Сломанный крест

Такие дела

Если спать пять лет, можно проспать много важного. Зато как следует выспишься.

Впрочем, если ты – вампир, в запасе у которого вечность, пять лет могут показаться не таким уж долгим сроком. Но если ты вампир, когда-то наследивший в шпионских играх, то после пробуждения тебя будет ждать особо много интересного.

Еще интереснее, если таких вампиров двое – русский и американец. Федька Басманов и Майкл Грирс.

Ночь в Риме

2017 год, Рим

– Ты останешься сегодня на ночь…

Это даже не прозвучало как вопрос.

– Да, останусь.

Вообще говоря, ничего особенного не было в том, что она не останется ночевать в хостеле. Уже несколько раз не оставалась, мама уже перестала волноваться. Хотя, нет. Перестала спрашивать. Да и было ли ей дело до Ани, у которой тут друзья, а на плечах – своя голова, когда постоянного внимания требует Павлик.

Проехавшись на пару экскурсий, мама стала с ним просто гулять по окрестностям и даже подружилась с продавщицей из овощной лавки, которая очень любила детей. Дружбе и любви к детям языковой барьер не мешал и Павлик все время приходил с прогулок, одаренный свежей клубникой. Продавщица даже верила, когда он, тыча пятернёй, уверял, что ему уже пять лет.

Вечерами мама ему читала, смотрела с ним мультфильмы на планшете. Она, кажется, была очень рада, что и у нее наконец появилась ответственная работа – воспитание нового человека, и всю ее внутреннюю заботу и тревогу можно применить адресно.

Однако, когда Аня заглянула к ним в комнату, чтобы сказать, что вернется поздно, мама вдруг насторожилась.

– Ань, всё в порядке?

– Да, – передернула Аня плечами. Нет, не в порядке, я психую! – Всё хорошо. Я просто уже опаздываю. Бегу. Пока, мелкий!

– Пока! – помахал Павлик и снова залип на смешариков.

Аня выбежала из хостела в римский вечер и пошла уже хорошо знакомой дорогой. До конца улицы на пятачок площади, пьяцетто, потом по улице-лесенке на большую шумную улицу, сесть в троллейбус, проехать четыре остановки, через мост, а потом – вновь по лабиринту старого Рима.

В этот раз дом выглядел спящим, пустым. Может, она что-то перепутала? Может, вообразила невесть чего и никто ее там не ждет, особенно, сегодня?..

Но разве ее накажут, если она просто постучит в дверь?

И Аня поднялась на старое, стертое шагом веков, каменное крыльцо и ударила о бронзовую пластину бронзовым же кольцом, которое сжимала в зубах медуза-горгона.

Дверь открыла Кьяра. Она была в тунике и светлых джинсах, легкая накидка и сумочка лежали на столике перед зеркалом. Она собиралась уходить.

Увидев Аню Кьяра улыбнулась. Украдкой, правда, окинула ее взглядом.

Аня сообразила, что трусы надела нарядные, но платье и джинсовка на ней те же, что и почти во все дни здесь, в Риме.

Аня смутилась. Да, она всё верно поняла. А вот Кьяру позабавило, в каком виде она явилась.

Нет, итальянка не станет осуждать или болтать. Кьяра очень понравилась Ане еще во время их первой встречи в Москве, и Аня была рада, что именно Кьяра встречает ее сейчас.

Они обнялись.

– Ты знаешь, куда идти?

Аня только кивнула.

Кьяра, видя, как она волнуется (наверное, даже слыша, как колотится ее сердце!), снова обняла ее и поцеловала в щеку.

Потом подхватила свои накидку и сумочку, ступила на порог…

– Больше в доме никого. Никого лишнего.

– Все… в курсе?

– Нет, разумеется. Все на ужине у Марка. Кроме Фреда и Делии – они пытаются разговорить Грирса и подружиться с ним. Не думай о них. Счастливо.

Дверь закрылась.

Аня осталась одна в доме.

Да нет же, не одна!

Она не знала, что ей делать. Просто взбежать наверх, позвать во весь голос: «Федька, кончай этот цирк, вылезай!»?

Нет, не правильно.

Аня стала тихо подниматься по лестнице.

Ей казалось, что тени дома наблюдают за ней. Непривычна была эта пустота после царившей тут несколько недель суеты.

Съехались все – вся семья. Или вернее было бы сказать «все семьи». Так же, как все собрались пять лет назад. Тогда укладывали спать двоих, теперь будили…

Аня видела Федьку и Майкла в двух соседних гробах в тот момент, когда их открыли. Она не смогла сдержать крика и отвернулась. Кажется, впервые в жизни чуть не упала в обморок. Она тогда подумала, что всё пошло не так, что эти мумии окончательно мертвы и никогда не проснутся. Кьяра тогда ласково объяснила ей, что все в порядке, высохли они правильно и скоро очнутся.

– Брат Родриго в начале девятнадцатого века высох еще страшнее, при этом был в сознании. А с ними все хорошо. Положи руку своему Фёдору на грудь. Разве не чувствуешь?

Аня ничего не чувствовала. Дрожащую руку положила, но не почувствовала ничего. Но Кьяре поверила. Пусть – раз та говорит, что всё будет хорошо, значит, знает.

И потянулись дни пробуждения и исцеления.

Это было отвратительно.

Их клали в ванные со свежей свиной кровью, обертывали смоченными в крови бинтами, поили донорской человеческой…

Этот кошмарный запах крови как на бойне, кажется, до сих пор витал в стенах дома. Пройдет еще время, он впитается в дерево, в ковры, в мебель, останется в его памяти.

Аня поднялась к двери в угловую комнату на втором этаже. Сюда положили поправляться Федьку. Отсюда донесся Федькин стон. Его голос!

Она тогда чуть не вбежала. Но испугалась. Может, он сам не захочет, чтобы она видела его таким? Или она искала оправдания? А ведь обещала ждать любым…

Но ее все равно так и не подпустили к Федьке.

Она говорила с ним дважды, недолго, практически в полной темноте и никак не могла понять – собственный страх отводит ей глаза от того, что можно было разглядеть, угадать, – или это делал сам Федька?

А потом он сказал остаться на ночь.

Попросил? Велел?

Какая разница?..

Аня толкнула дверь. В комнате было непроглядно темно.

– Входи, – сказал голос из темноты.

Аня вошла.

– Закрой дверь.

Аня захлопнула дверь за собой.

– Свет?..

– Не надо!

Аня осталась в полной темноте, к которой глазам не привыкнуть.

– Федя, ты здесь?

– Да.

– Как… – Аня осеклась. «Как ты себя чувствуешь?» Бред. Нормально, раз велел остаться. «Как ты выглядишь?» В темноте это неважно. – Что теперь…

– Тихо, – сказал он так, словно нужно было прислушаться к чему-то важному, чему-то красивому…

Аня замерла.

Закусила губу, чтобы больше ничего не сказать, не вскрикнуть, не вздохнуть.

Федька подошел совсем близко и, наконец, прикоснулся к ней.

Сначала – просто лица кончиками пальцев. Пальцы, вроде, были целые.

Потом просто обнял ее, очень крепко, так что Ане физически стало трудно дышать. Она уже не задумывалась, целый ли он и насколько – потому что поняла, что он без одежды. Вот совсем.

Ее нарядные трусы, как и платье в горошек, оказались не то, что не нужны, а даже вовсе неинтересны. Они оказались сразу сняты.

Федька действовал быстро – не слишком, а вовремя. Она не успевала подумать, чего она хочет или не хочет, а он уже делал так, как хорошо.

А потом всё закончилось. Так скоро, что даже обидно.

– Ну ты чего?

– Оргазм будет дальше.

– А типа «привет» когда будет?

– Типа привет.

– Вот зараза!

– Я решил, что надо все сделать так, чтобы никто не волновался.

– В темноте тоже, чтобы не волноваться?

– Да.

– А с чего ты взял, что я волнуюсь?

– А я не знал на счет тебя.

– Волновался? Ты?..

– Звучит весьма предвзято.

– Мясом не до конца оброс?

– А ты не нащупала?

– Не успела. Да блин, я так не могу. Где тут свет?

Аня отползла в угол кровати и стала шарить рукой по стене и столику рядом.

Наконец, в руку ей попался провод со скорлупкой выключателя.

Уже щелкнув кнопкой, Аня сообразила, что лежит на смятом покрывале совсем без одежды.

Запоздало натянула покрывало на себя и увидела, что Федька как раз аккуратно укрылся ало-золотой парчой и лежит аки Эндимион. Только чуть сощурился от света.

Федька… Целый, свеженький, как с конвейера.

Аня отвернулась, чувствуя, что в носу и глазах свербит помимо всякого желания.

– Скотина… Столько лет. Материализовался и всё, что можешь – это стебаться. Вот к папе в Москву вернешься, будешь его стебать. У вас хобби такое, я поняла…

– Я тебя обидел? – тон у Федьки был ласковый. Мог означать и что он правда встревожен, и что стёб только начинается. Хотя, судя по тому, как он тронул ее плечо, скорее первое.

Готов. К диалогу.

– Да, обидел.

– Извини. Я просто боялся, что ты за эти пять лет передумала. Я тут спал, а ты там жила. Думал – вдруг не придешь? Или придешь и скажешь, что мол давай подождем, чувства проверим?

– Ага, понятно. Решил действовать на опережение.

– Я тебе больно сделал?

– Да нет вроде. Просто как-то…

– А поговорить?

– Ну да.

– По опыту говорить лучше после. До совершенно бессодержательно получается.

– Опыт не пропьешь… – вздохнула Аня. Тут же прикусила язык, но было поздно.

– Он тебя смущает? Мой опыт…

– Нет. Если бы ты его применил, может и смутилась бы.

– Попозже. Так сходу мне показалось, что будет как-то… грязно.

Аня забыла, что она обиделась и на что именно. Оглянувшись через плечо, посмотрела Федьке в глаза.

– Ты сейчас вообще не шутишь?

– Нет. Анют, я же реально очень старый.

– А тараканы в башке, как рыбины, расти не переставали ни на день…

– Именно.

– А кто я для тебя?

Федька взял пугающую паузу.

– А кем ты хочешь, чтобы я был для тебя?

– Вот сейчас не шути, пожалуйста.

– Я не шучу. Так или иначе, мы оказались связаны между собой. И мне нравится быть с тобой связанным. Я буду тем, кем ты меня хочешь видеть. Желательно в пределах осязаемости. Обвенчаться у нас скорее всего не получится…

– Чё?..

– Если только в каком глухом углу корыстолюбивый старовер найдется, не признающий справок из загса.

Аня чуть сползла под покрывало.

– Какое «обвенчаться»? Мы ни о чем ведь не договаривались…

– Да я же и говорю – в нашем положении вряд ли…

– Да даже если б была какая-то вампирская церковь…

– Не богохульствуй!

– Ладно.

– Но я все равно хочу у Андрея Палыча на наш с тобой дальнейший путь благословения попросить.

– Федь… – Аня поуютнее прикопалась под покрывалом. – Ты ведь и правда вернешься?

– Ты чего? Я уже вернулся!

– И послезавтра с нами летишь?

– Параллельным рейсом, с пересадкой. В Москве встретимся. Андрей Палыч мне выскажет всё, что думает. Марине Геннадьевне сюрприз будет. С мелким познакомлюсь.

– А цэрэушник?

– Его сдали Делии с ее американцем, чтобы социализировался.

– И всё?

– А что еще? Я его в Москву взять не могу, я же его так сдам с потрохами.

– Да не… Просто как-то всё гладко выходит.

– Гладко? Пять лет мумией пролежать, а потом отмокать в свиной крови – это гладко?

– Нет. Но неужели он сам вот осядет и станет… социализироваться. Вольный вампир-цэрэушник.

– Он мечтал найти других таких же. Нашел. Один из них даже америкос. Журналист. Они прекрасно найдут общий язык.

– Федь…

– Что?

– Ты же сам не веришь.

– Я?.. Конечно, всё может пойти не по плану. Но проблемы будем решать по мере их поступления. Нет, я ни хера не понимаю, что происходит! Сначала ты на венчание рычишь, теперь вообще меня к цэрэушнику выгоняешь!.. У тебя жизненные цели сменились за пять лет? Не ну в Питере у тебя хорошая компания была.

– Ах ты гад…

Аня вскочила с постели, потянув покрывало за собой. Федька, не отпуская свой край, сначала переполз на ее половину, потом – встал следом.

– Обидно? А мне не обидно? Я для чего на просушку сдался? Для кого я всё это время пролежал? Из гроба даже приглядывал. Ты же помнишь, мне же не приснилось, как ты ободранная по лесу шарахалась? Что ты тогда мне сказала?

Аня замерла к нему спиной, по-дурацки пытаясь завернуться в покрывало с его текучей бахромой.

– Сказала – вернись любым.

– Любым. То есть облезлая мумия – это любой, а вот такой как есть – не любой?

– Извини, Федя. У меня просто от… от переизбытка какая-то истерика случилась. Ты прав. Всё как ты сказал. Разреши я уже пойду на сегодня, ладно? Скоро увидимся.

Федька выпустил покрывало и сел на кровать. Аня, завернувшись, стала собирать свои вещи – и платье в горошек, и лифчик, и нарядные трусы… На Федьку старалась не смотреть: уже не знала, кто из них прав и в чем, а самое главное было не расплакаться. Это на папу действует безотказно, а Федька может продолжить вредничать.

Однако тот вредничать больше не хотел.

– Анют… Ну ты тоже меня извини. Совсем не хотел, чтобы наша встреча вот до такого дошла… Но я в нормальных мирных человеческих отношениях как раз таки мало разбираюсь. Особенно со впечатлительными барышнями. Я старый злой дед. Анют, не уходи. Давай всё заново? Хочешь, вообще гулять пойдем?

Он подошел сзади и обнял ее.

Целовать в шею, конечно, было подлым приёмом.

– Ну давай, говори, чего хочешь.

Аня чуть наклонила голову вбок.

Федька сообразил быстро.

– Ага, начинаем с традиционного…

Мягко и аккуратно, словно безе, прослоенное кремом, он надкусил ее кожу. Этот укус-поцелуй, лёгкая, почти заботливая боль, пробрали до печонок, до самого нутра. Бёдра сладко заныли.

Свои вещи она вначале сжала сильнее, а потом ворохом обронила на ковер. Трусы упали поверх платья как на подушку.

– Твою же ж мать, вот это Версаль! – заржал Федька, отрываясь от ее шеи, роняя алые капли ей на плечо, на покрывало и ковер.

– Нет, ну ты скотина! – Аня, развернувшись, со всей силы толкнула его на кровать.

Федька с хохотом упал, Аня взгромоздилась сверху, всё также, в покрывале.

Утирая рот тыльной стороной ладони, Федька нагло улыбался.

Аня ухмыльнулась, потом аккуратно оскалилась, показывая зубы, а потом сама укусила его – туда, где шея переходит в плечо.

Сосредоточенно глотая, она почти заурчала. Федькина кровь отличалась от обычной человеческой, как егермейстер от сидра.

– Вот так… – Федька провел ладонью по ее спине, стягивая ниже парчовый край покрывала. – До чего же славной… ты получилась.

***

Наверное, по-настоящему состоявшейся поездку можно считать после прохождения паспортного контроля: облегченно выдыхаешь, начинаешь ностальгировать и ждать встречи с домом.

– Хорошо… Не, ну лучше бы в Крым поехали, – вздохнула мама, обмахиваясь посадочным талоном. – Павлик, куда ты лезешь, это мусор! – мелкий отступил от тройного цветного мусорного бака, и мама покосилась на старшую дочь. На ободраные колени, которые едва прикрывал край джинсового платья. – Ты так и не поделишься, почему хотела именно в Рим и куда шастала?

– Я не шастала, я гуляла со знакомыми. Ты их не знаешь. И что за косые взгляды? Я упала.

– Ладно-ладно. На ранку подуть?

– Не надо.

Анин смартфон пискнул и заерзал в кармане.

– Знакомые?

– Ну да.

Сообщение было от Федьки.

Он завел себе, как он сказал, «пенсионную» симку и они добавили друг друга в мессенджерах. Минувшие сутки то и дело кидали друг другу сообщения – в основном, о чем нужно будет поговорить, когда будут дома.

Но сейчас он предлагал повидаться перед отлетом. Его рейс улетал раньше.

– Мам, я скоро.

– Аня! Вылет скоро!

– Через час.

– Меньше.

– Через пятьдесят минут. Я успею. Я быстро.

– Чего-нибудь еще по дороге не расшиби.

Аня махнула рукой и умчалась.

На самом деле, зона отлета в аэропорту Да Винчи была огромная, с пригородный торговый центр, и заблудиться можно было легко. Но Аня скакала по эскалаторам и переходам в полной уверенности, что дорога и туда, и обратно найдется сама собой.

Снова зазвонил смартфон. Аня думала, что это Федька от нетерпения или мама в ожидании… Но звонила Делия Дево.

– Алло… – проронила Аня, не останавливаясь, но замедляя шаг.

С француженкой они особо не дружили, с чего бы вдруг та стала ей звонить перед отлетом?

– Аня? Алё, – мурлыкнула она Hello на французский манер. – Аня, Фёдор с вами?

– Рядом. Я сейчас к нему иду.

– А… Вы не волнуйтесь. Майкл не с ним?

– Чего? – тут Аня притормозила и даже огляделась – не выглядывает ли из-за угла цэрэушник, как в советском мультфильме. – Он что, не с вами?..

– Мы всё уладим!..

В трубке раздалось шуршание, а затем голос Кьяры:

– Аня! Не волнуйся. Это не твоя беда. Ничего не говори пока Фёдору, летите в Москву. Может быть, всё и вовсе не так страшно, как мне изначально описала Делия.

