Мундир
В 1826 году в распоряжение султана Средней Орды (Средний казахский жуз) прибыл отряд из двухсот казаков. Они охраняли правителя кочевников всё лето, а зимой разъехались по домам. В орде остались лишь есаул, урядник и двадцать казаков…
***
По присыпанной снегом степи мчались сани, впереди неслись всадники на крепких, упитанных, косматых лошадях.
— Скоро уж приедем, Пахомыч, — сказал молодой казак ехавшему рядом есаулу. — Жрать охота, мочи нет. Да и в баньке ополоснуться не помешало бы!
— Уймись, торопыга, — усмехнулся тот. — Никто тебя не понуждал в степи у султана на зиму оставаться. Сам вызвался, вот и получай.
— А я чё, я ничё, — отозвался молодой казак. — Я же это, от нужды вызвался. Сам же знаешь, Пахомыч, что семья моя большущая и нет в ней достатка. А так хоть султан хорошо заплатит. Казаки говорят, что щедр он бывает за службу верную.
Он внимательно следил за есаулом и, уловив скупую улыбку на его суровом лице, добавил:
— Я на султановы деньги мундирчик себе изначально прикуплю. Сам видал, каков на мне, Пахомыч? Сперва два брата старших носили, а теперь вот я за ними донашиваю.
— Да-а-а, на тебе не мундир, а тряпка застиранная, — согласился есаул. — Позорище для казака. Я бы эдакое барахло ни за какие ковриги на себя не напялил! Даже если бы одеть было нечего!
Некоторое время ехали молча. Молодой казак, обиженно поджав губы, думал о своём, а есаул, пряча в бороде усмешку, исподтишка наблюдал за ним.
— Слышь, Николка, а ты сколько от султана получить мыслишь за «службу свою верную»? — спросил он с ухмылкой. — Он ведь много платит только тем казакам, которые отличились геройскими поступками. А тебе до героев далеко покуда… Ты ж всё больше труса празднуешь да от боя до последнего отлыниваешь. Я давно наблюдаю за тобой, и… Зрю, что рождён ты не казаком геройским, а бабой трусливой! Ты уж не обессудь, что говорю тебе эдакое, но иначе быть не может, раз не я под твоим, а ты под моим началом состоишь!
Казак едва не разревелся, выслушав атамана, но сдержался, согласившись со справедливостью его слов.
С материнским молоком впитал в себя юный Николка качества, необходимые воину-казаку. Он рос крепким и подвижным ребёнком и не боялся оставаться один в поле и дома. Отец и старшие братья приучали его работать с плугом, ходить в ночное — сторожить в степи коней, верблюдов, коров и овец. Он лихо скакал верхом без седла, легко переплывал реку и выделялся среди сверстников незаурядными способностями. Николка метко стрелял в цель на скаку и ловко управлялся с саблей. В устраиваемых атаманом играх для малолеток он всегда был первым.
Но мыслить о делах военных Николка не любил. В его семье служили все. Отец и дед часто рассказывали о героизме казаков в «баталиях». Старшие учили младших не только воевать, но и выживать в экстремальных условиях и не щадить жизни за «батюшку-царя и Отечество».
Слушая их, Николка представлял себя героем в битвах и мысленно рубил «ворогов» сотнями, а то и тысячами, всегда оставаясь целым и невредимым. А вот когда пришло время нести службу по-настоящему, он вдруг ощутил, что боится «баталий» и мечтает избежать их любым способом. Он не проявлял свою робость наглядно, но… Он научился, как поступать в бою, чтобы выжить! Николка стеснялся своей трусости, проклинал её, но, как только дело касалось боевых действий, он становился рабом своей слабости…
Прискакал посланный вперёд дозорный. Есаул поднял руку и остановил отряд.
— Ну, что за весть ты принёс на хвосте вороного?
— Аул впереди, — ответил казак, поправляя шапку. — Суета там непонятная.
— Суета, говоришь, — задумался есаул. — И что там?
Дозорный неопределённо пожал плечами.
— Баб я не видел ни одной, — сказал он, поглаживая по загривку коня. — Видел степняков… Мужики одни. Ходят туда-сюда вокруг юрт, и… Странно как-то, вроде бы ничем путным и не занимаются.
— Ладно, поедем и поглядим, — решил есаул и, привстав в стременах, обратился к казакам: — Браты, всем наготове быть! Впереди аул, а кто в нём, хрен его знает! Степняки люди непредсказуемые: сегодня улыбаются тебе, а завтра… Что у них будет на уме завтра, хрен их знает!
***
У юрт казаки натянули уздечки и вздыбили коней. Привстав в стременах, они старались рассмотреть, что за люди хозяйничают в ауле.
— Похоже на грабёж, — предположил один из них, взводя курок ружья. — Хотя вроде спокойно все.
— Детишек и баб не видать, — подал голос ещё кто-то. — А так не должно быть. Сейчас не ночь, а день, и в самый раз бабам работать, а детишкам резвиться!
Казаки не остались незамеченными — послышались крики, ржание коней и даже выстрелы.
— В атаку, браты! — закричал есаул, подстёгивая коня плёткой. — Зададим басурманам жару, покуда они не опомнились!
Николка тоже ринулся в бой вместе со всеми, но на полпути к юртам непреодолимый страх за жизнь сковал его движения. Словно почувствовав настроение хозяина, конь тут же перешёл с галопа на рысь.
Казаки наседали на врагов напористо, рубя направо и налево. Отряд разбойников таял на глазах. Ещё немного, и желаемая победа будет достигнута! Однако радоваться было рано: казаки оказались в искусно расставленной западне.
Николка понял это первым. Подъезжая к аулу, в котором кипел ожесточённый бой, он увидел, что из едва приметной лощины выскочили около полусотни разбойников. В лисьих шапках, в тулупах, они с гиканьем ринулись на казаков, подавив их сопротивление.
Охваченный паникой Николка развернул коня и, оглянувшись, успел заметить, как трое кочевников устремились за ним. Конь, нещадно стегаемый нагайкой, скакал по степи с небывалой прытью. Сзади прогремел выстрел, но пуля просвистела над головой, не задев казака.
Умирая от страха, Николка, как очумелый, гнал коня, боясь обернуться и увидеть настигающих его кочевников. Он до темноты скакал по степи, пока выбившееся из сил животное не заупрямилось и не застыло как вкопанное.
Взяв себя в руки, Николка перестал стегать коня и обернулся. Преследователей не было. Вздохнув с облегчением, он привстал в стременах и осмотрелся. Место, в котором он находился, казалось необитаемым. В какую сторону не глянь, только пустая заснеженная степь. «Так что теперь делать? — подумал казак в отчаянии. — Ни зги не видно, а конь подо мной едва жив от усталости. А если пурга начнётся? Пропаду я здесь ни за понюх табаку. Жуть-то какая, вокруг ничего живого, даже волков не видно?»
Чуткое ухо вдруг уловило лай собак. Николка встрепенулся и оживился. Втянув ноздрями воздух, он почувствовал запах дымка и приободрился. Повертев головой по сторонам, казак решительно пришпорил коня. Животное фыркнуло, но с места не сдвинулось. Тогда он подстегнул коня нагайкой, но тот будто прирос копытами к земле. «Час от часу не легче, — подумал Николка, выбираясь из седла. — Придётся пешком идти, раз скотиняка ни в какую подчиняться не хочет…»
Послюнявив палец во рту, казак поднял его над головой, чтобы определить направление ветра. «Дует справа, — подумал он, подбадривая себя. — Выходит, и дымком оттуда тянет. Пусть я там и не найду жилья, но живую душу у костра встречу точно».
И он пошёл в выбранном направлении, потянув коня за уздечку. Но и на этот раз животное не тронулось с места.
— Ну? Чего артачишься, коняга безмозглая? — прикрикнул казак. — Ты что, помирать здесь собрался, тварь неразумная?
После тщетных попыток Николка оставил коня и пошёл в выбранном направлении.
***
Хутор стоял на правом берегу безымянной речушки. Всё селение «курилось», над крышами нависали почти прямые, неподвижные столбы дыма. Николка едва не кричал от радости, видя среди степи жилые избы.
Он перешёл скованную льдом речушку и остановился у крайнего дома, не решаясь войти во двор и постучаться с просьбой о ночлеге. Грозно лающий и бросающийся на ворота огромный пёс вдруг замолчал, когда скрипнула дверь и из избы кто-то вышел.
— Ну, чего стоишь, заходи? — послышался грубоватый женский голос, и Николка замер. Сердце забилось часто-часто, а тело охватил озноб.
— Чего топчешься, заходи, казак? — повторила хозяйка избы. — Не собираешься же ты ночевать на морозе под моим забором?
Не веря своим глазам и ушам одновременно, Николка вошёл во двор, поднялся на крыльцо и, переступив порог, в нерешительности остановился.
Передняя казалась чистенькой и ухоженной, но внутри у Николки всё сжалось и ему сделалось не по себе.
— Ступай, не раздумывай, — подтолкнула его в спину женщина. — Здесь никто тебя не обидит и не съест…
Николку насторожили брошенные ею слова. Может быть, о себе дала знать его природная трусость? Он резко обернулся и обомлел, увидев хозяйку.
Перед ним, с чадящей лампой в руках, стояла молодая красивая женщина. Она приветливо улыбалась и от того казалась доброй и ласковой. А ещё хозяйка избы поразила Николку худобой, не свойственной казачкам. Платье ниспадало великолепными складками, и в нём женщина казалась княжной или графиней. Сложена она была просто безупречно, изысканная красота её рук и запястий приковывала взгляд.
— Сейчас я покормлю тебя, а потом уложу спать, — сказала женщина, улыбаясь. — Но прежде искупаю в бане, которую только что истопила.
Николка ел быстро и всё подряд, что пододвигала ему хозяйка. Она сидела за столом напротив и смотрела на него. Её глаза были настолько прекрасны и притягательны, что молодой казак не мог отвести от них взгляда.
После ужина хозяйка избы отвела казака в баню, раздела и долго парила берёзовым веником, доставляя Николке и его телу огромное ни с чем не сравнимое удовольствие. А когда тело гостя стало чистым и гладким, женщина поцеловала его в губы и объявила:
— Вот и всё, можно возвращаться в избу!
Она подала ему полотенце и со стороны наблюдала, как Николка обтирает красивое мускулистое тело.
— Как ты красив! — прошептала она восторженно. — Я умираю от счастья, видя тебя, и… Больше ни одна женщина не увидит твоего прекрасного тела, кроме меня.
— Что ты сказала? — Николка удивлённо поднял брови.
— Это я так, про себя, — с восхитительной улыбкой ответила красавица. — А теперь идём в избу… Там тебя ждёт кровать и нечто такое, что ты не испытывал никогда в своей жизни!
И за столом, и в бане молодой казак не удивлялся ничему. Он был околдован чарами хозяйки и изнемогал от неудержимого влечения к ней.
— Ты даже не знаешь, как ты прекрасен! — шептала красавица, обвивая его шею гибкими руками. — Вот только мундир на тебе, как тряпка, и прикрывает собой трусливую душу.
— Да… Ты даже про это знаешь, — приуныл Николка.
— Я всё про тебя знаю, и я ждала тебя, — снова зашептала ему в ухо красавица. — Скоро ты женишься на мне, а я выйду замуж не за труса, а за героя! И, чтобы ты стал таковым, я сделаю тебе подарок.
— Подарок — это хорошо, — прошептал Николка, млея и трогая пальцами её упругие нежные груди. — Мне никто и никогда не делал подарков, и я приму его.
Изнывая от жгучего желания, он стал нежно поглаживать шею, плечи, плоский живот женщины. Она не сопротивлялась. Тогда казак привлёк красавицу к себе, заключив в крепкие объятия жаждущее близости тело. Когда их губы слились в страстном поцелуе, её руки заскользили по его телу.
Тяжело дыша, женщина извивалась под ним змеёю. Когда соединившая их страсть достигла апогея, она пронзительно закричала, будучи уже не в силах себя сдержать…
***
Когда Николка открыл глаза, он стоял в степи рядом с конём. «Ну и дела, — подумал казак озабоченно. — Что ж получается, я всю ночь так и простоял? А как же хутор? Где же красавица-хозяйка, с которой я провёл ночь? Или всё это мне привиделось?»
Встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, казак вскочил на коня и поскакал в обратном направлении. Мысли путались в голове, и он никак не мог сосредоточиться. «Чертовщина какая-то, — думал Николка. — Я хорошо помню хозяйку. Она была очень красивой и ласкала меня, а я её. Помню хутор, чистенькую избу, мягкую постель… Неужели всё это мне привиделось? Но если так, то как я мог провести ночь на ногах, рядом с конём, спать и видеть сны?»
Ближе к полудню, в полном смятении, он подъехал к месту, откуда позорно бежал во время боя, и… Вдруг пробудилось в нём что-то такое, ранее не ведомое, от чего закипела в жилах кровь. Ярость и отвага вдруг взбудоражили душу, а рука сама потянулась к эфесу шашки, висевшей на боку.
«Что это со мной, Господи?!» — подумал Николка, пришпорил коня и, с шашкой наголо, ринулся в атаку.
***
В то время, когда Николка подъезжал к аулу, разбойники были заняты дележом добычи. Атаман взял себе половину захваченного: деньги, лошадей и добротные казачьи тулупы. Пленённые женщины готовили на кострах пищу, и манящий запах распространялся вокруг.
Казаков атаман разбойников решил продать в Хиву в рабство. Связанные арканами пленники лежали в юрте, вполголоса обсуждая своё бедственное положение. Они посчитали убитых, раненых и, как оказалось, не хватало одного человека.
— Вот подлец, — сетовал есаул, — бросил нас в трудную минуту! Я никогда не доверял Николке, и вот его гнилое нутро нынче в самый раз вылезло наружу.
— Да, героем он не был, — вздохнул кто-то. — Но и винить его не за что. Это мы, вылупив глаза, сами в западню залезли. Николке удалось уйти, значит сберёг его ангел-хранитель!
Изнемогая от тоски, пленные казаки ещё долго переговаривались между собой, как вдруг…
С улицы послышалась суета и крики разбойников, затем зазвучали выстрелы и звон шашек.
— Вот тебе и на! — оживились казаки. — Что ж это получается, браты: кто-то напал на аул и рубит в капусту разбойников?
