Искры

А я знала, я всегда знала, что однажды нас захватят инопланетяне, и была практически уверена, что порабощение начнётся незаметно — широкие массы до последнего ничего не заподозрят. И оказалась права! Вокруг такое творится, а людям хоть бы хны! Из всех моих знакомых только Ленка замечает неладное, только она согласна, что явно происходит какая-то муть. Но даже Ленка не верит в инопланетное вторжение, у неё другая версия — массовое превращение людей в зомби-солдат грядущего апокалипсиса. По-моему, это бред, но я сильно не спорю, потому что Ленка — единственный человек, который разделяет если не мою точку зрения, то мою, как сказали бы на официальном уровне, обеспокоенность ситуацией. Если уж совсем честно, то Ленка первая уловила тревожные звоночки.

— Странно, ой как странно, — пробормотала она однажды посреди рабочего дня, казалось бы, ни с того ни с сего.

 Мы были в кабинете, он у нас общий. Я психологиня, а Ленка — соцпедагогиня в школе, работаем с детьми. Ну, на самом деле, работаем с чем угодно, лишь бы пореже иметь дело с детьми. Детишки нынче те ещё абьюзеры и траблмейкеры, с ними лучше не связываться. Вот и сидим, строчим отчёты (благо их требуют в нереальном количестве, хотя, похоже, потом никто не читает), сами придумываем психологические и социальные тестирования и упражнения, про них тоже пишем отчёты, но на практике почти не применяем. Директриса от нас не в восторге, но выбора у неё нет — за забором очередь из претендентов на наши места не выстраивается. Если б такая очередь была, разве взяла бы директриса на работу двух девчонок только после института?

— Что странно? — спросила я, охотно отрываясь от очередного отчёта.

— Толик, который постоянно к забору приходит.

— А-а, — разочарованно протянула я, потому что новости тут не было.

За пару недель до этого повадился к нашей школе приходить парень, стоял у забора и смотрел, смотрел. Поскольку педагогического или психологического образования у парня нет, взять его на работу директриса не могла, так что она на всякий случай вызвала полицию. Впрямь ведь напрягает: взрослый мужик (как позднее выяснилось, двадцати семи лет) неотрывным нездешним взглядом таращится на здание, где учатся дети, и, соответственно, на самих детей, когда те снаружи. Личность чудика установили быстро; Ленка вообще её изначально знала. Чудиком был некто Толик Иванов, её сосед по дому. Прежде за ним странностей не замечалось, да и сам он не особо замечался. «Задрот обыкновенный, — охарактеризовала Ленка, — насколько знаю, дома сидит, в игры компьютерные играет. Не плохой, не хороший, он просто… никакой. Он просто есть, и всё». Полицейским этот «просто есть» объяснил, что всегда мечтал быть учителем, но не сложилось, и теперь он приходит к ближайшему образовательному учреждению погрустить о несбывшейся мечте. Предъявить ему ничего не могли, полицейские ограничились предупреждением и настоятельной рекомендацией грустить в другом месте, подальше от детей.

— Избили его, — продолжила Ленка. — Наши местные гопники.

О! А это уже поинтереснее, хотя тоже не сенсация.

— Сильно избили?

— Порядочно. Толика на скорой увезли, говорят, несколько переломов, вывихи всякие, разрывы тканей.

— Жуть.

— Жуть, — согласилась Ленка. — А что ещё жутее… жутнее… Короче, ещё сильнее жуть то, что он, считай, сам напросился. Конечно, те придурки первые начали — припёрлись во двор поддатые, приставали ко всем подряд, угрожали, выделывались, хамили. Откуда ни возьмись — Толя. Они к нему с теми же методами, он им тоже в ответ что-то не очень вежливое выдал. Что именно, не знаю, меня ж там не было, мне потом рассказали. Гопники Толе в морду. Он попытался дать сдачи, они ему опять в морду и уже в другие места. А он не унимается. Не затыкается и, как эти уроды его ни укладывают, всё поднимается на ноги, даже когда его всей толпой отпинали. У меня телефон разрядился, заряжу — покажу тебе видео. Соседка скинула, они снимали, пока полицию ждали. Кадры эпичные: Толя из последних сил встаёт, физиономия вся расквашена, ноги еле слушаются, но он держится. Прям как в героическом кино. Главное, раньше Толя ни во что не ввязывался, если ему какую-нибудь пакость говорили, отмалчивался, в крайнем случае хмыкал и уходил побыстрее. У меня ощущение, что раньше он сроду не дрался. А теперь, может, и не подерётся уже. Приложили его крепко. Правда, такое впечатление, что под конец гопники сами были не рады, что ввязались. Били, просто чтоб авторитет не уронить.