– Но…

– Не бери в голову. Ты вообще не должна была узнать. Это дело остается в Риме. Незачем им двоим устраивать шпионские игры. Мы с Марком сами всё уладим. Ты поняла меня?

– Да. Кажется…

– Хорошо. Садись в самолет и лети домой. Спишемся.

Связь оборвалась.

Тут же возникло сообщение от Федьки: «Ты где? Меня скоро посадят».

Аня побежала вперед.

Они всё уладят.

Царапнула мысль, что так говорят об аборте. Быстро решают проблему и спокойно живут дальше.

Может, это и правда выход?

Бесит же ее этот Майкл, из-за него она теперь… теперь вечно будет с Федькой. Да, чуть не умерла вначале, едва не превратившись в лютого зомби.

К тому же, вольный вампир-цэрэушник – это же проблема? Что с того, если проблему решат так, как заведено в спецслужбах?

А может, она вовсе сгущает краски?

Еще немного – и они с Федей будут в Москве. Их встретит папа. И они еще хоть недолго побудут одной семьей, все вместе.

Федьку она приметила в толпе издалека и, не сбавляя скорости, кинулась к нему, прямо на шею.

– Ну вот, другое дело, а то я думал, не соскучилась. У вас всё в порядке?

– Да. А что?

– Свербит что-то… Сердце ёкнуло – дай, думаю, напишу. Слушай, а давай, пока время есть, Андрей Палычу позвоним? Сразу вдвоем, по громкой связи?..

Аня отошла – резко, аж оттолкнувшись от Федьки.

– Федя, прости. Я, наверное, такая дура…

– Тааак… Интересный поворот. Что такое?

– Делия не должна была мне говорить, а мне сказали не говорить тебе…

– Ну? Еще какая баба кому чего говорила?

– Майкл свалил.

– Чёрт! Вот чтоб его… Не, ну вот жопа моя многострадальная чуяла неладное.

– Все плохо, да?

– Ничего хорошего… А впрочем, раз Марк меня пока не дернул, может и всё обойдется. По крайней мере, без меня.

– Может, он сам вернется?

– Может.

– Что с ним сделают?

– Спать, наверное, обратно положат. Не знаю, Марк что-нибудь придумает. Такой движухи давно не было, упыриное население разрослось.

– Что нам делать?

– Нам? Ничего. Анют, тебе точно ничего. И вообще в самом деле – забыли. Делия в курсе… А Кьяра?

– Да. Она тоже со мной говорила. Только что.

– Значит, в курсе и Марк. В эфире тишина. Всё. Мы летим домой.

Аня снова подошла к Федьке и ткнулась лбом ему в ключицу. Мельком подумала, что он не в привычной косухе, а в весь в джинсе – в светлой, «варёной». Они оба получились как в униформе.

– Прости.

– За что?

– Мы бы спокойно сели на свои рейсы и улетели… Но я просто не могу тебе лгать о том, что важно.

– Мне тоже тяжело тебе врать, Анютка.

– Поэтому я не верю, когда ты говоришь, что мы просто забудем и улетим домой?

– Наверное. Это ведь правда опасно. Он слишком много знает. И по нашей, и по государственной линии.

– Не так… Федь, опять не верю.

– А как?

– Ты его вытащил из прошлой жизни. Я тогда, еще в спальне поняла, что не получится его так запросто социализировать. У Делии с ее хахалем точно. Даже я бы с ними повесилась. И пофиг, что этот Фред американец. Майкл ведь на самом деле тоже к тебе привязан, так?..

– Так… – вздохнул Федька.

– Не получится его взять и выбросить. Что выйдет? Не просто вольный цэрэушник, а одинокой и очень злой? А альтернатива?..

– Нет!.. Анька, ну как ты можешь? Он же тебя бесил.

– Он меня и сейчас бесит. Просто своим наличием в мироздании. Второй раз подряд мою жизнь спускает куда-то, примерно в унитаз. Ненавижу суку американскую. Но не сказать этого – остаться просто дочкой Андрея Палыча, которую надо пасти и опекать. А еще ты мне не простишь, если я поведу себя как овца. Послушаешь, не бросишь, но не простишь. Так?

– Я хочу тебя снова покусать.

– Не сегодня. Разберись с цэрэушником и повторим программу. Только постарайся не пять лет провозиться.

– Не думаю. Майкл парень неплохой, только с…

Аня схватила его за ворот и притянула к себе. Может, в Средневековье Федька считался высоким, но теперь был идеального роста – как раз, чтобы поцеловать по собственной инициативе.

Федька впился в нее так, словно и вправду хотел укусить, так от души, как только на картинах рисуют.

Уже отрываясь от него, Аня поняла, что кто-то стоит рядом и смотрит на них. Оказалось, это мама. Одной рукой она придерживала чемодан с взгроможденным на него Анькиным рюкзаком, другой – Павлика.

– Мам, ты чего здесь?

– Ничего. Нам ворота поменяли, вот и идём. Ясно, на кого ты так удачно упала.

– Анька целуется, – ехидно заявил Павлик.

Отпустив ручку чемодана, мама перекрестилась.

– Марина Геннадьевна, это вы так рады меня видеть.

– Да, Федя, поверь. Рада. Ты с нами летишь?

Федька отпустил Аню из объятий и ответил:

– Нет. Должен был…

– Но возникли обстоятельства. Ясно, понятно. Андрей в курсе?

– Про обстоятельства не в курсе. Как раз собирались звонить…

– Я вам помешаю?

– Злая вы, Марина Геннадьевна.

Аня, шмыгнув носом, достала телефон и стала набирать папу. Волновалась как после двойки на экзамене. Ко всему прочему, она чувствовала, что и мама, и Федька, и даже мелкий за компанию, сосредоточены сейчас на ней.

– Папа?.. – нет, это было переподключение в каком-то дальнем цифровом узле. Еще несколько гудков. – Папа! Привет. Ты можешь говорить?

– Что случилось?

– Ты только не волнуйся. Мы все целы. Мы целы все, пап… Я трубку передам?

Федька взял трубку с таким лицом, будто тоже провалил экзамен.

– Андрей Палыч, вы меня слышите?

– Слышу, Федя. Как самочувствие?

– Хорошо. А ваше как?

– На плохое нет времени. Что у тебя случилось?

– Андрей Палыч, я пока задерживаюсь. Я сегодня не прилечу.

– Это я уже понял. Что случилось?

– Да кот сбежал…

– Какой?

– Какой, какой… Полосатый. Звезданутый. Откачали, на передержку его пристроили, а он сбежал.

– Надо было сразу кастрировать.

– Рука не поднялась. Такой шикарный метис. Но найти надо.

– Надо. Нам такой хвост не нужен.

– Только ты теперь хоть о себе знать давай.

– Буду открытки слать. Отчеты о дрессировке.

– О дрессировке кота?

– Да.

– Фантазёр ты, Федя. Осторожней, вдруг он бешеный.

– Есть осторожнее!

– Анька тебе передала?

– Что?

– Значит, не передала. Вели передать. От меня. Правильно сделал, что дал ей с собой.

– Сейчас распоряжусь.

– Давай.

– До свидания, Андрей Палыч. Кажется, я вас люблю.

– Кажется, я тебя тоже. Всё, Федя, отбой.

Федя сбросил звонок и улыбнулся.

– Девочки, не ревнуйте. Ань, что тебе велели передать?

Аня, уложив мобильный обратно в карман, полезла в рюкзак. Не заторможено, но обреченно. В дальнем кармане, где раньше носила и прокладки, а теперь только заначку крупных денег, лежала деревянная коробочка с тканевой подложкой.

Увидев, что в коробке, Федька оцепенел и будто побледнел сильнее прежнего.

В коробочке лежал его крест – целый, с едва заметным шрамом на месте разлома, на длинном шнуре.

Аня взялась за шнур и надела крест Федьке на шею. Тот склонил голову, крест скользнул в джинсовый разрез и лег ему на грудь.

Федька еще мгновение простоял, замерев, затем обнял разом и Аню, и, несмотря на вялое сопротивление, Марину. Потом и Павлика, наклонившись, сгрёб и крепко обнял.

– Мама, – запищал мелкий. – А что это за дядя? Зачем он всех обнимает?

– Это дядя Фёдор, Павлик. Он просто всех обнимает. Если что, слушайся его, Павлик.

Федька, наконец, чуть отстранил Павлика от себя и всмотрелся в сосредоточенную моську.

– Как живется, Павел Андреевич?

– Пусти.

Федька вначале расцеловал его в обе щеки, а потом уже отпустил.

– Он после Аньки меня поцеловал… – сообщил Павлик, прячась не только за маму, но, на всякий случай, за чемодан. – Я всё папе расскажу.

– Он стукач, – хмыкнула Аня. – Учти, Федь.

– Я не стукач!

– Стукач. Павлик, у нас в семье стукачей не любят…

– Ну хватит! – велела Марина. – Не дразни его! Он в самолете не угомонится. Ты сама домой летишь?

Аня кивнула.

– Лечу.

– Тогда пошли к нашим воротам.

Аня посмотрела на Федьку.

Федька – на Марину.

– Кланяйтесь от меня Андрею Палычу. – Аньку быстро, словно боясь передумать, поцеловал. – Еще увидимся. Пиши пока на этот номер. Если что, дам знать.

Развернулся и, поправив на плече спортивную сумку, почти побежал прочь.

Ане так хотелось, ухватить его, удержать, крикнуть ему что-то или самой кинуться следом. Не верилось, что он только что был здесь, а теперь снова исчез.

Да, еще минута и он исчез из виду, скрывшись за толпой людей.

– Доченька, пойдем, – попросила Марина. – Пусть себе ищет золото партии. Ничего тут не сделаешь.

Ане очень захотелось нагрубить в ответ на такую житейскую мудрость.

Еще посмотрим, что тут можно сделать.

В конце концов, все только начинается.

Она сунула пустую коробку в рюкзак.

– Пойдем на посадку, мама.

Дорога в Тоскану

В доме были задраены все окна.

Федька обошёл его кругом, оглядывая, потягивая сигарету. 

«Нет… – ясно и спокойно пришла мысль. – Я просто теряю тут время. Если бы Марк хотел меня видеть, то уже вызвал бы. Нужно действовать скорее…»

Тут, словно в ответ на мысль, чуть приоткрылась занавеска. Тут же закрылась, но Федька успел заметить, кто именно выглянул. Сейчас наверное, сам явится наружу. Хорошо, с этим можно работать, не подставит хотя бы из-за Анютки. 

Это, в конце концов, даже будет интересно.

К тому окну ближе были двери в кухню, к ним Федька и подошел, миновав калитку за углом, увитым плющом.

Шустро проскользнув через дверь и затворив ее за собой, перед Федором Алексеевичем замер совершенный подросток, худощавый и черноволосый. Огляделся и прислушался, убеждаясь, что «хвоста» нет, и спросил: 

– Дядь, сигаретой угостите? 

Алексашка, застывший во времени господин гимназист.

Клетчатые брючки в обтяжку, ношеные высокие ботинки с круглыми носами и темная рубашка с каким-то значком на уголке воротника. Славное существо то ли из современного Лондона, то ли из Питера. Хотелось просто взять и затискать, но просили только о сигарете…

Федька достал из кармана пачку и протянул ему. Сашка вытащил сигарету и склонился к огоньку зажигалки. Курил не взатяг, скорее понтуясь, как и положено школяру.

– Хорошо выглядите, Федор Алексеевич. Лучше чем в сушеном состоянии и уж точно лучше, чем в кровавых бинтах.

– Какая в доме обстановка?

– Докладываю, – ухмыльнулся Сашка. – Скверная. Балеринка в истерике, Фред порывался копнуть по журналистским каналам, но Марк ему запретил светить морду – и свою, и Грирса.

– А что сам?

– Сам напрягает. У него же вроде как есть связи, но с подключением их к делу тянет. В итоге осмотрели местность и ждут. Вероятно, ждут ночи. Нюх и не только значительно обострятся… А еще у него на ковре Кьяра. Они почти час говорят наедине.

– А она-то чем провинилась?

– Подозреваю, слишком настойчиво уговаривала и Делию, и Аньку не передавать тебе информацию.

– В смысле?..

– В смысле, хорошо соображала, чем все это закончится. Подбросила дрожжей.

– Думаешь, могла все просчитать?

– Ха-ха, дядя Федя. Она – то же, что и Марк, но без лишнего пафоса и с великолепным бюстом.

– Интересно, почему Марк сам меня не вызвал.

– Так пойдите, спросите.

– Нет. Скажи, где Делия с Фредом жили.

Сашка еще разок как бы затянулся, затушил сигарету об старинный каменный косяк и кинул окурок в ящик с мусором.

– А давайте я вас отвезу, Федор Алексеевич? В мрачных заседаниях пока перерыв, меня сразу не хватятся. А пока Марк надумает, может, ты чего успеешь сделать.

– Ну давай, Алексашка, отвези. Надеюсь, машину не у Марка свистнешь. 

– Обижаете. У меня свой транспорт.

В сложившихся обстоятельствах выбирать не приходилось, но Федька едва удержался от того чтобы не засмеяться в голос. Почти удержался.

– Транспорт. Я должен быть благодарен, что не самокат.

– Федор Алексеич!.. 

– И не велик. Да.

– Ну уж извините, не черная волга с мигалкой. Но я на такой красопеточке весь Париж в свое время объехал. Для старой Европы лучшего транспорта не найти.

Сашка уселся в седло красной, поблескивающей хромированными деталями «Веспы» и надел шлем. Федька перекинул ремень сумки накрест через грудь, подтянул ее как рюкзак и сел сзади.

– Как за тебя так взяться-то, чтобы не переломить? – вздохнул он, обхватывая Сашку.

– Не беспокойтесь, Фёдор Алексеевич, не переломите.

– А Шварцу в застенках удалось.

– Только руку. И я тогда был не в кондиции. Держитесь, поехали! 

– Давай уже, Гагарин.

На мопеде Федька чувствовал себя как на едущем табурете – полным идиотом. Однако нельзя было не признать, что школяр оказался правым – по старым улочкам эта табуретка проскакивала легко как лиса по норам, а движение по оживленным улицам давалось ей и вовсе легко. Для города, для старого европейского города такого было вполне достаточно. Вот на трассе, думалось Федьке, нужен был бы его старый мотоцикл. Как там он у Митьки, не укатал ли совсем? А если разбил? А то и вовсе убрал под брезент в гараж?..

Федька только вздохнул. Что уж горевать? Отдал, так отдал.

Приехали довольно быстро. Сашка едва успел по-французски обругать пару-тройку пешеходов, переходящих дорогу по фэн-шую, как подскочили к новому, начала двадцатого века, дому. Благородно розовый, с оплетенным плющом фасадом и приветливым светлым внутренним двориком, выглядывающим из арки.

– Тут апартаменты, – сообщил Саша, стягивая шлем. – Делия с Фредом снимают те, что в мансарде, на самом верху.

– Закрывают на карточку?

– Нет, обычный замок. Ключи у консьержки. 

– Она тебя знает. 

– Да, видела. 

– Прекрасно, пошли. Базарь что-нибудь весёлое на вашем, на европейском, главное объясняй, что тебе сильно нужен ключ. 

– А вы?

– А я рядом постою. И перестань мне «выкать».

Саша, как ни в чем не бывало, пошел вперед. Заглянул в комнату консьержки и принялся лопотать по-французски, вставляя то итальянские, то английские словечки и фразы.

Старушка вначале улыбнулась, затем растерялась – то ли от потока слов, то ли от появившегося за Сашей Фёдора. Впрочем, про существование Фёдора она мигом забыла и принялась участливо кивать в ответ на захватывающий рассказ о чрезвычайно важном выступлении мадемуазель балерины и о забытой в апартаментах счастливой бабушкиной броши.

Когда Сашин сбивчивый рассказ уже грозил перерасти в сюжет триллера в духе Дарио Ардженто, консьержка под пристальным Федькиным взглядом кивнула в последний раз и протянула ключ.

В апартаментах царил легкий беспорядок – следствие жизни танцовщицы и вольного журналиста.

Федька прошелся по гостиной по спальне. Они были здесь – если не все, то самые сильные. Кьяра, Марк… Присутствие Майкла, как отмеченного им, Федька тоже ощущал. Присутствие ощущал, а также видел оставленные вещи – почти все, кроме тех, что можно унести на себе. Эти же вещи и эту же сумку Федька видел в их общей комнате пять лет назад. 

Будто позавчера переехали.

Но никакое чутьё – ни нажитое на службе, ни тёмное, «племенное», – не подсказывало ему, что здесь замешаны посторонние. Нет, никакого контакта со спецслужбами пока не было. Да каким бы образом? Майкл от своих ушёл довольно некрасиво, к тому же – не представлял, когда и как проснётся.

Помимо гостиной, объединённой с кухней, и спальни, оставался длинный узкий балкон.

Сашка уже вышел туда и, стоя в ажурной тени плюща, заползающего с фасада на балкон и крышу по протянутым тонким рейкам, любовался видом. И выедал завитушку марципана из прозрачного фантика.

– И откуда ты конфетку взял?

– У них целая ваза, самим много. Делии брат Родриго из Толедо привёз. Самый лучший марципан – из Толедо. А что? 

– Ничего, – только махнул Федька рукой.

Жрать и пить в обыскиваемой квартире… Можно сразу фотографию с автографом оставить, а лучше – дарственную на что-нибудь. Но на самом деле уже сегодня их визит перестанет быть тайной для семьи, и то, что Делии с Фредом самим много толедского марципана, будет единственной проблемой, какую оставит по себе пустой фантик.

Федька прошёл вдоль по балкону.