— И не одним десятком напали! — высказался есаул, прислушиваясь. — Видать, туго басурманам приходится!
— Может быть, султан своих воинов к нам на выручку прислал? — предположил кто-то. — Видать, резня там идёт знатная! Братцы, неужели Господь сжалился над нами, и…
Бой в ауле прекратился так же неожиданно, как и начался. Казаки, ничего не понимая, замерли, не слыша радостных воплей победителей.
— Братцы, кто же верх взял? — зашептались они. — Уж не извели ли друг друга басурмане?
— Видать, добычу не поделили, — предположил есаул. — Вот из-за жадности и сошлись стенка на…
Он замолчал на полуслове, как только полог откинулся и в юрту вошёл казак с окровавленной шашкой в руке. Узнать его было невозможно: лицо было залито кровью. Казак подошёл к есаулу и разрезал путы на его руках и ногах.
— А вот и я, станичники. Не заскучали вы тут без меня, братцы?
— Кто ты? — выпучили глаза казаки. — Да неужто…
— Да, это я, Николай Владыкин, — сказал Николка, освобождая других. — Вот, пришёл к вам на выручку.
— А мы уж мыслили, что сбёг ты, — заулыбался есаул, потирая запястья. — А ты, оказывается, за подмогой мыкался.
— Мыкался не мыкался, а делу конец, — ответил Николка уклончиво. — Айда все на выход, браты! Там бешбармак бабы басурманские сварганили для разбойников, а мы все зараз его и откушаем!
***
В ауле всё ожило. Вооружённые разбойники выбегали из юрт, выхватывая из ножен сабли. Увидев их, Николка забыл, что такое страх, в душе пробудились злость и бесшабашная удаль. Размахивая шашкой, он вихрем ворвался в бурлящий аул и тут же, на скаку, смахнул две головы с плеч замешкавшихся разбойников. Мгновение спустя ещё двое со срубленными головами осели на снег, поливая его перемешанной с мозгом кровью. А Николка, без устали размахивая шашкой, рубил врагов направо и налево.
В казака стреляли, но пули отлетали, не причиняя никакого вреда, а стрелы падали с обломанными наконечниками. Даже удары острых пик выдерживало его вдруг сделавшееся непробиваемым тело. Но больше всего удивляла казака его правая рука. Она размахивала шашкой легко и умело, хотя Николка не затрачивал никаких усилий.
— Шайтан! Шайтан! — в ужасе кричали разбойники и, позабыв про коней, бросались в рассыпную.
Николка скакал по аулу, как демон, как страшный зверь из преисподней, и без устали разил «ворогов», не щадя даже тех, кто бросал оружие и падал на колени.
Последним в живых остался атаман разбойников, от былой храбрости которого не осталось и следа. Остановившись, он с ужасом наблюдал, как Николка, верхом на коне, неумолимо надвигается на него, и…
— Албасты (злой дух)! — закричал он в отчаянии, выхватил кинжал и полоснул острым лезвием себя по горлу.
Как только атаман рухнул в конвульсиях на землю, Николка пришёл в себя. Он осмотрелся и едва не лишился сознания, увидев страшную картину кровавого побоища. Снег был красным, и всюду лежали обезглавленные тела разбойников.
«О Господи, неужели это я сотворил?! — ужаснулся он. — Да как же я смог один одолеть столько ворогов? Да как же это я…»
Перемена в настроении произошла так неожиданно и резко, что молодой казак даже не почувствовал этого. Накатившее вдруг спокойствие быстро вытеснило из его стонущей души страх и отчаяние. Теперь он смотрел на тела разбойников с удовольствием и удовлетворением, как победитель после окончания «великого сражения»…
***
Освобождённые казаки вышли из юрты и обомлели от увиденного.
— Эй, а где остальные? — спросил есаул, недоумённо глядя на Николку. — Где те, с кем ты освободил нас?
— Я не знаю, о ком ты спрашиваешь, Пахомыч, — самодовольно ухмыльнулся казак. — Вас освободил я, если знать хочешь, и больше никого со мной не было.
Казаки застыли, как громом поражённые, недоверчиво глядя на Николку.
— Ты хочешь нам втемяшить, что в одиночку порубил всех киргизов? — усомнился есаул. — Мы гуртом не смогли одолеть разбойников, а ты их один…
Он не договорил — вязкая слюна заполнила рот. Есаул во все глаза смотрел на спокойное лицо Николки и, как ни старался, не мог себя заставить поверить ему.
— Вот брехло, — загудели казаки возмущённо. — Дык туточки больше пяти десятков порубленными валяются! Да они бы тебя на мизерные кусочки посекли, а ты цел, даже не раненый.
— Могли, но не посекли, не справились, — ухмыльнулся Николка. — Вы лучше не меня пытайте, что да как, а свободе своей радуйтесь! Не явись я вовремя, навек бы угодили в неволю хивинскую!..
В стойбище султана казаки приехали поздно вечером. Правитель орды глазам своим не поверил, увидев их. Султану уже доложили о бое в ауле и пленении казаков разбойниками, а тут…
— Позвать всех ко мне в шатёр! — приказал он слугам. — Но прежде пусть помоются в своей бане, если захотят. Они слишком страшно все выглядят.
…Степняки мылись в юртах, в которых и проживали, согревая воду в котлах на кострах. Казаки, служившие в охране султана, выстроили баньку, в которой мылись по очереди. Дрова для костров в стойбище приходилось возить издалека, из леса, на что уходило не менее недели. И потому баню казаки топили редко, но зато наслаждались мытьём целый день и парились до одурения. Казаки считали, что это спасает их от простуды и омолаживает тело. Зачастую они до того «услаждали» свои тела паром и веничком, что, выходя из бани, падали в снег или ныряли в прорубь, невзирая на трескучий мороз. Простуда и застой крови, горячка и ломота, «брюхо» и чесотка, ушибы и похмелье — всё устранялось в жарко натопленной бане, так вот повелось!
Николка зашёл в баню вместе с есаулом и ещё тремя казаками, страстными любителями первого пара. В предбаннике все стали быстро раздеваться. Николка сбросил с головы шапку, снял тулуп, сапоги и… остановился и замер, ощутив на себе изумлённые взгляды казаков.
— Эй, чего это вы, браты? — спросил он, попятившись. — Чего пялитесь, спрашиваю?
Есаул снял с крюка подвешенный к потолку фонарь, поднёс его ближе к груди молодого казака и присвистнул:
— Ничего себе! Где же ты раздобыл эдакий мундир, стригунок?
— Э-э-эй, чего это ты, Пахомыч? — опешил Николка. — Ты что, мой мундир впервые видишь?
— Тот, который сейчас на тебе, вижу впервые, — скребя пятернёй подбородок, признался есаул. — Его будто портной только что сшил, а ты его перед баней на себя напялил.
Николка опустил голову и обомлел, увидев новенький мундир, который как влитой сидел на его стройной фигуре.
— Ничего себе?! — прошептал он осипшим от потрясения голосом. — Сам не пойму, откуда он взялся? Ей-богу у меня никогда такого не было.
— Гляди, как по тебе шит?! — зацокали казаки языками, с завистью разглядывая мундир. — А пуговицы-то медные, блестят вон даже при лампе как золотые.
Ни живой ни мёртвый Николка ощупал себя и отдёрнул от мундира руки.
— Братцы, ей-богу не мой это, — пролепетал он. — Даже в толк не возьму, откель он на мне взялся.
— Бреши больше, — не поверили казаки. — У нас не эдакие… Твой вон из дорогущей суконки пошит, из которой дворяне городские справляют мундиры свои, чтоб перед царём-батюшкой красоваться! А наши мундиры из ткани куда проще пошиты. Нам в них службу нести, а не перед барышнями форсить на балах и парадах!
— Да я… Да я его сейчас…
Николка спешно расстегнул пуговицы, попробовал снять с себя мундир, да не тут-то было. Мундир словно прилип к телу. Глядя на потуги своего спасителя, казаки покачали головами и вошли в баню. Николка же, оставшись в предбаннике, не оставлял попыток снять мундир, но безрезультатно. «Господи, да что же это такое? — думал он лихорадочно, пытаясь объяснить то, что никак не укладывалось в его голове. — Видать, ночь я не у коня своего провёл, на ногах стоя, а…» На том его мысли обрывались, и это вызывало в нём страх и недоумение.
Вволю намывшись и напарившись, есаул и трое казаков вышли в предбанник. Николку они застали на скамейке в удручённом состоянии.
— Ну, так чего ты сидишь и мыться не идёшь? — спросил есаул, обтираясь полотенцем. — Боишься свою обнову на вешалке рядом с нашим барахлом оставить? А ты хитёр, братец, ох и хитёр. Всё нам про бедность свою обсказывал да мундирчик старенький носил. А ну скажи нам, во сколько обошлась батьке твоему форма новенькая? И где нашли умельца эдакого, коий мундирчик твой пошил?
— Я нынче не пойду в баню, — сказал Николка, вставая. — Пойду прилягу, что-то неможется мне…
— Не дури, попарься ступай, герой! — потребовал вдруг есаул, начиная сердиться. — Сам в крови весь басурманской, а нам к султану идти по его велению!
— Что, без меня сходить не можете? — огрызнулся Николка. — Он всё на вас больше глядеть будет и вас слушать, а моего отсутствия и не заметит.
— Нет, ты пойдёшь с нами! — загудели казаки. — Совершил геройство великое, знать и славу всю себе забирай без остатка.
— Тогда я подремлю чуток, покуда вы все помоетесь! — повысил голос Николка, чувствуя, как закипает внутри гнев. — И не донимайте меня своими расспросами. Покуда на них я ни вам, ни себе ответить не могу…
***
Султан встретил казаков в роскошном шатре, сидя на ковре из верблюжьей шерсти, обложившись пуховыми подушками. Первое, что увидел Николка, никогда раньше не бывавший на приёме, — это смиренная поза и скромная одежда предводителя кочевников.
— Я рад видеть вас живыми и здоровыми, хотя… Хотя до меня относительно вас дошли другие слухи.
— Вам, наверное, доложили, что мы вступили в бой с разбойниками, и они пленили нас? — предположил есаул.
— Да, именно эту весть принесли мне спасшиеся от разбойников подданные, — кивнул в знак согласия султан. — Но я вижу вас перед собой, значит, они обманули меня?
— Нет, вам сказали правду, — вздохнул есаул. — Разбойники захватили аул и грабили его, когда мы проезжали мимо, тогда мы и вступили с ними в бой.
— И вы разгромили их, так ведь? — заинтересовался султан. — Но-о-о я не увидел приведённых вами пленников. Вы что, сжалились и отпустили их или порубили всех до одного?
— Да, великий султан, они все убиты, — признался есаул, краснея.
— Но что побудило вас поступить столь неосмотрительно и лишить всех жизни? — подался вперёд заинтригованный правитель кочевников. — Пленных можно было продать в Хиву или Бухару и получить за их головы хорошие деньги?
— Они не заслужили того, чтобы жить, — неожиданно смело заговорил Николка. — Разбойники грабили и убивали твоих подданных, великий султан, а нас, казаков, заманили в западню. Не поспей я вовремя, все мои товарищи попали бы в рабство!
Слушая его, казаки побледнели и растерянно переглянулись, а султан… У правителя степняков вытянулось лицо от такой непочтительности, но он сделал вид, что воспринял выходку молодого казака спокойно.
— Получается ты своей доблестью спас товарищей от разбойников? — сказал он вкрадчиво, и его маленькие глазки недобро сверкнули. — А ты не поделишься со мной своей тайной? Мне очень хочется знать, как у тебя это получилось.
— Сам не знаю, — ответил Николка настолько дерзко, что казаки поёжились, ожидая бури.
— Продолжай, — хмуря лоб, потребовал султан, ожидая поток лжи из уст выскочки. — Ты хочешь мне сказать, что освободил товарищей, убив всех разбойников?
— Сам не знаю, как это получилось, но всё так и было, — усмехнулся Николка. — Я ворвался в аул на коне, выхватил из ножен шашку, и… Искромсал разбойников, кроме их вожака. Увидев меня, он сам себе перерезал горло.
Когда казак замолчал, султан ещё некоторое время сидел в задумчивости. Ему никогда не приходилось видеть такого дерзкого лжеца, который лгал так нагло и убедительно, что ему можно было бы поверить. Султан считал себя очень умным человеком, способным вывести любого лжеца на чистую воду. Вот именно сейчас он и собирался использовать это своё умение.
— Вы подтверждаете его слова? — обратился султан к притихшим казакам. — Вы видели, как этот юноша сокрушил ватагу разбойников?
— Видеть не видели, но так и было, — ответил за всех есаул. — Мы связанные лежали в юрте, а бой шёл на улице. Мы слышали крики разбойников, они выли от страха и боли. А из юрты нас вызволил этот юноша. Когда мы вышли, увидели кровавый снег и обезглавленные трупы.
— Мы подтверждаем слова Пахомыча, — загудели казаки. — Больше пяти десятков трупов насчитали мы и, акромя Николки, женщин и детей, больше никого в ауле не было!
— Вы что, договорились дружно лгать мне?! — воскликнул султан возмущённо. — Вы что, считаете меня настолько глупым, что я могу поверить в такое враньё? — он указал пальцем на ухмыляющегося Николку. — Вы хотите, чтобы я поверил, что этот молодой бездельник смог порубить больше пяти десятков опытных воинов? Да на нём и царапины нет! Даже если был бы я глуп и поверил в вашу ложь, то почему он совсем невредимый?
— И стреляли в меня, и пиками кололи, да увечий мне не нанесли! — рассмеялся Николка. — Сам не пойму почему, но так всё и было!
С трудом сдерживая клокочущую внутри ярость, бледный как смерть султан резко взмахнул рукой, и в шатёр вошли несколько вооружённых воинов. Султан хмуро посмотрел на всполошившихся казаков и сквозь зубы спросил:
— Так что, вы позволите испытать на прочность этого лживого мерзавца? Мне очень хочется знать, что он говорит правду, и щедро вознаградить его за доблесть.
