— Голод —
Больше всего она любила пышные профитроли со сливочным кремом, крепкий кофе, заваренный в турке с тремя, а иногда и с пятью ложками сахара, говяжий стейк экстра-рейр, с солоноватой корочкой сверху и сочный, с небольшим железным привкусом внутри, а также кровь молодых мужчин, лучше до того момента, пока их организм еще не стал совершенно испорчен алкоголем, сигаретами, таблетками и бытом. Так выглядело бы её меню на каждый день, но увы, в мире, в котором она жила чуть меньше двух сотен лет, последний пункт в списке её предпочтений противоречил сложившимся нормам морали общества. Из года в год приходилось выбирать жертв все тщательней – кровь большинства людей постепенно утрачивала свой изначальный состав настолько, что некоторые из таких же древних созданий, как и она, просто умирали от обезвоживания или отравления, опровергая факт их теоретического бессмертия.
Она допила кофе и, сполоснув кружку, села у старинного трюмо.
Причесав длинные волнистые волосы темно-каштанового цвета, доходившие ей до середины спины, она внимательно вгляделась в зеркало. Практически ничего не поменялось, лишь несколько тоненьких, более кудрявых серебристых волосинок упрямо пытались следовать правилам времени, давно проигравшему ей – девушке, на вид лет тридцати. На протяжении всей её затянувшейся жизни время упорно продолжало с ней бороться всеми возможными способами – то лечь фиолетовыми тенями под веками, то распуститься мелкими мимическими морщинками у уголков глаз и губ, подчеркивая обаятельную, немного томную улыбку.
Её звали когда-то Хелен, когда-то Элен, а последние десятки лет – Елена.
Она хранила эти имена – свои прошлые жизни, очень бережно и аккуратно, также как и несколько старых паспортов, почти забыв, какие из них были настоящими, а какие фальшивыми.
Застегнув любимый браслет еще времен «её молодости» с узором из переплетения листьев в стиле арт-деко на запястье, Елена надела серьги с крупными зелеными камнями – они шли её глазам.
В старинной резной шкатулке, стоящей на комоде, так же как и в её воспоминаниях, можно было отыскать и другие предметы антиквариата, но те, кто могли хоть как-то поделиться данной информацией, были уже давно мертвы.
Неспешно подойдя к невысокому буфету со стеклянными дверцами, она взяла с полки маленькую рюмочку на тоненькой ножке из хрусталя и осторожно поставила ее на стол. Вынула из холодильника пластиковый контейнер с недавно размороженным мясом и, придерживая, чтобы кусок не выпал, вылила темно-красную, не такую густую, как ей бы хотелось, жидкость в рюмку. Облизала подушечки пальцев, убрала мясо в холодильник и залпом выпила, чуть поморщив острый нос с едва видной тонкой горбинкой. Голод это конечно не могло утолить, но помогало не слететь с катушек и не наделать глупостей.
Сегодня её ждало свидание. Свидание, к которому она готовилась с особой тщательностью, выбирая только самые дорогие её сердцу украшения и шипровые, немного едкие духи, хотя бы немного напоминавшие ей запахи того времени, когда ингредиенты ещё были натуральными и содержали вещества, уже давно запрещённые в современном мире.
Короткое бархатное платье обнажало её плечи – острые, худые, подчеркивало длинную шею с изящной маленькой ямочкой между дерзкими ключицами. Она никогда не считала себя красивой, но давно научилась пользоваться природным обаянием, как универсальным оружием на все случаи жизни – даже в самые скверные времена оно неплохо на неё работало.
Из ящика стола она достала небольшой сверток, скрученный из кухонного полотенца, походивший на куколку насекомого, и убрала его в сумочку.
Ополоснула рюмку и бережно вернула обратно на полку буфета. Порядок помогает, дисциплинирует, он столько раз её спасал.
Накинув лисью шубу, повязав на голову и шею шерстяной платок, она надела высокие сапоги на толстой подошве – единственный предмет её одежды, действительно отвечающий трендам моды. Напоследок окинула взглядом квартиру, сверила наручные и настенные часы, стрелки которых замерли на пол-седьмого вечера, и, резко щелкнув выключателем, вышла за порог, захлопнув дверь.
