Башмачки

Задание редакции «Хроник» на этот раз оказалось совершенно дурацким! Холодным осенним днем я долго искал остатки нужного дома. До сих пор удивляюсь, как я сумел разглядеть их сквозь густые заросли деревьев. Летом они наверняка были абсолютно непроглядны, представляя собой плотную стену зелени. Но осень обнажила стволы, за которыми торчал остов дома. Полностью сохранилась лишь передняя стена, видимо, массивные колонны в центре не дали ей упасть или осыпаться. Остальные стены лежали в руинах, покрытые мхом и другой растительностью. 

Продрогший до костей и злой, что пришлось так долго бродить в поисках, я быстро сфотографировал эту величественную когда-то постройку, надеясь не свалиться на следующий день с простудой. Передняя стена сохранила следы голубой краски и изящные оконные рамы, выкрашенные в белый, который давно облез, уступив место грязному серому камню. Мне даже удалось зайти сбоку и поймать пожелтевшие от времени колонны в лучах заходящего солнца. Это зрелище было больше для меня, чем для читателей газеты, поскольку они не увидят всей красоты на мрачной черно-белой фотографии. Однако оно заставило меня обойти стену, чтобы оказаться внутри дома. Мне почему-то захотелось посмотреть на мир глазами его прежних обитателей. Я представил, как они выходят по делам и первое, что видят, это лучи зарождающегося или уже отмирающего солнца. Но, конечно, я забыл о зарослях в саду, которые сильно портили вид теперь. Чертыхнувшись, что зря потерял время и еще больше озяб, я собрал оборудование и поспешил уйти, как вдруг увидел портрет. Не тронутый временем, он висел на внутренней стороне сохранившейся стены. Я не поверил своим глазам! Разве что кто-то совсем недавно повесил его сюда и непогода не успела коснуться полотна. Иных объяснений у меня не было.

С портрета на меня смотрела молодая девушка. Черные волосы ее были уложены на голове в подобие кольца, сплетенного из кос. Большие голубые глаза смотрели с бледного лица с живой веселостью, розовые пухлые губки растянулись в радостной улыбке. Будто девушка увидела кого-то вошедшего и проявила бурный восторг по этому поводу. Платье на ней было старомодное, в тон глазам, а руки покорно сложены на коленях. Позади висела буро-черная плотная портьера, слишком унылая для образа этой прелестной юной особы.

Я забыл о холоде и садящемся солнце, залюбовавшись картиной. Подошел поближе, чтобы убедиться, что мне не показалось. Потрогал свой лоб, надеясь, что портрет — не результат лихорадочного бреда, который я успел заработать, пока искал этот дом. Нет, картина была настоящей и совсем не тронутой временем. Я осмотрел руины дома, предполагая, что крыша обрушилась недавно и потому непогода не коснулась полотна. Но нет — обломки лежали, оплетенные травой и сорняками, а значит, давно покоились на земле. 

В уходящем солнечном свете я успел сделать несколько фотографий портрета, а затем поспешил уйти. Возвращаться пришлось в сумраке, и это обстоятельство вновь заставило долго бродить средь кустов и холмов, пока, наконец, издали не показался Дартвуд. 

Домой я явился продрогший, голодный и жутко уставший. Поужинав, я долго принимал горячую ванну, проклиная себя и странный портрет, который так и не выходил из головы. Я был уверен, что следующие дни проведу в постели, сломленный болезнью, но, к моему удивлению, проснулся абсолютно здоровым и отдохнувшим. Наскоро позавтракав, я поспешил в редакцию, чтобы проявить фотографии и расспросить о картине. Мистер Грэгсон подсказал мне, что писать статью на эту тему будет некий Арчибальд Колвин, и объяснил, где того можно найти.

Репортер оказался словоохотливым и рассказал, что старый дом принадлежал когда-то семье ирландцев по фамилии Бирн. А фотографии понадобились для статьи на Хэллоуин. 31 октября каждого года «Хроники Дартвуда» выпускают дополнительный номер с мистическими историями, произошедшими в самом городе или его окрестностях.

— А кто были эти Бирны и что с ними случилось? Чем они удостоились быть упомянутыми в специальном выпуске? — спросил я мистера Колвина.

