Сказки для эльфа

Бывает… Вместо вступления.

Бывает так, что сказочные истории получаются из случаев самых что ни на есть печальных. Все понимают такие сказки совсем по-разному. Но ты поймёшь правильно, мой читатель, я знаю. А, если не готов понять – лучше уж вовсе не читай её, мою сказку для эльфа.

Случилось всё, о чём в этой сказке говорится, в самом обычном городе. Там ещё не построили красивых высоких домов, не проложили широких прямых улиц и не открыли больших торговых центров. Но это был неплохой город, и жили в нём неплохие люди. И жизнь у них тоже была не плохая, а просто обычная… Пока они были здоровы.

А для тех, кто нездоров, была в этом самом обычном городе больница. Она есть и сейчас. Ты всегда можешь найти её по разрисованным мальчишками стенам. Старичок сторож у больничных ворот всегда пожалуется тебе на хулиганов-мальчишек, на пьяниц-санитаров, на злых медсестёр, на то, что машину «скорой помощи» давно пора сдать в утиль, на то, что вредные врачи ни разу не дали ему за двадцать лет работы больничный «просто так». Ты не особенно слушай его. Скажу тебе по секрету, в далекие времена, когда сам он был мальчишкой, и он рисовал на больничных стенах и вытаптывал больничные лужайки. Но сказка не о нём. Поэтому от  ржавых ворот по тропинке мы  с тобой пройдём дальше. В приёмный покой больницы.

В тот день, когда начинается моя сказка, в приёмном покое напротив пожилого доктора сидела девушка в несвежих джинсиках и растянутом свитере. Девушку звали Вилена, было ей 14 лет, но чувствовала она себя просто старухой. Утром сюда на «скорой» привезли её младшую сестренку, и теперь Вилена, тупо кивая в такт речи врача, слушала страшный приговор.

Собственно, сказка. Глава 0.

— Дело недели… Возможно, двух, но не больше.

Вилене подумалось, что, произнося эти слова изо дня в день, доктор мог бы и отучиться прятать лицо в историях болезней. Но тут мужчина поднял глаза на неё, грузно крякнул, выпрямившись, и девушке стало ясно, что причиной его скрытности является не столько боязнь увидеть в глазах родственников слёзы, сколько запах перегара.

— Похоже, дежурство прошло не зря, — мимоходом подумала девушка, передёргивая худыми плечами под цепким взглядом эскулапа.

— Вы мама?

— Сестра, — привычно буркнула Вилена, теребя в кармане джинсов ключи.

— А… мама где?

— В санатории…

Рассказывать о том, как семнадцать дней назад, когда сестре стало совсем худо, в дом явились вызванные соседями коренастые молчаливые санитары, не хотелось. Слишком живо Вилене помнилось, как царапала стены и билась о них головой черноволосая молодая женщина. До сих пор в ушах стоял её пронзительный визг: «Это не Лайя! Да посмотри же, Вила, разве это моя малышка?» Узнать в существе, бессмысленно пучащем глаза в кроватке, маленькую Лайанку и впрямь было трудно. Затёкшее от температуры лицо, удлинившиеся и одновременно выпученные глаза… Особенно правый, который казался теперь не синим, а белёсо-голубым… И за что такие мучения её маленькой худой девятилетней сестре…

— А… папа?

— А папа у нас эльф. Из Арденского леса. Он не может приехать, у него визы нет, — надо быть идиотом, чтоб задавать подобные вопросы! Видит же, что Вилена пришла одна.

— Ммм… Ты уж маме сообщи… Сообщите… Чтоб она была готова, — врач взглянул в историю болезни снова. – Отчего, вы говорите, лечили девочку? Грипп? Да, это типичная ошибка многих, кто не сталкивался… С этим… Человек в белом перекрестился, и Виленка почувствовала нарастающее раздражение к нему.

— Метастазы? — злым голосом поинтересовалась она у врача. Тот кивнул, отворачиваясь.

Всё-таки дело не только в перегаре, позлорадствовала Вилена, покачиваясь на подошвах кроссовок в ожидании, пока Олег Игоревич (наконец девушка прочитала надпись на бейджике, валявшемся на столе) выберет нужный из кучи снимков МРТ.

— Вот… Опухоль, видишь… И от неё дорожки вокруг… Даже, если б вы сразу обратились, мы бы вряд ли помочь смогли. Неоперабельно… Да и проморгали… Коллеги. Теперь только ждать… Ей не будет больно, вы не волнуйтесь… Лекарства у нас есть, мы ей уколы делаем, она кричать больше не станет. Только вот проблема … Сестрёнка-то твоя… Под себя ходит… Приплатить бы санитаркам за уход за лежачей…

— Сама поухаживаю, — сжалившись над врачом, совершенно запутавшимся в местоимениях и всё больше стеснявшимся собственных слов, отрезала Вилена, вышла из кабинета заведующего детским отделением областного центра по лечению онкологических заболеваний и молча пошла по длинному больничному коридору.

В палате, как всегда, пахло хлорамином. Всё-таки санитарки ухаживали за больными, сколь мала ни была их зарплата. Лайанка лежала на кровати, по подбородок укрытая серой, но чистой больничной простынёй, а молодая санитарка в толстых резиновых перчатках упихивала в эмалированное ведро грязные пелёнки. При виде девушки она обрадовано разогнула спину и стала перечислять:

— Памперсов ей надо купить. И салфетки влажные. И бельё из дома принести…

— Зачем? — равнодушно обронила Вилена, усаживаясь на свободную кровать и стягивая кроссовки.

— А я не обязана её ворочать по десять раз на дню! И белья у нас в больнице нет столько, чтоб лежачих в чистоте содержать! Да и стыдно – лежит в неглаженном, некрахмаленом…

— Ей всё равно. Она не чувствует. Я уберу потом, оставьте, — Вилене хотелось спать, однако заботливая санитарка, старше её всего на несколько лет, но желающая продемонстрировать своё превосходство, не унималась.