***
- Какая вы нарядная! В гости идете? – запыхавшись, спросила любопытная соседка из квартиры напротив, в последний момент запрыгнувшая в лифт.
Говорить совершенно не было желания и Елена кивнула, сдержанно улыбнувшись.
Женщина заулыбалась ей в ответ, немного завистливо поглядывая на не новые, потрепанные временем и молью, но все еще роскошные меха, даже не смотря на их многолетнюю «выдержку». В сознании любопытной соседки крутилось, как такая странная девица умудрилась приобрести себе «такую» вещь. Читать по глазам Елена научилась давно, и чаще это утомляло, чем развлекало. Она отвела от неё взгляд, и совершенно равнодушно уставилась на грязную, разрисованную маркерами не одним поколением подростков стену лифта, который полз уж слишком старомодно медленно даже на её вкус.
Как только двери лифта распахнулись, Елена кинула:
- До свидания!
И, не дождавшись ответа, выбежала из подъезда, уже через несколько шагов сев в подъехавшую машину такси.
За рулем оказался приятный на вид молодой человек – кудрявые русые волосы, очень уставшие, но еще сохранившие внутренний огонь глаза, чуть вздернутый нос и легкий румянец на щеках.
Вкусный.
Еще не протухший.
- Я приоткрою немного окно? – спросила она.
- Да, пожалуйста! Главное, чтобы вам не надуло.
- Исключено! – усмехнулась Елена и отвернулась, ощущая языком, как во рту выступает слюна и набухают десна. Нет, только не сейчас.
И как назло мужчина обернулся и, смущенно улыбаясь, забрал свой ярко красный пуховик, смятый комом возле неё.
- Простите, случайно кинул и забыл.
По радио кто-то противно завизжал и затем пошел странный, совершенно неразборчивый, речитатив, словно горло певца сдавили, при этом сунув ему в рот кляп. Елена поморщилась.
- Могу вас попросить переключить радио? – как можно более спокойно задала она вопрос, облизнув пересохшие губы, накрашенные темной помадой.
Мужчина бросил быстрый взгляд на неё в зеркало:
- Конечно! Есть предпочтения?
- Лучше рок.
Он хмыкнул. Заиграла музыка – русский рок. Елена так и не смогла полюбить его, но это было в любом случае лучше тошнотворной безвкусной дряни, что доносилась из каждого угла и считалась популярной. Прикрыв глаза и механически нащупывая набухшие бугорочки во рту, она пыталась немного унять совершенно не входивший в её план приступ голода и охватившее возбуждение.
Вкусный.
В попытке отвлечься она рассматривала свои руки, почти на каждом пальце которых было надето кольцо. Дотронулась до самого тонкого из них, немного поцарапанного и погнутого с одной стороны – без камешков, с небольшим узором в виде плетения и уже немного затертой гравировкой на внутренней части – «Nicolas».
Она бы хотела забыть это имя навсегда, стереть из своей памяти, вырвать его из своего сердца клещами, чтобы никогда больше не чувствовать боль. Но сколько бы времени ни прошло, сколько бы новых чувств она не испытала, на обороте кольца, как и в её душе так и оставалось это имя. Кольцо почти вросло в её кожу, став частью её тела, и может, было бы проще раскусить его плоскогубцами, выдрать вместе с мясом и выкинуть, но она не могла, словно оно помогало ей все еще оставаться человеком, которым она давно уже не являлась.
На улицах были пятибалльные пробки, машина ехала медленно и Елена смаковала каждую минуту. Ожидание. Вся её жизнь сплошное ожидание, пока все торопятся, опаздывают, боятся не успеть, она может просто сидеть в такси, не волнуясь о скоротечности жизни, позволить себе замедлиться.
Она грустно улыбнулась.
Николя мог быть с ней все это долгое сложное время, разделить изменения, которые она застала, постоянную смену декораций и событий, к которым она каждый раз приспосабливалась снова и снова, и которые ломали что-то внутри неё.
Как бы сложилась их жизнь, если бы он остался жив и она смогла бы сделать его таким же, как и она, существом? Почти каждый день она слышала этот вопрос внутри себя. Но она сама осталась жива лишь по случайности.
Место на её шее, куда тот, кто её обратил, с силой воткнув свои клыки, все ещё болело.
