Завистница

Надежда Ивановна была из той редкой категории бабушек, которым и в восемьдесят лет не сидится на месте. Она вставала ни свет ни заря, пила крепкий чай, обязательно с малиновым вареньем для вкуса, варила яйцо всмятку и делала гренки, что составляло весь её завтрак. Как считала Надежда Ивановна, в раннем завтраке и скрывался рецепт её долголетия и бодрости. До девяти утра она привычно убиралась в квартире, вытирала пыль и стирала. Затем заплетала седые волосы в косу, закручивала гульку на затылке и, одеваясь понаряднее, собиралась на подработку.

Работала она у частника на рыночной площади, уборщицей в офисных помещениях. А что — работа не сложная, грех жаловаться: полы помыть, мусор вынести да в унитазе ёршиком поскрести. Чего не повозиться — в резиновых-то рукавицах? Зато на обновки да сласти денежка имеется, и внучат да правнуков при случае можно побаловать.

О подработке никто не знал: ни дочка, ни внуки. А зачем им лишний раз волноваться? Ведь всё равно не поймут, что ей, как птице в клетке, в квартире не сидится, что не может спокойно жить без дела.

Внуки и правнуки приезжали не так часто, как хотелось бы. К себе тоже не звали, вот и оставалось Надежде Ивановне самой находить, чем заняться, к тому же к скромной пенсии лишняя копеечка никогда карман не жала.

Надежда Ивановна сильно жалела, когда дачу продали, то есть домик её старый, родительский — довоенный, но крепкий, с хорошим участком в двадцать пять соток и близким расположением к городу. Оттого-то и клумбы дворовые при доме подустроила, цветами засадила, лишь бы руки не скучали. А толку… Всё не то.

Вот и сегодня Надежда Ивановна привычно вышла из дома в девять утра, чтобы пешочком дойти до рынка. До работы неспешно она добиралась, минут за тридцать, только в дождь и зимой позволяла себе кататься на автобусе… Чистенький подъезд дома всегда радовал глаз: Надежда же Ивановна еженедельно по пятницам к тому руку прилагала. Вот только… как ни старайся, ни пересаживай и поливай, хоть тресни — не росли цветы на подоконнике.

Соседки-пенсионерки, Лариска да Маруська, сидя на лавочке, часто шептались: во всём виновата Софья Абрамовна со второго этажа, с окнами на задворок, вечно шторами тёмными занавешенными. Шептались, что у женщины глаз нехороший да язык поганый, злющий: чуть что не так —   проклянет. Вон, алконавта Мирона со второго подъезда точно она прокляла: неделю мучился, а потом в больнице коньки отбросил. Говорили между собой, что жизни Софье той, завидущей, не будет, коли рядом с ней кто-то хорошо живёт: вмиг из того человека все силы выпьет! Беречься надо, при ней о хорошем в своей жизни помалкивать… Вот только шептались бабки о соседке, когда Софьи-то дома не было, опасались — услышит и, чего доброго, напакостит в отместку.

Злющей и сварливой была Софья Абрамовна. Смуглая до черноты, тучная, с узкими глазами, да ещё прищуривалась с лисьей хитринкой, причём  голос становился приторно-сладким, до одуряющей тошноты: заслушаешься — отказать не сумеешь. Не зря ведь Софья Абрамовна на рынке работала и, как шептались старушки, больше всех там получала.

Сплетни да шушуканья Надежда Ивановна страсть как не любила. Стыдно это, не по-божески за спиной косточки перемывать, от таких дел на душе всегда остаток гаденький. Липкий да тягучий, что тот деготь. Однажды она не выдержала, попрекнула тех соседок-старушек, так обиделись: ишь, сразу перестали приглашать на свои посиделки. Ну их в баню.

Надежде Петровне скучать некогда, она в одиночестве гораздо больше вязала да все дела переделывала, а после и книжку какую историческую могла прочитать. Журнальчик «Пенсионерочка» перед сном пролистать или библиотечным романом женским увлечься.

После хороших книг всегда настроение поднималось. Надежда Ивановна уже восьмой десяток разменяла, но это же ещё не старость!.. Главное — есть, для чего жить.

