертом, я бы тебе уже сказал следующее. Мысли о том, что тебе будет омерзительно со мной после того, как я удушивал тебя и принуждал к оральному сексу, разъедали меня. Разъедают до сих пор. Я не знаю, в каких уголках своей огромной души ты находишь всему этому оправдание и прощение, но если находишь, думать, что я изменю тебя в худшую сторону, и ты всю жизнь будешь несчастна, потому что за тебя решили и я, и пророчество, кого любить, видимо, было неправомерно. Ты больше, чем это все. И ты приняла решение остаться. Ты готова была принести себя в жертву Андреа вместо меня. Ни одна связь в мире не заставит человека отказаться от самого ценного — от своей жизни, а значит, твои чувства ко мне больше, чем просто принуждение. Ты вытащила меня из смерти. Дважды. Не отреагировала на боль избиения и измену. После этого я думал, что теперь-то уж точно уйдешь. И это было бы к лучшему, только к лучшему, поэтому я и старался быть худшим чудовищем в мире и абсолютной безразличной свиньей. Но ты осталась, спасая, защищая меня от врагов, делая все, что в твоих силах. Я люблю тебя, как и в первый день. Ничего не изменилось. Оставайся, если твои чувства, действительно, правда.

— Я думаю, мы уже готовы к новому уровню. — Я посмотрела ему в глаза. — Я хочу от тебя детей. Не говори мне сейчас, что это невозможно. Роберт рассказывал мне, что в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, живя с невестами, ты придумал, как воскрешать своих мертвых потомков. Давай сделаем это. Я хочу слышать детский смех. Я хочу мальчика или девочку с твоими глазами, чтобы рассказывать ей или ему, каким героем был его или ее отец, сражаясь с турками в пятнадцатом веке. Я хочу передать свое наследие ребенку. И хочу, чтобы мы всегда были вместе. Семья — это сила, Владислав. По меркам времени нашего измерения прошло уже почти одиннадцать лет, хоть и в реальном мире меньше полутора лет. За десять лет уже пора услышать детский смех в коридоре.

— Слушай. За более чем сто лет я уже даже не знаю, куда делось то, что необходимо для воскрешения моих детей. Может, оно уже и вовсе не существует. Ведь я сам был мертв какое-то время. Как знать, может и оно погибло. — Тревожная складка залегла между его черных бровей. Он не был готов к ответственному решению. И дело здесь было даже не в потере ключа к воскрешению.

— Не юли. Ты не хочешь изменения привычного уклада в твоей жизни. Что и говорить, я сама побаиваюсь чего-то нового и неизведанного, но уже все решила. Последнее время между нами творится черт знает что. Дети это изменят, вот увидишь. Не будь злобным и чужеродным, каким всегда становишься, когда откосить от чего-то хочешь. — Я скинула босоножку на землю и положила ногу на его колено, закусив губу и двигаясь стопой выше. — За три недели игнорирования я чертовски скучала по этому.

Скинув мою ногу вниз, он встал с лавки и подошел ко мне. Присев на пол, касаясь моих коленей поцелуями, он нежно развел их, мягко опуская мою левую ногу себе на плечо. Подол был так ничтожно короток, что не мешал ему снимать с меня кружевные трусики. — Моя грешная бабочка идет на все, как и обычно, чтобы бороться за свои желания. Что же мне с ней делать, м?

— Сотвори с ней библейский грех. — Только и выдохнула я, когда настойчивый влажный язык мужа проник в мое пульсировавшее полураскрытое розовое лоно, и я застонала, вцепившись руками в его волосы…

Алые розы оплетали беседку со всех сторон. Ночь, Луна и тени, которые становились неестественно большими и порой даже этим пугали, скрывали нас от глаз посторонних, когда Владислав предложил мне кровь из своего запястья, погрузив клыки в вену на моем. Чтобы забеременеть от вампира, я должна была во время физической близости выпить его кровь. Мы — мертвые существа. И дети у нас рождаются мертвыми, но даже зачать их большая проблема. В крови отца должна содержаться ДНК матери во время зачатия, и наоборот. В крови матери должна быть кровь отца будущего потомства, потому что, хоть наши тела и вырабатывали жидкости в процессе возбуждения, но его сперма не смогла бы меня оплодотворить. Все равно, что сперма бесплодного мужчины. И только в слиянии крови объединялись две нити наших ДНК, делая возможным зачатие. А кровь была мертвой, как и будущие наши дети, и двигалась она по организму в каком-то абсолютно ином, нежели у людей ритме. Кровь двух будущих родителей в организме женщины начинала продвигаться по ее организму в матку, минуя циркуляцию по венам. И уже в полости матки при слиянии общих ДНК крови со спермой происходило зачатие у вампиров. На самом деле, я, конечно, лицемерила. Как бы мне ни хотелось детей от любимого мужчины и как бы я ни задавалась биологическими вопросами о том, как происходит зачатие у иного вида нежели тот, которым я была почти что одиннадцать лет назад, оказаться в руках любви всей своей жизни после трех мучительных недель, в которые он вообще делал вид, что не замечает меня, для меня сейчас было преобладающим. Так по-человечески, если честно. Я пустила его язык в свой рот, я пустила его в свое измученное тоской тело. Эти поцелуи могли помочь восстать из мертвых, эти прикосновения врачевали все уродства моей иссохшей и никчемной без него души. И будь это трижды неправильно, я знала, чего хочу здесь и сейчас, в этой беседке. Я хочу этого мужчину каждым нервом раздерганного тела, я живу каждой мыслью о нем, хотя они мучительны до смерти. И если это дно, как говорили все вокруг, я не желала даже видеть, что такое поверхность и знать, каково там без этой болезненной одержимости любимым до наркотического опьянения. Я умирала в его глазах, когда удушливая сладостная волна сдавила все мышцы в моем организме, заставляя конвульсивно извиваться под его сильным телом. Я звала его по имени и плакала. От счастья. Не обращая даже внимания на то, что именно момент «здесь и сейчас» окончательно сделал этот мир моим домом, а меня — его полноправной жительницей. Я впервые за все время пребывания здесь вслух посчитала прошедшее время по календарю нашего мира, а не того, в котором родилась…

***

Три дня после прошли, как по маслу. Четвертый оказал на меня угнетающее воздействие. Ярко светившее солнце ослабляло даже сквозь шторы и ультрафиолетовые стекла. И я бы сейчас охотно половину королевства променяла на дождливый, пасмурный день. Когда я попыталась встать с кровати, чтобы доползти до кухни на шестнадцатом этаже, в ушах появился странный и резкий шум, голову прострелила резкая боль, перед глазами поплыли черные точки, разрастаясь и заполняя собой все обозримое пространство, и я упала на пол, потеряв сознание…

Пришла в себя я около полудня. Каждый нерв в моем теле зудел, адски болела каждая клеточка организма. Я попыталась поднять руку и вскрикнула от резкой боли. Защемление опоясало всю левую сторону. Боль стремительно распространялась от сердца к животу и утекала вниз, ударяя по придаткам. С момента обращения я не чувствовала ничего подобного. Мое вампирское совершенное тело служило мне верой и правдой, за исключением моментов глубоких душевных переживаний. Но то были проблемы невротического характера. Будучи человеком с неустойчивой психикой, обращение только усилило проявления душевных терзаний, потому что воздействовало на всю эмоциональную сферу, искусственно раздувая ее до невероятных размеров. В остальном же, мне ничего не мешало, и я чувствовала себя отлично. Ну, разумеется, до этого момента. Резкая невралгическая боль опять прострелила мое тело через плечо, и я вскрикнула.

Почувствовав постороннее присутствие, я открыла глаза. Чье-то лицо оказалось в поле моего зрения, склоненным и практически вплотную приближенным к моему. Мужчина оказался мне не знаком. Поседевший, пожилой на внешний вид, хотя, он мог оказаться и гораздо старше, чем выглядел. В Трансильвании куда ни плюнь, попадешь в вампира. Помимо этого он был достаточно высок, худощав, носил солидную бороду и белую одежду. Когда он, наконец, сменил «гнев» на милость, перестав светить мне фонариком в и без того болевшие, словно их выдавливали из орбит, глаза, его лицо внезапно исчезло из поля моего зрения и впервые за все это время послышался голос человека в белом.

— Когда она упала в обморок?

Ответил ему, напротив, знакомый до боли и единственный для меня на всем белом свете голос.

— Я уходил на охоту, а когда прилетел, обнаружил ее в таком состоянии и тут же сообщил.

В воздухе отчетливо повис тревожный фиолетовый оттенок. Голос человека в белом был спокойным, плавным и монотонно безразличным. А тот, второй же, которым со мной любило побеседовать подсознание, — нервным и растревоженным. На губах моих появилась блуждающая улыбка, и я закрыла глаза, едва не рассмеявшись и не развеяв этим атмосферу напряженности. Переживает за меня, надо же. После всего, что имело место быть за последние дни, это было даже как-то странно.

— Что же, спешу Вас поздравить. У Вас получилось, Ваше Величество. Скоро Вы принесете свое потомство в этот мир.

— Не спеши чечетку плясать, Амбердо. У меня все равно нет монстра, воскрешенного безумным ученым практически век назад. Последнее, что о нем известно, что он уплывал из Трансильвании по Адриатическому морю. Где он сейчас, никто не имеет ни малейшего представления. А если бы даже кто-то и знал, вряд ли меня бы оповестили об этом. В половине мира сейчас настоящий хаос творится. Все говорят, что Лора — ключ к разрушению миров, и что наш с ней брак — начало апокалипсиса во всех мирах. А если взгляды на брак столь радикальны, кто по собственной воле или доброте душевной согласится помочь ускорить ход конца света, пустив на земли наши несколько сотен наших с ней «Антихристов»?..

— Вы серьезно думаете, что она — начало конца для нас всех? — Помедлив спросил некто, кого Владислав назвал странным именем Амбердо.

— Скорее муравей со своей кочки запустит апокалипсис, чем она. Ей движут чувства: любовь, сопереживание, нежность, а единственное, чего она хочет — быть любимой мной. Я больше не позволю ей идти по пути разрушения. Оставлять ее было ошибкой. Когда я вернулся, я увидел, что леса горят. Одна третья мира выгорела, Амбердо. Я не хочу ей говорить, но ее эмоции стали управлять землями, которыми она правит. Она психически неустойчива. До недавнего времени я даже не подозревал, насколько эта зараза разъедает ей мозг. Но произошло кое-что… Увидев, что ее саморазрушение уничтожает мир, в котором она живет, я решил, что лучше для нее самой будет вернуться домой и забыть обо всем, что здесь случилось. Несколько раз она еще меня взбесила… Короче говоря, я ей изменил и избил ее до полусмерти. А она не только не отвернулась от меня навсегда, чего я и хотел добиться, но установила свои правила. Она хладнокровно позволила девушке из Васерии — Гейл, умереть и не дала мне спасти ее. И делала она это с четким пониманием того, что на людей деревни Гейл мы не охотимся. Она перестала меня слушаться. Но несколько дней назад отстояла мою жизнь у девки-оборотня, из-за которой я уже полежал в коме. Она разрушительна в своей созидательности и созидательна в разрушительности. Ее любовь ко мне, такой невинной семнадцатилетней девочки, так мрачна и глубока, что если что-то и уничтожит этот мир, то это будет именно она. Другие в ее возрасте в ее мире получают подарки от парней и требуют еще бриллиантов, денег, машин. Целый день красят ногти и думают о чепухе. Она не такая. Она ни разу даже украшений от меня не попросила. Все, чего ей нужно, мое присутствие. Если этого нет, ее психика ползет, и мир разрушается. А я не знаю, что делать с этой связью. Это и приятно, но и одновременно отвратительно знать, что я ее буду бить, а она даже не попробует сопротивляться, вырываться. Она стиснет зубы и вытерпит. Потому что как бы плохо ни было, мысль о том, что я рядом — все, что держит ее на плаву. Я не знаю. Не знаю, Амбердо. Единственное, что я знаю, что если она хочет детей, она должна их получить. А я… Я буду ее за руку держать. Как умею, при том, что я тоже не идеал психического равновесия. Надо попробовать. Любовь делает ее умиротворенной и созидательной. Когда еще все было стабильно в нашей жизни, она ходила ухаживать за лошадьми на конюшню, обнимала детей в Васерии и кидала им золотые монеты. Но после отъезда я вернулся к какой-то другой Лоре. Надтреснутой и озлобленной на всех в мире. Убившей Гейл из той же самой Васерии. Вдобавок к этому, Селена рассказала, что она почти вырвала ей сердце. Она уважает свою наставницу. Прежняя она бы так не поступила. А еще пять детских жертв… Я был так удивлен, что она это сделала, что мы поссорились в тот же вечер, как я вышел из комы.

— Pazza per amore. (Обезумевшая от любви /итал./ — примечание автора). Знавал я таких женщин. Становясь несчастными, они стремятся уничтожить все вокруг себя, чтобы вообще нигде в мире не было радости, если они чувствуют боль. Если же все хорошо, они, наоборот, готовы расцеловать любого в обе щеки. Одна из Ваших невест, рыжая, кажется, была, как Лора. — Задумчиво проговорил мужчина в белом.

— Нет, не была. Она была психопаткой, любившей только себя, а меня, лишь когда начинала испытывать ревность и вспоминала о том, что я могу найти другую, а она перестанет мной обладать. А Лора… Лора Уилсон — особый случай… Таких больше нет. И вряд ли будут. Если весь мир против меня восстанет, и все будет безнадежно, она достанет автомат и встанет рядом со мной против всего мира, не боясь смерти. Кстати, ты упомянул мою невесту вовремя. Что с Лорой? В девятнадцатом веке все мои невесты давали жизнь моему потомству и хорошо себя чувствовали. Обмороков ни за кем не было замечено.

Амбердо покачал головой и кивнул в мою сторону. — Посмотрите на нее. Ваши невесты, я лично их знал, каждую наблюдал во время беременности, были здоровыми, жизнерадостными и брали от жизни все хорошее. Питались человеческой кровью из вены. А что она? Тень себя былой. Она жила в человеческом реальном мире, где через одного люди болеют страшными заболеваниями. Туберкулезом, раком и многими другими. Экология того мира — самая загаженная во всех существовавших когда-либо мирах. А еще Вы говорите, что она пьет только пакетированную кровь теперь. Апатия и депрессия после Вашего отъезда заставили ее поставить на себе крест. Она перестала охотиться на людей, потому что ей было все равно, выживет она или нет. Для девушек в таком юном возрасте не существует полутонов. Либо черное, либо белое. И если любимого нет рядом, им хочется и самим истлеть, и чтобы все вокруг истлели. А потом она убила пять младенцев, чтобы спасти Вам жизнь. И, как Вы говорите, одним из детей была сестра ее друга. Теперь комплекс вины из-за потери друзей мешает ей убивать людей, чтобы питаться. А на пакетированной крови она не выдержит эту беременность. Она слишком слаба. Слишком много стресса и боли. Обморок и невралгические боли — это только начало. За три месяца беременности она иссохнет, если не начнет нормально питаться.

Я уже не пыталась притворяться, что сплю и ничего не слышу, поэтому повернула голову в сторону Амбердо и Владислава и уставилась на них во все глаза.

— Здравствуйте, Ваше Величество. — Пожилой мужчина взял меня за руку и улыбнулся. — Я — доктор. Теперь с Вами все будет в порядке. Я прослежу за этим. Меня зовут Амбердо Андерсен. И мы с Вашим мужем знаем друг друга уже триста восемь лет.

Доктор широко улыбнулся, и из-под его верхней губы показались заостренные клыки. Как я и говорила, куда ни плюнь, попадешь в вампира…

— А Вы — сказочник. — Вымученно улыбнулась я, прикрывая глаза. — Так что, злодеям полагается счастливый конец и отъезд в закат?

— Вы о чем? — Он недоуменно посмотрел на меня.

— В моем мире жил писатель с такой фамилией. Он писал детские волшебные сказки, которые любой родитель читал своим детям на ночь. — Как-то хрипло и едва слышно прошелестела я.

Андерсен ничего не ответил, только улыбнулся. — Нет смысла повторять то, что я сказал Вашему мужу. Вы все слышали. Расскажу лишь вкратце, что необходимо. Вы будете находиться в состоянии беременности три месяца. Затем сформируется плацента, и я извлеку ее вместе с плодом в более подходящее для развития Ваших детей место. В Вашем организме недостаточно крови, чтобы прокормить их.

— Детей, не ребенка?.. У нас, что, будет двойня? И как Вы определяете без УЗИ? Вы, наверное, даже понятия не имеете, что я имела в виду.

— Двойня? — Амбердо как-то чистосердечно расхохотался во все горло. Отсмеявшись, он снова посмотрел на меня. — Вы умерли, Лора. И Вы — вампир. Само зачатие происходило иначе. Намекну лишь, что Ваш организм теперь размножается, как организм мухи. Или рыбы, но не как человека. Меньше трехсот особей в потомстве не приносит ни одна вампирша.

— Чего? — Я чуть не поперхнулась, совершенно забыв о боли и подскочив на кровати, как ужаленная. — Доктор Андерсен, дайте мне сюда виновника этого мракобесия, хотя бы просто пинком подтолкните поближе, чтобы я могла его задушить. Говоря «Милый, я хочу ребенка», я не подразумевала вешать на свою шею триста спиногрызов. Это значило «Я хочу одного розовощекого» — ну ладно, так и быть у вампиров таких не бывает, — «бледнолицего карапуза, которого в случае чумы, войны, желания поспать или чем-нибудь другим заняться можно скинуть на прислугу. ОДНОГО!» Я вообще с детьми не лажу, в принципе. Один раз помогала своей приболевшей тете, которая работала воспитательницей, присмотреть за группой. Мы вышли на прогулку. На улице была зима. Один гиперактивный придурок прыгнул на девочку сверху и, упав лицом вниз на лед, она сломала себе нос. Тетя еле уговорила родителей не подавать в суд. В группе в тот день было девять человек, и я не смогла уследить, но триста… Иуда. Он все знал, поэтому сам до последнего пытался заставить меня передумать.

Я раздраженно с рычанием в легких выдохнула. Потом, театрально схватившись за голову руками, осознав, что запахло жареным, и я попала в ловушку без шансов выбраться, я прошептала, зажмурившись. — Боги, я — чертова дрозофила!

— Когда мы достанем яйца из Вашего организма, мы поместим их в специальный резервуар, заполненный кровью. — Невозмутимо продолжил Амбердо, правда, подавив смешок, кашлянув в кулак. — Там они будут расти, увеличиваться в размерах, пока не образуются коконы, которые в грозовую ночь можно будет вернуть к жизни посредством поглощения человеческой энергии и энергии природного заряда тока, который сработает, как дефибриллятор. Если человеческое сердце он запускает и заставляет биться, у Ваших детей потребности в бьющемся сердце нет. Они просто оживут. Кстати, мозг у них уже формируется с первых дней. Даже сейчас они чувствуют Вас и Ваше настроение. А про питание из теплой вены я советовал потому, что им надо питаться. Также с первых дней. И они хотят настоящей крови. Будете баловаться кровью из пакетиков, они съедят Вас настолько, что живыми только глаза останутся. Ни в чем себе не отказывайте. Живите как жили до произошедшего. Постоянно находиться в горизонтальном положении, порой, даже губительно. Сегодня отдохните, а завтра выходите из дома. Прогулки на свежем воздухе хорошо сказываются на организме матери и прием природных витаминов. Запаситесь фруктами. По реакции своего организма Вы поймете, какая пища нравится Вашим детям и какая не нравится. Сообщайте мне о своем состоянии регулярно. До встречи, Ваше Величество. Теперь я буду часто Вас навещать.

— Спасибо, доктор. До свидания.

Владислав взял меня за руку, когда доктор Андерсен покинул нашу спальню, и я напомнила себе обстоятельнее побеседовать с ним по поводу скрытого от меня факта разрушения мира, когда буду в силах. Сейчас же я хотела только спать.