Столик, плетеные стулья. На столе два бокала, под столом – пустая бутылка из-под вина. На спинке стула оставлено пастельно-розовое парео. Здесь коротала вечер парочка голубков. Делия почему-то представилась ему сидящей в кресле по-турецки, Фред – разумеется, со своим ноутбуком, который был ему как симбионт – закинувшим ноги на ограду балкона. Вот сюда, совсем рядом с ним. Как вариант вполне можно предположить, что он сейчас стоит именно там, где стоял бы Майкл, участвуй он в разговоре.

– Алексашка. 

– Да, Фёдор Алексеич.

– Сядь, как будто ты Фред.

Сашка сел в кресло напротив того, что с парео, глянул на «свой» бокал и, естественно представив Фреда с ноутом, протянул ноги на ограду балкона. 

– Теперь говори, как будто ты Фред.

– На тему?

– Ну о чем бы ты говорил с Майклом? 

Саша положил руки на бедра, побарабанил пальцами, будто по клавиатуре и стал говорить. Говорил хорошо, по-британски, старательно изображая грубый американский акцент.

Шпарил что-то без остановки про плавильный котёл, про «Большое Яблоко», про Нью-Йорк, который никогда не спит, и ночь на Бродвее наполнена светом неона. Ввернул что-то и про разборки мафии в тридцатые, но о них он знал только по популярным, даже не слишком нуарным фильмам, так что быстро перешёл к вопросам про службу в ЦРУ…

Понятно было, что настоящий Фред, в отличие от пародии на самого себя не спрашивал бы так грубо настолько в лоб, но, конечно же, не мог не спросить, хотя бы не подколоть, не упомянуть. И ясно было, что Майкл в приятельской беседе прореагировал бы так же, как и Федька в эту секунду – отступил бы от края балкона и отошёл бы в сторону. Просто утомившись этим разговором, просто прогуливаясь.

За очередной рейкой, оплетенной плющом, был оставлен третий бокал. Прекрасно.

– Hey, Mike! – вальяжно окликнул Саша.

– А теперь давай за Делию, – велел, не оборачиваясь, Федька. 

– Серьезно? 

– Серьезно.

Саша перебрался во второе кресло и завернулся в парео как в плат.

– А, теперь я Наташа! 

– Я сказал – серьезно! – напомнил Федька, оглядывая вид между домами.

Улица, на которую выходил задний фасад дома, взмывала резко вверх и вливалась в другую, вероятно, вообще в какой-то проспект. Едва Федька взглянул, между домами проехал, сверкнув сизым боком большой автобус, словно гиппопотам. Дальше побежали машины, мопеды и даже троллейбус.

Сашка, уже просто накинув парео, позади лопотал по-французски, ожидаемо, как на родном – курлыкал что-то про театр, вворачивая что-то про танец, про арабески.

Федька французский в общем понимал, но скоро ему просто надоело вникать. Он просто следил за потоком машин. Проскользнула еще пара «гиппопотамов» – уже в другую сторону. 

– …Но а в целом грустно, и, я бы даже заметил, обидно, когда стараешься, а тебя не слушают, – завершил Саша свой поток сознания всё также на французском. Он замолчал, скинул парео обратно на кресло. – Федор Алексеич?

Он тоже подошел к другому краю балкона и замер рядом с Федькой.

– Что там? – спросил тот, указывая вперед и чуть влево за дома.

Тут же, словно по велению его руки, между домами проскользнул высокий автобус – похожий на туристический, но не такой приветливый и глянцевый.

– Автовокзал, кажется.

Сашка припомнил, что когда Фред с Делией только въезжали, хозяйка дома расписывала это как одно из преимуществ.

– Думаешь, он пошел на автовокзал и просто уехал?

– Рассмотрим варианты, – предложил Федька. – Слушая этих двоих – ньюйоркского журналюгу и мамзель – лично я либо сиганул бы с балкона… – он сделал паузу и поглядел вниз. Сашка следом опустил взор. Внизу, на плитах двора, в лучах закатного солнышка, лежал, словно в коматозе, полосатый тощий кот. – Либо захотел бы просто уйти и свалить от них. Только бы услышать собственные мысли. Особенно после всего, что было. 

Сашка почесал репу, оглядываясь, желая сказать что-то нужное или спросить что-то умное. Но тут в его кармане забился мобильник.

Чуть побледнев, он вытащил его и не сразу решился взглянуть на дисплей. 

– Марк? – спросил Федька.

Сашка мотнул головой.

– Филипп. – Он снял трубку. – Hi, dad! У меня срочное дело внезапно возникло. А что, все хватились? Прикройте меня вместе со Славиком там? Я скоро…

Он сбросил вызов и сунул телефон обратно в карман.

– Ты скоро, – кивнул Федька. – Подбросишь меня к автовокзалу и дуй домой. Можешь рассказать, как и что было. Фора у меня уже будет. В краже марципана тоже можешь сознаться.

– В этом – в первую очередь, – серьезно пообещал Сашка.

Закрыв за собой все двери и окна, они ушли из квартиры. Ключ отдали консьержке, медитирующей на старенький телик, в котором бурлили нешуточные мыльные страсти.

Уже когда садились обратно на мопед, Федька заметил: 

– Занятно, как ты его зовешь. По-русски «Филипп», по-аглицки «dad». Трудности гибридизации?

– Да нет. Я его на самом деле Филиппом и зову. А «dad» так, по приколу. Самый смак это когда в людном месте скажешь ему «all right, daddy» и в щечку – чмок. У окружающих аж глаза вылезают. Правда, в последние годы все реже.

Федька заржал и обхватил Сашку покрепче.

– Захочешь, чтобы у окружающих гарантированно глаза вылетали, обращайся!

– Дяденька, что вы такое говорите? Мне всего двенадцать! 

– Чего?

– Десятков.

Наконец Саша приостановил мопед у тротуара. Федька слез и, прежде чем отойти, оперся о руль, заглядывая Сашке в лицо.

– Не могу так, сними шлем на минуту.

Саша послушно снял. Федька продолжил. 

– Вы с Анькой вроде как подружились…

– Очень милая девочка. Компанейская.

– Учти, ты мне нравишься, но не вздумай… 

– Я присмотрю за твоей невестой, раз ты ей не доверяешь, Фёдор Алексеич.

– Ну и наглый же ты! Марк тебя избаловал.

– Да. Я – анатомическая редкость.

– Ладно, бывай.

Они пожали друг другу руки, Сашка натянул обратно шлем и укатил, нырнув в поток машин на старых улицах…

У Федьки в телефоне нашлась фотография Майкла. Правда, еще прижизненная, но мало ли развелось косплееров и умельцев фотошопа?

Пятый или шестой водитель автобуса его узнал. Парень без вещей, иностранец с крупными деньгами, взял билет до Флоренции, но вышел раньше. Подскочил как ошпаренный и велел остановиться. Велел так, что нельзя было отказать, сославшись на правила…

Федька спросил, когда следующий рейс и есть ли места. Оказалось, через час и мест полно.

Федька обещал заплатить как за билет до Флоренции с условием остановки в пути – там, где вышел американец. Торговались как на базаре – в окружении остальных водителей и арабской уборщицы. Главным переводчиком выступил водитель-украинец.

Наконец, договорились, Федька сунул в руку водителю деньги и сел в дальний конец автобуса ждать отправления.

Постепенно салон заполнился почти на две трети – туристами и теми, кто едет домой или в гости к родне. Когда автобус выезжал с территории вокзала, Федька осторожно выглянул из-за занавески – не нагоняет ли его машина с Кьярой за рулем и Марком на пассажирском сиденье? Нет. И лучше не уточнять, по какой причине и чего ждать в дальнейшем…

То скользя по асфальту, то трясясь по брусчатке как по стиральной доске, автобус ехал прочь из Рима. Солнце уже скрылось за домами и город наполнялся электрическим светом – фонарей, подсветки древних камней, окон домов.

Поняв, что покидает Рим, Федька попытался оглянуться через высокое заднее окно автобуса. Но и окно было слишком пыльным, и очередной поворот скрыл край вечного города. Не вышло прощания. Значит, еще увидятся…

***

Чутье вело лучше любой карты или навигатора. Будто шёл, держась за натянутую струну. Вернее, ехал, откинувшись на просевшее, слегка засаленное кресло.

И вдруг эта струна, издав тихий звон, оборвалась. Случилось ли это до того, как он увидел запруженный, затянутый ряской и тиной ручей с нависшей над ним каменной мордой – или после? 

Но несколько секунд спустя автобус затормозил. 

– Hei, russo!

Несколько туристов – пара немолодых дам и парень с девушкой – напряглись и стали выглядывать со своих мест.

– Граждане, сохраняем спокойствие, – велел Федька, пробираясь по проходу. – Ciao!

Он вышел через дверь в середине салона, дверь за ним мягко закрылась и автобус тронулся дальше, в ночь. Скоро наступила пригородная сумеречная тишина.

Где-то залаяла собака, значит, живут люди.

Подумав, Федька вернулся чуть назад, к запруженному ручью. Почему чутьё так отметило его?

На самом деле ручей был жив – по другую сторону дороги он вытекал из бетонной трубы, но уже тощий, тихий. 

А запруженная часть и вправду напоминала болото. На нее уже стекались струи тумана, заволакивая склонившиеся над тёмной водой ветви деревьев.

Темнело стремительно и нависшая над запруженной частью каменная морда уже едва виднелась. Она венчала собой свод выхода другой, старинной трубы, сложенный из обтёсанных камней, а не отлитый из бетона. Федька обошел по берегу и, включив фонарик, склонился к камням и к морде.

Морда скалилась, прижав грубо вытесанные уши. Конечно, это была морда волка, только показалось, что собаки. Когда-то здесь или поблизости, наверное, была вилла, вот и украшали даже канавы. Остатки прежней роскоши.

Неужели одна эта морда привлекла его внимание? Нет. Болото. Он понял, что этот запруженный ручей похож на болото со склоненными над трясиной деревьями. А морда лугару это так – вишенка на торте.

Майкл увидел ее в предрассветный час, когда туман уже развеивался, но повинуясь почти такому же импульсу, велел остановить автобус… 

Он на верном пути.

Оставалось только надеяться, что, постояв немного на шоссе, американец не рванул дальше автостопом – по Италии, а то и по Евросоюзу.

Но пока стоит поискать здесь.

Федька снова прошел вперёд, туда, где остановился автобус, затем – дальше. 

За следующим поворотом от большой асфальтированной дороги побежала в сторону другая. Окруженная акациями и редкими высокими пиниями, она вела наверх, на высокий холм с темной и выщербленной короной старой крепостной стены. Внутри нее, вокруг колокольни, теснились домики с черепичными крышами. В редких окнах горели огни. 

Хорошо. В городке живут люди. Раз не туристический, значит, войти можно будет свободно. По-крайней мере, бесплатно. А раз есть колокольня, то есть и старая церковь, где можно будет пересидеть ночь.

И Федька пошел наверх, в кружевном лунном свете, льющемся сквозь кроны пиний.

Как же хорошо становилось с наступлением тёплой ночи!

Внизу дороги, под деревьями виднелось что-то похожее на пару маленьких домиков – это оказались прикрытые на ночь лавочки. Местные продают у дороги фрукты, а может, и домашнее вино.

Постепенно вырисовывалась картина тихого городка, чья слава, если и блеснула в какой-то момент истории, давно миновала, и только остатки стены и каменная церковь с колокольней отличали его от глухой деревни. Хотя, нет, в Европе и в глухих деревнях церкви строят из камня. С лесами напряжёнка.

В городок оказалось и правда легко войти – через портал, давно лишенный тяжелых ворот. Внутри оказалось, что в городе вполне себе имеется ночная жизнь.

На центральной площади, неровной и пологой, с колодцем посередине, сосредоточились все главные заведения города парикмахерская, магазин и кабачок для своих. Теперь магазин и парикмахерская были закрыты, зато кабачок словно вытек из дверей – музыка играла из открытого окна (надрывалось радио, каким-то из хитов последнего Евровидения), несколько дородных сеньоров сидели за массивным деревянным столом у крыльца, а молодежь расселась на пластиковых стульях, на ограде колодца, а первый парень на деревне – на сиденье своего мопеда. Тут же были видны и местная королева любви, и бабушкина внучка, вышедшая рядом постоять, и дружки «первого парня», и пара пубертатных шкетов, мечтающих таковыми стать. Из кабачка тянуло домашней стряпнёй, но Федька чувствовал, что горло начинает саднить от совсем иного голода. Досадно, что пришлось уехать, толком не перекусив, но времени не было. А ведь если так вдуматься, клыки он ни в кого не всаживал как раз лет пять – после пробуждения питался донорским суррогатом. Что ж, в любом случае придется задержаться здесь на пару суток и перекусить кем-то из представленной публики.

Кстати, меню весьма недурное.

Пока Федька осматривался, меню в полном составе прекратило болтовню и обернулось на него.

– Buona sera! – улыбнулся Федька, махнув рукой.

– Americano? – поинтересовался один из дородных сеньоров.

– No! Russo. – Почесав в затылке, Федька развел руками, словно досадуя, что не может что-то найти или увидеть. – Americano? Perfavore…

Местные озадаченно переглянулись. Похоже, Майкл сюда и правда наведался. Нутром Федька чуял, что он рядом.

А с чего бы жителям тихой европейской провинции радоваться, что к ним зачастили американцы и русские, пусть даже в количестве «одна штука»?

Наконец, с седла поднялся «первый парень» и, отойдя от остальных, кивнул в сторону, к одному из выходов с площади. И пошел туда сам, не спеша, но и не мешкая, походкой вразвалочку, ожидая, что «russo» следует за ним.

– Grazie, – улыбнулся Федька остальным и поспешил за своим провожатым.

Камни древней брусчатки площади были подогнаны плотно и ровно как чешуйки и чуть поблескивали от протянутой поперек площади гирлянды фонариков и от света в нескольких окнах. Фонарей на здешних улицах не было, парень впереди шел по узкой улочке, поднимавшейся лестницей вверх, привычно, зная ее как свои пять пальцев, а Федька – следом за ним, чувствуя, почти видя исходящий от него жар.

Вот зачем вспомнил, что пять лет толком не пил? Теперь еще сильнее захотелось…

Промелькнула шкодливая мысль – не закусить ли прямо здесь, прямо сейчас, прямо в аутентичном средневековье? Сюда, на эту каменную лестницу, кажется, даже окна не выходят. Даже если выходят, то сейчас там темно, никого.

Федька сдержался.

Выдержки потребовалось всего-то на секунду – после поворота каменного коридора они вышли на широкую и ровную улочку. По левую руку она упиралась в каменную стену, опоясывающую городок, по левую – спускалась вниз лестницей. Посредине этой улицы напротив друг друга стояли церковь и двухэтажный домик с крохотным садиком. Горел свет внутри церкви, горел фонарь над входом, мерцал телевизор на втором этаже домика.

– Americano, – парень указал на церковь. Затем на домик: – Padre.

Развернулся и ушел. Местный альфа сделал все, что в его силах и даже чуточку больше.

Федька не стал тревожить падре, пошел сразу в церковь.

В церкви шел ремонт. Ярко светила лампа, похожая на маленький прожектор, воткнутая в тройник, хвост которого тянулся в угол, в ризницу, да догорали несколько свечек у подножия статуи Девы Марии.

Лампа лежала на свободном пятачке меж раздвинутых скамей. Рядом стояла стремянка, а на стремянке, босиком, в джинсах и чужой заляпанной футболке, с валиком на длинном шесте в руках, стоял Майкл Грирс.

– Етить твою мать, профессор! – выпалил Федька и тут же сам зажал себе рот, услышав, каким чистым эхом разнеслись его слова по старой церкви. – Прости Господи дурака, – перекрестился он. – Майк, ну ты чего? Все бегают как раненые олени, думая, что он на явку с ЦРУ пошел, а он тут гастарбайтером устроился.

– А почему ты думаешь, что я не назначил явку с ЦРУ?

– Где, здесь? Ну ты идиот что ли в такой малолюдной местности явку устраивать? Ты первый американец, я – первый русский, что здесь побывали. Все гости наперечет. Уж лучше на вершине уединенной горы зимней ночью. А серьезно – что ты делаешь?

– Потолок крашу.

– Зачем?

– За еду и ночлег. Думал, ты, как уроженец Средних веков, поймешь такую нехитрую схему, – Майкл усмехнулся недобро, но уже не настороженно. – Где остальные?

– Пока только я. Хвоста вроде не было. Но скоро наверняка понаедут.

– А зачем приехал ты? Ты же должен быть в Москве со своей Анной.

– Ты не поверишь, Майк. – Федька кинул на одну из скамей свою сумку, за ней – куртку, оставшись в сувенирной футболке с римским орлом. И полез на стремянку. – Увидел ее – и понял, всё, остыло. Улетай, говорю, Аннушка, без меня, променял я тебя на американца.

Майкл огляделся, понимая, что единственный путь к отступлению – спрыгнуть со стремянки высотой в собственный немалый рост на каменные плиты, устеленные газетами. Или попытаться скинуть Федьку, но тогда не факт, что стремянка устоит.

– Слезай, – сказал Майк.

– Не могу, радость моя. Только тебя нашел…

Майкл мазнул перед лицом Федьки валиком. Тот успел увернуться и запачкал только нос.

– Эй, ну ты чего?

– Слезай, а то упадем оба.

Но Федька, утерев нос, лез дальше. Ступеньки кончились, и он схватился за ноги Майкла.

– Здесь живут небогатые люди, и мне не хочется ломать их имущество, выражая свое отношение к тебе.

– Купим им новое имущество, получше старого. А тут вон какая романтика – ночь, тет-а-тет, свечи горят.

– Мы в церкви.

– Да брось, она же католическая.

– Вообще-то я крещеный католик.

– Что, серьезно?

– По настоянию бабушки.

– Ну тогда ладно. Небезнадежен, – Федька полез обратно. – А если серьезно, давай поговорим?

Майкл глянул на него так, словно хотел метнуть валик как копье.

– Сейчас. Кусок докрашу. И поговорим.

