Вампирша

— Ты не представляешь… Ты не поверишь… Я сам не могу поверить в это до конца…

  Он всё говорил и говорил, и наливал, в перерывах между употреблением алкоголя, и почти не смотрел на меня. Только пустой взгляд полусумасшедшего человека, устремлённый в непонятную для меня даль. А я пытался напиться, но мне не удавалось это: уж слишком непонятно и логично он всё это рассказывал.

— Она стояла передо мной, — почти беззвучно бубнил он, и в то же время мне было слышно каждое слово. — Вот почти так же, как ты сейчас. Но этого же не могло быть, правда?

  Он смотрел на меня, с такой надеждой, таким жалобным взглядом, что я кивнул. Из жалости. Хотя точно знал, что он прав, и что быть такого не могло.

— Да, и я так подумал, — он вновь потянулся к бутылке и налил себе очередную порцию. Почти всю бутылку выпил он сам. Я только сидел рядом.

— Она ведь умерла, — голос сорвался. Это был уже не шепот отчаявшегося человека. А словно стон. — Ты помнишь, как она умирала? Как мы мучились с тобой? Как потом хоронили то, что осталось от неё?

  Он повернулся, посмотрел мне в глаза и вновь я услышал тот самый стон:

— Ты помнишь?

  Я помнил. Каждую, даже самую мелкую подробность, которая не должна была врезаться в память, однако же врезалась. Я помнил, как умирала она. Как мучился он. И как, вместе с ней, угасала жизнь во мне.

  Та, что любили мы оба. Та, что выбрала его. Та, что была рядом, но далеко. И не принадлежала мне. А чтобы сделал любой на моём месте?

  Я любил её всегда. С тех пор, как понял, что являюсь мужчиной, а она женщиной. С тех пор, как был мальчишкой. С тех пор, как увидел её с огромными белыми бантами и букетом, идущей в первый класс. И навсегда запомнил её глаза и улыбку. И её саму. Она всегда была рядом, и всегда далеко. И всегда, сколько я помнил, лишь улыбалась в ответ, никогда и ничего не рассказывая.

  Что можно сделать, когда ты любишь, но любишь без ответа? Что можно сделать, когда любовь всей твоей жизни растёт, хорошеет день ото дня, и уже другие мужчины начинают замечать её, но ты вроде бы и ни при чём, потому что только друг. И можно только наблюдать. За тем, как она влюбляется в других. За тем, как ей разбивают её маленькое слабенькое сердечко, не обращая внимания на слёзы в огромных глазах и дрожащие алые губки.

  Но я видел это всё. Потому что плакала она у меня на плече. Потому что радовалась каждой любви у меня дома. Потому что рассказывала, что выходит замуж мне, первому, потому что хотела поделиться радостью. И я слушал. Я радовался за неё. Я жил для неё.

  А потом она умерла.

  И не осталось ничего.

  Только пустота. И пьяный мужчина напротив, который что-то говорил, но я не мог понять, что именно. Может быть, это был только бред человека, который потерял возлюбленную. А может надежда… надежда на то, что мы ошиблись, и она всё ещё жива…

  Его руки дрожали. И водка расползлась вокруг рюмки большой лужей. Но он не обратил на это никакого внимания. Опрокинул содержимое и даже не скривился, как это было сразу, когда мы только принялись разливать. Он пил и пил, как может пить человек, который пытается что-то забыть. Но я точно знал, что мы не сможем забыть её.

  Она умирала долго. И мучительно. Как человек, который менее других заслужил смерти. Как человек, который хотел жить, и цеплялся за эту жизнь. Но всё же страшная болезнь брала верх. И никто не мог понять, как это произошло.

— Нет виноватых, — говорила она мне. — Ты слышишь? Так случилось, и никто не виноват. Что поделать? Видимо, у меня такая судьба.

  Не было никакой судьбы. Она гасла у нас на глазах, умирала, исчезала. А мы ничего не могли поделать. Нас словно не существовало. Словно мир, в котором мы жили становился призраком для неё, а она становилась призраком для нас.