— Отдыхай, бабочка. Твое желание привязать меня к себе фатально сказалось на твоем организме. Я бы и без всяких детей остался с тобой. — Владислав поцеловал меня в лоб. — Я пока пойду разбираться с прибывшим бароном де Обером. Ублюдок клянет королеву всеми матерными, которые ему только известны из-за бесплатной сделки с Дизарой. Слухи быстро расползаются. А по факту ее смерти он снова считает себя в праве претендовать на Соверен.

Я закрыла глаза, на лету погружаясь в сон, пока дверь еще закрывалась за его спиной.

***

Медленно тянулись нескончаемой чередой дни и ночи в постоянной, но приятной рутине. Муж вернулся, и теперь он брал на себя ответственность за все государственные дела, иногда отправляя телеграммы на границу, чтобы проверить, как обстоит там ситуация. Я же практически ничем не занималась. Иногда меня посещал Амбердо Андерсен, чтобы справиться о состоянии моего здоровья. Силой воли я заставила себя охотиться на людей ради будущих детей, но больше не убивала. Чтобы после моего укуса никто не умер и не нарушил запрет старейшин, обратившись в вампира, я лечила жертв своей кровью, а потом внушала обо всем забыть. Амбердо был прав. Чувство вины и ответственность за гибель сестренки Дерана терзали меня днем и ночью, и я больше не могла вести себя, как первые месяцы после обращения, вырезая народ целыми деревнями. Тогда я вела себя, как капризный ребенок, с непривычки к обостренным вампиризмом эмоциям. И жертвами моей непривычки стали двадцать шесть человек в церкви. А все они были чьими-то сыновьями, дочерьми, сестрами, братьями… Я бы так никогда не задумалась о моральном аспекте, если бы одной из жертв не стала девочка, имевшая отношение к моим друзьям. На следующий день после нанесенного визита, гуляя у опушки леса, я встретилась с Андреа, которая опровергла мои мысли о том, что мы больше не можем быть друзьями, пригласив меня к себе. Так я и провела эти три месяца, практически каждый день посещая пещеру Андреа и Дерана. За это время все обиды как-то постирались, мы начали жить дальше, а юные волк с волчицей стали такой неотъемлемой частью моей жизни, что я не могла даже вообразить, что когда-нибудь обрету столь верных друзей. В те редкие минуты, когда у нас со своенравной волчицей возникал конфликт, одной шуткой Деран мог заставить нас обеих рассмеяться, забыв о ссоре и обиде. Состояние мое, при всем том, что я соблюдала все предписания своего врача: много гуляла, не испытывала стрессов, питалась из вены и поглощала фрукты, которые мне приносил Роберт практически на блюдечке с голубой каемочкой, тем не менее все равно оставляло желать лучшего. За три месяца и два дня я пережила порядка семи болевых приступов, и таких сильных, что лицо мое становилось бледнее даже самого бледного вампирского лица, а конвульсии сдавливали все тело. Доктором Андерсеном мне был подарен магический амулет. Как только случался приступ, нажав в самый центр круглого металлического шарика, я могла незамедлительно позвать врача. Это мне напоминало кнопку вызова медсестры в больницах над койкой. В детстве я боролась с запущенной стадией язвы желудка, поэтому имела неудовольствие оказаться госпитализированной и узнать работу больницы изнутри. Но Андерсен не мог меня контролировать в то время, как я находилась в волчьей пещере. В эти часы и минуты я оставалась абсолютно беззащитной перед лицом приступов, когда плод (или яйца, Господи, упаси) начинал поворачиваться с боку на бок…

Вырвавшись из размышлений о житие-бытие, я присела на стул возле окна, в котором виднелись неприветливые и мрачные хвойные деревья. Андреа сидела, скрестив ноги по-турецки, на своей кровати, а Деран занимал свое привычное место на раскладушке. Я положила ногу на ногу, оправив легкий подол сиреневого платья в пол. Серебристые босоножки на высоких каблуках удачно дополнили образ, хоть и не были в тон.

— Я хотела сказать… Я была сама не своя. Извини меня что ли. Не следовало врываться, не выяснив всей картины. — Помолчав, сказала Андреа.

— Три месяца спустя ты извиняешься? Фантастика. У русских говорят в такой ситуации, что, видимо, конь где-то издох. — Мои брови удивленно поползли вверх.

— Я просто… Я хотела устроить вечер памяти в честь погибших детей. Мы с Дераном так и не попрощались с новорожденной Мией, Венири и Кронином. У нас не было шанса их оплакать, а скорбь разъедает, когда не даешь ей возможности выйти. Явиться на мероприятие — ваша святая обязанность. Обоих. Не придете, пеняйте на себя. Я устрою террор, ибо вы оба приложили к этому руку. Пусть он и косвенно, но ты его задницу спасала. В церкви на окраине безымянной деревни, где вашими стараниями было совершено еще одно массовое убийство. Около десяти лет назад. Теперь там никто не живет. Боятся проклятия, наложенного на деревню четой Дракула. Бедные верующие люди. Они и не подозревают, что таким образом вампиры не проклятия накладывают, а развлекаются, когда им скучно.

— Ой, все. — Я махнула рукой, нервно качая ногой в такт внутреннему тремору. Становилось душно и как-то очень нехорошо. — Мы придем.

— Надеюсь, что так. Как там твой возлюбленный? Серебро с моих когтей не растворило ему желудок? — Улыбнулась Андреа, пристально глядя мне в глаза.

— Пакетированная кровь творит чудеса и выводит токсины, если их не критически много. — Отмахнулась я, игнорируя нагленькую усмешку.

— Жаль. Посмотреть на его труп — то еще зрелище. — Скривилась она, а я потихоньку дотянулась до нее ногой. Скажу лишь, что удар босоножки в бедро — не самая приятная вещь, особенно, если бьет вампир.

— Ауч. Щекотно. — Попыталась свести в шутку Андреа, но все-таки поморщилась от боли. Не имело значения, что она была оборотнем. Порог боли был вполне себе человеческим. — Нет, ну ты мне объясни просто. Я не могу этого понять. Как можно любить бессовестное создание ночи? У него нет моральных принципов. Он — злобный садист и маньяк с истинным чувством педофила к маленьким наивным и прекрасным куколкам, еще даже не вступившим в фазу полового созревания. Что ты в нем видишь? Никто из нас ничего иного не видит. У меня из-за него незаживающие шрамы на спине. Тебя они, похоже, не очень волнуют. Ты четыре месяца закрытые платья носишь.

— Дело все в этом? В твоей спине? Держи. — Я прокусила вену на запястьи заострившимися клыками, и мир для меня окрасился в бурый цвет. Две алые капли на жемчужной руке выглядели столь же необычно, как гроздья рябины на снегу. Я вытянула руку в сторону Андреа. — Заживет, как на собаке. Извиняюсь за невольный оксюморон.

— Меня не надо дважды просить. — Андреа склонилась к моей руке и прильнула к проколотой клыками вене. Оторвавшись через несколько секунд, она скинула футболку и повернулась ко мне спиной. Успевшие застареть шрамы стягивались сами собой, пока кожа ее спины не стала гладкой и ровной. — Ну как там?

— У младенца не так все идеально. — Фыркнула я.

Андреа надела футболку и снова опустилась на кровать. — Тем не менее. У тебя-то они не зажили. В чем феномен отсутствия обиды? И почему нельзя поставить точку на том, кто мешает дышать полной грудью? Нет необходимости возвращаться домой, Лора. Если тебя в этом мире все устраивает, ты можешь жить и у нас с Дераном. Разумеется, не королевский замок, но лучше тихая гавань, чем бушующее море.

— Я люблю его не за что-то, а вопреки всему. Даже здравому смыслу. Когда я с ним, будто ничего не предрешено, будто я сама могу выбирать свою судьбу, идти против навязанной кем-то воли. Я свободна внутри. Подчиняясь одному человеку в мире, я становлюсь свободной перед лицом всех остальных миллионов других людей. И чтобы огонь в груди моей горел сильнее, я лучше сожгу его силой всех, кто не согласен с моим выбором, чем сделаю выбор иной и откажусь от того, что делает меня собой, сколько бы страданий это ни принесло. И будь он худшим выбором в моей жизни, потому что я чувствую вину за свои поступки, которые совершаю под его влиянием и во имя его, потому что я постоянно чувствую боль, горечь, обиду и разочарование, лучшего я не ищу, потому что выбор иной — это предательство всего, во что я верю. А я верю, что мы — это что-то, что навсегда. Что-то, что будет длиться не одну вечность. Наверное, я всегда была такой. И всегда чувствовала, какая судьба меня ожидает. Когда я еще жила в реальном человеческом мире, однажды моя подруга и сокурсница, Елена Шеффер, сообщила мне, что встречается с юным парнем, своим ровесником. Кажется, его зовут Дилан. Брезгливое выражение моего лица со словами: «Пресвятые помидоры, живой пацан!» нужно было просто на камеру снять. Сработал внутренний мини-Фрейд, живущий в разуме, как будто мне и в голову не могло прийти, что выбором всей жизни может стать не мертвец в возрасте глубоко за пять столетий. Будто в жизни ничего противнее невозможно представить, чем живой и теплый молоденький мальчик.

Андреа прыснула в кулак, давясь от смеха. — Господи, дамочка, да у вас проблемы. Он все твое мировоззрение на короткий поводок посадил. Кто вообще тебя терпел с такими омерзительными взглядами на мир и отношения? Тебя же, наверное, мутит от прогулок за ручку в парке с ровесником и прилюдных поцелуев на публике.

— Да, нет. Почему… — Я попыталась сделать максимально возможное безразличное выражение на лице, задумавшись на добрую пару секунд, но тут же рассмеялась в полный голос, согнувшись пополам. — Нет. Я не могу притворяться. Это омерзительно.

— В отличие от жаркого секса на раскривушке с убийцей тысячи людей, пропахшим мертвечиной? Небо в алмазах подарит он и… — Парировала Андреа.

— Не смей продолжать фразу, иначе убью. Что бы ты понимала в эстетике вампиризма. Насчет твоего вопроса о том, кто меня терпит… Есть один такой прекрасный золотой человек. Его имя Никто. — Мы снова идиотически засмеялись, словно укуренные, а потом как-то разом стихли. — У меня не было друзей ни в школе, ни в университете. Я всю жизнь была сама по себе. Вы — мои первые друзья. И единственные…

— Друзья — это весело. Особенно, когда они без тормозов, как ты. Может, устроим соревнование на скорость? — Андреа легонько толкнула меня в плечо. Я поморщилась. Боль распространялась по моему телу от каждого неловкого движения.

— Пожалуй, как-нибудь в следующий раз. — Я махнула рукой, опуская голову на грудь. Боль противно распространялась по всему телу, защемляя каждый нерв в организме. — Плохо себя сегодня чувствую.

— Боже мой, кто подлил тебе святую воду в кровь? — Уголки губ волчицы снова поползли вверх. — Вся прелесть вампиризма в том, что вампир всегда чувствует себя хорошо физически, если только яд оборотня не попадает в организм.

— Очень остроумно. Обхохотаться можно. — Я закатила глаза.

Я была не в состоянии контролировать разраставшийся ежесекундно тремор. Моя нога, что лежала поверх другой, ежесекундно дергалась, и каблук с шелестом разрезал воздух.

— Вообще-то вампир, точнее вампирша, может чувствовать себя плохо. При одном условии. И это не наличие яда оборотня или святой воды в крови. — Подал голос Деран, подняв голову, до сих пор покоившуюся на скрещенных лапах, и легонько дернув хвостом, что я восприняла за первый признак раздражения. Желтые глаза с вертикальными зрачками волка внимательно всматривались в лицо Андреа. — Вампирша чувствует недомогание, когда беременна. Можешь поздравить свою подругу. Твой злейший враг вскоре принесет свое потомство в этот и без того настрадавшийся от него мир. Вот и сбудется пророчество. Мелкие гады уничтожат все миры, и от нас ничего не останется.

— Чего? — Андреа посмотрела на меня, приготовившись снова прыснуть от смеха. — Мой парень сошел с ума?

— Вообще-то не сошел. — Я опустила голову вниз, и на щеках моих появился нездоровый румянец. — У меня, действительно, будут дети.

— Бо-же мой. — По слогам произнесла Андреа, затем встала, заложив руки за голову, и описала все пространство пещеры в два круга, постепенно переходя в крик. — Как он тебя заставил вынашивать этих омерзительных мелких тварей? Опять пытал? Прошлый раз, когда он воскрешал потомство, его прожорливые адские версии его за день вырезали целую деревню. Ты хоть понимаешь, какой апокалипсис вызываешь на наши земли? Другим вампирам строго настрого запретили иметь детей четверо старейшин. Потому что эти мелкие кровожадные твари без мозга сжирают все, что им попадается на пути. Но, конечно, даже старейшины не в праве указывать королю. Если обычных вампиров за такое на солнце поджарят, то его только попросят проследить, чтобы детишки съедали по деревне в день, а не по десять. Мало этого, так это еще и над тобой издевательство. Роды такие мучительные, что вампирша может и не пережить! Убить его мало. Я всегда говорила.

— Для начала, он не заставлял. Это была моя идея. — Я снова покраснела, как рак, не поднимая головы.

— Замечательно. — Протянула Андреа так, будто в слове было минимум три буквы «а». — Эта версия, конечно, еще лучше. Они были в ссоре, и он к ней даже не прикасался. А потом она подала безумную идею о потомстве. От такого грех было отказаться, потому что в итоге он получил еще один ключ к воцарению Ночи над мирами, ведь, когда его дети вырастут, уже никто не свергнет их отца. Идти против него и еще пяти сотен ему подобных — сумасшествие. А она, хоть и знала, что придется пройти сквозь страшные муки боли родов, наконец-то, получила его прекрасное тело и гарантию того, что ненаглядный неверный никуда не денется от матери своих детей. Гениальная блестящая логика. Мастерица дедукции, мать твою Сару.

— Слушай, даже в человеческой жизни появление ребенка сопряжено с трудностями. Мы с ними справимся. Даю слово, тебе не надо об этом переживать.

Андреа прищурила глаза, и они превратились в две узкие щелки. — А за себя мне стоит переживать? Не забыла еще, что я — обычная двенадцатилетняя девочка, отличающаяся от людей только геном волка? Что со мной будет? Если в деле не участвует серебро, ты регенерируешь за несколько секунд. А что обо мне? Их вытащат из тебя, распоров нам обеим брюхо, или же они из матки полезут, разрывая стенки вагины? Может, тебе и все равно. Он тебя там растягивал с двенадцати лет, у тебя уже все давно открыто и широко. А я — девственница, Лора. И я не хочу лишаться невинности не в объятиях своего парня, а потому что ты рожаешь потомство глубоко мне ненавистного объекта.

— Я попрошу, чтобы Андерсен сделал кесарево. Твоя невинность не пострадает, хватит причитать. — Я раздраженно посмотрела на волчицу. — Дай мне стакан. Я оставлю свою кровь. Выпьешь, когда почувствуешь надрез скальпеля, и все заживет, как и не было. Я не собираюсь жертвовать своей жизнью только потому что тебя привязали ко мне.

Андреа протянула мне стакан и, пока я сцеживала кровь, села на кровать и обреченно вздохнула. — Ты под каблуком королевского эгоизма. Чуть ли не сапожки ему целуешь. Неужели он настолько хорош в постели, что можно простить побои серебряным хлыстом, измены, ложь и прочую грязь?.. Почему ты не можешь отстать от него? Это просто. Тебе причиняют боль — ты уходишь. Как дважды два. Простая арифметика. Ребенок поймет.

— Ты из тех мерзких людей, кто все чувства сведет к похоти. Дело не только в постели, Андреа. Это тоже просто, как дважды два. Когда любишь, сделаешь все, чтобы человек был счастлив. Не имеет значения, сколько боли ради этого претерпишь ты сама. Ты даже очевидных вещей не понимаешь.

— Где уж мне понять, обделенной мозгом. Любовь, любовь… Когда любовь тянет одна сторона, а вторая только делает вид взаимности, пользуясь святой наивностью влюбленной в него и вращая всем, чем хочет, насилуя свою любовь, избивая, изменяя ей, удавливая на своем ремне и ставя на колени, и если влюбленная сторона позволяет это, значит она — просто идиотка без чувства собственного достоинства, которое вторая сторона с плинтусом равняла. И любовь тут даже ни при чем. Все дело в том, милая Лора, что ты хочешь чувствовать, как он уверенно ставит ногу тебе на грудь. Саба склоняется перед верхним, а доминант награждает ее чем-нибудь из раздела гастрономии или очередных пыток. И приторно сладко, когда все это выделывают его руки. Его с большой буквы «Е». Потому что ты больна.

— Откуда ты узнала о ремне и плинтусе? — Я злобно воззрилась на нее. Что и говорить, я всегда терпеть не могла, когда что-то личное всплывает наружу, при том, что я сама об этом никому бы не призналась. Ремень был мертвой тайной между нами с Владиславом. Потому что, честно говоря, с недавнего времени, когда боль, обида и раздражение ушли в прошлое, я уже со своей подачи и желания начала просить его удавливать меня на своем поясе. Минуты, когда сладко задыхаешься в томлении, глаза уже лезут из орбит, а язык — изо рта, когда начинает синеть кожа от прекращения доступа воздуха, когда уже слышен хруст шейных позвонков, а на шее на короткое время, пока вампиризм не регенерировал повреждения, возникают синяки и кровоподтеки, когда он уже убирает ремень, но касается ладонями моего лица, хочется только умолять его удавить меня своими руками на своем ремне в эту же минуту, чтобы ощутить, как любимые руки становятся твоим Богом, судьей и палачом в одном лице.

— О плинтусе, видимо, совпадение. А насчет скарфинга… Неужели ты думаешь, что следы от удушья не появлялись на моей шее и что я не задыхалась, пока ты, больная всем рассудком, наслаждалась этим и просила милого поднажать и затянуть сильнее, гарантировать тебе рай?.. Бойся меня, Лора, когда я вырасту. Я положу конец этим больным играм. Я найду, как это сделать и как тебя спасти, если сама ты не можешь и не хочешь.

Я ничего не успела возразить. Тупая боль прострелила все тело, и я упала на пол, извиваясь в судорогах. Последним, что я помню, — как надавила на железный амулет, в самый центр…

Не знаю, сколько времени прошло, когда, наконец, открыв глаза, я увидела, как надо мной склонился внушительных размеров волк, кареглазая, похожая на эльфа девочка с растрепанными волосами и седовласый бородатый мужчина.

— Скажешь уже, что с ней или толку от тебя ноль, кровосос? — Маленькая эльфийка бесстрашно скрестила руки на груди и смотрела на мужчину пронзительным взглядом глубоких карих глаз.

— Ее Величество готова к извлечению плода. — Раздраженно прошипел мужчина, оскалившись. — Из-за тебя, мелкой шавки, королева могла умереть! Какое ты вообще имеешь право удерживать ее здесь?!

Андреа вплотную приблизилась к Амбердо, и он затравленно сделал шаг назад, памятуя, вероятно, о том, что укусы оборотня смертельны.

— Нет, мертвый противный старикашка, Лора могла умереть не потому что она у меня в гостях, а потому что твой поганый монархический кровосос, под которого ты стелешься, пытаясь услужить ему триста восемь лет, совершил над ней невероятное злодеяние, заставив вынашивать свое безмозглое кровожадное потомство. Да, даже ее это удивляет, но я знаю все обо всех, кто живет в нашем мире, так что можешь смело засунуть свои клыки туда, откуда они растут, пока я не вырвала их и не запихнула тебе в задницу, и оказать, наконец, помощь моей подруге.

— Мелкая дрянная шавка, какое право ты имеешь оскорблять Его Величество?

— Я его не только оскорбляю. — Улыбнулась маленькая девочка-волк. — Я его уже почти убила единожды, а один раз вот этими руками ознакомилась со всеми его внутренними органами. Так что я знаю Ваше Величество изнутри наощупь. Мне он не король, и никогда им не будет. Так что повторюсь. Поганый. Монархический. Кровосос.