– Нет, ты серьезно тут подвизался?..

– Здесь я слышу свои мысли. В отличие от того ада, в котором ты меня оставил. Надеялся, что раз ты улетел, у меня будет хоть немного времени.

– Всё-всё! Крась. Я тут тихонько тоже о чем-нибудь подумаю.

Федька пошел от стремянки вдоль по нефу к алтарю. В темноте он миновал статую святого – судя по силуэту бородатого мужчины, держащего ребенка, это был Святой Христофор. Мимо сумрачного, скромно убранного алтаря, прошел к статуе Девы Марии. Богородица была старая-престарая, из глухого Средневековья. Свечи, оплавившись, уже едва тлели. Хорошие свечи – теплая белая масса пахла настоящим воском. Тут же был и ящик с целыми свечками, и ящик для оплавленных. И еще ящик для пожертвований. Пока еще бились несколько огоньков, Федька кинул нашаренную в кармане монетку, взял новую свечку и, перекрестившись, зажег. Поставил на верхний ряд, поближе к статуе, и в полумраке храма теплый свет огня тронул простые каменные одежды.

Потрескивал свежий фитилёк, шуршал валик по потолку и чуть жужжала лампа. Только от этих, едва слышных звуков, уши не закладывало от тишины. Ночные посиделки на площади были отсюда совершенно не слышны.

Федька вздохнул поглубже…

– Господи, воззвах к тебе, услыши мя… Вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к тебе…

Серебряный тенор разнесся по церкви мгновенно, как вспышка света. Майкл, пошатнувшись на стремянке, чуть не упал, сбалансировав с шестом валика как канатоходец.

– What a?… What?

– Чего это тебя колбасит? – искренне удивился Федька. – А говорил, крещёный…

Тут в дверях церкви появился силуэт. Невысокий, всклокоченный, с растопыренными руками и в широких одеждах.

Вошел и воплотился в старичка в пижамных штанах, майке, халате и шлёпанцах.

– Это кто?

– Это падре.

Майкл присел на верхнюю ступеньку стремянки, наблюдая за происходящим.

Старичок изумленно огляделся, посмотрел на Майкла, потом – на Федьку, потом – снова на Майкла.

Майкл указал на Федьку и сообщил падре:

– Cantare.

– Стукач, – довольно усмехнулся Федька.

Падре осторожно подошел к нему, украдкой оглядываясь на Майкла.

– Americano?

– Russo, – ответил Федька.

– Bello! Belcanto!

– Grazie.

– Angelo! Angelo!..

– Ну не!

Старенький падре заговорил быстро и взволнованно, и Федька перестал улавливать смысл. Падре понял, что его не понимают, и в итоге оба уставились на Майкла.

– Он спрашивает, правильно ли он уловил, что это православное церковное пение и хочет, чтобы ты и завтра спел что-нибудь уже для всех.

– Ой, да переведи ему, что на здоровье! Мой обалденный первый парень, от которого у историков до сих пор каблуки заворачиваются, научил меня огромному количеству прекрасных душеспасительных песнопений, – последнее Федька, мило улыбаясь, сказал прямо старому падре.

Майкл, разумеется, перевел только согласие в общем.

Падре радостно хлопнул в ладоши. Потом внезапно обнял Федьку и, все еще в растерянных чувствах, кинулся бежать прочь.

Уже у самого порога Майкл окликнул его, быстро спросив что-то. Падре, махнув рукой ответил, «Si!» и ушел, наконец, спать.

– Ты приносишь хаос, куда бы ни пришел.

– Зато красиво. Что ты ему сказал?

– Что мой друг останется ночевать.

– Мммм…

– Милый старик. Пусть думает, что ты мой друг.

– Сейчас всё обсудим, Майк.

– Сейчас. Только кусок докрашу.

В Тоскану приходит осень…

Дверца машины захлопнулась.

Снаружи остался теплый вечер, уже чуть более тихий, чуть более синий, чем летние вечера.

Внутри было прохладно, пахло дорогой кожей кресел и отделки, и немного – эфирным маслом бергамота.

– Ох, до чего хорошо тут у тебя. Так бы и остался жить.

– Тебе в этом городке так скверно живется?

– Нет, живется преславно. Постоянный донор появился. Конфиденциальный. Я обещал не нарушать тайны, не портить ему имидж. Такой мачо… Ну и ремонт в церкви потихоньку заканчиваем.

– И что дальше?

– Пока не знаю. Все планы сбились, когда Майк сделал ноги. Пришлось действовать по ситуации.

– Не сказав мне.

– А что бы ты предложил?

– Положить его обратно в сон.

– В сон?

– Да. Таково было условие вашего выхода из игры.

– Он был не в курсе наших с тобой условий. Я лгал ему.

– Неужели тебе стало стыдно?

– Немного. Вот самую малость. Всё-таки он цэрэушник. Но я побоялся, что ты его уложишь не спать. А насовсем… Такое на моей совести, в самом начале мирной жизни – вот совсем не надо.

– Надо было явиться ко мне.

– Боялся рисковать.

– Боялся рисковать ты. Боялся рисковать Александр. Боялась рисковать Кьяра. Я был слишком мягок с вами. С вами со всеми. А вы действовали за моей спиной.

– Чтобы разрешить всё миром. Чтобы тебе не пришлось совершить ошибки, чтобы даже волноваться не пришлось. Сам подумай – ты же и хотел окружить себя разумными людьми, которые старались бы жить как люди. Тебе это удалось!

– Если бы ты знал, какой путь был пройден. Какой ценой это было куплено.

– Что, много голов пришлось срубить? Мм?.. Ого!..

– Ты представить себе не можешь, что было сделано.

– Ну кое-что я могу себе представить, но настаивать не стану. Люди умеют удивлять. А кто-нибудь, кроме Кьяры Безаччо, знает о том, что было?

– Александр.

– Тьфу ты! Этот мальчик-ромашка. Ну и ведь не сошел с ума от страшной истины.

– Он сильнее и глубже, чем ты думаешь.

– Да ничего особенного про него я не думаю. С радостью познакомлюсь поближе при случае. Я просто помираю с того, как ты с ним носишься, как с писаной торбой. До сих пор. С чего вдруг?

– Я был его наставником.

– Любовником?

– Нет.

– А что тогда? Меня ты тоже наставлял. По всякому.

– Ревнуешь?

– Нет. Любопытно.

– Ты ко мне попал уже сформировавшимся, а он – прямо из-за парты. Можно сказать, что вырос у меня на глазах.

– Что, прям отеческие чувства? Но ты ему хоть уши надрал за то, что он мне помог?

– Не волнуйся, ему досталось, что положено.

– А с нами что сделаешь?

– Да вот уже с месяц думаю, что с вами делать.

– Неловко же, пока ремонт не закончим. Уже немного осталось… Ай, погоди! Чего? Ты уже месяц знаешь, где мы, и молчишь?

– Пришлось подключить некоторые связи, чтобы вычислить, где твой мобильник. И вот думал, что делать. Решил вначале поговорить.

– Очень верное решение. И чем ты снова недоволен? Моей фамильярностью?

– Думаешь Майклу можно доверять?

– Он мне нравится.

– Мне тоже. Это не ответ.

– Думаю можно. Дай мне еще немного времени. Тут приходиться питаться осторожно, подкармливать друг друга после охоты. А ты же знаешь, как это сближает. Так что? Собирать вещи? Мы мигом, ты тут подожди.

– Не подожду, Федя.

– А если серьезно?..

– Я серьезно. Вы останетесь здесь.

– А за городскую стену выходить можно?

– Можно.

– И ничего нам за это не будет?

– А что может быть? Я не могу вам запретить. На вашей стороне вся семья. Семьи… Нас снова стало слишком много. Я наконец-то понял, что у меня нет реальной власти. Возможно, появится, когда все увидят, что я был прав. Не пришлось бы только заплатить слишком страшную цену…

– А если не придется ее платить?

– Я буду рад оказаться неправым.

– По твоему лицу вижу, как ты будешь рад. Можно, спрошу откровенно?

– Удивительно, что ты решил уточнить.

– Меня не оставляет мысль, что ты хоть малость, но жалеешь, что наше сообщество по факту совершенно беззубое и не может противостоять человечеству.

– Я никогда не хотел противостоять человечеству. Я хотел, чтобы мы осознавали себя его частью.

– Тогда должен тебя расстроить – нам придется выйти из шкафа.

– Интересный план. Не смей.

– Нет, уж вот это только с твоего разрешения. И после общего вампирского голосования. Слушай, может общий чат в мессенджере создадим?

– Так, хватит.

– Я серьезно.

– Я тоже – иди отсюда, тебя ждет ремонт. Только большая просьба – сообщать о дальнейших перемещениях.

– Обязательно! Но на счет общего чата я бы подумал. Сообщал бы всем братьям и сестрам разом.

Федька, уже выйдя из машины, едва успел договорить, прежде чем Марк Альфений, наклонившись через пассажирское кресло, захлопнул дверцу уже перед его носом.

Римлянин уехал.

Федька оглянулся. За ним стояла пара мальчишек из городка – как будто возились с великом и совершенно не наблюдали. Федька отошел под крону пинии, расслабленно приник спиной к ее коре и закурил. Мальчишки покатили в город – один в седле, другой на багажнике.

Сейчас, еще немного. Пусть пока разболтают хоть кому-нибудь. Настой из слухов придает приятный вкусовой оттенок. Главное не передержать.

Докуривал уже по дороге наверх.

На площади шел пересменок. Закрывалась парикмахерская, открывался кабачок. Хозяйка поправляла скатерти столиков на улице и переговаривалась с парикмахершей, курящей на своем крылечке. Вот-вот люди вернутся из ближайшего, перетертого под новую застройку, городка: мужчины – с работы, дети – с учебы. Старики выйдут посидеть за столом, чтобы пообщаться и показаться своему маленькому мирку.

– Сaffè, due? – уточнила хозяйка кабачка, едва Федька подошел.

Федька только улыбнулся и кивнул.

Обычно они с Майклом баловались спросонья кофеёчком в своей комнате, но порой и выползали к людям.

Сейчас Майк уже должен проснуться, а поняв, что Федька встал и ушел довольно рано, наверняка придет сюда.

Все шло своим чередом.

Зазвонил колокол, созывая людей к вечерней молитве. Хозяйка кабачка, уже набрасывая на голову кружевной черный платок, придерживая на сгибе локтя плетеную сумку, лишь поглядела на Федьку, приоткрыла рот, будто собираясь сказать что-то понятное им обоим. Федька кивнул и махнул рукой.

– Покараулю, покараулю!

Хозяйка убежала вместе с парикмахершей.

Уже вернувшиеся домой жители городка отправились в церковь, остальных ждали уже к позднему вечеру.

Площадь опустела, город в сумерках затих, словно вымерший.

Тут и появился Майкл – в джинсах, футболке и сланцах.

– Кто тут к нам шлёпает спросонья? – криво усмехнулся Федька сквозь зажатую в губах, но еще не подожженную сигарету.

Пока Майкл брёл к нему, уже выучивший, где розетка с рубильником,Федька включил гирлянду. Сел обратно.

– Кофейку?

– Thanks.

Майкл сел за стол, взял чашку и отхлебнул первый глоток. Выдохнул.

– Ну что, теперь чувствуешь себя человеком?

– Не смешно. С каким богатым сеньором ты трепался в машине?

– Что, мелкота уже донесла? – довольно поинтересовался Федька, затягивась. – С сеньором Марко Альфенио.

– Fuck…

– Не, не сегодня.

– Где он?

– Уехал.

– Просто уехал?

– Ну да. Считай, мы на испытательном сроке. О передвижениях отчитываемся.

Майкл кивнул. Принял к сведению.

Отхлебнул кофе.

– И что ты намерен делать?

Федька пожал плечами.

– Ремонт.

И они продолжали делать ремонт.

Изнутри церковь покрылась новой светлой кожей штукатурки, которая теперь почти скрылась под слоем светлой краски. Статуи Мадонны и Святого Христофора стояли в полиэтилене как в дождевиках.

Федька взялся рисовать виноградные лозы на колоннах. Судя по старым фотографиям, которые показал им падре, такой узор прежде и правда был. Рисовать было просто и приятно, и получалось делать в разы меньше американца.

Правда, после визита Марка Майкл стал шпарить, будто впереди маячил конец пятилетки.

Просто понял, что дорога ведущая прочь из этого милого городка, обрела определённость?

Нет, нервов многовато.

Раз-другой ховал телефон, в котором до этого копался – при чем, ховал быстро и нервно, словно был шпионом из дурацкого триллера.

Влезть в его телефон Федька не смог – не подобрал пароль, пока была минутка. Год и дата рождения не сработали. Поди узнай, что там – год рождения мамы, папы, любимого племянника, премьера «Звёздных войн»?.. Премьера «Звёздных войн» не подошла. Да и не похож Майк на фаната «Звёздных войн». Вычислять даты премьер Кубрика времени не было.

Федька решил действовать привычным напуском: ночью, после горячей любви и кормежки завалился не просто домой, а к Майклу на постель.

Тот как раз читал что-то в сетях, судя по отражению экрана, мелькнувшему в зрачке. Тут же он мобильный погасил, вставил под подушку как в паз, и сцепил руки за головой.

– Ну и?

Федька вздохнул.

– Холодно у тебя тут. Совсем околел. А я тебе горяченького принес.

– Не хочу. Я завтра сам.

– Охота в городе две ночи подряд? Майк…

– Я уже договорился.

– К твоей парикмахерше муж на отпуск приехал.

– Я не к ней.

– А к кому?

– Это традиционный допрос КГБ?

– Это нетрадиционный допрос КГБ. Если бы допросы проходили так, то на Лубянке бы очередь стояла. Я обожрался так, что мой бедолага завтра до обеда глаза не разлепит. А меня переедание очень заводит. Так что либо пей по-хорошему, либо нетрадиционный допрос не прекратится. Возможно, в течение дня…

Не надеясь, что Федька заткнется по своей воле, Майкл толкнул его с себя на пол и сам навалился сверху.

Укусил со злостью почти в самую шею.

Федька, глядя в потолок, через побелку которого просвечивали старые балки, в очередной раз задумался – каков Майк непосредственно в постели? Наверняка начинает с нежностей, но может резко перейти на грубость. Проверить на практике не доводилось и, наверное, в ближайшие годы не доведется. Майкл был не по этому делу, а ломать ему психику, особенно сейчас, не хотелось.

Майкл отвалился от него, лёг рядом.

– Почему ты шляешься только по мужикам?

– По одному мужику. Тут выбор не особо велик…

– Любую девицу из этого городка было бы проще…

– Ну что ты, Майк. У меня же невеста.

Майкл, наконец-то искренне и легко сотрясся на полу от хохота.

Днем пришли тревожные сны. 

Блэк-аута у них в комнате не было, была только широкая фанера, которую прислоняли к окну.

В этот день Федьке казалось, что полоска света по краю фанеры особенно яркая.

Спалось плохо, вполглаза.

То и дело казалось, что Майкл ходит туда-сюда по комнате и его силуэт то и дело пересекает грани светящегося прямоугольника.

Но Федька открывал глаза и видел, что Майкл спит на своей кровати.

Потом несколько раз просыпался от жгучего, грызущего, словно боль в костях, желания куда-то бежать.

Что происходило в душе у Майкла? Сны ничего не объясняли – словно Федька скачал архив, который никак не мог распаковать…

До окончания ремонта оставалось совсем немного.

***

Из-за русых волос и неразговорчивости Майкла, из-за того, что между собой они говорили по-русски, в городке их уже стали звать «эти русские».

Так что никто не удивился, когда вскоре появилась и русская девушка.

Появилась не сама – ее привезла на своей машине красивая и статная молодая сеньора.

Она и появилась первая – в вишнёвом платье ретро и в шелковом платке цвета лепестков вишни. Девушка-блондинка в кедах и красно-черном платье-рубашке выскочила следом. Выскочила, словно хотела куда-то, зачем-то быстрее бежать, но удержалась, поглядев на спутницу.

Сеньора подошла к лотку с овощами и домашним вином в тени пиний и любезно заговорила с местными женщинами не просто на очень чистом, а даже благородном итальянском. Даже купила бутылку домашнего ягодного вина. Оставила вино в машине и вместе с девушкой поднялась в город.

Дело было вечером.

Кабачок на площади просыпался. За одним из его столиков, у двери в тени навеса, уже сидел с кофе и сигаретой один из “этих русских”.

Увидев сеньору с девушкой, он оживился. Можно даже было сказать, что он слегка взволнован.

Однако обе, не обратив внимания, прошли мимо и сели за столик у колодца. Правда, сели так, что блондинка оказалась лицом и к своей спутнице, и к нему.

 Русский усмехнулся, отхлебнул ещё кофе и закурил. Откинулся на спинку стула и курил медленно, задумчиво, просто-таки грустно глядя на блондинку.

Наконец, блондинка не выдержала и засмеялась. Сеньора только махнула на нее рукой и велела идти вон из-за стола. Прежде чем она успела отойти, русский оказался рядом. Поцеловал руку сеньоре и уволок блондинку прочь с площади.

Сеньора осталась и заказала себе бокал домашнего вина. Даже перемолвилась парой слов с хозяйкой.

Скоро на площадь пришёл американец – растрепанный, в сланцах, джинсах, мятой футболке. Подсел к сеньоре, взял кофе.

Немного посидели молча.

– Мне причесаться не дали, – сообщил он, наконец. – Даже футболку сменить. Просто вытавили.

Сеньора поглядела на часы.

– Для человека вашей профессии вы… просто соня.

– Я сейчас простой итальянский маляр. Я в отпуске. Хотите взглянуть на церковь?

– Да, с удовольствием.

Сеньора расплатилась за вино и кофе, и они ушли.