Казаки промолчали: им нечего было сказать султану. Правитель кочевников взмахнул рукой и, повинуясь его знаку, один из воинов выхватил из ножен острый кинжал. Резкое движение руки, и остриё коснулось груди Николки. Казаки даже зажмурились, не желая видеть, как из глубокой раны вывалятся окровавленные внутренности. Но случилось то, чего не ожидал никто из присутствующих. Остриё кинжала, коснувшись мундира Николки, не вошло внутрь, а остановилось, словно наткнулось на непреодолимую преграду. Даже кольчуга не выдержала бы такой страшный удар воина, а вот мундир… На нём не запечатлелось ни прокола, ни вмятинки, ни царапинки!
Султан едва не подпрыгнул на месте от увиденного. Не веря своим глазам, он снова взмахнул рукой, и…
Другой воин выхватил из ножен саблю и с размаху обрушил её на плечо молодого казака. Удар был настолько силён, что отрубил бы любому другому руку, а от Николки клинок отскочил, как резиновый мячик!
— Ну, так что, теперь хотите поглядеть, каков я в бою, великий султан?! — расхохотался Николка. — Тогда собирайте на улице всех своих воинов! Для схватки с ними я даже не буду точить свою саблю!
Султан обвёл тяжёлым взглядом хмурые лица казаков и встревоженных воинов и протянул руку к сундуку. Он взял мешочек с золотом и швырнул его Николке.
— Я не знаю, как ты всё это проделывал, — сказал он, — но уверен, что без колдовства не обошлось. Вот, держи награду и уходи из моего стойбища. Я не хочу, чтобы здесь появились шайтаны и терзали моих подданных.
***
В шатре султана Николка не испытывал ни страха, ни угрызений совести, ни уважения к правителю кочевников. Слова вырывались изо рта сами собой. Думал он одно, а язык говорил другое. А когда султан вознаградил его и приказал убираться, Николка лишь улыбнулся, словно ожидал этого.
Ночью, перед отъездом, ему приснился загадочный сон. По чужой и страшной избе разгуливала обнажённая женщина с хвостом, которым она небрежно помахивала, будто красуясь перед ним. Николка сгорал от похотливого желания обладать красавицей, но не мог решиться прикоснуться к ней. И вот женщина остановилась перед ним. Николку охватил озноб от её ужасного взгляда. «Ты мой! — прошептала она так пронизывающе, что волосы на голове встали дыбом. — Твоим прекрасным телом могу обладать только я, больше никто, и видеть его, кроме меня, никто не может!» Женщина, не отводя взгляда, легко сняла с него мундир, набросила его на свои плечи, и вдруг… Она вся затряслась будто в приступе лихорадки. Женщина закрыла глаза, плотно сжала губы, но Николка успел увидеть, как между ними показались два острых отростка, напоминающие волчьи клыки. Он покачнулся и едва не упал, но красавица легко, как пушинку, подхватила его на руки и бросила на кровать. Николкино сердце заколотилось как бешеное, когда женщина прилегла с ним рядом, обвила гибкими руками и их губы слились в умопомрачительном поцелуе…
Лицо приснившейся женщины было удивительно красиво и свежо. Николка вспомнил слова, которые красавица нашёптывала ему в промежутки между страстными поцелуями:
— Возьми коня, да не выбирай, бери которого дадут. Возьми еды и воды на две недели. А потом уезжай не задерживаясь…
Николка хотел сказать ей, что конь у него есть и ему не надо другого, но женщина слепила его губы долгим жарким поцелуем.
— Ты должен уехать, пока султан не передумал и не заключил тебя под стражу, — продолжила она зловещим шёпотом. — Тебя отвезут в Хиву, а там казнят как колдуна, якшающегося с нечистой силой. В стойбище живёт ведунья, и она даст такой совет своему повелителю…
Николка воспринял советы красавицы из сна как предупреждение. Обувшись, одев тулуп и шапку, он вышел из юрты и увидел казаков, которые собрались возле загона для лошадей и о чём-то оживлённо переговаривались между собой.
***
После того как, поговорив дерзко с султаном, Николка ушёл, казаки тоже покинули шатёр.
— Он верно с ума сошёл, — сказал есаул, когда они оказались на улице. — Он изменился прямо на глазах, браты. Был трусливым никчёмным стригунком, а теперь так и прёт из него гордыня.
— Прав султан: не обошлось тут без колдовства, — сказал кто-то. — Николка стал прямо неузнаваемый. Сами все зрили, что ни кинжал не проткнул мундир его, ни сабля не повредила. А стражник ведь с плеча рубил, без баловства, на совесть!
— Султан вон избавиться поспешил от Николки нашего, — сказал ещё кто-то. — Не хочет колдовство подле себя терпеть. А куда теперь поедет стригунок наш? Ясное дело, в станицу и зло колдовское туда с собой привезёт. Может, и не виноват он, что с нечистым сдружился, но… Я мыслю так, браты: нельзя допускать его в станицу, смекаете?
— А делать-то что, кто мне скажет? — обратился к казакам есаул. — Ни сабля, ни кинжал его не берёт! Он, как в кольчуге, в мундире своём! Признаюсь честно, станичники: боюсь я его. Я, как и султан, вздохну спокойно, когда черти унесут его куда подальше из стойбища.
— Слышь, браты, а давайте к ведунье здешней сходим? — предложил кто-то. — Может, совет какой путный даст? Я слыхал, что султан уважает её и слушает, будто мать родную.
Ведунья встретила их, сидя у очага и помешивая в котелке кипящую дурно пахнущую жидкость. Она и бровью не повела, когда есаул заглянул в юрту и попросил разрешения принять их и выслушать.
— Заходите, раз пришли, — процедила сквозь зубы старуха. — Я знаю, о чём просить хотите, но я не могу помочь вам.
— Помочь? В чём? — опешил есаул. — Я ведь покуда не просил ни о чём.
— Не просил, так собирался, — приподняла голову ведунья, и есаул ужаснулся, увидев её уродливое лицо.
Сняв с головы шапку, он стоял в замешательстве, не зная, что сказать. А старуха отложила в сторону половник, взяла из мешочка щепотку сушёной травы и бросила в огонь. Юрта в одну минуту наполнилась тошнотворным запахом. Есаул закашлялся и поспешил к выходу, но надтреснутый голос ведуньи остановил его.
— Ваш юнец не колдун, — сказала она, с наслаждением вдыхая отвратительный запах, исходящий из котелка, задерживая его некоторое время в себе и медленно выдыхая. — Он жертва… Его заманила в свои сети ведьма из призрачного хутора. Он и сам не знает об этом…
— Так уж и не знает? — усомнился есаул, оборачиваясь. — Он…
— Не рассказывай, помолчи, я всё знаю, — хмыкнула старуха. — Он орудие в руках ведьмы, и она защищает его.
— Вот дела, — усаживаясь на скамеечку, сказал есаул. — А что за хутор тот, призрачный, в котором ведьма живёт? Ты знаешь, где найти его?
— Нет, не найдёте, нет, — покачала головой старуха. — Никто не знает, где этот проклятый хутор. Его находит тот, кому сама ведьма дорогу укажет и к себе призовёт!
— Тогда почему она выбрала юнца нашего, а не кого-нибудь из нас? — спросил есаул. — Чем он мог ей приглянуться, не знаешь?
— Знаю, — ответила колдунья, вдыхая и выдыхая едкий пар. — Вы, казаки, люди крепкие, сильные и закалённые воины. Вас так просто не согнуть… А вот юнец ваш душою слаб, безволен и труслив. Он не может сопротивляться чарам ведьмы, и она остановила на нём свой выбор.
— Выходит, до ведьмы нам не добраться? — вздохнул есаул. — А с Николкой что делать? Мы боимся его в станицу отпустить, кабы он чего худого там не натворил.
— Ваши опасения не напрасны, — пробубнила, вдыхая полной грудью пар, старуха. — Ваш юнец сейчас страшнее сотни зверей лютых. Его нельзя живым отпускать… Даже страшно подумать, сколько он может причинить людям бед, горя и страданий. Сначала он не будет знать, что творит, а потом войдёт во вкус, и его уже больше ничто не остановит!
— Так что же делать нам, подскажи? — взмолился, чуть не плача, есаул. — Как нам остановить его, присоветуй?
Прежде чем ответить, ведунья достала из мешочка ещё щепотку травы и на этот раз бросила её в огонь.
— Здесь, в стойбище, вы ничего сделать с ним не сможете, — заговорила она, отвечая на вопрос. — Сами знаете, как он разбойников порубил, а их во много раз было больше, чем вас. Сами видели, что ни кинжал, ни сабля его не берёт. Поляжете все, если его убивать замыслите. Он непобедим и неуязвим, пока ведьма бережёт его.
— Но-о-о… Как она может оберегать его? — всё ещё недоумевал есаул. — Её же нет с ним рядом.
— Глупец пустоголовый, — рассмеялась беззвучно старуха. — Никакие расстояния не преграда для ведьмы творить зло! Она, может быть, сейчас здесь, а через мгновение в Хиве или в царском дворце в Петербурге. Да и незачем ей защищать юнца, находясь с ним рядом. Она нарядила его в мундир, обладающий огромной колдовской силой, и он защищает его!
— А если снять с Николки мундир? — насторожился есаул.
— Тогда он станет беззащитным, как дитя, — ответила ведунья. — Но вам не сделать этого. Ведьма одела мундир на стригунка вашего, и лишь она одна может снять его. А теперь ступай, казак, к людям своим. Не обессудь, но мне больше сказать тебе нечего…
***
Николка вышел из юрты как раз в тот момент, когда казаки оживлённо обсуждали слова ведуньи. Есаул убеждал их не пороть горячку и отпустить его с миром, но казаки настаивали на том, чтобы немедленно убить юнца.
— Ещё ведьмаков нам в станице не хватало! — возмущались они. — Никакой спокойной жизни опосля там не будет!
— Я же сказал, что не убить его нам нынче! — упорствовал есаул. — Он под ведьминой защитой и неуязвим для оружия! Даже у ведуньи верного совета для нас не нашлось, как Николку изничтожить!
— А давайте в степи засаду ему устроим! — предложил кто-то. — Обложим, как зверя, а потом сожжём! Я слыхал, в других государствах с ведьмами и ведьмаками эдак поступают. Привяжут на площади к столбу, обложат хворостом и жгут при всём честном народе!
— Что-то мне ведунья про это ничего не сказывала, — призадумался есаул. — А не начнёт нам мстить ведьма опосля за Николку?
— Пущай только попробует, злыдня чёртова! — загудели воинственно казаки. — Мы и её на костёр спровадим и дотла сожжём! Не мы должны нечисть бояться, а она трепетать, нас завидя! Казаки мы или кто? Да мы сообща ого-го! Да мы…
— Чего вы сообща? — спросил, приближаясь, Николка. — Вы что, меня провожать собрались сообща, станичники, или выпроваживать?
Казаки встретили его угрюмым молчанием и даже отвернулись, демонстрируя враждебность. Николка сразу догадался, что «браты» что-то замышляют, но не испугался, а ухмыльнулся.
— Это ваша благодарность за спасение? — сказал он. — Ну так что ж, от добра добра не ищут. — Он посмотрел на коней в загоне и спросил: — А мой вороной где? Или вы на него тоже обиду затаили?
— Твой конь в стойле стоит, — сказал есаул, уводя взгляд в сторону. — Он ещё с вечера прихворнул, вот мы и загнали его в сарай, отделив от остальных.
— Что ж, пойду выведу, — вздохнул Николка. — А за заботу спасибочки, станичники. На нём мне ещё долго ехать предстоит…
Он вошёл в сарай и замер. Конь лежал на земле и не подавал признаков жизни. От него исходил такой мерзкий запах, что вошедшие следом казаки поспешили закрыть лица рукавицами и бросились бежать на улицу.
Николка присел перед трупом на корточки:
— А ведь ты ещё вчера жив и здоров был, товарищ мой верный. Не знаю, кого и винить в смерти твоей…
— Казаки, затворяй ворота! — закричал кто-то с улицы. — Пущай ведьмак здесь издыхает сообща с животиной своей проклятой!
Николка вскочил и поспешил к выходу, но дверь сарая закрылась перед его носом. Затем её придавили снаружи чем-то тяжёлым, и…
***
Сляпанный казаками из самана, обмазанный глиной и накрытый сверху камышом сарай загорелся быстро. Но вдруг подпёртая бревном дверь распахнулась, и в проёме появился Николка. Пылая, как факел, он остановился и замер, смотря на казаков страшным взглядом. И они застыли, глядя на него и видя, что его губы шевелятся. Казаки затрепетали от ужаса. Большинство из них были уверены, что сейчас объятый пламенем Николка упадёт, затихнет и рассыплется в прах, но… Выхватив шашку, он двинулся на них. Казаки попятились, но вперёд выступил есаул, и все увидели шашку в его руке, а в глазах твёрдость и решимость…
***
Оказавшись запертым в сарае, Николка очень испугался. В чувство его привёл запах дыма, который вползал через щели в стенах. Со слезящимися глазами, задыхаясь, он метался по объятому пламенем помещению, а вокруг него с треском рассыпались искры. И вдруг…
Всё закружилось у него перед глазами. С трудом удержавшись на ногах, Николка стал продвигаться к выходу. Вокруг зловеще смыкалась стена огня, но он не чувствовал боли.
Ударом ноги он выбил дверь и замер в проёме. Казаки замерли при его появлении.
— Вы предали меня, земляки! — закричал хриплым срывающимся голосом Николка. — Вы предательски убиваете меня, загнав в ловушку, как крысу! А мне нужно искупление! Я проклинаю всех вас! Всех до единого!
Выхватив шашку, он двинулся на своих товарищей, даже не замечая, что сам горит ещё ярче, чем сарай за его спиной. Николка с безумной усмешкой наблюдал, как пятятся в ужасе казаки, даже не пытаясь вынуть из ножен шашки для защиты.
Первым остановился есаул, взмахнул угрожающе шашкой и замер, дожидаясь, когда Николка приблизится. Поражённый, он уставился на объятое огнём чудовище, которое и не думало превращаться в пепел. Тогда, чтобы подбодрить себя, он ещё раз взмахнул шашкой и, едва живой от страха, сделал шаг ему навстречу.
Шашка отпружинила от мундира Николки, не причинив никакого вреда. Дико захохотав, он схватил есаула, как пушинку, оторвал от земли и обрушил на землю с такой силой, что тот сразу испустил дух.
