Дело о пропавшем человеке

Годы проходят десятилетие за десятилетием, и, казалось бы, рана воспоминаний должна со временем затянуться, какой бы рваной и воспаленной она ни была. На это я и уповал первые месяцы, когда пережитый страх не давал мне сомкнуть глаза ночами; на это надеялся впоследствии, когда меня годами мучила бессонница, а в долгие осенние ночи я пачками глотал снотворное, пытаясь забыться и не видеть постоянных кошмаров.

Мои надежды оправдались, но лишь отчасти. Я так и остался бледным неврастеником, боящимся собственной тени. Никакая сила не заставила бы меня спуститься в подвал, купить тур в пещеру или прокатиться на метро; так же упорно я избегаю вокзалов, потому что мчащиеся со всех сторон поезда пробуждают в моей памяти ужасные картины. Одно время я думал, что успокоился — если не считать моих многочисленных фобий — и даже достиг кое-какого успеха: моя кулинарная колонка в «Аркхэм пост» пользовалась известной популярностью среди хозяек. Разумеется, эта популярность не шла ни в какое сравнение с аншлагами колонки криминальных новостей, которую я вел ранее — до того дня, когда уговорил моего друга лейтенанта Джима О’Рейли показать мне следственные действия. Однако это все же кое-что говорило обо мне как о профессионале, и теплые письма архэмских дам радовали сердце. Пусть у меня не будет собственной семьи, говорил я себе, зато я вношу частицу радости в чужие семьи.

Но вчера рухнуло и это.

Вчера вечером я снова увидел ее, ту женщину в черном. Она стояла на набережной в мутном свете самого тусклого фонаря и негромко напевала, и я содрогнулся, узнав слова. Да разве мог я забыть их!

Она совершенно не изменилась за почти тридцать лет, прошедшие с тех пор.

Потом, когда я немного отдышался — признаюсь, я бросился бежать, бежать куда глаза глядят, и опомнился только возле книжной лавки в двух кварталах от дома, когда совершенно выбился из сил, — мне подумалось, что следовало попытаться заговорить с ней. Спросить, есть ли ее вина в крушении поезда и обрушении того дома, а главное — какова судьба Джима О’Рейли, моего лучшего друга. Коль скоро он не вышел на связь, ни разу не написал и не навестил, значит, его нет в живых, и сердце мое подтверждает это: с того дня я научился предчувствовать худшее. Но как он умер? Погиб ли случайно под завалами, или же был убит руками негодяев, которых преследовал, или же был сожран одним из мерзких чудовищ — «переродившихся»?

Когда я немного пришел в себя после памятных событий того дня, я принялся листать зоологические справочники, расспрашивать известных охотников и исследователей, посещать музеи естественных наук, и теперь могу смело сказать, что ни одного из виденных мною тогда животных не существует в природе. Однако же я их видел, слышал их рев, обонял мускусную вонь. Откуда взялись эти страшилища? Кто пустил в наш мир то, чему в нем нет и не было места?

И это я мог бы спросить у нее.

Но сам вид ее фигурки, такой непримечательной и одетой в неброскую, далекую от моды одежду, ее обыденно-миловидного лица, ее волос, убранных под черную шляпку, внушил мне такой непереносимый ужас, как будто под обликом человеческого существа пряталось нечто неизъяснимо чудовищное, не менее опасное, чем твари в подвале. И снова перед глазами моими встали сухощавая, долговязая фигура моего друга лейтенанта О’Рейли, его полицейская форма, вечно измятая и сидящая на нем как на вешалке, длинные, костлявые веснушчатые руки и такое же веснушчатое, добродушное лицо, его ирландские голубые глаза с морщинками в уголках. Мы тогда оба были молоды, я мечтал о славе журналиста, он — о карьере в полиции, и как будто к этому были некоторые предпосылки; мы готовы были работать день-деньской, чтобы достичь вершины своих честолюбивых устремлений, и когда О’Рейли позвонил в редакцию со словами «Картер, у нас многообещающее исчезновение, предположительно убийство, хочешь посмотреть, как происходит расследование?», я буквально взлетел из-за стола…

Я помню и этот стол, заваленный бумагами, и старенький «Ундервуд», наполовину разбитый мною (и мои пальцы, разбитые о тугие клавиши «Ундервуда»), боргес на шпонах, которым набирались передовицы «Аркхэм Ивнинг монитор» — увы, по престижности и популярности с ней не сравниться моей нынешней «Аркхэм пост», но теперь я и не стремлюсь к особой известности. Нашего редактора, пузатого низенького живчика мистера Каттлера, лысого и с виду несерьезного, но давшего мне бесценные уроки репортерского мастерства. Пожилого сухопарого мистера Доу, с которым мы делили кабинет, нашего культурного обозревателя. И первую в Аркхэме женщину-журналиста мисс Уэйтли, в которую я был тайно влюблен — теперь-то я понимаю, что для нее это оставалось тайной очень недолго, и как же горько разочарована была мисс Уэйтли, когда я, дрожащий от страха после известных событий, не открыл ей дверь.

А ведь я надеялся прославиться после этого расследования и в ореоле славы посвататься к мисс Уэйтли…

Все это промелькнуло перед глазами, как ускоренная кинолента на экране. И я будто снова окунулся в бесшабашные и полуголодные дни молодости.

***

Началась Великая Депрессия. Доживал последние дни «сухой закон» — пьяницы не догадывались об этом, и бутлегеры были единственными, пожалуй, кто потирал руки, подсчитывая прибыли, так как неуверенность в завтрашнем дне, отчаяние после увольнения, всеобщий пессимизм и зависть друг к другу толкали людей в тайные притоны, замаскированные под безалкогольные кафе, где можно было пропустить стаканчик виски или бренди. Тот, кому продавали выпивку из-под полы, мог оказаться и темнокожим мусорщиком, и преуспевавшим до недавних пор фабрикантом — разорялись в ту пору все, а спивались, пожалуй, скорее бедняки, так как немало солидных дельцов в ужасе перед неминуемым крахом пускали себе пулю в лоб. В темных кварталах безраздельно властвовали грабители и воры, но и преступный путь обогащения переставал быть легким.

В этой тревожной атмосфере полицейские Аркхэма менее всего склонны были к оптимизму, отлично понимая, что чем беднее и нестабильнее жизнь, тем скорее встают на скользкую дорожку те, кто в благополучные времена не стал бы и помышлять об этом. С утра лейтенант О’Рейли принял к расследованию несколько дел о карманных кражах, сильно участившихся, два дела о краже со взломом и одно — о нападении.

Взгляд его мазнул по свежему номеру «Аркхэм Ивнинг монитор», по колонке происшествий, которую вела мисс Уэйтли. В ней сообщалось о вчерашнем крушении кингспортского поезда. С негодованием журналистка писала: «Подумать только, как очерствели люди всего лишь из-за экономических трудностей. В другое время добрые жители нашего города в первую очередь бросились бы спасать выживших. А в этот страшный день не менее десятка разнузданных негодяев выхватили из-под обломков багажного вагона чемоданы пострадавших и кинулись бежать! Куда смотрит полиция?» О’Рейли мог бы рассказать прекраснодушной мисс, что ее фантазии о добродетельных аркхэмцах не более чем фантазии, а предки, основавшие этот город, могли бы еще и добить выживших — чтобы не заявили права на украденные чемоданы. Еще О’Рейли мог бы немало порассказать о том, куда именно смотрит полиция. Но это значило признать несостоятельность полицейского управления Аркхэма перед лавиной преступности, а к такому О’Рейли был не готов. Поэтому он вздохнул, сокрушенно покачал головой и принял еще одну молодую леди.

Молодая леди была, в сущности, не леди, а всего лишь мисс Эббот, продавщицей из бакалейной лавки, переживавшей сейчас, как и все остальные лавки, не лучшие времена. Перед О’Рейли сидела полная светловолосая девушка, одетая в голубое платье с безвкусными поддельными жемчужными бусами; она краснела, комкая мокрый от слез платочек, нос у нее был красным от постоянного шмыганья, а на предплечьях багровели свежие синяки. Шепотом мисс Эббот призналась, что вечером по пути домой из лавки подверглась изнасилованию.

— Вы можете описать злоумышленника? — задал О’Рейли дежурный вопрос.

— Их было двое. Белые, кажется. Грубые, но такие, знаете, нарочито… а пахли дорогим табаком и одеколоном. Но они напали со спины, заломили мне руки, сунули тряпку в рот, и я их не разглядела, — ответила мисс Эббот и снова всхлипнула.

— Они причинили вам какие-то повреждения, помимо… — О’Рейли замялся.

— Они ударили меня по голове, — пояснила мисс Эббот.

О’Рейли уточнил, где произошло нападение.

Уже не в первый раз его посещала мысль, что честные граждане могли бы быть и поосторожнее. Мисс Эббот на пару с подругой снимала тесную комнатенку в старом доме на Флит-стрит; место само по себе было не из лучших — гетто, жили в нем отнюдь не сливки городского общества, а путь из лавки пролегал через длинные торговые склады позапрошлого века. Днем, начиная с четырех-пяти утра, к складам подъезжали многочисленные грузовики и, конечно, уничтожили все следы преступления. А вот вечером этот участок улицы был почти не освещен и совершенно безлюден, зато со множеством закоулков между складами. Имелся и другой путь, безопаснее, но длиннее, и мисс Эббот, как тысячи жертв до нее, понадеялась, что ничего не случится.

— Вы не заметили кого-либо, кто мог бы стать свидетелем? — безнадежно спросил О’Рейли.

— Заметила, — воскликнула мисс Эббот. — Она там была! Она стояла неподвижно!

— Кто?

— Женщина в черном! В шляпе! Я ее не разглядела, но она была в черном, в платье, это точно! Она стояла неподвижно, как кукла!

Мисс Эббот почему-то пришла в чрезвычайное волнение.

— Она не позвонила в полицию, — отметил О’Рейли, — и никак вам не помогла.

— Да, но она точно что-то видела!

— Спасибо, вы нам очень помогли, — закончил О’Рейли и выпроводил плачущую девушку из участка. Сведения от мисс Эббот не пригодились ему ни на грош. Шляпки и черные платья носили тысячи женщин. Когда он вернулся, его коллеги посмеивались, обсуждая события дня.

— Да эта уродина должна еще радоваться, что на нее кто-то польстился, — сказал один.

— Кто ее гнал на Флит-стрит вечером? Сама нарывалась, дура, — заметил второй.

— И так каждый день, — вздохнул О’Рейли. Он сочувствовал мисс Эббот и тем, кто пострадал от грабежей и краж. Ему самому не сочувствовал никто; добрые граждане Аркхэма смотрели на него с надеждой, а если он не успевал их защитить, надежда превращалась в гнев. «По нынешним временам наше управление должно быть вдвое больше!» Тем не менее О’Рейли отправил двух молодых офицеров на осмотр места происшествия и розыск, буде возможно, этой молчаливой женщины в черном — свидетельницы.

— Ни примет, ни следов, — бормотал он раздраженно. — Сволочи.

В глубине души О’Рейли понимал, что эта текучка не поможет ему сделать карьеру. Но он был молод и все еще верил, что страдания мисс Эббот важнее любой карьеры на свете, — его товарищи и напарник Рассел были старше и давно избавились от идеализма.

А после обеда пришла, размеренно стуча шпильками — будто забивая гвозди в пол, — миссис Коупленд, похожая на жабу с королевской осанкой.

О’Рейли смотрел на ее золотые часики, на тщательно убранные волосы, выкрашенные в наимоднейший платиновый цвет, на запудренные дорогой пудрой «Макс Фактор» морщины на жабьем большеротом лице. Миссис Коупленд была в черном крепдешиновом платье и черной шляпке, и когда она не говорила — жестко, властно, будто вбивая гвозди в мозг каждым словом, — то была похожа на величественный манекен. Вне сомнения, миссис Коупленд была настоящей леди, но у О’Рейли вдруг мелькнула неуместная мысль: а не она ли шляется по трущобам и темным переулкам, подглядывая за преступлениями?

— Мэм, — сказал он, — чем могу служить?

Остальные проявили ту же почтительность, но у каждого на лице читалась одна и та же мысль: наконец-то кто-то обворовал не обывателей, а эти заносчивые сливки общества! Миссис Коупленд представляла одну из самых богатых и влиятельных семей Аркхэма — судопромышленников и владельцев верфей на Мискатонике.

— Мой брат, Фрэнк, — сказала она. — Он пропал.

***

Когда я услышал от О’Рейли, что пропал Фрэнк Коупленд, в первую минуту порядком удивился. Но по зрелому размышлению решил, что удивляться-то и нечему.

Фрэнк Коупленд считался enfant terrible в благопристойном и консервативном семействе Коуплендов, хотя никогда не был замечен ни в чем действительно противозаконном. На самом деле Фрэнк, по-видимому, был самым безобидным в этом клубке мурен с безупречными манерами, однако мне никто не позволил бы высказать вслух подобное сравнение. Еще бы! Старый мистер Коупленд был одним из инвесторов, чьи вливания помогали поддерживать наше издание на плаву. Его жена, действуя через несколько благотворительных обществ и дамских кружков, держала в изящном и ухоженном, несмотря на возраст, кулачке всю светскую жизнь Аркхэма, а ее отпрыски — Герберт, Зельда, Фрэнк и внук Герберт-младший — регулярно становились героями колонки светской хроники. Впрочем, в колонку попадали далеко не все их проделки. Например, никто толком не знал, что случилось с мужем Зельды и почему она вернула себе добрачную фамилию. По пальцам можно было пересчитать и тех, кто видел младших внуков Коупленда, дочь Герберта и сына Зельды; официально говорилось о том, что у этих, бесспорно, прелестных и талантливых детишек очень слабое здоровье.

Мисс Уэйтли однажды высказала еретическое предположение, что Герберт-младший как-то раз взял без спросу отцовский «Бугатти», чтобы покатать брата и сестренку, после чего все трое остались инвалидами, разве что Герберт в состоянии передвигаться. Может, у нее были какие-то сведения из первых рук. Я склонен был согласиться с ней — не потому, что питал нежные чувства, а потому, что Герберт действительно отличался странной походкой и осанкой, заметно сутулился, а его девически тонкое лицо всегда покрывала болезненная бледность. Впрочем, даже сутуловатый и хромой внук миллионера мог надеяться на благополучие в личной жизни, а наш ведущий колонки светской хроники, молодой Аллан Смит, всегда подчеркивал его блестящие успехи в колледже.

Коупленды представляли собой типичных жестких, но внешне набожных и добропорядочных дельцов, кроме Фрэнка. Тот мечтал о карьере литератора. Несколько его приключенческих рассказов, довольно занятных, было опубликовано в нью-йоркских альманахах, однако они никогда не появлялись в «Аркхэм Ивнинг монитор». Почему? — наш редактор Каттлер об этом не распространялся, но по всем признакам старик Коупленд не одобрял увлечение сына. Между тем Фрэнк проявлял живейший интерес к жизни железнодорожников, пожарных и моряков, не без оснований полагая, что из этого источника можно почерпнуть темы для новых остросюжетных рассказов, и мало-помалу проникался симпатией к ним. Его сутуловатую, как и у племянника, долговязую фигуру нередко можно было видеть в портовых тавернах, где он расспрашивал речников, или около пожарного управления, или на вокзале, где он беседовал с бродягами и вокзальными полицейскими.

Но кто мог желать зла Фрэнку?

— Спорю на доллар, — сказал мне вполголоса О’Рейли, — его наверняка пристукнули в трущобах, чтобы обчистить ему карманы. Кто? Скорее всего, какой-нибудь портовый воришка или вокзальный «гастролер»… ну, кто-кто, грабитель, который путешествует из города в город. Или, тоже вероятно, он сам снял квартирку на отшибе, чтобы сидеть и сочинять свои рассказики в тишине, подальше от их семейки.

— Что ты имеешь против семьи Коупленд? Уважаемые люди…

— Видел бы ты эту дамочку, миссис Коупленд! Настоящая мегера. Это она в компании других богачей притворяется милой, а с нами, с обычными людьми, она не церемонится.

Я рассказал ему о предположении мисс Уэйтли насчет Герберта.

— Что ж, может быть. Тогда у Фрэнка еще больше оснований, чтобы сбежать из дому. В любом случае, если уж чертова Зельда явилась в полицию, дело пахнет керосином.

Я присоединился к О’Рейли и Расселу, вооруженный щегольским импортным «ФЭДом» и блокнотом, сгорая от любопытства. Переступить порог роскошного особняка Коуплендов, посмотреть, как живут самые именитые горожане, может быть, раскопать некоторые скелеты в их шкафах — пусть мне не дадут это опубликовать, но само знание дорогого стоило!

***

О’Рейли посторонился, чтобы пропустить Рассела.

— Могу я поговорить с вашими уважаемыми домочадцами, леди Зельда, мэм?

Зельда отступила в глубь дома, не говоря ни слова.

— Нам обязательно нужно их опросить, чтобы узнать, куда мог направиться ваш брат, — продолжал Рассел, идя за ней.

— Вам не о чем с ними разговаривать. Все, что вам нужно, могу рассказать я.

Лейтенанта Рассела, полицейского с почти пятнадцатилетним стажем, ее властный тон и надменное выражение лица ничуть не обескуражили. Рассел на своем веку надевал наручники на людей, которые вели себя и более заносчиво.

— Тем не менее нам необходимо составить полную картину, — напирал он. — Позвольте также осмотреть комнату мистера Коупленда, мэм, чтобы…

— Вам нечего там делать!

— То, что мы там будем делать, называется «следственные действия», мэм, — вмешался О’Рейли. — Если вы желаете, чтобы мы выяснили, где ваш брат, не будете препятствовать. А если не желаете, зачем же обратились в полицию?

Зельда поджала губы, и в наступившей тишине явственно скрипнули зубы. Смерив полицейских недобрым взглядом, она процедила:

— Кэт, проводите джентльменов в комнату Фрэнка.

Взгляд, адресованный Кэт — блеклой, старообразной особе с недовольным лицом — был еще более неприветливым.

Дом Коуплендов производил не очень приятное впечатление. О’Рейли бы понял, если бы Коупленды обставили его с показной кричащей роскошью, или, наоборот, аскетично, по-деловому, но просторный полутемный холл выглядел так, будто туда наспех свалили первые попавшиеся предметы, найденные то ли в антикварной лавке, то ли на барахолке, разбавив их модной мебелью из нью-йоркских каталогов. В камине огонь не горел, и вместо обычного пепла там были какие-то непонятные, неприятно пахнущие комки, как если бы хозяевам взбрело в голову жечь куски пластмассы или синтетическую одежду. На каминной полке стояли раковины, безделушки и статуэтки с морской тематикой, — единственное, что было подобрано с некоторым тщанием. Зельда Коупленд, на сей раз наряженная в красное платье и туфли с открытым носком, смотрелась в этой гостиной чужеродно.

Так же странно была обставлена остальная часть дома. Стена, к которой примыкала лестница, ведущая на второй этаж, была завешана старинными гравюрами, тоже преимущественно на морскую тематику; некоторые изображали нелепых экзотических животных — как их представляли художники, например, огромного кальмара с крыльями, обхватившего щупальцами трехмачтовый фрегат, или причудливую гориллу с рогатой головой козла. Откуда-то доносились плеск и механические монотонные вскрики.

— А твоя мисс Уэйтли, похоже, знала, о чем говорила, — шепнул О’Рейли на ухо Картеру.

Картер, криминальный репортер и лучший друг О’Рейли, поморщился и кивнул. О’Рейли догадывался, о чем он думает: нельзя держать искалеченных детей в этом мрачном, пыльном, полутемном доме. Гравюры выглядели такими безобразными и пугающими, что даже взрослому закаленному службой в полиции О’Рейли становилось не по себе.

— Я думала, что полицейские ходят по двое, — сказала Кэт, будто в пространство. Голос ее был бесцветным и сиплым.

— Ну, а мы втроем, — перебил Рассел. — Мисс, вы горничная или сиделка?

— Сиделка? Нет, тут никому пока не требуется сиделка. Я экономка, меня нанимала миссис Зельда.

— Хорошо. Когда вы в последний раз видели мистера Фрэнка?

— Вчера. Или позавчера, дайте вспомнить… Он старался пройти незаметно. Мистер Фрэнк не любил общества. Он считал, что ему все мешают, вот как.

Кэт встала на пороге, сторожко следя за всем, что делали полицейские. Несколько раз она делала движение, будто желая их остановить. Особенное недовольство у нее вызвало то, что Картер выполнил несколько снимков.

