Чужая Родная

Шестнадцать

Повезло мне — не то слово. Родиться в день лотереи.

В принципе, родители всегда говорили, что вроде как и вправду ведь повезло. Ну, если на меня когда-нибудь падёт жребий, я смогу с Земли улететь, вперёд, к лучшей жизни, получить билет в будущее, — так, улыбаясь, говорил папа, — прямо в подарок на день рожденья! Родители вообще всегда объясняли, как круто тем, на кого падает жребий. Ну да, двенадцатилетний контракт — это либо вообще с семьёй не видеться, ведь избранные улетают каждый год на специальном шаттле, — ну или надо отказываться от всех своих отпусков, чтобы на какой-то из двенадцати лет вернуться домой. Ну и, конечно, все эти двенадцать лет с отпусками или одиннадцать без них избранные должны работать — делать новый мир лучше, благоустраивать планету, на которой все возможности нашли, чтобы создать полноценную искусственную атмосферу и построить Новую Землю!

Но тот человек, на которого падает жребий, может отсюда улететь. Не рисковать — никогда не рисковать, ни за что! Просто знать, что посреди улицы на тебя не нападут. Что нет никакой разницы, сколько человек на улице, день сейчас или ночь, или — а это, наверное, главное, — что твой новый друг не окажется нечистью! Можно жить на планете, на которой, как мне всегда объяснял папа, нет этих вот естественных механизмов контроля над приростом населения. Никто не нападёт, никто не убьёт. Все свои!

Только вот я к подобному никогда не стремилась. Ну зачем? Что мне на другой планете делать? Ну да, тут, конечно, есть угроза. Угроза погибнуть. Потерять себя, родителей, младшего братика — мы же когда-то вот так вот потеряли старшого нашего брата, он просто домой не вернулся. Впрочем, да почти в каждой семье подобная история есть. Люди же уже давно приспособились к жизни в опасном мире, и самое главное — чтобы родные рядом были. Может, меня поэтому и таким старомодным именем назвали — Родная. Ну, чтобы я всегда была. Как факт. Чтобы уберечь.

Так что я должна быть! Быть рядом с родителями, а не улетать куда-то там! Говорят, когда-то людей на Земле было куда меньше, и можно было никуда и не улетать — нечисти не было. Природа её просто не создавала, ведь не нужно было следить за тем, чтобы население Земли не превышало какие-то там нормы. Не понимаю, почему нельзя было как-то ограничить рождаемость, но кто знает, может, нечисть бы всё равно появилась? И тогда население, наверно, просто вымерла бы, ведь людей стало бы тогда совсем мало.

Короче говоря, все первые шестнадцать лет своей жизни — ну, может быть, немножко меньше, ведь я же не с пелёнок начала всё понимать — я радовалась, что дети до шестнадцати в лотерее не участвуют. А теперь, наверное, я буду ждать до шестидесяти шести, ведь последний раз, когда человека вообще касается жеребьёвка — это шестидесятипятилетие, ведь на пенсию старики выходят в семьдесят семь, и нужно, чтобы двенадцать лет контракта до пенсии истекли.

Какое счастье, что сейчас только шесть утра. Все спят. Ну кто меня будет трогать, пока я якобы сплю? Все спят! И те сотрудники руководящих структур, которые проводят лотерею, тоже, наверное, спят. И тот факт, что я проснулась, никого касаться не должен. Ну не должен же! Так почему же у меня в комнате слышен звук дверного звонка?..

Незнакомца в мою комнату проводит заспанная, удивлённая мама. Незнакомец достаточно молод. Я бы даже сказала, что он ещё и симпатичный, но глаза такие грустные, такие, я бы даже сказала, преисполненные ненависти ко всему свету, что вся эта ненависть никакой симпатии к такому человеку не вызывает, хотя черты лица и явно приятные.

— Родная Алексеевна Ч… — начинает незнакомец, но я перебиваю его:

— Да-да, это я.

— Вы избраны для полёта на Новую Землю, — говорит он спокойным голосом, хотя я вижу по глазам — ненавидит. Вот просто всех. — Поздравляю, ведь у вас есть возможность улететь уже в шестнадцать лет. При желании остаться на Новой Земле по окончании контракта сможете провести там едва ли не всю жизнь.

Мама реагирует мгновенно:

— В следующем году — сообщение обязательно! Брат моей коллеги каждый год домой сообщения присылает!

Чудо-женщина. Ежегодно, чтобы легче было понять, из такого большого города, как наш, улетает всего-то пять человек. И далеко не все они возвращаются — многие решают остаться на Новой Земле навсегда. За двенадцать лет можно и забыть о родне, найти себе новых друзей, семью создать… Кто бы сомневался. Таким образом — как, ну как она всегда находит возможность лично знать кого-то настолько редкого? Брат её коллеги! Я вот ни одного избранного или его родственников не знаю, не видела, не встречала.

— Разумеется, — говорю, — через год получите от меня поздравление… с моим днём рождения.

— Да, — говорит виновник моего уничтоженного в хлам праздника, — совсем забыл поздравить. Вам же сегодня шестнадцать, Родная.

Вздыхаю. Да. Шестнадцать мне сегодня. Надеюсь, я хотя бы двадцать восемь смогу отметить спокойно, с родственниками, дома…

Никаких сборов. Все вещи будут выданы на месте. Форма одежды на себе — вольная, всё равно вряд ли эта одежда мне понадобится. Братик и папа просыпаются, смотрят на меня, широко раскрыв глаза. Особенно шокирован братик — теперь он не просто лично знает кого-то из избранных, теперь это — его собственная старшая сестра!..

Мама слегка всплакнула, закрывая за нами двери. Папа, в отличие от неё, радостно улыбается:

— Счастливой тебе, Родная, новой жизни на Новой Земле!

И знает ведь, что я этого никогда не хотела…

И всё же правильно делается, впрочем. Переселить всё население Земли на Новую Землю, пока там ничего не отстроено — глупо. Надо и правда понемногу отправлять людей, которые могут работать, строить, готовить территорию. И то, что ещё во времена детства моих родителей происходила лотерея, ничего не меняет. Ну нет на Земле таких ресурсов, чтобы и вправду много людей улетели одновременно на Новую Землю. Даже шаттл летает туда-обратно только раз в году. Там же надо как-то жить, как-то питаться. Говорят, какие-то пищевые культуры уже удалось вывести… но их очень мало. Что поделаешь.

Только я никуда лететь не хочу. Я хочу остаться в своём городе.

И моё желание сбывается.

— Меня зовут Ксений, — говорит мой спутник, пока мы куда-то летим по городу. — Я — сотрудник руководящей структуры города и твой личный куратор.

Только что он говорил мне «вы»!

— Я надеюсь, Родная, что общий язык мы найдём.

— Зачем мне куратор, если я лечу на Новую Землю? И зачем искать общий язык? — спрашиваю как бы не у него, а куда-то в пол нашего городского шаттла.

— Ты не летишь на Новую Землю.

Поднимаю на него глаза.

— Родная, Новой Земли не существует.

Чудесная тема для беседы в дороге.

— Я понимаю, что это шокирует, но, к сожалению, все ресурсы и возможности Земли идут на то, чтобы как-то прокормить население, а совсем не на космические полёты. Потому избранные нужны для совсем другой работы.

Не понимаю. Если бы они хотели вербовать людей для создания искусственных пищевых продуктов, это можно было бы делать и без игры в лотерею.

— Надень вот это, пожалуйста.

Принимаю из рук Ксения предложенную гарнитуру. Хорошо, надеваю. Чувствую покалывание в ушах. Да, сканирование мозга, нам в школе что-то такое постоянно делали.

— Ты играешь на скрипке?

Ну само собой, что играю. Из моего мозга это прекрасно видно — наверное, бесчисленные упражнения по музыке проштамповались в нём ещё как.

— Тогда у меня для тебя есть превосходная работа.

Не знаю, что сказать. Он продолжает сам.

— Ты же не думаешь, что нечисть из древних сказок появилась на Земле просто так.

— А разве нет? — удивляюсь. — Ксений, но ведь сказки всегда базируются на правде. Может быть, когда-то нечисть существовала, потом утихла, а потом людей стало слишком много, и вот…

— Ну и вот, пришлось вспомнить старые сказки и самим создать нечисть.

— Зачем?

— Чтобы контролировать количество населения Земли.

— Но почему нельзя было бы просто запретить рожать более чем одного ребёнка, и позволять при этом не всем?

Ксений вздыхает. Мы начинаем снижаться. Сейчас, судя по всему, окажемся вместе с нашим транспортом в каком-нибудь зале ратуши — все окна сделаны так, чтобы транспорт нормально проходил.

— Понимаешь, если людям что-то запрещать, они добровольно становятся чудовищами. Например, начинают всё-таки рожать детей, но убивать их сразу же после рождения — такое когда-то было едва ли не повсеместно у древнем государстве Китай.

— Обязательная контрацепция? — всё ещё не понимаю, что за чушь.

— Родная! Ты не понимаешь, что люди начинают творить в таком случае? Твоей сестре разрешают родить ребёнка, а если сестра умрёт, ребёнок перейдёт к тебе. И ты не убьёшь сестру?

— У меня брат.

— Да никакой разницы! Может, ты, сейчас, в шестнадцать лет, о таком и не подумаешь. Но поверь, когда начинается родительский, а особенно материнский, инстинкт, люди и не на такое способны! Так что проще создать чудовищ самостоятельно. Чтобы люди не принимали таких решений — тех, которые лишают их человечности. И для создании чудовищ нам как раз нужны избранные.

Мы наконец-то оказываемся в довольно большом зале с разными приборами, аппаратами, кабинками. Разглядывать некогда. Я пытаюсь понять, что же говорит Ксений.

— Родная, пойми, если сделать человека чудовищем против его воли, он либо останется чудовищем навсегда, либо при первой же возможности попросится, так сказать, назад в люди. И поверь мне, среди людей это будет едва ли не самый добрый, самый искренний защитник слабых. Научиться человечности проще всего благодаря принудительному избавлению от неё.

— Я как раз ничего не понимаю. Вы хотите заставить меня убивать людей?

— Я хочу сделать тебя нечистью.

Что за чушь он городит?

— Я серьёзно, девочка. Ты играешь на скрипке, это для тебя — жизнь. Ты получишь новую внешность, ты будешь играть на скрипке так же, как и раньше — просто это будет, так сказать, чёртова скрипка. И ты увидишь, что дальше будет, сама.

— Мне двенадцать лет кряду играть на скрипке? — это всё, что я могу ответить.

— Да нет, что ты. Через год ты снова станешь человеком и сможешь выбирать, планируешь продолжать эту роль или получишь новую.

Может быть, за мной приехал какой-то больной на голову? Наверное, да. Ведь вот так вот, спозаранку… Что-то он очень молод. Может, и вправду чей-то сыночек. Достал доступ к личным файлам будущих избранных, забрал меня с утра, пользуясь возможностями родителей, и вот…

— Садись, — говорит Ксений спокойно, указывая мне на креслице в ближайшей кабинке. И я сажусь. Почему-то ему невозможно возразить. Может, он правда сдвинутый — с чего бы ещё были такие глаза, столько ненависти в глазах!.. Но сказать «нет»?.. Наверное, не могу именно потому, что ненависти слишком много.

На голове снова гарнитура, и я слышу какой-то странный звук. Слишком странный, чтобы с чем-то его сравнить. Но сравнить я и не успела бы — вырубаюсь прямо в кресле. А когда открываю глаза, удивлённо смотрю на свои руки. Разве у меня были такие длинные пальцы?..

Ксений делает какой-то жест, и я, следя за его движениями, вижу возле кабинки зеркало. Да. Это я. Не то мальчик, не то девочка. Безусловно, мне всё ещё шестнадцать, вот только я не знаю, что нужно было бы сделать с человеком, чтобы его привычные черты лица вот так вот вконец исчезли. Это просто другой человек, причём непонятно, какого пола. Пытаюсь ощутить себя — банально проверить, есть ли у меня привычные женские детали… Кажется, я вообще ничего не ощущаю.

Только тягу к музыке. Причём играть рядом с Ксением не могу, права не имею. У него такие глаза… Нельзя убивать того, у кого такие глаза. Убивать? Почему — убивать?

— Родная, — говорит Ксений, и голос его словно откуда-то издали доносится, — ты теперь — Чёртов Скрипач. Твоя жизнь — играть на скрипке. Ты не девочка и не мальчик, у тебя просто нет никакого пола, ведь Скрипачи не размножаются, да и друг с другом не особо общаются. Ты будешь бродить по городу, искать, где бы поиграть. Играй где-нибудь в людных местах, лучше всего — по вечерам. После того, как ты закончишь и все разойдутся, за тобой и твоей скрипкой кто-то да пойдёт, так и найдёт свою смерть. А ты будешь сытым Скрипачом, который уже на следующий же вечер сможет снова выходить на охоту. Человеческих потребностей у тебя нет, только нужно будет ложиться спать после каждого ужина. Ты найдёшь, где. Может быть так, что проспишь не сутки, а неделю или даже месяц — это неконтролируемо. Просто знай одно: через год, ровно в этот же день, ты должна вернуться сюда, в эту комнату. Я — твой куратор. Я посмотрю, нужно ли тебе оставаться Скрипачом на следующий год. Вот твоя скрипка. Иди.

Почему я его слушаюсь?..

Я молча беру скрипку из его рук и выхожу из зала. Иду по коридору. Вижу людей, но это не те люди, которые мне нужны. В их глазах — такая же ненависть, как и у Ксения. Я не должна играть таким людям.

Выход нахожу как-то на ощупь, что ли. И вот, иду по улицам города, иду как можно дальше — сегодня не надо охотиться возле ратуши, там слишком много новичков будет, они себя контролируют хуже, чем я. Просто знаю это, ну вот знаю — и всё. Понимаю где-то там, в глубине души, что, кажется, меня во что-то превратили. И мысли это всё не той девушки, которой я была — мысли того существа, которым я теперь стала. Я себе прежней больше не родная — я себе теперь чужая. И это совершенно не важно притом.

Не устаю. Кажется, я могу идти вечно. Но вот она, маленькая городская площадь. Я достаточно далеко от ратуши, тут можно. И я знаю, что ещё не вечер. Ещё утро. Но я должна играть. Наверное, буду играть весь день.

Древняя классика — Паганини, Чайковский… Всегда любила играть «Щелкунчика» на скрипке. И Леонтовича можно, между прочим. А можно и более позднюю классику — Энигму, Брайана Молко, Кэрол Довинь, Лизу Марсову. Или ещё более близкую к нашему времени — Аниту Доро, Стаску Чтоигде, Стивена Мэдисона, Вирджинию Новак. Или современную — Анну Бойко, Кралика Белого…

Играть можно вечно. И я теперь понимаю, зачем когда-то была девочкой по имени Родная. Просто чтобы играть на скрипке. Может быть, и играла я так себе, но теперь… но теперь я играю совершенно. Вот сколько денег уже в футляре скрипки. Вот сколько людей стоит. Они стоят, слушают, а я ловлю, ловлю, ловлю их жизни.

Вот девушка — светлые волосы, зовут Янинкой, одета в синее. Через неделю она встретит парня — его зовут Морен, он музыкант, как и я. Играет на фортепиано — причём на древнем рояле или пианино, даже не электронных, а настоящих, и на имитаторе для слепых… Да, ведь он слепой, и как играет на древнем рояле — не знаю. И Янинка знать этого не будет. Но он же играет. И она больше не сможет без него жить. Они будут жить вместе, и она будет водить его за руку на вечера, на которых он будет играть музыку очарованным слушателям. У них родятся дети — девочка, похожая на маму, и мальчик, вылитый папа, но не слепой…

Янинка не встретит теперь своего музыканта. Не встретит, ведь другой музыкант покорил её сердце — это я. Она слушает мою музыку, и только моя музыка теперь будет играть всегда. Через два года она умрёт, встретив упыря за углом собственного дома. Просто не заметит его, ведь будет слушать у себя в голове мою музыку. Ни девочка, ни мальчик не родятся. Морен останется один на всю жизнь — ведь кому он нужен, такой слепой, хотя и такой прекрасный музыкант. Может быть, случайные романы, но детей не будет. Я спасаю мир от перенаселения. Моя музыка — спасает.

Янинка слушает мою музыку эдак часа два — потом у неё звенит коммутатор, и она всё-таки уходит, хотя с такой грустью на лице, что я вижу — слушала бы вечно. Ничего! Я вижу Констанцию и Константина. Они лучшие друзья, им — по семнадцать. Через пару лет они поймут, что жить друг без друга не могут. Пройдут рука об руку через всю свою жизнь, родят пятерых. Может, даже шестерых, чётко не вижу, всё зависит от того, когда Константин погибнет — причём даже не от нечисти, просто авария на работе. Констанция и Константин — дети двух лучших подруг, поэтому и общаются с детства. Больше нет, больше близко общаться не будут.

Константин видит во мне девушку. Настолько прекрасную девушку, что Констанция кажется ему совершенно скучной, бледной, неинтересной. Он смотрит только на меня, на прекрасную скрипачку. Он думает только  обо мне. Сегодня вечером он будет идти вот так вот по улице, мечтая обо мне, не о Констанции. И — вот ведь судьба! — погибнет не из-за нечисти. Он просто ступит в пропасть. Ну, не в пропасть, а в яму, строительство рядом с его домом. Сломает шею.

А Констанция видит парня. Прекрасного юношу. Зачем ей теперь Константин? Они пойдут домой разными дорогами. Констанция будет мечтать обо мне. Она дойдёт до дома. Она даже ляжет спать. А уже завтра узнает о гибели Константина. Не страшно, он ей больше не нужен. Через несколько лет она найдёт себе скрипача, профессионального скрипача, слегка похожего на меня. Он думает только о музыке. Ему не нужны дети. Она родит одного мальчика, но тот умрёт ещё в детстве — слишком много его отец увлекается разными вещами, позволяющими ему лучше играть. Слишком плохо это всё повлияет на мальчика. Констанция проживёт свою жизнь — большую её часть в одиночестве. Ведь её скрипач умрёт ещё не старым. Она будет вспоминать меня до конца жизни. Ни пятерых детей, ни шансов у скрипача встретить женщину, которая станет матерью троим девочкам, две из которых выживут. Не станет. Теперь — не станет.

Ещё четыре часа прошло.

Смеркается. Сейчас рано смеркается, такое время года. Можно потихоньку идти. И я складываю скрипку в футляр.

Констанция и Константин расходятся по разным дорогам. А ко мне подходит человек — среднего возраста, с умным лицом. У него уже есть две дочери, но он собирается жениться во второй раз, на ком-то помладше, и намеревается стать счастливым отцом для большой семьи. Вот так вот сразу! Когда умрёт, одна из его дочерей — та, которая должна была счастливо выйти замуж, — наложит на себя руки в силу слишком сильной любви к отцу и чувства утраты. А вторая… а что вторая, у неё будет один ребёнок, может быть, двое. Не страшно.

— Можно проводить вас домой, если вы уже уходите? — он видит во мне юную, прекрасную девушку. У него нет конкретной молодой невесты. Он просто уже точно решил — подсознательно, конечно, — найти её. И вот она — я!

Я беру его под руку. В другой руке держу скрипку в футляре — к инструменту прикоснуться не позволю, понесу сама. Это — моё оружие. Никому не дам его отобрать, даже на минуточку.

Мы какое-то время идёт молча, а потом я заворачиваю за угол какого-то дома. Окна в нём не светятся почти нигде — ещё никого дома нет.

— Сыграть вам? Лично вам?

— Сыграть, — он смотрит на меня, не отрывая глаз.

Он всегда мечтал улететь на Новую Землю, но лотерея до сих пор его не избрала. Он уже перестал надеяться. Может, жребий и не падёт на него никогда. Он пытается выстроить себе жизнь на старой Земле.

Он мечтал стать художником, но так и не смог ровно держать кисть в руках, сплошные кривые линии. Врачи сказали, какие-то проблемы с нервами. Он верил, что когда-нибудь всё изменится, но что и когда, не знал, просто верил. Он слышит теперь меня, слышит удивительный микс из музыки разных времён, который я играю. Он верит. Верит с ещё большей силой. Он верит — счастье есть. Счастье будет.

Я не знаю, есть ли счастье по ту сторону. Но когда он падает бездыханным — музыка, которую играет Чёртов Скрипач лично, убивает всегда, — я спокойно захожу в дом. Поднимаюсь на технический этаж. Буквально две ноты на скрипке, которую я не прячу в футляр — и вот, двери для меня открылись. Тут можно спать неделю. После такого дня мне нужно поспать неделю…

Я сплю, и я — скрипка! Я — музыка, которая льётся из неё! Я — счастье, пронизывающее всех, кто меня слышит! Счастье, легко доводящее до смерти, переводящее через мостик жизни наискорейшим образом, и теперь можно, наконец-то, освободить перенаселённую Землю от своего присутствия — чем не счастье?

Я убила всего лишь одного человека за неделю, а потом, наверное, буду убивать ещё меньше. Да и зачем больше? Пятеро в год, контракт — двенадцать лет. Кроме тех, кто остался нечистью, постоянно работает шестьдесят представителей нечисти на город. У нас большой город. Мы убиваем понемногу. Самое главное — даже не убить, а просто уничтожить возможности. Янинка не станет матерью. Констанция с Константином не создадут семью. А этот мужчина, погибший… как его звали? Кажется, я его вместе с именем съела… этот мужчина, он бы стал отцом ещё нескольких детей с кем бы то ни было, его необходимо было убить. Оборвать его жизнь…

Я — скрипка! Я — то, что ведёт за собой и делает всё гораздо проще! Я — скрипка, потому я просыпаюсь через неделю и иду искать для себя новую площадь.

Людей много. В нашем городе — очень много. И они бродят по улицам, и когда слышат Чёртова Скрипача, то не могут не остановиться, не послушать. Чёртов Скрипач играет для всех. Те, кто попадётся в мой плен, не создадут семьи. Те, кто пойдёт за мной, не выживут.

Я сплю по чердакам и по подвалам. Я обнимаю скрипку во сне. Такая жизнь — счастье. Счастье первые полгода. А потом я начинаю ненавидеть всё то, что делаю. Ненавидеть тех, кто умирает — почему они умирают? Неужели им не хватает собственной жизни, неужели не к чему возвращаться?! Почему они останавливаются и слушают?! А ещё я ненавижу тех, кто остаётся жив. Ведь я не в силах выесть их жизнь…

Но однажды я, не просыпаясь, начинаю идти куда-то по улицам города. Всё дальше и дальше. С закрытыми глазами. Кажется, несколько раз я кого-то сбила. Несколько — даже ударила кого-то скрипкой. Неважно. Мне нужно прийти туда, где тот человек с ненавистью в глазах. И я дохожу.

Только в глазах его не ненависть, я это вижу, ведь мои собственные глаза наконец-то начали открываться. В его глазах — страх. Он на меня смотрит с опаской, словно не понимает, что это к нему пришло такое. А я молча захожу в кабинку и сажусь в креслице. Только тогда наконец просыпаюсь. Он замечает и напряжённо улыбается:

— С днём рождения, Родная.

Семнадцать

— Во-первых, между прочим, — говорит Ксений, — ты не туда села. В этой кабинке мы человека превращаем в нечисть, а не нечисть в человека.

Послушно выхожу из кабинки. Удивляюсь: страх в его глазах словно бы блокирует меня, не даёт ни достать скрипку из футляра, ни даже подумать о том, чтобы заиграть. Быстро отдаю ему футляр:

— Держите. Я всё.

Он несколько удивлённо вскидывает брови, а потом указывает мне на какой-то аппарат — кажется, туда надо ложиться, как при сканировании мозга. Ложусь. Слушаю тарахтение механизмов — недолго, минут эдак пять. Затем, услышав, что Ксений меня зовёт, вылезаю наружу.

Чудеса возможны! Настоящий мир — существует! Я больше не Чёртов Скрипач! Я нормальная девушка, которой, между прочим, исполнилось семнадцать лет, и теперь я могу чувствовать! Ощущать себя! Настоящим человеком!

— Но почему вы превратили меня в человека? Всего только год прошёл, — говорю, — у меня было хорошее чувство времени.

— Тебе же надо записать сообщение для родных, — терпеливо объясняет мне Ксений, — ла и проверить, нужно ли тебе дальше быть Чёртовым Скрипачом. Как бы твоё «я всё», когда ты отдавал мне футляр, было, знаешь ли, конкретным «нет».

В принципе, да. Это было конкретное «нет». Только не Чёртовым Скрипачом. Он вообще какой-то неживой. Не парень и не девушка. Спит на чердаках и под домами. Уничтожает своей музыкой.

— Никогда больше не возьму в руки скрипку, — говорю честно. Абсолютно в этом уверена.

— Посмотрим, — говорит Ксений. — А теперь давай — вот ванная комната, приведи себя в порядок, найдём тебе какую-нибудь одежду, и запишешь родителям сообщение.

Одежда, вот точно. Когда я год назад превращалась в Чёртова Скрипача, одежда моя куда-то пропала, на её месте появилась более уместная — чего стоил один только чёрный плащик!.. И не пачкался практически — по моим ощущениям, самоочищался, когда я на скрипке играла. Наверное, с ним работала человеческая энергия… Теперь вот плащика нет.

— Аппарат перерабатывает всё лишнее, — Ксений объясняет всё вполне терпеливо, как и раньше, но я вижу, насколько же он на самом деле молод, ему сложно быть куратором, что-то объяснять семнадцатилетней девочке, которая только что перестала быть Чёртовым Скрипачом. Решаю не задавать лишних вопросов даже взглядом. Тем более, что он смотрит на меня голую, потому, наверное, и старается держать взгляд «глаза в глаза». Тут бы мне стесняться, а не ему, но я так рада, что у меня наконец-то человеческое тело, что стесняться не собираюсь.

Счастье-то какое! Нет, правда! Я снова девушка! Я — не существо без пола и разума, я живу не только благодаря инстинктам! Играть — искать место — спать — искать место… Кошмар. Как я прожила год — не понимаю. Стараюсь не думать о том, что придётся как-то жить дальше — я больше не буду Чёртовым Скрипачом, это же самое главное. Я не хочу — и я не буду, это же и вправду счастье. Право выбора, даже в ситуации, когда тебя превращают в чудовище! Я так счастлива снова ощущать себя человеком, что счастье просто невероятное. Ну разве я знаю сейчас хоть одно слово, кроме «счастье», которое постоянно повторяет моя восстановленная человеческая личность?..

И вот я снова в зале. Ксений усаживает меня на удобный диванчик, показывает на аппарат для съёмки.

— Запиши сейчас пару минут послания. Сегодня якобы прибывает шаттл, он, так сказать, привезёт твоё письмо.

Шаттл! Сегодня прибывает шаттл моего счастья! Пытаюсь успокоиться, потом понимаю, что моё счастливое лицо как раз станет поводом радоваться моей родне: у тебя тут, значит, всё в порядке. Так что спокойно говорю в камеру:

— Мама, папа, братик, привет. Жаль, что шаттлы ходят только раз в году, а то бы я отправляла вам сообщения чаще, вы уж меня простите. Тут всё нормально. Конечно, работа достаточно тяжёлая, но ничего такого, чего бы я не могла выдержать — не переутомляюсь. Просто порой очень хочу домой. Но, наверное, потому, что скучаю по вам.

Вдруг вспоминаю свои чувства, когда моя скрипка привораживала людей. Когда я, именно я становилась их судьбой… Как могу, высказываю это улыбкой радости.

— На самом деле это очень, очень хорошо — делать что-то серьёзное для того, чтобы спасти Землю от перенаселения. Конечно, пока что временами это даже грязная работа… но она того стоит! Так что ждите меня. В следующем году я пришлю новое сообщение! Удачи!

Ксений кивает: да, мол, достаточно. Выключает аппарат.

— Тебе правда понравилась… грязная работа? — спрашивает он медленно, словно бы подбирая слова.

—  Она нравилась Чёртову Скрипачу, — говорю честно и искренне. — А Родной — нет. Но родителям же не надо о таком знать, верно?

Ксений кивает.

— Есть хочешь? Я имею в виду человеческую пищу.

Конечно же, хочу! Фактически вылетаю впереди него из зала. Ксений едва успевает указывать «направо», «налево»… Наконец-то заходим, кажется, в кафе, где завтракают сотрудники ратуши. Сейчас занято буквально два столика, и за обоими сидят по двое. Наверное, точно так же избранные с кураторами… Решаю об этом не думать. Хотя и любопытно было бы поговорить с другими избранными — пока что это не настолько интересно, как наконец-то нормально поесть.

— У тебя день рожденья. Тортик?

— Стейк! — показываю зубы. — Больше мяса! Разве я мало убивала?

— Оно всё равно синтетическое, — пожимает плечами Ксений.

— Но оно копирует настоящее!

Ну что же, мне приносят стейк, и мы сидим какое-то время молча — просто едим.

— Скажи, — спрашивает Ксений, — чего тебе хочется сейчас?

— Освободиться от этого всего, — отвечаю честно.

— Это никак не получится. Ещё одиннадцать лет контракта. Я о том, кем теперь тебя делать.

— А разве это не определяет сканирование мозга?

— Куратор может внести свои коррективы. Сообразно пожеланиям избранного.

Как всё демократично! Смеюсь: коррективы, сообразно пожеланиям… Ха! Нас отправляют убивать людей и их возможности, убивать чью-то любовь, чьих-то нерождённых детей… Но при этом — сообразно пожеланиям!

— Мне надоело убивать при помощи инструмента, к тому же — убивать не всех, — говорю наконец. — Ну что это значит — убивать только тех, кому никак не помешаешь? Если уже уничтожаешь человека, то не только его возможности! Убивать значит убивать! Если уже не быть человеком, то лучше уже диким зверем, чем каким-то там Чёртовым Скрипачом!

— Я понял, — лицо Ксения непроницаемо, хотя я всё равно замечаю в глазах его страх — где-то в глубине. — Родная, ты будешь оборотнем.

— И обращаться при полной луне? — вспоминаю старые сказки.

— Каждую ночь, если только захочешь. Луна будет, так сказать, у тебя в голове.

Молчу. Ем дальше. Оборотнем. Волком? Волки — милые существа, по крайней мере на картинках. Ну да, у них нет человеческих чувств, но они не будут чувствовать и того, что чувствовать Чёртов Скрипач! Музыка ведёт, музыка проводит через мостик жизни, а том берегу помогает встретить смерть… тьфу ты. Надоело. Просто надоело. Я буду волком!

— Будешь жить в пригородном лесочке, — рассказывает мне Ксений словно бы откуда-то издалека. — Так же, как и раньше, будешь спать между выходами на охоту. Но на сей раз охотиться будешь инстинктивно, и обращаться волком так же — инстинктами…

А как я раньше охотилась, спрашивается.

Инстинкты — всё, что есть у тех тварей, в которых избранных превращают! Наконец-то решаю разглядеть других избранных в зале кафе, но все уже, кажется, ушли. И мы уходим. Чудеснейший день рождения — я стала человеком! — превращается потихоньку в очень странный день. Проснулась Чёртовым Скрипачом, позавтракала — или стейк едят уже на обед? — человеком, сейчас стану волком…

— Я вернусь в следующем году? — спрашиваю, уже входя в зал.

Ксений утвердительно кивает. Это хорошо. Это — самое главное.

Что дальше — запоминается как-то плохо. Снова кабинка, снова сканирование… И вот — да. Я — это вроде как я, только волосы у меня стали длинными и чёрными. И под ними прекрасно прячется лицо. Если я встречу на улице кого-то из родных, меня не узнают.

Неожиданно для меня, когда я выхожу из кабинки, Ксений дружелюбно меня обнимает. В принципе, я чувствую себя почти что человеком. Только если погружусь в глубину себя, становится понятно, что вместо человеческой еды я хочу только лишь человеческой плоти. Каламбурчик, чтоб его. Да и объятия Ксения должны бы были восприниматься как объятия будущей жертвы… только страх в его глазах, его запах, его прикосновения не позволяют о таком даже думать всерьёз. На руководителей руководящей структуры — табу? Или на собственных кураторов?

Ничего не знаю. Просто иду. Молча, по-звериному грациозно высвободившись из объятий куратора. Что же, я и вправду мыслю как человек. Кажется, всё не так уж и плохо. Инстинкты доводят до пригородной рощи, эдакого лесочка — и уже на полянке я понимаю, что пора спать. Причём прямо сейчас. Залезаю в кусты — да чёрт с ней, с одеждой, всё равно порвётся же при превращении — и превращаюсь. Инстинктивно. Спокойно.

И с чего это я решила, что одежда порвётся? Она просто… несовместима с моим новым телом. Я только успела подумать, что всё, превращаюсь в волка — и всё, что было на мне, оказывается вдруг на земле, в кустах. Ну вот и хорошо, будет во что переодеться. Я не концентрируюсь на том, как же превращение, собственно говоря, происходит, так что даже не знаю, насколько это похоже было на все эти типичные сказочки-ужастики — ну, где когти и зубы пронизывают кожу. Просто я захотела стать волком — ну вот, я и волк. И ложусь спать в кустах. Там тихо, спокойно и хорошие сны.

Просыпаюсь вечером и понимаю, что этот год будет гораздо лучше предыдущего. Ну, конечно, музыка приносила очень много счастья, но я видела чудесные сны, и сейчас, в моей звериной форме, они кажутся лучше всего, что было. Поднимаюсь. Принимаю решение превратиться в человека — и я человек. Одеваюсь. Иду в город.

Нужна будет ещё одежда — я даже знаю, где её взять. Поэтому на улице засматриваюсь на девушек своего телосложения — и своего стиля. Чтобы мне одежда понравилась. Чтобы не носить что попало. Пускай первой жертвой будет девушка. Как раз на них и нужно нападать преимущественно — молодые девушки пахнут самками, теми, кто скоро размножится, родит детей. Если смотреть внимательно, если хорошенько принюхиваться, можно понять, у кого какие перспективы. Вот! У этой прохожей как раз приблизительно моя фигура… и детей её организм собирается родить едва ли не шестерых.

Подхожу к ней поближе. Открываю один глаз так, чтобы его под волосами было видно полностью: устанавливаю зрительный контакт.

— Извини, ты не подскажешь, как пройти на площадь Вроц?

Девушка начинает подсказывать. Я делаю вид, что растерялась.