Я пыталась произнести хоть что-нибудь, но из-за опоясывавшей боли, было трудно даже рот открыть. Сделав пару вдохов и длинный выдох, я тихо прошелестела три слова. — Андреа. Язык. Вырву.

Затем, снова собравшись с силами, выдала еще одну длинную тираду. На этот раз уже получилось лучше. — Доктор Андерсен, я здесь загибаюсь. Не время устраивать разборки из-за того, кто кого как назвал. Мой муж — не мальчик. Он сам может свой титул отстоять и не дать в себя обиду. Отнесите меня домой и подготовьте к извлечению. Андреа, у тебя есть моя кровь, хоть ты и ведешь себя, как дрянь. Все будет хорошо. Не переживай.

— О, глядите-ка, мученица-роженица ожила. Уже лучше. Чует, шельма, что на мужа шишки летят. — Усмехнулась девочка. — Удачных родов. Супругу горячий привет. Еще свидимся.

Тем временем, доктор Андерсен схватил меня в охапку на руки и на вампирской скорости полетел к замку…

Глава 10. Наследие Дракулы

Мы — дети вампира, и ночь — наше время,

У нашего Князя — незыблемый трон,

Дрожи человечее, смертное племя,

Мы скоро прольем кровь во имя ворон.

Андерсен принес меня в какую-то лабораторию и уложил на металлический стол,  крикнув кому-то позвать Владислава. Что было потом я помнила весьма смутно.  Перед тем, как отключиться, я попросила Амбердо сделать мне кесарево. Затем, как это водится, когда погружаешься в обморочное состояние, стены раздвинулись, сознание куда-то уплыло, а когда я очнулась, я обнаружила, что мое сиреневое платье в области живота оказалось разрезано и насквозь пропиталось кровью. Приподнявшись и сев на столе, я огляделась. Кипевшие железные котлы, трубки непонятного происхождения, деревянный мостик где-то высоко под крышей и много других металлических сооружений окружали стол, на котором я лежала. Лаборатория пустовала. Я находилась здесь в гордом одиночестве. Коснувшись ладонью окровавленного живота, я обнаружила, что никаких ран и швов на нем не оказалось. Что ж, значит, все зажило. Не испытывая боли и особых затруднений, я соскочила со стола и направилась к выходу. Необходимо было отыскать доктора или мужа, чтобы спросить, как все прошло. Но не успела я сделать и несколько шагов по направлению к выходу, дверь в лабораторию потихоньку отворилась, и на пороге появился доктор Андерсен.

— Ваше Величество. — Искренне и тепло улыбнулся Амбердо. — Вижу, что энтузиазм поставил Вас на ноги. Но, если хотите знать мое мнение, стоило полежать хотя бы до вечера. Вы точно в порядке? Не испытываете боли?

— Не стоит беспокоиться обо мне, доктор Андерсен. Я в полном порядке! Живее еще себя никогда не чувствовала. — Улыбнулась я, нетерпеливо опуская руку седовласому бородачу на плечо. — У нас получилось? Что с моими детьми? Могу я их увидеть?

— Разумеется. Его Величество остался рядом с ними до тех пор, пока Вы не придете в себя.

— Тогда идем! — Я нетерпеливо подтолкнула Амбердо к выходу, и, покинув лабораторию, мы устремились на шестнадцатый этаж, в нашу с Владиславом комнату.

В комнате спиной к двери стоял мой муж, рассматривая нечто, расположенное возле окна. Когда мы подошли ближе, он обернулся и протянул мне руку. Я тепло и крепко сжала ее в своей. Я стояла, устремив взгляд на его профиль. Прямой длинный нос, темный глаз, горделивая ухмылка и золотая серьга в левом ухе. Он напоминал прекрасного и свободного цыгана, а из того, что я знала о его семье, его отец — Валерий-завоеватель был королем всех цыган, и девушка-охотница, о которой он говорил, его потомок, точная копия нашей Селены, тоже была цыганской принцессой, следовало, что он — тоже потомок этого прекрасного свободного племени. Мой рома. Если бы он только темной ночью сыграл мне на гитаре. Где-нибудь у берега реки. А я бы сидела и слушала, и слушала, растворяясь в звуках цыганской мелодии… Я даже не могла понять, почему меня так сильно влечет эта часть его происхождения. Он улыбнулся, видимо, прочитав мои мысли.

— Когда-нибудь сыграю. Обещаю. — Раздался до боли любимый голос в голове, и я опустила голову на его плечо, устремив взгляд вперед.

В крупном резервуаре, до краев заполненном свежей кровью, плавал окровавленный красный сгусток, уже покрывавшийся зеленой болотной слизью, длиной около пятнадцати-двадцати сантиметров.

— Вот это да. Это он так за сколько часов вырос? — Ошеломленно спросила я, обернувшись в сторону Амбердо, не отпуская руки мужа из своей.

— Чуть больше, чем за два. Вскоре этот сгусток, достигнув своих максимально возможных размеров, начнет деление на отдельные организмы. Тогда их можно будет разместить в лаборатории, в которой Вы недавно очнулись. Закончив деление, кровавые сгустки покроются зеленой слизью окончательно и начнут свое превращение в коконы. А когда и этому процессу подойдет конец, станет возможно привести их к жизни с помощью разряда молнии и проверенного оборудования Его Величества. Металлические трубки проведут к каждому организму разряд в несколько миллионов вольт и, при помощи живого бьющегося сердца и доли человеческой энергии, Ваше потомство оживет. — Резюмировал доктор Андерсен. — К сожалению, человеческое сердце не выдерживает такого разряда тока, поэтому мы ищем существо бессмертное и невероятно сильное для оживления Ваших детей.

— Вы упоминали о нем, когда у меня случился первый приступ. — Я кивнула головой. — Монстр, созданный неким безумным ученым?

— Да. Этот ученый вместе с Вашим мужем долго работал над созданием этого существа, собирая его из частей тел усопших. Он воскресил его тем же способом, что мы планируем воскресить Ваших детей. Это создание, по-настоящему, бессмертно, ничто не может убить его, поэтому зарядом его энергии можно пользоваться бесконечно. Существо нарекли монстром Франкенштейна, по фамилии безумного ученого, его создавшего. К сожалению, сейчас наши усилия ни к чему не приводят. Он уплыл из Трансильвании по Адриатическому морю, и где он сейчас, никто не знает. Но мы не прекращаем поиски.

— И увенчались чем-нибудь хорошим попытки в прошлом оживить детей?

— Даже не раз. В девятнадцатом веке — потомство от трех невест Его Величества, в двадцатом — от жены Элеоноры. Дети Вашего мужа живут сейчас в разных мирах и уголках света. Никто из нас не знает, сколько их, на самом деле.

— Спасибо Вам за помощь, доктор Андерсен. И вообще за все. — Я благодарно улыбнулась Амбердо и поцеловала мужа в щеку. — Прошу меня простить. Я хочу принять душ и смыть кровь. Я скоро вернусь.

— Разумеется. — И Владислав, и доктор понимающе кивнули. Покинув мужчин, я хлопнула дверью комнаты и направилась в ванную, располагавшуюся на девятом этаже…

***

Я, Владислав и еще несколько человек стояли в старой церкви. Я задумчиво осмотрела присутствующих. Все они были одеты бедно и невзрачно. Наша одежда резко контрастировала с их. Мое черное бархатное платье, хоть и было самым простым из находившихся в гардеробе, но, тем не менее, слишком мажорно смотрелось среди обычных смертных. Владислав же и вовсе надел бордовый бархатный пиджак, черную рубашку с золотыми запонками и черные брюки, у ремня, которых была золотая пряжка. Я добрых минуты три не могла оторвать от нее взгляд. Вот мы сейчас, такие невозмутимые, стоим здесь, а по ночам этот ремень сдавливает мне шею, но никто из присутствующих не догадывается об этом. Кроме Андреа тайн моего порочного господина не знает ни одна живая душа. Я подняла голову вверх. Не знаю, кто здесь все отмывал, но не осталось ни единой капли крови в этом помещении, хотя, когда я находилась здесь в предыдущий раз, имела место быть кровавая баня. Я помнила о случившемся здесь, словно это было вчера. Разбитый алтарь, голова парня, имевшего неповторимое сходство с Дэвидом Теннантом, а вон и стена, в которую муж вжимал меня на глазах остекленевших прихожан. Все вокруг пахло пороком, куда бы я ни пришла, и напоминало о наших грехах. Прошлых, настоящих… Я опустила глаза.

— Мы собрались здесь почтить память Мии из рода Кронина, Венири и самого Кронина, а также, четырех погибших младенцев. Их гибель — страшная боль для нас, но мы должны воздать им должное. Они ушли, но не будут забыты…

Что и говорить, Андреа была превосходным оратором. А у меня начинала от всего происходившего болеть голова. Слишком много воспоминаний и боли. Причиненной мне, причиненной мной.

— Они ушли, но не будут забыты. — Каждый из стоявших друг за другом произносил эти слова.

От меня не укрылась демоническая усмешка мужа. — Они ушли, но не будут забыты.

С этими словами он покосился на меня, давя смешок. Один смеялся мне прямо в лицо, вторая устроила все это шоу, лишь бы усилить мое чувство вины и заставить почувствовать себя полным ничтожеством. Когда дошла речь до меня, я просто развернулась в сторону выхода. Им не заставить меня заниматься самоедством. И эти два, с позволения сказать, человека еще были единственными моими близкими!

Уже у выхода мне преградила путь Андреа. — Вернись на свое место, Лора.

— Это же балаган. Тебе самой хочется стоять там и врать, что гибель этих людей и детей не на совести здесь присутствующих? Пытаешься заставить меня включить вину и терзаться? Ты не дождешься моих извинений, Андреа. А теперь — с дороги.

Я отпихнула волчицу плечом, почувствовав сзади чье-то присутствие. Владислав тоже уходил.

— Конечно. — Лицо Андреа исказилось гримасой боли. — Зачем вам чувствовать вину и брать на себя ответственность за жизни, которые отобрали? Проще так. Как живется. На хорошее вы оба вообще не способны. Ну и проваливайте, в таком случае.

Двери медленно и неслышно затворились за нашими спинами…

***

Три недели спустя.

— Они погибнут, если мы не приступим к процессу воскрешения в скором времени. Наши дети погибнут. — Мой муж, на редкость, впервые выглядел глубоко опечаленным, бесцельно листая одну из папок с бумагами за тысяча девятьсот сорок шестой год. Его печаль контрастировала с глубоким раздражением. — Мои дети погибают, а единственное полезное из того, что я могу сделать, это листать идиотскую папку.

Он раздраженно отшвырнул от себя документы, и они нестройной кипой попадали на пол.

— Дорогой. — Я положила руку ему на плечо. — Еще есть время, мы обязательно что-нибудь придумаем.

— Какое время, Лора? Монстра Франкенштейна мои люди ищут уже сотню лет, а нашим детям жить осталось до заката третьего дня, начиная с этой минуты. Не уверен, что мы сможем повторить это снова. Первый раз был мучительным. Ты чуть не погибла. И рисковать твоей жизнью я больше не желаю.

— Послушай. — Я присела на пол, положив руки мужу на колени. — Сколько раз мы выбирались из дерьма? Я дважды чуть не потеряла тебя, и оба раза решение приходило в самый последний момент. Я нашла способы сохранить тебе жизнь. Я не позволю умереть нашим детям. Верь мне.

Сев рядом, я прижалась головой и рукой к его ноге, закрыв глаза. Спустя пару мгновений я, наконец, завела разговор о том, о чем собиралась его спросить еще в первый момент приступа моей беременности.

— Ты говорил Амбердо, что леса горят. Это из-за меня, из-за того, какая я? — Сменила я тему, не позволяя мрачным мыслям удручать нас снова и снова.

— Если ты слышала это, ты слышала и все остальное. Да, это так. Твоя психическая нестабильность и абстинентный синдром, когда ты не получаешь новую дозу наркотика своей любви, ведут к коррозиям почв и горению лесов. Ты теперь связана с природой этого мира, и, похоже, что медленно и верно приближаешь апокалипсис, о котором говорило пророчество. Я же говорил, что будет только хуже, если не уйдешь.

— Поздно говорил. — Я обняла рукой его ногу и уставилась невидящим взглядом в пустоту. — Там, в психиатрической больнице ты, наоборот, настаивал войти с тобой в пещеру горного короля…

— Живя с тобой, Лора Уилсон, я начинаю все больше понимать, что в любви нельзя быть эгоистичным. Тогда, когда я только встретил тебя, я хотел получить то, что принадлежит мне по праву. Я хотел обладать тобой и владеть. И мне не было никакого дела до того, к чему это может привести. Но, когда я увидел последствия, они мне показались слишком страшными, чтобы продолжать в том же духе.

— Я сильнее, чем ты думаешь. Ты зря меня недооцениваешь. — Подняла голову я. — К тому же, сейчас ты больше не прогоняешь меня.

— Кроме того, насколько все это ведет к разрушению твоей личности, я понял и еще кое-что. Противодействовать тебе и отнимать у тебя себя — это даже больший апокалипсис, чем депрессия и апатия из-за моего отъезда с коррозией почв и горением лесов. С тобой спорить — безболезненнее будет лоб до крови о стену разбить. Ты абсолютно неконтролируема, когда начинаешь думать, что у тебя отнимают твое выболевшее, принадлежащее тебе по праву лет порченой чувствами крови. Я тут спросить хотел… — Он помедлил. — Мы ни разу об этом не разговаривали, но… Что ты чувствуешь при асфиксии? Почему это для тебя стало так важно? Почему просишь снова и снова удавливать тебя на ремне?

— Потому что… — Я вздохнула. — Ты держишь мою жизнь в своих руках. На духовно-моральном уровне. И только ощущение этого тактильно и физически, позволяет почувствовать, что я не сплю. Что я не смертельно утомилась после дневного дежурства, и, оставив больницу на Мистера Коулмана, дремлю в ординаторской и вижу красивые сны. Ты — мое все. Ты так важен для меня, что я боюсь проснуться, боюсь, что психоаналитик был прав, и тебя, действительно, не существует нигде, кроме как в моей голове. Я боюсь потерять то, что делает меня живой, то, что делает меня собой. Поэтому, хоть удавливай, хоть шкуру спускай, хоть вены вскрывай мне, но позволяй чувствовать, что то, что я вижу — правда. Я не люблю боль, не выношу насилие, но все видится в ином свете, когда процесс контролируют любимые руки. Это эйфория, дикость, безумство и настоящий драйв, со скоростью света летящие по венам. Вот, что я чувствую. — Я взяла его руку в свои и прильнула губами к перстню с изображением дракона.

На какое-то время воцарилось молчание, а затем одним резким движением муж поставил меня на ноги, и мы направились в лабораторию.

Переступив порог, я подняла голову вверх, чтобы оценить труды Роберта и Амбердо. Сотни коконов, покрытые зеленой слизистой оболочкой, были подвешены к самому потолку. К каждому из них тянулись металлические трубки, по которым, вероятно, в грозовую ночь будет подаваться заряд тока и энергия жизни чудовища Франкенштейна.

— Они должны выжить, Лора, должны… У нас нет права на ошибку. — С болью в голосе произнес мой муж, устремляя взгляд к потолку и сгущавшимся сумеркам, хорошо различимым через просвет в крыше. — Но мы уже обыскали все миры и их страны. А в своем — каждый клочок земли. Уродливое создание отца своего мастерски умеет прятаться.

Что-то в его словах не давало мне покоя: «Но мы уже обыскали все миры и их страны. А в своем — каждый клочок земли». Я решила докопаться до сути и сократить фразу: «Обыскали миры и каждый клочок земли». Да, вот оно ключевое: «Земли».

— Где ты говоришь его в последний раз видели? — Наконец, оторвавшись от рассуждений, подала голос я.

— Он уплывал в неизвестном направлении по Адриатическому морю, когда последний раз охотник по имени Ван Хельсинг убил меня. Второй раз. Это было в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

— Однако же, твои приспешники уже сто лет в обед как не могут найти уродливого безобразного монстра в человеческих мирах? Если бы он там был, достаточно было бы сунуть его фотографию первому встречному. И если не каждый первый, то каждый третий точно бы узнал его и ответил, в каком направлении скрылось чудовище.

— И к чему ты клонишь? — Владислав воззрился на меня своим бездонным черноглазым взглядом.

— Я клоню к тому, что его никто не видел ни в одном из миров и не помог твоим приспешникам, потому что его и не было ни в одном из миров. Решение нашей проблемы все это время находилось у нас под носом, а мы даже не замечали. Сам подумай, какой в этом смысл, бежать и прятаться от короля вампиров всей сети миров и тысяч его слуг, в абсолютно тебе незнакомом месте, где каждый может оказаться врагом и выдать тебя? Монстр Франкенштейна проплыл по морю, чтобы запутать следы. Чтобы стали искать его где угодно, но не дома, где все так знакомо и привычно, и есть укромное место, куда никто не сунет нос, потому что ищут его в других мирах. Здесь можно затаиться на годы, и никто тебя не отыщет. Ты сказал, что вы обыскали буквально каждый клочок земли. На поверхности. А вы пробовали искать ПОД землей? Все мы, создания ночи, не выносим яркий свет. За годы жизни здесь, должно же оказаться такое место, в котором он мог затаиться на глубине. Подумай, катакомбы, колодцы… Да что угодно.

В глазах Владислава блеснула фанатичная искорка. — Вот теперь ты должна понять, почему сам король всех вампиров во всех мирах выбрал именно тебя. У тебя золотые мозги, Лора. Зомби, если бы они существовали, а не были глупой страшилкой детям на ночь, выстроились бы за ним в ряд и передрались. В девятнадцатом веке монстр жил под разрушенной мельницей рядом с Васерией. Ее спалили дотла люди деревни, увидевшие чудовище на крыше с бездыханным телом отца на руках. Мы с невестами думали, что он потерян навсегда, но он выжил. Под мельницей. И оставался там, пока я не заполучил его.

— Хорошо. — Я наклонилась к нему вплотную и поцеловала в щеку. — Отдавай приказ своим людям запускать процесс воскрешения наших детей. Я иду в Васерию за монстром Франкенштейна!

***

Я открыла гардероб и вытащила оттуда длинное платье в пол крестьянского покроя из грубой холщины. Только элемент неожиданности мог позволить мне одержать победу над чудовищем, раза в три выше меня и шире в плечах. Вряд ли он знал меня в лицо, но спустись я в его жилище в шелках, наверняка, сложил бы два плюс два и понял, что я — королева этого мира. Лучше притвориться заблудшей бедной девушкой-крестьянкой.

Я уже сбросила одежду к ногам и собиралась влезть в просторный ворот одеяния, когда кто-то схватил меня за руку.

— Ты не пойдешь одна. Это безумие. Ты не настолько сильна, чтобы справиться с этим уродом. Ты даже в глаза его не видела, и поэтому не имеешь представления о том, с какой опасностью столкнешься. Я отправлю своих слуг за ним.

— По-моему, мы уже все обсудили. Я не доверю то, от чего зависит жизнь моих детей, ни в чьи иные руки, кроме собственных. А тебе нужно начинать подготовку. Когда я вернусь с монстром, платформа для него должна быть готова, чтобы оставалось только начать. — Я мельком окинула мужа взглядом и опустила глаза. Нашу комнату всегда скрывал сизый полумрак из-за плотно задернутых штор и ультрафиолетовых стекол. Сейчас он стоял возле меня, эмоционально взведенный, нервный, невыносимо прекрасный в полутенях нашей темной спальни, а на мне было лишь только нижнее белье. Не буду говорить, чем это попахивало, потому что ни одной не шальной и не пьяной мысли в моей голове не было. — Я знаю, что делаю. Тревога и стресс… Вы-клю-чай. Все будет в порядке. Уже вечером мы станем родителями. Я бы позвала и тебя с собой, но он знает тебя в лицо, а меня может ошибочно принять за  крестьянку.