— Полиция их поймала?

— Вроде поймала и вроде даже всех. А толку? Половина — сопляки несовершеннолетние, другую половину уже не раз арестовывали, им пофиг — арестом больше, арестом меньше.

Через месяц Ленка рассказала, что Толик вернулся из больницы. А через какое-то время, с загипсованной ногой, он полез на дворовую перекладину отжиматься. Никогда бы не подумала, что он такой фанат физкультуры. Я видела его всего несколько раз и не очень близко, но могу с уверенностью сказать, что атлетическим телосложением там и не пахло: средний рост, среднее пузико, в целом весь дряблый. Ленка подтвердила мои догадки: со спортом Анатолий явно не на ты, скорее уж, он на ты с комическим жанром — когда на перекладине корячился, случайные свидетели чуть со смеху не померли. Три или четыре гопника, из тех, что его отделали, тоже ржали и на комментарии не скупились.

— А Толя на них ка-а-ак зыркнет! Они аж притихли. Они, походу, его теперь побаиваются, считают ненормальным — от такого чего угодно ожидай: отгрызёт он небе ухо и нос, и ничего ему за это не будет, полечат в психбольничке да отпустят, он тебя опять встретит, второе ухо тебе отгрызёт и вместо носа приставит.

— Ленок, твоя фантазия меня пугает.

— Тебя фантазия пугает, а гопников — конкретные факты. Он же впрямь как одержимый с ними в той драке был.

— Хорошо, что эта одержимость ему инвалидность не обеспечила.

— Да уж; инвалидность вправду маячила. Так вот. Гопники комментируют — мерзотненько, но с расстояния, подходить не торопятся. Толя зыркнул на них и говорит что-то типа того, что нефиг умничать со стороны, пусть подойдут и покажут ему, как надо. Научат.

— И что, подошли?

— Прикинь — да, подошли и действительно ему какие-то приёмы показали.

В следующие недели я слушала рассказы про то, как Толян перевоспитывает местную шпану. Не так чтоб сразу и радикально; но он организовал им — и себе — регулярные занятия физкультурой, а ещё книжки заставил читать. «Репку» да «Колобка», наверное, что-нибудь сложнее эти кадры вряд ли потянут. Кадры пытались сопротивляться. Безуспешно. Будь Толя один, его, может, и послали бы куда подальше, а то и побили снова, но к нему присоединился дядя Витя — алкаш из соседнего дома, потом ещё парочка-троечка типов примкнула, и получилась эдакая воспитательная бригада.

— Ты только глянь! — Ленка тыкнула мне в лицо смартфоном с включённым видео — Толик отжимался на перекладине. Резвенько так отжимался, да и телосложение, я погляжу, стало получше. Ещё не Аполлон, но уже не бесформенный мешок. — Тридцать раз как на духу. И этот человек шесть месяцев назад ничего тяжелее компьютерной мышки не поднимал!

— Да ещё сколько-то из этих месяцев ушло на восстановление после драки, — заметила я. Задумалась. Впервые мои смутные ощущения оформились в конкретную мысль: — Что-то тут не так.

Ленка согласилась. Вскоре она «невзначай» поболтала с мамашей Толяна, попробовала исподтишка расспросить, что да как — какие ещё есть странности, с чего начались перемены. Хотя маменька и раньше секрета не делала, рассказывала всем желающим (а иногда и не желающим); так что Ленка лишь уточнила и обобщила сведения.

Итак. Жил — и живёт — Толик с матерью, папаня от них сбежал в незапамятные времена. Мать на двух работах, сыном заниматься некогда — классическая история. Я поспорить готова, что он обвинял мать в том, что она ему уделяет недостаточно внимания, что у них мало денег и т. д., и т. п. Знаю я таких нытиков. Кроме, как выразилась мать, всяких компьютерных стрелялок у Толика ярко выраженных интересов не было. Сидел часами, а то и сутками у себя в комнате и во что-то там рубился (работа администратором по сменам такие «посиделки» позволяет). В хозяйстве толку от Толика было немного: если сам себе приготовит поесть и за сбой помоет посуду — уже спасибо, а если и матери что-нибудь сварганит да потом уберёт за ней, эту дату в календаре надо красным обвести.