  Так и случилось. Она умерла. Её не стало. И только мужчина, рыдающий у гроба, мог заслуживать сочувствия. А я — нет. Я был никем. Два слова, которые связывали нас, исчезли. И мне было дозволено стоять рядом только лишь потому, что мужчина, который не мог совладать со своими чувствами, разрешил мне сделать это.

  Она умерла. И не осталось ничего. Только плачущий мужик, только теперь на моей кухне. На той кухне, которую я делал для неё. В надежде, что она придёт сюда. И будет тут. Готовить, но теперь уже для меня. Но нет. Этого не случиться никогда. Я один. И только этот мужчина, который имел право оплакивать её, сидел на стуле и рыдал. Разливая водку.

— Она стояла передо мной, — бормотал он. — Она была живая. Только немного бледная. А потом я моргнул, и она исчезла. Но прошло дня два, наверное, — он задумался, несколько мгновений вглядываясь в рюмку, которую сжимал в кулаке, словно хотел превратить в сотню осколков. Но не вышло.

— Но через два дня это повторилось, — продолжал он. — Я вновь её увидел. И вновь она была словно живая. А я только смотрел. Но как так? — он с надеждой посмотрел на меня. — Как она может быть живой? Я пришел к тебе не потому что боюсь сумасшествия. Нет, напротив. Дом для умалишенных был бы для меня спасением.

  И он говорил и говорил, но я уже не слушал. Я только понимал, что не сломался. А он — да. Что потеря этой женщины стала трагедией. Но я смог не сойти с ума. А он — нет.

  Он пил и говорил. Говорил и пил. А потом уже, когда пьяный, абсолютно ничего не соображающий, уснул (а точнее говоря, отрубился) у меня на столе, что-то продолжал бормотать в пьяном угаре. И мне пришло взять его, потного, воняющего алкоголем и чёрт знает чем ещё, и отволочь в комнату. И уложить на диване. Чтобы он мог поспать. А сам вернулся на кухню, чтобы покурить и подумать.

  Курить хотелось очень сильно. Он не любил, когда я курил. А она всегда сердилась, но вслух не говорила ничего. А я делал вид, что мне плевать. Мне хотелось курить. Хотелось вдыхать этот запах сигарет. Хотелось сводить её с ума. Потому что я точно знал: ей нравились курящие мужчины. Её зрачки расширялись, когда она видела, что я начинаю прикуривать. А грудь вздымалась чаще. И дыхание становилось прерывистым…

  Я медленно достал сигарету и спички. Зажигалки мне не нравились никогда. Всегда подводили.

  Окно было открыто нараспашку. У меня не было детей, чтобы боятся, что кто-то может выпасть, а он выпасть не мог в принципе. Если только выброситься. Но тут уж я был рядом.

  Может, он этого и хотел? Хотел покончить с собой?

  Я прикурил и медленно выпустил струю дыма в воздух. Небо над городом было тёмным. Бескрайним. Нависшим. Фонари уже погасли. Значит, перевалило за полночь. Телефон был далеко, а батарейка в часах встала ещё при последнем императоре. Время на них застыло.

  Выпустив ещё одну струю дыма, я скосил глаза в сторону будильника. Двенадцать пятнадцать. Странно. Часы стали около года назад. Помниться, батарейка в них была новая. А вот встали же. И как раз в то мгновенье…

  Если бы знать заранее. Знать, что она заболеет. Что будет так тяжело и долго. Ведь врачи так ничего и не смогли понять. Она просто угасала у нас на глазах. Словно свечка.

  Не выдержав, я бросил окурок вниз, достал новую сигарету и прикурил её. На улице было тихо. Даже звука машины нет. Даже странно. Некая городская тишина, к которой невозможно привыкнуть. Нужно хоть что-то.

  И это что-то нашлось. Словно скреблось что-то о стену. Может опять голуби. На чердаке было очень много голубей. Они срали, орали и приносили только вред. Никакой пользы. Извести их как-то не было никакой возможности. С каждым летом летучих тварей становилось только больше.