Комната Фрэнка показалась О’Рейли более уютной. В ней стояла современная комфортабельная мебель — платяной шкаф, кровать, комод, большие этажерки с книгами, в основном по морскому и военному делу. На тумбочке лежал перевод трактата Сунь Цзы, небрежно заложенный заломленным листком — видимо, эту книгу Фрэнк читал перед тем, как исчезнуть. У окна стоял удобный старый письменный стол, заваленный черновиками.

Картер присмотрелся к печатной машинке.

— Мне бы такую, — с завистью сказал он. — Мой «Ундервуд» уже никуда не годится.

— Офицер тоже пописывает на досуге? — спросила Кэт.

Попытка фамильярности в ее исполнении была еще неприятнее, чем прежняя настороженная подозрительность, а кокетливая нотка отнюдь не украсила вялый бесцветный голос. О’Рейли подумал, что любопытство Кэт не выглядит искренним.

— Нам нужно писать отчеты о проделанной работе, — сухо ответил Картер.

Рассел и О’Рейли расспрашивали Кэт о том, какой образ жизни вел Фрэнк. Картер слушал.

— Да какая там у него жизнь? Все писал свои рассказы, хотел стать знаменитостью. Ну, их-то печатали, но сравнить, сколько напечатали, а сколько он их писал и рассылал! Бывало, уже за полночь, а он пишет и пишет, стучит и стучит. А потом спит до полудня! Нет, выпивка — это не про нас. Это старший мистер… — Кэт запнулась.

— Герберт? — подхватил Рассел. — Он любит выпить?

— Ну как вам сказать… Бывало иногда, — заюлила Кэт. — А как же без этого?

— А где его супруга? — спросил О’Рейли.

— Да какая супруга? Вдовый он уже лет десять как. Не знаю я, с чего она умерла, не видела я ту миссис Коупленд в глаза.

— Хорошо, вернемся к Фрэнку. Вы говорили, что он посещал вокзалы и порт.

— Ну, а как? Ему же надо было знать, про что рассказы свои писать. Вот вчера пошел на вокзал…

— Наверное, хотел написать про крушение поезда? — спросил Картер.

Ему очень не понравилось выражение лица Кэт. Как будто на линялой маске промелькнуло какое-то сильное чувство, и чувство это не было добрым.

— Писатели эти, — сказала она. — Как те мухи, где падаль — там и они со своими рассказами! Смертью чужой питаются! А вы почем знаете, про что он там хотел писать?

— Но ведь это очень серьезное происшествие. Трагедия.

— Ну понятно, чего про обычную жизнь писать…

— Кто у вас погиб на том поезде, Кэт? — вдруг сказал Картер.

— Да никто у меня там не погиб, с чего вы взяли? Просто зло берет. Одни пашут всю жизнь за гроши, а другие думают, что разбогатеют на рассказиках! И зачем ему еще богатеть, вон, золото на золоте…

Кэт осеклась и взглянула на коридор.

— Что это за рисунок? — спросил Рассел, указывая на витиеватый вензель над окном.

— Герб ихний, ну, хозяйский. Он тут везде. И на подкладе у жилеток тоже есть, и на платках носовых. Ручки перьевые, значит, с ним заказывают.

Картер сфотографировал герб.

Поговорить с племянниками, кроме Герберта, им не позволили: Кэт грубовато-вежливо и непреклонно заверила, что Фрэнк совершенно не интересовался ими, проводил некоторое время только с Гербертом, проявлявшим интерес к его историям. Но Герберт был в колледже.

— Значит, придется нам навестить ваш замечательный дом еще раз, — Рассел наградил ее фальшивой улыбкой.

Когда они вышли, Картер приплясывал от нетерпения.

— Они ведь лгали нам, да? И миссис Коупленд, и эта Кэт? Я не верю ни одному ее слову!

— Рэнди, ты слишком категоричен, — возразил О’Рейли, а Рассел снисходительно улыбнулся. — Я бы сказал, что они кое о чем умалчивали. И это не обязательно имеет отношение к исчезновению Фрэнка. Теперь наша цель — вокзал.

***

Я не ожидал, что расследование пойдет так быстро. В представлении обывателя расследование — это умственная работа, которую умудренный опытом полицейский выполняет, сидя за столом и сопоставляя показания или вычерчивая схемы. Сам я ввиду многих написанных мною заметок уже понимал, что в расследование входит множество рутинных на первый взгляд действий: осмотр, опрос, изучение деталей, которые кажутся несущественными…

Горничная Кэт при ее очевидной лживости все же дала нам ценную зацепку. Но что, если она лгала и в этом? Что, если Фрэнк Коупленд отправился не на вокзал? Я положил себе зайти после работы в пожарное управление, где Фрэнк также бывал частым гостем — его последняя повесть, как я теперь понимаю, предвосхитившая жанр «романов катастроф», рассказывала именно о пожаре на речных верфях, причем явно на основе жизненного материала: на одной из верфей, принадлежавших Коуплендам, несколько месяцев назад действительно произошел пожар.

Джим О’Рейли выдал мне фотокарточки Фрэнка, числом более пяти, и я отправился по вокзалу, показывая их полисмену, работникам вокзала и пассажирам. В основном это была бесполезная работа, но я не унывал, понимая, какое количество фактической руды приходится просеивать детективу в поисках улик. Разумеется, в статье я намеревался слегка приукрасить действительность, так как читатели отнюдь не жаждали видеть описание одних и тех же вопросов и с одним и тем же ответом: нет, не видел, не встречал, я тут впервые. Однако некоторые постоянные пассажиры узнавали Фрэнка и отмечали, что видели его на вокзале регулярно. А работники — буфетчик, уборщики, билетеры в билетной кассе, заведующий залом ожидания — узнали его мгновенно.

— Да, сэр, мистер Коупленд был на вокзале позавчера, — признавали они. — Да и как он мог пропустить такое событие?

Я немного воспрянул духом.

Позавчера произошло неординарное и страшное для Аркхэма событие — крушение поезда. Беда случилась на подступах к Аркхэму, в девяти с половиной милях. Я примерно знал это местно и прикинул, как все выглядело.

Аркхэм стоял в холмистой местности. Вокзал располагался между двух довольно высоких холмов, застроенных производственными складами, и перед ним находилась промежуточная грузовая станция Аркхэм-1, куда вела отдельная ветка. Грузовые поезда отправлялись на Аркхэм-1 по этой ветке, там их разгружали, загружали заново, и таким образом грузовое сообщение не мешало пассажирскому. Перед развилкой поезда должны были пройти через глубокую лощину, довольно сумрачную и заросшую высокими деревьями, между которыми торчало несколько очень старых усадеб, основанных еще первыми поселенцами. Две из них, как я точно знал, были заброшены, в некоторых еще теплилась жизнь, но прерывисто.

Именно из заброшенных усадеб, как сообщил мне офицер Уиппл — полицейский, дежуривший на станции, — и выбежали мародеры. Видимо, это были городские люмпены, облюбовавшие заброшенные дома для ночлега.

Я сделал пометку в блокноте. Возможно, Фрэнк стал свидетелем мародерства, и негодяи, для которых не было ничего святого, расправились с ним.

— Вы не помните, офицер, — спросил я, — мистер Коупленд не изъявлял желания лично осмотреть место происшествия?

— Если у него и было такое желание, мистер Картер (я приоткрыл рот от изумления — мне-то казалось, что никто не знает меня в лицо, и я смогу сойти за детектива), то он со мной не делился. Лишь расспрашивал. А потом я не заметил, куда он пошел, сами понимаете, у нас тут хлопот хватает: ширмачи, попрошайки…

Я решил поделиться результатами своих трудов с настоящими полицейскими, которые в тот момент как раз опрашивали других работников вокзала, и вдруг столкнулся с мисс Уэйтли.

— О, Рэндольф, — сказала она. — Как поживаете?

— Добрый день, Роуз, — мы называли друг друга по имени, хотя я вкладывал в это обращение гораздо большие чувства, нежели товарищеские. — Вы делаете материал про крушение?

— Ну конечно! Но я хочу написать больше, — взволнованно сказала Роуз. Ее серые глаза гневно блеснули. — Я хочу написать о моральном обнищании, которое хуже денежного. Подумать только, один из жертв крушения запомнил, что какая-то дамочка, с виду приличная, наблюдала за крушением и даже не пошевельнулась, чтобы вызвать врача, пожарных и полицию!

— Дамочка?

— Да, он полагал, что это приличная дама, не то, что ворье, которое разграбило багаж несчастных пострадавших. Вот, — мисс Уэйтли справилась со своими заметками в блокноте, таком же, как и у меня — на картонной обложке был напечатан вид Статуи Свободы. — Женщина в шляпке и черном платье. Позор! Куда мы катимся?

Я выразил согласие, и мы расстались; я питал надежду увидеться с мисс Уэйтли в конце дня в редакции. Может быть, я решусь пригласить ее на чай в ближайшее еще не закрывшееся кафе, думал я.

Блокнот мой уже был наполовину исписан. Интересно, подумалось мне, а как работал Фрэнк? Запоминал? Ведь ему не нужно было точно рассказывать о происшествиях — он, как писатель, мог многое домыслить, присочинить…

— Офицер Уиппл, — окликнул я.

— Что-нибудь еще, детектив?

— Да. Мистер Коупленд пользовался какой-нибудь записывающей техникой?

Насколько я знал, Коупленд мог себе это позволить.

— Нет, он везде таскался с записной книжкой. Красивой такой, в кожаном переплете. Ну, Коупленд, сами понимаете. Вензель вытиснен золотом, крокодилова кожа, не хухры-мухры…

Я записал и это.

О’Рейли в это время допрашивал вокзального нищего, а Рассел — пьяниц, ошивавшихся в местной пивнушке. Вокзал будто притягивал к себе все городское отребье.

Я дождался, пока О’Рейли закончит, и окликнул его:

— Джим! У меня тут кое-что набралось.

О’Рейли взял у меня блокнот и фыркнул: мои каракули показались ему абсолютно неразборчивыми.

— Видел бы ты записи моей коллеги, — я вдруг почувствовал, что краснею. — Кстати, я ее тут встретил. Она мне рассказала кое-что…

— Ты давай сначала про свои наработки рассказывай.

Я изложил все, что нарыл.

— Ишь ты, а я бы про записную книжку мог и не спросить, — хмыкнул О’Рейли. — Молодец. Значит, так. Завтра встречаемся, — он назвал время, — и допрашиваем Герберта. На сегодня все.

Что-то не верилось мне в это «все», но спорить с лейтенантом полиции — себе дороже.

— Да, а что тебе там наговорила твоя подружка?

Щеки у меня заполыхали.

— Ну, она просто коллега… — и я рассказал про бесчувственную дамочку.

— Дамочка, — повторил О’Рейли и попрощался.

***

На следующий день полицейское управление запланировало рейд по заброшенным усадьбам в лощине. О’Рейли сориентировал полисменов, что искать.

— Особенно важно найти записную книжку в переплете из крокодиловой кожи с гербом, вытисненным золотом, — объяснял он. — В ней могут содержаться важные сведения.

Рассел подошел к нему.

— Что это ты так возбудился, когда твой приятель из газеты сказал про ту дамочку? — спросил он. — Ну да, это может быть важный свидетель. А может и не быть. Сам понимаешь, это пока только догадки — что смерть Фрэнка связана с крушением поезда. Не исключено, что он сейчас сидит в какой-нибудь хибаре из числа тех старых усадеб и кропает очередной «шедевр»…

— Я читал его рассказы, — рассеянно отозвался О’Рейли. — Очень неплохие, на мой взгляд, непонятно, почему старик Коупленд был так против его занятий литературой.

— Что непонятного-то? Старику надо, чтобы его бизнес продолжали, а не историйки строчили.

— У него для этого есть Герберт и Зельда, — О’Рейли поежился. — Вот уж зараза!

— Да уж. Я не удивлюсь, если она знает, куда смылся Фрэнк, и хочет вернуть его в лоно семьи, чтобы женить на дочке конкурента или еще что-то в этом роде.

— Я про дамочку, Кит. Я про нее уже где-то слышал. Причем совсем недавно. Женщина в черном платье и черной шляпе. — О’Рейли перебирал бумаги на столе. — Ну конечно! Черт, вылетело из головы…

Он вызвал детективов, которым поручил поиск свидетельницы по делу мисс Эббот, но это принесло ему только новое разочарование. Как он и подозревал, множество грузовиков, подъезжавших к складам, уничтожили почти все следы, а странную особу так и не нашли.

Один из детективов показал скудный «улов»: следы нескольких пар мужской обуви, обрывок тонкого белого батиста от чего-то вроде сорочки или носового платка, несколько дешевых бусин из поддельного розового жемчуга и грошовую бордовую пуговицу — вот это наверняка принадлежало мисс Эббот. На допросе она между прочим сказала, что была в темно-розовом платье с бусами. И все.

Вещи мисс Эббот доказывали, что она не лжет и точно определила место происшествия. Остальное же… следы могли принадлежать преступникам, а могли и не принадлежать. Обрывок материи — тоже. О’Рейли нахмурился, соображая. Мисс Эббот указала, что от преступников пахло дорогим табаком и парфюмерией. Значит, у них мог быть батистовый носовой платок. И следы, которые оставили преступники, скорее всего были от качественной обуви.

Он отправил детективов в обувные магазины, чтобы сличить следы.

— Из-за этого Фрэнка мне некогда заниматься делом мисс Эббот, — буркнул он. — Ладно бы еще его действительно убили, а если он просто скрылся от сестрицы? У-у, ведьма крашеная…

— Забей, — посоветовал лейтенант Смит. — Эта шлюшка наверняка сама согласилась, а потом не сошлась в цене, или ей не понравилось, вот и…

— Не похоже, — возразил Рассел.

— Похоже или нет, а о ее проблемах никто плакать не станет, зато если вы не найдете Фрэнка, с вас три шкуры сдерут.

— Вот это уж точно, — вздохнул О’Рейли.

С утра он назначил время мисс Эббот для очередного допроса, затем провел допрос бывшего портового грузчика, лишившегося работы и вообразившего, будто лучше всего в такой ситуации ограбить прохожего, выслушал доклады от детективов по еще одному делу, затем выехал на место квартирной кражи…

А потом явился Картер, держа в руках новый блокнот и фотоаппарат.

Пришло время допросить молодого Герберта Коупленда.

Он принял детективов с крайним неудовольствием.

О’Рейли озирался вокруг. Герберт занимал целое крыло в особняке, что подразумевало шумные вечеринки, и О’Рейли искал их следы. Вполне вероятно, думал он, что Фрэнк не покидал особняка. Он мог собрать сведения о крушении поезда, сходить или съездить, например, на велосипеде или на автомобиле к месту крушения, а затем вернуться домой и засесть за свои наброски, отложив Сунь Цзы и задуманный, например, военный сюжет ради более животрепещущего замысла с катастрофой. Вполне подходит для писателя.

Но что в таком случае произошло с Фрэнком в доме?

Однако Герберт никак не походил на типичного представителя «золотой молодежи». Нет, он держался надменно, брезгливо оттопыривая нижнюю губу и с подчеркнутым пренебрежением цедя сквозь зубы «лейтенант… э… Рассел?», а его костюм скорее подходил для светского раута в европейской столице. Аркхэм Герберт с ходу назвал глухой провинцией, его университет — убогой церковно-приходской школой, а предприятие деда — жалкой конторой. О том, что именно благодаря этой «жалкой конторе» он мог посещать лучший колледж города, одеваться как юный принц и развлекаться на собственной яхте или катаясь на единственном в городе «Бугатти», Герберт предпочел забыть.

О’Рейли подумал, что удовольствия Герберта продиктованы не столько его желаниями, сколько представлениями — возможно, почерпнутыми из кино или романов — о досуге «настоящих миллионеров». Чьи это были представления — его или родителей? Кто-нибудь спрашивал, чего хочет сам Герберт? Какую стезю он бы выбрал, каких друзей? Может быть, его враждебность проистекала именно из-за невозможности сделать личный выбор…

В то же время «принц» аркхэмских верфей отнюдь не выглядел прожигателем жизни. Ничего в его крыле не говорило ни о вечеринках, ни о разгуле, ни о выпивке. Почти везде лежал заметный слой пыли — видимо, горничная сюда заходила нечасто. Мебели, стоявшей в комнатах, было не менее полутора столетий. Книжными шкафами пользовались, по-видимому, регулярно — пыль на них была стерта небрежными касаниями, книжки стояли кое-как, зато кресла и диваны были забраны старыми пыльными чехлами. С удивлением О’Рейли отметил, что в некоторых комнатах не было электричества.

— Вы что, думаете, что дядюшка сидит у меня в библиотеке? — резко спросил Герберт. — Идиотство! Ему тут ничего не надо, он свою собрал.

— В каких вы были с ним отношениях, мистер Коупленд?

— Не ваше дело!

— Нет, мистер Коупленд, с тех пор, как ваш дядя пропал, это дело полиции.

— А, черт, откуда вы взялись на мою голову, ищейки… Плевать мне на него было, ясно?

— А я слышал, что вы с ним были дружны, — напирал Рассел.

— Ну хорошо, — сдался Герберт, — мы более-менее общались. По сравнению с остальными, конечно. Вы моего папочку видели? А тетушку? От дедули я вообще прятался, как только слышал его вопли в холле. Ну, и я, наверное, единственный в семье, кто соглашался прочитать дядины сочинения. Писал он и правда неплохо, мне нравилось.

Герберт прикусил губу.

— Я только с ним и мог нормально поговорить, — с горечью добавил он. — Он мне сочувствовал, но поделать ничего не мог. Меня воротит от этого городишки, от этих людей, от этих дурацких верфей, от этого торгашества, в гробу я это все видал!

— А при чем тут торгашество? — спросил О’Рейли. — Ваша семья же не торговцы.

— Вы могли бы объяснить семье, что желаете заниматься чем-то другим, — мягко добавил Рассел.

— Ха! Желаю! Кого интересуют мои желания? — вспылил Герберт. — Если ты родился в этой семейке, тебя из нее выпустят только на кладбище! Вон, дядя Фрэнк попытался…

Повисла пауза.

— Герберт, — очень мягко произнес Рассел, — скажите, пожалуйста, что вы знаете о судьбе вашего дяди?

— Ничего, — поспешно ответил Герберт.

— А если подумать?

Герберт снова закусил губу.

— Я не знаю, — сказал он с отчаянием. — Я одно знаю, что тетка Зельда отправила по его следу своих мальчиков. А полиция — это так, для отвода глаз. Если вы раскопаете что-то, что ей не понравится, вы сильно об этом пожалеете, понятно?

— Мальчиков?

— Я больше ничего вам не скажу, — закричал Герберт, сжимая кулаки. — Катитесь к черту! Мы живем в свободной стране, вы не имеете права допрашивать меня без адвоката!

— Герберт, — вдруг встрял Картер, — а где ваши сестра и двоюродный брат?

— А к ним не лезьте, — лицо Герберта перекосилось. — Они тут ни при чем, ясно?

Рассел, О’Рейли и Картер вышли из особняка с еще более тяжелым чувством, чем в первый раз. Юный Герберт, конечно, не мог похвастаться самообладанием Кэт и тем более Зельды и нечаянно рассказал куда больше, чем следовало.

Или нет?

Или его истерика была тщательно спланированным притворством, еще одним липким клубком, из которого плелась паутина лжи?

— Не думаю, — сказал Рассел. — У нас, как бы то ни было, теперь есть две зацепки: торгашество и «мальчики».

— Про торгашество он мог сказать так, для красного словца, — сказал Картер.

— Не знаю. Проверить надо.

— «Мальчики» — это, возможно, телохранители или собственное детективное агентство, — предположил О’Рейли. — Я слышал, что у многих богачей они есть.

— Слышал! Меньше читай про Ната Пинкертона… Хотя и это надо проверить, я же говорю.

— Бедный парень, — вдруг проговорил Картер. — Вам не кажется, что его тут избивают? Вид у него какой-то больной…

— Эй, ты же сам говорил, что он, возможно, инвалид, — напомнил О’Рейли.

— Ну, да, но ему и без этого не очень-то весело живется…

— Это точно, — отозвался Рассел, и дальше они шли в молчании. Потом Картер попрощался и отправился в редакцию.

***

Странное впечатление произвел на меня этот юноша, Герберт Коупленд.