Ничего особенного не происходило, пока у Толика не начались перепады настроения. Вернее, это были не столько перепады, сколько постоянное падение — он огрызался, дёргался, места себе не находил. Однажды признался матери, что ему страшно. Просто страшно, причину не объяснить — её вроде бы и нет, но очень уж жгучее ощущение опасности, причём она будто не рядом, а внутри, в нём. Толик с чего-то решил, что он помирает. Мать сама перепугалась, предложила сходить к врачу, но сын отмахнулся — мол, не поможет. А через недельку всё прошло, Толик успокоился, даже слишком — стал заторможенным, словно не совсем понимал, где находится и что творится. Как-то вечером подошёл к родительнице, которая никого не трогала и мирно ужинала за кухонным столом, опустился перед ней на колени, сказал: «Мама. Мамочка», и уткнулся лицом ей в подол. Через минуту как ни в чём не бывало встал и пошёл ремонтировать полку, покосившуюся лет пять назад. За пару дней перемонтировал в доме всё, что смог. Про стрелялки свои забыл. Потом — внезапный интерес к школе (Толик аж сходил записался в библиотеку и притащил груду книг по педагогике), гопники, больница и далее по списку.

В принципе, вышеперечисленное можно бы списать на психологическое/психическое расстройство либо другой бзик отдельно взятого человека. Но в том и дело, что Толик не один. Я зарегистрирована на нескольких крупных психологических интернет-форумах, и в последнее время там описывают похожие случаи. Похожие не один в один, но в общих чертах: люди ведут себя странно. Естественно, люди, ведущие себя странно, были всегда, но здесь странности уж очень одинаковые по ряду показателей. Все чудики раньше были абсолютно ничем не примечательными людьми — и не потому, что у них неприметная внешность или рядовая работа, а потому, что они не делали ничего хоть сколько-нибудь важного или нужного. Все они испытывали необъяснимое, но мощное чувство тревоги, порой перерастающее в панику. Затем резко успокаивались, затормаживались, становились рассеянными. Затем начиналось нетипичное для них поведение — бурная деятельность в реальном мире. На разных стадиях процесса некоторые из этих людей приходили — либо их чуть ли не насильно приводили родственники, либо родственники приходили одни, посоветоваться — к психологам. Психологи обнаруживали много непонятного, но самым непонятным становилось то, что не за что было ухватиться. Если они общались с человеком уже после завершения его трансформации, отмечали, что психика у него поздоровее, чем у них самих. Или, как минимум, ему хватает выдержки демонстрировать поразительную адекватность, под которой может прятаться что угодно.

Происходило что-то очень, очень непонятное и происходило по всему миру. Тут наши с Ленкой мнения разошлись: она считала, что замешаны тёмные силы, решившие, наконец, захватить Землю, а я не сомневалась, что началось инопланетное нашествие. Мы попросили педагогиню-организаторшу Людмилу Семёновну, как старшую и более опытную женщину, рассудить нас. Людмила Семёновна сказала, что, во-первых, если мы ещё раз назовём её педагогиней-организаторшей, она нас стукнет, а, во-вторых, хорошо, что мы работаем именно так, как работаем, и мы просто обязаны продолжать в том же духе — держаться подальше от детей.

Пока мы с Ленкой согласовывали наши версии происходящего и искали компромисс, Толян и компания организовали добровольную народную дружину и принялись расхаживать по району, наводя порядок направо и налево. Зашугали весь мелкий криминал в округе и, если верить слухам, не боялись крупного — когда кто-то посолиднее уличной шпаны намекнул, что неплохо бы сбавить обороты, ничего не изменилось. Вы можете себе представить, чтоб обычные люди были настолько безбашенными? Я — нет. За такими людьми явно стоит кто-то или что-то серьёзное и опасное. Я уже готова была согласиться с гипотезой о солдатах зомби-апокалипсиса, хотя теория про инопланетян по-прежнему казалась мне более правдоподобной.