— Простите, но откуда столько любопытства? — спросил репортер, откидываясь на спинку стула и улыбаясь широкой улыбкой, обнажившей некрасивые редкие зубы с коричневым налетом.

— Как вы знаете, я вчера ходил делать фотографии…

— Не повезло! В такую-то скверную погоду, — бесцеремонно перебил меня мистер Колвин и потер переносицу.

— Да, — подтвердил я, — так вот, на стене дома висел портрет какой-то девушки…

— Быть не может! — вскричал мистер Колвин и сел на стуле прямо, округлив большие карие глаза. — Как он сохранился? Дома же давно нет, а оставшееся растащили, когда еще стены стояли.

— Я сам был удивлен! Предположил, что сохранилась часть других стен или крыша, потому портрет и уцелел.

— Это исключено. Я был мальчишкой, а дом уже лежал в руинах. Он, конечно, выглядел лучше, чем сейчас, — стен стояло больше. Но крыша обвалилась очень давно.

Мы оба замолчали, погрузившись в свои мысли. Я вновь вернулся к картине, пытаясь найти объяснение хорошему состоянию, в котором она была. Мистер Колвин размышлял о чем-то своем, теребя переносицу. 

— Так кто такие эти Бирны? — спросил я после паузы.

— А знаете, давайте прогуляемся к их дому? Я хочу сам посмотреть на портрет, который вы видели. Погода сегодня намного лучше, чем вчера, — взглянул репортер на солнечные лучи за окном, — а по дороге расскажу вам все, что знаю о Бирнах. Идет?

Он встал, поправляя рубашку, затем снял пиджак, висевший все это время на спинке стула, и принялся его надевать.

— Даже не знаю, — начал я, почувствовав необъяснимую тревогу.

— В чем дело? Устали вчера? Понимаю, путь неблизкий. Возьмем кеб? Я плачу.

Дело было не в усталости и не в деньгах. Что, если мы явимся туда, а портрета не будет? Мистер Колвин подумает, что я соврал или тронулся умом. Но ведь у меня были фотографии — неопровержимое доказательство существования картины.

— У меня есть фотографии, — сказал я.

— Портрета? — спросил репортер, ища что-то на своем столе.

— Да. Правда, они пока не готовы.

— Все равно отлично! Я посмотрю их позже и выберу, что сгодится для статьи. А сейчас поехали в гости к Бирнам?

— Поехали, — нехотя согласился я.

Мы без труда поймали кеб, едва вышли из редакции. Я думал, кучер не согласится выезжать за пределы Дартвуда, но это не составило проблем, и через минуту мы покачивались, уютно расположившись внутри и греясь в солнечных лучах, ставших сегодня по-летнему теплыми.

— Так кто же такие эти Бирны? — в третий раз за сегодня спросил я мистера Колвина.

— Ох, да, — спохватился он, — точно не скажу об их происхождении. Знаю только, что они жили здесь. Мистер Бирн владел землями, приносившими ему неплохой доход. Жена его вела образ жизни, присущий подобным женщинам, и славилась своей красотой. Единственная дочь была еще красивее, как мне рассказывали. Интересно, чей портрет вы видели: матери или дочери?

— А что с ними случилось потом? — проигнорировал я вопрос репортера. — Уехали?

— Что вы, — засмеялся Колвин, — стал бы я писать о них в хэллоуинском выпуске, если бы они просто уехали.

— Так что же случилось?

— Роман дочери, не поверите, с собственным слугой, — прыснул репортер.

Я же не видел в этом ничего забавного, представив, что чувствовал мистер Бирн, когда дочь опозорила семью на весь Дартвуд и его ближайшую округу. Да еще с кем! С прислугой! Такое бесчестье не смоешь женитьбой.

— Как рассказывали, в городе появился некий малый без дела. Бродяжничал, нанимался подсобить тому, другому. Ну, добрый мистер Бирн и дал ему постоянную работу на свою голову. Уж не знаю точно, что он в их доме делал. Думается мне, выполнял мелкие поручения. Может, какую-то работу по саду. Только малый-то на хорошей еде подрос, окреп, налился, как говорится. Видать, мисс Бирн и не устояла перед молодчиком. А что ей? В свет ее не вывозили. Насколько мне известно, она была обещана какому-то старому офицеру — хорошему товарищу отца. Ну и представьте себе, девица томится в папашиных стенах, зная, что ей уготовано, а перед глазами маячит молодой красавец.