Он показался мне вполне искренним, но при этом неврастеником, измученным не столько болезнью — предположение мисс Уэйтли о его инвалидности теперь выглядело еще более обоснованным, чем раньше, — сколько неоправданным грузом ожиданий, взваленных на хрупкие плечи подростка его семьей. Я почти не сомневался, что Герберт подвергается жестокому обращению и сильно запуган, несмотря на попытки вести себя высокомерно.

Он явно знал куда больше, чем говорил.

И очень боялся рассказать что-то лишнее.

Но рассказал.

Семейство Коупленд, похоже, накопило очень много скелетов в шкафу, и Герберт знал, о чем говорил, когда предупреждал нас о том, чтобы мы не копали слишком глубоко.

Я припомнил, что собирался поговорить с пожарными и даже созвонился вчера с начальником пожарного отделения — офицером Никсоном. Заодно сделаю материал об их сотрудничестве с аркхэмской полицией, решил я тогда, а Никсону эта идея очень понравилась.

Когда я пришел в отделение, Никсон отобрал несколько снимков, папки с документами; он определенно собирался встретить меня во всеоружии.

— Про нас редко пишут, — заметил он во время интервью.

Это был необыкновенно удачный «мостик» к тому, что интересовало меня больше всего.

— Не так уж и редко! Про вас написал даже настоящий писатель, и его повесть вышла в Нью-Йорке, — сказал я с деланно-наивным выражением. — Я ее читал, очень интересная.

— Да, да, было дело, — Никсон потупился, пытаясь выглядеть скромно. Это был массивный, грузный человек высокого роста, лет пятидесяти, настоящий служака старых времен. — Конечно, многое там приукрашено, много всяких, знаете, как их там…

— Домыслов, — подсказал я.

— Во-во! Много такого, чего на самом деле не было, ну, сами знаете, как это бывает. Но мы-то знаем! — он поднял толстый красный палец, словно профессор на лекции. — Этого не пишите, мало ли… Но приятно, что писатель решил выяснить, как оно на самом деле, прежде чем браться, так сказать, за перо…

Конечно, внимание Фрэнка ему очень польстило.

— А в той повести все правда, что пожар на верфях скрывал какое-то преступление? — спросил я с тем же невинным видом. Вопрос мой был совершенно оправданным, ведь я расспрашивал Никсона именно о том, как пожарные помогают полиции раскрывать преступления.

Но Никсону вопрос заметно не понравился.

— Знаете, обычно для владельцев, у которых произошел пожар, очень важно узнать, что случилось на самом деле, — сказал он. — На самом деле! — он снова многозначительно поднял палец. — А тут… Они нам прямо намекнули, что это их не интересует.

— Но как? Почему?

— Да вот так. Это же дельцы, ну сами понимаете, у них время — деньги, да еще в наше-то время, когда у всех застой в делах, все разоряются. Так они и сказали: мы лучше побыстрее все восстановим, чтобы хоть как-то покрыть убытки. Хотя уж им-то разорение не страшно!

— Коупленды, — прошептал я.

— Тс-с, молчок про это! — Никсон усмехнулся. — Я ж ничего такого не имею в виду на самом деле, понимаете? Просто они богатые. Но, видать, потому и богатые, что очень хорошо считают денежки.

— Но ведь мистер Фрэнк Коупленд один из владельцев этой верфи, а обратился с вопросами по книге к вам, — сказал я.

— Так это и понятно, — удивился Никсон. — Хоть он и внук мистера Коупленда, а отвлекаться на его романчики никому неохота. Им деньги делать надо, а не это самое, понимаете?

— Ну, понятно, — сказал я и перевел разговор на недавнее двойное убийство, которое пытались замаскировать с помощью поджога.

Статья, которую я написал в тот же вечер, была очень лояльной и показывала пожарных Аркхэма и самого офицера Никсона в наилучшем свете, а про повесть я лишь вкратце упомянул, не забыв добавить мнение Никсона насчет «приукрашивания» и собственный вывод о скромности наших героев-пожарных. Другие выводы я счел полезным держать при себе.

Потому что они уж точно не понравились бы Зельде.

Значит, Фрэнк интересовался пожаром, который произошел на верфях, принадлежащих его семье. Расследование не проводилось. Я не сомневался, что Никсону кто-то приплатил за это. Хотя почему «кто-то» — ясно же, кто? Но сам Никсон то ли и правда ничего не заподозрил, то ли рад был избавиться от лишних хлопот, да еще получив за это взятку.

Что-то они скрывали, эти Коупленды. И скрывали нечто гораздо худшее, чем казалось сперва.

Мисс Уэйтли проявила живой интерес к моему визиту в дом Коуплендов, а Доу и Аллан Смит буквально нависли надо мной, требуя подробностей.

— Да я с ним парой слов перекинулся, и все, — защищался я.

— Он действительно такой душка? Все говорят, что он красавчик, — сказала мисс Уэйтли. — Признавайтесь, Рэндольф, это ведь так?

— Нет, — промямлил я, вспоминая лицо Герберта.

Оно было тонким, с пропорциональными и резкими чертами, очень бледным, но ничуть не красивым. Наоборот, в нем было что-то рыбье, болезненное, даже неестественное.

— Я помню вашего дядюшку, Рэндольфа Картера, ученого, — мечтательно продолжала мисс Уэйтли. — Герберт такой же утонченный, правда?

— Я бы сказал, что это подросток со слабым здоровьем, меланхоличного склада характера, — осторожно ответил я.

— Но это не мешает ему блестяще успевать в колледже, — подхватил Аллан. — Он интереснейший собеседник, верно?

До меня наконец дошло, что всю колонку светской хроники — или, по крайней мере, большую ее часть — Аллан пишет с чужих слов.

— Мне он показался довольно замкнутым.

— А вы не попали на их домашние концерты? О них очень хорошо отзывались, — сказал Доу. — Молодой Коупленд вроде бы флейтист?

— Вот уж не знаю. У них горе в семье, понимаете? Он был очень расстроен.

— Бедняжка, — сказала мисс Уэйтли. — Он очень любил своего дядю?

— Да, — без колебаний подтвердил я. — Они были дружны. Во всей семье только они друг друга и понимали.

— Вот даже как? — удивился Доу. — Ну, конечно, творческие люди…

Аллан сел за стол и обхватил виски руками, сочиняя новый выпуск светской хроники. В завтрашнем выпуске «Аркхэм Ивнинг монитор» наверняка появится кое-что из того, что я только что рассказал.

Мисс Уэйтли переключилась на свои статьи.

— Представляете, Рэндольф, — сказала она, — опять начали ходить слухи о водяных чудовищах.

— Змеях? — уточнил я.

— Ах, если бы! Вот, — она взяла черновик, написанный от руки. — Некая миссис Фицуотер, вдова капитана речного танкера «Надежда», прогуливаясь с дочерью по набережной Мискатоника, увидела в воде на середине реки плохо различимые серые туши. Одно из существ подняло голову и окинуло ее взглядом выпученных глаз, после чего миссис Фицуотер, опасаясь за безопасность ребенка, поспешила домой.

— Разумеется, вдова капитана ничего и никогда не слышала о выдрах и крупных рыбах, — пробормотал я.

— Это первое, о чем я ее спросила. Она уверяет, что прекрасно разглядела этих существ. Они больше походили на огромных лягушек и в то же время напоминали гротескные человеческие фигуры. Но в чешуе, как большущие ящерицы. Химеры какие-то, — мисс Уэйтли пожала плечами, вглядываясь в написанное. — По-моему, чушь. Но это лучше, чем катастрофы, верно?

Я охотно согласился.

У меня на сегодня было еще одно важное дело — распечатать сделанные мною снимки в доме Коуплендов и на вокзале. Опубликовать их все равно было бы невозможно, так как я должен был соблюдать тайну следствия, а после обнаружения Фрэнка, живым ли, мертвым ли, семья Коуплендов сделала бы все, чтобы подробности его исчезновения остались неизвестными. Поэтому я с самого начала делал их для О’Рейли.

Кое-что еще я сделал для него.

В комнате Герберта, в этой странной пыльной и полутемной комнате, единственной во всем крыле, где была тусклая электрическая лампочка, я прихватил носовой платок.

***

О’Рейли положил платок Герберта и обрывок, найденный на Флит-стрит возле склада «Ойл энд Газ компани», расправил их.

Сличил.

Платок Герберта наводил на не очень приятные размышления. Во-первых, он был чересчур сильно скомкан. О’Рейли несколько раз сунул в карман и вытащил свой платок — из дешевой хлопчатобумажной материи, клетчатый; синие нити уже вылиняли, а белые зарыжели. Вероятно, в том была вина дешевой прачечной, но О’Рейли грешил на качество самой ткани.

Льняной батист должен был сильнее мяться, чем хлопок. И все же не настолько. Платок О’Рейли был просто небрежно смят, а платок Герберта — яростно скомкан, будто парень стискивал его в кулаке.

Во-вторых, на тонком белом батисте и небольшой монограмме в уголке остались въевшиеся коричневые пятна.

Возможно, болезненный Герберт страдал кровотечениями из носа. Но О’Рейли помнил и предположение Картера насчет жестокого обращения.

А в-третьих, обрывок был из точно такого же льняного батиста. О’Рейли поднес к носу сначала платок, затем обрывок. Платок издавал едва ощутимый аромат.

«Шипр». Коти.

У О’Рейли, выходца из бедной семьи ирландских эмигрантов, которому приходилось яростно пробивать себе дорогу в жизни — и Великая Депрессия рухнула на его судьбу подобно дереву поперек узкой горной дороги, — никогда не было денег на дорогой парфюм. Ему хотелось бы купить что-нибудь от Коти или Карон, чтобы вытравить запах бедности, навсегда въевшийся, казалось, в самые кости, но жалованье лейтенанта полиции не позволяло подобных излишеств. Поэтому О’Рейли довольствовался более скромными одеколонами, но иногда заходил в единственный в городе бутик «Брокар», чтобы понюхать хорошие духи, притворяясь, будто выбирает. Может быть, продавцы давно догадались об этой уловке? — кто знает.

«Шипр» пах для него недосягаемой мечтой.

Но этот аромат был адресован взрослым, состоявшимся мужчинам. Да-да, таким, как О’Рейли. Интересно, кто выбрал его для подростка? Или, может быть, Герберт тайком позаимствовал одеколон у Герберта-старшего?

Обрывок, конечно, издавал скорее запах дорожной пыли и бензина, благо был найден возле склада бензиновой продукции. Так ничего и не решив, О’Рейли назначил встречу мисс Эббот.

— Мэм, — прямо спросил он, — вы указали, что вам засунули в рот кляп. Можете ли вы описать его? Была ли это шерсть, или вата, или резина? Грубая колючая материя или тонкая? Издавала ли она какой-либо запах?

Мисс Эббот сосредоточилась.

Синяки на ее скуле и предплечьях уже немного выцвели, и стало видно, что она довольно симпатичная. Но после пережитого ужаса она выглядела грустной и подавленной, а когда Рассел галантно подал ей стул, опасливо съежилась.

— Мне кажется, это была тонкая материя, — наконец сказала мисс Эббот.. — От нее немного попахивало каким-то одеколоном.

— Был ли это, скажем, носовой платок?

— Может быть, — согласилась девушка. — Или шейный. Я ведь его не разглядела, — виновато добавила она, — уже и сумерки стояли.

— Мэм, вы разбираетесь в духах? Были ли это женские духи или мужские?

— Мужские, — уже увереннее ответила мисс Эббот.

— Дорогие или дешевые?

— Ну-у… в дешевых магазинах я таких не встречала, — ответила она и покраснела.

Своих мучителей мисс Эббот тоже не разглядела — да они и напали на нее со спины.

— Впервые такое вижу, — безапелляционно заявил Рассел, уставившись на мисс Эббот. — Знаете, леди, это сказки — что насильники нападают на дам посреди улицы. Обычно это бывают их знакомые, друзья или даже кавалеры, и нападения происходят в помещении.

— Сказки? Я бы хотела, чтобы это оказалось сказкой, — обиделась мисс Эббот.

— Но вы что, не заметили, что за вами кто-то идет?

— А за мной никто и не шел! Я была на улице совершенно одна, ни впереди, ни сзади — никаких шагов, никаких теней, даже собаки не лаяли! Если бы кто-то шел, я бы бросилась бежать, — воскликнула она, скомкав платочек в руках.

«Вот так же делал и Герберт…»

— Тогда как же это получилось?

— Да откуда я знаю, как? Только что никого не было, и вдруг они появились сразу с двух сторон, — платочек в руках мисс Эббот хрустнул и разорвался.

— И ударили вас по голове?

— Нет, уже после.

— А почему вы пришли в полицию только на следующий день?

— Голова очень болела, — ответила мисс Эббот, кусая губы. — И я не сразу даже вспомнила, что со мной случилось. И с утра побежала на работу: я боялась, что меня уволят. Но мы все равно закрылись, так что теперь хоть это не страшно…

Рассел и О’Рейли обменялись взглядами.

Склады примыкали друг к другу не совсем вплотную, между длинными зданиями оставался небольшой зазор, в котором мог поместиться человек. Те, кто напал на мисс Эббот, поджидали ее заранее. И знали, что сотрясение мозга может вызвать потерю памяти.

Больше Рассел от мисс Эббот ничего не добился.

Смит меж тем разбирался с владельцем автомеханической мастерской, ныне закрывшейся. Вчера он закрыл ее на ключ. Пошел домой.

И спустя два часа очнулся на земле, избитый, окровавленный и без часов и кошелька.

Не то чтобы у него были дорогие часы — мастерская приносила доход, но небольшой. Да и кошелек был не сказать чтобы туго набитый. Однако теперь бедняга вовсе не знал, на что жить.

— А у меня двое детей, чем их кормить? — сокрушался он.

Хлопнула дверь — это вернулся Рассел, провожавший мисс Эббот.

— Приятная девушка, — заметил он. — Обходит теперь эту Флит-стрит десятой дорогой. И почему она раньше так не делала?

— Флит-стрит? — автомеханик даже подскочил. — Проклятое место! Меня же тоже там подловили, — обратился он к Смиту.

— Серия, — сказал Рассел. Смит и О’Рейли закивали головами, поджимая губы.

— И ведь знаете, какие же сволочи… О!

У О’Рейли выпала одна из фотографий Картера — та, на которой был запечатлен герб Коуплендов.

— Вот такая у него была татуировка, — воскликнул автомеханик, тыча пальцем в снимок.

— Не может быть, — категорично заявил Смит.

— Это еще почему же? А я говорю, что была! Я ее видел! Когда эти двое меня метелили, рожи-то они свои закрывали платками, а руки у них я разглядел.

Он сел на место и повторил:

— Была, была. Страшное дело, они ж меня и убить могли!

После обеда О’Рейли снова встретился с Картером. Он уже жалел, что втянул друга в это дело. У него не шли из головы слова Герберта насчет «мальчиков» и того, что лучше не предпринимать того, что «не понравится» тетушке Зельде.

Картеру пришлось подождать — он пришел заранее, О’Рейли был еще немного занят, и это время журналист потратил с пользой, ознакомившись со статистикой преступлений за последние годы.

— Я смотрю, можно сделать некоторые выводы, Джим, — сказал он, пожав руку О’Рейли.

— И какие же?

О’Рейли сдержал улыбку: как ни старался Картер вникнуть в дела охраны правопорядка, он все же был и оставался дилетантом, и его «выводы» в основном изучались на первых курсах Полицейской Академии.

— Мужчины совершают большинство преступлений в целом, — начал Картер, — в отношении насильственных преступлений у них просто разительный перевес. Как-то неправильно нас воспитывают, Джим.

— «Нас»?

— Жители негритянских кварталов, бедняки и необразованные люди совершают преступления чаще, чем образованные и благополучные, но что-то же толкает и то меньшинство на убийства, — продолжал Картер. — И еще я обратил внимание, что некоторые преступления — абсолютно немотивированные. Думаю, люди решаются на них под влиянием эмоций, вызванных…

— Эмоции тут ни при чем, — перебил О’Рейли, — это либо алкоголь, либо подростковая неуравновешенность.

— Значит, «сухой закон» не очень-то и помог?

— Я тебе даже больше скажу: после его принятия увеличилось количество преступлений, связанных с нарушением «сухого закона».

О’Рейли перевел дух и раздраженно добавил:

— Часть людей всегда будет убивать, воровать и причинять зло окружающим, потому что таковы уж они уродились. У нас сейчас два дела в производстве, одно об изнасиловании, другое об ограблении, причем грабители поживились сущей безделицей. Были ли логичные, понятные причины для этих преступлений? А недавнее избиение студента? Не было никаких причин для нападения! Он даже не видел, кто его бил, напали со спины…

О’Рейли осекся.

Две недели назад избили студента. Об этом Картер упоминал в своей колонке, поэтому сейчас закивал головой. Дело вели Смит и его напарник Пауэлл, который сейчас лежал в больнице, пострадав в аварии.

— Это я помню, — сказал Картер. — Его избили в районе Порт-авеню, верно?

— Недалеко от Флит-стрит, — глухо проговорил О’Рейли.

— Ну да. Этот район со складами вообще какая-то клоака. Мисс Уэйтли недавно писала про пожар на складе, а месяц назад какой-то склад разгромили, помнишь? Ты же сам и давал интервью…

— Нет, — О’Рейли замахал рукой, требуя молчания.

Дело о погроме на складе вел майор Пауэлл, самый старший из офицеров полицейского управления Аркхэма — и самый бывалый. О’Рейли даже немного завидовал Смиту, что ему достался такой умелый напарник. Рассел тоже был опытным, но редко давал советы — в этом Пауэлл его влегкую затыкал за пояс. Пауэлл же давал пояснения Картеру.

Пауэлл, а не О’Рейли.

И он же беседовал с мисс Уэйтли.

Картер не понял жест О’Рейли и принялся по второму кругу рассказывать ему про Никсона и пожар на верфи — слова друга насчет пожара на складе навели его на новую мысль.

— Заткнись, пожалуйста, — попросил его О’Рейли и очень тихо добавил: — Надеюсь, ты больше ни с кем не трепался про этот пожар?

— Ты думаешь, что…

— Рэнди, в некоторые вещи тебе лучше не лезть.

***

Меня не слишком обескуражили мрачные предупреждения О’Рейли. Наоборот, я понял, что сумел оказать ему существенную помощь.

Дело было за мисс Уэйтли.

Я пригласил ее на чашечку кофе в небольшое кафе, которое еще не закрылось, хотя видно было, что оно переживает не лучшие времена — посетителей в нем почти не было, только какая-то пара сидела в дальнем углу. Как и мы, эти влюбленные заказали только по чашке кофе — недавние сибариты теперь не могли позволить себе ни пирожные, ни фрукты, ни вино.

— У вас очень загадочный вид, Рэнди, — сказала мисс Уэйтли, поднося чашку к губам, — я так понимаю, что вы разузнали что-то интересное?

— У меня есть некоторые наметки, — туманно сказал я. — Роуз, а помните, вы недавно писали про пожар на складе?

— Вы о поджоге склада «Харт Энтертеймент»? — она вздохнула. — Я так и знала, что вы скажете, что это была ваша епархия!

— Почему? Ведь это вы ведете колонку происшествий!

— Да, но дело в том, что это был, скорее всего, не несчастный случай, а намеренный поджог. Я тогда написала про случайный пожар, потому что полисмен, как же его, — она принялась рыться в своем блокноте, — ах, ну ладно, я посмотрю дома в адресной книге, если вам он нужен, — он очень осторожно высказывался. Но у него были предположения, что там был схрон бутлегеров. А подожгли склад, чтобы скрыть это. Он просил меня умолчать, чтобы не спугнуть, это же чертовски хитрые ловчилы.

Я опустил голову.

Итак, у нас уже два поджога, и оба остались нераскрытыми.

Но какое отношение Коупленды имеют к бутлегерам? Их верфи приносят им немалый доход. Хотя, конечно, в последнее время Коупленды несут крупные убытки, как и большинство промышленников Америки. К тому же верфь — это верфь, а не склад, ее даже для хранения алкоголя не приспособишь.

— Послушайте, Рэнди, — сказала мисс Уэйтли. — У меня есть идея. Я пишу большую статью про мораль и милосердие при несчастных случаях, помните?

— Конечно.

— Я хочу поговорить с теми бродягами, которые грабили поезд, и лично спросить их: почему они не помогли людям? Они могли украсть вещи, да, но почему же они не вызвали врачей? Почему бросили пострадавших умирать?