Затем Николка схватил следующего отважившегося встать у него поперёк пути казака да так крепко, что у того хрустнула шея. Он поднял тело несчастного над головой и с силой швырнул его в толпу казаков. Растеряв от леденящего кровь зрелища всю свою храбрость, они бросились бежать в рассыпную, кто куда, а горящее чудовище преследовало их, настигая и обезглавливая, будто не бывалых воинов, а маленьких беспомощных детей.
***
— О мой Николаша! — воскликнула женщина. — Ты мой герой! Теперь я самая счастливая на свете!
У Николки не было сил вымолвить даже слово — он испытывал необыкновенное смущение. Красавица расстегнула на мундире пуговицы и легко сняла его с Николкиных плеч.
— Как у тебя это получилось?! — обрадовался он.
— Очень легко, — улыбнулась она. — Я подарила тебе мундир, одела его на тебя, и только я могу снять его.
Девушка провела ладонями по телу Николки, и он едва не задохнулся от счастья, охватившего его. От ладошек красавицы исходили невероятная сила и волнующая энергия, которым казак был не в состоянии противостоять. И тут она спросила вкрадчиво и нежно:
— Как ты себя чувствуешь, милый?
— Я? Я чувствую себя замечательно, — ответил Николка, ощупывая себя. — Руки-ноги целы, и лицо приняло прежний облик. Скажи, это ты так быстро вылечила меня?
— Видел бы ты себя ещё вчера, — проворковала красавица. — Ни лица, ни рук… Одни головешки. Ты помнишь, что казаки сожгли тебя заживо?
— Помню, — хмуро буркнул Николка. — Всё, как в страшном сне, было. Видел себя огнём объятым, и… Страшно вспомнить… Я будто бы казаков, братов своих, рубил шашкой не жалеючи.
— Забудь про то, мало ли что приснится, — улыбнулась красавица. — Ты думай обо мне, герой мой ненаглядный, и я осчастливлю тебя. Я дам тебе упоительное блаженство и вознесу тебя на вершину славы и почестей! Скажи, ты хочешь этого?
— Нет, мне хватит того счастья, что ты рядом, — прошептал, задыхаясь от похоти, Николка. — Ты кто — мой ангел-хранитель? Почто эдак печёшься за меня?
— Ты не спрашивай, а радуйся моей заботе о тебе, — усмехнулась женщина.
— Тогда кто ты, скажи мне?
— Я ведьма, — ответила красавица. — Неужели ты всё ещё не догадался, кто я есть на самом деле?
— Ты… — молодой казак не успел произнести того, что собирался — красавица зажала ему рот долгим нежным поцелуем. А когда он вновь обрёл способность говорить, мыслей в голове уже не было.
Неожиданное признание женщины Николка воспринял как шутку, но её лицо было серьёзным, и это насторожило его.
— Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, милый. И я позволяю тебе вольность поцеловать меня.
И тут на Николку накатило такое желание обладать красавицей, что он не выдержал и обнял её. Женщина прильнула к его груди и обвила руками шею с такой силой, будто мечтала об этом не один десяток лет. Но когда он коснулся её трепещущей груди, красавица отодвинулась назад.
— Почему ты не спрашиваешь, как меня зовут и сколько мне лет? — вдруг спросила она. — Люди считают ведьм страшными отвратительными старухами, а я не выгляжу таковой, так ведь?
Николка промолчал и на этот раз. С трудом владея собой, он поедал красавицу жадным взглядом.
— Меня зовут Пистемея, — сказала она. — Тебе нравится моё имя?
Николка провёл ладонью по бархатистой коже её щеки, затем привлёк к себе. Они повалились на кровать, и…
— Подожди, — сказала женщина. — Нам не мешало бы раздеться…
Когда они юркнули под одеяло, Николка слился воедино с телом красавицы. Её страстные поцелуи довели его до такого исступления, что он задрожал от неудержимого желания немедленно освободиться от распирающего его напряжения…
Когда казак заснул, Пистемея надела его мундир и… затряслась в экстазе, превращаясь из красавицы в уродливое чудовище.
***
Непрерывные вьюги и бураны превратили степь в бескрайнюю снежную равнину. Николка скакал, не жалея коня. Снег, доходящий чуть ли не до брюха, отнимал силы крепкого животного. Любой другой конь, даже самый выносливый, уже давно бы издох от перегрузки, но тот, на котором скакал Николка, был словно выкован из железа.
Откуда он у него, Николка не помнил, откуда скачет — тоже. Одно знал казак, что едет он в родную станицу, до которой добираться оставалось уже недолго.
Три дня провёл он в седле, останавливаясь лишь, чтобы перекусить и покормить коня. Долог и труден был путь до дома, но Николка преодолел его легко. Вихрем промчавшись по станице, он остановил коня около родной избы. Николка не успел сделать и шагу, как услышал окрик:
— Эй, казак, уж не к нам ли ты пожаловал?
— Отец, ты? — спросил он, приближаясь.
— Смотря для кого, — ответил мужчина, всматриваясь в лицо гостя. — Все детки мои дома нынче, а младшенький далеко отсюда, на службе у султана пребывает. Так что…
— Отец, это я, Николка! — воскликнул радостно молодой казак. — Всё, отслужил я у султана, а теперь вот домой возвернулся!
— Сын-о-ок? Ты-ы-ы?
Николка бросился к отцу, широко раскинув для объятий руки.
— Ох, сынок, как я рад твоему возвращению! Слава богу, ты жив и здоров!
Отец оторвался от Николки и осмотрел его ладную крепкую фигуру.
— Ого-го, да на тебе тулуп новёхонький и шашка дорогущая! Ай да сынок?! Ай да молодец! А конь-то какой справный! Я отродясь не видывал эдакой животины!
В обнимку с сыном старый казак вошёл в избу.
— Мать, накрывай на стол, поскрёбыш наш вернулся! — закричал он от порога. — Я покуда коня его пристрою и корму задам!
Отец вышел, а Николка снял с головы шапку, и, прежде чем заключить в объятия плачущую от счастья мать, посмотрел на образа в переднем углу. Он поднял руку, чтобы перекреститься, и тут… Рука зависла перед лицом и перестала шевелиться, а глаза застлала пелена, как будто в них попала пыль во время степной бури. Не успел Николка подумать, что произошло, как плачущая мать повисла у него на шее.
Когда отец вернулся, мать и сын всё ещё стояли в обнимку.
— Ну, чего это вы? — выкрикнул он недовольно. — Марфа, ты дай раздеться поскрёбышу своему да стол накрывай! Чай не последний час видитесь!
— Ой, чего это я? — встрепенулась женщина и поспешила к столу. — Ты, сыночек, раздевайся покуда, а я сейчас приготовлю всё. Чай умаялся с дороги-то дальней?
— Да ничуть не бывало, — бодро ответил Николка. — Я же на коне по степи ехал, а не он на мне!
Когда Николка сбросил с себя тулуп и разулся, мать всплеснула руками и присела на стул, а отец…
— Ну и ну! — покачал одобрительно головой казак, с восхищением глядя на сына. — А мундир-то на тебе ого-го какой! Как у генерала или как у самого министра придворного! Где ж ты раздобыл эдакий, сынок? Уж не султан ли расщедрился и вознаградил себя чудом эдаким?
— Ведьма подарила, — ответил Николка и тут же содрогнулся от собственных слов. Он вдруг вспомнил ночь, проведённую с красивой женщиной неизвестно где, которая то ли в шутку, то ли всерьёз называла себя ведьмой.
Отец и мать, услышав слова сына, тут же закрестились, глядя на образа, а Николка зло ухмыльнулся:
— Да не слушайте вы меня, пошутил я.
— Грех большой эдак шутковать, сынок, — посмотрел на него с укором отец. — Никогда не поминай ведьму, грех это! Не приведи Господи, она к тебе привяжется, тогда и нам несдобровать, и станице всей!
— Да это я так, не думая, сболтнул, — покраснел смущённо Николка. — Где взял мундир, опосля обскажу, а сейчас за стол сажайте, родители мои ненаглядные. Мочи нет как жрать хочу, всё, чем угощать будете, проглочу без остатка!
***
Душевного разговора за столом не получилось. В то время, когда Николка с жадностью поглощал домашние вкусности, комната вдруг наполнилась темнотой. Горевшая свеча не могла растворить заполнившие углы избы тени. Завывание ветра за окном и пурга производили впечатление безысходности и страха.
Николка посмотрел на родителей — они спали, сидя за столом. Тогда он поочерёдно перенёс их в кровати за печью, после чего улёгся в свою постель в передней. Мягкая пуховая перина, тёплое одеяло, пуховая подушка… Всё казалось ему чужим и холодным. Страшная тьма поглотила его, словно расплата за связь с той, которая называла себя ведьмой.
Первым признаком, что в избе происходит что-то неладное, был смертельный страх, ледяной пикой проникший в сердце. Николка попытался сесть, но тело не слушалось его. Спазм сдавил грудь, и ему стало трудно дышать. «Уж не сплю ли я?» — подумал он, но это был не сон…
В комнате вдруг стало ослепительно ярко, словно разом зажглись тысячи свечей. «Странно, что родители дрыхнут, — подумал Николка. — Они бы…
Он содрогнулся от мысли, что должно случиться что-то ужасное. Хлопанье крыльев где-то над избой вдруг завладело его вниманием. Николка не мог пошевелить даже пальцем и в отчаянии вспомнил о красавице, приголубившей его, и… В этот момент краем глаза он увидел входящее в избу странное существо.
С расширенными от ужаса глазами Николка дёрнулся, запрокинул голову и закричал. Будучи трусом, он не раз переживал страшные моменты, но никогда не испытывал ничего подобного. Он чувствовал себя запертым в ужасной темнице, скованным по рукам и ногам кандалами, и… Бессилие и неподвижность причиняли ему невыносимые страдания. Безотчётный страх сковал душу. Зрение и слух не ослабевали ни на мгновение, а вот тело словно окаменело.
Существо в белых одеждах и крыльями за спиной остановилось посреди комнаты, и Николка получил возможность рассмотреть его. «Гость» был неопределённого возраста, а надетый на голову капюшон закрывал лицо. Наклонившись, он внимательно всматривался в Николкино лицо несколько тягостных минут, которые молодому казаку показались вечностью. Все его движения были беззвучны, как у призрака. Николка не знал, что и думать, глядя на него. Гость вытянул руку, коснулся ладонью его лба, и вдруг…
Николка явственно увидел отряды казаков, рубящих орды кочевников. Со звоном скрещивались сабли; свистели стрелы, слышались хлопки выстрелов. И всюду крики, вопли и кровь… Много крови, целые реки! Затем он увидел себя рубящим сначала разбойников, а потом и казаков. Страшные картины проплывали перед его глазами.
Ну а далее Николка увидел хутор. Молодая красавица приглашает его в избу… Он даже представить не мог, сколько времени провёл с ней в мягкой постели. Он видел прижимавшуюся к нему красавицу, обнимал и целовал её. И вдруг…
Стоявшее перед ним существо убрало руку от его лба и в то же мгновение рассеялись чары, вызывавшие видения. Вернувшийся ужас снова пронзил ледяным сквозняком сердце Николки и сковал стонущую душу.
Открыв глаза, он нашёл в себе силы приподняться в постели. Казаки, разбойники, красавица в его объятиях… — всё осталось далеко от избы. Тревожно забилось сердце, и Николка с трепетом услышал шаги. Неприятно пересохло во рту, язык прилип к нёбу. Что делать? Не было сил подняться и выйти из избы.
Дрожа как в лихорадке, он натянул одеяло до подбородка и стиснул зубы, пытаясь взять себя в руки и сосредоточиться. Гнетущая тишина в избе вызывала нервную дрожь.
Вдруг, помимо воли, в памяти вновь возникло красивое лицо женщины, и…
— Не надейся, сейчас она не поможет тебе, — услышал он голос, прозвучавший в избе так громко, что она едва устояла и не развалилась по брёвнышкам.
Он задрожал, почувствовав, как мундир на нём вдруг ожил и зашевелился. Дикая боль пронзила тело, словно тысячи маленьких острых когтей вонзились в него. На губах Николки замер готовый сорваться крик, когда он увидел незваного «гостя», который стоял у его кровати.
На него смотрело, не мигая, потустороннее существо. Страшное, душераздирающее видение. И от его взгляда Николка превратился в безвольного истукана. Строгий бледный лик над его изголовьем словно сошёл с иконы.
Поразительно красивое, странно застывшее лицо гостя приблизилось; длинные светлые волосы, выбившись из-под капюшона, свесились и коснулись лица едва живого Николки. Тонкие красивые губы раскрылись, и словно откуда-то из пустоты донеслись слова:
— Ты готов меня выслушать, ничтожество? На помощь ведьмы не рассчитывай, сейчас она бессильна противостоять мне!
Николка снова почувствовал, как ожил и зашевелился мундир на его теле под обжигающим пронзительным взглядом существа. На этот раз он ещё больше вгрызся в кожу, причиняя казаку мучительные страдания.
— Ты раб ужасной ведьмы, — продолжил лишённым интонаций, бесцветным голосом незваный гость, — и ты не можешь противостоять ей и её демоническим чарам!
Николка тяжело дышал. Горящие глаза существа причиняли ему не меньше страданий, чем мундир, грызущий его плоть.
— Ты принёс в станицу страшное зло, — вещал гость, почти касаясь лицом несчастного казака. — Ведьма с твоей помощью погубит здесь всё живое. А ты умрёшь в страшных муках, когда станешь ей ненужным, и попадёшь в ад, даже не представ перед светлым ликом Господа Бога!
Николка страдал. Он всё бы отдал, чтобы эта мука прекратилась, но существо было неумолимо, и кошмар продолжался.
— Ты должен найти в себе силы и отречься от ведьмы, только так спасёшь станицу и свою душу, — продолжил гость. — Но она просто так не отступится от тебя. Мундир, который ты носишь, — это частица её самой. Пока ты носишь его, ты будешь творить зло и чудовищные убийства. А мундир будет впитывать всё в себя, а затем передавать ведьме. Ты орудие в её руках, казак… Ты даёшь ей людские жизни, а она питается этим!
«Ложь! Всё ложь! — услышал Николка в голове визгливый истеричный вопль. — Прогони! Прогони его от себя! Оттолкни, отвергни, и он уберётся!»