Я приподнялась на пальчиках и коснулась его губ своими. Не в силах сопротивляться он притянул меня за шею рукой ближе, углубляя поцелуй. Одно соприкосновение уст и сплетенных языков выбило воздух из моих легких, перед глазами потемнело, а в голове что-то стремительно завертелось. Отстранившись, он коснулся ладонью моих волос, а затем и лица. — Ты бесстрашная, решительная, обезбашенная и безрассудная, Лора Дракула. Ты сводишь меня с ума.

— Не так, как ты меня. — Я выскользнула из его объятий, потому что мое тело дало мне понять, что еще несколько секунд, и до монстра Франкенштейна мне будет не больше дела, чем до муравья, копошащегося в траве. Надев крестьянское платье и оправив рукава, я улыбнулась супругу на прощание и вышла из комнаты…

Приятная ночная прохлада здорово бодрила и даже придавала уверенности в собственной неуязвимости и в том, что фортуна сегодня будет на моей стороне. От разрушенной мельницы на окраине Васерии остался лишь едва державшийся прогнивший старый остов. Быть может, сразу после сожжения здесь и оставалось несколько досок в целости и сохранности, сто лет спустя же гниение забрало в свои объятия все, на что только кинуло взгляд. Да и постройка даже в то время вряд ли могла похвастаться новизной. Мельница всем своим видом говорила о том, что дата ее возведения относилась к веку четырнадцатому, максимум пятнадцатому, не позднее. Сделав пару шагов внутрь скелета, некогда представлявшего собой чудо архитектуры своего времени, балансируя на полусгнивших досках и из последних сил стараясь сохранить равновесие, я увидела лежавшую на земле стеклянную пузатую флягу, менее чем на половину заполненную зеленоватой жидкостью. Надпись на этикетке-наклейке провозглашала, что внутри бутылки был абсент. Я наклонилась, подняла бутылку с земли и, откупорив, отпила из горлышка. Сначала алкоголь ударил в голову оглушительной волной жара и боли, а затем заставил философски задуматься о том, как попасть на нижний уровень. Я присела на корточки, устремив взгляд под ноги. Впереди меня доски заканчивались, и зияла глубокая дыра в черноту. А вот и вход. Я поднялась на ноги и сделала шаг вглубь темнеющей пустоты…

Разумеется, вампирские рефлексы позволили приземлиться на обе ноги, но от этого желание материться всеми известными в природе матерными словами и неологизмами, придуманными в тот момент самопально спонтанно, никуда не исчезло, потому что мое приземление с шумом окончилось в мутной от глины, вдобавок к этому — ледяной воде. Фонтан брызг, вытесненный из речки-вонючки силой тяжести, обдал меня с головы до ног мутной грязью. Что ж, не бывает худа без добра. Теперь я была похожа на бедную крестьянку-замарашку еще больше.

С горем пополам выбравшись на сушу, я отклеила мокрые и грязные пряди ото лба и поглядела перед собой. На влажной от сырости и воды земле лежала потрепанная книжица в кожаном переплете, на обложке которой золотыми буквами были выгравированы слова «Святая Библия». Я сделала еще несколько шагов вперед и увидела на влажной почве кое-что еще. А именно — следы исполинского размера. Все-таки я оказалась права. Он все еще здесь.

— Поздравь себя, Лора Уилсон, ты нашла монстра Франкенштейна. — Сладко пропело внутреннее «я», словно заискивая передо мной. Времени разбирать причины, по которым мое вечно недовольное всем и вся и бурчавшее альтер-эго сейчас было так спокойно, у меня не было. Потому что сзади от меня послышалось какое-то движение, опереженное только звуками сиплого дыхания, и, вытянувшись в струну, я замерла на месте. Запах гниения ударил в ноздри, да так отчетливо, что я едва не задохнулась. Обернувшись, я увидела нечто, до глубины души пронзившее и даже сумевшее испугать бессмертного вампира. Догадываюсь, что из-за того, что на улице была ночь, я бы ничего не смогла рассмотреть, будучи человеком, но вампирское зрение служило мне хорошую службу.

Уставившись на меня любопытным взглядом, напротив меня, буквально в двух шагах, стояло нечто в рваном тряпье коричневых и серых оттенков с капюшоном, накинутым на голову. В росте индивид достигал, похоже, порядка трех метров. Гниющая и покрытая трупными пятнами кожа его так называемого лица состояла из нескольких слоев и была скреплена наскоро швами из черных нитей, соединяющими лоб с носом, а нос — с нижней половиной его физиономии. В груди его, не покрытой тряпьем, билось механическое сердце зеленого цвета.

Рассматривая это ужасающее творение рук отца его, я внезапно поняла, что голова моя пронзительно чиста, и никакого четкого плана о том, как мне одержать над ним победу и еще и доставить в замок, в ней не содержится. Похоже я, как и всегда, переоценила свои возможности. Я грешила этим постоянно. Ожидая высокий балл на экзамене, а получая намного ниже. Ожидая, что родители видят во мне большее, нежели выгодную партию для Дэвида Теннанта, а получая суровую правду о том, что это не так. Ожидая, что смогу взять под контроль любовь к Владиславу, а получая свои взрывавшие мне мозг желания, чтобы он душил, бил и издевался надо мной, чтобы чувства в своей маниакальности и острой фазе стали еще острее. Сейчас же моя переоценка своего «я» могла стоить мне жизни. Тем не менее грел душу и вселял уверенность в своих силах тот факт, что я сделала что-то, чего не смогли ни мой муж, ни его приспешники. Я нашла монстра. С другой стороны, я даже не знаю, на что я рассчитывала, не продумывая способы курьерской доставки сверхценного товара на дом. Что я заявлюсь такая вся в Дольче Габбана, скажу монстру «Сир, позвольте препроводить Вас на электрический стул», а он непременно ответит «Разумеется, мадам. Что Вы, что Вы. Не стоило утруждаться и приходить, могли просто позвонить, и я бы пришел сам!»? Да будь я хоть сто раз вампиром, я все равно оставалась хрупкой шестнадцатилетней девочкой. Девочкой с клыками и крыльями, тем не менее вряд ли способной на руках донести трехметровый труп из семи частей человеческих тел до дома.

Первым молчание нарушило чудовище, потому что я не спешила начинать сотрясать воздух, лихорадочно готовя в голове хотя бы какой-нибудь скудный план действий.

— Ты кто такая? Такая… Такая… Такая… — Рокот голоса монстра отражался от пещерных стен эхом, повторяя последнее его слово раз десять подряд.

— Меня зовут Гейл. И я живу здесь, в Васерии. — Брякнула я первое, что пришло мне в голову, а затем начала тараторить со скоростью света. — Извините, что помешала. Я была расстроена, бежала, не чуя ног, прочь из дома. А доски оказались гнилыми, и я провалилась. Помогите мне выбраться отсюда. Пожалуйста… Самой мне не вскарабкаться на такую высоту наверх.

Чудовище доктора Франкенштейна еще с минуту меряло меня изучающим взглядом, затем пророкотало. — Идем за мной. Я покажу тебе более безопасный выход из пещеры. О нем никто не знает. Будешь первой.

Когда монстр повернулся ко мне спиной, я приняла окончательное решение: «Сейчас или никогда».

— Когда я провалилась сюда, убегая из дома, я искала кое-что. Точнее кое-кого.

Франкенштейн-сын повернулся ко мне и недоверчиво прогудел себе под нос. — И кого же?

— Тебя! — Я моментально обернулась в бестию и оскалила клыки. Монстр стал абсолютно алым, как и вся пещера вокруг меня. Эффект неожиданности сработал вполне себе успешно. Я даже не могла представить настолько замедленной реакции. Мне удалось подлететь достаточно близко, чтобы вцепиться когтями в его синюшное лицо, изо всех сил пытаясь дотянуться до глаз. Монстр ревел, как раненый лев. Его крики, отражаясь от стен пещеры, вибрировали в воздухе и грозили камнепадом. Когда же он заткнется, наконец. Перевеса сил долго ждать не пришлось. Ударив с размаху мне в живот, монстр одной рукой схватил меня за горло и опрокинул на землю, изо всех сил ударив позвоночником о твердую почву. Ноющий стон издала каждая кость моего тела и, совершенно не к времени мне в голову пришла мысль о том, что была бы я человеком, перелома всего позвоночника от такого удара было бы не избежать. Возможно, и сейчас он был раздроблен, благодаря камням, уютно устроившимся в сырой почве, но быстрая регенерация и отсутствие чувства боли значительно мешали понять, так ли это. Тщетно я извивалась, пытаясь дотянуться когтями до глаз проклятого чудовища. Не в силах удерживать себя в звериной форме, я несколько уменьшилась в размерах, принимая человеческую. Из складок своей одежды монстр достал миленький и хорошо заточенный осиновый колышек. По-прежнему сдавливая мне горло, он занес его над моей грудью и почти прорычал с ненавистью и презрением в голосе.

— Еще одна явилась. Полагаю, ты — Лора. Имея дело с вампирами постоянно, я всегда теперь держу оружие при себе. Похоже, что ты — новенькая. Его невесты были умнее и осторожнее. А ты то ли совсем глупая, то ли бесстрашная. Войти в логово к монстру одна и без какого либо оружия. Тоже жаждешь воскресить своих детей со своим господином? Думаю, ты была хорошей при жизни. Может, мне и немного жаль, но я уже говорил и невестам, и самому Дракуле, чье нутро такое же гнилое, как мое лицо: больше на его электрический стол я не вернусь никогда.

Кол уже приблизился к сердцу, напрасно я пыталась удерживать руки монстра от себя подальше. Этот живой труп явно обладал силой десятерых вампиров. Я уже приготовилась к неизбежному, когда в воздухе раздался звук выстрела, «лицо» моего несостоявшегося убийцы исказила гримаса боли, и он свалился рядом, прочно придавив меня своей тушей к земле и конвульсивно дергаясь от боли. Веки создания безумного ученого еще подрагивали, давая понять, что он в сознании.

— Еще как вернешься. — Послышался знакомый до боли голос. — Тебя для того и создали, чтобы доказать, что не один Господь способен порождать жизнь на планете. Теперь же твоя жизнь послужит моим целям. Ты поможешь воскресить моих детей. Снова. Можешь быть спокоен, твое согласие не требуется. Мы и без него справимся.

Владислав наклонился, и, усмехнувшись так, что стали видны заостренные клыки, одним рывком вытащил меня за руку из под тяжелой, как вагон кирпичей, туши трупа.

— Лора, Лора. Только на пять минут выпусти из дома, уже обнаружишь ее под очередным мужиком из Монстрлэнда. Никакого понятия о супружеской верности, преданности, любви, моральных ценностях.

— Остроумно, аж обхохочешься. — Я закатила глаза, а затем благодарно на него посмотрела. — Спасибо. Я думала, что умру здесь и сейчас, сегодня.

— Избавь меня от этого дерьма. Мать моих детей должна научить их всему, чему в свое время ее научила наставница. Дети вампиров пребывают в звериной форме до биологического возраста в три года. Они еще не умеют превращаться. После трех они смогут выглядеть, как обычные дети и будут взрослеть, преодолевая половое созревание до биологического возраста в двадцать два года. После этого все процессы в их организмах остановятся, и больше они не постареют ни на день. А полное взросление от рождения до биологического возраста в двадцать два года по меркам этого мира пройдет у них примерно за три-четыре месяца. Уже через месяц можно будет судить, похожи ли наши дети на папу или на маму. Так что твоя смерть — последнее, что мне сейчас нужно, когда мы — без пяти минут полноценная семья.

— Это все значит, для чего я вообще нужна?

Он смерил меня таким взглядом, который, я была в этом точно уверена, в будущем послужит источником вдохновения для поднятия вопроса во многих странах о введении возрастного ценза 18+ на многие произведения, как искусства, так и так называемого «искусства». Не выдержав накала, я покраснела.

— Хорошо, когда люди без слов понимают. — Улыбнулся граф, и, взяв монстра за руки, обратившись в нетопырей, мы взмыли вверх. Путь до дома по воздуху прошел весьма странно и необычно. Представьте себе двух вампиров, держащих за руки огромного уродливого монстра, да еще и передвигающихся по небу. Представили? Лично мне эта сценка напоминала один момент из сказки русского писателя о лягушке, которая путешествовала с утками, несущими ее на веточке в клювах по небу.

Снизившись на поляну у дверей замка, мы перетащили чудовище через порог вместе с подоспевшим на помощь монархам испуганным и побледневшим дворецким Робертом…

***

Черные небеса взрезал очередной электрический разряд молнии, когда мы с мужем вошли в лабораторию. Взмыв на мост под самым потолком, мы перегнулись через перила, наблюдая за процессом. Внизу копошились впервые увиденные мной карлики весьма нечеловеческого происхождения. До сей поры я даже не знала, что такие субъекты делят с нами замок.

— В девятнадцатом веке у меня был главный помощник в этом деле. — Произнес Владислав, глядя вниз на то, как хлопочут Амбердо и Роберт, раздавая приказы карликам и укладывая все еще не очнувшегося от воздействия серебряной пули, выпущенной из кольта графа, монстра Франкенштейна на подъемный механизм. Похоже, врач-акушер выполнял свои обязанности перед детьми короля даже после того, как они покинули тело матери. — Горбун был самым верным слугой и другом. Мы зачастую обменивались жизненными советами. Но охотник с моей дальней родственницей и компанией убили его. Теперь, единственные, кому я могу довериться в этом вопросе — Андерсен и дворецкий. Но от них много суеты и мало толку. Повешенный, которого я в последний момент вытащил из петли и дал своей крови, зависший между жизнью и смертью, беспрекословно исполнял мою волю. Порой, я скучаю по нему.

— Почему эти люди так поступили? Почему они убили твоего друга? — Я взяла мужа за руку. Невыносимо было смотреть даже на тень боли в его глазах. Эти глаза… Весь он… Создан для любви, а не для боли. Такая красота просто не должна страдать. Не имеет права.

Он обернулся ко мне и улыбнулся своей самой теплой улыбкой. — Им всегда не терпелось покончить со мной, с моими невестами, детьми. Они хотели уничтожить и стереть с лица Земли все, к чему я прикасался, чтобы не осталось даже упоминания обо мне. О чудовище. Девушек постигла жестокая смерть. Одну мою невесту уничтожили святой водой, другая сгорела, третьей вонзили серебряный кол прямо в сердце. А они никому не желали зла. Они просто хотели жить и воспитывать детей. Вместе со мной. Но можешь так сильно не переживать. Дело былое. Я уже почти забыл и живу дальше. Начинаю постепенно забывать, что и сам вскоре умер и оставался мертвым, пока Дьявол не дал мне третий шанс.

— Он, наверное, пугает… Ну… Дьявол, в смысле. Я столько слышала о нем от матери, из книг… Наверное, увидеть воочию — не то же самое. — Я намеренно сменила тему. Я видела, что его все еще трогает гибель невест, но не хотела проронить вслух, что если они умерли и не воскресли, туда им и дорога. Типичная женская ревность и борьба за территорию, но я была рада, что сейчас мне не приходится делить мужа с тремя полуобнаженными вампиреллами-прошмандовками. А уж о том, в каком виде они разгуливали по деревням, мне рассказывал даже Роберт.

— Он — просто Пустота и Тьма. У него нет души, но он — не вампир. Он — нечто иное. Когда находишься рядом с ним, из груди у тебя словно вытягивают всю радость, и ничего не остается. Ни любви, ни света, ни добра. Один лишь мрак. Первобытный и хаотический.

— Жутковато. — Задумавшись, я устремила взгляд вверх, наблюдая за тем, как яркий, слепящий глаза разряд молнии мелькнул на черном небосводе. — Небо было чистое сегодня. Ни облачка. А гроза прямо как по заказу. — Задумчиво пробормотала я.

— Она и есть по заказу. — Тихо произнес Владислав. — Я управляю погодой.

Среди карликов в традиционном черном и главных помощников в одеждах такого же цвета, мы, как монархи, выгодно выделялись контрастным зеленым и черно-золотым. На мне было надето яркое изумительного изумрудного цвета бархатное платье в пол с глубоким декольте и зеленые замшевые туфли на каблуке без узоров. Я увенчала свою голову диадемой, которой меня короновали в день свадьбы. Мой муж же был обречен в чем угодно выглядеть идеально, но сегодня, исключения ради, надел на черную атласную рубашку черно-золотой камзол. В остальном же он не изменял себе: черные брюки и сапоги, волосы зачесаны назад и забраны в хвост, золотая серьга в левом ухе. Я завистливо вздохнула. Мне приходилось часами приводить себя в порядок, наводить макияж, делать завивку, чтобы выглядеть, как королева. Он же не заморачивался, надевал то же, что и всегда, разве что варьировал цвета, но всякий раз выглядел безупречно, достойно короля.

— Поднимай рычаг! Поднимай монстра! — Скомандовал амбициозный Амбердо, и Роберт поднял вверх какой-то рычаг в стене.

Монстр постепенно пришел в себя, когда подъемный механизм пришел в движение. Молчать он и не думал, а изрыгал на наши бедные головы проклятия и характеризуя нас всеми известными ему эпитетами, разве что не используя матерные по той простой причине, что его создавали в этом мире, а не в моем, и он не успел, грубо говоря, нахвататься.

— Адские твари! Горите в аду! — Снова неестественно взвыл он, когда подъемник закончил движение, доставив монстра на крышу и автоматически поднявшись вертикально.

— Теперь генераторы энергии и динамо-машины. — Скомандовал с навесного моста мой супруг, и Роберт с доктором вновь взялись за дело. Тем временем, карлики создавали в лаборатории максимум шумов, переругиваясь и шипя друг на друга. Но вскоре и эти звуки перестали быть различимы. Гром грохотал с ошеломляющей силой, дождь хлестал через проем в крыше на нас, выливая с небес норму осадков минимум половины года за один день, работающие и поблескивавшие током двигатели всевозможных машин тоже издавали свои ни с чем не сравнимые звуки.

В этой грохотавшей Вселенной все-таки было время для идиллии. Владислав приобнял меня за талию, и я положила голову ему на плечо. Моя жизнь всегда была странной, а сейчас стала чудесатее вдвойне, но я ни о чем не жалела. Словно с рождения знала, чего я хочу и никогда не колебалась. Я хотела всю свою жизнь следовать за этим мужчиной и выносить в себе продолжение его рода, его семейного древа. Стать частью фамилии Дракула и дать жизнь потомкам этой фамилии. Будущим сынам Дракона. Или Дьявола, как угодно.

— Разряд! — Дал команду Роберт, и ослепительный свет молнии побежал по проводам и металлическим проводникам, подведенным к каждому из коконов.

— Три удара молнии и жизненная энергия чудовища, и наши дети оживут.

Безумный азарт огнем полыхал в черных глазах. Граф стиснул мою руку так, что я почувствовала боль. Этот азарт был сродни рвению поэта, с которым он читает свои стихотворения на публике, физика, совершающего мировое открытие, будущего профессора, находящегося в двух шагах от балла за защиту диссертации…

Новый удар молнии, и новый разряд пронесся по лаборатории со световой скоростью. Монстр на крыше, находясь под оголтелым проливным дождем, надрывно кричал от боли, которую причиняли ему удары тока в миллионы вольт.

Сразу после третьего удара оболочка каждого из коконов лопнула, и лаборатория заполнилась гомоном, нескончаемым писком и шелестом сотен маленьких крыльев. Итого: семьсот два малыша. Нет, я посчитала их не в воздухе, на такое даже мое вампирское зрение при их постоянном перемещении неспособно, а когда Роберт и доктор Андерсен аккуратно развешивали коконы под потолком и подводили к ним металлические трубки. Маленькие вампиры были зелеными, но не оттого, что совсем незрелые. Вероятно, они еще были покрыты зеленой слизистой оболочкой коконов. По логике, они должны были быть белыми, как я, или черными, как их отец, или серыми, как последствие совмещения хромосом с изменением фенотипа окраски. Крошечные летуны обладали нереально острыми клыками, маленькими красными глазками, перепончатыми лапками и крылышками, а также длинными хвостами. Все это удалось разглядеть, потому что двое самых смелых подлетели к нам и сели на наши вытянутые руки, умильно заглядывая нам в глаза. Стихли даже звуки работавших машин и крики боли монстра Франкенштейна. Единственным звуком в этом помещении был писк новорожденных.