— Понимаешь, я только что приехала… ничего в городе не знаю. Ты объясняешь, вроде бы, ничего так, понятно… местному жителю. А так я просто не уверена, что найду…

Она смеётся:

— Да, я не спешу. Проведу.

Конечно, она не спешит. Понимаю, что я напоминаю её будущему материнскому инстинкту щенка, о котором надо заботиться. И она сделает всё, чтобы мне помочь.

— К тебе же можно обращаться на «ты»? Мне показалось, тебе лет семнадцать… — мы начинаем идти по дороге.

— Шестнадцать. Сегодня был день лотереи, я так переживала! Но… не избрали, — пожимает плечами.

— Ты впервые принимала участие? — беру её под руку, как лучшую подругу. Не возражает. — А хотела, получается?

— Ой, очень хотела. Жить на Новой Земле! Мама была бы счастлива, что я уехала. Она всегда говорила, что рожать на нашей перенаселённой планете детей — идиотизм, но папа её уговорил меня родить… Она меня теперь уговаривает, что хотя бы я должна не повторять её ошибок, не приводить в этот мир людей — ну или улететь, если повезёт.

— А ты? — Удивительно, какая сообразительная мама. Догадывается подсознательно, что угрожает дочке.

— А я хочу нескольких детей. Пять или больше! У меня не было братиков и сестричек, это так грустно, это вообще не дело. Я мечтаю о большой семье, потому мама меня выводит из себя, ну правда.

Эта девочка начинает, в свою очередь, раздражать меня.

— Но планета же и вправду перенаселена.

— Ну так пускай поскорей отстраивают Новую Землю и отправляют туда уже не работать, а жить, — пожимает плечами. — Ну правда, что за бред, мы тут живём, рожать разрешают всем… Да и вообще, из-за нечисти выживают-то не все! Так что надо рожать и ни о чём не думать.

— А если твои дети погибнут от лап нечисти?

— Мои — нет, — уверенно говорит она. — Просто не надо нигде ходить в одиночку, это же правило. Разве что по людным местам. Вот мы сейчас с тобой вместе, можно пройти через дворе. Одна бы я тут не пошла, видишь, окна всюду тёмные. Если всюду ходить с кем-то вместе, никогда не погибнешь!

— А ничего, что ты впервые меня видишь? Может, я и сама нечисть?

— Да ну, — хмыкает девочка, — нечисть в облике нормальной девушки, ещё и симпатичной? У тебя слишком честные глаза. Ну какая из тебя нечисть.

Мне даже больно обращаться прямо во дворе. Не физически больно. Просто… тяжело её разочаровывать. Дура она и есть дура, раздражает и правда, но… у меня, оказывается, честные глаза. То есть честный глаз, который я освободила специально ради неё от волос.

Девочка даже не успевает закричать — я могучей лапой (у меня могучие лапы! Не какая-нибудь скрипочка!) нажимаю ей на шею, и всё, голова обвисает. А я спокойно оборачиваюсь человеком, не обращая внимания на то, что одежда на земле, а я голая — двор пуст, на что тут внимание обращать. Раздеваю мёртвую девочку. Оборачиваюсь волком. Ем… прямо в пустом дворе. До чего прекрасная жизнь, до чего прекрасный тип нечисти! Она вкусная. И она была дурой. А честные глаза… вот снова стану человеком, тогда и будут у меня честные глаза.

Переодеваюсь. Сменную одежду пакую в сумку, которая тоже была при девушке. Спокойно иду назад в лес. Можно спать. Животным спать нужно больше, чем скрипачам. Мы теряем больше энергии. Может быть, я буду спать меньше часов кряду, но чаще. После каждого обеда. Или это получается завтрак?..

Через несколько дней у меня уже несколько комплектов одежды есть. Чередую между собой разные элементы. Как-то раз даже мальчика пришлось съесть — у него были такие милые брючки, да и был он с девушкой, которая стала бы со временем матерью его детей, даром что пока совсем юные были. Девушку тоже пришлось съесть — не с ним, так с другим. Ну зачем нужна музыка, если есть зверский рык? Зверский голод? Зверская страсть?

Даже интересно, как будет с другой страстью — со страстью к противоположному полу. Но других оборотней я не встречаю — а они вообще есть в городе? Даже ни одного скрипача нет — наверное, на шесть десятков плюс разных избранных много вариантов разной нечисти. Сказать по правде, я скучаю по гипотетическим своим. У волка должна быть стая! Настоящая стая! Чтобы касаться друг друга, чтобы вылизывать мех на загривке. Это такая же страсть, как и голод. Но у меня и как у человека никаких отношений ни с кем не было, так на что я надеюсь?

Жизнь — с каждым днём и каждой неделей — всё равно интересная, ничего тут не скажешь. Сны тёплые и приятные. В кустах спать безопасно, тем более что сплю я в облике волка, и если кто-то меня найдёт, то на свою же беду. Люди… люди вкусные.

Как-то раз решаю просто так, для прикола, пообщаться с кучкой молодёжи, распивающей лёгкий алкоголь в каком-то дворе.

— К вам можно присоединиться?

На меня смотрят, оценивают. Решают, что достаточно симпатичная. Девушки в компании тоже есть, но их явно меньше, чем парней.

— Тебя как зовут?

Представляться Родной я не буду, я теперь волк. Родная — человек.

— Вульфия, — знаю, что это имя происходит от древнего слова «волк», так что всё честно.

Они называют свои имена, я даже не запоминаю. Мне просто интересно с ними выпить. Девочек точно есть не буду — не вижу серьёзных возможностей им стать многодетными матерями. У одной, может быть, и будет ребёнок — один-два, скорее один. Другая, вероятнее всего, вообще воздержится, ещё с двумя точно так же ничего не понятно — если что-то и будет, то опасности я не вижу… На ребят посмотрю потом. Принюхиваться к парням — опасно. Страсть. Страсть сделает своё дело. Даже как человеку мне было бы семнадцать лет. Что уж тут говорить о молодом волке. Волчицей себя принципиально не называю — оборотень, на мой взгляд, по умолчанию мужского рода.

Начинаем выпивать вместе. Интересно, вкусно. Человеческая еда мне не нужна, а вот алкоголь, кажется, не помешает. Разговариваем ни о чём и обо всём. Кто-то затрагивает тему лотереи.

— Я в этом году был почти уверен — на меня падёт жребий, — говорит длинноволосый юноша.

— Да что там, — презрительно бросает другой, — пять человек на город от шестнадцати до шестидесяти пяти. С чего бы именно тебя?

— Просто я считаю, что надо наконец улетать на Новую Землю! Спасаться от нечисти! Я правда этого хочу — ну где-то же это должно учитываться?

— Твои желания статистика не учитывает, — смеётся одна из девушек.

— Если существует нечисть, существует и статистика на желания! Значит, есть сверхъестественное!

Я хмыкнула. Сверхъестественное! Даже мой папа считал нечисть эволюционным механизмом, а не чем-то сверхъестественным, а этот, значит, верит в статистику на желания. Тот парень, который с самого начала возражал, замечает мою реакцию, тоже начинает смеяться, и внезапно берёт меня за руку.

С ума сойти.

За руку. Просто так. Нет, я понимаю, что все уже не очень трезвые, но… класс. Только, наверное, правильно было бы захотеть чего-то более человеческого, чем… разорвать его на куски?..

— Слушай, — шепчу парню, — а пошли отсюда.

— А пошли, — соглашается он. То, как мы уходим, настолько естественно, что в сверхъестественное и верить смысла нет. Никто не удивляется. Просто один из парней компании ушёл с новенькой, случайной девушкой.

— Дома никого нет, давай ко мне, — шепчет он мне на ухо.

— Если дома никого нет, чего же ты народ к себе не пригласил? — не понимаю.

— Квартира мне нужна для собственных целей, — ухмыляется. — Например, если кого-нибудь встречу…

Вот эгоист. Но складывается всё превосходно.

Живёт он недалеко. Заходим, он явно хочет меня поцеловать, но я просто касаюсь губами его уха… и принюхиваюсь.

Ну конечно. Это называется бабник. Сколько девушек, забыв о контрацепции, из-за него станут матерями!.. От таких надо избавляться в первую очередь. Он меня тащит дальше в квартиру, хочет стянуть с меня одежду, хочет прижать к себе… и я обращаюсь волком.

Такой страх в его глазах парализует даже меня. Но, к счастью, я успеваю оторвать ему голову до того, как парень закричит, выйдя из оцепенения. Я молодец. Я вышла из оцепенения первой.

Кому какой первый опыт, а мне — вместо поцелуев оторванная голова. Жизнь иногда смешная. Наевшись, я превращаюсь в человека, одеваюсь, иду назад в лес. Снова превращаюсь. Лежу в кустах. И пытаюсь забыться в снах. Сны тёплые. Сны меня спасут…

Я не найду свою стаю, а все люди, которые хотели бы от меня чего-то — это бабники, распивающие алкоголь пусть и слабый, но в диких объёмах, в городских двориках. Я одна. Я так и буду дальше — одна…

Остаток года ни с кем не общаюсь. Охочусь. Ем. Смотрю сны. Но в последние месяцы в этих снах слишком много страха. Страха, с которым на меня смотрят жертвы в свой последний миг. Слишком много страха. Может, я и молодец. Может, я и уничтожаю идиотов, которые хотят размножаться на перенаселённой планете, и плохих людей, откровенно плохих, которые ни за что не несут ответственность и могут легко бросить далеко даже не одну девушку беременной или уже с ребёнком. Тем более на перенаселённой планете… Но я не хочу. Я не хочу тупо убивать. Я не хочу тупо есть. Я хочу, чтобы меня любили. Не просто хотели, не успев заполучить, а любили, мечтали обо мне. Чтобы, если я приношу смерть, то она была бы красивой…

Как-то раз среди ночи понимаю, что всё. Уже пора. Оставляю большую часть одежды в кустах. Одеваюсь в ту, в которой когда-то сюда пришла — зачем мне одежда погибших, если я возвращаюсь. Иду. Вот уже и ратуша. Вот уже и зал, в котором меня должен ждать Ксений. Но я слишком рано пришла — двери открылись от одного моего толчка, я, судя по всему, сломала замок, но в зале никого нет, он просто ещё не пришёл. Я сворачиваюсь клубочком на полу, обратившись волком. И сплю. Просто сплю, ведь тут тепло, спокойно, и как-то получше, чем в кустах. Тут пахнет Ксением. Мне не нужно его есть, это я знаю точно. У него страх в глазах…

Но, когда он касается моей шкурки, и я просыпаюсь, и смотрю на него, в глазах не страх. В глазах… усталость.

— Родная, ты сломала мне двери.

Превращаюсь. Лежу на полу голая.

— Сегодня мой день рожденья! Имею право на некоторые шалости, целый год работала.

И смотрю на него, широко раскрыв глаза. Это человек, которого мне не нужно есть. Так вот какая она — похоть, звериная страсть! Он ведь молод, у него достаточно приятная внешность, он не планирует размножаться — не пахнет так, и его не надо есть, да и вообще я не смогла бы его съесть, он мой куратор… Тянусь к Ксению, но он придерживает мои руки.

— Спокойно, Родная. Да, ты именинница, но пока ты не превратишься в человека, забудь о звериных инстинктах. Посмотрим, что у тебя с человеческими в такие взрослые восемнадцать лет.

А это звучит как обещание. Так что я покорно иду к аппарату. Наверно, и вправду лучше сначала человеком стать.

Восемнадцать

— Ты меня видишь третий раз в жизни.

— Категорически нет, — протестую. — Я тебя вижу третий год. Я два года знала, что никого у меня нет, кроме тебя. Что никто обо мне не заботится. Скажи честно, ты знал бы, если бы со мной случилась беда?

— Вас невозможно уничтожить, — вздыхает Ксений. — Даже если бы кому-то удалось тебя ранить или ты бы заболела, ты пришла бы в ратушу. Ночью, на рассвете, без разницы. Мы так вас программируем.

— То есть ты ждал меня весь год? — я растрогана.

— Тебя просто засекли бы сенсоры, и вызвали бы меня. Как сегодня. Ты пришла настолько рано, что вызов попросту меня разбудил.

Теперь вздыхаю уже я.

— В любом случае, ты — всё, что у меня есть.

— Давай проведём сканирование. Без обращения, — предлагает он. — Потому что если я прав… а вероятность действительно имеется… то у меня есть повод.

Я покорно иду надевать гарнитуру.

Я стала человеком, но плотская страсть по отношению к Ксению никуда не исчезла. Честно говоря, я вообще не ощутила перемен. Ну, волосы перестали быть длинными и чёрными. Всё, точно! Может, это какая-то ошибка? В любом случае сканирование покажет.

Ксений сочувственно смотрит на меня.

— Ну что я могу сказать… Родная, я даже полное сканирование делать не буду, ты едва гарнитуру надела, а всё уже достаточно категорично. Ты станешь упырём. Точнее, даже вампиром. Ну, знаешь, как из старых сказок.

О вампирах я много чего знаю. Нельзя знакомиться с красивыми юношами или девушками, да и вообще с красивыми людьми, которые на первый же день знакомства предлагают тебе побыть вдвоём. Вообще нельзя с новыми людьми «быть вдвоём». Очаруют, а потом бросят. Без крови… Хотя бывает же и такие упыри, которые просто нападают. Я до сих пор не знаю, какой тип убил моего брата. А теперь сама стану такой…

Меня передёргивает, но я молчу, не возражаю.

— Потому твоё тело и требует логичных действий. Мозг всё знает заранее… Согласись, очаровывать кого-нибудь, чтобы потом съесть, в качестве первого раза немного… слишком. Или, напротив, недостаточно…

Молчу и дальше, но беру Ксения за руку.

— Да, ты всё правильно поняла. Я твой куратор, так что сделать это должен я…

Уже в его объятиях я слышу шёпот:

— Считай это моим подарком на восемнадцатилетие.

А что, он абсолютно прав. В прошлом году мой организм хотел только скушать стейк — и стейк я получила. В этом году у него какие-то другие потребности. Интересно только, это просто мой возраст, это моё одиночество последних двух лет, или это год в зверином обличье поспособствовал?

Нечего говорить, не над чем особо думать. Даже страх, что всё это закончится, что я год буду кровожадным упырём, который жаждет, к тому же, не только крови, не останавливает меня. В моих глазах — страх, как и в его глазах в прошлом году. В его глазах в этом — усталость. Но страсть, похоть есть как моих, так и в его. Интересно, у него вообще есть какая-то личная жизнь на такой работе? Всё же засекречено. Тут либо коллеги, либо случайные связи, без продолжительного романа…

Мой вопрос он из глаз не считывает, потому и не отвечает. Наверное, потому не считывает, что слишком занят. Слишком занят мной.

Какое-то время спустя я лежу в его объятиях, шепчу:

— Ксений, ты же правда всё, что у меня есть.
— Категорически не всё, Родная, — возражает мой куратор… или мой первый мужчина? — У тебя есть семья. Так что я настаиваю — вставай, приведи себя в порядок, запиши сообщение. Сегодня же якобы шаттл прибывает.

Покорно иду записываться.

— Мама, папа, братик, всё хорошо. Даже порой более чем хорошо — тут очень интересно, встречаются симпатичные люди… Работаю. Ещё десять лет осталось от контракта, уже не так и много, уже не двенадцать. Надеюсь, вы там живы, всё в норме, никто не пострадал от нечисти или как-нибудь ещё. Братик, ты растёшь — избегай незнакомцев, если ты не в компании, слышишь? Нам тут рассказывают… впрочем, вы и сами всё знаете. Давайте, через год пришлю новое сообщение.

— Встречаются симпатичные люди? — с любопытством спрашивает Ксений.

— Один симпатичный человек как минимум! — прижимаюсь щекой к его лицу. Да, этот мужчина — всё, что у меня есть. Не знаю, как можно считать семью, которую я два года не видела, чем-то для меня важным. Записать сообщение — это же вроде как долг отдавать…

Странный день рождения. В шестнадцать лет я почти сразу стала Чёртовым Скрипачом. В семнадцать — поела, поговорила, да и всё. В восемнадцать… в восемнадцать кажется, что Ксений не очень-то и хочет меня отпускать. Держит то за руку, то в объятиях. Слушает мои истории — о жизни оборотнем, о жизни Скрипачом, о жизни Родной. Меня понесло, я рассказываю, рассказываю всё, что только приходит в голову, ведь с кем я ещё поговорю? После первого года одиночества я была преисполнена ненависти как всему, ну и к нему тоже. После второго года я хочу говорить. Разговаривать.

— Ксений, а почему я ни разу не встречала другую нечисть?

— Вы избегаете друг друга. Просто не обращаете внимания. Может быть, как-нибудь и пересечёшься, если наметите с кем-нибудь одну и ту же жертву. Но — не гарантирую. Можно двенадцать лет проработать и никого другого не встретить. Такова жизнь.

Значит, и правда ещё десять лет одиночества. Прижимаюсь к нему покрепче.

— Ксений, я не хочу никуда уходить. Хочу остаться тут, с тобой.

— После чего через пару дней или недель поймёшь, что я старше тебе, что тебе со мной неинтересно, что организм требует приключений… в том числе довольно конкретных. Прости, Родная, но тебе восемнадцать. Если бы ты сказала такое хотя бы лет через пять… но и то рановато, правда. Просто помни, что за год мы увидимся. И после этого года вряд ли я буду тебе нужен.

Не знаю, что именно он имеет в виду, но отчего-то верю. Потому покорно встаю:

— Значит, давай сделаем из меня вампира, и я пойду жить этот год.

— Значит, давай, — кивает он. И усталость в глазах Ксения кажется ещё более сильной.

Мне же уставать некогда. Слишком много всего впереди. Если с Ксением было так хорошо при том, что я сейчас — человек, как же будет потом? Когда я стану полноценным вампиром, когда я буду не просто наслаждаться людьми — буду выпивать их, притом прямо-таки дотла?..

Странно. Ещё два года назад я бы о таком и не подумала… что может быть интересно убивать людей. Да и за последний год мне вроде бы так надоело убивать… хотя нет. Мне просто надоело убивать людей, которые меня боятся. Я хочу, чтобы смерть от меня была желанной. По-настоящему. Так что покорно сажусь в аппарат, жду. И выхожу оттуда — вампиром.

Кажется, мой восемнадцатый день рождения пока что — лучше всех остальных. Я молчу о том, с чего начался день… Но тот факт, что сейчас я — вроде бы своей же внешности человек, но все мои положительные черты подчёркнуты настолько, что, если меня встретят родственники, не узнают точно, слишком уж я привлекательна… этот факт очаровывает уже и меня саму, когда смотрюсь в зеркало. Единственный нюанс — непонятно, я парень или девушка.

— Всё очень просто, — говорит Ксений, понимая мои колебания без слов. — Чьей крови ты выпила последней — таким существом ты и будешь. Ну то есть того же пола.

Улыбаюсь:

— Так дай хоть капельку своей.

— Ты можешь пить своего куратора? Уверена, Родная? — к усталости в его глазах добавляются весёлые чёртики.

— Каплю — могу.

Он даёт мне попробовать — не из шеи, из руки. И не даёт даже укусить — прокалывает палец чем-то острым, я даже не замечаю, чем. О да. Это вкусно. А я теперь, кажется, парень-вампир. Такой же очаровательный юноша, каким был Чёртов Скрипач. Но мыслю настолько же логично, как оборотень. Да и страсть как раз нужна… с тем лишь исключением, что страсть, жажда оборотня направлена только на съесть, а жажда вампира — не только. Нужно тело во всех возможных значениях…

Но Ксения я трогать не буду. Не имею права. Не удержусь, захочу ещё крови, а он мой куратор, его нельзя. К тому же я сейчас парень, не уверена, что его привлекаю, насколько бы ни была красива… Ещё раз смотрю на себя в зеркало — ага, одежда тоже изменилась, она теперь конкретно мужская. Ну и хорошо, добывать не придётся. Киваю Ксению на прощанье, прежде чем уйти. Потом внезапно останавливаюсь у дверей, каким-то звериным прыжком подлетаю к нему, и целую на прощанье — в губы. Ну и что, что я сейчас парень, не думаю, что один поцелуй куратора так уж расстроит. Вижу его обескураженное лицо, смеюсь, убегаю. Мне удалось сдержаться и не прокусить ему губу — я молодец! Чудеснейший день рожденья.

Но на улицу даже не успеваю выбежать — там солнце. Мне туда нельзя. Понимаю это благодаря стеклянным входным дверям — интересно, кажется стекло полностью меня защищает, а солнце через окно как-то не беспокоило, это сейчас инстинкт самосохранения включился. Ну что же, значит, возвращаться надо?

— Хочешь выйти? — спрашивает меня глубокий мужской голос. Оборачиваюсь. Ещё один вампир! Ни одного Скрипача, ни одного оборотня не встречала в городе, и вот, наконец-то. Вампиры, наверное, более популярны.

— Да как тут выйдешь, — вздыхаю. — Возвращаться надо. А так эффектно ушла.

— А, так ты ещё и девушка изначально. Понимаю.

Ему самому на вид около сорока. Взрослый, серьёзный мужчина, хотя и со всем своим упыриным шармом. И, кажется, ему не в новинку быть в такой форме.

— Я уже шестой год вампир, — говорит он. — До того был змеем два года, но понял, что вампиром как-то… привлекательнее. И собираюсь, между прочим, им остаться навсегда. Возвращаться к людям смысла нет, сама понимаешь.

Не знаю, может, виноват мой незначительный «стаж» — всего-то третий год, — но я всё ещё хочу домой. Даже сейчас, когда я не человек. А он продолжает, не дожидаясь моего ответа:

— Выйти достаточно легко. Просто нужен плащ с капюшоном. И он на тебе есть. Капюшон на голову — и вперёд. Только у меня к тебе будет одна просьба.

Поднимаю на него глаза — до того смотрела на свой плащ, чтобы понять, есть ли там, и вправду, полноценный функциональный капюшон.

— Не охоться возле ратуши в радиусе пяти километров. Это моя зона. А поскольку я достаточно долго уже на своей должности, новобранцы обычно мою просьбу выполняют.

Немного подумав, он добавляет:

— Ну, не только моя. Но вампиров каждый год уйма появляется, так что новеньких мы просим куда-нибудь отсюда валить.

Да нет проблем. Вообще не люблю охотиться около ратуши. Тут рядом кураторы. Неинтересно. А вдруг кто-то мимо пройдёт. Нет, я понимаю, что пройти мимо меня может даже и Ксений, даже на другом конце города. Но риск несколько меньший. А я люблю, когда риска немного.

Выходим. И правда, капюшон помогает. Другой вампир исчезает за углом ратуши. А я, немного подумав… нет, поощущав, куда мне идти, — прохожу по улице вперёд, затем — налево, а затем обратно направо, а затем… а затем останавливаюсь. Вот. Вот она — девушка, молодая, красивая, вкусная по запаху. И должна со временем стать многодетной матерью. Теперь не станет. Делать ей нечего — сидеть с коммутатором под городским деревом. Тут и так деревьев немного, когда-то было правда больше, так она и деревья занимает надолго, и детей собирается заводить… вообще не думает об обществе. Ну так и общество её не спасёт.

— С тобой можно познакомиться?.. — присаживаюсь на скамью рядом. Девушка сразу же откладывает коммутатор.

— Рона я.

Почти Родная, что же. Ну, будем действовать красиво.

— Я — почти твой тёзка. Род.

Она же хотела продолжить свой род? Ну вот. Умрёт ради рода. Только не своего рода, а Рода чужого. Но это уже детали. Приобнимаю её одной рукой — знаю, возражать не будет. И правда, прижимается ко мне.

— Пройдёмся? — спрашиваю. Улыбается:

— Пошли ко мне домой? Там сестра, родителей нет… Сестра не помешает.

— Пошли, — поднимаюсь со скамьи. Сестра — это неплохо. Её тоже можно приворожить…

Молча идём, держу её за руку — крепко. Да, живёт девушка рядом, с чего бы ещё прямо на улице сидела. Воздухом вышла подышать, о здоровье заботится ради будущих детей. Ха.

Доходим. Сестра — Амалия — встречает нас приветливо, смотрит на меня так же завороженно. И она точно так же может стать многодетной матерью… Ну и прекрасно. Мне налили вина — из родительских запасов явно. Вскоре я уже обнимаю обеих девушек. Всё-таки какой молодец Ксений, что позаботился о моём опыте. Конечно, только об опыте как девушки, но инстинкты меня спасут.

Инстинкты подводят меня только раз. Когда я, во всецело удовлетворённом теле, наконец-то начинаю пить Рону. И мне скучно, а Рона умирает счастливо — по крайней мере, это гуманно, думаю с удовлетворением. А вот что касается Амалии — она ничего не понимает, она даже не может осознать, что я пью кровь из шеи её сестры, думает, просто целую в шею. Но я на её глазах превращаюсь в девушку. И вот тогда Амалия начинает кричать.

Так, всё, понятно. В следующий раз не буду затевать подобных вакханалий. Это опасно, правда же. С минуту раздумываю, просто убить её или всё-таки поступить как с Роной… наконец всё-таки прижимаюсь губами к шее Амалии, и крики сразу же прекращаются. Наверное, это очень приятно — с позиции жертвы.

А я могу спокойно идти дальше. Я теперь девушка, и одета в женскую одежду, и я ещё не наелась! Да, после двух девушек кряду мне всё равно недостаточно. Значит, идём дальше.

Дальше по городу. Дальше — искать приключений. И прямо за углом дома — ну опять двадцать пять. Только что же пообещала себе, что не буду лезть в ситуации, где жертв больше одной — а там такая пара прогуливается!.. Парень и девушка, слегка за двадцать, значительное совместное будущее. В смысле детей много будет. И я их разлучить не смогу — эти двое уже на меня посмотрели.

С ума сойти можно! Я же девушка, а клюнули оба. Наверно, когда речь заходит о вампире, пол не особо важен, а Амалия, бедняжка, кричала, потому что поняла: я нечисть. И вот мы уже втроём идём к ним домой — молодая пара, недавно съехались, они мне это даже пояснить успевают. И вот, я уже пью девушку — ну, чтобы не напугать парня. А парень смотрит на то, как я присасываюсь к её шее, и его это просто невероятно заводит, так что заметить, что девушка умирает, ему некогда — у неё на лице, в конце концов, счастье. Экстаз. И я спокойно перехожу от неё к нему, и даже не через шею его выпиваю, и меня это совершенно не смущает, я не стесняюсь, хотя у меня ещё сегодня утром никаких подобных отношений, никакого опыта не было… Теперь я знаю только одно: я вампир, и мне надо пить. Пить больше. Пить вкусно. Пить с удовольствием…

И я всё ещё голодна. А тем временем вечереет. Снимаю капюшон — и теперь на меня смотрят вот просто все. Я снова — невероятно привлекательный парень. Ловлю даже мужские взгляды — кажется, мне просто завидуют. А вот и пара, где девушка его точно бросит, точно станет матерью, а он не планирует детей. Потому и бросит — его осторожность примет за ограниченность… Если я пойду куда-нибудь с девушкой, никто от этого не пострадает. Ну, будет он грустить, что нет у него больше девушки… Но план оказывается не таким светлым, как я посчитала.

Да, мне удаётся взять её за руку, повести в сторону по улице, я же планирую довести её до пригородного леска… Но парень идёт за нами, вместе с нами. Вот он держит её под другую руку, а вот почему-то отпустил и держит за руку уже меня.

— Род, — я теперь только Родом представляюсь, а как девушка — Радой, — Род, я понимаю, что моя девушка не планирует расставаться с тобой сегодня, так что я иду с вами.

— Энд, — удивляюсь, — она идёт со мной. Понимаешь?

— Может, я тоже хочу пойти с тобой.

Паника. Нет, девушка, которая «клюнула» на меня-девушку — это не так уж и страшно. Но парень, которому нравлюсь я-парень?

— Род, я иду за тобой, так же, как и эта девушка. И я знаю сейчас одно — я должен идти за тобой. Иначе — никак.

Что поделаешь.

Я слушаю его дальше. Он что-то рассказывает — о своей жизни, о своих предпочтениях в музыке, о планах… Девушка не слушает, она только прижимается ко мне. Мы доходим до того самого лесочка, в котором прятался оборотень — тот оборотень, которым была я. Я уже боюсь, что дойдёт до полноценной близости на троих — к таком меня ни жизнь, ни Ксений, ни даже инстинкты не готовили, это несколько иначе, нежели то, что было у меня в женском теле несколько часов назад. Но нет, всё спокойно, я сжимаю в объятиях девушку, Энд просто присутствует, он просто есть рядом. И только когда я выпиваю девушку, становясь девушкоц и сама, он прижимается губами к моим губам. А затем шепчет, отстранившись:

— Я знал, что ты нечисть.

— Правда? — удивляюсь. Мне не надо его пить, у него детей не будет. Но целоваться с ним, кажется, вполне приятно.

— Я умею вычислять вас в толпе. Я полжизни на это потратив после гибели сестрички… Я знаю, что если люди к кому-то словно приклеиваются, этот «кто-то», скорее всего, самая обычная нечисть…

— И ты позволил мне убить свою девушку? — удивляюсь.

— Я не поддался твоим чарам. А она — да. Значит, она слабая. Значит, она не заслуживает жизни.

Прав был Ксений. Человек и сам может стать чудовищем. Но я не буду мстить Энду за такие слова, ведь он прав. Она не слабая — она просто безрассудная. Поддалась, потому что чары были направлены на неё. А направлены они были потому, что она хотела завести детей в перенаселённом мире.

— И чего ты теперь хочешь? — интересуюсь.

— Я хочу узнать, что тебе сейчас нужно. И помочь.

Не понимаю.

— Род… или это имя касается только мужского обличья?

— Рада в женском.

— Хорошо. Рада. Если вы убиваете людей — не каждого, только некоторых… Значит, они слабы. Они не заслуживают жизни. Я же смог не поддаться твоим чарам, только сделал вид. Значит, это механизм. Уничтожение слабых, чтоб освободить планету от перенаселения.

Я с ним даже спорить не начинаю. К тому же об эволюционных механизмах ещё, помнится, мой папа рассказывал.

— Я хочу помочь. Просто ты мне нравишься. У тебя честные глаза.

Да что мне все говорят о честных глазах!..

— Рада, я говорю правду. Твои глаза — глаза сильного существа — честнее глаз той дуры, которая только что умерла в твоих руках. Она… она постоянно хотела стабильной жизни. Нескольких детей и уютный дом. Детей. На перенаселённой планете. Я планировал бросать её. Но ты решила за меня.

Люди действительно превращаются в чудовищ… вот уж не думала, что можно вот так вот, легко, отказаться от человеческой морали. Пришла нечисть сожрать твою девушку — и ты не против, девушка же дура.

— Вообще-то чаще всего умирают те, кто хочет иметь детей.

Утвердительно киваю.

— То есть я правильно понял механизм?

Беру его за руку.

— Ты очень умён, Энд.

— Так чем я могу помочь?

— Жильём, — неожиданно для себя отвечаю. — В ближайший год я должна жить в этом городе. И спать мне не нужно вообще. А просто слоняться по улицам, скажу честно, скучно. Где-то же надо передохнуть — хотя бы просто провести как-то спокойно время. Поиграть в эмуляции приключений. Почитать…

— Всего лишь на год у нас? — его глаза смотрят серьёзно и грустно.

— Есть шанс, что на следующий год я вернусь, — отвечаю снова неожиданно для себя. — А может, изменю форму. Я могу стать чем-то другим. И всё равно тебя найти.

— Форма нечисти нестабильна? — значит, он пойти обо всём догадался.

— Именно так.

— Тогда пошли ко мне? Хотя бы год у нас точно есть.

Кажется, этот парень и вправду не один год раздумывал над природой нечисти…

И следующий год я и правда провожу у него.

Он работает. Я охочусь. Днём никто вампиров не боится, никто не знает, что под капюшоном может оказаться нечисть. Да и мне нужно не так уж много —  теперь я живу не одна, так что успеваю насытиться и без крови, есть и другие методы… По вечерам мы играем в эмуляции. Читаем друг другу. И проводим вместе ночи, если я возвращаюсь домой девушкой. И я даже могу его не пить — мне же не нужно его пить, так что буду удовлетворяться чем есть. А если не хочется, просто выпиваю капельку его крови — говорю, что нужно для успокоения нервов. А когда изменяю форму, говорю, что когда я спокойна, я почти всегда Род. Это объяснение Энда устраивает.

И живёт он, кстати, один-одинёшенек. В маленькой комнатке с ванной. И меня устраивает такая жизнь с ним. Раньше на моём месте жила та погибшая девушка. Никак не могу вспомнить её имя — но оно мне и не особо нужно.

И я понимаю, что такая полусемья меня устраивает. Всецело. Понимаю, когда Энд спит, а я сижу рядом, никуда не спешу. Есть я. Есть Энд. И он понимает природу эволюционных механизмов. Иногда задаёт вопросы — но я не отвечаю. Говорю, что сейчас я вампир, и рассказать могу только о вампирах. Считает, что я теряю память со сменой формы — и интересуется, и правда, моими вампирскими потребностями, ощущениями.

Год проходит незаметно. И я ухожу, когда Энд уходит на работу. Даже записки не оставляю, потому что я же пошла охотиться, понятно же. Я же знаю, я вернусь точно таким же вампиром, ну как иначе? Надо только записать сообщение родителям, побыть человеком несколько минут. Задерживаться у Ксения я не планирую. Как же он был прав! Отношений с ним мне не нужно, я же встретила Энда именно в тот день, когда мечтала остаться с куратором. Он мне дал опыт — а больше ничего и не надо. А Энда… Энда я не люблю. Просто мне с ним спокойно. Он — тот, кто понимает.

Но увидеть Ксения я всё равно рада. Особенно когда он говорит мне свою дежурную фразу:

— Ну что же, Родная. С днём рождения!

Девятнадцать

— Я же тебе говорил, что не буду тебе нужен, — спокойно говорит Ксений, когда я не бросаюсь ему в объятия, а просто здороваюсь кивком.

— Ты… нужен, — удивляюсь, — с чего это ты решил, что нет?..

— Родная, — он мягко улыбается, проводит ладонью по моей голове, — родная моя Родная, я же всё понимаю.

Зато ничего не понимаю я. Нужен, конечно. Да, я не собираюсь его выпивать, но я и Энда же не пила. Мне… нормально. Нормально с людьми, которых не надо пить. Да, с жертвами мне… сладко. Это меня возбуждает — я хочу жить, я хочу жизни, я хочу больше, больше крови и страсти… А люди, который я не пью — да, с ними спокойно.