– А теперь у меня для тебя партийное задание… – сказал Федька, откидываясь.

– Ролевая игра? – хмыкнула Аня, натягивая его футболку.

– Ролевая игра в другой раз. Сейчас доставай мобильный.

Аня нырнула с кровати до платья, выхватила телефон и села к стенке, перекинув ноги через Федьку.

– Ну? Давай свое задание.

– Мы в итоге должны прийти в соцсети. Кажется, фэйсбук.

– Ты хоть скажи, за чем мы пойдём.

– Думаю, нам нужен некто Сэм. Родственник Майкла. По возрасту… постарше Андрея Палыча.

– Какой-то дед Сэм? Ты представляешь, сколько таких на фэйсбуке?

– Тихо! Я забыл что-то важное.

– Фамилию?

– Нет. Психологию. Точно! Сэмми – профессор психологии.

– В Штатах?

– Ну не в Гондурасе же.

– Сейчас сам в Гондурас и поедешь его искать! Мало ли какой он пафосный? Может в Оксфорде.

– Нет. Америка. Давай шустри. Ты в этой бесовщине лучше меня соображаешь.

– Ладушки… Может, пока винца мне итальянского нальешь? – попросила Аня, не отрывая ни взгляда, ни больших пальцев от смартфона.

– Нет винца.

– Сидите в Италии и нет заначки?

– Заначка есть, но вискарь.

– Не, вискарь не надо.

– Вот. А винищем нас добросердечные граждане и так угощают.

– Ага… – Аня погрузилась в процесс.

Федька наблюдал за ней.

– Как дела?

– Хорошо…

– Ты всё в Питере?

– Да. А где еще?

– Ну вдруг ты к родителям перебралась.

– Им не до меня. И вообще, к родителям – это к маме с мелким в табор? Слушать, что мне тоже пора. Она же непонятливая. Я и о тебе там наслушаюсь, как во времена вашей с папой службы. О том, что ты «не тот мальчик». Неужели не слышал краем уха? А если хочешь узнать, как у папы дела, позвони ему сам.

– Понял.

– А серьезно, когда на родину?

– Зависит от результатов твоих поисков.

– Блин, уйди!

– Я?!

– Да не ты! – Аня сосредоточенно застучала по экрану, по выскочившей плашке на сайте. – Не нужна мне более подробная информация о поступлении!..

– А как там в Питере Алексашка со Славиком.

– Нормально. Кажется, не голубые.

– Ты что, проверяла?

– Нет. А надо?

– Не надо! Без меня не проверяй!

– Ой!.. – Аня застыла, даже прижав пальцы к губам. – Кажется, нашла.

– Что там?

– Там… всё так плохо, что, наверное, это именно то, что нам нужно.

Федька сел, поглядел на экран развёрнутого Аней мобильника. С первого взгляда он понял – да, нашли.

С аватарки на них смотрел пожилой профессор с аккуратными седыми усами и бородкой. На самой страничке были его же фотографии, но уже без усов с бородкой. Без волос. Даже без бровей и без грамма лишнего жира или мяса под высохшей кожей.

Аня пролистала страничку чуть вниз, до фотографий, где старик Сэм еще был с волосами, писал о надежде, о том, что начинает новый курс лечения.

Вот к нему приехала дочь – полная, улыбчивая мадам в очках.

В больнице.

Нет надежды…

Вот приехал доживать свое домой – в Новый Орлеан, в город своего детства.

Отдыхает.

Новое обезболивающее.

Фото белки, прибежавшей на подоконник.

Несколько бывших студентов приехали навестить старого профессора. Трогательно…

Проступившие под натянутой, пусть и бледной, кожей кости ясно напоминали о расовых примесях. Автозагар, прямой парик и очелье с пером – вылитый команч.

– Мда, нашли… – протянул Федька.

– Блин, бедный дед. Даже жалко его…

– Деда?

– Ну не Майкла же. Как чужих дочерей похищать и караулить – это норм, как наблюдать за болезнью племяша – ой, бедный! Повторюсь, деда жалко. Хороший был, судя по фоткам с учениками. Но вот для Майкла… это, блин, карма!

– Так дед не был, а пока еще есть. Последняя запись – пару дней назад.

– Нет!

– Да пару дней, точно!..

– Я не про то! Ты теперь поедешь с ним в Штаты?!

– Ну его нельзя оставлять без присмотра.

– А просто не ездить? К черту на рога, в его родные пенаты! Хреновый план, папа бы точно не одобрил. Если вляпаешься, скажет, что так тебе и надо. Если будет, кому говорить. И вы же ничего не измените.

– Это последнее, что связывает его с миром людей. Просто представь…

– Даже не собираюсь представлять!

Федька потянулся за уже погасшим мобильником Ани, которым она начала размахивать, будто хотела то ли размозжить от стену, то ли запустить ему в голову.

– Просто представь…

– Не смей этого произносить!

– Представила?

– Я тебя сейчас укушу!

– Кусай!

И Анька укусила. Молниеносно быстро вцепилась зубами в протянутую руку – в предплечье у самого запястья.

Федька ахнул и оба застыли на мгновение в немой сцене.

– Вот ведь зараза. Нет, ну вся в меня. Пусти, не смешно!

Аня, не разжимая челюстей, глядела на него вполне серьезно, даже сердито.

– Мы сейчас Майку постель зальём кровью. Да-да, это его постель. Я вообще на том матрасе сплю. Так, бедный родственник.

Перепачкать постель Грирса Ане тоже не показалось плохой идеей.

– Ладно. Я ему скажу, что у нас тут была первая брачная ночь. И простыню на улицу вывешу, тут народ традиционный – оценит.

Аня выплюнула Федькину руку.

– Какая пошлость!

– Всего-то традиционные ценности. – Федька огляделся в поисках того, чем можно вытереть руку.

– Куда?! Это мое платье!

– Оно всё равно у тебя красное.

– На! – Аня сняла и швырнула Федьке его футболку.

– Хорошо… – отметил Федя, заматывая руку, но не отрываясь от открывшегося зрелища.

Аня шустро оделась.

– Ладно. Когда уезжаете?

– Не знаю.

– Понятно. А мы с Кьярой, наверное, смотаем удочки сейчас. Если она готова.

– Секунду…

Федька натянул джинсы и подошел к ней.

– Посмотри на меня…

Аня оглянулась, с упрямой злостью задрав нос.

– Такой как мама я не буду. Я боюсь за тебя, я злюсь на тебя. Но сидеть на месте, молчать в тряпочку и переживать я не стану. Иди на хер! Я найду, чем себя занять.

– Я на это и рассчитываю. Я ведь не твой папа.

Федька ответил спокойно и совершенно честно. Аня еще раз вздохнула и чуть успокоилась.

И снова нахмурилась.

– Теперь откровенно ответь на один вопрос.

– На любой. Я весь твой.

– А… был бы ты со мной, если бы я была не дочерью своих родителей?.. Своего отца. Была бы не Аня Андреевна, а какая-нибудь Аня Петровна. Дочка трудовика. Нет! Учителя русского…

– Нет, давай по-честному! Трудовика!

– Нет!

– Не нет, а да! Аня Петровна, дочь трудовика из.. откуда?

– Из Купчино, – смиренно ответила Аня.

– Вот, – Федька обнял ее и продолжил проникновенным голосом. – Ты – Аня Петровна, дочь трудовика из Купчино. Ты – мелкая гопница.

– Что?

– Тихо-тихо. С таким золотым характером и генами трудовика… В общем, как-то раз ты выходишь из ларька с шаурмой…

– С шавермой.

– Выходишь ты из ларька. У метро. И тут останавливается шикарная машина и выхожу я. Нет, меня из шикарной машины выставляют охранники серьезного дяди и велят больше не показываться ему на глаза. Потому что я лез не свое дело, давал советы, когда не спрашивали, и вообще надоел. Машина уезжает, а я стою, соображая, где я и есть ли у меня у меня наличка. И тут стоишь ты – с пивасом и… шавермой. И я тебя спрашиваю: «Аборигенша, это какое метро?». Ты говоришь: «Купчино!». Тут я осознаю, что я в Питере. Затем смотрю на тебя внимательней. Как чистокровный москвич из-под Рязани – на перигдрольную гопницу. Ты на меня – как на пидораса, которых так не любит твой папа. И мы расходимся. Ты – домой, я – в метро.

– И всё?

– А что еще?

– Ты нам даже шанса не дал.

– Хорошо, между нами вспыхнула искра. Мы сходили на пару свиданок, а на третью я не пришел, потому что таки полез не в свое дело и меня закопали в Кудрово.

– Хорошо…

– Хорошо?!

– В Кудрово – хорошо. Можно хоть цветочки носить, хоть обратно выкопать. Не то что в Луизиане. Прикопают под кочкой на болоте и привет. Или в зону пятьдесят один отвезут.

– Ну ладно. С инопланетянами я еще не трахался. Ты ведь не против? Такой шанс.

Аня вяло стукнула его кулаком в грудь.

– Что угодно, только заткнись.

***

В церкви было тихо, свежо и ново. Запах старины пробивался сквозь шпаклёвку и побелку. Аня не сразу решилась войти. Ей после обращения вообще было неловко заходить в церковь, а теперь после весёлой ночи с Федькой – особенно. Еще никогда она не заходила в церковь после секса. Так что немного постояла на пороге, успокаивая себя, уговаривая – что ведь ничего плохого они не сделали, что такое простое прелюбодеяние не страшнее того, в чём они живут каждый день… каждую ночь, что, в конце концов, это ведь католический храм. Вот, например, в Сикстинской капелле такой Христос Пантократор, что на него смотреть было совсем не стыдно. Мама, увидав его, даже перекрестилась, но не от благоговения.

– Анют… – позвал Федька, вошедший раньше.

Наконец, Аня вошла. Нет, здесь было значительно уютнее, чем в Сикстинской капелле.

Пахло свечами.

Кьяра сидела у самого алтаря, боком, уперевшись локтем в спинку длинного сиденья. Свой светлый шарфик она набросила на голову и выглядела такой задумчивой и спокойной, что с нее можно было писать картину. Хоть фреску здесь, на церковной стене – цвета одежд можно будет оставить, только фасон изменить.

Майкл справа от входа малевал на колонне витую виноградную лозу. Ничего так малевал, руки не из жопы, надо признать.

Федька, глядя на нее, стоял в проходе. Ему очень шло стоять вот так запросто посреди выбеленного старинного храма. Аня подошла к нему, рядом с ним было не так стыдно и неловко, даже не страшно.

– Правда, тут хорошо? – шепотом спросил Федька. Тут и шепот звучал звонко, играя всеми оттенками.

– Да, – ответила Аня. Ей хотелось услышать эхо и своего голоса, но свой голос ей совсем не понравился.

– Анют, мне Марк велел сообщать о перемещениях. Так вот, я ему напишу письмо, положу в ту щель у подножия Святого Христофора. А ты потом скажешь, где искать…

Аня послушно закивала:

– Гроб качается из злата, в том гробу – твоя зарплата…

– Я всё передам на словах, – подала голос Кьяра и поднялась со скамьи.

Подошла к ним, постукивая по плитам пола каблуками туфель. Отзвуки эха подчеркивали то, какая ровная у нее походка.

– Нам пора, – сказала Кьяра.

Федька кивнул.

– Я провожу?

Ни Кьяра, ни, тем более, Аня не были против того, что Федька пошел с ними до машины.

Однако Аня пошла рука об руку не с ним, а с Кьярой. На узкой улочке меж домов, едва не оступившись, она даже взялась за ее руку.

Вот так тебе.

Раз тебя и дальше несет невесть куда, то и я сама по себе.

Но Федька не возражал.

Во-первых, вполне справедливо.

Во-вторых, сейчас встанет в позу – потом самой станет стыдно, ещё будет жалеть, что шла за ручку не с ним.

В-третьих, идя чуть позади, он беззастенчиво любовался тем, как Кьяра, красавица будто из золотого века итальянского кино, ловко и осторожно придерживает за руку его Аньку.

Его Аньку…

Он и сам не знал, за какие такие крючки они с ней зацепились. Точнее, с ней всё понятно – за него попробуй не зацепись.

А вот она сама… Что его держит? Чувство вины? До сих пор?

Не только.

Она ему сразу глянулась. Потому что дочка Андрея Палыча? Ну на кой ляд нужна была бы дочка, если рядом сам Андрей Палыч?

Нет, просто так удачно и с лёту Федька влез в эту семейку, прижился. Как свой. И Анька уже стала своя.

В семье учителя – хоть труда, хоть русского – родилась и выросла бы совсем другая девчонка. Тоже, наверное, хорошая, даже слишком, но не его.

Да и он, будь каким-нибудь природным князьком из Рюриковичей, безвинно сосланным и отхватившим по дороге эту вековую заразу… Ох не, он бы не дожил и не дослужился!

Никто не существует сам по себе. Каждый создан – тем, как рожден, где рожден, кем и как выращен. Зерно всегда есть. Но само по себе, без почвы, без воды – оно ничто, мёртвое.

К подножию холма, на котором стоял город, сошли скоро.

Кьяра достала ключи из сумочки, нажала кнопку на брелке и машина отозвалась писком, будто проснувшись и опомнившись. Кьяра села на водительское сиденье и завела мотор.

Анька, наконец, снова повернулась к нему. Так и есть, жалеет, что не подержала напоследок за ручку.

Но тем горячее кинулась целоваться на прощание. Эх, ей бы заняться подольше, не разовыми встречами…

Минуту спустя Кьяра дала резкий гудок.

– Вы зачем людей будите? – осведомился Федька, заглядывая в салон.

– Ну так вы решите – она едет, остается или вы просто здесь ложитесь? – ухмыльнулась Кьяра.

– Едет, едет…

Аня целомудренно поцеловав его в щечку на прощание, села на переднее сиденье. Пристегнулась, помахала рукой уже через стекло закрытой дверцы. Машина тронулась с места и выехала из этой тихой гавани на большую дорогу.

А Федька вновь побрел наверх, в город.

Если кто-то и проснулся от гудка, то сейчас уже храпел снова. Город был тих и тёмен. Как и положено ночному средневековому городу.

В церкви Майкл уже украшал лозу гроздьями ягод. 

– Уехали?

– Ага. О чем болтали с итальянкой?

– Рассказывала мне о Флоренции. Ты ей доверяешь?

– В смысле? Я доверяю Аньке, доверяю Марку. Они оба доверяют Кьяре.

– Ах, ну да! Я и забыл о том, что Марку можно доверять. Вернее, о том, что ты можешь доверять Марку.

– Это еще что за выступление?.. 

– Как-то чётко вышло. Приезжают две женщины, одной из которых ты полностью доверяешь, а вторая – собственно, второе лицо в нашем сообществе. Приезжают и разом разводят нас в разные стороны на несколько часов.

Федька даже засмеялся, представив, как Майкл несколько часов подряд рисовал листочки, стоя спиной к молчащей Кьяре. А та просто сидела, молчала и думала о своём.

– Ты что, ее боишься?

– Нет, трезво оцениваю свои шансы. Не доверяю. Чего стоит доверие к нашей породе, я понял пять лет назад. Хотя, для меня это было месяц-другой назад. Пять лет я проспал.

– Но теперь-то все оговорено. Напрямую с Марком. Просто Анютка приехала меня навестить на испытательном сроке. А Кьяра так, за компанию, как местная.

Майкл замер. Поглядел на Федьку.

– Надеюсь, не на моей постели?

Федька развел руками.

– Ну на матрасе, что ли?..

Только нахождение в церкви заставило Майкла прикусить язык.

– У меня нет слов, – признался он.

– Я сам тебе кроватку перестелю.

– Окей.

Федька постоял немного молча, оглядывая выбеленную, такую славную старую церковку. Ветки лоз… По одному лекалу, но сразу видно, где чьи.

– Моя помощь нужна?

– Нет, – ответил Майкл. – Мы закончили. Дальше местные пусть сами.

– Хорошо. Смотри-ка, а не зря время потратили.

– Верно. И куда ты теперь?

Федька подошел к порталу входа, прислонился к колонне, которую выписывал Майкл. Вгляделся повнимательнее в сосредоточенное лицо. Попытался прикинуть, какие идеи и конструкты тот вообразил с того момента, как услышал про дальнейшие перемещения и про постановку Марка в известность.

Федька представил себе эти идеи и конструкты как милый, старательно выстроенный карточный домик…

– Как на счет Хэллоуина в Новом Орлеане?

Лилия и дикарь

(Интерлюдия)

Лили де Грие танцевала легче и лучше всех в Новом Орлеане. Младшая, поздняя и самая любимая дочка в семье, живая кукла для старших сестер, с круглым личиком, словно с портретов восемнадцатого века, украшавших гостиную.

Лили была весела, но и умна. Она любила читать, причем читать и любовные романы, и труды философов. И то, и другое странным образом преломлялось ее, быть может, не великим, но тонким, изощренным и чисто женским разумом.

Младшая и любимая дочка, Лили была совершенно вольна в выборе мужа. Лучшие женихи города бывали ее кавалерами на пикниках и кружили ее на балах в своих объятиях. И все были ей скучны.

Кто знает, быть может, именно скука стала роковым ее проклятием. Или красота. Или ум.

Когда старший брат Лили уже счастливо стал отцом, а сестры не менее счастливо вышли замуж, в доме де Грие появился благородный дикарь.

Благородство его было, правда, вопросом не до конца уясненным, но то был чистокровный индеец. Высокий, длинноволосый, с лицом, словно высеченным из камня, напоминающим гранитные лики фараонов.

Он пришел в дом вместе младшим де Грие, когда тот вернулся из поездки на север.