  Дым сизыми клубами уплывал вверх. Я смотрел в темное небо и не видел ничего. Удивительно тёмная ночь была сегодня. Особенно для города. Наверное, надо бы тоже лечь спать. Но куда? Он спал теперь на моём диване. А значит, можно лечь либо на пол, либо прикорнуть тут, на кухне. Или же не ложиться спать совсем.

  Шорох усилился. И теперь я смог понять, что звук шёл не сверху, с чердака. Напротив. Он шёл снизу. Я перегнулся через подоконник и посмотрел на окна нижних этажей. Было слишком темно. Весь дом уже спал. Как странно. Может какое-то животное? Но как оно могло издавать такой звук и так громко? Окурок отлепился от губы и исчез в этой темноте. Я моргнул, и выпрямился. Не хватало ещё выпасть из окна.

  Как ей было страшно. Я помнил. Она вздрагивала от каждого шороха. Особенно ближе к ночи. Словно знала, что умрёт не днём. Ведь так и случилось. Её нашли утром, в постели. Несколько капелек крови было на подушке, наверное, ночью у неё пошла носом кровь. Может быть, она даже пыталась позвать кого-то на помощь, ощущая приближение конца. Но никто не услышал. И она так и осталась лежать, раскинув руки в стороны и глядя в потолок ужасным, мёртвым взглядом. Словно то, что было видно перед смертью, испугало её.

  Нельзя было уходить домой. Нужно было остаться на ту ночь. Ведь мне тогда так думалось. Что она так смотрит, страдая, зовя меня. Но я решил, что это просто надежда. Моя надежда на то, что мы можем быть вместе.

  Мне, как и ему, всё ещё казалось, что она рядом. Что это её лицо мелькнуло в толпе. Что это её глаза среди других. Или улыбка. Но всё это было иллюзией. Мечтой, что она жива. И ложью. Она умерла. Мы сами похоронили её.

  Я достал следующую сигарету, но прикурить не успел. Оконная рама вдруг с такой силой распахнулась, словно кто-то ударил в неё с улицы. Ветер? Мелькнуло сразу же в голове. Но штора даже не шелохнулась. А потом появилась белая, мертвенно бледная рука, и медленно убрала гардины.

  Это была она. Настоящая, живая. И в то же время не похожая на себя. Очень бледная, скулы заострились. А глаза словно стали больше и сверкали багрянцем. Наверное, так просто отражался свет от моей спички.

  Ничего не могло отражаться. Потому что она умерла. Мы похоронили её. А это просто отклик моей печали и литров алкоголя, который мы выпили с ним, с её мужем. Который мог оплакивать ту, которую любили мы оба.

  Она смотрела на меня, и её удивительно алые губы расползлись в улыбке. Странно, но зубы были не такими, как нужно. Длинные, острые. Совсем не похожи на человеческие.

— Это не ты, — сказал я. Спичка у меня в руке догорела и обожгла пальцы. Странно. Было больно. Значит, я не должен спать. — Ты умерла.

— Я умерла, — сказала она, и улыбка никуда не исчезла с её красивого лица. Намного более красивого, чем помнилось мне.

— Значит, это точно не ты, — с облегчением сказал я. Галлюцинация. Завтра мы с ним вдвоём поедем сдаваться психиатрам. Будет весело.

— Нет, и всё же это я, — сказала она.

— Это вряд ли, — я подошёл к столу, взял почти пустую бутылку и выпил остатки прямо из горлышка. Крякнул, выдохнул, и поставил бутылку на место. Теперь напиться было нечем.

— Отчего же? — удивилась она. — Я умерла, но живу. Я хожу по этой земле. Я умею теперь намного больше, чем раньше. И вижу то, что неподвластно никому из смертных.

  Я вновь посмотрел на неё. Одежда была не той, в которой мы хоронили её. Другая.

— Ты такая странная галлюцинация, — сообщил я, садясь на стул. Ноги не держали. Всё же мы с ним сегодня выпили очень много.

  Она подошла ближе, коснулась меня своими руками, которые оказались холодными, и по моей коже побежали мурашки.