— Давай сначала сделаем тебя человеком и запишем сообщение родителям?

И правда. Это, наверное, сейчас важнее всего. Покорно прохожу превращение — ну что же, вот я и человек…

Я — человек? Что… что я чувствовала в последний год?! Да вся моя жизнь Чёртовым Скрипачом или оборотнем была куда более правдивой, чем всё это болезненное существование вампиром! Люди… они доверялись мне, а я их просто выпивала. Или выпивал — в зависимости от того, кем была предыдущая жертва. Люди, может быть, дружбы от меня хотели. Или любви. Может, даже семью создать. Они мечтали о доме. А я? А я лишала их жизни. Я не охотилась, я не делала ничего импульсивно-инстинктивного, чтобы наказать тех, кто увеличивает популяцию, наказать идиотов. Я именно что лишала жизни тех, кому не настолько важно было увеличить популяцию, как быть со мной…

Сползаю на пол. Как же больно. Я… не хочу больше быть вампиром. Никогда. Я не хочу убивать тех, кто любит меня. Я не хочу. Я хочу давать людям дом. Я хочу помогать. Должна же быть какая-то нечисть, которая помогает, ну должна же?

Следующие пару часов лежу на полу в объятиях Ксения. Что значит он мне не нужен? Он хотя бы, кажется, понимает. Что было в его глазах в прошлом году? Усталость. В этом году усталой себя чувствую я. В этом году я вижу в его глазах… честно? Я вообще не понимаю, что я в них вижу. Словно бы вообще нет эмоций. Как будто бы его глаза опустели, и я там теперь ничего не найду, пока время не пройдёт. А чтобы прошло время, надо ждать. И сейчас я могу только ждать, ждать, пока он меня обнимает, целует в щёки, в нос, в глаза, в лоб, даже целует мне волосы. Он делает это совсем не как мои бывшие жертвы — с похотью. Скорее как отец по отношению к ребёнку. Он же и правда старше меня, хотя и не настолько, чтобы быть моим отцом. Как бы там ни было… ждать, это всё, что мне остаётся.

Ксений наконец-то поднимается, помогает подняться и мне.

— Запишешь сообщение?

Утвердительно киваю. Молча жду, пока он всё настроит, затем спокойно говорю:

— Мама, папа, братик, здравствуйте. Всё хорошо. В этом году было сложновато, но не настолько, чтобы кричать, как я хочу домой. Тем более что осталось всего девять лет. Я уже четверть контракта отработала. Так что всё хорошо, не волнуйтесь за меня. Очень рада, что не получаю о вас плохих вестей. Жаль, что сообщений детям от родителей не передают, но если бы с вами что-то было бы не так, мне бы сказал. До свиданья, увидите меня через год.

— Кстати, — спрашиваю, закончив, — а почему нет сообщений детям от родителей?

— Родители легко могут заставить ребёнка уже одним только авторитетом своей родительской фигуры захотеть быть человеком, а не нечистью, — вздыхает Ксений. — Были попытки… почти все неудачные.

Киваю.

— И что теперь? Кем мне быть на четвёртый год?

— Сейчас узнаем, — он грустен, даже очень. — Мне жаль, Родная, что за этот год ты так устала, так измучилась. Я надеюсь, что твои потребности в году будущем сделают тебя чем-то… менее хищным.

— Да я даже не всегда убивала, — не всегда, конечно, я не убивала Энда.

— Не имеет значения, — вздыхает Ксений. — Я был вампиром… два года. Один из двух лет — просто кровожадным упырём, просто убивал. И, скажу тебе честно… больно как то, так и другое.

Он видит, как меняется выражение моего лица.

— Нет, я не знаю, не я ли убил твоего брата, — да, Ксений хорошо изучил моё досье, что тут поделаешь, куратор. — Шансов на это достаточно мало, знаешь, сколько в тот год было упырей? Но да, год был именно тот, когда он погиб. Но это ничего не значит.

Что тут скажешь. Если он и вправду убил моего брата — это жестокая ирония судьбы. Или тех, кто проводил распределение, кто назначил Ксения моим куратором… Он словно читает мои мысли.

— Меня твоим куратором сделали, потому что я достаточно молод, и к тебе, значит, ближе по возрасту. Не так уж и много шестнадцатилетних становятся избранными, как ты.

Всё равно это может быть иронией с чьей-то стороны. Впрочем, какая разница. Я… я просто не хочу, чтобы дети, пусть даже подростки, умирали от упырей. Если уже необходимо убить ребёнка — пусть он умрёт спокойно. Без страха…

Надеваю гарнитуру. А затем выхожу из кабинки, не понимая, что со мной вообще произошло.  Я себя не вижу, но… даже телесно ощущаю совсем по-другому. Кто я? Что я такое?

Ксений смотрит на меня с жалостью. Нет, с сочувствием.

Зеркало смотрит на меня с ужасом.

Я — ведьма! Настоящая, злая, остроносая ведьма. Седая. Зеленоглазая. Зелёные глаза — самое яркое на этом лице. Ведь лицо не просто морщинистое — оно пугает, отвращает…

А на руках у меня… кот.

Кошки вымерли ещё с тысячу лет назад, тем более домашние! Кошек я видела в эмуляциях, я знаю, какими они были, я его узнала. Но… неужели это и вправду кот, их же давно уже нет?!

— Мяу, — говорит кот, потягиваясь у меня в руках. А потом прижимается носиком к моей груди и, кажется, мгновенно засыпает. По крайней мере, сопеть начинает…

— Ксений, откуда это?..

— Частичка ведьмы, — он улыбается. — Фамилиар. Кстати, оденься. У него коготки острые.

Так вот что только что поцарапало мне грудь.

— Почему… почему я ведьма?

— У ведьмы есть дом.

У ведьмы есть дом. Эти слова словно пробуждают меня ото сна. Точно! У ведьмы есть дом! И теперь я вспоминаю, что нужно делать. Я даже знаю, куда идти.

Но вначале нужно выполнить обещание. У ведьмы есть дом, но в доме всегда живут. Может быть, в моём смогут остаться не только кот и я сама? Торопливо целую Ксения в щёку:

— Куратор, благодарю.

Он смотрит на меня удивлённо, а я исчезаю. Не убегаю. Просто переворачиваюсь вокруг своей оси — вот и всё. У ведьмы есть не только дом, у ведьмы есть магия.

Ну вот, я уже в рабочем кабинете Энда. Хорошо, что он один. Не даю ему закричать — магией лишаю голоса.

— Энд, это я, Родн… Рада. Видишь, изменила форму. Зато мужчиной теперь становиться не буду. Пошли домой? У меня теперь будет собственный дом, жить в городе не могу.

Возвращаю ему голос, жду ответа. Но Энд смотрит на меня так, что сразу понятно — он в отчаянии:

— Слушай, я… я такого не планировал. Я… не готов к отношениям с ведьмой. Я не смогу жить за городом, ты же знаешь. И… ты… прости, но… ну… не мой типаж…

Да. Острый нос. Морщинистое лицо. Седые волосы. Ведьма как она есть.

Я молча оборачиваюсь вокруг своей оси снова — и оказываюсь в лесу. Что мне до Энда, я подумаю о нём позже. Пока я не построю себе избушку, мне нет до этого дела! К счастью, у меня есть магия. И именно там, где когда-то прятался оборотень, где когда-то начались мои отношения с Эндом, именно там я и строю что-то вроде шалашика из веточек, а потом провожу вокруг него руками — и вот она, удобненькая, чудесненькая избушка. Кот спрыгивает с моих рук, мурлычет, оглядывается вокруг. Ему всё нравится — и печка, словно из старых сказок, и стол со стульями, и картинки на стенах… Мне тоже нравится, честно говоря. А котика, наверное, надо назвать Радюшей, если он — часть меня. И домик этот — часть меня. Я же его из собственной души создала, разве не так?

Об Энде даже не вспоминаю. У меня есть избушка. У меня есть кот. И ещё… я хочу есть. Правда же! Есть хочу! Вот в углу мой котелок. Нет, я не буду готовить еду в котле. Я сделаю кое-что другое. Вот травки на печке висят — надо будет обновить запас, что-то их маловато. Сейчас сварим кое-что, сейчас пойдёт дым… Сейчас всё будет как надо.

Дымок выходит из трубы. Дымок летит в город. Это же пригородный лесочек. Дымок заманит мне кого надо, кого надо — приведёт. Теперь всё как надо. Такова жизнь — это и есть то, чего я так хотела. Дом. Кот — как в древности. И я не буду жестоко уничтожать людей — уничтожать страхом. Я буду уничтожать их… со вкусом.

И вот он — стук в двери. Открываю. Мальчик, лет тринадцать-четырнадцать. Я знаю, что в будущем он бы стал отцом нескольких детей — не вижу, как видела когда-то в прошлом, когда была вампиром или оборотнем, или Чёрным Скрипачом. Я просто знаю, что на мой дымок никто другой не придёт. И потому мальчик и заглянул ко мне в гости.

Он не успевает испугаться моего носа — я улыбаюсь так, что очаровательные зелёные глаза его в буквальном смысле очаровывают. Но не так, как я очаровывала людей, когда была вампиром. Абсолютно иначе — так, как будто я его собственная бабушка.

— Тебя как зовут, милый мой?

— Максик, — шепчет он.

— Заходи, Максик! Погрейся! Чего это тебя занесло в лесочек?

— Да… — он заходит, неуверенно садится за стол, у печки. — Я тут гулял… вдруг чего-то сюда понесло, а тут ваша избушка стоит, вот я решил зайти, посмотреть, что тут. Вроде как лесные избушки, тем более в таком маленьком лесочке — это как-то слишком странно. Тут же никаких централизованных нет…

Не даю ему договорить. Он абсолютно прав: тут нет ничего централизованного, только магия. Причём дымок, который я пускаю через трубу, заманивает ко мне тех, кого надо… а тех, кому не надо эту избушку видеть, напротив, отгоняет. Эдакая самозащита.

— Максик, хочешь пирожок?

Достаю из печи пирог — я его туда не ставила, он там просто был. Угощаю мальчика, ставлю перед ним горячий чай, насыпаю сахара. Расспрашиваю о жизни — о семье, об учёбе. Он начинает понимать: да, я — любящая бабушка, я буду рада его послушать, я его поддержу…

Вижу, что мальчик доел — и начинает клевать носом. Сейчас просто на стол упадёт.

— Можешь лечь на печке, или на коврике возле неё, там тоже тепло, — уговариваю. Укладываю… И спокойно разворачиваюсь в другую сторону. Не хочу видеть, как печка его поглотит.

Что тут сказать, мальчик умер счастливым, он даже не заметил, что умер. Да и перед смертью ему было тепло… А печка получила энергию. Теперь, если я захочу что-нибудь съесть или выпить, или просто поспать в тепле — она заряжена. Но заряжена недостаточно. Сейчас ещё кто-то придёт…

Вот и пришли — детвора, лет по десять. И тут уже с печки слезает Радюша. Мур, говорит, мур-мур, мур вам!

Дети в восторге. Котик! Мурлычет! Как в эмуляциях! Они никогда ещё не видели котиков! Они и не могли видеть котиков — кошек давно не существует. Красота какая! Какое счастье! Меня, мой острый нос и морщины, они и не замечают. Кот! Котик! Котенька!

Их даже кормить не нужно. Печка поглощает детей, когда те начинают играть с котом, слишком близко к ней подступая. Ну что же, теперь и я могу обнять котика и поспать — на печке…

Вечером приходит Энд.

— Я хотел извиниться.

— Как ты меня нашёл? — теряюсь.

— Просто пошёл абы куда, поставил цель тебя найти, и вот, нашёл.

Молчим.

— Рада… я… я правда, понимаешь, не хочу, не могу… ты теперь не тот человек. То есть не та нечисть… Я… может быть, если ты сменишь форму когда-нибудь и снова переберёшься ко мне… но… я не знаю, я…

И тут я вдруг понимаю: да чего он не знает. Это раньше он был безопасен. Это раньше он бы отцом никогда не стал. А теперь — просто после меня, просто чтобы отойти от шока, он может. Ещё как может… странно. Я думала, ведьма такого не может ощутить, просто прийти к ней могут те, кто уже обречён. Впрочем… наверно, мои ощущения не только на детей распространяются.

— Иди сюда, — указываю ему на коврик возле печки. — Тут можно присесть — теплее, чем на стуле.

Он покорно садится. И печь его поглощает — я наконец-то вижу, как это происходит. Она не открывается, за ним ничего не выезжает — просто Энд словно бы проходит сквозь стенки. Сидя. И ничего не успевает даже заметить. Он уже мёртв, когда оказывается в печи. Это — гуманный способ убивать.

Я прожила с этим парнем год. А теперь, в первый же день, когда я стала ведьмой, когда я изменила форму, он погиб. Пал от моей руки… то есть от моей печи. И… и я не могу ни слова сказать против. Это… честно. Он не хотел разделить со мной дом. А я же предлагала. А он хотел только то, чем я, между прочим, и не была. Да чёрт с ней, с формой ведьмы! Если бы я стала собой, просто девятнадцатилетней девушкой по имени Родная, он бы точно так же, наверное, был бы разочарован. Ведь вампир, которым я была, соблазнял куда серьёзнее, чем человек. И он не пришёл извиняться. Я просто заманила его. Даже не дымом. Просто… своим разочарованием. Он был партнёром, партнёром во всём, я только охотилась одна. А теперь он так… предатель. Тот, кому нужен был ручной вампир. Что-то красивое в доме, которое, при этом, может удовлетворить особые потребности. Я… я ему не нужна.

Ничего не поделаешь. Пора спать. Пора спать, ведь когда я проснусь — завтра ли, через неделю ли, через месяц, может, или когда там закончится в печи энергия — тогда я буду хотеть есть, и надо будет общаться с детьми и даже взрослыми, которым нужен будет совет любящей бабушки. Я буду наливать им чай. Накладывать пирог. Говорить какие-нибудь успокаивающие вещи. Они будут умирать дома, даже те, кто и не чувствовал толком смысл такого понятия, как «дом», вообще. Они просто будут чувствовать себя теми, кто остаётся в покое, кто остаётся в тихом, тёплом месте, где можно навсегда, навек остаться дома…

Только с тем, чтобы кто-то «навек остался», есть достаточно серьёзные проблемы.

Уже на второй месяц я начинаю испытывать жуткую тоску. Я не могу быть одна! Ведьма не ведьма, а когда не с кем поговорить, поболтать просто на ночь или с утра, когда ещё нет работы, когда ещё не пришли дети и подростки… это невозможно. Ведь все, с кем я общаюсь, рано или поздно дотрагиваются до печки. И всё. И я остаюсь одна.

Решаю попробовать уговорить кого-то остаться со мной. Понимаю, что с такой внешностью на партнёра — даже среди тех взрослых, которые ко мне порой заглядывают — рассчитывать не приходится. Но, может, я смогу найти себе внучка или внучку? Да, мне девятнадцать, но они же об этом не знают. Человека, пусть и маленький, с которым можно поговорить — это гораздо лучше, чем всего лишь кот. Радюша чудесный, само собой, и уже за возможность пообщаться с котиком можно было бы согласиться на год жизни ведьмой, но всё, что он может мне сказать — это «мур» и «мяу». И я с ним точно так же одна, как и без него.

Потому, когда приходит следующий мальчик — лет двенадцати, серьёзный такой, с умным лицом — я думаю, что мне ничто не помешает просто оставить его у себя и попробовать воспитать как человека с пониманием, что размножаться на этой планете не надо. Ему двенадцать, а мне ещё девять лет тут по контракту. Я же могу провести ведьмой не год, а гораздо больше — по крайней мере, тут всё гуманно, спокойно, тихо. Дом есть, кот. Так что, если я ведьмой останусь до конца контракта, когда я закончу, мальчику этому будет уже больше двадцати. Я успеваю его воспитать!..

И начинаю издалека:

— Тебе нравится кот Радюша?

— Очень, — серьёзно говорит он, проводя ладонью по спине кота.

— А ты бы хотел, чтобы у тебя такой был?

— Если бы было возможно, как в древние времена, кота дома завести? Ну конечно.

— А сейчас? Жить в доме, где живёт кот?

— Возможно.

Решаю, что можно переходить к решительным действиям:

— Так оставайся.

На меня смотрят удивлённые, широко распахнутые глаза.

— В каком смысле — оставаться? Меня дома ждать будут.

— Кто будет ждать, мальчик мой? — стараюсь разговаривать невероятно сладеньким голосочком. Я верю, что человеческую судьбу можно изменить. Если сейчас этот мальчик обречён, то я должна убедить его, настроить на другую жизнь! Он должен стать человеком, который может жить в безопасности, без каких бы то ни было проблем со стороны нечисти.

— Мама и папа.

— Но котика же дома нет!

— Котика — нет. К котику я могу приходить в гости.

Это плохая идея. Если я объясню мальчику, что я — настоящая ведьма, он обязательно сообщит об этом взрослым, как только окажется дома.

— А почему ты не можешь остаться со мной? Ты сам говоришь, мама и папа. Их двое. Они есть друг у друга. А я — совсем одна!..

— Надо было заранее думать о том, чтобы у тебя на старости лет дети были, — вдруг говорит он.

Вот как!

Я не смогу его переубедить… да и зачем его убеждать вообще. Этот ребёнок решил меня обидеть. Меня. Ведьму.

Я даже не предлагаю ему присесть у печки. Просто поднимаю руку — и он, покорившись моему взгляду, подходит к печи сам. Ну вот, я впервые убила человека — именно убила. Не умасливаниями, из-за которых жертва ничего даже и не заметила. А силой, так, чтобы он успел понять — я заставляю его что-то делать.

Я же специально стала ведьмой, чтобы никого не заставлять!.. Чтобы не убивать негуманно! Тьфу. Гуманистка из меня никакая. Ничего не могу поделать.

Впрочем, надо же взяться за ещё одну попытку?

С Элизой стараюсь быть куда более осторожной. Вначале уговариваю её остаться на часок. Потом — ещё на часок, поиграть с котиком. Затем начинаю рассказывать сказки — ведь сказок я достаточно много знаю. Мы сидим за столом, я подливаю ей чая, подкладываю варенья, и рассказываю!.. А она слушает, и даже что-то пересказывает мне и сама. Элизе девять лет, и она замечательная! Я хотела бы такую сестричку… Может, удастся уговорить её на внучку. Или сказать правду?..

— Элизочка, — говорю внезапно, — а ты знаешь, мне на самом деле только девятнадцать лет.

Смотрит на меня, не понимает.

— Серьёзно! Я бабушка только внешне, и это так, на несколько лет. Просто работаю сейчас такой вот лесной бабушкой.

— Работаешь? — переспрашивает Элиза. — А как это? Что надо делать?

— Понимаешь, — объясняю, — есть люди, которые ведут себя плохо. Очень плохо. И уговорить их изменить своё поведение невозможно! Можно только переселить в другой мир. Но эти люди не соглашаются, если предложить им другой мир. Возможно, потому не соглашаются, что не знают, в какой именно мир их отошлют. Разные люди попадают в разные миры…

— Но шаттлы же летают только на Новую Землю.

— Шаттлы — да! Но есть же и другие способы оказаться в ином мире! Вот смотри, моя печка. Если я к ней прикоснусь, ничего не будет. Если прикоснётся кто-то другой — перенесётся куда-то далеко, в другой мир. Так что я так вот и работаю: ко мне приходят люди, которым нечего в нашем мире делать, и я уговариваю их прикоснуться к печке.

Я ожидала чего угодно, любой реакции! Элиза могла начать возражать, говорить, что так делать нельзя. Могла начать расспрашивать, как именно плохо ведут себя другие люди. Но вместо этого она спросила:

— То есть, хорошим людям такого не предлагают?

Решаю утвердительно кивнуть. На свою беду. Через мгновенье девочка уже у печки. Ещё мгновенье — и её поглощает…

Что тут сказать. Она решила, что она — хорошая. Я не отошлю её в другой мир. А девочке хочется приключений! Настоящих! С переходом в другие миры!.. Так что нужно как можно скорее попробовать коснуться печки. А может, восприняла мои слова как шутку, и хотела показать, как дотрагивается до печки, её никуда не переносит, и, значит, я просто старушка-сказочница, не обманешь умную Элизу…

После этой попытки я прекращаю искать себе внуков. Шансов нет. Нет повода. Просто нет… ничего. Я хотела дом? Я его получила. Абсолютно пустую избушку, в которой нет никого, кроме меня и кота Радюши, который, впрочем, такая же точно часть меня. Всё, что тут есть — это я. У меня нет родных. У меня нет близких. Я — Родная, но родных у меня нет. Здесь я уже не Родная. Здесь я — ведьма. Одинокая старая ведьма, которая, как бы ни захотела, не может жить так, чтобы кто-то был с ней рядом.

Я бы даже с какими-нибудь оборотнями подружилась, обустроила бы логово у себя во дворе. Я бы с вампирами общалась. Но их попросту нет! Они не могут увидеть мою избушку, они проходят мимо. Я — могу выходить только к себе во дворе, поискать растения для того зелья, которое заманивает ко мне людей. И я не могу прекратить варить это зелье, чтобы меня начали видеть не только жертвы, ведь это — моя работа, моя судьба, мой долг. И травы во двое никогда не заканчиваются, ведь их создаёт энергия, которую печка берёт из моих жертв.

Когда проходит год, я вздыхаю с облегчением. Да, я хотела быть ведьмой долго-долго. Просто чтобы отдохнуть… Да ко всем чертям пусть катится такой отдых. Беру Радюшу на руки, переношусь в ратушу уже на рассвете. Двери зала, возле которых я оказываюсь, открываются передо мной сами — я же ведьма, у меня есть магия. Жду Ксения, свернувшись клубочком в уголке с Радюшей в обнимку. Ксений — всё, что мне сейчас нужно. И он приходит, а в глазах его — безмерное, просто безумное чувство вины.

— С днём рождения, родная моя Родная.

Двадцать

— У тебя юбилей, — говорит Ксений, пропуская меня вперёд.

— Ты на меня посмотри! С такой внешностью — мне, кажется, сто лет исполняется.

— К счастью, всего двадцать, и твою внешность мы сейчас поправим, — он смеётся. В глазах Ксения — что-то, напоминающее надежду. Когда год назад я смотрела ему в глаза, там, кажется, вообще не было эмоций. А теперь эмоций нет у меня. Немножко сарказма. Немножко безысходности, может быть. Надежда в его глазах — словно ответ на мою безысходность, на то, что было у него год назад…

Я решаю об этом не думать. Я просто покорно прохожу превращение. Какое счастье, я снова человек, отмечаю спокойно. Ну что же, подарочек на юбилей, перестать быть ведьмой, избавиться от морщин. Как в салоне побывала.

— Я запишу сообщение?

Ксений явно удивляется, что я вот так вот сразу перехожу к записи. Но его ответ меня просто шокирует:

— Нет.

— В каком смысле — нет?..

— В этом году мы тебя сначала проверим. Я же вижу твоё состояние.

Не понимаю.

— Если система подтвердит… да даже если и нет… я, как куратор, могу сказать своё решающее слово… Родная, ты отправляешься на год домой.

Не могу даже осознать, что он вообще говорит.

— Официально это отпуск. На самом деле — всё несколько сложнее. Я тебе всё объясню — собственно говоря, ты должна вернуться якобы с шаттлом, через несколько часов. Сейчас, может, просто посидим? Хочешь, пройди проверку. Не хочешь — не проходи. Я уже решил.

Что он такое говорит? Неужели я и правда в таком плохом состоянии, что меня остаётся только отослать домой? На целый год. К маме, папе и братику. Это должно было бы вызвать у меня эмоции — но эмоций я отчего-то не чувствую. Ощущаю только пустоту, она как бы повсюду… И я в ней — как центр всего. Или это пустота — центр меня?

Я молча сажусь на пол. Не знаю, что делать. Вот просто не знаю. Этот год меня измучил, истощил, причём в моральном смысле. Нет поводов смотреть в глаза своей жизни. Есть только бездна и что-то, смахивающее на ад… но ад не вокруг меня, а словно бы где-то за углом, только я его вижу. Вижу, и знаю — он меня не поймает, можно смело идти дальше. Или ползти. Если будут силы.

А сил нет. Слушать Ксения точно так же нет сил. Но он продолжает.

— Родная, послушай. Сейчас ты отправишься домой, к своим. Ну как сейчас — как я уже сказал, несколько часов надо будет здесь провести. Там скажешь, что тебя отпустили, что со следующим шаттлом полетишь назад. Всё — остальное не важно. Сейчас ситуация такая, что у тебя на этот год будут кое-какие обязанности. Внешне будешь казаться человеком, но превращение мы всё-таки проведём. Так что…

Решаю его не слушать. Мне некогда слушать. Мне через несколько часов возвращаться к людям, которые будут думать, что я — человек. А я? Что мне придётся делать? Встречаться со старыми знакомыми, высчитывать среди них опасных для планеты, загонять в печь? Или выпивать их кровь? Или есть? Или мне снова выдадут скрипку?

Сейчас я хочу просто побыть человеком. Мне двадцать лет. Я хочу отдохнуть. Отдохнуть хоть немного. И я тянусь к губам Ксения, чтобы поцеловать його.

Куратор не возражает… только я вдруг осознаю, что поцелуй ничего мне не даёт. Решаю усилить напор… но все мои дальнейшие действия просто ничего не дают. Это что-то из прошлой жизни, когда я была вампиром. Ещё до того, как Энда съела моя печь. Это всё — работа. Любые связи — работа… Хотя, конечно, я что-то к Ксению испытываю. Что-то? А это «что-то», часом, не презрение, что он держится на такой работе?

Сдерживаюсь, чтобы не довести себя до истерики. Тем более, что Ксений наливает мне чего-то в рюмку, которую вынимает из шкафчика рядом. Вкусно. Крепко. Успокаивает. Что же мне теперь, прибыв домой, к родителям, успокаивать себя алкоголем весь год?

— Слушай, — вдруг говорит Ксений. — Ты, может быть, спать хочешь? Время ещё есть.

— Хочу, — отвечаю одними губами. — Только не усну.

— Уснёшь.

Он даёт мне проглотить какую-то пилюлю. Сон словно бы укутывает меня одеялом, тёплым, мягким — давно я так хорошо не спала. И я погружаюсь в глубины тьмы, тихой темноты без сновидений, в объятиях своего куратора.

Просыпаюсь от того, что он проводит рукой по моему лбу.

— Вставай, Родная. Пора уже.

Уже пройдя превращение — как будто ничего и не изменилось, кем же меня сделали?.. — я внезапно хватаю Ксения за руку:

— Мне нужна связь с тобой. Я не смогу одна.

— Просто приходи в ратушу, когда будет нужно, — спокойно говорит он.

— А если ты будешь занят? Я же могу прийти, когда все на работе, а у тебя, может, какие-то встречи будут…

— Подождёшь меня, — он пожимает плечами. — Я же всё равно зайду сюда. Я говорил тебе, сенсоры о тебе всегда сообщат. Впрочем, если хочешь, могу дать мой домашний адрес. Там тоже есть системы, которые мне всегда скажут, что ты в доме.

Я утвердительно киваю, и Ксений подходит к терминалу, вводит какие-то пароли, затем выдаёт мне свежую, только что напечатанную карточку-ключ с адресом на карточке.

— Правда? — не верю своим глазам. — Можно приходить? А если ты будешь занят? Или не один?..

— Буду занят — подождёшь. Буду не один… Родная, ты же не думаешь, что в свободное от работы время я вожу к себе домой девушек?..

Покраснела бы, если бы могла испытывать такие сильные эмоции.

— Думаешь, я не работал с жертвами такими методами? Полагаешь, мне ещё интересны случайные связи?

Понимаю, что мне сейчас даже связь с ним фактически ничего не дала. Вот поспать в его объятиях — это да, это помогло… Но всё-таки спрашиваю:

— А я почему интересна?

— Я же тебе помогаю, а не уничтожаю.

— Можно помогать кому-нибудь ещё.

— Нельзя, — вдруг резко отвечает он. — Они — люди. Я — уже не очень. А ты опаздываешь на шаттл.

— Так шаттла же нет, — пытаюсь улыбнуться.

— Родная, — он торопливо целует меня, — тебе пора домой.

Домой! Как странно это звучит! Разве был у меня дом последние четыре года? Когда я была ведьмой, я думала, что был. Да что там — когда я была вампиром и жила с Эндом, мне казалось так же. Но… это всё был не дом. Это была работа. А теперь? Станет ли работой родной мой дом? Или всё не так плохо?

Что-то мне кажется, что здесь, рядом с Ксением, дома для меня больше, чем у родителей. Но — иду домой.

А дома никого нет. Ещё не вернулись. Братик учится, родители на работе. Ну хорошо, посижу у себя в комнате. Точнее, это уже не очень моя комната. Это что-то вроде гостиной, где можно посидеть всей семьёй, чтобы вся родня провела вечер или свободный день вместе… Но мои вещи хотя бы в шкафу остались. Ладно. Фигура у меня не изменилась. — можно свою одежду достать. Точнее, то, что оставили от моей одежды. Специально захожу к братику — всё-таки четыре года прошло, он подрос, и то моё девичье, которое может быть и мальчишечьим, наверное, забрал. И правда. Что поделаешь. Мне просто всё равно.

Горько. Больно. Но всё равно. Просто потому, что я здесь больше не живу. Меня не было четыре года, меня не будет потом ещё семь, я только на год прибыла. И теперь мне ничего не надо. Что-то из вещей осталось — ну и хорошо. Интересно, что делать придётся? На работу пойти? Не будут же меня родители год кормить…

Получаю сообщение на терминал (его братик забрать не смог, он всё-таки персональный): да, мне прислали денег на проживание на ближайшее время, моё проживание среди людей оплачивается. Интересно, какую же работу надо будет выполнять?..

Но в этот день — в свой день рождения — я так и не узнаю, что же это за работа. Открываются двери, входят все трое — наверное, после работы и учёбы куда-то ходили. Жду их в своей комнате, ну или в гостиной: что скажут? Насколько удивятся?

И правда, находят меня практически сразу — как потом объясняет мама, на терминал поступило сообщение с шаттла, она планировала моё ежегодное посмотреть всей семьёй, а это, получается, было информативное, что я возвращаюсь. Поцелуи, объятия, уйма всего — было время, когда мне такого категорически не хватало, а было — когда глаза бы мои людей с их нежностями не видели. Но всё-таки это же мои родители, а я очень хотела семью, я хотела отдохнуть, так надо же отдыхать, разве не так?

Только, когда обнимаю папу, ощущаю что-то неправильное. Не в том, что я его обнимаю — в нём самом. Но знаю, что пока что о таком даже думать не нужно. Через пару дней придёт время.

От меня ждут рассказов. Я смеюсь: всё засекречено! Ничего не могу рассказать! Хотя нет, кое-что могу. Мы там пытаемся восстановить фауну. Представляете, у меня был кот! Ну, не на постоянной основе, у нас там кошек недостаточно, так что он у меня просто жил какое-то время. Такой пушистик! Не зря о них столько написано и создано прекрасного, невероятные зверюшки! Очень жаль, что с собой нельзя было его забрать, правда. Но он же там нужен… молчу о том, что, к счастью, кот снова стал частью меня, когда я перестала быть ведьмой. Это — честная цена.

Просят рассказать хоть что-нибудь о друзьях. Да засекречено же всё! Я не могу рассказывать о тех, кто там сейчас по контракту! Только об одном человеке, наверное, могу, ведь он, к сожалению, погиб — да, и у нас бывают несчастные случаи, во время строительства упал неудачно. Это не секрет, всё равно о его смерти родным сообщили. Но больно, конечно, очень. Мы дружили, в эмуляции вместе играли в свободное время… Ни на чём не акцентирую, но родители понимают, что у меня был роман, да и до мелкого, кажется, дошло, считает так же… Конечно, очень сочувствуют. Ну а как бы могло быть так, чтобы романа у меня не было? Двадцать лет, не ребёночек уже.

Все делают сходные выводы — в чём-то даже правильные. Я сейчас попросила об отпуск, потому что после смерти парня мне очень плохо. Ну конечно, если я работала без отпусков четыре года, могла бы контракт годом раньше завершить, но понятно, что домой я попросилась именно сейчас. Прекрасно же, что год проведу дома, смогу отдохнуть! Что, и деньги буду получать? Отпускные? Ну так отлично! Четыре года проработала, и ещё семь буду без отпусков работать, так точно можно год ничего не делать!

Что-то я от этой беседы устаю. Как мешки таскала, будто бы охота на нескольких человек за один вечер была, даже не знаю, с чем сравнить. Сложно с ними. Ненавижу врать, даже во время охоты, там хоть цель есть, правда. А тут в чём цель? Исполнять приказ Ксения? Но я понимаю: нет, цель куда глубже. Только пока не могу осознать, в чём она состоит.

Уже на следующий день доходит. С утра просыпаюсь одновременно с папой, ему на работу раньше всех. И говорю:

— Слушай, можно с тобой?

— Зачем? — удивляется он.

— Ну, я буквально на часик. Посмотрю, как люди на Земле работают. Просто… для сравнения. Чтобы как-то сопоставить работу здесь и работу там. Ну… считай это социальным исследованием.

— А почему не к маме?

— Мама работает не на многолюдном предприятии! Что такое работа медика, я знаю и без того, чтобы посетить медучреждение на Земле.

Что же, отец соглашается, и мы идём вместе. Жаль, что всё чёрное братик позабирал, приходится одеться в голубое — хотя бы это ему не понравилось! Сейчас бы чёрное было очень к месту.

Я не обращаю особого внимания на здание папиной работы, на его коллег… только на одной девушке задерживается взгляд. Она новенькая, как мне объясняет папа, и смотрит на него с таким… пиететом, что ли. Он ей руководит — ему поручили ввести девушку в курс дела…

Ничего себе ввести в курс дела. Я просто вижу, фактически глазами вижу, как девушка уже через год уговорит моего отца уйти из семьи. Дочка, мол, вообще на Новой Земле, сын уже почти взрослый, жену на него можешь оставить, зачем тебе всё это, у тебя есть я. И он соглашается… не потому, что мамы ему не хватает. Просто ему не хватает дочки, а девушка моложе него. Не хватает потому, что меня нет. Да, сейчас я есть, но когда уеду… исчезну, скажем, он снова останется отцом фактически только сына. А эта девушка ещё и красивая. А дети у них будут…

И не один ребёнок, и не двое. Это мы с братиком ещё как-то вписываемся в рамки. А тут будет совсем другая ситуация. И я никак не могу разлучить этих двоих. Точнее, нет, я могу поплести какие-нибудь интриги… её уволят… и она найдёт себе нового мужчину. Понятно. Надо действовать жестоко.