Елена прикрыла глаза – картинки, немного выгоревшие от времени, как на старых диафильмах, понеслись одни за другими.
***
Ветер треплет одежду, словно прося не идти, словно пробуя удержать, заставляя придерживать одной рукой подол длинного платья, чтобы он не задирался до неприличия высоко, а другой держать шляпку, чтобы та не улетела.
Шляпка красивая, но бесполезная при моросящем дожде, который льет по косой в самое лицо.
Жалея о своем решении покинуть дом в этот пасмурный летний день, она идет через парк узкими тропами, сократив свой обыкновенный путь к имению.
Деревья неправдоподобно низко прижимаются к земле, словно молятся какому-то древнему богу, способному выдрать их корни из земли, обламывая острыми маленькими сучками. И зачем она сегодня вообще вышла на улицу?
Вытирая капли дождя с лица, она забывает о шляпке, которую тут же подхватывает коварный ветер и уносит прочь. Она печально смотрит ей вслед – странное чувство безысходности. Мокрые, выбившиеся пряди волос, противно липнут к лицу. Она убирает их и, вцепившись за край юбки двумя руками, не боясь запачкаться, бежит, перепрыгивая глубокие лужи, то и дело поскальзываясь на мокрых парковых дорожках.
Под усилившимся дождем невозможно услышать звук чужих шагов – быстрых, резких, а в туфлях на тонкой кожаной подошве нет шанса быстро убежать.
Руки – сильные, из объятий которых не выбраться, зажимают рот – не закричать. Она чувствует запах чужой кожи – терпкий, холодный, землистый. Охватывает озноб.
Пытаясь расцепить пальцы незнакомца, она царапает ему до крови кожу, но он только усмехается, словно это и вовсе не доставляет ему боли – лишь развлекает, сжимая её тело еще сильнее.
Она стонет, готовясь к самому страшному, но он не сдирает с нее одежду, не приподнимает подола, не рвет на ней блузку.
Зачем тогда? Обокрасть? Но сумка уже давно выпала из её рук.
Ей так хочется крикнуть – «За что?»!
В надвигающихся сумерках она старается его рассмотреть – темные взлохмаченные волосы свисают из под шляпы, тень от которой скрывает его черты.
Хелен прикусывает щеку с внутренней стороны рта с такой силой, что вместе со слюной ощущается привкус крови.
Больно. Нет, она не просыпается – это не сон.
Сердце бьется со страшной скоростью, и ей кажется, что вся её грудная клетка это раскачивающийся колокол.
Охватывает дикая слабость и апатия.
Неужели вот и все, слезы текут по щекам.
Нечем дышать.
За что?
Зачем?
Последние, что она успевает увидеть, кроме серого темного неба и шумных крон деревьев, бьющихся, как и она почти в конвульсиях, это его безумные глаза ярко-голубого цвета с постепенно расширяющимся зрачком и то, как его рот, открываясь неправдоподобно широко, обнажает длинные кривые клыки, увеличивающиеся на глазах, которые впиваются в ее шею с такой силой, что она это не только чувствует, но и слышит – мерзкое причмокивание, жадное, дикое.
Больно!!!
Что он делает?
Текут слезы.
Почему?
Кто-то кричит.
Как же хочется воздуха.
За что?
Сил почти нет.
Она чувствует, как кровь стекает вниз по её шее вниз к груди.
Жизнь кажется такой далекой.
Сквозь уже помутневшее сознание она слышит голоса.
Перед глазами – размытые пятна, они движутся и меняются в размерах.
И вновь шаги.
Что-то отшвыривает её, и она бесформенной тряпкой, ударяясь о дерево, падает в мокрую траву.
Крики.
Чьи-то руки пытаются приподнять, пытаются нащупать пульс, чьи-то губы пытаются вдохнуть в ее приоткрытый рот воздуха.
Что-то поднимает её вверх – она парит.
Нет сил.
Она не слышит звуков.
Не чувствует сердца.
Оно больше не бьется.
***
В тот вечер Елена умерла, запомнив эту дату на всю свою жизнь – дождливый ветреный август 1856 года.
Она вздохнула и поежилась, что не осталось незамеченным для водителя:
- Вам холодно? Может быть все же закрыть окно и включить печку?
Встретилась с ним глазами – серые, такие же были и у её мужа.