Сегодня подъездные лавочки оказались пусты. Видно, спят ещё кумушки-старушки или вяжут что себе, что внукам, да на продажу, но то редко, чаще ленятся: сериалы смотрят да чаи с пряниками гоняют.

А вон как цветы распустились на клумбах — загляденье. И небо чистое, голубое, не налюбуешься! Без единой пушистой тучки. Воробышки чирикают. По прогнозу, жарко сегодня будет. Значит, вечерком надо цветы в квартире и на клумбах полить и птицам на балконе в таз воды налить.

День оказался действительно жарким. И после работы Надежда Петровна приняла душ, смыв усталость и пот. Вместо привычного чая, заварила компот из замороженных ягод. И только собиралась замешать творожную массу на запеканку, как в дверь позвонили.

 — Здравствуй, Наденька, — за порогом стояла Софья Абрамовна. — Вот, должок принесла, — протянула чашку с сахаром.

Про сахар Надежда Петровна уже и забыла, оттого удивилась: долгов соседка никогда не отдавала. А вот сейчас, хоть убей, но сахар с рук Софьи Абрамовны брать не хотелось.

 — Ну, что ты на пороге заснула? — прищурившись, улыбнулась соседка, а взгляд — лисий, недобрый, той улыбкой натянутой и не скрыть.

Пришлось Надежде Ивановне взять чашку с сахаром в руки, и едва от неожиданности не разжала пальцы: чашка-то тёплой оказалась.

 — Заработалась, соседушка?

В голосе Софьи Абрамовны патока, аж тошно. И неожиданно загудело в ушах. Надежда Ивановна кивнула, намереваясь попрощаться и дверь поскорее закрыть. Не по себе от рыскающего взгляда Софьи Абрамовны, а та как нарочно переминается с ноги на ногу, точно хочет, но не решается ступить за порог.

 — Жарко, — выдавила из себя Надежда Ивановна, чувствуя, как вдруг накатила слабость и бросило в пот.

 — Да, жарко, соседушка, — подтвердила Софья Абрамовна и взглядом чёрных глаз своих сверлит и сверлит, как жжет.

И вот Надежда Ивановна видит, как соседка уже ногу заносит, чтобы порог переступить. Вдруг мяуканье слышит: так раньше жалобно мяукала её Рыжуха перед смертью. И сердце сжалось, взгляд удалось отвести в сторону и дверь захлопнуть, выдавливая из себя резкое, писклявое: «До свидания».

После Надежда Ивановна пила ягодный компот, а от озноба зуб на зуб не попадал, и слёзы помимо воли капали — кошку вспоминала. Пять лет Рыжуха у неё прожила — ласковая, мышей ловила в подвале, в квартиру добычу несла — показывала свою работу, а ночами Надежду Ивановну лечила, ложилась на больное место и с урчанием грела. Всё понимала кошка и всем хороша была, а как соседка, Софья Абрамовна, переселилась, чахнуть стала и издохла.

И действительно: нет во всём доме ни у кого кошек; собака, правда, в четвёртом подъезде имелась, да то комнатная, на улицу редко выходила, где всё скулила да к хозяйским ногам жалась.

Что толку подозревать соседку, когда вина не доказана? Оставалось уповать на волю Божью и Николая угодника, что всегда помогал Надежде Ивановне, когда молилась.

Поутру она святую воду пила, свечи церковные по вечерам зажигала — защищалась от нечистой силы. Да так, на всякий случай, булавку на одежду цепляла от сглаза, и вот ведь до сего дня всё помогало.…

На вечернюю улицу Надежда Ивановна вышла с двумя полными лейками, часов в восемь, когда похолодало. Старушек-сплетниц нет, и во дворе тихо, но от той тишины становилось не по себе. Не слышно ни шума машин, ни привычных звуков радио и телевизора из открытых окон.

Во время полива у Надежды Ивановны то и дело чесалось между лопаток, будто кто в спину посматривал. Нехорошо так посматривал.

Полив кусты роз да ландыши с бархатцами, она вздохнула, задрожав от накатившей слабости. Небо темнело на глазах, чёрные тучи стремительно плыли с запада. Пока ещё лёгкий, ветерок шевелил листву деревьев да нёс запах пыли. «Снова прогноз ошибочный в новостях выдали», — поёжилась Надежда Ивановна. Знать бы заранее, не выходила бы поливать. Ведь и так из-за жары, наверное, притомилась сегодня, как давненько не было. Только когда болела в прошлом году, зимой, да со слабостью боролась после болезни, совсем руки опускались, но справилась — с Божьей помощью и бодрым настроем.