— Деньги-то у тебя есть? А то родственников здесь не кормят. Своё из дому приносить всё надо, государство средств не выделяет даже на больных…

— Я справлюсь, — довольно резко оборвала болтушку девушка, разворачиваясь к ней спиной и вытягиваясь на незастеленной кровати. Ужасно хотелось спать. Мытарства последних недель угнетали, и конца им не было видно. Прошлую ночь Лайана ни секунды не спала, выгибаясь и крича от боли, сначала дома, а потом в машине «скорой помощи». Впрочем, сосредоточиться на собственной головной боли Вилене не удавалось, надо было следить, чтоб Лайанка не захлебнулась рвотой и не упала с кровати. С ней это случалось пару раз за эти треклятые три недели. Сначала лечили простуду, потом грипп, потом воспаление среднего уха, потом эпилепсию на фоне переизбытка лекарств в организме. И только сегодня всё встало на свои места…

Вилена лежала с открытыми глазами и смотрела в стену. Спать она не могла. То, что лежало на соседней кровати, не чувствовало боли и не понимало слов, но ещё три недели назад было пусть больной и капризной, но такой родной Лайанкой. Прерывистое дыхание пугало Вилену. Ей казалось, что, стоит ей заснуть, дыхание тут же смолкнет. Она встала с кровати, смяв задники у кроссовок, надела их на ноги и, шмыгая по полу, отправилась относить в прачечную пелёнки и покупать памперсы.

Вернувшись с покупками, девушка обнаружила, что Лайана уже не спит. Это не обрадовало её – сестра не реагировала ни на слова, ни на ласку, ни на окрики. Всё это было использовано неоднократно за эти страшные семнадцать дней.

— Существо, обедать, — скомандовала Вилена.

Называть младшую иначе она теперь не могла. Боялась расплакаться, осознав, что это её сестрёнка лежит недвижимо на кровати.

Вилена приступила к неприятной процедуре. Взяв принесённый из буфета творожок – тот самый, который рекламируют по телевизору, купила, хоть денег почти не осталось, а младшей теперь всё равно, чем питаться – старшая сестра вооружилась ложкой и больничной наволочкой вместо салфетки и приступила к кормлению. Плохо, что глотать Лайана уже дней десять не могла, и большая часть рекламного творожка оказалась на наволочке. Обтерев сестрёнке губы, Вилена попыталась замыть пятна под краном. От этого они стали только ярче – смесь вишни, творожка и черешни была явно дополнена каким-то едким красителем. Но это мало волновало Вилену. За последние месяцы она слишком много пережила, чтоб расстраиваться по пустякам. Развесив наволочку для просушки на почти холодной батарее («вы принесите обогреватель, а то у нас плоховато топят»), она застелила свою кровать пересушенным и оттого измятым до шрамов больничным бельём – чёрт с ней, с наволочкой – плюхнулась, промяв сетку, и заложила за голову руки.

Проснулась она на рассвете от того, что в палате зажёгся свет. В коридоре негромко переговаривались, готовились к утренним уколам медицинские сёстры. Их разговоры и хрипы, доносившиеся с  кровати сестры, спать старшей не мешали. Но свет в глаза – это мало кто выдержит, не проснувшись… Вилена бросила взгляд на сестру. Её запёкшиеся от неутолимой жажды потрескавшиеся губы шевелились, и хрипы перемежались странными словами.

Невольно прислушавшись к бреду, Вилена уловила в нём ритм, и через некоторое время ей показалось, что он сложился в странную считалку: «Лаэн, меейн, тои, вьен – тень скользит по коже стен… Мео, вьен, Лай-ана, бьон – тень придёт в рассветный сон… Вени, Вайя, войли, лэн – чёрное, черней чем тень, Лаэн, меейн, тои, том – до рассвета входит в дом»… Лайанка бредила не впервые, но сегодняшняя считалка показалась Вилене более осмысленной, чем все те слова, что вылетали изо рта сестры за последние три недели. Она взглянула с тайной надеждой в лицо сестры – но нет… Чужие глазки смотрели перед собой в пространство, ничего не видя, а спутанные тёмные волосы, прилипшие ко лбу, делали выражение лица девочки жестоким и странным. Вилене показалось, что даже зубы сестры хищно блеснули во рту.

– Ты кикимора. Маленькая, злобная и бестолковая… Зачем ты только заболела…

Зашедшая за бельём санитарка мрачно покачала головой на слова старшей сестры, попутно сдёрнула с батареи наволочку и вышла из палаты.

— Она всё равно ничего не понимает и не чувствует, — сама себе объяснила Вилена, присаживаясь на кровать. – Да, существо? Ты кикимора? Из какой же ты, интересно, сказки?

— Скккаска… Хочу скасска…

Вилена вскрикнула и зажала рот обеими руками, после чего выбежала из палаты и бросилась к кабинету заведующего отделением. Кабинет был закрыт на замок, и блестящий ключ с качающимся на колечке номерком торчал в замочной скважине. Девушка ждала возвращения доктора минут пять, а потом с минуту сбивчиво объясняла, что сестрёнка сказала осмысленную фразу и тянула его в палату. Однако доктор в палату не пошёл. Мягко разжав пальцы вцепившейся в халат Вилены, он отпер кабинет, и уже на пороге отрицательно покачал головой.

— Это невозможно, к сожалению. Ты говоришь, она просила рассказать ей сказку? Расскажи… Хуже… Хуже уже не будет. Извини…

И он плотно закрыл дверь, оставив Вилену в коридоре. Ей оставалось только вернуться в палату. Запрокинув голову вверх и глядя в потолок, старшая сестра медленно шла по коридору, пересчитывая квадраты на потолке. Ей не хотелось возвращаться в маленькое помещение, в котором эхом отталкивались от стен хрипы младшей. Переборов себя, она вошла в палату. Сестра лежала, всё так же широко раскрыв глаза. Радужка вокруг зрачков, помутнела, а сеточка кровяных прожилок сделала белки глаз почти красными. Вилена присела на кровать умирающей и осторожно погладила тоненькие пальчики сестры.