Ладно, на фиг теории, гипотезы и версии. Сидя в кабинете, мы не узнаем правды. А от правды, похоже, зависит судьба мира, закрыть глаза на творящееся и игнорировать проблему — не вариант. Надо что-то делать, причём срочно. Но что? Помощи ждать неоткуда, придётся что-то придумывать самим. Мы с Ленкой те ещё придумывальщицы, но больше по фантазиям, а не по стратегиям. А тут требуется стратегия. Где ж её взять-то?..

***

Согласна, так себе план — проникнуть в квартиру Ивановых и осмотреться. Мы не ждали, что там на самом видном месте висят чертежи летающих тарелок или инструкции по правильному рисованию пентаграмм, но надо было что-то предпринять! Мы с Ленкой подгадали время, когда у Толика смена на работе. То есть Ленка подгадывала, она ж относительно в курсе его графика. Планировалось, что мы под благовидным предлогом напросимся в гости, Ленка будет отвлекать Ирину Игоревну — мать Толика, — а я пошарю по квартире. Повторяю: мы не надеялись, что что-нибудь важное и разоблачающее будет лежать на самом видном, да и на не самом видном месте, но не представляли, что ещё сделать. В конце концов, чем чёрт (или внеземная цивилизация) не шутит, вдруг мне повезёт наткнуться на какую-нибудь зацепку.

 Но везение к нам не спешило. Начнём с того, что Толик оказался дома — прогадала Ленка с его рабочим графиком. Мы рассказали Ирине Игоревне жалостливую историю про то, как Ленка забыла у друга ключи от квартиры, он их скоро привезёт, но ей страшновато оставаться в своём подъезде, потому что там ошивается странная компания. Ирина Игоревна радушно пригласила подождать у неё.

— А в своём подъезде вас никто к себе не пустил? — поинтересовался Толя.

— Я в несколько дверей постучалась — никто не открыл, — нашлась Ленка.

— Ясно, — сказал Толя коротко. Это не было враждебно, это было именно ясно — чётко и ёмко.

Толя сам производил впечатление сплошной ясности и чёткости. Он был обыкновенным — лицо круглое, нос картошкой, глаза карие, волосы светло-каштановые; и эта обыкновенность успокаивала. Что настораживало — почему рядом с ним становится спокойнее, если я не сомневаюсь, что он опасен?

Я зачем-то попробовала с ним пококетничать, но не прокатило. Оно и к лучшему. Нет, если б он был простым мужчиной, я бы расстроилась, начала в себе сомневаться. А так — не купился, и отличненько. И в себе сомневаться нечего, я себя хорошо знаю — и слабые свои стороны, и сильные, и средние. Моё женское обаяние и внешность относятся к средним — если постараться, будет нужный эффект, а если пустить на самотёк, ничего впечатляющего не получится. И я на самотёк не пускаю! За собой ухаживаю. По дорогим салонам красоты и новомодным косметическим процедурам с моей зарплатой не побегаешь, поэтому я бегаю по парку, каждое утро, трусцой. Не пью, не курю, сладким не злоупотребляю. Макияж всегда неброский, но умелый. Волосы от природы ярко-рыжие, я ещё маски из хны делаю, для укрепления корней и для поддержания цвета. Кудряшки у меня тоже свои — я так всем, кто спрашивает, говорю, но на самом деле слегка их корректирую плойкой. Кудри корректирую, а не тех, кто спрашивает. Недавно каре сделала, переживала, как оно «ляжет» на вьющиеся волосы. А удачно «легло», не нарадуюсь.

Ирина Игоревна напоила нас чаем, Толя тоже сидел за столом и непринуждённо участвовал в нашей довольно принуждённой беседе.

— Мы с Васей, наверное, пойдём, — при первой возможности стала откланиваться Ленка.

Вася это я. Родители решили покреативить с народным уклоном и нарекли дочку Василисой. Только как раз тогда всплеснулась мода на народные имена, так что не очень-то креативно получилось. Терпеть не могу, когда меня называют Васей, но давно смирилась.

— Ключи скоро привезут, — добавила я.

Мы едва ли не задом наперёд попятились к выходу, у порога поставили рекорд по обуванию на скорость и распрощались с гостеприимными, пускай и малость озадаченными хозяевами.

— Спасибо за чай, тётя Ира, до свидания.

— До свидания, Леночка.

— Толя, пока.

— Пока.

— До свидания, — попрощалась я с обоими Ивановыми разом.

— До свидания, приятно было познакомиться, — откликнулась Ирина Игоревна.

— До свидания, — Толя сделал паузу, глядя на меня до жути прямым взглядом, — Василиса.