Софья Абрамовна в одиночестве сидела на лавочке, со стороны, чёрная и крупная, что та ворона, нахохлившаяся на тротуарной плитке возле куста сирени. Только яркая шаль на широких плечах женщины выделялась при общей смуглости кожи и мрачности, словно веявшей от соседки на расстоянии.

И поздно увидела Надежда Ивановна ту соседку. Ноги-то сами понесли к подъезду, а Софья Абрамовна из самой темноты, как по волшебству, появилась. И поздно уже отступать, не спрячешься от глаз зорких, чёрных, всевидящих…

 — Добрый вечер, Наденька, — вежливо и снисходительно поздоровалась Софья Абрамовна, точно ничего не случилось.

 — Добрый, Софья Абрамовна, — нахмурилась Надежда Ивановна, с тоской поглядывая в освещённый светом зев подъезда. Совсем стемнело, и тёмные тучи заволокли небо.

 — Что вы всё время убегаете от меня, — криво улыбнулась соседка. — А я вас уже заждалась, всё в гости пригласить хочу, чаем с мясным пирогом угостить в благодарность. Вам же развеяться надо, Наденька, всё работаете, как та пчёлка медоносная, золотая…

В ласковых словах чудилась Надежде Ивановне паточная вязкость, ядовитая и сернистая, удушающая.

 — Некогда мне по гостям ходить, — честно сказала Надежда Ивановна. — Уж такой суетливой, деятельной уродилась. Извините, Софья Абрамовна, ни в коем разе обидеть вас не хотела, — добавила, разглядев, как от её слов позеленела соседка.

 — Как знаете, как знаете, — точно каркнула Софья Абрамовна, и хрипло вслед поддакнула, взлетая от порыва ветра, ворона.

Надежда Ивановна поёжилась и, прибавив ходу, юркнула в  спасительный подъезд. И чего соседке не сидится дома в такую ужасную погоду?.. Только зашла в квартиру, как ветер резко хлопнул балконной дверью. От испуга Надежда Ивановна пискнула, а затем, позакрывав все окна и завесив их шторами, включила свет, вымыла руки и занялась ужином.

На сытый желудок и страх, и мысли надуманные — всё куда-то исчезло. Надежда Ивановна, углубившись в небольшой роман Барбары Картленд, слушала, как грохочут по карнизу ливневые потоки дождя, да усмехалась про себя своим мыслям. Ну, чего ей бояться Софьи Абрамовны? Кабы та действительно зла желала, давно бы уже порчу навела, а не приглашала бы в гости да сахар, одолженный, не отдавала. Ну, жадная она, ну — завистливая, да и глаз тёмный, дурной, но кто же сейчас по земле ходит без греха?

Под всполохи молний, видимые даже сквозь тонкую ткань шторы, да под барабанную дробь дождя и зычного гневного рыка грома Надежда Ивановна неожиданно задремала. Проснулась от звонкого удара, как если бы на кухне вдруг тарелка упала. Сердце в груди сжалось. Ситцевый халат прилип к телу. Душно-то как в квартире и отчего-то темно. А ливень всё так же беспощадно гремел по карнизу потоком льющейся с низких небес воды.

Надежда Ивановна слегка запаниковала, растерявшись, что никак не может вспомнить, где это она оказалась. Но, выдохнув, до щелчка повертела замлевшей шеей, вспомнила и встала с кресла, потирая поясницу. Нащупала торшер и, пощёлкав выключателем, убедилась: либо лампочка перегорела, либо просто во всём доме, как не раз при грозе бывало, отключилось электричество. Принюхалась, так и не определив: чем это так попахивает в её квартире едким, протухшим, гнилым, как с болота?

В холодильнике, она знала, ничего скоропортящегося нет, даже остатки сала Надежда Ивановна вчера доела. Но именно на кухне запах усилился. Да ещё тапки нервно похрустывали по чему-то рассыпанному по полу. Порывшись в выдвижных ящиках, она свечей не обнаружила, а потом, сообразила заглянуть в спальню, схватила с прикроватного комода мобильник, благо вспомнила про функцию фонарика. Обрадовавшись собственной сообразительности, включила его и, вернувшись на кухню, замерла на пороге.