— Сказка, да, Лай? Я расскажу тебе сказку, маленькая. Сейчас… Сказок я не помню, не особенно их по детству читала. Но я что-нибудь придумаю…

И, в последний раз бросив взгляд в потолок, она слегка охрипшим голосом начала сочинять сказку…

Глава 1.

В далёком-далеком лесу, где ежи бродили, протаптывая тропинки вдоль подёрнутого ряской лесного озера, жила-была кикимора. Просыпалась к полудню, лениво шлёпала босыми ногами по жёлтым еловым иголкам, сдернув с ветки паутину, гонялась за бабочками, а на закате пекла на углях пойманную в озере рыбу и смотрела на ярко-розовые облака.

Была кикимора коренастой и невысокой, широкое плоское лицо её украшали небольшие глаза бутылочного цвета, спутанные чёрно-зеленые кудри цвета старой ёлки на ощупь напоминали проволоку, а огромные ступни и ладони часто были перемазаны сажей костра. Словом, как все кикиморы, была она безобразно уродлива. Но некому было сказать лесняшке об этом.

Однажды кикимора увидела русалку. Зелёные волосы рыбохвостой красавицы были распущены, а запястья украшали браслеты из водорослей. Крошечные серебряные колокольчики, прицепленные к поясу русалки, звенели при каждом её движении.

— Зачем тебе пояс, русалка? Ты ведь не носишь одежды! – удивлённо спросила кикимора. Хохот русалки был ей ответом.

— Для красоты, глупенькая.

С этими словами русалка нырнула в глубину озера. Только хвост её плеснул по воде, оставив круги.

С той поры кикимора потеряла покой. По всему лесу искала она звенящую цепь. Надену её, думала кикимора, вместо пояса, и стану такой же красивой, как русалка. Не найдя цепи в лесу, она подбиралась всё ближе к дороге. Однажды мимо проезжал обоз, в котором везли на плаху заключённого. Ноги его были изранены камнями и скованы железными цепями. У кикиморы загорелись глаза, и лёгким движением она запрыгнула на повозку.

— Отдай цепь. Мне она нужна.

Заключённый рассмеялся, показав крепкие зубы, но невесёлым был его смех.

— Возьми сама, коли хочешь. Я железного слова не знаю.

Кикимора дотронулась до цепи, пробормотав заклинание быстрого бега времени, и несколько звеньев оков узника рассыпались ржавой пылью. Тот спрыгнул с телеги и откатился в кусты. А кикимора сбросила тряпьё, служившее ей одеждой, обмоталась куском цепи и, протянув руку, дотронулась до плеча возницы. Тот повернул голову и увидел перед собой уродливую лесняшку. Вместо восхищения своей красотой она увидела в его глазах страх, и в злобе исцарапала ему лицо. Возница стегал лошадей, и отбивался от неё кнутом, пока сама она не спрыгнула с повозки. Сидя в кусте боярышника, она плакала пока не услышала треск веток рядом. Повернув злую красную от слёз мордочку на звук, она увидела каторжанина. Тот мозолистой ладонью утёр её слезы и подал ей свою порванную ударами кнута рубаху, оставшись в холщовых штанах. Кикимора с ненавистью оттолкнула его руку, но беглец не дрогнул. Он сам накинул рубаху ей на плечи, а потом помог зеленовласке подняться, и они рядом пошли по лесной тропе.

Там, где качается на ветру сонный тысячелистник, живёт в шалаше бродяга со своей семьёй… По ночам он ворошит угли костра и с нежностью смотрит в зелёные глаза любимой жены. А в колыбельке ужинает пяткой толстый малыш, чьи зелёные волосы на ощупь напоминают проволоку.

— И жили они долго и счастливо… И умерли в один день… Тьфу, пропасть. Хочешь знать, как на самом деле закончилась твоя история? На следующее утро на берегу озера нашли глупую русалку, задушенную железной цепью. И звон серебряных колокольчиков был ей траурным маршем.

Кажется, Вилене всё-таки удалось снова уснуть…

Глава 2.

— Мамочка, просыпаемся… Больную на живот переворачиваем, а то у неё пролежни будут… И в верхней одежде на кровати не валяемся…

В голосе только что сменившейся медсестры не слышалось особенного энтузиазма. Вилена, качаясь после сна, встала с кровати сестры и, смяв задники кроссовок, пошаркала к умывальнику. Медсестра, не особенно, кажется, ожидающая, что её послушаются, подошла к кровати Лайаны и сама начала переворачивать её на живот.

— Все цепочки, кольца и другие украшения, мамочка, оставляем в камере хранения, — всё тем же бесстрастным тоном сообщила она Вилене, завершив процесс, и пересыпала на тумбочку длинную серебряную цепь с крошечными колокольчиками.

— Это не моё, — попив из-под крана и стягивая с себя свитер для проведения утренних водных процедур, заметила Вилена.

— И не моё. Мне чужого не нужно. Часа через полтора переверни её на спину и позови меня, я капельницу поставлю.

Медсестра вышла из палаты, а Вилена, передумав переодеваться – в палате было прохладно – надела обратно свитер и задумчиво обмотала вокруг руки цепь. Странно, откуда она могла взяться…

Время тянулось, как прилипшая к подошве жвачка. Лайанка почти всё время находилась в состоянии болезненного сна. Четыре раза в палату приходила медсестра и делала младшей укол. Делать старшей сестре было особенно нечего. Она помыла полы в палате, несколько раз без особого успеха покормила и напоила водой больную, сменила её памперс, поворочала с боку на бок, как было велено, побродила, словно лунатик, по пустынному коридору, поспала. Проснулась она от крика, младшая сидела на кровати, судорожно сминая одеяло, и кричала во всё горло. Вскочив, Вилена подбежала к её кровати.