Кеб остановился. Мы вылезли и оказались посередине дороги, окруженные со всех сторон деревьями и кустами. Если бы я не был тут вчера, ни за что не догадался, где прячется дом Бирнов. Но сегодня по памяти сразу понял, что свернуть нужно налево. Впрочем, мистер Колвин опередил меня, подойдя к краю дороги:

— Вроде здесь? — спросил он. — Ничего не видно. Как все заросло. Раньше, говорят, тут хороший сад был и самые вкусные яблоки в округе.

— Сюда, — сказал я, ныряя в голые заросли чуть правее от него.

— Будьте осторожны, — предупредил репортер сзади, — тут где-то должен быть колодец.

Я едва не скрипнул зубами, представив, что мог угодить в него вчера, ведь никто не удосужился предупредить об этом. А сам я и не подумал, что на участке будет колодец. И ведь я ходил сюда пешком, никому не сказав, что собираюсь выполнить именно это задание. Представив, что мог бы лежать сейчас на дне колодца со сломанными ногами, но все еще живой, я глубоко вздохнул и резко выпустил воздух, пропуская мистера Колвина вперед.

— Что было потом с мисс Бирн? — спросил я, отодвигая ветку черемухи, чтобы пройти.

— Об интрижке узнали не скоро. Родители доверяли дочери. Да и кто может представить, что знатная особа пустится в авантюру с прислугой? — хмыкнул репортер. — Когда живот больше нельзя было прятать под платьями, любовники сами во всем признались. Ага! — вскрикнул мистер Колвин и остановился.

Перед нами предстала передняя стена старого дома с голубой облупившейся краской и пожелтевшими от времени, но когда-то белыми, колоннами.

— Да-а-а, — протянул репортер, — совсем ничего не осталось. И от сада тоже, — оглянулся он вокруг, — а ведь дом был красивый.

— Вы видели его? 

— Конечно, нет. Но вместе с рассказом про мисс Бирн, ее кстати звали Кэти, Катрина, всегда рассказывали и про дом. Красивый особняк из двух этажей, с террасой на втором, что весьма редко встретишь. Вроде там Бирны любили пить чай и смотреть на прекрасный сад внизу… Так где вы видели картину?

— Внутри. Прямо на этой стене. Пойдемте.

Я вышел вперед и прошел между старых колонн, как когда-то проходили Бирны. Оказавшись внутри, я сразу посмотрел на стену, где вчера висел портрет, но его там не оказалось.

— Как я и думал, — весело сказал мистер Колвин, проследив за моим взглядом, — картина просто не могла здесь остаться. Ее давно бы стащили или уничтожил дождь.

— И все же я… — сказал я, сглатывая слюну.

— Вы не сумасшедший, нет, — положил руку мне на плечо репортер, — это всё дом. Опять вздумал шутить.

— Шутить? — спросил я.

— Поехали. Расскажу по дороге, — сказал мистер Колвин, разворачиваясь, чтобы уйти.

Я молча следовал за ним, слушая треск веток и сухой травы под ногами, и обрадовался, когда увидел кеб, который все это время терпеливо нас дожидался. 

— Как я уже сказал, — начал мистер Колвин, едва уселся в кеб, — мисс Бирн оказалась беременна. Отец был в такой ярости, что намеревался выгнать мерзавку из дома, но вступилась мать. Она умоляла мужа оставить дочь. В конце концов, его старый друг не знал о случившемся, и после родов можно было попытаться устроить брак. Прислугу же сразу выгнали за порог, но он еще долго околачивался вокруг дома Бирнов. Уж не знаю, удавалось ли ему встречаться со своей возлюбленной, поскольку отец приказал держать ее на чердаке и никуда не выпускать, пока она не разрешится. 

Зима в тот год выдалась холодная, было много снега, а морозы стояли такие, что животные дохли в стойлах. Сначала простуду подхватила Кэти, поскольку чердак оставался самым стылым местом в доме, а смирять свой гнев и переселять дочь мистер Бирн был не намерен. Следом за дочерью слегла и миссис Бирн, ухаживавшая за ней. Обе долго бредили в горячке, пока обремененная Кэти не отдала Богу душу. 