То ли Солнечный Буйвол, то ли Огненный Бык, а для бледнолицых просто Билл, в каком-то городке в одну улицу держал маленькую кузню. Лошадь молодого де Грие, который любил путешествовать верхом, потеряла подкову, вот он и свернул в этот городок, выглядевший как выросшая игрушка из спичек. В итоге норовистая его лошадь была идеально подкована и, кажется, вышла из рук кузнеца более кроткой, чем когда-либо. Молодой де Грие тут же предложил Биллу отправиться с ним на Юг. Билл только кивнул, через четверть часа закрыл свою кузницу в городке навсегда, а всё свое добро сложил в дорожную сумку и приторочил к седлу. Говорят, среди прочего там был и томагавк, перекованный им самим из топорика бледнолицего солдата, а к рукояти будто бы был прилажен то ли хвост подстреленного зверя, то ли высохший и свернувшийся скальп того самого солдата.

Молчаливый, Билл совершенно ничего не говорил без необходимости, так что ему можно было приписать любые мысли на любой счет.

Казалось, все служанки дома де Грие, и белые, и черные, и замужние, и девицы, сошли с ума от такого красавца, относительно которого они могли придумать всё, что им угодно. Они угощали его пирогами, и жирными, и сладкими, и простыми, и с порошками, взятыми у колдуний. Они приходили к нему ночами – в его каморку под задним крыльцом, которую все, кроме него, прозвали вигвамом.

Ни до одной ему не было дела, словно он был не иной расы, а вовсе иного рода существом.

Так было до последнего дня карнавала.

Повеселившись на балу и раздав милостыню бедным, Лили де Грие, вернулась домой, проскользнула на заднее крыльцо и вошла под своды каморки. Пышные юбки ее платья заняли, наверное, всё свободное пространство. Она сняла черную бархатную маску со своего словно сахарного, с земляничным румянцем личика, потом скинула с плеч пышные кружевные рукава и, наконец, запуталась в юбках.

Билл, спокойно наблюдавший за ней, помог ей стащить платье, распустить корсет и уложил на свою узкую жесткую кровать.

Словно он все это время пропускал зайцев и сусликов, поджидая настоящую добычу.

Но и Лили он не сказал в ту ночь ни слова.

Не сказал и в следующий раз, три дня спустя, когда она снова пришла. И спустя неделю.

Лили с детства любила бродить по родному дому, не брезговала говорить со слугами, с их детьми, шептаться с девушками-негритянками о том, что советовали им колдуньи.

Так что никто не приметил, где она провела три ночи. Да и не ночи целиком, а, верно, по часу от каждой. Говорят, в один из этих часов Лили видела томагавк с высохшим скальпом. Говорят, сама попросила ей его показать. А может, там был не скальп, а звериный хвост.

Когда ближе к Пасхе горничная поняла, что давно не подкалывала тряпья и марли к панталонам своей хозяйки, а самой хозяйке дурно от всего, что бы она ни съела, слух хлынул по дому, словно шампанское из бутылки, из которой вылетела пробка.

Дом забурлил внутри себя, как бульон внутри закрытого пирога с мясом.

Глава семьи вернулся с конной прогулки, жена с порога сообщила ему, что случилось.

Не выпуская из рук хлыста для верховой езды, старик де Грие пошел в комнату дочери.

С Лили никто еще не говорил, даже мать не пришла спросить, как это случилось, как давно и как она себя чувствует.

Лили никому ничего так и не сказала, но она понимала, что и почему происходит в доме.

– Кто? – спросил отец, едва войдя и заперев дверь.

Он готовился услышать имя любого из молодых повес города. Но услышал имя кузнеца-индейца, живущего под лестницей.

Тут в первый и единственный раз в жизни старик де Грие ударил свою младшую дочку – хлыстом поперек спины, оставив навсегда багровый рубец.

Потом он взял ружье и пошел на заднее крыльцо. Билл сидел на пороге своей каморки и как всегда спокойно и молча поглядел в дуло направленного на него ружья.

Что было бы правильно?

Пристрелить слугу, который позарился на дочку хозяина, а дурной девице дать средство для абортации, после выдав замуж. Хорошей партии она уже не составит, слухи все равно пойдут, но так хотя бы удастся соблюсти внешние приличия.

Но старик де Грие был добрым католиком, а вот-вот должна была настать Пасха. Так что он не смог оборвать разом две жизни.

Под дулом ружья индеец Билл был крещен, под дулом ружья взял в жены Лили де Грие.

Никто так и не узнал, что он чувствовал. Любил ли эту нежную орлеанскую лилию, что ему досталась, любил ли ребенка, что она родила? Единственным, что можно было счесть проявлением чувств, стал ловец снов, который он сплел, чтобы повесить над колыбелью.

Сына назвали Грегори. Грегори Грирс. Фамилия была то ли от названия округа в Оклахоме, откуда индеец был якобы родом, то ли так исказилась фамилия де Грие.

Конечно, это был страшный позор. Приличные люди больше не желали знать семью де Грие. Вежливые и сдержанные поклоны на прогулке по бульвару – вот всё, что им осталось.

Старшие дочери лишь радовались, что теперь у них другие имена и другие семьи, а сын уехал в Атланту, затем и на Север, где родовая честь стоила меньше.

Лили со своим дикарем отправилась жить в домик на окраине города, тихий, уединенный, тонущий в туманах, ползущих с болот. Там было несколько слуг, каждый день ей и ребенку доставляли лакомства из города, но, конечно, она страдала в заточении. Страдала от скуки. Она начала подозревать, что, быть может, ее возлюбленный дикарь не столь благороден и не столь влюблен.

Конец заточению пришел скоро – грянула война и сожгла прошлое со всеми его порядками.

Более того – Билл Грирс сгинул на поле боя.

После войны Лили вышла замуж за северянина и уехала, оставив подросшего метиса своим еще живым родителям.

И это был единственный внук, который остался со стариками де Грие. Женился он поздно, уже после того, как оба упокоились в фамильном склепе.

Мертвец придёт в канун Всех Святых

– Когда в выходной день дед ехал в город и брал меня с собой, черт побери, это был праздник… Сколько помню, каждый такой раз стояла прекрасная погода. Дед держал меня за руку, мы шли по дороге вдоль пруда с плакучими ивами и дубами, затем – вдоль асфальтированной дороги к остановке. Там ждали автобуса. Недолго, кажется, но всегда одно и то же время. Я спрашивал, почему мы не приходим попозже – тогда бы сразу садились. Но дед отвечал, что, чем поспешить и не успеть, лучше немного подождать, особенно, за приятной беседой. Потом приезжал автобус… Конечно, это были разные автобусы, но мне запомнился просто автобус – со стальными полосами на желтом боку. Сиденья были в жесткой ткани. Пахло бензином.

Многие в автобусе ехали издалека. Мне нравилось рассматривать людей, угадывать, кто есть кто и откуда…

Выйдя, мы шли по улочкам города. У памятника генералу Ли дед снимал шляпу и рассказывал, как видел его, когда был совсем малышом. У него было в запасе несколько баек, слышанных от отца, служившего под началом Ли. Какую-то из них он и рассказывал каждый раз, проходя мимо колонны с памятником.

У деда было несколько дел в городе: купить журналы, забрать письма из ящика на почте, взять небольшую сумму в банке – мне всегда доставалось несколько центов – и конечно, пообщаться с другими стариками в баре или просто в сквере.

Помню, когда я был совсем маленьким, продавец газет в киоске меня здорово напугал. Киоск был просто круглая тумба с окошками – и я не представлял, что там таится кто-то настолько огромный. Продавцом был очень высокий и толстый, лысый и бородатый, негр. Весёлый. Когда он возник из глубины киоска и протрубил «Добрый день, сэр!», я дёрнулся, но, удержанный дедом, просто спрятался за его ногу. Как негр хохотал! Даже киоск затрясся. Дед укорил меня за трусость и мы пошли гулять дальше. Вечером, шагая рядом с ним к дому, я спросил: «Мы ведь больше не вернемся к тому страшному человеку в киоске?». Дед нахмурился и впервые серьезно отчитал меня, сказав, что мне не следует так говорить о неграх, что подобные малодушие и глупость, проявляемые некоторыми субъектами, создают всем южанам дурную репутацию.

Мне было пять лет, чёрных я видел и прежде, а продавца испугался, потому что он был огромным и громким.

Тогда я впервые почувствовал в речи деда какие-то недомолвки. Что-то о чем знали все, кроме меня, недавно появившегося. Так бывает, когда зайдешь в комнату и говорившие до этого умолкают. И никто прямо не признается, в чем дело.

Но скоро я стал понимать.

Бабушка сама общалась с черными с некоторой брезгливостью. Дед и ей говорил, что это не вполне вежливо, но я чувствовал фальш. Он говорил, как надо, а не как чувствует.

Хотя исключительно с ларёчником они были почти приятелями.

А потом мне кое-что объяснили мальчишки в переулке за баром.

Мне тогда было восемь.

Мы с дедом пришли днем, бар был закрыт, но хозяин – белый – был старинным другом деда. Пока они играли в шашки, я слонялся по залу, а потом вышел через кухню в переулок.

И там, в переулке, я увидел трех мальчишек. Одного из них я знал – наши матери часто обменивались рецептами. Как-то мы всей семьей были у них на барбекью. Его звали Бобби.

Обрадовавшись, что и мне нашлась компания, я пошел к ним.

Однако на лице Бобби радости от моего появления заметно не было. Двое других были хмурыми, с недетской злобой на рожах.

Я понял, что ничего хорошего мне эта встреча не сулит, но поворачивать назад уже было нельзя.

– Привет! – махнул я Бобби.

Тот только выпрямился, сунув руки в карманы. Двое других встали за его спиной. Один что-то шепнул другому, оба засмеялись.

– Ты что здесь? – спросил я.

– Дяде помогал в мастерской. А ты?

– С дедом приехал.

– Это тот который в детстве от радости обмочился прямо на мундир генералу Ли? – усмехнулся один из мальчишек за спиной Бобби.

– Ага, тот дед, которого кормила титькой чёрная нянька, – вторил другой. – Или тот, чей папаша томагавком выскребал черепушки бледнолицым?

Плохо помню… Сколько ударов нанес и сколько тумаков получил. Помню, нас растащили дед и его приятель. Бобби к этому моменту уже исчез из переулка. Эти двое, извернувшись, кинулись наутёк.

– Грязные янки, – процедил дед им вслед и тут же смутился.

За эту короткую встречу у меня накопилось много вопросов. О черных няньках. О выскобленных черепах. О янки. Потом я слышал много разных ответов, но на всю жизнь запомнил то, как дед снимал шляпу перед старым генералом. Как рассказывал о доблести, чести. О последнем духе рыцарства. Я поверить не могу… Я, мать их поверить не могу!..

 – …Что они снесли старого генерала!

– Ты уже сокрушался.

– Я чуть не рехнулся, когда прочел.

– Я рядом был, я помню.

– Толпа дикарей снесла старого генерала, перед которым снимал шляпу мой дед!

– Ты это мне рассказываешь? Я, знаешь, сколько раз видел, как толпа дикарей сносит старых генералов и прочих товарищей?

– Хорошо, что я не видел своими глазами. Не знаю, что бы я сделал. Это ведь не просто статуя. Это все, что мой дед рассказывал о чести, о рыцарстве. Мне…

– И твоему брату. И про Хэллоуин сорок третьего ты мне тоже рассказывал.

– Когда? Не помню…

– Когда мы день пережидали в цистерне в пограничной зоне. Ты не давал себе спать и трепался как в бреду.

– Это уже с нашей стороны?

– С какой «нашей»?

– С американской или с мексиканской?

– А вот этого я не помню. Там же хрен отличишь. И вообще это была твоя тайная тропа…

Тайная тропа привела их прямо в нью-орлеанский Хэллоуин. С корабля на бал, без сна в последние сутки, с единственной свободной половиной часа, чтобы наложить грим прямо на растрескавшуюся и высохшую кожу.

Пришли утром и самые светлые часы последнего дня октября провели в полуразрушенном доме. Минувшее в 2005 году наводнение оторвало домик от фундамента, а потом криво опустило обратно. Жильцы так и не вернулись, быть может, погибли. Через разломанный пол проросла трава, судя по вороху тряпья в углу, тут время от времени ночевали бездомные.

Зато днем, можно было надеяться, их никто не потревожит.

Поспать удалось часа четыре.

Проснувшись, Федька увидел, как Майкл стоит у дырявой стены и смотрит сквозь прореху на улицу. Совсем как в недавнем сне в их комнате в Тоскане. Только теперь родной город был так близко от него – просто протяни руку…

Здесь же, в этой берлоге, они занялись нехитрой маскировкой…

Здесь же Майкл и ударился в детские воспоминания, пока Федька водил маленькой губкой по его лицу.

Символично получилось…

Все эти маски, фонари в резных тыквах и турнепсе, всё задумывалось как игра в прятки с миром мёртвых. Приходите, погуляйте среди нас, только так, чтобы не терять границ. Утром – все по своим местам. Неузнанные. В этом карнавале смешиваются не только богатые и бедные, как в Риме и Венеции, а живые и мертвые.

Так что ничего удивительного, что парочка мертвецов и вправду заглянули на огонек?

Да и какой огонек? Гремящее скопище огней, словно в безумном тёмном цирке или рухнувшей на Землю из глубокого космоса летающей тарелке с плотоядными уродцами.

После долгого, выматывающего пути, без отдыха, со сменой часовых поясов, все происходящее и правда казалось кошмарным бредовым фильмом категории «Б».

Майклу казалось, что он видит знакомые очертания улиц города, думал «Как же похоже на Нью Орлеан!», и не сразу соображал, что улицы и вправду знакомы – он и вправду в Нью Орлеане.

Как давно он здесь не был? Со времен урагана, с две тысячи пятого. Черт, а ведь в детстве двухтысячный год представлялся ему временем, когда он, старый перечник, будет слушать выпуск радионовостей о высадке астронавтов на Марс.

Но в две тысячи пятом он был живым мертвецом, а его родной город смяло ураганом. Он не мог тогда не приехать, не участвовать в спасении людей. И… казалось ли ему или в толпе он видел стариков и старух, с которыми учился в школе или ходил за сладостями на Хэллоуин?

Как в ту жуткую ночь в сорок третьем…

За два дня до Хэллоуина пришла похоронка на Уилла, его старшего брата. Отца Сэмми. Молодой парень, на пять лет старше него. Женился рано и по большой любви. Ушел добровольцем.

Майклу запретили идти за сладостями. Особенно негодовала бабушка, истово верующая католичка, уже почти выжившая из ума.

– И так нечего славить Сатану и выставлять ему свечу в окне! А еще и в дни траура!..

Но Майкл все равно сбежал. Не из-за конфет, а именно из-за древнего поверья, что в эту ночь мертвые могут прийти к живым, надев какую угодно маску.

И так же, как сегодня, Майкл словно в бреду шатался по городу, и родной город казался ему чужим. Хотя тогда еще и не был отстроен заново.

Только теперь это он сам, надев – намалевав – личину мертвеца, весёлой мексиканской Смерти, пришел к живым. К пока еще живому Сэмми… К последнему, что осталось в этом мире от Уилла.

И ведь правда никто не узнаёт, не подозревает опасности. Просто два туриста заявились на вечеринку в этот мрачный весёлый город. Они здесь проездом, гуляют, даже не сняв рюкзаков.

План, по обоюдному согласию, признали простым и тупым. И именно из-за его простоты и тупости они надеялись, что все удастся.

Ранним вечером – пройти по старому побитому стихией, так и не восстановившемуся району.

Чуть позже – выпить в баре, как будто «для разгона»…

Старый бар, бывший злачным местом, вероятно, ещё в годы его детства. Вход с угла, на повороте со старой узкой улочки на широкий бульвар.

Парад ряженых еще не начался, но народ уже двигался рекой по тротуарам.

Из тесного бара на улицу уже протянулись две очереди – к барной стойке и в ватерклозет. Кое-кто, похоже, стоял сразу и туда, и туда.

Столько времени у них не было…

Никто – ни толпа, ни барменша с чересчур перекачанными для женщины смуглыми плечами в гриме и цилиндре Барона Субботы – не понял, почему эти двое парней взяли свои шоты виски без очереди. Они как будто бы и правда давно тут стояли и успели со всеми подружиться. Особенно темноволосый, с восточноевропейским акцентом.

На Федьку даже в гриме скелета залюбовались все. Даже барменша, которая по всем признакам не была по части мужчин.

Он и в гриме скелета был краше – костная структура ровнее, на черно-белом фоне ярче светятся голубые глаза. Еще и за ухо заткнул подобранный на улице искусственный цветок пассифлоры.

Выпив один шот просто с Федькой, а второй – чокнувшись со всеми, до кого дотянулся, Майкл расплатился, положив мятую двадцатку на тёртую доску барной стойки, и спросил барменшу что-то на счет «наверх». Барменша замялась, но тут Федька снова ей улыбнулся, поглядев в глаза, и она кивнула, украдкой, по-кошачьи подмигнув. И стала разливать и рассчитывать дальше. Народ всё наплывал.

Майкл отступил от стойки, уводя Федьку за собой. Они вроде бы направились вдоль второй очереди, к двери уборной, но свернули за ширму. Там был вход в подсобные помещения и узкая лестница наверх.

Чуть выше, где лестницу ломала надвое тесная лестничная площадка, в стене было прорезано оконце в зал. Федька выглянул и увидел, что в высоте узкого барного зала, над толпой ряженых зомби, упырей принцесс и ведьм, над рядом светильников барной стойки, в клубах сигаретного дыма, словно бы парит тощий сушеный аллигатор. Закрепленный на трех тросиках, он и правда слегка покачивался – то ли от волн тёплого воздуха, то ли от того, что деревянные стены слегка сотрясались от толчеи. Многие, не дожидаясь, когда весь город разгуляется к ночи, пританцовывали под музыку, хрипловато орущую из колонок.

– Накурили – хоть крокодила вешай, – хмыкнул Федька. – А мы, собственно, куда?