— Это безумная затея, Роуз.

— Почему?

— Они убьют вас. Или ограбят. Вы не представляете, какая это шваль…

Мисс Уэйтли задорно усмехнулась, забросила ногу на ногу и наполовину вытащила из-за подвязки чулка что-то, блеснувшее вороненой сталью.

— Не такая уж и безумная, Рэнди.

Я задумался.

Моя любовь к мисс Уэйтли заиграла новыми красками. Впервые я посмотрел на нее не как на очаровательную молодую женщину, а как на бесстрашного и увлеченного своей работой журналиста, готового идти на смертельный риск ради газетного материала.

— Я всего лишь хотела спросить вас, Рэнди, не хотите ли вы пойти со мной?

— Разумеется, — воскликнул я, не задумываясь.

— У вас уже есть идеи, — мисс Уэйтли улыбнулась лукаво и понимающе.

У меня была только одна идея — обеспечить мисс Уэйтли безопасность, потому что одна женщина, даже вооруженная, не может противостоять банде прожженных негодяев и мародеров.

По возвращении в редакцию нас «обрадовали».

Финансирование «Аркхэм Ивнинг монитор» сокращалось, и редакция стояла перед выбором: либо уволить половину сотрудников, либо перевести их на половину ставки, и мистер Каттлер склонялся ко второму варианту. По радио я уже слышал призыв «поделиться работой с товарищем», поэтому не удивился, хотя порядком расстроился.

— Меня точно уволят, — горько сказал мистер Доу. — Кому теперь нужен культурный обозреватель? Раньше у нас были чтения, выставки, лекции, концерты, вот настоящий писатель был. А теперь он пропал, а остальное прекратилось. Что я буду писать? За неделю — один благотворительный вечер!

Но оказалось, что Аллан, которому точно так же нечего было писать в колонке светской хроники — городские богачи лихорадочно пытались спасти свои состояния, им было не до развлечений, — с утра заявил о намерении уволиться и уехать в Филадельфию в поисках заработка. Он и раньше ворчал, что молодому журналисту в Аркхэме не развернуться, а кризис усилил его решимость. Поэтому Доу поручили светскую колонку, а заодно университетские новости.

Впрочем, Доу, вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, только нахмурился.

Студенты всегда были немного взрывоопасны, а с началом кризиса уже несколько раз устраивали пикеты и демонстрации, о чем следовало писать очень осторожно, так что бедный тихий Доу, сохранив место работы с урезанным вполовину жалованьем, получил изрядно проблем на свою голову. Я сочувствовал ему, но не особенно: как мы убедились, происшествия и криминальные новости следовало фильтровать еще тщательнее, а жалованье-то урезали и нам тоже.

Вечером Роуз Уэйтли уже ждала меня у вокзала, как мы и договорились.

Мы решили проехать к заброшенной усадьбе на велосипедах. Я ожидал, что она наденет подходящий к случаю костюм для велосипедной езды, но мисс Уэйтли выбрала мужской костюм, картуз и даже с помощью туши для ресниц подкрасила пушок над верхней губой — теперь ее с двух шагов можно было принять за юношу. Пистолет в кобуре виднелся у нее на ремне брюк. Лак с ногтей она сняла, никакой другой косметики не использовала. Выглядела мисс Уэйтли очень непривычно, но я поймал себя на мысли, что в таком виде она мне нравится еще больше.

— Называйте меня Уэйтли, — предупредила она.

— Мне не очень нравится… Уэйтли, что освещение будет хуже, — сказал я, показывая ей фотоаппарат. — Придется снимать со вспышкой, а бродягам это может прийтись не по нраву.

— Хорошо, что нынче весна, — ответила мисс Уэйтли, — осенью уже стояла бы темень.

Лощина была, однако, намного темнее, чем городские улицы, а ехать до нее было довольно далеко — к тому же нам пришлось ехать не по благоустроенной дороге, а по проселочной, покрытой лужами после вчерашнего дождя и выбоинами, так что, когда мы добрались до лощины, уже смеркалось. Большие раскидистые деревья закрывали вечернее солнце. В сумерках вдалеке виднелись тусклые желтые окна — то зажигались огни в домах, которые еще оставались обитаемыми. Я припомнил, как О’Рейли говорил, что в этих усадьбах творятся прескверные дела, и многие преступления, совершенные там, остались неизвестными и нераскрытыми. От этой мысли и от мрачного пейзажа мне стало не по себе.

Мисс Уэйтли, однако, демонстрировала похвальное присутствие духа.

— Я захватила нам с вами по фонарику, — сказала она.

К первой из заброшенных усадеб вела тропинка, почти заросшая. Видно было, что по ней годами никто не ходил. Мы подъехали к дому с выбитыми окнами и провалившейся крышей. Одна стена у него отошла от остальных и накренилась, штукатурка от нее отвалилась пластами, дверь висела на одной петле. Выглядело все это плачевно, и жить тут можно было только при выборе — в этом доме или под мостом.

— Мистер Коупленд, — окликнул я. Мне вдруг пришло в голову, что он прячется именно здесь, хотя я знал, что детективы прочесывают эту местность последние три дня.

Мне никто не ответил. Из дома не доносилось ни звука. Наконец, мимо нас пролетела, едва не черкнув меня по лицу, ночная птица.

Мисс Уэйтли пошарила лучом фонарика по двору, потом спрыгнула с велосипеда, подошла к дому и посветила в окно.

— Там лежат какие-то матрацы и одеяла, — сказала она, — и тряпье. Должно быть, тут живут какие-то бездомные, но сейчас нет никого.

— Поехали к другому дому, — предложил я. — Тут есть еще один заброшенный дом, и состояние у него получше.

Мы пошли пешком, боясь в сумерках налететь на выбоину или бревно и свалиться с велосипеда.

Внезапно мисс Уэйтли тихо вскрикнула.

Вдоль железнодорожного полотна рядком стояли чемоданы. Много. Разноцветные, разнокалиберные, все закрытые.

Отбросив велосипеды, мы подбежали к чемоданам и начали их осматривать. Я сделал со вспышкой несколько снимков, хотя и подозревал, что они не получатся из-за плохого освещения.

На ручках чемоданов, саквояжей и сумок виднелись бирки Аркхэмской железной дороги; вне всякого сомнения, это и был багаж пассажиров, пострадавших во время крушения. Мисс Уэйтли тронула один из баулов, и он раскрылся. Вещи в нем оказались перерытыми и скомканными, запихнутыми как попало. Мы проверили несколько других чемоданов — та же картина; видно было, что их вскрывали, рылись в пожитках и потом укладывали кое-как.

— Тут что-то искали, — сказал я.

— Бутлегеры?

Эта мысль была первой, что пришла мне в голову, но я ее отбросил.

— Ро… то есть Уэйтли, ну представьте себе бутылку виски. Много ли их влезет в чемодан?

— Штук пять, а если большой, то десять. Да, вы правы, это не стоит риска. Но если чемоданов было много?

— Целый поезд контрабанды?

Мисс Уэйтли подумала. Потрогала ближайший саквояж ногой.

— Я бы их просто пошевелила, — сказала она. — Бутылки бы загремели, и не пришлось бы ничего открывать.

— Может, искали деньги? Ну, отсюда отправили контрабанду, а сюда — деньги за нее?

— Мне тоже так кажется, Рэнди, только мы какие-то уж очень смелые догадки строим. Контрабанда спиртного, которое прибывает в порт, его прячут на верфи — вы же писали про пожар на верфи, помните?, — потом на складе, а что, очень остроумно спрятать спиртное на мебельном складе, потом поездами отправляют в другие города, а оттуда курьером прибывают деньги…

Мы понизили голоса, хотя рядом никого не было, но нам стало очень не по себе. Да оно и понятно — мы прикоснулись к преступлению, размах которого не оставлял сомнений, что с нами без колебаний расправятся, если мы копнем слишком глубоко.

— Логичная схема, — согласился я. — Но вы правы, это пока только наши догадки.

— Я думаю, надо сообщить в полицию, а уж там разберутся. Я позвоню, как только вернемся. А в дом идти будем?

Не в характере мисс Уэйтли было отступать от задуманного.

Мы проехали к следующему заброшенному дому. К нему вела более утоптанная тропинка.

Мисс Уэтли вдруг резко остановилась, соскочила с велосипеда и потушила фонарик. Я тоже остановился и потушил свой, хотя не понял, что случилось. Однако в темноте стало видно, что в окне, где сохранились стекла, мерцает очень тусклый огонек — видимо, свечи или керосиновой лампы. Мы медленно подкрались ближе, и стали слышны какие-то голоса.

Что-то очень странное было в этих голосах, что-то неестественное и бесконечно жуткое.

— Да это стихи, — прошептала мисс Уэйтли. — Они там стихи декламируют! С ума сойти!

Я сделал еще несколько шагов и смел различить некоторые слова: «собачий лай… кровь… тысячеликая луна… подношения…» Мне еще почудилось что-то про надгробия, но этого я толком не расслышал.

— Что-то про луну и кровь, — подтвердила мои наблюдения мисс Уэйтли. — Слушайте, они там точно чокнутые. Давайте-ка проваливать, Рэнди, да поскорее.

Мы оседлали велосипеды, включили фонарики и спешно закрутили педалями, и вдруг я едва не упал.

Около дорожки, по которой мы ехали, стоял человеческий силуэт. Луч фонарика мазнул по нему, и стало видно, что человек одет в платье и шляпу — должно быть, это была женщина. Вся в черном, она стояла совершенно неподвижно, как статуя, и смотрела на дом с сумасшедшими декламаторами, затем резко повернулась и пошла в город.

С утра, придя в редакцию, я позвонил О’Рейли с просьбой срочно увидеться — мне хотелось самому сообщить в полицию о том, что мы увидели у железной дороги, чтобы не впутывать в это мисс Уэйтли, а когда повесил трубку, увидел расстроенную мисс Уэйтли собственной персоной.

— Вы представляете, Рэнди, — сказала она, — умер наш шеф пожарной охраны. Мне только что позвонили из управления дорожной полиции, — у нее там был знакомый, державший ее в курсе происшествий. — Вы еще вчера принесли с ним интервью, да? Так вот, оно последнее. Бедняга Никсон, столько лет отдал безопасности города!

— А что с ним? — спросил я; внутри у меня все оборвалось.

— Разбился на машине. Отказали тормоза, и когда он ехал по Сандерс-стрит, его «Форд» на спуске понесся и врезался в каменную ограду…

Перед глазами у меня все понеслось и закружилось, уши словно заложили звенящей ватой.

Сандерс-стрит была крутой улицей, самой крутой в Аркхэме. Кто-то знал, что Никсон будет ехать по этой улице. И знал, что он поедет именно на своем автомобиле. Аркхэм все-таки не Нью-Йорк — в городе не так уж много людей могло похвастаться личными авто, даже недорогими, и Никсон очень гордился своим черным «Фордом».

И произошло это сразу после моего с ним интервью, когда я поднял вопрос пожара на верфи Коупленда.

— Роуз, вы еще не звонили в полицию?

— Нет. Собиралась…

— Роуз, я уже позвонил. Не делайте этого. Оставьте это дело…

— Какое еще дело? — рассердилась мисс Уэйтли. — Перестаньте! Это был несчастный случай, и он не имел никакого отношения…

Я повернулся, вышел из редакции и встал на крыльце, поджидая О’Рейли.

***

На сегодня у О’Рейли и Рассела была запланирована встреча с Гербертом Коуплендом-старшим. Рассел, правда, сильно сомневался, что встреча с ним что-то даст. Опросы всех, кто мог пролить свет на местонахождение Фрэнка, оставляли странное чувство: как будто им нарочно подбрасывали ложный след, который выглядел как многообещающий, но на самом деле вел в никуда.

Тем не менее с братом пропавшего Фрэнка поговорить следовало.

Внезапно Рассел столкнулся в дверях с мисс Эббот.

— Лейтенант, — выпалила она, — я… мне…

— Что случилось, мэм?

Неожиданно для себя Рассел вложил в дежурный вопрос куда больше участия, чем обычно. Может быть, потому что ему всегда нравились полненькие шатенки. А может быть, потому что мисс Эббот производила впечатление толковой девицы, крепко стоящей на ногах в жизни и лишь случайно попавшей в ужасную ситуацию, — Расселу такие были по душе.

— Вот, — она протянула листок бумаги. — Это я нашла в почтовом ящике.

Рассел прочел то, что было написано на листке — вернее, наклеено, — приподнял брови и протянул О’Рейли.

— Да я и так знаю, что там, — хмыкнул молодой лейтенант, — «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот», так?

— Почти, — усмехнулся Рассел. — «Молчите об этом деле, иначе будет хуже».

— О, вы тоже любите эти истории? — воскликнула мисс Эббот. — Мы с Мэри, это моя соседка и подруга, читали их все!

— Кто-то их тоже, видимо, читал, — заметил О’Рейли. — Я даже догадываюсь, откуда это вырезано: из «Аркхэм Ивнинг монитор», там хорошая бумага и крупный шрифт.

— Я ужасно испугалась, когда это прочитала, — сказала мисс Эббот.

— А почему же вы пришли к нам? — спросил Рассел.

— Но… но… Мэри сказала, что это обязательно нужно отнести в полицию, — беспомощно проговорила девушка. — И мне больше не на кого рассчитывать. И еще я кое-что вспомнила.

— Что же?

— Ну, один из тех, кто меня держал… У него на руке была татуировка. Я ее не очень хорошо разглядела, но это была не такая татуировка, какие носят гангстеры!

— Вы видели много гангстеров?

— Да нет же. То есть видела, но в кино. А это была такая, знаете, тоненькая, вроде линий, какой-то узор…

Мисс Эббот наморщила лоб, собираясь с мыслями.

— Вот здесь, — показала она на руке. — Точно узор, тонкий, кудрявый такой. Он был в костюме и белой рубашке, то есть я видела, что он в пиджаке, а я вырывалась, и у него на манжете отлетела запонка. И тогда я увидела эту наколку. Вот!

— Запонка? — повторил О’Рейли. — А вы хорошо ее разглядели?

— Да нет же, я и татуировку-то плохо рассмотрела. Они меня со спины держали. Я их пинала, пинала ногами, и кричала, и кусалась, да все без толку, они мне только рот заткнули, и все.

Похоже, мисс Эббот в какой-то мере гордилась своим яростным сопротивлением.

— Вы храбрая женщина, мисс Эббот, — сказал Рассел. Смит за спиной мисс Эббот привстал и постучал пальцем по запястью, напоминая, что они опаздывают. — А можете ли вы опознать запонку и татуировку, если увидите?

— Не знаю, — подумав, ответила мисс Эббот. О’Рейли показал ей платок:

— Вот такая?

— Говорю же, не знаю. Похоже. Витиеватая, да, но я не уверена, что узор был такой же.

Рассел и О’Рейли подошли к конторе Коуплендов. Им пришлось ускорить шаг, чтобы добраться вовремя, и оба немного запыхались, вдобавок офисное здание было выстроено довольно бестолково, и они поначалу попали не в то крыло.

— Где мой сын? — кричал женский голос. — Куда вы дели моего сына, я спрашиваю? Куда у вас деваются люди? Что вы с ними делаете?

— Вон отсюда, — прорычал другой голос, без сомнения, женский, негромкий, но полный злобы. — Вон! Уберите эту дрянь!

— Я дрянь? Это ты дрянь, сытая богачка, это ты дрянь! А ну, не толкайся!

— Я сказала, вон!

— Это Зельда, — вполголоса сказал Рассел.

О’Рейли подумал.

— Что-то часто тут кто-то пропадает, — заметил он.

Скандал продолжал бушевать — по-видимому, неизвестную женщину вытолкали из офиса Зельды взашей. В окно было видно, как она выбегает из здания. Рассел и О’Рейли переглянулись, и Рассел побежал за ней, а О’Рейли отправился искать кабинет Герберта.

— Вы опоздали, — произнес Герберт вместо «здравствуйте».

О’Рейли рассыпался в извинениях, старательно отворачиваясь.

Герберт-младший был некрасив и выглядел болезненным, но юность до некоторой степени смягчала непропорциональность черт его лица и сутуловатой фигуры. Его отец, слишком пожилой — он казался скорее дедушкой такого молодого человека, как Герберт-младший — был лишен обаяния молодости. Внешне он напоминал истощенную жабу. Скошенный подбородок, безбровые глаза навыкате, наводящие на мысль о базедовой болезни, почти бесцветные и стеклянистые, низкий лоб с залысинами. Герберт не подал О’Рейли руки, и О’Рейли был ему за это благодарен, потому что прикасаться к его грубой, вялой, даже на вид липкой ладони, шелушащейся с тыльной стороны, ему не хотелось.

— Вы были близки с братом? — спросил О’Рейли.

— С Фрэнком? В детстве отчасти. Но он всегда был странноватым малым, этаким, знаете ли, мечтателем. Вечно шлялся по старым кварталам и воображал разные приключения, которые в них происходили.

— Например?

— Ну, вот, скажем, подвалы. Вы ведь в курсе, что холмы, на которых стоит Аркхэм, изрыты подземными ходами? После Сахарного акта их много нарыли, знаете ли. Контрабандисты прятали в них товар. Привозили морем, потом поднимались по течению Мискатоника… Сейчас-то в них никто не суется, они почти все обрушились.

— А вы-то откуда это знаете?

— Так ведь Фрэнк меня таскал туда. Говорил, что там до сих пор могут быть клады с тех времен. Выдумщик он был, этот Фрэнк. Никто не верил, что он может чего-то добиться в литературе, но фантазером он с детства был изрядным.

— И вы своими глазами видели эти обрушившиеся туннели?

— Еще бы! К тому же там полно крыс.

— А Фрэнк не мог оборудовать себе там пристанище для своих занятий творчеством?

— Да вы шутите, — Герберт вытаращил глаза еще больше. — Он как-то снял себе отдельную квартирку. Но быстро отказался от этой затеи. Он заядлый сибарит, знаете ли, да и никто из нашей семьи не согласился бы жить как бедняк — чтобы самому готовить, стирать, и это… ну что еще там горничные делают.

Герберт сделал паузу и многозначительно уставился своими выпученными глазами в лицо О’Рейли.

— А если бы Фрэнк вздумал засесть в туннелях, его бы там очень быстро сожрали крысы, — раздельно произнес он. — Тот, кто там очутится — вольно или невольно — уже никогда не выйдет на поверхность.

— Тогда где же он может быть, как вы думаете?

— Не знаю. Он со мной не делился. Мы с ним уже несколько лет не разговаривали.

— Как? Но вы же жили в одном доме, вы братья…

— Ах, это совершенно ни при чем. Он не желал с нами разговаривать — ни со мной, ни с отцом. Только Зельда еще как-то находила с ним общий язык. Мы с ним поссорились, потому что он норовил поместить своих выдуманных контрабандистов с их кладами и выдуманные приключения на наши верфи и склады, а это, знаете, грозило репутационными потерями…

— Я купил его последнюю книгу, «Пылающие верфи», — заметил О’Рейли. — Там на первой же странице указано, что все события вымышленные. Думаю, вы преувеличивали опасность…

— Ну, знаете ли! Вы не бизнесмен, вам не понять!

— К тому же у вас судоремонтный завод, а не торговое предприятие, и к контрабанде-то вы уж точно не имеете отношения, так что никому бы и в голову не пришло, что приключения могут быть настоящими, — продолжал О’Рейли.

От него не укрылось, что Герберт несколько раз сморгнул и сглотнул. Самообладание у него было куда лучше, чем у сына, но вопрос о торговле и контрабанде ему явно не понравилось. «Но зачем он сам завел об этом разговор? — недоумевал О’Рейли. — В контрабанде их семью никто никогда не подозревал…» И тут ему вспомнилось, как Герберт-младший назвал свою родню торгашами.

— Конкуренты способны на все, — высокопарно пояснил Герберт Коупленд.

— Вы, наверное, не в курсе личной жизни Фрэнка, — осторожно сказал О’Рейли. — Раз он с вами не делился… Но, может быть, вы знаете, не было ли у него невесты, подруги или друга?

— На что это вы намекаете? — вспылил Герберт, приподнимаясь на кулаках за столом.

— Я имею в виду круг общения, друзей, любимую женщину, — поспешно пояснил О’Рейли.