Мать же на удивление поправилась, но сильно осунулась, и в ней больше нельзя было узнать ту красивую и статную женщину, которой раньше восхищалась округа. Теперь она стала нелюдимой, редко показывалась в городе и носила исключительно черное, пряча лицо под большими чепцами, ужасно ей неподходящими.

Из-за морозов похороны Кэти откладывались, а тело ее, со всё ещё большим животом, лежало на том самом чердаке, куда в гневе сослал ее жить отец. Думается мне, не раз он раскаялся в своем решении, но изменить ничего уже было нельзя.

— Но вот странная вещь, — сказал мистер Колвин и замолк, погрузившись в раздумья.

— Какая? — спросил я в нетерпении.

— Даже когда морозы спали и на кладбище стали хоронить, тело Кэти не спешили предать земле. Рассказывали, что ее мать тронулась рассудком и не хотела расставаться с дочерью. Однако же мистер Бирн настоял, и Кэти захоронили со всеми почестями на старом ирландском кладбище, не знаю, бывали ли вы там?

— Нет, не привелось. Только на дартвудском, — ответил я.

Кеб остановился.

— Отобедаем? — спросил мистер Колвин, расплачиваясь.

— Да, — согласился я, хотя не чувствовал голода, но очень хотел услышать продолжение истории.

Мы зашли в ближайшую забегаловку, где репортер заказал себе большую порцию свинины с картофелем, а я ограничился чашкой кофе.

— Что было дальше? — бесцеремонно спросил я, наблюдая, как мистер Колвин кусок за куском отправляет в рот мясо и жадно его пережевывает.

— На чем я остановился? — спросил он с набитым ртом.

— Что Кэти захоронили, — подсказал я.

— Ах да! — зачем-то вскрикнул мистер Колвин.

Кусочек картошки выпал из его рта и упал обратно на тарелку. Репортер как будто не заметил этого, отхлебнул эля и, прищелкнув языком, продолжил рассказ:

— Наряд для погребения сшили новый, поскольку среди старых платьев не оказалось ни одного подходящего из-за большого живота Кэти. А вот башмачки ей надели старые. Красивые голубые башмачки для выхода. Предполагаю, что в них она и позировала для своего портрета. Поймете почему, когда я расскажу до конца, — пережевывая свинину, кивнул мистер Колвин и сделал несколько жадных глотков эля, осушив стакан до дна. — Поскольку с похоронами затянули и все покойники, ожидавшие, когда размерзнется земля, уже лежали на своих законных местах, Кэти оказалась на ирландском кладбище последней, преданной земле. Вы знаете, что это значит?

— Нет, — в недоумении ответил я, глядя, как очередной кусок картошки вылетел изо рта мистера Колвина и приземлился на тарелку. 

— О! — радостно пискнул репортер и подозвал официанта, чтобы заказать еще один стакан эля. — Когда в доме Бирнов по ночам стали скрипеть половицы, а коридоры наполнились рыданиями, первой все поняла миссис Бирн. Впрочем, ее никто не хотел слушать, поскольку рассудок женщины все больше приходил в расстройство. Нередко ее и саму видели бродившей по ночам и неизменно заканчивавшей свой путь на чердаке. Там миссис Бирн стенала и билась в рыданиях, призывая послушать ее, ведь она знает, как можно помочь Кэти. Но мистер Бирн и слышать ничего не хотел. После смерти дочери он ожесточился и недолго терпел сумасбродство жены, сослав наконец ее в сумасшедший дом.

Но скрипы половиц и непонятные шорохи на этом не прекратились. Казалось, что ночью кто-то или что-то бродит по всему дому с какой-то неведомой целью. Мистер Бирн продолжал игнорировать жалобы прислуги до той поры, пока та не перестала выходить из своих комнат до наступления рассвета. Проснувшись несколько раз в остывшем доме — из страха никто не подкладывал ночью дров — и прождав завтрак больше положенного, мистер Бирн пообещал разобраться с глупостями, которые городили необразованные слуги, набранные из окрестных деревень.

Ночью он уселся у камина на первом этаже с добрым стаканом горячительного да ружьем в руках. Прислуга же попряталась в комнатах, кроме одной молодой помощницы кухарки. Она совсем недавно попала в дом, потому не была запугана ночными шумами. Спрятавшись за тяжелой портьерой, девушка изредка выглядывала оттуда, чтобы не пропустить ничего интересного. 