– Я не мог сюда не заглянуть. Идем, мы быстро.

На втором этаже обнаружились две маленькие комнаты – со старой мебелью из разных эпох и стилей, собранной не дизайнером, а вправду как придется.

– Раньше и здесь можно было сидеть с выпивкой, взятой в баре. Теперь, похоже, под бронь.

Слова Майкла подтверждали три бутылки вина и виски, стоящие на краю стола, у самой стены, под слегка битым бра. Ожидали тех, кто скоро придёт любоваться парадом.

Из второй комнатки через высокие французские окна можно было смотреть на старый район как с традиционной местной открытой галереи. Окна были распахнуто в тёплый осенний вечер и Майкл с Федькой ненадолго замерли у одного из них. Тут же снизу донеслись приветственные и одобрительные крики простых прохожих – трех ведьмочек, оборотня и трансвестита.

– Ну вот кто так красится?

– Он же на карнавал собрался.

– Даже на карнавал. Именно к этому платью. Просто ужас. Майк, я, кстати, тебя спросить хотел…

– Давай.

– Почему в американском шпионском кино русские какие-то извращенцы?

– Это ты – меня спрашиваешь?

– Да, я – тебя. Ты знаешь, сколько раз я слышал, что я со своими привычками – какой-то неправильный русский?

– Так получается, в глазах русских – американцы какие-то извращенцы?

– Хм… То есть, ты хочешь сказать?

– Образ врага. Вот и всё. Мы – хорошие, чистые, правильные. Они – аморальные, воплощения порока. Ну и «русские невесты» хлынувшие на экспорт при Горби. Не отяжеленные строгой моралью дамы, как я заметил. И те, кто не прижился в советской системе и переметнулся к нам – пятьдесят на пятьдесят – то гордые и талантливые, то просто фрики.

Федька пожал плечами. Что тут спорить? И логично… И пришли они сюда не за этим. Проклятый трансвестит чуть с настроя не сбил.

А Майкл замер у косяка окна, прикрыв глаза. Ветер, неся с собой запах городской осени, каминного дыма и еды, трогал его русую чёлку и растворялся в полутьме комнат.

– Мы как перед концом света, – сказал он, открывая глаза. Быстро глотнул горьковатого вечернего воздуха, быстро собрался с мыслями. – Кругом все веселятся, а мы проходим на прощанье… и больше не вернемся.

Федька снова не ответил.

Смысл? Заверять, что он сюда вернется? Майкл и сам понимает, что грош – цена таким заверениям.

– Я кое-что хотел тебе показать.

Майкл отступил назад и подошел к стене между окнами.

Там был прибит кусок дерева – часть то ли стены, то ли декоративного щита, – несколько плотно подогнанных друг к другу досок.

На них еще виднелся узор – не краска, но тон дерева, который пропитался много раз подновляемой краской, да наметка узора, нанесенная шилом или ножом. Сверху – патина старого, уже облезающего лака.

Сердце, увенчанное словно маленькой игрушечной короной, королевской лилией.

– Что скажешь?

– Старая штука. Из Европы? Будь она нарисована здесь, была бы новее.

– Она из дома моих предков.

– Тех, которые благородные?

– Ну не лачуги прадедушки-индейца! Она была в малой гостиной, в том крыле, которое медленно разрушалось и проседало. Мы с Уиллом лазили туда, хотя нам запрещали. Потом прибили на чердаке и Уилл метал в него ножик как в мишень. Видишь, даже следы остались?

– Вандалы.

– Потом, и почти все вещи, и ее продали. А может, отдали просто так, вместе с парой стульев. Я тогда был тут проездом. Застал уже развалины дома. Случайно зашел сюда. Как думаешь, это мог быть герб?

– Так чтоб настоящий? Нет. Слишком простой. Или просто чего-то не хватает, что было, а теперь стёрлось… Извини, Майк, я не знаток европейской геральдики.

– Ладно.

– Нам пора?

– Да. Конец света в самом разгаре.

Майкл на прощание прикоснулся к выщербленному сердцу двумя сложенными пальцами – так оставляют целомудренный прощальный поцелуй. Федьке этот жест почему-то показался крайне уместным…

Теперь предстояло, потолкавшись в городе среди ряженых, снова уйти совсем на окраину, где на полянах под деревьями горели пикники, и угнать машину у подвыпившей компании… 

Пока что всё складывалось неплохо.

Майкл в какой-то момент даже почувствовал себя дома… Снова дома. Приходилось напоминать себе, что он тут проездом.

И все же он спросил Федьку:

– Как тебе здесь?

– Ты знаешь, лучше, чем я ожидал. Жить можно. Вот прям даже задержался бы, если бы… А ты как?

Майкл только как-то по-подростковому дернул плечом.

Федьке стало щемяще его жалко.

Нет, хорошо, как же хорошо, что они решили приехать. Если удастся повидаться с дедом, будет совсем замечательно.

Да ему и самому было интересно взглянуть, что это за город. Не только же от Майкла он слышал о нем. Прежде в Америке он бывал – аж дважды.

Давно, в Форт-Россе. Тогда было интересно.

И недавно, инкогнито, при Советах, в Вашингтоне. Хоть вешайся…

А вообще, когда он путешествовал не инкогнито? Сейчас разве что, в качестве нежити?..

Ему нравился этот город. Слегка не в себе, контуженный, с кучей «тараканов» еще из континентального прошлого, но главное, что – живой. Нет, ну а стали бы «тараканы» жить в стерильной бетонной коробке? Там даже им неинтересно.

Как в первые мгновения общения с кем-то Федька пытался угадать, каков человек в сексе и в опасности, так же и сейчас – пытался разглядеть за мишурой и беснованием ряженых истинное лицо города. И кажется, ему это удавалось. Да, бывало, и с людьми ошибался, но город это все же нечто более основательное, надежное и заслуживающее доверия.

Усадьбы, салоны, лавочки, обросшие барами и кварталами жилой застройки – все эти знакомые черты ложились на грунт темных душных болот, всё пропитывалось темными легендами всех, по капельке крови собранных здесь народов.

И какой-то еще перчик сверху.

Нет, хорошо бы здесь пройтись немного побыть, как побыли они в итальянском городишке. Но у них нет времени. Может, потом, когда сменится парочка режимов. Главное, чтобы этот город не снесло очередным ураганом или не шарахнула ядерная зима. Во втором случае город может и уцелеет и по нему даже можно будет пройтись, но какой смысл в нем без людей?

Чем дальше от центра, от баров и клубов, тем больше по улицам суетилось ряженой детворы. Вечер становился ночью. Времени до комендантского часа, назначенного родителями, оставалось всё меньше – ряженая детвора суетилась всё сильнее.

Тачку они нашли довольно быстро – целое «стадо» машин оставили беспечные студенты, собравшиеся чуть в отдалении от квартала жилых домишек на импровизированный концерт какой-то местечковой группы. Все орали, гудели. Главное было действовать быстро, но не суетясь и не таясь.

У старенького джипа, стоящего с самого краю, чуть накренившись на склоне холма, даже ключи были оставлены в замке зажигания.

Федька с Майклом сочли это за знак свыше – просто сели и поехали.

В соцсетях старый Сэм жаловался на бессонницу, так что скорее всего спать он в такой час (едва перевалило за полночь) не должен был. Возможно, сидел в гостиной, смотрел старый добрый ужастик, ждал, что, быть может, еще придет детвора за конфетами…

На границе его квартала, они остановили машину и сменили места – Федька сел за руль, Майкл пока перебрался на заднее сиденье. Мигом вытащил из рюкзака влажные салфетки и стал очищать лицо от грима.

А Федька замер, сжимая ручку переключения скоростей.

– Ты что?..

– Ничего, – Федька мотнул головой, переключил рычаг и вдавил педаль. – Держись там.

***

Всё вроде логично сложилось.

Машина впилилась в деревцо аккуратно – уголком своего квадратного носа, чудом не задев изгородь.

В домике горел свет и в окнах гостиной поплыл не спеша одинокий силуэт. Больше на небольшую аварию отреагировать было некому – напротив был только глухой сад за оградой, фасады других соседей выходили на дорогу далеко впереди, за поворотом.

Хороший домик, почти уединенный. Майкл помнил его совсем новым, с другими окнами, с деревьями, которые еще не поднялись над крышей.

Майкл, вжавшись в тень на заднем сиденье, взглянул на фасад: два высоких окна гостиной, круглое окошко на двери, широкое угловое – на кухне. Там на углу и пялилась на улицу тыквенная голова со свечей внутри. Путевой огонь для мертвеца в эту ночь.

Федька поправил мобильник в дырявом джинсовом кармане на груди куртки.

– Есть контакт?

Майкл взглянул на экран своего смартфона – пока там была та же картинка, что и перед глазами (лобовое стекло, темные кусты и деревья), но более смазанная.

– Есть.

– Какие мы роскошные спецагенты, Майк. Как русские студенты на экзамене.

– Давай уже, иди.

– А ты лучше ляг пока. Выйдешь, когда я прозондирую почву. Если что, встретимся в Праге, под часами.

– Если что «что»? Федор Алексеевич, твои шутки…

– Да ничего. Ложись!

Майкл лег за долю секунды до того, как лысый и сухой старик в халате поверх пижамы открыл внутреннюю дверь и сквозь москитную сетку выглянул во двор.

Федька, будто бы озадаченный и перепуганный, вылез из машины, оглядел дерево и капот и, наконец, обернулся к хозяину.

– О Господи! Извините меня ради Бога, мистер!.. – заговорил он по-английски с жутким акцентом и, миновав незапертую калитку, подошел к встревоженному старику. – Сэр, разрешите от вас позвонить? У меня нет американской сим-карты.

– Кто вы такой? – все еще настороженно спросил Сэм.

– Я – студент из Украины, на Хэллоуин приехал к друзьям.

Бред про Украину они с Майклом придумали, найдя все также на странице Сэма старые посты про то, как он сочувствует протестам в Украине.

Однако бред вроде бы сработал. Во всяком случае, Сэм открыл дверь и отступил чуть в сторону.

– Хотите конфет? – спросил он медленно, чтобы внезапный гость понял, и показал на миску на столике у двери. – Маловато детей пришло сегодня…

– Спасибо, – Федька прихватил пару карамелек и сунул в карман. – Уютно у вас тут.

– Это только потому, что темно и свечи горят. Телефон в гостиной.

Федька скользнул взглядом по двери в кухню и лестнице на второй этаж. Нет, в доме больше никого. На кухне только горит свеча в тыкве на окне. А темная лестница просто ведет в пустоту – будто какая-то часть жизни оказалась выключена, исчезла из реальности.

Кровать со стойкой для капельниц была переставлена вниз, в угол гостиной. Рядом на столике стоял даже небольшой электрический чайник, чтобы старику не пришлось лишний раз ходить на кухню.

Горел торшер над диваном, мерцали свечи в подсвечниках на окне и на столе перед телевизором. Сам телевизор мерцал черно-белой мутной картинкой какого-то старинного ужастика. Поверх нее бегали внизу экрана цветные персонажи вездесущих рекламных анонсов.

Вслед за старым Сэмом Федька прошел через гостиную к углу с кроватью – телефон, обычная пластиковая трубка с кнопками на брюхе – был закреплен на стене у изголовья.

Сэм присел на край кровати.

– Звоните.

Федька благодарно улыбнулся и стал набирать номер телефона, который тоже был у Майкла. Когда тот, не слушая, снял трубку, быстро заговорил по-русски о том, как он въехал в дерево и куда за ним приехать.

– Хорошо, – ответил ему Майкл также по-русски. – Я вхожу?

– Пока нет.

– Тогда встань так, чтобы я его лучше видел.

– Окей.

Федька повесил трубку, отступил, чуть развернув корпус, словно отвлекаясь на экран телика.

– Спасибо, мистер. Еще раз прошу прощения! Ваше дерево вроде бы цело. Может… вам помочь как-то? Что-нибудь принести?.. Починить?

– Нет, – улыбнулся старик, махнув рукой. – Как вас зовут?

– Миша, – выпалил Федька. Это они с Майклом не оговаривали. План и правда был тупой.

– Красивое имя.

– Спасибо.

– Я подожду друга у вас во дворе?

– Конечно. Помогите мне пересесть на диван? Погодите только, я возьму лекарство…

Сэм взял со стола пластиковую баночку с неплотно привинченной крышкой.

Федька протянул ему руку.

Тут баночка упала на ковер. В сухой руке осталась только крышка с пластиковой насадкой-гармошкой для заполнения пустого объема внутри баночки. Только эта насадка сама была не пустая.

Укол произошел быстрее укуса комара и был намного менее болезненным. Раз и всё.

Упал на ковер и шприц-пустышка.

– Ничего себе… – искренне усмехнулся Федька.

Он сделал два шага назад, чувствуя как нервная система словно бы отмирает, начиная с левой руки.

Старый Сэм смотрел на него, дрожа от адреналина. Сам испугался того, что сделал. Но он делал то, что ему велели, что, как ему объяснили, правильно, что нужно сделать. Ради блага… черт его знает чего, то ли страны, то ли пропавшего дяди Майкла, а может и самого Президента.

– И ни одно доброе дело не останется безнаказанным… – произнес Федька, прежде чем рухнуть навзничь.

Рыцарь луизианских болот и Французского квартала

…И все планы разума, и все желания ностальгирующего сердца пошли нахрен. Тело действовало само: вышибло дверцу машины, перескочило через двор и секунду спустя уже было в доме.

Майкл опомнился, когда уже стоя на коленях на ковре держался за Федьку, застывшего, будто окаменевшего. У того даже усмешка так и осталась на губах, раскрашенных под оскал скелета, а бирюзовые глаза таращились в потолок.

Придерживая его голову, Майкл наконец поднял глаза на Сэмми.

– Дядя… Майкл… – проронил обомлевший старик.

– Сэм, что ты натворил?

– Я всё сделал правильно. Разве нет?

Майкл выдохнул эхом:

– Нет.

– Но мне сказали…

Майкл осторожно опустил Федьку обратно на ковёр, встал, подошел к дрожащему старику и обнял его.

Что он может требовать от него? Чего он ждал?..

– Бедный мой Сэмми.

– Дядя Майкл. Это правда ты?

– Да, Сэм.

– Ты не изменился. Совсем не изменился!

– Я знаю, Сэм. Так получилось. Помнишь, там на болоте мы говорили про…

– Пункт, подписанный мелким шрифтом. Они мне говорили, но я не верил. И они говорили про него. Я так боялся, что ошибся, он ведь в гриме. Но я все равно узнал.

– Узнал, Сэм. Ты внимательный.

– Они сказали, что это его не убьет.

– Не убьет, – заверил Майкл. Он догадывался, что именно за препарат свалил Басманова. Он сам на одной операции отхватил дозу. Что же делать теперь? – Всё будет хорошо, Сэм.

– Да, дядя Майкл. Они тоже так сказали.

– А что еще они сказали?

Сэм, продолжая его обнимать, сжал ладони в кулаки.

– Они сказали… что доедут через пять минут… после нажатия кнопки.

– Спасибо, Сэм! – прошептал Майкл. Отстранился и ласково провел рукой по лысой голове старика.

– Я не боюсь, – улыбнулся Сэм, наконец-то перестав дрожать. – Торопись, дядя Майкл.

Майкл подхватил Федьку с ковра, перекинув его через плечо. Через пять минут после нажатия кнопки.

Значит, наблюдение за домом не ведут.

И у него есть минуты две с половиной форы.

– Дядя Майкл, ваша машина.

– С ней все в порядке, она на ходу!

И снова на автопилоте, не оборачиваясь, он выскочил из дома.

Открыл багажник, запихнул Федьку туда как сломанный манекен. Его глаза так и были открыты. Закрывать не было лишней секунды. Да и казалось весьма жутким…

Вскочив в машину, дал заднего, сминая садового гнома и низкую изгородь. Выруливая на дорогу, взглянул в зеркало заднего вида.

В угловом окне кухни, над светильником-тыквой стоял высохший, лысый старик в поношенном халате, которому уже нечего бояться на этой земле…

А в зеркале на лобовом стекле сверкнул взгляд серо-зеленых глаз парня лет двадцати пяти. Дурака, который подписывает контракты, не глядя.

Мертвецы…

Майкл рванул, желая выиграть время, но вскоре понял, какую ошибку совершил. Он ехал в тупик. Тянулись ряды однообразных домиков, обитатели которых уже ложились спать, гася огни в тыквах, а дальше, за переездом будет только полотно шоссе с рыбными хозяйствами, причалами катеров и тупики, тупики, тупики…

Повернуть?

На переезде, как в дурном шпионском кино, в зеркалах заднего вида блеснули фары джипа. Однако никакой скоростной поезд не появился, не перерезал ему дорогу. Не как в кино…

Повернуть некуда. Разве что, в тупик. Свернуть в один из тупиков, сшибив ограду… и дальше лишь уповать на то, что удастся укрыться на болоте. Фактически с трупом на руках. А что делать с трупом на болоте?

Дорога изгибалась время от времени – не сильно, но достаточно, чтобы свет фар джипа мерцал, исчезая из виду.

Где свернуть? Рано или поздно дорога выведет его к последнему тупику, но тогда сгорят уже все шансы.

Вот еще поворот. Темная рыболовная станция, за ней – хлипкая изгородь из нескольких колышков и проволоки.

Майкл резко повернул, встал, погасив фары, за лодкой, спящей на отстегнутом прицепе.

Несколько секунд спустя джип пронесся мимо. Майкл вновь врубил зажигание и протаранил изгородь. Шины не лопнули от шипов, и машина заскакала на мягких кочках. Без редких фонарей было едва видно, куда ехать. Да и не мчаться же по полю в лунном свете.

Майкл подъехал как можно ближе к зарослям, вылез из машины и, вытащив все такого же окостеневшего Федьку из багажника. Пришлось волочь по земле – окоченевшее тело было не взвалить на плечо.