— Ну что же, мать. Дети голодны. Научи их охотиться. — Свободной рукой муж коснулся моего подбородка и посмотрел мне в глаза. — Спасибо за них. Я у тебя в неоплатном долгу.

— Рассчитаешься потом. Ночным дежурством, потому что одной мне за армией новорожденных не уследить.

Прямо с навесного моста я взмыла вверх, в долю секунды обратившись в бестию и вылетела через проем на крыше. В полете сделав двойное сальто, я расхохоталась, окликнув монстра по имени со словами о том, что он — ничто и зовут его никак, когда пытается противодействовать королю и королеве.

Следом за мной, повинуясь чувству импринтинга, через дыру в потолке вылетела стайка, постепенно окружившая меня со всех сторон. Мы полетели вперед, на запад, в поисках земель обетованных, способных нас прокормить. Малыши не отставали от меня ни на миллиметр, поминутно норовя вцепиться в мои большие крылья зубками и коготками, но это было не больно, а скорее, щекотно. Налет на одну из деревень на западе окончился полным фиаско для ее жителей. Считанные секунды оставались ей до насильного выдергивания из сна. Организовав атаку на самых слабых: женщин, стариков и детей, я разбивала деревянные двери одним ударом, летая то вслед за одной стайкой, то за другой, контролируя действия малышей и следя за их безопасностью. Когда все оказались сыты, в деревне не осталось ни единой живой души. Я изрядно утомилась и по пути домой летела гораздо медленнее. У моих детей же энергии было хоть отбавляй, тем не менее, они не пытались вырваться вперед, а радостно пищали, облепив меня со всех сторон, совершая сальто, пируэты и кульбиты в воздухе рядом со мной. Да. Они в отличии от меня понимали, что есть радость бессмертного существования уже сейчас. Я же чувствовала лишь усталость, наперед отдавая себе отчет в том, что в ближайшие полгода отдохнуть не удастся точно. Один за другим маленькие вампирята влетали в распахнутые окна замка. Я влетела последней, проследив, чтобы никто не остался на улице в ненастную грозовую ночь.

***

Около трех недель мы с Селеной обучали новорожденных всему, что знаем сами. Правильно летать и питаться, охотиться и убивать. Только укус взрослой особи был чреват обращением, поэтому моим детям не было необходимости соблюдать наши правила иссушения жертвы до последней капли крови. Моя экс-наставница, а ныне квалифицированный воспитатель наших детей, дала мне знать о том, что принимать человеческий облик малыши научатся к трем годам, но не ранее. А возраста в три года они достигнут примерно через месяц. Пока этого не произошло, за мной бегала, летала, прыгала, носилась и кувыркалась орава из семисот новорожденных вампиров в звериной фазе. День ото дня становилось труднее. Озорники любили поиграть, а их излюбленной игрой стала игра — «Вцепись маме в волосы. Да чем сильнее, тем лучше». Надо ли добавлять, что эта игра мне пришлась немножечко не по душе? Ну прямо самую малость. Один раз, утомившись от абсолютного непослушания, я слишком громко топнула каблуком по полу. Маленькая зеленоглазая девочка серого цвета, которую и отец, и Селена называли принцессой или региной, объясняя это тем, что в каждом королевском вампирском выводке рождается регина или регис — единственный претендент на престол, оказавшись рядом и став случайной жертвой несанкционированной агрессии неуравновешенной матери, прижала ушки к голове, поджала хвост, попятилась и виновато посмотрела мне в глаза своими — огромными, размером с блюдца. В них блестели слезы абсолютного горя. Я не выдержала. Взяв чадо на руки и прижав к груди, я довела вампиреныша до такой радости, что она сочла необходимым взвизгнуть от счастья и вцепиться острыми когтями мне в шею и волосы. Я тяжело вздохнула. Три недели казались вечностью. Три месяца, пока они окончательно повзрослеют и застынут в возрасте двадцати двух лет, я переживу, только превратившись в иссушенную мумию. Труп жены и матери. Сил на исполнение государственных дел, разумеется, не оставалось, да и благо Владислав со всем справлялся сам и не требовал моей помощи. Я взяла с тумбочки трюмо бутылочку с соской, заполненную кровью, и поводила перед носом резвившейся малышки. За это время мы привлекли слишком много внимания. Был повод перейти на пакетированную диету, чтобы избежать скорейшего появления охотников на вампиров. С лязгом челюстей вцепившись в бутылочку зубами, вампирка заметно успокоилась. Я снова села с ней на кровать, держа ее на манер младенца. Она была уже триста двенадцатой за сегодня. Еще ровно столько же покормила Селена перед тем, как ушла домой.

Дверь неслышно отворилась, и Владислав вошел в комнату.

— Как дела у Мадонны с младенцем? — Улыбчиво произнес он. Я закатила глаза. Его эпитеты после сегодняшнего были излишни. — Твои нервы, наверное, выматывают тебя до невозможности из-за усталости.

— Помилуй. Какие нервы. — Я отерла пот со лба свободной рукой. — Мне выдохнуть некогда, не то, что задуматься о своем нервно-психическом состоянии. Я не сделаю, не сделает никто. Мне не до себя.

— Так можно быстро сгореть. — Он присел на кровать рядом и положил руку мне на колено, постепенно заводя ее под подол платья кофейного цвета.

— Я тебе руку сломаю. Серьезно. У меня на руках дочь. Триста какая-то по счету. Я понимаю, что все мужчины думают исключительно нижней головой, но убери свои бледные пальцы. Если ты сейчас начнешь, и я к тебе полезу под ремень, мы же ни за что не остановимся, пока вся кровать не окрасится в красный от моей крови. Дела есть. Важнее игр самки и самца.

— Да ты стала убежденной матерью за несколько дней. Куда исчезла моя богиня секса, которая никогда мне не отказывала? — Огорченно присвистнул муж.

— У нее появилась ответственность. Но тебе никто не мешает. Становись убежденным отцом. — Я кивнула головой в сторону тумбочки. — За дело, папочка, вон бутылочка с соской. Иди хватай шестьсот последнего голодного и вперед.

— Ну уж нет, птичка. Я их зачал. Возиться теперь тебе. Подключай слуг. Я — пас. С бумажной волокитой ты мне не помогаешь, поэтому свои материнские обязанности ты будешь исполнять самостоятельно.

— Будто бы я чего-то другого ожидала. — Я фыркнула, кидая в мужа приготовленным ему мной еще днем, черным халатом. — В таком случае, в душ, кукушка. Минут через сорок я заканчиваю.

Поймав халат левой рукой, он склонился ко мне и прошептал на ухо. — Приходи ко мне, моя бабочка. Я знаю, что ты устала настолько, что твое тело уже готово к подчинению и грязному низменному использованию. А оно будет настолько медленным, что ты задохнешься. Я задену каждую струну твоего изнемогающего тела. И тогда просьбы о пощаде не сработают, потому что я грубый, жестокий и беспринципный. Настолько, что уже сказал все, что мог, чтобы ты пришла. Теперь у тебя не хватит сил отказаться.

С лукавой ухмылкой он закрыл за собой дверь.

— Ну еще чего, малышка! — Я возмущенно разговаривала с ребенком, адресовывая речь самой себе. — Что он себе вообще думает? Что я пойду к нему? Он только что сказал, что все дела, связанные с детьми, которых мы сделали вместе, касаются только меня одной! Ты представляешь? Когда вырастешь, знай. Твой отец — ужасный человек. Он — эгоист, Нарцисс до мозга костей, садист и… И… И… И у тебя будет счастливая жизнь, доченька. Потому что мама любит папу. И всегда будет любить. Во всех мирах, реинкарнациях и временах.

Уложив ее на кровать, я наблюдала настоящее чудо. Лапки медленно постепенно превращались в маленькие ручки и ножки. Исчезли крылья и хвост, исчезла демоническая физиономия. На кровати, свернувшись калачиком, лежала маленькая темноволосая и зеленоглазая девочка на вид трех годиков отроду. Создание было настолько неимоверно прекрасным, что я засмотрелась. Гладкая бледная кожа, шелковистые черные волосы и большие зеленые глаза. Девочка напоминала ангела. Плод неразбавленной истинной, пусть и сумасшедшей любви. Острые скулы, тонкие губы и иссиня-черный цвет волос делали ее настолько похожей на Владислава, что я даже забыла, как дышать. Но глаза были моими. И пусть только лишь глазами напоминая мать, девочка унаследовала лучшие черты и от меня, и от него. Посмотрев на меня осмысленным взглядом, она с запинкой по слогам произнесла.

— Ма-ма, а что та-ко-е са-дист?

Наверное, я покраснела до корней волос. Наскоро склонившись и поцеловав принцессу в лоб, я произнесла. — У тебя впереди все время мира, чтобы узнать и это, и много других нехороших слов.

Я вытащила из гардероба одну из своих кофт. Для маленькой регины она стала аж целым платьем, едва была накинута на ее худенькие плечики. — Спокойной ночи, принцесса.

— По-ка, мам.

Напоследок я зашла в лабораторию и проверила остальных. Все семьсот и один висели под потолком и спали, зацепившись когтями за выступы. Регина стала первой, опередив братьев и сестер на день в обретении человеческой формы. Но это значило, что за ней постепенно все станут называемыми условно людьми. Жизнь, определенно, налаживалась. Мои дети были готовы превратиться в людей, душевные боли улеглись и не поднимали голову, а муж забыл полотенце. Последнее оказалось не продолжением фразы, а случайно мелькнувшей мыслью в голове. И я снова закатила глаза. Я очень сильно сомневалась, что это было случайно…

Я спустилась на девятый этаж вприпрыжку, держа в руках белое махровое полотенце, и приоткрыла дверь в ванную. Владислав стоял ко мне спиной. Идеально ровная, сильная и прямая спина Мастера. Я подошла вплотную и коснулась ее полотенцем. Это было сродни чему-то невыносимому. Поднявшись на пальчиках, я касалась полотенцем его спины, стирая мыло, чувствуя кости позвоночника руками наощупь.

— Лора. — Он обернулся ко мне лицом, улыбаясь в полуоскале. — Полотенце изобрели стирать не мыло с тела, а воду.

— А есть разница? — Я глубоко дышала, а перед глазами поплывший мир окрасился ало-багровыми оттенками.

— Для тебя здесь и сейчас точно нет. Что с детьми?

— Регина приняла человеческую форму и заговорила. Остальные спят в лаборатории на манер летучих мышей.

Я опустила взгляд в пол. Грудь моя вздымалась от каждого вдоха, а щеки предательски полыхали… Видеть мужа обнаженным — окончательное расстройство для не слишком-то здоровой психики.

Он втащил меня за руку в ванную. Я не сопротивлялась. Вжав меня спиной в кафельную плитку, на которой были изображены алые паруса на голубом небесном фоне, он коснулся моей груди руками через шелк платья. Я отвернулась от него, склонив голову к плечу и тяжело дыша с каким-то ноющим звуком. Одним резким движением рванув тонкий шелк, Владислав избавил меня от необходимости носить платье. Его колено уперлось мне между ног, и я застонала, чувствуя, как от надавливания коленной чашечки в самый эпицентр боли и наслаждения, начинаю пульсировать и покрываться жаром всем организмом. Он вцепился губами в мой полуоткрытый рот, в то время как его руки терзали мою грудь до тех пор, пока соски окончательно не затвердели. Тогда, сорвав с меня белье, он закинул мою ногу себе на бедро и вошел в меня. Теплая струящаяся вода приятно ласкала кожу, мыльную и перламутровую. Его поцелуи то и дело перемежались укусами, сочетая боль и наслаждение таким способом, что можно было сойти с ума. Мои мокрые волосы оказались достаточно тяжелыми и прилипли к груди. Я медленно откинула их назад, открывая грудь его вожделевшему взору, окатывавшему меня потоками огня. С каждым движением я все сильнее ударялась затылком и поясницей о твердый кафель, пока лавина огня не сшибла рассудок нам одновременно. Не в силах отдышаться, мы кричали в полный голос, вцепившись друг в друга до кровавых царапин. Это была эйфория. Но настолько подпорченная безумием, что ничего сильнее этого уже не могло быть по мощности разрушения и созидания.

— Тебя Дьявол создал, это факт. Ты невозможный. По-моему, я однажды умру с тобой рядом находясь. — Прохрипела я, пытаясь задышать.

— Знаешь, тебя и твою вагину тоже не ангелочки ваяли. Мне пятьсот лет, а мыслей умных в голове не остается, когда тебя вижу. Сплошное желание обладания. День и ночь. Как отрава, как лихорадка. Мысль, что если хотя бы день не буду владеть твоим испорченным лоном, этот день будет прожит зря.

— И что нам с этим делать? — Я коснулась его лба своим, все еще тяжело дыша.

— А что мы можем? Мне снова было мало. Иди сюда.

Наши тела соприкасались. Я чувствовала своей грудью его грудь. Тело окутывало состояние религиозного оргазма, в котором я тонула, не желая всплывать. Неужели в той человеческой жизни я могла подумать, что хоть кто-то сможет заменить его хотя бы на половину процента? Он был одним на всей Земле, во всех мирах, и это было для меня роковое. Выше жизни, смерти и всего земного и неземного, божественного и дьявольского. Лед и пламень. Мое черное солнце.

Я спустилась поцелуями по его груди и животу вниз и встала на колени. Меня не надо было к этому принуждать больше. Я хотела этого сама. Поглотить его, раствориться в нем, как только смогу и плевать, что сейчас много кто мог бы прочитать мне энциклопедию нотаций о душевном разложении из-за привязанности. Несогласные пусть в аду горят. Да, мне сшибло мозги напрочь в тот теплый майский день, но я от этого не страдала, я этим упивалась. Я лишь хотела сделать все, чтобы мой цыганенок никуда от меня не делся.

Он был горячим наощупь, в свежих каплях белоснежной спермы, и я коснулась его языком.

— Не думал, если честно, что после насильного принуждения ты захочешь сама хоть когда-нибудь. — Приглушенно с придыханием еле выдавил он.

— Я не думала, что выживу в шестьдесят шестой палате психиатрической больницы двадцать второго мая. Нет смысла далеко загадывать. Ради тебя я такие пороги переступаю только, чтобы ты получал, что желаешь, что если бы сие мне предложил кто угодно, но не ты, я бы его каблуками по морде отходила. Раньше я думала, что этим только шлюхи занимаются.

— Будем считать, что ты — моя персональная бабочка ночная. — Он ласково опустил руку мне на затылок.

— Твоя — хоть вещь, а не человек. Что угодно, лишь бы быть твоей. Вечно.

Больше я не говорила. Я насаживалась ртом и глоткой на его естество, и длилось это несколько мучительных минут, пока я не почувствовала конвульсии его тела, и теплая солоноватая жидкость не стекла по горлу мне в пищевод. Тогда, распрямившись, я запустила руку в его волосы и поцеловала в уголок приоткрытого от мучительного оргазма рта.

— Ты даже не представляешь, что это за ощущение — обладать мужчиной, которого любишь. Когда он целиком и полностью в твоей и только твоей власти. Ты был в корне неправ, говоря, что оральный секс — синоним рабства. Напротив, он заставляет чувствовать себя непобедимой. И богиней. Твоей богиней.

Больше у нас не осталось физически сил для разговоров. Улегшись на дно ванной (сначала он, а потом я — на его грудь) в белую сиявшую перламутровыми переливами пену для ванн, мы надолго закрыли глаза, позволив мраку окутать нас при назойливом искусственном освещении.

Глава 11. Распад

Если избранный путь ведет к распаду всего, что было построено, необходимо серьезно задуматься, стоит ли избирать его изначально?..

Шло время. По прошествии еще полутора месяцев мои дети овладели всеми вампирскими премудростями, в чем даже порой превосходили своих родителей. Теперь каждый из них свободно и беспрепятственно мог со скоростью ветра переходить из вампирской фазы в человеческую и обратно. Внешне, на данный момент, это были юноши и девушки пятнадцати-шестнадцати лет на вид. И, с недавнего времени, их укусы, как и укусы любой взрослой особи, стали ядовитыми и способными обратить человека в вампира, поэтому несколько дней назад мы с Селеной зачитывали всей моей армии подростков кодекс старейшин. Естественно, без ложки дегтя в деле не обошлось. Еще будучи совсем маленькими, когда внешний вид их соответствовал возрасту в пять лет, однажды с охоты вернулись домой все, кроме нашей любимой малышки регины. Я не хотела верить, что ее убили охотники. Я организовала поиски по всем мирам, но вот миновал уже месяц, и ничего не было слышно. Сказать, что я переживала и не спала ночами — ничего не сказать. Ее отец тоже был мрачнее тучи, переходя от сносного состояния неудовлетворения всем и вся вокруг к неконтролируемым приступам агрессии, когда летела посуда, ломалась мебель, а слуги, попадая под горячую руку… Короче говоря, приходилось им несладко. Соли на рану добавляло еще и то, что подходя к завершению переходного бунтарского возраста, наших детей посетило неконтролируемое желание жить своей жизнью и самим выбирать свой путь, и они разбрелись, кто куда. Куда глаза глядят. Из всех семисот двух с нами дома осталось всего двадцать шесть. Некоторые, наиболее амбициозные, с разрешения Хранителей Баланса Измерений, переселились в другие миры, где популяция вампиров была не столь велика и, разумеется, не столь заметна. Мы были научены горьким опытом, поэтому не препятствовали желаниям своих детей. Пропавшая регина была не единственной потерей в нашей жизни. В биологическом возрасте восьми лет одним из охотников был убит наш сын, маленький Питереску. Я называла его на англоязычный манер — Питером или Питом. Каждый день из последующих серых будней после утери сына я относила цветы к каменной статуе маленького ангела с кудряшками и печальными глазами. Статуя была слеплена по образу и подобию Питереску, который никому не желал зла, любил потренькивать на отцовском фортепьяно и играть со мной в прятки. Да, их было семьсот два. Но с каждым было что-то особенное, свое, чего не было ни с кем другим. Я помнила каждое дитя по имени, на внешний вид и по любимому занятию. Потерять даже одного было невыносимой утратой. Теперь никто не трогал клавиш пианино, и никого мне не приходилось искать часами в темных коридорах замка. Все это, как и часть меня, умерло с Питереску. Других детей занимало иное. Регина, например, любила подолгу мечтать, сидя у окна. Кроме этого, природа допустила странный инцидент, поэкспериментировав с первенцем и рожденным ребенком вслед за ней. Скрещивание хромосом сделало еще удивительнее и без того удивительный факт. В нашем выводке родилась пара близнецов. Но Вы ошибетесь, если подумаете, что идентичное сходство у них было друг с другом. Нет. Они были нашими близнецами. С минимальными фенотипическими изменениями. Мальчик и девочка были просто неразлучны и не расставались ни на миг. Они даже изобрели свой собственный язык для общения, чтобы никто не мог их понять кроме их самих. Наблюдая за их играми, мы с мужем не могли невольно не вспоминать свое детство. Разумеется, между моим и его детством пролегло пять веков, но от этого не становилось менее странно. Маленькие копии Лоры и Владислава целыми днями носились, цепляясь за ноги Роберта и прочей прислуги, ставили ловушки для той же самой прислуги, чем доводили горничных и самого дворецкого до состояния, близкого к истерике. Короче говоря, парочка была еще та. Но журить и ругать королевских детей никто не смел, поэтому юные Анна и Влад Дракула чувствовали себя абсолютно безнаказанно, продолжая систематически доводить всех, кроме родителей. Нас они побаивались, и, особенно, отца. После потери регины, которая даже не получила имени, и Питереску, граф стал мрачнее ночи. Таким подавленным, с все чаще случавшимися вспышками агрессии, я его еще не видела никогда. До случившейся трагедии с двумя нашими отпрысками, он был истинным отцом своим детям, носил их на руках и катал на спине, баловал сладостями и кровью… Но боль утраты изломала все счастливое в нем. Он переживал глубоко и безысходно, а я по ночам молила высшие силы позволить мне забрать его боль и переживать ее за двоих. И пусть наградой мне бы стало окончательное схождение с ума, я пережила бы это с радостью, если бы мой муж никогда больше не переживал скорбь и душевные муки. Поэтому, в какой-то мере, я понимала Анну и Влада. Находиться рядом с Владиславом, когда он в ярости, психологически угнетало даже меня. Что уж говорить о детях, чей удел пока — вечная радость и шалости. Таким образом наши копии, обменявшиеся цветом глаз, (Анна унаследовала черные — отцовские, Влад же, напротив, мои — изумрудные), держались от нас подальше, и, полагаю, в душе были невероятно рады этому факту. Когда они пришли к возрасту без пяти минут шестнадцати лет, естественно, доставать всех вокруг детскими шалостями, вроде подножек, напрыгиваний из-за угла и укусов в ноги, им расхотелось. Теперь они морально издевались, затевая словесные пикировки, продвигая свои таланты в черном юморе и подтрунивая даже над приезжавшими к нам по государственным делам принцами и принцессами, баронами и баронессами, герцогами и герцогинями, графами и графинями. Остановить эти повзрослевшие копии нас было невозможно. Как оказалось позже, и это проявилось после достижения ими биологического возраста в четырнадцать лет, обменялись наши с мужем двойники не только цветом глаз, а и характерами. Анна была мрачной и даже в какой-то мере злобной заводилой. Влад же, более мягкосердечный и добродушный, становился невольной жертвой игры в «А тебе слабо?», и охотно подчинялся доминировавшей сестре, помогая ей строить козни всем, кто попадал ей в поле зрения и чем-то имел горе не угодить. А не угодить, впоследствии несчастный, мог даже незаправленной в брюки рубашкой. Анна унаследовала и самые мне самой омерзительные в себе черты. Надолго уединяясь с братом в комнате, она выходила в синяках и кровоподтеках, с разбитым в кровь носом и лиловыми следами от асфиксии на шее. Пока я не уделяла этому должного внимания. Регенерация быстро залечивала ее раны, и я хотела верить, что она — не я, что перебесится и заживет дальше. На поверку, это оказалась абсолютно напрасная надежда. Анна, будучи нашим первенцем, а у проклятых существ первенца всегда преследует зловещая карма, потому что он, как ни один последующий ребенок, впитывает в себя все особенное, что есть в отце и матери, комбинируя полученное и лепя из этого себя, (а уж особенного у нас с Владиславом было на десять томов по психиатрии), с детства была надтреснута и морально изувечена. С моим желанием покоряться выбранному мужчине, ей достался ужасный характер этого мужчины, ставшего ее отцом. И она никак не могла определиться, чего в ней больше — подчинителя или подчиняемого. Она заставляла брата, не склонного к жестокости, избивать ее, а если он, из-за мягкости характера отказывался, тогда уже она его молотила железными предметами до крови. Хуже всего было то, что я знала, почему она выбрала брата объектом доминирования над ней. Изувеченная клеточная память ее матери, жившая в ней яростной жизнью, забрав неизмеримо большую часть меня, чтобы передать ей, толкала ее к единственному мужчине, который был внешне идентичен тому, кто ввел ее мать в состояние зависимости и подчинения. Но однажды она поняла, что ее брат — не совсем то, чего она желает. Его характер раздражал ее и доводил до белого каления, и в один прекрасный день она напоролась на то, за что боролась. На излюбленную внешность, но характер злобный, импульсивный и несдержанный, как и у нее самой. Не знаю, как и когда я успела проморгать это, но вернусь к данной теме позднее.