Я не успеваю заметить, осознать — руки сами нажимают на какие-то кнопки на приборах, когда папа отворачивается к девушке. И его стол начинает гореть. Резкий взрыв всех сбил с толку, но люди начинают быстро покидать помещение. Все, кроме этой девушки. Она стоит слишком близко, потому оказывается в огне.

Я себя не контролирую. Просто подмечаю с некоторым любопытством, что папа выносит девушку, что подталкивает меня к выходу — ну что же, выхожу. Включается противопожарная система, но девушке она уже не поможет — огонь попал прямо в лицо, а большой кусок чего-то тяжёлого, отлетевшего от приборов, за которым папа работает — кажется, в висок. Что тут скажешь, взрыв был весьма так, конкретный, удар был меткий. А главное — я нажимала именно на те кнопки, которые не просто всё бы сломали, но чтобы всё взорвалось! Такой код интуитивно не подберёшь. Тут точно надо откуда-то считывать. Я снова не человек.

Как бы там ни было, пусть я кажусь человеком, но… нет. Я — всё, что угодно, только не он. Я — то, что высчитывает людей с конкретными перспективами, и избавляется от них точно так же, как и от тех, кто был жертвами вампира, ведьмы, Скрипача или оборотня. Я не знаю, как теперь себя назвать, но я только что убила девушку, с которой, возможно, мой папа был бы счастлив. Хотя мама и братик были бы несчастны, ведь разрушена была бы семья. А так… а так я разрушила другую семью. Ту, где папа, эта девушка, их будущие дети — мои, между прочим, единокровные братья и сёстры. Но мне уже нет дела до братьев и сестёр, которых всё равно не будет.

Еду с папой, который держит мою жертву за руку, надеется, что та придёт в себя. Медики — к счастью, моей мамы среди них нет, — заносят девушку в реанимацию, пытаются хоть как-то помешать её боли, помешать смерти. В конце концов выходят к нам, говорят:

— В ближайшее время она в себя не придёт. Будем стараться сделать всё возможное, но сейчас вам лучше в коридоре не ждать. Мы даже ближайшим родственникам запретим. Реанимация — стерильное помещение.

Девушка умрёт, это я знаю точно. Просто на этот раз жертва не пропадает, и даже не остаётся лежать где-то в лесу, да и в зубах моих не оказывается. Всё. Медики не справятся, будут слегка этим расстроены, но… сколько у них таких пациентов?

Теперь уже я держу папу за руку. Теперь я делаю всё, чтобы его утешить — весь день. А потом целый вечер мы с мамой обнимаем его, говорим, что всё будет хорошо, что девушка наверняка придёт в себя, что жизнь продолжается, что мы рядом… Ненавижу брать. Просто ненавижу.

Так и начинается моя жизнь с родителями.

Папа только через месяц, наверное, перестал открыто грустить. А я за этот месяц успела обойти несколько парков, несколько развлекательных центров… Всюду были люди, которым не стоило жить. Всюду были какие-нибудь волшебные кнопочки, даже в парках — там же есть всякие машины для обрабатывания среды. Взрыв? Элементарно! Это — ко мне! И выживет обязательно только тот человек, у которого нет явных перспектив на нескольких детей.

Кем мне себя назвать? Огненной девушкой? Хотя… я же не поджигаю. Я просто устраиваю взрывы. Взрывная девушка, что уж тут. Где Родная — там взрыв. Главное — бывать в разных местах. И называть разные, когда тебя спрашивают, где была сегодня. Хотя — если охотиться днём, когда все работают, возвращаться рано, и говорить, что отдыхала, играла в эмуляции, по парку погуляла… по ближайшему, конечно, в городе четыре парка, он у нас большой, так что и для парков место нашлось, так что можно ездить в остальные три… Короче, это очень просто. Подобные следы легко заметать. Словно первым снегом. Только я не снег. Я — взрыв. Я пришла из другого мира, чтобы всё вокруг себя взорвать. Да, я была в этом же мире, в этом же городе. Только то, чем я была, делало мир всецело иным. И теперь я — в другом мире. Поэтому к Ксению так и не иду, хотя он там, может быть, и ждёт меня. Он меня ждёт, а не взрыва.

Стараюсь проводить выходные с родными или братом. Они куда-то ходят, где-то с кем-то общаются… Тут главное — внимания не привлекать. Выйти якобы в туалет, а на самом деле — за двери заведения, сделать так, чтобы пострадал человек рядом, а потом — я якобы на громкий звук выскочила. А если гости — у нас дома, то надо пойти провожать. И вроде бы всё нормально, я на городской шаттл посадила, а то, что шаттл взорвался, уже не мои проблемы. Понимаю, что в городском шаттле лететь собирается не только моя жертва. Понимаю, что там есть и другие люди, и не все среди них обречены. Понимаю. Но не могу не устроить взрыв. Тем более что после моих взрывов те, у кого нет перспектив к стремительному размножению, обычно выживают. А если и нет… ну что же, всегда должен быть какой-то процент погрешности. Ну как — иначе?..

— Что-то слишком много людей в этом году погибло, — говорит как-то мама. Папа утвердительно кивает:

— Да, среди наших знакомых четверо!..

— Совпадение, — вздыхаю я. — Жестокое такое совпадение. А что, в прошлом году такого количества несчастных случаев не было?

— У меня одна знакомая погибла от лап нечисти, — говорит мама.

— У меня — двое, — добавляет братик.

Папа пожимает плечами.

— Ну, а в этом году четверо. Причём даже не от нечисти. Чего вы хотите от нашей планеты? Мы потому и отстраиваем Новую Землю — чтобы всё это прекратилось. Включительно с несчастными случаями. Все четыре ведь — из-за техники, так? Технику на Новой Земле мы собираемся сводить к минимуму, делать максимально безопасной. Возможно, приборы не выдерживают перенаселения. Откуда мы знаем, какие тут законы природы срабатывают…

— Ну какие ещё законы природы, мы же говорим о приборах, сделанных человеком, — возражает папа.

— Законы физики, — улыбаюсь. — Я понимаю, это не смешно, но… главное же, что все мы живы, разве не так?

Тут мои родные согласны. Хотя… какие они мне родные. Они всецело чужие. Или это я всецело чужая? Весь год я пряталась от них, как-то скрывала собственную работу, собственную охоту. Я скрывала то, что я — не человек…

Как же я виновата перед ними на самом деле! Мамина подруга. Приятель братика. Девушка, на которой едва не женился папа. Ещё один мужчина с папиной работы — заходил на чай… У папы на работе — двое за год, ничего так. И я ничего с этим не могу сделать. Я должна была убить их. Я должна была устроить эти взрывы.

И я не знаю, как мне теперь возвращаться к ним через семь лет. Наверное, никак. Но нечистью я тоже не останусь… Именно это всё и высказываю Ксению, когда, обняв всех, пообещав сообщения каждый год, добираюсь до ратуши — якобы отправляюсь на подготовку к отлёту шаттла.

— Родная, ты выросла у нас серьёзной, умной, взрослой девушкой! Хотя мы четыре года и пропустили, — говорит папа на прощанье. Я понимаю — он бы очень хотел, чтобы у него снова была дочь. И я лишила его как будущей жены, которая и сама подошла бы на роль дочки, так и новых дочерей. Что поделать.

— Родная, ты — наша родная! — говорит мама.

— Я горжусь, что моя сестра — такая крутая! — добавляет братик.

Гордишься. Знал бы ты, чем гордиться. Особенно когда твой приятель погиб прямо на улице — даже до шаттла не дошёл. Я тогда сказала, что проветрюсь, проведу его немного. Потом, когда на него налетел тот самый городской шаттл, на который он шёл — якобы водитель с управлением не справился, — я сказала, что стояла в сторонке, что уже пошла пройтись без мальчика, что мне до того мальчика, я ему просто дорогу показала, он же не с нашей улицы, просто мог не знать, как дойти, а мне всё равно надо пройтись… Я всегда «провожала» гостей. И только трижды они погибали. Потому на меня никто и не подумал.

Такая крутая! Хотела бы я быть такой крутой, чтобы вины перед вами не чувствовать. Чтобы иметь возможность когда-нибудь к вам вернуться.

Ксений вздыхает.

— Во-первых, Родная, с днём рожденья тебя. Во-вторых… за следующие семь лет ты ещё несколько раз изменишь мнение. А если нет… по крайней мере, поймёшь, чего хочешь. Не зацикливайся на этом. Просто иди ко мне.

И здесь, в объятиях Ксения, я чувствую себя куда более «дома», чем с родителями и братом. Моя комната, которая стала за год вроде как снова моей комнатой, а не гостиной, наконец-то превратится в общую, даст моим родным возможность проводить в ней время вместе, не чувствуя, что, может быть, они мне мешают. Мой отец, конечно, очень хотел бы дочь, но я точно знаю — через несколько лет братик совсем вырастет и женится, у него как раз будет одна девочка, любимая внучка для папы, и зачем ему кто-то ещё. Мать слишком занята тем, чтобы спасать жизни. Мать спасает — дочка отнимает. Просто чудесно получается.

Мне нечего сказать. Я пожимаю плечами и отвечаю:

— И тебя с моим днём рождения, Ксений.

Двадцать один

— Когда-то, в древности, двадцать один считали возрастом совершеннолетия, — говорит Ксений. — Алкоголь начинали позволять, и всё такое прочее…

— Ага, а сейчас совершеннолетие в шестнадцать, — смеюсь. — Что тут сказать, может, и рождаемость из-за этого растёт?

Мне комфортно вместе с Ксением. Мне удобно. Мне комфортнее, чем с родителями. Хотя, скорее всего, с ними тоже было бы комфортно, если бы меня для этого сделали человеком, как вот сейчас. Хотя нет, пришлось бы тогда уже и память стереть либо заменить. Чтобы я стала тем же человеком, которым когда-то была.

Возможно, этот год — в городе, с людьми, даже в своей бывшей квартире, и без убийств собственными, к примеру, зубами, как в год того же вампира, — меня как-то успокоил. Например, в этом году я просто рада видеть своего куратора. Это же и вправду прекрасно — когда в твоей жизни есть понимающий тебя человек.

— Почему ты не приходила? — спрашивает Ксений. Может, чего-то он всё-таки не понимает. Может быть, просто хочет это услышать от меня.

— Я не была человеком, — пожимаю плечами. — Ну зачем тебе встречаться с нечистью? Да, я могла казаться человеком своим родным… хотя какие они мне уже родные теперь. Родной человек — это для меня ты, и я к тебе приходить, когда я не человек, не стану. Об этом, собственно, я и говорю. Я не вернусь домой, но я не хочу быть нечистью по окончании контракта…

— Мы что-нибудь придумаем. Семь лет осталось. Ты же не думаешь, что ты одна такая, что вариантов нет?

И правда. Варианты наверняка есть. Ксений же тоже когда-то был избран, на него тоже пал жребий, и ничего, живёт без родителей, самостоятельно. Хотя и был он во время своей лотереи достаточно молодым, и сейчас он молод, и родители, значит, ещё живы.

— Ксений, — спрашиваю, — твои родители…

— Присылаю им поздравления с днём рождения и порой связываюсь через терминал. Не вижу смысла приходить в гости. Говорю, вечно очень занят в ратуше. У них моя сестра, её дети… им некогда о таком думать.

Ну вот. У меня тоже братик станет отцом.

— Но ты могла бы прийти ко мне всё равно. Ты — Родная, кем бы ты ни была, серьёзно.

— Знаю. Но точно так же знаю и то, что запомнила бы этот год ещё и как тот, в котором был ты.

Он утвердительно кивает. Куратор правда меня понимает. Хотя должность куратора уже такой номинальной стала… Кто он мне? Друг? Наставник? Или даже любимый человек? Хотя нет. Всё то, что между нами было, осталось где-то там, где ещё не было в моей жизни Энда. Я не чувствую страсти к Ксению — такой страсти, которая была у меня когда-то как к нему, так и ко всем прочим людям. Год жизни вампиром сделал из меня что-то настолько закрытое для плотских связей, что даже последующие два года не помогли.

— Родная, — спрашивает Ксений, — чем займёмся? Время пока есть. Сообщение тебе в этом году отправлять не надо, ты только что от родителей. Пока что тебя можно не превращать.

Я думаю недолго.

— Мы с родителями ходили в развлекательный центр пару раз. Ну, с родителями и братиком. А пошли с тобой! Я не должна буду высчитывать и убивать людей. Я вообще буду не на работе. Я просто буду человеком, и ты тоже. Можно?

Он берёт меня за руку:

— Для тебя это будет прекрасным подарком на день рожденья, наверное. Для меня у двадцать один год — было бы.

— А сколько тебе сейчас? — спрашиваю было, но Ксений меня перебивает:

— Экстремальные аттракционы интересуют?

— Давай бояться вместе!

— Бояться и сходить с ума!

— День рожденья — это круто!

— День рождения должен быть таким, чтобы равняться если не всей жизни, то хотя бы значительной её части, — поучительно говорит Ксений. И мы смеёмся так беззаботно, как будто бы нам по пятнадцать лет и мы никогда не были нечистью. Иногда нужно просто отдохнуть. Отдохнуть от всего. Просто стать людьми…

Денёк и правда получается сумасшедший — тут и страх, и восторг, и невероятные впечатления. Наверное, для людей, для обычных людей, которым не приходится по году подряд быть нечистью, это просто аттракционы, просто центр развлечений. Для нас же с Ксением — какое-то сумасшедшее, беззаботное счастье. Когда бояться надо не того, что сейчас ты кого-нибудь убьёшь, а того, что упадёшь в пропасть — да это же просто праздник!.. Я жила бы таким праздником долго-долго — но всё же не целый год. Да и не целый день — через несколько часов возвращаемся в ратушу.

— Ну что ж, давай тебя проверим, — говорит Ксений. — А то скажу тебе честно — за весь день я так и не понял, кто ты будешь теперь.

И я наконец-то получаю возможность осознать, что вижу в этом году в его глазах. Теперь я наконец-то уловила алгоритм. В его глазах усталость — и я за год устаю. В его глазах чувство вины — и вот, год с родителями сделал меня виноватой едва ли не во всём… А теперь я вижу растерянность. Он не знает, куда идти, что делать. Даже куда меня направлять. Так чего же мне ждать от следующего года?.. И чем это вызвано — он меня предвидит или навеивает мне будущее? Я не знаю. Более того — я и не хочу знать.

Захожу в кабинку, надеваю гарнитуру. Что сказать, пускай всё будет так, как будет, думаю я… думаем мы. Мы? Собственно говоря, а почему — мы?..

Зеркало меня не отражает. Я вижу вихрь, какой-то странный вихрь, из которого выглядывают лица, но я даже не могу понять, чьи. И я сама… мы сами… мы теперь танец, какой-то безумный танец, который должен продолжаться долго-долго, чтобы сходить с ума, чтобы было так увлекательно, чтобы даже не хотелось заканчивать!.. Чтобы не чувствовать ни за что никакой вины! Так должно быть! Так будет! Так есть!

Ксений удивлённо смотрит на вихрь-меня-нас.

— Покажи мне своё лицо, — просит.

Я даже не понимаю, почему отвечаю разными голосами:

— Чьё лицо? Чёрта? Ведьмы? Колдуна? Или кого-нибудь ещё? Нас много, нас очень много, нас так много…

— Вы угаснете до рассвета и вас не останется, если не обновитесь, — говорит вдруг Ксений. Спокойно говорит. Но слегка обрывисто. И мы понимаем — он прав.

— Мы обновимся. На рассвете нас снова будет много. Нас будет прекрасная компания! Мы будем веселиться вместе!

— Идите, веселитесь, — говорит он с какой-то тоской в голосе. И мы исчезаем. Вихрь исчезает.

Вот и оно, место неправильной смерти. Мы должны бывать только на местах неправильной смерти, только там мы найдём себе новых жертв. А смерть от лап или зубов нечисти — правильная, потому что осуществляется так, как надо. Значит, нужна случайная авария. Они бывают, они же правда происходят порой. Вот тут, например, и вправду шаттл. Не справился с управлением. Так бывает. Тут были погибшие люди. Они погибли именно тут, так что можно, можно тут и поесть. А ещё надо будет заглянуть в медучреждение, в реанимацию. Там тоже, бывает, умирают жертвы несчастных случаев. И теперь — теперь там будем мы! Всюду будем мы!

Мы даже не пытаемся понять, кто мы, кем является кто из нас. Сегодня мы — вихрь. Просто вихрь среди деревьев. Нас не заметят люди, которые не угрожают Земле. А те, кого надо уничтожать, придут. Придут прямо в вихрь, так будет надо, и это будет… невероятно интересно. И мы очень быстро понимаем, почему!

Ведь когда к вихрю подходит девушка — она удивлена тем, что видит его, она не понимает, что это такое — мы её засасываем. И получаем внутри себя ту нечисть, которой стала бы она, если бы попала в кабинку. Мы получаем русалку, хищное водяное создание, которое заманивает к себе жертв. Русалка — среди нас! Нас — на одного больше! То есть на одну.

За эту ночь мы поглощаем человек десять. И на рассвете, когда мы все исчезаем, мы знаем — вместо нас появятся новые, как только наступит вечер.

Можно считать, что днём я сплю. Потому что никого из нас нет, все исчезли, все те, кто вышел из кабинки там, у Ксения. А вот вечером появляется новый вихрь, и там — русалка, созданная из девушки, первой жертвы. И злой волк — парень, который был после неё. И страшный клоун, убивающий людей, которых вроде как должен был бы смешить — мальчик-подросток… Почему так много людей ходят по ночам там, где растут деревья?! Да, я понимаю, вечер был долгим, это была не просто ночь. Но — десять за всю ночь? Не слишком ли много? Или это вихрь просто выманивает людей из дому, заставляет ходить вокруг него?.. Некогда думать. Нечему думать. Мы должны действовать. Сегодня сменим место. Сегодня — туда, где когда-то оступился в темноте, неудачно упал, умерший человек… Это на другом конце города. Мы легко туда перенесёмся.

Мы — счастливы быть вихрем!

Мы — счастливы быть!

Каждую ночь мы — разные, та нечисть, которая была в вихре ещё вчера, исчезает. Но мы — это всё я! Это Родная, девушка, которая работает нечистью по контракту. Я знаю это. Я помню, как грустно, тяжело и больно было в последний год в бывшем моём доме. Там, где мама, папа и братик.

Но точно так же я знаю, что теперь мы — нечисть, которая обновляется каждую ночь. Теперь мы — живы, по-настоящему живы, а не как та грустная девочка Родная, которой приходилось скучать у родителей. Теперь мы бесимся! Мы веселимся! Мы — радуемся! Мы не Родная, мы — Радостные! Ра-дост-ны-е!..

Где-то на третий месяц наконец-то решаем пообщаться друг с другом. Запал схлынул — больше двух месяцев постоянной охоты, должно же найти время и на общение, правда? И да — мы можем общаться друг с другом! Надо только решить, кто ведёт. Кто будет отвечать за сознание. Кто будет главным в этом танце, который мы постоянно танцуем, ночь за ночью. Кто будет узнавать о других.

И этим «кем-то» становится тень, то, что осталось от первой жертвы — серьёзный такой шатен-вампир. Он теперь — я, ведь теперь он — моё, наше сознание. Я вампир, и я хочу пить кровь! Но это не имеет значения, ведь когда следующая жертва попадёт в вихрь, я почувствую, как эта кровь льётся по моим венам. Или по моему пищеводу, какая разница. Только надо рассказать себе о себе. Надо как-то осознать себя.

Рассказываю — рассказываю тому народу, которым мы стали вчера, мне не надо о них знать, они исчезнут на рассвете, потому рассказываю, в первую очередь, самому себе:

— Моя фамилия Крафт, но на самом деле это псевдоним. Я взял его из старых сказок — это слово было как-то связано с шоколадом. Моя сестра говорила, что для того, кто готовит шоколад, лучший псевдоним — либо Крафт, либо Вилли. Не знаю, откуда она этого набралась, но она очень много всякого изучала. И я создавал шоколад. Уйму шоколада! Моей работой было его создание! И я планировал сделать обручальное кольцо из шоколада для очаровательной девушки-блондинки. Да, обручальное кольцо растает, но она наденет его, мы съедим это кольцо прямо с её пальца, и уже тогда выяснится, что в шоколадном спрятано настоящее. У нас будут дети, много детей, и я буду делать для них шоколадные подарки, на все праздники, персональные! Такие, чтобы им всегда нравилось! А если они захотят какие-то вещи — они попросят, и будут знать, что если я подарю им эту вещь в шоколадной форме, надо будет только съесть шоколад — настоящий подарок внутри!

— А теперь ты что собираешься делать? — спрашиваем мы у меня. Я, концентрируясь на собственном сознании как на человеческом или вампирском, удивляюсь даже: мы у меня, это так звучит, но ничего не поделаешь, это правда мы, которые спрашивают у меня.

— А теперь я вампир, — отвечаю. — И жизнь моя — не шоколад, а кровь. И я хочу, чтобы кровь эта принадлежала преимущественно детям или блондинкам. Тем, кого у меня никогда не будет. Тем, кого я так и не полюбил…

Оказывается, это больно. Зато срабатывает. Как вызов. Ведь именно женщина-блондинка и маленький мальчик попадают в вихрь следующими. Я спрашиваю у них:

— Расскажите о себе. Я вижу, что теперь вы — ведьма и колдун. Я хочу послушать.

Мы хотим ему отвечать. Я начинаю первая:

— Я Лариса. Древнее имя, родовое, так мою бабушку звали, и её бабушку, и так уже не одно поколение. Я ценю свой род, я ценю семью. Я хочу, чтобы все были счастливы. К сожалению, мы развелись с мужем. Он был инженером, работал над созданием новых приборов, и я всегда считала, что приборы ему дороже меня, но оказалось, что есть женщина, которая ему дороже приборов. Он исчез из моей жизни, и успел только подарить мне сыночка. Я хочу найти нового, другого мужа. Сыночек и я — это не семья. Я найду настоящего красавца, который будет счастлив большой семье, счастлив продолжать род, счастлив детям. Нашу внучку — самую старшую — будут звать Ларисой. Я должна продолжать род, это — мой долг. Настоящий долг! Но теперь я не продолжаю род. Теперь я — ведьма, теперь я использую силу рода. Благодаря силе рода я выстрою себе дом. Я буду жить в нём и встречать детей и взрослых, которым нужно тепло, которым нужна жизнь, которым нужна судьба…

Это и вправду больно. Особенно если вспомнить, что я так уже жила. Я — Крафт — спрашиваю у мальчика:

— А ты? А ты кто такой?

— Я — тёмный колдун Йозеф, — говорит он, — я страшный тёмный колдун, я делаю так, что ко мне приходят учителя, и я варю из них свои жуткие зелья!

Ребёнок, что тут сказать.

— А как ты жил, Йозеф?

— Скучно жил, — откровенно отвечает он. — С мамой. Она порой такая же скучная, как моя основная учительница.

— Я скучная?! — спрашивает Лариса.

Вот что больно. Внутренний конфликт. И он будет продолжаться, если и дальше давать каждому возможность что-то сказать. Хватит! Я больше не я. Это — мы, и мы — вихрь. И в эту ночь мы точно так же будем охотиться — на месте дурной смерти, неправильной смерти. Мы будем нами, и нам будет весело, потому что мы больше не хотим, чтобы нам было грустно, или больно, или ещё как-нибудь!..

Так и живём ещё месяц или два. Потом наконец-то решаем посетить медицинское учреждение. На свою голову… на свои головы… на свой вихрь… на себя, короче говоря. Лучше бы мы этого не делали. Общаться друг с другом — больно. Охотиться в медучреждении — ещё хуже.

Здесь ощущается неправильная смерть! Не в том смысле, что мы можем тут нормально охотиться. Это — понятно. Просто здесь все, кто умер, нам являются.

— Вы друзья, — говорит нам девушка, бледная-бледная, а один глаз у неё закатился куда-то вглубь черепа. Есть такая болезнь, при которой закатывается глаз — как один из симптомов. И да, эта болезнь часто неизлечима. Но почему смерть от неё — неправильная?..

— Вы друзья, — повторяет она, и мы даже не понимает, привидение она, или просто нам мерещится. — Вы бы никогда не стали, как моя мать, всю жизнь подкладывать мне в еду яд, чтобы я наконец уже заболела…

— Как же так вышло? — спрашиваем, и она нас слышит.

— Так вышло, потому что она не хотела детей, а отец уговорил. Она надеялась, что я умру сразу, как только она что-то подложит в еду… но я прожила целых четырнадцать лет.

Вот почему смерть — дурная. И вот почему не всегда «не хотеть детей» — это спасение Земли. Не было бы с Землёй ничего страшного от одной девочки, тем более что захотела бы она себе много детей, её быстро отыскала бы нечисть. Вот — противоположность того, на что мы охотимся. Жертва нежелания иметь детей. Жертва. Не наша.

— Нужно найти твою мать, — говорим категорично.

— Невозможно, — она смотрит на нас грустно-грустно одним своим глазом. — Она не приходит сюда. Вы будете выслеживать её в местах неправильной смерти? Какой шанс, что она там появится? Или что вы её узнаете? Да и я ничего не объясню… мне пора.

Она исчезает, а к нам подходит медик, молодой медик, у которого всё впереди, в том числе — семья, включающая много детей.

— Что это такое?! — спрашивает он вслух, потрясённо… и исчезает в вихре. И теперь среди нас и вправду призрак, страшный, тёмный призрак, который пугает людей ночью. Привет, привидение, ты будешь с нами до завтрашнего рассвета. На рассвете ты закончишься. Ничего с этим не поделаешь.

— Вы друзья, — слышим снова, но это не девушка, которую мы видели раньше. Это мужчина средних лет. Он весь в крови, а одна рука, кажется, оторвана.

— Как ты умер? — спрашиваем его.

— Авария, да это всё ерунда, какая разница, как именно, — отмахивается он. — Не в этом дело! Просто я тут ни с кем не могу пообщаться, а уйти не могу тоже. Куда я пойду…

На самом деле всех этих людей не существует, это мы знаем точно. Это не привидения, это воспоминания. Просто мы своим появлением их восстанавливаем. Люди давно умерли, просто у стен тоже есть память, что поделать. Если бы это и вправду были неупокоенные призраки, было бы, наверное, не весело, а страшно.

— Я просто хочу пожаловаться, — говорит. Мы слушаем.

— У меня была жена. Любимая жена. Но она решила уйти от меня. Могла бы просто уйти, но знала, что это будет слишком грустно, слишком больно. Она всё надеялась, что меня сожрёт какая-нибудь нечисть — специально подначивала гулять одному среди ночи, например. Говорила, что это абсолютно безопасно, что докажи мне своё бесстрашие, милый — и я доказывал. Как юный дурачок, да я таким и остался, я как встретил её, так мне голову и оторвало, только чувства остались. А она за каких-то десять лет устала… Ей — представьте себе! — ей было страшнее, чтобы я тосковал, когда она уйдёт, чем просто похоронить меня! И в конце концов она подстроила мою смерть, как несчастный случай, с ней всё хорошо, у неё новый муж, а я… а я не знаю. Я её всё так же люблю. Я ничего не могу с этим сделать, я никогда и ничего с этим не сделаю. Я понимаю, что ей было легче меня убить, чем бросить. Это… это даже честно. Она знала, как сильно я её люблю. Где ещё найдёшь человека, который осознает степень такой любви? Осознает и поймёт, что и мне лучше было умереть, чем пережить то, что она меня бросила…

Вспоминаем слова Ксения — Ксений, это же наш куратор. Он говорил когда-то, давно, когда мы ещё были я, что если не давать людям возможность становиться нечистью, они становятся ей сами. Но по какому принципу отбираются люди?! Почему это — просто лотерея, просто случайное распределение?! Почему нельзя делать нечистью тех, кто будет убивать и во время человеческой жизни?!

Наверное, потому, что тогда и нечисть выйдет… несправедливой. Начнёт убивать всех, кого увидит, а вовсе не только тех, кого действительно должна съесть. Чтобы быть хорошей нечистью, не нужно хотеть убивать. Вот мы. Мы хотим веселиться! Мы хотим радоваться! Но… мы хотим радоваться и веселиться честно. Мы не будем пытаться затянуть в вихрь того, кто его не видит, кто просто проходит мимо нас. Мы не будем убивать тех, кого не нужно убивать.

Может быть, ничто людей не спасёт? Может, люди так и останутся нечистью сами, по природе своей? И ничего не меняется после превращения — мы просто открываемся изнутри, показываем, какие мы на самом деле, а не скрываем? А казалось, что это превращение. А это так, оказывается, просто раскрытие. Выпускание наружу всей той боли, которую мы держим, носим в себе. Мы — люди — живём с грузом боли. Боли прошлого. Боли настоящего. Боли будущего. Боли наших предков, которые несколько тысяч лет прожили на Земле. Их болью пронизано всё — если воспоминания остаются. Это мы ловим только новейшие воспоминания. А что будет, если отправиться куда-нибудь на место древней битвы? Ну, такой, как мировые войны третьего тысячелетия? Или это ещё второе было, не помним, когда мы были человеком, я постоянно путалась в истории. Что там будет, сколько там будет воспоминаний о мёртвых?! И да, мы их видим, мы их слышим, мы с ними общаемся. А что — люди? Они не слышат? Но они же… чувствуют? И вся боль прошлого остаётся с людьми?

Нам невесело. После визита в медучреждение нам совсем невесело. Мы не знаем, как быть, что делать. В реанимации мы больше не охотимся. Ищем теперь места потише.

Информация — это такая глупость, правда ведь! Да, мы можем узнавать всякие интересности друг у друга — каждую ночь у разных «нас». Но к чему это приведёт? К боли? К конфликтам? К чему угодно, на самом деле. А ещё мы можем узнавать истории жизни воспоминаний в реанимации. Ещё лучше. Нет, интереснее, веселее было Чёртовым Скрипачом. Он хоть и был один-одинёшенек, но информации получал уйму — о жизни всецело живых людей. Да и не он один! А оборотень? А вампир?.. Мы чувствовали раньше, кого и за что нужно убить. А теперь можно разве что расспрашивать. И мы не хотим так. Мы хотим… чтобы было весело? Нет. Уже навеселились. Домой? Нет. Уже были дома. Наверное, мы хотим к Ксению.

Последние несколько месяцев проходят в лютой боли. Невозможно, невозможно всё это забыть! Место дурной, неправильной смерти — любое из этих мест, в которые мы приходим охотиться. Любое! На каждом месте кто-нибудь погиб из-за ерунды! Из-за действий людей — чаще всего. Как иначе. Как может быть неправильной смерть, когда её причиной являлись не люди. Нет, конечно, бывает праведная месть, кто-то, может, и убил кого-то «за дело», но мы не узнаём этого — таких мест не бывает среди локаций наших охот. Мы видим только чёрную смерть. Неверную. Такую, которой не должно быть!

Какое же счастье — наконец-то почувствовать, что можно возвращаться в ратушу. Не на охоту, а просто так, чтобы побыть немножко человеком. Какое счастье — увидеть Ксения на пороге зала. Мы ничего ему не говорим, слишком много у нас голосов, мы не хотим пугать его разными голосами. Но сдержаться мы не можем — и начинаем плакать. Горько и горячо, с жуткой болью — плакать голосами упыря и хищной птицы, демона и лесной навьи, вампира и оборотня… Мы плачем, и мы ничего не можем поделать. И, кажется, Ксений бы обнял нас, если бы мог обнять вихрь. Он, правда, не провалился бы, даже если охватил бы вихрь руками — он наш куратор. Но не в этом же дело… И он только произносит, произносит тихо, с болью в голосе, с каким-то ещё… ощущением мести, что ли:

— С днём рожденья, Родная.

Двадцать два

Мы ничего не отвечаем. Мы молча переносимся в кабинку, раз уж двери нам открыли. Как надеть гарнитуру?.. Ксений помогает, как-то пристраивая её к вихрю — кажется, без проводов. Ну вот и отлично. И вот… и вот снова я.

Вылетаю из кабинки. Падаю на пол:

— Ксений, это было чересчур!

Он пытается обнять меня:

— Ну Родная, тихо, подожди! Почему же слишком? Эту форму ты сама выбрала! Ты же видела, когда работала, как люди становились нечистью, когда их поглощал вихрь…

Поднимаю с ближайшего столика какой-то небольшой прибор, запускаю им в Ксения, едва успевает перехватить, чтобы ни в него не попал, ни разбился.

— Я никогда не видела, чтобы кто-то становился таким же вихрем, как я, будучи внутри меня!

— И не увидела бы. Чтобы стать тем, чем ты была, нужно хотя бы несколько лет проработать по нашему контракту, — тихо произносит он, и я немножко успокаиваюсь. Но только немножко.

— Ты! Ты был вихрем?!

— В предпоследний год. — Он берёт меня за руки, и на сей раз я не вырываюсь. — Ты быстрая, быстрее меня. Видишь, ты уже на шестой год до такой формы дошла. А я только на одиннадцатый. Впрочем, были формы, в которых я задерживался года на два. Однажды даже на три года.

— А кем ты был три года подряд? — интересуюсь. Любопытство во мне всё ещё осталось. Я тихо, даже покорно кладу голову на плечо Ксения. Мой куратор был на моём месте. Он меня поймёт. Даже в том, что буквально минуту назад меня было очень много. И все эти «мы» появились только этой ночью. Он тоже был вихрем. Это успокаивает.

— Я был клоуном.

— Клоуном?!

— А ты что, не видела, будучи эдаким вихреобразным сборником различной нечисти, ни одного клоуна?

— Видела. Это те, которые пугают людей, а должны были бы их смешить. Но… зачем?..

Теперь уже Ксений устраивается полулёжа на полу, кладёт голову мне на плечо.