— Тише, тише, всех перебудишь! Нельзя ночью кричать в больнице, Лайка! Ш-шш… Ш-шшш! Давай, я тебя покачаю…

Тело сестрёнки изогнулось в судороге. Хорошо, что Вилена пыталась укачивать её, сидя на кровати, иначе они обе непременно упали бы на пол. От дикого крика темнело в глазах…

-Тише, говорю, а то полуночную ведьму разбудишь. Знаешь, какая она, полуночная ведьма? Страшная старуха с клюкой в тёмной одежде… Она бродит по ночам по улицам! Стук её клюки слышен тому, за кем она идёт, на целые мили! Хочешь, сказку про неё расскажу? Сказочку, да? Сказочку Вилка расскажет… Слушай…

Жила в одном маленьком городе одна бедная семья – молодая женщина, её муж и их маленький ребёнок. Малыш был капризным и крикливым мальчишкой, вечно сопливым плаксой. Едва открыв глаза, он начинал плакать и кричать. Мать ему песни пела, пироги с горохом пекла. Отец для него игрушки из глины лепил, картинки углём на печке рисовал. Всё капризнику не нравилось. Схватит свистульку, которую отец принёс – и об пол швыряет. Расковыряет пирог, размажет начинку по столу – и бросит. Долго мать терпела, но любому терпению приходит конец. Решила она однажды припугнуть малыша, чтоб перестал капризничать. Схватила погремушку, которую крикун бросил в угол, стала ей размахивать и кричать: «Эй, полуночная ведьма! Приди ко мне, забери этого ребенка! Нет у меня сил его крик слушать!» А малыш ещё сильнее кричит, заливается. Открыла мать окно, стала в темноту кричать, звать: «Полуночная ведьма! Поднимайся, просыпайся, на клюку опирайся, в путь снаряжайся! Приди, забери этого несносного мальчишку!» За окном ветер воет, дождь хлещет. Не умолкает сын, и в третий раз стала мать трещать погремушкой и кричать: «Полуночная ведьма, старуха с клюкой! Нет сил моих слушать плач этого ребёнка! Приходи, забери крикуна в своё тёмное царство, в сырой могильный склеп!» Тут стук раздался в дверь. Кто мог прийти тёмной ночью, в такую непогоду? Страшно стало женщине, не идёт она дверь открывать. А щеколды сами отодвигаются, и дверь сама отворилась со скрипом. И видит женщина тёмную высокую фигуру старухи с клюкой. Хочет она у старухи спросить, зачем пришла она в дом к ней в этот поздний час, а голос её не слушается… Хочет она схватить старуху за рукав и не пустить в комнату, а руки не поднимаются… Хочет она подойти и взять на руки сына, а ноги её не слушаются… Закрыла глаза женщина… Слышит, муж её будит – утро, мол, вставай, собирай завтракать, сына поднимай. Накричался за ночь, а теперь спит, как мёртвый. Бросилась женщина к колыбели, а там…

Вилена замолчала на середине фразы, потому что дверь со скрипом отворилась. Высокая старуха в чёрном, стуча клюкой, горбясь, входила в палату. Вилена завизжала, вторя крику младшей сестры…

Глава 3.

— Проснулась я, Олег Игоревич, ночью, слышу, кричит больная. Пошла капельницу ей поставить. Захожу в палату, а мамаша как завизжит, как бросится на меня… Капельницу уронила, лекарство разлила. Вы лекарство с меня спишите, Олег Игоревич…

— Спишу, Анна Викторовна. А почему вы не в халате, кстати?

— Так я ж как услышала крик, вскочила, и, как была, в спортивном костюме пошла капельницу ставить. Я вечером укол больной делала, вы не думайте. А лекарство-то спишите.

— Спишу, Анна Викторовна. Дайте девушке успокоительное и поставьте больной новую капельницу.

Врачи в палату не спешили. За день несколько раз пришлось разыскивать медсестру, когда приходило время делать укол морфия, по гулким коридорам.

— Лаечка… Лай… Пить хочешь? Давай, я тебе попить дам… Салфеточка вот, смотри, какая красивая… На ней тётя с белой рубашке нарисована… Это привидение. Хочешь сказочку, Лай? Про привидение? Мне её кто-то рассказывал, когда я была маленькая. Только я забыла, кто…