Тапки топтали сахар, тот, что Софья Абрамовна принесла, а в перевёрнутой чашке, задержавшейся на самом краешке стола, виднелось что-то коричневое. Размазанное по стенкам, как дерьмо, прости Господи.

Руки задрожали, Надежда Ивановна всхлипнула — ведь именно от чашки пахло болотной едкостью. Вдох, выдох — прислонилась к стене. В горле словно застрял ком, остро сжался мочевой пузырь.

С молитвой к Николаю угоднику она замела сахар и вместе с треклятой чашкой выбросила в мусорный пакет, оставив его за дверью квартиры. Затем выдохнула, заперев дверь на ключ и закрепив цепочку.  

После пару раз вымыла руки обжигающе горячей водой с хозяйственным мылом. Гроза бушевала вовсю. Надежда Ивановна запалила свечу, обнаружив пропажу в банке под ванной. И успокоилась, только когда выпила остатки крещенской воды да перекрестившись. Разделась и легла в постель. Было так холодно, что зуб на зуб не попадал.

Проснулась от тяжести на груди и едкого болотного запаха. Хотела повернуться, но руки и ноги точно чужие: не подчинялись, неимоверно тяжёлые, а отёкшие пальцы стали негибкими и толстыми.

В спальне темно и тихо, только этот проклятый запах да тяжесть на груди, холодная, гадливая.

— Боже, помоги, — прошептала про себя Надежда Ивановна, разлипая губы. Язык во рту едва ворочался. От страха, от собственной беспомощности на глазах выступили слёзы.

— Святой Николай угодник, заступись, — прошептала — и чуток полегчало, смогла пошевелить пальцами. В ногах тоненькие и жаркие иголки закололи. И тут же ощутила, как с груди сместилась холодная тяжесть — прямо под горло. Шеи коснулось что-то влажное, слизкое.…

Наверное, Бог придал сил или то от страха, но Надежда Ивановна дёрнулась, кое-как повернулась набок. Со шлепком и глухим уханьем отлепилось слизкое от груди и плюхнулось на пол. Вместо крика изо рта женщины вырвался писк. Громко заверещав, с пола что-то подпрыгнуло, снова приземлившись на кровать. В этот момент Надежда Ивановна поняла, что если сейчас ничего не предпримет, то всё, пиши — пропало… Снова резко то ли заверещало, то ли сипло свистнуло — противно до омерзения. Всё тело снова стало цепенеть, точно свинцом наливаться, кровь леденела.

Пальцы коснулись ночной сорочки, расстегнули пуговки у горла и нащупали голую кожу, без привычного серебряного крестика. ААА! Божечки! Она ведь сама на ночь цепочку в стакан с солёной водой вместе со вставными челюстями положила, для отбеливания. Глупая старая курица, как же теперь крестик в темноте-то отыскать?

Хриплое посвистыванье совсем близко, шлепок — и прямо возле бедра теперь находилось что-то холодное. В панике Надежда Ивановна задёргалась изо всех сил, точно от наваждения запамятовав слова молитвы, и мысленно приговаривала: «Боже, Николай угодник, родимый, помогите, заступитесь за меня… Свят… Свят… Свят!..» Как же жаль, что иконка та единственная — на полке в зале, и свечи все церковные — там же. Непослушные пальцы вновь не желали сгибаться, чтобы перекреститься. Верещанье перешло в булькающий смех. От страха сердце Надежды Ивановны забилось как бешеное. Заболело в груди, потянуло, закололо, точно коснулись сердечка ледяные острые иголки. Дышать стало тяжело, и в пот бросило, а слабость всё сильнее наваливалась, как одеяло ватное, толстенное, всё сдавливая и сдавливая.