— На самом деле это очень часто встречается среди избранных. Желание стать эдаким грустным клоуном, который будет привлекать к себе внимание, а потом обнимать — и всё, и человека нет. Клоуны не пугают непосредственно, они просто забирают жизнь. Но вначале — обнимают, и не всегда человек понимает, почему её обняли, сразу. Это что-то вроде работы вампиром, только вампир будет тащить в постель, а клоун просто обнимается, и человек какое-то время ему верит. А потом он внезапно наклоняет к нему лицо, человек видит хмурую ухмылку, которая при нечётком освещении казалась весёлой, видит зубы, видит злые глаза, начинает пугаться… и просто исчезает. Обнять кого-нибудь, просто обнять, прежде чем уничтожить — этого многие хотят. Неужели твои клоуны… ну, те, кто был в вихре… тебе не рассказывали?

— Мы решили не общаться друг с другом после неудачной попытки, — отвечаю коротко и резко.

— Понимаю, это больно. Наверное. Если быть на твоём месте. Для меня вот как раз первые несколько раз это было дружбой. Но всё исчезали на рассвете. Я оставался один-одинёшенек, то есть мы становились другими, а куда делись те, кто был вчера — ну совершенно не понятно же было… Я этого не выдержал и форму сменил.

— На какую?

— А я последний год жил дома. С родителями. Думал, мне это что-то даст, спокойствие, что ли… Спокойствия я не нашёл. Так что и не вернулся к ним. Якобы предложили работу, появилось жильё, ну так и всё, собственно говоря. Работы больше, чем родных, такова жизнь. Я… на самом деле я просто не смог быть вихрем после того, как понял, что всех теряю. Всех тех, кем являюсь, кто является мной. Тех, кто есть мы. Поэтому, наверное, и не распознал твоё желание именно вихрем стать год назад. Я хотел не быть один — ты же хотела… чего?

— Веселиться. Бешеного танца, — бубню я себе под нос. Что-то похожее на ощущение мести вдруг пламенеет в глазах Ксения.

— Хочешь танца? Хочешь веселья?

— Наверное, уже нет… — пытаюсь возразить я, но не выходит. Ничего не поделаешь — Ксений уже лежит на мне сверху, уже страстно целует куда-то в шею, словно вампир. И я… и я понимаю, что если воспринимать это как весёлый танец, который не закончится чьей-то смертью, то физические контакты и правда могут приносить радость. И веселье. И едва ли не праздник! У меня же день рожденья, между прочим. Две двойки! Вот и нас с Ксением сейчас — двое. Нас двое, и я это ощущаю, и я почти люблю его, и не понимаю, как так вообще вышло, что когда появился Энд, Ксений для меня как бы закончился. Он же… он та часть «мы», которая не исчезает на рассвете. Ну то есть да, я ухожу на год, и его как бы нет, но ведь на следующий год я возвращаюсь именно к нему, такому, как есть. Он настоящий. Он никуда не сбежит, никуда не исчезнет. Он всегда тут, в ратуше, в своём зале, где проводятся превращения меня в нечисть. Наверное, это и есть — что-то вроде счастья? Или просто… что-то типа успокоения.

— Очень жаль, — говорю я чуть позже, — что я не могла бы такое ощутить пару лет назад. Я бы заглядывала к тебе, когда жила у родителей.

— Ничего не поделаешь, — вздыхает он, — уже не вышло. Но… ты это правда сейчас чувствуешь? Тогда… тогда я надеюсь, что будешь чувствовать и дальше.

Я не могу ничего обещать. У меня впереди ещё шесть лет контракта. Напоминаю об этом.

— Да, точно, — оживляется он, — это же не просто твой день рожденья, это экватор!

— Экватор? — не понимаю. — Линия, которая проходит между земными полушариями?

— Так в древности называли точку, в которой проходит равный разрыв между двумя половинами какого-нибудь периода.

Всё-то он знает. Но сейчас мне это скорее нравится. Во всяком случае, его — много. Именно потому, что он многое знает, многое чувствует. И меня — много. И вместе мы можем быть чем-то вроде того, чем была я в последний год. Только без смертей…

Но мне ещё шесть лет убивать.

— Ксений, давай я запишу сообщение, проверим, кем я буду, и покончим с ним? — спрашиваю со внезапной злостью. — Я всё понимаю, есть несколько часов, можно радоваться встрече. Но мне сейчас ещё быть кем-то в следующем году. И в следующем. И ещё четыре… И я уже использовала свой год с родителями, так что не смогу к тебе приходить, этого удовольствия я сама себя лишила. Ещё и карточка-ключ куда-то исчезла при превращении…

— Я тебе новую сделаю.

— Я знаю. Но очевидно же, что не сейчас!..

— Если ты станешь кем-то, кто может жить в городской квартире… — начинает он, но я резко перебиваю куратора:

— Ты же знаешь, я не приду к тебе, когда я нечисть. Когда я была такой как бы нечистью, домашней, даже выглядела как настоящая я — шанс ещё был, но я его проворонила. А так — нет. Я хочу быть с тобой собой. Точка.

И я резко подрываюсь, иду к экрану записи. Понимаю, что не одета, но это меня мало волнует, сажусь так, чтобы было видно только лицо. Ксений включает запись.

— Мама, папа, братик, привет. Работаю. Пока что думаю, оставаться на Новой Земле по окончании контракта или как. Всё-таки уже половина срока истекла. Возможно, вернусь, если предложат работу в городском управлении или что-нибудь ещё в таком духе. Но вы не рассчитывайте особо — займитесь лучше собой. Братик, ты уже почти взрослый, подумай о своей жизни. Мама, папа — вы есть друг у друга, это самое главное. Какое я ни приму решение, всё равно останусь вашей Родной, буду на связи. И через год вы получите моё сообщение. Салют.

— Почему ты упомянула городское управление? — спрашивает Ксений, выключая экран.

— Ну ты же здесь работаешь. И это всё, что мне в голову пришло. А так — надо их готовить к тому, что я не вернусь. Пусть воспринимают то, что я у них не буду появляться, не как моё исчезновение, а как возможность со мной когда угодно связаться, а не получать раз в году сообщения. Пусть готовятся к тому, что я не вернусь — и радуются, когда я всё-таки буду просто жить своей жизнью, хотя бы на Земле.

— Понимаю, — кивает он. Берёт меня за руку:

— Ты уверена, что не останешься ещё хотя бы на пару часиков?

— Уверена.

Он молча провожает меня в кабинку. Конец. Сейчас я кем-то стану. И начнётся новая жизнь… по крайней мере, на год. А может, и больше. Кто знает, если Ксений был клоуном три года подряд, то, может, и я что-нибудь для себя найду? Три года — это ровно половина от того, что мне осталось.

Как бы там ни было, надеваю гарнитуру. И выхожу из кабинки через минуту, довольная собой.

— Ксений, что я такое? — поворачиваюсь вокруг своей оси рядом с ним, чтобы он меня разглядел.

Я не могу понять, сколько мне лет. Чёртов Скрипач был почти подростком, например, а ведьма — старушкой. То, чем я стала, и не старое, и не молодое. Оно… всякое.

Как у той девушки, которую я-мы видели в реанимации, у меня нет одного глаза. Только он не закатился — его попросту нет. Вообще. Буду носить очки, думаю на автомате.

Волосы длинные, фигура… неопределённая. Женщина я, или мужчина?.. Наверное, это меня не особенно интересует. А вот то, что глаза у меня нет, что я — в длинном чёрном платье… не поймёшь, женское оно или мужское… вот это мне нравится. Не понимаю, правда, почему.

— Лихая Доля, — говорит Ксений с уважением. — Вот кем я не был. И ты, я тебе скажу, такая… страшная нечисть.

— Нужны будут очки.

Ксений мгновенно достаёт их из шкафчика. Тёмные, почти чёрные, в тон платью.

— Нравится?

— Нравится, только я не понимаю. Я как-то не особо изменилась — вроде как та же я. Что мне делать? Что такое, вообще, Лихая Доля? Как я работаю? Кем мне быть? Как будто никаких знаний нет…

— Лихая Доля, или Лихо Одноглазое, — рассказывает Ксений, гладя меня по голове так же, как будто я — всё тот же человек, — это что-то противоположное Доброй Доле. Тебе не нужно никого есть, заглатывать, творить ничего подобного. Ты просто можешь общаться со своими жертвами. Они захотят общаться — сами не поймут, почему, но можно хоть в парке разговор заводить, хоть в кафе, хоть вообще где угодно. Деньги будут появляться сами, у тебя есть карманы. Это не деньги, на самом-то деле, фальшивка, но они разницы не заметят. Ни сотрудники заведений, ни люди. Пообщаться хотя бы с часик — считай, дело сделано. И, конечно, тебя будут слушаться, так что можешь просить людей о разных вещах… только не зарывайся.

Я и не планировала зарываться. Я просто внезапно поняла, кем буду.

— Ксений, где мне ночевать?

— Лихая Доля никогда не спит.

— Я не устану?

— Нет. Ты только наберёшься сил.

Какой же соблазн попросить у него карточку-ключ! Но нет, я не смогу приходить к Ксению. Во-первых — я сейчас нечисть. Во-вторых — надо работать. К счастью, я уже знаю, где и как.

Внезапно резко целую его в щёку:

— Люблю тебя, Ксений. Очень. Надеюсь, с тобой ничего плохого не будет от моего поцелуя.

Он смеётся:

— Когда не планируешь принести людям лихо — так лиха и не будет.

Превосходно.

Выхожу из ратуши. Иду по городу — буквально несколько кварталов прохожу. Вот, эту кофейню я знала, ещё когда была человеком, там такая… мистическая атмосфера создана, и продаются всякие там гадальные карты и тому подобное. Я туда впишусь. Захожу, обращаюсь к официантке:

— Девушка, извините, можно пообщаться с вашим менеджером?

Она даже не спрашивает, зачем, она меня слушается. Через минуту я уже в подсобном помещении.

— Слушаю вас, — говорит мне блондинка в униформе.

— Я хотела бы предложить свои услуги как гадалки.

Она смотрит на меня — но ничего больше не спрашивает.

— Это будет прекрасная реклама наших гадательных инструментов — если выделить вам по одному каждого, и дать возможность с ними работать. Чудесно. Скажите, а на какую вы рассчитываете оплату?

Всё взвешиваю. Да. Есть я… могу. Ну так, для вкусу. И пить тоже. А в туалет мне, между прочим, не нужно, всё перерабатывается в мою энергию, хотя и в незначительном объёме. А так… мне ничего же и не нужно.

— Что вы можете мне предложить? — я вдруг догадываюсь, что могу делать с зарплатой. Фальшивые деньги мне не нужны — это идиотская схема. Они только экономику попортят. Понимаю, что именно поэтому Ксений мне их и пообещал — знал, что использовать не буду. Я не буду угрожать безопасности планеты никоим образом.

Менеджер называет сумму. Хорошо, пойдёт, нормальная сумма. Интересно, как она утвердит её у начальства, но это уже не моё дело. Спрашиваю:

— По какому графику сейчас работает кофейня?

— Закрываемся в шесть утра, открываемся в одиннадцать.

— Мне для отдыха хватит, я тут рядышком, — знаю, что спать меньше пяти часов — не очень хорошо, но никто ничего обо мне не подумает, никто не удивится, я же умею уговаривать. — Буду работать на протяжении вашего рабочего дня.

— Еда — за счёт заведения, — восхищённо добавляет менеджер. Она понимает, что нашла лучшую сотрудницу во всём городе.

— Мне достаточно будет сладостей и кофе.

Ну а что, правда же.

Вот я и гадалка. Гадалка в мистической кофейне. Вот мои инструменты. Читаю инструкции — ага, я со всеми справлюсь, как минимум с тем, чтобы делать вид, будто я гадаю. Всё будет иначе. Люди же мне верят. Люди же меня слушаются…

Мне предоставляют столик, мне даже предоставляют — где-то через полчаса, тем временем пью кофе и ем пирог — ширму, чтобы меня не видели другие клиенты. Сижу на ширмой, жду. Вот — двух девушек уговорили прийти ко мне на гадание.

А девушки же… нормальные. Не планируют заводить много детей. И убивать их не надо. Так что же мне делать?.. Правильно. Я же не только Лихо Одноглазое. Я — Лихая Доля. А доля, то есть судьба, может и Доброй быть, разве не так? Имею право.

Рассказываю девушкам, что всё у них будет хорошо. Некоторый незначительный разлад в отношениях предвещаю одной из них, другой — конфликты в семье. Но всё пройдёт, ни к чему серьёзному не приведёт. Всё будет светло и прекрасно. Жизнь — как мёд! Притом есть этот мёд можно хоть ложкой, хоть пальцами, как по вкусу придётся. Только не надо грустить, когда иногда мёд становится немножко горьковатым. Это просто чёрная полоса. Мёд иногда тоже чернеет в некоторых местах. Всё пройдёт, помните!

Девушки уходят, преисполненные веры. Абсолютной веры. Они всецело мне доверяют, они уверены — всё будет хорошо. Не для всех я буду Лихой Долей. Я могу быть Доброй, когда захочу. Теперь — в этом воплощении — у меня есть выбор. Наверное, такой собой я и останусь…

Уже где-то ночью приходят парень и девушка. У неё всё будет хорошо, а у него, к сожалению, нет. Он обречён, он — моя жертва. Как же об этом сообщить… Слова, конечно, нахожу:

— Милая моя, тебя ждёт очень счастливый и долгий путь. Что бы ни произошло — встречай это с улыбкой. Знай, что всё — к лучшему. Даже если придётся с кем-то распрощаться в жизни — так и надо, так и должно быть. Вместо этого человека будут люди другие, и они дадут тебе достаточно счастья, чтобы ни о чём не грустить. А вот с молодым человеком я хотела бы пообщаться наедине, ты уж меня прости.

Девушка удивляется, но уходит. Она мне верит. Сейчас она немного посидит за пределами ширмы. А я понижаю голос, говорю тихо, и парню, кажется, и вправду становится жутко:

— Тебя ждёт разлука, расставание. К сожалению, вдвоём вам не быть. И ты будешь искать своё счастье один. Вряд ли в этом жизни ты его найдёшь, прости. Ничего светлого я не вижу. Хотя нет…

Делаю вид, что только сейчас что-то заметила.

— Мальчик мой, ты встретишь женщину, которую полюбишь и которая полюбит тебя. Но это будет не сейчас. И — это будет для тебя тяжёлым ударом — она не сможет иметь детей. Вы будете жить вдвоём, но именно так и нужно на твоём пути. Главное — чтобы с ней ты был счастлив. Всё, мне больше нечего сказать.

Он выходит растерянный… но я вижу, что он мне верит. И сейчас он ещё спокойно посидит с девушкой… а на днях разойдётся с ней. Зато — не умрёт. Просто у него никогда не будет детей, просто он найдёт себе когда-нибудь такую жену, чтоб это было невозможно. Я наконец-то нашла способ, как сделать работу нечистью безопасной. Не страшной. Когда я была Чёртовым Скрипачом, я убивала возможности. Теперь я создаю вместо них новые. Он будет счастлив, этот парень. Будет.

Именно об этом я и думаю с утра, когда слоняюсь по парку. Думаю, что наконец-то нашла ту форму, в которой смогу остаться. А потом встречаю девочку, которая вышла на утреннюю прогулку с мамой. И вижу — вот ей нужна лихая доля. Её ничто не остановит. Она маленькая. Она мне не поверит. Дети не верят чужим взрослым. Такие дети, по крайней мере.

И я действительно должна по утрам искать детей. Просто потому, что это — другая энергия, другая работа. Взрослые будут приходить ко мне днём и ночью, я буду общаться с ними и создавать им новые возможности. Дети… детей я должна искать.

— Какая у вас хорошенькая девочка! — говорю её маме. — Пускай будет здоровенькая, счастливенькая, живёт долго-долго!

— Спасибо, — говорит в ответ мама, а вот девочка меня пугается. Я вся в чёрном, на лице — чёрные очки, и напоминаю я девушке что-то страшное, что-то настолько жуткое, что нечего делать, некуда бежать, выхода нет…

Вот о таком и говорят, что ребёнка «сглазили». Скоро она заболеет, поэтому просто не успеет стать взрослой, стать мамой нескольких детей. И это… это, наверное, ещё хуже, чем все остальные мои формы. Я превратила жизнь девочки в ад. Да и жизнь её мамы…

Успокоение нахожу только в кофейне. Там и вправду спокойно. Там можно найти каждому, кто планирует завести много детей, у кого могло бы быть много детей, если бы не я, такую судьбу, такую долю, чтобы была она совсем не лихой — просто детей не предусматривала. Только и всего! Это же так просто, это настолько… приятно. Не больно.

А утром нужно искать детей. И… заниматься сглазом.

— Какие у вас прекрасные дети, — говорю учительнице, которая вышла на прогулку с детьми поутру, во время уроков. У нас тоже так делали в хорошую погоду. — Особенно эта девочка — такая серьёзная, такие умные глазки! И мальчик светленький, просто солнышко. Пусть живут долго-долго, счастливо и богато, пускай ничего с ними не случается страшного!

Может, именно так в лапы нечисти и попадаются? Встречают в детстве Лихую Долю, она тебя сглазит, и всё — со временем к тебе придёт нечисть, и ты не выживешь?.. А не встречала ли моя мать, когда гуляла с моим старшим братом, такую же Лихую Долю, как я сейчас?.. Не напророчила ли она брату счастливой жизни? Не потому ли всё так плохо для него закончилось?..

Я не хочу быть Лихой Долей. Я не хочу. Я не буду ей дольше, чем один год.

С другой стороны — есть же и светлая сторона у ситуации. Ведь только подумать — уже приятно! Дети из-за меня умирают… а взрослых я могу спасать. Что там было в глазах Ксения на мой день рождения? Ощущение мести? Именно оно! Это месть моему контракту, месть моей работе, моему уничтожению людей, которые могли бы стать многодетными родителями. Ведь теперь я могу не просто уничтожать людей — я могу спасать их! И пускай на каждого спасённого человека будет один уничтоженный ребёнок. Это честная цена. К тому же… нет, не на каждого. Порой я спасаю человек пять за рабочий день и ночь, а детей встречаю одного-двоих. Прекрасно же. Правда, прекрасно. Честная цена. На год — то, что надо. Потом — не надо уже. Потом — не смогу.

Как бы хотелось хотя бы утром заглядывать к Ксению. На работу! На часок! Или перед работой… Чтобы хотя бы обниматься с ним. Именно с ним, не с какими-то там людьми. Я не хотела бы быть тем грустным клоуном, в котором мой куратор застрял на три года. Я хочу к Ксению. Но… с утра мне нужно плестись в хвосте, то есть в парке, в смысле детей выискивать. Они как раз те ещё «хвостики». Они — те, кто не выживет. Кто не сможет пройти сквозь жизнь на сегодняшней Земле. На перенаселённой Земле.

А больнее всего — когда дети гуляют по парку с братьями или сёстрами, у которых всё нормально, которых убивать не надо. И мне приходится говорить комплименты только обречённым детям. Как будут чувствовать себя сёстры и братья? Когда их сестричка или братик будет умирать от тяжёлой болезни, к примеру, а родители будут постоянно говорить: помнишь, тогда женщина в парке сказала даже, какой у нас очаровательный ребёнок, и мы его теряем, уходят лучшие вперёд… А кем будет чувствовать себя другой ребёнок? Не очаровательным ребёнком? Не лучшим?..

Вот такие ситуации меня просто убивают. С одной стороны, я спасаю взрослых (многих) и убиваю детей (немногих). С другой стороны — а не разрушаю ли я судьбы таким подходом?.. Да, я не убью никого того, кого у меня не будет цели убивать. Но иногда не нужно убивать, чтобы уничтожить жажду жизни… И лихо будет не от того, что я его создала. Просто сказать что-то хорошее не обречённым детям — это всё-таки сделать их обречёнными. Даже если я этого не хочу. Что бы там ни говорил Ксений.

Как помочь этим детям? Этот вопрос меня попросту мучит. Я пытаюсь отыскивать только тех детей, которые гуляют без братьев и сестёр. Но иногда необходимо, просто категорически требуется, обречь за утро хотя бы одного ребёнка, а гуляют все семьями… вместе с родными… Чёрт возьми, как же я ненавижу слово «родные», «родной», «родная»! Как же я ненавижу своё имя сейчас, когда я — Лихо. Я уже не Родная. Я уже сама себе чужа в этом замкнутом круге. Больно, невероятно больно убивать будущее, когда не обязан делать этого. Всегда больно, когда умирает один из детей в семье. Не все, а один ребёнок. Братьям и сёстрам… не позавидуешь им. Никак. Я сама была на этом месте. Я сама всегда слушала, каким хорошим был мой брат…

Я даже не замечаю, как проходит год. День за днём, ночь за ночью. И деньги, которые я получаю за работу, я тихонько, в день заработной платы, подкладываю в вещи своим клиентам. Тем, для которых я — Добрая Доля. Пускай понемногу, но всё равно — это подарок. Подарок судьбы, доли. Это будет правильно.

А какой я получаю подарок? Самый лучший — слова Ксения, когда я просто как-то раз в кофейню не возвращаюсь, оставляю только записку: «Простите за всё, у вас работать было очень приятно, но придётся уехать из города». Самые главные слова, хотя я вроде бы уже своё имя возненавидела. Ну, не так уж и возненавидела, получается, раз от него мне до сих пор приятно слышать:

— С днём рожденья, Родная.

Двадцать три

— Ксений, — произношу шёпотом, и просто падаю ему на руки.

Ксений обнимает меня, гладит по голове.

— Ну, девочка моя, Родная, Лихая ты Доля! Чего же ты плачешь, если ты пока даже не человека ещё?

— Я устала, — шепчу, — я очень, очень устала…

Так бы и стояла в его объятиях вечно, если бы куратор внезапно их не разорвал:

— Я хочу, чтобы у тебя были оба глаза, родная моя. Давай превратим тебя в человека — и, если хочешь, плачь.

Но став человеком, я почему-то совсем не плачу. Я пылаю огнём гнева.

— Это был идиотский год! Едва ли не самый идиотский из всех моих лет контракта! Я не хочу больше! Я больше не могу! Я уже семь лет как нечисть! Хватит с меня! Всё!

— Ещё пять лет осталось, — спокойно говорит куратор. Моя злость его словно бы совсем не пугает. А в глазах… а в глазах на этот раз что-то, похожее на бездну. На чёртову бездну. Только бездны мне не хватало. Бездна — это что-то, похожее на смерть. А именно смерть я и приношу.

— Отработаю как-нибудь по-другому! Мне плевать! Почему именно двенадцать лет?! Больше семи выдержать невозможно!

— Бывают люди, которые уже на второй год рыдают и просятся как-нибудь по-другому отработать, — Ксений отвечает медленно. — А бывают и те, которые после двенадцати лет хотят ещё, так что остаются и дальше нечистью. Некоторые из них всё-таки потом к людям возвращаются — ведь для превращения в нечисть вне контракта точно так же требуются регулярные визиты к куратору. Некоторые — нет. Все воспринимают подобные ситуации по-разному. Я вот после девяти лет запаниковал. Примерно как ты сейчас. Но ты, видишь, не выдерживаешь уже после семи…

Тот факт, что Ксений продержался девять лет, прежде чем начал проситься прекратить это, меня как-то успокаивает. Может, и я смогу хотя бы ещё два года не злиться так? Просто отработать их, а потом он и успокаивать меня не будет — сам был таким. Будет пылать гневом, будет в ярости вместе со мной…

— Ксений. Плевать я на всё хотела. Я сдаюсь. Пускай я буду нечистью, одна быть я больше не могу. Ты мне нужен. Я просто должна хотя бы иногда тебя видеть.

— Я сделал для тебя новую карточку-ключ, — глухо говорит он и садится в кресло. — Но я не знаю, когда тебе её отдавать. Некоторые виды нечисти… просто не смогут ко мне приходить.

— Так давай узнаем!

— Слушай, подожди, что ты! Тебе надо записать сообщение родителям. Да и разве не проведёшь со мной хотя бы немного времени в человеческом обличье?

Да. Сообщение родителям. У меня есть родители.

Невозможно это помнить. Невозможно, хотя я и провела у них год всего-то два года назад. Невозможно. Кем я стала? Год Лихой Долей совсем уничтожил во мне знакомую мне личность. Какая из меня теперь Родная. В принципе, мне уже всё равно, кем быть — Родной, или Неродной, или ещё кем-то. Главное — ощущать хоть что-то хорошее.

Впрочем, Ксений уже настраивает экран…

— Все здравствуйте, — говорю с каким-то сарказмом в голосе, что ли. — Надеюсь, вы в порядке. Я вроде как да. По крайней мере, день рожденья праздную. Идиотизм, что он у меня как раз в тот день, когда на Землю отправляется шаттл, правда? Братик, тебе шестнадцать через год — может, и ты на Новую Землю попадёшь, тогда встретимся. А может, и нет. Как бы там ни было, я ещё пяток лет здесь. А вы там. Так что пусть у вас будет как надо.

— Жестоко, — говорит Ксений. — Может, встретимся — это просто… издевательство, что ли.

— А не встретимся, — отрезаю. — Ему ещё жениться и отцом становиться. Я это чётко видела. А поскольку женится он явно не в шестнадцать, то ещё немножко по Земле походит человеком, пока начнётся хоть какой-то риск. Да и риск, на самом деле, невелик. Не так уж и много людей на город становятся избранными. Маловероятно, чтобы нас двое в семье. И даже если бы на него и пал жребий… я не встречала другую нечисть, кроме как у дверей ратуши.

— Да, вы те ещё одиночки, — куратор улыбается одними только уголками губ. — К своим нечисть никогда не тянет. Ну, почти никогда.

— Послушай, — говорю неожиданно резко, — давай меня превратим и я немного времени всё-таки проведу тут. Если я намереваюсь тебя навещать в другой форме, то, может, ты посмотришь сначала, что это выйдет за форма-то?..

Ксений слегка задумывается… буквально на минутку. Затем решительно встаёт с места:

— А давай. Пускай как будет, так и будет.

Захожу в кабинку. Надеваю гарнитуру. Через минуту выхожу обратно. Что изменилось? Да ничегошеньки! В зеркале, по крайней мере, я изменений не заметила.

Ксений явно подмечает мою растерянность.

— Считаешь, осталась человеком? А вот и нет. Давай, изучи себя внимательнее. На глаза взгляни.

Он, кажется, доволен тем, что из меня вышло.

— Да чтоб его… — начинаю. Потом отпрыгиваю от зеркальца, обхватываю Ксения руками за шею.

— Но ведь если бы я была кошкой, как тогда Радюша, был бы мех?

— Ты не кошка, — усмехается он. — Посмотри теперь на себя в полный рост. Рассмотри себя. Поймёшь, что не так?

Думаю с минуту — и, наконец, понимаю. Кожа у меня необычно гладкая… и отливает зелёным. Ну правда, она вроде как человеческая, но всё равно отливает. Добавляет колорита к вертикальным зрачкам.

— Что-то я о таких созданиях слышала. Но ничего не помню… — говорю, слегка удивляясь.

— Ты змея.

— Это… что-то, что никогда не было прирученным? Поэтому я о таком животном и не знаю? Я же животное, ну, что-то типа животного, так ведь?

Ксений начинает рассказывать. Показывает мне на терминале изображения змей, какими они были в древности. Ну хорошо хоть руки-ноги мне оставили. Да и кожа моя — это всё-таки кожа, а не чешуя. О чешуе Ксений как раз отдельно растолковывает, что структура теперь слегка её напоминает, да и цвет, да и вообще…

— Ладно. С животным змеёй понятно. Кто я как нечисть?

— Сама всё почувствуешь, — улыбается Ксений. — Кстати, возьми, наверное, одежду. Даже сменная понадобится…

Он роется в шкафчиках.

— Вот, смотри. Рюкзак — не тяжёлый, но там есть всё необходимое. Тебе же придётся всё-таки переодеваться. Причём тебе и дом, наверное, понадобится. Можешь приходить ко мне. Хотя… не каждую же ночь. Будешь себе что-нибудь находить, сама почувствуешь.

Ничего пока что не понимаю, но верю куратору. Просто понимаю каким-то образом, что да, я справлюсь.

— Ключ давай, — напоминаю. Прячет его во внутренний карман рюкзака.

— Не потеряй. Чтобы замки не менять.

Это я и сама знаю.

— И не волнуйся, в такой форме ты и правда сможешь навещать меня когда угодно. Все человеческие возможности у тебя остались.

Это интересно.

— И потребности человеческие, наверное, точно так же на человеческом уровне. Ну разве что пища тебе не требуется. Это Лихо могло ради удовольствия кушать. У тебя другие принципы питания…

Потребности человеческие на человеческом уровне…

Интересное построение фразы. Масло масляное, человеческие на человеческом… Впрочем, если человеческие потребности у меня такие же, как нормальные человеческие, надо же проверить свои потребности?..

Через несколько часов лежим с Ксением на полу зала.

— Ну я с тобой и попал, — улыбается он. — Сколько уже, лет эдак пять это тянется?

— Да семь же, — не очень понимаю.

— Я имею в виду наши отношения.

— А у нас есть отношения?

— А разве нет?

Интересно. Может быть, и да. Может, это и вправду отношения. Только как тогда назвать мой горе-роман с Эндом? Или те годы, когда близости с Ксением мне ну никак не хотелось… И вообще, мы видимся раз в год. То есть не лет эдак пять, а встреч эдак пять. Ничего так отношения. То, что надо на перенаселённой Земле, когда людей превращают в нечисть ради убийства других людей…

— Ксений, — спрашиваю внезапно, — сколько тебе лет?

— А сколько на вид?

— Ну… не меньше тридцати, не больше сорока.

— Примерно так, — он смеётся, и я понимаю, что ответа не будет. Ну, будем считать, что ему где-то около сорока. Не такая уж и критичная разница в возрасте. Если это отношения, то будущее у них всё-таки есть. Если, конечно, через пять лет, которые мне ещё отбывать контракт, мне ещё будет хотеться каких-то там отношений. Сейчас… сейчас даже очень хочется. Надеюсь, так и дальше будет.

— Я на днях к тебе приду, — говорю, поднимаясь с пола. — Ага?

— Конечно.

Одеваюсь. Беру рюкзак.

— Ну что, я пошла начинать свой змеиный путь?

— Валяй.

Бездна в его глазах всё-таки меня слегка пугает. Если у меня такая же бездна будет в следующем году… будет странно.

Впрочем… пускай как будет, так и будет.

Выхожу из ратуши. Иду по улице. Что я должна делать? Не очень понятно. Просто иду, ноши куда-то несут. И вдруг… вижу парня. Потенциальная жертва. У него будет много детей в будущем.

Мне не надо его убивать — какое счастье. И заниматься сглазом на его счёт тоже не надо. Я могу просто подойти.

— Торопишься?

— Нет, — он удивлённо смотрит на мои вертикальные зрачки. Наверное, думает, это линзы такие.

— Тогда пройдёмся?..

Я не знаю, что там решает этот парень, Наверное, что я планирую завершить вечер вместе. Но я не планирую. С этим парнем я намереваюсь исключительно прогуляться.

Он рассказывает мне о своей жизни не просто в деталях — подробностей уйма. Ну, как к врачу пришёл исповедоваться. В смысле к душевному. И сам, кажется, не понимает, почему столько рассказывает. Но сделать с этим ничего не может — держит меня за руку, разговаривает. А центр города кажется бесконечным. Можно долго-долго бродить по улицам.

— Так вот, — перебиваю его наконец, — план действия у тебя вот какой. Дана тебя достала? Бросай Дану.

— А кто должен быть вместо неё? — интересуется явно не без задней мысли.

— А зачем тебе женщины?

Он даже удивлённо останавливается.

— В каком смысле — зачем?

— Помимо женщин, в этом мире уйма разных путей…

Что я делала, когда была Лихой Долей? Рассказывала о будущем? О том, как быть дальше, чтобы не угрожать перенаселённой Земле? Ну так я теперь делаю то же самое. За некоторым исключением: на этот раз я не просто рассказываю парню, как ему жить дальше. Я спокойно говорю, куда и в какое время ему нужно будет прийти, чтобы прекратить все эти страдания. Я соблазняю его — не в физическом плане. Я просто даю ему выбор. А другие змеи… другие змеи ловят мои слова. Я знаю, что информация, куда нужно будет прийти, чтобы убить этого парня, оказывается в сознании каждой змеи или змея этого города. И он, может быть, придёт. А может быть, и нет. Я даю ему выбор. Жизнь — не такая, как он планировал. Или смерть.

И, кстати, о местах. Я сама должна посетить такое место. Возможно, туда кое-кто придёт. Кое-кто разочарованный. Потому я молча оставляю парня одного и исчезаю в темноте. Пусть обдумывает мои слова — он словно бы и не заметил, что меня нет. Он просто стоит под уличным фонарём, словно памятник, который освещает фонарь. Он выбирает путь. Я только что дала ему выбор.

Мне нравится такой подход.

А сейчас мне нужно прийти в конкретное место. На сегодня у меня таких два, понимаю это чётко. Вот и первое — неподалёку, я почувствовала тягу к этому месту именно потому, что я недалеко. Ну что же, привет, темнота во дворе большого дома. Именно сюда либо придёт тот кто-то, кому не понравился избранный путь, либо… не придёт.

Она появляется. Да, это не тот, это та. И глаза у неё… нечеловеческие. Замороченные глаза. Когда-то какая-то змея или какой-то змея сказали этой девушке, куда приходить, если путь, который ей подсказали, не устроит. Вот она и пришла.

Я подхожу к ней — спокойно, тихо. Она смотрит мне в глаза с пониманием, хотя и остаётся при этом такой же замороченной. Она уже видела когда-то вертикальные зрачки. И теперь она знает, что к ней пришло другое существо того же типа, как то, которое когда-то дало ей советы…

Подхожу близко-близко. И вгрызаюсь ей в шею. Ну я же была уже вампиром, что мне. Я умею убивать. Змея убивает почти так же, как вампир. Только без предварительного близкого контакта…

У меня ещё одна встреча. Тело девушки остаётся лежать на земле, а я иду по городу дальше. Сейчас найду. Да, вот этот двор. Двор этот, но никого там нет. Вообще. Ни одного человека.

Или мне так кажется? Вот он, человек. Глаза — не замороченные. Глаза живые. Только… что я там сказала, человек? Только глаза точно так же нечеловеческие. И он не умирать пришёл. Он просто меня почувствовал.

— А мне казалось, встретить другую нечисть достаточно сложно, — улыбается. — Змея?