Это случилось в городке на юге Англии. Из одного старого дома каждую ночь много лет были слышны странные звуки. Там кто-то плакал, звал на помощь на разные голоса… Жители боялись даже днём ходить мимо этого дома, а с наступлением темноты на пушечный выстрел не приближались к нему. Но однажды ночью возле этого дома оказался бродяга, за которым гнались полицейские. У него не было выхода. Либо ближайшим утром он познакомится с палачом, который отрубит ему правую руку за кражу краюхи хлеба — либо он войдёт в дом, куда все боялись заглянуть. Бродяга сделал свой выбор, не раздумывая. Он шагнул в тёмный провал двери. Беглец ожидал попасть в тёмную прихожую. Однако оказалось, что в доме всего одна комната, просто огромная. В окне без занавески ясно видна была полная луна, освещающая залу. Как раз напротив окна висело зеркало, в котором отражалась луна. Путник подошёл к зеркалу и некоторое время пытался понять, что не так в его отражении. Только через несколько минут бродяга понял, что не так. Зеркало было кривым. Бродяга протянул отражению правую руку, и оно тоже протянуло ему правую руку. Заинтересованный странным эффектом, незваный гость приблизился к зеркалу. В отличие от всей остальной мебели, зеркало пыльным не было. Только нижняя рейка рамы была испачкана чем-то липким. Путник протянул руку и дотронулся до подтёков. Рама оказалась выпачкана смолой. Он выпрямился и увидел очень высокую фигуру в белом позади своего отражения. Это была совсем молодая девушка. Бродяга хотел обернуться, но девушка поманила его. Неожиданно для себя путник шагнул следом за ней и очутился в комнате – точной копии той, которую видел только что. Девушка продолжала манить его правой рукой, пятясь и отступая. Она довела его до двери во вторую комнату, которую он сначала не видел. Не поворачиваясь спиной к бродяге, она открыла дверь в комнату свободной левой рукой и указала внутрь кивком головы. Бродяга двинулся было следом за ней, но вдруг взгляд его упал на туфельки девушки. Туфли на каблуках были измазаны той самой смолой, которую он видел на раме. Но не это привлекло его внимание, а то, что ноги девушки не доставали до пола несколько дюймов, отчего она казалась выше ростом. Подняв глаза, бродяга словно только сейчас заметил чёрные круги под глазами девушки и странное застывшее выражение лица. Рванувшись из последних сил, он обернулся и рванулся к проклятому зеркалу. Но перед ним вместо пустой рамы, сквозь которую он собирался пройти, было толстое стекло. Из последних сил бродяга ударил по нему всем телом и упал без сознания в мелкие брызги осколков. Ранним утром полицейские вернулись и вошли в дом, чтобы обыскать его и арестовать бродягу. На полу сидел окровавленный беглец с безумным выражением лица. Его хотели увести, но он с отчаянным мычанием указывал полицейским на стену прямо перед собой. Видно было по следам окровавленных пальцев, как он пытался сорвать со стены обои. Кто-то заметил, что под слоем штукатурки видна деревянная дверь. В надежде на легендарные сокровища дома любопытные горожане сорвали со стены обои и, отбив штукатурку, вошли в дверь. К их разочарованию, в комнате не было сокровищ, только кровать, на которой лежал труп девушки в белом платье. Кровать была густо залита смолой, и к ней была приклеена навечно несчастная девушка, умершая много лет назад от голода и жажды. Тут-то и вспомнили горожане историю, случившуюся 20 лет назад – красивая и ветреная девушка бросила своего жениха, сбежав прямо из-под венца с молодым лесничим. Но вскоре тело застреленного лесничего было найдено в болоте, жених её уехал навсегда из города, а о девушке никто больше ничего не слышал до этого дня. Бродягу забрали в Бедлам, а дом заколотили досками, а потом и вовсе снесли. И в памяти людей осталась только легенда о призраке девушки в старом доме…

— Самый подходящий рассказ для умирающей девочки. Где ты слышала эту глупую историю? Как типично для людей – выдумывать подобное… Послушать тебя, так призраки только и могут, что указывать место своего захоронения да жалобно завывать. И все истории почему-то происходят в Англии и в 18 веке…   

Прошедшая сквозь стену девушка не была похожа ни на привидение, ни на мёртвую. Такая вся из себя пышечка. Только вот запах, пришедший следом за ней…. Вилена вспомнила, как давно, в детстве, она ездила в деревню и копала там с местными девчонками дождевых червей для рыбалки. От незваной гостьи пахло так же. Но Вилену ничего уже не удивляло… Она укачивала на руках впадающую в забытьё девочку и с жалостью смотрела на её покрытый холодной испариной лоб. Запах дождевых червей выветривался, заменяясь привычным запахом лекарств и хлорки…

Глава 4.

— Она лежит с открытыми глазами… Она даже спит теперь с открытыми глазами…

Вилена, раскачиваясь на стуле, сидела в процедурном кабинете. Дежурный врач, женщина с нервными тёмными глазами, сочувственно слушала её, сдерживая зевоту. Вилена вытерла тыльной стороной ладони воспалённые глаза и раздавила в блюдечке с окурками сигарету.

— Пойду я…

— Ложись, здесь поспи… Что ж ты себя мучаешь, не отходишь от неё? Теперь уж делать нечего…

И почему самые доброжелательные собеседники всегда говорят вовсе не то, чего от них ждёшь? Вилена слегка поморщилась и помотала головой.

— Не, я там… Я уже привыкла…

И, шаркая растоптанными кроссовками, она побрела по коридору.  

— Лайан, ты почему глазки не закрываешь? Свет мешает? Да, на дереве кто-то фонарик со свечкой зажженной повесил, и от него свет в глаза тебе…Занавеску бы сюда. А, хочешь, я тебе про тётю с фонарём сказку расскажу? Она тоже в Англии жила… Как та тётя-призрак, которая вчера приходила…

Случилось это несколько столетий назад о в далёкой Англии… По тёмным перекрёсткам ночных улиц возвращался однажды домой рабочий. После работы он посидел с друзьями в трактире часок-другой, оттого шёл неровно, спотыкаясь. Почти все фонари на окраине маленького города были разбиты, и луна скрылась за тучами. Вдруг в конце узкого переулка мужчина увидел женскую фигуру с фонарём. Решив, что это жена вышла встречать его, мужчина прибавил шагу. Но женщина развернулась и пошла прочь. Рабочий поспешил за ней. Он молчал, боясь гнева жены, оттого не стал окликать её. Ум его работал после пива в трактире не быстро, потому не сразу он понял, что улицы и дома уже кончились, и ведёт его женщина по совсем незнакомым полям за городом. — Куда ты ведёшь меня, жёнушка, — заискивающе спросил тогда женщину рабочий. — Ведь дом наш остался далеко позади, вернёмся скорее! Не отвечала женщина, и шла вперёд, не оглядываясь. Тогда рассердился мужчина и решил идти в город, без жены. Он повернулся, чтоб вернуться, но тропы, по которой вела его женщина, не увидел. Ноги его стали вязнуть в болоте. Разом вышел хмель из головы несчастного, он принялся звать на помощь жену, но женщина с фонарём уже скрылась во тьме. В отчаянии мужчина кричал всё громче и звал на помощь. Но никто не отвечал ему. С трудом выбрался он на твёрдую кочку и сидел там до рассвета, боясь пошевелиться. Только утром, осторожно переползая с кочки на кочку, вернулся он в город и рассказал о том, что случилось, соседям и друзьям. И одна старая женщина припомнила тогда, что рассказывала ей бабушка. Когда бабушка была ещё молодая, у её соседки пропал муж. Однажды он отправился вечером в лес набрать хвороста и не вернулся засветло. Тогда жена его посоветовалась с подружками, что сидели у неё в гостях, и решила пойти искать мужа. Взяв фонарь, она ушла в тёмную ночь. Напрасно ждали подруги. Ни её, ни мужа никто больше не видел. Решили, что оба забрели ненароком в болото и утонули. И с тех пор, рассказывают, ходит женщина в чёрном по дорогам и болотам, всё ищет своего мужа…

Ты спишь, Лай? Спишь… Как тихо… И никто не пришёл. Только тень от ветки на стене задрожала. Будто фонарь в руке закачался.