Очень ему не нравились эти непропорционально большие кулаки Герберта. Не нравилась эта жабья бледная бородавчатая кожа, не нравились эти выпученные глаза, не нравились эти полунамеки и полуугрозы. «Он что, всерьез угрожает скормить меня крысам?» При всей внешней болезненности Герберт был крупным и массивным мужчиной, вполне способным разделаться и с тщедушным истеричным подростком — Гербертом-младшим, и с Зельдой, и с братом. Судя по костюмам, висевшим в шкафу Фрэнка, тот был не слишком крепкого сложения.

— Нет, — Герберт успокоился и снова упал в кресло. Двигался он медленно и неуклюже, как аллигатор. — Фрэнк любил беседовать, но не дружить. Он не сближался ни с кем.

— Ни с Никсоном, ни с майором Харви, ни с Поупом, ни с капитанами, — О’Рейли перечислил несколько фамилий людей, с которым Фрэнка видели беседующим чаще других.

Герберт снова вылупил глаза.

— Не слышал про этих людей. Кто они?

— Начальник пожарного управления, начальник полицейского управления, начальник вокзала, капитаны судов…

— С железнодорожниками у нас ведет переговоры Зельда, — ответил Герберт. — Никто из этих людей не бывал в моем доме.

— А можно посмотреть, с кем у вас договора?

Герберт протянул руку, взял толстую папку.

— Вам это ничего не даст, — заметил он. — Фрэнк не участвовал в делах. Для семьи он был совершенно бесполезен…

— Нам нужно отработать все версии, — отговорился О’Рейли.

На Герберте был дорогой, с иголочки, костюм. Может быть, предприятие Коуплендов и переживало такие же трудные времена, как все остальные, но по Герберту невозможно было предположить, что завод и верфи находятся на грани разорения. Под костюмом у него виднелась такая же дорогая, изысканная сорочка с золотыми запонками на рукавах, золотые часы.

Чуть заметный мужественный аромат.

«Шипр», Коти.

Из-под манжеты Герберта, когда он подавал папку О’Рейли, высунулось запястье. Мосластое, покрытое той же рыбьей кожей, поросшей тонкими и чрезмерно длинными черными волосками. Между волосков…

Нет.

О’Рейли с умным видом полистал папку, поблагодарил, вернул ее, попросил адрес той квартиры, что одно время снимал Фрэнк, еще раз поблагодарил и откланялся.

«Какие у меня основания подозревать этого типа в нападениях? Обрывок носового платка? Ерунда. Скорее тот ограбленный автомеханик просто ошибся, а татуировка у негодяя совсем другая. Зачем Герберту насиловать женщин, избивать студентов и грабить прохожих? Особенно грабить, — да у него одна сорочка стоит больше, чем все, что он отобрал у того автомеханика!»

И все же он решил послать сюда одного из детективов, чтобы тот проверил корзину для бумаг.

Рассел встретил его на улице.

— Я так и знал, — сказал он. — Здесь, оказывается, пропало без вести несколько человек за последние полгода. Это мать одного из пропавших рабочих.

— Но никто из них не обращался в полицию. Почему?

— Я спросил у нее, говорит — боялась.

— А чего бояться? Она знает, кто мог быть причастен к их пропаже?

— Она считает, что ее сын был замешан в каких-то махинациях, и его убрали. Но никаких подробностей не рассказала, она не знает. Все это, знаешь, одни только смутные подозрения.

— Я специально попросил Герберта подать мне какую-то папку, чтобы разглядеть его запястья, — поделился О’Рейли. — Думал про татуировку. Мисс Эббот и тот ограбленный автомеханик говорили о татуировке на запястье одного из преступников…

— Да я помню, они при мне это говорили. Но не думаешь же ты, что Герберт причастен к этим нападениям! Какой ему прок кого-то грабить, если он миллионер?

— А зачем насиловать женщин? Какой прок от этого? А избитый студент — от этого какой прок? И потом, миллионер — это старик Коупленд, а Герберт только богатый наследник.

— Богатые наследники могут укокошить зажившегося старичка, но колошматить студентов по вечерам или грабить разорившихся лавочников — это не для них, — указал Рассел.

О’Рейли поколебался.

— Я сегодня пью кофе в «Синем свистке» с Картером, — сказал он. — Они с еще одним журналистом вчера побывали на месте крушения поезда, и у него есть для меня какие-то сведения.

— Картер, — Рассел пожал плечами.

— В наших делах он полный дилетант, но свое дело знает и информацию добывать умеет.

— А что он хочет тебе рассказать? Или не по телефону?

— Он сказал, что в лощине в заброшенном доме прячутся какие-то странные люди, которые устраивают что-то вроде сходок сектантов. Узнаю — расскажу подробнее.

«Синий свисток» был популярным местом для свиданий спортивных болельщиков; это было уютное бистро с невысокими ценами и отличным меню, и поскольку оно располагалось неподалеку от полицейского участка, большинство стражей порядка значились его завсегдатаями. Раньше.

Сейчас позволить себе полноценный мясной обед могли далеко не все, а спортивные зрелища почти не проводились. Вместо них жители Америки изобрели себе сравнительно дешевое развлечение — «танцевальные марафоны», которые требовали только площадки, граммофона и нескольких пластинок, да еще человека, который бы ставил эти пластинки и объявлял победителя. Смит уже несколько раз отмечал, что это «чертовы пляски»; Рассел втихомолку посмеивался над ним и высказывал предположение, что Смит тоже участвовал в танцевальном марафоне, но проиграл из-за недостаточной выносливости. Однако шутки шутками, а танцевальные марафоны начинали беспокоить и остальных полицейских — в толпе зрителей шныряли и карманники, и какие-то подозрительные молодчики, вроде нелегальных букмекеров.

Но заниматься этой ерундой в то время, когда участились более серьезные преступления, полиции Аркхэма было попросту недосуг.

Сейчас Картер и О’Рейли наскребли денег лишь на чашечку кофе и одну на двоих булочку с кунжутом, по-братски разделенную пополам.

Картер начал с того, что высказал обиду.

— Мне, может, тоже хотелось бы посмотреть на этого Герберта Коупленда!

— А зачем он тебе? Не ты же ведешь светскую хронику.

— У нас теперь и хрониста нет. Несколько рубрик свалили на Доу, и все идет к тому, что ему поручат и спортивное обозрение.

— Это если будет что обозревать, — О’Рейли был ярым футбольным болельщиком, так что у него имелись свои счеты к кризису. Он поколебался и спросил: — Слушай, Рэнди, а ты не делал случайно какой-нибудь материал про туннели под городом? Или твоя подружка, мисс Уэйтли?

— Она не подружка, — Картер покраснел до корней волос. — Просто коллега, товарищ по работе.

— А все-таки?

— Я слышал про них, но, сам знаешь, это не моя епархия. Думаешь, Фрэнк там?

— Все может быть…

— Я спрошу у мисс Уэйтли, но не думаю, что она там бывала. Хотя, знаешь, она очень храбрая девушка, у нее даже пистолет есть. Не побоялась сунуться в заброшенные усадьбы…

Выслушав Картера, О’Рейли задумался.

Во время облав в трущобах он не раз и не два сталкивался с сектой, горланившей песнопения Луне. В основном в ней состояли молодые мужчины из бедняцких районов и гетто для чернокожих, хотя попадались и люди в возрасте. Основным местом их сборищ была старинная католическая церковь в самом старом районе города. Местное общество охраны достопримечательностей давно осаждало городские власти с требованием отреставрировать красивое готическое здание, отремонтировать орган и устраивать там богослужения с концертами. Однако их воззвания пропадали втуне, и сейчас церковь была в плачевном состоянии: витражи почти не сохранились, церковную утварь разворовали, скамьи растащили по окрестным домам, для которых они могли сойти за шикарную мебель, и именно из этой церкви в определенные дни доносились песнопения и хоровая декламация.

Симпатий к этим сектантам О’Рейли не питал. Нельзя сказать, чтобы они не были замечены ни в чем действительно плохом; во время облав, совпадавших с их «богослужениями», сектантов нередко ловили за распитием дешевого виски, а характерный запах жженых ногтей, часто витавший вокруг церкви и некоторых других домов, где они собирались, не оставлял сомнений, что эта публика не чурается наркотиков. На полу старой церкви нередко виднелись и пятна крови, но поскольку человеческих трупов ни разу не нашли, полицейские пришли к выводу, что сектанты устраивают оргии с жертвоприношениями животных. Впрочем, о пропаже домашних питомцев заявлений не поступало, из чего полиция заключила, что мерзавцы отлавливают бродячих собак. Возмутительно, однако этим можно заняться позже…

Или никогда.

— Мы не видели, чтобы они что-то делали с животными, — признал Картер. — Они только декламировали какие-то стихи про тысячеликую Луну и кровь.

— Тысячеликую? Они так сказали?

— Именно.

— И ты полагаешь, что Фрэнка следует искать среди этих сектантов?

— Ну, я бы проверил. Он писатель, а они ходят в старую церковь, читают стихи, ему это могло быть интересно. Я бы и сам их спросил, но… Понимаешь, мы с мисс Уэйтли были вдвоем, я без оружия, в общем, мы сочли, что… я решил, что лучше я позвоню в полицию.

— Наконец-то вы проявили благоразумие!

***

С утра в редакции царило нездоровое затишье.

Доу в десятый раз перечитывал свою первую работу в колонке светской хроники — известие о помолвке сына местного фабриканта. Сегодня в местном театре должен был состояться очередной благотворительный вечер в пользу детей безработных, курируемый миссис Коупленд и еще одной леди, и Доу намеревался выжать из этого известия по максимуму. Кроме того, он договорился об интервью с директором последнего аркхэмского кинотеатра «Звезда побережья». Два других закрылись. «Звезда» тоже дышала на ладан, и Доу спешил, не без оснований полагая, что на следующей неделе брать интервью будет уже не у кого, а потерять место из-за отсутствия культурных и светских новостей ему вовсе не хотелось.

Мистер Каттлер сидел у себя в кабинете, уткнувшись в наброски экономического обозрения. По правде говоря, чем больше он размышлял о перспективах экономического роста, тем более пугающими они ему казались. Однако он понимал, что если он напишет все как есть, дельцы Аркхэма начнут возмущаться и доказывать, что уж их-то предприятия процветают как никогда, мэр упрекнет в распространении паники и даже коммунизма, а патер Хобо, его духовник, непременно заведет разговор о том, что на все воля Божья, и пессимизм суть грех перед ликом Его… словом, надо было обязательно изыскать повод для оптимистического прогноза. Учитывая, что предприятия одно за другим вставали и закрывались, а торговый оборот падал стремительнее, чем очередной волос с каттлеровской лысины, повод не находился.

Я сочувствовал мистеру Каттлеру — он поделился со мной всеми этими переживаниями в минуту душевной слабости, но помочь ничем не мог. Мне самому следовало с тем же жеребячьим оптимизмом расписать успехи полиции в защите добрых граждан Аркхэма от преступности, но я-то знал от О’Рейли, что никаких успехов не предвидится. Правда, у меня хотя бы лежала сводка ночной полицейской облавы, и я мог сочинить бодрый рапорт о том, что закрыто два подпольных питейных заведения и поймана шайка бутлегеров, а также раскрыто семь квартирных краж, умалчивая о том, что «шайка» была всего лишь мелкими торговцами, а количество нераскрытых преступлений исчисляется двузначной цифрой.

Вошла мисс Уэйтли.

— Ну что ты скажешь, — со вздохом сообщила она. — Вот беда-то!

— Что случилось? — спросил Доу, хватаясь за любой повод, чтобы оторваться от светской хроники.

— А вот, — она бросила блокнот на стол. — Человек погиб. В районе судоверфей нашли, плавал в воде.

— Рабочий?

— Нет. Сотрудник охранного агентства, его уже опознали.

Мисс Уэйтли села и начала строчить сложившуюся заметку. Я заглянул ей через плечо. Она улыбнулась и показала мне черновик.

«Сегодня из Мискатоника близ судоверфей вытащили бездыханное тело мистера Натана Хартмана — сотрудника охранной фирмы. Несчастный случай произошел поздно вечером, когда на верфях уже никого не было, и некому было оказать помощь утопающему. По-видимому, мистер Хартман — первая жертва экономического кризиса. Его мать и сестра, убитые горем, сообщили, что он в последние дни был удручен предстоящим сокращением штатов. Чтобы избавиться от печальных размышлений и опасений, он отправился прогуляться в уединенное место, но, видимо, из-за них же потерял бдительность. Владельцу судоверфей, мистеру Коупленду, и управляющему судоверфей следует позаботиться о том, чтобы больше никто не мог проникнуть на подконтрольную территорию…»

— Роуз, — взволнованно сказал я, — вы думаете, что это несчастный случай?

— А что еще это может быть? — она вздохнула. — По правде говоря, это на самом деле не первое самоубийство.

Она кивнула на свои черновики. Сводка происшествий в нашей газете день ото дня разрасталась. Сегодня мисс Уэйтли уже успела набросать сообщение о трагической гибели владельца оружейного магазина. По версии его семьи, бедняга решил закрыть не приносивший ему прибыли магазин и заняться охотой, однако, чистя ружье, нечаянно выстрелил и попал себе в горло. Мисс Уэйтли заканчивала текст кратким резюме о необходимости осторожного обращения с оружием, но достаточно было взглянуть на ее скептически поджатые губы, чтобы понять, о чем она думает.

— Что-то часто звучит фамилия Коупленд, — сказал я.

— Это потому, что вы занимаетесь делом Фрэнка, — объяснила Роуз. — А так-то в случае с этим охранником он может быть и ни при чем. И в случае с охотником — тут он точно не виноват. И с крушением поезда, думаю, тоже.

— А пожары?

— Думаю, на верфи мог быть и намеренный поджог. А склад — это не его епархия. Я бы поставила на то, что промышленники заметили надвигающийся кризис раньше нашего и начали устраивать поджоги, чтобы получить страховку. Вот будет номер, если его судоремонтный завод и верфи тоже разорятся, и старик пустит себе пулю в лоб, а мне придется изобретать велосипед и объяснять это несчастным случаем на охоте…

Доу нервно заерзал.

— Вы бы попридержали языки, молодежь, — сказал он. — Мистер Каттлер может сделать вид, что ничего не слышал, но богатеи постараются вас заткнуть…

— Но мы же не пишем этого в газете, — сказал я. — Стоп, Роуз. А в каком охранном агентстве работал этот Хартман?

Мисс Уэтйли сжала ладошкой подбородок — так она всегда делала в минуту задумчивости.

— Не знаю, — сказала она. — Сейчас выясню.

В телефонной книге она нашла три охранных агентства. Ни одно из них не закрывалось, наоборот — у них оказалось больше работы, чем обычно, так как некоторые предприятия из-за кризиса решено было приостановить, и закрытые цеха и торговые центры нуждались в охране. Однако ни в одном из этих агентств человек по фамилии Хартман не числился.

— Странно, — сказала мисс Уэйтли. — Может быть, он навешал лапши на уши своим домашним, а сам занимался чем-то незаконным?

— А когда ему на хвост села полиция, решил утопиться? Что-то в этом есть, — сказал я, радуясь, что могу ей помочь. — Спрошу у О’Рейли.

Но когда мы созвонились с О’Рейли, он не дал мне и слова сказать.

— Так, — быстро проговорил он, — выбирай, только не раздумывай долго, у меня мало времени. Или ты идешь с нами к старику Коупленду и его старухе, или ты идешь с детективами обследовать лощину.

Мне хотелось попасть и туда, и туда. И все же я пошел с О’Рейли — в его обществе я чувствовал себя увереннее.

Я шел за О’Рейли, все еще сожалея о том, что не присоединился к детективам, отправленным в лощину. Заброшенные дома, таинственные сектанты, отвратительные оргии с жертвоприношениями бродячих собак, — все это выглядело невероятно многообещающе с точки зрения газетного материала, и к тому же это было именно то, что надо читателю: поохать, поужасаться, в душе не веря, что в нашем тихом Аркхэме может прорасти такая мерзость… и в то же время гордясь «тихим» Аркхэмом, выросшим над пиратскими притонами и схронами контрабандистов. Но, с другой стороны, личное общение с одним из немногих настоящих богачей в городе, его быт, его мнение по поводу исчезновения сына — это тоже интересно читателям. К тому же я намеревался приукрасить отцовские чувства, подпустив сентиментальности в материал. Что-то мне подсказывало, что истинного чувства от Коупленда не дождешься.

— У меня есть предположение, — произнес О’Рейли, — что Фрэнк не покидал особняка. Он побывал на вокзале, собрал материал для рассказа, потом вернулся домой… и что?

— Может, его убили или он умер, — сказал Рассел. — А может, он тут прячется на чердаке или в подвале. Видели, какой домина? Огромный, выстроен бестолково, целые этажи нежилые, многие комнаты заперты, в них даже горничная не заходит. Тут можно неделями болтаться незамеченным.

— Но зачем?

О’Рейли и Рассел удивленно покосились на меня, точно я задал Бог весть какой глупый вопрос.

— Да уж хотя бы затем, чтобы ему не мешали писать очередной рассказ! И ясно же, что он видеть не мог своих родственничков, кроме мальчишки Герберта. А видел бы ты Герберта-папу, Рэнди, ты бы все понял куда лучше — самодовольный, неискренний, недоброжелательный тип! Пугал нас какими-то тоннелями под холмами, крысами. Брата пытался представить оторванным от реальности фантазером, чуть ли не идиотом.

— Я, кстати, вчера навел справки насчет его деловых связей, — добавил Рассел. — Он говорил, что всем заправляет Зельда? Ах, нет? Так вот, я не удивлюсь, если его «работа» в офисе только для отвода глаз. Почти все контрагенты их предприятия ведут дела с Зельдой, на приказах и распоряжениях стоит ее подпись, заверенная старым Коуплендом. Чем занимается Герберт — непонятно.

— Ну, на больших предприятиях много бумажной работы, к тому же он может выполнять проектно-сметную документацию, или заполнять бухгалтерскую отчетность, или… в общем, это еще не значит, что он бездельник, — осторожно предположил я.

— Я понимаю, — сказал Рассел, подходя к особняку Коуплендов. — Но никто так и не смог обрисовать нам круг полномочий Герберта, а вот это уже странно.

Рассел, как обычно, постучал первым. Открыла уже знакомая нам экономка Кэт.

Я поймал себя на мысли, что мы должны бы обращаться к ней «миссис»: Кэт было не меньше сорока. Тридцати — так уж точно. Ее лицо не было старым или морщинистым, наоборот, на нем не виднелось никаких примет возраста, но оно казалось будто неживым и засушенным, лишенным всякого выражения. Взгляд ее серых маленьких глазок показался мне очень неприятным еще в первый раз. А сегодня я понял, что таилось в их тусклой глубине.

Ужас, застарелый страх, загнанное выражение, которое никак нельзя было объяснить одной только робостью перед хозяевами и опасением быть уволенной.

— Мистера Коупленда нет дома, — сказала она.

— Но он же нам назначил!

— У них внештатная ситуация, — отводя глаза, пояснила Кэт.

— Что-то случилось?

— Да, у них авария на заводе. Если хотите, можете посидеть и подождать, но я не уверена, что вы…

— С вашего позволения, мэм, мы так и сделаем, — перебил Рассел. — И если позволите, мы бы хотели пройти на чердак.

— Сожалею, но это никак невозможно. Мистер Коупленд строго-настрого запретил мне туда соваться.

— И в подвал?

— И в подвал.

— Очень хорошо, мэм, но нам-то он ничего не запрещал.

— Не вздумайте! — закричала Кэт. — Он уволит меня, если я вас пропущу!

Она встала на нашем пути, раскинув руки, и злобно уставилась на Рассела, как вдруг открылась входная дверь.

— Какого черта? — выкрикнул ломающийся юношеский голос. — Вы опять тут разнюхиваете? Чего вы прицепились к нашей семье?

— Ах, это ты, Герберт, сынок, — сказал Рассел, снисходительно поглядывая на взъерошенного, красного от досады молодого Коупленда. — Очень кстати. Мы тут с товарищами подумали и решили, что твой дядюшка Фрэнк может прятаться в доме. Даю тебе слово полицейского, что если это так, мы его не будем беспокоить, просто убедимся, что он в порядке. Твоя тетушка очень хотела узнать, так ли это.

— Я же вам говорил, что она…

— Да, да, я помню, сынок. Но это могло и не прийти ей в голову, сечешь? Все-таки мы на этом собаку съели. Если уж ты нам не доверяешь, можешь провести нас на чердак, в подвал и в нежилые комнаты?

Герберт заколебался.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Раз уж вы от нас не отстанете, делайте что должны.