Узнав голос красавицы, Николка попытался последовать её совету. Он сжался, напрягся, и… Безжалостная рука сдавила горло. Пальцы гостя оказались настолько сильными, что легко могли сломать его шею.
— Я даю тебе шанс одуматься и вернуться к Богу, — прошептал он. — Если ты останешься с ведьмой, я уничтожу тебя. Ну а если одумаешься, то всегда найдёшь меня в церкви. Перекрестись трижды у иконостаса и подумай обо мне.
После этих слов послышался неясный звук, и яркий свет, освещавший избу, погас. Комната погрузилась в темноту, и послышалось хлопанье огромных крыльев. Не испытывая ничего, кроме радости избавления, Николка вскочил с кровати и замер, пытаясь разобраться в своих мыслях — действительно ли с ним случилось то, что случилось, или ему это только привиделось…
***
Прошедшая ночь отпечаталась в памяти Николки соприкосновением со страхом и ужасной тайной, которую он не мог ни разгадать, ни объяснить.
Первую половину дня Николка ходил как в воду опущенный. Он с трудом улыбался родителям, и вяло, с неохотой, отвечал на их вопросы. Лишь в полдень, когда в избе стали собираться гости, Николка пришёл в себя и отодвинул на задний план гнетущие его мысли.
Отпраздновать возвращение Владыкина-младшего, собрались многочисленные родственники. Все, как один, подмечали, что Николка возмужал на службе и особенно восторгались его мундиром.
— Где раздобыл эдакий? — интересовались с завистью мужчины.
— Из какой чудной ткани тебе пошили его? — вопрошали женщины.
— Опосля расскажу, — уклонялся от ответов Николка. — Разве вы нынче для того сюда пожаловали, чтобы меня разглядывать и вопросами засыпать?
Вскоре подвыпившая родня избавила молодого казака от необходимости поддерживать беседу. Гости без умолку занимали друг друга пересказами любопытных историй. Мысли Николки в это время витали далеко, но вдруг…
— Да, — сказал дядька Никифор, продолжая разговор, — акромя случая, который я вам поведал, был другой, ещё более мудрёный. Правда, имя того, с кем произошёл тот казус, я запамятовал, но то, что было, очень хорошо помню…
И дядька рассказал удивительную историю, которая заинтересовала всех, но особенно Николку.
— Случилось это в 1812 году, как сейчас помню, — начал он задумчиво. — Тогда император французский, Наполеон Бонапартий, с войной на нашу землю явился. Бои были страшные, как на духу скажу вам, братцы, с переменным успехом. То французы нам по шеям надают, то мы им задницы надерём. Так вот, в одном из полков казачьих служил Авдей Кульков. Казаки, знавшие его, сказывали, что красивше его сыскать трудно было. И добродушнее его на свете не было. И в бою он завсегда первым был. Рубил ворогов, как косой выкашивал. И, что самое интересное, братцы, ни пули, ни сабли вражеские его не брали! Другие, что рядом, скопом гибли, а ему хоть бы что, возвращался всегда из боя без единой царапины! Французы тоже его заприметили. Как только Авдей выскакивал вперёд в мундире своём приметном, так французы разворачивали коней и в тыл свой бежать. Знали они, что спасенья от него не будет!
— Скажи, дядька, а почему ты про мундир вспомнил? — перебил его Николка. — Он что, и зимой, в лютые морозы в мундире на врагов шёл?
— Именно эдак и было, — кивнул утвердительно дядька. — Перед боем тулупчик с плеч сбрасывал и с шашкой наголо вперёд! Казаки сказывали, что заговорённый тот мундирчик был! Авдейка никогда его не снимал: ни днём, ни ночью. А ещё сказывали казаки, что ведьма на него тот мундирчик одела. Авдейка, в самый раз, при ней в полюбовниках состоял!
— И-и-и… И что же с ним сталось? — поинтересовался кто-то из родственников. — Поди всю грудь орденами ему увешали за доблесть шальную?
— Не тут-то было, — вздохнул дядька. — Ни с того ни с сего Авдейка как в воду канул! Не осталось и следочка, куда бы он мог запропаститься. Вернулся он домой, в станицу свою, а там мор случился. За год почитай, а может и меньше, страшная болезнь покосила всех от мала до велика!
— И что, совсем никого не осталось? — всхлипнула жена старшего брата Николки Марья.
— Нет, никого не осталось, все померли, — ответил дядька. — Так мне казаки сказывали. Хотя… Нашли там старика какого-то дряхлого, но он пришлый был, бродяга. Как в станицу забрёл, не помнил. Вскоре, недельку спустя, он тоже преставился. Волком выл умирая, а имя Господа ни разу не выговорил. Всё Пистемею какую-то проклинал. Матом крыл её на чём свет стоит, покуда не вывернула ему хворь лютая и руки, и ноженьки. Когда помер он, изо рта жижа чёрная вонючая вышла. С ведро, не меньше, казаки сказывали! А глаза из глазниц повылазили и опосля лопнули…
Поздно вечером, вволю нагулявшись и повеселившись, родственники разошлись по домам. Оставшись наедине с родителями, Николка сказал:
— В станице можно мне избу купить справную? Хочу, как братья и сёстры, отдельно от вас жить!
— Да ты что, сынок, ополоумел, что ли? — удивились родители. — Дык ты ведь поскрёбыш наш и должен под одной крышей с нами проживать.
— Я приходить и подсоблять буду, — заупрямился Николка. — А ещё жениться я хочу, время пришло, так ведь?
— Пришло-то оно пришло, — вздохнул отец. — А вот избу справную купить не можем мы. Невелик наш достаток, сынок, сам ведь знаешь.
— Ничего, я заплачу за избу, — зло осклабился Николка, опуская руку в правый карман мундира и нащупывая в нём тугой кошель султана. — Я могу любую избу купить и сполна заплатить готов!
Громко захохотав, он извлёк из кармана кошель и бросил его на стол. Родители лишились дара речи: за всю жизнь они не видели такого богатства, а тут… Глядя на их вытянутые лица, Николка снова опустил руку в карман и едва не упал от изумления, нащупав ещё один кошель, раза в два больше прежнего…
***
Половину ночи Николка провёл без сна. «Кто же явился ко мне прошлой ночью? — гадал он, ворочаясь в постели. — Уж не ангел ли с небес спускался, чтобы вернуть меня на путь истинный, с которого я отступил?»
Чем больше думал Николка о происшедшем, тем больше одолевали его сомнения. Особенно тревожил рассказ дядьки про казака— героя и его мундир.
«Эта история на мою похожа, — размышлял он, скрипя зубами. — Всё точь-в-точь, что и со мной происходит. Выходит, та красавица, которая меня в мундир вырядила, и впрямь ведьма? Да она и не скрывала этого, сама призналась… А я? Как же я отнёсся к этому спокойно? Выходит, подчинила она меня себе? И тот, кто с крыльями ко мне приходил, видать, не зря упреждал меня о погибели? Ведь обожание ведьмы всё одно, что я подарил ей душу свою бессмертную?»
Пока он мучился и рассуждал подобным образом сам с собой, время перевалило за полночь, и вдруг…
— Николка, любимый? — услышал он призыв, произнесённый сладким, страстным женским голосом. — Выходи поскорей, изнываю я!
Позабыв обо всём на свете, казак вскочил с кровати и поспешил к двери. Сбежав по ступенькам, он остановился и осмотрелся. Нигде не было и признаков жизни, не слышалось человеческих голосов, скрипа снега. Не тявкали даже собаки во дворах. Звенящая тишина поглотила казака, и тут…
— Николка, милый, впусти меня во двор? — раздался нежный голос. — Ох, как ждала я этой минуты, как ждала?!
Открыв калитку, Николка сделал шаг со двора, и… оказался не на заснеженной улице, а переступил порог жарко натопленной избы, в которой ярко горели несколько свечей и пахло тонким цветочным ароматом. Красавица Пистемея встретила его, полулёжа в кровати. Ещё никогда женщина не казалась казаку столь прекрасной,. При виде её страсть в груди Николки вспыхнула с утроенной силой. Он возжелал её прекрасного тела, он задыхался от страсти, он…
После жарких объятий и пылких приветствий Пистемея сняла с казака мундир и усадила рядом с собой на кровать.
— Ты скучал по мне, милый? — проворковала она, беря его за руку. — А я места себе не находила, ожидая свидания с тобой.
— Боже, ты ангел! — воскликнул Николка, совершенно обезумев от восторга и любви. — Ты… ты…
Он осёкся и замолчал. Лицо красавицы исказила страшная гримаса, но тут же исчезла.
— Я… я что-то не то ляпнул? — спросил казак, бледнея. — Я огорчил тебя?
— Прошу, не произноси больше при мне таких мерзких слов, — ответила она старческим, надтреснутым голосом. — Мы не в церкви и выглядим неподобающе. Давай лучше больше говорить о любви и предаваться любовным утехам.
— О, прости меня, любимая! — воскликнул Николка радостно. — Я даже не помню, что сказал тебе, но я проклинаю себя за те слова, потому, что они причинили тебе огорчение!
Пылкость его признания Пистемея восприняла как должное. Глядя на него, она с холодной усмешкой вздохнула.
— Я хочу говорить с тобой откровенно, — сказала она. — Настала решающая минута в нашей жизни, и я уверена, что ты внимательно выслушаешь меня.
Её слова заставили Николку насторожиться, и он промолчал.
— Я сначала не хотела быть с тобой откровенной, — продолжила Пистемея вкрадчиво. — Моё существование невыносимо, но только любовь к тебе и твоя помощь помогут мне. — Она прижала к груди руки. — А ты хочешь помочь мне?
— Да, конечно же, не сомневайся! — воскликнул Николка. — Приказывай мне, любимая! Я исполню всё, что ты только пожелаешь!
Пистемея окинула его оценивающим взглядом, словно любуясь своей новой игрушкой, и продолжила:
— Я не собираюсь тебе приказывать, а хочу спросить… Ты говоришь, что любишь меня, а готов ли ты соединить свою жизнь с моей? Если да, то я, наконец, буду счастлива и вознагражу тебя!
Нетрудно представить, сколь пылко излил Николка свою любовь в ответ на её «откровение». Упав на колени, он поклялся любить её до конца жизни!
— Тогда будешь делать всё, что я скажу, — перешла на зловещий шёпот Пистемея. — Теперь ты не сможешь ничего изменить, если даже захочешь, и никто больше не в силах отвратить тебя от меня!
— На всё… Я на всё согласен! — закивал головой опьянённый любовью Николка и поклялся быть её рабом до конца жизни.
— Тогда…
Пистемея говорила и говорила, и от её слов Николку вместо любовных утех стало клонить ко сну. Слушая её и не слыша, он временами встряхивал головой, чтобы прогнать дремоту, но странный сон одолевал его всё сильнее и сильнее. Из-под полуприкрытых век он силился разглядеть свою любимую, но… Как ни велико было его желание закрыть глаза и забыться, Николка, вместо сна, впал в оцепенение.
Пистемея сбросила с себя ночную рубашку, накинула на плечи его мундир и тут же превратилась из обворожительной красавицы в дряхлую безобразную старуху. Дико подвывая, кряхтя и издавая ужасные звуки, она как одержимая металась по избе, дрыгая ногами и подпрыгивая. Вращая ужасными, выпирающими из глазниц глазами, она бормотала заклинания беззубым слюнявым ртом, сопровождая это непристойными движениями.
Схватив со стола подсвечник с горящими свечами, обезумевшая старуха, перебегая от стены к стене, стала поджигать занавески. Вскоре языки огня уже стлались по полу, а Пистемея плясала по ним босыми ногами. Николка смотрел на её кривляния отсутствующим взглядом, не понимая, что всё происходящее в избе он видит наяву, а не во сне…
***
Пробуждение было тяжёлым. Николка долго лежал в кровати, боясь открыть глаза. Сердце сжималось от страха, когда он думал о кошмаре, который, как ему казалось, приснился ночью. К кровати подошла мать и коснулась его плеча.
— Сынок, Николка, ты ещё спишь?
— Нет, уже выдрыхся, — ответил он, с усилием открывая глаза. — Я уже встаю, готовь завтрак, мама…
Горящая изба растворилась с остатками сна. Николка увидел свою саблю на стене и вздохнул с облегчением. Отец, сидя у окна, с озабоченным лицом подшивал валенки и бросал на сына косые взгляды.
Вставая, Николка зажмурился и на мгновение вернулись прежние страхи. Пожар, безумный танец зловещей старухи и необъяснимый ужас, сметающий всё на своём пути.
— Ты чего это, сынок, уже вторую ночь в мундире своём спишь? — спросил отец. — Боишься, что украдём твои деньжищи?
Николка с недоумением посмотрел на родителя.
— С чего ты это взял? — спросил он. — Я и в мыслях не держал ничего подобного.
— Тогда объясни нам с матерью, почто поступаешь эдак?
— Привычка у меня такая, на службе у султана приобретённая, — солгал Николка, даже не почувствовав укора совести. — Мы ведь там всегда в одёжке спали, спасаясь от холода.
— Ничего, всё сгладится, — вздохнул отец удовлетворённо. — Нынче баньку справим, и я тебя там так отхлыщу веничком, что все причуды твои враз выветрятся с паром из головы!
— Банька? — ужаснулся Николка. — А разве я просил баньку топить? Я…
— Эй, чего это ты? — нахмурился отец. — Как мне помнится, ты всегда любил мыться и париться. Вы что там, у султана, мало того мёрзли, да ещё и в баньке не мылись?
— Да ты что, папа, мылись, конечно, — заставил себя улыбнуться Николка. — И банька там у нас была. Не велика, конечно, но справная…
— Ну, уж не справней нашей, — отставляя в сторону подшитый валенок, усмехнулся отец. — Сейчас отведём черёд утренней трапезе, сходим в церковь на службу, а когда возвернёмся, так и пойдём в баньку разговляться!
«Час от часу не легче, — подумал озлобленно Николка. — И в баню мне нельзя с отцом идти, и в церковь тоже. В бане я мундир снять с себя не смогу, а в церкви… А в церкви вдруг не смогу руку поднять, чтобы перекреститься?»
— Айдате к столу, ребята? — позвала мать. — Самовар уже поспел и яичница с салом и луком пожарена!