Глава 5.

— Знаешь, Лайан, а в холле починили телевизор. Я сейчас передачу смотрела, интересную… Там экстрасенсов показывали. Они болезни разные лечили. Может, и тебе помог бы какой-нибудь экстрасенс? Нет, вряд ли… Ты, вон, уже и не кричишь, сил у тебя совсем нет. Если б тот экстрасенс колдуном был, он бы мог тебя вылечить. Но колдуны ведь только в сказках бывают. Да и был бы колдун здесь — не стал бы тебя лечить. У меня ведь нечего дать ему. Разве что душу… Хочешь сказку про колдуна? Она весёлая… Кажется.

Жил-был один ленивый бедный человек. Как-то раз захотел он есть. Надо б ему было каши себе сварить. И крупа у него была в мешке – на прошлой неделе брат его, который жил побогаче и работал побольше, принёс с полмешка, пожалел лентяя… Но вставать с печи, идти за водой, разводить огонь и отмывать от позавчерашних щей горшок было ему лень. «Эх, — сказал он сам себе. – Вот бы зашёл ко мне в гости деревенский колдун да посоветовал, где взять горшок, всегда полный горячей каши, чтоб я не трудился, а сыт был». А колдуна долго звать не надо, он уж тут. «Всё знаю, — говорит. Всё ведаю. Есть у меня такой горшок. Только хочу я получить за него твой левый глаз». «Вот невидаль, — отвечает ему лентяй. – Забирай, я и одним глазом мир увижу не хуже». Колдун забрал его левый глаз, а взамен дал ему горшок, всегда полный горячей каши. День прошёл, другой. Одноглазый дурень лежит себе на печи, кашу ест. Вот только осень наступила, а за ней и зима. В доме холодно стало. Окна льдом изнутри покрылись. Лежит на печи лентяй, в шубу кутается. «Эх, — говорит. — Надо б к колдуну сходить, предложить ему второй глаз в обмен на печку-нестудейку в избе». А колдун уже тут. «К чему мне твой второй глаз, дурень, — смеётся. – Мне и одного довольно. Хочешь, давай за печку-нестудейку свою левую руку». «Давай», — обрадовался лентяй, и отдал колдуну руку. Вот дожил однорукий и одноглазый лентяй до весны. Лежит на тёплой печи, горячую кашу ест и не думает ни о чём. Вдруг слышит – шум на улице. Любопытство его одолело, что там случилось. Да и печь припекать ленивые толстые бока начала. Слез он с печи и к окну подошёл. Видит, стоит королевская карета, а из неё смотрит с любопытством на деревенских жителей принцесса. Красивая – слов нет. Понравилась она дурню. Вышел он на крыльцо и заорал во всё горло: «Эй, колдун! Иди сюда, у меня ещё одна рука есть! Возьми руку, сделай так, чтобы меня королевская дочка полюбила!» Слышит, смеётся рядом кто-то. Обернулся – колдун. «Мыслимое ли дело, дурень, — говорит колдун простаку, — чтобы тебя, одноглазого, однорукого, толстого увальня красавица-принцесса полюбила?» «Или ты не колдун? Вот и наколдуй, чтоб полюбила», — сердится дурак. «Дураком ты был, дураком и помрёшь! – рассердился и колдун. – Королевская дочь не горшок с кашей и не печка не остывающая! Одумайся, неразумный!» Только ничего не хотел слушать дурак. Тогда нахмурился колдун и сказал ему зло: «Полюбит тебя королевская дочь. Но в обмен отдай ты мне свою душу». «Что угодно забирай!» — воскликнул лентяй. Захохотал страшно колдун, стукнул посохом о землю – и провалился дурень прямиком в Ад. Ведь нет на земле места тому, у кого нет души.

Нет на земле места тому, у кого нет души, Лайан… Помнишь, мама сказку рассказывала, про две половинки души? Хотя откуда тебе помнить, ты совсем маленькая была, когда мы уехали оттуда, где папа жил… Мы потом переезжали, переезжали всё время, чтобы папа не нашёл… Мама говорила, что эльфы отдают своему ребёнку по половине своих душ. Как там… Если шёлком сшить две половинки души – вот и будет душа для малыша. Какая глупая сказка, думала я тогда… Мео, вьен, Вель-эна, бьон – выпьет тень рассветный сон…

Глава 6.

— Сказка, которую я расскажу тебе сегодня, малышка, случилась в январе. Почему в январе? Просто сейчас январь, а я не помню названий остальных месяцев… Я во сне её видела… Знаешь, всё казалось таким реальным… Но это неважно. Слушай сказку, Лай…

Январская ночь была безлунной, а от копоти и облаков звёзды светили так тускло, что разглядеть их не могли бы самые зоркие человеческие глаза. Однако глаза на лице, обращенном к небу, не были человеческими. Оттого созвездие, которое разглядывал молодой вампир, казалось ослепительно ярким.

«Смотри, как красиво», — пробормотал он на ушко своей спутнице, вдыхая запах светлых волос. «Это созвездие Летучей Мыши… Иногда, когда я смотрю на неё, мне кажется, будто она машет крыльями. Ты когда-нибудь замечала, что звёзды зимой дрожат и пощелкивают? Вчера я видел, как мышь почесала себе за ухом острыми когтём…»   

«Ага», — равнодушно обронила девушка с ярким макияжем, даже не взглянув на небо. 