Пробила полночь, но в доме стояла тишина. Мистер Бирн дремал в кресле, освещенный слабым светом горящих в камине дров. Помощница кухарки устала стоять и постоянно выглядывать из своего укрытия. Потому она облокотилась на подоконник и слегка отодвинула портьеру, перестав бояться быть замеченной. Скоро послышался храп хозяина, а вслед за этим и девушка решила пойти в комнату — сон и усталость совсем одолели ее. 

Но стоило ей сделать несколько шагов из комнаты, как наверху послышался дверной скрип, а затем медленные шаги на лестнице, будто кто-то спускается со второго этажа. Застыв на месте, помощница кухарки вслушивалась в эти звуки, пытаясь понять, не послышалось ли ей. Мешал и храп мистера Бирна, который стал намного громче и увереннее.

Шаг за шагом кто-то неторопливо спускался сверху. Вот скрипнула ступенька, которая всегда так делала, если на нее наступали. А потом все стихло. Только хозяйский храп нарушал тишину. 

Помощница кухарки так и стояла, не зная, что ей делать. Она то смотрела на спящего мистера Бирна, то вглядывалась в непроницаемую темноту площадки перед лестницей, пока оттуда в комнату не подул холодный воздух. Сначала прохладные струи едва уловимо коснулись щек девушки, потом она вдохнула его свежесть ноздрями, а под конец почувствовала дрожь. Особенно замерзли ноги в обуви с тонкой подошвой. Понимая, что кричать или бежать не следует, помощница кухарки скрылась за спинкой дивана.

Холод в комнате нарастал. Скоро он заставил девушку дрожать. По-видимому, и мистер Бирн проснулся, почувствовав, что начал замерзать. Он резко вскинулся в кресле и чертыхнулся, потирая глаза. Окинув комнату взглядом и убедившись, что находится не в своей спальне, мистер Бирн поднялся, чтобы уйти, как из темноты холла в комнату ступила его дочь. Бледные щеки ее были мокры от слез, она кусала посиневшие губы и заламывала руки, покрытые мозолями и волдырями.

— Отец! — плакала Кэти. — Эта обувь неудобна. Мне приходится носить так много воды… так много воды…

— Катрина? — выдохнул мистер Бирн и упал обратно в кресло. — Катрина? — повторил он, и помощница кухарки увидела, как облачка пара срываются из его рта, настолько холодным был воздух в комнате.

— Отец, зачем вы надели мне эти парадные башмачки? Дайте другие! Мне приходится так много носить воды… Они пьют и пьют… Так много воды… Им всегда мало, отец! Положите мне другую обувь, отец! 

Но мистер Бирн не слышал ее. Он без чувств лежал в кресле, обхватив грудь руками. Помощница кухарки больше не видела облачков пара, поднимающихся от его дыхания.

Кэти же все стояла на пороге комнаты, не решаясь войти. Она продолжала плакать и утирать слезы покрасневшими натруженными руками с разбухшими пальцами, но отца больше не призывала. Наконец она медленно развернулась и ушла в темноту, а до помощницы кухарки донеслись тихие шаги на лестнице. Скрипнула та самая ступень, а потом и дверь, ведущая на чердак, и в доме все стихло. 

Комната наполнилась теплом, и девушка наконец выбралась из своего укрытия. Несколько раз она тихо позвала мистера Бирна, но тот не ответил. Бледный, он без движения лежал в своем кресле. Тогда помощница кухарки разбудила остальных слуг, и один из них отправился в Дартвуд за доктором. Спустя часы тот приехал только, чтобы констатировать смерть.

Мистера Бирна похоронили на ирландском кладбище рядом с могилой дочери. Судьба миссис Бирн мне неизвестна. Думаю, она покоится в безымянной могиле сумасшедшего дома, в который ее сбагрил муженек. Родственников у семьи не нашлось, и дом стоял в запустении, пока до него не добрались мародеры и природа. Вы сами видели, что с ним стало теперь.

Но, к слову сказать, помощница кухарки догадалась, что хотела Кэти. Оказалось, что девушка приехала из Ирландии и хорошо знала их поверья. Она выпросила у другой прислуги обувь почившей хозяйки и закопала самую удобную из них в могиле Катрины. До сих пор не понимаю, зачем она сделала это, ведь последним похороненным на том кладбище оказался мистер Бирн, а значит, Кэти наконец отмучилась, — закончил мистер Колвин долгий рассказ и хлебнул эля.