Завтракали молча: в казачьих семьях было не принято болтать за столом по пустякам, иначе «чёрт мог в рот залезть».
— А почему ты, сынок, перед тем, как сесть за стол и пищу вкусить, на образа не взглянул и не перекрестился? — не унимался отец.
— Сам не знаю, — солгал Николка. — Мы у султана…
— Ты мне это брось! — грозно гаркнул отец и громыхнул кулаком по столу. — Вы там, в степи, как погляжу, совсем избаловались! Может, ты ещё магометанскую веру принял?
— Нет, не принял, — опуская глаза и заливаясь краской, ответил Николка. — А за проступок прости, не подумавши я поступил эдак.
— То-то, — смягчился отец, — отвыкай от привычек грешных. А теперь вставай, сынок: в церковь пора. Нечего рассиживаться, когда дел целый воз безотлагательных…
***
Когда отец с Николкой вошли в забитую до отказа станичную церковь, утренняя служба только начиналась. Батюшка проводил обряд богослужения проникновенно, с достойной простотой. Его проповедь вдохновляла и задевала прихожан за живое. Люди внимали безмолвно и внимательно, с блеском в глазах. А вот Николка слушал его со злобой, даже с негодованием, раздувая в ярости ноздри, шаркая подошвами и часто меняя позу, что свидетельствовало о смятении духа и о непринятии слова божьего.
Батюшка почувствовал на себе тяжёлый взгляд Николки и во время причастия окропил молодого казака святой водой, и тут… Изменившись в лице, Николка вдруг закричал как помешанный. Он сбросил с себя тулуп, и толпа прихожан ахнула, увидев, как красивый мундир на его теле стал шипеть и расползаться по швам, будто на него вылили ушат едкой жидкости. Ткань чернела и на ней, будто язвы на теле, стали появляться дыры. Смрадный запах заполнил церковь. Зажимая рты и носы, кашляя и чихая, люди поспешили к выходу. Вскоре в церкви остались поп и отец Николки, который…
Поражённый больше всех, старый казак словно прирос к месту.
— Господи, чего это с ним? — прошептал он. — Что творится с моим сыном, батюшка, объясни мне?
— Это уже не твой сын, — сказал поп, дрожа и стуча от страха зубами. — Это одержимый бесами отступник или, чего хуже всего, он сам…
Не договорив, батюшка закашлялся и повалился на пол. Дёргаясь в конвульсиях, вытаращив глаза и задыхаясь, он хотел сказать что-то ещё, но… По его телу пробежала сильная судорога, скрутив его до неузнаваемости, и он замер, испустив дух.
Отец встал на колени и попытался помочь несчастному, но…
— Не тронь его, он подох, — сказал вдруг Николка скрипучим старушечьим голосом. — А ещё заразный он…
— Свят, свят, свят, — закрестился старый казак, глядя на серое как пепел лицо сына и не узнавая его. — Николка, ты…
В церкви послышались хлопки крыльев. Что-то огромное, взявшееся из ниоткуда, сделало круг под куполом, опустилось и встало между отцом и сыном.
— Ты не послушал меня, тварь мерзкая, — сказало существо, складывая за спиной крылья. — Теперь ты проклят, и все пути к Богу для тебя закрыты!
— О Боже, кто ты? — прошептал отец. — Ты…
— Вы оба знаете, кто я, — перебив его, сказало существо. — А это, — он указал пальцем на тело батюшки, скорчившегося на полу, — первая жертва в вашей станице и не последняя. В ваши дома пришла ужасная ведьма творить зло и забирать жизни. Беги по станице, старик, и скажи людям, чтобы все немедленно уходили. Чума уже начала своё убийственное пиршество. Убей своё отродье, старик! Только ты один можешь это сделать!
— Я? — отец Николки едва удержался на ногах. — Но почему я должен убить сына своего?
— Ты отец того, кто был твоим сыном, — уточнило существо. — Ты дал ему жизнь, и только ты можешь забрать её. Это чудовище уже никогда не будет прежним Николкой. Он связал свою жизнь с жизнью ужасной ведьмы, и теперь их союз можешь разрушить только ты. Пока жив твой отпрыск, будут умирать все, кто сегодня не уедет из станицы. Завтра будет уже поздно, учти, старик!
— Но почему я должен верить тебе, не зная, кто ты? — закричал отец в отчаянии.
— Потому, что тот, кого ты всё ещё считаешь своим сыном, исчадие ада, а я ангел, — ответило существо, расправляя крылья. — Я сказал тебе всё, что должен был, а теперь…
Ангел взмахнул крыльями и оторвался от пола. Сделав круг под куполом, он исчез, будто никогда не залетал в церковь.
— Господи, уж не привиделось ли мне это? — прошептал отец и перевёл взгляд на сына. — Я…
Николки рядом не было — он сбежал через распахнутую дверь…
***
Станица бурлила: казаки дали волю гневу, оказавшись вне церковных стен. Отец Николки молча ушёл домой и долго сидел в оцепенении в избе, не в состоянии собраться с мыслями.
Казаки с удивлением и озлоблением обсуждали происшедшее.
— А Николка-то ведьмаком оказался! — горланили одни. — Видали, что с ним стало, когда его батюшка святой водицей окропил?
— А с батюшкой видали, что стало! — вторили им другие. — Николка-аспид как зыркнул на него своими глазищами, так он зараз и преставился! И чего нам теперь ожидать, станичники? Что и нас ведьмак следом за батюшкой со свету сживёт?
— Сжечь Николку и избу его! — предлагали третьи. — Пущай убирается из станицы куда подальше, ежели выживет! Нету ему места среди нас, люди добрые!
Собравшиеся казаки кричали и спорили до полудня, но так и не решили, что им делать и как поступить. И тогда слово взял атаман.
— Негоже эдак поступать, как вы хотите, станичники! — крикнул он, и все в ожидании замолчали. — Ежели Николка в чём и повинен, то родители его и родные здесь вовсе ни при чём! Уходя на службу, Николка был правильным, богопослушным казаком, и все вы это знаете! А вот от султана он вернулся… Все нынче видели, каков он теперь! Там, в степи, с ним вместе ещё двадцать казаков из других станиц и хуторов служили по приказу губернатора, так что, они все эдакими стали, как Николка наш?
— А нам до них какое дело? — загудели казаки. — Нам вон нашего ведьмака хватает! Знать не знаем, что делать теперь.
— Не будем ему покуда зла чинить, пущай уезжает! — выкрикнул атаман. — Ведьмаков не так-то просто убить, а вот ежели он обозлится на нас, то может быть, всем не поздоровится! Не знаю, как вы, а я эдак мыслю, станичники!
— Дык он эдак просто не уйдёт! — зашумели казаки, и площадь у церкви стала похожа на встревоженный улей. — Подскажи, атаман, как мы выселять его сможем, ежели сердить его тобой не велено?
— Покуда и сам не ведаю, — вздохнул тот. — Давайте изначально батюшку схороним, а там видать будет. А покуда запрещаю всем пускать Николку на двор! Под любым предлогом отказывайте, но не злите и не сердите!
Толпа заволновалась: не всем пришлись по душе слова атамана. И в этот момент…
— А ну расступись! — послышался возглас.
Казаки пропустили в центр круга Николкиного отца и его старших сыновей. Старый казак, собираясь говорить, снял шапку и, поклонившись на четыре стороны, перекрестился.
— Дозвольте слово молвить, станичники? — обратился он к людям. — Я отец того, о ком вы здесь речь ведёте, знать и мне есть что сказать, ежели вы слушать захотите.
Над площадью зависло молчание. Никому не хотелось разговаривать с отцом ведьмака, но выслушать его многие были не против.
Старый казак обвёл толпу суровым взглядом:
— Видение мне в церкви было, станичники! Будто ангел с небес спустился и предстал передо мной.
— Да брось ты нам зубы-то заговаривать! — выкрикнул кто-то возмущённо. — Мы все в церкви зараз были. Ведьмака твоего зрили, а вот посланца небесного никто!
— Да спятил он, с сыночком своим рядом побыв! — загудела толпа. — Выгораживать явился своё чёртово отродье!
— Пущай говорит, чего разгалделись! — подняв руку, гаркнул атаман. — Может, он сказать готов то, чего мы не знаем?
Когда толпа умолкла, старый казак продолжил:
— Ангел мне сказал и вам всем передать наказал, что болезнь страшная и заразная в нашу станицу явилась. Он указал перстом на умершего батюшку и молвил, что если мы все нынче же из станицы не уедем, то завтра поздно будет. Мы все как один зараз вымрем!
— Господи, да и куда же мы подадимся от изб своих? — зашептались казаки. — Зима ведь, не лето красное. Да и скотину куда девать? Передохнет зараз с голодухи животина наша!
— Не животину, а себя жалеть надо! — выкрикнул, повысив голос, атаман. — Сами передохнем, и животину никто не спасёт!
— Да спятил он, несёт чёрти что, станичники! — закричал ещё кто-то. — Куда нам съезжать, кто скажет? Может это сынок его поганый и надоумил, как нас из станицы вымести?
— Я передал вам, что ангел вещал, — пожимая плечами, ответил старый казак. — А вы… Вы поступайте, как сами знаете. Не уедете сегодня, так помрёте завтра. Не хотите — не верьте, сидите в избах и ждите смерть!
***
Николке удалось выскользнуть из церкви незамеченым. Не раздумывая, он бросился бежать в сторону леса. Голова не работала, чудовищный страх спутал и подмял все мысли. Остановился он лишь тогда, когда перестали слушаться ноги. Стоя по пояс в снегу, он отдышался, ощупал себя и усмехнулся. Расползшийся в церкви мундир был в порядке и выглядел как новенький. «Живы будем, не помрём!» — подумал с усмешкой Николка и ощутил, что ни раскаяния, ни сожаления в душе нету. Потраченные на бег по глубокому снегу силы восстановились быстро. И он продолжил свой путь по лесу, не сомневаясь, что идёт в правильном направлении. Пока он шагал, сгустились сумерки, и вдруг прямо перед собой он увидел обнесённую высоким забором избу. А вокруг звенящая тишина, ни звука, ни огонька, ничего…
Сердце Николки радостно забилось, мысли в голове упорядочились. Небо над головой заволокло тяжёлыми тучами. Утопая по грудь в глубоком снегу, казак пробирался вперёд, чувствуя, как с каждым шагом тают силы и исчезает решимость.
И вот, когда до избы осталось совсем немного, рядом прозвучал леденящий душу вой. Едва сознавая, что делает, Николка рванулся вперёд. Плотно сжатые губы не пускали рвавшийся из горла крик. Задыхаясь, он упорно пробивался вперёд.
Волк завыл за спиной, когда Николка добрался до ворот и коснулся рукой калитки. Челюсти зверя вцепились в его ногу, и казак едва удержался от падения, с трудом сохранив равновесие. И вдруг… Калитка открылась, и кто-то вышел со двора.
Не задавая вопросов, хозяин избы ударом клюки отогнал волка и, развернувшись, пошагал в сторону крыльца. Николке ничего не оставалось, как последовать за ним. Только в передней он смог разглядеть своего спасителя и вздрогнул, увидев перед собой старуху с безобразным лицом. Когда она сбросила платок, Николка ужаснулся ещё больше, увидев сваленную как пакля копну седых волос. Старуха выпрямилась, насколько позволяла согнутая спина, и посмотрела в лицо казака горящими как угли глазами.
«Мама милая?! — подумал Николка, будучи не в силах отвести глаза в сторону. — Морда не призрака и вроде как не мертвеца, но и не человека. Знал бы, кто здесь меня встретит, уж лучше бы замёрз в лесу или у забора этого чёртова хутора…»
Потрясение было невероятным. Ужасное лицо старухи, искажённое пламенем свечи, завывание волка за окном, мундир на теле и сердце, неистово бьющееся под ним… Николка зажмурился, ожидая, что всё это бесследно исчезнет. Но…
— Разувайся, раздевайся и проходи, — прохрипела старуха, будто пролаяла. — Та, к кому ты пожаловал, уже спит сладким сном…
— Ты говоришь про Пистемею? — вздохнул с облегчением Николка.
— О ней, голубушке, о ком же ещё, — проскрипела старуха. — Спать ляжешь на полу у печи. Будет тепло, не сомневайся…
Она поставила свечу на стол, после чего достала чугунок с варёной картошкой и кусок хлеба.
— Давай-ка мундир твой с тебя сниму, — сказала старуха, приближаясь к Николке. — Не боись, у меня получится, и ты отдохнёшь от него.
— Что ж, попробуй, — недоверчиво глянул он на неё. — Только Пистемея…
Николка замолчал и замер, когда старуха легко расстегнула пуговицы и сняла с него мундир. Затем она медленно прошествовала в другую комнату и закрыла за собою дверь. Ещё некоторое время Николка стоял, не двигаясь с места. Тысячи мучительных вопросов роились в мозгу, ответа на которые у него не было. Усилием воли он отбросил тягостные размышления и прошёл к столу. Поев и попив, он улёгся на указанное старухой место, закрыл глаза, и…
Провалившись в сон, как в бездонную яму, он не слышал, как затряслась изба от яростных леденящих кровь воплей ведьмы, а сама она, в его мундире, стала носиться по стенам, по полу и потолку.
***
Далеко за полночь Николка проснулся словно от толчка. Не успел он сообразить, что случилось, как послышалось кошачье мяуканье, и в ту же минуту царящий в избе мрак рассеялся.
Наполовину ослеплённый этой внезапной иллюминацией, Николка зажмурился и снова открыл глаза. И то, что он увидел, повергло его в шок. Рядом с ним стояла омерзительная старуха, облачённая в его мундир, и громовым голосом выкрикивала заклинания. Затем она разразилась зловещим хохотом и высунула бесконечно длинный раздвоенный, как у змеи, язык.
Николка вскочил и, умирая от страха, пополз под стол. Сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Он задыхался, ему не хватало воздуха, но… Старуха встала на колени и поползла к нему под стол, хрюкая и повизгивая, как свинья.
Он не помнил, как лишился сознания, и пришёл в себя от нежного прикосновения чьей-то руки. Николка заставил себя открыть глаза и облегчённо вздохнул, увидев встревоженное лицо красавицы Пистемеи.