- Не нужно, – сказала она, отворачиваясь к окну машины и вновь возвращаясь к вечернему зимнему пейзажу – огням зажжённого света в окнах, грязным и облупившимся фасадам домов, которые она еще помнила в их более помпезном виде, и мимо проходящих людей, закрученных в странные коконы из мешковатой одежды, как у нищих из времени, когда она была человеком.
Человеком…
После того рокового дня она больше не была человеком.
Сейчас ей было уже сложно понять, почему её не успели похоронить и почему она пролежала трое суток в собственной кровати – с синими губами и мертвецки бледной кожей. Всё дело было в нем – в ее муже Николя, он не мог её отпустить, не мог поверить, что она умерла, когда ещё совсем недавно он поднимал с её лица фату, целуя столь желанные губы.
Хотя, даже если бы её и закопали, она была уверена в том, что выбралась бы из могилы – мощь вампира не сравнится с силой даже самого сильного человека, а тем более голодного вампира, который еще не знает, как пользоваться своим даром, своим проклятьем.
***
На третий день Хелен внезапно закашляла и, вдыхая спертый воздух душной комнаты, еле распахнула глаза – ресницы слиплись между собой от налета высохших слез. И отчаянно закричала, словно тот крик, который застрял в её горле вечером того дня, когда на нее напали в парке, наконец-то вырвался на свободу.
В комнату взбежал растерянный Николя, похожий скорее на тень, чем на живого человека, а за ним горничная со служанкой, причитая и крестясь.
- Хелен! – Николя подбежал к ней и обнял.
Дрожа всем телом, она смотрела на него испуганным, затравленным взглядом, словно видела впервые. А когда он дотронулся губами до её щеки – вздрогнула.
Он разомкнул свои объятья:
- Ты так ослабла, а я накинулся на тебя! – Николя нежно провел по её руке, поправил одеяло. – Прости, я очень волновался, не спал все эти ночи.
Уставшими глазами от бессонных ночей, но полными тепла он смотрел на неё, а она молчала, словно видела его впервые, словно попала случайно в этот странный мир.
- Вам бы сейчас не помешало поесть рисовой каши, моя госпожа. Я принесу её вам с вашего позволения. – Уводя за собой служанку, горничная покинула комнату.
А Хелен слышала их разговоры в коридоре, на лестнице, даже то, что происходит на кухне.
- Бедная, бедная госпожа… – доносилось до ее слуха – видимо её рассудок повредился.
- Ох, как же …
Она ощущала, как тысячи звуков, миллиард разных запахов, которые раньше не слышались, сейчас огромной волной накрыли её со всех сторон. Слишком много всего, нового, сильного, другого.
***
Тот день и последующую ночь она почти не помнила, то и дело проваливаясь в небытие, и ненадолго из него выныривая. Перед глазами все двоилось и расплывалось, а кости с мышцами выкручивало, как при очень высокой температуре.
Когда она пробудилась от дикой головной боли, на улице было ещё сумеречно. Она с трудом приподнялась. Голова кружилась, а неправдоподобно тяжелое тело било мелкой дрожью. Внезапно подступила тошнота. Трясущимися руками она прикрыла рот, и в тот же момент её вырвало. Сквозь бледные пальцы на одеяло и простынь закапала красная комковатая слизь. По щекам лились слезы. Ей казалось, что вместе с кровавым месивом она выплевывает свои органы – желудок, легкие, сердце. С ужасам в газах она глядела на ночную сорочку, пропитанную свежими яркими пятнами и более темными, уже заветренными. Смотрела на свои окровавленные руки, со скопившимися под ногтями бордовыми сгустками.
Её стошнило вновь.
Она взвыла и, захлебываясь в рыданиях, отшвырнула от себя одеяло.
- Клодетт! – отчаянно крикнула горничной сквозь слезы, но дом был совершенно тих, – Клодетт!!!
Тишина.
Ни скрипа половицы, ни звука приближающихся шагов, ни нытья открывающейся двери.
Тишина.
Вытерев со рта кровь кружевным подолом сорочки, она ощупала свою шею, которая все еще болела, вспоминая, как совсем недавно чьи-то зубы впились в её шею. Опустила ноги с кровати и, шатаясь, цепляясь руками за разные предметы, поплелась прочь из комнаты.