Но каким-то чудом рука подчинилась, и пальцы нащупали комод, затем стакан. И, вместо того чтобы подтянуть к себе и схватить стакан, дурные, непослушные пальцы скинули его на пол. Ах… Верещанье стихло. Надежда Ивановна нутром почуяла: сейчас «оно» прыгнет и приземлится точно на грудь — и всё. Намертво придавит, не отпустит.…

Напрягшись и заставив-таки себя взмолиться святым, она заёрзала и буквально в один момент сползла с кровати, грохнувшись на пол, прямиком в разлитую солёную воду. И легче стало на полу-то Надежде Ивановне, во сто крат легче. Тяжко вздохнула полной грудью, пальцы разом схватили и вставные челюсти, и серебряную цепочку. Заплакала беззвучно. Сжала в ладони крепко-накрепко цепочку. Как же яростно засвистело, заверещало на постели. Надежда Ивановна цепочку на шею надела и, кое-как встав на коленки, поползла из спальни прочь.

Свет не работал, сколько она ни щёлкала выключателем. Темно, хоть глаз выколи, а на ощупь в квартире то ли от паники, то ли от темноты Надежде Ивановне ну никак не удавалось сориентироваться. И запах болотный усиливался, а вот точно уверена, что окна в квартире закрыты, оттого леденящий ветерок, то и дело шевелящий волоски на затылке, тоже никак не объяснить. И что делать ей, растерянной и испуганной, Надежда Ивановна совершенно не знала. Кроме того, что нельзя ей в квартире оставаться с этим злобно верещащим существом, желающим  одного — извести её.

Боженька, Николай угодник, заступник, дайте сил… С каждым преодолённым (именно преодолённым!) ползком вперёд по квартире слабость грозила придавить к полу. Надежда Ивановна вся вспотела, мучалась отдышкой, то и дело ударяясь локтями об стены, шкаф и двери, ощущая, как путаются в голове мысли. Но до двери прихожей, как ни кряхтела, не удавалось доползти. Морок с бесом на пару, не иначе, запутал.

И вот, стиснув волю в кулак, направив всю свою злость и ярость против телесной слабости, она оказалась на кухне. Липкие от пота пальцы заскользили по шкафчикам, у раковины, упёрлись, потянули, открывая дверцы. Наконец, пошарив изнутри, Надежда Ивановна обнаружила упаковку спичек и только чиркнула спичкой…

Верещанье. Близко. Руки затряслись вместе со светом задрожавшего огонька. Надежда Ивановна разглядела в коридоре, напротив порога, контуры огромной жабы. Она была серая, бугристая, размером с годовалую кошку, вся лоснящаяся, а в вытаращенных чёрных глазах проглядывала ехидная насмешка. Снова пронзительное верещанье. И Надежда Ивановна точно опомнилась от наваждения. Боже… Взгляд заметался по кухне. Остановился на тяжёлой сковородке, но защемившее сердце подсказало: сил не хватит нанести удар.

Жаба прыгнула через порог. Надежда Ивановна в паническом страхе схватила в руки первое, что подвернулось. По ощущениям — в пальцах сухой мелок от тараканов. Едва не выбросила, но вдруг озарило воспоминание! То ли прочитала, то ли услышала: круг из мела защищает от колдовской силы!

С молитвой на устах женщина дрожащими руками начала чертить круг вокруг себя и от страха закрыла глаза, когда жаба снова прыгнула — и неожиданно с недовольным писком плюхнулась на пол, словно во что-то ударившись. Сердце в груди Надежды Ивановны пропустило удар.  

Жаба же, прыгая снова и снова, натыкалась на невидимую стену и верещала всё яростнее. Надежда Ивановна нашла в себе силы подняться и вдруг рассмеялась: страх совсем ушёл. Появилась странная уверенность, что теперь всё будет хорошо.

Жаба отступила, сверля Надежду Ивановну чёрными глазами.

Резко хлопнуло, открывшись, окно. Ветер ворвался с потоком дождя, залив подоконник и отбросив в сторону горшки с фиалками. Земля рассыпалась, и горшок проехался, точно нарочно прямо по меловой линии. Жаба торжествующе свистнула, готовясь к прыжку. От очередной волны слабости едва не подкосились колени. Надежда Ивановна стиснула зубы, слегка покачнувшись, но устояла. Вздохнув, положилась на бога, решила, что ни за что не сдастся. От сильной боли в сердце на глазах выступили слёзы.