Помимо всех прочих неприятностей еще одно горе вошло в мой дом, но касалось оно только меня. Андреа погибла… Об этом мне сообщил Деран, которого я увидела во время прогулки лежавшим у входа в пещеру, совершенно безжизненным, словно мертвым. Андреа была единственной ниточкой связи между мной и умевшим разговаривать волком, поэтому, когда ее не стало, не стало и малейшего представления о том, как мне поддержать его. Мне самой требовалась поддержка, но в замке, где Владислав чуть не умер по ее вине, все только с облегчением вздохнули. Маленькое злобное волчье отродье сдохло. В таком ключе говорил даже Роберт, наш всегда толерантный седовласый дворецкий. Того, что это была моя единственная подруга, не замечал никто, поэтому сквозь тернии своей боли об утрате подруги пробиралась я одна, без чьей-либо помощи.

Через пару дней, когда я уже совсем отчаялась и абсолютно потеряла надежду, вошедший ко мне в комнату Роберт принес сложенный пополам видавший виды потрепанный конверт. Когда дворецкий вышел, и я осталась одна, я с нетерпением вскрыла письмо и вытащила записку, написанную наскоро и небрежно неровным почерком. Пробежавшись глазами по тексту, я прочла следующее:

— Необходимо поговорить. Срочно. Жду тебя сегодня в половину восьмого вечера в саду за парком, где похоронена Бет. Объясню все при встрече. А.

Я оказалась совершенно сбита с толку и не знала, чему верить. Деран не стал бы мне врать насчет подобных вещей, но сомнений в том, что записку прислала Андреа, тоже не оставалось. Только она знала историю бывшей королевы этого мира и место ее захоронения. Поэтому, чувствуя себя уверенно, будучи бессмертным и неуязвимым существом, в половину восьмого я явилась на обозначенное в письме место.

Прислонившись спиной к белой деревянной беседке, овитой плющом и розами, в которой мы с графом дали начало жизни нашему потомству, стояла молодая симпатичная девушка лет семнадцати-восемнадцати на вид с длинными прямыми каштановыми волосами и карими глазами. Девушка не была мне знакома, она не была похожа ни на одного из моих знакомых, но все же что-то в ней смутно напоминало мне о ком-то, но вот о ком? Я не могла утверждать с точностью. Завидев меня издалека, юная красавица улыбнулась, заставив меня обомлеть. Это была улыбка Андреа. Улыбка маленькой девочки, которую я оплакивала, на лице взрослой девушки.

— Здравствуй, мамочка. Как жизнь, что нового? — Девушка снова улыбнулась, но тень грусти мелькнула в ее глубоких карих глазах.

— Ты же умерла… Мне Деран сказал, он сам видел. И, как? Ты взрослая… Что, черт возьми, здесь происходит?.. — У меня вдруг резко закончился словарный запас, и, проигнорировав ее вопросы, я задала десяток своих.

— Слишком долго объяснять, и слишком мало времени у меня в запасе. Я не умерла. Меня убили. Но убийцы мало что знали. Я, как и ты, связана с этим миром. Моя душа не может упокоиться, и поэтому я воскресла в иной оболочке, в более взрослом теле. Только вот вопрос времени, когда мои убийцы снова найдут меня и попытаются убить. Или и того хуже…

— Что может быть хуже смерти? Мы с Дераном места не находили. Мы оплакивали тебя…

— Хуже смерти могут быть вещи, о которых тебе и правда лучше не знать. А насчет скорби, я пришла сюда как раз по поводу Дерана. Я не могу встретиться с ним напрямую. Он… Он не отпустит меня ни за что. А я должна бежать как можно дальше. Если они отыщут меня, они убьют нас обоих. Я не могу позволить любимому погибнуть. Уж кому, как не тебе это понимать. Скажи ему, что я жива, что я в порядке. Но пусть не смеет меня искать. Когда все уляжется, я вернусь к нему, и мы будем вместе. А пока нельзя. Но скажи ему, что я его… Ну, ты знаешь. Исполнишь мою просьбу?

— Конечно, Андреа. Разумеется, я скажу.

— Хорошо. Спасибо. И удачи тебе. Что бы ты обо мне ни думала порой, я знаю, что временами бываю невыносима, но ты мне дорога. И всегда будешь моей лучшей подругой. Иди сюда. — Волчица крепко обняла меня на прощание и развернулась в сторону парка. — Береги себя, Лора.

— Ты не расскажешь, куда уходишь? И когда вернешься? Что за люди тебя преследуют?

— Прости, Лора, я знаю, что тебе небезразлично, я знаю, что кроме Дерана, ты — единственная, кто меня оплакивал, но я не могу. Чем больше мои близкие и друзья знают, тем в большей опасности находятся. Просто знай, что теперь меня зовут Кира. Это все, что я могу рассказать. До лучших времен. Не надеясь на возвращение, говорю тебе «прощай». Прощай, живи счастливо и спокойно. Теперь твоему счастью ничего не грозит, потому что мне не до вас. — Бросила девушка через плечо и устремилась в сторону парка быстрым шагом.

Сегодня дома мне делать было абсолютно нечего. Каждый из домашних был занят собственными делами, а кто и самоуничтожением. В замке было всем не до меня. Поэтому я приняла решение облегчить боль единственного друга, который оставался в шаговой доступности, и направилась к пещере, теперь уже официально принадлежавшей Дерану. Отыскала я его на его привычном месте — на раскладушке возле окна. Идентификационная система сканирования не работала, и все двери оказались открыты, позволив мне беспрепятственно войти внутрь. Постель Андреа была заправлена и, медленно и верно, покрывалась тонким слоем пыли. На раздавленного ужасными жизненными обстоятельствами волка было невозможно взглянуть без боли. Он лежал, положив лапу на заостренную морду, прикрывая ей глаза, а по черному сухому носу стекали маленькие капли слез.

— Деран… — Я осторожно присела рядом с ним, не зная, как начать разговор. Волк даже не пошевелился, нервно тряхнув лапой и задев ей за ухо. Через пару мучительных минут молчания, он, наконец, произнес надтреснутым хриплым голосом.

— Уйди. Оставь меня. Мне больно, пойми. Тебя никто не трогал, когда ты почти что потеряла близкого человека. Не трогай же и ты меня.

— Я пришла сюда как раз поэтому. Я хочу вернуть тебе надежду, избавить от боли, потому что как бы там ни было, борьба видов и все прочее с этим связанное, но мы — все-таки друзья. Мне нужно кое-что тебе сказать. И это касается Андреа.

— Ее уже ничто не касается и не коснется впредь. Я видел, как ее убивали. Это было ужасно. Я хотел напасть на этих наемников, но она мне не позволила. Андреа частично владела магией и закрыла невидимой стеной выход из пещеры. Я рвался, глядя, как ее убивают, но натыкался на незримую преграду. — В его голосе сквозила только боль и тоска.

— Она спасла тебе жизнь, зная, что сама не может умереть. Если бы ты вступился, те люди просто убили бы тебя. Но… Андреа жива. Знаю, что в это трудно поверить, но я видела ее сегодня. Она просила передать, что любит тебя, но не может сейчас вернуться, пока сбивает со следа убийц-наемников. Она выглядит немного иначе, старше своих лет, и зовут ее теперь Кира, но это она. Это Андреа.

— Мне многие говорили, что ты сумасшедшая и не зря. Ты либо из ума выжила окончательно, либо смеешься мне в глаза над моей болью. Что и говорить. Творения ночи всегда были лживы, омерзительны и издевались над хорошими людьми. Жизнь после смерти? Ты сама хоть слышишь, что говоришь? Андреа считала тебя своей подругой. Андреа, но не я. Пока она была жива, я просто был вынужден терпеть тебя. Вампира, который вырвал сердце моему отцу, разбил о стену голову его жене. Который обескровил мою маленькую сестренку и выбросил ее хрупкое тельце в овраг. И все это было сделано ради того, чтобы вернуть к жизни другую тварь ночи. Не знаю, что в тебе видела моя подруга. Я не считаю и никогда не считал, что ты лучше короля. Ты ему подстать. Два моральных урода, для которых гедонизм находится в центре стола, которые готовы получать чувственные наслаждения друг от друга путем принесения человеческих жертв в невероятном количестве. Моя любимая рассказала бы мне о том, что жива, сама, не посылая вестников, так что хватит издеваться надо мной, дешевая лгунья. Ты сейчас еще жива только потому что была дорога ей, в противном случае, я перегрыз бы тебе горло, пусть и ценой собственной жизни.

Тяжелая когтистая лапа одарила мою щеку смачной пощечиной, оставляя на белой алебастровой коже три кровавых борозды от когтей. Разумеется, в зубах и когтях полукровок не содержалось яда оборотней, поэтому когда-то Андреа и сказала, что среди них двоих с Дераном бояться нужно только ее. Но шрамы… Шрамы теперь останутся надолго, потому что зубы и когти полуоборотней были не менее серебряными, нежели у чистокровных оборотней. Тремя шрамами больше, еще одним другом меньше. Больше Деран не проронил ни звука, а я, тихо всхлипывая от боли и зажимая рукой кровоточившую щеку, что оказалось тщетным занятием, ведь вскоре кровь уже сочилась сквозь пальцы, пулей вылетела из пещеры по направлению к дому, не оборачиваясь и не надеясь увидеть волчье жилище больше никогда в жизни…

***

— Что это, черт тебя дери, такое? — Граф встретил меня у самого выхода из дверей замка, сверкая яростным взглядом, почувствовав кровь на расстоянии и увидев, во что превратилась моя щека. Он схватил меня за плечи и тряханул изо всех сил, сжав мой подбородок в правой руке и резко рванув мою голову налево. — След от когтей оборотня. Где ты умудрилась нарваться? Полагаю, если это сделала не твоя дохлая шавка-подружка, значит, определенно точно ее парень. Я убью его.

— А ты — мастер дедукции. — Злобно прошипела я. — Ты видишь исключительно верхнюю часть айсберга и даже не пытаешься заглянуть под воду. Можешь судить сколько угодно его поведение, но держись, пожалуйста, в стороне от него. Ему больно. Сейчас ему только разборок не хватает. Я долго терпела праздники и ликования в честь моей мертвой подруги, а сейчас меня тошнит уже и от этого дерьма, и от этой напускной ярости из-за того, что меня тронули. Мне напомнить, что шрамы на моей спине до сих пор даже не побелели, не то, что не зажили?

— Я — твой муж, я тобой обладаю и только мне решать, что с тобой будет. — Он резко вывернул мое запястье до хруста. — Спину никто не увидит, а лицо — визитная карточка королевы. Брыкайся, сколько тебе вздумается, но даже твое лицо — моя частная собственность. А я не позволю, чтобы портили мое безнаказанно.

Ярость в его глазах рассыпалась снопами огненных искр, обжигая меня с головы до ног. Я схватила его за руку, придвинула рывком к себе и голосом, исполненным ледяного презрения, произнесла. — Тронешь Дерана, и это будет последняя капля. Никаких извинений, никаких вторых шансов и попыток переиграть, начать сначала. Все будет кончено. Окончательно и бесповоротно. Я прокляну тебя, всеми Богами клянусь и всем, что свято для меня — жизнью твоей.

Он выдыхал мне в лицо тошный, черный и клубящийся запах безумия. Сандаловый аромат парфюма кружил голову, выжигал на моих легких огненные узоры, забивал все поры, лишая дыхания.

— Моя маленькая, сладенькая девочка, с чего ты решила, что можешь указывать мне, что делать? Не обманывай себя. Получив мужа, ты не получила над ним контроль. Я люблю тебя, но не путай это понятие с мягкотелостью и несвойственным мне желанием прогибаться под весом женской воли. Я принимаю решение, что делать, а ты либо подчиняешься, и все у нас с тобой сахарно и прекрасно, либо противишься и вспоминаешь, каковы прикосновения моего серебряного хлыста. — Он с силой отшвырнул меня, и я, как сломанная кукла, подкошенно рухнула к его ногам. — Не забывай о своем месте, любовь моя. К вечеру волк будет мертв. Попробуешь предупредить его — у меня в голове уже есть, как минимум, шесть вариантов из того, что можно с тобой сделать после этого. Но, как знать? Может, что-то из этого тебе и понравится, о, моя патологически зависимая от меня, изнывающая от желания во мраке ночи мрачная сучка. Тайны твоего развратного сердца все, как на ладони. Что бы я ни сделал, ты будешь молить меня о любви, молить укротить томный жар твоего тела, который пронизывает каждую клеточку, каждый нервный отросток. Лора Уилсон, ты ничего в этой жизни не жаждешь кроме меня. Это ущербно и однобоко, но мне это нравится, поэтому я принимаю тебя и умоляющей, и жалкой, и распластанной. Но прекрати строить из себя эмансипированную женщину. Я ненавижу дешевый треп. Прекрати обманывать саму себя. У нас не демократия и не равноправие. Я — монарх. А ты… Ты — лишь моя вещь.

Он резко развернулся на каблуках и вышел вон…

Я поднялась с пола и развернулась в сторону лестницы. Облокотившись на перила, в длинном черном платье в пол с глубоким декольте и с забранными в высокий хвост волосами стояла, прожигая меня морозным взглядом, моя старшая шестнадцатилетняя дочь. Не прошло и трех месяцев, как мои дети стали мне ровесниками. Теперь мы с Анной были наравне, разве что ее телосложение отличалось большей худобой… Мой зловещий двойник. Предания гласят, что единственной целью жизни тени или доппельгангера является довести своего двойника до смерти и сломать ему жизнь. Смыслом своего бытия Анна как раз и сделала цель причинить мне максимальные страдания. Я попробовала пройти мимо нее, но она схватила меня за руку.

— Куда-то торопишься, мама? Ну же, поговори со своей малюткой. Ты столько времени, начиная с самого моего рождения, проводила с отцом, забивая болт на меня и других моих братьев и сестер, что нам всем ужасно не хватает общения с тобой. Правда.

— Отпусти мою руку, Анна. Я — не враг тебе. — Я посмотрела дочери в глаза, пытаясь вложить в этот взгляд все тепло и любовь, которые во мне были. Получалось, конечно, с трудом. Что-то не давало мне испытывать теплые чувства к ней, при всем том, что любила я всех своих детей одинаково. Той же любовью платили и они мне, но эта девушка… Она была исчадием ада. Она была женской версией своего отца с единственной лишь разницей: если он любил меня при всем его сумасшедшем и яростном темпераменте, она — ненавидела. Причин я не знала, но при всем этом инстинкты твердили во весь голос держаться от нее подальше.

Девушка хрипло и грубо рассмеялась мне в глаза в ответ на предложение мира.

— Разумеется, ты — мне не враг. Ты — моя конкурентка. Жаль, что я не могу убить тебя прямо сейчас. Но когда наберусь сил, я сделаю это, можешь не сомневаться. Рукой под ребра… — Анна сдавила рукой мою грудь в алом шелковом платье, продвинувшись ладонью по ней вниз, в область сердца. — Надавить и вырвать сердце.

Она ударила меня кулаком в солнечное сплетение, и воздух точно выбили из моей груди. Я ловила его ртом, задыхаясь, схватив дочь за руку. Что-то привлекло мое внимание. На ее венах виднелись темные длинные полосы, которых я раньше не видела. Что-то мешало им заживать и регенерировать.

— Ты опять заставляешь своего брата резать тебя, конченная ты психопатка! — Я с шумом вдохнула, яростно выворачивая ей запястье до хруста. — Отвали от Влада, прекрати портить моего невинного сына, иначе тебе мало не покажется.

Я в ответ ударила ее под дых и, когда она упала на колени, а волосы перекинулись через ее плечо, я увидела свежие кровавые борозды на шее сзади.

— Что? — Девушка расхохоталась мне в лицо, яростно окидывая меня пренебрежительным взглядом сверху вниз. — Я тебя умоляю, мамочка. Если бы тебе дали больше мозгов от рождения, ты бы, наверняка, поняла, почему раны на теле вампира не заживают. А еще ты бы поняла, что мой брат, маменькин сыночек, который боготворит тебя, жалкий и убогий слизняк. Я все детство верила, что он достойный. Что мы можем играть вместе. Но нет. У меня другой партнер для игр, мамочка. Ну же. Я понимаю, что рожденные людьми в наше время — безоговорочные идиоты. Но ты хотя бы попробуй включить свои мозги и пораскинуть ими, бедная, бедная овечка. Давай сыграем с тобой в ассоциативную игру «Волки и овцы». Мужчинам-хищникам нравятся невинные слабенькие овечки, им нравится играть с ними, сдирать с них шкурку иногда. Но знаешь что? Женятся-то они на волчицах, им подобных. А теперь пойми, ты — трепетная жалкая овца, а волчица — я.