Она знала, что созвездие не может почесать себя за ухом. «Отведи меня домой, я замёрзла».

Это звучало, словно приказ, и вампир поморщился – в его нежизни и так присутствовало достаточно существ, чьи требования ему приходилось выполнять. Подчиняться капризам девушки не хотелось. Хотелось есть. Девочка упорно отказывалась слышать его зов и, кроме того, вызывала у него раздражение привычкой одну за одной смолить, не затягиваясь, тоненькие сигареты. «Ты лучше голодай, чем, что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало»… — пробормотал он про себя, но вслух добавил только «хорошо» и лёгкой поступью пошёл следом за решительно свернувшей в сторону  ближайшего подъезда девушкой. У дверей подъезда он задержался на секунду, попытавшись обнять строптивицу. Но та дёрнула плечом и, стянув с руки перчатку, начала поспешно нажимать кнопки домофона. «Ступай, а то тебя мама в окно увидит. Я не хочу с ней полночи объясняться. Я позвоню!» «Хорошо», — снова согласился юноша и, не оглядываясь, пошёл прочь от подъезда.

Путь в сторону жилища занимал у него всего несколько минут, хотя обычный человек потратил бы не менее получаса, пока, проблуждав по проходным дворам, вышел бы к девятиэтажному студенческому общежитию. Но вампир знал пути, и уже очень скоро оказался перед крыльцом общежития, во дворе которого  много лет разрушалась старая котельная. Общежитие давно отапливалось газом, все котлы и трубы из котельной ушлые студенты сдали в металлолом, и помещение пустовало, пока в прошлом году не было облюбовано вампиром для своего логова. Единственным недостатком жилища было то, что рядом ходило много еды – ведь охотиться в своём районе не позволит себе ни один вампир.

Юноша пригнулся, собираясь нырнуть в щель, обманчивая узость которой не позволяла даже общежитским крысам думать о посещении его дома. И тут он услышал странную мелодию. Она заставила его выпрямиться и медленно поднять голову в поисках её источника. Верхом на перилах балкона пятого этажа сидела девчонка в джинсах и толстом свитере, растянутом до колен. Именно мотив напетой ей простенькой песенки заставил вампира забыть о вечном голоде и улыбнуться, взглянув наверх.

«На далёком небосводе

Облака за тучей ходят,

И толкаются все в куче

Стайкою ягнят.

А в пещере спит летучий

Мышь, Великий и Могучий,

И во сне он видит тучу

А ещё – меня…

Это я по небу рею

Тоненьким бумажным змеем,

На потеху серой туче

И большим ветрам…

Перепончатые крылья –

Змею люди смастерили

Вот тебе гораздо лучше,

Ты Крылатый сам…

Для чего тебе, Крылатый,

Змей бумажный, зверь помятый?

Вон, обрывки дуралея

Полетели вниз…

Только ленточка цветная

В облаках еще мелькает

Повяжи её на шею —

А потом проснись…»

Как неизменно случалось в таких случаях, забавная девчонка почувствовала его взгляд и непроизвольно дёрнулась. С её ноги упала синяя матерчатая тапка и шлёпнулась на асфальт рядом с вампиром. Певица укоризненно посмотрела на ногу в толстом вязаном носке и скорчила возмущённую гримасу. Стоя на одной ноге, она посмотрела огорчённо вниз на тапку, словно примериваясь, не удастся ли ей достать её прямо с балкона. Видимо, решив, что не стоит и пробовать, она приветственно помахала рукой вампиру.

 «Принесите мою тапку, пожалуйста. Тапку. Она там где-то упала… Я теперь босиком!» 

В подтверждение своих слов она помахала юноше уже ногой, и тот поднял тапку с парапета. «Кидайте, я поймаю!» — самоуверенно заявила девушка, подставляя руки. Помотав головой, вампир сунул тапку в карман куртки и по балконам очень быстро полез на пятый этаж. Девушка стояла на одной ноге, смешно шевеля пальцами другой, и с интересом наблюдала за его путешествием. Добравшись до цели, юноша подал ей тапку и дурашливо раскланялся. Девушка в ответ расхохоталась и присела в глубоком реверансе, держа свитер кончиками пальцев, словно подол юбки.

Вампир не стал говорить ей, что она не могла его видеть – ведь он был укрыт сумраком. Он не сказал ей, что мог просто взлететь на балкон, а не карабкаться по перилам. Не сказал ни в этот вечер, ни на рассвете, когда она вышла проводить его до лестницы в длинной измятой майке. Он не стал внушать ей ложные воспоминания об этой ночи – он знал, что она не позволит себе забыть его. Он выпил лишь один глоток её крови, не боясь, что не сможет остановиться – одно дыхание её стоило тысячи жизней, взятых им до этого. А созвездие Летучей Мыши задумчиво скребло коготком за ухом в вечном поиске лунной блохи.

— Ой, ржу , не могу… Какие все бабы дуры… Надо же – в какой мерзости сказку усмотрела… — на подоконнике сидел худющий мальчишка в очках с острыми клыками, не умещающимися во рту.

— Гарри Поттер, сегодня не твой день. Сказку про колдуна я рассказывала позавчера, поэтому вали отсюда… И окно закрой, дует!

Всё-таки не выдержала… А ведь дала себе обещание сразу же, как только началось, не разговаривать с приходящими. Одной сумасшедшей на семью более чем достаточно.

Кажется, вампир слегка опешил… Потом он легко спрыгнул с подоконника (окно, кстати, всё-таки прикрыл) и направился к кровати Лайаны. Бесцеремонно перегнувшись через Вилену, он заглянул в лицо лежащей неподвижно младшей, прицокнул языком и сел рядом с девушкой.