— Вот ты где, мой герой? — проворковала она голубкой. — Вижу, напугала тебя моя полоумная бабка. Давай выбирайся из-под стола, ты больше её не увидишь…
Николка не ответил, он всё ещё не мог прийти в себя от жуткого зрелища. А слова Пистемеи окончательно привели его в замешательство. Он машинально протёр глаза и посмотрел на стоявшую перед ним на корточках красавицу. Она была обнажена, и только его мундир, накинутый на плечи, частично прикрывал её роскошное тело.
«Что это со мной? — подумал Николка в отчаянии. — Неужели всё, что происходит, я вижу наяву или я грежу? Я видел ужасную тварь в моём мундире. Я видел её! А вот теперь в моём мундире Пистемея?»
— Давай выползай из-под стола и садись на скамейку, — сказала красавица рассерженно. — Ты с вечера насмотрелся на мою сумасшедшую бабку, и она тебе пригрезилась. Не веришь мне, пройдись и осмотри всю избу. Я отослала старуху ещё час назад, и она уехала.
Николка, поверив ей «на слово», выбрался из-под стола. Он с трудом держался на ногах, колени у него подгибались. Он уселся за стол, непроизвольно взял из чугунка картофелину, откусил кусок и тут же выплюнул. Еда не лезла ему в рот.
— Это был не сон, — сказал он, посмотрев на Пистемею, усевшуюся напротив. — Я видел старуху, как вижу сейчас тебя. Я видел её не час назад, а только что… — он проглотил подступившую к горлу вязкую слюну. — И старуха была в мундире, который на тебе сейчас?
— Да, она влезла в твой мундир и бродила в нём по избе как неприкаянная, — улыбнулась Пистемея. — Я забрала его у неё…
Николка промолчал. Он почувствовал, как исчезли мысли в его голове и от этого пришёл в смятение. До паники было ещё далеко, но страх и недоверие к собеседнице всё ещё присутствовали в нём. Он смотрел на Пистемею, разинув рот, бессмысленно выпучив глаза, более похожий на безмозглого истукана, чем на здравомыслящего человека. «Она ведьма, — подумал он, кое-как овладев собою. — Она…»
— Да, я ведьма, — подтвердила Пистемея. — Я тебе уже говорила об этом, хотя… Хотя ты слушал меня и не слышал. А слышал ты только то, что хотел услышать. И видел ты только то, что хотел увидеть, но… Ты видел меня такой, какой я была тысячу лет назад, а теперь…
Прямо на его глазах Пистемея вдруг стала меняться, превращаясь в ту самую уродливую старуху, которую Николка видел в избе совсем недавно. Его охватил смертельный ужас, он оцепенел от изумления, и тут на него снизошло озарение: несчастный понял, что его душа погибла окончательно и бесповоротно.
— Вижу, не нравлюсь я тебе таковой, какой ты меня сейчас наблюдаешь, верблюд безмозглый?! — захохотала тварь громоподобным голосом. — А ведь ты не раз спал со мной. Ты предавался любовным утехам, видя под одеялом красавицу! Ну, ничего, наши дела теперь устроены, — продолжила она, не давая ему опомниться. — Ты желал меня! Я потакала твоему желанию, я обрядила тебя в мундир, в котором частица меня самой. Он защищал тебя и наполнял отвагой твою трусливую душу. Я помогала тебе и выполняла всё, что ты желал! Такие, как ты, трусливые и подленькие душонки — лёгкая добыча для меня! Конечно, чтобы заманить тебя в свои сети, мне понадобилось применить кое-какие уловки. Но тебя всё устраивало, иначе… Иначе тебя насторожило бы всё, что с тобой происходит после того, как ты надел мундир! Отныне, казак, мы срослись душами навечно. Моя чёрная и твоя светлая теперь единое целое. И поскольку я уже знаю тебя больше, чем ты сам, спешу сообщить «хорошую» новость. Ты мой раб и будешь делать всё, что я прикажу. Однако предупреждаю: старайся всегда мне угождать, чтобы я была довольна! Буду довольная я, будешь жить ты, а захочешь иначе… Иначе ты издохнешь в страшных муках, как все твои предшественники, проклиная тот день, когда были зачаты своими родителями! И ещё…
Виртуозно извернувшись, ведьма набросила мундир на плечи Николки. Он встал, отшвырнул в сторону стол, упал перед ведьмой на колени и стал покрывать её уродливые руки страстными поцелуями.
— Обними, приголубь меня, любимая, — шептал он, задыхаясь от счастья и восторга. — Приказывай, моя повелительница, и я сделаю всё, что ты захочешь!
— Вот и ладненько, красавчик ты мой ненаглядный! — проскрипела надтреснутым голосом, улыбаясь, ведьма. Она подняла его с колен, смачно поцеловала в губы и усадила за стол перед собой. — Ты ещё послужишь мне, соколик! А потом я найду другого. Мне жить ещё очень долго и, взяв с тебя всё, что можно, я, не без сожаления, расстанусь с тобой, как с надоевшей игрушкой!
***
Болезнь пришла в станицу внезапно. У людей началась сильная головная боль, головокружение, тошнота и рвота. Они уверяли тех, кто ещё был здоров, что видели всадника в мундире, который заходил ночью к ним в избу и заставлял смотреть ему в глаза. Своим появлением он наводил такой ужас, что не подчиниться его требованиям было невозможно. Посмотрев в глаза каждого огненным взглядом, всадник уходил из избы, и… На телах хозяев и домочадцев стали появляться пятна красного цвета, которые через час превращались в пузырьки, наполненные кровавым гноем. К утру они лопались и образовывались язвы.
Станичники умирали один за другим…
***
На четвёртый день после трагического случая в церкви Николкин отец сидел за столом в избе. «Как сквозь землю провалился, стервец, — думал он о сыне, скрежеща зубами. — Чего теперь ждать от нечестивца? Кто мог подумать, когда уезжал он в степь, к султану, что вернётся обратно врагом рода человеческого? Ангел велел убить его, но как? Разве поднимется у меня рука на родного сына?»
Сомнения одолевали старого казака. Он всячески пытался оправдать сына в собственных глазах, но то, что произошло, было настолько очевидным, что нельзя было не признать — его поскрёбыш Николка связался с нечистой силой! А ещё… Ангел предупредил его в церкви о страшной болезни, а он сообщил о ней станичникам. Но ему поверили не все. Уехало лишь несколько семей, а остальные…
Распахнулась дверь, и в избу стремительно вошли сыновья.
— Знал бы ты, отец, что в станице творится, — сказал средний, сжимая кулаки. — Казаки и казачки будто все разом ополоумели! Собрались зараз у церкви и галдят, что Николка наш ведьмак и привёз для станицы погибель из степи! А ещё кричат, что Николка ночами по станице на коне верхом и в мундире своём разъезжает! В избы не спросясь вламывается и требует, чтобы хозяева ему в глаза глядели, а опосля уходит!
— Все, к кому заходил он, зараз и захворали, — поддержал брата старший. — Не знаю, что и думать, станичники все как один в эту дурь верят!
Отец окинул лица сыновей хмурым взглядом:
— Угомонитесь, дети, и говорите всё по порядку. То, что вы сказали, я услышал, а теперь понять хочу и осмыслить.
— Нынче утром, — начал средний, — мы с братом в лавку пошли. Купив что надо, пошли обратно, и тут… Глядим, у церкви толпа большая. Мы подумали, что попа собрались хоронить, подошли, а они…
— Увидев нас, чёртовы бабы завизжали как проклятые и прямо на нас двинулись, — продолжил старший. — А за ними и казаки увязались. Тогда мы поняли, что несдобровать нам, вот и поспешили скорей, покуда бока не наломали.
— А я изначально поговорить с казаками собирался, — снова заговорил средний. — Да вот бабы озверели ещё пуще. «Вот они, братья ведьмака проклятущего! — вопили они. — Это их Николка хворь в нашу станицу привёз! Убить их всех! Под корень изничтожить!» Хорошо я нагайку прихватил с собой. Одну оттянул вдоль спины, вторую. Они изначально отступили, но потом…
— Казаки сперва не вмешивались, за бабами наблюдали, — продолжил старший. — Но и их кто-то подзадорил. «Станичники! — закричал он из-за спин других. — Мрём, как мухи, все мы! И молодые, и старые, и взрослые, и дети! И хворь какая-то невиданная: нынче здоров, а завтра мертвяк! Это поветрие из степи, станичники! Не остановим ведьмака — дык подчистую всех изведёт, злыдень!»
— Ежли Николку в том вините, знать с него и спрос чините! — крикнул я им, — заговорил старший. — После всего, что в церкви стряслось, он теперь у нас ломоть отрезанный! А вот чего вы к нам цепляетесь огульно? Мы эдак же верим в Господа Бога и Святую Троицу, как и все вы!
— Казалось бы, всё, поутихли станичники, — вздохнул старший. — Орать перестали, стали перешёптываться. И вот тебе на, принесла нелёгкая ещё одну курву, прости, Господи. Откуда-то Акулинка объявилась, что у околицы в избе крайней живёт. Так вот как закричит она, что брательник наш Николка окаянный будто бы сыночка еёнова умертвил! И тут началось! Толпа будто разом чокнулась! Она стеной двинулась на нас, что мы едва унесли ноги. Не ровен час сюда все заявятся, что делать будем тогда? Что с нами будет?
Братья замолчали, во все глаза глядя на отца и ожидая его мудрого решения. Старый казак некоторое время сидел в глубокой задумчивости, а потом сказал:
— Правы люди, затаив зло на нас, сынки… Не в себе они после всего, что случилось. Николка мой сын и ваш брат единородный, из чего следует, что хочешь не хочешь, а мы все за него ответственность несём!
— Мы? За него? Чего ради? — выпучили глаза братья.
— Так и есть, — вздохнул старый казак. — Давайте обмозгуем, как остановить его, злыдня нашего. Ангел мне сказывал, что только я могу убить его и тем самым положить конец всем его злодеяниям.
Братья в растерянности молчали и смотрели на отца. А он прочёл в глазах сыновей вопрос: «Когда ты успел сойти с ума, папа?»
— А теперь слушайте, как мы поступим, сыночки, — продолжил он задумчиво. — Первым делом заманим Николку в избу, а опосля…
Он перешёл на шёпот, чтобы не тревожить и без того убитую горем мать, стонущую за печью. Сыновья придвинулись ближе, чтобы не пропустить ни единого произнесённого отцом слова, и по их напряжённым лицам было видно, что они настроены очень решительно.
***
Николка с ужасом наблюдал, как ведьма, надев его мундир, мечется по избе от окна к окну, от печи к двери и обратно. Её вопли и завывания были настолько чудовищны, что стыла в жилах кровь, и замирало сердце. Он не понимал, почему всё ещё жив от такого жуткого зрелища. «Я погиб, и душа моя погибла! — думал он в отчаянии. — И мне нечего будет сказать Богу, если он вдруг сжалится надо мной и привлечёт к суду своему страшному и праведному!»
Ведьма вошла в раж и кувыркалась по полу и ползала по потолку. Николка, едва живой от страха, наблюдал, каким адским торжеством сияли её горящие глаза. У него уши закладывало от злобного хохота. «О-о-о, нет мне спасенья, нет прощенья! — с тоскою думал Николка. — Прощайте, родители, прощайте, все мои родные, прощай, моя жизнь беспутная, прощай…»
Глядя на беснующуюся ведьму, Николка не ощущал течения времени, но чувствовал, что жизнь выходит из него капля за каплей. А чудовище в виде отвратительной старухи будто смакует, растягивает своё удовольствие, вытягивая соки из его тела.
«Господи, сжалься, пошли мне смерть, забери отсюда мою душу! — взмолился Николка. — Любую смерть, даже самую лютую, лишь бы не видеть того, что зрят мои очи!»
— Ах, ты про Бога вспомнил, уродец! — прочтя его мысли, взвизгнула ведьма. — А для тебя больше нет его! Бог любит не всех, а избранных, и ты в их число не входишь!
«Нет, не правда, — подумал Николка. — Бог милостив, и он любит всех чад своих. А что, если мне раскаяться в своих грехах и попросить ускорить мою кончину?»
— Забудь про Бога, слизняк! — подскочила к нему тигрицей ведьма. — Теперь для тебя бог Сатана, а я богиня!
— Чур от меня, отродье! — закричал, отпрянув от неё, Николка. — Изничтожил бы тебя, да мочи нету. И как только тебя земля носит, тварь подколодная?! Да ты…
Ведьма сняла с себя мундир, набросила его на Николку, и…
— Любимая моя, как ты прекрасна, — забормотал он, расплываясь в сладострастной, похотливой улыбке. — Позволь мне коснуться твоего прекрасного тела, позволь мне насладиться тобой?
— Вот так-то оно лучше, — ухмыльнулась ведьма. — Таким ты мне больше нравишься, хотя… Мне тоже нравится, когда ты злишься и хулишь меня без мундира. Любая брань, как райское пение, услаждает мои уши!
— Любимая, — прошептал, падая на колени, изменившийся до неузнаваемости Николка, — да я для тебя…
— Пора на коня садиться, — оборвала его грубо ведьма. — Скачи в станицу, и навести тех, у кого ещё не был. Да и к родителям заскочи. Им тоже пора с белым светом прощаться!
— Если хочешь, я изрублю их! — воскликнул воинственно Николка. — Да я ради тебя хоть всю станицу целиком вырежу!
***
Как всегда, чёрный всадник появился ровно в полночь. Казаки прижимались к плетню и замирали, увидев его. Он вихрем промчался по центральной улице станицы и осадил коня у избы Багровых.
— Так и есть, ведьмак пожаловал, — зашептались казаки. — За жизнями Багровых прискакал нынче демон. Они в самый раз ещё не хворают.
Увидев всадника, входящего во двор, собака жалобно завыла и забилась в будку. Ведьмак подошёл к крыльцу и постучал в запертую дверь. Сообразив, что хозяева не собираются ему открывать, он с такой силой ударил по стене, что изба едва не развалилась по брёвнышкам. Задрав голову, ведьмак испустил душераздирающий вопль, выбежал со двора и вскочил на коня.
Пришпорив животное, он поскакал к другой избе. Она тоже оказалась запертой, и это ещё больше разозлило ведьмака. Тогда он поскакал к третьей избе, затем к четвёртой и везде то же самое. По настоянию Николкиного отца ещё «не хворые» семьи покинули свои избы и заперлись в церкви, отдав себя под защиту Бога.