Мужчина привлекателен. Слишком уж привлекателен. Вот просто сразу хочется упасть ему на руки. Именно так, как падала в руки Ксения…

— Вампир, — понимаю. — Я была вампиром.

— Мне тоже довелось побывать на твоём месте.

Молчим. Что там говорил Ксений? За редким исключением? Помимо некоторых случаев? Всё-таки возможно встретиться. Всё-таки реально…

— Ждала жертву? Жертва не пришла? В последнюю минуту таки выбрала жизнь? Бывало, бывало такое и со мной.

— Ждала, — тихо отвечаю. — Я сегодня первый день змея.

— А я второй год вампир. И последний год — продолжаю контракт.

Он берёт меня за руку. Ведёт по улице.

— Что-то я встречаю нечисть во второй раз, и уже второй раз это — вампир, — удивляюсь.

— Вампиры наиболее контактны, меньше всех прячутся. Ты же была вампиром. И что, была одиночкой, ни с кем не общалась?..

— Да нет, — вздыхаю. — В первую же ночь нашла человеческого парня. Жила у него… год.

— Серьёзно? — он смотрит на меня потрясённо. — Год? У человека? Слушай, я тоже так хочу. Мне в прошлом году проходилось жить просто каждую ночь в разных местах. Ведь жертвы все всё-таки становились жертвами…

— Тот парень не был обречённым.

— Повезло…

Внезапно я понимаю.

— Слушай, хочешь себе дом? Говоришь, последний год контракта?

— Ага, — утвердительно кивает. — На следующий год домой.

— И вернёшься?

— Разумеется, вернусь! — вампир удивлённо на меня смотрит. — Я очень люблю своих родных.

Хотела бы я оказаться в такой же ситуации…

— Хочешь дом на год?

Решаю не дожидаться ответа. Просто веду вампира за руку к Ксению. Спокойно. Молча. Я знаю адрес, я видела на карточке. Я знаю, где это. Это не очень далеко…

Вампир ни о чём не спрашивает.

Ксений не спит. Сразу же, как слышит, что ключ открывает двери, спешит к ним. На нём — чёрный бархатный ночной халат. Халат ему идёт. Хотя и очень сложно оценивать, что и как идёт человеку, если рядом — мужчина-вампир.

— Родная? — удивляется. — Быстро ты. И не одна.

— Рай, — вдруг говорит вампир, протягивая руку Ксению. — В женском обличье Рая.

Да, у вампиров же есть и женское обличье. Совсем забыла. И где он, мой год из прошлого…

— Насколько же ты не хотела быть одна… — протягивает Ксений.

— Я просто… хотела помочь Раю с домом.

— Я понимаю. Ты просто… не хотела быть наедине со всем этим. И, решив жить у меня, не захотела быть единственной нечистью вместе с человеком. Змея, если захочет, всё получит.

— Очень приятная форма, — соглашается Рай.

— Почему ты её не продолжил? — спрашивает Ксений. Ему и объяснять не надо, что Рай точно так же когда-то был змеёй. Или змеем?

— Захотелось иметь дом.

Здесь и у меня нет вопросов. Кажется, у нормальной змеи дома не бывает. Если ей не повезёт с куратором. Да и когда я была вампиром, мне повезло с Эндом.

— Вам сегодня ещё нужно охотиться? — спрашивает куратор.

— Мне нет, — говорю. — Кажется, один умасленный человек и один труп… этого на ночь достаточно.

— Мне да. Я вернусь.

Рай резко наклоняется…  и целует меня. Чёрт, а мне нравится. Ну ещё бы. Это же вампир. С его магнетизмом.

Он и вправду вернётся.

Рай исчезает.

— Это его последний год контракта, — перед Ксением я будто извиняюсь.

— Успокойся, — говорит он, — я немного понимаю, что такое быть змеёй. И какие у вас потребности. Только я надеялся, что ты найдёшь себе любовника где-нибудь на стороне, а не приведёшь ко мне.

— Он не…

— Он им станет. И ты это прекрасно понимаешь.

— И ты… не возражаешь? — удивляюсь.

— Родная, — Ксений смотрит на меня, затем внезапно распахивает халат, прижимает меня к себе, словно прячет в халате. — Родная, разве я могу возражать против чего-либо, что делает твоё выполнение контракта… не таким болезненным?

А он прав.

Только на такую жизнь я никогда не надеялась.

С утра возвращается Рай. Только на этот раз — Рая. Очаровательная блондинка, золотистые волосы. Нежно меня целует:

— Ксений на работе?

— На работе.

— Тебе до вечера выходить не надо. Ты выспалась?

— Честно — я бы ещё поспала, — признаюсь.

Рая берёт терминал со стола — это терминал Ксения, но ей, кажется, нормы вежливости незнакомы.

— Ну, поспи. Я тут рядом позабавляюсь. Эмуляции и всё такое.

Рядом с ней как-то тепло и уютно спать. И смотреть потом в её терминал, как она играет, погружаться вместе в эмуляции — тоже ничего. И вообще — быть с ней.

А вечером мы с ней идём на охоту. Только в разные стороны.

Ночью возвращаюсь домой, к Ксению. Он сидит рядом с Раем — да, теперь это снова мужчина. Сидит на кровати. О чём-то разговаривает.

— Как сегодня? — спрашивают у меня оба.

— Два трупа, один умасленный, — словно отчитываюсь.

— Садись, — указывают на место посредине кровати. И я сажусь, погружаясь в объятия обоих мужчин — с двух сторон.

Что это за отношения?.. Я не понимаю этого ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю, ни через месяц.

В квартире Ксения нас живёт трое. Мой куратор, я и мой вампир. И мне-змее такая жизнь нравится. Это совсем не то, что было, когда жила я с Эндом.

Я засыпаю, прижавшись к ним обоим, после охоты. И мне тепло и спокойно — с другой нечистью и с человеком, с которым я, оказывается, в отношениях. И мне всё равно, Рай это сегодня или Рая. Это — нечисть, такая же, как и я. Мне тепло с ней. С ним. С ними, ведь Ксений тоже когда-то был нечистью.

Разве это не самый лучший год моей жизни?..

Разве я наконец-то не обрела семью?

Именно так я считаю весь год. Весь… До последнего дня. До того утра, когда Ксений поднимает нас обоих ни свет ни заря.

— Рай, тебя, наверное, скоро уже куратор будет готов видеть.

— Да, надо сдавать полномочия, — вампир поднимается.

Я не очень понимаю, что это значит. Я вообще не думаю в этом году о будущем. Я думаю только о том, кого надо уговорить жить не так, как он планировал. Кого надо убить — ведь он этого жаждет. И как спать между двумя людьми, которые действительно мне дороги.

Только когда мы добираемся до ратуши — все втроём, — Ксений вдруг говорит:

— Человека пока что из тебя делать не будем.

— Почему? — не понимаю.

— Пусть к нам сначала придёт Рай либо Рая.

Рай либо Рая. Как-то странно звучит. Но вампир же пошёл к своему куратору, а не куда-нибудь на охоту. Что Ксений имеет в виду?..

Впрочем, ну ладно, пускай. У Ксения, кроме меня, дел нет — это же день превращения. Решаю ещё немножко доспать в его объятиях, так и поступаю. Охоту слишком поздно накануне закончила. Имею право…

Просыпаюсь от шагов в зале. Вот чёрт.

Я же правда считала весь год, что Рай — мужчина, который  превращается в женщину из-за такой вот особенности вампиров, пола жертвы. Да нет. И вправду заходит женщина-блондинка. Волосы у неё не настолько золотистые, как были у Раи-вампирши. Но ничего так, и вправду блондинка. И вот ей как раз за сорок уже. Выглядит постарше Ксения.

— Я домой собираюсь, — немножко виновато говорит нам она.

Ничего не понимаю. Откуда такая вина? Понятно же, что домой, она там нас подождёт… И вдруг — понимаю. «Я очень люблю своих родных» — разве не это вампир Рай сказал мне в первую же ночь нашего знакомства?

— Ты… уходишь?

— Я ухожу.

Рая подходит к нам, нежно целует в лоб — вначале Ксения, потом меня.

— Вы спасли меня. Последний год… это самое сложное, по крайней мере, для меня. Я не знаю, чем бы это закончилось, если бы не вы двое. Возможно, я испугалась бы возвращаться домой. Там муж и дети. Но вы… вы мне их напомнили. Моего мужа и мою дочь, Светланку… Сколько тебе лет, Родная?

— Сегодня исполняется двадцать четыре, — отвечаю шёпотом.

— Ей сейчас уже двадцать пять должно быть… Я десять лет её не видела. Уже пора. Я могу вернуться. Вернуться к ним — с Новой Земли.

— Десять?..

— Она год дома брала на второй же год, — так же тихо, как и я, говорит Ксений.

— Я очень, очень скучала по ним, — продолжает Рая. — И я теперь… к ним вернусь. Даже если муж завёл себе любовницу… меня же так долго не было… я теперь смогу с этим справиться. Я не стану лишней. Я ради этого и позволила себе жить в нашей маленькой семье. Чтобы почувствовать, как это, когда в семье больше человек, чем двое… Но всё равно воспринимала тебя скорее как дочь, ты уж прости, Родная. Хотя как мужчина-вампир не всегда её в тебе видела. Но это уже побочные эффекты…

Я смотрю на неё. Я не знаю, что говорить.

— Ксений знал, что я возвращаюсь домой… но ты, казалось, была так счастлива. Мы решили не портить тебе счастливый год… не всегда нечисти выпадают счастливые годы.

Молчу.

— До свидания. Родная, тебе ещё четыре года… я думаю, я тебя найду после. И, наверно, буду поддерживать с Ксением какую-нибудь связь.

Она уходит. Я смотрю на неё. Смотрю. Смотрю. Молчу.

— Я правда не хотел портить тебе год, — слышу голос Ксения.

Я не знаю, что говорить. С одной стороны, он прав. Я бы сама не хотела себе испорченного года.

С другой стороны — а было ли мне когда-либо хуже, чем теперь?..

— Не пора ли стать человеком, Родная?

— С днём рожденья меня, Ксений, — шепчу, отправляясь в кабинку.

Двадцать четыре

Я не хочу больше такой жизни.

Думаю так, едва превратившись в человека. И понимаю, что у меня как раз есть возможность, есть время подготовиться к тому, кем же я стану дальше. Я правда не собираюсь больше быть чем-то, что может найти себе дом. Искать дом — это идиотская идея. Плохая идея. Дурацкая идея. Дом с Эндом закончился тем, что он погиб фактически от моей руки. Дом ведьмы — одиночеством и смертями. Что же дом с Ксением и Раем? Что это было вообще? Я не воспринимала это как роман на троих. Всё-таки Ксений и Рай были скорее друзьями. А как иначе — наверное, Ксению Рай сразу рассказал, что на самом деле он женщина, притом старше даже самого Ксения. Наверное, ему она объяснила, что я — только аналог родной дочки. Откровенности между ними хватало как раз для дружбы. А я… Я Родная, но я не дочка. И я не хочу быть дочкой. Ничьей.

Я полагала, к нашим с Ксением отношениям просто добавился Рай, и теперь мы можем вместе с Раем охотиться вечером, проводить время вместе днём, засыпать втроём с Ксением ночью. А на самом деле… на самом деле это была какая-то дурацкая имитация семьи. Только с учётом того, что как вампир, так, на самом деле, и змея нуждались в плотских контактах. А Ксений… Ксений был нужен для того, чтобы Раю иногда оставаться мужчиной. Друзья они или не друзья, но какой-то контакт между ними всё-таки был… по крайней мере, когда Рая была женщиной… Она же воспринимала его как своего мужа, разве не так?

Я полагала. Сколько всего я вообще смела «полагать». Сколько всего — за свою жизнь. И за первые шестнадцать лет, и за последующие восемь. Как больно. Как больно понимать, что всё это не жизнь, это всё так, небытие…

Кладу руки Ксению на плечи.

— Уважаемый куратор…

Он удивлённо поднимает на меня глаза. В глазах — испуг. И правда, испуг, ничего другого… даже не страх. Он смотрит на меня в испуге — понятно, я никогда так к нему не обращалась…

— Уважаемый куратор, я не вижу смысла сейчас затягивать с пребыванием в человеческой форме. Ничего нам это не даст, мы и так год провели вместе… Я вообще сейчас не вижу смысла в этих отношениях.

Испуг продолжается. А ведь он же вроде как старше меня. Значительно старше.

— Ксений… — кажется, он несколько успокаивается от смены обращения. — Я не готова к этому сейчас. Я не знаю, что будет дальше. Я помню, как уютно было спать в твоих объятиях. Как прекрасно было возвращаться домой, где меня ждал ты. Я не знаю, что будет дальше, что случится за те четыре года, которые остались от моего контракта. Но я не хочу больше так — быть нечистью и жить у человека. Нечисти нужна собственная территория. Безграничная территория. Та, о которой нечего и говорить. Нечисти нужно небытие.

— Мне было крайне любопытно, станешь ли ты когда-нибудь навьей, — вздыхает Ксений вполголоса.

— Навьей?

— Заводящей людей в небытие.

Какое-то время стоим молча.

— Ксений, я согласна на навью… я согласна на всё, что ты скажешь. Ты — мой куратор. Только не заставляй меня дальше пытаться жить как человек. Не сейчас. Не могу.

— Я никогда не буду заставлять тебя делать что-либо, — серьёзно говорит он. Он обещает. Это обещание дорогого стоит…

— Ксений… давай я запишу сообщение родителям и пойду? Пожалуйста. Ну, превращусь перед этим, само собой. Говоришь, в навью? Пускай в навью. Только… мне нужно побыть наедине со своей болью. В небытии. Там, где нет ничего. Может, и боль моя там потеряется.

— Я буду ждать тебя, Родная.

Мне больно на Ксения даже смотреть. А он настраивает экран — и вот я уже записываю сообщение.

— Здравствуйте, родные. Надеюсь, день лотереи не заставит моего маленького братика покидать родителей — вам это не нужно, ваша дочь и так уже на Новой Земле. У меня всё… нормально. Ну, как может быть у человека, который живёт своей жизнью уже восемь лет. Ну ладно, семь, у меня же был перерыв… это детали, на самом-то деле. Просто знайте — я жива, и, хотя бывают и неурядицы, иногда так надо. По крайней мере, на этот раз у меня нет возможности при первой же проблеме бросаться к родителям — отпуск потрачен, ну и хорошо. Удачи вам.

— А ты честно признаёшься в своей боли, — замечает Ксений.

— Я вообще стараюсь быть честной.

Спокойно захожу в кабинку, надеваю гарнитуру. Да, аппаратура подтвердила догадки Ксения — или это он её как-то настроил? Он же решил когда-то сам, что я буду Чёртовым Скрипачом… Я — навья. Длинные волосы. Необычайная красота — хотя мои черты лица вроде бы и остались. Интересно, как меня не встретили мои друзья и знакомые, когда я была змеёй — со своей же внешностью… Хотя что тут думать, змея просто получает то, чего хочет. Хотя бы на какое-то время…

— Родная ты моя навья, — говорит Ксений, — выглядишь неимоверно.

— Прекрасно, — вздыхаю, — но для меня сейчас важна не внешность…

— Тебе сейчас главное — выжить.

Он гладит меня по голове, проводит рукой по длинным волосам, и эта нежность — спокойная. Этого человека не надо заводить в небытие, можно и позволить себя приласкать. Хотя… может быть, ему небытие как раз нужнее всех? Всех, кого я могу на улице встретить?..

Какая разница, собственно.

Молча выхожу за дверь. Инструкций не получаю. Карточка-ключ снова исчезла во время превращения… Да и платье на мне без карманов. Впрочем, если бы я хотела прийти к Ксению, я теперь знаю адрес. Но к чему мне тот адрес… Мне, и правда же, сейчас лишь бы выжить.

Слышала, в древности были края, где двадцать четыре считались возрастом совершеннолетия. Вообще было четыре этапа — шестнадцать, восемнадцать, двадцать один и двадцать четыре. Наши времена сохранили только шестнадцать. А я теперь перешла все эти грани всё равно. На самом деле я эмуляцию когда-то находила, о древности, о краях, где совершеннолетие наступало в двадцать четыре. Там ещё говорили, что когда-то в этих краях — ещё раньше — были пленницы, девушки, которых забирали в большие города, по контракту, или как-то ещё… Хотя нет, какой контракт в плену. А разве не в плену сейчас я? Какая, собственно говоря, разница между пленом и контрактом? Хотя нет. Контракт рано или поздно истекает. И мой истечёт. Я же обещала год назад — сорваться только после девяти лет. Прошло пока что только восемь.

Брожу по центру города. В принципе, нет особой разницы, где искать людей. Ну да, я вроде бы должна жить в лесу, если верить древним легендам. Всё-таки какие-то легенды я припоминаю… Но нет. Небытие — его можно разыскать где угодно. Главное — кого-нибудь встретить. И на этот раз я не буду искать просто людей с будущим. Я буду искать людей с прошлым. Тех, у кого всего два пути. Либо погибнуть, попасть в небытие благодаря мне. Либо жениться, стать отцом или матерью нескольких детей, и так спастись. Я буду искать только таких людей.

Я иду. Мне не остановиться. Пусть и воздух расколется, а мне не остановиться. Пусть горят они бездною… пусть все они горят бездною. И я вместе с ними. Я — навья? Я не скрипач. Что у меня за песни в голове? Правильно ли это, серьёзно?.. Я должна петь. Я же навья. Я должна завораживать не только своей красотой. Вот она, площадь, на которой я могу петь песни… и меня услышат. Это не означает остановиться. Это просто означает немножко постоять. Стою. Начинаю петь. Откуда я взяла песню? И откуда меня такой… такой красивый голос? Неужели это норма для навьи? Наверное, да…

Мне не остановиться,

мне не остановиться,

мне не остановиться,

мне не остановиться…

Пусть раскроются сумерки —

мне не остановиться.

Пусть забудутся истины —

мне не остановиться.

Пусть же спрячутся в памяти —

мне не остановиться.

Пусть горят они смыслами —

мне не остановиться.

Пусть сыграют самих себя —

мне не остановиться.

Пусть горят они бездною —

мне не остановиться.

Пусть и воздух расколется —

мне не остановиться,

сны уходят последними,

мне не остановиться…

Мне не остановиться,

мне не остановиться,

мне не остановиться,

мне не остановиться…

Пусть пылает иллюзия —

мне не остановиться,

Пусть как будет, так будет уж —

мне не остановиться.

Пусть всё будет, как сложится —

мне не остановиться.

Пусть же сердце тревожится —

мне не остановиться.

Мне не остановиться,

мне не остановиться…

Пусть же воздух расколется —

мне не остановиться,

сны исчезнут последними,

мне не остановиться.

И когда

в небо

полетит

мой последний миг,

принесу я

требу,

вместе с сердцем

остановив свой стих…

И когда

к солнцу

полетят

мои последние сны,

я пущу

в оконце

свой последний отблеск тьмы!..

Мне не остановиться…

Странная песня. Но мне, кажется, нравится. Мне вообще до странности нравится быть собой. Нравится именно то, что мне не остановиться, что никогда не выйдет это сделать. Вообще — никогда. Или только сейчас?.. Я всё-таки планировала отработать свои четыре года и выйти, как говорится, в люди… Или быть человеком слишком больно? Или жить с людьми — это, рано или поздно, встретить кого-то типа Рая, а он окажется Раей, которая воспринимала тебя как свою дочь?..

Меня окружили люди. Преимущественно молодёжь. Но есть тут и девочка-подросток, и мужчина постарше других. Я вижу, кто это. Это люди, которые уже не могут жить. Которым слишком больно. Слишком. И я говорю:

— Пойдёмте со мной.

Они идут. Они всегда мечтали о том, чтобы встретить вот такое странное спасение: невероятной красоты девушку, но не такой красоты, как какая-нибудь там вампирша, а просто… просто красивую, не такую, которой хочется сразу же кинуться на шею. Просто красивую как снаружи, так и изнутри. А с чего бы ещё она пела такие песни? Пела о том, что у них самих на душе?

За мной идёт семь человек. Семь! То, что надо. Семь — это то количество, которое я могу завести в небытие и остаться там на какое-то время и сама.

Мы идём по улицам города, а они рассказывают.

— Я любила парня, — рассказывает девочка-подросток, — я его безумно любила. Друг моего старшего брата. Он на меня попросту не смотрел. Совсем не смотрел. Он меня словно не замечал. А потом они как-то напились, он у нас ночевал, и его пригласила в свою комнату. И он зашёл. А поутру словно и не помнил ничего. Я ему напомнила… а он засмеялся. И брат мой… тоже засмеялся. Сказал, что я сама дура… И я… я не хочу больше жить…

Она встретила бы потом другого мужчину. Тоже ровесника своего брата. Но куда более серьёзного. Того, который сказал бы ей, что её брат повёл себя как сволочь, не говоря уже о парне. Этот ровесник… он пришёл бы к ним на учёбу. Как душевный доктор. Поконсультировать подростков. Послушать об их проблемах. Он сам ещё не доктор, он ещё учится. Говорят, душевным докторам не стоит жениться на собственных пациентах? А он женился бы. И стал бы отцом нескольких детей. Не знаю, как насчёт проблемы «врач-пациент», но проблема «не женитесь, если не хотите перенаселить Землю» существует, это факт. А в этот идиотизм по типу «не женитесь на собственных пациентах» я никогда и не верила. Это всё равно что на своих учениках. Как будто бы я не имею права на отношения с Ксением, со своим куратором. Отношения. С Ксением… Я не хочу отношений. Я хочу небытия.

— Мой ребёнок погиб, — говорит женщина. Она немного напоминает Раю, и потому мне всё сильнее, сильнее, сильнее хочется завести её в небытие, никогда больше не видеть. Женщина не продолжает. Всё и так понятно. Ребёнок попал в объятия нечисти. Теперь мать будет спасаться другими детьми. Хотя нет. Уже не будет.

— Моя жена ушла к другому. Она не хотела детей, говорила, что планета перенаселена, что не надо на ней мусорить. Как это — мусорить?! Детьми — мусорить? Я устроил скандал… я считаю, что справедливый. А она ушла. Как сама сказала — к нормальному человеку.

Мусорить детьми. Прекрасное сравнение. Но дети ведь — не мусор. Мусор — это такие, как ты, дядя. Те, кто вообще не думает о мире вокруг себя…

— Те же проблемы с мужем… он забрал нашу маленькую доченьку, сказал, что, если я хочу завести больше, чем одного ребёнка, в таком мире, как наш, то лучше мне вообще детей не иметь, ведь это глупость, и лучше ему уехать… А я хотела хотя бы трёх, если не пятерых. Почему нет? Почему? Я не понимаю… А он уехал, и у него такие связи, что я никогда, наверное, его не отыщу. Он уже мог тысячи раз подделать документы, что его жена погибла от лап нечисти…

Да, его жена сейчас погибнет. Правильно сделал, что подделал.

— А я потеряла маму. Не ребёнка. Мама… она ещё довольно молодая была, и она решила стать матерью во второй раз. У нас было бы девятнадцать лет разницы с кем-то младшим… Но теперь её нет. И моего младшего или младшей — тоже.

И теперь ты будешь спасаться собственными детьми, девочка? Нет. Не будешь.

— А от нас отец ушёл. Давно. Я ещё училась. И я… я запомнила эту боль. А теперь он мамы ушёл следующий её муж. А я… я же встречалась с его сыном. Мы так смеялись — что мы вроде как брат и сестра, но нет, мы не они… И можем встречаться. А теперь отчим ушёл — и его сынок сказал, что отношений между нами тоже не будет… Может, он всё-таки вернётся?..

Он бы вернулся. И ты бы стала мамой его детей — чтобы точно удержать. Детей было бы много, потому что ты у мамы была всего одна. А общих у твоей мамы с отчимом вообще не было. Стала бы. Уже не станешь.

— Мой брат погиб.

Что за чертовщина, мой ведь тоже. Поворачиваюсь к парню. Тёмные глаза. Тёмные волосы. Он вообще какой-то такой… тёмный.

Что мне делать?

Я знаю лишь одно: если его заводить в небытие, то пусть он, как и я, сможет оттуда вернуться…

Делаю шаг вперёд. Там было дерево, только что было дерево. А теперь там… там бездна.

И все идут за мной. Все. Только темноглазого парня я хватаю за руку. Это для них это — небытие. Для меня небытия нет. Моя жизнь — небытие, потому я вижу одинаково хорошо как в городе, так и в бездне. Я не дам ему упасть.

— Меня зовут Родная, — шепчу. — У меня тоже погиб брат.

Ощущаю его губы на своих.

Небытие, ага! Я не хочу отношений!..

А может… а может, просто существование такого типа ближе к животному, чем к человеческому? Потому в который раз я и попадаю в объятия нового романа. Просто инстинкты.

Или просто мне слишком больно?.. И я слишком молода, чтобы самостоятельно сопротивляться этому? Хотя… хотя разве бывает такой возраст, когда человек способен самостоятельно сопротивляться?

Мы держимся за руки, но нас нет. Я наконец-то смогла ощутить небытие вокруг нас как пустоту. Я даже парня этого не вижу. Я вижу только тьму… нет… мрак… нет… серый туман? Я не понимаю. Просто тут ничего нет. Ничего. Ничего.

Сколько проходит времени? Я не знаю. Но когда начинаю видеть мир вокруг, понимаю, что этот парень больше уже не человек. Как это назвать? Навий? Или он просто демон? Такой тёмный демон, который заводит в небытие? Я и сама превращать людей в нечисть? Без кабинки? Без контракта? Как я?.. Впрочем, может быть, существует такая нечисть, которая может и превращать людей? Иногда?..

— Меня зовут Рауль, — он прижимает меня к себе, и мне как-то спокойно в его объятиях. Почти как в объятиях Ксения. Хотя и зовут его… Рауль, это почти как Рай. Хотя бы не Энд… Правда, та рана уже не так болит, как свежая. — Ты прекрасно пела. О моей боли. Теперь мы будем преодолевать её вместе.

— Её?

— Нашу боль.

Он прав.

Мы идём назад, в город. Рука в руке. Нам тихо и спокойно. Тихо, пока я не нахожу подходящую площадь. Тут можно и спеть. А Рауль будет слушать. Он станет первым человеком в этой толпе, которую я соберу теперь.

Тому радости, кто построил их,

кто не сможет — взаймы лишь брать ему!

Я сегодня устрою проводы

тем, кого не смог удержать я.

Как любовь становится бездною,

в ней теряются сразу люди,

прекратится вмиг неизбежность,

и во тьме исчезнут их судьбы.

Что ломается — не считается,

что находим, с тем и играем,

но зачем мы в бездне теряемся,

но за что мы себя караем?

Что не сложится — не останется,

что останется нарисованным,

что с картин и стихов восстанет,

а что останется невесомым?

Кто напишет — тому написанное,

кто не сможет — тому прочитанное.

Я рисую чертами лица,

книги сразу черчу раскрытыми…

Как любовь становится бездной,

в этой бездне проходят годы.

Как заставить её исчезнуть,

как же сделать любовь свободой?

Как же сделать сердца немёртвыми,

как же сделать любовь свободою?

Чувства улетают далёкие

в бездну тяжести — вот им проводы.

Что не сложится — не останется…

Пусть внезапно с картин и песен

нарисованное восстанет,

то что нам было неизвестным!

Что ломается — не считается,

что находим, с тем и играем.

Но зачем мы в бездне теряемся,

но за что мы себя караем?

Что не сложится — не останется.

Пусть внезапно с картин и песен

нарисованное восстанет,

то, что нам было неизвестным!

Что не сложится — не останется,

что останется нарисованным…

Пусть с картин и стихов восстанет

то, что грезилось невесомым!

Откуда все эти образы? Я никогда не рисовала. Книги? Раскрытыми — в терминале? Интересно. И зачем?.. В любом случае образы появились, а мне уже некуда их девать. Люди уже есть, люди уже тут. Теперь мне только вести их за собой. Но я не хочу слушать об их боли. Я хочу идти за руку с Раулем. Пусть он идёт, а я просто пела. Мы придём в небытие вместе. Пускай они что-то говорят, пускай Рауль слушает. Я больше не хочу. Я больше не могу.

И… и он начинает ходить на охоту вместо меня. Я ощущаю Рауля словно своей собственностью. Он — часть меня. Ну, как кот Радюша когда-то был частью ведьмы. Рауль может петь без меня. Они придут к нему. Они пойдут с ним. Я — навья? Я завожу людей в небытие? Не, я сама — в небытии, я тут есть, я тут живу. Рауль может держать меня за руку, когда он здесь. А иногда он не здесь. Всё равно мы вместе, ведь он есть я.

Это самые спокойные отношения в моей жизни. Мы даже не целуемся — ну, кроме того, первого раза. Мы просто держимся за руки. И он приводит людей в небытие. А я его создала. Я получаю от этого энергию. Он работает за меня — ведь я его создала. Я могу отдохнуть — моё горе перелилось в Рауля. Моё горе создало демона, который будет работать вместо меня.

По крайней мере, это возможно на протяжении года. Но год проходит, хотя я и не замечаю, как утекает время. Кажется, я едва не вчера пела на площади. Но теперь надо спеть в последний раз. Собрать людей. И Рауль поведёт их в небытие — на сей раз без меня. Без меня, ведь мне пора идти в ратушу. Говорить Ксению, что мне понравилось быть навьей. Что же я хочу ещё, ещё один годик. А может, и три. А может, и вечность…

Вот площадь. Рауль держит меня за руку. Я — пою.

Кто раскроет сердца — те бесправными станут,

я начинаю свой день покаяньем своим.

В небытьи я иду вдаль сквозь облик тумана…

Кто раскроет сердца и себя кто б раскрыл?

Я свет искать во тьме начинаю,

пусть с непривычки не видно края,

хотя чего-то не успеваю,

но ищу тебя всё равно!..

Я начинаю искать право

на то что было, на то чем стало,

я начинаю искать тех,

кто меня найдёт.

Кто-то в попытке понять уж собою не будет,

ведь правду сказать — это быть целиком из огня…

Звёзды на небесах потеряны так же как люди,

кажется мне, лишь они понимают меня…

Я начинаю искать звезду,

а вместе с нею свою судьбу.

Я начинаю искать тех,

кто меня поймёт!

Я начинаю искать правду,

я начинаю искать право,

я свет искать во тьме не устану,

мой день зовёт.

Я начинаю искать тех,

кто меня найдёт…

Какой это, интересно, свет во тьме я собралась искать? Разве я чего-то не успеваю? Я уже девять лет как нечисть! Я успела многое! Я столько людей убила…

Но не могу сказать ни слова против. Я спела то, что была на душе. Душа навьи — она всегда открыта. Открыта для тех, кого она хочет завести в небытие…

Но в этот раз заводить буду не я. Это сделает Рауль. И он ведёт, а я немножко прохожу с ним рядом, а потом исчезаю за ближайшим поворотом. Люди не заметили. Они исповедываются. Они думают, что мы с Раулем идём вместе.

Я вернусь к нему, я найду его в нашем небытии. Иду к ратуше. Ночь, тёмная ночь, Ксения там быть не должно… Но он есть. Он стоит у дверей в зал. Ждёт меня? А как он узнал, что я вернусь не на рассвете, а ещё ночью?

— Родная, — говорит он, — я решил не оставлять тебя одну в такую ночь.

— В какую ночь? — не понимаю.

— Ты станешь человеком.

— Ну и что?..

— Ты же создала себе Второго?..

— Кого?

— Второго. Олицетворение навьи или другого подобного существа на базе какого-нибудь умершего человека.

— Умершего?..

Я ничего не понимаю.

— Ксений, — пытаюсь объяснить спокойно, — я заводила людей в небытие, там был парень, он потерял брата, как и я когда-то. Я решила его не убивать, и он стал таким же, как я, только не навьей, а чем-то другим, может, демоном? И он заводил людей вместе со мной, более того, он их слушал, ведь я не могла больше чужую боль выслушивать…

— Я знал, что Второй у тебя появился, — говорит куратор. Заводит меня в зал. Сажает в кресло. Обнимает за плечи. Не вырываюсь. — Не знал подробностей, но они и не нужны. Родная, ты завела его в небытие. Он погиб. Просто твоё желание видеть рядом что-то похожее на якобы своё, родное… оно отобразилось в чём-то вроде призрака с внешностью того парня. Его давно уже нет. И когда ты станешь человеком, исчезнет даже призрак.

— Отпусти меня обратно! — пытаюсь выскочить из кресла. — Я не буду становиться человеком!..

— Родная, у тебя контракт.

— Я останусь навьей! Он… он держал меня за руку! Он был… как я!

— Родная.

— Пусти меня! — вырываюсь, а он держит. Держит жёстко.

— Родная. Послушай. Ты становишься нечистью на год. Если ты не превратишься в человека сейчас, чтобы избрать дальнейший путь — по крайней мере до конца дня не превратишься, — ты погибнешь. Ведь быть нечистью дальше не сможешь. Это нужно каждый год обновлять…

— Так давай я погибну!..

— Я тебе не нужен?

Он пристально на меня смотрит, и я вижу в глазах Ксения не прошлогодний испуг — я вижу боль, просто тяжкую и долгую боль. Испуг теперь — в глазах у меня самой.

Он мне нужен. Он не нужен мне сейчас — не нужен в том смысле, что я способна разве что держаться в небытии за руки. Я не способна к отношениям. Но он… он мне нужен. Он и правда мне нужен. Он — всё, что у меня есть своего. Своего, но не созданного из самой себя. Своего, но не временно своего, как Рай. Всецело своего.

Молчу. Он понимает меня без слов.

— Вот и молодец. С днём рожденья, Родная.

Двадцать пять

— Между прочим, с юбилеем, — замечаю я хмуро.

— Родная, — Ксений берёт меня за руку, почти так же берёт, как раньше это делал Рауль, — пойми, пожалуйста, что мне тоже больно.

— Ты не был навьей.

— Но с чего ты взяла, что я не был в небытии?..

Молчу.

— Жизнь с тобой… жизнь дома, там, где у меня был дом… Ты думаешь, дом только тебе нужен? Да, у меня есть работа в ратуше, и она порой столь же сложная, как любая охота у нечисти. Порой. Когда проводишь параллели. Когда понимаешь, что делаешь в городском управлении фактически то же самое, что делал когда-то, будучи чудовищем… И я ходил на работу. Ты ходила на охоту. Но мы встречались и оказывались вместе. Мы засыпали вместе. Мы были вместе…

— В этой концепции ты не упоминаешь Рая, — сухо бросаю.