Но едва перешагнув порог, вскрикнула, увидев на полу лежащее в неправдоподобной позе тело бедной горничной.
Хелен опустилась рядом с ней на ковер, в стеклянных глазах Клодетт замер ужас, а руки все еще держались за складки ворсистого ковра, закапанного красным.
Еле сдержав новый приступ тошноты, она осторожно провела по шее горничной пальцами, нащупав такую же отметину от укуса, какая была и у неё.
Неужели тот человек, то чудовище, что на нее напало, пробралось в их дом?
Внутри все сжалась в комок – он мог быть все еще тут!
Охватил страх, миллионом мурашек и холодом, непривычным, чужеродным холодом.
- Николя… – прошептали почти беззвучно губы.
Она боялась звать мужа, боялась, что и он ей не ответит. Кошмар, начавшийся несколько дней назад, продолжался.
Кое-как поднявшись, и стараясь больше не смотреть на труп женщины, Хелен побежала к комнате Николя, оставляя на полу, кровавые отпечатки…
Дверь в комнату Николя была не заперта. Она осторожно, дрожащей рукой толкнула её от себя. И застыла.
Он лежал в своей кровати.
Глаза – светлые, открытые, безжизненно смотрели в потолок.
Слипшиеся русые локоны волос раскинуты по подушке.
А вокруг кровь, много крови, слишком много крови.
Его шея, лицо, рубашка, одеяло, на всем были пятна.
Нет.
Хелен прикрыла руками рот.
Нет.
Ноги подкосились.
Её снова вывернуло. Густая склизкая жидкость красного цвета вылилась под ноги.
***
Прошла целая вечность, пока она сидела посреди комнаты на коленях, смотря на бездвижное тело своего Николя, боясь дотронутся, боясь принять правду, которая тенью проносилась в её помутневшем сознании. Пытаясь осознать случившиеся, ненавидя и проклиная того, кто укусил её и убил, тех, кого она любила. Рыдая от бессилия, что ничего уже не изменить.
***
Она уже смутно помнила, как не тронулась рассудком в тот день, видимо изменения, которые коснулись её тела, поменяли и её душу, хотя и бытует мнение, что у вампиров нет души, но что же тогда так ныло и болело внутри все эти долгие-долгие годы, века?
В те времена подробностями о страшном деле маньяка-вампира, который пьет кровь беззащитных людей, пестрили все французские газеты, в центре которых всегда была личность Хелен. Следователи, грезящие о славе, бросали свои силы на поимку человека, который после нападения на жену молодого аристократа, вломившись в их поместье ночью, убил его самого, горничную и двух служанок, изнасиловав его жену. Елена описала с особой тщательностью все детали, приврав последний факт для привлечения внимания к делу. Ей было всё ровно на репутацию, ей нужен был он.
С того момента она шла тенью по его следам, по его запаху, по звуку его шагов. Только это и держало её в этом мире – найти его.
Она приоткрыла сумочку и проверила сверток.
- Вы не могли бы остановить машину у цветочного магазина, пожалуйста?
Когда такси припарковалось вторым рядом на аварийке, Елена осторожно перешагнула лужу из грязного подтаявшего снега и быстрой походкой устремилась ко входу в магазин.
Особо не выбирая и не рассматривая, она ткнула пальцем в один из самых больших букетов:
- Этот, пожалуйста!
- Вам упаковать? Может быть, завязать лентой?
Елена грустно посмотрела на букет, затем на молодую полноватую девушку лет двадцати.
- Темно-зеленой лентой будьте добры, ближе к цвету стеблей. И прошу не экономить ленту – я оплачу.
- Да, как скажите! – хмыкнула та и принялась отматывать.
Снова сев на заднее сиденье такси, Елена небрежно кинула рядом с собой большой букет темно-красных роз.
- Красивый, – с какой-то странной ноткой грусти в голосе сказал таксист.
- Вам не кажется странным, что мы восхищаемся трупами цветов? – произнесла Елена.
Таксист поморщился от подобного сравнения, видимо такое ему и в голову не приходило до сего момента.
- Но все женщины любят, как вы говорите, эти трупы цветов.
- Любят. И нет в этом ничего страшного. Мы же грустим по людям, которых нет, смерть не мешает нам их любить.