У меня впервые мелькнула мысль, что, возможно, не так уж он и плох.

***

Отчёты — дело нудное, но полезное. Для меня. И для Ленки. Нам этих отчётов столько нужно писать, что, даже если б мы рвались заниматься с детьми, времени бы тупо не хватило. «Какие дети, вы что? У меня отчёт не дописан, дети подождут. Или вы хотите, чтоб директриса без отчёта осталась и потом объяснялась с управлением образования?» Очень удобно. Не представляю, как учителя всё же умудряются совмещать детей и бумажки.

Но на сей раз получился перебор даже для меня. Отчёт был такой огромный, многоступенчатый и витиеватый, что я одолела его только к десяти часам вечера. Наверное, в здании не осталось никого кроме нас с охранником. Едва я успела подумать, что это классическая ситуация для ужастика, как ужас нагрянул в мой кабинет. Ну, не сразу нагрянул — сначала постучал.

— Войдите, — сказала я, уверенная, что это охранник пришёл выяснять, чего я так засиделась и долго ли ещё тут проторчу.

Дверь открылась, и зашёл ужас. Толя. Видно было, что он отряхивался, но всё стряхнуть не смог — уже начинающий подтаивать снег оставался на его пуховике, штанах, ботинках и шапке, которую Толя держал в руках.

— Вечер добрый, — ровным голосом поздоровался он.

Я раздумывала, завизжать или нет, потому ответила не сразу:

— Здравствуйте. — Как бы ни хотелось поголосить, а визг лучше отложить. — Вы что здесь делаете?

— К Вам пришёл. Давай сразу на ты, а?

— Давай. — Я старалась выглядеть уверенной и не напуганной. — Я тебя не звала.

— Не звала, но сама зачем-то ко мне домой напросилась. — Он шагнул ближе, протянул руку.

— Не подходи! — таки взвизгнула я, вскочила со стула и ринулась к подоконнику.

— Да я раздеться хотел, вещи положить, — он кивнул на Ленкин стул. Рука, в которой была шапка, замерла над уголком спинки, видимо, на этот уголок Толя собирался пристроить свой головной убор.

— Раздеться? — недоверчиво переспросила я, уже сидя на подоконнике и вцепившись в оконную ручку. Готовилась в любой момент распахнуть окно и прыгнуть — второй этаж, выживу. — Не догола, надеюсь?

Он выпучил глаза.

— Ты точно психолог, а не просто псих?

Я побоялась спросить, откуда он узнал, кем и где я работаю. И спрашивать, как он прошёл сюда через охранника, тоже было боязно. Я практически видела труп нашего бедного Евгения Петровича, валяющийся в каком-нибудь закутке. А Ленка?.. Небось, этот инопланетный захватчик сначала добрался до неё; тогда уже где-то лежит и её холодное бездыханное тело. Или он превратил Ленку и охранника в себе подобных, и они теперь тоже носители чего-то зловещего, инопланетного, поглощающего их личности? Значит, и меня ждёт та же участь? Нетушки, я буду бороться до последнего! Ну или пытаться убежать до последнего.

— Вопрос снимается, — заявил Толя, стаскивая меня, наполовину высунувшуюся в окно, на пол.

— Не подходи ко мне! — не своим голосом заорала я. Глупо, он же уже подошёл, больше того — держал. Я девушка малогабаритная, но, думаю, он бы и с кем-нибудь гораздо крупнее справился. — Руки убрал!

— Не ори ты так, — велел он по-прежнему спокойно, но повысив свой голос, чтобы перекрыть мой. — Охранника разбудишь!

— А почему он спит? — выпалила я. Не самый логичный вопрос, но уж какой созрел.

— Сама спроси у него, когда проснётся, почему он спит на рабочем месте! И двери не запирает.

— Не цепляйся к человеку, ему семьдесят лет! — Давно на заслуженный отдых уйти порывается, да заменить некем.

Толя ослабил хватку, я высвободилась и метнулась в угол кабинета. По пути схватила настольную лампу, вырвав вилку из розетки, и заняла оборонительную позицию. Постояла в этой самой позиции секунд пять — десять. Толя смотрел на меня, выгнув бровь. Я сдула со лба кудряшку, выбившуюся из растрепавшейся причёски.

— Ты зачем пришёл?