— Родная, — он подбирает слова. — Пойми, пожалуйста. Тебе нужен был вампир рядом, кто-то, кто точно так же будет нечистью, как и ты. Ты его получила. Я не мог ни запретить это, ни как-то этому противостоять, ни, в целом, испытывать от этого что-то… ну, какие-нибудь отрицательные эмоции… Родная, я просто хотел, чтобы ты была счастлива. И, если бы Рая… или Рай… если бы он или она ушли тогда, ты бы тот год не продержалась. Видишь, даже когда Рая всё-таки ушла, ты создала себе Второго. Чтобы не быть совершенно одной, одиночкой среди нечисти…

— Ксений, я больше не хочу быть вместе с нечистью. Я вообще больше не могу… ну… Ксений.. я же убила Рауля. Я создала его. И я его убила.

— Но Рая жива… — начинает было Ксений, а потом понимает, о ком я говорю.

— Твоего Второго ещё и звали Рауль?.. Бедненькая моя Родная. Слушай, я… я понимаю, что моя поддержка тебе сейчас фактически ни к чему…

— Я сейчас фактически ради тебя согласилась жить.

Он осознаёт это медленно, но всё-таки — осознаёт.

— Стань тогда человеком. Пожалуйста.

Я вижу в его глазах благодарность. Благодарность — вместе с той болью, которая в них просто статично присутствует на этот раз. И этой благодарности достаточно, чтобы я зашла  в кабинку.

Возвращаюсь оттуда — собой. Впрочем, кто такая я? Возвращаюсь человеком, двадцатипятилетней девушкой, которая с грустью смотрит на своего куратора. С грустью — но, наверное, всё с тем же испугом.

— Ксений. Я… я хочу делать что-нибудь… что-нибудь… ну… не такое, как раньше. Не убивать людей, а… а убивать, но не так… я…

— Послушай, давай просто проведём сканирование, и поймём, кем же ты должна быть в этом году.

— Ты… ты не будешь просить меня остаться на сегодня человеком?

Он вздыхает.

— Что тебе это сейчас даст? Мне кажется, после этого года тебе требуется не моя компания, а новая форма. Такая, чтобы найти в ней хоть какое-то утешение.

— Я уже планировала найти утешение в форме навьи.

— И создала Второго, а это запланировано не было. На сей раз… на сей раз такого не будет. Ты справишься…

— Ты отметил же как-то появление Рауля.

— Отметил.

— Ксений! — я смотрю на него с мольбой. — Ксений, куратор мой, друг мой, любимый мой человек, если хочешь! Ксений, пожалуйста!..

Кажется, он удивлён, что я обратилась к нему как к любимому человеку. Тем не менее — тем не менее он ждёт.

— Ксений, если ты заметишь, что я снова создаю Второго — я прошу тебя вмешаться. Я не хочу больше такой боли.

Он кивает.

— Я обещаю, Родная.

Я молча иду к экрану. Он понимает, подходит, включает запись.

— Папа, мама, брат, здравствуйте. Надеюсь, что моего уже семнадцатилетнего брата лотерея проходит так, как он хотел бы — как бы это ни было. И что у вас всё хорошо — на это тоже надеюсь. Рассказывать, собственно говоря, нечего. Живу. Работаю. Вот, до четверти века дожила уже — по крайней мере, до собственной четверти века. Понимаю, что вы меня искренне поздравляете — принимаю поздравления. Хорошего года!

— Суховато, — замечает Ксений.

— Эмоций… не хватает.

Он берёт меня за руку и провожает в кабинку превращений. Понимаю, что его рука сейчас меня успокаивает… но недостаточно. Я слишком много убивала. Я боюсь его убить. Мне нужно человеческое тепло, и тепло тех, перед кем я не буду испытывать чувство вины… и страха, что они из-за меня погибнут.

Молча надеваю гарнитуру. Тогда рассматриваю себя. Но вроде бы нечего же рассматривать? Я как я? Хотя нет — глаза стали тёмно-серыми, практически до прозрачного тёмными. Ну, прозрачного в том плане, что ещё немного — и это будет бездна, а не глаза. Но они серые, не чёрные. Интересно. Но больше… больше никаких изменений…

Ксений встречает меня из кабинки, точно так же рассматривает.

— Ха. У меня такая же форма была на второй же год. Когда я побыл нечистью один год и понял, что я один, что семьи у меня нет, что человеческой семьи уже не будет.

— Ксений, кто я?

Куратор приглашает меня сесть. Сажусь. Получаю чашку чая, с удивительным удовольствием пью — так, словно я снова Лихая Доля. Она тоже любила чай.

— Родная, это нестабильная форма. Ты её будешь менять каждый раз при выборе жертвы. Так что жертва тебя заметит не сразу. И заметит такой, как ей нужно… Я сейчас о человеческих жертвах, если что, говорю.

— А будут ещё и нечеловеческие?

— Будут.

Не понимаю.

— Популяция нечисти тоже растёт.

— В каком смысле? — совсем не понимаю. — Это же мы её создаём…

Замечаю, что говорю «мы». Не «они», не «городское управление», не «вы». Мы — то есть я причисляю себя к тем людям, которые создают нечисть. Приписываю себя к Ксению.

— Слишком многие люди остаются нечистью по окончании контракта. Они не нужны. Не все, по крайней мере. Кто-то слишком много людей убивает, причём делает это без логики, которая нужна для такой работы. Если бы логика оставалась та же, как вначале, можно было бы вообще снизить количество избранных, ведь «старики» сами могут справиться. Но слишком много становится тех жертв, без которых можно было бы обойтись. Потому существует несколько разновидностей нечисти среди «контрактников», которые убивают лишних. Зарвавшихся. Ну, конечно, параллельно с основной работой убивают. Ты за девять лет ни одним из таких видов не побывала. Что же, теперь будешь. Кто знает, что там в последние два случится. Может, тебе понравится нынешний вид. Хотя, честно… — он замолкает на какое-то время, — я вообще сомневаюсь, что ты можешь остаться на два года в одной и той же форме…

— Скажи просто, что мне делать, — прерываю его. Такая ситуация мне, на самом-то деле, по душе. Убивать нечисть, которая зарывается — то, что мне сейчас нужно. Так хочется на кого-то выплеснуть свою злость…

— Ничего я говорить не буду, у тебя есть инстинкты. Это я объяснил про нечисть, чтобы ты не удивлялась. Впрочем… слушай, можно поступить проще. Если ты не хочешь выходить одна, ничего не зная… хочешь, попробуй избрать меня человеческой жертвой, и всё увидишь, всё поймёшь. Не бойся, я тебя вовремя остановлю.

Снова ничего не понимаю. Что он говорит, что вообще происходит? Как могу я выбрать жертвой своего куратора?

Ксений смотрит мне в глаза. Смотрит долго. Достаточно долго, чтобы я вдруг поняла — это не мой куратор. Это — жертва! У него скоро будет много детей! Я должна его уничтожить! Только сделать это… аккуратно.

Инстинктивно забегаю за ближайший шкаф — за ним можно спрятаться. И выхожу из-за шкафа через полминуты… не собой. Мне не вид лет эдак десять. Я девочка, белокурая девочка в розовой одежде — да, моя одежда тоже изменилась. И я иду прямо на Ксения.

— Папа!

Он смотрит на меня, и вид у Ксения, когда он видит ту девочку, которая я, безумный.

— Папа, я — твоя дочка от Нады. Нада… мама… она меня родила в потустороннем мире. Ты же о ней мечтал, вот, я результат. Я пришла к тебе…

Ксений смотрит мне в глаза, словно сдерживая безумие. Просто силой сдерживая. И я резко снова становлюсь собой, Родной с серыми глазами. Мне снова двадцать пять. Кто такая Нада?! Какая ещё мама, которая родила меня от Ксения?!

— Поняла? — спрашивает он тихо. — Прости, я… не подумал о себе. Наверное, напугал тебя своим видом. Но ты ведь была так на неё похожа…

Молча смотрю на него с вопросом в глазах.

— Нада была человеком, я был нечистью. Я пытался построить с ней полноценные отношения… ну как ты, когда жила с Эндом. Только всё, так же, как и в вашем с ним случае, закончилось её смертью. Я… как-нибудь расскажу тебе в подробностях. И ты расскажешь мне об Энде — я же знаю только факты, те, которые чувствовал, как твой куратор. Я… ты… Родная, прости, я не думал, что внешность ребёнка произведёт на меня такое впечатление.

Подхожу и молча целую его в макушку.

— Я… я поняла, кто я. Ты только скажи — тебя сейчас можно оставлять одного?

Он тяжело вздыхает.

— Нужно.

Я тихонько покидаю помещение. Выхожу на улицу.

Теперь я хотя бы понимаю приблизительно, кто я такая. Ну конечно, убить человека, который воспримет меня как своего ребёнка, несложно. Только я не вижу смысла убивать людей… собственными руками. Тут должны быть более сложные способы. И я испробую их. Картинка уже начинает складываться в голове. Только теперь я должна действовать согласно инстинктам. Не думать об этом. Ни о чём не думать. Ни о Ксении и его погибшей Наде. Ни о Рауле, который погиб из-за меня… дважды. Ни об Энде, которого Ксений так болезненно мне напомнил.

Жертву нахожу едва ли не возле ратуши — ну и хорошо. В этой форме я так охотиться могу. Это не мужчина, это женщина. А мне казалось, искать себе нужно именно отца… но всё оказывается проще.

Я — девочка лет восьми, рыжая, длинноволосая, в зелёном платьице.

— Мама! — бросаюсь к хмурой молодой женщине с какими-то сероватыми волосами. Они напоминают мне мои глаза.

Женщина смотрит на меня с ужасом в глазах. Понятно, как я напомнила Ксению Наду, так и ей я кого-то напоминаю.

— Мама, ты меня не знаешь, не помнишь. Когда погиб отец… он снился тебе, столько ночей снился… Именно там, во сне, ты меня и родила, но забыла давно. А папа меня воспитал. И теперь отправил к тебе. Говорит, я уже большая, а тебе нужна дочь, ты слишком уж по нему тоскуешь…

Глаза этой женщины столь же безумны, как глаза Ксения полчаса назад.

— Как тебя зовут? — начинает она, затем перебивает сама себя: — Камелия? Он мечтал назвать дочь Камелией…

— Камелия, — подтверждаю я. И оказываюсь в её объятиях.

Она верит, верит безоговорочно, потому что видит черты своего погибшего мужа… или парня? Видит во мне.

— Пойдём домой, доченька? Или ты чего-нибудь хочешь? Может быть, тортик? Ты любишь тортики?

— Люблю, — подтверждаю. У меня есть мама. Любящая мама. Которая хочет накормить меня тортиком.

Она ничего не спрашивает. Вообще не расспрашивает, совсем, ни о чём. Меня это несколько удивляет, но, когда я уже доедаю тортик в ближайшем кафе и мы движемся домой, держась за руки, «мама» говорит мне:

— Я не буду расспрашивать тебя о потустороннем мире. Я понимаю, что ты, наверное, не имеешь права ничего рассказывать. Ты только скажи, ты с нашим миром знакома? Или тебе надо что-то объяснять?

— Нет, — улыбаюсь, — я наблюдала за этим миром, я всё знаю.

— А он?

— Папа?

— Да. Он — наблюдает за мной?

Киваю.

— Он тебя любит.

Наконец-то я вспоминаю! Это же легенда об огненном змее, я встречала её. Об умершем человеке, который возвращается к любимому или любимой, а потом исчезает, но остаётся ребёнок. Дитя, которое потом заводит живого человека к мир мёртвых. Это же была моя любимая сказка. Когда-то, очень давно… Мне казалось честным, что мать к отцу, а отца — к матери приведёт их собственный ребёнок. Честным.

Наконец-то у меня честная форма! Я буду убивать нечисть. Я буду объединять влюблённых.

С одним только нюансом… Я никогда не была на самом деле в потустороннем мире, «на том свете». Я не знаю, есть ли где-то там бывший моей новой «мамы». Я не знаю, ждёт ли он её. Окажется ли она рядом с ним. И я даже не знаю, как буду её туда заводить. Когда. И… и я вижу, что если бы я не появилась, она встретила бы другого. Как раз очень скоро бы встретила. Была бы с ним счастлива. У неё было бы много детей. И эти дети заменили бы ей меня. Тем более что она меня бы и не знала… Эти дети приглушили бы горечь утраты. И я чувствую себя… не очень-то честно.

Но последующую неделю я наслаждаюсь жизнью.

Тортики. Оладушки. Пирожные. Всё, что, по мнению «мамы», любит маленькая Камелия. А я не возражаю. Она берёт отпуск на работе. Она всё время вместе со мной. Она рядом. Я сплю в её объятиях. Как же это тепло, как же это — искренне! Да, она не моя мать, а я — не Камелия. Но ведь она любит свою дочь, которой нет, и сейчас я счастлива быть этой дочерью.

Счастлива примерно неделю. А потом мы выходим на улицу — вечером. И встречаем оборотня.

Он просто выходит из-за угла. В человеческом обличье, но я вижу, кто это. Я вижу, что он собирается уничтожить мою мать. И… и он не может контролировать себя. Он собирался размышлять, как бы заманить её отдельно от меня куда-нибудь в тёмное место. Но видит мои тёмно-серые глаза — и сдаётся.

Он превращается прямо посреди дороги — к счастью, людей, кроме нас, здесь нет. Или их и не должно было бы быть, раз тут есть я?.. Он бросается на маму, а маленькая Камелия стоит рядом — и она не кричит, она улыбается. И мама понимает из дочкиной улыбки, что дочка привела её к оборотню. Привела, чтобы воссоединить с мужем. И мама умирает спокойно.

А оборотень оборачивается ко мне. Оборачивается, чтобы уничтожить теперь и девочку. Он видит в моих глазах, что должен это сделать. Протягивает ко мне лапы. И вдруг я понимаю, — что это я — оборотень, я нападаю на маленькую девочку с рыжими волосами, я разрываю её на части. Мы просто поменялись формой. Просто заменили друг друга. Теперь я — оборотень.

Мне даже страшно, страшно остаться оборотнем после этого. Но, покончив с убийством, я превращаюсь в Родную — в девушку с тёмно-серыми глазами. Превращаюсь — и, вздохнув, иду по улице дальше.

За неделю такое дело сделано! Женщина, которая страдала без своего мужа и стала бы многодетной матерью, исчезла из этого мира. А оборотень, который слишком уж много убивал, точно так же уничтожен. Он просто… убивал чаще, чем было надо. Значительно чаще. И не всегда только тех, кого было надо. Ведь он напал на маленькую Камелию. Да, я просто посмотрела на него, и именно так он и оказался под моим влиянием… но ведь, если бы он не мог чисто в теории напасть на девочку, которая не должна становиться его жертвой, просто потому, что она оказалась рядом — он бы даже под моим влиянием этого не сделал. Это я знаю точно. Ощущаю при помощи инстинкта.

Что ж, надо искать себе новый дом. Эта неделя была счастливой. Мама любила свою Камелию, а Камелией была я. Теперь пора поискать папу. Любовь папы несколько иная. Он не будет постоянно обнимать меня и ласкать. Но я почувствую, как же я ему нужна.

Захожу чуть подальше от этой улицы, да и от ратуши. Вижу мужчину — мужчину, который и правда достаточно скоро встретит женщину и будет с ней счастлив. И многодетным будет — после смерти первой жены он ощущает существенную потребность быть защитником. Он хочет защищать своих детей.

— Папа, — кричу. — Папа, это же я!

Я снова девочка, только теперь мне лет эдак двенадцать, наверное. У меня достаточно короткие волосы, тоненькая фигура — я бы даже сказала, что больше похожа на мальчика, чем на девочку. Наверное, его жена была такой же.

— Эмия?.. — он говорит тихо, одними только губами.

— Я не Эмия… я её дочка. И твоя дочка, папа! Помнишь, они приходила к тебе во сне… из потустороннего мира…

Ему не надо ничего объяснять. Он ничего не спрашивает.

Он просто оказывается самым лучшим папой в мире. Лучшим, чем мой.

Разве мой папа проводил с дочерью столько времени, даже не откладывая работу? Причём не за совместными эмуляциями и прогулками по интересным местам, а за тем, чтобы что-нибудь рассказывать? По истории. По математике. По иностранной культуре. Притом так рассказывать, чтобы это было безусловно интересно. Он преподаватель, и он очень хороший преподаватель, я вижу.

Меня теперь зовут Ана, и этот папа как раз расспрашивает меня, в отличие от предыдущей мамы: Аночка, как там, в потустороннем мире, на том свете, как сказать?

Отвечаю кратко. Не имею права ничего рассказывать. Прости. Просто не имею права. Скажу только, что мы с мамой за тобой очень много наблюдали. И что мы тебя любим.

Он не теряет надежды на каком-нибудь факте меня поймать. Постоянно задаёт провокационные вопросы. Но я не сдаюсь.

Я живу у него месяц. Целый месяц! Я уже думала, все родители будут такими — на недельку. И вдруг сигнализация сообщает — к нам кто-то хочет заглянуть. Папа пропускает в дом красивую девушку. Слишком уж красивую. Это вампир.

— Я была на вашей лекции вчера. Разузнала ваш адрес, решила заглянуть, — объясняет она. Конечно, на лекции она если и была внезапно, — вампиры тоже разные бывают! — то в основном ради поиска жертв. Ну а правда, если эта вампирша уже давно в своей форме, если она не по контракту, а просто осталась нечистью, то почему бы ей не начать посещать лекции просто из интереса. Начали привлекать преподаватели как жертвы, например.

Она видит меня, и планирует уже, как выманить меня из квартиры или как вывести отсюда папу, но я смотрю ей в глаза. Смотрю. И вопросов нет.

Мы сидим вместе, общаемся — о его вчерашней лекции. Да, она и правда там была. И мне очень спокойно и тепло с папой. Жалко, что скоро его не станет. Но она здесь, и должна дать ей его уничтожить. Потому говорю:

— Я иду спать. Вы сидите, общайтесь, правда!..

Папа попался на её крючок. Он не возражает.

А я слушаю, как она затаскивает его в другую комнату. Слушаю, что между ними проходит. Слушаю, как мой папа погибает, не успев этого осознать. Это первая женщина после погибшей Эмии, которая смогла его очаровать… И он, наверное, думает, что за это надо благодарить дочку. Дочку, которая дала ему возможность жить радостно — как раньше.

А затем уже сама захожу в комнату.

Папа уже мёртв. Вампирша смотрит на меня потрясённо — она ну никак не рассчитывала, что я войду. Впрочем… это же какую надо иметь наглость, чтобы просто взять и зайти к жертве домой — я, мол, была на вашей лекции!.. Именно поэтому она и должна погибнуть.

И я смотрю ей в глаза. Впрочем, почему ей. Это мужчина, просто выглядит почти как она — у него слегка женственная внешность, есть такой тип красоты. Ведь вампирша уже успела полакомиться моим папой, а папа — мужчина. Потому теперь она — вампир. Он.

И я спокойно даю вампиру понять — ну давай, напади на меня.

И я становлюсь этим вампиром.

Никогда, никогда бы не позволила себе, будучи вампиром сама когда-то, убивать двенадцатилетнюю девочку… ещё и со всеми плотскими предпосылками. Для такого жертва же должна быть взрослой. Да, этого вампира надо уничтожить. Но сейчас я есть он, и я использую девочку в качестве взрослой женщины. В качестве взрослой жертвы. Успокаивает только то, что эта девочка сейчас и есть тот вампир.

Превращаюсь в себя — в Родную с тёмно-серыми глазами. Вздыхаю, глядя на тело папы девочки Аны. Улыбаюсь, подумав, что одним плохим вампиром стало меньше. Очень плохим вампиром. Нарушителем правил. «Контрактники» правил не нарушают.

Выхожу из дому. Иду искать себе новых родителей.

Этот год… этот год прибавляет мне сил. Я не хочу, я категорически не хочу оставаться дочкой огненного змея на следующий год. За этот год я несколько устала — но устала именно от того, чтобы меня любили, днями или неделями, а потом умирали. Теперь я хочу по-другому. Я вообще теперь не хочу направленной на меня любви. От неё надо отдохнуть.

Но как же мне не хватало этой любви год назад! Как же было больно без неё. И как хорошо теперь. Как спокойно я могу идти к ратуше. Столько жертв. Столько любящих родителей умерли, либо зная, что идут к любимым, либо так, что даже не заметили смерти — если нечисть милосердна. С немилосердной я всегда оказываюсь рядом и смотрю на жертву. Чтобы знала — не умирает, а просто переходит в другой мир.

А сколько нечисти исчезло из этого мира из-за меня! Сколько нарушителей… Тот оборотень был ещё ничего, он просто решил убить девочку, которая не должна была становиться его жертвой. А вот вампир был скотиной. И не только он. Достаточно много вампиров в этом году умирают, став девочкой вместо меня. Не только вампиров — сотворить с ребёнком что-нибудь ужасное много кто может.

И я спокойно захожу в зал — с утра, как и надо. Не ночью, не выбивая дверь, не заставляя сигнализацию вызывать Ксения на работу в тёмную пору. Я просто прихожу, и мой куратор открывает мне двери. Целует — несмотря на то, что сейчас я нечисть. Пускай целует, мне не жалко. Я отдохну от плотских контактов в следующем году. Отвечаю на поцелуй, а затем говорю:

— Рада тебя видеть, Ксений.

— С днём рождения, милая моя Родная, — шепчет он.

Двадцать шесть

— Ты никогда не даришь мне подарков на день рожденья! — выпаливаю ни с того ни с сего.

— Чего это ты? — удивляется Ксений. — Какие подарки? Я сколько раз тебе карточку от своей квартиры давал…

— Дважды.

— Дважды. А ты хочешь ещё?

Честно говорю, глядя на куратора серыми глазами:

— Ксений, я сейчас ничего не хочу. Ни любви романтической, ни даже любви какой-либо другой. Меня целый год любили. А о подарках я не потому сказала…

— Просто весь год была ребёнком, — улыбается он. — Родная, стань человеком, и поговорим о подарках. Или о том, как ты была ребёнком. Или вообще — о чём захочешь.

Покорно иду в кабинку, превращаюсь.

— Не хочу откладывать. Дай мне сейчас записать сообщение, ладно? Чтобы провести с тобой время потом. Спокойно провести…

Замечаю, что боли в его глазах уже нет — только удивление мелькнуло, когда я сразу же захотела записать сообщение. Вижу… настороженность. Какую-то довольно странную настороженность. Хотя, в принципе, после того, как я весь год убивала нечисть, становясь ей во время нападения… Может быть, я её и вызываю. Может быть, дело не в том, что настороженной я буду на следующий — на предпоследний свой, между прочим, контрактный год. Хотя — как отрицать, что он всегда прогнозирует мне будущее, когда моя боль просто невыносима? Собственно, она и становится невыносимой. Она как таковая появляется — невыносимая и непобедимая — когда я становлюсь наконец-то человеком, то есть меняю цвет глаз и избавляюсь от инстинктов. Боль так сильна, что я понимаю: сообщение запишу позже. Больно. Слишком больно.

Ксений замечает моё состояние, сжимает в объятиях, проводит, не отпуская, к тому самому большому креслу, в котором мы уже сколько раз лежали вместе. Укладывает, прижимается ко мне, говорит:

— Плачь, Родная, плачь. Тут нет другого выхода, нет другого пути. После года жизни дочкой или сыном огненного змея человек либо решает остаться в виде такого вот дитяти, либо плачет. Всё прочее — не относится к вариантам нормы…

И я плачу. Что-то я слишком давно не плакала. Весь этот год был сплетением счастья и спокойной злости. А слёзы? Им не было места. Вообще не было.

— Я когда-то писал стихи, — внезапно говорит Ксений. — Собственно говоря, я начал их писать, когда некуда была девать всю эту боль. Я же правда не был навью. Я никогда не пел на площади.

Смотрю на него удивлённо. Писать стихи? В таком состоянии? Когда нет шансов хоть как-то выбраться из этого круга? Когда не знаешь, как быть и что делать, знаешь только, что всё за тебя решат инстинкты, что быть тебе нечистью год за годом, а по окончании контракта… по окончании контракта ты вообще не будешь знать, что делать как факт, что делать даже сейчас, в ближайший год?..

— Ты хотела подарок на день рожденья.

— Хотела, — говорю тихо. Кажется, я понимаю, что сейчас будет.

Он начинает читать. По памяти, тихо, не разрывая наших объятий:

Ты —

ты не чужа,

ты не своя,

в ссоре с собою;

Я —

сквозь полумрак

слушаю дрожь,

дрожь твоих век,

Твой

трепетный страх,

восторг и боль,

шаг беспокойный —

Всё —

звук лишь, игра,

но в звуке том —

жажда и грех.

Пей

из моих рук,

из родника —

мёд и отраву.

Пусть

я буду мудрец,

палач и шут

в твоих очах…

Крик,

лебёдки стук,

полёт журавля,

покой и право —

Пей,

ступай вперёд,

на свет свечи,

на зов меча —

Мой

любви краток путь —

как ветерок,

как время года,

Твой

яростный бег —

бег на века,

сквозь вечный бой…

Ты

меня не забудь,

возьми мой след,

в свою колоду —

Ты

искрою в снег

возьми меня,

возьми с собой!

Пей

из жил моих,

как из черепов

в жертвенном храме;

Знай:

где ты ни будь,

буду в тебе —

во тьме зрачка,

Да,

взмахом крыла,

счётом часов,

в золе фимиамом…

Пей

молнии суть

из моих рук,

из родника.

Я

скоро уйду,

я буду стёрт,

странный, пропащий —

Мо-

жет быть, в бою

или в долгах,

или во сне…

Но,

нам на беду,

есть этот миг,

миг настоящий!

Пей

душу мою!

В ней утони,

словно в вине![1]

Он дочитывает — и молчит. Я тоже молчу. Потом наконец-то подаю голос:

— А вино?..

— Что — вино?

— А вино у тебя есть?

Он встаёт. Достаёт что-то из шкафа, что-то куда-то наливает. Наконец-то даёт мне рюмку.

— Я боялась стать алкозависимой когда-то, в начале контракта, — признаюсь.

— А я пил. Когда был год у родителей. Просто не мог по-другому.

— Я именно тогда и боялась. Но это было не начало, это был пятый год уже… Чёрт подери, уже десять лет.

— Десять лет — для тебя, — поправляет он. — Я прошёл своих двенадцать. Прохожу и твои…

— Ты до меня ничьим куратором не был?

— Нет. Ты первая.

Я первая — и я не чужая. Он сам это сказал, сам мне прочитал. Я для него не чужая. Может быть, для родителей чужая. Чужая для брата. Чужая для прохожих. Совсем не чужая, но слишком уж близкая для тех, кто от моих рук погибает. Родная — для Ксения.

— Слушай, — говорю. — Ты говорил, ты не смог больше после девяти лет… Я не могу после десяти. Считай, я тебя обогнала.

— Ты пыталась сдаться после семи, — поправляет он меня.

— Да, но… но я тогда сдержалась. И не могу сдержаться сейчас. Придумай для меня что угодно — чтобы только не убивать.

— Вообще не убивать — невозможно.

— Я понимаю. Просто что-то такое… ну… пускай я буду убивать только тех, кто ведёт себя нечестно. Не плохо, плохо — это как те нарушители, которых я убивала в последний год. Просто — нечестно. Должно же такое быть?

Он ненадолго погружается в размышления.

— Да. Такое — есть.

Какое-то время молчит, я жду.

— Работа — на выезде. Непосредственно в городе такие существа не нужны, они имеют смысл в лесах. А лесов, к сожалению, очень мало же осталось. На наших землях большой лес вообще всего один — заповедный Священный. Но нечисть в Священном лесу всё-таки должна порой бывать — ведь и люди там бывают. Я тебя отвезу.

— Правда? — я ещё никогда не была в Священном лесу. Он же настоящий! Его весь обойти — это, наверное, часа два придётся потратить. Большой! Не то что городские рощицы! Да в этой зоне невозможно нормально строить, там слишком жестокие горы, и вообще — на то лес и называется Священным, чтобы люди его не вырубали. Вокруг этого леса — просто пропасть легенд. И я… я стану одной из них.

— Если сканирование подтвердит, что ты справишься — так быть тебе кладенцом, родная моя Родная. А это значит, что, кроме стихов, я подарю тебе настоящие сокровища… по крайней мере на год.

Улыбаюсь:

— Кладенец — это тот, кто указывает, где искать золото?

— Всё несколько более тонко. Но я тебе обещаю — убивать без серьёзной причины тебе не придётся.

Я прижимаюсь к Ксению крепче.

— Слушай, а я тебя, наверное, по-настоящему люблю.

— Не думаю, — вздыхает он. — Просто уже который год у тебя никого, кроме меня, фактически и нет. Как и у меня — никого, кроме тебя.

— Ксений! Но ведь… у тебя, в отличие от меня, есть какая-то жизнь.

— Ты и вправду думаешь, что после двенадцати лет контракта это — жизнь? — сквозь настороженность в его глазах просвечивает боль, такая же, как сейчас у меня. — За все годы, которые я снова человек, единственный более-менее нормальный год был тогда, когда ты жила у меня.

Он снова обходит тему вампира, который был с нами. Ну… ну и хорошо. Я сама была вампиром, но после той истории с Раем (или Раей?) они начали нравиться мне куда меньше, а после того, сколько нарушителей приходилось убивать в этом году — вообще появилось какое-то отвращение.

Я быстро целую его в губы.

— Давай я запишу сообщение? Кажется, уже не плачу.

Мы встаём. Ксений настраивает экран.

— Папа, мама, мой совсем взрослый младший братик, здравствуйте. Я тут живу, работаю. Порой сложно, порой всё очень даже хорошо. В течение ближайшего года буду работать в лесу — это пока что тут единственный нормальный лес. Потрясена, просто в восторге — лес, настоящий лес, как в сказках! Так что закругляюсь — шаттл в лес скоро отправляется. Ужасно интересно. До следующего года!

— И даже не соврала, — улыбается Ксений.

— И не буду врать, — говорю честно. — Как бы там ни было, я всегда найду, что бы им такого честного сказать.

— Останешься на какое-то время? Или отвезти тебя в лес?

Я смотрю на него. Думаю.

— Знаешь… давай лучше сразу в лес. А то это всё слишком больно — быть здесь, с тобой, наслаждаться часами покоя, при этом знать, что контракт продолжается, что мне ещё два года быть нечистью. Два года — не двенадцать. Я закончу контракт. Я смогу отдохнуть?..

Это не утверждение, это вопрос. И Ксений кивает.

— Я думаю, мы вместе это сможем. Не так, чтобы полностью, всецело, совсем. Но…

Задумывается на несколько секунд.

— Я думаю, ты отдохнёшь уже в этом году.

— Потому что не надо будет много убивать?

— И поэтому — тоже.

Он вздыхает.

— Родная, кладенец — это серьёзная форма. Ты там проведёшь год, но люди, с которыми будешь иметь дело, могут появляться как из прошлого, так и из будущего. Ты будешь спать то вперёд, то назад — чтобы оказаться в том году, в котором у тебя встреча со следующим человеком.

— Что я вообще с ними буду делать?

— Превратишься — поймёшь.

Слишком интересно. Путешествовать во времени через сон, причём всерьёз никого не убивать? Я захожу в кабинку. Надеваю гарнитуру. А затем смотрю на себя в зеркало.

Кажется, я — мужчина. Причём старик — седые волосы и длинная борода уже об этом говорят. Причём борода не седая, борода… красная. Не рыжая, как волосы моей первой детской формы прошлого года, Камелии. Нет, именно красная. И глаза — глаза просто пылают алым огнём. Это лучше, чем тёмно-серые…

И я прекрасно понимаю, что делать. Не прокручиваю это в голове, вообще не осознаю. Просто я в курсе — работать буду так, как надо.

— Ксений, — говорю низким, слегка уставшим, старческим голосом, — отвези меня в лес. Меня там ждут.

Меня там правда ждут. И это странно — просто невероятно странно.

Ксений смотрит мне прямо в глаза. Настойчиво. Настороженно. Строго.

— Родная. Кладенец. Я когда-то дал тебе… девушке, которая носила имя Родная, обещание, что не позволю создавать себе Второго. Но, кажется, в лесу тебя ждут духи вроде того котика, который был у ведьмы.

— Кот был создан из меня, — говорю уверенно.

— Да, — Ксений не понимает.

— А Второй, о котором ты говоришь — из мёртвого парня.

— В первую очередь — из тебя. Но да, на базе мёртвого парня. Остатков его души. И, конечно, его внешности.

— Духи… они созданы из меня?

— Из тебя.

— Тогда они нужны мне, — я не сомневаюсь в своих словах. Ксений кивает.

— Тогда можем лететь.

Путешествие в шаттле проходит тихо. Ксений не держит меня за руку — я этого и не хочу. Я — кладенец, я дедушка с морщинистыми ладонями. Это не то, что ведьма, которой когда-то довелось быть. Я — кладенец, и я на работе. Всё серьёзно. Я не домой еду, а работать. Ксений меня сейчас только отвлекать будет.

Снижаемся. Говорю:

— Всё. Мы прилетели куда надо. Моё рабочее место рядом. Лети назад, Ксений, и обязательно прилетай за мной через год.

— Обязательно прилечу, — обещает он. — И да, я уже и вправду полечу — мне ещё докладывать, что теперь в Священном лесу кладенец появился. Это же не территория нашего города.

Внезапно пожимаю ему руку.

— С тобой приятно работать.

Разворачиваюсь. Иду вглубь леса. Тут рядом. Воспринимаю мир как что-то понятное и простое: Ксений — тот, с кем приятно работать, я — на работе. Нет никаких страданий, никакого горя, никакой боли. Есть только лес, лес и я. И меня совсем не удивляют его размеры, хотя девушка по имени Родная была бы, наверное, в восторге от горных ароматов, от огромных сосен… Для меня это — рабочее место.

А вот и мой домик. Точнее, моя пещера. Из пещеры выходит девушка с котиком на руках, улыбается.

— Дед, наконец-то ты тут! Мы уже не знали, когда тебя ждать.

Эта девушка — что-то вроде навьи, но она не заводит в небытие просто так, всех подряд. Только тех, кого я скажу.