Мы поднялись на чердак по хлипкой, очень пыльной и шаткой лестнице. Видно было, что сюда действительно никто не заходил годами, если не десятилетиями — слой пыли, совершенно нетронутый, был в палец толщиной, паутина висела повсюду. Но Рассел и О’Рейли, похоже, решили идти до конца. Да и не отступать же перед мальчишкой!

— Похоже, Кэт сюда не заглядывает, — заметил я. — А у вас есть еще прислуга?

— Две горничные, кухарка, шеф-повар, прачка и лакей. Кэт у нас дольше всех. Но дед им всем запрещает входить в нежилые комнаты.

— Ясно, — вмешался Рассел. — Послушай, сынок, а у твоего дяди как с здоровьем? Он не мог упасть где-нибудь с сердечным приступом?

— Да вроде нет…

Чердак был очень захламлен. Сюда явно сваливали — именно сваливали, а не складывали — все, что не было нужно, но почему-то не захотели выбросить: небрежно свернутые в рулоны ковры, остатки обоев, почти истлевших, кресла и диваны с провалившейся обивкой и выскочившими пружинами, картины, которые невозможно было разглядеть из-за слоя пыли, кипы газет, старые книги, тюки одежды или штор, какие-то обломки, приборы и насквозь проржавленные железки, назначение которых не удавалось угадать. Я заметил старую астролябию, за которую можно было бы выручить неплохие деньги у антикваров, и продавленное поломанное бамбуковое кресло рядом с ней.

Повсюду царил кавардак, стоял отвратительный запах, какой бывает в запертых непроветриваемых помещениях, кое-где виднелся птичий помет.

Наконец мы подошли к месту, где зловоние особенно ощущалось. Тут стояло еще одно старое кресло, а на нем валялся кое-как брошенный и укутанный полусгнившей пыльной шторой манекен. Рассел поморщился и сдернул штору.

Я сдержал крик, зажал ладонью рот и отвернулся.

Под шторой был не манекен.

Это было нечто среднее между мумией и обтянутым коричневой кожей скелетом в голубом платье. Сейчас платье покрылось дырами, потеками и пылью, к тому же и оно, и труп в нем поели крысы, и зрелище было невыразимо отвратительным. На черепе сохранились когда-то каштановые волосы, при жизни уложенные в затейливую прическу, ныне скорее напоминавшую паклю.

— Это мама,— сказал Герберт. — Папа всегда говорил, что она убежала от нас через чердак.

— Она не могла убежать, — возразил О’Рейли, указывая на остатки прочной пеньковой веревки, которой труп был привязан к креслу.

— Жаль, — сказал Герберт с удивительным спокойствием. — Хотя, если подумать, она-то вырвалась.

— Минутку, — сказал Рассел. — Я должен задокументировать и возбудить уголовное дело по факту смерти вашей матери, миссис Коупленд…

— Как будто вам позволят его возбудить и вести, — ответил Герберт. — Идемте уже.

— Э, стоп, а это что?

От старого обшарпанного шкафа отвалилась дверца, и стало видно, что лежит в глубине шкафа. Этот труп сохранился куда хуже, чем тело миссис Коупленд, и он-то и издавал тошнотворное зловоние. При жизни, похоже, покойный был крупным, грузным и заметно сутулым мужчиной.

— Тетин муж, он был горбатым, — сказал Герберт. — Он исчез за пару лет до мамы.

Рассел и О’Рейли обшарили чердак. Я готов был ко всему, но больше ничего и никого они не нашли.

Ноги у меня подкашивались, когда мы спускались с чердака, и вдруг проклятая лестница подломилась, и мы с грохотом кубарем покатились вниз, считая ребрами, локтями и коленями все чертовы ступеньки и поднимая клубы пыли! Я зашипел от боли, а Герберт тонко закричал.

— Эй, сынок, ты как? Парни, вы в порядке? — спросил Рассел.

Мы отделались синяками и множеством ушибов, а вот Рассел из нас пострадал больше всех. Рука у него висела как плеть.

— Проклятье, — сказал О’Рейли. — Я отвезу тебя к врачу, а потом — к судье за ордером на обыск. А то тут в прямом смысле скелеты в шкафу.

— Ну да, конечно, — Герберт оскалился.

— Сынок, — проговорил Рассел. — Ты не боишься тут оставаться? Вдруг тебя… того…

— Скорее всего. Но деваться мне некуда.

— Идем ко мне, — неожиданно для самого себя ляпнул я.

***

О’Рейли с утра снова побывал в городском морге, куда наведывался уже дважды с тех пор, как в полицию обратилась Зельда, и снова неудачно.

У него мелькнула мысль, что следовало бы позвать с собой Картера, но по зрелом размышлении О’Рейли ее отбросил. После вчерашнего Картер и так выглядел потрясенным, да и немудрено. Сам О’Рейли уже несколько лет служил в полиции и в глазах Картера выглядел корифеем сыска и охраны правопорядка, но ему вовсе не так уж часто приходилось обнаруживать трупы и иметь дело с серийными убийцами — за все время службы он арестовал двоих, оба убивали ради ограбления и были отпетыми подонками из самых низов общества, а количество их жертв составляло в первом случае три, во втором две.

Сейчас О’Рейли понимал, что Аркхэм с его несколько зловещей атмосферой и прошлым пиратского поселения до недавнего времени был тихим, спокойным местом. Он припомнил те полтора десятка случаев исчезновения людей, которые они с Расселом расследовали. Жертвами преступлений стали четверо, остальные либо сбежали с любовниками или любовницами, либо — это касалось молодежи — ушли из семей, где с ними дурно обращались, некоторые уехали ради приключений, на заработки, в Голливуд, воображая себя наделенными актерским талантом; были среди пропавших пострадавшие в аварии на дороге, наконец, несколько пожилых людей преставились на улице и были доставлены неопознанными в морг. То, что случилось с Фрэнком, было из ряда вон.

Новых покойников в морг не доставили, кроме вчерашнего утопленника — прозектор высказал предположение, что он самоубийца, и добавил, что его уже опознали и сегодня должны забрать для похорон. Это был высокий, атлетически сложенный мужчина; по словам прозектора, в момент гибели он был трезв. При нем не обнаружили ни документов, ни оружия, ни сигарет или сигар, из чего О’Рейли заключил, что вряд ли это Фрэнк: по его сведениям, тот не расставался с сигаретой и зажигалкой. О’Рейли осмотрел его скорее из привычки все доводить до конца — и вздрогнул, обратив внимание на татуировку чуть повыше запястья.

Поспешно вытащил из кармана несколько фотографий.

Сличил.

Мертвец носил вензель Коуплендов.

— Так вы говорите, его опознали? — спросил О’Рейли.

— Да, это какой-то Хартман, мордоворот из охранного агентства. Он пошел прогуляться в уединенном месте, упал в воду и утонул… но это для того, чтобы его могли похоронить по-христиански, его семья очень набожная. Все мы понимаем, как это случается. Не уверен, что я сам не пойду гулять куда не следует или чистить оружие, если меня сократят. Вас-то не уволят…

— В этом я сам не уверен, — возразил О’Рейли. — А где, вы говорите, он гулял?

— Возле судоремонтного завода. Как раз местечко для прогулок — сплошные ржавые катера, свалки, задворки. Но зато его бы там никто не обнаружил и не помешал.

— Однако обнаружили.

— Похоже, эта дамочка пошла гулять с той же целью, но увидела труп в воде и передумала.

— Дамочка? Разве его обнаружила не охрана завода?

— А вот и нет. Какая-то леди заметила жмура и окликнула охрану, а уж те вызвали копов.

О’Рейли вышел из морга на свет, сощурился.

Стоял конец апреля, сады зеленели, на клумбах распускались тюльпаны. Еще пару лет назад в это время по улицам чинно прогуливались пожилые дамы, обсуждая садоводство и браки детей, и няньки с ребятишками, хрустящими попкорном и сахарной ватой, а по вечерам было не протолкнуться от гуляющей молодежи, в парке скамьи были заняты влюбленными парочками, из множества кафе и бистро разносился модный джаз. Сейчас почти все киоски с попкорном, мороженым и прочими немудреными детскими радостями исчезли, бистро старого ирландца, в котором О’Рейли любил иногда перекусить тушеной картошкой с мясом и грибным супом, стояло закрытым, как и большинство других кафе, а немногочисленные прохожие выглядели подавленными. Одежда их еще не успела износиться, но у многих отличалась той свирепой чистотой, которая заменяет элегантность в бедности, а другие, напротив, опустились и ходили в грязном.

Какой-то Хартман…

О’Рейли отправился на судоремонтный завод Коуплендов, размышляя. С одной стороны, это могло быть и совпадением. С другой, логично, что работник охранного агентства Коуплендов выбрал для самоубийства хорошо знакомое ему место, которое считал уединенным. С третьей стороны, Коупленды играли видную роль в жизни Аркхэма, им принадлежало много недвижимости и более мелких предприятий, помимо завода и верфей, у них работало множество народу, и неудивительно, что их имя регулярно всплывало в связи с какими-нибудь событиями.

В конце концов, этот Хартман мог быть паршивой овцой в стаде агентства Коуплендов — мучителем бедной мисс Эббот и неудачливого владельца автомастерской, а когда почувствовал, что к нему подбирается полиция, утопился.

Но О’Рейли не верил ни в совпадения, ни в случайности, ни в раскаяние отпетого негодяя.

Скорее уж его убрали свои, узнав, что мы к нему подбираемся, подумал он. Эти «мальчики» Зельды — еще та банда. И Фрэнку от них грозит более серьезная и реальная опасность, чем от таинственных культистов, приносящих в жертву черных собак в заброшенных домах и церквях.

Вчера вечером семь или восемь человек арестовали с паленым спиртным, но больше полиции нечего было им предъявить. Занимать дом, который официально никому не принадлежал, не запрещено законом, точно так же, как не запрещено размещать там причудливые изваяния, стилизованные под полинезийские статуэтки, одеваться в черное, зажигать свечи, декламировать хором стихи и носить татуировки. Поэтому большую часть из задержанных — около двадцати молодых мужчин, в основном чернокожих и мулатов, и одну белую даму средних лет, по виду из более обеспеченного класса — полиция лишь допросила и отпустила.

Фрэнка они не встречали, или уверяли, что не встречали.

Причастность этих людей к ограблению поезда также пока не удавалось доказать, к тому же пассажиры и их родственники уже разобрали свой багаж и сообщили, что ни деньги, ни драгоценности и прочие вещи не были украдены, все было возвращено — даже продукты, хотя и испортившиеся.

Типичный ложный след, подумал О’Рейли. Однако что-то же они искали с такой поспешностью. Что-то более ценное для этих оборванцев, чем золото и деньги. Тот, кто вез это «что-то», не признается, что оно похищено. Возможно, потому что он сам владел им, не имея на это законного права? Картер думал, что это спиртное. Сейчас все только и говорят, что о выпивке, бутлегерах и где бы найти бутлегера и купить у него выпивку. Хотя сейчас говорят по большей части об экономическом кризисе, а выпивка отошла на второй план…

Может быть, они искали полинезийские статуэтки? Древности достаточно ценные, а чтобы выполнить грамотную скульптурную копию, нужно иметь не только талант ваятеля, но и образец. Вероятно, скульптуры, обнаруженные в заброшенном доме и в старой католической церкви, играли какую-то важную духовную роль для этих сектантов. Насколько О’Рейли разбирался в искусстве, выполнены они были с немалым мастерством.

О’Рейли выбросил их из головы, только добравшись до судоремонтного завода.

Начальник охраны завода был явно недоволен его визитом, однако вел себя как человек совершенно непричастный ни к чему незаконному, с гордостью подчеркивая, что его подчиненные не допустят никаких беспорядков. О’Рейли начал опрос с него.

— Как случилось, что на территорию завода проник посторонний?

— Хартман не посторонний.

— Он сотрудник охраны завода?

— Нет, он работал в другом подразделении, но мог проходить сюда по делам.

— Почему он пришел именно сюда?

— Ну, знаете, он просто выбрал место, где его не потревожат…

— Но зачем?

— Да откуда мне знать, с чего ему взбрело в голову топиться? Может, боялся увольнения. Я вам, так и быть, лейтенант, скажу как на духу — босс делает вид, что все о’кей, но у нас так же плохи дела, как и у любого другого предприятия в городе. Кто-то должен попасть под сокращение. Мы пока не боимся — если завод закроют, так это же временно, и его должен будет кто-то охранять, понятно? Но кто его знает, может, босс захочет вообще прикрыть лавочку… А сокращение нынче — это, считай, ложись и помирай с голоду, другой-то работы нет.

Поначалу все сходилось.

— А в чем состояли его обязанности?

— Я точно не знаю. Он при мистере Герберте Коупленде работал. У него было несколько личных телохранителей.

— И у миссис Зельды тоже?

— И у нее. Я все недоумевал, зачем им охранники. Для престижа, наверное, потому что ну кому оно надо — на них покушаться? А нынче за престиж платить не с руки.

И тут все сходится, подумал О’Рейли.

— А кто обнаружил тело?

Начальник нахмурился.

— А вот с этим странно, — сказал он. — Я ее впервые видел. Она не из наших. Работники у нас на заводе все в униформе ходят, а эта нет. Дамочка такая, с виду ничего особенного, сейчас бы увидел — не узнал. Одета по моде, но скромненько — черное платье, черная шляпа, там нечего было и замечать. Как она сюда попала и кто она, черт ее знает. Думаю, подружка мистера Герберта, хотя про это, конечно, след помолчать. Ну, а что, он вдовый, отчего бы ему не завести подружку? А что она такая никакая — так и он не красавец.

— Она не могла убить его?

— Она-то? — начальник задумался. — А что, если толкнуть в воду, а он плавать не умел… Так-то она бы с ним не справилась. Она росточка среднего, а он парень крепкий. Так что же, получается, она не Коупленда девица?

— Будем выяснять. Скорее всего, это самоубийство, я только для очистки совести решил все уточнить, — заверил О’Рейли.

Кто такая эта женщина в черном, думал он. Откуда она взялась? Почему она постоянно появляется там, где происходит что-то плохое? Может быть, она наблюдает за преступным Аркхэмом и по возможности устраивает самосуд? Похоже на то — проследила за мучителями мисс Эббот, и вот один из них мертв…

В полицейском участке О’Рейли застал Рассела с рукой на перевязи.

Вокруг царила суета. Смит повторял всем и каждому, что он не может никуда идти, потому что у него сейчас очная ставка, капитан Скалли из отдела по расследованию убийств что-то доказывал на повышенных тонах, пожилой и толстый добродушный сержант Хейли пытался урезонить обоих, приводя какие-то аргументы, которые никто не слушал, несколько молодых детективов переминались с ноги на ногу от нетерпения, а майор Харви оглушительно трахнул кулаком по столу, видимо, выведенный из себя чьими-то возражениями.

— Суд не дал ордера на обыск, — прорычал Рассел, донельзя раздраженный.

— Как это не дал? У нас там трупы, пропавший без вести, что значит «не дал»?

— А ты уверен, что они там? У них было время спрятать улики!

— Я поставил детективов Канта и Уотсона дежурить, сейчас должно быть дежурство Уотсона. Он их не пропустит.

— Уверен? По-твоему, они остановятся перед сопротивлением полиции?

О’Рейли прошел к своему столу и остановился. Сил на вежливость уже не оставалось.

— А вы что тут делаете?

— Я пришла, потому что мне очень страшно, лейтенант, — простодушно сказала мисс Эббот. — Мне просто некуда больше идти. У вас тут немного шумно, но зато я чувствую себя в безопасности. Я надеюсь, они не обидят Мэри, если меня не будет в комнате?

— Да пусть посидит тут, хоть жива останется, — буркнул Рассел. Мисс Эббот налила ему кофе, который как раз заваривала.

— Рассел! — послышался зычный голос майора Харви. — Иди в суд, они дают ордер! С тебя причитается!

— Я, кажется, нашел одного из нападавших на мисс Эббот и на типа из автомастерской, — сказал О’Рейли.

— Где? — Рассел одной рукой набросил китель, и мисс Эббот принялась ему помогать.

— В морге.

Мисс Эббот вздохнула и закусила губу.

— Если, конечно, это один и тот же человек. А то они все могли набивать себе такие наколки. Пока все сходится: здоровый крепкий мужик с наколкой, и похоже, что его утопила та женщина в черном, которая следила за вами.

— Туда ему и дорога, — сказал Смит. — Бабу, конечно, придется найти и прижучить, а вообще я бы не против, чтобы она выполняла кусок моей работы. У нас ее что-то уж очень много с начала кризиса.

— Ты Фрэнка в морге не нашел?

— Я его и искал. Но нет, там только этот козлина.

Рассел кивнул всем головой и выбежал.

«У сектантов его нет, — раздумывал О’Рейли. — Или они говорят, что нет. В морге его нет. В квартире, которую он снимал раньше, его нет. У друзей нет, любовницы нет у него самого…»

— Лейтенант, — детектив Кант вошел в кабинет. — Я расколол Энни.

— А это еще кто?

— Энни Локвуд, горничная Коупленда-старшего. Она и горничная, и сиделка при его жене. Старуха, оказывается, еле передвигается, а туда же — вечера, заседания, благотворительность…

«А экономка Кэт уверяла, что у них нет сиделок и они никому в семье не нужны!»

— В общем, в ее обязанности входило докладывать старой миссис, кто входил и выходил из дому. Говорит, что старушенции просто любопытно — сама-то она мало что может, но я так понял, что она норовит все держать в кулаке. Там вообще всем заправляют леди, и старая, и помоложе.

— Так-так… И что же докладывала твоя Энни? Кто входил?

— Она уверяет, что Фрэнк вошел вечером, пошел в детское крыло, и больше никто его не видел.

— А какое у них детское крыло?

— А то, в котором молодой Герберт живет.

— Стоп! Мы же там осмотрели все комнаты!

— А младшие дети у них живут не в комнате, а в бассейне. Я сам не понял, что к чему, но, похоже, сперва построили бассейн, а потом там плавать стало некому, и его переоборудовали под жилье для младших.

— Чушь какая-то. Нельзя, что ли, было нежилые комнаты в порядок привести? Но все равно, если бы Фрэнк был там, мы бы его нашли.

— Из того крыла есть выход в подвал.

О’Рейли подскочил.

— Так что ж ты молчишь!

— Как это молчу? Я же вот вам и сказал!

В это время вернулся с ордером Рассел, все зашевелились, а чуть погодя появился Картер, держа за руку хилого подростка с испуганными глазами — Герберта Коупленда.

— Пусть он тут посидит, о’кей? — спросил Картер.

— Я с вами! Буду показывать. Я все покажу, а без меня вы ничего не найдете, — уперся Герберт. — Вы же как все: сунетесь разок в подвал, и все, а я-то знаю, куда нажимать.

О’Рейли посмотрел на него, поджав губы. Картер и Рассел за спиной Герберта делали ему знаки, мотая головами, но О’Рейли впервые подумал, что этот тщедушный вырожденец, пожалуй, способен на поступок.

— Хорошо, — сказал он.

***

«Розыск без вести пропавших — дело увлекательное, когда его описывают в детективных романах. Однако современным пинкертонам приходится просеять тысячи тонн событийной руды в поисках зацепки, опрашивая десятки и даже сотни человек, прежде чем выясняется что-то существенное. Первое, что выясняет офицер полиции, получив сообщение о пропаже человека, — это его образ жизни, планы на будущее, круг общения, состояние здоровья, вероятные конфликты. Не может ли он переехать к родственникам? Нет ли у него любовницы? Не ссорился ли он с кем-нибудь? Что расскажут семейный врач, парикмахер, торговец сигарами, к которому ежедневно заходил пропавший? Не может ли это быть конфликт, тянущийся из самого детства? Зубная карта, переломы конечностей, абонемент в библиотеке, карточные долги — все это приходится тщательно проверять…»

Я отложил карандаш и посмотрел на Герберта. Он устроился на тахте с книгой — детективным романом из тех, о которых я только что упомянул в черновике будущей статьи. Дома ему не разрешали читать никакие книги, кроме научно-популярных и лично отобранных Зельдой для «развития юноши».

Герберт не шутил, рассказывая о своем полном незнакомстве с бытовыми делами. Он честно пытался помочь мне с ужином, однако до сих пор ему ни разу не пришлось намазать себе бутерброд или сварить яйцо.

— Ты еще не хочешь спать? — спросил я.