— Не понимаю, о чем вы? О каких поверьях? И при чем тут обувь?

— Ах да, — хихикнул репортер, — вы же ни черта не знаете об ирландцах!

Я не стал его разубеждать, что мне прекрасно известно об этом народе и среди моих знакомых водились самые настоящие ирландцы, но я никогда не касался с ними темы погребения.

— У ирландцев есть поверье, что последний похороненный на кладбище обязан носить воду остальным, покуда на смену ему не придет новичок. Потому-то той холодной зимой, когда скончалась мисс Кэти, по оттепели была настоящая гонка. Ирландцы стремились закопать своих родственников скорее других, чтобы тем не пришлось мучиться, поставляя воду соседям по несчастью. Говорят, могильщики тогда лупили непомерные цены, обещая справиться со своей работой быстрее. И люди платили, лишь бы обеспечить на том свете сносное существование своим почившим близким.

Я молчал, пытаясь осознать только что услышанное и размышляя, стоить ли этому верить. Мистер Колвин же, по-видимому, решил, что я не понял ничего из сказанного им выше, поэтому пустился в подробные объяснения:

— Понимаете, мистер Нортвилл, Бирны слишком затянули с погребением дочери. К тому моменту, когда ее тело наконец предали земле, все умершие той зимой дартвудские ирландцы уже покоились там. Несчастной Картине пришлось снабжать водой не только их, но и старожилов кладбища. А обувь-то ей надели неудобную, которая только для балов годится, вот и мучилась бедная. Мамка-то ее быстро смекнула, да папаша не захотел услышать, — репортер допил свой эль, промокнул рот салфеткой. — Бывает же! Обеспеченная семья, живи да радуйся, так нет…

— Если миссис Бирн знала о поверье, почему не настояла на скором погребении?

— Говорю ж вам! Она тронулась умом и бегала на чердак, чтобы сидеть там с телом дочери, пока ее не уводили силой.

— А мистер Бирн знал о поверье?

— Возможно. Но вряд ли верил в него, раз так затянул с похоронами дочери.

— А что стало с тем парнем из прислуги?

— Любовником мисс Бирн? Сгинул той зимой. Подрабатывал как мог. В другие дома его брать отказались. Оно и понятно! После такой-то истории. Думаю, где-то замерз или умер от голода.

— Тело нашли?

— Не знаю. Не интересовался. Думаете, плут жив?

— Кто его знает, — пожал я плечами и встал, давая понять, что обед закончен и пора возвращаться в редакцию. — И все же, портрет?

— Одна из шуток мисс Бирн? — спросил репортер, двигаясь к выходу. — Болтали, что в разное время в доме можно было увидеть предметы, принадлежавшие ей. Те самые неудобные башмачки, в которых ее похоронили. Будто Кэти сбросила их, и они вернулись на свое прежнее место. Или гребень, которым она любила расчесывать свои красивые длинные волосы. Грабители, нет-нет заглядывающие в дом с целью поживиться, рассказывали, что слышали плач, раздающийся с чердака. А то и шаги на лестнице.

— Вы в это не верите? 

— Даже не знаю. Давайте взглянем на фотографии портрета, которые вы вчера сделали, — предложил мистер Колвин, когда мы заходили в редакцию.

Но, конечно же, никакого портрета на фотографиях не оказалось. Пустая стена, облезшая от времени.

— Не ожидал ничего другого, — процедил, улыбаясь, репортер.

— Почему же? — оскорбившись, спросил я.

— Я не хотел вас обидеть. Просто… Как вам сказать… Не сочтите меня глупцом, но все эти потусторонние штучки не остаются на фотографиях. Я это знаю по спиритическим сеансам. Сколько мы ни пытались запечатлеть хоть что-то — все пустое.

— Спиритические сеансы — полная чушь! — вспылив, сказал я. — А портрет я видел собственными глазами.

— Не сомневаюсь в этом, не сомневаюсь, — подняв руки, словно сдается, сказал мистер Колвин и покинул мой кабинет.

Какой же неприятный тип, подумал я тогда. На этом история с загадочным портретом мисс Бирн для меня закончилась.