— Хороший вопрос. Главное, своевременный. Ты начать с него не могла, а, Василиса?

— Не увиливай. — Я посильнее сжала лампу. — Отвечай: зачем пришёл?

— Поговорить хотел. Подумал, что ты поадекватнее Лены. — Он пробежался взглядом по мне снизу вверх. — Теперь понимаю, что ошибся, Лена по сравнению с тобой — чистейший образец здравого смысла.

Я воинственно фыркнула, но лампу чуть опустила.

— О чём говорить собирался?

— О том, почему вы обе ко мне прицепились. Лена про меня маму и соседей расспрашивает, вы вдвоём в гости ко мне набиваетесь. Чего вам от меня надо-то? — Он словно вправду не понимал.

Так я и поверила! Притворщик, манипулятор, захватчик!

Но меня опять стало охватывать ощущение спокойствия. Как будто я сижу дома перед телевизором и смотрю хороший добрый фильм.

Ух, ещё и с сознанием манипулирует, гад! Я встряхнулась и вновь замахнулась на него лампой. Как ни старалась, никакой хитроумной схемы допроса не придумалось.

— А вам чего от нас надо?

— Нам?

— Вам. Тебе и таким как ты. Чего вам от нас надо?

Толя нахмурился.

— От вас — в смысле от тебя и Лены?

— От нас — в смысле от всего человечества.

Его брови сделали нехилый рывок вверх.

— Я сейчас сам в окно кинусь, — вздохнул он. — Кстати. — Подошёл к окну и закрыл его. Действительно кстати, а то в кабинете от уличного зимнего воздуха уже ощутимо похолодало. — Давай по порядку. Почему мне, по-твоему, что-то надо от всего человечества?

— Не только тебе. Я знаю, что таких теперь много. Спорами размножаетесь, да?

Проигнорировав вопрос о спорах, Толя уточнил:

— Такие как я — это какие?

— Ты был совсем другим человеком и переменился в считанные дни. И такие переменившиеся есть по всему миру. Не думай, что этого никто не замечает. Рано или поздно вас обнаружат и остановят.

Толя поморгал и расхохотался.

— Ой, мать родная, не могу! Чего вы с Леной напридумывали?

— Много чего, — пришлось признаться мне. — Пока никак не решим, какая придумка правильная. — Я снова опустила лампу. Чего уж теперь. Всё равно он меня отсюда не выпустит. Либо убьёт, либо обратит. Кем лучше быть — рабом-носителем внеземного паразита или зомби-солдатом апокалипсиса? — Я за версию про инопланетян, Ленка — про посланников ада. — Не, моя версия всё-таки более вменяемая, по крайней мере, на слух.

Качая головой, Толя сел на стул и обхватил всё ту же голову руками.

 — И эти люди работают в школе. — Он взглянул на меня. — Вас же к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя!

— Ты с темы-то не съезжай. — Я, опасливо пройдя мимо него, вернула лампу на стол, и тут же отпрянула обратно в угол. — Расскажешь мне правду или наврёшь?

Он ухмыльнулся.

— Скажу правду.

— А не боишься? Вдруг я всем разболтаю.

Если скажет: «Не боюсь», значит, меня точно можно списывать со счетов. Обратит, как пить дать.

— Не боюсь.

Ну, я не особо-то и надеялась.

— Почему?

— Никто тебе не поверит. Да и рассказать ничего внятного ты не сможешь. Я ведь сам не до конца понимаю. Вернее, я практически ничего не знаю, я больше догадываюсь.

— И-и-и-и? — нетерпеливо подначила я. — Кто ты?

Мне казалось, что ответ непременно должен быть шокирующим, пафосным и торжественно произнесённым. А Толя лишь пожал плечами и произнёс почти без выражения:

— Я чужая искра, разжёгшая свой костёр.

— Звучит круто, но ни фига не понятно.

— А я предупреждал, что будет невнятно. — Он устроился на стуле поудобнее. — Ну, смотри. Бывает, у человека дух как огонь, так и полыхает, человек горит своим делом, своими идеями, своей жизнью. Пока понимаешь?

— Вроде.

— А бывает дух, как старое пересушенное сено, которое уже и на корм не годится, только место зря занимает. Живёт человек, чем-то занимается, но ничего по-настоящему полезного не делает, ни для себя, не для других, впустую тратит своё время. Продолжаешь понимать?

— Угу.