— Да можно бы…

— О’кей, ложись, — я собрал черновики и ушел на кухню.

Пока я писал, до меня донеслись приглушенные рыдания. Герберт проплакал всю ночь.

Наутро он встал раньше меня и держался все с тем же странным, неестественным спокойствием, и только красные припухшие глаза и непросохшая подушка доказывали, что мне это не приснилось.

— Смотри, Рэндольф, — сказал он, указывая на тарелки на столе, — я сам поджарил яичницу с беконом и тосты.

Поджарил кое-как, однако есть было можно, а больше ничего нам и не требовалось. Я похвалил его стряпню, и он неловко улыбнулся.

— А знаешь, — сказал он, — я же не верил, что мама умерла. То есть да, я понимал, что ее уже нет, и тетка Зельда все время твердила, что я сирота, но думал, вдруг она вернется. Я мечтал, что когда мне стукнет двадцать один, разыщу маму, и мы с ней вместе заживем. Это отец талдычил, что я должен ее ненавидеть, потому что она нас бросила, но я-то понимал, каково ей было в нашем доме. Я его ненавижу! Его, а не ее!

— Думаешь, это Зельда сделала?

— Она? Да нет. Знать она знала и сделала все, чтобы скрыть, но убивать сама бы не стала, это совсем не в ее духе. Натравить своих мальчиков на офис конкурентов, разбить автомобиль, поджечь склад, выведать компромат и распустить его где надо — в этом она вся, но на мокруху бы не пошла.

— А ее муж? Разве это не ее рук дело?

— Нет, дядя — это скорее дедушка постарался. С ним все понятно, он начал перерождаться. У нас в роду это часто бывает.

— Перерождаться?

— Ну… увидишь как-нибудь.

— Ты сказал «в роду». Дядя тоже из вашего рода?

— Ваша газета же то и дело писала про нашу семью, — удивленно сказал Герберт. — Я думал, все в курсе. Мы женимся только между собой. У меня есть невеста, троюродная сестра, но я не хочу на ней жениться и вообще не хочу тут оставаться. Я же говорил, что хочу уехать.

— А твоя мама — ее тоже убил дедушка?

— Черт его знает, — медленно произнес Герберт. — Я думаю, скорее отец. Он такой… такой. Ну его. Зельда постоянно покрывает их с дедом художества.

— У меня такое ощущение, что она у вас всем заправляет.

— Так и есть. Она среди нас самая умная, но я все равно ее ненавижу. Но деда и отца ненавижу больше. Я думаю, отец задушил маму, когда она потребовала развода, и оттащил на чердак. Я слышал, как они ссорились по вечерам. У отца ужасный характер, его все боятся, потому что никогда не знаешь, что он выкинет в очередной раз. После этого Зельда и приставила к нему телохранителей. Да и сама в одиночку не ходит, она всего боится, особенно деда.

— А Фрэнк тоже начал… перерождаться?

— Нет. Я бы заметил. Он держался лучше всех, наоборот, поэтому отец его и ненавидел.

— Думаешь, твой отец мог его убить?

— Вряд ли, — подумав, ответил Герберт. — Его не было дома в тот вечер. Ему скучно; работать ему не дают, потому что он такое творит, что потом не знаешь, как с долгами рассчитаться после его «сделок», и он по вечерам ходит шляться с кем-нибудь из телохранителей. У них есть парочка излюбленных забегаловок, где они нюхают кокаин, накидываются виски и затевают потасовки.

— Это он так развлекается? Я думал, богачи ходят на скачки там, в покер играют…

— Это нормальные богачи. А отец, он… как думаешь, почему у нас нет ни кошки, ни собаки? У меня в детстве, — Герберт ожесточенно уставился в пространство, — была собака. Спаниель. Однажды его нашли с прокушенным горлом в луже крови. А что отец сделал с Кэрри, моим пони, я видел своими глазами. Я рыдал и оттаскивал его, я орал «папочка, папочка, не надо», и мама его оттаскивала, но отец избил и нас с ней. Нам частенько доставалось. Меня он бил почти каждый день. Он бы бил и Моргиану, но она как-то затащила его на дно бассейна и так искусала, что он месяц провалялся в больнице…

— Так у вас выжил только крокодил, — подытожил я.

— С чего ты взял?

— А кто же тогда Моргиана?

Герберт невесело усмехнулся.

— Моя сестра, — сказал он. — Не удивляйся, просто она начала перерождаться еще в четыре года. Мама пыталась ее лечить, но дед не позволял, а потом доктор, которого мама пригласила, утонул. Он куда-то шел по набережной в дождливую ночь. В газете потом еще писали, что мэр Аркхэма должен обратить внимание на состояние набережной.

— Она жива? Твой дед ее не убил?

— Нет. У нее даже есть жених. Дядя, он… просто когда перерождаешься во взрослом состоянии, это труднее скрыть, а он еще и начал обвинять Зельду, деда… — Герберт помолчал и добавил: — Дед был просто помешан на том, чтобы захапать как можно больше власти и денег в своих руках. Он мечтал, чтобы наша семья властвовала в Аркхэме, как иннсмутские Марши — наша дальняя родня. Чтобы с нами все считались, боялись нас.

— Но он своего добился, — указал я.

— Да, будь он проклят. Только он перегнул палку, вот что я тебе скажу. Здесь, в Аркхэме, есть силы посильнее нашей. Не знаю, кто, но он их боится так, что почти не выходит из дому, — Герберт оскалился. — Но я нашел, как ему отомстить!

— Ты? Как?

— В подвале, — шепотом сказал он, — есть выход. Он был заварен, но я сумел открыть дверь.

— Выход? Куда?

— Не знаю. Дядя Фрэнк знал, но он не хотел рассказывать. Наоборот, сказал, чтобы я не смел туда соваться.

Мы закончили завтрак. Я подумал, что Герберту может быть опасно оставаться в одиночестве, и предложил пересидеть день у меня на работе. В редакции, как я полагал, ему бы ничто не угрожало.

Уныние, царившее у нас в редакции, было поразительным. Конечно, ведь никто из моих коллег не пережил того, что видел я, а новостей почти не было — не писать же о том, что закрылись еще один завод, торговый центр и несколько лавок и кафе. Мисс Уэйтли составляла сводку дорожно-транспортных происшествий, с огорчением констатируя, что пострадало двое детей. Мистер Доу заканчивал писать отчет о благотворительном вечере в пользу безработных, морщась, будто собственная слащавая восторженность вызывала у него оскомину. Мистер Каттлер вычитывал гранки своего экономического обозрения. Оно получилось не таким оптимистичным, как желали бы мэр и сливки городского общества — мистер Каттлер все-таки был профессиональным журналистом и не любил откровенную ложь.

У меня на столе лежал отчет об облаве в заброшенном доме в лощине.

— Роуз, — сказал я, — вы это видели?

— Да, — сказала она. — Но я видела еще кое-что!

— Что же?

— Вот, — и она показала мне рисунок. Фотография уже давно практически вытеснила рисунки в газетах, однако у мисс Уэйтли была хорошо набита рука, и ее рисунки прекрасно иллюстрировали многие статьи, привнося в нашу газету некую изюминку.

— Черт, — сказал Герберт, посмотрев на рисунок.

— Юноша, а вам не кажется, что при дамах не стоит так выражаться? — игриво спросила мисс Уэйтли. Герберт не принял ее шутливого тона.

— Извините, мэм, — продолжал он. — Я видел это над дверью, ну, помнишь, которая в подвале, Рэндольф?

— Рэнди? — спросила мисс Уэйтли. — Это было не над дверью, друг мой, — обратилась она к Герберту. — Эту статуэтку полицейские сначала изъяли у бездомных, которые собирались в лощине и пели какие-то странные гимны, но, поскольку это не запрещено законом, бродяг отпустили из-под стражи, а статуэтку им вернули. Так что, может, мы с вами и неправы — бродяги искали в багаже пассажиров это, а не спиртное.

— Спиртное? Вы про то, чем Коупленды, Рорхэмы, МакЛелланы и другие владельцы верфей и причалов втихую приторговывают? — фыркнул Герберт, ничуть не стесняясь и не понижая голоса. — Да что вы на меня так смотрите? Вы думаете, бутлегеры — это ковбои, которые проносят бутылки за голенищами сапог и прячут их в заброшенных могилах? (Я смутился, так как сам же и написал недавно что-то похожее со слов О’Рейли). Это низовое звено! Да почти все крупные состояния в последние годы сделаны на нелегальной торговле спиртным! И то, что они переправляют бутылки — ни в каком багаже столько не поместится. Это арендуются грузовые вагоны, по накладным проходит руда, хлопок, пенька и всякое такое, а на самом деле — виски!

Доу приложил палец к губам, озираясь.

— В самом деле, не стоит об этом так откровенно, парень, — сказал я. — Мы ничего не слышали!

Герберт хмыкнул и пожал узкими плечами.

Внезапно он взглянул в окно, вздрогнул и поспешно отошел в угол.

— Опять, — пробормотал под нос. Мисс Уэйтли тоже выглянула.

— Да ведь это та самая дамочка, — она схватила блокнот и карандаш и побежала наружу.

— Роуз! — крикнул я, поняв, о ком она. — Не надо! Не заговаривайте с ней! Не подходите к ней! Остановитесь, Роуз!

Но надо было знать мисс Уэйтли — ей вступило в голову поговорить с этой леди, и она шла напролом.

Я исподтишка разглядывал женщину, стоявшую прямо напротив редакции.

Из примечательного в ней была только ее странная, пугающая неподвижность, да еще очевидная связь с некоторыми происшествиями. Разве этой леди не было возле железной дороги? Разве не встретили мы ее возле сборища бродяг-сектантов?

Я плохо рассмотрел ее и не мог сказать, носила ли она все время одно и то же платье или же просто предпочитала черный цвет. Шляпка вроде бы та самая, что и в вечер нашего с мисс Уэйтли визита к сектантам, — черная, в меру модная, не шедшая к слишком бледному и удлиненному бесстрастному лицу. Простыми были и черные туфли на босу ногу — кажется, у мисс Уэйтли были такого же фасона, коричневые, и черное платье ниже колен, без всяких украшений, кроме массивного кулона на шее. В похожем виде щеголяло, наверное, полгорода. Если бы я не встретил эту леди при столь необычных обстоятельствах, вообще не обратил бы на нее внимания.

— Папочкина подружка, — процедил Герберт.

— Это подруга твоего отца? Но…

— Мы с дядей Фрэнком ее так называем, потому что она следит за ним. По-моему, она хочет ему отомстить. Ну, я ее понимаю. До отца она добраться пока не сумела, но это вопрос времени. С Хартманом и Кепвеллом она же разделалась.

Я молча и напряженно смотрел, как мисс Уэйтли выбегает из редакции, окликая «Мэм! Мэм!», и как подходят к ней — нет, ко входу в редакцию — двое мужчин.

Оба, не в пример дамочке в черном, были одеты в дорогие костюмы, однако отнюдь не выглядели джентльменами. Напротив, это были коренастые, плечистые люди с бульдожьими подбородками и глубоко посаженными глазами, пиджаки их оттопыривались, выдавая спрятанное оружие, а выражение лиц казалось угрожающим.

— Да это гангстеры! — прошептал Доу. — С этим кризисом чего только не случится…

Гангстеров в Аркхэме не водилось — в начале 20-х был небольшой всплеск бандитизма в подражание Чикаго и Лос-Анджелесу, однако очень быстро сошел на нет.

Женщина в черном направилась к ним. Мисс Уэйтли она будто и не видела.

— А ну, пошла отсюда, мымра, — грубо сказал один из мужчин, но второй поспешно дернул его за рукав.

— Извините, мэм, — заговорил он, заискивающе осклабясь. — Мы уже уходим, мэм. Извините, он ошибся, мы уходим, видите?

Женщина протянула руку и сильно толкнула грубияна так, что он отступил на несколько шагов назад, а затем обернулась и посмотрела мне прямо в глаза.

Глаза у нее были серыми и очень холодными. И я понял, что она знает все.

А потом она ушла, как и гангстеры.

— Это не гангстеры, мистер, — сказал Герберт. — Это мальчики тети Зельды. Они искали меня.

— А кто такой этот, как его… ты сказал, что она с ним разделалась.

— Кепвелл? Отцов телохранитель. Плавал там же, где и Хартман — вы про него вчера писали. Его зарыли как неопознанный труп, но я-то знаю, что это был он.

— С чего ты взял, что это ее рук дело?

— Потому что она следит за отцом. Ну, может, не она, а ее подручные. Я же говорил, что дед — дурак. Хотел все под себя подмять, но сунулся охотиться в чужих угодьях.

— Кто она?

— Не знаю…

Мисс Уэйтли вошла, запыхавшись, и швырнула блокнот на стол.

— Надо же, просто неуловимая какая-то, — сказала она. — Еще эта парочка помешала. Откуда они только взялись!

— Да зачем она вам, — сказал Доу.

— Как зачем? Она связана с сектантами и наблюдала за крушением поезда, — ответила мисс Уэйтли. — Это ей принадлежала та статуэтка, которую копы видели у сектантов!

Я невольно улыбнулся, услышав из ее уст жаргонное выражение.

— Значит, все сходится, — заметил Герберт.

— Жаль только, что нам ни за что не разрешат написать про художества твоей родни, дружище, — проворчала мисс Уэйтли. — А какой был бы материал! Это же сенсация! Не то, что бесконечные сводки пропавших песиков и прочей чепухи…

Я перепечатал начатую статью про поиск без вести пропавших с черновика — мне оставалось только дождаться развязки, вернее, не просто дождаться, а лично поучаствовать: роль зрителя меня не устраивала, что бы ни думал об этом Джим О’Рейли. В любом случае, Фрэнка еще не нашли, так что окончание статьи и ее публикация откладывались. Затем я сел за небольшую заметку про задержание пьяниц-сектантов, которую готовил в сегодняшний номер. К счастью, О’Рейли предоставил довольно подробный отчет — я любил, когда он это делал, так как сразу было ясно, что можно писать все: того, что нельзя, О’Рейли в отчет и не включал. Подумав, я решил сместить акцент не на спиртное, а на экономический кризис, подчеркнув, что времена общественных потрясений заставляют морально слабых людей искать утешения в экзотических культах и прочей белиберде, хотя разумному человеку должно быть ясно, что нужно не бубнить странные стишки вокруг поддельных полинезийских статуй, а трудиться, искать дополнительную работу etc., — словом, то, чего от меня ждали читатели и мистер Каттлер.

Сам я в глубине души подозревал, что кризис затягивается и углубляется, дополнительной работы нет — уже и основной у многих нет, и в такой ситуации только и уповать, что на полинезийских божков.

— А ведь сектанты у нас были всегда, — вдруг сказал Доу (я поделился с товарищами этой мыслью). — Я еще от бабушки про них слышал, она меня ими пугала.

— Угу, — мисс Уэйтли саркастически усмехнулась. — Вывели из города всех бродячих собак, а в начале двадцатых и гангстеров.

Я засмеялся, но она серьезно добавила:

— Это правда. Я когда-то хотела до них добраться, с этой их церковью и молитвами, но с ними как на какую-то стену наталкиваешься. По-моему, у копов с ними что-то вроде уговора.

— А облава? — спросил Доу.

— Они искали пропавшего мистера Коупленда, — пояснил я. — Если бы у сектантов не было спиртного, их бы и не трогали. Причем заметьте, что даже задержанных уже всех отпустили.

— К этой секте принадлежали первые поселенцы Аркхэма, — подал голос Герберт. — Христиане пришли уже позже. Построили церковь на месте старого святилища. А потом церковь перестали посещать, и сектанты вернули ее себе. Я знаю, потому что дед хотел их выгнать из города, но не сумел. «Подружка» отца из их числа, по-моему, она у них главная.

Я закончил писать заметку и позвонил О’Рейли.

— Я бы тебе не советовал, — донесся до меня его голос сквозь шум и треск телефона. — Сиди себе в редакции, а обо всем существенном я расскажу после операции.

— Ну нет, — ответил я. — В этом-то и весь замысел, что я буду непосредственным свидетелем всего розыска, мы же договаривались.

— Ты вообще понимаешь, насколько это может быть опасно?

— Конечно. Но что же я за журналист, если струшу?

— Тогда валяй. Жду тебя через полчаса, опоздаешь — выдвинемся без тебя.

***

Кэт встретила полицейских в дверях.

— А, мистер Герберт, — неприязненно произнесла она как ни в чем не бывало. — Вся семья о вас беспокоится, а вы ушли и никого не предупредили!

Герберт демонстративно отвернулся, глядя в сторону.

— Вот ордер на обыск, — обратился к Кэт Рассел. — Будьте добры позвать ваших хозяев, мэм, и уйти с дороги.

Кэт смерила его недобрым взглядом. Потом посмотрела на остальных.

Кроме Рассела с перевязанной рукой и О’Рейли, к дому Коуплендов явились сержант Хейли, Смит, детектив Кант, а возглавлял операцию капитан Скалли из отдела по расследованию убийств. За ними маячил Картер с фотоаппаратом. Однако Кэт не тронулась с места.

— Моя хозяйка просила найти любимого брата, — сказала она, — а вы знай бродите по дому и вынюхиваете! Вы его нашли? Нет? Тогда что же вам здесь надо?

О’Рейли даже присвистнул от такой наглости.

— У нас есть веские основания полагать, мэм, что в этом доме произошло два убийства, — проговорил Рассел.

— Ничего не знаю!

— А вас никто и не спрашивает. Посторонитесь.

— Хозяйка не велела.

— Тогда зовите хозяина.

— Хозяин в конторе.

— Значит, мы войдем без них.

— Не войдете! — Лицо Кэт перекосилось. — Не войдете, я вам говорю!

— Кэт, а ну-ка, пропусти, — сказал Герберт, отодвигая ее. Но Кэт схватила его за плечи и грубо оттолкнула. — Тебя уволят! Ты уволена, понятно?

О’Рейли и Скалли вынули пистолеты, и тут стало ясно, чего добивалась Кэт: за спиной у полицейских послышались шаги. Семеро здоровенных молодчиков в костюмах и с пистолетами в руках выстроились полукругом.

— Вы знаете, что бывает за сопротивление полиции? — поинтересовался Рассел.

Люди в костюмах молчали, только угрожающе хмурились.

— Прекратите. У нас есть ордер на обыск. Если вы и ваши хозяева ни в чем не виновны, в ваших интересах дать нам пройти.

— Пропусти, зараза, — вдруг пронзительно заорал Герберт и бросился в дверь. Кэт выставила руки, но он прошмыгнул сбоку и изо всех сил толкнул ее в спину; Кэт, потеряв равновесие, сделала два шага вниз по ступенькам крыльца, нога ее подвернулась, и Кэт упала. Скалли махнул рукой, и полицейские, перепрыгивая через Кэт, ворвались в дом. Герберт придерживал дверь.

— А молодец парень, — заметил Скалли. — Так, куда идем?

— Сюда, сюда, — Герберт побежал в «детское» крыло.

Грянул выстрел, и детектив Кант упал, держась за плечо.

— Держите их, — горланила Кэт с крыльца.

Картер фыркнул.

О’Рейли подтолкнул друга в бок, но понял его. Ощущение какой-то театральности не покидало самого О’Рейли. Все происходящее казалось неестественным, почти диким. Кэт, вероятно, пыталась вести себя «как в кино», да и «мальчики» Зельды старательно подражали гангстерам из боевиков, но О’Рейли уже привык к кривляньям преступников — большинство из них видело себя этакими героями, преступившими черту. Здесь было что-то другое.

Как если бы животные или машины пытались изображать людей.

Зельда с маленьким дамским браунингом в руке догнала их.

— Остановитесь! Вы не имеете права! — кричала она.

— У нас есть ордер на обыск, мэм, — в который раз повторял Рассел.

— Папа! Скажи им! — закричала Зельда. — У вас будут неприятности, — зашипела она на Рассела. — Вы все будете уволены! Вашей карьере конец!

Картер вертел головой и размахивал фотоаппаратом, пытаясь поймать в кадр хоть что-нибудь. Несколько раз полыхнула вспышка, кто-то из «мальчиков» выстрелил в сторону Картера, но зацепил саму Зельду чуть повыше локтя. Она выронила браунинг и закричала, зажимая рану ладонью.

— Куда теперь? — запыхавшись, спросил Скалли.