Что делать с трупом на болоте?

Под сень зарослей Майкл вошел, не слыша ни мотора, не визга тормозов. Хорошо, значит, у него есть еще несколько секунд вдобавок к тем минутам, что выкроил для них Сэм.

Идти было тяжело – вязко, сыро. В этой местности относительно сухие полосы земли перемежались с озерцами и протоками.

Что делать с трупом на болоте?..

Скоро попалась как раз тихая запруженная протока. Майкл положил Федьку на воду. Федька был не особо плавучим, даже, кажется, говорил, что не любит плавать и боится большой воды… Однако всего этого не было достаточно, чтобы пойти ко дну. Пошарив кругом, Майкл нашел несколько крупных камней и даже кирпич.

Раскладывая все это на Федьке, рассовывая ему за пазуху, Майкл заговорил, будто окоченевшее тело можно было уговорить:

– Со мной было такое же, точно такое же. Ты будешь таким замороженным несколько дней. Не бойся захлебнуться, твои легкие сейчас не работают. Ты просто полежишь, пока я разберусь с ними или уведу отсюда. Это тихая запруда. Кругом рыбаки, так что аллигаторы сюда не заплывают. Кажется. Надеюсь. Я постараюсь вернуться как можно быстрее. Если что, встретимся в Праге под часами, окей?

Наконец, под гнетом нескольких камней и кирпича, Федька погрузился в болотную воду.

Канул в омут…

Размалёванный черно-белый череп с бирюзово-голубыми глазами, исчезающий за темной, зыбкой мутью, словно отпечатался на сетчатке глаза и еще мерещился, когда Майкл шёл дальше по зарослям кустарника, затянутым тиной и отсыревшим мхом, словно паутиной. Так не годится, он оставляет такие следы, что и скаут-первогодка его выследит. Нужно пересечь открытое пространство. И не раз. А потом сидеть тихо.

Интересно, кто там, идёт за ним? Просто оперативники с минимумом информации? Его куратор?.. Если еще жив, старый перечник.

Миновав по берегу еще пару запруд, напоминающих скорее лужи, и перескочив наискосок канаву, Майкл вышел к более массивным зарослям. Здесь уже росли деревья, и передвигаться по земле можно было свободнее. Однако Майкл решил рискнуть и полез на дерево. С разбега удалось ухватиться за крепкую ветку и подтянуться, не содрав со ствола осклизлый мох.

Усевшись на развилке сырых ветвей, Майкл наконец перевел дух.

Он видел преследователей. Машина с зажженными фарами, судя по всему, стояла невдалеке от оставленной им. Кто-то остался ждать тех, кто, взяв след, углубился в заросли.

Воображение настойчиво рисовало Майклу стекающихся в низину аллигаторов…

Его смущало что-то в этой погоне…

Отсутствие собак и фонарей? Нет, облаву на него обставили бы иначе. Тоньше.

Тоньше… Вот оно. Он сам не чувствовал преследователей. В такой безлюдной местности, холодной осенней ночью несколько человек фонили бы как помехи в наушниках. Несколько здоровых живых парней на взводе – Майкл почувствовал бы их присутствие…

Если бы они и вправду были здоровыми и живыми.

Кого отправить на охоту за живыми мертвецами? Других живых мертвецов. Попроще. Вторичку, которую не жалко пустить в расход. В конце концов, эксперименты с его кровью – с галлонами, выкачанными за десятки лет! – никто не отменял.

Он был настолько сконцентрирован на том, чтобы в разговорах с Федькой не сболтнуть лишнего, не выдать того, что знает, что и думать забыл о том, чем является. Он ведь и сам – не только сержант Грирс, но и «объект», результат эксперимента. Эксперимента, который никто не прекращал.

Где же они застряли?

Это плохо, очень плохо. Упыри-однодневки сильнее его, ловчее, чувствительнее ко всему. Возможно, они уже чувствуют или чуют его… и уж точно чувствуют Басманова, пусть даже и под водой.

В Праге под часами…

Тогда, в Праге, Майкл ведь прекрасно чувствовал его присутствие и в толпе, и на пустой ночной улице. Вероятно, потому, что Федька сам ему позволил. Но ведь сейчас он точно не том состоянии, чтобы кому-то что-то запрещать.

Да, так может быть. Но быть может и что они, даже будучи накачанными его кровью, не заметили Федьку и пошли прочесывать заросли дальше… По-хорошему, по всем нормальным правилам, надо уходить.

Майкл спустился с дерева. Тихо.

Он снова стал пробираться через заросли. Все так же вязли ноги в почве, все так же трещали покрытые мхом ветки, но теперь в голове был примерный маршрут, и от этого становилось несколько проще.

Он шел медленно, прислушиваясь. Один раз ему показалось, что невдалеке от него тоже кто-то крадется, и он на некоторое время замер на земле. Долго, слишком долго. Он продвигается слишком медленно, а дело уже к рассвету. Хотя, с рассветом даже эти юные кабаны утратят изрядную часть своей силы.

Уже немного осталось и можно будет уходить…

Майкл выждал перед тем, как выбраться к запруде.

То, что он идиот, он, конечно, понял сразу. Во-первых, по берегу было здорово натоптано. Во-вторых, нашарить кого или что бы то ни было в запруде просто рукой не получится – пришлось бы лезть в воду. В-третьих… в воздухе ощущался запах крови. Ничего, ничего хорошего…

Впрочем, лезть в воду без толку не пришлось.

Наконец-то включили фонарик.

Парень выступил из зарослей так внезапно, словно был их частью. Молодец. Сукин сын…

За светом фонаря Майкл видел молодого здоровенного парня в армейских штанах и черной футболке, рыжеватого, с мощной челюстью. В свободной руке парень держал пистолет.

– Давно накачали? – осведомился Майкл.

В ответ парень осклабился, демонстрируя белоснежные крепкие клыки, крупные как у питекантропа.

– Ну и урод же ты…

– А доктор Сато сказал, что превосходная мутация. И что проживу долго.

– Он всем это говорил. Каждому ослу, в которого вливал мою кровь и отправлял бегать за подвешенной перед носом морковкой.

– А ты такой дохрена особенный?

– Особенный.

– А этот русский? – парень махнул дулом пистолета от запруды к прорехе, ведущей в сторону шоссе.

– Вот он точно особенный дохрена.

– Симпатичная из него получилась Карменсита. Твоя подружка?

– У нас с ним особые отношения.

– Ты из-за него переметнулся?

– Я не переметнулся. Я, мать вашу, просто захотел отдохнуть от всего этого дерьма! Мне семьдесят лет и пенсия по выслуге не положена! Прекрати выстебываться и говори, какое у вас задание. Мы нужны живыми?

– Живыми. И желательно целыми. В пистолете у меня та же дурь, которую старик вколол русскому. Так что мы перевяжем вас ленточкой и отвезем на базу. Чудный подарок на Хэллоуин. – Меж деревьев замерцал свет другого фонаря. – Я здесь, Хэри! Наш дед у меня! Ну что?.. – обратился он снова к Майклу. – Досчитать до трех? Дать помолиться?

Мгновенно…

Из зарослей словно вырвался плотный сгусток тьмы – вырвался, пролетел и врезался в голову рыжего так, что смял череп. Рыжий упал навзничь, а сгусток тьмы прокатился по берегу и, прежде чем он упал в темную воду, Майкл заметил, что это голова черного парня с такими же оскаленными громадными клыками. Голова была оторвана.

– Несколько дней, несколько дней… Я с орхидеей работаю. Красота местных болот.

Из зарослей вышел с фонарем Федька. К черно-белому потекшему гриму добавились пятна и брызги крови.

– Все чисто, Майк. Их трое… – он подошел к рыжему и ударом ботинка окончательно размозжил тому череп. – …было. Пойдем, заберем наши вещи из машины и свалим отсюда.

– Надо сжечь тела. Нельзя выбрасывать аллигаторам.

– Мда. Их лютой дрянью накачали. Пару глотков сделал и прям мутит.

– Мутит от токсина. Накачали их моей кровью.

– Нет, Майк. Твою кровь я бы распознал. С ней что-то сотворили, прежде чем в них влить.

– Это всё работа доктора Сато…

– Кого?

– Сейчас… Давай здесь всё закончим, тогда расскажу.

***

На луизианские болота вкрадывался первый ноябрьский рассвет. Болотные кипарисы потихоньку рыжели, клочья мха на их кронах и ветвях – седели.

Лужайка находилась на небольшом мысу, ветви старых кипарисов с одной стороны укрывали лужайку, но с другой свешивались к воде – к обширной воде, тянущейся на три стороны как нефы древнего храма с громадными колоннами-кипарисами с вызолоченными кронами.

Уйдя подальше от рыболовных и катерных станций, они остановились на небольшую передышку перед последним броском уже к границе.

– Видел как-то мольбище раскольников, совсем на островке. У них там все как церковь было обустроено. Алтарь, в соснах полочки вырезаны, а на них – иконы. Мы их, конечно, с иконами повывезли, но ведь красиво было. Как-то правильно…

Федька вытирал лицо влажными салфетками, постепенно превращаясь в более привычную версию самого себя.

Все свои немногие вещи они забрали из угнанной машины, саму машину притопили в болоте, чтобы не осталось отпечатков. Джип преследователей, заложив горящую тряпку в бензобак, взорвали вместе с их останками.

Наследили прескверно.

– Как думаешь, с Сэмом всё будет… благополучно? Насколько это возможно.

– А что они ему сделают?

– А если будут действовать через дочь?

– Тебе лучше знать. Хочешь остаться?

– Нет. Боюсь, будет еще хуже. Как будто это возможно.

– Возможно. В этой игре возможно всё.

– Нет, хватит. Так, по крайней мере, Сэм сделал всё, что от него требовали. Какой спрос с больного старика?

– Верно.

– Как ты?

– Хреново. Как андроид из синтетики. Нужно выпить как следует.

– Уже в Мексике.

– Увы. Да здесь и некого. Так что это за Сато, который творит мутантов?

– Доктор Томио Сато. Был в проекте еще при докторе Тилле, а после его смерти – фактически возглавил.

– Случайно не из семьсот тридцать первого отряда?

– Да. Ему было восемнадцать к концу войны, в лаборатории работал его отец, а его самого только начал вводить в курс дела. Поэтому его судебные разбирательства не коснулись никак. Но юноша был талантливый, участвовал в проведении экспериментов, разрабатывал сам… Многое реализовать тогда не успел, но… ему дали такую возможность. Доктор Тилль костьми лег, чтобы его выписали из Японии. Сато уже совсем старый, но в своем уме. Относительно, я бы сказал. Живет и работает у себя в Японии, руководит госпиталем. Уважаемый человек. В Штаты приезжает на сезон – ставит эксперименты. Над добровольцами, над преступниками… Очень любил проверять и мою выносливость. В лучших традициях того сраного отряда. Когда я отхватил такой же токсин как ты сегодня… Помню, пролежал неделю как труп, выслушивая разговоры и сомнения начальства и медиков по поводу своей дальнейшей жизнедеятельности. Сато сомневался, мертв ли я, но ему не терпелось начать вскрывать. И начал. Возможно, от этого я и очнулся.

– Вскрытие хоть остановили?

– Да. А так, в обычной жизни – сравнивал, каково мне при ожогах и обморожениях с тем, каково им – тем, кому ввели мою кровь. С кровью добился успехов – объекты становились выносливее. Интересно, может и вправду смог сотворить долгожителей?

– Не думай об этом. Сильно вряд ли, если тебя интересует мое мнение. Много с тебя крови выкачали?

– За все годы?.. На целое хранилище. А с тебя?

– С меня качали в основном с двадцатые. Потом как-то без фанатизма, больше использовали в оперативной работе. А двадцатые – да… Эпоха больших экспериментов. И над добровольцами в том числе. К счастью, тогда медицина была попроще. И Сато у нас, слава Богу, не водилось… Но в целом – эксперименты, токсины и прочая дрянь – о чем угодно спроси, узнаешь, что у меня такое уже было минимум лет пятьдесят назад.

– То есть эта мерзость вечна?

– Какая именно?

– Вся эта большая игра.

– Да, вечна. Пока существует человечество. Кто-то должен играть.

– Почему нельзя действовать в открытую? Зачем вся эта возня, недомолвки.

– Ну ты только представь, какими умственно отсталыми должны стать люди, чтобы постоянно действовать только в открытую. Человек ведь не может не врать. Скучно станет. Никакого творчества – ни в масштабах мира, ни в личной жизни. А иногда соврать – значит спасти. Ты должен знать… Кстати, скажи, а за что тебя из армии хотели выгнать?

– Пару раз в морду дал. Раз – рядовому. Другой – вышестоящему…

– Повели себя некрасиво?

– Очень.

– Ясно.

– Не знаю, чего я ждал, когда шел в армию…

– Точно не субординации.

– Армия в мирное время – это не то место, где нужно искать подвигов. Знаю, звучит как чушь. Но все эти рассказы деда про генерала Ли, пример Уилла. Хотелось…

– Рыцарства?

– Ну вроде. Только это ведь всё бред в наше время? В моё…

– А в моё не бред? Я когда был значительно моложе и горячее, рыцари были просто воинским подразделением, при чем вражеским. Вот с одной стороны – татары, с другой – всякие рыцари. Никакого пиетета. Слыхал, их рогатиной из седла выдернуть можно. На землю упадет – сам не встанет. Хотя, я тебя понимаю. Когда начиналась опричнина, я ведь тоже не думал о том, сколько бы голов срубить и половину чтоб безвинно. Думал о том, что надо жизнь на Руси менять, своему царю служить. Ну а пока грязь вычищаешь, руки поневоле запачкаешь. А потом незаметно к грязи и привыкаешь. Я думаю, что и с рыцарством то же самое. Думаешь об идеалах, о служении, а тем временем творишь всякое… Но ведь всё ради великой цели, верно? Главное, не забывать ее. И каждый раз, марая руки, задумываться – а точно ли именно это поможет воплощению?

– И какая у тебя великая цель на данный момент, Фёдор Алексеевич?

– А она не менялась. Я служу России. Если в какой-то момент не делаю ничего на пользу Отечеству, максимально стараюсь не навредить. С моими опытом и связями это уже немало… А у тебя?

– Я тоже всегда думал, что должен служить своей стране.

– А что не так?

– Страна меняется на глазах. Быстрее, чем я успеваю привыкнуть.

– Ох, Майк. Если бы меня смущало подобное, я бы в скит ушел веке в восемнадцатом. Просто ты – дитя двадцатого столетия. Всем почему-то начало казаться, что все задокументировано, что все итоги подведены. Посмотри на меня. Я старше твоей страны. Ты еще не прожил и один человеческий век, и даже представления не имеешь, как может перемениться твоя страна. Просто держи в голове, что страна это нечто большее, чем привычный уклад жизни и близкий тебе по духу кабинет министров. Тогда и служить станет легче.

– Окей. Что-то мы заболтались. Нам пора.

Майкл, а за ним и Федька поднялись с кипарисовых корней, отряхиваясь. Еще более чумазые и грязные в свете наступающего утра.

– Давай. А то нам объяснят, как надо родину любить. Особенно тебе… Стой!

– Что? – Майкл вздрогнул, оглядываясь.

– Меня осенило. Сними кепку.

– Зачем?

– Пока мы здесь… Тут энергетика хорошая, я сразу приметил! Ну смотри, я же при жизни и воеводствовал, и всякими чинами был жалован, и землёй…

– Я понимаю только в общих чертах.

– Главное мысль улови. Я к тому, что, наверное, единственный на этом континенте имею право.

– На что?

Федька, не сдержавшись, засмеялся, но без злобы.

– Вставай на колено.

– Да пошел ты!

– Я серьезно. Ну почти! Смотри, пока нас не осветило солнце, эта ночь для нас еще не кончилась. Мы у тебя дома. И речь сама зашла.

– Речь зашла о том, что рыцарство – ерунда.

– Речь зашла о служении. Ну давай. Хуже точно не будет.

– Да, куда уж хуже…

К удивлению Федьки Майкл опустился на колено. Возможно, для того, чтобы побыстрее отвязаться.

Федька замялся.

– Меча у нас нет. Пистолетом – пошло. Да у нас главное оружие – не то, что из железа. Так что… – он двоеперстием коснулся плеча Майкла. Учитывая разницу в росте, наклоняться не пришлось. – Раз тебя, потомка французских рыцарей – тут я совершенно уверен! – и древнейшего народа, что жил на этой земле, растили для того, чтобы самому однажды стать рыцарем, так будь им. – Тут он коснулся второго его плеча. – И, ступая по большой шахматной доске… помни, что черная и белая плитка – это просто декор, а ты – человек, а не резная кость. – Федька коснулся русых волос Майкла. Тот ухмылялся, поглядывая из-под чёлки. – Встань, сэр Майкл, рыцарь луизианских болот и Французского квартала. Тот, чей герб – сердце с лилиями в шрамах от перочинных ножей.

Майкл поднялся, надевая бейсболку.

– Большое спасибо!

– На здоровье!

– Можно идти?

– Нужно! Пошли.

Осеннее солнце, заглянув меж рядов деревьев, и правда светило им в спины, будто подгоняя.

– На обратном пути снова в цистерне ночевать? – вздохнул Федька.

– Нет, если всё пойдет по плану, переберемся через залив на катере с контрабандистами. Так будет быстрее. Только не сожри никого из них, дотерпи до берега.

– Ладно. Постараюсь. Есть идеи, что дальше?

– Никаких. Ничего не хочу. Не хочу ничего хотеть хотя бы какое-то время. Побаиваюсь спрашивать, есть ли идеи у тебя.

– На самом деле, есть.

– Я горько пожалею…

– Давай разберемся с этим Сато?

Продолжение следует…