Захожу в пещеру. Там меня ждёт небольшое человекообразное существо, хотя и со странными чертами лица, с удлинёнными руками и ногами. Это Рик — он из маленького народца. А навью зовут Мавья. Котика — Кис. Когда-то так звали котиков, чтобы он пришли, например, кушать.

— Добрый вечер, друзья, — говорю. — Я ложусь спать. Мавьюшка, ты тоже поспи с Кисом. А Рику спать не надо, пусть выслеживает странников. Пусть приводит ко мне, пусть будит, когда возникнет необходимость.

Укладываюсь на свою постель, постеленную прямо на полу, у огня, который дружелюбно пылает в конце пещеры. Мавья и Кис оказываются рядом. Я обнимаю их обоих. Они — очень милые. Они — мои. Мои во время работы.

Я сплю. Я не вижу снов. Я только знаю, что отдыхаю. Вдыхаю горный воздух, ощущаю рядом с собой огонь, и отдыхаю. От боли, от страха, от ужасов и от ярости. Наконец-то у меня есть время отдохнуть. Впрочем, довольно быстро Рик будит меня.

— Кладенече, вставайте! Я к вам гостя привёл.

Встаю. Выхожу из пещеры. И правда, стоит, топчется у входа. Турист, чтоб его. Скоро женится, будет у него куча детей… Это какие же у него деньги либо связи, что он может вот так вот просто поехать погулять в Священный лес, единственный в наших краях! Хотя были бы у него деньги — меня бы не искал. А может, он и не искал?..

— Скажи, — спрашиваю его, — ищешь ли ты сокровищ?

— Ищу, — отвечает гордо, даже дерзко. — Я слышал, что в Священном лесу можно встретить кладенца. И что он не убьёт, если будешь придерживаться договора.

— Замечательно, — говорю. — Тогда давай, подпишем контракт. Я тебе — сокровищ горных и лесных, ты…

Он молчит, ждёт.

— У тебя не будет детей. Ни своих, ни чужих. То есть, если ты женишься, и жена твоя решит родить не от тебя, но воспитывать в твоей семье — это тоже нарушение контракта. В твоей семье детей быть не должно. Родится один ребёнок — теряешь половину сокровищ. Родится второй — теряешь все сокровища. Родится третий — теряешь собственную жизнь.

Белеет, но кивает.

Контракт подписываем — и правда, кровью, на каком-то дряхлом материале, даже названия не знаю. Контракт забирает Рик.

— Мавьюшка, — прошу, — покажи доброму человеку его сокровища, помоги вывезти.

Сейчас она не заведёт его в небытие. Она просто и вправду покажет ему драгоценные камни — те, которые стоят достаточно, чтобы парень никогда ни в чём не нуждался. Но да, по условиям контракта, если у него будут дети — вырученные деньги потеряет.

Ложусь спать. Отдыхаю. Тепло, спокойно. Рядом Мавья и Кис. Будит Рик:

— Кладенече, я нашёл странника…

Так — несколько снов, один за другим. Но я знаю — на самом деле прошло несколько месяцев. Девушка Родная считала бы, что это прекрасная жизнь. Старый кладенец считает, что это работа.

Наконец-то Рик будит как-то несдержанно, он, кажется, даже в панике:

— Кладенече, мне пришлось вас разбудить в другом времени. Я нашёл одного из тех людей, с которыми у вас контракты. Контракт нарушили.

Рик сам может справиться, когда рождается один ребёнок или два. Он заберёт деньги из любого времени — всё-таки я в разных временах сплю, а Рик будет там, где я, а я буду спать туда, куда нужно Рику. Но если родился третий ребёнок — всё. Тут он должен разбудить и меня где надо.

Кис поднимается, его мех поднимается дыбом — на глазах у меня он увеличивается, заполняет собой где-то с полпещеры.

— Приведите его ко мне, — говорю строго. Кис, Мавья и Рик исчезают. Но почти сразу возвращаются — они тащат ко мне человека, одного из тех, с которыми мы подписывали контракт.

— Что, — говорю, — сокровища потратил все, а детей иметь захотелось?

— Кладенече, — говорит испуганный мужчина, — я думал, вы поймёте…

— Я ничего не понимаю и понимать не буду. Ты нарушил контракт — ты погибнешь. Точно так же погибнет кто-то из твоих детей, но не скажу точно, кто — такова судьба, трое детей — слишком много. Мавья, отведи его. Кис, сопровождай — чтобы не сбежал.

Они уходят —  на сей раз моя верная навья и правда заведёт этого нарушителя в небытие.

А я могу спать дальше — теперь я проснусь в прошлом. То есть в своём настоящем. У меня год.

У меня год, и этот год для меня вроде бы не особо долог. Кого-то Мавья заводит в небытие, а Кис помогает, сопровождает, запугивает. Кого-то Рик приводит ко мне на подписание контракта. Сокровища есть, сокровища всегда будут, и они даже не угрожают экономике — дары кладенцов, как я прекрасно понимаю, включены в денежный оборот, который ведут наши финансисты. К тому же, я сокровища не создаю, я их беру из гор. Работаю за тех людей, которым в далёком прошлом приходилось всё это из гор добывать. Теперь всё достаю я. Моя работа очень полезна.

А спать — превосходно. Это даёт мне отдых. Прекраснейший отдых. То, что мне нужно после десяти лет страданий. Теперь — можно просто спать.

Но вот как-то раз утром возле моей пещеры опускается шаттл. А из него выходит Ксений — тот самый, с которым приятно работать.

— Кладенече, — говорит он, — нам нужно полететь в город, просканировать тебя. Если захочешь остаться ещё на год, я тебя потом верну.

Мавья, Рик и Кис смотрят на меня в надежде. Но я, кажется, уже категорически всё решил.

— Я не захочу остаться.

— Но почему?

— Потому что это — работа. А предыдущие десять лет при мне была личность. Да, у неё были инстинкты, и не всегда они были сходны с человеческими. Но сейчас у меня вообще нет личности. Ни намёка на неё. Я просто кладенец. Я просто на работе. И мне это надоело. Мне удалось отдохнуть, но больше я так не хочу.

Ксений кивает. Я сажусь в шаттл. Мавья, Кис и Рик смотрят на меня с грустью. Но что поделаешь — с одной стороны, их больше вообще не будет, а с другой — они же будут во мне. И то, как мне было тепло с Мавьей и Кисом спать, останется при мне — мне будет тепло просто с собой, ведь как Мавья, так и Кис — это всё я, частички меня. И я хочу вернуть свою личность. Я хочу стать Родной, девушкой, у которой есть боль, но есть и радость. Я не хочу, чтобы у меня были только работа и сокровища. Я хочу вернуть эмоции. Я хочу, чтобы слова Ксения «где ты ни будь, буду в тебе» были правдой, ведь никакого Ксения у меня не было последний год. И чтобы никогда не оправдались его слова «я скоро уйду».

— Ксений, — спрашиваю, — твоё «я скоро уйду» из стихотворения было про меня?

— Да, — говорит он, — скоро уйдёшь ты. Но ты будешь кем-нибудь ещё. А вот я вроде как скоро уйду. Из твоей жизни. По крайней мере на год. И я… ты знаешь, я счастлив, что ты, кладенец, помнишь те мои стихи, которые я читал девушке Родной, и что они для тебя что-то значит. У тебя есть эмоции. У тебя есть чувства. У тебя есть личность.

— У меня только её отражение. А я хочу — себя.

Мы молчим, и на этот раз я беру Ксения за руку. Своей сморщенной рукой — его молодую. И его это не отвращает. Он знает, кто держит его за руку. Он знает, что я — это я. Что где-то внутри кладенца есть Родная.

А когда, уже в ратуше, я захожу в кабинку, а потом возвращаюсь из неё с довольным, хотя и слегка настороженным, лицом, мой куратор нежно меня целует:

— С днём рожденья, Родная.

Двадцать семь

— Ты знаешь, — говорит мне Ксений, — были времена, когда число «двадцать семь» считалось священным.

— Как Священный лес? — криво усмехаюсь я. — Давай превратим меня в девушку Родную, и ты расскажешь об этом своём священном числе.

Вот кабинка, вот гарнитура. Ощущаю облегчение — я скоро стану собой. Точнее, и я так я. Я стану тем существом, которое может что-то чувствовать, существом, у которого есть настоящие эмоции, а не их отражение. Работа — это хорошо, но порой и отдыхать хочется.

Кладенец вообще гораздо умнее Родной… хотя нет, он просто гораздо более рассудителен, потому у него есть возможность спокойно подумать. Тем более что кладенец так много спал в этом году, что у него было время на своеобразное переваривание всех мыслей и жизненного опыта, которые накопила Родная. Потому, наверное, и думает в третьем лице, ага, скептично думаю я, снова став человеком.

Выхожу из кабинки — и начинаю рассказывать Ксению, что успел понять мозг кладенца за последние мгновения существования.

— Слушай, знаешь, а это же очень, очень просто. Во мне есть они все. Это не работает по принципу «сделаем человека той нечистью, на которую он сейчас похож». Просто «выдернем из сознания человека ту нечисть, которой ему сейчас приятнее быть». Чёртов Скрипач — это подросток, который хочет завораживать людей музыкой, и это я. Оборотень — это агрессивное существо, которое хочет отомстить всему, что ему мешает — и это я порой. Вампир — это существо без пола, но с телом, телом, жаждущим страсти, жаждущим человеческой ласки — это я. Ведьма — это человек, которому нравится развлекать детей, гладить кота, и у которой есть прекрасный, собственный, спокойный дом с садом — она же тоже живёт во мне…

Ксений внимательно слушает. Кажется, ему правда нравится, что я осмыслила подобные вещи. Пусть и тогда, когда мозги у меня были старого деда, ещё и нечеловека.

— А после ведьмы была девочка Родная, которая избавлялась от тех знакомых своих, собственно говоря, родных, которые её раздражали. Это же мечта, хотя когда она воплощается таким вот образом, как это произошло со мной, её воплощение слишком болезненно. А после девочки — вихрь, постоянная смена личностей, постоянная смена желаний и мыслей — ну, всё как надо порой, когда настроение просто скачет. А потом — Лихая Доля, которая есть тортики и даёт советы, мне всегда, наверно, хотелось ей стать, и это была бы лучшая моя форма, если бы не приходилось убивать детей…

— Ты же их не убивала физически.

— Я создавала условия. А это, знаешь, хуже и серьёзнее всего.

— Тогда расскажи, что было дальше? После Лиха — что со змеёй?

Ксений знал, что тут мне будет тяжело говорить…

— Змея… ну… это существо, которое сделало свою жизнь такой, какой ему хотелось, и делает жизни других такими, как надо… только это временное довольство собой, ведь потом иллюзии тают, разбиваются… ведь такое состояние не может продолжаться вечно.

Ксений обнимает меня за плечи. Он слушает.

— А потом же была навья — ну это вообще чисто я, я отказалась от скрипки и начала петь собственным голосом, причём свои же песни, и людям они нравились, и их можно было вести за собой. А потом — дитя огненного змея, ребёнок, который хочет, чтобы его любили, и умеет, к тому же, мстить плохим людям. А потом ещё и кладенец — он на работе, он постоянно на работе, а в свободное от работы время он спит, и ему тепло и спокойно спать. Это же тоже я, Ксений, это всё — я!

— И теперь тебе двадцать семь.

Мы оба знаем, что он имеет в виду — что мне придётся выбирать следующую свою форму. Но сейчас можно немножко отвлечься от неизбежного.

— Так что с возрастом в двадцать семь? Почему это он сакральный?

— Был такой жанр в музыке — назывался судьбой. Ну, или роком. Даже термин был — рок-музыка, рок-музыканты. Я изучал историю музыки, я слишком её люблю…

Он вздыхает.

— Когда-то мечтал стать музыкантом, но, как видишь, только стишата мне и остались в свободное от работы время… Впрочем, не о том речь. Рок-музыка — она была достаточно жестокой. Ну, наверно, если бы на музыку были положены последние мои стихи, они были бы в стиле рок. В жёстком стиле.

— Ксений, я училась музыке, — объясняю мягко. — Рок, двадцатый век и ещё немного позже. Классик жанра — Фредди Меркьюри, великий композитор.

— Ну вот, ты понимаешь. Только Меркьюри умер не то чтобы очень рано…

— Его же болезнь убила.

— Да, но уже не таким молодым, чтобы говорить о проклятье. Проклятье двадцати семи. Рок-музыкант умирает в двадцать семь, и от этого довольно сложно сбежать. Очень многие из них умирали в этом возрасте.

— Но от чего? Только от болезней? Нечисти же тогда не было!

— Родная, — Ксений пожимает плечами, — нечисть была всегда. Когда мы создали её искусственно, сделали из людей, мы всего лишь избавили людей от потребности становиться нечистью самим, я тебе это объяснял уже. Люди стреляли сами в себя. Люди злоупотребляли такими лекарствами, которые вызывали зависимость, и становились уже не лекарствами, а хуже алкоголя, доводили себя до таких болезней, от которых умирают очень быстро… Ну и, конечно, аварии.

— Аварии никуда не делись, — вздыхаю. — Но, как мы наблюдаем после моего года у родителей, их причиной тоже часто становится нечисть.

— Всегда становится. — Ксений смотрит на меня, и этот взгляд слишком уж глубокий, пронзительный. Впрочем, в нём нет дежурной эмоции, которая укажет мне на следующий год. Это я теперь смотрю настороженно, а он… а он просто со мной общается. Ну конечно — следующего года не будет, контракт заканчивается. Хотя какое-то же я настроение подцеплю в ближайший год, в последней своей форме? Решаю над этим не задумываться пока что, слишком уж интересно слушать о проклятии двадцати семи. — Нечисть устраивает аварии, и только так. Люди давно уже до крайности осторожны, слишком боятся смерти. А техника достаточно хорошо сделана, чтобы не сбоить без чьего-то вмешательства.

Вздыхаю.

— Так вот оно как. Все аварии подстроены…

— Все аварии не подстроены, а устроены. Родная, это жизнь. Это работа. Лучше так, чем когда люди сами себя и окружающих убивают. Правда. Я знаю, это больно воспринять, но я достаточно изучал историю. Я достаточно её понял.

Вспоминаю всё то, что рассказывал папа дочке огненного змея — Ане. Там было много исторических фактов. И они были очень конкретно завязаны на смерти.

— Ты прав, наверное. Но — к чему ты конкретно сейчас рассказываешь мне о проклятии двадцати семи? Я даже не музыкант уже. На следующий год мне быть нечистью.

— Последний год. Я надеюсь, в тот день, когда тебе исполнится двадцать восемь, нечистью ты уже перестанешь быть окончательно и навсегда. Я… не выдержу, если тебе вдруг понравится ею быть.

— Не смеши меня, — вздыхаю. — Понятно, что есть те больные, которым нравится жить в форме нечисти, но я-то не из таких, хотя и стараюсь брать от контракта максимум.

— Люди привыкают, — вздыхает и он.

Мы какое-то время стоим, обнимая друг друга.

— У тебя есть на сегодня какие-то планы — или мне можно записать сообщение, превратиться и уйти? Я понимаю, что ты скучал. На самом деле я тоже скучала. Но я уже говорила тебе в прошлом году — слишком больно проводить с тобой один день, всего один день, когда контракт ещё продолжается…

Ксений отпускает меня. Проходит по залу, настраивает экран. Подхожу.

— Здравствуйте, родные мои. Работы в последний год было очень много. Не знаю, как там в следующем сложится, но я отдыхала только когда высыпалась. Так что даже не знаю, что вам пожелать в мой день рождения — наверное, высыпаться всегда и иметь время на отдых? Хорошего года. Увидимся.

— Коротко, — комментирует Ксений.

— Больше и не надо. Для них я давно уже чужая, и ты прекрасно это знаешь.

Молча иду в кабинку. Кем же я теперь стану? Но почему-то — не превращаюсь. Никак не выходит.

Выхожу из кабинки, удивлённая. Даже когда я вроде как оставалась человеком, всё равно какие-то изменения в себе отметить могла. А теперь — даже звука, характерного для работы аппаратуры, не было.

— Всё в норме, — говорит мне Ксений. — Просто ты менялась каждый год. Считай это перегрузкой системы. Слишком много подобий в тебе накопилось. Они все объединились очень интересным образом… Понимаешь, Родная, ты теперь можешь стать только химерой.

Смотрю на куратора с немым вопросом в глазах.

— Мне придётся отвезти тебя на место работы — и там уже завершить превращение. А это — только вечером, когда людей не будет. Рассказывать ничего не стану, и не спрашивай. Просто скажу, что это не худший вариант, правда. Жаль только, что такая нечисть ко мне заглянуть в гости не сможет — а я собирался снова дать тебе карточку. Давай просто и правда проведём день вместе. Я понимаю, почему ты этого не хочешь. Но разве мы не можем — хоть раз. Как люди…

Как люди — интересное предложение. А и правда. Почему бы просто не отметить мой день рождения. Я и Ксений… и больше никого. Рая давно с нами нет. Энд погиб. Рауль с самого начала был мёртвым. Мавья и Рик вообще были моими созданиями, как и коты — Радюша и Кис…

— Знаешь, что, — говорю, — давай не день рождения отметим, а устроим поминальный день. Вспомним всех тех, кого мне пришлось потерять на протяжении одиннадцати лет. Тех, кого потерял ты. Вспомним ещё и музыкантов, погибших в двадцать семь… Чем плохо?

Ксений включает терминал.

— У меня есть коллекция записей. Лучшее из тех, кто в двадцать семь погиб. Ну, то, что дошло до нашего времени и поддалось смене формата. Будем их слушать. Выпьем. Только ты знаешь… я совсем не хочу рассказывать тебе о своих погибших. Вообще. Честно — сейчас я хочу тебя.

Киваю. Он прав. Как люди — это как люди. И мы можем любить друг друга, как люди. Не как нечисть. Не как куратор и девушка, за которую он отвечает. Просто как два человека, которые друг у друга есть…

Через несколько часов Ксений выключает музыку, мы собираемся.

— Одеваться не надо. Химера, как правило, выглядит, как обнажённое существо. Не бойся, не замёрзнешь. И… ты знаешь, я тебе благодарен.

— Музыка была хорошая.

— Это всё, что ты можешь сказать?

— Не время говорить что-либо ещё. Пока что. Пока мой контракт ещё продолжается.

Ксений улыбается — и мы перебираемся в шаттл. Летим по городу — попадаем в то место, где стоит дом, построенный «под старину». Даже не знаю, под какой век, но знаю, чего не хватает такому дому. Химеры.

Ну вот, я даже знаю, кто я теперь буду такая.

Ксений легко поднимает меня на руки — как человек я не очень-то много и вешу. Укладывает на край стены — там, где есть выступ. Прикладывает ко мне какой-то прибор. И да — прибор срабатывает как аппарат с кабинкой. Через минуту Ксений целует меня в каменные губы, садится обратно в шаттл, исчезает. А я остаюсь.

Я — химера на стене дома. Немного — обнажённая женщина, немного — владелица какой-то странной головы. Как иногда говорят — “химерной” головы, что тут добавишь. Я — химера, и я не очень знаю, что мне делать теперь.

А делать почти ничего и не приходится. Прохожие появляются достаточно скоро, хотя на дворе и ночь. Все, кто смотрит мне в глаза, испытывают очень сильную эмоцию, фактически страстное желание: Земля перенаселена, давайте спасать её. Да, может быть, это поспособствует тому, что они не будут заводить много детей. Но сомневаюсь, что такой опыт — испытать страстную эмоцию среди ночи возле какой-то химеры на стену дома «под старину» — достаточно силён, чтобы вот конкретно всех остановить. Потому не очень понимаю, кто я, что я и зачем.

Не понимаю почти до утра — а утром замечаю упыря. Это не контрактник. Это снова та нечисть, которую нужно убивать. Он не нужен. Он остался нечистью, когда контракт истёк, и убивает слишком многих. У него нет механизмов самоконтроля.

Мой брат из-за такого погиб. Нет, я допускаю, что он просто был обречён, что у него была бы большая семья, что убил его контрактник. Но в этот миг хочется верить — да нет. Это не контрактник. Это кто-то, кто зарвался. Тем более что наш младший братик тогда ещё не родился — родители решили завести третьего ребёнка, когда первый погиб. А значит, убивать моего брата, как одного из троих детей — из слишком большой семьи — не было повода. Какой-то упырь сотворил зло. А я должна карать злодеев.

Любопытное окончание жизни для упыря — на него ночью нападает химера. Каменная химера со стены дома. Нападает, душит, а потом ещё и разрывает на части. Понятно, почему об агрессивных химерах я не слышала ни легенд, ни слухов. Мы же убиваем только нечисть.

Чёрт возьми, какой интересный получается год! Я лежу в полусне, я сделана из камня, мне тихо и спокойно. Если меня видят люди, они решают не перенаселять Землю — наверное, моей работы с людьми не всегда достаточно, но главное, как я понимаю — уничтожать лишнюю нечисть. Если меня видит нечисть и эту нечисть надо уничтожить — я встаю со стены. Я просто спускаюсь вниз.

И ни разу сцену, как я убиваю нечисть, не застаёт ни один человек. Я просто не подпускаю к этому дому людей, когда убиваю. Более того — я раздираю жертву на куски, и она исчезает. Просто растворяется в стенах дома. Что-то я когда-то слышала о жертвенных птичках, кровью которых поливали стены зданий. Ну что же, это — жертвенная нечисть. Это — словно бы древний храм, в котором приносят жертвы. Этот дом стал храмом. Всё правильно читал мне Ксений — что там в его стихах было о храме? Это мой храм. Храм химеры, которую когда-то звали Родная. Которую, когда год пройдёт, снова будут так звать.

Как бы я хотела обладать такой формой раньше, когда мне было слишком больно быть агрессивной нечистью!.. Да нет, на самом деле я просто не смогла бы, не было возможности. Для того, чтобы стать химерой, нужно, наверное, и в самом деле объединить в себе множество самого разного опыта. И точно не оставаться в одной и той же форме больше года. Таких, как я — достаточно мало. Потому такие, как я, и становятся химерами. Теми, кто будет истреблять лишнюю нечисть. Нас не нужно много. Мы делаем правильную работу, очень полезную, очень нужную. Но к ней нельзя подпускать абсолютно всех, даже когда контрактник слишком уж хотел бы побыть хоть какое-то время химерой на стене, убивающей нечисть. Убивать нечисть — это та привилегия, которую нужно ещё заработать. Конечно, то же дитя огненного змея нечисть уничтожает — но вместе с людьми. У меня же серьёзные привилегии. Я же — химера!

Даже не замечаю, как почти прошёл год. Но когда как-то раз — среди белого дня! — возле дома появляется Ксений, пеший Ксений, без шаттла, явно не очень-то на работе — я понимаю, что, наверное, уже пора?

Я просто встаю со стены — я каменная, да. Но Ксений прикладывает ко мне какой-то небольшой прибор и целует в каменные губы. И я снова ощущаю себя человеком. Ксений укрывает мне плечи плащом, который держал в руке, а потом снимает рюкзак — да, именно этот рюкзак и создал у меня впечатление, что он не на работе, слишком уж он «нерабочий» какой-то, — из рюкзака вынимает обувь, протягивает мне.

Я обута, я укрыта тёплым плащом, мне не холодно — совсем. Но я всё ещё не понимаю, почему я уже человек.

— Тебе ещё не двадцать восемь, — улыбается Ксений в ответ на мой немой вопрос, — хотя уже и скоро. Просто приборы показали, что нечисти в городе сейчас нормальное количество, так и зачем тебе долёживать последние недели на стене, когда у тебя могут быть планы на день лотереи.

— Какие планы? — спрашиваю с подозрением.

— Пойдём, пройдёмся.

Я натягиваю капюшон на голову, чтобы не замёрзнуть. Удобная обувь, удобный плащ, тёплая рука Ксения, что ещё может быть нужно. Я никогда не гуляла с ним, когда была бы человеком. И он, тем более, никогда не снимал меня со стены.

— Конечно, ты можешь остаться нечистью, и в день лотереи выбрать себе новую форму… — начинает Ксений. Я до боли сжимаю его руку.

— Отлично, год жизни химерой тебя не испортил. Я понимаю. Просто я должен рассказать тебе обо всех вариантах.

Жду.

— Можно, конечно, вернуться к родителям. Тогда день лотереи станет днём возвращения.

Ксений смотрит на меня и сжимает мою руку сам.

— К родителям ты не вернёшься, не бойся, не волнуйся. Всё будет хорошо.

Несколько странно слышать такую фразу, когда вокруг — перенаселённая Земля, я двенадцать лет почти была нечистью, и меньше года назад мы вспоминали умерших… хотя и каким образом. Но, если всё таким образом проворачивать, всё, наверное, будет хорошо. По крайней мере, после истории с вампиром, жившим с нами, я больше не боюсь физической близости. Прекрасно, я даже не называю его про себя «Рай». Просто — «вампир».

— В принципе, у тебя есть вариант. Стёртая память. Семья, которую мы создаём для тебя с кем-то, чей контракт тоже заканчивается. Дети.

— Ксений. Какие, к чёртовой матери, дети?! Даже если стереть память… если вообще нечестно.

— Нечестно, конечно, — соглашается он. — Никто не принимает такой вариант. Вообще никто. За всё время существования нашей, так сказать, программы с нечистью. К тому же все понимают — даже память, которую стёрли самым тщательным в мире образом, всё равно рано или поздно начинает просыпаться. Достаточно триггеров. Такими триггерами может стать что угодно. Разговор о нечисти, который ты когда-то был. Или чья-то смерть. Наши предшественники боялись, что люди со стёртой памятью рано или поздно будут попадать в медучреждения с криком «я был нечистью двенадцать лет!», собирались предупреждать медиков о новом сложном случае… Но до сих пор никто не согласился на такой вариант.

— Так что же делают люди, которые отработали контракт, нечистью быть не хотят, а к родителям возвращаться точно так же не жаждут? Если им, конечно, не предлагают, как тебе, работу? Хотя… ты же не с первого года работаешь?

— С первого, — подтверждает он.

Мы останавливаемся. Стоим посреди города. Всё-таки красивый у нас город. И я, когда была химерой, только делала его ещё красивее. Прекрасно, что преимущественно я как раз в городе работала. Я бродила по паркам, работала в кафе, жила в разных районах, а сколько времени провела в пригородном леске!.. Что там писал когда-то Ксений — про миг настоящий? Он у меня практически всегда был в городе. Именно в нём и живёт нечисть, именно в нём и жила я. Именно его и пытаюсь осознать.

— Родная, я тебе больше скажу. Я работаю куратором с первого года. Твоим куратором. Точно так же, за какое-то короткое время до окончания контракта, мой собственный куратор превратил меня в человека. Поставил перед вариантами. Я не выбрал ни стёртую память, ни родителей, ни быть нечистью. И меня поставили на работу в ратуше. Когда провели лотерею, сообщили, что среди избранных нашего города есть девушка — такая же, как я. И что куратором её я и стану.

— Что ты имеешь в виду — такая же, как ты?..

Он берёт меня за руку, ласкает пальцы — по одному. Нежно-нежно.

— На тебя тоже пал жребий, когда тебе было шестнадцать.

— Тебе было только двадцать восемь?! — поражаюсь. Это многое объясняет. Я правда думала, что вот такой вот у нас роман, с большой разницей в возрасте. Но когда мне было шестнадцать и он забрал меня от родителей, сообщив, что теперь я буду нечистью, ему самому было всего двадцать восемь лет. А значит, сейчас, двенадцать лет спустя, ему всего только сорок. У нас всего двенадцать лет разницы в возрасте. Ерунда, правда же, абсолютный пустяк.

— Да, мне сорок, — он угадывает мои мысли. — Мы мы можем остаться вместе. Работать вместе, в первую очередь.

— Ты предлагаешь мне место в ратуше?

— Родная. — Ксений на удивление серьёзен. — Как ты думаешь, кто работает в руководящих органах Земли как таковой? В городских или в каких-нибудь ещё…

— Не знаю… дети бывших руководителей?

— Ну какие дети, милая моя, какие дети! Ни у кого из тех, кто остаётся работать, детей нет. Мы просто не можем себе позволить стать родителями. Морально — не можем. Все, Родная, все, кто работает в органах управления — бывшие контрактники.

Я должна была бы и сама догадаться. Но… но у меня было слишком много тем, которые надо было обдумывать. Мне было некогда. Мне было… не до того.

— Конечно, у нас всегда есть вакансии. Мы же не можем поставить на свободное место человека с улицы. Если что — просто делим обязанности так, чтобы всё успевать. Но каждый год хотя бы один-два человека просятся работать в ратушу. Иногда нас даже слишком много становится. Тогда делимся кадрами с другими местами, где недобор. Или какую-нибудь дополнительную работу находим… Собственно, всё это решается. Работы много — в первую очередь, это лотерея и работа с контрактниками. Бюрократия в сравнении с этим — просто скукотища, с которой не забывать бы возиться в свободное время. Тем более что свободного времени, на самом-то деле, довольно много.

— Ксений. Я… я согласна, и ты это прекрасно понимаешь…

— Не факт. Ты могла бы и не согласиться. Знаешь, какая наиболее частая причина, почему люди решают вернуться к семьям?

— Они скучают по родственникам? — вспоминаю Раю.

— На самом деле — очень редко. За двенадцать лет чувства к другим людям обычно угасают, забываются. Да и тот факт, что рассказывать о контракте ничего нельзя, часто останавливает. Причина не в этом. Просто… они не хотят отвечать за лотерею. Превращать людей в нечисть.

— Понимаю, — говорю тихо. — Но у нас же нет других вариантов, правильно?

— Увы.

Мы снова идём дальше. Бродим по городу. Всё-таки с ним чудесно гулять.

— Если ты соглашаешься работать со мной, — снова начинает Ксений, — то согласна ли ты также со мной и жить?

— Я тебе нужна? Я правда тебе нужна? — странно, ещё минуту назад это было очевидно, а теперь я сомневаюсь, будто мне не неполных двадцать восемь, а и правда шестнадцать — как когда-то, когда Ксений впервые сделал меня нечистью.

— Ты — моя Родная.

— Какая я Родная, я чужая…

— Родная Алексеевна Чужая, — внезапно говорит Ксений, — я никогда не называл вас по фамилии, за все двенадцать лет — после того раза, когда вы меня перебили уже на первой букве. Я прекрасно помню, что вы не только Родная, вы ещё и Чужая. Но задумывались ли вы когда-нибудь над значением моего имени? На древнем языке «ксенон» — это именно «чужой». Меня так зовут. Я для вас — чужой, уважаемая наша новая сотрудница по фамилии Чужая?..

А ведь и правда.

— Я вообще-то никогда не любила эту фамилию.

— Понимаю. Её можно сменить.

Прижимаюсь головой к его груди. Да, меня зовут Родная Чужая, я — Чужая Родная. Но я никогда не задумывалась над тем, что Ксений это знает. И что для него я всё-таки — Родная, а не Чужая. А он же знает, он же мой куратор… Но первый разговор двенадцать лет назад просто вылетел у меня из головы.

— Чужая Родная, — тихо говорю я. — Это практически как чужеродная. Для этого мира.

— Но своя — для меня. Разве я — не этот мир?

— Ты двенадцать лет был нечистью.

— Нечисть точно так же принадлежит этому миру.

— Ксений, ты в меня влюблён? — спрашиваю внезапно.

— Я не думаю, — довольно медленно произносит он. И его словах я слышу искренность. — Я был влюблён в Наду. Правда, всерьёз. Но это было так давно… С тех пор я даже не знал, как это — влюбиться в кого-нибудь, и получится ли у меня когда-нибудь ещё… Но я тебя очень люблю. И не хочу, чтобы мы когда-либо расстались. Даже на какое-то время.

— Я была влюблена в Рая, наверное, — говорю тихо. — И при этому, конечно же, не могу сказать, что влюблена в тебя. Помнишь, когда-то говорила, что влюблена? Наверное, ошибалась. А может, мы и не знаем на самом деле, что такое любовь. О какой любви идёт речь на нашей перенаселённой Земле, где людей превращают в нечисть? Мы сами и превращаем…

— И мне наплевать, — коротко отрезает он.

Что поделать, мне тоже.

Мне жить в этом мире — работать в ратуше, проводить лотерею, быть кому-то куратором, сопровождать во время его пути как нечисти. И при этом жить с Ксением — в том же доме, где когда-то с нами был Рай. Где когда-то был рай — да, я знаю, как это звучит.

Теперь нам быть вдвоём — и нам быть теми людьми-нелюдями, которые пытаются спасти Землю. А мы её спасём? Как нам это сделать, если на Новую Землю даже надежды нет? И если мы знаем из истории — люди, у которых было достаточно ресурсов и места, убивали друг друга или даже сами себя? Люди всё равно становятся нечистью, потому что нечисть живёт внутри людей.

Каждый человек — и родной себе, и чужой. Но не каждый носит фамилию Чужая и имя Родная. Или же, в случае моего куратора — имя Ксений. Даже если сменить фамилию, слово «чужой» останется в нашей семье. Да какого куратора, чёрт возьми. В случае моего будущего мужа.

И даже нечисть Земле — как чужая, так и родная. И кем бы я не была, человеком или нечистью…

Не продолжаю мысль. Просто говорю:

— Надо будет устроить вечер по поводу заключения нашего брака и пригласить туда как моих родственников, так и твоих. Мы для них чужие практически всё время — давай хоть на один вечер станем родными.

Ксений кивает:

— Ты молодец, что скажешь. И ты только что предложила мне пожениться.

— Я же тебе не предложила снова превратиться в нечисть, — отмахиваюсь.

— А зачем превращаться в того, кем ты и так являешься? — серьёзно спрашивает Ксений и целует меня.

Мы всегда носим в себе нечисть. Разнообразную, жестокую, агрессивную, но при условиях достаточного контроля — справедливую нечисть. И эта нечисть, возможно, не родная нам, но и не чужая.

Как не чужой теперь мне мужчина по имени Ксений — Чужой. Как не чужа ему я — девушка Родная по фамилии Чужая.

И как не чужа нам эта Земля, ведь никакой Новой Земли не существует. Эта Земля со всеми её жестокими правилами не то чтобы нам родная. Просто она нам и не чужа. Просто потому, что другой у нас нет.

Ноябрь-декабрь 2018 года, Киев

Русский текст — октябрь 2019 года

[1]      Автор текста — Алекс Берк