Взвыл ледяной ветер, наполняя кухню запахами болотной гнили. Дождь унялся, за окном слегка посветлело. Из последних сил Надежда Ивановна резво покинула круг и, разглядев стоящую подле раковины швабру, схватила её. Развернувшись, она крепко ударила прыгнувшую в ослабевший круг жабу. Как же та заверещала, ужом закружилась по кухне! Но Надежда Ивановна не отступала, толкала жабу шваброй, била по пухлым бокам, пусть и голова кружилась, пусть и руки дрожали, а сердце будто бы стягивали железные обручи.

Удар, ещё один. Вот ей удалось вытеснить жабу из кухни. Все мысли Надежды Ивановны свелись к яростному, словно нашёптанному знанию: она должна любым путём самолично изгнать жабу за порог квартиры и только так спасётся…

Жаба верещала, с каждым ударом швабры ревела всё пронзительнее, всё меньше уворачивалась, всё старалась забиться в какую-нибудь щель, хоть под комод, но от Надежды Ивановны, коль она решилась, не уйдёшь.

Замигала, взорвавшись, лампа; рухнуло в прихожей зеркало. Ветер носился по квартире, точно ураган, распахивая дверцы мебели и выворачивая содержимое шкафов наизнанку, так что по всей комнате металась одежда, сорванная с места.

Хоть сердце щемило всё сильнее, хоть Надежда Ивановна задыхалась, и зрение затуманивали чёрные мушки, она стискивала зубы, не уступала, только просила Божьей помощи в борьбе с супостатом.

А за окном прояснилось, тучи развеялись. Назревал рассвет. Всё утихло. Тяжело дышавшая, обессиленная жаба замерла на коврике у порога. Оставалось только открыть дверь и избавиться от твари.

Перекрестившись, обливающаяся потом Надежда Ивановна придушила жабу шваброй, прижав её к ковру, затем открыла двери и, выдохнув, вытолкнула тварь из квартиры. Жаба слабо заверещала, задымившись, скакнула в тень, прочь от солнечного света, разливающегося тёплым золотом по лестничной площадке.

 — Благодарю тебя, Господи, — прошептала Надежда Ивановна одними губами и закрыла за собой дверь. Сердце сдавило невыносимо. Она глубоко вздохнула. Силы враз оставили её, и разве что чудом удалось добраться до холодильника и принять лекарства. Надежда Ивановна сжала в руках крестик и, уповая на Бога, заснула в изнеможении прямо на полу.

… Надежду Ивановну разбудили звуки сирены, шум и голоса в подъезде, топот ног.

В теле оставалась лёгкая слабость, хотелось пить, но чудо — сердце отпустило. Она плохо помнила, что произошло — и почему лежит на полу, у холодильника.

Выпила воды, почувствовав неимоверное облегчение. Вышла на балкон. Ветер опрокинул таз и смыл голубиный помёт с перил.

Во дворе широкоплечие санитары погружали кого-то в носилках в машину скорой помощи. Возле подъезда толпились кумушки-старушки и остальные соседи.

Так что же случилось?

Машина уехала. Все поспешили разойтись, кроме старушек, усевшихся на лавочке, чтобы как всегда поболтать. Всё же любопытство победило, и Надежда Ивановна вышла во двор. Поздоровалась с соседками. Солнце клонилось к закату, и свежий ветерок с запахом цветов освежал лицо.

 — А нашу Софью Абрамовну на скорой увезли, удар хватил! Говорят, парализовало полностью. Упала, всё тело в синяках, — заохала старушка в платке в горошек — Маруся.

Другая, Лариска,  круглолицая, с ниточкой подведённых чёрных бровей и не по возрасту яркой помадой на тонких губах, сморщилась, словно лимон распробовала, и сказала:

 — Молчи, Маруська. Воздалось ведьме по чёрным делам, точно тебе говорю.

Надежда Ивановна вздрогнула, вдруг всё ясно вспомнив. Перекрестилась, мысленно благодаря святые силы за спасение, на лавочку села и тихо сказала:

 — А я вот кошку решила завести…

 — Оно и правильно, Надя, кошечка порядок с мышами в подвале наведёт да жизнь нашу общую, старушечью скрасит, — поддакнули, переглянувшись, соседки.

Надежда Ивановна улыбнулась, абсолютно уверенная, что теперь всё точно будет хорошо.