Девушка снова психотически рассмеялась.

— Нет. Закрой свою пасть. Ты не посмеешь сказать этого вслух. Владислав выше этого. Даже не смей клеветать на отца. — Я отвернулась от нее, нервно сжав руку в руке. Я не могла ее слышать. Это было выше моего понимания, выше всего, во что я верила.

— Я могу ничего не говорить, но раны на моих венах и на шее от серебряного хлыста из подвала. Ты и сама об этом знаешь. В нашем доме нет больше ничего, чем можно было бы оставить незаживающие шрамы.

— Нет! — Вскрикнула я, развернувшись к ней, вырвав из стены канделябр и швырнув его в девушку. — Заткнись! Заткнись! Ты сама себя покалечила и сейчас нагло лжешь. Ты хочешь сгноить меня. Ты хочешь, чтобы в этом доме никто не был счастлив.

Отбросив от себя подсвечник и отерев кровь с губы, Анна холодно процедила сквозь зубы, снова начиная демонически смеяться на последней фразе. — Конечно, конечно. Да, мамочка, я сама себя покалечила. А еще я сама себя девственности лишила. Вот такие дела.

— Ты не доживешь до того момента, пока решишься убить меня. — В мгновение ока я оказалась рядом с девушкой, и, схватив ее за горло, начала душить. — Я первая убью тебя, неблагодарная дрянь, за клевету в адрес отца. Мы тебе дали жизнь! Смей это уважать!

Один удар каблуком в колено лишил меня равновесия. Нависнув надо мной, моя дочь состроила страдальческую мину, а затем рассмеялась.

— Я принимала душ. Он зашел. Думал, это ты. Честно говоря, когда он понял, что не ты, кажется, даже облегчение испытал. Твой моральный компас давит на него с невыносимой силой. Он не может держать себя в руках, и ему хочется выпустить зверя погулять. А с тобой, в силу любви к тебе, он не может этого позволить. Зато я — незаменимая его отдушина. Я люблю жесткость. Я не рыдаю и не размазываю сопли по щекам после каждого удара или горячего секса. Я не заставляю его чувствовать себя виноватым за то, какой он на самом деле. А в истинном обличии он прекрасен. Он — Демон Ночи, и этим он прав. Не знаю, за какие заслуги ты получила такого мужчину, но я раздавлю тебе позвоночник, чтобы он был моим. Я разрушу и твой брак, и твою жизнь, мамулечка, но отец будет моим. Быть может, во мне по отношению к нему и играет какое-то унаследованное от тебя чувство, но мне плевать. Я всегда добивалась, чего желаю и впредь буду. А желать-то мне уже нечего. Видела бы ты, как он предан и благодарен, когда не нужно сдерживаться, бояться причинить боль. Видела бы ты, как он счастлив, когда я сама прошу бить меня. Он нашел, наконец, достойную. Смирись или умри.

Последние слова Анна произнесла, стоя каблуком на моем позвоночнике. Ударив меня ногой в спину для пущего эффекта, она развернулась на каблуках и направилась по лестнице вверх.

Я глубоко выдохнула и, сомкнув веки, закрыла лицо руками, из последних сил держась, чтобы не разрыдаться. В совершенно отупевшее от горя и безысходности сознание не шла ни одна умная мысль о том, что делать дальше и как жить в этом искареженном безумием доме и мире, в целом. Через пару дней я получила письмо от Киры с известием о том, что Деран мертв. Пока она не подозревала о том, кто виновен в случившемся. Ей было попросту не до этого. Боль снедала ее. Зато знала я. Знала и чувствовала свою вину, ущербность и никчемность. Я полюбила чудовище, убивавшее хороших людей, не гнушавшееся состоять в мерзостной связи со своей дочерью, не гнушавшееся даже пытать собственного ребенка, и, благодаря этой любви, наступила и на свою мораль, и на все, во что верила ранее. Так больше не должно продолжаться. Так больше не могло продолжаться… Нагрянули тяжелые времена для меня. Времена поставить окончательную и бесповоротную точку на болезни, чье имя Его Величество, Граф Владислав Дракула…

***

А через неделю я собралась с силами и мыслями и потребовала развод. Я заранее знала, что отрываю пласт себя, без которого даже дышать не смогу, но это было необходимо сделать. Всем, кто остался дома, было нечего терять, а у меня еще был крохотный шанс сохранить рассудок, потому что, не смотря на все мои ужасные поступки, которые я совершила из-за любви или по причине зашкаливших после обращения эмоций, я никогда не изменяла любимому человеку в нашей же собственной постели, я никогда не избивала любимого человека до шрамов, которые будут заживать несколько лет из-за того, что хлыст был серебряным, я никогда не глумилась над смертью близких моим любимым людей и никогда не убивала ни одного друга любимого человека. И уж подавно, чего я не делала — своими действиями я не доводила людей до гниения и саморазложения сроком в три года, я не прекращала поиски регины, которая, возможно, еще была жива. А самое главное — я не спала с собственным ребенком, при этом нанося ему увечья. Владислав был неисправимым злом. И я знала, на что иду, соглашаясь связать с ним жизнь. Я знала, что будет непросто, но ради любви была готова понять и принять многое. Только вот инцест стал последней каплей… Возможно, я ему тоже опостылела не менее, чем он мне, потому что брак был расторгнут в одну подпись на бумаге за пять минут.

Я уходила в никуда налегке, не взяв с собой абсолютно ничего. Сгущались сумерки. Воздух пах грозой. Небо пронзил разряд молнии, и, постепенно, оно начало затягиваться черным покрывалом. На душе было не менее беспросветно. Мрак снаружи, мрак внутри. А внутри его лежало столько, что, если его вытащить, им можно было обернуть весь земной шар. Замок как-то съежился и начал казаться меньше в размерах, чем был в тот день, когда я только прилетела сюда. И ничего странного в этом даже не было. Просто внезапно он перестал быть домом, и в нем не осталось для меня больше места. На пороге в дверях молчаливо стояли отец и дочь, взявшись за руки. Он не стыдился своих поступков. Король провозглашал инцест в открытую. Одна из моих дочерей, которая осталась в замке, самая младшая из выводка, Каролина, попыталась выбежать за мной и попросить остаться. Девочка плакала. А у меня разрывалось сердце от боли, но я не оборачивалась. Каролина была полным и безоговорочным антиподом Анны. Светловолосый ангел во плоти. Ворониха, дочь своего отца, крепко стиснула плечи Каролины, не позволяя ей убежать за мной.

— Пусть идет, Кар. Туда ей и дорога. Она никогда бы не стала хорошей матерью. — Анна плюнула мне вслед.

Я обернулась назад, окинув последним взглядом замок. На одно мгновение я задержалась взглядом на его лице. Даже после всего, что он натворил, его лицо все также действовало на меня. Опьяняюще, наркотически. Я нервно сглотнула. Нельзя было позволить зависимости и дальше рушить все в моей жизни. С глаз долой, из сердца вон. Я много раз говорила эту фразу, но только сейчас применила ее на деле.

В последний раз я мысленно потянулась к его сознанию, вкладывая все свои чувства в слова.

— Я любила тебя. Безрассудно, больше жизни, ты был моей Вселенной и Богом. У нас могла быть идеальная жизнь. Мы были богаты, имели власть, красоту и вечность впереди. Все миры были у наших ног. Но ты все разрушил. Сейчас я чувствую только скорбь и боль, а я, как мне кажется, заслуживаю большего. Прощай, Владислав. Прощай…

Сухой и надломленный голос произнес лишь одно слово в тот момент, когда я, может быть, все еще хотела простить и все эти грехи, лишь бы услышать раскаяние, лишь бы услышать, что он любит и готов на все, чтобы быть со мной. Да, я была неисправимой дурой. Я хотела забыть все чудовищное, что он сделал, лишь бы знать, что ко мне он относится иначе… Но все, что он произнес, после чего весь мир сжался до единственного слова, было: — Прощай.

Прибавив шаг в никуда, покидая единственное место, ставшее мне домом, я больше не обернулась ни разу…

Сказка снаружи, кошмар внутри. Это было самое верное определение нашим до мозга костей истлевшим отношениям, которые только и умели, что вызывать интоксикацию всего организма… Моего организма. Гроза осветила черный небосвод, и дождь хлынул, как из ведра.

***

Новый старт и новая жизнь. Как Вы полагаете, с чего подобное начинается? Все верно. Я ушла в Васерию и нашла себе крестьянского тридцатилетнего мужа. Этот мужчина знал обо мне, кажется, все, что только смертный может знать о бессмертном. Он влюбился в меня с первого взгляда, прогуливаясь возле леса рядом с пещерой Андреа и Дерана, когда я прибыла в Трансильванию, спустившись со спины монстра, в прекрасном голубом платье. Даже Джордж Ласлоу, мужчина с человеческой памятью, помнил во что я была одета в день прибытия столько лет назад. Мою же память с каждым часом все больше разъедала боль, выжигавшая в груди огромную черную дыру, которую даже частично не заполняло новое замужество. Разумеется, родственники новоиспеченного мужа и не догадывались о сути моей природы по той простой причине, что не знали королеву в лицо. Поэтому я заплетала волосы в косу, носила просторные холщовые крестьянские платья, днем работала в огороде, а по вечерам — в розарии, и не давала ни единого повода усомниться в том, что я — человек. Джордж, в силу своей любви ко мне, то носил мне козью кровь, то поил своей собственной, чтобы я не оголодала настолько, что явила бы при пожилых людях багровые глаза с вертикальными зрачками или клыки, а родителей Ласлоу на старость лет инфаркт не согнул от того, что сын женился на вампирше. Джордж являл собой идеал любой девушки. Он был добрым и отзывчивым парнем, немного полноватым, что абсолютно не портило его, потому что он был невероятно широк в плечах, а телосложением напоминал русского богатыря. На его широком и добродушном лице были глубоко посажены маленькие, но выразительные голубые глаза, а голову его украшала вьющаяся золотая шевелюра. Веснушки на его лице скорее придавали парню озорной красоты, чем портили. В общем и целом, как я и хотела. Ничего общего с Вороном. Никаких напоминаний о короле. Ни-че-го. Свадьба была не слишком громкой. Просто погуляли всем селом с песнями, плясками, водкой и игрой в карты до рассвета. Поцелуй после клятв верности был воистину вымученным. Как Джордж ни пытался нежно коснуться моих губ своими, баррикады стояли настолько прочно, что я даже челюстей не разомкнула. Что уж говорить о соприкосновении языков. Чтобы хоть один мужчина смог поцеловать меня и углубить поцелуй, в мире должна была бы случиться атомная война. Я и не поняла, в какой момент жизни так сломалась, что для меня стала невозможной не только фактическая измена сексом, а и даже измена прикосновением. Тем прикосновением, от которого можешь получить чувственное наслаждение. Гулять с Джорджем по деревне за ручку мне ничто не мешало, но сразу после свадьбы я сказала ему, что если он попробует прикоснуться ко мне в сексуальном отношении, он сгниет через три года. Все еще горевшая по бывшему, я лицемерила как могла. Еще тогда, когда Владислав рассказал, что мой организм обладает сильнейшим иммунитетом против трупных ядов и бактерий, и именно поэтому я не сгнила, как Дизара, он намекнул, что мое тело само по себе является еще и антидотом против подобного заражения. Слишком поздно я узнала, что могла бы спасти жизнь Дизаре, если бы вколола ей свою кровь. Факт того, что сама я — противоядие от гниения после физической близости с вампиром, делал меня самым чистым вампиром в мире. Мой организм мог даже вылечить от болезней человека, но что я могла поделать? Я могла притвориться, что начинаю новую жизнь с новым человеком, но не могла притвориться, что люблю его настолько, чтобы желать. Желание, влечение, томление… Все это привязалось к единственному во всех мирах, и, чем сильнее я его желала, тем меньше обращала внимание на привлекательность других мужчин. Потому что, в конце концов, когда один мужчина медленно и верно становится всем в жизни, остальные обесцениваются до статуса ничтожных пустышек. В результате, я перестала всех представителей сильного пола и вовсе за мужчин считать. Они были просто какими-то нелепыми амебными существами, посланными, чтобы разредить популяцию женщин, как разрежают морковку от лука. И, может быть, он вышел из моей судьбы и перестал ей быть, но это ничего не меняло, потому что глаза, тело, мозг, душу и сердце не обмануть. Они желали того, на чем сейчас стояло табу. И им было плевать, что я устроила это табу. Мои чувства восставали поперек меня все два с половиной месяца, что я жила вместе с Джорджем. Тем временем, мир не мог продолжать существовать без королевы. Владислав вскоре женился, и, самое главное во всем этом, для меня было, что его женой стала не Анна. А на личность новой королевы, если это была не моя дочь, мне было ровным счетом плевать.

Мой супруг же был так добр и нежен со мной, что я не понимала, откуда столько любви в сердце человека может взяться по отношению к монстру, крадущемуся в ночи. Джордж с любовью укрывал меня от солнечного света. Он перестал носить крест на шее, чтобы я случайно не обожглась и перестал пить святую воду, потому что поил меня своей кровью. Лучшего мужчины, действительно, было не сыскать в мире, потому что он безропотно принял, что у нас с ним никогда ничего не будет в интимном плане, не докучал и не лез с этим. Джордж Ласлоу потерял голову, влюбившись безропотно, тотально и на всю жизнь…

Я поправила шаль на плечах и склонила лейку над грядкой. Маленькие помидоры начинали краснеть, морковь вовсю росла вверх и распушалась, а вредителей с картофеля, который, как мы планировали, прокормит нас холодной зимой, я сняла еще с утра.

— Не устала? — Улыбнулся Джордж, задумчиво хрустя морковкой, и устремил взгляд к северу. — Думаю, сегодня будет дождь.

Я закатила глаза. — Почему всем кажется, что я — белоручка? Будучи человеком и живя с родителями, я занималась хозяйством в свободное от учебы время. Меня не так-то просто утомить, дурень, я — вампир.

— О, ишь… — Я уже привыкла к тому, что «ишь» было у Джорджа словом-паразитом, каждый раз, когда он чему-то был крайне удивлен, но не хотел этого показывать. — Ты умная. Похоже, что школу закончила. — Восхищенно с придыханием выпалил он.

— Еще и Институт, да кому это теперь нужно. — Фыркнула я.

— Даже интересно, что такое этот ваш и-и-институт. — Еле выговорил Джордж. — У нас таких нет, только школы. А насчет вампиров, ты это потише. Вон, родители не спят. Из окошка смотрят.

— Боишься того, что твоя жена — кровососущее порождение ночи? — Я намеренно громко это выпалила, впервые за долгое время, рассмеявшись. Ничего критичного не произойдет. На худой конец, внушу семье Ласлоу все забыть, и дело с концами.

— Э-эй! — Он подскочил вплотную, зажал мне ладонью рот, а потом еще более приблизился, собираясь поцеловать.

— Джордж… — Я быстро выскользнула из объятий крестьянина. — Табу. Вето. Нельзя.

Я коснулась пальцем его губы и по-сестрински улыбнулась весело и открыто. Я относилась к Ласлоу, как к младшему брату, которого у меня никогда не было. Вот вроде и легко с человеком, а чем-то большим в то же время, с самого начала знаешь об этом, он не станет никогда.

— Табу же вродь как на сопостельные дела. Почему я не могу поцеловать жену? Я же от этого не умру. — Обиделся простодушный Ласлоу. — Ты такая красивая и такая ядовитая и недоступная.

— Поцелуй разжигает желание. А нам этого не надо. — Я подняла с земли веревку, в душе кляня себя за вранье и поиск лазеек. Хотя, то скорее вещало мое неугомонное внутреннее «я». Подсознание же генерировало в мозгу лазейки избегания близких контактов одну за другой со скоростью света. — Ты сказал, что будет дождь, а куст алых роз остался неподвязанным. Наведаюсь-ка я в розарий днем…

Нежно овив зацветающий куст алых роз, я сдавила сильнее, привязывая веревку к частоколу. И сама едва не задохнулась. Пока я обходила его со всех сторон, заманивая в сети, я поранила палец до крови и тонкая, но пронзительная боль напомнила мне о таких же острых, как укол колючкой, укусах. Танго у куста в розарии… Я затягивала веревку, привязывала туже, и это словно мое горло оказывалось в плену ремня короля проклятых и его рук. Распускавшиеся бутоны алых роз… Алая роза — символ девы, призванной уничтожить этот мир, своим присутствием обозначив воцарение Ночи. Ассоциативное мышление было моей погибелью. Оно вызывало в памяти все, что было, постоянно вскрывая старые раны, как сейчас. Воспоминания разъедали сознание. Тяжело дыша, я оперлась спиной на частокол. Милый, милый… Губы сами хрипели его имя, пока руки, сначала терзая шею, потом сжимая грудь, в конце концов не сползли под грубое платье в исподнее. Еще до начала визуальных явлений, только вспомнив его имя, я уже была насквозь взмокшей. А потом визуализация хлынула в голову, сдавливая череп. Жар окатил с головы до ног, и я коснулась пальцами незанятой руки виска. Затем, тяжело дыша, я прислонилась лбом к частоколу. Меня выгнал. Спит с другой. С другими… За что я вся по нему. Господи… Я даже изменить не могу. Я мастурбирую в розарии на мысли о шее его, о серьге в его ухе, о цыганском проклятом остроносом профиле, о шрамике над верхней губой, о сильных плечах и руках. Жар и бред сотен тысяч ночей. Спускаясь по его телу мысленно все ниже и ниже, я взорвалась огненными волнами. Дернувшись несколько раз всем телом в такт руке, я замерла, стирая свободной рукой слезы и все еще сжимая себя внутри другой рукой с хрипами в полукрике. Владислав. Владислав… Эти розы помнят симфонию этого дурмана… Песню имени его… Владислав… Влади… Зачем ты отпустил меня?.. Ради чего свою сломанную игрушку выбросил на помойку?.. Разве не знал, что включить ее в жизнь могут лишь твои руки?..

— Слабачка. — Выдохнуло внутреннее «я». — Посмотри, во что ты превратилась. Это так низко уходить в розарий и кончать от мыслей о своем дерьмобоге, имея мужа! Какая же ты тряпка. Ушла телом, мозгами осталась. Даже он бы смеялся сейчас над тобой и был бы прав. Он бы сейчас только пальчиком поманил, и ты бы тут же влезла на него, не раздумывая, даже если бы он отымел десять твоих дочек перед этим у тебя на глазах. Вот и задумайся над тем, какая ты идиотка. На мыслях «сосать у короля» все мысли заканчиваются вообще. Отстойно тобой быть, да при другом человеке не жить мне. Лучше бы свое неудовлетворение с Джорджем загасила. Хотя бы вылечила парня собой. У него куча болезней, у бедного.

— Вот хочешь мы с Лорой тебе раскручивающийся фак покажем? — Рассмеялось подсознание голосом Владислава. — Не знаешь, что это, хоть увидишь. Не забывай, что твои речи к черту идут. Мысленно хозяйка со мной. Со своим подсознанием.