— Но я настоящая, — прошептала она. И её руки обвились вокруг моей шеи, и губы, ледяные, впились в мои. И она целовала меня. Впервые в жизни.

  Я оттолкнул её. С силой, чуть не рассчитав. И, однако же, она почти не качнулась. Только глаза гневно сверкнули. Нет, мне не почудилось: они были багровыми.

— Ты не настоящая, — отчеканил я так, насколько позволял мне мой язык. Губы после её поцелуя словно замёрзли. — Ты умерла, а мне всё это кажется.

  Она чуть отошла, не отрывая от меня взгляда. А затем заговорила:

— Я умерла, ты прав. И все вы правы. Но это была смерть только для вас всех. На самом деле я переродилась. Стала другой. Моя болезнь не была болезнью. Это был путь, по которому мне нужно было пройти. Мой наставник, мой возлюбленный, мой хозяин, — голос её чуть сбился, словно эта мысль приводила её в восторг. — Он заметил меня и понял, что я именно та, что нужна ему. И он приходил ко мне каждую ночь, даря себе бессмертие, а у меня забирая жизнь. Но это была не смерть, которую вы все так боитесь. Это была жизнь новая. И в одну ночь моё сердце перестало биться. А кровь бежать по сосудам. Вы нашли то, что было оболочкой и похоронили его. Но мой возлюбленный пришёл ко мне вновь. Он достал моё тело из могилы. И я видела всё, что происходило вокруг, ведь не была мертва. И он разбудит меня кровавым поцелуем, даря новую жизнь. Теперь мне не нужно дышать. Не нужно страдать. И я не боюсь умереть вновь. Кровь других дарит мне бессмертие. И я продолжаю жить, как хочет того мой наставник.

  Кажется, мы отравились. Водка была палёная. Всё ясно. Нужно взять себя в руки, позвонить в скорую и открыть дверь, чтобы они смогли найти нас. Его, кстати, тоже. Может и помер уже там, на моём диване.

  Я принялся поднимать со стула, медленно, пытаясь вспомнить, где делся телефон. А она всё так же смотрела на меня. Но теперь я делал вид, что не замечаю её. Может, тогда она уйдёт сама.

— Ты не веришь мне, — сказал она. — Не веришь, потому что узколоб. Потому что твои мысли и чувства настолько узки, как у всех смертных. А значит, ты не веришь тому, что видишь.

  Телефон лежал на столе возле раковины. Между нами стояла она.

— Предположим, что я верю, — заговорил я, не отрывая взгляда от телефона. — Что ты мертва, но живёшь. И что? Зачем ты пришла сюда? Ты можешь идти дальше, не глядя ни на меня, ни на своего мужа. Но отчего-то пришла. Зачем?

— За тобой.

  На мгновенье я глянул на неё. И поверил. Поверил в то, что это была она. Что она не была ни мертва, ни жива в том понятии, к которому я привык. И что пришла за мной.

— Почему? — спросил я. — Почему именно я? В соседней комнате спит твой муж. Он любит тебя, любит очень сильно. Настолько, что до сих пор видит тебя в толпе. Ищет встречи с тобой. Почему ты не пришла за ним?

— Потому что он не достоин идти со мной дальше, — с презрением в голосе проговорила она. — Он даже не заметил, что мой хозяин приходит ко мне каждую ночь. Если бы он любил меня по настоящему, то я не умерла бы. А значит, он не может стать таким же, как я.

  Лицо её исказилось от ненависти. И перестало походить на то лицо, которое я так любил.

— А я достоин идти за тобой? — спросил я. Мобильник был слишком далеко. Да и не был он мне уже нужен. Как справится с тем, что стояло теперь посреди моей кухни и рассказывало о жизни вечной?

— Да, — ответила она. — Ты можешь быть со мной. Я выбрала тебя.

— А твой хозяин не против? — не удержался я. — Мне показалось, что ему нужна ты. Но не ещё один мужик.

  Она зашипела на меня. Клыки выросли, рот растянулся в гримасе хищника. Ноздри затрепетали, а глаза превратились в две щёлки.