- Как-то жутко это все. Вы тоскуете по кому-то, кого уже нет? – машинально спросил парень.
Встретившись в зеркало дальнего вида с жестким серьезным взглядом Елены, он пожалел, что задал слишком личный вопрос.
- Тоскую, – на удивление мягко ответила Елена, уведя глаза.
Он только кивнул.
- Я могу поинтересоваться, для кого букет? – попытался перевести разговор в другую сторону таксист.
- Для солиста любимой группы.
Парень лукаво улыбнулся. Елена, заметив это, продолжила.
- Он спас меня от самоубийства. Благодаря ему, я до сих пор жива.
- Умеете вы страху нагнать.
Елена рассмеялась.
Она знала, что на самом деле может напугать, по-настоящему напугать.
Еще раз кинула оценивающий взгляд на таксиста.
Вкусный.
Попросив остановить машину на перекрестке около клуба, передала деньги. Она видела, чувствовала, как он хочет спросить – может ли ей позвонить по номеру телефона, который высветился в программе, но он так и не решился.
А она знала, что позвонит, жаль – видно же, что хороший мальчик.
Вкусный.
Темно, слабо освещенная улица и снег. Она прошла во двор и села на лавочку возле невзрачного старого многоэтажного дома. Мимо прошел пожилой мужчина с собакой, которая чуть принюхалась, когда почувствовала её, но быстро утратила интерес. Где-то вдали шумели подростки. Елена оглянулась – никого вокруг. Быстро достала из сумки сверток, и развернув, вынула из него миниатюрный старенький пистолет, заряженный двумя серебряными пулями, просунула его через колючие стебли дулом к цветам, и плотно обвязала вокруг ножки букета лентой.
Она положит букет на стойку рядом с металлоискателем вместе с сумкой, никто не будет проверять цветы. Улыбнется, едва ли дотронувшись до руки охранника, и пройдет вперед на проверку билета. Она и прежде это проделывала, приходя на концерты, пробуя, изучая, ей некуда было торопиться.
***
Зал выл, кто-то успел напиться, а кто-то даже заснул за барной стойкой, когда на сцену друг за другом начали проходить участники группы.
Через несколько минут в мелькающем красном свете прожекторов, показалась высокая фигура в обтягивающих кожаных штанах и расстёгнутой куртке, обнажающей бледный жилистый торс. Шум стал еще сильнее. Раздались аплодисменты и крики приветствия, смешанные с истошными воплями.
Шагнув в центр и опустив свое лицо от яркого света, он нежно придвинул к себе стойку микрофона и под густую плотную музыку послышался его низкий бархатный голос, пока еще тихий и даже ласковый, обволакивающий и манящий.
Она узнала бы его из тысяч, как бы он ни выглядел, сколько бы личин ни поменял и ни примерил на себя. Чёрные, небрежно подстриженные, волосы спадали на плечи, а синие линзы круглых очков скрывали глаза. И только Елена знала, какую тайну они прячут от мира.
Басы ревели и немного фонили, отдаваясь внутри. Глубокий тембр его голоса манил и завораживал, практически гипнотизируя и ввергая в транс.
Удобно, ухмыльнулась Елена.
Сколько раз она приходила на разные концерты, представляя и смакуя один и тот же момент в своем воображении, от которого на душе становилось непривычно тепло.
Под вспышками прожекторов она качалась вместе с толпой, крепко держа в руке букет, чувствуя как шипы глубоко впиваются в кожу, заставляя ощущать себя как никогда живой. Она любила наблюдать за выражением лиц окружающих её людей – в основном молодых девушек с восторженными, немного печальными, полными любви, своих невзгод и мечтаний о нем, глазами.
Глупышки, не знают, что единственное, чем они могут стать для него – это вкусным десертом.
И чем больше она слушала, чем больше впитывала музыку, которая проникала в неё, разливаясь по венам, всматривалась – тем больше видела в нем ту же печаль, которую хорошо знала, наблюдая её каждый день в зеркале.
Как много времени прошло с того рокового вечера в парке, когда он впился в ее горло зубами, забрав её душу и обычную жизнь? Как долго она искала его, по запахам и следам, путешествуя по разным странам и городам, меняя имена и личности?