— Мысленно хозяйка идет домой. — Грубо оборвала я внутренних дуэлянтов, пока они не приступили стреляться. — И физически тоже…

Я вошла домой и села на грубо сколоченную лежанку, задумавшись. Два месяца я не посещала логово разврата, не видела бывшего и детей, и радовало уже хотя бы то, что первый срыв случился только сегодня. Все как-то резко вышло из-под контроля. Ну, то есть, мои желания вышли. С одной стороны, это было отвратительно, с другой, если никто не видел… В конце концов, тряпкой я была бы, если бы пошла к нему умолять вернуть меня, но если мне хватило одной короткой ласки в розарии, чтобы успокоить душу в огне, быть может, я не такая уж и зависимая от него. Небо сегодня было, на редкость, звездным. Я переоделась в белое льняное платье с открытыми руками, шеей и широким вырезом на груди, а полурастрепанная коса скользнула по плечу назад. Через несколько мгновений в комнату вошел Джордж, также в белых льняных штанах и рубашке. Не так быстро, как я привыкла, но вскоре он наклонился к моему уху, поцеловав в мочку.

— Сдавайся. — Шептало с шипением внутреннее «я». — Теплый, живой человечек. Ты даже не представляешь, насколько хорошо и приятно будет…

Я слышала тахикардичное сердцебиение крестьянина. Я слышала его учащенный пульс. А еще я слышала матерившийся голос моего подсознания, метавшегося, словно зверь по клетке.

— Отталкивай сейчас же! Твою мать! Убью!

Нервно облизав свои пухлые губы, Джордж присел на кровать сзади меня, положив руку мне на колено, слегка приподняв подол моего платья. Ни-че-го. Полная пустота. Человеческое тело устроено просто. Оно реагирует на любое прикосновение возбуждением. Мое, вампирское, по уровню взведенности тянуло сейчас на минус зеро. Видимо, эмоциональный фактор не менее важен в занятии любовью. Рука Джорджа медленно, но верно поднималась от колена по внутренней стороне бедра вверх, второй он уже тискал мою грудь, а единственное, что сейчас чувствовала сломанная прежним хозяином игрушка, было отвращение. Я резко скинула его руки с себя, раздраженно выпалив.

— Джордж, я уже все объясняла. Давай ты не будешь бараном у новых ворот. Хватит меня трогать.

— Я знаю, что мы не можем. Но прикасаться я могу. Не забирай у меня этого. — На этих словах последовал поцелуй в шею. — Лора, ты — моя жена.

— Да убери ты от меня свои руки! — Я вскочила с кровати, оскалившись. Комната вместе с Джорджем постепенно покрывалась лиловыми оттенками. — С первого раза я выражалась смутно или что?

— Успокойся. Успокойся, милая, не надо нервничать. Это было всего лишь прикосновение.

— Не нервничай? Успокойся? Всего лишь прикосновение? — Я рассмеялась громко и дико. — Ты у меня сам сейчас успокоишься навеки, поганый извращенец… Придите!

Я взмахнула в воздухе руками. Поначалу ничего не происходило, а потом послышался тихий и неясный гул, шум крыльев. А потом стекла окна комнатушки вдребезги разбила целая стая летучих мышей. Объективно, Джордж ничего со мной не сделал и не заслужил никоим образом наказание. Но так я была устроена. А в тот момент бешенство и вовсе накрыло меня с головой.

Маленькие осклабленные темные создания вцепились моему мужу в лицо и трепали до тех пор, пока я не дала им знак остановиться. В то время, как Джордж оплакивал ссадины на своем лице, я сбежала обратно в розарий. Упав под куст роз, я дала волю слезам, разрыдавшись на голоса, как ребенок. Изуродованная кукла Его Величества. Я ненавидела саму себя. Ненавидела то, что он вылепил из меня. Ненавидела, что не позволяю другим касаться себя, потому что душа моя больна. Ненавидела боль…

Моя рука услужливо нащупала веревку, которой я только днем подвязывала розы и, дернув за нее, распустила ветки, ударившие меня по лицу шипами до крови, что успокоило меня, как глоток свежего воздуха в иссохшиеся легкие. Как и обещал Джордж, к вечеру хлынул дождь. Да не просто хлынул, а за пару минут вымочил меня до нитки. Я одна. Я здесь совсем одна. И дождь. Никого, кто мог бы понять, умирающую в путах созависимости душу. Для нормальных людей сие есть омерзительная патология. Никто не услышит, никто не поймет. Ненавижу боль…

В ушах зазвучали пророческие слова, некогда произнесенные Дизарой.

«…Если он еще не бил Вас, значит, Вы еще не до конца его знаете. Рано или поздно он поднимет на Вас руку. И Вас жаль даже больше. Потому что, когда шрамы зарубцуются, Вы захотите еще. И еще. Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе. И ближе. И процесс деградации и падения будет вечным… Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе.»

— Я ненавижу боль, ненавижу. — В слезах шептала я, трясущимися руками делая из веревки петлю. — Мне все это глубоко противно.

Мгновение, и веревка уже опутала шею. Осталось только затягивать. — Я выше этого. Я не зависима. Я здорова.

Резкий рывок затянул петлю так сильно, что глаза начало вытаращивать из орбит. Я беспомощно хватала ртом воздух… Я тосковала так, что дай Бог ему быть так любимым другой. Я была голодна. Ничто не насыщало меня, не приносило желанный покой. Господи, молю, верни мне его… Только его кровь и сперма могли меня насытить… Голова взрывалась снопами искр от раздирающих ее голосов. Я сжала виски и вскрикнула…

«Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе.»

Слова звучали и гремели в голове, прокручиваясь без конца и края, словно надоедливую пластинку заклинило.

— Вернись ко мне. Верни меня. Я ненавижу боль. Я ненавижу жизнь. Я без тебя не умею… — Ослабив петлю и сделав пару вдохов, резким рывком я снова затянула узел. Алчно не вынося боль, хоть я и достаточно беспроблемно ее переносила, я причиняла ее себе намеренно сейчас сотни раз. Чтобы забыться на короткий миг, вспомнить минуты, когда все было хорошо. Вспомнить, как удавливали любимые руки, и ничего в жизни больше не было нужно. Ни статусы в обществе, ни богатство, ни даже воздух, а только этот отвратительный обычным людям доминантно-сабмиссивный паразитизм хищника и жертвы…

Вернулась я домой насквозь промокшей, отбросив веревку в угол, с лиловыми следами на шее, не успевшими регенерировать. С волос моих стекала вода. Я бросила безразличный взгляд на Джорджа, промывавшего царапины на лице водкой, и прошла к лежанке.

— Я ведь, знаешь, сходил с ума с первого дня, как ты появилась здесь. Ты приехала сюда с ним, ты была еще человеком, а уже стала звездой моей путеводной. Я не женился. Я отверг всех женщин. И вот, счастье, наконец, улыбнулось мне. Я получил жену, которую хотел. По крайней мере, я так думал. Сейчас я вижу правду. Тебя нет у меня ни физически, ни духовно тем более. Никакого толку, что ты здесь есть, если к тебе не прикоснуться. А я — парень, и у меня есть желания. И права за много лет безответной любви.

— Ошибка. — Я покачала головой, скрестив ноги по-турецки под собой.

— Что? — Он резко обернулся в мою сторону.

— Ты — моя гребаная ошибка, потому что других альтернатив мне не дали. И прав у тебя никаких, Ласлоу. А что касается безответной любви, почувствуй всю ее мощь на своей шкуре, пока я мщу всему миру через тебя. Меня выгнали из дома, лишили детей. Любимый мужчина, которому я отдала тело, душу и жизнь. Как бы ты там ни говорил, что любишь меня, ты и близко подобного не испытывал, так что довольно пустого трепа. Не надо сравнивать пять минут томлений, когда подрочить хочется, а «Плейбоя» нет рядом, с моими чувствами. Ты проиграешь. В любом случае.

Слава Богу, он оказался умнее и спрашивать, что такое «Плейбой» не стал. Я все равно была не в настроении объяснять фишечки нашего мира убогим Трансильванским провинциалам…

Оставшееся время я наслаждалась работой в огороде и розарии. С Джорджем мы больше не разговаривали, тем не менее, я исправно готовила и накрывала на стол в гнетущем молчании. Его родители не могли не восхищаться мной, ведь я исполняла столько дел одновременно и все успевала…

В периоды бурь и ураганов, мы с Джорджем бежали под дождем босиком, спеша накрыть посевы, чтобы их не сломало ветром и не смыло ливневыми потоками. Все это на мгновения возвращало меня к прежней человеческой жизни, заставляло чувствовать себя более живой в мире без крови, богатства и разврата на шелковых простынях. С этим мужем мне не нужно было убивать. У нас было все, что необходимо любой молодой паре. Все это было почти что прекрасно, но рана в груди не заросла, и двигаться дальше меня ничто не мотивировало. Мы жили тихо, мирно… И мертво. Без любви и чувств. А для меня такая жизнь была аду сродни. Вскоре по ночам все чаще начали изводить кошмары, а огненная лихорадка свивала все мое тело, порождая невыносимые мучения. Очнувшись, я узнавала от Джорджа, что бредила всю ночь напролет, выкрикивая его имя. С каждым днем мне становилось все хуже. Я уже была готова ползти в замок на коленях, умоляя меня вернуть, как однажды… Одной прекрасной ночью… Произошло то, чего никто никак не ожидал…

***

Я возвращалась из розария за полночь. Луна не явила свой лик на небосвод, и ни одна лампада не освещала темный дом. С непривычки даже вампирское зрение включилось не сразу. Когда же это произошло, я увидела дорожку из лепестков алых роз, выложенную от двери до нашей с Джорджем комнаты. Ласлоу… Чертов романтик. Сколько же роз пострадало, чтобы он смог сомнительно порадовать меня этим глупым романтичным жестом… Я переступила порог спальни, и в этот момент на меня напали. Взяв мою косу в крепкий захват, некто изо всех сил приложил меня виском о стену. Тонкая струйка крови потекла из пробитой головы.

— Джордж. — Тихо, но злобно выдохнула я. — Мы уже все обговорили. Я сказала «нет»!

— Еще одна попытка, моя нежная бабочка. Да и ты заранее знаешь, что ответ «нет» меня не устроит.

Я втянула носом воздух. Да, теперь я почувствовала этот запах. Его парфюм с богатым запахом сандала напополам с мертвецкой вонью.

Он резко рванул меня за руку, повернув к себе лицом. Колено моего бывшего мужа вклинилось между моих ног, отрезая мне путь к отступлению. Он приподнял ногу чуть выше, и, глядя, как я начинаю задыхаться, удовлетвореннно усмехнулся.

— Надо же. Какая сила воли! Я отпустил ее, чтобы проверить, сколько она выдержит без меня, а она и не торопится возвращаться. Огород, розарий, муж… Ты серьезно думала, что я оставлю тебя в покое и дам жить новой жизнью без меня? Я — твой кошмар, моя бедная птичка. И я вернулся за тобой.

— Через мой труп! — Яростно взвизгнула я, пытаясь оттолкнуть его и перестать давить стену спиной. Он крепко сдавил мои запястья и приблизился вплотную, склонившись к моим губам. Его бездонные черные глаза были так близко, что еще немного, и я вполне могла бы забыть, как дышать. Нет-нет-нет!

Резкий и отточенный удар коленом в живот. Тяжело дыша, я высвободилась, и мы двинулись по кругу. Медленное танго. Победивший в нем остается на свободе, проигравший снова попадает в плен омерзительных рук презренного инцестника.

— Не брыкайся. — Он улыбнулся. — Иди ко мне, мое солнышко. Я знаю, как ты скучала. Знаю, что ночами произносила мое имя во сне. Не отказывай себе. Если бы не твой зов о помощи, я бы так и не узнал, где ты.

— Зов о помощи? — Я презрительно рассмеялась, сплюнув на пол ему под ноги. — Вот Вам мой зов о помощи, Ваше Величество. Чтобы я думала о тебе после того, что ты сделал с моей дочерью и нашей семьей? Да будь я проклята, если бы так было.

Я отерла пот со лба. Тирада была слишком жаркой. Теперь я ждала ответной реакции.

— Как грубо по отношению к себе. Вешаешь проклятия на свою голову сама. Неразумная! — Усмешка сверкала темными огоньками в его глазах. Глазах предателя. Глазах всей Вселенной. — До меня доходили несколько другие сведения. Как хорошо, что твоего олуха здесь нет, и мы можем всласть обсудить, не натерла ли ты мозоли на пальчиках, пока умоляла меня явиться княжить над тобой и ласкала себя, запредельно нервную, мечтая о моих руках на своем истосковавшемся теле. Боги смеются над фразами типа «Случайная встреча». Я чувствую тебя, я чувствую твое настроение и состояние, потому что мы связаны и предназначены друг другу. Я слышу все твои мольбы. И я уже говорил, что эмансипация тебе не к лицу. Могла бы просто заглянуть и попросить. Я ни разу тебе не отказывал. Зачем было страдать и изводить себя? Нервы-то не железные.

Игнорируя наглую усмешку, которую пощечиной хотелось стереть с его морды раз и навсегда, я продолжила ход по кругу. Пока никто из нас не совершал выпады и не нападал. — По-моему, ты женат, если слухи не врут. О чем ты вообще говоришь и какого черта забыл в моем доме?

— С тыльной стороны замка есть заросли и кусты — просто заглядение для уединения. А королева здесь никакого значения не имеет. У тебя вип-билет на любое время суток ко мне. Твои психологические проблемы я еще с твоей человеческой жизни решаю. Почему бы и не помочь девушке, если она просит, жаждет и зовет так, что меня аж выталкивает из дома наша с ней связь? Ну, что скажешь, не дадим друг другу умереть от жажды, утолим наш голод?

— Гори в аду, монстр. — Из последних сил выдавила я, тяжело дыша.

Я не успела даже сообразить, как моментально схватив меня в охапку, Владислав снова вдавил меня в стену.

— Твое сопротивление только раздражает и будит зверя внутри меня. Лучше б ты затыкаться вовремя умела. — Он склонился ко мне, касаясь моих губ своими. Через несколько секунд я почувствовала, что забылась и совершила непростительное. Его язык касался моего языка и неба. Я позволила себе пустить его, разжала челюсти, чего не позволяла Джорджу. А с ним… Я снова вышла из-под контроля, оказавшись рядом… Расслабилась, изначально собираясь драться до последней капли крови…

— Черт тебя дери. — Гневно прошипела я, прекращая поцелуй. Перед глазами поплыли черные круги, а комната начала вращаться по кругу. — Ты как всегда себя переоценил. Это омерзительно. Дай мне пакетик для рвоты. Меня уже тошнит.

— Раньше не жаловалась. А сейчас ты хочешь довести нас обоих до белого каления. Слова, вылетающие из твоего рта ничего не значат. А значит лишь это.

Медленными отточенными движениями он расплел мою косу.

— Так тебе лучше. Крестьяночка. Казалось бы, воздух и работа в поле должны были благотворно сказаться на внешности. Отчего же такая бледненькая? Почему кровь застыла в жилах? Никто не гнал ее два месяца. — Его шепот обжигал мне ухо, заставляя трепетать все тело, заставляя его покрываться мурашками. — Сейчас ты вспомнишь, что я могу сделать с твоей кожей, помимо хлыста. И кровка побежит быстрее по венам.

Одним резким движением он разорвал шерстяное колючее серое платье на груди. Я была абсолютно голой. Здесь, в деревне, нижнее белье было негде взять. Руки бывшего мужа грубо и беспринципно зарождали огонь внутри меня, сжимая мои груди, касаясь живота и ниже.

— Я убью тебя, чертов инцестник. — Я из последних сил била кулаками в грудь морального урода, а глаза мои смотрели в его черные, вспоминая профиль, выточенный будто бы рукой мастера эпохи Ренессанса. Спадавшие на лицо цвета воронова крыла волосы. Открытую шею, когда его голова запрокидывалась на подушку, отдаваясь моим губам. Очерченную линию подбородка. Золотую серьгу в левом ухе. Острые, мужественные скулы. Тонкие губы, искаженные грубой усмешкой. Прикоснуться бы к ним. Всего на миг. Я хочу не так много. Один. Раз. Пройтись. Языком. Нет. На него нельзя смотреть. Я теряю контроль.

— Ты убьешь сейчас мои пальцы сокращениями стенок своего огненного лона. Что, маленькая? Красота моего лица и тела сильнее твоей ненависти? Всегда была. Давай, подсыплем еще немного ярости. Ты сейчас кончишь, маленькая сучка с широким спектром сексуальных желаний, зная, что никто не разожжет это пламя в тебе, кроме меня.

— Получите, любимый, мою высшую степень восхищения Вами. — Я плюнула ему в морду от бессилия, не сумев вырваться из крепкого захвата рук графа.

— Ах ты, тварь. Ты мне так камзол испортишь. — Он сдавил мне горло так, что я резко решила вспомнить, как прекрасно иметь возможность дышать. Внутри меня все пульсировало и заходилось огнем. Чем меньше воздуха в горле, тем чаще судороги внизу живота скручивали и полоскали мое тело жидким огнем. Владислав отпустил мое горло, и я судорожно вдохнула через кашель.

— Какие бледные щечки. Недостаток гемоглобина. Джордж тебя точно не кормит, бедняжку. Даже не знаю, как и вернуть им естественный румянец. Может, так?

Резкий удар выбил меня из колеи. Я вскрикнула от боли, пытаясь схватиться за ужаленную ударом щеку. Тщетно. Мои руки все еще были скрещены над головой. На сей раз магией, которой он открывал двери конюшни, не прикасаясь к ним. Он пользовался колдовством очень редко. Перебирая мои волосы одной рукой, гладя ей мою щеку, а затем нанося резкий отточенный удар всей ладонью, он не забывал пытать меня, погружая почти полностью свою другую руку в меня. Я сбилась со счету, пытаясь определить хотя бы примерное количество ударов. Им не было конца. Мои щеки подвергались практически инквизиторским пыткам, и на них оставались длинные красные полосы, глядя на которые, граф нежно улыбался.

— Я скучал по тебе. Ты не веришь, но я скучал каждый день. Мне не хватает моей партнерши по преступлениям. Вернись ко мне, любимая. Без тебя чудовище правит мной и вовсе безраздельно. — Слезы стекали по его щекам. Я отхватила еще с десяток ударов. Я изнемогала от жара похоти. Внутри меня его рука гарантировала рай и ад одновременно, а каждый удар по горевшим и без того щекам подводил меня все ближе к высвобождению энергии. Пламенное сердце билось и пульсировало внутри меня так, что не было уже никаких сил сдерживаться.

— Последний удар. Дай. Дай мне свою энергию. — Его глаза жгуче и фанатично смотрели прямо в мои, широко раскрытые с расширенными от возбуждения зрачками. Удар хлестанул изо всех сил по щеке. Я держалась до последнего, но не смогла. Издав вскрик, я почувствовала, как огненное сердце внутри меня изливается жидким огнем. Он вжался своим телом в мое, пока я придушенно хрипела и конвульсировала, агонизируя.

— Хватит врать своему мужу. Хватит прикрываться тем, что он умрет, если завладеет тобой. Надеюсь, эта гнусная ложь хотя бы позволяет спать тебе спокойно по ночам, зная, что и далее и впредь будешь оставаться чистой, хорошей, стерильной девочкой для меня. Либо идем со мной. Твоя корона и трон все еще ждут тебя. Расторжение брака, ты — не идиотка, Лора, должна была понять, что оно было фиктивным. Как и этот брак. Что твой, что мой. Нам не разрушить клятву, которую мы дали старейшинам вампиров. Наш союз записан в истории. Он вечен. Какой смысл сопротивляться, если ничего не изменилось, и ты по-прежнему желаешь меня? Либо изволь уже жить дальше, ничего не скрывать от мужа и исполнять его желания. Иначе это называется не «жить дальше», а «отвлечение».

— Просто дело в том… — Я коснулась руками его лица, и он закрыл глаза на мгновение. Магия больше не удерживала меня. — Что я ненавижу тебя. Ты испортил все, к чему прикоснулся. Да, ты прав, я реагирую на тебя, как раньше, и это болезнь моя. Я не рада тому, что заставить меня что-то почувствовать может только один мужчина на всей земле. Я хотела бы прикасаться к другому и не чувствовать себя твоей сломанной куклой, не чувствовать этого ужасного, сдавливающего мне череп осознания, что предаю тебя, отчего мне становится тошно, и больно, и тяжко дышать. У нас нет