  Я в ужасе отшатнулся. Всё то, что она говорила, что предлагала, стало до невозможного реальным. Это было правдой. Вампирша открылась мне. И она не примет отказа.

  Она прыгнула на меня, но каким-то чудом я успел увернуться. Какая-то посуда с грохотом покатилась по полу, опрокинулся табурет. Она прыгнула вновь, но теперь словно не пытаясь поймать меня. А повисла на стенном шкафчике. И я вновь услышал шипение хищника. Шкафчик дёрнулся и оборвался. Вампирша свалилась вниз, погребенная под слоем моей мебели. Она ругалась, визжала, пытаясь выбраться. А я бросился к столу, и опрокинул его сверху.

— Я перегрызу тебе глотку! — кричала она. — Ты сдохнешь! А твоё тело сожрут черви!

  Я не слушал её. В комнате спал человек, который ничего не знал. Я принялся тормошить его, что-то приговаривая. Но он только открывал и закрывал глаза, не в силах очнуться от алкогольного дурмана.

— Вставай же! — орал я, таща на себе бесчувственное тело. — Она здесь! Она загрызёт нас!

— Она жива, — вдруг ясно произнёс он. И попытался подняться на ноги. Но сегодня тела подводили нас двоих. Вампирша выламывала дверь кухни, когда мы смогли вывалиться из квартиры на лестницу. Я захлопнул дверь, повернул ключ и сломал его. Что-то с силой ударило изнутри, раздался визг, полный ярости. И дверь затряслась.

— Это она? — спросил он, цепляясь за меня.

— Да.

— Она жива?

— Нет. Она мертва. Но живёт.

— Хорошо, — он медленно пополз вниз. — А я думал, что схожу с ума.

— Не смей падать, — рявкнул я, пытаясь поддержать его. — Она сейчас будет здесь.

— Может это и к лучшему, — сказал он, глядя мне в глаза. — Я не смог спасти её. Не смог помочь. Не верил. Может быть лучше будет, если она убьёт меня.

  Я орал, матерился и тащил его на себе. Лифт не хотел двигаться. И было страшно ехать на нём. Девять этажей. Восемь этажей. Семь.. Шесть…

  Дверь медленно открылась. Было пусто.

— Она должна знать, где мы, — пробормотал он словно в полузабытьи. — Она чувствует запах страха. Запах крови. И идёт по следу. Как ищейка.

— Как любой хищник, — сказал я, выглядывая. Никого не было. Двери попытались было закрыться, но я придержал их. Подхватил его с пола и потащил на себе. А он совсем не хотел идти. Словно специально делал это.

— Двигайся же, — зло говорил я. — Мы должны дойти. Должны.

  Я не знал, куда мы шли. На улице была ночь. Мне даже показалось, что не такая тёмная, как в тот момент, когда ко мне пришла вампирша. Но на улице не было никого. И тишина. Нужно было просить помощи у всех, у кого можно. Но я боялся. Я хотел только одного: убежать подальше отсюда.

  Она выкрикнула моё имя. И имя своего мужа. Мы делили не только любовь к одной женщине. Мы носили одинаковые имена. И она звала кого-то из нас, но мы не знали, кого именно. И мы делали вид, что не слышим. Мы бежали. От той, которую любили. И которая хотела нашей смерти.

  Холодная руки ухватила меня за плечо. И мои ноги оторвались от земли. И я полетел спиной вперёд, куда-то. Я слышал, как он кричит, умоляя, заклиная. И повторяя в бесконечности её имя.

  Я больно ударился о землю, прокатился по ней, глотая пыль и сбивая кожу в кровь. И так остался лежать, не зная, могу ли шевелиться. Но когда смог приподняться, увидел, что она уже склонилась надо мной. Губы её были приоткрыты, а клыки настолько удлинились, что я ещё успел удивиться: как это оно так вышло?

  И она взяла меня за волосы, запрокинула голову назад и впилась клыками в мою шею. Я, кажется, закричал, но ничего не услышал. Зато почувствовал боль. Дикую, нестерпимую, отвратительную. Ту боль, с которой человек умирает.