Герберт привел их в самый конец длинного коридора. Дверь в нише, по-видимому, открывали совсем недавно — в пыли виднелись свежие следы; сейчас она была заперта, похоже, изнутри, но Герберт вытащил шпильку и принялся шурудеть в замочной скважине. Судя по всему, он проделывал это не в первый раз.

— Не смей! Идиот! Предатель! Тебе же хуже, — кричала Зельда. — Я тебя растила, воспитывала! Неблагодарная дрянь! Кто пригреет тебя, когда ты начнешь перерождаться, чертов сопляк? Твой папочка? Этот психопат?

Она бросалась на полицейских, молотила их кулаками, пинала острыми носками туфель, вырвала и швырнула на пол фотоаппарат из рук Картера, ударила по сломанной руке Рассела. Сержант Хейли, отчаявшись урезонить Зельду, поймал ее за локти и завел их за спину; раненый Кант подал ему наручники.

«Мальчики» стояли настороже, держа пистолеты на изготовку, но стрелять не решались — слишком легко было снова попасть в Зельду.

— Готово, — крикнул Герберт. — Вниз, вниз! Там будет развилка, я покажу, куда идти!

О’Рейли включил фонарик. В подвал вела узкая, крутая и сырая лестница с обломанными во многих местах перилами и осклизлыми, крошащимися каменными ступенями, явно намного старше самого особняка. Своды напоминали то ли подземелья готических замков, то ли арки старинных храмов — те, кто строил этот подвал, работали со вкусом, чего нельзя было сказать о бестолковом, кричащем в своей показной пышности особняке. Но сейчас здесь слышался едва уловимый крысиный писк, изящные своды заросли плесенью и тошнотворными белесыми грибками, а каменные стены были покрыты мерзкими на вид разводами. Вонь, стоявшую в подвале, невозможно было описать. Разило крысами, сыростью, застоявшимся спертым воздухом, и еще один запах нельзя было не узнать: пахло мертвечиной.

Скалли поспешил вниз первым.

Картер старался держаться рядом с ним, чтобы ничего не пропустить, бормоча проклятия — он горько сожалел о фотоаппарате. Впрочем, их заглушала отчаянная ругань Зельды, все еще взывавшей к совести племянника.

— Ага, а покрывать отца, когда он убил маму — ничего? — огрызнулся Герберт.

— Да у вас еще те скелеты в шкафу здесь, как я погляжу, сынок, — заметил Скалли.

— Откуда вы знаете? — удивился Герберт. — Вот, сюда! Направо! Налево не надо, там всякий хлам… о черт…

— Фрэнк? — воскликнул О’Рейли.

— Да нет, этот умер уже месяца три назад, наверное, — Скалли поморщился и закрыл рот рукой.

Среди «всякого хлама» — в основном поставленных друг на друга трухлявых деревянных ящиков — у стены лежало человеческое тело. Покойного сильно объели крысы, разорвав темный костюм. Он лежал вниз лицом, кожа на опухших кистях рук и лысине почернела и отслоилась, а когда Скалли пошевелил труп ногой, всех накрыла волна смрада; обнаружилось, что лицо мертвеца кишит червями.

— Задушили галстуком, — проговорил Скалли, зажимая нос.

Герберт отбежал назад — его тошнило.

— Смотрите, следы, — сказал О’Рейли, водя фонариком по полу.

— Там… там дверь будет еще, — икая и отплевываясь, пролепетал Герберт.

— Картер, — окликнул О’Рейли, — забирай парня, и идите наверх. Там остался сарж, он вас прикроет…

Скалли тем временем толкнул один из ящиков — он с грохотом упал вниз, звон бьющегося стекла не оставил сомнения в содержимом ящиков, а к смраду разложения и сырости примешался еще и аромат бренди. Но за упавшим ящиком нашлось еще одно тело. Несчастный сидел привалившись к стене, и выглядел почти спящим — видимо, его убили совсем недавно.

— Да это же Уотсон, — О’Рейли грязно выругался. — Бедняга!

Он сжал кулаки.

Между тем Герберт подвел Скалли к еще одной двери. Над ней, как заметил Картер, действительно был выбит небольшой горельеф, напоминавший рисунок странной статуэтки, сделанный мисс Уэйтли, — он изображал химеру в виде осьминога с распростертыми крыльями, выполненную с поразительным искусством, но вместе с тем омерзительную в какой-то неприкрытой злобе.

— Дядя Фрэнк говорил, чтобы я никогда сюда не совался, — сказал Герберт. — Но сам он тут бывал. Сейчас, посветите мне…

Он снова, удивительно сноровисто, принялся вскрывать замок.

— Да ты бывалый взломщик, сынок, — заметил Скалли. Шутливый тон ему не дался.

— Угу, вас бы все время запирали в комнате… Тоже научились бы.

Сверху послышался грохот и приглушенные голоса.

— Запирай! Запирай! Пусть подохнут там! — кричал высокий, визгливый мужской голос. — Пусть их сожрут крысы! А я говорил! А я говорил!

— Ерунда, это не проблема, — сказал О’Рейли. — Как запрут, так и выберемся. Я только за Канта и за мальчишку беспокоюсь.

— Крыс тут и правда до черта, — пробормотал Кант, с помощью Картера перевязавший раненое плечо шейным платком. — А рана пустяковая, не тревожьтесь, лейтенант. Я больше за саржа волнуюсь.

— Отец, — брезгливо процедил Герберт.

Дверь наконец распахнулась. Навстречу из невероятно длинного тоннеля пахнуло сыростью и пылью, но воздух в тоннеле был все же не таким спертым. О’Рейли поднял фонарик, и внезапно его луч уперся в женский силуэт.

Она стояла и смотрела на полицейских в упор — ничем не примечательная женщина в черном платье и шляпке, и смотрела так, что О’Рейли и Скалли попятились.

А потом резко повернулась и побежала вперед, по тоннелю.

— Мэм! Погодите! Постойте! — кричал Скалли ей вслед, но она даже не обернулась и не сбилась с шага.

— Там должен быть выход, раз она туда бежит, — сказал Кант.

О’Рейли пошел за женщиной. Она слишком опередила их, и остановить ее было уже невозможно, но в словах Канта было рациональное зерно.

— Картер, — крикнул он, — бери парня и идите за нами.

Герберт заупирался было, но Картер схватил его за руку и потащил; О’Рейли вынул из кармана запасной фонарик и сунул Картеру.

— Ты что? — удивился тот.

— Иди за ней. Она важный свидетель. Постарайтесь ее остановить и объяснить, что нам нужны ее показания!

Герберт закивал головой, принимая слова О’Рейли за чистую монету, но Картер нахмурился и дернул его за руку, увлекая за собой.

— Мэм, — закричал Герберт, — погодите! Мы хотим только поговорить с вами! Мы не причиним вам вреда!

Тоннель был очень старым и почти прямым, облицованным щербатыми замшелыми камнями; некоторые из них выпали из облицовки и валялись под ногами. Картер обвел лучом фонарика стену — в ней виднелась ниша, а в нише дверь.

— Да тут полно коридоров, — сказал он, разглядывая дверь, основательно прогнившую; по-видимому, недавно сюда кто-то входил — в липкой от сырости пыли оставались следы. — Вот это да. Небось, все старые дома сообщаются между собой, как думаешь? Фрэнк не говорил тебе?

— Может, и так, — промямлил Герберт, у которого подкашивались ноги от всего пережитого. — Он говорил, что тут должны быть клады от первых поселенцев.

— Сектантов?

— Угу…

— Лейтенант О’Рейли отстал, да? Он решил открыть подвал в наш дом? Отца и тетку Зельду задержат?

Картер промычал что-то утвердительное, отвернувшись.

***

Я прекрасно понимал, чего добивался О’Рейли, — женщина в черном его интересовала постольку поскольку, он стремился обезопасить нас с Гербертом. Меня самого больше беспокоила судьба Джима и других полицейских — обитатели чертова особняка, Коупленды и их охранка, были не просто настроены на конфликт, но и готовы к убийству.

Между тем женщина в черном замедлила шаг. Мы почти догнали ее, как вдруг двери — та, которую я рассматривал, и еще несколько дальше по тоннелю — начали открываться, и из них один за другим выходили люди. Я направил свет в их сторону.

— Дядя Фрэнк! — воскликнул Герберт, выдернул ладонь из моей руки и бросился к джентльмену средних лет в костюме. Тот с удивленным возгласом обнял его за плечи.

Я осветил его фонариком. Он зажмурился, прикрыв глаза ладонью; я успел заметить, что Фрэнк отменно некрасив, как вся семья Коуплендов, — жабье лицо, глаза навыкате и скошенный подбородок, но на чертах его не было печати той отталкивающей жестокости, которая отмечала облик Зельды и Герберта-старшего.

— Мистер …? — обратился он ко мне. — Что вы здесь делаете?

— Я журналист, пишу о расследовании вашего исчезновения, — растерянно проговорил я.

— Ах да… Извините, мне не до бесед с прессой, — сказал он. — Выходите-ка отсюда, да поскорее, тут сейчас будет жарко. Пожалуйста, очень прошу. Защитите Герберта, он ни в чем не виноват.

Я озирался, луч фонаря в моей дрожащей от волнения руке хаотично метался, высвечивая то одно, то другое лицо. В большинстве своем люди, вошедшие в тоннель, были молодыми чернокожими или азиатами, одетыми в черное. Вид у них по большей части был таким же непримечательным, как и у дамы в черном, хотя некоторые щеголяли причудливыми деталями одежды и прическами; среди них выделялся высокий белый юноша с длинными светлыми волосами и в килте, а рядом с ним стояла смуглая женщина в пончо с бахромой. Их лица врезались мне в память, хотя в них не было ничего особенного — тем более, по сравнению с Коуплендами, явно отмеченными вырождением, и «мальчиками» Зельды с их бульдожьими свирепыми рожами.

— Идите вон в ту дверь, она ведет прямо на улицу Озей через подвал, — посоветовал Фрэнк. — Герберт!

— Дядя! Дядя Фрэнк! Удачи!

— Удачи, дитя мое, — и Фрэнк отвернулся и пошел за своим братством в черном.

Все ужасы сегодняшнего дня снова ожили во мне. Я не видел оружия ни у кого из сектантов.

— Будьте осторожны, — крикнул я вслед Фрэнку, — у них пистолеты!

Слышал ли он меня? Приняли ли женщина в черном и ее товарищи во внимание мои слова?

Внезапно навстречу людям толпой хлынули создания, которые нельзя было назвать ни людьми, ни животными. Они передвигались на задних ногах и размером превосходили человека, но незначительно, однако их формы! В неверном свете зажженных сектантами факелов и моего фонарика мелькали то бородавчатые спины с жаберными щелями, то выпученные лягушачьи глаза, то перепончатые лапы, снабженные длинными острыми шпорами, то огромные рты. Что-то в их формах и силуэтах было такое, от чего все мое существо пронзил неизъяснимый ледяной ужас; эти твари не имели права жить на Земле! Вонь мускуса и рыбы волной накатывала от этой толпы, целеустремленной и невыносимо угрожающей. Тварей было не менее двух десятков, и подходили еще, и Герберт прошептал, содрогнувшись от ужаса: «Перерожденные!»

Я не стал спрашивать, что это означает, не сомневаясь, что ничего хорошего нас не ожидает. Лишь подхватил Герберта за руку и потащил туда, куда указал Фрэнк. Вслед нам неслись хоровые выкрики сектантов, от которых мороз шел по коже. «О друг и возлюбленный ночи, — скандировали они, — ты, кому по душе собачий лай и кровь, ты, что крадешься в тени надгробий, Горго, Мормо, тысячеликая луна, благоволи принять наши скромные подношения!» Пока мы с Гербертом бежали к двери, я успел дважды прослушать эти стихи и поймать себя на том, что повторяю их про себя, прежде чем Герберт шмыгнул в двери, а я за ним.

Мы вывалились в захламленный, провонявший сыростью подвал, поднялись, спотыкаясь, по раскрошившимся ступеням, и в лицо нам наконец-то ударила вечерняя свежесть. Я знал улицу Озей — мы очутились в одном из самых старых и самых бедных районов Аркхэма. Под ногами у нас хлюпала грязь — улицу эту в последний раз мостили лет сто пятьдесят назад; тусклый уличный фонарь виднелся футах в ста от нас, а мусор, судя по запаху, отсюда почти не вывозился. В покосившихся домишках, помнивших первых поселенцев, сдавались жалкие закутки, в которых ютились безработные, спившиеся старики и чернокожие матери-одиночки; хватало там и куда более подозрительной публики. Однако я был настолько счастлив выбраться из жуткого, сырого тоннеля с мертвецами и крысьем, что дышал полной грудью.

Герберт пошатнулся и оперся на мое плечо, и вдруг ужасный, почти не приглушенный расстоянием грохот донесся до нас.

Улица Озей карабкалась по крутому склону холма на самый верх, и отсюда хорошо было видно с одной стороны широкий серп Мискатоника, а с другой — благополучные районы с роскошными по меркам Аркхэма домами и садами сливок городского общества; особняк Коуплендов просматривался как на ладони, и на наших глазах он зашатался, с крыши посыпались пласты шифера, вылетели окна, а потом огромное здание в мгновение ока сложилось, как карточный домик, и обрушилось внутрь себя, подняв колоссальную тучу пыли.

— Моргиана, — со вздохом произнес Герберт. Помолчал и добавил: — Так будет лучше.

***

С тех пор прошло без малого три десятилетия, но я помню все подробности того страшного вечера.

В первые минуты, наблюдая за обрушением особняка Коуплендов, я вообразил, что все наихудшее уже случилось, и мне не о чем беспокоиться, однако на следующий день не смог встать с постели; меня сильно лихорадило, температура была повышена, голова разламывалась от боли. Кто-то пригласил ко мне врача, и несколько дней подряд он навещал меня, когда я метался между жизнью и смертью.

Может быть, Герберт.

Вопреки словам его тетки Зельды, он вовсе не был неблагодарным. Я утверждаю это с полной ответственностью, так как, почувствовав себя лучше, нашел на кухонном столе записку с одним-единственным словом: «Спасибо». Позднее обнаружилось, что Герберт — кто еще это мог быть, если не он? — перевел на мой счет некоторую сумму денег, которые и помогли мне пережить Великую Депрессию.

После болезни страх завладел мною, как вор завладевает чужим кошельком. Я боялся выйти на улицу, боялся пройти мимо зданий с закрытыми дверями — а кто же держит двери открытыми?, боялся людей в черной одежде. Прошло несколько лет, прежде чем я сумел пересилить себя, — деньги Герберта к тому времени уже совершенно закончились, и я уже несколько месяцев подряд голодал, обувь подобрал на свалке, а одежда моя превратилась в лохмотья, — и постучаться в редакцию одного из аркхэмских изданий. К счастью, там имелась вакансия корректора — значительное понижение по сравнению с моей прошлой должностью, но я был рад и этому, — и мне дали гранки на вычитку, о чем пришлось буквально умолять. Я никогда не забуду пренебрежительный взгляд, которым окинул меня редактор, и перешептывания новых сотрудников: «Картер? Из “Аркхэм Ивнинг монитор”, племянник профессора Картера? Что это с ним стряслось, что он так опустился? Спился, должно быть…»

Страх мой привел и еще к одному последствию, о котором я сожалею и буду сожалеть до конца дней своих. Мисс Уэйтли, желая навестить меня, приходила ко мне домой во время болезни и после нее, стучалась, звала по имени, однако ужас, охвативший все мое существо, был настолько велик, что я не решился даже подойти к двери. Я видел мисс Уэйтли в окно, однако не осмеливался ее окликнуть. Вскорости после того она переехала в Лос-Анджелес, где трудилась в большом журнале, и хотя я следил за ее публикациями, ее самое больше ни разу не видел.

Номер «Аркхэм Ивнинг монитор» с последней статьей мисс Уэйтли я сохранил.

«Вчера, …апреля, наш город был потрясен невероятной по масштабам и внезапности катастрофой, — писала она. — Особняк одной из самых богатых, влиятельных и известных семей Аркхэма, Коуплендов, неожиданно обрушился. Ведутся спасательные работы, но уже можно сказать, что мистер и миссис Коупленд, мистер Герберт и миссис Зельда Коупленды и пятеро их телохранителей, а также экономка Кэт Годдард и горничная Энни Локвуд найдены погибшими под завалами. С прискорбием сообщаем также, что сотрудники полиции Аркхэма — сержант Хейли, детектив Уотсон и капитан Скалли из отдела по расследованию убийств также найдены мертвыми, а лейтенант Рассел и детектив Кант получили серьезные травмы. Редакция нашей газеты присоединяется к изъявлению соболезнований друзьям и родственникам погибших.

Следует признать, что семья Коупленд, которую мы все считали образцом деловой честности и порядочности, оказалась не настолько безупречной. Полиция как раз производила в особняке Коуплендов обыск, располагая доказательствами причастности их к незаконной торговле спиртным; кроме того, в особняке были обнаружены тела еще трех членов семьи, умерших ранее, однако причина их смерти неизвестна. Но, каковы бы ни были ошибки хозяев особняка, все они уже держат ответ перед судом, который выше земного…»

Тел сектантов — если кто-нибудь из них и погиб — найдено не было, не упоминала мисс Уэйтли и о жутких полулюдях-полуживотных, одно воспоминание о которых лишает меня сна. Что случилось с «переродившимися» детьми Коуплендов — Моргианой и ее кузеном, также неизвестно, однако иногда речники уверяют, что видели в Мискатонике странного человека-лягушку или русалку.

Мистер Фрэнк Коупленд бесследно исчез, однако на моей книжной полке, время от времени пополняющейся, стоят его новые книги, из чего я могу заключить, что он жив и успешно занимается творчеством. По-видимому, он навсегда уехал из Аркхэма.

Судоремонтный завод и верфи Коуплендов впоследствии снова открылись — уже под другим названием, видимо, они были проданы через подставных лиц, однако новые хозяева распорядились имуществом с умом.

Лейтенант Рассел, ныне майор Рассел, не так давно вышел в отставку. На первых порах он пытался искать со мной встречи и даже приглашал на свою свадьбу с женщиной по фамилии Эббот. Увы, ужас, вселившийся в меня, вынудил прервать и эту дружескую связь.

«Сухой закон» уже через год был отменен, и контрабанда спиртного сама собой сошла на нет. А со смертью Герберта-старшего прекратились и бессмысленные, жестокие нападения на людей в районе промышленных складов. Хотелось бы сказать, что со смертью Коуплендов в Аркхэме закончилось все, что достойно осуждения, — коррупция, взятки, контрабанда, расправы с конкурентами, нелегальные сделки и махинации, — однако это не так; увы, Коупленды лишь возглавляли пирамиду зла, после их смерти распавшуюся на множество противоборствующих группировок, однако методы их лишены коуплендовской жестокости.

За эти тридцать лет я ни разу не встречал даму в черном и тех, кого видел рядом с ней, — человека со светлыми волосами и женщину в пончо, и других, чьи лица врезались мне в память. Возможно, где-то в трущобах и продолжались собрания с декламацией стихов, хоровым пением и жертвоприношениями животных, однако мне об этом ничего не известно.

Боль от утраты моего друга, лейтенанта Джима О’Рейли, со временем притупилась. Поначалу я надеялся разыскать его, затем сосредоточился на теплых воспоминаниях о нем. Джим был лучшим из друзей и лучшим из людей, и сожаления о его трагической гибели никогда не утихнут в моем сердце.

И все же долгие годы я жил тихо и мирно, — пусть не ведая радостей семьи и дружбы, не сделав блестящую карьеру, о которой мечтал в юности, но все-таки моя колонка с кулинарными рецептами в «Аркхэм пост» пользовалась популярностью, а в редакции я был на хорошем счету. Даже страх немного отпустил меня…

И если бы я не встретил ее вчера, эту женщину в черном, я был бы почти доволен своей судьбой.

А сегодня вечером я, сам не зная, зачем, забрел в старый район с католической церковью. Ее за последние десятилетия дважды начинали реставрировать, благодаря чему она до сих пор не обрушилась, но ни разу не довели реставрационные работы до конца, лишь обнесли деревянным забором. Стояли сумерки, и церковь казалась пустой, но в глубине ее мерцал едва заметный огонек. Я прислушался и различил приглушенные, будто доносившиеся из-под земли голоса:

«О друг и возлюбленный ночи, — скандировали они, — ты, кому по душе собачий лай и кровь, ты, что крадешься в тени надгробий, Горго, Мормо, тысячеликая луна, благоволи принять наши скромные подношения!»