— Вот теперь он сюда придёт, готовьтесь, казаки! — предупредил притаившихся в засаде станичников Николкин отец. — Больше ему податься нынче некуда, остаётся одна дорога — домой!
— Аж жуть берёт от этого, — зашептались казаки. — Чего он может мы не знаем, а что сделает — и вовсе невдомёк!
— Поступим эдак, как договаривались, — упредил напоследок Николкин отец. — Пойдёт в избу, пропускайте, а когда войдёт — всё! Нет выхода ему обратно! Подпирайте дверь снаружи, вставайте у окон с колами осиновыми и рогатинами, костьми ложитесь, но ведьмака из избы не выпускайте!
— Дык, а ежели не совладаем мы с ним? — засомневались казаки. — Он ведь с нечистью якшается, вдруг она вступится за него?
— Кто сумлевается, уходите, — буркнул недовольно старый казак. — Наше дело сделать то, что сможем, а что опосля будет, уже на ходу будем обмысливать и соображать!
И вот ведьмак осадил коня у ворот. Он привстал в стременах, покрутил головой и втянул носом воздух.
— Ага, гости в мою избу пожаловали?! — прокричал он и захохотал. — А что ж вы за плетнём прячетесь, станичники? Выходите, я жду. Чую, вы не с добром, а за мной пожаловали.
Казаки обомлели. Они не ожидали, что ведьмак увидит их, и были настолько растеряны, что не знали, как поступить.
— Вижу, все тут хворые собрались да на ухо тугие к тому ж! — ещё громче захохотал ведьмак. — Мне даже рубить вас интереса нет, скоро сами все передохнете!
Он не спеша слез с коня, подошёл к сеням, и, даже не оборачиваясь на притихших казаков, распахнул дверь и вошёл в избу.
***
Отец из-за приоткрытой двери наблюдал, как Николка остановил коня у ворот и, не сходя с него, разговаривал с казаками. Говорил он громко, и страха в его голосе не чувствовалось.
— Сейчас он в избу заявится, готовы будьте, — обратился отец к стоявшим сзади сыновьям, поняв, что на помощь казаков рассчитывать не приходится. — Как дам знать, так сразу и делайте своё дело.
Сыновья вошли из сеней в избу, а отец наблюдал за Николкой до тех пор, когда он не сошёл с коня и не пошагал к крыльцу.
— Вот и наше время пришло ведьмака урезонить, Господи, — прошептал старый казак, прикрыл дверь и поспешил в избу. — Сейчас мы прищучим его! Бог даст, вернём назад нашего Николку, а ежели не суждено тому быть, Господь нас простит за гибель его.
Он вбежал в избу и закрыл дверь как раз в тот момент, когда Николка вошёл в сени. Забыв на мгновение, что в избу сейчас войдёт его младший сын, его любимый ребёнок, старый казак готовился к смертельной схватке. Его нерешительность закончилась так же стремительно, как и возникла; однако он попятился, когда Николка открыл дверь и переступил порог. Сын был без шапки и без тулупа, только в одном мундире.
— Милости прошу в избу, сынок, — сказал отец. — Ты как, зашёл навестить нас с матерью, или…
— Я пришёл за вами, — чужим голосом ответил сын.
— Вот как, — с трудом владея собой, произнес отец. — Ты собираешься лишить нас жизни, сынок?
— Я собираюсь посмотреть в ваши глаза, — ответил угрюмо Николка.
— А если я тебе не дозволю сделать это?
— Тогда я зарублю тебя.
Николка схватился за шашку и в этот момент два старших брата показались из-за печи и тут же набросились на него. С невозмутимым видом и без особых усилий Николка раскидал их по избе и ухмыльнулся:
— Собирались затолкать меня в погреб и окропить святой водой? Зря старались, я знал ваши помыслы, как только вошёл в сени. Вам не одолеть меня, знайте это!
— Не правда, — сказал отец, по-молодецки выпячивая грудь. — Я легко могу тебя убить, и ты знаешь это!
— Ты? Меня? — Николка расхохотался, но не так уверенно. — Интересно, как ты собираешься это сделать?
— А сейчас увидишь! — воскликнул отец по-молодецки. — Только учти, я убиваю демона, засевшего в тебе, а не сына своего, Николку! Ну а если вы погибнете оба, то я попрошу прощения у Господа за смерть от руки моей любимого сыночка моего!
— Думаю, до этого не дойдёт! — нахмурился Николка, выхватывая из ножен шашку. — Так что, угадай, кто сейчас подохнет: я или ты, старый глупец?
— Ах вот ты как? Торжествуешь, демон? — ухмыльнулся отец. — Тогда берегись! Сынки, остудите его прыть бесовскую, чтобы место своё помнил и не смел на отца родного тявкать!
Как по команде оба брата вскочили с пола на ноги и громко, во весь голос, стали читать молитву «Отче наш». Николка задрожал и опустил руку с шашкой. По нему было видно, что он ошеломлён и озадачен.
— Вот оно, оружие наше! — закричал отец, торжествуя. — А теперь…
Не известно откуда появились жёны братьев с ковшиками в руках. Не успел Николка опомниться, как они плеснули на его мундир святую воду.
Всё произошло именно так, как несколько дней назад в церкви. Мундир стал покрываться дырами и расползаться по швам на теле Николки.
— Изыди, нечисть, из тела моего сыночка! — закричал отец, хватая со стола большой медный крест и потрясая им над взлохмаченной седой головой. — Это говорит его родитель, который приказывает тебе — изыди!
Читая молитву, братья снова набросились на Николку, а он… Он настолько ослаб, что не мог больше оказывать им сопротивления. Братья принялись сдирать с Николки мундир, но тот будто врос в его тело. Он шипел, сжимался, но не отлипал.
— Снохи, ещё поливайте его! — закричал отец. — Не жалейте святой водицы, покуда эта бесовская шкура от него не отлипнет!
Братья повалили Николку на пол, заломили ему за спину руки, и вдруг…
***
Казаки, как только Николка вошёл в избу, остались во дворе и ни живые ни мёртвые стали ожидать, что же будет дальше. Они все как один позабыли, что должны помочь отцу ведьмака совершить то, чего он задумал.
С вечера ничего не предвещало бури, и вдруг поднялась пурга, да какая! Загрохотал гром, чёрную тьму прорезала ослепительная молния, и ветер подул с такой силой, что казаков разметало по всему подворью. Сквозь шум и вой «грозы» они услышали душераздирающие вопли, доносящиеся из леса, от реки. В тот же момент над станицей прокатился взрыв злобного хохота.
Сбившись в кучу, казаки тревожно озирались. Прежде чем кто-либо успел открыть рот, над двором пронёсся вихрь, захлопали крылья, что-то завыло, застонало…
Казаки, перепуганные насмерть, помимо воли бросились вон со двора, а им вслед раздался злобный, торжествующий хохот.
***
От оглушающего удара грома изба подпрыгнула на месте. Тут же задрожала дверь, точно кто-то могучей рукой потряс её. В сенях что-то упало, зазвенело и из окон стали вылетать стёкла.
А снаружи выло и стонало что-то ужасное. Буря ревела неистово. Каждое мгновение казалось, что дверь вылетит из петель, а изба не выдержит и развалится, похоронив всех, кто внутри под брёвнами.
Отец Николки, с всклокоченной бородой, с крестом в руке, крепко стоял посреди избы. Лицо его светилось верой и решимостью. Его старшие сыновья, не переставая читать молитвы, упорно отдирали куски мундира от тела брата. Мать и жёны братьев, жмурясь от страха и тоже читая молитвы, помогали им, поливая истерзанного до крови Николку святой водой.
Внезапно всё стихло. И вот, в тишине, прозвучал громкий властный голос:
— Отпустите его, твари мерзкие! Он мой, и я не отдам вам его!
Услышав голос, Николка встрепенулся, приподнялся, но в ту же минуту братья придавили его к полу.
— Убирайся прочь! — закричал отец, снова поднимая крест над головой.
— Отпустите, вам не снять с него мундир! — как раскат грома, прозвучал голос.
— Не сможем снять, я убью его собственными руками! — огрызнулся отец. — Я могу это сделать, ты знаешь!
— За это вы все поплатитесь! — загремел угрожающе голос. — Я вас всех…
В станице вдруг зазвучал церковный колокол. Женщины и дети — все, кто заперся в церкви, спасаясь от чёрного всадника, стали выходить на улицу с хоругвями в руках. Сопровождаемые колокольным звоном, они двинулись крестным ходом к избе Николки.
С улицы послышался ужасный стон, хлопки крыльев, и… Пурга улеглась, тучи расползлись и очистилось небо.
— Господи, спасибо тебе! — прошептал пришедший в себя Николка, падая перед образами на колени. — Ещё немного, и я бы не выдержал. С меня будто груз свалился, и я…
Почувствовав неладное, он обернулся, но ни родителей, ни братьев с жёнами в избе не было…
***
Николка вздрогнул и очнулся. Он попытался открыть глаза и пошевелиться, но не смог. «Что это со мной? — подумал он в отчаянии. — Почему я не могу совладать со своим телом?»
— А вот и Антоновна пожаловала, — услышал он голос старшего брата. — Сейчас она его осмотрит и скажет, что почём!
Николка услышал, как в избу входит местная ведунья и склоняется над ним.
— Свечу поднесите, — сказала она надтреснутым старческим голосом, и Николка содрогнулся, узнав его.
Старуха коснулась его лба, провела по нему корявыми холодными, как куски льда, пальцами и некоторое время разглядывала его лицо.
— Ну что, как он? — послышался голос среднего брата. — Жив или помер, никак не поймём.
— Обожди, не распознала ещё, — проскрипела старуха, и Николка ужаснулся, поняв, что рядом вовсе не станичная ведунья Антоновна, а ужасная ведьма Пистемея. Но что-то сделать или предупредить братьев о смертельной опасности он не мог.
— Вы давали ему мой отвар? — спросила ведьма, обращаясь к братьям.
— Да, как ты наказывала, Антоновна, — ответил старший.
— Видать, мало, не помогло, — хмыкнула ведьма, и Николке показалось, что её голос дрогнул от радости.
Она осматривала и ощупывала казака хладнокровно, будто умершего, щипала, тискала и даже колола чем-то острым.
— Всё, он помер! — вдруг объявила ведьма громко. — Готовьтесь к похоронам, вот что я скажу вам.
«Постой, чего ты мелешь, Пистемея! — запаниковал Николка. — Я же жив, и ты знаешь это?»
«И что с того? — услышал он зловещий шёпот старухи. — Для всех ты помер и для меня тоже!»
«Обожди, скажи всем правду! — потребовал, ужасаясь, Николка. — Не поступай со мной так жестоко, как задумала?»
«Я поступлю так, как хочу, — послышался леденящий душу шёпот ведьмы. — Ты ещё долго будешь мучиться под землёй, пока подохнешь! А потом я умертвлю твоих родителей и всю твою родню. Их смерть не будет легче твоей, я об этом позабочусь!»
«Ты для этого обратилась в ведунью Антоновну?» — затрепетал Николка.
«Это не трудно было сделать, — противно хихикнула ведьма. — Душу старухи я отправила в ад, где ей и место. Теперь сама побуду в её шкуре, пока не изведу под корень весь твой род и не подберу тебе достойную замену. Когда отыщу такого же труса, из которого можно вылепить что угодно, я облачу его в мундирчик, и…»
Расстегнув на Николке рубаху, она приложила к его груди ухо, потом подняла голову и объявила:
— Не дышит, готовьтесь к похоронам!
— Антоновна, а ты ничего не напутала? — вдруг усомнился средний брат. — Не может случиться так, что мы его живого похороним?!
«Живой я, живой!» — закричал мысленно Николка в надежде, что его услышат, но…
— Не сумлевайтесь, он помер, — подтвердила старуха и повернулась к двери.
Николка изнемогал от ужаса и страданий. Братья склонились над ним.
— Не пора ли его переложить из постели? — обратился старший к среднему.
— А чего тянуть, — вздохнул тот. — Одежда для погребения уже подготовлена.
— Тогда давай подготовим в последний путь нашего братишку…
Братья старательно обмыли тело Николки и обрядили в саван. «О Боже, за что мне выпала доля такая! — вопил в отчаянии Николка. — Да, я совершил много страшных грехов, так ведь не по своей воле?!»
Братья вышли и вернулись, волоча за собой что-то тяжелое. «Господи, да это же гроб! — ужаснулся Николка. — Владыка небесный, не допусти эдакой несправедливости! Пошли мне смерть поскорее, прошу тебя, Господи!»
Но он не был услышан Богом. Один из братьев взял его под мышки, второй за ноги и, приподняв над кроватью, переложили в гроб. Ему вытянули по бокам руки, поправили на груди оборки и складки савана.
Николка оставался жив и в памяти, когда гроб вынесли из избы, поставили в телегу и перевезли на кладбище. Он вопил и молился, слыша удары молотка по шляпкам гвоздей, когда могильщики приколачивали крышку к гробу.
И тут Николка понял, что надежды на спасение нет, и ему придётся умереть страшной смертью. Он смог пошевелиться лишь тогда, когда гроб опустили в могилу, а закричал, когда насыпали холмик и воткнули крест.
— Господи, люди, услышьте меня! — кричал Николка, царапая крышку гроба. — Жив я, живёхонький, выкопайте меня, спаси-и-и-те!
— Прощай, сынок, да будет тебе земля пухом, — сказал отец, крестясь и глядя на могилу. — Нелёгкая тебе досталась доля, но не нами она была тебе уготовлена.
— Люди, люди, жив я! — неистовствовал Николка в гробу. — Да услышьте вы меня, Христом Богом молю! Лю-ю-ю-ди!
— Вечного покоя тебе, сыночек наш любимый! — воскликнула мать. — Покойся с миром… Мы будем молиться, чтобы Господь смилостивился над тобой и не низвергал в пекло ада твою заблудшую душу.
— Люди! Люди! Жив я! — надрывался Николка, упираясь в крышку гроба ладонями. — Я… я… я…
Все, кто принимал участие в похоронах, покинули кладбище. Братья Николки вышли последними, размазали по щекам струящиеся слёзы и закрыли на воротах крючок.