— Теперь представь костёр, который затух раньше времени. Умер человек раньше срока, когда много всего ещё мог и хотел сделать.

— Представила.

— Костёр затух, а искры остались. Летают где-то, куда-то попадают.

— И если искра угодит в пересушенное сено, будет пожар? — начало доходить до меня. — Новый костёр?

— Точно.

— Типа реинкарнации — переселение душ?

— Нет, — Толя решительно мотнул головой. Видать, эту теорию он уже рассматривал и бесповоротно отверг. — Два разных человека, две разные души. Вообще-то, вернее не «душа», а «дух». «Дух» не в значении «привидение», а «дух» — «характер, настрой».

— А кем был «донор» искры, ты не знаешь? — спросила я, сама удивляясь, насколько легко и быстро поверила в то, что запросто могло оказаться заведомой ложью. — У тебя есть его воспоминания и всё такое прочее?

— Воспоминаний нет. Есть эмоции, чувства, отголоски мечты. — Толя рассеянно улыбнулся. — Ты не представляешь, какими сильными могут быть мечты. Я имею в виду настоящие мечты, которыми человек горел, к которым он шёл, а не мечтал их, лёжа на диване. — Он почесал нос. — Про диван неудачное выражение. Есть люди, которые не могут встать, но они всё равно стремятся к мечте, хоть мысленно, а стремятся. Иногда и других могут устремить. А есть те, кто может стоять, ходить, бегать, но толку от этого — ноль, и для них самих, и для других. — Снова поскрёб нос и вернулся к предыдущей теме. — Настоящая мечта не гибнет вместе с человеком, она остаётся. Не только в искрах, а во многих других вещах. Большое счастье — идти за своей мечтой.

Мне эти рассусоливания не были интересны, и я напомнила о вопросе, на который Толя не ответил:

— Так ты не знаешь, кем был твой «донор»?

— Думаю, что знаю. Однажды в голове вспыхнуло имя — Николай Васильевич.

— Гоголь?..

— Савин. Николай Васильевич Савин. И ещё я был уверен, что он на войне погиб.

— Сайты специализированные смотрел?

— Первым делом. Там не один Николай Васильевич Савин, погибший на той или иной войне.

Да уж. А сколько ещё тех, про которых в интернете данных и вовсе нет.

— Ты не нашёл среди них своего?

— Нашёл.

— Как ты его узнал, если воспоминаний нет?

— Я же сказал: воспоминаний нет, а эмоции есть. Эмоции сильнее, а иногда и точнее воспоминаний. Прочитал имя, место и дату рождения, и понял — он. И теперь в каком-то смысле я… — Толя потёр лоб. — В существенном смысле.

Шестерёнки в моей голове жалобно заскрипели.

— И кем он был?

— Солдатом. Пропал без вести в двадцать лет. Под Ленинградом. В тысяча девятьсот сорок втором году.

— И это всё, что ты про него знаешь?

Секунд пятнадцать Толя пялился в стенку, как будто не слышал меня. Но я чувствовала, что тормошить его не надо.

— Я знаю, что он хотел стать учителем. Знаю, что у него была мать, которую он очень любил, и последней его мыслью было: как же она теперь одна? Знаю, что он не просто пропал, а погиб. Много чего ещё знаю.

Я хотела спросить, как такие знания могут прийти только через эмоции, да решила пощадить свои шестерёнки, они и так работали на пределе. Но продолжать разговор было надо.

— Почему эти пожары начались только сейчас? Их ведь раньше не было. Во всяком случае, в таких масштабах.

— Без понятия. Мне инструкцию никто не присылал, никто ничего не разъяснял. — Толя пожал плечами. — Может, есть лимит. Количество бесполезных людей, больше которого мир не выдерживает.

— А кто решает, что люди бесполезные? — возмутилась я.

— Уж точно не я, — хмыкнул Толя, — так что претензии не ко мне. — Он пристально посмотрел на меня. — Тебе не нравится, что происходят такие пожары?

— Я ещё не освоилась с мыслью. Но, пожалуй, да — не нравятся. Без обид. Сущность одного человека проникает в другого, подминает по себя. Натуральный рейдерский захват. Ты сам-то считаешь это справедливым?

Я ожидала, что он возьмёт паузу на размышление (или видимость размышления), но Толя ответил моментально:

— Да.

— Это неправильно.