Она нашла его несколько лет назад. Узнала сразу, словно ещё вчера его глаза ярким голубым светом вспыхнули в сумерках, пока она ничтожно извивалась в его руках.
Внутри что-то сжалось.
Подняв букет, она направила на него.
Музыка стихла. Он улыбнулся, опустился ниже, поднося микрофон к разгоряченной толпе, которая во все горло орала его песни на ломанном английском. И чуть опустив очки, хищно взглянул поверх оправы, встретившись взглядом с Еленой.
Бам!
***
Она видела, как её тело ломает, как каша выплескивается из рта, как не хватает воздуха, и она кричит, выбегая из комнаты в одной сорочке.
Чувствует голод, голод, который никогда до этого момента не ощущала, который ведет её, манит и меняет, разрывает на части, уродуя изнутри и снаружи.
Уже распахивая дверь в комнату Николя, её ноздри расширились от запаха его кожи, от запаха его крови, которого она еще не могла знать, но он разливался по её рецепторам, будоража и маня. Язык укололся во рту о что-то острое.
Она знала чего хочет – крови, его крови.
- Хелен?
Она не слышит его голоса, не реагирует на его слова.
Только жажда и она, только голод, лютый голод.
И чем ближе она походит, тем отчетливее слышит его пульс, страх, разливающийся в ней адреналином.
Вкусный.
Внутри нее все вспыхивает огнем. В один миг она набрасывается на него.
Вкусный.
Во рту все ноет и челюсть словно тяжелеет, распахивая рот, подобно пасти волка, с выросшими в размере острыми клыками, которые впиваются в то место, где бьется артерия.
Возможно он кричал, возможно пытался вырваться, пока она пила жадно, отчаянно.
Она не могла вспомнить.
Когда все закончилось и на крики прибежала горничная, Хелен убила и её.
Выпила до последней капли.
Не жалея.
Не сомневаясь.
***
Бам!
Бармен разбил бутылку с водкой.
Кто-то засмеялся.
Басы загудели громче.
Елена прикрыла глаза.
Чудовищем из кошмаров была она.
Рука с букетом безвольно упала вниз.
Его низкий голос опустился еще ниже, чтобы шепотом пропеть часть припева, после которого он в своей привычной манере почти зарычал в микрофон.
Раздался грохот басов и нытье электрогитары.
Ей казалось, что она стоит совсем одна в центре зала, и он поет только ей, дотрагиваясь до её губ с той же страстью, с какой дотрагивается до микрофона. Он такая же жертва как и она, жертва неправильного хода времени и обстоятельств. Они оба пили кровь не из ненависти к людям, просто не могли иначе. И чем больше она принимала свою сущность – тем больше понимала его. В конце концов он, не ведая, подарил ей целую вечность, и не его вина в том, что ей и этого мало.
В ту далекую ночь 1856 года она убила впервые, утолив свой голод. По настоящему наслаждаясь лишь кровью своего Николя, вероятно это и повлияло на ее предпочтения, замещая слово любовь на слово кровь, смешивая страсть и жажду.
Бедный Николя.
Она прикрыла глаза и закачалась в такт музыке.
***
Не дожидаясь окончания концерта, Елена проскользнула сквозь толпу после первой песни на бис, звук каблуков разлетался по холлу, а рука в перчатке осторожно придерживала заряженный серебряными пулями пистолет в кармане шубы, который так и не выстрелил в тот вечер.
***
Елена шла медленно-медленно, растягивая время, рассматривая огни города, растворяющиеся мутными разводами на поверхностях замерзших каналов. Крупные, похожие на перья, снежинки падали на ее ресницы, от чего те немного слипались между собой. Под ногами грязным месивом хлюпал мокрый снег. А мимо проносились машины, освещая свой путь фарами-глазами, напоминая хищных глубоководных рыб.
Она вытерла рот рукой, облизнув остаток крови на запястье.
Вкусный.
***
Возле спуска к замерзшей Неве, у лестницы, лежал молодой мужчина в расстёгнутом красном пуховике. В его приоткрытый рот падал снег, пока еще тая от тепла, постепенно покидающего тело. Широко открытые серые глаза, с замершим в них страхом, смотрели в темное низкое небо.
А в урне около клуба ярким кроваво-красным пятном цвел букет роз.
Анна Лаби
2022