— Ей остался один день. Она не здесь. Не обманывай себя. Ты рассказываешь эти сказки просто, чтобы не молчать. Я тоже не любил тишины. Раньше, когда был человеком. А теперь мне всё равно. В сравнении с вечным чувством голода страх перед тишиной ничто…

— Красиво говоришь, вампирчик. Вот только зубки тебе говорить мешают – фефект фикции получается! – рассказ мальчишки разозлил Вилену. Глядя прямо на него злыми глазами, она треснула по костлявому плечу и больно ушибла костяшки пальцев. Вампир перехватил её кулак и поднёс к губам маленькую узкую ладонь.

— Зато с девочками целоваться прикольно. Доказать? Сто пудов, ты никогда не целовалась с вампиром. А ты вообще с кем-нибудь целовалась?

Вилена закрыла глаза.

Глава последняя

— Сказка… Сейчас, сейчас расскажу тебе сказку про эльфа, маленькая принцесса. Я вспомнила её, Лайанка. Ту, которую мама рассказывала…

В свете больничного ночника черты обтянутого пергаментом кожи лица Лайаны смягчились, а огромные глаза смотрели в темноту осмысленными черными провалами.

— В тёмном лесу стоял замок, в котором жил одинокий эльф. Каждое утро он выходил гулять в лес по тропинке, которую мог отыскать лишь он один. От посторонних взглядов замок был надёжно укрыт непроходимым колючим тёрном. А на опушке тёмного леса стояла покосившаяся избушка, где жила молодая девушка. Была она хороша собой. Родители её давно умерли, и поэтому некому было отвести её к другим людям. Девушка жила, не зная печалей и не испытывая радостей, и никто не говорил ей, что надо жить иначе. Однажды утром девушка пошла за водой к ручью. У ручья она увидела эльфа, который стоял и ловил форель. «Какая красивая рыбка», — прошептала девушка, глядя на трепещущее серебристое тело. «Возьми её себе. Я не ем рыбу», — и эльф бросил рыбку девушке прямо в подол длинного платья. Рыбка затрепыхалась там. Девушке жаль было маленькую форель – она быстро погибла бы на воздухе. Она взяла рыбку в руки и выпустила её в ручей. «Извини, я напрасно лишила тебя добычи, я не могу удержать её  в руках», — сказала она, с улыбкой глядя в прекрасное лицо эльфа. «Лгунья», — улыбнулся в ответ эльф, и руки их, опущенные в ручей, встретились. И вода замирала, огибая сплетённые пальцы, стараясь не нарушить счастья двоих… Прошло время, у эльфа и человеческой женщины родилась дочка, а спустя несколько лет ещё одна. И не было на свете детей прекраснее, чем рожденные в любви девочки, унаследовавшие лучшие черты от матери и отца. Вот только мать с рождением второго ребёнка начала стремительно стареть. И тогда вспомнил эльф старинное предание о том, что ребенку-эльфу родители дарят половины своих душ, а вторую половину отдать не могут, ведь нет на земле места существу без души. Потому только один ребёнок рождается в эльфийской семье. Вот только женщина не была эльфом, потому отдала она вторую половину своей души младшей дочери, а сама начала стремительно стареть. Её не хотелось, чтобы любимый мужчина видел её такой. Однажды на рассвете молодая женщина, чей лоб уже обезобразили первые морщины, а в чёрных волосах заблестела седина, взяла своих дочерей и увела их в мир людей – в домик на той самой опушке, где жила раньше их мать. Отец не пошёл с ними – мир людей был чужим для него. Иногда он приходил в домик на опушке, долго молчал и смотрел на жену, потом, неслышно ступая, уходил. Всё реже появлялся он в тёмном лесу. По вечерам эльф он сидел в своём замке, глядя на огонь в камине. Иногда на рассвете он ловил в ручье форель. Ловил, чтоб выпустить и посмотреть, как мелькнёт серебристая спинка в прозрачной волне…

— Всё было совсем не так, — раздался глухой голос из угла, в котором, укутанный в чёрный, словно ночная тень, плащ, возник эльф. – Не было никакой форели в ручье. Это фантазии вашей матери. Мы просто встретились однажды с ней в лесу и понравились друг другу. Она старела, как все люди – я только замедлял вокруг неё время. Ей казалось, что она лишь моргнула – а проходил целый год… Половина моей души давала возможность оставаться молодой моей дочери. А когда родилась Лайана, я должен был выбирать, кто будет стариться – она или ты. Я предложил выбрать твоей матери, но она никогда не слушает меня. Я знал, что эльфийские девочки не будут счастливы в мире людей, но человеческим женщинам непременно надо настоять на своём. Зачем, зачем она увезла вас? Так попусту тратить короткую человеческую жизнь. Я ведь просил её сообщить мне, если с Младшей будет твориться неладное, я же ей говорил! А если бы я не успел? Если бы не услышал твой зов, что могло бы случиться?

— Я знала, что ты придёшь, — шептала Вилена, не слушая его… Она заворожено наблюдала, как эльф, выбравшись из угла, склоняется над кроваткой Лайаны, как он, прижимая младшую дочь к груди, сбивает в кучу несколько подушек, шепчет над ними слова на незнакомом языке. — Я знала…Папа, пускай… Пускай она не стареет, я выбрала, раз мама не смогла.

Эпилог

— Сестра, нашатырь. Нашатырь подайте. Бедная девчонка, врагу не пожелаешь такой участи… Ну, наконец-то. Что ж ты… Вы… Так уж. Я предупреждал ведь – максимум пара недель… Мать-то из санатория не приехала? Нет… Ну, поможем, чем сумеем… Может, позвонишь матери-то?

Вилена безучастно взяла из руки врача протянутый ей сотовый телефон, нажала кнопку вызова и задумчиво произнесла в трубку, не обращая внимания на сочувственные взгляды врачей:

— Алло. Здравствуй, мам. С Лайанкой всё в порядке. Она… Папа забрал её домой. Теперь всё будет хорошо…