— А позволять людям без толку коптить небо, когда они столько всего могли бы изменить в лучшую сторону, правильно?

— Да, потому что как поступать со своей жизнью — личное дело каждого человека. Каждый имеет право делать то, что хочет. Нет, не так. Каждый имеет право не делать того, чего не хочет. Вот так.

— Не согласен, — возразил Толя без раздумий. — Бывает, человек должен делать то, чего делать не хочет, иногда — как раз чтобы остаться человеком.

— Под такую философию можно на любую гадость уговорить.

— Разбираться, что гадость, а что нет, что правильно, а что нет, это тоже задача человека. И не сделать что-то порой намного важнее и сложнее чем сделать, тут не спорю. Но не делать никогда и ничего, жить только для себя — не по-человечески.

Опять нас повело в заумные дебри.

— А почему бы не жить для себя? Ты у себя один-единственный, кто о тебе позаботится, если не ты сам?

— Я не говорю, что нельзя жить для себя. Я говорю, что нельзя жить только для себя.

— Говори не говори, а любой человек хочет быть счастливым.

— По-твоему получается, что счастье это что-то такое мелкое, обособленное — одна порция, которую надо зажать ото всех и побыстрее сожрать, забившись в угол, чтоб никто не успел отнять.

Я, наконец, поняла, почему мне от него спокойно. Есть в нём что-то неправильно правильное. Идеалистическое. Он говорит верные в теории вещи, но на практике они банально не работают. Ситуация будто со старыми фильмами: смотришь, понимаешь, что герой прав, только сильно сомневаешься, что в реальной жизни у него бы всё было так же хорошо, как в кино. В кино полно правильных людей, а в реальной жизни эдакий экземпляр был бы одним-единственным в радиусе ста километров.

— В твоей дружине все такие — чужими искрами подожжённые?

— Кроме меня пара человек.

— А остальные?

— Остальные сами по себе люди толковые.

— А алкаш?

— Алкаш?..

— Ленка говорила, тебе на первых порах какой-то алкаш помогал со шпаной управляться.

— Он не алкаш, он Виктор Сергеевич. Человека знать не знаешь, а оскорбляешь.

— Но он же пьяница?

— Раньше был.

— Вот и я про то: был пьяницей и вдруг бросил, общественно-полезным трудом занялся. Он тоже подожжённый?

— Нет, он просто оклемавшийся. Оступился человек, покатился, но в итоге смог остановиться. Такое тоже бывает. Особенно если не плевать на человека, а руку ему подать.

— Всё. — Я скрестила предплечья. — Хватит с меня твоей социальной мудрости. Время позднее, мне пора домой. Тем более что завтра на работу надо пораньше — обещала нашей педагогине-организаторше помочь с украшением актового зала к празднику. — Если честно, то не обещала и не собиралась, но от разговора о полезности и бесполезности мне сделалось не по себе. Приду, помогу, чего уж.

— Кому-кому обещала помочь?

Я закатила глаза.

— Педагогине-организаторше. Даже не начинай, я не в настроении спорить о феминитивах.

 — Никаких споров, — он выставил ладони перед собой, как бы отрекаясь от желания подискутировать. — Ты домой пешком или таксю вызовешь? Или пойдёшь на остановку ждать автобуску?

Если б у меня в руках всё ещё была та лампа, я бы запустила ею в Толика, не задумываясь.

— Как о человеке в мужском роде рассуждать, так куча красивых пафосных слов, а как слова в женском роде — так потешаться? — оскорбилась я.

— Над словами — да, над женщинами — нет. Я вообще за равенство и равноправие, только не понимаю, как этому способствует издевательство над языком.

— Даже не начинай, — повторила я — наполовину отчеканила, наполовину прошипела.

— Не начинаю, — рассмеялся Толя. Посмотрел в окно, за которым стояла ночная зимняя темнота. — А всё-таки ты домой пойдёшь или поедешь?

— Пойду. Я недалеко живу. — Зачем я ему это рассказала? Между прочим, ещё не доказано, что он не инопланетный засланец.

— Давай провожу. — Он опять выставил ладони. — С полным осознанием равных прав и обязанностей.

То есть сначала перепугал до чёртиков, потом вывалил невразумительную историю про какие-то искры и костры, а теперь считает, что я разрешу ему довести меня до дома?

— Красиво сказал, — констатировала я. Вздохнула. — Ладно, пошли.