  Вампирша вдруг утробно заурчала и отпустила меня. Я упал, не в силах двинуться. И только видел, как он схватил её, сзади, не давая приблизиться ко мне. Как она вертится, стараясь сбросить его с себя. И их крики слились воедино. Визг, проклятья и шипение. Но рядом не было никого, кто мог бы помочь нам. Словно все вымерли.

  Он упал. Не выдержал этой бешенной скачки. И даже я слышал звук, с которым ломались его кости, когда он падал. А она издала победный вопль и прыгнула на него сверху. И вонзила зубы в его горло. Его кровь хлынула потоком, потекла по нему, ней и земле. Обагрила всё вокруг. Вампирша убивала его у меня на глазах.

  Зажимая рукой рану на шее, я поднялся. Странно, тело почти не болело. Только левая нога отчего-то не хотела двигаться. И волоклась следом как неудобный отросток.

  Его тело дергалось. Руки скреблись о вампиршу, пытаясь оттолкнуть её от себя. А она только сильнее прижимала его к себе. А затем она откинулась назад, наслаждаясь вкусом его крови. И я увидел, насколько она отвратительна. Насколько не похожа на любимую мною женщину.

  Она облизнула губы, глядя на меня. С наслаждением, удовольствием. И бросила его лежать. А сама поднялась навстречу мне.

— Я предлагаю тебе идти за мной, — сказала вампирша. — В бессмертие. Туда, где мы сможем быть вдвоём.

— Я не стану таким, как ты, — сказал я. Сил больше не осталось. Это была смерть.

  Она стала приближаться ко мне. Наслаждаясь каждым шагом и моей слабостью. И я мог только смотреть. И вновь почувствовал холодные пальцы на себе, и увидел клыки. Это был конец.

  Кто-то вновь оттянул её от меня. Но я не знал этого человека. Это был мужчина, крупный, бледный, очень красивый, но красота эта была благородной. И она, увидев его, завизжала, словно побитая собака, забилась в могучих руках. Вампирша умоляла о прощении, о снисхождении. Но мужчина не слушал. Одним быстрым движением руки он отделил её голову от тела. И не успел я понять, что случилось, и голова ещё не успела упасть на землю, как в его руках уже был пепел. А через мгновенье ветер унёс и его.

  Я смотрел на вампира и понимал, что тот лишь отсрочил неизбежное.

— Непослушная девочка, — сказал вампир. Он посмотрел на меня и добавил: — Жаль. Она могла стать лучшей из нас.

  И он исчез. Так неожиданно, что я бы мог решить: мне всё это приснилось. Однако, шея моя болела, а совсем рядом умирал человек.

  Никто не должен умирать в одиночестве. Никто не должен оставаться один.

  Я взял его руку и крепко сжал. Только каким-то чудом он ещё жил. Наверное, потому что в глубине души не хотел умирать. И губы его что-то говорили мне, но кровавая пена не давал услышать. Он дёрнулся один раз, второй… Глаза его закатились…И он умер…

  А я остался жить. На следующий день я очнулся в больнице, где меня допросили. Хотя без особого пристрастия. То, что я ничего не мог объяснить, списали на шок. Смерть моего друга приписали беспризорным собакам, которых в последнее время расплодилось уж слишком много.

  Я выздоровел довольно быстро. Физически, конечно. Та ночь ещё очень долго мне снилась в кошмарах. И в них умирал то я, то вновь он. И каждый раз я просыпался в ужасе, что это может повториться. И всё же понимал, что вампир, пощадивший меня, больше не вернётся.

  Может быть время действительно лечит. Мне живётся уже более спокойно. Я бросил курить и открывать по ночам окна, но не более. Перестал вспоминать тех двоих, что умерли в одну ночь. Перестал любить ту, что любил всю жизнь. Перестал ждать смерти. Потому что каждый раз, когда я думаю об этом, вспоминаю слова, которые сказали губы в кровавой пене:

— Живи, Женя…